Месть самураев (трилогия) Михаил Белозеров
        Самурай из Киото
        Грандиозная эпическая сага в трех романах о похождениях юноши, мастера боевых искусств в средневековой Японии. Япония, XII век. На чужой берег волна выбрасывает юношу по имени Натабура. Из клана, разбитого в грандиозном морском сражении, он - единственный выживший. Путь на родину долог и труден. Натабуре предстоит обрести верных друзей, но могущественных и свирепых врагов он будет встречать гораздо чаще. Бесстрашие, воинская выучка, природные сила и ловкость хороши в схватке с противником из плоти и крови, но всего этого мало для победы над неуязвимыми монстрами, которыми кишит волшебная страна Чу.
        Роман построен на японской мифологии. Духи и демоны всех категорий - морские и земные, Боги и Богини, драконы и другие чудища управляют жизнью в стране.
        Михаил Белозёров
        Месть самураев
        Книга 1-я
        Самурай из Киото
        Меня зовут Натабура из рода Юкимура дома Тайра. Это конец моей истории и начало вашей.
        Глава 1. Страна Чу
        Ленивая зеленая волна, напоследок зашипев, словно змея, приподнялась и выплеснулась на берег. Прежде чем впасть в забытье, Натабура успел заметить густую траву, бамбуковые крыши на взгорке и голубые горы за ними.
        По-прежнему качало - вверх-вниз, вверх-вниз, но к привычной уже морской болезни добавились странные звуки, раздающиеся то ли в голове, то ли в реальности: словно звенели сотни мечей и одновременно дико кричали люди. Стены крепости Ити-но-тани рухнули, подняв столбы искр, придавив и разбросав воинов Тайра, а ринувшийся среди прочих в пролом оскалившийся Окабэ Иномата ударил Натабуру - оглушенного и беспомощного - тяжелой нагинатой[1 - Нагината - длинный меч, изогнутый широкий клинок, посаженный на длинную рукоять.] в грудь, с небывалой легкостью пробив двойной панцирь, кольчугу и специальную шелковую ситаги[2 - Сатори - рубаха.]. В торжестве замахнулся, чтобы отсечь голову, но сразу куда-то провалился. А Натабуре от кровавого пота стало так жарко и так захотелось пить, будто он, тоскуя, искал смерти и наконец нашел ее. Но к удивлению своему продолжал дышать, хотя испытывал тиснение в груди, и даже пошевелился, переходя в иное состояние бодрствования. А потом с облегчением понял, что это всего лишь один из снов-кошмаров о Ити-но-тани, которые преследовали его все эти дни в океане. Попробовал было
открыть глаза, но дальше мыслей об этом дело не пошло. Тогда он справедливо решил, что ранен и что за ним сейчас придут, и стал терпеливо ждать.
        Прошло полдня. Горы окрасились закатом. Ветер переменился и задул с моря, из которого вылез каппа[3 - Каппа - демон водного царства, принц Го-Дайго из рода Джига.] и, с опаской поглядывая на деревню, подкрался к человеку, которого давно уже причуял, и ждал только темноты. Его внимание привлекли лук, колчан со стрелами и железные браслеты. Каппа хрюкнул от удовольствия и принялся разоблачать утопленника. Особенно ему понравился пурпурный шелковый пояс оби с золотыми драконами. То-то можно покрасоваться в морских пучинах!
        Человек вдруг застонал и пошевелился. Песчинки осыпались с его лица, и кожа порозовела. Каппа подумал, что человека можно и придушить, все равно не жилец. Но знак кётэ на его груди заставил каппу остановиться. Не то чтобы он боялся - ха! кто узнает в этой пустыне?! Да и хозяин на побережье один! Просто он окончательно не успел обнаглеть, хотя знал скорый гнев господина Духа воды - Удзи-но-Оса. Так серьезно каппа закон еще не преступал, а преступать закон всегда страшно. Была ни была! - решил он и потянулся к знаку.
        В этот момент кособокая арба, которая двигалась вдоль песчаного берега, взобралась на дюну. Огромные колеса мерно скрипели. Волы равнодушно двигались, пережевывая жвачку. У одного из них в ноздре висело медное кольцо, второй имел бельмо на глазу и тянул влево. Старик в соломенной шляпе курил маленькую трубку и напевал что-то бесконечно-тягучее. За спиной у него лежали сети и дневной улов.
        Арба преодолела дюну и покатила вниз, увязая в песке. Каппа заметил ее слишком поздно. С досады дернул раз, другой - не справился, оборвал лишь веревочную перевязь колчана и бросился под берег. Да и куда еще можно было бежать с награбленным?
        - Стой! Стой! Стой, говорю! - крикнул старик и осекся.
        Каппа был тут как тут. Его жабья морда расплывалась до ушей. Не суйся не в свои дела, читалось на ней. А то как… Впрочем, каппе мешало награбленное, да и людей он старался лишний раз не тревожить, хотя знал свою безнаказанность.
        Убедившись, что это всего-навсего старый рыбак, каппа даже не стал демонстрировать ядовитый коготь, которого крестьяне боялись пуще смерти, а мешковато подпрыгивая на коротких лапах, отравился в ближайшую рощу, чтобы зарыть свои богатства.
        - Поганец морской… - проворчал старик в сердцах и в последний момент, когда каппа уже проскользнул было мимо, тюкнул его веслом по темечку как раз в то место, где зеленая чешуя торчала хохолком.
        Тюкнул скорее от досады, чем от злости, потому что каппа вечно нарушал неписаный закон: все, что находится вне воды, принадлежит деревне. А еще каппа рвал сети и таскал из них рыбу.
        То ли удар был силен, то ли каппа исподволь признавал свою неправоту, только он заверещал, как испуганная свинья, и, не оглядываясь, скрылся в зарослях тасобаноки.
        Старик почувствовал себя победителем. Весело посасывая пустую трубку, он глянул каппе вслед и удовлетворенно хмыкнул: «Разорви тебя гром!..», дождался, пока не затихнет верещание, кряхтя, слез с арбы, поднял лук с колчаном, бросил поверх сети и, оставив там же шляпу, поплелся к утопленнику. Дело было привычное: половина того, что находилось при нем, отходило деревне, половина - нашедшему. Никто не оставался внакладе. А похоронят утопленника здесь же недалеко - на песчаной косе, где находилось кладбище для чужаков, которых отдавало море.
        Утопленник оказался мальчишкой с черными, длинными волосами, занесенными песком, с непривычно обритым лбом и в богатой каригине пурпурного цвета. На груди, под воротом - золоченый знак Удзи-но-Оса. Ишь ты! - опешил старик. Откуда он здесь?! Вроде шторма давно не было?! Озадаченно посмотрел на море, словно лицезрел его впервые: как бы чего не вышло из-за такой находки. Человек со знаком Удзи-но-Оса не мог быть обыкновенным смертным. Значит, в любом случае надо донести старосте - куш может выйти приличный, а можно и лишиться последнего. Не каждый день море выносит такого утопленника. А если еще окажется, что он из Чертогов!..
        Старик, умудренный жизнью, уже не радовался, а сокрушенно качал головой - плохо только, что каппа опередил. Один этот факт мог быть поставлен в вину, да и шелковый пояс тянул на три мешка кукурузной муки. Досадно. «Наму Амида буцу…»[4 - Преклоняюсь перед тобой, Будда Амида!] - прошептал старик и принялся за дело. Перевернул мертвеца на спину, чтобы снять знак кётэ, сыромятный ремешок которого крепко запутался в волосах. Жаль мальчишку.
        Черты утопленника показались старику удивительно знакомыми. Хм… Даже не успел закоченеть. Руки и ноги гибкие и теплые от солнца. Лицо не такое, как у покойника…
        Вдруг ресницы у мальчишки затрепетали. Старик испуганно отпрянул, подслеповато щурясь - не ошибся ли? И растерянно произнес: «Когима… Когима… вот кого я привел…» А потом что есть сил бросился к арбе.
        Натабура нарочно притворялся мертвым. Он давно услышал нетвердые шаги, и конечно, почувствовал чужие руки, когда его обыскивали и переворачивали. Наконец за ним пришли. Должно быть, враги! Кто еще может быть на вершинах крепости?! Сорвали колчан со стрелами. Вначале показалось, что смердит водяным. Теперь добрались до знака кётэ. В любом случае он хотел встретить опасность лицом к лицу, но к своему ужасу даже не мог шевельнуться, а только застонал и вдруг с равнодушием покойника подумал, что смерть эта очень странная, что такой смерти вообще не бывает и что отныне его голова будет украшать стены императорского дворца Киото.
        Однако прошло достаточно времени, а голову никто не отрубил. Старик, от которого пахло старостью и рыбой, отсутствовал целую вечность. За это время Натабура забыл о нем и успел снова побывать во вселенской давке на берегу с другой стороны Ити-но-тани, чтобы найти себе достойного противника в лице все того же Окабэ Иномата, который искал знатный трофей из разбегающихся воинов Тайра. С презрением глядя на паническое бегство, в диком упоении Натабура подумал: «Пусть я найду смерть не в суете, а в бою, как подобает бусидо!» И услышал, как его окликают: «Эй! Кто ты?! Назови себя!». Он развернул лошадь, хотя вряд ли имел преимущество в конном бою. Но природная ловкость помогла и в этот раз. Окабэ Иномата демонстрировал родовой зеленый панцирь, плечи его защищали фигурные листы содэ, разукрашенные золотистыми осами. Его меч, поводья коня и седло были отделаны чеканным золотом, а стремена оторочены ярко-желтой шкурой яка.
        Они столкнулись на узкой полоске берега. Окабэ Иномата, как более опытный боец, рассчитывал на правый удар. Он привстал на стременах, выкрикивая свои титулы: «Я Окабэ Иномата! В десятом поколении потомок Рёнгэ Иномата из Каваками! Один стою тысячи воинов!», и прикрыл левый бок содэ, полагая, что обрушит весь свой вес и силу удара на голову противника. Натабура же пришпорил коня с такой яростью, что тот мгновенно перешел в карьер. За миг до этого Натабура перехватил меч левой рукой, и поэтому упреждающий удар получился резким - кончиком кусанаги. Учитывая движение коня, Натабура не только опередил Окабэ Иномата, а просто снес и содэ, и кольчугу-нарукавник, причем шелковые шнуры лопнули, как гнилые нитки, и Окабэ Иномата практически лишился руки. Его швырнуло на правую сторону, и если бы не поводья и стремена, он бы рухнул наземь. Левый бок окрасился кровью. Шлем слетел с головы. Нодова, прикрывающая шею, оторвалась и повисла на ремне. Натабура развернулся на пятачке, топча свою и вражескую пехоту, которая бросилась врассыпную, и готов был добить Окабэ Иномата, как кто-то резко потребовал:
        - Пей!
        Кисловатая жидкость из бамбукового сосуда была похожа на разбавленное вино. Натабура почувствовал, как она течет по подбородку; несколько капель проникли внутрь, обжигая желудок, который много дней не знал ничего, кроме морской воды. Потом услышал странный звук, похожий на его собственный стон. Если это небесный гокураку[5 - Гокураку - рай.], удивленно подумал он, то я не знал, что в нем потчуют вином, а если это подземный хабукадзё, то разве я заслужил его?
        Впрочем, ему было как никогда хорошо. Сквозь ресницы он разглядел темнолицего старика в пиратской косынке на голове и с жидкой седой бородкой, которую теребил ветер. Старик не был врагом, но не был и другом, а скорее чем-то неуловимо походил на учителя Акинобу - таким, каким Натабура его видел в последний раз на пороге храма Курама-деру. Акинобу вручил ему перед битвой кусанаги и повторил первую заповедь: «Не обнажай без надобности, а если обнажил, то будь быстрей молнии». Это было так давно, что я не помню, когда именно, думал Натабура.
        Должно быть, он снова впал в забытье и очнулся от скрипа арбы. Его слегка мутило от вина и усталости. Пахло рыбой, мелькали спицы, покачивало, и казалось, что злые волны и холодный ветер все еще носят его по бескрайнему морю. Бог войны - Хатиман - пожалел, отвел все стрелы, а Бог морских волн - Сумиёси не взял в качестве слуги в свой подводный дворец - Рюгу. Что и говорить, мне повезло, соображал Натабура. Ему казалось, что он все еще лежит в горах, крепость не пала, а стрелы, пущенные с обеих сторон, поют на все лады. Только он не знал, когда за ним придут, чтобы отрубить голову, и придут ли вообще.
        Странно, что дарованная жизнь принимает совсем неземной вид: стех пор он часто ходил в дивную горную страну Чу посмотреть, как бессмертные играют в сугоруку. И каждый раз, пока он следил за игрой, истлевал его колчан, рассыпался лук, а все его близкие и их дети, и дети их детей умирали от старости. Иногда бессмертные играли душами смертных. Но результат неизменно был одним и тем же - все его оружие превращалось в прах, одежда сгнивала, а близкие люди отправлялись в область за Луной, из-за которой появлялась сухопарая старуха, которая поила горьким отваром и зеленым чаем. Ее невыщипанные брови и морщинистое лицо казались самыми уродливыми. Натабуру охватывал ужас. Он пытался найти свой меч, чтобы сражаться, но не мог даже шевельнуться, он пытался бежать, презрев кодекс самурая, но не знал куда. И тогда из бесконечно далекой дали прилетали хищные рогатые призраки - кабики и уносили его в самые глухие дебри и ущелья дикой и страшной страны Чу, откуда не было возврата. Много времени он пребывал в ней, не в силах найти выхода.
        Наступила осень, звон мечей в голове прекратился, и в один из дней Натабура очнулся. Все было знакомо: ипрокопченный потолок, и оконце, затянутое слюдой. «Учитель…» - обрадовался он. Взгляд скользнул по балкам очага, и разочарование охватило его. Это не был родной монастырь. Старуха, которую он боялся пуще неволи, пекла сладкие каштаны. Тотчас она бросила в огонь чашку желудей в знак того, что болезнь отступила, сунула Натабуру моти - толстую кукурузную лепешку с сочной курятиной, специально приготовленную для такого случая, большую чашку с бульоном, и выбежала за стариком, который развешивал рыбу на террасе у моря.
        - Садако!.. Садако!.. - Ветер уносил ее слова в сторону, а ноги едва преодолевали ноздреватые ступени. - Он открыл глаза!!! - В ее голосе слышалась неподдельная радость.
        Я должен проснуться и уйти, подумал Натабура, и хотя его все еще душил кашель, впервые провалился в сон без кошмаров, без призраков морской крепости Ити-но-тани, без Окабэ Иномата, без бессмертных и ревущего на все лады моря.
        Когда Садако с Когимой вбежали в хижину, он уже спал. Когима забрала из его рук пустую чашку и любовно укрыла одеялом.
        - Вот в кого превратился наш Масатоки… - сокрушенно прошептала она и словно помолодела на десять лет.
        - Да… - со вздохом согласился Садако, вытирая руки о фартук, - если бы только этот мальчик действительно был нашим сыном… - и с грустью посмотрел на Когиму.

* * *
        Он проснулся ближе к вечеру от чьих-то взглядов. Кроме старухи, которая пряталась за фусума - раздвижной перегородкой - в черном углу, на чистой половине находились двое. Старик, который вез его на арбе, сидел на голом полу, а второй, моложе, но с заметным брюшком, в круглой черной шапочке и в хаори цвета небесной зари, в одинаковой мере похожий и на кёрая, и на даймё[6 - Даймё - землевладелец территориально-административной единицы, в состав входили лены и другие территории.] - смотрителя земель, пил чай с подставки.
        - Я староста деревни - Канрэй Синтага, - сказал он, заметив, что Натабура открыл глаза. - А вы кто? Это ваш знак кётэ?
        Он даже не решился притронуться к знаку из опасения совершить ошибку, которая могла стоить жизни. Жирный указательный палец безвольно застыл в воздухе. Кто знает, что представляет собой этот изможденный юноша с потускневшими глазами и свалявшимися волосами. Является ли он, согласно знаку кётэ, придворным господина Духа воды - Удзи-но-Оса или же попал сюда прямо из столицы. Чертоги давно породнились с Водным царством. К тому же придворные большие чудаки, они горазды кататься по морю в легкомысленных лодчонках, которые легко переворачиваются. А может быть, это чья-то злая шутка, направленная на проверку бдительности, и кто-то метит на непрестижную, но сытую должность старосты? Сотни предположений мелькали у него в голове, пока он смотрел на чудом выжившего утопленника.
        - Я Натабура из рода Юкимура дома Тайра, сейса, - приподнялся Натабура, полагая, что все этим все сказано, и надолго закашлялся.
        Это была ложь. Во благо и спасение. А долгий кашель - попытка скрыть смущение. Но даже за эту ложь могли убить. Где я? Что со мной? Надо держать язык за зубами, решил он.
        Староста, ни о чем не догадываясь, терпеливо ждал, думая, что обо всех происшествиях подобного рода следует доносить одзия - главе округа. Конечно, одзия захочет урвать себе большую часть славы, а в случае неудачи все битые горшки свалит на бедную голову старосты. Но таково положение вещей, ничего не поделаешь. А перепрыгнуть одзию - себе дороже, можно лишиться доходного места, если не живота.
        - Хм… - сдержанно удивился староста. - Я не знаю такого дома. Впрочем, я не столь сведущ… - добавил он вкрадчиво, на всякий случай кисло улыбаясь.
        Его темное, обветренное лицо жителя побережья, мало что выражало. Черные раскосые глаза в сетке морщин остались холодными и равнодушными. Сквозь редкие волосы просвечивал бугристый лоб и гребень, как у обезьяны, аккурат вдоль головы.
        - Мой отец Санада - хранитель вод Столицы Вечного Спокойствия - Киото, - добавил Натабура с поспешностью, как человек, который боится выдать себя.
        Не слишком высокая должность и безопасная с точки зрения приближенности к императору, но и не столь низкая, чтобы к тебе относились пренебрежительно: фонтаны и озера, кувшинки и лилии - не имели отношения к войне. Кому интересен чиновник, которому полагается всю жизнь иметь дело с армией рабочих, чертежами и мотыгами. При случае Натабура даже мог описать большой дом в Киото, который был завален свитками проектов и эскизов. Ему даже казалось, что он с детства знаком с запахами туши и краски, а слова «композиция» и «перспектива» имели для него вполне конкретное значение.
        - Странно, - никак не отреагировал староста. - Простите мою глупость, может быть, вы принц? - он еще раз почтительно взглянул на знак Удзи-но-Оса и улыбнулся, выказывая редкие, щербатые зубы под щеточкой черных усов. - Может, в Чертогах произошел переворот?
        И вдруг его резанула мысль - война. А мы ничего не знаем! Ох-ох-х!!! Надо собирать ополчение!
        Улыбка ничего не означала. Это был элемент дворцового этикета - лицемерный, чтобы только скрыть мысли и как следствие - подлые поступки. И в Нихон любой из многочисленных принцев значил не больше, чем крестьянин в деревне, - головная боль императора, потому что любой из принцев готов был посягнуть на престол.
        - Хоп?! А… нет, - твердо сказал Натабура, - я всего лишь один из самураев Тайра, сейса.
        Староста Канрэй Синтага почти угадал. С той лишь разницей, что Натабура действительно был принцем, но не Чертогов, а последним внуком императора Тайра Киёмори и экс-императора Госирокава. Это была самая большая тайна, о которой не знал никто, кроме отца Натабуры - Тайра Такакуры, и учителя Акинобу, которому Натабуру отдали на воспитание в возрасте шести лет. Для того, чтобы стереть воспоминания самого раннего детства, учитель Акинобу часто рассказывал Натабуре о выдуманном отчем доме. И постепенно Натабура стал думать, что он действительно сын хранителя вод. В памяти остались лишь смутные картины большой лаковой прихожей с подставкой для мечей и странная поговорка, которую любил повторять отец: «Рука охраняет голову». Таково было одно из условий воспитания Натабуры в горном монастыре Курама-деру. Натабуре даже казалось, что он, вроде бы, помнил, что мать называла его другим именем, но это было как давний-давний сон, само воспоминание о котором казалось сном.
        Сердце Натабуры тягостно сжалось: предусмотрительный отец, должно быть, погиб, как погибли мать, сестры да и все придворные императора Тайра Киёмори. И хотя Натабура привык с малолетства к самостоятельной жизни и редко видел родных, разлука с ними показалась ему самым тяжелым испытанием. Никто из придворных дам теперь не выйдет после битвы на поле брани, чтобы отрезать головы любимым самураям, обмыть, оплакать, сделать им соответствующие прически и похоронить с подобающими почестями. Никто. Ибо война между родственными кланами на этот раз носила самый ожесточенный характер, и никто не хотел уступать.
        - Не знаю я, что такое Чертоги, - признался Натабура. - Я из страны Нихон, - и снова надолго закашлялся.
        - Нихон… - задумчиво произнес староста Канрэй Синтага, пошевелив толстыми, жирными пальцами. - Значит, ты иноземец… - сделал он вывод, переходя на ты.
        С одной стороны это упрощало дело. Если окажется, что такой страны не существует (а староста плохо знал географию), но мальчишка все же иноземный принц, то его со всеми почестями стоит отвезти ко Двору. Если же мальчишка украл знак кёте, то в лене старосты одним бесправным работником будет больше. Хотя последний вариант мало вероятен. Впрочем, если все же в Чертогах произошел переворот и этот мальчишка - опальный принц, присвоивший себе чужое имя и выдумавший неизвестную страну, то за усердие старосту хорошо наградят: или за спасение высокого лица, или за своевременный донос.
        - Я отправлю в столицу гонца… - староста выжидательно замолчал.
        Однако на лице мальчишки не дрогнул ни единый мускул - то ли он ничего не понял, то ли имел отменную выдержку. Старосту вдруг ужалила мысль: Натабура может быть шпионом из неведомой страны или из Ая! Тогда его бдительность будет оценена еще выше по государственному реестру Гуэмэ! Быть может… Староста задохнулся от волнения. Быть может, даже переведут на придворную должность, например, в тайную канцелярию! В любом случае он ничего не проиграет - если все сделает правильно. Сердце старосты чуть ли не выпрыгивало из груди. Это был шанс - единственный, неповторимый, который выпадает раз в жизни.
        - Клянусь, это правда! - казалось, Натабура уловил ход мыслей старосты и в отчаянии махнул в сторону моря в надежде, что жители деревни называли его страну по-другому.
        За голубыми, небесными горами, которые походили на горы Коя, прятался монастырь Курама-деру, в котором я найду учителя Акинобу, с тоской подумал он, и все потечет по-прежнему, как в детстве. Однако, похоже, эти люди ничего не слышали ни о Тайра, ни о Минамото, ни о последнем великом сражении в проливе Дан-но-Ура рядом с островом Хонсю, да и вообще не имеют ни малейшего понятия о Нихон. Неужели меня вынесло в Корею? Нет, это не корейцы. Уж они-то знают о Киото. Во время странствий с учителем Акинобу мы не раз сталкивались с ними на западных границах страны, где они ведут обширную торговлю. У них есть чему научиться - корейцы славятся рукопашный боем и крепкими мечами.
        - Там нет никакой земли, - староста брезгливо взглянул в низкое окно, за которым солнце, освещая вечерние облака, падало в океан. Усы его возмущенно топорщились, а толстые, жирные пальцы нервно выбивали дробь.
        Возникал пауза, в течение которой Садако и Когима безмерно страдали, а староста Канрэй Синтага готов был торжествовать, но по привычке боялся сделать ошибку.
        Должно быть, он не имеет понятия, о чем идет речь, едва не рассмеялся Натабура, а представляет себе море как огромную лужу, у которой не видно даже горизонта. Но все же есть резон усомниться - ведь я, судя по всему, переплыл этот горизонт и попал в неведомую страну. Пусть это будет моим маленьким-маленьким плюсом, о котором никто не догадывается. Пусть! Сердце его наполнилось гордостью.
        - Хорошо, - важно произнес староста, упираясь в колени жирными руками и с трудом поднимаясь, - поживешь пока у Садако, - он кивнул в сторону рыбака. - Поможешь ему в хозяйстве. А потом поговорим…
        И вышел, решил, что мальчишка слишком слаб, чтобы убежать, а раз уж Садако нашел его, то пусть сам и кормит, и ухаживает, а я ему за это позволю ловить рыбу восемь раз в течении сэкки, что само по себе является великой милостью. Такова моя воля, самодовольно подумал староста.
        Довольный таким мудрым решением, староста Канрэй Синтага отправился домой, чтобы перед ужином выпить бутылочку сакэ и вкусить морских раков в укропном рассоле. Завтра я пошлю лодку в Чертоги, рассуждал он, а к мальчишке приставлю своего человека, послезавтра, кто знает, я могу оказаться в Чертогах! Ха-ха… Дела наши грешные. Совесть его абсолютно не мучила, а душа была спокойна.
        Неизвестно, о чем староста говорил с почтительно проводившим его Садако, но когда последний вернулся, то спросил с любопытством:
        - Ты дзидай?
        Таким образом он дал понять, что все, о чем говорил староста, не соответствует действительности или, по крайней мере, не имеет большого значения, по крайней мере, для него - Садако.
        - Самурай! - уточнил Натабура, который устал от долгого разговора. - Или буси! Кими мо, ками дзо![7 - Кими мо, ками дзо! - очистительная молитва.]
        - А по-нашему - странствующий рыцарь. Они приходят оттуда. Не бойся, я никому не скажу, - наклонившись, Садако перешел на таинственный шепот, - даже Когиме… даже нашему старосте… хотя он и поручил мне за тобой следить. Ты очень похож на нашего сына Масатоки. Твой лук и колчан я отобрал у водяного и спрятал на чердаке. Староста одумается и будет рад видеть тебя в составе икки - нашего отряда самообороны. Выздоравливай быстрее. Нам нужны такие люди. Осенью с моря приплывают пираты. Мы сторожим с ночи до утра.
        Натабура понял, что разговор идет о ронинах - так в Нихон называли праздно шатающихся людей, вооруженных дансё - большим и малым мечами. Во времена, когда запрещали оружие, они ходили с посохом, в котором прятали четырехгранный клинок. Ронины тоже являлись, когда созревал урожай. Очевидно и то, что Садако даже не слышал о Нихон. Натабура терялся в догадках: ни учитель Акинобу, который бывал и в Китае, и в Корее, ни отец, который учился искусству обустройства водоемов в этих же странах, никогда, ничего не рассказывали о подобных землях.
        - Скажи, что это за страна?
        - Страна Чу, провинция Синтагэ, а деревня наша называется Вакаса.
        - Хоп! Вакаса… Никогда ни о чем подобном не слышал, - признался Натабура, испытывая холодок к груди. Он понял, что все это время, каждую ночь, видел вещий сон, и хотя в этих снах староста и не присутствовал, интуиция подсказывала, что он самый опасный человек в деревне.
        - Скажи, а играют ли в вашей стране в сугоруку?
        - Если и играю, то я не слышал о такой игре, - ответил Садако. - Я простой рыбак. Мой сын утонул пять лет назад. Вначале я решил, что море вернуло его нам. - Садако посмотрел в угол, где сидела Когима, и понизил голос до шепота, оберегая жену: - Ты так похож на него!
        - Да-да… - грустно прошамкала из угла старуха, выказывая тонкий слух. - Очень похож… Только старше года на три.
        - А есть ли в вашей стране бессмертные? - спросил Натабура.
        - Это по направлению звезды Копье. Но ни один житель деревни не ходил в страну западных варваров - Ёми. Путь отсюда только морем. А столица наша лежит в трех дневных переходах на юг.
        - В какой стороне эта звезда? - спросил Натабура.
        - Она приходит ночью из-за самой высокой горы, похожей на верблюда. Но дороги туда нет. А если и есть, то нам она неизвестна.
        Если бежать, думал Натабура, то надо знать куда. Он долго не мог уснуть, возбужденный новостями, которые узнал и от Садако, и от старосты. К тому же его все еще мучил кашель, как тяжелые воспоминания. Много бы я отдал, чтобы очутиться дома. Он лежал, закутавшись в толстое одеяло и прислушиваясь к звукам деревни: лаяли собаки, куры устраивались на насесте, где-то под горой работала кузня, с гор налетал ветер, раскачивая бамбуковые рощи и путаясь в кронах сосен, и над всем этим шумело море. А Натабуре все сильнее и сильнее хотелось увидеть единственного близкого человека - учителя Акинобу. Но это его желание было, как горизонт, к которому невозможно приблизиться. С этими горестными мыслями он и уснул.
        Утром следующего дня, пошатываясь, он вышел взглянуть на мир и поймал себя на том, что по привычке изучает склоны гор с редкими елями, выискивая тропинки. Пожалуй, до трети можно было подняться осыпью, хотя осыпь - не самый легкий и не самый безопасный путь. Но выше горы и в самом деле торчали, как башни крепостей, и даже на перевал между ними невозможно было взобраться. Впрочем, с надеждой подумал Натабура, бабушка надвое сказала, вдруг там все-таки есть козьи тропы, а где есть тропы, там я обязательно пройду.
        Деревня была большой и раскинулась в излучине горной реки, которая походила на Окигаву, протекающую через Киото. В центре находилась широкая площадь. Над крышами, между хижинами, аккуратными лоскутами полей, рощами бамбука и вечнозелеными купами юдзуриха поднимался дымок. Слышались голоса и лай собак. Мальчишки удили рыбу. А по дороге брели женщины с мотыгами на плечах. Его заметили, и он услышал:
        - Гляди… гляди… давешний утопленник…
        Натабура закашлялся, смутился и вернулся в хижину с мыслью: неужели я такой страшный? В медном зеркале он увидел свое отражение и на всякий случай ощупал лицо, не узнав себя: на него взглянул худой, потусторонний лик, на верхней губе - черные усики, а на подбородке - пушок, к появлению которого он не был готов. Натабура хорошо помнил, что перед боем в морской крепости Ити-но-тани лоб у него был наголо обрит - как и подобает буси. Теперь же на него смотрел человек, у которого свалявшиеся длинные волосы висели до пояса. А когда он снял белую крестьянскую рубаху, чтобы умыться, то увидел, что можно пересчитать все ребра, а мышцы стали тонкими и плоскими.
        - Ничего-ничего… - прошепелявила Когима, которая готовила еду в очаге, - и Конфуцию не всегда везло. Главное, что болезнь отступила, а мясо нарастет, - и захихикала, как болотная сова. Натабура застеснялся и спрятался за ширму. Уйду, решил он, уйду, завтра же!
        - Не надо прятаться, - сказала она с ласковыми нотками в голосе, - от своих… Давай я тебя приведу в порядок, а потом искупаешься.
        Она подстригла его большими ножницами для стрижки овец. Получилась петушиная прическа - жесткие волосы торчали в разные стороны. Затем приготовила баню, похожую на офуро - огромную бочку с цветками фиолетового мыльника. На раскаленные камни можно было плескать можжевеловую воду, а в крохотное, закопченное окошко едва пробивался свет. После бани Натабура так устал, словно три дня и три ночи бегал в гор Коя. Едва добрался до постели и провалился в сон, а когда проснулся - это был все тот же дом. Он разочарованно повернулся на бок, чтобы взглянуть в окно: вдруг битва все еще продолжается и можно вернуться к товарищам. Однако морская гладь была пустынна. Лишь белые гребешки волн катились по ней. Захотелось сбежать вниз, посмотреть, вдруг кто-то валяется на берегу, но не было сил даже шевельнуться.
        Когима накормила его, а он, все еще переживая битву и позор, снова уснул.
        Прошло еще три дня, о двух из которых Натабура мало что помнил. Он просыпался, чтобы поесть, и засыпал, чтобы проснуться и снова поесть. Его сны были долгими и очень простыми. Натабура не знал, был ли он счастлив на пыльных дорогах Нихон. Он видел себя то в отрогах горах Коя, окружающих монастырь Курама-деру, то с учителем Акинобу, бредущим в окрестностях какой-нибудь обители, которые они частенько посещали. Его сердце сладко сжималось, когда он узнавал очертания реки Поё-но, вытекающей из озера Хиёйн. Сколько лягушек и ящериц он переловил в детстве, исследуя ее берега. Сколько тайн открылось ему в ближних и дальних путешествиях. Он был счастлив в этих снах.
        Добрая еда и уход сделали свое дело. По ночам Натабура уже не потел, как прежде. Голос окреп, а в движениях появилась былая уверенность.
        Близился час змеи. Шелестели стебли хаги, и Садако собирался на рыбалку. Он нашел Натабуру за хижиной, где тот грелся на солнышке.
        - Пока ты спал, приходил староста. Он отправил гонца в столицу… - и замолчал, протянув Натабуре лук и колчан, - осталось два дня…
        - А не было ли у меня еще и меча? - обрадовался Натабура, не обращая внимания на слова Садако.
        Он смутно помнил, что верный кусанаги, который подарил ему Акинобу, все время, пока его носило по волнам, был с ним. Много раз он порывался избавиться от него так же, как перво-наперво избавился от доспехов, которые тянули ко дну, но один и тот же голос, очень похожий на голос учителя, нашептывал, что кусанаги еще пригодится, что он ему послужит в долгом и опасном пути. Наверное, этот голос и не дал умереть.
        - На тебе была шелковая каригина. А меч надо искать в море, - осторожно подсказал Садако, намекая на каппа. - Но торопись, гонец скоро вернется.
        - Спасибо, сейса, - поклонился Натабура, - я все понял. Но чего мне опасаться?
        Привычка быть настороже взяла свое. Ему нравился старик, но он боялся сказать лишнее.
        - Тебя могут отвезти на рынки в Чертоги и продать южным или восточным варварам. Тебя могут казнить, заподозрив шпионом, или послать до конца дней на поля убирать кукурузу. При условии, конечно, что ты не имеешь никакого отношения к Чертогам.
        - Хоп… - покачал головой Натабура и улыбнулся. - Не имею… Кими мо, ками дзо!
        - Плохо дело, - вздохнул Садако, - иначе бы тебе просто отрубили голову. Тогда я пришлю к тебе Язаки - моего племянника. Он покажет окрестности, а если что, то и поможет выбраться из деревни. Но вначале нужно окрепнуть.
        - Почему ты это делаешь? - спросил Натабура, с тихой радостью разглядывая лук и колчан.
        - Ты похож на моего единственного сына. Нам со старухой недолго уже осталось, и в конце жизни мы хотим помочь тому, в кого превратился наш сын.
        - Спасибо, сейса, - удивился Натабура, - я никогда не забуду…
        Весь день ушел на починку лука и колчана. Вначале он очистил древко от песка и морской грязи и те места, где роговые пластины крепились к бамбуку, обмотал узкими полосками коровьей кожи, которая хранилась в овечьем пузыре вместе с кусочками воска. Этим же воском он натер деревянные части лука и дал воску размягчиться на солнце, а лишнее вытер сухой травой. В результате, лук засиял, как прежде. Затем смотал с катушки запасную тетиву. Но сколько ни старался, натянуть не смог - лук был слишком тугим, а Натабура - слишком слабым. Обычно эту операцию проделывали двое или даже трое взрослых мужчин. Поэтому Натабура еще раз вытер лук, повесил сушиться в тень и занялся колчаном, который был чрезмерно большим. Он предназначался для морских сражений и обычно носился за спиной. Для дороги он будет слишком громоздким. Надо было сшить новый - не больше, чем для десятка стрел, но выделанной шкуры у Натабуры не было и он решил воспользоваться ивовой лозой.
        У него было два лука: ханкю - короткий, который хотел украсть водяной, и дайкю - большой, из которого можно было выстрелить на четыреста пятьдесят шагов. Дайкю он потерял в тот момент, когда налетел ураган, да и путешествовать с ним было неудобно.
        Во время сражения Дан-но-Ура Натабура служил десятником. Как и все самураи, он стрелял длинными, тяжелыми стрелами с массивным плоским наконечником. Такие стрелы предназначались для пробивания бортов кораблей и пускались по настильной траектории. Если стрела попадала во всадника, то сбивала его с лошади. У них также были стрелы, которые воспламенялись в полете. Наконечник походил на соты, заполненный черным пористым веществом. Перед выстрелом стрелы окунали в жидкость, состав которой держался в большом секрете.
        За пять дней сражения удалось сжечь и потопить три десятка лодок и восемь тяжелых кораблей Минамото, украшенных светло-зелеными вымпелами и знаменами. Кроме всего прочего, они охраняли флагманский корабль «Аматэрасу», над которым развевались пурпурные стяги.
        Еще у них были стрелы для устрашения - завывающие в полете, как демоны. Личные стрелы-клеймо, чтобы пригвоздить к мачте вражеский знак. Стрелы для вызова на поединок. Стрелы для передачи посланий. Стрелы для разрывания шнуров-подвязок. И конечно, стрела-невидимка, о которой много говорили, но которых никто никогда не видел до самого последнего момента, пока она не пробивала доспехи и не вонзалась в тело - тайное оружие монахов Ицукусима на острове Миядзима во Внутреннем море.
        Боевой опыт Натабуры в крупных сражениях был ограничен Ити-но-тани и Дан-но-Ура. Хотя, путешествуя вместе с Акинобу, он привык к поединкам. Поэтому его ввиду молодости не пускали в авангард, чтобы он не нашел себе более опытного противника. А в памяти от корабля остался лишь голос кантё - капитана, который яростно выкрикивал команды, скрип парусов, талей и страшный треск, когда начали падать мачты. Как и все его товарищи, Натабура не спал и не ел четверо суток и после бесконечного количества стычек, длительной погони и гребли валился с ног от усталости. В ночь, когда налетел ураган невиданной силы, на судне все были ранены или убиты. Морская вода, разбавленная кровью, колыхалась в трюме, медленно поднимаясь до уровня верхней палубы. И лишь Натабуру не коснулась ни одна вражеская стрела, и ни один меч противника не оставил на его панцире отметки, хотя они отбили три абордажные атаки и сами участвовали не меньше чем в десяти из них. Должно быть, ему отчаянно везло. Оказалось, что все, чему его учил Акинобу, было не только хорошо, а просто превосходно. Во-первых, стрелы Натабуры летели дальше, чем у
его товарищей, а во-вторых, кусанаги был длиннее на целую ладонь. Это давало заметное преимущество в бою: стрелы попадали точно в цель, а кусанаги противник видел только в последний момент своей жизни.
        Из пяти десятков стрел в колчане остались три легкие, с наконечниками в виде ивового листа, которые годились только для боя на коротких дистанциях против легковооруженного противника.
        На следующее утро Натабура проснулся почти здоровым. Садако отправился рыбачить, а куда делась Когима, Натабура не помнил. Вдалеке шумело море, а за стеной степенно кудахтали куры.
        Он выпил немного воды и ушел на взгорок за дом, где шелестящие заросли хаги скрывали его от посторонних глаз. Свежий ветер с моря приятно бодрил.
        Здесь Натабура сделал то, чему его так долго учил Акинобу - сел в позу дзадзэн и погрузился в состояние Бодхисаттвы, и веселые кабики оказались тут как тут. Восемь лет они учили его фехтованию кагэ - мысленной прорисовке поединков. Следовало знать двести школ. Натабура знал сто девяносто девять. И только школа полета - кэн-дзюцу - была ему мало знакома. «Я не хочу, чтобы ты слепо повторял за мной. Думай, как сделать лучше, чем я!» Так часто поговаривал учитель Акинобу. «Нет ничего значительнее энергии ки, но с одной энергией ки ты всегда проиграешь опытному противнику, поэтому будь подобен солнцу - развивай в себе все качества, даже те, которых у тебя еще нет». Достигнув сатори, Натабура десять раз повторил дыхательные упражнения икиай. И в конце он проверил свою реакцию - воспроизвел прием хо, который требует одним движением руки срубить стебель хаги толщиной в палец. На срезе выступили капли сока, а ладонь осталась сухой. Это было лучше, чем ничего - для первого дня вполне достаточно. Единственное, что Натабура не решился сделать гэндо[8 - Гэндо - упражнение отпуска тени Айи.] - упражнение
отпуска тени Айи, отложив его на последующие дни. Он почувствовал, что еще не готов к этому, хотя тело помнило все то, чем он жил все эти годы. Слишком много энергии забирало гэндо. Впрочем, Натабура замечал, что болезнь даже пошла ему на пользу, потому он стал взрослее и крепче духом. Не всякий смертный способен уцелеть в морской битве и выжить после сражения с океаном.
        Весь день Натабура провел за плетением колчана, используя в качестве основы иву и жесткую прибрежную траву, похожую на осоку. Ремень он взял со старого колчана, а низ и клапан обшил шкурой бобра. Теперь стрелам не был страшен никакой дождь. А налучие в виде кармана и петли позволили носить на колчане лук.
        Оставалось еще одно дело, к которому Натабура не знал, как подступиться. Но помог случай - в полдень явился племянник Садако - Язаки, ровесник Натабуры.
        - Ну как ты после вчерашнего?
        Был он среднего роста, крепкий, короткопалый и круглоглазый, с короткими черными волосами, которые растеребил ветер. Из таких подростков выходили пузатые, толстые бонзы, которые ходили в грубых кимоно цвета охры и читали сутры по индийской медицине. У него, как и у Натабуры, прорезались темные усики, а на скулах курчавилась редкая бородка. Язаки принес печеную тыкву с медом и с поклоном отдал Когиме:
        - Мама сготовила… - Он постоянно что-то жевал и, передавая тыкву, проводил ее тяжелым взглядом.
        Накануне они облазили окрестности, и Натабура испытал легкое разочарование, обнаружив, что столбовые горы действительно непроходимы: вних не было даже козьих троп. Подростки вернулись в деревню только глубоким вечером - усталые и голодные. Но Натабура был счастлив. Казалось, он побывал в окружении родных гор Коя.
        - Помоги мне, - попросил он.
        Вдвоем они, хоть и с большим трудом, все же натянули лук, с которым обычно Акинобу справлялся один. Новая тетива издавала чистый, серебристый звук. Натабура невольно обрадовался. Бежать надо, бежать, помечтал он.
        - Расскажи, откуда ты приплыл? - спросил Язаки, когда они закончили и вволю насладились гудением тетивы - известно, что злые духи боятся этого звука.
        - В моей стране такие же голубые горы, - вздохнул Натабура, откладывая в сторону лук. - Там большие города, быстрые реки, но не выращивают хагу.
        - А что же вы едите? - наивно удивился Язаки, доставая из кармана сладкие стебли лотоса.
        - Хоп! Мы высаживаем на полях рис и заливаем водой.
        - Разве может такое быть? А пиявки?
        Он вышли из хижины. Слева до горизонта расстилалось море. Над крышами деревни, как всегда, поднимались дымы. Правильными квадратами выделялись поля кукурузы, окрашенные, в отличие от бамбуковых рощ, в бурые тона. Судя по всему, община процветала.
        - А море? Море у вас есть? - никак не хотел успокоиться Язаки.
        Он расспрашивал второй день. Все-таки его задело, что страна, из которой принесло Натабуру, похожа на страну Чу.
        - Хорошо, если ты не знаешь, - Нихон - это страна тысячи островов. Лучше покажи, где у вас в деревне живет водяной.
        - Водяной?! - удивился Язаки. - Хм…
        - Водяной.
        - Хм… Везде… - Язаки показал на море. - Но скорее всего, - вдруг вспомнил, - сейчас он в бухте, где рыбаки вытаскивают лодки - рыбу ворует. Постой! Постой! А зачем тебе? Ты что, хочешь сразиться с водяным буси?! - испуганно подскочил он, хватая лук. - Морской даймё нашлет на нас бурю! Мы сто лет живем в мире и согласии!
        - Только должок забрать, - засмеялся Натабура. - У меня нет желания тревожить вашу деревню.
        Редко кто из буси мог похвастаться тем, что побил зеленокожего каппу. Каппы любого водоема были злопамятны и коварны. Только каппа Мори-наг покровительствовал Натабуре, он же передал ему знак господина Духа воды - Удзи-но-Оса. Чаще всего они утаскивали человека в море и топили, издавая при этом квакающие звуки, если прежде не убивали своим ядовитым когтем.
        - Как можно общаться с тем, кто не понимает человеческого языка и кто ядовит? Хм… - снова удивился Язаки.
        - Хоп! Язык водяных мне известен с детства, - ответил Натабура, не открыв, однако, тайну, что Мори-наг был более цивилизованным каппа, потому что озеро Хиёйн, в котором он жил, принадлежало монастырю Курама-деру, который в свою очередь воздвиг господин Духа воды - Удзи-но-Оса. - А для усмирения их существуют тайные жесты, которым подчиняется любое существо.
        - Даже я? - удивился наивный Язаки, забыв о стебле лотоса, который с наслаждением обсасывал.
        Натабура снова засмеялся его простодушию, и они стали спускаться к морю мимо неубранных полей хаги, мимо хижин, окутанных голубоватой дымкой очагов, мимо сетей, растянутый для просушки, мимо кузниц, амбаров и скирд. Друзей провожали три тощие местные собаки, которые то бежали рядом, заглядывая в глаза, то шныряли по обочинам, выискивая полевых мышей, но неизменно возвращались и в знак симпатии махали хвостами. Крестьяне убирали остатки урожая, и тяжело груженные арбы мелькали среди светлых бамбуковых рощ, дающих живительную прохладу.
        На самом деле, Натабура только однажды видел, как учитель Акинобу применил тайное гофу[9 - Гофу - овладение сознанием противника.]. Они сидели в харчевне, когда в нее вошел богато одетый, подвыпивший самурай и стал задевать Акинобу, который вовсе не походил на известного фехтовальщика, потому что был весьма скромен как в одежде, так и в поведении, и не выставлял напоказ свой достаток. Наглец даже посмел до половины вынуть меч, что уже считалось смертельным оскорблением.
        Акинобу спокойно доел рыбу с пастой мисо и произнес:
        - Тому, кто владеет собой, необязательно обнажать оружие. Сядь!
        При этом Акинобу сделал жест, который в священном китайском трактате “Лю-Тао” называется оса - «завораживающий глаз».
        Казалось, расхрабрившийся самурай задумался: его взгляд потускнел, кривая ухмылка сползла с лица, а цуба звонко ударилась о ножны. И рухнул, едва не опрокинув стол. Его огромный живот заколыхался, как медуза, выброшенная прибоем на берег, а изо рта вывалился грязный язык, и харчевня наполнилась густым храпом.
        Жест правой рукой был сложным и очень быстрым - последний элемент такой неуловимый, словно Акинобу смахнул с лица самурая паутину. На самом деле, это было отвлечением внимания. Левой же рукой Акинобу вынул из самурая душу, дунул на нее и приказал спать.
        Тотчас подскочил хозяин заведения, и Натабура понял, что он в сговоре с самураем. В них распознали чужаков, и к тому же, расплачиваясь, Акинобу сделал ошибку, показав кошелек с монетами. Но на счастье, самурай не был искушен в тонкостях поединков, а еще его подвел ритуал - прежде драки надо распались себя и заставить противника обнажить меч.
        Когда они вышли на кривую улочку, по которой сновали разносчики, акиндо, ремесленники и монахи, Акинобу, с усмешкой глядя на городскую суету, сказал:
        - Недаром мне сюда не хотелось заглядывать. Сегодня мы нарушили принцип благоприятствования мест. Никогда не иди против принципов, мой мальчик. Лучше остаться голодным, чем без головы. И никогда не делай так, как сделал я, - на добрую четверть людей китайское гофу не действует. Что было бы, если бы этот засранец оказался трезвым?
        - Ты бы его убил, - наивно ответил Натабура, привыкший к тому, что Акинобу не прощает оскорблений.
        - Я не сделал этого по четырем причинам: мы нарвались на шайку воров в чужом городе, существует закон Эдо, у нас задание и ты еще молод. В живых остается не тот, кто сильнее, а тот, кто умнее. А побеждает не тот, кто прав, а тот, кто ловчее.
        Натабура вспомнил, что ему было девять лет и он не умел обращаться с настоящим катана. А за поясом торчал только мамориготана - меч для подростков, да и то великоватый для его возраста. Тогда он не до конца понял речи Акинобу, хотя уже чувствовал, что в нем вызревает дух, который теперь должен был помочь справиться с любым демоном, в том числе и с каппа - водяным. К тому же Натабура не знал, что закон Эдо запрещает убийства в общественных местах.
        В действительности, они пришли в Сайто, чтобы приобрести трактат монаха Кукай - «Пять Тайных Колец». Он был посвящен пяти официальным видам совершенства: фехтованию двумя мечами, владению копьем, луком, шестом и посохом, а также пяти тайным искусствам, которые были зашифрованы. В их число входило киай, о котором знали только то, что врага можно убить голосом, техника двойника или отпускания тени - гэндо, которому Акинобу боялся обучать Натабуру, хаябуса - способность летать, и еще два, о которых Натабуре запрещено даже вспоминать, ибо сама мысль становилась оружием. Зашифрованную часть рукописи требовалось научиться правильно читать. За годы учитель Акинобу едва ли изучил три четверти или делал вид, что изучил, опасаясь худшего. Да и сам Натабура больше разглядывал картинки в те редкие дни, когда оставался один. Вот почему он не был уверен, что все знает. Если бы не последняя битва Дан-но-Ура, где он сражался с Минамото, он бы постиг абсолютное большинство тайн искусства «Пяти Тайных Колец» ирано или поздно занял бы место Акинобу в храме Курама-деру.
        Наконец Натабура и Язаки вышли за деревню, миновали заболоченную бухту, поросшую диким луком, и последние два тё проделали, прячась за длинным песчаными дюнами. Ветер дул вдоль берега, неся морскую пыль и колкие песчинки. Собаки как по мановению волшебной палочки исчезли, а крестьяне у моря стало попадаться гораздо реже, словно они намеренно сторонились побережья.
        Местного каппа можно было узнать по характерному запаху. Вонял он, как гнилая рыба, только так сильно, что вонь не давала дышать.
        Каппа - это водяной буси, самурай царства господина Духа воды - Удзи-но-Оса, рассуждал Натабура. У каждого каппа есть свои владения, где он кормится и живет. В случае войны Удзи-но-Оса призывает всех каппа на службу. Когда происходили подводные сражения, на поверхности поднимались бури. Ядовитый коготь каппы - все равно, что меч для земного самурая. Но с некоторых пор водяные буси стремились облачиться в земные доспехи.
        - Интересно, в вашей стране такие же каппы, как и у нас? - спросил Натабура.
        - Откуда ж мне знать, - сварливо заметил Язаки, явно нервничая.
        Каппа сидел за камнем и мыл перепонки на лапах. Прячась за гребнями косы, Натабура подкрался и схватил его за волосы, похожие на морскую траву вами. И успел намотать их на руку, прежде чем каппа рванулся. Водяной почти выскользнул из рук, потом что его волосы были скользкими от морской слизи. Почувствовав, что ему сразу не уйти, он повернулся, чтобы ударить Натабуру ядовитым когтем длиной в сяку, но Натабура второй рукой схватил каппа за лапу и оторвал от земли. Тогда каппа воскликнул с удивлением:
        - Тот, кто сумел приподнять меня, должно быть, обладает силой, сравнимой с моей. Что тебе нужно?
        Судя по всему, в первый момент он не распознал в противнике буси - решил, что столкнулся с обыкновенным крестьянином, но на всякий случай осторожничал, растеряв свою былую наглость.
        Натабура отпустил его и показал знак кётэ. Он понимал, что рискует: вдруг местный каппа служит не Удзи-но-Оса, а другому подводному князю. Никто не знал, как далеко распространяются владения господина Духа воды - Удзи-но-Оса.
        После этого он сел по ветру, чтобы не умереть от запаха каппа. Каппа Мори-наг, который жил в озере Хиейн храма Курама-деру в горах Коя, пах не менее отвратительно, но совсем по-другому: пресной рыбой, саламандрами, лягушками, змеями и ядовитыми семенами чилима. Морской каппа исторгал смесь запахов из морских блох, медуз, улиток, ядовитой слизи кораллов и - самое отвратительное - гниющей рыбы. В темноте его тело светилось, как гнилушка, а волосы отливали лунным светом.
        - А я узнал тебя, - заметил каппа, - ты тот, кого спасли едоки кукурузы?
        - Прекрасно! - согласился Натабура, который безуспешно пытался избавиться от тошнотворного запаха, вытирая руки о песок и траву. - Что ты должен сказать еще?!
        - Мы вассалы великого Удзи-но-Оса, - нехотя пал на колени каппа. - Его посланец - мой господин! Готов выполнить любое поручение!
        - Как тебя зовут? - спросил Натабура, подолом рубахи закрывая нос.
        - Принц Го-Дайго из рода Джига, - еще ниже поклонился каппа.
        Зеленый хохолок на его макушке встал дыбом, а чешуя на шее злобно топорщилась.
        - Хоп! Отлично, принц Го-Дайго! Стоп! Стоп! Ближе не подходи! Кими мо, ками дзо. Мне не нужны доспехи из китайской кожи на шелковой подкладке и парче, мне не нужен шлем с горловым кольцом, мне не нужны нарукавники, перчатки, позолоченная кольчуга, наколенники и щит из буйволовой кожи. Оставь их себе. Мне не нужен большой лук и длинные стрелы. Мне не нужны пурпурный пояс из шелка, украшенный золотыми драконами, которым ты, кстати, подпоясан, и наплечники с гербом нашего рода. Но если ты найдешь мой кусанаги и перевязь к нему, я никому не скажу, что ты пытался обокрасть меня.
        Человек на месте принца Го-Дайго из рода Джига густо покраснел бы, но каппа позеленел, потому что кровь у него была черно-зеленая. По закону все четыре стихии - земля, вода, воздух и пламень - были разделены. Никто не имел права пересекать границы без достойной причины. Каппа, уличенный в краже, изгонялся Удзи-но-Оса в самые отдаленные места, где не водилась рыба и крабы, где горел вечный огонь и, как вода, лилась сера. Каппам принадлежало все, что опускалось на дно морское, но воровать у людей они не имели права. Такой был договор между господином Духа воды - Удзи-но-Оса и Земным Буддой - Кондором Ититаро. Единственное, чего Натабура не сказал, что его кусанаги - волшебный, иначе бы не видать ему меча как собственных ушей.
        - Сделаю все, что ты хочешь, господин, - поклонился каппа, однако невольно яростно сверкнув глазами. - Приходи до рассвета на это же место.
        Не успел Натабура расстаться с каппой и взобраться на дюну к продрогшему Язаки, как они увидели вдалеке Садако, который вел себя очень странно. Причину этой странности они поняли очень быстро - Садако был пьян, как может быть только пьян крестьянин, закончивший обмолот риса.
        - Дела дрянь, - всплеснул он руками, потеряв при этом свою соломенную шляпу, которую ветер покатил в сторону моря. Садако спокойно проводил ее взглядом, мотнул головой и произнес: - Вернулся гонец. - Его глаза то молодцевато вспыхивали, то моментально угасали. - Но я его… чик-чирик…
        - Зарезал, что ли? - удивленно спросил Язаки.
        Садако как-то странно на него посмотрел, что-то хотел сказать, но завалился на бок и погрузился в пьяные грезы. Несмотря на все ухищрения Натабуры и Язаки, он совершенно не хотел возвращаться в реальный мир.
        - Значит, новости и впрямь плохие, - понял Натабура, в который раз встряхивая Садако. - Слышь?!
        - Не совсем… - пробормотал Садако, на мгновение приходя в себя и тут же снова засыпая. Его едва успели подхватить, иначе бы он скатился к подножию дюны. Затем он приоткрыл хитрый глаза и поведал: - Г-ха… Я не зря напился.
        - Ты что, убил гонца? - еще раз спросил Язаки.
        Садако только хмыкнул, давая понять, что если не все видит, то по крайней мере слышит:
        - Похоже… - и трагически вздохнул.
        - Зря! - согласился с Язаки Натабура. Он рассчитывал, что у него есть еще пара дней, а оказалось, что надо прямо сейчас уходить на юг. Теперь наверняка староста обвинит во всех смертных грехах его - Натабуру, а кусанаги останется у каппа.
        - Нет, не зря, - едва вымолвил Садако.
        - Как это не зря? - удивился Натабура. - Ушли бы мы в горы, ушли. Кими мо, ками дзо!
        Больше всего он беспокоился о самом Садако. Вот только меч жалко.
        - Вы ничего не поняли! - заявил Садако, на этот раз более осознанно.
        - Ну да… - стал злиться Натабура. - Все ничего не поняли. Убил гонца… Зачем - непонятно!
        Но Садако не ответил. Он обиделся и норовил свернуться калачом и окончательно отключиться.
        - Отец… сейса… - осторожно потряс его Натабура, - что делать-то будем?
        - Ничего… - пробормотал Садако, - у нас еще сутки есть, - и сладко причмокнул. Его лицо разгладилось, тревоги исчезли, и Садако стал походить на блаженного.
        - Какие сутки? - удивился Язаки. - Наверняка, полдеревни уже на ногах, ищет нас.
        - Никто вас не ищет… - счет возможным сообщить Садако. - Потому… потому…
        Большего они добиться от него не могли. Язаки сбегал за укатившейся шляпой и заодно обмакнул в море шейный платок. Ветер гнул траву на гребне дюны. Белые облака уплывали за горизонт и далекий мыс. Море было покрыто барашками.
        - Чего?! - всполошился Садако, когда Язаки брызнул на него холодной водой. - Ах… да… - он широко зевнул и потянулся так, что захрустели старые кости. - Гонец ничего не скажет, потому… потому что мертвецки пьян. Я его споил. Раньше завтрашнего вечера он на ноги не встанет. Это обошлось мне в дневной улов.
        - Хоп! Ну ты даешь, отец! - с облегчением оценил жертву Натабура. - Любишь ты чай замутить!
        - Я же сказал, что напоил гонца… - бормотал Садако. - Чик-чирик… У вас есть сутки. Когима уже приготовила еду в дорогу… - казалось, он вспомнил о чем-то важном, немного протрезвел и четко и ясно произнес: - Через день в Вакасу прибудет одзия. Он считает, что ты китайский шпион. Поэтому тебя велено отвезти в Чертоги и посадить в тюрьму.
        - А разве старосте не нужен боец? - удивился Язаки, брови его взлетели вверх.
        - За тебя уже заплатили, - снова забормотал Садако. - Столько, что нам со старухой хватило бы на остаток жизни… Так что собирайтесь и тихонько уходите на юг. А я скажу, что вы украли у меня лодку.
        - А как же ты без лодки? - удивился Натабура.
        - Как-нибудь… - изрек Садако и окончательно сомлел.
        Друзья подняли старика и потащили домой. Благо он был тощим, как все рыбаки.

* * *
        Шли молча по предрассветной траве. Туман клочьями выползал из болотистой низины, и запах свежего раздавленного лука под ногами будил в Натабуре аппетит. Он сорвал несколько стеблей и сунул в рот. Что-то ему подсказывало, что просто так они отсюда не уберутся, что обязательно что-то произойдет и помешает их планам. Каппа? - прикинул он. Нет, с каппа я справлюсь. Староста? Конечно, староста! Кто еще?! Только неизвестно, как и где. А впрочем… Ему давно хотелось с кем-нибудь помериться силой. Она играла в нем, как молодое вино, поэтому он и поводил плечами, как застоявшийся борец.
        Потом с моря потянуло ветром, и туман стал рассеиваться. Когда они попали в дюны, в дзори стал набиваться песок, а длинная, жесткая трава цеплялась за ноги.
        Язаки плелся, поминутно спотыкаясь и зевая что есть силы. Он нес колчан с луком, а Натабура - котомку с едой. За эти несколько дней Язаки мастерски изготовил полтора десятка стрел. А теперь гундел на все лады:
        - Обойдемся ханкю. Шли бы себе на юг и шли… К вечеру в соседней деревне поедим… Нет понадобилось… - и выжидательно косился на Натабуру, принимая его старшинство и опыт.
        Натабура отмалчивался. Без кусанаги он чувствовал себя как без рук. А одним ханкю явно не обойдешься в длинном путешествии. Нет, опасность проистекала от других обстоятельств, и этих обстоятельств он не знал. Ну почти не знал. Перед началом похода он вошел в состоянии мусина, однако то ли от перенесенной болезни, то ли еще от чего, но будущего не увидел, даже намека, даже Знака - Мус.[10 - Мус - Знак, просветление, взор в будущее.] Голова была тяжелой, сонной, словно жила сама по себе.
        Но каппа Го-Дайго они учуяли издали - пах он, как куча гниющей рыбы. А затем и увидели - светящегося, как гнилушка, с волосами, напоминающими холодные всполохи погоста.
        - У-у-у… - Язаки клацнул зубами, спрятался за ближайшей дюной и даже закопался в густую, длинную траву, которая росла на вершине, давая понять, что в настоящей авантюре не участвует и вообще с подозрением относится к попытке Натабуры вернуть кусанаги. Дело - хлопотное, опасное и непредсказуемое. Иди, иди, ехидно подумал он, полагая, что путь к отступлению у него самого всегда найдется.
        Натабура, не глядя, оставил котомку на дюне и, по лодыжку погружаясь в песок и едва не теряя дзори, спустился к морю, стараясь держаться так, чтобы дуло в сторону каппа. Туман отступил, и ветер теперь приносил лишь терпкие запахи водорослей и морской живности, которая перед рассветом стремилась уйти в воду. Солнце вставало из-за гор, и далеко-далеко, почти на горизонте, освещало море. Мир ненадолго приобрел резкие очертания и контрастные цвета, и все это немного смахивало на театр теней, который Натабура как-то видел в столице.
        Глупый каппа прятался за валуном, хотя его можно было почувствовать как минимум за пять тё. Как нет света без тени, так нет каппа без запаха. Он поднялся и с поклоном протянул меч. Натабура по обычаю чуть-чуть обнажил кусанаги - его поверхность, несмотря на долгое пребывание в морской воде, выглядела, как бархат, а цвет был прежним - под стать темно-голубому небу. Натабура приложился лбом к лезвию в том месте, которое называется кессо, в знак уважения к волшебному оружию.
        И в этот момент каппа бросился.
        Он вообразил, что Натабура ничего не видел. Но, во-первых, каппа стоял в позе нападения, а во-вторых, его выдали глаза, в которых промелькнули все его подлые намерения. Каппа высоко подпрыгнул. Ядовитый коготь щелкнул, выскочив из пазухи. Не будь Натабура настороже, удар пришелся бы точно в шею выше ключицы.
        Каппа не учел только одного: нападать на самурая спереди - самое безнадежное дело. Натабура безотчетно отклонился назад и одновременно сделал то, чему его так долго обучали (даже с завязанными глазами, даже на слух, даже спросонья, в лесу, в доме, в храме) Акинобу и его друзья - веселые кабики. Его кусанаги стал продолжением руки. Ничего лишнего: ни замаха, ни наклона вперед, чтобы достать киссаки - кончиком меча. Времени не было. Только круговое движение руки. Самый первый элемент до - без участия тела - рассчитанный больше на защиту, чем на нападение. Опытный воин никогда не попадется на подобный прием, в котором учитывается принцип равновесия. В данном случае сила ки перетекла в кончик кусанаги. Для каппа этого оказалось достаточно. Его не спас даже зеленый, как у ящерицы, чешуйчатый хохолок на загривке. Он еще не коснулся земли, а Натабура уже бросил кусанаги в ножны - ребяческая бравада, которую Акинобу выбивал из него всеми доступными способами. Хотя, разумеется, следовало уважать противника - кем бы он ни был, и не убирать оружия, не убедившись в окончании поединка.
        Как только каппа коснулся земли, из него брызнул черно-зеленый фонтан. Каппа побежал к воде, но даже морские чудовища не могут жить без головы. Он даже попытался водрузить ее себе на плечи, но не сделал и трех шагов, как рухнул и залил кровью весь берег. От тела пошел пар. Песок задымился и зашипел, как ахэ - пустынный варан. Любопытные рыбы стали выпрыгивать из моря, чтобы посмотреть на смерть ненавистного врага. Чтобы не умереть от многократно усиливающегося запаха, Натабуре пришлось ретироваться к подножию дюны, на которой прятался робкий Язаки. Через некоторое время, убедившись, что каппа не двигается, а запах немного выветрился, они вдвоем подошли к поверженному врагу, закрывая носы подолами рубах. Светлело с каждым мгновением - можно было уже разглядеть прибрежные скалы, а далекий мыс окрасился в розовый цвет. Вода была холодной, как зимой в проруби.
        Голова лежала поодаль от тела и что-то шептала. Наклонившись, Натабура услышал:
        - Ты великий воин! Меня предупреждали, что я паду от руки иноземца, но я не думал, что это будет мальчишка. Тебя ждут большие подвиги. Возьми мой коготь, пусть он станет твоим волшебным годзукой. Отныне он будет служить верой и правдой только тебе одному. Больше никто не сможет справиться с ним.
        После этих слов глаза каппа потускнели, рот открылся и оттуда свесился раздвоенный, как у змеи, язык.
        К знак уважения к принцу Го-Дайго из рода Джига они руками выкопали на берегу могилу, сотворили молитву: "Наму Амида буцу!" ипохоронили побежденного врага. Но перед этим Натабура вырвал из его правой лапы коготь и отер о траву. Трава сразу же пожелтела и съежилась от яда, стекающего по острому, как бритва, лезвию.
        Коготь был длинным - в две ладони, и Натабура еще не знал, пригодится ли он ему. Но когда он отложил его на песок, чтобы он не мешал копать могилу, а потом случайно сунул руку в карман, коготь лежал уже там. Живой, что ли? Самое странное заключалось в том, что он даже не порезался о ядовитое лезвие, словно годзука оберегал руки хозяина. Годзука даже имел удобную рукоять.
        Кусанаги Натабура забросил за плечи, а Язаки, удивленно воскликнул:
        - А где твой меч?
        - Хоп! Меч там, где ему быть положено, - весело подмигнул Натабура. - Кими мо, ками дзо! Но это тайна. Никто не должен знать, что кусанаги становится амэи - невидимым, когда находится у меня за спиной. Стоит перевернуть его рукояткой вниз, как он становился тамэи. Можно сражаться любой рукой.
        Кусанаги - длинный меч, с рукоятью, на две трети утопленной в ножны с целью уменьшения общей длины, был единым целым с го-каширой - зацепом под кисть для нанесения удара без замаха. Мастер сделал цубу небольшой, чтобы она легко входила в ножны. Такой кусанаги можно было носить и на боку, но удобнее всего за спиной.
        - Здорово, конечно… - шмыгнул носом Язаки. - Но если морской даймё узнает, что мы сделали, то даже твой меч не поможет.
        - По-твоему, надо было дать себя убить? - удивленно спросил Натабура.
        - Нет… Но это не меняет сути дела. Рано или поздно господин Духа воды Удзи-но-Оса устроит бурю на море, и тогда нам не миновать беды.
        - Тихо! - поднял руку Натабура, и они прислушались.
        Из деревни доносились крики, лязг оружия, а на вершины деревьев падали отблески пламени.
        Первым их движением было уносить ноги как можно дальше и быстрее. Они даже немного пробежали в сторону далекого мыса, но в следующее мгновение замерли. Крики становились то громче, то стихали, а лязг оружия временами заглушал прибой.
        - Слушай, что там происходит? - наивно спросил Язаки. - Как ты думаешь? Может быть, это господин Духа воды Удзи-но-Оса? - его голос дрожал.
        - Разбойники! - уверенно сказал Натабура. - Спустились с гор или пришли по реке. - Он сразу же стал деятельным и целеустремленным, словно попал в родную стихию.
        Не сговариваясь, они бросились в деревню.
        Вначале они бежали вместе. Через какое-то мгновение Натабура обнаружил, что пересекает поле, с которого еще не убрали хагу, в гордом одиночестве. Куда делся Язаки, он не понял. Со стороны деревенской площади слышались крики. Должно быть, ронины подкрались в тумане сквозь бамбуковые рощи и, обманув бдительность отряда самообороны, проникли в центр деревни, где находился дом нануси - старосты Канрэй Синтага, две харчевни, кузницы и десяток торговых лавок. Натабуре оставалось обежать угол поля, и тут он наткнулся на тело крестьянина. Ему нанесли удар в грудь, и он был мертв. Рядом с ним валялась боевая мотыга с шипом-противовесом. Натабура бросился дальше, но в этот момент из предрассветных сумерек, топая пятками, вынырнул человек с оружием, прижатым к боку, которое в Нихон называлось нагинатой. Лезвие блеснуло, как глаз зверя в темноте. Но на узкой тропинке, вдоль которой с одной стороны росла густая хаги, а с другой тянулись заборы крестьянских участков, пользы от тяжелой нагинаты было немного, ибо она требовала размаха. Ронин ничего не мог сделать, кроме как нанести колющий удар. Натабуре
показалось, что ронин был в маске кошки и в шлеме с крылышками. Натабура крутанулся, уклоняясь от копья, и с разворота ударил противника левым предплечьем в горло. Разбойник свалился, как подкошенный. Ноги его взметнулась выше головы. Вся тяжесть тела при падении пришлась на шею. Даже если он остался жив, то двигаться некоторое время явно не имел возможности.
        На шум схватки уже кто-то спешил - Натабура не успел выхватить кусанаги, пал на землю, и две стрелы просвистели над ним так низко, что он услышал шелест их оперения. В следующее мгновение он перепрыгнул через стрелков, которых зарубил быстрее, чем они это поняли, и оказался на площади, где шло сражение. Крестьян оттеснили к харчевням и дому нануси, откуда нануси руководил боем. Язаки стрелял из лука с веранды. Еще трое прикрывали нануси щитами и готовы были устремиться в битву - они составляли последний резерв, на который могли рассчитывать крестьяне. Но дело близилось к концу, потому что белых рубах виднелось гораздо меньше. Десяток защитников деревни лежал неподвижно на земле, а разбойники кричали, чтобы остальные сдавались. Язаки, пав духом, уже опустил лук.
        Должно быть, ронины, которых убил Натабура, сторожили тропинку, которая вела в центр деревни, поэтому на него никто не обратил внимания, и ронинов, оказавшихся ближе, он свалил одним ударом. Того, кто стоял слева, разрубил наискось от горла до пояса, а того, кто справа, - ранил в бок. В лицо брызнула теплая человеческая кровь. После этого он, как ураган, пронесся по тылу нападавших. И прежде, чем разбойники осознали происходящее, их численность уменьшилась на пять убитых и трех раненых, которые с криком с криком: «Сикомэ! Сикомэ!»[11 - Сикомэ - злобные существа, высокого роста и очень сильные, с развитой мускулатурой, острыми зубами и горящими глазами. Не занимаются ничем другим, кроме войны. Часто устраивают засады в горах.] бросились врассыпную.
        Вначале Натабура спас крестьянина с дубиной, который проявлял чудеса стойкости, обороняясь в одиночку против двоих, и ронин с трезубцем лишился руки. Не останавливаясь, Натабура поднырнул под следующего бойца, который оказался слишком нерасторопным, нанес ему скользящий удар в низ живота - просто потому что кусанаги деваться было некуда, перевернулся через голову и ударил по касательной, поразив противника во внутреннюю сторону бедра. Врубился между занятыми боем ронинами, разбросал их, вращаясь и при этом стараясь не задеть кончиком меча того крестьянина, на которого разбойники наседали. Расщепил древко яри, направленное в его сторону, и перепрыгнул через противника, успевшего присесть и закрыть глаза от страха, что не спасло его напряженную шею от точного удара. Успел ранить еще одного в горло, а второго проткнул, одновременно вынося кусанаги в сторону следующего ронина, чтобы лишить его маневра.
        Тут только они заподозрили что-то неладное и шарахнулись в стороны, образуя вокруг Натабуры большое кольцо. И сразу из нападающих превратились в обороняющихся, потому что воодушевленные крестьяне удвоили усилия. Однако это еще не привело к перелому в сражении, а лишь ожесточило разбойников. И Натабуре сразу пришлось обороняться от троих, вооруженных прямыми мечами. Но то ли мечи у них были слишком тяжелыми, то ли ронины не имели понятия о фехтовании, однако они делали лишь неуклюжие выпады или простые рубящие движения. Прежде, чем ронины перешли в атаку, Натабура успел переместиться и крайнему слева рассек лицо до кости.
        После этого оставшиеся дрогнули и уже думали только о том, как бы сбежать в ближайшие кусты. Но он не дал им этого сделать и зарубил следующего справа, у которого были металлические нарукавники, а последнего, обороняющегося с ожесточением обреченного, убил ударом в сердце. И сразу же напал на человека в кольчуге и шлеме с полумаской духа лотоса из двух половинок, из-под которых тот следил за Натабурой темными пронзительными глазами. В одной руке он держал прямой меч, а в другой - сай - короткий трезубец, предназначенный для защиты от меча. Натабура видел, как ронин до этого зарубил крестьянина, который оборонялся серпом на длинной рукояти. Против такого грозного противника у крестьянина не было никаких шансов.
        Ронин в кольчуге оказался сильным бойцом. Натабуре пришлось отразить несколько сильных и быстрых, но не очень искусных ударов. Он даже подумал, что противник знаком со школой тай-сабаки, настолько тщательно ронин готовил ловушку - пытался перехватить кусанаги трезубцем, чтобы в свою очередь ударить мечом. Но вблизи ему не хватало подвижности, чем Натабура и воспользовался: поднырнул из положения змея под его левую руку и уколол волшебным годзукой в единственное незащищенное место - прореху ворота кольчуги.
        Как и почему годзука оказался в его левой руке, он уже не помнил - просто возник в тот момент, когда очень понадобился.
        Ронин сделал два шага, зашатался и рухнул навзничь. После этого сражение мгновенно прекратилось. Оказалось, что человек в кольчуге был предводителем. Разбойники бросились врассыпную. Крестьяне пустились их ловить.
        Несмотря на суматоху и неразбериху, троих ронинов поймали и приволокли на площадь. Солнце вот-вот должно было показаться из-за гор, и слабые его отблески падали на землю. Натабуру окружили. Рядом оказался Язаки, который, хотя во время боя лишь робко стрелял с веранды, теперь выглядел героем. Нануси Канрэй Синтага подошел и воскликнул, под радостные возгласы крестьян:
        - Слава всевышнему! Ты спас нашу деревню. По праву тебе принадлежит любое оружие на этом поле. Выбирай, что хочешь!
        - Кими мо, ками дзо! Я хочу взять десять стрел для короткого лука, - ответил Натабура, полагая, что Язаки истратил все стрелы. - А больше мне ничего не надо, сейса.
        Теперь можно продолжить путь. Надо было только незаметно нырнуть в ближайшие кусты, и все дела. Натабура оглянулся. Язаки нигде не было. Пропал как назло в самый нужный момент.
        - Скромность только украшает благородных рыцарей, - согласился Канрэй Синтага. - Отныне ты наш гость. Можешь оставаться в моем доме и жить столько, сколько тебе хочется.
        Натабура не поверил ни единому его слову, в каждом из которых сквозило лицемерие. Надо было найти Язаки и уходить, уходить, пока в деревне царила неразбериха.
        Вдруг с берега закричали:
        - Корабли! Корабли!
        Все побежали к морю, готовые к продолжению битвы. Подхваченный толпой Натабура невольно поддался общему порыву. Да и Язаки мелькал где-то в первых рядах. Уйти одному было как-то не по-дружески, да и, в общем-то, не с руки.
        В этот момент из-за гор появилось солнце: вначале робко, словно на ощупь, потом брызнуло лучами и залило светом деревню и окрестности.
        - Это не разбойники! - раздался голос Язаки. - Это одзия! Я вижу герб нашего кампаку! - и низко поклонился.
        Кампаку в стране Нихон называли военного правителя провинции, а одзия - наместника одного из округов, входящих в провинцию. В свою очередь, оба они должны были подчиняться императору.
        - Одзия! Одзия! - крестьяне стали неистово кланяться.
        Оказалось, что разбойники пришли не со стороны моря, а спустились с непроходимых гор. Что, несомненно, свидетельствовало о наличие дороги через них. Суда же, замеченные Натабурой, были флотилией одзия, который, видно, ждал рассвета, чтобы пристать к берегу.
        Три плоскодонных судна выползали на шелестящую гальку. На каждом находилось не меньше двадцати человек пехоты, а на самом большом прибыл наместник.
        Опустили трап, и одзия на белой лошади съехал на берег. Он был в санэ - доспехах с белой шнуровкой, указывая тем самым, что намерения его более чем серьезны, а гнев не имеет границ. Его сопровождала тяжело вооруженная стража с луками, копьями и широкими, тяжелыми китайскими мечами. В стране Нихон таких воинов называли асигару. Их доспехи были сделаны из пластинок в виде листьев саккуры. Стража оказалась хорошо обученной - взяла копья на грудь и ловко оттеснила крестьян к деревне, образовав полукруг. Все это походило на ловушку и очень не понравилось Натабуре. В случае паники могла возникнуть давка, а дальше гор не убежишь. Зажмут и раздавят.
        - Что за бунт?! - воскликнул одзия.
        - Отец наш! - пал на колени нануси Канрэй Синтага. - Ночью нам пришлось обороняться от бандитов, которые покусились на твой урожай.
        - Что?!! - брезгливо воскликнул одзия. - Какие еще бандиты? Ты и есть главный бандит! Отрубить ему голову!
        Крестьянская толпа возмутилась:
        - Не убивайте его! Он наш староста. А это бандиты!
        К ногам одзия выпихнули связанных ронинов. Они словно одеревенели, были безразличны к происходящему и лежали, как мешки с хагой. Только у крайнего справа дрожали руки. По древнему закону Сётоку «Уложение семнадцати статей» участь их была предрешена.
        - А почему вы прибежали с оружием?! - раздраженно вопросил одзия. - Кто так встречает своего господина?! - он положил руки на рукояти мечей.
        - Позволь мне сказать, прежде чем мне отрубят голову! - попросил нануси.
        - Говори! - велел одзия.
        - Мы сберегли урожай для казны от бандитов, но потеряли много людей. Если бы не этот юноша, о котором я вам доносил, - Канрэй Синтага нехотя показал на Натабуру, - ты бы не увидел нас живыми.
        - Невелика потеря, - с усмешкой заметил одзия. - Отныне мы берем вас под защиту. В деревне будет стоять гарнизон, который вы будете кормить и содержать. Староста! Все должны сдать оружие. Таков указ великого кампаку Годзё Камакура! Да прибудет его слава вечно! Участки будут переписаны, а налоги увеличены! А ты подойди ко мне! - приказал он.
        Натабура подошел и преклонил колено. При этом он совершил ошибку, не спрятав кусанаги за спину, а держа перед собой.
        - Скольких ты зарубил?! - надменно спросил одзия.
        Его борода и усы торчали из-под маски, а густые черные брови были насуплены, словно он решал непосильную задачу. На самом деле ему всего-то надо было напугать этих людей и заставить кормить гарнизон асигару.
        - Не меньше десяти! - крикнул из толпы Язаки.
        - Неужели?! - удивился одзия, снимая маску, чтобы лучше разглядеть Натабуру. - Как тебя зовут?
        Натабура показал на океан и назвался:
        - Натабура из рода Юкимура дома Тайра. Мой отец Санада - хранитель вод Столицы Вечного Спокойствия, Киото.
        Между ним и собеседником было не меньше трех кэн, но он мог одним прыжком, подобно стреле, покрыть это расстояние и убить одзия ударом в горло. Однако одзия не понимал этого и стоял совершенно открыто. Чтобы не подвергаться искушению, Натабура опустил взгляд. Одзия расценил это как слабость.
        - Никогда не слышал такого имени и рода. Говорят, тебя принесло море?! - одзия сделал многозначительную паузу, давая понять, что ему все известно. - Тогда ты шпион! Зачем тебе такой странный меч?!
        - Он убил десять бандитов! - шумно напомнили крестьяне. - Он защитил нас!
        - Ваш разум помутился! - засмеялся наместник. И все смолкли. - Он китайский шпион, потому что там, - наместник показал на восток, - нет никакой страны! Бескрайний океан! - Одзия обратился к Натабуре: - Если ты действительно такой умелый рубака, как о тебе говорят, будешь моим оруженосцем. Дайте ему копье, проверим, насколько он ловок! Пусть сразится с моими людьми.
        Натабура посмотрел одзия в глаза и понял, что он жаден, погубил множество люда и что ему понравился необычный, голубой кусанаги. В свою очередь, одзия не увидел в Натабуре буси - благородного человека, если такое понятие существовало в этой стране, а посчитал его мальчишкой, которого можно беззастенчиво обобрать. И еще Натабуре стало ясно - если ему не отрубят голову заодно с бандитами, то из-за кусанаги посадят в тюрьму, как бродягу и опасного человека.
        Тем временем к нему направились два асигару. Не понимаясь с колена, Натабура взялся за рукоять. Они не распознали его намерений и держали свои тяжелые копья таким образом, что для нанесения удара им пришлось бы сделать не меньше двух движений: снять копье с плеча и только затем уколоть. Для ловкого человека такое оружие было неопасным. Так же как широкие китайские мечи - страшные в массовой рубке, но непригодные для поединка.
        - Эй ты! - окликнул один из них, опуская копье, чтобы его кончиком поддеть кусанаги.
        В последний момент Натабура передумал. Асигару не учел, что у копья слишком короткий наконечник. Как только он оказался на уровне груди Натабуры, он в броске перехватился копье ниже наконечника, дернул на себя, переменил направление движения так, чтобы закрыться от второго асигару, развернулся и резко ударил асигару локтем в горло. И хотя горло асигару было закрыто специальным щитком - зува, против удара гаухау он оказался бесполезным. Кожаные ремешки лопнули. Асигару захрипел - зува перебил кадык. Прежде чем асигару упал на камни, Натабура занялся вторым, но убивать его не стал - некогда было, под ногами бросившихся на подмогу стражников уже скрипела галька. Натабура просто подсек асигару под колени, из-за чего он растянулся во весь рост. Выхватил копье, сделал движение веером, отпугнув других асигару, и отпрыгнул в сторону толпы, которая расступилась и тут же сомкнулась за ним.
        Наступила пауза. Толпа ощетинилась мотыгами, копьями, мечами, цепями, кукурузными дробилками и косами. Язаки даже влез на дерево, чтобы стрелять поверх голов.
        - Что вы стоите! - закричал одзия. - Это всего лишь люди земли! Именем императора покарайте их!
        К ужасу старосты деревни, последовала короткая стычка, в которой Натабура принял самое активное участие. Крестьянам удалось потеснить асигару и одзия на коне к их судам. Те из асигару, кто оказались отрезанными от моря, искали спасения в зарослях хаги или были забиты камнями и боевыми мотыгами. Однако асигару, которые находились напротив судов, быстро пришли в себя, а их тяжелое вооружение давало им заметное преимущество в бою строем. Толпа отхлынула в обратную сторону.
        Казалось бы, одзия, гарцуя на белом коне и выкрикивая команды, овладел положением, однако в этот момент по рядам асигару пронесся крик ужаса. Все увидели, что крайнее судно запылало, как факел, а Натабуре показалось, что на фоне пламени мелькнул Язаки. После этого асигару думали только о том, как бы побыстрее убраться в море, а когда из деревни прибежала еще группа крестьян с мотыгами, серпами и цепями, воины одзия бросились к двум оставшимся судам. Многие нашли свой конец уже во время бегства.
        Белый конь носился без седока. Натабура с Язаки хотели подстрелить одзия, но он словно в воду канул. Потом Натабура увидел, как наместник, окруженный преданными телохранителями, пробивается сквозь толпу стражников к судну, и понял, что до него не добраться. Десяток телохранителей решили ценой своих жизней спасти господина. Они бросили наземь щиты и сорвали панцири в знак того, что будут стоят насмерть. Но это уже был жест отчаяния - одзия все же попал на борт, но столкнуть судно на воду оказалось некому.
        Бой приближался к концу и шел уже между бортами, в воде. Тяжелые асигару вязли в гальке и были неповоротливы, словно буйволы в болоте. Один за одним они погружались в волны, пуская пузыри.
        Но в этот момент с морем что-то произошло. Вначале оно отступило, одновременно закипев, словно в глубине шло такое же сражение, как и на суше. Затем гигантская волна поднялась выше гор, а на ее гребне появился господин Духа воды - Удзи-но-Оса.
        - Где он?! - пронеслось над водной гладью. - Где?!!
        Огромные и длинные усы и шелковистая борода господина Духа воды - Удзи-но-Оса являли собой продолжение волн, которые с шумом разбегались до горизонта. В одной руке он держал пылающий трезубец, другой указывал на берег.
        - Ищите того, кто погубил Принца Го-Дайго из старинного рода Джига!
        По обе стороны от него невиданные чудовища с длинными рылами трубили в огромные раковины. Шесть ужасные водяных драконов с всадниками на спинах охраняли Удзи-но-Оса, а за его спиной из глубин колонна за колонной выстраивались в боевые порядки каппа, их оруженосцы, черные морские змеи, черепахи с шиповыми панцирями, рыбы с огромными зубастыми пастями, диковинные существа, которые никто никогда не видел, киты, боевые дельфины, нарудоны, самэ - акулы, осьминоги и прочая живность. Все, все лезли на берег.
        Небо потемнело. Засверкали молнии, и задул ураганный ветер.
        Крик ужаса пронесся по земле. Волны ударили в берег, и Натабура с Язаки пустились в бегство. Но было слишком поздно. Морские твари хватали всех подряд и утаскивали под воду.
        Вода хлынула на берег. Вначале она доходила Натабуре до груди и мешала двигаться. Потом, когда они очутились на взгорке, на них напали два каппа, вооруженные копьями в виде лилий. Одного из них Натабура зарубил, а второй нырнул, взывая о помощи, и схватил Язаки за ноги. Со всех сторон к ним ринулись морские твари. Вода вскипела от их движений. И когда Натабура с Язаки решили, что погибли, Натабура вспомнил о знаке Удзи-но-Оса и высоко поднял его над головой. Морские твари и каппа опешили, а Натабура с Язаки в три прыжка очутились на твердой земле и бросились в сторону гор.
        Глава 2. Племя Ёми
        Древний лес был глух, темен и беспроглядно мрачен. Казалось, в чащобе кто-то таится. Под лапником лежал снег, а под ногами чавкала грязь. Сверху, цепляясь за горы, неслись тучи, а узкая лощина, по дну которой бежал ручей, не спасала от холодного ветра, который налетал порывами, раскачивая верхушки деревьев. Едва заметная тропинка меж замшелых камней с каждым шагом становилась все нахоженнее и нахоженнее, а высоченные и толстенные ели и сосны, которые, казалось, царапали небо, нехотя расступались, выставляя напоказ свои огромные корни.
        - Не будет нам дороги… - как всегда, Язаки гундел на все лады, не замечая никого и ничего вокруг, - не будет… пропадем мы… пропадем… есть хочу…
        Да помолчи, ты! Да тише! - хотелось возразить в ответ. Кими мо, ками дзо! Язаки едва плелся, неся за плечами колчан с луком. Плелся и оглядывался. И чего ты оглядываешься? - раздражаясь, думал Натабура, - если бы здесь кто-то был, давно бы нас спеленали, поскольку топаем, что твои слоны. А засаду хорошо бы устроить на бугре со смятой травой - Натабура по привычке оценивал местность. Тогда бы нам некуда было деться, как только бежать вдоль тропинки, а в спины нам будут посылать стрелу за стрелой. Да и с таким спутником не особенно разгонишься: Язаки не умел двигаться осторожно. Если он проходил мимо ели, то обязательно задевал ветку, если переступал через камень, то с шумом сталкивал его с места. Он был сыном рыбака, его никто не обучал искусству самурая, а на его добродушной физиономии ясно отражались все владевшие им страхи и сомнения. К тому же они оба замерзли - тонкая деревенская одежда плохо грела.
        Когда их выбросило волной на гору и они, судорожно цепляясь за траву и корни, взобрались на вершину, а потом посмотрели вниз, то ни деревни Вакаса, ни кораблей одзия не увидели. Голая прибрежная равнина, плавающие деревья, бурлящее море и водовороты. Один Водяной владыка - Удзи-но-Оса, грозя трезубцем, погружался в пучину, а его огромные и длинные усы и шелковистая борода все еще выплескивались к подножью столбовых гор.
        Потрясенные и усталые, беглецы сидели на вершине горы, не в силах спуститься в горные долины.
        С этой стороны гор кто-то жил - об этом говорили склоны, испещренные паутиной троп и усыпанные козьим навозом. На бугре примята трава, и дело вовсе не в козах, а в чем-то еще, что таилось в сумрачных сучьях. Не нравится мне это все, думал Натабура, не нравится. По всем правилам следовало сойти с тропы и двигаться лесом. Но в чаще к нам могут подобраться на расстояние верного выстрела, да и заблудиться недолго. Хотя, наверное, мы уже давно заблудились, потому что не знаем ни местности, ни верного направления. Топаем с горы, и все. А куда - не ведаем. Правда, во всей этой истории есть один большой плюс - мы остались живы, а это главное.
        - Ох!.. - глухо выдохнул Язаки и зашатался, - слышь… дальше я боюсь…
        Он оступился в ручей, с ужасом воздел руки, глядя куда-то вниз, и Натабура увидел глубокий след, залитый черной водой.
        - Обыкновенный коровий… - Натабура поежился от холода.
        Ему самому было не по себе. Да и усталость брала свое. Скорее бы убраться отсюда, подумал он. Ночь без огня нам не пережить: холодно, ноги мокрые, жрать охота. Котомку с едой, конечно же, потеряли еще в деревне.
        - Это не корова, - уверенно возразил Язаки, - это Горная Старуха.
        - Хоп? Какая старуха? - спросил Натабура, не очень веря Язаки. В той местности, где он жил, обитали только дикие кидзины, которые ели деревья, кроша их камнями, отчего дрожала земля и рассыпались горы.
        - Горная… какая еще… - мрачно отозвался Язаки, озираясь по сторонам. - Заманивает людей в чащу и кровь выпивает. Ты заговора от нее не знаешь?
        - Не знаю, - мрачно отозвался Натабура. - От всех тварей не заговоришься. Пойдем-ка…
        Кидзинов он не боялся. С кидзинами у них был договор, а вот о Горных Старухах ничего не слышал. О них не говорилось ни в древних трактатах, ни в поучении придворных мудрецов.
        Они обошли бугор, который так смущал Натабуру, и, углубившись в древнюю чащу, двинули вдоль лощины по левому склону. Теперь она хорошо просматривалась сквозь деревья.
        - Ну и чего мы добились? - вопрошал неугомонный Язаки. - Пойдем-ка лучше в другую сторону?! - и оглядывался, сам не зная почему.
        А потом вдруг оба почуяли запах серы. И увидели ее. Она стояла чуть ниже тропы, справа, закутанная то ли в шкуру, то ли просто сложила крылья, повернув свою лошадиную морду в сторону людей. Из ноздрей валил дым, а глаза горели рубиновым светом.
        Робкий Язаки как шел, так и плюхнулся на живот, зарылся головой в еловые иголки, оберегая пупок, через который, как известно, духи проникают в человека.
        Натабура окаменел. Не то чтобы испугался, а просто замер, вообразив себя деревом. Его одежда давно уже перестала быть белой - так что вряд ли кто-то мог разглядеть их с тропинки, разве что почуять. Почуять мог только зверь. Зверей Натабура не боялся.
        Не отрывая взгляда от Старухи (ему казалось, что стоит отвернуться, как она исчезнет), Натабура медленно присел, на ощупь вынул ханкю из налучия на спине робкого Язаки, а из колчана - стрелы. Наложил одну, прицелился и выстрелил между двумя ударами сердца. Но за мгновение до того, как он намеревался отпустить стрелу, чтобы мысленно сопроводить ее до цели, Горная Старуха переместилась выше, на кучу камней. Для этого ей не понадобилось даже взмахивать крыльями. Как стояла, так и возникла на новом месте - перенеслась.
        По спине у Натабуры пробежали мурашки. Он упрямо повел стрелой в ее сторону, и на этот раз старуха переместилась еще до того, как он натянул тетиву - за деревья и кусты. И вдруг заржала - громко и призывно, словно предупреждала или звала кого-то, и голос ее перешел то ли в хриплый вой, то ли в глухой орлиный клекот.
        На ее призыв ответило блеяние - чуть ниже того места, откуда они шли с Язаки. Тогда Натабура, плохо что соображая, соединил миг - цель со стрелой и послал ее на звук. И тотчас в ответ зашуршала, завозилась нечисть во всем лесу. Закаркали вороны, пролетел встревоженный коршун, а верхушки деревьев, упирающиеся в небо, тяжело закачались. Он же, оседая, знал, что попал, но только на время отодвинул опасность.

* * *
        Очнулся в зарослях по-осеннему бурого папоротника, в который заполз непонятно зачем. Рядом, как сноп, валялся Язаки. Его лицо разгладилось и выражало безмятежность спящего человека. В лесу было тихо, сыро и темно, хотя ночь еще не наступила, а только опускались сумерки.
        Пощупал: кусанаги был на месте, там, где ему и положено быть - за плечами. Годзука, который Натабура засунул в петлю под знак кётэ, висел на груди. Значит, ничего страшного не произошло - разве что сон, который наслала Горная Старуха. Но попал ли он в нее? Теперь Натабура не был в этом уверен, и сердце его тревожно застучало. Так я точно никогда не дойду, упрямо решил он, поднимаясь.
        - Вставай! - слегка пнул Язаки. - Надо идти!
        Но разве можно было сразу заставить двигаться такого истукана, как Язаки, который так долго вытряхивал иголки из волос, вздрагивал и озирался, как упрямый осел, что их уже раз двадцать могли окружить и взять в плен. Ну же!
        - Где это мы? - в довершении всего вопросил он голосом, в котором слышалась легкая паника.
        Ему тоже хотелось домой - в тепло и уют. Он любил своих родителей, сестер и братьев и еще не осознал потерю, как совсем недавно не осознавал ее и Натабура. Он еще не отвечал сам за себя и свои поступки, а надеялся на кого-то другого.
        - Знаешь что… Знаешь что… - Язаки всхлипнул и осекся, взглянув в суровое лицо спутника.
        Он хотел пожаловаться, что голоден, что продрог и что ему хочется вернуться в деревню, но знал, что делать этого не следует, потому что Натабура был дзидаем, а дзидаи не прощают слез и нытья. Мало того, они не любят слабых телом и духом.
        - Ладно тебе… - пожалел его Натабура. - Пойдем. Кажется… там деревня. Попытаем счастья. Кими мо, ками дзо! Все равно другого пути нет.
        Конечно, они рисковали. Но к риску Натабура был привычен. Сколько раз они с учителем Акинобу попадали в подобные истории, но всегда выходили победителями. Неужели на этот раз не повезет?
        И почти одновременно они почуяли запах дыма, навоза, жареного мяса и душистого хлеба. Натабура подавил спазм в желудке, а Язаки испуганно завел прежнюю песню:
        - Заманивают нас… Заманивают… Для Горной Старухи заговоренная стрела нужна. - Он хотел показать, что все слышал, все видел и только делал вид, будто испугался.
        На следующий год его должны были отправить в Чертоги в качестве евнуха. Для такого поступка тоже требовалась смелость. И Язаки готовился к этому, полагая, что таким образом обеспечит себя и многочисленную родню до конца дней. Тайно он мечтал всю жизнь проходить с полным животом.
        Но Натабура, вдруг подняв руку, обратился в слух. Язаки обескуражено замолк, устыдившись своей горячности. Действительно, в лощине, на тропинке кто-то двигался, шурша и фыркая.
        - Хоп? Заговоренная, говоришь?.. - произнес Натабура, решив, что это рыщет Горная Старуха, и растворился среди ветвей.
        Только Язаки его и видел. Ему совсем не хотелось оставаться одному, но и бежать за Натабурой навстречу опасности было боязно. Скороговоркой прочитал молитву Анагэ - покровительнице Вакасы, и убедившись, что вокруг тихо, а с ним самим ничего не случилось, собрался с духом и бросился вслед за Натабурой, смешно подпрыгивая на кочках и взмахивая на бегу локтями. Колчан у него за плечами болтался из стороны в сторону.
        Натабура стоял наизготовку на краю тропинки за толстенной сосной. При всей серьезности ситуации он понимал, что нельзя слепо, как дзёдо[12 - Дзёдо - человек, верящий в судьбу.], полагаться на судьбу, а нужно действовать по-умному, иначе из леса не выйти. Обязательно что-то произойдет, вернее, уже произошло, и они втянуты в череду событий, из которых просто так выбраться уже невозможно, как невозможно повернуть реку вспять.
        - Тс-с-с… - Натабура прижал палец к губам и оглянулся, а потом посмотрел вниз, где было гораздо светлее.
        Даже если это… как ее там… Горная Старуха, - с чувством обреченности думал он, - все равно свалю. В таких делах, как выслеживание и охота, упорство - главный козырь. Если, конечно, нет ничего получше.
        - Ой…. - с ужасом выдохнул Язаки, - это не барсук-к!..
        Опять… опять… - с раздражением думал Натабура, стараясь не обращать внимания. Ему было неприятно, что кто-то рядом трусит, ибо духи трусости вселяются в других людей и мешают думать, а главное - действовать.
        - Там еще и лисица, - назло сказал он, всем своим видом показывая, что нет смысла дрожать, будто осиновый лист.
        - Это не лисица, - выдохнул Язаки прямо в ухо.
        - Хоп?! А кто? - удивленно спросил Натабура, не повернув головы.
        - Тони!.. - крякнул Язаки, словно прочищая горло. Его била нервная дрожь, а зубы клацали так громко, что, наверное, было слышно на другом конце этого огромного, темного леса.
        - Слуги Старухи? - Натабура натянул тетиву. Эка невидаль… Тони… так тони… рассуждал он, упрямо встряхнув головой. Лесные демоны и у меня на родине надевают на себя человеческую кожу и морочат людей, лишая их рассудка.
        До животных оставалось не больше двадцати шагов. Промахнуться было трудно. Девятихвостовая лиса-демон подпрыгивала и атаковала трехголового барсука-демона. Он же, фыркая и скалясь, заставлял ее пятиться. Рыжее пятно и белые отметины резко выделялись даже в сумерках.
        Натабура собрался было выстрелить, как вдруг ясно различил, что вместо лисицы и барсука на тропинке кружат, приседая, кряжистые, лохматые люди. Один из них действительно оказался рыжим, а у второго в волосах виднелась седая полоса. Рыжий то ли шутя, то ли всерьез, нахраписто размахивал топором и отчаянно ругался, а седой, отступая, прятал за спиной кремневый нож. От неожиданности Натабура опустил ханкю и помотал головой. Быть такого не может - чтобы демоны превращались в людей!
        - Пастухи… - паническим выдохнул Язаки, - бежим! - Но его ноги словно приросли к земле.
        Действительно, это были красноглазые, мускулистые бородачи, походившие на эбису - горных дикарей с восточных островов Хоккайдо и Хонсю. Только те разрисовывали тела золой и не стригли волосы в течение всей жизни, заплетая косички. В отличие от эбису, лесные «пастухи» не перевязывали и не заплетали волосы, и те торчали во все стороны, словно клочья соломы. К тому же на обоих поверх шкур были надеты накидки из травы, защищающие от снега и дождя.
        Откуда ни возьмись появились козы, овцы, а следом вынырнули собаки величиной с медведя. Натабура с Язаки вовсе окаменели. Бежать было поздно, а обнажать кусанаги Натабура не решился, словно знал наперед, что все закончится благополучно.
        Морды у собак были красными, глаза, как и у их хозяев, налиты кровью, а шерсть свисала, как у мауси - горных токинов, до самой земли.
        Но раздался свист, и собаки, не добежав трех шагов, нехотя остановились, выдирая пучки травы и срывая с камней мох, уселись с обеих сторон тропинки, свесив языки, и принялись внимательно разглядывать незнакомцев, принимаясь ворчать при любом их движении.
        Натабура тотчас сообразил, что это крылатые медвежьи тэнгу. Даже учитель Акинобу никогда не видел их, хотя в тайных китайских и корейских трактатах сообщалось, что тэнгу помогают хозяину избегать всевозможных опасностей и что это очень полезные и одновременно опасные животные, являющиеся проводниками в мир хонки - демонов и духов. И еще он понял, что они с Язаки находятся в Ёми - Земле Желтого Источника, в которой благодаря живой воде люди обладают бессмертием, а у тэнгу отрастают крылья. Много легенд ходило о земле Ёми, но никто никогда сюда не попадал. Так вот какая она, оказывается, с удивлением подумал Натабура и даже опустил лук. Но о Ёми идет дурная слава - из нее не возвращаются ни живыми, ни мертвыми. Совсем не возвращаются.
        - Я держу их! - крикнул кто-то позади и чуть-чуть сбоку.
        Как Натабура и предполагал, собаки явились не одни. Если бы его не отвлекли тэнгу, он вовремя обнаружил бы малого, который прятался на бугре с противоположной стороны тропинки и целился в них из лука. Натабура даже успел заметить, что наконечник у стрелы из кости, хотя это служило слабым утешением, и медленно положил свой ханкю на тропу, не выпуская малого из поля зрения. В такой ситуации трудно было что-либо предпринять - разве что уловить момент выстрела. Но, кажется, у малого имелись другие планы и он не собирался отпускать тетиву. Быть может, из-за того, что Натабура не выстрелил первым.
        Седой был чуть-чуть повыше и помощнее рыжего. Подскочил и обнюхал Натабуру, приставив к его шее острый кремневый нож длиной не больше одного сун. Но-но… В нос Натабуры ударил запах крепкого звериного пота и неземного духа.
        Когда Натабуре было семь лет, он нарушил запрет Акинобу, из любопытства вошел в Правый Черный Лабиринт Будды и попал в лапы не к веселым кабикам, а к кэри - прирожденным убийцам, которые устроили засаду в ожидании учителя Акинобу. Они пахли точно так же. Кэри приставил к шее Натабуры длинный стальной нож и заставили кричать в надежде, что теперь-то учитель Акинобу никуда не денется, потому что он любил Натабура как сына и не мог оставить в беде. Кэри, который держал Натабуру, был землистого цвета, морщинистый, бугристый, с рожками, которые просвечивали сквозь редкие волосы. Остальные трое замерли по углам с мечами наизготовку. Но уловка не удалась. Прежде чем они сообразили, что к чему, из-под невидимого потолка спланировала летучая мышь и рассекла кэри плечо. Нож выпал, а в следующее мгновение Натабура с учителем Акинобу стояли в храме, а демоны в отчаянии выли и стонали, не в силах проникнуть в светлый мир людей. Надо ли говорить, что летучей мышью был учитель Акинобу. После этого Натабура стал носить на второй фаланге среднего пальца правой руки - сухэ - кольцо, в котором в виде ленты было
спрятано короткое лезвие. Смертоносное движение напоминало мазок кисточкой при написании иероглифа «пламя». В данный момент Натабура имел все шансы убить пастуха так быстро, что тот ничего не понял бы.
        - Так это ж деревенские! - удивленно крикнул, оглянувшись на товарищей, седой. - Как они сюда попали?!
        - Нас штормом выбросило… - миролюбиво пояснил Натабура, одновременно наслаждаясь своим скрытым превосходством - выхватить кусанаги было делом одного мгновения. Но именно этого он не сделает, пока нет смертельной опасности. А ее-то он сумеет распознать за доли мгновения.
        - Правильно, был шторм! Дай!.. - потребовал пастух, показывая на волшебный годзуку[13 - Годзуку - нож.].
        То ли его остановил кётэ, то ли он удовлетворился годзукой, но седой тотчас спрятал за спину свой кремневый нож, малый опустил лук, а рыжий отступил в сторону, давая дорогу. Наивные - они видели только то, что видели.
        - Топайте! - сказал рыжий, поигрывая топором. - Великий господин Духа воды - Удзи-но-Оса, искал каких-то беглецов. Не вы ли?
        - Нет, - хладнокровно ответил Натабура, показывая на знак кётэ, - не мы…
        Язаки от страха лязгнул зубами, но сообразил:
        - Те в море уплыли…
        Молодец, оценил Натабура.
        - Действительно… - седой уставился на Язаки, словно ожидая от него правды. - Вряд ли они были бы такими хлипкими.
        Натабура сразу понял, что этот ёми наиболее опасен - кроме того, что глаза его еще больше налились кровью, в них поселилась угроза. В многочисленных путешествиях по стране с учителем Акинобу Натабуре приходилось сталкиваться с подобными людьми - все они были необузданными и импульсивными. Большая часть из них принадлежала к классу самураев на службе у господина, меньшая - к горным монахам и ронинам - самураям, потерявшим службу. Пастухи же всегда были покорны своему хозяину и самое большее что имели - это хорошую сучковатую дубину, а не лук и медный топор.
        - А нам все равно! - отвлек ёми малый по имени Антоку, который ловко скатился с бугра и с любопытством принялся разглядывать Натабуру и Язаки. - Подойдут? - как бы между делом спросил он седого пастуха, которого, оказывается, звали Такаудзи.
        Антоку Натабуре понравился. Был он года на два старше, с открытым, ясным взглядом, коренастого сложения, еще по-юношески гибкий, но в нем уже чувствовалась пробуждающаяся звериная сила, что давало преимущество в открытом боя, но лишало хитрости и маневра. И вдруг Натабура ясно и четко понял, что очень скоро убьет малого и что сделает это не по своей воле, а по стечению обстоятельств, которые в настоящий момент не проглядывались. Хотел ли он этого? Он не знал и испытал странную горечь от неизбежного. Он только чувствовал, что события сложатся именно подобным образом, а не иным. И изменить ничего нельзя, потому что даже если рассказать, что к чему, и почему можно то, а это нельзя, пастухи все равно не поймут. Да и никто не поймет, даже он сам - Натабура, потому что все это лежало за гранью человеческого понимания, в зыбком мире предсказаний. А кто верит предсказаниям? Никто!
        Такаудзи поморщился:
        - А кто их знает? Деревенские все подряд тупые и драться не умеют. Долго не продержатся, - седой Такаудзи, нехорошо оскаливаясь, перевел оценивающий взгляд на Натабуру, но почему-то не решился его тронуть, зато что есть силы пихнул пухлого Язаки. - Иди!
        - Хоп! - Натабура так повел плечами, что Такаудзи невольно отпрянул, а затем, словно обрадовавшись поводу подраться, яростно блеснул глазами и сделал резкое, подлое движение из-за спины - выбросил перед собой руку с кремневым ножом, целясь в грудь. Глаза вспыхнули необузданной злобой, а с травяной накидки во все стороны полетели кусочки льда. Натабура поймал запястье в коёсэ, однако на всякий случай не сломал его - нож еще не успел с глухим стуком нырнуть в ручей, а Натабура дернул руку за спину и, закрывшись Такаудзи от Антоку и Кобо-дайси, приставил к горлу Такаудзи годзуку, который в самый нужный момент снова непонятно как оказался в левой руке.
        Сделал он это так быстро, что медлительные и туго соображающие тэнгу ничего не поняли, а только привстали и глухо рыкнули.
        - Стойте! - крикнул Натабура, чтобы остановить дернувшихся Антоку и Кобо-дайси. - Стойте! Иначе я убью его! Кими мо, ками дзо!
        В возникшей паузе Язаки схватил ханкю со стрелами, которые выронил Такаудзи, и спрятался за Натабуру.
        - Сейчас я их сейчас… - накладывая стрелу, волновался он.
        - Но вот видишь, а ты сомневался! - засмеялся, разряжая обстановку, рыжий Кобо-дайси, делая вид, что не замечает старания Язаки и что он рад подобному разрешению их ссоры с Такаудзи. - Деревенские тоже шустрые… - при этом он схватил за рукав порывистого Антоку, который все же бросился, как последний драчун, на Натабуру.
        - Отлично! - оценил Натабура. - Я отпускаю его, и мы спокойно идем с вами в деревню?!
        - А нож?! - Антоку выдернул рукав и возмущено посмотрел на старшего Кобо-дайси.
        - Нож и лук мы оставим себе! - заявил Натабура, и взгляд его стал тяжелым.
        Но для ёми он был всего-навсего дерзким мальчишкой.
        - Нож отдай… - тихо, но грозно, потребовал Кобо-дайси, яростно сверкнув глазами. - Клянусь Цукиёси, у нас чужаки с оружием не ходят!
        - Хоп… - помедлив немного, согласился Натабура и швырнул годзуку в траву. Это была третья заповедь - вовремя отступить, чтобы затем выиграть. - Об обычаях не спорят… - согласился он.
        При всей неоднозначности ситуации он все же оставался хозяином положения, хотя ёми и не догадывались об этом.
        - А ведь ты не деревенский… - понял Кобо-дайси, поднимая годзуку.
        - Не деревенский…
        - А кто?
        - Никто…
        - Ладно! - Кобо-дайси сделал вид, что его больше ничего не интересует, и засунул топор за пояс. - Пошли в деревню. Пожрем хоть. Я устал, как собака. - И снова с удовольствием засмеялся, глядя на растерянного Такаудзи, который, судя по всему, не ожидал такой прыти от мальчишек. - Собственно, нам все равно, кто вы, главное, чтобы бегать умели.
        - Да, чтобы бегать умели, - радостно согласился Антоку, пряча непонятную ухмылку в глазах.
        - Но ведь от судьбы не убежишь? Правда ведь? - обращаясь только к Антоку, спросил Кобо-дайси.
        - Не убежишь, - с гаденькой ухмылкой согласился Антоку.
        На душе у Натабуры сделалось тоскливо. Это чувство было предвестником поединка, столкновения - всего, что угодно, он только не спокойной жизни, к которой, собственно, он так и не привык.
        - Посмотрим, насколько они прыткие.
        - Посмотрим… - На этот раз Антоку засмеялся - нехорошим, подлым смехом. И усмешки у них тоже были нехорошие - кривые и многозначительные. А еще они оба явно втихую издевались над Такаудзи, который вмиг потерял лицо, да еще перед кем - перед пришельцами.
        Собаки побежали впереди, притихшие было козы и овцы заблеяли и потрусили следом. Антоку нехотя нацепил лук на плечо, а Кобо-дайси, с интересом поглядывая на Натабуру, пошел впереди, показывая дорогу.
        Они уже вышли из леса и стали спускаться по склону, а седой Такаудзи в бешенстве все еще искал свой нож в холодном, горном ручье. С этого момента он стал смертельным врагом. Акинобу же учил, что с врагом никогда нельзя ограничиваться полумерой. Впрочем, Натабура почему-то особенно не волновался.

* * *
        Лесная чаща расступилась, и на фоне заснеженных пиков и священной горы Нангапарбата возникла деревня, обнесенная ивовым забором. Вначале они увидели только часть ее, а затем по мере того как деревья редели, поняли, что деревня большая, просто огромная, что она занимает всю долину до белых гор. А небо над ней - голубое и высокое, совсем не такое, как в лесу. К тому же сухо и чисто, удивился Натабура, такое и не во всяком нашем городе увидишь.
        - Ух ты! - воскликнул Язаки.
        - Чувствуешь? - спросил Натабура, нюхая воздух.
        - Лето… - удивился Язаки.
        - Хоп?.. - хмыкнул Натабура. - А должна быть осень.
        - Не знаю… - растерялся Язаки, крутя головой. - Пожрать бы…
        - Кто о чем… Куда же мы попали?.. - добавил Натабура.
        Язаки еще больше притих и чаще завертел головой, труся и ожидая неприятностей с любой стороны.
        За всем этим крылась тайна. Опасна ли она для них, Натабура не знал. Надо было это выяснить как можно быстрее. От этого зависела их жизнь. С подобными опасностями Натабуре еще не приходилось сталкиваться.
        Между хижинами с изогнутыми на китайский манер крышами, амбарами и еще какими-то длинными и круглыми строениями, заросшими вдоль стен травой, были разбиты огороды, на козлах сушились рыба, а на кострах вялилось мясо. Пахло кислым молоком и брынзой. А из-под низких травяных крыш поднимался и зависал клочьями синеватый дым, путаясь при полном безветрии в широких кронах сливовых, абрикосовых и яблоневых деревьев.
        Хижины были новенькими, словно с акварелей Кацусика Хокусай, которые висели в отчем доме Натабуры: трава на крышах - свежая, ивовые стены словно вчера покрыты глиной и разрисованы буддийским орнаментом минэ - красными и белыми треугольниками, дорожки - сухие, аккуратные, песочком посыпанные, а трава между ними яркая, изумрудная и самое удивительно - коротко подстрижена. Даже воздух в деревне был сочным и пьянящим. Какая-то неправильная деревня, решил Натабура, привыкший к грязи и слякоти цивилизации Нихон.
        Скот погнали в загоны. Тэнгу бросились к еде, а из-под хижин мохнатыми шариками выкатились крепкие, мохнатые щенки и принялись играть с ними, вспархивая на своих изящных крыльях при малейших признаках грозного рычания и заливаясь радостным лаем. Ёми Кобо-дайси, подтолкнул Натабуру и сказал:
        - Давай! Давай! Туда! Туда! - показывая в глубь деревни.
        Пришлось подчиниться, в надежде, что хоть покормят на ночь.
        - Есть охота… - ничуть не стесняясь, завел старую песню Язаки.
        Натабура с презрением взглянул на него - неужели Язаки было все равно, отрежут ему голову или нет, лишь бы было набито брюхо.
        - Будет вам и еда, - снисходительно успокоил Кобо-дайси. - Будет… Ха!.. Такая еда, что на всю жизнь запомните.
        - А ты нас не пугай, - сказал Натабура. - Пуганые мы, - и наклонился вперед. - Пу-га-ные…
        - Дело хозяйское… - в свою очередь пожал плечами Кобо-дайси.
        - Ну и отлично, - согласился Натабура, а Язаки предусмотрительно промолчал в надежде, что дадут хоть хлеба.
        Должно быть, накануне в деревне была успешная охота, потому что под деревом разделывали оленью тушу. Поплутав по кривым улочкам, Натабура с Язаки в сопровождении Кобо-дайси попали на площадь с большой трехъярусной пагодой в центре и кухнями на задворках, где пекли душистый хлеб, где была растянута шкура медведя и где женщины, среди которых Натабура с Язаки приметили несколько хорошеньких девушек ёми, скребли мездру. Голова медведя торчала на колу.
        - На этот раз двое… - произнесла странную фразу одна из них.
        - Кто знает, может быть, им повезет?.. - предположила вторая, зеленоглазая, не очень уверенно.
        - Неужто жалеешь?
        - А то… - вмешалась третья.
        - Да ты погляди. Мальчишки совсем…
        Однако в ее словах прозвучало нечто такое, что заставило сердце Натабуры биться сильнее. Раньше он этого чувства в себе не замечал.
        - Высоконький… - жалостливо вздохнула четвертая, - продержался бы до следующей ночи…
        - Да ну тебя!.. - прыснула первая. - Одно на уме!
        - А чего?.. Наши-то все на одно рыло. А эти свеженькие… Когда еще выпадет счастье.
        - Ха-ха-ха, счастье нашла!
        - А вам-то что?!
        - Нам-то ничего! Только не обожгись!
        - Цыц, неуемные! - для острастки прикрикнул Кобо-дайси.
        Язаки ничего не понял, но наконец-то испугался и забормотал:
        - Не смотри, не смотри, пропадем…
        Натабура тоже ничего не понял, но девушки ему понравились. Были они рыжеволосыми и белокожими - сплошь на одно лицо. Вовсе не красноглазыми, как пастухи. Таких девушек ему еще встречать не приходилось.
        - Отвернись! Отвернись! - твердил Язаки. И наконец заразил своим страхом - Натабура лишился спокойствия воина, которое, должно быть, спасло их в лесу, и теперь сам боялся нарушить неписаный законы горного племени. И кого они жалеют, подумал он, неужто нас?
        Шаман Байган - полуголый, морщинистый старик, с татуировкой на лице и руках, в кожаной шапочке с перевернутой розеткой оленьих рогов, которые закрывали ему лоб и виски, вышел из пагоды и крикнул женщинам:
        - Бросайте работу! Займитесь делом!
        Та зеленоглазая, которая понравилась Натабуре, поднялась, мелькая пятками, сбегала на кухню и зашла с ними в хижину, чтобы, стрельнув глазами, молча бросить на стол вяленую рыбину, пару кусков сушеного мяса и поставить кувшин с водой.
        - Что от нас хотят? - спросил Натабура, улыбнувшись ей.
        Пахло от нее умопомрачительно, и Натабура неожиданно для себя понял, что следит за каждым ее движением голодными глазами. Он вдруг почувствовал, что ей это нравится - плавиться под его горячим взглядом. Ух ты! - подумал он, не зная, что ему предпринять. Но руки почему-то спрятал за спину - подальше от греха.
        Может быть, она и рада была ответить, но только игриво зыркнула, мотнула головой в сторону Кобо-дайси, стоящего в дверях, мол, говорить не могу, и выскочила наружу. А Кобо-дайси, закрывая дверь, многозначительно сказал:
        - Посидите пока… - Непонятно было, то ли он приревновал, то ли исполнял чужую волю, которая не сулила ничего хорошего ни Натабуре, ни Язаки.
        Внутри хижины было жарко и душно. Заходящее солнце косыми лучами, в которых плавали пылинки, пробивалось сквозь ветхую крышу. На лежаке у стены были заметны бурые пятна крови, а на балке прицепился клок черных волос. Интересно, кто их оставил, подумал Натабура. Ёми или такие же горемыки, как и мы? Пахло травами и кислятиной. На Язаки напал нервный жор. Пока он, косясь на клок волос, с жадностью чистил рыбу, Натабура обследовал помещение. Это был склад, в котором хранились плохо выделанные козьи шкуры. На низких стропилах висели пучки цветов.
        Расковыряв пару дырок в глиняных стенах, Натабура пришел к выводу, что ночью можно уйти задами: стыльной стороны хижины тянулся забор, через прорехи которого в свете уходящего дня виднелся огород. Однако рыть подкоп было рановато: по тропинке сновали ёми всех возрастов, а также медвежьи тэнгу в сопровождении щенков. Один из них, с рыжей отметиной на груди, самым наглым образом цеплялся за «штаны» и, рыча, повисал, пока его не стряхивали на землю. Тогда он вспархивал, мелко трепеща крыльями, и снова бросался в атаку. При этом умудрялся разогнать всех других щенков, которые занимались примерно тем же самым.
        Не нравится мне все это, кривился Натабура, подходя к столу как раз вовремя, потому что Язаки, освоившись, приканчивал рыбу и нацелился на мясо. Не нравится. Не знаю, почему, но не нравится. Сам он мог уйти очень тихо - с кусанаги сам черт не брат. Или пробьюсь через деревню к реке, решил он. Нагло. Через крышу. Средь бела дня. Пусть возьмут! Пусть попробуют! Он чувствовал, что тело стало вертким, сильным, и как прежде слушается его. Но Язаки… думал он, Язаки я бросить не могу. Не по-дружески это и подло. Из-за подлости все несчастья. Хотя вот тебе, прощу заранее - Язаки исподтишка спрятал в рукав кусок рыбины. Натабура сделал вид, что не заметил. Язаки горазд пожрать. Набить живот для него первое дело. Значит, надо ждать удобного случая, хотя, конечно, скорее следовало шевелиться в лесу, а не здесь. Но что-то ему подсказывало, что все было сделано правильно, хотя Мус молчал.
        Позднее Натабура имел возможность убедиться, что выход из деревни только один и находится он совсем не там, где, казалось, должен быть, и что вряд ли он ушел бы даже с помощью кусанаги - загоняли бы в горах, утыкали бы стрелами. Ну день, два. От силы до дайкан[14 - Дайкан - период, завершающийся 2 февраля, называется «большой холод».] - большого холода продержался бы. Выжидать, выжидать и притворяться. Не говорить громко и уверенно. Не демонстрировать ловкость. Пару раз оступиться. Губы не сжимать. В глаза не смотреть.
        Жуя соленое мясо, Натабура вернулся к передней стене, чтобы поглядеть, что творится снаружи. Вокруг пагоды на противоположной стороне площади происходила странная суета - если дети ёми баловались, то с оглядкой на этот большой квадратный дом и, как ни странно, на хижину, где сидели они с Язаки, если кто-то из взрослых мелькал в переулках, то с радостным блеском в глазах. Несколько раз прошлась, словно нарочно, та худенькая зеленоглазая, которую он приметил. Что-то в ней было такое, что выделяло ее изо всех других молодых женщин. Нет, женщины нам не нужны. Не сейчас и не здесь. Ёми тащили какие-то ленточки, зажженные фонарики, цветы, еловые ветки - и все в пагоду. Тащили хлеб, мясо, воду и круги сыра. Туда же покатили здоровенную бочку то ли с пивом, то ли с вином. Пахнуло брагой. Ерунда какая-то, думал Натабура. Почему все тихо радуются и, главное, оделись по-праздничному?
        Потом как-то резко стемнело, но ёми не успокоились - при свете фонарей продолжили все ту же бурную деятельность. Прозвучал и смолк пастуший рожок, бухнуло что-то - явно барабан, потом что-то запиликало - нудно, на одной ноте. Развлекаются. Нет, готовятся, понял Натабура. Но к чему?
        - Ну что там? - с облегчением спросил Язаки, запихивая в себя последний кусок и вытирая жирные губы.
        Вся его крестьянская сущность заключалась в набитом животе, который заметно выпячивался из-под рубахи. Наверное, и душа там пряталась - жирная, толстая, пальчики облизывает. Б-р-р…
        - Не пойму… - произнес Натабура. - Пир, что ли? Кими мо, ками дзо…
        Его смущала мысль, что вся эта суета имеет к ним какое-то отношение. Абсурд какой-то, думал он. Праздник!
        - Где пир? - пыхтя, оживился Язаки. Он подполз, кутаясь в жесткую козью шкуру, несмотря на теплую погоду, глянул в дырку и нервно хихикнул: - А нас притащили на заклание?
        - Вряд ли, иначе бы не кормили, - заметил Натабура. - Хотя ведут себя так, словно мы почетные гости.
        - Но посадили под замок… - возразил Язаки, не желая думать о худшем. - Пожрать дали неплохо, но мало. Я бы предпочел еще…
        Натабура, стиснув зубы, промолчал. Вопросов было больше, чем ответов. Сильнее всего ему не нравилось, что все делается в спешке.
        - Кому мы нужны?! - с надеждой высказался Язаки, и в глазах у него появилось знакомое тоскливое выражение. - Может, у них свадьба?
        - Хоп?! Ночью?
        - Да… - согласился Язаки. - Не подумал. А может, у них праздник?
        - Кого-то поймали? - усмехнулся Натабура.
        - Действительно… - Язаки вообще пал духом. - Все к одному. Недаром мне накануне мухи снились.
        - Мухи! - снова усмехнулся Натабура.
        - Чего ты понимаешь?! - неподдельно возмутился Язаки. - Мухи к счастью. Они васаби[15 - Васаби - рисовые колобки.] на курином бульоне любят.
        - Почему васаби? - оторопело спросил Натабура.
        - Потому что мама приготовила, а я не съел.
        В его словах прозвучал двойной укор: содной стороны, не успел съесть, а с другой - вроде как он, Натабура, виноват.
        - Ладно, стемнеет, и уйдем, - успокоил его Натабура, впрочем, сам мало веря своим словам.
        Что-то ему подсказывало, что сейчас все и начнется - слишком нарочито суетились ёми. Усталость прошла. На место ей появилась готовность к действию. Плохо, что годзуки нет под рукой. Годзуки вместе с кусанаги придавали уверенность и силу.
        - Это же сикомэ! - Язаки подскочил так, что ударился темечком о балку. - Как я не понял! - вдобавок он что есть силы треснул себя по лбу. - У них на лице шерсть, как у овцы! Как я раньше не догадался?!
        - Сикомэ выше людей, - возразил, оборачиваясь на шум, Натабура. - У них острые зубы.
        - А красные глаза?! - веско добавил Язаки.
        - Ну да… - подумав, согласился Натабура. - Вообще, они похожи на кэри. Только цвет кожи человеческий. Мужики уродливые, а девушки красивые, - добавил он мечтательно и почему-то снова подумал о зеленоглазой, хотя это мешало. Точнее, он о ней вообще не забывал - она присутствовала где-то там, на заднем плане всех его мыслей. Пока он не знал, что со всеми этими мыслями делать - думать о ней было приятно, но как-то не ко времени и, конечно, не к обстановке.
        - А то ты раньше не заметил?!
        - Я-то как раз заметил. По-нашему, это Ёми, - объяснил Натабура, - земли бессмертных.
        И вдруг почувствовал на шее тяжесть - годзука незаметно вернулся. Трудно было понять, как он это сделал. Даже помурлыкал, как кот, прижимаясь к груди, и стал теплым, будто кровь.
        - Где ты видел здесь бессмертных?! - от возбуждения Язаки стал брызгать слюной. - А Горная Старуха не из этой деревни. Видел на заборе сухой камыш?
        - Ну?.. - Натабура, едва слушая его, тихо радовался годзуке. Он еще не привык к волшебным свойствам когтя каппа.
        - Вот то-то! Пока камыш шелестит, она не может попасть внутрь.
        - А зачем ей попадать? - на этот раз Натабура удивился.
        - Старуха появилась не просто так, - в полосках света, попадающего внутрь, блеснули испуганные глаза Язаки, который явно хорохорился через силу.
        - Ты думаешь, она хотела предупредить нас? - спросил Натабура, в десятый раз ощупывая годзуку.
        - Это и коту понятно… - укорил Язаки собственный страх. - А ты ее стрелой!.. Может, она нам жизнь спасла? Иногда Горные Старухи покровительствуют племенам, иногда одиноким путникам. А сикомэ, которых ты называешь бессмертными, попадали и в нашу деревню.
        - И что вы их?..
        Язаки замялся, испуганно кося, как набедокуривший кот:
        - В общем… понимаешь, так немножко… совсем немножко…
        - Хоп?.. - подтолкнул его Натабура, уже зная ответ. - Чего бормочешь? Кими мо, ками дзо?
        - Заставляли работать или… или… - даже стыдливо отвернулся, словно не хотел договаривать.
        - Хоп?..
        - Продавали в рабство… - шмыгнул носом Язаки.
        - Теперь все ясно, - насмешливо хмыкнул Натабура. - Если доживем до утра, то это будет чудо.
        - Тогда давай копать сейчас?! - взвился Язаки. - Чего сидим?! - Откуда только силы взялись.
        - Погодь… - сказал Натабура, наблюдая, как здоровенный и толстый ёми в накидке из леопардовой шкуры спорит с шаманом Байганом, который снова возник из пагоды. Спорили они неистово, словно решалось что-то важное и никто не хотел уступать - только за грудки не хватали. Хан-горо! Вождь! - догадался Натабура. Но где я его видел? И при каких обстоятельствах? Явно не при самых лучших.
        Каждый из спорящих периодически тыкал в темноту и неистово жестикулировал. Потом озабоченно пробежал Антоку - малый лет пятнадцати с неизменным луком в руках. Внезапно в круг света влез не кто иной как седой Такаудзи, но почему-то лысый, в одежде буддийского монаха - да не кого-нибудь, а Бэнкэя, слава о котором, видать, докатались и до этой глухой стороны мира. Натабура только успевал удивляться. И вдруг все понял - сугоруку! Та, которую я видел в кошмарах. Как я раньше не догадался. Сугоруку, в которую играли и вождь, и Антоку, и Такаудзи в виде монаха Бэнкэя! И еще! И еще многие! Он еще не все вспомнил, но сообразил, что Такаудзи тоже хочет участвовать в игре. Нет… не может быть… потому что в реальной жизни духи редко главенствуют над людьми. Значит, сугоруку - это игра, в которой властвуют духи, и одновременно коридор между мирами.
        - Язаки! - повернулся он, чтобы поделиться открытием. - Если это сугоруку, то по-другому нам отсюда не выбраться! Язаки!!!
        Друга нигде не было. На столе лежал забытый кусок мяса. Откуда-то доносились странные звуки, словно возилась большая, толстая свинья.
        Натабура обнаружил Язаки в самом дальнем углу, где были свалены козьи и овечьи шкуры, - Язаки копал так неистово, что Натабура закашлялся от пыли и земли, которые Язаки выбрасывал из-под себя, словно барсук.
        - Слышь… - забыв, что таким образом все равно не уйти, Натабура сгоряча помог выломать десяток-другой ивовых прутьев, - есть другой выход…
        Но едва они расширили подкоп, как в образовавшуюся дыру просунулось снаружи какое-то существо. Дыра была слишком узка для медвежьего тэнгу или человека, но достаточно велика для любого другого существа, поменьше размером.
        - Ай! Ай! - Язаки шарахнулся и спрятался за спину Натабуры. - Крыса!
        Что-то, шурша и кряхтя, лезло в темноте. Стена хижины дрожала.
        Натабура покрылся предательским потом, но набрался храбрости и схватил зверя.
        - Щенок!.. - воскликнул он так искренне, словно случайно встретил друга.
        От радости он даже не обратил внимания на то, что щенок мгновенно искусал ему руки.
        - Задуши! Задуши! - возмущенно шептал Язаки. - Выдаст!
        Натабура разжал руки. Щенок оказался страшно любопытным. С третьей попытки он вскарабкался на колени и, обнюхав лицо, лизнул в губы. Был он мягким, толстым, теплым, пушистым и пах молоком. Он почему-то напомнил Натабуре зеленоглазую. То ли запахом, то ли еще чем. Глаза у него оказались почти черные, с голубоватой поволокой. В сумраке Натабура не мог разглядеть, но ему показалось, что это тот самый шустрый щенок, которого он видел давеча. Быстро оценив обстановку, щенок принялся за свое любимое занятие, то есть рвать и кусать. Натабура невольно засмеялся - щенок ему понравился. Недолго думая, мохнатый гость вцепился в рубаху на груди Натабуры и, грозно рыча сквозь сомкнутые зубы, стал дергать из стороны в сторону.
        - Сейчас как щелкну! - пригрозил Натабура.
        Щенок от удивления примолк, уставившись круглыми глазами, но рубашку из вредности не выпустил. Однако, через мгновение разжал челюсти, шлепнулся на землю и сразу воспользовался своим холодным носом - ткнулся в бедро.
        - Ага… - удовлетворенно произнес Натабура.
        Пришлось отдать кусок мяса, который он, спасая от Язаки, сунул в карман. Удовлетворенно урча, щенок схватил добычу и юркнул в подкоп.
        - Ку-у-у-да! - только и успел шутливо воскликнуть Натабура.
        Но в этот момент снаружи раздалась страшная какофония, в которой особенно выделялись барабан и визгливый рожок. Блеснул свет, качнулась плетеная дверь, и в хижину с большим трудом пролез вначале вождь в леопардовой шкуре, а за ним, как духи, возникли Антоку и Кобо-дайси с фонарями в руках - оба в парадных одеждах, если такой одеждой можно было считать разномастные части от доспехов. Антоку облачился в роскошную кольчугу с капюшоном, которая однако надевалась только под доспехи - слишком тонкой и изящной выделки она была. Кобо-дайси же явился в допотопном китайском панцире кэйко, но с отличной боевой яри в руках, лезвие которой было начищено до зеркально блеска.
        Ого! удивился Натабура. Боевые трофеи! Ну не сами же они такое делают?
        В двери, казалось, бесцеремонно засунуло головы все племя Ёми.
        Вблизи вождь оказался еще толще и шире. Живот переваливал через ремень, а бурая морда напоминала медузу, выброшенную на берег - рыхлую и студенистую. Маленькие красные глазки сквозь щелки внимательно следили за окружающим миром. Лица у всех троих были обмазаны непереваренной травой из козьего желудка, и воняло от них соответственно - кислятиной и мускусом.
        По чьему-то неуловимому знаку музыка стихла, и вождь торжественно произнес:
        - Я Хан-горо. Вождь племени Ёми! Вы наши пленники. Мы отпустим вас только при одном условии: вы сыграете с нами в сугоруку!
        Стены заходили ходуном от воплей племени - словно все злорадствовали, предвкушая забаву. Крыша жалобно заскрипела. Угрожая спалить хижину, ёми вовсю размахивали факелами. Крылатые медвежьи тэнгу басовито лаяли, овцы блеяли, а младенцы так орали, что заглушали шум всех музыкальных инструментов вместе взятых. И опять по чьему-то знаку одновременно все замолкли, включая собак. Даже ветер перестал свистеть в верхушках деревьев.
        Вождь Хан-горо с важностью откашлялся, ожидая ответа, который, впрочем, и не требовался в виду понятных обстоятельств.
        Заметил ли он, что они делали в углу, или ему было все равно, Натабура не понял - за мгновение до этого он успел принять покорный вид. Убежать они с Язаки все равно не могли. Победа зависела от правильно выбранной стратегии.
        - В какую сугоруку, сейса? - на всякий случай спросил он, давая тем самым возможность Язаки завалить подкоп шкурами, если он сообразил, конечно.
        Если у Антоку глаза были блекло-розовые, а у Кобо-дайси - красные, то у вождя ёми - Хан-горо - темно-рубиновые цвета и светились в темноте.
        - В божественную…
        Ясно, равнодушно подумал Натабура. Кими мо, ками дзо! У него ныли зубы. Так ныли, что всю душу выворачивало. Это тоже было привычкой, скверной привычкой, с которой ничего нельзя было поделать и которая проявлялась каждый раз, когда приходилось ждать. Он находился в позе Будды и старательно сдерживал желание одним косым ударом через плечо - камасёрнэ - разрешить все проблемы. Опять же - если бы я был один. Если бы я был один, я бы спалил всю деревню и окрестные леса. Ёми, однако, что-то почуяли, потому что Антоку невольно сжал лук, который в тесной хижине был самым бесполезным оружием. А рыжий Кобо-дайси, упираясь яри в потолок, сказал, смягчая речь вождя:
        - Мы предоставляем вам честь участвовать в нашем празднике. Если вы выиграйте три раза, то гора Нангапарбата откроет вам дорогу и вы сможете продолжать путь.
        Ой ли? Что в его словах было правдой, а что нет, можно оставить на его совести. Издеваются над нами, решил Натабура и едва не схватился за челюсть. Простодушное коварство ёми было слишком очевидным. На этот раз у него вышло: вмгновении ока он стал мусином - окинул взором будущее и не увидел Знака - Мус. Мелькнула лишь неясная тень, словно лисий хвост. Было ли это пропуском, он не знал, и чья душа улетела, тоже не знал, а мог только поклясться, что заглянул достаточно далеко и со всем вниманием, на которое был способен. Ведь даже самый конечный Мус не отражает реальности, а является только подсказкой в твоих действиях. Так учил учитель Акинобу. Зубы на какое-то мгновение перестали ныть.
        - Мы согласны, сейса, - Натабура незаметно подмигнул Язаки, в надежде, что толстый друг будет более расторопным, хотя их положение было, в общем-то, незавидным, можно сказать, даже пропащим. Дожить до рассвета составляло огромную проблему.
        - Да, - добавил Язаки, привыкая, что во всем можно полагаться на Натабуру.
        - Отлично! - воскликнул вождь Хан-горо. - Приступим сразу же.
        - Не лучше ли дождаться утра? - удивился робкий Язаки, проявляя дипломатическую смекалку.
        - Мы играем только до восхода солнца. Как только лучи солнца окрасят Нангапарбату, - вождь Хан-горо неопределенно махнул в сторону сказочной вершины, - колдовство пропадает!
        - У нас… - жалостливо шмыгнул носом Язаки, - у нас… нет оружия!..
        Молодец, оценил Натабура.
        - Зато есть лук, - со знанием дела прищурился Антоку, не собираясь уступать.
        Несомненно, он ничего не простил и вместе с Такаудзи хотел расквитаться за случай на тропинке. Интересно, почему бы всему племени для верности не ринуться в бой? - злорадно подумал Натабура. Умереть он не боялся, но и сдаться просто так не был намерен. Щенок вернулся за новым куском мяса и требовательно верещал за стеной. Он оказался очень нахальным - черный щенок, с рыжим подпалом и таким же пятном на груди.
        - Лук хорош в поле, - храбро заметил Язаки, давая понять, что тоже кое-что смыслит в ратном деле. Лицо его было в пыли, рукава завернуты по локоть. - Однако не годится для серьезного поединка.
        Вождь Хан-горо важно сказал:
        - Мы дадим вам самый лучший меч! А лук оставьте до следующего раза.
        В этой фразе крылся подвох, но Натабура ничего не понял, а только почувствовал, что Язаки был готов легкомысленно сообщить о кусанаги, мол, у нас уже кое-что есть посильнее любого вашего меча, и быстро вставил, справедливо полагая, что и камень может проговориться:
        - Хоп! Тогда идем!
        Он легко поднялся, рассчитывая, что их отпустят вдвоем в эту самую сугоруку, и они благополучно сбегут, а с двумя противниками он справится легко даже одним годзукой. Как только он начал двигаться, зубная боль прошла, исчезла, словно ее и не было вовсе, а на душе стало легко, словно проблемы решились сами собой.
        Снова раздался восторженный рев ёми: они трубили, били в барабаны, свистели, ревели и плясали. Когда Натабура с Язаки вышли из хижины, то обнаружили толпу, которая источала крепкий мускусный запах и не имела ни конца, ни края. Лица, вымазанные непереваренной травой из козьего желудка, возбужденно блестели. Центр деревни был залит светом, а пагода словно висела в воздухе. Все ее три крыши полыхали рубиновым светом.
        На высоких ступенях пагоды стоял шаман Байган. Он поднял руку, и все стихло.
        - Кто из вас будет игроком? - он почему-то посмотрел на Язаки, выбрав слабейшего.
        - Хоп?! Нас двое… - словно между делом заметил Натабура, не особенно повышая голос.
        Но шаман не обратил на его слова внимания. Казалось, дело решено. Первым он хотел убить короткорукого и пухлого Язаки.
        - Нас двое, сейса! - на этот раз твердо повторил Натабура.
        Если бы у них была возможность тут же, сейчас же попасть в сугоруку, он не задумываясь бы сделал это.
        - Один будет бросать камни! - блеснул кровавыми глазами вождь Хан-горо.
        Для него самого все было ясно: пришельцы должны погибнуть по очереди в течение двух ночей. Почему бы первой игре не стать самой зрелищной?! Пусть первым идет сильный мальчишка.
        Язаки в очередной раз испугался и бросил жалостливый взгляд на Натабуру. Для игры, сам того не подозревая, он тоже не годился. Чтобы правильно научиться бросать камни, нужно играть хотя бы в те же самые нарды не менее пяти лет, и с очень сильным противником - с таким, как учитель Акинобу, например. Показывая, как правильно это делать, учитель Акинобу говорил: «Будущее - это тот единственный вариант, без которого ты не можешь обойтись, поэтому думай только об этом». Перед игрой он учил Натабуру предсказывать ее результат. По представлению монахов Конгобудзи, игра в нарды имитировала жизнь с ее закономерными случайностями. Кто понял закономерности случая, тот умеет управлять своей жизнью.
        - Не бойся, - вкрадчиво произнес шаман Байган, - первая игра самая легкая.
        - Я буду первым! - снова твердо сказал Натабура. - Таковы наши условия!
        - Хорошо, - неожиданно согласился вождь Хан-горо, и лицо его расплылось в довольной ухмылке. Несомненно, они с шаманом обговорили и этот вариант и были уверены в своих силах.
        Кто будет вторым, Натабура уже знал - Такаудзи, а третьим - шустрый Антоку. К ним мог присоединиться любой ёми. Они попытаются убить меня сразу, понял Натабура, а с Язаки у них проблем не будет. Риск меньше. На Язаки, чтобы развлечься, они выпустят рядовых ёми.
        - Моя б воля, я б тебя сразу же! Но народ хочет развлечься. Заодно проверим, какой ты в деле, - злорадно шепнул, наклонившись, Такаудзи.
        Его лысина блестела, как луна, глаза были краснее обычного, а круглое лицо ничего не выражало, кроме злобы и тупости.
        Натабура с Язаки в сопровождении вождя Хан-горо вошли в пагоду. Ёми повалили на второй и третий этажи, чтобы грызть свой сыр, вяленое мясо и запивать все это пивом - чанго. Ходом игры распоряжался шаман Байган. На полу пагоды расстилалась боат земель Аора - карта с городами, дорогами, реками и горами. В центре находилась крепость курува. Вот куда надо попасть, почему-то решил Натабура. Мысль была неожиданной, а мгновенно созревший план заключался в том, чтобы разведать путь к свободе.
        Камни предполагалось бросать справа на маленьком столике с бортиками. С одной стороны уселся вождь Хан-горо, с другой робко пристроился Язаки. Вождю подали здоровенную кружку ячменного чанго, а Язаки - крохотную чашку с подсоленной водой в знак того, что его как слабого игрока презирают настолько, что не хотят с ним пить даже соленую воду. Подсказывать ему что-либо уже не имело смысла. Хотя бы просто быстро бросал, думал Натабура. Надо полагаться только на случай и на самого себя.
        - Кто из ёми хочет уподобиться духам?! - вопросил вождь Хан-горо.
        Из толпы выступили Такаудзи в образе монаха Бэнкэя и Антоку с неизменным луком в руках.
        - Мы!!!
        - Знаете ли вы правила пяти царей Ва?!
        - Знаем!!! - ответили они в один голос, и толпа ревом поддержала их: - Не прощать, не щадить, не давать спуску!!!
        - Еще?
        - Играть честно!
        - Еще?
        - Да покарает нас Богиня Аматэрасу - Богиня солнца, если мы солжем!
        - Итак! - резюмировал Хан-горо, когда все стихли. - Вы отправляетесь в мир духов! Да сопутствует вам удача! - с этими словами он дал каждому из троих выпить из чаши волшебный напиток.
        Ёми возрадовались, когда Натабура делал глоток. Но очень странно: не искренно, а словно с тайным злорадством - вот ты и попался! А когда Натабура с удивлением оглянулся, то ни Антоку, ни Такаудзи уже не было. Не было и ёми. Вообще ничего, кроме жгучего интереса - в какой комбинации выпадут камни. Это чувство не покидало его до самого последнего момента, пока не раздался грохот - камни упали после чет-нечет, в котором выиграл вождь Хан-горо. Прежде чем они перекатились через горы, долины и реки, он уже был там - словно одной ногой ступил в запредельный мир. Он наблюдал, как все затаили дыхание в ожидании комбинации, и одновременно увидел налево восемь дорог, прямо - три, направо - девять. Какую из них выбрать? Впрочем, он не имел выбора, ибо Язаки от волнения выбросил всего-навсего комбинацию два и один.
        Первая стрела запела, не успел Натабура высунуть носа из каменного Будды. Он хотел пробежать по одной из девяти дорог, чтобы побыстрее попасть в глиняную крепость на перекрестке - сукуба-мати, которая преграждала путь к главной цитадели - курува, но не мог сделать и трех шагов, как пришлось распластался в пыли - рукоятка кусанаги больно тюкнула по затылку. Стрела ударилась о Будду и с треском расщепилась. К тому же Натабура не запомнил, из какой его части он выскочил - из Черного Права или из Светлого Лева. Скорее, справа - потому что землистокожие кэри, похожие на ёми, как двоюродные братья, полезли следом, размахивая мечами. Одно утешило - еще не наступило их время. Кроме демонстрации мечей, они ничего не предприняли, а только устрашающе корчили рожи, не смея ступить на Землю - пока вождь Хан-горо расчетливо руководил действиями Антоку. И слава Будде!
        Язаки же не просчитывал ходы, а просто выбрасывал комбинации в случайном порядке - как получится. Вторым ходом выпало девять, и Натабура теперь мог выбирать позицию на расстоянии девяти кэн. Он скатился в траву на обочину, здраво рассудив, что, во-первых, кэри пока двигаться запрещено, а во-вторых, что стрелок занял позицию на холме. А холм всего один - как раз над девятью дорогами, стало быть, стрелка можно было бы контролировать, если бы… если бы… если бы Язаки все делал правильно. Третий раз то ли он поленился, то ли, напротив, постарался вождь Хан-горо, только кэри покинули Будду и устремились в погоню. Натабура бросился к единственному мосту через реку Забвения - Тонуэ. Он чувствовал, что где-то здесь притаился Такаудзи, но пока не видел его.
        У моста землистокожие кэри почти догнали его. Их оказалось четверо, демонического вида - лупоглазые и шишкастые. У одного уши - как у осла, у другого нос - как у обезьяны, у третьего огромные медвежьи лапы вместо рук, а четвертый отличался непомерно длинными, как у кузнечика, ногами. На пальцах у него были огромные когти. Кэри прежде всего полагались на устрашение. Впрочем, они были столь медлительны в бою, что с ними мог справиться и ребенок. Они ничего не сумели понять, так как помнили Натабуру маленьким и глупым зверенышем, с помощью которого мечтали извести учителя Акинобу. Даже их мечи против голубого кусанаги оказалось хрупкими, как стекло. Брызнула черно-зеленая кровь - как и у всех демонов. Каменный Будда безразлично взирал на бойню. Но убить настоящего кэри было только половиной дела. С каждой новой смертью они только набирались силы и увеличивались в размерах. А сила их заключалась не в ловкости, а в тупой настойчивости.
        И тут он первый раз ошибся - замер на мгновение, уставившись на груду изрубленных тел, которые катились в быструю реку Тонуэ. Тут же вторая стрела запела в воздухе, чтобы ударить его прямо в грудь, но даже занятый демонами, Натабура успел заметить блеск наконечника в тот миг, когда Антоку отпустил тетиву: «Жих!» И в последний момент неуклюже отбил цубой. На большее времени не было. Сильная боль пронзила запястье, и кусанаги упал в траву.
        Натабура скатился еще ниже, к реке Тонуэ. Благо на пятом шаге он получил свободу и побежал, прижимая руку в животу. Рот наполнился кислой, вязкой слюной, а в голове застучали знакомые молоточки в преддверии слабости. Теперь Антоку вовсе не скрывался, а поднялся во весь рост и посылал в его сторону стрелу за стрелой. С расстояния в два тё он мог бить наверняка. Стрелы пели на излете: «Жих! Жих! Жих!» И каждый раз Натабура испытывал холодок в животе, к которому невозможно привыкнуть. Теперь события развивались стремительно, из-за того, что Язаки с Хан-горо в азарте кидали камни. Видать, Язаки был в ударе, а вождь спешил разделаться с Натабурой, пока тот не наделал дел.
        Если бы Натабура бежал по прямой, Антоку не составило бы труда подстрелить его, но Натабура перемещался по большой дуге. Хорошо еще, что, похоже, Антоку не имел права сходить с холма.
        На каком-то очередном броске Натабура нашел вымоину и скатился в нее, попав в колючий чихарахэа с красными, пушистыми головками. Рука ныла. Удар был настолько сильным, что запястье распухло. Превозмогая боль и обливаясь потом, Натабура плотно обмотал ее полоской ткани от подола рубахи. А затем осторожно достал кусанаги. Правая рука сносно держала нагрузку, но для боя не годилась. Предстояло драться левой, но Натабура не был уверен, что левой рукой у него получится так же, как и правой. Хорошо еще, что он мало ел: хуже некуда бегать с полным животом. В следующий момент он услышал всплеск. Кто-то крался ниже, у реки, отрезая путь к глиняной крепости сукуба-мати. Сам не зная почему, Натабура понимал, что ему надо попасть именно в крепость. Эту загадку ему предстояло решить походя, потому что на большее времени не было.
        Натабура раздвинул стебли колючие чихарахэа. Вдруг я ошибся, подумал он, наму Амида буцу![16 - Преклоняюсь перед Буддой Амида!] - и все не так плохо. Теперь кэри стало не четверо, а два с половиной: вспешке они неправильно сложились. Первый представлял собой гиганта из двух кэри. У него имелись четыре ноги, три руки и две головы. А меч, которым он размахивал, оказался под стать росту. Таких демонов называли гэтси[17 - Гэттси - демон, состоящий из душ врагов.]. Они были душами двух самураев, которые из ненависти убили друг друга на развилке дорог, а их души так переплелись, что не могли разделиться и в мире мертвых.
        Вторым был мэтси - состоящий из двух половинок тех самураев, которые приходились друг другу не врагами, а наоборот - любовниками-друзьями. Таких называли сётами, и они были самыми лучшими бойцами. Если один погибал в битве, второй делал себе сэппуку - вспарывал живот.
        Третьим оказался рэтси - обыкновенное собакообразное существо, единственным оружием которого служили зубы. В человеческой жизни рэтси были тюгенами - слугами ронинов и находились так низко в иерархии Нихон, что питались вместе со свиньями, не имели права отгонять их от своей чашки и жили в загонах для скота. Из всех троих это существо представляло наибольшую опасность, потому что не знало, что такое самурайская честь и достоинство, к тому же оно обладало столь ядовитой слюной, что ее использовали в боевых действиях. Но в обыкновенном человеческом обществе достать ее было крайне трудно. Существовала каста специальных людей - инуои, которые отправлялись в Правый Черный Лабиринт в поисках рэтси. Мало кто из них возвращался, но тот, кто сумел это сделать, за одну ходку становились очень богатыми, и поэтому охотники рискнуть не переводились.
        Всех троих не остановило даже то, что Натабура разделался с кэри играючи. Они не ведали страха. Гэнси, мэтси и рэтси шли на запах. Ни мгновения не колеблясь, бухнулись в реку Тонуэ, полную зубастых чудовищ - минги. Ряска облепила конечности гэтси и мэтси, а рэтси плыл, как собака, загребая лапами. Вмиг их окружило не менее десятка минги. Вода взбурлила и окрасилась черно-зеленой и красной кровью, шум битвы поглотил все остальные звуки.
        Натабура уже предвкушал победу минги, как из реки, оставив в ней по паре рук, ног и все четыре головы, выбрался огромный Биру[18 - Биру - демон страха и навести.], глупый демон страха и ненависти - с четырьмя ногами, с четырьмя руками, с длинным рогом на зубастой голове, позаимствованной у минги, с зеленым чешуйчатом панцирем, с ядовитой слюной рэтси, с огромным-огромным прямым мечом в одной руке и таким длинным дайкю в другой, что Натабура вначале принял ее за мачту корабля. К тому же у Биру появился длинный хвост, на конце которого была булава и которым он щелкал, как пастух кнутом, и, поводя им из стороны в сторону, разбрасывал камни, кромсал деревья и кусты. С таким монстром справиться казалось невозможно. Биру приходился сводным полубратом одиннадцатиликой богине зла Каннон. Древняя легенда гласила, что Биру возрождается после битвы с сильнейшим противником и становится бессмертным, потому что у него нет крови.
        Но делать нечего - единственный путь лежал через полуразвалившийся мост. Надо было просто успеть.

* * *
        Не мудрено, что по этому мосту никто не ходил: его охранял монах Бэнкэя - самый сильный человек в Нихон. Однажды он украл колокол из монастыря Миидэра и нес его без малого два ри. Колокол был таким тяжелым, что его не могли приподнять и десять человек. Мало того, он повесил его на колокольню своего монастыря Идуэ и от радости звонил в него три дня кряду, пока основательно не проголодался, и только после этого внял уговорам братии спуститься вниз. Толком Натабура не сумел его разглядеть: раздался свист стрелы, и он успел сменить позицию, перекатившись через голову. Увернувшись от следующей стрелы, которую Антоку пустил наобум, Натабура присел за бугром и крикнул:
        - Так нечестно! У меня даже меча нет!
        - Это тебя устроит?! - монах швырнул к его ногам катана в красных лакированных ножнах.
        Мечами в красных ножнах вооружали дворцовую охрану императора, но это еще не значило, что меч был под стать ножнам, на которых даже сохранилась красная лента - знак божественной судьбы.
        - Таким мечом только ворон гонять! - крикнул Натабура и в подтверждение вытянул клинок из ножен. Это был сакаба - меч, заточенный с тыльной стороны, годящийся в лучшем случае для укола, но никак не для рубящего удара. Подобные мечи чаще всего имели скрытые дефекты вроде трещин, и их подсовывали человеку, которого хотели погубить, не вызывая кривотолков.
        - Зачем меч тому, кто ранен?! - Монах Бэнкэя криво улыбнулся, предвкушая легкую победу.
        Натабура сделал вид, что испугался. Никто не должен знать, как ловко ты владеешь мечом, вспомнил он слова учителя Акинобу.
        Монах Бэнкэя легкомысленно торжествовал, уже считая, что расплатился за свое унижение на лесной тропе и за купание в холодном ручье. Его обнаженные руки походили на толстые витые канаты, ноги были крепкими и бугристыми, а шея - под стать дубовому пню.
        Глупый Биру метался по другую сторону моста, громко щелкая хвостом и оглашая равнину диким воем. Благо, он еще не воспользовался своим луком - дайкю. Вождь Хан-горо пока не обращал на него внимания. Даже Антоку был на некоторое время забыт. Не ловушка ли? - удивился Натабура. Он чувствовал, что сколько бы вождь Хан-горо ни старался просчитывать ходы, удача от него отвернулась. Такое случалось даже с опытными игроками, потому что иногда Боги всех царств бывали заняты чем-то другим.
        На двадцать четвертом году правления Рокухара пятой луны, двенадцатого дня, они столкнулись с настоящим Бэнкэя при странных обстоятельствах. Бэнкэя был известнейшим и сильнейшим фехтовальщиком центральной провинций Кавати и долго искал встречи с Акинобу. В качестве оружия он предпочитал посох - дзё[19 - Дзё - посох из белого дуба.], владея которым, Бэнкэя достиг высочайшего мастерства. Три раза соперники сходились в схватке на горной тропе рядом с городом Абэно. И три раза расходились. В четвертый Акинобу сделал вид, что дрогнул, оступившись на камнях. Бэнкэя решил, что это его шанс, и ударил, чтобы убить, но попал в пустоту. При этом он на мгновение открылся и тут же получил скользящий удар мечом под мышку. Казалось, Акинобу не мог нанести удар из положения змеи в кольце, в которое сложился при падении, но, тем не менее, он его нанес. Это был один из тайных хидэн - приемов выскальзывания под правую руку с проходом, которым Акинобу уделял особое внимание, объясняя:
        - Надо создать условие для того, чтобы противник ошибся. Тебе неудобно бить слева направо, а ты бей. И еще: одинаково важно учитывать, что ты можешь встретить такого же хитреца, поэтому научись в бою избегать ловушек, но, с другой стороны, никогда не думай о них.
        Натабура действовал согласно хидэн. Это не были заученные движения. Напротив, Акинобу поощрял ученика к импровизации, которая ставила противника в тупик. Особенность стиля хидэн - скользящие удары. Все они основывались на обмане. Для подобного боя годились люди только с необычайно хорошей реакцией, твердой рукой и крепкими нервами.
        У Натабуры не было времени разбираться, насколько искусен монах. Не выпуская из поля зрения Антоку, он отклонился от удара «воронка» и, соблюдая ма-ай и двигаясь по дуге, - крикнул:
        - Кто ты такой?!
        - Бэнкэя! - ответил монах, восприняв сам вопрос за слабость и делая выпад с переходом к вееру обеими концами шеста. Он метил в горло Натабуры, тем самым упреждая его движение иайдо - нанесение удара без замаха.
        - Хоп?! Кими мо, ками дзо!
        Однако он не понял, что Натабуре нужно было убедиться, что это все же не монах Бэнкэя, а всего лишь Такаудзи, принявший облик легендарного монаха, вооруженного посохом из корейского белого дуба, который было очень сложно перебить даже с помощью волшебного кусанаги. К тому же Натабура успел заметить, что на концах дзё имелись металлические крючки, которые настоящий Бэнкэя не применял, потому что человека можно было убить и обыкновенным шестом. Но крючком легко удавалось выдернуть ключицу, ребро или вывернуть локтевой сустав. Это делало дзё вдвойне опасней, хотя несколько лишало скорости в маневрах, и действовать дзё приходилось на больших размахах.
        Лже-Бэнкэя не знал одного: пусть Акинобу не убил настоящего Бэнкэя из уважения к его мастерству, хотя невольно и выдал ему секрет приема змея в кольце, но после памятного поединка монах больше не участвовал в схватках, так как его правая рука потеряла былую силу.
        Натабура отбросил сакаба. Заметил ли вождь Хан-горо, что с фальшивым мечом что-то неладно, и пустил Биру? На его счастье выпал шестерной дубль, и все трое противников Натабуры надолго получили свободу передвижения: Биру бросился к мосту, Антоку - к основанию холма, а лже-Бенкэя (в оставшиеся двенадцати очках) вознамерился вложить в удар всю силу, на которую был способен. Это был единственный шанс Хан-горо: Язаки, как всякому новичку, невероятно везло, хотя он все делал неправильно - не концентрировался, не пыжился, не закрывал глаза и даже не пил чанго, а о соленой воде после первого броска забыл напрочь.
        Да и Натабура был не промах - у него осталось лишь несколько мгновений.
        Насколько силен был лже-Бенкэя, настолько же он был прямолинеен. Его движения соответствовали одному из древних стилей - ками-ати. Выхватывая левой рукой кусанаги и делая его видимым - тамэи, Натабура целился в голову, но в следующее мгновение понял, что открывается с боков и что лже-Бенкэя собирается уклониться и произвести бросок, заведя посох под руки. По крайней мере, лже-Бенкэя из стойки «веер» сделал перехват, а затем - странную паузу, уступая инициативу Натабуре. Вождь Хан-горо как раз встряхивал ступу с камнями.
        Биру находился уже на середине моста, из пасти его стекала ядовитая слюна. Антоку почти скатился с холма и, забыв о луке и стрелах, азартно размахивал коротким мечом - вакидзаси[20 - Вакидзаси - короткий меч.].
        И тогда Натабура (после комбинации один и пять) атаковал переднюю ногу противника, показывая, однако, что передумал и бьет в левую руку, точнее в локоть. Если бы он бил правой рукой, то лже-Бенкэя заблокировал бы удар - их действия были зеркальны. Да и вообще, похоже, он был готов драться с кем угодно, но только не с левшой. Однако слишком поздно понял, что промахнулся, и дзё на три четверти ушел в землю.
        А Натабура, не видя этого, перекатился через плечо, стараясь выйти на дистанцию ма-ай, и вскочил, одновременно ставя блок и опасаясь удара по голове или спине. Однако лже-Бенкэя стоял на колене. Его связки были подрублены, и казалось, что на ноге надет красный чулок - настолько обильно струилась кровь. Он силился встать, но не мог. Он старался вырвать из земли дзё, но у него не хватило сил вытащить его и до половины.
        Не колеблясь ни мгновения, Натабура (тем более, что Язаки напоследок удружил - выбросив дубль три-три) одним движением отсек голову лже-Бенкэя. Она покатилась по пыльной дороге, подскакивая на кочках. Капли горячей крови запрыгали в пыли и траве. Туловище стояло несколько мгновений, фонтанируя кровью, а потом рухнуло набок, и крики ярости раздались с небес.
        Осталось расправиться с Антоку и Биру - глупым демоном страха и ненависти. К этому времени Антоку уже был на расстоянии взмаха веера, а Биру перебрался через мост, громко щелкая хвостом, и разнося в щепки настил моста.
        Натабура повернулся в сторону Антоку - как к наименьшей опасности - и, заметив, что его противник не так уверенно действует мечом, как луком, в одном прыжке ударил в горло. Он использовал не кусанаги, которым отбил встречный удар, и не годзукой, который так и лез в руку, а всего-навсего сухэ - кольцом с крохотным лезвием, движение которого повторяло иероглиф пламени и символизировало вечность.
        Антоку страшно удивился. Только что он видел перед собой противника и готовился растерзать его вместе с подоспевшим диким Биру, но ноги вдруг стали ватными, непослушными, и он летел в пустоту, из которой не было возврата. Именно это увидел Натабура в состоянии мусин - хвостик последних ощущений Антоку. Самое странное заключалось в том, что это видение в одинаковой мере касалось их обоих, иными словами, любой из них в равной степени мог оказаться убитым. Просто на долю мгновения Натабура оказался быстрее. В этот момент он понял, что рано радуется, что погиб - слишком много времени он потратил на Антоку и уже чувствовал, как дрожит земля под тяжелой поступью Биру. Правая рука Натабуры еще касалась горла Антоку, и краем глаза он успел заметить, как глупый демон страха взмахнул хвостом, хотел подпрыгнуть, но было поздно.
        Однако глупый Биру рано торжествовал победу - солнечные лучи пали на белоснежную Нангапарбату, окрасив ее в желтые цвета, наступило утро, и игра прервалась сама собой.
        Глава 3. Побег
        Запрещалось ходить и говорить, есть и пить. Ёми были взбешены. Натабура удивился, как их сразу не растерзали, хотя и достаточно грубо, под горестные стенания и проклятия, водворили на прежнее место. Вождь Хан-горо соблюдал видимость законности, а шаман Байган, похоже, плел интриги - сквозь щель было видно, как он вербовал сторонников, произнося на ступенях пагоды пламенные речи. Но даже и без этих речей Натабура понимал, что следующую ночь им не пережить и что на них спустят всех мыслимых и немыслимых собак, то бишь всех местных демонов и духов, не говоря уже о Биру, который, конечно же, ждал на выходе из Будды. К тому же племя занималось погребением. А погребение, как известно, не терпит суеты.
        Язаки, который вначале было радовался, как ребенок, теперь безучастно лежал в углу, отвернувшись к стене - тем более, что на этот раз ни еды, ни питья за их подвиги не полагалось. Плохой признак, здраво размышлял Натабура, машинально играя с щенком: «Цап-царап… цап-царап… утащат нас… утащат нас…» А что ты еще ожидал? Кими мо, ками дзо! Не бочонок же пива за убиенных? Вот кого жаль, так это Антоку. В сугоруку он выглядел не героем, а жертвой. Чем-то даже был симпатичен Натабуре. И вообще, откуда ёми могли знать, что в моем лице столкнутся с самураем? Руку даю на отсечение, что Антоку даже не ведал, кто такие самураи, а привык действовать на свой деревенский манер - то есть в стиле забияки. Наверное, он считался местным заводилой и не знал себе равных. Это его и погубило.
        В лучах солнца плавали пылинки. Было жарко, сонно и тревожно. Если бы я выбирал, выбор, думал Натабура, то предпочел бы оказаться дома, в монастыре Курама-деру. Что бы я сделал? Что бы я сделал? Наверное, пошел бы посмотреть на Верхние ручьи или спустился в низину, где водится форель и где марево колышется над мхом и травой, а в ивняке посвистывает ветер, налетающий с океана. Наверняка я бы наелся ягоды и завалился в траву, если, конечно, поблизости не будет учителя Акинобу, ведь он никогда не давал поспать, а учил всегда и везде быть настороже. Приятно было думать о прошлом, которое, по утверждению Будды, учит будущему.
        Правая рука все еще болела, распухла, и Натабура как мог оберегал ее и от неуемно темпераментного щенка, и от случайного движения. Иногда, правда, ему удавалось щелкнуть щенка по носу, отчего он злился и рычал.
        Щенок, пробравшийся под шкурами, скрашивал заточение и даже в знак дружбы притащил обглоданную, вонючую моталыгу. Сделал он это, пятясь задом, и произвел столько шума, что стражники ёми по обе стороны двери стали колотить в нее и требовать тишины сообразно обстановке - где-то в нижней части долины, похоже, у реки, ёми пели погребальные гимны, пахло гарью и дымом. Щенок оказался сообразительным и на мгновение притих, а потом снова занялся тем, что умел лучше всего, то есть драться и кусаться. Зубы у него были острыми, как у морских рыб, а уши крохотные, как ноготь на мизинце Натабуры. При этом он искренне считал себя взрослым и рычал, как настоящая, грозная собака. На самом деле получалось не громче, чем у пары-тройки сасарибати - шмелей.
        Вдруг Язаки испугано подскочил и воскликнул:
        - О, Баку![21 - Баку - демон, пожиратель снов.] Съешь мой дурной сон!
        Оказывается, ему приснилось, что его бросили в чан с кипящей смолой, а Баку - пожиратель снов - призван был избавить от кошмаров.
        - Похоже, уже все готово, - напугал его Натабура еще больше, кивая в ту сторону, откуда доносилось пение.
        Язаки, выпучив и без того круглые глаза, на карачках подполз к стене и, припав к щели и втянув в себя, как собака, воздух, забубнил:
        - Не хочу… не хочу умирать…
        Его страхам способствовал клок черные волос на балке, которых он, как чумы, сторонился все это время.
        - Очухался? - спросил Натабура.
        - Да! Да! - воскликнул Язаки. - Думаешь, я не понимаю, что ты из-за меня остался?
        - Хоп! Тихо! - предупредил его Натабура, косясь на двери.
        Понесло чудака на откровения, неприязненно подумал он. Кими мо, ками дзо!
        - А чего тихо?! - правда, на тон ниже вопросил Язаки. - Жратвы мало дают, не поют. И вообще…
        - Ты тоже был на высоте… - похвалил Натабура, пропускаю мимо ушей нытье о еде, которое в устах Язаки стало привычным, как горный ветер.
        Язаки поежился, словно уже видел перед собой чан с кипящей смолой.
        - Правда? - ему хотелось верить, что и он на что-то годится, кроме Чертогов.
        - Правда. Не бойся, - успокоил его Натабура, - скорее всего, нас берегут для второго тура. Иначе прикончили бы сразу. Но и на этот раз мы выдержим.
        Язаки недоверчиво хмыкнул:
        - Откуда ты знаешь?
        Конечно, Натабура не стал его стращать, хотя понимал, что теперь все чрезвычайно усложнится: шансов у них после смерти Антоку и Такаудзи не больше, чем у крыс в ловушке, потому что ёми, разумеется, будут себе подыгрывать. Но лучше Язаки не дергать: он и так перепуган до смерти, наделает каких-нибудь глупостей, а ты расхлебывай. И вообще, возись с ним поменьше - шустрее будет.
        - Ты рассуждаешь, как моя мама, - не дождавшись ответа, проворчал Язаки. - Надеешься на удачу. Лучше бы я в Чертоги подался!
        Эту историю Натабура уже слышал раз сто, не меньше, и не понимал, как можно жить скопцом ради того, чтобы быть накормленным и одетым. Но, видать, в этой стране были такие странные традиции, раз подростки подавались в евнухи. Выходит, что главная забота в стране Чу здесь сводилась к тому, чтобы набить живот.
        - Зато там сытно, спокойно и над головой не каплет… - объяснил Язаки, не моргнув глазом.
        Ну вот! Натабура едва не рассмеялся - уж он-то знал правду о дворцовой жизни: скучной, тягостной и полной интриг.
        Они помолчали. В обычно шумной деревне стояла тишина. Слышно было, как стража - двое юнцов с дубинками, не жалея ног, ходят вокруг хижины. Трусили, что ли?
        - Эй… - словно лениво позвал Натабура, - дайте воды хоть!
        - Перебьешься! - ответили ему.
        - Мы же здесь подохнем! - искренне возмутился Язаки, ударяя пяткой в стену. - Я голоден!
        Сверху посыпалась труха, а в воздухе повисла пыль.
        - Заткнитесь! - ответили стражники.
        - Ну и говнюки, ну и свиньи! - стал злить их Натабура в надежде, что они потеряют голову и полезут драться.
        Стражники зашагали быстрее. То ли боялись, то ли еще чего, но отмалчивались, злобно пыхтели и на рожон не лезли.
        - Давай копать!.. - Язаки нервно толкал Натабуру в бок.
        - Давай, - согласился Натабура.
        Он рассчитывал добраться до стражников раньше, чем они поймут происходящее. Подкоп был почти готов. Тем более, что энергичный щенок раз за разом расширял его и уже расширил до приличных размеров. И хотя почва была каменистой, понадобилось совсем немного усилий, чтобы человек мог протиснуться в него. Язаки отполз и сказал:
        - Фу… уморился…
        - Меньше жрать надо, - мимоходом заметил Натабура, оттаскивая в сторону землю и камни.
        - Много ты понимаешь! - искренно возмутился Язаки, - я все время кушать хочу.
        - Так ты гаки?![22 - Гаки - дух обжорства, людоедства.] - шутливо воскликнул Натабура.
        Язаки обиженно заморгал и попятился, едва не упав. Гаки слыли вечными обжорами, но как при жизни, так и после смерти они не могли насытиться. Язаки испугался: он не хотел превратиться в вечно голодного демона и рыскать по деревням и городам в поисках объедков. Участь похуже, чем стать евнухом.
        - Эй! - в дверь ударили что есть силы. - Еду принесли!
        Язаки вздрогнул и едва успел прикрыть подкоп - в хижину впорхнула зеленоглазая: «Хи-хи… А вот и я!» И бросила на Натабуру лукавый взгляд. Стражники, конечно, носа не сунули. Ученые, видать, или слишком умные.
        При взгляде на зеленоглазую сердце Натабуры сладко забилось и покатилось куда-то в пятки. Он обо всем забыл: волнения, и страхи, и о своих зубах, которые опять тихонько ныли. Ему хотелось взять ее за руки и только и делать, что смотреть в ее умопомрачительные глаза. До последнего времени он видел женщин только глазами учителя Акинобу, который не позволял знакомиться с ними, ибо в городах это могло оказаться не совсем безопасно. Обычно он говорил: «Женщины достигают своих целей языком, бусидо - мечом. Знай, что их часто используют в качестве приманки, поэтому никаких женщин ни до, ни после дела». А дела у них были самые разные и не всегда законные. Хотя закон не препятствовал приобретению документов и трактатов на самые различные темы, но эти документы и трактаты стоили больших денег, поэтому их приходилось добывать нелегально. Правда, некоторые темы считались закрытыми - например, о христианстве или о китайских огненных машинах, или Карты Мира - ты их просто так найдешь. Но это не особенно волновало учителя Акинобу. Зато выведывание тайн не только боевых школ, но городов и замков столиц и
провинций часто заканчивалось стычкой в каком-нибудь закоулке, где пахло мочой и испражнениями и где тебе норовили выпустить кишки одним движением кривого ножа. Совершенно очевидно, что учитель Акинобу ни разу никому не позволил это сделать, хотя убийц подсылали даже в монастырь Курама-деру. Если же они ухитрялись каким-то образом обмануть каппа Мори-нага и он не утаскивал их на дно озера Хиёйн, то учитель Акинобу разделывался с ними еще на пороге храма, распознавая таких людей по ему одному понятным признакам.
        - Бежать надо… - улыбнулась зеленоглазая, выкладывая из корзины сыр, хлеб и пузатый влажный кувшин. - Они сегодня вам такое приготовили! Такое!
        У нее были длинные мускулистые ноги бегуньи и такие же сильные руки, а рыжие волосы отливали медью. Кусочки шкуры едва прикрывали ее тело. На шее красовались яркие разноцветные бусы, а в рыжих волосах виднелась красная роза - цветок обольщения. Нет, я не останусь, лихорадочно соображал Натабура, ни за что! Даже ради нее.
        - Куда бежать-то?! - очнулся он, с трудом отводя от девушки взгляд - зеленоглазая Амида, помоги, не дай влюбиться!
        У него голова шла кругом. Ее глаза излучали божественную силу, а талия с гладкой кожей казалась недоступной, как заснеженные горы над долиной. Он хотел сказать что-то важное, но не находил слов. Нужны ли они в данный момент, он не понимал, а только испытывал огромную нежность - то, чего был лишен в детстве. Сам не ведая того, он нуждался в любви, но не знал, что это такое. Вот единственное, чему учитель Акинобу не мог его обучить.
        - Надо найти Горную Старуху, - горячо зашептала девушка, доверительно наклоняясь к Натабуре. Его словно ударили по затылку, а виски запульсировали так, что стало больно. - Она одна знает, что делать!
        Он закрыл глаза и подался к ней - будь что будет. Проклятый Язаки бесцеремонно влез в разговор:
        - А как ее найти? - так набил себе рот, что едва ворочал языком, и с первого раза его нельзя было понять.
        Ну да, подумал Натабура, немного успокаиваясь, как? Мы же заперты! Нет, зеленоглазая действовала на него отупляюще. Она обладала пэго - способностью покорять мужчин. Раньше за собой я такого не замечал, ибо в присутствии учителя Акинобу мои фантазии о женщинах ограничивались реальностью. Пусть зеленоглазая будет пэго. Пусть будет божественна, как роса на цветке, подобна утреннему туману - мне уже все равно, со сладким замиранием в сердце думал он.
        Зеленоглазая принесла в плошке медвежьего и барсучьего жира. Намазала руку Натабуре и крепко замотала тряпицей. Пока она все это проделывала, он закрыл глаза, чтобы не выдать своих чувств.
        - Потерпи… - и конечно, ничего не понимала или делала вид, что не понимает. - Не успеет миновать один дзиккан[23 - Дзиккан - промежуток в два часа.], как припухлость спадет. А пока все тихо, я к Старухе схожу. Здесь недалеко. А вы ждите.
        И вышла, нет выпорхнула - по крайней мере, так показалось Натабуре. Мелькнули лишь знакомые пятки.
        После нее в хижине остался сладкий запах, очень похожий на запах щенка. Язаки оказался коварней: пока суть да дело, пока Натабура вздыхал, мялся и страдал, он умудрился сожрать весь сыр и беззастенчиво принялся за хлеб. Натабура отобрал свою долю, откупорил кувшин и обнаружил густое, как соевое масло, ячменное чанго. Молодец зеленоглазая! И сколько Язаки ни просил, оставил ему в награду за жадность всего лишь два глотка.
        - И то много… - произнес он задумчиво, игнорируя нытье Язаки, хотя понимал, что его друг так же так же мало отвечает за себя, как и щенок. Он на зависть Язаки получил от Натабуры здоровенную горбушку и, мотнув хвостом, вспорхнул подальше от греха на балку под крышу. Уселся там, обхватил добычу передними лапами и принялся грызть, поглядывая на Язаки блестящими глазами, явно воспринимая его как конкурента в борьбе за еду.
        - Чего делать-то будем? - спросил Язаки, обследуя стол на предмет крошек и с жадностью поглядывая, как щенок уничтожает горбушку. Если бы не Натабура, он бы беззастенчиво отобрал ее у щенка и запихнул в свое бездонное брюхо.
        - Хоп… Ждать… - философски кивнул в потолок Натабура, с тоской думая о зеленоглазой. - Больше делать нечего.
        От пива и еды его непреодолимо клонило в сон.
        Вначале Натабура еще ощущал, как над ним копошится щенок, роняя крошки на лежак. За дверью ходили неутомимые стражники. Невдалеке голосил петух. Шумела далекая река, и ветер качал сосны. Потом все завертелось, пропало, и Натабуре приснилась зеленоглазая - как будто она рассказывает, как именно устроить побег. Он даже не знал, как ее зовут, но во сне у нее оказалось очень хорошее имя. Только он это имя тут же забыл. Потом вспомнил и снова забыл. И если бы не щенок, снова бы вспомнил. Щенок слетел вниз и, косясь на Язаки, по-деловому забрался под бок Натабуре, свернулся и, глубоко вздохнув, спокойно уснул. Натабура, приоткрыв глаза, наблюдал за ними.
        - У-у-у… гад… - погрозил Язаки. - Попадешься мне…
        Самое время было убираться - жратвы больше нет и не предвидится, девчонка все равно не придет, а если даже и явится, хуже не будет, возьмем с собой. Будет обеды готовить. Ёми заняты погребением. Стражников только двое. Щенка съедим по дороге. Надо двигать. И беззастенчиво растолкал Натабуру:
        - Вставай!
        - Пора? - удивился Натабура, поднимаясь легко и ровно. Кусанаги почему-то находился уже в правой руке, которая совершенно не болела. Годзука от радости мурлыкал. Можно было пускаться в путь и совершать подвиги.
        Щенок, что удивительно, даже не проснулся, развалился во всю длину - черный-черный, только рыжие брови, два рыжих симметричных пятна на груди, да такого же цвета брюхо. Афра, решил Натабура. Точно - Афра. У Платона есть такая страна - Африка. Афра! Пусть! Пусть будет по Платону - Афра!
        - Пора!
        Они энергично принялись копать. При этом стражники, как ни странно, притопали и даже стали помогать добрым советом, чем страшно удивляли Натабуру до тех пор, пока он не полез в подкоп и не застрял в нем. Застрял же он потому, что увидел у себя под носом чьи-то грязные, волосатые ноги и криво скроенные штаны. А когда посмотрел вверх, то понял, что принадлежат они не кому-нибудь, а самому вождю Хан-горо, рядом с которым стоит Кобо-дайси, все в том же допотопном китайском панцире кэйко и с яри в руках.
        - Во как?! - удивленно произнес вождь. Челюсть у него отвисла, а глаза поглупели. - Привет!
        - Привет, сейса, - вежливо ответил Натабура, чувствуя, как Язаки предпринимает воистину титанические усилия, чтобы пропихнуть его вперед. К нему, надо думать, присоединился Афра - что-то острое вцепилось в пятку, да так больно, что Натабура брыкнулся, но боль не исчезла. Противный щенок, успел подумать он. Кими мо, ками дзо!
        Вождь Хан-горо стоял с медузьим лицом и ничего не говорил. А Кобо-дайси крякнул от удовольствия:
        - Прощай! - и замахнулся что есть силы.
        Если в жизни бывают чудеса, то они не столь редки. По крайней мере, в Нихон.
        Натабура зажмурился. Прошло мгновение, еще одно и еще, и его поразила тишина - не удар, который неизбежно должен быть последовать, а именно тишина - словно на деревню накинули ватное одеяло. Даже белая Нангапарбата затаила дыхание. Впрочем, смерть была бы мгновенной, потому что Натабура уклониться не мог, а Кобо-дайси, мстя за Такаудзи и Антоку, целился точно в голову. К тому же стражники, видя бедственное положение пленника, тоже решили приложиться, но их дубины застыли точно так же, как и яри.
        Натабура выскочил из подкопа, как пробка из кувшина, вытащив за собой Афра, который как пиявка вцепился в правую ногу, и страшно удивился. Все вокруг оказалось замерзшим: ивождь Хан-горо, и Кобо-дайси, и даже его яри, которое странным образом застыло в воздухе лезвием вниз, не говоря уже о дубинах ретивых стражников. Их налитые кровью глаза безучастно взирали на мир. Трудно было понять, видят они что-либо или нет.
        - Хоп!!! Уродский нэко! - Натабура с размаху пнул Кобо-дайси в задницу. - Хитрая лиса! Кими мо, ками дзо!
        Афра отлетел в ближайшую крапиву и выбрался оттуда страшно довольный, воспринимая происходящее как самую увлекательную игру. Очертя голову ринулся в драку.
        Его взрослые собратья - крылатые тэнгу - валялись тут же под забором - то ли спали, то ли просто не реагировали на шум.
        Или я убит, оторопело подумал Натабура, увернувшись от щенка, который снова метил в пятку, или мне снится. Может быть, только в стране Ёми так умирают? Тогда это очень странная страна и странная смерть. Он ущипнул себя и понял, что не грезит наяву, вот только окружающий мир уснул. Уснул даже огонь в очаге. Не обращая внимания на щенка, он осторожно заглянул в хижину напротив, которая оказалось пустой, а огонь выглядел как нарисованный. Осмелев, Натабура даже осторожно потрогал его - пламя было холодным, как вчерашние угли, а еда на столике перед очагом - еще теплая. Сюда бы Язаки, не успел подумать он, как Афра бесцеремонно плюхнулся в чашку с едой, подняв море брызг.
        И тут снаружи раздались звуки машущих крыльев. Тень мелькнула в конце кривой улицы. Натабура бросился следом. Щенок, не без сожаления оставив обед ёми, - за ним. Когда Натабура добежал до поворота, там уже никого не было. Тогда он понял, что это пролетела волшебная птица о-гонтё, которая всегда предвещает встречу с демоном или духом. В общем, с неприятностями.

* * *
        Горная Старуха ждала их за околицей, где ветер крутил мокрый снег и раскачивал ветви деревьев. Тяжелые тучи неслись низко, цепляясь за горы и проваливаясь в расщелины.
        Натабуре стало стыдно - стрелять в демона? Самое бесполезное занятие!
        Она спросила:
        - Узнаешь меня?
        От нее, как от лошади, валил пар. Снег не таял только в грубых, толстых волосах, да на предплечьях, где шерсть была зеленая, как мох. О-гонтё сидела у нее на плече и косилась темным, как черемуха, глазом.
        Щенок не знал, кто такая Горная Старуха, и, не выказав по отношению к ней никакого почтения, стал барахтаться, слегка подвизгивая, в снегу, который, должно быть, увидел впервые в жизни.
        На этот раз из ноздрей Горной Старухи не шел дым. Да и внешность у нее была вполне благообразная - почти человеческая, если не считать лошадиной морды и усов вокруг огромных черных ноздрей.
        - Хоп?! Узнаю, сейса… - понурился Натабура и невольно оглянулся: - А почему? - он упрямо мотнул головой в сторону деревни, над которой голубело небо, и вообще, там было настоящее лето.
        - Не задавай глупых вопросов… Не задавай глупых вопросов… - вмешалась о-гонтё, быстро-быстро чистя клюв лапой.
        - Видать, ты все забыл, - намекнула на его вещий сон Горная Старуха. - Земля Ёми - это земля вечного лета. Там всегда благодать. - В ее голосе послышалась зависть. - Но в ней день за год.
        - Я… я… я не забыл, сейса, - испугался Натабура. Не рассказывать же ей в самом деле о великом сражении в проливе Дан-но-Ура и о гибели дома Тайра - с чего, собственно, все и началось, и добавил: - Я все помню.
        - Похвально для самурая!
        - Похвально! Похвально! - прокаркала о-гонтё голосом Горной Старухи. - Ха-ха-ха…
        - Хоп! Мне только четырнадцать, - пояснил Натабура, тем самым призывая не судить его слишком строго.
        - Было? - поинтересовалась о-гонтё так, словно она поняла суть вопроса.
        - Было, - усмехнувшись, пояснила Горная Старуха. - И будет больше, если не станешь слушаться меня.
        Щенок сменил тактику: теперь он катался на брюхе - вверх-вниз, вверх-вниз. О-гонтё следила за ним, смешно наклоняя голову:
        - Глупый… глупый… глупый…
        - Прости, я не хотел, сейса.
        Горная Старуха гортанно засмеялась и погрозила корявым пальцем.
        - Меня невозможно убить.
        - Тебя послал учитель Акинобу, сейса?
        - Мё-о.
        - Мё-о? - его поразили сами воспоминания, которые после всего пережитого казались далекими-далекими. - Кими мо, ками дзо…
        - Мё-о по имени Каймон.
        - Хоп! - вспомнил Натабура. - Он охранял наше озеро от чужих демонов.
        Афра о-гонтё надоел. Она распушилась, потом нахохлилась и закрыла перьями лапы:
        - Холодно… холодно… - по ходу дела поймала клювом пару крупных снежинок. - Жить тяжело и вредно…
        Натабура подумал, что, должно быть, и о-гонтё тоже бессмертная, раз ходит в приятельницах у Горной Старухи. А потом вспомнил, что о-гонтё живут по тысячи лет, если не больше.
        - Каймон сам демон, - важно напомнила Горная Старуха, не обращая внимания на о-гонтё. - Мой старшенький. Он получил окрестности озера Хиёйн в качестве вотчины. А каппа Мори-наг - его приятель.
        - Да… принц Мори-наг, - с удовольствием вспомнил Натабура и почувствовал, как его губы разъезжаются в невольной улыбке.
        С каппой они если не дружили, то по крайней мере относились друг к другу уважительно. Перво-наперво учитель Акинобу познакомил Натабуру именно с принцем Мори-наг. Случилось это на третий день приезда Натабуры на остров Миядзима. Дул ветер, разыгрались волны, и зеленое чудовище показалось Натабуре огромной жабой. Правда, с принцем Мори-нагом, как и с любым каппой, нельзя было долго общаться из-за смертоносного запаха.
        - А мой средненький - вождь племени Ёми!
        - Хан-горо?! Разве может быть человек быть твоим сыном? - вырвалось у Натабуры.
        - Может… Потому что получеловек! - прокаркала о-гонтё.
        Горная Старуха засмеялась и погладила о-гонтё:
        - Ты моя хорошая!
        - А как же! А как же! - о-гонтё встрепенулась, а затем стала прихорашиваться, смахнув снег с перьев и поправляя каждое из них.
        - Не заметил, - сознался Натабура, не зная, хвалить или нет, и понял, почему ёми такие страшные - потому что не люди, не боги и не демоны, а находятся где-то посередине.
        - Я его родила его уже таким красивым и сильным.
        - Красивый… красивый… - подтвердила о-гонтё.
        - Его отец, мой муж, - пояснила Горная Старуха, - был простым смертным, пастухом. Он давно ушел в область за Луной. Все остальные дети по вашим человеческим меркам были уродами. Они не могли считаться людьми, поэтому, как и я, ступили на путь демонов. А Хан-горо народил племя бессмертных людей.
        - Да!.. - важно заметила о-гонтё, и даже, как показалось Натабуре, кивнула.
        - Бессмертных?! - с удивлением переспросил он и подумал, что если верить книге Ло Цзин, которую они с учителем Акинобу во время третьего путешествия тайно приобрели в Китае, ничего не происходит зря.
        И тогда он все понял, словно кусочки мозаики легли на свои места. Значит, они сюда не просто так попали? А так нужно было Богам.
        - Бессмертных, - повторила Горная Старуха. - Они могут погибнуть от зубов зверя, их могут убить горы, но сами они не умирают. Они не болеют, не страдают. Их жизнь протекает сотни тысяч лет. Но им скучно. Они просто умирают от скуки. Единственное развлечение - сугоруку, подарок Богини Аматэрасу. Кстати, в нее играем и мы, додзи - демоны промежуточных миров. Поэтому всех пришельцев, которые попадают к ёми, заставляют играть. Хоть какое-то разнообразие. Мир ёми ограничен этими горами. Ты сыграл только один раз. И, на удивление, выиграл. Тебе страшно повезло, но больше так не получится, если не будешь слушаться меня, - она улыбнулась, демонстрируя огромные лошадиные зубы.
        - Почему? - спросить Натабура, невольно подумав о кусанаги.
        Щенку надоело кататься на животе. Он увидел о-гонтё, страшно удивился и, вспорхнув, стал ее облаивать, летая вокруг.
        - Дурак! - каркнула о-гонтё. - Круглый дурак!!!
        - Не потому что у тебя волшебный меч, а потому что выйти из страны ёми можно только через сугоруку. Но на самом деле это не так.
        - Не так, сейса?! - посмел хмыкнуть он. - А как же?
        - А как же? - переспросила о-гонтё, следя однако за Афра.
        Щенку надоело лаять, он бухнулся в снег и стал гоняться за собственным хвостом.
        - Всему свое время. Узнаешь. Но помни, если поступишь глупо, рано или поздно тебя убьют, а потом примутся за твоего друга. Он протянет разве что четверть игры. Так что забирай его и уходите.
        - Как мы убежим, не зная дороги?! За нами бросятся в погоню! Кими мо, ками дзо!
        - Бросятся, еще как! - засмеялась Горная Старуха, гордая за своего сына. - Они придут сегодня. Из страны Ёми выхода нет. Его можно найти, только пройдя всю игру до конца. Но проходить вы ее будете столько лет, сколько живут ёми. А столько вы не проживете.
        - Хоп? Что же нам делать, сейса?
        - Узнаешь, когда проснешься. И еще: будет вас трое. Не спрашивай, кто третий - не знаю. Знаю, что только трое, и один из них тебя сильно любит.
        Натабура почему-то с восхищением подумал о зеленоглазой и проснулся. Она теребила его:
        - Вставай быстрее, вставай!
        - Что случилось?! - Натабура вскочил.
        Она стояла так близко, что он снова попал под действие ее чар. Казалось, зеленоглазая делает это преднамеренно, и это давало ей преимущество. Он сделал шаг навстречу. Губы их встретились. Поцелуй вышел скомканным - Натабура не умел целоваться. Он только задрожал, как дерево - снизу доверху, и она все поняла.
        - Да ты только с виду такой… - произнесла она, растрепав его волосы.
        - Какой? - спросил он, цепенея.
        - Сладкий… - чарующе засмеялась она.
        Язаки и щенок спали. Язаки пустил слюни, а щенок сопел и дергал во сне лапами.
        - Слушай… - зеленоглазая порывисто оглянулась на дверь, за которой топтались охранники. - Сперва увидишь волшебную птицу о-гонтё. Направишься туда, куда она полетит. В крепости курува отыщешь кугири. Не ворота, а именно кугири - калитку. За кугири лежит божественное шейное кольцо - нодова. Примеришь его на себя. Это непростое кольцо - оно переносит из одного места в другое. Обычно им пользуются Боги. Не используй бездумно, сила его для нас ограничена. Так сказала Горная Старуха. Повернешь его рогами назад справа налево, и вернешься за Язаки. А затем бегите под самую высокую гору в мире - Нангапарбату. Под ней к океану течет река Забвения - Тонуэ. Повернешь кольцо еще на пол-оборота, и Тонуэ потечет вспять. Это и есть выход из страны Ёми. На берегу лежит бревно. Бросайтесь в воду и плывите. Времени у вас не будет, потому что все племя бросится в погоню. Когда попадете в зиму, выбирайтесь на берег и уходите, иначе вас понес назад к Ёми. На берегу увидите ворота Ри. Там встретите младшего сына-человека Горной Старухи - князя Омура, он укажет путь и скажет, как избежать самого страшного города на
равнине. Обязательно отдашь ему нодова. Иначе Боги не смогут спускаться на Землю, а у тебя появятся враги.
        - А ты? - спросил Натабура.
        Он понял, что нодова для смертного - большая честь, пусть даже временное владение им, но все его мысли были заняты девушкой.
        Зеленоглазая через силу рассмеялась:
        - Ты еще ребенок…
        - Я давно уже не ребенок! - Он так много знал, но еще никого не любил.
        - Конечно, не ребенок, - засмеялась она так, как смеялась когда-то его мать. Да и сравнивать Натабуре было не с кем.
        Он сразу растаял, сник, пропал, но еще на что-то надеялся, однако тут же пал духом: «Все глупо и безнадежно, - думал он. - О, Хатиман! Почему я такой несчастный?!»
        - А ты? - как он много отдал бы за еще один поцелуй.
        - И я, - с грустью призналась она и вздохнула: - Ты даже не представляешь, как давно я живу. К тому же мы бессмертны и молоды только в этих горах, которые я очень люблю.
        - Так не бывает! - горячо возразил он, невольно протестуя против ее странной любви, которую не мог понять.
        - Бывает, - грустно взглянула она на него. - Забудь меня и дорогу сюда. Иди к своей человеческой цели и не возвращайся.
        И тут за ними пришли. Наверное, он бы умер от горя, но давняя привычка, вколоченная учителем Акинобу, сделала свое дело. Решительно вздохнул, встрепенулся и снова готов был действовать. Все его горести словно улетучились, развеялись, пропали.
        Ёми были молчаливы и суровы. А любопытный Афра вымелся следом.
        - Куда?! - Натабура, вывернувшись от Кобо-дайси и стражников, сгоряча пихнул его назад - в хижину, но щенок развернулся, радостно высунув язык и задрав хвост, побежал впереди. Да он признал во мне хозяина, удивился Натабура. Жаль, что ненадолго.
        Однако их смертный час еще не пробил. Хижину обыскали. Вождь Хан-горо и шаман Байган спорили, как практически безоружный Натабура сумел справиться с могучим Такаудзи и быстрым Антоку.
        - Я же говорил, что он не тот, за кого себя выдает! - воскликнул Кобо-дайси и отпустил Натабуру.
        Вождь только морщился:
        - Мы сами дали ему меч…
        Натабура стоял в центре толпы, потирая запястья. В неровном свете фонарей лица ёми выглядели мрачными и суровыми.
        - Тупой и кривой, - напомнил шаман Байган.
        Они так и не разглядели волшебный голубой кусанаги, да и годзуку их теперь не интересовал: им нельзя было отсечь голову.
        - Кто ты? - грозно нахмурившись, спросил вождь Хан-горо. Его медузье лицо с горящими глазами внушало ужас даже соплеменникам: пастухи прятали глаза, женщины закрывали лица руками и падали в обморок, а дети всех возрастов перестали плакать и затаили дыхание.
        - Сын рыбака, сейса…
        - Он сын рыбака! - шаман в ярости показал на Язаки. - А ты кто?
        - У нас вся деревня рыбацкая…
        Наверное, он бы ударил, если бы вождь Хан-горо не сказал:
        - Ладно. Думаешь, один такой умный и Боги твои сильнее?! Еще никто не уходил отсюда своими ногами.
        А об Язаки забыли. Если бы его прямо спросили, он бы в ужасе все рассказал: ио кусанаги, и о том, что Натабура буси, и о том, что он ловок, как демон. Должно быть, это их и спасло - Язаки оставили в хижине, а Натабуру повели в пагоду. Щенок путался под ногами. Зеленоглазая беспокойно поглядывала из толпы. Да о-гонтё металась среди галок и ворон. Темнело. Последние лучи солнца освещали вершины гор.
        Рассуждения ёми сводились к одному: можно ли каким-то тупым сакабой убить опытного бойца? И если вождь склонялся к тому, что можно, то шаман твердил о том, что Натабуре помогали демоны, которые, как известно, сильнее любого духа.
        - А вдруг он не из деревни?! - Ёми так поразил сам вопрос, что они даже остановились.
        Вот к чему приводит изоляция, догадался Натабура. Ёми не встречались с настоящими самураями, а имели дело с рыбаками, крестьянами, кэри, гэтси, мэтси, рэтси и другими демонами и духами. Но ведь рано или поздно они догадаются, кто я такой, поэтому надо бежать сегодня, другого шанса не выпадет.
        - На этот раз у тебя будет только лук, - не счел нужным возразить вождь Хан-горо, и глаза у него от гнева вспыхнули еще ярче.
        - Может быть, он призывает своих духов, - высказал предположение шаман Байган, наливая в чашу волшебный напиток, - которые нам неизвестны?
        - Нет таких духов, которые бы были сильнее нашего Биру, - веско заметил вождь Хан-горо. - Но если ты так ловок… - перекосившись от злобы, он посмотрел на Натабуру, - то у тебя действительно есть шанс уйти отсюда живым.
        И многозначительно добавил:
        - Правда, я не знаю как. Да и кто в здравом уме и доброй памяти позволит?!
        - А если он все же найдет дорогу? - заволновался шаман Байган, выказывая предусмотрительность, свойственную всем шаманам. - Вдруг у него тайное окуги?
        - Тогда ему помогают Боги, против которых мы бессильны. Но пока на нашей стороне Богиня Аматэрасу, нет причин тревожиться, - заключил вождь Хан-горо. - К тому же Биру - младший брат одиннадцатиликой Богини зла Каннон. Что может быть лучше?!
        Кобо-дайси одобрительно закивал, а за ним и все племя Ёми. Вождь всегда прав. Он еще ни разу не ошибался.
        - Действительно, что может быть лучше! - согласился шаман Байган, утвердив на голове шапку таким образом, чтобы ветвистый рог находился посреди лба.
        Натабура не успел ответить.

* * *
        Он не заметил, как Афра проскользнул следом, да и не мог.
        Перво-наперво убедился, сдернув повязку с глаз, что поблизости нет глупого демона страха и ненависти - Биру, затем - что выскочил из Светлого Лева и кэри ему не грозят, и только потом обнаружил щенка, который беззаботно поливал кусты на краю поляны, там, где трава почти высохла.
        - Афра! - радостно крикнул на бегу, - что ты здесь делаешь?
        Увидел его маневр, щенок стремглав бросился следом. Да так ловко, что из-под лап взметнулось облачко песка.
        Умный! Молодец! - обрадовался и, пригнувшись, постарался как можно быстрее удалиться от перекрестка, слишком открытого и удобного для засады места.
        Во все стороны брызнули кузнечики, мотыльки, бабочки и иная мелкая живность, а в ноздри ударила пыль, осевшая на траву. Значит, в округе давным-давно никого не было, сообразил Натабура. Однако странное предчувствие мучило его: казалось, кто-то сторонний наблюдает и даже думает за него вплоть до следующего шага. Но самое плохое заключалось в том, что ёми не дали взглянуть на боат[24 - Боат - карта.] - карту. Да я и не рассчитывал на подобную честь, равнодушно подумал он, хотя, конечно, испытывал разочарование. Не дать такого шанса! Ему казалось, что ёми должны ему доверять, ведь он же был честен с ними и честно дрался за исключением самой малости - волшебного кусанаги. Но по-другому нельзя. Да и не получилось бы. Вот только местность незнакомая. Должно быть, она изменилась за сутки, или время в Ёми действительно течет быстрее обычного? А мне казалось, что Горная Старуха просто стращает. Зато здесь… Нет, не может быть… И рука прошла, словно и не было ранения. Может, я еще сплю?
        Если в первой боат все было видно, то теперь горизонт закрывали перелески и горы, похожие на верблюжьи горбы. За ними, правда, по-прежнему сияла белоснежная Нангапарбата, а сам он находился в низине, перед рекой Тонуэ, за камышами, на заливных лугах, протяженность которых скрадывали одиночные дубы, убегающие вдаль. Левый же глинистый берег, заросший лесом, был выше, и в его крутых склонах гнездились ярко-синие зимородки. Густая сеть тропинок разбегалась в сиреневой траве. А над всем этим висело в зените жаркое солнце.
        - Афра! Афра! - вспомнил он, собравшись идти лугом.
        Бог весть откуда взявшаяся о-гонтё прокаркала голосом Горной старухи:
        - За мной, за мной…
        - Хоп?! Кими мо, ками дзо!
        При других обстоятельствах он бы ни за что не полез в густую траву - мало ли кто там мог прятаться. Теперь же ему приходилось полагаться только на о-гонтё, которая уселась на ветку дуба и терпеливо косилась на него черемуховым глазом. Кто знает, вдруг она ошибается?!
        Щенок, сладострастно облизываясь, вымелся из-под дерева, нависшего над водой. Времени он не терял и чем-то подкрепился.
        - Хоп!.. Демон!.. - Натабуру едва не стошнило.
        Щенок вывалялся в гниющей рыбе и, преданно глядя, собирался поделиться радостью: «Там еще осталась большущая куча!»
        - Ай! - Натабура отскочил в сторону. - Пошел вон!
        Афра не понял. Он хотел сказать: «Мало понюхать жизнь, в ней надо вываляться». Натабура снова отскочил:
        - Пошел вон!!! - и решительно сломал прутик.
        Как вдруг взгляд его выхватил как-то движение - один из дубов сдвинулся с места. Это было еще далеко - там, где деревья сливались в зеленую полосу под вечным солнцем. Одна из вершин перемещалась, как пущенная вдоль горизонта стрела. Биру! сообразил Натабура и повернул к реке Забвения - Тонуэ.
        - Куда?! Куда?! - удивленно прокаркала о-гонтё.
        Афра все понял. Понял, что избежал наказания и что валяться в гнилой рыбе нельзя. Не стоит. Ну разве что совсем чуть-чуть и как можно реже, но только не на глазах хозяина. В следующий раз буду осторожней, решил он и, повременив для порядка, бросился следом, соблюдая однако на всякий случай дистанцию, чтобы можно было если что нырнуть в спасительную траву. При этом он огрызнулся на о-гонтё, которая каркнула:
        - Вонючка… Вонючка…
        Они не добежали еще и до камыша, а Биру уже одолел половину луга. При каждом его шаге земля дрожала, а вода в реке покрывалась рябью. Птицы в округе притихли, а деревья перестали шуметь. Теперь глупого демона страха и ненависти можно было разглядеть. На его зубастой морде минги торчал длинный рог. В одной паре рук он держал двуручный меч, в другой - огромный дайкю, издали похожий на корабельную мачту. Длинный зеленый хвост с булавой на конце мотался из стороны в сторону, выворачивая кусты и траву. С морды капала ядовитая, блестящая слюна. Дуб, на котором сидела о-гонтё, Биру смахнул, даже не заметив. О-гонтё метнулась и пропала среди хаоса листьев и ветвей.
        Каждый раз, когда его убивают, вспомнил Натабура, он становится крупнее, сильнее и главное - неуязвимее. Однажды он сделается по-настоящему бессмертным, и тогда наступит конец миру людей, ибо Биру станет абсолютным демоном страха и ненависти. И все же его можно убить. Натабура не знал как, но чувствовал, что можно. Пусть не сейчас и не завтра, а когда настанет время. Да, именно, когда настанет время, пришел он к решению.
        У них не оставалось выхода. Они уже готовы были нырнуть в спасительные камыши, когда тот, кто играл за Натабуру и Афра - а это был один из стражников, по имени Киго, - выкинул совсем маленький камень: два-один. Это означало, что расстояние, которое они могут покрыть, всего-навсего три кэн. А вождь Хан-горо в свою очередь как назло - дубль шесть-шесть.
        Биру покрыл расстояние двенадцать кэн в мгновение ока. Он еще не видел Натабуру, но почуял его. На ходу снял с плеча свой огромный дайкю и наложил не менее огромную стрелу.
        Натабуре и Афра удалось спрятаться в зарослях камыша, однако их выдавали следы. Афра сразу провалился по уши и напрасно трепетал крыльями. Натабура, стараясь не дышать, подхватил его на руки и прижал к себе.
        Киго не торопился с броском, а вождь Хан-горо не хотел рисковать и вкушал плоды своих трудов, в надежде расправиться с Натабурой в самом начале игры. Кто знает, какие хонки, то есть духи или демоны, помогают наглецу и сильнее ли они Биру?
        Биру не дошел какой-нибудь один тё и пытался определить, где находится Натабура, втягивая в себя воздух с таким шумом, что трепетала листва. Его голова торчала над верхушками деревьев. Но кто поймет, чем пахнет? Нет, воняет! Его сбивал с толку запах гниющей рыбы - совсем недавно в реке разразился мор, и рыба кучами валялась по берегам.
        - Ну давай! - в азарте шептал вождь Хан-горо. - Давай!!!
        Глупый Биру вознамерился стрелять. Огромная стрела прочертила в воздухе дугу и с глухим бульканьем ушла на дно реки.
        - Ну!!! - кричал вождь Хан-горо, и ёми поддерживали его воплями: «У-у-у!!!»
        Казалось, еще чуть-чуть, и Биру обнаружит Натабуру. Демон подслеповато морщился, крутя головой из стороны в сторону. Рог блестел на солнце, а шкура отливала зеленым, болотным цветом.
        - Я бросаю? - кротко спросил Киго.
        - Бросай… - вздохнул разочарованный вождь Хан-горо, тем более что они не имели права тянуть время.
        Натабура увяз по колено, пока стоял в камышах. Чем ближе он подбирался к воде, тем глубже была грязь. Он потерял дзори, и ракушки ранили ему ноги. К тому же щенок вонял, почти как каппа, и Натабура сдерживался, чтобы не освободить желудок. Голова Биру по-прежнему колыхалась за деревьями. Его крокодилья морда выражала недоумение.
        И тут демон заметил беглецов и издал победный вопль, от которого деревья вблизи сломались под корень, а по всей округе птицы взмыли в воздух. Стая скворцов и зимородков пронеслись, как гигантская тень. Цапли - белые и желтые - воспарили, высматривая опасность. Барсуки, лисы и волки покинули свои норы и заметались по окрестностям в поисках более надежных убежищ. Даже рыба стала выскакивать из воды, должно быть, полагая, что явился местный каппа. По самой же реке побежали огромные волны.
        Эти волны и спасли Натабуру и Афра, который вполне самостоятельно плыл рядом, помогая себе крохотными крыльями. Они уже попали в основное течение реки, когда Биру послал вторую стрелу. Расстояние было совсем небольшим, и это дало возможность Биру хорошенько прицелиться. Однако в последний момент волна приподняла Натабуру и Афра, и стрела прошла мимо, лишь оцарапав оперением ногу Натабуры. Надо ли говорить, что стрелы у глупого Биру походили на рыбацкие бамбуковые шесты, а медный наконечник был величиной с цветок лотоса. Стрела вонзилась в дно, а вибрирующее оперение осталось торчать над водой.
        Следующую стрелу Биру послал меньше, чем через треть кокой. На этот раз ему пришлось стрелять уже по навесной траектории, так как течение и волны унесли Натабуру и Афра примерно на два тан. Стрела взвилась в воздух. Натабура оглянулся, и ему показалось, что летит бревно. «Буль!!!» Между ним и Афра возник водоворот, а самого Натабуру почти оглушило. Несколько мгновений он не мог понять, что происходит, а когда огляделся - Афра рядом уже не было, и он сразу же нырнул.
        Вода в струе оказалась прозрачной, как слеза, с голубоватой дымкой, и совсем черной в ямах среди топляка. Река несла листья, ветки и корешки. Над песчаным дном против течение стояла перепуганная рыба, а в глинистых ложбинах прятались черные раки. «Фух!!!» Натабура вынырнул в надежде, что Афра подняло на поверхность. Сразу же нырнул снова и попал в затон, где корни деревьев переплелись, как пилоны, своды и арки горного храма Кумано, в котором они как-то с учителем Акинобу провели три дня, выведывая секреты фортификации и правил кладки камня с раствором известняка.
        В глубине между корнями он заметил рыжее пятно. Это и был Афра. Натабура вытащил щенка на последнем дыхании и поплыл на спине, стремясь одновременно завернуть за травяной мыс и привести в чувства Афра. Мешал ханкю и особенно колчан, который намок и стал тяжелым, как кукан с рыбой.
        Через мгновение они уже были на берегу. Натабура потряс щенка. Он закашлялся, чихнул, открыл глаза, блеснул зубами, чтобы Натабура не дергал его за задние лапы, и тут же как ни в чем не бывало бросился поливать огромные лопухи. Натабура с облегчением рассмеялся. Он еще никогда не видел такого глупого и одновременно жизнерадостного создания. Впрочем, и в щенке оказалось немереное количество воды. Слава Будде и Хатиману! вздохнул Натабура. Словно гора с плеч. Во всей этой истории оказался один большой плюс - щенок почти перестал вонять тухлой рыбой. Однако Афра не ограничился лопухами, а принялся с лаем гоняться за стрижами, которые носились над песчаной косой, сам иногда переходя на полет, но, конечно, тягаться с птицами не мог. Натабура даже забеспокоился - как бы его питомец не перетрудился после купания. Но Афра был неутомим. По ходу дела он распугал лягушек в огромной луже, поднял на крыло десяток желтых и белых цапель, которые на них охотились, и заставил убраться в воду неповоротливых черепах, гревшихся на песке.
        Натабура вылил воду из колчана, внимательно следя за рекой. Биру выдала муть, которую он невольно поднял. Кроме этого, рассерженные зимородки с шипением выскакивали из гнезд по обоим берегам и выражали свое презрением к грозному демону, который отмахивался от них одной парой рук, держа во второй оружие.
        - Афра! Афра! - Натабура, не забыв колчан и ханкю, полез под огромные лопухи.
        Незаметно для самого себя он привязался к этому щенку. Сам же щенок задержался и послушно подбежал к Натабуре, спрашивая взглядом своих карих с голубоватой поволокой глаз: чего надо-то и зачем ты оторвал меня от такого интересного и, главное, веселого занятия?
        - Тихо… тихо… - Натабура, пятясь, отползал дальше - под серебристый ивняк.
        Они притаились. Афра между делом заинтересовали жирные улитки. Пришлось его щелкнуть по носу. Биру, крутя головой, медленно проплыл по реке. Над крокодильей мордой, которая выражала недоумение, торчал длинный рог. Пахло. Явно пахло человечиной, но гнилая рыба отбивала все запахи.
        Затем они прокрались под клонящимися ветвями на противоположный край косы, где река бурлила на раскатах. Теперь Биру был слишком далеко, чтобы увидеть их, а тем более почувствовать. Судя по всему, он выбрался на берег, потому что закачались верхушки сосен и дубов.
        Беглецы свернули направо, вошли в основное течение и поплыли, косясь на левый берег: глупый Биру вознамерился двигаться именно по нему, продираясь сквозь деревья и кустарник. Только слышно было, как он периодически вопит от ярости и бессилия. На какое-то время демон потерял их из вида и отстал.
        Река стала уже и быстрее, а левый берег - выше и непроходимее. Зато правый, заросший камышом, с песчаными плесами, представлял для Афра слишком большой соблазн. Ему хватило энергии выскакивать из воды и гонять лягушек. Напрасно Натабура беспокоился - щенок оказался неутомимым, как самый лучший самурай, только с крыльями.
        - Вот почему ты такой живучий! - засмеялся вождь Хан-горо.
        - Почему? - посмел спросить Киго, отчаянно труся.
        - Долго трясешь! Колдуешь, что ли?
        Стражник Киго с перепугу кинул камни, случайно уподобившись высшему порядку - унь - сияющей пустоте. И выиграл. Кинь он на мгновение позже, камень выпал бы совсем другой. Вернее, все выглядело так, словно Киго преднамеренно выкинул дубль пять-пять. Но этого оказалось вполне достаточно, чтобы Натабура с Афра могли не опасаться демона страха по крайней мере два с половиной, а может, и все три тё.
        - Я не хотел!!! - вскочил стражник, опасаясь оплеухи от вождя Хан-горо.
        Можно было, конечно, незаметно перевернуть хотя бы один камень, но Богиня зла - Каннон была безжалостней вождя Хан-горо. Шутки с ней кончались плохо. Для первого случая Киго мог лишиться руки, если не жизни.
        - Ничего-ничего, - разочарованно скрипнул зубами вождь Хан-горо. - Как известно, река жизни течет только в одном направлении. Стало быть, Биру пройдет сквозь лес и настигнет Натабуру в курува.
        - Но еще есть сукуба-мати… - почтительно заметил Киго, стараясь не глядеть в рубиновые глаза вождя.
        - А зачем ему плыть в сукуба-мати, если надо в курува? - терпеливо спросил вождь, выражая тем самым особое доверие к стражнику.
        - А что в курува? - осмелел Киго.
        - Но ведь куда-то же он плывет?! - с загадочным видом возразил вождь Хан-горо. - А плывет он в ставку тайсё - правителя земель Аора - Имагава.
        - Это плохо или хорошо? - после почтительного молчания спросил Киго.
        - Не имеет значения, зато даст нам повод напасть на Имагаву.
        - Зачем? - простодушно удивился Киго.
        - Много будешь знать - скоро состаришься! - засмеялся вождь Хан-горо удачной шутке.
        На самом же деле, Богиня солнца Аматэрасу смертельно поссорилась с братом Цукиёси, который был Богом Луны. За него, однако, заступилась одиннадцатиликая Богиня зла Каннон, которая, в свою очередь, благословила Цукиёси на девять подвигов на Земле. В отместку Богиня Аматэрасу разрешила Ёми захватить и с помощью Биру разрушить крепость Имагава и похитить шейное кольцо, чтобы брат Цукиёси не мог сойти на Землю через игру сугоруку, а точнее, через кугири - калитку, за которой лежало то самое шейное кольцо - нодова.
        Вождь Хан-горо много столетий просил разрешения напасть на Имагава, и наконец эта милость была ему оказана, поэтому он не хотел и не мог отступить - слишком высоки были ставки Богини Аматэрасу. Однако он не учел одного - на этот раз Богиня зла Каннон самолично следила за игрой и никому из игроков не давала хитрить, зная, что за всем течением жизни, за всеми большими и малыми событиями в ней наблюдает Великий Будда. Она не предполагала, что обыкновенный смертный, невольно рискуя жизнью, разрушит все ее планы и Богу Цукиёси придется искать другой путь на Землю. Таким образом Натабура должен был стать смертельным врагом Богини зла - Каннон.
        Но этому всему еще только предстояло свершиться, а пока Натабура же в обществе неуемного Афра плыл по реке Забвения - Тонуэ и приближался, сам не зная того, к Слиянию двух путей - Человеческого и Божественного, результат которого, как течения Времени, никто тоже не знал и не мог предсказать - даже Боги.
        Как только река приблизилась к обрывистым горам, поросшим соснами, она стала еще уже и еще быстрее, а вода холоднее и сумрачнее. Натабура с Афра с трудом выбрались на глинистый берег и попали в лес - влажный, теплый, пропитанный солнцем и грибными запахами.
        На это раз вождь Хан-горо словно случайно толкнул Киго в локоть, когда тот делал бросок. И хотя это не считалось явной хитростью, Богиня зла Каннон показала свой нрав: рука вождя Хан-горо тут же онемела и повисла, как мертвый сучок на яблоне, а сам он пал на колени и взмолился о пощаде:
        - О, Великая! Прости своего недостойного раба!
        Все фонари в пагоде погасли, и ночная мгла вползла под крыши. Духи-хонки ночи возрадовались, а по рядам ёми пронесся стон ужаса. Еще никто и никогда не наказывал вождя Хан-горо. Это очень плохой знак, понял шаман Байган. Но сделать ничего не мог, разве только шептать проклятия и молитвы.
        Напрасно ёми пытались зажечь фонари - они гасли. Напрасно ёми раздували угли в очагах - они лишь тлели. Все указывало на то, что Боги отказали им в доверии.
        - Хан-горо, ты давно пытался нарушить тайный ход вещей! - раздался голос из-за небес, и ёми онемели. - Ты должен действовать согласно восьми поучениям Будды! А посему бросать тебе еще три раза по три раза левой рукой, и все твои броски будут среднего качества.
        Ничего этого ни Натабура, ни, естественно, Афра, не видели и не слышали. Они улепетывали во все лопатки, потому что Биру заметил их с противоположного берега и с громким всплеском бросился в реку. Но из-за глупости вождя Хан-горо его снесло вниз по течению, и он потерял из виду Натабуру, у которого появился шанс запутать следы.
        Он сделал вид, что уходит в горы, а на самом деле углубился в лес на один тё и повернул против движения реки. Я знаю, что мне все равно не уйти от Биру, думал он, но Боги в данный момент нам не благоприятствуют, и поэтому надо тянуть время. Так учил учитель Акинобу - никогда не останавливаться и не сдаваться.
        Если бы это были обыкновенные гэтси или мэтси, но, разумеется, не собакообразный рэтси с хорошим нюхом, у Натабуры имелись бы все шансы затеряться в горном лесу или на заросшей равнине перед рекой, но обмануть Биру было невозможно. Четыре раза демон замирал, втягивая в себя воздух и прислушиваясь к звукам реки и леса, и каждый раз выбирал правильное направление.
        Когда штраф три раза по три раза закончился, Биру в мгновении ока съел всю фору, которую получили Натабура и Афра. Через некоторое время они услышали, как он продирается сквозь лес, подобно каменной лавине, и припустили еще быстрее, но все их усилия оказались тщетными. Биру ревел от восторга - он не только чуял их, но и слышал шум торопливых шагов. Впрочем, Афра предпочитал бегу полет.
        Вдруг склон перед ними провалился, и на другой стороне ущелья они увидели сквозь деревья красную покатую крышу хирасандзё - небольшой крепости, какие в Нихон обычно ставили среди холмов и гор. Перед ней даже не имелось умадаси - бастиона, не говоря уже о рве с водой. Скорее на нее была возложена задача предупреждать курува о нападении.
        Натабура кубарем скатился вниз, перепрыгивая через поваленные деревья и глубокий холодный ручей, полез наверх то на двоих, то на карачках, и оказался перед воротами. Там его уже ждал беззаботный Афра, который перелетел ущелье и нарезал круги вокруг крепости, косясь на ёриков - стражников, которые с удивлением выглядывали в бойницы - хадзама, однако щенок не лаял, что на него вообще было мало похоже. Молодец, подумал Натабура, зачем лишний раз привлекать Биру.
        Если вид летающей собаки заставил ёриков насторожиться, то вид человека, вылезшего из кустов, напугал больше всего. Ёрик с длинной яри, стоящий перед крепостью, юркнул внутрь и захлопнул ворота перед носом Натабуры.
        - Эй!.. - осторожно позвал Натабура и подергал кольцо.
        Афра слабо тявкнул, выражая поддержку, не отрывая от Натабуры своих оленьих глаз.
        - Тихо… - повернулся к нему Натабура и попросил: - Откройте! Я не демон!
        - А это?.. - ёрики, выглядывающие в хадзама, показывали на Афра, который по-прежнему летал перед крепостью, трепеща голубоватыми крыльями.
        Натабура невольно оглянулся. Он совсем забыл, что щенок принадлежал к грозному племени крылатых тэнгу.
        - Это?! - засмеялся он. - Это мой друг! На нас напал кэри!
        Если бы он заявил о Биру - глупом демоне страха и ненависти, то скорее всего, их бы сразу же прогнали. Но хирасандзё именно для того и ставились в горах, чтобы спасать путников от духов и демонов низшего порядка, таких как гаки - людоеды, бусо[25 - Бусо - духи-трупоеды.] - трупоеды, почти безобидные кидзины или баку, пожиратели снов, но никак не от их божественных собратьев, которым покровительствовала одиннадцатиликая Каннон или какая-нибудь иная Богиня. Перед Богами люди были бессильны и лишь уповали на их великодушие.
        В хадзама выглянул банси - младший офицер в дзингаса - плоском шлеме. Его лицо было перепуганным, а черные усики-стрелки скорбно опустились к углам губ. Судя по всему, он был ненамного старше Натабуры.
        - Нам не велено никого пускать! - замахал он руками, как сварливая женщина.
        - Что же мне делать?! - Натабура выразительно оглянулся, изображая отчаяние. В глубине души ему было даже смешно. Самое главное - задавать вопросы, пусть человек на них отвечает. В [26 - Банси - младший офицер.]большинстве случаев прием срабатывал. Конечно, это Натабура знал от учителя Акинобу. Своего опыта у него было с гулькин нос.
        - А ты не демон? - фальцетом спросил банси.
        - Хоп?! - Натабура выпятил грудь, чтобы выглядеть старше и честнее.
        - Ну, не опасен?..
        - Конечно, нет! - возмутился Натабура, задирая голову, чтобы лучше разглядеть пугливого стражника.
        - Друг у тебя странный?!
        - Хоп?! - Натабура хотел удивиться: «Кому какое дело?», но лишь добавил: - Какой есть…
        Язык не поворачивался назвать его уважительно сейса.
        - Ладно… - банси смилостивился. - Веришь ли ты в поучения Будды? - Считалось, что если человек в сомнениях, он тут же лишится речи и оборотится в немую змею без ног и рук.
        Афра демонстративно крутился рядом, в знак презрения поливая стены крепости, и совершенно не вникая в суть происходящего. Впрочем, он был счастлив уже тем, что хозяин простил его. Его глаза озорно блестели.
        - Верю! Кими мо, ками дзо! За мной гонятся! Откройте быстрее!
        - Кто?! - взволнованно удивился банси. - Отсюда никого не видно, - и приложив руку к дзингаса, осмотрел подходы к крепости.
        - Худые люди! - крикнул Натабура. - По закону вы должны меня впустить, я - десятник, к тому же у меня есть вот что! - он показал золоченый знак Удзи-но-Оса.
        В этот момент банси услышал, как Биру с треском пробирается в буреломе. Лицо офицера сделалось белее белого.
        - Впустить! - пискнул он и пропал.
        Ворота оказались ни чем иным, как грозной масугата - двойной ловушкой, хотя и бесполезной в данной ситуации. Если снаружи они выглядели как обыкновенные деревянные, обитые железом, то внутри на петлях висела массивная дубовая решетка с шипами. В случае опасности она падала на атакующих и намертво запечатывала проход. Но разве она могла остановить Биру?! Натабура сомневался. Не успел он спросить у банси, в каком направлении находится крепость курува, как в ворота ударили с такой силой, что они треснули, а в воздухе повисла пыль. Наконечник гигантской стрелы Биру пробил окованное железом дерево и торчал внутри.
        Банси испуганно присел и схватился за голову. Его дзингаса оказалась на затылке, обнажив бритый лоб. Натабура так удивился, что не успел спросить, не из Нихон ли он? Афра поставил уши торчком и грозно тявкнул. Ёрики испугались и забегали, не зная, что делать, и вообще, опускать решетку или нет. Банси приказал занять оборону и бросился на крышу, чтобы зажечь сигнальный костер и позвать на помощь. Натабура побежал за ним. Ему не терпелось расспросить банси, откуда он родом и можно ли отсюда попасть в Нихон?
        Голова Биру находится на уровне первого этажа. Его глаза остекленели от бешенства, а ядовитая слюна текла из пасти еще больше. Длинный рог уже был в крови - Биру ловко пронзил ёрика, который по неосторожности высунулся из хадзама, чтобы посмотреть, куда попала его стрела.
        Биру почуял Натабуру и пришел в неистовство.
        - Выходи!!!
        - Это бессмертный демон… - упавшим голосом произнес банси, кинув на Натабуру отчаянный взгляд. - Мы пропали…
        В этот момент Биру взмахнул мечом и скосил всех, кто находился на втором этаже вместе с крышей. Натабура с Афра скатились вниз по лестнице, и началась паника. Без командира ёрики походили на стадо овец. Даже те из них, кто пытался оказать сопротивление, были беспомощны, как ягнята - их стрелы и копья не причиняли Биру никакого вреда, а лишь торчали из массивного тела, подобно иглам дикобраза. Громогласно хохоча, он их выдергивал, как занозы.
        Большинство же ёриков стали искать спасения через задние ворота - карамэтэ, которые оказались завалены обломками крыши и бревнами второго этажа.
        Вторая стрела сорвала ворота. Но пролезть в них Биру не смог. Он засунул одну из четырех рук в крепость, и, заглядывая внутрь одним глазом, оторвал решетку, которую ёрики все-таки умудрились сбросить на петлях вниз в надежде, что она остановит демона. Ёрики вынуждены были прятаться в самых дальних углах хирасандзё - по сути, большой квадратной казармы, на стенах которой висело оружие. Двое не столь проворных оказались тут же убиты: Биру укусил их, они почернели от яда и упали, корчась, на землю.
        Натабура воспользовался суматохой. В два прыжка он взбежал наверх и, прыгнув на спину Биру, отсек ему голову. Но тотчас понял, что сотворил большую глупость.
        Во-первых, голова хотя и подскочила, как чурбан, но тотчас застряла в траве - длинный рог не дал ей откатиться слишком далеко.
        - Хватай!!! Хватайте!!! - в отчаянии кричал Натабура.
        А во-вторых, ёрики оказались слишком трусливыми - никто из них не отважился оттащить в сторону зеленую голову Биру, из щелкающей пасти которого рекою текла ядовитая слюна. Ёриков можно было понять - они служили за чашку риса или за меру кукурузы и не хотели рисковать жизнями, предпочитая разбегаться кто куда, а не исполнять свой долг.
        - А вот ты где?! - закричала голова, косясь на Натабуру стеклянным глазом, и сразу же приказала своему телу: - Сбрось его! Сбрось!
        Неизвестно, что было бы, если бы ёрики утащили голову Биру в ущелье. Возможно, она и оттуда руководила бы действиями, и наверняка что-то изменилось бы в поведении Биру. Но даже без головы Биру буйствовал. Одной парой рук он крушил стены крепости, а другой нащупал голову, приложил ее к шее - и о чудо! - голова приросла. Биру рассмеялся так громогласно, что обвалились стропила, поддерживающие потолок первого этажа, а уцелевшие защитники хирасандзё в ужасе стали выпрыгивать из развалин. После этого, рыча, как сто драконов, Биру отломил от стены две глыбы и швырнул в ущелье. Он тот час прибавил в силе, а главное, заметно вырос и стал массивнее. Рог удлинился и вздулся у основания большими шишками.
        Натабура упал на землю. Ему пришлось искать спасение от медвежьих лап Биру. В суматохе он совершенно забыл об Афра. И вдруг увидел его, висящего на шее Биру и яростно его кусающего. Возможно, Натабура и убежал бы вместе с ёриками, но он не мог оставить друга.
        - Афра! - в отчаянии крикнул он. - Афра!.. Кими мо… - и побежал, но так, чтобы Афра остался в поле видимости.
        Щенок словно оглох и ослеп. Как и его старшие сородичи, он впал в состояние ярости и терзал врага в меру своих щенячьих сил.
        Биру отвлекся. Он услышал Натабуру и, почувствовав на спине укусы, смахнул Афра, как надоедливого комара. Если бы Афра только знал, что Биру бессмертен и что лишен крови, он бы не набросился на него, но Афра действовал, как все собачье племя - защищал хозяина, и в данном случае его нельзя было винить за опрометчивость.
        То ли удар бы силен, то ли Афра не мог вспорхнуть, но он улетел в кусты, как подбитая птица. Натабура кинулся следом. Биру заступил дорогу. Натабура поднырнул под его правую лапу, которой Биру не мог ударить. Зубастая пасть щелкнула в двух-трех сун от его плеча, а ядовитая слюна брызнула на лицо. Благо, что Натабура не был поцарапан. И все же Биру даже после того, как стал сильнее и крупнее, явно боялся Натабуру. А увидев в его руках голубой волшебный кусанаги, вообще шарахнулся в сторону и развернулся на площадке перед хирасандзё, решив расправиться с ним самым безопасным способом - махнуть хвостом, на кончике которого была булава, и на этот раз оказался ловчее, чем ожидал Натабура. Ему пришлось распластаться подобно змее. Булава, свистя, пронеслась над ним, задев лишь кожу на спине. Из этого положения, перекатившись, он сумел достать Биру кончиком кусанаги и распорол ему бок, откуда вывалились внутренности. Что впрочем, дало лишь временную передышку, пока Биру собирал свои кишки. Зачем они ему? успел подумать Натабура и бросился в то место, где упал Афра. Щенок не шевелился. Натабура схватил его
и метнулся за крепость. Единственным спасением было бежать в гору, до вершины которой оставалось не меньше одного ри. Натабура мог покрыть это расстояние не быстрее, чем за восемь кокой, что даже по меркам тренированного самурая было очень быстро.
        Биру, получив большую силу и рост, решил развалить хирасандзё до основания и не сразу заметил, что Натабура пропал. Он ревел от удовольствия, круша крепость, и ловил обезумевших ёриков, которые выскакивали из нее. Однако как только улеглась пыль, демон огляделся и бросился в погоню. Конечно, он помнил цель игры, да и Богиня зла Каннон не давала ему сбиться с цели:
        - Не тем занимаешься, дружок! - прикрикнула она из-под небес.
        Откуда ни возьмись появилась о-гонтё:
        - Не бегай от него! Не бегай! А убей!
        - Как, сейса?! - в отчаянии вопросил Натабура. - Он становится только сильнее!
        Он хотел объяснить, что один раз отрубил демону голову и распорол брюхо. И что из этого вышло, кроме того, что враг стал еще опаснее? Поэтому оставалось полагаться только на собственные ноги.
        - Фу! Да остановись ты! Остановись! - Казалось, о-гонтё устала и готова смахнуть крылом пот.
        - Кими мо, ками дзо! - Теперь Натабура знал, что Горная Старуха ошиблась.
        Щенок все еще не пришел в себя, и казалось, что он погиб. Натабура даже не смел взглянуть в его глаза и только твердил: «Просыпайся… просыпайся…»
        - У него нет крови, но, как у всякого полубога, есть душа!
        - Хоп… Ну и что? - Натабура замедлил бег. Афра едва заметно пошевелился.
        - Смертен не он, а его тень!
        - Хоп! Как это?! - Натабура от удивления замер.
        Афра дернулся сильнее, глубоко вздохнул и открыл глаза. Слава Будде! соблегчением едва не воскликнул Натабура. Кими мо, ками дзо!
        - Только ее надо разрубить тыльной стороной кусанаги! - открыла секрет о-гонтё. - Словом, все наоборот.
        Афра попытался укусить Натабуру, который слишком крепкой прижал его к себе. И не в силах взлететь, вывернулся и тут же шлепнулся в пожелтевшую траву. «Гав-в-в…»
        Они находились среди зарослей колючего сассапариля, а о-гонтё сидела на ветке каштана. Далеко внизу, как казалось им, глупый Биру все еще крушил хирасандзё. До курувы осталось совсем немного - всего лишь подняться на седловину перевала.
        Афра повозился в траве и, подбежав, доверчиво прижался к Натабуре, у которого как гора свалилась с плеч. Теперь он готов был к любым поединкам. Он даже засмеялся от радости и потрепал Афра за холку, где были сложены крохотные голубоватые крылья.
        В этот момент Биру грозно рыкнул и кинулся в погоню. Горы мелко подрагивали.
        Если Натабура за кокой преодолевал восемь тан склона, поросшего колючками, да еще ему приходилось бежать согласно всем изгибам тропинки, то толстокожий, глупый Биру ломился напрямую, поднимая тучи пыли и оставляя за собой просеку, по которой вниз устремлялись камни и вывернутые деревья.
        В одном месте, когда, казалось, Биру готов был вцепиться в Натабуру, который ловко поменял направление, отпрыгнул в сухое русло ручья, заросшее виноградом и лианами. Через мгновение Натабура уже находился на противоположном склоне ущелья, и на несколько драгоценных кокой Биру потерял его из виду. Да и ущелье оказалось слишком крутым и узким для него. Натабура же, как ящерица, скользнул верх под лианами, и был таков.
        До перевала оставалось совсем ничего - не больше трех тё. Но добежать туда Натабура не успел. Впрочем, даже если бы он добежал, это не решало бы проблемы. Крепость находилась дальше, на голом гребне, и походила на зубы дракона. Натабура понял, в чем заключается преимущество демона страха и ненависти - он никогда и ни при каких обстоятельствах не уставал, а двигался неумолимо, как рок. Круша все на своем пути, Биру преодолел ущелье до конца и в мгновение ока оказался на перевале, прежде, чем на него ступил Натабура. Теперь их разделял покатый зеленый склон длиной в один тё.
        - Ну вот и все! - прорычал Биру, даже не запыхавшись. Его шкура землистого цвета была сухой и гладкой. - Теперь ты не уйдешь! А я тебя поймаю.
        - Слушай, Биру, - остановился Натабура, - а ведь тебе больше не повезет!
        - Это почему? - удивился демон страха и ненависти.
        - Потому что сюда скачет отряд тайсё, а с ним три десятка левшей кабиков.
        По гребню действительно продвигался конный отряд. Но были ли в его составе кабики, Натабура не знал. На самом деле, кабиков могло быть только восемь. Известно, что только левша кабик мог справиться с демонами Богини зла Каннон. Вряд ли Биру знал, что кабики никогда не служат людям. Разве что учителю Акинобу - из дружеских побуждений. Во всех же других начинаниях они были сами по себе.
        Глупый Биру засмеялся:
        - Нет таких кабиков, которые могли бы противостоять моей силе и ловкости!
        В подтверждении своих слов он топнул ногой, и там, где склон переходил в ущелье, образовался оползень. С грохотом он понесся вниз, засыпая сухое русло ручья. В воздухе повисли клубы пыли.
        - Зато они знают, как тебя убить, - Натабура остался равнодушным к демонстрации силы демона. В своей бурной, хотя и недлинной жизни, он видел и не такое. А уж демонов не перечесть.
        - Меня нельзя убить! - важно объявил Биру, поигрывая двумя парами мускулистых рук, обросшими редкой зеленоватой шерстью.
        - Если только не сразиться с твоей тенью!
        - Ха-ха-ха!!! - пряча неуверенность, рассмеялся Биру. - Как ты, глупец, можешь сразиться с мой тенью, если ты всего-навсего жалкий человек. Сейчас посмотрим, на что ты годен!
        Действительно, Биру стал таким огромным, что казался даже выше божественной Нангапарбаты. Однако в нем что-то дрогнуло, и он невольно оглянулся на конный отряд. Как бы чего не вышло, невольно подумал он. Но ведь я полубог! Полубрат Богини Каннон! Чего мне бояться?! Уж она не допустит моей смерти.
        - Вначале я расправлюсь с тобой, а потом займусь ими! - брызнул Биру ядовитой слюной.
        - Жаль, - сказал Натабура, - я предложил тебе мир. Ты отказался. Прощай.
        - Ничтожный человек! - Биру разозлился. - Ты слишком много о себе возомнил. Нельзя тягаться с Богами! - И не долго думая махнул гигантским мечом.
        О чудо, - меч прошел сквозь Натабуру, как сквозь облако. Вначале Биру ничего не понял и потому испугался. Ему предрекали смерть в сугоруку от руки простого человека. Но он никогда не думал, что это произойдет так быстро.
        - Где ты?! - заревел глупый Биру, озираясь и распространяя вокруг себя волны страха.
        Склон, поросший ярко-зеленой травой, которая желтела и съеживалась, был пуст.
        - Я здесь! - крикнул Натабура. - Кими мо, ками дзо!
        Он появился в одном тане от Биру, как положено, соблюдая ма-ай - дистанцию в поединке с сильным противником. В его руках блестел голубой кусанаги. Если бы Биру был умнее, он бы сообразил, что простой смертный не может так быстро перемещаться по склону. Да и мог ли он противостоять мечу демона? Разве что из-за собственной глупости. Биру ухватил меч одной парой рук и махнул что есть силы, но срубил лишь вершину горы, которая задрожала, как живая, от основания до вершины.
        - Если ты такой смелый, то давай драться честно! - заревел демон столь яростно, что отряд тайсё вынужден был остановился, не доехав две с половиной сотни шагов - кони стали на дыбы, а некоторые всадники попадали на землю.
        Тайсё решил разведать, что происходит на его территории, и грозит ли это каким-либо образом ему - правителю Имагава.
        Со стороны они увидели следующую картину: великий и всесильный Биру, спотыкаясь, пятился. Каждый раз, когда рядом появлялась блестящая тень Айи, Биру с испугом сжимался, чтобы противник не наступил на его тень. Ведь никто из них не видел Натабуру, который сидел в позе дзадзэн и разговаривал с Биру, используя технику гэндо - упражнение отпуска тени Айи.
        - Признаешь ли ты Светлый Левый Лабиринт? Или тебе по нраву Черный Правый?
        - Кабики наши враги… - упавшим голосом признался Биру, пятясь от Айи и не смея даже замахнуться мечом.
        Власть кабиков означало для него смерть. Увлекшись погоней, он совсем забыл об этом.
        - Если ты не признаешь кабиков, - сказал Натабуру, - значит, ты пропал!
        И тень Биру безо всякого воздействия со стороны уменьшилась на сяку. Казалось бы, что это слишком мало. Но ведь и сам Биру съежился на столько же. Да и кабики не давали спуску. Призванные под знамена Айи и видимые только в области тени, они подтачивали тень Биру, лишая хозяина уверенности и воли. Всего их было восемь: кабик-Такугава, кабик-Исида, кабик-Сагара, кабик-Кенсин, кабик-Арима, кабик-Масако, кабик-Ямато, кабик-Харааки.
        В обычной жизни кабик выглядел, как птица, и одновременно, как человек, у него росли большие уши, огромный нос, а зубы, крепкие и острые, способны были перекусить меч. В области тени они тоже становились тенями.
        - А если ты пропал, то зачем тебе тень?
        - Я не знаю, - ответил глупый Биру. - Ты… ты… убьешь меня?
        - Ты ведь не можешь жить без тени?
        - Не могу, - пал духом Биру.
        Натабура бросил камень и угодил в тень Биру, отчего она сократилась еще на два с половиной сяку, а глупый Биру жалобно вскрикнул: «Ой!..» Теперь он не мог удержать ни меча, который стал для него слишком тяжелым, ни лука, который был похож на мачту корабля. Не говоря уже о стрелах, которые высыпались из его колчана, как целая бамбуковая роща. Колчан возвышался над Биру, как гора. А сам он стал не крупнее обычного крылатого тэнгу. Даже его хвост стал походить на голый крысиный, а булава за ненадобностью отвалилась и лежала на склоне, похожая на огромный валун. Единственную опасность от съежившегося Биру представляла лишь ядовитая слюна, которая все еще капала из зубастой пасти.
        - В таком случае, - крикнул Натабура, - умри вместе со своей тенью!
        Он выхватил меч, но ударил не демона, а его тень, и не острием, а тыльной его, мягкой частью - спиной, и рассек тень Биру пополам.
        На зеленый склон рекою хлынула кровь. Хотя это была не кровь, а тень крови, вместе с которой уходила из Биру тень жизни в быстротекущем мире - укиё, и Биру умер, ударившись о землю с такой силой, что солнце на небосводе дрогнуло, а по небу многократно пронесся гул, словно Бог грома и молнии - Райдзин выгнал из загона тайко - стадо баранов, которые тут же сшиблись лбами в борьбе за лидерство. Одного не понял Биру - Боги не потерпят рядом с собой явных глупцов, а значит, кто-то из них предал его. Но это осталось тайной даже для Небес.
        - Спасибо! - крикнул Натабура кабикам, и они исчезли.
        - Браво! Браво! Вот настоящий дзидай! - воскликнул, подъезжая тайсё, который даже не заметил кабиков. - Кто ты, о славный рыцарь?
        - Я Натабура из рода Юкимура дома Тайра, - Натабура склонил голову: не из-за страха или чрезмерного почтения, а из-за слабости, охватившей его. Колени предательски дрожали, а во рту стало сухо, как в пустыне Го. Натабура готов был драться в течение дня хоть с сотней противников, но никому еще и никогда не удавалось даром использовать технику гэндо - отпуск тени Айи. Слишком много энергии при этом тратилось.
        - Отлично! Я произвожу тебя в тайсэй - пятидесятники и предлагаю служить правителю земель Аора, великому - Имагава, то есть мне.
        - Хоп?.. Достоин ли я такой чести? - спросил Натабура и с трудом оглянулся в поисках Афра. За всей этой суматохой он потерял щенка из виду.
        Кто-то из воинов Имагава подскочил и протянул ему фляжку с вином. Натабура сделал три глотка, спросил:
        - А где мой пес? Кими мо, ками дзо! - и рухнул наземь.

* * *
        - Дук-дук! Дук-дук! - Как дождь по черепице, ударили стрелы второй волны, пущенные, однако, слишком поздно.
        Он бежал зигзагами, а в щит его тыкались стрелы.
        Ёми, казалось, были повсюду. Они возникали из кустов, из-за деревьев, построек и из-за стен. Натабура сразу заметил, что ёми разделены на хорошо организованные отряды - бунтаи. И все-все имели прекрасное оружие. Едва ли кто мог узнать в профессиональных воинах диких пастухов ёми. А командовал ими рыжий Кобо-дайси. Он тоже сменил допотопный китайский панцирь кэйко на доспехи татэноси-до, в которых щит становился не нужен. Это давало бойцу возможно орудовать двумя мечами. А его зычный голос раздавался то там, то здесь. Натабура искал встречи с ним. Уж он бы расправился с врагом, несмотря на два меча, которые мелькали, как крылья стрекозы, и во все стороны летели головы асигару, но потом, вспомнив наказ Горной Старухи, передумал. Должно быть, ёми преображались только в сугоруку. Много столетий они ждали этого дня, и Боги не препятствовали им.
        Как получилось, что отэ - главные ворота, были захвачены, никто не понял. Только внезапно двор между правой и левой казармами наполнились кричащими ёми, которые словно упали с небес, и произошла первая кровавая стычка, в результате которой погиб асигару-ко-касира - один из трех лейтенантов, командовавших асигару. Он долго оборонялся в правой казарме вместе с горсткой асигару, тщетно призывая на помощь, но воины Имагава не могли помочь им, оттесненные на вторую террасу, где они более-менее успешно могли держать оборону.
        Собственно, на втором рубеже - ниномару, их была горстка во главе с сотником - рёсуй, пока из Башни Желтого Аиста не пришло подкрепление. Но и тогда положение не изменилось. От стремительной атаки их спас только узкий зигзагообразный подъем меж стен с пятью хадзама, через которые трое асигару обстреливали проход. Похоже было, что ёми атаковали со всех направлений, и левый фланг, выходящий в соседнее ущелье, еще держался, потому что оттуда доносились яростные крики и удары стенобитной машины. Сам вождь Хан-горо, должно быть, командовал атакой на главную цитадель - Башню Желтого Аиста.
        В последнем броске Натабура ушел от стрелы, пущенной опытной рукой. Она только скользнула между ободом щита, нагрудником - но-каном и, расщепившись и потеряв энергию, максимально затруднила движение Натабуры. Где искать это горловое кольцо - нодова, он не знал. Калиток было столько, что до риссюн - начало весны, не обежишь, думал Натабура. Но самое страшное заключалось в том, что пропал Афра. Последний раз он видел щенка перед тем, как схлестнулся с Биру. С тех пор исчезла и о-гонтё, которая могла хоть что-то подсказать.
        Кто-то нервно засмеялся:
        - Похож на дикобраза!
        Натабура вырвал стрелу, вторая осталась торчать в шлеме, и тут же все присели - рой стрел влетел в переулок, предрекая новую атаку.
        - Приготовиться! - крикнул рёсуй.
        Смех оборвался, и один из асигару, с луком наизготовку выглянувший из-за угла, был повержен меткими выстрелами. Его утащили за ноги. Следом протянулась кровавая дорожка.
        Тогда сверху стали кричать, что стреляют из-за кораксё - гребешка над воротами, и что они достать их не в силах.
        Несмотря на то, что нападающим стрелять было не с руки, они не давали и носа высунуть.
        - Видать, у них левша, - предположил рёсуй.
        - Дайте я, сейса! - вызвался Натабура.
        - А сможешь? - усомнился рёсуй - слишком по-мальчишечьи выглядел Натабура.
        - Хоп! - отозвался Натабура, готовя лук.
        Еще до крепости в знак признания подвига его одели в легкие доспехи и вручили щит.
        - Валяй, - разрешил рёсуй.
        В его тоне проскользнуло пренебрежение к необстрелянным зеленым новичкам. Он предпочитал им бывалых, закаленных бойцов, которые, однако, были на вес золота.
        Кими мо, ками дзо! Натабура не полез бездумно. Он выдвинул из-под козырька полумаску, а снизу прикрылся щитом, понимая, что от меткого выстрела это не спасет, потому что полумаска с лучшем случае предохраняла от рикошета и удара меча на излете, но никак не от стрелы или копья. В последний момент он как всегда передумал: вначале выставил щит, а потом лег под него и выглянул.
        Лучник этого не ожидал, послав в верхний край щита три стрелы. Натабура успел разглядеть, что стрелявший находился там, откуда Натабура только что стартовал сам, то есть за краем стены левого поворота. Заметно было только какое-то устройство, с помощью которого лучник прицеливался.
        - У него зеркало! - крикнул Натабура, отшатываясь. Как раз вовремя - пущенная стрела выбила из гранитных ступеней рой искр.
        - Старый, как мир, прием, - смекнул рёсуй, однако с долей удрученности тем, что молокосос высказал то, о чем он, рёсуй, должен был догадаться сам.
        - Дайте тяжелую, - попросил Натабура.
        Ему, смеясь, сунули рюокай. Бывалые асигару хотели посмотреть, как он с ней справится. Отступать было некуда. Чтобы послать такую стрелу даже на короткое расстояние, требовался особый лук. Но у Натабуры имелся секрет: сухэ - кольцо, которым он зацепил тетиву. А сил же ему должно было хватить не меньше, чем на три выстрела. Только лук приходилось натягивать почти до предела. Единственное, что сделал рёсуй, в котором наконец заговорила совесть - приказал стрелять из бойниц поверх стены, в надежде, что у лучника ёми дрогнет рука.
        Натабура поступил точно так же, как и в предыдущий раз. Только попросил кого-то подержать щит, и, высчитав мгновение, когда лучник накладывал стрелу, выскочил и послал рюокай как раз в зазор между зеркалом и стеной, полагая, что какое бы там ни было сложное устройство наведения, бронзовое зеркало всегда сыграет на рикошет.
        И тут сбоку увидел Афра, беспечно, как показалось Натабуре, ковыляющего со ступеньки на ступеньку. Нет, не беспечно, а скорее, его покачивало. И ковылял он не куда-нибудь, а именно к той кугири, которую они так долго искали и которая, судя по всему, открылась в тупичке, которого до этого не было.
        - Афра!.. - крикнул он и неожиданно для самого себя побежал поперек террасы.
        Еще рой стрел находился в воздухе, еще ёми только готовились к последнему броску, а он уже проскользнул в кугири, подхватив под мышку Афра. Доспехи мешали действовать быстро, но даже в них Натабура опережал ёми. Это был не Афра. Это был его дух, указывающий путь.
        - Тук-тук! Тук-тук! - Как дождь по черепице, ударили стрелы второй волны, пущенные слишком поздно.
        Лучшим подтверждением божественности сугоруку действительно было нодова - шейное кольцо из рогов мауси - горного токина, с замком-защелкой на тыльной ее части. Такие древние кольца испокон веков носили горные народы Нихон, Китая и Тибета. Они символизировали начало времен, и у Богов считалось волшебным. Кольцо лежало там, где ему положено лежать - в нише стены. Никто из смертных не смел не то что взять, а даже увидеть это нодова. Натабура разомкнул хитрый ключ, надел нодова и на ощупь защелкнул ключ. Изнутри рога были гладкими, а снаружи ближе к основанию - ребристые с кольцевыми наплывами. Затем он повернул его так, как приказала Горная Старуха: справа налево.
        И не успел глазом моргнуть, как перед ним открылась картина: Язаки спал сном ребенка, подложив под голову кулак и почмокивая во сне, а ночная деревня была тиха и пуста, только грозные тэнгу тенями слонялись вдоль ограды.
        Натабура толкнул Язаки:
        - Вставая! Кими мо, ками дзо!
        Язаки пробормотал что-то невнятное и перевернулся на другой бок. На этот раз он не объелся, а напился. В хижине стоял тяжелый запах ягодного вина. Под ногами валялся пустой кувшин.
        Когда он успел?! С горя, что ли? Натабура нацепил на Язаки лук и колчан, взгромоздил друга на плечи и выглянул на улицу. Луна спряталась за тучами, и стало еще темнее. Он без раздумий шагнул наружу и свернул за угол к огородам. Здесь было меньше шансов встретиться с лохматыми тэнгу, которые предпочитали проводить ночь под навесами на сухом месте.
        Спустя четверть коку Натабура наткнулся на ивовую ограду. Перелезть через нее с Язаки на плечах - и думать было нечего. Натабура пошел вдоль, ища то место, где был угол. Здесь он аккуратно положил Язаки на землю, прямо во влажные стебли язо - белого редиса, и быстро расшатал и выдернул из земли колья, предварительно разрезав на них веревку из ивовой коры. После этого раздвинул части ограды. Образовалась щель, в которую легко мог протиснуться человек.
        В этот момент произошли два события, которые едва не привели к краху всего предприятия: Язаки проснулся и спьяну вознамерился узнать, что происходит. При этом он решил немного побуйствовать:
        - Пусти меня! - и грохнулся на землю.
        На шум же, грозно ворча, прибежали тэнгу. На этот случай Натабура припас раскрошенную хлебную горбушку. И хотя она пригодилась бы в пути, Натабура без сожаления кинул ее псам, которые только рады были узнать его и Язаки и принялись собирать в траве крошки. Встревожено заблеяли овцы. Где-то вдалеке перекликнулись часовые. Натабура снова взвали на себя Язаки, который извивался, как червь, и что-то мычал, и как можно быстрее пошел вниз по склону.
        Сразу за забором стало холодно и сыро. Принизывающий ветер дул со стороны Нангапарбата, неся мокрый снег и дождь.
        От ветра и холода Язаки протрезвел и потребовал спустить его на землю. Потом остолбенело оглядел холодную, темную пустыню и спросил, дрожа, как осиновый лист:
        - Где мы?..
        - Убегаем… - порываясь идти, отозвался Натабура.
        - Как мне было хорошо… - Язаки заплетающимся языком вознамерился объясниться, что, мол, такого крепкого, тяжелого вина в жизни не пил. Вдруг его осенило: - Ты нашел выход?
        - Хоп?
        - Из Ёми?
        - Хоп! Но надо спешить, - оглянулся Натабура, показывая всем своим видом, что не намерен вести пустые разговоры.
        В этот момент они услышали, как кто-то бежит следом, путаясь в ботве и сотрясая заборы. Одним движением Натабура обнажил кусанаги, который хищно блеснул под сумрачной луной, и приготовился встретить врага. Однако из снежной круговерти, радостно повизгивая, вылетел Афра и бросился целоваться. Как бы ни обрадовался Афра, Натабура обрадовался больше: он никогда не представлял, что ему так будет нравиться маленький щенок. Однако вынужден был сказать:
        - Я не могу тебя взять. Я даже не знаю, буду ли завтра сыт, поэтому иди и спи вместе с братьями, - и подтолкнул его назад.
        Но никакие доводы не воздействовали на Афра. Он визжал, прыгал и вообще проявлял максимум активности, грозя разбудить ёми, которые сторожили деревню.
        Тут они услышали, что деревня в самом деле проснулась. Должно быть, ёми, участвующие в осаде Башни Желтого Аиста, вернулись и подняли тревогу, и хотя еще не настало утро и игра не закончилась, они вновь превратились в диких горных пастухов и возвестили об этом криками и ударами в барабаны: «Бух-х-х!.. Бух-х-х!..» Вспыхнули огни, и словно очнувшись, грозно залаяли тэнгу, и на пагоде зазвонил колокол.
        - Бежим! - пискнул Язаки, пытаясь без помощи Натабуры сделать пару шагов.
        Его водило из стороны в сторону, и до реки Забвения - Тонуэ - Натабура практически тащить его на себе. Афра то пропадал в сумраке ночи, то появлялся со стороны реки, слегка повизгивая от волнения, ибо его грозные собратья тэнгу в качестве авангарда ёми бросились в погоню и с каждым мгновением приближались. Вот они выскочили на прибрежную гальку, занесенную снегом. Натабура с Язаки уже стояли по пояс в ледяной воде, толкая перед собой бревно и собираясь отдаться на волю течения. В то мгновение, когда вершина Нангапарбату окрасилась лучами солнца, Натабура повернул кольцо еще на пол-оборота влево, и река оборотилась на запад. А Афра потерял крылья и плюхнулся в воду, но Натабура успел нежно подхватить его. Кими мо, ками дзо!
        Глава 4. Думкидаё - город жуков
        Солнце клонилось к закату.
        Рядом со священными воротами Ри, перекладина которых была выполнена в виде знака «спокойствие во время шторма», меж холмов, поросших соснами, и древними валами укреплений их ожидал человек с драконом Куи - длинным и изящным, с лошадиной головой, рогами лося, круглыми совиными глазами, когтями, как у медведя, и с огромным жалом скорпиона в виде меча на конце хвоста. Крылья его, пурпурного цвета, были сложены на спине и отливали медью. Когда дракон Куи выдыхал, над вершинами окрестных гор, похожих на верблюжье горбы, образовывалось и уносилось ветром очередное облако, из которого шел мелкий летний дождь. Да и вообще здесь оказалось гораздо теплее. Натабура все дивился, что зима, в которой было холодно, мерзко и противно, кончалась по краю воды. Прозрачный лед: «Дзинь… дзинь…» мелодично бился о камни. А мокрый снег косо лепился к незримой преграде. Ёми что есть силы гребли, сопротивляясь течению, не понимая, что произошло. Только-только, вот-вот - им осталось всего лишь пару танов, два-три гребка - давно уже можно было стрелять, вождь Хан-горо злорадно наслаждался близкой местью - и вдруг все
мгновенно изменилось. Грозные тэнгу, потеряв крылья, безуспешно пытались выбраться на берег. Их суровое рычание сменилось отчаянным визгом, который еще долго доносился из-за излучины реки.
        Человек, похожий на ямабуси - горного монаха, равнодушно посмотрел, как внезапно забурлившая Тонуэ уносит их обратно в страну Ёми, и произнес:
        - Все неизменно, как прежденебесное ба-гуа[27 - Ба-гуа - область божественного царства.]. Только глупец способен противиться сути вещей.
        Был он крепок, неопределенного возраста. Дорогое, тонкой работы кимоно пурпурного цвета, отделанное золотом и драгоценностями, дополнял инкрустированный каменьями божественный меч ками. Перевязь была сделана из толстой лакированной кожи на тон темнее одеяния.
        Он совсем не похож на свою мать, подумал Натабура. Как впрочем, не похож и вождь Хан-горо. Но, к сожалению, все эти божки и полубожки решают твою судьбу. И кто будет твоим другом или врагом - неясно.
        Дракон Куи устало переступил лапами и печально вздохнул. Ему явно хотелось улечься вокруг холма, но он почтительно стоял рядом с человеком, похожим на ямабуси.
        - Ты тот, кому я должен отдать нодова? - спросил Натабура, еще не придя в себя после холодной реки, в которой они барахтались почти до заката.
        Ему страшно хотелось есть и главное - после всех треволнений - завалиться поспать. Веки слипались. Из колчана на ноги еще лилась холодная вода. Онемевшие руки не чувствовали ханкю. Кусанаги оттягивал плечи. Даже годзука на шее, казалось, выпивал последние силы, хотя грел, как маленькое солнце. Если бы на них сейчас кто-нибудь напал, Натабура не способен был бы защищаться. Его даже не радовала мысль, что они навсегда избавились от ёми.
        Обессилевший Язаки валялся на траве, дрожа, как в лихорадке, и как всегда скулил на одной ноте: «Ох-ох-ох…» Одному Афра все было нипочем. Потеряв крылья, он ничуть не огорчился и как ни в чем не бывало деловито вынюхивал неведомые запахи. Уж ему-то досталось меньше всего - все время, пока их несло по белым гребням реки, он провел на бревне, а Натабура не давал ему свалиться в воду.
        - Да, я великий князь Омура! Страж Западных ворот реки Забвения - Тонуэ.
        - Хоп! Я передаю тебе это, - Натабура почтительно снял нодова, - как знак от твоей матери - Горной Старухи. Она подсказала, как пройти страну Ёми.
        Дракон Куи с уважением проводил взглядом нодова и от волнения выдохнул огромнейшее облако, которое тут же поднялось в небеса, и дождь перешел в ливень.
        Князь Омура укоризненно посмотрел на дракона Куи, который смутился и перестал дышать, выпучив глаза.
        - Ты третий и последний, кто проделал это, - сказал князь Омура, двумя руками принимая божественное нодова и пряча его за пазуху. - Больше ёми никому не поверят. Согласно пророчеству Бога Яма, третьим будет человек, который поссорил Небеса с Землей, - и холодно добавил: - Я ждал тебя два года и порядком устал. Поэтому я ухожу спать, а вы идите через ворота Ри по тропинке вниз и никуда не сворачивайте. Сколько бы ни было поворотов налево, всегда идите направо. Через два дня выйдете на равнину Кинаи и попадете в деревню Нагоя.
        - Это же моя родина! - едва не воскликнул Натабура, обрадовавшись, но привыкнув сдерживать чувства, проверил, дрогнул ли хотя бы один мускул на лице. Много раз они с учителем Акинобу проходили путь из Киото в Нагою. Он знал его, как пять своих пальцев. Оттуда до дома рукой подать, всего-то три дня неспешного пути. Неужели он завтра вечером окажется в родном монастыре Курама-деру?
        Что-то ему подсказывало, что так просто в жизни не бывает. Но все равно он обрадовался. Только вот отныне не будет с ним зеленоглазой ёми.
        Афра наконец обнаружил дракона Куи. До этого щенок принимал его лапы за выпирающие древесные корни и нещадно их поливал. Вдруг одно из деревьев пошевелилось. Афра шустро отскочил в сторону и только после этого догадался задрать голову. Дракон Куи, наклонившись, печально и мудро смотрел на щенка. Казалось, если бы он умел улыбаться, он бы улыбнулся и поведал малышу все мирские тайны. Однако Афра не понял его, а ощетинился, спрятался за ноги Натабуры и выглядывал оттуда с совершенно определенными намерениями - вцепиться в ляжку дракона Куи при первом удобном случае.
        - Тихо, - строго произнес Натабура. - Тихо!
        Князь Омура повернулся и пошел в глубь сосновой рощи. Дракон Куи, моргнув напоследок своими печальными совиными глазами и приноравливаясь к шагу хозяина, двинулся следом на почтительном расстоянии. На задранном кончике хвоста покачивалось острое жало, на которое были надеты медные ножны. Натабура придержал Афра за холку; щенок заворчал и глянул на хозяина недобрым взглядом.
        - Хоп! - приказал Натабура, и Афра успокоился. В горле у него еще пару раз что-то булькнула, но уши он так и не опустил до тех пор, пока дракон Куи не скрылся в сосновой чаще. Его спина и хвост с жалом еще долго мелькали над верхушками деревьев.
        Язаки, кряхтя и стеная, поднялся, глядя им вслед:
        - Я б такого дракона за хвост и на солнышко…
        - Задумал муравей Фудзи передвинуть… - проворчал Натабура. Он даже не счел нужным возмутиться подобному бахвальству, за которым скрывалось желание пожрать. Все смелые за чужой счет. «Что толку учить глупца, если он слеп», - Натабура вспомнил учителя Акинобу.
        Да и заботило его совсем другое: холодность приема князем Омура. Трудно было понять, что за этим кроется. Если происки Богов, то дальнейший путь будет трудным, если не смертельно опасным. И сил нет заглянуть в будущее. Посмотреть, каково оно. Завтра, завтра я все узнаю, решил он.
        Он почти угадал. Причина, по которой князь Омура не пригласил Натабуру и Язаки в гости, не напоил и не обогрел, заключалась в том, что накануне во время послеобеденной неги, когда он предавался созерцанию сада камней, к нему явилась Богиня зла Каннон в виде одиннадцатиголовой змеи и приказала не вмешиваться в дальнейшую судьбу двух человек и медвежьего тэнгу, который, оказывается, перестал быть тэнгу, а превратился в обыкновенную собаку, точнее, щенка. Князь не посмел ослушаться. По натуре он был незлым человеком, много времени проводящим в молитвах и в созерцании искусства ветра и гор. В сложившейся ситуации единственное, чем он мог помочь - это как бы исподволь сообщить правильный путь. Что он и сделал от чистой души. После этого он решил, что выполнил свой долг перед матерью, Богами и удалился, чтобы искать истину в посленебесном ба-гуа - гармонии неба и человека.
        Когда Натабура и Язаки проходили мимо, они разглядел среди сосновых ветвей красную черепичную крышу большого дома, который стоял на взгорке за высокой каменной стеной из серого гранита. В воротах, на которых были изображены дракон и черепаха со священными знаками ло-шу на панцире, застыли стражники с яри в руках и в шлемах с цветными перьями. Что могло привлечь человека в такой глуши? Ни власть, ни богатства. Разве что служение Богам? Не было смысла гадать. Никто не знал истинную цель князя Омура. Натабура подумал, что только очень правильный человек может быть счастлив на краю цивилизаций и жить в гармонии с самом собой, как жили они когда-то с учителем Акинобу в монастыре Курама-деру. Хорошее было время, и он хотел, чтобы оно снова вернулось.
        Одного он не сказал Язаки: удракона Куи было не три когтя, как в стране Нихон, а пять. Значило ли это, что они ступили на территорию Китая? Не может быть. Натабура совсем запутался. В этой стране все смешалось, думал он. Тогда как мы попадем в Нагою?
        Не успели они миновать усадьбу князя Омура, как Язаки привычно стал скулить:
        - Есть хочу… пить хочу…
        На бревне, пока они плыли, он от страха на время забылся, умоляя реку нести их быстрее ёми. Теперь же воспрянул духом и требовал еды. Даже Афра взглянул на Натабуру голодными глазами. А я тебя, дружок, предупреждал, тупо и как-то равнодушно думал Натабура, оставался бы в деревне, где сыто и весело. Однако не успел он глазом моргнуть, как Афра повел вдруг носом, сунул им куда-то в желтую траву, быстро-быстро покопал, фыркая и разбрасывая во все стороны землю, а когда Натабура мимоходом оглянулся, уже вылезал, пятясь, с полевой мышью в зубах.
        - Дай! - Язаки вознамерился отобрать добычу. - Дай!
        У Афра сделались ошалелые глаза. Он задал стрекача вдоль тропинки и юркнул под темные кусты. Язаки побежал следом, но через три шага растянулся в пыли.
        - Я говорил, что он нам будет только мешать, - с недовольством проворчал Язаки, поднимаясь, хотя ему было ясно, что рядом с Натабурой Афра чувствовал себя в полной безопасности.
        Он не мог переносить, когда кто-то рядом был сыт. Это лишало его спокойствия и душевного равновесия. Поесть для него всегда было первым делом. Когда он жил в деревне Вакаса, мать прятала от него еду, иначе все было бы съедено или попросту запихано в бездонный желудок. Нельзя было оставить луковицу или горький перец. Язаки был всеяден. Только толстокожая фасоль, да, пожалуй, каштаны оказывались недоступны его зубам. Поэтому мать отправляла сына в гости к многочисленным родственникам. Вечером он заявлялся, толстый и довольный, как бонза, но перед сном обязательно съедал что-нибудь вкусненькое. Похоже, от него и хотели избавиться, отдав в Чертоги, где было сытно и вольготно и даже полно женщин.
        - Афра! - через силу оборачиваясь, позвал Натабура. - Афра!
        Но в кустах было тихо, только звенела саранча. Щенок догнал их, облизываясь, когда они уже остановились на краю долины, чтобы полакомиться мелкой дикой малиной, которую Язаки горстями запихивал в рот.
        Все это - поглощение ягоды, нытье Язаки, раскрывающаяся перед ними долина с крутыми склонами - казалось Натабуре странным сном. Он так устал, что даже сама мысль о том, что надо было, конечно, войти в состояние Бодхисаттвы, используя силу тридцати трех обликов, и достичь сатори, чтобы восстановить силы, казалась непосильной. Не хотелось ни шевелиться, ни идти, а главное - думать. Глаза слипались сами собой. События последний двух дней… Вернее, тупо думал он, двух лет. Ну да… По человеческим меркам. Кто бы мог подумать? Впрочем, не может быть, чтобы князь нас так долго ждал. Все это игра слов. Интересно, как я теперь выгляжу? Наверное, стариком. И зеленоглазая больше меня не любит.
        Натабура с трудом повернув голову, чтобы посмотреть на Язаки, который, казалось, совершенно не изменился, разве что курчавые волосы на скулах давно надо было сбрить. А сам Язаки стал круглее и упитаннее. Но возможно также, что все дело в сумерках, и совсем он не круглый и не упитанный, разве только что пребывание у ёми пошло ему на пользу. А так… все это ерунда… спать… спать…
        В этот момент Натабура оступился и едва не полетел вниз: тропа стала совсем крутой, и только белые полоски ступеней, выбитые в глинистом склоне, указывали, куда нужно ступать. Язаки пропал, а потом глухо отозвался откуда-то снизу:
        - Сюда… сюда…
        Натабура побрел на голос, из последних сил бездумно цепляясь за ветки, лианы и корни, не обращая внимания ни на колючки, ни на острые камни, оцарапался, и единственная мысль не давала ему упасть - как бы не свалиться на голову Язаки. И еще, пожалуй, мысль об Афра, который снова куда-то пропал. Но все это было как-то смутно, неясно и вяло, помимо воли, поверх сознания. Потом он увидел сосны, растущие вдоль склона, и белые пятна обрывов. После этого он уже вообще ничего не помнил. А проснулся темной, как тушь, ночью от того, что кто-то дико толкал его в бока и шептал, захлебываясь:
        - Демон! Демон! Демон!
        Под ухом еще кто-то рычал. Оказалось, что об Афра вообще не надо заботиться. Мало того, что он плотно поужинал, но и заблудиться не мог от природы и теперь, бесцеремонно разбуженный Язаки, выражал свое недовольство тем, что клацал острыми, как шило, зубами. Натабура хотел его похвалить, а потом передумал - не до этого было.
        В темноте действительно кто-то двигался - большой, просто огромный - земля подрагивала. Неведомый дышал тяжело и часто. Замирал на некоторое время, шарахаясь в чернильной пустоте. И пах как-то очень знакомо. Натабура никак не мог припомнить, что это за запахи и где он с ними сталкивался. Несомненно, во время многочисленных путешествий с учителем Акинобу. Но в какой стране, хоть убей, не мог вспомнить.
        Они так и просидели, не сомкнув глаз, каждое мгновение ожидая атаки. Перед рассветом звуки пропали, и все трое задремали, а когда ночь перешла в утренние сумерки, Натабура понял, где они находятся - в огромной пещере, на полу которой валялись валуны, в одной из ниш, выбитых в стенах. Как он сюда попал, да еще забрался под самый потолок, Натабура не помнил. Должно быть, Язаки постарался. Наверное, это их и спасло - демон просто не сумел к ним подобраться.
        - Я же тебе говорил, - глубоко и трагично вздохнул Язаки, чтобы оправдать ночную тревогу. - Демоны любят глупых. В детстве меня купали в козьем молоке, чтобы я стал храбрым и сильным.
        Натабура только хмыкнул:
        - Кими мо, ками дзо!
        При всей серьезности фразы, лицо у Язаки было наивным, как у младенца. Козье молоко действительно отпугивало грозных демонов, зато притягивало мелкопакостных духов. Неизвестно, что лучше. Духов было больше. Они любили присасываться к человеку на всю жизнь и часто определяли его судьбу. Поэтому учитель Акинобу заставлял Натабуру чаще произносить фразу: «Кими мо, ками дзо!», что перешло у него в привычку. Но даже и эта очистительная молитва не спасала от случайностей, в чем Натабура успел убедиться.
        Снаружи, откуда падало сияние нового дня, раздавались звуки: щебетали птицы и пару раз донесся рык неведомого животного. А на фоне голубого простора, врывающегося в пещеру, вороны устроили свару. Афра навострил уши, но промолчал, взглянув на Натабуру, словно испрашивая у него совета - пугнуть, что ли? Были ли это Знак - Мус, Натабура не распознал. Успокоился. Расслабился. Он даже не понял, что Афра невольно готов был принять на себя тайную угрозу.
        - Молодец! - похвалил то ли Язаки, то ли Афра и стал спускаться вниз.
        Если бы он придал Мусу больше значения! Если бы вспомнил, что при скрытой угрозе следовало внутренним взором оглядеться. Но, честно говоря, в это утро он Мус пропустил, решив, что все опасности миновали с наступлением нового дня. Действительно, ведь демоны-хонки и духи-хонки сильны лишь ночью, памятуя о том, что человек хитер днем, а в темноте всего боится.
        Афра последовал за ним, ловко перепрыгивая с камня на камень и поглядывая темными, как маслины, глазами. На его груди выделялись два рыжих пятна, да рыжие брови смешно топорщились, когда он соображал, куда прыгнуть. И только в одном месте Натабуре пришлось помочь ему - там, где расстояние между валунами было слишком большим. Из-под купола, брызнув в стороны, сорвались кэнгэ - горные стрижи, и стрелой унеслись из пещеры.
        Тайна ночных демонов открылась очень быстро: на полу пещеры во множестве лежали слоновьи лепешки, из-за которых ссорились вороны. Натабура вздохнул с облегчением и все вспомнил. Два года назад, когда он уже научился более-менее владеть кусанаги, они с учителем Акинобу предприняли путешествие в южную страну Тау, или Страну Тысячи Слонов, за магическими заклинаниями племени Мио, которые давали человеку возможность летать. В этой южной стране он впервые увидел горных слонов - тауи. Они оставляли на тропах точно такие же лепешки.
        - Спускайся! - позвал Натабура.
        - А демон? - спросил Язаки, с опаской выглядывая из-за карниза.
        - Ушел твой демон. Ушел, - отозвался Натабура. - Наелся глины и ушел. Кими мо, ками дзо!
        - Так это был не демон?! - простодушно обрадовался Язаки.
        - Слон. Они приходят в такие пещеры за солью.
        - Точно! - обрадовался Язаки. - Как я раньше не догадался. А ведь слышал, слышал…
        Хихикая и кривляясь от восторга, он осторожно слез вниз и, раздвинув кусты, вместе с Натабурой и Афра, выглянул наружу. Под ними лежала голубоватая бездна, пронизанная лучами солнца до самого темного дна, и казалось, золотые нити вплетены в серебристую дымку долины. Лишь крутая, узкая тропинка прилепилась к стенке обрыва. Натабура еще удивился, как это они ночью не сломали себе шею, и главное, как сюда забрался слон.
        Как вдруг что-то гибкое и черное выскочило из глубины пещеры, отбросило их в стороны и, схватив Афра, мелькнуло на фоне голубого простора.

* * *
        Хоп! Если бы его кто-то спросил, как он это сделал, он бы не нашел вразумительного объяснения, ибо его попросту не было, не существовало. Да и годзука возник словно из ничего, словно на полпути к врагу, к своему завершению, словно он был живым и понимал ситуацию.
        Если бы он выбирал между ханкю и годзукой. Если бы вообще думал или на мгновение замешкался, он не успел бы еще заранее.
        Черная горная пантера, сидящая на ветке, готова была прыгнуть вверх по склону. Ее спина изогнулась, как лук, а задние лапы напряглись, как деревья под ураганным ветром. Однако в последний момент она оглянулась, сверкнув желтыми глазами, в которых плавала ярость, и Натабура понял, что это дух гор - Оками. Афра болтался у нее в зубах, как мотоги - тряпичные приношения Богам.
        Затем она прыгнула, но преданный и верный годзука (будто бы только и ждал своего момента) уже летел к цели. Впрочем, Натабуре ничего другого не оставалось. Другие варианты были заранее проигрышны и не учитывались судьбой. Момент и воля сложились в едином рывке, и в то мгновение, когда лапы и спина пантеры распрямились, годзука скользнул по ее левой голени. Этого оказалось достаточно. Она еще была в движении, устремленная вперед, но через сотую долю кокой уже отчаянно цеплялась когтями за склон, а Натабура летел в прыжке, готовый добить ее тем же самым годзукой, который как всегда вовремя оказался в ладони. Однако вначале в руки ему упал Афра, а затем черная горная пантера словно очнулась, рыкнула из последних сил и скрылась в изгибах скал. Вниз полетели камни и ветки. Побежала умирать, решил Натабура.
        Афра был почти цел, только на холке виднелись глубокие раны. И хотя он глядел на Натабуру озорными глазами, дела были не так хороши, как казались.
        - Наму Амида буцу! Наму Амида буцу! - подскочил Язаки. - Вовремя мы! - и осекся, увидев залитого кровью Афра.
        Натабура присел, зажав Афра в коленях, и наложил руки на раны. Он три раза произнес молитву из индийских сутр. Афра замер, словно поняв, что его лечат.
        - Помоги нам, о Великий Самосущий! - закончил Натабура и отнял руки.
        Кровотечение прекратилась. На месте ран запеклась корка. Афра встал на лапы и встряхнулся, а потом в знак дружеского расположения лизнул руку Натабуры.
        - Я не знал, что ты так умеешь… - оторопело произнес Язаки. - Наверное, ты Бог врачевания?
        - Нет, - смутился Натабура, - по-вашему, я всего лишь дзидай, а по-нашему - бусидо или самурай. Я умею совсем немного.
        Конечно, он не рассказал, что учитель Акинобу обучал его искусству останавливать кровь, заживлять гнойные раны, сращивать кости, используя травы и молитвы. Много раз эта его способность выручала их в долгих путешествиях.
        - Все равно здорово! - Язаки едва не пал на колени. Впервые он видел перед собой человека, умеющего заживлять раны. - Я тоже хочу быть самураем. Научишь меня?
        Глаза его горели. Казалось, он даже забыл о своей вечной страсти - еде.
        - Вначале нужно найти учителя Акинобу, - подумав, сказал Натабура. - И если он скажет, что ты достоин, то научу.
        Он совсем не был в этом уверен. Он всегда учился только сам, и у него не было опыта обучения другого человека. К тому же толстые люди плохо обучались врачеванию, потому что не могли ни о чем другом думать, кроме как набить живот.
        - Тогда… тогда ты можешь мне что-нибудь рассказывать. Теперь я верю, что нам не просто так повезло в сугоруку, да и с Богами ты на короткой ноге, - добавил Язаки шепотом, почему-то оглядываясь.
        - Хоп! - остановил его излияния Натабура. - Нам нужно уйти отсюда как можно быстрее, ибо могут явиться другие духи.
        Его заботило совсем иное: случайно ли напала горная пантера или это была засада? Так или иначе, следовало ожидать новой атаки. И на этот раз могло нагрянуть что-нибудь пострашнее духа гор.
        Натабура внимательно всматривался в склоны долины. Ни единого движения, ни ветерка не было заметно в них. Лишь там, где они слегка раздвигались, курился легкий туман. Не нравится мне это спокойствие, думал он. Я бы предпочел не ходить этой дорогой, но другого пути нет. Да и горы чужие, не такие, как у нас - крутые, острые. Нигде в мире я не видел таких гор, где всего один путь, да и тот усеян ловушками. И если я действительно верю в вездесущих духов и демонов, то их должно быть здесь полным-полно. Похоже, и знак Удзи-но-Оса здесь уже не действует, иначе бы дух гор не напал на нас. Хотя, вполне возможно, он просто его не разглядел.
        Некоторое время Язаки в возбуждении прыгал, как заяц, с легкостью спускаясь по крутой белой тропе, но не успели они и пройти и полутора ри, как завел старую песню:
        - Слугу, как и собаку, надо кормить, - ворчал Язаки. И хотя ягоды было много, он с вожделение поглядывал на Афра. - Запекли бы, все равно не жилец…
        - Но во-первых, ты мне не слуга, а во-вторых, я тебе запеку!.. - многозначительно сказал Натабура, - так запеку, что башка отвалится.
        После этого Язаки молчал целую коку, а потом привычно заныл:
        - Курочку бы… зайчика… на худой конец - рыбки… - забыв, что совсем недавно готов был сожрать даже мышь.
        Афра как ни в чем не бывало бежал, иногда путался под ногами или пристраивался сбоку, скользил тенью в густой траве или кустарнике.
        Впрочем, он и сам был настороже и явно не доверял Язаки, которого сторонился, а если и проскальзывал рядом, то косился внимательным взглядом - как бы чего ни вышло. Натабура только сейчас заметил, что за одну ночь его четвероногий друг заметно возмужал и из щенка превратился в подростка: лапы стали длиннее, морда вытянулась, а уши в момент опасности тут же возвышались пагодой над головой. В нем появилась степенная грациозность, свойственная ловким и сильным собакам. Мягкий щенячий мех вылезал клочьями, и Афра на бегу почесывался то о камни, то о стволы сосен, пачкаясь в янтарной смоле. На горле у него набухал большой мешок с кровью. И Натабура знал, что надо бы где-то пересидеть суток двое, но времени не было. Единственное, что он мог сделать - медленней идти.
        Язаки обиделся и некоторое время плелся позади, что-то гундося под нос, чем страшно раздражал Натабуру. Ведь не миновали они опасности, не миновали, и горный дух в облике пантеры - не единственная радость в этом месте. Неизвестно, кто еще бродит на склонах, поросших мелкой китайской сосной. В одном месте ему показалось, что дорогу загородил медведь, и он уже было потянулся за ханкю, но это оказалась всего лишь игра солнечных лучей, пробивающихся сквозь густые ветки. В другом - поток воды, ниспадающий со скал, прятал демона горных пещер - бакэмоно[28 - Бакэмоно - демон горных пещер.]. Благо он оказался один и предпочел убраться подальше в чащу, сверкнув на прощание длинными белыми зубами.
        Больше с ними ничего не случилось. Веселый ручей постепенно, мелея и разветвляясь, вывел на перевал и пропал среди камней. Сам же перевал, зажатый между тремя шпилеобразными скалами, был окутан мерцающим туманом, сквозь который едва виднелся ватный шарик солнца. Кусты и сосны стали мокрыми. С иголок капала вода, она сочилась под ногами, и если Язаки заботило, как бы не промокнуть, то Натабура, памятуя о словах князя Омура, боялся пропустить поворот направо. Он весь обратился в слух. Афра, копируя его движения, тоже стал осторожным и напряженным. И даже привстал на цыпочки. Быть ему хорошим охотником, мимоходом успел подумать Натабура. Как вдруг Афра заворчал, и кто-то закашлялся в тумане.
        - Кто здесь? - спросил Натабура, мгновенно делая шаг в сторону и становясь в позицию для боя, однако не выхватывая кусанаги. В этом не было особой нужды. К тому же звук металла выдал бы его с головой, а времени для обороны у него вполне хватит, если, конечно, противник не вооружен луком. Но что-то подсказало Натабуре, что пока реальной опасности нет. Он осторожно опустил на землю колчан со стрелами и ханкю.
        Язаки, который отстал и поднялся на перевал последним, вначале ничего не понял. Некоторое время он оторопело смотрел на Натабуру и Афра, которые, застыв в неуклюжих позах, вглядывались в туман.
        - Чего там? - спросил он беспечно, выдавая с головой всю свою крестьянскую сущность, которая была заключена в животе.
        - С-с-с… - приложил палец к губам Натабура.
        - Р-р-р… - в тон ему проворчал Афра.
        - Демон… - догадался Язаки и тут же с перепугу присел.
        И в это время совсем рядом раздался надтреснутый голос:
        - Да здесь я, здесь…
        Потянул ветерок, и в тумане проявилось страшное лицо, любить которое могла разве что только родная мать: плоское, без носа, на месте которого зияли две дырки, без ушей, которые судя по всему были отрезаны в спешке, в коростах на голове и в язвах на шее. Живыми были лишь одни глаза - темные, глубокосидящие и злые.
        Человек прикрыл лицо желтым капюшоном тяжелой рясы в знак смирения, и раздалось странное шуршание. Пахнуло мочой, немытым телом и гниющей плотью.
        - Меня зовут Мусаси, - сказал он, не поднимая головы.
        - Гакусё?[29 - Гакусё - ранг ученого монаха.] - невольно с почтением спросил Натабура, заметив в рукаве янтарный блеск четок.
        Он его понял и кивнул, по-прежнему глядя в землю:
        - Микоси…
        - Хоп… - еще более почтительно кивнул Натабура, но не приблизился, полагая, что осторожность не помешает в любом случае.
        Микоси… микоси… вспоминал он. Великие микоси - хранители вечности и святилища Мико - древнего лабиринта пещер, где обитал дух-предсказатель - Ямба. Числом не больше двадцати. Подобны земным Богам. И по человеческим меркам бессмертны. Считалось, что во время своих бдений они открыли тяною - великую чайную церемонию и познали безбрежность Мира. Натабура обрадовался: значит, как и говорил князь Омура, мы совсем недалеко от деревни Нагоя!
        Язаки тоже сделал умный вид, хотя ничего не понял, и влез в разговор:
        - А за что? - конечно, он имел в виду внешний вид монаха, а не его ранг ученого - гакусё.
        Кто же тебе скажет правду, невольно хмыкнул Натабура, внимательно следя за реакцией божественного монаха. Однако он ничем не выдал себя, а очень естественно ответил:
        - За Миидэра…
        Монастырь Миидэра действительно был разграблен и сожжен воинственными гокё[30 - Гокё - монахи определенного монастыря.] - монахами Энрякудзи, которые были не согласны с выборами нового настоятеля Миидэра, претендующего на роль объединителя веры после нападения гокё на святилище Гион в Киото. Незадолго до этого кровавые стычки прокатились по всей долине и окрестным горам. Обе стороны если не убивали своих противников, то отрезали носы и уши и выгоняли в пустыни без права селиться в обжитых местах. И хотя монастырь Курама-деру находился в четырнадцати днях перехода от места событий, учитель Акинобу вынужден был ежедневно дежурить на самой высокой горе Коя. Они с Натабурой проводили много часов в созерцании мира. На этой горе они даже занимались хаябуса - полетами подобно соколу. Всего лишь пару десятков раз, но к практике кэн-дзюцу учитель Акинобу больше никогда не возвращался, ибо они приблизились к Богам, а это опасно. В одну из ночей учителю Акинобу было видение. Оказывается, они нарушили равновесие Миров. Сразу после событий в Киото они ушли в Китай замаливать проступок, и больше никогда не
возвращался к тайне полетов.
        - Кто о тебе заботится, и что ты делаешь здесь в пустыне, сейса? - удивился Натабура.
        Что-то его подспудно смущало: монахи Энрякудзи - гокё, не были склонны к милосердию, тем более по отношению к таким грозным противникам, как микоси, несгибаемым в вере и потому крайне опасным.
        - Заботиться обо мне не надо. А читать «Дай хання кё» все равно где.
        Действительно, Боги любили слушать сутры с утра до вечера. Бальзам на душу. Иногда молитвенные бдения для устрашения жителей какого-нибудь города продолжались два-три дзиккан: поля оставались неубранными, а кони и прочий скот дох сам по себе. Но надо быть не от мира сего, чтобы ради этого сидеть в пустыне, подумал Натабура и спросил:
        - Что, все шестьсот свитков, сейса?
        На самом деле, он видел разных отшельников и привык к их чудачествам. В этом отношении учитель Акинобу имел особое мнение: «Ничто так не ослепляет человека, как Солнце, но приблизившись к нему, ты погибнешь». Его лозунгом была умеренность во всех отношениях. Даже к Богам. Самое странное, что они его за это любили и охраняли в долгих скитаниях.
        - Все… - гордо произнес Мусаси, - все здесь! - и гордо постучал пальцем по голове. Запястье его обнажилось, и Натабура с удивлением увидел, что рука принадлежит не отшельнику, а воину - была она вся перекручена сухожилиями и мышцами, костистая, сухая, как головешка. Такие руки он видел только у профессиональных фехтовальщиков копьем.
        Мусаси понял, что его разоблачили. У него сделались сонные глаза. Все его движения словно замедлились. А речь стала невнятной. Должно быть, это и усыпило бдительность Натабуры. Он подумал, что ошибся, что человек, изуродованный до такой степени, не может быть опасен, и что, напротив, к нему надо проявить сострадание.
        - Дайте-ка мне подняться… - И снова раздалось странное шуршание
        Натабура только в последний момент понял, что в той руке, на которую Мусаси оперся о землю, блеснуло длинное лезвие собудзукири-нагинаты - страшного оружия в сильных и умелых руках.
        После этого он не думал, а только уклонялся. Первый удар был колющим (Мусаси спешил), сразу переходящим в «веер», ибо Натабура, стоящий ближе всех, подпрыгнул так высоко, что лезвие собудзукири-нагинаты только просвистело, блеснув под ним. Как хорошо, что в последние сутки он ничего не ел, кроме ягод. Тело сделалось легким и пружинистым. Мусаси оказался в роли защищающегося: Натабура ударил его ногами в голову. Однако монах, как заправский явара, вовремя подался назад и немного в бок, опрокинулся на спину с тем, чтобы поразить Натабуру снизу, и конечно, смягчил удар. Поэтому естественным продолжением движения собудзукири-нагинатой была «воронка» спереходом в горизонтальную плоскость - «цепь ведьмы». Эти два приема носили как наступательный, так и оборонительный характер. Но Мусаси не особенно заботился об обороне, потому что во время разговора не заметил у Натабуры другого оружия, кроме ханкю, да и любое оружие значительно уступало собудзукири-нагинате.
        Одного монах не ожидал - появления в руках у противника голубого кусанаги. Натабура еще не коснулся земли, а он уже блеснул, подобно голубому пламени, и Натабура сделал то единственно и правильное, что должен был сделать в его положении на средней дистанции: ударил сверху вниз, целясь в голову. Мусаси едва сумел отбить. Лезвия собудзукири-нагинаты и кусанаги столкнулись над ним, но он был не так быстр, к тому же, лежа на земле, находился в невыгодном положении. Следующим движением он хотел, приподнимаясь, перевести собудзукири-нагинату в диагональную плоскость и убить этого упрямого мальчишку, потому что ему просто некуда было бы деваться, а подпрыгнуть или распластаться он бы не успел. Но все произошло не так, как Мусаси планировал: Натабура провел удар сверху, которым владел в совершенстве; во все стороны брызнули искры от столкновения крепкой стали, кусанаги скользнул вдоль собудзукири-нагинаты, не задерживаясь, разрубил бронзовую соб-цубу и до половины киссаки вошел сквозь толстую рясу в правое предплечье Мусаси, отрубив мимоходом пальцы левой руки. Единственное, чему удивился Натабура, что
вообще не отсек правую руку. Он бы убил Мусаси следующим движением, но отскочил в сторону и крикнул, перемещаясь по дуге и заходя за спину противника:
        - Кто тебя послал?! Кто?! Кими мо, ками дзо!
        Мусаси уже стоял на ногах. В горячке боя он не чувствовал боли и правой рукой, в которой еще была сила, попытался нанести удар. Но из плеча хлынула кровь, и он, уронив копье и зажав рану, стал боком уходить под сосны. Ряса на нем распахнулась, и Натабура увидел мастерски изготовленную кольчугу - источник странного шуршания, надетую поверх санэ - доспехов в форме птичьей груди. Как же он раньше не распознал знакомый шум!
        - Кто?! - Натабура заступил дорогу, держа кусанаги перед собой.
        Мусаси попытался обойти его, и, спотыкаясь, полез в гору. Желтая ряса с правой стороны у него окрасилось в красный цвет. Афра с азартом участвовал в схватке, повиснув на подоле. Капюшон упал с головы монаха, и миру предстало страшное лицо в ореоле жестких волос, торчащих во все стороны.
        - Останови мне кровь, и я все скажу.
        Натабура засмеялся - гордый микоси просит о помощи. В былые времена они были союзниками монастыря Курама-деру. Но теперь, похоже, все изменилось.
        - Говори, откуда ты знаешь? - сталь кусанаги коснулась его горла.
        - Что толку, если ты меня отправишь на небо, - просипел Мусаси, косясь и на кусанаги, и на Афра, которого мог, но не смел стряхнуть в траву. - Ты не узнаешь, кто хотел тебя убить. К тому же я знаю дорогу в город Нагоя.
        Он попался, как простак.
        - В Нагою… говоришь… Афра, отстань. Слышишь!
        Афра повел белками и отвалился, как насосавшаяся пиявка. Натабура едва не рассмеялся. Щенок был комичен. Комичен до безобразия. Возомнил себя грозной собакой. Но в этом крылась его непосредственность, как ветра в облаках, а значит, приоткрывалась его божественная суть.
        Мусаси протянул руку, из которой обильно струилась кровь:
        - Сначала перевяжи…
        - Ладно… - согласился Натабура. - Хотя за твою подлость тебя следовало бы убить!
        Он оторвал от рясы полоску ткани и сделал перевязку. С плечом было сложнее. Пришлось сложить в несколько раз кусок ткани и притянуть ее к ране, а руку примотать к телу. Затем Натабура наложил ладони и прочитал молитву. Кровотечение прекратилось, но Мусаси от слабости стал валиться набок. Тогда Натабура положил правую ладонь ему на лоб - сделал так, как делал учитель Акинобу, одновременно дунул в лицо, делясь энергией ки.
        - Зачем тебе кольчуга и санэ? - спросил Натабура, отходя на два шага и переводя дух. От Мусаси скверно пахло. - В них ты неповоротлив, как буйвол.
        - Я не микоси, - Мусаси открыл глаза. Взгляд его был затуманен и смягчен.
        - Это я уже понял, - сказал Натабура.
        Язаки от досады крякнул - он боялся связываться со всеми: святыми, духами, кабиками и прочими иножителями.
        - Ты не узнаешь меня? - Мусаси словно встрепенулся и ожил. Его темные пронзительные глаза налились прежней силой.
        - Нет… - неуверенно произнес Натабура, вглядываясь в безобразное лицо Мусаси.
        - Ты был слишком мал, но я запомнил тебя.
        Темные пронзительные глаза Мусаси показались Натабуре знакомыми. Он подумал, что этот человек, даже без носа и ушей, смутно напоминает ему мастера Мусаси - одного из лучших фехтовальщиков, странствующих в Нихон. Но победить я его не мог. Хоп! Это противоречило положению вещей. Значит, это не мастер Мусаси. Ведь настоящий мастер Мусаси не проигрывал ни одного боя, в том числе и без оружия. Боги не позволили бы. Да и моя рука не поднялась бы на великого мастера. Хоп! Ох, не зарекайся, ибо жизнь сложнее и неожиданнее. Ох, не зарекайся, подумал он.
        - Ты сделал все правильно, - похвалил Мусаси. - Умирает тот, кто не успевает обнажить оружие. Ты первый, кто оказался быстрее и ловчее меня. Я тоже выиграл свой первый бой в тринадцать лет.
        - Похвала из уст мастера весьма лестна, - скромно ответил Натабура. - Но кто ты?
        - Два последних года я служу господину Якуси-Нёрая…
        - Хоп! Духу тени? - удивился Натабура. - Кими мо, ками дзо! - Он хотел добавить, что этого не может быть, но скромно промолчал: раз человек говорит, значит, так и есть. Но что это за человек, который служит духу? Обычно в этом мире было наоборот. Значит ли это, что человек пал низко?
        - После поединка с Акинобу… - произнес Мусаси, и Натабура вспомнил.
        Все оказалось прозаичнее: Боги регулярно вмешивались в людские дела, но мастер Мусаси никогда не служил Богам. В нем был развит дух противоречия. Поэтому, наверное, он и стал слугой Якуси-Нёрая. Его жизнь протекала в поисках сильнейшего противника, и он не проиграл ни одного поединка - даже учителю Акинобу, который между делами тоже искал, с кем бы помериться силой, применить знания, привезенные из других земель. Однажды в местечке Ёсинэ, где они задержались, возвращаясь домой с Картой Мира, доброжелатель нашептал, что мастер Мусаси принимает ванну в соседнем постоялом дворе и что у него нет оружия. Учитель Акинобу счет такое сообщение низким и едва не отрезал язык доброжелателю. Но сдержался и приказал отнести мастеру Мусаси цветок лилии, что означало приглашение на поединок. Они встретились на следующий день в бамбуковой роще. Собралась огромная толпа любопытствующих. Никто не смел произнести ни слова - настолько был велик авторитет мастеров. В отличие от учителя Акинобу, который был одет неброско, но и не бедно, мастер Мусаси явился, как всегда, не причесанным, в лохмотьях и с черной неряшливой
щетиной.
        - Я слышал, - крикнул мастер Мусаси, - что ты тот, кто всю жизнь совершенствуется в боевом деле и постиг все школы Мира!
        - А я слышал, что ты лучший среди лучших! - ответил учитель Акинобу, - и велик в своем деле!
        К разочарованию зрителей, они простояли напротив другу друга, так и не выхватив мечей, до тех пор, пока солнце не стало припекать. После этого рассмеялись, обнялись и отправились в самую лучшую харчевню «Дзиэ» - «Трель соловья», где заказали комнату, богатый обед и три дня играли в нарды, а затем разошлись по своим делам: учитель Акинобу в сопровождении Натабуры - во дворец Киото, чтобы вручить императору Карту Мира, а Мусаси - дальше по стране в поисках нового противника. Натабура однажды спросил, почему учитель не дрался с великим Мусаси. Оказалось, учитель Акинобу почувствовал силу Мусаси и уважение, которое тот питал к нему самому. Этого оказалось достаточно, чтобы не обнажать мечей. «Нас всего двое, - сказал учитель Акинобу, - если останется один, ему станет скучно, ибо пропадет реальная опасность».
        - Якуси-Нёрая? - Язаки вывел Натабуру из воспоминаний.
        Во время стычки он благоразумно прятался в ближайших кустах и теперь сделал вид, что знает, кто такой господин Якуси-Нёрая. Но, разумеется, он не слышал ни об учителе Акинобу, ни о мастере Мусаси, не говоря уже о Якуси-Нёрая, который в качестве тени сопровождал каждого человека и его можно было убить лишь после заката и в полдень - в тот момент, когда он ложился отдыхать. С его смертью забиралась и жизнь человека. Однако этот господин действительно был востребован всеми, потому что ни один человек, ни одно живое существо, ни дерево, ни скала, ни даже Земля не обходились без него. Он был единственным духом сродни Богам, и поэтому был бессмертен.
        - Да. Его так называли, - ответил Мусаси. - Он славен подвигами, поэтому у него много врагов. Однажды мы погнались за одним из них и попали в ловушку. Наш корабль захватили странные люди - сплошь на одно лицо. Они были волосатыми и круглоглазыми. Я попал на судно, которое называлось галерой. Пять лет я проплавал на ней и научился понимать язык варваров. Все эти пять лет я думал о родине. Мы гребли с утра до вечера. Нас пороли высушенными бычьими пенисами и кормили полбой, к которой я так и не привык. Три раза я пытался бежать. Прятался в горах острова под названием Сицилия. Но моя внешность была слишком заметной. На меня устраивали облаву. Я питался козьим сыром, который воровал у пастухов, научился плавать и дурачил их целый год. Наконец они сообразили послать ныряльщиков со стороны моря, меня поймали в сети и снова отправили в море, но теперь в качестве матроса - в те годы я был силен и ловок. Мне пришлось участвовать во многих сражениях, и я видел странные вещи, людей с белыми волосами и невероятных чудовищ, изрыгающих огонь. Когда судно проходило рядом со знакомыми берегами, я прыгнул за борт
и не ошибся. Это оказалась моя родина. Но меня уже забыли и приняли за шпиона, потому что я знал язык варваров и умел молиться их Богу, хотя, каюсь, не всегда верил ему. Мне нравились у него десять заповедей, которые он подарил Моисею. Так вот, они не учили предавать так, как любят предавать у нас. Результат возвращения ты видишь на лице. Поэтому ты меня не узнал. С тех пор, как мой господин удалился на покой, я стал ронином - буси без хозяина и средств на существование. Меня никто не нанимает, кроме Богов.
        - Богов? - переспросил Натабура, присаживаясь на камень.
        Это означало только одно - перед ними то ли полубог, то ли получеловек. В нашей стране Боги просто так не общались со смертными. Почему же мне оказана такая честь? С ними лучше не связываться и держаться от них подальше, подумал Натабура.
        - На этот раз Богиня зла Каннон.
        - Богиня Каннон? Ей-то что я сделал? - удивился Натабура.
        Что-то здесь не так. Боги не так просты. Они не опускаются до мести. Неужели я разозлил их?! И главное - чем?! Нодова вернул, как договаривались. Ага… понял он, она напустила волшебный туман. Но это не делает ситуацию яснее. И почему все напасти валятся на мою голову?
        - Ко мне явился дух моего господина Якуси-Нёрая, и через него Богиня зла Каннон передала, что придут двое, чтобы разоблачить мир Богов. С ними будет необычная собака с мешком на шее. Правильно?
        - Правильно… - оторопело согласился Натабура, невольно взглянув на Афра, который неутомимо шарил на границе тумана. - Но что значит разоблачить?
        - Мой господин Якуси-Нёрая сказал, что вы духи в человеческом обличии из страны Ёми.
        Ну и что? - удивился Натабура и сказал:
        - Мы действительно были в стране Ёми. Сумели сбежать. Но мы не духи, мы люди, а Афра - собака, вернее, медвежий крылатый тэнгу.
        - Он еще сказал, что ты умеешь предсказывать будущее и лечить людей.
        Натабура подумал, что тот, кто так хорошо осведомлен о его способностях, забыл о самом главном: оголубом кусанаги, ядовитом годзуки, не говоря уже о крохотном сухэ на пальце правой руки. Более беспечного наставника придумать было трудно. Выходит, Мусаси плохо подготовлен и проиграл из-за своей неосведомленности. Что было бы, если бы он знал о кусанаги? Наверняка не разыгрывал бы спектакль с мнимой слабостью, а напал бы мгновенно.
        - Хорошо, что я теперь не так резок, - искренне произнес Мусаси.
        Действительно, оглянулся Натабура, опасаться было нечего - окровавленная собудзукири-нагината валялась далеко в сухой траве.
        - И потерял былую сноровку, а то бы мог случайно убить тебя. Отличного ученика, нет мастера, - поправился Мусаси, - воспитал Акинобу.
        Натабура расслабился, лесть убаюкивала. Она была сладкой, как мед горных пчел. Даже голод, похожий на пустоту в желудке, на время отступил.
        - Я из страны Нихон, - сказал он, вытирая кровь с кусанаги и убирая его, - а мой друг, Язаки, из деревни Вакаса.
        - Да, - шмыгнув носом, простодушно заверил Язаки, - из Вакаса…
        Он вдруг вспомнил, что остался один-одинешенек, и, отвернувшись, смахнул слезу.
        - У меня есть знак кётэ. Веришь мне? - Натабура сделал вид, что ничего не заметил, понимая, что смириться с гибелью всех родных не так просто.
        - Верю, - Мусаси охотно кивнул, с любопытством провожая взглядом кусанаги. Особенно его поразило, что меч стал невидимым. - Ого! У тебя оружие Идзумо - Страны Богов! - воскликнул он. - Я всю жизнь мечтал о таком. Будь у тебя другой меч, ты бы не справился со мной.
        Натабура простодушно смутился:
        - Прости меня, пожалуйста! Мне подарил его учитель Акинобу, - почтительно сказал он. - Я хочу вернуться на родину, а Язаки со мной. С тех пор как ураган разрушил его деревню, ему негде жить и некуда больше. Афра же - мой друг. Ты не знаешь дорогу в Нихон?
        - В Нихон? Конечно, знаю. Но вам не выйти из-за гор. Боги пошлют еще кого-нибудь, чтобы убить вас. К тому же все дороги здесь ведут в чудный город - Думкидаё.
        - Думкидаё?! - удивился Натабура.
        - Да. Город жуков. Я и сам скорее жук, чем человек. Помоги-ка, покажу вам, как обойти его.
        Натабура хотел спросить - а как же единственная дорога направо, о которой предупреждал князь Омура, и что значит - город жуков? И почему его хотят убить? Вопросов было тысяча. Он уже действительно хотел было протянуть руку мастеру Мусаси, чтобы помочь подняться, как вдруг его остановили две вещи. Во-первых, мастер Мусаси почему-то спрятал глаза, а во-вторых, Мус - тот знак, который ускользал от его внутреннего взора так долго, что Натабура перестал в него верить, неожиданно возник в виде картинки. И из нее следовало, что в широком правом рукаве желтой рясы у мастера Мусаси притаился длинный, узкий химогатана, который уже начал движение под кольчугой, как только мастер Мусаси стал шевелиться, и ему вполне хватит сил ткнуть им Натабуру между ребер в сердце. Поэтому не усомнившись ни на мгновение, Натабура протянул левую руку мастеру Мусаси, а правой ударил его кулаком в подбородок. И, не давая опомниться, наступил на грудь и перерезал горло.
        - Снискать славу для своего господина… - успел просипеть мастер Мусаси, чернея от яда годзуки.
        Он еще боролся за последние глотки воздуха, а правая рука еще искала силы, чтобы ударить этого мальчишку, который оказался ловчее и сметливее во всех отношениях. Перед его взором промелькнули последние годы и больше всего почему-то тот остров, со странным названием Сицилия, который он так ненавидел и который, как ни странно, оказался самым счастливым местом в его жизни.
        - Какого господина? Какого? - потряс его за плечи Натабура. Но голова Мусаси стала заваливаться на бок, капюшон соскользнул, и миру в последний раз явилось страшное лицо. Из правого рукава выпал смертоносный химогатана.
        Тайна ушла вместе с мертвецом. Афра и Язаки подбежали, чтобы увидеть, как кровь впитывается в песчаную почву гор.
        - Дух, сияющий в небе, прими одного из нас… - прошептал Язаки.
        Натабура поднялся с колена и вздохнул, глядя на монаха. Было ли ему жаль погибшего, он не ощущал. Действительно ли монах был легендарным Мусаси или человеком, очень похожим на него и присвоившим себе его имя и биографию, Натабура так и не понял. Как сказал великий Будда - прошлое становится песком под ветром перемен, а истины никто не знает, кроме Богов, но и они не всегда всесильны.
        Единственное было очевидным - Мусаси не знал, за что и почему должен был убить Натабуру и его друзей. Богиня зла Каннон не сочла нужным сообщить ему правду. В этом и крылся его главный просчет.

* * *
        Он еще надеялся, что вот-вот за очередным поворотом увидит знакомые места, и сердце его замирало от предвкушения встречи с учителем Акинобу. Натабура представлял, как расскажет ему о своих приключениях, а учитель его утешит и скажет доброе, мудрое слово, но вслед за распахнувшимися горами видел всего лишь бескрайнюю долину, реку Черная Нита, блестящую под ярким солнцем, и город, раскинувшийся в мареве по ее берегам. Нет, это была не Кинаи и не Нагоя. Огромный город без конца и края утопал в зелени садов, бамбуковых рощ, китайских сосен с плоскими вершинами и высоких, как свечки, кабитарэ. Может быть, это Абэно провинции Кавати, а я просто не узнаю мест, думал он, мимоходом наблюдая, как Язаки вяло плетется, петляя по склону меж скал и поднимая столб пыли. Обжора уже не ныл и не скулил, как раненый заяц, а только обреченно пялился себе под ноги, надув губы непонятно на кого, словно весь белый свет был виноват в его несчастьях. Афра вел себя, как и подобает щенку, то есть неутомимо обследовал каждое маломальское ответвление тропы, заросли мелии и периодически подбегал, чтобы получить свою порцию
ласки.
        Это не Эдо и даже не Абэно, думал Натабура, потому что Эдо лежал на равнине, а в центре Абэно никогда не было цитадели-ямадзиро. Действительно, на острове, там, где река делала петли, на естественной скале возвышалась черная тень. Все в ней было черное: восьмиярусная крыша, массивные стены и длинными нагайя в форме прямоугольника, где, должно быть, содержится гарнизон. Подала голос кукушка, и Натабура невольно подумал, что даже певчая птица здесь, как на его родине, но это, кажется, не Нихон. Как же мне вернуться на родину?
        - Город! - вдруг, как лось, заревел Язаки, подняв голову. - Город!!! Наконец-то я наемся! - обрадовался он. - Нет, нажрусь! И три дня буду валяться! - Он выпятил живот и похлопал по нему. - Быстрее! - и запрыгал вниз, как весенний козел.
        Натабура поддался порыву и бездумно вслед за Язаки скатился к подножию холмов, цепляясь за мелию и срывая ее яркие лиловые цветы. Они сразу попали на жаркую, как скорода, каменную дорогу, которая поворачивала от гор в сторону города. Долго петляла, делая кольца, словно пытаясь запутать демонов и духов, и наконец повернула прямо в город, который лежал в закатном мареве и от этого двоился и казался больше, чем был на самом деле.
        Справа сквозь заросли священного дерева сасаки блестела Черная Нита, пенясь на раскатах. Слева горы, закрывающие горизонт, постепенно отдалялись, а вместо них возникли поля, сады, дома предместья и квадратные сики, оплетенные соломенными веревками, - места поклонения Богам. По обеим сторонам торчали столбики, выкрашенные в черный цвет, что должно быть, означало императорский тракт.
        На дороге стали появляться крестьяне, солдаты, монахи и прочий люд. На их фоне двое пришельцев - босые и пыльные - совершенно ничем не выделялись и скорее походили на уставших подростков, бредущих в компании собаки с неудачной охоты. В первом же удобном месте они спустились к реке и вволю напились, потом уселись на горячие валуны и опустили в воду натруженные ноги в предвкушении купания.
        - Хорошо… - простонал Язаки, с жадностью наблюдая, как темноспинная форель скользит в глубине.
        - Давай настреляем? - предложил Натабура и поглядел на берег, прикидывая, где развести костер.
        Не успели он достать ханкю и стрелу, как на дороге раздался странный лай. Афра навострил уши, а потом попытался было ввязаться в перепалку, но Натабура на всякий случай цыкнул на него, и щенок, гавкнув пару раз для острастки, мол, знай наших, замолчал, доверчиво глянув на хозяина. За день мешок на горле у него немного уменьшился, и Натабура надеялся, что и на этот раз все обойдется.
        Лай приближался.
        - Демоны… - испугался Язаки и, оставляя на валунах отпечатки мокрых ног, быстро-быстро полез, не обращая внимания на колючки чихарахэа, под плакучие ветви серебристой янаги.
        Натабуре стало любопытно. Он поднялся по насыпи и высунулся из кустов. Афра в точности повторил его маневр - ему тоже было интересно. Он подсунул голову под ладонь Натабуры и, вывалив язык, уставился на дорогу. В горле у него несколько раз что-то булькнуло - что означало ворчание. Через мгновение из-за поворота появились странные люди - саэки-бэ, одетые, как дети - в короткие штаны и нелепые рубахи желтого цвета. Да и подстрижены они были не по-взрослому, а имели детские чубы и вихры. Но самое удивительное заключалось в том, что саэки-бэ лаяли, точнее, облаивали все подозрительные места. Первым делом они распугали духов и демонов там, где центральная каменная дорога пересекалась с сельскими, затем принялись за кучу камней, которую не убрали рабочие, основательно ее потоптав. А когда обратили внимание на вывернутое с корнями дерево и начали, лая, раскачивать его, показались бегущие трусцой тономори - охранники в черном, а уже за ними - хаяка-го, то есть огромный паланкин, в котором явно что-то колыхалось и который перемещали трусцой не меньше двенадцати хаякаэ - носильщиков в мокрых от пота
одеждах. Еще не меньше двух десятков хаякаэ бежали следом, чтобы вовремя подменить уставших.
        Хаяка-го тоже был черного цвета, как замок-ямадзиро, возвышающийся над городом Думкидаё. Его решетчатые окна, затянутые легкой тканью, колебались в такт движения. Натабура с удивлением заметил, что из-под занавески выглядывает жирная зеленая рука с золотыми кольцами и край дорогой хаори, расшитой бисером. Где-то я это все видел, не успел подумал Натабура, как там, где прятался Язаки, раздался отчаянный крик. Натабура кубарем скатился к реке. Первым, опередив его, внизу оказался Афра.
        Язаки выволакивали из-под янаги. А он, цепляясь за ветки и срывая листья, искал глазами Натабуру и протяжно орал:
        - А-а-а!!!
        - Поймали! Поймали! - рычали тономори. - Вот он - демон!
        - Какой же это демон, сейса?! - громко сказал Натабура, пытаясь спасти друга. - Кими мо, ками дзо!
        Его отпихнули:
        - Отойди, а то хуже будет, - повернулся к нему старший тономори, который беспрестанно жевал мирру. Но, разглядев что-то такое в лице Натабуры, нехотя объяснил: - У него губы синие…
        Эка невидаль, хотел возразить Натабура - наелся ягоды муртэс, но тономори, подбадривая себя криками, уже волокли Язаки к черному паланкину. Он и Афра пустились следом.
        Первым порывом Натабуры было напасть. Но момент был упущен. Это следовало сделать у реки, броситься в нее и уплыть. Теперь приходилось выжидать удобного момента.
        Вокруг паланкина, несмотря на жару, образовалась толпа из любопытствующих. Окно открылось, и в нем появилось расплывшееся жабье лицо каппы, усыпанное бриллиантами. Натабура даже не удивился. Он уже ничему не удивлялся в этой стране. Два бриллианта торчали в мочке носа, целые грозди в каждом из огромных, как у слона, ушей, два по углам рта, два - на подбородке, и один - особенно крупный - в обруче на переносице. Жирные зеленые пальцы были усажены кольцами. Под третьим подбородком красовалась золотая цепь с рубином в оправе. А хохолок прикрывала тотто - шапочка из золоченой иноземной парчи.
        - Кто ты, демон? - спросил каппа, похрюкивая и смешно шлепая большими, вывернутыми губами. В глубине рта с красными деснами блеснули острые рыбьи зубы.
        - Язаки…
        - Какой еще Язаки? - брезгливо спросил каппа, сверкая бриллиантами и кольцами. - Я спрашиваю, какой силы ты демон?
        - Не-не-не… з-з-знаю… - выдавил из себя Язаки, шаря по толпе взглядом в поисках Натабуры.
        Он действительно походил на демона, который сбился с пути: мокрый, всклокоченный, малость отощавший, с горящими глазами и, конечно, оборванный, как последний попрошайка. Но самое главное, он не понимал, что с ним происходит и почему.
        Натабура попробовал было вмешаться. Он хотел показать каппе свой знак кётэ и уладить недоразумение здесь же на дороге - какой Язаки демон?! Всем понятно, что он всего лишь изголодавшийся мальчишка, который наелся ягоды. Внутренний голос Мус четко и ясно сказал: можно только ухудшить положение, ибо каппа столь высоко вознесся, что не будет подчиняться морскому князю, Духу воды - Удзи-но-Оса.
        Старший тономори, который жевал мирру, повернулся к нему:
        - Стой! - длинная коричневая струя жвачки брызнула в пыль между ног Натабуры.
        Гнев ударил ему в голову, и он применил то единственное, что применял так редко, что и не помнил, когда и как - тайный хидэн учителя Акинобу - ваухау. Удар в кадык - место, не защищенное доспехами, похожих на санэ, - пальцами правой руки - настолько быстро и незаметно, что окружающие ничего поняли и даже не отреагировали. Они только увидели, что старший тономори внезапно с грохотом упал, ноги у него завязались узлом, а на губах появилась розовая пена. Со стороны это выглядело так, словно Натабура поймал на лету муху - не более. В ударе не участвовало тело, а только кисть руки, словно он хотел что-то стряхнуть, и сделал это так неудачно, что едва не задел лица тономори. В момент удара, наставлял учитель Акинобу, пальцы должны быть тяжелыми, как сэки-бо - каменная дубинка, и одновременно быстрыми и острыми, как кончик серпа-кама. Стража решила, что у старшего тономори от волнения, жары и усталости пошла горлом кровь. На Натабуру же никто не обратил внимания - слишком тщедушный и жалкий вид был у него, а кусанаги, конечно же, никто не заметил. Язаки спеленали веревками, а старшего тономори завернули
в черную накидку и потащили обоих вслед за тронувшимся паланкином - хаяка-го.
        Хаяка-го вместе с мокрой от пота свитой влез на мост Нака-до. Толпа стала лениво расходиться, обсуждая увиденное. Натабура бросился к реке, решив любым путем узнать, куда потащили Язаки. Где его искать? Конечно, в цитадели-ямадзиро. Он оглянулся: черная громадина, казалось, затмевает солнце, и прикинул, как это сделать. Быстрей! Быстрей! Надо спешить, думал он. Главное - найти слабое место. Ведь оно всегда бывает - это слабое место: окно или дверь, крыша или гнилой пол. А там видно будет.
        Только Натабура закинул колчан за спину и повернул в сторону дороги, собираясь нагнать паланкин, как из-под повисших ветвей серебристой янаги вынырнул странный карабид - андзица[31 - Андзица - монах.], вооруженный дайсё[32 - Дайсё - комплект из двух мечей: катана и вакидзаси.], в черной накидке с капюшоном, в черных же штанах, и лишь плетеные сандалии, были естественного соломенного цвета. Волосы, стянутые в хвост, болтались за спиной. Самым неприятным у него было лицо - похожее на вытянутую луну, с выступающими щеками, большим горбатым носом и с мэсаки - татуировкой в углах бесцветных глаз, что делало взгляд андзицу свирепым и абсолютно неискренним. Глубокий розовый шрам на подбородке, подобный ветке коралла, показался Натабуре знакомым. В отличие от других карабидов, его доспехи санэ было абсолютно черного цвета, а руки обыкновенные, человеческие, а не в виде веера. От андзица шел сильный и очень знакомый запах.
        - Я видел, как ты его убил, - вкрадчиво сказал он и отступил на шаг, ибо Натабура мгновенно изготовился к бою с годзукой в руках. - Не бойся, никому ничего не скажу. - Лицо его, как у бывалого бойца, осталось невероятно спокойным. - Мало того, я твой друг. - Он лишь покосился на странный нож, по лезвию которого стекал зеленоватый яд, и, конечно, понял, кому принадлежит коготь. Добыть такое оружие могли единицы из дзидай. Убить каппа! На это способен не каждый. И не каждому Богами дано. Из-за одного этого на мальчишку следовало обратить внимание. Ая-яй, как все плохо, подумал он. Может ничего не получится - Субэоса придет в ярость, которая падет и на меня. Коготь под любым предлогом нужно изъять и на всякий случай хранить как улику.
        Натабура не выхватил кусанаги и не убил андзица по двум причинам: после происшествия на дороге было опасно привлекать к себе внимания - любопытствующие все еще торчали на дороге, и еще потому, что андзица не выглядел опасным противником: слишком массивным, узкоплечим и грубоватым он был. Наметившийся животик выдавал в нем ленивого человека. Люди такого сложения не обладают хорошей реакцией, а карабиды тем более. Ему под стать была каменная дубинка разбойника, а не благородный меч. Впрочем, Натабура глубоко заблуждался: перед ним стоял лучший фехтовальщик провинции Коаэ, в бытности своей - капитан императора Сиракава страны Нихон. Внешность часто не соответствует сути.
        Казалось, андзица одновременно обрадовало и потешало то, что мальчишка встал в боевую стойку. Кроме лука за спиной и кривого ножа, у него, судя по всему, другого оружия не было. Сшибу одним щелчком, решил андзица. А вот реакция и, конечно, редкое оружие - годзука, хороший повод для знакомства.
        Самого удара андзица не видел, хотя и стоял рядом в толпе, - просто сопоставил факты и пришел к вполне определенным выводам: ведь Натабура ближе всех находился к убитому. А андзица знал, что хидзири - святые монахи Танамэ, воспитывали себе замену. Не спустился ли этот запыленный мальчишка с гор?
        - Это почему? - нахмурившись, спросил Натабура, чувствуя, что ему теперь не догнать хаяка-го.
        Андзица засмеялся:
        - Долго объяснять. Как ты это сделал? - угрожающе, как бык, наклонил голову.
        От него исходил все тот же знакомый запах. Такубусума, вспомнил Натабура. Странно! Это дерево росло в горах Коя, но его волокнистая древесина ни на что не годилась и к тому же испускала резкий пьянящий дух. Правда, изредка из нее делали обухи топоров, предварительно вымочив. Вода от этого становилась желтой и вонючей. Рыба в ней не жила, а люди травились. Но сильнее всего пахла не сама древесина, а огромные белые цветы, на которые не садились даже пчелы, а только огромные, жирные мухи. Для человека же цветы были ядовитыми.
        - Хоп?.. - равнодушно переспросил Натабура, пряча годзуку и из упрямства не обращаясь к собеседнику почтительно - сейса. Какое-то странное чувство остановило его, словно он общался с нечеловеком.
        Перед андзица стоял робкий и скромный подросток. Только глаза выдавали в нем опасного противника. Впрочем, они тут же сделались сонными и равнодушными. Кто-то его этому обучил, с удивлением подумал андзица, кто-то опытный и дальновидный. Или мне показалось? Если бы только андзица знал, что этот прием назывался «спрятать дух» или вообще - «дух пустоты», он бы отнесся к Натабуре еще более настороженно. А он всего лишь подумал: «Надо присмотреться. Может быть, это то, что мы ищем». Единственное, он не разглядел под ветхой одеждой Натабуры - тела, мускулистого и прокаченного до последней мышцы. Разве что из-под рваных штанин выглядывали икры - рельефные, длинные и плоские. Но такие икры были и у пастухов, и у воинов, да мало ли у кого.
        - Можешь не отвечать. Дело хозяйское, - усмехнулся андзица. - Но ты ведь хочешь спасти своего друга?
        - Предположим, - Натабура внимательно следил за глазами андзица, пытаясь угадать его намерения.
        Кто он? Может быть, бес из тех книжек, которые привозили с запада? Бесов в человеческом обличии я никогда не видел.
        Но андзица тоже обладал искусством запутывать мысли. К тому же он был старше и имел больше жизненного опыта.
        - Вначале мы с тобой поедим, а потом я расскажу, как это сделать, - андзица шагнул в сторону раскаленной дороги, приглашая Натабуру следовать за собой и одновременно подчиняя своей воле.
        - Я не хочу есть, - упрямо мотнул головой Натабура, помня, что учитель Акинобу за еду всегда платил.
        - Прекрасно, - обернулся андзица, - поест хоть твоя собака.
        - Хоп! Мы сыты, - упрямо сказал Натабура, придерживая Афра за загривок.
        Казалось, Афра все понял и не прочь был поживиться за чужой счет, потому что вежливо вырвался, блеснув глазами, и отбежал на пару шагов. Натабура подумал, что пора сделать для друга ошейник.
        - В местных харчевнях подают молочного поросенка.
        Рот у Натабуры наполнился слюной. И хотя на родине у них поросятину не ели, им с учителем Акинобу приходилось довольствоваться любой пищей, которую они находили во время длинных дорог. Кими мо, ками дзо! Слишком все просто для ловушки, словно рассчитано на дураков, подумал Натабура.
        - Ты хочешь попасть в Карамора? - искушал андзица.
        Ясно было, что речь идет о черном замке-ямадзиро. Натабура невольно поднял глаза на громадину, заслоняющую солнце:
        - С чего ты решил?
        Монах ему не нравился все больше и больше. Он не собирался драться, но помыслы его были черны и сокрыты Богом лести, Мотасэ - существом непостоянным, как деревенский пьяница.
        - А куда еще могут потащить твоего друга?! - с плохо скрываемым превосходством произнес андзица.
        В отношении Натабуры у него вызревали вполне очевидные планы. Для начала сделаю его сотником. Пусть набирается опыта. А там посмотрим. Андзица и не подозревал, что Натабура стоит тысячи сотников и что он уже участвовал в самых крупных сражениях Нихон.
        - Значит, Карамора, - вздохнул Натабура, хотя название ему ни о чем не говорило.
        Не было такого названия в книгах, вот в чем дело, как не было и названия страны Чу и еще много чего, например, игры сугоруку. А это значит, подумал он, или я забрался так далеко, что об этом не написано ни в одной из книг, или… или… в другой мир! Впервые Натабура подумал о том, о чем боялся думать. Если это действительно так, то домой мне никогда не попасть, с горечью решил он. Вот почему я вроде бы все узнаю и одновременно не узнаю.
        Перспектива же лазать по черным стенам Карамора не особенно пугала его. Помнится, что года три назад они с учителем Акинобу пробрались таким образом в сердце Анэгуа - цитадели гокё - и скопировали план подземной части крепости. Туннель вел к реке Оадэ. Гокё тогда проиграли. Их лодки были сожжены, а на выходе ждала засада. Правда, это не привело к окончанию вражды, а только разожгло ее еще больше. «Мир вообще создан не так, как нам хочется», - сказал тогда учитель Акинобу и прекратил принимать шпионские заказы, хотя выполнение их получалось у него наиболее успешно. Приятнее всего было путешествовать без явной цели, выискивая ее из слухов и сплетен, а ночью у костра анализируя услышанное, и выбирать цель. Они вдвоем никогда не возвращались из путешествий без какой-либо добычи. В этом был величайший талант учителя Акинобу.
        - Вот, что я тебе скажу. Не знаю, кто ты такой, кому служишь и поклоняешься, но ты мне нравишься.
        Натабура почему-то вспомнил недавнюю лесть мастера Мусаси. Нет, на такую приманку он больше не клюнет, хотя какая-то неуверенность осталась - ведь он не привык к принятию самостоятельных решений. Долгие годы это вольно или невольно делал за него учитель Акинобу.
        - Думай, - сказал андзица, - если хочешь увидеть друга, идем со мной. Скоро стемнеет.
        - Хочу, - сказал Натабура, подумав, что ради друга сумеет обмануть кого угодно, даже карабида.
        Мысль провести еще одну голодную ночь его особенно не пугала. Садов в округе много. Ночи теплые. Под любым кустом найдется место. А в реке можно настрелять рыбы. В былые времена они с учителем Акинобу по многу дней обходились одной водой. Да и есть он не особенно хотел, хотя в животе поселилась пустота. Но она была привычной, словно собственная тень.
        - Я сразу понял, что ты смелый парень. Если вступаешь на путь просветления - миккё, для тебя нет тайн в этом мире.
        Хоп! Кто же об этом говорит? - удивился Натабура, поднимаясь вслед за андзица по осыпи на дорогу. Это все равно что извещать врага о своих планах или о нападении, или слишком медленно обнажать сето. Глупо - так учил учитель Акинобу. Глупо предупреждать, если хочешь победить. А победить меня этот карабид ох как хочет. Только не пойму, зачем, для чего и главное - в чем. Есть у него какой-то план, который я еще не понял. Может быть, ему нужны мои тайны? Но о них никто не знает, кроме учителя Акинобу. Поэтому на всякий случай надо держать язык за зубами и побольше слушать. Придя к такому решению, он пошел по дороге, залитой желтым вечерним солнцем, рядом с андзица, который только и делал, что болтал, выказывая привычки краснобая.
        - Человеку свойственно вглядываться с будущее. Конечно, я теперь не человек, но мы произошли от людей. Знание будущего делает нас сильнее. Разве ты не хочешь узнать его на ближайшие дзиккан?
        Натабура пожал плечами.
        - Думаю, что в ближайшее время ты тоже станешь великим, непобедимым карабидом.
        Тени удлинялись. С гор потянул приятный ветерок, неся прохладу. Афра периодически терся о ногу, радостно заглядывая в глаза в предвкушении еды. Маленький предатель. Вот сделаю тебе ошейник! - думал Натабура, не особенно слушая андзица. Какие-то карабиды?! Главное было побыстрее разделаться с ним и найти Язаки. Поэтому он промолчал. Нечего растрачивать энергию ки.
        - Бойся спать! - ничего не замечая, вещал лунолицый андзица. - Сегодня наступит ночь в цикле шестидесяти! Спать нельзя! А есть поросенка можно! И не надо страшиться мести духов за несоблюдение благочестия. А ужин отработаешь.
        Натабура хотел спросить как, но передумал. Спрашивать насчет карабидов передумал тоже. Никакой отработки не будет. И никакие карабиды меня не интересуют. Пусть скажет спасибо, что я вообще иду с ним. Как только расскажет, где содержится Язаки и как проникнуть в Карамора, наши дорожки разойдутся. Кими мо, ками дзо! Эти взрослые воображают, что они хитрее меня! Хм…
        Перед мостом Годзё, там, где тасобаноки был особенно густ и зелен, находилась застава сэкисё во главе с зиганом. Десяток окаппиков, вооруженных мечами и копьями, изнывая от вечерней духоты, бездумно слонялись по обочине. Работы у них было мало: поток горожан к концу дня явно иссякал. Натабуру насторожили огромные кожаные плащи, похожие на крылья. Где-то я это уже видел? На страницах каких книг? А еще охранники обмахивали себя странными веерами - не стальными, а словно росшими из рук. Оружие для неожиданного нападения, понял Натабура, но не для серьезного боя. Чушь какая-то, решил он и немного отстал, приготовившись к худшему, но андзица украдкой показал зигану какой-то знак. Да и вообще, похоже, его узнали и соблюли лишь формальность.
        Охранники пропустили их, почтительно склонив головы, однако при этом поглядывали на Натабуру со скрытой усмешкой, и он заметил странные, словно взятые опять же от жуков доспехи - очень похожие на санэ, но несколько другие. Санэ - доспехи в форме птичьей груди, рассчитанные на попадание каленой стрелы. Биться в них мог только очень крепкий и выносливый человек, который к ним привык и носил всю жизнь. Натабуре они никак не подходили - стесняли движение, главным его оружием была подвижность. Да и кусанаги, пожалуй, против них бессилен. По крайней мере, Натабуре не приходилось меряться силами с противником, одетым в санэ, хотя, конечно, он бился с бойцами в двойных доспехах. Несмотря на их силу, рано или поздно они уставали и выматывались.
        Когда он проходил мимо окаппиков, то ясно уловил запах того самого такубусума.
        Пара местных собак, распознав в Афра крылатого медвежьего тэнгу, предпочли убраться подобру-поздорову. Что на собачьем языке означало - уступаю дорогу без боя. Афра был счастлив. В нем прибавилось достоинства. Он даже заулыбался, как может улыбаться только собака, с гордостью взглянул на хозяина, приосанился и даже встал на цыпочки - если этот термин применим к собаке - и пошел, и пошел - гордо и независимо, поводя мордой то в одну сторону, то в другую, словно вступая во владение этим городом.
        Человек в рваной соломенной шляпе обрадовался и закричал:
        - Черепахи для подвала! Черепахи для подвала! - и толкал перед собой повозку с бочкой, из которой выплескалась вода. Но, распознав андзица, поспешно скрылся за кучей мусора, а рой мух, жужжа, воспарил над ней.
        - Черепахи у нас очищают воду от личинок и слизней, - пояснил андзица, уверенно сворачивая в узкий переулок.
        После бойни они попали на грязную, вонючую площадь перед воротами, где торговали скотом и где под ногами текла вонючая жидкость, затем вошли в город и вдохнули еще более неприятные запахи, которые становились все сильнее и сильнее. И вдруг очутились в длинном узком пространстве, зажатом домами, похожим на огромные соты - кругом были ямы, наполненные красной, желтой и бурой жидкостью. Отверженные - буракумины[33 - Буракумины - клан сыромятников.], в них мяли ногами кожу. Зловонные отходы стекали в затхлый канал.
        - Мерзкое место. По ночам здесь любят пировать пришлые хонки - духи и демоны. С ними-то мы боремся. У нас есть секретные ловушки ками-дзуцу. - Андзица показал на огромные купола по обе стороны площади, накрытые тканью. - На ночь их открывают. Ну а потом, сам понимаешь, разговор короткий.
        Возле ловушки стоял стражник в санэ и с копье в руках.
        Они миновали горбатый мост Юй, истертый ногами горожан. По реке Черная Нита скользили джонки и мелкие лодки. Рыбаки на вечерке забрасывали сети. Темнело прямо на глазах, кое-где, совсем как в Киото, зажглись фонари - большие и поменьше. На маленькой круглой площади, которая находилась в тени громады замка-ямадзиро Карамора, андзица уверенно распахнул дверь в харчевню под названием «Цуки» - «Луна». Харчевня была полна. Но как только они вошли, разговоры смолкли и все повернули головы, словно увидели приведения.
        - Хозяин! - уверенно крикнул андзица, - я с другом. Угости нас хорошенько!
        - Еще один… - услышал Натабура странный шепот, больше похожий на говор волн.
        - Еще один… - пронеслось по харчевне.
        - Еще… ух… - пахнуло волнами страха.
        - Господин?.. - Подкатил низкий, толстый харчевник Мурмакас в мокрой рубахе и с крепкими, как корни дерева, ногами. Мотнул головой, сделав знак челяди, и, тяжело дыша, самолично повел на второй этаж, где на балконе, выходящем в крохотный сад, было прохладно и тихо.
        От харчевника пахло не такубусума, а застарелым потом.
        Афра, цокая когтями, с большим интересом проследовал за Натабурой, суя нос по ходу дела во все дырки. Натабура давно приметил эту его черту - страшное любопытство. Толстый хозяин только покосился, не смея возразить против присутствия собаки. Кто знает, кому она принадлежит: если андзица, то дело ясное, трогать не стоит, а если его спутнику, то лучше не рисковать, потому что андзица очень влиятельный, если не страшный человек, вернее, карабид. А карабид карабиду, как известно, рознь. Может и в пыточную башню упечь.
        - Чем промочите горло? - спросил харчевник, с поклоном принимая от андзица катана, чтобы возложить его на подставку, которая находилась в особой комнате в конце коридора.
        - А что у тебя есть?
        - Я бы не побрезговал абрикосовой обо, господин, - еще ниже склонился Мурмакас.
        Похоже, андзица известный человек в городе, решил Натабура, и у него привычно вначале заныли зубы, а потом и вся челюсть. Это было плохим знаком. Мус давал о себе знать, предвещая короткий, возможно, бесчестный бой.
        - Люблю чистую, но давай, только теплое, и «кыш-кыш» не забудь.
        - Все сделаем, - Мурмакас, как и окаппики на мосту, как-то странно взглянул на Натабуру, затем презрительно на Афра, но промолчал, и, словно шар, укатился на своих коротких ножках. Его жирные плечи колыхались, как студень.
        И тут Натабура увидел ту, которая была так похожа на зеленоглазую из племени Ёми, что он решил, что это она и есть.
        Глава 5. Карта Мира
        Девушка разносила еду, и он обо всем забыл. Каждый раз, когда она появлялась, у него екало сердце, словно хотело ему подсказать - это та, которую ты искал. Он уже привык, что в этой стране женщины не белили лица и не рисовали брови углем. Оказалось, что их натуральный цвет кожи даже очень и очень приятный.
        Вначале, пока еще было светло, она принесла кувшин с обо - абрикосовой настойкой, отдающей миндальным запахом. Затем - печеные мидии - муругай яку. Он так посмотрел на нее, что углы строгого рта у нее едва заметно дрогнули, но взгляд не изменился, словно она узнала его, но не подала вида, что в самых тайных снах уже видела и его, и черно-рыжую собаку с умными глазами, которые порой светились в темноте зеленоватым светом. Кто ты? - казалось, спрашивала она.
        Андзица крякнул:
        - Вы знакомы? - и обернулся, чтобы проводить взглядом. - Жаль, что она племянница хозяина заведения.
        - Нет, нет… - поспешно ответил Натабура, боясь чем-то навредить ей. Перед глазами все еще стояла ее стройная, почти мальчишечья фигура, завернутая в скромное кимоно иромуджи болотного цвета, на ногах простые дзори[34 - Дзори - сандалии из соломы.], но двигалась она легко, свободно, как и та зеленоглазая из племени Ёми, и не покачиваясь, из чего Натабура сделал вывод, что ножка у нее хотя и маленькая, но не в форме лотоса, которую так любили в Нихон.
        - Тогда выпьем!
        - Хоп! Где мой друг? - спросил Натабура, не притрагиваясь к чашке, которую ловко наполнил андзица.
        Ему хотелось одного: узнать, где Язаки, и уйти под любым предлогом. Тогда, может быть, прекратится зубная боль, которая выматывала всю душу.
        - Всему свое время… - весело произнес андзица, избегая взгляда Натабуры. - Пей!
        - На пороге больших дел не пью. Ну?
        Натабура соврал - он вообще на пил ничего крепче ячменного чанго. Но и то за свою недолгую жизнь ему приходилось пить так редко, что эти случаи можно было пересчитать по пальцам одной руки.
        - Вряд ли у тебя сегодня будет большое дело, - заметил андзица, опрокидывая в рот содержимое чашки и заедая ядовитыми цветками белого дерева такубусума. Острый запах распространился за пределы балкона. Андзица еще больше опьянел. - Вначале выспимся, а утром пойдем на прием к главному наместнику - Субэоса.
        - К зеленой жабе?! - злобно спросил Натабура. - Кими мо, ками дзо!
        Афра сидел и ронял слюни с обеих сторон пасти.
        - Тихо, сынок! - испугался андзица, оглядываясь по сторонам, словно кто-то их мог подслушать. - Наш Субэоса великодушен, но не настолько же.
        На лбу у него выступили капли пота, а руки предательски задрожали. Должно быть, андзица не имел права вести подобные разговоры, понял Натабура, а должен был схватить богохульника и тащить в пыточную.
        Если бы андзица знал, что сделал Натабура с предыдущим каппа по имени Го-Дайго, он, не оглядываясь, бежал бы в горы и бежал очень быстро - так, чтобы даже не мелькали пятки. Спрятался бы в самой глубокой пещере и умолял Богов, чтобы его миновала сия чаша. Но андзица был глуповат в своем неведении. А его Мус развился всего лишь до уровня кабутомуши-кун - жука и ничего не понимал и ничего не давал андзица, у которого вообще была очень узкая задача - вербовать в гвардию рекрутов. И хотя в этом городе, в этой провинции бытовала пословица, что как и хорошее железо не идет на гвозди, так и хороший человек не идет в солдаты, все же находились желающие послужить Субэоса, даже при условии, что они станут нечеловеками. Поэтому гвардии было недостаточно для грандиозных планов Субэоса. Но об этих планах андзица знать не полагалось. А полагалось только набирать солдат, за что ему и платили поголовно.
        - Тогда мне это не подходит, - Натабура сделал вид, что собирается подняться.
        - Ладно… ладно… в пыточной башне он. За поросенком все и обсудим, - успокоил его андзица. - Ты многого не понимаешь, надо кое-кого подкупить. Разве старый ворон может напугать молодого?
        Андзица казалось, что грубой лестью можно выведать хотя бы часть тайны Натабуры. В свете уходящего дня лицо мальчишки осталось непроглядным, как буран зимней ночью. Как он так незаметно убил старшего тономори? И насколько опасен? А может, он никого и не убивал, а мне все показалось и я зря пою его и кормлю. Ну что ж… тогда будет рядовым, решил андзица, и моим должником до конца дней своих.
        - Ты же сказал, мы идем утром, - напомнил Натабура, загоняя андзицу в угол.
        Зубная боль заставляла его быть злым и дерзким.
        - В учении великого Будды есть множество путей, - насмешливо блеснул глазами андзица, однако взгляд его так и остался скользким, как медуза в море.
        - Но ни один из них не учит обманывать гостя, - заметил Натабура. - Хоп! - и невольно схватился за челюсть - боль, предвестница кровавой схватки, цапнула его, как собака из-за угла.
        Ох, ты! всвою очередь подумал андзица, он не прост, не прост, читает мысли, что ли? И согласился:
        - Хорошо. Пойдем хоть сейчас. Охрана там слабая. Я все знаю. Договоримся. Обсудим. Кого надо, подмажем. А ты, парень, не промах. Кстати, у тебя деньги есть? - взглянул и словно спрятался на дне колодца.
        Наверное, следовало добавить, что Натабура был плохо вооружен для такого дела: ханкю, годзука, но андзица это почему-то не особенно волновало. Да и кто пьет перед боем? - удивился Натабура. А поросенок тяжел для желудка. С ним не то что через стену, через забор не перелезешь. Эти маленькие несуразности вдруг стали приобретать зловещий оттенок. Вероятно, все закончится здесь, в харчевне. То есть дальше этого заведения я не уйду, понял Натабура. Тогда что такое должно произойти? Набежит толпа? Я сижу лицом ко входу. Даже самый безрассудный боец не сунется на рожон. Годзука под рукой - стоит только подумать. Да и садик за перилами - если что, выпрыгну. Андзица применит свой вакидзаси? Не похоже. Убью его раньше - стоит только наклониться вперед.
        Некоторое время Натабура внимательно следил за руками андзица, который медленно, но верно напивался. Рукоять меча пряталась где-то за спиной. Поза расслабленная. Можно сказать, самоуверенная. Поза паука, который знает, что я так или иначе угожу в расставленную ловушку, которая хитро замаскирована.
        Со стороны кухни доносились настолько умопомрачительные запахи, что Афра, которому надоело ждать, беспрестанно облизывался. Да и, честно говоря, желудок у Натабуры давно прирос к позвоночнику.
        Девушка принесла два фонаря, повесила на уровне столика, и оказалось, что балкон увит большелистным плющом с мелкими рубиновыми цветами, стены украшают легкие фусума в стиле восточных провинций с плывущими драконами, татами в розовых тонах, низкий столик-подставка расписан журавлями. По углам интерьер дополняли бонсай в форме кёнгай - каскада. За изящными балясинами виднелся крохотный садик, пруд с лилиями и с горбатым игрушечным мостиком, над которым изящно склонилась ветка настоящей сосны. Луна скромно заглядывала сквозь иглы, словно говоря о призрачности сущего и тщетности надежд.
        Затем девушка принесла салат «кыш-кыш», рисовые колобки, рыбную пасту, перцовый соус и сказала, многозначительно взглянув:
        - Поросенок вот-вот будет готов…
        Почему все так все смотрят, словно у меня на лбу печать вора, еще раз удивился Натабура, крутя головой.
        - Не забудь еще, только теплой! - приказал андзица, постучав по пустому кувшину и одновременно вытирая пот, который струился у него по шее и лбу. - Ну что? Клянусь, такого ты не ел у себя в деревне, - облизнувшись, андзица пододвинул чашку с рисовыми колобками и чашку с перцовым соусом.
        Натабура, который последние сутки ничего не ел, кроме лесных ягод, оставался сухим и натянутым, как тетива. Андзица уверенно обмакнул колобок и отправил его в рот, сладко причмокивая, и Натабура, поглядывая на него, нехотя сделал то же самое.
        - Вай-вай-вай… вкусно как! - язык андзица работал, как лопата, а зубы, как жернова.
        Должно быть, действительно было вкусно. Несмотря на зубную боль, Натабура взял хаси и невольно подумал, что ими легко пробить горло андзица, а потом с подозрением принюхался к еде - пахло тухлыми яйцами. Он еще раз с недоумением принюхался - точно, тухлыми яйцами. Есть расхотелось. Вернее, хотелось, но можно было прожить и без этого. Однако здравый смысл подсказывал, что стоит перекусить и что от пары кусочков рыбного салата со странным названием «кыш-кыш», даже с отталкивающим запахом тухлых яиц, ничего плохого не будет. Как его ест андзица? Но он к «кыш-кыш» еще не притронулся, а с плохо скрываемым любопытством наблюдал за Натабурой. В довершении всего, в коридоре мелькнули встревоженные глаза зеленоглазой.
        Спас же его Афра: он давно пускал слюни, сидя рядом со столом, а потом ударил по нему шершавой лапой.
        - Бум!!!
        Содержимое ужина подскочило и, казалось, целую кокой кувыркалось в воздухе, а потом выплеснулось на шелковое хаори с капюшоном и на черные же гама[35 - Гама - штаны.] андзица. Андзица подскочил. От выпитого его слегка качнуло. Он оперся о стену. Глаза вылезли из орбит:
        - Хозяин!!!
        Если с первого этажа до этого доносился говор толпы, то теперь наступила мертвая тишина.
        - Хозяин!!! - казалось, андзица задохнется от гнева. Лицо его стало красным, как помидор. Огромный нос разбух до невероятных размеров. А мэсаки в углах глаз делала взгляд очень свирепым.
        Перила и лестница заколыхались под тушей харчевника Мурмакаса. Следом бежали вооруженные чем попало слуги. Но увидев, что Натабура как сидел, так и сидит, а андзица всего-навсего лишь облит соусом, и виной всему собака, пятясь и клянясь, удалились, не желая быть свидетелями позора андзица.
        Мурмакас заохал. Он призывал всех Богов в свидетели, что отчистит одежду до небесной чистоты.
        - Ты хочешь, сказать, что сделаешь ее голубой?! - удивился андзица и успокоился, краска отлила с его лица, а большой нос приобрел прежние формы.
        - Нет-нет, я хотел сказать, что она будет чистой, как самое черное небо, - нашелся харчевник, серея от страха и стараясь не глядеть на андзицу.
        - В таком случае, я должен проследить за процессом, а потом, - он повернулся к Натабуре, храня на лице смесь ехидства, злости и глупой прозорливости, - мы съедим поросенка, а ты нам все оплатишь, - ткнул он пальцем в жирную грудь харчевника, который понял, что легко отделался, и пообещал:
        - А девчонку я накажу!
        - Как, разве она не твоя племянница?
        Мурмакас поспешил откреститься:
        - Таких племянниц следует отправлять в увеселительные дома.
        - Правильно! - захохотал андзица, обнимая харчевника и повисая на нем. - Это меняет дело. Даже очень… Станем родственниками… Жди меня здесь… - бросил Натабуре, - жди… - и ушел чиститься.
        Он сделал вид, что забыл об Афра, полагая, что разделается с ним после. Все-все войдет в счет, весело думал андзица, вышагивая за хозяином заведения, и пес в том числе. Посажу на цепь и буду кормить одной похлебкой.

* * *
        - Бежим! - она схватила его за рукав и потащила за собой.
        Волосы у нее были темно-темно рыжими, словно благородная медь с золотом, а кожа гладкая, как иноземный бархат.
        Темно-зеленый занавес плюща колыхнулся в такт их движениям. Зубная боль мгновенно прошла, словно не бывало.
        - Куда? - Натабура едва избежал столкновения с перегородкой - так стремительна была зеленоглазая девушка.
        За мгновение до этого он был занят тем, что не давал Афра сожрать рассыпанное и растоптанное содержимое чашек. Он уже почти догадался. Почти понял, в чем дело, и ситуация даже забавляла: пуститься на такие ухищрения, и ради чего? Нет, это даже смешно!
        - Ты ел? - спросила она на бегу, как-то странно глянув на него и бесшумно скользя в своих соломенных дзори. По сравнению с ней Афра, цокающий когтями по доскам, казался воплощением духа ночи.
        Они как раз миновали череду балконов, веранду и попали в жилую часть дома, судя по всему, пустую - слишком много посетителей пришло в этот вечер.
        - Я голоден, как сто волков! А потом - как это можно было есть?! Конечно, нет! А… это ты?!! - догадался он.
        - Я… - блеснула она улыбкой - озорной, неподкупной. - Обещаю, что в скором времени накормлю тебя с царского стола.
        - А вот он, кажется, что-то слизнул, - Натабура с беспокойством оглянулся на Афра, который нехотя плелся следом. Морда пса выражала крайнюю степень разочарования: не дать сожрать такую вкуснятину мог только самый жестокий и вредный хозяин. Уйду, решил Афра, уйду. Буду бродяжничать. И вообще!..
        - На собак это не действует, - быстро сказала девушка, уверенно ведя его по каким-то переходам и лестницам на третий этаж, где сквозь окна он видел то мерцающую в ночи реку Черная Нита, то черную же громаду цитадели Карамора, затмевающую полнеба.
        - Нас хотели отравить? Кими мо, ками дзо! А ты мне подсунула тухлые яйца?! - уверенно сообщил он ей.
        У него было такое ощущение, что он готов принять из ее рук любой яд.
        - Нет! - она обернулась, и в темноте узкой, крученой лестницы ее глаза блеснули, как две смешливые льдинки. - Не так, - качнула голову набок. - Из тебя хотели сделать охрану Субэоса - карабида!
        - Кто такие карабиды? Кими мо, ками дзо! - он сделал вид, что безмерно счастлив, хотя и не подозревал ни о чем подобном.
        - Ты что, с луны свалился?! - от удивления девушка остановилась и шутливо притопнула ногой, да так, что ступенька издала долгий скрипучий звук, который разнесся по всему дому и от которого мог проснуться и мертвый. - Это даже хуже, чем быть убитым!
        В ее словах прозвучало неподдельное возмущение. Похоже, жители Думкидаё настроены против жуков, подумал Натабура.
        Из двери напротив выглянуло лицо прислуги:
        - Я еще сплю! Мне всю ночь работать!
        - Не волнуйся, дорогая, не волнуйся, мы уходим, - смущенно пообещала девушка.
        - Я, между прочим, из страны Нихон, - объяснил Натабура, когда они отошли.
        - Нихон?! - это ее потрясло больше всего. - Нихон… - мечтательно произнесла она. - Я знаю об этой стране, вернее, слышала в древних сказаниях, которые передают старики.
        - Звучит, как сказка. А куда мы бежим? - спросил он, приноравливаясь в ее быстрому шагу.
        - Подальше…
        - Мне нужно в Карамора, - Натабура остановился.
        - Да знаю я! Знаю! - она обернулась и посмотрела так, что у него сладко-сладко екнуло сердце. - Хозяин все уши прожужжал. Это ты убил начальника дворцовой стражи цитадели? - и опять ее светлые глаза сотворили с ним то, о чем он еще не имел понятия, и опыта по этой части у него не было. Он почему-то подумал о зеленоглазой из племени Ёми - но как-то смутно, неопределенно, словно она стала давним сном, от которого тоскливо щемит в груди.
        Может быть, я снова влюбился, подумал он и спросил:
        - Кого?.. - глаза выдали его с головой, он покраснел.
        - Ну, тономори…
        - Я… - нехотя признался Натабура.
        - Отлично! Ты сделал доброе дело! Постой! А как тебе это удалось? - Она снова так резко остановилась, что он, задумавшись, ткнулся подбородком в ее плечо. Кожа у нее была подобна шелку. А пахла - он не находил слов.
        - Не знаю… - Натабура притворился простаком. - Он сам упал. Наверное, на что-то наткнулся. Хоп… - опустил смущенно глаза.
        - На это? - она шутливо уставилась на его кулак.
        Он застеснялся и спрятал руку за спину. Но она и так успела разглядеть разбитые костяшки и боевые мозоли, хотя кулаком убить очень и очень сложно. И даже нащупала сухэ.
        - А это что?
        - Ты Ёкатэ? - он наконец вспомнил имя зеленоглазой и подумал, что у нее очень крепкие для девушки руки. Почему?
        - Нет, я Юка. Что у тебя на пальце?
        - Ты так похожа на Ёкатэ. Ты Ёкатэ?! - не поверил он.
        - Нет, - она засмеялась. - Я Юка. Просто Юка. Юка из страны Чу. Так что у тебя на пальце?
        - А я думал, что такой страны нет, - уверенно сказал Натабура. - Кими мо, ками дзо! Я нигде никогда не читал о ней.
        Она, загадочно улыбаясь, покачала головой:
        - Значит, есть. Покажи руку.
        Он вытянул ладонь. Ее пальцы нащупали сухэ.
        - Вот как? - удивилась она. - Хитрое оружие. Ты хидзири. Не зря я тебя приметила, - но не сказала, что он принес с собой запах сосны и гор и что эти запахи ее волновали больше всего, как давние воспоминания о монастыре Танамэ на одноименной горе. Пока она не имела права раскрываться.
        - Нет, по-вашему я дзидай, а по-нашему буси[36 - Буси - воин.] или самурай.
        - Если нам повезет, мы спасем твоего друга, - сказала она таким тоном, словно понимала все-все, что происходило вокруг.
        - Где он? - Натабура удивился тому, что она все знает. Но времени расспрашивать вовсе не было.
        - Он в башне ямадзиро. Его пытают. Наш Субэоса ужас как боится духов. Я помогу тебе, а ты поможешь мне.
        - Хорошо! - поспешно сказал он. - Но в чем?
        - В том, что расскажешь о Нихон.
        - Хоп! - произнес от удивления Натабура. - А это что? Чу?
        Честно говоря, ему не хотелось никуда бежать, а хотелось остаться здесь и болтать с ней до рассвета.
        - Чу, город Думкидаё с цитаделью-ямадзиро - Карамора, в котором сидит Субэоса.
        Все его надежды рухнули. Он все еще думал, что совсем недалеко, вниз по реке, находится Киото.
        - Ищите эту дрянную девчонку! - откуда-то с кухни донесся голос хозяина. - Ищите!!!
        Раздались такие звуки, словно стадо баранов выпустили из загона. Лестница, да и весь дом тяжело заскрипели. Афра самозабвенно втягивал в себя кухонные запахи и беспрестанно облизывался, соображая, не смотаться ли за едой, а потом быстренько вернуться. Нет, не успею, понял он. Да и хозяин настроен решительно. Как бы чего не вышло, и вовремя зарычал: дверь напротив с грохотом поехала в сторону.
        Комната была крохотной, как бочка для солений. Такой комнаты Натабура в жизни не видел. Она походила и на пчелиную соту, затянутую промасленной бумагой. В проеме стоял некто настолько огромный и толстый, что Натабура в первый момент решил - андзица! Тем более что в руках у того блеснуло оружие. А потом, когда ударил - просто кулаком - туда вверх, где над мощными, как у слона, плечами торчала голова, сообразил, что этот гигант гораздо выше ростом, чем андзица.
        Он попал. Однако кулак скользнул словно по железу. И уже понимая, что проиграл, Натабура стал уходить вбок, чтобы не попасть под ответный удар и подготовить свой - как гигант вдруг странно хрюкнул и, цепляясь за стены и треском выворачивая их, стал заваливаться в комнату-соту. Из рук у него выпал танто - нож, и цуба тускло блеснула в свете фонаря, который стоял рядом с неприбранной постелью. Видать, гигант услышал подозрительный шум и выскочил.
        Обитатель комнаты-соты еще хрипел, катаясь по полу, обхватив лицо руками, а Юка уже тянула Натабуру дальше:
        - Быстрей!!! Быстрей!!!
        Понимая, что это глупо, он напоследок обернулся и увидел в свете опрокинутой лампы: угиганта из глаза торчала женская спица. И был это не человек, а большой жук в коричневом панцире санэ под кимоно. Вот так Юка, удивился он. Вот так Юка! Кто ты?
        Но спросить не успел. Вдруг все пространство темного длинного коридора ожило, зашевелилось. По глазам ударил свет. Раздались неясные голоса, сквозь которые прорвался крик андзица: «Хватайте! Хватайте!» И они побежали.
        Афра все сообразил. У него был нюх на всякого рода приключения. И дорожку в саду учуял, и сидевшую в сливной трубе крысу. Но чувство ответственности - оно ведь превыше всего, не позволило ему сбиться с намеченной цели - поэтому крыса его не заинтересовала. В общем, Юка немного заблудилась - не там свернула и не здесь перешла. В результате они попали в ту часть дома, где комнаты были, как в улье, которые в свою очередь предназначались для людей-жуков - кабутомуши-кун, то есть карабидов - гвардейцев Субэоса. Юка не знала о существовании улья. Зато слуги, прекрасно разбираясь в устройстве дома, уже спешили на помощь карабидам. И если бы не Афра, который ориентировался по запаху, приняли бы Натабура с Юкой свой последний бой в харчевне, где понемногу разгорался пожар. Но Афра решительно двинул лапой одну из многочисленных дверей, с легкостью порвал рисовую бумагу, и они выскочили на террасу, а оттуда - в сад. Затем по каменной лестнице взбежали в калитке, перемахнули через нее и выскочили на пустынную улицу города Думкидаё, где камень под лучами луны отливал холодным мерцающим светом.

* * *
        По небу плыла огромная, желтая, теплая луна в сероватых пятнах, воздух был насыщен смолистым запахом сосен. С ним смешивался едва заметный дух курительниц из ближайшего храма, за стенами которого двигались неясные тени и слышались молитвы. Да купол ловушки - ками-дзуцу, торчал на развилке дорог, одна из которых вела, огибая харчевню и храм, вниз, а другая, покривее, убега в гору к замку Карамора. Когда они проскользнули мимо, из-за прутьев низко и призывно фыркнула нэко. Афра не мог удержаться, чтобы не завести знакомства, встав на цыпочки и отчаянно крутя хвостом, а Натабура решил вызволить бедное животное. Но каждый раз, когда нэко приближалась к металлическим прутьям, сквозь которые легко могла проскочить, неведомая сила отбрасывала ее к середине ками-дзуцу.
        Нэко абсолютно не боялась Афра. Она просяще глядела в глаза Натабуры и, распушив хвост, мурлыкала гневно и настойчиво, словно умоляла спасти ее.
        - Что ты делаешь?! - оглянула Юка.
        - Как что?.. - Натабура схватил кошку. Вернее, она сама сунулась ему в руку.
        - Это не кошка, это женщина ночи, - забеспокоилась Юка. - Не дай Бог помочь ей выбраться. В этом городе духи коварны и непредсказуемы.
        Но Натабура уже протащил нэко сквозь прутья. В тех местах, где шесть коснулась их, она вспыхнула голубоватым пламенем. Но, кажется, этим все и ограничилось, потому что нэко (или женщина ночи), фыркнув на прощание, скрылась в темноте.
        - А зачем их ловят? - спросил Натабура, отряхивая пыль с колен.
        - Демоны-хонки и духи-хонки провинции Коаэ вредны для Субэоса. Сами же они считают Субэоса отступником, который служит человечеству, будучи наместником Богини зла Каннон на Земле. Ведь Субэоса - наиглавнейший демон и не терпит конкуренции. По этой причине на рассвете они погибают от солнечного света. Идем!
        Афра разочарованно обежал вокруг ками-дзуцу - нэко нигде не было. Она исчезла, испарилась, словно призрак, оставив в воздухе лишь запах паленой шерсти. Афра понюхал воздух, фыркнул и кинулся за хозяином, который сам, как призрак, несся по городу.
        Однако им не удалось уйти далеко. В том месте, где улицы веером разбегались к кольцам реки и где мостовая была выложена камнями, а до замка, казалось, уже рукой подать, Натабура вдруг услышал знакомый шелест, который не мог забыть, - настолько он походил на зловещее бряцанье усов и бороды господина Духа воды - Удзи-но-Оса. Это были звуки погони, которая спускалась из замка Карамора и которую выдали все те же кольчуги.
        Они попытались было укрыться в маленьком садике на крохотной площади. Но со стороны нижней части города, где все сильнее разгорался пожар, с факелами в руках показался отряд окаппиков, точнее - карабидов. Их было так много, что они заполнили сразу все улицы, и куда бы Натабура и Юка ни бросали взгляд, они видели блестящие под луной коричневатые доспехи санэ и кожистые крылья, прижатые к бокам.
        Афра тихонько заворчал. Ему все не нравилось. Город притих в ожидании худшего. Ни единого огонька не блеснуло за ставнями. Ни один фонарь не загорелся в дверях. А когда Юка подняла глаза, то на фоне луны увидела все тех же карабидов, похожих на огромных летучих мышей, мерно и тяжело размахивающих крыльями. В руках у них поблескивало оружие.
        Натабура мгновенно изготовился к стрельбе. Однако на их счастье один воздушный отряд карабидов пролетел левее, а второй правее. И оба скрылись за черной громадой Карамора, который единственный сиял в ночи огнями во всех окнах и бойницах. Тревога все больше охватывала замок, и то там, то здесь раздавались встревоженные крики часовых:
        - Слушай! Не спать! Слушай! Не спать…
        Казалось, еще мгновение - и их схватят. Но, потолкавшись в переулках и улочках, карабиды, не дойдя до площади каких-нибудь пять-шесть тан, на удивление отступили, и только окрики и команды позволяли судить о том, что гвардейцы постепенно удаляются к реке и окраинам города.
        Юка с удивлением всматривалась в темноту города, а потом спросила:
        - Признайся, как ты это сделал?
        - Никак, - смутился Натабура, полагая, что не может просто так - возьми да выложи - открыть тайну учителя Акинобу. Да и в двух словах невозможно рассказать принцип китайского дайкуку[37 - Дайкуку - учение управления пространством без обращения к Богам.], точнее - «колотушки». В данном случае Натабура использовал энергию света Луны, и хотя последняя светила ярко и беспрестанно, похоже, ему на этот раз удалось разбудить ее, растрясти. Да, я испугался, понял Натабура, а по закону дайкуку это привело к ответной реакции. Спасибо тебе, о Великая, с благоговением подумал он. И тогда в ответ, «Смотри, смотри!» - закричала Юка, - Луна на мгновение превратилась в огромный глаз, который затмил блеск пожар, и к ужасу жителей города моргнул, а с огромных ресниц на Землю пал звездный дождь.
        Посчитали ли карабиды это дурным знамением или просто испугались, но на некоторое время пропали, исчезли, перестали летать. Над городом нависла мертвая тишина, даже пожар сам собой погас.
        Теперь беглецы крались, прислушиваясь к малейшему шороху, и не куда-нибудь, а к реке Черная Нита, где можно было спрятаться. А завидев ее примерно с расстояния в добрый сато, не удержались и побежали, да так, что только пятки засверкали. И сразу же привлекли к себе внимание: вотдалении и ближе, за изгородями и домиками, раздались крики, возбужденные голоса и команды. Но, должно быть, дайкуку - «колотушка» - все еще действовало, потому что шум тут же затихал, и в тот момент, когда они достигли моста, снова все онемело и только собаки не успокоились в отдалении.
        Под мостом Сида было темно, как в пещере. Афра сразу залез в воду, стал громко лакать, хотел было разогнать местных лягушек, но и они куда-то делись.
        Натабура присел на бревно. Юка - рядом:
        - Дождемся рассвета?
        Он был совсем не против просидеть с ней хоть всю ночь. Ему вообще казалось, что лучше девушки он не встречал и что они знакомы давным-давно - тысячу лет, что они уже были знакомы где-то там, в иных пространствах, где властвуют другие законы.
        - Господин человек… - кто-то прошелестел над ухом. - Гос…
        - Чего?.. - Натабура отскочил в сторону и почувствовал, как волосы у него стали дыбом.
        - Господин человек, это я… - проникновенно раздалось из темноты.
        Тогда они разглядели в отблесках света от воды, что в ловушке ками-дзуцу мерцает некая голубоватая тень. Она то приближалась к прутьям, то удалялась, тихо подвывая:
        - У-у-у…
        - Ах!.. - вырвалось у них одновременно.
        - Я! Я! - прекратила выть тень. - Выпустите меня.
        - Ты кто?
        - Я? - пугливо переспросила тень, поскуливая, как щенок.
        - Да? Ты!
        - Я… - тень вздохнула, - дух…
        - Дух чего?
        - Дух грусти…
        - Иди ты… - высказался Натабура, ибо духи грусти не питались под мостами, куда сливали помои. Им подавай вздохи влюбленных и умиление разочарованных жизнью.
        Юка тоже недоверчиво хмыкнула. Она вообще лучше Натабуры ориентировалась в городе. Но увидеть дух грусти даже для нее, похоже, было чересчур.
        - Да, вы правы… вру. Я дух торговли… лошадьми…
        Подбежал Афра и в знак презрения полил ловушку. Дух оскалился и отлетел к центру.
        - У-у-у… га-а-а-д…
        - Это ты гад! - уверенно сказала Юка. - Шляешься здесь по ночам. И никакой ты не дух!
        - Да если бы не гаки - дух обжорства, который меня сюда затянул и смылся…
        - Знаем мы вас, - сказала Юка. - Вот солнышко взойдет…
        - Ой, ой… - завыл дух. - Спасите, спасите, люди!
        - Тихо! - сказал Натабура. - Ты чего такой тощий?
        Дух походил на последний выдох гаснущей свечи. Казалось, ему ничего не стоит пролететь сквозь прутья, но он не мог этого сделать, смертельно боясь приблизиться к ним.
        - Если бы я был наевшись… - снова начал вздыхать дух, - а то голоден, как дворовая собака.
        - А чем воняешь? - Натабура, приглядевшись, увидел труп курицы. - Мертвечиной питаешься?
        - Задави тебя телега… - обиделся дух.
        - Возьми и поешь, - посоветовал Натабура.
        - Он не может, - сказала Юка.
        - Почему?
        - Потому что тут же выявится его сущность.
        - То есть?
        - Не веришь? - она сунула руку между прутьями, и немедленно вместо благовидного и старичкообразного духа возник один огромный, как капкан на лося, рот с кривыми, острыми зубами: «Щелк!!!» Юка едва успела выдернуть руку, а Натабура обалдело схватился за кусанаги.
        - Ты не дух, - уверенно сказала Юка, - ты демон. Только не пойму, какой силы? Говори!
        - Не скажу! - уперся демон, скаля зубы.
        - А ты не боишься? - спросил Натабура, одновременно любуясь ее быстрым уверенным движениям. - Прутья тонкие. Колдовство слабое. Выскочит в одно мгновение.
        - У меня есть заклинание, - сообщила Юка.
        - Не надо заклинаний! - взмолился демон, снова превращаясь в безобидное существо наподобие стручка.
        Но Юка произнесла:
        - Ямакавано мидзу, кугуру митама…[38 - «О, Священный поток, сокрывший в водах горную чистоту…»]
        Демон шарахнулся к противоположной стенке клетки. Его отбросило назад. Голубоватые искры заплясали на прутьях. Появился запах горящей плоти.
        - Хватит! Хватит! - возопил демон так, что в округе в ужасе проснулись все собаки, а притихшие было карабиды снова оживились и стали перекликаться. Но, к удивлению Натабуры, даже не делали попыток приблизиться к мосту. Видать, они тоже боялись темноты и духов.
        С каждым словом заклинания демон уменьшался на одни сун, а то и больше. Что-то подобия кровавого пота катилось по его телу и собиралось в лужу.
        - Ой… ой… - стонал он, тая на глазах. - Ой… ой…
        Из тухлой курицы полезли мелкие сущности. Они тут же съеживались и умирали, испуская голубоватый дым. Даже Афра шарахнулся прочь. Ему стало противно. Впрочем, не ему одному: если бы не Юка и не чувство стыда, Натабура давно отступил бы и спрятался за опору моста.
        - Вага окано, окамини иитэ, фурасимэси![39 - «…Богу-змею наших гор, я повелела, и ты упал»], - при этих словах демон, пыжась, лопнул. Во все стороны, выламывая прутья клетки, брызнул фосфоресцирующий свет.
        Натабура, не заметив как, оказался на песке. Чуть в отдалении уселась Юка. Афра как всегда отделался испугом, спрятавшись за кучей наносной гальки. Опоры прогнулись, словно гнилой тростник, а мост покачался-покачался и угрожающе просел, надломившись посередине. Город отозвался еще более громким воем собак и стенаниями ночных призраков, которые поняли, что один из собратьев отдал Богу - нет не душу, а то, что они отдают - без названия и определения. Это не приветствовалось демонами и духами, так как укрепляло мир Богов.
        - Что?! Что это было? - просил Натабура, вытирая лицо и что-то пытаясь разглядеть на ладонях.
        - Сикигами - демон смерти, - не сразу ответила Юка.
        Он повернулся к ней, хотя все еще боялся оставить без внимания ками-дзуцу, на дне которой лужа крови, оставшаяся от сикигами, вспыхивала огненными сполохами.
        - Вот это да! - выдохнул Натабура.
        - Нам здорово повезло, - Юка выбралась из вымоины, куда ее столкнуло волной света, - что он угодил в ловушку, прежде чем столкнуться с нами. У реки Черная Нита часто находят мертвяков, которые при жизни воображали себя магами, потому что сикигами поселялся в них. Но рано или поздно это кончалось плохо.
        - Кими мо, ками дзо! Зачем мы тогда сюда побежали? - Натабура стал осторожно озираться - ему еще не приходилось сталкиваться с демонами смерти.
        - Не бойся, - успокоила его Юка, - Теперь мы все втроем проживем до ста лет, ибо демоны смерти чаще не встречаются. Но самое интересное, что ты сегодня дважды избежал ее.
        - Это почему? - удивился он.
        - Ты знаешь, что такое «кыш-кыш»? - спросила Юка.
        - Салат из рыбы? - неуверенно переспросил он.
        - Ладно, умник, - она решила, что он тихо издевается над ней. - Я объясню: это еда подводной ведьмы Бэё!
        - Бэё?! Ведьмы?! Кими мо, ками дзо! - удивлению Натабуры не было предела.
        - Ведьмы духов. Это она выпустила на Землю черных жуков - кыш-кыш, которые зарываются в землю. Из них вырастают ростки. Из ростков делают салаты. Когда росток созревает, из корня снова вылезает кыш-кыш и летит дальше, чтобы зарыться в землю и дать новый побег. Если съесть этот салат - ничего не будет, но если добавить брюшка жуков, то превратишься в кабутомуши-кун, то есть человека-жука. А таких жуков у главного наместника, Субэоса - целая казарма, и еще требуются, ибо он задумал воевать, и не с кем-нибудь, а с Богами.
        Тогда Натабура все вспомнил. Это был очень странный трактат, который даже учитель Акинобу посчитал выдумкой. А начиналось все так: книгу вместе с Картой Мира продали заезжие купцы варваров. В нем рассказывалось о существовании царства, которым правят люди-жуки.
        - Ты хочешь сказать, что он ловит прохожих? - догадался Натабура.
        - Он ловит чужаков. Ты бы забыл свое прошлое, свою родину, стал вечным рабом Субэоса и никогда бы не смог покинуть этот город. Знаешь ли ты, что его еще называют городом жуков?
        - Знаю, - нехотя согласился Натабура, ругая себя за беспечность. Стоило быть чуть повнимательней. Но ему казалось, что после Мусаси ничего страшного не случится. Случилось! На тебе! - Сегодня это я уже слышал от одного человека.
        - Надеюсь, ты его убил?
        В двух словах он рассказал о странном Мусаси в горах, который напал на них.
        - Скорее всего, это был усин - преступник, наказанный таким образом, - предположила Юка.
        - Это был не лучший мой бой, - нехотя признался Натабура. - Расскажи, кто вами правит? Я видел зеленую лягушку.
        - Тихо! - девушка невольно оглянулась. - Идем… Нам нужно в северную башню. Я уверена - он там! - И вдруг выдала страшную тайну, которая вначале показалась ему смешной: - Наш Субэоса происходит из прикормленных каппа, которые помогали ловить рыбу, получая взамен горячую пищу. Это было очень давно. Ведь каппы живут тысячи лет. От дармовой еды каппы вырастают до огромных размеров и постепенно теряют способность работать. Даже мышей не ловят. Некоторые из них становились подобны Будде, и им поклонялись. Ты слышишь меня?
        Если бы! Ее волосы растрепались, и он незаметно даже для себя вдыхал ее запах. Уловка, которой он только учился. Но как приятно! Голова пошла кругом. Она улыбнулась, она поняла его и посмотрела ему прямо в глаза. Не все поклонники приятны, но этот особенный.
        - Наш Субэоса управляет не только городом, а восемью провинциями: Мусаси, Сагамэ, Кадзуса, Симоса, Кодзукэ, Симодзукэ, Хитати, Муцу, - нарочно перечисляла она, чтобы не попасть под его колдовство, - и в каждой провинции посадил таких же Субэоса, родственных вассалов - симпан. Они действительно, все как один, похожи на огромных жирных лягушек. Нашего за глаза называют Император-жаба. Когда наш каппа вступил на престол, он провозгласил девиз: «На все времена процветание и благоденствие!» Но этот девиз оказался крайне неудачным, потому что той же осень случился неурожай, а весной начался голод. Люди съели даже солому. Девиз пришлось поменять на новый, а всех, кто слышал прежний, предать внезапной смерти, ибо они познали несовершенство главного наместника. Чтобы подавить неугодных, ему понадобилась тайная канцелярия и агенты - андзица, которые уничтожали крикунов и вербовали в гвардию карабидов. Андзица сразу понял, что ты чужак. Значит, тобой никто не будет интересоваться. Я тебе хныкала, хныкала, а ты ничего не понял, пока не подсунула тухлые яйца. - Она почему-то засмеялся, наверное, от того, что у
него появилось глупое выражение на лице. - Я больше всего уверена, что твой друг окажется в гвардии раньше, чем мы его спасем.
        - Да… - согласился Натабура, и последняя фраза окончательно привела его в чувство. - Тогда вставай, поторопимся! - воскликнул он и, не зная почему, понял, что Юка не местная, то есть она такая же пришлая, как и он.
        Еще он вспомнил о спице в глазу кабутомуши-кун - или человека-жука. Странная девушка. Надо к ней присмотреться, подумал он, что-то в ней не так, то есть все в основном так, а потом не так. Странно. Он запутался, не хватало времени расспрашивать. Да и глупо было это - взять и пристать к человеку: дескать, откуда ты и что здесь делаешь?
        Они выбрались из-под моста и окаменели: все небольшое пространство между мостом и ближайшими домами было окружено карабидами. При появлении Натабуры, Юки и Афра они дружно шарахнулись в проулки, и только самые смелые из них выглядывали оттуда. Мало того, просевший мост тоже был усеян карабидами. Однако то ли из-за страха, то ли из-за почтения к духам и демонам они упали и закрыли головы руками. Ух, ты! только и успел подумать Натабура, нащупывая кусанаги. Впрочем, он понимал, что с такой свитой его шансы ничтожны. В одиночку он бы имел пространство и время для маневра и пробился бы хоть сквозь тысячу карабидов с их санэ и кольчугами, яри и тяжелыми цуруги. А с Юкой, да с Афра разве повоюешь. Все это пронеслось у него в голове быстрее молнии. И он принял единственное правильное решение - не вытаскивать кусанаги и не обострять без надобности ситуацию, а действовать по обстоятельствам, обратясь в чистый дух Будды.
        Карабидов же сбила с толку двусмысленность ситуации. Возможно, пойди Натабура, Юка и Афра напролом, они были бы подобны ножу, вонзающемуся в масло, но предательская пауза - сродни стае духов трусости и самонадеянности, поселившихся в самих же карабидах, - изменила ситуацию. А если учесть, что подавляющее большинство из карабидов были обыкновенными необразованными крестьянами, наделенными инстинктами толпы, а не дзидаями, привыкшими к единоборству и принятию самостоятельного решения, то результат был предсказуем.
        Один капитан по имени Аюгаи понял, что к чему, ибо только нужда заставила его стать кабутомуши-кун и вступить в ряды карабидов. В своей жизни он кое-что повидал и знал, что на востоке лежит неведомая страна, которую никто не видел, в которую невозможно попасть по доброй воле и откуда появлялись эти самые дзидаи.
        Не успел он отдать команду, как рядовые карабиды натянули луки и выстрелили. Хотя иной команды Аюгаи отдать и не мог. В его задачу входило любой ценой схватить беглецов. Стрелять же в сидящего человека было верхом глупости - ведь только очень самоуверенный человек может подставить себя под стрелы. Субэоса еще не знал, с кем имеет дело. А натянутые луки означало только одно - Язаки, как ни странно, еще не проговорился, ибо если бы он проговорился, то карабиды давно бы разбежались. Впрочем, в такой же степени был неизбежен и другой вариант - Субэоса мог держать все в тайне, полагаясь на силу как на последний аргумент.
        Итак, девять стрел взмыли в воздух. Две с опоздание на мгновение. Семь стрел Натабура отбил первым же ударом, две последние, летящие с диаметрально противоположных сторон, круговым эдё - еще на подлете, практически киссаки - кончиком меча, и снова замер подобно чернеющему на дороге камню. Луна светила из-за реки, и карабидам трудно было что-либо разглядеть.
        Если бы только карабиды вместе со своими капитанами видели, что все это Натабура проделал с закрытыми глазами, они бы испугались еще больше и вообще бы не решились на атаку. Как ни странно, для них Натабура так и остался сидеть в священной позе Будды - просто стрелы по непонятным причинам не долетели, растаяли в воздухе, а потом сломанные упали на землю. А для Натабуры это было рядовым упражнением, которое он выполнял регулярно в темной комнате или в лесу, или пустыне, или в горах при ветре или безветрии, ориентируясь только на слух и чувства через дух Будды.
        Восемь из девяти капитанов самонадеянно отдали приказ атаковать, предполагая таким образом стяжать славу первоубийцы. Один Аюгаи промолчал. Он все понял. «Лотос осыпался. Октябрь. Пора умирать». Сытая и спокойная жизнь кончилась. Грядут неизбежные перемены. Так говорили хидзири в горах. Приходили два дзидая. Первого из них приручили, второго с большим трудом убили. Третий - самый молодой - будет бессмертным. Он изменит мир. Это старая-старая легенда была под запретом, ее рассказывали только шепотом в самых дальних уголках провинций. Мало того, из-за страха перед этим неведомым человеком Богиня зла Каннон сделали каппа субэоса - наместником восьми провинций и создали клан родственных вассалов - симпан, в надежде укрепить, удержать власть на Земле. Но самое главное заключалось в том, что каппа не сможет сговориться с человеком. На носу война. Все погибнут. Страна Чу рухнет. Пропадет. И никто о ней не вспомнит.
        Первым Натабура убил карабида справа. Он вообще все сделал по классическим правилам боя. Восемь карабидов были правшами. Их следовало обходить справа, чтобы не попасть под удар яри. Первый карабид успел сделать один шаг, второй - два шага, третий - три, четвертый - четыре, пятый пять, шестой - шесть, седьмой - семь, восьмой - восемь, и только девятый - левша - почти добежал, но в последний миг увидел блеск луны на кусанаги Натабуры, которого так и не заметил.
        После этого Натабура бросил кусанаги в ножны и сел в позу Будды. Весь мир для него был сосредоточен на узком пространстве, похожим на длинный-длинный коридор, в конце которого появлялась цель. И если девятый карабид еще дышал и думал, то восьмой ощутил непонятное беспокойство, седьмой - зудящую тревогу, словно зов судьбы, шестой - ноющую боль в затылке, как от большого количества чанго, - там, где козырек хати был коротковат. Пятый, пронзенный в сочленении между санэ и муна-ита, словно ткнулся на бегу в ветку дерева и успел подумать, что она слишком жесткая. Четвертым был асигару-ко-касира - лейтенант, который страстно желал вселенской славы и в защите которого практически не было изъяна, да и две кольчуги давали ему преимущество в обороне - слишком низко опустил левое плечо, принизив тем самым значение в бою офицерского наплечника - о-садэ, и кусанаги вошел в шею, разрезая через щель перевязь щитков шлема. Третий - разорившийся поденщик, поддавшийся порыву, самый неуклюжий из девяти карабидов, сумел споткнуться на третьем шаге и напоролся на собственный цуруги, который держал перед собой, как
пику, двумя руками-крыльями. Второй - еще только испускал дух, пронзенный в шею, и только первый к тому моменту уже умер, принял смерть грудью, потому что Натабура ударил его прямо в сердце, пробил хваленый санэ, опробованный на каленой стреле.
        И никакие они не сверхтвердые, подумал Натабура и услышал отчаянное:
        - Натабура! Натабура! - впервые она назвала его по имени.
        Он обернулся, отвлекшись от следующих девяти карабидов, которые бросились в атаку. Длинный-длинный коридор медленно растаял. Луна, выставив бок, почти скрылась за Карамора, река Черная Нита походила на расплавленное серебро, дома и сады по ту сторону чернели, как декорации в театре теней, а крыши домов были похожи на распростертые длани. Единственное, что отличало реальность - небо, с Млечным Путем, висящим так низко, что казалось, до него можно дотронуться рукой. И на фоне всего этого в трех-четырех кэн у него за спинной прямо в воздухе вращалось огненное колесо с закручивающимися кольцами голубоватого дыма. Рядом, выгнув спину и задрав хвост трубой, гордо ходила давешняя нэко, которую он спас, вернее, не нэко, а женщина ночи. А Юка и Афра выглядывали словно из-за этого огненного колеса и звали его:
        - Натабура! Натабура!
        - Гав-гав! Гав-гав! Гав-гав!
        И махали, конечно.
        Нэко, или женщина ночи, громко и призывно мяукнула, и тогда он все понял - вскочил и в одном прыжке нырнул в это самое огненное колесо, да и был таков. Только опалил, совсем чуть-чуть, оперенье третьей стрелы сверху.
        Ничто так не вытягивало силы, как «это» - из «Пяти Тайных Колец» монаха Кукая. Учитель Акинобу обучал его «это», не произнося названия, ибо само название уже вступало во взаимодействие с пространством и временем. Просто в нужный момент, находясь в священной позе Будды, нужно было произнести одну единственную фразу: «Цуки но усаги»[40 - Да пребудет со мной Небесная Сила.] и враг оказывался поверженным прежде, чем понимал, что к чему и откуда приходит смерть. Сам же Натабура ничего не помнил, и только по прошествию многих дней в памяти, как давешний сон, всплывали обрывки воспоминаний о битве. Второму из тайных приемов, которого страшился сам учитель Акинобу, они обучались вдвоем, и суть его Натабура не помнил до того момента, пока его жизни не начинала угрожать реальная опасность. Обучиться этому упражнению было невозможно нигде, кроме как на поле боя. Этот прием тоже не имел названия. Его называли опосредованно ёмоо нодзомимитэ - «то, которое это». В нем использовалась сила тридцати трех обликов Бодхисаттвы.
        - Спасибо тебе! - поклонился он нэко.
        Но она уже исчезла в ночи, превратившись в женщину с очень длинной шеей и фыркнув на прощание: «Берегись ночи!» Огненное колесо покрутились еще немного и растаяло вслед за хозяйкой. А они оглянулись. Перед ними тянулась стена, уходящая в темноту. Позади возвышалась северная пыточная башня.
        - Ищи! Ищи! - приказал Натабура.
        Афра не знал, что это значит, но понял Натабуру и пошел вдоль основания, вынюхивать и одновременно оставлять метки. Что искать? - не понял он. Вот задачка! Но искать надо - раз велели. Один раз вспугнул безобидного духа совы. Пару раз хотел было выкопать садовую мышь. Но сообразил, что хозяина мыши не интересуют. Не удержался и ткнул лапой в кротовую кучку, фыркнул и вдруг учуял знакомый, хотя и не очень приятный запах. Так прогоркло мог пахнуть только Язаки. Его большое жирное брюхо за много лет накопило столько еды, что нормальному человеку, рассуждал Афра, хватило бы на двадцать лет безбедной жизни. А о честной собаке и говорить нечего. Ах, как я хочу кушать, отвлекся он. Косточку бы. Крылышко… Стоп! Он задрал морду. Запах шел оттуда, из-под крыши - запах Язаки, страха, мочи и крови.
        - Ай, молодец… - шепотом похвалил Натабура, - ай, молодец!
        Юка присела и тоже погладила Афра, отчего он едва не растаял. Все-таки в женщинах сокрыто нечто такое, что мне еще непонятно, подумал он. Но рано или поздно я разберусь, что к чему, и тогда не буду млеть от их ласк.
        Северная пыточная казалась неприступной, как столбовые горы в стране Чу. Натабура задрал голову: где-то наверху единственное окно походило на огонек сигнального костра.
        - Я полез… - прошептал он, поправляя колчан за спиной.
        Странно, что после всех этих: «кыш-кыш», дайкуку - «колотушки», «это» - все, что требовало осознания и уложения голове, у него еще остались силы взобраться на стену, благо она оказалась сложенной не из гладкого обожженного кирпича, а из природного камня.
        Афра обеспокоено завертел головой: «Куда это он полез?» И даже заскулил, а Юка его погладила, успокаивая. За время путешествия он так привык находиться рядом с Натабурой, что ни на мгновение не хотел расставаться с ним. А если это происходило, то впадал в легкую панику. Как бы мне пригодились крылья, с тоской подумал он. Я бы взлетел вместо хозяина и спас бы Язаки, хотя и не люблю его.
        Вряд ли лук пригодится, решил Натабура, с легкостью преодолевая две трети расстояния до окна. Луна светила из-за Карамора, и было все еще темно, хотя время неумолимо приближалось к часу тигру.
        На последних двух-трех ата[41 - Ата - мера длины, расстояние между большим и средним пальцами руки.] Натабура подтянулся и заглянул внутрь. Сквозь неровное и мутное стекло он разглядел, что Язаки висит вниз головой, подвешенный за одну ногу. Руки у него торчали в разные стороны, а под ногти были вогнаны иглы. Такие же иглы торчали из десен. В каждую из них была вдета цветная нитка. А за нитки дергал не кто иной, как самолично Субэоса - Император-жаба - жирный и зеленый, увешанный бриллиантами и золотом. О чем он спрашивал при этом, можно было только догадываться. Пытка называлась «весенние лучи солнца», ибо допрашиваемый держал руки и пальцы растопыренными, а рот был оскален и залит кровью.
        По обе стороны от каппа горели фонари. За спиной Язаки палач положил в очаг огромные клещи. Натабура впервые увидел обнаженного по пояс кабутомуши-кун. Доспехи санэ в форме птичьей груди были частью его скелета. Руки у кабутомуши-кун оказались неестественно длинными и почти касались пола. Между руками и телом имелась кожистая перепонка, которую Натабура принимал за плащ. К внутренней стороне каждого крыла крепился стальной веер с крючками. Одним из них карабид по команде Императора-жабы щекотал Язаки, чтобы расшевелить его. Писец в углу, не особо чтя Субэоса, откровенно скучал, то затачивая перо, то пробуя на язык качество туши. Его колпак служил ширмой, когда писец надумывал дремать. При резких звуках голоса он вздрагивал и делал вид, что вчитывается в написанное.
        Никто не заметил Натабуру, кроме Язаки. Его выпученные глаза еще больше вылезли из орбит. Он решил, что увидел приведение.
        Только Натабура собрался выбить окно, как в пыточную, придерживая дайсё, вбежал не кто иной, как андзица. Он что-то прошептал на ухо Субэоса.
        Натабура впервые увидел, что очень и очень толстое существо может так быстро передвигаться. Перед тем как убежать, Субэоса сделал один единственный небрежный жест, который означал - пленника казнить. Стена раздвинулась, появилась стража в золоченых доспехах, и Субэоса исчез, потеряв в спешке тотто - шапочку из золоченой иноземной парчи.
        Натабура не решился напасть в этот момент, полагая, что жизнь Язаки дороже. Андзица дернул за все нитки сразу и вырвал иголки из-под ногтей Язаки. Язаки закричал зверем, а Натабура выбил стекло. Не успели осколки еще упасть к ногам андзица, как Натабура спрыгнул вниз и ударил его кусанаги по голове. Решив, что убил его, он повернулся к палачу, который от неожиданности отступил за очаг, схватил клещи, развернул свои веера и зашипел, как змея: «Не подходи-и-и…» Вряд ли это была хорошая идея, ибо клещами нельзя было защититься от кусанаги, а веера предназначались только для нападения. Натабура срубил веер на правой руке под основание. Палач взвыл. Из пальцев, являющихся продолжением веера, хлестала кровь. Оберегая меч, Натабура не стал еще раз опробовать его на санэ, а просто отрубил голову палачу - тело отлетело к стене, залив ее кровью до самого окна. Голова с выпученными глазами выкатилась на середину комнаты. Язаки снова дико закричал:
        - Берегись!!!
        Натабура повернулся: андзица напал с катана и вакидзаси. Его левое ухо висело на лоскутке кожи, а обнаженный череп оказался синеватого цвета. Глаз был залит кровью. И хотя андзица владел стилем креста, ни один опытный боец в здравом уме не позволил бы себе такой роскоши - бездумно атаковать неизвестного противника. Для этого надо прежде всего не уважать его и заранее считать слабым. При всех достоинствах стиля нито в нем был заложен большой недостаток: отсутствие импровизации. К тому же нито хорошо подходил для того, чтобы ошеломить противника яростным натиском.
        В большинстве своем противник действительно был предсказуем. Но только не Натабура, которому голубой кусанаги давал возможность не только нападать, но и активно обороняться. Не рассуждая и не думая ни мгновения, он ушел с линии атаки под короткий вакидзаси, намереваясь, ударить андзицу под руку, там, где санэ неплотно прилегал к телу. Но, видно, тот почувствовал опасность маневра, потому что несмотря на свои габариты и ранение, довольно легко среагировал, и его катана просвистел в одном ата от лица Натабуры. Ему даже показалось, что он лишился носа. Он отпрянул, и ему не осталось ничего другого, кроме как перепрыгнуть через очаг и выступить в роли ожидающего, ибо андзица не стал нападать, а с интересом уставился на него единственным здоровым глазом - особенно на голубой кусанаги:
        - Говорят, ты сегодня убил девятерых. Как тебе это удалось? - поинтересовался андзица.
        Кровь капала и застывала у него на черной хаори длинными, темно-бурыми полосами. Но андзица не обращал внимания, демонстрируя пренебрежение к боли.
        - Жаль, тебя там не было, - усмехнулся Натабура.
        Должно быть, это еще больше разозлило андзица. Он пошел пятнами. Шрам на подбородке сделался пунцовым.
        - Надо было тебя убить сразу, - заметил он. - Но я только сейчас понял, кто ты.
        Колеблющееся пламя создавало иллюзию присутствия духов. Натабура удивился: вНихон они не были так свободны, как здесь, и не всегда являли лики. Здесь же они, словно голуби, пялились из-за балок.
        - Хоп! Я тоже тебя узнал, - он кивнул на глубокий, розовый шрам, похожий на ветку коралла. - В твоем человеческом прошлом - ты тот, у которого украли катана. Хоп?!
        То ли кровь еще гуще залила череп, то ли андзица густо покраснел, только его лицо стало яростным. Видно, он не любил вспоминать о своем предательстве.
        Когда они с учителем Акинобу пришли во дворец императора Сиракава, андзица служил при штабе асигару-касира - капитаном, и был отчаянным дуэлянтом, не проиграл ни одного боя, а ветвистый шрам на подбородке получил совершенно случайно от обыкновенного крестьянина, на котором, хвастаясь перед дружками, решил испытать катана. Дело было в стране Красных знамен, в походе, у китайской деревни Опоя. Кто знал, что крестьянин владеет приемами «львиная лапа». Не успел андзица прикоснуться к рукояти меча, как получил удар кулаком, на который была надета наклада в виде пяти шипов. Андзица побывал в мире теней и потерял былую наглость. Этот единственный позорный случай он постарался забыть, но не смог, поэтому привычку нападать на незнакомого человека оставил навсегда вместе с катана, который у него, конечно же, украли, пока он валялся придорожных кустах. И хотя деревню жестоко наказали, катана ему так и не вернули, как не вернули и все остальное оружие: вакидзаси, танто и лук - мару-ки. Андзица даже не смыл свой позор с помощью сэппуку - его отговорили родные. Они же помогли ему сбежать в страну Чу в надежде,
что здесь о его позоре никто не знает.
        Краем глаза Натабура разглядел духов крови, притаившихся под кровлей башни. Кими мо, ками дзо! Они как всегда явились на битву раньше всех. Ему показалось, что среди них есть незнакомый кэри. А ведь кэри - прирожденные убийцы - не могут существовать вне Правого Черного Лабиринта Будды, иначе бы они заполонили весь мир. Воистину, город Думкидаё был прибежищем всех мыслимых и немыслимых духов и демонов. Это значило, что один из нас обречен, понял Натабура. Духи чуют смерть. Кими мо, ками дзо!
        - Щенок! - закричал андзица. - Ты еще не знаешь, кто я! Я твой предшественник! Мне тоже твердили о миссии и божественном предназначении!
        - О какой миссии ты говоришь?! - удивился Натабура. - Хоп?
        - А разве ты не пришел за Картой Мира?! - андзица замолчал на полуслове, поняв, что проговорился. Теперь он должен был во что бы то ни стало убить Натабуру.
        - Карту Мира мы уже преподнесли императору два года назад.
        - Как существует два мира, так существует и две карты, - немного хвастливо поведал андзица, полагая, что ничего не бывает лишним, даже смерть.
        - Я не знал, - удивился Натабура. - Я даже не знал о двух мирах. Ни в одном трактате не упоминается об этом. Кими мо, ками дзо!
        - Значит, тебе еще не объявили волю Богов. Впрочем, это не имеет значения! Ни тебе, ни твоему дружку отсюда все равно не выбраться.
        - Ты меня зря пугаешь. Я участвовал в сражении в проливе Симоносеки против клана Минамото. Радуйся, Ёримото победил.
        - Слава Будде! - обрадовался андзица. - Хоть одна хорошая новость за эти два года.
        - Император Ёримото разбился, упав с лошади, - засмеялся Натабура.
        Казалось, андзица хватит удар. Кровь из раны потекла быстрее, а единственный зрячий глаз уставился на Натабуру с такой яростью, словно андзица хотел пригвоздить Натабуру к стене.
        - Я убил твоего предшественника, убью и тебя! - взревел он и сделал выпад - скорее для того, чтобы выплеснуть ярость, чем для дела, - настолько неуклюжим на взгляд Натабуры был удар. Однако эта полумера стоила андзица раны на запястье.
        Натабура опередил и просто опустил кусанаги в то место, где должен был появиться вакидзаси - короткий меч, и кончиком кусанаги рассек предплечье андзица до кости. Андзица понял, что имеет дело с опытным бойцом, ибо таким, казалось бы, простым ударом надо еще овладеть, потому что вслед за выпадом левой неизбежно следовало круговое движение канатной, что грозило смертельной раной или в бок, или в голову, а уйти от подобного коварного удара обыкновенному смертному было невозможно. И конечно же, к своему удивлению он все же промахнулся, попав в пустоту, ибо Натабура сложился самым невероятным образом как раз под траекторию вращения катана. В отчаянии андзица даже попытался ударить Натабуру цукой - рукоятью с шипом. Натабура же, не останавливаясь, вначале поставил блокирующий удар обратной стороной кусанаги, закрутил вакидзаси и, переместившись вправо, застыл, ожидая новой атаки - массивный андзица не мог сразу пролезть между очагом и креслом. Натабуре показалось, что с андзица надо придерживаться именно такой тактики. Можно было вообще не рисковать, а только ждать, когда противник истечет кровью.
Одновременно он прикрыл собой Язаки, который все еще висел вниз головой. А как только андзица замешкался, почувствовав, что ранен, Натабура не глядя перерубил канат, на котором висел Язаки, и снова неумолимо, как смерть, уставился на андзицу.
        Раздался грохот, словно упал мешок с костями. Язаки заохал, запричитал. Несколько мгновений он возился, выдергивая из десен иглы, каждый раз вскрикивая и ругаясь при этом. Затем схватил щипцы, которые выронил палач, и принялся за писца. Все это время тот прятался за огромным креслом Императора-жабы и следил за происходящим перепуганными глазами. Как только он дико заорал, Натабура понял, что сюда сбежится вся стража главной башни Карамора. После этого он действовал согласно классическому хидэн, потому что бой принял привычные формы: андзица отбросил бесполезный вакидзаси и встал в стойку обезьяны-киноэсару, то есть выставив вперед правую руку, правую ногу и угрожая катана, но не наступая, ибо осознал ловкость противника: казалось, стоило подумать, как он уже применял контрход. Андзица даже попробовал было обмануть Натабуру - притворился ослабевшим, нарочно захромал, качнулся, опершись на стену. Облизнул губы, словно ему стало плохо. Но Натабура не купился на его мнимую слабость и не сделал то, чего так страстно желал андзица, то есть не попытался нанести последний удар в грудь или шею. Тогда бы
он, была не была, блокировал кусанаги и по его лезвию, как по дорожке, добрался бы до сердца противника и вонзил бы в него свой катана. Имелся еще один фактор, который поразил андзица: Натабура весьма уверенно ставил блоки. То ли меч его был хорош, то ли юнец не берег его. Нет, не может быть, соображал андзица, он не так прост. Мне бы такой нодати.
        Натабуре надоело ждать и он атаковал андзицу в плечо, а когда он вынужден был опустить меч, ударил его, как и лже-Бенкэя на мосту, в голень. Но в отличие от монаха - не по икре, а в колено. И хотя его прикрывал наколенник, схватка сразу превратилась в топтание на месте. Большой и грозный андзица только и делал, что отбивал атаки Натабуры, понимая, что так долго продолжаться не может. Его лунообразное лицо вытянулось, а бесцветные глазки сверкали диким огнем. Он уже давно понял, что косин Натабуры, который сидит в каждом из людей, сильнее любого косина карабидов. С этим ничего нельзя поделать. А о том, что Боги ему благоприятствуют, и думать не хотелось. Ведь и самому андзицу до сих пор везло: как и Натабура, он прошел страну Ёми, не потеряв головы, стал карабидом, избежав казни, получил хорошую, сытную должность и неограниченную власть. Неужели в этом и заключается ошибка? - лихорадочно думал он, отбивая атаки юнца, который становился все увереннее и увереннее. Единственное, он надеялся на товарищей карабидов, которые давно должны были услышать дикие крики писца. Правда, писец уже не орал, а
только хрипел и тихо ойкал.
        И дождался-таки: раздалось бряцание оружия, крики, и в пыточную через боковой вход ворвались кабутомуши-куны, принеся с собой тошнотворный запах такубусума. Андзица, воодушевленный их появлением, решил отвлечь Натабуру нападением на Язаки, который покончил с писцом и, морщась, дул на руки, с интересом следя за поединком. Мотнув волосами, андзица сделал шаг в его сторону, открылся под рукой, попытался исправить положение с помощью полублокировки, полуугрозы с выпадом, - провалился, потому что Натабура сделал хидэн ваэ-у[42 - Ваэ-у - уклонение под меч справа.] - уклонение под меч справа, и получил смертельный удар, называемый «щелчок кнута», в шею - как раз под срез доспехов санэ.
        Вскрикнул, андзица схватился за рану, выронил оружие, неловко ступил на раненую ногу и рухнул. Духи под кровлей радостно встрепенулись. Кэри даже рискнул было слететь вниз, но карабиды быстро заполнили башню, распространяя вокруг себя резкий запах напитка из такубусума. Они размахивали оружием и кричали, что уничтожат всех врагов великого Субэоса, вовсе не ожидая увидеть вооруженного человека. К тому же они были без офицера, который единственный из них умел думать тактически.
        Натабура недолго думая принялся за их избиение. Если андзица по меркам Думкидаё был отличным бойцом-одиночкой, то гвардию Субэоса обучали весьма посредственно. В первые одна-две кокой, в течение которых они еще не растеряли храбрости, щелкали своими веерами и тыкали во все стороны яри и катана, Натабура выбрал себе жертву и зарубил того, который оказался наиболее воинственным, но полным неумехой - крайнего справа, черного, волосатого, как тэнгу, в татуировках в уголках глаз, с большими торчащими усами, под которыми поблескивали огромные, как у лошади, зубы. Карабиды даже не воспользовались численным преимуществом. Навались они одновременно, Натабуре пришлось бы худо: пространство было мало, а Язаки надо было защищать. Затем без особого труда он убил еще двоих, чем окончательно расстроил ряды противника. Карабиды, поскуливая, стали пятиться, а через мгновение обратились в бегство, побросав оружие. Последний из них подпрыгивая и не надеясь на санэ, прикрывал спину огромной, широкой нагинатой. Но Натабуре было наплевать. Ему даже не хотелось шевелиться. Усталость последних дней навалилась, как гора
Нангапарбата.
        - Все! - он повернулся.
        Язаки, не говоря ни слова, как тень судьбы, бросился ему на шею и свалил на залитый кровью пол. Слезы душили его и катились по распухшему лицу, попадая в рот, походивший на раскрытую устрицу.
        - А… а…
        Сил не было скинуть его. Хотелось провалиться в глубокий и долгий сон, чтобы все это пропало, а осталась одна Нихон и еще, пожалуй, Афра. О псе он все время почему-то вспоминал с особой теплотой, словно Афра стал частью его. Без Афра я не существую, подумал Натабура, отпихивая наползающего Язаки и пытаясь выбраться из-под него. Афра! Афра!
        Дверь, ведущая на нижние этажи, распахнулась, и на пороге показалась Юка. Афра тут же полез целоваться, очистив лицо Натабуры от соплей Язаки и от чужой крови.
        - Все! Все! Все! - сдался Натабура, отбиваясь и от пса, который в свою очередь не успокоился, пока не посчитал, что физиономия хозяина приведена в первозданное состояние.
        Все. Натабура сел и глубоко вздохнул. Действительно, он почувствовал, что силы, как и бодрость, потихоньку возвращаются к нему. Это был какой-то очень и очень странный пес. Одним словом - медвежий тэнгу, дарующий энергию.
        - Как? Как ты сюда попала?! - обрадовался Натабура, протягивая руку Язаки, который помог ему подняться.
        - На первом этаже оказался всего лишь один охранник, - сообщила Юка таким тоном, словно это было в порядке вещей - завалить здоровенного карабида, увешенного железом.
        Ну да, равнодушно от усталости подумал Натабура, спицы, шпильки, щеточки, заколки. Женские штучки. Женское коварство, о котором твердил учитель Акинобу. Хоп! Воспоминания захлестнули его. Сердце сжалось. Многое бы он отдал, чтобы очутиться в монастыре Курама-деру среди гор Коя. Много бы он отдал, чтобы услышать голос учителя Акинобу, ибо, честно говоря, не умел принимать самостоятельных решений, а пребывал в сомнениях и страдал от этого.
        - Да ты ранен!
        Хоп! Момент слабости прошел. Все-таки он не уберегся от вакидзаси андзица, который чуть-чуть, но все же рассек ему скулу и нос.
        - Мы его поймаем в замке! - добавила Юка, возясь с его лицом и одновременно с любопытством оглядывая поле битвы.
        Несомненно, она еще раз удивилась его талантам. Натабура давно заметил, что она не боится крови и что кровь ее привлекает. К тому же ее пальцы умели лечить.
        - Кого? - удивленно спросил он, заглядывая на дно ее зеленых глаз, которые в помещении вдруг сделались темными - почти карими, и такими глубокими, что в какой-то момент он почувствовал, что тонет в них. Нет, нет, подумал он, я не хочу, чтобы лукавство поселилось во мне.
        - Как кого?! - она бросила на него короткий взгляд в упор. - Субэоса, конечно!
        Вот это да! - удивился Натабура, украдкой вдыхая ее запах. Вот это девушка! Кабик в кимоно! Хотя чему удивляться: ведь как ловко она расправилась с кабутомуши-кун - одной единственной спицей! Он едва не признался, что перевороты не входили в его планы. Да и вообще - что я здесь делаю? Я ведь иду домой! Неужели она меня использует? - подумал он, приходя к какому-то душевному равновесию. Впервые за много дней он почувствовал покой. Ну и… хорошо, ну и ладушки… Какая разница.

* * *
        Юка скомандовала:
        - Вперед!
        Они распахнули двери, больше похожие на ворота, и побежали в цитадель-ямадзиро - Карамора. Вряд ли это самая умная затея, подумал Натабура, невольно поддаваясь ее порыву. Казалось, что Юка действует согласно тайному плану. Афра, полный сил и энтузиазма, все еще изливал свою собачью радость, прыгал, заглядывал в глаза. Даже Язаки, несмотря на травмы, довольно сносно ковылял в арьергарде, и когда Натабура оглядывался, махал рукой - мол, идите, идите, я догоню. А сам при каждом шаге лил горючие слезы.
        За поворотом, между пыточной башней и Карамора, начиналась галерея «Живого тростника». Перепуганные гвардейцы Субэоса скрывались в цитадели. Обычно крикливые, на этот раз они почему-то не подбадривали себя воинственными криками, что было, в общем-то, плохим знаком: то ли карабиды применили военную хитрость, то ли просто испугались, но это едва ли.
        Стоило ступить на половицы, как они зашептали: «Ших-х-х… Берегись… берегись…» Натабура покрылся холодным потом. Казалось, тростник на ширмах шевелится сам по себе и, главное, повелевает: «Ши-х-х…» На самом деле, этот эффект применялся специально, чтобы сбить человека с толку: галерея была висячей, а ширмы соединялись с половицами.
        Квай, не поддавшийся общему порыву, заступил дорогу. Он походил на огромную обезьяну с долотообразными зубами и такими длинными руками, что они волочились по полу. Его голова упиралась в потолок, и ему приходилось сгибаться в три погибели.
        Натабура мгновенно выхватил лук и приготовился к стрельбе.
        - Дай нам дорогу, и я не убью тебя! - крикнул он, принимая квая за охрану Караморы. - Кими мо, ками дзо!
        Вдруг Юка зашипела:
        - Встань на колени! Встань! Это посланник Бога Тэндзин.
        Хоп? Натабура нехотя повиновался, опустив лук и приклонив колено. В это время в Карамора стали бить в отайко - большие барабаны, что означало тревогу самого высокого уровня. Им вторили по всей округе цудзуми - барабаны поменьше.
        - Вам не пройти! - произнес квай таким низким и трубным голосом, что галерея «Живого тростника» закачалась, тростник зашелестел, а Натабура ощутил нестерпимую боль в животе. - Даже несмотря на твои навыки, - добавил квай, - и голубой кусанаги.
        - Кими мо, ками дзо! - только и сумел выдавить из себя Натабура, - откуда он знает меня?
        Юка на него шикнула:
        - Молчи!..
        Даже Афра все понял и не ринулся очертя голову на чудовище, а присмирев, лег рядом. Натабура ткнулся носом в подушечки его лап и ощутил запах, похожий на аромат копченостей - такой вкусный, что им можно было закусывать. А Афра заглядывал ему в глаза, словно вопрошая: «Скажи, что сделать, и я сделаю». То, что он бросится на квая по первой же команде, Натабура даже не сомневался. И вообще, ему, кажется, повезло с псом. Такие собаки часто становятся друзьями на всю жизнь.
        - Лежи… лежи… - прошептал он и положил ладонь на голову пса.
        Афра утвердил морду на лапах, но уши не опустил и следил за кваем, поводя глазами, так что задиралась то левая бровь, то правая.
        - Богиня солнца Аматэрасу напоминает, что вы должны выполнить свою миссию, - прогудел квай.
        Натабура недоуменно оглянулся: окакой миссии идет речь? Если о Карте Мира, то я ни при чем. Я иду домой и больше никуда не сворачиваю. А если требуется убить зеленую лягушку - Субэоса, то надо подумать. Дело хлопотное, непростое и опасное. Мелькнула мысль об Афра, за которого он теперь в ответе.
        Юка все поняла. Мало того - она словно уловила его мысли, сделала круглые глаза, умоляя помолчать. Ладно, подумал он, пряча улыбку. Помолчу. Покукую. Подумаю. Сделаю вид, что ничего не понял. Вдруг она привыкнет командовать? А командовать должен мужчина.
        Тут из-за поворота появился Язаки и задал вполне естественный вопрос:
        - А чего вы разлеглись, как тюлени?
        Потом увидел чудовище, присел, ойкнул, забыл о своих болячках и полез под ширмы, которые зашевелились, оживая. Квай не обратил на суету никакого внимания. Он вообще больше напоминал духа сна, чем живое существо из крови и плоти. Наверное, он просто должен был выполнить миссию и исчезнуть. А ты отдувайся. Думай, как выполнить.
        Отайко и цудзуми звучали все громче и отчаяннее, словно призывая население города Думкидаё на последний бой.
        - Велено передать, что в третий - последний раз - мы не можем рисковать. Поэтому возьмите, - квай снял с себя и кинул им уцухата - кимоно из ткани, которую ткали только темными безлунными ночами.
        С этими словами он, пятясь и сгибаясь в три погибели, развернулся и был таков: растаял, прежде чем сделал три шага.
        Уцухата была огромная. Ее хватило бы на добрый десяток человек. Афра недовольно заворчал - от нее воняло козой и плесенью. Видать, она долго пылилась в кладовке у какого-нибудь Бога.
        - Язаки… - тихонько позвал Натабура с опаской оглядываясь туда, откуда могли появиться карабиды. Странно, что они все еще прятались.
        - Я не хочу… - дернул Язаки ногой из-под ширмы. - Я боюсь!
        - Он ушел, - сообщила Юка. - А нам пора.
        Даже Афра с возмущением стал сопеть и пыхтеть. Он понимал, что без Язаки никто никуда не тронется.
        - Врете, - Язаки высунулся и огляделся, а потом быстро, мелькая пятками, пополз назад в пыточную башню, где вовсю трудились духи крови и особо резвый кэри.
        - Никуда я не пойду. Я хочу домой!
        - Стой! - Натабура поймал его за ногу. - Нам туда!
        Висячая галерея раскачивалась все сильнее и сильнее, а тростник на ширмах казался настоящим: «Ших-х-х… Берегись… берегись…»
        - Не хочу! - брыкнулся Язаки. - Я голоден!
        - Я обещаю тебе, что не взойдет еще солнце, как ты набьешь свое бездонное брюхо.
        - Что, накормишь? - недоверчиво спросил Язаки, взглянув на Натабуру с тайной надеждой.
        Его рот походил на ярко-пунцовый цветок банибана, а пальцы - на гнилые бананы.
        - С царского стола, - заверил его Натабура, стараясь не думать о еде, хотя порой в голове возникали самые соблазнительные картинки: жареная рыба или огромный кусок мяса на мозговой косточке. Он бы съел сейчас все, что ему подсунули бы, - даже салат «кыш-кыш».
        - Не… я туда не пойду. Я знаю, чем это пахнут! - для наглядности Язаки с возмущением ткнул Натабуру в лицо растопыренными ладонью. - Во! - мол, видал!
        - Хорошо, возвращайся, - терпеливо, как с подростком, которого надо обмануть, сказала Юка. - Иди, духи-хонки живо обсосут тебя с ног до головы.
        - Да, да, - заверил Натабура. - Это тебе не твоя деревня Вакаса. Дай! - он решил вылечить его руки: - О, Хатиман…
        - Времени нет, - напомнила Юка.
        Но и одного мгновения оказалось достаточно: Натабуре показалось, что Язаки полегчало и что он стал активнее шевелить пальцами, не дергаясь при этом, как марионетка.
        - Что, действительно накормишь? - Язаки добрался до поворота и заглянул в коридор, ведущий в пыточную.
        То, что он там увидел, осталось тайной, но заставило его изменить свое первоначальное решение. Мало того - он вооружился яри, которое бросили карабиды, и с отчаянным выражением на лице полез под уцухата, где уже находился Афра. Натабура с Юкой нырнули следом. И все четверо тут же сделались невидимыми.
        Если это план Богов, то он составлен недурственно, подумал Натабура, только траченная молью уцухата воняет, да блохи скачут. И почему Боги выбрали именно меня? Странно все это.
        Юка знала суть миссии, но до последнего боялась раскрывать ее Натабуре. Иногда он казался ей решительным, иногда недальновидным, делающим, на ее взгляд, сплошные глупости. Сбежал из-под моста, в легком недоумении думала она, связался с кошкой. Ну ладно, хорошо, кошка нам помогла, и вообще, это оказалась не кошка. А ведь могло быть и иначе. Может быть, я чего-нибудь не понимаю? В отличие от Натабуры, который был начитан и знал о многих и многих вещах, она жила и питалась тем, что приносил ей окружающий мир гор и Думкидаё, поэтому и не ведала ни о дайкуку - «колотушке», ни об «это», ни об ёмоо нодзомимитэ - «то, которое это». Зато она была знакома с Богами, и они научили ее многим вещам.
        Как только они достигли конца галереи, то поняли, почему она раскачивается. Во-первых, коридор по обе стороны от центральной лестницы был забит карабидами, а во-вторых, они дружно тянули канаты, накручивая их на огромные барабаны, вытягивая таким образом клинья, которые в свою очередь держали галерею.
        Не успели Натабура, Юка, Язаки и Афра ступить в цитадель, как галерея рухнула с высоты третьего этажа и разлетелась в щепки.
        Карабиды радостно завопили. С главными врагами было покончено одним махом. Никто не заметил, как они проскользнули мимо и направились на главную лестницу, которая вела в хоромы Субэоса. Натабуре пришлось взять Афра на руки, потому что щенок был еще мал лазать по ступеням. Афра тут же вспомнил свои обязанности и начал лизать ему рану на лице. Мешок у него на шее заметно уменьшился. Слава Будде! - обрадовался Натабура. Слава Будде! Щенок вызывал у него приступы умиления. Он был доверчив, как ребенок, и неподкупен в своей непосредственности.
        Светало. Наступал час зайца. Сквозь бойницы виднелась посветлевшая река, отражающая рассвет. Город был темен и мрачен. Он настороженно лежал вокруг цитадели-ямадзиро и думал, как избавиться от властителя в нечеловеческом обличие. По крайней мере, так казалось Субэоса, который завтракал. Весть о гибели пришельцев, которых оказалось трое, не считая волшебной собаки тэнгу, уже коснулась его огромных ушей, и он заказал завтрак. Нервное напряжение оставило его, как духи оставляют мертвое тело червям, высосав кровь.
        Ему принесли еды, много еды: намасу - блюдо из сырой рыбы, редьки, моркови и сои, приправленное сахаром и уксусом, сасами - маринованную морскую рыбу, суси - маринованную пресноводную рыбу, намасу-о - оленье жаркое на косточках, вымоченное в молоке и фаршированное куай - икрой морских ежей, аваби - морское ушко, батат, сваренный в почечном соусе, солености и травы. Но перед этим он выпил пиалу-другую сахарного сакэ и находился в прекрасном расположении духа. Еще бы: враги врагов повержены, Боги умаслены, барабаны стихли, в Думкидаё, как и в его душу, вернулось спокойствие. Что еще нужно для сытой размеренной жизни? Втайне Субэоса мечтал дотянуться до Ояма, а точнее до горы Асафуса, находящийся на границе уездов Хигасиибараки и Нисиибараки, где обитали Боги, но в душе даже не мог сравниться с морским холмом Кудзири, похожим на кита Иито, который так и не выпил море Гэнкай. Субэоса страдал от ощущения собственной ничтожности, мучился и боялся однажды проснуться от прикосновения дзюнси[43 - Дзюнси - палач.] - палача, исполняющего волю Богов.
        А повод был. И весьма веский: Субэоса прятал Карту Мира. Он вообще жил только благодаря Карте Мира. Эту карту он нашел, будучи обыкновенным каппа. Иначе бы он не превратился из каппа в Субэоса. С тех пор ни одна живая душа не знала о ее существовании, кроме посвященных. Тайная власть над миром сделала свое дело. Субэоса высушил ее, пересыпая тертым ягельником, и хранил как зеницу ока. Похоже, карта принадлежала дикарям, которые приплыли с запада и потерпели крушение у берегов Нихон. Теперь Карта понадобилась Богам, и они ее искали. Неслучайно в провинции Коаэ, а затем и в городе Думкидаё появлялись дзидаи или самураи из страны Нихон. Одного он сделал андзица, второго, менее сговорчивого, убил, а его кровью удобрили поля провинции. Наверняка существуют дзидаи, о которых ему ничего неизвестно. Тот, кто владел Картой, владел Миром. Субэоса знал, что вместе с картой потеряет силу и власть, поэтому и создал гвардию из карабидов, с помощью которой собирался стать императором Мира. Он откладывал захват власти, копя силы, однако события развивались столько стремительно, что откладывать больше не было
никакой возможности. Завтра же, завтра же двину на столицу - Чертоги. Заключу союз с господином Духа воды - Удзи-но-Оса, и тогда с Богами можно будет тягаться на равных. Ну, почти на равных.
        Субэоса отослал слуг и достал шкатулку, затем в складках одежды на шее поискал ключ, похожий на гумбай-утуга - то ли веер, то ли палочку для почесывания. Но открыть шкатулку не успел. Послышался шорох, похожий на скрип. Субэоса гневливо обернулся - кто посмел нарушить его одиночество? Или кто-то подглядывает? Но подглядывать было неоткуда: самый верхний этаж, комната огромная, утренняя прохлада гуляет между колоннами, ширмы убраны, окна открыты. Кроме шелковой футоны, двух валиков и циновки - ничего нет.
        - Эй, кто там?!
        Явились двое из хаято - ночной стражи, в полном облачении карабидов, с алыми кисточками на конических шлемах.
        - Что случилось? - спросил Субэоса.
        Запах напитка такубусума, исходящий от стражников, его совершенно не смущал. Мало того, он сам порой употреблял эти ядовитые цветы и находил их не только съедобными, но и пьянящими, как легкое вино.
        - Все тихо. Враг повержен.
        - Это я знаю! Что за шум?
        Стражники молчали. Они действительно задремали на промежуточной площадке между седьмым и восьмым этажами. Да и кто может пробраться мимо, если половицы сделаны таким образом, что выдают любой шаг. Самое верное - спать, опершись на копье. Они приноровились дремать вполглаза, чутко, как совы вслушиваясь в предрассветную тишину. Утренние смены самые тяжелые. Заснуть - не грех, поэтому стражники только переглянулись, словно призывая друг друга в свидетели.
        Затем они увидели страшную картину: Субэоса подскочил и мелко затрясся, его глаза вылезли из орбит, а огромные уши стали черно-зелеными от прилившейся крови. Рука, унизанная золотыми кольцами, словно уперлась в невидимую преграду, на губа появилась пена.
        Вынести такое зрелище карабиды не могли. Легче было сражаться с демонами или идти в поход, чем видеть гнев правителя. Поэтому стражники с ужасе сбежали и заняли свое обычное место, решив между собой, что сидящий наверху просто напился. Они даже заткнули уши, чтобы не слышать то, что происходит в покоях правителя.
        Субэоса же, в отличие от людей или карабидов, как существо, наделенное способностью видеть в обоих Мирах, обнаружил Натабуру, Юку, Язаки и Афра. Особенно его ужаснул Афра, ибо в тот день, когда Субэоса родился и был еще маленьким зеленым каппа, его мать предостерегли, чтобы ее сын держался подальше от собак - особенно от медвежьего тэнгу, который принесет несчастье. Неужели предсказание сбылось?
        - Кто?.. кто вы?.. - с трудом спросил Субэоса, с ужасом косясь на Афра и выискивая на его спине крылья.
        Детские страхи вернулись с прежней силой. Субэоса вспотел, хотя каппы никогда не потели.
        - Мы? - Юка покинула теплую, удобную, но вонючую уцухата. - Мы твое несчастье.
        - А пришли за этим, - Натабура откинул уцухата прочь и показал на шкатулку.
        - Ха… - несмотря на страх, Субэоса вымолвил: - Я убью вас, а вашу кровь вылью на поля. Взойдет хороший рис. Народ будет доволен… Эй, стража!.. - он потянулся за мечом, который был спрятан под футоной, но замер, потому что юноша в поношенной крестьянской одежде лишь криво улыбнулся, больше на его лице не дрогнул ни один мускул. Вот он дзюнси - палач Богов, понял Субэоса и замер, парализованный страхом.
        - Твое время кончилось, - сказала Юка. - Пора умирать!
        Субэоса стало дурно. Он хотел было уже свалиться в обморок, чтобы сдаться на милость победителям, однако все дело испортили Язаки и Афра.
        Со словами:
        - И где твоя жратва? - Язаки, помня пыточную башню, потыкал Субэоса яри в заплывшие ребра, сдернул с жирной шеи цепочку с ключом и подхватил шкатулку. При этом он умудрился пнуть Субэоса в широкий зад. Впрочем, это не произвело на последнего никакого впечатления - Субэоса был слишком толст и мало чувствителен.
        Афра же не терял времени даром: поводил из стороны в сторону длинным носом, пошел средним чутьем, обнаружил за ближайшей колонной столик с едой и воровато юркнул туда, как мышка. Следом, забыв обо всем, ринулся и Язаки. Они сцепились из-за недоеденного завтрака Субэоса, а затем разбежались по углам, чтобы, ворча и косясь друг на друга, проглотить то, что сумели отвоевать. Язаки досталось намасу - вся рыба, а Афра - оленье жаркое. Затем они снова вернулись к столику и собрали с пола все, что рассыпали. При этом ссорились и были явно разочарованы, ибо большую часть еды успел проглотить Субэоса. Афра ни на сун не уступил Язаки, демонстрируя молодые, острые зубы, а рычание его могло разбудить и мертвого.
        Субэоса незаметно поднялся. Сидя, он был одного роста даже с Натабурой, но стоило ему встать, как он превратился в желеобразного гиганта. Жир свисал с боков, как горбы верблюда, шеи не было - голова сразу переходила в плечи, ноги подгибались, едва выдерживая вес тела, а руки, толстенные, словно бревна, торчали в стороны, будто лопасти ветряной мельницы.
        Как и почему Натабура с Юкой, занятые ссорой Язаки и Афра, проглядели Субэоса, они так и не поняли. Вот только-только он был здесь, а потом пропал. Карамора начала подозрительно раскачиваться. Натабура бросился на звук, который шел из самого дальнего угла, и конечно, увидал лишь край зеленого кимоно, мелькнувшего на два этажа ниже - Субэоса улепетывал по тайной лестнице во все лопатки. Если Карамора давала предательский крен, то лестница пела на все лады, грозя вообще развалиться. Затем откуда-то снизу раздались громоподобные вопли:
        - Стража! Стража! Тревога. В замке враги! Хватайте их! Хватайте!
        - Уходим! - очень спокойно произнесла Юка, подныривая под уцухата.
        Язаки засуетился: проверил покои еще раз на предмет наличия еды, не нашел ничего, что можно было бы затолкать в живот, прихватил однако мешочек карэи - красного дорожного риса, и держа в руках шкатулку, тоже залез под уцухата.
        - Афра! - позвал Натабура, - ко мне!
        Нет ничего вкуснее мяса, думал Афра, догрызая оленью косточку.
        - Афра, идем!
        Афра подскочил, блеснув глазами и не без сожаления бросив завтрак, ибо понимал, что тащить его с собой бессмысленно, потому что Язаки отберет.
        Они спешно покинули главную башню, выбежали во двор, где метался Субэоса, нагоняя страх на карабидов. И через центральные ворота, которые карабиды в панике не успели закрыть, выскочили из цитадели. Впрочем, возможно, им все еще помогали Боги, временно наградив и Субэоса, и карабидов куриной слепотой. Кто знает? Ибо, как известно, пути Богов неисповедимы.
        Глава 6. Смерть предателя
        - Здорово ты разделался с ними?! - в ее фразе заключался вопрос. Она действительно не знала, даже не предполагала, как он это сделал, и лишь вопросительно смотрела на него.
        - Я?.. - у него было такое растерянное лицо, что в следующее мгновение она пожалела его.
        Он не хотел ни боли, ничего, и чужая смерть - пусть и врага, теперь его страшила. Он не хотел думать, что надо снова что-то делать: или-или, выиграл-проиграл, в противовес тюдо - срединному пути. Так ускользают от судьбы - тихо, незаметно, исподволь. Искусство не даваться в руки, которому обучал учитель Акинобу изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Только теперь он осознал, что это все значит. И глупый, щенячий восторг на мгновение охватил его: неужели он постиг совершенство? Нет, не может быть, подумал он. Слишком просто и слишком быстро. Я привык к длинной дороге, но не думал, что она так быстро кончится.
        - Там… - она махнула рукой куда-то в темноту, - у моста…
        - Не помню, - признался он, невольно улыбаясь, - совсем не помню. Кими мо, ками дзо!
        Какие-то, обрывки мыслей, чувств, куски, словно из давних снов, - все перепуталось в голове.
        - А я ничего не поняла… - призналась она, усаживаясь рядом так близко, что он почувствовал тепло ее тела.
        И не надо, подумал он. Все как всегда, как обычно, когда я рассказывал учителю Акинобу о его же подвигах - он тоже ничего не помнил. Теперь настал мой черед. И на душе вдруг стало легко.
        - Ты не думай, я не кровожадная. Мы этих жуком ненавидим. Они как чужаки, пришлые. Не люди вовсе. И ты был бы жуком. А еще я хочу отомстить за отца, но не знаю как.
        Они сидели на пороге флигеля и смотрели на звезды. Небо было, как черный бархат, увешанный большими и малыми фонарями. Иногда легкие порывы ветра волнами приносили запах сосен, а блеклый рисунок крыш города, подобный причудливому орнаменту, колебался.
        Вдруг Натабуре почудилось, что в саду, позади дома, кто-то ходит, и он громко спросил:
        - Это ты, Язаки?
        Две коку назад Язаки вместе с Афра наелся до отвала недоваренной говядины, и теперь оба храпели, правда, врозь: Афра - на постели Натабуры, обнимая ее всеми четырьмя лапами в знак принадлежности к стае, Язаки - на полу, не добравшись до спальни, - в знак отступничества в пользу живота. Впрочем, кажется, Афра сквозь сон тявкнул:
        - Гав!!!
        И все снова смолкло. А Язаки, как ни странно, высунулся в проем двери:
        - Здесь что, живут дзикининки?! - испуганно спросил он, сидя на корточках.
        - Никого здесь нет, - ответила Юка. - И людоедов тоже нет, все они заняты в Карамора. Там сейчас неразбериха.
        Ну да, вспомнил Натабура, нас же ловят. Как я забыл? Ему так не хотелось никуда идти, а сидеть рядом с Юкой было так приятно, что он на некоторое время забыл обо всем на свете, даже о всех заповедях учителя Акинобу. А заповеди говорили, что давным-давно пора покинуть город, но почему-то он не хотел делать этого.
        Однако в глубине сада снова раздались странные звуки.
        - Кто здесь?! - крикнул Натабура, безуспешно вглядываясь в темноту. Ему и в голову не пришло, что это могут быть карабиды. - Если смелый, выходи!
        Луна только-только появилась из-за высоких раскидистых касива. Желтая, огромная, в сероватых пятнах, улыбающаяся, как Бог веселья - Букуй. Осветила окрестные холмы. Юка вспомнила, как она им четверым подмигнула и как, мягко говоря, изумились карабиды. Все-таки Натабура обладает чем-то таким, о чем она не имела ни малейшего понятия - колотушкой дайкуку. Он воспитан в другой школе, неизвестной в стране Чу. Неужели поэтому он мне нравится? - впервые подумала она как-то определенно, нравится, потому что необычен и скромен? Ну и хорошо, что в этом плохого?
        Голос, словно из-за гор, помедлив, робко ответил:
        - Это всего лишь я…
        Тогда Натабура вскочил, в правой руке у него синевато блеснул кусанаги, в левой - преданный и верный годзука. Ему так хотелось ее защитить, что он пренебрег одним из правил: никогда не начинать движений до появления явной опасности. Да и благополучно забыл, что думал о тюдо - срединном пути.
        - Это дух императора Тайра Томомори, - остановила его за руку Юка.
        - Какой император? - удивился Натабура. - Кими мо, ками дзо!
        Он давно свыкся с мыслью, что вся его жизнь канула в прошлое.
        - Я только знаю, что он предпочел броситься в море, но не попасть в плен Минамото, - спокойно объяснила Юка. - Он бродит здесь давно вместе с остальными демонами. Он заблудился. Мы ласково называем его Тако. Тако, покажись.
        - О, мой господин! - воскликнул Натабура. - Можно ли тебя увидеть?!
        Из темноты выплыла безжизненная тень:
        - Спасибо… Я давно отвык от такого обращения.
        То ли от страха, то ли от того, что наелся нори - морской капусты, Язаки рыгнул на полвселенной:
        - Ой!.. - стыдливо прикрыл рот ладонью.
        - Ой… - Луна сморщилась и заслонилась тучей.
        Натабура пал на колени и склонил голову. О, сейса! И хотя он видел императора не меньше десяти раз, узнать его не мог - тусклое, оплывшее лицо, наподобие огарка, узкие, опущенные плечи, белые то ли одежды, то ли саван, которые Томомори при жизни никогда не носил.
        - Я не смею, сейса…
        - Хо-хо… - с нотками благодарности прокряхтел дух. - Теперь я уже не тот, каким ты меня знал. Теперь я тень, которая не может даже выхватить катана, и власть моя только над самим собой. Меня никто не кормит и не холит. Я один-одинешенек и никому не нужен. Охо-хо!
        - Господин… - как эхо отозвался Натабура.
        Он испытывал огромную, бесконечную печаль. Сколько раз он видел, что жизнь конечна, как она угасала в глазах товарищей или врагов. Убить человека так же просто, как раздавить таракана. Это не делает тебя сильнее, а только развращает вседозволенностью. Так говорил учитель Акинобу. Так чувствовал и Натабура. Так вот, этой вседозволенности в настоящем самурае не должно быть. Так гласил один из запретов, ибо вседозволенность притупляла чувство опасности и приводила к гибели.
        - А не ты ли тот мальчик, который один остался в живых в последнем сражении в проливе Симоносеки острова Хонсю? - ласково спросила тень императора.
        - Да, сейса - склонил голову Натабура.
        Чувство благоговения охватило его - сам император, хотя и мертвый, разговаривает с ним.
        - Боги специально сохранили тебе жизнь, чтобы…
        В этот момент из темноты выплыли еще две фигуры. Они явно спешили, потому что за ними тянулся длинный фосфоресцирующий шлейф.
        - Фу!!! - казалось, они устало вытирают лоб. - Успели! Мы бежали с другой стороны Мира.
        Натабура узнал братьев Минамото: Ёсицунэ - низенького, белолицего, с зубами, как у кролика, и высокого и статного - императора Ёримото. По какой-то неизвестной причине их облик остался первозданным, но былая гордыня и величие напрочь исчезли, словно в том мире, в котором они отныне жили, она и не должна была существовать.
        - Не бойся! Не бойся! - торопливо воскликнули они. - Теперь мы всего лишь духи, которые не нашли успокоения, теперь мы низшие среди низших. Дело в том, что мы не настоящие, природные духи, а духи мертвых. В твоей власти подарить нам свободу. Мы бродим вечно голодные и холодные в поисках еды и уюта, к которым привыкли. Каждый старается нас унизить. Ни конца, ни края этому не видно. Отпусти нас!
        - Отпусти нас!!! - взмолились все трое.
        Язаки от страха снова рыгнул - громко и сыто - на всю вселенную. Но на него уже никто не обращал внимания, даже луна.
        - Но как, сейса?! - удивился Натабура. - Что я могу? - он оглянулся на Юку, ища ответа. Может быть, она знает?
        Ее глаза вспыхнули и оставили в нем след надежды. Много бы он отдал, чтобы это перешло в нечто другое, к чему он стремился всей душой, но этот путь ему еще не был известен.
        - У тебя есть Карта. Иди в мир Богов, и пусть они разделят миры и выделят нам место на этой планете.
        - Я сделаю все, что в моих силах, сейса, - пообещал Натабура, - как только успокоится город и нас перестанут искать.
        - В таком случае мы будем предупреждать тебя, если возникнет угроза! - воскликнули все трое и исчезли.
        - Я чуть не умер от страха… - с облегчением вздохнул Язаки, прикрывая рот, и уполз переваривать ужин. На прощание он все же не удержался и рыгнул.
        Афра же, выглядывая из другой двери, так махал хвостом, что его висячие уши обматывались вокруг головы. Глаза его весело блестели, а розовый язык свисал между нижними клыками.
        - Иди сюда, иди, - позвал Натабура.
        Пес подошел, потерся лобастой головой о плечо и бухнулся рядом, словно мешок с костями. Натабура пощупал его горло. Опухоль стала не большее куриного яйца. Дело явно шло на поправку.
        - Спи, спи, - сказал он.
        Афра вздохнул, поерзал и действительно уснул, как доверчивый ребенок. От него веяло теплом и спокойствием. Вот тебе и друг, подумал Натабура, на всю жизнь.
        - Что мы будем делать дальше? - спросил он.
        - Вначале я расскажу о себе. А потом расскажешь ты. Потом мы разбудим Язаки, и он расскажет тоже.
        - Хорошо, - согласился Натабура.
        - Я из рода Симамура, - начала Юка. - Моя прабабушка была ирацумэ - принцессой из рода Югэ. А по отцовской линии мы выходцы из страны Ая. Так называется Китай. В нашей речи слышен мандариновый акцент.
        - Правда? - удивился Натабура. И хотя он три раза бывал в Китае, распознать в речи Юки китайский акцент не мог.
        - Поэтому у меня такие раскосые и светлые глаза. У моей мамы тоже глаза зеленого цвета, не похожие на глаза местных девушек. Мой прадед - мурадзи императора Югэ, был вынужден бежать, когда род Мононобэ Мория потерпел поражение от рода Сога. Мой дед был гакусё - ученым монастыря Танамэ, а отец стал микоси, создателем школы синкагэ-рю. «Луна в ручье - вот тайна моей школы, - говорил он - Кто примет смысл пустоты, тот станет великим мастером». Великий дух саби-сиори - одиночества, текущий сквозь иллюзию времени, дающий столько силы, сколько человек может взять, полагаясь на принцип не-ума. Отец не приветствовал ни размышления, ни эрудицию. Все это было чуждо его школе. Чтобы победить, человек должен научиться не-думанию. В Думкидаё отец открыл учебное заведение, где за весьма умеренную плату обучал всех желающих. Почти всю жизнь я провела в горах и только последние годы живу в этом городе. Жду тебя, - ее глаза блеснули, как дно осенней речки, и стушевались.
        - Меня? - Натабура не нашел ничего лучшего, как переспросить.
        Душа возликовала. Неужели он ее достоин? Его никто никогда не ждал, кроме учителя Акинобу, он привык к такому положению вещей. Но подспудно ожидал изменения судьбы, которая бы принесла счастье. Он еще не знал, что счастье - это друг на всю жизнь, поэтому его тянуло к преданному щенку.
        - Ну не тебя, конечно, - охладила его пыл Юка, - а третьего дзидая.
        - Да, - неуверенно согласился Натабура, убрал руку и отстранился. - Выходит, я всего лишь третий дзидай, - произнес он упавшим голосом, не в силах скрыть разочарование. А я-то думал, что она в меня влюблена. Глупец! Поделом тебе! Волна стыда захлестнула его. Он тут же решил никогда, никогда не влюбляться, но встать и уйти не решился. Все-таки ему было хорошо с ней.
        - Да не обижайся ты так, - Юка заметила его состояние.
        Да, он мне нравится в своей наивности. Но я не могу так просто открыться. И потом я еще не готова. Подожду. Девушке не пристало первой говорить о любви. Она, как зрелая женщина, стремилась к долгосрочному развитию взаимоотношений.
        - Я и не обижаюсь, - вздохнул Натабура, страдая без меры.
        Ему казалось, что сам он плох, что не достоит ее. С каждой стражей Юка ему нравилась все больше и больше. Но как только он собирался заговорить о своих чувствах, язык прилипал к гортани. Слишком он был еще неопытен и не умел ладить со своими эмоциями. Инстинктивно он понимал, что надо ждать, а не открываться. Но и открываться было сладостно. Поэтому его терзали сомнения - поди разберись в переживаниях, которые, как водопад, захлестнули тебя.
        - Первым был огромный, волосатый детина с усами и бородой. Он говорил очень громко и уверенно. Я его очень боялась. Мне было двенадцать лет, когда он появился в Думкидаё. Он стал главным андзица. Потом долго никого не было. Наконец пришел рыжий дзидай. Он был очень сильным и храбрым. От салата «кыш-кыш» отказывался, заподозрив неладное. Никому не кланялся и всегда говорил то, что думает. Он оказался не лучшим дзидаем. Они заманили его в пыточную и убили, подвергнув нечеловеческим пыткам, а кровь вылили на поля, чтобы урожай был лучше. Дурацкий ритуал, который придумал Субэоса. У него оказалось так много врагов, что урожаи всегда были богатыми, а народ довольным.
        - Расскажи лучше о себе, - попросил он, решив, что крови и разговоров о крови на сегодня хватит.
        Весь день они кружили в центре города, чтобы незаметно перейти реку и скрыться в окрестностях. Наконец Натабура пошел на военную хитрость: поджег сено на площади, где торговали домашним скотом. В суматохе им удалось проскользнуть по центральному мосту Цукаса в сторону деревенских рынков, где Юка знала все лабиринты и улочки и чувствовала себя как рыба в воде. В полдень они уже отдыхали в тени ее родного сада. Уцухата потеряла свои волшебные свойства, как только они вышли за пределы цитадель-ямадзиро. Она вдруг съежилась, стала невесомой и пропала - растаяла на глаза. Должно быть, хозяин - квай - таким образом забрал ее, посчитав, что дело сделано - Карта Мира похищена. Интересно, что с ней собрались сделать Боги, между делом думал Натабура.
        - Я очень скучаю по монастырю Танамэ. Там осталась мама. С детства я привыкла к запаху хвои, реки, пота и крикам: «Ха!» уотца в тренировочном зале. У меня не было ни братьев, ни сестер, поэтому всю свою любовь отец излил на меня. В девять лет я поднялась с ним на одну из вершин Масугата, где видела каменные ступы усу, оставленные Богами. Когда-то они обитали и там, но теперь Боги на Масугата не живут. Это я хорошо знаю. Вообще-то, они предпочитают горы Асафуса, потому что они большие, просто огромные, и на них много террас с каменными дворцами Тамакия. Гора Асафуса с двумя пиками находится в девяти ри от нашего монастыря. Северные склоны называются Дантай - мужскими, южные - Дзётай - женскими. Между ними пролегает ущелье, в которое, по сказаниям стариков, Боги кидают камни, но ущелье настолько глубокое, что засыпать его невозможно. Есть предсказание, что как только Боги закончат свою работу, Мир станет единым и все будут счастливы. Впрочем, другая легенда говорит все наоборот: как только люди познают Мир, Боги потеряют власть.
        Однажды, когда я пекла рисовые лепешки, две из них превратились в белых голубей и вылетели в окно. Это был Знак. Я сильно испугалась. Выглянула во двор и увидела Мужчину и Женщину в белых одеждах и поняла, что ко мне пришли Боги: Сусаноо-но-Микото и Авадзу-но-Хара. Никто из братии не мог их видеть, кроме меня. Они сказали, что давно, с детства наблюдают за мной. При этом Мужчина и Женщина по непонятной причине не могли подойти друг к другу ближе, чем на один тан. Лицо у Мужчины было печальное, а у Женщины заплаканное. Но оба выглядели прекрасно, как снежные пики Асафуса.
        Как только они увидели меня, они пали на колени и стали громко плакать. Они сказали, что я самая храбрая и сильная девушка в мире и что только я могу им помочь. Потом они сели и рассказали мне историю своей жизни.
        Бог ураганов Сусаноо-но-Микото всю жизнь путешествовал и совершал подвиги. На это ушла вся его юность. Он обошел Землю ровно одиннадцать раз. Он повидал много стран и сражался со многими Богами и самыми сильными людьми, которые могли противостоять Богам. Кстати, я подозреваю, что ты тоже обладаешь этим свойством.
        - Я? - удивился Натабура. - Не знаю. Учитель Акинобу ничего не говорил об этом.
        - Он научил тебя многим вещам, которыми владеют только Боги. Но об этом потом. - И она продолжила: - Однажды в очень далекой стране, которая находилась на Южном полюсе и называлась Атлантидой, ему сказали, что в Нихон родится мальчик, равному которому не будет никого во всем Мире и которому суждено изменить Мир. Но произойдет это нескоро, а через десять тысяч лет. И после этого Мир изменится. Атлантида пропадет от холода и морозов, а некоторые континенты вообще исчезнут с лица Земли. Ты знаешь, что такое Атлантида?
        - Я читал у Платона, - ответил Натабура. - Мифическая страна.
        - У Платона? Какое странное имя. Звучит очень странно. Он китаец?
        - Нет. Он грек, как и Софокл.
        - Грек? Ты знаешь язык варваров?
        - В четвертом путешествии мы дошли до западных границ огромной страны Ая[44 - Ая - древнее название Китая.], чтобы только приобрести трактаты Платона - этого великого мудреца древности. Заодно нам продали и Софокла. Можно было еще купить и Геродота, и Пифагора, но у нас кончились деньги. Учитель Акинобу заложил свой малый меч. Его страсть к чтению передалась и мне. Я тоже люблю читать на всех языках Мира. Но все-таки продолжи свою историю.
        - Ему сказали: «Все это произойдет при одном условии, когда ты, Сусаноо-но-Микото влюбишься». Тогда он рассмеялся им в лицо и сказал, что они могут спать спокойно. Нет силы, которая могла бы заставить его уничтожить такую прекрасную страну, то есть влюбиться. Но они еще раз ему сказали, что любовь сильнее разума и что однажды он откажется от своих слов. Не прошло и десяти тысяч лет, как этот день наступил, сказал Сусаноо-но-Микото, я влюбился в вашу Богиню цветов и полей, прекрасную Авадзу-но-Хара. Но мы не можем соединиться, ибо я из мира небесных Богов, к тому же со склона Дантай, а она из мира земных Богов, со склона Дзётай. То есть это несовместимые вещи.
        И тогда они сказали, что где-то на Земле есть вторая Карта Мира и что ее надо найти. А сестра Сусаноо-но-Микото - Богиня Аматэрасу, наделенная высшей властью над всем Миром, должна решить их судьбу, объединить или, наоборот, разъединить Миры. Прошло два года, но до сих пор я не смогла выполнить обещание. Да что говорить, пора идти в дом.
        - Почему?
        - Ты забыл, что ровно в полночь город наводняется духами и демонами, а вся стража прячется по углам. Карабиды - дневные жуки. Ночью они спят.
        - Хозяин харчевни твой родственник? - спросил Натабура, неуклюже пытаясь обнять ее за талию.
        - Мой дядя. Его не сделали карабидом по одной единственной причине: он общался с монастырем, где мы жили. А в горах не любят жуков.
        - Рассказывай дальше, - попросил он, затаив дыхание.
        Ее талия была теплой и гладкой.
        - Мы жили тихо и скромно. Люди, которые тренировались у нас, давали клятву не разглашать секреты стиля школы и не применять его без надобности.
        На двенадцатую луну прошлого года к нам пришел невысокий человек с длинными рыжими волосами, завязанными в пучок, с шрамом на левой щеке в виде креста, в изношенной одежде и с мечом за поясом. Попросился в ученики. Отец не хотел его брать. Пришелец ему откровенно не понравился. Но рыжий хорошо заплатил, спал на соломе во флигеле, играл на сямисэн и слагал стихи. Над ним стали посмеиваться. В среде бойцов не принято было демонстрировать утонченность натуры. А через неделю рыжий вызвал отца на дуэль. Отец никогда не принимал вызовы малознакомых людей. Но в этом случае почему-то изменил своим принципам, может быть, потому что не хотел терять лицо перед учениками. Рыжий его зарубил и в суматохе исчез. С тех пор я его ищу. Но в Думкидаё его нет. Люди сказали, что он пришел из страны Нихон, потому что продемонстрировал стиль, которым в Чу никто не владел. Я очень долго думала и пришла к умозаключению, что должны были убить меня, ибо для Субэоса опасна только я. Но они не знали об этом.
        - Рассказывала ли ты отцу о Богах Сусаноо-но-Микото и Авадзу-но-Хара? - спросил Натабура.
        - Да… но как сон, словно бы мне приснилось.
        - Как он к этому отнесся?
        - Его поразила сама идея двух миров. Все уже привыкли, что хонки - демоны и духи живут рядом с нами.
        - А ходил ли он в харчевню «Цуки»?
        - Это было его любимое место. Тем более что владелец его брат.
        - Ну вот и все! - сделал умозаключение Натабура.
        - Ты думаешь?! - изумилась Юка.
        - Уверен. Толстяк донес главному андзица. Андзица - Субэоса.
        - А Субэоса выписал убийцу из одной из восьми провинций!
        - Точно! - воскликнул Натабура. - Мы идем к твоему дяде!
        - Нет. Вначале ты расскажешь о себе, - сказала она. - Когда у нас еще будет возможность? - и очень скромно, совсем чуть-чуть, словно усаживаясь поудобнее, пододвинулась к Натабуре.
        - Если бы я знал о чем. Ну ладно. Расскажу о детстве. Когда мне исполнилось шесть лет, отец отвез меня в монастырь Курама-деру. До этого моя жизнь протекала на заднем дворе крохотного дома среди моих братьев и сестер. До сего дня никого из них я не видел. А если и видел, то не узнал. Я смутно помню, как отец брал меня во дворец. Его мастерская, заваленная свитками чертежей. Запах краски, клея и чернил. Художники, копировальщики, мастера земляных работ. Вот с кем ему приходилось иметь дело. А еще кувшинки, скользящие лодки и придворные, читающие стихи.
        Он рассказывал и не верил сам себе. Все было не так. Вовсе не так. Даже не так прилизано. Дорожку к воспоминаниям открывал страх. Страх жил в глазах матери и порой мелькал в глазах отца. Вот что невозможно было забыть. Кем был отец на самом деле, Натабура не знал. Смутные воспоминания волновали его. Но страх запомнился больше всего. К нему невозможно было привыкнуть. Со страхом засыпали и со страхом же вставали по утру, славя Богов, что ночь прошла спокойно. Не спасала ни стража, ни крепкие стены. Страх рождался от таинственных смертей: кого-то находили зарезанным в собственной спальне, кто-то исчезал и никогда не появлялся. Это походило на предвестия открытой войны между кланами: Тайра и Минамото.
        - Мой отец Санада - хранитель вод Столицы Вечного Спокойствия - Киото, - добавил Натабура. - Но я его не помню. Более-менее ясные воспоминания у меня связаны с учителем Акинобу. Выбор сделали не в соответствии с семейными традициями: все мои братья стали войнами, а сестры - придворными дамами. Мне же предстояло стать монахом. Отец трижды посетил храм Кёмизудера, и Буддой трижды было указано на мою судьбу. Все дело в том, что я родился самым слабым из семерых детей, и мать во мне души не чаяла. С этим ли был связан выбор места моей дальнейшей жизни, или отца прельстила известность монастыря Курама-деру, а главное, репутация его кэнза - учителя Акинобу - как он его называл с большим уважением, не знаю. Я был ребенком. А что ребенка волнует? Игры, баловство, любовь матери и страшные истории, рассказанные старшими братьями и сестрами.
        Но сколько ни вспоминаю тот, первый год, ничего вспомнить не могу, кроме озера Хиейн, Будды на каменном постаменте и храма. Меня поразило то, что он плавучий. А… и еще ворота Эда.
        - Ворота? - удивилась Юка.
        - Да. Ворота. Одинокие ворота на берегу, которые сами по себе открылись и так же сами по себе закрылись. Я еще хотел спросить, когда мы плыли в лодке, а можно ли их обойти? И вдруг, я это хорошо помню - в голове у меня появился очень ясный ответ: нет, нельзя, ибо это опасно. Потом я понял почему: озеро стерегли два нечеловеческих существа - каппа принц Мори-наг и демон по имени Мё-о. Правда, мне дозволялось все: лазать по скалистым берегам, спать в пещерах, ловить лягушек и рыб, есть ягоду, грибы, сладкую осоку. Озеро стало моим в том смысле, как это понимает ребенок. А посторонних к нему не подпускали, мутя разум и путая в тропинках. Однажды я спросил у каппа Мори-нага, зачем сделаны ворота? И он ответил: «Истина Будды выше логики! Сики-соку-дзэ-ку, потому что в этом мире все иллюзорно». Я тогда не уразумел смысла этих слов, а теперь думаю, что тем, кто живет тысячи лет, ведомо больше, чем человеку. Мы не в силах понять их логику, ибо он видит дальше и глубже.
        Должно быть, мы долго ехали на лошадях, объезжая заставы Нихон. Видно, отец не хотел, чтобы меня видели. Еще дольше плыли. Меня тошнило. Пахло канатами и соленой водой. Чайки кричали, как гиены. Потом мы карабкались по крутой извилистой тропинке, хватаясь за длинную жесткую траву. С тех пор я часто бегал смотреть на море. Вначале так часто, как только мог. Потом реже и реже - по мере того, как новые впечатления заслоняли прежнюю жизнь. Потом только вспоминал - голубовато-синий простор и далеко внизу качающиеся суда меж гребешков волн и чаек, скользящих с крыла на крыло в хаосе прибоя или в мягкой серой пелене снега, когда окрестные горы сливались с горизонтом и со всем миром. Потом уже и не вспоминал так долго, что стал забывать. Но то первое мгновение, когда отец привез меня на остров Миядзима и мы взобрались по очень крутому склону на перевал, за которым в чаше гор Коя находилось озеро Хиёйн, и тот взгляд назад, а не вперед, останется со мной навсегда. Было ли это разделение на прошлое и настоящее и даже будущее, я не знаю. Просто я запомнил этот день детства ярче, чем все другие.
        На перевале нас уже ждал кэнза - учитель Акинобу - высокий худой человек с веселыми глазами. Он внимательно посмотрел на меня - испуганного, замерзшего и притихшего. Что-то сказал отцу, который в свою очередь погладил меня по голове, и мы пошли по горной тропе. Одной рукой он держал меня за руку, а в другой нес вещи. Напоследок я оглянулся - таким несчастным я никогда не видел своего отца. Так кончилось мое веселое, беспечное детство, а началось нечто удивительное, о чем я и не подозревал и никогда бы не узнал, останься жить во дворце. Скорее всего, к этому времени меня не было бы в живых: род Тайра проиграл, его сторонники от мала до велика погибли.
        Учитель Акинобу не был дзэнским монахом. Он был отшельником, ступившем на путь постижения истины. Его грызла неизбывная страсть к чтению, а его подвиги славились далеко за пределами провинции. Теперь-то я припоминаю, что он приезжал к нам во дворец. Но только через год, все обдумав, он дал согласие на мое воспитание. Содержался ли в этом какой-то тайный Знак и выбирал ли он меня, я не знаю. Он мне ничего не говорил до самого последнего дня, когда мы расстались с ним на пороге храма и я уплыл на войну, как подобает всем самураям. Однако накануне моего отъезда подарил самый дорогой подарок, который мог сделать - волшебный голубой кусанаги.
        Если бы я помнил весь первый день до конца, я бы, наверное, рассказал тебе, что, не доходя озера Хиёйн, мы остановились на привал и что я, сморенный дорогой и впечатлениями, уснул на руках учителя Акинобу. Проснулся уже в лодке посреди озера, на котором стоял плавучий Храм Воды - Курама-деру, а к нему вели ворота Эда. Все смешалось в этот первый день. Но я понял, что ворота Эда открывались только по воле учителя Акинобу. Другим путем в храм попасть было невозможно. Всякий, кто пытался доплыть до храма в лодке ли или каким-либо другим способом, тонул в страшных водоворотах и волнах. А сам храм Курама-деру охранял водяной буси царства господина Духа воды Удзи-но-Оса каппа - принц Мори-наг, и демон Мё-о. Ворота Эда открывались по короткой молитве: «Наму Амида буцу!» Створки распахнулись, а из-под поникшей ивы подплывала лодка.
        Первый раз дорога к Храму Воды казалась мне длинной-длинной, как долгий-долгий сон, и я мечтал проснуться в собственной постели, а на самом деле вокруг была вода и берега с пышными деревьями леса Туй.
        На следующий день учитель Акинобу стал обучать меня миккё - общению с демоном Мё-о. Для этого существовала норито - молитвословие. После каждого норито учитель Акинобу ударял в колокол до-таку. Колокол висел на священном дубе Яёй, а сам дуб стоял в чаще леса. Только через год я научился звонить самостоятельно, стоило лишь произнести три первых слова. Даже у учителя Акинобу так не получалось. «Вага окано демону», дальше я себя не утруждал: «воды нашего озера». Звонил колокол, предупреждая Мё-о, и можно было смело нырять, или плыть в лодке, или просто бродить по берегам.
        Первый год учитель Акинобу посвящая меня в таинства озера Хиёйн и его окрестностей. Там имелись такие места, куда без определенной молитвы войти было невозможно - особенно к священному дубу Яёй.
        Я оказался способным учеником и гордился этим. Моя гордыня раздувалась по мере того, как я познавал мир силы. Очень скоро мне стало казаться, что я на высоте. Выше даже, чем учитель Акинобу. Во-первых, у меня все получалось. А во-вторых, я был неутомим, как серна, быстр, как ветер, гибок, как пантера, и ловок, как обезьяна. Так думал я. А учитель Акинобу терпел меня, не ломая, а лишь ожидая, когда я пойму, что к чему. Но я не понимал. Я был глуп и самонадеян, как любой подросток.
        Однажды он отправил меня в монастырь Конгобудзи отнести письмо. Дорога, пролегающая через три долины и вдоль морского берега, должна была занять световой день. Я был королем боя и умел драться хоть с десятью противниками. Я легко преодолел два перевала и к часу лошади спустился на берег. Еще издали я увидел рыбачью лодку и три хилые фигуры, которые выгружали улов. Когда я подошел поближе, то подростки вороватого типа, каждый из которых был ниже меня на голову, заступили дорогу, и произошла стычка. Двоих я свалил без особого труда, а третий ударил меня по голове, и я очнулся лишь под вечер, конечно, без письма, без оби и босой. Пришлось вернуться домой. До рассвета я прятался в кустах, стараясь отмыть следы крови и грязи. И только в сумерках, пристыженный, появился на пороге Курама-деру. Стоило учителю Акинобу бросить взгляд на меня, как он все понял:
        - Они были сильнее?
        - Нет, - ответил я, бесконечно стыдясь своего вида.
        - Они были ловчее?
        - Нет… - еще ниже опустил голову я.
        - Они были умнее?
        - Нет… - густо покраснел я, и мне расхотелось оправдываться.
        - Тогда ты сам виноват. Заметил ли ты у третьего палку?
        Я подумал и вспомнил: действительно, третий выпрыгнул из лодки в тот момент, когда двое уже лежали на песке, в руке у него мелькнуло весло.
        - Почему ты не обернулся к нему? Потому что посчитал его слабым и хилым. Правильно?
        - Правильно… - признался я, боясь признаться еще и в том, что презирал деревенских, ибо они были тщедушными и тупыми.
        - Ты нарушил все принципы боя: во-первых, не слушал меня, потому что в последнее время возгордился, во-вторых, презрел соперника еще до боя, в-третьих, остановился, чтобы посмотреть, как они падают.
        - Да, учитель! Этого больше никогда не повторится, - я был поражен его глубокомыслием.
        - Запомни еще раз: любой человек опасен тем, что может обладать скрытым преимуществом, которое ты в первый момент можешь и не распознать. Поэтому никогда не дерись без надобности, но не останавливайся, если началась драка: один удар - один взгляд, и переход к следующему противнику. С этого дня я буду обучать тебя скрытым вещам и подводить к пониманию внутренней глубины явлений - югэн.
        - Каких? - спросила Юка, сравнивая с тем, чему обучал ее отец.
        Она его так любила, что каждое слово «отец» отражалось в ней болью.
        - Например, он сказал: «Ты должен научиться рычать так низко, как рычит тигр».
        - Как это? - удивился я.
        Тогда он показал киай: зарычал, как тигр, выходящий на охоту. Меня охватывал безотчетный страх. Я упал и готов был умереть. Однако сколько я ни пытался повторить, у меня ничего не получалось. Только сейчас я приблизился к подобию рыка учителя Акинобу. Но у меня еще нет голоса. Поэтому я не применяю киай.
        - Покажи, как это делается? - попросила Юка.
        - Боюсь, что проснутся все окрестные дома.
        - А ты тихо, - засмеялась она так, что сердце его сладко екнуло.
        - Нельзя сделать наполовину то, что действенно в полную силу. Ты ничего не поймешь.
        - Покажи, - попросила она.
        Тогда он попытался. Но уже знал заранее, что ничего не получится, и его рык скорее был похож на визг тигренка.
        - Я тебе верю, - сказала она, затыкая уши. - Но когда у тебя будет настоящее желание, ты мне все-таки покажешь тигриный рык.
        - Помню, как в первую весну мы отправились в первое путешествие. Первое, конечно, для меня, ибо учитель Акинобу делал это ежегодно в течение всей жизни. Он исходил большую часть Нихон. И везде побеждал. Очень быстро ему надоело, и однажды мы отправились в Китай - загадочную страну на западе.
        Если в первом путешествии я очень боялся незнакомых людей, то в Китае я чувствовал себя уже бывалым путешественником и кое-что умел делать мечом, но самое главное, я почувствовал, что учитель Акинобу начал на меня полагаться. Это происходило незаметно, исподволь. Наступил такой день, когда мне пришлось выхватить катана и защищать свою жизнь.
        - Сколько их было?
        - Их было пятеро, вооруженных нагинатами, арбалетом и мечами. Напали они из засады. Но самое главное, после стычки учителя Акинобу волновал не конечный результат, а моя реакция. Я действительно почувствовал тревогу: всамом узком месте тростник был сломан, а серая какуга кричала и металась над низиной. Ее вспугнули. Когда я это все объяснил учителю, он похвалил меня, но заметил, что окажись разбойники опытнее, нам бы не уйти на своих двоих. Был еще один след, который ты не приметил: запах пота. Ты шел вторым и не почувствовал. А я уловил. Запах пота держится четверть коку, значит, люди, которые оставили его, совсем рядом. Вывод: раздувай пошире ноздри. Будь, как медведь, который чует за десять ри по истечении семи страж. Я же учил тебя!
        - Да, учитель, я проморгал…
        - Но есть еще кое-что… Самое главное - исикари, предвидение. Если ты не научишься этому, то все мои многолетние усилия пропадут зря.
        В то же день он меня огорошил:
        - Сколько сторон у Будды?
        - Четыре… - сказал я, - как сторон света.
        - Нет, две. И они взаимно проникают друг в друга.
        - А почему? - спросил я.
        - Великий замысел предусматривает все. Даже самое невероятное.
        Я задумался: если черное и белое пересекаются, то зачем это? Разумно ли смешивать то, что противоположно?
        - Нельзя жить только в белом, - объяснил учитель Акинобу, - испытывая вечное блаженство.
        - Нельзя, - подумав, согласился я.
        - Это приводит к слабости. Слаб человек, который живет только в белом, и слаб человек, который живет только в черном. Лишь смешивание дает силу.
        - А где это место, где все смешивается?
        Учитель Акинобу поднялся, распахнул двери храма и показал рукой на небо, вершины гор Коя, озеро Хиёйн и лес Туй.
        - Все это!
        Я не понял:
        - А как же они смешиваются?
        Учитель Акинобу засмеялся:
        - Когда-нибудь мы с тобой отправимся туда, и ты все увидишь.
        - А когда?
        - Когда ты обретешь силу.
        - Я уже сильный, - важно сказал я. Это было перед первым путешествие, и я уже считал себя мужчиной. Мне очень хотелось отправиться с учителем. По каким-то признакам я чувствовал, что он собрался в дорогу.
        - Сделал ли ты сегодня упражнение дзадзэн? - спросил учитель Акинобу, пряча улыбку.
        - Нет, учитель, - поклонился я.
        - Помни, сила еще и в повторениях.
        - Слушаюсь, учитель.
        - Иди и делай. Не отвлекайся и концентрируйся. И триста раз упражнение хоп. - Акинобу хлопнул ладонями. - Знаешь, для чего ты их делаешь?
        - Знаю, учитель, чтобы не бояться чужого взгляда и не моргать во время боя.
        - Молодец! Беги!
        Я прыгнул в лодку и погреб в бухту Ао. Там я триста раз плеснул себе в лицо водой и не разу не моргнул. А на утро мы с ним вышли, чтобы вернуться в конце лета. Нас провожали принц Мори-наг и демон Мё-о. Я обернулся:
        - Ты не закрыл храм.
        - А зачем?!
        Да, действительно, подумал я. Кто посмеет даже приблизиться к озеру Хиёйн? Только сумасшедший. Вот так это было.
        - Слышишь?! - встрепенулась она.
        Ему совсем не хотелось убирать руку с ее талии.
        В замершем воздухе отчетливо лязгнуло оружие, а потом раздался знакомый шелест кольчуг. Он учуял запах такубусума и со вздохом встал.

* * *
        Их давно искали. Обшаривали город. Вначале хаотично из-за того, что в дело вмешивался взбешенный Субэоса. Потом он залез к себе на башню и впал в мрачное уныние, а поисками занялись три генерала - асигару-тайсё: генерал по имени Мацуока, генерал по имени Тамаудзи и генерал по имени Легаден. Последний был китайцем, но это не играло ровно никакой роли, потом что когда человек становился кабутомуши-кун, он забывал свои корни и слепо подчинялся главному наместнику на земле Богини зла Каннон - Субэоса. Они рассуждали так: если похитители уже покинули Думкидаё, то дело дрянь. Но это мало вероятно из-за того, что с ними раненый. Скорее всего, они спрятались в городе. Непосредственно беглецов искали асигару-касира - капитаны. Среди них Аюгаи.
        Потом явился хозяин харчевни Мурмакас, и дело прояснилось. Но он не знал, где конкретно жила Юка, хотя бы в каком квартале, а мог лишь приблизительно указать район. Она проработала у него две луны и украла, по его же заявлению, три тысячи рё. Никто не усомнился в его словах, хотя сумма была очень большой, просто огромной даже для хозяина процветающей харчевники, приближенного к андзица. Теперь искали девушку, которая виртуозно владеет спицами, крадет деньги и якшается с мятежниками. Естественно, Субэоса никому не сообщил о существовании Карты Мира. Зато он возвестил, хотя это и не пристало наместнику, что у него похитили мешок золота. Город окружили, а так как карабидов не хватало, то была объявлена награда в сто рё тому, кто укажет, где прячутся беглецы, и двести рё, тому, кто их схватит. Поэтому охота приобрела коммерческий оттенок, и многие горожане зажгли свои факелы и спустили собак.
        Харчевник Мурмакас трясся от страха. Вначале он хорохорился и успокаивал себя тем, что дом и заведение остались целы, выгорел лишь коридор на третьем этаже. Карабиды сами потушили пожар. В этом отношении он мало пострадал. Но когда остался один и все взвесил, то покрылся холодным потом. Великий закон возмездия - го, стучался в его стены. Так было предсказано задолго до его рождения: огонь, темная ночь и спица, спица, которой был убит один из карабидов. Предсказание выслушала его мать, когда была беременна. В один из дней она почувствовала себя тревожно и пошла к кудзэ - обитателям пещер. Лисья женщина приказала налить в китайскую чашу воды. «Сколько нальешь, все твое», - сказала она. Мать Мурмакаса страшно испугалась. Конечно, она слышала о говорящей чаше и боялась ошибиться. Но воду налила правильно - не меньше половины и не больше трех четвертей. Таким образом путь к гаданию был открыт. Лисья женщина поставила чашу на войлок. Срезала пучок волос с головы матери Мурмакаса, бросила в чашу и размешала тонкой серебряной палочкой. Запела древнюю песню: «Страна, где стоит вода в окружении зеленых гор
и где правят мианасуэ царя справедливости в окружении яцуко» истала водить ладонью по ободу. Вдруг вода закипела. Чем громче и ритмичнее звучала песня, тем сильнее кипела вода. Мало того, вода заговорила низким, утробным голосом. Мать Мурмакаса сильно испугалась, и когда ее в полуобмороке вывели из пещеры, лисья женщина сказала: «Будет твой сын толстым и счастливым. Но пусть избегает огня, спицы и темноты». Больше она ей ничего не сказала.
        Долгие годы он не мог понять, что значит предсказание. Всю жизнь оно висело над ним, как проклятие. Не бойся немного согнуться, прямее выпрямишься, утешал он себя. Теперь, сопоставив произошедшее, Мурмакас все понял. Огонь полыхал? Полыхал. Юка виртуозно владеет спицами? Виртуозно. И явно темно. Ночь. В страхе он хотел было попросить у Субэоса профессиональную охрану и даже собрался в Карамора, но весть о смерти андзица повергла его в еще большее смятение. Дело в том, что главный андзица покровительствовал ему в сокрытии налогов и в скупке краденного. Если дело откроется, ему не миновать виселицы или как минимум каторги. А с другой стороны, с деньгами и в аду не пропадешь.
        Мурмакас призвался слуг и еще больше их напугал тем, что заставив напялить на себя полное вооружение: кольчуги, панцири и шлемы. Каждый из них получил по два меча - дайсё, круглому щиту и хоко-юми - татарскому луку, пригодному для боя в помещении. А так как слуги имели весьма отдаленное понятие о том, как пользоваться оружием, он расставил их по двое в самых темных местах. При дневном свете предсказание не действует, рассуждал он. Но самое главное, он запретил слугам есть, чтобы они не уснули от сытости. Сам же забился в отикубо - каморку под стропилами. Здесь его никогда и никто не найдет. Положил рядом с собой нагинату, щит. За пояс заткнул вакидзаси, а в рукав спрятал танто - нож. На голову надел шлем.
        В городе было тихо, только раздавался стук квартальных колотушек - гёндама.

* * *
        - Не пойду на запад! - вдруг произнес Язаки.
        - Хоп! Почему это? - удивился Натабура, переодеваясь в новую одежду.
        Ему досталась удобная темно-зеленую кину и широкие штаны - хакама, из грубого льна такого же цвета. Прежняя белая крестьянская одежда давно превратилась в лохмотья. Язаки предпочел шелковое комоно с голубыми вставками по бокам и глубокими карманами, в которые можно прятать еду. Из обуви Натабура взял асанака, в которых очень удобно бегать, потому что пальцы и пятка касались земли, а Язаки - дзика-таби - дорогие и непрактичные носки для улицы, в которых всегда жарко. На них он еще надел соломенные варадзи[45 - Варадзи - сандалии.].
        И вдруг он уперся. С испугом косился в сторону Карамора и не решался тронуться с места. Где-то там торчала страшная пыточная башня, попадать в которую второй раз он никак не собирался. Его храбрости хватило как раз на то, чтобы одеться. Тягостно вздыхал и постанывал:
        - Пойду домой…
        - Куда? - Натабура подвязывал хакама под коленями. Ему даже показалось, что Язаки немного не в себе, ведь дома у него не было, не было даже деревни, которую смыли волны урагана, вызванного господином Духа воды - Удзи-но-Оса.
        В спортивном зале школы синкагэ-рю пахло потом и кожей снарядов. На стенах висел инвентарь. Натабура различил знакомый ототэ и погнутую цзянь.
        Язаки снова завел старую песню:
        - Ох-ах… Я больной…
        - Врешь! - сказал Натабура. - Ну ведь врешь. Я тебя вылечил? Хоп?!
        - Ну?..
        - Вылечил!
        Язаки сморщился. Натабура действительно лечил его. Прошептал молитвы, наложив руки. Добросовестно сделал все, что положено в таких случаях. А он возьми да выложи: «Хочу домой!» Было отчего возмутиться. Афра разозлился больше всех. Он бегал по коридору, цокал когтями и ворчал: «Р-р-р…», презирая Язаки всеми фибрами души. Отказываться от приключений может только толстый и ленивый. Бросили б мы его. Пусть идет, куда хочет. В знак протеста Афра разбежался и что есть силы прыгнул на груду боккенов в углу. Но хозяин был неумолим:
        - Собирайся, времени нет!
        - Не пойду!
        - Потому что там находится загробный мир? - Натабура скрипнул зубами. - Кими мо, ками дзо!
        Уговаривать Язаки - все равно, что читать проповедь Будде.
        - И мир тоже… - в этом он сомневался, но был готов уцепиться и за такой довод, только бы оставили в покое.
        - Ты выступаешь на стороне Субэоса? - Натабура еще не решил, что делать.
        - Чего? - не понял Язаки, нижняя губа у него по-идиотски отвисла.
        Натабуре так и хотелось сказать: «Закрой рот».
        - Ты хочешь, чтобы нас поймали?! - пока Натабура ограничился уговорами.
        - Нет, конечно! - Язаки встрепенулся жалко, как мокрый воробей, смешной в своем упрямстве.
        - Ну тогда почему ты сидишь, как больной?!
        - Я хочу домой! Пожрать охота мамкиных муругай.
        Опять двадцать пять! - подумал Натабура. Наму Амида буцу! Как ему объяснить, что его деревни нет? Что идти некуда? Натабуре почему-то вовсе не хотелось воспользоваться знаком Мус, словно чувства с этой стороны у него притупились. Будь что будет, подумал он. На самом деле, он всего лишь незаметно перешел в такое состояние, при котором, что бы он ни делал, у него все выходило, словно он сам влиял на события и окружающий мир.
        - Будда терпит лишь до трех раз, - сказал он, намекая, что Язаки достаточно начудил.
        - Скоро будет светать, - напомнила Юка из сада, поглядывая в глубину зала с плохо скрываемой тревогой: то там, то здесь, все ближе и ближе мелькали огоньки ищеек карабидов, которые, не испугавшись ночи, шарили по городу. Слышались голоса и лай собак. Но странное дело, ни одна из них не шла к дому Юки, словно чувствуя присутствие крылатого тэнгу.
        - Ты уверен? - терпеливо спросил Натабура, устраивая за спиной кусанаги, а на груди годзуку, который замурлыкал, и знак Удзи-но-Оса.
        - Конечно! - радостно воскликнул Язаки в надежде, что теперь-то они наверняка повернут прочь от дурацкого города со странным названием Думкидаё.
        - Нет, мне кажется, что ты меня разыгрываешь, - Натабура бросил взгляд в сторону реки, где в полной темноте притаилась черная Карамора. Ему тоже не хотелось идти. Он бы с удовольствием поспал до рассвета. Но дела были поважнее. - Ладно, как хочешь, - равнодушно произнес он. - Афра, пошли!
        Щенок прекратил жевать палку, взглянул на него ясными, как у оленя, глазами с голубоватой поволокой, вскочил и был готов бежать куда угодно и зачем угодно. Хозяин зовет! Это больше, чем радость, больше, чем мозговая косточка, это… это… В общем, жизнь прекрасна, когда ты любишь хозяина, а он любит тебя! Он с обожанием глядел на Натабуру. Натабура щелкнул его по мокрому носу.
        - Точно?.. - с опаской спросил Язаки, отступая к выходу спиной. Его щека болезненно дернулась. Он ни разу не видел, чтобы Натабура отказывался от задуманного. Здесь крылся подвох, но Язаки не знал еще какой.
        - Конечно, - как можно более равнодушно произнес Натабура. - Иди домой. Отсюда недалеко. За город, по дороге.
        - Спасибо… - робко, как эхо, отозвался Язаки, глядя на него крайне недоверчиво.
        Он еще не представлял, куда пойдет и что будет делать один. Он даже не думал, что останется один. Ему просто хотелось бежать подальше. Ноги сами несли его в противоположную сторону от замка Карамора.
        Кажется, Юка все поняла. Она следили за ними внимательным взглядом.
        - Топай, топай, не оборачивайся.
        Они вместе с Афра вышли из зала следом. В дружбе тоже есть границы. Однажды ты их перешагиваешь, чтобы сделать доброе дело, думал Натабура. Если я сейчас не сделаю доброе дело, то все пропадет. Я буду казнить себя всю жизнь, и Боги не поймут меня.
        - Он боится идти с нами, - догадалась Юка. - Он помнит боль.
        - Он делает глупость, - хотел сказать Натабура, но промолчал.
        Со стороны реки, за два квартала отсюда, бесшумно крались карабиды. А над головами давно мелькали их летучие отряды. Но, не долетая, отклонялись вправо или влево. Юка могла только предполагать, что это все еще действует колотушка дайкуку. Все чувства Натабуры обострились. Он видел, как кошка, и чуял, как медведь, за десять ри. Пахло ядовитыми цветами белого дерева такубусума, которые карабиды очень любили.
        - Стой! - Натабуре еще не приходилось делал гофу, он только видел, как его применяет учитель Акинобу. Да и жаль было Язаки. Одно дело применять гофу по отношению к врагу, другое - к другу. Да опомнись, опомнись! - хотелось закричать ему. Я тебе ничего плохого не сделаю.
        Язаки вдруг побежал - глупо и безнадежно, путаясь в деревьях и кустах. На звуки, которые он производил, тотчас среагировали карабиды - они тоже отлично слышали в темноте. Цепочка огней поменяла направление и потянулась в сторону дома Юки. Их хорошо было видно на покатых склонах окрестных холмов.
        Натабура догнал друга в три прыжка и дунул ему в лицо прежде, чем тот закричал. Вынул душу и сжал ее в кулаке, чтобы она не дай Бог не превратилась чистый дух. Кими мо, ками дзо! Язаки уснул еще до того, как коснулся щекой земли. Натабура взвалил его на плечо и потащил к дому. Теперь он не сомневался ни капли. Эх ты, думал он, эх ты… Ему было жаль глупого Язаки, у которого помутился разум. Наверное, это было следствием пребывания в пыточной башне.
        Юка уже была готова. Она подхватила колчан, в который они спрятали Карту Мира. Для маскировки Натабура оставил три стрелы. Афра весело путался под ногами. Луна наконец выглянула из-за туч, чтобы посмотреть, как они скрываются в овраге, противоположном ближайшему склону холма. Через десять кокой карабиды вошли в дом Юки и тупо все обыскали. Собаки пугливо жались к ногам карабидов, чувствуя запах Афра. Потом они осмелели и стали слегка повизгивать и тянуть вслед за беглецами. Правда, делали это настолько робко, что карабиды их не поняли. Капитан Аюгаи лишь формально выполнял приказ Субэоса. Он давно все для себя решил: история сделала еще один зигзаг, осталось только наблюдать последствия. И хотя он знал, что вне гвардии карабидов он вряд ли проживет и сутки, ему почему-то не хотелось обнаружить беглецов. Поэтому он вздохнул с облегчением, когда ему доложили о том, что усадьба пуста, а собаки не взяли след. Слава Будде, подумал он. Слава Будде!

* * *
        Харчевник Мурмакас устал ждать смерти. Он клевал носом и то и дело проваливался в теплый, вязкий сон, как в болото. Бороться не осталось сил. С детства он был большим соней и таким же, как Язаки, любителем поесть. В возрасте двух лет, чтобы он спал, ему давать чанго - пиво, поэтому он никогда не отличался худобой, а напротив, рос упитанным и краснощеким, как наливное яблоко. Его судьба была предопределена заранее, и Боги не поскупились на толщину как его чресл, так и на то, что у нормального человека называется талией.
        Некоторое время он еще слышал, как его главный помощник - управляющий Нагамас, обходил дом. «Скрип, скрип - звучали его уверенные шаги. - Скрип, скрип». «Вот я вам! вот я вам! Не спать! Не спать!» Иногда слышались тычки, подзатыльники и ругань, что только радовало слух Мурмакаса. Срок службы Нагамаса давно вышла. Он уже не умел летать. Плохо владел мечом. Да и из лука вряд ли выстрелил бы. Санэ его треснул посередине, а по краям покрылся глубокими царапинами. Но Нагамас был огромен и силен. Он доживал свой век в харчевне и был предан хозяину как никто иной. Однако из-за жадности Мурмакас платил ему только едой. Спал же Нагамас в кладовке на соломе.
        Потом шаги стихли. Мурмакас долго вслушивался в тишину, ожидая, когда они снова раздадутся. Вместо этого он услышал шелест крыльев и облился смертельным потом. Так могли летать только карабиды. Они были большими мастаками - эти карабиды по части бесшумных полетов. Значит, Субэоса обо всем узнал. Мурмакас в панике выскочил из отикубо и побежал по галерее, которая вела в противоположное крыло дома. Что если он ошибался - и племянница тоже умеет летать? Значит, она тайный агент Субэоса? Тогда за ним прилетели, чтобы утащить в пыточную башню. Бежать. Быстро и без оглядки. Эта мысль так засела у него в голове, что он не заметил лестницу, ведущую на второй этаж, и рухнул вниз, но к своему удивлению легко, как перышко, скользнул вдоль ступеней. Он еще не коснулся пола, а уже понял, что ничего страшного не случится. То-то Куко обрадуется - я похудел! И действительно, неведомая сила приподняла и бережно усадила его как раз напротив очага и не где-нибудь, а в его личном кабинете, отделанном черным деревом и укрепленном дубовыми перегородками. Каким образом он оказался в кабине, Мурмакас не осознал. Его
почему-то не удивило отсутствие слуг на лестничной площадке. Да и вообще, казалось, дом пустой - что было не суть важно.
        Очаг был искусственным. В нем никогда не разжигали огня. Но зато он был испачкан сажей не хуже настоящего. И все для того, чтобы ни у кого не возникло мысли покопаться в нем. Мурмакас рассмеялся. Недаром он слыл самый хитрым и дальновидным жителем Думкидаё, потому что держит деньги в таком месте, в котором никто их не держит. С этими мыслями он отодвинул третий справа и второй снизу камень и сунул руку. Деньги, деньги, деньги… Вот смысл жизни!
        Что такое? Мурмакас засунул руку глубже, потом еще глубже. Тайник был пуст. Кто?! Кто посмел?! Мурмакас задохнулся от гнева и забегал по комнате, как буйвол. Доски под ним прогибались. Слуги? Невозможно. Слуги были подобраны по принципу тупости. Каждый из них умел делать только одно: готовить, убирать, охранять, ходить на рынок, копать огород или ухаживать за садиком. Никто не имел доступа в апартаменты хозяина. Любовница? У Мурмакаса их было пять. Но все они обитали в Ёсивара - Веселом квартале без права покинуть его по своей воле, и даже не знали, где живет Мурмакас.
        Все кроме одной - проказницы Куко. Перед Куко харчевник Мурмакас устоять не мог. Ей сравнялось пятнадцать лет, когда он ею овладел. Она была девственницей. Это стоило ему двести пятьдесят рё. Последние три луны он проводил только у нее. Она стала для него юдзё - временной женой и оказалась прелестницей по части расхолаживания души, поэтому Мурмакас приплачивал хозяину, чтобы Куко больше ни с кем не спала, и подумывал даже жениться, что в его положении было весьма опрометчиво. Во-первых, надо было выплатить сумму не меньше, чем за пять лет работы Куко в Веселом квартале, а во-вторых, он боялся попасть в лапы бандитов, которые часто использовали девушек из Веселого квартала, чтобы навести справки о богатом клиенте.
        В общем, он знал ее еще слишком мало, чтобы решиться на такой серьезный шаг. Мурмакас выжидал. Однажды он имел глупость настолько расчувствоваться, что привез ее в свое заведение. Теперь у него есть все основания сожалеть об этом. Они даже предавались любви здесь - в его кабинете. Но тайник он ей, разумеется, не показывал. Одарить - одаривал, но в разумных пределах, чтобы она не догадалась о его богатствах. С другой стороны, надо было спешить, так как Куко грозилась перейти в разряд таю, то есть сделаться девушкой по вызову. Для этого у нее имелись все данные: икрасота, и манеры, и умение одеваться, и знание чайной церемонии. А главное, она умела красиво спать, без храпа и сопения, с кротким выражением на кукольном лице. Где она всему этому обучалась, Мурмакас не знал, а Куко ничего не рассказывала. Пожалуй, она не отличалась только кротостью нрава. Но это дело поправимое. Неужели она меня обвела вокруг пальца? - тягостно вздыхал он, полный тоски и сомнений. Впрочем, с женщинами у него всегда было так - рано или поздно они его обманывали, ибо он был груб, жаден и властен.
        Остается только одно - повеситься. Где веревка? Он поднял глаза - уже висела, покачиваясь, под балкой - намыленная и с прочным узлом. Мурмакасу стало плохо. Его заплывшее жиром сердце едва билось. Нет, должно быть, это карабиды. Или Нагамас недоглядел или, наоборот, подглядел, как я коплю свои кровные? Точно! Больше некому. Нагамас! Он вхож во все части дома. Убью! Решил Мурмакас. Нет, поступлю хуже: выгоню на улицу, чтобы он подох, как собака, голодной смерть. А потом… А что потом?..
        И вдруг мысль, что очистили и второй тайник, придала ему силы. Мурмакас схватил лопату и, спотыкаясь на лестницах, бросился в подвал. Если бы он обратил внимание, что пропали все слуги, которых он вооружил, если бы он удивился тому, что дом залит ярким светом, а в подвале зажжены фонари…
        Он жалел, что нанял Нагамаса за еду. И этого много. Надо было его сразу удавить. Как я не распознал гада?! Второй тайник находился в подвале под кухней за мешками, в которых хранились битые горшки. Мурмакас раскидал мешки и принялся копать. К его изумлению, лопата вонзилась в землю, как в пуховое одеяло - легко и без сопротивления. Он упал на колени и стал расшвыривать землю руками, как огромный крот. И когда ему стало казаться, что все пропало, что и этот тайник кто-то вскрыл, он нащупал холщовый мешок и потянул его на себя. О Будда! Это был на мешок, а огромная голова Нагамаса, которая взглянула на него выпученными глазами и произнесла:
        - Хозяин… Хозяин…
        Прошла не меньше кокой, прежде чем Мурмакас понял, что к чему. Нагамаса тряс его за плечо и твердил:
        - Хозяин… Хозяин…
        - А-а-а!!! - в ужасе заорал Мурмакас и отпустил голову. - Ты украл мои деньги?!
        - Клянусь Энги сики, хозяин! - воскликнул Нагамас. - Я ничего не брал!
        Он застыл перед ним - огромный, толстый, с невинным, почти детским выражением обиды на рыбьем лице.
        - Так даже не клялись мои предки! - яростно заметил Мурмакас, делая движение, от которого танто скользнул в рукаве.
        Нагамас смешался.
        - Не надо, хозяин! Я предан тебе больше, чем собака!
        Фраза показалась Мурмакасу неискренней. Прежде его слуги ползали перед ним на коленях, а этот стоит и что-то пытается доказать. Он хотел ударить своего верного Нагамаса, но тот перехватил руку, встряхнул Мурмакаса, как куль с морковью, и еще раз произнес:
        - Сейса, это я!
        - Ну тогда умри! - и так как Нагамас навалился на него всей своей тушей, ударил головой, а на голове у него был шлем весом полтора кана без обычного отверстия - тэнку, на макушке, а с острым конусом.
        Удар пришелся как раз в центр санэ, где проходила трещина. И хотя она давно заросла, удара толстого, кряжистого Мурмакаса не выдержала. Панцирь треснул со звуком рвущейся ткани. Верхушка шлема вошла в тело старого слуги не меньше, чем на два сун. Он закричал, отпустил Мурмакаса и схватился за грудь. Мурмакас сразу же этим воспользовался и с небывалой яростью вонзил танто между честных и преданных глаз Нагамаса. Из раны хлынула кровь.
        - Поделом тебе! - произнес Мурмакас, поднимаясь и с изумлением оглядываясь.
        Находился он вовсе не в подвале, где выкапывал клад, а на третьем этаже в отикубо - своей привычной, обжитой каморке, где так любил коротать вечера. Как я здесь очутился? - с изумлением подумал он и понял, что ему все приснилось: ифальшивый очаг, и подвал со старыми горшками.
        - Мой преданный Нагамас! - пал он на колени. - Мой верный Нагамас, проснись!
        Все было напрасно. Слуга был мертв, и только огромная лужа черной крови толчками била из головы и растеклась по полу.

* * *
        К этому времени Натабура, Юка, Афра и Язаки, которому вернули душу, проникли в харчевню под вывеской «Цуки». Сделали это они весьма виртуозно - не через центральный вход, который охраняли, трясясь от страха, четверо слуг в тяжелом облачении асигару[46 - Асигару - воины низшего ранга.], а через кухню, точнее, через лаз, в который выбрасывались отходы прямо под мостик в реку Черная Нита. И дело было не в том, что Натабура испугался слуг - он бы с удовольствием померялся с ними силами - а в том, что карабиды, рыскающие по городу и его окрестностям, не должны были ничего понять прежде времени. Даже Язаки проникся важностью момента и вооружился по пути боевым молотом, который обнаружил в тот момент, когда они перебегали по одному из мостов - видать, потерял кто-то из карабидов.
        Язаки ничего не помнил и наслаждался ночным воздухом. Тревога развеялась, как дурной сон. Жизнь снова радовала его перспективой полакомиться за чужой счет. Натабура с Юкой, поглядывая на него, посмеивались. Как мало человеку надо - всего-то заставить забыть пыточную башню и сообщить о всяких яствах, которые наверняка окажутся в доме харчевника Мурмакаса.
        Все дома в городе Думкидаё были построены на один манер. Продвигаться по центральной лестнице не имело смысла: ее всегда охраняли наиболее тщательно. Узкие боковые ходы на ночь закрывали решетками. Но для того, кто знал, где находятся ключи, они не являлись преградой.
        - Ждите меня здесь… - прошептала Юка и растаяла в темноте зала, который из-за столиков, подставок и опорных колон казался населен демонами и духами всех чинов и рангов.
        Пахло старым жиром, пряностями и мышами, которые скреблись в подполье. Зал хорошо просматривался из кухни, хотя два окна по обе стороны от двери давали совсем немного света. В дальних концах коридоров тускло горели фонари, но это не улучшало картины.
        Язаки в компании Афра попробовал было поискать по ларям еду, но под строгим взором Натабуры оба присмирели.
        - Мало вам?! - спросил Натабура, напоминая, что они совсем недавно обожрались мясом.
        Язаки не стал объяснять, что все растряслось от волнения и дороги, а с видом: «Ты же обещал?» демонстративно уселся на полу и стал принюхиваться то к запахам, которые шли изо всех щелей, то к рукаву, который выпачкал в нечистотах, пока они пробирались через лаз. Афра принялся искать на себе блох, клацая зубами. Натабура слегка пнул его:
        - Тихо!
        Пес посмотрел на него, блеснул зубами и навострил уши. Одна из теней ожила и двигалась в сторону кухни. Язаки неуклюже вскочил, едва не опрокинув утварь на столе, и, как Афра, щелкнул зубами. О боевым молоте он, конечно, тут же забыл. И хорошо сделал, подумал Натабура, а то поубивает всех в такой тесноте.
        - Ш-ш-ш… - отреагировал Натабура и снова уставился в темноту зала, где кто-то двигался. Кими мо, ками дзо!
        Это мог быть кто угодно, даже сикигами - демон смерти, с которым они недавно расправились весьма жестоким способом. Заклинания против них я, конечно, не помню, и Юка пропала. А что если он или его собрат вернулись, чтобы отомстить? - холодея, подумал Натабура. Дело дрянь. С демоном смерти мне не справиться. Я даже не знаю, как и чем с ним сражаться. Учитель Акинобу не обучал. Разве что использовать силу тридцати трех обликов Бодхисаттвы, то есть ёмоо нодзомимитэ - «то, которое это» - самое грозное оружие, известное учителю Акинобу. Но это еще бабушка надвое сказала. Ведь учение было только опосредованным. Не каждому дано понять его. Холодок пробежал по спине, а в животе поселилась пустота, которая высасывала все силы. Сейчас, сейчас, думал он, борясь с неуверенностью. Однако выхватывать кусанаги было рано. Для боя в тесной кухне больше подходил годзука. Стоило вспомнить о нем, как он сам собой влез в ладонь. Хорошо… хорошо… думал Натабура, прижимаясь в стене. «Кап-кап», - легкий шелест капель яда, упавших на пол, вернул его в реальный мир. Мыши скреблись так громкого, что, казалось, могли
разбудить и мертвого. Да сверчок на балке перекликался с другом или подружкой.
        А демон все приближался и приближался. Его даже не останавливали ширмы, специально поставленные поперек прохода - как известно, демоны могли двигаться только по прямой, а ширма для них являлась непреодолимым препятствием. Его очертания почему-то все больше походили на человеческие. Правда, это ни о чем не говорило: демоны тоже принимают человеческий вид, чтобы заморочить всем голову. Это азбучная истина. Натабура приготовился. И вдруг учуял запах сакэ. Неужели Язаки залез в ларь? Убью, со злостью подумал Натабура. Оглядывать не было времени - демон находился на расстоянии прыжка. Даже Афра понимал важность момента и беззвучно прижался к ноге, словно ища поддержки. Кто бы меня поддержал, успел подумать Натабура и приготовился к прыжку, как вдруг понял, что запах сакэ исходит от демона.
        От удивления он даже выпрямился. Но демоны не пьют сакэ! Они вообще не едят человеческую пищу. Они питаются лишь кровью и теплой плотью, поэтому и охотятся на людей, но больше всего их интересуют человеческие души.
        Натабура локтем толкнул Язаки, и он перестал дрожать. Демон переступил порог кухни. Это был стражник - пьяный до беспечности. Видать, он давно хаживал сюда за веселящим напитком. Впрочем, он тоже боялся - темноты и демонов, потому что в последний момент, как и Язаки, громкого клацнул зубами. Они все втроем перестали бояться его и накинулись с молчаливой яростью, что не помешало им проделать все в полнейшей тишине, только шлем стражника, слетев с головы, гулко ударился об пол и откатился в угол.
        - Микото, ты жив?.. - спросил другой стражник, появляясь на фоне окон.
        - Споткнулся… - ответил Натабура, лихорадочно нащупывая в темноте шлем, который - «тук-тук» - перекатывался с боку на бок. Он даже крякнул, изображая, что ему очень больно. В действительности он так ударился голенью, что искры полетели из глаз и навернулись слезы.
        - Тащи сюда… - приказал другой стражник, однако боясь ступить в зал.
        - Сейчас… Натабура надел шлем и, крякнув, полез в ларь. Скрипнули ржавые петли.
        Теперь можно было не соблюдать осторожность. Наоборот, звуки были их защитой. Они маскировали хрип стражника, отдающего душу Богам.
        Натабура достал кувшин с тремя стаканчиками и даже уронил один из них, выругавшись:
        - …А вот и я!
        - Уже приложился, - догадался один из стражников.
        Они высунулись справа, откуда падал свет фонарей, столпились, как жаждущие крови демоны, с опаской поглядывая то наверх, откуда доносились непонятные звуки, то на товарища, который отправился за выпивкой. А так как Натабура шел из темной части зала, то они ничего не могли разглядеть, кроме его остроконечного блестящего шлема. Мало того, стражники были настолько беспечны, что поснимали доспехи, а оружие побросали по углам. «Бац!» - Натабура разбил кувшином голову ближайшему стражнику. Второй не успел ничего понять и тут же умер от яда годзуки. И только третий с сипением толстяка рванулся к оружию, но не сделал и трех шагов, как Натабура ударил его рукоятью в затылок и попридержал, чтобы бесшумно опустить на пол. Наступила тишина. Даже мыши примолкли, только сверчки продолжали: «Пиить-пиить? Что случилось?.. Что случилось?..»
        Язаки и Афра явились, как всегда, облизываясь от уха до уха. Ну конечно, воспользовавшись суматохой, это двое очистили все лари и даже не поссорились. Что было очень и очень странно. Натабура погрозил им пальцем. Быстро же они спелись, подумал он. Афра я еще прощу, но Язаки… Он же не сможет бегать! Жирная пища делает ноги вялыми и слабыми, а в груди поселяется дух одышки.
        Как всегда бесшумно и совершенно с другой стороны появилась Юка. Ей хватило одного взгляда, чтобы оценить ситуацию.
        - Уходим…
        Она прислушалась: кажется, Мурмакас все еще спал.
        Натабура наблюдал: лицо ее не изменилось. Должно быть, мстила за отца. Она поправила выбившиеся волосы. Улыбнулась ему. Потрепала Афра. Брезгливо взглянула на Язаки, и они скользнули к дальней лестнице. Натабура оглянулся: мелкопакостные духи вовсю пировали на трупах стражников. В их компанию спешили еще десятка два собратьев.
        Светало. Над харчевней то и дело с шумом пролетали отряды карабидов. Кажется, их стало больше. Или ему только показалось?

* * *
        В это время харчевник Мурмакас вздохнул с облегчением: воконце сочился рассвет, на коньках Карамора застыли стражники с луками, похожие на каменные изваяния. Проклятие не сбылось! Слава Аматэрасу! Хотя ее имя было и не в почете в городе Думкидаё. Так издревле повелел Субэоса. Но помолиться лишний раз не помешает. Боги милостивы к сирым и убогим. Мурмакас на всякий случай прочитал молитву. А Нагамаса не жаль. Он покосился на труп. Надо бы убрать. Духи еще не разнюхали. Стар и глух. Давно пора завести нового управляющего. За чашку риса, равнодушно, как о собаке, подумал Мурмакас. Пропущу стаканчик и отправлюсь к Куко. Она умеет снимать тревоги. Проведу с ней весь день. Съездим на ярмарку в Инасики. Куплю ей ожерелье из красного коралла, которое так идет к ее смуглой коже. Она давно просила. Или… или… - жадность взяла верх - или просто шарфик… Красный… Подешевле… чтобы не зазнавалась. А через луну сделаю своей женой. То-то обрадуется. Куплю дом за рекой. Посажу управляющего, но только такого, чтобы не воровал. Буду платить два рё. Нет, один в год. Одного хватит. Заведу еще одну харчевню на въезде в
город. И наконец съезжу в Китай. Все просвещенные люди должны ездить в Китай. Детей отправлю учиться в Шанси, говорят, там делают умных людей.
        - Эй, кто есть! - крикнул Мурмакас. - Принесите воды. И уберите! - он теперь уже с явным неудовольствием покосился на мертвого управляющего. Кровь затекла под мат и в щели между досками.
        Для этой цели он держал служанку Томоэ, которая служила ему утехой по утрам. Да, пусть придет Томоэ, неопределенно подумал Мурмакас.
        - Эй!..
        Вначале было тихо. Потом в дверь отодвинулась и в щель заглянул стражник.
        - Ты кто? - удивился Мурмакас.
        - Вису…
        - Чего тебе надо?
        - Так никого нет, хозяин. Рано еще.
        Обычно этот слуга не поднимался выше первого этажа. Мурмакас даже не помнил его обязанностей. Надо было бы его, конечно, проучить, подумал он, да нет времени. Обнаглели. Даже на колени не становятся.
        - Зови эту… как ее?.. Томоэ…
        Стражник исчез. Мурмакас представил Томоэ. От нее вечно пахло звериным потом. У нее были толстые бугристые ноги и небольшие когти на руках, которые она вонзала в спину Мурмакаса. Но именно это возбуждало его и было ее изюминкой.
        В самом Мурмакасе таилось нечто звериное. Если бы я не держал харчевню, часто мечтал он перед сном, то пошел бы в бандиты. Стал бы предводителем. Хоть жизнь не такая скучная.
        На всякий случай Мурмакас решил проверить тайник в кабинете. Он спустился на второй этаж и отодвинул камень. Вздох облегчения вырвался из его уст:
        - Ох!.. - деньги были на месте.
        Мурмакас решил посчитать их. Сны не сбываются. В мешке должно было быть ровно девятьсот сорок пять монет. Он приподнял шлем, выпутываясь из завязок подшлемника. В этот момент дверь резко отодвинулась. Что за наглость, подумал Мурмакас и обернулся. Сквозь кольца металлической сетки, которая прикрывала шею с трех сторон, он увидел на пороге незнакомых людей. «Хлоп!» - опустил шлем на место и посмотрел на них еще раз теперь уже сквозь прорези маски. Первой его мыслью было - триста монет, которые можно получить за девчонку. Мальчишка, который приходил с андзица, пойдет за пятьдесят, толстый недоносок - за десятку, собаку за трояк - на живодерню. Итого: триста шестьдесят три монеты. Хорошие деньги. Добавлю еще столько же и выкуплю Куко.
        На всякий случай он сказал:
        - Дочка, ты не узнаешь меня?
        - Узнаю, - сказала Юка.
        Харчевник Мурмакас хотел закричать, чтобы она повиновалась ему молча, но взгляд мальчишки, который пришел давеча с андзица, заставил его прикусить язык. Такой пронзительный взгляд бывает только у смерти, почему-то решил Мурмакас и подумал, что надо поостеречься.
        - Ты убил моего отца?! - спросила Юка.
        - Что ты, детка! - возмутился Мурмакас, сообразив, что надо тянуть время - рано или поздно прибегут слуги.
        Однажды он пытался залезть к ней в постель, но ушел с синей полосой поперек лица. В качестве оружия она использовала свои тяжелые яки-гэта. Дочь его брата - Асаи - была слишком своевольна даже перед угрозой голодной смерти. Он морил ее голодом три луны, не платя ни рё, и не смог сломить. Даже пригласил натащика собак. Считалось, что человек, разбирающийся в собаках, справится с любой женщиной, ведь женщины от природы не умнее этих добрейших животных. Однако Мурмакас ошибся, а за глаз, на который окривел натащик собак, ему пришлось заплатить кругленькую сумму, половины которой натащику с лихвой хватило, чтобы купил имэсаки - загон, в котором он стал устраивать бои животных. Только благодаря тому, что дело было замято полюбовно, слухи о нем не дошли до Субэоса. Мурмакас боялся, что скандал потянет за собой и другие неприятности. Только страх разоблачения удерживал Мурмакаса от опрометчивого шага - он подумывал подкупить слуг, чтобы они усмирили Юку. Однако слуги ее боялись. Поэтому с некоторых пор харчевник Мурмакас подыскивал для этой цели подходящего человека, но пока не мог найти.
        - Как зовут человека, который убил Асаи? - спросил высокий худой юноша.
        - Пока мы спрашивает по-доброму, - напомнила Юка, глаза ее блеснули так, как когда-то в спальне.
        - Детки, если я разозлюсь, вам же хуже будет, - нашелся Мурмакас и потрогал рукоять вакидзаси.
        И вдруг его ужалила мысль: они видели мешок с деньгами. Непростительна ошибка. Никто не должен видеть его золота и главное - знать о существовании тайника.
        Мурмакас был раза в три тяжелее всех своих гостей, вместе взятых. К тому же он надел две кольчуги, легкие латы и не сомневался в своем превосходстве. Наклонив голову, он, как бык, пошел на них. В его руках появился вакидзаси. Первым делом он решил зарубить высокого мальчишку, затем Юку, которая умела владеть не только яки-гэта, но и спицами. Если бы Мурмакас лучше разбирался в таких делах, он бы обратил внимание, как стоит этот мальчишка - легко и ровно на носочках, с тем чтобы в нужный момент перенести вес тела на одну из ног. Но Мурмакасу было все равно. Он не замечал подобных тонкостей. Ну стоит, и пусть стоит.
        Не успел харчевник Мурмакас сделать и трех шагов, как Натабура выхватил кусанаги, ударил Мурмакаса по шлему и отскочил в сторону. Харчевника нужно было только оглушить. Лезвие кусанаги легко, как почки на березовой ветке, срубило заклепки по левую стороне шлема. Большего и не требовалось. У Мурмакаса подкосились колени. Падая, он выбил дверь, переднюю стенку кабинета и вывалился в коридор. Язаки вдогонку приложил его в области затылка своим молотом, и шлем запрыгал по лестнице вниз. Вдобавок Афра подбежал и поднял лапу.
        Мурмакас очнулся. Ему показалось, что начался потоп. Перед лицом маячила спасительная соломинка. Потом он понял, что это блестящий кончик меча, отливающий голубоватым светом.
        - Что вам надо? - спросил он дрожащим голосом, не в силах даже перевернуться, ибо был толст, как трехлетний боров, разжиревший на кукурузе и пшене.
        - Правду, - напомнила Юка.
        - Я не убивал твоего отца и своего брата. Клянусь нашей матерью!
        - Отлично, - сказал Натабура, - мы сейчас проверим, врешь ты или нет.
        - Мои слуги вас зарубят, - мрачно заметил Мурмакас, тщетно ожидая помощи, однако в доме было подозрительно тихо.
        - Твои слуги кормят духов, - ехидно подал голос Язаки.
        Правда, он не участвовал в стычках на лестнице, но присутствовал, переживал и считал себя вправе делать заявление от лица всех троих, не считая Афра, конечно. Грязнулю Томоэ они связали и оставили в кладовке, где она спала на куче тряпья.
        - Мы сейчас пригласим Наоринакатоми - Бога честности.
        - Не надо Наоринакатоми! - взмолился Мурмакас.
        - Это почему?
        - Он… он… вынимает души из людей…
        - Правильно. Как ты догадался?!
        - А если она черная, мы попросим отдать ее нам, - сказала Юка. - Мы ее скормим тем, - она кивнула куда-то на первый этаж, откуда раздавались чавкающие звуки. - Там собралась хорошая компания.
        - Хи-хи-хи… - не удержался Язаки.
        - Р-р-р… - сладко проворчал Афра, улавливая настроение людей.
        - Но я ведь умру?! - ужаснулся харчевник Мурмакас, глядя на всех них честными-пречестными глазами.
        - Ну и что? Зато мы узнаем правду, - сказала Юка. - Как звали рыжего убийцу?
        Мурмакас затрясся. Он понял, что сейчас его действительно убьют. Больше рассчитывать не на чего и не на кого. И решил схитрить.
        - Детки, - взмолился он, - возьмите деньги, оставьте мне жизнь! Клянусь, отныне я буду кристально честен!
        - Зачем нам твои деньги? - спросил Натабура. - Чтобы вкусно и много есть и однажды умереть от ожирения?
        - Деньги дают власть! - решил просветить глупцов харчевник Мурмакас.
        - А… - гневно протянула Юка, - вот ты и выдал себя.
        - Вот твои деньги, - добавил Натабура, - а где твоя власть? Что ты можешь сделать? А?
        У Мурмакаса затряслись щеки. Слезы полились из глаз, скатываясь меж жирных щек.
        - Говори, собака!
        - Рыжий Чжи! - на одном дыхании выпалил Мурмакас.
        Ему сразу стало легче, словно он освободился от непосильного бремени.
        - Ага… - довольный успехом, только и успел сказать Натабура. Он вопросительно посмотрел на Юку. Имя ему ничего не говорило. С таким же успехом этот Чжи мог быть и серый, и черный. Но ее реакция его поразила.
        - Рыжий Чжи? - удивилась Юка.
        Глаза ее вспыхнули странным огнем. Они узнали большую тайну. Больше, чем Карта Мира.
        - Ван Чжи, - крайне почтительно поправился Мурмакас, и, несмотря на ситуацию, почему-то оглянулся по углам, хотя в них было еще темно.
        Где-то внизу тихо суетились духи. Мурмакас даже поерзал, удобнее устраиваясь на полу.
        - Этого не может быть, - сказала она.
        - Почему? - спросил Натабура.
        - Ван Чжи или Рыжий Чжи - это… это… это Бог земных проблем со склона Дантай. Бог с полномочиями убивать всех, кто неугоден им.
        - Ну и что? - спросил Натабура, хотя и насторожился.
        - Похоже, не все земные Боги хотят объединения. Между ними тоже идет борьба, - догадалась она.
        Натабура тоже оценил значимость открытия. Так, не хватало нам еще связаться с Богами, подумал он. Этого-то я и боялся.
        - Вот почему твой отец проиграл ему. У Богов нельзя выиграть.
        - А скажи нам, - наклонилась Юка. - Как ты вызывал Ван Чжи?
        - Я не вызывал… - вконец посерел Мурмакас. - Это делал Субэоса…
        - Как?! - грозно навис над ним Натабура.
        - У него есть такой камень во лбу. Он его поворачивал острием вверх, и Бог появлялся.
        - Пойдем к Субэоса? - взглянул на Юку Натабура.
        Они отошли на два шага, необдуманно приблизившись к мешку с золотом. Но не успели составить даже плана: раздались странные звуки, и появились три духа: дух императора Тайра Томомори и братьев Минамото: Ёсицунэ и Ёримото. Даже Натабура, повидавший всякого и не всякого, испугался: все трое были в крови с головы до ног, хотя ног у них, конечно, не имелось. Зачем духам ноги?
        Рты еще были оскалены. В глазах горело безумие. К великому ужасу харчевника Мурмакаса, духи принялись подобострастно кланяться:
        - Спасибо вам… спасибо… наконец-то… наконец-то… мы сыты… - Постепенно они стали приобретать прежний печальный вид. - Вам пора уходить. Сюда спешат отряды хонки и карабидов.
        Упоминание о последних придало Мурмакасу силы. Он решил биться за свое золото до конца. Вскочил и бросился на Натабуру - рассчитывая разделаться сначала с ним, как с наиболее опасным противником, а затем и с остальными. В руках у него блеснул танто, который он прятал в рукаве и на котором еще не высохла кровь Нагамаса.
        Быстротой реакции Юка не уступала Натабуре. Она просто коснулась волос, где пряталась спица, и, выбросив руку, попала спицей в глаз Мурмакасу, который пер, как буйвол, ничего не разбирая на своем пути. Харчевник Мурмакас снес перила, вышиб одну из опор дома и рухнул на первый этаж, сломав при этом себе не только шею, но и обе ноги и руки. Сбылось проклятие лисьей женщины. За исключением того, что наступило утро. Но ведь вся история началась еще ночью.
        Язаки еще долго молотил поверженного противника молотом, пока, на радость духам, вместе с доспехами не превратил его в блин.
        Глава 7. Гнев Субэоса
        Утром следующего дня Субэоса понял, что беглецов не поймать. Время упущено, а подчиненные все как один разгильдяи и бездельники. Мало того, они трусы, неумехи и тупцы, а также предатели и враги города Думкидаё. В глубине души Субэоса был оскорблен еще и тем, что в покои проникли посторонние. И не кто-нибудь, а мятежники! Стоило создавать гвардию и стражу! Напрасно он казнил генерала по имени Тамаудзи, который отвечал за разведку. Напрасно он сделал то же самое с каждым третьим асигару-касира - капитаном, напрасно с каждым шестым асигару-ко-касира - лейтенантом и - с каждым сотым рядовых из тысячного отряда, которым командовал капитан Аюгаи. Самому капитану повезло: во-первых, он остался в живых, а во-вторых, его отряд понизили в ранге, а это означало, что в течение полугода он не имеет права искать славы в боях и выполняет только грязную работу. Пайка уменьшалась в три с лишнем раза, и никаких наградных.
        Если бы только Субэоса знал, что своей неудаче обязан лично капитану Аюгаи, если бы он догадался, что капитан Аюгаи не такой, как все остальные карабиды, а только наполовину кабутомуши-кун, он бы страшно удивился. Однако факт остается фактом: Аюгаи избежал того, что произошло со всеми другими людьми, поевшими салата «кыш-кыш». И хотя у него выросли такие же доспехи в форме птичьей груди - санэ, проверенные на каленую стрелу, появились крылья, а пальцы стали, как у летучей мыши, и превратились к смертоносный веер, внутри он остался человеком и мыслил как человек, то есть сомневался, переживал и страдал, как все люди. Он не знал, что все остальные карабиды лишены этих качеств, а думал, что они такие же, как и он. Но у него хватило ума ни с кем не делиться своим умозаключением. Да и по натуре, еще будучи человеком, он не отличался горячностью, а был спокойным и рассудительным, как и подобает человеку, занимающемуся искусством фортификации. Поэтому у него не возникло проблем в общении с себе подобными, хотя эти подобные были только наполовину подобны ему. Как бы ни обстояло дело, ему никоим образом не
грозило разоблачение. Ему даже сохранили звание капитана, лишь наложили взыскание.
        Так как он происходил из военнопленных, а на своей родине был потомственным цуикумо - земляным пауком, специалистом по фортификации при дворе императора Убараки, то военная карьера в городе Думкидаё ему далась очень легко. Правда, он почему-то забыл прежние навыки по возведению укреплений, зато стал хорошим пехотинцем и быстро продвигался по службе.
        Наверное, он бы так и прожил жизнь - не особенно задумываясь над ней, но его угораздило влюбиться без взаимности, и после страданий, тревог и разочарования, он стал посещать храмы, где и познакомился с хидзири - святыми монахами, которые составлял в стране Чу оппозицию. Они-то и открыли ему глаза на суть вещей и на власть Субэоса. Он не стал ярым оппозиционером, но задумался. Служба стала его тяготить, хотя он знал, что карабиды уходили в отставку только по старости, а значит, ему предстояло служить еще долгие годы. Посему свои обязанности он выполнял спустя рукава, без энтузиазма, зная, что другой судьбы у него быть не может.

* * *
        Когда духи императора Тайра Томомори и братьев Минамото, Ёсицунэ и Ёримото, вывели их из харчевни и когда они, поплутав с коку по улочкам и перекресткам, спрятались в подвале, проникнув в него через щель в потолке, где светлое время суток коротали еще пара десятков духов и демонов, все трое, включая, конечно, Афра, стали брезгливо воротить нос от Язаки.
        - Ну и угораздило тебя… - снисходительно заметил Натабура, не желая обижать друга.
        Одни хонки - духи и демоны проявляли к нему некий скрытый интерес, который не могли превозмочь: роились и перешептывались, поглядывали с вожделением - вот бы обсосать! Благо еще, что среди них не было кровожадных додзи или охочих до падали бусо. Натабура стал уже волноваться. Однако до поры до времени они вели себя более чем скромно. Возможно, этому способствовал свет единственного окна на уровне земли. А возможно, дух императора Тайра Томомори и духи братьев Минамото: Ёсицунэ и Ёримото, рассказали, где лежит труп харчевника Мурмакаса. Некоторые из хонки рискнули пробраться в его дом, зная темные лабиринты крысиных нор.
        Язаки был забрызган кровью с ног до головы. Хорошо, если бы сам, но он подал дурной пример не кому-нибудь, а Афра. Натабура не успел и глазом моргнуть, как пес пару раз азартно цапнул харчевника Мурмакаса за ляжку. Правда, бедняге уже было все равно.
        Пришлось Натабуре выполнить обещанное. Она нашел веревку и сделал из нее ошейник, который надел на Афра, который, в свою очередь, тут же попытался содрать его с себя, но получил тумака. Отвернувшись, он расстроено утих, но на духов и демонов поглядывал, и порой в горле у него что-то булькало, что означало легкое раздражение.
        - Давно бы так, - вздохнул Натабура и прислушался.
        Город охватила паника. Слышались женские крики и ругань карабидов. Плакали дети. Выли собаки. Даже петух подал голос в соседнем дворе.
        Язаки, который страшно-престрашно обиделся, выглянул в окно:
        - О!.. ха-ха… - только и сумел вымолвить он. Глаза его округлились, и он даже повеселел, однако, опасаясь хонки, руки на всякий случай держал на пупке. Окровавленный боевой молот валялся в углу.
        Натабура тоже поднялся. Прямо перед окном лежала крохотная площадь, от которой разбегались три улицы. Карабиды прятались за деревьями и в подворотнях. Стоило появиться мужчине, как они набрасывались на него с остервенением палачей и что-то засовывали в рот.
        - Юка, посмотри, - сказал Натабура, - что происходит?
        - Такое уже было, - ответила она, взглянув в окно. - Два года назад, когда появился рыжий дзидай, Субэоса испугался, что вслед за ним придут другие, и объявил всеобщую мобилизацию.
        - И что?..
        В темноте ее глаза сделались особенно глубокими, почти бездонными, и он подавил желание поцеловать их. Не здесь и не сейчас, почему-то решил он.
        - Они заставляют их есть теперь уже не салат из жуков, а пасту, которую тоже называют «кыш-кыш».
        - Действительно… - словно очнувшись, удивился Натабура.
        Даже в Нихон, где власть императора была абсолютной, никто не додумался до подобных вещей.
        Хватали только мужчин, и тех словно подменяли - человек некоторое время оглушено сидел на земле, потом, даже если он до этого сопротивлялся, послушно шел в казармы Карамора, чтобы стать гвардейцем Субэоса.
        Отряды карабидов шныряли не только по улицам, но по домам.
        - Сейчас придут и сюда, - сказал Натабура, глядя в потолок и тревожно прислушиваясь.
        - Не бойся, - успокоил его дух императора Тайра Томомори, а духи братьев Минамото, Ёсицунэ и Ёримото, дружно закивали. - Этот дом принадлежит старейшине квартала Татино. Правда, он отсутствует, но сюда никто не сунется.
        - На все превращения уходит от двух до семи дней, - сказала Юка, с удивлением рассматривая появившегося из переулка карабида, у которого доспехи санэ были еще мягкими, как кожа, а изменения личности не произошли в полной мере.
        Новобранец еще что-то бормотал, а как только увидел карабидов, попытался спрятаться. Его тут же схватили и бесцеремонно поволокли в сторону Карамора. С ног несчастного слетели дзори, и через некоторое время какой-то предприимчивый карабид присвоил их.
        - Субэоса действительно решил воевать, - хмыкнул Натабура. - Интересно, почему?
        - Думаешь, из-за этого? - она тряхнула колчан, в котором лежала Карта Мира. - Но с кем?
        - Неужели с Богами? - удивился он, припоминая все, что Юка ему рассказала.
        - Боги Богам рознь, - кощунственно сказала она.
        - Надо уходить, а то нас схватят, - еще больше забеспокоился Натабура.
        - Куда? - удивилась Юка, кивнув за окно.
        - У меня есть план, - сказал Натабура. А потом обратился к Язаки: - Тебе будут предлагать пасту типа мисо, но есть ее нельзя. Говори, что ты уже наелся.
        - А если я кушать хочу? - спросил Язаки, шмыгнув носом.
        - Превратишься в кабутомуши-кун - человека-жука.
        - Я тебе не верю! - заявил Язаки. - Ты специально моришь меня голодом?! Я уже и так отощал, как… как… вот как он, - и ткнул пальцем в сторону Афра.
        Афра приподнял голову. Все это время он спал, как младенец. Действительно, сквозь шкуру у него проступали ребра. Афра был просто худощавым, но не худосочным - мышцы веревками вились под кожей.
        - Ладно, - согласился Натабура, невольно отворачиваясь. Язаки вонял все сильнее и сильнее. От одного этого могли быть неприятности с обитателями подвалов. - Поедим в первой же харчевне. Но что бы тебе ни предлагали, не ешь, в жука превратишься.
        - Ладно, - проворчал Язаки, отвернулся и шмыгнул носом, - сам знаю.
        На самом деле он отчаянно трусил и не хотел превращаться ни в какого жука. К тому же он незаметно украл горсть рё из мешка Мурмакаса и мечтал попробовать молочного поросенка, но ни с кем не хотел делиться. Поэтому и страдал, соображая, как реализовать свой план.
        - До вечера нам здесь не досидеть, - прошептал Натабура, оглянувшись на хонки, забившихся в самый дальний угол - туда, где было меньше дневного света. И заметил, что полку нечисти прибыло: незаметно появились даэки - демоны ужаса, которые были опасны и для человека. Пока их насчитывалось трое, и вели они себя скромного, но к вечеру могли стать агрессивными. Конечно, это не демоны смерти с их челюстями, но тем не менее и их следовало остерегаться. Натабура подумал, что они проникли по крысиным норам, и ему стало не по себе. Кто еще заглянет сюда? Вряд ли он сможет в подвале вот так запросто вызвать колотушку дайкуку - пространство сжато и не на что опереться, а луны не видно, да и солнце, как назло, заслонено цитаделью, река далеко, а небо с дыню. Нет, драться в подвале себе дороже. В подвале не выиграть. Измором возьмут.
        Дух императора Тайра Томомори и духи братьев Минамото: Ёсицунэ и Ёримото тоже заметно нервничали и жались к людям.
        - Да, пора уходить, - согласилась Юка. - Афра!
        Пес вскочил - легко и пружинисто, огляделся и заворчал.
        - Вот что, таратиси кими![47 - Таратиси кими - уважаемые господа.] - выступил вперед Натабура. - У меня есть охранный знак Удзи-но-Оса. - Он расстегнул воротник и показал кётэ. - Поэтому мы уходим тихо и спокойно, с уважением и достоинством.
        Хонки обомлели - еще никто из людей не называл их уважаемыми господами. К тому же они имели весьма смутное представление о силе знака кётэ, а имени Удзи-но-Оса вообще не слышали, он на всякий случай большинство из них решили поостеречься и на рожон не лезть - чтобы убить здорового человека, им бы пришлось немало потрудиться, а трупов в городе и так хватало.
        - Отлично, - понял Натабура. - Юка, возьми Афра.
        Он подсадил ее, и она с Афра легко пролезла в окно. Выбралась, и он увидел ее встревоженное лицо и веселую морду Афра. Оба смотрели на него в ожидании - был такой момент, когда хонки могли броситься в атаку. Язаки едва все не испортил - начал суетиться, вылезая, они почувствовали слабость и подались вперед.
        - Тихо, тихо… таратиси кими, - сказал Натабура, улыбаясь им. За мгновение до этого дух императора Тайра Томомори и духи братьев Минамото: Ёсицунэ и Ёримото исчезли, словно испарились. - Вот что я припас. - Он швырнул в сторону духов окровавленный боевой молот.
        Убить хонки им было невозможно, но через мгновение, когда он снова посмотрел в угол, хонки, ссорясь, облизывали с молота засохшую кровь. Главенствовали, как всегда, демоны. Духи исподтишка протягивали корявые, сухие, как хворостинки, ручки.
        Тогда Натабура, ухватившись за край оконного проема, рывком выскочил наружу, а Юка с Язаки помогли ему выбраться.
        Через садики и тупички они вышли на соседнюю улицу и сразу столкнулись с отрядом карабидов числом не меньше десяти. Язаки сделал глупое лицо, оттопырив нижнюю губу и моргая, как подслеповатый, завел в обычной манере:
        - Мы кабутомуши-кун, идем в ополчение… Мы кабутомуши-кун, идем в ополчение… Мы кабутомуши-кун, идем в ополчение… - и препаскудным голосом клянчил: - Дайте икорки, дайте икорки, ну дайте икорки - кушать хочется!!!
        Он водил носом. Приплясывал. И Натабура стал беспокоиться, что его в действительности угостят «кыш-кыш». Единственный, кого он ввел в заблуждение, оказался Афра. По своей щенячьей наивности он поднял морду, долго вынюхивал воздух и начал ходить кругами.
        Естественно, пасту ни Язаки, ни Афра карабиды не дали, а только шарахались, потому что Язаки был отвратительно забрызган кровью и еще чем-то серым, что висело на нем ошметками, от головы до ног, а Афра был чрезвычайно нахален в своей собачьей непосредственности.
        Юка сыграла роль безутешной жены. Придерживая Афра за ошейник, она заголосила:
        - Ой, на кого же ты меня бросаешь!.. - и все норовила повиснуть на Натабуре, который вышагивал, как настоящий гвардеец, и не отставал от Язаки:
        - Послужим нашему Субэоса - главному наместнику Богини зла Каннон! Послужим нашему Субэоса - главному наместнику Богини зла Каннон!
        Услышав такие речи, карабиды, во-первых, страшно удивлялись, потому что никто из граждан города Думкидаё не выказывал подобного патриотизма, а во-вторых, пугались при упоминании имени Богини зла и поэтому не замечали, что вся троица вместе с собакой удивительно точно подходит под описания мятежников и беглецов.
        Но это была лишь внешняя сторона происходящего. Кроме правильных речей о Субэоса, Натабура твердил молитву-заговор, не дающую карабидам открыть глаза и правильно взглянуть на обычные вещи: на небо, дома, воду, что плескалась о берега. Они долго еще таращились вслед ушедшим, но тут же все забыли.
        Таким же образом они брели от одной заставы к другой, делая вид, что направляются к цитадели Карамора. Наконец им несказанно повезло: какого-то торговца овощами еще утром забрили в гвардейцы, а его лодка так и осталась привязанной к сваям моста Иноуэ-Ю. Обрадованный Язаки тут же принялся за свое обычное занятие - пожирать содержимое корзин: - морковь и капусту, которыми была забита лодка. Афра тоже попробовал было, но разочарованно фыркнул и отвернулся.
        Пару раз их окликнули с берега, но чем шире становилась река, тем труднее было распознать, кто находится в лодке.
        И только когда они вышли в основной фарватер и удалились от города на расстояние не меньше двух ри, их заметил патруль и сделал пару кругов. Но то ли карабиды сплоховали, то ли Натабуре повезло, только как было у него три стрелы, так он все их три и выпустил, и три карабида упали в реку. Остальные предпочли подняться выше и принялись кидать в лодку яри.
        Лодку пришлось покинуть и добираться вплавь. Карабиды попытались было преследовать на берегу, но одного из них, сунувшегося в заросли плакучей янаги, Натабура зарубил. А оставшийся в одиночестве карабид предпочли убраться восвояси.
        Если бы только Натабура знал, что этим карабидом был капитан Аюгаи - наполовину человек, наполовину кабутомуши-кун, он бы сильно удивился. Еще бы больше удивился, если бы услышал доклад капитана генералу Мацуока, суть которого сводилась к тому, что мятежники лежат на дне реки Черная Нита. Но было поздно: война объявлена, а боевые действия должны начаться со дня на день. Генералом Мацуока не счел нужным докладывать по команде о происшедшем главному наместнику - Субэоса. Во-первых, он преследовал собственные интересы: генералу платили рё только в военное время (в мирное же - рисом), а во-вторых, проверить информацию капитана Аюгаи не было никакой возможности. Не то чтобы генерал ему не доверял, а помнил, что Аюгаи совсем недавно служил под командованием генерала Тамаудзи, который отвечал за разведку и которого казнили. Поэтому генерал Мацуока специально посылал капитана Аюгаи на самые непрестижные места и давал самые трудные, грязные и неблагородные задания. Кому охота болтаться над рекой на третий день поисков? Только неудачникам. А генералу Мацуока очень хотелось сделать из капитана Аюгаи
неудачника. Так хотелось, что следующим его заданием было отыскать и поднять лодку с трупами мятежников. Он вовсе не искал Карту Мира, потому что не знал о ее существовании, просто ему требовались надежные доказательства смерти беглецов. Само собой, не каждый день казнят боевого генерала из-за каких-то беглецов, пусть они и являются мятежниками. Генерал Мацуока догадывался, что война, которой он только обрадовался, каким-то образом связана с ними, и хотел на этом сыграть, не зная еще, как и каким образом.

* * *
        В час тигра, когда Субэоса получал голубиную почту из восьми провинций: Мусаси, Сагамэ, Кадзуса, Симоса, Кодзукэ, Симодзукэ, Хитати, Муцу, они спали в хижине сторожа на краю огромного кукурузного поля. Было тепло, сухо и мягко. А главное, хонки не путаются под ногами, думал он, обнимая ее. Во сне это не считается. Во сне все не так, как наяву. Во сне все можно - словно понарошку. Словно мы сговорились. Она ведь даже не просыпается. Да и ей, наверное, приятно?
        Какие у него теплые руки, думала она, притворяясь, что спит. Теплые и тяжелые. А на вид не скажешь. Жилистые, гладкие, а по сути - родные.
        Афра, верный своим привычкам, привалился спиной, охраняя с другой стороны, и только подергивает лапами, от которых пахло, как от копченого окорока. Все бежит и бежит куда-то, повизгивая. Должно быть, охотится во сне на мышей. На самом деле, ему снилась стая, в которой он родился. Он был горд за всех своих братьев и сестер, когда они устраивали свару на потеху ёми. Поэтому он бежал и дрался, скулил и кусался, и был счастлив, как может быть счастлив только щенок.
        Язаки дрых в углу, обнимая мешочек карэи - красного дорожного риса, единственной еды, которая прилипла к его рукам. Тайком ото всех жевал даже во сне, наслаждаясь мучнистым вкусом. Зерна были длинные, узенькие, красного цвета. Таяли во рту, как мед.
        Натабура встал - так тихо, что ни Юка, ни Афра не проснулись и, прихватив кусанаги, вышел наружу.
        Влетел назад через мгновение:
        - Юка, Афра, Язаки!
        Они высыпали наружу и увидели: небо было заполнено карабидами. Отряд за отрядом они взлетали со стороны города и, совсем как перелетные птицы, - стая за стаей направлялись на юг - дальше и дальше, пропадая среди полуденных облаков. А на дороге пылили те, у кого не окрепли крылья и не отвердел санэ. Море пик в кожаных ножнах колыхалось над облаком рыжей пыли. Усталые и уже надорванные переходом. Непривычные к пешим маршам - крестьяне, ремесленники и торговцы. Брели уныло и отрешенно. Не помогали ни крики, ни понукания бывалых карабидов, сопровождавших их на низкорослых бурых лошадках. Пыль заслоняла горы, и ветром ее относило так далеко, что не было видно ни конца, ни края.
        - Побежали? - предложил Язаки, сжимая мешочек с рисом и отступая к стене кукурузы. Боевой молот он благоразумно забыл в подвале. Живот оказался дороже.
        - Откуда столько? - удивилась Юка. - Неужто из соседних провинций?
        - Я не думал, что он так силен, - удивился Натабура.
        Юка спросила в свою очередь:
        - Ты знаешь, куда бежит вода?
        - Нет, - ответил Натабура.
        - Туда, куда захочет!
        - Ты хочешь сказать?..
        - Смертным не надо вмешиваться. Боги сами разберутся.
        - А как же Карта Мира?
        - Мы только поможем одной из сторон.
        Я не знаю, подумал Натабура, плохо это или хорошо то, что Боги просят нашей помощи? Потому что не в праве обретаться на Земле? Надо будет спросить, подумал он и посмотрел на Юку. Она была готова к действиям, и лицо ее излучало энергию. Похоже, она не испытывает сомнений, и месть для нее - высший стимул.
        - Ну побежали?.. - еще более жалобно предложил Язаки.
        Афра тоже приплясывал на месте, выражая нетерпение. Ему хотелось бежать всегда и куда угодно, лишь бы не сидеть на месте. Он уже поглядывал на ворону, смахивающую на о-гонтё, прикидывая - погоняться или нет. Шишка на шее у него рассосалась, и он заметно вытянулся и окреп. Натабура подумал, что, кажется, так и не покормил его, но кажется, Афра это не особенно расстраивало.
        Было ли это предчувствие, которое сродни Небу, или Язаки отчаянно трусил, ни Натабура, ни Юка не успели понять. Вначале резко пахнуло такубусума, а затем раздался нарастающий шорох, и с десятка два человек перебежали открытое пространство между полосками кукурузы и скрылись на другой стороне поля.
        - Пригнись! - крикнул Натабура.
        Несколько беглецов упали, пораженные стрелами, а из кукурузы, как тараканы, полезли карабиды.
        Все последующее происходило очень быстро. Язаки словно куда-то провалился. Афра мелькал где-то рядом, но словно на задворках осознания. Юка сделалась словно пелеринка - воздушная, неуловимая - настолько быстро она двигалась. Сам же Натабура на мгновение припоздал, боясь раздавить путающегося под ногами Афра. Карабид, выскочивший из кукурузы, никак не ожидал увидеть перед собой вооруженного человека. Он отпрянул с тем, чтобы бросить лук и выхватить меч, но Натабура, конечно, не дал ему такого шанса и ударил косо через плечо - камасернэ. Причем он уже знал, что санэ - доспехи в виде птичьей груди - не пробить режущим ударом, ибо даже голубой кусанаги скользил по ним. Поэтому целился в узкий зазор между санэ и шлемом. И хотя зазор и был прикрыт кольчугой, она не выдерживала удара кусанаги. Карабид как-то по-поросячьи хрюкнул и стал заваливаться на бок. Рассек ли Натабура ему шею или кольчуга смягчила удар и он просто перебил артерию, времени разбираться не было. В такой сутолоке останавливаться было крайне опасно. Затем он уклонился от какой-то тени сбоку - почти распластался меж корней кукурузы и
подсек карабида под ноги вместе со стеблями, что дало некий запас времени. Вышел на удар тычком в пах - одёрэ, благо карабиды налетали, как мотыльки на свет лампы. Подскочил выше голов, отрубил одну, не защищенную шлемом, и, опережая следующего карабида, завалил его, как борова, проткнув сбоку тычком санэ.
        После этого наступило затишье. Все куда-то делись, пропали, и только они вдвоем с Юкой стояли на вытоптанной поляне. Оказывается, все это время они дрались спина к спине. В ушах стоял шелест скошенных стеблей и хрипы карабидов. Тошнотворно пахло горячей кровью и резким такубусума.
        Натабура улыбнулся, глубоко дыша:
        - Я не знал, что ты так умеешь, - и подумал, что если его удары были с проносом, то она двигалась с четкой фиксацией положения тела. Это давала необычайную скорость, ибо заметно укорачивало траекторию. Насколько это было эффективно он понял, когда зарубил второго карабида - Юка, принявшись за третьего, уже мелькала где-то в полу-цуэ от него. Рука у нее оказалась очень твердой. Он видел, как она не побоялась провести прием, который назывался святым ударом в грудь и который срабатывал только за счет точного выбора момента. Для этого надо было предугадывать движение противника. А это, учитывая твердость санэ, было подобно высочайшему искусству не без участия Будды. Он едва не добавил: «Уважаю», но вовремя прикусил язык, ибо убоялся, что девчонка возомнит из себя бог весть что. А только улыбнулся до ушей. Вообще, эта улыбка перла из него так, словно пиво из кувшина. И он никак не мог себя остановить.
        - Да, мне знакомо это оружие, - ответила она, тряхнув головой и втыкая чужой меч в землю. Ее волосы разлетелись, как осеннее пламя, сродни желтеющим листьям кукурузы.
        Молодец, подумал Натабура. Молодец! Умница! Опять эта дикая улыбка. М-м-м… как болят… Отобрать меч у карабида - это кое-чего значит! Но как? Тонкая и стройная, изящная до умопомрачения. Где она взяла силы? Ой-ой! Зажал себе рот: то ли болели зубы, то ли смешинка попала.
        - Неужели ты дралась этим? - вымолвил Натабура, глядя на другой меч - тика-катана - облегченный, сделанный специально для женщин. - Я не видел его у тебя.
        Она взглянула на него, и сердце его в довершении всего скатилось куда-то в пятки. Он не знал, а только чувствовал, что так смотрит только влюбленная женщина. Нет, не может быть, думал он. Я не готов, не потому что боюсь, а потому что чего-то не понимаю. И не знаю, хорошо это или плохо. Я вообще ничего не знаю. Боже, как тяжело-то!
        На самом деле он был не так уж оригинален. Просто по натуре он принадлежал к той категории мужчин, которые предпочитают долгое-долгое вступление. Самое странное, что, похоже, Юка, сама не зная того, тоже принадлежала к той же категории людей. Пусть в этом тоже будет тайна, сумбурно думала она, некая душевная чистота, волнующая неразбериха в чувствах. Пусть мы пройдем это вместе и скажем друг другу: «Спасибо». Она ощутила его заботу и хотела сказать, что в душе не так уж беззащитна, как кажется, но сказала другое:
        - Ты забыл - мой отец был величайшим мастером. Драться двум мечами он учил меня с детства. - Боже, как трудно! - подумала она.
        Но именно из-за этих мыслей он чувствовал, что она более цельна по натуре, чем он. Нечто огромное, бесконечное, как ветер в небесах, охватило его, и ему стало горько. Он даже открыл рот, чтобы глупо поведать об этом, но помешал Афра, который выскочил, с головы до лап облепленный жесткими листьями кукурузы.
        - Где ты был? - удивился Натабура, замечая на его морде следы крови.
        Все! Очарование недосказанности растаяло. Теперь надо было действовать, и очень-очень быстро - угроза просто витала в воздухе.
        Пес в ответ только облизнулся и повел мордой в сторону кукурузы, насторожив уши. Что он услышал, было известно одному Будде. Однако это был верный знак присутствия врага. Натабура не стал разбираться, кого загрыз или покусал Афра. Они теперь уже втроем, крадучись, разошлись веером и двинули вперед. Вряд ли это был верный поступок с точки зрения стратегии, но они были разгорячены боем и не могли стоять на месте. Афра пошел с ним, вытянув морду. И вдруг сделал стойку, приподняв правую лапу и застыв, как изваяние. Несомненно, он что-то почуял.
        Потом и Натабура с Юкой услышали - тонкий и очень знакомый скулеж. Нет, подумал Натабура, не может быть? Нет. Нет. Я ошибаюсь? И почему все время Язаки? Как-то все слишком просто, словно нас подзывают. А потом на следующей просеке увидел Язаки, стоящего на коленях, и карабида - высокого, плечистого, с широкими скулами и с плоским лицом, на котором терялись узкие, как щелочки, глаза.
        Натабура придержал Афра, который снова предупредил их стойкой, и попросил:
        - Отпусти… - кусанаги он держал в «ло». Так на китайском языке называлось положение, из которого трудно ударить.
        Карабид оценил это. И хотя положение «ло» для опытного бойца было всего лишь старой уловкой, оно, по меньшей мере, говорило об уважении противника. Да он и не держал Язаки, только положил руку на плечо Язаки.
        - Я боялся, что убежит, - сказал незнакомец, отпуская Язаки. - Он перепуган, как заяц.
        Может, это и к лучшему, подумал Натабура и перевел взгляд на Язаки, который тихо скулил и вообще казался отрешенным. Так и хотелось воскликнуть: «Все уже позади! Чего бояться?! Встань и иди!» Нет, больше, чем для кухни или для гарема Чертогов Язаки не годился. Надо было его оставить в харчевне Мурмакаса. Возился бы себе на кухне. Гонял бы тараканов. Но все равно я его не брошу! С тех пор, как Удзи-но-Оса разрушил деревню Вакаса, я испытываю чувство вины перед Язаки.
        - Ты не убьешь его? - спросил он, ожидая появления Юки и почему-то полагая, что незнакомец после боя будет вести себя благоразумно.
        Она вышла за спиной карабида - бесшумно, словно приведение, целясь в незнакомца из лука. Но он уловил ее движение и засмеялся.
        - Зачем? - убрал катана в ножны. - Я давно вас жду. Целых пять кокой.
        - Больше никого нет, - сказала Юка и опустила лук. - Двое убежали к реке.
        Натабура втянул воздух, но запах крови, смешанный с ароматом такубусума, забивал все остальные. Единственное, что он уловил - тонкий привкус костра. На него-то карабиды, похоже, и вышли. Вовремя они проснулись. Да и Афра не волновался, а был занят тем, что поливал кукурузу. Значит, действительно все спокойно. Остается разобраться с незнакомцем.
        - Кто ты? - спросил Натабура.
        Карабид казался ему старым. Таким старым, что в этом возрасте уже не живут. На самом деле, карабиду было не больше двадцати пяти, но государева служба и невзгоды наложили на него свой отпечаток - слишком озабоченный вид он имел и слишком много морщил лежало в углах глаз.
        - Вот что, - ответил карабид. - Я капитан гвардии. Начальник отряда разведки. Зовут меня Аюгаи. Я бы хотел узнать, как вы так легко расправились с лучшими разведчиками генерала Тамаудзи?
        Он специально назвал генерала, которого уже не было в живых, потому что именно этот генерал создал настоящую разведку и понимал в ней толк. Генерал Мацуока, а тем более Легаден, не нисходили до таких мелочей. Теперь понятно, почему мы не могли их схватить, подумал Аюгаи, этот парень подобен молнии, но ничего не сказал. Зачем? Служба приучила его к осторожности и немногословию.
        Он бы мог еще добавить, что его карабиды тренировались с утра до вечера и были выносливы, как гончие псы. Но из-за горечи поражения не хотел ничего объяснять, и так все было ясно: что-то изменилось в этом мире, раз приходят такие юнцы. Похоже, Боги сделали на них ставку, а Богиня зла Каннон проиграла, да и не любил он ее - слишком много человеческой крови пролила она, поэтому удача и отвернулась от нее.
        - Что толку в наших именах, - ответил Натабура. - Они тебе ничего не скажут. Меня зовут Натабура. А ее Юка. Пса кличут Афра. А перед тобой сидит Язаки. Разве ты знаешь нас?
        - Нет, - согласился Аюгаи. - Догадываюсь. Всегда приходят новенькие. Если бы все знать - не надо жить! Ты - искатель истин. И твоя девушка тоже, - он оглянулся. - Почему-то из-за вас началась война. - И посмотрел в небо, где плыли облака, словно видел их впервые и в них крылась тайна.
        Язаки отполз и, жалобно шмыгая носом, стал нервно пожирать рис, запуская руку в мешочек. Он, должно быть, постоянно голоден, догадался Натабура. Бедный Язаки! Немудрено, имея такой живот.
        - Война началась еще раньше, - сказала, подходя, Юка. - Боги до нас снизошли в последний момент. Ведь время у них другое, да и мыслят они иными категориями, не нашими - человеческими.
        - Но почему-то именно на вас спустили всех собак? - улыбнулся Аюгаи, глядя на Афра. - Вот что, - добавил он. - Здесь слишком опасно. Вас все еще ищут. Ищут в горах и лесах. Не знаю, чем вы насолили Субэоса, но он не успокоится. Надо уходить. Я вас выведу. - Он снова взглянул на небо.
        - Хоп? Это почему? - насторожился Натабура. Ему показалось, что капитан намекает на Карту Мира. И невольно посмотрел на Юку - колчан покоился у нее за плечами. А сама Юка была спокойна, как небо, и только улыбалась ему: «Ну давай, милый, давай!»
        - Хотите верьте, хотите нет, но я лишь наполовину карабид. Разве не заметно?
        - Заметно, - согласилась Юка и исподволь кивнула Натабуре. - Ну и что?
        - Я хочу вам помочь.
        - Отлично! - согласилась Юка. - Выведи нас отсюда, и мы расстанемся друзьями.
        Наверное, она понимала какие-то знаки или черты, которые отличали настоящего карабида от получеловека, полужука, сообразил Натабура. Ладно, потом расспрошу. И хотя опыт ему подсказывал - не верь доброхотам, капитану он почти поверил. Тот держался естественно. А большего и не требовалось.
        Внезапно раздался знакомый шелест крыльев. Отряд карабидов пролетел стороной, внимательно рассматривая кукурузные поля. Натабура пригнулся. Пригнулся и Аюгаи, а затем снял с головы шлем, на котором красовалась бордовая кисточка капитана - слишком приметная в поле. Волосы на висках у него оказались седыми, и это еще больше укрепило Натабуру во мнении, что капитан стар, как мир. Учитель Акинобу был старше, но Натабура привык к его возрасту и уважал за ловкость и силу. Еще он уважал в нем неумное стремление к знаниям. Когда-нибудь я тоже станет таким же старым. А это плохо. Но когда это будет? Очень-очень нескоро, через столько лет, что я забуду этот день, поэтому и беспокоиться особо не о чем, беспечно думал он. Пусть все течет, как течет.
        - Сейчас сделают заход против солнца, - объяснил капитан, - и пойдут по кругу. А здесь будут через пять кокой. Значит, нам нужно бежать туда.
        И они побежали придерживаясь направления дороги, да и облако пыли помогало ориентироваться. Натабура еще некоторой время посматривал на Язаки, но, кажется, набитый живот и сам факт движения привели друга в чувства.
        - Все нормально… - заметил его взгляд Язаки. - Я просто немного испугался, совсем немножко… - даже улыбнулся, только улыбка вышла жалкой и натянутой, словно в предчувствии худшего.
        Может, и правда, я его зря с собой протащил, впервые пожалел Натабура. С другой стороны, от деревни Вакаса все равно ничего не осталось. Значит, это судьба, решил он, и нечего скулить!
        Дорогу проложили так, чтобы хонки, следуя ей, не могли беспрепятственно попасть в город, поэтому идти вдоль нее было так же бессмысленно, как искать логику в действиях Богов: она то приближалась к горам, то, отдалясь, кружила по равнине, как змея.
        Они залегли на одной из обочин, которая ближе всего примыкала к горам. И как только между войсками образовалась пауза, перебежали дорогу и, пригибаясь, ушли в горы.
        Патрули карабидов летали где-то восточнее.
        Больше в этот день ничего особенного не случилось. Они сторонились широких долин, где шли войска, а к ночи набрели на пастушью хижину. Капитан подстрелил газель и на радость Язаки и Афра приготовил мясо с рисом. К утру от газели ничего не осталось. Натабура проснулся от того, что дух императора Тайра Томомори четко и ясно произнес в ухо: «Пора…», а еще от странных звуков, и увидел Язаки, сидящего у костра и раскалывающего для Афра мозговые косточки. Идиллическая картина подумал Натабура, переворачиваясь на другой бок и прижимаясь к Юке. Неужели они подружатся? - вяло подумал он. Слава Будде! «Ну что ты… - укорил дух императора Тайра Томомори, - а капитан?..» Натабура подскочить, словно ужаленный, и оглядеться. Фу ты… Аюгаи спал в углу, мирно положив рядом оба свои меча. Если он враг, оторопело подумал Натабура, окончательно просыпаясь, то очень хитрый. Это слишком заумная хитрость. Такой хитрости не бывает. Если он втерся в доверие из-за Карты Мира, то вполне мог убить нас ночью. Но почему-то не сделал этого. Значит ли это, что он наш друг? Поживем - увидим.
        Натабура наблюдал за Аюгаи в течение всего вечера и не заметил, чтобы он проявлял интерес к чьим-либо вещам и в частности к колчану, который Юка не очень тщательно и оберегала-то - вначале использовала его как сидение у костра, потом в качестве подушки.
        Язаки объелся. Его живот висел между ног, как бурдюк, а губы были жирными и огромными, как у жабы.
        - А… привет… - произнес он, тонко икая, облизывая пальцы и осоловело глядя на Натабуру. - Садись, угощайся, у нас еда есть…
        От газели остался лишь хребет и копыта. Афра подбежал, ткнулся в руку холодным носом и тут же вернулся к Язаки. У-у-у… маленьким предатель, - с умилением подумал Натабура, но с собой не взял. Хотелось прогуляться в одиночестве. Воздух был прохладен и свеж. Капли тумана стекали по листьям и валунам.
        - Спасибо, - ответил он Язаки и спустился к ручью. - Век бы тебя не видеть. Кими мо, ками дзо! Как ты сегодня пойдешь?! Горы из тебя всю душу вынут! - Но проворчал вяло, полагая, что никуда Язаки не денется, а будет идти, а если надо, то и поползет в горы - туда, куда они все пойдут. А куда они пойдут? Этот вопрос они как-то вчера затерли, доверившись капитану. С вечера надо было во всем разобраться, подумал он. Нехорошо откладывать такие вещи на потом. Нехорошо. И вдруг замер.
        Привычка не наедаться на ночь спасла ему жизнь.
        В долине стелился туман, и он увидел их первым - хорошо, что сидел в углублении между камнями. Прижался к одному из них, и единственная мысль была о том, что не успеет предупредить, что сейчас их, сонных и объевшихся, перережут. И все - конец мечтам и планам на жизнь с Юкой.
        Карабиды как раз, словно тени, переходили через ручей, не очень глазея по сторонам. Исполняли долг. Не заметили - схоронила темно-зеленую кину. Повезло несказанно. Недооценил я их, думал он лихорадочно, проскальзывая ящерицей, недооценил… Даже лица не вымазал. Плохо… ах, как плохо… и стыдно… перед учителем Акинобу стыдно, перед Юкой. А Афра?.. Верный годзука, зная цену таким мыслям, уже лег в ладонь.
        Было их десятка два, и они хорошо представляли, куда и, главное, зачем идут. Да и окружали по всем правилам вышколенных разведчиков. Только крылья мешали. Вот этот-то шелест крыльев по камням и выдал их, а еще туман. Туман оказался союзником. Без тумана они не шли бы так расслабленно. А еще они устали. Это было хорошо заметно, потому что не видели дальше собственного носа.
        Асигару-ко-касира - лейтенант - выплыл из тумана слишком близко. Натабура уловил, что был он уставшим и тяжелым на ногу. Должно быть, командовал всю ночь. Возможно, даже зная расположение пастушьих хижин, проверяли очередную - просто так, по зову долга.
        Ничего… ничего… подумал Натабура и больше ни о чем не думал, потому что сосредоточился лишь на прыжке. Годзука только этого и ждал. А когда Натабура прыгнул, волшебный коготь словно живой лег на горло кабутомуши-кун - и он захлебнулся собственной кровью, пока Натабура, изогнув его подобно луку, придерживал коленом и левой рукой. Падение тела и хрип - все скрыл говор ручья. Со следующим тоже было несложно. Следующего он поймал на бегу в трех кэн выше по склону. Его удивило отсутствие железных доспехов, которые обычно надевали карабиды в городе. Это и впрямь была разведка, облегченная до предела, даже без шлемов. Поэтому Натабура оглушил его рукоятью годзуки в тот момент, когда он повернулся. Они покатились вниз по склону, и Натабура, выскользнув из-под карабида, мимоходом добил его уже на земле. Наверное, он без особых проблем успел бы взять и третьего, но в этот момент залаял, запаниковал Афра, и кабутомуши-кун, которого он, уже не очень хоронясь, выбрал, прибавил шагу, побежал. Натабура догнал его. Понимая, что не успевает, потому что увидел Язаки, беспечно обгладывающего очередную кость, подсек
годзукой под колено и уже зная, что безбожно опаздывает, бросился к хижине, на ходу выхватывая кусанаги.
        Бой разгорелся перед костром. Капитан Аюгаи, проявляя чудеса ловкости и силы, сдерживал троих, один из которых уже дрался, зажимая рану на шее, а вот Юке было трудно, потому что их прижимали к хижине и против нее оказалось не меньше шести карабидов, которые мешали друг другу. Счет шел на мгновения. Если бы Натабура не вычислил среди них капитана, исход стычки был бы предрешен.
        Асигару-касира - капитан жуков оказался хитрым и не лез в драку. Он только отдавал команды, понимая, что фланг, который держит девушка, слабее. К тому же у него имелся приказ Субэоса взять предателя Аюгаи живым. Накануне карабиды, вернувшиеся из разведки, доложили о стычке с мятежниками. Разведка обшарила место боя и, конечно, не нашла капитана Аюгаи. Выводы были сделаны однозначные: искать. Искать всю ночь. Везде. По всем направлениям.
        Вот его-то Натабура и убил, разрубив от плеча до пояса - вместе с санэ и кольчугой, и всем, что было на нем. Ударил не как всегда - кончиком кусанаги, а ближе к центру, чтобы вложить всю мощь в ова - удар клювом, и держа кусанаги не одной рукой, а двумя, с оттяжкой, как маятник, переложив вес тела слева направо и уходя под следующего карабида, которого тюкнул снизу вверх в затылок, потому что кусанаги скользнул по санэ. Только после этого двое из них стали поворачиваться к нему, и на их лицах отразилось крайнее удивление. Это было последнее их чувство в жизни. Он расправился с ними еще до того, как изумление сошло с их лиц.
        Через мгновение карабиды уже бежали вниз по склону. Раненый в шею - старый вояка, и тот, которого Натабура ударил годзукой под колени, бежать не могли. Старый вояка истекал кровью, а второй умирал от яда годзука. Добивать их никто не стал - нужды не было. Хотя старый вояка хрипел:
        - Ну сделай это! Ну сделай!..
        Второй, который почернел и распухал на глазах, говорить не мог. Он походил на кучу гнилой капусты, и запах от него исходил ужасный.
        - Афра! - позвал Натабура. - Афра! Хоп!
        Ну где же он?! Больше всего почему-то он испугался не за Язаки, который мог за себя постоять, а за щенка. Щенок, дружба с которым перешла в странное чувство, похожее на любовь.
        - Афра!.. - он обежал костер, поляну, заглянул в хижину. Пса нигде не было. Может, он упал в ручей?
        Сотни самых худших предположений крутились в голове. Натабура не знал, как переживет смерть Афра, словно с ним, с этим псом, была связана вся его дальнейшая жизнь.
        - Да вот же он! - отозвалась Юка, показывая куда-то вбок.
        Натабура оглянулся - камень свалился с души. Афра как ни в чем ни бывало, отчаянно виляя хвостом, стоял у хижины. Видать, все-таки ему хватило ума спрятаться. На его морде было написано: «Я тебя люблю бескорыстно, но что-то в этот раз сплоховал». Ничего ты не сплоховал, обрадовано подумал Натабура, потому что если бы не ты, лежали бы мы здесь все как один.
        - Молодец! - похвалил он Афра и потрепал по мокрой холке. Он знал, что она приятно пахнет псиной и как это вообще здорово - уткнуться лицом в теплый пушистый бок и вдохнуть этот запах. - А теперь уходим! - обратился ко всем, - потому что они сейчас вернутся!
        - А мясо… - упавшим голосом напомнил Язаки.
        Пришлось объяснять:
        - Брось! С мясом не уйдем, - Натабура с тревогой посмотрел в сторону ручья: туман, как живой, наползал слоями.
        - Где ты здесь видишь мясо? - удивилась Юка, тоже поглядывая в ту сторону, куда убежали карабиды.
        Ей было не по себе не только от вида объевшегося Язаки, а и от того, как легко их нашли в этих бескрайних горах. Так можно было потерять Карту Мира и не исполнить волю Богов.
        Где-то в отдалении каркнул ворон. Возможно, это был знак сбора карабидов.
        Капитан Аюгаи выскочил из хижины, затыкая за оби мечи и собирая с земли стрелы карабидов.
        - По ущелью… наверх… Главное, что туман… на нашей стороне…
        - Ну да, - согласился Натабура и будто вспомнил: - Они же летать не смогут. - Что-то ему в капитане не понравилось, но он не понял, что именно. Вроде бы капитан все делал правильно, но в какие-то моменты не по-человечески. А что конкретно - он еще не разобрался. Да и не мог капитан все делать по-человечески. Ну, чего я придираюсь, соображал Натабура, вымазывая сажей лицо и руки - то, что больше всего заметно в тумане. Побывал бы ты в его шкуре, еще бы сильнее всех чурался, и нас четверых тоже.
        Туман был на руку. Туман спасал. Уравнивал шансы обеих сторон, потому что в любом случае карабиды в своих санэ были тяжелее и более неуклюжи, хотя и умели летать.
        Единственный путь лежал по сухому руслу, заросшему колючей мурасаки. Через кокой руки от этой травы у всех стали фиолетового цвета. Замыкал колонну Язаки, который обгладывал на ходу два ребра. Разумеется, Афра не мог упустить такого момента - пристроился рядом и пускал слюни. Язаки ворчал на него, спотыкался, падал, но ребра из рук не выпускал. Постепенно они стали отставать. Когда Натабура в очередной раз оглянулся, они были еще далеко внизу. Черно-рыжая масть Афра маскировала его лучше всякого уцухата квая, которое ткали безлунными ночами. Взбираться было тяжело. Камни качались, и рыхлая почва ползла под ногами.
        - Брось! - крикнул Натабура, хотя знал, что карабиды могут услышать. - Брось!
        Учить дурака - все равно, что мертвого лечить. Язаки только жалобно вертел головой и отбивался от Афра. Наконец он упал и так испачкал еду, что она пришла в полную негодность.
        - На! - кинул ребра Афра и, работая двумя руками, на карачках, отчаянно полез наверх.
        Афра схватил одно из ребер, в три прыжка оказался рядом с Натабурой и с презрением посмотрел на Язаки, который далеко внизу барахтался, как рыба на берегу. Они прошли еще с один тё. Язаки отставал все больше и больше. Его голова все реже мелькала среди камней. Потом надолго пропала, потом снова появилась. Потом не появилась и не появлялся с коку, и Натабура забеспокоился. Он скатился вниз. Сбылось то, о чем и так можно было догадаться: Язаки выдохся. Его огромный живот, как якорь, тянул вниз.
        - Два пальца в рот, и вперед! - приказал Натабура.
        - Чего?! - не понял Язаки, жадно, как рыба, хватая воздух.
        - Тебе надо освободиться!
        - Боюсь…
        Существовало поверье, что в животе у человека живет его дух, и что он может выйти через рот, если его долго держать открытым. А уж очистить желудок - это приличному человеку и предлагать не стоило.
        - Кими мо, ками дзо! - выругался Натабура, словно Язаки действительно мог выплюнуть свой дух.
        Лично он в это не верил, потому что они с учителем Акинобу регулярно чистили желудки травой орэн и до сих пор были живы.
        - Еще чего! - возмутился Язаки и попробовал было идти дальше, но у него ничего не вышло. Скорее, он полз, как червяк, беспомощно загребая землю. Перемазался только с головы до ног, а толку никакого.
        - Ты хочешь попасть к карабидам? - спросил Натабура.
        Язаки едва промычал - мол, не хочу, конечно! На некоторое время угроза помогла - он, пыхтя, взобрался на очередной увал, где силы оставили его.
        - Не могу… - прошептал он. - Я умру здесь честно и благородно, как подобает дзидаю…
        Насчет дзидая Натабура пропустил мимо ушей. Ну какой из Язаки дзидай? Сплошное недоразумение.
        - Не умрешь, если сделаешь, как я сказал.
        - М-м-м… - промычал Язаки, поводя головой, как нехолощеный бычок.
        Ему было жалко проглоченного мяса, ценность которого увеличивалась от одного воспоминания о нем.
        Подбежал Афра и лизнул Натабуру в лицо, словно прося прощения за нерадивого Язаки.
        - Давай, - сказал Натабура, - одно усилие, и будешь бегать, как козлик.
        Язаки снова только промычал:
        - М-м-м…
        - Я его поймаю…
        - Кого? - через силу изумился Язаки. Ему стало совсем плохо.
        - Дух, конечно!
        Посулами и уговорами Натабура заставил его облегчиться. Делал он это раза три кряду. Как только начал - остановиться уже не мог. Выворачивался наизнанку, краснел, пыхтел, едва не скатился к хижине. Произвел шума больше, чем все они пятеро вместе.
        Натабуре стало противно, и они с Афра поднялись выше. Наконец, мокрое, красное лицо Язаки замелькало невдалеке. Туман наплывал полосами: то редел, то становился гуще, и было ясно, что все усилия тщетны - сейчас налетят карабиды, сообразил Натабура, и дело вообще будет дрянь. Но неожиданно русло сузилось, потом превратилось в ложбинку, и они попали на склон, поросший травой, передвигаться по которому было одно удовольствие. Правда, на четвереньках, и Натабура очень быстро потерял счет времени. Страшно хотелось пить. В голове стучали барабаны. Пот разъедал глаза. А о том, чтобы оглядеться, поостеречься, и думать было нечего.
        Вдруг он ткнулся во что-то лбом и воздел очи: сквозь клочья тумана, которые порывами нес ветер, разглядел Зубы Дракона, вершины которых терялись в небе. При ясной погоде они были видны за много и много сато. У подножия сидели Юка и капитан Аюгаи. Юка махнула рукой, и он вдруг приревновал ее к капитану, бухнулся рядом, прижался лицом к теплой ноге и ту же уснул, испытывая несказанную нежность. Его даже не смог разбудить Афра, который появился, как приведение, и пристроился прямо на его ступнях. В отличие от Юки, его не смутили перепачканное лицо и руки хозяина.
        Они так и сидели, вслушиваясь в свист ветра, и только через целых коку в тумане, как призрак, возник Язаки. Не добравшись до Зубов Драконов пару кэн, он рухнул как убитый.
        Слышался шум - то ли свистит ветер, то ли летают карабиды. Видно, у них было задание схватить мятежников и капитана во что бы то ни стало, потому что при таком тумане и ветре они явно рисковали разбиться о скалы.
        А Натабуре все еще снился сон, будто бы капитан Аюгаи тайком ухаживает за Юкой, а он пытается проснуться и не может. Потом ему удается выхватить кусанаги и ударить капитана, но это оказался не капитан, а Язаки, однако уже в следующее мгновение - не Язаки, а карабид с наглой рожей, которая вылезла из тумана и грозила яри. А он никак не мог в нее попасть, потому что кусанаги оказывался чрезвычайно тяжелым, а туман вязким, как жидкое стекло. И тогда он безмерно огромным усилием вырвал кусанаги, хотел зарубить гада, но увидел, что в руке у него одна рукоять, и проснулся от собственного крика.
        Капитан находился немного ниже на склоне и с луком в руках выслеживал карабидов, ориентируясь на слух. В этот момент солнце пробилось сквозь туман, и тогда они явственно услышали не только посвист ветра в Зубах Драконов, но и шелест крыльев. Капитан пустил стрелу в тень, мелькнувшую ближе всех, и рядом с Язаки рухнул карабид. И никакие они не заговоренные, с облегчением подумал Натабура, имея ввиду доспехи санэ. Юка подбила еще одного карабида, и тогда им на головы стали падать все прочие, а капитан Аюгаи с Натабурой выхватили мечи, и произошло схватка - еще более короткая, чем у хижины. Но когда они зарубили троих и оглянулись, Язаки не было. Не было и карабидов - только Афра, заливисто лая, бросился в туман.
        После этого они только и делали, что бежали вслед за Афра по скользкой мокрой траве. А перед ними периодически мелькала большая, грузная тень, у которой ноги почти волочились по земле. Видно, Язаки оказался непосильной ношей даже для тренированных карабидов. Порой они поднимались на высоту два-три кэн, а затем снова опускались к земле.
        Сами не замечая того, они пронеслись вверх за Зубы Дракона, а затем по склону, ниспадающему слева направо. Но карабиды почему-то летели не в долину, где двигались войска и откуда слышалось конское ржание и голоса, а вдоль нее, и Натабура два раза пустил стрелу в правого из карабидов, когда видел его достаточно отчетливо. А потом то ли карабиды выдохлись, то ли все же Натабура одного из них ранил, только вдруг они увеличились в размере и бухнулись прямо перед ним на уклоне оврага. Вот куда они летели, понял он. Если бы пересекли овраг, у нас вообще не было бы никаких шансов. Не перебежали бы мы овраг. Не успели бы.
        Из кучи тел, выкатился Язаки и, вскочив, стал яростно пинать карабидов. Оказалось, что и Натабура и капитан Аюгаи серьезно ранили их, и к этому моменту похитители были мертвы.
        - Все! Все! - Натабура схватил рассвирепевшего Язаки за руку и потащил в тот овраг, за который так стремились карабиды.
        Здесь можно было передохнуть, но карабиды навалились, как мошка - со всех сторон, впрочем, как-то вяло, нехотя, словно силы оставили их. И они легко пробивались сквозь них. Внезапно карабиды куда-то делись, словно по чьему-то приказу, а из того же самого враждебного тумана вдруг возникли пешие войны - дзуса и закричали:
        - Мы свои! Свои!
        Единственное, что спасло капитана Аюгаи, были слова Натабуры:
        - Не трогайте, не трогайте, он с нами!..
        - Не может быть! - воскликнули дзуса, держа капитана за руки и готовясь продеть сквозь него яри.
        - С нами, с нами… - подтвердила Юка.
        Капитана отпустили и даже вернули оружие, правда, без особого энтузиазма.
        В окружении этих самых дзуса они прошли совсем немного вверх по оврагу, который постепенно превратился в широкую, заросшую диким виноградом лощину. А Юка вдруг взяла его под руку, прижалась и так посмотрела в глаза, что он понял: их приключения кончились, сейчас они вручат Богам эту самую Карту Мира и отправятся восвояси. Правда, куда идти, он до сих пор не знал. Никто не знает в этой стране. Спрошу у Богов, решил он, и оглянулся. Его поразило выражение лиц у дзуса. Не могло быть у союзников таких лиц. Не могло. И тогда он понял, что его смущало в капитане Аюгаи - такое же подспудно недружеское выражение на плоском лице. А ведь я думал, что он просто наполовину карабид, понял Натабура и сжал руку Юке, чтобы она была настороже.
        - Мне тоже все это не нравится… - успела шепнуть она, и они замерли.
        На поляне стоял невысокий человек в поношенной одежде, с мечом за оби, с длинными рыжими волосами, завязанными в пучок. На левой щеке у него виднелся глубокий шрам в виде креста. А еще у него была привычка томно прикрывать веки, словно очень важная персона.
        - Хоп?! - коротко произнес Натабура.
        Он узнал в рыжем Ван Чжи, о котором рассказывала Юка, и вопросительно посмотрел на капитана Аюгаи.
        Капитан отступил в сторону, словно давая дорогу рыжему Ван Чжи. Но почему-то больше всего Натабуру волновали не рыжий, а дзуса, в которых он наконец узнал очень редких существ - черных кудзу. И только теперь, будто бы до этого не видел, разглядел черные крылья и черные же копья - яри. Вот так, укоряя себя, подумал он, черные кудзу - сами не убивают, а являются предвестниками смерти. Так написано в древнем трактате о Богах.
        Черные кудзу вдруг растворились, пропали среди зелени, расселись, как птицы, на деревьях и склоне, подтверждая лишний раз свое предназначение - довести, исполнить волю Богов.
        Но и капитан оказался не промах: сыграл свою роль до конца.
        - Ну вот и все - я привел вас! - сказал он, с неприятно-хищным выражением на плоском лице.
        - Почему? - спросила Юка.
        В ее вопросе слышалось - не почему привел, а почему предал. Капитан Аюгаи это хорошо понял, но понял, как получеловек, а не как полукарабид.
        - Почему? - теперь до странности весело переспросил он. - Почему? - и посмотрел на Рыжего Чжи, который меньше всего походил на Бога со склона Дантай.
        Ван Чжи рассмеялся:
        - Наивные, вы поверили, что кто-то из карабидов может быть свободен в выборе? Люди глупы, думая так. Субэоса все просчитал. Жертвуя малым, он получил все!
        - Действительно… - сказал Натабура, исподволь оглядывая лощину.
        В этом месте она расширялось, ручей убрался в стенке, и площадка была практически идеальной не только для боя, но и для засады, ибо заросли по краям были густы и непроходимы.
        - Так все-таки почему? - Натабура посмотрел на капитана Аюгаи.
        Афра, который вечно мотался по кустам, и тот остепенился и с укоризной посмотрел на капитана.
        - Думаешь, мы не знаем, как тебя обучали? - чуть насмешливо спросил он.
        - А мы тебе поверили, - бесстрашно вмешался Язаки, просовывая голову между Натабурой и Юкой. - Ая-яй!..
        Но на него никто не отреагировал, словно ни в лексиконе Богов, ни в лексиконе карабидов не было такого слова, как честь.
        - В выучке тебя пытались приблизить к Богам, - важно объяснил Ван Чжи. - Впрочем, земные школы одинаковы, - добавил он, многозначительно прикрывая веки. - Ваш выбор не так богат, а приемы однообразны, даже если ты освоил Книгу Пяти Колец Миямото Мусаси.
        Натабура едва не восторжествовал: сам Бог Ван Чжи ничего не знал о трактате монаха Кукай: Пять Тайных Колец. Но есть ли в этом толк? А может, он это сделал специально, чтобы усыпить мою бдительность? На всякий случай надо выглядеть чуть-чуть испуганным, вроде мы ничего не понимаем, вроде мы глупы, как духи бестолковости.
        - Но ты ведь мог убить нас вечером, на рассвете, в горах, где угодно?..
        Мысль, что он дал маху - не обратил внимания на вполне явные признаки двуличия, заставила его посмотреть на капитана другими глазами. Теперь капитан действительно походил на предателя, который втерся в доверие. Отлично, подумал Натабура, теперь меня на мякине проведешь: люди с плоским лицами и глазами-щелочками сплошь мерзавцы. А ведь одно мгновение я ему поверил, когда спал на склоне под Зубами Дракона, а он защищал Язаки.
        - Нет, - рассмеялся капитан Аюгаи. - Стоило мне только об этом подумать, как ты бы тут же догадался.
        - Хоп? - рассмеялся Натабура больше над своими догадками - значит, он был прав в отношении капитана, и надо было все же больше полагаться на свои чувства.
        - Скажем так, я старался не думать.
        - Что-то очень сложно…
        - Разве тебя не обучали исикари?
        - Хоп! - поднял руку Натабура, лишь бы только они не поняли его мысли. - Не знаю. А если знаю, не скажу.
        - Вот и мы не знали, - вмешался Ван Чжи, - владеешь ты исикари или нет. Поэтому не стали рисковать, а капитану строго-настрого было приказано сделать все, лишь бы привести вас сюда.
        - Да, я готовился долго, - похвастался капитан Аюгаи. - Целый год жил как человек. Мне даже наполовину вернули человеческое естество. На меня косо смотрели и могли убить в любой момент. Я страдал. Но теперь я снова становлюсь кабутомуши-кун. Слава глубокомыслию Субэоса!
        Действительно, в его внешности что-то неуловимо изменилось, словно черты лица и фигура заострились и стали, как у настоящих жуков - малоподвижными и угловатыми.
        - Предатель! - выпалил Язаки, неподдельно возмущенный его подлостью. - А мы тебе поверили!
        Видать, опустошение желудка пошло ему на пользу - прибавило прыти. А Афра как всегда заворчал и даже привстал, ткнувшись в ногу Натабуры, словно он понимал суть происходящего и тоже требовал справедливости. Только этой справедливости у Богов не было. Кому справедливость, а кому судьбы, подумал Натабура.
        - Стало быть, ты готовился еще, когда мы мучились в плену у Ёми? - переспросил он, по-прежнему демонстрируя свою наивность.
        Экий дурак, решил Ван Чжи, как всегда с важностью прикрывая веки. Не везет мне на истинных дзидайев. Убью. Убью одним махом! И девчонку, и толстяка тоже убью, и собаку. Нет, собаку заберу. Собака нужна. Собака сторожить умеет.
        - Да, мы знали, что ты придешь. У Ёми вы были два года, - напомнил он. - Главное было тебя найти. А вообще мы что-то заболтались. Прежде чем продолжить разговор, я должен выполнить одно неприятное дело. - С этими словами он выхватил серебристый катана - волшебный мидзукара.
        Это был младший брат голубого кусанаги - чуть уже и короче на ширину ладони. Натабура мгновенно узнал его, хотя не видел ни разу в жизни. Учитель Акинобу однажды, когда показывал кусанаги, рассказал, что подобное оружие принадлежит только Богам. Тогда Натабура воспринял это не буквально, а как метафору. Но оказалось, что действительно в руках у Ван Чжи блеснул серебристый катана - мидзукара.
        Капитан встал на колени, подставил шею и произнес:
        - Все, что я знаю о вас, уже является тайной, поэтому мне положено умереть.
        На какое-то мгновение он пожалел, что снова стал кабутомуши-кун: «А хорошо бы…», - подумал он, но додумать не успел. Бог Ван Чжи махнул мидзукара, и голова Аюгаи запрыгала по траве. Тело еще стояло целое мгновение, а потом завалилось набок под весом санэ, и кровь с шипение устремилась в ручей.
        - Ни одно человеческое ухо не должно услышать продолжение разговора, - сказал Ван Чжи и прикрыл веки.
        Мидзукара он держал обеими руками сбоку, опустив к земле, и три капли крови упали с него. Тотчас земля зашевелилась, из нее вылез росток, вслед за ростком - жук кыш-кыш, который деловито поднялся на тяжелые крылья и улетел, победно жужжа.
        - Как видите, пока летают такие жуки, племя кабутомуши-кун неистребимо. Где Карта Мира?!
        - Зачем она тебе? - сделала удивленное лицо Юка. - Ты ступил на неверный путь. Теперь ты проиграешь!
        Она дразнила его намеренно. Натабура понял - хочет, чтобы он совершил ошибку. Нащупал ее ладонь и сжал, желая сообщить то, что не отваживался сказать все это время. Я тоже хочу тебе это сказать, ответила ее ладонь, но будь настороже.
        - Ему? - кончик мидзукара презрительно качнулся в сторону Натабуры.
        Он же не счел нужным пока выхватывать кусанаги и делать его видимым, хотя Бог Ван Чжи наверняка знал о его существовании. Стало быть, думал Натабура, это не будет для него сюрпризом. Но тем не менее, я использую и этот шанс.
        - Я убил твоего отца, но ошибся: надо было убить тебя, тогда бы у вас ничего не получилось.
        - Значит, ты ошибся на свою голову, - бесстрашно произнесла Юка.
        И они отпрыгнули в стороны. Не потому что Ван Чжи ударил и не потому что исчез, а потому что над их головами словно просвистел ветер - божественный ветер - ками-кадзэ. Он-то и сыграл с Ван Чжи дурную шутку, разбудил в Натабуре давно дремавшие силы. Однако Натабура оказался раненым, хотя в горячке и не почувствовал боли - только что-то кольнуло в спину. Эта рана была получена из будущего, но имела знак настоящего, то есть предупреждения, а значит, и самой грозной опасности.
        Натабура бросился в погоню, и они столкнулись в центре лощины. Но так как каждый хотел занять доминирующее положение, то не видели друг друга, а мелькали, как ломкие грани света. Лишь ветер выдавал их намерения да свист клинков.
        В бою с Богом Ван Чжи не годилось техника гэндо - отпускание тени, а также хаябуса - полет наяву. Не годилось и «это», которое Натабура использовал у моста Сида, ибо все равно не делало его неуязвимым. Не годилась и «колотушка» дайкуку по причине отсутствия луны и солнца, а на большее Натабура и на рассчитывал, да и не успел бы. Дайкуку была медлительна, как улитка, зато охватывала большие пространства и действовала бесконечно долго. Подходило только «то, которое это» - ёмоо нодзомимитэ и которое срабатывало спонтанно, от испуга. Да он и не раздумывал. Сказалась школа учителя Акинобу - перед началом боя не думать, не думать и потом, не думать и после, а во всех случаях только чувствовать, как зверь. Угадал ли Натабура, или все вышло случайно, но в данном случае ни обоняние медведя, ни острота зрения кошки - ничего не имело значения, кроме внутренне взора. Поэтому еще до боя он увидел: стиль, которым владел Ван Чжи, назывался хитоо нахаба - «прохождение сквозь», и основывался на лучших земных школах Ая и Нихон. Он подкреплялся серебристым мидзукара, но хорошо срабатывал только с обыкновенным
противником, вооруженным земным оружием. Натабура же был вооружен волшебным кусанаги.
        Видать, и Ван Чжи тоже что-то понял, потому что в данном случае они словно заходили друг другу за спину, но не напрямую, а во времени. И выиграть должен был тот, кто делал это быстрее. Кусанаги и мидзукара должны были понадобиться лишь в последний момент. Пару раз клинки сталкивались, и тогда их катана высекали искры, но это было в полете. Единственное, что уравнивало их - неуверенность Натабуры в первый момент, ибо он оказался раненым. Две стычки, которые последовали друг за другом, утвердили его во мнении, что Ван Чжи специально идет по пятам - так легче ориентироваться. Запах, как невольный колокольчик - судзу, который тащил за собой каждый из людей. В данном случае запах крови. Тогда он закрылся, представил себя в коконе гусеницы, и отпрыгнул так далеко, что пейзаж резко изменился.
        Вокруг была зима - холодная и вьюжная. У него появилось время обрести уверенность и изготовиться, да и рана на спине закрылась. Ветер гнал поземку. А над застругами крутились вихри. Ван Чжи возник как раз в одном из них. Они скрестили мечи. Но только лишь для того, чтобы снова разбежаться: Ван Чжи пришлось обороняться, он уже не прикрывал важно веки, как бонза, а предпочел ретироваться. Теперь уже Натабура гнался за ним, стремясь угадать, где он вынырнет. Какое-то подспудное чувство не давало ему отдаться бою бездумно: он не знал, каков предел перемещения и есть ли он вообще. Интуиция подсказывала, что все это не может продолжаться бесконечно.
        Потом они столкнулись весной, когда лощина по щиколотку была залита водой. Ван Чжи решил дать бой. Здесь, под сенью цветущего винограда, он выскочил из-за священного дерева кономи с тем, чтобы поразить Натабуру в грудь, но его мидзукара даже не покрыл и половины расстояния, как встретился с кусанаги, и мидзукара не прошел сквозь него. А Натабура, пользуясь тем, что кусанаги длиннее мидзукара, так крутанул двумя руками, что Ван Чжи едва не потерял мидзукара и отделался испугом, ибо кусанаги лишь скользнул по предплечью, распоров кимоно. К тому же он ощутил сильную боль в кисти. Рот его изогнулся, как подкова. В этот момент он сообразил, что в схватке Натабура быстрее, прыгнул в лето, выхватил складной сай - похожий на наконечник яри, и встретил Натабуру блокировкой над головой, чтобы саем удержать кусанаги, а мидзукара нанести как минимум режущий удар в плечо или же поразить ударом в грудь сбоку, что в обоих случаях было смертельно.
        Однако Натабура словно знал и готов был к такому варианту развития событий. Мало того, эта ситуация была настолько стандартной, что он вышел из нее с большим преимуществом, ибо, сделав поворот вправо, заступил ногой вперед и, используя кусанаги в качестве рычага и помогая левой рукой, едва не опрокинул Ван Чжи на спину, заставил его отпрыгнуть назад и открыться на долю мгновения.
        Оба ударили. Но если Натабура бил на мгновение раньше и с достаточной силой, чтобы убить, то Ван Чжи вынужден был только обороняться на отходе, что значительно уменьшило силу удара, а саем махнул лишь для острастки, потому что явно не успевал. В результате Натабура разрубил мотодори на голове у Ван Чжи, и кровь залила его лицо. Сам же Натабура ощутил лишь дыхание мидзукара рядом с левым плечом и не обратил на это никакого внимания.
        Неуверенность Ван Чжи сказалась на всех его последующих действиях: он стал прыгать, как блоха. Едва Натабура появлялся в поле его зрения, он исчезал, стремясь восстановить силы и душевное равновесие. Тогда Натабура понял, что если хочет победить, то должен поймать Ван Чжи не на скорости, а в промежутке между временами. Поэтому он стал передвигаться неритмично, тратя больше сил, чем противник. Но очень скоро понял, что и этот способ тоже не годился, потому что он в любом случае видел лишь тень и не успевал за ней. А потом Ван Чжи вообще исчез. Натабура искал его и искал, исходил вдоль и поперек и лето, и зиму и осень. Ему долго не удавалось увидеть даже след противника, и он уже решил, что все - тот ушел к себе, на склон Дантай зализывать раны.
        Как вдруг Натабура словно врезался в невидимую стену - это и был предел перемещения по времени. Там, дальше, царило лето и, словно в малиновом сиропе, застыли Юка, Афра и Язаки. Так вот, Ван Чжи решился на подлость - он вернулся, чтобы напасть на них, безоружных, и забрать Карту Мира. Вряд ли Юка долго могла противостоять ему со своим тика-катана.
        Натабура закричал, чтобы они бежали - хотя бы туда, дальше, за ближайший поворот, и тогда у него будет шанс вернуться, успеть, хотя бежать - целый год. Однако его никто не услышал, и тогда он в отчаянии что есть силы ударил кусанаги в невидимую стену, ударил еще и еще. Разбил ее на мелкие осколки, сделал один-единственный шаг - самый короткий в жизни, ощущая, что время стало вязким, как мед. И прежде чем упасть, махнул кусанаги, чувствуя, что руки стали вялыми, как тряпки, и всего лишь на излете задел киссаки затылок Ван Чжи.
        Упав, Ван Чжи произнес:
        - У тебя были хорошие учителя…
        Но Натабура его не услышал.

* * *
        - Где он? Я убил его?! - спросил он первым делом, когда очнулся.
        Юка, склонившись, брызгала на него водой, а Афра, повизгивая, с бешенными глазами бегал рядом и норовил лизнуть в лицо. Язаки с умным видом сидел в двух шагах и молился: «Амида… Амида…» Значит, все нормально, понял Натабура, испытывая умиление ко всем троим, особенно к Язаки, ибо спокойствие пузатенького Язаки означало только одно - опасность миновала.
        Затем он что-то вспомнил, перевел взгляд и обозрел лощину: ни чернокрылых кудзу, ни Бога Ван Чжи - никого не было. Как же так? - удивился он, поднимаясь. Неужели приснилось? Его слегка качнуло. Первым делом он поднял кусанаги, отер его о траву и вложил в ножны, а только потом огляделся: на краю поляны, под деревьями и зреющим виноградом лежала туша. Она была такая огромная, что занимала треть пространства, и над ней уже кружились мухи.
        - Кто это? - Натабура с недоумением оглянулся на Юку.
        - Он… - кивнула она, судорожно сглотнув. - Он… рыжий Чжи…
        - Не может быть… - удивился Натабура, подходя ближе.
        Удивило абсолютное отсутствие духов и демонов всех мастей. Должно быть, Боги не в их ведении. Впрочем, это нас не касается, равнодушно подумал Натабура. Юку только жалко. Натерпелась она с детства от этих самых Богов. С сильными мира лучше не связываться. Самое время убраться, пока сюда не явился кто-нибудь пострашнее.
        - Теперь он совсем другой…
        Только по рыжими волосами, завязанным в пучок, и по шраму на левой щеке в виде креста он узнал своего врага.
        - Смерть придала ему прежний божественный вид, - объяснила Юка. Щека у нее болезненно дернулась, а глаза стали, как у больного животного - тоскливые и печальные. - На Земле он мог существовать только как человек. Он выбрал обличие дзидая. Ходил и пакостил. Убивал людей. Но ты должен быть благодарен ему: его кровь, смешанная с водой, оживила тебя.
        - Хоп! - искренне произнес Натабура, встал на колени и сотворил молитву покаяния:. "Наму Амида буцу! Я не хотел убивать вашего брата, - сказал он Богам. - Но я выполнял свой долг и не преступил Законы».
        И тогда по вершинам лощины пронесся ветер, а на землю упали ровно семь багряных листьев, и они поняли, что прощены и что надо спешить, ибо впереди у них важное дело. Но прежде Натабура на правах победителя снял с Бога Ван Чжи волшебный мидзукара и с поклоном отдал Юке.
        - Теперь он твой. Владей во все времена.
        Он бы, наверное, и поцеловал бы ее со всей нежностью, на которую был способен, и со всей горячностью сердца, но рядом крутился Язаки, и насмешек потом не оберешься, - смутился покраснел и отвернулся.
        Эпилог. Судьба Богов
        Путь их лежал к далеким горам Асафуса, где их ждала Богиня Аматэрасу. В чем Натабура уже стал сомневаться. Могла бы и помочь, ворчал он в тонкие усы, но так, чтобы никто не слышал. Особенно Юка. Вроде уже отошла. Не хотел он выглядеть в ее глазах трусом. А то заставили драться с Богом. Учитель Акинобу наставлял, что после такого надо срочно покаяться в грехах, чтобы на судьбу не легло проклятие. Сколько раз они отмаливали в монастырях и меньшие провинности. А здесь! Шутка ли, убить самого Ван Чжи. Нет, это хорошим не кончится, тревожно думал он, наблюдая, как Юка, ловко переступая через камни, обходит косо точащий из земли обломок скалы.
        Было холодно. В асанака набивались камушки. Порывами налетал ветер, и спасения от него не было. А ей хоть бы что - идет уверенно, улыбается непонятно чему или кому. Обернулась. «Я здесь!» - махнула рукой. Привычная. Язаки примолк, не скулил, как обычно. Его теплые дзика-таби оказались как нельзя кстати, только большой палец на правой ноге торчит. Хитрец. Даже Афра перестал мотаться по окрестностям, но нет-нет да и делал круг, чтобы обследовать местность - тогда Натабура чуть-чуть приотставал и поджидал его с тем, чтобы вдвоем догнать ушедших. Тогда Юка делала вид, что устала, и тоже поджидала их, опираясь на палку. Он поймал себя на мысли, что у него появилась привычка опекать пса, который, похоже, ничуть не возражал против этого, словно у них возник тайный союз на все времена. Впрочем, и с Юкой у них возникла странная связь - тонкая, как невидимая нить. И куда бы ни шел, и чтобы он ни делал, она тянулась за ним и не рвалась, только на сердце было одновременно и сладко, и больно.
        В расщелинах прятался лед. Ручей меж камней, который ниже еще тек, здесь, в каменной пустыне, окончательно замерз и лежал ледяными наплывами. Потом полетели снежники - полоса за полосой. Афра с жадность набросился на них, потом долго тряс головой и побежал, побежал, вернулся и пристроился рядом, радостно блеснув глазами, но тут же притих, полагая, что хозяин ни в чем не ошибается и что они все равно куда-нибудь да придут.
        Если бы знать куда, думал Натабура, хотя за долгие годы привык к бродяжничеству. Даже с учителем Акинобу они, предпочитая равнины и леса, забирались в такие холодные пустыни всего лишь один раз - когда посещали великий Тибет, куда ходили за Махамудра Падмы Сиба. Учитель Акинобу планировал еще одну экспедицию, но началась война, клан Тайра был разбит, а страна погрузилась в распри, и неизвестно, закончились они или нет.
        Но вроде бы Юка уверенно держит направление. Хотя какое здесь направление - долина, и все, думал он.
        В час овцы, который верно и определить было невозможно, они сделали короткий привал, устроившись в каменной нише. Афра нетерпеливо уселся на жесткий зад и на всякий случай закрутил хвостом, нервно позевывая, стремясь разжалобить и Натабуру, и Юку, и Язаки за одно.
        Сложились, что у кого было. Натабура хорошенько покопался в кармане хакама и нашел спинку сухой рыбы с чешуей. То-то его всю дорогу мучили запахи. Видать, прежний хозяин одежды был большим любителем вяленой рыбы. Юка предложила наётакэ - ровно три стебля, сладкого и душистого - то, чем Натабура пренебрег, когда они проходили через бамбуковый лес, потому что, во-первых, они есть не хотели, а во-вторых, все были возбуждены поединком с Ван Чжи и разговоры велись только об этом. Вот если бы заговорили о еде, я бы, наверное, нарвал охапку наётакэ. Но в горах тяжело несли даже соломинку. Язаки со вздохом выложил из бездонных карманов горсть красного риса.
        - Чтобы вы без меня делали?! - и, ловко схватив самый толстый наётакэ, самозабвенно принялся жевать, радостно поглядывая на всех большими круглыми глазами.
        - Ну?! - сказал Натабура, и они с Юкой уставились на обжору, словно неумолимый рок.
        - Чего, ну? - спросил Язаки, не переставая жевать. - Чего? - потряс головой, показывая, что честен до корней своих.
        - Доставай еще!
        Язаки шмыгнул носом и снова полез в карманы.
        - Больше нет, - с грустью и очень искренне произнес он, - ничего…
        - Выворачивай! Быть такого не может!
        Даже Афра заворчал:
        - Р-р-р… - хотя он давно уже, нервничая, крутил башкой и точно знал, что ему положена одна четвертая от всех запасов.
        - Ну разве что это… - Язаки достал что-то облепленное мусором, похожее на преснушку, и со всей осторожностью, чтобы не улетело ни одной съедобной пылинки, подул на нее. - Чур мне больше, я тащил…
        В другом кармане у него были спрятаны деньги, украденные у харчевника Мурмакаса, на которые он так и не купил поросенка. Дай только добраться до первой харчевни, мечтал Язаки.
        - Что это такое? - встревожилась Юка, однако не делая резких движений, чтобы не напугать Язаки.
        - Как что? - Язаки сжал преснушку в кулаке, боясь, что ее отнимут. - Плюшка.
        - Где взял?!
        - Нашел на улице, - он даже гордо отвернулся, выказывая пренебрежение компании. Кто здесь самый дальновидный? Конечно, он - Язаки. - Когда с карабидами ссорились. Пусть я не дрался с Богами, но так и быть спасу вас от голодной смерти, - заявил он, расхрабрившись.
        - Где? В городе? - снова перебила его Юка.
        - В городе, - ответил он коротко, готовый, если что, пойти не подлость: сожрать преснушку на глазах у друзей.
        Никакие они мне не друзья, на всякий случай подумал он, а… а… но не нашел сравнения.
        - Это засохшая «кыш-кыш»! - заявила Юка.
        - Ай! - Язаки отбросил преснушку, будто гадюку.
        «Щелк!» - она не успела коснуться земли, как оказалась в пасти у Афра.
        - Отдай! - Язаки сгоряча бросился на пса.
        Афра, выказав необычайную ловкость, отскочил на пару кэн и сделал глотательное движение - лепешка упала ему в живот.
        - Ах ты гад! - Язаки схватил камень и метнул, но, конечно, промахнулся.
        Он даже погонялся за Афра по снежному полю, но вернулся усталый и пристыженный.
        - Вот… - сказал он, разводя руками. - Сожрал, гад…
        - Когда-нибудь жадность тебя убьет, - заметила Юка презрительно.
        - Ну и пусть, - уперто ответил Язаки. - Пусть! Пусть я наемся «кыш-кыш», но буду сыт!
        Несомненно, ему хотелось стать жертвой. И почему меня не украли карабиды, подумал он со злорадством. Был бы сейчас в тепле, сытый и умытый. А то тащись, не солоно хлебавши…
        - Не волнуйся, - сказал Натабура, - если бы ты превратился в кабутомуши-кун, мы бы обменяли тебя на здоровенный кусок баранины.
        - Я бы его сам сожрал, - признался Язаки, - и ничего бы не оставил вам!
        Рисовые зернышки Юка разделила на три кучки. Язаки свою порцию тут же отправил в рот и проглотил, не жуя. Юка аккуратно съела по зернышку. Натабура положил в карман, рассчитывая подкрепляться во время пути.
        Афра честно выделили его часть рыбы. Язаки возмущенно выпучил глаза, он промолчал. После этого он с коку шел, надув губы, и демонстративно жевал какие-то былинки.
        - Это несъедобно, - с раздражением заметил Натабура.
        - Просто никто не пробовал, - так же сварливо отвечал Язаки и завистливо поглядывал, как Натабура бросает в рот по зернышку, но постепенно забылся и даже погонял вместе с Афра какую-то пичугу, которая явно уводила их от гнезда. Потом Афра пропал и явился вымазанный желтком и со скорлупой, прилипшей к носу.
        Натабура только и произнес:
        - Кхе…
        Язаки сжал кулаки, а Юка ничего не сказала, а только снисходительно усмехнулась. Афра она тоже любила, как и Натабуру, но не хотела себе в этом признаться, словно для ее чувств еще не настало время.
        С тем они и вышли на самый большой снежник, а затем через две-три кокой и на перевал между двумя покатыми вершинами. Перед ними открылась хаотичная панорама черных гор, разукрашенная белами полосками снега. Мрачное небо, придавленное бегущими тучами. Пустынный пейзаж - пустыннее которого не бывает. Натабура ожидал, что перевал будет высшей точкой местности, но казалось, что он лишь маленький бугорок перед следующей горной долиной, которая терялась за многочисленными большими и малыми пиками. Дул такой ветер, что не хватало сил терпеть.
        - Куда нам?! - прокричал Натабура
        - Вон-н-н… туда… - ветер унес слова Юки. - Там, за этими горами, ущелье Курикара и монастырь Гавадзияма, а за ними Идзумо - Страна Богов. Но вначале нам нудно перейти мост Сора.
        Прежде чем спуститься в следующую долину, они оглянулись и оценили свой путь - он показался им легче легкого, ибо теперь предстояло подниматься по склону горы - такой безмерно-огромной, что они не увидели, где она начинается и где заканчивается. Перед ними простирался покатый бок выброшенного на сушу сказочного кита.
        Конечно, можно было выбрать путь в долине реки Черная Нита, но в какой-то момент туман рассеялся и тогда в просвете гор, далеко-далеко внизу блеснул бивуак: костры, как звезды на небе. Это были пешие войска Субэоса, кабутомуши-куны с неотвердевшими доспехами.
        Хуже всего оказался ветер - ледяной, как дыхание смерти, пронизывающий до костей. Под его неумолкаемый свист они скатились по снежнику в надежде, что в преддверье долины, пологой, как чаша, будет не так ветрено.
        Однако в том, что ветер на их стороне, они невольно убедились, не успев взобраться на склон горы. Над острым, как лезвие, гребнем мелькнули тени карабидов, но их тут же снесло назад, и они потерялись в кутерьме туч. Стало быть, беглецов все же искали. Делали попытки. Субэоса не хотел просто так отступать от своих намерений и, должно быть, из-за этого спешил и гнал войска, которые не были готовы к таким переходам, да и к бою тоже. Такое мнение сложилось у Натабуры. Хотя я и аховый стратег, думал он, лишь бы о чем-нибудь думать. Вот и о Юке: вряд ли бы она знала, куда идти, если бы не жила в монастыре и в детстве не совершила паломничество на священные вершины Масугата - сестру Асафуса.
        Они миновали древний лавовые, покрытые толстым мхом, кочки, между которыми, чернела грязь, взобрались на бок горы и пошли - мерно и тяжело переставляя ноги, равнодушно, как яки, которых Натабура видел в Тибете. Лично он себя чувствовал среди гор подобно песчинке, и был выжат досуха - рубаха то прилипала к спине, то коробилась, как бумага, и тогда между лопаток пробирало холодом.
        К вечеру стал падать снег, и они, с трудом преодолев две трети пути, были измотаны так, что видели перед собой только тропинку. Потом и ее уже не видели, а только бескрайнюю снежную поверхность, на которой сбиться с дороги - пара пустяков. Однако незаметно вступили на снежник и в полной темноте - шаг за шагом - вышли на перевал, дыша, как святые в глубокомысленном экстазе.
        Афра вдруг замер, и Натабура едва произнес:
        - Стойте! Он что-то чувствует.
        Дальше они передвигались очень осторожно. Язаки тоже стал принюхиваться, поводя, как собака, носом из стороны в строну. А как известно, Язаки реагировал исключительно на еду. Потом уже и Натабура с Юкой почуяли горький запах напитка из белого такубусума, к которому примешивался аромат каши с мясом. Заурчало в животе, и они различили отблески костров на черных боках скал, которые оседлали гвардейцами Субэоса в ожидании мятежников. «Не спать… Не спать…», - слышались протяжные крики. Вдруг один из сугробов ожил, пошевелился, снег полетел комками, из-под шкуры яка вылез карабид и стал облегчаться.
        Посты пришлось обходить по таким крутым склонам, что только свет взошедшей луны позволил всем четверым не сломать шеи. Кое-где пришлось прыгать с обрывов, и они, провалившись по пояс, долго ворочались, выбираясь из снежного плена. Одному Афра все были нипочем. Бегал вокруг, подбадривал изо всех собачьих сил. Но молча и все больше тыкался в руки своим холодным собачьим носом - мол, давай-давай-давай!
        Река Черная Нита прогрызла непроходимое ущелье Курикара. Вначале слышался далекий гул, но по мере того как они спускались ниже и ниже, скользя по снежнику, гул нарастал и в конце концов превратился в постоянное ворчание недовольной реки, которую загнали в просвет между отвесными горами.
        - Они сожгли монастырь Гавадзияма! - воскликнула Юка, указывая куда-то в темноту.
        Редкие сполохи пламени указывал дорогу, и через полкоку они вышли к более-менее ровной площадке, где снег был черен от копоти и углей. Жалкие остатки стен терялись на фоне черного неба.
        - Всех убили! - воскликнула Юка.
        - Нет, - заверил ее Натабура. - Не может быть. Скорее всего, монахи ушли на ту сторону. А монастырь сожгли, чтобы не достался карабидам.
        Его предположение было тут же подтверждено: на их голоса откуда-то из темноты вышел продрогший карабид. Он едва успел спросить:
        - Оцу, ты, что ли?
        Натабура мгновенно сбил его, а Язаки ловко обшарил на предмет еды и разочаровано шмыгнул носом.
        По другую строну чадящих развалин раздался неясный шум борьбы. Но, когда Натабура с Язаки подбежали, оказалось, что они безнадежно опоздали: четверо гвардейцев карабидов лежали мертвые вокруг костра, а Юка убирала в ножны серебристый и легкий, как свет луны, мидзукара.
        - Это им за отца! - произнесла она абсолютно спокойным голосом.
        Со всеми предосторожностями они двинули дальше, ориентируясь на шум реки слева и обходя посты карабидов, которые жались к горе, и уже думали, что все - вышли к мосту под названием Сора - небо, как раздался знакомый крик:
        - Не спать!
        А Натабура словно очнулся, уловив завывание стрелы. Язаки испуганно таращился в темноту - туда, за ущелье Курикара, за реку Черная Нита. Должно быть, их заметили.
        - Промахнулись?!
        - Нет. Они хотят с нами поговорить.
        - Быстрей же! - Юка мелькнула в темноте, а где-то рядом с ней Афра, который мотался от нее к Натабуре и обратно.
        Тотчас со стороны гор взлетела осветительная стрела. Раздались крики и брань. Лагерь карабидов с трудом просыпался.
        Последние десять кэн Натабура с Язаки преодолели на одном дыхании. Ветер так свистел в ушах, что не было слышно ни шума погони, ни как в настил моста Сора вонзаются стрелы.
        Натабура в какой-то момент потерял из вида и Язаки, и Юку, и Афра. Потом в неясном свете разгорающихся костром разглядел: Афра, радостно скалясь, возвращался к нему, а Юка и Язаки в окружении монахов удаляются в резиденцию Богини Аматэрасу на горе Асафуса, в один из дворцов-пагоду Тамакия. Но самое главное: за спиной у Юки висел колчан с Картой Мира. Натабура вздохнул с облегчением. Ну и слава Будде, подумал он и ринулся на защиту моста Сора.

* * *
        Кто-то из монах пояснил:
        - Мы давно сожгли бы, но ждали вас.
        Теперь было поздно. Карабиды, осыпая мост Сора стрелами, не давали его хорошенько поджечь. А если монахи и поджигали, то всегда находился десяток добровольцев из числа опившихся карабидов, которые ценой жизни тушили пожар.
        Карабиды атаковали. Вначале неумело, потому что пустили новобранцев. Их незатвердевшие доспехи - санэ, не выдерживали удара стрелой с каленым наконечником в форме ивового листа. В полной темноте, подбадриваемые криками асигару-ко-касира - лейтенантов, которыми в свою очередь командовали асигару-касира - капитаны, новобранцы, опьяненные такубусума, рассчитывали на плечах погони прорваться на левый берег. Но все, как один, полегли, не добежав и до половины моста Сора. Монахи Гавадзияма оказались искусными стрелками. Некоторое время были слышны еще крики и стоны. Потом только ветер и река властвовали над ущельем, да одинокий свист стрелы раздавался в темноте - лучники по обе стороны ущелья охотились друг за другом.
        Тогда в дело вступила гвардия. И несмотря на то, что мост Сора уже горел, почти захватила его, потому что карабиды поверх санэ надели коробчатые доспехи ёрои, которым не были страшны обычные легкие стрелы. К тому же они несли перед собой вязанки хвороста. Порыв карабидов был настолько силен, что они не умещались на мосту и срывались в реку. Лишь преграда из заостренных кольев на время задержала атаку. Впрочем, как позднее увидел Натабура, сразу за мостом была сделана искусная ловушка в виде широкого продольного рва - она перекрывала единственный путь, по которому могли бежать нападающие. Но в этот раз она не пригодилась.
        Положение спасли подошедшие с гор монахи, вооруженные большими луками - дайкю[48 - Дайкю - полуторный лук.]. И хотя Натабура хорошо управлялся со своим ханкю и убил или тяжело ранил не меньше десятка гвардейцев Субэоса, он понимал, что выплеснись море карабидов на левый берег, его ничем не остановишь. Стрелы с тяжелым наконечником ватакуси, похожими на ухо свиньи, пробивали и ёрои, и санэ. Из дайкю можно было выстрелить на четыреста пятьдесят шагов, поэтому лучники накрыли все пространство и за мостом Сора. И очень быстро очистили все окрест. Лишь с десяток карабидов прорвались на левый берег и устремились в гору на позиции монахов. Но не пробежали и девяти кэн - их истыкали стрелами, и лишь один поднялся к укреплениям, и устрашил монахов тем, что выкрикивал проклятия и был абсолютно равнодушен к боли. Напоследок его проткнули нагинатой. Он так и застыл - на бегу, но долго шевелился и пробовал идти, пока не истек кровью. Да он пьян, понял Натабура. Только тогда он сообразил, что все: иновобранцы, и гвардейцы были под воздействием ядовитого напитка такубусума.
        Перед рассветом он уснул, прижавшись к бревенчатым стенам башни. Кто-то укрыл его стеганым кимоно и сунул моти. Афра исходил слюной, не решаясь взять еду из рук Натабуры.
        Еще в сумерках к ним явились дух императора Тайра Томомори и духи братьев Минамото, Ёсицунэ и Ёримото. Как обычно, за последними тянулся длинный фосфоресцирующий след. Значит, они снова явились с края света, подумал Натабура. Уселись вокруг, благо монахи, как и Натабура с Афра, спали глубоким сном, и принялись тяжело вздыхать.
        - Ох!.. - Натабура открыл глаза и вскочил.
        Афра потянулся к моти.
        - Лежи… лежи… - взмолились духи. - Мы на мгновение. Ты не забыл о нас?
        Натабура улыбнулся:
        - Там, - он показал рукой туда, где были пики Асафуса, - там… Юка и Язаки… Я уверен, они все сделают.
        - Слава Будде! Слава Будде! - стали кланяться призраки. - Но помни, что если хочешь попасть домой, то к моменту сотворения ты должен находиться рядом с ними. Только не забудь о нас! Попроси Богиню Аматэрасу.
        - Хорошо, - ответил Натабура. - Попрошу.
        - Не забудь! - и они пропали.
        Кто-то из монахов пошевелился. Часовой заглянул в башню:
        - Смена караула!
        Натабура открыл глаза. Только-только наступил час тигра. Афра сидел напротив, нервно зевал и не сводил глаз с моти. Натабура потрепал его по голове, разломил лепешку пополам и отдал Афра его долю. Потом поплотнее завернулся в кимоно и снова уснул. Но прежде успел подумать: «Действительно, где Юка? Где?»

* * *
        - Быстрей! Быстрей! - монахи из сгоревшего монастыря Гавадзияма подгоняли Юку. Где-то позади сиротливо болтался Язаки - он не был им нужен. Они его даже как бы ненароком оттесняли, поглядывая косо и презрительно: толстый, упитанный подросток вызывал подозрение.
        Юка оглянулась: перед мостом Сора разгоралось сражение. Она не хотела бросать Натабуру, но понимала - чем быстрее отдаст Богине Аматэрасу Карту Мира, тем быстрее увидит его.
        Еще некоторое время на скалы падали неровные тени от пожара на мосту Сора, потом дорога сделала поворот, и постепенно крики и шум сражения смолкли вдали.
        Я знаю, что с ним ничего не случится, думала Юка, глотая слезы и шепча молитву: «О, великий Будда Амида, сделай так, чтобы он остался жив, и я подарю тебе белый Цуки но усаги - Белого Лунного Кролика!» Эту молитву она знала с детства, и она всегда ее спасала.
        В темноте, разрываемой неровным светом факелов, они преодолели скользкую каменную лестницу, которая, подобно змее, опоясывала гору. И попали в Первую Крепость. Язаки оттеснили окончательно и вообще не хотели брать, но Юка заявила, что без него никуда не пойдет. Здесь монахов, которые сопровождали их, сменили монахи рангом выше - высокие, хмурые, в черных рясах, вооруженные черными мечами и копьями, и повели дальше. И вдруг Юка поняла, что это не монахи, а черные кудзу - предвестники смерти. Она подумала, что все - их предали, что они не попадут ни к какой Аматэрасу, что надо бежать, и даже оглянулась: Язаки шел по пятам, боясь отстать, а еще больше боясь мрачных кудзу, которые двигались молча и только подпихивали его остриями копий. Она решила ждать удобного момента. Но он все не наступал и не наступал. Честно говоря, бежать было некуда. Лестница сделалась круче. По краям появился снег. Иногда скалы сжимали ее так, что идти удавалось только боком. Порой справа и слева угадывались обрывы, и тогда ветер, как ни странно, утихал, будто сами Боги открывал дорогу. Язаки из-за страха перед черными кудзу
все больше жался к Юке, разве что не скулил, как волчонок, и тихонько твердил ей на ухо:
        - Скажешь Богине, что я с тобой? Скажешь?
        - Да скажу, скажу, - соглашалась она в сотый раз.
        - Скажешь, ведь правда, скажешь?
        У нее так и вертелась на языке фраза: «Почему ты не остался там, внизу? Он же твой друг?» Но каждый раз, когда она хотела это сказать, ее взгляд наталкивался на умоляющие глаза Язаки, и она замолкала, понимая, что толстяк просто трусит и что боец из него, как император из свиньи, - никакой. Он первый кандидат на гибель в суматохе боя, а с Натабурой ничего не случится, думала она со страхом. Не случится, и все! Потому что… потом что… я его люблю! Она знала, что ей самой надо было остаться, что их предали и что ведут скорее всего, чтобы допросить и разделаться, как с неугодными свидетелями игр Богов. Но отступить не могла, словно обещание, данное когда-то, связало ее сильнее любых пут.
        Лестница вдруг расширилась, пространство открылось, и при свете луны они увидели амфитеатр у подножья Второй Крепости, которая пряталась в изгибах скал. Так вот, здесь их поджидала не Богиня Аматэрасу и не Бог Ураганов Сусаноо-но-Микото, которого Юка хорошо знала, и даже не Богиня Цветов Авадзу-но-Хара, а Бог Луны - Цукиёси. Он сидел в амфитеатре, и лунный свет освещал его огромное лицо.
        - Ну вот… - произнес он выжидательно, - вы и пришли. Карту! - огромная ладонь протянулась к ним.
        Язаки задрожал, как заяц под кустом. Да и Юке стало не по себе. Она почувствовала, что у нее подгибаются колени. Следовало, конечно, выхватить серебристый мидзукара и хотя бы ранить Цукиёси. Но она понимала, что это не выход, и поэтому храбро ответила:
        - Мы должна отдать Карту Мира только Богине Солнца Аматэрасу!
        - Она еще спит, - показал на темное небо и бледную луну Цукиёси. - Дайте мне карту, я отнесу ее в опочивальню Аматэрасу, она как раз просыпается.
        Но даже Язаки сообразил. Испуганно моргая глазами, он высунулся из-за Юки и выпалил:
        - А так не бывает!.. - и снова спрятался.
        Конечно, не бывает, обрадовалась Юка. Как я раньше не догадалась - солнцу и луне не суждено встретиться. Но вида не подала.
        Черные кудзу остались неподвижны, как столбы. Им было все равно, кому служить. Их функции ограничивались лишь соблюдением этикета.
        - Бывает! - Бог Цукиёси сделал вид, что он снисходителен к слабости людей. - Я ее брат. Карту!
        И опять она подавила в себе соблазн отрубить ему руку, полагая, что случай еще представится - раз он такой неосторожный. Но ведь они бессмертны. Ничего не получится, подумала она.
        - Мы тебе не верим! - храбро сказала она, решив, что смерть от такой руки или от черных кудзу будет мгновенной.
        Однако и на этот раз все обошлось: они снова даже не шевельнулись. Юка вспомнила: уних простая задача - довести и проследить. Убить они не могли. По крайней мере, она не слышала об этом ни от стариков, ни от монахов.
        - Вот что, дети мои, - прогудел Цукиёси, поднимаясь, - во Дворец вы все равно не попадете. Я сделаю так, что вы будете вечно блуждать по Идзумо или… - он к чему-то прислушался.
        Тогда и они услышали гул, похожий на шум прибоя. У моста Сора шло сражение. Земля дрожала.
        - Ха-ха!.. - Цукиёси рассмеялся так громко, что в горах зашумели камнепады. - Или скоро сюда придут карабиды Субэоса. А вы их боитесь больше, чем меня. Отдайте Карту Мира по доброму и ступайте с миром. Боги не мстят смертным.
        - Нет! - твердо ответила Юка и прижала в себе колчан.
        Язаки прошептал ей в ухо:
        - Молодец!
        А Юка поняла, что сам Бог Цукиёси убить не может, но наслать земных убийц - пожалуйста. Однако она ошибалась.
        - Убейте их! - закричал Цукиёси. - Убейте!
        Черные кудзу нерешительно подняли копья и стали топтаться. Их дзин - командир выступил вперед и сказал:
        - Мы не можем. Нам не положено. Устав не позволяет.
        - Так переделайте этот устав! - разозлился Цукиёси.
        - Устав определила Богиня Аматэрасу, - спокойно объяснил дзин.
        Бог Цукиёси сообразил, что здесь его не считают главным. Но злиться было глупо. Еще глупее просить у людей Карту Мира. Раз сестрица чего-то решила, ей лучше не перечить. Так случалось всегда. С детства он уступал ей во всем - даже в играх.
        - Нет таких уставов, в которых не было бы исключений, - упрямо произнес он. - Бейте их яри, но осторожней, мне карта нужна целой.
        - Мы не вольны распоряжаться этим, - снова возразил дзин.
        - Тогда!.. Тогда!.. - Цукиёси схватил скалу размером с дом и поднял над головой. - Тогда-а!..
        Впрочем, он знал, что это глупо, только не ведал, что на этот раз придумает сестра. А с ним произошло то, что происходит и с людьми, нарушившими закон: он ушел в землю по колено. И испугался. Не то чтобы очень - все-таки это было предупреждение, а не настоящая кара небес, которая обычно обрушивается на ослушника. Уж он-то знал свою сестру. Знал ее принципиальный характер, поэтому и осторожничал, пытаясь напугать людишек.
        Бог Цукиёси положил скалу на место и сказал миролюбиво, глядя куда-то в небо:
        - Согласись, тогда не наступит день!
        - Но и у тебя ничего не получится, - раздался голос, несомненно, принадлежащий Аматэрасу.
        - Что ж, - засмеялся Цукиёси, - пусть Небеса остановятся! Пусть! Посмотрим, что из этого выйдет?!
        Небеса подумали:
        - Нехорошо останавливать время! Даже в былые времена такого не случалось. Впрочем, я великодушна. Пусть твои претензии рассмотрит Бог Ураганов Сусаноо-но-Микото. А я умываю руки!
        - Хорошо! - крикнул Цукиёси больше из упрямства, потому что не хотел сразу уступать сестре.
        Хоть какое-то развлечение в жизни, подумал он. Разомну кости. А там посмотрим. Вдруг действительно выиграю.
        Небо поблекло в ожидании нового дня. А перед Цукиёси появился Сусаноо-но-Микото. Юка узнала его. Она даже хотела напомнить ему о договоре, точнее, об их просьбе, но Бог Ураганов не обратил на нее никакого внимания. Впрочем, как и на Язаки, и на черных кудзу тоже.
        - Вот что, - сказал Сусаноо-но-Микото, - мне эта карта самому нужна.
        - Охо-хо, - Цукиёси выбрался на твердую поверхность, стараясь выглядеть уверенным. - Хочешь выяснить отношения в честном бою?
        - Я знаю, что ты никогда не был честным, что ты всегда был двуликим, что твое лицо меняется от луны к месяцу. Но если бы я боялся, то не пришел бы сюда!
        - В таком случае… - Цукиёси исподтишка швырнул в Сусаноо-но-Микото пучком света, не очень веря в успех дела, а больше из упрямства. - Умри!
        Юку, Язаки и всех черных кудзу унесло под скалы. Если бы они после этого что-нибудь видели, они бы всем рассказали, но они ничего не видели и не слышали, потому что налетел такой ураган, страшнее которого на Земле еще не было.
        Казалось все тучи и молнии Земли собрались в одном месте. Мрак окутал гору Асафуса - оба ее пика, и небо опрокинулось на нее.
        Сражение у подножья мгновенно прекратилось. И новобранцы, и рядовые карабиды, и гвардейцы, и монахи Гавадзияма попадали ниц, поняв, что Боги решают их судьбу. Лишь один Субэоса, в окружении генералов Мацуока и Легаден, а также родственных вассалов - симпан, которые все как один тоже пали ниц, сообразил, что вслед за таким ураганом всегда наступает ясная погода. Он хотел было последовать примеру генералов - настолько было страшно, но явилась Богини зла Каннон и приказала:
        - Вставай! Хватит валяться! Пора делать дело.
        Субэоса встал на колени и склонил голову. В присутствии Богини зла он не смел подняться. Она давно была хозяйкой его судьбы.
        - Скоро прояснится. Захватишь гору Асафуса. Всех убьешь. Я хочу властвовать! А ты будешь Богом Ква.
        - Слушаюсь, о Великая!!! - только и сумел выдавить Субэоса из себя.
        Богиня Каннон слукавила. Пусть захватит мне трон Аматэрасу, думала она, а потом я снова сделаю его обычным каппа, потому что он строит козни против меня. Зачем мне сильный противник?
        Субэоса пинками заставил своих генералов подняться и приказал готовить летучие отряды гвардии к решающему штурму.
        Напрасно они объясняли ему, трясясь от страха, что ничего не выйдет, что в таком положении надо разбежаться по домам и выждать и только через год вернуться к задуманному. Напрасно они внушали, что войска деморализованы и больше не смогут штурмовать заколдованный мост Сора. Напрасно они плакали и пускали кровавые слюни - Субэоса еще больше рассвирепел. Он сместил их и вызвал капитанов. Их долго не было. Пришлось посылать три раза. Наконец они приползли ко входу в палатку - мокрые, бледные и перепуганные.
        Субэоса самолично вышел к ним. И хотя ливень и молнии прерывали его пламенную речь, все семеро поняли, что отныне они асигару-тайсё - генералы и что через одну стражу должны выступить - атаковать гору Асафуса и любой ценой захватить Карту Мира. А если для этого надо устрашить Богов, то и устрашить и вообще при случае захватить власть. И тогда он, великий Субэоса, станет единственным Богом Земли.
        Вряд ли кто-либо из них сообразил, что это значит. А те, кто сообразили, помалкивали, ибо поняли, что другого пути у них нет. Даже сам Субэоса не вполне осознал эту идею. Мысли о небесной власти пришла ему по ходу дела, и к ней надо было привыкнуть. Почему бы и нет, легкомысленно подумал Субэоса. Тем более, что я - каппа - наместник на Земле Богини зла Каннон, мне и все карты в руки. А сама Каннон так и останется Богиней Страха. Будет ко мне приходить с докладами, злорадно думал он.
        Таким образом, задача перед новоявленными генералами была поставлена, и от них требовалось выполнить ее любой ценой. Каждому из них он назначил содержание в три тысячи рё, хотя казна Думкидаё давно была пуста, как поля после нашествия саранчи. Половина погибнет. Половину казню, решил хитрый Субэоса и трижды расцеловал каждого из новоявленных генералов.
        Между тем сражение между Богом Ураганов Сусаноо-но-Микото и Богом Луны Цукиёси подходило к концу. Только они об этом не знали. Сусаноо-но-Микото - потому что просто забылся в пылу потасовки, а Цукиёси надеялся до восхода успеть одержать победу любой ценой. И хотя он понимал, что это глупо и ничего подобного отродясь не бывало и не может быть в принципе, он очень старался, швыряя в противника глыбы скал, которые в бешенстве отрывал от Луны. Эти скалы были наделены такой энергией, что взрывались подобно сотням вулканов. Но и Сусаноо-но-Микото, Бог Ураганов, был непрост - он метал молнии. А еще в его распоряжении были океаны, моря, реки и озера. К тому же ветра - дикие, необузданные вихри с нагорий и пустынь, которые в соединении с водопадами вызывали огромные водовороты.
        В пылу борьбы они приустали. Сделали передышку и снова поборолись. Потом снова сделали передышку. И еще раз, и еще. Каждый из них понимал, что не может убить другого.
        Наконец наступило время дракона, и появилась Богиня Солнца, Великая Аматэрасу. Бог Луны Цукиёси понял, что его обманули. Силы оставили его - глупый мальчишка-рассвет, паж Аматэрасу, отнял их, не раздумывая. Вместе с уходящим часом зайца, который все время стучал в двери с такой силой, что даже ему - Богу Луны стало невмоготу, он побледнел и оступился.
        - Пожалуй, хватит, - сказал он. - Что-то я приустал. Поясницу ломит. Хочу отдохнуть.
        - Еще бы, скалы таскать, - согласился с ним Бог Ураганов Сусаноо-но-Микото. - Да и мне тоже что-то невмоготу. Руки затекли метать молнии и замешивать ураганы.

* * *
        Аматэрасу приняла Юку на сто одиннадцатом этаже дворца-пагоды Тамакия, в Зале Феникса, где все ширмы, потолок и стены были расписаны огромными яркими птицами с огненными крыльями. Пока Язаки целовал пол перед троном Богини, Юка достала карту.
        По обе стороны обширных покоев, не в силах приблизиться друг к другу, стояли Сусаноо-но-Микото и Авадзу-но-Хара.
        - Так это из-за вас такая кутерьма? - спросила, улыбнувшись, Аматэрасу. - Слышала… слышала. Ну что же, я не против.
        Бог Ураганов Сусаноо-но-Микото и Богиня Цветов Авадзу-но-Хара радостно заплакали.
        Аматэрасу засмеялась и обратилась к Юке:
        - Вначале я была против этого брака. Он казался мне неравным. Видано ли, чтобы Бог Неба женился на земной Богине. Теперь я вижу, что они любят друг друга и будут счастливы. Так и быть, сотворим один мир, но разделим его на три невидимые части: одну треть людям, одну треть Богам, то есть нам, одну треть духам и демонам. Отныне никто не будет друг другу мешать. А ослушники будут сурово наказываться. - Она расстелила перед собой обе карты. - Сделаем из них одну, но самую правильную. Европу оставим на месте. Здесь живет слишком много народа. Африка тоже перенаселена. Азия… Азия слишком близко… Ладно. А вот ваша страна - Нихон. На одной карте ее нет. Отсюда и ваши беды. Поэтому я и ее тоже оставлю. Америка погрязла в кровавых ритуалах. Ее надо оторвать.
        - Не надо, - попросила Юка. - Она еще не открыта.
        - Не открыта, говоришь. Ладно. Я великодушна. Дадим еще один шанс. А вот Атлантида в Антарктиде вырождается. Старая цивилизация. Что поделаешь. Пожалуй, отдам ее духам и демонам и на всякий случай заморожу, чтобы они не возгордились.
        Аматэрасу оторвала кусок от той карты, где Антарктида была нарисована без льдов, а вместо нее приложила Антарктиду во льдах, оторванную от другой карты. Обрывки карт полетели на Землю.
        - Ну что, дело сделано, - сказала Аматэрасу. - Прежде чем придать карте законный статус и произойдет сотворение, поженю-ка я вас всех. Это и есть твой возлюбленный? - просила она посмотрев на толстого Язаки, который из-за страха, казалось, вообще лишился чувств.
        - Нет, - скромного ответила Юка. - Это Язаки - друг моего Натабуры.
        - А где же сам он? - поинтересовалась Аматэрасу.
        - Защищает мост Сора в ущелье Курикара.
        - Защищает? - удивилась она. - А вы чего стоите?! - крикнула она черным кудзу. - Быстро найти Натабуру.
        - С ним еще пес - медвежий тэнгу Афра, - сказала Юка.
        - Да и пса не забудьте! Повторите!
        - Найти человека по имени Натабура и пса по кличке Афра, - как эхо, повторил дзин.
        Впрочем, в этом не было особой нужды, так как черные кудзу были свидетелями поединка Натабуры и Бога Ван Чжи.
        - Идите! Одна нога там, другая здесь!
        Черные кудзу взмахнули крыльями и вылетели наружу. Они увидели следующую картину.
        После урагана сражение разгорелось с новой силой. Карабиды набегали волнами. Первую монахи отбили. Карабиды сумела набросать на то, что осталось от моста Сора, водоросли из реки Черная Нита. И положение изменилось: мост теперь было трудно поджечь, да и смола у монахов подходила к концу.
        Вторая волна пришла очень быстро - через кокой. Молча, как тени, карабиды ринулись вперед, неся на спинах настил из сырых веток. В утреннем тумане они казались огромной гусеницей, которая ползет по дороге. Эти карабиды даже не имели оружия. Перед ними стояла задача разобрать преграды для следующей атаки. Все они были убиты лучниками или погибли под третьей волной, которая оказалась самой разрушительной. За ночь карабидам, у которых не окостенели санэ, выдали доспехи ёрои, которые хорошо зарекомендовали себя в ночной атаке. Их тактика изменилась: они бежали не плотной толпой, по которой можно было стрелять, не целясь, а мелкими группами. К тому же в рядах карабидов появились лучники с полуторными дайкю, и теперь монахам было трудно стрелять прицельно. Им приходилось прятаться. В стены крепости то и дело со свистом втыкали стрелы карабидов.
        Однако монахи ночью тоже не сидели сложа руки, а на дороге, идущей вдоль ущелья, возвели три стены с укрытиями в виде плоских башен. И несмотря на то, что утром эти укрытия оказались под огнем лучников карабидов, они сдержали прорвавшихся новобранцев, и тем ничего не оставалось, как только отступить в широкий продольный ров, вырытый под позициями монахов. Вначале карабиды вообразили, что нашли незащищенный проход, и с криками ринулись в него, но даже когда их передние ряды уперлись в стену, задние не могли остановиться и все прибывали. А потом монахи обрушили на них лавину камней, и наступила полная тишина.
        Четвертая волна оказалась роковой. Она пришла не со стороны моста Сора. Монахов атаковали со всех сторон. Взошло солнце, и ничто не мешало летучим отрядам карабидов захватили все дороги, ведущие и в Первую, и во Вторую крепости и приблизиться ко дворцу-пагоде Тамакия. Единственное, что их сдерживало - яркий свет изо всех окон и дверей, что говорило о присутствии в нем хозяйки. Напрасно новоявленные генералы понукали карабидов: никто не хотел погибнуть от рук черных кудзу, которые опоясали стены дворца, отчего они казались огромным муравейником, упирающимся в небо.
        Бой же на левом берегу моста Сора подходил к концу. Монахи удерживали лишь две крепости: одну на дороге, вторую на склоне горы. Их всего-то осталось десятка полтора. Все были ранены. Натабура не успевал останавливать кровь и возрождать силы. Афра в меру своих собачьих сил помогал ему главным образом тем, что приносил стрелы. Но настал миг, когда и они кончились, и бой разгорелся на пятачке перед башней. Афра храбро носился под ногами и кусал тех карабидов, которые смели приблизиться на хозяину. Когда дело дошло до кусанаги, карабиды даже дрогнули - слишком опасными оказались противники в ближнем бою. Но монахи один за другим падали замертво, и настал момент, когда Натабура и Афра остались вдвоем. Никто из гвардейцев карабидов не смел приблизиться к ним даже на расстояние в один кэн. Те, кто пытался это сделать, оказывались мгновенно убиты. Тогда карабиды, презрев кодекс честного боя, схватились за яри и нагинаты. В этот момент и появились черные кудзу. Они спикировали, как туча, накрыли ничего не понявшего Натабуру и его верного Афра и на глазах изумленных карабидов унесли на гору Асафуса.
        Израненный, но живой, Натабура предстал перед очами Аматэрасу, которая уже волновалась, прислушиваясь к битве.
        Карабиды опрокинули черных кудзу. Захватили все сто десять этажей и, подгоняемые семью генералами, уже бежали по коридорам и лестницам сто одиннадцатого.
        - Ну что, дети мои, будьте счастливы! - с этими словами Аматэрасу вдохнула в Карту Мира ее суть.
        Все части ее срослись. Произошло сотворение. Битва мгновенно прекратилась, потому что Субэоса, вся его гвардия перенеслись туда, где им было положено находиться - на самый холодный континент Земли. Туда же отправились духи и демоны - хонки всех мастей и сословий, за исключением духа тени - господина Якуси-Нёрая, который был подобен Богам. Северные склоны горы Асафуса - Дантай соединились с южными - Дзётай. Сусаноо-но-Микото и Авадзу-но-Хара бросились в объятия друг друга. Наступило благоденствие. А Натабура с Юкой и верным Афра, а также толстым Язаки очутились на корабле, который направлялся в Нихон. Ветер надувал паруса и нес друзей туда, где их ждала новая жизнь и надежда на вечное счастье.
        Книга 2-я
        Месть самураев
        Там, где горы Хиейн смотрят в озеро с круч,
        Мой родной дом приютился,
        Как гнездо ласточки.
        Там я нашел в своем сердце покой. Натабура Юкимура
        Глава 1. Возвращение
        В день отплытия из Жунчэна[49 - Жунчэн - древнее название Гуанчжоу, морской порт Китая.] на борт четырехмачтовой джонки «Кибунэ-мару» поднялись пятеро, включая огромного пса с крыльями. За десять золотых рё они получили отдельную каюту, разделенную переборкой с дверью на две части, а также трехразовую кормежку и подогретый сакэ[50 - Сакэ - рисовая водка крепостью до 30°, употребляется теплой, при температуре около 50°C.] на закате.
        Команда «Кибунэ-мару» икантё[51 - Кантё - капитан джонки.] Гампэй, который держал в Хаката[52 - Хаката - древнее название японского города Фукуока.] и окрестностях ровно тридцать три больших и маленьких лавок с таким же названием, как и джонка, были заинтригованы видом путешественников: запыленных, с обветренными лицами, уставших до изнеможения. Командовал пассажирами высокий сухопарый человек с темными глазами и с сединой на висках, отдаленно походивший и на монаха, и на отшельника, но в одежде, не виданной в этих краях - в стеганной короткой фуфайке, в узких штанах и обуви из грубой кожи. В помощниках у него ходил такой же высокий ирацуко[53 - Ирацуко - молодой человек.], с тонким шрамом на лице. А уже у него под началом состояли двое: подросток - худенький и ловкий, в тибетском халате-пойя и в шапке с ушами, и толстый упитанный бонза в кимоно цвета охры, подбитом тканью из верблюжьей шерсти. Все заросшие бородами по самые глаза, кроме подростка, все лохматые, как отшельники.
        А еще кантё Гампэй обратил внимание на то, что его пассажиров сопровождали черные кочевники с гор, обычно выносливые, как яки, но тоже валящиеся с ног от усталости, и что прибыли они на бурых лошаденках и привезли с собой груз, упакованный в козьи шкуры, который берегли пуще глаза, потому что без присмотра не оставляли и даже при погрузке никому из посторонних не позволили прикоснуться к нему. Пса же звали Афра. Еще не успев ступить на палубу «Кибунэ-мару», он разогнал всех портовых ину[54 - Ину - собака.] и полил все углы и столбы на причале.
        Все четверо, а также пес, тут же улеглись спать и спали до самого отплытия, не обращая внимания ни на шум погрузки, ни на настойчивое желание повара накормить их супом.
        - Таратиси кими[55 - Таратиси кими - уважаемый господин.], они отказались от еды… - пожаловался он кантё Гампэй, старательно, как жулик, отводя глаза в сторону.
        - Пусть спят. Потом накормишь, - отмахнулся кантё, не отвлекаясь от погрузки. - Эй, куда?! Куда?! Ахо![56 - Ахо - недоумки.] На корму и крепите лучше! А шелк под крышу!
        Повар обреченно вздохнул и отправился к себе, по пути не удержался, обмакнул палец в суп и облизал его. Он чем-то был похож на Язаки - такой же толстый и нагловатый, только лицо у него было не лунообразное, а треугольное, скуластое, и глаза - не круглые, а узкие, как зев устрицы. Затем сел на кухне и с удовольствием умял все пять порции, включая собачью. Звали повара Бугэй. Похлебка под названием кани томорокоси из риса, крабов, курицы и янтарной рыбы фугу ему очень понравилась. Поэтому он взял себе еще миску, насыпал порезанного лука и поел уже с чувством, с толком, с расстановкой. На сердце стало тепло и приятно. Он потянулся за фарфоровой бутылочкой сакэ, которая стояла на плите в посудине с теплой водой, но вспомнил, что накануне его выпороли как раз за пристрастие к этому самому напитку. Боль отдалась в заду. «О Дух, сияющий в небе», - скороговоркой испросил он позволения, налил совсем малость - на донышко чашечки и, смакуя сквозь зубы, втянул в себя тепловатую, обжигающую жидкость, чувствуя, как она волной разбегается по конечностям. Миг блаженства! Выпить за счет кантё - одна единственная
вольность, которую он позволял себе. Тут его позвали на мостик: «Эй, бездельник, к капитану!» Бугэй сунул в рот зубец чеснока, подхватил бутылочку и с замиранием сердца побежал наверх. Он был родом из той же деревни, что и капитан. Вся его родня занималась самым нечистым промыслом: убоем скота и выделкой шкур. Один Бугэй выбился в люди - плавал три года, и дома в Имадзу его ждали старики-родители, жена с двумя детьми, которых он очень любил. Его мечтой было накопить деньжат и года через два-три открыть харчевню в порту Хаката, забыть это море, которое он тихо ненавидел и которого боялся, умирая от страха при каждом шторме, и жить тихой спокойной жизнью. И, правда - Боги пока хранили его.
        Пассажиры спали ровно сутки и вылезли на свежий воздух, когда «Кибунэ-мару» уже была в открытом море, а берег Ая[57 - Ая - древнее название Китая.] слился с темным горизонтом на западе. Несмотря на то, что джонку прилично качало, никто из них не страдал от морской болезни. Из чего кантё заключил, что они бывалые путешественники не только по земле, но и по морю. Он велел отнести им сакэ и приветственно махнул с мостика. На ветру сакэ быстро остывал. Акинобу помахал в ответ и подумал, что кантё сущий пират. Его красная морда не внушала доверия. Это мое последнее путешествие, загадал он. Пусть оно закончится счастливо. Я и так здорово рисковал, взяв Юку с собой. Натабура упросил. Правда, она ни разу не то что не пискнула, даже не подала вида, что ей трудно. Хорошая жена досталась Натабуре. Ему жена - а мне дочка. Теперь вместо меня будут ходить Натабура и Язаки, если, конечно, Язаки захочет, а я буду воспитывать внуков.
        Он старался не думать о том, что всего через месяц его должны ввести в Совет Сого на должность рисси. Поэтому-то они и спешили вернуться на родину. Будет скучно, думал он, после гор, ветра и пустынь. Ему вменялся в обязанности контроль над соблюдением монахами заповедей Будды и норито - молитвословия. Стар я, думал он, стар. Прощай, свобода, - и с тоской, словно прощаясь, глядел на пятицветные облака. Во все времена это считалось хорошим предзнаменованием. Ну и отлично, ну и хорошо, - вздохнул Акинобу, ни капли не веря приметам.
        В одном он кривил душой - старым он не был. Скорее, предусмотрительным и осторожным, но только не старым. Однако щемящая тоска сжимала сердце - еще не окончилось это путешествие, а его уже тянуло в новую дорогу. Он гнал от себя это чувство - что еще нужно человеку, кроме спокойной обеспеченной старости? Что?! Наму Амида буцу![58 - Наму Амида буцу! - Преклоняюсь перед Буддой Амида!] К ней стремятся все умные люди. И добавил совсем глупо: но только не ты.
        - Натабура, как ты думаешь, не зря мы это везем? - он чуть заметно кивнул в сторону каюты, где лежали три тюка. - Я тебе не рассказывал. В Гуйяне я разговорился с хозяином постоялого двора. Год назад у них сожгли христианскую общину. Три сотни человек. И еще в двух деревнях. Ходят слухи, что и у нас то же самое.
        - Вы думаете, император Мангобэй отдает такие приказы? - спросил Натабура так, чтобы никто из команды его не то чтобы не услышал, а даже не понял бы сути разговора.
        - Если бы я знал точно… - покачал головой Акинобу, наблюдая, как матросы под ритмический крик: - «Хо!!!» ставят тяжелый парус.
        Судя по всему, больше половины команды составляют новички: тали скрипели неритмично, мокрый парус то набирал ветра, то безвольно повисал. Боцман ловко раздавал зуботычины, покрикивая: «У вас что, головы из дерьма?! Работайте быстрее, быстрее!»
        - Тот, кто управляет им?
        - Нет, - отвернулся от ветра Акинобу. - Хотя регент Ходзё Дога носит христианский крест в качестве амулета от болезней, он подчиняется более мощным силам.
        - Кому же, учитель? - удивился Натабура.
        О политике они разговаривали меньше всего. Политика была мало привлекательным, к тому же опасным занятием. Их интересовали другие вопросы, поэтому Натабура оказался несведущ в ней.
        - Пока Ая не ослабит хватку, у нас ничего не изменится. Но, к сожалению, нашего века не хватит.
        - Тучи приходят. Тучи уходят. Небо остается.
        Древняя психология поколений крестьян помогала выжить в этом мире. Учитель Акинобу посмотрел на Натабуру и улыбнулся сквозь усы, но промолчал, давая понять, что не все так однозначно.
        - Сэйса[59 - Сэйса - уважаемый.], можно не переводить?.. - Натабура с трепетом ожидал ответа, потому что ему нравились тексты, а перевести их очень и очень хотелось. Он уже давно ради интереса занимался сёсэцу[60 - Сёсэцу - переводы китайских рассказов развлекательного направления.], хотя Совет Сога не имел единого мнения о том, что такое вагаку?[61 - Вакагу - национальная наука.] Панацея ли она от всех бед? А знакомство с лучшими образцами мысли другим стран могло быть признано вредным, разрушающим единство нации и лишающим Нихон покровительства Богов.
        - Совет Сога наверняка попросит тебя. Ты лучше меня знаешь язык. Но будь осторожен.
        - Я понял, учитель…
        - Сделай так, чтобы их Бог не выглядел таким миролюбивым. Не надо никого дразнить. Добавь о чести и достоинстве. Не упоминай десять заповедей. Их не поймут, как не поняли мы с тобой.
        - Да, учитель…
        - У нас возникнут проблемы. Также не упоминай об учении Аристотеля, Пифагора и других древних. Их учения о Едином несопоставимы с нашим Единым. Надо научиться разделять это. И если привносить что-то с Запада, то без изменения наших традиций, ибо это опасно для нации и власти императора Мангобэй. Помни об этом.
        - Да, учитель…
        Долгими ночами у костра они обсуждали эту тему и пришли к выводу, что варвары слабы, а христианство никуда не годится. Предав своего господина Христа, они не умерли все от горя и не сделали сэппуку, а продолжали жить как ни в чем не бывало, при это сочинив целые книги, чтобы оправдать собственное бессилие.
        - Нас объявят пособниками и лжецами. Представь их религию более понятной и близкой к нашей, но так, чтобы наши мудрецы могли посмеяться над христианством. Никакого возвышения.
        - Но ведь интересно… - Он еще не понял, как соотнести учение о дзенсю[62 - Дзенсю - просветление.] и десять заповедей, и есть ли что соотносить вообще, но главный вывод сделал: - Христианство слишком логично, поэтому не несет в себе никакой внутренней работы. Совсем не то, что «двенадцать рисинок истины»[63 - Из сутры о сошествии Будды. Будда подарил людям двенадцать рисинок истины, но размял их и смешал в муку, чтобы заставить людей думать самостоятельно.].
        - Да, - согласился учитель Акинобу. - Но опасно. Возможно, мы ее не видим или не понимаем. Но она, несомненно, существует, иначе бы они не писали такие книги.
        - Обман может раскрыться. Вдруг эта религия хитрее, чем мы предполагаем, и дело повернут так, словно мы искажаем, как его… христианство. Они не знают истинного сердца Будды. В этом их непоследовательность.
        - Ты рассуждаешь, как зрелый человек. Я рад, что годы учения не прошли даром. Скажешь, что плохо знаешь язык, и вообще, не очень выпячивайся. У тебя молодая жена. Что-то мне подсказывает, что нас не случайно послали. Хорошо, если за этим не таится заговор.
        - Слушаюсь, сэйса… - Натабура вопросительно посмотрел на учителя Акинобу.
        - Наверное, мечтали, что мы сломаем шею, - пояснил Акинобу беспристрастным тоном и подумал, что, похоже, знает имя врага.
        - Что же от нас хотели, сэйса? - взволнованно спросил Натабура и вспомнил, что по пути в Лхасу, в долине реки Дзачу на них напал вонючий яма-yба[64 - Яма-yба - дикий человек.]. Неужели и его подослали? Он пришел за едой и за Юкой. В схватке с ним пострадали все, даже Язаки, который, однако, оказался хитрее и проворнее и, несмотря на то что яма-уба напустил на всех смертельный сон и подсыпал в еду отравы, умудрился ранить его. Три дня они лежали в бреду, залечивая раны и прислушиваясь, как яма-yба бродит невдалеке, стеная и охая, призывая в помощь духов гор, но не смея приблизиться, потому что Натабура и учитель Акинобу как могли посылали в его сторону стрелы, а он отвечал градом камней. И потом они его еще долго слышали, пока не вышли из долины, не поднялись на перевал и не попали в горы. Здесь их ждали другие духи, но они были бестелесны, как утренний туман: како - дух жажды, гуциэ - дух усталости - маленький, кривоногий и лохматый, пакко - дух голода, подгоняющий острыми шипами, и еще с десяток-другой духов, таящихся за каждым кустом или кочкой. Все они прятались, потому что после разделения
Миров боялись гнева Сайфуку-дзин[65 - Сайфуку-дзин - двенадцать Богов-самураев.] - двенадцати Богов-самураев, которым Богиня Аматэрасу[66 - Аматэрасу - "Дух, сияющий в небе", Аматэрасу о-миками, «Великая Богиня, освещающая землю», Богиня Солнца.] поручила следить за ними, водворять на место жительства, а при неповиновении - распылять в лучах солнца.
        - Я тоже ломаю голову. Надо быть внимательными, не нравится мне кантё. Если мы попали к вако[67 - Вако - морские пираты побережья Китая, Кореи и Японии.], они своего не упустят. А еще мне не нравится, что наш повар шпионит.
        - Пусть шпионит, сэйса, мы его обманем, - сказал Натабура, улыбаясь.
        На самом деле, Бугэй ему нравился, хотя и выглядел хитрованом. Он чем-то неуловимо напоминал Язаки, только был понаглее.
        - Поручи Язаки, - предложил вдруг Акинобу. - У него хорошо получается. В этом деле нам не поможет даже магатама - знак духовной власти, а Язаки справится.
        Однако не добавил, что Язаки настолько наивен, что в своей наивности кого угодно мог обвести вокруг пальца.
        - Да, учитель, я понимаю.
        О чем они разговаривали, Юка и Язаки узнали через кокой[68 - Кокой - одна минута.]. Груз беречь, быть настороже и держать рот на замке. Последнее в основном относилось с Язаки, потому что он любил заводить новые знакомства и в дружеском порыве мог проболтаться. А за куриную ножку - даже продать мать родную. Правда, ни матери, ни отца, ни братьев, ни сестер он не имел. Язаки остался круглым сиротой. Всему виной был Натабура, но эта давняя история постепенно забывалась.
        Кантё Гампэй, делая вид, что всматривается в горизонт, незаметно наблюдал: пассажиры поели, вяло зевая, побродили по палубе и снова завалились спать, велев не будить их до самого Такао[69 - Такао - древнеяпонское название города Гаосюна.].
        Прозрачное осеннее небо покрылось перистыми облаками, предвещавшими ветренную погоду. Джонка «Кибунэ-мару» бежала легко и быстро, вспарывая морские воды. И даже обычные для этого времени года шквалы не тревожили ее мачт. Кантё Гампэй решил, что пассажиры, даже странный пес с крыльями, приносят удачу. Да и деньги хорошие - десять рё. Десять рё - за десять дней. Когда еще найдешь такой заработок? Благодарю тебя, Сусаноо-но-Микото, произнес он, решив, что Бог Ураганов и Подземных Царств благоприятствует ему. Благодарю за случайные деньги и хорошую погоду.
        На второй день кое что было замечено.
        - Кантё, кантё… - в дверь каюты поскребся Бугэй.
        - Чего тебе? - кантё Гампэй только проснулся и еще плохо соображал, к тому же как всегда болело левое колено.
        - Таратиси кими, он… он спал с юношей… - кланяясь, сообщил Бугэй.
        В этот момент качнуло, и Бугэй ударился лбом о косяк.
        - Кто - он?.. - сонно вздохнул кантё.
        Ах, эти очередные сплетни, вяло подумал он. Что еще может быть новенького на моем корабле?
        - Натабура!..
        - Кхе… Он сам юноша, - перевернулся кантё Гампэй на другой бок.
        - Таратиси кими, с тем юношей, который худой… - осторожно потрогал шишку Бугэй.
        - Я сам люблю худых. Жаль, что ты толстый и жирный, - засмеялся кантё Гампэй, на мгновение забыв о колене.
        Повар Бугэй льстиво улыбнулся. Он привык и не к таким шуткам.
        - Я принес завтрак, они втроем за дверью…
        - А третий кто?
        - Собака…
        - Собака? - обычно узкие глаза кантё стали круглыми, углы властного рта поползли к подбородку.
        - В смысле, медвежий тэнгу…[70 - Тэнгу - крылатая медвежья собака с крыльями, проводник в мир хонки.]
        - Тэнгу?
        - Нет, вы не поняли, таратиси кими, он спал с юношей, который девушка.
        - Девушка?! - еще больше удивился кантё Гампэй и окончательно проснулся - Быть такого не может!
        - Я видел… я все видел… - возбужденно затараторил повар, - у нее длинные темно-рыжие волосы. Она их прячет под своей шапкой, - проникновенно добавил Бугэй не из-за угодливости, а из-за страха снова впасть в немилость.
        - Ишь ты… хм… - вымолвил кантё Гампэй, садясь в постели и с трудом скрещивая ноги. - Это ж надо!
        Новость была интригующей. С одной стороны, все правильно: женщины всегда привлекают внимание, поэтому и путешествуют в мужской одежде. С другой стороны - это могли быть какие-нибудь заговорщики или… или… Кантё Гампэй хлопнул себя по лбу, призывая в свидетели родцэ - духа догадки. А вдруг это жена Камаудзи Айдзу - правителя восьми провинций и главного заговорщика, бежавшая с возлюбленным? Тогда можно попасть в нехорошую историю за недонесение властям. Поди докажи, что ты ни при чем: не заговорщик и не бунтарь. Кто же они? - ломал он голову, не очень-то веря в то, что пассажиры заговорщики, но полагая, что на этом можно заработать. Надо разузнать до того, как мы прибудем в Хаката. Тогда… тогда… тогда их бесценный груз, в который они вцепились, как клещи, может достаться и мне. Вдруг там куча золота, раз они, не торгуясь, заплатили десять рё?!
        - Вот что, - велел он повару, - ты пока с командой не болтай. Понял?!
        - Понял… таратиси кими, понял… Как не понять… - повар Бугэй поклонился два раза. Третий раз не пожелал из-за презрения к хозяину, который был груб и часто бивал его.
        - В Такао сходишь в одно место.
        - Какое, таратиси кими? - удивился Бугэй, взглянув на капитана жуликоватыми глазами.
        Обычно он избегал смотреть капитану в глаза, боясь вызвать его гнев.
        - Потом узнаешь! И держи язык за зубами.
        - Да, таратиси кими, да…
        - Ну иди!
        - Да, таратиси кими, да…
        Возможно, кантё Гампэй и не привлекло бы тонкое наблюдение повара, если бы не одно обстоятельство: рыжеволосые японские женщины - большая редкость. А жена главного заговорщика Камаудзи Айдзу как раз рыжая. Так было сказано в листовках, которые до сих пор развешивают по всей стране и на острове Бисайя тоже, хотя прошло больше года после тех событий. Оро?! Это ж надо вспомнить! Видать, она до сих пор нужна регенту. Пусть это и простое совпадение, а вдруг? Тогда я могу получить еще и триста рё, обещанных за беглянку, подумал кантё. А триста рё - это не десять рё. Это ровно в тридцать раз больше! Целое состояние! Придется кое с кем поделиться. Не без этого. Расплачусь с долгами. Два года неурожаев сделали торговлю убыточной, поэтому деньги мне очень и очень пригодятся. «Эх, дела наши грешные…» - проворчал он, поднимаясь. Неожиданно возникшие перспективы захватили воображение. Теперь все его мысли были направлены исключительно в одно русло. Думай! Думай! Лишь бы все получилось, лишь бы все получилось, потер он руки в сильном возбуждении, налил себе сакэ в крохотную голубую чашечку, которую подарила
жена, и голова у него окончательно прояснилась. Он вспомнил лицо жены и подумал, что будет рад купить ей золотую заколку с рубином, о которой она давно мечтала, и модное на Западе украшение - кольцо с драгоценным камнем. А через год перебраться в столицу, приобрести еще пару судов и заняться не только торговлей, но и шелком, который приносил хорошие барыши. Пока шелк делают только в Ая, на это можно жить. Он подумывал украсть технологию производства ценной ткани, да не знал, как подступиться к проблеме. В любом случае пора расстаться с морем, нога вот болит, а по утрам хочется женщину, но ее нет.
        Кантё Гампэй принадлежал к большому и знатному клану Ода, который в свою очередь подчинялся клану регента Ходзё Дога, а тот держал в своих руках всю морскую торговлю. Если бы Акинобу знал об этом, он бы на всякий случай подождал другой корабль. Но выбирать не приходилось - порты Ая и Нихон[71 - Нихон - древнее название Японии.] давно опустели, редко кто сейчас осмеливался заниматься торговлей, да и спешка подвела. Не хотелось тратить время, добираясь через Чосон[72 - Чосон - древнее название Кореи.], Пусан или Йосу, до которых две недели скорого пути на лошадях, хотя оттуда до Нихон рукой подать. В обоих вариантах риск примерно одинаков. И хотя он работал на благо буддийского храма Каварабуки и непосредственно на его первое лицо, содзу[73 - Содзу - высшая должность в буддийском храме.] Ато Такаяма, с которым был в хороших отношениях, душа у него не лежала ни к новой должности, ни к Совету Сого. В душе Акинобу оставался отшельником, действующим по своему разумению.
        На этот раз Знак предвидения - Мус[74 - Мус - Знак, просветление, взор в будущее.] не подвел, хотя Акинобу после разделения Миров, пользовался им крайне редко - нужды не было. Оказалось, что он не зря подумал о пиратских корнях кантё Гампэй, который действительно работал на вако - морских пиратов, подсказывая им, какие грузы везут корабли и куда идут. От каждой операции он имел свой твердый процент. Но и эта статья дохода была непостоянной. Торговля с материком постепенно хирела по одной важной причине: власть регента Ходзё Дога давно шаталась, как гнилая хижина, чем пользовались вако и опустошали побережье Чосон и Ая.

* * *
        Натабура, почесываясь, сидел на пороге каюты, из которой несло человеческим немытым духом и псиной, и наслаждался покоем. Впервые за много-много месяцев не надо было никуда спешить. Но к этому состоянию надо было привыкнуть, чтобы не ловить себя ежемоментно на побуждении тащить куда-то усталые ноги, тяжелые, словно на тебе висят непомерно огромные доспехи гакидо[75 - Гакидо - великаны из страны Пустая Земля.], и делать бесконечно нудную и утомительную работу. Ух… Ветер налетал порывами, и мелкие брызги тут же высыхали на палубе. Приятен морской воздух. Юка спала в дальнем закутке. Что-то у них последнее время не ладилось. То ли она действительно устала, то ли просто тосковала по дому. Была ласково-вялая, и чего-то от него хотела такого, чего он понять не мог. Порой дулась и ворчала: «Когда приедем домой, я все объясню». Вот он сидел и тихонько мучился раздумьями:
        Когда, о, любимая,
        Я вижу твое лицо, подобное цветку сакуры,
        Душа моя переполняется
        Нежностью и любовью.
        - Слышь… - Язаки, вылез, встряхнулся, будто Афра, бесцеремонно заставил подвинуться и сел рядом. - Я вот думаю, может, добавки попросить? Плохо кормят. Очень плохо.
        - Мне хватает, - Натабура даже не отрыл глаз, подставлял лицо солнцу, ветру и мелким, как пудра, брызгам. Он не знал, что умеет сочинять стихи, они сами лезли в голову. От этого становилось немного легче.
        Песню, которую я слагал для тебя,
        Зяблик принес на рассвете…
        Лишь роза повяла
        В знак ранней печали.
        Юка. Ее лицо на рассвете действительно походило на цветущую розу, но Натабуре почему-то было грустно.
        Что мне сделать,
        О, любимая?
        Чтобы твоя улыбка
        Расцвета, как лилия?
        Подскажи.
        Язаки перебил:
        - А я отощал, - в его голосе прозвучали панические нотки.
        Возле кухни в клетках деловито кудахтали куры. Порой там начиналась суматоха, когда повар забирал одну из них. Но затем они успокаивались, снова принимались деловито клевать зерно и обсуждать петуха, которого непрактичные люди съели первым.
        - Ты? - Натабура усмехнулся, стараясь не отвлекаться. - Хоп?
        В последние два дня на Язаки, как на весеннюю щуку, напал жор, и он совал в рот все что ни попадя.
        - Да, - ответил Язаки и улыбнулся обезоруживающей улыбкой. - Чего ты смеешься? Чего? Тебе легко, у тебя Юка есть, ты можешь ее порцию сожрать, а я один! И некому меня утешить и обогреть.
        Натабура только насмешливо хмыкнул. Не хотелось ни шевелиться, ни думать, а хотелось лишь прийти в равновесие с самим собой. Долгое путешествие требует много сил. Настало время их поднабраться. Впереди самое приятное - возвращение домой, хотя оно подпорчено неудачей. Вот и учитель мучается, стараясь не подавать вида. Как нас примут в Каварабуки? Мы везем очень ценные книги: христианскую Библию и предсказания пророков. Я бы давно их прочитал, да нагловатый повар сует нос не в свои дела. Приходится ждать, пока он будет занят приготовлением пищи, поэтому я терпелив, как библейский Моисей. Натабуре так понравилось труднопроизносимое имя, что он долго повторял его шепотом, запоминая на слух. Все было непонятно: кто такие филистимляне, захватившие Ковчег Завета, что вообще такое ковчег, или почему Давид должен был одержать победу над Голиафом, а не наоборот, и многое другое. Ему легко давался этот странный язык, в котором слова передавались не символами, а звуками. Он с удовольствием осваивал по паре страниц в день. Читал бы больше, но обстоятельства не позволяли.
        - Жрать охота… - снова напомнил о себе Язаки.
        У Язаки в животе вечно что-то урчало, булькало и даже тихо вздыхало. Самое удивительное заключалось в том, что он не похудел. Все похудели. Юка… При мысли о ней внутри родилось странное чувство желания. Юка… Юка, конечно, тоже похудела и в этой одежде стала похожа на мальчишку. Ему это нравилось. Учитель Акинобу стал сухим, как арча. А Язаки хоть бы что. Все потому что мысли его были направлены исключительно на то, чтобы набить брюхо. На пару с Афра они жили на подножном корме. Поэтому не пришлось решать проблему кто кого съест. Ха… Натабура едва не рассмеялся, вспомнив, как однажды застукал эту парочку: Язаки как раз опалил суслика и сдирал с него шкуру, готовясь зажарить на костре. Афра как всегда пускал слюни. Трудно было понять, в чем же их обоюдный интерес. Оказалось, что они охотились на пару. Афра выслеживал и загонял, а Язаки сидел в засаде.
        - Хоп… Мы только что поели… - напомнил Натабура, устраиваясь поудобнее и вдыхая полной грудью свежий воздух. - Нельзя ухудшать карму.
        - Я ее только улучшаю, - наивно глядя честными-пречестными глазами, пояснил Язаки. - Когда живот полон и на душе приятно…
        - Ну да, - хмыкнул Натабура. - А как насчет духов обжорства? - он попытался напугать друга.
        Язаки так на него посмотрел - мол, чего теперь бояться, где теперь эти хонки[76 - Хонки - духи и демоны.]? - что Натабуре расхотелось подтрунивать над другом.
        Вдруг он услышал, нет, почувствовал движение, и ему в шею ткнулся холодным носом Афра. Ну не может, не может оставаться один - таскается как хвостик, только жрет в одиночестве. Афра растолкал их, спихнул тощим задом на доски палубы. Потянулся так, что было слышно, как скрипят сухожилия и кости, расправил крылья, потряс ими, косясь на хозяина - вот я какой, сильный, ловкий и веселый, прищурился на белесое по-осеннему небо и понюхал воздух. Ему, как и Натабуре тоже было приятно. После этого пошел за угол, где у него был туалет, и налил огромную лужу.
        - Между прочим, за каждую лужу, - напомнил Натабура, - я плачу по десять бу[77 - Бу - 100 бу равны одному рё.]. А за кучу все двадцать. Хоп?!
        Да? Кто бы напоминал? Афра выглянул из-за угла. Его круглые глаза смотрели с укоризной: что же мне теперь? Терпеть?! Поцарапал задними лапами палубу. Подошел, бухнулся рядом, как мешок с костями, однако, смутился и притворился спящим, но когда Язаки, поднимаясь, случайно коснулся его, моментально клацнул зубами в одном кэ[78 - Кэ - 1 сантиметр.] от его руки.
        Язаки отдернул руку и не обиделся - это была игра, собачья шалость и шутливая месть за то, что когда-то Язаки невзлюбил его. Он не претендовал на сердце Афра и знал, что в присутствии Натабуры пес становится чужим и чтит только хозяина. Впрочем, в отсутствии оного он был готов сожрать из рук кого угодно и что угодно. Моя копия, только в собачьем обличие, гордо подумал Язаки.
        - Пойду-ка я схожу… - вздохнул он, словно извинясь, и шмыгнул носом.
        - Куда? - лениво осведомился Натабура, открыв один глаз. В голове крутилась фраза: «ветер с гор, как твой поцелуй…» ипрочее, чего еще не придумал, но ощущал.
        - К этому… который нас кормит… Бугэй…
        - Хоп! Смотри, не болтай лишнего.
        - Ну-у-у… - отделался Язаки и пошел, покачиваясь, как бывалый матрос, потому что как раз в это мгновение в борт джонки ударила волна и брызги: «Шу-х-х-х…», блеснув на солнце, как горсть бриллиантов, накрыли палубу.
        Натабура с Афра в миг промокли. Натабура шмыгнул в каюту вытереться, а Афра встряхнулся и улегся снова, поплотнее свернувшись в кольцо. Ему тоже нравился свежий воздух, который напоминал о горах страны Чу, где он родился. Кто-то из матросов решил, что он спит, и подошел необдуманно близко. «Р-р-р…» - заворчал Афра и показал огромные, как танто[79 - Танто - нож.], клыки. Шерсть на загривке у него стала дыбом. С чужими он вообще не церемонился.
        - Все, все, хорошая ину… - испугался матрос, прижимаясь к борту.
        Ну и отлично, подумал Афра, прикрывая глаза.

* * *
        Бугэй сидел на пороге кухни и ощипывал курицу.
        - Ты таквай любишь?
        - Таквай?.. Люблю… - самоуверенно заявил Язаки. - А что? - он быстро огляделся в предвкушении яств, но кроме привычных чашек и кастрюль, пары куриных тушек, связок лука, перца и чеснока, да белой и красной редьки в корзине ничего не обнаружил. Да и не пахло ничем особенным, разве что лечебным сакэ. Но сакэ Язаки не признавал - горько и невкусно. Почему его так любит капитан?
        - А съешь? - Бугэй посмотрел на него так, словно видел впервые, и в его глазах промелькнуло насмешливое любопытство.
        - Конечно, - не заметив подвоха, беспечно ответил Язаки, от нетерпения поерзав на циновке. - Давай сюда, я все съем. Я голоден, как сто тигров. А мои любимые васаби на курином бульоне есть?
        Он подумал, что таквай - это каша или суп из тех, которыми Бугэй их регулярно потчевал.
        - Васаби на курином бульоне нет, а таквай есть, - Бугэй, ухмыляясь, вытер руки о штаны и протянул небольшую пиалу.
        Язаки в нетерпении открыл крышку. Под ней сидел бэй - осьминог, мерзкий и скользкий. У них в деревне Вакаса, в стране Чу, которой больше не существовало, осьминог считался двоюродным братом каппа[80 - Каппа - демон водного царства, принц Го-Дайго из рода Джига.], поэтому их уничтожали любыми способами, в том числе и ели сырыми. Бэй увидел свет и попробовал уползти.
        - Куда?! - Бугэй запихнул его в чашку. - Будешь?
        Язаки понял, что это проверка на характер, и решил схитрить.
        - Буду, - загреб осьминога ладонью, сунул в рот и быстро проглотил.
        Осьминог отчаянно сопротивлялся, цепляясь за язык и десны, присосался изнутри к губе и некоторое время шевелился в животе, потом затих. Бугэй внимательно наблюдал за Язаки. Если бы он знал, что Язаки в детстве ловил бэй десятками между камнями и ел, он бы страшно разочаровался - шутка не удалось.
        - Ты мне нравишься, - признался Бугэй, обнимая Язаки за плечи. - Мы с тобой как братья. Боцман Дзидзо о том же говорит: «Не может быть, чтобы вы не были братьями. Оба обжоры». Ха-ха-ха…
        - Знаешь, сколько я натерпелся, - пожаловался Язаки. Он давно понял, как надо разжалобить человека. - В горах, кроме корешков из гнезд земляных белок, мы ничего не ели.
        - Уж как я тебя понимаю, - прослезился Бугэй, - сам не доедаю на этой посудине. Капитан - скряга.
        - А больше ничего нет? - спросил Язаки, не слушая Бугэй, и на всякий случай добавил: - Только не бэй.
        - Каша с рыбой, - предложил Бугэй.
        - Давай кашу.
        Бугэй посмотрел, как его друг уминает угощение за обе щеки, и вдруг расчувствовался:
        - А меня бьют…
        - Поделом, наверное? - равнодушно заметил Язаки, облизывая грязные пальцы.
        - Поделом, - согласился Бугэй. - Хозяин плохой. Горячится. Вот и против вас что-то задумал.
        - А что против нас?.. Мы люди божьи…
        - А что везете?
        - Книги…
        - Книги?.. - не поверил Бугэй.
        - Книги и свитки, - между делом подтвердил Язаки, мысли которого были направлены исключительно на еду.
        В глубине души он сам их презирал: тратить деньги и силы на то, что несъедобно, по его мнению, было весьма неразумно. Но Богов, хонки и всякую нечисть одинаково боялся, на всякий случай горячо молился перед сном и носил в карманах дольки чеснока.
        - Ладно… - Бугэй сделал вид, что друг говорит правду. - Ты все равно своему учителю скажи…
        - А что сказать?
        - Что капитан задумал.
        - А что задумал?
        - Не знаю, - пожал плечами Бугэй.
        - Хорошо, скажу. А больше ничего нет? - Язаки по привычке шмыгнул носом, а потом тонко рыгнул.
        - Нет, друг мой, команду еще кормить надо.
        - Тогда я пошел, - поддерживая живот двумя руками, Язаки поднялся. - Ох-х-х… Ох-х-х… - Он вспомнил, что ни с кем ни о чем нельзя болтать. Хорошо, Натабура предупредил. - Ох-х-х… Ох-х-х…
        - Приходи вечером, - сказал Бугэй.
        - Приду, - просто ответил Язаки, ступил на палубу и тут же обо всем забыл.
        Живот был полным, а на душе царил покой. Правда, дышать было трудно. Завалюсь спать, решил Язаки. Утро вечера мудренее.

* * *
        К вечеру третьего дня на горизонте показалась Бисайя[81 - Бисайя - древнеяпонское название Тайваня.]. Над его вершинами висели тучи, предвещая непогоду. Всю ночь джонка «Кибунэ-мару» дрейфовала на плавучем якоре. Однако утро выдалось солнечным, хотя северный ветер, переваливая через горы Аюшанэ, разогнал крутую волну, и кантё Гампэй спешил укрыться в Такао, чтобы принять в трюм бочонки с вином, кувшины с джутовым маслом, а также экзотические фрукты для Яшмового императорского дворца. Команда взялась за паруса, и через коку[82 - Коку - полчаса.] джонка «Кибунэ-мару», подгоняемая прибоем, влетела в бухту и пришвартовалась к хлипкой пристани на кривых ножках. Меж зеленых холмов, как змея, вилась река, неся в залив мутные воды гор. Домишки с покатыми крышами лепились один к другому. Облезлая кровля храма Сюбогэн проглядывала в центре городишки.
        - Даже если они что-то задумали, на судне не тронут, - сказал Акинобу за едой, обращаясь ко всем и улыбаясь, как всегда мудро и одновременно грустно. - Проблем много. Не тронут. Скорее всего, нападут, когда мы будем подходить к Нихон. А пока посетим местные горячие источники - сан-суй, сменим одежду и отдохнем. Что-то мне подсказывает, что у нас сегодня будет хороший день, - и выглянул в окошко, за которым действительно сияло солнце.
        Натабура выглянул тоже, он хотел возразить. Действительно, небо было голубым, веселым и прочерченным в вышине длинными, тонкими облаками. Но имелся повод сомневаться в знаках хорошей погоды. Рано утром, когда Юка и Афра тихо сопели каждый в своем углу, он вошел в состояние мусина и увидел кровь, точнее - кровь с водой. Это странное сочетание говорило о неизменности судьбы, о том, что они не переломили ее, сев на эту джонку. И дело не в выборе морского пути. Просто четвертое путешествие в Тибет оказалось неудачным. Как известно, цифра четыре не благоприятствует большим делам. Причину они не смогли узнать даже у божественной кудзэ[83 - Кудзэ - оракул.] в храме Киемидзу, словно сама Богиня зла Каннон не хотела открывать секреты своих козней. Не помог даже Ямба - дух-предсказатель, обитающий в Мико, древнем лабиринте пещер Асио. Лишь в Лхасе им намекнули на некое влиятельное лицо, которое находилось не где-нибудь, а в Нихон. И больше ничего. На краю земли жили еще знаменитые юй[84 - Юй - предсказатели гика - полного знания о жизни.], дающие гика - всю полноту знание о жизни, а не об отдельных ее
частях. К сожалению, добраться до юй труднее, чем попасть в Лхасу. Поэтому после получения всех предсказаний еще осталось нечто скрытое, и эту последнюю завесу никто не мог приподнять. Если это месть Богини зла Каннон за соединение Миров, то мы заранее проиграем, вздохнул Натабура, ибо нет ничего бессмысленнее, чем связываться с Богами. Те редко снисходят до смертных, у них свои проблемы, которым тысячи лет, хотя Боги Богам рознь и некоторые из них вполне человечны. То же самый рыжий Бог Ван Чжи, которого я зарубил. Ван Чжи ходил по Земле и по велению других Богов убивал людей. Но теперь Боги не вмешиваются в человеческие дела. Чего же мы боимся? Так уговаривал он себя, но на душе было неспокойно. Юка - что происходит с ней? Он посмотрел на нее и улыбнулся, и она готова была ответить привычной улыбкой, но вдруг, словно что-то вспомнила, сжала губы и отвернулась. Ссоры как таковой не было, но не было и прежнего согласия, словно едва заметное непонимание, как трещина, возникло между ними.
        А еще он осознал, что учитель Акинобу впервые ошибся, но не мог ему об этом сказать. Впрочем, как только он об этом подумал, учитель Акинобу вышел на палубу и позвал его:
        - Мы приблизительно знаем, когда это произойдет. Но если будем вести себя подозрительно, они догадаются, - чуть заметно он кивнул в сторону мостика, где расхаживал кантё.
        - Да, учитель, - почтительно согласился Натабура, надеясь, что на этот раз он все-таки ошибся и видение с кровью ничего не значит. Ну и хорошо, ну и пусть, что еще остается - только гадать. Он повернулся к Юке, которая вышла следом и с тревогой спросила:
        - Они что-то задумали? - она вначале посмотрела на учителя Акинобу, а затем на Натабуру.
        Каждый раз он замирал от ее взгляда. Ему казалось, что в нем скрыто нечто, чего он не может понять. Это тревожило его дух и заставляло сердце биться сильнее. Наверное, за это он ее и любил.
        Почти два года странствий научили Юку понимать обоих с полуслова. Если учитель Акинобу старался скрыть мысли, то у Натабуры все было написано на лице. По сути, он все еще оставался мальчишкой, и почему-то ей это все меньше нравилось - в последнее время он стал резок и нетерпелив, словно все, чем он когда-то ее покорил, теперь не имело никакого значения. Юка пугалась самой себя. Неужели это я? - спрашивала она себя. Должно быть, я просто устала и хочу домой. Только где теперь этот дом? Разве что на озере Хиейн? Она представили себе скромный домик, стоящий под соснами в окружении хризантем. И опять в ее мечтах рядом с ней был Натабура. Неужели я ошиблась в нем, подумала она. Неужели? И посмотрела на Натабуру вопрошающе. Однако он опять ничего не понял. Вздернул нос и отвернулся.
        - Мы все узнаем на другой стороне острова в храме Богини Гуаньоинь, - заверил ее учитель Акинобу.
        Он хотел сказать: «Дочка, не надо волноваться. Если бы нам грозила настоящая опасность, я бы тебя ни за что не взял с собой». Но не сказал, потому что боялся выражать чувства, как боялся проявлять свое отцовское отношение к Натабуре.
        Его слова еще больше встревожили Юку, но она не подала вида, а лишь подумала, что на всякий случай надо захватить оба меча: тика-катана[85 - Тика-катана - облегченный катана.] и серебристый мидзукара[86 - Мидзукара - волшебный катана, принадлежащий Богу Ван Чжи.]. Ее опасения подтвердились еще и тем, что учитель Акинобу взял свой посох, внутри которого был спрятан клинок. Натабура же вообще никогда не расставался с голубым кусанаги[87 - Кусанаги - длинный волшебный меч с рукоятью на две трети утопленной в ножны для того, чтобы уменьшить общую длину. Ручка сделана с зацепом под кисть.] и годзукой[88 - Годзука - кривой нож с ядовитым лезвием, сделан из когтя каппа.], не говоря уже о сухэ - кольце с крохотным лезвием.
        Один Язаки беспечно предавался лени, валяясь до последнего момента. Афра понял, что без Язаки они никогда не попадут на берег, вбежал в каюту и стянул с него козью шкуру, которая служила ему одеялом, вытянул ее на палубу и стал с рычанием трепать. Кряхтя и ругаясь, Язаки вылез на белый свет, помятый и всклокоченный, словно после битвы с духами, и проворчал, равнодушно взглянув на берег:
        - Проклятье! Можно было еще спать и спать…
        Даже свежий морской ветер не привел его в чувство. Язаки еще не переварил ужин, возможно, виной был тот самый бэй, которого он вчера проглотил живым. Но его мысли уже потекли в привычное русло. Как бы перекусить? - думал Язаки и поглядывал в сторону камбуза, но не смея на глазах у всех направить туда свои стопы. Пора завтракать, а Бугэй нигде не видно! Словно угадав его мысли, учитель Акинобу сообщил:
        - Перекусим в порту.
        Пока джонки «Кибунэ-мару» швартовалась, Афра бегал вдоль борта, мешая команде, и с волнением внюхивался в запахи земли. Но страшно разочаровался, когда Натабура взял его за ошейник и потащил в каюту, приговаривая:
        - Покараулишь вещи… покараулишь вещи… Хоп…
        Афра упирался всеми четырьмя лапами и норовил выскочить из ошейника. Зубы он показывать не решился.
        Учитель Акинобу заступился:
        - Возьми его с собой. Если они захотят, то вскроют каюту и убьют его.
        Правильно, согласился Натабура, и они впятером сошли на берег. Афра радостно облил тумбы, к которым крепились канаты, а затем разогнал местных собак и гордый пошел рядом с хозяином, который на всякий случай накинул на его шею веревку.
        Кантё Гампэй посмотрел им вслед и криво усмехнулся. На четвертый день он решил, что ему мало заплатили. Он давно не испытывал к людям никаких чувств, кроме равнодушия. Они могут быть и шпионами, думал он, скорее всего, работающими на регента. Монахи часто бывают шпионами. Удобная маскировка. Правда, у Акинобу он уже видел знак принадлежности к духовной власти - магатама, но это только укрепило его в мыслях, что пассажиры при деньгах. А деньги - единственное, что имеет смысл в жизни. Кантё Гампэй давно убедился в этом. Золото давало власть. Разве монастыри не рассылали своих людей для сбора пожертвований? Или для укрепления связей с монастырями в других странах? Вера тоже приносит доходы. А деньги делают тебя независимым и сильным. Такие монахи обычно везут с собой богатые подарки. Это и раздражало кантё. Мало, мало, думал он. Всего десять рё! Если бы раза в два-три больше, я бы и не думал их убивать, оправдывался он перед самим собой. Оружия при них нет, если не считать корявого посоха Акинобу, да ножа на груди у Натабуры, который я разглядел даже без всевидящего ока повара Бугэй. Но что сделаешь
с ножом против катана или тяжелой нагинаты?[89 - Нагината - изогнутый широкий клинок, посаженный на длинную рукоять.] Так что они практически безоружны. Однако это обстоятельство почему-то его не насторожило. Если бы он задался вопросом, много ли он видел людей, путешествующих налегке, то призадумался бы, но жадность помутила ему разум. Ах, да, вспомнил кантё Гампэй, еще есть Язаки. Язаки вооружен по всем правилам: дайсё[90 - Дайсё - комплект мечей: катана и вакидзаси.]: катана[91 - Катана - меч стандартной длины.] и вакидзаси[92 - Вакидзаси - короткий меч.]. Ну и что?! Толстяк не в счет. Всего лишь кусок жира. Я бы с удовольствием пощекотал ему ребра своим перышком, - и Гампэй невольно потрогал рукоять спрятанного в поясе кривого индийского ножа.
        Как капитан ошибся! Язаки два года обучался у Акинобу и стал неплохим бойцом. Он не достиг тех вершин, что Натабура, но его козырем были медвежья сила и упорство буйвола, поэтому для большинства забияк, которые встречались в долгом путешествии, он оказывался грозным противником. Хотя по простоте душевной Язаки не мог убить человека бездумно, как подобает дзидай[93 - Дзидай - самурай в стране Чу.] из страны Чу, которой больше не существовало.
        Главная цель - Юка, думал Гампэй, отвезем ее в Яшмовый дворец и получим деньги. Теперь, когда он знал, что это девушка, он вообще не обратил внимания на ее оружие, решив, что это всего лишь ради маскировки под юношу. Если бы у него были шире открыты глаза, он бы понял, что у нее не облегченный тика-катана, а нечто иное, чего ему еще видеть не приходилось, - волшебный мидзукара, который мог принадлежать только Богам. Отсюда следовал самый главный вывод - пассажиры не так просты, как кажутся, и лучше с ними не связываться. Но блеск денег затмил взор кантё.
        Он позвал повара.
        - Пойдешь в город. Возле часовни Сюбогэн есть дом с зеленой крышей. Спросишь Дзимму. Отдашь письмо со словами: «Я от Цукуси».
        - Кто такой Цукуси?
        Такой глупый вопрос мог задать только повар, подумал кантё.
        - Неважно, - приступ нетерпения, как маска, исказил лицо кантё Гампэй. - Повтори!
        - Рядом с часовней Сюбогэн найти дом с зеленой крышей. Отдать Дзимму письмо со словами: «Я от Цукуси».
        - Молодец, иди, - сказал кантё, и первые сомнения, как безотчетный детский страх, закрались в душу. Он отнес их на счет плохой погоды и больного колена. Зато сколько золота я огребу, подумал он, наливая сакэ, но не в любимую чашечку, которую подарила жена, а в пиалу побольше. Теперь он мог себе это позволить. Теперь он был на берегу и имел право расслабиться.
        Он написал в письме, чтобы аябито[94 - Аябито - морские пираты Бисайя.] братства Моногатари[95 - Моногатари - братство морских пиратов вако и аябито.] были готовы, когда джонка «Кибунэ-мару» зайдет Цзилун, что на другой стороне острова. Цзилун был известен как «мокрый город», поскольку осенью в нем постоянно шли дожди. В Цзилуне кантё Гампэй рассчитывал загрузиться железной рудой, камфорой и чайным листом. Он не хотел упускать даже эту выгоду, хотя с одной стороны джонка была уже перегружена, а с другой Гампэй рисковал быть разоблаченным таинственными пассажирами. Чем дольше они на судне, тем хуже. Хотя… хотя я рискую, думал он, но риск ничтожен. У меня тоже есть своя тайна. Побольше, чем у них. Буду лучше кормить и поить. А в Цзилуне мои пассажиры обязательно посетят храм Богини Гуаньоинь. Все в него ходят. Кантё Гампэй сам периодически ходил, пытаясь узнать свою судьбу. По дороге назад мужчин убьют. Все будет выглядеть, словно на них случайно напали местные бандиты. Я останусь ни при чем.
        Таков был его план. Но, как известно, не все планы осуществляются.
        Повар Бугэй забежал к себе, надел под варадзи носки таби, потому что на джонке всегда бегал босым, и отправился выполнять поручение кантё.
        Первым делом он заглянул на базарную площадь и обнаружил, что пассажиры покупают одежду, а Язаки как всегда жует, да не просто абы что, а большую, просто огромную моти[96 - Моти - толстая лепешка с мясной начинкой и зеленью.], и сок течет по его рукам.
        Бугэй осталось только позавидовать. За четверть бу он выпил две чашечки не очень хорошего сакэ. Хотел выпить еще, но передумал, так как привык к теплому напитку, и побежал дальше. Ноги сами принесли его к храму Сюбогэн. В пяти-шести тан[97 - Тан - 10,6 метра.] он разглядел дом с зеленой крышей, увитой до конька виноградом с засохшими гроздьями. На стук вышел крепкий аябито, за оби[98 - Оби - пояс.] торчал вакидзаси с черной рукоятью. Лицо в мелких шрамах, словно аябито били всю жизнь. А зубы покрыты черным лаком. Бугэй понял, что попал к Моногатари - в братство морских пиратов Бисайя.
        - Что надо?
        - Дзимму, - не смутился, однако, Бугэй, хотя его подмывало рухнуть на колени - аябито мог убить без повода, о них ходила дурная слава по всему побережью Нихон и Ая.
        - Дзимму перед тобой.
        - Я от Цукуси, - у него опять подкосились ноги, потому что аябито посмотрел на него исподлобья, а его глаза, татуированные по внешним уголкам, делали взгляд особенно свирепым.
        Спасительная молитва застряла у Бугэй я глотке. Он с трудом проглотил слюну.
        - Стой здесь, - приказал аябито и ушел домой читать письмо.
        Бугэй присел и перевел дух. На душе царил сумбур. Бугэй достал из-за пазухи сладкий бамбук и стал машинально жевать. Он ждал полкоку, отчаянно труся и собираясь улизнуть при первом же подозрительном шуме. Но постепенно успокоился и даже пересчитал кур, пасущихся на лужайке, затем уток и индюков. Подумал, что неплохо бы стащить одного назло аябито. Даже представил, как это все произойдет: будет много ругани и беготни. И наверное, ушел бы, но поручение кантё надо было выполнить до конца. Наконец появился Дзимму и сказал:
        - Передай кантё, что все сделаем, - и зыркнул так, что у Бугэй сердце снова упало в пятки.
        Не оглядываясь, он долго бежал в сторону порта. Только увидев базар, перевел дух и сообразил, что можно остановиться, пропустить пару чашечек сакэ и поглазеть на тамошнюю публику. Если бы он задержался хотя бы на кокой, то заметил бы, как из-за тех ворот, в которые он стучался, выбежал три человека. Один торопливо направился в гору, где виднелись дома на обрыве, похожие на пчелиные соты, другой в центр города, где жил одзия[99 - Одзия - глава округа.], а третий - в порт. Но был еще один - четвертый, который пошел за ним, за Бугэй.
        На рынке Бугэй встретил пассажиров и перекинулся парой фраз с Язаки. Оказалось, что они идут в бани. Язаки даже хотел было присоединиться к Бугэй, чтобы отведать местных яств, молочного поросенка с перцем, например, заодно и выпить, но под неумолимым взором Натабуры, который знал его повадки, не посмел поддаться искушению, а вместе со всеми отправился в бани. А Бугэй в хорошем расположении духа и с чувством выполненного долга вернулся на «Кибунэ-мару».
        - Все сделал?.. - даже не глянул в сторону повара кантё, презирая его за низкое происхождение и пьянство.
        - Все, таратиси кими, - с поклоном ответил Бугэй, стараясь не дышать на капитана, хотя на всякий случай положил за щеку пахучий лист кусу.
        - Готовь обед.
        - И на пассажиров тоже, таратиси кими?
        - И на них.
        У Бугэй отлегло от сердца. Значит, не все так плохо. Значит, кантё Гампэй передумал убивать Язаки.
        - Слава Будде, - прошептал Бугэй и занялся очагом.
        Над джонкой закрутился смолистый запах хикимацу.

* * *
        - Что? Подожди… - он чуть обернулся, чтобы лучше разглядеть толпу. Они как раз выбирали для Натабуры рубаху. - Нет. Показалось…
        - Да, учитель? - почтительно переспросил Натабура.
        - Мне показалось, что за нами следят.
        Его действительно насторожил чей-то острый, как шило, взгляд, который не единожды сверкнул в толпе местных торговцев и покупателей.
        - Аябито здесь много. Это остров аябито. Их нанимают вако.
        - Вот это мне и не нравится, - произнес Акинобу, - сам не знаю почему.
        Аябито слыли безжалостными убийцами. Они были коварными, поклонялись Сятихоко - Богу моря, и молились в гротах голове рыбы-чудовища - идзири. Свои кинжалы «пятнадцать шагов» они мазали ядом древесной лягушки куру. Даже легкораненый человек не уходил дальше полета стрелы.
        Натабура хотел рассказать учителю Акинобу о знаке Мус, который он сегодня видел, но не успел.
        - Учитель… учитель… - степенно, как и подобает дзидаю, позвал Язаки, - здесь сказано о нас.
        Он доедал третью моти, перемазался с ног до головы и был счастлив как никто иной, во все глаза разглядывая разношерстных сирая[100 - Сирая - местные племена.].
        В центре площади на столбе висел большой, обтрепанный ветрами и дождями листок.
        - Почему это? - еще больше удивился Акинобу, а прочитав, сообразил: да, пожалуй, действительно о нас.
        В листовке было написано следующее:
        «Решение Его Высочества сёгуна Никобо Минамото гласит, что Камаудзи Айдзу - военный правитель восьми провинций: Мусаси, Сагами, Кадзуса, Симоса, Муцу, Кодзукэ, Симодзукэ, Хитати, пользуясь положением, которое он занимает, поднял мятеж и оскорбил Его Величество. Он разорил провинции Симоса, Кодзукэ и Хитати, обложив тройным налогом подданных, и убил должностных лиц, которые пытались урезонить его, сжег в Киото дворец Сандзедоно, подвергнув опасности уничтожения столицу. Он пытал государственных мужей, причинял смерть и изгнание, утопление и заключение под стражу. Он присваивал себе имущество, которое ему по закону не принадлежало, захватывал самые плодородные земли, присваивал должности и раздавал их без соблюдения правил. Он разграбил могилы принцев, выкинув кости на дорогу, не повиновался сёгуну и попирал веру Будды невиданным доселе образом: отказывался молиться в храме, а спускался под землю. Посему он казнен, а его имущество перешло в сёгунату. Его рыжеволосая жена Тамуэ сбежала с возлюбленным и погрязла в прелюбодеянии. Она чинит козни против Его Величества и подталкивает ронинов[101 - Ронин
- самурай без хозяина, человек без средств к существованию, бандит.] к заговору. Повелеваю рыжеволосую Тамуэ схватить и доставить во Дворец Его Величества. Человеку, сделавшему это, полагается 300 рё. А ронинов (дальше шел большой список храбрецов) представить перед Судом Его Величества».
        Кое-кого из перечисленных Акинобу знал. О других слышал. Все они были самураями Камаудзи Айдзу.
        - Как бы это не коснулось нашего храма, - сказал он. - Содзу, Ато Такаяма, поддерживал Камаудзи Айдзу, но что-то здесь не так.
        - Сэйса, да при чем здесь мы? - важно произнес Язаки, хотя мало что понял из прочитанного, ибо его разум был вечно помутнен перевариванием еды.
        - Я знаю господина Камаудзи Айдзу много лет, он предан сёгуну, как сын родной, - сказал Акинобу. - И он не тот человек, который поднимает восстание. Зачем ему восстание? Он недавно женился. К тому же род Минамото весьма слаб и всецело в руках регента Ходзё Дога.
        - Но с другой стороны, кого это волнует, - сказал Натабура. Он понимал, что пока они путешествовали, в Нихон что-то произошло, а то, что здесь написано, всего лишь полуправда. - Нас не было два года, - напомнил он, словно тем самым оправдывая их неведение.
        - Вот именно. Как бы чего не вышло, - задумчиво потер подбородок Акинобу. - И не коснулось нас. - Но каким боком? Именно с малого начинаются большие события. Похоже, здесь тот же случай. - Он невольно взглянул на Юку. Юка тоже с рыжиной. - Ладно. У страха глаза велики. Идем в бани. Надо смыть грязь странствия.
        Последний раз они мылись совершенно случайно, когда на обратном пути попали под ливень в горах. Хорошего в этом было мало, потому что все простыли и долго хлюпали носами.
        Юка вздохнула с облегчением. Она всецело доверяла учителю Акинобу, ибо за долгое путешествие он ни разу не ошибся. Натабура очень на него похож, но еще слишком молод для самостоятельных дел. Он только учится, подбираясь к мастерству учителя Акинобу, и иногда делает явные глупости. Правда, в ущелье Курикара, когда защищал мост Сора, он был на высоте самурая. Язаки? Стал настоящим солдатом, но переменчив, как луна. Сегодня он один, завтра - другой. Часто ворчит. Язаки - всего лишь товарищ Натабуры. На него нельзя положиться. Однако он искренен и порывы его чисты. В общем, если бы не страсть к еде, Язаки был бы хорошим другом.
        Хватит нам волнений, подумал Акинобу. Это последнее мое путешествие. Вернемся домой и будем жить спокойно. Посадим сад. Наплодим внуков. Все будет хорошо! И все-таки он испугался. Не за себя, а за Юку. Впервые за два года. Мальчишки не в счет. Они сумеют за себя постоять. Сколько было волнений, но я никогда так не боялся, думал он, слепо глядя на листовку. Листовка висела давно, пообтрепалась по краям. Местное население ею явно не интересовалось. Это к лучшему. Забыли. Злоба не может быть долгой. Долгая злоба разлагает душу. Все обойдется. Ему так этого хотелось, словно он уговаривал судьбу.
        Что подумал Афра, никто не знал. Он был счастлив хотя бы тем, что находился рядом с хозяином и периодически совал свою длинную морду ему в ладонь, напоминая о себе. А еще он выпросил у него кусок лепешки, когда все перекусывали по пути в сан-суй. И завалился в мужском предбаннике, караулить вещи и оружие. Правда, Акинобу на всякий случай взял посох с собой.

* * *
        Вначале аябито Дзимму по кличке Занза[102 - Занза - уличный боец.] хотел сделать все так, как планировал кантё Гампэй, то есть напасть на чужестранцев в Цзилуне. Убить, обобрать до нитки, а трупы бросить в море. Однако когда вернувшийся Игути сообщил, что чужестранцы направились в бани сан-суй, он подумал, что лучшего шанса расправиться с ними не будет - все голые, без оружия. И девка, наверное, хороша. Если понравится, натешусь, решил он. Собственно, ему было плевать на бизнес кантё, на его планы забрать груз в мокром городе. Кто слишком жаден, тот много и теряет. К тому же гонец в Цзилун за ночь не успеет. Значит, надо послать голубиную почту. Это ненадежно - слишком много соколов развелось на острове. Да и делиться с тамошними местными братьями не очень-то хочется. Оно, конечно, придется, но если ты сделал основную работу, то тебе больше и достанется, рассуждал Занза, хотя в Цзилуне всем заправлял его старший брат Итиро - что значило первый.
        И еще что-то смущало Занза, пока он ходил по самой большой комнате. Игути, не особенно затрудняя себя мыслями, подкреплялся сушеной дыней: Занза все придумает, у него хорошая голова.
        А смущало два обстоятельства. Первое - хотя кантё Гампэй был должником и с ним можно было не церемониться, у аябито не в почете поступать так, как задумал Занза. Одно это могло вызвать кривотолки в их среде. На Занза и так уже косились из-за того, что он подмял под себя многие семьи. Цена этому - бесконечные стычки, из которых Занза пока выходил победителем. Ладно, решил он, если что, скажу, что забрал долг. Второе - кантё Гампэй сообщил о багаже чужестранцев мимоходом. А багаж должен быть основательным. Не с пустыми же руками монахи возвращаются на материк. Значит, кантё Гампэй что-то утаил от братства Моногатари. А это плохо. Очень плохо. Так плохо, что кантё Гампэй можно и наказать. В следующий раз будет вовремя отдавать долги, подумал Занза и окликнул Игути:
        - Собирайся…
        - А как же?..
        - Сами справимся. Пятерых для этого вполне достаточно.
        - А куда идем-то?
        - В сан-суй.
        - В сан-суй?!
        - Ты же сам сказал, что чужаки пошли в баню?!
        - А… Ну да… - немного оторопело согласился Игути. - Я как-то не подумал.
        - Чего думать-то, - уверенно сказал Занза, надевая поверх рубахи легкую кольчугу, а на нее черное шелковое боевое кимоно. - Их всего трое…
        - Пятеро… - счел нужным напомнить Игути.
        - Женщина и собака не в счет.
        - Не в счет, - согласился Игути и хотел добавить, что собака непростая, а тэнгу, и что с ней как раз шутки плохи. Но промолчал, подумав однако, что лично он ни за что с этой собакой не связался бы.
        Он так и не понял, были ли его мысли предвидением, по привычке решив всецело положиться на Занза.

* * *
        Язаки сам не понял, как у него получилось.
        Мгновение назад он блаженствовал, сидя в офуро[103 - Офуро - большая деревянная бочка для мытья.].
        Они уже получили свое: им сбрили поросль на лице, укоротили волосы и подвергли расслабляющему массажу. Пар с едва заметным сернистым запахом поднимался от источника к отверстию в крыше. Банщица нежно, как младенцу, терла спину. Порой Язаки казалось, что этого недостаточно, и он неистово помогал ей эку[104 - Эку - скребок для тела.] - сосновой лопаточкой на длинной ручке.
        Вдруг в бочку что-то ударило с такой силой, что Язаки заметно качнуло вместе с мыльной водой:
        - Буль… - он пустил пузыри.
        Банщица крякнула:
        - Э-э-э… - и, похоже, уселась на пятую точку.
        А из-за края офуро перед Язаки возникло усатое лица. Огромный черный глаз в ореоле татуировки целое мгновение разглядывал его.
        - Буль-буль-буль… - Язаки погрузился с головой, решив, что ему померещилось, а потом с криком: «Симатта!»[105 - Симатта - демон.] недолго думая, ткнул ручкой эку в этот самый глаз и вылетел из бочки, как пробка из бутылки.
        Ткнул он в этот глаз по двум причинам: во-первых, Язаки ничего не терял - если это дух или демон, то все хонки вне закона, а во-вторых, одна из заповедей учителя Акинобу гласила: «Бей, не думая, иначе умрешь первым».
        Еще находясь в воздухе, Язаки убедился, что люди в черных кимоно - не хонки, а аябито с черными зубами. Как известно, хонки не имели не только оружия, но и ног. Двое из нападавших размахивали нагинатами, еще двое - катана, а тот, которого Язаки ткнул в глаз, был вооружен яри[106 - Яри - прямое копье] с двумя горизонтальными рожками. По непонятной причине с первого удара он не сумел пробить офуро. Язаки приземлился рядом с ним на каменные плиты купальни. Ойкнул. Мимоходом выдернув копье, которое застряло в бочке, ударил им аябито, который никак не мог извлечь из глаза эку, и, не глядя на дело рук своих, бросился в свалку, которая перемещалась в облаках пара из одного угла комнаты в другой. Периодически из нее вываливался аябито и устремлялся назад.
        Одного из них Язаки поддел как раз в тот момент, когда аябито лишился равновесия явно от сильного удара и, раскинув руки, вылетел на середину купальни. Это был Игути. Уроки, которые в течение двух лет Язаки брал у учителя Акинобу, не прошли зря - он ткнул Игути лезвием под руку - туда, где, по идее, защита слабее всего, а рукоятью с размаху ударил по лбу. Однако то ли лоб у Игути оказался чугунным, то ли под одеждой была надета кольчуга, только убить его с первого удара не получилось. Увидев перед собой нового противника, аябито живо развернулся к нему и махнул вакидзаси. Откуда только у Язаки взялось проворство: несмотря на свой вес и три складки жира на животе, он подпрыгнул так высоко, что меч только просвистел под ним, зато что есть силы всадил в макушку аябито один из рогов яри. Вопреки ожиданию удар не принес желаемого результата - на аябито был конусообразный топпаи[107 - Топпаи - шлем-конус, сплющенный на вершине в виде лезвия.], и яри просто скользнул на ободок шлема, не причинив особого вреда его владельцу, хотя и немного остудив его пыл. Впрочем, в следующее мгновение аябито дико
блеснул глазами, зарычал от восторга, как зверь, и снова бросился на Язаки, у которого душа ушла в пятки. Язаки даже замахнулся еще раз, но как-то безнадежно, вяло, потеряв от страха половину прежней силы, и понял, что нарвался на опытного противника. Наверное, это было его последним мгновением жизни. По крайней мере, он так подумал. Вдруг Игути остановился. Причина заключалась в Афра, который вцепился ему в ногу, дергал и рычал, как сто львов. Игути ничего и никогда не боялся, но слышал, что тэнгу может утащить человека живьем в царство мертвых, где этот человек никогда не найдет покоя, бродя в страшном одиночестве. Игути замешкался, он попытался отшвырнуть пса, но ничего не получилось. Афра только сильнее дернул и едва не сбил Игути с ног. Этого мгновения оказалось достаточным, чтобы Язаки наконец прицелился и попал одним из рогов яри прямо в тёхэн[108 - Тёхэн - отверстие на вершине шлема, которое называлось «дыра для дыхания».] - отверстие в топпаи над макушкой. Такого удара аябито выдержать не мог. Он замер, руки у него опустились, потом подкосились ноги. Целое мгновение он еще боролся со смертью,
стоя на коленях, затем с хрипом завалился на бок, и Язаки на всякий случай ткнул его яри в грудь.
        Последним оказался Занза. Гордость аябито не позволяла ему сдаться. Ближний бой с двумя опытными противниками выжал из него все силы, и он пропускал удар за ударом. Он был изранен и чувствовал, что ему не справиться: казалось, старик ничего не делает, но каждый раз его клинок, который он неожиданно выхватил в начале схватки из посоха, находит прорехи в защите Занза. Сам же Занза убить старика никак не мог, натыкаясь на мастерскую оборону или попадая в пустоту. А когда ирацуко убил Иманава и повернулся в их сторону, старик уступил ему место. На его губах мелькнула коварная улыбка. Занза понял, что сейчас умрет. Ирацуко, которого старик назвал Натабурой, не был вооружен. Но судя по тому, как Натабура расправился с двумя предыдущими противниками, это ничего не значило. Натабура владел стилем борьбы, о котором Занза не имел ни малейшего понятия: противник использовал технику сближения и уклонения, а во время удара блокировал запястье с мечом. Но это было еще не все. В отчаянии Занза два раза махнул катана, стараясь поразить Натабуру в голову, и оба раза промазал. Из-за потери крови движения его стали
вялыми и потеряли концентрацию. Третий раз Натабура ударить не дал, шагнул вперед, и Занза опустил меч - все было кончено. Их взгляды встретились. Натабура сделал то, что в айки[109 - Айки - борьба без оружия.] называлось «дернуть противника». Занза среагировал, попытавшись ударить его хотя бы по ноге. Но казалось, Натабура предугадывает его действия: рука Занза только начала движение, а Натабура схватил ее, потянул на себя, пропустил вакидзаси мимо бедра, переломив запястье, и сделал бросок. Выбитый вакидзаси еще не коснулся пола, а ноги Занза взметнулись выше головы. Падение было сильным и неожиданным. Напоследок Натабура, страшно глядя ему в глаза, вынул душу с помощью сухэ[110 - Сухэ - боевое кольцо с лезвием.] - кольца, которое носил на среднем пальце правой руки. Смертоносное движение крохотного лезвия напоминало написание иероглифа «пламя». Из шеи Занза ударила струя крови толщиной в полтора сун. Он попытался было вскочить, поскользнулся, упал, снова вскочил, еще раз упал и больше не смог подняться - ноги сделались ватными и непослушными, а в голове возник нарастающий звон, словно дух смерти
призывал в хабукадзё[111 - Хабукадзё - ад.]. Угол купальни до самого потолка окрасился кровью. И сколько Занза ни старался зажать рану, ничего не получалось. Он еще жил, но на него уже никто не обращал внимания. В последнее мгновение жизни он услышал:
        - Фу ты… - произнес Натабура, вытирая лоб и с удивление рассматривая окровавленные руки.
        Все трое были голыми, все трое были перепачканы с головы до ног кровью, но никто не получил даже царапины. На полу же, как груда тряпья, валялись пятеро аябито.
        - Да ты молодец! - похвалил Акинобу. - Двоих свалил!
        - Сэйса! - радостно выпятил жирную грудь Язаки. - Если бы не он, - и глазами показал на Афра, - я бы честно говоря, не справился. Но я очень и очень старался, я…
        - Потом расскажешь… - остановил его Акинобу движением руки. - Пора убираться, пока к ним не явилась подмога, - он пнул одного из аябито, из-под ноги которого расплывалось кровавое пятно.
        Натабура посмотрел на пол, и только теперь обратил внимание на сырой запах крови, смешанный с запахом мочи, испражнений, и вспомнил свой мусин. Вот оно - сбылось, подумал он. Значит, все один к одному! Значит, судьба к нам еще благосклонна.
        - Юка! - воскликнул он и бросился в соседнее помещение.
        - Стой! - крикнул учитель Акинобу. - Стой! Не шевелись!
        Подошел и коротким движением снял у него со спины что-то, похожее на тень.
        - Что это, сэйса? - спросил Натабура, в нетерпении делая шаг туда, где находилась Юка.
        - Ничего, иди, иди… - спокойно ответил Акинобу, комкая и пряча за спиной то, что снял с Натабуры.
        Если бы они за два года хотя бы раз мылись в нормальной бане. Раньше надо было разглядеть. Где же это произошло? Где на Натабуру повесили гэндо Амида[112 - Гэндо Амида - тень Будды Амида, сотворенная из одной злобы.]? Не в храме ли Исияма, где мы просили благословения у Богов? О Фудо[113 - Фудо - Бог, отгоняющий злых духов.], сидящий в пламени, помоги. И как я не догадался, что если постоянно не везет, то на нас лежит проклятие. Тогда бы путешествие не было таким тяжелым и в итоге бессмысленным. Хотя, собственно, почему? Ведь, по крайней мере, все остались живы! А с Советом Сого я как-нибудь разберусь, пусть мы и потратили его деньги не по назначению. Кто-то в нем очень хотел, чтобы у нас ничего не получилось.
        Они вымылись от крови. Но прежде учитель Акинобу обыскал одного из аябито и выпотрошил его кошелек, потом сунул в него гэндо Амида, которую снял со спины Натабуры и, тщательно завязав, повесил на шею.
        Когда они с Язаки, впопыхах одевшись, выскочили из предбанника в общий зал, там уже стояли Натабура с Юкой, и Юка в слезах ему выговаривала:
        - Я ведь все чувствовала… чувствовала, только сказать боялась. Я ведь думала… что ты чужой, чужой!
        - Был чужой. Притягивал ко всем нам неудачу, но теперь все позади, - сказал учитель Акинобу, и потряс кошельком с гэндо Амида. - А теперь, как и прежде, мне сын, а тебе - муж.
        - Муж… - как эхо повторила она и ткнулась в обнаженную грудь Натабуры.
        - Может, выкинуть эту гадость, сэйса? - спросил Натабура, с благодарность посмотрев на учителя.
        - Нет, - покачал головой Акинобу, - она нам укажет, кто наслал проклятие.
        - То-то я чувствовал, что мне тяжело дышать, - признался Натабура. - Я сам себя не узнавал. Кими мо, ками дзо![114 - Кими мо, ками дзо! - очистительная, охранительная молитва.]
        - Я тоже тебя не узнавал, - признался Язаки, с почтением поглядывая на Акинобу.
        Что же все так? - подумал Натабура. Один Афра беспечно ткнулся холодным носом в колено, задрал морду и преданно посмотрел в глаза.
        - Хватит миловаться, - сказал учитель Акинобу и сунул Натабуре одежду. - Потом наговоритесь. Судно!.. Судно!..
        - Ах, да!.. - спохватился Натабура. - Спасибо, сэйса… спасибо…
        И они бросились в порт. Афра бежал впереди, от радости смешно взбрыкивая.
        Глава 2. Триумф кантё
        Дурные вести распространялись, как лесной пожар. Мало того, что персонал и хозяева сан-суй, громко крича, разбежались кто куда, но и базар оказался абсолютно пуст. По брошенной площади в обществе растерявшихся куриц и поросенка, горланя песни, бродил счастливый пьяница. Увидев страшных людей, а особенно окровавленного Натабуру, он принял их за хонки и бросился бежать, но, не рассчитав силы, упал посреди огромной лужи. В сторону отлетела бутыль с сакэ.
        - А-а-а… симатта!.. - голосил он, разгребая грязь и извиваясь, как огромный червяк.
        А в храме Сюбогэн тревожно ударили в колокола. Над ближайшим лесом взвились птицы, сбились в стаю и унеслись в сторону гор.
        Кантё Гампэй ушел бы, да треть команды отлучилась в город, а та, что занималась погрузкой, задала стрекача, как только по непонятной причине стал пустеть порт. Обычно такое случалось перед появлением вако.
        Всех как ветром сдуло. Напрасно кантё Гампэй грозился всяческими карами, призывал в свидетели Богов и показывал на пустой горизонт - его никто не слышал. Напрасно он клялся никому ничего не заплатить. Остался один Бугэй, который, ничего не ведая, готовил обед, напевая себе под нос тоскливые песни моряка, раз за разом прикладываясь к заветной бутылочке, да три матроса, которые укладывали в трюме грузы. Остался также боцман Дзидзо, который плавал всю свою жизнь, ничего не боялся и с презрением относился к тем сухопутным крысам, которых кантё набирал в качестве команды. Он называл их ксо[115 - Ксо - дерьмо.] и не считал за людей.
        Гампэй послал его вначале закрыть трюм, чтобы не сбежали трое оставшихся матросов, а затем на корму - рубить швартовый канат. Сам же он принялся освобождать нос джонки. Но не успел. Афра, расправив крылья, перемахнув полоску воды, отделяющую джонку от пристани, и очутился на палубе. Вслед за ним прыгнул Натабура. Кантё Гампэй отступил и замахнулся ножом. Грозен был Афра с оскаленной пастью.
        - Даже и не думай… - предупредил Натабура, выхватывая голубой кусанаги.
        Ни один мускул не дрогнул на обветренном лице кантё Гампэй, но нож он убрал. Кантё был страшно зол: мало того, что команда разбежалась, так еще оказалось, что груз, который везли пассажиры, состоит из каких-то бумаг. Неужели находятся люди, которые из-за этого готовы рисковать жизнью? Должно быть, они сумасшедшие, а деньги прихватили с собой. Все сорвалось! Все! Хотя стой, нет, не все проиграно. У кантё Гампэй появился коварный план, как вернуть судно.
        Краем глаза Натабура наблюдал, как на борт поднимаются Юка, учитель Акинобу и Язаки.
        - А теперь режь! - скомандовал он, когда учитель Акинобу направился на корму к боцману. - Режь, говорю! Хоп!
        Как раз вовремя. Похоже, на берегу очухались, и местные власти послали наряд стражи: все те же чернозубые аябито бежали по склонам берега в порт, размахивая оружием. В воздухе на все лады пели стрелы. Но ни одна из них не упала даже вблизи джонки.
        Ветер с гор Аюшанэ потащил джонку «Кибунэ-мару» на середину бухты Такао. Вокруг кормы закручивались водовороты.
        - Иди к рулю и правь! - приказал Натабура. - А ты, - крикнул он боцману, - показывай, как ставить паруса.
        И хотя все впятером: учитель Акинобу, Натабура, Язаки, повар Бугэй и боцман дружно тянули тали, огромный парус на средней мачте так и не смогли поднять даже до половины нужной высоты. Циновки, из которых он был сделан, намокли, слежались и стали тяжелее горы Фудзияма. Пришлось на первых порах ограничиться маленьким парусом на передней мачте, и вовремя: вода посветлела, и под кормой уже была видна песчаная рябь на дне.
        Когда джонка кое-как развернулась и, коснувшись несколько раз дна, вышла из бухты в открытое море, выпустили матросов и подняли еще два паруса. Боцман Дзидзо по привычке раздавал своим подчиненным зуботычины. Капитан командовал. Нож Натабура у него на всякий случай отобрал и бросил в море.
        С тех пор, как учитель Акинобу освободил его от гэндо Амида, словно гора скатилась с плеч. Тело стало легким и сильным, ноги пружинистыми и неутомимыми - сами носили от кормы до носа. Но глаз ни с кантё Гампэй, ни с боцмана Дзидзо Натабура не сводил. Этим же занимались еще четыре пары глаз: Юки, Акинобу, Язаки и, конечно, Афра, который словно приклеился к кантё и стерег каждое его движение, рыча и показывая ему огромные белые клыки.
        Молодец, думал Натабура, молодец!
        За два года они стали единой командой и понимали друг друга с полуслова. Однако все же не уследили. Самый шустрый из матросов разбежался, ласточкой прыгнул за борт и поплыл к берегу, до которого было не меньше двух ри[116 - Ри - 3,9 километра.]. Никто так и не понял, чего он испугался.
        - Вернись, ахо! - крикнул боцман Дзидзо, показывая куда-то в сторону. - Вернись! Эх!.. - и в отчаянии стукнул кулаком по борту.
        Натабура разглядел черный плавник акулы. В отдалении, там, где волны сливались с блеском солнца, мелькнул еще один. Это были океанские акулы, привыкшие сопровождать джонки, с которых за борт кидали отходы. Поэтому они восприняли матроса в качестве большого куска мяса.
        - Может, успеет?.. - с надеждой произнес боцман, вглядываясь в море. - Амакуса хороший пловец.
        Действительно, за матросом тянулся бурун воды, а руки мелькали, как жернова мельницы. Все же они с Натабура кинулись к ялику и уже спустили было его за борт, когда среди шума волн и ветра взметнулся далекий крик, и Натабура невольно поискал взглядом. То место, где мелькала голова матроса, окрасилось в красный цвет. Тут же все пропало, и только прежний отблеск солнца слепил глаза, как будто дух Амакуса напоследок предупредил об опасности.
        - Амакуса всегда был слишком умен для матроса… - со вздохом произнес боцман Дзидзо.
        - Кими мо, ками дзо! - съязвил Натабура. - Ум вследствие опыта или ум вследствие глупости?
        - Если бы вследствие глупости, то надо обвинять только меня, - горько произнес Дзидзо. - Я ведь сказал, что в Нихон вы всех убьете.
        Оказалось, что, несмотря на свою грубость, Дзидзо переживал за экипаж.
        - Зачем? - удивился Натабура.
        Он знал таких людей, преданных хозяину душой и телом. Но на этот раз ошибся - боцман берег свой экипаж и готов был защищать его до последнего вздоха, потому что сам вышел из матросов.
        - Чтобы лучше работали.
        Натабура вовремя оглянулся:
        - Парус! Хоп!
        Тяжелый гик едва не снес им обоим головы. Джонка развернулась и потеряла ход. Рулевое колесо вращалось по воле волн. В три прыжка Натабура взлетел на мостик и попытался выровнять джонку, которая как раз оказалась между двумя волнами и угрожающе кренилась на борт.
        На палубе команда под управлением боцмана переложила паруса, и джонка «Кибунэ-мару» словно нехотя, зачерпнув при этом пенистую воду, набрала ход, выпрямилась и стала носом к волне. По палубе разметало тяжелый груз в ящиках, а в трюме что-то громыхнуло.
        Совсем близко промелькнул Сёнкаку[117 - Сёнкаку - скалы вблизи Бисайя.]. Об его острые, как мечи, камни, разбивалась пена. Бисайя все еще прикрывала джонку от настоящих, океанских волн, которые приходили с юга-запада.
        Везет, решил Натабура. Кажется, сегодня наш день, и судно неплохое, даже груженное под завязку.
        - Где? Где капитан? - спросил он у подбежавшего боцмана Дзидзо и только после этого обнаружил открытый люк сбоку. Из него доносились странные и одновременно знакомые звуки.
        - Люк всегда был под замком. Ключ имелся только у капитана! - крикнул боцман, когда Натабура с опаской приблизился к люку.
        - Разве ты не с этой джонки? - оглянулся он, все еще не доверяя боцману.
        - Меня, как и всех, наняли в Жунчэне. Но из разговоров с капитаном я понял, что джонка грузилась выше по течению Сицзян[118 - Сицзян - река в Китае.], в Учжоу[119 - Учжоу - город в Китае.].
        - В стране Тысячи Могил? Хоп?!
        Что там можно грузить, удивился Натабура, там же одни усыпальницы? Эти пустынные районы мало кого привлекали. Безводные и сухие, они не были приспособлены для людей, быть может, только для хонки.
        - Да… - похоже, боцман Дзидзо тоже удивился, потому что неожиданно замолчал.
        Столетиями императоров Ая хоронили в меловых горах Учжоу. Город Учжоу в триста сато[120 - 300сато - около 160 километров.] от реки занимался исключительно обслуживанием усыпальниц. Династии каменотесов, землекопов, носильщиков и стражников жили в нем. Они не сеяли и не жали. Не разводили скот и не охотились. Они ублажали души покойников, насыпая им холмы величиной с горы, опуская в усыпальницы еду и воду, а также рабынь и солдат. С некоторых пор солдат стали делать из обожженной глины, надевая на них доспехи и всовывая в глиняные руки настоящее оружие.
        - А где же предыдущий экипаж?
        Боцман Дзидзо только пожал плечами.
        - Тебе не показалось это странным?
        - Рейс в одну сторону. Все плыли домой, - пояснил Дзидзо не очень уверенно.
        Казалось, он оправдывает собственную глупость. Для капитана выйти в море с неопытной командой слишком опасно, этот риск мог перевесить только очень и очень большой куш. Значит, у капитана есть тайна, догадался Натабура. Но судя по всему и прежде всего по честным глазам боцмана, он не только не в курсе дела, но хитрый кантё обвел и его вокруг пальца.
        - Мне обещали один рё, - словно оправдываясь, произнес боцман.
        - А кто, кроме капитана, был в Учжоу? Хоп?
        - Только повар Бугэй.
        Ага, отметил для себя Натабура, надо его расспросить, - и прыгнул в люк. Оттуда, среди других звуков, слышалось грозное рычание Афра с нотками паники, словно пес столкнулся с демоном и не мог справиться, но и отступать не хотел, а ждал появления его - Натабуры. У них было так заведено: где один, там и другой. Откуда на джонке демоны, когда миры официально разделены? - успел подумать Натабура, пересчитывая боком все ступени, потому что спешил. - Они давно перешли жить в сказки и предания.
        В первые несколько мгновения, пока глаза не привыкли к темноте трюма, он стоял под люком, даже не подумав, что здесь он как на ладони и что если у кантё есть лук, лучше момента не найти. И действительно: «тук» - рядом, в основание деревянной опоры, воткнулось короткое копье. Бросили его неумелой рукой, потому что оно летело не по прямой, а по дуге. Древко не дрожало, а раскачивалось из стороны в сторону. Все это Натабура осознал, когда уже отступал в сторону, чтобы спрятаться в тень.
        Звуки доносились справа, где угадывались какие-то ящики, тени и еще нечто громоздкое. Как бы мне пригодился вакидзаси, с сожалением подумал Натабура, и двинулся туда, ощущая дурное предчувствие. Драться длинным кусанаги в трюме с низким потолком было крайне неудобно. И хотя короткий вакидзаси годился разве что против легковооруженного воина, потому что им трудно нанести смертельную рану, в ближнем бою он незаменим, с его помощью можно устрашить любого противника.
        Рыжий подпал Афра он разглядел сразу. Афра пятился задом и истерически рычал. Но как только почуял Натабуру, стал яростно нападать на невидимого врага. Из пасти у него летела пена. По спине Натабуры пробежали мурашки. Так происходило всегда. Это было привычно - холодное чувство ярости и собранности перед боем.
        Держа кусанаги двумя руками не над головой, а чуть сбоку, чтобы не зацепить балки под потолком, Натабура перепрыгнул через Афра и за ящиками увидел смутную фигуру воина. Он показался Натабуре слишком громоздким. Не то чтобы выше его ростом, а как-то шире и мощнее. Да и доспехи поблескивали как-то странно, словно были неметаллическими. Все это за доли мгновения пронеслось в голове, и он ударил наискось, целясь в шею, полагая, что если даже и не разрубит сикоро[121 - Сикоро - элемент шлема, прикрывающий шею.], то хотя бы заставил врага отступить. Самое плохое, заключалось в том, что он не видел рук противника и действовал вслепую, полагая, что противник не успеет ответить. Удар вышел классический - «тяни-толкай», и пришелся на верхнюю треть кусанаги. Обычно таким ударом Натабура легко валил человека. На этот раз все пошло не так. Удар получился очень жестким, словно по скале, с сухой отдачей в рукоять. Даже заболели ладони. Любой бы другой меч сломался. Но голубой кусанаги выдержал - только во все стороны брызнули искры. И то, что Натабура увидел за это мгновение, удивило его больше всего: втемноту
трюма тянулись ряды воинов-истуканов, а между ними шмыгал никто иной, как сам кантё Гампэй. В затхлом воздухе стоял очень знакомый запах, словно из святилищ Нихон. Натабура сразу не мог вспомнить, с чем конкретно он связан.
        - Стой! - крикнул Натабура, делая привычное движение, которым стряхивают кровь с меча, прежде чем бросить его в ножны, и ближайший к нему воин повернул голову. - Стой!
        А тот воин, которого он ударил, со скрипом поднял копье и ударил древком об пол:
        - Бух!!!
        И тотчас же весь трюм наполнился движением. Истуканы словно проснулись от долгого сна.
        Кими мо, ками дзо! Да это хирака[122 - Хирака - воин из обожженной глины.], сообразил Натабура, отступая к люку и оттаскивая за ошейник злобно хрипящего Афра, который, ничего не понимая, готов был стоять насмерть и никуда не отступать. Натабура слышал и читал о самураях из обожженной глины, но никогда их не видел. Такие войны крепче стали, и кусанаги их не возьмешь. Здесь нужна тяжелая булава. Хирака принадлежали царству мертвых. Они охраняли и сражались за китайских императоров, ушедших в область за Луной. Но никогда не приходили в мир живых. Кантё Гампэй, что-то бормоча, бегал среди них. Терпко пахло чем-то знакомым. Да он их оживляет, понял Натабура. Но как?
        - Все! Все! - успокаивал он друга и подталкивал его вверх по лестнице, с ужасом чувствуя, что один из хирака двинулся следом за ними.
        Афра не хотел лезть по лестнице. Он извивался, как сломанный во многих местах стебель, щелкал зубами, выражая презрение к противнику и за одно к хозяину. И вообще, выказывал полное неподчинение. В другое время Натабура примерно наказал бы его, но сейчас было не до этого - пол мелко подрагивал под тяжелыми шагами, а у самого Натабуры не было никакого желания вести бой с неизвестным противником в тесном трюме.
        - Давай! Давай же! - твердил он, вытолкал Афра, и в этот момент его кто-то цапнул его, как собака, за ногу.
        Натабура попробовал было брыкнуться, но словно ударил по камню и с ужасом подумал, что если схватят за вторую ногу, то можно вообще не выбраться из трюма. Не оглядываясь и не теряя ни мгновения, он уцепился за ступени и полез наверх, с большим трудом подтягивая за собой того, кто мертвой хваткой висел на нем.
        Сверху уже тянулись руки. Он даже разглядел встревоженные глаза Юки. А когда его голова появилась из люка, учитель Акинобу, Язаки и боцман Дзидзо подхватили и потащили его на палубу. Они старались целую кокой и не могли справиться. От боли Натабура искусал себе все губы. Вслед за Натабурой появился не хирака и не кантё Гампэй, которого все ожидали увидеть, а странное существо - ганива[123 - Ганива - глиняный демон в виде собакообразного существа.]. Грубая, бесформенная голова с мощными челюстями молча и беспощадно жевала ногу Натабуры. Акинобу ударил посохом что есть силы - по глазам, по носу. Но это было все равно, что клинком дробить камень. Всего лишь три песчинки упали на палубу и всего лишь три искры улетели за борт. Запахло серой. Ганива же завилял хвостом, как настоящая собака. Должно быть, ему было щекотно, а потом, довольный, зарычал, показывая в углах пасти каменные губы.
        - Берегись! - взвизгнул Язаки и забегал, и забегал вдоль борта, прижимая руки к груди.
        Обычно он так кричал, когда не знал, что ему делать, а бегал, потому что было страшно. Все это Натабура заметил как бы мимоходом, потому что его внимание, как и всех, было приковано к ганива.
        Из люка показалась голова хирака в коническом шлеме, на котором даже кисточка была каменной. Плоское, скуластое лицо воина с редкими усиками ничего не выражало. Оно было неподвижным, как маска, - мертвые глаза, мертвые губы. Только там, в глубине зрачков шевелилось что-то живое. Боцман Дзидзо подскочил и ударил что есть силы тяжелым китайским мечом. Будь на месте хирака человек из плоти и крови, его бы голова покатилась по палубе. Однако с хирака ничего не случилось. Только верхушка шлема вместе с кисточкой отлетела к борту. Это не произвело на хирака никакого впечатления - он все так же равномерно и неумолимо, как смерть, лез на палубу, протискиваясь в люк, который для него оказался слишком узким. В одной руке он держал длинное копье, с конским волосом возле наконечника, в другой - прямой китайский меч.
        О Натабуре тотчас забыли. Все забегали. Закричали. Боцман Дзидзо бросился в кладовку за масакири[124 - Масакири - тяжелый штурмовой топор с массивным обухом.] и другим тяжелым оружием. Натабура ударил ногой ганива в морду, понимая, что это ни к чему не приведет, - только сделал себе так больно, что на какой-то момент потерял связь с реальностью. Спас его Афра. Он вырвался из рук Юки и прыгнул. Этого ганива вынести не мог. Должно быть, он любил сородичей из плоти и крови больше, чем людей. Разомкнув челюсти, он прыгнул на Афра. Натабура пнул его что есть силы здоровой ногой в бок и не дал вцепиться в Афра. Да и сам Афра оказался не так прост. Он обладал такой ловкостью, о которой ганива не имел понятия. Его огромные челюсти щелкнули в воздухе, потому что Афра взлетел, а потом атаковал сверху. Если бы это была настоящая собака, то ее шансы были бы минимальны, ибо Афра в таких случаях перекусывал шею. Но в данном случае его клыки всего лишь поцарапали камень. Зато Натабура успел вскочить, и они с учителем Акинобу схватили ганива: один за холку и уши, чтобы ганива никого не укусил, второй за задние
лапы. Хирака почти вылез из люка. Язаки бегал и кричал, бегал и кричал:
        - Натабура!.. Натабура!..
        Юка подбежала и ударила тем, что осталось от тяжелого китайского меча. Во все стороны брызнули искры и крошки камня. Хирака, ни на что не обращая внимания, выпрямился и приготовился встать. На нем поблескивали старомодные доспехи времен Тан, а меч был проржавевшим и кривым. Все это Натабура увидел в тот момент, когда они с учителем Акинобу приподняли ганива, который весил, как откормленная свинья, и, перевалив через борт, бросили в море. Натабура повернулся, чтобы защитить Юку, но откуда-то сбоку, как демон, налетел боцман Дзидзо с масакири и решил все дело, отколов одним ударом хирака голову. Она с гулким стуком покатилась по палубе, и тогда все заметили, глаза у головы мигают, как у настоящего человека. Должно быть, хирака все же испытывал боль. Он поднялся с колен и даже сделал размашистое движение копьем, задев мачту, но сразу стало понятно, что каменный самурай ничего не видит, поэтому удар пришелся в никуда. Акинобу же, схватив второй топор, который принес боцман Дзидзо, подкрался, нанес удар от плеча сзади и отколол руку с копьем, а боцман - руку с мечом. Все замерли, наблюдая, что будет
дальше, лишь боцман ухватился за штурвал и в очередной раз поставил джонку носом к волне. Повар Бугэй вместе с матросами боролся с гиком. Хирака сделал пару неуверенных шагов. Внутри его родился странный звук - так зовут сородичей на помощь, и только тогда Натабура сообразил захлопнуть люк и накинуть дужку. Тотчас снизу ударили - раз, другой, но безуспешно, как в плиту гробницы.
        После этого он вспомнил о ноге, захромал, все и поплыло перед глазами. Юка, вглядываясь в него тревожными глазами, тотчас оказалась рядом, подставила плечо, и, он, споткнувшись, как-то неловко плюхнулся на палубу и оперся спиной о борт джонки. Рана казалась пустяковой. Однако крови было, как из борова: забрызгал весь мостик, Юку напугал. Натабура хотел сказать, что ничего - выпутывались и не из таких положений, но все куда-то пропали, и он увидел цветистый сон, из тех, что называется вещим, но только не понял ничего, словно он находился в цветущей долине, такой яркой, что в жизни таких не бывает, ручей под ногами, бегущий весело среди мшистых камней, и голубое небо. Надо было что-то сделать, но он никак не мог сосредоточиться и понять, что именно, словно его звали со всех сторон, а он не решался определить направление. Потом откуда-то из выси родился звенящий звук, переросший в нечто, что не имело смысла, и Натабура пришел в себя оттого, что ногу ему поливали теплым сакэ, а Юка, обливаясь слезами, держала наготове чистое полотно.
        - Не… - с трудом разлепил он зубы, - не… - сел, подтянул ногу и окончательно пришел в себя. - Не надо. Я сам… - наложил ладони и прочитал молитву Богу Дзюродзин - одному из семи Богов удачи. Хоп! Перевел дух.
        Главное не забыть молитву. Конечно, учитель Акинобу лечил даже лучше, но он был занят тем, что расправлялся с хирака. Боль отпустила. Натабура сумел выровнять дыхание, стараясь не смотреть на ногу, под которой образовалась лужа крови. После этого опустил руки на лодыжку и прочитал молитву Богу долголетия - Фукурокудзин. Стало совсем легко, и он даже осторожно попробовал шевельнут ступней. В ней еще жила едва заметная боль, больше похожая на отголоски воспоминания. Тогда он разрешил Юке и Афра заняться ногой. Афра вылизал раны, пока Юка обрезала штанину над коленом. Не пожалев сакэ, она наложила моксу[125 - Мокса - растение, содержащее, «зеленку».] и завязала рану чистой тканью. Впрочем, Натабура знал, что это излишне. Просто не хотел больше ее волновать. Затем встал, и Юка протянул ему пиалу с сакэ.
        В крышку люка снова ударили так, что выгнулись петли. Но Учитель Акинобу и Язаки уже притащили ящик с бронзовыми гвоздями и взгромоздили его сверху. Удары стали глухими, а затем вообще прекратились.
        - Я знаю, откуда они… - сказал Натабура, осторожно ступая на перевязанную ногу.
        Афра от радости подпихнул лобастой головой его руку.
        - И ты догадался? - повернулся к нему учитель Акинобу. - Тихо…
        Тогда они прислушались. Даже Язаки, который успел сбегать на камбуз и нервно жевал сушеные финики, обратился в слух, невольно копируя движения Акинобу. Афра заворчал - он слышал лучше всех.
        А потом и они услышали: били где-то в середине корпуса - равномерно и чем-то тяжелым, как осадное орудие. Все, кроме боцмана, скатились с мостика на палубу.
        - Что они делают? - спросил Язаки, с тревогой глядя под ноги.
        - Похоже, ломают перегородки в трюме, - объяснил Акинобу.
        - А зачем?
        - Сейчас полезут как тараканы, - предположила Юка, и почему-то посмотрела на нос, где были еще два люка.
        - Надо завалить трюмные крышки, - предложил Язаки.
        Натабура одобряюще хлопнул его по плечу.
        - Я даже не думал, что они могут ожить, - обескуражено произнес Бугэй, не в силах тронуться с места.
        - Где вы их взяли? - спросил Натабура.
        - В усыпальнице Сунь Ятсеня, - нехотя ответил Бугэй.
        - Так я и знал!
        - Теперь понятно, почему он в таких доспехах, - заметил Акинобу. - Им двести лет. Но почему они ожили?
        - У кантё есть волшебный порошок… - ответил Бугэй.
        Хоп! - едва не воскликнул Натабура, но вовремя прикусил язык. Значит, в этом всем замешаны Боги, ибо только Боги владели волшебным порошком. Лучше об этом никому не знать. А кто догадался, пусть догадывается. Например, учитель Акинобу, который хитро подмигнул. И тогда Натабура вспомнил, что так знакомо мог пахнуть только железный порошок идасу[126 - Идасу - железный порошок.], применяемый для услады мертвых. А это значило, что Боги исподволь вмешиваются в человеческие дела, верша таким образом историю. Надо обязательно отыскать Богиню Аматэрасу. Ведь она осветила наш с Юкой брак. Она поможет. Она восстановит справедливость и не даст восторжествовать злу.
        - Точно! - воскликнул он. - А я-то думаю, чем пахнет, - и посмотрел на учителя Акинобу.
        Акинобу снова подмигнул ему. Мол, сейчас расспросим повара и составим план действий. Но они ничего не успели сделать, потому что события стали разворачиваться очень стремительно.
        - Стало быть, вы их для кого-то везете? - сказал Акинобу, делая шаг по направлению к ящикам с медными гвоздями, которые оказались на палубе как нельзя кстати.
        - Я не знаю, таратиси кими, кантё мне ничего не рассказывал, но когда мы выходили из Хирака, на борт поднимались охрана в малиновых кимоно. Ножны у них были красными, - пояснил Бугэй.
        - Это люди императора Мангобэй. Что они привезли?
        - Я ничего не говорил! - испугался Бугэй. - Я всего лишь повар!
        Он сразу все сообразил. Хотя сообразил еще тогда, когда впервые увидел этих людей. Но гнал от себя мысли, боялся, что будет замешан в чем-то предосудительном. Авось пронесет. Но, похоже, не пронесло. Тайна перестала быть тайной. И само знание о людях в малиновом кимоно стало опасно.
        - Что они привезли? - еще раз спросил Акинобу.
        - Мы купили большую партию щелка и забили им кормовые трюмы и все каюты.
        - Твой хозяин участвует в заговоре, - объяснил Акинобу, неся очередной ящик. - Поэтому он и сменил экипаж. А повара найти не мог. Искал он повара?
        - Искал… - Бугэй совсем пал духом.
        Действительно, в Учжоу кантё стал особенно придирчив. Бил бедного Бугэй почем зря. Бугэй боялся, что его бросят в чужой стране и он никогда не увидит родных.
        - Ну вот видишь.
        - Нет, не может быть! - решил схитрить Бугэй. - Он чтит регента Ходзё Дога. И каждую ночь молится за него.
        - Плохо молится, - сказал Акинобу. - Кто-то в Ая хочет сменить власть в нашей стране. А твой хозяин возит ему каменных воинов. Это предательство!
        - Теперь меня заставят сделать сэппуку![127 - Сэппуку - харакири.] - от ужаса повар Бугэй уронил себе на ногу ящик с гвоздями. - Ова![128 - Ова! - Ах!]
        - Не волнуйся, - успокоил его боцман Дзидзо. - Сэппуку достоин только самурай. Единственное, что тебе грозит, это позорное отсечение головы после распятия, но этого ты не почувствуешь, потому что будешь мертв.
        Повал Бугэй подумал о страшной тюрьме Тайка, в которой содержались безвинные люди. Треть из них не доживала до суда. Но тюрьма никогда не пустовала. Однажды он провел в ней три месяца, пока за него не заплатили долг. Хорошо еще, что это случилось в теплое время года, сразу после сбора урожая. После этого ему и удалось наняться поваром на джонку. К счастью, с долгами он уже расплатился.
        - Или сошлют на Хонсю, - очень серьезно добавил Натабура.
        Юка так посмотрела на него, что Натабуре стало стыдно. Действительно, зачем мучить бедного человека. Она-то поругивала его за то, что он порой беззлобно посмеивался над Язаки, а повар совершенно чужой человек. На острове Хонсю тоже было не лучше. Там действительно добывали камень для дворцов столицы. В государственных каменоломнях человек жил ровно столько, сколько необходимо для выработки нормы. Затем его бросали умирать в болото Уэда, если он до этого сам не умирал. А норма зависела оттого, сколько ты весишь. Каждый день норма уменьшалась. Это было очень справедливо, но не спасало от истощения, потому что каторжников кормили хуже, чем рабов, которым давали еду вместе с овцами и свиньями, и они не имели права отгонять скотину.
        К тому времени, когда почти все ящики с бронзовыми гвоздями были перенесены на крышки люка, хирака одним ударом сорвали люк на носу. Но Акинобу ждал наготове с масакири, Натабуре же досталась канабо[129 - Канабо - железная палица с шипами.] - железная палица с шипами. И хотя он чувствовал себя еще неважно, азарт восполнял приступы слабости.
        Однако хирака оказались хитрее. Сами не полезли. Конечно, не обошлось без кантё Гампэй, который всем руководил, выкрикивая команды: из люка вдруг с истошным лаем вылетел ганива. Пока Акинобу расправлялся с ним, для начала тюкнув его по затылку, следом выскочили еще два. Одного Натабура завалил сразу же, отколов задние лапы, а второй с утробным рычанием вцепился в канабо. «Хрусть!» - рукоять треснула. Натабура сильно удивился - виданное ли дело перекусить стальную рукоять толщиной в руку человека. Однако успел подхватить ганива под живот и, используя инерцию движения ганива, перекинул его в броске через бедро. Но не рассчитал - ганива был таким тяжелым, что броска как такового не получилось. Правда, ганива пробил мордой борт джонки и застрял в дыре. Ударом ноги Натабура отправил его в море. Но вот что оказалось интересным: во-первых, ганива действовали быстрее и хитрее, чем в первый раз, а во-вторых, они словно бы оживали, потому что стали мягче, словно камень превращался в плоть, а еще из ран у них текло что-то наподобие крови, только желтое, как песок пустыни, и липкое, как патока.
        Пока они с учителем Акинобу возились с ганива, хирака вылезли на корме и пробили дыру у центральной мачты, из-за чего она угрожающе накренилась, и джонку повело вбок. Натабура отметил, что боцман вовремя отработал рулем и не дал джонке перевернуться. Хорошо! У нас есть еще шанс, понял он и бросился на корму, заскочив по пути в кладовку и схватив первое, что попалось под руку - тяжелую секиру. Через коку оба ее лезвия, не заметив как, он смял в лепешку.
        Хирака напал неожиданно. Откуда он взялся, Натабура так и не понял. Он бежал, чтобы по лестнице вкарабкаться на ют. Потом уже догадался, что хирака пробили пол капитанской каюты и лезли через нос. Не зря Акинобу учил его чувствовать опасность загодя. То ли Натабура увидел тень, то ли мачта показалась странной, только когда пробегал мимо, из-за нее с мечом над головой выскочил хирака. Не подставь Натабура секиру, удар пришелся бы точно в голову. Ржавый меч хирака сломался, и его обломок лишь оцарапал лицо Натабуры. Следующее движение, которое чисто рефлекторно сделал Натабура, как если бы он сражался с человеком, была подножка. Уж очень выгодно для этого стоял хирака - всей тяжестью налегая на правую ногу. Натабура не видел, а лишь почувствовал это. К его досаде, ничего не получилось. Вернее, Натабура сделал все, как нужно, как делал сотни тысяч раз: ткнул ногой сбоку и приложился с маху плечом в грудь противника. И сразу понял, что взялся мериться силой со скалой. Хирака оказался слишком тяжел. Он только отклонился на мгновение назад, чтобы сохранить равновесие, а потом Натабура отлетел к мачте.
Это было ошибкой - подспудно Натабура хотел испытать себя в рукопашном бою с хирака. Почувствовать его силу, мощь. Однако, несмотря на сильный удар, он не пострадал - главным образом из-за того, что был готов к бою и в тому же в бане утром хорошо разогрелся, сражаясь с аябито. Секира со звоном ударилась в борт.
        Ободренной легкой победой хирака прыгнул вперед в надежде затоптать Натабуру, а затем отправиться на помощь своим товарищам. Натабура был легче и опережал его в скорости. Он легко перекатился к борту, где лежала секира. Тяжелая ступня хирака впечаталась в доски палубы с такой силой, что оставила глубокий след, а затем ударила в борт так, что полетели щепки, и застряла. Хирака силился ее выдернуть. Он дернул раз-другой. Его каменное лицо исказилось гримасой. Хирака даже прогудел что-то вроде: «Сейчас, погоди…» Натабура, усмехнувшись, подхватил секиру: «Так я и расстарался!» Хирака почти выдернул ногу. Натабура успел рубануть со всего маху. Камень с треском лопнул. Хирака отскочил, покачиваясь. Особой боли он не испытывал, потому что не издал ни звука, а только поморщился, словно Натабура не отрубил ступню, а всего лишь наступил на нее. Но подвижность потерял и заходил по кругу, как одноногий от пинка под зад.
        Из ступни на палубу хлынула липкая жидкость, похожая на кровь, только желтого цвета. Натабура не стал разбираться, что это такое, и не дал ни единого шанса хирака. Следующим ударом он отколол ему голову и только тогда услышал, как кричит умирающий хирака - как раненый заяц. Если, чтобы убить первого хирака, пришлось разваливать его на куски, то этот хирака умер, лишившись головы. Однако закричал, призывая на помощь - самое удивительное, что кричали одновременно голова и туловище.
        На юте матросы во главе с боцманом отбивались от пятерых хирака, шестой показался из люка. Натабура подоспел вовремя, чтобы отрубить ему голову. Хирака застрял, и через кормовой люк вылезти больше никто не мог. После этого осталось только добить хирака, которые махались с матросами и боцманом. Джонка снова накренилась. Боцман Дзидзо бросился к штурвалу. Хирака все же удалось сорвать одну из двух трюмных крышек. По палубе носились обезумевшие куры. Парочка из них, истерически кудахча, уже плавала в воде.
        Натабура искал Юку. Но ее нигде не было видно. Пропал и Афра.
        - Ты видел Юку? - окликнул он Язаки, который прятался за разбросанными на палубе ящиками.
        Как раз в этот момент из трюма выпрыгнул ганива и щелкнул зубами так страшно и громко, что Язаки в одно мгновение очутился на мачте и полез на клотик, уронив оружие.
        - Кудда-а-а! - крикнул Натабура, но возникшие ниоткуда хирака отвлекли его внимание, и пришлось снова махать секирой.
        Это были не тяжеловооруженные войны, а лохматые дикари с дубинами и дротиками, которые они метали в противника.
        Все последующее смешалось для Натабуры в беспрестанной драке. Он то от кого-то отбивался, то, напротив, стоял в засаде, пока учитель Акинобу вместе с матросами обследовали каюты и выгоняли из них хирака, и добивал тех, кто сумел уйти от руки Акинобу. То убегал от слишком расторопных хирака и ганива. Ему даже показалось, что где-то рядом мелькнули Афра и Юка. При этом хруст дерева, хлопанье парусов, тяжелая поступь каменных монстров, крики, ругательства, паническое кудахтанье кур, удары волн - все слилось в бесконечно протяжный шум.
        По мере того как хирака становились все более похожими на людей и в них появлялась кровь, их преимущество в силе сходило на нет. Напротив, они делались более активными, и там, где коку назад Натабура справлялся с помощью не столько ловкости, сколько силы, ему, наоборот, приходилось вертеться, как духу на сковороде. А когда он обнаружил, что секира превратилась в кусок железа, сменил ее на кусанаги и сразу почувствовал себя увереннее.
        С учителем Акинобу они отбивал атаку со стороны кормы, где хирака все же очистили люк и лезли один за другим. Потом пришли на помощь Язаки, который провалился в трюм. Они его вытягивали, отбиваясь сразу от троих хирака и двух ганива. Натабура между делом спас повара, которого душили. И вдруг наступила пауза. К этому моменту все ганива были убиты или попрятались, что на них было непохоже, ибо они до этого яростно нападали. И если из кают вначале попеременно вылезали по двое, по трое, то теперь - один, ну два от силы. Их шансы захватить джонку таяли на глазах. Даже получив такую же скорость в передвижении, как и люди, они уступали им в мастерстве, потому что за двести лет тактика боя изменилась. К тому же хирака, похоже, были собраны из разных захоронений, и среди них попадались совершенно древние существа - лохматые, в шкурах, вооруженные дубинами. С двумя из них Натабура столкнулся на юте. Дрались они с неистовством зверя, но к счастью, таких оказалось не так уж много.
        Только что все бегали, кричали и дрались, и вдруг наступила пауза. Учитель Акинобу, с опаской заглядывая в дыру, крикнул:
        - Эй! Дружище… Капитан!.. Наша взяла. Вылезай!
        Натабура получил возможность оценить последствия сражения. Он чувствовал себя оглушенным и обманутым в лучших чувствах. Победа или то, что называется передышкой, не принесла торжества духа. Невысока честь драться с каменными истуканами, зная, что они обречены. Хотелось уткнуться носом в какую-нибудь дыру и ни о чем не думать. Джонка была завалена телами хирака и ганива. Перила, ограждающие мостик, оказались снесены. Не уцелели перила и по правую сторону носа. В палубе зияло не меньше трех дыр. Когда и как хирака сумели их пробить, Натабура не помнил. Честно говоря, ему было все равно. Что со мной? - думал он, мне не нравится убивать даже этих бедных гонси[130 - Гонси - злобный демон в виде каменного человека. Любит принимать вид скалы и нападать на путников из засады, устраивая камнепады и лавины.]. Он дрался не за совесть и не за страх, не за своего господина - он только защищал свою жизнь. Это было не одно и тоже. Ради этого даже не стоило выхватывать меч. Он чувствовал, что изменился, но еще не понял, как и почему.
        Самая большая мачта, находящаяся в центре, наклонилась. От этого джонка безбожно рыскала по курсу, и только мастерство боцмана Дзидзо не позволяло ей опрокинуться. Первая и четвертая мачты пропали, будто их и не было. Пожалуй, все это больше походило на следствие абордажной атаки, чем на схватку с каменными существами. Но как ни странно, джонка «Кибунэ-мару» все еще держалась наплаву. Ах, ну да, словно очнулся Натабура. Мы же в море. Позади дальний путь. Но почему так тяжело, словно я снова таскаю гэндо Амида на загривке.
        Единственным предметом, избежавшим разрушений и сохранившим первоначальный вид, оказалось рулевое колесо. Боцман помахал рукой и крикнул:
        - Я его берег как зеницу ока!
        Что это ему стоило, было заметно невооруженным глазом - он был ранен, левая половина тела окрасилась кровью. Но еще не настал момент разбираться в последствиях сражения. К Натабуре одновременно подбежали Юка с мидзукара в руках и Афра. Оба целые, без единой царапины. Натабура с облегчением вздохнул: во время сражения он постоянно думал о них. Морда у Афра оказался в желтой крови. Похоже, он все-таки загрыз ганива. Да и Юка была вся перемазана.
        Натабура хотел сказать, что безумно рад их видеть, но подскочил Язаки и похвастался мечом:
        - Самолично отобрал у генерала! Во как!
        Вместе со всеми Натабура подошел и посмотрел. Действительно, этот хирака отличался от всех других властными чертами лица, которые не смогла исказить даже предсмертная агония. Его шлем с маской имел огромные рога. Доспехи темно-синего цвета с изображением тростника выделялись изысканность и отделкой. Панцирь был из синей китайской кожи, а щитки оказались столь хорошего качества, с изображением бегущих по пустыне антилоп, что любой императорский мастер мог позавидовать. Щитки хороши, отметил Натабура. А нарукавники - настоящее произведение искусства, над ним трудился не просто ремесленник, а человек, подаривший им душу. Если смотреть прямо - проявлялись контуры Дворца Белая Цапля, если смотреть под углом - на балкон выходил император в парадных доспехах.
        - Да я его одним ударом… - хвастался Язаки. - С разворота, с потягом…
        Даже Афра презрительно помахал хвостом, слыша его вранье. А у Юки сделалось насмешливое лицо, хотя она давно привыкла к Язаки и знала его как большого враля.
        А меч, похоже, действительно генеральский - блестит, как новенький. Только не годится для боя - слишком тяжел, подумал Натабура. Я бы такой меч не взял, даже если бы предложили. Натабура с сомнение посмотрел на Язаки, который сделал вид, что не понимает его взгляда. Язаки по своей природе не мог победить такого грозного противника. Не потому что не сумел бы, а потому что судьба никогда не сводит столь разномастных соперников. Это было против правил Эцу, которые установили Боги: только равный может убить равного, только старший может убить младшего. Самурай должен был умереть только от руки самурая. В данном случае от равного или старшего по званию. Но кто будет разбираться в бою, самурай ты или нет и какое у тебя звание? Для этого и существовали дорогие доспехи и эмблемы - мон. Генерал служил клану Нирито. Его первой эмблемой было восходящее из моря солнце. Второй - косой дождь. Третьей - панцирь черепахи, плещущийся в волнах. Тот, кто не имел эмблемы, вообще не имел права приблизиться к генералу. А Язаки сумел. Он был счастлив.
        Да, говорил взгляд Язаки, я знаю, что вру, ну и что? Меч-то мой! Но я ничего не скажу! И не сознаюсь!
        Так это и осталось тайной.
        По правилам Эцу Язаки должен был быть наказан. Но мне наплевать, думал Натабура, ибо в правилах Эцу заложено противоречие боя. Пусть Боги сами и разбираются. Я ничего не предприму, если небесная кара падет на Язаки. Впервые он не испытал удовольствия от победы, и чувство усталости овладело им. Он отошел и сел, прислонившись к покосившейся мачте. Дерево скрипело, словно прося пощады. Все долго разглядывали генерала. Язаки на правах победителя снял с погибшего нарукавники и панцирь. Потом к Натабуре подошел Афра и сел рядом, привалившись тощим задом, словно говоря этим: «Ну их всех! Нам хорошо вдвоем». За Афра явилась Юка. И села справа.
        Подошел учитель Акинобу и что-то спросил.
        - А?.. - переспросил Натабура.
        - Ладно, сиди… - сказал учитель и снова подался к дыре в палубе, чтобы прокричать в нее:
        - Капитан, вы явите нам свой лик?
        Они все вслушивались целую кокой. Из трюма не донеслось ни звука.

* * *
        Всю ночь у него болела раненая нога. Она стала зеленой от моксы. Ныла и скулила, как болотная сова.
        Все были ранены - кто больше, кто меньше. И работы ему и учителю Акинобу хватило до самых сумерек. Повар Бугэй, несмотря на вывихнутую правую руку, укушенную ногу и поцарапанное когтями лицо, не ныл и не скулил, как обычно, а приготовил еду, и когда на небе появились звезды, все поели и улеглись спать, кроме учителя Акинобу. В час тигра он разбудил Натабуру, и тот встретил холодный рассвет в обществе верного Афра, который, прикрыв нос пушистым хвостом, пристроился рядом. На остатках ограждений серебрился иней. И вдруг из-под небес стал падать редкий, пушистый снег. Горизонт закрыло пеленой, и мир сузился. Все это напомнило Натабуре остров Миядзима, зимний перевал и озеро Хиёйн в чаше гор Коя, где стоял монастырь Курама-деру. Так хотелось снова попасть туда. Возвращение домой всегда бывает волнительным, подумал Натабура. Когда мы приедем, я построю для Юки дом и посажу много-много хризантем.
        Звезды поблекли, и с той стороны, куда они плыли, долго вставало солнце. Потом разом выскочило, и стало теплее.
        В этот момент он придумал:
        Зима. Пушистый снег лег.
        И первых холодов дыхание
        Лизнет Фудзияма,
        Как голодный пес.
        Река замерзла.
        Золотые императорские караси
        Всплывают в полынье.
        Уныло шелестит тростник.
        Старый рыбак Эбису[131 - Эбису - Бог рыболовства.]
        Вздыхает о былом изобилии.
        Но это не значит,
        Что весна забыла вернуться.
        Черный ину пробежал сто сато.
        И завыл, поклонившись Луне,
        Чей холодный свет
        Скользит по снежным равнинам Нара.
        Утром поиски кантё возобновились. Обшарили все надстройки. Попутно выбросили за борт остатки глиняных воинов и собак и занялись мачтой. Натабура вместе с Язаки спустился в трюм и обнаружил, что основание мачты выбито из «замка». Мачту явно пытались разрубить, но даже хваленые китайские мечи ничего не могли сделать с «зеленым деревом», из которого была изготовлена мачта. Такая древесина была крепче самой лучшей стали и тонула в воде. Обрабатывали ее мастера, которые знали, что «зеленое дерево», кроме всего прочего, очень ядовито.
        Учитель Акинобу искал кантё в самых потаенных закоулках - больше для очистки совести, чем для дела. Кантё Гампэй нигде не было.
        - Учитель! Учитель! - в трюм скатился Язаки. - Ялик пропал!
        - Я догадывался, что кантё не самоубийца, - хмыкнул Акинобу.
        Хотя Натабура давно привык к учителю, но спокойствие Акинобу в очередной раз удивило его. Лично он так бы не поступал, а предпринял бы что-то безотложное, он что именно, Натабура сообразить не мог. Этим, наверное, и отличается ученик от учителя - учитель Акинобу знает, что надо делать, я только думаю, что знаю. Опасность была слишком очевидна, чтобы ею пренебрегать. Но и волноваться раньше времени не имело смысла. Такова была философия поведения учителя. К досаде, трудно совладать с собой. «Незачем тратить энергию, когда нет реальной опасности, иначе ожидание истощает», - обычно говорил он. Натабура не понимал его. А еще учитель Акинобу часто говорил: «Если ты уразумеешь одно дело, тебе откроются восемь других». Только на этот раз Натабура забыл о его словах. Человек не запоминает идеи, если сам не пришел к ним.
        Через дыру они с Натабурой выбрались на палубу. Бесконечно длинные, покатые волны набегали с юга, как отголоски бушующих далеко-далеко на экваторе сезонных штормов. Это Бог ураганов Сусаноо-но-Микото вымещал злобу на всем мире за то, что его заперли на южном полюсе Земли.
        - Вряд ли он доплывет до берега, - высказал сомнение Натабура, глядя на море.
        - Не забудь, что Гампэй настоящий моряк, - возразил учитель Акинобу. - Те волны, которые могут погубить, способны вынести его и к Нихон.
        - Стало быть, на берегу нас ждут неприятности! - со страхом воскликнул повар Бугэй.
        Он не зря крутился рядом, желая понять, как Акинобу отнесется к самому факту побега кантё и заподозрит ли что-либо.
        - Представлю, что он наговорит на заставах, - сказала Юка. - Мы не сможем добраться до столицы.
        - Если он приплывет первым, то все возможно, - согласился Акинобу и подумал, что Аматэрасу не допустит этого, все-таки она скрепила союз Юки и Натабуры. - По крайней мере, кантё опережает нас на шесть страж[132 - Стража - два часа, сутки делятся на двенадцать страж.]. Надо починить мачту и поднять большой парус.
        Еще полдня ушло на починку. Главным образом надо было согласовывать действия людей на палубе и в трюме. Одни тянули за канаты, а другие работали ломами. К часу лошади[133 - Час лошади - период с 11 до 13 часов дня.] подняли главный парус, джонка перестала рыскать по курсу и как сноровистая лошадка, побежала точно на восток, к острову Кюсю.
        - Там нас ждет будущее, - сказала Юка, и хотя она совсем мало жила в Нихон, она чувствовала, что соскучилась по новой родине. - Интересно, какое оно будет?
        - Что именно? - уточнил Язаки, красуясь в доспехах генерала.
        - Будущее.
        - Примерно таким же, как и прошлое, только дороже.
        Юка с удивлением посмотрела на Язаки и фыркнула, как кошка. А Натабура произнес:
        - А я и не знал, что ты философ.
        - Я сам не знал, - привычно шмыгнул носом Язаки. - А вот прорвало. Поесть бы не мешало.
        Все трое рассмеялись, а Язаки подумал, что сегодня ночью упустил возможность разбогатеть. Он предался размышлениям, грусти и стал жалеть себя - бедного, несчастного, одинокого Язаки, которому не помогает ни хитрость, ни проказница судьба, не говоря уже о Богах, которые были явно не на его стороне.

* * *
        Ночью повар Бугэй не спал. Его била нервная дрожь. Он дождался, когда все уснут и, подволакивая ногу и с трудом перешагивая через обломки, стал пробираться в каюту капитана, стараясь не привлечь внимания Акинобу, чья тень маячила на мостике.
        Он нарочно лег на палубе под предлогом тесноты в кубрике. И сколько ни звал его боцман Дзидзо, который считал повара своим товарищем по несчастью, Бугэй остался непоколебим в своем решении, прикрываясь благородным побуждением не мешать раненым. Глупые матросы, привыкшие к дешевому сакэ, были только рады. Они завернулись в шелк и уснули как убитые, раскинув во все стороны руки и тяжело выдыхая пары сакэ, который предусмотрительный Бугэй наливал всем без меры из личных запасов кантё. Еще бы, сакэ из красного риса с добавлением перца и трав. Такой сакэ испокон веков подают только императорам. Для большего эффекта Бугэй подогревал его до нужной температуры, а вместо чашечек принес огромные пиалы. Эффект оказался неожиданным: на людей, уставших после битвы, сакэ подействовал, как Бог сна.
        Даже вывихнутая рука и та служила лишним поводом для реализации задуманного. Я должен забрать свое, твердил Бугэй. Обобщая словом «свое» все те горести, которые испытывал в море. Должен на лечение, бедным детишкам на молочишко, жене на барахлишко - в общем, на жизнь. Не зря же я горбатился столько лет. А эти шторма… Бр-р-р… Он вспоминал все-все шторма, которые пережил, и пробовал шевелить пальцами. Рука отзывалась болью. Заживет как на собаке, рассуждал он, клацая зубами от боли. А эти… Он почему-то с неприязнью подумал о пассажирах, наверное, потому что они захватили джонку. Эти… ну их… Он боялся, что кто-то точно так же, как и он, вспомнит о капитанской кассе. Таким человеком мог быть только боцман Дзидзо, но он, слава Будде, тяжело ранен и пьян, как последний чжу[134 - Чжу - по-китайски слуга, занимающийся самой грязной работой.].
        План завладеть деньгами капитана созрел у Бугэй давно, - как только началась битва с каменными чудовищами. Что-то нехорошее шевельнулось у него в душе, он стал беречься и даже один раз отсиживался на камбузе, с испугом прислушиваясь к звукам битвы и вздрагивая при каждом ударе в хлипкие стены. Три раза во всей этой круговерти он пробовал проникнуть в капитанские покои, и три раза ничего не получалось. Первый раз он почти добрался до тайника кантё, но пол в каюте внезапно с треском вздыбился, из дыры выскочил глиняный демон - ганива, и если бы неизвестно откуда взявшаяся прыть, Бугэй остался бы лежать на полу капитанской каюты с перекушенным горлом. Ганива успел только расцарапать Бугэй лицо. Зато крови было море, и Бугэй сразу заслужил уважение. Глаза у него сделались черными, словно в них накапали туши, а лицо страшно опухло. Второй раз он предпринял попытку в тот момент битвы, когда ганива взломали палубные крышки, и проник в каюту через окно. Кто-то, скорее всего, Акинобу, заботливо завалил дыру в полу. Бугэй на этот раз никто не мешал отодвинуть капитанскую постель и поддеть ножом половицу.
Тайник был сделан в балке. В него вмещались не только мешок с деньгами, но и драгоценности, которые кантё Гампэй покупал жене во всех портах, где они побывали. Здесь были индийские золотые стронги, звенящие, как водопад, и радующие душу голубые китайские тама, похожие на бездонные озера, бусы-ятано из очень редкого камня, переливающегося всеми цветами радуги, и даже бриллиант величиной с маленькую черепаху. Бугэй уже держал деньги в руках, заигравшись, словно ребенок, но в этот момент джонку так тряхнуло и она так сильно накренилась, что Бугэй подумал о крушении. Страх заставил его вылететь на палубу. Его тут же втянули в бесконечную беготню среди каменных чудовищ. Тогда-то Натабура и отбил его у хирака и ганива, которые схватили Бугэй, едва не разорвав пополам. Третий раз добраться до тайника он сумел лишь, когда битва подходила к концу. На этот раз в каюте капитана все было раскидано, в полу снова зияло отверстие. Бугэй даже показалось, что в нем кто-то мелькнул. Он не успел вскрыть тайник, как последний хирака - дикий человек с дубиной, так дернул его за руку, что Бугэй потерял сознание и очнулся
на палубе в тот момент, когда Язаки хвалился победой над каменным генералом. Пришлось слушать глупые речи друга. Язаки долго изображал, как все вышло. Как он кричал, плакал, молил генерала его не убивать. И как, в конце концов, победил с помощью хитрости. Хвастовство Язаки, казалось, достигло небес, в которых что-то ухнуло, и молния рассекла черный небосвод. Все посчитали это дурным знаком, а пристыженный Язаки тотчас замолк. Одного Бугэй не знал - спас его на этот раз Акинобу, в последний момент зарубивший лохматого хирака, который тащил Бугэй в трюм, где его ожидала верная смерть.
        Джонка, мерно покачивалась, бежала на восток, и Бугэй старательно прятался в тени. Он прислушивался к каждому звуку, но кроме скрипа дерева и плеска волн, ничего не было слышно. Казалось, все благоприятствует задуманному.
        Бугэй двинулся дальше. Одна из тех кур, что осталась жива, едва его не разоблачила, подняв отчаянный крик. Наверное, она решила, что целью дневной потасовки было изловить всех кур. И очень гордилась тем, что осталась цела.
        - Тише!.. Тише!.. - зашипел на нее Бугэй. - Это я!
        Курица внезапно успокоилась, словно действительно признала его. Взлетела на ящики и, устроившись там, с большим подозрением поглядывала на Бугэй. Затем она закрыла оранжевые глаза кожистой пленкой и уснула.
        Только-то и дел, подумал осмелевший Бугэй, подтаскивая ногу, на пять кокой - отколупнуть дощечку, вытащить мешок и отнести его на кухню. Драгоценности брать не буду, хватит и денег. Волочь тяжело. Но потом передумал и решил, что сходит еще два раза. Его глодала мечта о харчевне в порту Хаката и о тихой спокойной жизни.
        Пространство между камбузом и ящиками с медными гвоздями, освещенное луной, пришлось преодолевать ползком. Он проделал это очень медленно, замирая при каждом подозрительном звуке и поглядывая на силуэт Акинобу. Для воплощения задуманного он намазал лицо и руки сажей и не боялся, что лунный свет выдаст его.
        Наконец, оказавшись в тени надстройки, ткнулся лбом в дверь капитанской каюты, и тут его ждал сюрприз. Кто-то крепко схватил его за шиворот - Бугэй от ужаса даже присел - и прошептал демонским голосом:
        - Куда-а-а? Куда-а-а ползем? А?! Я за тобой давно слежу!
        Повар Бугэй обмер - на него смотрел тот генерал, которого вроде бы убил хвастливый Язаки. Два рога и наплечники, отливающие синевой в лунном свете, не оставляли Бугэй никакой надежды остаться в живых. Он слышал, что хирака и ганива приходят лунными ночами и что они являются проводниками людей на тот свет. В душе он считал себя буси[135 - Буси - самурай.] и с гордостью готовился к смерти. Только не думал, что это произойдет так быстро.
        От страха Бугэй стал подвывать.
        - Тихо, дурак! - твердо произнес генерал и ладонью закрыл ему рот. - Акинобу услышит.
        Оба посмотрели на мостик: Акинобу не было видно, похоже, он находился за парусом. Откуда он знает Акинобу? - с ужасом подумал Бугэй, и почему он вообще умеет разговаривать? Хирака молчаливы, что твои скалы.
        - Куда ползем? - снова спросил генерал.
        Его голос глухо доносился из-под маски.
        - Туда, - кивнул Бугэй на каюту и снова перешел на звериное подвывание.
        - Зачем? - дернул за больную руку генерал.
        - За деньгами, - клацая зубами, сообщил Бугэй и подумал, что может откупиться. Ведь если кантё погиб, то деньги никому не принадлежат.
        - Хорошо, значит, поделишься.
        Бугэй перестал подвывать и понял, что проговорился. Это был явно не генерал, а кто-то очень и очень знакомый. Бугэй испугался своей догадки.
        - Это ты, Язаки? - спросил он, на всякий случай пробуя отползти в сторону.
        - Я, - Язаки отстегнул маску, а затем сняв шлем, осторожно положил его на ящик с медными гвоздями.
        - Ну ты и га-а-а-д… - обиделся Бугэй. - Я едва не обделался.
        - А-а-а… - назидательно протянул Язаки. - Не надо хитрить. Мы таких хитрецов знаешь, где видали?
        - А сам? - язвительно осведомился Бугэй. - Сам что здесь делаешь?
        - Тебя жду, - Язаки был невозмутим, как базарный меняла.
        - Меня?! - вспылил Бугэй от такой наглости и перешел на крик.
        Акинобу возник на мостике и долго вглядывался в темноту. Но так ничего и не увидел, решив, что это то ли матросы по пьянке дерутся, то ли раненые хирака прячутся в трюме. Завтра отловим, подумал он. Завтра.
        - Пошли, - хмыкнул Язаки, открывая дверь в капитанскую каюту. - Все пополам!
        - Еще чего! - возразил Бугэй. - Не буду я делиться с тобой! Все мое!
        Ему действительно не хотелось ни с кем делиться. Перед глазами все еще стояла харчевня в порту Хаката и он - Бугэй, с важностью принимающий гостей. Ради этого он готов был убить кого угодно.
        - Ладно, - как-то подозрительно быстро согласился Язаки. - Мне-то что? Я тебе хотел помочь, а ты не соглашаешься.
        - Ну? - недоверчиво прогудел Бугэй, окончательно приходя в себя. - В чем мое согласие?
        - Мы сражались? - спросил Язаки.
        Бугэй не узнавал такого Язаки. С каких это пор толстяк научился рассуждать? Обычно Язаки больше ел, чем думал. Белки его глаз светились, как у волшебной собаки - тэнгу.
        - Сражались, - кивнул Бугэй, полагая, что дальше этого логического вывода он ни за что не двинется.
        - Стало быть, деньги принадлежат всем! - выдал Язаки.
        Впервые Бугэй пожалел, что не носил оружия. Убить бы этого поганца и бросить в море. А утром сказать, что Язаки напился и выпал за борт - тем более, что с правой части носа ограждение отсутствует напрочь.
        - Ты хочешь моей смерти? - осведомился Бугэй, закрывая поплотнее дверь в каюту.
        Они находились в первой комнате, где у кантё был кабинет, где он делал расчеты по карте и любил предавался размышлениям с кувшином сакэ. В темноте Бугэй безуспешно поискал глазами что-нибудь такое, чем можно было двинуть Язаки по голове и забыть о его существовании.
        - Что ты?! Что ты? Нет, конечно. Просто с друзьями положено делиться, - высказал истину Язаки. - Иначе я позову Акинобу и представлю все дело так, что поймал тебя за воровством.
        Как назло Акинобу прошелся поперек мостика, и они долго вслушались в его шаги - не несет ли это какой опасности?
        - Ладно, - горячо зашептал Бугэй. - Треть драгоценностей твоя.
        - Нет! - уперся Язаки, делая вид, что готов шагнуть за порог и поднять тревогу. - Все пополам!
        - Ти…[136 - Ти - аналогичен выражению «черт с тобой».] - поморщился Бугэй, подумав, что у него еще будет время расправиться с Язаки.
        - Ну вот и молодец! - похвалил его Язаки, решив, что уговорил друга. - Показывай!
        Бугэй со злостью толкнул дверь непосредственно в каюту, и они нос к носу столкнулись с кантё Гампэй. У Бугэй подкосились ноги. Он сразу узнал хозяина, чье красное шарообразное лицо и особенно сверкающие глаза источали огненный свет, хотя в каюте было темно и только робкий луч луны падал в окно. Бугэй охватил ужас, он потерял способность двигаться и мыслить, потому что, как и все, свыкся с фактом гибели капитана.
        Язаки хотел было закричать, но язык присох к нёбу, и момент был упущен. А когда заметил в руках кантё кривой индийский нож, у него вообще пропало всякое желание шевелиться. Его прошиб холодный пот. Рот открылся, и Язаки превратился в истукана.
        - Рот закрой, - сказал Гампэй.
        - Чего?.. - моргнул Язаки.
        - Рот закрой.
        - Ага… - и Язаки послушно щелкнул зубами.
        Руки у него, что говорится, опустились. Не было сил ни сопротивляться, ни даже говорить. В голове крутились несколько вариантов развития событий. Можно было сказать, что он любит кантё всей душой и всегда любил - с того самого момента, как взошел на борт джонки, и признает его власть над собой. А сражался он просто так, - потому что все сражались. Можно было попросить прощения и вообще, пасть в ноги, целовать его сандалии и, главное, сказать, что с этого момента он будет служить только ему - кантё Гампэй - всегда, верой и правдой до конца дней своих. Еще как вариант захотелось куда-нибудь убежать, закопаться, спрятаться и забыть все это, особенно страшное лицо кантё, как дурной сон. Зачем они сюда с Бугэй пришли, Язаки забыл напрочь.
        - Вот что, бакаяро[137 - Бакаяро - уроды.], - зло произнес кантё. - Если поможете - не умрете! Ялик цел?
        Целая кокой понадобилась Язаки и Бугэй, чтобы осознать вопрос.
        - Цел, таратиси кими, цел! - обрадовались они.
        - На палубе. Только ящиками завален… - прочистив горло, добавил Бугэй.
        - Ты ли это, повар? - спросил кантё, вглядываясь в распухшее, черное лицо Бугэй. - Что-то я тебя не узнаю.
        - Я, таратиси кими, я… Ваши собачки покусали.
        Кантё Гампэй засмеялся так, словно пролаял:
        - Бог шельму метит! А я надеялся, что Натабура! Хотел с ним расквитаться. Но, видать, в следующий раз.
        - Да, таратиси кими, да… - Бугэй поклонился.
        - Отлично. Дождемся, когда Акинобу пойдет сменяться.
        - Сейчас, уже недолго, - подобострастно сообщил Язаки и почувствовал, что льстиво улыбается.
        Накануне он услышал разговор между Акинобу и Натабурой и был в курсе дела, когда чья вахта начинается.
        - Если все пойдет нормально, ты, - кантё ткнул пальцем в Бугэй, - получишь полный расчет. А ты, - кантё посмотрел на Язаки так, что он едва удерживал себя оттого, чтобы не упасть на колени и не попросить прощения у грозного капитана, - ты получишь один рё. И поверь, это очень хорошая цена за то, что ты хотел ограбить меня.
        - Да, сэйса, - пролепетал Язаки.
        Он совершенно забыл, что за поясом у него торчит тот самый меч, который он взял у каменного генерала и которым накануне хвастался перед всеми.
        - Ну и отлично. А теперь иди посмотри, что делает Акинобу!
        Язаки послушно покинул каюту и заглянул на мостик.
        - Его нет, - сообщил он в приоткрытую дверь, не зная, радоваться ему или нет.
        - Идите приготовьте ялик. И не шуметь там! А то зарежу!
        Дружки отправились на палубу.
        - Может, сбежим? - предложил Язаки.
        Но сговориться они не успели. Страшная тень кантё надвинулась на них. Капитан тащил огромный мешок. Только теперь Язаки пожалел, что не обладает такой же волей, как его самый лучший друг - Натабура. Будь у меня такая воля, я бы все драгоценности вмиг отобрал, подумал он, перетаскивая эти демонские ящики с гвоздями, которыми был завален ялик.
        А Бугэй понял, что самый главный тайник он так и не обнаружил, и сердце его заныло от дурного предчувствия: мечта о харчевне таяла как утренний туман. Осталась еще маленькая надежда, что благородный кантё Гампэй проявит великодушие и добавит пару рё за верность к той сумме, которую обещал.
        - Шевелитесь! - приказал кантё, словно ненароком показывая широкий кривой нож.
        Он понимал, что чем дольше они будут возиться, тем быстрее придут в себя.
        Кряхтя и помогая друг другу так, словно взялись тушить пожар, Язаки и Бугэй перевернули ялик, подтащили его к дырке ограждения и столкнули на воду. Бугэй держал носовой конец. Сразу стало слышно, как под яликом журчит вода.
        Грозный кантё бросил в ялик мешок, затем прыгнул сам и скомандовал:
        - Отпускайте! - и сразу пропал в темноте.
        Через мгновение они услышали короткий злобный смешок, и все.
        - А деньги?! - осмелев, в отчаянии крикнул Бугэй.
        Они ждали целую кокой, боясь пропустить даже самый слабый звук.
        - В каюте… - донеслось издалека.
        Тогда они бросились назад. Сталкиваясь лбами и мешая друг другу, перевернули все, что можно было перевернуть, обследовали все стены и балки, но ничего не нашли. Бугэй собрался было прыгнуть в трюм, да Язаки удержал его:
        - Опасно! Вдруг там ганива?!
        - Ганива всего лишь глиняная собака, - возразил Бугэй, повисая над дырой в сильных руках Язаки. - Отпусти! Слышишь!
        - Это ты во всем виноват!
        - Я?!! - удивился Бугэй. Подобная мысль даже не приходила ему в голову.
        - Глядишь, давно бы все поделили.
        - А где ты был со своим оружием? - язвительно осведомился Бугэй, приходя в себя и отступая от отверстия в полу. Ему расхотелось туда прыгать.
        - Там же, где и ты со своей жадностью.
        - Ах, так! - воскликнул Бугэй, нащупывая на полу обломок древнего меча, которым вполне можно было раскроить Язаки голову.
        Мысль, что он не только лишился законного заработка, но и возможности приобрести харчевню, придала Бугэй силу. Он уже замахнулся, чтобы убить Язаки, но в этот момент у них над головой раздались шаги Натабуры, который заступил на вахту.
        - Добр твой Бог, - пробормотал Бугэй, опуская меч. - Больше ко мне за добавкой не приходи!
        - Очень ты мне нужен, - ответил Язаки, который тоже был страшно зол, но не подавал вида. - Твой капитан теперь Акинобу. Знаешь, кто он?
        - Даже если бы и знал, добавки не получишь! - уперся Бугэй.
        - А я приду и сам возьму!
        - Только попробуй!
        - И попробую!
        - Попробуй!
        - Попробую!
        Выпятив грудь, они наскакивали друг на друга, как два петуха.
        - Эй! Кто там?! - раздалось у них над головами, и они, опомнившись, притихли.
        Потом на дверь каюты что-то полилось. Язаки высунул руку и попробовал на язык:
        - Не пойму, дождь, что ли?
        Собачка писает, догадался Бугэй, вспомнив об Афра.
        Афра давно их учуял. Он решил, что раз хозяин не беспокоится, то чего колотиться, ведь это же свои: Язаки и Бугэй. Спорят. Наверное, из-за еды. Могли бы и поделиться. В знак презрения подошел и поднял лапу на то место, где, по его расчетам, в каюте находились спорщики.
        Мысль, что их ночные проделки могут быть раскрыты, заставила Язаки и Бугэй на цыпочках покинуть капитанскую каюту и отправиться по своим местам. Потревоженная курица возмущенно прокудахтала им вслед.
        Натабура больше ничего не услышал, кроме шелеста ветра в шкотах и плеска волн под кормой, и подумал, что возвращаться на родину всегда приятно, даже после самых тяжелых испытаний.
        А Афра по привычке ткнулся ему в руку и завалился спать тут же, рядом, в шаге от него. Оба были счастливы, как могут быть счастливы друзья, понимающие друг друга без слов.

* * *
        Когда стали окончательно наводить порядок и ворочать ящики с гвоздями, матрос Оцу вскрикнул так, словно наступил на змею:
        - Золото!
        Язаки, который крутился рядом, сморщился: нашли-таки. Он давно, еще на рассвете, все обшарил и, конечно, обнаружил дорожку из четырех рё, тянущуюся от каюты кантё. Разумеется, прикарманил их и, решив, что больше ничего нет, побежал докладывать Акинобу о пропаже ялика. А оказалось, что монеты закатились за ящики и что их ровно восемь - по одному на каждого члена экипажа.
        - Ну теперь все ясно, - сказал Акинобу, раздавая монеты. - Кантё Гампэй оживил своих каменных воинов и пытался захватить джонку, а когда ему это не удалось, спрятался в трюме и ночью ушел со своим богатством.
        Матросы от радости подпрыгнули выше мостика: мало того, что остались живы в этом опаснейшем и полном приключении плавании, так еще получили по золотому, о которых и не мечтали.
        Язаки показалось, что учитель Акинобу уж очень подозрительно посмотрел на него и даже усмехнулся. Нет чести в предательстве. Старик догадался? - похолодело в душе у Язаки. Неужели читает мысли? Раньше он никогда не называл его стариком, потому что Акинобу еще не стал им, а здесь взял и назвал со злости. Но от этого легче не стало. Душа, тяжелая, как якорь, ворочалась где-то в животе.
        - Дай Бог, утонул, - вздохнул Язаки и заставил себя посмотреть на море.
        - Конечно, утонул, - поддержал его Бугэй, - весел-то в ялике отродясь не было. Да и днище пробито…
        Он соврал. Ялик был цел. Весла находились в специальных зажимах. Припасены были также вода и солонина. Кроме этого на ялике имелись мачта и парус. Об этом никто не знал, кроме боцмана, который, ступив на борт джонки, облазил все закоулки, кроме кормового трюма, который оказался закрыт. Он самолично сменил воду в бочонке и обновил запас еды, но после вчерашнего и из-за ранения, даже несмотря на старания Натабуры, еще не пришел в себя.
        - Курочки не хочешь? - ласковым голосом спросил Бугэй.
        Язаки доверчиво сунул голову в камбуз и понюхал воздух.
        - Заходи…
        С чего бы это он? - удивился глупый Язаки и перешагнул порог. Ласковым стал. Знает, что я пожрать люблю.
        Бугэй захлопнул дверь и мгновенно приставил к горлу Язаки огромный кухонный нож, которым обычно рубил курицам головы.
        - Деньги гони! - очень будничным голосом приказал Бугэй.
        - Какие? - попытался было отвертеться Язаки.
        - Я видел, как ты крутился рядом, - Бугэй кивнул на окно.
        Язаки скосился: действительно, окно кухни как раз выходило на то место, где лежал ялик. Пришлось раскошелиться. Бугэй получил свои два рё и с облегчением вздохнул, потому что кантё нанял его за полтора рё, а за поясом теперь лежало все три. Это было явно лучше, чем ничего. Нестыдно будет появиться и дома, подумал он и вполне миролюбиво, обняв Язаки, предложил как ни в чем ни бывало:
        - Выпьем, друг?
        Глава 3. Стычка на границе
        На рассвете следующего дня их вынесло на скалы.
        - Ты знаешь, где мы?! - прокричал Акинобу прямо в ухо боцману Дзидзо.
        Ветер ревел так, что не было слышно собственного голоса.
        - Похоже на Хёкура!
        - Что?! Не может быть!
        Это означало только одно - за ночь ураган пронес их между Чосон и островом Каминосима далеко на север.
        - Остров! Вот! - боцман показал в сторону темного берега. - Я здесь плавал семь раз. Там они и обитают.
        - Кто? - не понял Акинобу.
        - Отшельники юй!
        Когда джонку «Кибунэ-мару» поднимало на гребень волны, то за полосами несущегося тумана были видны острые пики, вершины елей и квадратные стены скёк[138 - Скёк - скит отшельника.] Годайго, где жили знаменитые предсказатели юй, добраться к которым в такую непогоду не было никакой возможности. Когда джонка проваливалась между волнами, чернел лишь неприветливый берег без каких-либо примет. Единственное, что оставалось неизменным в этом пейзаже - заснеженные вершины хребта Оу, сливающиеся с низкими тучами, из которых срывался редкий снег.
        Они еще вчера убрали один парус, а на самом большом взяли рифы. Это позволило снизить скорость, не потеряв маневренности. Но все равно - джонка летела, как китайская пороховая ракета. Ветер свистел так, что временами казалось, сорвет и унесет всю оснастку. Мачты гнулись, словно древко лука. Ночью никто не спал, ожидая крушения. И вот теперь на краю света, где солнце-то и не показывается, им грозило быть выброшенными на камни. Логическое завершение неудачного путешествия.
        Акинобу хотел расспросить боцмана Дзидзо, что там дальше на севере и правда ли, что там кончается Мир и начинаются вечные льды, но не успел - джонка «Кибунэ-мару» провалилась между волнами, и их белые гребни, с которых ветер срывал водяную пыль, оказались выше самой высокой мачты.
        - Если обойдем остров, то у нас есть шанс! - прокричал боцман.
        Уже белые буруны кипели под кормой. Уже пена от волн попадала на мостик и джонка не слушалась руля. И все же Бог Фудзин[139 - Бог Фудзин - Бог ветра. Обычно изображается с большим мешком, в котором он носит ураганы.] оказался на их стороне, ибо остров Хёкура промелькнул мимо, словно прочерк боевого веера, остался позади, а берег надвинулся столь стремительно, что никто и ахнуть не успел, как джонка, оказавшись за песчаным баром в широком устье реки, мягко ткнулась в отмель. Этого оказалось достаточным, чтобы в центре корпуса раздался страшный треск и главная мачта, проломив борт, рухнула на нос. Джонка «Кибунэ-мару» пришла в полную негодность. Волны разбивались совсем рядом, но уже были не опасны.
        - Могами! - крикнул боцман Дзидзо.
        - Да, - согласился Акинобу, - похоже, берег Могами.
        Это была ничейная территория. Пустая Земля - Край Мира, за которым лежали вечные снега. Граница между дикими племенами эбису и властью императора Мангобэй. В летнюю компанию его войска захватывали ее. Зимой дикари отвоевывали. Как таковой войны не было. Вся она заключалась в локальных стычках.
        Будто в подтверждение этих слов, за деревьями мелькнула тень. Натабура легко соскочил на песок. Следом прыгнул Афра. Они в два счета преодолели желтую полоску берега с хлопьями пены, колышущимися на ветру, и проникли в лес. Деревья на краю росли кривыми и низкими, посеченными морскими ветрами. Их искалеченные стволы, как кости, белели то там, то здесь. Прихваченные морозом трава и мох ломались под ногами, как стеклянные.
        В том месте, где сосны и ели были выше и гуще и лежал снег, Натабура увидел следы. Они были свежими, не присыпанные песком. Не пуская Афра вперед, он прошел около одного сато[140 - Сато - 535 метров.]. В лесу царил полумрак. Следы вывели на светлую прогалину, которая, загибаясь, уводила в глубь темной чащи. Поляна показалась Натабуре до странности знакомой. Только он не мог вспомнить, где и когда ее видел.
        Тень стояла там, в конце прогалины, почти сливаясь с деревьями. Эбису махал ему, словно приглашая подойти ближе. Кими мо, ками дзо!
        Заманивает, подумал Натабура. Заманивает. Раньше как хорошо было: духи, демоны. Хонки, одним словом. Среди них можно было найти союзников. А теперь что? Один голый расчет, без интереса, без тайны. Разве можно так жить? А? И Мус молчит. Что-то он меня последнее время подводит, подумал Натабура и посмотрел на Афра, одновременно не теряя из поля зрения эбису. Казалось, тот ждет чего-то. Афра застыл, натянутый, словно тетива, и нюхал воздух, пытаясь распознать опасность. Впрочем, одно то, что они торчали посередь снежного поля, уже было опасно. Для хорошего стрелка сто шагов не расстояние. Поэтому Натабура дальше не пошел. Если это эбису, подумал он, то гнаться бесполезно. Запутает в паучьих тропках, заморочит голову, заведет в чащу и бросит. Проклятый это лес. Проклятый. Мацумао, вспомнил он. Что означает «изводящий отряды самураев». Люди здесь не живут, одни дикари. Они обкуриваются белым дымом дерева канкадэрэ и становятся невидимыми. А своих покойников оставляют на деревьях, пока тела не превращаются в скелеты.
        Внезапно ветер изменился, и Афра посмотрел куда-то вбок, задрав голову. Тогда и Натабура увидел самурая, привязанного к дереву на опушке, обращенной не к морю, а к лощине. Кими мо, ками дзо! А дальше еще и еще. И вдруг, приглядевшись, понял, что их здесь много, почти на каждом дереве. Сотни, тысячи. Эбису из презрения даже не сорвали с них доспехи. Некоторые самураи рассыпались в прах, а древние доспехи времен Хэйдзё[141 - Период Хэйдзё - 701 -784гг.] превратились в сплошную ржавчину. Исчезло только оружие. У большинства вместо глаз зияли дырки, а на руках отсутствовали пальцы. Так объедают мертвецов лесные птицы и зверьки. Должно быть, здесь бродят их духи, подумал Натабура, обязательно кто-то из них задержался. Они большие хитрецы. эти духи и демоны.
        Вид мертвецов не испугал его. За два долгих года путешествия по пустынным районам Ая и Тибета они навидались всякого. Испугал странный звук, слишком короткий, чтобы определить его источник и направление, только Афра заворчал и встрепенулся, словно и его пытались сбить с пахвы. Завертелся. Вот оно, подумал Натабура и, погасив в себе желание бежать куда глаза глядят, выхватил кусанаги. Это был не звук, а послезвучие. То, что он принял за него, перешло в глухой клекот. Раздался скрип снега под тяжелыми шагами, и из-за ближайшей сосны вышел не эбису, а гакидо - великан из страны Пустая Земля. Натабура хотел улыбнуться, но лицо у него окаменело.
        Гакидо был настолько тяжел, что провалился в снег по колено. Но и так он возвышался над Натабурой, как скала. Его волосы свисали до колен, скрывая лицо. А доспехи походили на старые татэ-наси-до, только такого огромного размера, что каждый их элемент был величиной с небольшой парус. Железо на груди и животе покрылось пятнами ржавчины, а хаидатэ[142 - Хаидатэ - набедренные доспехи в виде фартука.] по краям пообтрепался, из него торчал китовый ус и нитки. Лак на черных кожаных наколенниках давно стерся до белой основы. На плече у гакидо сидела волшебная птица о-гонтё, больше смахивающая на обыкновенную ворону, только очень большого размера.
        - Не туда идешь, - произнес гакидо так, что над прогалиной пронесся ветер, и верхушки деревьев закачались.
        Натабура оглянулся. Действительно, то, что он принял за эбису, оказалось сосной. А поднятая во взмахе рука - веткой. Кими мо, ками дзо!
        - А куда? - набрался смелости Натабура.
        О-гонтё разглядывала его то одним глазом, то другим. Была она величиной с морского орла. Переливчатый гребень красовался на голове.
        - Иди до той опушки, - пояснил гекидо, - не сворачивая.
        - А зачем? - снова спросил Натабура, понимая, что его кусанаги по сравнению с огромным мечом великана похож на соломинку и что он зря злит гекидо.
        - Иди, - прокаркала о-гонтё. - Сказано - иди, значит, иди.
        И то правда, подумал Натабура, чего я с ними здесь? И все-таки заметил:
        - Если бы я еще что-то понял…
        - Чего понимать? - вполне миролюбиво прогудел гекидо. - Боги-то теперь на Землю спуститься не могут, поэтому и попросили им помочь.
        - А… - только и сказал удивленный Натабура. Целых два года им никто не помогал в опасном путешествии. А теперь на тебе! - Тогда я пошел, - хотя по-прежнему ничего не понял. - Помощь в чем заключается?
        - Не знаю, - пожал огромными плечами гакидо. - Надо, чтобы ты пошел по этим следам, и все.
        - Ладно, - согласился Натабура. - Чего уж там, схожу я до того дерева. Чего нам трудно, что ли? Правда? - и потрогал лобастую голову Афра.
        - Стой! - прокаркала о-гонтё. - Это твой крылатый медвежий тэнгу?
        - Мой… - обернулся Натабура.
        - А ведь мы знакомы.
        - Знакомы? - удивился Натабура и остановился.
        - Горную Старуху помнишь?
        - Помню, - ответил Натабура. - Давно это было и в другой стране, в Чу.
        А Афра встрепенулся, будто понимал смысл разговора. Слово «Чу», должно быть, он разобрал и тут же взлетел. Он приблизился к о-гонтё, издал звук, словно был щенком, и принялся, повизгивая, летать вокруг головы гекидо.
        - Помнит, шельма, помнит! - обрадовалась о-гонтё. - Признал! А я ведь тогда птенчиком был.
        - Я бы не сказал, - заметил Натабура, вспомнив, конечно, и Горную Старуху, которая их с Язаки спасла, и эту о-гонтё, которая была когда-то величиной с обыкновенную тощую ворону. А теперь вот вымахала до таких размеров, что клюв у нее был не меньше танто. Натабура хотел расспросить, что случилось со страной Чу, и куда делось племя ёми, да и вообще, что стало с бессмертными дикарями, которые играли в удивительную игру сугоруку. Второй раз попасть к ним и еще раз сыграть ему совсем не хотелось. Если они меня к этому призывают, то я, пожалуй, откажусь. Второй раз не повезет.
        - Была. Была птенцом, - прокаркала о-гонтё. - А как же? Только ты не понял. А это старший сын Горной Старухи - Барбор.
        Барбор сделал движение, которым отгоняют мух. Афра плюхнулся к ногам Натабуры, тут же вскочил и показал большие белые зубы, но даже крылатый медвежий тэнгу ничего не смог бы сделать с полубогом.
        - Стой! - приказал Натабура и невольно отступил на шаг. Кими мо, ками дзо!
        Таких огромных полубогов ему еще видеть не приходилось. Вот почему молчал Мус, понял Натабура. Боги не всегда хотят, чтобы смертные видели будущее. Если бы я знал Мус, я бы точно побоялся сунуться сюда. Интересно, применимо ли в бою с ним ёмоо нодзомимитэ?[143 - Ёмоо нодзомимитэ - «то, которое это» - использует силу тридцати трех обликов Бодхисаттвы, способ единоборства.] С Богом Ван Чжи этот фокус прошел. На мгновение Натабура ощутил такой кураж, что готов был сразиться и с полубогом. А потом понял, что сама мысль о ёмоо нодзомимитэ будит прежние силы, тем более что он хорошо запомнил, как входить в «то, которое это».
        Полубог застыл, разглядывая что-то вдали и не вникая в суть разговора. Он выполнил просьбу Богов - напугать человека, и теперь из вежливости ждал, когда о-гонтё прекратит каркать. Если бы он знал о судьбе Бога Ван Чжи, он бы поостерегся, но Барбор, как и все Боги, был беспечен и равнодушен к судьбе конкретного человека.
        Ждет, когда я уйду, понял Натабура, свистнул Афра и пошел, оглядываясь. Афра нехотя поплелся в трех шагах позади, тоже оглядываясь на старую приятельницу, но больше - на Барбора и показывая ему огромные клыки. Давно это было, думал Натабура, года три назад? Нет, больше. Два года земных и два года волшебных. Значит, всего четыре, а кажется, будто вчера. Хорошее было время. Беззаботное: иди, куда хочу, и делай, что нравится. А теперь?.. Эх-х-х!.. Только он забыл, что едва унес ноги из этой сугоруки.
        В этот момент лес поклонился до самых корней. Вместе с мертвыми самураями, горами, хребтом Оу и морем. Все смешалось, перевернулось. Небо упало. Стало темно, как ночью. Натабура сел в сугроб, подгребая под себя Афра и стараясь уберечь его от непонятно чего. Меч, подумал он. Меч. Барбор срубил. Вот в чем заключалась его задача - извести нас. Надо было все-таки драться.
        Но он ошибся. Стало светло, как и прежде. Деревья с привязанными к ним самураями стояли на месте. Снежные вершины Оу возвышались, словно не вертелись до этого, как юла. А на душе у Натабуры стало так хорошо, так приятно, словно он попал в родные места и бежит цветастым лугом вдоль ручья. А ведь летом здесь действительно течет ручей и море цветов. Он огляделся, замечая то, что раньше не замечал: красно-черный уголек на белом-белом снегу. Ничего подобного здесь, на этом поле не должно быть, подумал Натабура. Откуда? И, боясь обжечься, поднял его. Вот он - вещий сон, похоже на Мус, понял Натабура, только с зимним пейзажем. И посмотрел туда, где стоял Барбор. Ни полубога, ни о-гонтё не было и в помине. Неужели мне приснилось, подумал Натабура и разжал ладонь. Огонек тлел, но руку не жег. Вот зачем меня сюда привели, понял Натабура. А я и не знал, что так бывает. Только зачем этот огонек? Зачем? Еще одна загадка. Надо спросить у учителя Акинобу.
        Натабура еще не понимал, что Боги своим покровительством оказывают им медвежью услугу, подталкивая ум к лености, бездействию и местничеству. Правда, люди, сильные духом и наделенные стремлением к познанию, не замыкаются в собственной жизненной оболочке. Но это не оправдывало Богов, потому что они были сутью всего, а над ними ничего не было. Должно быть, поэтому они и действовали избирательно, а хонки все портили, пытаясь ввести людей в заблуждение.

* * *
        Когда Натабура и Афра вернулись, вещи уже лежали на берегу. Единственная уцелевшая курица потеряно бродила поблизости и что-то вяло клевала. Юка взволнованно бросилась на шею.
        - Слава Будде! Я бы давно уже пошла на подмогу, да учитель Акинобу не дал.
        Натабура тоже обрадовался встрече и хотел сказать, что только о ней и думал, а еще о доме в окружении хризантем на берегу Хиёйн. Но почему-то не сказал. Застеснялся окружающих, которые с любопытством смотрели на них. Язаки даже сунул нос между ними и полез целоваться:
        - А меня тоже не пустили, тоже!..
        - И правильно, - назидательно сказал учитель Акинобу, - иначе бы все расстроил.
        - Что все? - удивился Язаки. - Что все? - и показал рукой на холодный, мрачный лес. - Там же никого нет?!
        Акинобу хотел сказать, что только слепой ничего не видит и что лес опасен, даже не из-за эбису, а из-за хонки.
        - Так вы знали, сэйса? - удивился Натабура, не выпуская Юку из объятий и одновременно загораживаясь плечом от слишком ретивого Язаки, чей холодный нос неприятно впечатывался в щеку.
        - Догадывался. Правда, не знал, что конкретно, но ничего смертельного, иначе бы сам к тебе пошел. Только вот леса этого и гор в течение коку не было. Ничего не было. Не пускали нас к тебе. Стало быть, это воля Богов, - и укоризненно посмотрел на Язаки, который ничего в подобных делах не понимал. Он, вообще говоря, родился, чтобы есть, есть, есть, набивать брюхо ну и, конечно, тихо, как и все, радоваться жизни. Акинобу его воспринимал таким, каков он есть, и поэтому обращал на его слова мало внимания.
        - Стало быть, воля, - согласился Натабура и с опаской разжал кулак, в котором тлел уголек.
        Учитель Акинобу посмотрел и отвернулся, чтобы скрыть огорчение. Вот зачем нас сюда выкинуло, понял он. Вот почему нам дали доплыть, да еще так быстро. Отныне Боги вершат свои дела втихую, без лишних слов. Теперь главное понять, на чьей они стороне.
        Выхода было два: принять или не принять знак. Но я не знаю, думал Акинобу, что нас ожидает впереди. Наверняка ничего хорошего. Мы ввязываемся в очередную историю, хотя с нас и так достаточно. К чему она приведет, трудно сказать. Ни к чему хорошему. Значит, все предопределено. Поэтому знак нужно принять. А если не принять? Остаться независимым? Попытаться обойти все опасности? О, Райдзин, подскажи! О, Райдзин, подскажи! Бог грома и молнии упорно молчал. Акинобу взглянул на Юку. Если бы не она, можно было бы попробовать. Обойтись собственными силами. Поступить так, как мы поступали всегда. Но что потребуют Боги? Что они захотят взамен? Если бы я только знал. Вот задача из задач. Поэтому с этого момента надо действовать осторожно и обдуманно.
        - Что, плохой знак? - еще не понял Натабура и огорченно посмотрел на Юку, чтобы хоть как-то успокоить ее.
        Каждая черточка ее лица источала нежность, которую он так любил в ней, и рядом с Юкой он чувствовал себя защищенным от всех житейских невзгод.
        - Плохой, - кивнул учитель Акинобу. - Аматэрасу наделяет тебя силой, которой никого из смертных не наделяли. Это значит, что нам предстоит столкнуться с такой опасностью, которая не по плечу обыкновенному смертному.
        - Что же делать?! - в волнении спросил Натабура.
        Он не ожидал такой чести и не понимал, хорошо это или плохо. Надо было бы спросить об этом у юй, подумал он.
        - А вот что! - учитель Акинобу сложил его ладонь, сжал что есть силы, улыбаясь и ободрительно глядя в глаза Натабуры. - Не сопротивляйся! - приказал он. - Не сопротивляйся и не думай!
        И в тот момент, когда Натабура расслабил мышцы, все завертелось у него в голове, и он потерял сознание.
        - Что ты чувствуешь? - спросил учитель Акинобу, когда Натабура открыл глаза.
        - Ничего… - потерянно ответил Натабура.
        Он лежал на песке и мало что соображал. Но, оказывается, прошло полдня, и солнце за ватными облаками стояло в зените. Затем он совершенно случайно перевел взгляд на Хёкура и очень и очень хорошо увидел скёк Годайго и лохматых отшельников юй, бродящих с подветренный стороны острова в поисках плавника и моллюсков. Ветер рвал их одежду и раздувал волосы, соленые брызги попадали им в лицо, руки и ноги посинели, но они ни на что не обращали внимания. Кими мо, ками дзо! Что за ерунда, подумал Натабура, вытаращив от удивления глаза. До Хёкура не меньше пяти ри, к тому же этот туман и облака. Нет, ничего подобного не может быть, подумал он, это противоречит всякой логике, и отвернулся. Чем бы меня ни наградили, смотреть не буду!
        Заметив, что он пошевелился, к нему устремились одновременно Юка и Язаки. Афра, который преданно спал, привалившись теплым боком, тут же вскочил и принялся радостно вылизывать лицо.
        - Все… все… все… - пытался увернуться Натабура, но не было сил даже шевельнуться.
        - Ты меня слышишь? - спросила Юка, присев рядом. Глаза ее засияли так, что ему стало спокойно и хорошо на душе, но он как всегда в присутствии посторонних боялся проявить свои чувства, а лишь взял ее за руку. Кожа была мягкой, как бархат.
        - Мы тебе чай приготовили, - беспардонно влез в разговор Язаки.
        - Давай чай, - согласился Натабура и сел, но между делом бросил взгляд на остров Хёкура.
        То, что он увидел, снова произвело на него неприятное впечатление. Не оттого, что он разглядел, как отшельник юй чистил рыбу - нож и прилипшую к пальцам чешую, а оттого, что этого не могло быть изначально. Что-то со мной происходит, нехорошее, неестественное. Неужели так видят Боги? Больше не буду смотреть, никуда не буду. И он стал пить соленый и жирный чай - часуйму[144 - Часуйма - черный чай с топленым масло яка и солью по вкусу. Хорошо тонизирующий напиток.], к которому они настолько пристрастились в Тибете, что настоящий японский чай уже не воспринимали в качестве полноценного напитка. С каждым глотком силы возвращались к нему, и дело было даже не в том, что Язаки отлично умел готовить часуйму, а в том, что проснулось в Натабуре - тайное, непонятное, еще не осознанное им самим и оттого тревожное и волнующее чувство всепонимания, словно ты, думал он, можешь охватить не только глазами, но и внутренним взглядом. Неужели все из-за уголька? - удивился он и не поверил самому себе. Кими мо, ками дзо!
        Чем дольше он пил часуйму, тем больше успокаивался: чем же меня наградили и что нам предстоит, если даже ёмоо нодзомимитэ недостаточно, чтобы попасть домой? Что-то грозное и пугающее пряталось в будущем, и его готовили к этому.
        - А где остальные?
        - Ушли, - ответил учитель Акинобу. - Не стали дожидаться.
        Ну да, понял Натабура, теперь с нами опасно, везде опасно. Стража на дорогах. Патрули. Тем более что я, кажется, еще что-то вижу. Отныне он не сомневался в своих способностях. В устье реки берег представлял собой огромную вытянутую полудугу. Один край ее заканчивался за песчаным баром тупым мысом, о который с грохотом разбивались волны, а другой выбегал далеко-далеко в море в виде каменистой косы с одинокой сосной. Так вот, под этой сосной валялся перевернутый ялик.
        - Я сбегаю! - вызвался Язаки. - Я сбегаю! Дайте ему еще часуйма и накормите, а я сбегаю… - он суетился, как жених перед свадьбой.
        Если бы кто-то предложил отправиться вместе с ним, он мог бы убить на месте - так был возбужден, а главное - не хотел отдавать богатство. Сердце заходилось от волнения, а кровь кипела так, словно Язаки выпил три пиалы крепчайшего сакэ на перце.
        Натабура хотел сказать, что ходить бессмысленно, что кантё Гампэй там нет, что он давно ушел и находится в устье реки Синано, но промолчал, с удивлением глядя на Язаки, которого не узнавал второй день - друг стал нервным, суетливым и отдалился. Пройдет, великодушно решил Натабура. Рано или поздно пройдет. Должно быть, он не пришел в себя после боя с ханива и после крушения джонки. Лично я до сих пор боюсь.
        - Иди посмотри, - согласился Акинобу. - Но будь осторожен.
        Кого бы ты еще учил? - зло подумал Язаки. Кого? Меня? Хватит! Отныне я человек богатый, а значит, сам могу учить любого. Вот! Все это пронеслось у него в голове быстрее молнии.
        - Я сейчас… я быстро… - он подхватил меч, - не трофейный генеральский, а свой, полегче, - и побежал по прямой, не желая сворачивать и поэтому увязая в тяжелом, мокром песке.
        Он сразу сообразил: это его шанс. Если кантё потерпел крушение, то все деньги и драгоценности мои, думал он с замиранием сердца. Даже пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание. Я богат! Богат! - пела его душа. Если бы у него были крылья, как у Афра, он бы летел быстрее стрелы.
        Однако чем ближе Язаки подбегал, тем большее испытывал разочарование. Ялик был перевернут и основательно разбит. Не было заметно ни паруса, ни весел. Впрочем, вот одно, надломленное, качается в волнах. А между камнями - бочонок с пресной водой. Видать, кантё не понадобился, решил Язаки, лихорадочно оглядывая место кораблекрушения в поисках золотых овальных монет. Он даже залез по колено в холодную воду, не обращая внимания на царапины от ракушек, и заглянул под корму. Сидения сломаны. В днище огромная дыра. Боясь, что Акинобу или Натабура придут ему на помощь, воровато оглядываясь, торопливо обыскал все расщелины между камнями в радиусе трех кэн[145 - Кэн - 1,8 метра.]. Безрезультатно. Только вымок по уши. Или унес с собой, или утопил в море, злясь, рассудил Язаки. Потом посмотрел на берег и увидел следы. Вот оно, решил он. Вот! Закопал на берегу! От возбуждения он даже забыл о холоде.
        Натабуру не удивили действия Язаки, хотя тот залез по пояс в воду. Должно быть, все же что-то нашел, рассудил Натабура, ну и хорошо, - и поднялся на ноги. Его слегка качнуло, но он уже чувствовал, что силы быстро возвращаются и тело начинает слушаться, как и прежде.
        Они принялись разбирать вещи. Три тюка - непосильная ноша, поэтому пришлось выбрать всего лишь пару самых толстых рукописей, а остальное упаковать в шкуры. Жаль было бросать такое добро, но иного выхода не было. Тюки решили подвесить к верхушкам сосен, а при случае вернуться за ними. Из еды у них остался только мешочек риса, три белых редьки, немного чеснока и соли. Бугэй устроил настоящий скандал и забрал все остальные припасы, в том числе сакэ, солонину и тэрияка[146 - Тэрияка - пожаренное и высушенное мясо яка.]. Акинобу оказался в трудном положении. Четверо против двоих. Язаки боец аховый, ненадежный. Хотя с ним и возился два года. Для настоящего дела не годится. А Юка не в счет, правда, она умела драться наравне с мужчиной, однако ей не хватает силы и выносливости. Будь Натабура на ногах, разговор был бы коротким. Но рисковать Акинобу не хотел и уступил, понимая, что идти по незнакомой местности с грузом, который взвалили на себя эти негодяи, будет тяжело и неудобно. К тому же надо думать о эбису, которые зимой властвуют в Мацумао. И опять же хонки. Есть они в лесу или нет, никто не знает.
Бугэй вознамерился унести и курицу, но она что-то заподозрив, убежала и вернулась только, когда Бугэй вместе с боцманом и матросами скрылись вдали.
        - Ну, что он там? - спросил Акинобу и из-под ладони посмотрел в сторону мыса, где скрылся Язаки.
        Единственное, что он мог разглядеть в полосках морского тумана - тонкую, прерывистую нитку камней.
        - Да вроде что-то копает, - оторвался от работы Натабура и тоже посмотрел в сторону мыса.
        Еще им достался топор, и Натабура с Юкой мастерили заплечные носилки. Юка снимала кору с ивы, а Натабура рубил и подгонял прутья. Дело было знакомое. И они выполняли ее с удовольствием, ожидая, когда учитель Акинобу оставит их вдвоем. Натабура четко и ясно увидел, что Язаки сидит на берегу с разбитой головой, но отчего-то тут же забыл об этом, словно наваждение не имело большого смысла.
        - Я могу сходить, сэйса учитель? Хоп?
        - Не надо, я сам, - отозвался Акинобу, засовывая за оби меч. - Возьму с собой Афра.
        Как только он отошел на приличное расстояние, они бросились в объятья друг друга.

* * *
        Это был его последний шанс. Если что, перепрячу, шептал Язаки. Закопаю. Схороню. А потом вернусь и заберу. Боже! Сделай так, чтобы моя мечта сбылась! Чтобы все было просто и ясно. Чтобы я был счастлив! Пару золотых рё, втоптанных в землю, убедили его, что он на правильном пути. Язаки сунул их в тайный карман и полез по обрыву к сосне, чьи корни торчали в разные стороны, как человеческие руки. Язаки сунулся стороной, шепча охранительные молитвы, и кое-как взобрался - живот здорово мешал, а в правом боку появилась тупая боль. Однако наверху, вопреки ожиданию, он не обнаружил злополучного мешка. Зато подобрал еще один рё. Крякнув от радости, Язаки все же сообразил, что здесь он слишком заметен, и присел. Не обращая внимания ни на холод, ни на разодранные колени, он стал рыскать на карачках кругами. На пятом или шестом, когда уже потерял всякую надежду, в низине между скал нашел мягкий пятачок, аккуратно засыпанный еловыми иголками. Под ними-то оно все и лежало.
        Этот произошло в тот момент, когда Натабура сказал учителю Акинобу, что Язаки что-то копает. Он уже два дня похож на духа неудачи, подумали все, какой-то потерянный. Пару кокой Акинобу понадобилось, чтобы собраться, еще около тридцати кокой, чтобы дойти до мыса.
        За это время Язаки достал мешок и запустил в него обе руки, чтобы насладиться в полной мере. Кокой пять, как завороженный, он играл золотыми монетами и бусами. Потом словно очнулся и, пригнувшись, словно зверь, огляделся. В ветках сосны свистел ветер, шумел прибой, и по ватному небу неслись тучи.
        Язаки положил в тайные карманы кимоно по пять рё. Два рё засунул в шапку и еще два рё спрятал в оби. Хотел взять больше, да почувствовал, что и так тяжело и может быть заметно со стороны. А делиться Язаки ни с кем не хотел. Вернее, в душе шевельнулось какое-то странное чувство к Натабуре, похожее на дружескую симпатию. Но Язаки успокоил себя тем, что обязательно вернется сюда именно с ним, понимая, что только с Натабурой безопасно совершить такое путешествие. А как он будет удивлен, когда я подарю ему два или даже один рё. Глаза вылупит. Все-таки он мой друг. Рассуждая таким образом, Язаки заглянул в мешок еще раз и заметил среди монет бриллиант величиной с маленькую черепаху. О! Удивился он и не мог устоять, чтобы не взять его. После этого стал искать место, где бы закопать добычу. Если недалеко, то кантё Гампэй сразу найдет, значит, надо унести в лес.
        Акинобу с Афра находились на половине пути к мысу. Афра, обрадовавшись возможности побегать, то носился по песку, то обследовал береговой обрыв в поисках мышей. Но где бы он ни был, он не упускал Акинобу из поля зрения и поглядывал на него темными карими глазами.
        Акинобу был уверен, что сейчас захватит беспутного Язаки и они впятером двинутся на юг. Время упущено. Чего он там копает? Если кантё действительно распустит слухи на заставах, то придется идти горами. А это долго и трудно. Горы в Нихон крутые и высокие. Можно еще нанять лодку. Акинобу с сомнением посмотрел на бушующее море. А кто вообще сказал, что путь домой будет простым? То, что он будет тяжелым, я не сомневался ни на мгновение. Но мы преодолеем все, ведь за плечами у нас два года странствий.
        Однако когда он поднялся к сосне с сиротливо торчащими мертвыми ветками и огляделся, Язаки нигде не было видно. Лишь на камнях валялись ободранные ножны в пятнах крови. Акинобу, с тревогой косясь на мрачный лес, принялся искать Язаки. Афра тоже все понял. Носился по округе, то утыкаясь носом в землю, то поднимая морду и нюхая воздух. Через кокой они стояли перед каменной стеной и воронкой под ней, на дне которой скопилась тронутая льдом вода.
        - Ну и где же он? - спросил Акинобу, невольно обращаясь к Афра точно так же, как и Натабура. - Где?
        Афра посмотрел на Акинобу умными глазами и поскреб лапой камень. Запах, который невозможно было перепутать, шел именно оттуда: Язаки всегда пах старым козлом, а сегодня прибавился еще и запах тэрияка, который Язаки втайне ото всех сожрал на стоянке. Не поделился, простодушно думал Афра, внюхиваясь и фыркая. Не поделился! Правда, пахло еще и хонки, но хонки теперь не опасны. Кто такие хонки? Нет, Язаки точно здесь. И поглядывал на Акинобу: «Чего ты ждешь?» Но Акинобу ничего не понял. Натабура давно уже откопал бы Язаки. А Акинобу не понимает. Ну ладно. Афра сел, аккуратно поджав пушистый хвост и терпеливо посмотрел на Акинобу.
        - Пойдем, - сказал Акинобу. - Пойдем!

* * *
        Язаки торопился и пыхтел, как все обжоры. Времени было в обрез. Он понимал, что рано или поздно его кинутся искать. Если уже не кинулись. Поэтому и спешил, но даже в спешке боялся заходить в лес, где прятались хитрые эбису, предпочитая искать укромное место на опушке. С другой стороны, если закопать на берегу, один приличный зимний шторм способен разрушить все планы и надежды на обеспеченную жизнь. Поэтому-то он и стал выбирать место на границе между лесом и берегом.
        Когда разбогатею, не надо будет никуда тащиться, рассуждал, запыхавшись, Язаки. Заживу спокойно и счастливо. Мешок был тяжелым, как трехмесячный поросенок, и тащить его было крайней неудобно. К тому же мешал живот. Больше никогда не буду путешествовать, рассуждал Язаки. Хватит. Надоело. Пусть эти занимается сумасшедшие Акинобу и Натабура. Куплю дом в столице, пару магазинов и открою торговлю шелком, хотя благородные самураи воротят нос от торгового дела. Зато никто никогда не заставит меня сделать сэппуку. Императорскому двору тоже нужен шелк. Если еще получу от императорского дворца заказы, то можно и вышивальные мастерские открыть. А это уже обеспеченная жизнь до глубокой старости. Когда появятся большие деньги, никто не вспомнит, как я их заработал. Потом он подумал, что надо жениться. Да, подумал он, женюсь! Возьму девушку из рода Нонака. И еще трех наложниц постройнее. Почему именно из Нoнака, Язаки не знал, просто где-то слышал эту знатную фамилию и понял, что род очень древний. Он перекинул мешок на спину и согнулся под его тяжестью. Золото гнуло к земле. Может, даже на старости лет стану
придворным. Построю собственный дворец. От этих рассуждений сердце его сладко замирало. Так, здесь не подойдет - каменисто. Здесь? Он тупо смотрел на самурая, привязанного к сосне. Когда я успел свернуть в лес? - удивился Язаки. Нет, здесь неприметное место, ничего не найдешь потом. И только, сделав шаг в сторону, понял, что видел мертвого человека. Вернулся и с ужасом уставился на самурая. В трех шагах увидел еще одного, а потом еще, еще и побежал, как мог, вихляясь и едва не пропахав носом каменистую почву.
        Куда Язаки бежал от испуга и как долго, трудно было понять. Эбису прятались за каждым деревом и протягивали к его золоту свои мохнатые руки.
        Наконец Язаки смертельно устал и решил закопать там, где остановился. Содрал слой мха, под которым пошла каменистая почва, принялся расковыривать мечом, но только порезался. В лесу что-то ухнуло и покатилось эхом. Язаки ударил катана раз-другой, разбрасывая во все стороны камни. Вдруг земля под ним разошлась. Мешок с деньгами кувыркнулся в образовавшуюся щель, а Язаки кто-то схватил за ноги и потянул вниз. Перед глазами промелькнул берег, море, и наступила тьма.
        - Ну вот ты и докопался, - произнес кто-то злорадно, и Язаки открыл глаза.
        Наму Амида буцу! Он находился в подземелье, а разговаривал с ним какой-то доходяга - хонки.
        - Кто ты? - спросил Язаки и, скривившись, потрогал на лбу здоровенную шишку - в пол-яйца, не меньше, она дергала болью от головы до ног.
        Несмотря на темноту, он увидел, что его рука в крови. Да и голова гудела, как котел. Однако Язаки храбрился. Подумаешь, упал. Ерунда. Голова крепка, все выдержит. Хонки он не боялся. Мало он перевидал их, что ли, на своем веку? Это же не даэки[147 - Даэки - демон ужаса.] и даже не додзи[148 - Додзи - демоны промежуточных миров.] и бусо[149 - Бусо - духи-трупоеды.].
        - Я сикигами - Демон Кадзан[150 - Кадзан - демон смерти.], - важно произнес хонки и с удивлением заметил, что Язаки не то что не боится, а просто не уважает его.
        Раньше было как? Раньше я только открывал рот, и все понимали, с кем имеют дело. А теперь?.. Ах… Но расслабляться нельзя. Ни в коем случае. Это еще тот фрукт. Выпучив глаза, демон в ожидании уставился на Язаки.
        - Кадзан? - Язаки с сомнением посмотрел на собеседника и привычно шмыгнул носом. - А зубы где?
        - Нет зубов. Нет… - не удержался и горестно вздохнул Кадзан. - Хозяин выбил, чтобы не кусался.
        - Ну и правильно, - насмешливо согласился Язаки. - Я что, в хабукадзё?
        - Нет еще, - буркнул Кадзан и расстроено отвернулся.
        - А… - многозначительно произнес Язаки и попробовал подняться, но у него ничего не вышло. Боль пронзила от затылка до пяток. - Чего тебе надо-то?
        - Нехорошо воровать, - назидательно произнес Кадзан и легко, словно играючи, выдернул из ослабевших рук Язаки мешок с богатством. - Нехорошо…
        - Отдай! - твердо сказал Язаки и привстал, но боль снова заставила его сесть на место. Шишка на лбу пульсировала и саднила.
        - Я бы отдал, да ведь это тебе не принадлежит. И это тоже, - Кадзан протянул руку, и ему в ладонь изо всех тайных карманов Язаки стали вылетать рё.
        От обиды Язаки зашмыгал носом, в глазах у него появились слезы не только от боли. А когда последний рё очутился в руках демона, вынести этого он уже не мог и молча, как бычок, бросился на обидчика. Ему еще никогда не приходилось драться с демоном, тем более с Кадзаном - демоном смерти. Он поддел его головой, и они покатились дальше в темноту. О мече Язаки забыл напрочь, а по давней деревенской привычке все больше действовал кулаками.
        Они стали мутузить друг друза почем зря и быстро выдохлись.
        - Где?.. ух… где?.. - тяжело дышал Язаки. - Где мои деньги?
        - Не… не… не отдам, - сипел демон Кадзан, придавленный Язаки.
        Противник действительно оказался не по плечу и здорово помял его своим животом.
        - Лучше… лучше отдай, - с трудом произнес Язаки, - а то убью.
        - Меня?.. - через силы засмеялся Кадзан. - Меня убить невозможно.
        Ног у него не было, он уступал человеку в единоборстве, зато умел ускользать из рук, как дым. Но в данном случае это его умение не годилось, потому что с Язаки надо было договориться любым путем, а не убегать.
        - А я убью. Ты меня еще не знаешь!
        - Да знаю, кто ты такой! Знаю!
        - Откуда? - удивился Язаки и отпустил демона.
        - Болтали здесь некоторые.
        - Кто? - снова схватил его за кимоно Язаки.
        - Спокойно. Спокойно, - еле отодрал его руки Кадзан. - Вначале какой-то кантё Гампэй. Я его заманивал, заманивал, а он не заманился. Потом еще один, узкоглазый, который шел по его следам.
        - Ну?! - от нетерпения Язаки пнул Кадзана ногой.
        - Больше ничего не расскажу. Так с демонами не поступают, - обиделся Кадзан.
        - Рассказывай дальше и побыстрее! - потребовал Язаки.
        Он уже вполне освоился и успел заметить, что слева подземелье переходило в наклонные ступени, которые вели в основание берега, а сзади сквозь неплотно прикрытую дверь падали дневные лучи солнца. Так вот эти лучи больше всего и беспокоили демона Кадзана. Он поглядывал в сторону двери с тревогой. Ага, торжествующе подумал Язаки, они все боятся солнечного света. Все хонки. Всех мастей. Свет для них - что острый катана для человека.
        - Ну вот что, - по-деловому произнес Язаки. - Ты мне расскажи, что случилось и зачем ты охотишься на людей. А тебе помогу, чем смогу.
        Демон Кадзан засмеялся:
        - В былые времена я бы знаешь что с тобой сделал за такие слова?
        - Знаю, - бесстрашно ответил Язаки. - Знаю! Но во-первых, я живой, а не мертвый, а во-вторых, ваша власть кончилась согласно новому устройству Мира.
        - Это еще надо доказать! - в запале возразил Кадзан.
        Он не любил вспоминать, что отныне их власть на Земле ограничена южным полюсом и что здесь, в Нихон, он нарушает закон. Хорошо, что есть подземелья и другие темные места, где можно спрятаться от глаз Богини Аматэрасу и ее слуг - сайфуку-дзин.
        - Чего доказывать?! - напористо произнес Язаки. - Чего доказывать?! Я там лично был. И все видел вот этими глазами.
        Конечно, он ни за что не рассказал бы в качестве кого, и вообще, - почему оказался во дворце Аматэрасу на сто первом этаже. В душе он всегда клял себя за трусость и предательство, всякий раз объясняя самому себе, что это была временная слабость, что он вынужден был оставить Натабуру и пойти вместе с Юкой, чтобы охранять ее от всяческий напастей. Ведь в конце концов все обошлось? Обошлось. Кончилось хорошо? Хорошо. Стало быть, он может упоминать имя Богини Аматэрасу так, словно знаком с ней лично, хотя о самой встрече с Богиней Солнца мало что помнил из-за полуобморочного состояния, в котором находился.
        - У меня есть личная молитва к ней. Стоит мне шепнуть ей, что я встретил какого-то демона в неположенном месте, и все. Нет тебя! Нету-у-у…Понимаешь?
        Почему-то это окончательно убедило Кадзана, что перед ним важная личность и что надо быть осторожным. Можно было не поверить словам Язаки, но личная охранительная молитва, да еще такой грозной Богине, как Аматэрасу - это очень и очень серьезно. Кадзан тоже, как и Язаки, хлюпнул носом. Он понял, что влип и надо выпутываться, а то недолго и голову потерять на этой тяжелой службе, хотя, впрочем, дальше Антарктиды все равно не сошлют. Правда, еще могут перевести в разряд духов. Но, на худой конец, и это нестрашно. Самое страшное, что Богиня Аматэрасу своим светом может превратить в дым и развеять по миру. Но даже тогда я стану частью вселенной, подумал он. Ему стало себя жалко - грязная, тяжелая работа, хозяин самодур.
        - Понимаешь, в чем дело, я ведь тоже подневольный. Тоже гнусь.
        - А кто твой хозяин? - спросил Язаки, хотя заранее знал ответ.
        - Известно, кто…
        - Ну?..
        - Яма[151 - Яма - Бог загробного мира, Бог смерти.], - почему-то прошептал, оглядываясь на подземелье, Кадзан. - Во… понял?
        - А… этот, - Язаки решил играть до конца. Мол, ему все знакомы. Все его друзья-братья. Хотя сам он и смертный.
        От таких мыслей Язаки надулся от важности. У него даже перестала болеть голова. В это время где-то совсем близко залаял Афра и раздался голос Акинобу.
        - За мной пришли, - обрадовался Язаки. - Давай деньги, я пошел.
        - Не могу, - признался Кадзан.
        - Почему это? - удивился Язаки.
        - Нет денег.
        - Ах нет! - Язаки схватил Кадзана за грудки и потащил по лестнице к двери.
        И хотя демон смерти Кадзан тоже был не обделен силой, но против лучей света, которые испускала Богиня Солнца Аматэрасу, он был бессилен. К тому же существо без ног не может тягаться с человеком. Язаки тащил его, не обращая внимания на плевки и зуботычины и злорадно приговаривал:
        - Сейчас… сейчас… ты мне все отдашь.
        Демон смерти уже хрипел. Он превратился в последний дымок от свечи и стал легким, как перышко. Кадык на его шее торчал, как сучок на дереве, а сама шея стала не толще запястья Язаки.
        - Не убивай… не убивай…
        - Говори! - потребовал Язаки и встряхнул демона так, что у того голова мотнулась словно тряпичная, а те немногие зубы, которые не успел выбить Бог Яма, клацали, как у старого, больного волка.
        - Отдам я тебе твои деньги, не нужны демонам они, не нужны. Отдам, но не сейчас.
        - Как это так?! - возмутился Язаки и хотел подтащить демона под луч света, который падал в дверную щель, но боялся, что демон окончательно растает, как дым.
        - Спрятал я их в тайник, спрятал.
        - Тогда тебе конец, - очень спокойно произнес Язаки и подумал, что прикончит дурака демона и найдет мешок.
        - Не найдешь, - словно прочитал его мысли Кадзан. - А потом мне все равно, кто убьет, ты или хозяин. Так что можешь убивать.
        - Ладно, - Язаки отпустил демона. - Говори, чего ты хочешь.
        - Хозяину нужен Натабура.
        - Зачем это еще? Зачем Богу смерти живой человек?
        - Не знаю. Но догадываюсь, что у них, там, на Небе, Боги тоже друг другу козни строят. Хозяин хочет знать причину интереса Аматэрасу к Натабуре и почему она наделила его хаюмадзукаи[152 - Хаюмадзукаи - божественная сила.].
        - Чем-чем?..
        - Божественной силой. Боится он. Хаюмадзукаи делает любого смертного способным уничтожать Богов. Понимаешь?! Вдруг все это для того, чтобы убить моего хозяина, а на его место поставить кого-нибудь другого. Натабура может убить Бога?
        - Ха! - возгордился Язаки. - Конечно, может, он весь ваш гадючник живо выметет. Он Ван Джи прикончил одной левой.
        - Видишь, как плохо. Слышал я эту историю. Значит, твои деньги пока у меня полежат.
        И демон смерти зашелся в предсмертном крике, потому что Язаки сгоряча сунул-таки его под лучи света. Пока Язаки очищал карманы Кадзана, тот пришел в себя, но был так слаб, что только сипел:
        - А… а… давай договоримся… давай договоримся… у тебя тоже есть интерес.
        На челе у Кадзана выступил кровавый пот.
        - Ну давай, - Язаки сел на ступени подземелья. - В чем, говоришь, мой интерес?
        Он освободил все карманы демона. Того, что он забрал, с лихвой хватило бы на двухэтажный дом и харчевню у дороги, правда, не в городе и не на самом лучшем месте. И это еще не считая бриллианта, который Кадзан не почувствовал и не выудил из самого тайного кармана Язаки.
        Кадзан отполз в темноту:
        - Я к тебе по ночам приходить буду, а ты мне будешь рассказывать, что делает Натабура и что он задумал.
        - А деньги? - с возмущением выпучил глаза Язаки. - Деньги?!
        Он немного успокоился, потому что ожидал, что от него потребуют нечто большего. А это полная ерунда за такие огромные деньги!
        - Деньги буду выдавать из твоего же мешка. А когда узнаем, почему твоему другу доверили хаюмадзукаи, то верну все. Слово духа смерти!
        - Так я тебе и поверил! - выпалил Язаки и вознамерился схватить Кадзана, чтобы снова сунуть его под лучи света и окончательно убить.
        - Стой! Стой! - панически закричал демон Кадзан и быстро добавит: - В знак заключения договора хозяин велел вручить тебе Черный Знак Ада - каба-хабукадзё![153 - Каба-хабукадзё - Черный Знак Ада.]
        - Не надо! - испугался Язаки, оттолкнув Кадзана. - Не надо! - И даже готов был бежать туда, где ждали его Афра и учитель Акинобу, потому что каба-хабукадзё был сделан из крови и душ умерших. Так думали все люди.
        Этот каба-хабукадзё никто никогда не видел, но еще в детстве бабушка рассказывала Язаки сказки, в которых грозный Бог Яма приходил к людям с этим Знаком и забирал их в Ад.
        - Что ты шумишь?! - сразу понял его слабину Кадзан. - Хозяин не дарит, а дает временно, в знак особого расположения. Ты тоже будешь кое-что уметь, почти как Натабура. Каба-хабукадзё усиливает те качества, которые в тебе развиты, и еще кое-что. Но что именно, я не знаю.
        - Оро?![154 - Оро?! - восклицание, когда человек удивляется.] - быстро соображал Язаки.
        Если с помощью этого Знака можно разбогатеть, подумал он, то дело того стоит. Он еще не знал своей выгоды, но чувствовал ее. К том уже я не могу появиться с мешком деньг перед Акинобу и Натабурой. Как это будет выглядеть? Может, пока он действительно полежит у этого демона?
        - Ти! Давай свой Черный Знак или как его там? Но учти, я бесплатно работать не буду!
        - Конечно, дорогой! - обрадовался Кадзан, немного приходя в себя. - Конечно. - И откуда-то из воздуха достал каба-хабукадзё.
        Черный Знак Ада был сделал в виде перевернутого треугольника в круге со сходящимися к центру лучами. Оба с испугом уставились на него. К черному шнурку прилип длинный седой волос. Кадзан сделал еще более испуганные глаза. Осторожно снял волос и положил на ступеньку. А потом протянул Знак Язаки. Язаки закрыл глаза и позволил демону смерти надеть на свою шею шнурок. Он приготовился к чему угодно. Даже к смерти или к перенесению в иной мир. Но ничего не произошло. Язаки открыл глаза. Кадзан сидел напротив и улыбался.
        - Ова!
        В этот момент Афра поскреб дверь лапой, и они услышали голос Акинобу.
        - Ищи его, ищи!
        - Я тебя выведу другим путем, - подтолкнул Кадзан его в глубь подземелья.
        Язаки даже не успел произнести охранительную молитву: «Кими мо, ками дзо!», которую перенял у Натабуры, как скатился вниз, в черную бездну.

* * *
        Они с Афра нашли его тут же, за скалами. Одинокого, пропащего, с раной на голове. У Язаки были глаза человека, который познал всю глубину жизни и понял, что она бессмысленна. Он хотел всем объяснить, что чем больше смотришь, тем меньше знаешь, что жизнь полна несправедливости, но не мог вымолвить и слова. С этого дня в нем исчезла юношеская беззаботность и былое веселье. Куда делись балагурство и аппетит, блеск глаз и неуемная энергия? А прибаутки? Он забыл их напрочь. Он даже перестал играть с Афра. Но самое главное, у него пропал аппетит. Все решили, что Язаки увидел нечто такое, что не положено видеть ни одному смертному. «Должно быть, он испугался эбису», - наивно предположила Юка. Никто и не возражал. Язаки же не мог думать ни о чем другом, кроме того, как бы побыстрее вернуть свои деньги.
        В тот день Язаки только мычал и плакал. Натабура с учителем отнесли его в лагерь, накормили, обогрели и уложили спать у костра. Только утром Язаки пришел в себя, но что с ним случилось, рассказать не мог - язык не поворачивался, а слова вязли в горле. И они тронулись в путь. Шли очень тихо, сторонясь тех участков леса, над которыми поднимался белый дым канкадэрэ. А к вечеру следующего дня вышли к пограничной деревне.
        Нельзя сказать, чтобы она процветала, но и не влачила нищенское существование. Правда, поля были убраны, но ограды поломаны, а кое-где даже отсутствовали. Крайние к лесу дома представляли собой пепелища, от них тянуло гарью, а цепочка ябурай[155 - Ябурай - заграждения из заостренного бамбука в виде ежей.] по заснеженному берегу реки являлась слишком слабой защитой от эбису и других лесных дикарей.
        - Оро! - с изумлением воскликнул Язаки и показал куда-то вниз пальцем.
        Они стояли на горе, под развесистыми соснами, и с жадностью разглядывали деревню. Всем давно хотелось попасть под крышу, посидеть у очага и похлебать горячего супа, а потом улечься спать в настоящую белую пахучую постель. Даже Афра и тот хотел погрызть в тепле мозговую косточку да понежиться на мягкой подстилке.
        - Я тоже вижу… - с безотчетной надеждой произнесла Юка и тут же поймала себя на этой мысли и подумала, что так нельзя - нельзя расслабляться.
        Натабуру больше интересовал центр деревни. Там наблюдалось какое-то движение и ходили вооруженные люди: асигару[156 - Асигару - воин низшего ранга.] или зиганы[157 - Зиган - воин среднего ранга.]. Потом он перевел взгляд в ту точку, куда смотрели все остальные, и увидел типичную для Нихон сэкисё[158 - Сэкисё - застава, пропускные пункты в стратегических точках.]. В данном случае она находилась за мостом и была хорошо укреплена двумя башнями из бамбука и двумя нагайя[159 - Нагайя - длинное здание крепостного типа.], прикрывающими мост с обеих сторон по левому берегу. Все те же ябурай перегораживали мост в нескольких местах. Такая преграда могла бы задержать разве что пьяного крестьянина, но никак не самурая.
        - Как ты думаешь, они нас ждут? - спросил учитель Акинобу.
        Акинобу спросил в надежде на новые необычные способности Натабуры - видеть дальше остальных. В душе Акинобу надеялся, что Боги наделили Натабуру еще чем-нибудь полезным, и хотел это выяснить.
        Он уже давно ломал голову, как поступить: заночевать ли в лесу, попытаться ли перейти мост и напасть на сэкисё или пересечь реку тихо, незаметно и уйти в горы. Реку так просто переплыть не получится, потому что зима, подумал он, а горы слишком крутые.
        Гора за рекой, прикрывающая деревню слева, казалась неприступной. В быстро густеющих сумерках невозможно было даже разглядеть ее вершину. Напасть на сэкисё без разведки было бы верхом глупости, разве что только в расчете на везение или от отчаяния. А если ночевать в лесу, то надо, пока окончательно не стемнело, спуститься по левому крутому склону к реке и подыскать хорошее место. Не зажигать же костер на виду у деревни?
        Натабура все это тоже понимал. Но его заботила суета в деревне. Обычно в это время суток крестьяне уже сидели по домам: играли в го[160 - Го - игра.], в которой нет ни начала, ни конца, читали сутры и пили сакэ. К тому же, кажется, он разглядел боцмана Дзидзо, повара Бугэй и двоих матросов. Они стояли на коленях в центре деревни с корзинами на головах. Стояли давно, потому что периодически кто-то из них заваливался на бок, а корзина отлетала в сторону. Тогда откуда-то из строений выскакивал человек с бамбуковой палкой, ударами заставлял его подняться и снова водружал корзину на голову. Руки у пленников были завязаны по-китайски в локтях, через которые была продета бамбуковая палка.
        К рассвету замерзнут или убьют, подумал Натабура и посмотрел дальше, вдоль течения реки. По краям она была скована льдом, а посередине чернела темная полоса чистой воды. Ближе к устью, за кустами, там, где река перед тем, как влиться в море, делала поворот, он разглядел лодку и подумал, что это самый лучший выход. Единственное, его беспокоили собаки. Периодически они выли, скулили и дрались в предвкушении пира. Их была целая стая - худых, остроухих, желтых ину. Собаки прятались в кустах недалеко от пленников, зная, что рано или поздно людей казнят и что тогда можно будет напиться крови. Они бы давно накинулись на пленных, но боялись человека с палкой.
        Жаль, что у нас лука нет, подумал Натабура. Но даже из лука перебить всех собак невозможно. Значит, надо придумать что-то другое. А атаковать будем ночью, когда все лягут спать. План нападения созрел у него в голове. Детали на месте, подумал он.
        - Нас уже не ждут. Пошли вторые сутки. Они, - он кивнул в сторону деревни, - расслабились. Кантё пьет в обществе старосты и капитана по имени Го-Данго, который командует отрядом пехоты в двадцать восемь человека. Утром они казнят повара Бугэй и его приятелей. У нас есть шанс их спасти.
        Откуда он узнал о кантё, старосте, капитане, и главное - об отряде, Натабура сам не мог понять, просто увидел картинку: сидящих напротив друг друга людей и служанку, подающую сакэ, и всех солдат и по краям деревни, и у воды, и в казарме, даже тех, кто сидел в сэкисё. Ему даже показалось, что он ощущает, о чем думает повар Бугэй - о каком-то злополучном мешке с рё и драгоценностями, из-за которого они с боцманом и матросами поспешили в путь и так глупо попались. Впрочем, мысли Бугэй не отличались последовательностью, и Натабура мало что понял.
        - Зачем спасать? - взволнованно спросил Язаки и подпрыгнул. - Пусть будет так, как есть…
        Его беспокоило одно обстоятельство - Бугэй, который мог проболтаться. Язаки так разволновался, что не мог стоять на месте и стал подпрыгивать. Лицо его хранило синяки - следы борьбы с демоном Кадзаном, а шишка на лбу не давала возможности носить шапку так, как Язаки носил ее раньше, поэтому она держалась у него исключительно на макушке.
        - В смысле? - удивился Натабура.
        - Они нас предали?! Предали! Отобрали еду! Мы голодные. Чего я должен их спасать?!
        Он замолчал, поэтому никто не возражал, но все посмотрели на учителя Акинобу. Решение должен был принять он.
        - В горах мы точно заплутаем. Потеряем много времени. Эбису могут напасть. А если пройдем через деревню, то убьем двух зайцев. Захватим кантё и сократим дорогу.
        - А собаки? - спросила Юка.
        Она хотела спросить: «А захватим ли?», но не спросила. До этого им везло, словно Боги все эти два года были на их стороне, значит, повезет и сейчас.
        - А мы Афра пустим, - сообразил Натабура. - Кими мо, ками дзо!
        Афра как будто все понял. Поставил уши торчком, заворчал и завертел лобастой головой. Он уже готов был к бою. Единственный из пятерых, кто ничего не боялся. Юка даже позавидовала его собачьей решительности.
        - Ладно, двигаем в реке, - сказал учитель Акинобу, решив, что план неплохой, а сориентируются они на месте.
        Уже в густых сумерках, идя практически на ощупь, они спустились с горы, и Натабура молил Бога войны Хатимана, чтобы деревенские не выставили на дороге засады - что было бы вполне логично. Но все, как ни странно, обошлось. Капитан Го-Данго оказался чрезвычайно самонадеянным. Он презирал монахов, моряков и торговцев всех мастей, потому что они не были настоящими самураями. Кодекс самурая давно скрывал от него суть вещей, а самонадеянность не имела границ. Капитан Го-Данго уважал только силу.
        Мороз крепчал, и на небе высыпали звезды. Тучи, подсвеченные невидимой луной, плыли, как стадо неведомых животных, вдоль берега.
        На равнине, обращенной к морю, пошел редкий дубовый лес, и снег под ногами лежал не ровно, а какими-то кучками. От этого идти было не легче, ноги проваливались, листья возмущенно шелестели, и Натабуре казалось, что их шаги слышны на весь лес. Потом из-за туч показалась луна, и он вывел почти точно к тем кустам, за которыми лежала лодка.
        Моста отсюда не было видно, но Акинобу дал знак остановиться, и некоторое время они прислушивались и вглядывались в окрестности. В деревне лаяли собаки, да несло дымом. Где-то невдалеке пекли картошку.
        Прижимаясь к Афра, крылья которого пахли мокрым, влажным и приятным запахом псины, Юка тоже вслушивалась в ночь. Она замерла и приустала, ей захотелось одновременно и спать, и есть. К голоду Юка привыкла. В горах они чаще всего питались ячневой мукой на воде, а если ничего не было - корешками да орехами, разоряя гнезда земляных белок. Последний раз они перекусили утром рисовыми колобками с бабами. Юка покосилась на Язаки - к ее удивлению, он терпеливо сносил голод. Точно, сегодня будет камнепад, подумала она, всматриваясь в звездное небо сквозь ветки кустов. Еще она вспомнила о курице, которая долго шла с ними, а потом взлетела на сосну и осталась в лесу. Почему так?
        Не почувствовав человека, совсем рядом на поляну вышло стадо лесных свиней и принялось кормиться желудями. Афра не выдержал, стал все громче сопеть, хотя Юка закрывала ему нос. Свиньи насторожились и убежали в сторону устья реки. Заухала сова, и Юке показалось, что прошло очень много времени - так много, что и жизнь миновала.
        Вдруг сердце ее учащенно забилось: она заметила очень близко какую-то тень, хотела что-то сказать, но Афра молча, молчали Акинобу и Язаки, и тогда она поняла, что это вернулся Натабура. Когда и почему он ушел, она даже не заметила. У него было такое умение - ходить бесшумно, как тень. Однако она не увидела в темноте, что его кимоно выпачкано кровью, и только поняла, что он вымок и что, должно быть, побывал на другом берегу реки, потому что прошептал, когда они все наклонились к нему:
        - Двое… там и там… пошли… Кими мо, ками дзо!
        И тогда она поняла, что не зря пахло печеным картофелем: охрана оказалась достаточно опытной, чтобы скрыть огонь, но недостаточно осторожной, чтобы не удержаться и не согреть еду.
        Они обошли кусты и занялись лодкой. Юка снова осталась в обществе Афра, прижимаясь к его теплому боку, стараясь сдержать волнение, которое передалось псу. «Ты знаешь, как я люблю и его, и тебя», - шептала она ему в ухо. Афра чуть слышно повизгивал, постанывал от избытка чувств и, перебирая лапами, рвался помогать мужчинам. Через некоторое время их позвали, и Юка наравне со всеми стала толкать лодку, в которую побросали скарб и борта которой с треском ломали мерзлый камыш, осоку и тонкий лед у берега. Афра бестолково суетился и путался под ногами, пока Натабура не скомандовал:
        - Вперед! Вперед! - и махнул рукой, указывая ему направление.
        Тогда Афра расправил крылья, пару раз взмахнул, словно пробуя их силу, тяжело взлетел и пропал в темноте за рекой.
        Юка даже не волновалась за него, потому что знала, что так просто Натабура не отправил бы друга-пса за реку. Значит, там действительно все нормально. Я знаю, что он его любит, может быть, даже больше, чем меня, подумала она с грустью, хотя знала, что в сердце Натабуры они помещаются вдвоем. И тут ей стало не до пустых рассуждений, потому что она провалилась по колено и, конечно, тут же промокла. Пришлось на ходу подвернуть полы кимоно. Но через два шага она провалилась еще глубже, чувствуя, как речная грязь держит ноги, и, кажется, потеряла один из вакидзаси. Натабура подсадил ее, и она, очутившись в лодке, потрогала ноги, проверяя, не потеряла ли заодно и дзика-таби[161 - Дзика-таби - носки на толстой подошве, рассчитаны на ношение с сандалиями дзори или варадзи.]. Нет, все оказалось в порядке. У дзика-таби толстая подошва, в них можно ходить и без вакидзаси, хотя запасные лежали в носилках.
        Мужчины прыгнули в лодку, и прежде чем оттолкнуться шестом от дна, учитель Акинобу ободряюще сжал ее плечо. Она знала, что он смотрит на нее, как на дочь, и была благодарна ему за заботу.
        Река, бегущая в море, показалась Юке живым существом с черной спиной. Это существо едва слышно журчало, трясь о лед, и Юка поблагодарила реку за то, что она приняла их и позволила добраться до противоположного берега.
        Афра уже махал хвостом под никлыми голыми ветками янаги, листья с которой облетали по первому снегу и устилали все вокруг толстым бурым ковром.
        Лодка с ходу проломила тонкий лед, ткнулась в крутой берег и они, подхватив вещи, выскочили и взобрались на склон. Там уже сидел Натабура в обществе Афра и что-то высматривал в темноте. Было тихо - собаки даже не залаяли, и ветренно, пахло дымом от костра и кислым запахом овчарни. Юка тоже стала смотреть во все глаза, но кроме белого поля в кочках пахоты, ничего не видела. За полем начиналась деревня, и все сливалось в черно-серую полосу. Ей даже показалось, что они ошиблись - вышли не туда, но пару огоньков, вспыхнувших и погасших, подсказали, что они на верном пути - стражники шли по другую сторону поля, и их фонари мелькали за деревьями.
        - Опасаются, - прошептал учитель Акинобу, и, кажется, засмеялся.
        Не боится, поняла она, и я не буду бояться. Она верила в учителя Акинобу и Натабуру. Они о чем-то посовещались. А потом Натабура сказал:
        - Ждите нас здесь. Когда я крикну совой, отпустишь Афра, и идите по его следам.
        Некоторой время учитель с Натабурой еще были заметны на фоне поля, но потом и они пропали. Снова ей пришлось ждать, с тревогой вглядываясь и вслушиваясь в темноту. Но услышать она ничего не услышала, кроме яростного собачьего рычания и лая. Язаки примолк, ничуть не страдая оттого, что его не взяли с собой. Он давно уже привык, что все важные и опасные решения принимаются и исполняются учителем Акинобу и Натабурой. Иногда, когда было не очень опасно, им помогала Юка. Язаки нашел для себя удобное решение: «Я просто не создан для этого, потому что толстый». В душе он считал, что его дело - торговля, и стремился к своей мечте. Какой из меня вояка, думал он, щупая свой дряблый живот, который висел, как пустой бурдюк. Я потом пригожусь, оправдывался он и трогал заодно и рукоять китайского меча, да порой сквозь одежду прижимал к груди каба-хабукадзё - Черный Знак Ада, и не знал, что с ним делать. Правда, он чувствовал в себе дикую силу, которой владеют только сумасшедшие. Ну и что? Кого этим удивишь? А самое удивительное заключалось в том, что впервые за два года он действительно не хотел есть. Вдруг это
все, на что способен каба-хабукадзё? - разочарованно думал Язаки и невольно поеживался в предчувствие чего-то страшного, непонятного, что таилось не только в темноте поля, но представало перед ним как судьба. А деньги? Где деньги? - спрашивал он сам себя. Ему хотелось, чтобы события развивались очень быстро и так же быстро к нему вернулись бы его сокровища.
        Юка чувствовала, что Язаки волнуется и что за последние три-четыре дня он стал совсем другим. Правда, за эти время произошло столько событий, что у нее самой голова идет кругом. Но ей казалось, что обойдется.
        Вдруг Афра встрепенулся. Заухала сова - совсем не там, где ожидала Юка, а гораздо правее, ближе к реке. Значит, они перехватили стражников там, догадалась она, отпустила Афра и быстро, почти бегом, устремилась следом, придерживая заплечные носилки со скарбом, которые норовили сползти набок. Афра в мгновении ока пересек поле, и когда она уже думала, что потеряла его из вида, кто-то совсем близко сказал:
        - Сядь, заметят.
        Она узнала учителя Акинобу и уселась почти на Натабуру, который распластался на земле и уговаривал Афра в очередной раз не баловаться. Афра как всегда выражал свой восторг тем, что лизал лицо хозяину, норовя попасть в губы. А еще он повизгивал и постанывал от радости. Наконец Натабура свалил его в снег, и они немного поборолись. И только после всех этих событий, пыхтя, притопал Язаки и, рухнув прямо на мертвого асигару, стал вертеть головой, спрашивая, чего дальше делать-то?
        - Тихо… - прервал его Акинобу и велел надеть каса[162 - Каса - широкая соломенная шляпа, носили все сословия.]. - Слезь с мертвеца-то…
        Язаки отскочил в сторону, шепча: "Наму Амида буцу!" Натабура зажег фонарь, и тогда Юка поняла, что в каса их должны принять за местных крестьян. Юка промокла и к этому моменту уже стала замерзать, но теперь ей вдруг стало жарко. Дело приближалось к схватке.
        Как по заказу, луна скрылась за тучами. Пошел густой мокрый снег, все вокруг стало белым и приблизилось на расстояние вытянутой руки: идеревья, и дома, и заборы. Сделалось вроде бы даже теплее и уютнее.
        Они поднялись и пошли по тропинке, не очень хоронясь. Юка вела Афра за ошейник. Со стороны крестьянских домов тянуло сытой, теплой жизнью. Пахло дымом очагов. Блеяли овцы. Кудахтали куры, устраиваясь на насесте. Было тихо и мирно, если не считать собак, которые выли и дрались от нетерпения. Снег падал большими хлопьями и повисал на заборах и крышах необъятными шапками. Кто-то открыл дверь, посмотрел вслед. Зевнул и скрылся. Где-то раздавались непонятные голоса, словно духи переговаривались. Прошуршала огромная тенью. Сова, поняла Юка.
        Они уже прошли полдеревни и приблизились к площади. Кто-то вдруг спросил из ближайшего дома:
        - Все спокойно?
        Человека она не видела. Он стоял за деревьями и изгородью. Но по ноткам голоса поняла, что это один из солдат. Должно быть, десятник, подумала она, или даже лейтенант?
        - Все спокойно, - ответил учитель Акинобу и помахал ему.
        - Это ты, Каэно? - удивился человек.
        - Я… я… - спокойно ответил учитель Акинобу и пошел на голос.
        - Эка тебя заморозило? Ты что, в болото упал?
        Прошло несколько мгновений тревожного ожидания, но она ничего не услышала и не увидела. Натабура сделал знак, и они поспешили дальше, и только тогда их догнал учитель Акинобу и пристроился за Юкой.
        - Все хорошо, дочка, все хорошо… - шепнул он ей, забрал Афра и направился к Натабуре.
        Открылась площадь. Пленные стояли по другую ее сторону, но из-за снегопада их не было видно, только слышались глухие удары и стоны - человек с бамбуковой палкой в очередной раз ставил кого-то на колени.
        Вдруг все пропали. Язаки, за которым шла Юка, сунулся куда-то в бок и растаял в снежной пелене. Юка сбросила заплечные носилки, каса, которая не годилась для боя, и, выхватив волшебный мидзукара, который некогда принадлежал Богу Ван Чжи, отступила за ближайшее дерево и приготовилась ждать. Мидзукара точно так же хорош, как кусанаги у Натабуры, подумала Юка, легкий, острый и надежный. Сердце тревожно забилось, в коленях появилась предательская слабость. Но Юка не боялась. Все было заранее, сотни раз оговорено: вместе с Язаки они прикрывают тыл, а по мере развития событий наравне со всеми участвуют в схватке. На острие атаки - учитель Акинобу, Натабура и изредка - как сейчас - Афра, но обычно он оставался с ней.
        Неожиданно раздался душераздирающий визг. Афра рвал местных собак. Вначале они приняли его за своего, потом, когда уже стало поздно, сообразили, что это медвежий тэнгу, и кинулись в разные стороны, стараясь побыстрее, а главное, подальше унести ноги, ибо, как известно, крылатые медвежьи тэнгу является проводником для всех ину в мир хонки. Местные собаки не хотели умирать. Они предпочти молча разбежаться. На поле битвы остались лишь три собачьих трупа. Одна из собак долго выла где-то на окраине деревни.
        Все смолкло, и снова наступила тишина. Жители деревни даже не проснулись. Правда, кто-то из них, открыв окно, крикнул:
        - Я вам!!!
        Этим и ограничилось.
        Снег как ни в чем не бывало продолжал тихо падать, и в его тихой, сонной размеренности крылось что-то от коварства природы, от ее равнодушия к человеку. По крайней мере, так показалось Юке. Нечто неизменное. Сущее. Неделимое. Единое и целостное, подумала она. Все равно здорово! Она вздохнула с облегчением - все прошло на редкость удачно. Теперь Натабура с учителем Акинобу перебью солдат, и все решится само собой, как решалось до этого и будет решаться впредь.
        Однако позади вдруг раздались торопливые шаги. По тропинке кто-то бежал, всем весом налегая на пятки. Так передвигались только тяжело вооруженные солдаты. Юка приготовилась. Она взялась за рукоять обеими руками и замерла. Из снежной пелены выскочил человек в дорогой накидке дзимбаори[163 - Дзимбаори - накидка для самураев, используется как защита от стрел и легкого оружия.], и Юка сообразила, что это не просто асигару, а лейтенант или даже капитан. Если бы она не сосредоточилась на ударе, а разглядела страшную маску «тигра» ишлем с тремя гребнями и тремя же эмблемами мон, у нее ничего не получилось бы. К тому же она сообразила, что под дзимбаори хорошие доспехи и определить, куда вернее ударить, трудно, поэтому ударила так, чтобы просто свалить человека. Удар пришелся по коленям, хотя била она из неудобного положения - слева направо, по восходящей дуге. И по тому, как рухнул человек, поняла, что на некоторое время он исключен из схватки. Второй был одет попроще, в руках у него хищно поблескивала нагината, но он совершенно не ожидал увидеть перед собой женщину с мечом. Пауза, которую он подарил
Юке, стоила ему жизни. Пронзенный в горло, он упал, захлебываясь кровью. А вот с третьим Юке пришлось повозиться. Асигару оказался маленьким, юрким, усатым и недоверчивым. И хотя она сказала, что кто-то там лежит, пьяный, что ли? - он предпочел броситься назад, и если бы Юка не догнала его, поднял бы тревогу на всю деревню. Он даже закричал, но страх сковал его горло, крик больше походил на хрип, человек умер не от меча, а от собственного страха. Юка в изумлении постояла над ним в течение полукокой, затем спохватилась и побежала назад.
        В этот момент воин в дзимбаори пришел в себя. Он даже успел подняться, хотя сделал это с большим трудом. Ноги его не слушались и разъезжались в снегу. Его водило из стороны в сторону. Из-под маски текла кровь, впитываясь в снег длинными полосами. Язаки, который прятался справа от тропинки, доказал самому себе, что недаром завладел в качестве трофея тяжелым китайским мечом. Он опустил его на шею человека в доспехах, и лужа горячей крови растеклась в радиусе трех кэн.
        Подбежала Юка, и Язаки очень удивленно сказал:
        - Вот… - и оторопело показал на обезглавленный труп.
        Отрубить голову самураю в полном вооружении можно было разве только при очень большом везении, потому что шею закрывали шейное кольцо и широкий воротник шлема. Вот он, догадался Язаки, вот он - каба-хабукадзё - Черный Знак Ада! Не ожидал я, не ожидал. Он словно проснулся от своих горестных мыслей, даже приосанился и преисполнился гордости. Не отдам, подумал он, не отдам каба-хабукадзё! Теперь мне никто не указ. Теперь я докажу, что тоже могу быть буси, то есть самураем, хотя мне больше нравится слово дзидай - так в моей стране Чу называли воинов.
        Хорошо, что на самурае маска, с облегчением подумала Юка, иначе бы я не смогла ударить. Трудно убить человека, если ты видишь его глаза, подумала она, хотя я мгновение назад убила человека с нагинатой в руках. Но она старалась не вспоминать об этом.
        Они не стали больше разглядывать офицера, а бросились на противоположную сторону площади, где мелькали Акинобу и Натабура. При этом Язаки решил совершить подвиг.

* * *
        К этому времени Натабура успел освободить пленников. Но времени возиться с ними у него не было. Получив свободу, они, не узнав своего спасителя, расползлись, как червяки, не в силах шевелить членами. Это волей случая спасло повара Бугэй, потому что вслед за Акинобу явился Язаки с обнаженным мечом и безуспешно искал недавнего приятеля. Он обежал все окрест, заглянул в переулки, даже под крыльцо ближайшей хижины, желая расправится с Бугэй под шумок и таким образом решить хоть часть проблем, связанных с деньгами. Однако в этот момент повар Бугэй уже сидел среди овец в какой-то овчарне и от страха и холода клацал зубами, да так громко, что, казалось, слышно на другом конце деревни. Наконец он зарылся в преющую солому, согрелся и провалился в глубокий, нервный сон.
        Акинобу ждал Натабуру, чтобы вдвоем ворваться в большой дом старосты. Прежде, когда Афра расправился с местными собаками, они сразу проникли в дом, который служил казармой, и перерезали с десяток сонных асигару, половина из которых была здорово пьяна. Правда, трое асигару оказали упорное сопротивление: двое отлично владели техникой катана, но не продержались и полкокой, потому что пали духом, увидев, что столкнулись с опытными бойцами, а третий, смуглый, как житель Сиама, оказался настолько ловок, что увернулся и от меча, и от годзуки Натабуры и с воплем, размахивая ножом танто, взлетел до потолка. Это было не хаябуса[164 - Хаябуса - способности летать.] или гэндо[165 - Гэндо - техника отпускания тени.]. Это было что-то похожее на аматэ-ваза - то, что им приходилось видеть лишь на китайской границе в тибетских монастырях.
        - Берегись! - крикнул учитель Акинобу и применил гэндо.
        Натабура же, перемещаясь по дуге и тоже оставляя после себя двойников, успел заметить, что асигару пытается рассеивать их с учителем Акинобу внимание и силы движением кистей, что показалось Натабуре очень необычным. Кими мо, ками дзо!
        Асигару же, посчитав, что последняя тень и есть настоящий противник, напал на нее. И тут же угодил на клинок Акинобу, который отступил во вторую тень. Но даже будучи смертельно раненым, асигару грыз, как зверь, железо и умер с яростным оскалом.
        Натабура знал, что пятеро асигару сторожат мост, а еще двое охраняют покой старосты, капитана и кантё, которые предавались беседам и пьянству. Как всегда после гэндо, Натабура испытывал сильный упадок сил. Но надо было торопиться, шум в казарме мог разбудить деревню.
        Акинобу поднялся на крыльцо и тихо постучал.
        - Кто там? - спросил зиган.
        - Донесение господину капитану, - сказал Акинобу.
        - Какое еще донесение?! - удивился зиган.
        Он не хотел тревожить не только своего господина капитана, который уже был изрядно пьян, но и старосту, и кантё Гампэй. Последний нравился ему больше всего. На рассвете они должны были отправиться за сокровищами, которые кантё вез и закопал в лесу. Он обещал каждому зигану два рё за помощь. Весь вечер господа обсуждали предстоящую операцию и незаметно выпили двадцать четыре кувшина крепчайшего сакэ на перце и травах. Коварство этого напитка заключалось в том, что голова оставалась ясной, а ноги не ходили. Коку тому назад господа потребовали к себе юдзё[166 - Юдзё - женщина легкого поведения.], а поскольку таких в деревне не было, то послали за молодой и симпатичной женой банщика. Банщик оценил свою жену в пять рё, которые ему были обещаны после экспедиции за сокровищами. Теперь все вчетвером предавались любовным утехам, а расчетливый банщик ходил по своему дому и прикидывал, что он приобретет за такие деньги. Он решил купить стало овец и лодку с сетью, чтобы дома не переводилась рыба, а еще решил взять вторую жену и воспитать ее в строгости нрава.
        - Приходи утром, - сказал зиган. - Не до тебя.
        Но человек за дверью постучал снова.
        - Срочное дело, мой господин.
        - Ладно, давай сюда, - зиган приоткрыл дверь.
        В этот момент подбежали Юка и Язаки. Но если Юка сообразила, что может испортить все дело, и остановилась у ворот, то Язаки действовал сгоряча, не думая. Он слышал обрывки фраз и догадался, о чем идет речь. К тому же он совершенно забыл, что его обязанность - прикрывать тыл и охранять Юку.
        Язаки взбежал на крыльцо и одним ударом распахнул дверь. Ему здорово повезло: Акинобу как раз в этот момент нанизывал зигана на свой клинок. Язаки замахнулся, не рассчитав силу и траекторию удара. Тяжелый китайский меч прошел сквозь бревно, к которому крепился фонарь над входом, стреху, балку над дверью и застрял в потолке. В прихожей произошло маленькое вселенское столпотворение. Акинобу не мог вытащить клинок, потому что на нем висел Язаки. А Язаки не мог вытащить меч, потому что ему не давал Акинобу, который боролся с раненым зиганом, которого не мог бросить, потому что зиган был еще опасен и пытался достать Акинобу боевым серпом.
        Второй зиган отскочил в глубь коридора, выхватил меч и с криком:
        - Тревога! - бросился на Акинобу, держа меч перед собой и действуя им как копьем.
        Мгновения отделяли Акинобу и Язаки от смерти. Это оказался один из редких случаев, которые Акинобу не смог предугадать. Зажатый между врагом и Язаки, он ничего не сумел бы сделать, если бы не Натабура, который сбил Язаки с ног, чтобы освободить дорогу, и блокировал первый удар зигана. Сталь со звоном коснулась стали, и Натабура, оказавшись в коридоре, отшвырнул зигана в дальний конец. Дверь, за которой сидели кантё, староста деревни и капитан отряда, была закрыта. Но Натабура ни капельки не сомневался, что они уже схватились за оружие, поэтому действовал очень быстро. Рубиться длинным кусанаги в узком коридоре было не с руки, и Натабура, отступив в сторону, едва заметным движением кончика кусанаги отклонил меч противника в сторону, освобождая путь своему клинку для колющего удара, и уже зная, что убил зигана, быстро развернулся: учитель Акинобу сражался с капитаном Го-Данго. Оказалось, что самого главного Натабура и не разглядел, не потому что не смог, а потому что сидящий человек часто кажется не таким высоким, какой есть на самом деле. Капитан Го-Данго предстал перед ними настоящим гигантом.
Если Натабура считал себя высоким, то капитан отряда асигару была на две головы выше. Голова у капитана была большущая, как бочонок для меда, а челюсти огромные, как у демона смерти. Было ясно, что капитан не японец и не китаец, скорее всего, кореец с западного побережья полуострова Ното, где они селились колониями. Волосы у него были рыжие, а через правую щеку и лоб проходил глубокий шрам от меча. Поврежденное веко придавало и без того уродливому лицу зверское выражение. Все это Натабура увидел в то короткое мгновение, когда Го-Данго глянул на него, прежде чем наброситься на учителя Акинобу.
        Натабуру страшно удивило это обстоятельство. Оставить за спиной у себя самурая мог только очень уверенный в себе человек. В следующее мгновение Натабура понял, что гигант сильно пьян, настолько пьян, что ничего не соображает, но даже в таком состоянии тот представлял явную угрозу. Действуя одними кулаками, он сумел отбросить Акинобу, сокрушить два опорных столба, за которыми прятался учитель, потом остановился, не зная, что ему делать, и в упор не видя Акинобу, который всего-навсего отступил в тень. Разумеется, учитель мог заколоть его одним ударом клинка, но не сделал этого.
        Натабура ударил капитана Го-Данго по затылку, но не лезвием кусанаги, а плоской его частью, и все было кончено. Капитан покачнулся, словно в задумчивости, и рухнул навзничь. При этом раздался такой грохот, словно на дом обрушилась гора, проломив крышу и пол.
        После этого Натабура и учитель Акинобу ворвались в комнату. Сражаться было не с кем: староста деревни и кантё спали мертвецким сном. Жаждущий крови Язаки расшвырял ширмы и в дальнем углу обнаружил насмерть перепуганную жену банщика и служанку. Разум его помутился. В таком состоянии он был готов убить кого угодно и за что угодно, тем более что подвига у него не получилось. Он даже зарычал, как десять тигров, но его внимание отвлекла еда. Афра уже вовсю орудовал, гремя чашками и пиалами, с жадностью пожирая то, что не съела веселая компания. Этого Язаки вынести не мог. Он тут же забыл о женщинах, несмотря на то, что одна их них была практически голой, и бросился к Афра, правда, по привычке не посмел его тронуть. Впрочем, еды было много. Так много, что Афра после длительной голодовки обожрался, Язаки обожрался, и еще осталось на десять толстяков и толстух.
        Когда Натабура с учителем Акинобу с превеликим трудом заволокли в комнату капитана, чтобы допросить его, оба сидели по углам, осоловело глядели друг на друга, икали и не могли шевельнуть ни одним членом.
        Первым очнулся капитан Го-Данго и потребовал пива. Староста храпел до глубокого вечера, а кантё Гампэй - вообще до утра следующего дня.
        Несколько раз являлся банщик требовать свои кровно заработанные деньги, и всякий раз Акинобу терпеливо ему объяснял, что это невозможно по причине пьяного состояния старосты. На что банщик грозился убить старосту при первом же удобном случае. Долго он еще ходил вокруг дома и буйствовал. Пользуясь тем обстоятельством, что слуги старосты разбежались кто куда, разгромил кладовую с рисом и забрал весь урожай, две кадки с квашеной капустой и связку сушеной рыбы.
        Капитан Го-Данго выпил жбан ячменного чанго[167 - Чанго - пиво.] и, усевшись в позу лотоса, спросил вполне счастливым тоном, хотя его мучила головная боль:
        - В чем дело-то?
        Глава 4. Предательство
        Стрела с длинным бамбуковым наконечником ударила на излете и пробила полу дзимбаори капитана Го-Данго.
        Они рассыпались вдоль тропы, выглядывая невидимого стрелка.
        - Вон он! - крикнул Натабура, показывая вверх.
        От дерева отделился человек, постоял над обрывом, воздев руки с оружием, и нырнул в лес. Коричневая накидка на спине с белым треугольником напоминала сложенные крылья бабочки и делала его владельца невидимым на фоне бурых сосен. Похоже, он провожал их от самой деревни, а стрелой, пущенной наудачу, дал понять, что это его исконная земля. Достать его они не могли при всем своем желании - даже если бы у них был большой лук. Впрочем, лук был у одного из зиганов, но он даже не стал его снимать с плеча, потому что заполз в прошлогоднюю траву и трясся от страха, как заяц.
        - Кто это? - спросил Язаки.
        - Эбису. Тольку у них такие наконечники и такие плащи, - пояснил капитан Го-Данго. - Они нас давно мучают. Изловить не можем.
        Он единственный не поклонился эбису - так и остался стоять посередь дороги, хотя наконечник длиной в ладонь и узкий, как ивовый лист, представлял опасность даже для человека в доспехах: очень гибкий, он мог легко проникнуть в зазоры между металлическими пластинами, обломиться и остаться в ране.
        - Подарок на прощание, - усмехнулся учитель Акинобу.
        Они выходили из Могами - Края Мира. Хребет Оу стал низким, покатым, с глубокими лощинами, с которых поверх зеленоватого льда стояла холодная вода. Деревья - сухие, чахлые, в паутине столетнего мха и лишайников. Камни - черные, мрачные. Сюда не заглядывали Боги. Здесь не жило зверье и не летали птицы, а обитал лишь яма-yба. Его следы они видели во множестве и по берегу моря, и вдоль рек, через которые переправлялись по хлипким мостикам. Но яма-yба был настолько хитер, что ни разу не попался на глаза. Зато его душераздирающий вой они слышали каждую ночь. Он тоже изгонял их из своих земель, со зла круша огромные сосульки в ущельях и кидаясь камнями.
        Из вещей, которые они с таким трудом и жертвами везли из Тибета, остались одни носилки. Все остальные куда-то сгинули в круговерти событий позапрошлой ночи. Зато Язаки на правах повара тащил несколько мешочков с вареным красным рисом. Однако к общему удивлению и даже к собственному, он ни разу не воспользовался этим обстоятельством и не запустил руку ни в один из мешочков, чтобы пожевать немного на ходу. Не то что бы стеснялся, а забывался, думая о своем. Язаки явно изменился. Стал более нервным и подвижным. Уж не заболел ли? - встревожился Натабура, поглядывая на друга. Трепетные щечки Язаки выражали тревогу. Потом спрошу, решил Натабура. И конечно, не спросил, забыл, завертелся.
        Капитан Го-Данго взялся их провожать. Несмотря на то, что он был дважды ранен - в руку и голову - он остался таким же громогласным и общительным, как и в первый день, только иногда на несколько кокой внезапно замолкал. И вообще, похоже, его могла свалить только бочка сакэ. Он шел, не очень вглядываясь в каменистую и скользкую тропу, и рассуждал:
        - Даже если Юка не Юка, а, как уверял меня кантё Гампэй, - госпожа Тамуэ-сан, жена Камаудзи Айдзу, то ничего страшного. Жена не ведает, что творит муж.
        Всякий раз Натабура ему возражал:
        - Ты понимаешь, что городишь? - и поглядывал сбоку на великана.
        Здоров был капитан Го-Данго. Здоров, как сосна. Немного простодушен, немного легковесен в суждениях, поэтому и нравился Натабуре. Любил Натабура понятных людей, поэтому ему и нравился Язаки, хотя в нем жила хитринка обжоры, но это не мешало их дружбе.
        - Да, - соглашался Го-Данго. - Я просто рассуждаю. Если бы понимал, то не послал бы гонцов…
        Действительно, как только кантё Гампэй заявил, что знает, кто такие заговорщики, где они и что собираются делать, капитан Го-Данго, не долго думая, отправил гонцов на следующую заставу. Вопрос, дошли ли они или сгинули в горах? Лучше бы сгинули, думал он, для пользы дела. Иначе придется выворачиваться и хитрить, ибо донесение могут послать дальше по команде, и оно добежит до столицы раньше, чем они сами явятся в нее.
        - Ага, а зачем тогда придумали дзигай?[168 - Дзигай - ритуальное самоубийство женщины.] - саркастически напоминал Натабура.
        Логика капитана казалась ему неправильной, лишенная привязки к реальности. Из этой логики получалось, что Юка и есть какая-то Тамуэ-сан, которую они в глаза не видели.
        Отряд как раз поднялся на очередной каменистый пригорок. Далеко внизу шумел прибой, и ветер свистел в голых кустах, на которых дрожали капли дождя.
        - Дзигай?! - тупо переспрашивал капитан Го-Данго. Казалось, он только и думает, что о свой промашке.
        - Нет, это не выход, - вступал в разговор Акинобу, не очень-то веря в действенность своих слов - такие большие люди часто бывали упрямее диких слонов. - Надо обойти все заставы, а это невозможно.
        В этой стране можно было жить вне закона, но только не на равнинах, а в неприступных горах. Множество ронинов бродило там - голодных, сирых, босых, но отчаянных и свободных, как ветер. Иногда они объединялись в большие шайки и грабили окраины больших городов, если, конечно, им удавалось незаметно проскользнуть мимо многочисленных застав. Судя по содержимому листовок, госпожа Тамуэ-сан находилась где-то там, может быть, даже с этими ронинами, и грабила вместе с ними города.
        - Как?! - возмущался Го-Данго. - Как? Вы понимаете, это невозможно, - и широким жестом показывал на окружающее пространство.
        Тропа вилась вдоль гранитных скал, поросших мхом и черным лишайником. Справа под сумрачным небом набегали бесконечные валы с белыми гребешками. Темнела тонкая бесснежная полоска и валуны, блестящие, как уголь. Иногда ветер приносил крепкий запах водорослей и еще чего-то неуловимого, что приятно щекотало ноздри. Так пахнет морская рыба на костре, вспомнил Натабура.
        Капитан Го-Данго еще не знал, что ему сделать с этими путешественниками. С одной стороны, он верил, что Юка - это Юка, что она действительно родилась в стране Чу, в монастыре Танамэ. Но где эта страна? И как проверить? Нет, для себя-то он решил, что она Юка, и все. Но как доложить по команде? С другой стороны, она очень и очень похожа на его госпожу Тамуэ-сан - жену Камаудзи Айдзу, субэоса[169 - Субэоса - главный наместник нескольких провинция.] над восемью провинциями: Мусаси, Сагами, Кадзуса, Симоса, Муцу, Кодзукэ, Симодзукэ, Хитати. Правда, Го-Данго по молодости лет и роду службы никогда не был приближен к субэоса и видел его жену всего лишь пару раз. Он запомнил, что она прекрасна и цвет ее волос отливает медью. Первый раз это случилось в тот день, когда его отряд отбывал на север завоевывать новые территории и усмирять непокорных эбису и других дикарей.
        Они стояли в каре на площади, и вдруг Гёки сказал одними губами:
        - Посмотри… посмотри направо. Да не туда, болван!
        Го-Данго, тогда еще совсем юный самурай, голенастый и сутулый, еще без уродливого шрама, скосил глаза на балкон. Там из-за ширмы выглядывала женщина необычайной красоты. Черные брови вразлет, бледная кожа и волосы с рыжинкой - необычные для японских женщин. Свет солнца падал на нее, и она стояла в золотистом ореоле.
        Второй раз он увидел ее в ставке, когда явился с докладом, уже будучи командиром. Прекрасная госпожа стояла во всем белом на крутом берегу и смотрела вдаль и на лагерь в долине. Ее внимание невольно привлек богатырь с обезображенным лицом. Свежий шрам через все лицо, цвета сырого мяса придавал ему зверский вид. Самурай был настолько огромен, что ему даже не нашлось лошади, и он вышагивал рядом с конным воином, возвышаясь над ним на целую голову.
        С тех пор прошло почти пять лет. Шрам превратился в тонкую белую полоску. Головные боли уже не мучили. Он привык к походной жизни и был счастлив, но госпожу Тамуэ-сан забыть не мог. За эти годы у него были и любовницы, и трофейные женщины. Однако только госпожа Тамуэ-сан снилась ему по ночам. Поэтому как только он увидел Юку, то решил, что она и есть госпожа Тамуэ-сан, хотя все говорило об обратном. Но удержать свое воображение он уже не мог и пребывал в великих сомнениях. Оттого и выглядел рассеянным и печальным. Юка шла позади в компании Акинобу и Афра, и капитана Го-Данго так и подмывало оглянуться на нее. Но сделать это он себе не позволял, не потому что боялся пришельцев или из уважения к Натабуре, а потому что понимал, что все это глупо и безрассудно и ни к чему хорошему не приведет. Он даже спрашивал себя, не влюбился ли он? Но не находил ответа. Для него вообще было странно влюбиться. И хотя у госпожи Юки кожа была не белая, а напротив загорелая, обветренная, а волосы заметно выгорели под солнцем пустынь, к собственному ужасу он все больше узнавал в ней черты госпожи Тамуэ-сан и все больше
терял голову.
        Когда-то Го-Данго был сёки[170 - Сёки - младший бригадир.] и командовал отрядом в полторы тысячи человек, но однажды его разжаловали и оставили служить в самый дальний гарнизон. Ссылать дальше уже было некуда. Пожалели, хотя жалости от императора ждать не приходилось. Он маялся не у дел, предаваясь безделью и пьянству. Забросил читать «Искусство войны» Суньцзы и искусство тайного убийства «Кодзики» Ига Ясутакэ о синоби?мэцукэ[171 - Синоби?мэцукэ - люди, убивающие глазами.]. Даже всерьез подумывал жениться на местной рыбачке - Отикубо, славящейся своими рыбными порогами. И не понимал жизнь. Он не понимал, зачем живет, все чаще испытывая одно единственное, всепоглощающее чувство - скуку. Ему еще повезло - большинство его старших товарищей были вынуждены совершить сэппуку. Повезло еще и в том, что он не дослужился до следующего звания и всю службу проводил в походах. Весть о том, что субэоса Камаудзи Айдзу поднял восстание, застала Го-Данго далеко на севере. Но ровно через две луны к нему, словно случайно и словно бы по долгу службы, приехал давний товарищ - Гёки, с которым они исходили три похода и
часто укрывались одной дзимбаори и делили последнюю гость риса.
        Гёки тоже не сделал военную карьеру, словно и о нем так же, как и о Го-Данго, забыли. Может, вначале это было и к лучшему. Перепить капитана Го-Данго он не мог. Даже не пробовал. Выпить они выпивали, но в меру, и Го-Данго чувствовал, что давний друг приехал неспроста. Вначале Гёки осторожно прощупывал его разговорами о былом, о походах и ратных делах. Пару раз они вдоволь вкусили пирогов Отикубо из жирной морской рыбы. Пару раз напились. Наконец, в канун сэцубан[172 - Сэцубан - праздник весны.], на оленьей охоте, Гёки открылся.
        - Нашего несчастного господина убили по приказу регента Ходзё Дога.
        - Не может быть! - удивился капитан Го-Данго. - Зачем убивать своего лучшего слугу?!
        - Есть причина, - сказал Гёки. - Вернее, была, - помолчав, добавил он многозначительно.
        - Рассказывай! - потребовал капитан Го-Данго и даже не поднял лук, чтобы подстрелить рогача, выскочившего на поляну.
        Где-то вдали слышался шум облавы.
        - А не пожалеешь?
        - Не пожалею, - тягостно вздохнул капитан Го-Данго.
        Он уже давно чувствовал, что что-то происходит, что это что-то касается и его. Наконец за ним пришли, наконец он кому-то нужен, наконец он займется настоящим делом и почувствует себя мужчиной. В душе он был польщен и безумно рад, что кончилась безызвестность, что выбрали именно его - сёки - бригадира пятой бригады тяжелой кавалерии.
        - Если я начну, дороги назад не будет.
        - Говори! - еще раз потребовал капитан Го-Данго.
        Он подумал, что только гордость самурая имеет в этом мире хоть какую-то ценность, а все остальное ничто, и преисполнился отвагой и преданностью своему почившему господину.
        Рогач постоял, прислушиваясь к погоне, и ушел в чащу, ломая мерзлые побеги.
        - Камаудзи Айдзу получил власть по наследству от своего отца Камму. А ты сам знаешь, что это значит. Это значит, что вроде бы власть есть и вроде бы ее нет. Регент Ходзё Дога покровительствует, император Мангобэй покровительствует. Однако грамоту на должность не дают. Не помогли ни богатые дары, ни тонкая лесть советников, которым платили хорошую мзду. Как вода в песок. Вначале Камаудзи Айдзу думал, что слишком молод. Но он прошел с нами столько троп и столько раз доказывал свою храбрость, что не было самурая, который бы усомнился в его преданности и императору, и регенту. Он искал долгий путь, как удержать власть, но больше разбирался в премудростях самурайского дела, чем в дворцовых интригах. Однажды к нему в гости приехал Такэру - старший сын регента Ходзё Дога. Ровесник нашему хозяину, он не ходил ни в один из походов, зато командовал дворцовой стражей, писал стихи и волочился за дворцовыми красотками. Как только он увидел красавицу Тамуэ-сан, то тут же влюбился в нее.
        - Сволочь! - выругался капитан Го-Данго, испытывая потрясение от мысли, что кто-то еще смеет любить его госпожу Тамуэ-сан.
        - Две луну он жил у Камаудзи Айдзу, - пояснил Гёки, - втайне писал его жене любовные записки и ждал удобного случая.
        - Гад! - заскрежетал зубами Го-Данго и так сжал лук, что побелели костяшки пальцев. Попался бы ему этот наглый Такэру!
        - Госпожа Тамуэ-сан была умной женщиной, - с удивлением вглядываясь в лицо друга, продолжил Гёки. - Она знала, в каком положении находится ее муж, однако ответила наглецу один единственный раз, отвергнув его ухаживания. Страсть Такэру только разгоралась. Он знал, что судьба субэоса Камаудзи Айдзу висит на волоске, и вознамерился воспользоваться этим. Но вначале решил выиграть госпожу Тамуэ-сан в Го. Однако, несмотря на то, что Такэру ежедневно играл в Го с го-докоро[173 - Го-докоро - главный придворный учитель Го.] и имел пятый кю, а партию они играли три луны, Такэру проиграл и отдал Камаудзи Айдзу дворец Сандзедоно в Киото. Должно быть, вначале Боги покровительствовали нашему господину, хотя дворец ему был и не нужен. Но отказаться от выигрыша просто так он не мог, иначе бы его посчитали трусом и он потерял бы лицо. Кроме этого отказ от дворца официально мог быть воспринят как оскорбление его императорского величества. Отныне Камаудзи Айдзу и его жене предстояло жить в столице. Возможно, это был тонкий ход со стороны Такэру, ведь с тех пор он стал бывать у нашего господина так часто, как только
мог. Наша госпожа Тамуэ-сан по-прежнему не отвечала ему взаимностью. Тогда хитрый Такэру уговорил отца отправить Камаудзи Айдзу в поход на север против эбису, а сам стал являться к госпоже Тамуэ-сан чуть ли не каждый день. Разумеется, она его не принимала под различными предлогами. По столице поползли грязные сплетни. Целый год воевал наш господин и значительно расширил границы империи. Замечу, что на эту компанию он не получил из казны ни одного рё и поэтому справедливо рассчитывал на официальное признание своей власти субэоса. Ему была назначена аудиенция, на которой должна была решиться его судьба. Однако накануне ночью его убили люди в черном.
        - То есть его не казнили, как объявлено в листовке, а подло убили?!
        - Да!
        - Синоби?мэцукэ? - уточнил кантё Гампэй.
        - Никто не знает. Скорее всего, они из какого-нибудь тайного клана.
        - Нашли?
        - Пока нет. Ты же знаешь, как их трудно обнаружить. Но ищем.
        - Но почему? Какой смысл? - воскликнул капитан Го-Данго.
        - Я тоже долго ломал голову, - признался Гёки. - А потом понял, что Камаудзи Айдзу стал неудобен. Понимаешь? Настал момент, когда надо было решить вопрос с ним. К тому же Такэру стал дискредитировать себя. Негоже государственному мужу таскаться за чужими женами, когда ты сын регента Ходзё Дога. Для укрепления власти Такэру должен был жениться на одной из дочерей императора Мангобэй. Все остальное полная чепуха. Дворец Сандзедоно сгорел через месяц после исчезновения госпожи Тамуэ-сан. Кому-то было выгодно сжечь его, чтобы обвинить нашу госпожу. А волнения в восьми провинциях стали поднимать засланные регентом люди. Уж очень ему нужно было опорочить нашего господина. После подавления восстаний, которые никто и не поднимал, Ходзё Дога сделал своего сына, Такэру, субэоса восьми провинций. Но с тех пор госпожа Тамуэ-сан стала для них опасна, потому что она знает правду, поэтому по всей стране и развешены листовки. Если ее схватят, то казнят, как заговорщицу.
        - Я не знал, - признался Го-Данго. - Я как раз дошел до конца Могами - Края Мира. Слушай, там тоже вода. Но мы не удержались: из тысячи осталось три человека. Проклятые эбису!
        - Мы решили убить регента и его сыновей, - открыл карты Гёки. - Но нас слишком мало, поэтому у тебя будет задание.
        - Какое? - с готовностью спросил Го-Данго, и шрам на его огромном лице налился кровью.
        - Сейчас узнаешь.
        С тех пор Го-Данго бросил воевать с эбису. Он даже ограничил себя насколько мог в пьянстве и стал подыскивать кандидатов в заговорщики. Но, честно говоря, ему больше нравилась гуща боя, когда вокруг свистят стрелы и льется вражья кровь, чем льстивые разговоры и выпытывание тайн. Из двадцати восьми солдат гарнизона на роль заговорщиков подходили только трое, а из них особенно хорош был Ябу. Ябу-хаято. Капитана Го-Данго ценил его за исключительные бойцовские способности, за трезвость и личную преданность. Полгода назад он спас его от виселицы, выкупив из тюрьмы уезда Сида и очень рассчитывал на него, не раскрывая, впрочем, перед ним причины интереса. Но неожиданно его убили Акинобу и Натабура. Это было более чем странно. Капитан Го-Данго видел собственными глазами, как Ябу в мгновении ока разделался с пятью опытнейшими зиганами, которые не один год участвовали в компаниях и штурмовали не одну крепость. Дело было в харчевне, куда он его привел пообедать и оставил на кокой, чтобы сбегать в соседнюю лавку, где у него жила очередная зазноба - Тиё. Вероятнее всего, солдаты забрели в харчевню случайно и
увидели бродягу, вкушающего дорогую еду: сукияки[174 - Сукияки - поджаренные ломтики филе говядины вместе с овощами, тонкой прозрачной вермишелью из рисовой муки, тофу и коняку.] в маринаде из сакэ, мясо ягненка на молоке, рисовые шарики в соусе из креветок и теплый сакэ самой лучшей марки - и не один кувшинчик, а целых семь для счастья. Ничего подобного они себе позволить не могли. Это их неподдельно возмутило, и они стали задевать Ябу. Напрасно харчевник - знакомый капитана Го-Данго - пытался их урезонить. Он улетел в самый дальний угол под ширмы, получив удар кастетом. Действительно, Ябу не был похож на местных жителей. Он был хаято, родом с юга, где люди смуглы и кучерявы. Одежда его сгнила еще в тюрьме и превратилась в рубище. К тому же от него скверно пахло. Как рассказал Го-Данго харчевник, Ябу доел очередной шарик, вытер руки о грязнейшие в мире штаны и демонстративно поймал с помощью хаси[175 - Хаси - палочки для еды.] пять жирных мух, которые кружили над столом, намекая тем самым, что точно так же разделается и с ними - солдатами его императорского величества. Держа в каждой руке по хаси, на
которых шевелились наколотые мухи, он с вызовом уставился на вооруженных с ног до головы зиганов. Этого они вынести не могли. Они явились с поля боя, они жаждали развлечений и крови. Им и в голову не пришло, что они видят собственную смерть в лице какого-то нищего. Да и что такое мухи, хотя бы и нанизанные на хаси - всего лишь жалкие мухи! Мало ли какие фокусы может показывать деревенщина! Впрочем, одно дело оскорблять человека, а другое убить, не распалив себя. Поэтому вначале они всячески поносили Ябу, выкрикивая ему в лицо оскорбления, пока один из них по неосторожности не приблизился слишком близко. Не меняя положения тела, а всего лишь повторяя движение руки с хаси, как и в случае с мухами, Ябу пробил горло солдату. Проделал он это очень искусно, найдя крохотное отверстие в нодова[176 - Нодова - шейное кольцо.]. Самоуверенность солдат простилалась настолько далеко, что они даже не удосужились изготовиться к бою. Второго зигана Ябу убил точно так же, как и первого, только для этого ему пришлось вскочить и совершить неимоверный скачок в сторону противника.
        С этого момента Го-Данго уже наблюдал поединок. Он успел договориться о свидании с красоткой Тиё и вернулся в харчевню как раз вовремя, чтобы увидеть самое интересное: зиганы опомнились, но было поздно, даже несмотря на то, что они выхватили оружие - Ябу оказался за спиной одного из них. Ловко придушил его двумя пальцами за кадык, и, прикрываясь им, как щитом, и действуя его же вакидзаси, в мгновение ока убил двух оставшихся солдат. Затем вернулся за свой столик и доел обед - еще бы, ведь он же целый год ел один мышиный помет в государственной тюрьме Сида, ожидая смертной казни. Впрочем, провинность его была не столько очевидна - он всего-навсего сломал шею деревенскому старосте, который покусился на его сестру. Единственного Го-Данго не знал, а Ябу не спешил открыться, - что искусству шаулинь-сы он обучался, когда был монахом в Ая - в стране на западе от Нихон. Впрочем, если бы Го-Данго узнал об этом, весомость Ябу в его глазах только возросла бы, ибо это означало еще и непочтительное отношение к власти императора.
        В тот день Го-Данго пришлось скрыться и отправиться на север. К его великому огорчению, свидание с Тиё не состоялось, но он был доволен как никогда в жизни, потому что заполучил опытного и хладнокровного бойца. Он был весел, всю дорогу смеялся и пил сакэ, без меры угощая Ябу. Еще пару раз Го-Данго проверил его в стычках с эбису, но только после того, как Ябу продемонстрировал умение делать оружие из самых невероятных предметов, понял, что нашел себе нужного человека - ведь пронести оружие во дворец Регента Ходзё Дога считалось самой главной проблемой. Однажды Ябу продемонстрировал свой талант. Нарвал зеленых листьев дуба и высушил их под гнетом. Получилось акё. Этим акё он перебил четыре сложенные хаси, хвост свинье и палец пленному. Смог бы перебить и шею, но капитан Го-Данго не позволил. На своем веку он навидался всякого, но с таким мастерством не сталкивался. Акё Ябу называл любое подручное оружие от курительной трубки, до обыкновенной чашки или даже щепки на дороге. Щепкой можно было выколоть глаз. При известной ловкости, конечно. Чтобы окончательно убедиться в его даре, Го-Данго придумал
следующую хитрость. Он расставил в деревне своих солдат так, чтобы получилась сеть с одним единственным входом и одним единственным выходом, и приказал убить Ябу, если он наткнется на кого-то из солдат. Ябу сдал экзамен блестяще, пройдя через деревню в прямом и обратном направлениях. При этом он придушил троих опытнейших асигару и спрятал их оружие. Как он это сделал, никто не мог понять.
        С тех пор Ябу стал его правой рукой. И все было бы ничего, но он оказался чрезмерно жестоким даже по меркам самураев, которые никогда не славились особым милосердием. Когда он избил всех асигару и зиганов в казарме, Го-Данго закрыл на это обстоятельство глаза, когда искалечил мельника и взял его жену, тоже закрыл глаза. Даже когда Ябу лупцевал пленных бамбуковой палкой, Го-Данго утешал себя мыслью, что Ябу все равно пригодится в день возмездия. Теперь же оказалось, что непобедимого Ябу убили никому неизвестные Акинобу и Натабура. Капитан Го-Данго находился в растерянности. Наверное, это что-то из таинственной борьбы без соприкосновения с противником, оправдывался он перед самим собой. Если бы Ябу не двигался, наверняка бы с ним ничего не случилось, и он бы, уж конечно, всех уложил. Но Ябу, как головастик, не мог усидеть на месте. Ведь нельзя убить человека, если он этого не хочет! Честно говоря, он не подходил на роль заговорщика. Го-Данго давно гнал от себя эту мысль: слишком горяч, импульсивен, а главное, темен. Не совсем предан, а так - словно держит камень за пазухой. На чем еще можно было
сыграть в такой ситуации? Должно быть, Ябу искал возможность уйти в свой монастырь в Ая. Выжидал. Чувствовал. Ведь чувствовал, что глядит в сторону. Где найти еще хотя бы одного опытного бойца? - ломал капитан голову. Где? И почему-то все чаще его взгляд останавливался на Натабуре. Этот не согласится, думал он. Нет, не согласится. Интересно, где он так научился драться? У Акинобу? Похоже, он его учитель. Глаза у него колючие и страшные, словно проникающие в душу. Надо быть осторожным с ними, думал капитан Го-Данго и поеживался, помня удар Натабуры по затылку, на котором, как и на лбу Язаки, выросла огромная шишка. И все же в глубине души он был благодарен Натабуре хотя бы за то, что не убил и не искалечил, а всего лишь хорошо приложился. А гуля рассосется, легкомысленно думал капитан Го-Данго, рассосется. Куда ей деться?

* * *
        Язаки берег свою гулю на лбу, как зеницу ока. Во-первых, она нещадно болела, а во-вторых, здорово мешала есть, поэтому он жевал очень медленно. Зато после трехдневного воздержания наверстывал упущенное: съел коровье вымя с икрой морских ежей и бараньими мозгами и три четверти козленка. Выпил три жбана чанго, наговорился, насмеялся и предался лени. К великому огорчению, во сне к нему явился демон смерти Кадзан, бесцеремонно пнул в бок и спросил:
        - Ты чего валяешься-то?!
        - Как чего? - удивился Язаки, продирая глаза. - Не видишь, отдыхаю, - и поднялся легко, словно ему живот вовсе и не мешал.
        Ах, как хорошо, живота нет, подумал Язаки. Со времени, пока они не виделись, демон смерти заметно окреп. Походное кимоно едва скрывало мускулистые плечи, над которыми торчала голова на толстенной, как у быка, шее.
        - Я-то вижу, - многозначительно возразил Кадзан. - А кто будет каба-хабукадзё отрабатывать?!
        - А деньги?!! - потребовал Язаки, яростно выпучивая глаза.
        - На! На! На! - демон смерти Кадзан швырнул в него три рё.
        Язаки удовлетворенно хрюкнул, поймал на лету все три монеты и, спрятав в тайные карманы, потребовал:
        - Дай еще!
        - Вначале скажи, о чем разговаривают твои друзья!
        Весь день и вечер после бани они все провели в теплой компании и проговорили до глубокой ночи. Кто и как привел Язаки в его дом, он уже не помнил. Какие-то руки, мягкие телеса. Явно женщина. Куда же она делась? Язаки в растерянности вертел головой - даже не пахло, лишь отзвуки ласки, все, что помнил он, растаяло, как сосульки на солнце.
        - Да ни о чем, - поморщился Язаки. - О чем они могут говорить?
        - И все-таки?! - Кадзан едва сдержался. Язаки надумал с ним хитрить.
        - О женщинах. О каких-то сражениях…
        Ему хватило ума не упоминать Юку, хотя капитан Го-Данго все уши прожужжал о некой госпоже Тамуэ-сан, которая очень и очень похожа на Юку. Прямо копия. Мало ли что? - мудро решил он и подумал о Натабуре. Нет, друга предавать нельзя. Если бы не Натабура, кормил бы я рыб в стране Чу. И вообще! Язаки вспомнил их бой с морским чудищем в стране Чу. Тогда он едва не погиб. Как впрочем, и в страшной и непонятной игре сугоруку. Всю ночь он стращал ею капитана Го-Данго, но не застращал. Крепким оказался капитан. Вот была потеха, вспомнил Язаки, как мы с Натабурой и Афра бежали из деревни бессмертных пастухов. Все хорошо, что хорошо кончается, вздохнул он с облегчением.
        - А чего задумали-то?
        - Да ничего, - поморщился Язаки. - Голова болит.
        - Не надо было лезть куда не надо, - упрекнул Кадзан.
        - А кто дырок в земле накопал? - огрызнулся Язаки.
        - Ладно. А здоровяк? - не отставал Кадзан.
        - Какой здоровяк? А… Го-Данго, - вспомнил Язаки, - разговаривал о каком-то господине Камаудзи Айдзу и о заговоре.
        - О заговоре?! - оживился Кадзан.
        - О заговоре будет дороже, - быстро сообразил Язаки.
        Кадзан выдал еще рё.
        - За один рё я говорить не буду, - кисло поморщился Язаки, но деньги спрятал. - Что такое один рё? - он брезгливо оттопырил губу и исподлобья посмотрел на Кадзана.
        - Сволочь ты! - беззлобно высказался демон смерти и подумал: «Должность у меня такая - людей изводить. А здесь меня изводят!» - Я к тебе по делу пришел!
        - Гони деньги, если что-то хочешь узнать! - уперся Язаки. - И вообще, без денег больше не являйся.
        Ему хотелось узнать, как там его мешок с деньгами и драгоценностями - не пропал ли? Но спросить напрямую не решался, чтобы не давать лишнего повода для издевательств. В конце концов, если кидает рё, значит, мешок цел. Не надо все рассказывать бесплатно, сообразил Язаки, иначе выйдет себе дороже.
        - Чего это я без денег?! Чего? На! - Кадзан швырнул еще одну монету.
        Эти самые монеты, он, как и каба-хабукадзё, доставал прямо из воздуха. Язаки позавидовал такому умению: вот бы мне так научиться!
        - Заговор против какого-то субэоса, - Язаки поймал монету на лету.
        - Какого субэоса?
        - Камаудзи Айдзу, что ли?! - раздраженно огрызнулся Язаки. - Я не прислушивался. Чтобы разоблачить заговор, надо узнать об этом.
        - Ну так узнай! - потребовал Кадзан.
        - Как я узнаю? Как? На меня уже и так косятся!
        - Это не мое дело. Спроси у своего друга. Если что-то стоящее, дам пять рё.
        - Дай сейчас! - крикнул Язаки и проснулся.
        Он был весь в репейниках, а воздухе витал запах демона смерти. Сильно хотелось пить. Фу! Язаки очумело огляделся. Спал он в каком-то чулане, рядом с вонючими козами, куда забрался после попойки. Почему я здесь? - шевельнулась мысль, - ведь мне же выделили целый дом. И ужаснулся. Обокрали! Его прошиб холодный пот. Бросился проверять тайные карманы. Слава Будде, все восемнадцать монет были на месте. Даже прибавилось пять штук. Целых пять! Нежданно-негаданно. Значит, это был не сон, понял Язаки. На один рё можно купить сто куриц или приличное стадо баранов. Руки тряслись, как всегда после похмелья, а сердце колотилось, как птица в клетке. Нет, подумал Язаки, так пить нельзя. Вначале надо разбогатеть, а потом напиваться, и не деревенской дрянью из дешевого риса, а чем-нибудь поблагороднее. От этого каба-хабукадзё никакой пользы. Язаки потрогал на груди Черный Знак Ада. Как бы извести демона, чтобы не будил по ночам? К сожалению, пока у него мои кровные деньги, ничего не получится. Надо придумать что-то такое, чтобы он сразу все отдал. А как? Ученый, сволочь, приходит только ночью. Было бы здорово
выманить его днем, тогда у меня появится шанс его прижать. Так рассуждал Язаки, но ничего толкового не придумал, только еще сильнее захотелось пить. Он попробовал было подняться, и хотя во сне это у него вышло легко и естественно, в реальности он с большим трудом встал на карачки и, давя козий навоз и цепляя с коз репейники, пополз в ту сторону, откуда тянуло сквозняком. Козы от удивления шарахнулись в дальний угол. Язаки водило из стороны в сторону, но с третьей попытки он попал головой в дверь и распахнул ее. Свежий морозный воздух ударил в ноздри и сразу взбодрил его. Жадно хватая ртом воздух и опираясь о косяк, Язаки поднялся и утвердился на ногах. Зачем же я так напился? - думал он с тоской и отчаянием, выдирая из волос репейники. Не знаю. Необъяснимо. Демон попутал. Убью гада! Поймаю и убью. От таких мыслей ему стало немного легче, и он увидел.
        Вдоль поля к центру деревни Охоя двигался Черный самурай. На нем тускло поблескивали богатые доспехи, очень похожие на черные до-мару, золоченые наплечники и золоченый же шлем с пятью эмблемами мон и черными рогами. Из-за оби торчал комплект тайсё в черных лакированных ножнах, а в руках он держал огромную серебряную нагинату. За плечами у него виднелся колчан, полный длинных-предлинных стрел, в налучие которого был закреплен дайкю[177 - Дайкю - большой лук.]. А на древке, прикрепленному к панцирю на спине, трепетал черный сасимоно[178 - Сасомоно - легкий штандарт.], который издавал характерный звук - словно огромная птица хлопала крыльями. Язаки в изумлении разглядел эмблему - череп и кости. Вначале ему стало дурно. Он решил, что это явился давешний генерал хирака, чтобы забрать у него, Язаки, китайский меч, панцирь и нарукавники. Только он этот панцирь и нарукавники давным-давно выбросил, потому что тяжело было тащить, а меч отдавать не хотел, прикипел он к нему душой, нравился ему меч, хотя оружие было неудобным - большим и тяжелый. Потом, приглядевшись, понял, что всадник без лошади, и только
после этого сообразил, что это никто иной, как демон смерти Кадзан, потому что ног у него не было, как и не было лошади, хотя демон скользил над землей так, словно двигался верхом.
        Но он ошибся. И эта ошибка круто изменила его судьбу. Возможно, подними он крик на всю округу, события повернулись бы в другую сторону, но Язаки промолчал, и уже ничего нельзя было поделать.

* * *
        - Узнаешь ли ты меня? - спросил Черный самурай, отстегивая полумаску.
        Капитан Го-Данго вскочил так, словно его ткнули шилом в зад, и, ударившись головой о потолочную балку, рухнул на колени. Дом, заскрипев, покачнулся. Впрочем, капитан Го-Данго все равно бы рухнул, ибо перед ним стоял никто иной, как его господин - субэоса Камаудзи Айдзу.
        - Разрешите мне сделать сэппуку, таратиси кими? - попросил капитан Го-Данго с отчаянием в голосе и опустил в голову, не в силах поднять глаза на дух своего господина.
        - Что ты себе позволяешь?! - прорычал Камаудзи Айдзу. - Ты еще не выполнил долга! Хочешь облегчить свою участь?
        - Я даже не смею… - промямлил капитан Го-Данго, которому не было оправдания, и кровь отлила от его лица, только шрам остался красным.
        - Надеюсь, ты не забыл о долге?
        - Клянусь, я сделаю все, чтобы искупить вину перед вами, таратиси кими! Можно мне сделать сэппуку?!
        - Нельзя! Почему же ты так долго здесь сидишь? Прошло два года, а мои кости все еще взывают к отмщению. Ты же позволяешь себе развлекаться и жить в достатке. Разве не долг самурая отомстить врагам?!
        - Клянусь всеми Богами, своими предками и жизнью, что отомщу за любимого господина!!!
        - Верю! Охотно верю! - казалось, что дух господина Камаудзи Айдзу протянет руку и ободряюще похлопает капитана по плечу. Но он этого не сделал из-за презрения к смертным. По крайней мере, так расценил это капитан Го-Данго.
        Хозяин дома, который спал в соседней комнате, одним глазом заглянул в дверную щель, обомлел и, как тень, метнулся к выходу. Некоторое время были слышны его крадущиеся шаги, потом все стихло, лишь ночной зимний ветер завывал в ветвях деревьев. Сейчас все разбегутся, подумал о деревенских капитан Го-Данго.
        - Что я должен делать?.. - дрожащим голосом спросил он и впервые взглянул на тень своего хозяина.
        Страшен был дух Камаудзи Айдзу. Страшен. Шлем прикрывал голый череп. Скулы торчали, как обглоданные кости. Рот был утыкан огромными и острыми зубами. Но самым ужасными были глаза, которые источали голубой свет. Казалось, он проникает в самую душу, выворачивает ее наизнанку и не дает дышать. Вот она, смерть, подумал капитан Го-Данго, едва удерживая себя оттого, чтобы не свалиться на бок. Если я упаду, то больше не поднимусь, в отчаянии соображал он.
        - Вот что… - усмехнулся дух Камаудзи Айдзу. - На рассвете ударишь в набат. А дальше я скажу, что делать.
        - Я и сам хотел… - признался капитан Го-Данго. - Только сомневался.
        - Теперь не сомневайся, - спокойно произнес дух Камаудзи Айдзу, - и соберешься с духом, а я тебе помогу.
        Если бы хотя бы в это мгновение Язаки поднял крик. Просто бы завопил оттого, что его тошнило. Выполз бы на деревенскую площадь. Все бы всем рассказал: ио Черном самурае, и о Кадзане, и о мешке с деньгами, из-за которого загорелся сыр-бор - в общем, если бы облегчил душу, повел бы себя естественно и просто, ничего бы дальнейшего не случилось. Но пьяный или трезвый Язаки был сам себе на уме и деньги значили для него больше, чем жизнь. Поэтому он и промолчал, рассудив, что пусть течет так, как течет. Оно и потекло, но не туда, куда надо.

* * *
        Где и когда он совершил ошибку, Натабура не сразу понял. То ли не доглядел сны, то ли что-то не додумал, не внял Знаку или пропустил его. Но только взор в будущее молчал, а о чем-то большем - чем одарили Боги, и заикаться не хотелось - стыдно было, прежде всего перед самим собой. Стыдно и противно. Кими мо, ками дзо! Противно из-за той самонадеянности, которую он источал все эти дни. Возгордился. Возвысился. Возомнил себя бог знает чем! А за это наказывают. Так тебе и надо! - мстительно думал он. Так тебе и надо! Хотя ничего, ничегошеньки не понимал из того, что происходит, словно пелена застилала глаза. Совсем недавно, еще вчера, но словно в другой жизни, он предвидел события, и у них все отлично, великолепно получалось. И вдруг - стоп! Мир замер. Чувства притупилось, и он словно ослеп. Только, как зверь, реагировал на события. Был бы рядом учитель Акинобу, он бы все объяснил. Но учитель пропал. В этом мире его не было. Не чувствовал его Натабура и не мог понять, куда делся учитель Акинобу.
        На рассвете действительно ударил колокол. Они лежали, прижавшись друг к другу, как котята, и ему совсем не хотелось вылезать из теплой постели. Только разве Афра даст уснуть? Он принялся бить шершавой лапой прямо по лицу, а когда Натабура закрылся с головой, стал отчаянно пихаться мордой со всем собачьим пылом, на который был способен, и разбудил окончательно. Они немного поборолись. Афра пришел в азарт и даже порычал, показывая, какой он грозный. Повалялся между Натабурой и Юкой, подрыгав всеми четырьмя лапами. Но стоило Натабуре сделать резкое движение, вскочил, устремленный к двери, и вопросительно уставился карими глазами.
        - Не ходи… - попросила Юка. - Без тебя обойдутся.
        Натабура с надеждой замер и прислушался. Колокол звенел и звенел - все отчаяннее и отчаяннее, призывая к оружию. Звук прилетал сквозь гору и сосны, которые росли вокруг пагоды.
        - Да что ж там такое?! - воскликнул Натабура в сердцах и выпростал ноги из-под футона[179 - Футон - постель в виде толстого ватного одеяла. Стелется на циновки из рисовой соломы, служащие для покрытия пола.]. - А-а-а… - И едва не залез назад. В комнате было свежо, можно сказать, холодно. Дрова в очаге покрылись серым пеплом.
        Натабура бросил в очаг три полешка и сделал пару шагов по направлению в циновке, стараясь касаться пола не всей ступней, а лишь пятками, и быстро стал одеваться. Афра от нетерпения приплясывал рядом, а когда Натабура закинул за спину голубой кусанаги и взял в руки годзуку, оглядываясь, подбежал к двери.
        - Я быстро, - сказал Натабура, с сомнением оглянувшись на Юку.
        Может, это и был Мус - Знак, но только Натабура не понял. Слишком похожи Знаки на самые рядовые явления в жизни; чтобы различать их, и требовалась подсказка Богов. Сейчас эта подсказка напрочь отсутствовала. А сам Натабура ничего не понимал и не видел, хотя очень, ну, очень старался, прислушиваясь к собственным ощущениям. Только в нем все молчало, замерло в предвкушении дальнейших событий. Будь что будет, решил Натабура и направился к выходу.
        - Будь осторожен, - сказала Юка, показывая всего лишь кончик носа и один глаз.
        Она всегда ему так говорила. Натабура уже привык. Привык и не обратил внимания и даже не подумал, что видит Юку в последний раз.
        - Акинобу найду. Все будет нормально! - ответил он, и они с Афра выскочили на улицу, где лежал легкий снежок и было промозгло и холодно, и побежали в центр деревни. Натабура планировал вернуться самое большее через пять кокой.
        На пути им попались крестьяне, которые указывая на Афра с криком:
        - Демон! - бросились врассыпную.
        Вот дурни! - решил Натабура, но ничего объяснить не успел. Внезапно над деревьями взметнулось пламя вперемешку с черным дымом. Огонь жадно и с треском лизал разлапистые сосны. Колокольный звон прекратился. Натабура с Афра увидели: горела не только большая трехъярусная пагода, но и дом старосты, следующий дом за ним и лавка, где накануне они покупали еду.
        Афра огрызнулся - кто-то наткнулся на них, словно слепой. В предрассветных сумерках блеснуло оружие. Натабура, не вытаскивая кусанаги, сбил человека на снег и, прижав коленом, ударом руки сорвал с него шлем. Это оказался один из асигару.
        - Там… там… - с испугом лепетал он, показывая на противоположный край горящей улицы.
        - Кто? - спросил Натабура.
        Ответить асигару не успел. Две стрелы с характерным свистом пронеслись так низко, что Натабура распластался на земле. Судя по всему, стреляли конкретно по ним. И действительно, втроем они представляли прекрасную мишень на снегу.
        Хоп! Натабура перекатился под защиту забора. Так он воевать не любил. Лука у него не было. Почему я не взял лук? Почему? Мог бы и позаботиться, зло подумал он о себе. Его бесила сама мысль, что он перестал быть предусмотрительным. Он оглянулся на Афра, который тоже лежал и, навострив уши, поводил мордой из стороны в сторону, а потом замер, четко уставившись в одну точку. Натабура оглянулся, в надежде увидеть учителя Акинобу. Однако обнаружил только то, что асигару куда-то пропал. Ладно. Вскочил и побежал поперек двора, используя забор спереди в качестве защиты. Хлипкая была эта защита. Ненадежная, ибо забор представлял собой всего лишь три перекладины. Однако этого оказалось достаточно, чтобы дать им с Афра возможность зайти в тыл стрелку. Зато они легко поднырнули под забор и оказались на соседней радиальной улице и увидели стрелка. Точнее почувствовали на бегу, как он пошевелился за сосной. Этого почувствовали, а второго увидели не сразу. Правда, второй оказался не на высоте, потом что ему досталась улица, ведущая к реке. А зимой, да еще и ночью на реке никого не бывает. Натабура убил его одним
ударом годзуки. Как всегда он вовремя сунулся в руку, и Натабуре осталось только нанести короткий удар. Эбису даже не вскрикнул. Яд подействовал мгновенно. Хорош подарок от каппы, хорош, мимоходом, как о давней привычке, подумал Натабура и услышал, как кто-то здоровый и толстый бежит от реки. В таком положении кидаться на следующего эбису было верхом глупости, поэтому Натабура спрятался за сосну, а Афра улегся у его ног. Человек бежал так, словно он был пьян. Кряхтел, завывал, а еще его рвало каждую кокой. Что-то в его поведении было очень и очень знакомо. Да это же Язаки, понял Натабура и вспомнил, что действительно, Язаки выделили для сна целый дом у реки. Сейчас его подстрелят. Как пить дать подстрелят. Кими мо, ками дзо! Натабура уже не успевал ни к эбису, ни к Язаки, а просто взял и подал условный знак. Вместо того чтобы спрятаться, Язаки остановился на середине улицы и стал вертеть головой. Сейчас убьют. Сейчас убьют, успел подумать Натабура. Но его не убили. Натабура не знал, что Язаки охраняет каба-хабукадзё - Черный Знак Ада, принадлежащий Яма, Богу загробного мира. Да и сам Язаки об этом не
подозревал. В центре деревни разгорелся бой, перекликались асигару и зиганы, и, видать, эбису, обратил все свое внимание туда. Натабура еще раз свистнул, и Язаки радостно бросился не шею.
        - Я такое видел, я такое видел…
        От него скверно пахло. И вообще, он был весь словно вывернутый наизнанку - глаза дикие, а одежда порвана в трех местах, к тому же до смерти перепуган, как подросток, впервые увидевший демона. Впрочем, так и было.
        - Стой здесь, - сказал Натабура, - и шуми.
        - А как?.. - со страданием в голосе спросил Язаки.
        Он ожидал, что Натабура все ему объяснит, и все будет, как прежде - спокойно и ясно. Ведь Натабура - как старший брат. Он мудрый и терпеливый.
        - Да как угодно. Хоть песню пой.
        И они с Афра кинулись обходить эбису. За спиной Язаки во всю драл глотку, распевая непристойные песни. Ничего порядочного, разумеется, он не знал. Тоскливые были эти песни - как крик одинокого журавля в небе, и такие же безутешные.
        Снять эбису оказалось плевым делом. Он хладнокровно обстреливал ту улицу, по которой до этого бежали Натабура и Афра, и ни на что не обращал внимания. Натабура разрубил его от плеча до пояса и, выхватив из слабеющих рук оружие, оглянулся и отбежал в сторону - обычно лучника прикрывали пехотинцы. Но это по правилам, а эбису с правилами явно знакомы не были.
        Впрочем, если бы Натабура удивился, как легко им с Афра удалось разделаться с эбису, он бы насторожился. Даже если бы задержался на кокой-другую, он бы увидел, что эбису оживают, превращаются в духов и растворяются в предрассветных сумерках. А если бы, как и прежде, обладал зрением Богов, то разглядел бы Черного самурая, который на окраине деревни собирал эбису под свое знамя с черепом и костями, чтобы вести в бой. Но ничего этого Натабура не заметил, а как полоумный принялся вместе с подоспевшим капитаном Го-Данго, зиганами и асигару изгонять эбису из деревни.
        Он был так воодушевлен легкой победой, что даже не вспомнил об учителе Акинобу. А когда вспомнил, то подумал, что справится сам. Правда, иногда ему казалось, что он видит фигуру в знакомой стеганой фуфайке, мелькающую где-то рядом. Постепенно они зашли вслед за эбису в лес и даже дальше, в глухие дебри, на замерзшие болота, где треск тростника выдавал каждое движение. И каждый раз, когда Натабура натягивал лук, Язаки молил его:
        - Ну, стреляй же! Стреляй!
        Эбису, как тараканы в бане, разбегались по лесу. Натабура, ведя стрелой с каленым наконечником за очередным глупым эбису, в конце концов стрелял и убивал его. Язаки радостно кричал:
        - Попал! Попал! Попал!
        А Афра возбужденно лаял и норовил отправиться в рейд по кустам, чтобы выгнать оттуда затаившихся врагов, но Натабура удерживал его рядом, полагая, что пса могут легко подстрелить.
        Последним явился Черный самурая в доспехах до-мару, золоченых наплечниках и с серебряной нагинатой. Он скакал по другую сторону болота, громогласно смеясь, и черный сасимоно за его плечами издавал характерный звук взлетающий птицы. Язаки уже не просил, а умолял:
        - Убей его! Ну убей! Ну чего же ты?!
        Язаки ни на что не наделся. Он даже ни о чем не думал, хотя все еще воображал, что это демон смерти - Кадзан - шутит с ними такие шутки. Даже Афра стал подвывать от нетерпения.
        Но Натабура выжидал. Черный самурай скользил за подлеском и камышом, поэтому попасть в него было крайне трудно. Он отпустил тетиву только в тот момент, когда Черный самурай стал удаляться и почти скрылся в лесу, напоследок показав свою широкую спину в просвете между соснами. Это был единственный шанс, когда Черного самурая можно было снять. И только тогда Натабура сообразил, что не видел под всадником лошади. Как это так? - удивился он и огляделся: вокруг лежала пустыня. Редкие сосны и ели стояли в снежном плену. Хребет Оу возвышался белой громадиной. Да ветер завывал над ним, закручивая вихри снега и предрекая холодную ночь.
        Они побежали к месту падения Черного самурая, но нашли лишь углубление в снегу от тела и ямады[180 - Ямады - шлем-невидимка.] с рогами. Самого Черного самурая и след простыл. Кими мо, ками дзо! Натабура оглянулся и обратил внимание, что их всего-то осталось трое, если считать, конечно, и Афра. Правда, тот помогал изо всех собачьих сил: выискивал, лаял, бросался драться. А где же остальные? Где капитан со своими верными асигару? Что-то здесь не то, думал Натабура. Слишком легко я убил всех эбису. Должно быть, нас специально заманили в лес. Кто такой этот Черный самурай?
        - Кто такой это самурай? - спросил он. - Кими мо, ками дзо!
        - Я не ведаю… - отвел глаза Язаки.
        Если бы Натабура знал, что подстрелил самого Бога смерти - Яма, он бы не радовался раньше времени. Но одно Натабура понял - что совершил ошибку, самую главную ошибку, и что ни Юку, ни учителя Акинобу они больше никогда не увидят.
        Ему захотелось сразиться стихами, как мечом:
        Ни горы, ни равнины -
        Ничто: ни море, ни прибой.
        Не дарит путнику отрады
        В его стремлении домой.
        - Чего-о-о?.. - удивился Язаки, который едва плелся.
        - Это я про себя, - ответил Натабура.
        - А-а-а… - согласился Язаки. - Продолжай.
        Когда б моя душа хотела
        Успокоения и сна,
        Не взял я шапку бы ямады
        В знак продолжения вадза[181 - Вадза - поединок, преследование.].
        - Насчет шлема ты загнул! - сказал Язаки. - Шлем нам еще пригодится. А чего еще придумал?
        Прибой.
        Холодных волн сиянье ночной поры.
        Дрожит луна.
        Ничто не дрогнет в ожиданьи
        Его бесславного конца.
        - Во! Точно! К морю нам край нужно выйти, - согласился Язаки.
        - А вдруг не выйдем? - предположил Натабура, хотя в стихах он говорил совсем о другом - о смерти.
        - Ты что! - воскликнул Язаки, ступая в лужу так неуклюже, что поднял стену брызг, и Афра ловко отпрыгнул в сторону. - Опомнись, сейчас придем домой! Чай будем пить!
        И то правда, подумал Натабура. Стихи вышли глупые, непривычные, совсем не японские, какие-то очень и очень странные и грустные. Он с удовольствием нашептывал их себе.
        Натабура же ничего не увидел и ничего не услышал, он действительно подумал, что они втроем могут погибнуть в этой холодной, мрачной и бескрайней пустыне. Если бы не чудный слух Афра. Голодные, промокшие до последней нитки, усталые, как каменотесы, они брели сами не зная куда, не обращая внимания ни на скалы, ни на лужи, полные ледяной воды вперемешку с талым снегом. Наверное, даже самый захудалый эбису теперь мог взять их голыми руками, хотя все они попрятались от страха перед духами, которые наводнили леса, и уже не жгли свое любимое дерево канкадэрэ.
        Им повезло - они стали обладателями шлема ямады. Первое время Язаки даже развлекался: надевал ямады, а Афра страшно удивлялся, вслушиваясь в голос Язаки, но не находил его обладателя. Впрочем, очень скоро Язаки надоело забавляться - подумаешь, ямады. Он едва не похвастался перед Натабурой своим знаком каба-хабукадзё. Даже открыл рот в предвкушении того, какие удивленные глаза сделает Натабура. Но вовремя прикусил язык. Тогда надо будет рассказать и о Боге загробного мира - Яма, и о Кадзане - демоне смерти, который ходит у него в подручных, не говоря уже о то, что Натабура наделен хаюмадзукаи - божественной силой, но ничего об этом не знает, а Язаки - каба-хабукадзё - Черным Знаком Ада, о котором все знает, но не умеет пользоваться. Нет, думал Язаки, поглядывая на Натабуру, он меня не поймет. Вначале отберу у Кадзана деньги, а потом расскажу.
        Смеркалось. На берегу они немного поспорили, не зная, куда идти. Но Афра уверенно повернул вправо, и они поплелись за ним - то ли под дождем, то ли под снегом, и через некоторое время, когда, казалось, ноги вообще отнимутся, почуяли тонкий, едва заметный запах гари и прибавили хода.

* * *
        Деревня казалась вымершей. Ни огонька, ни привычного лая собак. Лишь вдалеке, как эхо, шумело море. В крайней хижине они нашли девяностолетнюю старуху и младенца, которые оба ничего не соображали.
        - Жители где-то здесь… - озадаченно сказал Натабура, отворачиваясь от младенца, который сучил ногами в люльке. - Не бросили бы их надолго… Не бросили бы… - И только тогда окончательно сообразил: - Похоже, нас специально выманили из деревни! Ха!
        Старуха лежала в куче тряпья и подманивала их корявой рукой. У ее не было ни единого зуба, зато голос, как из трубы, но говорить членораздельно она уже не умела.
        - Ничего не понял, - признался Натабура. - Воды, что ли, просит?
        - Я тоже не понимаю, - признался Язаки, прячась от взгляда старухи за Натабуру и удивляясь тому, что каба-хабукадзё, который висел у него на груди, не дает прозрения. - А куда делись капитан и его солдаты?
        - Бежим! - Страшное подозрение закралось в душу Натабуры.
        Забыв об усталости, они кинулись в центр деревни. Неужели это все из-за Юки? - как в лихорадке, думал он, из последних сил перепрыгивая через заборы и камни. Нет. Не может быть. Так не бывает, уговаривал он сам себя. Так не бывает - только во сне или в страшных сказках о демонах.
        Он ворвался в дом первым, распахивая двери во все комнаты. Юки нигде не было. Вместе с ней пропали одежда и оружие. В спальне на видном месте лежало письмо, написанное явно не рукой Юки, потом что иероглиф «жена» она писала с волнистой планкой. Язаки высек искру, зажег фитиль, и в свете лучины они прочитали:
        «Таратиси кими, Натабура, приношу свои извинения, но я вынужден так поступить. Вы мне крайне нужны в столице. Там же вы найдете свою жену Юку. Обещаю, что ни один волос не упадет с ее головы. Буду вас ждать каждый день, начиная со следующего месяца, в час дракона на мосту Ясобаси. Не держите зла. Я знаю, что иначе вы ни за что не согласились бы помочь мне. Капитан Го-Данго».
        - Что это значит? - удивился Язаки.
        - Это значит, что мы пригрели змею! - вскричал Натабура. - Надо было убить его сразу. Кими мо, ками дзо!
        - А я тебе говорил, никому нельзя верить! - заявил Язаки и заходил по комнате, полный праведного гнева.
        - Хоп! Ты ничего не говорил, - напомнил Натабура. - Ты напился.
        - Может, и не говорил, - покорно согласился Язаки, изображая из себя сплошную ярость. - Может, не все так плохо? Капитан производит впечатление порядочного человека.
        - Напоил один раз - и уже порядочный! - бросил на ходу Натабура. - Собирайся! У нас не больше коку. Найти еду, сухую одежду и запасись факелами. Мы тотчас выходим.
        - Ой, мои бедные ноги… - сразу заныл Язаки.
        - Они не могли уйти далеко, - не слушая его, рассуждал Натабура. - Мы и так дали им фору в восемь страж. Но с женщиной они быстро не могут передвигаться.
        - Натабура… - после некоторого молчания как-то странно произнес Язаки.
        - Что? - оглянулся он, переодеваясь в сухую одежду.
        - К сожалению, я видел лошадей.
        - Ты видел лошадей?! - удивился Натабура.
        - Да. За околицей. Они были спрятаны в сарае.
        - Почему ты мне ничего не сказал?! Кими мо, ками дзо!
        - Пьяным был, извини. Не придал значения.
        - Значит, все было продумано. Какой я дурак, что доверился этому капитану! Кими мо, ками дзо!
        - Не все так мрачно, - заверил его Язаки. - Пока ты ему нужен, он ничего не сделает с Юкой.
        - Ты уверен, что я ему нужен?
        - Уверен.
        - Но зачем?
        - Это мы узнаем в столице.
        - Ничего не понял! - воскликнул Натабура и, опустив руки, сел на лавку.
        Все было кончено. Жуткое чувство отчаяния охватило его. Кими мо, ками дзо! Он казнил себя за недальновидность. Однако что-то ему подсказывало - Юка совсем не там, куда они собрались идти. Это непонятное чувство родилось в тот момент, когда они читали письмо. Он видел то, что невозможно увидеть: дорогу в горах и Юку, но почему-то в странном одеянии, которого она никогда не носила, и кожа у нее была почему-то белая. Еще он подумал об учителе Акинобу. Он все сделает, подумал Натабура. Все, что сможет. Я верю в него. Все это были отдельные знаки, и он не мог сложить их в единую картину, не понимал их значения и не видел сути происходящего.
        - Я думаю, что все это каким-то образом связано с Камаудзи Айдзу. Вдруг капитан Го-Данго готовит заговор?! - Язаки сам испугался того, что произнес. Обычно все заговоры в этой стране кончались массовыми казнями. Самураев заставляли сделать сэппуку, а простых крестьян распинали на крестах, и Язаки не хотел последовать ни за теми, ни за другими.
        - Нам только не хватало еще заговора! - в сердцах воскликнул Натабура.
        - Да… - согласился Язаки. - А где учитель Акинобу? Я думаю, он с ней!
        - Учитель Акинобу наша единственная надежда, - согласился Натабура. - Найдем учителя, найдем и Юку. Я думаю, они вместе.
        Когда они уже вышли за околицу и невольно оглянулись, то увидели, как из леса метнулись тени - это возвращаются крестьяне, напуганные небывалыми событиями в деревне.

* * *
        В ту ночь Акинобу не спал. Он единственный не пил сакэ. Что-то ему подсказывало, что грядут необычные события. Какое-то странное ощущение скверны витало в доме старосты - словно за выпивкой и болтовней скрывалась мерзкая, гнилая тень предательства. Только она выглядела безадресной, и он не знал, откуда она придет, в каком обличие, с какой целью, и с сомнением поглядывал на капитана Го-Данго. Весел и хлебосолен он был. Стол ломился от деревенских яств. Однако нет-нет да проскакивала в голосе капитана трезвая нотка, а взгляд оставался ясным и твердым. Поэтому и не пил Акинобу, ограничившись чаем, да между делом подремывал, почему-то зная, что ночью спать не придется и что ему нужна свежая голова и крепкое тело. Он полагал, что и Натабура не напьется. Но не узнавал его в тот вечер - не то чтобы Натабура перебрал, но, очевидно, утратил контроль над ситуацией. Должно быть, кто-то из Богов смущает Натабуру. Делает его непохожим на самого себя. Если бы только Акинобу догадался, если бы он хорошенько пригляделся, то в самом темном углу дома, куда едва проникал свет, за сдвинутыми ширмами обнаружил бы
маленькое отверстие, из которого порой вылезал демон смерти Кадзан и посылал в сторону Натабуры пассы, тем самым ослабляя его волю.
        Еще больше насторожило Акинобу то обстоятельство, что их всех уложили на ночь в разных помещениях: Натабуре с Юкой предоставили дом в центре, Язаки увели куда-то на окраину, а сам Акинобу лег спать в жилище помощника старосты. Казалось бы - это знак уважения, принятый для особо почетных гостей. Действительно, в доме помощника старосты был накрыт стол. А когда Акинобу разделся, чтобы улечься в постель, в дверь тихонько поскреблись, и явилась юдзё, в которой Акинобу с удивлением узнал молодую женщину с кукольным лицом - родственницу старосты, которая прислуживала у стола.
        - Я пришла сделать массаж, - сказала она и откинула воротник кимоно, обнажив белую шею и волнительную ложбинку на горле. - И остаться на всю ночь…
        А она хороша, подумал Акинобу, так же, как и ее совершенное по форме кукольное лицо. Только оно слишком неподвижное. У меня давно не было женщины. Возможно бы, при других обстоятельствах я бы воспользовался случаем. Но в рукаве у этой девицы спрятана тонкая игла с каплей яда. Ему даже стало весело от этой догадки.
        - Ладно, - согласился он. - У меня как раз затекла спина от долгого сидения.
        Он даже прочитал ее мысли: «Если не уснет, - думала она, - тогда я применю иглу. Так мне приказано».
        - Как тебя зовут? - спросил Акинобу.
        - Ёко, - опустила она глаза, пряча в них сухую слезу ненависти.
        - Делай быстро массаж, я хочу спать.
        Акинобу притворился капризным стариком.
        - Как прикажете, мой господин.
        Акинобу скинул рубаху и лег на живот. Ёко достала из пояса флакон с маслом чилима и принялась за дело.
        - Господин, несмотря на возраст, у вас красивое тело.
        - Да, я всю жизнь провел на ногах.
        - Неужели это укрепляет тело? - удивилась Ёко, наливая в ладонь масло чилима, в которое было добавлено несколько капель дой[182 - Дой - опий.].
        - Это делает тебя прозорливым, - хотел сказать Акинобу, но промолчал, потому что девушка пришла, чтобы при случае обмануть его.
        Может быть, мне и не понадобится игла, с облегчением подумала Ёко. Больше всего она боялась не смерти незнакомого человека, а гнева дяди, который строго-настрого приказал удержать Акинобу до третьих петухов.
        - Это укрепляет дух, - ответил Акинобу.
        Он уже давно учуял тонкий запах дой, но не подал вида. Дой опасен для человека слабого духом. Если бы Ёко догадалась, что Акинобу знал специальное дыхательное упражнение, возбуждающее сознание, она бы тут же выхватила иглу. Но она ничего не подозревала, а занималась привычным делом.
        - Я буду делать массаж и говорить.
        - Что говорить?
        - О том, как прекрасна жизнь. О том, что люди созданы для счастья.
        - У тебя завораживающий голос, - согласился Акинобу. - Ты, наверное, знаешь священные сутры?
        - Да, мой господин.
        Масло действовало как обезболивающее. Старые раны тут же прекратили болеть, и Акинобу почувствовал себя молодым. Он был знаком с дой. Дой применялся во многих лекарствах Нихон и Ая. Его действие можно было контролировать. Но в этот вечер Акинобу слишком устал. Он позволил себе расслабиться совсем немного. На одно короткой мгновение. Когда же очнулся, ему показалось, что прошло не меньше коку. В ушах по-прежнему звучал вкрадчивый голос Ёко:
        - И сказал он ему: «В упор нельзя смотреть на две вещи: на солнце и на смерть!» Вы спите, мой господин?..
        - Пятая строка сутры «О вреде забвения»! - воскликнул Акинобу, перевернулся и схватил Ёко за руки.
        - Говори, негодная девчонка, кто тебя послал?
        С ней случилась короткая истерика - пока Акинобу не плеснул ей в лицо водой из таза для мытья рук.
        - Ну?! - грозно потребовал он.
        - О, господин… - она поползла к нему на коленях, пряча в руке иглу с ядом. Ее кукольное личико исказила гримаса ненависти.
        - Дрянная девчонка! Брось иглу, иначе я убью тебя!
        Она предприняла отчаянную попытку - прыгнула, как кошка, но только насмешила Акинобу. В этот момент в пагоде зазвучал колокол.
        - Вот для чего ты пыталась меня усыпить, дрянная девчонка! - воскликнул Акинобу. - Говори, кто тебя послал!
        - Поздно… - ответила она. - Поздно. Мне теперь так и так не жить.
        С этими словами она воткнула себе в грудь иглу и тотчас умерла с печальной улыбкой на кукольном лице.
        Акинобу не успел ее остановить. Бедная девочка! Он подивился ее решительности и, схватив одежду и оружие, бросился к выходу. Однако дверь оказалась закрытой снаружи. Пришлось выбить окно, чтобы покинуть дом.
        Деревня горела. По улицам метались обезумевшие крестьяне, курицы и овцы, лаяли собаки, а сверху на все это оседал черный пепел. Впрочем, в утренних сумерках едва ли можно было что-то разглядеть - разве что снег стал черным и грязным.
        Возле дома Натабуры на него бросились два асигару и один зиган с нагинатой, и хотя Акинобу всех троих знал и даже крикнул, кто он такой, чтобы предупредить их, они не остановились. Только когда они молча оттеснили его в переулок, он сообразил, что они действительно хотят его убить. К этому моменту он уже был ранен в руку. А раненый всегда проигрывает в бою, вспомнил он классическую фразу из «Искусства войны» Суньцзы. Однако только с равными противниками, самодовольно подумал Акинобу, уклоняясь от удара нагинатой. Впрочем, нападавшие сами почувствовали, что имеют дело с необычным бойцом. Они пытались убить его уже целых две кокой, но даже не могли попасть. Правда, кто-то из них в толчее зацепил старика, и рукав его фуфайки окрасился в красный цвет, но больше, сколько бы они ни старались, у них ничего не выходило. Казалось, старик предугадывает каждое их движение и использует то обстоятельство, что их трое и что они не могут одновременно действовать в узком переулке. Да и выглядел противник очень спокойно и не делал лишних движений. Когда же он перестал только обороняться и блокировать удары посохом
из белого корейского дуба, а выхватил клинок, они пожалели, что их всего трое.
        Первым Акинобу убил зигана, и не потому что он был наиболее опасен, хотя это действительно было так, а потому что на свою беду в этот момент он оказался ближе всех. Четырехгранный клинок вошел ему точно в яблочко и изогнулся дугой в то мгновение, когда перебил шейный позвонок. Зиган умер так быстро, что даже ничего не понял. Не поняли даже его подельники, потому что схватка развивалась очень стремительно, и они решили, что зиган просто споткнулся и упал. Но когда следующим движением Акинобу легко убил одного из асигару, оставшийся в живых, сообразил, что дело дрянь, и бросился бежать. Акинобу сшиб его с ног нагинатой, подошел и спросил:
        - Кто тебя послал? Кто?
        - Я… Я… не могу сказать.
        - Говори, собака!
        - Я давал клятву.
        - Прекрасно, ты умрешь вместе с ней. Говори! - и приставил к горлу асигару клинок.
        - Капитан…
        - Капитан? - удивился Акинобу.
        - Он… - кивнул асигару. - Он увез вашу дочь.
        - Давно?
        - Коку назад.
        - Куда?
        - Я не знаю, наверное, в столицу.
        - В столицу, говоришь?! - удивился Акинобу.
        Этот разговор происходил в тот момент, когда Натабура оттеснял эбису за околицу. Они разминулись с Акинобу меньше чем на полкокой: когда Акинобу выбежал на дорогу, Натабура уже удалялся в горы по направлению к хребту Оу.
        Если бы Акинобу знал, что Юку увезли на лошадях, он бы предпринял иные действия. Обычно женщин носили в паланкине[183 - Паланкин - носилки.]. Правда, через некоторое время он сообразил, что беглецы едут на лошадях, что их всего пятеро, включая Юку, и что среди них нет капитана Го-Данго, однако возвращаться в деревню было уже поздно - слишком далеко он ушел и потерял бы много времени. Он обратил внимание на то, что вначале лошади шли рысью, но постепенно перешли на шаг. Поэтому он решил их догнать в надежде, что в следующей деревне отряд остановится на отдых.
        Он привык к долгому бегу. Много-много лет он каждое утро бегал по горам вокруг родного озера Хиёйн, в центре которого находился плавучий монастырь Курама-деру. Горы Коя скрывали его от постороннего взгляда. Ежедневный бег сделали Акинобу необычайно выносливым. Ему не было равным в этом искусстве. Однажды, еще до разделения Миров, в монастырь под видом монаха явился повелитель драконов Бог Риндзин. Он предложил Акинобу пари: кто быстрее обежит озеро, тот получит власть над всеми каппа - как пресных, так и морских водоемов. Если бы Акинобу проиграл, ему бы пришлось уйти с озера Хиёйн, ибо в нем жил каппа Мори-наг, и вообще никогда не приближаться ни к озерам, ни к рекам, ни к морям. Они стартовали на берегу реки Поё-но, которая вытекала из озера, и вначале Бог Риндзин легко опередил Акинобу. Он даже посидел на камне и полюбовался на водную гладь, полагая, что рано или поздно озеро будет принадлежать ему. Но из кустов выскочил Акинобу, и Богу Риндзину пришлось прибавить хода. В следующий раз не успел соскучиться. Акинобу выскочил из кустов, прежде чем Бог Риндзин перевел дыхание. Снова пришлось
бежать. В третий раз только он уселся отдохнуть, как Акинобу был тут как ту. Чем дольше он бежал, тем быстрее это делал. Он словно разгонялся. Его уже нельзя было остановить. В конце концов Богу Риндзину пришлось подналечь. Он даже опередил Акинобу на три шага, но в последний момент споткнулся от усталости и проиграл полступни. Таким образом, озеро Хиёйн и плавучий монастырь Курама-деру остались за Акинобу. Больше никто из Богов не претендовал на них. Зато в Небесных дворцах об Акинобу разнеслась слава, как о первом бегуне в мире.
        Благо, что на нем были не широкие хакама[184 - Хакама - шаровары, похожие на юбку, для сословия самураев.], а узкие тибетские штаны, в которых очень удобно бежать.
        По расчетам Акинобу, к часу овцы отряд должен был попасть в следующую деревню. Однако через две стражи произошло следующее. Тропа вдоль берега стала заметно шире, и там, где она делала крутой поворот вокруг мыса, одиноко бродила лошадь, пощипывая на склоне едва заметную свежую траву. На лошади был полный комплект сбруи, и Акинобу даже разглядел дайкю, притороченный к седлу. Однако при виде незнакомого человека лошадь взбрыкнула и убежала.
        Акинобу внимательно осмотрел тропу и обнаружил следы крови на обочине, а в кустах - один дзори, из тех, что носили асигару. Еще он обнаружил сломанную стрелу от короткого лука и сделал вывод, что на отряд кто-то напал и что стычка была короткой и яростной, а из четырех асигару, сопровождающих Юку, в живых остался один, да и то тяжело раненный. Его, судя по следу, несли, а не тащили по земле, как других. Он нашел всех четверых в лощине, разоблаченных до исподнего, заваленных камнями и ветками. Видать, нападавшие оказались совестливыми, раз похоронили, а не кинули воинов на растерзание лесным животным.
        Пройдя еще немного по тропе, Акинобу нашел место, где нападавшие свернули в горы, и подумал, что у него появился шанс увидеть Юку живой и здоровой.
        Ронины, а Акинобу уже не сомневался, что нападавшие были именно они, даже проявили изрядную долю изобретательности, потому что тщательно замаскировали то место на берегу, где свернули в горы. Для этого они выбрали ручей, по которому могли пройти лошади. А следы замели ветками стланика.
        С этого момента Акинобу стал очень внимательным. Брошенные ветки он обнаружил шагов через сто, а еще через один сато попал на истоптанный взгорок и сделал вывод, что ронины вначале находились здесь, наблюдая за дорогой. Действительно, с взгорка открывался хороший обзор тропы до самого мыса. Итак, они увидели отряд издалека, спустились вниз и напали совершенно неожиданно. Но вот что самое интересное: среди ронинов была женщина. Акинобу сделал вывод по одному-единственному предмету - заколке, которую он с удивлением нашел в траве.
        В это время пошел мокрый снег вперемешку с дождем, и Акинобу вынужден был искать укрытие под разлапистой елью.
        К вечеру снег и дождь прекратились. Небо расчистилось, и немного подморозило. И хотя следы оказались засыпанными, Акинобу знал, куда надо было идти, потому что вниз, с гор, тянуло запахом еды.
        Их оказалось трое, и они выполняли роль арьергарда, но были достаточно беспечны, чтобы Акинобу без труда их обнаружил. Он мог бы их убить в мгновение ока, но знал, что рано или поздно они выведут его на лагерь ронинов. Они облегчали ему жизнь тем, что перед уходом никогда не обследовали местность вокруг лагеря, что давало ему возможность приближаться к ним иногда на расстояние половины тё. Три дня он шел за ними. Не зажигал костра и ел только сладких куколок токоро, которые пережидали зиму в трухлявых пнях. На четвертый день ронины привели в горную, заросшую густым лесом долину.
        Под Фудзияма есть таинственный лес Руйдзю карин, в который не заходили даже тигры. Когда-то его делили между собой Боги и хонки всех мастей. Даже после разделения Миров местные жители сторонились этого места, не собирали там хвороста и не рубили деревьев. Таинственный лес стал диким и неприступным. Он зарос мхами и лишайниками, покрылся болотами и сделался непроходимым. Его языки тянулись во все стороны на много-много ри - и на юг до побережья Сибуса, и на север - до самых вершин хребта Оу.
        В одном из таких диких лесов Акинобу и обнаружил лагерь. Он долго наблюдал, спрятавшись в куче валежника. А потом увидел такое, что заставило его шагнуть к костру: перед ним стояли две очень-очень похожие женщины. Обе зеленоглазые, обе медноволосые. Только одна из них точно была Юка, а другая госпожа Тамуэ-сан, и Акинобу безошибочно обнял ту из них, что Юка, и радостно произнес:
        - Дочка!..
        А она обняла его и сказала:
        - Отец!..

* * *
        Наверное, если бы Натабура и Язаки шли по тропе в светлое время суток и не были бы настолько усталыми, что едва хватало сил передвигать ноги, они бы обнаружили место стычки, но они миновали мыс в полной темноте. Афра почуял кровь и даже приостановился, чтобы выяснить обстановку, но Натабура позвал его, и пес бросился следом. Он учуял слабый след хозяйки, хотя снег и дождь сделали свое дело. Он учуял и Акинобу и даже нашел то место, где тот свернул по ручью. Но ни Натабура, ни Язаки не обратили внимания на его попытки объяснить им, что произошло, ведь они надеялись догнать отряд асигару в следующей деревне. Да и, честно говоря, оба двигались из последних сил и явно их не рассчитали, а потому к началу часа тигра решили передохнуть. Тем более, что Афра обнаружил сухую пещеру, куда они попали вслед за ним, а там развели костер и тут же уснули мертвым сном.
        Перед рассветом Натабуре приснился странный сон: кто-то посторонний требовательно твердил: «Бу-бу-бу», а Язаки отвечал ему тоже: «Бу-бу-бу». Но кто говорил «Бу-бу-бу» ичто именно отвечал Язаки, Натабура не понял. Он хотел проснуться, но не мог.
        А события развивались так: пока костер горел, Кадзан не смел показать и носа, но как только тени стали ложиться на стены пещеры, вылез из самого дальнего ее конца, где было темнее всего, и потянул из-под Язаки мешок, в котором лежал ямады. Язаки, почмокивая, перевернулся на другой бок и уснул бы еще крепче, тем более что на шлеме было неудобно спать. Если бы не Афра, который зарычал прямо в ухо. Язаки подскочил и вцепился в мешок, в котором, между прочим, лежала еда и запасная одежда.
        - Отдай по добру! - прошептал демон смерти. Он боялся разбудить Натабуру, который бы все испортил.
        Они немного поборолись. Но глупый Кадзан проиграл, потому что сам же и вручил Язаки каба-хабукадзё - Черный Знак Ада, и Язаки был сильнее трех быков вместе взятых. В общем, он без труда подтащил бы Кадзана к костру, если Кадзан вовремя не отпустил мешок и благоразумно не отполз бы вглубь пещеры. А так как не мог вернуться без ямады, то вступил в переговоры:
        - Отдай, говорю! Хуже будет! - горячо зашептан он. - Хуже!
        - Деньги гони! - в свою очередь потребовал Язаки.
        При этом он вовсе не хотел будить Натабуру. К тому же ему на помощь уже пришел Афра, который встал и приготовился прыгнуть на демона смерти.
        - Мой хозяин тебя убьет!
        - Твой хозяин у меня вот здесь! - храбро заявил Язаки и потряс мешком, где об огниво звякнул шлем-невидимка.
        - На! - Кадзан швырнул три рё.
        Язаки с презрением посмотрел на монеты, которые упали в пыль перед костром, и скорчил презрительную мину:
        - Чего?! - он даже не притронулся к ним. - Ямады будет стоить дороже.
        - Сколько? - спросил Кадзан, понимая, что пока Язаки жив, с ним ничего нельзя сделать, Вот если бы он умер, другое дело, тогда бы его душа пребывала в вечных мучениях - уж Кадзан позаботился бы.
        - Мешок!
        - Чего-о-о? - с презрением спросил Кадзан.
        Он сообразил, что, отдав мешок, проиграет по всем статьям, а Язаки выскользнет из сети жадности. Тогда несдобровать уже ему - Кадзану. Бог Яма за такие вещи по головке не погладит. С другой стороны надо любым способом вернуть ямады, ибо Бог Яма пребывает в великой ярости и может взять себе в услужение другого демона смерти, а бедного Кадзана отправить в Антарктиду, где холодно и пустынно. На все про все у Кадзана было всего три дня.
        Пока Кадзан соображал, как ему поступить, хитрый Язаки погладил Афра, чтобы он успокоился, а потом нащупал факел из стеблей сухого камыша, который они с Натабурой приготовили накануне. И когда Кадзан в горячке снова приблизился к ним, сунул камыш в костер. Факел вспыхнул, как порох. Глупый демон смерти вскрикнул, прикрывшись руками, и упал навзничь. Он яркого света, в котором хранилась частичка солнца, он сразу уменьшился в два раза. Он попытался было бежать, но Язаки схватил его за кимоно. Жаркое пламя опалило демону спину. Он боролся, что есть сил, которые таяли, как лед в июльский полдень. Однако и у Язаки не было помыслов убивать его. Вначале следовало получить свои кровные. Поэтому Язаки ослабил хватку и отодвинул факел в сторону. Кадзан выскользнул из кимоно. Голым он представлял собой жалкую бестелесную и безногую тень. С тихим прощальным стоном он ткнулся головой в стенку пещеры и растаял.
        Ничего, подумал Язаки, явится, обыскивая кимоно Кадзана, в котором обнаружил десять золотых рё. Ха-ха-ха! - обрадовался он. Теперь демон у меня на крепкой веревке, - и весело потряс мешком, в котором еще раз звякнул об огниво ямады.
        Разочарованный тем, что с его собачьей точки зрения ничего существенного не случилось, Афра привалился к Натабуре и тут же уснул, прикрыв нос пушистым хвостом.
        Глава 5. Столица Мира
        Киото недаром называли столицей Мира. На северо-западе находился Нефритовый зеленый дворец регента Ходзё Дога. На северо-востоке - Яшмовый красный дворец императора Мангобэй. Между ними - главный храм столицы - Каварабуки.
        Расположенный в широкой живописной долине, окаймленный лесами и невысокими горами, город являлся копией китайской столицы Чанъань, со схожей прямоугольной планировкой и регулярностью улиц, с величественными храмами на перекрестках, однако с одним единственным, но заметным отличием: через центр протекали горные, чистые реки Ёда и Окигаву, дающие жизнь многочисленным каналам и озерам - большим, поменьше и совсем крохотным, с изящные мостами и мостиками - прямыми и горбатыми, с торговыми лавками и без оных, с чайными и харчевнями, предназначенными только для влюбленных или для деловых встреч. Все это в окружении никлых ив, юдзуриха, зеленых бамбуковых рощ, лужаек и парков с вишневыми деревьями, рукотворных гор и миниатюрных долин придавало столице Нихон меланхоличный, задумчивый вид, где жизнь течет подобно рекам Ёда и Окигаву - спокойно и размеренно.
        На одном из таких мостов - Ясобаси, переброшенном через рукав Ёда, Натабура и Язаки уже второй день ждали капитана Го-Данго. У их ног лежал грустный Афра. Правда, Язаки по простоте душевной его подкармливал, но Афра тосковал, потому что хозяин тоже тосковал.
        - Ова! Пойдем… - третий час канючил Язаки, - ова, пойдем… не придет он сегодня… не придет. Рано еще, - и в изнеможении обмахивался веером.
        Хотя солнце готово было скрыться за горами, было жарковато, по-весеннему парило, и Язаки мечтал о бане, но до поры до времени помалкивал, видя состояние друга.
        Натабура глядел на него тоскливыми глазами и соглашался, но почему-то не уходил. Его стремление увидеть Юку привело к тому, что они, высунув языки, прибежали в столицу на три дня раньше срока и каждый день с утра до вечера, как дураки, безвылазно торчали на мосту. И конечно же, капитан Го-Данго и носа не показывал, словно чувствовал, что Натабура ждет его с самыми что ни на есть зверскими намерениями изрубить на кусочки.
        Натабура действительно хотел убить капитана Го-Данго, но перед этим выпытать у него, где находится Юка, да и вообще узнать, зачем капитан все это придумал. Ясно, что не из-за денег же?
        Язаки едва не брякнул, что, мол, похоже, наш капитан влюбился в Юку, поэтому все и затеял, что он и сам бы Юку скромной не назвал, но глянул на лицо друга, осекся и только тяжело вздохнул.
        За эти дни они оба заметно похудели, и теперь Язаки наверстывал упущенное, но нахлынувшая жара лишала аппетита, и Язаки тоже страдал оттого, что в такой нервной обстановке не мог хорошенько поесть. И переодеться не мешало бы. И сменить зимнюю одежду на весеннюю, а главное, помыться в настоящей бане - засесть с утра, а выйти вечером - слегка пьяным от чанго и легким, как соловьиное перышко, оттого что тебя отскребут и отмоют два десятка банщиков.
        Они сидели под навесом, у перил с резными балясинами и как всегда пили чай, вернее, пил-то и по мере сил ел Язаки, а Натабура только пригубил напиток, который давно уже остыл. Афра отчаялся и даже отвернулся от куска мяса, который заботливый Язаки положил перед его носом. Над мясом давно кружили жирные, зеленые мухи.
        Язаки из солидарности не посмел заказать сакэ, зато взял кувшин красного соргового вина и тихонько причмокивал от восторга, не решаясь предложить Натабуре. Нам бы такое вино в горах, думал он.
        - Пора… пора… - не разжимая рта, вдруг произнес он.
        Афра, словно только этого и ждал, вскочил и посмотрел во все глаза на Натабуру, в которых плавало обожание. «Ради тебя, хозяин, я готов на все. Даже умереть!» Натабура с тоской перевел взгляд в ту сторону, куда смотрел Язаки: на восточном берегу появились четверо кэбииси[185 - Кэбииси - городские стражники.] и словно бы невзначай ступили на мост. Натабура отлично их видел: уидущего впереди были тараканьи усы, следующий за ним имел рыхлое, как у женщины, тело, третий был маленьким и желтым, как старое курдючное сало, а вот четвертый оказался никаким - безликим, как многочисленные сосны по берегам реки. Часть торговцев засуетилась. Бог его знает, чем они торговали - Натабура не заглядывал, но власть есть власть, и перед ней все трепетали.
        Вот вы-то мне и нужны, с тихим восторгом подумал Натабура. Кими мо, ками дзо! С другой стороны, действительно, не стоило нарываться - хотя бы из-за того, что выглядели они с Язаки в старой одежде как иностранцы и невольно привлекали к себе внимание. Натабура чувствовал себя, как хорошо натянутая тетива, и готов был сцепиться с кем угодно - даже с городскими стражниками.
        Хорошо было видно, что кэбииси суют нос во все закоулки и дотошно осматривают лавки и харчевни. На языке стражников это называлось «накинуть сеть». Похоже, кого-то ищут, равнодушно отметил Натабура. Не нас ли? С чего бы? Мы еще не успели совершить ничего предосудительного. Вдруг он все понял, словно вернулась его старая способность к прозрению. Искали не его, а Язаки - «толстяка в кимоно цвета охры, подбитом верблюжьей шерстью», и «огромного пса с синими крыльями». Фразы, словно чужие, сами по себе возникли в голове. А еще что-то связанное с большими деньгами, даже, кто бы мог подумать - каким-то очень могущественным хонки. Времени разбираться не было. Ай да Язаки, покачал головой Натабура. Ай да Язаки.
        - Вставай и иди впереди, - приказал Натабура.
        Язаки испугался. Хмель мигом выветрился из него. Такого лица у Натабуры он не видел, пожалуй, только один раз, давным-давно, в Тибете, где его Юка понравилась местному даймё[186 - Даймё - землевладелец.], и пришлось бежать ночью. Но на перевале их настигли, и Натабура со злости изрубил всех десятерых всадников - даже учитель Акинобу не стал помогать, столько ярости было в Натабуре, он ее всю и выплеснул в драке. Потом еще долго на перевал со всех сторон слетались грифы.
        Не успели они пройти и до середины моста, как их гортанно окликнули:
        - Эй… стой!
        Высокий, гибкий и широкоплечий Натабура, который возвышался над толпой, не мог не привлечь внимания, хотя оружия при нем не было. Вернее, оно-то было, но кэбииси, конечно же, его не видели. Голубой кусанаги пребывал в положении амэи - невидимки, а ножи - даже годзуку - носить не возбранялось. Ведь никто не знал, что годзука является ядовитым когтем каппа - водяного буси, а кто узнал, того уже нет на этом свете. Единственное, что нарушили друзья: Язаки, не решившись открыто носить тяжелый китайский меч, прятал в складках одежды вакидзаси. Эта невинная шалость могла обойтись им в десять рё с конфискацией клинка. Однако, по идее, все равно им ничего не грозило, кроме мелких неприятностей. Но Натабура чувствовал, что дело гораздо серьезнее, чем ему даже привиделось. Язаки же среагировал на окрик тем, что законопослушно остановился.
        - Иди, иди… - подтолкнул его Натабура. - Иди быстрее.
        Главное было миновать мост, не только потому, что его могли запереть с другой стороны, а потому что драться в узком пространстве всегда неудобно - особенно длинным кусанаги. Краем глаза Натабура заметил, что все четверо кэбииси нагоняют их:
        - Стойте!
        До конца моста оставалось всего-то два-три тан. Но убежать не было никакой невозможности из-за толпы, сквозь которую приходилось продираться, раздвигая ее, как воду. Если бы Натабура оказался один, он бы, конечно, удрал с превеликим удовольствием - заставил бы стражников погоняться за собой, но Язаки бегать не умел. Он умел только есть.
        - Стойте! - кэбииси с тараканьими усами грубо схватил Натабуру за руку.
        Как только он схватил его, Натабура увидел: вмгновении ока перед его внутренним взором пронеслось все, что должно было произойти и даже чем все это закончится. Не надо… не надо… подумал он об Афра в том смысле, чтобы он не вмешивался. Действительно, они с Язаки должны были справиться сами. А я ведь думал, что Язаки тюфяк, но не успел додумать - надо было действовать.
        Афра повернулся и зарычал, ожидая команды хозяина. Горожане шарахнулись в стороны, и вокруг образовалось пустое пространство. Вдруг Афра бросился на кэбииси, и Натабура ничего не успел сделать, как блеснул меч и Афра отлетел в сторону. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять - он смертельно ранен - кровь фонтаном била из его шеи.
        Никогда в жизни - до и после - Натабура не чувствовал в себе такую ярость. Но ярость особого рода. Она была направлена не против конкретно кого-то, а против самого сверившегося факта. Натабура ощутил себя даже не человеком, а странным существом - не Богом, не демоном и не духом. А чем-то таким, для обозначения чего не существовало понятий. Он только не успел заметить, что стал арарэ фуру[187 - Арарэ фуру - вихрь времени.] - вихрем черного пламени, и этот вихрь накрыл весь мост. И не было этому вихрю ни предела, ни преград не только на Земле и на Небе, но и во всех других Мира, в которые разлетелись отголоски. А когда он их всех скомкал, перемешал, то Натабура понял, чего хочет, а хотел он в своем отчаянии только одного - остановить то, что произошло, и вернуть все назад. В следующее предмгновение раздался даже не звук, а послезвучие, ибо человеческое ухо уловило событие после, а не «до» или «в течение». Все сдернулось - совсем ненамного, и они снова стояли на мосту и снова Афра пытался прыгнуть без команды на кэбииси с тараканьими усами. Только на этот раз Натабура не дал ему этого сделать, а так
на него зыркнул, что Афра, поджав хвост, удалился на безопасное расстояние и наблюдал оттуда за происходящим тоскливыми глазами, перебирая от нетерпения лапами.
        А произошло следующее. Кэбииси оказался очень силен, и его сила сыграла с ним злую шутку. Не останавливаясь ни на мгновение, Натабура крутанул рукав таким образом, что ладонь противника оказалась в складках одежды, и тот невольно ослабил хватку, но вырвать руку уже не мог, потому что пальцы попали словно в зажимы. Следующим круговым движением Натабура порвал кэбииси сухожилия, а из суставов и из-под ногтей кэбииси брызнула кровь. Наглый кэбииси присел и стал послушным, как котенок. Правда, он попытался выхватить танто, потому что уронил широкий меч, но Натабура так изогнул ему руку, что кэбииси оставил свои попытки. Лицо его стало похоже на маску демона. Подскочил Язаки, и они с Натабура подволоки кэбииси к перилам и сбросили его в реку, окончательно переломав тем самым ему пальцы на правой руке.
        Все это они проделал так быстро, что подбегающие кэбииси, во-первых, не успели помочь товарищу, а во-вторых, ничего не поняли. Они только увидели, как течение затягивает их соратника под мост. Теперь шансы обеих сторон практически уравнялись: трое против двоих, не считая ину с синими крыльями - совсем небольшое преимущество, но все же преимущество, если у тебя есть власть. Эти рассуждения, помноженные на безнаказанность кэбииси, привели к печальным последствиям. В большинстве случаев кэбииси привыкли иметь дело с торговцами, а если им попадались вооруженные люди, то кэбииси брали не умением, а числом и криком. Не будь Натабура взбешен случаем с Афра, он бы, может быть, и пожалел бы неумелых кэбииси. Однако он стал драться с ними, как с опытнейшими противниками. И хотя в течение двух лет он ни разу не выполнял обычный ежедневный комплекс синкагэ-рю, состоящий из двухсот пятидесяти шести движений, и дрался от случая к случаю, тело его слушалось как никогда прежде. Кэбииси даже не успели позвать на помощь. Двое были вооружены короткими и широкими мечами, которые назывались «крылья бабочки». Эти мечи
хороши в ближнем бою. Один - копьем-трезубцем. Его-то и убил Натабура самым простым движением иайдо[188 - Иайдо - удар без замаха.] - ударом без замаха, одним из коварных приемов, которому Акинобу обучил его перво-наперво. Второго - применив камасёрнэ[189 - Камасёрнэ - косой удар через плечо.] через правое плечо, держа кусанаги уже двумя руками, поэтому удар вышел очень мощным, и кэбииси не спас даже ребристый шлем. И только третий кэбииси был удостоен чести быть заколотым прямо в сердце, ибо в последний момент дрогнул и отвел руку с мечом в сторону, тем самым дав возможность Натабуре не делать замаха, а произвести классический выпад с шагом вперед: «Хоп!» Не помог и панцирь из китайской кожи - кусанаги рассек его, как рассекают гарпуном тушу кита, и вошел в жирное тело. Натабура даже мог поклясться, что кэбииси не поняли, откуда пришла смерть, потому что испугались. Один за другим они пали, обливаясь кровью, на дощатый настил моста. Схватка продолжалась не более одной кокой. Толпа толком не успела ничего понять. Натабура с Афра и Язаки смешались с ней, и на них никто не обратил внимания. Кто с кем
дрался, кто от кого убегал и кого надо бояться - тут же перестало всех интересовать. Оружие кэбииси мгновенно было похищено, деньги и мало-мальски ценные вещи пропали в толпе, а кэбииси в голом виде были отправлены в реку, и все потому что городских стражников, мягко говоря, не любили. И снова через мост потек человеческий поток, равнодушный и веселый, охочий до развлечений и новостей.
        Однако Натабура был собой недоволен: обнажать кусанаги в людном месте, да еще и на мосту не входило в его планы. Надо сменить внешность, понял он. Слишком много людей видели нас сегодня. Наверняка среди торговцев есть осведомители.
        - Почему они к нам пристали? - спросил Натабура, когда они перевели дух в восточном квартале Ракуто и перешли на шаг.
        Рядом, отделенный аллеей пихт, шумел базар Сисява, и при случае можно было затеряться в его лабиринтах, меж торговыми лавками. В толчее мало кто кого заметит. Но лучше убраться подальше и подобру-поздорову.
        - Не знаю, - как можно более беспечно ответил Язаки и даже отвернулся в надежде, что Натабура удовлетворится этим ответом.
        - Что-то мне подсказывает, здесь замешаны деньги, и большие деньги. Так или нет?
        Деньги он тоже увидел в момент просветления - целый мешок, с крохотной дыркой в нижней части, через которую выпадали монеты.
        - Так, - согласился Язаки, - но это мои деньги!
        Ему пришлось рассказать о сокровищах, правда, не во всех подробностях: без упоминания демона смерти, Бога Яма и незначительных деталей, как то: ночные событий на джонке и на берегу. По словам Язаки выходило, что деньги он обнаружил в море, потому что их выбросило прибоем.
        - Прямо на берегу… - простодушно пояснил Язаки, демонстрируя ясный и честный взгляд.
        - Прямо? - удивился, хмыкнув, Натабура.
        - Прямо… - вздохнул Язаки, давая понять, что во-первых, он ни в чем не виноват. А во-вторых, - такова судьба. Против судьбы ведь не попрешь! Судьба определяется Богами, как все сущее и незыблемое.
        - Я понял, я понял, - Натабуре не хотелось спорить. Он и так знал, что Язаки врет, как самый последний меняла. - Но из-за тебя мы могли погибнуть!
        Со стороны они выглядели, как два монаха, ведущие философский спор: можно ли без страха и последствий оседлать Будду? Одна из избитых идей звучала так: Великий Будда прост до ничтожества. А что из этого следовало, никто не знал и не понимал, а кто понимал, становился отшельником, ибо истина оказывалась чудовищно проста: нет ничего такого, что нельзя было осознать, нет ни канонов, ни схем, ни правил - ничего, кроме Великого Ничего.
        - Значит, они тебя нашли, - сделал вывод Натабура через некоторое время, полагая, что Язаки просто не хочет расставаться деньгами.
        - Кто? - простодушно удивился Язаки.
        Он уже свыкся с мыслью, что и кантё и повар остались где-то там - далеко на севере, избитые до полусмерти. Ведь не могли же они за такое короткое время очутиться в столице. Не могли. Для этого надо день и ночь гнать лошадей, потратить кучу рё. И вообще, Бугэй не должен был сюда попасть в том состоянии, в котором находился, а находился он при смерти. Так рассуждал Язаки, и преспокойно жил, не думая о будущем.
        - Гампэй и Бугэй, - пояснил Натабура.
        - Ова! Не может быть! - все еще не верил Язаки.
        - Что по-твоему они будут делать?
        - Выслеживать меня, - удрученно вздохнул Язаки.
        Об этом он как-то не подумал, свыкшись с мыслью, что деньги отныне принадлежат только ему.
        - Правильно! - с укоризной в голосе произнес Натабура. - Кими мо, ками дзо! Значит, нам нужно быть очень осторожными. - И оглянулся: за поворотом шумел базар Сисява, да река вторила, перекатываясь на камнях. - Почему ты мне сразу ничего не рассказал?
        Ну да… - подумал хитрый Язаки, тогда бы ты у меня все деньги отобрал и отдал бы кантё Гампэй. А нам справедливые не нужны. Мы сами справедливые.
        - Ти! - с вздохом произнес Натабура. - Сики-соку-дзэ-ку[190 - Сики-соку-дзэ-ку - Все в этом мире иллюзорно.]. Больше у меня помощи не проси.
        - А сам! - в запале упрекнул Язаки. - Сам?!
        - Что сам? - удивился Натабура.
        - Сам, когда удобно, пользуешься хаюмадзукаи!
        - А…
        - А арарэ фуру?
        - Но это же… как тебе объяснить?! - Натабура с упреком посмотрел на Язаки, а затем - с обожанием на Афра, который внимательно обнюхивал ствол дерева, а потом оставил на нем метку.
        И они оба почему-то с облегчением вздохнули и набрали воздуха, чтобы спорить дальше.
        - Ну не знаю! Не знаю! Тебе видней! - гордо заявил Язаки, полагая, что немного хитрости не повредит в любом деле. А Натабура отойдет. Он отходчивый - его друг Натабура.
        Вот для чего нужны хаюмадзукаи и арарэ фуру, понял Натабура - возвращать время. Такого со мной еще не бывало!
        По пути домой они купили себе одежду. Зашли в баню, которая располагалась на скале у реки Окигаву, и вышли оттуда поздним вечером уже монахами, обритыми наголо, с чистыми, гладкими лицами и деревянными четками на запястьях. На Язаки снизошла благодать. Давно он не чувствовал себя таким возвышенным и приближенным к Богам. Все тревоги куда-то улетучились, и он даже подумал, что без сокровищ, от которых одна нервотрепка, живется свободнее и дышится легче. Может, Натабура прав? - думал он. Может, ну их, эти деньги, буду бродить с ним до самой смерти? Останусь муся-сюгэ[191 - Муся-сюгэ - монах, путешествующий пешком.]. Но в душе он понимал, что никогда так не поступит, что отныне их дорожки с Натабурой разошлись и они расстанутся сразу, как только найдут Юку.
        Афра тоже изменил внешность. Его искупали в душистых водах, выгнали всех блох и высушили веерами услужливые банщики. Правда, обошлось все это Натабуре в двадцать бу, и еще два бу он дал за хорошую работу.
        Через полстражи они пришли домой, плотно поели, и впервые за много дней Натабура спал до зари.

* * *
        Капитан Го-Данго не знал, как ему правильно поступить. Он невольно трогал свою гулю на затылке, которая служила ему напоминанием о непростительности пьянства, и думал, и думал - уже три дня, и ничего не мог придумать. Как ни крути, а выходило, что Юка пропала. Да не одна, а с верными, испытанными солдатами во главе с Уэсуги, которому капитан Го-Данго доверял как себе. Конечно, Уэсуги не годился для дел, требующих ума, в частности, для заговора, но вполне подходил для того, чтобы скакать на лошади и в точности выполнить задание. Го-Данго специально отрядил только четырех солдат, чтобы не нарушать закон, по которому через заставы пропускали не больше пяти человек. Можно и больше, но для этого требовался специальный пропуск, который у них тоже был. Значит, случилось что-то непредвиденное. Что-то такое, чего капитан Го-Данго пока не мог понять. Поэтому-то он все чаще и чаще чесал голову.
        Он все рассчитал правильно: путь до острова Яку займет семь дней, голубиную почту следовало посылать начиная с третьего дня пути, отряд должен был останавливаться на отдых в пагодах и монастырях, где у капитана были свои люди.
        Еще позавчера он должен был получить первую весточку и с этой весточкой сегодня явиться перед Натабурой, чтобы уговорить его. Но весточки не было, и что делать, капитан Го-Данго не мог себе представить. Может, почта не долетела? - рассуждал он. Из трех голубей, которые отпускались с интервалом в одну стражу, должен был добраться хотя бы один. Такого еще не бывало, чтобы почта не сработала. Хорошо бы вызвать дух господина Камаудзи Айдзу, который всю эту кашу заварил, он как это сделать, капитан Го-Данго не знал. Конечно, можно было еще воспользоваться услугами ворожеи. Но это казалось капитану самым последним средством, недостойным самурая. Он еще подождал до рассвета и окончательно проснулся: садок, куда прилетал почтовик, был пуст. Так, значит, все к одному, тяжело вздохнул - от судьбы не уйдешь. Идти же на встречу с Натабурой надо было в любом случае, и он пошел один, никого не поставив в известность, даже своего друга Гёки. Не то что бы он не боялся Натабуру, но решил, что уговорит его подождать.
        В этот день Язаки с Афра остались дома. Слишком приметными они были все втроем. Наверняка их и искали: двоих мужчин в иностранной одежде и собаку с голубоватыми крыльями. Лучшего описания для стражников не придумаешь - собака, которая умеет летать! Даже у императора нет медвежьего тэнгу. Такие собаки обитали только в стране Чу. Однако никто не обратит внимания на обыкновенного монаха, посланца одного из многочисленных монастырей, расположенных вокруг города.
        Язаки предлагал воспользоваться ямады демона, чтобы легче было подобраться к капитану, но Натабура сразу отвергнул этот план. Шлем демона слишком массивный, и ходить в нем по городу было бы неудобно.
        На мост Ясобаси Натабура не пошел, а расположился на набережной. Даже притворяться не пришлось: множество монахов занимались медитацией, глядя на священную реку Ёда. Он сел в позу лотоса и, прикрыв веки, стал наблюдать за мостом. Капитана Го-Данго он увидел сразу же. Тот явился точно в начале часа дракона. У Натабура отлегло от сердца - теперь-то он обязательно найдет Юку. Ярость все еще кипела в нем, и он готов был убить капитана Го-Данго при первом же удобном случае.
        Капитан сел под шатер харчевни и заказал чая. Вчера он весь день пил, и вчера, и позавчера, и два дня назад и еще раньше тоже. Ему давно было не по себе, и он старался заглушить недовольство собой - впервые в жизни он растерялся и пошел на поводу у духов, а это не подобает самураю. Честно говоря, вся эта история не просчитывалась и могла кончиться весьма плачевно, потому что на духов никогда нельзя полагаться. Духи изменчивы и коварны. Под личиной одного духа может таиться совсем другой, поэтому верить им нельзя. Дух господина Камаудзи Айдзу вел себя весьма странно - совсем не таким был при жизни субэоса Камаудзи Айдзу. Уж он бы не подверг свою жену опасности. Как это мне раньше в голову не пришло, хлопнул себя по лбу капитан Го-Данго. Неужели обвели вокруг пальца? - рассуждал он. И кто?! Но зачем это все духу Камаудзи Айдзу? Кто бы подсказал, прав я или не прав, мучился он и смотрел на реку. Но она молчала. Молчало и небо. Молчали берега. Молчало пространство вокруг. Только люди суетились, покупали и продавали, пили, ели, смеялись и молились. Его внимание привлек высокий монах в кимоно цвета
охры. Его бритая голова блестела на весеннем солнце. На какое-то мгновение капитану показалось, что монах знаком ему. Поперек щеки у монаха пролегал тонкий шрам. Не такой безобразный, как у меня, но, тем не менее, этот человек побывал в переделке, подумал капитан и почувствовал к монаху симпатию.
        Натабура ощущал взгляд капитана, но ни один мускул не дрогнул на его лице, а глаза он так и не открыл. К нему постепенно возвращалась уверенность в силах, которыми одарила его Богиня Аматэрасу. Язаки назвал это одним словом - хаюмадзукаи - божественный дар, только он этот дар пока не чувствовал в полной мере и не знал, для чего он вообще нужен, словно дар хранился до поры до времени, пока однажды не понадобится. И действительно, он видел капитана Го-Данго и даже угадывал его мысли, но холодная ярость застилала ему разум. Ему хотелось ринуться на мост и изрубить капитана на кусочки.
        Точно в начале часа змеи капитан встал, последний раз оглядел мост Ясобаси с высоты своего роста и пошел в город. Толпа на некоторое время притихла, пораженная видом гиганта, но в следующее мгновение снова занялась своими делами. Никто не обратил внимания на то, что монах, который до этого пребывал целую стражу в полной неподвижности, встрепенулся, омыл в реке руки, ополоснул лицо и пошел следом за капитаном.
        Никто, кроме одного человека. Этот человека был схож с тенью. Он был обучен быть тенью. Сливаться с ней. А в некоторые моменты жизни становился ею. Звали его Баттусай. Но, несмотря на звучное имя, внешность он имел самую заурядную. Жесткие короткие волосы, торчащие во все стороны, выдавали в нем китайца в третьем или четвертом поколении. Баттусай был не высоким и не низким, не массивным и не хлипким. Под ношеным кимоно пряталось тренированное тело, которое в равной степени могло принадлежать и монаху, и ронину, и самураю. Кем на самом деле он был, знал только один Гёки. Он нанял его охранять капитана Го-Данго, который был настолько самоуверен, что в одиночку ходил по городу. А Гёки понимал, что Киото не прощает такого и рано или поздно предъявит счет, поэтому он специально отправился в родную провинцию Муцу к своему брату Кожаибу и «купил» унего на полгода самого лучшего синоби?мэцукэ. Если бы Гёки не вырос с Кожаиба в одном доме, он бы не знал, что его брат содержал школу ниндзюцу[192 - Ниндзюцу - лазутчик.]. Под названием «трава» он поставлял в армию его императорского величества лучших
разведчиков, специализирующихся на подглядывании и подслушивании, а под названием «синоби» - убийц и диверсантов. Да мало ли еще кого. Например - «раппа», людей обученных поднимать восстание в среде недовольных, или «томмэ», видящих то, что не видит обыкновенный смертный. Гёки догадывался, что брат готовит не только охранников и разведчиков, но много ему знать не полагалось. Это могло оказаться опасным для здоровья. Он просто пришел и сказал, что ему нужен лучший из лучших для незаметной охраны человека, и получил Баттусая. Причем, сам капитан Го-Данго не знал, что находится под опекой.
        В любом ремесле существуют свои тайны. Баттусай не должен был думать ни о чем конкретном. Он пребывал в состояние дзэн[193 - Дзэн - ум Будды.]. Его ничего не волновало. Ум его находился в хладности, а тело будто бы спало. Но это были мнимая хладность и мнимый сон - сон наяву.
        Баттусай был обучен охватывать пространство одним взглядом и замечать то, на что обыкновенный человек не обратил бы никакого внимания. Когда капитан Го-Данго пошел через мост, Баттусай сидел на бревне перед храмом Касима, изображая городского бездельника, хотя еще плохо ориентировался в шестидесяти восьми кварталах Киото. Если бы за капитаном Го-Данго никто не пошел, Баттусай проводил бы капитана до дома, и был таков. Однако вслед за Го-Данго поднялись не меньше пяти человек. Кто же из них? - с интересом подумал Баттусай. Одного он отмел сразу же - слишком пожилым был мужчина. Да и он тут же вступил в разговоры с торговцем змеями. Еще двое оказались продавцами - они ждали, когда освободится тачка, на которой они привезли в харчевню кур. Двое оставшиеся двигались вдоль набережной: один решил съесть горсть пресноводных креветок и остановился у лавки, и только монах ступил на мост. Этот, с некоторым удивлением хмыкнул Баттусай. Хотя чему удивляться? Монахи часто занимались тем же, что и он сам. За долгие годы Баттусаю приходилось сталкиваться с этим. Впрочем, этот чем-то неуловимо отличался от
прочих. А ведь он не монах, понял Баттусай. Монахи слишком много времени проводят в сидячем положении и у них кривые ноги, а этот двигается быстро и энергично, тратя совсем мало усилий. У него скорее походка воина. Правда, монах монаху рознь. Горные монахи не такие, как монахи равнины, а монахи Ая не похожи на монахов Нихон. Даже монахи соседних монастырей чем-то неуловимо отличаются друг от друга. Однако опытным взором Баттусаю заметил еще какие-то странности, например: правое плечо у монаха чуть шире и чуть опущено по сравнению с левым, или то, как он ставит носок, чуть выворачивая пятку. Он не мог сразу понять, что это означает. Должно быть, технику движения намбо[194 - Намбо - техника движения, аналогична иноходи в животном мире.], о которой я много слышал, но не видел. Или что-то другое? Несомненно одно - правая у него ударная и он хорошо вооружен. Ба! Я не вижу его оружия. Но на нем есть железо. Где же оно, и что бы это значило? С этими мыслями он спрыгнул с красного храмового бревна, на котором сидел, и, притворяясь слегка подвыпившим, нетвердым шагом направился на мост. Странный монах его
заинтересовал.
        Со стороны казалось, что Баттусай двигается медленно и лениво: шаг вправо или влево, пьяное бормотание, почесывание, вздохи. Однако, используя мелкий, но частый шаг, он пересек мост, просочившись сквозь толпу, как вода сквозь пальцы, и очень быстро нагнал Натабуру. А ведь монах не профессионал, сообразил Баттусай - идет слишком явно, так ходят только люди, привыкшие много и долго передвигаться, и глаз не спускает с капитана, словно готов прожечь ему спину. А… Он его знает. Они знакомы. На месте капитана я бы давно оглянулся. В этот момент капитан Го-Данго действительно оглянулся - словно кто-то его ткнул пальцем в больной затылок.
        Оро?! Вот снова! - подумал он и почесал его. Шишка жила своей отдельной жизнью. В ее глубине что-то пульсировало и дергалось. Капитан приложил к затылку монету. Боль на мгновение утихла. Что ж так скучно, подумал он, и что бы такого придумать? Капитан постоял, прислушиваясь к себе, и на углу между улицами Кавати и Окэ взял сакэ на перцу, в надежде прийти к какому-то решению. Срочно нужна была женщина, в которых капитан Го-Данго привык искать утешение. Огромная, большая, мягкая и добрая, на груди которой можно было бы выспаться и подумать.
        Не нравится мне все это, думал он. Что-то я не то делаю. Лучше бы я остался на границе. Там хоть враг очевиден. С другой стороны, дослужился бы, состарился бы и в результате двести-двести пятьдесят чашек риса в год - вот и вся пожизненная пенсия. Скукота, думал он. Нет я так не хочу. А что я хочу? Я не знаю, что я хочу. Мне просто скучно, как бывает скучно самураю на третий день войны.
        - Такому богатырю требуется целое ведро, - льстиво сказал торговец, наполняя пиалу объемом с ведро.
        Выпив все до последней капли, капитан Го-Данго крякнул, чем вызвал веселый, но почтительный смех горожан, и почти в добром настроении отправился дальше. Женщины заворожено провожали его взглядами. В другое время капитан не преминул бы развлечься, но сегодня голова у него занята другим: он гадал, почему не пришел Натабура. На повороте его качнуло. Он притворился опьяневшим и как бы между делом пару раз оглянулся: рядом два взмыленных носильщика протащили каги[195 - Каги - маленький паланкин, напоминающий гамак.], за спиной прохожего в носилках корчил рожицы карлик с крохотными недоразвитыми ручками и ножками. Капитан невольно перевел взгляд на свою длинную, крепкую руку, и его передернуло. Не хотел бы я стать таким, подумал он. Пробежали два посыльных с дымящимися горшками еды. Какой-то нищий сосредоточенно блевал с набережной в реку. Да на горбатом мостике толпились любопытствующие, которые глазели то на красную крышу Яшмового императорского дворца, то на зеленую крышу Нефритового дворца регента, то на черную крышу храма Каварабуки, который возвышался между ними. Показалось, решил капитан
Го-Данго. Показалось. Ему действительно показалось, что в пестрой толпе мелькнул монах со шрамом. Бывает же? - удивился капитан Го-Данго, показалось, что за мной следят, - и пошел дальше.
        Для того, чтобы не вызывать подозрения, капитан устроился в квартале, где селились отставные военные. Гёки рассуждал так:
        - Глупо было бы прятать тебя среди рядовых асигару, в квартале кожевников или того хуже - рядом с кладбищем, где селятся одни могилокопатели. Поэтому живи среди своих.
        Будь капитан Го-Данго прозорливее, он бы сообразил, что часть заговорщиков живет по соседству. Но знать ему этого до поры до времени не полагалось.
        Дома, на веранде, первым делом он увидел голубя.
        - Наму Амида буцу! - обрадовался капитан Го-Данго, налил голубю воды и бросил ему зерна, подождал, пока он поест и напьется, и только после этого снял с лапки капсулу и прочитал письмо.
        К его удивлению оно оказалось написано рукой не Уэсуги и не рядовым асигару, а самой Юкой.
        «Господин, вы дурно поступили, без моей воли, отправив меня на остров Яку. Я уважаю ваши чувства, но я люблю другого и не хотела бы, чтобы наша любовь использовалась кем-либо в непонятных играх. Знайте, чтобы вы ни задумали, я не отступлюсь от своего слова. Поэтому призываю вас не совершать опрометчивых поступков, которые неугодны Богам».
        Капитан прочитал письмо три раза и ничего не понял.
        Одно было ясно: план, который он так тщательно разрабатывал и который помогал осуществить дух господина Камаудзи Айдзу, рухнул в одночасье. Стало быть, и весь остальной план заговора, в котором Натабуре отводилась главная роль, оказался под угрозой.
        Как я покажу ему такое письмо? - подумал капитан Го-Данго и нервно заходил по дому, в котором царил дневной полумрак. Как? Он меня убьет! Должно быть, конец фразы в волнении он произнес вслух, потому что очень знакомый голос ответил:
        - И правильно сделает!
        Капитан Го-Данго стоял напротив окна и поэтому увидел перед собой темную фигуру, в которой узнал давешнего монаха, но еще раньше по голосу понял, что это Натабура. Вот почему монах показался мне знакомым, сообразил капитан. Надо бы выхватить оружие! Эта оказалось его последней мыслью, потому что холодная сталь кусанаги коснулась его шеи, и капитан замер, словно еще раз получил удар по затылку, и потерял способность мыслить.
        - Зачем ты это сделал?
        - Прости, - искренно сказал капитан. - Ты вправе меня убить, но я не мог поступить иначе: ты мне нужен.
        - А я думал, тебе нужна Юка, - недобро усмехнулся Натабура.
        Он между делом прислушивался: есть ли кто еще в доме? Но кроме редких полуденных звуков улицы и шума ветра в кронах деревьев, ничего подозрительного не услышал. Хотя… хотя… где-то там, за пределом его ощущений родилось странное чувство присутствия чужого.
        - Юка - моя госпожа! - с отчаяние в голосе произнес капитан Го-Данго, понимая, что тем самым подписывает себе смертный приговор - теперь Натабура вправе убить его. Мало кто из мужей способен стерпеть такие речи.
        - Ты бесчестен! - вскричал Натабура. - Кими мо, ками дзо!
        - Стой! - капитан Го-Данго спешно поднял руку. - Смерти я не боюсь, ты знаешь, а радею только за дело! Наму Амида буцу!
        - За дело? - недоверчиво переспросил Натабура, и глаза его презрительно сузились.
        Неужто боится? - подумал он, - не похоже.
        - За дело!
        - За какое дело?
        Собственно, ему было наплевать - какое дело. Что еще имеет значение в жизни, кроме Юки? Нет, так просто я тебя не отпущу! Зубы мне заговаривает.
        - Тайна, которую я тебе открою, принадлежит не только мне, но и другим благородным людям. Поклянись, что если ты сочтешь мои объяснения недостойными и убьешь меня, не открывая эту тайну никому до самой смерти, и что ты уедешь отсюда, дабы не вызвать подозрений.
        - Ну ладно… Клянусь… - произнес Натабура, усмехнувшись. - Говори! Если твои речи действительно так благородны, как ты говоришь, сдержу клятву, но не более.
        - Знай, - обреченным голосом произнес капитан Го-Данго, - что мы решили убить регента Ходзё Дога и его сыновей Такэру и Коксинга, которые извели нашего господина Камаудзи Айдзу.
        - А… это?.. - Натабура вспомнил, что Язаки накануне говорил о том же. - Знаю. Догадаться было несложно!
        В его голосе послышалась плохо сдерживаемая ярость. Для Натабуры это не имело большого значения: мало кто какой заговор готовит, а Язаки любит болтать. У него язык без костей. По шее капитана Го-Данго побежала тонкая струйка крови, но он даже не почувствовал этого.
        - Как?! - оторопело удивился капитан Го-Данго. - Если догадался ты, значит, другие и подавно, - произнес он упавшим голосом. - Тем более я заслуживаю смерти, если не смог сберечь тайну.
        - Отомстить обидчику - благородное дело. Но вы совершаете переворот. Власть перейдет от регента к императору. Вы уверены, что хотите этого?
        - Странно слышать такие речи от человека, который хочет отомстить за свою жену.
        - Действительно, - согласился Натабура. - Мне остается только одно - убить тебя и отомстить вместо тебя. Это будет правильней всего!
        - Слава Будде! - согласился капитан Го-Данго, пряча от взгляда Натабуры письмо Юки. - Сверши свой замысел, и душа моя будет спокойно пребывать на небесах, ибо я знаю, что вручил свое дело в надежные руки.
        С этими словами он встал на колени, подставляя могучую шею мечу, чтобы Натабуре было сподручно замахнуться.
        - Отлично! - воскликнул Натабура. - Считай, что мы договорились. А теперь рассказывай все, что ты знаешь!
        Он решил схитрить, раз уж и с ним поступали по-хитрому. Обучаться хитрости никогда не поздно. Так учил Будда.
        - Когда я тебя увидел, я понял, что ты тот, кто может войти во дворец регента. Это не пустые слова. Даже сегодня ты проник в мой дом беззвучно, как хонки. Тебе нет равных даже среди Богов. Ты с легкостью расправился с моим лучшим бойцом - Ябу. Ты захватил деревню и перебил мой отряд. Правда, это были не самые лучшие войны. Я не знаю, кто ты на самом деле. Но поверь, я кое-что видел. Ты мне край нужен. Но как тебя уговорить?!
        - Не думай, что твоя лесть тронула меня, - прервал его Натабура.
        - В общем, хонки попутал, - признался капитан, - дух моего господина. Это он устроил нападение на деревню. Правда, я подозреваю, что кто-то другой под видом господина явился и заставил меня похитить Юку. Вас с Язаки заманили в горы, а твою жену я отправил на остров Яку. Таким образом я хотел заставить тебя участвовать в заговоре. Клянусь, после ты бы воссоединился с ней.
        - Вот как?! - удивился Натабура. - Очень благородно! Что же с Юкой? Кими мо, ками дзо!
        Если до этого он уже сомневался, убивать ли капитана, то теперь снова загорелся этой мыслью. Расправиться одним махом. Отвести душу. Получить удовольствие оттого, что враг захлебнется собственной кровью. А что потом? Где искать Юку? Одно точно: если тебя предали хотя бы один раз, то предадут и второй, и третий, и четвертый. Нет, такие люди недостойны жизни! Потом убью, решил он. Вначале все расскажет.
        - Если бы я знал. Убей меня, а потом прочитаешь письмо.
        - Письмо?
        - Да. Я только что получил его.
        - От Юки? - удивился Натабура.
        - Твоя Юка не Юка, а рыжеволосая жена Камаудзи Айдзу - Тамуэ!
        - Глупости! - вступился Натабура. - Она родом из Чу, страны, которую ты никогда не видел!
        - Нет такой страны, - засмеялся капитан.
        Ревность, как обруч, сковала грудь Натабура. Он готов был перерезать горло капитану, который все понял и специально налег на меч - струйка крови стала гуще и шире.
        - Дай! - потребовал Натабура сквозь зубы и даже заскрежетал зубами от ярости.
        Сквозь пелену, которая застилала взгляд, он прочитал письмо, и на душе у него полегчало.
        - Ты мне не все рассказал!
        За окном послышались крадущиеся шаги. Натабура криво усмехнулся: тот, кого он обвел вокруг пальца - синоби?мэцукэ, искал его в саду. Отныне этот человек не опасней капитана.
        - Если бы я все рассказал, это выглядело бы оправданием - пускай и невольным. А я не хочу оправдываться.
        Капитан Го-Данго - настоящий вояка, не замечает явных вещей. Зачем этот синоби?мэцукэ следит за ним? Натабура даже не подумал, что заговор уже раскрыт. Впрочем, ему было все равно. Его мысли занимала исключительно Юка.
        - Ну что же, - согласился Натабура. - Рассказывай дальше!
        - Я послал с ней четырех надежных солдат. Но они пропали по дороге. Я не знаю, куда они делись. Судя по тому, что мой голубь нашел меня, Юка очутилась у добрых людей, а мои солдаты мертвы.
        - Кто же эти добрые люди?
        - Те, кто имеет все основания ненавидеть солдат и поклоняться женщинам.
        - Кто же?!
        - Я думаю, ронины. У меня нет других объяснений.
        - Ронины… - как эхо, повторил Натабура. - Ну и кашу ты заварил. Из одной беды мы попали в другую.
        - А теперь убей меня, как обещал. Избавь меня от позора. Но с этого момента ты займешь мое место в заговоре! - в его голосе слышалась мольба.
        - Это надо еще подумать, - ехидно произнес Натабура. - Не вижу нужды. Для меня и регент неплох.
        - Что же это твое право, - согласился капитан Го-Данго. - Но убить меня, убей! Пожалуйста!!!
        - Не буду я тебя убивать, - подумав, сказал Натабура. - Пусть тебе будет стыдно. Ты единственная ниточка, соединяющая меня с Юкой. Я хочу получить от нее еще одно письмо. Но если ты посмеешь меня обмануть, я действительно приду и зарежу тебя, как овцу!
        С этими словами Натабура вложил в ножны кусанаги и одним прыжком исчез через открытое окно, а капитан Го-Данго без сил повалился на пол и пролежал так до самого рассвета. Он был опустошен и действительно хотел умереть, но у него не было сил сделать даже этого.

* * *
        Между тем, Баттусай все еще следил за странным монахом. Прошла ночь, наступило утро, а монах все еще сидел в позе лотоса. Он наткнулся на него случайно, когда уже отчаялся, обыскав все окрест. Да вроде бы и в роще тоже смотрел. Значит, не досмотрел, с облегчением решил Баттусай. Значит, он здесь.
        Баттусай уважал чувства других людей, но всему есть предел, рассуждал он и стал потихоньку подкрадываться. Он не собирался убивать монаха, но уж очень хотел узнать, почему монах так долго сидит на одном месте.
        Дом, где жил капитан Го-Данго, фасадом выходил на заливной луг. Справа дом затеняла голубоватая бамбуковая роща, слева - до самой реки разбегались стволы дубравы.
        Монах для медитации выбрал бамбуковую рощу, в которой и спрятаться толком-то нельзя было.
        Подкрадывался Баттусай очень долго, используя неровности земли и крохотные островки прошлогодней поросли, которая только-только покрылась зеленым налетом. Это следовало сделать еще ночью, с досадой думал Баттусай, в смысле - разобраться с настырным монахом. Он вымазался в грязи, промок в многочисленных лужах, но это было частью его профессии. Весенний ветер налетал порывами, и тогда роща, возмущаясь, тихо шумела.
        На случай, если монах выхватит оружие, у Баттусая не было никакого конкретного плана, кроме как действовать по обстановке. Когда расстояние до монаха сократилось до двух тан, Баттусай забеспокоился: монах не проявлял признаков жизни - даже когда вспугнутая Баттусаем пичужка подняла на всю рощу отчаянный крик. Оказывается, она присмотрела здесь место для гнезда. Или спит, или дурак, подумал Баттусай. Такого можно взять голыми руками. Интересно, почему он следит за капитаном?
        Последние три шага он совершил в рывке и ударил монаха что есть силы тэкко[196 - Тэкко - кастет с месяцеобразным лезвием.] чуть ниже затылка. Обычно таким ударом он перебивал противнику шею. Но к своему огромному удивлению промахнулся и, пролетев, словно через редкие кусты, был вынужден развернуться и атаковать монаха еще раз, с ужасом понимая, что опытный противник не даст второго шанса и что это счастье, если он, Баттусай, останется жив. Второй бросок привел его еще в большее изумление: это был не монах - это была его тень, сквозь которую при ближайшем рассмотрении проглядывали стволы деревьев. Тень таяла на глазах по мере того, как поднималось солнце. Вот от нее остался лишь контур. Вот ее можно было разглядеть, если только чуть-чуть смежить глаза. Потом она вовсе растаяла. Баттусай оторопело наблюдал: такой маскировке позавидовал бы любой синоби?мэцукэ. Ошарашенный, он сидел рядом с тенью и не мог прийти в себя, а главное - не знал, как в дальнейшем поступать со странным монахом. Он не знал, что это всего-навсего был один из приемов отпуска тени - гэндо.
        Не придя ни какому конкретному решению, разбитый, как старая арба, и уставший, словно он весь день таскал камни, Баттусай вернулся домой и лег спать. Этот день был явно не его. Боги посмеялись надо мной, решил он, надеясь, что наступит новый день, который может быть удачнее предыдущего.

* * *
        Деньги были на исходе, а посыльный, которого кантё Гампэй отправлял домой в Хаката, все не возвращался. Поэтому они с большой неохотой переехали в квартал горшечников Тоэ, где за три бу в день сняли весьма скромную хижину с глиняными стенами, которая когда-то служила загоном для овец. На полу жили блохи, а в дождливую погоду крыша сильно протекала. Спасал только огромный очаг в центре, который нещадно чадил.
        - Чего ты валяешься?.. Чего ты валяешься?! - возмущался кантё Гампэй, помешивая на листе железа кусочки съедобного растения коняку, которое в изобилии росло в саду. - Думаешь, деньги сами приплывут? Шел бы поискал по городу!
        Это было актом отчаяния. Жалкая попытка изменить судьбы. Но бывший повар Бугэй и в ус не дул. Во-первых, не надо так громко орать о деньгах - вокруг сотни ушей, а во-вторых:
        - Уже искали… - счел нужным возразить он. - А что толку-то?
        Кантё Гампэй явно не понимал простых вещей: на суше он не кантё, а просто Гампэй, даже без денег и без приставки «таратиси кими». Ему давно пора сообразить, что связывает их всего лишь общее дело - сокровища, из которых Бугэй обещана треть. Поэтому я еще здесь. Но это еще не повод, чтобы орать. Вот возьму и уйду, злорадно думал Бугэй, ощущая, как в нем поднимается злобная волна: мало ты надо мной издевался, думал он. Возьму и сам найду этого подлого толстяка Язаки и заберу все себе. Просто мне лень! Хе! Эта мысль доставляла ему наслаждение. Ну и морда у него будет, представлял он себе лицо Язаки. Только где искать? О Натабуре, на которого случайно можно наткнуться, он почему-то думать не хотел, словно Натабуры в природе не существовало. Впрочем, в представлении повара Бугэй Натабура был настолько прост, что его ничего не стоило обвести вокруг пальца. Солдафон он и есть солдафон, самодовольно думал Бугэй. Он еще не видел настоящих хитрецов! Там, где прошел Бугэй, никому другому делать нечего!
        О том, что Язаки и Натабура отправились в столицу, они узнали совершенно случайно от одного из асигару, который участвовал в последней охоте на эбису. Но перед этим они, несмотря на болячки и увечья боцмана Дзидзо и повара Бугэй, побежали на побережье, где джонка «Кибунэ-мару» потерпела крушение, обшарили весь берег и окрестный лес, но, естественно, ничего не нашли. Потеряв в стычках с эбису боцмана Дзидзо и одного из матросов, пожелавшего присоединиться к авантюре, едва сами не лишившись головы, они пребывали в отчаянии, пока какой-то асигару между делом не сообщил, куда направили свои стопы Язаки, Натабура и их верный медвежий тэнгу. О том, что Натабура спас Бугэй от неминуемой смерти, и вспоминать не желали. Страсть к деньгам на какое-то время примирила обоих. В память от этой ночи у Бугэй остались плохо зажившие шрамы на лице и спине, а по ночам обмороженные ноги скулили, и он старался держать их в тепле, что мало помогало. Бугэй ждал весны и лета и мечтал полечиться в грязевых ванных Фудзияма. Вот заработаю денег и уйду, думал он.
        Они уже раз двадцать обшарили город. Заглянули даже в самые грязные кварталы, но результат был очевиден: Язаки прятался. Даже городские стражники не могли его обнаружить.
        К городским стражникам они подались от отчаяния. В качестве последнего аргумента кантё Гампэй показал им листовку. Только это возымело действие, потому что любое упоминание об императоре Мангобэй или регенте Ходзё Дога кого угодно могло заставить дергаться подобно марионеткам в театре теней. Тем более если речь шла о государственном заговоре. Может быть, конечно, и зря кантё Гампэй размахивал перед носом начальника городских стражников злополучной листовкой и даже сунул ему в качестве взятки последние три рё, но только после этого стражники зашевелились, а не стали как всегда отделываться пустопорожними обещаниями. Риск, что стражники случайно наткнутся на мешок с деньгами, разумеется, существовал, однако он не настолько страшил, чтобы отказаться от услуг стражников. Язаки не будет орать о деньгах на каждом перекрестке. Не такой он дурак. Они тоже это учли.
        - Говорят, вчера на мосту Ясобаси убили четверых кэбииси, - по глупости упомянул Бугэй, невольно принюхиваясь к горячему коняку, запах которого все сильнее щекотал ноздри.
        - Ну вот! - почти добродушно обрадовался кантё Гампэй. - А ты говоришь, где искать?
        Умопомрачительно пахло жженым сахаром. А Бугэй любил сладкое. Он давно бы уже пристроился, но мешала гордость: все эти дни он находился на иждивении кантё Гампэй и не собирался слезать с его шеи.
        - У Язаки хватает мозгов, чтобы только пожрать… - лениво заметил Бугэй, тем самым давая понять, что искать все равно бессмысленно. Лучше поваляться и подождать гонца, который привезет деньги, тогда можно переехать на старое место, пожрать и хорошенько выпить и только потом заниматься делом. В представлении повара Бугэй по-другому и не должно было быть.
        - А Натабура?
        - Натабура?.. - переспросил Бугэй, глотая слюни, и подумал, что с Натабурой лучше не связываться. - Этот мог. Это такой опасный тип. Честно говоря, я бы с ним не хотел столкнуться нос к носу даже за большие деньги. Зря мы все это затеяли, - он тяжело вздохнул, стараясь нагнать на кантё страха и заставить его шевелиться насчет денег. Есть у него заначка, есть, думал Бугэй. Не может быть, чтобы не было. Что-то же осталось?!
        В отношении Язаки и Натабуры он надеялся на случай, поэтому не видел смысла лишний раз шевелиться.
        - Я тебе дам зря! Я тебе дам! - пообещал кантё Гампэй. - В общем, иди и ищи! - велел он. - А то ничего не получишь! И вообще, много разговариваешь!
        - А ты? - спросил Бугэй, пропуская угрозу мимо ушей.
        - А я схожу к городским стражникам. Может, они что знают.
        На самом деле, кантё Гампэй решил выследить Натабуру в одиночку. Где Натабура, там и Юка, вернее, госпожа Тамуэ-сан - жена субэоса Камаудзи Айдзу. Обещанную за нее сумму в триста монет никто не отменял.
        - Ну ладно, - нехотя согласился Бугэй, подползая к импровизированной сковороде и ловко собирая с края лопнувшие, сладкие кусочки коняку.
        Что-то ему подсказывало, что не зря он куда-то идет, что все это не пустые хлопоты, но идти все равно не хотелось. За время сухопутного путешествия Бугэй здорово пообносился. Однако покупать новую одежду не собирался, иначе бы кантё Гампэй догадался, что у Бугэй есть деньги. На эти деньги Бугэй здорово рассчитывал и, в принципе, при неудачных обстоятельствах мог на все плюнуть, вернуться к себе в деревню Хаката и открыть пусть недорогую, но все же свою, личную харчевню. Это все же лучше, чем ничего, рассуждал он. Правда, деньги, обещанные кантё Гампэй, стоили того, чтобы терпеть его глупые придирки. Этих бы денег хватило на три харчевни и еще бы осталось. В общем, Бугэй, тяжело вздохнув, покинул ветхое жилище и отправился на мост Ясобаси чисто для вида, чтобы потом можно было сказать кантё Гампэй: он сделал все возможное, а что не мог, того не сделал.
        В былые времена Бугэй нанял бы паланкин, и его без особых проблем доставили бы на место назначения. Но, во-первых, они с кантё Гампэй обитали в таком районе, где паланкинами редко пользовались, а во-вторых, шиковать, особенно при неясном будущем, не стоило. Поэтому Бугэй приходилось бить больные ноги по грязным, узким и кривым улочкам юго-восточных кварталов столицы, мимо крысиных подвалов и темных нор, где, несомненно, прятались хонки всех мастей. Эх, нет на вас сайфуку-дзин, злорадно думал Бугэй, несясь от страха, как ветер. Он был недалек от истины: водном из крысиных ходов действительно прятался демон смерти Кадзан. Но сегодня Бугэй ему не был нужен.
        Закрывая нос, Бугэй пересек несколько вонючих каналов, через которые были перекинуты ветхие мостики, и примерно через коку попал в чистые районы, а затем и на центральную улицу Сузаку, которая вела на восток к императорскому Яшмовому дворцу, а на запад - к зеленому Нефритовому дворцу регента. К дворцам его бы, конечно, не подпустили, но Бугэй туда и не стремился. Он решил обследовать базар зеленщиков, а заодно и подкрепиться чем-нибудь более существенным, чем сладким коняку, от которого урчало в животе, но сытости не прибавлялось, а еще сводило скулы и нестерпимо хотелось по малой нужде.
        В это время года базар Тобаба кипел от торговцев и покупателей. Располагался он в квартале Дайкон[197 - Дайкон - редька.] на пятой линии от Яшмового императорского дворца. Крестьяне везли сюда зелень со всех окрестных деревень в надежде продать прежде всего обитателям императорского дворца. А покупатели стекались изо всех районов Киото.
        Уж если они где-то есть, то обязательно на рынке, почему-то решил Бугэй, подумав о Язаки и о Натабуре.
        Для того чтобы попасть в квартал Дайкон, Бугэй решил сократить путь через заросший парк рядом с озером Коэ. Здесь он пристроился за кустиками тасобаноки, и ему несказанно повезло: он увидел Афра, гуляющего в гордом одиночестве. Бугэй предпринял отчаянные попытки обнаружить еще кого-нибудь и различил странные голоса, от которых у него волосы стали дыбом, и он предпочел бежать, как можно дальше. Но до того, как Бугэй сбежал, он по голосу узнал Язаки, хотя самого его и не увидел.

* * *
        - Отдай… Ну отдай ямады… - канючил Кадзан. - Отдай… все это излишество, у тебя и так каба-хабукадзё - Черный Знак Ада, принадлежащий Яма, отдай… он меня распылит на солнышке…
        Они сидели на бревне. Причем, если кто-то из хонки взглянул на них, он бы подумал, что два приятеля мирно беседуют, хотя ни о каких приятельских отношений между живым человеком и демоном смерти не могло быть и речи из-за различной природы обоих: живой и мертвой. Еще бы он подумал, что их объединяет необычное положение: ямады, надетый на голову человека, давал возможность демону смерти не бояться солнечных лучей, словно демон смерти прятался под большим-большим зонтиком, хотя, конечно, это был не зонтик, а огромная черная-пречерная тень, чем и воспользовался Кадзан. Поэтому-то, собственно, их обоих и не было видно.
        - И правильно сделает, - важно заметил Язаки и надул щеки.
        Ему льстило, что такой господин, как сам демон смерти Кадзан, просит у него - самого последнего и ничтожного смертного, и не что-нибудь, а шлем самого Бога, который он, Язаки, завоевал в честном бою. Правда, завоевал не он, а Натабура, но это уже были детали, о которых можно было и подзабыть, словно их не существовало. Что-то во мне такое есть, с важностью господина думал Язаки, что заставляет Бога обращаться ко мне через посредника - Кадзана. Он не знал одного: пока у него на шее каба-хабукадзё, никто ничего с ним сделать не мог, даже убить. Но ни Бог Яма, ни демон смерти Кадзан, ни, разумеется, сам Язаки - никто-никто в мире не знал, что Черный Знак Ада обладает побочным действием и что чем дольше обыкновенный смертный, в данном случае Язаки, таскает его на шее, тем хуже, и что в конце концов все это приведет к таким результатам, о которых не то что догадаться, а даже представить себе немыслимо. И все из-за того, что Язаки был жадным от рождения.
        - Я бы тебе вернул все деньги, но мой господин хочет знать, зачем Аматэрасу наградила Натабуру хаюмадзукаи - божественной силой? Ну скажи, и я верну тебе деньги, - искушал демон. - Честно слово!
        - Может, они мне уже не нужны! - кивнул Язаки.
        - Что, деньги не нужны?! - удивился Кадзан.
        - Они самые, - подтвердил Язаки.
        - Ты все-таки скажи, - не поверил Кадзан, - верну все-все деньги и еще добавлю!
        С этого момента Бугэй, который впал от ужаса в полубессознательное состояние и отползал в сторону за кусты, приостановился и навострил уши. Знакомое слово «деньги» коснулось его слуха.
        - Демон, - с пренебрежением в голосе ответил Язаки. - Какой ты нудный! Не знаю я! Не знаю! А даже если бы и знал, то друзей не предаю. Понял?!
        Он чувствовал, что выиграл по всем статьям, что отныне грозный демон смерти у него вот где - в кулаке. Как Язаки ошибался, забыв, что нет ничего подлее демонов и духов, что они - хонки, не имеют ни чести, ни совести, и что уподобляться им хуже некуда, ибо человек еще при жизни может потерять совесть и стать похожим на демона или духа. А это очень и очень плохо, страшно для бессмертной человеческой души.
        - А… - ехидно улыбнулся Кадзан. - А… а… а… А чужие деньги кто стырил?
        - Ты это брось! - важно и напыщенно произнес Язаки, хотя его так и подмывало смазать Кадзана по челюсти или сорвать ямады, чтобы насолить ему по полной. - Брось! Бессмысленно взывать к моей совести! Нет у меня ее! Нет! А вот что скажет твой хозяин, узнав, что ты не вернул шлема?
        Ох, попадешься ты мне! - в свою очередь злорадно думал демон смерти Кадзан. Ох, попадешься! Не пожалею я тебя! Не пожалею! Но сделать он, пока Язаки живой, ничего не мог. Вот и канючил, и скулил с подвыванием. Но ничего не помогало: Язаки был хитер, как сто демонов вместе взятых, да еще и самых злобных пород.
        - У тебя и сердца нет! - упрекнул Кадзан с безнадежными нотками в голосе, пытаясь разжалобить Язаки.
        - Нет, - беспечно согласился Язаки, с удовольствием поглядывая на холмы, которые только-только стали покрываться травкой. Было сухо, тепло и привольно. Хотелось вылезти из-под ямады и побегать вместе с Афра по лужайкам.
        - И души нет!
        - Нет. Зачем она мне?!
        - А! Вот ты и попался! - радостно воскликнул Кадзан. - Раз нет души, тело я забираю!
        Добровольный отказ от души был равносилен смертному приговору. Язаки забыл об этом.
        - Как это нет?! - испугался Язаки и даже пощупал себя. - Врешь. Когда появляется душа, тела уже нет.
        - Это ты будешь рассказывать Богу Яма! - и демон смерти протянул к Язаки бескровные серые ручки.
        Испугался Язаки до смертельного пота. В жизни так не пугался. Едва не обделался от страха, но сообразил.
        - Вот сейчас как сниму шлем!
        - Стой! - настала очередь испугаться Кадзану. - Стой! Я пошутил! Шлем отдашь ночью.
        - Дудки! Кривого Будду не хочешь?! Пока я не получу свои драгоценности и все свои деньги до последнего рё, шлема не увидишь, как собственных ушей!
        С этими словами он снял шлем, и демон смерти Кадзан был вынужден искать спасения в тени ближайших кустов, где прятался Бугэй. Они столкнулись лбами и, взвыв от страха, боли и неожиданности, бросились в разные стороны. Язаки разглядел только две тени, которые зашуршали, как хонки. Во! - удивился он. Еще один демон! Но если Бугэй отделался всего лишь синяком под глазом, то демон смерти за время, пока бежал к ближайшей крысиной норе, откуда и выполз, исхудал под солнечными лучами так, что шея у него стала походить на пестик в ступе. Он бы и не добежал, и Язаки остался бы на всю жизнь владельцем ямады, но в этот момент тучка набежала на солнце, и Кадзан на последнем издыхании заполз в нору и растянулся, лишившись сил.
        Но события сложились именно так, а не иначе, и поэтому Язаки была уготована судьба, о которой он даже и не подозревал. Бугэй же так и остался поваром и прожил жизнь в достатке и изобилии, однако в полном неведении о красотах и таинствах мира, которые прошли мимо его любопытного носа. Но в тот день он столкнулся еще и с Афра, который с удовольствием погонял его по древнему парку и вернулся к Язаки в отличном настроении, вывалив розовый язык набок, а потом залез в озеро и долго плескался, бил по воде лапами, пока Язаки не направился домой, где их, должно быть, уже ждал с хорошими новостями Натабура. А хороших новостей в последние дни явно не хватало, и Натабура ходил словно в воду опущенный.
        Новости действительно были неважными: капитан Го-Данго больше не получил писем, поэтому Натабура ломал голову, что ему предпринять в поисках Юки. Разве что отправиться на остров Яку? Но что-то ему подсказывало, что надо ждать, что именно сюда придут хорошие новости.
        За день до этого они как обычно встретились на мосту Ясобаси, и капитан предложил:
        - Поговорю я сегодня с приятелем, может, он чего подскажет?
        Сегодня же он сообщил:
        - Отправили…
        - Слава Будде! Кого отправили?
        Капитан сообразил, что проговорился:
        - Отправили людей на поиски.
        - Кого именно? Кими мо, ками дзо!
        - Не могу рассказать, но если все объяснится, то дай слово, что поможешь.
        - Если только все объяснится, - нехотя согласился Натабура. - Кими мо, ками дзо!
        Капитан Го-Данго не хотел раскрывать всех карт по одной причине: он боялся, что Натабура сам найдет Юку и тогда потеряет всякий интерес к заговору, до реализации которого осталось совсем мало времени.
        В общем, когда он пришел к Гёки, они выпили пару кувшинов сакэ и решили отправить в деревню Охоя под видом травников-врачевателей тёдзя[198 - Тёдзя - шпион.].
        На рассвете этого дня из Киото на север вышла пожилая пара. Она несла легкие носилки, в которые складывали весенние лечебные травы. Лучше маскировки трудно было придумать. По плану, в течение семи дней они не спеша должны были добраться до деревни, вручить старосте тайный знак и попытаться выведать судьбу Юки. Но все случилось не так, как задумали капитан Го-Данго и его друг Гёки и даже не так, как представлял себе Натабура и тем более Язаки, которому было не так тоскливо, потому что с ним происходили странные вещи. Впервые за всю свою длинную-длинную жизнь он чувствовал, что в нем вызревают семена бескорыстия. Вначале он не придал этому никакого значения и даже гнал эти вредные, глупые мысли, но однажды поймал себя на том, что без всякого сожаления отдал Афра свою порцию мяса, не отведав ни кусочка. Он даже сам удивился, должно быть, даже больше, чем Афра, который все слизнул в одно мгновение, и чашку не надо было мыть. Во? - удивился Язаки. Что со мной? И тут же обо всем забыл.
        Для Натабуры же потекли тягостные дни ожидания. Теперь он часто приходил на пруд, тронутом утренним ледком, чтобы посидеть рядом с горбатым мостиком над водой и подумать, что все могло быть иначе, что бурая трава сменится зеленой, что зацветут луга и он увидит Юку.
        Все сковано морозцем.
        Ни ветерка, ни дуновений.
        Лишь ветка намимацу
        Тонко пахнет смолой.
        Есть ли это Знак мусин?
        Мне почему-то грустно.
        Если бы воин, пребывая в унынье, мог спросить:
        «Луна, в чем моя вина и можно ли повернуть время вспять?»
        Он бы не услышал ответа.
        Как не услышит ни прошлогодний лист, ни рябь воды,
        Ни калико[199 - Калико - шубункин, золотая рыбка с удлиненными плавниками.], всплывающая из-подо льда.
        Ива шепнула,
        Что все быстротечно, хотя и создано для человека.
        Хотел бы я в это верить,
        Но не могу.
        Не дарите мне надежду на встречу с любимой!
        Если бы Натабура не предавался грусти, он бы наверняка заметил Баттусая, который с большим интересом следил за ним. Он уже выследил и Язаки, и Афра, но страх быть обнаруженным заставлял его быть крайне осторожным и использовать весь свой опыт синоби?мэцукэ - чаще всего он зарывался в листву на ближайшем холме. Баттусай действительно умел убивать взглядом, но у него не было задания расправиться с Натабурой. Словно волшебная сила притягивала его к этому непонятному человеку.

* * *
        Где-то там, в глубине свой черной души, начальник городской стражи Макар Такугава сочувствовал заговорщикам. Ведь самое святое для настоящего самурая - бусидо[200 - Бусидо - путь воина, этический кодекс чести самурая.] - это отомстить за своего господина. Макар Такугава тоже был когда-то самураем и в душе остался им. Поэтому-то он и не усердствовал, когда появились кантё Гампэй и повар Бугэй. С одной стороны, он должен был поддерживать власть регента Ходзё Дога, а с другой ему больше нравился опальный император Мангобэй. Поэтому когда ему донесли, что самый главный из заговорщиков - Гёки, отправил на север странную пару - вероятнее всего, чтобы за кем-то следить, он действовал чисто формально и вдогонку послал всего лишь одного человека, но с заданием убить пару где-нибудь в тихом, безлюдном месте. Убить быстро и безболезненно и списать все на разбойников, а разбойниками, как известно, были ронины, которых ничем невозможно было выкурить из гор. Причем, если убийство по какой-либо причине не состоится, то начальник городской стражи особенно и не расстроился бы. Мало ли что может произойти в мрачных
горах.
        Старик говорил на птичьем языке. Его понимала только старуха.
        - Это он, - сказал Андо, когда в комнату вошел самурай.
        Андо снял кожаную манцуки[201 - Манцуки - шапочка с завязками под подбородком.], под которой прятались редкие седые волосы, и степенно убрал ее в носилки. Его лицо ничего не выражало. Он давно уже свыкся с ролью тёдзя.
        - Не гляди… - тоже по-птичьи ответила Эн. - Может, он нас не заметит.
        Но самурай, кряхтя, выбрал место рядом с ними и расстелил циновку. Оружие он положил ближе к стене. Его камисимо[202 - Камисимо - накидка-безрукавка.] была сделана с большими жесткими крылышками-надплечьями, что придавало самураю мужественный вид, но этому противоречил большой живот, свойственный вялым и ленивым людям. Из еды у него были два кусочка вареного бамбука.
        - Пригласи его поесть с нами, - сказал старик, по-прежнему не глядя на самурая.
        - Господин, не хочет присоединиться к нам? - старуха вопросительно посмотрела на соседа.
        Самурай был толст, неопрятен. Из-под носа у него торчала щетинка редких усов. Единственным его достоинством, казалось, была молодость, но и она не гарантировала успеха в задуманном деле. Неужели он наш убийца? - удивилась Эн. Я еще никогда не видела таких молодых и неопытных убийц. Обычно к нам подсылали умудренных жизнью красавцев, которые нападали из-за угла и всегда были жестокими, как даэки - демоны ужаса, но все одинаково, без исключения, глупы. Поэтому ей со стариком до поры до времени удавалось избегать смерти.
        - А что у вас есть?
        - Мы люди небогатые, но у нас еще осталось моти и сакэ.
        - Сакэ… - мечтательно произнес самурай. - Ну-ка, ну-ка…
        Беспечность может стоить тебе жизни, хотела сказать Эн, но не сказала, а только подумала, что он совсем зеленый. Может быть, он так же ловок, как и самонадеян? Правда, за всю жизнь я таких не встречала. Что-то одно из двух. Вообще, в жизни мало умных людей.
        - Хм-хм… - прочистил горло самурай.
        Чтобы нагнать пожилую пару, он бежал два дня. Как всегда, его сорвали без предупреждения. Он занимался тем, что в веселом квартале играл с юдзё в карты на раздевание и весьма преуспел, оставшись в одной набедренной повязке, готов был снять и ее, но тут за ним пришли, и он не без сожаления был вынужден оставить это веселое занятие.
        - Ты еще забыла о тэрияка и часуйме, - напомнил Андо.
        - А завтра что мы будем есть? - спросила Эн.
        - Завтра может не наступить, если он не наестся, - назидательно произнес старик. - Дай… дай… не жадничай. Уйдем налегке, не впервой.
        И то правда, подумала старуха и полезла в носилки. Они давно уже ждали погони, и дождались.
        - Часуйма… - скривился самурай. - Лучше обыкновенный чай. От часуйма я спать хочу и губы слипаются. Наму Амида буцу!
        Не дождавшись приглашения, он бесцеремонно налил сакэ и выпил, громко прихлебывая, словно малое дитя. Эн на мгновение стало его жалко, как бывает жалко желторотого неоперившегося воробья. Убьет его старик, убьет, подумала она, убьет. Ах, убьет! Однако ничего поделать невозможно. Значит, так угодно Богам, решила она с облегчением. На все их воля.
        - Хорошо… - произнес самурай. - Много ли человеку надо? - Его розовые, как у девушки, щеки разгладились. - А куда вы так спешите? И почему говорите на непонятном языке?
        - Весна, - по-птичьи объяснил Андо. - Время сбора мха для императорского двора.
        - Чего-о-о?.. - лицо у самурая вытянулось, рот сам собой открылся.
        - Старик сказал, что самое время собирать мацуходо.
        - Мох?.. - еще больше удивился самурай. - А… ну да… А зачем его собирать?
        - Зимний мох особенно хорош для прелых ран, - объяснила старуха. - Его сушат и толкут. Получается белый порошок.
        - А… ну да… да… да… - самурай вспомнил, что его тоже лечили чем-то похожим, когда он получил стрелу в мягкое место.
        - Весной еще собирают траву ябураи.
        - А почему старик так говорит?
        - Так у него языка нет, - ответила старуха.
        Самурай насторожился: язык вырывали только государственным преступникам.
        - Ты не думай, - заметила Эн. - Язык у него сам отпал много лет назад. Однажды почернел и вывалился.
        - А он не того?..
        - Чего?.. - наклонилась к нему старуха, словно она плохо слышала.
        Самурай вдохнул прогорклый запах старого тела, не ведая того, что таких запахом отгоняют дорожных духов и горного зверя.
        - В смысле, не демон? - самурай весело покрутил рукой в воздухе.
        - Мы уже пятнадцать лет служим монастырю Тодайдзи - в Великом Восточном Храме, - ответила Эн.
        По-моему, меня там и лечили, вспомнил самурай. Может, это не те? - подумал он и огляделся: вэто время года постоялый двор бывал пуст. В другом углу копошились двое крестьян, исподтишка принюхиваясь к еде стариков. Если бы не хозяин постоялого двора, который возился с очагом, и самурай, они бы дано ограбили бы бедных путников: старика с седой бородой, почерневшую старуху. Убью этих, других нет, решил самурай. Начальник городских стражников ему так и сказал: те, которые травку собирают по обочинам. Крестьяне травку не собирали. Морды у них были бандитские, а руки разбитые тяжелой работой, и навозом несет.
        Старуха отошла к очагу разогреть часуйму.
        - Дед, а дед… - наклонился самурай, - ты часом не собрался меня убить? - И засмеялся так, что зашелся в икоте. - Налей еще, налей…
        После второй порции сакэ самурай закусил тэрияка и напился часуйме. Он отяжелел и стал вздыхать, как тюлень, поглядывая на стариков осоловелыми глазами.
        - Вот что… - велел он. - Утром без меня не сбегите. Я пойду с вами. Нам по пути. - И отвернувшись от очага, мгновенно уснул.
        На рассвете хозяин постоялого двора решил подбросить в очаг поленьев. По утрам еще заметно холодало, и ветер, налетающий с гор, просачивался сквозь невидимые щели в каменной стене, выдувал остатки тепла.
        Кутаясь в кимоно и покрякивая от холода, хозяин посмотрел, как нехотя разгорается пламя и огляделся: всполохи пламени плясали на стенах из сланца. Удивительно, подумал хозяин о стариках, ушли. Я даже не заметил. Он спал вместе с семьей в соседнем помещении, где было лучше натоплено. Крестьяне укрылись козьими шкурами. Им было тепло. На шкурах от их дыхания серебрился иней. Пойду досмотрю сон, решил хозяин, и уже было ушел к себе, но что-то странное заставило его оглянуться. Самурай лежал как-то неестественно. Впрочем, как все спящие люди, подумал хозяин и, приблизившись с опаской, в упор посмотрел на самурая, лицо которого было в тени. Его данкон[203 - Данкон - половой член.] выпростался из одежды, но самурай и не думал его убрать. И чем больше хозяин постоялого двора смотрел, тем больше понимал, что самурай мертв. Ничто не говорило о его смерти, кроме того, что он не дышал. Вот оно, подумал хозяин постоялого двора, отступил в сторону и только после этого стал кричать - тонко, как иволга на болоте.

* * *
        Старики уходили на север. Только увидев их в деле, можно было понять, что они хорошие ходоки. Не успел хребет Оу окраситься в розовый цвет, как они уже отшагали не меньше двух ри и даже не запыхались. В воздухе носились белые мухи, и пахло сернистым запахом вулкана. Со стороны моря дул ветер, гоня поземку и сдувая с тропы мелкие камни. Прошлогодние желтые травы кланялись до земли.
        Крестьяне нагнали их с большим трудом. Впрочем, если бы не поздний весенний снег, который выдал их следы, стариков вряд ли кто-либо нашел в этих горах.
        Старик шли, не оглядываясь. Все своим видом давая понять, что они сами по себе. План был таков: спрятаться в камыше, где теплее, и ветер и снег быстро заметут следы.
        - Стойте! - крикнул один из крестьян и почти нагнал их.
        Тогда Андо повернулся к нему лицом, и крестьянин едва избежал смертельного удара танто. Он отскочил в сторону и крикнул:
        - Мы не хотим вам вреда. Я Акинобу!
        Андо с недоверием опустил нож.
        - Ты не можешь быть Акинобу. Мы сами ищем его. Правда, Эн?
        - Правда… правда… - закивала старуха. - И девушку тоже.
        - Значит, я не ошибся, - обрадовался Акинобу. - А мы вас давно ждем.
        - Слава Будде, дошли! - обрадовался старик, внимательно вглядываясь в лицо Акинобу. - Да, это ты. Таким мне тебя и описывали.
        - Кто? - удивился Акинобу.
        - Я бы мог сказать… - вздохнул старик, - да не имею права.
        - Ну и ладно, - согласился Акинобу, - пойдемте в наш лагерь, здесь недалеко, - и, подхватив носилки у старухи, невольно крякнул: - Ого!.. Как ты, мать, такое таскаешь?!
        - Таскаю, милый, таскаю…
        И они свернули в долину, поросшую камышом.
        Глава 6. Удары исподтишка
        Макара Такугава вызвал императорский дайнагон[204 - Дайнагон - старший советник.] - Муромати. Он заставил ждать его в приемной, вход в которую сторожили усатые банси[205 - Банси - младший офицер.] с дайсё в красных ножнах, потом принял, но сесть не дал. Сам же угнездился на мягкой подушке и долго молчал. Макар Такугава стоял, переминаясь с ноги на ногу.
        - Я тебя зачем держу? - спросил Муромати с кроткой людоедской улыбкой. - А?! - и, подняв глаза, скривился, словно у него болели зубы.
        Это было плохим знаком - обычно лицо у дайнагона хранило невозмутимость Будды. Макар Такугава почувствовал слабость в коленях. Перед глазами промелькнула картина, как он делает себе сэппуку, а его помощник отрубает ему голову. Нестерпимо больно будет первые несколько мгновений. Он думал об этом так часто, что представлял картину в малейших деталях: вот он пишет «отходные стихи», вот прокалывает язык когаи[206 - Когаи - шпилька для прокалывания языка во время сэппуку, чтобы не выказать боль и не опозорить себя.], вот оголяет живот, вот берет вакидзаси правой рукой за лезвие и выпускает себе кишки, чтобы с честью преподнести их своему господину - дайнагону Муромати. Макар Такугава скривился и даже застонал. Заплачу Досё побольше, решил он, пусть убьет побыстрее. Последнее время картина сэппуку преследовала его каждый день. Липкий, как бисер, пот выступил на челе. Несомненно, это был его личный знак - мусин, намек, что давно пора менять судьбу, но Макар Такугава ни в чем подобном не разбирался и не хотел разбираться. Он не понимал непостоянства всего сущего, его переменчивость. Ему неведома была
югэн[207 - Югэн - красота таинственного.] или моно-но аварэ[208 - Моно-но аварэ - очарование вещей.], которая пробуждает приятную грусть. Его всегда волновала только карьера: вначале самурая, теперь - главного стражника столицы. Вот в чем он видел смысл и цель своей жизни.
        - Чего? Чего кривишься? - Муромати поднял на него глаза. - На каждом углу только и твердят о заговоре против нашего господина регента Ходзё Дога. Да живет он в веках! А мы ничего не знаем?
        Муромати лукавил, а словом «мы» давал понять, что император Мангобэй в курсе событий, но не поощряет. И вообще, много неясностей, о которых ты, Макар Такугава, должен иметь суждение. Задача начальника городской стражи сформулировать эти суждения, но таким образом, чтобы они совпадали с суждениями дайнагона, а уж об остальном он сам позаботится.
        - Я разберусь, - набравшись духа, ответил Макара Такугава. - И доложу, таратиси кими.
        Обращение «таратиси кими» он произнес после некоторой паузы, невольно выдавая свое презрительное отношение к дайнагону, ибо тот никогда не опускался до нужд городских стражников, а только требовал и требовал.
        - Разберусь и доложу, - передразнил его дайнагон. - Я слышал это уже сто десять раз! - и исподлобья посмотрел на Макара Такугава.
        - Теперь ошибок не будет, - заверил его Макар Такугава, из последних сил сохраняя самообладание и мучаясь приступом медвежьей болезни.
        Сколько бы он ни служил, ему всегда было нехорошо при виде высокого начальства. Пожалуй, это была его единственная слабость.
        - Хорошо бы, - смягчил тон дайнагон. - Хорошо бы ускорить и прощупать, сделать так, чтобы они зашевелились, но не очень усердствовать. Намекнуть, не сказав ничего конкретного. Задать перца. В общем, так, как ты умеешь. Напугай, как их, э-э-э… - дайнагон Муромати посмотрел на пустой столик перед собой, словно ища список заговорщиков. Списка у него не могло быть. Список заговорщиков был только у Макара Такугава.
        - Да, я знаю, - подсказал Макар Такугава.
        - Понял? - усомнился дайнагон и снова поморщился.
        В голове у него почему-то застряли два имени: Го-Данго и Натабура, хотя конкретно о них дайнагон и слова не произнес, мало того, он даже не знал об их существовании. Но словно кто-то свыше твердил в левое ухо: «Го-Данго, Натабура, Го-Данго, Натабура». Дайнагон с удивлением потряс головой. Этого еще не хватало!
        В свою очередь Макару Такугава послышалось, что если имя Го-Данго связано с главным заговорщиком Гёки, то Натабура умудрился стать любовником жены казненного Камаудзи Айдзу - военного правителя восьми провинций. Если это так, то заговор шире, чем я предполагал, подумал он, ниточки тянутся в горные монастыри. Но это надо проверить, иначе можно попасть впросак. Помнится, эту же мысль внушал ему некий кантё Гампэй.
        - Понял, таратиси кими. Все понял.
        - Но не более того, что я сказал. Тот, кто бежит за солнцем, рано выдыхается, - предупредил он его.
        Если у здешних стен есть уши, даже за такие слова можно лишиться головы, не покидая Яшмового дворца. Макара Такугава схватывал на лету: солнце - это, конечно же, регент. Бежать за ним действительно не стоит - можно обжечься или забежать не туда, вернее, туда, откуда не возвращаются. Недаром ему с утра чудилась сэппуку.
        - Я ждал только вашего соизволения, - признался он, выказывая неподдельное радение о деле, но без подобострастия, которое так любили в Яшмовой и в Нефритовом дворцах.
        - Отлично. Исполнишь и пришлешь рапорт!
        Не выйдет из него толка, в который раз подумал дайнагон Муромати, не выйдет. Но другого нет - более опытного и толкового.
        - Слушаюсь, таратиси кими, - Макара Такугава поклонился. На глазах выступили слезы умиления.
        Он упал бы от слабости в животе на колени, но от этого было бы только хуже, ибо значило потерять лицо.
        - Хорошо. Иди служи, - равнодушно ответил дайнагон Муромати.
        Макара Такугава покинул кабинет на плохо гнущихся ногах. В ушах стоял противный звон, а в горле пересохло. Утренний воздух был тяжелым и вязким, как сироп. Однако Макар Такугава не смел присесть или хотя бы к чему-либо прислониться, ибо знал, что за ним следят десятки глаз, и если он проявит признаки слабости, об этом тут же донесут Муромати. А слабый или больной начальник городской стражи никому не нужен. Поэтому он достаточно бодро прошествовал по территории Яшмового дворца, сел в красный паланкин с драконами, и только за воротами посмел перевести дух и платком смахнуть обильный пот. Воротник парадного кимоно стал мокрым, как после дождя. Желудок немного отпустило, но Макар Такугава по опыту знал, что это только временное облегчение.
        - Эй вы! - крикнул он, высунувшись в окно. - Быстрее!
        Хаякаэ[209 - Хаякаэ - носильщики.] припустили что есть духа. За ними едва успевали десять тономори - охранников с нагинатами, которые, бряцая оружием и свирепо покрикивая, разгоняли толпу.
        Умиротворенно покачиваясь в паланкине, начальник городской стражи думал: «Сегодня же вечером… сегодня же вечером… удар исподтишка» План созрел у него давным-давно, и не один. Хочет спровоцировать, думал он об дайнагоне. Хочет, чтобы они зашевелились. Хочет показаться умнее всех. Ладно. Нет ничего проще. Слава мне давно не нужна. Они не поймают меня на этом, подумал он об дайнагоне и об императоре.
        По опыту он знал, что это еще больше запутает ситуацию, которую можно разрубить только с помощью ареста и казни всех заговорщиков. Но, во-первых, я не знаю их всех, а во-вторых, такой команды не получил. Стало быть, неразбериха кому-то очень нужна. Я даже знаю кому - императору, конечно. Лишний раз попугать регента. Ну и ладно. Заглядывать дальше - все равно что ходить к ворожее. Это как нарды, которые учат пользоваться моментом - сегодня выпали хорошие камни, а завтра могут попасть плохие. Все это зачтется, когда выигравшая сторона будет праздновать победу, или не зачтется, иронически хмыкнул он и еще раз подумал о сэппуку. Фу! Прочь дурные мысли. Прочь!
        Макар Такугава понимал дайнагона с полуслова и никогда не демонстрировал, что знает больше, чем Муромати. Зачем? Зачем показывать, что ты умнее? Людей это раздражает. Только дурак лезет на рожон. Другой бы давно сломал шею на этой должности, а я продержался десять лет. Все потому, что не задаю лишних и глупых вопросов. Ох, Макар, Макар, подумал он о себе в третьем лице, рано или поздно везение кончится. Когда столкнутся два гиганта, таким сошкам, как я, надо хорошенько и очень хорошенько спрятаться. А судя по всему столкновение не за горами. Стало быть, надо вести себя предельно осторожно и держать нос по ветру.
        Второй вариант у него был связан с регентским дайнагоном Сюй Фу из Нефритового зеленого дворца. Но с этим вариантом он пока решил повременить. Хотя, если весь город знает, стало быть, знает и Сюй Фу. Но Макару Такугава не полагалось напрямую обращаться к дайнагону регента, который имел статус выше, чем дайнагон императора. Это могло вызвать подозрение в Яшмовом дворце. А измену, как известно, никто не прощает. Значит, время еще не пришло. Вот так и крутишься всю жизнь, тяжело вздохнул начальник городской стражи и покинул паланкин, потому что выносливые, как волы, хаякаэ как раз вовремя добежали до резиденции городской стражи, которая находилась на горе Камбуной. Они опустили паланкин на землю и выпрямили взмокшие спины, почтительно склонив головы. Впрочем, они не очень устали: Макару Такугава еще не успел ожиреть, он происходил из потомственных самураев, сам был самураем и до сих пор ради удовольствия ходил в патруль по ночному Киото, что, конечно же, было далеко небезопасно. Но вид крови всегда действовал возбуждающе. После этого и работалось лучше, а в душе кипел азарт.
        Ни на кого не глядя, Макар Такугава рысью пробежал в туалетную комнату и долго сидел там. Затем с умиротворенным выражением на лице прошествовал к себе в кабинет и вызвал помощника Досё. К этому времени он уже поостыл, успокоился, и испуг сменился активной деятельностью. Даже сквозь стены, сложенные из камня, было слышно, как по коридорам резиденции бегают стражники - управление работало на полную катушку.
        Помощник Досё сел напротив в ожидании. Он привык к манере начальника долго молчать, а затем давать самые неожиданные поручения.
        Макар Такугава рассматривал секретные списки заговорщиков с видом буддийского философа. К этому дню были известны двадцать два человека. Кидо - торгует мандаринами на главной дороге в Нефритовый дворец, Момму - забивает на рынке Тобаба собак для корейцев, Шакьямун - служит поваренком в артели рыбаков, Зигоку - горький пьяница, собирает объедки по помойкам. Никто не подходит. Одним словом, отбросы. Решат, что случайно убили какие-нибудь бродяги. Эффект будет незначительным, точнее - никакой. Такасада - выделывает шкуры, от него воняет, как от крысиного трупа. Гэнрoку живет в провинции, выращивает сорго для винокурен. Наезжает изредка. Тоже никому не интересует. Уно Куробэй - разносчик обедов, слишком мелок. Такой пропадет, внимания не обратят. Подумают, украл деньги и сбежал. Значит, нужны двое, связанные друг с другом. Этого трогать не будем, думал он, ставя галочку напротив имени Гёки. Этот еще пригодится. Похоже, он главный, вокруг него все и крутится. Может быт, Куродо, который трудится в мастерской у родственников, делает змеев для императорского дворца. В общем, хорошая кандидатура.
Собирается жениться. Шума будет до самих Богов. О ком говорил Муромати? Ага: вот капитан Го-Данго. Надо подумать. Заговорщики сразу же зашевелятся. О ком еще? Го-Данго якшается с Натабурой - личностью странной и во многом темной. Поговаривают, что он ходячий мертвец, что его куда-то за что-то посылали на гибель. Ну что ж, и таким образом тоже избавляются от людей. Решено, выберем этих двух. За одно увеличим число заговорщиков до двадцати трех человек.
        - Что тебе известно об этом? - Макар Такугава показал на имя Го-Данго.
        - Любит сакэ и женщин.
        Макар Такугава невольно поморщился. Досё непозволительно молод и краснеет, когда к нему обращаешься. Почти мальчишка, с едва пробивающимся пушком на щеках. Иногда это смущало. Помощник и не мог иметь суждение о многих вещах, в том числе, о тех, о которых говорил. Но он обладал хорошими качеством: был исполнителен и двужилен, как бегун, не трепался по углам, не пил, не играл, не волочился за женщинами. И главное - он неприметен. Кто обратит внимание на нескладного подростка? Всегда прислушивался к словам начальника. Макар Такугава замер на этой мысли, словно окаменел. Досё терпеливо ждал. Стало быть, ему все карты в руки, думал Макар Такугава. И внимательно посмотрел на Досё. Досё оробел. Ни перед кем не робел: ни перед городскими бандитами, ни перед вако, ни перед горными ронинами, а перед непосредственным начальником его кидало в краску.
        - А этот?
        - Монах? - Досё покраснел. - Неизвестно, участвует ли в заговоре. Пришел ниоткуда примерно сэкки[210 - Сэкки - пятнадцать дней.] тому назад.
        - А что он делает?
        - Ничего… - пожал плечами Досё, - весь день торчит на мосту Ясобаси. Иногда вечером приходит в дом капитана Го-Данго. Но бывает недолго.
        - О чем они говорят?
        - Не известно.
        - Пьют?
        - Может, и пьют.
        - А он может быть опасен связями с горными монастырями? Может быть, ниточка тянется туда?
        - Вполне возможно. Мы узнаем, когда схватим их, - краска отливала от его лица, которое становилось все более напряженным.
        Досё, как и Макар Такугава, был поклонником решительных действий и порой не понимал, зачем вообще надо следить за кем-либо. Самое эффективное средство узнать правду - схватить и пытать! Каленым железом. Допросить с пристрастием! Тогда все станет ясным и понятным. Ох, эти старики, насмешливо думал он, что они могут?!
        - Убьешь обоих!
        Досё удивился, но промолчал. Удивился он потому, что его начальник неожиданно, без явных причин, перешел к активным действиям. Он не подозревал, что Богиня Аматэрасу на короткое мгновение помутила не только его разум, но и разум начальника городской стражи. Она бы и не вмешалась в судьбу Натабуры и Юки, но ситуация вышла из-под контроля, ибо Бог Яма покинул свой хабукадзё и самолично направился в Киото. Напрямую Богиня Аматэрасу не могла обратиться к Богу Яма, потому что между ними давно пробежала черная кошка, и у Бога Яма действительно появились все основания опасаться за свою жизнь. Поэтому, когда Макар Такугава вышел из ступора, Досё услышал вышеприведенное руководство к действию.
        - Что нам известно об этом человеке? - Макар Такугава указал на имя Сампэй в своем списке.
        - Торгует в квартале Дайкон привозными овощами. Последнее время ни в чем предосудительном не замечен, кроме того, что Гёки иногда заходит к нему в лавку.
        На этот рез он удивился тому, что они вроде бы говорили о капитане Го-Данго и монахе Натабуре. Но тотчас забыл об этом и больше не вспоминал, как постепенно забывают и не вспоминают давнишний сон.
        - Хорошо, - непонятно почему одобрил его слова Макар Такугава.
        Досё успокоился. Он знал, что в конце разговора все станет ясно.
        - А Тэрадзака?
        - Работает на него. Скупает овощи по деревням.
        - Ага… - загадочно произнес Макар Такугава и ненадолго задумался, взглянув в окно. С горы Камбуной хорошо была видна восточная часть города и Яшмовый дворец. Во дворе стражники рассаживали просителей в порядке живой очереди. - Значит, живут они в одном месте? - спросил Макар Такугава, отрываясь от картинки за окном.
        - Да, - счел нужным ответить помощник Досё. - Вместе. На улице Хитати. Сегодня как раз продали большую партию красной редьки.
        - Отлично, выберем их.
        - Что прикажете сделать?
        У него возникло такое ощущение, что это уже было. Но, как и все люди, он ничего не понял. А между тем, это были проделки все той же Богини Аматэрасу - она решила подстраховаться и сделал так, чтобы они все забыли.
        - Убьешь сегодня ночью. Обоих. Быстро и без шума. Сюда не тащи. Допроса не учиняй! Просто убьешь! Трупы брось в доме.
        Досё вытаращил глаза, но сохранил невозмутимость, не успев покраснеть: «Совсем спятил старик».
        - Денег не бери. Не делай так, чтобы это выглядело ограблением. Надо лишь напугать остальных.
        - Подбросить эмблему стражников?
        Хваткой он чем-то неуловимо похож на меня, удовлетворенно решил Макар Такугава, поэтому-то мне и нравится. А я думал, почему так?
        - Отлично! - среагировал он. - Пусть знают, что мы о них все знаем.
        - Слушаюсь, таратиси кими. - Досё поднялся, чтобы добросовестно исполнить поручение.
        - Да… и после удвой посты на мостах. Но только после. Мало ли чего. И предупреди квартальных старост, что закон о ночном передвижении никто не отменял. Зато утром и в последующие дни прекрати активно следить за заговорщиками. Это станет для них загадкой. Путь помучаются. Оставь только двух-трех человек, и все.
        - Будет исполнено, таратиси кими!
        - Молодец, иди!
        Вроде все, с облегчением подумал Макар Такугава. Теперь можно было промочить горло. Он налил себе первоклассного сакэ и выпил. Божественный напиток упал в желудок и горячей волной разбежался по рукам и ногам. Можно было выпить еще, но Макар Такугава большего не мог себе позволить - впереди было тревожная ночь, от которой многое зависело. Сам лично прослежу, решил он. Сам. И решил переменить мокрое кимоно. Затем он позвал начальника караула, и они сыграли три партии в нарды со счетом два один в пользу Макара Такугава, который внимательно следил, чтобы подчиненный не подыгрывал ему. Только после этого начальник городской стражи окончательно успокоился и отправился домой поесть и немного поспать перед ночными бдениями.
        Дом, в котором жил капитан Го-Данго, окружили в полной тишине. Было уже достаточно тепло, и первые цикады робко пробовали голос. Еще тихо шептал ручей в саду, да в соседнем доме слышались голоса, - кто-то вяло переругивался. Похоже, пьяный муж с женой, с удовлетворение решил Макар Такугава. Его по-прежнему волновали все те вещи, которые выходили за рамки обычной жизни.
        С нападавшими он не пошел. Ему надо было просто убедиться, что все прошло гладко, чтобы завтра с чистой совестью донести начальству об исполнении. Поэтому Макар Такугава остался стоять в саду за толстым стволом вишневого дерева. Ветки росли низко и мешали видеть, что происходит впереди. Честно говоря, рассматривать что-либо в кромешной тьме Макар Такугава не имел возможности. Только по едва различимому шелесту травы под ногами стражников можно было судить о ходе операции. Но все же Макар Такугава раздвигал ветки и безуспешно пялился в темноту, ожидая знака, когда можно будет пойти и посмотреть на убитых капитана Го-Данго и монаха Натабуру. В благополучном исходе дела он даже не сомневался, потому что его помощник, который непосредственно командовал стражниками, все всегда делал на совесть. При других условиях Макар Такугава, может, и доверился бы Досё, но на этот раз все представлялось очень и очень серьезно, и нельзя было ошибиться даже в мелочах. Он не знал одного: что на самом деле стражники окружили не дом капитана Го-Данго, а дом лавочника Сампэй.
        Вот раздался звук, с которым растворяется оконная рама. Вот кто-то всхрапнул, как жеребец. Потом тонко залаяла собака. Откуда здесь собаки? - удивился Макар Такугава, исходя злостью. Уж такие-то вещи не прощаются!
        В этот момент из-за туч появилась луна, и все пошло не так, как планировалось. Раздался чей-то предсмертный крик. Послышались гортанные голоса. Макар Такугава в раздражении сделал шаг из-под дерева, в сердцах дернув ветку. Ух, сейчас я! Мысль о том, что мальчишка Досё все испортил, пронзила его вместе с короткой и тяжелой арбалетной стрелой. Макар Такугава схватился за горло, с изумлением вытаращив глаза, захрипел и упал на землю, обливаясь кровью. Удивился он единственно тому, что смерть в его представлении пришла слишком рано и неожиданно. Вот в чем крылся Знак предвиденья - Мус, который накануне ощутил, но которому не внял Макар Такугава.
        В темноте никто ничего не понял, а когда зажгли факелы и осветили сад, заохали, запричитали. Макара Такугава подняли, перенесли в дом. Вызвали иса[211 - Иса - врач.]. Однако он ничего не смог сделать. С первыми петухами Макар Такугава почернел и умер. Больше в этой операции со стороны городских стражников никто не погиб. Заговорщики же были убиты через мгновение после того, как Тэрадзака успел сделать один-единственный выстрел из арбалета. Когда его разбудила собака, которую накануне он подобрал на крыльце, он вскочил и увидел в окно, за прудом, раскачивающееся дерево. Под деревом стоял человек. В него-то он и пустил стрелу.
        Поздним утром, когда императорский дайнагон Муромати хорошенько позавтракал и насладился чтением доносов, он велел впустить заместителя городских стражников - Досё. Досё ждал в приемной с рассвета. Новости были самые что ни на есть печальные.
        Когда он вошел в кабинет дайнагона, лицо его хранило такую же невозмутимость, как и в приемной после ожидания в течение двух страж.
        Дайнагону это понравилось. Хотя и молод, подумал он. Ладно, послушаем, что скажет.
        - Мой господин, - сказал Досё, - у меня плохие новости. Ночью во время стычки с заговорщиками убит начальник городской стражи - Макар Такугава. Двое заговорщиков казнены тут же на месте.
        - Плохо, - констатировал дайнагон Муромати и внимательно посмотрел в лицо Досё, на котором, к его чести, невозможно было ничего прочесть. - Плохо подготовили операцию?
        Досё хотел сказать, что карты спутала крохотная собачка, о которой накануне операции никто не знал, но не счел нужным посвящать дайнагона в детали. Мысленный ответ - уже ответ, подумал он, испытывая тайное превосходство над дайнагоном Муромати. Что ему даст знание об этой собачке? Если посчитает нужным, он так и так накажет меня. Судьбу не обманешь.
        - Все невозможно предусмотреть, - вдруг согласился дайнагон. - Ладно. На смерти Такугава надо сыграть. Сделаешь вот что. Напишешь мне две бумаги: водной объяснишь, что Такугава пал от рук заговорщиков. Мы положим эту бумагу до поры до времени. Будем считать это случайностью. В другой - что он горел на работе и вследствие этого геройски погиб. Хотя не дело начальника городской стражи ходить ночами по городу. В этой бумаге назовешь заговорщиков бандитами. Эту бумагу мы отдадим императору. Макара Такугава объявят героем и похоронят с почестями. Его близким назначат пожизненную выплату. Если всплывут подробности, мы отдадим и вторую бумагу и скажем, что узнали больше. Таким образом, мы ничего не проиграем. Иди!
        - К сожалению, это еще не все новости, мой господин, - склонил голову Досё в попытке смягчить то, что должен быть услышать дайнагон.
        - Не все? - удивился тот. Его седые брови поползли вверх. - Что же еще произошло, пока я спал? Говори же! - потребовал он.
        Ему стало крайне любопытно, хотя он и не любил неожиданных новостей. Кто их любит? - подумал он с внезапно нахлынувшем озлоблением, все еще не свыкшись с мыслью о превратности земного существования - душа как-то не лежала к этому, хотелось быть бессмертным, вечным, пережить императора, регента и всех их наследников.
        - Ночью в храме Каварабуки убит содзу - Ато Такаяма.
        - Ато Такаяма? - удивился дайнагон. - Симатта! - Выругался он - А этот кому помешал? О, Хатиман[212 - Хатиман - Бог военного дела.], почему ты допускаешь хаос?!
        Нелепость этой смерти еще больше разозлила его. Бедный Ато Такаяма! Его, конечно, не следовало жалеть хотя бы за скользкий, гадливый вид. Обычно меня так и подмывало назвать его белой обезьяной, почему-то с удовольствием вспомнил Муромати. Но теперь, слава Богам, о нем можно говорить только как о покойнике. А о покойниках, позлорадствовал Муромати, плохо не говорят.
        - Содзу предан регенту Ходзё Дога, - не моргнув глазом, сообщил Досё.
        Был, хотел добавить Муромати, внимательно глядя на непроницаемое лицо Досё. Но не добавил. К чему тревожить его душу? Лицо Досё ничего не выражало: ни печали, ни радости, оно даже, как обычно, не покраснело. Муромати несколько опешил. Должно быть, бесчувственный по молодости, подумал он, не уважает старших?
        - Да, это его человек, - сказал он, немного успокоившись. - Но зачем его убивать? Кому он нужен? И главное - кто убил? - Он быстро перебрал всех кандидатов на роль убийцы и никого не даже не заподозрил: все трусливые и хлипкие.
        - Вдруг заговорщики опередили нас? - осторожно предположил Досё, решив, что умная мысль может понравиться начальнику.
        Дайнагон Муромати еще раз задумался.
        - Нет, не может быть. При чем здесь Совет Сого? Нет смысла. Причина? Какая причина? - по-прежнему не отводя взгляда, спросил дайнагон.
        Может быть, Досё что-нибудь знает, - подумал он, - но не говорит? Как он вообще попал в заместители начальника городской стражи? - задал самому себе вопрос дайнагон.
        - Возможно, это тот случай, который является совпадением? - предположил Досё. - Рано или поздно мы все узнаем.
        В храме Дзёдодзи, помимо буддизма, его учили логике, поэтому он так и рассуждал - в русле последовательности событий. Но в данном случае ему не хватало информации. Цепочка рассуждений рвалась.
        - Может быть, - задумчиво согласился дайнагон Муромати. - Может быть. Ладно, иди работай!
        - Слушаюсь, мой господин, - Досё поднялся и вышел. Лицо его ничуть не изменилось. Ему было жалко Макара Такугава, но поделать он уже ничего не мог.
        Досё понравился дайнагону Муромати. Молодой. Неопытный, но, значит, предан делу. Надо за ним последить. Если он лоялен мне, сделаю его начальником городской стражи. Хотя невозмутимая морда - тоже плохо, решил он. Человек, который долго молчит, носит камень за пазухой. Да и молодость… молодость… молодость… Молодость меня смущает.
        Так думал каждый из них, не ведая, что еще накануне в государственные дела вмешалась третья сила - сила Богов. На конечном этапе - в виде демона смерти Кадзана.
        Последнюю сотню лет Бог Яма считал себя равным Богине Аматэрасу. Еще бы, ведь он обладал не меньшим царством, чем Богиня Солнца. Миры только разные. Почему я должен подчиняться женщине? - рассуждал он. Женщине, которая ни разу не заглянула в мой дом? Ясно почему - потому что она не может этого сделать. Сама же регулярно вызывает меня на поклон. Мне это надоело. Я больше не буду к ней являться и отчитываться тоже не буду. Где моя мужская гордость? После этого он ходил гордый и независимый и на всех плевал. Однако через некоторое время стал сомневаться - а правильно ли поступил? Тысячи лет все текло так, как текло. И вдруг - на тебе! Напортачил! Ни с того ни с сего. С бухты-барахты. Какая вожжа попала мне под хвост? - дивился он, поостыв. Он еще похорохорился для приличия, ожидая увещеваний из-под небес, но ничего не услышал. И тогда испугался и поэтому решил, что Натабура его убийца.
        Он устал выслушивать бестолковые объяснения своего помощника - Кадзана, который ничего не мог поделать даже с упрямым Язаки, не говоря уже о том, чтобы разузнать, с какой целью Натабуру награжден божественной силой - хаюмадзукаи. Бог Яма стал подозревать, что Натабура специально затаился. Ведь когда-то Богиня солнца, Аматэрасу, использовала его в качестве убийцы Богов и полубогов. Приняв всевозможные меры предосторожности, Бог Яма выжидал, но в конце концов ему это надоело и он решил действовать. Перво-наперво он решил посетить дайнагона Муромати, который был мудр и умен, но стар и часто думал о смерти, а как известно, человек, который думает о смерти, чаще всего и притягивает ее. В одну из ночей Бог Яма самолично явился к дайнагону и из его снов узнал, что тот озабочен двумя проблемами: близкой смертью, которой он, как и все люди, страшно боялся, и заговором, зреющим против регента Ходзё Дога. В центре заговора стоит Гёки - бывший самурай, а теперь самурай без хозяина, а точнее - ронин - человек, который должен был, как и все простые смертные, зарабатывать хлеб насущный в поте лица. Дальше
оказалось все очень просто: Бог Яма проследил, с кем чаще всего общается Гёки, и узнал, что это некий капитан Го-Данго. А от капитана Го-Данго ниточка привела его к кому бы можно было подумать?! К самому Натабуре, которого Бог Яма не то чтобы не любил, а просто боялся. Это была удача. И Бог Яма решил воспользоваться случаем. Но он не имел никакого отношения к смерти содзу Ато Такаяма. Бог Яма призвал демона смерти Кадзана и поручил ему проследить, чтобы Натабура умер этой ночью.
        - Просто помоги городским стражникам, - сказал Бог Яма. - Глупцы сами все сделают, они кое-что придумали, но их нужно контролировать.
        Кадзан ответил:
        - Будет исполнено! - гадливенько ухмыльнулся и отправился исполнять поручение, но рассудил по-своему.
        Вначале он заскочил к Язаки, чтобы выдурить шлем ямады. Он сделал вид, что по простоте душевной проболтался:
        - Вот мой Бог решил разобраться с твоим Натабурой. Будем убивать. Как там шлем ямады?
        Язаки удивился непонятно чему и сказал в свою очередь:
        - Он мне самому недоел. Я отдам тебе его за одну услугу.
        - Какую?.. - затаив дух, спросил Кадзан.
        Он боялся, что Язаки передумает. Кадзан находился в трудном положении: как раз сегодня истекал срок, который Бог Яма определил, чтобы забрать шлем-невидимку.
        - Отдай мне жизнь Натабуры?
        - А что вместо этого?
        - Шлем, конечно.
        - Хорошо! - обрадовался демон смерти.
        - Но я прослежу за тобой! - сказал хитрый Язаки.
        Демон Кадзан поступил очень просто. Вечером на рынке он нашел бездомного щенка и подкинул в лавку Сампэй и Тэрадзака. Он знал, что Тэрадзака на ночь всегда кладет рядом с собой заряженный арбалет. А собачка нужна была, чтобы вовремя разбудить хозяина. Кадзан же разогнал и ночные облака, чтобы оголить луну и чтобы Тэрадзака было удобнее стрелять.
        Демон рассудил следующим образом: за ямады Бог Яма мог распылить его уже на следующее утро, с первыми лучами солнца, а за невыполнение приказа убить Натабуру всего-навсего пожурит. Из двух бед выбирают меньшую, хмыкнул демон смерти Кадзан. С первыми лучами солнца он получил долгожданный ямады и с легким сердцем отправился на доклад к Богу Яма. Правда, ему еще нужно было забрать у Язаки каба-хабукадзё - Черный Знак Ада. Но это в следующий раз, подумал он, в следующий раз.

* * *
        Утром Натабура терпеливо, как библейский Иофф, ждал капитана Го-Данго. Теперь в целях конспирации они каждый раз встречались в новом месте. Площадь Цуэ[213 - Цуэ - площадь белого посоха.] между кварталами Сусаноо[214 - Сусаноо - Бог ураганов, Подземного Царства, вод, крестьян и врачей.] и Яцуноками[215 - Яцуноками - имя священного Змея.], перед храмом Каварабуки, в глубине которого сверкало зеркало из бронзы, как нельзя лучше подходила для тайных встреч. Огромная и многолюдная, под сенью двух десятков столетних дубов, она до глубокой ночи была полна самого разнообразного люда: от торговцев с разносными лотками, горожан, монахов с окрестных гор, равнин и побережий, тайных агентов городских стражников, самураев всех чинов, до отшельников, явившихся узнать свою судьбу, и нищих, ряженных в невероятные лохмотья.
        Натабура садился в самый дальний угол харчевни «Два гуся», накидывал на голову капюшон и ждал. По небу ползли белые, веселые облака, и все жило в предчувствии настоящего весеннего тепла: идевушки, чей смех тревожил его, и глашатаи, в одночасье охрипшие, словно от волнения, и даже серьезные монахи, которых, казалось, ничем нельзя было удивить.
        Го-Данго являлся и сокрушенно разводил руками - новостей не было. Он и сам терялся в догадках. Что стало с травниками? Хоть посылай вторую пару тёдзя! Натабуру так и подмывало разделаться с ним, он едва сдерживал себя, глядя на широкую, добродушную физиономию капитана, который все больше и больше втягивал его в сети заговора. Ни с кем из заговорщиков капитан его не знакомил, но разговоры вел, и постепенно Натабура сроднился с мыслью, что он тоже участвует в этом грандиозном предприятии, которое должно было поменять власть в Нихон. Согласия своего он не давал, и весь этот заговор казалось нереальным, не имеющим отношения к нему лично, чем-то отдаленным, с чужими страстями и переживаниями. Ему хотелось только одного - получить бы весточку от Юки. Только бы ее увидеть - хотя бы краем глаза. Хотя бы… ну, не знаю чем. Хотя бы с помощью хаюмадзукаи - божественной силы. Он не знал, что отдал бы за этот миг. Но, увы, ничего не происходило, и хаюмадзукаи никак себя не проявляла. Хотя судьба пока еще ни шатко ни валко относилась к нему, словно раздумывая, куда бы повернуть и что бы такое выкинуть.
        На самом деле капитан Го-Данго тоже страдал, хотя и не подавал вида. Он давно понял, что заговорщиком быть очень и очень трудно: прежде всего, надо хранить тайну и уметь сдерживать свои порывы. А так как в предыдущие годы капитан вел разгульный образ жизни, нынешние ограничения казались ему тяжким бременем. Теперь большую часть времени он вынужден был сидеть дома. Если же он куда-то отправлялся, то приходилось выбирать не центральные широкие улицы, а задворки и переулки, каждый раз продумывать свой маршрут, знать его досконально и уметь избегать слежки. Впрочем, слежки он не замечал, хотя иногда ему казалось, что незримая тень следует за ним повсюду. Разумеется, это был никто иной как Баттусай. После фиаско с Натабурой он старался обходить его десятой дорогой, а если и думал о нем, то с большущим почтением, сообразив, что столкнулся в его лице с нечто непонятным, превышающим все то, чему его так долго и нудно обучали. Но обучали простые смертные, а Натабура знал и умел делать нечто такое, о чем Баттусай имел весьма смутное представление, сложившееся из слухов, разговоров, мистических толкований,
сплетен и домыслов, которые ходили у них в школе ниндзюцу.
        На этот раз капитан Го-Данго пришел как воду опущенный, словно его треснули мешком из-за угла.
        - Я согласен, - огорошил его Натабура. - Хоп?!
        Впервые за много дней он не выглядел удрученным и даже вспомнил свою присказку.
        - Согласен? - с трудом удивился капитан Го-Данго и посмотрел на улицу. Он даже выставил из-под навеса длинную, волосатую руку - неужели идет дождь? Дождя не было и в помине, и не намечалось. Небо - голубое, по нему бежали редкие весенние облака. К чему бы все это? Судьба благосклонна к дуракам. Капитан оглянулся и оскалился в кривой улыбке висельника. Страшный шрам поехал гармошкой. - Врешь?!
        Натабуре стало смешно:
        - Кими мо, ками дзо! Да! Да! Можешь мною распоряжаться. Ха! Верный самурай двум господам не служит!
        - Тоже верно, - хмуро кивнул Го-Данго. - Из двух дорог самурай выбирает ту, которая ведет к смерти. Значит, все-таки решился?!
        Он казался рассеянным, и Натабура удивился: капитан не походил сам на себя, будто его подменили. Большое, костистое лицо капитана выглядело печально.
        - Но у меня условие, - сказал он.
        - Условие? - грустно-грустно вздохнул капитан Го-Данго. - Хорошо, давай условие, - он вертел головой, словно кого-то опасаясь.
        Возможно, разговор уже запоздал. Возможно, сегодня их всех арестуют, а завтра они с отрубленными головами будут валяться на этой площади. Кто знает? Вон белое лобное место посыпано песочком. И оружия под рукой нет. Правда, у Натабуры, наверняка имеется что-то особенное - на что Го-Данго и рассчитывал.
        Ночью городские стражники убили двоих, и заговору грозило разоблачение. Самое страшное, что не хочется никуда убегать и прятаться, словно события прошедшей ночи не имеют ко мне лично никакого отношения. Бог живет в честном сердце. Но кому нужен твой Бог?! Может, я устал? - думал он. Может, это конец жизни? Он вспомнил всех женщин, с которыми был счастлив, и, прищурившись, и посмотрел на веселую улицу. Жизнь скользила рядом - беспечная и не желающая ничего знать ни о каком заговоре, ни о каких мертвых заговорщиках.
        - Мое имя никто не должен знать. И вообще, я хотел бы сразу же уйти.
        - Уйти? - не понял капитан.
        - Ну да, - кивнул Натабура, с трудом отрывая взгляд от лица капитана.
        Казалось, что его правая, неподвижная часть лица с шрамом жила сама по себе отдельной жизнью.
        - А куда? - и подумал, ах, да, бестактный вопрос.
        - Домой, - пояснил Натабура. - Куда еще?
        - Что-то случилось? - удивился капитан Го-Данго. - Письма я не получал, - ему наконец стало интересно и он сосредоточил свое внимание на Натабуре.
        - Случилось, но я не могу сказать.
        - Хм… - капитан окончательно вышел из своего отрешенного состояния.
        - Нет, не могу, - покачал головой Натабура. - И не смотри так.
        - Ладно, как хочешь. Я ужасно рад, что ты согласился. Наму Амида буцу!
        Сказать или не сказать? - решал капитан Го-Данго. Сказать, что все кончено, что мы разоблачены, что нет смысла тянуть его в капкан, который вот-вот захлопнется. Кто умеет плавать, тот может и утонуть. Оро?! Он не знал, как поступить. Рано утром Гёки прислал короткую записку, да и сам он услышал базарные сплетни, сопоставил и понял, что ночное убийство касается заговорщиков. Гёки назначил встречу на вечер. Но до вечера они могут и не дожить.
        Натабура вполне дружески посмотрел на капитана. Он многое хотел ему объяснить, но не имеет права. После заварушки, думал он, начнется еще одна заварушка с неясным исходом. Как посмотрит император. Если он решит, что заговорщики сделали благое дело, то все они вновь станут самураями, если же решит, что преступили закон - всех казнят. А в планы Натабуры не входило быть казненным за идеи, которые он не исповедывал, да и самураем субэоса Камаудзи Айдзу он никогда не был и не хотел быть, значит, умирать за него не имело никакого смысла. Познавший смерть умнее не становится. А вот лишить власти регента Ходзё Дога вполне стоило - хотя бы за то, что он послал их в Лхасу на верную смерть. В этом планы заговорщиков и планы Натабуры и учителя Акинобу совпадали.
        Дело заключалось в том, что накануне Натабура встретил его!
        Все произошло следующим образом. Натабура, который пребывал все в том же грустном настроении, по привычке притащился на мост Ясобаси и уселся там у всех на виду. Должно быть, он неосознанно искал смерти. Ему было наплевать на всех стражников города вместе взятых. Путь сунутся! - со злостью думал он. Пусть попробуют! Ох я развернуть! - и невольно поводил плечами, которые соскучились по настоящей работе. Но стражники словно специально обходили мост Ясобаси десятой дорогой. Ну где же вы? - думал Натабура. Где?
        Это было единственным место, которое для него хоть как-то было связано с Юкой. Он почему-то думал, что именно на этом мосту встретится с ней. Разумеется, он ошибся, но эта была нежная ошибка, полная печали. У него возникло такое чувство, что ему уже не на что надеяться.
        Верный Афра, гремя костями, рухнул под ноги, положил морду на лапы и приготовился дремать. Он уже привык к ежедневным походам на этот мост, действительно задремал и даже увидел сон, в котором грыз голяшку и рычал на пса, появившегося невесть откуда. Потом они подрались. Афра одержал очередную победу и снова принялся за голяшку, тем более что в последние дни хозяин кормил его из рук вон плохо. Впрочем, он и сам питался чем ни попадя, ходил грустным и вялым, как тень. И тут появился знакомый запах. Афра насторожился и закрутил башкой. Запах был настолько притягательным, что Афра забыл о голяшке. Запах шел оттуда, из толпы, из-за многочисленных ног, шаркающих по земле и поднимающих пыль. Запах Акинобу. Афра не мог перепутать. Он узнавал этот запах из миллиона и ошибиться не мог. Налетел враг, отобрал голяшку. Афра равнодушно посмотрел ему вслед и проснулся. Он лежал у ног хозяина и явственно чуял поблизости Акинобу. Вот Натабура обрадуется, думал он и задрал морду. Но, похоже, хозяин и в ус не дул. Ты чего? - удивился Афра и на всякий случай завилял хвостом сильнее, смахнув грязь с ног Натабуры,
который в свою очередь решил, что псу надоело валяться и он просится домой.
        - Сейчас, сейчас… - произнес он и потрепал Афра по голове.
        Афра поднялся. Ничего ты, Натабура, не понимаешь, подумал он. Вон торчит Акинобу и даже смотрит на нас.
        Натабура безучастно посидел еще с коку и уже собрался было идти домой, как вдруг заметил, что Афра ведет себя странно: весело виляет хвостом, навострив уши, и смотрит в одну точку. Натабура проследил за его взглядом: на берегу, в весенней грязи и пыли сидел монах комо[216 - Монах комо - монах, который странствовал с соломенной циновкой комо.] и играл на флейте. Таких монахов бродило по Киото великое множество. Соломенная циновка комо служила им и постелью, и зонтиком, а при случае могла быть использована в качестве топлива. При других обстоятельствах Натабура не обратил бы внимания на монаха, если бы не мелодия, которую он играл. Эту мелодию знал только один учитель Акинобу!
        Не может быть, подумал Натабура. Кими мо, ками дзо! Мне кажется. Я сплю. Я грежу. Я лечу в облаках. Но когда открыл глаза, сообразил, что это учитель Акинобу, не только потому что Афра, не обращая ни на кого внимания, пересек улицу и уже лизал Акинобу лицо, а еще и потому, что они слышали эту визгливую мелодию только в Тибете на празднике весны.
        Учитель Акинобу подал знак, и Натабура, немного ошалело, поплелся за ним. А Афра, презрев правила приличия, целовался, выплясывал и вообще вытворял нечто невообразимое. Даже поскуливал от восторга, оставляя на руках и ногах Акинобу следы когтей. А Акинобу ему позволял это делать, потому что сам рад был не меньше.
        Акинобу маскировался по двум причинам: не хотел, чтобы его узнал кто-нибудь из храма Каварабуки, хотя он и сбрил усы, и боялся каким-либо образом скомпрометировать Натабуру. Он давно уже приметил и его, и Афра, но только сегодня счел возможным открыться, ибо сделал весьма важное дело и предполагал совершить следующее - он решил участвовать в заговоре.
        Они свернули в один переулок, потом в другой, миновали два-три мостика - порой Натабура ориентировался только по мелькавшему в тени лавок и харчевен хвосту Афра, и наконец в каком-то темном-претемном переулке Акинобу повернулся, обнял его и произнес:
        - Ну, здравствуй, сынок, здравствуй. Жива Юка! Жива! Ждет не дождется тебя дома!
        Вот тогда-то и отлегло от сердца у Натабуры, и он почувствовал в себе такую силу, в сравнении с которой все силы мира - божественные и человеческие - казались мелкими и ничтожными. И тогда в его глотке родился такой крик радости, который донесся до обоих дворцов и заставил в страхе сжаться сердца правителей и их жалких кугё[217 - Кугё - вассалы.]. И в этот миг все они поняли, что час возмездия близок, что пришел герой, способный изменить мир.
        Досё, который стал начальником городской стражи, тоже всполошился и послал три отряда и еще один на помощь вслед в ту часть города, откуда донесся крик. Многие из стражников посчитали его звериным и по пути сбежали, чтобы отсидеться где-нибудь в темном подвале, а те, кто все же решился идти, трясся и оглядывался и умирал сотни раз от любого мало-мальски громкого звука.
        Когда же они со всеми предосторожностями окружили нужный квартал, то ни Акинобу, ни Натабуры, ни Афра в нем, конечно, не обнаружили. Они давно сидели в доме, пили чай и наслаждались разговорами и обществом друг друга. А еще Афра грыз самую что ни на есть настоящую говяжью голяшку и был счастлив не менее, чем Натабура и Акинобу. Периодически он бросал это дело и подходил к ним, чтобы излить свою собачью радость. А потом возвращался к голяшке, грыз, грыз, грыз, а еще утробно урчал от удовольствия, и не было счастливее собаки во всем мире.

* * *
        Напутствуя учителя Акинобу, Юка сказала:
        - Скажите ему, что люблю и жду его. Но вначале пусть выполнит свой долг.
        - О каком долге вы говорите, сэйса? - удивился Натабура.
        Он подумал, что она напоминает ему о доме, который он обещал построить на берегу озера Хиёйн.
        - Который нам по плечу, - ответил учитель Акинобу и посмотрел с таким видом, что Натабура понял - учитель что-то знает и что-то задумал, но хитрит.
        - Значит, вы тоже в курсе дела?
        - В курсе, дорогой. В курсе. Но не в том, о котором ты говоришь, - добавил он таинственно. - Я отыскал нашего недруга. Теперь мы просто обязаны участвовать в заговоре!
        Учитель Акинобу напоследок оглянулся на озеро Хиёйн, вокруг которого кольцом замыкались горы Коя, поросшие вечнозеленым лесом. Ворота Эда сами собой закрылись, отгородив от мира плавающий монастырь Курама-деру, на крыльце которого одиноко стояла Юка. Акинобу оставлял ее с легким сердцем. Ее охранял поданный господина Духа воды - Удзи-но-Оса - цивилизованный каппа Мори-наг, который обязался не только не допускать никого из чужаков, но и снабжать Юку съестными припасами, как то: рыбой, водорослями, улитками, луком, сладкими бамбуком, лесными орехами и коняку - да мало ли еще чем. Например, ягодами, грибами и рисом, который крестьяне из ближайшей деревни оставляли на берегу Хиёйн. Он же привозил ей последние новости из мира людей.
        Со стороны же невидимого мира Юку берегли восемь веселых кабиков[218 - Кабики - существа, обитающие в Левом Светлом Лабиринте Будды.], которые делали это не только из чисто дружеских побуждений, но и по старой памяти. Поэтому Акинобу мог быть спокойным за Юку. Тем более, что скоро к ней придет ее подруга - госпожа Тамуэ-сан, с которой они похожи, как сестры. По возвращению он, как и Натабура, планировал поставить на берегу, рядом с водопадом Исогаи дом, крытый черепичной крышей, и окружить его зарослями дикой, ветвящейся хризантемы.
        Вот за этот дом он и готов был бороться.
        Акинобу не спал, и не ел и добежал, и доплыл до Киото за три дня. Еще на тракте Саньёдо, у хозяина почтового двора Акаси он приобрел старое монашеское кимоно корейского храма Пэкче, флейту из красного дерева, в тело которой был вставлен маленький стальной язычок, и соломенную циновку. Так он и шел с неизменным посохом из белого корейского дуба, циновкой и флейтой, на которой из-за спешки не играл, и только придя в Киото, принялся изображать монаха комо.
        Содзу Ато Такаяма не питал зла в отношении Акинобу. Мало того, отправив его в Тибет, он тут же забыл о нем. Не потому что был от природы так уж бесчувственным, хотя и не без этого, а потому что похоронил их всех сразу: иАкинобу, и Натабуру, и Юку, и тем более Язаки. Даже медвежий тэнгу вошел в список погибших при служении Будде. Этот список ежегодно подавался императору и регенту для отчетности. В дальнейшем из этих списков выбирались люди, которых делали святыми. Конечно, тэнгу Афра никак не претендовал на столь высокое звание и лишь формально присутствовал в качестве божественного существа, помогающего утверждению власти Будды на Земле.
        Хотя, наверное, если бы истинный Будда все это узнал, он бы одним махом разогнал и Совет Сого, и гэмбарё[219 - Гэмбарё - управление по делам монахов.], и дзибусё[220 - Дзибусё - главное управление по делам монахов.], ибо не было в Мире ничего проще и естественнее Его естества. Учение Его заключалось не в беспрестанном Его возвеличивании и через это в утверждении власти императора, а в познании Истины. Но это никого не волновало. Появились законы, написанные человеческой рукой, что само по себе свидетельствовало о кощунстве власти. Монахов, которые спорили о чистоте веры, упрекали в нарушении законов и в «замутнении Будды». А истинных последователей Будды вешали, топили или изгоняли в пустыни. Это называлось политикой укрепления власти императора.
        Причина, по которой Акинобу и его спутники должны были умереть по пути в Тибет, заключалась в том, что регенту Ходзё Дога любыми способами нужно было ослабить духовную власть императора Мангобэй, который по законам страны являлся прямым наместником Будды на Земле. И пока в его руках находился кайдан[221 - Кайдан - алтарь посвящений.] - символ духовной власти, регент Ходзё Дога не мог спокойно спать. Официально он расчищал земной путь перед императором, расширяя границы империи, ведя войны и преумножая богатство Нихон. Однако этого было недостаточно. При нынешнем положении дел мимо него проходили все назначения храмов и монастырей, включая и Совет Сого, который надо было любым способом дискредитировать и уничтожить. Поэтому-то и выбрали монаха из богом забытого монастыря, который находился на краю света, до которого надо было плыть или лететь подобно чайке. Тем самым выполнялось условие: монах не должен быть посвященным в интриги столицы. Этим регент Ходзё Дога хотел обезопасить себя в случае каких-либо обвинений в заговоре против императора. Таких экспедиций в разные части Мира было разослано
несколько. Три из пяти не вернулись вообще. Из оставшихся двух пришли по одному человеку. Совет Сого во главе с императором пребывал в панике.
        Планировалось несколько вариантов развития событий. «Если они погибнут, мы обвиним в этом Совет Сого и косвенно императора в неуважении к Будде и отодвинем его от управления Советом», - рассуждал регент Ходзё Дога. По другому варианту, в Лхасе Акинобу подсунут не то, за чем он пошел в Тибет, а христианскую литературу, что тоже являлось бы формальным поводом к разгону Совета Сого за преклонение перед западными варварами. Ничего этого Акинобу, конечно, не знал, но благодаря ловкости и везению они избежали всех ловушек судьбы и волей же этой судьбы попали в столицу Мира - Нихон, но уже не в качестве друзей регента Ходзё Дога, а в качестве почти что его врагов. Но вначале Акинобу только подозревал Ато Такаяма в стремлении погубить их всех одним махом и очень-очень желал во всем разобраться самостоятельно. Поэтому, когда в один из вечеров он, словно дух, возник перед Ато Такаяма, тот первые несколько кокой не мог вымолвить и слова. Впрочем, вначале он не узнал Акинобу, а подумал, что в покои пробрался нищий, и прежде чем Акинобу его придавил, схватив за кадык, успел крикнуть:
        - Стража!
        Но когда оба стражника, одетые с головы до ног в кожаные доспехи, упали, обливаясь кровью, и захрипели у его ног, он, кашляя и, как рыба, хватая ртом воздух, опустился на футон:
        - К-ха-а-а…
        - Еще раз пикнешь, тикусёмо[222 - Тикусёмо - сукин сын.], я тебя убью! - предупредил Акинобу.
        Они прислушались. Однако в крыле храма Каварабуки, где находились покои Ато Такаяма, было тихо, как в могиле. Только где-то в городе от скуки лаяли собаки. Акинобу прислушался с тем, чтобы знать, всех ли слуг и стражников он заставил навеки замолчать, а Ато Такаяма - с надеждой, что кто-нибудь в конце концов прибежит на помощь.
        - Я… я… - с трудом произнес Ато Такаяма, - не знал, что это ты.
        В этот момент он пожалел, что вытащил из безвестности этого монаха с колючими, страшными глазами. Его предупреждали, что Акинобу никогда не отступался от цели и никогда не проигрывал. Но никто другой на такой тяжелый труд, как путешествие в Тибет, не согласился бы. Какой я дурак, какой я дурак, подумал Ато Такаяма, что не послушал умных людей. Надо было быть осторожней.
        - Ты не рад, что я вернулся? - с коварной улыбкой спросил Акинобу.
        Ато Такаяма отходил ко сну. Он только что отослал юного монаха, который делал ему массаж, и чувствовал себя размягченным, как кусок воска под солнцем. У юного Ита были ласковые руки евнуха. А Ато Такаяма знал толк в массаже.
        - Как же… как же… - выдавил из себя Ато Такаяма, запахивая на сухой впалой груди шелковое ночное кимоно.
        Лицо его отражало крайнюю степень ужаса. Ато Такаяма и думать о них забыл. Ведь никто не должен был вернуться из путешествия длиной в два года. Мало того, содзу Ато Такаяма сделал все, чтобы именно так и произошло. Для этого он держал при себе всех пятерых в течение целой луны: поил, кормил и ублажал, как мог, пока его заместитель - содзё Миядзу - не добыл с великими трудностями гэндо - тень великого Амида, но без добра, замешанную исключительно на одной злобе. Тень великого Амида хранилась далеко в горах, в подземных лабиринтах, где в свое время пряталась Богиня солнца Аматэрасу. Охраняли гэндо Амида семь великанов, которых можно было ублажить только хорошим сакэ. Вся трудность заключалась в том, что этого сакэ нужно было в немереном количестве. Поэтому-то содзё и был вынужден метаться из деревни в деревню и варить сакэ в огромных чанах, а потом везти их на волах в горы. Когда великаны уснули, он украл гэндо Амида, чем вызвал великое и долгое землетрясение на юге Нихон.
        Гэндо Амида было самым верным средством, чтобы тихо и незаметно извести не один десяток людей. Ее обладатель и люди, которые находились рядом с ним, были обречены на беспрестанные неудачи и в конечном итоге на гибель.
        - А мне, кажется, не рад?
        - Нет, что ты! - горячо заверил его Ато Такаяма. - Я ждал тебя всю жизнь! - и невольно покосился на затихших банси, с которыми Акинобу расправился с помощью всего-навсего одной-единственной флейты.
        Конечно, Ато Такаяма не знал о том, что у флейты был маленький стальной язычок. А даже если бы и знал - как можно убить двух банси, закованных с головы до ног в доспехи? Это мог сделать разве что большой мастер, который умел не только мгновенно находить брешь в защите противника, но и владеть техникой оса[223 - Оса - «завораживающий глаз».]. Впрочем, если бы Ато Такаяма в полной мере представлял, какими техниками единоборства владеет Акинобу, он бы еще два года назад избавился бы от него под любым предлогом. Одно дайкуку[224 - Дайкуку - техника единоборства, использующая энергию света Луны.] чего стоило. Ничего этого содзу даже не предполагал. Он был создан для того, чтобы вершить подлости, и именно в таком качестве нужен был регенту Ходзё Дога.
        Начать надо с того, что Ато Такаяма не был похож на японца. Он был бел от рождения: белые волосы, белые ресницы, белая, как у борова, щетина, даже кожа - подобна сметане. А еще он был тщедушен, слаб, лжив и хитер, как сто лис вместе взятых, труслив, как заяц, и мстителен, как самый последний дух. Еще при рождении его хотели бросить в болото, разглядев в нем ненормальное существо. Но настоятель монастыря, что находился невдалеке от деревни, на свою беду проезжал мимо и остановил крестьян. Он забрал мальчишку, выходил его, а ровно через пятнадцать лет был найден с перерезанным горлом. Многолетние потуги настоятеля переломить низкую и коварную природу Кёкай, приводили только к тому, что Кёкай озлобился и научился быть изворотливым и осторожным. Его мозг работал исключительно на ее величество подлость. В деревне шептались, что убийство - это дело рук Кёкай, который пропал вместе с храмовой утварью. Больше его никто не видел. А еще сплетничали, что только демон мог поднять руку на своего учителя, поэтому страшно боялись и не дали делу хода. Начальству же сообщили, что настоятель умер естественной
смертью. Да и мало ли покойников валялось по лесам и болотам окрестностей. В тот год смерть косила людей, как в годы черного мора, и об этой истории постарались побыстрее забыть, дабы не накликать беды.
        Кёкай прибился к торговому каравану и дошел до столицы Нихон, где долгое время попрошайничал, пока не попал в храм Дзёдодзи, в котором готовили монахов для Нефритового дворца. Прежде всего, из них тайно делали дацуко[225 - Дацуко - похититель слов.]. С этой обязанностью Кёкай справлялся блестяще. Оказывается, он обладал очень острым и тонким слухом. Попади он, например, в театр Кабуки, он бы стал знаменитым актером. И сопровождал бы движение «оц» характерным речитативом, в конце которого следовало гортанное пощелкивание языком. Но он попал в школу ниндзюцу и стал шпионом, сделав блистательную карьеру - от нищего до содзу Совета Сого. Его слух в сочетании с природным вероломством дали уникальный результат - не было изворотливей и пронырливей дацуко. Сколько трупов числилось за ним, никто не знал. Даже он научился их забывать, поэтому совесть его совершенно не мучила. Наконец наступил день, когда его тайно и явно стали бояться, тогда он почувствовал себя настоящим человеком.
        Итак, белобрысый Ато Такаяма, в прошлом Кёкай, сидел на постели и дрожал, как сухой стручок гороха на ветру. В голове у него была пустота, и он не мог представить, что сказать Акинобу. А самое главное, он ничего не слышал - покои были словно мертвы, словно по ним, как ветер, прошлось вражеское войско.
        - Ты ведь не убьешь меня? - только и мог выдавить он, поняв, что никто не придет на помощь и что надо выпутываться самостоятельно.
        Можно было выхватить танто, которым Ато Такаяма владел виртуозно и с которым никогда не расставался, нося подмышкой, но во время массажа он положил его справа под одеяло, а под ласковыми руками юного Ита совсем забыл о нем. А теперь вспомнил. Или же дать Акинобу яду, капнув его в пиво или в сакэ. Но если для танто надо было выиграть мгновение, то для второго - несколько кокой. Не того и не другого у Ато Такаяма пока не было, ибо Акинобу внимательно следил за ним. Не доверяет, понял Ато Такаяма, мне - самому хитроумному из хитроумнейших.
        - Не убью, - легко заверил его Акинобу, - если ты мне расскажешь, зачем послал нас умирать.
        Он знал, что Ато Такаяма нельзя доверять и что великодушие - это оружие сильных людей. В данном случае быть великодушным не имело смысла. Где он прячет оружие? - думал Акинобу немного даже беспечно. Где?
        - Я вообще был против, - соврал Ато Такаяма, тут же безоговорочно поверив в свое вранье: - Я ему… - он потыкал пальцем в ту сторону города, где за много ри находился красный Яшмовый дворец императора, - всегда говорил, что это безбожно посылать тебя в такую опасную даль. Но ты же знаешь, он упертый, как… как…
        - Ты хочешь сказать, что имеет смысл спросить у самого Мангобэй? - перебил его Акинобу.
        - Ну да! Ах, не! Нет! Что ты! - ухватился за разговор, как за соломинку, Ато Такаяма. - Это опасно. Сам понимаешь… - доверительно произнес он. - Я тебе так скажу, - он прочистил горло и не удержался, чтобы еще раз не посмотреть на мертвых банси, кровь которых разлилась у входа черной лужей. - Мое дело маленькое. Решает все господин император!
        - Я так не думаю, - сказал Акинобу, сдерживая себя, чтобы не ткнуть ему сразу мешочком с гэндо Амида. Вначале надо было узнать, кто на самом деле стоит за всем этом.
        Содзу Ато Такаяма давно все понял: пройти сквозь многочисленную охрану, которая к тому же на ночь во дворе удваивалась, а внутри храма утраивалась, мог только демон. Несомненно, он не разглядел в Акинобу опасного противника. Бестия! Подлый от природы, он наделял всех других такими же качествами.
        - Никто так не заботился о вас, как я. Кто вас поил и содержал целый месяц? А? Кто? Я! Только я! Может, выпьем за прежнюю дружбу? - Ато Такаяма пододвинулся к изголовью, где у него лежал острый танто.
        - Давай, - притворился Акинобу. - Действительно, ты был на высоте. Но что тобой двигало? Зачем ты нас поил и кормил так долго?
        Экий простофиля, обрадовался Ато Такаяма. Сейчас я тебя… сейчас…
        - До тебя еще никто не ходил в Тибет. Кстати, как твои друзья? А как собака? О! Вернее, медвежий тэнгу?
        Собака? Ловко я ввернул насчет собаки, подумал он. Еще он хотел узнать, кто вернулся из путешествия. Если все живы-здоровы, это одно. Это облегчало положение, и можно было каким-то образом выпутаться, переложив всю ответственность на императора Мангобэй. Об ином варианте даже не хотелось думать, ибо иной вариант означал смерть. А о гэндо Амида Ато Такаяма как-то забыл. Ему и в голову не могло прийти, что Акинобу обнаружил тень Бога и вообще догадался об истинном назначении экспедиции.
        - Я сейчас встану и возьму сакэ, - сказал Ато Такаяма, показывая на столик в углу.
        Теперь все внимание Акинобу сосредоточено на сакэ, подумал хитрый Ато Такаяма. Это мой шанс.
        - Ти… - разрешил Акинобу, - валяй!
        Он даже не предупредил, чтобы Ато Такаяма обошелся без фокусов, ибо ему было интересно, как далеко он зайдет.
        Ато Такаяма приподнялся. Его левая рука скользнула под футон за танто. Он рассчитывал отсечь Акинобу руку. Это был его коронный удар в предплечье. Много людей умерло от него, глядя в глаза Ато Такаяма, а он говорил им самые страшные вещи и наслаждался безнаказанностью и величием. В крайнем случае, можно ударить в пах, чтобы перебить артерии. Тогда Акинобу медленно истечет кровью, подумал Ато Такаяма, прикрывая корпусом свой маневр с танто. К несчастью, он его засунул немного глубже, чем обычно. Он ударил с криком: «Ова!», не глядя, ибо хорошо запомнил, как стоял Акинобу, но с ним случилось то, что в иккен хиссацу называется «ударом в облако», потому что Акинобу отступил в сторону. Поэтому чтобы не упасть, Ато Такаяма вынужден был сделать шаг, которого не успел сделать, ибо полетел в пустоту. Его душа изумилась больше, чем он сам, а танто со стуком откатился в угол.
        Очнулся Ато Такаяма к своему ужасу не только от боли в руке, а оттого, что не мог пошевелиться. Акинобу не пожалел его - сломал ему запястья и шею.
        - Прежде чем я тебя убью, - сказал он, присев рядом, - ты мне расскажешь, кто нас предал.
        Ато Такаяма хотел ответить, но не мог. Он даже не услышал своего голоса.
        - Император?
        Ато Такаяма показал глазами, что нет, не он.
        - Регент Ходзё Дога?
        Да, моргнул Ато Такаяма.
        - Это его идея? - Акинобу потряс перед Ато Такаяма мешочком с гэндо Амида.
        Да, ответил Ато Такаяма, чувствуя, как немеют ноги и руки.
        - Ну что ж, прощай, - сказал Акинобу и свернул голову Ато Такаяма набок.

* * *
        В то утро демон смерти Кадзан был счастлив, как никогда в жизни. Самая трудная часть задания выполнена, осталось лишь малое - забрать у Язаки каба-хабукадзё, Черный Знак Ада. Демон напялил на себя ямады и с легким сердцем шнырял между горожанами. Солнце давно взошло, но в шлеме ямады Кадзану все было нипочем. Он чувствовал себя почти что на небесах. Не тех небесах, что называются голубыми, божественными, но тех, что в хабукадзё - аду, называются вечно-вечно черными, изливающими на грешников горячую серу и огонь. Но, честно говоря, в топке Кадзану работать не хотелось - слишком дымно и шумно, а главное - нервно и вредно для здоровья. Говорят, что там, в хабукадзё, все демоны кашляют.
        Живете, с превосходством думал он, пялясь на горожан, а не знаете, что такое настоящая жизнь, что настоящая жизнь не среди людей, а только среди нас - хонки. Тех хонки, которые добились высшего расположения Богов и которые честью и правдой служат им. Он почему-то забыл о тех хонки, которые по прихоти судьбы обитали в холодной и голодной Антарктиде. О тех хонки, которые появлялись на свет только для того, чтобы тут же пойти на корм другим хонки, а чаще всего - демонам. Вот настоящая жизнь, полная приключений и неожиданностей, а не тягомотина под названием человеческое существование. К тому же вы все смертны, самодовольно думал он, а я вечен и существую бог знает сколько лет.
        Он уже представил, как обрадуется Бог Яма, увидев ямады и как, слегка пожурив, наградит его, Кадзана, двумя-тремя безликими душами только что умерших людей и он, Кадзан, насладится в полной мере, вкушая их бестелесную плоть и набираясь силы. А то я с этим Язаки совсем исхудал, подумал он о себе жалостливо. Вообще он любил себя, бессмертного, и холил свою бездушную душу.
        В этот момент демон смерти нос к носу столкнулся с сайфуку-дзин - двенадцатью Богами-самураями. Они тоже двигались домой после ночной работы, но в другом направлении. И тоже имели шапки-невидимки, выданные в вечное пользование Богиней Аматэрасу. Против двенадцати Богов-самураев он был бессилен.
        Кадзан сделал вид, что не заметил их, и попытался проскользнуть боком. Но если толпа состояла из одних людей, то хонки в ней были наперечет. Можно сказать, из них вообще никого не было, кроме Кадзана, и, разумеется, сайфуку-дзин окликнули его.
        - Эй ты! Поди сюда!
        - Я?! - даже не оглянулся Кадзан. - Я - это не я.
        - А кто? - опешили сайфуку-дзин.
        - Я спешу!
        - Куда это? - очень сильно удивились сайфуку-дзин. - И какие это дела могут быть у демонов в этой части Мира?
        - У меня поручение от Бога Яма, - попытался отвертеться Кадзан.
        - Отлично! - обрадовались все двенадцать сайфуку-дзин. Голуби на площади Хирано дружно взлетели к кронами деревьев, собаки всех мастей вскочили и жалко заскулили, поджав хвосты, а кое-кто из вечно спешащих горожан от испуга шарахнулись в проулки - все они поняли, что к чему - только хонки могут так беспричинно и незримо шуметь.
        Разумеется, все двенадцать сайфуку-дзин слышали о черной кошке, пробежавшей между Богиней Аматэрасу и Богом Яма и о претензиях последнего на всемирную власть. Кто из Богов или хонки об этом не слышал? Это была самая свежая новость, которая последние сто лет горячо обсуждалась на Небесах и в Преисподней.
        Улица и прилегающая к ней площадь мгновенно опустели. Горожане попрятались и только самые храбрые из них выглядывали из подворотен. Но толком никто ничего разглядеть, конечно, не сумел.
        Демон смерти Кадзан облился холодным потом. Он понял, что это конец, что он никогда, никогда не увидит своего любимого Бога Яма и даже Язаки, к которому успел привязаться. От отчаяния Кадзан бросился бежать, ища крысиную или даже мышиную норку, куда можно было забиться. Хотя знал, что это бесполезно, что убежать или спрятаться от двенадцати Богов-самураев невозможно. Они тотчас, злобно посмеиваясь и явно развлекаясь, настигли его на соседнем канале и схватили за самое удобное, что было на Кадзане - рога на ямады. Последнее, что увидел демон смерти Кадзан, была яркая вспышка, подобная китайским огням - это под лучами божественного, очищающего солнца сгорело его бессмертное тело, а так как души у него не было, то от Кадзана ничего не осталось, кроме шлема ямады, который шлепнулся на мостик.
        Все двенадцать сайфуку-дзин одновременно хмыкнули и пнули ямады с таким расчетом, чтобы он упал в вонючий, грязный водоем. Много лет и столетий ямады валялся там, пока случайно его не нашли люди, отсюда, кстати, и пошли сказки про шлем или шапку-невидимку.

* * *
        Вечером, когда Натабура с Афра, уставший, но вдохновенный и счастливый, проходил через парк и увидел мостик, где совсем недавно предавался грусти, он сложил совсем другие стихи.
        Цвет моего кусанаги подобен голубому небу.
        Пусть враг увидит его только в последний момент жизни.
        Цвет моего годзуки черен, как земля, в нем капля яда морского каппы.
        Пусть враг вкусит его перед смертью, как вкушают соль земли.
        Ножны мои - сая - из черного дерева.
        Сиэ - душа меча - из рисовой соломы.
        Сам же меч - из голубой крепчайшей стали.
        Но все они чисты, как самурай перед клятвой верности.
        Мой герб - монцуки - выткан:
        На груди - справа, и там - где сердце,
        На обоих рукавах, как на крыльях аиста.
        И на спине, как иероглиф «владыка» меж лопаток тигра.
        Я выйду на поединок, подоткнув полы кимоно.
        Теперь горбатый мостик, деревья вокруг и вода не казались ему безнадежно унылыми, а жизнь - тоскливой и законченной. Теперь у него появилась цель: убить регента Ходзё Дога, вернуться живым и здоровым к Юке и построить дом, вокруг которого вырастут хризантемы.
        Когда он, веселый и беспечный, пришел домой, и Афра, напившись воды, улегся в углу гостиной комнаты, Язаки сказал странную вещь, которой Натабура не придал никакого значения, посчитав очередным бахвальством:
        - А я стал пророком!
        - Да? - удивился Натабура, позевывая. - Каким? У нас пожрать есть? Кими мо, ками дзо!
        Язаки терпеливо, как Боги, улыбнулся:
        - Прежде всего - истинным.
        - Поздравляю! - сказал Натабура, набивая рот лепешкой, жареным рисом и овощами. - Что ты будешь пророчить?
        - Ну как тебе сказать… - начал Язаки. Глаза его загорелись странным светом. Так они светятся у безумца в момент сатори. Он никак не ожидал, что Натабура безоговорочно поверит ему. - Тебе, например, глубокий и здоровый сон.
        - Это правильно, - еще глубже зевнул Натабура. - А больше ничего?
        Нет, пожалуй, он не безумец, решил Натабура, блаженный - да, но не безумец.
        - Еще, что ты найдешь Юку.
        - А… - нашел, чем удивить, подумал он, - ну это я и так знаю.
        - Еще… - Язаки словно запнулся, - еще, что ты убьешь регента… - произнес он обескуражено.
        - Это точно, - легко согласился Натабура. - Но болтать об этом никому не следует.
        - Не надо так не надо, - тоже легко согласился Язаки и тоже зевнул, хотя в этот вечер ему от возбуждения совсем не хотелось спать. Еще бы - стать пророком! Кому еще улыбнется такое счастье? Не поверил, вздохнул Язаки, укладываясь в постель и задувая свечу. Ничего, завтра сам все увидит. О мешке золотых рё, который стоял в углу, Язаки как-то даже и забыл, словно вовсе за него не бился и не старался всеми силами вернуть назад. К деньгам он охладел. Душа его просила высокого полета.
        Между тем, Язаки не обманул Натабуру. Все, что он ему сообщил, было истинной правдой - правдой, которая коренным образом изменила его жизнь. Он вообще перестал врать.
        Впрочем, новый день не предвещал ничего необычного. Когда Натабура и Афра отправились на встречу с капитаном Го-Данго, Язаки как всегда предался чревоугодию. Он уже приканчивал третью чашку овощного весеннего супа, когда во входную дверь кто-то поскребся.
        Нищий, что ли? - решил Язаки и спросил, отдуваясь, как буйвол на пастбище:
        - Кто там?
        На всякий случай он прихватил свой любимый китайский меч и вообразил себя непобедимым самураем. Действительно, силы в нем было немерено, и он никого не боялся.
        - Не откажите страждущему, - раздался мужской голос.
        - Страждущему? - удивился Язаки и почему-то открыл дверь - словно его кто-то принудил его к этому.
        Перед ним стоял странный человек, который не был похож на японца. Абсолютно лысый, правда, с венцом седых волос на затылке, с выпуклым, морщинистым лбом, с тяжелым взглядом энго[226 - Энго - летучие оборотни из промежуточных миров.], в какой-то грязной хламиде и с клюкой в руках. Больше всего он почему-то напоминал круглоглазых дикарей, которых Язаки видел в Лхасе. Акинобу и Натабура называли их европейцами. Там они на положении рабов занимались самым тяжелым трудом: рубили камень и строили дороги.
        - Слушай, кто ты такой? - поморщившись, спросил Язаки, испытывая вполне понятное чувство брезгливости.
        Ему претила сама мысль общения с нечистым. Незнакомец ему не понравился. Страшилище, да и только, подумал он. А рожа… рожа! Такой приснится - до утра не уснешь!
        - Ты один?
        Незнакомец принес с собой тонкий, едва осязаемый запах серы и еще чего-то непонятного. Язаки даже невольно вспомнил, что так пах только демон смерти - Кадзан.
        - А тебе какое дело? - грубо спросил он. - Вали отсюда! - и выставил перед собой тяжелый китайский меч.
        Незнакомец сделал вид, что не замечает его, хотя кончик меча колыхался в двух сун от его носа. Язаки это несколько обескуражило. Он мог одним движением кисти отсечь незнакомцу руку, но тот, кажется, ничего не замечал.
        - Я пришел за своими вещами, - сказал он очень спокойно, отводя в сторону кончик меча.
        - Откуда здесь твои вещи?! - неподдельно возмутился Язаки, повышая голос. - Откуда?! Я тебя не знаю. Вали! - и готов уже был ткнуть наглеца куда-нибудь в шею, чтобы завершить разговор, но не хотел заливать дом кровью.
        - Зато я тебя знаю, - самоуверенно произнес незнакомец и как-то незаметно для Язаки очутился на середине комнаты. - Где он?
        - Кто? - Язаки вынужден был повернуться.
        В этот момент китайский меч показался ему самым бесполезным оружием, и Язаки обреченно опустил его. Что-то ему подсказало, что убить этого человека не так просто и что у него не хватит для этого духа.
        - Мой шлем ямады.
        - Почему он твой? - уже не так резко спросил Язаки, потому кое о чем начал догадываться.
        - Потому что он принадлежит мне!
        Тут Язаки признал в нем Бога Яма. Точно, немея, подумал Язаки, он. Он - Черный самурай, который скакал на невидимом коне. Но его же убил Натабура?! Наму Амида буцу!
        - Ну, так где же?! - напомнил Бог Яма, видя, что его собеседник готов от ужаса лишиться чувств.
        - Я его отдал… - пролепетал Язаки, роняя на пол меч.
        - Кому?
        - Этому… как его… - Язаки забыл. - Кадзану!
        - Кадзан пропал, - ровным голосом сообщил Бог Яма.
        - Он забрал ямады и ушел, - снова нашелся Язаки.
        - Где же тогда Кадзан? - не поверил Бог Яма и прищурился.
        Язаки еще больше стало не по себе. Он пожал плечами - мол, ничего не знаю, и незаметно прислушиваясь, надеясь, что каким-нибудь чудом вернется Натабура и избавит его от непрошеного гостя. Но Натабура мог заявиться не раньше вечера, а Афра как назло ушел с ним. Стало быть, надо рассчитывать только на себя.
        - Ушел! - как можно более твердым голосом сказал Язаки. - Знать ничего не знаю.
        - А за деньги?
        - За деньги? - Язаки показалось, что он ослышался.
        - За деньги!
        - За деньги подумаю, - признался Язаки, не ощутив в голосе Бога иронию.
        Действительно, когда он вспомнил о своем кровно заработанном богатстве, то засомневался - стоит ли упорствовать. Но я действительно не знаю, где этот демон. Что же придумать? - лихорадочно соображал он.
        - Вот что, - почти миролюбиво сказал Бог Яма, - отдай мне ямады и сразу получишь половину своих денег. Вторую половину - за знак Ада. Верни и его!
        Бог Яма не мог убить человека. Он мог извести его любым известным способом, кроме кровопускания. Но убивать Язаки не входило в планы Бога Яма. Язаки был для него слишком мелкой сошкой. Вот только помощник пропал. Да и я, дурак, подарил Черный Знак Ада - каба-хабукадзё. Он глядел на Язаки с плохо скрываемым раздражением. Нашел кому дарить! Такому уроду!
        - Натабура сейчас вернется! - на всякий случай сообщил Язаки.
        - Как вернется?! - оторопел Бог Яма. - Он что жив? Я же его убил?! - и понял, что проговорился. Он едва не схватился за голову. Теперь уж точно все пропало - если Язаки и Натабура пожалуются Богине Аматэрасу, то точно несдобровать. Догадались они! Догадались! Надо было срочно придумать что-нибудь такое, чтобы Язаки не заподозрил меня в коварстве.
        - Ты чего, старик! - наглея, начал заводиться Язаки. - За такие речи!.. - он оглянулся на середину комнаты, где одиноко возлежал меч.
        - Ладно, ладно, - едва сдерживая панику, сказал Бог Яма. - Оставь ямады себе. Заодно и каба-хабукадзё. Деньги я тебе верну. Но… - Бог Ямады сделал злорадную паузу. - Ты никогда не сможешь ими воспользоваться, ибо я все же тебя накажу.
        - Ова! - воскликнул Язаки. - Ова! - и подался в самый дальний угол, едва не споткнувшись о злополучный меч.
        Он бы с удовольствием сбежал и дальше, но бежать было некуда.
        - Я тебя так накажу, - добавил Бог Яма, - что ты будешь помнить всю жизнь! Знай, отныне ты станешь человеком, лишенным честолюбия. И никогда не будешь думать о себе, а только о других людях. Ты будешь любить всех, но только не самого себя!
        - Не хочу! - закричал Язаки. - Не хочу! Не буду!
        Он выскочил на середину комнаты, чтобы схватить свой любимый китайский меч и зарубить этого страшного, подлого Бога Яма. Искромсать на кусочки, - чтобы он только замолчал, ибо сила его была в его голосе.
        Но Бог Яма только громогласно рассмеялся:
        - Ха-ха-ха!.. Стань пророком!!! Отныне и навсегда!
        Язаки даже не успел произнести: «Наму Амида буцу!», как лишился чувств. А когда очнулся, то Бога Яма в комнате уже не было, пахло только серой. Зато рядом стоял знакомый мешок с деньгами и драгоценностями. Язаки равнодушно посмотрел на него и даже из презрения пнул. Впервые в жизни деньги не вызвали в нем никаких чувств, кроме брезгливости. Зато я стал этим, как его, пророком, вспомнил он и ощутил странную, доселе непонятную гордость. Может, быть пророком тоже неплохо, подумал он. Надо попробовать! Надо ощутить себя в новом качестве. Он пробежался по комнате и едва не взлетел под потолок. Ох, хорошо, подумал он и принялся ждать Натабуру, которому с нетерпением все и рассказал.
        Глава 7. Верность бусидо
        Кантё Гампэй все надоело. Ноги болели. Жена где-то на краю свет, дети еще дальше. И хотя деньги в конце концов доставили и они с Бугэй даже переехали назад в богатый район, настроение у него не улучшалось. Наоборот, день ото дня он все больше хмурился и с недовольством поглядывал на своего помощника. Бугэй оказался не только ленивым, о чем кантё подозревал еще на своей джонке «Кибунэ-мару», но глуповатым, а главное - своенравным, что было хуже всего. Прежней власти над ним Гампэй уже не имел, и Бугэй пользовался этим, слушался его исключительно из-за денег, которые требовал при любом случае: на еду, на одежду, даже, имел такую наглость, - на то, чтобы пойти погулять в веселом квартале Ёсивара, который находился на юго-западе Киото. А так как веселый квартал закрывался в полночь, Бугэй дошел до того, что отсыпался в ближайшей канаве, а утром чуть свет ломился в ворота. Пару раз ему доставалось от охранников Ёсивара, но он вновь и вновь отправлял туда, спускать деньги кантё Гампэй. Кроме этого Бугэй пристрастился к местному лакомству - батату в сахарной пудре, и ел его в неимоверном количестве.
Кантё Гампэй считал это баловством и детской забавой. Но давно махнул на Бугэй рукой и решил, что избавится от него при первом же удобном случае. Пока такого случая не представлялось.
        Гампэй давно заподозрил неладное. Пять дней Бугэй шпионил за Язаки и ничего не нашпионил. Обмануть хочет, понял кантё. Думает, что я ничего не понимаю. Думает, что Гампэй старый, ничего не замечает. Ладно, пусть шпионит. Деньги я всегда сумею забрать. Куда он денется дальше своей деревни? Поэтому кантё Гампэй особенно и не беспокоился. А вот получить триста монет за жену субэоса Камаудзи Айдзу можно было попробовать. Верное дело. Для этого надо было всего-навсего возобновить знакомство с капитаном Го-Данго, который питал к госпоже Тамуэ-сан самые теплые чувства. Недаром он прожужжал о ней все уши. Через него можно было выйти, если повезет, и на Натабуру, а где Натабура - там и Язаки, а значит, и деньги. С этой целью кантё Гампэй отправился в харчевню «Два гуся», где обычно околачивался капитан Го-Данго.
        Прошел, день, два. За ним никто не пришел и не арестовал. Похоже, на этот раз все обошлось. Интересно, почему? - ломал голову капитан Го-Данго.
        В тот вечер он был особенно хмур и пил, как последний бондарь. И все равно, несмотря на то, что после двенадцатого кувшина сакэ Гампэй стал незаметно выливать божественный напиток в реку, капитан Го-Данго оставался трезв как стеклышко. Гампэй не мог с ним тягаться.
        Они сидели в веранде, которая углом выходила на реку Окигаву, над их столом свешивалась ветка кедра со смолистыми шишками, на другом берегу светились огни, по воде скользили лодки, и слышалось: «Смот-ри-ри-и… смот-ри-ри-и…»
        Ночной Киото был прекрасен. Пролился весенний дождь, и воздух был насыщен запахами цветов вишни и кедровых шишек. Но кантё Гампэй было все равно: всвоей жизни он навидался столько больших и маленьких городов, что столица Мира не производила на него особого впечатления. Ему больше нравился Чанъань, но жить он в нем не мог, потому что китайцы точно так же не любили японцев, как японцы не любили китайцев.
        - Нет, - говорил капитан Го-Данго, - я себе не так представлял свою жизнь.
        - А как? - спросил кантё Гампэй в надежде разговорить капитана.
        - Ха… Одно время я хотел командовать большой армией. Но меня предали, - он тяжело вздохнул, вспоминая прошлое.
        Настоящее - это время, отпущенное на размышления, вдруг подумал он и был рад этому маленькому открытию.
        - Ты еще молод, - сказал кантё Гампэй, - еще можешь наверстать. Это я стар, как гнилой канат. И то хорохорюсь. А ты… А-а-а… У тебя все впереди! Что ты!
        Вряд ли это были честные слова, но кантё Гампэй сказал именно так. Возможно, в тот момент он говорил даже искренне, хотя давно утратил чувство справедливости, и честно говоря, его не волновали проблемы капитана. Он хотел лишь одного - обеспечить свою старость.
        - Нет у меня жизни. Ни впереди, ни позади, - пробормотан Го-Данго, подзывая хозяина, чтобы принесли еще сакэ. - Погорячее, - попросил он.
        Кантё Гампэй насторожился - сейчас проболтается о Натабуре! Он затаил дыхание. Трехдневные усилия наконец дали результаты.
        - А что у тебя есть? - спросил он.
        - Ничего - страшно пьяным голосом сообщил капитан Го-Данго.
        Впервые за три вечера, которые они проводили вместе, капитан заметно опьянел. Они сидели с полудня, выпили немереное количество сакэ и съели множество самых разных блюд.
        - Я любил женщину, но она оказалась женой другого.
        - Кого же? - кантё Гампэй делано выпучил глаза.
        Капитан Го-Данго вздохнул. Он вообще в этот вечер вздыхал чаще обычного.
        - Моего друга Натабуры. Я понял, что у хорошего человека нельзя отбивать жену. Это не подобает самураю.
        - Жену? - кантё Гампэй сделал вид, что еще больше удивился. - Какую жену?
        Что-то ему подсказывало, что женщины в жизни не главное, что всему свое время и что в его возрасте больше заботятся о душе. Но этот вопрос был спорен, и кантё Гампэй никому не навязывал свою точку зрения. Но он мог понять собеседника и даже дать совет.
        - Честно говоря, я пробовал, но у меня не получилось.
        - Неужели она так хороша? Может, ты плохо пробовал? А она даже не подозревает.
        Капитан Го-Данго тяжело вздохнул:
        - Я даже ее украл, но это ни к чему не привело. Она отвергла меня.
        - А Натабура?
        - А что Натабура?! Он вправе убить меня в любой момент. Я в его власти. Зачем мне жизнь?!
        - Он здесь, твой друг? - перешел кантё Гампэй к главному.
        Казалось, большой и добродушный капитан Го-Данго даже не насторожился.
        - Здесь, в городе. А где еще? - он потянулся к кувшину и разлил по чашкам сакэ.
        В воздухе повис тонкий аромат трав, но ни капитан Го-Данго, ни кантё Гампэй этого не почувствовали. Они вливали в себя сакэ, как воду, не ощущая вкуса. Закусывать им уже не хотелось, хотя стол ломился от снеди.
        Тема разговора переменилась, кантё Гампэй понадобилось некоторое время, чтобы снова повернуть его в нужное русло.
        На самом деле, Го-Данго прикусил язык, испугавшись, что проболтался. Я что-то сказал о заговоре, тяжело вспоминал он, или не сказал? Точно он припомнить не мог. Мысли были тяжелыми, как горы Оу. Но самурайская жилка, которая жила в каждом из воинов субэоса Камаудзи Айдзу, заставила его изменить разговор.
        - Все, - сказал он. - Пора идти.
        Он вспомнил, что утром должен встретиться с Натабурой, а потом с Гёки. Эта мысль немного его отрезвила. Да и трезвел он прямо на глазах: только что движения капитана были размашистыми, но в следующую кокой стали более осмысленными. Здоровый, бугай, неприязненно подумал кантё Гампэй. Здоров. О Натабуре я так и не выяснил. А то можно было бы пойти ткнуть стражей в их дерьмо и заявить, что они не там ищут.
        - Пойдем вместе, - предложил кантё Гампэй. - Я провожу тебя.
        - Нет, - стараясь быть добродушным, произнес капитан Го-Данго. - Это я тебя провожу. Трактирщик, мы уходим! Давай наше оружие.
        Прибежал хозяин заведения и, кланяясь, протянул каждому его дайсё. Рассовав мечи за оби, пошатываясь и добродушно хихикая, они вышли на берег реки. Перед входом в харчевню горели фонари. Ни кантё Гампэй, ни капитан Го-Данго не заметили, как следом за ними выскочила тень и растворилась в темноте ночи. Под ногами захлюпала весенняя грязь. Они брели, не разбирая дороги, и хитрый кантё Гампэй пытался разговорить капитана Го-Данго.
        - Где твой друг живет? - спрашивал он.
        - Не помню, - капитан делал вид, что по-прежнему пьян.
        - Я отведу тебя к нему.
        - Я сам кого хочешь отведу.
        Так болтая, перебраниваясь и посмеиваясь, они выбрались на центральную набережную реки Ёда, перешли мост Макабэ и очутились в благородном квартале цветочников, которые трудились исключительно на императора и регента.
        Наверное, рано или поздно их бы ограбили, но ночные воры, завидев гиганта, чей голос с рокотом разлетался по улицам, предпочитали искать более легкую добычу.
        В отличие от своего бывшего начальника Макара Такугава, Досё не играл в нарды. Он презирал нарды, как старую и немодную игру. Зато увлекался го и умел раскидывать сети в ключевых точках. Одной из таких точек он считал капитана Го-Данго. Увидев его однажды, он понял, что за капитаном нужно следить круглосуточно. Однако уже вскоре ему доложили, что из трех человек, которые были выделены для этого, двое пропали бесследно, а один лишился рассудка и не мог объяснить, что же с ним произошло.
        Одного Досё только не знал: внардах один плюс два не всегда означает три, ибо качество порой превышает сумму. А это значило, что в жизни встречаются непонятные вещи. Он лично решил поговорить с подчиненным. Ему привели этого человека. Стражник забился в угол и глядел на Досё безумными глазами.
        Досё это страшно заинтересовало. Он велел отдать стражника в руки монахов Великого Восточного Храма Тодайдзи, которые умели врачевать. Через пару дней ему доложили, что он умер, потому что, по мнению монахов, его душа устала.
        - От чего? - удивленно спросил Досё и почему-то покраснел.
        Ему ответили:
        - Не от чего-то, а она просто постарела.
        - То есть вы хотите сказать, что у молодого человека может быть душа старика?
        - Да, такое бывает, если эту душу заставить поверить в странные вещи.
        - Например, в какие? - иронично спросил Досё.
        - Например, вернуть давным-давно умершего человека.
        - А такое бывает? - скривился он.
        - Бывает, если Боги сподобятся. Но во всем виноваты демоны, - добавили, подумав, они. - Только они властны над душами.
        Здраво, подумал Досё и рассмеялся, но не верно. По своей натуре он привык считаться только с фактами. Его так учили. Он приказал узнать, умер ли кто-нибудь в семье стражника. Оказалось, что в семье стражника все живы и здоровы. Ну вот, решил Досё, значит, очередная чепуха. Правда, в тот вечер он почему-то побоялся один оставаться темноте и лег спать вместе с братьями и сестрами в большой комнате отчего дома. Долго ему еще чудилось, что кто-то стучит в стену и зовет его: «Досё-ё-ё… Досё-ё-ё… выйди к нам…» В результате проснулся с тяжелой головой. Так вот, он задал себе один единственный вопрос: «Что же увидел этот человек?» Для выяснения вопроса он решил самолично последить за капитаном Го-Данго. На второй день Досё заметил: капитана Го-Данго сопровождает странный человек. Он попробовал было его выследить, но даже у самых опытных его людей ничего не получилось: вквартале Хидзи на юго-востоке от Яшмового дворца он растворился среди пустырей и лачуг кожевников. Еще пару раз его пытались перехватить в городе, но он мелькал, как блеклая тень, и появлялся в самых неожиданных местах. Обыкновенный человек
так быстро передвигаться не может. Демон! - решили стражники и стали бояться этого человека.
        Досё же воскликнул:
        - Оро?! Еще одна тайна! Люблю я тайны! Готовьте самых быстрых и ловких, - и покраснел от волнения.
        Он начал строить планы, как выследить «невидимку» - так он назвал этого ловкого человека, но его отвлекли странным сообщением: на площади Цуэ вещает неизвестный пророк.
        - Пророк?! - удивился Досё. - А разве он не знает, что у нас пророчествовать запрещено? Идите послушайте, что он говорит. Если дает советы людям, как жить и что есть и покупать, пока не трогайте, если кликушествует, тоже не трогайте - пусть народ развлекается, а если упоминает имя императора или регента, выслушайте и тащите сюда. Мы с него живо три шкуры спустим и научим Божьей истине.
        Но главной его заботой все же был капитан Го-Данго. Обычно день начинался с того, что капитан обходил все окрестные харчевни. Так как капитан был большим, можно сказать, огромным, он выпивал очень и очень много сакэ и иногда его покачивало, как дуб на ветру. Затем он усаживался в какой-нибудь особо понравившейся ему харчевне и пил уже до глубокой ночи. О таком распорядке дня ежедневно докладывали Досё. Досё рассудил благоразумно: заговорщиком не может быть человек, который с утра по неделям пьян. Но здравость суждений перевешивали три погибших стражника. За этим всем крылась тайна. Ее надо было разгадать.
        Досё выбрал двоих: крепыша Цикири и индуса Чимондо. Короткопалый и приземистый Цикири обладал страшной силой. Торс у него был развит чрезмерно, от этого ноги казались короткими и кривыми. Но в драке он был страшен и своим не очень длинным катана мог искрошить человека в одно мгновение. Чимондо был прямой противоположностью. Высокий и гибкий, темный, как красное дерево, он мог прыгнуть почти на один тан, и оружие соответственно у него было короче - дубинка, которой он с легкостью ломал кости и пробивал черепа. Кроме дубинки Чимондо носил и обыкновенный катана. Но в этот раз Досё велел ему взять именно дубинку. Он уже составил план, в котором Чимондо отводилась главная роль.
        Капитана Го-Данго они нашли еще днем в харчевне «Горная сосна» вобществе старого знакомого - кантё Гампэй. Досё покачал головой: иэтот туда же. Хотя какой из Гампэй заговорщик - скорее собутыльник.
        Невидимку они не обнаружили - сколько ни пытались. Баттусай же их обманул: вымытый и прилизанный, как торговец средней руки, в круглой шапочке ами, с бородой клинышком и усами, кончики которых были опущены вниз, он совсем не походил на прежнего бродягу. Разве что настороженные глаза выдавали его. Но к глазам никто не присматривался. Баттусай сидел в сторонке, изображая любителя алкоголя, хотя за весь день едва выцедил три бутылочки сакэ. Он хорошо поел и ждал, что произойдет дальше. Пока капитан Го-Данго оживленно беседовал на веранде с пожилым, но резким и громогласным человеком, которого звали Гампэй.
        Глубокой ночью они вышли из харчевни и, покачиваясь, двинули в ту сторону, где жил капитан Го-Данго. От паланкинов они отказались по одной-единственной причине - не было еще создано такого паланкина, в который бы поместился капитан Го-Данго, не говоря уже о носильщиках, которые вряд ли бы сумели поднять пьяное тело капитана.
        Баттусай выскользнул из «Горной сосны» на мгновение раньше, сел в паланкин и велел нести его на другой берег реки, полагая, что капитан Го-Данго направляется домой. Не потащится же он к кантё Гампэй в гости, рассудил Баттусай. Но на этот раз Баттусай совершил роковую ошибку. Вместо того чтобы свернуть на улицу Бунго и воспользоваться мостом Хоккайдо, который вел на север, капитан Го-Данго и кантё Гампэй пошли прямо. Их манили веселые огни за рекой. Там жили красивые девушки веселого квартала Ёсивара, и ничего что он уже закрыт. Можно побуйствовать и постучать в розовые ворота, и вообще, есть повод поразмяться.
        Если бы капитан Го-Данго в этот момент мог здраво рассуждать, он бы пришел к выводу, что им еще здорово повезло, потому что, сами не зная того, они избежали ловушки, которую коварный Досё расставил как раз за мостом Хоккайдо. В эту ловушку и попал Баттусай, вовремя сообразив что к чему: два десятка человек он обнаружил сидящими вдоль темной стороны набережной. Ого! - воскликнул Баттусай и велел нести себя дальше. Через квартал он вышел и быстро вернулся к «Горной сосне», но уже другим путем.
        В этот время капитан Го-Данго уже стоял на коленях. Он не сообразил, что с ним произошло. Только что он шел, мирно беседуя с кантё Гампэй, и вдруг - уже в каком-то вонючем переулке и на коленях. Он успел подумать, что это проделки кантё Гампэй - ведь рядом никого не было, как тугая удавка легла на шею, и капитан Го-Данго захрипел.
        - А теперь ты мне все расскажешь, - сказал кто-то прямо ему в ухо.
        - А… - только и сумел издать звук капитан Го-Данго.
        - Говори, собака, что вы задумали?!
        Удавка затянулась так сильно, что Го-Данго на мгновение отключился и, как сквозь сон, услышал:
        - Говори, а то убью!
        Он попытался повернуться, чтобы увидеть обидчика, но холодная сталь коснулась горла под челюстью. И тогда он сказал:
        - Извести вас.
        - Кто?! Кто?!
        - Я! - Глаза у капитана почти вылезли из орбит.
        - Один?
        - Нас много, - просипел капитан.
        - Сколько?
        - Две сотни!
        Врет, с восхищением решил Досё, но складно.
        - Отпусти его, - приказала он кому-то
        Крепыш Цикири ослабил удавку, и дышать стало легче.
        - Когда?
        - На весенние праздники.
        - А зачем ты убивал моих людей?
        Капитан Го-Данго не знал, что ответить, и, помолчав, спросил:
        - Чьих людей?
        - Моих! - назидательно сообщил Досё. Только вышло это как-то уж очень наивно, и он покраснел. Чтобы сгладить неловкость, он пнул капитана Го-Данго: - Говори, ксо!
        - Всех я - одним махом… - великодушно усмехнулся капитан Го-Данго.
        Только тогда он почувствовал, что у него проломлена голова и что по спине течет кровь. Сволочи, подумал он, по больному затылку ударили. Он застонал, но не от боли, а оттого, что глупо попался. Больше ничего не скажу, решил он.
        - Молодец! - похвалил его Досё. - А теперь рассказывай, кто у вас главный?
        Досё лукавил. Он все знал, знал, что главный Гокё, что капитан Го-Данго его приятель, что они бывшие самураи субэоса Камаудзи Айдзу, и еще много чего. Но не знал, сколько всего заговорщиков, и пользовался моментом слабости гиганта, чтобы узнать как можно больше. После этого он хотел убить его, здраво полагая, что такой гигант, да еще и боевой самурай, не будет сотрудничать с городскими стражниками. Не зря он разработал хитроумный план, который, правда, едва не провалился: они втроем должны появиться в тот момент, когда капитан Го-Данго перейдет мост Хоккайдо и будет атакован основной группой стражников. Однако Го-Данго и кантё Гампэй свернули не туда, куда надо, и им троим: Досё, крепышу Цикири и индусу пришлось бежать за ними следом. Вот тогда-то и пригодился быстрый Чимондо, который догнал капитана Го-Данго и ударил своей дубинкой по голове. Удар был настолько силен, что любой другой человека сразу бы отправился в область за Луной, однако у капитана Го-Данго череп оказался очень крепким. Такие люди - цвет нации, с восхищением подумал Досё, жаль, что он на стороне врага.
        Но Досё не учел одного: чем дольше он беседовал с капитаном, тем быстрее тот приходил в себя. Он даже незаметно попробовал крепость пут - они затрещали. После этого капитан ожидал, что удавка затянется сильнее, но этого не произошло - крепыш Цикири проморгал. И вообще, он оказался тугодумом - только и ждал команд начальника, а самостоятельно действовать не умел. В этот момент силы окончательно вернулись к капитану Го-Данго. Он даже протрезвел и краем глаза заметил стоящего невдалеке кантё Гампэй, который почему-то не убегал, а с безумным взглядом уставился на него. Капитан Го-Данго хотел крикнуть, чтобы тот позвал на помощь или сделал что-нибудь, но кантё Гампэй даже не шевелился. Он сильно испугался. И вообще он решил, что на них напали ночные бандиты. А когда услышал, о чем они спрашивают капитана Го-Данго, то сообразил, что это городские стражники. Еще он очень и очень хорошо понял - живым ему не уйти прежде всего из-за информации о готовящемся перевороте, которую он случайно получил. Однако в тот момент, когда капитан Го-Данго - сёки, бригадир пятой бригады тяжелой кавалерии, - с ревом
поднялся с колен и, двинув плечами, разбросал троих стражников, Гампэй как-то не вполне уверенно замахнулся и, будто во сне, ударил того, кто ближе всех находился к нему. Им оказался индус Чимондо. И хотя удар вышел слабым, зато он точно попал в шейные позвонки. Чимондо подпрыгнул так, что его ноги мелькнули в воздухе, а затем рухнул и даже не шевельнулся. Кантё Гампэй с изумлением уставился на него и даже некоторое время рассматривал, пытаясь определить, жив ли индус. Дело в том, что кантё Гампэй никого никогда не убивал. Он всю жизнь провел на море, и хотя был грозен и скор на руку, но до убийства дело никогда не доводил.
        Из задумчивости его вывел хрип капитана Го-Данго: на него налегли двое оставшихся стражников и пытались повалить. Крепыш Цикири висел на удавке и душил, душил, душил. При этом они не могли воспользоваться катана, потому что мечи у них были в ножнах, и чтобы выхватить их, надо было отступить на шаг, а капитан Го-Данго не давал им сделать этого шага. Одну руку он уже освободил и, прижав к своему огромному животу крепыша Цикири, мял его огромными ручищами. А Досё всеми доступными способами пытался помешать ему, то есть бил, пинался и даже кусался, при этом рыча и повизгивая по-звериному. Но чтобы он ни делал, все его усилия словно разбивались о скалу. В тот момент, когда Досё вспомнил о своем катана и схватился за рукоять, кантё Гампэй, воодушевленный быстрой победой над Чимондо, ткнул его своим вакидзаси со всей силы. Если бы он знал, что убивает всесильного начальника городской стражи, и убивает не просто так, а чуть-чуть подло - в спину, он бы этого ни за что не сделал - все-таки он был законопослушным капитаном джонки, а не бандитом. А так как на Досё не было никаких знаков отличия - ни гербов,
ни форменной одежды, то не очень твердую руку кантё Гампэй ничто ни остановило. Он так и оставил в теле Досё свой вакидзаси, воткнутый по рукоять в спину. Захлебываясь кровью, Досё - начальник городской стражи, который не пробыл в этой должности и одной луны, - упал на землю и умер. Как и в первый раз, это произвело на кантё Гампэй неизгладимое впечатление - он оторопело уставился на упавшего, словно не знал, что человек умирает так легко и просто.
        - Молодец! - похвалил его капитан Го-Данго, освобождаясь от удавки.
        Крепыш Цикири валялся у его ног, как куча тряпья. Лицо Цикири было невозможно узнать: впылу борьбы капитан Го-Данго оторвал ему нос, уши и обе губы.
        - Ох! - только и сумел произнести кантё Гампэй.
        Это его восклицание и услышал Баттусай, который так несся на шум сражения, что впервые в жизни запыхался. Однако он не кинулся помогать капитану Го-Данго освободиться от пут. Увидев, что грабители мертвы, он предпочел спрятаться в темноте. Но то, что он разглядел дальше, удивило его сверх всякой меры. Его удивил не изуродованный труп крепыша Цикири и не вакидзаси, точащий из спины начальника городской стражи, а то, что на его глазах сделал капитан Го-Данго. Еще не придя в себя и слегка пошатываясь, он приблизился к своему собутыльнику и произнес странную фразу:
        - Прости меня, ты не должен был ничего слышать! - а затем одним движением огромных волосатых рук свернул ему шею.
        После этого он, не оборачиваясь, пошел домой.
        И хотя Баттусай привык ко всему и навидался всякого, поступок капитана Го-Данго показался ему диким и необузданным. Затем он, подумав, нашел этому поступку одно единственное объяснение: должно быть, кантё Гампэй узнал нечто такое, что знать не полагается. А я что-нибудь слышал? - сам себя спросил Баттусай. - Нет, ничего не слышал, ну и хорошо.

* * *
        Вечером Натабура с Афра возвращались домой. Заходящее солнце освещало дорогу, которая шла вдоль полуразрушенной каменной стены. Слева тянулся глубокий овраг, заросший плющом. Цветущие ветви сакуры и яблонь склонялись над самой головой. Весенние запахи напомнили прежние счастливые дни в горах Тибета. Первое, что вылезло из-под снега - огромные желтые цветы, которые пахли, как розы. Я рвал их по утру, в тумане, когда еще все спали, вспомнил он, и приносил Юке. А потом мы пришли в Лхасу, и я накупил ей красных лент к празднику Демонов. Он считал дни до того срока, когда увидит ее. Выходило, что никак не раньше, чем через сэкки. Как долго, вздохнул он. Прошлое казалось ему странным - оно жило своей, непонятой, непостижимой жизнью. Осталась лишь память - узкая тропинка воспоминаний, незаметно источающаяся изо дня в день. Как грустно, что ты рано или поздно забывает какие-то детали, рассуждал он. Я забыл ее лицо и голос. Юка, где же ты?
        Вдруг странный шорох послышался из-за стены. На мгновение раньше глухо заворчал Афра. Он поднял морду и уставился на розовую ветку саккуры, которая раскачивалась все сильнее и сильнее.
        - Стой! - приказал Натабура, и они замерли. Афра подался назад и наступил ему на ногу.
        Шорох прекратился. Зато ветка качнулась еще сильнее. Но Натабура знал этот фокус с веревкой и парой колышков и не двинулся с места.
        - Выходи! - крикнул он, однако за оружие не взялся. Что-то ему подсказало, что ничего серьезного не произойдет, да и годзука всегда готов был вовремя оказаться в руке. Он даже шевельнулся на груди, реагируя на мысли Натабуры, и стал теплым - верный признак волнения, которое передавалось и ножу.
        На тропинку легко, как обезьяна, соскочил человек в хламиде и, не поднимаясь с колен, протянул двумя руками тэкко - кастет с месяцеобразным лезвием.
        - Хочу умереть! - громко произнес он, не поднимая головы.
        Натабуре хорошо было видно, как на шее у человека напряглись мышцы - он ждал удара.
        - Зачем? - спросил Натабура, с трудом удерживая Афра, который, конечно же, не мог стерпеть того, что кто-то загородил им дорогу. В горле у пса от ярости клокотало, а из пасти текла слюна.
        - Очень прошу! Я не достоин жизни!
        - Это решают Боги, - ответил Натабура, узнав Баттусая.
        - Я следил за тобой, - признался тот, не поднимая головы.
        - Я знаю.
        - Я хотел убить тебя!
        - Это я тоже знаю.
        - Убей меня!
        - А ты попробуй сам, - предложил Натабура. - Кими мо, ками дзо!
        - Хорошо!
        Баттусай одним движением разорвал кимоно, обнажив мускулистую грудь, и размахнулся, чтобы ударил себя в шею.
        - Стоп! - Натабура ловким движением перехватил руку с тэкко и внимательно посмотрел Баттусаю в глаза. Были они бездонные и отчаянные. - Что ты хочешь?
        - Умереть от твоей руки!
        - Мне твоя смерть не нужна, - Натабура отпустил, испытывая его. - Уходи!
        - Убей меня. Я не перенесу такого презрения!
        - Я тебя не презираю, - возразил Натабура.
        - Тогда возьми меня к себе в ученики!
        - В ученики? - Натабура удивился. - Я еще слишком молод, чтобы быть учителем, - спокойно ответил он.
        - Что же мне делать? Я хочу стать таким, как ты.
        Натабура помолчал:
        - Я знаю, что ты охраняешь капитана Го-Данго.
        - Да.
        - Кто тебя нанял?
        - Я не могу сказать. Я дал клятву.
        - Как я могу доверять человеку, который мне ничего не рассказывает? - испытующе спросил Натабура.
        - Я тебе все о себе расскажу, кроме того, что охраняется клятвой.
        - Похвально, - согласился Натабура. - Но если ты возжелаешь убить себя, мы ведь с тобой расстанемся.
        - Клянусь, это я от отчаяния.
        - Ладно, я подумаю, - сказал Натабура. - Завтра я встречаюсь с капитаном Го-Данго. Как я понимаю, ты будешь где-то рядом. Я подам тебе знак: если беру тебя в ученики - разрежу яблоко и отдам половину капитану, если же я этого не сделаю, больше ко мне не подходи.
        - Я согласен, господин, - Баттусая коснулся лбом земли в знак высшего почтения.
        - А теперь дай нам пройти.
        Баттусай ловко, как кошка, прыгнул и исчез за стеной, словно его и не было.
        - Ну что скажешь? - спросил Натабура, и Афра поднял на него умные большие глаза. - А?
        Афра вильнул хвостом.
        - Он мне тоже нравится, - сказал Натабура. - Есть в нем что-то, похожее на преданность. Только надо повременить. Сразу такие дела не делаются - ошибиться можно.
        Афра снова вильнул хвостом и даже повел крыльями - что означало одобрение. И они пошли домой, и снова Натабура хотел предаться мечтам о прекрасной рыжеволосой Юке, но в голову почему-то лезли мысли о Баттусае. Правильно ли он сделал, подарив ему надежду? И могу ли я иметь ученика, если сам еще ученик? Надо поговорить с учителем Акинобу, решил он.
        Язаки дома не было. Зато учитель Акинобу хозяйничал вовсю: приготовил ужин и убрал в доме. Он протянул Натабуре записку:
        - Тебе.
        «Не жди меня. Я в храме Каварабуки. Когда вернуть, не знаю. Твой друг Язаки».
        - Ова! - воскликнул Натабура. - А я на него рассчитывал!
        - Зря старался, - ответил учитель Акинобу.
        - А давно пропал? - спросил Натабура, освежая лицо и руки в тазу с водой.
        Конечно, боец из Язаки был аховый, но кое на что он годился, и силой его Бог не обидел. Жаль, подумал Натабура. Жаль Язаки.
        - Он вещает на ступенях храма Каварабуки. Я ходил смотрел: много народа. Дарит всем надежду.
        - Он говорит неправду? - спросил Натабура, все еще испытывая необъяснимое чувство тоски.
        - Кому как.
        Акинобу жил неподалеку и когда приходил в гости, наряжался самураем - в дорогое кимоно и камисимо. А белый посох сменил на великолепный комплект дайсё. Цвет его ножен был темно-синим, что означало спокойствие духа.
        - Вещает, - согласился Натабура.
        - А ты как думал, - усмехнулся Акинобу, накрывая стол к ужину. - Он теперь пророк. Он мне так и сказал: «Ухожу в пророки».
        - Честно говоря, не представляю Язаки в качестве пророка, - фыркнул Натабура. - Какой из него пророк?
        Ему почему-то хотелось, чтобы Язаки вернулся домой. Без него он потерял уют, а жить стало чуть-чуть неустроенней. А еще Натабуре не хватало вечного балагурства друга.
        Учитель Акинобу только пожал плечами: мол, и сам теряюсь в догадках, но кто бы мог подумать?
        - Чего на него нашло, не знаю?
        - Кажется, я вспомнил, - признался Натабура, - Язаки что-то об этом рассказывал. О каком-то незнакомце.
        - Кстати, это твои деньги? - учитель Акинобу показал в угол, где торчал мешок. - Там целое состояние.
        - Наверное, Язаки, - пожал плечами Натабура.
        - Значит, выдурил все-таки.
        - У кого? - спросил Натабура, набив рот. Он с утра, как и Афра, ничего не ел. - У кого можно столько денег выдурить?
        - Известно у кого. У одного незнакомца - Бога Яма.
        - У Бога?! - не поверил Натабура и перестал жевать.
        У Афра изо рта упала большая, длинная нитка слюны.
        - У Бог, у Бога, - подтвердил Акинобу. - А вообще, это деньги кантё Гампэй. Он их получил за хирака. Плохо, что Боги до сих пор вмешиваются в наши дела.
        - Ай да Язаки… - с восхищением произнес Натабура. - Ай да Язаки. Помню-помню, точно он говорил о Боге. Но, честно говоря, я не поверил.
        Если бы Натабура знал, что он зря смеется, что ему еще придется столкнуться с Богом Яма при самых тяжелых обстоятельствах, он бы, наверное, так не веселился.
        В тот вечер, перед сном, они поговорили о Баттусае.
        - Надо его проверить, - сказал Натабура.
        - Вот в деле и проверишь, - посоветовал учитель Акинобу. - Только до поры до времени ничего не говори о восстании.
        - Я все понял, сэйса.
        - Ну а если понял, ложись спать.
        И они подушили свечу.
        Немного жестоко, подумал Натабура о Баттусае, ворочаясь на постели, но другого пути нет.
        Все ночь Афра куда-то бежал во сне, дергая лапами, просыпался и менял место лежки. Но Натабура давно к этому привык и проснулся свежим и бодрым.

* * *
        На следующий день капитан Го-Данго открыл ему страшную тайну.
        - Ну что? - спросил Го-Данго да так громко хлопнул себя по коленям, что за соседним столиком оглянулись, а хозяин харчевни поинтересовался, не надо ли еще что-нибудь принести.
        - Тихо. Тихо, - успокоил Натабура разволновавшегося Афра, который еще долго бухтел под столом и косился в сторону харчевника, который, несмотря на свою толщину, носился по помещению как ветер. Чем-то он напоминал Натабуре харчевника Мурмакаса из страны Чу.
        - Ну? - Го-Данго немного смутился своей горячности и вопросительно посмотрел на Натабуру.
        Натабура думал о Язаки и надеялся, что с ним ничего не случилось и что рано или поздно он вернется домой. Площадь Цуэ была пустынна, а ворота храма Каварабуки - плотно закрыты. Собственно, только в надежде увидеть друга они с учителем Акинобу и пришли сюда, рискуя попасться на глаза шпионам городской стражи. Капитан же Го-Данго, похоже, ничего не боялся. Он вел себя шумно, был весел и подвижен. Заказал себе цыпленка и тут же его съел, запив двумя кувшинами красного соргового вина. И наверное, съел бы и выпил еще немало, да надо было уходить.
        - Выступаем, что ли? - осведомился Натабура, между делом поглощая порцию рыбы, не забывая однако и об Афра, который, как обычно, устроился у его ног и только и делал, что открывал пасть и лениво глотал кусочки. Без Язаки он тоже скучал, хотя они вечно ссорились.
        - То, что я сейчас скажу, не должно тебя напугать.
        - Ты со мной, с как девицей из квартала Ёсивара, - усмехнулся Натабура.
        - Я знаю, что ты смелый человек, но должен предупредить, что дело сложное и опасное, и неизвестно, каким боком оно выйдет.
        Странный человек, с иронией подумал Натабура. Где ты был раньше? Я уже слово дал. Впрочем, отступать он не собирался, полагая, что для этого Богиня Аматэрасу и наградила его хаюмадзукаи, только как она проявится, в каком качестве, Натабура не знал, даже не мог предположить. Это-то его и настораживало, и волновало одновременно. Но пока никаких знаков Мус он не замечал. Значило ли это, что все идет так, как надо? А вот в этом он не был уверен.
        - Оно пойдет так, как мы задумали, - сказал он. - Если просить у судьбы какой-то дар, ты его получишь, но если сомневаться, то Боги не будут знать, чего ты конкретно хочешь. Если же ты ничего не хочешь, то ты ничего и не получишь.
        - И все-таки? - настырно спросил капитан Го-Данго, ковыряя косточкой в зубах и пропуская мимо ушей рассуждения Натабуры.
        Натабура еще никогда не встречал такого беспечного капитана.
        - Предупреждай, - он приготовился к худшему, но то, что он услышал, его абсолютно не удивило, а наоборот, развеселило.
        - Ты нам нужен, потому что ты один имел дело с воинами из обожженной глины.
        - Кими мо, ками дзо! Вон в чем дело! - невольно рассмеялся Натабура и подумал, что, должно быть, Богиня Аматэрасу все предусмотрела: ис хаюмадзукаи - божественной силой, и даже с появлением Баттусая. Интересно, еще с чем? Чего я не знаю? Положим, мы с хирака справимся. Он задумался. Жуткая тайна маячила перед ним.
        - Ну да, - явно с облегчением согласился капитан Го-Данго. - Наши-то с ними не сталкивались. Честно говоря, многие боятся.
        - Главное, быть половчее. А кто тебе рассказал? - полюбопытствовал Натабура.
        Капитан нехотя пробормотал, отвернувшись в сторону:
        - Кто рассказал, того уж нет в живых… - и тяжело вздохнул.
        Конечно, он имел ввиду кантё Гампэй. Теперь по прошествии нескольких дней он жалел, что убил его. Можно было что-нибудь придумать, подержать его где-нибудь до восстания, корил он себя. Или уговорить молчать. На худой конец, дать денег. Но с другой стороны риск слишком велик, а тайна переворота не принадлежит мне лично. В общем, капитан Го-Данго оправдывался, как мог, и все равно не находил душевного спокойствия. Его даже днем преследовали удивленные глаза кантё. Капитан Го-Данго не привык убивать вне поля боя. В глубине души он был сентиментален и влюбчив.
        Пока капитана Го-Данго печалился, Натабура успел оглядеть площадь: на крыльце храма собиралась толпа. Должно быть, ждут Язаки? Баттусая нигде не было видно. Неужели передумал, усмехнулся Натабура. Он вспомнил, как в дивной стране Чу капитан по имени Аюгаи, который был кабутомуши-кун[227 - Кабутомуши-кун - человек жук.] каппа Субэоса, тоже клялся в верности, но потом предал в самый ответственный момент с легкостью бездушного человека и едва всех не погубил. Тогда-то ему, Натабуре, и пришлось убить рыжего Бога Ван Чжи.
        - Для верности надо запастись тяжелым оружием, - пояснил Натабура, не замечая состояние капитана Го-Данго. - Хотя они только вначале твердые, как камень, а потом становятся, как все люди. Тогда с ними с одной стороны легче, а с другой труднее - ловкость приобретают.
        - А что взять-то?
        - Масакири, например, из расчета два масакири на одного хирака. Живучие они, как и все мертвецы, хотя и неповоротливые. Хороши будут также тяжелые китайские мечи. Ну и наши катана. Пригодится и канабо.
        - А против собак?
        - Ганива? Нет, этих до конца придется бить чем-нибудь тяжелым. Они мягкими не становятся. В основном они останавливают человека, а потом уже налетают хирака. Сколько хирака-то?
        - Тысяча.
        - Тысяча?.. - озадаченно произнес Натабура. - Хоп! Хе!
        Он был озадачен.
        - Ну и обыкновенной охраны хватает: по сотне человек у передних и задних ворот.
        - А сколько наших?
        - Сорок семь.
        - Сорок семь, - как эхо повторил Натабура. - Хоп! Хе!
        Он еще больше озадачился и внимательно посмотрел на капитана - не шутит ли? А капитан в свою очередь посмотрел на него - не испугался ли? Не похоже. Только на лице у него возникло такое выражением, словно он что-то подсчитывал в уме.
        - С учетом двоих погибших, - добавил Го-Данго. - На нашей стороне только внезапность и везение.
        - И времени нет?
        - Времени нет, - согласился капитан Го-Данго. - Они нас ждут на праздник благодарения за первый рис лета. Тогда соберутся все: ирегент, и оба его сына. Если кого-то из них упустим, то сам заговор потеряет всякий смысла.
        - Значит, нужны еще люди, - сказал Натабура, беря из вазы яблоко и разрезая его на две части. Одну он надкусил, а вторую протянул капитану.
        - Нужны. Но где их взять?
        - Ага! - почему-то с облегчением воскликнул Натабура. - Вроде одного нашел. - Он поднял глаза на дерево. Как я раньше не разглядел: Баттусай прятался в ветвях ближайшего дуба. Если бы не разрезанное яблоко, он бы не шевельнулся.
        - Кто он?
        - Мой ученик.
        Об учителе Акинобу он решил не говорить. Акинобу они примут безоговорочно. А Афра тем более. Кого из людей не приводил в изумление медвежий тэнгу?
        - Завтра, - сказал капитан Го-Данго. - На закате. Приходи сюда. Я буду ждать. Все обсудим.
        Капитан Го-Данго поднялся и ушел. Впервые за много дней вслед за ним не скользнула тень Баттусая.
        - Господин, я так рад! Что мне делать?
        Баттусай стоял за баллюстрадой, и Натабура видел только его сияющие глаза. Боже, неужели и я таким когда-то был?
        - Не называй меня господином. Говори просто «сэйса».
        Как он соскользнул с дерева, Натабура не заметил, а ведь он всего лишь на мгновение переключил свое внимание на уходящего капитана Го-Данго. Впрочем, прочь чувства. Дело - прежде всего!
        - Да, сэйса.
        - Завтра после полудня придешь ко мне.
        - Да, сэйса, приду! - радостно воскликнул Баттусай.
        - Знаешь, где я живу?
        - Знаю, знаю.
        - Тихо! Тихо-о-о… Никто не должен понять, что мы знакомы.
        - Да, сэйса, - радостно произнес Баттусай и исчез.
        Натабура пригляделся: на площади Цуэ уже собралась огромная толпа. Знакомый голос вещал:
        - Если я пришел от Бога, и вы мне сказали: вот Бог! Я скажу вам, что вы ошиблись: явсего лишь уста его! Я блаженный, ибо я знаю, что он даст вам - счастье!
        - Все дело в том, - услышал Натабура и оглянулся: рядом с ним незаметно появился учитель Акинобу, - что если бы Бог Яма услышал его речи, он бы лишил его силы пророка.
        Понесло дурака, неприязненно подумал о Язаки Натабура.
        - Это еще опасней, чем я думал.
        - Не опасней, чем участвовать в заговоре.
        До этого момента учитель Акинобу сидел в самом дальнем и темном углу харчевни. Афра несколько раз норовил улизнуть к нему, но Натабура не пускал. Люди за соседними столиками куда-то ушли. Похоже, они сидели здесь ради Язаки. Харчевня быстро опустела. Хозяин подошел и тяжело вздохнул:
        - Уже второй день так. Народ мрачный ходит, но слушает.
        Харчевник был толстый и жирный. Телеса выпирали из-под одежды, белые, как тесто.
        - А что, правду говорит? - спросил Акинобу совершено бесцветным голосом, чтобы только не возбудить подозрение в насмешке.
        - Еще какую, - испуганно ответил толстый харчевник. - В былые времена за такие речи… - он испуганно замолчал и убежал на кухню, где что-то громыхнуло.
        - Сэйса, так почему Бог Яма лишил бы его силы? - спросил Натабура.
        - Потому что богоподобными становятся те, кто пуст, как разорванный мешок, кто не глаголет на площади, а познает истину в одиночестве и молчит до самой смерти. Мы его сегодня на этом и проверим. Недаром Миры разделены.
        - А как познается истина другими, обделенными? - Натабура кивнул на площадь.
        - А никак, вопрос из вопросов. Бог не может никого удовлетворить, ибо Он уже в каждом.
        - Так что лучше: молчать или говорить? - спросил Натабура, потеряв терпение и на мгновение забывая, что перед ним учитель Акинобу.
        - Каждый выбирает сам.
        Они вышли из харчевни и приблизились к храму. Язаки разошелся не на шутку. Он выкрикивал вещи, за которые обыкновенному смертному в лучшем случае отрубали голову, а в худшем - с живого сдирали ли кожу. Наконец он их увидел и, незаметно кивнув, пригласил следовать за собой. Они прошли через храм в жилые помещения. На подстриженной лужайке монахи предавались сатори[228 - Сатори - просветление.]. На деревьях сидели птицы с длинными хвостами и кричали кошачьими голосами.
        - Мы пришли узнать, что делать с твоими деньгами? - сказал Натабура, все еще находясь под впечатлением речей Язаки. А ведь новоявленный пророк говорит правду, - удивился Натабура. Откуда он ее нахватался? Никогда не замечал у Язаки острого языка. - Ты ли это, Язаки? - спросил он.
        - Я, я, - засмеялся Язаки. - А деньги возьмите себе.
        - Вот как! Ова! - удивился Акинобу.
        Афра - простая душа, как всегда, полез целоваться. Видать, он тоже почувствовал, что видит Язаки в последний раз. Он завалил его на футон и тщательно облизал лицо. Язаки терпеливо сносил издевательства.
        - Но они не наши, - возразил Натабура, оглядываясь на учителя, который внимательно смотрел на Язаки.
        Казалось, он ищет ответа на свои вопросы.
        - Если я возьму какое?либо добро для себя, то только от заблуждения, будто есть мое, или что я - Бог, но я не Бог, так зачем же мне чужое? - очень просто произнес Язаки, выбираясь из-под Афра. Он даже хихикнул так, словно все еще оставался другом Натабуры.
        Натабура удивился:
        - Это что, твои собственные мысли или ты цитируешь сутры?
        - Мои… - вздохнул, отдуваясь Язаки - Афра был силен и когтист. На физиономии Язаки уже красовалась длинная полоса от его лапы.
        - И давно ты так? Я тебя не узнаю, - признался Натабура.
        Язаки говорил о таких вещах, которыми совсем недавно абсолютно не интересовался, ведь, как известно, Язаки был большим специалистом пожрать, но никак не долго думать, тем более о высоких вещах. Стало быть, одно из двух: или Язаки спятил, или его действительно посещал Бог Яма - тогда он тоже спятил и надо спрашивать с этого Бога. Но где его найдешь? Да и можно ли с Бога спросить?
        - Давно, но я скрывал, - скромно признался Язаки, трогая лицо, но по привычке не смея грубо оттолкнуть Афра. - Мною владела гордыня. Я хотел… Я знал, что во мне скрыты силы.
        - Какие? - насмешливо удивился Натабура и огляделся. Комната была маленькой, скромной и темной. В одном углу находилась постель, в другом стоял ночной горшок, да между ними лежала тонкая циновка, на которую они с учителем Акинобу сели. Сквозь узкое окно, затянутое рисовой бумагой, вместе с прохладой сада едва сочился свет. Натабура подумал, что последние два года они жили не лучше, но в любом случае монастырь Курама-деру на озере Хиёйн, предпочтительнее, чем эта темная, как подвал, келья. Вещал бы там себе и вещал. Правда, для кого? Для местного каппа Мори-нага или для его лягушек?
        - Гордыня? Что-то я не помню, - насмешливо сказал учитель Акинобу. - Ты просто упрямый.
        - Я не упрямый, - терпеливо, как полоумным, стал объяснять Язаки. - Просто отныне я всегда прав.
        - Он прав! Ишь ты! - покачал головой учитель Акинобу. - Хитро!
        Это было покушением на его права учителя. Но, честно говоря, Акинобу не считал Язаки своим учеником, скорее, он признавал его другом Натабуры, поэтому и возился с ним, обучая самурайскому делу. И все-таки ему сделалось немного горько - ему показалось, что Язаки чуть-чуть, но все же предал его, ведь вольно или невольно он вложил в Язаки частичку своей души.
        - Нет, похоже, на этот раз все серьезно, наш Язаки сошел с ума? - предположил Натабура и подмигнул Язаки, чтобы тот не обиделся.
        - Сэйса, вам только кажется, потому что вы знали меня другим, - пояснил Язаки. - Я блажен. Я блажен душой и телом. Мне больше ничего не надо.
        - Кто же над тобой так поиздевался?
        Язаки наконец справился с Афра и подался к ним.
        - Только никому… - попросил он, - и распахнул кимоно: на груди висел каба-хабукадзё - Черный Знак Ада.
        - Я же тебе говорил, - сказал учитель Акинобу, обращаясь к Натабуре, - это все влияние Бога Яма.
        - Да, он мне подарил каба-хабукадзё, - похвастался Язаки. - Отныне я наделен силой.
        - Ты пойдешь с нами? - спросил Натабура, потому что ему надоело пустое бахвальство друга.
        Язаки вздохнул так, словно ему было очень и очень чего-то жаль:
        - Я бы хотел остаться. Я чувствую, что здесь мое место, и я нужен людям.
        Натабура хотел возразить, что все это смахивает на большую глупость, но промолчал: кто знает, где правда, а где нет, подумал он, и что хорошо, а что плохо.
        - Через пол-луны нас здесь не будет, - сказал учитель Акинобу. - Если надумаешь, ворота монастыря Курама-деру для тебя всегда открыты.
        - Спасибо, сэйса, вы всегда были великодушны.
        - Будь осторожен, сын мой, - ответил учитель Акинобу, - помни, что иногда императоры заставляют своих слуг делать сэппуку.
        - Я знаю, что проживу до ста десяти лет и умру в окружении внуков и правнуков, - кротко улыбнулся Язаки.
        - Ну что же, - поднялся учитель Акинобу. - Вольному воля. Будем прощаться.
        Они обнялись. Язаки прослезился:
        - Пошел бы с вами, да не могу…
        - Ладно тебе, - сказал Натабура, - увидимся еще.
        Афра лизнул Язаки на прощание руку. Учитель Акинобу сказал:
        - Будь осторожен.
        И они ушли. Если бы они задержались на две-три кокой, то оказали бы свидетелями того, что под темные, мрачные своды коридора, посередине которого находилась комната Язаки, быстро вошли две группы людей. Одна в малиновых кимоно с красными ножнами - люди императора Мангобэй. Другая - в зеленых кимоно и с изумрудными ножнами - люди регента Ходзё Дога. Они бросились навстречу друг другу. Наиболее горячие из них обнажили катана, которые сверкнули в сумраке, как холодные молнии. Казалось, стычки не избежать, но как только две группы столкнулись у двери комнаты Язаки, последовали команды, катана были вложены в ножны, а люди регента почтительно склонили головы, ибо кюнин[229 - Кюнин - старший офицер.] в малиновом кимоно показал знак императора, хотя и без этого было ясно, кто они. Будь на месте офицеров кто-нибудь званием постарше, знак императора мог и не возыметь действия - ведь власть императору принадлежала лишь формально. В данном случае старшие офицеры соблюли этикет. Да и сечь друг другу головы из-за какого-то непонятного пророка никто не желал, хотя глаза с обеих сторон горели и метали молнии, а
черные усы грозно шевелились, как у тараканов. Просто одной стороне повезло, а другой нет. Так или иначе, но Язаки на этот раз остался жив.
        Кюнин регента признал, что они опоздали. Правда, у него был приказ: при невозможности притащить новоявленного пророка в Нефритовый дворец зарубить его без суда и следствия.
        У кюнин императора приказ был противоположного толка: доставить пророка, о котором твердила вся столица, со всеми почестями пред ясными глазами Мангобэй, который возжелал поговорить с ним по душам.
        Дело в том, что обоим, и императору Мангобэй, и регенту Ходзё Дога, поступила одна и та же информация, источником которой были не только городские стражники, но и различные шпионы. Так как Язаки не был искушен в политике, то по простоте душевной объявил перед толпой о скорой смене власти, о чем он якобы узнал от Богов. У обоих дайнагонов: императорского Муромати и регентского Сюй Фу началась паника. Если дайнагон Муромати хотел узнать как можно больше о готовящемся перевороте, а потом уже по закону казнить пророка, то Сюй Фу считал, что ему все известно о заговорщиках и лишние слухи крайне вредны. Он даже знал дату, на которую назначен переворот - праздник благодарения за первый рис, который праздновался девятого числа пятого месяца. В этот день по традиции императорская семья выходила к народу, дабы помолиться вместе с ним и возблагодарить Будду за ниспосланное изобилие. Весна оказалась дружной, и урожай обещал быть богатым. Дайнагон Сюй Фу исходил из принципа букёку[230 - Букёку - скрытое влияние на судьбу или какое-либо явление.] - любой пророк может воздействовать на судьбу. Отсюда и различная
реакция на пророчество бедного Язаки.
        В сопровождении двойной охраны Язаки вышел во двор храма, где стояли два паланкина. Одни - малиновый, расписанный райскими птицами, другой - зеленый с изображением цапель в тростнике. Вместо зеленого паланкина больше бы подошел черный, тюремный, с решетками на окнах.
        В этот момент произошел инцидент, который стоит жизни одному из банси регента. Не успел Язаки дойти до паланкина, как банси, который находился ближе всех к Язаки, по тайному сигналу кюнина регента выхватил катана и бросился на пророка. Видно, кюнин регента все же счел необходимым любым способом выполнить приказ своего начальника - дайнагона Сюй Фу. Он даже готов был пожертвовать одним из своих младших офицеров, с тем, чтобы в случае разбирательства списать на его горячность последствия инцидента. Однако банси в малиновых кимоно были начеку. Для того чтобы убить Язаки, банси регента должен был пробежать не меньше трех шагов. Он пробежал только два. Меч его уже сверкнул, как луч солнца, отразив голубое небо и зеленеющие деревья над крышами храма, готовый обрушится на голову бедного Язаки, который, ничего не подозревая, спешил к заветному императорскому паланкину. Но в следующий момент банси регента оказался истыканным двумя десятками коротких тяжелых стрел. По меньшей мере, три их них попали ему в голову, а одна - в глаз. Он рухнул к ногам Язаки, окропив траву кровью в радиусе пяти кэн. Бедный Язаки
был обрызган кровью с ног до головы и задал такого стрекача, что, как молния, влетел в паланкин и забился в угол. Ошибка офицеров регента заключалась в том, что они не разглядели под одеждой императорских офицеров короткие арбалеты, и в том, что они пренебреги третьим правилом кодекса самурая: «Никогда не считай врага глупее себя». А так как они служили регенту, то невольно думали, что они самые умные, прозорливые и опытные.
        Оба отряда ощетинились катана, но не бросились друг на друга, ожидая команды, однако команды не последовало. Кюнины быстро взвесили все «за» и «против». Стычка между людьми императора и регента могла быть истолкована превратно и привести к непредсказуемым последствиям, а у кюнинов не было на то полномочий. Одно дело просто казнить нечестивца пророка, а другое устроить кровавую стычку в центре столицы да еще в храме Каварабуки. Поэтому кюнины рассудили здраво: овчинка выделки не стоит. Между тем, Язаки затолкали в малиновый императорский паланкин, и императорские же носильщики побежали так быстро, как только умели - лишь белая пыль клубами поднялась вслед за ними. Стоило им скрыться за воротами храма Каварабуки, как обе стороны посчитали конфликт исчерпанным и, пятясь, отступили, внимательно наблюдая друг за другом. При этом были высказаны оскорбления в адрес той и другой стороны, которые позднее будут поводом к стычкам, и где-нибудь на окраине рано или поздно обнаружится труп не только кого-то из банси, но, быть может, и кюнинов. Императорские офицеры еще некоторое время постояли в воротах храма,
пока не убедились, что паланкин невозможно догнать, а затем устремились следом по пустынным улицам города, население которого, наученное горьким опытом, успело в ужасе разбежаться по подворотням и окрестностям. Банси регента, который пожертвовал собой, бросили во дворе храма, забрав лишь его оружие. Язаки еще не успели донести до Яшмового дворца, как из келий стали выглядывать монахи. Они робко спустились во двор и унесли банси, чтобы отрезать ему голову, обмыть ее, оплакать и со всеми почестями предать вместе с телом земле.
        Вначале Язаки подскакивал в паланкине, как гуттаперчевый мячик, не зная, за что хвататься и что думать: может, везут, чтобы возвысить, а может, чтобы казнить самой мучительной смертью, какая есть на свете. Язаки сотни раз умирал от страха и только и твердил охранительную молитву: «Кими мо, ками дзо!» Перед глазами у него все еще стоял бедный банси, истыканный стрелами. Язаки отвык от самурайских жестокостей, и ему хотелось спокойной и уютной жизни. По наивности своей он даже не мог понять, почему вокруг него поднялась такая суета. И все-таки ему казалось, что ничего плохого не случилось и не случится.
        Затем тряска уменьшилась, и его уже несли нежно, как ребенка, охраняя не хуже, чем знатного хидзири[231 - Хидзири - «святой мудрец», высокий чин, который носит буддийский монах.], и наконец принесли в Яшмовый дворец, где он предстал пред строгими очами императорского дайнагона Муромати.
        - Ты ли осмелился говорить плохое о нашем дорогом друге регенте Ходзё Дога?
        Язаки понял, что попал впросак. На самом деле он не говорил напрямую о регенте, даже не упоминал его имени. Однако он понял, что это не спасет его живота. В ужасе он подумал, что еще можно все объяснить, он не знал, как начать, и стоял, выпучив глаза.
        Мысль о том, что грозный дайнагон говорит совсем не то, что думает, что на самом деле он на стороне заговорщиков, а значит, он и на стороне Язаки, не выходила у него из головы. Так почему же он так говорит со мной? - думал оторопевший Язаки.
        - Говори! - потребовал Муромати.
        - Я… - пролепетал Язаки, не смея отказаться от своих слов.
        - Что мне с тобой сделать: содрать с живого кожу или утопить в нечистотах? А?
        Язаки едва не упал. На глазах навернулись слезы жалости к самому себе. Он представил себя без кожи, ободранным, как кролик.
        - Я говорил только то, что ниспослано свыше…
        - Чего?.. - еще больше насупился дайнагон Муромати. - Чего ты там лепечешь. Подойти ближе!
        Однако он оценил услышанное. Если он знает будущее, то кроме меня, его никто не должен слышать, подумал мудрый дайнагон, который прожил долгую жизнь и понимал, что иногда за простыми ответами скрывается большая тайна.
        Кюнины, стоящие по обе стороны от дайнагона, напряглись. Им было положено убивать любого, кто посягнет на жизнь дайнагона. С гневом и презрением они пожирали глазами бедного пророка.
        Язаки, набравшись храбрости, подошел к дайнагону. Ему еще не приходилось бывать в покоях высокопоставленных особ, но он совершенно не замечал ни богатого кресла, ни золотых львов, ни литых курительниц, даже самодвижущаяся ширма с голубями и павлинами не привлекла его внимания.
        - Так что ты сказал?
        Язаки прочистил горло и впервые оторвал взгляд от дайнагона.
        - Вот что, - сообразил дайнагон Муромати, - стража может идти. Мы поговорим наедине. Ну? - потребовал он, когда шаги кюнинов смокли в коридоре. - Расскажи мне, как это произойдет?
        - Слушаюсь, таратиси кими, - пролепетал Язаки, поняв наконец, что это то, о чем предупреждал учитель Акинобу и что его жизнь теперь зависит оттого, поймет ли его дайнагон. - Так написано на небесах.
        - Ты умеешь читать по небесам?
        - Умею, - не очень уверенно кивнул Язаки.
        - Хорошо, - легко согласился с ним дайнагон Муромати. - Тогда скажи, чем я болен?
        - Вы, таратиси кими… вы…
        - Ну говори, не бойся, - ласковый голос вполз в уши Язаки, как скользкая змея с жалом.
        - Вы больны акашита[232 - Акашита - проказа.], таратиси кими… - произнес Язаки и тут же пожалел об этом, с ужасом глядя на лицо могущественного дайнагона, которое стало белым, как мел.
        - Кто тебе сказал? - в свою очередь ужаснулся дайнагон.
        Тайну, которую он берег много-много лет, никто не мог знать. Муромати все делал для того, чтобы сохранить ее. Он мылся в одиночестве. Никому не позволял одевать себя и пил отвар кореньев и трав, которые по его поручения тайно готовили ему травники на далеком теплом острове Кикай. Может, он что-то узнал о них? - испугался дайнагон и тут же отверг эту мысль - травами и кореньями занимался один человек - его сын, а помогала ему его семья. За это дайнагон платил им очень большие деньги, и они ни в чем не нуждались.
        - Но Боги не хотят вашей смерти, - добавил Язаки.
        - Ага, - только и произнес пораженный Муромати. - Чего же они хотя? - спросил он через некоторое мгновение, в течение которого переваривал услышанное. Момент слабости прошел, он снова обрел уверенность в себе.
        - Болезнь не будет являться причиной вашей смерти, - чуть-чуть, самую капельку осмелел Язаки.
        - Уже хорошо, - согласился дайнагон, подумав, что об этом расспросит пророка позже, потому что дела императора поважнее. - А теперь расскажи мне поподробней о готовящемся перевороте.
        Что именно рассказал ему Язаки и как это повлияло на сам переворот и повлияло ли вообще, никто до сих пор не знает. Известно лишь, что дайнагон Муромати вместе со своим креслом пододвинулся ближе и даже наклонился вперед. Его старое, морщинистой лицо с седыми бровями показалось Язаки похожим на лицо его деда, который вместе с деревней погиб в океане, и Язаки разоткровенничался. Умолчал он только на всякий случай о трех дорогих его сердцу существах: учителе Акинобу, Натабуре и медвежьем тэнгу - Афра, а сообщил лишь то, что никому не могло повредить. Дайнагон оценил его деликатность и не стал настаивать, ибо и так знал о заговоре предостаточно. Он сверил лишь информацию. Ему было важно подтвердить сам факт победы императора. Все остальное было неважно. Так вот, с этой задачей Язаки справился великолепно и таким образом сохранил себе жизнь. Он не знал одного, что Мангобэй слыл очень кровожадным человеком. Он был предан императору душой и телом и ради него за малейшую провинность отправил в область за Луну кучу народа. Между тем, он давно решил, что если переворот осуществится в пользу императора, то
есть Язаки подтвердит свое пророчество, он останется при дайнагоне, дабы приносить пользу и стране, и дайнагону, если же Язаки оплошает, то его судьба решится сама собой. Исходя из этого, Муромати велел поселить Язаки в самой лучших комнатах его апартаментов, которые однако, тщательно охранялись, и к вечеру Язаки, несмотря на обильный обед и ужин, сакэ и юную наложницу, которая пришла сделать ночной массах, почувствовал себя птичкой, запертой в золотой клетке.
        Единственное, он понял из всей это истории, что хорошо можно жить, не только имея деньги, но и голову на плечах. И как ни странно, несмотря на то, что стал пророком, весьма возгордился собой. Наложница задержалась у него до рассвета, а с первыми петухами ушла, чтобы по пути завернуть к дайнагону Муромати и подробно рассказать, что она делал и что услышала от Язаки.

* * *
        - Послезавтра, - тихо сказал Натабура, наклонившись над столом. - Предположительно. Го-Данго сам еще не знает.
        В новом доме у них появились новые традиции: вечерами они ужинали вместе. Рыба и немного риса. Скромная еда, к которой они привыкли. Даже дешевое сорговое вино не украсило их стол. Акинобу предпочел часуйме легкий желтый чай. А Натабура довольствовался чашкой холодной воды. Афра же доставалось сырое мясо и молочные ребра. Он уволакивал свое богатство в угол и, довольно урча и косясь так, что были видны одни белки, пожирал все в гордом одиночестве, потом тихо, как тень, возникал у ноги Натабуры и скромно выклянчивал еще что-нибудь вкусненькое.
        - Ты предупредил своего человека? - спросил учитель Акинобу, не потому что не доверял, а потому что хотел убедиться в разумности действий своего ученика. Впрочем, он уже не считал Натабуру учеником, скорее - сыном, который все понимает, а решения его правильны и тщательно взвешены. Ведь они давным-давно, еще когда Натабура был маленьким, ступили на путь махаяна[233 - Махаяна - великий путь спасения.] и всеми своими поступками только подтверждали его истинность: как из семени развивается гигантский дуб, дающий желуди - семена истины, так и Натабура рос и созревал, подобно дубу, чтобы однажды приблизиться к Богам.
        - Я скажу ему в тот же день.
        - Хорошо, - согласился учитель Акинобу. - Сегодня вечером я пойду на Шествие Хомуда.
        Натабура вопросительно посмотрел на него, хотя намерения учителя для него были ясны, как божий день.
        - Помнишь, я снял с тебя гэндо Амида?
        - Помню, - кивнул Натабура.
        - Хочу вернуть должок. Это облегчит нашу задачу. Гэндо Амида склоняет его владельца к гибели.
        - Подождите, сэйса, но ведь дары раздает император, а не регент?! Или я ошибаюсь?
        - Ты не ошибаешься. Я не знаю, как это произойдет, но наш Язаки предсказал, что завтра дары будет раздавать регент Ходзё Дога.
        - Сэйса, вы видели нашего Язаки? - удивился Натабура.
        - На площади Цуэ. Еще до того, как мы к нему ходили, и до того, как его забрали в Яшмовый дворец. Мне рекомендовали чужие люди. В столице только о нем и разговоры. Он стал лучше. В нем появилось сострадание. А скромность? Ты заметил? Она его украшает. Язаки мне сказал, что в этот раз во время Шествия регент тоже будет раздавать деньги и рис.
        - Еще ни разу регент Ходзё Дога не делал этого! - удивился Натабура.
        - А в этот раз сделает, ибо возгордился он и ставит себя выше Мангобэй.
        - Значит ли это, что он готовит переворот?
        - Они оба готовятся к схватке. Не зря же мы везли хирака императору. Известно, что регент тоже обзавелся хирака.
        - Может быть, стоило подождать, когда они перегрызутся? - спросил Натабура, прислушиваясь к трелям цикад за окном.
        Теперь так будет все лето, невольно подумал он. Хорошо!
        - Под великим секретом Язаки сказал, что в этом случае победит регент. Тогда мы его не сможем убрать.
        Они завершили трапезу. Афра разочарованно ушел к себе на подстилку. Натабура лег спать, а учитель Акинобу переоделся монахом комо и отправился на площадь Цуэ.

* * *
        Учителю Акинобу выпала великая честь получить гость вареного риса и двадцать бу из рук самого Божественного императора Мангобэй. Для этого он простоял на коленях перед воротами храма Каварабуки всю ночь - банси не давали поднять головы, лицемерно заставляя нищих изображать покорность судьбе. Тех, кто шевельнулся или повернул голову, оттаскивали прочь, в конец очереди. Его место тут же занимал другой жаждущий прикоснуться к императорской длани. Кроме того, оттаскивали всех тех нищих, которые, по мнению банси, не были нищими, а жаждали получить дармовую еду и деньги. Однако даже рьяная деятельность банси не гарантировала, что учитель Акинобу попадет в число счастливцев, ибо по его расчетам он находился где-то в третьей сотне. А попасть в Яшмовый дворец учитель Акинобу должен был любым способом. Поэтому он тихонько стал разбрасывать мелкие монеты. Делал он это в тот момент, когда банси были заняты своей тяжелой работой. Там, куда падала монета, рано или поздно поднималось волнение, банси были тут как тут, и к началу стражи дракона Акинобу заметно продвинулся к воротам дворца. Однако перед ним все еще
было не меньше сотни человек, и по всем расчетам Акинобу не попадал в число счастливчиков, потому что в очереди остались самые стойкие, опытные и ловкие нищие, которые или не реагировали на звон меди, или умудрялись набить карманы втихаря. Когда же Акинобу принялся швырять золотые рё, не выдержали и они - действительно, не было смысла сидеть в очереди, если под ногами валялись золотые. Это и сделало поддела. Возникла большая драка, и банси под вопли и крики нищих поработали на славу. Но даже этот прием не приблизил Акинобу к цели. Тогда он зараз кинул три золотые рё, но не в толпу, а рядом. Вид золота привел нищих в неистовое состояние. Последующая грандиозная драка и вполне справедливое возмездие со стороны банси привело к тому, что Акинобу оказался как раз шестьдесят шестым.
        Шествие Хомуда устраивалось каждую весну. Оно открывало взор Богине Аматэрасу на столицу Мира. В этот день небо обязательно должно было быть голубым и чистым. Если это условие не соблюдалось, то Шествие Хомуда переносилось на следующий день. Однако чем дальше переносился праздник, тем больше Богиня Аматэрасу была недовольна.
        Много-много лет назад, еще до разделения Миров, император Хомуда впервые преподнес дары Богине Аматэрасу, накормил и одарил нищих и страждущих. С тех пор каждую весну заключался договор с Богиней Аматэрасу, а праздник назывался Шествие Хомуда.
        В это утро небо было голубым и высоким. Акинобу молил Богов, чтобы не набежали тучки и тем более не пошел дождь.
        В середине стражи дракона ворота Яшмового дворца со скрипом открылись, и шестьдесят шесть счастливцев из многотысячной толпы оказались за его стенами. Их заставили сесть по обе стороны нижней части дороги, а за каждым из них встал банси, держа руку на рукояти катана, дабы ни у кого из нищих не возникло даже мысли оскорбить или того хуже напасть на божественное лицо. Заиграла музыка, а на высокое крыльцо дворца вышли: император Мангобэй с женой и малыми детьми, а также регент Ходзё Дога женой и сыновьями: Такэру и Коксинг. Акинобу удивился: обычно на этом празднике присутствовал кто-то один из сыновей, а здесь оба. Это была очень важная новость. Между императором и регентом в золотом кимоно стоял хидзири Такэда.
        Пространство между нищими и крыльцом заняли многочисленные придворные, разодетые по случаю праздника.
        Император произнес короткую речь, смысл которой сводился к благодарению Богини Аматэрасу, которая не оставит своим вниманием детей ее в такой красивой и прекрасной стране, как Нихон. А через нищих и сирых Богине преподносились земные богатства.
        И хотя Акинобу до конца не верил, что вместо императора Мангобэй воздаяние Богине Аматэрасу через руки нищих будет делать Ходзё Дога, он ждал, затаив дыхание, ибо от этого зависела удача заговора.
        Конечно, он не слышал, о чем говорили император, регент и хидзири, но на крыльце произошла заминка.
        Механизм чуда не связан с ощущением человека, и сколько учитель Акинобу в надежде на чудо ни ждал, он его как всегда не почувствовал, хотя знал, что именно должно было произойти: чудо - оно или есть, или его нет. И если бы он умел зрить «за пределы», проникать «в замыслы», то разглядел бы Богиню Аматэрасу, которая вложила в уста хидзири Такэда то, что давно хотел, но о чем не смел даже мечтать регент Ходзё Дога. А хотел он одного: приблизиться в этот момент по значимости к императору Мангобэй и покрасоваться перед народом и придворными, которые официально считались поданными императора Мангобэй. Это был бы один из его многочисленных последовательных шагов для захвата кайдана - алтаря посвящений. Желание это гложило его так давно и он испытывал такую страшную зависть, что когда это его желание сбылось, он страшно удивился и даже растерялся.
        - Сейса, - обратился хидзири Такэда к императору. - Согласно правилам Шествия, пора одарить нищих.
        Впервые вместе с императором с крыльца спустился и регент. Акинобу загадал, чтобы он пошел по его краю. За императором и регентом потянулись придворные, каждый из них должен был одарить каждого нищего двадцатью бу и горстью риса.
        Акинобу был последним в правом ряду. Регент Ходзё Дога медленно приближался к нему с брезгливым выражением на лице: нищие сплошь были грязные и больные. Он уже успел пожалеть о случившимся. Когда же он положил в ладонь Акинобу несколько медных монет, гэндо Амида затрепетало. Видел ее только Акинобу. Тень щурилась от яркого света, но когда регент Ходзё Дога насыпал в ладонь Акинобу рис, тень словно узнала хозяина, прилипла к его руке и незаметно нырнула в широкий рукав кимоно.
        Регент Ходзё Дога отпрянул. Он не понял, что с ним произошло. Ему только почудилось, как горячая волна пробежала по руке. Акинобу не мог предвидеть такого поворота событий. Он подозревал, что гэндо Амида безобидна лишь для того, у кого чиста душа, ибо она взаимодействовала с самыми темными и потаенными уголками человеческой души. А таких темных и потаенных уголков в душе у регента Ходзё Дога было предостаточно. И когда его черная натура встретилась с черной тенью Амида, они бросились навстречу друг другу и обожгли регента.
        Конечно же, банси заметил странное движение регента Ходзё Дога и его испуг и, решив, что Акинобу чем-то уколол регента, не раздумывая ни мгновения, выхватил катана и зарубил нищего, который даже не успел оглянуться.
        На этом история сорока семи ронинов могла бы и закончится, ибо вслед за этим происшествием, которое, несомненно, оценили бы как покушение на регента, последовали бы аресты и все заговорщики к полудню были бы схвачены и казнены даже не как самураи, а как самые низкие преступники - в лучшем случае им бы отсекли головы, а худшем распяли бы на стенах Нефритового дворца в назидании всем заговорщикам.
        Очевидцы из числа нищих по обе стороны ворот, а также придворные, банси и все остальные присутствующие в Яшмовом дворце долго потом рассказывали, как во время праздника Шествие Хомуда на Яшмовый дворец неожиданно опустилась тень. «Стало мрачно, как зимней ночью», - говорили многие. «Нет, - уверяли другие, - всего лишь померкло солнце, такое уже бывало». «Не то и не другое, - возражали третьи, - просто налетел ураган». Четвертые утверждали, что это был весенний дождик. А пятые - что дух Якуси-Нёрая[234 - Якуси-Нёрая - дух тени, единственный дух, подобный Богам.] просто пошутил. И только один человек знал истину. Этим человеком, конечно же, был Натабура. Он не мог оставить учителя без присмотра.
        Как только Акинобу вышел из дома, Натабура тихонько свистнул Афра и они вдвоем проводили учителя до самой площади Цуэ, а затем, подпирая стены харчевни «Два гуся», тихонько хихикали, разгадав хитрость учителя Акинобу с разбрасыванием денег.
        Когда харчевня открылась, они заняли самое удобное место на веранде и стали ждать. А уж когда учитель Акинобу скрылся за воротами Яшмового дворца, Натабуру охватило плохое предчувствие. Ну что с ним может случиться? - думал он. Что? Посидит, поглядит и выйдет. За плечами привычно возлежал волшебный голубой кусанаги, а на груди дремал коготь каппа - годзука. Кими мо, ками дзо! - думал Натабура. И все же на душе было неспокойно. Чем ближе приближалось кульминация самого Шествие, тем больше волновался Натабура. Конечно же, как и тогда на берегу Могами, в пустой Земле, на Краю Мира, он видел, что делается за стеной, но не знал, чем это все закончится. Он сказал Афра:
        - Жди меня, - и воспользовался силой тридцати трех обликов Бодхисаттвы или - ёмоо нодзомимитэ - «то, которое это» - упражнением, которое, быть может, применялось лишь в момент острейшей необходимости и по-другому не могло быть применено. В мгновение ока он перенесся за стену дворца. Никто не видел его, потому что он находился по другую сторону времени, однако, находясь в нем, он никого не мог убить, а мог только наблюдать. Он очутился рядом с учителем Акинобу как раз вовремя, даже чуть-чуть поздно - в тот момент, когда банси применил катана, и выбора у Натабура не было. А выбор его заключался в том, что он стал арарэ фуру - вихрем черного пламени, в котором все перемешалось: ипрошлое, и будущее, и то, что никогда не могло быть и не будет, и даже то, что не имело в человеческом понимании никакого значения, и вошел в реальный Мир точно в тот момент, когда гэндо Амида коснулось руки регента Ходзё Дога. Этого было достаточно. Акинобу сделал свое дело. Натабура выхватил его - целого и невредимого из арарэ фуру и перенес поближе к Афра, который, увидев их, сиганул через перила харчевни «Два гуся», и они
втроем быстро покинули площадь Цуэ.
        - Что это было? Что произошло? - просил учитель Акинобу, невольно трогая голову и оглядываясь на Яшмовый дворец, над которым рассеивалось черное облако.
        - Должно быть, в этом году нам не повезет с правителем, сэйса, - очень серьезно ответил Натабура.
        А Афра в подтверждении его слов что есть силы ткнулся Акинобу под колено. Учитель потрепал его по холке и с хитринкой посмотрел на Натабуру:
        - Если бы я еще что-нибудь понимал?
        Слава, Будде, он ничего не понял, обрадовался Натабура. Кими мо, ками дзо! А я ему ничего не скажу.
        - Не надо понимать, сэйса, - радостно улыбнулся Натабура. - Просто закончился праздник, и все!
        И действительно, нищих вытолкали за ворота, а император, регент и придворные вернулись во дворец, дабы праздновать Шествие Хомуда до глубокого вечера. Никто из них ничего не помнил, кроме того, что над столицей Мира пролился короткий весенний дождик. Все были рады и оживлены.
        Регент Ходзё Дога после странного приступа излияния желчи, как объяснил ему придворный лекарь, чувствовал себя неплохо. Он много пил и обильно ел и к вечеру совершенно забыл о странном недомогании. Вот только ночью он почувствовал необычную тяжесть в холке и такую же тяжесть в ногах - что было отнесено на счет действия соргового вина и сакэ, которых регент Ходзё Дога выпил огромное количество. Он едва дотащился до паланкина, и его отнесли в Нефритовый дворец.
        Однако маленькое, крохотное происшествие все же чуть-чуть подпортило праздник: банси, посмевший выхватить катана, внезапно подавился косточкой от маринованной сливы и задохнулся прежде, чем лекарь успел поставить ему пиявки.
        Произошло это глубокой ночью, на вечеринке, устроенной младшими офицерами в казарме. Конечно же, никто не обратил да и не мог обратить внимания на тень, мелькнувшую в этот момент над головой банси. Этой тенью был Натабура, который вернулся, чтобы отомстить за учителя.
        Глава 8. Подвиг ронинов
        Как-то незаметно город зазеленел. Дали спрятались в изумрудной дымке. Дух рек: Ёда, Окигаву и озер, смешиваясь с запахом цветущих садов и пробивающейся зелени, насыщали воздух бодрящими запахами весны. Теперь над столицей сквозь густую зелень деревьев проглядывали только две башни: на северо-западе - изумрудная Нефритового дворца, а на северо-востоке красная - Яшмового. Черная крыша храма Каварабуки, изогнутая на китайский манер, приземистая, как черепаха, пряталась в купах деревьев.
        Никого не арестовали. Однако встревоженный Гёки призвал своих сторонников. Он давно подозревал, что в их ряды затесался предатель. Поэтому, когда погибли Сампэй и Тэрадзака, он понял: что-то происходит и пора определиться в своих действиях.
        Гёки, как и капитан Го-Данго, когда-то был сёки. Он командовал седьмой бригадой лучников, состоящей из полуторы тысяч человек, и знал толк в стрельбе. Его правая рука и плечо были деформированы от постоянных тренировок с луком - особенно с дайкю. При обороне крепости Фудзикава в горной провинции Ивасиро он один сдерживал врага в течение двух лун, пока не подошли основные силы субэоса Камму - отца Камаудзи Айдзу. Крепость Фудзикава имела ключевое значение для контроля сразу над пятью юго-восточными провинциями, потому что находилась на перекрестке пяти горных дорог. За этот подвиг Гёки было пожаловано имение Мито в самой плодородной части страны - на равнине Синано. Правда, когда господин Камаудзи Айдзу впал у регента в немилость, имение у Гёки забрали бойкие соседи, и это обстоятельство спасло ему жизнь, потому что о нем просто забыли - вокруг господина Камаудзи Айдзу вращалось достаточно много более знатных и богатых людей, которые не успели от него вовремя откреститься. Большинство из них погибло вместе с ним, и Гёки, который мечтал кое-кому из них отомстить, теперь был только рад, что все так
сложилось, и ни о чем не жалел.
        Восемь командиров пятерок: Бидацу, Тороян, Иэясу, Вайрочан, Фудзивара-но Кинто, Сёнагон, Асамура, Хитомари сидели у него в доме на циновках, пили сливовое вино, густое, как джутовое масло, желтое и коричневое чанго и были рады увидеться вновь. Все они служили вначале под крылом субэоса Камму, а потом и господина Камаудзи Айдзу. Все они пострадали. Все они в одночасье лишились источника существования и стали ронинами. Не было только одного - Умако, и Гёки казалось, что это неспроста, ведь Сампэй и Тэрадзака как раз входили в его группу.
        Не было также и капитана Го-Данго, которого Гёки тоже пригласил. Однако во-первых, Го-Данго не был командиром пятерки. Во-вторых, Гёки доверял ему, как самому себе, а в-третьих, Го-Данго рассказал ему, что у него на примете есть очень нужный человек, который один стоит тысячи воинов и что этот человек готов к ним примкнуть, но только при условии анонимности. И самое главное - Гёки чувствовал, что капитану везет. Есть такого рода везунчики, думал он, абсолютно не завидуя. Везунчики, которым покровительствуют Боги. Все у них в жизни получается само собой. Может, и нам что-нибудь перепадет от его везения?
        - А Умако? - спросил Гёки, когда все командиры расселись на циновках. - Где Умако? - он даже еще раз оглядел товарищей, боясь, что в сумрачной комнате просто не приметил его. Из соображения безопасности ставни на окнах он не отрывал с ночи. Свет падал только из двери и окна, выходящих во внутренний дворик сада.
        - Уехал на родину, в Кото, - ответил высокий и худой Бидацу, отрываясь от пиалы с темным крепким чанго.
        Он пришел последним, и его мучила жажда. Кото находилось на острове Сикоку, и чтобы добраться до него, нужно было потратить не меньше пяти дней.
        - Почему ты сразу мне не сказал? - удивился Гёки, сверкнув темными проницательными глазами.
        - Он только вчера прислал письмо, - оправдываясь, возразил Бидацу. - К чему такая спешка?
        Его худое, загорелое лицо человека, который много времени проводит на свежем воздухе, еще больше вытянулось от обиды. Бидацу зарабатывал себе на жизнь тем, что гонял на побережье скот и бывал в столице наездами. Он не был в курсе последних событий и поэтому обиделся: разве можно подозревать друзей, которые объединились ради правого дела? Разлеглись здесь, подумал он, бросая на Гёки неприязненный взгляд.
        - Нас разоблачили! - объяснил Гёки, понимая, что разговор будет трудный, ибо все эти люди прожили тяжелую жизнь самурая, знали толк в ратном деле и имели свое мнение на все случаи жизни.
        - Не может быть! - подпрыгнул горячий Вайрочан. - Никто не предал бусидо! - он закрутил головой, с вызовом вглядываясь в лица товарищей.
        Как самый молодой, он не должен был вмешиваться в разговор прежде времени, хотя должность писаря в городском управлении приучила его к самостоятельным суждениям. Если бы кто знал, что устроил его туда через своих хороших знакомых Гёки. Но Вайрочан, похоже, не уважал старших и сейчас не мог сдержаться. Однако если бы Гёки были снисходительней, он бы понял, что Вайрочан просто горд тем, что его выбрали командиром пятерки.
        - И все-таки это так, - терпеливо сказал Гёки. - Убиты Сампэй и Тэрадзака, а в их доме мы обнаружили эмблему городских стражников.
        - Пора действовать немедля! - высказался самый старший из всех, Иэясу.
        Он начинал службу, еще когда субэоса Камму был юным, как господин Камаудзи Айдзу. Теперь его щеки покрывала седая борода, но он походил на крепкий белый дуб и умел здраво оценивать обстановку. Улыбка у него была под стать лицу - мужественная и честная.
        - Убьем одного Ходзё Дога! - предложил он. - И дело с концом!
        Иэясу нигде не работал, но на какие средства он существовал, никто не знал. Должно быть, у него где-то кубышка зарыта, думал Гёки.
        - Точно! Убьем симатта! - вскочил худой и костлявый золотарь Фудзивара-но Кинто.
        Для маскировки он работал чистильщиком каналов Нефритового дворца и пах соответствующе. Поэтому он сидел в стороне от всех и цедил свое вино, говоря всем своим видом, что занимается грязной работой исключительно по заданию Гёки и для пользы заговора - чтобы только бывать за нефритовыми стенами дворца. Фудзивара-но Кинто служил в тёдзя, точнее, в подразделении суппа[235 - Суппа - вездесущий, как волны.], но не поднялся выше банси из-за скверного характера и неумения подчиняться. С годами он заметно остепенился и хорошо стал разбираться в своем деле тёдзя, однако карьера у него не получилась, потому что на нем стояло клеймо строптивца. Теперь же по роду занятий ему доводилось бывать в обоих дворцах, и он знал кое-что, например, о существовании сливных каналов, через которые можно было проникнуть во дворец. Это был один из вариантов. Фудзивара-но Кинто изготовил ключи от решеток, которыми перегораживались каналы, но оставались сомнения в надежности подземного пути, потому что по большим праздникам подобные потаенные места охранялись тщательней всего, к тому же их могли перекрывать дополнительными
решетками.
        - Если мы убьем только регента, - терпеливо, как малым детям, начал объяснять Гёки, - завтра придут его сыновья, и наша кровь будет напрасна.
        Да и какой смысл в преждевременном выступлении, когда все три врага находятся в разных местах: регент - в своем Нефритовом зеленом дворце под надежной охраной гвардии и хирака, старший сын, Такэру - в Сайто на острове Кюсю выбивает налоги, младший, Коксинг - уехал учиться искусству политики в Ая. Нет, надо ждать праздника благодарения за первый рис, который праздновался девятого числа пятого месяца, когда все трое соберутся в столице. Тогда удар будет нанесен наверняка.
        - Что же, так и будем сидеть, пока нас не перебьют по одиночке?! - возразил из своего угла Бидацу, самый рассудительный из них - рассудительней даже Иэясу. Ничего не могло его вывести из себя, словно он специально демонстрировал всему свету твердость духа и силу воли.
        Бидацу служил простым асигару, командиром пятерки, но к его мнению прислушивались как к мнению бывалого солдата. Много молодых жизней асигару он спас своим достойным примером.
        - Как вы не понимаете?! - вступил в спор Асамура, маленький человек с желтой кожей. - Как вы не понимаете, что регент только и ждет, чтобы мы раньше времени обнаружили себя. К тому же нас слишком мало.
        Он был опытным бойцом, сотником, владевшим стилем синкагэ-рю, который пришел к людям прямо от бога Касима. Действительно, даже очень опытному фехтовальщику трудно было его победить. За всю свою жизнь Асамура не потерпел ни одного поражения. Официально он участвовал в ста трех поединках, неофициально - когда свидетели отсутствовали, не меньше чем в трехстах. Был задирист с чужаками и вечно влезал во всякие истории. К нему подсылали убийц. Никто их них не пережил Асамура, который к тому же был хитер и ловок, как лисица. Все помнили случай, когда Асамура завернул вместо себя в футон одеяло, а сам залез на вишню и застрелил из арбалета растерявшегося убийцу. Таких историй было много, и они часто смаковались в компании, однако при других обстоятельствах, ибо нынешние не располагали к воспоминаниям.
        - Правильно, - сказал Гёки. - Давайте лучше пить чанго и не думать о плохом. Если мы начнем действовать, будет плохо, если мы не будем действовать, тоже будет плохо. Поэтому нам лучше лишний раз не тревожить судьбу и спокойно переждать. Будда сказал: «То, кто не умеет делать паузу, когда Боги спят, проигрывает в их расположении, когда они просыпаются».
        Гёки не мог им многого объяснить. Не мог рассказать о Натабуре, потому что сам не знал о нем ничего, кроме того, что Натабура имеет опыт общения с хирака и ганива. Возможно, Натабура приведет с собой еще одного бойца, что, конечно же, мало, но, в общем, неплохо. Каждый из нас стоит тысячи самураев, с тихой гордостью подумал Гёки, авось и одолеем регента.
        - Разве ты забыл, что нам уготовано Богами? - гневно спросил винокур Сёнагон. - "Мы умрем не в мире, но мы умрем, защищая господина. Если мы уйдем в море, наши тела погрузятся в пучину. Если мы уйдем в холмы, наши останки зарастут травой".
        - Уважаемый Сёнагон, - ответил Гёки, - наши судьбы действительно находятся в руках Богов. Такова наша судьба - умереть за бусидо. Но сделать это надо с умом.
        Сёнагон торговал вином напротив Нефритового дворца, и к нему ходила почти вся гвардия регента. Иногда он приносил ценную информацию, а один раз даже спас Гёки от ареста, вовремя предупредив об облаве на базаре Сисява.
        - А мне кажется, что Умако никакой не предатель, иначе бы нас давно всех схватили, - сказал крысолов Хитомари.
        Похоже, он высказал общую мысль, потому что возглас одобрения пронесся по комнате. Да и действительно, разве мог самурай предать самурая или даже самое святое - бусидо?! Конечно, нет! Подобное предположение ни у кого не укладывалось в голове.
        - А кто? - спросил золотарь Фудзивара-но Кинто.
        Ему ни на кого не хотелось кидать даже тень подозрения, да и по натуре он был человеком спокойным и деликатным - насколько может быт деликатным самурай, который опустился до работы золотаря, но остался воином.
        - Испугался он, - тихо сказал Хитомари, который имел источник существования в виде цуитати[236 - Цуитати - железные бочки, в которых выращивались огромные крысы-крысоловы.] и был самым богатым, потому что на его крысоловов всегда имелся спрос.
        Вот у кого есть повод предать, невольно подумал Гёки. Эта мысль пришла ему в голову совершенно случайно, и он удивился, потому что раньше об этом не думал. Тот, у кого деньги, никогда не будет шевелиться.
        Опять все загалдели, подогретые напитками. Молчал лишь один музыкант Тороян. Он играл на адзусаюми[237 - Адзусаюми - однострунный смычковый инструмент.] для самого императора. В бытность свою самураем он был всадником при штабе и не раз доказал свою преданность господину Камаудзи Айдзу. Постепенно возгласы смолкли, и все восьмеро уставились на него. Но Тороян даже ухом не повел.
        - А ты чего молчишь? - спросил тогда маленький Асамура, от нетерпения подпрыгивая на циновке.
        - А чего говорить? - Тороян поставил перед собой пустую чашку и потянулся за кувшином. - Все сказано. Гёки прав: что бы мы ни делали - все плохо. Давайте ничего не будем делать. Если заговору суждено свершиться, то он свершится как бы помимо нас и одновременно вместе с нами. Боги сами подтолкнут нас к нему. Если заговору не суждено свершиться, то мы все окончим жизнь в течение сэкки. И нечего здесь больше говорить!
        - Правильно! - обрадовались все восьмеро командиров, молчал только Гёки.
        - А ты что думаешь? - спросил у него Тороян.
        - Думаю, что у нас во дворе кто-то ходит!
        Все схватились за оружие и настороженно прислушались. Снаружи действительно кто-то шумел - да так, что дом дрогнул от основания до конька.
        - Мё-о![238 - Мё-о - огромные демоны в доспехах и с двypyчными мечами из чистого света.] - произнес кто-то в ужасе.
        - Деревня, мё-о не существует!
        - Я сам видел…
        - Тихо!..
        - Корова? - высказал предположение белобородый Иэясу. - Рога чешет!
        - Нет, козы забрели, - высказался писарь Вайрочан, - точно козы. Я их издалека узнаю. Воняют они.
        И действительно, всем показалось, что запахло козами. А золотарь Фудзивара-но Кинто даже зажал нос, хотя ему-то прежде всего надо было остерегаться собственных запахов.
        Потом кто-то поскребся в дверь.
        - А я знаю, кто это, - очень спокойно сказал Гёки.
        Все уставились на него, пока он шел открывать. Асамура и Бидацу с катана наизготовку встали по обе стороны от входа. Остальные отступили по углам, остерегаясь оказаться перед дверью.
        - Эй… - окликнул Сёнагон. - Вдруг это городские стражники?!
        - Никакие это не стражники, - ответил Гёки, открывая дверь. - Это мой и ваш друг - капитан Го-Данго, только он пьяный.
        Действительно, стоило капитану Го-Данго войти, как он неуклюже пошатнулся и поискал глазами, обо что бы опереться. Потом влил в себя кувшин чанго, обвел всех веселым взглядом и только тогда произнес чисто риторически:
        - Беседуете, друзья?
        - Беседуем… - ответили ему настороженно, еще не зная, к чему он клонит.
        - Правильно… - глупо хихикнул капитан Го-Данго. - А того не знаете, что регент и весь его выводок в городе!
        - Как?! - вскричали все.
        - А вот так! Я по этому поводу напился. Праздник у нас. Праздник!
        Он принялся неуклюже танцевать, при этом едва не свалив одну из опор дома.

* * *
        До вечера переждали в двух домах, которые были куплены загодя: один перед парадными, а второй перед задними воротами Нефритового дворца. Сам дворец в восемь этажей возвышался в темноте, как гора, и если бы не огни стражников на галереях каждого этажа, то масштабы громадины было бы трудно оценить.
        - Эка свеча-а-а! - дивился Сэн-но Рикю, порой выглядывая в окно и задирая голову, чтобы разглядеть самый верхний - восьмой этаж. - Повыше Фудзияма будет.
        Он гонял скот вместе с Бидацу, еще не привык к грандиозности столицы Мира, и многие вещи в ней его удивляли.
        Золотарь Фудзивара-но Кинто с двумя своими людьми вернулся в начале стражи крысы. Все они были перемазаны с ног до головы, и воняло от них нечистотами. Но на это никто не обращал внимания. Им тут же дали ополоснуться и попить воды.
        - Хорошо, что мы не пошли сливняком, - сказал Фудзивара-но Кинто, прочищая горло. - Эти кусотару[239 - Кусотару - идиоты.] загородили проход плитами.
        - Оставили только щель, в которую и ребенок не пролезет, - пожаловался Тарада, который ходил с Фудзивара-но Кинто.
        Второй человек из группы, Сабуро, устало опустился на пол:
        - Мы ее пытались поднять… Зря старались.
        - Прости, Гёки, так вышло, - удрученно произнес Фудзивара-но Кинто.
        Еще Гёки планировал переодеться пожарниками. Поджечь главную башню Нефритового дворца и таким образом проникнуть внутрь. Но от этой идеи пришлось отказаться: получалось, что успех предприятия все равно зависел от тех, кто полезет через стену. Легче было перелезть всем скопом - меньше риска оказаться разобщенными в самом начале.
        - Ничего, - ответил Гёки. - Сейчас придет капитан Го-Данго. Будем штурмовать отсюда, - он кивнул в окно, за которым через площадь виднелись парадные ворота.
        - А что, без него нельзя? - с вызовом спросил крысолов Хитомари. - Нас уже достаточно, - и посмотрел нервным взглядом на ронинов, сидящих вдоль стен.
        Было их ровно двадцать человек. Куродо по кличке Нори[240 - Нори - капуста.] от нечего делать надраивал секиру. Момму, посвистывая, разглядывал балки на потолке. Дзито тоже делал вид, что его ничего не волнует. Другие спали. Такaги зевал. По этой причине Хитомари никто не ответил - не хотели связываться. Некоторые считали его выскочкой.
        - Откуда? Отсюда?! - удивился Сэн-но Рикю и снова высунулся в окно.
        На него зашикали:
        - Выдашь нас всех, блудливый демон…
        Из надстройки над воротами доносились пьяные голоса и женские вопли. Там праздновали Шествие Хомуда на свой лад.
        - Они же все пьяны как один по случаю праздника, - засмеялся Сэн-но Рикю. - А Сёнагон… Где ты, Сёнагон?
        - Я здесь, - ответил из углу винокур Сёнагон.
        Он уже давно подремывал, здраво рассудив, что свежая голова не помешает делу.
        - Сколько ты им налил сегодня?
        - Всего-навсего открыл неограниченный кредит, - засмеялся Сёнагон.
        - А где наши друзья? - снова спросил Хитомари, который выращивал крыс-крысоловов и который заподозрил Умако в трусости. Он ехидно уставился на Гёки. Что же ты, господин организатор, заваливаешь дело? - хотел спросить он. Лучше бы я этим занялся. Но Гёки его и так прекрасно понял.
        - Придут, - ответил он, не глядя. - Куда они денутся.
        Он уже и сам беспокоился, стараясь не подавать вида. Неужели что-то случилось? Хитомари он не особенно любил, потому что Хитомари не умел ждать и догонять, а хотел получить все сразу и быстро. Поэтому он и взял его в главный отряд, чтобы был на виду. Из него-то и лейтенант получился неважным, потому что он не понимал, куда надо бежать и кого атаковать, и положил в бою под Идзу в неумелом штурме кучу народа. Как у него хватает терпения выращивать своих крыс? - в очередной раз задался вопросом Гёки. В этот момент он услышал условный стук в дверь со стороны сада, и у него отлегло от сердца. Слава Будде! - подумал он и радостно сказал:
        - Это они! - не удостоив взглядом Хитомари, который во всем видел злой умысел.
        В дом вошли сразу пятеро существ: четверо мужчин и медвежий тэнгу. Гёки с радостным выражением на лице и одновременно с удивлением отступил в сторону - такую собаку ему еще видеть не приходилось. Афра, вытянув свой длинный нос, тут же стал ко всем принюхиваться. Он был хорошо воспитан и не лез знакомиться с чужими людьми. Разумеется, он понимал, что предстоит нечто грандиозное и радостное, но не знал, что в столь многочисленной компании. Сердце его учащенно билось. Он даже завилял хвостом, приветствуя золотаря Фудзивара-но Кинто, потому что от него приятно пахло, а вот крысолов Хитомари ему не понравился, и он едва сдержался, чтобы не зарычать, потому что, как и все собаки, не любил гадских, подлых, серых крыс.
        Хитомари все понял и заявил:
        - Я их не знаю! Я не могу с ними идти в бой.
        - Это мои друзья, - грубо оборвал его капитан Го-Данго.
        - Все равно! - уперся Хитомари. - Что это за собака?!
        Акинобу, Натабура, Язаки, Баттусай и Афра - а это были они, не считая капитана Го-Данго, который, как всегда был пьян, опоздали потому что с ними случилось приятное происшествие: вернулся Язаки. Немного сконфуженный и робкий, он появился в самый последний-распоследний момент. Они его уже и ждать перестать, когда Натабура сказал, что Язаки обязательно придет. Вот они и сидели в темноте при свете единственной свечи. Раз десять капитан Го-Данго порывался уйти, потому что вот-вот должен был прозвучать полночный колокол и они могли опоздать, и тогда бы штурм Нефритового дворца начался бы без них, но почему-то не уходил под укоризненным взглядом Афра. А когда в двери, словно дух, возник запыхавшийся Язаки, они, не став его ни о чем расспрашивать, понеслись по ночным улицам Киото. Им здорово повезло, потому что все городские стражники лежали пьяные в стельку. Только на мосту Ясобаси их попытались остановить опять же пьяные кэбииси, но на свою голову не разглядели в темноте гиганта Го-Данго. За что были безжалостно сброшены в реку Ёда. Долго еще позади слышались их страшные крики. Столица Мира притихла,
словно в дурном предчувствии: ее граждане не веселились и не кутили, а только с опаской поглядывали то в сторону Яшмового, то в сторону Нефритового дворца, над которыми в ночном небо вспыхивал праздничный салют.
        - Можешь остаться, - сказал Гёки, суетливо раздавая оружие. - Мы тебя не держим. Но вынуждены будем связать.
        - Еще чего?! - тоже грубо откликнулся Хитомари. - Ладно, чего я, собак не видел?
        Он решил свалить свое недовольство на Афра. Если бы он знал, с кем связался, он бы ни за что этого не делал бы, ведь он не разглядел, что перед ним медвежий тэнгу. Впрочем, даже если бы и разглядел, то ничего не понял бы, ибо не все люди сразу понимают, что такое сказочные существа.
        Афра все понял и тихо заворчал, дергая верхней губой так, что обнажились огромные белые клыки.
        - Спокойно, спокойно… - вмешался Натабура, похлопав его голове и с укоризной взглянув на Хитомари. Кими мо, ками дзо!
        - Чем тебе собака помешала? - спросил Гёки, еще не решив, что делать со строптивцем. С одной стороны, затевать свару в самый ответственный момент глупо, с другой - он понимал, что это просто нервы. Когда Хитомари начнет двигаться и действовать, все его раздражение улетучится, как похмелье, потому что крысолов Хитомари всегда всем был недоволен и скрипел, как старая арба.
        Они продолжали бы спорить и дальше, но в этот момент в храме Каварабуки ударил полночный колокол, ему стали вторить колокола в других храмах, а в дверь забарабанили:
        - Открывайте!..
        - Оро?! - крысолов Хитомари присел от неожиданности.
        Язаки, взвинченный ночным бегом по городу и стычкой на мосту, сжал рукоять своего любимого китайского меча. Натабура посмотрел на Акинобу, который покачал головой: «Спокойно! Ничего страшного». Капитан Го-Данго выпрямился в полный рост, упершись головой в потолок. В руках он держал огромную-преогромную канабо. Баттусай схватился за любимый кастет тэкко. А горячий Вайрочан даже выхватил катана и подался к двери. Если бы не окрик Гёки: «Стой!», он бы наломал дров, потому что в среди писарей в городском управлении забыл о дисциплине. «Это ты в бою будешь такой шустрый!» - хотел упрекнуть его Гёки, но не успел.
        - Вина хотим! Ова! - раздалось снаружи.
        Сёнагон удивленно произнес:
        - Я вроде бы их уже напоил?.. Сейчас выйду! - крикнул он и пробормотал: - Бакаяро!
        Свечи задули, и дом погрузился в темноту.
        Сёнагон открыл дверь и сказал кому-то в ночь:
        - Вино у меня в лавке.
        Его лавка находилась рядом, и похоже, они все дали маху, не учтя того обстоятельства, что сакэ и вина для стражников никогда не бывает много.
        - Вы что, тоже пьянствуйте? - один из них, наиболее ретивый, сунул нос в дверь и что-то учуял. Он даже различил в темноте блеск оружия, которое держал над головой горячий Вайрочан, он ничегошеньки спьяну не понял. Не понял даже, что прямо перед ним возвышался Го-Данго. Должно быть, он его принял за опору дома. - И мы тоже! Бу-коросу![241 - Бу-коросу! - приветствие «Салют!»]
        А потом они все втроем подались вслед за Сёнагоном, который повел их через двор к лавке. На этот раз винокур Сёнагон решил не скупиться и выдал им столько сакэ и вина, сколько они могли унести.
        - Бу-коросу! - радостно кричали стражники. - Бу-коросу!
        Пока он открывал лавку, пока лазал в погреб, пока выставлял запотевшие кувшины и бутылочки, Гёки вывел весь отряд из дома и расположил в кустах вдоль забора. Он решил воспользоваться моментом и проникнуть за стену вместе со стражниками. Это была явная удача, ибо по плану надо было лезть через эту самую стену, а она была утыкана стальными шипами.
        - Я помогу, - сказал Сёнагон, взял самый большой и тяжелый кувшин с вином, запечатанный промасленной бумагой и вышел из лавки, не заперев ее - к чему? Сюда они уже не вернутся.
        Он открыл стражникам по бутылочке сакэ.
        - Бу-коросу! - обрадовались те, вливая в себя зелье, как воду.
        Если бы они были не настолько пьяны, они бы обратили внимание, что вслед за ними из сада выскочили люди. Он бы даже услышали, как кто-то кого-то подгоняет:
        - Быстрей!.. Быстрей!..
        Это Гёки подбадривал товарищей, потому что ровно в полночь второй отряд начал штурмовать задние ворота Нефритового замка. Главное, ударить вовремя, думал Гёки. Главное, вовремя. Но они уже опоздали, а это было плохо.
        Они пересекли темную площадь вслед за стражниками, которые хихикали и беспечно болтали в предвкушении дальнейших возлияний. Перед главными воротами, над которыми обычно вывешивались два фонаря, тоже было темно, хоть глаза выколи.
        Язаки в двух словах попытался объяснить, почему опоздал:
        - Он как ко мне пристал, расскажи, да расскажи, когда я умру.
        - Кто? - спросил Натабура, не очень вслушиваясь в речи друга.
        - Как кто? - удивился Язаки. - Императорский дайнагон Муромати. Еле отвертелся. Наврал с три короба.
        - Открывай! - один из стражников стал дубасить ногой в калитку рядом с воротами.
        - Кто там?! - раздались пьяные голоса. - Убирайтесь!
        - Свои! Открывай!
        Последний из стражников оглянулся и с тупым недоверием посмотрел на вооруженных людей рядом. Особенно его удивил капитан, который возвышался над всеми, как каланча:
        - Вы тоже с нами?
        - Тоже, - насмешливо ответил кто-то из молодых, кажется, Куродо по кличке Нори.
        - Бу-коросу!
        - Бу-коросу… - снова насмешливо ответили ему.
        - Открывай!
        Калитка распахнулась так стремительно, что дубасивший в нее пятками стражник упал навзничь вместе с кувшином.

* * *
        Торояну повезло меньше. Домик, в котором загодя было спрятано оружие и в котором они томились ожиданием, был крохотным, как собачья конура. Двадцать два человека едва поместились в нем. У Киёмаса даже ноги торчали наружу. Благо сад вокруг был таким заросшим, что с улицы ничего нельзя было разглядеть. И все равно Асамура, заботящийся о маскировке, выговаривал ему:
        - Убери ноги!.. Убери!
        Киёмаса - самый молодой из всех, который даже не успел послужить под началом господина Камаудзи Айдзу, а участвовал в восстании из солидарности, краснел, пыхтел, но ничего поделать не мог: сзади подпирал друг Наганори, слева - старик Усима-Таро, а на коленях лежала тяжелый масакири с массивным обухом.
        - Слышишь меня… - шипел Асамура, - убери, кому говорю.
        Наконец Киёмаса сообразил: сорвал пару веток клена и прикрыл ноги. После этого все успокоились и сидели в полной тишине, и только когда начало темнеть, стали возиться и вздыхать:
        - Скорее бы…
        Не повезло еще и в том, что стражники с этой стороны Нефритового дворца попались сплошь как один малохольные: не праздновали, не кричали, не улюлюкали, а даже зажгли над входом фонари. Правда, толку от них было мало, потому что сосновый лес подбегал под самые стены, и темень в трех кэн от входа стояла непроглядная. На этот случай у Торояна были фонари, набитые светлячками. Света они, правда, давали мало, но вполне достаточно, чтобы не расквасить в темноте нос.
        Именно Киёмаса отводилась роль белки. Он должен был вскарабкаться на сосну, с сосны - на стену в том месте, где она делала небольшой изгиб, и закрепить веревку.
        Ради такого момента Киёмаса даже надел шелковую ситаги[242 - Ситаги - рубаха из специального шелка, смягчающая удар.] в надежде, что она защитит если не от стрелы, то хотя бы от неумелого удара мечом. Доспехи слишком тяжелые. Лазать в них по стенам нет никакого удовольствия, рассуждал он, а ситаги в самый раз. Многие его товарищи тоже надели ситаги, полагая, что в ней они будут неуязвимее.
        Тот момент, когда надо было лезть на стену, Киёмаса проспал. Ему приснилось, что он дома ест мамины рисовые шарики на рыбной подливе, а кто-то посторонний его дергает за рукав и говорит:
        - Заснул, что ли? Вставай!
        Чего это я заснул? - удивился он, я ем. И проснулся, испытав чувство сожаления оттого, что не попробовал сладкой подливы. Было темно, и только со стороны ворот сквозь листву пробивался тусклый свет. Над городом плыл полночный звон колоколов. Пора, понял он. Да и Асамура не давал забыть об этом - пихал в плечо и шипел:
        - Проснись, болван… проснись…
        - Я уже не сплю, сэйса, - отдернул руку Киёмаса.
        Чужое прикосновение было неприятно, как холодное железо, тем более от старого Асамура воняло козлом. А еще он был как никто надоедлив и нравоучителен, хотя его и следовало уважать за храбрость и мастерство фехтовальщика. Но пересилить себя Киёмаса не мог.
        Он вскочил легко и быстро. Встрепенулся, прогоняя остатки сна, и выбежал из дома. Его уже ждали, оглядываясь в нетерпении. Ночная прохлада взбодрила. Я действительно проспал, понял он, и ему стало стыдно. Но потом, когда залез на дерево и с него - на стену, все его недовольство само собой улетучилось, зато сделалось одиноко и страшно. Товарищи остались где-то далеко внизу, словно на чужом острове. А он уже сотни раз умер, воображая, что здесь, наверху, его ждет засада. Однако, как ни странно, стена оказалась пустой, и это было хорошим знаком. Наму Амида буцу! - прошептал Киёмаса и, стараясь меньше шуметь, на ощупь привязал веревку к зубцу, испытывая страшное чувство одиночества и уязвимости, а когда бросил веревку вниз, то впервые в жизни почувствовал, что на него кто-то смотрит и, цепенея, оглянулся, чтобы увидеть призрака. Призрак стоял в том месте, где стена делал изгиб, и светился мертвенным светом. Голова его на фоне черного неба казалась нестерпимо яркой, зубы же блестели еще ярче, от этого казалось, что призрак издевательски улыбается и подзывает Киёмаса к себе. Киёмаса охватила такая
слабость, что он невольно прислонился к парапету стены и замер. Из оружия у него был только танто, но даже его он вытащить не мог - руки не поднимались, словно каждая из них весила, как арба. В следующее мгновение призрак пошевелился, и Киёмаса понял, что это обыкновенный стражник. Просто луна еще высоко не взошла и светила из-за громады Нефритового замка, отбрасывая на стену незримую тень.
        Стражник не разглядел Киёмаса, темная одежда которого делала его невидимым на фоне темной стены. К тому же лицо и руки и у Киёмаса были намазаны сажей - опять же по настоянию въедливого Асамура. Впервые Киёмаса подумал о нем с теплотой - если бы не эта маскировка, от которой он всячески отбрыкивался, полагая, что буси не подобает ни от кого прятаться, и не настойчивость Асамура, лежать бы сейчас Киёмаса с разбитой головой, а само восстание оказалось бы под угрозой срыва в самом начале.
        Стражника же привлекли непонятные звуки. Как ни старался Тороян и его люди быть тише и незаметнее, бряцанье оружия выдавало их присутствие.
        Не дойдя двух шагов до Киёмаса, стражник выглянул в соседнюю бойницу. Киёмаса воспользовался моментом, и хотя ему еще не приходилось убивать врагов, с этой задачей он справился блестяще, ударив стражника танто в левую подмышку и навалившись на него с тем, чтобы заткнуть рот. Прежде чем умереть, стражник искусал ему все руки.
        - Молодец! - оценил Асамура, появившись на парапете стены.
        Киёмаса испытал к нему самые дружеские чувства. Теперь Асамура казался ему не зловредным и надоедливым стариком, а самым умным и толковым, чуть-чуть пожилым самураем. Мало того, он готов был слушаться его всегда и во всем, потому что понял одну истину: обязательно найдется кто-то, кто умнее и находчивей тебя.
        Через кокой отряд Торояна оказался на стене ниномару[243 - Ниномару - внешняя цитадель.]. Бидацу со своими людьми побежал влево к воротам, Иэясу же - вправо к следующему посту, который находился в западной башенке на расстоянии не менее пяти сяку. А Тороян и Асамура спустились во двор, чтобы атаковать хоммару[244 - Хоммару - внутренняя цитадель.], в которой находился отдельный гарнизон. Торояна волновал вопрос: насколько стражники пьяны.
        Все оказалось до разочарования просто: они быстро пересекли двор, выложенный камнем, и в белом свете своих фонарей обнаружили, что маленькие ворота, преграждающие путь ко второй линии обороны Нефритового дворца, больше похожие на калитку, беспечно открыты и не охраняются. Мало того, дверь, находящаяся справа и ведущая в бастион, тоже оказалась незапертой. Асамура со своими людьми побежал наверх, чтобы из укреплений дворца никто не пришел на помощь цитадели. Остальные замерли, прижавшись к стенам и ожидая команды Торояна. Наганори, друг Киёмаса, сунулся было вперед, но на него шикнули, и он затих. Ждали своих. Наконец со стороны ворот и охранной башенки замелькали тусклые огни. Если бы кто-нибудь из стражников выглянул бы во двор, он бы принял огни светлячков за духов, которые вопреки воле Богов вернулись на Землю. Тяжелое оружие, предназначенное для хирака и ганива, оставили на земле под стенами и в цитадель ворвались молча с одними танто или вакидзаси.
        Первым вбежали самые горячие: Наганори и Киёмаса. Усима-Таро, которого они тоже считали стариком, бежал следом, оберегая юношей от какой-либо напасти. И действительно, не успели Наганори и Киёмаса сделать и пары шагов, как на них с криком бросился стражник. Оказывается, он стоял сбоку у стены, на которой было развешено оружие. На счастье, в руках у него оказалась всего лишь длинная курительная трубка. Но и ею он сумел нанести удар в голову Наганори с такой силой, что тот полетел кувырком, а Киёмаса от неожиданности присел. Усима-Таро тут же зарубил стражника, окропив кровью угол цитадели.
        Пока Киёмаса приходил в себя, наиболее опытные: Юраносукэ, Усима-Таро, Бидацу и Кадзува напали на тех стражников, которые беспечно сидели в центре помещения, пили сакэ, играли в карты и в другие игры. Остальные нападающие занялись теми, кто спал вдоль стен. Раздались крики, стоны умирающих. А Киёмаса все опаздывал и опаздывал: куда бы он ни кидался, выходило, что противник уже повержен и умирает. Тогда Киёмаса, не обращая ни на кого внимания и пренебрегая общей свалкой, бросился в самый дальний конец цитадели, где нашел себе достойного противника, который его едва не убил. Это был капитан стражников средней цитадели Асигака. В этот вечер он не пил, потому что накануне здорово перебрал и у него весь день болела голова. Но урезонить своих подчиненных, а тем более не дать им пить в великий праздник «Шествие Хомуда» он не сумел по причине негласного приказа генерала Кожайба всем пить вино, махнул на все рукой и как был в доспехах, так и завалился подремать. Правда, перед этим в гордом одиночестве обошел посты и лишний раз убедился, что все пьяны, и сказал самому себе: «Будет удивительно, если
кто-нибудь не воспользуется нашей беспечностью». Он как в воду глядел, и первого врага, который вырос перед ним, ловко поддел нагинатой, с которой никогда не расставался. И посчитал, что убил его. Однако все было не так просто.
        Киёмаса же увидел следующее. На футоне возлежал самурай в черно-серебристых доспехах. На нем были черный панцирь, черные наколенники, черные металлические гетры, даже дзингаса[245 - Дзингаса - плоский шлем.] был черного цвета. К счастью, Асигака в этот вечер не надел свою обычную маску черного цвет, иначе бы Киёмаса окончательно струсил. Ему еще не приходилось сталкиваться с настоящим самураем, а все его тренировки с боккеном[246 - Боккен - деревянный меч.] и уличные драки не шли ни в какое сравнение с истинным буси.
        Асигака открыл глаза в тот момент, когда шум в цитадели стал нестерпимо громким. Он уже привык, что игроки в нарды и го периодически ссорились и дрались. Но все это было в рамках дозволенности, и капитан не придавал подобным ссорам большего значения. Когда же он махнул нагинатой, решив, что это один из спорщиков, то инстинктивно ударил не лезвием, а всего лишь окованным железом древком. Но даже этого удара хватило, чтобы едва не перебить голень Киёмаса, поэтому он и рухнул как подкошенный. Асигака удивился и вскочил. Там, где он находился, было темно, и он не понял, кого ударил, зато очень хорошо разглядел оружие человека. Выходило, что на него - Асигака, покушались. Пьянь! - подумал он и отскочил в угол, потому что вместо упавшего возник еще один человек, которого Асигака точно не знал. В руках у этого человека был катана. Откуда у него меч? - успел удивиться Асигака, ударил для острастки нагинатой уже с вполне серьезными намерениями, но, на свою беду, задел человека, которого до этого сбил, или ему показалось, что задел. Так или иначе, но удара не получилось. Зато Бидацу, а это, конечно же, был
он, используя прием оваг[247 - Оваг - удар клювом.], который заключался в том, что меч держат двумя руками, а во время удара с протягом переносят вес тела с левой ноги на правую, развалил Асигака вместе с доспехами от плеча до пояса.
        Отряд Асамура без всяких задержек преодолел длинную лестницу и уперся во внутреннюю стену, перед которой был глубокий ров с водой. И опять им несказанно повезло: втреугольном бастионе, прикрывающем ворота и мост, спал пьяный стражник, почти свесившись надо рвом. Его стащили с помощью волосяного аркана, и он с шумом плюхнулся в ров. Асамура решил, что сейчас сбегутся все стражники мира. Но, на удивление, этого не произошло. Тогда они, осмелев, забросили на зубец стены петлю и по веревке один за одним забрались наверх. Перед ними, как стрела, лежала ровная дорога в Нефритовую башню.
        Их тут же атаковали. Асамура лично зарубил двоих и крикнул:
        - Одного не убивайте!
        В это время на помощь уже спешили Тороян, Бидацу и Иэясу со своими людьми. Они оттеснили стражников в казарму, ворвались следом, и бой шел в полной темноте, если не считать лунного света, едва поникавшего через десяток узких бойниц.
        Только и было слышно:
        - Ова!
        - Ти!
        - Ксо!
        Опытный Наганори налетел на какого-то человека. Сбил его с ног и выхватил танто, чтобы убить, но по одежде узнал в нем друга.
        - Ты, что ли, Сёраку?!
        - Я!
        Они оба рассмеялись и бросились в бой.
        Через пять кокой бастион был очищен. Однако оказалось, что все стражники убиты.
        - Нам нужен человек, который бы показал, как проникнуть в башню, - объяснил Асамура.
        Они стали искать хотя бы одного раненого и вскоре нашли такого несчастного.

* * *
        В это время Гёки только-только вошел в калитку рядом с главными воротами. Впереди каким-то образом протиснулись друзья круглоглазого толстяка Язаки в сопровождении медвежьего тэнгу. Он даже не знал их имен и только самого новоявленного пророка видел на площади Цуэ перед храмом Каварабуки. Ничему не удивляясь в этой жизни, Гёки хотел было опередить всю компанию, чтобы оказаться на острие атаки, но она началась так внезапно, что он только увидел следующее: стражники, которые несли вино, и стражник, который открыл им калитку, вдруг молча, без лишних стонов, попадали один за другим. Ему же запомнилось почему-то только одно - как из плеча стражника вырывается фонтанчик крови и тут же пропадает, словно видение. Стражник еще не понимает, что ранен, как второй удар капитана Го-Данго канабо в шею не то что валит с ног, а просто сминает ему торс, не оставляя никаких шансов на спасение. В какой-то момент все застывает, словно люди не могут сдвинуться с места и осознать происшедшее. А затем начинают быстро-быстро двигаться, словно наверстывая упущенное. Раздался грохот разбивающихся кувшинов. И кто-то сверху
недовольным голосом сказал:
        - Вас только за смертью посылать!
        Они протиснулись в этот узкий коридор, зажатый с двух сторон лестницами, ведущими на второй этаж главных ворот. Потом кто-то с протяжным криком упал вниз, и началась схватка.
        Гёки вместе со всеми ворвался в казарму и самолично зарубил пятерых стражников, которые сбились в кучу между стеллажами с амуницией, ничего не успев понять. А когда развернулся, чтобы помочь своим, все было кончено, и последний, кажется, Масатори, покидал казарму. Гёки от огорчения решил, что все происходит не по плану, не так, как надо, а в каком-то страшном хаосе, к ритму которого он не может приспособиться, и что он очень плохой командир. Поэтому он, перепрыгивая через тела поверженных и поскальзываясь в крови, выскочил во двор крепости и скомандовал разделиться на две части, с тем, чтобы атаковать дальше, вправо и влево, но не увлекаться, ибо нужно бежать в хоммару и дальше за нее - в замок, чтобы расправиться с регентом и его сыновьями. Однако бой развивался вопреки всякой логике. Вместо того, чтобы обезопасить себя от атаки с тыла, напасть на восточную башенку, где находился гарнизон ниномару, нападающие ударили по хоммару, и тогда стражники в главных воротах, в восточной башенке и казармах, которые располагались справа и слева, очухались и предприняли атаку: своплями и криками они выскочили
с мечами и нагинатами наперевес. В этот момент луна выглянула из-за башни Нефритового замка и осветила двор. Впереди нападающих бежал большой и толстый самурай с развевающимися космами. За ним с воплями неслись десятка два не менее страшных, как демоны, стражников, а уж следом за ними еще более жуткие существа во всем белом. Даже горячий писарь Вайрочан, который всячески демонстрировал неустрашимость самурайского духа, испугался и спрятался за широкую спину капитана Го-Данго.
        Акинобу, Натабура и Баттусай были заняты тем, что руководили захватом хоммару. Натабура послал Афра на крышу цитадели, чтобы тот зацепил на ней крюк с веревкой. Афра справился с этой задачей блестяще. Вернулся и радостно бегал вокруг, улыбаясь во всю собачью морду. Наверх тут же полезли ловкие, как обезьяны, Баттусай, Дзито, Сэн-но Рикю и Ёсинаки, побросали вниз веревки, а уж за ними все, кто только смог.
        Капитан Го-Данго вместе с Язаки и Сёнагоном прикрывали тыл. И если бы не они, а особенно - Го-Данго, то стражники всех бы раздавили о стены хоммару. Однако кто-то вовремя оглянулся, кто-то крикнул, кто-то подал знак - капитан Го-Данго выбросил перед собой руку с канабо - огромной железной палицей с шипами, которая снесла голову большому и толстому самураю. Как это получилось, никто не понял, только голова с развевающимися космами покатилась по камням двора и, казалось, она все еще выкрикивает призыв к атаке. Такое могло произойти только в неразберихе сражения, когда никто ничего не понимает. Бежавшие за самураем стражники в ужасе стали замедлять шаг, и это решило исход атаки, ибо их движение, как волна об утес, разбилось о капитана Го-Данго. А он-то уже знал свое дело. Он даже не обратил внимания на такие мелочи, как чья-то голова, а тут же одним махом тяжеленной канабо уложил пятерых или семерых стражников, и с улюлюканьем стал гоняться по двору за остальными. Казалось, что их оружие, которое они пытались применить, не оказывает на него никакого воздействия, словно лилипуты пытаются убить
великана зубочистками. Однако через пару кокой стало заметно, что тело капитана Го-Данго окрасилось кровью и что он уже не так стремителен, как прежде. Потом уже Язаки, забыв, что он вальяжный пророк, взахлеб рассказывал, что он и только он остановил эту дикую атаку и самолично зарубил своим любимым китайским мечом всех-всех стражников и даже тех существ в белом, которые бежали в арьергарде и которые оказались не демонами и даже не духами, а всего-навсего теми же самыми стражниками, только не успевшими одеться. К тому же все они, как один, были пьяны, но к их чести не просили пощады, а сражались до последнего вздоха. В этой схватке, конечно, не обошлось без участия Акинобу, Натабуры, Куродо по кличке Нори, Такaги, и, разумеется, Афра, который не без помощи Натабуры страшно напугал и разогнал самый хвост арьергарда пьяных стражников. Если бы кто-то сказал Натабуре, что он будет участвовать в подобном избиении, он бы страшно сконфузился, ибо стражники внешней цитадели - ниномару оказались весьма посредственными рубаками, но порыв их и пьяный дух были сильны. Так или иначе, но атака была отбита и очень
быстро перешла в отдельные стычки по всем углам и закоулкам. Некоторое время еще слышались вопли и ругательства.
        Затем ронины Гёки основательно занялись хоммару. В отличие от той, которую захватили люди Торояна, эта хоммару оказалась запертой со всех сторон, кроме крыши, где пьяные стражники играли в карты. Но они то ли не поняли, что происходит, то ли перепугались, потому что спрыгнули с крыши хоммару и подались за третью линию обороны - в башню дворца. Гёки решил не штурмовать хоммару, а приказал завалить все входы и выходы, а основные силы четырех пятерок: Натабуры, Хитомари, Сёнагона и Вайрочана повел на штурм следующего укрепления.
        Тем временем Нефритовая башня просыпалась. То там, то здесь в ее окнах все чаще мелькали огни. Встревоженная охрана пыталась осмыслить, что происходит внизу. Хитрый Гёки не дал зажечь ни одной из построек, рассудив, что темнота будет только на руку нападающим. Этим решением с одной стороны он осложнил себе задачу, а с другой не дал повода городским стражникам и войскам прийти на помощь регенту.
        Если с тыльной стороны Нефритовой башни дорога была почти прямой, ибо она предназначалась для того, чтобы регент мог вовремя сбежать из дворца, то вход в башню с фасада был подобен лабиринту. Нападающие должны были долго плутать по сети узких проходов, большинство из которых заканчивались тупиками, ловушками или ложными воротами. Так пятерка Сёнагона, посланная прямо, попала в болото и вернулась вся в тине и без одного самурая, который провалился в бездонный колодец, и что-то или кто-то так быстро утянул его вниз, что не успели вытащить. К несчастью, этот самурай по имени Ката Кодзи по глупости надел металлический нагрудник.
        - Он утонул, как кусок железа, - сообщил Гёки Сёнагон.
        Крысолову Хитомари повезло еще меньше - он потерял троих под массивной плитой, когда они углубились под своды какого-то туннеля, решив, что он приведет прямо в Нефритовую башню. Но явное - не самое простое. Это оказался всего-навсего ложный вход. Хитомари был ошарашен таким поворотом событий и некоторое время не мог прийти в себя. Всю жизнь он считал себя удачливее всех, а в самый нужный момент судьба оказалась легкомысленной, как девка из веселого квартала.
        Золотарю Вайрочану повезло больше - он всего-навсего получил арбалетную стрелу в плечо, когда вздумал лезть поперек проходов. При этом он потерял одного ронина по имени Нобунага, который просто пропал, и его больше никто никогда не видел. Стрелу вынули, а рану запечатали воском. Вайрочан охал, стонал и сетовал, что теперь не сможет держать меч.
        - Зато ты можешь громко орать, - сказали ему.
        Фудзивара-но Кинто почти добрался до стены третьей линии обороны Нефритовой башни, опрокинув защитников трех бастионов и одной башенки, однако в последний момент на площади, которая, казалось, наконец вывела к воротам башни, земля перед ними разверзлась и они едва не упали в бездну. Спас их, как ни странно, Баттусай, который ходит и с командой Сёнагона, и с командой Хитомари, и был настолько удачлив и ловок, что остался жив. Он вовремя и честно предупреждал об опасности, но так как в нем видели чужака, то к его советам не прислушивались, а между тем Баттусай видел в темноте, как кошка. И только Фудзивара-но Кинто оценил, что Баттусай соображает лучше всех его бойцов вместе взятых. Получилось так, что Баттусай спас пятерку Фудзивара-но Кинто, никто не погиб, и они, обескураженные, в полном составе вернулись на перекресток, откуда разбегались эти самые лабиринты-ловушки.
        И только Акинобу, Натабуре, Афра и Язаки повезло больше остальных, хотя им, опять же как чужакам, достался самый узкий и невзрачный проход, который к тому же вел не вверх, а куда-то вбок, да еще изгибался, как змея, уводя к подножью башни. Натабура вспомнил, как он в стране Чу точно так же бегал по зигзагообразным подъемам меж стен. Однако, чтобы добраться до настоящего входа, понадобилось кружить не меньше коку. Они благополучно, а главное тихо и незаметно миновали несколько постов-бастионов и башенок, в которых находилось по два-три стражника. Эти стражники не могли оказать серьезного сопротивления таким опытным бойцам, как Акинобу, Натабура и Язаки. Даже Афра сумел записать на свой счет двоих или троих несчастных, которых он, самолично устрашив до полусмерти, заставил прыгнуть в ров с водой. Наконец они подбежали к неприметным, как калитка, воротам, прикрываемым справа и слева треугольными бастионами, и прислушались. Казалось, звуки битвы стихли. Язаки повертел головой и удрученно высказал то, о чем они все думали:
        - Неужто мы одни прорвались?
        - Не, не может быть, - высказал сомнение Язаки. - Даже я знаю, что так не бывает.
        И радостно засмеялся. Он еще не знал, что будет делать после битвы. А Афра чуть не гавкнул. Ему нравилось носиться в темноте при свете луны и участвовать в потасовках. Если бы он еще понимал, зачем все это делается. Но он не понимал. Ему было просто весело.
        - Тихо! - поднял руку учитель Акинобу.
        Они услышали лишь слабые звуки, которые доносились из самой башни.
        - Похоже, Тороян прорвался? - осторожно предположил Натабура.
        Это было правдой. Тороян без потерь проник в Нефритовую башню и уже вел бой на первом и втором этаже. Ему не хватало сил, чтобы развить успех и опрокинуть стражников. Однако он стянул на себя все их основные силы и таким образом до минимума ослабил оборону центрального входа в Нефритовую башню.
        Пока Афра, посланный Натабурой с запиской к Гёки, вел его и других самураев по правильному пути, Акинобу, Натабура и Язаки штурмовали один из бастионов. В каждом бастионе сидели по три лучника, и они держали под перекрестным огнем все подходы к воротам, мостик и канал с водой. Трижды Акинобу, Натабура и Язаки бросались в атаку, и трижды их останавливали. На четвертый раз стражники дрогнули.

* * *
        Начало битвы Бог Яма проворонил. Он как всегда предавался лени под землей - на этот раз в тайных лабиринтах Нефритового дворца - и играл в го с новоиспеченным демоном смерти по имени Кацири, что значит «очень умный». Раньше демон Кацири был просто жалким, дрожащим, несчастным духом, боящимся собственной тени, не только потому что всякая свет от солнца для духа означал смерть, но и потому что по натуре Кацири не был похож на нагловатого Кадзана. В общем, для начала Богу Яма требовался не дух, а демон.
        С помощью подкупа и уговоров четырехрукого и четырехголового Бога Си-Тэнно, который отвечал за формальную часть вопроса, Бог Яма перевел Кацири из разряда духов в демоны, потому что негоже Богу Смерти иметь в услужении какого-то духа, пускай он и трижды умный. В этом он тоже увидел покушение на собственный авторитет со стороны Богини Аматэрасу.
        К игре го Бог Яма пристрастился с горя: во-первых, он в конце концов сообразил, что Натабура не собирается его убивать, а значит, Богиня Аматэрасу и думать забыла о давней ссоре.
        - Она мной пренебрегла, - понял Бог Яма.
        Во-вторых, он потерял шлем ямады с рогами, в-третьих, подлый Язаки присвоил себе каба-хабукадзё - Черный Знак Ада и с его помощью, как считал Бог Яма, стал пророком, а в-четвертых, погиб любимый демон смерти Кадзан, который, конечно, был своенравным и хитрым, но не таким до отвращения покладистым, как этот новый - Кацири. Дело в том, что помощников Бог Яма не выбирал, ему спускали кандидатуры с Небес. Будь его воля, он бы предпочел какую-нибудь из душ смертных - тех же самым самураев, и воспитал подчиненного в соответствие с собственными представлениями о том, каким должен быть помощник Бога смерти. Кацири оказался лучшим из худших, то есть - никаким, хотя и лучшим из всех тех духов и демонов, которые присылали Богу Яма. Единственное его хорошее качество заключалось в том, что он отлично умел играть в го.
        В общем, Бог Яма здорово во всем обмишурился и теперь, как и все Боги, искал забвения в головоломках. Игра го давала его ущемленному самолюбию отдых, он забывался, глядя на поле, где бушевали страсти не меньшие, чем в жизни. Он даже прочитал трактат Бан Гу «Сущность Го» ихорошо запомнил отрывок, который его пленил: «Доска должна быть квадратной и изображать законы Земли. Линии должны быть прямыми, как божественные силы. Черные и белые камни разделены, как инь и ян. Их расположение на доске подобно модели небес». А еще он узнал, что в го нет ни начала-фусэки[248 - Фусэки - начало.], ни конца-ёсэ[249 - Ёсэ - конец.], ни форм, ни атаки, ни содержания - вообще ничего - одна пустота. Некоторое время это его забавляло, потом затянуло - да так, что он забыл о своих обязанностях и свалил все дела на бедную голову помощника Кацири. Естественно, в хабукадзё царил полный бардак: души смертных не регистрировались, не помещались туда, куда нужно, то есть в котлы, баки и на сковороды, а бродили неприкаянными по белому свету. Духи и демоны забыли, что такое субординация, вели себя нагло и дерзко, воруя эти
слабые души, проникая в другие миры и совершая иные мерзопакостные дела. Но это уже другая история, с другими лицами и героями, недостойная нашего пера.
        Демон Кацири тоже слышал шум битвы, но не смел реагировал без команды хозяина, как он называл Бога смерти, пока на голову не стала сыпаться штукатурка.
        - Это что еще такое? - удивился Бог Яма, снимая с лысины кусок известки.
        - Землетрясение? - предположил демон Кацири.
        - Поди узнай, - приказал Бог Яма.
        Демон смерти исчез и вскоре вернулся.
        - Какой-то Натабура штурмует дворец какого-то Мангобэй, - с почтением доложил он, вытянувшись как струна. - Там их много.
        - Ну и пусть… - в задумчивости почесал лысину Бог Яма, обдумывая ход. - Пусть штурмует… Что ты сказал? - он поднял голову, глаза его расширились.
        - Говорю, слышал, что какой-то Натабура…
        - Натабура?! - вскричал Бог Яма. - А чего ты молчишь?! Я тебя зачем взял?! Зачем?! Чтобы ты докладывал четко и ясно.
        Он вскочил - доска и камни полетели на пол, и забегал по подземелью.
        - А Язаки есть с ними? - остановился он, с укором глядя на Кацири.
        - Да… кажется… - робко ответил новоиспеченный демон Кацири, боясь ошибиться.
        Дело в том, что Кацири всего лишь пару раз облетел поле сражения. Он даже не смел покуситься ни на одну новоиспеченную душу самураев, которые неприкаянно бродили по Нефритовому дворцу. А из всего шума, царившего во дворце, на свою голову разобрал лишь то, как какой-то странный монах кричит:
        - Натабура, Язаки! Ко мне!
        Естественно, этого он не рассказал Богу Яма, который и так едва не рычал от ярости. Бог Яма в свою очередь еще не привык к Кацири и видел в его робости признаки скудоумия. К тому же всякое упоминание о Натабуре и его друзьях приводило его в бешенство.
        - А еще кто? - скривился он так, словно у него болели зубы, хотя зубов у Богов отродясь не было. Они им были не нужны.
        - И… и… собака… - упавшим голосом добавил демон Кацири.
        Он действительно видел и собаку, точнее, медвежьего тэнгу. А так как разбирался в иерархии не только гадов, но и животных божественного мира, то сообразил, что дело здесь нечисто и что в битве замешаны самые высокие Боги. Но ничего из своих глубокомысленных соображений Богу Яма не сообщил, боясь попасть впросак, ведь ему казалось, что его хозяин сам все понимает. Однако на этот раз демон Кацири ошибался. Кроме того, что он был умным-умным, он еще и боялся потерять теплое местечко, тем более, что нежданно-негаданно получил повышение в чине, к которому еще не привык. А так как происходил из мелкопоместных духов, пробавляющихся душами лягушек, змей и прочих гадов, то не мог понять, что от него хочет Бог Яма.
        - Это они! - обрадовался Бог Яма. - Идем, будем мстить.
        - А у нас получится? - посмел усомниться помощник, ибо видел, какое ожесточение царит на поле битвы.
        - Еще как, - кивнул на ходу Бог Яма, открывая тяжелую, кованую железом дверь.
        В затхлое подземелье ворвался свежий ветер. Бог Яма поморщился. Он не любил хорошей погоды и вообще - положительных эмоций. Его уделом были мрачные мысли о мрачных-мрачных делах и делишках.
        Он мстил неосознанно, не только потому что им пренебрегли, а потому что его тем самым унизили, низвели до уровня обычных, третьесортных Богов, например, такого, как вечно пьяный старикашка Бог Дзюродзин[250 - Бог Дзюродзин - Бог долголетия.] или как его… Мироку[251 - Бог Мироку - Бог будущего.]. Кто это такой? Его никто никогда не видел по причине бесцветности и безвкусности.
        В нижних помещениях Нефритовой башни шел бой. Сыновья регента - Такэру и Коксинг руководили обороной, и Ходзё Дога мог быть спокойным: войск предостаточно, в резерве тайная сила в виде хирака и прочего каменного истуканства. Скоро расцветет, на помощь придут верные войска и изловят бунтовщиков, а потом я их подвергну самым изысканным казням. Он стал выбирать, каким именно. Знал он их не меньше шестисот и все испробовал на деле. У него были китайские труды по правильному умерщвлению огнем, корейские манускрипты по утоплению, тибетские «книги мертвых» освойствах ядов, баганские советы, как вытягивать жилы, ванлангские труды по применению бамбука, тяжеленный монгольский свиток, как пользоваться телячьей шкурой, чтобы волосы у человека прорастали внутрь головы, и прочее, прочее, прочее - всего десять огромных сундуков, набитых доверху. Но среди всех - редчайшая рукопись на телячьей коже, которую перевел некий монах Натабура. Эта рукопись нравилась регенту Ходзё Дога больше всего, особенно такое понятие, как «испанский сапог». Ходзё Дога не знал, что означает слово «испанский», но отлично понимал, что
такое сапог - что-то вроде дзика-таби, считал он, только из железа и дерева. Он самолично нарисовал эскиз и приказал изготовить образец. Теперь новенький сапог стоял в углу спальни и радовал глаз изысканностью форм. Какая лаконичность, какая гармония, думал Ходзё Дога, единство целого и начало всех начал. Будда в своем совершенстве! Настало время применить, радовался регент Ходзё Дога и с непонятной тревогой посматривал в сторону города - город был темен, как зимнее поле. Уже больше стражи длился бой, а помощь все не приходила. За одно казню и генералов, злорадно решил регент Ходзё Дога, за нерасторопность. Он подошел и осторожно выглянул за перила балкона. Под ним творилось нечто невообразимое: основания башни видно не было, казалось, что странная туча опустилась на Нефритовый дворец.
        Между тем, это был всего лишь прием, который использовал Бог Яма, чтобы напугать Натабуру и особенно Язаки. Он застал их в тот момент, когда они попали в трудное положение. Афра, как всегда радуясь возможности поноситься, скаканул на третий этаж и был таков. Пришлось Натабуре лезть следом, да не по лестницам, а снаружи по стене, потому что лестница простреливалась лучниками, и они впятером: Натабура, учитель Акинобу, Язаки, Баттусай и капитан Го-Данго не могли высунуть голов, а ждали, пока у стражников кончатся стрелы. Но, видать, стрел у них было великое множество, потому что они тратили их не жалея, истыкали все стены и пол. На свое счастье Натабура выбил какую-то хлипкую доску и попал в хранилище оружия. Он понял, что запас стрел не истощится и ждать бессмысленно: сотни и сотни, если не тысячи колчанов, набитые стрелами, стояли в специальных подставках. Кроме этого стрелы лежали еще и в специальных бамбуковых ящиках и просто так - россыпью на полу. Впрочем, времени осматриваться не было. Натабура бросил лишь короткий взгляд и прижался к стене: вхранилище появился стражник. Как только он
нагнулся за колчаном, Натабура отрубил ему голову, которая со стуком полетела в угол, а тело стражника смяло один из ящиков со стрелами. В это момент следом влез Баттусай.
        - Я с вами, сэйса, - прошептал он.
        Чего-то подобного Натабура ждал от него, - словно продолжения того разговора на тропинке и странного чувства, что он нашел еще одного друга. А еще он ждал, что на грохот прибегут новые стражники. Некоторое время было тихо, но затем раздалось:
        - Стрелы! Давай стрелы!
        - Сэйса! - Баттусай хотел сказать, что предан ему как никто иной, но не знал, как это выразить словами.
        - Тихо! - поднял руку Натабура.
        В хранилище влетел стражник, и Баттусай ловко сбил его с ног, а Натабура бросился в следующую комнату, где тут же столкнулся с тремя лучниками, которых тут же зарубил. Они даже не успели выхватить катана. Эта была легкая смерть, о которой мечтал любой самурай. Потом в их сторону полетели стрелы. Но ни Натабура, ни Баттусай не уступали друг другу в ловкости - тут же упали, вскочили, перекатились. Еще дрожало оперение первой стрелы, а древко второй пело, подобно тростнику под ветром, как еще двое стражников облились собственной кровью. Их глаза! Натабура никогда не смотрел в глаза умирающего противника. В этом они с Баттусаем были чем-то схожи - уважай своего врага, даже если он не менее страстно желал убить тебя. Похоже, Баттусай следует тем же принципам. Но разве сейчас время для рассуждений? - думал Натабура. Прижавшись к стене, он слушал, стараясь определить, где находится Афра. Он боялся его позвать, потому что пес мог попасть под стрелы. И вдруг откуда-то чуть ниже раздалось рычание. В одно мгновение Натабура перепрыгнул через перила и очутился между вторым и третьим этажами в узком
пространстве переходов. Помощь была излишне. Афра только что загрыз стражника и, не узнав Натабуру, прыгнул на него, целясь в горло. Таких яростных глаз Натабура у своего пса никогда не видел.
        - Афра! - крикнул он, и они покатились по полу.
        В следующее мгновение Афра опомнился: заскулил, заметался, прося прощения. Да и Натабура невольно вздрогнул, в предчувствии явления Бога Яма, в силах которого было оживить только что умершего человека, пока душа в нем еще искала выхода.
        Впрочем, то, что увидели Натабура и Афра, не соответствовало тому, что происходило в башне на самом деле. Самураи Гёки воссоединились с самураями Торояна и одним рывком захватили третий этаж. Однако они не нашли ни Натабуры, ни Афра, ни Баттусая и посчитали, что они пали смертью самураев и стражники сбросили их вниз. Этому не поверили лишь Акинобу и Язаки.
        В это же самое время Натабура сражался с Богом Яма, который вселился в стражника с разорванным горлом. И в первый момент он действовал, как мертвец - ничего не видел и ничего не слышал. Но Бог Яма на то и есть Бог Яма, чтобы творить невозможное. Во-первых, они дрались совсем в другом пространстве, и никто не мог прийти на помощь Натабуре. Во-вторых, стражник с разорванным горлом открыл глаза, увидел Натабуру с Афра и выхватил катана. Отсеки Натабура до этого момента стражнику руку, ничего последующего не произошло бы. Но Натабура почему-то промедлил, словно ему было интересно, что произойдет дальше. А дальше произошло то, чего он никак не ожидал. Если бы кто-нибудь сказал ему, что катана можно действовать с такой скоростью, он бы ни за что не поверил, и не потому что подобное невозможно, а потому что так мог драться только нечеловек. Еще никогда Натабуре на приходилось защищаться на пределе своих возможностей. Удар сыпал за ударом. В какую бы сторону он ни уклонялся, стражник с разорванным горлом тут же, не думая и не целясь, бил туда же. Только волшебный голубой кусанаги способен был выдержать
подобную лавину неистовства. Натабура еще надеялся, что у мертвеца вот-вот сломается катана, потому что ни одно обыкновенное человеческое оружие не могло выдержать такую нагрузку. Натабура ставил блокировки даже так, как нельзя было ставить - той частью кусанаги - а-маси, которая была совсем близко к цубе. Он понимал, что рискует остаться без оружия, но просто не успевал уйти в сторону или поднырнуть под удар.
        Лицо стражника ничего не выражало. Только глаза, которые были глазами Бога Яма, казалось, метали молнии в Натабуру. И он приспособился! Раз десять упал, перекатился, раз двадцать подпрыгнул - и уловил некий ритм, - ведь даже Бог не мог бить, не уставая. Просто он быстрее смертного восстанавливал силы. И когда Натабура осознал эту паузу - первый и второй раз, а на третий, уклонившись, сам ударил, то даже не успел удивиться, ибо люди после такого ранения падали замертво на землю. А сделал он ни много и ни мало - попал киссаки[252 - Киссаки - кончик кусанаги.] точно в центр лба стражнику с разорванным горлом. И это едва не убило самого Натабуру, ибо он остановился, посчитав дело сделанным - глупая, старая привычка бросать кусанаги раньше времени в ножны, за что его часто наказывал учитель Акинобу, когда Натабура еще был подростком.
        Он очнулся, зажатый железной хваткой, и голос Бога Яма зазвенел в ушах:
        - А я-то думал, что ты умнее. Ха-ха-ха…
        Верный пес Афра висел на стражнике с разорванным горлом и, грозно рыча, дергал его за руку из стороны в сторону. Но в данном случае даже медвежий тэнгу ничего не мог поделать, ибо они имели дело не с кем-нибудь, а с самим Богом Яма.
        - Я и впрямь тебя умнее, - ответил Натабура, почувствовав, что только в дерзости спасение.
        Обычный танто из ржавой стали, принадлежащий стражнику с разорванным горлом, впился Натабуре в шею.
        - Тогда объясни прежде, чем умрешь.
        - А чего объяснять, - прохрипел Натабура, - сейчас ты сам лишишься головы.
        Бог Яма не знал одного - что Натабура обладает способность ёмоо нодзомимитэ, то есть умением опережать противника во времени. К тому же Натура был награжден Богиней Аматэрасу хаюмадзукаи - божественной силой. Какое из двух преимуществ сработало, Натабура не знал, да это не суть важно. Он только почувствовал, как подкрадывается верный Баттусай. «Хрясь!» Вот только как Баттусай сумел проникнуть в тучу Бога Яма, в которой даже верному демону смерти Кацири не было места, так и осталось тайной. Наконец Баттусаю пригодился кастет тэкко. Его полукруглое лезвие как нельзя лучше подходило для ближнего боя. Однако Баттусай не коснулся головы стражника, здраво полагая, что Бог Яма может сражаться и без нее. «Хрясь!» И рука, держащая ржавый танто, повисла на лоскуте кожи. «Хрясь!» И вторая рука, упала на пол. Это, конечно, не могло убить Бога Яма по одной простой причине: встражника с разорванным горлом вселился всего лишь его дух, а не тело. Сам же Бог Яма наблюдал со стороны и ничего не могло поделать с Натабурой.

* * *
        Демон Кацири едва поспевал за Богом Яма, который несся по небу подобно черной-пречерной и очень мрачной туче, что соответствовало ярости, владеющей Богом Яма. Никто еще, никто в этом Мире не смел его победить - ни в хитрости, ни в открытом бою, тем более обыкновенный смертный. Ладно, злорадствовал он, сейчас, сейчас я сделаю так, что ты, несчастный Натабура, не устоишь против моего коварства.
        Бог Яма явился к господину Якуси-Нёрая, духу тени, с которым состоял в дальнем родстве - седьмая вода на киселе. Там и там была тень, только, разумеется, у Бога Яма чуть-чуть погуще, но тем не менее - родная кровь, поэтому-то господин Якуси-Нёрая и уступил уговорам.
        Господин Якуси-Нёрая спал. Ночью, без солнца, ему делать было нечего. Он жил в крохотном мире, который находился между Днем и Ночью и в котором никогда не было ни тени, ни света.
        - Чего? - удивился он, продирая глаза. - Кого убить? Это не по моей части.
        - Но можешь вообще, все это… как это?.. - Бог Яма не смел открыто высказывать при помощнике. - Выйди! Выйди и постой за дверью, - приказал он демону Кацири.
        - Могу, конечно. Но зачем? - удивленно глядя на дальнего родственника, пожал плечами господин Якуси-Нёрая.
        - Не спрашивай. Просто сделай, и все.
        - Но зачем?
        - Мне очень нужно.
        - А там? - господин Якуси-Нёрая потыкал пальцем вверх, где, по его мнению, находился небосвод.
        - Там все улажено.
        Господин Якуси-Нёрая с сомнение посмотрел на Бога Яма. Он знал о вражде между своим родственником и Богиней Аматэрасу, но не боялся ее гнева по одной простой причине - без тени в Мире никто не мог и шага сделать.
        - Зуб даю, - сказал Бог Яма.
        - Ладно, - согласился господин Якуси-Нёрая, - по старой дружбе, будет тебе огромная тень.
        - И так, чтобы не меньше чем три дня.
        - Один.
        - Два.
        На том и порешили.

* * *
        Старший сын регента Ходзё Дога - Такэру понимал, что ему не удержать ни третий, ни четвертый этаж, и не потому что он плохо командовал, а потому что на них напали настоящие самураи. Но даже это обстоятельство не объясняло того факта, что нападавшим фактически удалось захватить Нефритовую башню. Чем выше они поднимались, тем легче им было побеждать ее защитников.
        - Отец! - пришел он к регенту в первый раз. - Пора выпускать хирака и других истуканов.
        Регент Ходзё Дога сидел и смотрел в окно. Воля вдруг оставила его. Если бы он знал, что это действие гэндо Амида, он бы приказал сжечь дворец вместе с собой. Но этого он не знал, зато испытывал страшную тяжесть во всех членах и черную-пречерную тоску, которая лишала сил.
        - Как ты не понимаешь, я не могу этого сделать, - вяло ответил он. - Это самая большая тайна, которую знаем ты и я.
        - Твои рассуждения меня смущают! - вскричал Такэру. - Самое большее через пару страж башня будет захвачена.
        - Сын мой, иди и выполняй свой долг.
        Такэру ушел не солоно хлебавши и когда сдал еще один этаж, послал младшего брата - Коксинга.
        - Отец, нас сомнут! Не лучше ли пойти на хитрость?
        - Мой младший сын, - ответил регента Ходзё Дога, - время ли об этом думать? Посмотри, как красив рассвет над столицей Мира!
        У Коксинга от ужаса расширились глаза, и он убежал.
        - Наш отец сошел с ума, - сказал он брату, который, прячась за телами убитых стражников, посылал стрелу за стрелой куда-то вниз между этажами.
        - Я это давно уже понял, но ничего поделать не могу.
        Он пошел к отцу во второй раз. Отец не дал ему открыть рта:
        - Меня обвинят в захвате власти. Мы еще не готовы. Наших войск слишком мало. А император Мангобэй не дает нам повода сомневаться в его лояльности.
        - Твоя лояльность может стоить нам жизни!
        - Держись сынок. Держись. Скоро расцветет, и нам на помощь придут войска.
        - А если не придут?
        - Если не придут, тогда мы используем хирака.
        - Поздно, отец, поздно!
        В ярости Такэру стал спускаться вниз, откуда все громче и громче слышались звуки битвы. Нефритовая башня дрожала, как живая. Где-то в ее основании, в тайных подвалах и лабиринтах, застыла целая армия преданных истуканов. Но упрямый отец боится их оживить. Это ли не глупость?! Такэру в ярости ударил кулаком в стену. Тотчас явились два генерала:
        - Что нам делать, господин? Наши силы на исходе.
        - Приготовьтесь к сэппуку, - посоветовал им Такэру, - ибо мы не выстоим и полстражи.
        Такэру действительно не видел другого выхода. Две трети башни захвачены врагом. Осталось два с половиной этажа. Сил драться нет. Почему, почему сколько бы мы ни старались, а на одного убитого со стороны противника приходится сотня убитых наших. А если мы атакуем, то все-все падаем замертво. Что это? Неудача, которая преследует, как рок? Что если вдруг это колдовство? Впервые Такэру подумал об этом. Вдруг отец заколдован? Вдруг его грехи пали на всех нас безмерно тяжким грузом? Такэру стал неистово молиться, но это не принесло облегчения, словно все было предопределено.
        - Я помогу тебе, - сказал кто-то.
        Такэру оглянулся. Перед ним стоял крепкий лысый человек с выпуклым морщинистым лбом и тяжелым взглядом энго. Не стражник и не демон. Впрочем, у Такэру не было времени разбираться.
        - Да! - ухватился он за незнакомца, как за соломинку, - скажи, что мне делать?
        - Всего-навсего выпустить хирака.
        - Но как? Отец не хочет. А у меня нет ни ключа, ни волшебного порошка - идасу.
        - И то и другое я тебе дам,
        - Нужны еще волшебные слова, - напомнил Такэру, - а я их не знаю.
        - Я пойду с тобой и произнесу их, - ответил незнакомец.
        Нефритовая башня была огромной. В ней насчитывались сотни закоулков, переходов, лестниц и тайных лабиринтов. Один из них имел единственный вход, который находился в покоях отца Такэру. Когда они вошли к регенту, он даже не поднял головы, удрученный тяжелыми мыслями, охватившими его. А виной всему была гэндо - тень Будды Амида, сотворенная из одной злобы.

* * *
        Ни Гёки, ни его командиры, ни Натабура, ни учитель Акинобу, ни Язаки и тем более Афра - никто из заговорщиков не знали, что битва только начинается. Они уже дрались на седьмом этаже, и силы были на исходе. Воодушевленные мыслью, что они вот-вот ворвутся в покои регента, они утроили натиск. Им уже противостояли не рядовые стражники в простых панцирях из зеленой китайской кожи, а самурай в золоте и серебре. Когда же среди них пронеслась пугающая весть о том, что Такэру - их главнокомандующий - бежал, они дрогнули. Если бы они знали, что нападающих всего-то три десятка, половина из которых ранена, они бы не опустили оружие и не заметались в поисках спасения, которого быть не могло. Сражение перешло в стадию коротких, безжалостных стычек. Многих просто сбросили с башни вниз, других зарубили. Генералы предпочли сэппуку, и только парочка лейтенантов, капитан да оставшийся сын регента - Коксинг дрались до последнего перед входом в покои Ходзё Дога. С ними в одиночку расправился капитан Го-Данго. Коксинг стоял не сгибаясь, даже когда у него не осталось ни единого шанса, даже когда от страшной канабо с
шипами один за одним пали его товарищи.
        В последний момент регенту Ходзё Дога страстно захотелось жить. Он заметался в поисках хоть какого-нибудь убежища. Его нашли в кладовке, зарывшимся в угле. Никто бы и не обратил внимания на перемазанного человека, который вовсе не походил на могущественного регента, если бы не богатое кимоно из парчовой иноземной ткани.
        Всходило солнце. Регента Ходзё Дога вытащили на середину приемных покоев и дали людям в последний раз взглянуть на него. Думал ли он, что дорожка из козней и черных дел закономерно приведет к подобному финалу, никто не знает - регенту Ходзё Дога не предоставили последнего слова. Возможно, он понял, что жизнь не имеет значения и цели, но не успел ни с кем поделиться этой мыслью. С ним даже не соблюли обычай, согласно которому человек столь высокого ранга мог выбрать для себя оружие и вид умерщвления. Он не сложил отходных стихов и не переоделся в посмертное кимоно. Он не выпил сакэ и не собрался с мыслями. Тем более не смыл с лица грязь. Позором была обставлена его смерть. Ему грубо связали руки и поставили на колени. Затем Гёки отрубил его голову, как обыкновенному преступнику, насадил ее на пику и выставил на всеобщее обозрение. С третьими петухами душа регента Ходзё Дога отправилась в долгий, безутешный путь - как раз во владения Бога Яма, который в этот момент выводил из подземелья хирака и других истуканов.
        Крики радости огласили Нефритовый дворец и его окрестности - дело было сделано. Можно было уходить. Правда, еще оставался старший сын погибшего регента - Такэру, но его нигде не могли найти. Должно быть, он испугался и прыгнул вниз, решили многие. Когда же они с чувством выполненного долга собрались спуститься, кто-то выглянул наружу и вскричал в ужасе:
        - Гёки!
        Гёки бросился к перилам балкона и увидел, что двор между хоммару и башней заполнен стройными рядами хирака. Их оружие поблескивало в лучах восходящего солнца. Командовал же ими никто иной как старший сын регента Ходзё Дога - Такэру.
        - Ну что же, - очень спокойно сказал он, - умрем достойно. Для этого мы сюда и пришли.
        Однако Ката Кодзи, Тарада и другие молодые ронины решили искать спасения:
        - Мы пришли драться с людьми и не хотим умереть от рук истуканов. Раз Такэру сумел сбежать, значит, и мы тоже можем, - рассуждали они.
        Причиной их ужаса были не только хирака и ганива, которые неуклюже бегали между каменными истуканами, и даже не Такэру, который, конечно же, жаждал отмщения, а туча, наползающая на Нефритовый дворец. Никто не понимал, что это значит, и только Язаки указал на лысого человека, стоящего рядом с Такэру.
        - Это он!
        - Кто?! - спросили у него.
        - Он!
        - Кто он?!
        - Он… Бог смерти - Яма. Это дело его рук.
        - Тогда все ясно. Живыми мы отсюда не уйдем, - сказал Гёки и приказал готовиться к бою.
        Не успели они завалить входы в Нефритовую башню, как наступили глубокие сумерки, и первая волна хирака накатила на башню. И хотя в башне было предостаточно стрел и луков, в этой битве подобное оружие оказалось бесполезным - стрелы отскакивали от каменных монстров. А ганива перекусывали их в одно мгновение. Вот тогда-то и пригодилось тяжелое оружие, о котором говорил Натабура: масакири и канабо с шипами. Не зря Гёки заставил все это нести с собой.
        Расчет Бога Яма был очень прост - он давно мечтал отомстить Натабуре и Язаки за свои унижения. И наверное, он этого добился бы, если бы не предусмотрительная Богиня Аматэрасу, которая покровительствовала Натабуре и вместе с ним и Язаки, и учителю Акинобу, и Юке, и, конечно же, Афра, да и всем ронинам - и мертвым, и живым.
        Тем временим столица Мира проснулась, и ее жители с удивлением обнаружили, что на месте Нефритового дворца ничего нет - ни привычной зеленой крыши башни, ни хоммару, ни ниномару - ничего, только непонятная заоблачная тень, из которой бесконечной завесой струился дождь. Многие восприняли это как знамение грядущих перемен к лучшему и радостно молились. Другие в страхе бежали, и толпы людей потянулись в окрестные леса и деревни.
        Никто не помнил, сколько длилось то, что потом назвали великое намэ[253 - Намэ - ливень.], зато сложили стихи:
        Великое намэ над Нефритовым дворцом. Оро?!
        Лишило нас взора регента. Оро?!
        Как его зовут?
        Никто не помнит.
        Когда же солнце растопило мрак
        И соловьи вернулись в свои гнезда,
        Великий Ходзё Дога уже
        Шел по пути в хабукадзё. Ова!
        Между тем в самом намэ было сухо и только красная кровь людей и желтая кровь хирака окропляла ступени Нефритовой башни. Целый день и ночь заговорщики во главе с Гёки отбивали атаки истуканов. Несколько раз ронины пытались уйти из Нефритового дворца, но странное облако не выпускало их. И тогда они поняли, что умрут здесь все, но это не сломило их дух.
        Вначале им везло: стоило хирака показаться в окне, как ему ловко отбивали голову, а если кому-то из них удавалось пробраться внутрь, его изматывали атаками со всех сторон. Но постепенно по мере того, как хирака стали приобретать человеческие свойства, их реакция значительно улучшалась, и Такэру сообразил, что теперь можно действовать по-иному. Он предпринял атаку со всех сторон, и хотя она была в конце концов отбита, Гёки и его люди поняли, что теперь они долго не продержатся. Бой измотал их, а ряды хирака даже не поредели. Мало того, взамен погибших Бог Яма выводил из подземелья все новых и новых истуканов в надежде измотать и наконец победить ненавистных ронинов и заодно Натабуру и Язаки и в результате всего забрать свой каба-хабукадзё - Черный Знак Ада.
        Вот тогда-то капитан Го-Данго и совершил свой бессмертный подвиг. Он процитировал Суньцзы из трактата "Искусство войны":
        - Врагов заманивают в ловушки выгодой. Идти вперед туда, где не ждут; атаковать там, где не подготовились. А где они не готовы?
        - Я думаю, в тылу, - угадал его мысли Натабура.
        - Правильно!
        И после очередной атаки истуканов они незаметно выскочили из Нефритовой башни, чтобы обойти ряды хирака и напасть на их командиров - Такэру и Бога Яма. Вслед за Натабурой, побежал верный и неподкупный Афра, за ним пристроился Язаки, за Язаки - Баттусай, а уж самым последним был учитель Акинобу, который понял замысел капитана Го-Данго и прикрывал их с тыла. Но и Гёки был бы не Гёки, если бы остался в стороне. А за Гёки последовали оставшиеся в живых заговорщики. Всего их было ни много и ни мало, а двенадцать человек.
        Их последний бой был самый трудный и самый жестокий. Такэру и Бог Яма находился в окружении генералов хирака и специальной охраны - глиняных гигантов. К счастью, все они были увлечены очередной атакой и не заметили, как к ним подкрались с тыла.
        Ронины молча бросились в атаку. Им почти удалось пробиться к Такэру и Богу Яма. Однако в последний момент Бог Яма оглянулся и испуганно закричал:
        - Симатта!
        Закричал он по двум причинам. Первая и самая главная из них крылась в том, что заключив договор с господином Якуси-Нёрая, он лишался в его облаке главного преимущества - бессмертия. Правда, об этом никто не знал. Вторая причина - хирака и ганива не понимали слова «симатта», потому что сами были сродни демонам и не боялись их. Выходит, что Бог Ямато ошибся и истуканы, увлеченные атакой, не сообразили что к чему и не сразу пришли на помощь. Впрочем, охрана проявила чудеса храбрости и целых полкокой успешно сдерживала израненных ронинов. Даже Афра лишился одного крыла и уже не мог летать. И в этот критический момент, когда решался исход битвы, чудо произошло. Капитан Го-Данго наконец свалил хирака, который был под стать ему, и шагнул к Такэру, а Натабура в свою очередь расправился со своим противником и, воспользовавшись широкой спиной капитана, нырнул следом за ним внутрь кольца охраны и бросился на Бога Яма. Он не знал, убьет ли его и вообще можно ли убить Бога, путь даже этот Бог и занимается самой черной работой на Земле. Тем не менее, Натабура ударил Бога Яма и отсек его голову с огромным лбом -
точно так же, как капитан Го-Данго убил старшего сына регента Ходзё Дога - Такэру, расплющив его канабо с шипами. Таким образом он защитил честь госпожи Тамуэ-сан и доказал, что она чиста, как утренняя роса.
        Однако он и сам получил смертельный удар и опустился на колени. И в этот момент в Натабуре проявились те свойства божественной силы - хаюмадзукаи, которой наделила его Богиня Аматэрасу. Никто не знал, как это получилось, только со стороны ворот хоммару в облаке господина Якуси-Нёрая открылся туннель.
        Акинобу, Натабура, Язаки и Баттусай подхватили умирающего капитана Го-Данго и стали отступать в этот самый туннель. А остальные ронины прикрывали их отход. Хирака и ганива наконец сообразили, что к чему, и бросились в атаку, но было поздно. Туннель закрылся, и Гёки с оставшимися в живых ронинами очутились в городе.
        Они положили капитана Го-Данго на землю, и Натабура попытался его оживить. И хотя он сам был ранен и истекал кровью, ему удалось сделать это на короткие одну-две кокой. Капитан Го-Данго вдруг открыл глаза:
        - Что там? - удивился он и посмотрел, но на Натабуру, куда-то ему за спину.
        Натабура невольно оглянулся, но не увидел ничего, кроме мокрых лиц друзей, склонившихся над ними, да еще морды Афра, который всей собачьей душой желал помочь, но не знал как. А когда вновь посмотрел на капитана, тот уже умер: огромная голова свесилась на плечо.
        - Несем! - крикнул он. - Несем!
        Ронины подхватили безвольное тело капитана и понесли по пустынному городу. Потом кто-то из них нашел арбу, в которую погрузили Го-Данго, и они спешно вышли за городские ворота.
        Поддерживая друг друга, хромая и морщась от боли, друзья направились в сторону хребта Оу, потом свернули на побережье, не только для того чтобы запутать следы, но и с тем, чтобы отправиться на остров Миядзима, где среди гор Коя был скрыт монастырь Курама-деру. Постепенно ронины лишались сил и садились на обочину дороги, чтобы отдохнуть, и смотрели вслед уходящим печальными глазами. Гёки долго шел рядом с арбой, но и он в конце концов вынужден был отстать.
        И только пятеро: учитель Акинобу, Натабура, Язаки, Баттусай и Афра, впрягаясь по очереди в арбу, тащили и тащили тело капитана Го-Данго. Когда впереди открылось море, Натабуре показалось, что капитан Го-Данго сделал первый едва заметный вдох и что вроде бы его ноздри чуть-чуть затрепетали. А когда они уже плыли к острову Миядзима, капитан впервые открыл глаза.
        - Слава Будде! - вскричали все. - Он будет жить!
        Наконец перед ними открылся цветущий остров Миядзима и круглая бухта Хаятори, на берегу которой их ждали две женщины, похожие, как сестры, сравнимые по красоте лишь с Богинями - рыжеволосая Юка и рыжеволосая госпожа Тамуэ-сан.
        На том и закончилась эта история.
        Конец.
        Киото-Донецк, апрель 2008 года.
        Книга 3-я
        Нашествие арабуру
        Жизнь - это облачко, кочующее в небе. Будда.
        Глава 1. Смутные времена
        Никто не знает, откуда они пришли: то ли с востока, то ли с запада, а может быть, с юга или даже с севера, хотя всем известно, что Мир кончается за островом Хёкура. Одни говорили, что прямо с гор или даже с небес. Другие не верили, ничему не верили и просто молились. Третьи сотрудничали, превратившись в цукасано гэ[254 - Цукасано гэ - покорные судьбе.]. А были и такие, которые точили пики и думали, что волны сильнее берега. Но всех-всех объединяло великое терпение Будды, который, как известно, был свободен от каких-либо привязанностей и пуст ото всяческих тварей, небесных, и поднебесных, и всех остальных - и еще Бог весть кого. Если разобраться, то вся эта история не стоила и рисовой шелухи, ибо Боги распорядились так и по-другому уже не могло быть, и надо было смириться или драться!
        Натабура и Афра брели за учителем Акинобу. Раскаленный воздух дрожал над дорогой, и там, где она заворачивала за горизонт, где должны были зеленеть поля, лишь голубели миражи озер. Язаки по привычке искал, чем бы поживиться - хотя бы ростком коняку, хотя бы свежей травинкой, и был безутешен. В этот раз из подозрительного клочка рисовой соломы, который он пнул, выкатился зеленый череп с ошметками кожи. Во все стороны брызнули толстые полевые мыши. Опешив, Язаки промедлил мгновение, зато Афра кинулся с места и скрылся в кустах, съедобные листья которых давно были ободраны жителями ближайшей деревни под названием Тамба. Натабура с укоризной посмотрел на друга.
        - Жрать хочу!.. - с вызовом пояснил Язаки, неотрывно наблюдая, как шевелятся кусты - Афра, рыча, косясь и давясь, пожирал мышей, давая Натабуре лишний повод преисполниться за него гордостью.
        Подошел рябой Баттусай и едва разлепил сухие губы:
        - Все хотят…
        Поднял вокруг себя облако горячей пыли с запахом горькой полыни и долго смотрел - на выцветшее небо, в котором плавали стервятники, и на мертвое поле, где в поисках зерен бродили две или три унылые тени крестьян. Так долго, что Натабура устал ждать продолжения его речей - ведь Баттусай наверняка что-то оставил про запас, не стремясь, как обычно, напрямую посмеяться над миром, но одновременно давая понять, что так оно было, есть и по-другому не будет.
        Но ничего не произошло - должно быть, Баттусай устал и ему было не до шуток.
        Всех страшно раздражала его привычка шаркать ногами по дороге, поэтому он двигался позади на приличном расстоянии, но себе не изменял и оставался сильным, бодрым и ловким, готовым к подвигам. А еще он умел становиться незаметным, словно тень. Как он это делал, никто понять не мог. Вот эти его качества мне больше всего и по душе, думал Натабура, словно он знает, чего хочет, и не расстраивается по пустякам. Подумаешь, голодуха! Мне даже нравится. Она придает мне силы! Он чувствовал, что и сам стал прежним - сухим и вертким, словно и не было двухгодичного сидения на озере Хиёйн, где он построил для Юки и дочери Мароя дом и окружил его зарослями вьющихся хризантем.
        - А я очень хочу, - капризно сказал Язаки, напомнив Натабуре прежние годы. - Я больше всех хочу! Я, может быть, умираю?! - он распахнул кимоно, демонстрируя все до единого выпирающего ребра и сухие складки кожи, висящие на животе, как у больной собаки, пытаясь по привычке разжалобить и выклянчить хоть рисинку, хотя бы веревочку от катэ-букуро[255 - Катэ-букуро - мешок для провизии.], пахнущую тэрияка[256 - Тэрияка - пожаренное и высушенное мясо яка.].
        - То-то я гляжу, твои пророчества не сбываются, - насмешливо заметил Натабура, понимая, что Язаки нельзя жалеть ни при каких обстоятельствах. Он не хотел, чтобы его друг, как всегда, предавался нытью до самого вечера. Следовало увести мысли Язаки в другую сторону.
        Если бы хитрый Язаки толком знал будущее - знал, что будет голодать, он ни за что не потащился бы в такую даль. Язаки не враг себе. Еще год назад он начал твердить о каких-то огнедышащих и пятипалых иканобори[257 - Иканобори - дракон.] и об этих самых - арабуру. Но сколько учитель Акинобу к нему ни приставал, ничего толком объяснить не мог. Мол, вижу знаки: огненных катана, летающих драконов и все такое, а растолковать не могу - ничего, кроме того, что приплывут иноземцы.
        - Какие иноземцы?
        - Не знаю!
        - Гунны, что ли? Так они уже один раз к нам приходили.
        - Может, и гунны, откуда я знаю! - отвечал Язаки сварливо.
        - А что еще?
        - Дерево срубят!
        - Какое дерево?
        - Понятия не имею, но все кончится хорошо!
        Эту фразу, которая быстро всем надоела, он повторял каждый день раз по двадцать - о «дереве» ио «хорошем конце». Ее в итоге запомнили и перестали реагировать. А они взяли и свалились, как снег на голову, и начали править, и запретили говорить на родном языке, объявив его тарабарским. А еще вырубили сакуру - символ Нихон, и убили императора Мангобэй совершено необычным способом, не говоря обо всех его родственниках и приближенных. Сбылось видение Язаки, который весьма печалился, что дерево народа уничтожили. Никто не знал, что это значит для будущего. А значит это, что мы все-таки выживем, твердо верил Натабура. Слава Будде! Но самому Язаки не рассказывал, что таким образом его пророчества сбываются, даже вида не подал. Незачем Язаки знать, что он прав, ибо на радостях возьмет да изменит его - будущее. В подобного рода тонких делах должна следует соблюдать известную осторожность, иначе хлопот не оберешься.
        - Что ты в этом понимаешь?.. - обиделся Язаки. - Я, может… - он подозрительно всхлипнул. - Я, может… я, может, сам переживаю!
        - Ага… - вставил коренастый Баттусай, - как тот гусь, которого откармливали горохом. - Баттусай хотя чаще и помалкивал, но Язаки не понимал и недолюбливал, считая его слабаком.
        У Язаки не было слов. Он выпучил глаза от злости и прогудел что-то вроде того, что все в руках Будды и Богов. Чего мог он еще ответить? Ему давно уже никто не верил, кроме прямодушного Афра.
        Один учитель Акинобу промолчал, застыв на дороге, опираясь на свой неизменный белый посох из корейского дуба, в котором был спрятан клинок. В волосах, собранных, как кисточка, высоко на макушке, белела седая прядь, а раскосые глаза были лениво прикрыты. Казалось, он не слышит перебранки, а просто терпеливо ждет, когда путники наговорятся всласть, а потом так же уныло и безотчетно двинутся дальше. К тому же он укорял Натабуру за неумение воздержаться от ненужных разговоров.
        Они часто спорили - иногда до хрипоты, иногда до тумаков, и никому не доверяли в суждениях, даже пророку, которого и пророком-то не считали, то бишь Язаки, потому что привыкли к нему, к его озарениям и предсказаниям, и тихонько над ним посмеивались, но только тихонько, остерегаясь на всякий случай неведомых сил, с которыми он разговаривал. Натабура даже подозревал, что Язаки давно уже ни с кем из духов не общается, что он потерял свой дар и бормочет только для вида. Но разоблачать друга у всех на виду ему не хотелось. Да и пользы, в общем-то, от этого никакой не было бы. Бормочет, ну и пусть бормочет. Какое мне дело? - думал он.
        - Скоро придем, - счел нужным напомнить Акинобу, чтобы все побыстрее успокоились.
        В этот момент иканобори и пролетел, махнув огненным хвостом, да так низко, что Язаки присел, потому что решил, что у него отвалилась голова, а Афра, не отрываясь от еды, зарычал, показывая небу огромные белые-белые клыки. Натабура и Баттусай упали в полынь, как тяжелые снопы с телеги, а, поднявшись, долго выплевывали дорожную пыль, с ненавистью глядя в бездонное небо: иканобори, оставив за собой полукруглый след, скрылся в белесом мареве и был таков.
        - Ксо![258 - Ксо - дерьмо.] - проворчал всегда спокойный Баттусай, тряся головой с жесткими короткими волосами. От них отделилось облачко пыли и полетело на сухую траву, как чужая душа.
        Натабура решил, что он тоже грязный, и тоже стал отряхиваться. За этим занятием и застал их приглушенный окрик учителя Акинобу:
        - Осторожно!..
        На этот раз Натабура забыл, что вслед за иканобори всегда возникали арабуру в перьях, и пропустил их появление. Пришлось снова валиться в пыль, не поднимая глаз. Он ничего не видел до тех пор, пока в поле его зрения не вплыли конские копыта, подкованные железом - это было до сих пор в диковинку, так как в его стране никто никогда не слышал, что на лошадей можно надевать железные сандалии. Земля тряслась, как в лихорадке, - слышно было на расстоянии трех полетов стрелы. Натабура покосился влево: учитель Акинобу тоже стоял на коленях, опустив голову, и только по едва заметному напряжению рук, сжимающих посох, можно было догадаться, что он готов вскочить и действовать. Лишь бы Афра не сунулся, успел подумать Натабура, лишь бы не сунулся, хотя последнее время терпеливо учил его прятаться в ближайших кустах при любом лошадином топоте. За Афра он боялся больше всего.
        - Эй, ты! - раздался окрик на том языке, который теперь назывался японским и из которого он толком не понимал больше двух слов из пяти. - Встань!
        - Да, таратиси кими…[259 - Таратиси кими - уважаемый господин.] - произнес он фразу, которую было положено говорить в таких случаях, и поднялся. За спиной привычно шевельнулся голубой кусанаги[260 - Кусанаги - длинный волшебный меч голубого света с рукоятью на две трети утопленной в ножны для того, чтобы уменьшить общую длину. Рукоять сделана с зацепом под кисть.] - мол, я готов, я здесь, я жду, и нет меня лучше в таких делах. Да и годзука[261 - Годзука - кривой нож с ядовитым лезвием, сделан из когтя каппа.] сделался теплым, сообщая тем самым, если что, тут же окажусь в твоей руке. Спасибо, друзья, думал он, спасибо.
        Поговаривали, что у арабуру было какое-то странное оружие - мшаго[262 - Мшаго - огненный меч.]: то ли огненные катана, то ли длинные-длинные пики, которыми они косили народ. Не то чтобы Натабура особо боялся, а просто остерегался, полагая, что вначале надо выяснить обстановку.
        Было их пятеро, и все на одно лицо: сплюснутый лоб, дынеобразные затылки и подпиленные зубы. Натабура еще не научился различать арабуру. Двое господ - у одного красные перья в головном уборе, у другого - синие, а без перьев - трое слуг, которых почему-то называли корзинщиками и которые везли оружие: нагинаты[263 - Нагината - изогнутый широкий клинок, посаженный на длинную рукоять.], какие-то древние прямые мечи и еще что-то притороченное в мешках. Совсем обнаглели. Ничего не боятся. Натабуре стало горько оттого, что неизвестно кто разъезжает по дорогам его страны и чувствует себя хозяином.
        - Что у тебя на груди, титлак?[264 - Титлак - раб (майя).]
        Натабура забыл, что годзука свесился на шнурке. Но даже по новым законам ножи не возбранялись. Так какого демона, спрашивается?! Он подавил в себе гнев, - чтобы даже глаза не выдали. Он умел это делать - давным-давно, еще с незапамятных времен, и никогда не суетился при виде врага. Выдержке его обучал учитель Акинобу. Выдержка стала привычкой - настолько старой, что он и не помнил, когда приобрел ее.
        - Нож, таратиси кими, - Натабура с поклоном вытащил годзуку, держа его так, чтобы не было видно, что он плачет зеленоватым ядом каппа[265 - Каппа - демон водного царства, из рода Джига.].
        Арабуру, который был ближе, из презрения даже не наклонился. Его узкое, горбоносое лицо, делавшее его похожим в профиль на попугая, брезгливо сморщилось:
        - Дикари!
        - Почему? - вяло спросил второй арабуру, откровенно скучая.
        Был он старше первого, царственно толст и страдал от жары, обмахиваясь круглым железным веером с изображением оммёдо[266 - Оммёдо - знаки инь и ян, солнце и луна, символизирующие активное и пассивное начало сущего.].
        - Потому что нож костяной.
        - Чего-о-о?..
        - Нож, говорю, костяной. Уййй!!! - и хлопнул себя по затылку.
        Старший внимательно посмотрел на Натабуру.
        - Не-е-е-т, не скажи, он ученый!
        Их лица, как и лоснящиеся от пота тела, были покрыты непонятным орнаментом. В мочке правого уха по огромной костяной игле, в левом дыра пустая, от этого мочка кажется кусочком веревки, привязанной к уху. На груди целая связка амулетов: от сглаза, от плевка, от дурного слова. И никаких доспехов.
        - Почему? - удивился молодой и посмотрел на старшего.
        Натабура еще удивился, что оружия при них нет, однако странное ощущение опасности останавливало его от опрометчивого шага - может, так пронесет? Не зная врага, не осознаешь своей силы. Да и они не видели за его плечами голубой кусанаги, который находился в состоянии амэи[267 - Амэи - невидимый.] и становился тамэи[268 - Тамэи - видимый.], лишь когда Натабура его выхватывал. Но это уже было не суть важно, ибо обычно противник не успевал понять происходящего. Так и надо. Так и задумано.
        - Вон как зыркнул на знак инь и ян, - объяснил старший.
        - А… - молодой с подозрением уставился на Натабуру, ища на его открытом лице признаки смятения, но оно оставалось непроницаемым, как у Будды, взирающего на Мир сонными глазами филина.
        Из всего услышанного Натабура различил три слова «оммёдо», «ян» и «инь», а еще, кажется, его назвали ученым. Это было равносильно смертному приговору, потому что арабуру всех мало-мальски грамотных зарывали в землю. Поэтому они и шли, притворяясь не монахами, которых ловили, а нищими крестьянами, наводнившими дороги Нихон. Монахов перебили, потому что за последний год они три раза поднимали восстание, и три раза их топили в крови. Все монастыри, за исключением пещерных да островных, лежали в руинах. До пещерных еще просто не добрались. Не нашлось предателя, потому что арабуру были прижимистыми и в этом вопросе больше полагались на силу, чем на хитрость.
        - Знаешь, что я думаю… - почесал затылок старший арабуру, - это разведчики мятежников!
        - Ну? - удивился молодой арабуру, но не тому факту, что перед ними разведчики, а тому, что местный народ такой непокорный - топишь-топишь его в крови, а он лезет и лезет, лезет и лезет в своих мешковатых кимоно цвета земли, как мыши из нор.
        - Конечно. Отрастили волосы и идут в столицу. Коварные, твари!
        - Что будем делать?
        - Их надо схватить и пытать. Даже если ошибемся, не прогадаем. Эй! - он повернулся к оруженосцам.
        И снова Натабуре помогла природная способность понимать смысл чужих слов, хотя язык не был похож на язык дикарей из Европы. Он все сообразил, даже по тому, как старший арабуру сжал поводья, а у молодого арабуру нехорошо вспыхнули глаза. А еще он понял, что свара разгорелась из-за годзуки - понравился он одному из арабуру. Натабура не удержался и усмехнулся. Если бы только арабуру заметили его усмешку! Но они плохо понимали мимику туземцев и, должно быть, решили, что это гримаса страха и что он просто струсит, как любой крестьянин при виде хозяина, точнее, новых хозяев.
        Двое оруженосцев соскочили с лошадей и приблизились к ним, снимая с плеч веревки и показывая на руки. Третий на лошади тоже приблизился, полагая, что таким образом чем-то сможет помочь товарищам, и даже выставил перед собой ржавую нагинату. И тогда Натабура понял, что оруженосцы везут не оружие, а реликвии, и что арабуру собирают в качестве добычи всякий древний хлам. Зачем это им, удивился он и покорно протянул руки, у нас в стране так не делают. У нас чтят Будду и предков, но никак не грязь под ногами. Молодой арабуру злорадно засмеялся.
        - Вот и все, - сказал он, - а ты говорил о каком-то коварстве. Да они безобидны, как цыплята. Привыкли подчиняться.
        - Не скажи… - хмыкнул старший. - Я слышал, они опаснее ягуара.
        Оруженосец уже два раза обмотал руки Натабуре, который все еще ждал, когда начнет действовать учитель Акинобу.
        - Забери у него нож, - приказал молодой арабуру. - Мне понравился. Костяная диковинка. Повешу у себя в спальне.
        - Да, господин, - оруженосец замешкался, не зная, то ли вначале отобрать нож, то ли связать руки.
        Эта была его роковая ошибка, потому что второй оруженосец как раз подошел к учителю Акинобу. И тут они оба сделали то, о чем потом вспомнить даже не могли, ибо действовали по наитию: учитель Акинобу насадил подошедшего оруженосца на клинок, который молниеносно выхватил из посоха, а Натабура перебил своему врагу горло сухэ[269 - Сухэ - боевое кольцо с лезвием.] - так быстро и незаметно, что оруженосец стоял еще целое мгновение, как живой. Стоял, даже когда Натабура, одним прыжком очутившись рядом с молодым арабуру, зарубил его первым, стоял еще и тогда, когда второй арабуру что-то сообразил и в его глазах вспыхнул ужас. Но вместо того, чтобы дернуть за поводья и послать лошадь вперед, он неуклюже взмахнул веером, который, загудев, как гнездо шершней, превратился в огненный катана - мшаго с бордовым клинком, - а вот ударить не успел. Натабура, повинуясь безотчетному страху, махнул кусанаги и разрубил арабуру сбоку, от руки до пояса. Только лицо отвернул от брызг. Лошадь понесла, волоча труп и окропляя траву и сухую дорогу горячей кровью, а рука с мшаго упала в пыль, и гудение прекратилось. Два
красных пера, медленно кружась, опустились на дорогу.
        Натабура не сразу взял веер, а некоторое время с опаской разглядывал его. Потом потянул на себя. Но пальцы на руке не разжимались. Тогда он дернул сильнее, вырвал из мертвой ладони арабуру веер и устремился вслед за своими. Оказывается, пока он возился с рукой, они успели добежать до ближайших кустов на склоне лощины и подавали ему оттуда знаки, один за одним выглядывая, как суслики.
        После этого они помчались дальше, да так, что ветер засвистел в ушах. Афра, приплясывая, пристроился рядом, радуясь тому, что хозяин наконец не тащится, подобно улитке на склоне, а куда-то и зачем-то несется, как перепуганный заяц. Так почему бы лишний раз не повалять дурака? Он хватал Натабуру за руку, почти не прикусывая, и тянул, и тянул вперед что есть силы, прижимая к лобастой голове уши и радуясь, радуясь, радуясь.
        Когда они пришли в себя, Язаки с ними не было.
        - Где Язаки? - удивился учитель Акинобу и выглянул из-за кустов, прижимая руку к груди - сердце билось где-то в горле. Вроде еще не старый, подумал он. Попить бы, да у них даже воды не было.
        - Вот он! - показал Баттусай, который с удовольствием расстался бы с этим обжорой, и вообще, он не понимал, почему учитель Акинобу и Натабура возятся с Язаки. Такого ленивого ученика он сроду не видывал.
        Язаки все еще бежал по дороге, как сонный, таща в обеих руках поклажу арабуру. За ним стелился шлейф пыли.
        - Брось! - крикнул Натабура, с опаской посмотрев на небо. Вот-вот должен был вернуться иканобори. - Брось!
        Но Язаки добежал и только тогда с гордостью швырнул трофеи в сухую траву:
        - Во!
        - Синдзимаэ![270 - Синдзимаэ! - Убирайся к демону!] - не выдержал учитель Акинобу, хотя Язаки принес полную фляжку воды, разбавленную кислым вином, и они по очереди приложились к ней. - Фух-х-х!..
        - Чего это?! - Язаки невозмутимо принялся развязывать куби-букуро[271 - Куби-букуро - плетеная сумка.], из которой, к его ужасу, выкатились четыре головы, да необычные, а маленькие, как у младенцев, однако с усами, бритыми лбами и длинноволосыми прическами самураев. У одного даже сохранилась сакаяки[272 - Сакаяки - прическа самурая, волосы сбривали у лба, а на макушке завязывали узел мотодори.], а у другого глаза были открыты и тускло, как у мертвой рыбы, взирали на мир.
        - Кими мо, ками дзо!..[273 - Кими мо, ками дзо! - очистительная, защитная молитва.] - только и произнес Натабура, едва не поперхнувшись. Он узнал головы знатных самураев. Кажется, даже субэоса[274 - Субэоса - главный наместник провинции.] провинции Муцу, с которым был лично знаком. - Это из-под Цуяма. Там было последнее сражение.
        - Точно, из-под Цуяма, - поддакнул Язаки, чтобы оправдать свой поступок. - Их никто не обмыл!
        Учитель Акинобу скорбно промолчал, а Баттусай, беря у Натабуры фляжку, с удивлением воскликнул:
        - А чего они такие маленькие? - и хмыкнул, выражая удивление: как это такие знатные люди дались арабуру?
        И так было ясно, что самураи бессильны против пришельцев. Не для того ли их вызвал в столицу капитан Го-Данго, чтобы прояснить данный вопрос? И еще кое-что, о чем можно было легко догадаться по обстановке в стране. Должно быть, он готовил заговор. Должно быть, у него есть план. В этом плане для них, несомненно, отведено место.
        - Они их коптили, - высказал предположение обескураженный Натабура. - Оро?![275 - Оро?! - восклицание, когда человек удивляется.]
        - Нет, вымачивают в соляном растворе, а потом сушат, потом снова вымачивают и снова сушат, - объяснил учитель Акинобу. - Если бы коптили, были бы черными. Мы такое с тобой видели в южной стране Тау. Помнишь?
        - Помню, - ответил Натабура.
        Тогда он был совсем маленьким и носил мамориготана[276 - Мамориготана - меч для подростков.], которым и мухи невозможно было обидеть. Они едва унесли ноги от местных охотников, которых учитель Акинобу устрашил, зарубив троих с такой скоростью, что остальные ничего не успели сообразить, ибо не имели понятия о настоящем катана и искусстве владения им. Зато потом ядовитые стрелы посыпались дождем.
        - А здесь что? - Язаки с опаской стал развязывать другую сумку.
        Из нее выпала связка сушеных крыс, пересыпанных черным перцем и красными травами - обычная еда арабуру.
        - Куриное дерьмо!
        Уж на что, казалось, Язаки голоден и всеяден, но и он не мог жрать подобную гадость. Взял да выкинул крыс в горькую полынь, чтобы Афра не соблазнился. Однако Афра не дурак - уже тыкался носом в следующие сумки, в которых, к счастью, оказался рис с овощами и маринованная в уксусе курица. Язаки тут же набил себе еду за обе щеки и, схватив две горсти риса, отступил в сторону. Учитель Акинобу посмотрел на него, как на безумного, а Натабура прочел в его взгляде презрение, хотя знал, что учитель по-своему любит Язаки.
        - Головы надо похоронить, - высказал общее мнение Акинобу, которое заключалось еще и в том, что нельзя отдавать останки собратьев на поругание.
        Пока вырыли яму в склоне лощины, пока закапывали головы, пока прочитали молитву и сосредоточенно помолчали, другой стороной поля пролетел иканобори. На него даже никто не взглянул - не из-за гордости, а из-за презрения. Но заторопились и, как только скороговоркой произнесли: «Наму Амида буцу!»[277 - Наму Амида буцу! - «Преклоняюсь перед Буддой Амида!»], побежали дальше: вдоль сухой лощины, по краю которой росли редкие акации и которая огибала поле, превратившееся в безжизненную пустыню не только потому, что была засуха, а еще и потому, что несмотря на указания новых властей, крестьяне так и не научились выращивать опунцию для производства конишели[278 - Конишель - краска из тли.].
        Бедный Язаки едва передвигался с набитым брюхом, однако жадность не позволяла ему бросить еду. Он тащился, как всегда, стеная и охая. Вдруг замолк. Натабура невольно оглянулся. Язаки лежал ниц, разбросав вокруг себя сумки, а в запада приближался, поводя мордой из стороны в сторону, иканобори.

* * *
        Хонки[279 - Хонки - духи и демоны.] сидели под мостом, да еще и в дыре, и жалобно хныкали:
        - Вы нас не выдадите? Не выдадите?!
        - А чего вы здесь делаете? - вступил в переговоры дипломатичный Баттусай.
        Его рябая морда как нельзя лучше подходила для этого дела, потому что была как никогда серьезна и многообещающая - она сулила покой и радость для всего земного, в том числе и для хонки. Натабуре стало смешно, и он отвернулся. Баттусай любил навести тень на плетень, сочинить пару небылиц, да и вообще, наговорить такого, чего отродясь с ним не бывало. Вот и теперь он стращал хонки иканобори, которого сам боялся пуще смерти.
        - Мы? - удивились хонки непонятливости людей. - Прячемся…
        - А чего прячетесь-то?
        - А вы что, ничего не знаете?
        - Ни сном, ни духом. Откуда?
        - Арабуру нас ловят…
        - Ну и?..
        Кое у кого в голосе прозвучало злорадство.
        - Ловят и, говорят, что едят… - они обескуражено вздохнули. - Варят с лягушками в качестве приправы…
        Количество желающих высказаться превышало пространство, в которое можно было втиснуться, поэтому в дыре виднелись одни глаза. Кто из них демоны, а кто духи, разобраться было весьма трудно. Как рыбы в неводе, невольно пришло в голову Натабуре. Ясно, что перед лицом всеобщей опасности все: идемоны, и духи разнообразнейших мастей объединились, ибо вслед за арабуру неизбежно должны были явиться их хонки. А кто они такие, никто не знал, поэтому хонки Нихон вдруг стали лояльны ко всем ее исконным жителям. Нам на пользу, подумал Натабура с дальним прицелом, правда, еще не представляя, какую выгоду из всего этого можно извлечь.
        - Чего?
        - Как вас жрать можно? - вмешался в разговор Язаки, знаток по части откушать. - Где это видано, чтобы демонов и духов жрали? Я не знал. Вы ж, поди, безвкусные, как медузы?
        - Безвкусные, - быстренько согласились хонки. - Безвкусные. Ясное дело. Кто спорит? Однако, вот. Оказывается, мы съедобные. Защитите нас…
        - Чего?..
        Им никто не верил, потому что хонки вечно пакостили людям и были хитры, как ползучие гады.
        - Безвкусные, говорим. Защитите нас.
        - Да на кой ляд вы нам сдались?!
        - Мы исправимся… - просились они, как малые дети.
        - Во припекло! - радостно воскликнул Баттусай.
        А Язаки, пританцовывая, потер жирные ладони:
        - Неспроста, видать!
        Пока выяснялся этот важный вопрос, Натабура с учителем Акинобу разглядывали веер, который оказался таинственным мшаго.
        - Я думал, врут, - с восхищением признался учитель Акинобу, крутя в руках неизвестное ему оружие и не зная, как к нему подступиться.
        - Я тоже, - охотно согласился Натабура, хотя в душе гордился тем, что добыл такой меч - мечту любого самурая.
        Афра уже третий раз обнюхивал диковинку своим длинным холодным носом и фыркнул - мол, ничего интересного.
        - Ну, что скажешь? - спросил у него Натабура, все еще переживая свой подвиг. В этом году подвигов у него еще не было. Это первый. И сразу такая удача.
        Пес завилял хвостом и доверчиво прижался. Он любил, когда с ним разговаривали, особенно если чесали еще и за ухом, тогда он урчал, как большой кот, и помогал, приседая, задней лапой.
        - Слышь, Баттусай, - позвал учитель Акинобу. - Как… она вообще, ну, это?..
        Дело в том, что Баттусай уже один раз имел дело с мшаго. Правда, не в качестве его владельца. Случилось это в прибрежной деревне Кимоса, куда он попал вместе с торговцами рисом. В самом начале появления арабуру, когда о них толком никто ничего не знал. Чужеземцы сцепились с вако[280 - Вако - морские пираты побережья Китая, Кореи и Японии.], железные мечи которых оказались бесполезными против огненных катана. Единственно действенным оружием оказались арбалеты. Но за троих убитых и пятерых раненых арабуру сожгли деревню дотла, а все суда, на которых пытались бежать вако, потопили. Баттусай спасся чудом - отсиделся на рифе, а ночью приплыл на огонь. Разговоров о чудо-оружие хватило на целую луну. Баттусаю верили и не верили одновременно. Где это видано, чтобы свет был острее стали? Решили, что Баттусай на радостях перепился сакэ на перце и сочиняет небылицы. Один Натабура поверил. Вот бы мне такое, втайне стал мечтать. Но свой волшебный кусанаги, думал он, ни на что не променяю.
        - Осторожно, - первым делом сказал Баттусай, - а то как пыхнет!
        Только он предупредил, как учитель Акинобу что-то такое сделал, и из веера вылетел длинный, как лезвие катана, луч и легко прожег в опоре моста дырку. Запахло горелым деревом. Появился голубоватый дымок.
        Все трое, кроме Афра, который давно уже не удивлялся разным человеческим глупостям, шарахнулись в сторону. А учитель Акинобу от неожиданности, как гадюку, отшвырнул мшаго на землю, где он продолжал тихо гудеть - ну совсем, как гнездо шершней. Вокруг луча оплавилась земля.
        В этот момент сверху раздались тяжелые шаги иканобори. На голову посыпался песок. Афра давно уже ворчал, предупреждая, только все были заняты мшаго. Мост заскрипел и просел. Он не был рассчитан на вес дракона.
        Иканобори вынюхивал. У него были отличное чутье и слух. Должно быть, его смущало гудение мшаго, но он не понимал: вроде бы пахнет туземцами, а гудит, как у арабуру. Все примолкли, а хонки еще глубже залезли в свою нору и дрожали от страха так, что земля ходила ходуном.
        Вдруг иканобори перестал двигаться. Похоже, он учуял нас, понял Натабура и невольно ослабил хватку на ошейнике Афра, который это сразу ощутил, дернулся и в три прыжка, да еще и взмахнув крыльями, взлетел по насыпи на мост.
        Конечно, они оба - и Афра, и иканобори - умели летать. В свое время Натабура вылечил друга, и у него отросло новое крыло, потерянное в бою с хирака[281 - Хирака - воин из обожженной глины.] и с ганива[282 - Ганива - глиняный демон в виде собакообразного существа.]. Конечно, и азарта им было не занимать. Однако даже медвежий тэнгу[283 - Тэнгу - крылатая медвежья собака с крыльями, проводник в мир хонки.] не мог тягаться с иканобори, который к тому же умел изрыгать огонь дальше, чем на пять тан[284 - Тан - 10,6м.].
        Что оставалось делать - тем более что иканобори мог их сжечь вкупе с мостом в мгновение ока. Поэтому Натабура выскочил следом за другом.
        Он застал их в тот момент, когда Афра сидел на иканобори и рвал его за спину, а иканобори, свернув лошадиную морду набок, недоуменно смотрел, кто это кусается - надоедливо, как комар. Впрочем, крови натекло уже прилично, и иканобори явно собирался расправиться с Афра. Что конкретно он придумал, Натабура, конечно же, выяснять не стал, да и не собирался, дорого было каждое мгновение. Он только понял, что это китайский дракон, потому что был он не трехпалым, как местные, а пятипалым. Что это значит, Натабура сообразить не успел: возможно, Ая[285 - Ая - древнее название Китая.] помогали арабуру, или даже науськали на Нихон, чтобы одним махом уничтожить многовекового противника.
        Натабура быстро подкрался с другого боку, и хотя иканобори что-то почувствовал и даже махнул хвостом, на кончике которого раскачивалось, длинное, как катана, ядовитое жало, не долго думая, всадил луч мшаго в драконий бок, поросший зеленоватой шерстью, и распорол брюхо от хвоста до правой передней лапы. Он, наверное, отрубил бы и лапу, потому что бордовый луч мшаго вошел в плоть дракона, как нож в масло, и действовать им было даже сподручнее, чем голубым кусанаги. Но прежде чем умереть, иканобори мотнул головой в его сторону, выплюнув струю пламени, опалил себе бок и только после этого захрипел и стал валиться на левую сторону, беспомощно дергая крыльями. А Натабура, сбитый с ног вывалившимися из брюха иканобори внутренностями и волной крови, упал на дно сухой лощины в общество хонки.
        Должно быть, несколько мгновений он был без сознания, потому очнувшись, понял, что пропустил часть событий. А очнулся он оттого, что верный Афра лизал ему лицо, и едва не задохнулся - воняло, словно из нечищеного колодца. Натабура, пошатываясь, выбрался на сухую землю и принялся отряхиваться. Болел правый бок, на который он упал, а еще нога и рука. И слегка все вокруг кружилось.
        - Бесполезно, - с видом знатока заметил Баттусай, невольно отступая в сторону, чтобы его не забрызгало кровью и содержимым кишок - всем тем, в чем вымазался Натабура.
        Язаки промолчал, потому что, как всегда, тайком жрал рис и курицу.
        - Уходить пора, - напомнил учитель Акинобу. - Река недалеко, искупаешься.
        Афра сделал два прыжка в сторону, согласный с этим. И все-все ждали, что скажет Натабура. Почему на меня все вылупились, словно я голый? Что же произошло? - попытался он вспомнить. Ах, да! И посмотрел наверх. Иканобори возвышался на мосту, как гора. Морда с прикушенным в агонии языком свисала меж остатков перил. Крылья, как и лапы с медными когтями, еще дергались. А лощина под мостом была завалена внутренностями. Как в него столько помещалось? - удивился Натабура. Это был его первый дракон. С ними он еще ни разу не дрался. Японские драконы всегда были миролюбивы и обходили людей десятой стороной. Их миром были вершины гор и темные ущелья с пещерами. Хонки тоже вылезли посмотреть на необычное зрелище, несмотря на то, что солнечный свет был им вреден. Но небо как раз затянула серая хмарь, и они рискнули.
        - А вы чего не жрете? - спросил Баттусай, отвлекая Натабуру от воспоминаний.
        - Мы хоть и любим свежую кровь, но к гадости иканобори непривычны. Рыбой воняет.
        - А к чему вы привычны? - хмыкнул Баттусай.
        - Мы китайскими драконами брезгуем. Они нечистые.
        - Они лягушек едят.
        - А еще жаб.
        - И крыс!
        Ишь ты, разборчивые, удивился Баттусай, не ожидая такого от хонки.
        - Пора, - напомнил учитель Акинобу. - Неровен час, еще один прилетит.
        - Мы пошли, - сказал Натабура, - а вы здесь разбирайтесь.
        Совершенно случайно он каким-то образом втянул клинок в рукоять, и теперь надо было выяснить, как же действует мшаго. Кровь, которой он был перемазан с головы до ног, стала высыхать и стягивать кожу.
        - Слышь… - позвал хонки, по виду сикигами[286 - Сикигами - демон смерти.], обращаясь к Язаки. Он не мог выйти на белый свет и прятался за опорой моста. - Слышь… если что, мы вам поможем…
        - Поможем, поможем, - раздались голоса хонки. Мы здесь посовещались - будем вам помогать. - Неясные, серые лица испуганно выглядывали из норы.
        - Как? - оглянувшись, усомнился учитель Акинобу, потому что никогда не слышал, чтобы демоны, какими бы они ни были, помогали людям. Это противоречило их природе и мироустройству в целом.
        - Я вижу, у вас каба-хабукадзё[287 - Каба-хабукадзё - Черный Знак Ада.], - в голосе демона смерти послышалось почтение.
        Действительно Язаки до сих пор таскал на груди случайный подарок Бога Яма. Похоже, из-за этого хонки и приняли Язаки за старшего.
        - Меня зовут Басаон. Меня здесь все знают. Людям я отродясь ничего плохого не делал. Если что, найдете горшечника Дзигоку, но к нему самому не идите, а во дворе у него постучите в крышку погреба. Там живет мой родственник - Киби Макиби, скажете, что от старика Басаона. А еще покажите это. Он вам поможет. - С этими словами Басаон снял с шеи что-то невидимое и протянул Язаки.
        - Что это такое? - удивился Язаки и даже отступил на шаг.
        - Кизэ - пропуск в наш мир. Он виден только в темноте. Покажете его, и с вами будут говорить на равных.
        - Ладно, давай, - согласился Язаки. - Одним знаком меньше, одним больше.
        Хмарь стала рассеиваться, и хонки предпочли дыру в склоне лощины.
        Когда Натабура оглянулся, наиболее смелые и неразборчивые из них все же пили кровь иканобори, сгрудившись вокруг, как собаки. Только вот задних ног у них отродясь не было, и картина выглядела жутковатой.

* * *
        Река обмелела. Ее можно было перейти, не замочив колен. На другом берегу виднелись ветхие крыши брошенной деревни Тамба. Прежде чем выйти на берег, учитель Акинобу приказал обследовать реку на предмет арабуру. Известно было, что они выставляли секреты в самых неожиданных местах. Натабура выдержал не больше пяти кокой[288 - Кокой - одна минута.] - кожу страшно стянуло, а на голове образовался колтун, - нашел место поглубже и залез в воду. Окровавленное кимоно бросил на перекаты и придавил камнями. Вода сама вымоет, решил он, нежась в прохладных струях. Учитель Акинобу больше никого не пустил в реку, приказал наблюдать за противоположным берегом. Только Афра на собачьих правах присоединился к Натабуре и с удовольствием плавал в запруде, фыркал, а потом стал гонять лягушек, как прежде, когда был щенком, и постепенно приблизился к противоположному берегу. Не успел Натабура его окликнуть, как в кустах что-то шевельнулось и опрометью бросилось прочь. Учитель Акинобу тоже заметил. А Баттусай даже высказался, что точно видел арабуру. Они вдвоем перешагнули реку и пустились догонять. Когда Натабура
присоединился к ним, голый, как покойник, они уже держали за руки подростка, а учитель Акинобу вел допрос:
        - Ты кто?
        Подросток от страха поджал ноги и висел в сильных руках Баттусая.
        - Я… я… из деревни, таратиси кими. Только не убивайте!
        - Нужен ты нам, - сказал Баттусай и встряхнул его. - Ты лучше рассказывай, кто ты и откуда?
        - Да он рыбу ловил, - сказал Язаки, который притопал позже всех, - я видел. А когда нас приметил, то спрятался.
        Учитель Акинобу так на него взглянул, что Язаки проглотил язык.
        - Сколько раз тебе было говорено, докладывай обо всех мелочах.
        - Так-к-к… ерунда же… сэйса - оправдывался Язаки. - Я же говорю, мальчишка ловил рыбу. Об этом тоже докладывать?
        - Обо всем! - как неучу, объяснял Акинобу.
        Язаки оглянулся и беспомощно посмотрел на Натабуру, ища поддержки. Он ходил в учениках много лет, но, похоже, мало чему научился. Натабура развел руками - правила есть правила, а Язаки беспечен, как девица на выданье. О чем он думает? Должно быть, о том, что в сумке еще остались рис и курица. Натабуре так и хотелось сказать: «Не витай в облаках, дружище, спустись на землю, будь внимателен. У нас серьезные дела».
        - На! - Язаки, как от сердца оторвал, протянул сумку с едой. - Твоя порция! - И отвернулся из гордости, мол, вот я какой: не все сожрал. Натабура съел несколько жменей риса и отдал сумку подростку, заметив его голодный взгляд:
        - Ешь. Как зовут-то?
        - Митиёри… таратиси кими… - мгновенно набив рот и почему-то всхлипывая, едва вымолвил подросток.
        Натабура подумал, что совсем недавно он был таким же желторотым и тоже ничего-ничего не понимал и всего боялся.
        - Ты, Митиёри, ешь, потом все расскажешь. Да брось ты его, - сказал Натабура Баттусаю.
        - А если сбежит?
        - Да никуда он не сбежит. В деревне кто есть?
        - Не-а-а… - Митиёри набивал рот и глотал даже быстрее, чем мастер этого дела Язаки. По его лицу текли слезы.
        Да и вид у него был хуже некуда - кожа да кости. Кимоно - дыра на дыре. Волосы нечесаные, а самое главное, грязный, как свинья - кожа на ногах в коростах, под ногтями траурная грязь, словно он и не жил на реке.
        - Вот что, - сказал учитель Акинобу, стараясь не кривиться. - Ты нас, Митиёри, не бойся. Мы свои. Тоже, можно сказать, голодаем.
        - Ага… таратиси кими… - безучастно кивнул Митиёри, пожирая ножку вместе с костями. На зубах у него трещало так, как обычно у Афра, когда он закусывал цыпленком.
        - Кто еще с тобой здесь?
        - Дед Ваноути. Я ему рыбу ловлю. Только рыбы нет, - Митиёри прекратил жевать. - Можно я деду отнесу, таратиси кими?
        - Понятное дело, - согласился учитель Акинобу. - Арабуру все выловили. Сети забрасывают поперек и ловят.
        - Так нельзя, - очень серьезно пояснил Митиёри. - Так запрещено.
        - Вот я и о том же. Ну, - вздохнул он, - идем к твоему деду.
        Хотя подросток действительно казался крестьянским сыном, учитель Акинобу выразительно посмотрел на Натабуру, и тот все понял. К этому моменту голова у него почти не кружилась, он успел одеться в мокрое кимоно и закинуть за спину голубой кусанаги. Баттусай тоже сообразил, и они вместе, да еще Афра, не пошли толпой за учителем Акинобу, Язаки и Митиёри, а отступили по краям и предпочли тропинке не очень густые кусты ивняка. Однако Афра вел себя спокойно, то и дело мышковал, а над зарослями ивняка не кружилось ни единой птицы, что, по идее, свидетельствовало об отсутствие засады.
        Предосторожность оказалась нелишней: рядом с дедом Митиёри сидели двое ободранных, однако что ни на есть самые настоящих высокопоставленных самурая. Вначале потянуло костром, а затем они всех их и увидели в низине оврага: убеленного сединами старика в холщовом кимоно и самураев в доспехах офицеров. Содэ[289 - Содэ - наплечный щиток.] отсутствовали, а фартуки были разорваны до пояса. Во все стороны торчал белый китовый ус. Зеленая шнуровка императорского дома Мангобэй приобрела грязно-болотный цвет.
        Баттусай на всякий случай остался сидеть в кустах, а Натабура с Афра вышли, немного помедлив, за учителем и Язаки. Пусть думают, что там еще кто-то остался, решил Натабура, злорадно глядя на одного из самураев, по благородной седине и гордому поставу головы узнав в нем генерала Го-Тоба. Генерал Го-Тоба командовал самой большой императорской шестой армией, которая контролировала восточные и северные районы страны. То, что он находился здесь, свидетельствовало только об одном: этой армии больше не существовало. Значит, арабуру все захватили, подумал Натабура, и боевой дух генерала Го-Тоба заметно подорван. Увидев чужих людей, он не вскочил и не принял оборонительную стойку, а остался безучастным, лишь взглянул на учителя Акинобу. А вот его спутник положил руку на рукоять меча, но выхватить не посмел, должно быть, оттого, что увидел в руках Натабуры мшаго. Если бы он знал, что Натабура не умеет им пользоваться, он бы, наверное, на всякий случай зарубил бы их всех, включая мальчишку Митиёри. Нервничает, понял Натабура. Нервничает.
        - Это свои, - сказал дед Митиёри, не удивляясь появлению чужаков, и все успокоились.
        Учитель Акинобу присел рядом с костром, и снова Натабура страшно удивился: вкои веки самураи позволяли сидеть рядом с собой простым крестьянам - все-таки это был скрытый вызов уважаемым господам самураям.
        - Я вижу, вы ничего не боитесь… - заметил спутник генерала Го-Тоба, кивая на мшаго.
        Другой бы на месте Натабуры возгордился. Но он сделал вид, что иметь мшаго - это в порядке вещей и что у них за душой еще кое-что есть. Самое удивительное, что он был недалек от истины, просто не знал об этом.
        Митиёри протянул сумку с едой деду, и оба самурая проводили ее взглядом - до их ноздрей донесся сладкий запах съестного. Но попросить из-за гордости они не посмели, а отобрать не решились.
        - Не боимся, - кивнул Натабура, хотя по старшинству должен был ответить учитель Акинобу. Но Натабуре так хотелось утереть нос высокородным самураям, что он не удержался, и в итоге заслужил осуждающий взгляд учителя Акинобу. - Мне кажется, вы тоже не в лучшем положении?
        В конце концов, кто должен защищать страну? Те, кто имел власть и деньги, а теперь, когда пришло время проявить стойкость, разбежались по кустам. Он ненавидел их за это, за близорукость и жестокость к собственному народу, за лицемерие и жадность.
        - Да, - уныло согласился генерал Го-Тоба, - иначе лежали бы вы сейчас в луже крови. - Это Чжэн Чэн-гун! - генерал показал на попутчика.
        Несомненно, что таким образом он хотел подчеркнуть собственную значимость. Чжэн Чэн-гун, который до этого только сверкал от ярости глазами, приосанился.
        - Слышали о таком, - опять не удержался Натабура. - Лучший фехтовальщик при императоре Мангобэй.
        Наступила тишина. Скрытый вызов во фразе Натабуры поняли все, даже Афра, у которого шерсть на загривке встала дыбом, а брыли стали подергиваться.
        - Ты намекаешь, собака, что я оставил своего господина?! - надменно и громко спросил Чжэн Чэн-гун.
        - Я намекаю только на то, что сказал, сэйса, - насмешливо ответил Натабура.
        На этот раз учитель Акинобу не остановил его. Стоит ли, если кто-то желает наколоться на кусанаги Натабуры, к тому же отвлекать бойца в такой момент большая глупость. Дух! Вот всему причина. Дух - вот что важно! Дух - он всегда выведет на правильный путь, спасет и защитит. Акинобу только прикинул траекторию движения катана Чжэн Чэн-гуна и немного подался в сторону, да еще прижал к себе Афра, чтобы тот не мешал, если дело дойдет до схватки. Правда, Натабура нарушил третью заповедь Акинобу: никогда не доводи дело, если можешь, до схватки, ибо сама схватка - уже проигрыш, потеря контроля над ситуацией. Но, видно, порой бывают исключения.
        - Выброси свой веер, и мы сразимся, - свирепея на глаза, произнес Чжэн Чэн-гун.
        Волосы у него на голове с треском пробили верхушку шлема и вылезли через тёхэн[290 - Тёхэн - отверстие на вершине шлема, которое называлось «дыра для дыхания».], а борода и усы проткнули полумаску, которая была на нем. Зрачки от бешенства расширились и стали большими и черными, как бездна, а рука, сжимающая рукоять катана, задрожала от напряжения.
        Язаки, испытав мгновенный ужас, освободился от содержимого своего желудка. Баттусай в кустах крякнул от досады, полагая, что Натабура не устоит. А Митиёри зарылся в камыш. Один учитель Акинобу даже глазом не моргнул, ибо видел в этой жизни и не такое. Дед Митиёри сослепу ничего не понял и поэтому не испугался, а некстати произнес:
        - Сейчас рыбки сварим…
        - Боюсь, что если я его брошу, ты, ксо, лишишься головы, - очень-очень медленно, растягивая каждое слово, произнес Натабура.
        Чжэн Чэн-гун опешил - этот крестьянин с едва заметным, тонким, белым шрамом на лице его совершенно не боялся. Разумеется, он слышал о тех людях из народа, которые бродили по стране и оттачивали мастерство в боях с любым желающим. Но разве он - Чжэн Чэн-гун - любой желающий?! Гордость не позволяла ему общаться на равных с простолюдином. Червь земли, что он понимает? Его удел кормить императора и низко кланяться мне - хозяину и повелителю жизни. Так высокомерно думал Чжэн Чэн-гун за мгновение до своей смерти. Он еще не понял, что времена изменились, что народ как раз, в отличие от верхушки, воспрянул духом, ощутив опасность, когда у них всех появился общий враг - арабуру. Чванство замутило его разум, а великосветские привычки прочно взяли верх, и он не хотел уступать.
        Впрочем, если бы он знал, что перед ним не менее знаменитый фехтовальщик, вряд ли бы даже это его остановило. К тому же его противник не был вооружен мечом. А Чжэн Чэн-гун привык убивать крестьян из чувства превосходства. Он даже не вспомнил легенду, по которой все самураи из рода Чэн-гун погибали от таинственного голубого кусанаги. Откуда он мог ведать, что этот катана притаился за спиной обыкновенного крестьянина в грубой пыльной одежде.
        Натабура подпрыгнул из положения сидя, потому что Чжэн Чэн-гун ударил катана без замаха, параллельно земле. Если бы удар вышел, верхняя часть Натабуры опала бы на песок, и все было бы кончено, не успев начаться. Без сомнения, Чжэн Чэн-гун владел приемами школы иайдо, но этого было мало даже для простолюдина в рубище.
        Натабура мог бы убить Чжэн Чэн-гун еще до удара - годзука готов был прыгнуть в ладонь. Удар в темечко. В ухо. В горло. Да куда угодно: например, под нос, чтобы вызвать обильное кровотечение. Но пустое благородство взяло верх - Натабура дал противнику шанс, чтобы потом не было разговоров о коварстве пришлых монахов. По сути, он был еще слишком молод для принятия взвешенных решений, но достаточно опытен для столь ответственного поединка. Чжэн Чэн-гун, не делая паузы, нанес еще несколько рубящих ударов камасёрнэ[291 - Камасёрнэ - косой ударом через плечо.] в надежде, что один из них окажется смертельным. Запахло окалиной. Как опытный фехтовальщик, он даже применил синоги ваэ - удар с расчетом, чтобы обойти цуба[292 - Цуба - гарда меча.] и поразить кисть руки. Для этого требовалось поставить свой меч таким образом, чтобы он скользнул под определенным углом по мечу противника. Но Натабура в момент удара не принял всю его силу на клинок, а всего лишь отвернул меч Чжэн Чэн-гун совсем немного в сторону, и лезвие клинка скользнуло мимо.
        Натабура опережал Чжэн Чэн-гун. Это сразу стало ясно обоим. По привычке в момент удара он оказывал на рукоять давление всей пятерней левой руки, особенно безымянным пальцем и мизинцем на кончик рукояти, что придавало киссаки[293 - Киссаки - кончик катана.] высочайшую скорость, и кусанаги рассекал воздух со свистом.
        Чжэн Чэн-гун уже сообразил, что здесь что-то не так, и всеми способами стремился подавить противника. Его катана был подобен лучу солнца и свисту ветра одновременно. К тому же Чжэн Чэн-гун спешил, пытаясь не дать Натабуре обнажить огненный катана. Впрочем, голубой кусанаги уже явился всеобщему взору, однако в суматохе никто ничего не понял, и несколько ударов Натабура с легкостью отбил тыльной стороной кусанаги, не предпринимая активных действий, внимательно следя за глазами противника, в которых сквозила даже не ярость, а безумие. А когда ему это надоело, остановился, упершись в землю, и сделал то, что называется коёсэ[294 - Коёсэ - колесо, закручивание двумя руками кисти противника, используя силу инерции движения.] - почти не прикоснувшись, отбросил Чжэн Чэн-гун так, что он задом въехал в камыш и упал. В доспехах он был слишком тяжел для реального боя. Воспитанный в лучших традициях придворного этикета, он дрался только с себе подобными, подавляя своим именем и чином, не утруждая себя ежедневными тренировками и сатори[295 - Сатори - просветление в дзэн, покой, без сатори нет дзэна.]. Жирная
еда, вино, женщины и бессонные ночи сделали свое дело. Его сердце и мышцы не были приспособлены для длительных нагрузок, а основным оружием служила всего лишь неукротимая ярость и чванство. Надо учитывать, что Чжэн Чэн-гун был на двенадцать лет старше Натабуры и, как все китайцы, к этому возрасту обзавелся тремя складками жира на животе. Это давало силу, но лишало ловкости, и с каждым лишним мгновением боя она словно уходила в землю.
        Сообразив, что так ничего не получится, Чжэн Чэн-гун решил применить хитрость: он бросился на противника, выставив перед собой катана и вакидзаси, словно пики. Девяносто девять раз этот прием приводил к тому, что противник оказывался на земле с пробитой грудью и сломанным позвоночником, на сотый раз Чжэн Чэн-гун добился лишь того, что сам влетел в костер, разбросав его во все стороны, и принялся в бешенстве рубить камыш и рыбацкую хижину деда Митиёри, выкрикивая проклятия.
        - Ку-ку! - позвал Натабура. - Я здесь!
        Чжэн Чэн-гун повернулся в его сторону. Наконец он увидел в руках Натабуры злополучный голубой кусанаги и все понял, но не пожелал подчиниться судьбе, ибо был безмерно тщеславным. Глаза его стали красными, что предшествовало размягчению мозгов. Безумный крик родился в его глотке: «Бу-ккоросу!»[296 - Бу-ккоросу - «Убью!»] Вдруг он зашатался, упал, изо рта ударил фонтан крови. Через мгновение самурай был мертв. Все сгрудились вокруг него.
        - Этого следовало ожидать, - философски заметил генерал Го-Тоба. - После сражения Чжэн Чэн-гун стал сам не свой. Его сердце не вынесло стыда за поражение.
        - Что вы надумали, генерал? - спросил учитель Акинобу, когда фехтовальщика Чжэн Чэн-гун оттащили в кусты и дед Митиёри, подбросив в костер сучьев, поставил вариться то, что сумел наловить внук.
        - Сниму доспехи, зарою меч и останусь сидеть здесь. «Не делай ничего и таким образом достигнешь всего», - процитировал он изречение Будды.
        - По крайней мере, честно, - очень серьезно заметил Акинобу.
        Конечно, можно было намекнуть, что борьба только начинается, что они для этого и пришли в столицу Мира. Но разве гусь свинье товарищ: генерал потребует войско и благополучно угробит его в первом же сражении. Нет, теперь надо полагаться только на себя и верить только в себя и в своих друзей.
        Баттусай кивнул в знак согласия со словами учителя. Натабура понимающе улыбнулся - ему хотелось посмеяться над генералом Го-Тоба, как совсем недавно он посмеялся над великим фехтовальщиком Чжэн Чэн-гун, но пришлось сдержаться, ибо негоже еще раз унижать побитую собаку. Одному Язаки было все равно, что думает генерал Го-Тоба. Да еще Афра, который лишь едва на треть понимал речь людей. Ему всегда нравилось находиться рядом с хозяином, о другом он и не мечтал, ну, может быть, самую малость - о сахарной косточке.

* * *
        День клонился к закату. По багровому небу плыли длинные, как драконы, тучи. На груди Язаки стал светиться кизэ. Со стороны Киото доносились странные звуки: то ли гром, то ли там шло грандиозное сражение, то ли невидимый великан разрушал город. Афра то и дело отвлекался и, навострив уши, смотрел в сторону города, а потом снова с вдохновением принимался за старую кость, которую нашел в кустах. Баттусай спал под дерюгой, экономя силы - он, как бывалый солдат, заваливался при любом удобном случае. Учитель Акинобу и генерал Го-Тоба тихо беседовали, признав друг в друге родственные души. Митиёри и его дед копошились в хижине.
        Вдруг Язаки что-то воровато достал из-за пазухи:
        - Вот, что у меня есть!
        - Ну?.. - Натабура приподнялся на локте.
        Он уже дремал, вспоминая дом и Юку. Язаки чем-то щелкнул, и из круглого и плоского вылезли иглы, поверх которых пробежали голубоватые искры. И запахло странно - как перед дождем.
        - Ежик, - тут же с некоторой опаской окрестил Натабура.
        - Ежик! Оро?! - вдруг хихикнул Язаки. - Майдара[297 - Майдара - мохнатка.], а не ежик!
        - Майдара, так майдара, - согласился Натабура.
        - Только непонятно, для чего, - горестно вздохнул Язаки.
        - Что тут непонятного?! - удивился Натабура и осторожно провел рукой, не касаясь. Искры, треща, посыпались во все стороны. Пахнуло дождем. - Ежик, он и есть ежик… только для чего?
        - Вот я о том же, - с горестью вздохнул Язаки и спрятал майдару за пазуху.
        Ему нравились искры, которые собирались на кончиках игл.
        - Погоди, погоди, - оживился Натабура. - Давай разберемся. Чего ты его прячешь?
        - Это мой ежик! - уперся Язаки.
        - Да твой, твой. Покажи.
        Язаки достал и со вздохом протянул.
        - Ну? - он следил за каждым движением Натабуры, как если бы опасался за свою находку.
        - Вот что, - произнес Натабура с видом знатока, - вещь эта ценная. Не у каждого есть…
        - Ясное дело, - напряженно кивнул Язаки.
        Лицо его с застывшими глазами выражало досаду. Он уже жалел, что доверился другу, и нюхом ощущал, что поступил глупо, но не знал, в чем прокололся.
        - Покажем генералу, - поднялся Натабура.
        Язаки издал странный звук:
        - Э-к-к-к… - и двинулся следом, следя за ежиком - как бы тот не пропал в самом деле.
        Как только Натабура сунул под нос генералу Го-Тоба ежика, его словно ветром сдуло. И все с удивлением слушали, как за убегающим генералом трещит камыш.
        - Вот?.. - удивился Натабура и с испугом уставился на ежика, а потом снова на камыш. - Чего он испугался?
        У Язаки не было слов. Он забыл закрыть рот и не мог издать ни звука. Что же я такое нашел? - лихорадочно соображал он, тихо злорадствуя.
        - Генерал покинул нас, - констатировал учитель Акинобу. - Чем вы его напугали?
        - Вот… - Натабура вытянул ладонь, на которой лежал злополучный ежик. В его иголках вспыхивали голубые искры.
        - Хитрецы, - весело и одновременно с укоризной сказал учитель Акинобу. - Вам бы в императорских советниках ходить.
        - Конечно, - дипломатично согласился Натабура. - Только я ничего не пойму.
        - А что понимать, - как в разговоре с неразумными детьми, вздохнул учитель Акинобу. - Чего понимать-то? Ежик это! Ежик!
        - Ну и?.. - осмелился проявить туповатость Натабура.
        - Ежик - эта такая штука… которая…
        - Ну да… - неназойливо подсказал Натабура.
        - Подожди, ты меня не сбивай, - оборвал его учитель Акинобу, и глаза его под сердито нахмуренными бровями насмешливо блеснули. - Это то, что описано у…
        - Точно! - вспомнил Натабура. - У Платона!
        - Да! - согласился учитель Акинобу. - Атлантида! Энергия в чистом виде. Говорят, что из иголок брызжут искры и всех, всех, всех убивают. Только таких штук нужно как минимум три.
        - Так что он тогда испугался? - кивнул на кусты Натабура.
        - А он не знал, - не удержался и хихикнул учитель Акинобу, - генералы, они все такие.
        - Отдай! - потребовал Язаки. - Я еще две штуки найду, и мы им покажем, - он многозначительно посмотрел в сторону столицы, откуда громыхало.
        - Да, спрячьте, - согласился учитель Акинобу. - Пригодится. Ты с огненным катана разобрался? - спросил он у Натабуры.
        - Нет еще, сэйса.
        - Ну так разберись. Это пока нужнее. А ежик - штука бесполезная, если она одна.
        - Ладно, - согласился Натабура.
        - Нет, не ладно.
        И Натабура понял, что сейчас ему будет преподан урок логики.
        - Я утверждаю, что сказанное мной - ложно!
        - Нет, так не может быть, - не согласился Натабура.
        - Ну хорошо. Тогда получается, что если я сказал истину, то она все равно ложна.
        - Ложна, - согласился Натабура.
        - А если она ложна, то согласно смыслу моей фразы, что она не ложна, и в силу вступает закон исключающего третьего, то есть она истинна.
        - Да, сэйса, - кивнул Натабура, сбитый с толку.
        - А это значит, что мое высказывание о ежике может быть одновременно ложно и не ложно.
        - Здорово, сэйса! - согласился Натабура.
        - Ну идите, - Акинобу остался довольным.
        Они вернулись к костру и стали вертеть в руках мшаго. Тяжелая была вещица. По объему небольшая, но тяжелая - даже для веера. Правильно, подумал Натабура. Рукоять и должна быть тяжелой, ведь луч ничего не весит. Таким мечом не особенно и порубаешь - руку вывихнешь, а тяжелая рукоять уравновешивает. Но все равно получается, что мшаго не сбалансирован. Как же им драться? Одно дело распороть брюхо иканобори, а другое дело помериться силой с арабуру, тоже вооруженным мшаго.
        - Ты вот эту штуку крутани, - посоветовал Язаки.
        Штукой он назвал то, что в рукояти катана именовалось касирой. Натабура покрутил ее. Касира три раза щелкнула, но ничего не произошло. Зато, там где должен быть клин мэкуги, наличествовала кнопка. Натабура нажал на нее, и произошло следующее: веер мгновенно свернулся, а вместо него из рукояти выскочил луч, но не бордовый, а чисто белый. Мшаго тихо загудел, казалось, он ищет противника, в которого можно впиться и выпустить кишки.
        - Хоп!.. - с восторгом воскликнул Натабура.
        Язаки, выпучив глаза, произнес:
        - Ух, ты-ы-ы…
        Натабура покрутил касира - цвет луча поменялся на желтый, затем стал бордовым.
        - Понял? - спросил Натабура, ничего не поняв.
        - Понять-то я понял, - чуть-чуть оторопело, согласился Язаки, - но зачем три цвета?
        - Не знаю, - честно ответил Натабура.
        Он так же, как и Язаки, испытывал почти детский восторг. С Язаки не надо было хитрить. Язаки был просто другом. Он был ясен, как яблоко на ладони, немного с фанфаронством, с бахвальством. Ну иногда врал от восторга, но без злого умысла, по-мальчишечьи глуповато, а в общем-то, безобидно, просто от избытка молодости.
        - Это для того, чтобы с разными противниками драться, - показав один глаз из-под дерюги, объяснил Баттусай. - Бордовый - он против железа, а самый светлый и человека запросто возьмет.
        - Откуда ты знаешь? - живо сверкнул глазами Язаки.
        - Видел… - проворчал Баттусай, переворачиваясь на бок.
        Ну не нравился ему Язаки, не нравился. Больше его ничего не интересовало. Он знал, что Натабура и учитель Акинобу все сделают правильно и что можно спокойно спать до самого рассвета.

* * *
        Утро наступило как всегда росистое и холодное. Натабура проснулся оттого, что Афра положил ему морду на грудь - мол, вставай, хватит валяться. Еще не открыв глаз, Натабура почесал пса за ухом, и у того внутри что-то ожило и запело.
        На все лады звенели комары, паутина меж кустов сверкала каплями влаги. Солнце вставало прямо из-за травы и сквозь туман казалось желтым мохнатым шаром.
        Натабура легко поднялся и потянулся. Оказывается, все уже собрались: Язаки был бы не Язаки, если бы не крутился возле умирающего костра, где пахло жареной рыбой, и даже генерал Го-Тоба сменил доспехи на ветхое кимоно деда Митиёри.
        - Нет, так не пойдет, - сказал Акинобу. - Меч придется оставить. Возьмите только танто[298 - Танто - нож.]. Да и то не советую.
        - Почему?
        - В нашем положении самая бесполезная штука, как зубочистка для слона.
        - Без меча я не могу! - уперся генерал Го-Тоба, наклонив вперед седую голову и глядя на Акинобу исподлобья.
        Акинобу только пожал плечами, говоря всем видом, что генералу придется подчиниться, ибо в лучшем случае он дойдет до первого поста арабуру и всех подведет.
        - Стоит ли объяснять, какое у них оружие? - учитель Акинобу невольно мотнул головой в сторону Киото, где обосновались иноземцы, а еще он поднял палец вверх, тем самым призывая генерала одуматься.
        Генерал Го-Тоба воинственно выпятил грудь.
        - Еще никто! Слышите! Никто не смел усомниться в моей силе, - он нарочно звякнул мечом.
        Идиот! - подумал Натабура и не стал дожидаться, чем кончится спор, а пошел к реке умыться. Генерал нарывался. А так и будет. Он не знал божественный смысл, который пытался объяснить ему Акинобу. Ему еще повезло, что учитель Акинобу терпелив, как Будда. Акинобу пришлось прибегнуть к словам, иначе бы все кончилось плачевно. Куда он денется? - хмыкнул Натабура, зная нрав учителя. Несомненно одно, генерал не имел понятия о дзэн, а руководствовался умозрительностью - не самое лучшее свойство ума в нашем опасном деле.
        Арабуру выдали яркие перья, которые колыхались над тростником по ту сторону реки. Отсюда хорошо было слышно, как пререкается упрямый генерал и как звякает его меч. Должно быть, арабуру соображали, что к чему, перед тем как что-либо предпринять.
        Придерживая Афра за шкуру на холке, Натабура отступил к хижине деда Митиёри.
        - Арабуру! - шепотом сообщил он, и все присели, с опаской взглянув на утреннее небо, которое было голубым и веселым, только далеко на севере привычно стлались тонкие, перистые облака, предвещая ветер. Там, как всегда, дымил Фудзияма. Должно быть, он тоже возмущался вторжением арабуру.
        Лицо генерала Го-Тоба приобрело бордовый цвет, но своего катана он не бросил, а вцепился в него так, словно это была последняя соломинка или последний рубеж, дальше которого генерал отступать не хотел.
        Акинобу его пожалел.
        - Уходим! - скомандовал он, и все, включая деда Митиёри, побежали вдоль оврага, который примерно через коку[299 - Коку - полчаса.] вывел их к полю гаоляна[300 - Гаолян - сорго.] с другой стороны деревни.
        Натабура с Афра по привычке шли первыми. За ними шагах в десяти беззвучно двигался Баттусай. Рыжие метелки гаоляна скрадывали горизонт, да и Афра сплоховал, заворчал в самый последний момент - когда Натабура нос к носу столкнулся с драконом.
        Иканобори, должно быть, с ночи сидел в засаде и уснул, потому что спросонья сам испугался, и в первый момент у Натабуры был шанс убить его даже кусанаги. Но все произошло так неожиданно, что Натабура упустил момент, а потом иканобори поднял морду и, отступая, зашипел, как испуганная змея. Благо, Натабуре хватило сообразительности придержать Афра, который сразу ринулся в атаку. В следующее мгновение произошло то, что можно было назвать чудом: иканобори принюхался и повел себя с Натабурой, как со старым знакомым. Глаза его сделались дружескими, даже сонными, он снова опустил морду на лапы и, моргнув большими глазами, уснул.
        Сзади зашуршал гаолян: Баттусай, не веря самому себе, застыл, как придорожный столб. На него-то и среагировали все остальные. Вначале Натабура увидел испуганные глаза учителя, затем одуревшие глаза ничего не понимающего Язаки и даже генеральский колючий взгляд. Учитель Акинобу всех повел в обход - должно быть, крайне осторожно, потому что Натабура больше не услышал ни шороха, ни дыхания, ни даже крика потревоженной пичужки. Все было тихо, только по-прежнему шелестел гаолян и качались его выгоревшие на солнце метелки. Последним отступил Баттусай.
        Только тогда Натабура что-то сообразил. Он понюхал сгиб руки и нашел, что его собственная кожа пахнет точно так же, как и иканобори. Ну да, действительно, мы же с Афра вывалились в его крови и кишках, вспомнил Натабура, обходя дракона стороной.
        Напоследок иканобори открыл глаз и проводил их взором, доверчиво, как старая собака хозяина. Натабура и теперь мог убить его ударом кусанаги. Однако это было бы как-то подло, нехорошо, не по-людски - воспользоваться преимуществом человека над глупым животным, и Натабура опустил меч.
        И только когда они отошли с десяток шагов, он вытер со лба обильный пот и понял, что стал мокрым, как после купания. А Афра беспрестанно оглядывался и ворчал: «Р-р-р…»
        «Фу-у-у…» - только обессилено произнес Натабура и оглянулся: бок иканобори торчал над рыжими метелками гаоляна, как огромный-преогромный валун. Повезло, решил Натабура. Повезло.
        Но надо было спешить, потому что они ступили на окраину столицы Мира - в самый бедный и захудалый квартал Хидзи на юго-востоке от Яшмового дворца, квартал кожедеров и кожевников. И не узнали окрестности: все заросло, дороги завалило сушняком. Они дошли аж до площади Ся, где кожу вымачивали и мяли в огромных ямах, выдолбленных в земле. Но даже тошнотворный запах, который в былые времена властвовал над этим местом, давно улетучился, и только Афра, решивший покопаться в куче мусора, поднял ядовитое облако желто-зеленого цвета. Натабура на него цыкнул, и он долго с удивлением смотрел на хозяина круглыми карими глазами, не понимая, за что его одернули.
        Кров они нашли в доме, заросший крапивой по самую прохудившуюся крышу, и стали держать совет. Выходило, что дело дрянь: соваться толпой в центр столицы было неразумно.
        - Ясное дело, - многозначительно поддакнул дед Митиёри.
        Шустрый был у Митиёри дед: содним единственным черным зубом во рту, сухонький, легонький, как паучок, с седыми волосами, торчащими во все стороны, и в меру злой.
        Учитель Акинобу посмотрел на него. Дед и его внук явно мешали. Но бросить их было нельзя, потому что они могли всех выдать. Да и генерал, как волк, косился в сторону, того и гляди, кинется воевать в одиночку из-за своей гордыни.
        - Я вам сразу же сказал, что в Киото соваться опасно! - заявил дед Митиёри.
        Голос у него был надтреснутый, и Натабуре казалось, что дед вот-вот уйдет в область за Луной.
        - Да, опасно, - согласился Акинобу. - Только в чем опасность?
        - Как в чем?! Как в чем?! - вскипел дед Митиёри. - А энти?!!
        - Кто энти? - учитель Акинобу решил прощупать деда. - Впрочем, люби Будду и поступай, как хочешь.
        - Ты постой, постой, - понимающе ухмыльнулся дед. - Ты думаешь, что все понимаешь? Ты еще пешком под стол ходил, когда я поставлял в Яшмовый дворец шелк. Я здесь все дороги знаю. Потом энти самые летают…
        Казалось, последний аргумент был самым весомым. Учитель Акинобу задумчиво помолчал и вдруг сказал:
        - С тобой пойдет… - он посмотрел на всех по очереди, даже на строптивого генерала.
        Никто не возражал.
        Дед Митиёри обрадовался и хлопнул в ладоши:
        - Вот это дело! Я вас куда хошь приведу!
        Ой ли? - едва не усомнился Натабура и решил, что учитель выберет ему в помощники ловкого и сильного Баттусая, но Акинобу указал на Язаки.
        - Язаки!
        Из каких соображений он выбрал Язаки, Натабура так и не понял. Должно быть, Баттусай нужен Акинобу, чтобы, если понадобится, урезонить генерала Го-Тоба или еще для чего-то. Еще больше он его удивил тем, что отправил с ними деда Митиёри. Для маскировки, решил Натабура, и ошибся.
        - Там, где молодому лень, старому есть пень, на котором можно подумать, - напутствовал их Акинобу.
        Натабура даже немного обиделся. Разве я когда-нибудь подводил? - хотел возразить он, но в последний момент передумал. Вдруг учитель предвидит то, что мне еще не ведомо? Должно быть, я чего-то не понимаю.
        - Дед, тебя как зовут? - спросил он, когда они отошли и крапива плотной стеной сомкнулась за ними: вот был дом позади - и нет дома.
        - Меня-то? - нервно переспросил дед. - Ваноути. А что?
        - Да ничего. Это не тот Ваноути?..
        - Не тот, - перебил его дед.
        Натабура ухмыльнулся, но не успокоился:
        - Ваноути? Постой, постой, Ваноути, который прилюдно был порот на площади Цуэ[301 - Цуэ - площадь белого посоха.] в день седьмой луны пятого года Рокухара?[302 - День седьмой луны пятого года Рокухара - 1191 год.]
        - Ну… - Ваноути на мгновение смутился. - Я.
        - Лицезрел я твою голую задницу, - сказал Натабура и засмеялся.
        Ваноути обиделся:
        - Кто много смеется, тот мало видит!
        - Ох-ох! - не мог упокоиться Натабура, хватаясь за бока.
        Ваноути притопнул невесомой ножкой и заорал:
        - Синдзимаэ!
        - Ох-ох! - смеялся Натабура, вытирая слезы.
        Даже Афра улыбнулся, показывая резцы. Язаки же из-за почтения к возрасту деда не подавал вида, что ему тоже смешно - уж очень потешно злился Ваноути.
        - Бака![303 - Бака - дурак.] - орал Ваноути.
        Его седые космы стали топорщиться, как у самого злого демона смерти, а черные, как угли глаза, метали молнии. Афра перестал улыбаться, покосился на деда и заворчал. Не любил он ничего необычного.
        - Ладно, - сказал Натабура, немного успокаиваясь, - я пошутил.
        - Шутить надо умеючи! - отрезал Ваноути и независимо пошел впереди всех.
        Как известно, на площади Цуэ, перед храмом Каварабуки, в назидание пороли не государственных преступников, а всего лишь проштрафившихся рядовых граждан, и обычно это мероприятие считалось развлечением для жителей города Киото. Сам Натабура тогда был очень молод, все ему было дивным в столице, а этот эпизод особенно запомнился. Вина Ваноути заключалась в том, что он заигрывал с наложницами самого императора в тот момент, когда они в сопровождении «теток» являлись в его лавку за покупками. Вмешательство суда в такого рода преступлениях не предусматривалось. Достаточно было слова начальника охраны. Ваноути выпороли и запретили торговать и появляться в городе. С тех пор, похоже, он и жил в деревне. Но кому там нужен заморский шелк?
        Глава 2. Императорский лес
        - Сейчас. Сейчас я вас, сердешных, всех выведу. Я здесь все знаю, - злобно бормотал Ваноути, что-то близоруко выискивая в траве, как ину[304 - Ину - собака.], - где-то здесь… где-то здесь… сотни раз ходил ведь… О, Хатиман!
        Они вскорости действительно ступили на желтую императорскую дорогу, которая вела прямо к Яшмовому и Нефритовому дворцам. Но это только так казалось. Под ногами скрипели песчинки, и жесткие сухие травы хлестали по руками. Нехожеными стали дороги и тропы, давно нехожеными.
        Сам Натабура, как и прежде, не узнавал мест, хотя бывал в столице достаточно часто в те времена, когда они с учителем Акинобу бродили по стране из монастыря в монастырь. С тех пор минуло много лет. Так много, что Натабура и вспомнить не мог: то ли пять, то ли целых восемь. А может, и больше. Путался он в цифрах и никак не мог сообразить. Нет, должно быть, лет семь минуло, думал он, глядя на вековые деревья в окружении молодой поросли, которая скрадывала окрестности, делая их незнакомыми и таинственными, и там, где они вчетвером прошли дорогу за коку, им казалось, что они топчутся на месте целую стражу[305 - Стража - два часа.]. Последний раз он был в Киото два года назад. Но тогда ему было не до красот столицы Мира, потому что он искал Юку, а потом участвовал в государственном перевороте. Мало кто из тех людей выжил. Большинство из них в течение года настигла химицу сосики[306 - Химицу сосики - тайная императорская служба сыска, Тайный сыск.] и во имя закона заставила сделать сэппуку[307 - Сэппуку - харакири.]. Стало быть, их всех с легкостью предал император Мангобэй. Но никто-никто не упомянул
ни Натабуры, ни учителя Акинобу, ни Язаки, ни тем более капитана Го-Данго. Поговаривали, правда, о какой-то волшебной собаке, помогавшей бунтовщикам. Но разве собаку будут искать? Да и не до собаки потом было, потому что появились эти самые арабуру и трон под императором Мангобэй зашатался.
        Заросшая травой желтая императорская дорога нырнула под кроны леса, и сразу же сделалось душно и парко - чувствовалось близость рек Ёда и Окигаву, которые сливались в центре столицы, образуя широкую и полноводную Каная. Лучи солнца плясали и вверху, и на листьях подлеска, и на кустах, путались в траве, и для непривычного глаза казалось, что все вокруг движется, заманивает и туда, и сюда, и ведет, чтобы закружить в чаще, извести, уничтожить, растворить и сделать частью себя. Как хорошо все начиналось, почему-то с сожалением думал Натабура, вспоминая Юку. Вовсю зудели комары и злобно кусались большие желто-оранжевые мухи. Афра прятался от них под папоротник и зарывался в иголки. От этого его желтая морда очень быстро стала походить на рассерженного ежа. А еще Афра фыркал и чесался, как шелудивый.
        Натабура напоследок оглянулся, чтобы запомнить дорогу назад, но уже ничего, абсолютно ничего не было видно, кроме моря зелени и игры солнечных бликов. Ничто не говорило и о том, что они находятся в центре столицы Мира. Язаки тоже заволновался и поглядывал на него, впрочем, полагаясь во всем на друга. Он знал, что Натабура хорошо ориентируется по сторонам света, а если есть солнце, то это легко делать. Я и сам могу, думал он. Солнце слева - чего еще надо. Значит, когда будем возвращаться, оно будет светить справа или в спину. Он успокоился и даже с облегчением вздохнул, хотя, конечно, расслабляться не следовало, ибо за каждым кустом могла быть засада. И первые несколько коку шел настороженно, как по болоту, смотрел, куда ставить ногу, полагая, что именно в таких местах прячутся онрё[308 - Онрё - души безвинно убиенных.], избавиться от которых еще никто не мог, но постепенно болтовня Ваноути отвлекла его.
        - Я как сейчас помню, - врал дед, - как мы штурмовали ущелье Курикара.
        Курикара, Курикара? - когда же это было. Давно, еще до меня, вспомнил Натабура, я слышал только рассказы бывалых воинов.
        - Дед, ты что, был самураем? - спросил Натабура.
        Это отвлекло его от липкого, как наваждение, предчувствия чего-то нехорошего. При Курикара погибли лучшие буси. Это ли не печальные воспоминания? Может быть, поэтому мне так тяжело? - подумал Натабура. Их раздавило стадо буйволов. Не тогда ли были заложены условия гибели дома Тайра? Слишком много самураев погибло. Слишком много.
        - Почему был? - удивился Ваноути. - Я и сейчас самурай!
        - Охотно верю, - согласился Натабура. - Сколько же тебе тогда лет? Сто или двести?
        - Сто пять!
        - Сто пять… - как эхо повторил Язаки.
        - Ага… - только и произнес пораженный Натабура. Он хотел спросить что-то такое: «Как же ты ходишь?» Или: «Почему ты еще не рассыпался?» Но вместо этого произнес: - За кого ж ты воевал? - ибо это было существенней.
        - Известное дело, за кого! За господина Минамото! - и Ваноути даже приосанился и колесом выпятил сухонькую грудь. При этом в его черных, как угли, глазах мелькнула былая удаль.
        - Ага! - еще более изумился Натабура.
        Вот в чем причина. Он вполне мог быть убийцей кого-то из моей родни, подумал он, но не испытал никакого гнева. Не было гнева - одно безразличие к прошлому, ведь настоящее совсем другое и враги другие, а проблемы новые.
        - Ну и что там, в ущелье? - нетерпеливо спросил Язаки, который вовсе не подозревал, о чем думает Натабура. К тому же он решил, что Ваноути большая фигура, раз остался живым.
        - Как чего? - переспросил Ваноути таким тоном, словно только глупый мог задать подобный вопрос. - Всех и положили до единого.
        - Да, много там было наших, - согласился Натабура, смиряясь с очевидностью.
        Он вспомнил, как сам бился в последнем морском сражении и как его выбросило море на берег удивительной страны Чу.
        - Я им кричу: «Не так, не так! Вяжите солому к рогам!»
        - Ну?.. - спросил Язаки. - А зачем солома?
        Ваноути глянул на него, как на дикаря:
        - Зажгли и пустили с горы целое стадо. А придумал все это я! Я ведь с детства с коровами возился.
        - Да ты что?! - изумился Язаки. - Ну ты, дед, даешь! Ты герой!
        - Никакой я не герой, - скис вдруг Ваноути. - Герои, они вон по городам живут в сытости и тепле, а не мыкаются в старости в ветхой хижине. Да теперь уже все равно, чего жалеть.
        И они остановились. Дорога пропала. Только что была под ногами, и вдруг - нет. Да и лес поменялся: вместо разлапистых дубов и язей сплошной стеной темнели стволы гёдзя[309 - Гёдзя - черная сосна.]. Солнечный свет впитывался в ее кору, ничего нельзя было толком разглядеть.
        Вместо ровной поверхности возникли какие-то холмы, усыпанные иголками. А воздух стал смолистым и таким густым, что двигаться в нем приходилось с заметным усилием. Началось, невольно подумал Натабура. Сейчас полезут хонки, хотя слово давали помогать. Хонки всегда селились в таких местах. Но он ошибся - лес на удивление оказался пустой, без духов и демонов, что было удивительно.
        - А где река? - с беспокойством спросил Язаки и оглянулся на друга.
        - Река? - переспросил Натабура, думая о своем. - Откуда я знаю. Была река. Дед, где река?
        - Была, - покорно согласился Ваноути. - А теперь нет.
        В его словах слышалась какая-то странная подоплека происходящего, которую дед чувствовал, но не мог выразить. Все это можно было отнести на старческую забывчивость, если бы не ситуация, в которой они находились. Действительно, подумал Натабура, а куда делись озера, в которых плавали глупые, сонные караси, где горбатые мостики в зарослях декоративного тростника с бордовыми головками? Где все это? Где острова, на которых стояли императорские золоченые беседки и качели? А храмы? Где эти маленькие уютные здания с зеркалами внутри, у которых при входе вечерами зажигались бумажные фонарики? Где? Я даже помню, как здесь звучала музыка и танцевали люди. Вместо этого непонятные холмы, усыпанные сосновыми иголками, ямы, канавы, словно здесь кто-то искал сокровища, все заброшенное, забытое, незатейливо обихоженное природой. Слишком все хорошо, думал он. А так не бывает, и до столицы дошли, и с арабуру играючи расправились.
        Задумавшись, он ткнулся в замершего Язаки. Ваноути тоже словно врос в землю. Даже никогда не унывающий Афра и тот смутился и спрятался за Натабуру.
        Перед ними чернела рыхлая выворотня. Она находилась как раз меж холмов, и легкий дым, нет, скорее, не дым, а странная копоть, словно нагретая солнцем или внутренним жаром земли, хлопьями поднималась к вершинам гёдзя и растворялась в голубом небе. А еще одуряюще пахло лесной земляникой - так сильно, что слегка кружилась голова. При чем здесь земляника? - успел подумать Натабура и вдруг заметил, что черный столб качнулся в их сторону и принес с собой густую волну земляничного запаха. Он едва не присел. Нет, не может быть, подумал он. Неужели это оно? Разве это заколдованный лес? Это всего лишь старый, заросший императорский парк, и сейчас мы выйдем с другой его стороны, найдем капитана Го-Данго и все узнаем, узнаем, зачем он нас вызывал, и что готовится, и будем ли мы воевать, хотя в последнем даже сомневаться не приходится.
        - А пахнет-то, пахнет… - прошептал Язаки и пошел, пошел словно завороженный на зов.
        Натабура едва успел ухватить его за руку:
        - Стой!
        - Уйди! - Язаки вырвался.
        - Да стой же! - Натабура уже крепко держал его.
        - Ксо! - Но Натабура ухватил его за талию.
        Силен был Язаки, и они несколько мгновений боролись на краю черной выворотни, в которой шевелилась земля. Потом Натабура сделал то, что никогда бы не сделал с другом: резкий удар в шею лишил Язаки сил, и он упал на колени, закашлялся до хрипоты, но все равно пытался ползти. Одной рукой он даже коснулся копоти. У Натабуры не было времени, чтобы посмотреть на последствия этого поступка, да и он боялся это сделать, а только оттаскивал Язаки в сторону.
        Вдруг Ваноути, который до этого спокойно стоял у сосны, произнес загробным голосом.
        - Я тоже люблю лесной запах… не надо… не надо… проявлять малодушие, - и сделал шаг к поляне.
        - Стой! - Натабура изловчился и ухватил и деда.
        Дед взглянул на него бессмысленными, как у пьяного, глазами:
        - Каждый человек пытается найти оправдание, чтобы жить! - выдал он, рванулся и оставил в руке Натабуры клочок ветхой ткани кимоно.
        Натабура отбросил Язаки подальше и дернул Ваноути за ногу. Легок был дед Ваноути и поэтому отлетел к подножию холму, как сучок, а толстый слой хвои смягчил падение. После этого Натабура занялся Язаки, который, как червяк, упорно полз к черной выворотне. Он взвалил друга на спину и потащил прочь. Хорошо еще, что Афра был послушным и никуда не совался, а то у Натабуры не хватило бы сил справиться со всеми.
        - Идем, - Натабура взглянул в умные глаза Афра, - охраняй нас, охраняй!
        Афра все сообразил. Шерсть на загривке у него встала дыбом, в горле родилось тихое ворчание, и он заходил, заходил вокруг, выискивая противника и одновременно не спуская с хозяина взгляда. Затем взлетел, сделал круг над соснами и опустился рядом. По его реакции Натабура понял, что ничего им пока не угрожает, кроме выворотни.
        Отступили они в лучших традициях дзэн, ибо обстоятельства требовали податливости, внутренней стойкости, а не упрямства. Взобрались на холм, поросшим соснами, кустарником и бурыми поганками, и огляделись: со всех сторон чернели рыхлые выворотни. И здесь, и здесь, и там - на соседней поляне, и еще дальше - между холмами, и даже позади, где, по идее, их и не должно было быть - вдоль тропинок, а стало, вроде бы, даже больше.
        - Оро?! - воскликнул пораженный Ваноути.
        - Вот-вот, и я о том же… - произнес Натабура, укоряя его в том, что они попали в такое место. Ведь обещал же вывести. Обещал, а привел в какое-то гиблое место, где даже иканобори не летают.
        Действительно, за все время они не видели ни одного пятипалого дракона. Было чему удивляться, ибо драконы арабуру были вездесущи, как хвоя под ногами.
        На вершине холма, где дул слабый ветерок, одуряющий запах лесной земляники заметно ослаб. Натабура выплюнул сосновую иголку, еще целую жменю вытащил из-за пазухи. Язаки быстро пришел в себя, крутил головой, но не мог вымолвить и слова. Да и Ваноути, похоже, обрел контроль над собой. По крайней мере, его черные, как угли, глаза вполне осмысленно смотрели на мир.
        - Слышь, дед, - спросил Натабура, на всякий случай все еще держа Язаки за руку, - что это такое?
        - Проплешины это, проплешины… - произнес Ваноути, в волнении крутя головой.
        Он не узнавал мест. Несмотря на запрет, он долгие годы тайно хаживал в столицу. Смолоду ему нравился квартал Ёсивара[310 - Ёсивара - Веселый квартал, где обитали юдзё.], где в большом количестве обитали сладкие юдзё[311 - Юдзё - девушки легкого поведения.]. И хотя квартал был обнесен высокой стеной и окружен глубоким рвом с водой, Ваноути умудрялся проникать за стену в любое время суток. Там он себе и нашел жену. Выкупил ее и привез в деревню. Правда, девушка от него сбежала, как только вкусила прелести деревенской жизни, оставив на руках с младенцем-сыном. Через двадцать лет сына забрали на войну, и он не вернулся из-под Явата, где бился простым асигару на стороне Акииэ[312 - Акииэ - союзник принца Нитта Ёсисада дома Тайра.]. Так Ваноути остался с невесткой и внуком Митиёри и занялся торговлей шелком, и все бы было хорошо, но любовь к женщинам сыграла с ним злую шутку, и на старости лет он остался ни с чем. Втайне дед Ваноути мечтал снова попасть в квартал Ёсивара и отыскать свою непутевую жену. Уж очень ему хотелось посмотреть, какой она стала.
        - Какие проплешины? Хоп! Никогда не слышал.
        - Это потому что молодой, - снисходительно объяснил Ваноути, глянув на него, черными, как угли, глазами. - А проплешины известно какие - бомбибога.
        - А раньше ты их видел?
        - Нет.
        - Тьфу, ты! - возмутился Натабура.
        - Но слышал, - невозмутимо пояснил Ваноути.
        - От кого?
        - От деда своего.
        - От деда, от деда! - передразнил Натабура, давая понять, что не верит ни единому слову.
        Так можно было, ничем не рискуя, сослаться на кого угодно, даже на Будду, который не любил возвеличивания и который в своей непознаваемости был подобен этому лесу, потому что проповедовал естество всего живого и неживого. Пожалуй, у Будды была только одна слабость - отрицание всех отрицаний. Непросветленному человеку в этом можно было запутаться, как в трех соснах, а просвещенному учение казалось страшной тарабарщиной, потому что не основывалось ни на сутрах, ни на трактатах, ни на учениях, а лишь на безотчетной вере и постижении самого себя.
        - Проплешины появляются раз в сто лет, а то и реже. Считай, нам несказанно повезло.
        - Успокоил! - только и воскликнул Натабура, удерживая Язаки, который все еще норовил вырваться и сбежать. - Тогда понятно.
        - Пусти меня… - всхлипывал Язаки. - Пусти! Я туда хочу! Хочу!!!
        Хорошо хоть Язаки не потерял огненный катана, который Натабура поручил ему нести. Он привязал мшаго к оби[313 - Оби - пояс.], и он болтался у Язаки на боку.
        Лес. Кими мо, ками дзо! Ты встал навечно, подумал Натабура. Кому ты противостоишь, или, наоборот, помогаешь? Нам или им, арабуру? А может быть, этому странному и загадочному бомбибогу? Ответа не было. Чаща загадочно молчала. Для кого ты вообще такой вырос? Язаки на мгновение утих, и Натабура невольно посмотрел в ту сторону, где по его расчетам должен быть императорский дворец, но, конечно, за буйными шапками гёдзя ничего не разглядел. Одуряющий смолистый запах кружил голову. Над выворотнями бомбибога по-прежнему курилась черная копоть, донося на вершину холма сладкий, манящий аромат лесной земляники.
        Он так и не понял, почему этот аромат подействовал на Язаки и деда, а на него нет. Странно все это. Еще одна загадка. А с Язаки творится что-то неладное. Левая рука, которой он коснулся выворотни, светилась даже днем, как головешка на погосте - вначале только пальцы, а когда Натабура взглянул на руку снова, - уже вся кисть стала походить на стаю светлячков безлунной ночью. Лечить Натабура ее побоялся, полагая, что может сделать только хуже. Да и не умел он лечить такие болезни. Мог закрыть рану, становить кровь и кое-что еще, но вылечить человека от свечения никогда не пробовал. Вдруг это не болезнь вовсе, прозорливо думал он, а я ее молитвами, молитвами, так и убить себя недолго.
        - Вот что, - сказал Ваноути, - надо уходить. Здесь только хуже будет.
        - Это почему? - спросил Натабура.
        Все-таки запах выворотни на него подействовал, потому что он тоже плохо соображал.
        - Сам посмотри!
        Натабура привстал и огляделся. Действительно, проплешины бомбибога постепенно окружали холм. Они просачивались сквозь иголки, редкую траву и сливались с одну огромную черную выворотню. Даже кусты отступили подальше. Еще одна стража, и мы окажемся в ловушке, понял Натабура. Собственно, остался один-единственный путь - с холма на соседний холм, промежутки между которыми еще не почернели.
        - Правильно, - нравоучительно произнес Ваноути своим надтреснутым голосом. - Чует он нас, чует.
        Натабура взвалил Язаки на спину и, невольно крякнув, сказал:
        - Дед, ты уж меня не подведи. Не нюхай ты этот дерьмовый запах, не нюхай, а иди за мной след в след.
        - А как же?..
        - Не как же! Иди, и все!
        - Да я уже понял все, - покорно вздохнул Ваноути после некоторой паузы. - Смерть это наша. Смерть.
        Ну дай Бог! Натабура внимательно посмотрел ему в глаза. Пройдет или не пройдет? Пройдет. Куда он денется. Жить захочет, пройдет.
        Они цепочкой спустились с холма, и Натабура был рад, что обучал Афра ходить рядом, прижавшись к ноге.
        Стоило им оказаться в низине, как черные выворотни словно почуяли, что упускают добычу, и потекли, как ручьи, с обеих сторон окружая холм. Ваноути с перепугу обогнал Натабуру и припустил вверх по склону - только пятки засверкали, и пропал на другой стороне, а Натабура с Язаки на плечах замешкался - слишком тяжелым оказался Язаки и слишком мягкая была почва под ногами. Ноги проваливались по щиколотку. Пару раз Натабура едва не упал. Афра усердно тыкался мордой. Да к тому же Язаки, очнувшись, стал ерзать и предпринимать попытки спуститься на землю. Дед, а дед! - хотел крикнуть Натабура. Да помоги же! Но слова застряли в пересохшем горле. Черная копоть от выворотней колыхалась совсем близко. А обманчивый запах лесной земляники уже вовсю мутил разум. В последний момент Натабура вызвал ногу из прелых иголок, и черная выворотня тут же залила след. Глаза деда появились на фоне неба, леса и качающихся верхушек гёдзя, как два фонаря в ночи. Казалось, он с любопытством разглядывает Натабуру. Наконец сообразил, подскочил, уперся сухим плечиком, и общими усилиями они втащили Язаки на вершину холма. Путь
впереди оказался свободным, и, не останавливаясь, они бросились вниз - Язаки только покрякивал на спине. Прежде чем их поглотил лес, Натабура оглянулся пораженный: холм, на котором они только что сидели, утробно охнув, словно живой, проваливался в выворотню, как в трясину, - вместе с гёдзя, кустарником, ядовитыми грибами и травой. Сосны с треском ломались и падали верхушками вниз, поднимая тучи черной копоти. А там, куда она опускалась, зелень сразу чернела и становилась пастью выворотни.
        Как только березы коснулись их спин, Язаки тут же заартачился, заголосил: «Спустите меня, спустите!» - встал на ноги и как ни в чем ни бывало, будто ему только что и не грозила самая что ни на есть черная смерть, осведомился будничным голосом:
        - Куда мы идем?
        Натабура заподозрил, что Язаки не в себе, и спросил в свою очередь:
        - Как куда? А ты не помнишь? В Нефритовый дворец.
        Язаки дернул щекой и взглянул на него, как на полоумного, и в тон ответил:
        - А зачем? Его не существует!
        Ну и хорошо, обрадовался Натабура, хорошо, что на Язаки снизошло очередное просветление, раз он вспомнил свои пророческие штучки. С одной стороны, если рассматривать с точки зрения синтоизма, на это не стоило обращать внимания, здраво полагаясь на явления природы, а с другой стороны буддизм учил видеть в таких проявлениях тонкую часть жизни. Натабура, обученный всему понемногу, колебался от одной точки зрения к другой. Миккё[314 - Миккё - тайное учение.] - и другие премудрости. В них можно было верить или не верить, но он пользовался плодами обучения школы «Сингон»[315 - Сингон - «Истинное слово», школа тантрическогой буддизма, основатель монах Кукай.], и пока эти знания его не подводили.
        - Не в сам дворец, а к капитану Го-Данго.
        - К капитану? Отлично! А во дворец опасно, - сказал Язаки и принял глубокомысленный вид.
        - Почему?
        Язаки глянул так, что стало ясно - лучше не спрашивай, все равно не знаю, но раз я сказал, то лучше не ходить. Хотя и так было ясно, что там арабуру и иканобори и еще кто-нибудь из иноземных тварей. Но почему опасность связана именно с дворцом? - подумал Натабура.
        - Не знаю, - как всегда в самый важный момент пожал плечами Язаки. - Опасно, и все.
        Сути он не сказал, а может быть, и сказал, да я не понял, подумал Натабура, тогда я просто глуп. Ему показалось, что все привиделось: иполяны с выворотнями, и черная копотью, и земляничный запах. Но как только он взглянул на левую руку Язаки, то понял, что ошибся: светилась она ярким голубоватым светом. Впрочем, гадать, что бы это значило, не имело смысла, а надо было уносить ноги.
        Тропинка завела их в какой-то овраг, где сочная, густая трава ложилась поперек пути тяжелыми, влажными снопами, и приходилось прилагать немало усилий, чтобы раздвинуть ее. Сверху нависали ветви деревьев, откуда-то из невидимой низины тянуло прохладой, к лицу липла паутина, а из болота налетали одна за другой стаи огромных, как бабочки, комаров. Натабуре казалось, что именно здесь с ними вот-вот что-то произойдет - слишком удобное для засады было место - стоило спрятаться там, наверху с луком. Однако ничего не случилось, и, преодолев овраг и немного помесив грязь в самой его низинной части, где протекал ручей, они выбрались на откос и уже с облегчением вздохнули, как вдруг их напугал странный, заросший по уши черной бородой человек. Он, стоя к ним спиной в зарослях бузины, справлял малую нужду и на весь лес орал песню: «Если б любила ты меня, мы бы легли с тобой в шалаше, увитом плющом, и руки наши сплелись бы, как лианы…» Впрочем, не в меньшей степени они напугали и его: последние слова песни застряли у него в горле. Оправляясь, он сделал неуловимое движение руками в нижней части тела, крякнул и
пропал, словно провалившись сквозь землю. Никто его толком разглядеть не сумел. А Афра со своим носом не нашел ни следа, ни запаха, хотя взлетел и, тихонько рыча, сделал круг над этим местом, а потом опустился и виновато, глядя в глаза Натабуре, прижался к нему, что дало Язаки основание произнести:
        - Симатта!..
        Ваноути хмыкнул:
        - Демоны не оправляются в кусты, - однако и он замер с разинутым ртом.
        С этого момента на душе у Натабуры стало не то чтобы тревожно, а просто очень и очень муторно, и он не мог понять, то ли она ему просто мнится, то ли он предвидел опасность. Над пышной зеленью подлеска возвышалась поросшая мхом и лишайниками почерневшая крыша харчевни, к крыльцу которой не вела ни одна тропинка. Чудно, отметил Натабура, чудны дела Богов. На единственном гвозде покачивалась вывеска: «Хэйан-кё»[316 - Хэйан-кё - Город мира и покоя.]. Что-то жуткое и страшное было связано с этим названием. Так называли Киото - столицу Мира, и об этой харчевне Натабура слышал многое, но никогда не набредал даже в самых своих тоскливых странствиях по столице, когда разыскивал Юку. А, вот еще! Он смутно что-то припоминал: будто бы сама харчевня не стояла долго на месте, а перемещалась, а того, кто входил в нее, больше никто никогда не видел. Ходила в народе такая легенда. И будто бы городские стражники много лет разыскивали ее, но так и не находили. И что среди жителей столицы считалось особым шиком провести в харчевне вечер и вернуться домой живым и здоровым, чтобы рассказать веселые или жуткие истории
об этой самой харчевне, где якобы хозяйничали духи и демоны, где якобы появлялись белокурые девы, а пиво и сакэ лились рекой. Но возвращались немногие. Это точно. А тех, кто возвращались, неведомая сила тянула назад в «Хэйан-кё», и рано или поздно они пропадали. Вот таким было это страшное место - «Хэйан-кё».
        Не успел Натабура и слова сказать, как Язаки сорвался с места и во всю прыть устремился к харчевне. Он путался в высокой траве, пару раз упал, но даже не оглянулся. Хлопнула гнилая дверь, и Язаки пропал внутри. Натабуре с Ваноути ничего не оставалось, как последовать за ним.
        Дед со всей осторожность потянул скрипучую дверь на себя, сунул голову внутрь и долго что-то высматривал.
        - Ну что там? - спросил Натабура от нетерпения.
        - Да ничего… - как-то радостно буркнул дед - мол, отстань, сам увидишь.
        И они вошли. Натабура перевел дух. Внутри стояла такая вонь, словно это был храм, а не харчевня, да не обыкновенный храм, а такой, в котором поклонялись низким духам наслаждения. Три огромные золотые курительницы источали струйки сизого дыма, одна - гриба масуносэку, другая - темно-желтый дым дурманящего мха исихаи, третья - белый-белый дым спор волшебного такай[317 - Такай - папоротник.]. Дым поднимался к потолку и, не смешиваясь, плавал слоями. Два крохотный окна едва пропускали свет, зато горело множество свечей, и было жарко.
        Язаки был бы не Язаки, если бы уже не сидел на циновке и что-то самозабвенно не жевал, глядя в дымный потолок. Ладно, хорошо, сейчас он поест, и мы уйдем, подумал Натабура, не веря самому себе. Самое удивительное заключалось в том, что хозяин харчевни с самым что ни на есть почтительным выражением на лице метался от кухни к Язаки, накрывая стол изысканными блюдами. Будто нас ждал, а ведь денег нет, подумал Натабура, с трудом пробираясь к Язаки. Последнее время пища стала баснословно дорогой, и они питались просто, как крестьяне, тем, что находили в дороге. Однако удержаться не было сил - пахло так, что сводило желудок, а рот наполнился вязкой, как глина, слюной.
        - А вы чего стоите? - удивился Язаки, вгрызаясь в куриной крылышко, - места много, еды еще больше. Садитесь! - он пододвинулся и даже от щедрот душевных кинул Афра надкушенное крылышко, что вообще не было похоже на Язаки, в желудке которого исчезало все, все более-менее съедобное.
        Афра, хрустнув, проглотил подачку и уставился на благодетеля.
        - Нам же нечем платить… - с укоризной прошептал Натабура, однако усаживаясь рядом с Язаки и сглатывая голодную слюну.
        Дышать можно было только на уровне пола. От дыма так же, как и от земляничного запаха черной выворотни, кружилась голова, а на глаза навертывались слезы. Это было не совсем приятно. Афра несколько раз фыркнул и стал тереть нос о циновку. Однако Язаки все было нипочем, да и дед, быстро освоившись, уже вовсю вкушал яства.
        - Не волнуйтесь, таратиси кими! Не волнуйтесь! - радостно вскричал харчевник, ставя перед ним чашку с густым кани томорокоси[318 - Кани томорокоси - суп из риса, крабов, курицы и янтарной рыбы фугу.], от которого шел такой умопомрачительный запах, что Натабура на мгновение потерял контроль над собой и невольно взялся за хаси[319 - Хаси - палочки для еды.].
        Беззубый Ваноути уже проглотил свою порцию и правой рукой тянулся за копченым тай[320 - Тай - окунь.], а левой - за суси[321 - Суси - ломтики благородной рыбы с рисом.]. Язаки пожирал печеные мидии, залитые яйцом, и стебли лотоса в сахарной корочке, заталкивая все это в рот одновременно и, не жуя, глотал с таким отчаянием, что кадык у него на шее двигался вверх-вниз, вверх-вниз, как ползунки в осадной машине. Афра вдохновенно грыз мозговую косточку и ни о чем серьезном не думал. Один я мучаюсь, укорил сам себя Натабура, может, зря, может, эта не та харчевня, и я ошибся. Может, я вообще очень подозрительный, а надо быть проще и естественнее - вот как Язаки. Знай себе, работает челюстями.
        В этот момент харчевник водрузил в центре стола огромный кувшин с душистым, горячим сакэ. Его запах и остановил Натабуру. Так пахла только черная выворотня - то ли сакэ сварен на лесных травах, то ли отравлен хлопьями копоти от вывороти? Он хотел тотчас разбить кувшин о голову горшечника, но произошло что-то неуловимое, чего он не понял - событие слишком быстротечное для глаза, безотчетное для ума, и в следующее мгновение Язаки, как во сне, уже наполнял чашечки горячим напитком, приговаривая с видом знатока:
        - Главное в жизни хорошенько поесть, - и, вливая в глотку сакэ, весело подмигнул Натабуре.
        Натабура опять ничего не понял, опять ничего не сообразил, будто спал и видел сон. С ним еще никогда не случалось такого, чтобы он пропускал мимо себя какое-то событие. Да и Язаки так никогда не подмигивал ему. Натабура с трудом оторвал взгляд от еды и посмотрел на харчевника. Ему показалось, что сквозь пышную шевелюру у того просвечиваются рога: маленькие, кокетливо загнутые на концах, как раковины улиток, но остренькие, как иголки. Не может быть. Мысли его растекались медленно и степенно, как патока на солнце. Затем произошло вообще невообразимое: только что харчевник стоял у стойки, как вдруг очутился совсем близко. Момента, когда он переместился, Натабура не запомнил, но в руках у харчевника прятался до жути знакомый предмет. И опять он подумал, что такого не может случиться, только не с ним и не здесь, где обстановка казалась мирной и сытой, располагающей к долгой беседе.
        Харчевник был толст и неопрятен. Лицо лоснилось от жира, а рыжая клокастая борода скрывала маленькие глазки, которые к тому же еще и прятались глубоко под нависающими рыжими бровями. Слова его едва долетали до сознания Натабуры.
        - Ешьте, таратиси кими, ешьте. Сейчас еще принесу.
        Почему же еще? - растерянно хотел возразить Натабура, вытирая слезы, здесь и так много. У нас денег-то нет. Только после этого он случайно бросил взгляд на обстановку харчевни. Паучки, раки, толченые грибы, сушеные пиявки трех видов: коричневые, черные и желто-полосатые, поблескивающие крупинками соли, какие-то травы, рисовые сухарики и пиво трех сортов в пузатых бочках. А еще сушеные крысы, привязанные за хвосты. «Только для истинных арабуру» - значилось на табличке. Эту надпись вначале он не заметил. А теперь даже не удивился, словно это был другой мир, с непонятными законами.
        - Это не для вас, это не для вас, таратиси кими! Не для вас! - поймав его взгляд, засуетился толстый рыжий харчевник и ловко спрятал табличку под прилавок, и уже тащил глиняные кружки, над которыми подрагивала белая пена. Причем, кружки словно плыли по воздуху сами по себе, а харчевник их только направлял в нужную сторону.
        Натабура даже закрыл глаза, чтобы дать голове отдохнуть, ибо она кружилась беспрестанно, и от этого его начало поташнивать, а сам он ничего не соображал. Разве так бывает? - подумал он, вытирая слезы, которые градом катились из глаз, чтобы кружки сами, по воздуху?
        - Ешь! - Язаки ткнул Натабуру локтем в бок и так присосался к пиву, словно ему не давали пить целую луну.
        После этого Натабуре почудилось, что его не было в харчевне еще некоторое время. Он открыл глаза. Абсолютно ничего не изменилось, только толстый, рыжий харчевник, уже не сновал между кухней и столом, а, подбоченясь, радушно наблюдал, как они едят. Толстые, жирные губы шевелились, как у рыбы, а осоловелый взгляд выражал немой укор: неужели невкусно? И Натабура, невольно подчинившись, съел - совсем немного, пару рисовых шариков с пастой мисо - больше просто не лезло в глотку из-за дурного предчувствия. Лучше бы он этого не делал. Рисовые шарики упали в желудок, как камни, тотчас стала мучить странная отрыжка. Следовало, конечно, уйти, пока не поздно, но разве вытянешь Язаки и деда, который тоже вошел во вкус и, знай себе, набивал живот. Да и Афра, похоже, залег надолго.
        - Ох, ты! - воскликнул харчевник. - Да у тебя идзуси![322 - Удзуси - меч, который исчезает сам по себе.]
        - Да, - не без гордости ответил Натабура, даже не удивившись тому, что харчевник разглядел его кусанаги. А удивиться надо было, ибо никто не мог увидеть голубой кусанаги за его плечами.
        Он поднялся, мимоходом отмечая, что дым стал еще гуще и что от рисовых шариков по-прежнему мутит и мучает отрыжка. Ваноути уже напился и наелся, подпер морщинистую скулу сухим кулачком и затянул какую-то старую, тоскливую песню рыбака. Афра все еще следил за каждым движением Язаки, надеясь на подачку. Язаки же был неутомим, и Натабура знал, что друг сожрет все, что есть на столе, и добавки попросит.
        Харчевник куда-то исчез, и Натабура заглянул в дверь за прилавком. На полке лежал огромный нож-секач и еще предмет настолько знакомый, что Натабура сразу не мог вспомнить его предназначения, но знал, что он совершенно бесполезен в данном случае. Ну и ладно, махнул он рукой, удивляясь своей беспечности. Однако некоторое время постоял и, повинуясь безотчетному стремлению, сунул этот предмет в карман. Пригодится, решил он, хотя воровать грех.
        В конце длинного темного коридора светилось окно. Натабура, как пьяный, пошел на этот свет, полагая, что найдет хозяина и выяснит причину его радушия. А еще ему хотелось избавиться от дыма и тяжести в желудке. Однако до конца коридора он так и не дошел, не только потому что его стало еще и мутить, но потому что услышал странный голос, который сливался в невнятное:
        - Бу-бу-бу…
        Иногда, когда голос становился злым, можно было различить:
        - Бу-бу-бу… пили, пили лучше… бу-бу-бу… лучше! Бу-бу-бу…
        Голос невнятно доносился откуда-то из глубины дома, и вначале Натабура решил, что ему послышалось. Он оглянулся: дед Ваноути все еще тянул свою нудную, тягучую рыбацкую песню, а Язаки деловито набивал брюхо. Но потом, когда обладатель голоса снова стал заметно сердиться, между приступами тошноты Натабура все же сообразил, что не ошибся. Примерно в середине коридора он обнаружил лестницу, которая вела наверх, постоял, прислушиваясь к взбунтовавшемуся желудку, и стал осторожно подниматься на второй ярус. Харчевня «Хэйан-кё» была древней. Ясное дело, думал Натабура, сколько лет! Ох! Ой! Сейчас стошнит. Однако ступени даже не скрипели. Да и стены пахли свежей смолой. Странное устройство дома удивило его. Снаружи харчевня казалась совсем маленькой, крохотной, для небольшой компании, как-то отстраненно думал он, держа руки на животе, и второго яруса нет. А здесь! Так не бывает. Вернее, конечно, бывает, но только в сказках. К его непомерному удивлению, существовал и третий ярус, а голоса и звуки пилы доносились именно оттуда. И хотя он знал, что нельзя бояться, страх накатывал волнами, как малярия.
Теперь он отчетливо слышал каждое слово.
        - Я и так стараюсь.
        - Плохо стараешься! Ты же не хочешь, чтобы от нас отвернулся лик солнца?
        Наступила пауза, в течение которой слышался только звук пилы.
        - Отпилил… - произнес голос с облегчением.
        Натабура узнал рыжего харчевника. Послушался странный звук, словно кто-то бросил на пол палку.
        - Хорошо, - констатировал другой голос.
        Натабура не знал, что голос принадлежит черту по имени Ёмэй.
        - Я старался.
        - Второй тоже.
        - Сейчас - отдохну малость. Боги подземных сил возрадуются.
        - Ты стал слишком толстым. Майяпан велел передать тебе, чтобы ты не жрал весь день, как буйвол.
        - Майяпан - мой господин, передай, что я выполню его волю.
        - Трон тринадцати небес пал. Наши ликуют. Кто у тебя сегодня?
        - Трое крестьян и медвежий тэнгу.
        - Зачем ты их кормишь?! - удивился Ёмэй.
        - У одного из них рука Ушмаля. Я не осмелился…
        - Ушмаля?! Те, у кого не бывает правильного видения, умирают молодыми, а ты уже старый. Это не про тебя. С каких это пор в этой дикой стране появились люди от Ушмаля? Подумай! Надо посмотреть на этих крестьян. Как они вообще забрели сюда?
        - Если бы я знал! Я не хотел их кормить. Но у него рука…
        - Рука… рука… ты здесь обленился! Надо послать тебя в город.
        - Только не это!
        - А чего ты, боишься?
        - У него же рука, как у Ушмаля! - продолжал оправдывался харчевник.
        Натабура пережил очередной приступ тошноты, прижавшись головой в стене. Доски были шершавыми, и от них приятно пахло смолой, но это не спасало от комка, подкатившего под самое горло, и от тоски, которая мучила его с тех пор, как он покинул дом и Юку.
        - Ладно, хватит о руке. - Услышал Натабура. - Я все понял. Отдохнул? Нельзя так много есть. Ты умрешь раньше времени, и река Чичиерта понесет тебя в мир предков. Пили дальше.
        Снова послушался странный звук. Натабура снова поискал хотя бы щелочку, чтобы разглядеть, что происходит за стенкой, но тщетно. Тогда он пошел вдоль коридора в поисках двери, но только удалялся от голосов.
        Коридор был даже длиннее, чем на первом ярусе. В конце находилась веранда. Неожиданно открылась панорама Киото, заросшего, неухоженного, покинутого людьми, но самое удивительное заключалось в том, что там, где на северо-западе прежде возвышался зеленый Нефритовый дворец регента, пылал, нет, - горел в лучах света необычный замок в виде пирамиды. Вот о чем говорил пророк Язаки. Арабуру построили новый дворец. С другой стороны, на северо-востоке, там, где находился Яшмовый дворец императора, одиноко торчала гора Хиэй?дзан. Едва различимый дым говорил о том, что монастырь на ней разорен.
        Здесь Натабуру и вывернуло - прямо на далекую землю, и он, свесившись через перила, переживал момент слабости. Потом вывернуло еще раз и еще - да так, что желудок, казалось, готов был последовать за содержимым. Полилась желчь вперемешку с черными ошметками какой-то слизи. Из глаз брызнули слезы, в носу защемило. Казалось, этому не будет конца. Вдруг стало легче, и дурнота пропала, голова уже больше не кружилась, а глаза не слезились, только в левом ухе звенел комар, но так, словно удалялся в лес.
        Что-то заставило его отскочить в сторону. Он прижался к стене и ждал, что произойдет дальше. На веранде появился заросший бородой по уши человек-собака - песиголовец. Хорошо был заметен белый клык, выступающий из-за губы. Песиголовец понюхал воздух, безошибочно подошел к тому месту, где за момент до этого стоял Натабура, и посмотрел вниз. Песиголовец больше всего походил на демона ойбара, но, как известно, демоны не обладают мускулами. Мускулы у этого ойбара не походили на человеческие, а словно были взяты у собаки - рельефные, без капли жира под тонкой подвижной кожей. Но самое неожиданное заключалось в том, что у ойбара на руках были острые, как у медведя, когти. Все это Натабура разглядел в мгновении ока, потому что ойбара был голым по пояс, в одних хакама[323 - Хакама - широкие штаны.], и короткие волосы на его торсе больше всего напоминали собачью шерсть. Затем песиголовец стал чесаться, но не как человек, а как самая настоящая собака - ожесточенно раздирал себе бока и даже пару раз умудрился скусить блоху.
        Натабура приготовился выхватить кусанаги и даже положил руку на рукоять, однако почувствовал, что стена за спиной подалась в сторону, и он, едва не упав, невольно сделал шаг назад и очутился в комнате, в которой кроме старой, протертой циновки, ничего не было. Только здесь он сообразил, что в лесу они вспугнули оправляющегося по малой нужде ойбара. Стало быть, мы набрели на хонки арабуру, подумал Натабура. Сбылось то, о чем они нас предупреждали: вслед за иканобори и арабуру появились их хонки - в данном случае песиголовец-ойбара. У нас сроду таких не водилось. Наши хонки лучше, недаром они боялись пришельцев, подумал Натабура.
        Звук пилы стал громче, и разговор тоже.
        - Ты вот что, - поучал незнакомый голос, - пили ровнее. Мне еще по городу ходить.
        - Почудилось что-то, - сказал харчевник, и звук пилы возобновился.
        - Кто там может быть, кроме Чакмоля?
        - А Каба?
        - Каба ушел в город.
        - Точно, да…
        - Ну, пили…
        - Ну, пилю…
        - Ну, и пили!
        - Ну, и пилю!
        Натабура на цыпочках миновал еще пару пустых комнат и наконец разглядел сквозь щелочку: впоследней находилось двое. Один стоял на коленях, положив голову на бревно. Рыжий харчевник отпиливал ему рога. Это были не арабуру, скорее они походили на корейцев - черные, узкоглазые. Странные демоны, подумал он.
        Если бы Натабура знал, что видит чертей, он бы страшно удивился, но все дело в том, что до поры до времени черти в Нихон не водились, а те, кого он видел, были их первыми представителями, прибывшие вместе с арабуру в качестве их темной стороны. Черти арабуру мало чем отличались от людей - единственное, рожками, поэтому черти их и отпиливали, чтобы оставаться неузнанными.
        В этот момент снизу раздался рев пьяного Язаки:
        - Хозяин! - кричал он так, что содрогалась вся харчевня от крыльца до третьего яруса.
        - Я же им подсыпал снотворный порошок маймукаэки! - удивился харчевник, ускоряя темп движения пилой.
        - Осторожнее, мне больно! - предупредил рогатый демон и поморщился.
        На его разноцветные глаза навернулись слезы. Левый глаз, который был серого цвета, с возмущением посмотрел на харчевника, правый же, карий, закатился от боли.
        - Я уж их и так этак, - оправдывался харчевник. - Самого опасного вообще пришлось отключать.
        - Ты что, пользовался мандарой?[324 - Мандара - оружие, в котором используется сила вселенной, в центре которой находятся Будды во главе с Буддой Дайнити.]
        - Ну да. А чем еще?
        Только теперь Натабура сообразил, почему на некоторое время терял ощущение времени и пахло дождем. Всему виной проклятая мандара - так эти странные люди, точнее, демоны, называли ежика. А я и не знал, подумал он. Он сунул руку в карман - ежик преспокойно лежал там. Надо забрать второго у Язаки, решил он, а потом добыть третьего, и я им покажу!
        - Только в крайних случаях! - демон, которому харчевник отпиливал рог, едва не подскочил от возмущения.
        - А он ничего не жрал и не пил. Даже шарики ему не понравились, - произнес в оправдание харчевник. - Я в них опилок пикрасимы[325 - Пикросима - ядовитое дерево.] насыпал.
        - И что? - спросил Ёмэй.
        - Наверное, уже плывет по реке Чичиерта? Откуда я знаю?
        Наконец он отпилил и второй рог и бросил его на пол, потому что спешил: харчевня сотрясалась от воплей Язаки:
        - Чанго давай!
        - Убей его! - приказал Ёмэй.
        Он посмотрел на себя в зеркало и стряхнул опилки с волос.
        - У него рука Ушмаля! - в оправдание произнес харчевник.
        Его товарищ немного подумал и здраво рассудил:
        - Дай-ка я на него погляжу.
        Натабура отпрянул в сторону, решив, что эти двое пойдут через третий ярус. Бежать было некуда. Схватка в темном помещении казалась неизбежной. Однако через мгновение, когда он снова глянул в щель, за ними закрывалась другая дверь, которая, должно быть, вела в кухню.
        Тогда он последовал за демонами - тихо и осторожно, вытащив из кармана ежика. Как им пользоваться, он не знал, а действовал, исходя из здравого смысла, - просто ткнул в шею демону, которому харчевник отпилил рожки. Ткнул в тот момент, когда тот, услышав шаги, повернулся. Его глаза от испуга вылезли из орбит, а рот раскрылся, чтобы издать вопль ужаса, который оборвался на высокой ноте:
        - Ай!.. - и он упал.
        Натабура произнес:
        - Лежать, пока я не приду… - перешагнул через него и бросился за толстяком харчевником, который, как мяч, катился вниз по лестнице.
        Перед самой кухней Натабура нагнал его и в прыжке ткнул в самое доступное место - в жирный загривок, поросший рыжеватой шерстью. Однако ничего не случилось - не полетели искры и не запахло дождем, а рыжий харчевник припустил еще быстрее. Он задыхался. Его сердце билось из последних сил. Вислый живот лишал маневра. Он схватил огромный секач, который в узком пространстве кухни был грозным оружием, но ему не хватило решимости ударить. Все жизнь он кормил людей, демонов и ойбара, а не убивал их. Кроме этого, его остановила холодная сталь кусанаги, которая коснулась шеи, и тут силы окончательно оставили его.
        Язаки, ничего не видя и ничего не слыша, орал, выпучив глаза:
        - Чанго хочу! Чанго!!!
        Стопятилетний дед Ваноути во всю вторил ему надтреснутый голосом:
        - Чанго хотим!.. - и бил сухим кулачком по столу так, что подскакивали чашки и плошки, а золотые курительницы раскачивались, как во время землетрясения.
        Они знали свои права и жили в своей стихии - если напились, то надо побуйствовать.
        Один Афра, несмотря на дым, разобрался, что к чему, и в два прыжка оказался рядом с Натабурой.
        - Р-р-р…
        - Молодец! - похвалил его Натабура и, размахнувшись, выбил ближайшее оконце кончиком кусанаги, а затем и другое.
        Дым потянулся наружу, и сразу стало легче дышать.
        - Дай твоего ежика! - потребовал Натабура. - Дай!
        - А ты кто такой?! - заерепенился Язаки. - Кто? - хотя, разумеется, узнал друга. - Кто? Ну кто?!!
        Натабура нехорошо усмехнулся. Язаки отлично знал эту его привычку и, поартачившись для приличия совсем немного, отдал ежика. Увидев в руках у Натабуры два ежика, харчевник очень испугался.
        - Ну говори, как этим пользоваться? - наклонился над ним Натабура.
        - Я не знаю, нам их приносят… - жалобным голосом заныл харчевник.
        - Кто приносит?
        - Арабуру… - дыша, как лягушка, всем телом, сообщил харчевник.
        Крупные капли пота проложили дорожку меж остреньких рогов и слипшихся волос.
        - А вы кто?
        - Мы… мы… мы…
        - Ну?! - и Натабура, скорчив самую злую гримасу, поднес к лицу харчевника ежика, которого взял у Язаки.
        Из этого ежика, в отличие от того, которым он ткнул в демона с отпиленными рожками, сыпались искры. Харчевник от страха вжался в пол.
        - А-а-а! Не надо… не надо… Я ничего не знаю, я только знаю: надо ткнуть и произнести, чего ты хочешь.
        - Ага… - сообразил Натабура.
        Он не ошибся и что-то такое стал припоминать - как харчевник, наклоняясь, говорил ему ледяным голосом:
        - Лежать, собака, лежать пять кокой.
        А еще, оказывается, он ткнул ежиком и в Афра, иначе как объяснить тот факт, что Афра не кинулся защищать своего хозяина.
        - У моей мойдары кончилась энергия, - льстиво сообщил харчевник.
        - Ага… - еще раз произнес Натабура и ткнул харчевника ежиком прямо в лоб: - Полежи пять кокой.
        Следовало уносить ноги. У них ведь есть план - надо всего-навсего найти капитана Го-Данго. Но все уговоры были попусту. Во-первых, Язаки и Ваноути наотрез отказались покинуть харчевню «Хэйан-кё», а во-вторых, неожиданно наступила ночь. «Только идиот ходит по лесу ночью», - поведал Язаки, явно наслаждаясь ситуацией и показывая, что Натабура не так всесилен, как хочет казаться. Ну погоди мне, подумал Натабура, дай срок. Тут ему вовсе стало тоскливо. Понял он: ночью все и произойдет, только не знал, что именно.
        - А я думал, ты напился, - оправдывался Язаки. - Ты ведь упал мордой на стол и храпел весь вечер, а потом вообще куда-то пропал. Дверь едва не выломал.
        - Это ты напился! - бросил ему упрек Натабура. - А я вас спас!
        - Это когда? - удивился Язаки.
        - Только что.
        - Ничего не видел, - выпучился Язаки. - Поверишь, сакэ такой крепкий, как у моей любимой мамы.
        Натабура хотел возразить, что те времена, когда Язаки расстался с мамой, он еще не пил ни сакэ, ни пива, но передумал и не стал выводить друга на чистую воду. Пусть живет, снисходительно подумал он, пусть живет.

* * *
        Наступила ночь.
        Уговоры оказались бесполезны, и Натабура бросил это занятие, мрачнея все больше и больше. Как он и предвидел, Язаки не успокоился до тех пор, пока не сожрал все, что можно было сожрать, не побрезговал ни сушеными грибами, ни паучками и раками, ни даже пиявками, которых нашел очень даже вкусными, правда, чуть-чуть жесткими, и пробовал всех угощать. А то, что не смог сожрать, приказал харчевнику отнести в спальню.
        - Осторожней, таратиси кими, - повторял рыжий харчевник, почтительно провожая их со свечой в руках на второй ярус, где они должны были отдыхать. Афра спросонья требовал ласки - тыкался в колени и подпихивал ладонь холодным носом. А может, он извинялся? - Натабура так и не понял.
        Впрочем, и без свечи на лестнице было светло, как днем, и все благодаря левой руке Язаки, которая светилась, как сто тысяч гнилушек вместе взятых. Натабура давно уже заметил, что харчевник с благоговением взирает на эту самую руку и даже пару раз пытался приложиться к ней губами, на что Язаки реагировал весьма благосклонно. Но какую пользу можно было извлечь из этого обстоятельства, Натабура еще не знал. Он собирался разобраться в этом вопросе на рассвете, а пока он только злился на Язаки, в глубине души понимая - неизвестно что лучше: спать в харчевне или бродить ночью по лесу?
        Они плелись так, словно весь день таскали мешки с углем - норовя ткнуться носом то в перила, то в стену. Даже неутомимый Афра то и дело спотыкался, и тогда была слышно, как его когти царапают дерево. Процессию замыкал Язаки, который наелся на всю оставшуюся жизнь и теперь на всякий случай поддерживал живот двумя руками. Однако это мало помогало, и он постанывал то ли от удовольствия, то ли для того, чтобы его пожалели. В этом и крылось все противоречие его натуры: содной стороны Язаки хотел быть независимым, с другой - жаждал, чтобы его любили.
        Натабура все ждал, что здесь, на лестнице, они столкнутся с песиголовцами, то бишь с демоном ойбара, но обошлось - то ли повезло, то ли они все попрятались и ждали удобного случая, чтобы напасть в темноте.
        Харчевник распахнул дверь:
        - Пожалуйте! - и в очередной раз с величайшим почтением покосился на светящуюся руку Язаки.
        По углам комнаты горели свечи, а на полу были расстелены три свежайших футона[326 - Футон - одеяло.]. На крохотном столике был накрыт скромный ужин. Но на него, кроме, конечно, Язаки, никто уже не мог смотреть. У Язаки же не хватило сил - он только понюхал, пробурчал, что все это он съест завтра утром и, выпив чашечку сакэ, рухнул на ближайшую постель. Тяжелый день подходил к концу. Ваноути постанывал, как старый самурай, получивший рану в сражении. Афра никак не мог улечься поудобнее, мешал набитый живот.
        Натабура на всякий случай ткнул ежиком в харчевника и приказал:
        - Лежи в углу до утра!
        Сам же он с Афра не легли на постель, а примостились у двери, полагая, что опасность может прийти только оттуда.
        Он ошибся - опасность пришла из темноты - откуда он ее и не ждал.
        Свечи задули. Язаки завернулся в футон, его волшебная рука перестала освещать все вокруг, и тяжелый храп наполнил комнату. Посреди ночи Натабура проснулся. Странный звук разбудил его. Это был не храп. Он исходил непонятно откуда - словно плакал ребенок. Он плакал повсюду: вуглу, где лежал харчевник, там, где беспокойно постанывали во сне Язаки и Ваноути, под потолком, снаружи, под полом - он плакал везде и нигде одновременно. По спине пробежали мурашки.
        - Язаки… - вначале позвал Натабура и подумал, что после сегодняшнего обжорства друг вряд ли проснется даже утром.
        Дрожащей рукой он зажег свечу. Крохотное пламя, как парус, плыло в океане темноты. Оно плыло и плыло, а он все слушал и слушал этот мерзкий детский плач - беспрестанный и равнодушный, как звук дождя за окном. Теперь плач не призывал к помощи, а внушал ужас.
        - Язаки!
        Афра проснулся.
        - Стой, Афра, стой… - придержал его Натабура и увидел.
        Там, где спали его друзья, чернел квадратный люк. Оттуда, из сырого, холодного нутра, доносился этот скулящий плач ребенка. Нет, это был не детский плач. Это торжествовали демоны арабуру - черти.

* * *
        В один момент все рухнуло. Но Натабура не зря все эти годы прожил рядом с учителем. Он был готов к ударам судьбы. Мудрый Акинобу позаботился об этом. Они часто говорили о таких понятиях в дзэн, как благоприятные и неблагоприятные дни, облекая это понятие в милость Богов. Сегодня Боги отвернулись от них. Но это не значило, что надо было опустить руки и пассивно ждать перемен в судьбе.
        Если бы ему потом сказали, что он поступил опрометчиво, он бы ответил ни на мгновение не усомнившись, что другого выхода, как прыгнуть в пасть люка, у него нет. Он готов был сразиться с целой армией хонки арабуру, но то, что предстало перед ним, превосходило все возможности его воображения.
        Он снова стоял перед харчевней «Хэйан-кё», которая, пятясь, отступала под полог леса. На этот раз он не стал осторожничать, а, выхватив голубой волшебный кусанаги, бросился за ней. Харчевня сделала маневр, и, с треском ломая подлесок, пропала на мгновение из поля зрения, а затем он увидел ее далеко-далеко - на другом конце просеки. Она словно отдыхала, присев на холме между двумя выворотнями, гнилая крыша покосилась еще больше, а из разбитых окон валил дым.
        - Афра! - позвал он.
        Пес предстал перед ним, готовый выполнить любой приказ.
        - Там, - показал Натабура, - там Язаки и дед. Придержи харчевню, не дай ей уйти.
        Афра преданно взглянул ему в глаза, взлетел и пропал над верхушками гёдзя, а Натабура бросился следом, но не по просеке, а в обход.
        Харчевня действительно задыхалась. Она сидела, как живая, и бока ее ходили ходуном, а из окон по-прежнему, как из сырой печи, валил дым. Видать, ты не приспособлена так быстро передвигаться, злорадно подумал Натабура, перебегая от сосны к сосне, но так, чтобы не попасть в черные выворотни. Ближе всех стоял огромный дуб. За него-то он и спрятался. В этот момент Афра сиганул откуда-то сверху прямо на крышу и стал рвать ее лапами. Молодец! - похвалил Натабура. Молодец! Надо ли упоминать, что лапы у медвежьего тэнгу подобны лапам медведя. Иногда Афра хватало одного движения, чтобы распороть человеку живот.
        Харчевня присела, а потом взбрыкнула, но было уже поздно: во-первых, Афра в мгновении ока проделал в гнилой крыше дыру и нырнул внутрь, а во-вторых, Натабура в три прыжка преодолел расстояние до двери и, готовый к самому худшему, рывком распахнул ее.
        В зале хозяйничал харчевник, с остервенением раздувая огонь в курительницах и треугольном очаге[327 - Треугольный очаг - символизирует зло.] так, что дым клубами поднимался под потолок. Вот в чем секрет харчевни «Хэйан-кё», подумал Натабура, должно быть, она живет за счет этих курительниц и дыма, а устала, потому что старая и быстро бегать не может, и харчевник такой же старый, только дородный, как конь. Действительно харчевник дышал, как после тяжелой борьбы и, выпучив глаза, незрячим взором смотрел то в одно окно, то в другое, одновременно прислушиваясь к звукам на верхних ярусах. Впрочем, он быстро приходил в себя, подбрасывая в курительницы то гриб масуносэку, то толченый мох исихаи, то споры волшебного такай, а в очаг - ветки белого ядовитого дерева такубусума[328 - Такубусума - белое дерево, цветы которого ядовиты для человека.]. Пахло отвратительно. Вот почему у меня кружилась голова, понял Натабура и крикнул:
        - Стой!
        Увидев его, харчевник сильно удивился и схватил свой любимый секач. Но даже держал он его не очень уверенно.
        - Видать, ты из везучих, - произнес он, делая неуклюжий шаг вперед.
        - Видать, - согласился Натабура, - только не надо это проверять, - и поднял над головой кусанаги, который в дыму сделался не голубым, а почти черным.
        Он не стал применять хитроумные приемы, которые годились против опытных самураев. Он выбрал классику - прямой удар под ключицу, чтобы разрубить черта наискосок. Впрочем, это не имело значения. От смерти рыжего харчевника отделяло мгновение. Но убивать его Натабура не стал. Во-первых, противник был неравным, а во-вторых, он еще должен был кое-что рассказать.
        Харчевник все понял и в отчаянии швырнул секач в Натабуру. Входная дверь разлетелась в щепки. Натабура только криво усмехнулся и в ответ опрокинул светильник с грибами. Искры упали на циновки. Харчевня дернулась, как живая, и присела на бок. На пол полетела кухонная утварь и посуда, и что-то загромыхало наверху.
        - Кто вы? И что вам здесь нужно?
        - Ты не знаешь, с кем связался… - ответил харчевник, озабоченно поглядывая в угол, и речь его удивила Натабуру. Он-то думал, что демоны арабуру не умеют толково изъясняться.
        - С кем же я связался? - с усмешкой переспросил Натабура.
        Угол харчевни занимался огнем. Харчевник с все возрастающей тревогой косил туда рыжим глазом.
        - Потушить бы надо… - предложил он.
        - Перебьешься, - ответил Натабура.
        - Потушить бы! - он даже сделал шаг в сторону.
        - Стой, где стоишь! - приказал Натабура, и голубой кусанаги в его руках был самым весомым аргументом.
        - Вот явится Ушмаль, что ты будешь делать? - вдруг осведомился рыжий харчевник. - Прилетит и убьет вас всех.
        Судя по всему, он хотел запугать Натабуру.
        - Кажется, я его уже видел.
        - Нет, ты видел Майяпана - моего господина, а это не одно и то же.
        И Натабура вспомнил. Он все вспомнил, но так, словно это был сон. Должно быть, сам Мёо - светлый царь Буцу[329 - Буцу - Будда.], явился, чтобы покарать их всех, но прежде всего за отступничество от учения бодхисаттв, а не за вторжение в харчевню «Хэйан-кё». У Мёо было злобное лицо неразборчивого убийцы: редкие усы, нитеобразная бородка и раскосые глаза жителя степей. Почему он принял такой облик, Натабура не понял. Но расправиться с Натабурой и его друзьями он собирался, иначе не держал бы в руках огненный меч, а за его спиной не полыхало бы пламя самадхи[330 - Пламя самадхи - пламя просветления.].
        Их спасло только одно единственное обстоятельство: иНатабура, и Язаки не только отлично знали Истинный Закон Будды, но соблюдали его, и Мёо понял это сразу, как только взглянул на светящуюся руку Язаки, на их лица и проникся их мыслями и поступками. Недаром они много лет бродили по разным странам. Мёо сказал, обращаясь к Натабуре: «Я понял, что твоя молитва способна заставить птицу упасть на землю. Иди с Богом». Но где тогда Язаки и Ваноути? Где?
        - Где?! Где мои друзья?! - закричал Натабура, ибо голос рыжего харчевника убаюкивал, а события предыдущего дня и бессонная ночь давали о себе знать.
        В этот момент наверху произошло то, чего Натабура боялся больше всего: раздался рев Афра и песиголовца - демона ойбара. Рыжий харчевник проявил чудеса ловкости, побежал по коридору, не обращая внимания на кусанаги.
        Натабура и теперь не собирался его убивать, а всего лишь догнал и оглушил, ударив кусанаги плашмя по затылку и, перепрыгнув через тушу, которая загромоздила коридор, бросился наверх.
        Афра дрался с песиголовцем на веранде третьего яруса. Рычащий клубок катался из одного угла в другой. Кровью был залит весь пол. Шерсть клочьями витала в воздухе. Уже выхватывая годзуку, Натабура пожалел, что у него нет мшаго, который остался у Язаки. Мшаго бы пригодился, ибо кусанаги невозможно было действовать, как мшаго, для этого кусанаги был слишком тяжел. Тут годзука сам прыгнул в ладонь, словно угадав мысль хозяина, да и горло врага тоже нашел сам, оберегая и Афра, и Натабуру, и остался единственно хладнокровным во всей этой кутерьме. Но прежде, чем яд подействовал, Натабура сообразил, почему его до сих пор не укусил песиголовец: иАфра, и песиголовец схватились пастями, а в ход были пущены только когти. В это ситуации он ничего не мог сделать, разве что наносить песиголовцу удары годзукой. Но то ли яд плохо действовал, то у песиголовца мышцы были стальными, только и годзука оказался малопригодным. А потом Натабура сообразил: зажал голову песиголовца ногами, запрокинул голову на себя, открывая горло демона, тянул, тянул на себя, пока не нащупал кадык и не стал душить. Если бы не Афра, он бы
с ним не справился, потому что песиголовец был силен, как десять человек вместе взятых. Стоило песиголовцу отвлечься на Натабуру - чуть-чуть разжать челюсти, Афра перехватил ниже и помог, додавил песиголовца вместе с Натабурой, и демон захрипел, заизвивался, норовя вырваться, дико кося налитыми кровью глазами. И почти уже сделал это, как вдруг у него внутри что-то хрустнуло, и он обмяк. Липкая, черная кровь хлынула из горла и залила и Натабуру, и Афра, и всю веранду.
        Натабура отполз в сторону и целую кокой лежал, следя за врагом, который медленно издыхал, царапая когтями пол - во все стороны летели щепки. Следовало, конечно, добить его, но сил не было, да и Афра досталось.
        Натабура поднялся, чтобы посмотреть на раны Афра, как вдруг песиголовец вскочил и, перевалившись через перила веранды, с глухим, утробным звуком упал на землю. Прежде чем Натабура и Афра что-то разглядели в густой зелени леса, он скрылся в кустах, оставив за собой кровавую дорожку.
        Харчевня «Хэйан-кё» горела. Она сползла с холма и боком погружалась в черную выворотню, которая с чмоканием и присвистом ее поглощала.
        Натабуре и Афра пришлось ретироваться, и хотя у Афра был ободраны все бока, ему хватило сил спрыгнуть следом за Натабурой, и они углубились в лес. Некоторое время они сгоряча бежали по кровавому следу песиголовца, но потом он затерялся, и, наверное, они все-таки выследили бы песиголовца, однако Афра истекал кровью из ран и на боках, и на морде, и Натабура занялся им. И хотя он чувствовал, что все рухнуло, что он больше не увидит друга Язаки и стопятилетнего деда Ваноути, руки привычно делали свое дело, и через коку, несмотря на тяжелые раны, Афра уже бегал и прыгал, как щенок. Натабура с облегчением вздохнул и отвернулся - хоть одно утешение. На душе было, как никогда, тяжело. Все рухнуло. Отныне будет только хуже, думал он, не в силах противостоять отчаянию. И хотя Акинобу учил его не поддаваться своим чувствам и быть всегда ровным и спокойным, сегодня он не мог удержаться, чтобы не предаться самокритике и поиску ошибок. Ему казалось, что он понаделал их великое множество, везде-везде-везде. И тихонько горевал.
        К вечеру он обнаружил, что они заблудились: солнце светило не слева, как было положено, а справа. Выходит, подумал он, мы идем назад, вернее, даже не назад, а на восток, но на востоке ничего нет. И в этот момент они ступили на желтую императорскую дорогу, густо-густо заросшую дикой розой. Вот те на! - еще больше удивился Натабура, вздохнув: так тому и быть, и стал продираться к Нефритовому дворцу, на месте которого возвышалась золотая пирамида, окруженная рвом с водой и обнесенная тремя рядами стен. Он еще подспудно лелеял в себе слабую-слабую надежду найти Язаки и Ваноути.
        Как я одинок, думал Натабура, вспоминая о Юке. Как я одинок! Есть ли что-то еще более одинокое, чем жизнь?
        Глава 3. Хитрости и ошибки Акинобу
        У арабуру не было ни флота, на котором бы они приплыли, ни армии драконов, которые перенесли бы их через океан или через старое Китайское море. Не было ничего зримого: просто однажды утром жители страны проснулись, - а они уже здесь, рядом, ходят и разговаривают на своем тарабарском языке, который назвали истинно японским, задирают местное население и воруют женщин. Иканобори появились позднее - тоже из ниоткуда, ровно в тот день, когда арабуру потерпели поражение при горной крепости Фудоки. Императорский тайсё[331 - Тайсё - главнокомандующий.] Амэёродзутоёхи заманил ничего не подозревающих арабуру в ущелье Хитамити, запер их там и убил голодом, огнем и водой всех до единого - все двадцать тысяч иноземцев. А через три дня небо со стороны Поднебесной вдруг потемнело, и стаи пятипалых драконов, изрыгающие дым и пламя, стали опускаться на поля, дороги и города Нихон. Они пришли на помощь арабуру, сожгли крепость Фудоки, принесли в жертву императора Мангобэй, захватили все крупные города и выставили на дорогах многочисленные сэкисё[332 - Сэкисё - застава, пропускные пункты в стратегических точках.]. С
того времени и началась не только великая засуха, но и на смену погибшим арабуру явились новые орды, а их отношение к местному населению стало особенно жестоким. Не проходило и дня, чтобы в стране не убивали японцев, которые в свою очередь убивали арабуру.
        Вскоре стало ясно - арабуру исповедуют лицемерие. Одной рукой они привлекли на свою сторону знатных самураев, императорских советников, людей, возглавляющих кугё[333 - Кугё - аристократические кланы.], больших и малых даймё[334 - Даймё - землевладелец.], их кёрай[335 - Кёрай - вассалы даймё.], суля последним лёны[336 - Лёны - земляные наделы.] тех даймё, которые не приняли новую власть. Другой рукой проводили кровавую политику в отношении все тех, кто не подчинился. И страна Се-Акатль, как ее теперь называли, опустела. Дороги заросли. Крестьяне разбежались в страхе и попрятались в горах и в непроходимых чащобах проклятого, заколдованного леса Мацумао, где до этого обитали лишь одни разбойники и те из государственных преступников, которым запрещалось жить в городах и деревнях.
        Некоторое время сопротивлялись одни ямабуси[337 - Ямабуси - горный монах.] окрестных горных монастырей, вдруг объединившиеся во имя великой цели, но в конце концов и их задавили. Теперь из самого главного монастыря Энряку?дзи на горе Хиэй?дзан, что находилась в двадцати сато[338 - Один сато - 535 метров.] к северу-востоку от Киото, не доносилось привычного перезвона, и силы зла через северо-восточное направление, которое считалось воротами демонов, беспрепятственно проникали в столицу Мира.
        Зато в провинциях вдруг в огромном количестве развелись акуто[339 - Акуто - мелкие шайки грабителей.], чуждые патриотизму, они грабили то, что осталось после арабуру, не чурались ни храмовой утварью, ни последней циновкой в самых захудалых монастырях. Их не трогали по двум причинам: шайки были слишком мелки и рассеивались при появлении грозных отрядов арабуру, к тому же они довершали то, что не могли сделать новые хозяева - окончательно разоряли страну.

* * *
        Генералу Го-Тоба давно хотелось напиться. С тех пор, как он потерпел поражение от арабуру. Это чувство безраздельно властвовало им. Вначале он еще боролся с ним, но теперь чувствовал, что если не напьется в ближайшие сутки, то умрет от необъяснимой тоски. Его мучили воспоминания о собственном позоре. Впрочем, умереть надо было еще раньше, сразу после сражения, но у него не хватало духа, чтобы совершить сэппуку, да и со смертью лучшего фехтовальщика империи Чжэн Чэн-гун трудно было рассчитывать на быстрый и легкий конец: иногда человек мучился до рассвета, если он, конечно, совершал сэппуку, как положено, на закате дня. Попросить же Акинобу или его ученика о помощи у генерала Го-Тоба не поворачивался язык. Если бы он завел разговор, повернуть назад было бы невозможно. Легче было напиться. Буду пить, чтобы все забыть, смело решил он. Но, судя по всему, у его попутчиков не было при себе алкоголя. А генерал Го-Тоба привык к сакэ, настоянному на цветках саккуры, ибо такой сакэ нес в себе божественное дыхание Фудо[340 - Фудо - божество, отгоняющее злых духов. Изображается сидящим с мечом в руках в
пламени. Символизирует стойкость духа.].
        В общем, так или иначе, а генерал страдал. Правда, в его страдании был большой плюс: сжизнью можно было не расставаться, ибо со смертью императора Мангобэй острая необходимость в сэппуку сама собой отпала, хотя генерал Го-Тоба и был женат на его младшей дочери и даже подарил императору пару внуков. Он еще надеялся найти их живыми и здоровыми, поэтому-то и пристроился к людям, которые, судя по всему, знали, зачем идут в такое гиблое место, как столица Мира - Киото, которую новые хозяева страны переименовали на свой манер - в Чальчуапа. Для японского уха это было мертвое, ничего не значащее слово. Просто Чальчуапа, а что оно обозначает, никто не знал.
        По большому секрету, генерал Го-Тоба не был боевым генералом. Он заработал свой чин не ратным трудом и долгими летами воинской службой, а в качестве родственника императора Мангобэй. Ему даже разрешалось в знак особой милости приближаться к императору не вприсядку, растопырив пальцы, как это проделывали остальные придворные, а обычным шагом, правда, семеня и обязательно с выражением почтения на лице. Но уж от этого нельзя было никуда деться. Шестая армия считалась тихим, теплым и доходным местом. Равнина вдоль реки Абукима была хорошо обжита, и крестьяне, которые ее обрабатывали, считались миролюбивыми. Генерал Го-Тоба обложил их налогом «на армию», большую часть которого втихаря клал себе в карман, и постепенно разленился, справедливо считая, что будет вести такой образ жизни до конца дней своих. В этом он видел судьбу, избранность и свысока относился даже к своим офицерам. Однако появились арабуру, и теперь у него были счеты с ними. Впрочем, генерал этого не понимал, он был не из храброго десятка, да и ума не нажил, как и крепости духа.
        Он командовал очень большой и хорошо обученной армией, которая в отличие от своего генерала, даже в мирное время не предавалась лени и разврату. В этом крылось его величайшее жизненное достижение. Ему просто не хватило ума вмешиваться в дела своих высших офицеров и все испортить. Зачем вникать в проблемы армии, если тебе регулярно докладывают только о положительной стороне армейской жизни. Отлично! Он потирал руки! И жил припеваючи, предаваясь праздной жизни: спал до полудня и пил нектар нора[341 - Нора - дикая роза.] и юри[342 - Юри - лилия.]. У него было три наложницы, и он построил для каждой огромный дом. Неужели все генералы так хорошо и беспечно живут? Нет, он не задавал себе подобного вопроса. Зачем? Он даже не думал о нем, как не думает трава о грядущей осени. Зачем, если все в жизни складывается удачно. Но когда грянул гром в виде иканобори и арабуру, генерал Го-Тоба не был готов к ратному делу. Растерянность овладела им. Он стал совершать ошибку за ошибкой. Раз в стране воцарился хаос, решил он, то и внутри вверенной мне армии тоже хаос, а меня всего лишь обманывают. Посему он стал
производить реорганизации: тасовал командиров, менял вооружение и амуницию. Кавалеристов муштровал как пехотинцев, а пехоту - как кавалерию. Лучники и арбалетчики у него в лучшем случае отделывались купанием в море, ибо их учили плавать в полном вооружении, и так далее, и тому подобное - глупость за глупостью. Так он запретил пользоваться на учениях нагинатой, посчитав ее слишком опасной, потому что однажды один из кавалеристов уронил ее ему на ногу. Дело дошло до того, что попытки лучников усесться на лошадей под всеобщий хохот заканчивались падением. Конечно, если бы у генерала Го-Тоба было время, он бы нашел золотую середину, скорее всего, вернув все на свои места, устав от подобных занятий. Но времени у него не было.
        Естественным образом к нему стекалась самая разнообразная информация в виде докладов от ниндзюцу[343 - Ниндзюцу - шпион.] всех мастей, от дезертиров из других армий, от своих же офицеров и посланника императора, который, к слову сказать, явился всего лишь один раз. Он терялся, не зная, как интерпретировать донесения. Император Мангобэй потребовал двинуть войска на помощь столице, но когда это известие дошло до генерала Го-Тоба, император уже был мертв. Правда, генерал мог ударить в подбрюшье арабуру, тем более, что после грандиозного сражения на равнине Нара они были изрядно помяты. Но из-за нерешительности упустил момент, хотя штаб армии всячески подталкивал его к активным действиям. Он же оправдывал свою позицию тем, что шестая армия резервная и одна ее мощь служила гарантом стратегического успеха, но арабуру внесли такой хаос в центральные районы страны, что ни о каком спокойствии или успехе речь уже и не шла. Надо было наступать. Тогда генерал Го-Тоба вообразил, что долина реки Абукима по каким-то неведомым причинам не привлечет внимания захватчиков. И затаился, оставаясь на месте. Мало того,
когда аванпосты стали докладывать о появлении разъездов врага, он стал отводить армию все дальше и дальше на север в горные районы. К нему стал стекаться разнообразнейший люд, но он не пополнял им ряды армии, потому что из-за снобизма руководствовался принципом чистоты самурайских рядов. Однажды, когда его положение стало отчаянным и к нему явились четыре демона: Фуки[344 - Фуки - демон ветра.], Каги[345 - Каги - демон огня.], Доки[346 - Доки - демон подземелий.] и Онгёки[347 - Онгёки - демон невидимости.], он отказался от их услуг, ибо все они пришли с гор. Своей нерешительностью он довел армию до той стадии, когда люди стали разбегаться. Даже когда арабуру вторглись основными силами в долину реки Абукима и стали жечь деревни, которые генерал обязан был защищать, он не решился на активные действия. Крестьяне сопротивлялись, сколько могли. Четыре демона помогали им изо всех сил. Демон ветра летал над войсками арабуру и осыпал их отравленными стрелами. Демон огня сжег вся леса и поля окрест. Демон подземелий укрывал крестьян в пещерах. А демон невидимости делал эти пещеры незаметными для арабуру.
        Разумеется, долго так продолжаться не могло. Арабуру с помощью иканобори шаг за шагом продвигались на север, и когда генералу Го-Тоба стало некуда отступать, он дал генеральное сражение по всем тем правилам и стратегиям, которым его обучали в Средином Царстве. И конечно, тут же проиграл.
        Поэтому за глаза его стали называть «генералом-простофилей». Все отвернулись от него. Преданным остался лишь один Чжэн Чэн-гун. Но чего греха таить, подспудно генерал Го-Тоба желал его смерти, ибо Чжэн Чэн-гун был свидетелем его позора.
        С тех пор в Японии говорят: «Ленив, глуп и недальновиден, как готоба». А еще говорят, что, прав не тот, кто изворотливей, а тот, кто сильнее духом. А еще говорят, что честен тот, кто всегда говорит себе правду.

* * *
        Акинобу решил не ждать Натабуру на прежнем месте - в квартале Хидзи, где всего-то жила сотня-другая бродяг. Это было бы верхом безрассудства, да и вообще - глупо. Во-первых, здесь они заметны, как вороны на заснеженном поле, а во-вторых, есть было нечего. Он оставил всего лишь сломанную ветку, которая указывала направление, в котором они ушли. Ветка быстро высохла и ничем не отличалась от хлама, которым была полна хижина, но только для неопытного глаза.
        Если бы они задержались до утра, то увидели бы Невидимку из Ига[348 - Ига - провинция.] - человека, который появился словно ниоткуда, но пришел точно по следам, которые оставил Натабура и его люди, не заступая, однако, на желтую императорскую дорогу, да и вообще сторонясь ее, словно чумы. И хотя крапива поднялась, как и прежде, он безошибочно нашел тропу и незаметно, как хонки, проник в хижину. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, сколько людей находилось здесь - семеро. Даже клок шерсти Афра не ускользнул от его опытного взора. Волос был самый что ни на есть собачий, хотя вначале человек подумал, что он принадлежит песиголовцу, и это его насторожило, но и потом настороженность не прошла - медвежий тэнгу, путешествующий с людьми - весомый аргумент, чтобы быть втройне осторожным, ибо медвежий тэнгу - большая редкость в стране Нихон.
        Ветку он тоже обнаружил, но не тронул. Кто знает, может, завтра явится человек, чтобы проверить знак? Ветка указывала на запад, где на краю города находился квартал чеканщиков, один из немногих не разоренных арабуру, ибо они оказались большими ценителями серебряной и медной посуды, на которой любили сладко поесть. Что же, правильно, подумал он, где еще можно раствориться в толпе, не привлекая внимания. Да и знак направления сделан со смыслом: на длинной части ветки кора была содрана и завязана в виде иероглифа «ума»[349 - Ума - медь.]. Но только опытный глаз мог отличить иероглиф от случайной былинки.
        По большому секрету надо сообщить, что Невидимку из Ига звали Абэ?но Сэймэй. Запомните это имя. Никто ничего толком о нем не знал: чем он занимается и как его зовут, что он есть и где спит, наконец, кого любит, а кого ненавидит. Люди, которые обучали его, позаботились обо всем этом. Он был никем. Тенью дракона Аху[350 - Аху - дракон, защитник обездоленных.], выходцем с горы Сирояма, для которой время не уходит и приходит, а пребывает поныне. Принадлежал он к школе «Врат Дракона».
        Имя его знали только Три Старца. Эти Старцы находились далеко на севере, в горах, в долине Проклятых самураев, точнее, в одноименном монастыре. Но даже на таком отдалении они видели каждый его шаг и действовали весьма успешно. Их девизом было изречение: «Чтобы победить врага, нужно всего лишь время». Они были адептами дзэн-буддизма, и времени у них было более чем достаточно - вечность.
        Поэтому-то Абэ?но Сэймэй по кличке Невидимка из Ига и пребывал в разоренной столице. Каждые сэкки[351 - Сэкки - пятнадцать дней.] он посылал отчеты голубиной почтой и получал инструкции, что ему делать. Иногда его задания были весьма странны и на первый взгляд непонятны. Иногда надо было кого-то убить. Такие задания были самыми простыми. А иногда требовалось всего лишь появиться в нужное время в нужном месте и помочь конкретному человеку, или напротив, отвести от кого-то беду, или свести двух больших людей, а иногда просто столкнуть камень с дороги - и ход истории менялся. Его ментальность была высшего порядка, хотя и имела ограничение, связанное со спецификой деятельности, но от этого никуда нельзя было деться, поэтому в его действиях присутствовала ваби[352 - Ваби - стремление стать господином самому себе, т.е. исключить случайность.].
        По идее, старцы с гор должны были послать в столицу Мира двух, а лучше трех совершенно разных людей, с разными способностями и функциями, но таких исполнителей было слишком мало, и все, что можно было соединить, соединилось в одном единственном человеке - Абэ?но Сэймэй.
        С последней голубиной почтой пришел наказ посетить харчевню на Поднебесной. Суть задания, как всегда, не раскрывалась. Да этого и не требовалось, ибо в дзэн, как в «Цветочной проповеди»[353 - Цветочная проповедь - Будда всего лишь молча указал на цветок. Ученики должны были проникнуться самостоятельно. Догадался один, он и был выбран Буддой.] Будды, ничего не требовало объяснений.
        - Эйя![354 - Эйя! - восклицание, которым хотят подчеркнуть удачу.] - только и воскликнул Абэ?но Сэймэй.
        Почему его привлек именно этот след, он не знал, да и не стремился узнать, ибо действовал по наитию - так, как его обучили. Если это акуто, то я их убью, подумал вначале он, а если кто-либо другие, посмотрим. Последнее время мелкие банды в надежде поживиться все чаще проникали в столицу Нихон. Они маскировались под крестьян или ремесленников, были дерзки и одновременно трусливы, как стаи уличных собак. Абэ?но Сэймэй быстро понял, что за главного в группе человек с посохом. Следы от него были если не четко, то все же заметны по правую сторону от тропинки. Еще Абэ?но Сэймэй определил, что у одного из людей есть меч, ибо, когда этот человек садился отдохнуть, он характерным движением подвертывал левую ногу и усаживался, налегая, на нее, словно оберегая ценный меч, который оставлял в пыли или на траве присущий ему след. А еще был подросток, который вообще не хоронился и шел, сбивая головки цветов. Подросток был босым. Вот только четвертого человека Абэ?но Сэймэй никак не мог расшифровать. Был он легок на ногу и всегда продуманно устраивался на отдых: не мял траву и не ложился навзничь, предпочитая
облокачиваться на дерево. Когда он поднимался с земли, то перекатывался, повторяя прием ухода от удара. Это значило только одно - человек был обучен всегда и во всем быть начеку. Неужели это один из наших, задумался Абэ?но Сэймэй. Неужели на стороне акуто появились ниндзюцу? Если это так, то предателя надо было срочно убить. Он стал искать особый знак, который каждый из невидимок школы «Врат Дракона» должен был оставлять на земле, но ничего не нашел. Мало того, этот странный человек даже заметал след своих ног. Нет ничего хуже, чем хорониться таким странным образом. Стало быть, рассуждал Абэ?но Сэймэй, я столкнулся с опытным собратом. Но собрат ли он? Это надо было еще проверить.
        Он скользнул из хижины, как тень, не оставляя следов, и трава за ним тут же встала стеной. Даже учитель Акинобу и Натабура не умели так ходить. Три фактора способствовало этому: специальная обувь, специальная одежда, за которую не цеплялись репейники, и навыки движения в чаще - Абэ?но Сэймэй думал, как трава, и разговаривал с ней, становясь травой. Непосвященному человеку это казалось чудом, поэтому многие думали, что такие люди, как Абэ?но Сэймэй, умеют летать. Сам же невидимка из Ига был уверен, что ему помогают предки, Боги и собственная голова.
        Даже то, что те четверо пошли не кратчайшей дорогой - желтым императорским трактом, а выбрали окружной путь, говорило о том, что люди избегали арабуру. А кто их не избегает? - спросил он сам себя. Все избегают. Стало быть, они пришли специально. Идут налегке, без ноши, с одним мечом и посохом. Ну и с ножами, конечно, которые не запрещены. Но зачем меч? Это сбило его с толку. Никто в здравом разуме не будет носить меч открыто, ибо при встрече с арабуру это означает мгновенную смерть. Значит, значит… Стоп! Ничего не понял. Должно быть, еще рано делать выводы.
        Так и не разгадав загадку, Абэ?но Сэймэй просто шел за странным людьми и незаметно попал в квартал чеканщиков, а потом и дальше - в квартал ювелиров. Это обстоятельство удивило его еще больше: как незнакомцы, не зная города, смогли миновать все заставы?
        Надо было бы, конечно, пойти по желтой императорской дороге и исследовать императорский лес, который когда-то был просто городским парком, но Три Старца запретили даже думать об этом, поэтому Абэ?но Сэймэй не пошел за Натабурой и его товарищами.
        В квартале чеканщиков Абэ?но Сэймэй уселся на веранде крохотной харчевни, заказал чая и принялся ждать, не опасаясь арабуру, ибо Абэ?но Сэймэй не было равных в искусстве исчезать подобно хонки - ведь ниндзюцу учились у своих бестелесных собратьев, тем более, что в такие тяжелые времена хонки всех мастей делились с людьми своими большими тайнами и мелкими секретами.
        Перед Абэ?но Сэймэй лежала площадь треугольной формы, которая словно в насмешку называлась Поднебесной и которая затерялась между кварталом чеканщиков, кварталом ювелиров, Исии - кварталом каменотесов, изготовлявших саркофаги и могильные камеры, и кварталом ткачей - Онамути, где шили кимоно и другую одежду. С приходом арабуру эти профессии пришли в упадок, и от былого величия этой хотя и крохотной, но всегда многолюдной площади остались одни воспоминания - харчевня на семь столиков. Большего хозяин себе позволить не мог, потому что в эти смутные времена редко кто отваживался провести у него вечер, не опасаясь быть застигнутым патрулем арабуру или их приспешниками - кэбииси[355 - Кэбииси - городские стражники.], которые выслуживались перед новыми хозяевами, не жалея живота своего.
        В эту харчевню Абэ?но Сэймэй ходил ровно три дня, на четвертый свое выходил. Недаром он считался мастером своего дела.

* * *
        Прошло три дня - Натабура не возвращался. Акинобу невольно начал волноваться. Хотелось верить, что ним ничего не случилось. Без боя он не дался бы, утешал себя учитель. Шума же в столице не было? Не было! Ни погони, ни криков, ни драк. Только на севере новые хозяева устраивались поудобнее, возводя вместо Нефритового дворца аляповатую золотую крепость-пирамиду. Ее было видно ото всюду. Она мозолила глаза, как грязное пятно на стене. В любом случае, надо ждать, рассуждал Акинобу. Если что случилось, думал он, Афра наверняка бы нас нашел, ведь у него отменный нюх.
        А именно в этот момент Натабура с Афра в поисках пропавших Язаки и Ваноути как раз столкнулись с арабуру.
        Акинобу по одному ему понятному наитию решил выйти в город. Он и сам не понимал, почему должен посетить харчевню «Кума»[356 - Кума - медведь.], и усесться на веранде с видом на Поднебесную. Повинуясь странному влечению, он не взял и посох из белого корейского дуба. Что-то ему подсказывало не делать этого. Он не стал рассуждать на эту тему, а просто отставил его дома и наказал Баттусаю не выпускать строптивого генерала Го-Тоба ни под каким предлогом. Если мальчишка Митиёри довольствовался добровольным заточением, находя в этом даже какую-то романтику, то генерал рвался напиться. Причем, сделать он это пытался в полном облачении монаха и с мечом на боку. Никакие доводы на него не действовали, и он стал изрядно надоедать Акинобу. Но Акинобу еще не принял решения, что делать с глупым генералом, который с каждым днем становился все непредсказуемей. Можно было придумать для него правдоподобное задание, которое соответствовало бы его чину, и удалить из города, но как назло, в голову учителю Акинобу ничего путного не приходило.
        Подоткнув полы кимоно, Акинобу уселся так, чтобы видеть всю площадь, а самому оставаться в тени. Место это было не очень удобное, потому что путь к отступлению имелся всего-навсего один - через перила и открытое пространство наискосок, чтобы затеряться в развалинах квартала каменотесов. Да и посоха, к которому он привык, под рукой не было. Неуютно себя чувствовал Акинобу - как голым в бане.
        Горячее, обжигающее солнце вставало из-за поникших деревьев, и хотя оно только-только заглянуло в Поднебесную, чувствовалось, что день, как всегда, выдастся знойным. Пыль и сухие листья, которые обычно взбивались сотнями ног, сиротливо лежали по обочинам, и только резко залетающий в проулки ветер закручивал их в неприкаянные вихри. Жар, иссушающий город, лился с крыш, словно пытаясь убить все живое. Должно быть, это знак того, что Боги гневаются, привычно думал Акинобу, за наше промедление. Если бы мы могли сразу - одним махом - изгнать арабуру! Он взглянул на заколоченные крест-накрест окна и двери домов, выходящие на площадь, и с трудом сдержал тяжелый вздох - город умирал, города больше не было, хотя в нем еще, как и во всей стране, кое-где теплилась жизнь.
        Чай и лепешки с рисом обрадованный хозяин принес очень быстро, и Акинобу невольно наслаждаясь покоем и тишиной покинутого города, тем не менее, внимательно следил за площадью и за всеми входящими в харчевню.
        Впрочем, посетителей в харчевне, кроме человека возраста Натабуры, с непривычно пронзительными глазами и выгоревшей на солнце шапкой волос, не было. Одежда всклокоченного человека была покрыта пылью и пыльцой растений, из чего Акинобу заключил, что человек пришел с окраины, в обход постов арабуру, что само по себе было странно. Кто по доброй воле явится сюда? Разве что сумасшедший? Но на кого-то же хозяин харчевни рассчитывает? На бедного путника в жаркий день.
        К часу змеи[357 - Час змеи - с 9 до 11 часов.] вдалеке промелькнули иканобори, которые неустанно патрулировали небо над городом, протарахтела тележка с фруктами, которую тащил на базар изможденный зеленщик, да прошмыгнул хакётсу[358 - Хакётсу - прокаженный.] с мальчиком-поводырем лет десяти-двенадцати - оба в такой рваной одежде, что скорее их можно было считать раздетыми, чем одетыми. Разумеется, хакётсу не мог быть Натабурой, а мальчик - Язаки. Что же меня сюда потянуло? - ломал голову Акинобу, что? Неужели единственный человек, который делает вид, что пьет чанго[359 - Чанго - пиво.]. Он действительно выпил три кувшина пива и заказал еще. Акинобу удивился не тому обстоятельству, что человек в пыльной одежде не бегал в отхожее место, а тому, что взгляд человека, несмотря на выпитое, оставался трезвым и острым, как шило. Может быть, этому способствовал зеленый цвет глаз, так редко встречающийся среди жителей Нихон. Акинобу знал, что способность не пьянеть присуща немногим людям. Вначале он не придавал этому значения - мало ли молодых бродяг с зелеными глазами умеют пить, не пьянея. Но примерно к
середине часа змеи это обстоятельство его все же встревожило, а потом основательно насторожило. Человек явно чего-то ждал, точно так же, как и сам он - Акинобу, но не зеленщика и не хакётсу. Это ясно. Он не уходил, не волновался, а просто ждал какого-то знака или сигнала. Надо было встать и уйти, понял Акинобу, ибо риск становился слишком велик.
        В этот момент хозяин харчевни с кротким и извиняющимися выражением на лице принес Акинобу кувшин с пивом.
        - От того господина… - одними губами прошептан он, явно в равной степени побаиваясь и незнакомца, и Акинобу.
        Акинобу велел подать еще одну пивную чашку и жестом пригласил незнакомца к своему столу. Его расчет заключался в том, что тому придется сесть лицом к свету и спиной к входу. Если он это сделает, не моргнув глазом, подумал Акинобу, значит, он шпион арабуру, ибо только не боящийся власти человек может позволить себе такое - тогда я его убью. В запасе у Акинобу было сто двадцать пять способов умерщвления человека голыми руками.
        Два года, проведенные в глуши, не прошли для Акинобу бесследно - он не знал обстановки в столице Мира, не знал, кто кому служит и удалось ли арабуру сделать из таких людей, как ниндзюцу, - цукасано гэ. Школ ниндзюцу насчитывалось великое множество, и не все они были известны. Некоторые школы так маскировались, что скорее их можно было принять за лавку старьевщика, чем за грозную организацию. Были и такие, не крупнее семьи, которые брались только за мелкие и простые заказы. В былые времена в столице их насчитывалось не менее сотни. По роду деятельности в Совете Сого[360 - Совет Сого - Совет высших монахов Буддийского главного управления по делам монахов.] Акинобу знал почти всех ее представителей, ибо все они вначале испрашивали разрешения у духовной власти. Это была чистая формальность, но, тем не менее, никто не хотел ссориться с Богами, предпочитая полюбовные соглашения.
        Абэ?но Сэймэй сел напротив, поднял чашку с пивом и сказал, следующую фразу, которая больше была похожа на пароль:
        - Бог хитер, но он не злоумышленник.
        - Он наивен, как ребенок, - сдержано кивнул Акинобу, почему-то радуясь за Будду. - Обмануть его пара пустяков.
        - К тому же он девственник! - живо хихикнул Абэ?но Сэймэй, вытирая редкую щетину на подбородке.
        Его задор развеселил Акинобу. Он подумал, что легко обхитрит незнакомца.
        - Не исключено, - согласился он, не боясь обидеть Будду, ибо Будду обидеть было невозможно. Общение с ним вообще полная бессмыслица. Сколько Акинобу ни пытался постичь его в разных ипостасях, добраться до сути было невозможно. Бог был многолик и ускользал, как уклейка из рук. Однако есть ложь, которую принято говорить, чтобы быть понятым. Если это не пароль для избранных, то пусть в меня плюнет прокаженный. Да и вообще, пара фраз, которыми он перебросился с незнакомцем, была из всевластных шастр[361 - Шастра - философский трактат (санскрит).] Будды, поэтому они вдвоем не богохульствовали, как показалось бы неподготовленному человеку, а говорили на понятном друг другу языке. Оба они знали, что такое сатори. Оба знали, что Бог идентичен к духу в дзэне, однако он в такой же степени блажен в нирване дзёдо, и проявлялся во всех ипостасях жизни. Незнакомец был просвещенным человеком. В любом случае, он меня проверил, решил Акинобу. Дзэн - это облако, кочующее в небе. А дзёдо - жизнь человека в раю или в вечных войнах. Кто знает истину? Никто! Так думал учитель Акинобу и, разумеется, ошибался.
        - Я тебя жду уже три дня.
        - Я пришел, - ответил Акинобу, - что ты хотел?
        - Выпить с тобой пива.
        - Признайся, странное место ты выбрал, - заметил Акинобу.
        Человек с зелеными глазами обиделся и на целую кокой уставился в пол, словно говоря: «Я к тебе со всей душой, а ты!..» Его широкие, массивные плечи напряглись. Их силу не могло скрыть ни объемное кимоно из легкой ткани, ни умение держаться незаметно. Хорошо обучен, понял Акинобу, обучен ходить бочком и проскальзывать в любую щель. Только кажется что он ищет на полу ответ. Но когда Абэ?но Сэймэй поднял глаза, чтобы сверкнуть энергичной улыбкой из-под редких усиков, Акинобу уже знал, о чем он скажет, и знал, что незнакомец начнет с укора.
        Однако Акинобу просчитался: Абэ?но Сэймэй не обиделся, а погрузился в шуньяту[362 - Шуньянта - пустота.], в которой пытался уловить, зачем он сюда пришел. Как и Акинобу, он не понимал этого. Это лежало поверх судьбы, а судьба, как известно, не просчитывается. Явно - не для того, чтобы познакомиться с этим странным бывалым человеком, решил он, холодея от мрачных предчувствий, - вдруг я ошибся, поддавшись порыву, и Старцы ошиблись. Тем не менее, читтаматра[363 - Читтаматра - духовная сущность человека.] подсказывала ему, что он на правильном пути.
        - Твои друзья пошли по желтой дороге?
        - Да, - подумав, ответил Акинобу.
        Он еще не понял, с кем столкнулся, а только строил догадки. В долгих странствиях Акинобу встречался с такими людьми. Иногда они были опасны, иногда только хотели произвести впечатление - те просветленные, которые добрались до истины, или думали, что добрались, находясь всю жизнь в неведении относительно точки отсчета. Недоучки или, наоборот, слишком ученые, полагающие, что только они знают истину. Этот человек, подумал Акинобу, или слишком молод, или хмель бьет ему в голову.
        - Вы ошиблись, по императорской дороге ходить опасно.
        - Если ты хотел нас предупредить, ты опоздал.
        - С тех пор, как появились арабуру, лес стал заколдованным.
        - Я не знал, - признался Акинобу, все еще не веря ни единому слову незнакомца.
        Они выпили сразу по три чашки пива, пытаясь заглушить в себе нарастающую тревогу. Как и Натабура, Акинобу понял, что сегодня не его день, что Боги смотрят совсем в другую сторону и что им нет дела до него. Надо было выпутываться. Надо было встать и уйти, несмотря на то, что это выглядело бы невежливо, но словно невидимая сила удерживала его на месте.
        - Из императорского леса еще никто не возвращался, - объяснил Абэ?но Сэймэй.
        - Почему?
        - Там поселилась черти и их друзья - песиголовцы.
        - Черти? - удивился Акинобу. - Песиголовцы? Я не знал, что существует и такая нечисть.
        Абэ?но Сэймэй обрадовался тому, что может просветить человека.
        - Они пришли вместе с арабуру. Но они не из их страны. Твои друзья погибли.
        Абэ?но Сэймэй уселся поудобнее. Он и не думал покидать харчевню на Поднебесной. Азарт охотника владел им, а неведомое манило так же, как Акинобу.
        - Расскажи, что ты знаешь, - произнес Акинобу так, чтобы остудить пыл незнакомца.
        Он не верил, что Натабура погиб, мало того, он не чувствовал этого. Но в своей радости Абэ?но Сэймэй был неутомим, как бобр, подтачивающий дерево. Это раздражало.
        - Я знаю, что арабуру пришли не с запада, а с востока, и что они живут в теплых краях, где не бывает снега. А оружие у них чужое.
        - Чужое? - как эхо переспросил Акинобу. - Откуда?
        Ну да! - едва не подскочил он. Как я раньше не догадался. О подобном оружии не говорилось ни в одном источнике знаний: ни на севере, ни на юге, ни на востоке, ни на западе. Значит, оно неземное. Неужели они пришли с неба? Выходит, что Боги действительно отвернулись от всех нас, от Нихон, и борьба предстоит нешуточная. Но зачем кому-то из чужих Богов нападать на крохотную страну? Мысль о том, что во всей этой истории участвует космическая сила, заставила его на некоторое время забыть о собеседнике. Вдруг он услышал.
        - Мшаго - это оружие Богов. Но не наших, иначе они давно поделились бы с нами.
        Значит, я не ошибся, подумал Акинобу, не испытывая при этом никакой радости. В одной индийской книге он читал об оружии Богов, обладающих невероятной силой, сжигающих целые города и страны. Тот, кто привлечет их на свою сторону, тот и выиграет.
        - Я не видел огненного катана, - соврал Акинобу и выпил еще пива.
        Напиток ему нравился, к тому же он помогал запутать незнакомца, который о себе ничего не рассказал. Так обучены только ниндзюцу - ничего не говорить, а выспрашивать исподволь.
        - Меня зовут Ига Исикава, - сказал Абэ-но Сэймэй, словно прочитав его мысли.
        На самом деле Абэ-но Сэймэй понял, что ему не удастся разговорить собеседника, и он решил применить другой ход.
        - Не тот ли Исикава, который покушался на жизнь нашего императора и был сварен заживо?
        - Да, моего отца звали Гоэмон Исикава, - словно бы с удивлением ответил собеседник.
        - Но я слышал, прошу прощения, что вместе с отцом погиб и сын.
        - В последний момент мне повезло больше.
        - Наму Амида буцу! - воскликнул Акинобу.
        - Наму Амида буцу! - повторил Абэ-но Сэймэй. - Не выпить ли нам еще? - спросил он, опрокидывая кувшин, из которого вылилась всего лишь тоненькая струйка пива.
        - А куда спешить? - удивился Акинобу. - День длинный! - на какое-то мгновение почувствовал, что опьянел, алкоголь дал о себе знать: вдруг все стало легко и просто.
        Харчевник живо притащил кувшин побольше. Этот сорт пива был очень странным - темным и тягучим, как гаоляновое масло. Но самое интересное заключалось в том, что Абэ-но Сэймэй расплатился с харчевником даяном[364 - Даян - китайская серебряная монета.]. До недавнего времени китайские монеты были запрещены. Не значит ли это, что Ига Исикава - шпион Поднебесной? Но это не суть важно - по крайней мере, не сейчас, когда они оба сидят и пьют хорошее, доброе пиво. Как же мне его обхитрить? - думал Акинобу.
        - Действительно! - воскликнул Абэ-но Сэймэй. - Мы, кажется, нашли то, что искали.
        - За смелых и неподкупных!
        Впрочем, тост был всего лишь данью вежливости. Кто из нас смелый и неподкупный? - подумал каждый их них. Кажется, я! - гордо решил Абэ-но Сэймэй. Или я, - взял чашку с пивом Акинобу.
        Коварство владеет миром, в свою очередь решил Акинобу, цедя пиво, которое оказалось очень и очень вкусным - вкуснее предыдущего. Если бы он знал, что светлоглазый Абэ-но Сэймэй специально заказал такое пиво, он бы не удивился. Просто это пиво валило с ног и развязывало язык.
        - Отец мой был кёданом[365 - Кёдан - подслушивающий болтовню на пиру.]. Он умел хорошо слушать и прыгать. Его ценили в клане пятидесяти трех Кога. Слышал о таких? - в голосе Абэ-но Сэймэй прозвучали нотки гордости.
        Абэ-но Сэймэй специально представился именем Ига Исикава, который существовал в реальности. Это был один из приемов, чтобы разговорить собеседника, не усугубив собственного положения. Настоящего Ига Исикава казнили химицу сосики еще во времена императора. Потом Тайный сыск императора разогнали - так что концы надежно были спрятаны в воду.
        - Откуда? Я всего лишь бедный крестьянин, - скромно ответил Акинобу, опустив голову, и добавил, уловив недоверчивый взгляд: - В детстве я два года обучался в буддийском монастыре, но потом вернулся в деревню - надо было помогать родителям.
        Честно говоря, он не помнил имени Гоэмон Исикава в списках Совета Сого. Но возможно, его отец был рядовым исполнителем. К тому же Акинобу смутил тот факт, что кёданами чаще становились самураи самых разных рангов. Их нанимали в зависимости от задания на один день или на три луны. Но кёдана очень редко использовали в качестве убийц. Для этого предназначались синоби[366 - Синоби - шпион.], да и то не всякие, а только пригодные для этого люди. Если его отец умел хорошо прыгать, значит, он был не кёданом, а синоби.
        Абэ-но Сэймэй тоже улыбнулся, давая понять, что он ни капельки не верит собеседнику. Действительно, Акинобу был похож на крестьянина так же, как горный монах на императора. Такой взгляд бывает только у самураев. А воли ему не занимать, подумал он. Надо быть осторожным.
        - Видать, ты здорово разбогател, раз ходишь по харчевням в такие времена?
        - Да… - очень просто объяснил Акинобу. - Я староста трех деревень. Теперь я работаю на новых хозяев. Они хорошо платят. Но ты отвлекся.
        Если он врет, подумал Абэ-но Сэймэй, то искусно, ибо я не могу поймать его на лжи. Он внимательно посмотрел на Акинобу и пришел к выводу, что тот действительно может быть старостой трех деревень, работающих на арабуру. Но тогда я зря рассказываю ему байку - он донесет на меня, и Абэ-но Сэймэй невольно сделал движение, которое не ускользнуло от казалось бы ленивого взора Акинобу - схватился за пояс, где у него был спрятан узкий, острый индийский нож.
        - Прости, отвлекся, - согласился он, оправившись от неловкости. - Нас загнали в горы Хидзи?яма, но мы были так ловки, что перепрыгивали через пропасти, и враги не могли за нами угнаться. Сотни их полегли в горах, прыгая за нами.
        Учителя, которые с ним занимались, долго-долго выбивали из него привычку хвататься за оружие, но так и не выбили, ибо Абэ-но Сэймэй от природы был импульсивен. В этом крылись одновременно сила и слабость. Сила заключалась в том, что он мог опередить любого противника, а слабость - в том, что он преждевременно выдавал себя с головой. Правда, это происходило очень редко - как сейчас, когда Абэ-но Сэймэй слегка опьянел, к тому же, услышав, что его собеседник простой крестьянин, хоть и староста трех деревень, он невольно стал презирал его, как любой самурай презирает крестьянина.
        - Ты меня не слушаешь! - воскликнул Абэ-но Сэймэй,
        - Почему же, - встрепенулся Акинобу. - Эй, хозяин, принеси нам еще пива.
        Совсем осоловел, подумал об Акинобу Абэ-но Сэймэй.
        - Да! Подай нам чанго! - крикнул он, ничуть не сомневаясь, что староста трех деревень пьян.
        Они снова налили по полной, и Абэ-но Сэймэй продолжил:
        - Враги обложили нас со всех сторон. Мы не могли спуститься в долины и питались кореньями и пили росу. Зимой нас загнали в пещеры. Мы так ослабли, что едва двигались. Поэтому перед казнью на Красной площади нас стали кормить, чтобы мы умерли не сразу, а во всей полноте ощутили мучения. Нас не били и не пытали, а откармливали полгода, как бычков на убой. За это время отец придумал, как нам спастись. Мы сидели в клетке государственной тюрьмы Тайка. Нам выделили сухое и теплое место. Даже дали постель. А каждое утро на зависть другим заключенным приносили по кувшину пива на брата и прочей снеди, которую я никогда бы не попробовал, не окажись в клетке. Главный тюремщик самолично справлялся о нашем здоровье. Однако с первого дня отец разрешал есть не больше горсти вареного риса и выпивать не больше глотка пива. Все что осталось, мы выбрасывали и выливали в окно или отдавали глупым стражникам. Когда мы окрепли и смогли сидеть, отец стал читать сутры. Мы не знали, какая из них будет действенна. Мы читали все подряд: сутра лотоса, сутра сердца, сутра Амида. Особенно нам помогли известные сутры
Дайхання?кё. На третий месяц мы заметили, что решетки нашей клетки истончилась. Но это заметила и охрана. Начальник тюрьмы страшно испугался. При других обстоятельствах он бы нас выпустил, справедливо полагая, что негоже лишать жизни святых людей - на свою голову можно накликать проклятья. Но не мог этого сделать, потому что мы были важными государственными преступниками. Ему еще не приходилось иметь дело с подобными заключенными, поэтому на всякий случай он посадил нас в яму, и нам пришлось начать все с начала. Мы молились денно и нощно. Тела наши стали подобно корням деревьев-великанов, и мы почувствовали необычайную силу. Чудо пришло даже не с той стороны, откуда мы ожидали. Однажды стены ямы стали мягкими, как перина. Можно было легко сделать подкоп. В день, когда за нами пришли, мы уже были наготове. Как только решетку сняли, мы взлетели, и ни одна из стрел, посланных вслед, не коснулась наших светящихся тел. Впрочем, как говорят, у тех стражников, которые отважились стрелять в нас, к вечеру отсохли руки. Одного мы не знали - коварные охранники намазали решетку ядом медуз намуры - огромной,
желто-красной, и отец случайно коснулся решетки мизинцем ноги. Через три дня он скончался в страшных мучениях. Вместо нас же сварили кого-то другого.
        Абэ-но Сэймэй сам не понял, зачем рассказал эту байку. Возможно, здесь сыграло свою роль желание расположить к себе собеседника - пусть этот собеседник и был вчерашним крестьянином. От всего рассказанного у него в душе осталась пустота, и он не мог вначале понять - почему. А потом сообразил: его собеседник не назвал себя, мало того, он ничего не рассказал о себе, за исключением того, что является старостой трех деревень. Абэ-но Сэймэй сообразил, что совершил ошибку: никакой он не староста, а я проболтался, правда, не понял, как.
        Акинобу тоже был разочарован и подумал, что зря пришел сюда, что это не ниндзюцу, а просто несчастный, изолгавшийся человек.
        Однако, несмотря на то, что они прониклись дзэн и постигли махаяна[367 - Махаяна - большой путь спасения.], им и в голову не могло прийти, что только будущее раскроет им смысл сегодняшней встречи. С этим они собрались разойтись, как все выпившие люди, в приподнятом настроении и ощущая друг к другу братское расположение.
        Именно в этот момент в харчевню, пошатываясь, ввалился генерал Го-Тоба. У Акинобу глаза полезли на лоб. Мало того, что генерал был пьян, как последний золотарь, он явился при полном вооружении. На крестьянина он походил меньше всего: седеющая голова, рыхлое бронзовое лицо и взгляд царедворца выдавали его с головой. Мало того, Акинобу заметил, что полы его кимоно испачканы свежей кровью. Стало быть, генерал где-то подрался и, должно быть, даже кого-то убил. Акинобу вскочил. Посуда разлетелась в стороны. Но убежать он не успел: площадь мгновенно заполнили кэбииси с нагинатами, а на веранду просунулась огромная морда иканобори, готовая плюнул огнем.

* * *
        В глубине души генерал Го-Тоба маялся. Он давно не находил себе места и лихорадочно соображал, как ему отделаться от соглядатая - Баттусая, который сидел в углу комнаты и, не отрывая взгляда, следил за ним, упреждая каждое его движение.
        Проделал это генерал весьма виртуозно, несмотря на природную туповатость. Желание напиться совершило с ним странную метаморфозу: генерал Го-Тоба поумнел, правда, всего лишь на какие-то коку, но, тем не менее, он успел обмануть простодушного Баттусая, использовав его же оружие. Баттусай был обучен быть внимательным. На этом и поймал его генерал Го-Тоба.
        Если бы не этот прием и не строгий наказ учителя Акинобу, генерал Го-Тоба ни за что не добился бы своего. Однако, на горе Баттусаю, он припомнил уроки, которые давал ему заезжий монах. Он научил его двум простым вещам: гипнозу, который он называл «овладением вниманием», и усыплению, которое он назвал «пустыми мозгами». Генералу Го-Тоба так хотелось выпить, что он проделал два эти фокуса с большой виртуозностью. Как только Баттусай сосредоточился на блестящей рукояти меча, бравый генерал стал читать сутры «закрытых глаз». Вначале он произносил их очень и очень тихо. Баттусаю это напоминало гудение пчелиного роя, и он не обращал на гудение никакого внимания. Как только его взгляд стал неподвижным, а веки чуть-чуть, совсем чуть-чуть, опустились, генерал перешел на шепот. Теперь наивный Баттусай слышал шорох морских волн, и ему это очень нравилось. Родом он был с побережья провинции Муцу и с молоком матери впитал звуки моря. Ему привиделся отчий дом, длинная полоска берега с беспрестанно набегающими волнами. Но он еще не уснул, и тело его готово было противостоять «пустым мозгам», тогда как сознание
постепенно шаг за шагом сдавало позиции. Когда Баттусай закрыл глаза, но все еще хорошо слышал, генерал стал произносить сутры нараспев в полный голос. Таинственное сочетание смысла фраз и музыкальности сутры сделали свое дело - примерно через три четверти коку Баттусай уснул глубоким сном.
        Хитрый генерал Го-Тоба, ни на мгновение не прерывая сутры, медленно поднялся и, шаг за шагом отступая к двери, исчез за ней. Он не верил своему счастью - у него все получилось! Надо ли упоминать, что попутно он усыпил и Митиёри, который сидел за стенкой дома и предавался игре с дворовой кошкой. Если Баттусаю снился его деревенский дом, то Митиёри пребывал совершенно в иных мирах - ему снилась мать, которую он никогда не видел.
        Первым делом генерал Го-Тоба побежал в соседний дом и стал барабанить в двери. Тонкое обоняние генерала давно уловило то, на что другие не обращали внимание - соседи варили сакэ. Вот почему генерал маялся.
        Соседи же решили, что к ним ломятся городские стражники или, хуже того - проклятые арабуру. Хотя, конечно, уж эти-то имели все права беспрепятственно войти в любой дом в любое время дня и ночи. Поэтому генералу здесь ничего не перепало. Мало того, на шум выскочили молчаливые мужчины с палками, и хотя генерал был при своем любимом мече, драться с ними он не решился, здраво рассудив, что он сюда прибежал не за этим. К тому же он все еще боялся, что проснется Баттусай. Он, правда, предпринял слабую попытку выклянчить хотя бы глоток божественного напитка, на худой конец - чанго, но суровые мужчины молча выкинули его на дорогу.
        Быстренько отряхнув дорожную пыль, генерал Го-Тоба побежал куда глаза глядят. А глядели они у него туда, куда вел его собственный нос. Нос же привел его туда, куда попадают все бражники - в притон.
        Притон под названием «Хака»[368 - Хака - могила.] находился в самом центре квартала каменотесов, в недостроенном, вернее, в используемом не по своему прямому назначению склепе.
        Генерал ввалился туда, как жаждущий крови зверь. Феноменальный нюх привел его точно в дыру между чертополохом и покосившимся забором, туда, где была протоптана едва заметная тропинка. Было у него с собой десять рё. На эти деньги можно было пить, не просыхая, две луны кряду и то не все пропить, ибо керамическая бутылочка дешевого теплого сакэ стоила всего лишь два бу.
        Генерал Го-Тоба тут же заказал себе десять таких бутылочек, потом, ни на кого не глядя, уселся за столик в углу и сразу опорожнил три из них. Ему полегчало, словно душа только этого и требовала. Успокоившись и немного отдышавшись, генерал огляделся. Склеп был низким, узким и длинным, как лабиринт Драконов. Свет, падающий из дыр в крыше, только сгущал тени. Лица посетителей казались масками театра Кабуки, в который генерал частенько хаживал и очень любил.
        Когда он выпил еще две бутылочки, ему показалось, что эти лица тянут к нему свои мертвенные руки. А потом он понял, что это не живые люди, а хонки пьянства, только и ждущие подходящего пропойцу. Известно, что духи и демоны могут летать лишь по прямой. Поэтому генерал Го-Тоба живо опрокинул свой столик и поставил его на пути движения хонки. Как они взвыли! Как они кричали, возмущаясь! Они кричали так, что с потолка посыпалась краска, а воздухе повисла пыль. Они кричали и искали возможность обойти препятствие, но не могли этого сделать, потому что тоже были пьяны, но не от сакэ, а кровью посетителей «Хака». Генерал Го-Тоба преспокойно угнездился за своим укрытием и знай себе, потягивал любимый напиток. Однако некоторые из хонки оказались сообразительнее и стали искать путь, как бы добраться до генерала. И когда один из них, совершив обходной маневр, схватил его за руку, в которой он держал последнюю, а значит, и самую драгоценную бутылочку, генерал не выдержал и дал им бой. Его тяжелый боевой меч просвистел, как рок, для тех, кто стоял у него на пути, хотя, конечно, генерал знал, что дело это
бесполезное, ибо хонки нельзя было убить обычным мечом. Как и следовало ожидать, оказалось, что генерал дерется вовсе не с демонами и духами, а с людьми во плоти - такими же пьяницами, как и он. Наверное, генерал так всех и зарубил бы, если бы ему не попался самурай, вооруженный вакидзаси, который сопротивлялся дольше остальных и ценой своей жизни дал возможность разбежаться всем уцелевшим посетителям «Хака». И хотя генерал Го-Тоба был не из храброго десятка, то, что он учинил, надолго запомнили в столице Мира, которая ныне называлась не Киото, а Чальчуапа: из всех щелей и дыр притона «Хака» вдруг полезли, как тараканы, все те посетители, кто не полегли под мечом генерала Го-Тоба. Он еще долго призывал их к бою и напрасно размахивал мечом. Его водило из стороны в сторону. Он несколько раз садился на зад, который вдруг сделался непомерно тяжелым и неуправляемым, словно он жил своей отдельной жизнью и во что бы то ни стало хотел как можно больше напакостить генералу. В каждом углу ему виделся враг, и он рубил все, что попадалось ему на пути. Обследовав все закоулки и тупички и в сотый раз убедившись,
что больше не с кем драться, а значить, и не надо скандалить, генерал немного успокоился и решил отправиться дальше.
        «Тьфу ты!» - плюнул он, выбираясь из скрепа, с удивлением обнаруживая в своей левой руке малый меч. Вот, чего мне не хватало, понял он, - кровавого боя. Вот, чего я был лишен все эти годы - удовольствия подраться. «А!.. Хорошо!» Так почему бы мне не отметить это дело. И он пошел искать, где бы можно было еще выпить. На свою беду очень быстро он набрел на харчевню, где сидел Акинобу.
        Привел ли он за собой городских стражников - кэбииси, а также иканобори, или это было случайностью, никто не знает. Так или иначе, но Акинобу попал в переплет.
        Его собеседник тут же произнес заклинание «онгё?но мадзинаи»[369 - Онгё?но мадзинаи - очень короткое заклинание исчезновения «Школы Врат Дракона», состоящее всего лишь из одного тайного иероглифа, произносимого на выдохе.] и мгновенно исчез. Акинобу пришлось туго. Против него выскочили сразу трое кэбииси, вооруженные нагинатами. С тем из них, кто стоял ближе всего, Акинобу предпочел разобраться с помощью старого испытанного приема отбора оружия. Этот прием заключался в том, что взгляд и сознание не должны были сосредоточиться на оружии противника. Если бы оно, оружие противника, завладело вниманием Акинобу, он бы погиб. Однако произошло следующее: кэбииси сделал выпад по всем правилам, то есть ткнул и развернулся по оси, потянув на себя нагинату с таким расчетом, чтобы развалить врага пополам. В таких случаях считалось, что второе движение даже излишне, так как тычка еще никто не переживал. Каково же было непомерное удивление кэбииси перед тем, как он умер, когда его нагината не встретила привычного сопротивления и разрубила всего лишь воздух, а противник оказался так близко, что его ужасные глаза
посмотрели в самую душу, и кэбииси умер от страха еще до того, как Акинобу вырывал из его рук нагинату. И тогда генерал Го-Тоба перед тем, как на него стали падать мертвые кэбииси, увидел, с кем он все это время имел дело - ему показалось, что он является свидетелем странного коловращения, от которого стражники разлетаются в разные стороны, как рис в молотилке, ибо даже самые лучшие его воины не могли сделать то, что делал Акинобу.
        Акинобу сразу сообразил, что нагината не из лучших образцов, что подрубить подпирающие крышу столбы ею невозможно, поэтому он методично стал избивать городских стражников короткими экономными движениями, не забывая о пространстве за спиной, а главное не останавливаясь и используя все помещение харчевни. Тех из кэбииси, кто имел глупость попасть в харчевню в первых рядах, полегли сразу же, потому что Акинобу бил избирательно, применительно к каждому противнику, исходя из его защитного вооружения, а так как большинство кэбииси из-за жары были одеты в легкие доспехи хара-атэ, то они им мало помогали: подвязки лопались, ремешки разрывались и доспехи больше мешали, чем приносили пользу. Применить же лук в закрытом помещении было практически невозможно. Вскоре пол харчевни был завален телами мертвых и умирающих кэбииси. Первый раз он попытался выскочить на крышу, используя замешательство в кэбииси, однако его стерегли лучники. Стоило ему появиться на веранде, как они осыпали его градом стрел, а иканобори даже стал пыхтеть, чтобы выплюнуть струю огня. Акинобу приходилось отступать внутрь, где неугомонные
кэбииси, подгоняемые своими офицерами, лезли изо всех щелей. Наконец он пробился на кухню, выбил дверь и выскочил во внутренний дворик. Однако и здесь его ждала засада: лучники, испуганно и не очень-то прицельно дали залп, но Акинобу заметил их прежде и упал на пол за порожек, который и спас ему жизнь - два десятка стрел тут же воткнулись рядом в стены и опорные столбы. Он перекатился, бросив свою нагинату и схватив чей-то меч. Как он жалел, что не взял с собой посох, в котором прятался верный клинок. За долгие годы Акинобу привык орудовать им. И наверное, если бы клинок был с ним, ничего дальнейшего не произошло бы, и кто знает, как сложилась бы наша история. Вероятнее всего, Акинобу все же нашел лазейку и ушел бы в те же самые склепы квартала каменотесов. Но клинка у Акинобу не было. А это значило, что ему приходилось приспосабливаться к тому оружию, которое оказывалось под рукой. Но даже в этом случае он был на две или три головы выше кэбииси. В какой-то момент времени они даже перестали лезть, не слушаясь офицеров, которые предпочитали держаться на расстоянии. Те же из офицеров, кто возомнили себя
непобедимыми самураями, пали от руки Акинобу раньше, чем поняли, что с ними произошло.
        Наступило короткое затишье. Слышно было только, как кэбииси перебегают от одного укрытия к другому. Видно, я им нужен живой, подумал Акинобу.
        Через мгновение они бросились в атаку со всех направлений. То, что они увидели внутри полуразрушенной харчевни, поразило их больше всего: вместо одного врага их встретила целая сотня самураев - страшных, окровавленных, с мечами в руках. В ужасе они кинулись прочь и разбежались по окрестным улочкам. Напрасно офицеры ругали стражников и били их плашмя катана, напрасно они призывали их к долгу, напрасно стращали всеми мыслимыми и немыслимыми карами - ничего не помогало. Тогда они решили - семь бед один ответ, и тоже побежали. Чем дальше они отбегали, тем смелее становились. Наконец они устали настолько, что решили остановиться и подумать. Думали они, конечно, недолго, и решили вернуться и хоть краем глаза взглянуть на волшебного самурая. Стоит отметить, что и парочка иканобори, поддавшись панике, тоже сбежала, так что у бравых офицеров не оставалось свидетелей их позора. Гордость предков взяла верх, и они даже рассудили так: лучше погибнуть от руки соотечественника, чем от пришлых арабуру. Будь другие времена, такого героя носили бы на руках и оказывали самые пышные почести. Но только не арабуру. Им
вообще чужда была психология туземцев, и они считали, что даже самые сильные герои должны быть уничтожены, если они враги.
        Все это время Акинобу ожидал конца. Не то чтобы он боялся - нет, просто у него не было сил. Он ошибся. Гэндо[370 - Гэндо - прием отпуска тени Айи или техника двойника.] потребовало столько энергии, что теперь он не мог не то что поднять меч, а даже шевельнуться. Прием двойника сыграл с ним дурную шутку - слишком много напало врагов, и сотворил с полсотни двойников.
        Между тем, офицеры, прячась друг за друга и боясь собственной тени, крались в полной уверенности, что живыми из харчевни им не уйти. А один из офицеров сотворил сэппуку, полагая, что ему все равно не жить. Они читали прощальную молитву и подбадривали друг друга. Они рыдали в голос и не могли унять дрожи в коленях. И все из-за того, что они никогда не были настоящими офицерами. Разве истинный самурай будет служить арабуру? Конечно, нет. Поэтому-то к арабуру и шли вчерашние лавочники и банщики, винокуры и гробовых дел мастера, а также прочие простолюдины. Самые умные из них и получили благородное звание офицера, а самые неумные стали рядовыми, и умные получили возможность командовать неумными и даже бить их бамбуковыми палками по головам.
        В центре зала офицеры увидели тех, кто внушил им такой ужас: усатых и грозных до умопомрачения самураев в голубых кимоно с божественными иероглифами и с мечами в руках. Офицеры с мольбой бросились на пол и стали горячо, а главное, вполне искренно вымаливать прощения. Их даже не удивила следующая странность: ни один из самураев не то что не шевельнулся, даже высокомерно не произнес ни слова. Ободренные таким приемом, офицеры, не поднимаясь с колен и отбивая поклоны, стали ползком удаляться в полной уверенности, что они прощены. Слезы благодарности текли по их лицам. Каждый из них решил, что тут же бросит это опасное занятие - быть кэбииси, городским стражником, и больше никогда, никогда не станет служить арабуру, будь они прокляты!
        И все бы, наверное, обошлось: Акинобу отсиделся бы в развалинах, а вечером ушел бы к себе домой, но самый хилый и самый ничтожный кэбииси, который к тому же еще оказался и самым нерасторопным, к своему великому ужасу случайно задел крайнего самурая. То, что произошло в следующий момент, лишило его способности соображать - его рука прошла сквозь самурая, как сквозь хонки. Офицер взвизгнул и со всех ног, увлекая товарищей, вылетел на улицу. Они убежали очень далеко и только потом стали ощупывать его, а, убедившись, что он даже не ранен, принялись расспрашивать, что же произошло.
        Через кокой, набравшись храбрости, они снова появились в харчевне. Храбрейший из них держал в руках нагинату.
        - Ну! Давай! - подталкивали его товарищи. - Давай!
        - К-к-ка-кого? - спрашивал он, заикаясь.
        Его руки дрожали, а едкий пот заливал глаза. Единственное, что ему хотелось - бухнуться на колени и спрятаться в ближайших кустах.
        - Вон… того… с краю, - шепотом советовали ему.
        Офицер закрыл глаза и ткнул, ожидая мгновенной смерти, но ничего не произошло.
        - Да это же тени, - догадался самый-самый умный. - Я слышал о таких чудесах, но думал, что это выдумки.
        Тогда все расхрабрились и, хвастаясь, перед друг другом, дабы замять неловкость, стали обшаривать помещение. Тени самураев еще некоторое время пугали их, но затем офицеры освоились и даже спрашивали себя:
        - И чего мы, болваны, испугались, это же мертвые призраки.
        Так они и наткнулись на Акинобу, беспомощного и обессилевшего. Они схватили его, связали и, торжествуя, потащили в государственную тюрьму Тайка. При этом они распевали глупую песню храбрецов: «В целом мире для нас нет достойных врагов. Мы обманули смерть! Трам-трам-трам… И наши печали забылись, как утренний туман. Трум-трум-трум… Так вперед же! Вперед! Во славу нашего императора Кан-Чи!»

* * *
        Если вы думаете, что мы забыли о хакётсу с мальчиком-поводырем, то ошибаетесь. Они притаились невдалеке за каменным забором, наблюдая в щель за происходящим с мрачным спокойствием Будды. В конце мальчик даже уснул. Он был очень хладнокровным, уравновешенным и даже казался сонным, он только на первый взгляд. В его душе бушевали страсти, как у любого двенадцатилетнего мальчишки.
        Наверное, хакётсу, которого звали Бан, мог бы спасти Акинобу, но он остался сторонним наблюдателем, не потому что не мог помочь, а потому что знал, что так угодно Будде. Не зная промысла Богов, не стоит ввязываться, думал он. И правильно сделал, ибо, сам не зная того, спас две жизни.
        Когда кэбииси с радостными криками утащили Акинобу, Бан встал, плюнул на горячую землю, отряхнул колени:
        - Пора! - и надел на голову корзину с маленьким окошком для глаз.
        Мальчик-поводырь, которого звали Кацири - значит, «умный», с таким же безразличным видом, словно видел подобные сражения каждый день, поднял котомку из рисовой соломы, закинул ее за плечи и молча тронулся за Баном.
        Они шли долго. Мальчик-поводырь нужен был не только для маскировки. Бан ни разу не оглянулся, зная, что мальчик никуда не денется. Цель, стоящая перед ними, с каждым днем обозначалась все четче и четче, и мальчик как нельзя лучше подходил для ее реализации. Наконец они миновали квартал горшечников и вышли на окраину города к реке Ёда. Бан снял с головы корзину, чтобы лучше обозревать окрестности.
        Трава вначале была, как и везде, желтая, выгоревшая, но чем ближе к реке подходили Бан с мальчиком, тем она становилась зеленее. В конце концов им пришлось раздвигать ее руками, и они вступили в зловонное облако городской клоаки, хотя издали она казалась цепью озер, заросших по краям чахлым тростником и полусухими ивами.
        Бан стал дышать мелко и часто - единственное, что помогало в этом месте.
        - Не сметь! - прикрикнул он на мальчишку, когда тот зажал нос. - Дыши! Дыши, как я!
        По лицу Кацири невозможно было ничего понять - боится он или нет, оно было только очень решительным, словно ему предстояло прыгнуть в котел с кипящей водой. Каждый раз у него такое лицо, отметил Бан, но ничего не сказал.
        На берегу зловонного озера Кацири разделся и натерся густым, как воск, маслом. Зловонный запах смешался с запахом сосны и медвежьего жира и еще чего-то, что трудно было определить. Бан и мальчик давно привыкли к этой смеси запахов, и поэтому даже дома им казалось, что пахнет нечистотами. Тело у мальчика было очень мускулистым, будто состояло только из жил и мышц. Масло сделало его фигуру рельефной, как корни дерева, выпирающие из земли.
        Мальчик привязал к груди камень, взял в рот бамбуковую трубку и безропотно вошел в нечистоты.
        - Мелко… - сказал он, оглянувшись.
        - Иди, иди… - лениво ответил Бан.
        Вокруг мальчика стали всплывать огромные пузыри. Воздух стал еще зловоннее. Бан наблюдал, как мальчик все глубже и глубже входит в нечистоты. В самом глубоком месте жижа доходила до шеи. Мальчик пропал. Над поверхностью осталась торчать одна трубка.
        Бан сел в позу лотоса и стал ждать. Припекало. Он сорвал лист лопуха и накрылся им. Мир стал зеленым и веселым, если бы не запахи. Но Бан терпел. Он умел терпеть. Такова была его профессия, и он обучал ею Кацири. Когда-то он и сам нырял в такие сточные воды, был здоровым и сильным. С тех пор прошло много лет и, оказывается, мир не изменился. Его профессия снова стала востребованной. Но теперь он сам нырять не мог. Задыхался.
        Когда минула половина стражи и солнце присело над покосившимися крышами города, он бросил в воду камень. «Плюх!» - камень упал, как болото, без брызг. Разбежались только три ленивые волны. Однако ничего не произошло. Бан хмыкнул и бросил камень побольше. Снова ничего не произошло. Бан выругался, отшвырнул лист и в нетерпении заходил по берегу. Ему не хотелось лезть в нечистоты. Но делать было нечего. Он уже стал раздеваться, когда над жижей всплыли пузыри. И сразу появилась голова мальчика, похожая на панцирь черепахи. Слава Будде, облегченно вздохнул Бан и сел, он перед этим крикнул:
        - Вылазь, негодник! Слышишь!
        - Я уснул, я уснул, учитель! - оправдывался мальчишка, с трудом раздвигая перед собой зловонную жижу.
        В воздухе распространилась такая вонь, что Бан едва сдержался, чтобы не отбежать в сторону. И хотя они специально не ели двое суток, желудок грозил исторгнуть все, что в нем еще оставалось.
        - Я тебе усну в следующий раз! - разозлился он. - Я тебе усну. Чему я тебя учу? Забыл?
        - Не забыл, учитель, - испугался мальчишка, выплевывая изо рта грязь. - Считать надо.
        Глаз у него не было видно. Вместо глаз - одни белки.
        - Ну так считай!
        - Я больше не буду…
        - Ладно, хорошо, - вдруг успокоился Бан. - Беги в реку, мойся, нам пора домой.
        На воздухе черная грязь, которая покрывала Кацири, стала мгновенно сохнуть, и пока он добежал до реки, она уже отваливалась кусками, обнажая красную воспаленную кожу.
        Выдержит или не выдержит? - спрашивал Бан. Выдержит. Недаром я его учу. Завтра просидит в озере целую стражу. И почему-то вспомнил сегодняшний бой в харчевне. Что-то ему подсказывало, что этот бой будет иметь в его жизни особое значение. Он привык к подобным совпадениям. Из них состояла вся жизнь. Там увидим, вздохнул он, поднялся и надел на голову корзину. Кацири уже бежал к нему от реки.
        - Натрись, и пойдем! - скомандовал Бан.
        На этот раз Кацири использовал легкое облепиховое масло и сразу заблестел, как бронзовая китайская статуэтка. Потом он оделся, и они так же спокойно и размеренно пошли в сторону города. Лицо мальчика было решительным и удовлетворенным, как после честно проделанной работы. И душа у него была тоже умиротворена, хотя он уже знал, что ждет его впереди.
        Глава 4. Пленение и побег
        Натабура и не думал выслеживать песиголовца. Да вышло само собой. Нехорошо вышло - глупо и не так, как хотелось. После этого он себя еще долго корил за доверчивость и близорукость.
        К вечеру Натабура обнаружил, что они заблудились: солнце светило не слева, как было положено, а справа, что противоречило всякой логике. Неудивительно, что они с Афра почувствовали себя неуверенно, остановились и стали соображать, что же все-таки произошло, но так ни к чему конкретному не пришли. До этого все в мире было правильно - и шли они правильно - туда, куда надо, и думали правильно, боясь сглазить удачу, а потом, в один миг все перевернулось, будто стороны света поменялись местами. Неужели и так бывает? - с ужасом думал Натабура. Но я нигде, никогда, ни в одной из самых умных книг ни о чем подобном не читал. Его охватило отчаяние. Он не знал, что делать - идти дальше или вернуться назад.
        Вдруг они услышали шорох: совсем рядом треснула ветка, раздались тяжелые шаги, и Натабура положил руку на морду Афра, чтобы он не рычал, а сам беззвучно выхватил кусанаги. Но и тот, кто двигался бесшумнее хонки, тоже их услышал, потому что замер, и звуки прекратились. Границу хвойного леса определяли густые кусты с ядовитыми красными ягодами. Кто-то прятался там, за ними. Прятался и выжидал, быть может, даже готовился к прыжку, чтобы напасть.
        Натабура присел рядом с Афра, чтобы стать незаметнее. Они сидели так пару кокой, вслушиваясь в лесные звуки: скрипели стволы гёдзя, налетал порывами ветер, щебетали птицы. И наконец они услышали - как кто-то медленно-медленно, шаг за шагом удаляется, старясь как можно меньше шуметь, да выдавал шелест жесткой трава, которая едва слышно стегала уходящего по ногам: «Жих-жих, жих-жих…» Натабура сразу понял, что это песиголовец, потому что передними лапами он раздвигал траву, а она стегала его по бокам и по задним лапам. Это было хорошо слышно: «Жих-жих, жих-жих…», и только каждый третий шаг происходил с задержкой, потому что песиголовец был ранен и сбивался с ритма движения.
        - За мной! - шепотом скомандовал Натабура, и они побежали.
        Но побежали в отличие от песиголовца по тропинке, и он невольно дал им фору во времени. Через пять-шесть шагов песиголовец услышал их и припустил вовсю. Тотчас к своей великой радости до них донеслось, как он ойкает на каждом третьем шаге, и через мгновение, выскочив на луг, увидели его тень, шмыгнувшую под полог леса. Если бы песиголовец бежал во всю прыть, то его мог бы догнать разве что только Афра, и то благодаря своим крыльям, но никак не в паре с Натабурой. А так получалось, что песиголовец тащился из последних собачьих сил, хотя и явно быстрее, чем Натабура.
        Не хоронясь и не осторожничая, они нырнули под вековую сень дубов и увидели на потрескавшейся земле следы крови. Это означало только одно - раны у песиголовца открылись, кровоточат, а значит, его надо гнать и гнать. Они его нагнали, когда он, обессилев, лакал воду на песчаном пляже.
        При их приближении он оскалился и сел на зад. Оказывается, у него был хвост, который Натабура сразу не разглядел - обыкновенный серый, волчий и немного облезлый, как старая шуба.
        - Давай договоримся, - предложил песиголовец и лизнул самую глубокую рану на боку, из которой обильно текла кровь.
        От этого морда его стала красной и особенно кровожадной.
        - О чем? - спросил Натабура, придерживая Афра, который рвался добить врага.
        - А… ха-ха-ха… - тяжело усмехнулся песиголовец, сохраняя достоинство, - я вижу, ты не просто человек и даже не просто самурай. Собачку-то подлечил. Я думал, она у тебя подохла.
        - Подлечил, ну и что?
        - А то, что пропадешь ты без меня, Зерока.
        - А с тобой, Зероком?
        - А со мной мы этих арабуру в бараний рог скрутим.
        - Мне такие друзья не нужны.
        - Не веришь? - тяжело вздохнул песиголовец.
        - Не верю.
        - Я бы тоже не поверил.
        - Чего ж ты от меня тогда хочешь?
        - Убей меня быстро и безболезненно.
        - Хорошо, - кивнул Натабура. - Я отрублю тебе голову, как самураю. Это будет честно.
        - Я не знаю. Я не самурай, - ответил песиголовец, - Но прием умерщвления меня устраивает, - и, вытянув шею, закрыл глаза.
        В этот момент силы его оставили, и он упал, распластавшись на песке. Большой красный язык вывалился из пасти, и потекла пена. Афра сконфуженно отвернулся. Ему было стыдно и за Натабуру, и за чужую слабость.
        - Ну и что мне делать? - развел руками Натабура. - Что?!
        - Не знаю, - вильнул хвостом Афра, явно не одобряя хозяина.
        - Что же ты? - открыл глаз песиголовец. - Думаешь, я притворяюсь? Избавь меня от мучений.
        - Сейчас, - сказал Натабура и еще раз оглянулся на Афра: - Считаешь, не стоит?
        Афра опять повилял хвостом. Говорить по-человечески он не умел. Но ему это и не нужно было. Хозяин понимал его без слов. Смысл его виляния хвостом сводился к тому: не очень-то я бы ему доверял.
        - Я тоже, - согласился Натабура. - Но не убивать же его действительно. Рука не поднимается. Сам подохнет.
        Афра снова повилял хвостом и оскалил передние зубы, что означало улыбку и что он, Афра, не держит обиды на песиголовца.
        - Эх… - почесал затылок Натабура, - не давай повадки, чтобы не было оглядки. Кабы не пожалеть?
        - Добей… прошу… - прошептал песиголовец из последних сил и, кажется, потерял сознание.
        Натабура убрал голубой кусанаги и присел рядом с ним. Раны у песиголовца были настолько глубокие, что сырой песок вокруг тела давно стал бордовым. Хорошие у Афра зубы и когти, невольно восхитился Натабура.
        - Эй… - он пихнул песиголовца.
        Но тот даже не отреагировал.
        За этим занятием и застал их иканобори. Его тень промелькнула поперек реки. Натабура был так занят, что только рычание Афра отвлекло его.
        - Помоги-ка, - сказал он и, схватив песиголовца за передние лапы, потащил под деревья.
        Афра тянул песиголовца за облезлый хвост. Они уложили вчерашнего врага на бок, и Натабура получил возможность осмотреть его. Под ухом у него тоже была рана, он она казалась неопасной, потому что запеклась. Зато рану поперек морды в виде креста облюбовали мухи. Но самые глубокие из них были на боку и на горле, где песиголовец не мог достать языком. На горле кровь затекла под кожу, и получился настоящий бурдюк. С этих ран и надо было начинать. В какой-то момент Натабуре показалось, что песиголовец умер, однако сердце его еще билось.
        - Помоги нам, о Великий Самосущий! - Натабура наложил руки вначале на горло и три раза произнес молитву из индийских медицинских сутр, затем точно так же проделал с раной на боку. Руки его стали светиться, почти как у Язаки, от них пошел пар.
        Странно, но сутры действовали, хотя песиголовец был явно не из здешнего мира. Рана на боку тотчас закрылась твердой корочкой, а мешок с кровью на горле перестал увеличиваться. Затем Натабура занялся порезами: очистил один на морде и стянул его края. Кожа лопалась, из-под нее сочился гной. Наконец он с помощью сутр справился и с этой задачей. Песиголовец задышал глубже и ровнее. Носа увлажнился. Последнюю рану под ухом Натабура не успел подлечить - снова пролетел иканобори и, развернувшись над противоположным берегом, целенаправленно устремился в их сторону.
        - Ну все, больше мы ничего не сделаем, - сказал Натабура, и они отбежали, чтобы спрятаться в кустах и понаблюдать.
        Иканобори пыхнул огнем и сжег вершины трех тополей, стоящих на песчаном бугре, и опустился на пляж. Он был таким огромным, что ему не составило труда вытянуть морду и понюхать песиголовца. Даже если бы у Натабуры был мшаго, он бы не рискнул драться с драконом.
        Признав в песиголовце своего, иканобори осторожно взял его лапами и полетел на север, в сторону Яшмового дворца, а Натабура с Афра пошли в том же направлении и вскоре попали на знакомую желтую дорогу.
        Если бы Натабура знал, что именно в этот момент учителя Акинобу бросили в клетку государственной тюрьмы Тайка, он бы страшно удивился. Он бы еще больше удивился, если бы узнал, что бродит по бывшему императорскому парку, который превратился в густой лес, не день и не два, и даже не три - а восемь. И объяснить самому себе, где он был лишних шесть дней, Натабура не смог бы при всем своем желании, и не потому что не помнил последовательности событий, а потому что побывал в харчевне «Хэйан-кё», время внутри которой текло не так, как снаружи.
        У рукава реки Каная их уже ждали. Натабура не мог сразу решиться, куда ступить: то ли на правый зеленный мостик, вход на который преграждали опять же зеленые ворота с зелеными створками с нарисованными зелеными драконами, или же чуть поодаль - на левый красный, с красными створками и красными драконами.
        Створки ворот едва заметно колебались даже от слабого ветра, словно приглашая воспользоваться любыми из них. Внизу среди кувшинок квакали лягушки, а по противоположному берегу важно расхаживали желтые и белые цапли, и это все вкупе обмануло бдительность Натабуры и Афра, хотя уж Афра должен был что-то почуять. Но не почуял, не унюхал. Было ли этому причиной его недавнее ранение или же он устал, или в данном случае положился на хозяина, но так или иначе, а они попались.
        Натабура выбрал правый зеленый мостик. Впрочем, выбери он левый красный, судьба его была бы ненамного лучше, ибо там тоже ждала ловушка, но в данной истории мы не узнаем какая, и не потому что это государственный секрет, а потому что кэбииси меняли ловушки каждый день, чтобы никто-никто не мог миновать их. Этому приему их научили пришельцы - арабуру. Они вообще были мастерами на всякие хитрости и пакости.
        Лягушки все так же отчаянно квакали, да и противоположный берег был пуст, и Натабура решился. Единственно, чего следовало по-настоящему опасаться на открытом пространстве - это лучника, который мог спрятаться в кустах на противоположном берегу.
        Ох, как не хотелось ему идти, и он сомневался до самого последнего момента, но все же пошел, хотя и схитрил, подстраховался:
        - Сиди здесь! - приказал он Афра. - Если я не перейду мостик, лети к нашим и жди меня там.
        Афра вильнул хвостом и уселся, хотя ему план хозяина и не понравился. Ну что с нами может быть? - подумал беспечно он. Я ничего не чую. Город совсем близко, рукой, вернее, лапой подать. Перемахнем речку, и мы дома.
        Примерно о том же подумал Натабура, распахивая створки зеленых ворот. Он не стал задерживаться, а побежал очень быстро и не прямо, а зигзагами. Если бы он знал, что опасность проистекает не от гипотетических стрелков, а совершенно с другой стороны, он бы действовал по-другому. Он бы даже не приблизился к мостикам, а обошел бы их десятой дорогой. В конце концов речку можно было и переплыть. Но выгнутые, изящные мостики выглядели такими милыми и спокойными, а лягушки так самозабвенно орали, что казалось, нет никакой опасности ни справа, ни слева, ни спереди, ни сзади. И только когда Натабура добежал до середины мостика, странный, необъяснимый шорох раздался у него над головой. Не рассуждая ни мгновения, он выхватил кусанаги, но было поздно - ничего он не успел сделать, кроме как едва-едва, совсем немного разрубить пару звеньев стальной сетки, которая упала на него с вершин склоненных по обе стороны реки тополей. Вот чего он не разглядел в гуще их крон - сети. Тотчас изо всех укрытий, как блохи, выпрыгнули обрадованные кэбииси, спеленали и потащили, приговаривая:
        - Вот еще один попался. Ова! Ова! Ова!
        - А нам говорили, что они такие хитрые, такие хитрые, хитрее нас. Ова! Ова! Ова!
        - Нет так не бывает, - вторили друг другу они. - Ова! Ова! Ова!
        - Чтоб хитрее нас? Такого нет! - соглашались другие.
        - Это точно! Это точно! - радостно поддакивали третьи.
        - Мы самые хитрые! - хвалились четвертые.
        - Мы самые смелые и сильные.
        - Мы самые-самые!
        - Недаром нас арабуру учили.
        - Недаром мы их хлеб едим.
        - Недаром!
        - Эх!!!
        И все до единого прослезились от умиления.

* * *
        Бывший повар Бугэй превратился в начальника кэбииси - городских стражников. Произошло это совершенно случайно, хотя тенденции к подобной метаморфозе прослеживались в его судьбе совершенно очевидно - всю жизнь он, сам не зная того, жаждал власти. Кому интересно прожить поваром, да еще под командой кантё[371 - Кантё - капитан джонки.] Гампэй? Нет, оказывается, Бугэй метил куда выше, да Боги до поры до времени не пускали.
        Начать следует с того, что он не просто очень, а очень-очень любил деньги. За деньги он мог продать мать родную. Но как ни странно, ему и повезло в этом отношении. Многим просто-таки катастрофически не фартило на деньги, а в отношении же Язаки все было наоборот. Должно быть, судьба благосклонна к таким людям, а конкретно нашего Бугэй даже любила до определенного момента.
        В тот день, когда самураи, движимые благородной жаждой мести за своего господина Камаудзи Айдзу - военного правителя восьми провинций - захватили Нефритовый дворец регента и сожгли его, а самого регента убили, Бугэй, пребывая в великом страхе, бежал из города. Он даже не понимал, чего испугался. Хотя пугаться было чего: во-первых, он был знакомым Натабуры, Язаки и капитана Го-Данго и даже следил за ними, конечно, из-за денег, а во-вторых, пропал его любимый кантё Гампэй. А это было уже страшно. Следующим мог быть он - Бугэй. Бугэй чувствовал это шкурой. Поэтому, так и не разыскав мешок с деньгами и драгоценностями, который он вместе с Язаки в свое время украл у кантё Гампэй, он пустился в бега. План его был очень простым: добежать до своей деревни Имадзу, где его уже давным-давно ждали старики-родители, жена с двумя детьми, спрятаться у них и жить тихо-тихо, тише мыши. Бог с ними, с этими деньгами, лишь бы живым остаться.
        Запыхавшись и боясь собственного дыхания, спотыкаясь на каждом шагу, он улепетывал во все лопатки. И надо же такому случиться, что когда он совсем выдохся и устал, как самый последний пес, судьба приготовила ему императорский подарок. Пробираясь огородами какого-то брошенного дома, он решил передохнуть и залез в окно. И тут же, как в коровью лепешку, наступил на мешок, который опрокинулся, и золотые монеты, бриллианты и изумруды рассыпались блестящей дорожкой. Он даже испугался, не зная того, что попал в дом, в котором последние несколько дней провели Натабура и Язаки и в котором они оставили за ненадобностью злополучный мешок с деньгами и драгоценностями.
        Целую кокой Бугэй оторопело взирал на богатство, не в силах поверить своему счастью. Сердце его билось где-то в горле, а зубы выбивали барабанную дробь. Преодолев волнение и не в полной мере осознав свою находку, Бугэй, озираясь и боясь малейшего шума, собрал деньги и драгоценности в мешок и отнес его к себе домой, где и зарыл на огороде. Он занялся знакомым делом: купил на центральной площади самую большую харчевню. От жадности и подозрительности он сам целыми днями стоял у плиты, демонстрируя тем самым, что только труд и пот дают прибыль. Через некоторое время он очень осторожно, через подставных лиц, купил два судна и отправил их в Ая за шелком - самым прибыльным товаром в Нихон. За два года он так поднялся, что к моменту нашествия арабуру имел два огромных дома, несколько магазинов, в которых торговал специями и шелком, а также все харчевни в центральных кварталах столицы. Дела его шли прекрасно. Он планировал прибрать к рукам пару базаров и монополизировать торговлю с красным Яшмовым дворцом. Разумеется, он забыл о стариках-родителях и любимой жене с детьми. Жизнь наладилась. У него появилось
пять наложниц только в одной столице и еще десяток в окрестных деревнях, где он любил отдыхать от трудов праведных.
        Он нанял целую армию ниндзюцу, и его охраняли днем и ночью. Поэтому когда с неба упали арабуру, для них не было лучше кандидатуры на пост начальника городской стражи, чем бывший повар Бугэй, потому что большинство горожан разбежалось по окрестностям или погибло неправедной смертью, а Бугэй остался, рассудив, что если он выжил на море под кантё Гампэй, то при арабуру тем более.
        - Так, - сказал он, цокая языком, - попались, голубчики. Мы вас давно разыскиваем. Я сразу догадался, что это вы. Кто еще так может хитрить со мной?
        - Да! - важно поддакнул начальник государственной тюрьмы Тайка, вальяжный господин по имени Мунджу. - Теперь мы вас сварим, чтобы другим неповадно было.
        - Жаль мне, - вдруг пустил слезу Бугэй, - любил я вас. А вы меня не любили.
        - Мне тоже жаль, - сказал Мунджу, - потому что вы тощие какие-то.
        - Все заговорщики тощие, - важно напомнил Бугэй. - С чего им быть толстыми.
        - Да, - тотчас согласился начальник тюрьмы, не подумав.
        - Поэтому мы вас вначале откормим, - сказал Бугэй, тоже не подумав.
        - Да, - важно подтвердил начальник тюрьмы, опять не подумав.
        Подумай они хоть на кокой дольше, они бы ни за что не решились так долго держать учителя Акинобу в тюрьме, а казнили бы его тут же вместе с Натабурой. Но они были очень уверены в себе. Так уверены, что даже посмеивались над пленниками:
        - Простаки!
        - Недотепы!
        - Мы за вами давно следили.
        - Наконец вы в наших руках.
        - Кончились ваши деньки!
        - Уййй!!! - по-индейски возбужденно вскричали они и хлопали себя по затылку.
        Решение было принято. Впрочем, оно зависело не от них, а от новых хозяев страны - арабуру, точнее, от императора Кан-Чи. А как известно, по части умерщвления арабуру переняли от жителей Нихон все самые передовое и кровавое, хотя на родине им не было равных в этом деле. Просто арабуру надоело убивать пленных обсидиановыми ножами, чтобы достать трепещущееся сердце. Им также надоело жарить людей на медленном огне или расстреливать из луков, вешать, четвертовать, вытягивать жилы и вбивать клинья в суставы, а также разбивать головы каменными топорами, свежевать, как баранов, топить в нечистотах и подвешивать за ноги. Все-все уже было изведано, а вот варить еще не приходилось, поэтому их очень заинтересовала и даже вдохновила такая казнь, которую им предложил начальник государственной тюрьмы, Мунджу, при молчаливом подстрекательстве бывшего повара Бугэй. Тот и сам не понимал, зачем он это все делает, просто надо было сделать, и он делал, не утруждая себя лишними вопросами и мучениями совести. Хотя в глубине своей черной души он предполагал, что после этого весьма продвинется по службе и даже, быть
может, войдет в число придворных императора Кан-Чи. Тогда передо мной открыты все дороги, думал он, боясь сглазить удачу.
        - Честно говоря, я бы вас отпустил, если бы вы не набедокурили столько. Убить Чачича - брата самого императора!
        - У нас один император, - напомнил Натабура, - Мангобэй!
        - Был!
        - Был… - стоически согласились Акинобу с Натабурой.

* * *
        - Учитель, прости меня! - первое, что произнес Натабура, когда его втолкнули в клетку и он упал на грязный, вонючий пол.
        Он увидел, что Акинобу даже не удивился.
        - Я давно жду тебя, - улыбнулся он.
        Натабура тоже не удивился. Он привык к тому, что учитель порой говорит загадками. Вернее, эти загадки были загадками только для посторонних, он не для Натабуры. Он понял, что сэйса что-то знает.
        - Кими мо, ками дзо! - произнес Акинобу.
        - Кими мо, ками дзо… - повторил Натабура.
        Где-то рядом надрывно и устало то кричал, то замолкал человек. Его пытали. Из него вытягивали жилы и ломали суставы. К такому крику нельзя было привыкнуть, он лез в душу и выворачивал ее наизнанку. Он сообщал: «Бегите! Бегите все, чтобы с вами не приключилось то же самое!» Но бежать было некуда - путь на свободу преграждали толстые решетки и каменные стены. Даже если заткнуть уши, все равно было слышно, как мучается человек. Одного не знали Акинобу и Натабура - что это кричит сам генерал Го-Тоба. Его пытали не ради того, чтобы что-то узнать, а просто из удовольствия, чтобы стоны и крики наполнили сердце нового императора мужеством и волей. Для этого у императора Кан-Чи существовал специальный балкон, обращенный в сторону тюрьмы. Когда он сидел на нем, вывешивался специальный знак из зеленых перьев. В это раз император Кан-Чи тоже наслаждался криками заключенного.
        - Расскажи, что с тобой произошло?
        Натабура сел в позу Будды и рассказал все, от начала до конца, не упустив ни единой подробности. Когда он закончил, жаркое, беспощадное солнце уже садилось за тюремную стену, позади которой, как огненная свеча, сияла пирамида-дворец Оль-Тахинэ. В основании ее лежали кости императора Мангобэй, принесенного в жертву Богу Кетцалькоатль.
        Тучи мух, которые мучили их в жару, куда-то пропали, мир застыл в предвкушении ночной прохлады. Со стороны реки пахнуло влагой, и человек, который кричал весь день, устал, затих, только где-то далеко-далеко, как сердце, билось затихающее эхо.
        - А меч потерял… - с горечью сказал Натабура. - Никогда не терял, а здесь потерял.
        Он даже не вспомнил, что заодно лишился и ежика, то бишь майдары.
        - И кусанаги, и годзука сами тебя найдут, - сказал Акинобу. - Ты их единственный хозяин. С ними никто больше не может справиться.
        - Но как?! Как я попал в ловушку?
        - Сейчас не время предаваться унынию. Нужно бежать.
        - Бежать? - Натабура невольно бросил взгляд на круглую тюремную площадь, раскинувшуюся перед клеткой.
        В центре находился Сад голов. Его внимание приковала знакомая голова на шесте. Шестов было много, и на каждом - голова. И только под этим шестом кровь еще не запеклась, а на земле образовалась лужа. Голова принадлежала генералу Го-Тоба. Даже мертвым генерал не изменил себе - его лицо сохранило высокомерие и пренебрежение ко всему миру. По другую сторону площади в несколько ярусов виднелись другие клетки, в которых сидело по несколько человек. А над всем этим возвышалась стена с башенками, за которыми торчал чуждый японскому глазу дворец Оль-Тахинэ. По гребню стены ходили стражники с копьями, а в башенках уже горели вечерние костры. Как же мы сбежим? - удивился Натабура. Такие стены, и такой Сад! Но раз учитель говорит о побеге, значит, он знает, как это можно сделать.
        - Нет… нет… - словно угадал его мысли Акинобу. - Мы не будем делать подкоп, хотя камень сам размягчится.
        - Размягчится?! - как эхо, повторил Натабура и не поверил, ни единому слову не поверил. Он даже тайком потрогал шершавую стену, которая оказалась твердой, как и любой другой камень.
        Так не бывает, подумал он. Должно быть, учитель заговаривается. Так не бывает. Акинобу хмыкнул и укоризненно покачал головой, говоря тем самым: «Учил я тебя, учил и ничему не научил».
        - А!.. - хлопнул себя по лбу Натабура. - Перепилим решетки? - И пнул железные прутья, которые отозвались басовитым гудением.
        Раскосые глаза у Акинобу сделались лукавыми.
        - Мой мальчик, нельзя быть таким прямолинейным.
        - Тогда мы подкупим стражников?! - догадался Натабура.
        - Чем? - не удержавшись, рассмеялся Акинобу. - Чем?! Наши лохмотья не потянут и на один бу, а души представляют интерес разве что для хонки.
        - Тогда я не знаю, - простодушно развел руками Натабура.
        Акинобу мог бы ему рассказать, что только здесь понял причину встречи со странным человеком в харчевне «Кума» на Поднебесной площади, но не стал, и так все было ясно. Зачем тратить время? Кто-то, кто творил их судьбу, посчитал возможным спасти обоих, подсказав через рассказ Ига Исикава, как сбежать из государственной тюрьмы Тайка. Вот где крылась причина причин. Сам бы он ни за что не догадался, как избежать смерти.
        Решив, что молчание учителя - это знак слабости, Натабура тактично предположил:
        - Может, мы пробьем дырку в потолке?
        Эх, подумал он, мне бы сюда хотя бы огненный катана.
        - Пробьем? - вскинул брови Акинобу. - Ха-ха-ха! - Он теперь уже с удивление посмотрел на Натабуру. Неужели Натабура за все эти годы так ничему и не научился? Впрочем, откуда? Он ни разу, как и я, не сидел в тюрьме и его ни разу не собирались сварить заживо, поэтому он не может понять Божий промысл, подумал Акинобу. - Нет. Мы сделаем по-другому. Мы сделаем то, что еще никто никогда не делал. С сегодняшнего дня мы будем читать сутру шуньяту[372 - Шуньяту - пустота.]. Натабура, ты помнишь ее?
        - Да, учитель, - разочарованно ответил Натабура. - Вопрос: «Зачем?» застрял у него в горле. Читать? Неужели только для того, чтобы умереть достойно, со спокойной совестью, не чувствуя боли? Но он знал, что только глупец задает вопросы и что надо понимать через опосредование. В дзэн-буддизме нельзя задавать вопросов, но и нельзя молчать. Вдруг вся грандиозность задуманного, как молния, промелькнула перед ним - да так явственно, что он на мгновение замолк и от удивления забыл закрыть рот. - Мы читали ее и в Тан?Куэисян, и в Нансэна, и в Лхасе, помню, по утрам и перед каждой едой. Но только один-единственный монах сумел подпрыгнуть под потолок, а когда упал, то сломал себе ноги.
        Нет, не может быть, думал он, сутры не помогут, так бывает только с другими и только в сказках. А ведь я уже не помню, когда мне везло, разве что два года назад при штурме нефритового дворца регента - тогда все мы остались живы. Где сейчас Юка? - с тоской подумал он. Где? Сердце сжала глухая тоска, которую он тут же попытался изгнать, потому что знал, что она будет только грызть и грызть, как мышь, и толка от нее никакого.
        - Начнем? - предложил учитель Акинобу.
        - Когда? - оглянулся Натабура.
        Он все еще был еще ошарашен тем, что произошло с ним в императорском парке, корил себя за это и не был готов к возвышению, да и не понимал его до конца.
        - Прямо сейчас, - сказал Акинобу. - Чего ждать?
        - Начнем… - согласился Натабура.
        - Всем вещам в мире присуще свойство пустоты. Правильно?
        - Правильно, - не очень уверенно согласился Натабура, ибо уже подзабыл сутры, которые они впервые прочли в Лхасе.
        Тогда они действительно увидели чудеса: человек, который сто дней носил воду в горный монастырь и читал по дороге сутры у каждого священного места, а потом голодал пятнадцать дней, прошел сквозь стену, как сквозь воду, и никто из местных кочевников и монахов не удивился этому. Правда, ему пришлось раздеться, а после того, как он прошел, кровь у него хлынула изо всех пор.
        - Они не имеют ни начала, ни конца, - продолжил Акинобу, - ни глубины и ни ширины, ни низа, ни верха, ни севера, ни юга, ни запада, ни востока. Они не имеют ничего, что есть в человеческом языке, ибо они пустота. Они правильные и неправильные. Они всесущие. Они преходящие и в тоже время вечные. Потому в этой пустоте нет ни формы, ни содержания, ни обозначений, ни понятий, ни знаний. В пустоте нет ни органов чувств, ни тела, ни ума, ни сознания. Нет восприятия, нет звука, нет запаха, нет вкуса, нет осязания, нет десяти человеческих истин. А также нет осведомленности о чем-либо, нет и незнания о чем-либо. Нет ни смерти, ни жизни. Нет семи истин, приводящих к мукам, к их истокам, а также пути к устранению этих истоков. Нет понятия о нирване, нет ее осознания или не осознания. Из этого следует, что человек, приблизившийся к состоянию праджняпарамиты бодхисаттв, пребывает в свободе от сознании. Когда оковы сознания спадают, оно освобождается от всякого страха, всякого ограничения и условности и наслаждается бесконечной нирваной. Вспомнил?
        - Вспомнил, о учитель!
        - Тогда отбрось все сомнения и читаем дальше. Ничто-ничто и никто-никто не в силах разорвать порочный круг, и только…
        Они сделали перерыв в чтении сутры пустоты только глубоким вечером, когда им принесли еду. У Натабуры сразу потекли слюнки. Он отвернулся и заскрипел зубами - так хотелось есть. За всю свою недолгую жизнь ему ни разу не удавалось попробовать такие блюда. Во-первых, им дали самого лучшего пива - густого, как гаоляновое масло, и освежающего горло, как нектар. Такое пиво Акинобу последний раз пил на площади «Поднебесная», поэтому он не стал его пить, ограничившись глотком простой воды. Во-вторых, им принесли сваренную в маринаде голень с толстым слом мяса и костным мозгом внутри, такую пахучую, что обитатели всех других клеток насторожились, а потом завыли, как голодные звери. Еще бы, им-то давали по горсти тухлого риса на весь день, да кувшин тухлой воды. Кроме ароматной голени, стражник принес: рисовые колобки в подливе, креветок, чашку с маслом и две репы, запеченные с яблоками. А еще, оказывается, Акинобу и Натабуре полагалось по маленькой бутылочке сакэ, душистого, как ночное дыхание вишневого сада. Ох! Натабура, который не ел сутки, едва не проглотил все одним махом. Однако учитель Акинобу
предупредил:
        - Съешь столько, сколько тебе надо, чтобы не уснуть и чтобы всю ночь читать сутры. Большего нам не требуется.
        - Хорошо, - с огромным трудом согласился Натабура. - Я съем один рисовый колобок и сделаю один глоток пива.
        - Эй, любезный, - Акинобу окликнул стражника, который принес еду и с завистью смотрел на то, как Натабура принялся есть. - Забери все остальное. А если никому не будешь об этом рассказывать, то мы будем кормить тебя каждую ночь.
        - О-о-о!.. - воскликнул пораженный стражник. - Наму Амида буцу! Я подозревал, что вы блаженные, он не знал, что вы еще и истинносущие. Конечно, только глупец откажется от такого предложения.
        С этими словами он забрал еду и был таков.
        - Ни о чем не жалей, - сказал учитель Акинобу. - Лучше вспомни сутру о Не-Я.
        - Какое бы то ни было тело - начал Натабура, - прошедшее, будущее или нынешнее, внутреннее или внешнее, грубое или тонкое, обычное или возвышенное, далекое или близкое - на всякое тело при верном распознавании следует смотреть так - «Это не мое. Это не мое Я. Это не то, что я есть». И какое бы ни было чувство - прошедшее, будущее или нынешнее, внутреннее или внешнее, грубое или тонкое, обычное или возвышенное, далекое или близкое - на всякое чувство при верном распознавании следует смотреть так - «Это не мое. Это не мое Я. Это не то, что я есть». И какое бы ни было восприятие - прошедшее, будущее или нынешнее, внутреннее или внешнее, грубое или тонкое, обычное или возвышенное, далекое или близкое - на всякое восприятие при верном распознавании следует смотреть так - «Это не мое. Это не мое Я. Это не то, что я есть». И какое бы ни было чувство - прошедшее, будущее или нынешнее, внутреннее или внешнее, грубое или тонкое, обычное или возвышенное, далекое или близкое - на всякое чувство при верном распознавании следует смотреть так - «Это не мое. Это не мое Я. Это не то, что я есть». И какое бы ни
было мышление - прошедшее, будущее или нынешнее, внутреннее или внешнее, грубое или тонкое, обычное или возвышенное, далекое или близкое - на всякий мысленный процесс при верном распознавании следует смотреть так - «Это не мое. Это не мое Я. Это не то, что я есть». И какое бы ни было сознание - прошедшее, будущее или нынешнее, внутреннее или внешнее, грубое или тонкое, обычное или возвышенное, далекое или близкое - на всякое сознание при верном распознавании следует смотреть так - «Это не мое. Это не мое Я. Это не то, что я есть».
        Они читали до утра, а перед рассветом забылись в коротком сне. А утром им снова принесли еду, и снова они съели по одному рисовому шарику и запили глотком воды. Снова они читали сутры до глубокого вечера, пока им не принесли ужин, и снова они отказались от него за исключением двух рисовых колобков и глотка воды. Затем они снова читали сутры и забылись в коротком сне лишь на рассвете. И снова им принесли еду, и снова они от нее отказались и снова читали сутры. Так продолжалось ровно три дня и три ночи. Утром третьего дня голова генерала Го-Тоба открыла глаза и внезапно заговорила, вторя:
        - Почитание Ему, Возвышенному, Святому, полностью Пробужденному! Так я слышал. Однажды Возвышенный пребывал среди народа Куру, в местности Куру, называемой также Каммасадамма. Там Возвышенный обратился к монахам: «О монахи!» «Достопочтенный!» - воскликнули тогда эти монахи. И Возвышенный говорил так: «Единственный путь существует, о монахи, к очищению сущности, к преодолению горя и скорби, к прекращению страданий и печали, к обретению правильного метода, к осуществлению ниббаны - это четыре основы внимательности. Каковы же эти четыре? Когда, о монахи, находясь в теле, монах пребывает в созерцании тела, усердный, прозорливый, бдительный, старающийся преодолеть вожделение и печаль по отношению к миру; находясь в чувствах, он пребывает в созерцании чувств, усердный, прозорливый, бдительный, старающийся преодолеть вожделение и печаль по отношению к миру; находясь в уме, он пребывает в созерцании ума, усердный, прозорливый, бдительный, старающийся преодолеть вожделение и печаль по отношению к миру; находясь в объектах ума, он пребывает в созерцании объектов ума, усердный, прозорливый, бдительный,
старающийся преодолеть вожделение и печаль по отношению к миру».
        Стражники, которые весь день маячили на стенах, вначале ничего не поняли. Они слыхом не слыхивали, что такое буддийские сутры, и тем более, что мертвые головы умеют говорить, потому побросали копья и разбежались кто куда.
        Тюрьма Тайка замерла в предчувствии беды.
        Вначале прибежал растерянный начальник государственной тюрьмы Тайка - Мунджу. Он испугался до полусмерти. За двадцать пять лет службы он еще ни разу не видел, чтобы отрубленные головы говорили, поэтому послал за начальником кэбииси - Бугэй. Да, кстати, по обычаю, того, кто принес дурную весть, в данном случае стражника, Мунджу зарубил на месте, а тело его бросили собакам.
        Бугэй, который считал себя бывалым во всех отношениях и который не поверил ни единому слову Мунджу, явился вальяжно, как император, в окружении преданных людей. К этому времени голове дали попить, чтобы она успокоилась и замолчала.
        - Вот, таратиси кими… - почтительно кланяясь, указал Мунджу дрожащей рукой.
        - Синдзимаэ! - брезгливо произнес Бугэй, цокая языком, и приблизился к дурно пахнущему Саду голов, не понимая, на какую из них ему показывает Мунджу, ибо голова генерала ничем не отличалась от голов других преступников.
        Вдруг крайняя голова открыла глаза и произнесла:
        - Отдай мой меч!
        Волосы у Бугэй встали дыбом, а колени сами собой подогнулись. У него появилось непреодолимое желание бежать - куда угодно, лишь бы подальше. Такой ужас он испытывал в детстве, когда принял пьяного отца за демона. А теперь второй раз - еще бы, говорящая голова! Воистину мир полон жутких тайн. Он с трудом устоял на ногах. Все его подчиненные, включая начальника государственной тюрьмы Тайка - Мунджу, попадали в пыль и лежали ниц. Наступила звенящая тишина, только где-то высоко в небе чирикала беспечная птичка, да на тополях шелестела листва.
        Но недаром Бугэй в свое время общался с духами и демонами всех сословий и даже с самим Богом смерти - Яма.
        - Кто ты? - спросил он не очень твердым голосом, приготовившись, если что, к быстрому отступлению за пределы тюрьмы.
        - Я генерал Го-Тоба, - важно ответила голова. - Верни мне мое тело, меч и принеси самого лучшего сакэ.
        - Да будет воля твоя, - не посмел ослушаться Бугэй, ибо знал, что с такого рода вещами не шутят ни Боги, ни смертные.
        Бросились искать тело генерала. Голова между тем вещала:
        - Однажды горная корова - комолая, лопоухая и неопытная, незнакомая с пастбищем, не умеющая бродить по склонам гор, решила: «А что, если я пойду в направлении, в котором никто никогда не ходил, чтобы поесть сладкую травку, которую я еще никогда не ела, попить проточную воду, которую я еще никогда не пила?!» Она подняла заднее копыто, не поставив твердо переднее, и в результате не отправилась в направлении, в котором никогда не ходила, чтобы поесть траву, которую никогда не ела, и попить воду, которую никогда не пила. Что касается места, где стояла глупая корова, когда к ней пришла мысль: «Что, если пойти в направлении, в котором еще никогда не ходила, дабы поесть сладкую травку, которую я еще никогда не ела, и попить воды, которую я никогда не пила», то корова никогда бы не вернулась назад. А почему?! Потому что она - комолая, лопоухая, неопытная горная корова, незнакомая с пастбищем, не умеющая бродить по склонам. Аналогично пришелец - лопоухий, неопытный, незнакомый с пастбищем, не умеющий входить и пребывать в первой дхьяне - в упоении и наслаждении, которые являются следствием успокоенности,
сопровождаемым направленной мыслью и правильностью оценки - не понимающий сути происходящего, не вникает в нее, не занимается ей, не закрепляется в ней. Он думает: «А что, если я, правильно понявший успокоение направленность мысли и оценки, войду и останусь во второй дхьяне - в упоении и наслаждении, рожденными прежним опытом». Он, оказывается, не способен входить и оставаться во второй дхьяне. К нему приходит на ум: «Что если я вернусь и останусь в первой дхьяне, чтобы все понять все заново?» Он, оказывается, не способен войти и остаться в первой дхьяне. Его называют пришельцем, который споткнулся и упал, как горная корова, комолая, лопоухая и неопытная, незнакомая с пастбищем, на которое попала, не умея бродить по склонам гор.
        Бугэй перепугался пуще прежнего. Он понял, что если кто-то из арабуру услышит такие речи, то ему, всесильному начальнику городской стражи, не то что несдобровать, а даже думать о жизни не захочется, будет он вымаливать смерти - хоть какой-нибудь, хоть завалявшуюся, хоть самую захудалую, но и этого не будет, ибо арабуру слыли мастерами по части медленного лишения жизни.
        Принесли тело генерала - изрядно попорченное пытками, с ввернутыми суставами, со сломанными костями, с ободранной кожей и абсолютно голое. Голову со всеми предосторожностями сняли с шеста и приладили к телу. Три стражника при этом умерли от ужаса, а четверо лишились рассудка. Мунджу казался спокойным, но это стоило ему огромных усилий, чтобы не закричать во все горло. Это мнимое спокойствие вышло ему боком: вголове у него что-то сдвинулось, и он стал заговариваться:
        - Намаку саманда бадзаранан сэндан макаросяна соватая унтарата камман[373 - Намаку саманда бадзаранан сэндан макаросяна соватая унтарата камман - мантра «Фудо?мёо».], - хотя от роду не умел говорить ни на каком другом языке, кроме японского.
        - Не так, - произнес генерал, покрякивая от удовольствия и встряхиваясь, как собака, всем телом. - А так, - и перевернул голову на сто восемьдесят градусов. Оказалось, что впопыхах голову водрузили задом наперед. - Где мой меч?!
        Низко кланяясь, как перед новым императором арабуру, Бугэй преподнес ему оружие и самое лучшее шелковое кимоно, надушенное китайскими благовониями, и самые лучшие варадзи[374 - Варадзи - сандалии.] из самой лучшей рисовой соломы - легкие, как пушинка, и мягкие, как лебединый пух. Он даже хотел предложить омыть генералу лицо, да испугался его гнева. Го-Тоба не спеша оделся, обулся, засунул меч за оби, с жадностью опорожнил бутылочку в меру согретого сакэ и важно, ни на кого не глядя, вышел из тюрьмы, трижды плюнув в воротах и запев песню самурая о том, как легко возвращаться домой после трехкратной победы. К вечеру на том месте, где плюнул генерал, вырос железный куст с колючками. Стражники вырвали тот куст и выбросили за стену, а поутру он снова вырос. Снова вырвали тот куст и снова выбросили за стену. А по третьему утру вырос снова не только тот куст, но и кусты по другую сторону тюремной стены. Тогда Мунджу испугался и приказал прорубить новые ворота, а те кусты - страшные и таинственные, приказал не трогать. И стали те кусты называть чертополохом, и стали на него прилетать кровавые бабочки -
души казненных в государственной тюрьме Тайка, а уж за этими бабочками стали приходить хонки всех мастей, и всем стало очень-очень страшно.
        С тех пор генерала Го-Тоба больше никто никогда не видел. Поговаривали, что он превратился в арара - самого главного демона ужаса и часто являлся в какую-нибудь харчевню, такой же окровавленный и страшный, чтобы напиться и побуйствовать. Самое ужасное заключалось в том, что убить его было невозможно, потому как в нем не было ни капли крови, да и разве нашелся бы молодец, способный на такой подлый поступок?

* * *
        Для того, чтобы добраться до шуньяту, следовало пройти несколько стадий: стадию насти[375 - Насти - ничто.], стадию шанти[376 - Шанти - безмерное спокойствие, отречение.], стадию ачинате[377 - Ачинате - умственная безмятежность.]. Таков был путь. Правда, мало кто проходил все стадии, а кто прошел, тех уже и не помнили. Случалось это очень и очень редко, и мир сохранил воспоминания о подобных событиях как легенды. Даже прохождение этих стадий не являлось гарантией хоть какого-то результата в достижении шуньяту. Лишь единицы из единиц среди избранных добивались успеха неустанным чтением сутр, шастр, постом и изнурительными доири[378 - Доири - вступление на Путь Праведных.].
        Доири в положении Акинобу и Натабуры были недоступны, потому что они не имели возможности совершить даже стодневный кайхогё[379 - Кайхогё - ритуал поклонения святым местам в определенной последовательности.]. Поэтому Натабура и не верил в собственные силы. Читал сутры и не верил. То есть он знал, что происходят всякие чудеса, но не был уверен, что они произойдут именно с ним. Ему казалось, что без кайхогё ничего не получится. Не было у него такого опыта, и он пребывал в страшных сомнениях. Если бы не пример учителя Акинобу, он бы давно бросил это занятие, которое казалось ему абсолютно бесполезным. Есть ему уже не хотелось, а довольствовались они с учителем лишь одной водой.
        На следующий день после ухода генерала Го-Тоба, когда государственная тюрьма Тайка гудела, как растревоженный улей, а учитель Акинобу, абсолютно не обращая внимания ни на что, сидел в позе Будды и читал сутры, Натабура, решил наконец задать вопрос: «Когда же они ощутят плоды бдений?» Но то, что он увидел, привело его в страшное волнение: учитель Акинобу парил в воздухе. Натабура, конечно же, знал, что все неожиданное происходит внезапно, но никогда с этим не сталкивался наяву.
        - Учитель! - воскликнул он невольно, ему даже захотелось помочь ему, словно учителю грозила опасность.
        Акинобу, не открывая глаз, произнес:
        - Летай! Летай!
        Этого оказалось достаточно, чтобы Натабура оторвался от пола и завис над ним совсем чуть-чуть, совсем немного - на ширину ладони - но ощущение было настолько неожиданным, что у него даже закружилась голова. Чтобы не упасть, он невольно оперся о стенку клетки - и о чудо! - его рука погрузилась по локоть в камень, а клетка стала просто огромной, как базарная площадь.
        - Сэйса! Сэйса! - вскричал Натабура, не в силах сразу приспособиться к своему телу. Должно быть, это и есть насти, лихорадочно думал он, в котором все размягчается. Но если это так, то что же произойдет в состоянии шанти?
        Акинобу остудил его порыв:
        - Разве я тебя не предупреждал, чтобы ты ничему не удивлялся?
        - Предупреждали, сэйса… - виновато ответил Натабура.
        - Читай сутру и ни о чем постороннем не думай.
        - Но, сэйса…
        - Никаких сэйса! Читай!
        С этими словами учитель Акинобу закрыл свои черные раскосые глаза и вернулся к сутрам, больше его ничего не волновало. Натабура выдернул руку из стены и незамедлительно последовал его примеру. Он больше не обращал внимания ни на какие чудеса. Он был воодушевлен успехом, и кровь закипела в нем, не оттого, что спасение близко, а оттого, что он еще на один шаг приблизился к архатам[380 - Архат - человек, совершенно просветленный от чтения сутр.]. Он начал неистово твердить сутры и сразу приподнялся на целую сяку[381 - Сяку - 30,3см.]. С этого момента он становился только легче и легче. Но силы в нем не убавилось, а наоборот, ему казалось, что он способен выломать решетки и уйти, презрев всю тюремную стражу и даже кэбииси. Только равнодушное спокойствие учителя Акинобу останавливало его. В голове у него, кроме сутр, крутилась еще одна мысль: «Когда? Когда же мы бежим?!» Но Акинобу ни на что не реагировал, и приходилось ждать. Должно быть, с нами произойдет еще что-то, а я просто не понимаю, наивно думал Натабура. Однако именно стадия насти сыграла с Акинобу и Натабурой злую шутку.
        Между тем всесильный и могущественный начальник кэбииси - Бугэй, решал свои проблемы - как бы никто ничего не узнал. Только через три дня он вздохнул с облегчением - никто не донес ни о говорящей голове, ни о самом генерале, который ушел на своих двоих из самой тщательно охраняемой тюрьмы, ни о его крамольных речах, которые этот генерал позволил себе произнести. Народ у нас добрый, с умилением думал Бугэй, просыпаясь среди ночи от непонятного страха, умный. Любит он меня, любит. А как же иначе? Теперь остается только одно - без сучка и задоринки сварить Акинобу с Натабурой, и тогда смело можно смотреть в глаза императору, потому как победителей не судят.
        Конечно, сразу на Бугэй никто не донес, потому что все боялись непонятно чего. Но постепенно слухи сами собой - ни шатко ни валко ни на сторону, но все же доползли до ушей самого императора арабуру - Кан-Чи.
        Главный жрец Якатла сладкоголосо нашептал ему:
        - Если мы не сладили с какой-то головой, то не сладим и со страной.
        Император Кан-Чи был очень большим. В детстве, как положено, голову ему сдавливали двумя дощечками, и голова постепенно стала походить на дыню. Нос ему тоже деформировали согласно канонам Богини Ушучин, и тот теперь походил на клюв орла. Да и роста он вышел немалого. Огромный живот и тяжелые, широкие плечи придавали ему сходство с медведем. Даже ходил он, переваливаясь с ноги на ногу и косолапя. К тому же все его тело было разрисовано орнаментом Тескатлипоко[382 - Тескатлипоко - ацтекский бог войны, холода и звездного неба.]. Смолоду его готовили в императоры, только вот трон подыскали не на родине, а на краю света. Но ничего, ничего, терпеливо думал он, еще две-три волны переселенцев, и мы вырежем местное население, жадное, глупое и ленивое, которого так и не научилось выращивать опунцию для производства конишели. А пока займемся теми, кто убил брата Чачича, и очень, кстати говоря, вовремя, ибо больше никто не будет мешать мне править этой, хотя и поганой, но отныне только моей империей.
        Так вот, император Кан-Чи страшно удивился:
        - Как же так?! - вскричал он, сидя на троне в своем замке на двенадцатиярусной пирамиде Оль-Тахинэ, голой, как морская скала. - Даже в нашем краю никто никогда не видел говорящих голов. А здесь у меня под боком она еще и ушла, совершив самое дерзкое преступление - оболгав власть и Богов, такого быть не может! Такие поступки надо пресекать в корне! Куриное дерьмо!
        И ничтоже сумняся, решил посетить государственную тюрьму Тайка. Пойду-ка я взгляну, что произошло, решил он. Тем более, что в ней как раз сидят эти самые преступники, которые убили брата. Нельзя допустить, чтобы они сбежали таким же необычным способом, как диковинная голова. Впрочем, думал он, дурная страна Се-Акатль. Ненормальная. Не нравится она мне. Все здесь неправильно. Не по-нашенскому. Надо срочно все переделывать. О, великий Ицампа[383 - Ицампа - Владыка Неба (майя).], помоги мне!
        - Мудрое решение! - похвалил его главный жрец Якатла.
        Главный жрец Якатла была маленьким и старым. Он родился таким. Голос у него был писклявый и противный. Передвигаться он сам не умел из-за кривых ног. Его носил раб Тла в специальных носилках, которые крепились у него за спиной. Плечи и руки у раба Тла были искусаны и исцарапаны Якатла. Император Кан-Чи давно бы от него избавился, но Якатла представлял собой власть жрецов и с ним приходилось считаться.
        Тот день начался вообще необычно. Натабура еще дремал, когда почувствовал, что с ним снова творится что-то неладное - он находился в клетке и как бы одновременно вне ее. Мало того, он вдруг увидел Афра, который сидел в какой-то хижине вместе с Баттусаем и вел дивные речи:
        - Скажи, гав!
        - Гав! - отвечал Баттусай.
        - Скажи, р-р-р!..
        - Р-р-р! - покорно рычал Баттусай.
        - Учитель! - воскликнул Натабура, продирая глаза, и осекся.
        Учителя Акинобу, который все последнее время пребывал гораздо выше - под самым потолком, там не было, его не было и ниже, и вообще - даже в клетке.
        - Учитель… - на этот раз шепотом позвал Натабура и выпучил глаза.
        Страх овладел им. С перепугу он забыл, о чем хотел рассказать. А хотел он рассказать о том, как Афра обучал Баттусая своему собачьему языку и что это было более чем удивительно, но еще более удивительное заключалось в том, что учитель Акинобу находился по другую сторону решетки. Мало того, он преспокойно шел себе по тюремному двору, словно прогуливаясь, и даже разговаривал со стражниками. Зачем? Почему он там? - оторопело подумал Натабура. Ведь так не бывает!
        - Бывает, - сказала учитель Акинобу. - Это и есть шанти.
        - Шанти? - глупо переспросил Натабура и живо обернулся.
        - Да, да, шанти, - подтвердил учитель Акинобу. - Но на самом деле меня там не было. Я все время находился в клетке.
        - Но я вас видел… - Натабура оглянулся и снова посмотрел на тюремный двор, - я только что вас видел там!
        - Да, я немного погулял, размял ноги. Кстати, ты можешь сделать то же самое.
        - Не-е-е… - нервно отказался Натабура. - Мне и здесь хорошо.
        Он просто не решился. Не решился испытать чувство раздвоения. Ему казалось, что если он выйдет из грязной вонючей клетки, то лишится незримой защиты, которую она ему давала, даже может разучиться летать - ведь он еще не был уверен в себе так, как учитель Акинобу.
        - Ну как знаешь, - учитель глянул на него сверху вниз, потому что опять находился под потолком, и усмехнулся.
        - Значит, мы можем сегодня сбежать? - с надеждой в голосе спросил Натабура, завидуя ясному уму учителя.
        - Нет. Еще рано. Это опасно. Да мы и не сможем.
        - Но почему? Почему не сможем?
        Как я глуп, как я глуп! - страдал он. Задаю глупые вопросы. Юка должна презирать меня.
        - Потому что мы еще не совершенно просветленные. Ждать надо и читать сутры день и ночь, день и ночь, ибо… - и он процитировал: «Те, кто видел меня телесным, те, кто преждевременно последовал за моими сутрами, предались лжемыслям, - те люди не узрят меня». Понял?
        - Понял, - огорченно кивнул Натабура, хотя понял только одно: придется во всем довериться учителю и главное - ждать и ждать, а ждать не хотелось.
        Учитель Акинобу и сам не знал, когда придет пора бежать. Знака не было. Он ждал его давно, но чувствовал, что время еще не пришло.

* * *
        Рано по утру, когда солнце только-только вставало над морем и равниной Нара, а в воздухе еще витала ночная прохлада, зазвучала писклявая музыка рожков, непривычная японскому уху, громкий бой барабанов, и в тюрьму на белом коне въехал император Кан-Чи. На нем был наряд из белых перьев. Три пера черного цвета в короне символизировали траур по единоутробному брату. Руки и ноги у императора были украшены золотыми кольцами, а тело блестело от благовонных масел. Кроме двадцати пяти воинов арабуру, которые его охраняли, его также сопровождал огромный черный, как сажа, пес по кличке Мурасамэ, что значит «Великолепный». Мурасамэ был славен тем, что способен был загрызть медведя и сражаться сразу против трех разъяренных вепрей, а убить человека для него было сущей ерундой, даже если этот человек был в двойных доспехах.
        Все тамошние стражники, включая начальника тюрьмы - Мунджу, пали ниц и не смели поднять глаз. Даже Бугэй распластался на земле, хотя император жаловал его особой почестью - ему разрешалось лежать на боку и смотреть на императора, только отвечать без позволения не дозволялось.
        - Ты ли это, Бугэй? - спросил император, брезгливо поводя носом, потому что пахло нечистотами, кровью и мочой, а над отрубленными головами вился рой мух, и все это несмотря на то, что за три дня до визита императора тюрьму отчистили и надраили, как золотой рё.
        - Отвечай, когда с тобой разговаривает наш господин! - потребовал первый великий министр Дадзёкан, но из деликатности только слегка пнул бывшего повара, а черный Мурасамэ зарычал, показывая огромные белые клыки, с которых капала слюна.
        Хотя первый великий министр был арабуру, он взял себе японское имя, дабы стать ближе и понятнее здешнему народу. Он даже одевался в местные одежды и причесывался на японский манер, а также учил местный язык, хотя официально тот был запрещен.
        - Отвечай! - пискляво потребовал главный жрец Якатла и в очередной раз укусил своего раба Тла.
        Тла даже не шевельнулся. Он был огромным, как император Кан-Чи, и привык к укусам своего мучителя.
        Бугэй, который для такого торжественного случая надел парадную камисимо[384 - Камисимо - самурайская безрукавка с большими жесткими крылышками-надплечьями.], лежал, уткнувшись носом в землю - там муравей тащил какую-то былинку и ему не было дела до всех людских страстей вместе взятых.
        - Не смею в вашем присутствии, - едва пролепетал Бугэй.
        Так полагалось отвечать. Ответь Бугэй по-другому, он мог лишиться головы. Черный Мурасамэ удовлетворенно понюхал Бугэй, у которого душа ушла в пятки и, подняв лапу, помочился на него.
        - Теперь ты тоже мой пес, - засмеялся император Кан-Чи, но глаза его остались холодными и пустыми, как море в декабре.
        - Благородная собачка… - униженно пробормотал Бугэй, - благородная… у нас таких не водится…
        Но гордость, скользкая, как змея, вертелась в нем, и он стал оправдываться: будь я самураем, подумал Бугэй, я бы этого не перенес, да и меня бы запрезирали. Будь я самураем, я бы разорвал его на кусочки и скормил бы его псу. Но! Но я не самурай. Стало быть, меня и презирать не за что. А раз я червяк, то мое дело угождать, лишь бы выжить.
        - Говори, я разрешаю, - велел император, нюхая пахучую индийскую палочку.
        - Встать, титлак! - приказал первый великий министр Дадзёкан, тоже нюхая пахучую индийскую палочку.
        - Да! Встань! - прокричал Якатла.
        Бугэй, рискуя попасть на острые зубы Мурасамэ, подскочил, словно его ткнули в зад копьем:
        - Слушаюсь, таратиси кими!
        Что обозначает слово «титлак», Бугэй не знал, просто иногда он слышал это слово из уст арабуру и мог только догадываться о его значении.
        Черный Мурасамэ снова заворчал. Он не любил резких движений, а тем более у людей, которых не любил хозяин.
        Со всей предосторожностью, на которую Бугэй был способен, и угодливо улыбаясь псу, он подвел императора к Саду голов, точнее, к шесту, на котором еще три дня назад была воздета голова непокорного генерала Го-Тоба. Бамбуковый шест на всякий случай вымыли от крови, а землю вокруг него посыпали песком. Предосторожность эта оказалась нелишней. Еще накануне Бугэй донесли, что к шесту относятся, как к святыне, и что стражники по ночам поклоняются ему, словно Будде. Землю же, пропитанную кровью генерала Го-Тоба, тайком разнесли по тем окрестным монастырям, которые еще сохранились, а специальные ходоки, одетые, как крестьяне, унесли еще дальше: ина все побережья, и в горы, и даже на самые-самые дальние острова, передавая из уст в уста новую легенду о непокорном генерале Го-Тоба, который не умер даже после самых жестоких пыток арабуру, а живет и борется вместе с народом. Знал ли об этом император арабуру или, не разбираясь в тонкостях местной религии, готов был совершать другие кощунственные поступки, Бугэй судить не мог. Но предупреждать императора не собирался. Своя голова дороже. Это была
завуалированная месть, на которую был способен лишь местный житель. Бугэй мстил еще и за собственное унижение, полагая, что теперь у японцев появится лишний повод ненавидеть пришельцев.
        - Здесь? - брезгливо спросил император Кан-Чи.
        В этот момент начальник тюрьмы Мунджу молил всех Богов, чтобы жирные, толстые мухи, отъевшиеся на человеческой плоти, не так вызывающе жужжали и, не дай Бог, не садились бы на благородный нос императора Кан-Чи.
        - Да, мой господин, - по-прежнему не глядя на него, поклонился Бугэй. - Здесь, вот на этом самом шесте.
        Черный Мурасамэ подошел и помочился на него тоже. Бугэй от ужаса закрыл глаза. Теперь эта весть разнесется по всему городу, и дни черного Мурасамэ сочтены. Теперь любой самурай почтет за честь убить его. Да что там самурай - любой прохожий! А что сделают с императором Кан-Чи, Бугэй даже не представлял. Следовало подумать о своем будущем, но думать было поздно.
        - Хм… - недоверчиво произнес император, глядя на свежий песок. - Ты хорошо справляешься со своими обязанностями.
        Бугэй копчиком почувствовал, что его жизнь висит на волоске.
        - Он хорошо справляется, - спас его первый великий министр Дадзёкан.
        - Хорошо, - великодушно произнес император Кан-Чи и жестоко посетовал: - А мы хотели найти тебе замену.
        - Мы уже нашли замену! - уточнил Якатла и подрыгал кривыми ножками.
        От этих слов Бугэй сделалось дурно. Перед глазами поплыли круги, в ушах появился звон, а колени сами собой стали подгибаться.
        - Но… - добавил первый великий министр Дадзёкан, - если ты нам расскажешь правду, мы подумаем и, может быть, оставим тебя на прежнем месте.
        - Правда, мой господин, - едва не бухнулся на колени Бугэй, - правда заключается в том, что голову оживили два пленника, которых схватили мои люди. Имена этих пленников вам хорошо известны.
        - Я догадываюсь, о ком ты говоришь. Но как они это сотворили?
        - О, таратиси кими! Вы еще не знаете наших монахов! - горячо зашептал Бугэй. - Они коварнее чернокрылых кудзу[385 - Кудзу - колдуны, которые состояли на службе у Богов.] и сильнее всех вместе взятых сзйки![386 - Сзйки - деревенский колдун.]
        Конечно, он предавал братьев, но разве он не делал то же самое всю свою сознательную жизнь, не испытывая при этом ни стыда, ни раскаяния.
        - Хм… - снова усомнился император Кан-Чи. - Покажи. Но если ты врешь!.. Уййй!!! - И выразительно указал на шест, на котором некогда красовалась голова генерала Го-Тоба.
        Бугэй вздохнул с облегчением. Теперь-то он почти спасен. Теперь-то он покажет, кто самый умный и дальновидный. Теперь ему не страшен даже черный Мурасамэ, дни которого сочтены, ибо нет ничего кощунственней, чем осквернять святыни, пусть даже это сделал пес, принадлежащий императору.
        Конечно, Бугэй знал, что Акинобу и Натабура день и ночь читают сутры, конечно, он знал, что они не пьют и не едят, конечно, он был даже в курсе того, что Акинобу нагло разгуливает по тюрьме, как у себя дома. Но он знал еще кое-что: император арабуру только с виду такой грозный и беспощадный, а на самом деле боится даже самых безобидных духов Нихон, потому что у него на родине не водились ни духи, ни демоны. Бугэй давно хотел сыграть на этом и теперь решился. Но дело надо было обтяпать весьма тонко, ибо император Кан-Чи, с пренебрежением относящийся к хонки и не разбирающийся в деталях дзэн-буддизма, ничего не знал ни о сутрах, ни о шастрах, с помощью которых можно было менять свойства мира, поэтому он не мог осознать опасности, исходящей не только конкретно от учителя Акинобу и Натабура, но и в общем, от Истинносущего. Его мир был куда беднее, а его Боги, все вместе взятые, не так всемогущи, как одна-единственная Богиня Солнца Аматэрасу.
        Но даже Бугэй не представлял себе, насколько далеко зашли Акинобу и Натабура, ибо Бугэй был всего-навсего обыкновенным поваром, в душе им и остался, не имея возможности приподняться до просветленных.
        - Показывай, титлак! - велел первый великий министр Дадзёкан.
        - Да, показывай! - беспечно велел император Кан-Чи.
        - Показывай! - потребовал Якатла и от восторга запустил ногти в раны на плечах раба Тла.
        От неожиданности Тла невольно дернулся, как лошадь, отгоняющая слепней. Мстительный Якатла вонзил ногти глубже - Тла даже не повел плечами.
        - Молодец! - похвалил его жрец.
        Горячее солнце поднялось из-за тюремной стены, и сразу стало жарко, словно открыли огромную печь. Бугэй захотелось раздеться, но он побоялся даже скинуть камисимо, чтобы остаться в одном кимоно.
        - Вот они! - низко кланяясь, подошел он к клетке, в которой находились Акинобу и Натабура.
        - Эти?! - нахмурился император Кан-Чи и приблизился, сохраняя на лице надменно-брезгливое выражение. - А почему это?.. - удивился он, переходя на дискант. - Почему?.. Почему они летают?!
        В его понимании летать мог Бог арабуру - Кетцалькоатль[387 - Кетцалькоатль - Пернатый Змей, Птица-змея ацтеков.]. Но чтобы летали простые смертные, император Кан-Чи такого слыхом не слыхивал.
        - Они… они… не такие, как все! - нашелся Бугэй, - они, они очень и очень опасны, таратиси кими… - забубнил он, как перед жрецом.
        - Они демоны?!
        - Хуже!
        - Кто же?!
        - Они такие! Такие! М-м-м… И очень-очень опасны!
        Нюхая пахучую индийскую палочку, император Кан-Чи брезгливо спросил:
        - Даже для меня? - ему почему-то захотелось отступить на шаг от клетки, но он сдержался. - А почему они худые и чахлые? Такие нам не подходят. Поэтому они у тебя и летают, что чахлые. А? - задал он каверзный вопрос.
        Глупая страна, подумал он. Глупые люди, живущие в ней.
        Бугэй быстро соображал и выпалил:
        - Они… они… колдуны!
        Учитель Акинобу и Натабура невольно прислушались, хотя давно отреклись от того, что происходит снаружи клетки. Действительно, после всех перипетий их одежда превратилась в лохмотья, плохо скрывая худые, жилистые тела, и выглядели они, наверное, как самые последние нищие. Но колдунами их еще никто не называл.
        Дикий народ, снова подумал император, у нас летает еще всемогущий белокурый Бог Тескатлипока, который сошел из восточной Обители Богов и который велел завоевать эту страну, а здесь летают даже рабы. Нет, их нужно казнить как можно быстрее.
        - Что ты там говорил о какой-то казни? А? - он взглянул на Бугэй так, что у того сердце упало в пятки и тихо дергалось там, как лягушка на нитке.
        - Не смею произнести в вашем присутствии, - промямлил Бугэй, потея и бледнея сверх всякой меры.
        В нем еще сохранились остатки совести, и он не хотел, чтобы Акинобу и Натабура узнали, кто является инициатором их жестокой казни. Мало ли что, на всякий случай думал он. Эти сутры, и генерал Го-Тоба. Как бы чего не вышло? Сумели же они оживить голову!
        - Они хотят оказать вам честь и сварить соотечественников в вашем присутствии, - подсказал первый великий министр Дадзёкан и тоже понюхал пахучую индийскую палочку.
        - Умная мысль, - одобрил император Кан-Чи, - только я не понял, как же мы их сварим, если они летают?
        - Мы откармливаем их целые сэкки, - счел нужным сообщить Бугэй и осторожно цокнул языком.
        - А летают они, потому что худые, - обращаясь к императору Кан-Чи, пояснил первый великий министр Дадзёкан с таким видом, словно на него снизошло прозрение.
        - А ты что думаешь? - спросил Кан-Чи у Якатла, нюхая пахучую индийскую палочку.
        - Правильно, потому что худые! - согласился Якатла, приставая в своих носилках и заглядывая в клетку поверх головы раба Тла.
        - Худых не сваришь, - озабоченно высказался первый великий министр Дадзёкан, тоже нюхая пахучую индийскую палочку.
        - Нет, не сваришь, - едва не согласился Бугэй, но вовремя прикусил язык.
        Не полагалось ему вступать в разговор, если не спрашивают.
        - Надо что-то придумать! - сказал император. - Уййй!!! - и хлопнул себя по затылку.
        - Откармливайте их еще в течение сэкки, - велел первый великий министр Дадзёкан.
        - А потом мы их сварим и насладимся предсмертными криками, - мечтательно произнес император Кан-Чи. - Слава Пернатому Змею!
        - Да, да… предсмертными криками… - закивал первый великий министр Дадзёкан. - точно! И даже, может, съедим!
        - Мои люди все сделают, как надо! - со знанием дела добавил Якатла и плотоядно улыбнулся.
        Только улыбка у него вышла какая-то кривая, потому что Якатла был вечным стариком, не знающим молодости.
        - Пусть дрожат! - важно сказал император Кан-Чи. - Мы будем варить их очень медленно. Слышите, вы, титлаки! - с этими словами, дабы произвести большее впечатление и привлечь внимание равнодушных мятежников, император Кан-Чи схватился за прутья решетки и потряс ее.
        То, что произошло в следующее мгновение, в разных легендах рассказывается по-разному. По одной из них то ли святой огонь вознес просветленных мятежников на самые высокие горы Нихон, то ли сама Богиня Солнца Аматэрасу вмешалась в человеческие дела и чудесным образом накрыла пленников белым облаком, дабы унести в свое царство. По другой же легенде государственная тюрьма Тайка рассыпалась в прах до основания и на свободу вырвались все заключенные. На самом деле события развивались так: стоило императору тряхануть решетку, как она с треском развалилась, как старая, гнилая корзина, и в руках у него остались куски железа. С этими кусками в руках он и повернулся к побледневшему начальнику городской стражи Бугэй. В глазах у него застыла холодная ярость. Охрана арабуру, ничего не понимая, на всякий случай, выхватив бордовые и белые мшаго, окружила императора, готовая защитить его от любой опасности. Черный Мурасамэ зарычал так, что все шесты с головами закачались. А в небе тотчас появились три иканобори, которые стали летать кругами, изрыгая пламя и сжигая верхушки тополей.
        Но недаром Бугэй слыл самым большим проходимцем в мире.
        - Вот какие они страшные колдуны! - в отчаянии, как петух, которому собрались отрубить голову, закричал он, тыча пальцем в клетку. - Очень, очень опасные люди!
        Но император арабуру уже не обращал на него никакого внимания:
        - В цепи их! В цепи! Уййй!!! - изошелся он криком и долго не мог успокоиться, подпрыгивая на месте и размахивая руками: - Да в яму! В яму! Стеречь до самой казни, не спуская глаз. А остальным!.. - и люди в клетках замерли. - Каждого десятого казнить до заката!
        - А тебя, если что не так, казним вместе с ними, - зловеще пообещал Бугэй первый великий министр Дадзёкан, и они удалились в сопровождении охраны, швырнув в сердцах на землю пахучие индийские палочки.
        Первым в назидание всем остальным казнили начальника государственной тюрьмы - Мунджу. Уже через кокой его голова с выпученными глазами красовалась на том же самом бамбуковом шесте, с которого вещала голова генерала Го-Тоба.
        Много крови в тот день пролилось в государственной тюрьме Тайка, но она пала светлыми каплями на алтарь мужества в предвестие грандиозных событий.

* * *
        Все было кончено: Акинобу и Натабуру не только заковали в железные обручи с четырьмя цепями, но к каждой из них приковали чугунные шары величиной с голову быка. Их перевели в самые глубокие и надежные подвалы тюрьмы Тайка, в которые надо было спускаться верный коку по круглой каменной лестнице без перил.
        Бугэй и ночевал бы тут же, перед решеткой, да боялся, что пленники, день и ночь читающие сутры, сотворят из него какое-нибудь непотребное существо, например, лягушку. Быть лягушкой он не хотел, поэтому на всякий случай заклеивал себе уши воском, а спал у себя дома.
        Натабура вовсе пал духом, когда за ними опустилась тяжелая стальная решетка. Бугэй самолично являлся дважды в день, чтобы проверить состояние камеры, цепей и чугунных шаров, и каждый раз уговаривал, не смея даже цокать языком:
        - Вы уж меня не подведите, сэйса… Сидите спокойно… Все равно вам отсюда не сбежать, а я вас буду кормить по-императорски.
        Действительно, кормить их стали еще обильнее и сытнее, а главное - чаще, каждую вторую стражу. Однако стоило Бугэй отвернуться, как еду растаскивали голодные тюремщики. Акинобу и Натабура совсем отказались от нее и стали читать сутры еще неистовее.
        - Мой мальчик, - объяснил учитель Акинобу, звякая в темноте цепью, - это должно лишь укрепить наш дух и открыть глаза на вещи необычные и непонятные, поэтому не сомневайся ни на мгновение.
        После этого время для них перестало существовать, оно делилось на промежутки, когда им приносили еду и когда они читали сутры.
        Вскоре они приспособились и к обручам на талии, и к цепям и уже не замечали их. На третий день, после того, как их посадили в подвал, они уже вовсю парили на равных под потолком. И хотя в камере было темно, и только один единственный луч дневного света непонятно как проникал в подвал, они видели, как цепи с чугунными шарами, покачиваются подобно гусеницам на шелковых нитях.
        И все равно Натабуре нет-нет да становилось страшно. Мысль о том, что их сварят заживо, приводила его в трепет. А вдруг у нас ничего не получится? - на мгновение отвлекался он от сутр. Вдруг учитель ошибается? И мы не достигнем просветления?!
        В стадии шанти они стали видеть в темноте, а разговаривали, не открывая рта.
        - Ты не прав, - отвечал учитель. - Твоя задача добиться безмятежности духа. Я не знаю, почему, но верю, что мы не умрем.
        - Мы станем духами? - спрашивал Натабура.
        - Нет, мы не станем ни духами, ни демонами. Это нам недоступно, да и ненужно. Это другое. Мы станем теми, кем становится архаты и татхагаты[388 - Татхагат - Совершенно Просветленный от чтения шастр.].
        - Как это?
        - А вот увидишь!
        Видела бы меня Юка, невольно думал Натабура.
        И действительно, по многим признакам они подошли к этой стадии очень близко, но, не зная меры, не могли оценить правильно оценить свое просветление. Во-первых, мир для них стал зыбок: стены камеры и потолок потеряли твердость. Теперь им было даже опасно опускаться вниз, ибо они проваливались в пол, как в болото. Во-вторых, они и раньше догадывались, что происходит окрест и дальше, и еще дальше - по мере чтения сутр, а теперь видели все, что делается и в городе, и за городом. Для Натабуры это было новое странное чувство. Теперь он мог бродить где угодно и видеть что угодно. Самый хитрый и коварный ниндзюцу позавидовал бы их умениям.
        Натабура побывал в хижине и убедился, что Афра, Баттусай и Митиёри живы и здоровы и что они терпеливо ждут их. Кинулся искать Язаки и Ваноути, но не смог их найти. Он искал их несколько дней, но это почему-то его совершенно не встревожило. Мало того, он ощутил, что стал равнодушным - абсолютно равнодушным, и вначале не понял, нравится ли ему это новое состояние или нет. Отныне он никого не любил: ни Юку, ни Афра, ни учителя Акинобу. Но даже это чувство равнодушия не взволновало Натабуру. Его даже не взволновала мысль, что они незаметно для себя ступили в стадию ачинате, ибо это было и не весть, и не знание, а нечто другое, но точно не состояние. Но даже это нечто другое не хотелось исследовать, будто оно стало частью Натабуры, его душой и телом. Как сказал бы учитель Акинобу, отныне они стали «великими призраками», вовсе не являясь «великими призраками». Им стали подвластны другие времена, где они встретились с досточтимым брахманом Субхути, который уже был архатом и татхагатом одновременно и который им сказал:
        - Вы достигли подлинного содержания, и Великий Благой Закон вот-вот коснется вас.
        Они же оба остались равнодушными к его словам и не спросили, когда их коснется Великий Благой Закон, ибо отныне их ничего не волновало в этом мире и они готовы были ступить в другие миры, но не успели.
        На следующее утром за ними пришли. Вначале заиграли писклявые рожки и ударили барабаны, потом в подземелье вбежали тюремные стражники с факелами, и Бугэй, удовлетворенно цокая языком, велел вывести пленников на белый свет. По три человека повисли на каждой цепи, но не смогли не то что сдвинуть, а хотя бы даже качнуть пленников в какую-либо сторону.
        Тогда Бугэй взмолился, едва не пав на колени:
        - Братцы, не губите! Вам уже все равно, а мне еще жить! Если вы пойдете добровольно, то обещаю легкую и быструю смерть.
        - Какую же? - полюбопытствовал Акинобу из-под потолка, не заметив того, как при каждом слове вокруг него вспыхивает и мерцает неведомый свет.
        Стражники побросали факелы и стали кланяться, шепча охранительную молитву: «Наму Амида буцу! Наму Амида буцу!» Кое-кто бросился по лестнице вверх, дабы убежать, но двери разом захлопнулись. Стражники завыли от страха.
        - Я сделаю так, что вода уже будет кипятком! - в отчаянии крикнул Бугэй. - Вы сваритесь мгновенно!
        - Мы согласны, - кивнул Акинобу, помедлив мгновение. - Это нас устраивает.
        Бугэй не понял, что это подвох, да и никто не знал, что выйдет подвох, даже сам Акинобу.
        С этого момента они больше не сопротивлялись, и их вытянули за цепи из темницы.
        На Красной площади, где некогда возвышался Нефритовый дворец регента, а теперь, как солнце, сияла двенадцатиярусная пирамида-дворец Оль-Тахинэ, увенчанная неприступной императорской крепостью - цитаделью, возвели трибуны, на которых сидели придворные арабуру, разодетые в честь праздника в яркие одежды из перьев. Их охраняли сотни арабуру с блестящими нагинатами и с мшаго, которые висели на поясе и которые больше походили на безобидные веера. За кольцом арабу находились цукасано гэ - богатые граждане Чальчуапа, которые перешли на службу к новым хозяевам. Цукасано гэ в свою очередь охраняли кэбииси - городские стражники, но на всякий случай вооруженные не нагинатами, а лишь короткими мечами вакидзаси, и даже без доспехов, а, как арабуру, голые, в одних набедренных повязках, намазанные какой-то мазью, что заставляло их тела блестеть, как храмовые свечи. А уже за кэбииси толпились, восседали на деревьях немногочисленные свободные граждане некогда самого великого города, который называли столицей Мира, а теперь непонятно как, каким-то странным словом - Чальчуапа.
        За деревьями чернела крыша храма Каварабуки, поросшая мхом и лишайниками, а дальше за храмом проглядывала красная крыша Яшмового императорского дворца, в котором теперь никто не жил.
        В центе Красной площади, на лобном месте, горели костры, на которых стояли два огромных медных чана с водой. Легкий парок уже курился над ее поверхностью. Обслуживали котлы микстекские жрецы в черных накидках и в свирепых масках-черепах.
        Обманул, подумал Натабура. Опять обманули. Но почему? Почему мы не бежим?! - хотел он крикнуть учителю Акинобу, но у того были закрыты глаза, и вообще, учитель сохранял каменное спокойствие. Это спокойствие передалось и Натабуре. Только цепи удерживали их от того, чтобы улететь в бездонное голубое небо. Натабура ощущал такую силу, что, казалось, одним движением может расшвырять стражников, вцепившихся в оковы, но сдерживался. Запотекские барабанщики ударили в барабаны.
        Император появился сразу после пленников. Рядом с ним крутился черный Мурасамэ. Главного жреца Якатла нес раб Тла. Он вынул своего господина из носилок поставил на кривые ножки.
        В одной руке император держал четыре стрелы, в другой - серебряное зеркало. Он произнес короткую речь:
        - Знаете ли вы, что это? - и, не дождавшись ответа, сам же ответил: - Это магическое зеркало Итлачиаякуе Бога Тескатлипока. С помощью этого зеркала Итлачиаякуе он указал нам путь, и теперь мы хозяева этой страны! Место, в которое отражаются лучи зеркала Итлачиаякуе, дымит, и все враги в нем погибают, поэтому это зеркало еще называют дымящееся зеркало. А еще в этом зеркале Бог Тескатлипока видит все, что творится в мире. В моей правой руке четыре стрелы, которые символизируют наказание, ниспосланное Богом Тескатлипока на врагов империи. Никто не должен избежать возмездия! Да сбудется оно для этих двух мятежников, которые убили моего брата, великого и верного Чачича! Уййй!!! Слава Кукулькану![389 - Кукулькан - Пернатый Змей, Верховный Бог майя.]
        - Слава! - радостно закричали придворные, приветствуя речь императора.
        Как только смокли крики, Бугэй скомандовал по сигналу первого великого министра Дадзёкана, который махнул белым пером. Еще раз ударили барабаны, и с полсотни кэбииси и корзинщиков арабуру, налегая на цепи, потащили Акинобу и Натабуру к чанам, в которых вода исходила пузырями, а поверху уже вовсю парила. Не обманул, успел понять Натабура, и их с учителем первый раз обмакнули в воду. От страха он поджал ноги, и из его горла вырвался невольный крик. Но к его удивлению, ничего не случилось: ему не стало ни холодно и ни жарко. Он подумал, что умер, однако ощутил себя словно обновленным, ибо не мылся целую луну, с тех пор как искупался в реке. Может быть, я еще живой, подумал Натабура и открыл глаза. Кэбииси и корзинщики растягивали цепи в разные стороны так, что, казалось, они порвутся прежде, чем кэбииси и корзинщики добьются своей цели. От натуги они покрякивали, а их ноги скользили по земле. Бугэй покрикивал, по-деловому цокая языком:
        - Дружнее! Натянули! Эйя!
        Натабуру окунали то по пояс, то по макушку. В какой-то момент ему вдруг стало смешно, и он засмеялся, уловив разгневанный взгляд Бугэй.
        - Огня! Огня! - закричал Бугэй жрецам, дабы смех Натабуры не достиг императорских ушей.
        И хотя пламя уже гудело вовсю и его языки жадно лизали бока медных чанов, микстекские жрецы кинулись подбрасывать дрова. Повалил белый дым вперемешку с искрами, делая ярко-голубое небо белесым, как полотно, и народ закричал, заволновался - не от радости или злорадства, а от страха. Виданное ли, дело варить людей живьем, да не кого-нибудь, а архатов, которые сутрами оживили мертвую голову.
        - Они ва сото! - стали кричать микстекские жрецы. - Они ва сото![390 - Они ва сото! - Черти вон!]
        Охрана арабуру взяла на изготовку нагината, засверкали мшаго, а кэбииси, глядя на них, обнажили вакидзаси, чем только озлобили простой люд.
        Когда же дым рассеялся и остались только сполохи огня, жар и горячий воздух, опаливший ближайшие деревья, все: иимператор Кан-Чи, и его придворные, арабуру, и цукасано гэ, кэбииси, и простой люд - все-все, разинув рты, на короткое мгновение замерли и с жадностью смотрели туда, где раскалились цепи, где бурлила и пенилась вода, переливаясь через край, и где в ее пару то появлялись, то пропадали головы людей.
        Наступила тишина, потому что одни уже горевали, а другие готовы были кричать криком от радости, но оглядывались на императора Кан-Чи, который почему-то угрюмо молчал, ибо обладал не только огромным телом, он и хорошим слухом и все-все, каждое слово слышал, только не хотел и мог поверить собственным ушам.
        В эти мгновения, которые многим показались вещими, и в течение которых было только слышно, как трещит пламя и бурлит вода, раздался очень спокойный голос Акинобу:
        - А вода-то хороша!
        - Хороша! - ответил Натабура. - Огонька бы поддать!
        - Эй, черти! - крикнул Акинобу, высовываясь. - Вода холодная!
        - Что?! Как!!! - подскочил император Кан-Чи на троне.
        Трон упал. Черный Мурасамэ грозно зарычал. Император сбежал с трибуны. За ним - главный жрец Якатла. Но не пробежал и трех шагов, упал и захныкал, словно маленький ребенок:
        - Где ты, раб мой? Где?!
        Тла вовремя подскочил и водворил своего господина в носилки.
        - Во дворец! - потребовал Якатла и вонзил ногти в плечи Тла. Он сообразил, что находиться на Красной площади стало небезопасно.
        Между тем, император Кан-Чи пришел в неистовство. Его перья в украшении сломались и выглядели жалко. Его огромный живот и тяжелые, жирные плечи, густо намазанные благовониями, дрожали, как студень. Его глаза метали огонь, который был сродни бушующему пламени под чанами. С криком:
        - Полезай туда же, титлак! - император Кан-Чи подскочил к Бугэй. Черный Мурасамэ тоже прыгнул.
        Бугэй от испуга присел. Он уже ничего не соображал, мало того, он, конечно же, зная повадки соотечественников, где-то в глубине души предполагал такой исход, но не готов был тотчас умереть, даже ценой того, чтобы все его несчастия и унижения кончились бы. И верно, судьба приготовила ему другой конец.
        В этот момент из-за бортика чана высунулся Акинобу, и поплескивая водичкой и извергая изо рта фонтанчик, от которого исходил парок, сказал:
        - Хороша банька! Кан-Чи, вели подбросить еще полешек.
        Черный Мурасамэ сильно испугался и присел - он кожей ощутил, что его хозяин готов взорваться от злости.
        - Что это за страна, где людей невозможно сварить в кипятке?! Что это за страна, где надо мной смеются?! Уййй!!! - закричал император таким голосом, который многим придворным показался очень-очень страшным, и они, зная нрав императора, предпочти заблаговременно скрыться с трибуны. Сам же Кан-Чи был на грани помешательства, ибо не мог не верить своему жизненному опыту, который однако вошел в противоречие со столь очевидными вещами, что от этого в глазах у императора Кан-Чи все помутилось. Ему уже казалось, что он - это не он, а некто, смотрящий на происходящее чужими глазами и ничего не понимающий.
        Вдруг страшное подозрение, которое все объясняло, закралось ему в голову: во всем виноват Бугэй. Бугэй в сговоре с преступниками и не только каким-то совершенно невероятным образом не довел воду до кипения, а вообще, все это время водит его, императора Кан-Чи, за нос, и не было никакой говорящей головы, и не было никаких летающих пленников, да и вообще нет и не было этого упорного, непонятного народа, который до сих пор не признает новую власть, а он, Кан-Чи у себя на родине казнит пленников, захваченных с бою.
        - Ну я вам всем… - злобно выпучив глаза, шептал император Кан-Чи, подбираясь к чану. - Я вас выведу на чистую воду! - И с этими словами он, недолго думая, сунул правую руку в чан, в котором сидел Акинобу, чтобы схватить его за шиворот и вытащить наружу.
        То, что произошло после этого, многим показалось громом среди ясного неба. Если раньше императора Кан-Чи боялись, то теперь все пришли в ужас и стали разбегаться, не только оттого, что Кан-Чи завопил, как сто тысяч котов, а оттого, какие последствия все это обещало. Никто не хотел попасть под горячую, точнее, под его ошпаренную руку, в том числе и Бугэй, который ужом проскользнул между чанами, и был таков, отделавшись лишь опаленным задом. Еще больше испугались кэбииси и корзинщики, которые держали цепи и чугунные шары, а также жрецы. Они попадали на землю и стали расползаться кто куда. Еще раньше испарились, как иней на солнце, Тла со своим господином за плечами, городские стражники и простой люд, не говоря уже о цукасано гэ, которые особенно остро ощущали себя неуютно в родной стране. Черный Мурасамэ почувствовал себя щенком и, поджав хвост, мгновенно зарылся в кучу дров. Во всеобщей панике никто не обратил никакого внимания на то, как Акинобу и Натабура преспокойно взлетели над кипящими чанами и вместе с раскаленными добела цепями и прикованными к ним чугунными шарами величиной с бычью голову и
растворились в голубых-голубых небесах.
        Так счастливо закончил этот праздник, не успев начаться.
        Глава 5. Миссия капитана Го-Данго
        Если бы еще год назад кто-нибудь сказал капитану Го-Данго, что он сменит катана на крестьянскую мотыгу, он вбил бы этого человека по пояс в землю и был бы по-своему прав, ибо испытывал бесконечное смущение, порожденное множеством проблем. И главная из них - ему приходилось ходить, дышать и, вообще, жить согнутым, а это не способствовало укреплению духа самурая. Да и жизнь без привычного движения в седле приводила его в уныние, хотя и в таком существовании были свои плюсы: он научился думать. До этого он не замечал в себе подобных талантов, и это единственное маленькое открытие чуть-чуть да грело душу капитана, да еще, пожалуй, крохотный огонек свечи, отбрасывающий на мрачные стены подземелья еще более мрачные тени.
        Участник двух сражений: под Фудоки, в ущелье Хитамити, и под Цуяма, он попал не в ближайшие и не в дальние провинции, где вовсю рыскали отряды арабуру, а в столицу Мира, казалось бы, в пасть врагу. Но в этом поступке был тонкий расчет, - где лучше всего спрятаться? Естественно, под носом у охотника.
        Впрочем, выбора у него не было - три стрелы в теле и резаная рана поперек груди от огненного катана заставили его спасителей искать столичных врачей. В общем, как бы там ни было, он очнулся только через десять дней. Рядом сидел человек, поклевывая носом, догорала свеча, и было так трудно дышать, словно на грудь одновременно взгромоздились три слона и топтались вовсю.
        Человек встрепенулся и привычным движением поднес к губам капитана тряпицу, смоченную водой.
        - Кто ты? - с трудом спросил капитан Го-Данго.
        - Слава Будде! - несказанно обрадовался человек. - Заговорили!
        - Ах… да… - прошептал капитан и стал что-то припоминать: долгую тряску на повозке, которая превратилась в пытку, и заботливые руки оруженосца. - Гэндзабуро…
        - Да, мой господин, это я, - наклонился человек.
        От него пахнуло, как от мертвеца - то ли гнилыми зубами, то ли пустым желудком. Но капитан Го-Данго так устал, что ему были безразличны запахи. Его почему-то больше всего волновала петушиная нога, подвешенная под потолком на веревке, обросшей жирными хлопьями пыли. Петушиная нога казалась ему самым жутким предметом в комнате. Много ночей она преследовала его в кошмарах. Он боролся с ней, убегал от нее, а она нагоняла его и душила, душила. Теперь же она показалась ему самым безобидным предметом, и капитану стало легче. Но он еще, нет-нет, да и поглядывал на нее с подозрением, боясь, что она оживет.
        - Ну ты и постарел… - косясь на петушиную ногу, заметил капитан Го-Данго, - постарел… - и провалился от бессилия в спасительный сон.
        Он помнил Гэндзабуро почти мальчишкой, которого подобрал в какой-то далекой северной деревне, где властвовали голод и холод, и сделал его асигару[391 - Асигару - воин низшего ранга.]. А угадав в нем черты преданности, приблизил к себе в качестве оруженосца. И из мальчишки получился воин. Теперь же рядом сидел человек с маленьким сморщенным лицом старика.
        В следующий раз капитан очнулся уже от утренней свежести. Он лежал под навесом, укрытый по самый нос толстым пуховым одеялом, и все равно мерз, хотя лето еще даже не было на исходе. Ледяные струйки воздуха проникали под одеяло и, как шила, вонзались в тело. Капитан Го-Данго застонал. Рядом тотчас возник Гэндзабуро, заботливо подоткнул одеяло и взбил подушку. Какой я слабый, подумал Го-Данго, с любопытством рассматривая собственную руку и не узнавая ее. Рука больше подходила мертвецу, чем живому человеку - жилистая и сухая, она была словно обтянута пергаментом, а не кожей. В тот момент, когда Гэндзабуро приподнял его, капитан кинул взгляд вдаль, увидел сверху далекую синюю реку, холмы, купы деревьев и город. Это было место, которое называлось Слиянием. Две реки - Ёда и Окигаву - сливались, образуя новую - Каная, которая, вырываясь на равнину, петляла до горизонта и дальше - до самого моря, за которым не было земли, потому что никто не знал, как далеко оно простирается. Правый берег в месте слияния был высоким и обрывистым, здесь издревле монахи рыли пещеры и селились в них. Теперь монахов нет,
подумал Го-Данго и незаметно для себя уснул.
        Через день он начал вставать, а через пять-шесть уже самостоятельно выходил подышать до жары свежим утренним воздухом и полюбоваться на синий простор, открывающийся со Слияния.
        Тихо и незаметно приходил врач. Бормотал что-то о слабой груди, и Гэндзабуро поил капитана козьим молоком с медом и цветочной пыльцой.
        - Мяса бы, да нет… - сетовал Гэндзабуро.
        - Сам… сам отведай! - приказывал ему капитан, стискивая зубы и отводя руку с молоком. - А то смотреть страшно.
        Маленькое морщинистое лицо Гэндзабуро наводило тоску. Неужели и я такой же? - думал Го-Данго.
        - Да мы как-нибудь проживем… - бормотал, отворачиваясь, Гэндзабуро - Мы привычны. А вот вы…
        И все-таки капитан заставлял его выпить глоток-другой лечебной смеси. Ну и хорошо, удовлетворенно думал он, засыпая, ну и отлично. К давнему шраму через всю правую половину лица и к двухгодичному шраму на спине, полученному в бою с Богом Яма, добавился третий наискосок груди, похожий на веревку вишневого цвета, и три помельче, но глубокие - от стрел: на шее, на плече и на колене. Иному смертному хватило бы малой толики от этих ранений, чтобы уйти в область за Луной. Один лишь капитан Го-Данго был способен выдержать столько напастей в полной мере и не умереть. Он и не умер, но чах и постепенно из бойца превращался в тень, только в очень большую, он и эта тень с каждым днем все уменьшалась и уменьшалась. Силы покидали его. Гэндзабуро ничего не мог поделать, только жалостливо качал головой.
        Весть о том, что в брошенном монастыре поселился капитан Го-Данго, как-то сама собой разнеслась по округе, и к капитану потянулись люди. Они сидели на земле со своими котомками, не смея войти, и Гэндзабуро гонял их бамбуковой палкой:
        - Господин сегодня болен, - обычно ворчал он. - Приходите через три дня.
        Ему никто не смел перечить, однако никто и не думал уходить, люди лишь пересаживались на новое место, подальше от ворчуна, таща за собой котомки. С рассветом они в преддверии появления иканобори скрывались в кустах, в которых вились тропинки, а на следующую ночь появлялись снова, и все повторялось с точностью движения светила: бамбуковая палка, бурчание Гэндзабуро и котомки. В котомках оказывалось немного еды и лекарства: барсучий и медвежий жир, растирки на змеином яде, травяные настойки, коренья и лечебные порошки.
        - Что там у тебя сегодня? - спросил капитан Го-Данго, уловив запах мяса.
        - Крысу принесли, - нехотя ответил Гэндзабуро.
        - Давай хоть крысу, - согласился капитан.
        - Да они ее всю сами обглодали. Остались одни лапки.
        - Давай лапки, люди все же старались.
        Капитан с жадностью все проглотил, разобрав, что съел кусочек горелой шерсти, немного костей, сухожилий и когти.
        - И на этом спасибо, - пробормотал он.
        Организм требовал мяса, его нельзя было ничем заменить. Ночью, покашливая, капитан вышел наружу. Его уже ждали, но не друзья и не товарищи по оружию. Внезапно разлился неяркий свет, и тот, кого он, прикрывшись рукой, увидел, привел его в трепет: перед ним стоял грозный Старец. Го-Данго не был с ним знаком, но сразу узнал. Это был один из Трех Старцев, живущих в горах Ямидзо, в монастыре Проклятых самураев, далеко на севере.
        - Встань! Встань! - тихо, но властно велел Старец. - И слушай меня. К тебе будут приходить самураи. Твоя задача формировать из них отряды и ждать приказа.
        - Слушаюсь, сэйса! - вымолвил капитан Го-Данго, цепенея.
        - Отряды будешь размещать в окрестных городках под видом крестьян и торговцев. Для связи я дам тебе голубей.
        - Я не смею ослушаться, - ответил капитан, - да немощен и не набираюсь сил. Помру, должно быть.
        - Это дело поправимое, - сказал Старец и положил сухую прохладную руку на горячий лоб Го-Данго.
        Капитану Го-Данго сделалось очень и очень хорошо, и он проснулся. В ушах все еще стоял голос великого Старца. От неожиданности Го-Данго подскочил, словно его ужалила пчела, и выбежал из пещеры, ни разу при этом не задев, как обычно, головой потолок и петушиную лапку. Да и бежал он, как пятнадцатилетний пострел, только не замечал этого.
        Снаружи было темно, хоть глаза выколи, но меж знакомых очертаний тополей и кустов маячила чья-то голова. Он понял, что ему все приснилось, что не было ни Старца, ни его прохладной руки, только почему-то лоб до сих пор хранил память о прикосновении и уже ничего уже не болело.
        - Я выздоровел, больше ничего не приносите, - расстроено сказал капитан в ночь неизвестно кому.
        - Да разве мы смеем… - выступил из темноты человек. Выглянула луна, и капитан в нем узнал старого сослуживца Икэда Сёэмон.
        - Ты здесь, Икэда?
        - Да, таратиси кими. А еще Кога Сабуро, Гэнго и все наши.
        - А больше никого не было?
        - Нет, сэйса. Разве этого мало?
        - А старика? Старика не было?! - Го-Данго подался вперед, жадно слушая ответ.
        - Нет, старика не было… - недоуменно оглянулся в темноту Икэда: - Гэнго, ты никого не видел?
        - Нет, - в отдалении замаячила белая фигура, неосторожно бряцнув оружием. - Никого не было. Мы свое дело знаем.
        - А… ну да, - хлопнул себя по лбу Го-Данго, - как я не догадался! Это я спросонья. Приснится же!
        Ему почти удалось крыть свой конфуз. А я уже было обрадовался, что кому-то нужен, подумал он с тяжестью на сердце. Оказывается, никому не нужен. Бедный, бедный капитан, тебе предстоит прожить больным и сирым остаток дней в горьком одиночестве, и даже собратья по оружию не способны вдохновить меня.
        - Мы здесь кое-что принесли… - раздался голос Икэда в тот момент, когда капитан Го-Данго повернулся в сторону пещеры, чтобы оплакать свою печаль.
        - Да, да, отдайте Гэндзабуро и не приходите больше.
        - Мы придем, таратиси кими. Мы обязательно придем.
        - Не приходите, я прошу.
        - Нет, нет, мы обязательно придем!
        - Ну как хотите… - махнул рукой капитан привычно наклоняясь, чтобы не удариться лбом о перекладину.
        Он не заметил, как легко, наклонился, втискиваясь в узкий округлый туннель. Он не заметил, что дышится ему легче обычного и что свежий шрам поперек груди не сковывает движения - словно его и не было. Он не заметил еще многого, например, что руки у него не болят, а шею, в которую попала одна из трех стрел, он держит прямо и гордо. Но разве ему было до мелочей? Ничего не заметил капитан Го-Данго, потому что был сильно расстроен. И вдруг поймал себя на старой привычке. Обычно он придерживал правую ногу, потому что раненое колено отчаянно болело, когда он спускался на пару ступенек ниже перед кельей, в которой жил. А здесь колено даже не подвело - не откликнулось знакомой болью. Он отдернул руку. Неужели что-то было? - осторожно подумал он, боясь ошибиться. Или мне приснилось, или просто колено не болит. Он задышал глубоко и часто, словно пробежал два или три ри[392 - Ри - 3,9км.]. Боже, как я этого долго ждал! Так бывает только в сказках - в самых лучших сказках, когда в самый последний момент приходит избавление от всех напастей.
        - Господин, господин! - раздался взволнованный голос Гэндзабуро. - Смотрите, что здесь!
        Капитан Го-Данго поспешил заглянуть в келью. У его постели стояли не меньше шести садков для птиц.
        - Что там? - спросил капитан, боясь поверить в невозможное.
        - Голуби. И много!
        - Эйя! - только и произнес капитан Го-Данго и от нахлынувших чувств растерянно сел на постель. - Голуби!
        Даже если у тебя иссякла надежда - у тебя есть еще жизнь, которая не кончилась! И все это вкупе придает ей какой-то смысл, который не дано понять. Может быть, она заключается в Богах, которым ты поклоняешься? А может, в женщинах, которых ты любил и любишь? Никто не знает. И никому не дано знать! Все-таки гордость взыграла в нем в последнюю кокой. Он даже выпрямился, расправил широкие плечи и снова превратился в гиганта с рыжими непокорными волосами.
        - Да! Голуби! - воскликнул Гэндзабуро, радуясь тому обстоятельству, что радуется капитан.
        - Значит, мне ничего не приснилось?!
        Бедный, бедный Гэндзабуро, подумал он. Ты предан мне, как верный пес.
        - Нет, господин, я его тоже видел, - поклонился Гэндзабуро.
        Его старческое лицо посерело от усилия. Помрет скоро, почему-то подумал капитан Го-Данго.
        - Кого? - решил еще раз проверить самого себя он.
        - Старца! Только он мне запретил говорить, пока вы сами не спросите, - поклонился он еще ниже, боясь, что капитан рассердится.
        - Ну вот я спросил, а ты ответил. Значит, жизнь продолжается, и мы кому-то нужны.
        - Конечно, нужны! Я сразу все понял, - оживился Гэндзабуро, на глазах у него навернулись слезы.
        - Что ты понял, друг мой?! - воскликнул капитан и обнял Гэндзабуро.
        - Я понял, что вы выздоровели и мы займемся делом, как прежде!
        - Ты угадал, Гэндзабуро! Накорми голубей и следи за ними, как за мной! Даже лучше!
        - Я все сделаю, мой господин! - Гэндзабуро сложил ладони. - В деревне я разводил дутышей.
        - Отлично! И готовься, готовься, готовься!
        - К чему, сэйса? - преданно посмотрел на него Гэндзабуро, вытирая рукавом слезы.
        - Сам не знаю, но готовься!
        Через день к нему пришел Абэ-но Сэймэй и принес подробное письмо, что делать и как: сколько нужно создать отрядов, где их разместить, систему связи и паролей, а также перечень неотложных дел, и первым из них значилось - завести дружбу с иканобори, которые обитали в таинственном лесу Руйдзю карин. Об этих иканобори ничего не было известно, кроме того, что они трехпалые, а не пятипалые, как иканобори арабуру.
        Капитан Го-Данго перечитывал письмо до тех пор, пока не выучил наизусть, после этого сжег в пламени очага, а золу смешал с углями. Он еще долго смотрел на огонь, думая и о прекрасной рыжеволосой госпоже Тамуэ-сан, которую оставил на озере Хиейн, и о маленьком сыне - Каймоне, которого очень и очень любил, и о Натабуре, и об учителе Акинобу, на которых у него были большие надежды. Пока болел, ни о ком не думал, а теперь стал думать. С этого дня он почувствовал, что окончательно выздоровел. Он понял: важно не с кем ты живешь, а без кого не можешь прожить. Он не мог прожить без Тамуэ-сан, сына, друзей и без родины, которую во что бы то ни стало надо было спасти - причем, любой ценой.
        Абэ-но Сэймэй отвечал за тайные операции, и капитан Го-Данго не вмешивался в его дела. Никто не знает, кого из них Три Старца наделили большими полномочиями. Подобные детали канули в Лету. Известно лишь, что эти два великих человека сотрудничали во имя блага родины и власть они не делили, ибо нет ничего достойнее, чем спасение родины. Да и задачи их были разными. Если капитану Го-Данго до поры до времени отводилась роль организатора, то Абэ-но Сэймэй орудовал в провинциях, не только добывая информацию, но занимаясь и делами черного толка. Недаром по окрестным селениям ходила молва о невидимке из Ига. Его также называли тенью дракона Аху, потому что тень его была с крыльями. И никто не знал причину этого явления - даже сам Абэ-но Сэймэй. Конечно, одно это говорило о двойственности природы Абэ-но Сэймэй. «Хорошо, что он на нашей стороне», - обычно сами себе напоминали Три Старца, не договаривая. Но с другой стороны, тень с крыльями не могла не вызывать у них беспокойство, и только правильность поступков Абэ-но Сэймэй убеждало Трех Старцев в его лояльности, которую они периодически тайно проверяли.
        С капитаном Го-Данго все было проще. Капитан был честным солдафоном, неподкупным и правдивым. Он ничего не ценил превыше родины. Таких людей любят, за такими идут в бой.
        Стоит ли напоминать, что в свое время капитан Го-Данго имел чин сёки[393 - Сёки - младший бригадир.] и под его началом находилась пятая бригада тяжелой кавалерии в полторы тысячи человек. Когда же его господина субэоса Камаудзи Айдзу обвинили в измене и убили по приказу регента Ходзё Дога, сёки Го-Данго был помилован и разжалован до капитана с тем, чтобы отправиться на север воевать с непокорными эбису. Это не только спасло ему жизнь, но и позволило через два года поквитаться с регентом за своего господина Камаудзи Айдзу. Надо отметить, что во времена регенства Ходзё Дога никто никого не жалел. Впрочем, удивительная история с сёки Го-Данго была не такой уж удивительной: жизнь также по какой-то странной прихоти была сохранена и его другу - Гёки. Однако капитан Го-Данго не видел его два года и считал погибшим.
        Каково же было его удивление, когда однажды перед ним предстал Гёки. Изможденный и сухой, как щепа, обросший, с бородой, но веселый и, как всегда, непосредственный.
        Капитан Го-Данго расчищал террасу от сухих побегов и не сразу понял, что за ним наблюдают. Он выпрямился, и, смахивая пота со лба, произнес:
        - Когда я тебя увижу в следующий раз, ты будешь совсем белым.
        И они обнялись.
        - Тихо, тихо… - попросил Гёки, утонув в медвежьих объятьях друга. - Мне сломанные кости совсем ни к чему.
        Капитан Го-Данго с облегчением засмеялся, отстранился, посмотрел на друга и признался:
        - А ведь думал, что тебя нет в живых.
        - А думал, что тебя.
        - Нас всегда сводит общее дело, - хитро прищурился капитан, и его поврежденное веко на правой стороне лица уже не выглядело таким уродливым.
        - Конечно, дело, - согласился Гёки. - Но лучше здесь не торчать, - он оглянулся, заметив под деревьями пару лучников выше на склоне, там, где в густых зарослях кустарника виднелись входы в пещеры.
        Днем все прятались из-за иканобори, а ополченцы приходили только ночью, потому что ночам иканобори не летали.
        - Это наши, - сказал капитан Го-Данго. - Охраняют. А вон и Гэндзабуро бежит. Помнишь Гэндзабуро?

* * *
        Когда та часть пола, где спали Язаки и Ваноути, опустилась даже не в глубокий мрачный подвал, а туда, ниже, где под древней харчевне «Хэйан-кё» ветвился бесконечный лабиринт Драконов, ни Язаки, ни Ваноути не проснулись. Спьяну они уже видели, по крайней мере, второй сон, ибо у пьяниц никогда не бывает третьего сна, какой бы долгой ночь ни была.
        Из темноты появился Майяпан. Только во сне Натабуры он назвался Мёо - светлым царем Буцу. А на самом он был старшим чертом Ушмаля и не подчинялся никому, кроме него - даже арабуру, а действовал сам по себе, исследуя новый мир исключительно для Ушмаля. Кто такой Ушмаль - было самой большой тайной. Никто не знал его природу. Он светился в темноте, словно облепленный стаей светлячков. И люди его - кецали - тоже светились, но все они без исключения старались действовать руками чертей и арабуру. Единственные из пришельцев, кто не подчинялся воле кецалей, а действовал по собственному разумению - песиголовцы, были черной стороной мира Ушмаля. Их еще называли ойбара.
        Майяпан замахнулся огромным ножом. Свет факела отбросил на стену зловещую тень. Мгновение отделяло Язаки и Ваноути от верной гибели. Но они не ведали этого. Быстрая и легкая смерть ожидала их. Ваноути снилось, что он нашел свою старую жену, Язаки - что толстый и рыжий харчевник дразнит его издалека кувшином со светлым пахучим пивом. А как известно, после каждого достаточно приличного возлияния требуется поправить здоровье.
        - Дай! Дай! - тянулся к пиву Язаки, не в силах сделать и шага, но хитрый и подлый харчевник отдалялся и отдалялся и хихикал, хихикал, словно болотная выпь.
        Язаки не оставалось ничего другого, как безумно страдать. Он и застонал да еще в довершении ко всему повернулся на бок.
        Ужасная картина открылась Майяпану - светящаяся, как головешка, левая рука Язаки. Она светила так ярко, что от нее на стену и арочный потолок пал отблеск.
        Уж насколько, казалось бы, черти не потеют, а Майяпан вспотел. Вспотели даже его изящно закрученные рожки, которых еще ни разу не коснулась ни одна пила, и Майяпан был горд этим обстоятельством. Он отдернул руку с огромным ножом и облегченно вздохнул. Только что он избежал самого большего греха в жизни - едва не поднял руку на хозяина.
        - Ты чего? - удивился рыжий харчевник. - Я ж его знаю. Самый последний гад в этом мире, - он кивнул куда-то вбок, куда убегал лабиринт Драконов, что, должно быть, означало всю эту гадскую, низкую страну, в которую их затащили силком. Пропади все пропадом, думал он, как обычно, и как накаркал.
        - Ну и что? - потерял к убийству всякий интерес Майяпан.
        Он был очень умным и принялся размышлять, что есть случайность, а что закономерность, и далеко ли от каждой их них до падения, которое он едва не совершил. Но рыжий харчевник никак не хотел успокаиваться.
        - Он у меня столько пива вылакал с рыбой!
        - Не обеднеешь! - Майяпан отступил и с величайшим почтением взирал на Язаки и Ваноути, которые посапывали, как младенцы.
        Я едва не убил кецаля, думал Майяпан, какой я дурак! Все, пора на покой, старым стал, потерял сноровку. Но об этом никто не должен знать, иначе меня ждет отставка и я больше не буду старшим чертом. А это значит, что я наравне со всеми должен буду ходить в город. От этой мысли он вспотел еще больше.
        - Ты чего! Ты с ума сошел! - все понял рыжий харчевник. - Это же обычные аборигены.
        - Это ты обыкновенный черт! А это кецали! Видишь руку?
        Тут он заметил на боку у Язаки мшаго, что еще больше укрепило его во мнении, что если это не кецаль, то, по крайней мере, очень близкий к ним человек. Может, промеж них еще кто-нибудь светящийся существует? - с почтением думал он.
        - Ну и что?! - спросил рыжий харчевник, на всякий случай пристально взглянув на светящуюся руку Язаки.
        У харчевника тоже ни разу не отпиливали рожки, и поэтому он считал себя почти равным Майяпану. К тому же рожки у него были почти что такого же черного цвета, как у его начальника, но чуть-чуть другого оттенка и со светлыми, как он считал, благородными полосками. Правда, во имя моды харчевнику приходилось их закрашивать краской от осьминогов. Но зато он мечтал: «Вот когда у меня будут темные рога, я им всем покажу!» Но годы шли, а его никак не назначали выше Майяпана, и харчевник считал, что его не ценят по заслугам.
        - А то, что о них надо сообщить куда следует.
        - Я бы вначале убил, а потом сообщал. Дай нож!
        - Армагеддон! - выругался Майяпан. - Это ты сделаешь, когда займешь мое место. А пока ты должен повиноваться мне!
        - Почему это?! - оторопело воскликнул рыжий харчевник, хватая от волнения ртом воздух, как рыба на берегу.
        - Ты всего-навсего изготовитель еды. Сходи на кухню и принеси господам кецалям пива.
        - Чуть что - беги помогай, а не понравилось - иди на кухню, - ворчал рыжий харчевник, взбираясь по крутой лестнице.
        И тут у него в голове, как и у всех завистливых людей, созрел коварный план. А что если донести самому Ушмалю о том, что Майяпан вступил в сговор с аборигенами. Начнут разбираться, то да сё. Время уйдет. Глядишь, что-то и выгорит. В мутной воде, как известно, рыбка ловится.
        С этими мыслями рыжий харчевник отправился на кухню, чтобы написать донос. Но так как он не умел писать доносы, то провозился до утра. С грехом пополам он справился к рассвету и принялся раздувать огонь в курительницах и в треугольном очаге. За этим занятием и застал его Натабура. Дальше уже все известно: харчевня «Хэйан-кё» принялась прыгать по лесу, а Натабура - ее ловить. В конце концов харчевня оступилась и канула в черную выворотню вместе с рыжим, толстым харчевником. Так столица Мира лишилась своей достопримечательности, из которой редко кто возвращался, а кецали - места, где можно было спокойно отдохнуть. Никто, кроме них, не мог построить такую харчевню, которая снаружи выглядела, как хлипкий домик, а внутри имела три яруса, веранду, и время в ней текло совсем не так, как снаружи.
        Между тем, Майяпана терпеливо ждал, когда проснутся господа аборигены. Он уже и сам поспал, и размял кости, прогуливаясь по бесконечному лабиринту Драконов, не смея притронуться к двум огромным кувшинам с пахучим пивом, он уже два раза зажигал новые факелы, дабы сторожить сон господ, а Язаки и Ваноути все не просыпались и, знай себе, постанывали и ворочались в постели, как два слепых щенка. Наконец, Язаки открыл заплывшие глаза, заметил его и потребовал:
        - Воды… воды…
        С величайшим почтением Майяпана налил в чашку пива и с таким же почтение протянул Язаки, который взахлеб влил в себя ее содержимое, даже не разобрав, что пьет. Правда, он немного почмокал губами, удивился и хрипло спросил:
        - А ты кто такой?
        - Я ваш слуга.
        - Слуга? - еще больше удивился Язаки и тут заметил Ваноути: - Эй, дед, вставай!
        Майяпан уже давно догадывался, что старик - это слуга господина, только он никогда не видел, чтобы господин и слуга спали в одной постели. Конечно, это дело господское, рассуждал он, но должны же быть рамки приличия.
        Несмотря на стопятилетний возраст, обоняние у Ваноути оказалось даже лучше, чем у Язаки. Он безошибочно потянулся к пиву, и они с Язаки выпили кряду по пять чашек, которые едва успевал наполнять Майяпан, перевели дух и окончательно взбодрились.
        - Хороша жизнь! - сказал Ваноути, потягиваясь.
        - Ну и где мы? - спросил Язаки, беря кувшин за влажное горлышко и совершенно не узнавая места, где они легли спать.
        Майяпана от волнения стал заикаться. Мол, так получилось не по его вине, что харчевня снялась с места и ушла гулять, что она так всегда делает и что от этого и появилась страшная легенда о пропавших людях.
        - Как это? - вытаращил глаза Ваноути, проливая пиво себе на живот.
        Долгие года он жил в деревне и забыл о таинственной харчевне.
        - Так бывает, - повторил Майяпан, глядя мимо Ваноути, потому что он тоже был слугой, как и Майяпан, а значит, с ним не стоило разговаривать, как с господином.
        - Почему она теперь не вернется? - в свою очередь спросил Язаки.
        - А черт его знает, - пожал плечами Майяпана и тут же тактично поправился: - Бывает, возвращается на прежнее место. Но чаще - нет. Возникает в людном месте, и снова в нее можно заходить.
        - Ты вот, что, - не очень задумываясь об услышанном, стал командовать Язаки, - нам в город нужно. Как пройти-то?
        - Да здесь недалеко, за третьим поворотом направо, и мы во дворце.
        - Каком дворце? - беспечно спросил Язаки, опорожняя кувшин и с вожделением поглядывая на другой, который крепко держал в своих паучьих ручках Ваноути, периодически, как пиявка, присасываясь к нему.
        - Этот… как его… Оль-Тахинэ…
        Таким образом, Майяпан хотел выказать пренебрежение к арабуру и лишний раз показать, что он всей душой и телом принадлежит к клану Ушмаля, а арабуру для него всего лишь туземцами из неведомо какой страны.
        - Вот как? - машинально произнес Язаки. - Дай! Дай! - он решительно отобрал кувшин у Ваноути, одним махом опорожнил его, подумал и сказал, осоловело икая: - Ну веди… куда там двигаться-то?
        Ваноути жалобно шмыгнул носом, проводил тоскливыми глазами пустой кувшин, который откатился в угол, и они отправились в путь. Майяпан шел впереди, почтительно оглядываясь и освещая путь, и предупреждал:
        - Здесь яма, а здесь канава. - И добавил непонятное и страшное слово: - Армагеддон!
        И тут только Язаки, хотя и опьянел от пива, сообразил, что они идут прямо в пасть арабуру, ведь во дворце Оль-Тахинэ жил новый император.
        - Стой! - приказал он.
        Майяпан замер с поднятой ногой, а Ваноути налетел спьяну на Язаки и наступил ему на любимую мозоль. Язаки скривился и спросил:
        - А где здесь можно еще выпить, но так, чтобы нас не видели дворцовые?
        - Есть у меня одно место рядом с Поднебесной, - понимающе улыбнулся Майяпан.
        Уж он-то знал привычки кецалей. Им не были чужды простые земные радости. Конечно, сам Майяпан давно отошел от обычных дел и в город не ходил, не только в Чальчуапа, но во всех других городах, куда его забрасывала судьба вместе с Ушмалем и кецалями - надобности не было. Он был старшим чертом и ходил с донесениями лишь наверх. Поэтому-то он и не спиливал модные черные рожки. На самом деле, они были не такими уж черными, но хитрый Майяпан пользовался заморскими красками, которые не смывались по две-три луны, и в этом отношении чувствовал себя уверенно.
        - Знаешь, что, - решил схитрить Язаки, - ты нам покажи, куда идти, и отправляйся по своим делам, а мы потом с дедом придем.
        - Я бы рад, мой господин, - с почтением ответил Майяпан, - да разве можно оставить вас в чужом городе?
        - Почему в чужом?! - завопил пьяный Ваноути. - В какой чужом?
        Язаки уже кое-что стал соображать. С чего бы это Майяпан, который очень и очень смахивал на черта, которые в свою очередь никогда не водились в Нихон, стал ему с Ваноути так угождать. Вначале Язаки подумал, что черт их боится. Но потом понял, что это просто смешно, что причина в чем-то другом. Последние несколько кокой он безрезультатно ломал над этим голову и не мог найти никаких понятных объяснений. И вдруг Ваноути все испортил своими выяснениями - чужой он или не чужой. Да какая, собственно, разница?! Нет, ему надо было выяснить отношения, как самому задиристому петуху.
        - Заткнись! - потребовал он от Ваноути. - Ты пьян!
        - Я не пьян! Пусть он вначале объяснит, почему чужой?! Я здесь полжизни прожил! Меня здесь каждая собака знает! Куриное дерьмо!
        - Если господин пожелает, я могу утихомирить вашего слугу. Армагеддон! - бесстрастным тоном предложил Майяпан, уловив смутное желание Язаки.
        - Какого слугу? - взвизгнул Ваноути, но, взглянув на лицо Язаки, осекся.
        Почернел Язаки. Стал похожим на черную сосну - гёдзя, из глаз разве только икры не сыпались. Вот каким был в тот момент Язаки, который всю жизнь слыл добродушным и веселым. Наконец в голове стопятилетнего Ваноути что-то щелкнуло, сработало в нужном направлении, и он, надув щеки, замолчал на полуслове.
        - Ну что, дед, угомонился? - спросил Майяпан, который так ничего и не сообразил, даже не насторожился, списав поведение Ваноути на его возраст и пьянство. К тому же, кто еще может быть в услужении у кецаля? Конечно, и абориген в том числе. Это не возбранялось, а даже приветствовалось Ушмалем как признак улучшения отношения с местным населением. Только вот староват Ваноути для слуги, но это дело вкуса, подумал Майяпан. Какое мне дело до господских дел?
        - Мы ему больше не нальем, - хихикнул Язаки, разряжая обстановку.
        - Точно, господин, - согласился Майяпан. - Не нальем. Слышал, дед?
        Ваноути хотел было еще раз возмутиться и даже по-черному выругаться и упомянуть куриное дерьмо, но на всякий случай промолчал. Не понял он еще всего, не сообразил, но почувствовал, что обстановка не располагает, и счел за благо проглотить обиду. Годы научили его, что бывают такие моменты в жизни, когда надо промолчать, он и промолчал.
        Так они и добрались до «Хака» - притона, который находился в самом центре квартала каменотесов, в недостроенном склепе. Хозяева притона не знали, что под их ногами находится тайный лаз. Каково же было их удивление, когда плиты под их ногами раздвинулись, а из мрачного подземелья, откуда пахнуло настоящей могилой, появились три приведения, да еще и с ярким, как солнце, факелом. Ужас обуял завсегдатаев «Хака», и они вместе с хозяевами с криками:
        - Симатта! Симатта! - бросились вон, падая и застревая в узком выходе.
        А так как они бежали очень и очень быстро, то, конечно, поразливали различные благородные и неблагородные напитки.
        У всех троих сразу зачесались носы. Майяпан, который давно крепился и даже совсем недавно дал себе очередной сто двадцать пятый зарок не пить, и тот не удержался - уж слишком соблазнительные запахи наполнили низкое, мрачное помещение с закопченными стенами. Умопомрачительно пахло свежим пивом, сакэ, заморским вином дикарей и самой разнообразной закуской, начиная от пахучих соусов из острого перца, вареных раков и заканчивая ребрышками со шкварками и маринованными в уксусе лягушками. Ваноути заревел от восторга. Язаки, разумеется, выдержал марку в предвкушении насыщения и всего лишь один раз подпрыгнул от избытка чувств. А вот Майяпан удивил всех, даже самого себя: он схватил с ближайшего стола огромную бутыль с заморским вином и одним махом опорожнил ее.
        После этого всем стало весело. Ваноути все пытался потрогать остренькие рожки Майяпана, которые прятались в густых курчавых волосах, а Майяпан сдержанно, но гордо воротил морду в сторону и ругался непонятным словом: «Армагеддон!», от которого Язаки почему-то становилось страшно. Язаки же все выспрашивал и выспрашивал, правда, весьма осторожно. Чем занимается старший черт, какие у него обязанности, и кое-что по ходу. Он давно сообразил, что Майяпан принимает его за кого-то другого, даже не за арабуру, а за гораздо более важного господина. Спросить напрямую означало выдать себя с головой. Спросить окольным путем тоже не получалось. И хотя на поясе у Язаки висел самый что ни на есть настоящий огненный катана, он чувствовал себя неуверенно, но не подавал вида. Хитрым был Язаки. Под влиянием этого чувства он даже в какой-то момент перестал пить и обнаружил удивительную вещь: оказалось, что наблюдать за пьяными приятелями весьма и весьма интересно. После трех кувшинов не очень хорошего сакэ Ваноути стал убеждать Майяпана быть проще и вообще не валять дурака. Вначале Майяпан сторонился и даже отвечал
нагловато, в смысле, что гусь свинье не товарищ, и так далее, но и он в конце концов сдался под натиском крепких напитков. Особенно Майяпану нравилось дорогие заморские вина. Были они похлеще сакэ, и Майяпана с восторгом думал: «Живут же люди!» Ему еще ни разу не приходилось бывать в Европе, и он завидовал ее обитателям. Он разделся по пояс, потому что стало жарко, и все увидели с кем имеют дело. Сложен Майяпан был по-богатырски. Огромные руки и широкие плечи с горой тугих мускулов любого могли заставить уважать Майяпана. Но только не Ваноути. Он лез обниматься, и они даже троекратно облобызались и поклялись в вечной дружбе.
        Язаки не участвовал в их братании, а переваривал то, что услышал от старшего черта Майяпана.
        Оказалось, что арабуру прилетели на воздушных лодках. Правда, Майяпана называл их как-то по-другому, но Язаки перевел именно так - воздушные лодки, парусники, а точнее - летающие джонки. Ну да, как еще можно было назвать то, что летает? Летающая джонка! Никак иначе. Язаки даже самому понравилось, однако он не подал вида, что ему такое название в диковинку, и правильно сделал. Зато Майяпан проболтался о планах завоевания Нихон. Спрашивал у Язаки, когда же прибудет следующая партия арабуру - уж очень хочется домой. О доме самого Майяпана Язаки побоялся расспрашивать, чтобы не попасть впросак, зато совершенно случайно разузнал о планах по переселению. Оказывается, черти разведывали обстановку и помогали арабуру заселять страну. Фиг вам всем, подумал Язаки. Как же, заселили! Этими, голопузыми! А еще понял Язаки, что черти эти у самых кецалей что-то вроде ниндзюцу для разведки. Сплошь черные нелюди. Если бы Язаки еще знал о существовании песиголовцев, он бы вообще пришел к выводу, что на его бедную страну обрушились все мыслимые и немыслимые беды. Но о существовании песиголовцев он даже не догадывался
и не имел понятия, что очень скоро столкнется с одним из них.
        Пока он обдумывал все услышанное, Майяпан, как ни странно, успел напиться. Дед Ваноути не напился, а этот напился. Стал размахивать руками, буйствовать, кричать, что он самый старший и самый грозный черт. Пару раз случайно задел Ваноути так, что тот волчком отлетал в ближайший угол, но возвращался и с восхищенным обожанием глядел на Майяпана.
        - Ова! Ова! - твердил он, и они снова пили.
        Наконец старший черт Майяпан выкрикнул страшное слово:
        - Армагеддон! - опрокинулся на спину и захрапел.
        Ваноути возгордился:
        - Слабы они против нас! Слабы - пить не умеют!
        - А ты умеешь? - насмешливо спросил Язаки, который к этому времени уже окончательно протрезвел и прикидывал, как бы им побыстрее отсюда убраться. Плохое было место. Ненадежное. Как меня сюда занесло? - с удивлением подумал он, рассматривая закопченные стены. Каким боком? Ничего не помню. Пить надо чаще! Ведь мы куда шли? Мы тихо и спокойно шли к капитану Го-Данго. Значит, нам надо на Слияние. Так какого черта, спрашивается?!
        - Я умею! - выпятил сухонькую грудь Ваноути и полез выяснять, что случилось с его другом, а потом как завопит:
        - Он мертв! Кто-то украл его дыхание!
        - Иди ты! - только и успел выказать свое мнение Язаки.
        За этим занятие и застали их возмущенные обитатели квартала каменотесов. Вначале они очень испугались и бежали, не разбирая дороги, до границы квартала. Там они долго приходили в себя, вытирая пот, и все поглядывали, нет ли погони.
        - Вот куриное дерьмо! - говорили они.
        - Я одного видел. Огромного, как императорский дворец, - рассказывал кто-то.
        - А я другого, с жалом вместо языка, - вторил еще кто-то.
        - Нет, жала у него не было, у него был волшебный катана, - возражал третий.
        - Да, да! Факел, факел! И нагината!
        - А еще…
        - Тихо! - повысил голос самый главный содержатель притона, заросший, как медведь, и не стриженный много лет. - На разведку надо идти…
        - Вот ты и иди! - посоветовали ему, сплевывая от нахальства. - Твой притон, ты и иди!
        - Я-то пойду, - смело ответил хозяин притона «Уда», что значит «прекрасный». - Я-то пойду, но ведь и вы потом захотите опохмелиться?
        - Это верно, - подумав, согласился за всех самый умный завсегдатай. - Мы как-то не подумали. Извини. Говори, что делать? Оро?!
        - Подкрадемся и кинемся все разом, - хозяин харчевни показал, как это надо сделать.
        Поверили, но все еще сомневались:
        - А если они кого из нас зашибут? Вон у них какой здоровяк!
        - Ты что, хонки боишься? - устыдили его.
        - Да нет, не боюсь, но остерегаюсь. Хонки, они ведь разные бывают.
        - Хонки теперь все наши. Не дрефь! Они теперь только арабуру пугают, а своих не трогают.
        - Так чего же они кричали?
        Недоуменно пожимали плечами - мол, чего только на белом свете ни бывает.
        - Я недалеко отсюда давеча видел песиголовца, - начал один. - Он что, тоже из наших?
        - А кто его знает?
        - Ну идем, что ли?! - гнул свое хозяин харчевни, размахивая для острастки погнутым вакидзаси.
        - Ты погоди, я не досказал,
        - Ну, говори!
        - Этот песиголовец человечину жрал.
        - Да ты что?!
        - Клянусь здоровьем моего господина!
        - Ова! Ова!
        - Оро?! Оро?!
        - Да, это серьезно.
        - Очень серьезно.
        - Погибнем за жалкие три бу.
        - Это точно…
        Тяжело вздыхали. Снова расселись на развалинах, чтобы обсудить свежую новость.
        - Что, прямо вот так и жрал?
        - А ты давно видел Оки-скотника?
        - Да, почитай, дней десять.
        - Так это был он!
        - Ну ты даешь?! А что ж ты молчал?!
        - Да забыл по пьянке, что б ей!..
        Кто-то подтвердил:
        - Он не просыхает целую сэкки.
        - Зря вы так переживаете. Люди каждый день помирают, - успокоил хозяин харчевни.
        - Да иди ты! - послали его и даже отвернулись в знак презрения.
        - Я бы этого песиголовца голыми руками задушил! - пообещал кто-то и тяжело вздохнул.
        - А мы бы зубами загрызли! - поддакнули сгоряча.
        - Ну что будем делать-то? - покрутили сразу трое носами.
        Их поняли буквально:
        - Как обычно - выпьем и подумаем.
        - Да, без пива здесь не обойтись…
        - И без сакэ тоже…
        Все почему-то с надеждой посмотрели на хозяина харчевни.
        - Ну что, идем?! - он снова завел старую песню, но теперь не так уверенно.
        - Да погоди ты! - махнули на него рукой. - У нас дела.
        - Знаю я ваши дела - боитесь! - наступал хозяина харчевни.
        - Ничего мы не боимся! - ответили ему грубо. - Просто не хотим рисковать.
        - Ладно. Ставлю всем бочку сакэ.
        Почесали затылки:
        - За такое дело бочки мало. А если кого-то из нас убьют?
        Подтвердили:
        - Харчевню отбить, это серьезное дело. Это не в храм сходить. Они там, наверное, все уже повыпили.
        Хозяин харчевни заскрипел зубами:
        - Ладно! Две бочки! - и с огорчением махнул погнутым вакидзаси.
        - О! - обрадовались. - Это другой разговор. Только сразу надо кидаться, чтобы они ничего не поняли.
        - С разных сторон. А то если опомнятся, пиши пропало.
        - Не опомнятся, - подбадривал всех хозяин харчевни. - А если и опомнятся? У нас вот что есть! - и со свистом рубил воздух гнутым вакидзаси.
        Кто-то с сомнением посмотрел на негодное оружие, но промолчал, зато все достали кривые индийские ножи и разные кастеты. И отправились назад. Страшно было до колик в животе, но шли. Правда, дошла ровно половина храбрецов, но и этого хватило.
        Стали они заглядывать во все щели и увидали следующую картину. Огромный белотелый демон валялся пьяный, а сухонький чаморошный дедок причитал над ним, как над покойником. Третий демон сидел отрешенно и потягивал пиво.
        - Первый раз вижу, чтобы демоны пили, как скорняки, - прошептал кто-то.
        - Значит, это не демоны, - догадался хозяина харчевни.
        - А раз не демоны, то чего мы здесь стоим?! - расхрабрились они и бросились в атаку, подталкивая друг друга в спины.

* * *
        Чудные были эти мгновения. Больше Натабура в своей жизни ничего подобного не испытывал и ни разу не летал. Но и одного раза хватило, чтобы желудок пару раз вывернуло наизнанку, хотя он был и пустым уже целую луну.
        Увидел он с высоты птичьего полета и океан по обе стороны, и маленькую горку - вулкан Фудзияма с дымком, и голубые реки, и черные пропасти - кахи, которые в народе назывались скалистыми воротами, в которых люди прятались в лихие годы. Все это ему очень понравилось, но не понравилось летать. А учителю Акинобу хоть бы что: знай себе, кричал от восторга и размахивал руками, приглашая к веселью. Натабура хотел крикнуть: «Бу-коросу!»[394 - Бу-коросу! - восклицание: Салют!], да передумал и решил пройтись по твердой земле, а не парить в ненадежной синеве. Как только он об этом подумал, они с учителем Акинобу стали опускаться. Было ли это совпадением, или сила сутр закончилась, никто из них ничего не понял. Только опустились они туда же, откуда и улетели - в столицу Мира. И не куда-нибудь, а прямо во двор дома, где их ждали друзья: Афра, Баттусай и Митиёри. Цепи мгновенно опали, мало того, он тут же рассыпались в прах, превратились в ржавчину, словно только и ждали этого момента. И густая трава выросла там, где они лежали, похожие на рыжих змей.
        Радости не было предела. Афра прыгал и норовил лизнуть Натабуру в губы. Баттусай орал:
        - О Дух, сияющий в небе!
        Даже Митиёри, забыв о Ваноути, тоже кричал:
        - Ова! Ова!
        Один Баттусай, недаром что слыл синоби?мэцукэ[395 - Синоби?мэцукэ - люди, убивающие глазами.], вовремя крикнул:
        - Данконы![396 - Данконы - презрительная кличка стражников.]
        Бесконечное напряжение, в котором они все находились все эти дни, спасло им жизнь - все среагировали очень быстро, и прежде чем три десятка стрел нашли своих жертв, попрятались за различными укрытиями: за повозкой, за поленицей, за деревьями. Поэтому никто не пострадал, только Афра получил стрелу в хвост, потому что не успел его поджать под себя. Но он перекусил и в мгновении ока выдернул стрелу из раны.
        А потом они побежали. Натабура на ходу прилаживал кусанаги за плечи, а на шее у него уже вовсю болтался радостный годзука, который сам, впрочем, как и кусанаги, прыгнул в руки. Оказывается, все это время они находились здесь, в доме, где хоронились Баттусай, Афра, Митиёри и генерал Го-Тоба, который покинул укрытие, чтобы в конце концов превратиться в арара - самого главного демона ужаса. Стоит ли упоминать, что Акинобу также самым волшебным способом получил свой белый посох из корейского дуба, в котором прятался стальной клинок.
        Дом ювелира Хата Кансукэ стоял не на центральной улице, как у большинства зажиточных представителей этой солидной профессии, а в глубине квартала, к нему вели узкие мрачные переулки, по которым к реке Ёда стекала грязная вода. Прохожие пробирались к своим домам, утопая по щиколотку в нечистотах. К тому же верхняя часть квартала располагалась в предгорье, и улицы были крутыми, а после непогоды - скользкими и трудно проходимыми. В этом был большой плюс, ибо Хата Кансукэ занимался контрабандой, и ему не нужно было афишировать свой бизнес. Для прикрытия он держал лавку в центре города, недалеко от базара Сисява, рядом с аллеей пихт и Поднебесной площадью. В этой лавке он продавал то, что разрешали власти: изделия из золота и серебра, а также поделки из кожи, бархата, парчи и моржовой кости, оружие варваров из Европы, которое попадало бог весть какими судьбами в Нихон, безделицы варваров оттуда же, применение которым никто не мог найти, как то: сломанные часы, табакерки, чесальные палочки, блохоловки, астролябии, секстанты, негодные пистолеты, аркебуза и даже компас без стрелки.
        Все эти вещи мало кого интересовали, разве что любителей иноземных диковинок, однако они придавали лавке вес и значительность в глазах покупателей. Большие же дела творились в другом месте - в подвале жилого дома Хата Кансукэ. Через руки ювелира в страну попадали драгоценные камни из Ая. В основном изумруды, бриллианты, аметисты. Практически, вся торговля камнями с западного побережья принадлежала никому неизвестному Хата Кансукэ, который всегда действовал через подставных доверенных лиц. Такие же лица представляли его интересы в Ая и Чосон[397 - Чосон - древнее название Кореи.]. И при регенте, и еще до регента Хата Кансукэ жил припеваючи. Но когда между императором Мангобэй и регентом Ходзё Дога началась борьба, к Хата Кансукэ пришли. Было это ночью, и смышленый Хата Кансукэ, как предвидел - отослал семью еще загодя в далекую приморскую деревню к родственникам. Это позволило ему маневрировать. Явились, конечно, за деньгами. Пришлось отдать все, что было в доме и в двух потаенных места, о которых знали лишь очень близкие люди. Хата Кансукэ заподозрил своего городского управляющего, который пропал
накануне. Собственно, после этого Хата Кансукэ и заволновался и отослал семью, а сам остался, выжидая. И дождался-таки. Для вида Хата Кансукэ сдался не сразу. Он даже позволил себе такую роскошь, как пару сломанных пальцев, не считая синяков и шишек. И вроде бы от страха и боли показал, где лежат золотые рё и камни. Если бы стражники во главе к Макаром Такугава знали, что еще за год того, как поссорились император и регент, ювелир вывез в тайные места два воза золота и драгоценных камней, а еще столько же переправил в не очень далекий Чосон, где у Хата Кансукэ был дворец и где его знали совсем под другим именем, они не дали бы Хата Кансукэ никаких шансов не то чтобы что-то утаить, а просто остаться в живых. Они бы заставили его вспомнить каждый день из последних пятнадцати лет. Это было бы очень жестокая пытка, потому что у стражников и времени, и терпения было предостаточно. Как ни странно, Хата Кансукэ спас длинный язык: он умел рассказывать все что угодно, но не то, что надо, и находил к каждому человеку отдельный подход. Городской управляющий знал ровно столько, сколько должен был знать, чтобы у
него создалась картина всезнания. А это было иллюзией, туманом, который умел напускать Хата Кансукэ.
        Наутро его уже не было в столице Мира. Удобно устроившись в паланкине и нянча покалеченную руку, но нисколько от этого не расстраиваясь, он отправился в сторону моря, изображая насмерть перепуганного человека. Химицу сосики донесла начальнику городской стражи Макару Такугава, что Хата Кансукэ перепугался и «едва унес ноги», что вполне всех устраивало, ибо это позволяло избежать ненужных слухов и кривотолков среди горожан, а также позволяло надеяться, что об этом случае император вообще может не узнать, а если и узнает, то будет уже слишком поздно. Дело в том, что деньги были нужны регенту для приобретения войска глиняных истуканов - хирака и ганива, которых возили из древних гробниц императоров страны Ая. Через два дня Хата Кансукэ уже был в Чосоне и зажил там спокойной жизнью. На всякий случай он оставил охранять дом старого-престарого слугу с сыном. Он еще надеялся вернуться, но время шло, а события на родине приняли совершенно невероятный оборот, да и в новой стране у Хата Кансукэ появились новые дела. И постепенно он стал забыть Нихон. Но речь в данном случае не об этом - не о дальнейшей жизни
никому неизвестного ювелира по имени Хата Кансукэ.
        Когда в страну пришли арабуру, сын старого слуги погиб, а отец умер от горя, так и не узнав самого главного - что сын его принадлежал к одному из кланов ниндзюцу, точнее, «к тем, кто крадется в ночи». А убили его случайно, днем, когда он этого вовсе не ожидал - стрела, пущенная рядовым корзинщиком, попала ему сзади в шею. Он умер мгновенно. С Баттусаем же он дружил много лет, и несколько раз Баттусай на правах друга ночевал в огромном пустом доме, поэтому-то он и привел сюда своих спутников. Убежище было надежным, и о нем никто не знал. На всякий случай они поселились не в каменном доме, а в летнем, который стоял в саду, укрытый от взглядов густыми кронами деревьев. Вот почему Бугэй опростоволосился, хотя у него была информация, что в доме ювелира что-то происходит. Но, во-первых, Бугэй не знал всей предыстории, а во-вторых, он, конечно, не был знаком ни с Макаром Такугава, ни с его преемником - Досё, ни даже со следующим начальником городской стражи, имя которого в истории не сохранилось. Если бы он знал хотя бы кого-нибудь из них, то обязательно что-то сообразил бы о доме ювелира, а сопоставив
факты, действовал бы быстрее и добился бы нужных результатов. Но он действовал вслепую. Да и честно говоря, времени на раздумья у него не было - ему надо было любыми способами и как можно быстрее оправдаться в глазах императора Кан-Чи, поэтому он успел взять с собой только тех кэбииси, которые оказались под рукой. Они следили за улетевшими мятежниками государственной тюрьмы Тайка, пока мятежники не растаяли в небесной синеве, и уже собрались было в унынии и печали разбрестись по казармам, дабы принять, как должное, императорские кары. А Бугэй всерьез обдумывал, в какую бы сторону унести ноги, чтобы, с одной стороны, не попасть к мятежникам, действовавшим в провинциях, а с другой, не угодить в лапы арабуру, как вдруг кэбииси, завопив и заулюлюкав во все горло, стали показывать на небо. Бугэй с большущим облегчением увидел, как пленники, сбежавшие из-под самого носа, как ни в чем не бывало опускаются на территорию города.
        - Хватайте их! Хватайте! - командовал Бугэй, с трудом перелезая через стену. Мешал живот и одышка. - Хватайте, ахо![398 - Ахо - недоумки.]
        Он так спешил, что не дал своим людям прицелиться.
        - Стреляйте же! Стреляйте быстрее! - кричал он, хватаясь за пухлую грудь.
        К тому же их руки дрожали, потому что кэбииси побаивались беглецов, которых назвали архатами. А с архатами, как известно, шутки плохи. Поговаривали, что у тех, кто по ним стреляет, отсыхают руки и прочие члены, а головы - так те просто отваливаются, как сучки на столетнем дубе. Если бы не Бугэй, все давным-давно разбежались бы. С другой стороны, подберись они ближе, последствия залпа для беглецов оказались бы плачевными. В принципе, кэбииси могли и не спешить, а окружить беглецов или даже послать за подмогой, чтобы действовать наверняка. Но Бугэй был перепуган не меньше стражников и поэтому торопил их, и случилось то, что случилось. Поляна перед летним домом мгновенно опустела. И хотя кэбииси все обыскали, но кроме сломанной окровавленной стрелы, ничего не нашли. Тогда они, подгоняемые Бугэй, которому уже нечего было терять, устремились в погоню. Впрочем, здесь они были не так успешны, и не потому что первые три кэбииси, по неосторожности сунувшиеся во двор следующего дома, были тут же зарублены Акинобу и Натабурой, а потому что действовали вяло и при первом же удобном случае пытались уклоняться
от своих обязанностей и спрятаться в кустах.
        Хотя Бугэй узнал и Афра, и Баттусая и даже подумал, что на этом можно сыграть, он уже прощался и с карьерой, и с жизнью - его кэбииси, как бараны, столпились перед узким проходом во двор следующего дома и не хотели идти вперед: тропинку загораживали три трупа в луже крови. Впрочем, ни учителя Акинобу, ни Натабуры, ни Афра, который всегда желал быть рядом с хозяином, к этому времени там уже не было. Так вот, Бугэй уже прощался с жизнью, когда с той стороны, куда убежали мятежники, послышались крики и звуки битвы. В свою очередь, Акинобу, Натабура и Афра нагнали своих в тот момент, когда они нос к носу столкнулись с отрядом корзинщиков, лишь трое из которых были вооружены мшаго. Остальные - нагинатами и катана. А если учесть, что бойцы из корзинщиков были никакие, то силы оказались приблизительно равными. Вот где пригодилось воинское умение учителя Акинобу, Натабуры и Баттусая.
        Сражение произошло на крохотной площади, на которой сходились пять кварталов и разбегались пять улиц. Площадь называлась Ступенчатой, потому что состояла из трех длинных уступов. Беглецы двигались сверху, а отряд корзинщиков во главе с арабуру в чине лейтенанта - снизу из города. Корзинщиков послал первый великий министр Дадзёкан. Так называли рядовых арабуру, которые носили свой скарб и скарб офицеров в плетеных корзинах. Только корзинщики были направлены в такие районы, где беглецы не могли появиться. Это было сделано первым великим министром Дадзёкан для очистки совести и для того, чтобы охватить весь город.
        Беглецам осталось всего-то миновать площадь, свернуть на третью улицу справа, ведущую к реке Ёда, и по ней попасть на Слияние, когда произошла стычка. Дома в этом предгорном районе столицы Мира были из камня, двух-трех ярусными, а в окнах блестело настоящее стекло.
        Один из корзинщиков, который числился слугой у брата самого императора Чачича, а теперь стал десятником, был преисполнен решимости схватить улетевших мятежников. По причине непонимания он презирал архатов, как и остальное население Нихон, однако при виде Натабуры его все же бросило в дрожь. Он невольно вспомнил, при каких обстоятельствах погиб его господин, и обстоятельства эти показались ему сродни колдовству. Лично ему жизнь спасла только лошадь, которая шарахнулась в сторону и понесла по полю. У него до сих пор не укладывалось в голове, как можно какой-то железкой, хоть и очень остро заточенной, противостоять оружию кецалей. Эта заминка стоила его господину жизни. Не успел он и глазом моргнуть, как Натабура, который был до этого мгновения не меньше чем в одном тане от него, самым невероятным образом преодолел все три огромные ступени, очутился совсем близко, и его грозный взгляд, а еще больше голубой кусанаги, парализовали руки и ноги корзинщика. От страха он даже не успел привести мшаго в боевое положение. А если бы даже и успел, то чувствовал, что не может поднять руку. Честно говоря, он
боялся этого оружия господ, которое плавило всех и вся. По правилам, лезвие мшаго полагалось активировать лишь при виде противника, не только для того, чтобы как можно дольше сохранить ту энергию, которая скрывалась в рукояти, но и для того, чтобы по неосторожности не задеть световым лучом кого-то из своих. В общем, какие бы мысли ни владели корзинщиком, он умер прежде, чем опустил руку к поясу, где висел мшаго. Натабура ударил его в шею и тут же взлетел, используя старый испытанный принцип хаябуса[399 - Хаябуса - способность летать.]. Катана корзинщика всего лишь срезал подошву его сандалии на левой ноге.
        Баттусай же в свою очередь всеми силами старался подстраховать Натабуру, хотя против него выступил другой корзинщик с мшаго. С ужасным звуком, похожим на гудение гнезда шершней, сверкнул луч мшаго, но недаром Баттусай слыл лучшим из лучших синоби?мэцукэ школы Кожаиба. За мгновение до удара он сделался тенью, на которую луч мшаго не оказал никакого воздействия. Со стороны Баттусая это было большим риском, ибо он не знал в полной мере свойств мшаго. Но Баттусай рискнул и не ошибся - он выиграл этот поединок, перебил корзинщику горло с помощью тэкко[400 - Тэкко - кастет с месяцеобразным лезвием.]. Мшаго, упав на мостовую и, вращаясь по инерции, покалечил много корзинщиков. Их-то крики и услышал Бугэй.
        Акинобу действовал менее успешно. Пробиваясь к третьему корзинщику, владеющему мшаго, он потратил время, и хотя от его руки пало много рядовых корзинщиков, а еще больше было ранено, Акинобу тоже пришлось применить хаябуса - как самое простое решение в бою. Он взлетел, и десятки лезвий нагинат и катана сопроводили его движение, и он уже не мог пробиться сквозь их лес, чтобы поразить третьего корзинщика с мшаго. Да и сам корзинщик не проявлял особого боевого духа, а старался как можно быстрее убраться с поля боя, понимая, что он столкнулся с опытными бойцами, которые рано или поздно всех их перебьют. Возможно даже, что из всех корзинщиков этот оказался самым умным и дальновидным. Ощетинясь нагинатами, воины медленно попятились к центру города. К ним невозможно было подступиться ни сверху, ни с боков. В этот момент и застал их отряд Бугэй. На это раз Бугэй действовал хитрее, не кричал и не подталкивал своих солдат. А велел подкрасться и напасть внезапно. Его стражники не могли применить луки без того, чтобы не поразить своих, что чрезвычайно уменьшило боевую эффективность, зато вместе с корзинщиками
они получили численный перевес.
        Афра успел предупредить об опасности. Он залаял и взлетел, неся на себе Митиёри. На его счастье, стрелы, пущенные в них, растаяли в голубом небе. Афра было тяжело лететь. Они с Митиёри опустился на ближайшую крышу, и, высунувшись из-за ее конька, наблюдали за сражением, не в силах ничем помочь своим.
        Неизвестно, как сложилась бы ситуация, если бы к моменту появления кэбииси - городской стражи, Акинобу, Натабура и Баттусай не пробились бы на третью улицу справа, узкую, где могли лишь разминуться два человека, темную, словно ущелье, и извилистую, как ручей в горном лесу. Здесь никогда не было ни каменной мостовой, ни водостоков, и под ногами зачавкала грязь. Соломенные стрехи нависали так низко, что мешали бежать, а солнечный свет едва освещал дорогу.
        Они преодолели почти треть пути к реке, когда им вслед полетели стрелы: «Шу-у-у…шу-у-у…» От этого звука душа уходила в пятки. Стрелы ударяли в стены домов: «Тук-тук, тук-тук!» ис шуршанием застревали в крышах.
        Корзинщики, воодушевленные подмогой, попытались их преследовать, но Натабура, воспользовавшись преимуществом, убил самого смелого из них, и корзинщики, и кэбииси предпочли держаться на расстоянии. Вот тогда им и пригодились луки.
        Как только запели первые стрелы, все трое тут же попрятались в укрытия: кто умудрился втиснуться в ниши, рядом с бронзовым Буддой и горящей свечой, кто разлегся за горкой мусора, прижавшись к стене. Баттусай вообще сумел зависнуть под стрехой - благо, что стрелки не разглядели его. После этого пришлось очень быстро перебегать от одного тупичка к другому.
        Низкие стрехи домов не давала прицельно стрелять. Да преследователи не особенно спешили, потому что пошли на хитрость, послав часть кэбииси и корзинщиков в обход. Поэтому все их действия носили демонстративный характер. Впрочем, стоило кому-то из троих: Акинобу, Натабуре или Баттусаю совершить перебежку, как две-три стрелы летели вслед. Кэбииси и корзинщики действовали крайне осторожно, не приближаясь, однако и не давая всем троим оторваться слишком далеко. Но в одном из тупиков дом оказался на сваях.
        - Натабура! - тихо позвал Акинобу.
        Они как раз юркнули в следующий тупичок между домами, и Натабура прикрывал их. Позиция была неудобной не только для того, чтобы долго прятаться, но чтобы перебежать к своим. К тому же, похоже, его уже стерегли, потому что две стрелы воткнулись в стену напротив, и их древки еще дрожали. По крайней мере, корзинщики знали, где он прячется. Третья стрела расщепила доску перед его носом, когда он собрался выглянуть, и ее наконечник, пробив дерево, вылез наружу. Натабура потрогал его. Наконечник был теплым. Потом он услышал, как стражники перебегают переулок наискосок, чтобы им было удобнее стрелять, и кожей ощутил опасность. Конечно, они не сунулись бы в его тупичок, пока он не ранен, но могли удержать на выходе из него.
        - Натабура! - снова позвал Акинобу.
        О том, чтобы применить хаябуса, не могло быть и речи - слишком близко были расположены крыши. Да и как такового хаябуса у них сегодня не получалось. Высокий прыжок - иногда замедленный, иногда быстрый. Но только не классический хаябуса. Слишком долго они с учителем Акинобу не тренировались.
        - Натабура!!! - в третий раз, уже не скрывая беспокойства, позвал учитель Акинобу.
        Тогда он кувыркнулся через улицу, ощущая, как на излете поют стрелы: «Шу-у-у…шу-у-у…» ивтыкаются в стены: «Тук-тук, тук-тук!» Прыгнул к противоположной стене, где в нише блестел Будда. И снова: «Шу-у-у…шу-у-у…» И снова: «Тук-тук, тук-тук!» Одна стрела прошила кимоно на спине. Он почувствовал, что ранен, окончательно сбив с толку лучников, кувыркнулся еще раз и оказался рядом со своими.
        Оказалось, что они нашли-таки лазейку. Надо было всего лишь поднырнуть под фундамент, и они перебрались на соседнюю улицу, где их уже ждали Афра и Митиёри. Фундамент заметно просел, и Натабура пару раз задел его раненой лопаткой. Как только они собрались все вместе, Афра тут же начал оказывать знаки внимания - подпихивать руку и урчать, как кот, от удовольствия.
        - Бежим! - крикнул Митиёри, с ревностью глядя на Афра, - я уже все разведал.
        Здесь они и столкнулись с преследователями, которые пошли в обход. Но теперь преимущество было на стороне Акинобу, Натабуры и Баттусая - ведь ближний бой для самурая - все равно, что чашка сакэ перед обедом.
        На свою беду Бугэй бежал впереди всех. То ли его в конце концов подвела судьба, то ли он просто обмишурился - не остановился вовремя, не прислушался к себе. Но ни огненный катана, ни два стражника с острыми нагинатами, оказавшиеся рядом с ним, не помогли ему. Стоит ли напоминать, что Бугэй никогда не был бойцом и никогда не занимался тем, чем занимались Акинобу, Натабура и Баттусай - всю жизнь они совершенствовались в искусстве фехтования. И хотя мшаго в его руках уравновесил шансы обеих сторон, ловкость и опыт самураев не имели себе равных.
        Кэбииси во главе с Бугэй бежали в гору и запыхались. Однако Бугэй и не думал сбавлять темпа, ему нужно было как можно быстрее оправдаться в глазах императора Кан-Чи. Он гнал от себя мысли: отом, что не надо рвать пупок ради арабуру - это глупо, и о том, что за поворотом может быть засада. Эти мысли он самоуверенно проигнорировал, полагая, что судьба, как всегда, будет ему благоволить. Его больше заботили стрехи крыш, и он все время наклонял голову, оберегая глаза. В том месте, где две улицы сходились почти на берегу реки и где стояли низкие, убогие дома, окна в которых были заклеены желтой промасленной бумагой, в лучах вечернего солнца блестела маленькая площадь, размером с бу. Здесь-то он столкнулся с теми, кого преследовал. По правилам во время бега или в засаде мшаго не полагалось приводить в боевое положение. Во-первых, огненное лезвие было опасно для самих нападающих, а во-вторых, гудение мшаго выдавало засаду или скрытное приближение к врагу. Все это Бугэй проигнорировал с непонятной даже для самого себя беспечностью, поэтому Акинобу первым заметил Бугэй и спрятался за стену крайнего дома.
Его появление перед Бугэй оказалось для того полной неожиданностью, и хотя он довольно уверенно рубанул световым лучом, но сделал это так, словно рубился катана, и, не имея ни малейшего представления, как надо правильно действовать мшаго, приложил слишком много сил, поэтому-то провалился. Даже если бы он попал в Акинобу, он бы все равно провалился - слишком сильными были замах и удар. Луч бордового цвета чиркнул по земле, от которой сразу же пошел пар, и Бугэй повел рукоятью снизу вверх, чтобы исправить положение, он было поздно - клинок Акинобу пробил Бугэй грудь и безошибочно нашел его сердце. В этот момент Бугэй почувствовал облегчение. Должно быть, он подспудно стремился к смерти, чтобы враз избавиться от всех тех грехов, которые поработили и управляли им. Вместе с хлынувшей кровью из Бугэй выскочила его черная душа, и люди, которые обычно не видели души умирающего человека, на этот раз разглядели черную-черную тень, очень похожую на Бугэй.
        Так умер Бугэй, который при арабуру служил начальником городской стражи, но в душе так и остался поваром. Бугэй, который больше всего в жизни любил деньги, а потом оказалась - что и власть. Бугэй, который с легкостью предавал все тех, кто был рядом с ним. Его черная-черная душа с воем шарахнулась в горы подальше от тела, ибо она это тело ненавидела. В горах же ее уже поджидали духи и демоны, которые питались свежими душами умерших. Но всех-всех их опередил арара - демон генерала Го-Тоба. Он растолкал всех, расшвырял, недвусмысленно грозя своим мечом, и съел все, что можно было съесть, не оставив сородичам ни капли, ни кусочка новоиспеченной души. Таким образом, от Бугэй ничего не осталось. А вскоре о нем и позабыли, потому что история этой страны не желала запоминать имена предателей и негодяев.
        Натабуре и Баттусай тоже выпала возможность во всей красе показать, на что они способны. Пять или шесть кэбииси упали, обливаясь кровью, на площади размером с бу, а остальные обратились в бегство. Путь к Слиянию был открыт.
        Однако если бы Акинобу, Натабура и Баттусай знали, что там их ждет полное крушение всех их планов, они бы со всех ног бросились на помощь капитану Го-Данго. Впрочем, если бы они поспешили, то столкнулись бы с арабуру, а не их слугами, и исход битвы был бы предопределен. Но они, ничего не подозревая, обрадовано сбежали меж холмов, поросших бурьяном и чертополохом, к реке, посреди которой чернел Запретный остров. Желтое заходящее солнце отражалось в воде, мошкара клубилась меж ивами, и тихо плескались волны. На мгновение всем показалось, что ничего не случилось, что нет ни иканобори, ни арабуру, ни императора Кан-Чи, который сидел в двенадцатиярусной пирамиде Оль-Тахинэ и убивал народ, а есть только эта величественная река, несущая свои воды к далекому морю. Это чувство владело всеми до тех пор, пока они не разглядели в воде человеческие трупы.
        - Все хватит! - сказал учитель Акинобу, заметив, что Баттусай и все остальные слишком долго плещутся. - Уходим! - и с непонятной тревогой посмотрел вверх на склон, ожидая, что вот-вот появятся преследователи. Но холмы были пустынны и тихи.
        Должно быть, корзинщикам и кэбииси надоело умирать и они предпочли убраться восвояси. Странно, - подумал Акинобу. Неужели все-таки испугались? Он привык иметь дело с настойчивым противником, но в данном случае все вышло даже очень просто. Непонятная тревога овладела им. Казалось бы, надо радоваться - два шага, и они у капитана Го-Данго, а он насторожился. Может, это и был Мус[401 - Мус - Знак, просветление, взгляд в будущее.], а он его не понял, поддавшись тягостному ощущению от вида покосившихся крыш заброшенных храмов, которые то там, то здесь проглядывали сквозь буйную зелень деревьев, или от вздувшихся трупов казненных самураев, плывущих по реке.
        Все заметил учитель Акинобу, кроме одного - Натабура был ранен. Вначале он не подавал вида, но когда кровь стала капать на сандалию, то пришлось раздеться, чтобы Акинобу осмотрел рану. Стрела прошла вскользь, и рана оказалась неопасной.
        Пока Акинобу возился с Натабурой, вовсе стемнело. Эта задержка и спасла им жизнь.
        В прежние времена многочисленные огни храмов отражались в реке, теперь же в ней блестели лишь холодные звезды, да рябая лунная дорожка лежала поперек. Жара сменилась ночной прохладой, пели цикады, да иногда плескалась рыба. Город молчал, притаившись за речными холмами. Показалось бы, что его нет вовсе, если бы не слабый запах дыма, который приносил ветер - где-то готовили мясо да не углядели, и оно подгорело. Афра проснулся, отошел и долго внюхивался, поводя влажным черным носом, потом поднял лапу на кусты, вернулся и подпихнул мордой руку хозяину. Натабура посмотрел на него и решил, что пес что-то хочет сказать, он не может. Должно быть, голоден, решил он.
        - Нет у меня еды, нет. Потерпи!
        Афра в знак презрения оттого, что хозяин его не понял, напился из реки и, облизываясь, подошел и снова пихнул мордой.
        - Ну и молодец, - похвалил Натабура. - Молодец!
        Акинобу с Баттусаем шли впереди. Баттусай хорошо видел в темноте, но не знал дороги, и помогал Акинобу. Затем шел Митиёри, который клевал носом от усталости, от обилия впечатлений, но из упрямства даже не прилег и на кокой. А уж замыкающими были Натабура с Афра. И снова Афра повел себя странно - то прижимался к ноге, то убегал в темноту. Что-то его тревожило, но Натабура не сумел почувствовать тревогу пса. Афра даже не интересовали лягушки, которые при приближении замолкали, а потом прыгали в воду. Обычно Афра не упускал возможности погонять их.
        Вначале тропинка бежала вдоль реки, потом стала забирать вверх, все выше и выше. Ноздри щекотали ночные запахи полыни, горячей летней пыли и тины. К ним добавлялся крепкий запах жареного мяса.
        Афра снова убежал вперед и отсутствовал так долго, что Натабура уже стал волноваться. Вдруг его очень тихо позвал Акинобу. Вначале Натабура различил лишь столпившиеся фигуры.
        - Что-то случилось? - спросил он.
        - Случилось, - сказал откуда-то снизу Баттусай.
        Оказывается, он сидел чуть поодаль - в двух шагах. Блеснул его кастет - тэкко.
        - Это кто-то из наших, - прошептал Митиёри и посторонился.
        И пахло. Пахло так знакомо, что сразу невозможно было понять, чем именно, но явно не горелым мясом. Тогда Натабура шагнул к Баттусаю и все понял: втраве лежал труп самурая, которого убили мшаго. И тогда Натабуру едва не стошнило, хотя он не ел в течение всей луны.
        - Кими мо, ками дзо! - прошептал он, отступая на тропинку, которая белела среди густой травы.
        - Поэтому так и пахнет, - сказал Акинобу. - А я думаю, чего так пахнет?.. - и посмотрел наверх, туда, куда лежал их путь. Но берег Слияния был темен и безответен.
        - Надо спешить, - сказал Натабура. - Может, еще успеем, - хотя понимал, что они уже безбожно опоздали.
        - Чуял, ведь чуял, что что-то случится! - в сердцах воскликнул Акинобу.
        Тотчас где-то совсем недалеко раздались гортанные голоса, и взлетела китайская ракета. Вернее, она была похожа на китайскую ракету, но слишком долго плыла в воздухе, освещая все вокруг желтым светом.
        Все присели, словно их действительно можно было увидеть с холмов.
        - Тихо! - прошептал Баттусай.
        Ракета с шипением упала в реку за Запретным островом, осветив деревья и скалы, придав им напоследок сказочные очертания, как в театре теней Кабуки. Всем сделалось не по себе. Все, кроме Афра, невольно подумали о проделках хонки.
        Арабуру пустили еще одну ракету, заспорили. Натабура уловил, что речь идет о каких-то мятежниках, и наступила темнота, а за ней и тишина. Потом долетел глухой звук, словно люди шли по тропинке и кто-то оступился.
        - Ушли, что ли? - прошептал он, чувствуя, как Афра дышит ему в ухо.
        - Ушли, ушли… - отозвался Митиёри. - Вверх по склону.
        Митиёри по деревенской привычке с почтением относился к старшим и если высказывался, то только по делу.
        - Кого-то же, наверное, оставили? - усомнился Баттусай. - Не может, чтобы не оставили?
        Они еще подождали. Но были тихо и сонно. Река равнодушно катила воды, из-за тучи выглянула луна. Афра воспользовался случаем, завалился тут же рядом в траву и стал выкусывать у себя блох.
        - Сделаем так, - прошептал Акинобу, - идем очень тихо, разговаривать нельзя, приготовьте ножи.
        Теперь они поднимались очень медленно и осторожно. Было слышно только, как шелестят сухие стебли трав. Афра понял, что к чему, и уже не путался под ногами, а преданно и чинно бежал рядом.
        Они поднимались все выше и выше. Ярко светила полная луна. Река уже блестела где-то далеко внизу. Холмы кончились, пошли уступы, и на одном из них, когда, казалось, что уже конец пути, что где-то здесь среди сосен и елей должна быть нужная пещера, наткнулись еще на один труп. Человек тоже был убит мшаго - пахло все тем же горелым мясом. Собственно, по этому запаху его и нашли. Афра постарался.
        - Бакаяро! - выругался Баттусай. - Мы так никогда их не осилим!
        Придумаем, зло подумал Натабура, мы обязательно что-нибудь придумаем. И осилим. Быть такого не может, чтобы не осилили. Наверняка есть средство, просто мы еще не догадались. Надо поговорить с Акинобу.
        На поляне у входа в пещеру лежали два человека. На пороге - еще один с луком. Это могло означать только одно - капитана Го-Данго защищали до последнего вздоха. А если это так, то, значит, все пропало, и заговор, не успев созреть, рухнул.
        Баттусай обшарил все окрест, вернулся и прошептал:
        - Больше никого нет…
        - Ну что будем делать? - спросил Акинобу, переворачивая лучника, чтобы посмотреть ему в лицо.
        Он узнал его по затылку. Только у одного из его друзей был такой плоский затылок - у сотника Гэнго, который когда-то был лучшим лучником в отряде капитана Го-Данго.
        - Прости, друг, - прошептал Акинобу, - что мы пришли слишком поздно.
        Он подумал, что раз Гэнго с его луком не смог поразить ни одного арабуру, то дела дрянь. А может быть, он все же кого-то из них убил? - с надеждой подумал Акинобу.
        Они сели в круг на корточки, готовые при малейшей опасности вскочить на ноги и схватиться за оружие.
        - С рассветом все равно надо уходить, - высказал здравую мысль Натабура.
        - Да, они обязательно вернутся, - согласился Баттусай.
        - Утащили своих, - убежденно произнес Митиёри.
        - Хорошо бы… - вздохнул Натабура.
        - А что если кого-то оставить? - предложил Акинобу. - Ведь сюда кто-то приходит из наших.
        - Я бы вообще пока убрался из города, - высказал Баттусай здравую мысль.
        - Это правильно, - согласился Акинобу. - Но, с другой стороны, сюда кто-то обязательно должен вернуться. Ведь не сидели они здесь все это время, сложа рукава.
        - Не сидели, - согласился Натабура, - это правильно. Сэйса, давайте, я останусь?
        - Хорошо, - почему-то не сразу согласился Акинобу. - Надо еще подумать. Ты слишком долго не ел и к тому же ранен, - сказал он.
        И действительно, при упоминании о еде в желудке Натабуры неприятно засосало, и он ощутил приступ слабости: то ли кончалось действие сутр, то ли пришло время поесть.
        Вдруг Митиёри, который почтительно сидел поодаль, не смея вмешиваться в разговоры старших, горячо зашептал:
        - Учитель, учитель!.. Там кто-то есть…
        Они тотчас попрятались кто куда и замерли, как сурки в норах. Только после этого Натабура уловил неясные звуки и удивился - подросток слышал лучше всех их вместе взятых.
        В пещере кто-то зашуршал. Может, барсук, подумал Натабура. Или медведь? Нет, не может быть. Откуда в пещере барсук, а тем более медведь? Афра не реагировал, хотя был охоч на всякого зверя. Однако и Афра заворчал, но не так, когда чувствовал живность, а совершенно по-другому. Более нервно, что ли? Стало быть, это человек, догадался Натабура. Ну, это мы сейчас проверим!
        - Тихо… - прошептал он в ухо другу, и они вдвоем, храбрясь, подступили к ветхой двери.
        Дверь скрипнула и приоткрылась. В щелочке забелело лицо. Человек долго прислушивался к звукам ночи. То, что это не капитан Го-Данго, Натабура сообразил сразу - слишком мелким был человек. Мелким и осторожным. Он бочком выскользнул из пещеры и запричитал над одним из убитых.
        Тогда-то Натабура бросился на него, прижал коленом к земле и прошептал:
        - Тихо, свои…
        И пока к ним подбегали Акинобу и Баттусай, Афра во всю кусал ноги маленькому человеку, который брыкался, как теленок.
        - Кто ты? - спросил Акинобу, отгоняя Афра.
        Баттусай юркнул в пещеру. Но и так было ясно, что там больше никого нет.
        - Пусто, - сообщил Баттусай через кокой.
        За это время выяснилось следующее: можно было догадаться, что капитан Го-Данго жив и здоров и находится где-то недалеко, иначе бы человек не вертелся здесь. Однако человек, который назвал себя Гэндзабуро, не торопился сообщить, где именно. И вообще, он держался очень мужественно, и Акинобу понял, что тот готов умереть за своего господина.
        - Ты думаешь, мы кто? - спросил Акинобу, отпуская его.
        - Люди, - дипломатично ответил Гэндзабуро.
        - Какие люди?! - возмутился Баттусай. - Ты чего нам голову морочишь? Мы друзья твоего господина.
        - Я не знаю никакого господина. Я один здесь живу.
        - Ну да, - согласился Акинобу и выразительно глянул на Баттусая, чтобы он не пугал Гэндзабуро. - Вот что, тебе капитан говорил что-нибудь о Натабуре?
        - Натабуре? - переспросил Гэндзабуро, чтобы выиграть время.
        - Ну да, - терпеливо подтвердил Акинобу. - Или об Акинобу?
        - Не знаю никакого Акинобу и Натабуру тоже!
        - Вот он, - Акинобу показал на Натабуру.
        - Я его не знал, - гнул свое Гэндзабуро, даже не взглянув в сторону Натабуры.
        - А о собаке?
        - Какой собаке?
        - О медвежьем тэнгу, тикусёмо![402 - Тикусёмо - сукин сын.] - снова не удержался Баттусай.
        - О медвежьем?..
        - Ну?!
        - Который мне ноги покусал?
        - Тот, который покусал…
        - Говорил… - с еще большей настороженностью отозвался Гэндзабуро, как-то странно вертя головой.
        Натабура насторожился, потому что уловил желание Гэндзабуро сбежать в ближайшие кусты.
        - Стой! - он поймал его за пятку в последний момент и, хотя получил удар ногой в лицо, все же удержал Гэндзабуро.
        Акинобу и Баттусай долго очищали глаза от песка, который швырнул им в лицо ловкий Гэндзабуро. Баттусай при этом ругался самым черными словами:
        - Ах, ты симатта! Ах, ты куриное дерьмо!
        - Можете меня убить! - твердо произнес Гэндзабуро и сложил руки на груди. - Я больше ничего не скажу!
        - Не говори, - согласился Натабура. - Только капитан Го-Данго давно нас ждет. Он вызвал нас с острова Миядзима. Вот мы и пришли.
        Гэндзабуро лишь неопределенно пожал плечами и гордо отвернулся. Тогда Натабура сказал:
        - У твоего господина шрам через правую часть лица. Веко разрублено. Волосы у него рыжие, а сам он такой огромный, что не всякая лошадь снесет его. Его жену зовут Тамуэ-сан. Цвет волос у нее рыжий. Его сын - Каймон. Он тоже рыжий. Ну? - просительно добавил он.
        - А зачем вы пришли?! - с подозрением спросил тогда Гэндзабуро.
        - Кими мо, ками дзо! - не выдержал Натабура. - Сколько можно пытать?!
        - Хватит валять дурака! - снова не удержался Баттусай и даже замахнулся. В руке его блеснул тэкко. - Веди нас к своему господину!
        - Мы пришли затем, чтобы участвовать в восстании, - снова набрался терпения Натабура, невольно загораживая Гэндзабуро от Баттусая.
        - Хорошо, - неожиданно согласился Гэндзабуро. - Я отведу вас. Я узнал его, - он показал на Афра. - Мой господин рассказывал о летающей собаке. А о вас не рассказывал.
        - Ладно, - с облегчением кивнул Натабура. - Веди. Только не сбеги.
        - Не сбегу… о вас он тоже один раз говорил, - признался Гэндзабуро. - Мол, деретесь, как Бог, мечом. Один раз его по пьянке тоже задели.
        - Ну, положим, не по пьянке, - заметил Натабура и вспомнил ночной бой, в котором капитан Го-Данго разворотил полдома, пока его не угомонили.
        - Так что ж ты нас пытаешь?! - удивился Акинобу.
        - Мало ли что… - жалобно шмыгнул носом Гэндзабуро, - я вас не знаю, может, вы, цукасано гэ.
        - Ты что, думаешь, что мы предатели? - возмутился Баттусай. - Ах ты, гад!
        - Мой господин болен. Ему покой нужен, - с жалостливыми нотками в голосе добавил Гэндзабуро.
        - Вот мы и вылечим твоего господина, - с облегчением поднялся Акинобу. - Пойдем, а то светает.
        Действительно, небо на востоке из черного превратилось с темно-голубое, а река на Слиянии, напротив, потемнела и, казалось, стала шире, хотя куда уже шире - противоположного берега видно не было, только в отдалении чернели скалы Запретного острова, поросшего редкими соснами.
        - Хозяин меня послал проверить, может, кто живой остался, - наконец объяснил Гэндзабуро, когда они ступили под низкий свод пещеры.
        Из ниши в стене он достал толстую свечу, зажег ее, и они пошли куда-то вглубь берега. Миновали ряд разгромленных келий, скудные пожитки и утварь которых арабуру выкинули наружу.
        - Конечно, он упоминал и о великом учителе, - признался Гэндзабуро.
        - А что ж ты молчал? Кими мо, ками дзо! - возмутился Натабура, наконец разглядев лицо Гэндзабуро.
        Он походил на рано состарившегося подростка. Только черные волосы говорили о его настоящем возрасте.
        - Мне велено было только посмотреть. А о вас он ничего не говорил.
        - Узнаю капитана.
        - Он всегда бдит, - похвастался Гэндзабуро.
        - Может, он устал ждать?
        - Может, и устал, - покорно согласился Гэндзабуро.
        В нишах лежали мумии монахов - маленькие, почерневшие, со сложенными руками, похожими на гусиные лапки. Кое-где горели вечные лампады.
        Когда по расчетам Натабуры они углубились в берег примерно на расстояние один сато, белый известняк сменился черным камнем. И они ступили под огромный свод подземного храма. В центре возвышалась статуя Будды. Похоже, арабуру сюда не добрались, потому что в крохотных нишах тоже горели свечи и пахло благовонными палочками.
        Гэндзабуро поколдовал в углу храма, и вдруг Будда сдвинулся с места, а под ними открылся ход с лестницей, оттуда тянуло запахом реки.
        Глава 6. Самая большая тайна Нихон
        Язаки и Ваноути тащились, проклиная весь белый свет, по одной из улиц столицы. Как всегда, все тяготы, что послала судьба, легли на плечи бедного Язаки, и этой тяжестью на сей раз оказался старший черт Майяпан. Мало того, что он был в стельку пьян, так еще и покрыт ранами, как лев, победивший в смертельной схватке. Ранен был и сам Язаки, но не очень серьезно - в зад, и не чем-нибудь, а осколками бутылки, на которые он от испуга сел, когда в притон «Уда» ворвались разъяренные завсегдатаи. Как ни странно, повезло одному Ваноути - он не получил даже царапины, чем ужасно гордился, напевая под нос: «Блеснет ли мне ответный луч твоей любви?.. ля-ля, ля-ля…»
        - Держи этого силача крепче! - приказывал Язаки Ваноути.
        Дед тут же подпрягался, а через мгновение снова все перекладывал на слабые плечи Язаки, и Майяпан повисел на нем, как мокрая тряпка на заборе.
        Язаки потел, кряхтел, но тащил, а вот куда, он и сам не знал - главное, подальше от притона «Уда», а потом хоть трава не расти, рассуждал Язаки, даже не имея возможности смахнуть пот со лба. Пот заливал глаза и щипал сверх меры, скатывался на кончик носа и оставлял на земле дорожку, которая тут же высыхала под горячим солнцем.
        Наверное, им бы везло и дальше, но они возьми да забреди в квартал горшечников. Все это случилось, потому что Язаки видел лишь землю под ногами, а Ваноути вел. Но так как он радовался непонятно чему и по этой причине вообще ничего не замечал вокруг, то вывел не к реке, а совершенно в другое место.
        - Бросил бы ты его… - ворчал Ваноути. - Черт он черт и есть… хотя и друг…
        - Я тебе брошу… - из последних сил грозил Язаки. - Я тебе брошу… Тащи!..
        Он и сам не знал, зачем ему нужен был Майяпан. Просто из чувства товарищества не мог его оставить - беспомощного и израненного. Не по-нашенскому это, не по-самурайски, думал он, испытывая гордость за самого себя от одной этой мысли. И они тащили его, обливаясь потом под полуденным солнцем.
        - Держи крепче! - в очередной раз приказал Язаки, но Ваноути почему-то замер. - Ну что еще случилось?! - раздраженно спросил Язаки, силясь разглядеть что-либо из-под нависшего Майяпана.
        - А-а-а… - как-то странно ответил Ваноути.
        - Куриное дерьмо! - выругался Язаки, стараясь не уронить огромное тело Майяпана. Поднять его потом будет крайне трудно - труднее, чем столкнуть в море гору Фудзияма.
        Язаки прислонил Майяпана к ближайшему забору и сказал с заботливыми нотками в голосе:
        - Стой! Стой, сказал!
        Черт, что я делаю? - спросил он себя. Майяпан норовил подогнуть ноги и завалиться в траву.
        - Стой! - на этот раз грозно приказал Язаки и оглянулся, потому что Ваноути все еще тянул, как козел, непонятное свое: «А-а-а…»
        Узкий переулок, в котором они находились, загородил им самый настоящий песиголовец. Морда у него была не такой длинной, как у собаки, а немного короче. Да и зубы не такие огромные, но все равно впечатляли, если представить, что они вцепятся тебе в глотку. Язаки сразу же вспомнил императорский парк и непонятное существо, которое они вспугнули, когда оно справляло малую нужду, и невольно попятился. Страшен был песиголовец, но не тем, что по силе не уступал Майяпану, а тем, что не было в нем ни капли человеческого, понятного - одна звериная, безмерная сила. Вот ее-то и ощутил Язаки и от этого застыл, как вкопанный, а Ваноути тихонько скулил. «Вот это да!» - хотел произнести Язаки, но у него отнялся язык.
        - Отдайте мне его и уходите, - песиголовец показал когтем на Майяпана.
        Язаки сам не понял, как произнес:
        - Еще чего захотел!
        Песиголовец зарычал. Он зарычал так низко, что трава в переулке всколыхнулась и полегла, птицы впорхнули с деревьев, а забор, на который опирался Майяпан, прогнулся и с треском рухнул во двор чьего-то дома.
        - Эй, вы!.. - возмутился кто-то. - Зачем забор сломали?!
        Не открывая взгляда от песиголовца, Язаки чуть-чуть повернул голову. В саду, подбоченясь, стоял хозяин дома - пьяный красномордый горшечник.
        - Мы здесь ни при чем, - хотел объяснить Язаки, но кроме таких же звуков, которые издавал Ваноути, выдавить из себя ничего не мог.
        - Я спрашиваю, что вы здесь делаете?! - горшечник взялся за оглоблю и пошел в раскорячку, похрапывая, как бык:
        - Бу-ккоросу! Куриное дерьмо!!!
        Язаки хотел шевельнуть ногой, да не смог. Хотел вздохнуть поглубже, да не тут-то было. Хотел почесать нос, да рука не поднялась. Тут он вспомнил о мшаго и посмотрел на него - мшаго висел вдоль ноги, как вялый уд, и казалось, что ему нет дела до происходящего. Удобно устроился, как о живом существе, подумал Язаки, и снова посмотрел туда, где стоял песиголовец, а потом на горшечника, который надвигался неумолимо, как зимний шторм.
        - А это что за образина? - удивился горшечник, вытаращив глаза на песиголовца.
        Его слегка качнуло, и он икнул, но не от испуга, а от обжорства. Песиголовец тихо зарычал. С яблонь в саду посыпались плоды.
        - Ах, так!.. - многозначительно воскликнул горшечник и выбрался в переулок. Свою оглоблю он крепко держал в руках, хотя и покачивался, как тополь на ветру. - Сейчас я тебя… Сейчас… - злорадно выговаривал он заплетающимся языком.
        Его кривые жилистые ноги уверенно попирали землю. Он отстранил Ваноути, который ему мешал, и двинулся на песиголовца, цедя сквозь стиснутые зубы:
        - Бу-ккоросу!!!
        Вместо того чтобы привести мшаго в боевое положение и вместе с горшечником дать песиголовцу бой, Язаки подхватил Майяпана, который все так же безучастно покачивался, прислонившись к остаткам забора, и полез в сад горшечника. Не то чтобы он сильно испугался, просто знал, что связываться с песиголовцем неразумно.
        - Я ничего, ничего не видел, - бормотал он. - Мне все приснилось. Сики-соку-дзэ-ку[403 - Сики-соку-дзэ-ку - В этом мире все иллюзорно.].
        Так или иначе, но Ваноути случайно вывел Язаки к дому горшечника Дзигоку. И в этом была его самая большая заслуга не только за весь день, а и за все предыдущие времена их скитаний по столице Мира, не исключая того случая, когда они попали на желтую императорскую дорогу.
        - Открывай, быстрее! - скомандовал Язаки, кивая на крышку погреба.
        В этот момент позади них раздался дикий рев песиголовца: то ли он добивал горшечника, то ли, наоборот, горшечник спьяну добивал его. Ваноути, который до этого все еще не пришел в себя и двигался, словно во сне, внезапно засуетился и, в одно мгновение откинув крышку погреба, сделал шаг вниз. Язаки услышал глухой звук от падения тела. Раздумывать не было времени - рев песиголовца сменился отчаянными воплями горшечника. Затем снова зарычал песиголовец, переходя на визг, в котором послышались нотки боли. Язаки засуетился, шагнул следом за Ваноути и полетел в темноту.
        Очнулся он оттого, что рядом, почти над самым ухом, кто-то громко чавкал. Язаки открыл глаза, с ужасом решив, что его пожирают живьем, и увидел демона. Демон облизывал Майяпана.
        - Извините, мой господин… - шарахнулся он в сторону, - бес попутал. Я три дня не жравши… - с величайшим почтением покосился на знак кизэ, который светился на груди у Язаки.
        - Ты кто? - тихо спросил Язаки, приготовившись к самому худшему.
        - Киби Макиби… Демон дыр и колодцев… - низко поклонился демон.
        Был он уродлив, как может быть уродлив только демон: круглый лоб, впалые виски, огромная челюсть - вот что перво-наперво бросалось в глаза. А еще огромные, плоские, как у лошади, зубы. Откуда у демона зубы? - озабоченно подумал Язаки, неправильно это. У демона не должно быть зубов.
        - Ты его съел? - Язаки попытался отодвинуться, но уперся в холодную стену.
        В сумерках погреба Майяпан казался глыбой белого мрамора.
        - Что вы, сэйса?! - испугался Киби Макиби. - Я его лечил. Друзья моего господина - мои господа!
        - Ишь ты? - с облегчением удивился Язаки. - Хм… Правильно говоришь!
        Словно в подтверждении его слов Майяпан пошевелился и застонал.
        - Ну что стоишь?! - гневно воскликнул Язаки. - Лечи дальше. И того тоже! - он кивнул на Ваноути, который, жалко скорчившись, валялся в отдалении.
        - Того я уже вылечил, - прижав руку в груди и беспрестанно кланяясь, сообщил Киби Макиби.
        Язаки снова недоверчиво хмыкнул - ведь он сам слышал, как Ваноути переломал себе все кости, упав в погреб. Но, как ни странно, Ваноути сел и стал водить вокруг безумным взором. Должно быть, он не понимал, куда попал. Его седые волосы топорщились во все стороны, как жухлая осенняя трава.
        - Это хабукадзё?[404 - Хабукадзё - ад.] - спросил он не очень уверенным языком.
        - Похуже… - решил напугать его Язаки.
        - Неужели мы все еще в притоне «Уда»?
        - Ты что, головой повредился? - спросил Язаки.
        - В горле пересохло… - пожаловался Ваноути, разглядывая полки с соленьями и маринадами. - Закуски полно…
        - Господа желают выпить? - влез в разговор Киби Макиби. - Сам я к этому делу не приспособлен, а для господ, пожалуйста.
        Майяпан, который до этого лежал без чувств, вдруг спросил загробным голосом:
        - А что у тебя есть?
        - Для господ у меня все есть!
        Майяпан сел, громко хлопнул в ладоши и скомандовал:
        - Тащи все, что есть!
        - Сейчас, только крышку погреба закрою.
        Киби Макиби засуетился, словно встретил дорогих гостей. Зажег лампы. В погребе стало светло и уютно. И стал таскать еду, напитки и закуски, причитая громко и явно со вкусом:
        - Кушайте, гости дорогие. Кушайте. Горшечник Дзигоку еще заготовит.
        - А мы съедим и выпьем, - как ни в чем не бывало добавил Майяпан, закусывая мочеными яблоками.
        - К своей любимой я бежал, и в озеро Масэй, бум-бум… упал… - снова запел Ваноути, - и шею себе сломал… бум-бум…
        Майяпан снова произнес страшное слово, от которого Язаки становилось не по себе:
        - Армагеддон!
        - Мы тебя, - пообещал Язаки Киби Макиби, - сейчас научим человеческой пище, чтобы ты не жрал, что ни попадя.
        Через коку все были пьяны. Даже демон Киби Макиби, который первый раз в жизни поел по-человечески, решился приобщиться к людским порокам. А так как он никогда не пил ничего крепче человеческой крови, то даже простое пиво сыграло с ним злую шутку - он мгновенно опьянел. Перед глазами стало вначале двоиться, потом - троиться, и он упал лицом в тарелку с солеными огурцами. Из него вышла душа и занялась созерцанием со стороны, а оболочку сердобольный Майяпан повесил на крючки для окороков, чтобы она обсохла, и они слышали, как беспрестанно стонет демон Киби Макиби, а как только он замолкал, вливали в него новую порцию пива. Сколько это продолжалось, никто не помнил. Только ночью Язаки очнулся, покачиваясь, выбрался на свежий воздух справить малую нужду. Несколько раз с удовольствием вдохнул ночной воздух, посмотрел на звездное небо, хотел пофилософствовать, но почему-то у него ничего не получилось. Вернулся в погреб, едва не переломав ноги, посмотрел на ряды полок, полных еды, на безучастно висящего Киби Макиби. Подумал, что они нашли хорошее место и что, пожалуй, пока нет смысла искать капитана
Го-Данго, когда вокруг тебя такой рай.

* * *
        Песиголовец Зерок был тем самым песиголовцем, которого из сострадания вылечил Натабура. С тех пор с песиголовцем произошло что-то странное - он озлобился и стал убивать всех подряд: иаборигенов, и арабуру, и чертей, и даже готов был полакомиться кецалем, но подобный случай ему все еще не представлялся. Дружил Зерок лишь с одними иканобори, во-первых, потому что воспринимал их в качестве собак - как самых честных, преданных и неподкупных существ, а во-вторых, они был просто огромными, а таких чудищ Зерок уважал. Больше он ни с кем из живых существ не дружил. Он их ненавидел всей душой. Они предали его. Бросили еще щенком в неизвестность, но он выжил. Теперь в его сердце ни к кому не было жалости. Зато в нем было так много силы и злости, что он неосознанно поддался им и стал убивать.
        На самом деле Зерок тосковал, но не мог понять причину этого явления. Ему было очень и очень плохо из-за того, что душа его зрела в ненависти ко всему белому свету.
        После того как иканобори по имени Муса спас его, ужас поселился на окраинах столицы Мира. Не было уголка, куда бы ни заглядывал Зерок. Порой он бесцельно бродил по городу в тоске и печали, и всех побеждал, и всех съедал, только вот с пьяным горшечником ничего не получилось.
        Как и все собакоголовые существа, Зерок не любил пьяных. Он не любил даже намека на алкоголь, поэтому и не ел пьяниц. Черти ему казались милей, хотя от чертей пахло медвежатиной, да и силой они обладали немереной. Поэтому чертей до поры до времени он тоже не ел, хотя мечтал полакомиться. А когда ему представился такой случай, в дело вмешался какой-то пьяный горшечник. Горшечник был настолько пьян, что даже не понял, с кем дерется. Собственно, ему было все равно, на ком вымещать злобу. С таким же успехом можно было подраться с деревом или с колодезным срубом. Но ему попался Зерок, и он подрался с Зероком. В свою очередь, Зероку было все равно, кого есть. Он съел бы и горшечника, но как только тот дыхнул на него, Зероку стало дурно: рот наполнился слюной, на глаза навернулись слезы, а желудок задергался, как паралитик. Тем не менее, Зерок пересилил себя, бросился в драку и получил удар оглоблей. Даже самый опытный боец раз в жизни ошибается. Из глаз у Зерока полетели искры, в пасти появился привкус крови. Если горшечник поймал кураж, то Зерок, напротив, его утратил. Ему расхотелось драться с
пьяницей, а хотелось сбежать куда подальше, чтобы только не ощущать противный запах перегара. Но горшечник нагнал Зерока и перетянул оглоблей поперек спины. Зерок взвыл, как раненный в чаще зверь, и повернулся к горшечнику. Это-то рев и услышал Язаки. Если бы горшечник ударил кого-то из простых смертных, то человек не пережил бы такого удара, ибо горшечник был настолько пьян, что не соизмерял свою силу и бил от всей своей широкой души. Он не удивился, что не убил это странное существо, а ударил еще раз, и конечно, промахнулся. Зерок в свою очередь прыгнул на него, и они покатились в пыли, кусаясь и царапаясь, как два огромных мартовских кота. Наверное, Зерок благополучно загрыз бы горшечника, но от горшечника так несло сакэ и пивом, что Зероку стало дурно. Он уже перекусил оглоблю, и добрался до горла горшечника, и принялся его душить, но как только тот на него дохнул, отпрянул, словно ему в нос ткнули китайской ракетой. Терпеть больше не было никаких сил. Перенести такой запах мог кто угодно, но только не настоящий песиголовец. В результате в горле песиголовца родился вой отчаяния. Горшечник
воспринял такой исход драки как маленькую победу и снова перетянул Зерока оглоблей, вернее, тем, что от нее осталось. Зерок развернулся и ударил горшечника когтями - просто так, чтобы тот отстал, и оставил у него на груди пять кровавых полос. Оба они завопили от боли и разбежались в разные стороны. Правда, известно было, что горшечник точно побежал домой, чтобы выпить сакэ и взять новую оглоблю, взамен перекушенной, а Зерок почел за благо скрыться в развалинах соседнего квартала, где у него была лежка. Как он жалел, что харчевня «Хэйан-кё» канула в болото. Сейчас бы рыжий харчевник сварганил бы баньку, а после баньки растер бы больные бока мазью из пиявок, и боль сняло бы, как рукой.
        На следующий день у Зерока так болели спина и бока, что он не вышел на охоту. Сил не было шевелиться. Зерок проклял тот миг, когда ему в голову пришла мысль пообедать чертом. Не поднялся он и на следующее утро, а отлеживался шесть дней подряд и пил одну воду.
        Наконец, охая и стеная, как столетний дед, Зерок выбрался из своего укрытий. Стояла прекрасная летняя погода. В небе щебетали птицы, а от реки тянуло прохладой. Зерок болезненно вздохнул и решил искупаться, а за одно и подлечиться. Боль души, которая мучила его, на время стихла. Он наслаждался покоем и щебетом птиц. Он не помнил, слышал ли хоть раз в жизни щебет птиц. Теперь он умилялся им. У него появился повод оглянуться на свою жизнь. Она была тяжелой и полной грязи. Я так устал, подумал он обреченно, я так устал.
        Не успел он скинуть кимоно и обмазаться лечебной грязью, как увидел людей. Ага… - многозначительно подумал Зерок, и вместе с голодом в нем проснулась тихая ярость и ненависть ко всему белому свету. Добыча сама шла в руки. И добыча легкая. Зерок, правда, вспомнил о горшечнике и даже поморщился, а потом отмахнулся от воспоминания, как от надоедливой мухи.
        Обычно достаточно было одного вида Зерока, чтобы люди разбегались кто куда. Но на этот раз люди почему-то не побежали, а остановились и стали показывать на него - Зерока - пальцами. Этого Зерок перенести уже не мог. Людей было пятеро, и с ними один огромный черный пес. Псом закушу, злорадно решил Зерок, убью всех, отплачу за обиду горшечника, и он поднялся. Грозен был Зерок даже в побитом виде. Шерсть его встала дыбом и с треском пробила засохшую на солнце грязь, челюсти от злости сами собой удлинились, зубы в них увеличились в три раза, а когти на пальцах заострились и засверкали, как стальные. В общем, Зерок был очень грозен. Он вприпрыжку побежал навстречу жертвам, забыв о своих болячках. Ветер свистел в ушах.
        Вдруг его окликнули:
        - Зерок!
        Зерок так резко остановился, что оставил в земле две глубокие канавы. Несомненно, он где-то слышал этот голос. Вдруг Зерок понял, что давно знает и человека, и черного пса с рыжими подпалинами. В довершении ко всему, он разглядел, что у пса крылья синего цвета. Вмиг Зерок стал щенком. Он даже сделался меньше, чем был прежде, и едва не подпрыгнул от радости. Но вовремя опомнился, ибо песиголовцу все же не подобает так себя вести. Неведомое ранее чувство счастья охватило его. Зерок вдруг понял причину своей необъяснимой тоски - ему нужен был сильный и справедливый хозяин, похожий на Бога. Таким хозяином был этот высокий человек с крылатым псом - Бог с волшебным медвежьим тэнгу. О чем еще может мечтать песиголовец?
        - Зерок, - очень спокойно спросил Натабура, - ты чего это на людей бросаешься?
        Зерок едва не заскулил от восторга - с ним разговаривал Бог, и руки его были сильными и ласковыми.
        - Я бы не бросался, - признался Зерок, пожирая Натабуру глазами, - да отощал, как бездомная собака. Извини… - кивнул он Афра и снова уставился на Натабуру.
        - Ничего, бывает… - ответил Афра на собачьем языке, вильнув хвостом.
        - Спас ты меня, - признался Зерок. - Еще никто ни разу не спасал песиголовца. А ты спас. Не побрезговал. Ты теперь мой хозяин навеки.
        - Он и мой хозяин, - напомнил Афра.
        - Ничего, поделишься, - нагло ответил Зерок.
        - Ладно, - согласился Натабура, посмотрев при этом на учителя Акинобу, который незаметно кивнул. - Будешь нам помогать?
        - Буду, - заверил его Зерок. - Я о таком хозяине давно мечтал. Я теперь есть людей перестану. А буду питаться, как человек.
        - Ну и молодец, - похвалил Акинобу. - Нам настоящие друзья нужны, - и кинул Зероку рисовый шарик, который тот проглотил, не жуя.
        На том и порешили.
        Так отряд учителя Акинобу пополнился еще одним существом, которое очень и очень помогло в борьбе с арабуру.

* * *
        У арабуру был план. Если бы они сразу не принялись убивать знатных титлаков, как они называли всех без исключения местных жителей, то у них ничего не получилось бы. Но, видно, им помогали хорошие учителя, потому что арабуру соображали в своем деле. Перво-наперво, перед тем, как жечь библиотеки храмов, монастырей и дворцов, они захватили все списки придворных и вскоре знали родословные всех императоров до десятого колена. Правда, им не дались Золотые императорские рукописи, в которых велись истинные записи, подтвержденные императорскими печатями. До поры до времени арабуру вообще ничего о них не знали. Больше всего их интересовали принцы, которые склонны были поднимать восстания. Они и в былые-то времена при малейшей возможности стремились захватить власть, а теперь и подавно. А так как у императоров было много наложниц, то и принцев тоже было очень и очень много, и жили они порой в весьма отдаленных местах, куда их отсылали императоры во избежание притязаний на престол. Поэтому работы арабуру хватало. Их специальные отряды рыскали от провинции к провинции, с востока на запад и с юга на север.
Арабуру действовали по старинному способу: «Принесите голову врага, и вы продвинетесь в карьере еще на один шаг». Подвалы двенадцатиярусной пирамиды Оль-Тахинэ были забиты сушеными головами врагов империи. Ни один даже самый отдаленный остров не остался без внимания. Только горы да наиболее глубокие ущелья и долины остались неохваченными. Арабуру прослышали о долине Проклятых самураев и безуспешно искали ее. Некоторые из отрядов словно в воду канули, но арабуру посылали все новые и новые, и они делали свое дело. Если арабуру не находили нужного человека живым, то разрывали его могилу, дабы удостовериться в том, что не ошиблись. По всей стране валялись кости принцев, выброшенные на дорогу. Однако вместо убитых принцев восстания стали поднимать знатные самураи. Когда расправились со знатными самураями, на арену вышли оставшиеся в живых генералы. Но вскоре погибли и все генералы. В Нихон больше не осталось объединяющей силы, кроме монастырей. Первыми пали монастыри, расположенные в окрестностях столицы Мира - Энрякудзи и Миидэра у горного озера Бива и горы Хиэй?дзан. Затем пришла очередь монастырей
вокруг южной столицы - Нары, и всех других равнинных монастырей. Однако добраться до горных монастырей оказалось не так-то просто. Теперь их берегли пуще зеницы, и арабуру трудно было найти проводника-предателя, который указал бы им дорогу. Но постепенно, днем за днем, шаг за шагом арабуру разоряли горные монастыри, а монахов, как водится, убивали в назидание остальным титлакам. Горных монастырей осталось так мало, что их можно было сосчитать по пальцам одной руки. Арабуру догадывались, что монахи уходили в необжитые места и создавали новые тайные поселения. В одном из таких монастырей, точнее, в долине Проклятых самураев и поселились Три Старца. Но найти эту долину арабуру не смогли, сколько ни пытали и ни терзали титлаков по всей стране. И не потому что не могли выпытать, а потому что о нахождении ее никто ничего не знал, кроме двух людей: старого друга капитана Го-Данго - Гёки, и невидимки из Ига - Абэ-но Сэймэй.
        Наконец арабуру вздохнули более-менее спокойно: император мертв, принцы - там, где и положено, в своих могилах, а генералы и свободолюбивые самураи изрублены на мелкие кусочки, и вороны склевали их плоть. Кто теперь может противостоять нам? - гордо думали арабуру и пытались забыть о долине Проклятых самураев. Постепенно крупные восстания сошли на нет, а мелкие, поднятые голодными крестьянами, не представляли никакой опасности, их давили в самом корне с помощью иканобори, которые, не мудрствуя лукаво и не очень-то себя утруждая поисками зачинщиков, просто сжигали деревни со всеми ее обитателями. Осталась малость - уничтожить последние монастыри титлаков и приняться за остальное население. Да сил не хватало, потому что кецали у себя, на таинственной родине, испытывали затруднения и пока отделывались одними обещаниями.
        Однако новые хозяева Нихон, которую они теперь называли Се-Акатль, подозревали, что против них зреет заговор. Их тревожило непонятное затишье. Легче было бороться с видимым врагом, чем ждать, когда он исподтишка нанесет коварный удар. Многочисленные шпионы и различного рода доброхоты от цукасано гэ приносили арабуру слухи и сплетни. Но они были столь противоречивы, что арабуру до сих пор не знали, где находится центр зреющего восстания. Но то, что оно зреет, было совершенно очевидно. Наконец арабуру очень удивились, когда обнаружили, что заговорщики расположились у них под носом - в самой столице. Это произошло, когда они в поисках улетевших мятежников обшаривали город и его окрестности. На Слиянии отряды арабуру наткнулись на вооруженных титлаков, которые с непонятным упорством защищали пещеры. Прежде чем арабуру смогли проникнуть внутрь, они потеряли с десяток убитыми и столько же ранеными. А в кельях нашли неоспоримые признаки заговора - почтовых голубей. Правда, вначале арабуру не поняли значения находки. Дело в том, что ни арабуру, ни кецали не знали, для чего предназначались голуби. Арабуру
решили, что дикари едят голубей, и по простоте душевной выпустили бедных пташек в небо. И только потом, когда цукасано гэ раскрыли им глаза на суть вещей, они схватились за голову - ведь с помощью голубой можно было проследить, где находятся враги империи, и одним махом уничтожить заговор.
        Вот над чем в тягости и мучениях из-за обваренной руки размышлял император Кан-Чи. Если он раньше с легким сердцем любовался на пейзажи, открывающиеся с вершины его золотой пирамиды-дворца Оль-Тахинэ, находил их прекрасными и предавался мечтам о великой и неделимой Се-Акатль, то теперь та же картина с бескрайними лесами, напоминающими родину, и широкой рекой, петляющей до самого горизонта, казалась ему отвратительной до зубной боли. Однако вовсе не потому, что эти окрестности населял непонятный ему дикий, упорный народ, а потому что ему, императору Кан-Чи, мало что было подвластно в его же судьбе. Судьба творилась независимо от его воли и от прихоти Богов. Эта мысль зрела у него в голове очень давно. Он гнал ее, но она, как змея, проскальзывала в сознание, поселялась там и мучила круглые сутки напролет. Императора Кан-Чи охватывало бессилие.
        - Что ты думаешь, Якатла? - спросил Кан-Чи больше из уважения к чину жреца, чем из желания услышать его мнение.
        Якатла сидел по правую руку, но на ступеньку ниже, в маленьком кресле, усыпанном драгоценностями. Это кресло по сравнению с огромным троном императора выглядело детским стульчиком. И хотя Якатла с завистью поглядывал на высокий трон императора, он понимал, что ему в него никогда не сесть, даже если он станет человеком нормального роста.
        - Нам нужно торопиться.
        Торопятся только на свадьбу, подумал император Кан-Чи, но промолчал. За глаза он называл своего советника карликом, но ничего с ним не мог поделать, потому что Якатла к нему приставила сама Царица Цариц, а ссориться с ней ему было опасно. С другой стороны, он понимал, что жрец Якатла только укрепляет его власть. Чертов карлик, думал Кан-Чи.
        Главный жрец Якатла действительно вышел из утробы матери уже старым. Случилось это, когда Пернатый Змей Кукулькан путешествовал по миру и посетил столицу Теночтитлан. Его попросили объяснить, почему пожилая женщина родила старика. Стоило Пернатому Змею взглянуть на Якатла и его мать, как он все понял. Мало того, он даже поговорил с Якатла. Оказалось, что с первого дня рождения Якатла умеет говорить на всех языках Тройственного Союза.
        - На него наложено проклятие, - объяснил Пернатый Змей жителям города.
        - Ах! - воскликнули люди вокруг и приготовились убить старую мать и ее младенца-старика.
        - Стойте! - остановил их Пернатый Змей. - Давайте вначале расспросим.
        - Давайте, - согласились жители Теночтитлана, опустив свои обсидиановые мечи.
        - В прошлом перевоплощении ты совершил великий грех. Так?
        - Так, о Великий, - пропищал Якатла, которого повитуха даже не успела вытереть.
        - Ты предал своего учителя?
        - Да, о Великий. Я помню, что тот, кем я был в прошлой жизни, обозвал учителя дураком и сбежал из храма к белой колдунье.
        - Бедное дитя, - вздохнул Пернатый Змей. - Твоя мать в юности вышла замуж, забеременела, но родить тебя не смогла. Потом она забеременела второй раз и родила нормального человека. Если ли у тебя брат?
        - Да, - из толпы вышел пожилой человек. - Я почти такой же старый, как и моя мать, - сказал он.
        - Вот и все сходится, - объявил Пернатый Змей. - Это твой младший брат, - Пернатый Змей указал на пожилого человека. - Ты же за строптивость был наказал провести всю жизнь в заключении. Но проклятие кончилось. Ты станешь жрецом и будешь воевать. Жизнь твоя будет яркой, но короткой.
        Рассудив таким образом Пернатый Змей Кукулькан удалился.
        - Спасибо! - вслед ему пропищал Якатла, которому до смерти надоело сидеть в утробе матери и он был согласен на любую судьбу, какую бы ему ни предложили.
        Имея такого жреца, которого благословил сам Пернатый Змей, рассуждал император Кан-Чи, я не то что покорю, а переверну всю страну. Теперь ему казалось, что достаточно еще одного усилия, и все, к чему он так долго стремился, сбудется. Тогда не надо будет унижаться перед кецалями, чертями и еще бог весть перед кем, кого кецали считали нужным притащить в его страну. Именно в его страну! Дайте только оправиться, думал он. Я потом со всеми разделаюсь, и с этими самыми кецалями в первую очередь.
        В таком воинственном расположении духа и застал его новый начальник городских стражников Сань-Пао. Сань-Пао родился в Ая и очень рано начал карьеру дипломата, надеясь далеко продвинуться по этой стезе. Однако в молодости был замешан в заговоре против императора Ая - Цао Куй, и бежал в Нихон. С тех пор путь на родину был заказан - ему грозила смертная казнь в яме с известью, в которой растворяются даже кости. Вся его родня была вырезана, а имя его было изъято из всех записей. Был Сань-Пао, и не стало Сань-Пао.
        Сань-Пао поступил на службу к императору в министерство земли. В частности, он подготовил закон "О плодородных и тощих земельных участках". Взимал подати в зависимости от качества земельных участков и очень гордился тем, что его система была самой правильной в мире. Правильней была только в Ая, которую он по-прежнему боготворил. Однако очень скоро он разочаровался в своем труде, потому что император вечно нуждался в деньгах и подати взимались без учета урожайности земли. Рано или поздно он одумается, мечтал Сань-Пао, ведь очевидно, что крестьяне голодают, а страна нищает. Но проходили года, а ничего не менялось. Тогда честный и добросовестный Сань-Пао, который никогда и ни в чем никому не перечил, стал презирать страну Нихон. По простоте душевной он все еще думал, что власть сама должна понимать столь очевидные вещи. Знаток истории и военного дела, он не понимал, как можно воевать, используя дедовские приемы тактики и стратегии. Мудрые китайцы давно так не воевали. Они пользовались настоящей стратегией великого Суньцзы, почерпнутой еще из древних трактатов "Искусство войны". В этой же стране вся
война сводилась к схватке толпы на толпу. Тем не менее, он перешел на службу в химицу сосики - Тайный сыск и нагляделся еще больших мерзостей: от подкупа и шантажа, до непомерной жадности высокородных чиновников: нужных людей отпускали за большие деньги, а мелких сошек вешали на Красной площади. В конце концов он привык, смирился с таким положением вещей и просто тянул лямку, довольствуясь мелкими поручениями, ибо, видя его радение, начальство не давало ему больших должностей. Наверное, он так и дожил бы да конца своих дней и умер бы в безызвестности, в собственной постели, в окружении горюющих родственников, однако на старости лет судьба решила наградить его еще одними приключениями - о нем вспомнили после того, как пропал Бугэй.
        - Друг! - весьма любезно воскликнул император Кан-Чи. - Я хочу, чтобы ты стал новым начальником городской стражи.
        У его ног возлежал черный Мурасамэ. Он был такой огромный, что его голова походила на голову теленка. Еще четыре обнаженных арабуру, но не простые, а ураканы - смертники, внутренняя охрана, вооруженные мшаго, следили за каждым движением Сань-Пао. В их обязанность входило сопровождение императора везде, даже когда он посещал туалет. Всякий, кто приближался к императору без его разрешения, должен был быть убитым, несмотря на чин и родственные связи.
        Сам начальник дневной и ночной стражи Чичимек присутствовал при разговоре, перед которым Сань-Пао так тщательно обыскали, как не обыскивали даже при прежнем императоре Мангобэй.
        Сань-Пао поднялся с колена. Придворный этикет изменился - перед старым императором можно было стоять только на коленях. Смотреть в глаза не разрешалось под страхом лишения живота. А когда заканчивалась аудиенция, то полагалось отползать назад, и только за огромными двухстворчатыми дверями можно было встать на ноги, однако, не отряхивая колен, надо было пятиться задом до самого выхода из дворца, ибо считалось, что взгляд императора все еще сопровождает тебя и следит, насколько ты подобострастен, а значит, и верен императору.
        - Есть ли у меня выбор? - смело спросил Сань-Пао.
        Черный Мурасамэ поднял морду - еще никто так не осмеливался разговаривать с его хозяином.
        - О! - удивился Кан-Чи и прищурился. - Ты смелый или хитрый?
        - Он не смелый и не хитрый, - заметил Якатла, - он лживый. Повесь его!
        - Я просто старый для того, чтобы строить козни.
        Старый и глупый, подумал император Кан-Чи и погладил черного Мурасамэ, стоит мне чихнуть, как твоя голова покатится по этим ступеням.
        - А еще спорит! - заметил Якатла. - Повесь его!
        Император Кан-Чи поморщился. Визгливый голос карлика не давал сосредоточиться.
        - Хм… Приветствую твой ход мыслей, - похвалил Сань-Пао император Кан-Чи, не обращая внимания на слова Якатла. - Признаюсь, мне нравятся такие люди.
        - Я готов преданно служить империи!
        - Он врет! Повесь его! - требовал Якатла.
        Карлик Якатла надоел императору Кан-Чи, он вспылил.
        - Не угодно ли тебе будет удалиться в свои покои! - потребовал он. - Эй, - кликнул он Тла. - унеси господина.
        - Это почему? - возмутился Якатла.
        - Потому что здесь решают государственные дела, а не споры.
        Якатла с кряхтением взгромоздился на носилки и в отместку разодрал рабу все плечи.
        - Ну и хорошо, - со вздохом проводил его взглядом император Кан-Чи. - А теперь мы поговорим спокойно.
        В Сань-Пао всколыхнулись давно забытые надежды на то, что, наконец, кто-то оценит его преданность, честность и ум.
        Как ни странно, Кан-Чи понял его. Он даже заметил, что глаза у Сань-Пао повлажнели от переизбытка чувств. Когда-то, когда еще Кан-Чи пороли за малейшую провинность, он был точно таким же, как и Сань-Пао. Хорошо, оценил император Кан-Чи, очень хорошо. Хорошо, что он наивен до чувствительности. Такие верно служат. Может быть, он даже окажется удачливей этого проныры Бугэй. Потом мы его прилюдно казним за какой-нибудь проступок и заменим на своего арабуру, а пока пусть послужит.
        В душе император Кан-Чи презирал всех цукасано гэ, которые вольно или невольно уничтожали своих соплеменников, но до поры до времени цукасано гэ были ему нужны, они знали традиции и нравы своей страны и были хорошими исполнителями.
        - Радуйся, я назначаю тебя на этот пост! Слава Пернатому Змею! Уййй!!! - провозгласил император Кан-Чи, подписывая государственный указ. Он потряс бамбуковым свитком[405 - Бамбуковый свиток - связан из плоских палочек, сшитых нитью. Иероглифы писались сверху вниз.].
        Секретарь, который безмолвно стоял в отдалении, подбежал и принял свиток, чтобы спрятать его в ларец.
        Сань-Пао изобразил на лице неподдельную радость, хотя едва ли поверил в свое счастье даже наполовину. Опыт всей его жизни подсказывал, что правители безбожно лгут, что они не бывают бескорыстными и что не надо ждать ничего хорошего от его назначения на столь высокий пост. Попробую еще раз, подумал он, а вдруг что-то да выгорит.
        - Теперь скрепим наш договор, - сказал император. - Я знаю, что в этой стране он вкрепляется совсем не так, как у нас, поэтому мы поступим по вашему обычаю.
        Они вышли на балкон и помочились так, чтобы струи их мочи слились в воздухе. Сверкая на солнце, как бриллианты, струи мочи пролились на огромные ступени двенадцатиярусной пирамиды-дворца Оль-Тахинэ, а ветер подхватил брызги и разнес на крыши домов, парки и лес по всей округе. Черный Мурасамэ тоже присоединился к ним, и его моча тоже пролилась на город. После этого они вернулись в комнату, и император Кан-Чи спросил:
        - Убили ли мы всех принцев?
        - Да, сэйса! - твердо сказал Сань-Пао. - Согласно документам, собранным со всей империи.
        - Мне донесли, - проникновенно сказал Кан-Чи, - что существуют Золотые императорские родословные и что якобы в них прописаны все-все принцы, сыновья принцев и внуки сыновей принцев. Не огорчай меня ложью.
        - Я все сделаю, как вы повелеваете, сэйса.
        - Иди и через три дня принеси мне голову главного заговорщика! А потом займись Золотыми родословными.
        Черный Мурасамэ радостно ощерился - он не понял смысла разговора, но уловил интонацию - коварную, как жало змеи.
        Сань-Пао по привычке не посмел ослушаться и вышел с холодеющим сердцем, ибо знал, что за такой срок ему ни за что не найти даже рядового бойца мятежников. А вот о Золотых императорских листах он даже думать не хотел, ибо понимал, что они спрятаны очень и очень надежно и что до них ему никогда не добраться.
        Теперь я отомщу всем-всем, подумал император Кан-Чи, нянча ошпаренную руку и не понимая самого главного: что месть - это блюдо, которое всегда подают холодным, и что сгоряча может ничего и не получиться.
        Сань-Пао в свою очередь решил, что древние обычаи надо менять - негоже, когда пес мочится на твой любимый город. Негоже!
        Новоиспеченный начальник городско стражи - Сань-Пао, решил воспользоваться случаем. Ему донесли, что в квартале чеканщиков нашли необычного человека со спиленными рогами. Сань-Пао догадался, что речь идет о черте. Надо ли говорить, что это был бедный Ёмэй.
        Это была сенсационная новость. Не то чтобы Сань-Пао знал о чертях все. По роду службы кое-какие сведения у него, конечно, были. Он знал, что черти прилетели вместе с арабуру, являются их темной, «обратной» стороной. Как Солнце не может жить без Луны, так и кецали не могли обойтись без чертей. От людей их отличало наличие рожек, которые они старательно спиливали. Никто из людей не знал, зачем и почему кецали таскали за собой чертей. И сколько Сань-Пао ни интересовался этим вопросом, ответа так не нашел и решил, что эта самая большая тайна кецалей. Еще большей тайной было появление ойбара - песиголовцев. Сань-Пао догадывался, что ойбара появлялись вслед за кецалями, независимо от воли последних, как их тень, - просто появлялись, и все, возникали из ничего, из воздуха, и что сам Ушмаль ничего поделать с этим не может. Если Будда это допускает, думал Сань-Пао, то так тому и быть. Похоже, я на верном пути.
        Но кто посмел или сумел убить черта Ёмэй? Это был самый главный вопрос, который с тех пор постоянно мучил Сань-Пао. Убить мог только ниндзюцу. Значит, они все еще в городе! Так Абэ-но Сэймэй, сам не зная того, оставил след, по которому пошел Сань-Пао.
        Вот о чем думал Сань-Пао, с любопытством разглядывая сюрикэн - стальную иглу длиной с сяку. На ее тупой стороне был выбит иероглиф «воля», что позволяло думать об одной из северных школ ниндзюцу. По качеству ковки, отделки и острию иглы можно было сузить круг поиска до конкретного уезда.
        Сань-Пао позвонил в колокольчик и приказал принести коллекцию сюрикэн. Он долго рассматривал иглы сквозь волшебное стекло, а через коку уже понял, что такие изготовлялись в трех провинциях, лежащих на севере: Кадзуса, Мусаси и Симоса. А голуби летят на восток, отметил Сань-Пао. Ерунда какая-то! О том, что провинций три, говорили следующие приметы: схожий металл, одни и те же приемы ковки, удлиненная, а не округлая и не плоская форма острия, иероглиф «воля» иторец, выполненный в виде овала - так легче было держать иглу. Обычно иглы прятали в рукаве кимоно на специальном шнуре. Конкретно эта игла висела и терлась о шнур очень долго, из чего можно было сделать вывод, что человек пользуется иглами крайне редко. Игла даже успела заржаветь от пота.
        Провинция Кадзуса исключалась. Она лежала в верховьях реки Абукима и совсем недавно была сожжена иканобори. Конечно, это еще ничего не значило, потому что сюрикэн могли изготовить загодя. Но провинция Кадзуса была слишком доступна, а Сань-Пао знал, что ниндзюцу предпочитают малонаселенные и труднодоступные места. Поэтому провинция Кадзуса отпадала. Оставались две самые бедные провинции: Мусаси и Симоса, в которых и людей-то не осталось, думал Сань-Пао. Тем лучше - легче будет искать. А начинать надо с дорог и пастухов - первые надо перекрыть так, чтобы муха не пролетела, а вторых надо отловить как можно быстрее.
        Но перед этим требовалось решить еще одну важную задачу, от исхода которой зависели все последующие действия. Если я ее не решу, все остальное не будет играть никакой роли, мудро подумал Сань-Пао. Он привык ждать, и долготерпение было главным его козырем, поэтому сердце его даже не дрогнуло и душа осталась спокойной, как камень, когда пришла пора предстать перед ясными очами императора Кан-Чи. Дальше тянуть было просто опасно - прошло три дня, и надо было явиться с докладом и главной уликой.
        Перво-наперво, он велел отрезать голову черту, имени которого он не знал, обмыть ее, сделать прическу, и с этой жуткой ношей отправился в золотой дворец императора Оль-Тахинэ. Шел четвертый день, и Сань-Пао, кряхтя, выбрался из паланкина перед величественными ступенями, созданными, казалось, для великана. Ступени убегали вертикально в небо, и где-то там, в неприступной синеве, горел золотом дворец императора Кан-Чи.
        Однако Сань-Пао не полез по ступеням. Да и не долез бы, не только потому, что на каждой ступени в башенках находились арабуру, а потому что каждая ступень была высотой не меньше, чем в кэн[406 - Кэн - 1,8м.]. Сбоку в ступенях существовал тайный вход. Сань-Пао попал внутрь пирамиды и в сопровождении трех арабуру стал подниматься по узкой каменной лестнице. Хотя Сань-Пао был далеко не молод, он даже не запыхался - ведь он с юности занимался гимнастикой тай-чи и легко дал фору арабуру, которые, забравшись на самый верх, дышали, как носильщики паланкина, а Сань-Пао даже не вспотел.
        - Таратиси кими! - преклонил он колено. - Я принес вам голову самого главного заговорщика.
        Конечно, он знал, что черт не заговорщик. Но кто проверит? А потом может быть поздно. Однако думать об этом совсем не хотелось.
        - Уййй!!! - обрадовался император Кан-Чи и хлопнул себя здоровой рукой по затылку. - Покажи! - велел он.
        Голова черта Ёмэй, завернутая в белый холст, находилась на специальной подставке с небольшими плетеными бортиками из лозы. Сань-Пао откинул ткань и с поклоном подал голову, как подают самые богатые дары.
        - Да-а-а… действительно… - молвил император Кан-Чи, словно зачарованный. - Знатная голова. Большая голова. Необычная голова. Можно сказать, уродливая. Только у родовитых мятежников могут быть такие головы. Молодец!
        - У обыкновенных мятежников таких голов нет, - согласился Сань-Пао, не смея поднять взгляд, что его вполне устраивало, ибо он, конечно, врал, но это был единственный выход остаться сегодня живым. Что будет завтра, он не хотел думать.
        - Похоже, ты отличился, - сказал император. - Отдай ее какумагусу[407 - Какумагуса - коптильщик голов.]. Он пополнит мою коллекцию голов.
        - Сэйса… - с замиранием сердца попросил Сань-Пао, - разрешите мне оставить голову при себе. Следствие только начинается, а мне нужны улики.
        - Хм… - подумал император Кан-Чи, - ты умен. Будешь ли так умен, когда дело дойдет до восстания?
        - Буду! - твердо сказал Сань-Пао.
        - Молодец, - еще раз похвалил император. - Ладно, разрешаю, забирай голову.
        Камень скатился с души Сань-Пао - он избежал смерти. Ведь если бы императорский какумагуса занялся головой, он бы обнаружил спиленные рога и дело могло принять печальный оборот. За подлог Сань-Пао могли кинуть в реку или посадить на кол, а то и содрать кожу с живого. На случай неудачного развития событий в правом кармане он прятал три зернышка риса, пропитанные ядом. Этого было достаточно, чтобы избежать мучительной смерти. Но сегодня зернышки не понадобились, и Сань-Пао выбросил их, как только сел в паланкин. Сегодня Боги были милостивы к нему.
        Сань-Пао не заметил, как из-под гнилой колоды блеснули глаза-бусинки. На запах выскочила хитрая крыса, одну за одной проглотила три зернышка риса, но, не успев юркнуть назад под колоду, пискнула и упала на спину. Ее розовые лапки несколько раз дернулись, и жизнь покинула хитрую крысу. Хотела ли крыса предупредить сородичей, или ее писк был последней искрой жизни, Сань-Пао так и не узнал, но если бы он увидел все это, он, по крайней мере, сделал бы три вывода: никогда не кидайся на то, что тебе подсовывают; остерегайся незнакомцев; дающая рука всегда враждебна. Ничего этого он не увидел, поэтому продолжал жить наивно, в полной уверенности, что он переделает мир.
        Уже глубоким вечером при свете фонарей Сань-Пао поставил перед собой голову и принялся ее изучать. Зачем же он тебя убил? - спрашивал Сань-Пао. Вид у головы был грустный, словно она просила прощение за то, что не смогла уберечь свое тело. Убил одним ударом. Если бы испугался, то скоре всего убежал бы. А здесь ударил - сильно и точно. Знал, куда бить.
        На старости лет Сань-Пао уже не пил сакэ, а ограничивался пивом. После третьей чашки его вдруг осенило: глаза! Кто закрыл глаза? Должно быть, стражники по старому обычаю. Сань-Пао приподнял голове веки. Так и есть, левый глаз светло-серый - вот причина, почему убили черта! Только местные жители боятся глаза демона, поэтому они и убивают всех дикарей с серыми глазами. Итак, это работа ниндзюцу! - окончательно убедился Сань-Пао. Но если бы ниндзюцу знал, что это черт, он бы с ним не связался. Зачем связываться с чертом, если он не человек? Логичнее было бы пройти мимо. Но он принял его за человека и убил. Спиленные рожки подвели.
        Несмотря на то, что заканчивалась стража свиньи[408 - Стража свиньи - 21 -23 часа.], Сань-Пао вызвал черного капитана Угаи. Черным его называли не только потому, что он был смугл, а еще и потому что у него была репутация человека, который не чурается черных дел. Ходили слухи, что он скупал печень казненных и продавал голодным крестьянам, которые в свою очередь пекли пирожки с ливером. По этой причине Сань-Пао никогда ничего не ел в городе.
        Угаи сел на пятки в позу ожидания и оперся на большой меч. Сань-Пао знал, что так сидят только последователи школы кюдзюцу и что девиз этой школы звучит так: «Сохраняй хладность ума в любых ситуациях». Но Сань-Пао казалось, что Угаи спокоен до самонадеянности. У него был очень пристальный взгляд, поэтому Сань-Пао не любил Угаи. Что-то в нем было такое, чего Сань-Пао еще не понял, но других помощников у него не было. Приходилось рассчитывать только на черного капитана.
        - Вот что, - сказала Сань-Пао. - Утром займешься голубями. Или я что-то не соображаю, но они должны летать на север и возвращаться оттуда, а они летят и возвращаются с востока.
        - Слушаюсь, сэйса, - с достоинством кивнул Угаи и подкрутил маленькие усики. - Я знаю эти хитрости. Обыщу все окрестные деревни и схвачу всех голубятников.
        Черный капитан был высоким, худым и мускулистым. И хотя его щеки тронула сеть морщин, он был очень силен и ловок. Да и роду-племени, как и Сань-Пао, он был явно не японского. Никто не знал, кто он на самом деле и где его родина. Он одинаково походил и на южных людей, и на северных. Даже по выговору ничего нельзя было понять. Угаи говорил на диалекте провинции Хитати, но слово «исуки» произносил так, как обычно произносят его в провинции Дарима - «исусуку», а «кудзиро», как в провинции Сида, - «кудзири». Было еще несколько странных слов, но особенно одно озадачивало Сань-Пао. Капитан Угаи произносил его во всех тех случаях, когда его что-то особенно волновало. Вот и теперь он добавил в конце фразы:
        - Господи, Иисусе!
        Для ушей Сань-Пао это звучало так: «Господииисусе», а ударение была только одно - в конце фразы, что вообще было непривычно даже для китайского уха.
        - Правильно, - согласился Сань-Пао, - мыслишь верно. Особенно те деревни, где крестьяне занялись конишелью. Что-то уж очень странно.
        - Может быть, они оголодали и взялись за ум? - предположил Угаи.
        Но Сань-Пао понял его с полуслова.
        - Если мы разорим эти деревни, арабуру нам головы оторвут быстрее, чем мы поймем это.
        - Воля ваша, сэйса, - смиренно склонил голову Угаи.
        Сань-Пао на мгновение показалось, что помощник слишком быстро согласился. Было бы глупо его в чем-то подозревать, подумал он. Да и в чем? В тайной симпатии мятежникам? Тогда он еще глупее, чем я, ибо нет смысла помогать тем, кто и так погиб.
        - С нашим народом свихнешься! - коротко хмыкнул Сань-Пао. - То они не хотят выращивать кактусы, то они хотят выращивать кактусы. Ничего не поймешь! Пусть в этом разбираются сами арабуру. Возьми самых лучших стрелков, но через три дня у меня в руках должна быть почта этих голубей. Понял?
        - Понял, сэйса, - все так же спокойно кивнул Угаи.
        Одного не заметил Сань-Пао - в глазах черного капитана словно блеснули искры ненависти.
        - Смотри, времени у нас нет, иначе сварят вместо архатов.
        - По-моему, они улетели, - напомнил Угаи.
        - По официальной версии они сварились. А улетели их души. Понял? Мне ли тебя учить?
        Сань-Пао не хотел преждевременно лишиться помощника из-за того, что тот не понимает политику императора Кан-Чи. Раз сказано - души, значит, души. Такова официальная версия, и нечего себе морочить голову.
        - Понял, - снова кивнул Угаи, но на этот раз в его глазах блеснули не искры, а молнии, хотя он казался спокойным, как спящий медведь в берлоге.
        - Ну и хорошо, - кивнул Сань-Пао. - А я займусь шпионом.
        - У нас появился шпион? - спросил Угаи, оставаясь безучастным, как сосульки на морозе.
        Сань-Пао больше привык к обходительности чиновников, поэтому сдержанность черного капитана его раздражала, но он не подал вида.
        - Они здесь были всегда. Эти люди с гор. Только теперь они готовят восстание и стали очень опасны. А еще надо спуститься в лабиринт Драконов и найти старшего черта Майяпана. Что-то мне подсказывает, что он в курсе всех дел.
        - Его видели в компании пьяных людей, - подсказал капитан Угаи.
        - О! Видишь, чутье меня не обмануло. Вот и займись этим. А я займусь самым главным - ниндзюцу, у которого тень дракона Аху. Знаешь такого?
        - На базарах всякое болтают… - уклончиво ответил капитан Угаи. - Но я ни разу не видел. Говорят, его можно узнать по тени, у которой есть крылья, - и снова посмотрел так пристально, что Сань-Пао подумал, а не метит ли он на его место?
        - Точно! Молодец! Вот и будем его искать. Это самое главное. Найдем ниндзюцу с крыльями, значит, найдем бунтовщиков.
        - Господи, Иисусе! - произнес Угаи и покинул кабинет Сань-Пао.

* * *
        До поры до времени Абэ-но Сэймэй никому не говорил о хакётсу Бан и о его мальчишке-поводыре по имени Кацири. Такой козырь надо было хорошо прятать в рукаве - настолько хорошо, чтобы о нем не то чтобы никто ничего не знал, а даже не мог бы догадаться. Дело было тайное и при излишней суетливости могло и не выгореть. А сработать надо было наверняка. От этого зависела судьба восстания. Самое главное, что он вовремя запретил им тренировки в сточных озерах города, велел сидеть тихо и ждать приказа. Как потом оказалось, он все сделал правильно: арабуру не схватили ни хакётсу Бана, ни его поводыря Кацири, точнее, они чурались их вида и запаха, хотя обшарили весь город. Кому нужен прокаженный с изуродованным болезнью лицом и мальчишка, от которого очень скверно пахло? Не нашлось даже сумасшедшего, который бы по доброй воле приблизился к ним. Дело было на базаре зеленщиков, где еще теплилась торговля. Если бы арабуру или кэбииси были внимательнее, они бы наверняка заметили, что хакётсу с поводырем слишком быстро сгинули в ближайших развалинах, словно заранее знали, куда прятаться. Больше на этом базаре
никто никогда их не видел. Его обитателей согнали в государственную тюрьму Тайка и посадили в клетки, чтобы подвергнуть пыткам, а кое-кому предстояло даже украсить Сад голов своей головой.
        Хакётсу Бан знал свое дело. Он купил у банщиков бочку, наполнил ее человеческими испражнениями, чтобы Кацири было где постигать тонкости ремесла. Смысл этих упражнений сводился к тому, чтобы он привык к ограниченному пространству.
        Абэ-но Сэймэй верил в плохие приметы. Например, если утром на северо-востоке, считавшемся «вратами демонов», висели тучи, то он в этот день вообще ничего не делал. Плохой приметой также являлись сухие паучки в углах комнаты, стук духов под полом и раздавленные лягушки, поэтому у себя в саду Абэ-но Сэймэй ходил, внимательно глядя под ноги. Перечень плохих примет этим не ограничивался. Сегодня, например, он встретил на улице человека с разного цвета глазами. Если бы у человека, похожего на корейца, были бы другие глаза, то Абэ-но Сэймэй ни за что бы не убил его. Но именно такое сочетание: левый глаз серого света, а правый - карий, было в Нихон очень и очень плохой приметой, настолько плохой, что этому человеку легче было умереть, чем жить. Считалось, что левый серый глаз - это глаз демона смерти, которым он наблюдает за людьми. Новорожденных с такими глазами убивали сразу же или изгоняли вместе с матерью из деревни, поэтому Абэ-но Сэймэй, не задумываясь ни на мгновение, выбросил перед собой руку и вонзил в сердце человеку сюрикэн[409 - Сюрикэн - стальная игла.]. Не оглядываясь, Абэ-но Сэймэй
продолжил путь дальше, не зная самого главного: что он убил не человека, а черта Ёмэй, которому покойный харчевник давеча отпиливал рожки в харчевне «Хэйан-кё». Ёмэй же получил от самого Ушмаля очень неприятное задание - найти и доставить в ставку кецалей старшего черта Майяпана. Ставка находился в летающей джонке, которая называлась хаятори[410 - Хаятори - «летающая птица».]. Все это было следствием тайного доноса рыжего харчевника, который канул в черную выворотню вместе с харчевней «Хэйан-кё». Никто не знает, каким образом донос попал к Ушмалю, но его реакция была однозначной: найти, и точка! Самое удивительное заключалось в том, что старшего черта Майяпана не было в ставке, хотя обыскали все: ивесь подземный лабиринт Драконов, и закоулки ставки кецалей, даже подняли из выворотни харчевню - Майяпан как в воду канул.
        Никто не мог найти Майяпана, а рядовой черт Ёмэй нашел. Нашел совершенно случайно - в первый же день поисков и только потому, что заблудился и вместо квартала чеканщиков попал в квартал горшечников, в который сроду не ходил. Он и думать не мог, что старший черт Майяпан пьет сакэ. Но именно так оно и было. Обнаружил он его в компании пьяных людей. Мало того, с ними был пьяный в стельку демон, которым эта компания играла в «пугало». Смысл игры для черта Ёмэй остался неясен, должно быть он заключался в том, что в демона распяли на кресте. Стоило этому демону, изображающему пугало, издать какой-либо звук или шевельнуться, в него вливали пиво в неимоверном количестве. Компанию это очень и очень веселило. Попутно черт Ёмэй удивился тому факту, что пьяный демон, оказывается, не боится дневного света. Надо будет сообщить об этом Ушмалю, подумал он и в грустной задумчивости отправился в ставку. А загрустил он оттого, что позавидовал Майяпану, его свободе и впервые ощутил желание отдохнуть и расслабиться. А то работаешь и работаешь, как вол, ни тебе уважения, ни благодарности. Вот почему черт Ёмэй
опростоволосился и не сумел защититься от нападения Абэ-но Сэймэй.
        Троекратно пощелкивая пальцами левой руки для того, чтобы не дать вездесущим хонки приблизиться к себе, Абэ-но Сэймэй спешил к реке. Он сел в лодку и стал изображать рыбака, пока его не прибило к Запретному острову.
        С виду Запретный остров был безлюден. Абэ-но Сэймэй завел лодку в бухту и отправился к одинокой скале. Так делали все рыбаки. На это скале жил каппа, который владел Слиянием, и все рыбаки приносили ему еду, чтобы спокойно ловить рыбу.
        Каппа кивнул ему, как старому знакомому, отодвинул валун, и Абэ-но Сэймэй попал в пещеру.
        - Мы тебя уже заждались, - сказала капитан Го-Данго.
        Они сидели в большой, светлой пещере, пили пиво и держали совет. Свет падал из многочисленных трещин в стенах. Справа от Натабуры дремал Афра, слева - Зерок. Но если Афра нет-нет да и открывал глаза, то Зерок спал по-настоящему, даже похрапывал. Теперь, когда он нашел хозяина, ему можно было ни о чем не волноваться. Вот он и спал, как убитый. Абэ-но Сэймэй не сказал о причине задержки и о человеке с глазом дьявола. Он начал кое о чем сожалеть. Ведь таких людей давным-давно извели? Извели. Значит, что? Значит, я убил не того. В смысле, убил не человека. А кого? Да и убил ли я его? Не знаю, признался он сам себе. Не знаю. Эх, надо было все же проверить. Неужели я в чем-то ошибся? - думал он. У него появилось странное предчувствие - словно он прикоснулся к касасаги[411 - Касасаги - понятие «судьба судеб».], но не может постичь, хоть тресни, малой толики задумки Богов. Знать об этом человеку не полагалось. Это было выше его разумения.
        Однако он отвлекся.
        - Дела плохи, - вздохнул капитан Го-Данго, - голуби больше не прилетают…
        Он почти выздоровел. Если бы не шрам вишневого цвета, который виднелся в разрезе кимоно, никто бы не подумал, что он когда-то был смертельно ранен.
        - Должно быть, это связано с нашим побегом, - предположил Натабура.
        - В городе вон какие события, - согласился Баттусай. - Ксо!
        - Базары пусты… - кротко вставил Гэндзабуро. - Бакаяро!
        Он хотел добавить, что отныне негде брать хорошую еду, но лишь с обожанием поглядел на капитана Го-Данго, его волновало только одно - здоровье капитана.
        А Гёки, друг капитана Го-Данго сказал:
        - Три Старца, должно быть, теперь прячутся.
        - Не прилетают, потому что опасно, - очень спокойно объяснил Абэ-но Сэймэй и оглядел всех-всех, включая Митиёри, которого совершенно не интересовали разговоры старших. Он давно ждал своего деда - Ваноути, а дед все не приходил и не приходил, и Митиёри скучал.
        Все поняли, что Абэ-но Сэймэй в курсе дела. Он всегда был в курсе событий, чтобы ни случалось. И еще все поняли, что арабуру не долго царствовать, что пришло время им умирать.
        - Я дал команду, - добавил Абэ-но Сэймэй.
        С тех пор, как Абэ-но Сэймэй встретился с Акинобу при весьма странных обстоятельствах, он оброс и исхудал. Теперь он ничем не отличался от городского жителя, разве что поведением - Абэ-но Сэймэй старался выходить на улицу только в пасмурные дни или ночью. Тень - вот что выдавало его с головой.
        - Ты дал команду? - удивились все.
        Даже Митиёри отвлекся от созерцания солнечных зайчиков. Вот деда найду, подумал он, и все кончится. Он давно страдал от одиночества.
        - Иначе бы арабуру в два счета вычислили нас.
        Все согласились:
        - Правильно! Мы и не подумали.
        Система почтовой связи была трехступенчатой. Голубь, выпущенный из столицы, прилетал на восток, в одну из окрестных деревень. Там с голубя снимали капсулу с письмом, вешали ее на другого голубя и отпускали. Второй голубь летел на запад, и в следующей деревне операция с письмом повторялась. И только третий голубь летел на север в долину Проклятых самураев к Трем Старцам. Но даже такая система не гарантировала того, что арабуру не отследят голубей и в конце концов не доберутся до долины Проклятых самураев. Такой оборот событий заранее был оговорен - связь прекращалась до лучших времен.
        - Арабуру стали хватать голубятников, - сообщил Абэ-но Сэймэй.
        - Что же ты предпринял? - спросил Акинобу на правах старшего.
        Все с жадность вслушались в ответ Абэ-но Сэймэй.
        - Три Старца давно предусмотрели такой ход событий. По их приказу я еще в начале лета приказал нашим людям уйти в горы и затаиться в Руйдзю карин.
        Вокруг курящегося сто лет Фудзияма раскинулся таинственный лес Руйдзю карин. В этом лесу не жили ни тигры, ни дикие кошки. Когда-то, еще до разделения Миров, лес принадлежал Богам, зверям и хонки всех мастей. Но потом, даже когда первые ушли, а последние - сгинули, местные жители продолжали сторониться этих мест, не собирали там хворост и не рубили деревьев, не потом что таинственный лес стал диким и неприступным, а потому что звери в нем расплодились самые разнообразные, в том числе и японские иканобори - трехпалые драконы. Лес зарос мхами и лишайниками, покрылся болотами и сделался непроходимым. Его языки тянулись во все стороны на много-много ри - и на юг до побережья Сибуса, и на север - до самых вершин хребта Оу. В этом-то лесу и спрятались голубятники Абэ-но Сэймэй.
        - Нам нужно отправить к Трем Старцам человека. У Старцев появилась новость, которую они не могут доверить голубям.
        - Кого? - спросил Акинобу и оглядел собравшихся.
        - Я пойду! - вскочил Баттусай.
        - И я тоже! - вскочил Натабура.
        Афра живо последовал их примеру и навострил уши. Он узнал знакомые слова: «пойду» итут же стал проситься в путь. Ему было все равно, куда бежать и зачем - лишь бы с любимым хозяином.
        - Не знаю… не знаю… - опустил взгляд Абэ-но Сэймэй. - Все дороги перекрыты. Вам не пройти.
        - Мы пойдем горами! - воскликнул Натабура.
        - Вы будете идти две луны. К этому времени ваш поступок потеряет всякий смысл.
        - Значит, в течение двух лун все случится? - догадался Баттусай и во все глаза посмотрел на Абэ-но Сэймэй, ища подтверждение собственным выводам.
        Абэ-но Сэймэй засмеялся, и от уголков его глаз побежали морщины, а вор рту обнажились желтые зубы.
        - Ха-ха-ха… Какие вы быстрые. Все чего-то ждут. Я тоже, - признался он и процитировал: «Армия не может быть собрана без необходимости».
        - Но ведь все готово? - спросил Акинобу, хотя, конечно, знал ответ.
        - Да, все готово. Мы вырастили столько, как ее? - сказала Гёки.
        - Опунции… - подсказал Акинобу.
        - Да, опунции. Новые хозяева только рады. Правда, они не стали от этого ласковей.
        - Значит, надо что-то придумать, - произнес Гэндзабуро. - Что-то необычное.
        - Правильно, - согласился Абэ-но Сэймэй. - Но что именно? У меня сегодня в голову ничего не лезет.
        - Я тоже хочу пойти, - внезапно проснулся Зерок.
        - Тебя-то сразу приметят, - сказал Акинобу.
        - Это точно! - согласился с ним Абэ-но Сэймэй.
        - А если побежит стая? - невинно спросил Зерок и в подтверждение встряхнулся, как большая-большая собака.
        - Какая стая? - спросил Абэ-но Сэймэй и внимательно посмотрел на Зерока.
        - Волчья.
        - Где мы возьмем волков? - удивился Баттусай.
        - А какой смысл? - вмешался Акинобу.
        - А я хочу деда найти… - тихо произнес Митиёри, но его никто не услышал.
        - Волки - это выход! - глубокомысленно сказал Гёки.
        - Никто ничего не поймет, - согласился капитан Го-Данго.
        - Стоп, стоп, стоп! - остановил восклицания Абэ-но Сэймэй и когда все смолкли, спросил у Зерока: - Говори, что задумал?
        - Как вы заметили, я могу быть и человеком, и собакой.
        - Ну да… - осторожно согласились все, - песиголовцем, одним словом.
        - Так вот, любого из вас я могу сделать песиголовцем.
        - Кими мо, ками дзо! - только и произнес Натабура.
        Он не думал, что песиголовцы наделены колдовской силой.
        - Как? - удивился Абэ-но Сэймэй, и с опаской посмотрел на Зерока. - Предупреждать надо!
        Зерок жалобно шмыгнул носом.
        - Ладно, говори, - пожалел его Натабура.
        - Дух во мне такой… - тоскливо начал Зерок, - бродит… Я могу вдохнуть его в любого человека. Конечно, на время, пока он не выветрится. Человек днем будет человеком, а ночью - песиголовцем.
        - В смысле? - переспросил Натабура.
        - В смысле, дух луны действует.
        - Ага… - что-то понял Абэ-но Сэймэй. - А днем будете отсиживаться.
        - Отсидимся, - заверил его Зерок. - Я это умею, - и с тихим обожанием посмотрел на Натабуру.
        Он уже выбрал его в качестве вожака.
        - А ведь верно, - заметил Гёки. - Арабуру отменили закон «О пяти людях». Теперь через сэкисё пропускают по два человека за одну стражу, но кто обратит внимание на волков?
        - Никто, - согласился Натабура. - Тем более что этих волков теперь расплодилось видимо невидимо.
        Ему уже не терпелось куда-то бежать. Засиделся он в этом городе. Послушаем мудрые речи Старцев, подумал он, чем не дело?
        - Решено, - сказал Акинобу, - пойдут Натабура и Зерок.
        - И он, - показал Натабура на Афра.
        - И-и-и… он, - легко согласился Абэ-но Сэймэй.
        Афра подпрыгнул от радости и лизнул Натабуру в губы.
        - А вот теперь я вам расскажу, как попасть в долину Проклятых самураев, - сказал Гёки. - Это и есть самое главное, что вам предстоит совершить. Все остальные опасности сущая ерунда.
        После этого все узнали, что долина потому и называется проклятой, что не всем дается. А проклятой она стала называться после того, как в ней прятались последние заговорщики против регента Ходзё Дога.

* * *
        Еще не легли росы на травы, когда из города выскочила волчья стая и понеслась по дороге, поднимая за собой клубы горячей пыли.
        - Ату их! Ату! - кричали вдогонку стражники на мосту Бедо, бряцая оружием. Они даже схватились было за луки, но глазом не успели моргнуть, как стая растворилась за поворотом в сумерках наступающей ночи.
        Стражникам было скучно и грустно. Весь день они торчали в жаре и в пыли, заворачивая крестьян в их деревни, а горожан - в их город. Пропускали только тех, кто вез краску в бочках, да зеленщиков с мясниками, которые по привычке тащили свои товары в столицу Мира. А здесь то ли псы, то ли волки! Было чем развлечься.
        - Ату их! Ату! - кричали стражники и на всякий случай твердили охранительную молитву: «Наму Амида буцу! Наму Амида буцу!» - и помахивали нагинатами. А некоторые даже хватались за амулеты и талисманы. Увидеть живого волка считалось плохой приметой. А таких наглых - тем более. Должно быть, это духи, думали стражники и неистово молились.
        Песиголовцы оскалились и прибавили хода - у страха глаза велики, сами боялись. Только вряд ли кто-то мог распознать в них врагов империи арабуру.
        Натабура и не представлял, что в волчьем обличье можно бегать так быстро. Казалось, прошло мгновение, а они миновали предместье, низину Гахиэ и рысью стлались вдоль реки Каная - только ветер свистел в ушах. На мосты соваться было так же бессмысленно, как пытаться пролезть в бутылочное горлышко. К ночи их перекрыл ябурай[412 - Ябурай - заграждения из заостренного бамбука в виде ежей.], а еще стражники выпустили маленьких лохматых собачек, которые, почуяв волков, истерически заливались лаем вслед, трусливо поджимая хвосты, да и сами стражники в этот момент чувствовали себя неуютно и настороженно таращились в непроглядную темноту, которая начиналась как раз там, где кончался свет фонарей. Но больше всего стражники боялись хонки, поэтому запирались в казармы и дрожали от страха до рассвета.
        Потом взошла луна, и волки увидели. Мерцала река на перекатах, серебрилась листва тополей, тревожно шурша от ночного ветра, и там, где противоположный берег тонул во мраке, хищно блеснули глаза.
        - Ты заметил? - спросил Натабура и остановился.
        На всякий случай он потрогал кусанаги, годзука же тотчас сделал теплым, словно напоминая: «Я здесь! Я здесь! И никуда не денусь!»
        - Видел, хозяин, - отозвался Зерок, усаживаясь рядом на мягкую траву косогора. - Они бегут за нами от самого города.
        Афра тоже сел, но так как разговаривать не умел, то только слушал и вилял хвостом.
        - От самого города, говоришь, - произнес Натабура озадаченно. - Я ничего не слышал, - признался он, безрезультатно вглядываясь в противоположный берег, который у самой кромки воды тонул в непроглядной темноте.
        - Там они, там… - почтительно отозвался Зерок и зевнул во всю пасть.
        Огромные белые зубы блеснули в свете луны. Как я его одолел? - удивился Натабура.
        - Почему же я ничего не вижу?
        - Это потому, что вы, сэйса, не стали настоящим песиголовцем, и вам недоступно наши обоняние и слух. А волки залегли. Точно залегли.
        Афра хотел сказать, что тоже, как и Зерок, все слышал и давно все вынюхал, но только отчаянно завилял хвостом, стараясь привлечь к себе внимание.
        Натабура не поверил:
        - Залегли? Они что, нас ждут? Чего они хотят?
        Из опыта странствий он знал, что ночью все кажется страшнее, чем днем.
        - Не хотят, чтобы мы переправились.
        - Откуда ты знаешь?
        Если Натабура и доверял Зероку, то лишь наполовину - слишком мало он его знал.
        - Это местные волки. Тот берег - их территория.
        - Ишь ты!.. - удивился Натабура. - Что будем делать?
        - Поищем брода. Волки - они всегда боялись песиголовцев.
        В его голосе прозвучала бравада. Кто будет связываться с песиголовцем? Только сумасшедший, ну и волки, конечно.
        Не успело стемнеть, как начало светать. Луна еще не побледнела, зато на востоке небо стало голубеть.
        Когда они выбрались из реки, кончилось действие духа Зерока и Натабура принял прежний человеческий облик. Сам же Зерок снова стал песиголовцем, и мокрое кимоно облепило его мускулистую фигуру. Он тихо зарычал, и местные волки высыпали на берег. Было их десятка два, и они готовы были драться за свою территорию с кем угодно, но только не с человеком и не с песиголовцем, и не тем более с медвежьим тэнгу. А когда человек выхватил огромный кусанаги голубого цвета и шагнул вперед, вообще попятились. Не двинулась с места лишь старая одноглазая волчица.
        - Дайте нам пройти, - сказал Натабура, - и мы разойдемся с миром.
        - Мы ошиблись, - склонила она лобастую голову в знак почтения. - Мы думали, это наши недруги с правого берега.
        - Ага, - почему-то едва не произнес Натабура, потому что ему было что скрывать.
        Казалось бы, волки должны были больше всего бояться Зерока, но они с величайшей опаской уставились на Афра. А когда он потянулся и расправил крылья, то вообще шарахнулись в чащу, и выглядывали оттуда, как провинившиеся щенки, готовые при малейшей опасности задать стрекоча. Одна волчица сохранила самообладание. Лишь осуждающе покачала лобастой головой. Потом она повернулась к Натабуре и сказала:
        - Мои соплеменники впервые видят медвежьего тэнгу. Я же слышала о нем от моей матери, а она от своей, а она в свою очередь - от своей. Но я всегда думала, что это сказки о летающий собаке. А оказалось, правда. А еще мать говорила, что медвежий тэнгу - наш дальний родственник из далекой-далекой страны.
        - Это правда? - спросил Натабура и потрепал Афра за холку.
        - Правда, мой хозяин, - ответил Афра. - Все волки родом из дивной страны Чу, где я родился.
        От удивления Натабура выпучил глаза - никогда Афра не разговаривал с ним человеческим голосом, а здесь заговорил. Ну, я тебя!.. - подумал Натабура сгоряча.
        - Я могу разговаривать только с моими собратьями, - сказал Афра. - Да и то, только ранним-ранним утром.
        - Я тоже разговариваю впервые, - призналась одноглазая волчица. - У нас это не приято.
        - Это твои проделки? - догадался Натабура.
        - Клянусь, этого вышло случайно и пройдет, как только взойдет солнце, - с испугом произнес Зерок.
        Солнце вот-вот готово было вынырнуть из-за горизонта, и надо было спешить укрыться в чаще.
        - Куда лежит ваш путь? - спросила волчица на прощание.
        - В чащу Руйдзю карин, - соврал Зерок.
        - О-о-о!.. Даже мы туда не заходим. Эти места опасны для нашего брата. Огромный куни-кори стережет чащу. Я дам вам провожатого, который доведет вас до его границ. Дальше мы не пойдем. Дальше нашим братьям путь заказан.
        Почему заказан? - подумал Натабура. По простоте душевной он хотел было спросить, кто такой куни-кори, но вовремя заметил предостерегающий взгляд Зерока. Похоже, Зерок не верил ни единому слову волчицы. А расспросы могли привести к неприятностям. Правильно, ни к чему выдавать свои тайны, решил Натабура.
        Волчица окликнула кого-то. От стаи отделился подьярок[413 - Подьярок - молодой волк (6-12 месяцев).].
        - Отведешь сэйса и его спутников к винной горе Сакаяма, - велела она.
        Тут первые лучи солнца окрасили берег в золотые тона, и волчица потеряла способность говорить. Вильнув хвостом, она пропала в чаще.
        Надо было б, конечно, найти темное место и переждать день, но подьярок, который стал их проводником, уж слишком трусливо поглядывал назад. Полдня он вел их такими чащобами, в которые с трудом пробивался дневной свет, и к полудню вывел - к узкой долине, на дне которой лежал снег и бежали холодные ручьи. Горловину долины, выходящую на перевал, сторожили две каменные головы. Какая из них винная? - хотел спросить Натабура, но вспомнил, что волк не разговаривает по-человечески.
        - Не волки это… - задумчиво произнес Зерок, глядя вслед подьярку, который тотчас покинул их, - не волки… Волков я чувствую.
        - А кто? - спросил Натабура, усаживаясь на мокрую сосну.
        Он что-то пытался вспомнить, но не мог. Что-то очень важное - то, что упустил в событиях ночи. Честно говоря, ему было все равно - волки это или не волки. Какая, собственно, разница? Главное, что они куда-то идут, и идут, должно быть, верно. Болели ноги, болела спина. Да и промокли они изрядно. Афра даже не стал, как обычно, обираться, а тут же уснул. Над его спиной поднимался пар. Давно я так не ходил, подумал Натабура. Надо наверстывать упущенное. И закрыл глаза. Его мучил один-разъединственный вопрос: как найти долину Проклятых самураев? Что-то там говорил Абэ-но Сэймэй? В земле появится дыра. Где эта дыра? Похоже, мы не туда забрели, сонно подумал он. Нет здесь никакой дыры.
        - Не знаю, - отвлек его Зерок, - но не волки. И говорили они не потому, что я так хотел, а потому что они так возжелали.
        - Стало быть, за нами следили? - удивился Натабура.
        - Следили, - тут же согласился Зерок, словно был только рад этому. - Следят даже сейчас.
        - Сейчас?! - удивился Натабура и, вскочив, стал озираться, словно ему действительно было страшно. Подскочил даже Афра и вовсю глядел на хозяина. - Да ладно тебе, никого же нет. А ты спи, - и потрепал Афра по холке.
        - Это только кажется, и вообще, тех волков на всякий случай надо было растерзать, - стоял на своем Зерок.
        - Экий ты кровожадный, - усмехнулся Натабура, усаживаясь на прежнее место. - Здесь никого нет.
        Он снова закрыл глаза и приготовился поспать пару кокой. Из горловины дул холодный ветер. Но не было сил даже шевелиться.
        - Я буду не песиголовец, если нас уже не ждут! - твердо заявил Зерок.
        - Кими мо, ками дзо! Кто-о-о? Ну кто?!
        - Три Старца!
        Натабура снова вскочил:
        - Хватит пугать!
        Вдруг ему действительно показалось, что две скалы, очертанием похожие на головы, шевельнулись. Словно в подтверждение этому послышался грохот камнепада. Горы задрожали и отозвались долгим эхом.
        - Ого! - Зерок приставил к уху ладонь, чтобы лучше слышать. - Стерегут нас. Стерегут! Не выйдем мы отсюда. Не выйдем!
        - Хватит болтать! - крикнул Натабура. - Это куни-кори! Уходим!
        - Ова?! - Зерок схватил его за руку и показал куда-то за спину.
        Натабура обернулся и увидел, что путь назад им преграждает настоящий куни-кори - винная гора Сакаяма, которая приподнималась из-за противоположного склона долины, и с каждым мгновением в очертаниях горы проступала фигура великана. Плащом ему служили складки гор, а огромное лицо пока еще пряталось в купах деревьев. Торчала лишь белая лысая вершина, с которой сыпались камни.
        Вот тогда он и вспомнил: волки же не едят сушеных крыс. А именно сушеных крыс, пересыпанных черным перцем и красными травами, он заметил перед тем, как стая убежала. Связка висела на шее одного из волков. Поэтому они и прятались в кустах, а вовсе не потому, что боялись нас, понял Натабура.
        - Это арабуру! - сказал он. - Или их корзинщики!
        Зерок, совсем как человек, хлопнул себя по лбу:
        - А я думаю, ну что мне все кажется, что нас преследуют арабуру. От них воняло крысами.
        - Вот именно! Они нас стерегли, но не знали, кто мы такие, иначе бы убили сразу. Бежим!
        - Куда?!
        - Туда! - он повернулся, чтобы бежать вверх по ущелью, но земля задрожала, как живая, и скалы, которые сторожили выходы из ущелья, ожили и стали расти, выдирая руки и ноги из леса и скал.
        - Это не куни-кори, это дикие кидзины![414 - Кидзины - демоны, которые ели деревья, кроша их камнями.] - крикнул Зерок что есть силы.
        Гора с белой вершиной выросла до небес. Кидзин справа схватил сосну и принялся крушить склоны ущелья. Кидзин слева все еще не проснулся, но уже открыл глаза - огромные, как два горных озера.

* * *
        Если бы у них был выход, то они ни за что бы не побежали мимо кидзинов. Но кидзины стали заваливать ущелье огромными-преогромными камнями, и уже не было другого пути, кроме как карабкаться по кручам. Афра понадобились лишь крылья, Зероку - его стальные когти, а Натабуре - сюко[415 - Сюко - лазательные когти.]. И конечно, он отстал, потому что не лазал по горам много лет, если не больше. Пару раз кидзин едва не поймал его каменной рукой, да Афра и Зерок отбили.
        Натабура взобрался на гору в тот момент, когда Афра и Зерок вовсю дразнили кидзинов, швыряя в них камни. Благо, что кидзины оказались подслеповатыми и такими медлительными, что от них мог убежать даже ребенок. Ярость овладела ими. Один из них так распалился, что в гневе сожрал пару сосен и одну разлапистую ель, чем только рассмешил Афра и Зерока. Вот тогда беспечность их и подвела. Не успел Натабура отдышаться, как на них пала тень. Тогда они и увидели куни-кори - великана Сакаяма. Каждый его шаг оставлял в земле дыры, а каждый выдох сметал с горных вершин деревья и землю.
        - А-а-а!!! - закричали они в ужасе и пали на скалы, ожидая, что великан Сакаяма вот-вот их раздавит.
        Однако великан Сакаяма шагнул и оставил после себя два огромных и глубоких озера. Перешагнул гору, на которой находились Натабура, Афра и Зерок, и очутился в соседней долине, где провалился по колено в землю. Но даже не заметил этого. Его не интересовали ни Натабура, ни Афра, ни Зерок. Он вообще ничего не заметил, а ушел себе вдаль, словно у него была какая-то цель. Он с легкостью перешел океан и ступил на другой континент, где нашел тихое место и уснул, превратившись в гору. Так на Земле рождались легенды о великанах, которые раз в сто лет бродят себе неприкаянными и тревожат людей.
        - Нашел! - вдруг закричал Зерок. - Нашел. - Он показывал куда-то вниз.
        Вот тогда Натабура и вспомнил то, что ему говорили Гёки и Абэ-но Сэймэй:
        - Найдете дыру в земле, считай, что дело сделано. Открывается эта дыра далеко не каждому.
        Долина Проклятых самураев. Она начинается дырой в земле, узким лазом, в который едва проходит всадник. Но зато, если ты эту дыру найдешь, то за ней откроется узкий проход, отполированный водой и ветрами. Этот проход очень опасен. Он проходим только в сухую погоду. Случается, попадешь перед дождем, и тебя смоет поток. Поэтому этот участок пути надо проходить как можно быстрее. Потом ты попадаешь в такое же опасное кахи - скалистые ворота или ущелье, стены которого настолько узки, что камни, падающие сверху, отскакивают от одной стены к другой и часто убивают путников. Это участок проходим только в безветренную погоду. Но если ты его прошел, то перед тобой раскроется сухая долина. Она страшна оползнями и проходима только зимой, когда камни скованы замерзшей водой. Летом надо идти по высохшему руслу реки. Если ты прошел и эту долину, то в конце перед тобой откроется гигантская стена. В середине чернеет вход в пещеру, а перед пещерой раскинулся монастырь Проклятых самураев. Три дороги ведут к нему: справа и слева и прямо. Пойдешь по правой, не дойдешь, попробуешь по левой, тоже не дойдешь. А пойдешь
прямо и встретишься с Тремя Старцами.
        Как только Три Старца увидели Натабуру, то пали перед ним на коленях и воскликнули, заикаясь от волнения::
        - О, Великий Солнцеподобный, наконец-то ты пришел! Мы сразу узнали тебя!
        Кто же я такой?! - очень удивился Натабура, если передо мной падают в ниц такие достопочтенные люди.
        - Встаньте, - смутился он. - Я не достоин такой почести. Встаньте!!!
        - О, Великий, - причитали Три Старца, не поднимаясь с колен, - какое счастье, что ты остался в живых. Воистину, мы лицезреем чудо.
        - Встаньте… встаньте… - Натабура помог им подняться. - Разве я провинился в чем-то перед вами.
        - Нет, о, Великий. Ты последний из императоров страны Нихон!
        - Я?! - удивился Натабура. - Не может быть! Я Натабура из рода Юкимура дома Тайра. Мой отец Санада - хранитель вод Столицы Вечного Спокойствия - Киото.
        - Нет… мы хорошо видим! - заверили они его. - Действительно, ты Натабура из рода Юкимура дома Тайра, но твоего отца звали не Санада, а Такакура. Он был не хранителем вод, а принцем императора Госирокава. Значит, ты внук Госирокава. Твой отец был недоволен правлением Тайра Киёмори и, предвидя очередную смуту и его падение, спрятал тебя в монастыре Курама-деру в горах Коя у учителя Акинобу. Он придумал легенду о том, что он Санада - хранитель вод. Отец заплатил учителю Акинобу за двадцать пять лет обучения.
        - Я вам не верю, - рассмеялся Натабура.
        - О, Великий. Не смейся над нами и волей Богов. Твоя судьба и жизнь записана на Золотых императорских рукописях.
        С этими словами они стали показывать ему тонкие золотые листы, и Натабура действительно прочитал на них историю своей семьи, только тогда его сомнения рассеялись окончательно.
        - К тому же, о, Великий! Ни перед кем из простых смертных не открывается наша долина, а перед тобой открылась. На левом бедре у тебя, о, Великий, должна быть необычная родинка. Это звездная карта неба. Боги подарили ее тебе при рождении. Покажи нам ее.
        Когда же Натабура обнажил левое бедро и показал родинку, отображающую карту неба, Три Старца воскликнули с еще большей радостью:
        - Сами Боги хранили твою жизнь! Мы тебя давно искали! Теперь судьба родины в твоих руках. Ты должен изгнать проклятых иноземцев!
        Глава 7. Убийство императора Кан-Чи
        Черный капитан Угаи добросовестно выполнил все, что ему поручил новый начальник городской стражи - Сань-Пао.
        Во-первых, он арестовал всех голубятников в радиусе пятисот ри. Во-вторых, допросил их с пристрастием. В-третьих, сопоставил факты, и нарисовалась страшная картина. Страшная не сама по себе, а потому что Угаи понял, что столкнулся с очень искушенным и предусмотрительным противником. А это значило, что в дело вмешались Боги, ибо людям не дана сила предвидения. По сути, это означало конец вторжения арабуру. Угаи долго гнал от себя эту мысль. Что с того? У нас что? - думал он так, словно все еще служил императору Мангобэй, только забыл об этом. У нас пики и мечи. А у них? У них сила небес и мшаго - огненные катана, а еще пятипалые иканобори. А за спиной еще - кецали. И все равно! И все равно арабуру погибнут! Он был почти уверен в этом - особенно по ночам, когда его мучила бессонница. Но наступало утро, и ему казалось, что все его тревоги безосновательны и что надо верить в арабуру, которым достаточно еще одного усилия, и страна подчинится им. Но так уже было, и не раз, но ничего не менялось. Вот почему Угаи мучили сомнения.
        Итак. Примерно за два года до того, как в Нихон появились арабуру, по селам стали ездить странные люди и скупать голубятни. Появились новые хозяева - молчаливые монахи, которые стали досконально вникать в тонкости ремесла голубятника. Расплачивались они, не скупясь, исключительно золотыми рё. Из-за этого голубятников развелось столько, что цены на голубей и сами голубятни упали ниже цены мешка риса. И вдруг в какой-то момент, словно махнули волшебной палочкой - монахи перестали покупать голубей и голубятни. Вначале крестьяне решили, что монахи натешатся и бросят это дело, а потом сообразили, что дали маху, потому что примерно через год монахи освоили голубиную почту и стали обслуживать императора, а все деньги потекли в их карманы.
        Кинулись искать тех монахов. А их и след простыл. Пропали. Остались одни старые голубятники, которые ни сном ни духом, и ничего не понимали. А твердили одно: «Да если бы мы хоть догадывались, мы бы этих монахов сами вам привели». «Ну а где монахи-то?» - спрашивали у них. «Да почто мы знаем? Убегли». «А куда?» «А мы что следили?» «Что так, с голубями и убегли?» «Да, вместе с голубями». Троим отрубили головы, одному содрали кожу, еще двоих прилюдно утопили в нечистотах. Но правды не добились. И у черного капитана Угаи опустились руки.
        - Пустое дело, - доложил он Сань-Пао через три дня. - Пустое… - но гордую свою голову не склонил, а, казалось, думает о женщинах, а не о деле.
        - Мда-а-а… А ведь обвели тебя вокруг пальца, как молодого, - разъяснил ему Сань-Пао, - и меня, старого, за одно. Плохо пытал, без фантази-и-и!
        - Как положено… - оправдывался Угаи, - как всех…
        - Без выдумки в нашем деле нельзя, - говорил Сань-Пао, сверля его неподвижным взглядом.
        Теперь я понимаю, зачем Господь шесть дней сидел в темноте и творил Мир, думал Угаи, неужели только для того, чтобы меня унижал Сань-Пао. А я ведь всего-навсего хотел посмотреть белый свет. Что в этом плохого?
        - Кто ж знал? - неуверенно оправдывался Угаи.
        - Думать надо! - грозил ему пальчиком Сань-Пао.
        Лучше бы Ной опоздал на свой ковчег, зло думал Угаи, я бы сейчас не мучился.
        - Ладно, будем искать ниндзюцу с тенью дракона Аху, - тяжело вздохнул Сань-Пао, давая понять, что уже ничего не поделаешь. - Вели на сэкисё следить, куда летят голуби. Может, чего выследят. - Но уверенности в его голосе не было. - А всех остальных стражников перебрось в город, рассуй по базарам, пусть ходят и поглядывают, авось что-нибудь да выглядят. Хотя, если ниндзюцу так хитры, что угадали с голубятниками, то нам ни за что их не поймать. Пустое дело, как ты говоришь. Хм…
        Сань-Пао жил дольше и видел больше. Он, конечно, мог бы объяснить капитану Угаи, что на его родине - в Ая, давным-давно освоили принцип предварительных расчетов Путей к победе. Путей было великое множество. Использовалось все: от невинной слежки, до «шпионов смерти», в качестве которых чаще всего выступали весьма искусные послы и которых со скорбью приносили в жертву победе. Хитроумных послов было так много, что на них не скупились. Не было ничего выше, чем умереть за родину. Об этом подробно рассказано в «Искусстве войны» Суньцзы. Но даже в Ая не слышали, чтобы противник готовился к каким-либо событиям за два года до самих событий. Это было выше человеческого понимания. Для себя он не нашел другого объяснения, как вмешательство Богов в дела людей. Если только мятежники не обладают способностью пророков. Но пророчества сбывалось редко, а сами пророки долго не живут. С одной стороны их не любили и изгоняли в пустыни, а с другой стороны, часто прибегали к их услугам. Но если они искажали будущее, то их безжалостно убивали.
        Сань-Пао показалось, что Угаи с облегчением вздохнул. Не нравится ему работа, понял Сань-Пао. Однако ничего не поделаешь. И вдруг с озлоблением подумал, научу я его кланяться. Не таких цукасано гэ ломали. Что он о себе возомнил?
        - Пустое, - согласился Угаи, сохраняя гордое выражение лица.
        - Слышал ли ты что-нибудь о Золотых императорских родословных, в которых записаны все принцы, сыновья принцев и внуки сыновей принцев? Император Кан-Чи считает, что мы нашли не всех и только поэтому не можем окончательно поработить страну. Есть еще в ней силы, о которых мы еще ничего не знаем. Есть!
        - Слышал и даже видел! - ответил Угаи.
        - Видел?! - поразился Сань-Пао.
        - Совершенно случайно, когда их вывозили. Они были намотаны на огромные катушки, а несли их на шестах. Но тогда я не знал, что это такое. Просто подумал, что золото очень темное, должно быть, древнее, как могилы предков. Такое золото я видел только в Ая да у себя на родине.
        - А куда повезли, не проследил?
        - Куда, не знаю. Но везли их монахи в широких тяжелых рясах с капюшонами. Рясы желтого цвета, подкрашенные маслом клевера. У некоторых под одеждой были доспехи. А вооружены они были собудзукири нанигата[416 - Собудзукири нанигата - нагината с очень длинным лезвием.].
        Угаи не рассказал только одного - при каких обстоятельствах он видел перевозку свитков. Два года назад Угаи был пленником. И до того дня тоже был пленником в течение десяти лет. Статус его был настолько высоким, что о нем никто ничего не знал, кроме императора Мангобэй. Император же держал его в золотой клетке у себя в задних комнатах и советовался с ним по всем военным и политическим вопросам. Днем на пленника была надета золотая маска. Мангобэй не хотел, чтобы даже кто-то из преданных слуг узнал в нем иноземца. На самом деле Угаи был родом из далекой северной страны Скании. Смолоду ходил через Нервасунд[417 - Нервасунд - Гибралтар.] в Рим и с дружиной, и с купцами. Но ему все было мало. Увиденный мир казался крохотным и понятным. Заморскими диковинами он пресыщался очень быстро. Тогда он задумал почти невыполнимое. Подался в бега. Обучался грамоте у монахов в Генуе. Дослужился до капитана в армии Кастилии. Был кормчим у короля Харальда. Даже женился и наплодил детей, но жажда странствий оказалась сильнее. Бежал на восток. В Миклагарде[418 - Миклагард - Константинополь.] пристроился к торговому
каравану и отправился в горы и пески. Два года ходил по Шелковому пути, на третий решил посмотреть, что там дальше, за морем, и так попал в Нихон. Он неплохо обучался иноземным языкам, давно позабыл свое настоящее имя и отзывался на любое японское, пока не пришли арабуру. Тогда он назвался Угаи и стал служить новым хозяевам. Многое ему в этой стране не нравилось, но бежать из нее он пока не мог. Да и честно говоря, ему было очень интересно, ибо он никогда и нигде не видел хаятори - летающие лодки, или джонки, как называли их в этой стране. Однажды, когда его мучила бессонница, он выглянул в окно и в лунном свете увидал следующую картину: внутренний двор был заполнен не охранной и даже не стражниками, а вооруженными монахами. Они грузили тяжелые предметы цилиндрической формы в возы, запряженные волами. Один из шестов сломался, ноша упала и покатилась по дворцовым плитам. Если бы не желтый свет, блеснувший из-под разорванного шелка, как свеча в ночи, Угаи не обратил бы на это происшествие внимание. Но золото привлекало его всегда, и он увидел большую катушку, на которую было намотано листовое золото.
Тогда он только подумал, как глупо перевозить золото в таком виде. А теперь, сопоставив факты, понял, что видел таинственную родословную императоров. Золотая императорская родословная должна была храниться вечно, несмотря на все войны и перевороты в империи. В этом заключалась тайная мудрость правителей страны.
        - Монахи! - воскликнул Сань-Пао. - Опять эти монахи!
        - Должно быть, они нашли для себя нового императора, - предположил капитан Угаи.
        - Тихо! - оборвал его Сань-Пао и испуганно оглянулся, словно ища у стен уши. - Гениально, но невероятно! Никому не говори об этом. Это тайна не для нас с тобой, - и многозначительно замолчал.
        - Я понял, сэйса, - наконец сообразил Угаи.
        - Ничего ты не понял. Если бы понял, не болтал бы лишнего даже мне, потому как я обязан донести твои слова новому императору.
        - Нет, я на самом деле понял, сэйса, - заверил его Угаи.
        - Ладно, будем считать, что ты что-то понял.
        - Я понял, я все понял, сэйса! - наконец-то испугался Угаи.
        - Ну и хорошо. Судя по описанию, монахов, - как ни в чем ни бывало продолжил Сань-Пао, - это тэнгу дзоси. Только они носят темно-желтые рясы. И оружие у них особенное. Но Тодайдзи - Великий Восточный Храм - давно разрушен. Надо провести дознание с заключенными тюрьмы Тайка. Вдруг кто-нибудь из них что-то знает. А?
        - Сэйса, осмелюсь ли я сказать?! - вскричал Угаи и добавил свое странное: - Господи, Иисусе!
        - Говори! - нахмурился Сань-Пао и подумал: «Чего такого еще знает мой помощник, чего я не знаю?»
        - Наш великий император Кан-Чи велел умертвить каждого десятого, и получилось так, что казнили как раз монахов тэнгу дзоси. Я проверял по спискам. Их всего-то было двое, и обоих казнили.
        - А-а-а… - только и крякнул с досады Сань-Пао. - Куриное дерьмо!
        Видать, сегодня Боги не на нашей стороне, подумал он и хотел выругаться еще заковыристее, но не смог - не след перед подчиненным проявлять гнев. Тогда у него возникло непреодолимое желание выпить сакэ, и он отпустил капитана. Если бы капитан Угаи в это момент оглянулся, он заметил бы на устах Сань-Пао коварную ухмылку. Что она означала, не знал даже сам Сань-Пао. Должно быть, в душе он ненавидел арабуру, и сейчас это чувство не могло не отразиться на его лице.
        В свою очередь, Сань-Пао не знал, что черный капитан Угаи слукавил - монахов тэнгу дзоси было трое. Двоих действительно казнили, а третьего еще год назад он самолично отпустил на все четыре стороны под предлогом молодости и болезненности. Почему он это сделал, Угаи и сам не понял, то ли пожалел, то ли, сам, не ведая того, выполнил чужую волю, может быть, даже волю Богов. После этого монаха никто не видел. Надо ли говорить, что тем монахом был Кацири, который стал проводником у хакётсу Бана.

* * *
        Абэ-но Сэймэй рисковал. Он понимал, что каждое его появление в городе может быть последним. Но сегодня он рисковал самый последний раз, и другого выхода, как покинуть дом, у него не было. Тем более что по всем приметам день выдался удачным: ни тебе темных туч в воротах демона, ни светлоглазых прохожих, ни сухих пауков по углам, лягушки, как всегда, радостно квакали в саду, даже кукушка прокуковала сорок четыре раза, что считалось очень и очень хорошей приметой. В довершении ко всему, когда Абэ-но Сэймэй выглянул в окно, чтобы удостовериться в своей удаче, он разглядел приметы преходящего мира: сломанную ветром хризантему и первые облетающие листья тополя, как предвестники осени, и душа его возликовала - он все еще способен ощущать мир и понимать его тайные знаки.
        Именно этот день был выбран, потому что армия арабуру ушла из города. Остались гарнизон и кэбииси. Это был тот единственный шанс, который выпадает раз в жизни и от которого не отказываются даже перед лицом смерти.
        Абэ-но Сэймэй условным способом вызвал хакётсу Бана. Чаще всего они встречались между Поднебесной площадью и базаром Сисява - на пихтовой аллеей, где было особенно многолюдно и где можно было без труда затеряться среди торговцев и покупателей. К тому же по обе стороны площади лежали нежилые кварталы города, в которых легко затеряться.
        Но сегодня все эти плюсы не прельстили его, и он решил изменить своим привычкам. Мы уже примелькались на этой аллее, рассуждал он, и шпионы императора легко могут нас вычислить, поэтому сегодня встретимся на площади Белого посоха, перед храмом Каварабуки.
        Храм давно пришел в упадок. Зарос травой, черная крыша покрылась мхом, а с коньков, где застыли трехпалые драконы, свешивались лишайники. Столетние дубы, под которыми вершилось народное правосудие, арабуру вырубили, а древесину пустили на строительство двенадцатиярусной пирамиды-дворца Оль-Тахинэ. Единственным местом, где еще теплилась жизнь, была харчевня «Два гуся». Но в харчевню Абэ-но Сэймэй не пошел: было бы глупо заявляться в нее, одетым в рубище нищего, а именно под нищего и маскировался Абэ-но Сэймэй. Он выбрал площадь Белого храма еще и потому, что здесь испокон веков собирались городские нищие. Они отдыхали после трудов праведных под сенью дубов. А когда дубов не стало, - то под сенью храма Каварабуки. Благо еще, что арабуру ограничились всего лишь мародерством и не разрушили храм, как они разрушали в окрестностях все другие храмы. Нищие были благодарны, что им оставили голые стены и крышу.
        Была еще одна причина, по которой они впервые должны были встретиться в храме Каварабуки. Причина заключалось в том, что под храмом проходил бесконечный лабиринт Драконов. Кто и когда его прокопал, Абэ-но Сэймэй не знал. Никто не знал. Не знали этого даже Три Старца. Даже в древних документах о лабиринте Драконов не было сказано ни слова. Но все успешно пользовались им, начиная от императоров во время переворотов или восстаний, и заканчивая посетителями харчевни «Хэйан-кё», которая канула в черную выворотню. Только накануне Абэ-но Сэймэй удалось достать план двенадцатиярусной Оль-Тахинэ. Вот этот план он и нес для Бана и Кацири. Карту же лабиринта Драконов Кацири знал наизусть.
        Бан и Кацири готовились так давно, что забыли, для чего они все это делают. Тренировки в бочке и изготовление мазей и ядов давно стало самоцелью. Наконец они добились такого результата, что готовы были убить императора Кан-Чи хоть сейчас. Однако Абэ-но Сэймэй все не давал и не давал команды, хотя, судя по всему, день казни приближался.
        - Учитель, когда это произойдет? - спрашивал Кацири.
        - Скорее всего, надо ждать удобного момента. Лучше не думай об этом. Наше дело тренироваться во имя Будды.
        Им обоим стало уже невмоготу, и вдруг все изменилось - в обусловленное время хакётсу Бан увидел три вспышки света от зеркала - две короткие и одну длинную. Это был условный сигнал, означающий, что надо прийти на площадь Белого посоха.
        Кацири тоже все понял. Учитель вернулся, и глаза его возбужденно заблестели. Он даже не выпил, как обычно, пару чашек сакэ, а сразу стал одеваться в одежды нищего.

* * *
        Бан пил для маскировки. Это было частью хитроумного плана Абэ-но Сэймэй. Только делал это Бан с большим, чем надо, удовольствием. Даже слишком, считал Кацири. Он даже причмокивает и с тяжелым вздохом нюхает пустую чашку, осуждающе думал Кацири, но не понимал, что Бан лишнего себе не позволяет. Просто он вливал в себя сакэ с такой поспешностью, словно делал это в последний раз в жизни. Все должно быть настолько правдоподобно, говорил Абэ-но Сэймэй, чтобы комар носа не подточил. Для всех вы пьяницы и нищие.
        А вот сегодня пить было нельзя. Кроме обычных вещей, Бан приказал взять склянку с ядом, и Кацири окончательно убедился в том, что не ошибся в своих выводах, но не подал вида. Еще Бан приказал намазаться мазью загодя. Кацири понимал, что это мало что даст, но беспрекословно выполнил команду Бана. Слишком жарко, думал Кацири, и слишком долго ходить намазанным. Он вырабатывал в себе синобу - терпение, которое считалось основой его профессии. Однажды он попытался ходить весь день, намазанный мазью, но не выдержал и стражи - упал без чувств. Правда, Бан еще потом ни один день колдовал над составом, но испытать они его так и не успели.
        - Намажься для начала совсем немного, - сказал Бан, пряча глаза. - А перед делом - основательно. И не торопись, но и не расслабляйся. Будь сосредоточен, особенно когда проникнешь в башню.
        - Пирамиду, - поправил Кацири.
        - Да, пирамиду, - согласился Бан, снова отводя глаза. - Никак не привыкну к этому слову.
        Вдруг это поможет, подумал Кацири, открывая бутылку. Он намазался и, расставив руки, застыл, словно бронзовая статуэтка, ожидая, когда мазь впитается в кожу. Его темная кожа блестела, как благородный металл.
        Бан закрыл дом и почему-то вздохнул. Вздохнул он по двум причинам: очень хотелось выпить сакэ, к которому он уже привык, а еще он знал, что они сюда больше никогда не вернутся. Вообще не вернутся в город. Шансов спастись мало, особенно у Кацири. Поэтому Бан невольно и отводил глаза. Он словно прощался с мальчишкой, к которому привязался. К ним всегда привязываешься, думал он. Всегда. И очень тяжело расставаться.
        Бану так нестерпимо захотелось выпить, что он едва не поддался порыву вернуться и влить в себя кувшин сакэ.
        - Иди, иди, - сказал он Кацири. - Я сейчас.
        Кацири пошел через сад, и солнечные зайчики скользили по его подтянутой фигуре. Слева под кимоно у него был спрятан складной стилет, а справа - раздвижная трубка.
        Бан немного постоял, прижавшись лбом к шершавому дереву. Хороший мальчишка, подумал он. Странный мальчишка. Но раскисать нельзя. Ему стало очень грустно - заканчивалось еще одно дело, на которое ушло почти два года жизни - слишком много времени для обыкновенного человека, который почитает Будду. Если все обойдется, подумал он, вначале напьюсь, а потом мы с Кацири будем читать одни сутры и больше ничего не будем делать. Наму Амида буцу!
        Бан надел на голову корзину для прокаженных с маленьким окошком для глаз, и они отправились в город по пыльным, кривым и горячим улочкам квартала старьевщиков. Это был очень маленький квартал, со своим крохотным базаром и низкими, словно присевшими в кучи мусора домами, да сухими деревьями, которые, как скелеты, торчали над крышами. Летом здесь всегда было душно и грязно, а зимой промозгло и холодно. Но Бан знал свое дело: квартал старьевщиков лежал на окраине города, в низине, у реки, и луч света, посланный умелой рукой из верхней части города, мало кому был заметен, кроме того, кому он предназначался. Бан менял место жительства каждую луну. Дома, в которых они останавливались, всегда выглядели необжитыми: тропинки и пруды никто не чистил, ветки на деревьях не обрезали, а цветы росли сами по себе. Из-за этого казалось, что время здесь течет совсем не так, как в центре города.
        Кацири никогда не задумывался над тем, к чему они так долго готовятся. Он не волновался, не думал о предстоящем деле. Он просто шел к нему изо дня в день, воспринимая жизнь, как безостановочное течение реки. Ничто не могло остановить ее. Ничто! Поэтому он и не боялся. Эту отрешенность и странность подметили еще Три Старца, долго его испытывали, а потом послали в столицу Мира.
        Его странность заключалась не только в том, что он не общался с ровесниками, часами мог глядеть в одну точку, и даже не в том, что рассказывал непонятные вещи, например, о мире ифмафтётэ - мире, в котором нет людей. Три Старца вначале думали, что он сын знаменитого невидимки Томито Годзаэмона. Но оказалось, что у Годзаэмона не было сыновей, к тому же он умер еще лет десять назад. Потом решили, что Кацири наполовину человек, наполовину хонки, и пустили ему кровь в тот момент, когда он стал прозрачным. Кровь оказалась человеческой. А, как известно, у хонки вообще крови нет. Тогда подумали, что он «всадник демона» ипребывает в двух мирах одновременно. Но «ручной» дух, пойманный на предательстве и бесконечно преданный Трем Старцам, «зашел» вмир Кацири и не увидел ни собрата, ни демона. Он вообще ничего не увидел, а только страшно перепугался и тотчас умер, как может умереть только дух - превратился в сноп света и растаял. Три Старца растерялись. Они не знали, с кем имеют дело. Тогда они перекопали все доступные рукописи, послали гонцов во все монастыри и храмы. И обнаружили, что Кацири является
советником духа императора Сувы, чья душа не покинула мир людей, что это событие было предсказано еще при императоре Хэйдзё колдунами миконо и что больше такой человек никогда не родится. Три Старца долго ломали голову, как поступить с таким человеком. По сути, его надо было причислить к архатам или даже к ближайшим ученикам Будды и кормить до самой смерти, но времена были тяжелые, иных кандидатур не было, и Кацири отправили в столицу Мира.
        Однако с самого начала все пошло не так, как задумывали Три Старца. Кацири и его спутников схватили арабуру. Пришлось послать еще Бана и Абэ-но Сэймэй. Они шли разными дорогами и в разное время, но все благополучно миновали опасности.
        Абэ-но Сэймэй действовал через стряпуху черного капитана Угаи. Пришлось пожертвовать спутниками Кацири. За десять рё стряпуху уговорили подмешать в еду капитана порошок дерева такубусума[419 - Такубусума - белое дерево, цветы которого ядовиты для человека.]. Сделал она это после того, как Абэ-но Сэймэй поклялся перед Буддой, что с капитаном Угаи ничего не случится.
        - Проживет еще сто лет, - заверил Абэ-но Сэймэй сердобольную стряпуху, и она согласилась.
        Ночью, когда капитан уснул глубоким сном, Абэ-но Сэймэй проник в его покои и провел обряд дзюнси. Он не собирался убивать капитана, а жег над ним полоски юфу[420 - Юфу - заклинания.] из коры бумажной шелковицы и тихонько распевал шастры Васубандху.
        Утром Угаи проснулся, обсыпанный пеплом. Всю ночь ему снились жуткие сны, но Угаи не мог их вспомнить. Он сильно испугался, потому что, конечно, слышал о таинственных обрядах похищения души. После этого люди долго не живут. Но проходил день за днем, а с ним ничего не случалось. Угаи потихоньку стал забывать о странном происшествии. И почти уже забыл, и даже перевел дух и стал радоваться жизни, строя планы, пока однажды в государственной тюрьме Тайка не увидел монаха-подростка. Необъяснимое глубокое волнение обхватило капитана Угаи. В ушах зазвенело, руки стали деревянными, свет перед очами померк, словно капитан глядел в подзорную трубу, на челе выступил холодный пот, а на душе стало так муторно, словно пришла смерть. Он ощутил неотвратимую потребность сделать что-то такое, чтобы избавиться от этих мучений. Ничего не соображая и не понимая, он вывел подростка-монаха за ворота тюрьмы и отпустил на все четыре стороны. До самого вечера он, как чумной, просидел в кустах у реки. Утро он пришел в себя, но ничего не помнил, и только спустя две луны события того страшного дня более-менее явственно стали
прорисовываться у него в сознании. Капитан Угаи испугался еще раз, но теперь за свою карьеру. К этому времени он уже сообразил, что за арабуру стоят кецали и что с ними как раз шутки плохи. Поэтому он уничтожил все записи о монахе-подростке, а когда выдался случай, то расправился с его товарищами. Только после этого он вздохнул с облегчением и даже предаться мечтам. А мечтал капитан Угаи, ни много ни мало, о том, как познакомится с хозяевами арабуру - кецалями, настоящими хозяевами этого мира - и улетит с ними в неведомые края. Вот это будут приключения, с восторгом думал он. Господи, Иисусе! И тайком молился Христу ночи напролет.
        Поэтому то, что выглядело в глазах Сань-Пао высокомерием, на самом деле было мечтами о новых, неведомых землях.
        Бан вдруг подтолкнул Кацири:
        - Иди!..
        Мальчишка пошел бы и без понукания - просто Бан расчувствовался, сделал то, что никогда не позволял себе делать. Он не хотел вспоминать обо всех жертвенных мальчиках как об умерших. Со всеми приходится расставаться, с тоской думал он, и все они мне становились как сыновья. Тосковал он потому, что знал, что жизнь изменить нельзя, что она все равно будет течь так, как ей положено и что изменить ход событий ему не под силу.
        Черный капитан Угаи брел по базару. День только начался, а ему уже было жарко, несмотря на то, что он был, как и арабуру, голым по пояс. Последнее время служба тяготила его, и он не мог придумать, каким образом познакомиться с хозяевами арабуру. А еще его смутил странный разговор с Сань-Пао. Наверное, это проверка, решил Угаи. Вроде, я не проболтался и об уходе третьей армии все сказал правильно.
        Вдруг один из его спутников сообщил, клацнув зубами от страха:
        - Таратиси кими… таратиси кими… я, к-а-а-жется, что-то видел…
        - Что именно? - вяло поглядел по сторонам Угаи.
        Таких случаев за предыдущие дни было великое множество, и Угаи устал на них реагировать. К тому же кэбииси все, как на подбор, были тупыми и трусливыми, а после побега архатов шарахались от любого куста, как от смерти.
        - Да вот же! - на это раз кэбииси как никогда был настойчив. Он даже пристукнул древком нагинаты по камню. - Тень с крылышками!
        Ну да, с иронией подумал Угаи, сейчас мы кого-то поймаем, и посмотрел на человека. О тени дракона Аху он сразу забыл, а смотрел так долго и так тупо, что человек заволновался. Это было заметно по каплям пота, сбегающим по скулам. У человека была хорошая выдержка, и он, не моргнув глазом, преспокойно болтал с каким-то мальчишкой, от которого нехорошо воняло.
        А ведь я его знаю, подумал капитан Угаи, и мальчишку тоже. Но где я их видел, хоть убей, не могу вспомнить. И он моргнул. В следующее мгновение человек пропал, и мальчишка тоже. Угаи стал озираться, словно попал в неведомый мир. Все ему показалось необычным: краски дня, которые вдруг стали яркими-яркими, разговоры, смех, которые стали настолько громкими, что резали слух, даже вспорхнувшие птицы сделались огромными, как иканобори. Но ведь так не бывает, лихорадочно думал он. Не бывает, значит, что?.. Значит, я заболел или сошел с ума, решил он.
        - Тихонько, тихонько окружить базар, - почему-то шепотом приказал Угаи. - Только тихо, ахо!
        Но разве кэбииси могли что-нибудь сделать по-умному? Конечно, нет, потому что по-другому не умели. Они забегали, засуетились. Стали кричать, бряцать оружием, и толпа испугалась, шарахнулась. Вот тогда капитан Угаи и увидел того человека: тот уже был на расстоянии пяти-шести кэн и перед тем, как снова исчезнуть, оглянулся. Это не человек, сообразил Угаи и вдруг вспомнил, где его видел. Конечно, в том злополучном сне. Человек жег бумажные ленты с заклинаниями и твердил шастры Васубандху. От этих шастр капитан Угаи целую луну ходил сам не свой, его тошнило, и болела голова. А хотел этот человек от капитана Угаи послушания и страха перед монахом-подростком. Тогда он и сообразил, почему собственноручно отпустил мальчишку.
        - Господи, Иисусе! - только и произнес Угаи. - Духи!!!
        - Какие духи?! - шарахнулись от него помощники.
        - Хватайте мальчишку, с которым он беседовал!
        - Какого? - разинули рты кэбииси.
        - Мальчишку, от которого воняет!
        Но мальчишка как вводу канул, только незнакомец убегал вместе с толпой в сторону храма Каварабуки. Однако кэбииси хоть и были тугодумами и ленивыми, а к тому же тяжелыми на подъем, но дело свое знали, и было их очень много. Из казарм уже бежала подмога, уже нагинаты с жутким шорохом разрезали воздух, а в воздухе появились иканобори. Толпу окружали полукругом и теснили к центру базара. Блеяли овцы, кудахтали куры, в воздухе кружились перья.

* * *
        Заклинание «онгё?но мадзинаи» действовало только очень короткое время. За это время надо было спрятаться. Но вокруг, как назло, было слишком мало строений. Вот почему, вдруг сообразил Абэ-но Сэймэй, меня тянуло к храму Каварабуки. Впервые он испугался. Я предвидел эту встречу, но не понял сути предвосхищения. Боги подсказывали мне, но я оставался глух к их предупреждениям.
        Абэ-но Сэймэй сам же и нарушил свой план: вместо того, чтобы встретиться с Баном и Кацири там, где было обусловлено - на площади Белого посоха, он нагнал их на пихтовой аллее возле базара Сисява. Конечно, он видел кэбииси, конечно, он осознавал опасность, но странная беспечность, сродни, неоправданному риску, охватила его. Слишком долго Абэ-но Сэймэй безнаказанно ходил по городу, слишком долго никого не боялся и потерял осторожность. А может быть, виной всему послужило ваби - стремление стать господином самому себе, исключив случайность, а, как известно, даже очень предусмотрительный человек хоть один раз в жизни да ошибается.
        Ошибся и Абэ-но Сэймэй - просто ему захотелось поговорить со своим сыном Кацири. Он знал, что Кацири, его сын, скорее всего, погибнет, и уповать приходилось только на Будду. Но ради победы над арабуру он готов был пожертвовать и жизнью сына.
        Кацири не знал, что Абэ-но Сэймэй его отец. Даже Три Старца об этом не догадывались, хотя, если бы они сопоставили факты, то пришли к однозначному выводу, ведь и Кацири, и Абэ-но Сэймэй обладали очень схожими способностями. А такие совпадения никогда не бывают случайными. В общем, в последний момент Абэ-но Сэймэй расчувствовался. Ему захотелось ободрить сына, но он в этот трудный момент не находил слов. Только одна мысль крутилась у него в голове: «Я все отдам… Я все отдам для победы! Да поможет нам Будда!» Дело в том, что Абэ-но Сэймэй знал о предсказаниях колдунов миконо, и когда родился сын, пожелал, чтобы сын стал исполнителем воли Будды.
        Кэбииси сгоняли торговцев к базару, но капитан Угаи уже знал, что ни мальчишки-монаха, ни человека из сна там нет. Медленно, думал он, очень медленно и нерасторопно. В это время появился отряд кецалей, вооруженный не только мшаго, но тремя майдарами. Командовал отрядом кецаль Атотархо. Тогда-то капитан Угаи и увидел, как действует майдара.
        У Абэ-но Сэймэй всегда был один или даже два запасных путей отступления. Он хорошо знал город и чувствовал себя в нем, как рыба в воде. Одного он не просчитал - отцовской любви. Никогда он ее не ощущал, гнал от себя, а здесь вдруг она завладела им, и он уже ничего не мог с собой поделать. Он успел сунуть Кацири план пирамиды, и это промедление стоило ему жизни.
        Как только он заметил, что кэбииси бросились окружать рынок, он сделал все, чтобы увести их от сына. Да черный капитан прицепился, как репейник.
        Вначале Абэ-но Сэймэй произнес заклинание «онгё?но мадзинаи», состоящее из одного - единственного иероглифа, и все пошло, как обычно. Преследователи оказались сбиты с толку, а ему оставалось всего лишь шагнуть за угол дома и затеряться среди развалин соседнего квартала. Однако он увидел, что корзинщики бегут вдоль храмовой стены и что в руках у них самое страшное оружие, которым обладали кецали - ежики.
        Абэ-но Сэймэй участвовал в сражении перед городом Цуяма. Тогда он самолично убил не меньше сотни арабуру. Но, как и все, оказался бессильным перед их оружием, изрыгающим молнии. Его спасло только то, что в хаосе сражения он упал в канаву и смог, в отличие от собратьев, отлежаться. Он до сих пор помнил, как его корежило и колотило от удара молнии, и думал, что умрет, но он выжил.
        Кацири то становился невидимкой, то появлялся снова, но он не понимал, что надо как можно быстрее выбежать за пределы треугольника, образованного тремя кецалями с ежиками в руках. В воздухе уже запахло, как перед грозой, и все, кто находился в треугольнике, должны были пасть замертво. Тогда Абэ-но Сэймэй прыгнул на ближайшего кецаля, который держал ежика в руках. Прыгнул в тот момент, когда должна была ударить молния, не обращая внимания на корзинщиков с нагинатами, повалил кецаля, ударил его что есть силы в грудь сюрикэн и принял на себя весь тот удар молнии, который предназначался сыну.
        Долго еще били его нагинатами, боясь приблизиться. И только окрик Атотархо остановил кецалей и арабуру. А когда подбежал Угаи, Абэ-но Сэймэй уже был мертв. Странная, похожая на оскал, улыбка застыла на его окровавленных губах. Казалось, он знает тайну, которую больше не знает никто.
        - Хватайте! Хватайте мальчишку! - крикнул капитан Угаи.
        Однако мальчишка как в воду канул.

* * *
        Утро выдалось прохладным, и к повседневному наряду из перьев император добавил леопардовую шкуру, которая была заколота у него на левом плече золотой иглой.
        Император Кан-Чи сидел у себя в саду на одиннадцатой ступени и любовался водой, которая вытекала из волшебной бочки. Бочка была бездонной, и вода в ней никогда не кончалась.
        Бочку привезли из Чосона в качестве подарка от тамошнего правителя. К бочке прилагался раб, который чистил ее каждое утро и наполнял доверху. А еще в бочке сидела большая волшебная лягушка и квакала каждую стражу. Императору нравилось наблюдать, как она это делает. Вначале она надувалась, становилась просто огромной. Желтое горло с черными крапинками, казалось, готово было лопнуть, а потом раздавалось кваканье:
        - Ква-ква-ква… - и ровно столько раз, сколько было стражи, и ни разу не ошибалась.
        Император Кан-Чи пытался понять, как она это делает, а самое главное - почему каждый раз вовремя? Пару раз он самолично пытал раба, но раб ничего не мог объяснить, потому что у него не было языка.
        И на этот раз Кан-Чи самозабвенно считал, сколько раз лягушка квакнет. Если в соседней стране такие чудеса, то что же у них есть еще? - думал он с завистью. Как только разберусь с Нихон, захвачу и ее, а там рукой подать до Ая. Был час лошади, и лягушка проквакала ровно пять раз, а когда начала квакать шестой, впервые сбилась. Император удивился, наклонился, чтобы посмотреть, что же произошло. А лягушка надулась сильнее обычного, открыла широкую, как ущелье, пасть, и оттуда вылетело ровно шесть отравленных стрел. Если бы не преданный, черный, как смоль, Мурасамэ который всегда находился рядом, то не пережил бы Кан-Чи стражи лошади: бросился Мурасамэ между хозяином и лягушкой, закрыл его своим мохнатым телом, и тотчас же умер, исторгнув напоследок из себя клубы пены.
        В дикой ярости заколол Кан-Чи большую волшебную лягушку золотой иглой - из бездонной волшебной бочки полилась зеленая кровь, и все рыбы, все лягушки, все тритоны и прочие обитатели ручье в и болот в окрестностях пирамиды-дворца Оль-Тахинэ погибли. Вот каким ядом хотели отравить императора Кан-Чи.
        Кинулись за тем рабом, да не сумели взять живым. Раб вложил себе в рот себе широкий индийский нож и пал лицом вниз. Нож пробил ему затылок, и раб тотчас умер.
        Император Кан-Чи пришел в неистовство. Изломал на себе перья, разорвал леопардовую шкуру. Больше всего он горевал о Мурасамэ.
        - О-о-о! Мой любимый пес! - кричал он, рыдая взахлеб. - Уййй!!! Я отомщу за тебя! Сотру этот Чосон в пыль! - И плевался на свой любимый город Чальчуапа.
        Вызвал он главнокомандующего Дегановида и приказал готовить армию к походу.
        - Какую? - сонно спросил Дегановид и поморщился.
        Он давно привык к чудачествам императора, который у себя на родине никогда не правил, а был младшим сыном и любимчиком у своей матери Шочипилли - Царицы Цариц, и слишком долго ждал подходящего трона. Шочипилли не исполнила родовой закон «Трех голов» ине умертвила Кан-Чи, который был ее четвертым сыном и значит, должен был умереть, как того требовала знать, по достижении пятнадцати лет. Она спрятала его в горах и ждала удобного случая. Этой случай представился в виде кецалей, которые пришли со стороны солнца. Кан-Чи рос эгоистичным и балованным ребенком, хотя его нещадно пороли за пакости, до которых он был охоч. Он никогда не общался с простыми людьми и не понимал их. До двадцати пяти лет он вообще считал, что мир состоит из одних придворных льстецов и юных рабынь, которых ему регулярно поставляли. Когда они ему надоедали, он бросал их со скал, принося в жертву Богу Смерти - Кими, и очень быстро привык быть безжалостным. Потом Шочипилли решила приобщить его к государственным делам и последовательно делала его то военным министром, то министром морских вод, то министром земли. Кан-Чи так же
последовательно проиграл все сражения, разорил рыбаков и довел хозяйство страны до такого состояния, что народ стал голодать и разбегаться. Знать зароптала, и Царица Цариц Шочипилли уже готова была уступить ей, но тут появились кецали, и ситуация изменилась. Мать надеялась, что, став императором неведомой страны, ее четвертый сын обретет мудрость Богов. Вышло все наоборот, он стал еще более жестоким и властолюбивым и не терпел никаких возражений. Он не вникал в суть вещей, не интересовался деталями и считал, что это должны делать за него советники.
        - А сколько у нас армий?
        - Три.
        - Три? - удивился император Кан-Чи. - А где остальные? Уййй!!!
        - Больше нет.
        - А было?
        - Не было.
        - Готовь, которую ближе. Уййй!!! - император хлопнул себя ладонью по затылку.
        - Ближе та, которая в столице, третья.
        Император выпалил:
        - Посылаю, которая в столице, третью! Уййй!!! - и снова хлопнул себя по затылку.
        - В городе замечены мятежники. Кто будет охранять ваше величество?
        - Кэбииси!
        - Кэбииси ненадежны.
        - Дашь им мшаго и майдары!
        - Кецали будут против.
        - К черту кецалей! Уййй!!!
        - Зря вы так. У стен есть уши, - счел нужным напомнить главнокомандующий.
        Дегановид приходился сводным братом императору Кан-Чи и мог себе позволить то, что не могли другие.
        - Что ты предлагаешь? - немного успокоился император Кан-Чи.
        - Надо выждать.
        Император Кан-Чи сделал круглые глаза. Ему и в голову не приходила такая простая мысль:
        - Я не хочу ждать!
        - Вчера в провинции Хитати погиб отряд из двух сотен человек.
        - Ну и что?!
        - Два дня назад в Асо сожжена наша крепость номер пять.
        - Ну и что?!
        - От Науакуе ни слуха ни духа.
        - Ну и что?! Это все время происходит. Скоро кецали подкинут нам новые силы.
        - А если не подкинут? Если наша благословенная Царица Цариц занедужила или случилось еще что-то?!
        - Подкинут! Хватит об этом!
        - Ладно. Построим флот и ударим.
        - Какой флот? - безмерно удивился Кан-Чи.
        Выяснилось, что между Нихон, которая теперь называлась Се-Акатль, и Чосоном лежит глубокое море Гэнкай[421 - Гэнкай - Внутренне море.].
        - Разве что попросить кецалей?.. - загадочно предложил Дегановид и вопросительно уставился на императора.
        - Нет! - сжав кулаки и со свистом втянув в себя воздух, выкрикнул император Кан-Чи. - Нет! Нет! Нет! Никого просить не будем! Ушмаль и так косится. Чертей своих подсылает! Уййй!!! - император хлопнул себя по затылку.
        Он в нерешительности засопел, смял последнее черное перо и посмотрел в окно. Море было далеко. Его не было видно. Родина же еще дальше - по другую сторону океана. Может, Дегановид прав? - впервые задал себе вопрос император Кан-Чи.
        - Так будем отправлять третью армию или нет? - бесстрашно спросил Дегановид, полагая, что наступил тот самый момент, который называется переломным.
        Но император Кан-Чи внезапно проявил дурной характер:
        - Бери армию! Отправляйся на чертово побережье! Строй флот! Уййй!!!
        - Раньше весны не получится.
        - Строй, говорю! Уййй!!! Куриное дерьмо!
        Дегановид не посмел ослушаться. С тех пор прошло три дня. Третья армия императора тайком от кецалей, без музыки и долгих прощаний отправилась в поход. Император Кан-Чи надел траурный наряд с черными перьями и с ненавистью смотрел на город Чальчуапа. Он не смог его победить. Он не смог даже его понять. Иногда ему казалось, что город живет вопреки логике и его воле и что он сильнее кецалей и Неба. О великий Кетцалькоатль, стал он молиться, сделай так, чтобы я победил! Всех победил! Всех! Всех врагов без исключения!!!
        Неожиданно до его слуха донесся шум. Он подскочил к перилам балкона. Далеко внизу, среди пышной зелени деревьев сновали титлаки.
        - Эй, стража, позвать начальника кэбииси!
        Сань-Пао, как всегда, возник, словно из-под земли - годы государственной службы не прошли даром. Ураканы его тщательно обыскали. Одни из них встал с обнаженным мшаго у него за спиной.
        - Что происходит? - грозно спросил император Кан-Чи, не дав Сань-Пао преклонить колено.
        - Мы ловим Абэ-но Сэймэй…
        - Ты нашел его?!
        - Да, сэйса. Он воспитывался в школе «Врат Дракона».
        - В этой стране очень мудреные названия, - заметил император. - Говори проще.
        - Родом он из деревни Мусаси. В детстве был отдан в монахи. Его сделали ваби - господином самому себе. Этого звания достигают только избранные архаты.
        - Не понимаю, - поморщился император Кан-Чи, - что ты несешь?!
        - Иными словами, он очень умен и осторожен, поэтому его трудно поймать, - скомкал свою речь Сань-Пао.
        Эту речь он готовил загодя, полагая раскрыть глаза императору Кан-Чи на природу вещей, то бишь страны, которую он пытался поработить.
        - Ну и что?! - рассердился император Кан-Чи. - Зачем ты мне это рассказываешь?! Уййй!!!
        - Мы нашли его отца и казнили, - произнес Сань-Пао упавшим голосом.
        В любой момент его могли предать смерти через самую лютую казнь. Или уракан, стоящий за спиной, по какому-нибудь тайному знаку императора мог зарубить его. Сань-Пао был стар, но умирать ему не хотелось.
        - Глупцы! - вскипел император Кан-Чи. - Надо было вытянуть из него все-все, а потом кинуть собакам! Чему вас только учили ваши императоры?!
        В гневе император Кан-Чи говорил только на поднимающихся тонах[422 - В японском языке тона бывают: ровные, поднимающиеся и падающие, в зависимости от этого одно и то же слово имело разное значение.], и Сань-Пао трудно было его понять. Переспросить он не решался. Но, оказывается, император тоже его не понимал.
        - Он ничего не сказал, даже под пытками. К тому же он был дряхл, как гнилой пень, - оправдывался, как умел, Сань-Пао.
        Император Кан-Чи в раздражении заходил по комнате от сверкающего золотом и каменьями трона до фонтана, где совсем недавно жила волшебная лягушка. По-прежнему журчала вода, лаская слух, попугаи в золотых клетках переговаривались гортанными голосами, яркие тропические цветы исторгали неземные запахи. Императору Кан-Чи на мгновение показалось, что он у себя дома, и он смягчился.
        - Как ты живешь в этой стране, ты иноземец?! - поинтересовался он. - Ты понимаешь этот глупый народ? Даже горы здесь не такие, как у нас.
        Сань-Пао позволил себе подойти к перилам и посмотреть на окрестности. Горы, как горы, подумал он. Над белой шапкой Фудзияма курился дымок, может быть, чуть-чуть гуще, чем обычно. Тонкие серые облака сливались с горизонтом. Где-то там вдалеке, за морем, лежала неведомая родина арабуру, откуда они пришли и завоевали Нихон. Какое мне дело до всего до этого? - подумал Сань-Пао. Я все еще люблю Ая! Вдруг на него что-то нахлынуло, и он попробовал объяснить:
        - Они привыкли быть терпеливыми и обходиться малым, как птички. Сто тысяч лун их уничтожали их же правители, но не смогли уничтожить.
        Император прервал его:
        - Один я знаю, как это сделать! Отныне они будут называть своих детей индейскими именами. А ты будешь за этим следить! Тот, кто не помнит своих корней, не будет защищать свою родину. Уййй!!!
        - Слушаюсь, сэйса, - не очень уверенно произнес Сань-Пао. Что еще придумает Кан-Чи?
        - Займешься уничтожением Будд. Уййй!!! Фигуры этого Бога должны быть переплавлены или разбиты. Отныне все должны поклоняться только Богу Кетцалькоатль, - император, перечисляя указы, загибал пальцы.
        - А если кто не захочет?
        - Таких не должно быть, - ответил император Кан-Чи и взглянул на Сань-Пао таким взглядом, что у того душа упала в пятки.
        - Слушаюсь, сэйса…
        - Все деревни и города должны получить индейские названия! Уййй!!! - загнул следующий палец Кан-Чи.
        - Слушаюсь, сэйса.
        - Все реки, все дороги, все горы и ущелья должны звучать на наш манер! Уййй!!! Да, и реки тоже, не говоря уже об озерах. А эту гору назовешь именем нашего Бога Зипакна! Гора Зипакн! Отлично звучит!
        Хотя Сань-Пао был другого мнения, он послушно ответил:
        - Слушаюсь, сэйса.
        Император Кан-Чи в задумчивости загнул и пятый палец, но больше ничего не мог придумать.
        - А еще?.. - в задумчивости сказала император Кан-Чи, - а еще… вот если… м-м-м… ну ладно… Уййй!!!
        - Слушаюсь, сэйса, - не к месту произнес Сань-Пао.
        Эта была единственная издевка, которую он мог себе позволить, не рискуя ни жизнью, ни положением.
        - Что дальше, я пока еще не придумал, - строго посмотрел на него император. - Вот что, поймаешь этого, как его?..
        - Абэ-но Сэймэй… - осторожно подсказал Сань-Пао.
        - Да. Приведешь ко мне. Я его лично буду пытать. У нас есть такая пытка, называется «солнце». Человека протыкают маленькими булавками, к которым привязаны золотые нити. Каждый, кто хочет получить нить, дергает, а из человека льется кровь. Как ты думаешь, долго он протянет?
        Сань-Пао неожиданно стало плохо, но он произнес:
        - Не долго, сэйса.
        - Я тоже так думаю! Уййй!!! - император даже развеселился и хлопнул себя по затылку. - А теперь скажи, в чем ваша сила?
        Сань-Пао, не задумываясь, воскликнул, как юноша:
        - В терпении! В великом терпении!
        - Хм?.. - удивился император Кан-Чи. - Странная сила… - не поверил он Сань-Пао. - Поэтому-то вы и проиграли. Терпеть нельзя. Надо убивать! Уййй!!!
        Сань-Пао хотел сказать, что готов все объяснить, но только опустил глаза. К чему спорить, если и так все ясно.
        - А теперь иди и успокой мой народ! - велел император Кан-Чи. - Втолкуй ему, что я думаю о нем, как о самом лучшем народе, но надо, как обычно, терпеть!
        - Слушаюсь, сэйса! - произнес Сань-Пао. - Они будут терпеть! Куда они денутся?! - И исчез так же бесшумно, как и появился.
        Какой глупый у меня начальник кэбииси, подумал император Кан-Чи. Все нужно объяснять! Он меня раздражает. Но я еще не понял, чем? Хорошо, если он предатель! Как только поймаю на этом, казню прилюдно самой страшной казнью, какую выдумаю. Запущу ему в рот огромную черную крысу!
        Сань-Пао испытывая облегчение оттого, что покинул резиденцию императора. Какой он глупый, в свою очередь подумал Сань-Пао, спускаясь по узкой тайной лестнице, вслед за начальником дневной и ночной стражи - Чичимеком, у него даже не скрипят половицы. Любой убийца может подобраться к нему ночью. Впервые Сань-Пао ужаснулся от мысли, что император Кан-Чи смертен. А потом почему-то обрадовался: однако он против нашего брата так же беззащитен, как и мы против него. Наконец он ощутил превосходство над иноземцем. И хотя сам всю жизнь считал себя чужим в этой стране, впервые почувствовал, что она ему все-таки ближе, чем неведомая страна императора.
        Сань-Пао действительно нашел отца Абэ-но Сэймэй, он не казнил его, как сказал императору, а отвез на побережье и тайно переправил в Чосон. Он пытался разузнать у старика хоть что-нибудь о его сыне, но то ли старик действительно ничего не знал, то ли был страшно хитер и неблагодарен - ведь по обычаям за богато накрытым столом он должен был рассказать таратиси кими все-все о своей жизни. Он и рассказал, но лишь о внуке, которого по традиции с малолетства отдали в монахи.
        - Как зовут внука? - на всякий случай полюбопытствовал Сань-Пао.
        - Кацири…
        - Кацири! - едва не подскочил Сань-Пао.
        - Кацири… - подтвердил старик, старательно разжевывая беззубыми челюстями рисовый шарик.
        - Кацири значит умный? - уточнил Сань-Пао.
        - Да, очень умный… очень… - закивал старик, и глаза его наполнялись влагой то ли от избытка чувств, то ли от вкусной еды.
        Где-то я это имя уже слышал, стал припоминать Сань-Пао. И к своему ужасу вспомнил - в списках мятежников государственной тюрьмы Тайка. А занимался им никто иной, стал он припоминать дальше, как мой помощник - черный капитан Угаи! Ах, ты!.. - многозначительно произнес Сань-Пао. Ах, хитрец! Заговор зреет под самым носом, а я и не подозревал. На наше счастье третья армия оставила город. Слава Будде! Император в наших руках. Что же делать? Что же делать? С легким сердцем он отправил старика в Чосон да еще одарил его жменей золотых рё и велел никогда-никогда не возвращаться в Нихон. Вечером следующего дня Сань-Пао вернулся в столицу, призвал к себе самых преданных и самых глупых стражников и приказал:
        - Идите и приведите мне живым хоть одного мятежника! Слышите, живым!
        Никто из семи стражников в казармы не вернулся. Они не пришли ни через день, ни через два. Сань-Пао призадумался. Он не знал иного способа, как договориться с мятежниками, поэтому сказал черному капитану Угаи, придержав его во дворе двенадцатиярусной пирамиды-дворца Оль-Тахинэ:
        - У меня было видение. Ты ведь веришь в видения, Угаи?
        - Верю, сэйса, - неопределенно ответил Угаи.
        Чего он от меня хочет? - удивился он и покосился на корзинщиков у ворот. Один из них явно к ним прислушивался.
        - Будто бы третья армия неспроста ушла.
        - Неспроста… - согласился Угаи и перевел на начальника вопрошающий взгляд, а потом загородил его от любопытного корзинщика, чтобы, не дай Бог, не прочитал по губам, о чем они разговаривают. - Им нужен Чосон. Об этом все знают.
        - Тьфу ты! - в сердцах воскликнул Сань-Пао и объяснил: - Будто бы мятежники убили императора!
        - А-а-а… Вот беда-то… - посетовал Угаи, все так же вопрошающе поглядывая на Сань-Пао, пытаясь понять, кто кого водит за нос.
        Экий ты недогадливый! - подумал Сань-Пао, и ему стало тоскливо. Если я ошибся, подумал он, то это конец. Следующего дня я не переживу.
        - Ну-у! Так-к-к… Кхё-ё-ё… - стал мяться он.
        - Убили так убили, - неопределенно произнес Угаи, чтобы помочь ему выпутаться из неловкого положения.
        - Ну а мы что с тобой будем делать? - наконец нашелся Сань-Пао.
        - А что нам делать-то? - пожал плечами Угаи. - Будем служить другому императору.
        А что он мог ответить? Что точно так же ненавидит арабуру, как и Сань-Пао? Это будут его последние слова в жизни. Лучше держать язык за зубами. То же самый корзинщик на них и донесет.
        - Мда… - Сань-Пао пожалел о начатом разговоре. - Ладно, иди. Да! Ты поймал Абэ-но Сэймэй?
        - Нет еще! - Угаи остановился. - Но вы, сэйса, узнаете об этом первым.
        - Спасибо, сынок, я надеюсь на тебя.
        - Господи, Иисусе! - прошептал капитан Угаи и направился к воротам, чтобы выйти в город.
        Его ожидало самое рутинное дело, которого только можно было придумать - патрулирование базара Сисява и его окрестностей.

* * *
        У Кацири не было никаких шансов не то чтобы приблизиться к императору Кан-Чи, а даже проникнуть в лабиринт Драконов под самой пирамидой-дворцом. Конечно, он об этом знал. Суть покушения заключалась в том, чтобы незаметно проскользнуть под носом у стражи. Однако ни один простой смертный не мог этого сделать, а против хонки существовали ширмы, поставленные таким образом, чтобы преграждать им движение - как известно, хонки могли двигаться только по прямой. И хотя император Кан-Чи не верил ни в духов, ни в демонов Нихон, он на всякий случай пользовался ширмами. Таким образом, следовало опасаться только людей и сосредоточиться на определенном виде охраны, что значительно облегчало задачу.
        Начальник дневной и ночной стражи - Чичимек, выставил по три стражника на каждом повороте центральной лестницы, по три стражника перед каждой дверью и по три стражника в конце каждой галереи - с таким расчетом, чтобы стражники видели друг друга.
        В самих же покоях императора стражники делились на видимых и невидимых. Видимые ходили по галереям и говорили друг другу: «Бди!», а невидимые прятались в специальных нишах с ажурными стенками. Уснуть в этих нишах они не могли по той причине, что стены были утыканы гвоздями. И хотя арабуру заставляли жевали коку, спать им хотелось сильно-сильно. Они стояли в своих нишах, что есть силы таращились наружу сквозь решетки и клевали носами. Меняли их каждую стражу. Но даже это не помогало, и порой сонный стражник, исколотый гвоздями, выпадал наружу, как только открывали переднюю ажурную стенку. Хотя таких арабуру перед тем, как отправить в действующую армию, нещадно пороли, ничего не помогало - приходили новые и точно так же засыпали. Да и коки не хватало. Попробовали было выращивать ее в Се-Акатль, да, видать, климат не подходил, вместо пышных кустов вырастали жалкие побеги и высыхали, не набрав силы. Мгновенно кока стала цениться на вес золота. Каждому невидимому стражнику на время дежурства выдавали шесть листочков коки. При такой баснословной ценности они ее не жевали, а предпочитали оставлять про
запас, дабы купить удовольствие в Ёсивара - Веселый квартал, где обитали неунывающие хохотушки юдзё.
        Тем не менее, считалось, что проникнуть в покои императора Кан-Чи никто не может. Поэтому любой хитроумный план злоумышленников заранее был обречен на провал. Но были еще тайные ходы, которые охраняли совсем другие арабуру - которых кормили через день и никогда не давали ни пива, ни кукурузной водки. А кока им вообще не полагалась, ибо они сохраняли чистоту духа. Эти были смертники - ураканами, жилистые, как стволы акаций, и безмолвные, как тени, они убивали без предупреждения - быстро, подобно молниям. Днем они ходили в кожаных колпаках, чтобы их никто не мог узнать. Ночью же они были бесшумны, как тени духов.

* * *
        - Хватайте! Хватайте мальчишку! - крикнул черный капитан Угаи, да было поздно.
        Кацири видел, как убили Абэ-но Сэймэй, однако ни один мускул не дрогнул на его лице. Он оглянулся как раз в тот момент, когда молния ударила Абэ-но Сэймэй в грудь, но не остановился. Много раз они говорили об этом с Баном: «Если со мной или с ним что-то случится, даже очень нехорошее, беги дальше что есть силы и делай свое дело!»
        В мгновении ока Кацири оказался за каменной оградой храма Каварабуки. Перед левым крылом от него находился холм с часовней наверху. К беседке меж сосен вела гранитная лестница, истертая ногами монахов. Сотни лет монахи исполняли обет - носили наверх ведра с водой и наполняли бассейн, из которого вода стекала в храм и считалась священной. По этим ступеням и побежал Кацири. Он был подобен быстролетному соколу, но все же не быстрее стрелы.
        На Бана никто не обращал внимания. Кому нужен прокаженный? Однако именно он не дал первой стреле найти цель. На всякий случай он побежал за Кацири. Корзина мешала ему, и он кинул ее в кусты. Он видел, как погиб Абэ-но Сэймэй, и понял, что теперь наступил его час. Все пошло не так, как они задумали. Бан должен был проникнуть в лабиринт Драконов вместе с Кацири и помочь ему вернуться назад. Они планировали все варианты, но то, что происходило, было самым худшим из них.
        Кацири уже почти добежал до середины лестницы, когда стражник стал стрелять в него из короткого лука. В тот момент, когда стражник собирался отпустить тетиву, Бан ударил его под левую руку. Стрела ушла вверх над деревьями, но Бан уже этого не видел. Он упал от удара мшаго, и смерть его оказалась легкой.
        Когда вскрикнул смертельно раненый Бан, Кацири на мгновение замер. Он считал его своим отцом. «Иначе бы я никогда-никогда его не слушался!» - шептал он. На одно единственное мгновение Кацири забыл, для чего он бежит на холм. Казалось, перед ним разверзлась пропасть и он увидел ее дно. Ему захотелось заплакать - ведь он остался один, совсем один, а дело, которое ему предстояло сделать, было тяжелым, ох каким тяжелым. Он стоял, повернувшись лицом к храму Каварабуки, и уже десятки стражников целились в него. Слезы душили его, он не мог шевельнуться.
        - Стойте! - крикнул капитан Угаи. - Стойте! Мальчишка мне нужен живым!
        Он один понял, что творится с мальчишкой, и бросился вверх по склону. Капитан Угаи и сам не знал, зачем это делает, просто ему надо было во что бы то ни стало догнать мальчишку. В нем проснулся азарт охотника. Он понимал, что не причинит ему вреда, но, тем не менее, гнался за ним.
        Две или три стрелы, пущенные дрогнувшей рукой, прошелестели в хвое, но именно они заставили Кацири очнуться. Он неуклюже повернулся и еще целое мгновение представлял собой прекрасную мишень. Кацири больше ни о чем не думал, кроме того, как проникнуть в лабиринт Драконов.
        Вслед за капитаном Угаи бросились десятка два стражников. Напрасно Угаи, пока бежал по лестнице, поносил их самыми черными словами, напрасно проклинал весь их род до пятого колена - когда он влетел в часовню, мальчишки там уже не было, только огромная каменная плита, служившая бассейну дном, в котором теперь не было воды, словно нехотя становилась на место. Оставалась щель между стенкой и плитой. Не долго думая, капитан Угаи прыгнул в эту щель и потерял ощущение времени.
        Он ударился о каменный пол и долго не мог прийти в себя. Перед глазами плыли круги. Голова звенела, словно медный котел.
        - Господи, Иисусе! - твердил он, ощупывая себя и пространство вокруг.
        На лбу зрела огромная шишка. Из носа текла кровь. Один глаз ничего не видел. А подвернутая левая нога не слушалась.
        Потом он услышал тихие удаляющиеся шаги и вскочил, невольно охнув. Направление, в котором убегал мальчишка, не оставляли никаких сомнений - в Оль-Тахинэ, двенадцатиярусную пирамиду императора Кан-Чи, построенную на костях императора Мангобэй.
        Капитан Угаи, прихрамывая, побежал следом и тотчас наткнулся на ворох одежды и два пустых флакона. Один едва заметно пах хвоей, а второй - чем-то до жути знакомым, но Угаи сгоряча не мог вспомнить, чем именно. Запах был связан со смертью. От этого запаха у него закружилась голова. Так вот! - обрадовался капитан Угаи. Так вот! Пахнет же, пахнет! Так однажды пахло в монастыре Святого Доминика, когда там умер главный настоятель. Угаи имел неосторожность в тот час зайти к нему в покои по какому-то мелкому делу и обнаружил мертвого настоятеля и людей, менявших бокалы. Пахло точно так же, как и сейчас - сладким запахом лилии. Хотя Угаи в ту пору был молодым и глуповатым, но ему хватило ума тотчас бежать из Генуи.
        Он захотел с кем-нибудь поделиться своим открытием, оглянулся и только теперь окончательно сообразил, что находится в лабиринте Драконов и что императорская пирамида-дворец совсем рядом, потому что в нишах мерцали лампады. Когда-то в этих нишах находились золотые статуи Будды, но с появлением арабуру их убрали. Вдали мелькнула тень. Капитан Угаи побежал следом и уперся в тупик.
        - Где же ты? Выходи! - крикнул он и обернулся, потому что ощутил дуновение ветра.
        На этот раз тень мелькнула позади. Капитан Угаи, как коршун, бросился на добычу, но всего лишь рассадил себе лоб о корень, торчащий из потолка подземелья. И снова ему послышался шорох. Но теперь не сзади, ни спереди, а над головой. Господи, Иисусе! - подумал Угаи, я же ничего не вижу в темноте и не умею летать.
        Он принялся ощупывать потолок и обнаружил лаз. Там, дальше в нем, мерцал огонек. Капитан Угаи долго карабкался по узкой лестнице, порой застревая, копаясь, как крот, но неотрывно следуя за огоньком, а потом попал в горизонтальный туннель и понесся к удаляющемуся огоньку, как несется мотылек на свет лампы, и если бы не врожденная ловкость, сломал бы себе шею, потому что огонек вдруг куда-то пропал, а под ногами не оказалось ничего, кроме пустоты.
        Упал капитан Угаи на бок - как раз на край глубокого колодца и едва не угодил в него. Еще никогда на долю Угаи не выпадало таких приключений. Всякое бывало, но в такие переплеты он не попадал. На этот раз он долго приходил в себя. Кашлял и извивался, проклиная весь белый свет, как вдруг снова увидел огонек. Нет, засмеялся он, теперь не обманешь, теперь я никуда не пойду. Я буду выслеживать тебя осторожно и долго. А лучше всего посижу здесь. Из колодца, в который он едва не угодил, тянуло холодом и смертью.
        Должно быть, мальчишка посчитал, что преследователь разбился насмерть, потому что совсем не прятался, и капитану Угаи не составило большего труда, выследить его. Теперь он шел осторожно, как зверь. Но все равно не поймал мальчишку, а очутился перед закрытой дверью, прижал к ней ухо и долго вслушивался в звуки, доносившиеся с той стороны. Он не знал, что это за дверь, а плана лабиринта Драконов у него не было.
        - Эй-й-й… - постучал он костяшками пальцев. - Выходи! - и на всякий случай тихонько ударил кулаком.
        Пламя ближайшей лампады едва заметно померкло, и капитан, теряя от страха осторожность, бросился и схватил кого-то. Лампада упала, разбилась, и деревянное масло, вспыхнув в нише, полилось на пол.
        - Стой! Стой! - оторопело твердил капитан Угаи, впервые в жизни борясь с хонки.
        Хонки оказался маленьким, вертким и зубастым. На запястьях капитана, казалось, сами собой возникли следы укусов и кровь. Однако капитан Угаи был очень силен, и ему удалось удержать скользкую тень. Впрочем, он плохо соображал, что делает, и не знал, как ему правильно поступить дальше. В этот момент, скрипнув, приоткрылась дверь, и суровый голос начальника Сань-Пао произнес:
        - Отпусти его!
        - Господи, Иисусе!
        - Отпусти!!!
        - Так ведь!.. - с изумлением возразил Угаи, не зная, как себя вести. - Вы тоже здесь, сэйса?!
        - А как же!
        - Я, я, я…
        Какой бы случайной ни казалась эта встреча, им обоим сделалось неловко оттого, что они столкнулись в лабиринте Драконов. При других обстоятельствах они бы сделали вид, что не узнали друг друга, и разошлись бы, но в лабиринте это сделать было невозможно.
        Сань-Пао не дал ему больше и рта открыть:
        - Отпусти, я сказал!
        Капитан Угаи отпустил и тотчас увидел, с кем боролся: перед ним проявился полуголый мальчишка. В одной руке он сжимал раздвижную трубку, в другой - складной стилет.
        Мальчик тотчас понял, кто из них друг, а кто враг, и спрятался за Сань-Пао.
        - Он мог убить тебя одним ударом, - сказал Сань-Пао и с укором посмотрел на Угаи, как на ребенка.
        Угаи стало стыдно. Он и понятия не имел, с кем на самом деле боролся - он просто бежал в темноте и кого-то схватил. Он его хотел поймать и поймал.
        - Я не знал… - оправдывался капитан Угаи и подумал, что судьба мятежников теперь находится в их руках, стоит допросить мальчишку, который наверняка много знает.
        Он вопросительно посмотрел на своего начальника. Но Сань-Пао сделал вид, что не понял его взгляда.
        - Это оружие предназначено не для нас, - со вздохом объяснил он.
        Ладно, подумал капитан Угаи, так тому и быть. Какое мне дело до арабуру и их внутренних конфликтов.
        - А для кого? - спросил он. - Неужели?.. - он невольно кивнул головой в направлении двери.
        Сань-Пао засмеялся:
        - Это уже не твое дело. Хочешь жить?
        - Хочу, - честно признался Угаи. - Очень хочу.
        Ему представились наполненные ветром паруса, море и неведомые берега.
        - Иди по этому лабиринту, касаясь стены правым плечом, и выйдешь в большую пещеру, где течет река. Там увидишь кецалей. Расскажешь им, что император Кан-Чи мертв. Пусть улетают. Им здесь нечего делать.
        - А вы, сэйса? - невольно спросил капитан Угаи, с непонятным облегчением делая шаг в темноту лабиринта, и предложил: - Пойдемте со мной?
        Все страхи и мучения остались позади. Кончилась его тягостная служба у арабуру. Теперь он пойдет и найдет настоящих хозяев этого мира и еще успеет повидать много диковинных мест. А в конце жизни обязательно вернуться на родину - в далекую северную страну Сканию и расскажет людям, где он был и что он видел.
        В свою очередь, Сань-Пао подумал: ничего ты, иноземец, не понял в нашей жизни, ни в чем не разобрался ни в плохом, ни в хорошем. Даже убить тебя рука не поднимается.
        - Я наконец поступлю в этой жизни так, как считаю нужным, - ответил он. - Твоя задача убедить кецалей улететь. А моя - убить Кан-Чи. Правда, мальчик? Пойдем со мной, мы им покажем, как надо любить свою родину.
        Он почему-то решил, что обязательно должен командовать мальчишкой, даже не спросив его мнения.
        - Покажем! - смело ответил Кацири, однако это еще не значило, что он доверял Сань-Пао.
        - Но ведь вы же из Ая? - спросил напоследок капитан Угаи. - Зачем вам эта пропащая страна? Господи, Иисусе!
        - Страна? - удивился Сань-Пао. - Пропащая? Оро?! Я об этом не думал. Оро?! Не знаю, - признался он. - Я стар, но ничего не знаю. Оро?! Я только чувствую, что надо поступать по справедливости. А больше я ничего не знаю. Оро?!
        - По справедливости… - с недоверием повторил Угаи, который наконец что-то начал понимать. - Хм… А я? Я справедлив? Господи, Иисусе! - Но так и не нашел в своей душе ответа.
        Его справедливость была другого рода. Она питалась надеждой познать новые миры, но никак не такой крохотный мирок, как Нихон, в котором надо еще и остановиться и задуматься на долгие годы. А это оказалось не по душе черному капитану Угаи.
        Сань-Пао распахнул дверь - за ней лежали три мертвых арабуру. У каждого в шее торчало по духовой игле с черным оперением из перьев курицы цути. Четвертый, невидимый - умирал в нише за ажурной стенкой. Разумеется, Сань-Пао никому не говорил, что мастерски владеет трубкой фукуми?бари, которую он прятал в рукаве. Но один он ни за что не решился бы на покушение, поэтому и искал связи с мятежниками. К тому же пронести в цитадель трубку с иглами было невозможно. Правда, у Сань-Пао была еще трубка - камити-бари, которую можно было держать за щекой. Эта трубка заряжалась одной единственной иглой, и яд в ней был не таким, как в фукуми?бари.
        - Ты пришел вовремя, - сказал Сань-Пао. - Я помогу тебе.
        На самом деле он еще не знал, как он это сделает. Но был уверен, что сделает.
        Сань-Пао ждал ниндзюцу три дня и дождался. Только он не мог подумал, что это будет мальчишка. Когда же в городе раздались крики и брань, он сообразил, что неспроста: под шумок совершаются и подвиги, и самые грязные дела. Он рассуждал так: могут ли мятежники проникнуть в пирамиду? Тем путем, которым я вхожу в нее? Не могут! Для этого надо быть арабуру или начальником городской стражи. А больше сюда никого не пускают. Значит, что? Значит, они пойдут другим путем, через лабиринт Драконов. Но он охраняется так же тщательно, как и стены пирамиды. А еще нужно попасть на самый верх, в цитадель. Обычным путем это тоже невозможно. Такое ощущение, что дух императора Мангобэй действительно охраняет пирамиду-дворец Оль-Тахинэ - и от друзей, и от недругов. Но ведь для ниндзюцу ничего невозможного нет.
        Его знания были почерпнуты из рукописей периода «собирания» Нихон. Он знал кое-что о ниндзюцу, но не думал, что мятежники выберут самый трудный и долго подготавливаемый способ покушения. Так убили могущественного главу клана Сиба - Уэсуги Кэнсинома, которого охраняла целая армия. Сань-Пао даже не стал спрашивать у Кацири, как он собирается расправиться с императором Кан-Чи. Все стало очевидно, когда Сань-Пао ощутил запах, исходящий от мальчишки. Там пахнут только золотари. Недаром на него никто не обращал внимания. Я бы тоже не обратил, подумал Сань-Пао. Вот хитрецы!
        К его огромного удивлению, Кацири открыл ажурную стенку ниши и, не обращая внимания на арабуру, выпавшего к его ногам, нажал на какой-то тайный рычажок. Задняя стенка с гвоздями отошла в сторону, и открылся узкий лаз. Кацири нырнул в него, как в омут. На прощание высунулся и сказал очень по-взрослому:
        - Закройте стенку и уходите. Я справлюсь один.
        - Как один?! - едва не подскочил Сань-Пао.
        Сань-Пао был уязвлен до глубины души. Он убил стражников - раз. Он открыл дверь - два. Он избавил мальчишку от капитана - три. А теперь оказался лишним! Сань-Пао даже хотел воскликнуть, что так нечестно - бросать его одного, что он тоже хочет участвовать в покушении, что он тоже полезет тайными ходами, но мальчишки и след простыл. Сань-Пао потерянно стоял целую кокой, с трудом соображая, что ему делать: пойти ли следом за черным капитаном Угаи или же отправиться домой. Потом понял, что не остается ничего другого, как закрыть заднюю стенку ниши и запихнуть арабуру, который все еще умирал, в нишу. Арабуру был молод, на его лице курчавилась редкая бородка. Он глядел на Сань-Пао умоляющими глазами.
        Сань-Пао услышал шаги и только тогда сообразил, что прошла целая стража и что сюда идут арабуру, чтобы сменить охрану. Ага! - обрадовался Сань-Пао. Вот и наступил мой час. Он выглянул из-за колонны. Арабуру было пятеро. В фукуми?бари Сань-Пао тоже было пять игл. Была не была, решил Сань-Пао и пошел навстречу арабуру.
        Когда во внешней галерее пирамиды-дворца появился начальник городской стражи, сотник арабуру даже обрадовался. Арабуру не подчинялись городским стражникам и относились к ним свысока. Однако сотник пару раз оказывался в одной компании с Сань-Пао и видел, с каким уважением к нему относились не только титлаки, он и цукасано гэ. Поэтому сотник воскликнул:
        - Приветствую вас, Сань-Пао!
        Больше он ничего не успел сказать. Игла вонзилась ему в щеку, вырвав кусочек кожи. Прежде чем умереть, к своему изумлению он успел понять, что точно такие же иглы вонзились в его спутников справа и слева, которые тоже рухнули, как подкошенные. Один выпростал из петли мшаго, но не сумел даже взмахнуть им. Арабуру, который шел за сотником, пытаясь защититься, выбросил перед собой руку. Игла попала ему между пальцами, и крови было совсем мало, потому что кожа на ладони была огрубелой. Он так и умер, упав вперед с вытянутой рукой. Умер даже быстрее, чем сотник, потому что успел испугаться. Сотник потерял способность двигаться и кричать, но видел, что только пятый арабуру получил шанс избежать смерти. Вместо того, чтобы привести мшаго в боевое положение и ударить им Сань-Пао, тот развернулся и побежал. Сань-Пао помнил, что у него осталась всего одна игла, и поэтому целился особенно тщательно. Арабуру осталось сделать всего один шаг и завернуть за угол, когда игла с черным оперением вонзилась ему между лопатками. Арабуру показалось, что он всего лишь споткнулся, но встать больше не смог. Он пролетел еще
пару кэн, врезался в стену под проемом и с ужасом наблюдал, как Сань-Пао перешагнул через него, схватил за омертвевшие руки и куда-то поволок. После этого он уже ничего не видел и не слышал, а язык у него отнялся.
        Шум на нижнем ярусе привлек внимание стражи сверху.
        - Эй, что там у вас? - крикнул стражник, заглядывая вниз. В солнечном свете, падающим через большие проемы, он увидел всего лишь ноги того арабуру, которого последним убил Сань-Пао.
        Опять напились, с восторгом решил арабуру, и я хочу! Такое иногда случалось в конце стражи, если кому-то из стражников было невтерпеж. Нравились им здешние напитки, и они каждый вечер пробавлялись ими в ближайшей харчевне среди благоухающих хризантем и веселых подружек под чарующие звуки сямисэн[423 - Сямисэн - трехструнный музыкальный инструмент, отдаленно напоминающий лютню.]. Спускаться на нижний ярус было запрещено. Это приравнивалось к оставлению поста. Надо было дождаться напарника и вызвать старшего. Однако стражник пренебрег правилами и сбежал по лестнице вниз, чтобы всего-навсего помочь товарищу. Он застал Сань-Пао за перезаряжанием фукуми?бари и с безумной улыбкой уставился на него, полагая, что у Сань-Пао есть выпивка.
        - Подожди… - улыбнулся в ответ Сань-Пао, вложил последнюю иголку в кассету фукуми?бари и выстрелил арабуру в плечо.
        - Что это? - удивленно спросил арабуру, схватившись за руку.
        - Смерть твоя, - ответил Сань-Пао и, не оборачиваясь, пошел на второй ярус.
        Всего их было двенадцать. Как добраться целым и невредимым до самого верхнего, и думать не хотелось. А ведь там мальчишка, с завистью подумал он, обогнал меня, хитрец! В душе он восхищался им. Так может поступить только человек, любящий свою родину, думал он. Люблю ли я ее так, как он?

* * *
        Кацири преодолел всего лишь два яруса, но не нашел нужного хода. План пирамиды оказался неточным. Там где значились проходы, оказались горы мусора, а там, куда не следовало соваться, были туннели, которые заканчивались тупиками. Несколько раз он едва не провалился на самый нижний уровень или даже в лабиринт, когда доверился ненадежному плану. Наружные стены пирамиды располагались наклонно, и передвигаться в узком проходе было неудобно. Через кокой Кацири приноровился двигаться боком да еще и внаклонку.
        По его расчетам он уже три раза обошел пирамиду по периметру второго яруса, чуть ли не весь его ощупал, он все без толку. Тонкие полоски света падали сквозь щели, и Кацири сверился с планом, куда идти. Нужного лаза не было. Кацири охватило отчаяние. Выходило, что этого проклятого хода никогда и не существовало, потому что для него просто не хватало места в пирамиде. Он сел, как его учил Бан, и стал думать. Или я ищу не там, или я ничего не вижу. Стоп, стоп, он понял. В спешке я совсем растерялся и запутался со сторонами света. Он стал припоминать, с какой стороны должно светить солнце, и быстро нашел ту грань пирамиды, на которой надо было сосредоточить внимание. Вот она - лазейка, замаскированная ложной панелью - узкий вентиляционный ход с северной стороны, для того чтобы летом прохладный воздух поднимался прямиком в цитадель. Правильно, а вентиляционный ход с противоположной грани открывается только зимой для теплого воздуха. Неровно отесанные камни только облегчил Кацири задачу. Время, потраченное на поиск хода, он с лихвой компенсировал скоростью, с которой поднялся к цитадели. Вентиляционный
ход был прямым, как стрела, но только до десятого яруса. Здесь его ждало разочарование - медная решетка с такими мелкими ячейками, что сквозь них не смогли проникнуть даже крысы. Их сухие трупики рассыпались от одного прикосновения, пока Кацири пилил решетку. Потом на его пути поочередно возникали следующие препятствия: камень, балка, забытое строителями бревно, с которым он провозился дольше всего, и горы мусора. Вот тогда-то он едва и не попался. Должно быть, стражники наконец услышали шум. Кацири заметил их босые ноги с медными кольцами в вентиляционном отверстии, забранном решеткой.
        Ему оставалось всего-то перемахнуть через стену, которая не доходила до потолка примерно на полторы сяку. Он не знал, была ли эта щель ошибкой строителей или же так полагалось по плану, но через эту щель можно было легко попасть в императорские покои. Однако стражники не торопились.
        - Ты слышал? - спросил один, худой и лысый. Его давно грызла болезнь, и он беспрестанно покашливал. - Кха-кха!
        - Нет, а что?
        Его напарник, напротив, был толстым и краснощеким. Его большой горбатый нос и скошенный подбородок выдавал в нем майя.
        - Мне кажется, будто там кто-то есть, - он с опаской постучал по камню. - Куриное дерьмо! Кха-кха!
        - Никого там нет, - отмахнулся другой, - одни крысы. Я вчера одну поймал. Жирная, как поросенок.
        Они непонятно чему захихикали. Оказалось, что наложницы Кан-Чи от скуки подкармливали крыс.
        - Вот бы к ним заглянуть?
        - Поменьше болтай. Кха-кха!
        - А я чего? Я говорю, везет тем, кто сторожит десятый ярус изнутри.
        - А ты знаешь, кто их сторожит? Кха-кха!
        - Нет, не знаю.
        Они напряженно зашептались, при этом худой и лысый несколько раз трусливо оглянулся.
        - Да ты что?! Нет, лучше я здесь отслужу свое, а вечером схожу в Веселый квартал к юдзё.
        - Ты что, учишь туземный язык? Кха-кха!
        - Нет, а как общаться?
        - По правде, я тоже знаю несколько слов. Кха-кха!
        - Ну и?..
        - Самые необходимые, чтобы не попасть впросак. Кха-кха!
        - Я тоже. Пойдем, а то нас хватятся.
        - Пойдем.
        Кацири прислушался. Стражники ушли. Он спрыгнул в коридор и, оставляя белые следы от босых ног, добежал до следующего поворота. У входа в апартаменты императора стояли три стражника: двое у двери, третий - напротив. Голые, в перьях, намазанные пахучим маслом. Таких чуешь за сто кэн. Тоже мне вояки, пренебрежительно решил Кацири. Они корчили друг другу рожи и глупо хихикали. Потом откуда-то сверху раздался окрик: «Бди!», и они на мгновение застыли, а затем снова стали глупо хихикать.
        Кацири презирал их. Если бы я знал, что они такие беспечные, я бы не потратил столько времени на тренировки. Я бы пришел и просто убил вашего императора, и вы бы со мной ничего не сделали. Напрасно умер Бан, напрасно умер Абэ-но Сэймэй. Надеюсь, их души благополучно добрались до гокураку[424 - Гокураку - рай.] и им там будет хорошо.
        На одно-единственное мгновение он стал невидимкой, но этого времени ему вполне хватило, чтобы проскользнуть мимо хихикающих стражников в святую святых императора - гарем, который сторожили евнухи. Эти толстые, ленивые люди не представляли для Кацири никакой опасности. Они сидели на подушках и дремали. Их копья - нагинаты и яри - валялись на полу. Из баловства Кацири пощекотал одному евнуху нос. Не открывая глаз, евнух чихнул и перевернулся на другой бок.
        Следы, которые оставил за собой Кацири, стражники обнаружили немного погодя и совершенно случайно. Можно только представить, что они испытали. Очевидно одно: они сразу сообразили, что проглядели злоумышленника, и очень сильно испугались. Но донести начальнику дневной и ночной стражи Чичимеку не посмели. Это означало смерть. Поэтому они стали проверять все помещения, но так, чтобы не беспокоить императора Кан-Чи. Разумеется, они никого не нашли и перешептывались:
        - Хонки это, хонки, я вам говорю! Мы шли по их следам, а потом они пропали!
        - Клянусь семью узлами зла, хонки! - соглашались с ним.
        - Я тоже видел!
        - Какие хонки?! Куриное дерьмо! Их всех отменил наш великий император Кан-Чи.
        Ему объяснили, ткнув кулаком в ребра:
        - В этой стране есть такие твари, как у нас песиголовцы или черти.
        - До кецалей у нас ничего не было.
        Согласились, еще раз ткнув кулаком:
        - Не было. А теперь есть! Значит, и хонки есть!
        - Бр-р-р…
        - Бр-р-р…
        - Бр-р-р…
        - Вот бы одного поймать одного? А? Никогда не видел. Куриное дерьмо!
        На том и успокоились. Разве стражникам когда-нибудь хватало мозгов? Они не были созданы для мышления, они не были даже солдатами. Все их предки работали от зари до зари на полях, а этим повезло - их набрали в экспедиционные войска, даже дали в руки оружие, но не объяснили, что с ним делать.
        Когда же они все-таки донесли по инстанции, Кацири уже сидел на одиннадцатом ярусе в отхожем месте. Вначале он прятался на перекладинах. Миазмы наполняли яму, но это было привычно, и Кацири почти не сдерживал дыхания. Он слышал, как в туалет три раза кто-то заходил и обшаривал помещение. Даже открыл крышку и заглянул в выгребную яму, но фыркнул, как собака, и убежал. Если бы Кацири знал, что сам Чичимек наведывался с инспекцией, он бы гордился своим подвигом, но он этого не знал, как, впрочем, и не знал, кто такой Чичимек. Его только удивило одно обстоятельство: втуалете, справа от стульчака, была спрятана гуа[425 - Гуа - молот в форме дыни.], а значит, император кого-то очень сильно боялся.
        Между тем Сань-Пао почти извел запас игл. У него осталась последний комплект, и он берег его, как зеницу ока. Два десятка игл он израсходовал, чтобы подняться по западному тайному ходу. Ему еще повезло, потому что Чичимек в этот момент находился на восточной стороне пирамиды, а ураканы, как и обычные арабуру, не успели ровным счетом ничего понять. Впрочем, Сань-Пао не рискнул подниматься выше десятого яруса, где на каждом повороте лестницы дежурило по десять ураканов. Только теперь он стал тешить себя надеждой, что доберется до императора раньше мальчишки - уж слишком легко ему удалось забраться так высоко. К началу всеобщей суматохи, когда подняли мосты и зарыли все ворота и двери, он уже прятался под потолком северного коридора. Вот где пригодилась гимнастика тай-чи. И опять ему повезло, потому что именно этим коридором император Кан-Чи обычно уходил от своих наложниц. Когда же пискляво завыли дудки, а стража забегала, как полоумная, император Кан-Чи появился в окружении шестерых ураканов. Их сгорбленные фигуры замелькали среди колонн и переходов. Сань-Пао приготовился. Его сердце билось ровно и
спокойно, словно он всю жизнь готовился к этому моменту. Однако ураканы пошли на хитрость, они надели одинаковые рясы и накинули на головы капюшоны. К тому же, все они оказались одного роста, и Сань-Пао пришлось гадать, кто из них император Кан-Чи. Первым Сань-Пао убил того, кто был в золотой рясе и находился в центре группы, справедливо полагая, что только император Кан-Чи может носить такое одеяние и только его со всех сторон будут окружать стражники.
        Он ошибся. Впервые за весь день удача изменила ему. Человек, в которого он выстрелил, схватился за шею и стал валиться на спину. Но это был не император. Император Кан-Чи оказался хитрее. Он поменялся одеждой с рядовым ураканом и пошел не в центре, а сбоку. Ведь Кан-Чи с детства развивал в себе коварство, и теперь оно помогло ему избежать смерти. По крайней мере, он так думал.
        Сань-Пао последовательно убил всех тех, кто находился ближе центру, и уже ликовал. Но когда спрыгнул на пол и подошел, чтобы убедиться в смерти императора Кан-Чи, Чичимек, который прикрыл императора своим телом, вскочил и ударил Сань-Пао ножом. Обливаясь кровью, Сань-Пао упал на каменные плиты коридора. Чичимек уже готов был перерезать ему горло, но император Кан-Чи удержал его руку:
        - Постой, я хочу спросить его кое о чем перед лицом смерти. Теперь-то ты врать мне не будешь, - и наклонился: - Скажи, в чем ваша сила?
        Сань-Пао схитрил. Он уже задыхался и боялся одного, что ему не хватит духа убить императора Кан-Чи, поэтому он только прохрипел:
        - А-а-а…
        - Что? Не слышу? - император Кан-Чи наклонился ниже.
        Сань-Пао оскалил окровавленные зубы, вытолкал языком камити-бари из-за щеки и плюнул в лицо императору Кан-Чи отравленной иглой. Чичимек тут же убил Сань-Пао. На губах Сань-Пао застыла улыбка исполненного долга.
        - Уййй!!! - Император Кан-Чи отпрянул и мгновенно выдернул изо лба иглу. Холодный пот выступил на его большом теле. Он ожидал мгновенной смерти, но она не пришла. Целую кокой он прислушивался к себе. Слава тебе, о Кукулькан! - думал он. За одно слава и Богу Кетцалькоатль! Император Кан-Чи вздохнул с облегчением и на всякий случай ощупал себя: нет, я не умер, я еще жив. От радости он даже, как обычно, хлопнул себя по затылку. Уййй!!! Куриное дерьмо!!! Пнул Сань-Пао. Уййй!!! Заставил меня испугаться. Вдруг император Кан-Чи почувствовал, что на него напал понос. Он схватился за живот и побежал в покои на одиннадцатый ярус, попутно ликуя, что чудесным образом избежал смерти.
        В туалете имелась еще одна - тайная дверь, занавешенная красной тканью. Кацири сидел, затаив дыхание. Тревога разносилась по всему дворцу - с яруса на ярус, и он стал бояться, что ничего не получится и что усилия двух лет пойдут насмарку. В этот момент кто-то вбежал через тайную дверь. Кацири изготовился: привел стилет в боевое положение и снял с него колпачок. Дыхательную трубку зажал в зубах, а ноздри и уши залепил воском. Кто-то тяжелый и грузный заходил у него над головой. Сердце у Кацири билось так, что он боялся быть обнаруженным раньше времени. Человек кряхтел и сопел, а потом открыл крышку и уселся. Прежде чем наступила темнота, Кацири запомнил, куда должен ткнуть, и ткнул стилетом - прямо в анус. Затем, придерживая дыхательную трубку, прыгнул вниз.
        - Уййй!!! - воскликнул император Кан-Чи, который до последнего мгновения думал об одном и том же - в чем же сила этого народа. Но так ничего и не надумал.
        Через коку Чичимек забеспокоился - уж слишком долго император находился в туалете. Вначале Чичимек скребся в дверь, потом деликатно постучал, потом приоткрыл и осторожно заглянул. Император сидел на стульчаке, свесив голову набок. Его лицо были черным, как ночное небо.
        Сгоряча обыскали все двенадцать ярусов золотой пирамиды-дворца Оль-Тахинэ. Искали три дня и три ночи, но так никого и не нашли. Решили, что во всем виноват Сань-Пао, который плевался отравленными иглами.
        Через три дня Чичимек случайно заглянул в выгребную яму и обнаружил ее пустой, а заслонку для спуска фекалий - открытой. Он спустился в яму и только тогда сообразил, что пролезть в узкий канал, ведущий к реке Ёда, едва ли может даже ребенок. На этом официальное расследование было прекращено. Но Чичимека еще долго грызли сомнения, а тайна гибели императора Кан-Чи преследовала его до самой смерти.
        Народная же молва говорит о том, что в лиловых горах Асафуса появился молодой отшельник. Он проповедовал чандала: «Все, зависящее от чужой воли, - зло, а зависящее от своей воли - благо». «Ты не запятнан грехом, если действовал во благо родине». «Желающий прожить долгую жизнь не должны наступает на волосы, пепел, кости, черепки, семена хлопчатника, мякину, - говорил он. - Никогда не следует заходить в труднодоступные места, смотреть хонки в лицо, пересекать реку при помощи рук. Кто слыша, прикасаясь и видя, вкушая и обоняя, не радуется и не печалится, тот человек должен считаться обуздавшим чувства». Отшельник не мылся. Не стригся. Не менял одеяния. Но самое благочестивое заключалось в том, что отшельник питался человеческими испражнениями. Так его и прозвали святой Веда, что значит «погрязший». У него было только три ученика, которые разнесли учение по миру и назвали это учение «Веды».
        Глава 8. Изгнание арабуру
        Между тем незаметно наступила осень. Воздух сделался горьковатым от костров, в которых жгли листву, небо стало высоким и светлым, а дымы над Фудзияма почернели. Иногда вулкан тихонько рокотал, иногда грозно сопел, выпуская облака дыма и пепла, иногда даже плевался огнем, но всего лишь чуть сильнее обычного. Дни были по-прежнему теплыми и даже жаркими, однако ночи становились все прохладнее и прохладнее, а ночное небо все гуще покрывалось звездами и темнело, как преисподняя.
        Войска роптали. Одни жаловались, что не ели мяса целую луну. Другие - что у них нет денег даже на Веселый квартал. Третьи хотели дикарских напитков. Четвертым в провинции Кавати надоела гарнизонная жизнь, и они чесались, как шелудивые псы, потому что подхватили местную болезнь нэнэ. Пятые просто бузили от скуки и тоски по родным джунглям. Впрочем, шестые, седьмые и восьмые своими желаниями ничем не отличались от предыдущих, и дай им волю, они бы разбрелись по стране, как стадо баранов, которые потеряли вожака. Только страх попасться мятежникам в руки удерживал их вместе.
        Часть армии Дегановид послал в близлежащие вокруг столицы деревни выращивать рис, маис и заниматься скотоводством. Это тоже не прибавило ему авторитета.
        Новый император Дегановид никого не наказал - не из-за презрения к своему предшественнику, а из чисто практических соображений - некогда было. Он удвоил охрану, убрал из пирамиды-дворца наложниц и стал готовиться к войне.
        Честно говоря, не один Дегановид вздохнул с облегчением, потому что император Кан-Чи не отличался постоянством в суждениях, обладал вздорным характером и не имел ни малейшего понятия о стратегии и тактике ведения войн. Он не читал тайных доктрин, которые арабуру обнаружили в императорской библиотеке, а из гордости и презрения к Нихон приказал все рукописи титлаков жечь. Раз они проиграли, считал он, то все их военные придумки яйца выеденного не стоят. Гордыня затмила его глаза, и он не понимал, что всем обязан кецалям, что его власть держится исключительно на их могуществе. Откуда проистекает это могущество, он не знал и не хотел знать. Дегановид натолкнулся на стену молчания, как на заговор, и очень быстро понял, что тайна кецалей сродни тайне Богов, которую невозможно разгадать. На кецалей не действовали ни подкупы, ни лесть. Золота они не брали, а лесть пролетала мимо их ушей. Единственное, чем их можно было задобрить до определенной степени, было древнее оружие и всякий хлам, который арабуру собирали по всей стране. Но даже таким путем невозможно было приблизиться к истине. Арабуру в конце
концов смирились с таким положением вещей: кецали - хозяева, а мы песок под их ногами. Но хозяева странные. «Как только вы окрепнете, мы улетим» - заявлял Ушмаль. Руки у него были голубого цвета и светились в темноте.
        Все было бы хорошо, да в глубине души Дегановид понимал, что он ненастоящий император и что в открытом бою ему никогда не победить мятежников. Однако он все делал для того, чтобы удержать власть. В свое время он спас от огня часть свитков и долгими вечерами предавался их изучению. Оказалось, что стратегия войны была взята у Ая, но приспособлена к местным условиям: горам и равнинам, малым расстояниям, отсутствию дорог. Особенно он проникся духом китайца Суньцзы, написавшего «Искусство войны». Во многом победы арабуру были заслугой Дегановида, потому что отныне он знал, как поступит противник в том или ином случае. По сути, Абэ-но Сэймэй выбрал неверную цель. Ему надо было убить не императора Кан-Чи, а его главнокомандующего - Дегановида, ибо он и только он знал, как правильно воевать с мятежниками.
        Ему стали снится жуткие сны, в которых приходил самурай в красных доспехах и черной маске, а с ним огромный пес с синими крыльями. Они молча надвигались из темноты, и самурай выхватывал свой голубой меч, а пес оскаливался. Дегановид так хорошо запомнил самурая, что, кажется, встреть на улице, он тут же узнал бы его.
        Царица Цариц - Шочипилли благословила Дегановида на трон страны Нихон, которую отныне называли Се-Акатль. Народ в лице армии, придворных, цукасано гэ и горожан с крестьянами из окрестных деревень радовались столько, сколько было разрешено новым императором Дегановидом - ровно три дня.
        Дегановид спешил. Никто из его родни не поднимался выше командующего резервной армией. Только Дегановид дорос до уровня командующего экспедиционными войсками и то лишь по причине очевидной необходимости в таких людях. И все из-за того, что его отец не входил в число придворной знати, даже не был ацтеком, а происходил из людей собачьего происхождения - чичи, живших на севере, западе и юге. Чичи были очень воинственными. Они не строили городов и пирамид, не возводили плотин и не вырубали леса. Зато у них были бесчисленные стада лошадей, луки, мечи и доспехи. В бою же они были подобны лавине. Столетиями они терзали северные районы страны ацтеков. Ничто не могло утихомирить их свирепость, пока всемудрая Шочипилли не догадалась, как это сделать. После смерти первого мужа она вышла замуж за внука всесильного Мишкоатль - Кулуакана. Первым от этого брака родился Дегановид. Однако ни он, ни его братья и сестры, ни отец так и не стали своими в кругу придворных Царицы Цариц. А когда умер Мишкоатль, набеги на северные и южные земли возобновились. Дегановид не мог занять престол отца и не мог взойти на престол
матери. Он, словно герой Уэмак, завис между Небом и Землей. Когда же будто ниоткуда появились кецали, Дегановид, как и его брат Чичимек, воспользовался случаем и отправился завоевывать Нихон в надежде обрести новую родину.
        Нехорошие вести приходили из провинций. Пришлось уйти почти со всех островов и с большей части побережья. Лишь небольшие крепости в самых труднодоступных местах еще остались руках арабуру. Дегановид приказал грабить деревни и уничтожать продовольствие. Однако если раньше отряд в двести человек, вооруженных мшаго, представлял собой реальную силу, то теперь это считалось недостаточным. Отряды в тысячу человек едва справлялись с мятежниками, которые несли огромные потери, но нападали и нападали, волна за волной со всех сторон. Если вначале еще можно было надеяться, что такие потери образумят мятежников, то постепенно пришло осознание, что это не так, что действия мятежников постепенно меняются. Они уже слепо не бросались на мшаго, а применяли большие луки и пращи и нападали издали и только там, где могли воспользоваться своим выгодным расположением на местности. Постепенно арабуру вытеснили из северных провинций. Попытки отбить их принесли лишь временный успех и не давали никакого стратегического преимущества: то, что захватывалось днем, отбивалось мятежниками ночами. В преддверие зимы можно было
ожидать только ухудшения обстановки.
        Дегановид по-прежнему не видел в действиях мятежников какой-либо системы. Они нападали хаотично, у них отсутствовало планирование действий даже в одном и том же районе, поэтому Дегановид особенно не беспокоился и даже посмеивался в редкие усы в надежде закрепиться, пережить зиму, а весной, когда аборигены перемрут от голода и болезней, разрубить страну на две части от океана до океана и планомерно очищать провинцию за провинцией.
        Однако события развивались не так, как он планировал. В конце лета мятежники стали нападать все чаще и чаще. Они уже контролировали большинство дорог и разрушили все мосты вокруг столицы, кроме одного - Бедо. Настал такой момент, когда арабуру удерживали лишь центральные районы страны и долины главных рек - территорию хотя и плодородных, он теперь совершенно не обрабатываемых земель. Что происходило в горных провинциях, никто не знал, а шпионов среди местного населения у арабуру не существовало. Все это было следствием близорукой военной политики императора Кан-Чи, который полагался исключительно на силу и превосходство оружия. Если близлежащие к столице горные районы легко еще было держать под наблюдением, то равнины с густыми лесами, реками и болотами кишмя кишели мятежниками. Поэтому стали строить равнинные крепости на расстоянии прямой видимости. В каждой пятой крепости сидело по дракону.
        Днем драконы и конные отряды контролировали всю территорию вокруг, а ночью, когда иканобори не могли летать, а арабуру без опаски передвигаться, мятежники подбирались на расстояние броска пращи и забрасывали крепости горшками с углями и осыпали китайскими ракетами. За ночь две-три крепости сгорали дотла. Стали строить из камня, но это было очень долго и тяжело при отсутствии рабочей силы.
        Запасы еды таяли. Отныне никто из титлаков не стремился продать свои товары в столице Мира, а собственный урожай еще не созрел. К тому же даже цукасано гэ не отваживались на поездки в свои деревни. Кое-кого из них крестьяне побивали, а кое-кому нагло заявили, что отныне цукасано гэ им не хозяева и у них есть свой господин - новый император Натабура Юкимура. Эта страшная весть привела Дегановида в смятении. Впервые в его душе закралось сомнение, и он побежал к кецалям.
        Кецали допустили императора Дегановида в свою резиденцию, которая находилась в горах Куэн. Его выслушали, но ничего не обещали. Да и сам Дегановид знал о негласном договоре между ними, который заключался в том, что кецали не вмешиваются ни в какие конфликты. Правда, через семь дней кецали привезли еще одну армию, вооружение и продукты, но это была всего лишь временная передышка. Императору Дегановиду удалось стабилизировать положение на равнине Нара и даже продвинуться до города Сиагама на севере, но дальше этого дело не пошло - продукты, доставленные кецалями, таяли, как снег весной. Дегановид понял, что до весны им не отсидеться ни в крепостях, ни в столице, что надо давать сражение с тем, чтобы захватить южные районы и сбросить мятежников в море, а затем развернуться на север, где мятежников гораздо меньше, и двигаться до скалистых берегов Миммая. Сил у него более чем достаточно, а вот дух армий подорван. Для восстановления оного он приказал провести учения. Армии маршировали, ходили в атаку и жили в шалашах и палатках двадцать дней. Все заключенные государственной тюрьмы Тайка были принесены в
жертву Богу Кетцалькоатль и его двойнику Пернатому Змею - Кукулькану. Три дня длились жертвоприношения, и три дня великая река Каная, красная от крови, несла в океан тела казненных. После учений Дегановид на два дня распорядился открыть Веселый квартал, что не делалось даже при регенте Ходзё Дога, и воины предавались пьянству и разврату. Кроме этого Дегановид ввел постоянную замену гарнизонов, с тем, чтобы солдаты могли отдыхать в столице. Правда, это требовало дополнительных затрат и усилий, но все они окупались укреплением духа войск, и это подняло авторитет Дегановида.
        Учения, однако, дали мятежникам возможность подсчитать численность арабуру. Их оказалось не так уж много, но и не так уж мало, - а аж сто двадцать тысяч. Оказалось также, что драконов у арабуру примерно сто пятьдесят голов, и что все они умеют изрыгать пламя на расстояние не пяти тан, как считалось раньше, а на все пятнадцать.
        Мятежники стали думать и придумали новое оружие, и еще кое-что. Но это до поры до времени было самой большой тайной титлаков - как называли их арабуру.
        Между тем, третьей армии было предписано оставить в крепости Нагато гарнизон и двигаться в столицу. Флот так и не был построен. Завоевание Чосон потеряло смысл. Из заложенных на стапелях двух десятков кораблей к плаванию едва были готовы три-четыре. Правда, у тех же самых вако успели купить десятка два мелких судов, но этого было явно мало, чтобы переправить армию через море. Пришлось все оставить. А строительство судов приостановить до лучших времен.
        Дорога пролегала вдоль голого побережья, где не было ни одной удобной бухты, через рыбацкие поселения Мацуэ и Тоттори, в которых тоже оставались войска. Тамошние жители, которые в основном занимались морским разбоем, лояльно относились к арабуру и даже видели в них защитников от императорской власти, которая стремилась уничтожить их морскую вольницу. Единственное, что их отвращало от арабуру - привычка питаться сушеными крысами.
        Третья армия без особых трудностей продвигалась к столице. Так продолжалось до того момента, пока она не миновала перевал Бива и не вступила во внутренние районы страны. Здесь она впервые подверглась нападению.
        Из штабной палатки вышел Моке, командующий третьей армией. Телохранители, как духи, бесшумно двигались следом. В воздухе стоял стойкий запах гнилых сидзими[426 - Сидзими - съедобный моллюск.]. Накануне пришлось выбросить в ближайший овраг три воза этого моллюска, который везли с собой в качестве пропитания. В результате треть армии осталось голодной, хотя вяленой рыбы было в избытке. Но к такой еде арабуру так и не привыкли. Им подавай сушеных крыс, но крыс они съели еще на побережье. По этой причине Моке отправил отряды на север и на юг пошарить по окрестностям. Ему доложили, что один из них вернулся с хорошими вестями. Моке вышел посмотреть, что они привезли.
        - Молодцы, хорошо! - похвалил он, заглядывая под циновки, которыми были укрыты возы.
        Раньше арабуру не понимали, как можно питаться одним рисом, но когда открыли, что японцы едят его с разными подливками, соусами и заправляют овощами, то даже превзошли своих учителей, так как привезли с собой великое множество специй. Они уподобились алхимикам и творили новые рецепты подливок и закусок. И все же большинство из них мечтали о простой лепешке из маиса на воде и о стакане дешевого вина.
        Кроме риса, обозы привезли великое множество различных корнеплодов, которые никто не знал, как есть, два воза с гаоляновым маслом и огромные запечатанные кувшины с гаоляновым вином.
        Иканобори Олум совершил последний за день облет армии и, хлопая крыльями, приземлился с краю от войска. Переваливаясь, как утка, он пошел на поляну, где ему уже навалили огромную кучу веток и привязали пять коз, которых он съел с большим аппетитом. Ночью его стерегли два десятка самых верных и сознательных корзинщиков.
        По глупости, а больше из желания дать отдохнуть войскам и пресечь разговоры, что, мол, их ведут в столицу на убой, Моке приказал выдать солдатам двойную норму вина. В результате большинство корзинщиков к вечеру были пьяны до беспечности. Оказалось, что напились те, кто перекупил у товарищей их норму.
        Напрасно Моке ругался и даже грозился повесить каждого второго из командиров и каждого сотого из корзинщиков. Делать он этого не стал по одной причине - ему нужны были солдаты, а не их трупы. Оставшееся вино он приказал спрятать, утроил охрану, а сам удалился в палатку, где молил родного Бога Солнца о том, чтобы ночью ничего не случилось. Одно успокаивало: перебить за ночь такое количество людей просто невозможно.
        Штабная палатка стояла в центре лагеря. Сзади на перевале светились огни - арьергард прикрывал тыл. Места в узкой долине на всех не хватило, и на полянах ближе к скалам, меж толстых сосен, горели костры и мелькали возбужденные лица тескокских копейщиков. Рядом теснились атль-атля - метатели дротиков, чичи-лучники и чичи-кавалеристы. Жрецы-чочулы, вооруженные майдарами, жались к палатке командующего, но и они, похоже, беспечно улеглись спать. Постоянное напряжение притупило чувство опасности, но никто особо, кроме охраны, не вслушивался в звуки чащи. Да еще, пожалуй, единственный иканобори по кличке Олум, что означало «зрящий», поднимал голову на длинной шее и прислушивался, как собака. Арабуру, привыкшие к спокойной жизни на побережье, вкушали плоды своей беспечности. С этим ничего нельзя было сделать. Ничего, мстительно думал Моке, первая же стычка приведет их в чувство.
        До глубокой ночи Моке слышал со стороны арьергарда пьяные голоса и гортанные выкрики тласкаланских мечников и запотекских арбалетчиков. Они часто враждовали между собой. Кто-то бахвалился, кто-то дрался. Десятники и сотники попрятали оружие, и драчуны выясняли отношения с помощью кулаков. Их быстро утихомиривали. Моке не сколько уважали, сколько боялись. Знали, что он может казнить любого провинившегося, поэтому младшие командиры старались поддерживать дисциплину. Когда крики стали особенно громкими, Моке кликнул жреца-чочулы:
        - Что там у вас?
        Через пять кокой жрец-чочулы, немного заикаясь от волнения, доложил:
        - Не углядели… Народ одичал…
        - Говори толком! - велел Моке.
        Оказалось, что лагерь тайком привезли женщин.
        - А… вот в чем дело, - сказал Моке на удивление очень спокойно. - Женщин выгнать, а бузотеров связать.
        Он даже не удивился. В походах так бывало часто. За всеми не углядишь. Только сражение сплачивало войско. На родине Моке участвовал в полусотне больших и маленьких походов, и каждый раз повторялось одно и то же за редким исключением: когда войска несли большие потери, в обозах появлялись женщины, когда войска становились на ночлег, в обозе появлялись женщины, когда праздновали победу, женщины появлялись словно ниоткуда. Дисциплина никогда не была сильной стороной корзинщиков. Когда они врывались в чужое селение, то только смерть могла их урезонить. Особенно отличались северяне: алгоны и ирокезы. Их свирепости не было предела. Они быстро обрастали обозом, поэтому северян распределяли среди других племен армии. Но и это мало помогало. Алгонов и ирокезов отправляли в отдаленные гарнизоны, где они или чахли, или убегали. Но из Нихон ведь не побежишь, рассуждал Моке, потому что бежать некуда.
        И все равно на них напали, но не ночью, а на рассвете, когда у часовых слипались глаза. Напали молча, без криков. Те, кто пришли первыми, были вооружены кривыми пиратскими ножами для разделки тунца. За ними шли с тяпками, мотыгами, цепами. Арьергард тласкаланских мечников и запотекских арбалетчиков был смят. Нападающие прошли через их лагерь, как нож сквозь масло, и растворились в лесной чаще. Большинство пьяных солдат приняли смерть во сне. Убили также всех связанных бузотеров. Из чего Моке сделал вывод, что за армией внимательно наблюдали. И все бы ничего, да сорвались с привязи и убежали с десяток коней, Олум испугался, взлетел, врезался в склон горы и сломал одно крыло. Жрец-чочулы наступил на майдару и умер от голубых искр.
        Через коку Моке доложили, что убито четырнадцать человек, а покалеченных втрое больше.
        - Зато вот… - к ногам Моке толкнули обнаженного пленного, связанного на манер мускогов в локтях, сквозь которые просовывалась бамбуковая палка.
        - Спроси, - велел Моке толмачу, - зачем они напали?
        Пленный оказался дерзким, глядел не на толмача, а на Моке, и отвечал громко и уверено:
        - Вы взяли наших женщин!
        У пленного была разбита голова и затек левый глаз, но было такое ощущение, что он все еще пребывает в горячке боя.
        - Есть ли у них в деревне мясо?
        - Нет мяса! - выкрикнул пленный.
        - А мятежники? Мятежники есть?
        - О! Мятежников много! Они придут и всех вас зарежут!
        - Спроси, он бусидо?
        Пленник стал выкрикивать что-то на высоких нотах. Жилы у него на шее напряглись. Кровь прилила к ранам, и они стали кровоточить.
        - Что? Что? - с интересом посмотрел на толмача Моке. Он много слышал о ярости самураев, но ему еще не приходилось сталкиваться с ними.
        - Говорит, что если бы был самураем, то не сдался бы. А еще он просит оружие, чтобы показать, что такое самурай.
        - Дайте ему оружие, - велел Моке.
        Телохранители полукругом окружили Моке. Как только пленнику развязали руки, он вскочил словно зверь. На нем были только короткие штаны кобакама. Арабуру, которые не носили ничего, кроме набедренных повязок и шкур, такая одежда всегда забавляла. Зачем надевать что-то лишнее, думали они, если можно обойтись одной тряпкой. Только прохладный климат новой родины заставлял некоторых из них одеваться, как местное население. Основная масса воинов и не думала изменять своим привычкам.
        Пленный закружил на площадке, как волчок. Его крепко сбитое тело казалось сродни окружающим долину скалам. Кто-то протянул ему меч. Пленный схватился за него обеими руками и потянул на себя, не обращая внимания на то, что разрезал ладони до кости. Арабуру решил поиграть и не отдавал оружие. Тогда пленный ловким движением выбил у него меч, и арабуру, шарахнувшись в стороны, мгновенно ощетинились оружием.
        Пленник дико захохотал и, невероятно быстро развернувшись на пятках, махнул мечом, не обращая его, однако, острием против арабуру. Его глаза пылали яростью, а длинные черные волосы казались летящим вороновым крылом. Корзинщики еще больше подались в стороны и нехорошо заворчали. Если бы не окрик Моке: «Не трогать!», они бы убили пленника тотчас. Пленник стал что-то бормотать.
        - Что он говорит? - спросил у толмача Моке.
        - Он читает отходные стихи, - крикнул толмач.
        - Стоп! - воскликнул Моке. - Хватайте его!
        Он сообразил, что только придворный самурай может читать стихи, но никак не простой крестьянин. Может даже, это какой-нибудь принц, подумал Моке. У него был строжайший приказ привозить в столицу всех высокопоставленных врагов империи. Однако было поздно. Неуловимым движением пленник распорол себе живот слева направо. Уж казалось, на что Моке привык к битвам и крови, уж на что он навидался смертей - быстрых, медленных, и пыток, которые длились целыми днями, но здесь невольно восхитился: пленник повернул меч в ране и последним движением разрезал себе живот еще справа налево и вниз. Но этим дело не кончилось: он вырвал свои окровавленные внутренности и протянул Моке, глядя ему в глаза. Напоследок он что-то выплюнул. Моке невольно проводил это что-то взглядом и понял, что на земле лежит язык. Оказывается, чтобы не закричать, пленник откусил его. Только теперь силы оставили пленника, и он рухнул к ногам Моке. Он умирал долго, не отводя взгляда от Моке. Моке же стоял над ним, не в силах ни уйти, ни добить пленного. Никто из арабуру не посмел прикоснуться к нему, не решились даже забрать меч. Долго еще
лагерь молча и угрюмо сворачивался, чтобы тронутся в поход. Утренний туман, словно духи долины, заполняли ее и клубился над трупом самурая. Моке пожалел о содеянном. Лучше бы я этого не делал, думал он. Плохая примета, когда враг оказывается храбрее тебя.
        Примерно через половину стражи арабуру двинулись на восток. После них в долине остался походный мусор: циновки, зернотерки, гамаки, и пятнадцать наспех засыпанных могил. Когда войска скрылись в глубине долины, из леса, крадучись, вышли люди, унесли труп самурая, разрыли могилы и разбросали трупы врагов на съедение диким животным. В полдень над долиной уже кружили стервятники, а на запах крови и мертвечины из ближних и дальних уголков леса собирались медведи, волки, лисы и прочие хищники. Но всех их опередили хонки, и пока не взошло солнце, они попировали на славу.
        Через три дня третья армия благополучно пришла в столицу Мира.

* * *
        Язаки вдруг очнулся посреди дня и понял, что он предатель. Впервые за много дней он сообразил, что ему нет прощения. Вообще, нет! На всю оставшуюся жизнь!
        - О, горе!.. - причитал он, ползая кругами вокруг входа в погреб.
        Причиной всему было то обстоятельство, что он проснулся трезвым. Сакэ кончилось еще два дня назад, а вчера - и пиво. Закончилась и закуска: копченые ребрышки, соленые лягушки. Как только его необъятный желудок оказался пустым, Язаки охватили страшные мучения. Они исходили откуда-то из живота, скручивали и терзали душу. Во рту поселился неукротимый демон жажды. Спасения от него не было, разве что пойти и утопиться.
        Он завопил на весь квартал так громко, что с деревьев взлетели галки.
        - Тикусёмо!!! Я обыкновенный тикусёмо! Больше я никто!
        Все кинулись его успокаивать:
        - Да что ты! Мы все такие! Гады и сволочи! Пьем здесь!
        - И я? - спросил он с тайной надеждой, что он лучше, что он не такой, как они, чьи перекошенные лица выглядели страшнее самых страшных звериных морд.
        - И ты, - заверили его с похмелья и даже всплакнули.
        - О, тикусёмо! - ужаснулся Язаки и в недоумении огляделся, не узнавая мест.
        Оказывается, все еще голубело небо, а вокруг в траве валялись черепки битой посуды, тряпки, чашки и банки из-под закуски, ягодные кусты были помяты и ободраны. Похоже, кто-то ел ягоды вместе с листвой.
        Горшечник Дзигоку сообразил:
        - Сейчас, друг! Сейчас достану, - побежал куда-то, пошатываясь, и не сразу нашел калитку.
        Вернулся, покрякивая, под весом двух кувшинов, полных сакэ. Язаки выпил, поглядел на опустевшие рощи и безлюдную долину реки Каная, и такая тоска охватила его, что он решил повеситься. Пошатываясь, нашел в саду дерево, оторвал от подола кимоно полоску ткани, сделал петлю и сунул голову. Он никогда не думал, что совесть может так сильно мучить человека. Вздохнул он напоследок, пустил слезу о своей молодой загубленной жизни и поджал ноги.
        Его вынули его из петли, влили в горло сакэ и сказали:
        - Раз ты самурай, то вешаться не имеешь права!
        - Да кто вы такие?! - не узнал он никого. - Почему вы мне жить мешаете?!
        - Мы твои друзья…
        - Синдзимаэ! - ругался он и решил утопиться.
        Побежал к реке и бросился с обрыва. Однако только отбил себе живот.
        Выпили снова для храбрости, и Язаки, отойдя в сторонку, приставил к горлу нож и пал на него, но стальное лезвие только погнулось, не причинив Язаки никакого вреда.
        - О-о-о!.. - полуденную тишину разорвал вопль отчаяния.
        Только тогда его пьяные приятели поняли всю глубину его трагедии:
        - Не берет тебя смерть. Заговоренный ты.
        - Это потому что я пророк, - чуть-чуть протрезвев, объяснил им Язаки. - Пророк, а, значит, бессмертный.
        Допили они один кувшин и задумались. Ваноути вошел в его положение:
        - Может, тебе яду какого-нибудь отведать?..
        На деда возмущено зашикали:
        - Человек три раза пытался, а ты здесь со своими ядами. Где мы яд-то возьмем?
        - Так, х-х-х… Человек же мучается! Пусть каких-нибудь синих грибов наглотается. Я видел на огороде.
        Пошли искать грибы. Но то ли Ваноути спьяну привиделись, то ли кто-то их уже съел, но грибов они не нашли.
        Один Киби Макиби, демон дыр и колодцев, никуда не пошел, а сказал Язаки:
        - Я тебе помогу! Только ты больше не вешайся, не топить и не бросайся на кинжал. А грибочки у меня не синие, а черные, растут в траве за огородом.
        На что Язаки, размазывая пьяные слезы, ответил:
        - Ты один мой верный друг, а они не друзья.
        - Кто?! - спросили все хором, хотя были так пьяны, что ничего не соображали.
        - Не знаю! Я вас не знаю! - вопил Язаки. - Где мои настоящие друзья? Где мой главный друг - Натабура? Где учитель Акинобу? И где этот несносный Баттусай, который презирает меня? Где они все???
        - Да вон они! - товарищи стали показывать на Запретный остров и едва не попадали с обрыва. - Сплавай! Все знают, что они там сидят!
        Язаки предался долгому сопению, а потом тихо сказал:
        - Они меня запрезирают…
        - Не запрезирают, если ты к ним с оружием арабуру придешь, - объяснил Киби Макиби.
        - Как это?
        - А вот так! И мы с тобой. Пора воевать! Хвати пить и бездельничать!
        - Да, хватит… - вяло согласились все и тяжко вздохнули.
        - Где же я оружие возьму?! - горько вскричал Язаки и потянулся к чашке с сакэ, однако с надеждой глядя на Киби Макиби.
        - Недаром я демон дыр и колодцев, - похвастался Киби Макиби. - Выручу друга.
        - Выручай, - Язаки успокоился и даже привычно шмыгнул носом.
        - Знаю я одно место, где оружия арабуру просто так валяется.
        - Просто так? - не поверил Язаки.
        - Врешь! - не поверили и остальные и даже перестали пить сакэ.
        - Как песок под ногами, - заверил Киби Макиби.
        - Как это? - Язаки вспомнил о мшаго.
        - Где?!
        - Знаю, и все! Пойдем! - и полез в своей погреб.
        Оказывается, никто не мог и предположить, что прямо из погреба горшечника Дзигоку можно попасть в лабиринт Драконов.
        - Стойте! - крикнул Майяпан. - Стойте! Мы еще не все выпили!
        - А мы вернемся и допьем, - заверили его.
        - Армагеддон! - выругался Майяпан, прихватил кувшин сакэ и полез в погреб вслед за товарищами.
        Долго они бродили в темноте. Хорошо хоть, что левая рука у Язаки светилась, как головешка на погосте. Выручила она крепко. Да еще кувшин сакэ - пару раз в темноте они натыкались на него, уже пустой, и с трудом соображали, что здесь-то они уже проходили.
        Уселись они однажды вокруг кувшина в страшной усталости и решили больше никуда не ходить. Язаки спросил:
        - Должно быть, ты, Киби Макиби, специально нас сюда заманил в отместку, что мы научили тебя пить и закусывать по-людски.
        - Нет! - пал на колени Киби Макиби. - Наоборот, вы мне глаза открыли! Ведь я до этого кто был?!
        - Кто?! - спросили в надежде, что он теперь проболтается о каком-нибудь своем грехе.
        - Демон, сам не знаю какой. А вы!
        - А что мы? - спросили собутыльники с намерением броситься на него всем скопом.
        - Теперь благодаря вам я стал почти человеком.
        - Как это? - остановились они в удивлении.
        - Света дневного отныне я не боюсь… - пожаловался Киби Макиби. - Стало быть, превратился обратно в человека. Думаю, как человек.
        - Если ты думаешь, как человек, то нам отсюда точно не выбраться, - тяжело вздохнул Ваноути. - Зря ты это затеял.
        - А вот и не зря! - вскричал Киби Макиби и в отчаянии ударил кулаком в стену лабиринта.
        Посыпались камни, и образовалась дыра. Киби Макиби сунул в эту дыру голову, с кокой что-то разглядывал внутри, а потом обернулся и сообщил торжествующе:
        - Вот и пришли, куда надо!
        Когда они все в лихорадочном нетерпении расширили отверстие, то увидели в неясном свете далеких факелов огромный зал с помостами, на которых лежали мшаго и ежики. А когда проникли внутрь и осмотрелись, то поняли, что попали в главный арсенал арабуру и что здесь хранятся и яри, и нагинаты, и катана. Кроме этого арабуру складировали пращи, камни для них, сосуды с зажигательной смесью, луки всех известных конструкций, колчаны, полные стрел, палицы, боевые ножи, топоры, разнообразные доспехи, кольчуги, сапоги, копья, дротики, копьеметалки и еще множество диковинных вещей, которые они рассмотреть просто не успели. Скрипнули двери, потянуло сквозняком, и в отдалении меж колонн замаячили факелы.
        Язаки, горшечник Дзигоку, старший черт Майяпан и дед Ваноути забились в самый дальний и темный угол. К счастью, вошедшие не дошли до зала, где была дыра в стене, а стали забирать то оружие, которое было ближе к выходу. Они складывали его в мешки и уносили. Когда в подвале остался один учетчик, Язаки шепотом скомандовал:
        - Уходим!
        Они едва успели набрать по охапке мшаго и поспешно бежали, так как в арсенал снова наведались арабуру.

* * *
        Натабура все еще горевал об Язаки. Он часто вспоминал, как они самым чудесным образом спаслись из волшебной страны Чу, как они штурмовали Нефритовый дворец регента, и уже давно не чаял увидеть друга, как вдруг он явился сам - заросший щетиной по уши, нечесаный, неухоженный и злой, как вепрь. Воняло от него, конечно, соответствующе.
        - Друг! - Язаки бросился на шею.
        Натабура не успел и рта открыть, как Язаки оттащила охрана:
        - Как ты смеешь бросаться на императора?! М-м-м!
        - Какого императора? - очень и очень удивился Язаки и, вытаращив глаза, посмотрел на Натабуру, одетого в обыкновенное кимоно, но с тонкой золоченой кольчугой под ней.
        - Великого и Солнцеподобного! - поучали его, держа за руки и за ноги и раскачивая, чтобы бросить в воду. - Поплывешь дальше!
        Натабура опешил. Он сидел на берегу и ловил рыбку. Натабура еще не привык к своему нынешнему положению и не знал, как правильно себя вести, чтобы не уронить достоинства. Увы, теперь он должен был соблюдать этикет, и тут на него такая напасть. Конечно, он опешил. Его опередил Афра, который воспользовался беспомощностью Язаки и облизал ему лицо.
        - М-м-м… - мычал Язаки, не в силах отвертеться.
        - Стойте! - крикнул Натабура в последний момент, когда Язаки должен был улететь в воду. - Стойте! Отпустите его.
        Он бросил удочку и обнял Язаки:
        - Я уже боялся, что не увижу тебя!
        - Я плохой друг, - покаялся Язаки со слезами на глазах.
        - Нет, это я плохой друг, - вторил ему Натабура, - даже не искал тебя.
        - Если бы ты нашел меня, ты бы уже не захотел быть моим другом, - с тяжелым вздохом покаялся Язаки.
        Охрана из пяти самураев, переминаясь с ноги на ногу, не знала, что ей делать. Река текла величественно и неизменно.
        - А это кто? - спросил Натабура.
        - Ваноути ты знаешь.
        - Знаю. Привет, Ваноути!
        Прибежал Митиёри и бросился на шею деду.
        - Это старший черт кецалей Майяпан.
        - Майяпан! - воскликнул Натабура. - Мёо - светлым царем Буцу ты приходил ко мне во сне.
        - Точно! - воскликнул Майяпан и сразу вспомнил, что дорога к Ушмалю ему заказана из-за доноса рыжего харчевника. - Я хотел тебя спасти от тюрьмы Тайка.
        - А это Киби Макиби.
        - Демон дыр и колодцев… - учтиво представился Киби Макиби.
        - Бывший, - уточнил Язаки.
        - Да, бывший, - все так же учтиво согласился Киби Макиби.
        Его мучила жажда. Он уже сожалел, что пошел с людьми, и совершенно забыл, что навеки стал человеком.
        Такие же сомнения мучили и Майяпана. Он и сам не знал, почему пришел к мятежникам. Доносов он не боялся и рассуждал так: все пошли, и я пошел, а еще мне нравятся их напитки. Подумал он, подумал и решил остаться.
        Акинобу тотчас послал людей во вражеский арсенал. Они принесли мечей, пик и амуницию столько, сколько могли, но не разобрались в самом главном: уарабуру появилось новое оружие - мушкеты и пушки, на которые просто никто не обратил внимания.

* * *
        Накануне два иканобори, совершающие патрульный облет долин Хитамити, Икама и Убаи, обнаружили множество дымов, поднимающихся из таких узких ущелий, в которые никогда не попадал дневной свет и в которых постоянно стояли сумерки.
        Стало ясно, что мятежники исподволь подбираются к крепости Фудоки. Разведчики, летавшие на иканобори, рассказали также, что их обстреляли гораздо ближе - с вершины лысой горы Цукуба. При этом у одного иканобори оказалось поврежденным крыло. Если первую часть сообщения еще можно было проигнорировать, то вторая часть означала, что мятежники приблизились к крепости на расстояние шести полетов стрелы. А это уже было серьезно. В любой момент они могли отрезать дорогу на столицу, поэтому генерал Чигон приказал усилить форты на подступах: форт Оа и форт Чуе. Они прикрывали выход из ущелья и располагались на противоположных склонах гор - один выше, другой ниже.
        По утру, когда в форте Оа сменяли караул, с удивлением заметили, что в нижнем форте Чуе не заметно никакого движения. Послали туда корзинщиков, и оказалось, что ночью весь гарнизон форта Чуе вырезали.
        Пять пятипалых иканобори облетели все окрестности, а когда уже возвращались, в урочище Мива на них напали два трехпалых иканобори. Эти иканобори были мельче и быстрее. Они знали маршрут иканобори арабуру и атаковали их, когда те уже миновали перевал Мива. Сожгли последнего иканобори вместе с разведчиком и сильно ранили еще одного иканобори. Пока иканобори арабуру поняли, что к чему, пока сделали круг, иканобори мятежников спланировали в лес и пропали меж вековых дубов и сосен. Район примыкал к таинственному лесу Руйдзю карин, поэтому арабуру преследовать иканобори мятежников побоялись, но донесение генерал Чигон на всякий случай отправил. Вечером император Дегановид уже обо всем знал. У него уже был готов план войны, осталось только уточнить детали. Появление у мятежников драконов для Дегановида оказалось полной неожиданностью. Где они их взяли? - удивился он.
        - Где-где?! - сварливо воскликнул главный жрец Якатла. - Известно где!
        - Что тебе известно? - удивился Дегановид, теряя нить рассуждения в разговоре с главнокомандующим Чичимеком.
        - Перебежали. Почуяли нашу погибель!
        - Ты болтай, но не забывайся! - оборвал его Дегановид. - Длинный язык иногда стоит шеи.
        - А чего? Я ничего… - обиделся Якатла. - Сказал, что думаю!
        - Может, это кецали? - предположил Чичимек.
        - Не думаю, - возразил Дегановид. - Им-то какая польза от нашей гибели?
        - Никакой… - подумав, согласился Чичимек. - Армию они нам все-таки привезли. И оружие подбросили.
        Дегановид помрачнел. У него давно были все основания не доверять своим благодетелям, поэтому вместе со свои братом Чичимеком они придумали такое, о чем ни кецали, ни титлаки не имели ни малейшего представления - они купили порох, мушкеты и пушки.
        Дегановид был просвещенным человеком и знал, что далеко на западе существует другой мир. Местные императоры называли его варварским. Кецали - Европой и Востоком. Корабли приплыли в тайне ото всех в деревню Кюсю. Титлаков, которые разгружали и везли оружие, Дегановид приказал убить.
        Если бы арабуру не сожгли все библиотеки, если бы император Дегановида был дальновиднее, если бы у него была хорошая разведка, то он бы, конечно, давно бы узнал, что в Руйдзю карин издревле обитали трехпалые драконы, которые не подчинялись никакой власти. Каждый из императоров Нихон пытался приручить иканобори. И клан Сога, и Нака-но Оэ, разгромивший Сога и основатель Киото - Хэйан, и - Масакадо из дома Тайра, и знаменитый полководец Рокухара. Однако ни у кого ничего не получилось. Иканобори оставались дикими и необузданными.
        Однако с появлением арабуру они решили выступить на стороне мятежников. В этом была заслуга Трех Старцев. Вначале они, а затем и новый император Натабура вели переговоры с местными трехпалыми иканобори. Никто не смог бы уговорили иканобори из Руйдзю карин, если бы еще летом иканобори арабуру, сами того не зная, не совершили ошибку. Облетая Могами - Край Мира, где обитали дикари, не признающие никакой власти, они сильно устали и уселись на дивную горную долину сразу за хребтом Оу. Их прельстила изумрудная трава и стадо диких яков, пасшееся на склоне. Трех яков они тут же съели и парочку прихватили с собой, не зная того, что стадо принадлежит тамошним иканобори.
        Пришлые иканобори отличались от местных иканобори когтями. У местных были стальные когти, а у иканобори арабуру - медные. Зато пришлые иканобори имели на хвосте длинное, как катано, ядовитое жало. Местные же иканобори - всего лишь шишку в виде шипастой булавы. Да и огонь пришельцы изрыгали не меньше, чем на пятнадцать тан, а местные - всего на пять. Почти во всем превосходили пришельцы, кроме одного - в ловкости. Местные иканобори были легкими на крыло и юркими. Вот это-то качество и учитывал тюдзё[427 - Тюдзё - второй начальник войск в чине четвертого ранга.] Сорай, который в районе хребта Оу командовал драконами. Натабура приказал ему тревожить арабуру на севере, дабы отвлекать их внимание от южных рубежей, где ковалось оружие.
        Со всей страны тайными тропами в самые южные провинции Хокурикудо, Вакаса и Этидзэн давно уже стекались ремесленники, работающие с металлом, и не только для того, чтобы на берегу озера Бива ковать мечи и нагинаты, но и для создания нового оружия.
        Главнокомандующим мятежников - тайсё - стал Го-Данго. Ему помогал его друг - Гёки, которому присвоили чин тайсёгун[428 - Тайсёгун - второй начальник войск в чине первого ранга.]. Гэндзабуро, как прежде, следил за питанием и здоровьем своего господина. Он постарел еще больше и казался тенью великана Го-Данго.
        Тюдзё Сорай выполнил приказ беспрекословно. У него было три отряда: впервом состояло пять, во втором - шесть, а в третьем - четыре иканобори. Отряды располагались от внутреннего моря, начиная от деревни Кюсю, до восточного побережья в местечке Хараномати. Второй отряд из шести иканобори прятался в горах.
        Он хотел посадить на каждого иканобори по лучнику, но получалось так, что лучник сковывал движение дракона и лишал его ловкости. Лучники были пригодны лишь для больших сражений, когда могли поражать цель на земле. Но для того, чтобы побеждать иканобори, которые были сильнее, требовалось действовать хитростью.
        Он тренировал их на рассвете, когда лагерь еще спал и лишь сонные фигуры стражи маячили на гребнях гор. Его отряд был совсем небольшим. Он состоял из местных крестьян. В нем имелся один ниндзюцу, которого Сорай поставил во главе отряда разведчиков, и два самурая, вернее, ронины[429 - Ронин - самурай, не имеющий господина.]. Сорай подозревал в них отъявленных разбойников, но в лагере они вели себя спокойно и на них никто не жаловался. На земле каждого иканобори охраняли двадцать человек. Куда бы иканобори ни шел и чтобы он ни делал, эти люди должны были следовать за ним. Лишь в воздухе драконы получали полную свободу.
        Сорай разделил иканобори на ведущего и ведомого и разработал знаки, с помощью которых иканобори общались в воздухе, когда голос был бесполезен. Кроме этого он придумал приемы, с помощью которых иканобори могли уходить от более сильного противника. Он изо дня в день заставлял своих подопечных разучивать эти приемы. Настал день, когда его тактика боя дала свои плоды.
        После нападения на иканобори арабуру Сорай перенес лагерь сюда - на гору, которую гордо называл «замком», хотя это была просто хорошо укрепленная гряда скал, рассеченная непроходимыми ущельями. Там, где можно пройти, «замок» огородили частоколом и камнями. Перед главной позицией был вырыт ров, который заполнили водой из горной реки.
        Сорай прошел мимо потухших костров, вокруг которых спали его солдаты. Едва уловимый запах тлеющих углей смешивался с чистым горным воздухом. Меж острых, как бритва, скал утренний ветерок уносил остатки ночного тумана, и от этого расстояние до гребня, который Сорай именовал «башней», казалось больше, чем было на самом деле. Там наверху в лучах солнца, как золотой рё, блестела нагината караульного. Что он может увидеть в таком тумане? - подумал Сорай.
        Иканобори спали, как собаки, укрыв морды крыльями. Холодная утренняя роса блестела на их перепончатой поверхности.
        Где же стража? - удивился Сорай. Караульных должно быть не меньше трех. Они должны располагаться от друг друга на расстоянии крика. В их задачу входило вовремя поднять тревогу.
        На одного из них он едва не наступил и тут же все понял: от караульного так разило сакэ, что впору было закусывать. Второй сидел в отдалении, опершись на копье, и задумчиво глядел на потухший костер. Он даже не проснулся, когда Сорай толкнул его в плечо, а улегся, как сноп соломы, на бок. У третьего, верно, было больше совести, потому что он не упал, как первый, и не прикорнул, как второй, у костра, а прислонился к сосне, но спал не менее крепко. Откуда у них сакэ? - удивился Сорай. Мы уже целых две луны не спускались в деревни. Никто не знает, где находится «замок».
        - Эй! Просыпайся! - он ткнул караульного в бок.
        - Чего тебе? - не узнал его караульный.
        - Где напился-то? - грозно спросил тюдзё Сорай.
        - Таратиси кими, таратиси кими… - испугался караульный. - Вчера вон там нашли…
        - Показывай! - велел Сорай.
        Они пошли вниз по склону. Трава была мокрой, и ноги скользили. Башня все отчетливей проявлялась в тумане.
        - Вот здесь и лежало… - упавшим голосом произнес караульный.
        Спросонья он ежился и вообще держал свою нагинату, как крестьянин держит кирку после тяжелой работы. На лице у него был написан единственный вопрос: «Что же теперь будет?» Сорай не стал его ругать. Он знал, что очень скоро они все умрут, не потому что ему так хотелось, а потому что по-иному не может быть - тот, кто дразнит гусей, должен быть готов получить на орехи. Он подошел и посмотрел в пропасть. С это места ничего не было видно, кроме мокрых скал и обрывков тумана, которые нес ветер. Ветер завывал и свистел в утесах. Арабуру были где-то рядом. Может быть, даже в двух-трех кэн. Тюдзё Сорай почувствовал их, как тигр чувствует добычу. Воспользовались тем, что этот обрыв никем не охранялся, подумал он.
        - Поднимай тревогу! - скомандовал Сорай.
        Туман сделался совсем редким, и Сорай увидел голого человека. Каким-то чудом он сидел над пропастью целился в него из арбалета. Сорай хотел испугаться, он не смог. Если бы он испугался, то действовал бы быстрее и, наверное, остался бы жив, но Сорай был бывалым самураем и так часто смотрел смерти в лицо, что привык к ней.
        В этот момент караульный не очень уверенно прокричал: «Тревога!» ипоперхнулся. Тяжелая короткая стрела ударила Сорай в левое плечо как раз между пластинами нарукавника, и он упал, но не от боли, а от удара, и тут же вскочил. Караульный корчился рядом - стрела попала ему в горло. Но лагерь уже был на ногах, со всех сторон слышались крики и звон оружия. К Сорай уже бежали свои. Он вырвал из руки стрелу и стал дрался с арабуру, которые, как тараканы, карабкались на обрыв. Первых двух он проткнул катана, как протыкают цыплят вертелом. От ярости они грызли его катана, а затем с протяжным криком падали в пропасть. Третий же оказался настолько ловким, что уклонился от катана Сорай и даже перебил его своим огненным катана. Мало того, бордовый луч огненного катана так близко просвистел над головой Сорай, что тот услышал его гудение. Наверное, следующим ударом арабуру убил бы Сорай, если бы тот не подхватил с земли нагинату караульного и не разрубил арабуру надвое. Огненный катана, упав на землю, выжег вокруг себя траву.
        Однако этого Сорай уже не видел, потому что побежал на звуки битвы вверх по склону, туда, где находились иканобори. Он уже видел, что вокруг иканобори идет бой, но вдруг на него налетел полуголый арабуру, и они покатились вниз - туда, откуда он пришел, и, наверное, сорвались бы в пропасть, но наткнулись на тела убитых, и это остановило их движение. Сорай выхватил нож и, помогая себе левой рукой, в которой была еще какая-то сила, заколол арабуру. Прежде чем умереть, арабуру искусал ему все руки. Сорай оттолкнул его и поспешил туда, где ночевали иканобори. Их надо было спасти любой ценой. Вокруг себя он видел убитых и умирающих. Крови было так много, что зеленый луг склона стал красным. А как же наш ров с водой? - думал он. А как же разведчики, которые должны были предупредить о нападении? Должно быть, нас кто-то предал, решил он.
        Сорай шел и падал, поднимался, чтобы упасть снова. Он уже полз, не понимая самой цели движения, просто для того, чтобы ползти. Наконец силы его оставили, и он увидел: высоко в небе шел бой. Шестеро трехпалых иканобори сражались с тремя пятипалыми иканобори арабуру.
        Бой был неравным. Пятипалые иканобори арабуру изрыгали пламя так далеко, что трехпалые иканобори не имели ни малейшего шанса приблизиться к ним. Вот один из них беспомощно закружился с обожженным крылом. Напрасно он пытался планировать. У него ничего не выходило. Сорай долго провожал его взглядом, пока иканобори не упал на землю. Потом и второй трехпалый иканобори последовал за первым - он растерялся и вместо того, чтобы сделать пике и зайти сбоку, стал планировать, и конечно, пятипалый иканобори догнал его. И вдруг - Сорай закричал от радости - один из трехпалых иканобори, кружа, стал поднимать выше и выше.
        - Давай, друг! Давай! - кричал Сорай.
        Он понял его задумку. Иканобори вспомнил, чему так долго обучался. Он поднялся к самым облакам. А потом спикировал на спину врага, и они, сплетясь крыльями, камнем рухнули в пропасть. Напрасно Сорай до последнего мгновения ждал, что трехпалый иканобори оправится и взлетит. Этого не произошло.
        Сорай еще долго смотрел, как в небе дерутся иканобори. Их становилось все больше и больше. Своих он узнавал по манере полете - они летали парами и выручали друг друга. И это небольшое преимущество постепенно стало приносить свои плоды - все чаще иканобори арабуру падали на землю. Но тюдзё Сорай уже ничего не разливал: ни своих, ни чужых. А бездонное небо все наполнялось и наполнялось драконами. Казалось, что оно окрасилось в цвет крови и цвет пламени. Ни одна из сторон не могла взять верх, и к вечеру окрестные горы и холмы были усеяны мертвыми и умирающими иканобори.
        Тюдзё Сорай тоже умер. Когда его нашли, казалось, что он все так же смотрит в бездонное небо, словно что-то хочет подсказать своим питомцам.

* * *
        Натабуру мучил вопрос, применят ли кецали хаятори. Если это произойдет, думал он, то мы проиграем.
        - Не применят, - вещал Язаки по старой привычке пророка и важно задирал нос.
        Язаки получил чин дайнагона[430 - Дайнагон - старший советник.] и теперь красовался в нагрудном золоченом панцире и в шлеме, который то и дело налезал ему на глаза, и Язаки терпеливо водружал его на место. Вооружен Язаки был офицерским мшаго.
        - А если? - стоял на своем Натабура, с немым укором поглядывая на друга.
        В таком важном вопросе, когда на кон поставлена судьба страны, пророчествам Язаки нельзя доверять. Что если в этот раз он ошибается? Нет, здесь должен быть точный расчет.
        - Если применят, - сказал тайсё Го-Данго, - то все мы погибнем, - и он невольно посмотрел на новое оружие, которое привезли из далеких гор накануне.
        Огромная пещера была заставлена тележками с камадо[431 - Камадо - огнемет.]. Пахло «потаенной» горючей смесью и окалиной. Горючую смесь называли «потаенной», потому что никто не знал ее состава, кроме Акинобу и Натабуры. Рецепт они вычитали в европейских манускриптах, точнее, у Архимеда, добавили кое-что свое, и получилось грозное камадо. Правда, громоздкое на поле боя, опасное для самих воинов, его надо было еще совершенствовать, но времени на это просто не оставалось.
        - Против летающих джонок оно бесполезно, - сказал Го-Данго. - Да, можно сжечь дракона, да, можно напугать пехоту, но настоящего самурая этим не устрашишь.
        Тайсё Го-Данго в новое оружие не верил. Ему казалось, что нет ничего надежнее испытанного временем катана, нагинаты и лука, а все остальное пригодно лишь для дикарей. А ведь на камадо была сделана главная ставка, поэтому Го-Данго и нервничал.
        - Да… вопрос… - вздохнул Натабура. - Надо точно знать, применят летающие джонки или нет.
        Они вышли на свежий воздух. При их виде свита, которая оставалась снаружи, вытянулась в струнку, а из кустов выбежал радостный Афра и чинно сел рядом с Натабурой.
        Пещеры находились в глубоком овраге и хорошо были замаскированы низкорослыми деревьями. Стая красноклювых амазин взвились над ивняком и унеслась прочь. Иканобори, правда, уже не летали безнаказанно, но могли появиться в любой момент, поэтому охрана, состоящая из гвардии, схватилась за дайкю[432 - Дайкю - длинный лук.] и стала озираться, а ее начальник Иваномури подошел к Го-Данго и с поклоном напомнил об опасности. На него не обратили внимания, но стали чаще поглядывать на небеса.
        - Знаете, что, - сказала Акинобу, который до этого молчал, - пошлем-ка к кецалям их главного черта Майяпана.
        - Он уже целую луну не просыхает, празднует свое назначение, - заметил Натабура.
        Под команду Майяпана выделили три тысячи человек, а самого его назначили сёгуном[433 - Сёгун - командующий малой армией.]. Он также отвечал за ниндзюцу. На радостях он насовершал столько подвигов, которых другим хватило бы на всю жизнь: захватил в плен сотника и убил трех иканобори. Как это ему удалось, никто до сих пор не понял.
        - Ну вот и пошлем пьяного. Меньше подозрений, - сказал Акинобу.
        - Это мысль! - согласился Го-Данго. - Эй!
        Послали за Майяпаном. Он тотчас явился, голый по пояс, разрисованный, как арабуру, и с запахом перегара.
        - Нет, не будут помогать, - заверил он, выслушав вопрос. - Ушмаль не сторонник вмешательства. Точнее, ему это запрещено.
        - Кем? - удивился Натабура.
        Он уже слышал, что у кецалей есть хозяева, но хотело узнать поподробней. Может, Майяпан что-то вспомнил.
        - Не знаю, - пожал плечами Майяпан. - Знаю, что вмешательство силой запрещено.
        - Зачем же тогда они приперлись сюда? - в раздражении спросил Го-Данго.
        Они уже давно ломали себе голову над этим вопросом, но не находили ответа, к тому же он подозревал Майяпана в неискренности и если бы не заступничество Язаки, в лучшем случае прогнал бы Майяпана на все четыре стороны.
        - Помочь арабуру может, но воевать с нами не будет, - уверенно сказал Майяпан.
        - А что ты еще знаешь? - спросил Акинобу.
        - Один раз я у них видел оружие посильнее мшаго и майдара. Тем оружием они с другими кецалями воюют.
        - Неужели они так сильны? - удивился Акинобу.
        Ему стало интересно, он вспомнил, что читал о небесных войнах в рукописях варваров. Майяпан не врал, действительно, эти войны не касались землян. Должно быть, они имели отношение к Богам, которые на небесах выясняли отношения между собой.
        - За день могут страну уничтожить, - похвастался Майяпан.
        - Нам надо все точно узнать. Отправляйся-ка к ним и разузнай, что да как. А мы будем ждать.
        Майяпан ушел и пропал. Вышли все сроки, а он не появлялся. Натабура каждый день, несмотря на занятость, справлялся о нем. И все больше хмурился. Он боялся произнести то, о чем думали все остальные: иБаттусай, и Го-Данго, и Гёки - что Майяпан предатель. Язаки ходил черный и при встрече воротил морду в сторону.
        Если он предатель, рассуждал Натабура, то почему против нас не предпринимаются никаких действий? На всякий случай он приказал удвоить караулы, а войскам быть предельно внимательными. Ночью поймали трех арабуру и одного песиголовца. Но они толком ничего не знали и не слышали об Майяпане.
        Один Акинобу верил в Майяпана и поэтому сказал:
        - Придет он. Я верю.
        У Натабуры были и другие причины хмуриться: арабуру затеяли какую-то странную игру и все дальше и дальше заманивали их на север. Нельзя было принимать сражение, не разобравшись в причинах, хотя они были очевидны: похоже, арабуру искали выгодное для себя место. Они выгнали из леса Руйдзю карин дикое зверье и заняли пещеры, в которых жили трехпалые иканобори. Дальше идти было просто некуда - за их спиной начинались отроги Фудзияма, где армии негде было развернуться.
        Много раз Натабура держал военный совет на эту тему: принимать сражение или нет. Тайсё Го-Данго был «за»:
        - Войска перегорят! Надо наступать, пока они рвутся в бой. Где бы арабуру ни захотели драться, мы будем наступать и победим.
        Гёки был осторожней:
        - Не следует соваться туда, куда нас заманивают. Они готовят ловушку.
        Язаки твердил свое: втом смысле, что на все воля Богов. Он не разбирался в стратегии и больше прислушивался к своим ощущениям, но на этот раз пророчествовать остерегался.
        Баттусай, который командовал армией в десять тысяч человек, тоже считал, что надо быть осторожней и не принимать сражения.
        - Драться надо сейчас! - твердо сказал Акинобу.
        Натабура высказывался последним:
        - Посмотрим, что они нам предложат.
        Для боя арабуру облюбовали долину реки Макабэ. Река начиналась в отрогах хребта Оу, в центре которого неустанно дымил Фудзияма. Перед сражением, словно нахмурившись, он выпускали клуб черного дыма и тихонько рокотал. Земля под ногами подрагивала. Ночью на его склонах были заметны огненные сполохи.
        Можно было, конечно, пересидеть арабуру, дождаться зимы, а весной посмотреть, кто окажется сильней. Однако в этом случае возрастал риск потери инициативы. Но самое главное - начался голод. В некоторых провинциях уже подмешивали в рис толченую солому. В армии же еды осталось не больше, чем на пятнадцать дней.
        Как бы и нам всем не пришлось есть солому, думал Натабура.
        Отряды все прибывали и прибывали. Из провинции Хитати пришли две сотни босоногих крестьян, вооруженных мотыгами, цепями и косами. Им выделили трофейные яри, которые требовали починки, но крестьяне и этому были рады. А вот из Иваки явился целый отряд во главе со старостой, в полном вооружении и даже со своими знаменами главы округа, которого арабуру убили еще год назад.
        - Ай, молодцы! - обрадовался Натабура. - Ай, молодцы!
        - Готовы служить, господин! - поклонился староста.
        - Как же тебе удалось сохранить такие силы? - спросил Натабура.
        - Мы народ хитрый. Днем работаем, а ночью воюем, - ответил староста.
        - Молодец! - похвалил его Натабура. - Дам тебе две тысячи человек. Возьмешься командовать?
        - Возьмусь!
        Самая южная провинция - Тадзима, прислала конников с луками. Из Наори пришли мечники, а из Миэ - целая толпа с такими разбойничьими рожами, что Натабура опешил.
        - Откуда вы такие? - удивился он.
        - Из тайных пещер, из глубоких долин, из болот! - кричали они.
        Эти люди были вооружены дубинами, шестами и короткими луками. Го-Данго отправил их в легкие войска.
        Пришли даже морские вако со своими кривыми ножами, долго кланялись и просили прощения - мол, при арабуру было неплохо, но со своими лучше. Натабура пообещал им вольницу на двадцать лет вперед, и они кричали: «Бонзай!»
        Народ все прибывал и прибывал, и за три дня до сражения окрестные холмы по ночам были усеяны кострами. Го-Данго приказал жечь их как можно больше, дабы ввести арабуру в заблуждение.
        Песиголовец Зерок командовал отдельным отрядом ойбара. Правда, отряд его был небольшим. Зато удалым.
        А еще в армии самураев был полк хонки, вооруженных вилами, цепями и кусаригама[434 - Кусаригама - серп с цепью.]. Правда, этот полк можно было использовать только в темное время суток. До поры до времени хонки сидели в самых глубоких пещерах и скулили:
        - Ну пустите нас воевать! Ну пустите!
        Ими командовал Киби Макиби, бывший демон дыр и колодцев, а теперь сёнагон[435 - Сёнагон - третий начальник в чине пятого ранга.], чем он очень гордился. В качестве родового знака он выбрал себе рисунок выползающего из норы крота на фоне восходящего солнца. Он мечтал, чтобы этот знак общим для всех хонки, пожелавших жить в мире людей. По непонятной пока причине у Киби Макиби выросли настоящие ноги, и он стал еще больше походить на человека.
        Киби Макиби расхаживал по пещере, одетый в золоченые доспехи, и увещевал:
        - Ждать надо! Ждать!
        - Долго ли?! - скулили самые нетерпеливые.
        - Как только солнце уйдет, так сразу.
        - Тогда и кровушки напьемся!
        - Эти лозунги прекратить! - кричал Киби Макиби. - Мы же цивилизованные существа!
        - Конечно, цивилизованные, - отвечали ему, - а без кровушки не можем.
        - Тьфу ты!
        Майяпан появился на рассвете следующего дня - как всегда пьяный и веселый. Го-Данго велел разбудить Натабуру. Но он уже пятую ночь одетым спал в полглаза и вышел из палатки, как только услышал голоса.
        - Велено передать, что можете воевать в свое удовольствие, - сказала Майяпан. - Кецали покидают страну.
        - Как покидают?! - обрадовался Натабура. - Наму Амида буцу!
        - Улетают на родину.
        - Слава Будде! - воскликнул Натабура. - Понимай войска! - велел он Го-Данго.

* * *
        Императору Дегановиду докладывали неутешительные сведения. Получалось, что против них выступило никак не меньше двухсот тысяч человек. Он только хмыкал и говорил:
        - Эта толпа никогда не имела дела с обученными войсками. Мы раздавим их, как яйцо.
        Дикари, снисходительно думал император Дегановид, наблюдая в волшебную трубу с позиции на вершине горы Макабэ.
        Волшебную трубу ему подарили кецали. Теперь он видел далеко и очень хорошо.
        - Прибыл ли Мэйдзи? - каждые коку спрашивал он.
        Мэйдзи был представителем кецалей.
        - Нет, господин, не прибыл.
        - Куриное дерьмо! - выругался Дегановид, невольно оглянувшись. Рядом никого не было: Чичимек поскакал на артиллерийский холм, первый великий министр Дадзёкан отбыл на левый фланг, главный жрец Якатла, понукая своего раба Тла, поспешил на правый фланг, а прочие помощники с увлечением обсуждали начало боевых действий.
        Тоже мне союзники, со злостью думал Дегановид. Ладно, сами справимся. Не хотите участвовать, так могли бы полюбоваться, как мы этим дикарям укажем их место.
        - Ну где там Мэйдзи? - спрашивал он в нетерпении.
        На самом деле, представителя кецалей звали так мудрено, что язык можно было сломать, и его стали называть по имени Мэйдзи, что на языке аборигенов означало - «собака, у которой синий язык, острые уши и короткий хвост». Разумеется, кецали даже не догадывались об этом.
        Дегановид наблюдал. Дикари… думал он, дикари…
        Из противоположного края долины, который терялся в утренней дымке, высыпали, как мошкара, всадники и лавиной понеслись к холмам, которые занимали арабуру. Не доезжая пятиста шагов, всадники выпускали тучу стрел и так же стремительно уносились назад к лагерю мятежников.
        Никто не знал, начнется ли сражение сегодня, но все формальности начала сражений самураи выполняли с точностью, поэтому Дегановид и называл их дикарями. Стрелы были свистящими. Они завывали в полете, как демоны. У неопытного человека начинали дрожать коленки. Кто так сражается? - снисходительно думал Дегановид. Сейчас прискачут другие. И действительно: новая лавина всадников не заставила себя долго ждать. На это раз они имели наглость приблизиться к первому ряду укреплений - частоколу. Стрелки, прячущиеся в фортах на холмах, подстрелили несколько из них. А когда самураи схлынули, как морские волны, на поле остались лежать три тела.
        Дегановид приказал доставить их, если живые, на холм. Хотя он знал практически все об армии мятежников, знал их возможности и даже планы, ему хотелось выведать еще что-нибудь.
        Однако вместо пленников ему принесли их головы.
        - Зачем вы это сделали?! - вскричал он.
        - Господин, как только мы приблизились к ним, они ранили одного из наших, а потом убили себя.
        Дегановид подавил в себе желание тут же дать залп из пушек. Мятежники вели себя, как по писаному: третье нападение уже было вызовом, не ответить на который было нельзя, иначе это считалось потерей лица. «Дикарские предрассудки», - проворчал Дегановид. Скрепя сердце, он приказал Чичимеку выслать пару сотен кавалеристов
        Что я делаю? Что я делаю, ужаснулся Дегановид, уподобляюсь дикарям. Но постепенно логика боя увлекла его. А ведь в этом что-то есть думал он. Первозданная удаль. Нет, дикари есть дикари.
        Он был так увлечен созерцанием поля боя, что даже забыл о Мэйдзи. А когда вспомнил и спросил, ему ответили, что представитель кецалей еще не прибыл.
        Между тем сражение начиналось. Как только третья лавина мятежников приблизилась на расстояние броска кавалерии, арабуру атаковали. Это были чичи, вооруженные короткими пиками, луками и мшаго. Их защитное вооружением состояло из золоченых доспехов, покрывающих все тело. Поэтому, когда чичи вынырнули из-под холмом, казалось, что золотая лавина, охватывая мятежников с двух сторон, несется по полю брани.
        Еще никогда чичи не сталкивались в открытом бою с самураями. Чичимек убедил Дегановида в необходимости поддержать атаку иканобори. Еще до того, как лавины всадников перемешались, над ними пронеслись три дракона, изрыгая пламя. Они сожгли не меньше тридцати мятежников, но не расстроили их ряды и не оказали заметного влияния на бой. Дегановид был немного разочарован. Он ожидал, что дикари побегут, но они, напротив, стали стрелять по иканобори. Одному из них выбили глаз, а другому распороли брюхо, и он едва добрался до своих. Когда же всадники сошлись в ближнем бою, Дегановиду стало ясно, что самураи дерутся, как никогда: они оказались ловчее и быстрее, хотя их железные мечи не могли противостоять мшаго.
        Дегановид как зачарованный смотрел на поле боя. Группки людей сходились и расходились. На таком большом расстоянии трудно было определить, кто берет верх. А когда Дегановид подносил к глазу волшебную трубу, то видел лишь отдельных сражающихся всадников. Мелькали красные и бордовые клинки мшаго, золоченые доспехи, искаженные криком лица и черные, как вороново крыло, самураи. Они падали на землю сразу, сраженные мшаго. Чичи вначале истекали кровью и только потом сползали с лошадей. И все же постепенно мшаго сделали свое дело: на поле лежало больше черных фигурок, чем золотых. Однако оставшиеся в живых мятежники и не думали обращаться в бегство. Несмотря на то, что их окружили со всех сторон, он отбивали атаку за атакой, и исход боя был неясен. У себя на родине, в сельве, ни Дегановид, ни Чичимек никогда не видели такого ожесточения. Обычно слабейшая сторона сдавалась на милость победителям, чтобы умереть на алтаре под обсидиановым ножом. Таковы были традиции. Так повелевал Бог Кетцалькоатль.
        - Ваше величество, может быть, атакуем кавалерией?
        Но Дегановиду было интересно, кто возьмет верх при равных силах. Он даже пожалел, что послал иканобори.
        Потом на поле что-то случилось. Дегановид слишком долго смотрел в волшебную трубу и не уловил сути произошедшего. Вдруг по непонятной причине ряды золотые ряды чичи стали редеть и в нескольких местах распались. Дегановиду даже показалось, что он слышит торжествующие крики мятежников. Он снова стал смотреть в волшебную трубу и понял, что мятежники приноровились, все чаще они натягивали свои короткие луки, и все чаще чичи падали на землю.
        - Мой господин, будет поздно! - твердил Чичимек.
        И только когда чичи не выдержали и бросились, словно воробьи, в разные стороны, а мятежники, числом не больше тридцати, не обращая на них внимания, поскакали прямо на центральную позицию Макабэ, словно знали, что на ней находится император. Только тогда Дегановид разрешил атаковать их, как и прежде, с двух сторон. Он уже слышал, как самураи торжествующе кричат: «Бонзай!», а их стрелы уже мелькали в воздухе совсем близко.

* * *
        Го-Данго намеренно не посылал подкрепления. По древней традиции самый первый бой назывался «зачинательным». Смысл его сводился к тому, чтобы укрепить дух победившей стороны. Когда арабуру побежали, Го-Данго двинул войска вперед. Он знал о том, что арабуру купили какое-то чудо-оружие, и собирался узнать, какое именно.
        На всякий случай он приказал Баттусаю тревожить правый фланг, где находилась артиллерия арабуру.

* * *
        - Прибыл Мэйдзи? - спросил император Дегановид.
        Первый великий министр Дадзёкан шарахнулся в сторону. Главнокомандующий Чичимек промычал что-то нечленораздельное:
        - М-м-м… - и тоже спрятался за императорскую свиту.
        - В чем дело? - оторвался Дегановид от волшебной трубы и пропустил первый залп артиллерии.
        Император Дегановид никогда не видел, какое воздействие оказывают пушки на противника, и снова приник к окуляру своей волшебной трубы. То, что он увидел, его поразило как никогда в жизни: батарее окутались дымом, и все тридцать всадников корчились на земле. Стреляли и пушки, и мушкеты, и белый дым закрывал поле боя.
        - Здорово! - вскричал император. - Так что там Мэйдзи? - и оглянулся.
        Рядом с ним никого не было, кроме главного жреца Якатла, который не мог сбежать, потому что, как всегда, находился на своем темнокожем рабе Тла и уже исцарапал его плечи до крови, но Тла почему-то потерял способность двигаться.
        - Говори! - велел император Дегановид, - где Мэйдзи?!
        - Мой господин! - визгливо прокричал Якатла. - Я ничего-ничего не знаю!
        - Врешь! - Дегановид замахнулся на него волшебной трубой.
        Якатла спрятался за спину раба Тла и выглянул только тогда, когда Дегановид опустил трубу:
        - Ну?!
        - Так они это…
        - Говори!
        - Улетели…
        - Куда?! - безмерно удивился император Дегановид.
        - Они нам не доложили. Говорят, к себе на родину…
        Раб Тла наконец обрел способность двигаться, и Якатла заставил его отбежать от императора, который, похоже, остолбенел.
        Предали, думал Дегановид. Предали в самый ответственный момент!
        Свита генералов и адъютантов постепенно стала возвращаться на место. По закону тот, кто принес дурную весть, должен был тотчас умереть.
        Первый великий министр Дадзёкан вздохнул с облегчением и приблизился к императору - судьба главного жреца Якатла была решена.
        - Я хотел тебя, как положено, зарубить на месте, но ты поведешь войска в атаку, - сказала император Дегановид.
        На это раз Якатла так вцепился в шею раба Тла, что кровь текла ручьем.
        - Мой господин, наши пушки решат исход сражения! - прокричал Дадзёкан.
        - Ты уверен? - посмотрел на него Дегановид.
        - Посмотрите туда!
        Действительно, в разрывах белого дыма они увидели, что поле, которое совсем недавно было усеяно скачущими всадниками, теперь покрыто трупами самураев и мечущимися лошадьми.
        - Мы и без кецалей выиграем сражение!
        Долина реки Макабэ была столь широка, что даже находясь на центральной позиции, трудно было понять, что происходит на флангах.
        Арабуру основательно укрепили их. На холмах они построили форты и соединили их укреплениями, на которых поставили пушки. В центре на холме они тоже поставили форт, окопали его валом и укрепили тройным частоколом. За частоколом находились тескокские копейщики и запотекские арбалетчики.
        В фортах расположились стрелки с мушкетами. В их задачу входило не допустить прорыва флангов. В центе крылась самая большая тайна арабуру - там в пещерах находился резерв, который по замыслу императора Дегановида и его главнокомандующего Чичимека должен был решить судьбу сражения.

* * *
        Солнце еще не достигло зенита, а сражение охватило и центр, и фланги долины реки Макабэ.
        Первая атака была отбита. Была отбита и вторая. Арабуру контратаковали пехотой и кавалерией в тот момент, когда ряды наступавших оказывались расстроены огнем пушек.
        Го-Данго пытался заманить их под огонь своих лучников и пламя камадо, но чичи-кавалеристы и тласкаланские мечники дисциплинированно возвращались на позиции и снова ждали своего часа.
        Особенно мешал артиллерийских форт в центре позиций. Го-Данго решил вначале взять его штурмом. Для этого он приказал кавалерии, под прикрытием которой двигались повозки с тайным оружием камадо, вместе с пехотой атаковать форт. Каждый камадо прикрывали по сотне лучников.
        На левом фланге действовал тайсёгун Гёки. Отряд из трех тысяч человек, которым командовал Майяпан, атаковал самый крайний форт. Перед фортом был глубокий овраг. Форт решили поджечь. У Майяпана было всего две тележки с камадо. Лучники рассеялись в зарослях кустарника и держали форт под непрерывным обстрелом. Мушкетный огонь, направленный против них, оказался неэффективным. Тяжелые пули рикошетили и вязли в стволах деревьев. Зато стрелы непрерывным дождем сыпались на форт.
        Вперед пустили охотников, обитателей пустынь, которые кидали свои горшки с помощью пращи. Очень быстро им удалось зажечь траву под стенами. Однако забросить горшки на стену они не могли. Три раза артиллерия уничтожала всех, кто приближался на расстояние броска, и три раза охотники поджигали основание стены форта.
        Самураи принялись заваливать овраг вязанками тростинка, бревнами и камнями. Под прикрытием дыма и огня подтащили повозки с камадо. Два человека качали насосы, третий направлял медную трубу с широким раструбом, четвертый командовал. Арабуру прекратили стрелять и с удивлением взирали со стены на невиданное оружие. Когда же оно плюнуло, как иканобори, огнем и загорелся даже камень, а потом стали взрываться бочки с порохом, все разбежались и попрятались внутри форта. Услышав взрывы, главнокомандующий Чичимек послал на помощь форту триста запотекских арбалетчиков, но было уже поздно.
        Две сотни самураев, воспользовавшись замешательством арабуру, бросились на стены форта со стороны гор, где стены были ниже. Они вбивали между камней железные клинья и по ним карабкались наверх. На них лили кипяток и горячее масло. Им пробивали головы дубинами и нанизывали на пики. Подножие стены было завалено телами мертвых и раненых. Те, кто приходил на вместо упавших, скользил в крови и внутренностях товарищей.
        На стенах мелькал арабуру с головой самурая в руках. Он держал ее за волосы, дико хохотал, и кровь из перерубленной шеи лилась на камни форта.
        Арабуру бросили тушить пожар и только отбивались, и все же они не устояли под напором нападающих. Как только один самурай оказался внутри форта, надежды на то, чтобы отбить атаку, больше не осталось. Большинство пушкарей убежало в следующий форт, а те, кто не успел, были убиты как знатные самураи - им отрубали головы короткими мечами вакидзаси.
        К тому моменту, когда запотекские арбалетчики достигли внешней стены форта, пушкари сбились в центре, как перепуганное стадо баранов. Они еще пытались организовать оборону, размахивая пиками и мечами, но не продержались и кокой. Никто из них не просил пощады, и последний - самый крепкий - пал, пронзенный сразу тремя яри.
        Арбалетчики, пришедшие на помощь, не могли стрелять по своим, и им пришлось беспомощно наблюдать, как мятежники добивают их товарищей. Те же из арбалетчиков, кто не побоялся добежать до первого форта, были тут же убиты, хотя они выхватили свои тяжелые прямые мечи и попытались пробиться к пушкарям. Верхняя площадка форта была залита кровью и завалена телами арабуру.
        К диковинным пушкам вначале боялись приблизиться. Потом, облепив их, как муравьи слона, под радостные крики сбросили со стен, выломав парапет вместе с зубцами.
        Те из арабуру, кто искал спасения внутри форта, оказались в ловушке. Их перебили из луков, под общий хохот вытащили наверх и, привязав за ноги, подвесили между зубцами стен.
        Затем пришла очередь следующей крепости. К ней вел длинный вал, укрепленный двойной стеной частокола, между которыми была насыпана земля. Как только самураи дошли до изгиба вала, из другого форта их стали обстреливать арбалетчики. Тяжелая короткая стрела с легкостью пробивала стальной панцирь. Тогда из толпы вышел самурай высоко роста, одетый в двойные доспехи. Прикрываясь щитом, он дошел до следующего форта. Стрелы торчали из него, как иглы дикобраза. Он сразил трех арабуру и упал замертво. Зато те самураи, которые шли следом, ворвались в форт, и его постигла судьба предыдущего укрепления.
        Теперь самураев никто не мог остановить: ни атль-атля - метатели дротиков, ни запотекские арбалетчики. Пушки же оказались настолько тяжелыми, что их невозможно было развернуть вдоль фронта. И только прилетевшие иканобори восстановили положение. Они сожгли два форта вместе с самураями и защитниками. Однако из десяти драконов вернулось только пять. Остальные были убиты или лучниками или сожжены из одного-единственного камадо.

* * *
        Во всей своей красе тайное оружие показало себя при штурме центрального форта. Когда император Дегановид увидел, что форт окутан огнем и дымом, и дым этот не белого, а черного цвета, он понял, что так может гореть только «потаенная» смесь камадо. Он тотчас приказал послать тридцать иканобори, чтобы они отбили форт. А еще он понял, что удерживать войска от активных действий не имеет смысла, и передал командование своему главнокомандующему Чичимеку, который приказал отбить атаку в центре.
        Тайсёгун Гёки продолжал штурмовать левый фланг, а тайсё Го-Данго ударил в центр. Больше всего он опасался иканобори, и поэтому десять повозок камадо были выстроены дугой вокруг войск.
        Он скакал в окружении телохранителей, но все же услышал слабый крик:
        - Господин!
        Он оглянулся: Гэндзабуро лежал на шее лошади. Когда Го-Данго приблизился к нему, Гэндзабуро уже был мертв.
        - Бедный и верный мой слуга… - произнес Го-Данго и поскакал дальше.
        Иканобори прилетели со стороны гор. Первые из них, не разобравшись в обстановке, сделали круг, чтобы зайти с фронта, и попали под стрелы специальных лучников, у которых был длинный лук - дайкю, бивший на четыреста шагов. Стрелы тоже были специальные - ватакуси, что означало - «рвущие плоть». Они наносили широкие и глубокие раны. Но даже такие стрелы оказались мало эффективны против драконов, потому что иканобори арабуру защитили свое брюхо стальными доспехами. Для некоторых из иканобори были изготовлены специальные кольчуги. Другие же понадеялись на ловкость и быстроту. Но когда один из них рухнул, истыканный стрелами, низко они больше не опускались. Лучники же, сидящие на их спинах, не могли разобрать, что делается на земле: где свои, а где враги. К тому же иканобори арабуру оказались бессильными против камадо. Первые четыре иканобори, которые понадеялись на доспехи и кольчуги, загорелись, упали на землю и долго корчились в агонии. Остальные отвернули в стороны, поднялись выше и стали кружить над центральным фортом, не в силах понять, кто же их атаковал.
        Го-Данго послал против них своих иканобори, и над полем боя в черно-белом дыму закружились хороводом противоборствующие иканобори. Объятые пламенем, они падали прямо на войска, и клубы дыма и пыли вздымались вверх.
        Наверное, Го-Данго удалось бы взять центральный форт. Уже были сожжен частокол и все арабуру, сидящие за ним, уже самураи карабкались по стенам форта, когда в тыл войскам ударили арабуру: тескокские копейщики, тласкаланские мечники и чичи-кавалеристы. Заметив это, Натабура бросил в бой сразу двадцать отрядов, и на равнине развернулось грандиозное сражение.
        Ни с позиции императора Дегановида, ни с позиции императора Натабуры не было видно, что делается в центре. Клубы дума и пыли застилали долину реки Макабэ. Иногда Натабура видел, как отряды входили в дым и уже больше не появлялись из него. Он пытался обойти арабуру справа, но с крутых холмов поднималась такая стрельба, что до позиций арабуру доходила четверть от наступавших. Тогда он приказал штурмовать правый фланг врага, чтобы отвлечь его силы от центра.
        В это время ему пришла весть, что весь левый фланг захвачен, что тайсёгун Гёки просит новых сил. Он направил ему на помощь еще тридцать отрядов. Ему показалось, что победа у него в руках, что еще одно усилие, и они опрокинут арабуру.

* * *
        Дегановид понимал, что мятежники теснят их по всем направлениям. Однако он выжидал, когда сражение выдохнется. В какой-то момент ему показалось, что пора вводить резерв. Перед этим он применил священные молнии.
        Одним из отрядов командовал главный жрец Якатла. Так как у него не было лошади, то он управлял своим рабом Тла.
        Главный жрец Якатла понукал своего раба плетью.
        - Вперед! - кричал он ему в ухо. - Вперед.
        Много жрецов пало, так и не использовав свое таинственное оружие. Но успевшие это сделать нанесли мятежникам чувствительные потери. Самураи погибали, не поняв, откуда пришла смерть.
        Главному жрецу Якатла вначале повезло. Его верный раб Тла проявил чудеса ловкости и выносливости. Но Якатла все было мало. Он хотел искупить свою вину перед императором. Его майдара то и дело испускала молнии. И в какой-то момент небо откликнулось, и оттуда на землю стали тоже ударять молнии, поражая мятежников. Казалось, еще мгновение, и они побегут.
        Как здорово, думал император Дегановид, глядя в волшебную трубу. Как я хорошо придумал. Он и предположить не мог, что множественное применение майдара может разбудить небеса, и они отзовутся молниями. Одни из таких молний ударила так близко в землю от раба Тла, что он испугался и побежал. Напрасно жрец Якатла стегал его плетью, напрасно тыкал майдара в окровавленные плечи и макушку - ничего не помогало. Тала бежал, как лошадь на скачках. Они миновали поле боя, галечные отмели реки Макабэ и понеслись прямиком в лагерь мятежников.
        От боли и страха раб Тла ничего не соображал, а когда ему навстречу выскочили странные существа, похожие одновременно и на огромных собак, и на людей, он припустился бежать с такой скоростью, что жрец Якатла вынужден был держаться за свои носилки. Однако как бы ни был напуган Тла и как бы хорошо он ни бегал, тягаться с песиголовцами все же не мог. Поэтому взял да и сбросил носилки вместе ненавистным Якатла. В три прыжка он преодолел мелководную реку Макабэ и скрылся в зарослях ее крутого берега.
        Главный жрец Якатла упал в реку, и она понесла его далеко-далеко, к самому океану, и даже быстроногие песиголовцы отряда Зерока не стали спасать его.
        Так погиб Якатла, который родился стариком и прожил яркую и короткую жизнь.

* * *
        Между тем, к часу обезьяны незаметно стемнело. Сколько император Натабура ни вглядывался в небеса, он не помог понять причину этого явления. До вечера еще было далеко, да и сражение по всем расчетам только-только подошло к кульминации.
        - Посмотри туда! - крикнул Акинобу.
        И действительно, с Фудзияма творилось что-то необычное: огненно-черные тучи, похожие на гигантскую саламандру, поднимавшиеся над ним, заволокли полнеба. Молнии сверкали в них и сливались с молниями на поле боя.
        - Сам Будда приветствует нас! - воскликнул учитель.
        На взмыленной лошади к ним подскакал тайсё Го-Данго:
        - Мы захватили весь левый фланг. Их пушки молчат.
        - А центр? - спросил Натабура.
        - Центр еще их. Но если мы ударим, то заставим врага бежать.
        - Общая атака! - крикнул Натабура, выхватывая свой голубой кусанаги.
        Его тысячная гвардия обнажила мшаго. Киби Макиби, который давно рвался в бой, выскочил из пещеры во главе с хонки. Язаки приосанился и решил не отставать от Натабуры.
        - Бонзай! - пронеслось над равниной.
        И все войска, стоявшие в резерве, бросились вперед.

* * *
        - Пора! - приказал император Дегановид.
        Главнокомандующий Чичимек поскакал к пещерам, чтобы самолично повести резервных арабуру в атаку. Он уже миновал долину безымянной речки и выскочил к дубовой роще, за которой начинались горы, как вдруг земля задрожала и из пещер вылетели клубы огненного дыма, а вместе с ним стали выскакивать всадники и чичи в своих золоченых с головы до ног доспехах. Раздались крики, стоны и хрипы. Лошади ржали и бились на земле. Гора дрожала, как живая. По ее склонам скатывались огромные камни.
        Чичимек увидел страшную картину: те, кто успел выскочить, задыхались и падали замертво, выходы из пещер были завалены телами гвардейцев, которые не успели их покинуть. Лица умерших становились оранжевыми, а изо рта у них лезла оранжевая пена.
        Чичимек понял, что Боги разгневались. Он сам едва не свалился с лошади, когда вдохнул огненного дыма. Грудь сжало, словно клещами, и, кашляя и задыхаясь, он упал на шею лошади, и она вынесла его на чистый воздух.
        Напрасно император Дегановид ждал атаки резерва. Он страстно желал выиграть сражение. Сорок тысяч отборных гвардейцев завершат сражение. Когда же задрожала земля, он заподозрил неладное и приказал кому-то из свиты узнать, что произошло. Гонец не вернулся ни через пять, ни через десять кокой.
        - Ну что же там?! - повернулся он в нетерпении.
        К его удивлению, свиты исчезла. Император Дегановид остался один. Напрасно он озирался и вглядывался ранние сумерки дня. Некому его было охранять и некому его было спасать.
        Внезапно звуки стрельбы стихли. Это озадачило императора Дегановида еще больше. Вначале он с облегчением решил, что гвардия опрокинула мятежников, потом к своему ужасу стал понимать, что это вовсе не так - все ближе и ближе раздавались крики: «Бонзай!»
        - Эй! Кто там?! - крикнул император.
        Ему показалось, что главнокомандующий Чичимек мчится к нему с радостной вестью. Но вместо Чичимека из дыма выскочила самурай в красных доспехах, панцирь которых был расписан драконами, а шлем в виде лотоса даже в сумерках зловеще отливал красным цветом. Черная маска, покрытая золотой насечкой, скрывала лицо самурая. В руках у него был необычный голубой катана. Рядом со всадником бежал огромный медвежий тэнгу.
        Самурай отстегнул маску, и Дегановид вздрогнул - он узнал и человека, и пса, которые приходили ему в снах.
        - Узнаешь ли ты меня? - спросил самурай.
        - Узнаю! - твердо сказал император Дегановид.
        - Я твоя смерть! - прокричал самурай и взмахнул мечом.
        Дегановид с удивлением увидел собственную кровь и тотчас умер.
        Еще целый год страну Нихон отчищали от арабуру. Еще целый год проливалась кровь. Но именно с того момента, когда умер последний император арабуру, началась династия Натабуры Юкимура дома Тайра.
        Он построил новый дворец на месте пирамиды Оль-Тахинэ и назвал его именем дочери - Мароя. Он восстановил на горе Хиэй?дзан монастырь Энряку?дзи, и его настоятелем стал учитель Акинобу.
        Язаки стал придворным пророком. Он обленился и растолстел, женился на толстой хохотушке и у него народилось много толстых детей.
        Рыжий великан Го-Данго еще долго служил главнокомандующим и не проиграл ни одного сражения.
        На этом закончилась история храброго Натабуры, его друзей, учителя Акинобу и славного пса по кличке Афра.
        Да, забыл, когда дочь Натабуры - Мароя, и сын Го-Данго - Каймон выросли, они полюбили друг друга и поженились.
        Но это уже совсем другая история.
        Январь 2009г.
        Словарь-глоссарий специфических терминов
        Аваби - морское ушко.
        Адзусаюми - однострунный смычковый инструмент.
        Айки - борьба без оружия.
        Акашита - проказа.
        Акииэ - союзник принца Нитта Ёсисада дома Тайра.
        Акиндо - торговцы.
        Акуто - мелкие шайки грабителей.
        Аматэрасу - "Дух, сияющий в небе", Аматэрасу о-миками, «Великая Богиня, освещающая землю», Богиня Солнца.
        Андзица - монах.
        Арарэ фуру - вихрь времени.
        Архат - Совершенно Просветленный от чтения сутр.
        Асигару - воин низшего ранга, у которого в подчинении был были оруженосцы и слуги.
        Асигару-ко-касира - лейтенант.
        Ата - мера длины, представляющая собой расстояние между большим и средним пальцами руки.
        Ахо - недоумки.
        Аху - дракон, защитник обездоленных.
        Ачинате - умственная безмятежность.
        Ая - древнее название Китая.
        Аябито - морские пираты Бисайя.
        Ба-гуа - область божественного царства.
        Бака - дурак.
        Бакаяро - уроды.
        Баку - демон, который пожирал сны.
        Бакэмоно - демон горных пещер.
        Бамбуковый свиток - связан из плоских палочек, сшитых нитью. Знаки писались сверху вниз.
        Банси - младший офицер.
        Биру - демон страха и ненависти.
        Бисайя - древнеяпонское название Тайваня.
        Боат - карта.
        Бог Дзюродзин - Бог долголетия.
        Бог Мироку - Бог будущего.
        Боккен - деревянный меч.
        Бу - 100 бу равны одному рё.
        Букёку - скрытое влияние на судьбу или какое-либо явление.
        Бу-ккоросу - «Убью!»
        Бу-коросу! - приветствие «Салют!»
        Бунтай - отряд.
        Буракумины - клан сыромятников.
        Буси - самурай.
        Бусидо - путь воина, этический кодекс чести самурая.
        Бусо - духи-трупоеды.
        Буцу - Будда.
        Ваби - стремление стать господином самому себе, т.е. исключить случайность.
        Вадза - поединок, преследование.
        Вакидзаси - короткий меч.
        Вако - морские пираты побережья Китая, Кореи и Японии.
        Варадзи - сандалии.
        Васаби - рисовые колобки.
        Ваэ-у - уклонение под меч справа.
        Гаки - дух обжорства, людоедства.
        Гакидо - великаны из страны Чистая Земля.
        Гакусё - ранг ученого монаха.
        Гама - штаны.
        Ганива - глиняный демон в виде собакообразного существа.
        Ганива - глиняный демон в виде собакообразного существа.
        Гаолян - сорго.
        Гёдзя - черная сосна.
        Го - игра.
        Годзука - кривой нож с ядовитым лезвием, сделан из когтя каппа.
        Годзуку - нож.
        Го-докоро - главный придворный учитель Го.
        Гокё - монахи определенного монастыря.
        Гокураку - рай.
        Гофу - овладение сознанием противника.
        Гуа - молот в форме дыни.
        Гэмбарё - управление по делам монахов.
        Гэндо - прием отпуска тени Айи или техника двойника.
        Гэнкай - Внутреннее море.
        Гэтси - демон, состоящий из душ врагов.
        Дайкан - период, завершившийся 2 февраля, называется "большой холод".
        Дайкон - редька.
        Дайкуку - техника единоборства, использующая энергию света Луны.
        Дайкуку - учение управления пространством без обращения к Богам.
        Дайкю - большой лук.
        Даймё - землевладелец территориально-административной единицы, в состав земель входили лены и другие территории.
        Дайнагон - старший советник.
        Дайсё - комплект из двух мечей: катана и вакидзаси.
        Данкон - половой член.
        Данконы - презрительная кличка стражников.
        Дацуко - «похититель слов».
        Даян - китайская серебряная монета.
        День седьмой луны пятого года Рокухара - 1191 год.
        Дзё - посох из белого дуба.
        Дзёдо - человек, верящий в судьбу.
        Дзибусё - главное управление по делам монахов.
        Дзигай - ритуальное самоубийство женщины.
        Дзидай - самурай в стране Чу.
        Дзика-таби - носки на толстой подошве, рассчитаны на ношение с сандалиями дзори или варадзи.
        Дзиккан - промежуток в два часа.
        Дзимбаори - накидка для самураев, используется как защита от стрел и легкого оружия.
        Дзингаса - плоский шлем.
        Дзори - сандалии из соломы.
        Дзэн - ум Будды.
        Дзюнси - палач.
        Доири - вступление на Путь.
        Дой - опий.
        Доки - демон подземелий.
        Ёмоо нодзомимитэ - «то, которое это», тайные приемы единоборства, в которых использовалась сила тридцати трех обликов Бодхисаттвы.
        Ёрик - стражник.
        Ёсивара - Веселый квартал, где обитали юдзё.
        Ёсэ - конец.
        Жунчэн - древнее название Гуанчжоу, морской порт Китая.
        Занза - уличный боец.
        Зиган - воин среднего ранга.
        Змея - время между 9 и 11 часами.
        Иайдо - удар без замаха.
        Ига - провинция.
        Идасу - железный порошок.
        Идзумо - страна Богов.
        Иканобори - дракон.
        Имэсаки - загон для боев животных.
        Ину - собака.
        Инуои - люди, которые отправлялись в Правый Черный Лабиринт в поисках рэтси.
        Ирацуко - молодой человек.
        Иромуджи - разновидность кимоно.
        Исигаку - природный камень.
        Ицампа - Владыка Неба (майя).
        Каба-хабукадзё - Черный Знак Ада.
        Кабики - мифические существа, духи, обитающие в Левом Светлом Лабиринте Будды.
        Кабитарэ - тополь.
        Кабутомуши-кун - человек жук.
        Каги - демон огня.
        Каги - маленький паланкин, напоминающий гамак.
        Кайдан - алтарь посвящений.
        Кайхогё - ритуал поклонения святым местам в определенной последовательности.
        Какумагуса - коптильщик голов.
        Калико - шубункин, золотая рыбка с удлиненными плавниками.
        Кама - серп.
        Камадо - огнемет.
        Камасёрнэ - косым ударом мечом через плечо.
        Ками-ати - стиль фехтования.
        Ками-дзуцу - ловушки для хонки.
        Камисимо - самурайская безрукавка с большими жесткими крылышками-надплечьями.
        Канабо - железная палица с шипами.
        Каная - петляющая река.
        Кани томорокоси - суп из риса, крабов, курицы и янтарной рыбы фугу.
        Кантё - капитан джонки.
        Каппа - демон водного царства, принц Го-Дайго из рода Джига.
        Карабид - человек-жук.
        Карамора - замок Субэоса.
        Карамэтэ - задние ворота.
        Каса - широкая соломенная шляпа, носили все сословия.
        Касасаги - судьба судеб.
        Катана - длинный меч.
        Катэ-букуро - мешок для провизии.
        Квай - призрак, чужак.
        Кёдан - подслушивающий болтовню на пиру.
        Кёнгай - каскад.
        Кёрай - вассалы даймё.
        Кёрай - старейшина.
        Кетцалькоатль - Пернатый Змей, птица-змея.
        Кидзины - демоны, которые ели деревья, кроша их камнями.
        Кими мо, ками дзо! - очистительная, защитная молитва.
        Киссаки - кончик кусанаги.
        Когаи - шпилька для прокалывания языка во время сэппуку, чтобы не выказать боль и не опозорить себя.
        Когурёзцы - корейцы.
        Коёсэ - колесо, закручивание двумя руками кисти противника, используя силу инерции движения.
        Коёсэ - прием единоборства.
        Кокой - одна минута.
        Коку - полчаса.
        Кораксё - гребешок над воротами.
        Косин - связан с даосизмом, пришедшим из Китая. Даосы считали, что в ночь Нового года, косин, обитающее в теле каждого человека как некое таинственное существо покидает его и поднимается в небо, где докладывает небесному владыке о греховных делах.
        Ксо - дерьмо.
        Куби-букуро - плетеная сумка.
        Кугё - аристократические кланы.
        Кугё - вассалы.
        Кугири - калитка.
        Кудзу - колдуны, которые состояли на службе у Богов.
        Кудзэ - оракул.
        Кума - медведь.
        Курува - главная цитадель.
        Кусанаги - длинный волшебный меч голубого света с рукоятью на две трети утопленной в ножны для того, чтобы уменьшить общую длину. Ручка сделана с зацепом под кисть.
        Кусанаги - меч.
        Кусаригама - серп с цепью.
        Кусотару - идиоты.
        Кыш-кыш - салат из жуков.
        Кэ - 1 сантиметр.
        Кэбииси - городские стражники.
        Кэйко - китайской панцирь.
        Кэн - 1,8м.
        Кэнгэ - горные стрижи.
        Кэн-дзюцу - школа полета.
        Кэнза - учитель.
        Кэри - злобные существа, обитающие в Правом Черном Лабиринте Будды.
        Кюнин - старший офицер.
        Лен - поле.
        Лёны - земляные наделы.
        Ма-ай - дистанция боя с сильным противником.
        Мамориготана - меч для подростков.
        Мандара - оружие, в котором используется сила вселенной, в центре которой находятся Будды во главе с Буддой Дайнити.
        Манцуки - шапочка с завязками под подбородком.
        Мару-ки - лук из бамбука.
        Масакири - тяжелый штурмовой топор с массивным обухом.
        Масугата - ворота с двойной ловушкой.
        Махаяна - большой путь спасения.
        Махаяна - великий путь спасения.
        Мё-о - огромные демоны в доспехах и с двypyчными мечами из чистого света.
        Мидзукара - волшебный катана, принадлежащий Богу Ван Чжи.
        Мидзукара - серебристый катана.
        Миккё - просветление.
        Миккё - тайное учение.
        Микоси - хранители вечности в святилище Мико.
        Минги - зубастые чудовища.
        Мирра - тонизирующее растение.
        Монах комо - монах, который странствовал с соломенной циновкой комо.
        Моногатари - братство морских пиратов вако и аябито.
        Моно-но аварэ - очарование вещей.
        Мотасэ - Бог лести.
        Моти - толстая лепешка с мясной начинкой и зеленью.
        Муна-ита - защитная пластина на шее.
        Мурадзи - помощник.
        Муртэс - черника.
        Муругай яку - печеные мидии.
        Мус - Знак, просветление, взор в будущее.
        Мус, мусин - Знак, просветление, взор в будущее.
        Муся-сюгэ - монах, путешествующий пешком.
        Мшаго - огненный меч.
        Мэсаки - татуировка.
        Мэтси - демон, состоящий из душ друзей.
        Нагайя - длинное здание крепостного типа, окружающее резиденцию.
        Нагината - буквально длинный меч, изогнутый широкий клинок, посаженный на длинную рукоять.
        Намасу-о - оленье жаркое на косточках.
        Намбо - техника движения, аналогична иноходи в животном мире.
        Наму Амида буцу - "Преклоняюсь перед тобой, Будда Амида!"
        Намэ - ливень.
        Насти - ничто.
        Ниндзюцу - лазутчик.
        Ниномару - внешняя цитадель.
        Ниномару - второй рубеж обороны в крепости.
        Нито - стиль боя двумя мечами.
        Нихон - древнее название Японии.
        Нодова - шейное кольцо.
        Но-каном - нагрудник.
        Нора - дикая роза.
        Нэко - кошка.
        Оби - пояс.
        Обо - абрикосовая настойка.
        Ова! - ох!
        Оваг - удар клювом.
        О-гонтё - волшебная птица, похожая на ворону.
        Одзия - глава округа.
        Один сато - 535 метров.
        Оками - дух гор.
        Окаппики - патрульные.
        Окуги - тайное искусство единоборство.
        Оммёдо - знаки инь и ян, солнце и луна, символизирующие активное и пассивное начало сущего.
        Онгёки - демон невидимости.
        Онгё?но мадзинаи - очень короткое заклинание исчезновения «Школы Врат Дракона», состоящее всего лишь из одного тайного иероглифа, произносимого на выдоха.
        Они ва сото! - Черти вон!
        Онрё - души безвинно убиенных.
        Оса - «завораживающий глаз».
        О-садэ - офицерский наплечник.
        Отайко - большие барабаны.
        Отэ - главные ворота крепости.
        Офуро - большая деревянная бочка для мытья.
        Паланкин - носилки.
        Пикросима - ядовитое дерево.
        Пламя самадхи - пламя просветления.
        Подьярок - молодой волк (6-12 месяцев).
        Пэго - дух, который помогал женщинам покорять мужчин.
        Рё - древняя монета равна ста бу.
        Рёсуй - сотник.
        Ри - 3,9 километра.
        Риссюн - праздник весны.
        Родцэ - дух догадки.
        Ронин - самурай без хозяина и средств к существованию.
        Рэтси - демон в виде собакообразного существа.
        Рюокай - тяжелая стрела.
        Сайфуку-дзин - двенадцать Богов-самураев.
        Сакаба - меч, заточенный с тыльной стороны, не годящийся для рубящего удара.
        Сакэ - рисовая водка крепостью до 30°, употребляется теплой, при температуре около 50°C.
        Санэ - доспехи в форме птичьей груди, рассчитанные на попадание каленой стрелы.
        Сасаки - клейера японская, священное японское дерево.
        Сасами - маринованная морская рыба.
        Сасомоно - легкий штандарт.
        Сассапариль - разновидность акации.
        Сато - около 535м.
        Сатори - просветление в дзэн, без сатори нет дзэна.
        Саэки-бэ - люди, которые лаем отпугивали духов и демонов.
        Сёгун - командующий малой армией.
        Сейса - уважаемый.
        Сёки - младший бригадир.
        Сёнагон - третий начальник в чине пятого ранга.
        Сёты - самураи-любовники.
        Сзйки - деревенский колдун.
        Сидзими - съедобный моллюск.
        Сики - место для молитвы.
        Сикигами - демон смерти.
        Сики-соку-дзэ-ку - В этом мире все иллюзорно.
        Сикомэ - злобные существа, высокого роста и очень сильные, с развитой мускулатурой, острыми зубами и горящими глазами. Не занимаются ничем другим, кроме войны. Часто устраивают засады в горах.
        Сикоро - элемент шлема, прикрывающий шею.
        Симатта - демон.
        Симпан - вассал.
        Сингон - «Истинное слово», школа тантрическогой буддизма, основатель монах Кукай.
        Синдзимаэ! - Убирайся к демону!
        Синоби - шпион.
        Синоби?мэцукэ - люди, убивающие глазами.
        Сирая - местные племена.
        Ситаги - рубаха из специального шелка, смягчающая удар.
        Сицзян - река в Китае.
        Скёк - скит отшельника.
        Совет Сого - Совет высших монахов Буддийского главного управления по делам монахов.
        Содзу - высшая должность в буддийском монастыре.
        Содэ - наплечный щиток.
        Стража - длится два часа.
        Стража свиньи - 21 -23 часа.
        Субэоса - главный наместник Богини зла Канон, главный наместник нескольких провинция.
        Сугоруку - игра.
        Сукияки - поджаренные ломтики филе говядины вместе с овощами, тонкой прозрачной вермишелью из рисовой муки, тофу и коняку.
        Сукуба-мати - замок на перекрестке дорог.
        Сун - 3см.
        Суппа - вездесущий, как волны.
        Сусаноо - Бог ураганов, Подземного Царства, вод, крестьян и лекарей.
        Суси - ломтики благородной рыбы с рисом, маринованная пресноводная рыба.
        Сухэ - боевое кольцо с лезвием.
        Сэки-бо - каменная дубинка.
        Сэкисё - застава, пропускные пункты в стратегических точках.
        Сэкки - пятнадцать дней.
        Сэппуку - харакири.
        Сэцубан - праздник весны.
        Сюко - лазательные когти.
        Сюрикэн - стальная игла.
        Сяку - 30,3см.
        Сямисэн - трехструнный музыкальный инструмент, отдаленно напоминающий лютню.
        Тай - окунь.
        Тайсё - главнокомандующий, правитель.
        Тайсёгун - второй начальник войск в чине первого ранга.
        Тайсэй - пятидесятник.
        Такай - папоротник.
        Такао - древнеяпонское название города Гаосюна.
        Такубусума - белое дерево, цветы которого ядовиты для человека.
        Тан - 10,6 метра.
        Танто - нож.
        Таратиси кими - уважаемый господин.
        Тасобаноки - вечнозеленый кустарник.
        Татхагат - Совершенно Просветленный от чтения шастр.
        Татэноси-до - доспехи, позволяющие биться без щита.
        Тауи - слон.
        Тё - 110 метра.
        Тёдзя - шпион.
        Тескатлипоко - ацтекский бог войны, холода и звездного неба.
        Тёхэн - отверстие на вершине шлема, которое называлось «дыра для дыхания».
        Ти - дело дрянь.
        Тигр - время между 3 и 5 часами.
        Тика-катана - меч облегченный, сделанный специально для женщин.
        Тикусёмо - сукин сын.
        Тони - демон.
        Тономори - дворцовая стража, охранники.
        Топпаи - шлем-конус, сплющенный на вершине в виде лезвия.
        Тотто - шапочка из золоченой иноземной парчи.
        Треугольный очаг - символизирует зло.
        Тэкко - кастет с месяцеобразным лезвием.
        Тэнгу - крылатая медвежья собака с крыльями, проводник в мир хонки.
        Тэрияка - пожаренное и высушенное мясо яка.
        Тюгены - слуги ронинов.
        Тюдзё - второй начальник войск в чине четвертого ранга.
        Тяною - чайная церемония.
        Удзуси - меч, который исчезает сам по себе.
        Укиё - быстротекущий мир.
        Ума - медь.
        Усин - преступник.
        Уцухата - шкура-невидимка.
        Учжоу - город в Китае.
        Фудо - Бог, отгоняющий злых духов.
        Фудо - божество, отгоняющее злых духов. Изображается сидящим с мечом в руках в пламени. Символизирует стойкость духа.
        Фуки - демон ветра.
        Фусума - раздвижные перегородки.
        Фусэки - начало.
        Футон - одеяло.
        Футон - постель в виде толстого ватного одеяла. Стелется на циновки из рисовой соломы, служащие для покрытия пола.
        Хабукадзё - ад.
        Хаги - кукуруза.
        Хадзама - бойницы для стрельбы из лука.
        Хака - могила.
        Хакама - шаровары, похожие на юбку, для сословия самураев.
        Хаката - древнее название японского города Фукуока.
        Хакётсу - прокаженный.
        Хаори - мужская парадная накидка.
        Хаси - палочки для еды.
        Хати - шлем.
        Хатиман - Бог военного дела.
        Хаябуса - перемещение по воздуху, способности летать.
        Хаяка-го - паланкин.
        Хаякаэ - носильщики паланкина.
        Хаято - ночная стража.
        Хаятори - «летающая птица».
        Хидзири - «святой мудрец», высокий чин, который носит буддийский монах.
        Хидзири - святые монахи страны Чу.
        Хидэн - прием фехтования и единоборства.
        Химицу сосики - тайна императорская служба сыска.
        Химогатана - длинный, узкий нож.
        Хирака - воин из обожженной глины.
        Хирасандзё - крепость на равнине среди холмов.
        Хитати - прямой участок дороги.
        Хоммару - внутренняя цитадель.
        Хонки - демоны-хонки и духи-хонки сильны лишь ночью, памятуя о человеческой хитрости.
        Хэйан-кё - город мира и покоя.
        Цветочная проповедь - Будда всего лишь молча указал на цветок. Ученики должны были проникнуться самостоятельно. Догадался один.
        Цуба - гарда японского меча.
        Цудзуми - средние барабаны.
        Цуитати - железные бочки, в которых выращивались огромные крысы-крысоловы.
        Цука - рукоятью с шипом.
        Цукасано гэ - покорные судьбе.
        Цукиёси - Бог Луны, младший брат богини Аматэрасу.
        Цуруги - двуручный тяжелый меч, который носили за спиной наискось.
        Цуэ - 3 метра.
        Цуэ - площадь белого посоха.
        Чанго - пиво.
        Чанго - ячменное пивом.
        Чжу - по-китайски слуга, занимающийся самой грязной работой.
        Читтаматра - духовная сущность человека.
        Чихарахэа - чертополох.
        Чосон - древнее название Кореи.
        Шанти - безмерное спокойствие, отречение.
        Шастра - философский трактат (санскрит).
        Шуньяту - пустота.
        Эбису - древние жителя Хоккайдо.
        Эдё - прием, удар.
        Эйя! - восклицание, когда хотят подчеркнуть удачу.
        Эку - скребок для тела.
        Энго - летучие оборотни из промежуточных мир.
        Энергия ки - жизненная сила.
        Это - приемы единоборства.
        Югэн - красота таинственного.
        Юдзё - девушки легкого поведения.
        Юдзё - женщина легкого поведения.
        Юдзуриха (дафнифиллум) - вечнозеленое дерево.
        Юй - предсказатели гика - полного знания о жизни.
        Юри - лилия.
        Ябурай - заграждения из заостренного бамбука в виде ежей.
        Явара - борец.
        Якуси-Нёрая - дух тени, единственный дух, подобный Богам.
        Якуси-Нёрая - дух тени.
        Яма-yба - дикий человек.
        Ямабуси - горный монах.
        Ямадзиро - замок на вершине горы.
        Ямады - шлем-невидимка.
        Янаги - ива.
        Яри - прямое копье с узким лезвием.
        Яцуноками - имя священного Змея.
        notes
        Примечания
        1
        Нагината - длинный меч, изогнутый широкий клинок, посаженный на длинную рукоять.
        2
        Сатори - рубаха.
        3
        Каппа - демон водного царства, принц Го-Дайго из рода Джига.
        4
        Преклоняюсь перед тобой, Будда Амида!
        5
        Гокураку - рай.
        6
        Даймё - землевладелец территориально-административной единицы, в состав входили лены и другие территории.
        7
        Кими мо, ками дзо! - очистительная молитва.
        8
        Гэндо - упражнение отпуска тени Айи.
        9
        Гофу - овладение сознанием противника.
        10
        Мус - Знак, просветление, взор в будущее.
        11
        Сикомэ - злобные существа, высокого роста и очень сильные, с развитой мускулатурой, острыми зубами и горящими глазами. Не занимаются ничем другим, кроме войны. Часто устраивают засады в горах.
        12
        Дзёдо - человек, верящий в судьбу.
        13
        Годзуку - нож.
        14
        Дайкан - период, завершающийся 2 февраля, называется «большой холод».
        15
        Васаби - рисовые колобки.
        16
        Преклоняюсь перед Буддой Амида!
        17
        Гэттси - демон, состоящий из душ врагов.
        18
        Биру - демон страха и навести.
        19
        Дзё - посох из белого дуба.
        20
        Вакидзаси - короткий меч.
        21
        Баку - демон, пожиратель снов.
        22
        Гаки - дух обжорства, людоедства.
        23
        Дзиккан - промежуток в два часа.
        24
        Боат - карта.
        25
        Бусо - духи-трупоеды.
        26
        Банси - младший офицер.
        27
        Ба-гуа - область божественного царства.
        28
        Бакэмоно - демон горных пещер.
        29
        Гакусё - ранг ученого монаха.
        30
        Гокё - монахи определенного монастыря.
        31
        Андзица - монах.
        32
        Дайсё - комплект из двух мечей: катана и вакидзаси.
        33
        Буракумины - клан сыромятников.
        34
        Дзори - сандалии из соломы.
        35
        Гама - штаны.
        36
        Буси - воин.
        37
        Дайкуку - учение управления пространством без обращения к Богам.
        38
        «О, Священный поток, сокрывший в водах горную чистоту…»
        39
        «…Богу-змею наших гор, я повелела, и ты упал»
        40
        Да пребудет со мной Небесная Сила.
        41
        Ата - мера длины, расстояние между большим и средним пальцами руки.
        42
        Ваэ-у - уклонение под меч справа.
        43
        Дзюнси - палач.
        44
        Ая - древнее название Китая.
        45
        Варадзи - сандалии.
        46
        Асигару - воины низшего ранга.
        47
        Таратиси кими - уважаемые господа.
        48
        Дайкю - полуторный лук.
        49
        Жунчэн - древнее название Гуанчжоу, морской порт Китая.
        50
        Сакэ - рисовая водка крепостью до 30°, употребляется теплой, при температуре около 50°C.
        51
        Кантё - капитан джонки.
        52
        Хаката - древнее название японского города Фукуока.
        53
        Ирацуко - молодой человек.
        54
        Ину - собака.
        55
        Таратиси кими - уважаемый господин.
        56
        Ахо - недоумки.
        57
        Ая - древнее название Китая.
        58
        Наму Амида буцу! - Преклоняюсь перед Буддой Амида!
        59
        Сэйса - уважаемый.
        60
        Сёсэцу - переводы китайских рассказов развлекательного направления.
        61
        Вакагу - национальная наука.
        62
        Дзенсю - просветление.
        63
        Из сутры о сошествии Будды. Будда подарил людям двенадцать рисинок истины, но размял их и смешал в муку, чтобы заставить людей думать самостоятельно.
        64
        Яма-yба - дикий человек.
        65
        Сайфуку-дзин - двенадцать Богов-самураев.
        66
        Аматэрасу - "Дух, сияющий в небе", Аматэрасу о-миками, «Великая Богиня, освещающая землю», Богиня Солнца.
        67
        Вако - морские пираты побережья Китая, Кореи и Японии.
        68
        Кокой - одна минута.
        69
        Такао - древнеяпонское название города Гаосюна.
        70
        Тэнгу - крылатая медвежья собака с крыльями, проводник в мир хонки.
        71
        Нихон - древнее название Японии.
        72
        Чосон - древнее название Кореи.
        73
        Содзу - высшая должность в буддийском храме.
        74
        Мус - Знак, просветление, взор в будущее.
        75
        Гакидо - великаны из страны Пустая Земля.
        76
        Хонки - духи и демоны.
        77
        Бу - 100 бу равны одному рё.
        78
        Кэ - 1 сантиметр.
        79
        Танто - нож.
        80
        Каппа - демон водного царства, принц Го-Дайго из рода Джига.
        81
        Бисайя - древнеяпонское название Тайваня.
        82
        Коку - полчаса.
        83
        Кудзэ - оракул.
        84
        Юй - предсказатели гика - полного знания о жизни.
        85
        Тика-катана - облегченный катана.
        86
        Мидзукара - волшебный катана, принадлежащий Богу Ван Чжи.
        87
        Кусанаги - длинный волшебный меч с рукоятью на две трети утопленной в ножны для того, чтобы уменьшить общую длину. Ручка сделана с зацепом под кисть.
        88
        Годзука - кривой нож с ядовитым лезвием, сделан из когтя каппа.
        89
        Нагината - изогнутый широкий клинок, посаженный на длинную рукоять.
        90
        Дайсё - комплект мечей: катана и вакидзаси.
        91
        Катана - меч стандартной длины.
        92
        Вакидзаси - короткий меч.
        93
        Дзидай - самурай в стране Чу.
        94
        Аябито - морские пираты Бисайя.
        95
        Моногатари - братство морских пиратов вако и аябито.
        96
        Моти - толстая лепешка с мясной начинкой и зеленью.
        97
        Тан - 10,6 метра.
        98
        Оби - пояс.
        99
        Одзия - глава округа.
        100
        Сирая - местные племена.
        101
        Ронин - самурай без хозяина, человек без средств к существованию, бандит.
        102
        Занза - уличный боец.
        103
        Офуро - большая деревянная бочка для мытья.
        104
        Эку - скребок для тела.
        105
        Симатта - демон.
        106
        Яри - прямое копье
        107
        Топпаи - шлем-конус, сплющенный на вершине в виде лезвия.
        108
        Тёхэн - отверстие на вершине шлема, которое называлось «дыра для дыхания».
        109
        Айки - борьба без оружия.
        110
        Сухэ - боевое кольцо с лезвием.
        111
        Хабукадзё - ад.
        112
        Гэндо Амида - тень Будды Амида, сотворенная из одной злобы.
        113
        Фудо - Бог, отгоняющий злых духов.
        114
        Кими мо, ками дзо! - очистительная, охранительная молитва.
        115
        Ксо - дерьмо.
        116
        Ри - 3,9 километра.
        117
        Сёнкаку - скалы вблизи Бисайя.
        118
        Сицзян - река в Китае.
        119
        Учжоу - город в Китае.
        120
        300сато - около 160 километров.
        121
        Сикоро - элемент шлема, прикрывающий шею.
        122
        Хирака - воин из обожженной глины.
        123
        Ганива - глиняный демон в виде собакообразного существа.
        124
        Масакири - тяжелый штурмовой топор с массивным обухом.
        125
        Мокса - растение, содержащее, «зеленку».
        126
        Идасу - железный порошок.
        127
        Сэппуку - харакири.
        128
        Ова! - Ах!
        129
        Канабо - железная палица с шипами.
        130
        Гонси - злобный демон в виде каменного человека. Любит принимать вид скалы и нападать на путников из засады, устраивая камнепады и лавины.
        131
        Эбису - Бог рыболовства.
        132
        Стража - два часа, сутки делятся на двенадцать страж.
        133
        Час лошади - период с 11 до 13 часов дня.
        134
        Чжу - по-китайски слуга, занимающийся самой грязной работой.
        135
        Буси - самурай.
        136
        Ти - аналогичен выражению «черт с тобой».
        137
        Бакаяро - уроды.
        138
        Скёк - скит отшельника.
        139
        Бог Фудзин - Бог ветра. Обычно изображается с большим мешком, в котором он носит ураганы.
        140
        Сато - 535 метров.
        141
        Период Хэйдзё - 701 -784гг.
        142
        Хаидатэ - набедренные доспехи в виде фартука.
        143
        Ёмоо нодзомимитэ - «то, которое это» - использует силу тридцати трех обликов Бодхисаттвы, способ единоборства.
        144
        Часуйма - черный чай с топленым масло яка и солью по вкусу. Хорошо тонизирующий напиток.
        145
        Кэн - 1,8 метра.
        146
        Тэрияка - пожаренное и высушенное мясо яка.
        147
        Даэки - демон ужаса.
        148
        Додзи - демоны промежуточных миров.
        149
        Бусо - духи-трупоеды.
        150
        Кадзан - демон смерти.
        151
        Яма - Бог загробного мира, Бог смерти.
        152
        Хаюмадзукаи - божественная сила.
        153
        Каба-хабукадзё - Черный Знак Ада.
        154
        Оро?! - восклицание, когда человек удивляется.
        155
        Ябурай - заграждения из заостренного бамбука в виде ежей.
        156
        Асигару - воин низшего ранга.
        157
        Зиган - воин среднего ранга.
        158
        Сэкисё - застава, пропускные пункты в стратегических точках.
        159
        Нагайя - длинное здание крепостного типа.
        160
        Го - игра.
        161
        Дзика-таби - носки на толстой подошве, рассчитаны на ношение с сандалиями дзори или варадзи.
        162
        Каса - широкая соломенная шляпа, носили все сословия.
        163
        Дзимбаори - накидка для самураев, используется как защита от стрел и легкого оружия.
        164
        Хаябуса - способности летать.
        165
        Гэндо - техника отпускания тени.
        166
        Юдзё - женщина легкого поведения.
        167
        Чанго - пиво.
        168
        Дзигай - ритуальное самоубийство женщины.
        169
        Субэоса - главный наместник нескольких провинция.
        170
        Сёки - младший бригадир.
        171
        Синоби?мэцукэ - люди, убивающие глазами.
        172
        Сэцубан - праздник весны.
        173
        Го-докоро - главный придворный учитель Го.
        174
        Сукияки - поджаренные ломтики филе говядины вместе с овощами, тонкой прозрачной вермишелью из рисовой муки, тофу и коняку.
        175
        Хаси - палочки для еды.
        176
        Нодова - шейное кольцо.
        177
        Дайкю - большой лук.
        178
        Сасомоно - легкий штандарт.
        179
        Футон - постель в виде толстого ватного одеяла. Стелется на циновки из рисовой соломы, служащие для покрытия пола.
        180
        Ямады - шлем-невидимка.
        181
        Вадза - поединок, преследование.
        182
        Дой - опий.
        183
        Паланкин - носилки.
        184
        Хакама - шаровары, похожие на юбку, для сословия самураев.
        185
        Кэбииси - городские стражники.
        186
        Даймё - землевладелец.
        187
        Арарэ фуру - вихрь времени.
        188
        Иайдо - удар без замаха.
        189
        Камасёрнэ - косой удар через плечо.
        190
        Сики-соку-дзэ-ку - Все в этом мире иллюзорно.
        191
        Муся-сюгэ - монах, путешествующий пешком.
        192
        Ниндзюцу - лазутчик.
        193
        Дзэн - ум Будды.
        194
        Намбо - техника движения, аналогична иноходи в животном мире.
        195
        Каги - маленький паланкин, напоминающий гамак.
        196
        Тэкко - кастет с месяцеобразным лезвием.
        197
        Дайкон - редька.
        198
        Тёдзя - шпион.
        199
        Калико - шубункин, золотая рыбка с удлиненными плавниками.
        200
        Бусидо - путь воина, этический кодекс чести самурая.
        201
        Манцуки - шапочка с завязками под подбородком.
        202
        Камисимо - накидка-безрукавка.
        203
        Данкон - половой член.
        204
        Дайнагон - старший советник.
        205
        Банси - младший офицер.
        206
        Когаи - шпилька для прокалывания языка во время сэппуку, чтобы не выказать боль и не опозорить себя.
        207
        Югэн - красота таинственного.
        208
        Моно-но аварэ - очарование вещей.
        209
        Хаякаэ - носильщики.
        210
        Сэкки - пятнадцать дней.
        211
        Иса - врач.
        212
        Хатиман - Бог военного дела.
        213
        Цуэ - площадь белого посоха.
        214
        Сусаноо - Бог ураганов, Подземного Царства, вод, крестьян и врачей.
        215
        Яцуноками - имя священного Змея.
        216
        Монах комо - монах, который странствовал с соломенной циновкой комо.
        217
        Кугё - вассалы.
        218
        Кабики - существа, обитающие в Левом Светлом Лабиринте Будды.
        219
        Гэмбарё - управление по делам монахов.
        220
        Дзибусё - главное управление по делам монахов.
        221
        Кайдан - алтарь посвящений.
        222
        Тикусёмо - сукин сын.
        223
        Оса - «завораживающий глаз».
        224
        Дайкуку - техника единоборства, использующая энергию света Луны.
        225
        Дацуко - похититель слов.
        226
        Энго - летучие оборотни из промежуточных миров.
        227
        Кабутомуши-кун - человек жук.
        228
        Сатори - просветление.
        229
        Кюнин - старший офицер.
        230
        Букёку - скрытое влияние на судьбу или какое-либо явление.
        231
        Хидзири - «святой мудрец», высокий чин, который носит буддийский монах.
        232
        Акашита - проказа.
        233
        Махаяна - великий путь спасения.
        234
        Якуси-Нёрая - дух тени, единственный дух, подобный Богам.
        235
        Суппа - вездесущий, как волны.
        236
        Цуитати - железные бочки, в которых выращивались огромные крысы-крысоловы.
        237
        Адзусаюми - однострунный смычковый инструмент.
        238
        Мё-о - огромные демоны в доспехах и с двypyчными мечами из чистого света.
        239
        Кусотару - идиоты.
        240
        Нори - капуста.
        241
        Бу-коросу! - приветствие «Салют!»
        242
        Ситаги - рубаха из специального шелка, смягчающая удар.
        243
        Ниномару - внешняя цитадель.
        244
        Хоммару - внутренняя цитадель.
        245
        Дзингаса - плоский шлем.
        246
        Боккен - деревянный меч.
        247
        Оваг - удар клювом.
        248
        Фусэки - начало.
        249
        Ёсэ - конец.
        250
        Бог Дзюродзин - Бог долголетия.
        251
        Бог Мироку - Бог будущего.
        252
        Киссаки - кончик кусанаги.
        253
        Намэ - ливень.
        254
        Цукасано гэ - покорные судьбе.
        255
        Катэ-букуро - мешок для провизии.
        256
        Тэрияка - пожаренное и высушенное мясо яка.
        257
        Иканобори - дракон.
        258
        Ксо - дерьмо.
        259
        Таратиси кими - уважаемый господин.
        260
        Кусанаги - длинный волшебный меч голубого света с рукоятью на две трети утопленной в ножны для того, чтобы уменьшить общую длину. Рукоять сделана с зацепом под кисть.
        261
        Годзука - кривой нож с ядовитым лезвием, сделан из когтя каппа.
        262
        Мшаго - огненный меч.
        263
        Нагината - изогнутый широкий клинок, посаженный на длинную рукоять.
        264
        Титлак - раб (майя).
        265
        Каппа - демон водного царства, из рода Джига.
        266
        Оммёдо - знаки инь и ян, солнце и луна, символизирующие активное и пассивное начало сущего.
        267
        Амэи - невидимый.
        268
        Тамэи - видимый.
        269
        Сухэ - боевое кольцо с лезвием.
        270
        Синдзимаэ! - Убирайся к демону!
        271
        Куби-букуро - плетеная сумка.
        272
        Сакаяки - прическа самурая, волосы сбривали у лба, а на макушке завязывали узел мотодори.
        273
        Кими мо, ками дзо! - очистительная, защитная молитва.
        274
        Субэоса - главный наместник провинции.
        275
        Оро?! - восклицание, когда человек удивляется.
        276
        Мамориготана - меч для подростков.
        277
        Наму Амида буцу! - «Преклоняюсь перед Буддой Амида!»
        278
        Конишель - краска из тли.
        279
        Хонки - духи и демоны.
        280
        Вако - морские пираты побережья Китая, Кореи и Японии.
        281
        Хирака - воин из обожженной глины.
        282
        Ганива - глиняный демон в виде собакообразного существа.
        283
        Тэнгу - крылатая медвежья собака с крыльями, проводник в мир хонки.
        284
        Тан - 10,6м.
        285
        Ая - древнее название Китая.
        286
        Сикигами - демон смерти.
        287
        Каба-хабукадзё - Черный Знак Ада.
        288
        Кокой - одна минута.
        289
        Содэ - наплечный щиток.
        290
        Тёхэн - отверстие на вершине шлема, которое называлось «дыра для дыхания».
        291
        Камасёрнэ - косой ударом через плечо.
        292
        Цуба - гарда меча.
        293
        Киссаки - кончик катана.
        294
        Коёсэ - колесо, закручивание двумя руками кисти противника, используя силу инерции движения.
        295
        Сатори - просветление в дзэн, покой, без сатори нет дзэна.
        296
        Бу-ккоросу - «Убью!»
        297
        Майдара - мохнатка.
        298
        Танто - нож.
        299
        Коку - полчаса.
        300
        Гаолян - сорго.
        301
        Цуэ - площадь белого посоха.
        302
        День седьмой луны пятого года Рокухара - 1191 год.
        303
        Бака - дурак.
        304
        Ину - собака.
        305
        Стража - два часа.
        306
        Химицу сосики - тайная императорская служба сыска, Тайный сыск.
        307
        Сэппуку - харакири.
        308
        Онрё - души безвинно убиенных.
        309
        Гёдзя - черная сосна.
        310
        Ёсивара - Веселый квартал, где обитали юдзё.
        311
        Юдзё - девушки легкого поведения.
        312
        Акииэ - союзник принца Нитта Ёсисада дома Тайра.
        313
        Оби - пояс.
        314
        Миккё - тайное учение.
        315
        Сингон - «Истинное слово», школа тантрическогой буддизма, основатель монах Кукай.
        316
        Хэйан-кё - Город мира и покоя.
        317
        Такай - папоротник.
        318
        Кани томорокоси - суп из риса, крабов, курицы и янтарной рыбы фугу.
        319
        Хаси - палочки для еды.
        320
        Тай - окунь.
        321
        Суси - ломтики благородной рыбы с рисом.
        322
        Удзуси - меч, который исчезает сам по себе.
        323
        Хакама - широкие штаны.
        324
        Мандара - оружие, в котором используется сила вселенной, в центре которой находятся Будды во главе с Буддой Дайнити.
        325
        Пикросима - ядовитое дерево.
        326
        Футон - одеяло.
        327
        Треугольный очаг - символизирует зло.
        328
        Такубусума - белое дерево, цветы которого ядовиты для человека.
        329
        Буцу - Будда.
        330
        Пламя самадхи - пламя просветления.
        331
        Тайсё - главнокомандующий.
        332
        Сэкисё - застава, пропускные пункты в стратегических точках.
        333
        Кугё - аристократические кланы.
        334
        Даймё - землевладелец.
        335
        Кёрай - вассалы даймё.
        336
        Лёны - земляные наделы.
        337
        Ямабуси - горный монах.
        338
        Один сато - 535 метров.
        339
        Акуто - мелкие шайки грабителей.
        340
        Фудо - божество, отгоняющее злых духов. Изображается сидящим с мечом в руках в пламени. Символизирует стойкость духа.
        341
        Нора - дикая роза.
        342
        Юри - лилия.
        343
        Ниндзюцу - шпион.
        344
        Фуки - демон ветра.
        345
        Каги - демон огня.
        346
        Доки - демон подземелий.
        347
        Онгёки - демон невидимости.
        348
        Ига - провинция.
        349
        Ума - медь.
        350
        Аху - дракон, защитник обездоленных.
        351
        Сэкки - пятнадцать дней.
        352
        Ваби - стремление стать господином самому себе, т.е. исключить случайность.
        353
        Цветочная проповедь - Будда всего лишь молча указал на цветок. Ученики должны были проникнуться самостоятельно. Догадался один, он и был выбран Буддой.
        354
        Эйя! - восклицание, которым хотят подчеркнуть удачу.
        355
        Кэбииси - городские стражники.
        356
        Кума - медведь.
        357
        Час змеи - с 9 до 11 часов.
        358
        Хакётсу - прокаженный.
        359
        Чанго - пиво.
        360
        Совет Сого - Совет высших монахов Буддийского главного управления по делам монахов.
        361
        Шастра - философский трактат (санскрит).
        362
        Шуньянта - пустота.
        363
        Читтаматра - духовная сущность человека.
        364
        Даян - китайская серебряная монета.
        365
        Кёдан - подслушивающий болтовню на пиру.
        366
        Синоби - шпион.
        367
        Махаяна - большой путь спасения.
        368
        Хака - могила.
        369
        Онгё?но мадзинаи - очень короткое заклинание исчезновения «Школы Врат Дракона», состоящее всего лишь из одного тайного иероглифа, произносимого на выдохе.
        370
        Гэндо - прием отпуска тени Айи или техника двойника.
        371
        Кантё - капитан джонки.
        372
        Шуньяту - пустота.
        373
        Намаку саманда бадзаранан сэндан макаросяна соватая унтарата камман - мантра «Фудо?мёо».
        374
        Варадзи - сандалии.
        375
        Насти - ничто.
        376
        Шанти - безмерное спокойствие, отречение.
        377
        Ачинате - умственная безмятежность.
        378
        Доири - вступление на Путь Праведных.
        379
        Кайхогё - ритуал поклонения святым местам в определенной последовательности.
        380
        Архат - человек, совершенно просветленный от чтения сутр.
        381
        Сяку - 30,3см.
        382
        Тескатлипоко - ацтекский бог войны, холода и звездного неба.
        383
        Ицампа - Владыка Неба (майя).
        384
        Камисимо - самурайская безрукавка с большими жесткими крылышками-надплечьями.
        385
        Кудзу - колдуны, которые состояли на службе у Богов.
        386
        Сзйки - деревенский колдун.
        387
        Кетцалькоатль - Пернатый Змей, Птица-змея ацтеков.
        388
        Татхагат - Совершенно Просветленный от чтения шастр.
        389
        Кукулькан - Пернатый Змей, Верховный Бог майя.
        390
        Они ва сото! - Черти вон!
        391
        Асигару - воин низшего ранга.
        392
        Ри - 3,9км.
        393
        Сёки - младший бригадир.
        394
        Бу-коросу! - восклицание: Салют!
        395
        Синоби?мэцукэ - люди, убивающие глазами.
        396
        Данконы - презрительная кличка стражников.
        397
        Чосон - древнее название Кореи.
        398
        Ахо - недоумки.
        399
        Хаябуса - способность летать.
        400
        Тэкко - кастет с месяцеобразным лезвием.
        401
        Мус - Знак, просветление, взгляд в будущее.
        402
        Тикусёмо - сукин сын.
        403
        Сики-соку-дзэ-ку - В этом мире все иллюзорно.
        404
        Хабукадзё - ад.
        405
        Бамбуковый свиток - связан из плоских палочек, сшитых нитью. Иероглифы писались сверху вниз.
        406
        Кэн - 1,8м.
        407
        Какумагуса - коптильщик голов.
        408
        Стража свиньи - 21 -23 часа.
        409
        Сюрикэн - стальная игла.
        410
        Хаятори - «летающая птица».
        411
        Касасаги - понятие «судьба судеб».
        412
        Ябурай - заграждения из заостренного бамбука в виде ежей.
        413
        Подьярок - молодой волк (6-12 месяцев).
        414
        Кидзины - демоны, которые ели деревья, кроша их камнями.
        415
        Сюко - лазательные когти.
        416
        Собудзукири нанигата - нагината с очень длинным лезвием.
        417
        Нервасунд - Гибралтар.
        418
        Миклагард - Константинополь.
        419
        Такубусума - белое дерево, цветы которого ядовиты для человека.
        420
        Юфу - заклинания.
        421
        Гэнкай - Внутренне море.
        422
        В японском языке тона бывают: ровные, поднимающиеся и падающие, в зависимости от этого одно и то же слово имело разное значение.
        423
        Сямисэн - трехструнный музыкальный инструмент, отдаленно напоминающий лютню.
        424
        Гокураку - рай.
        425
        Гуа - молот в форме дыни.
        426
        Сидзими - съедобный моллюск.
        427
        Тюдзё - второй начальник войск в чине четвертого ранга.
        428
        Тайсёгун - второй начальник войск в чине первого ранга.
        429
        Ронин - самурай, не имеющий господина.
        430
        Дайнагон - старший советник.
        431
        Камадо - огнемет.
        432
        Дайкю - длинный лук.
        433
        Сёгун - командующий малой армией.
        434
        Кусаригама - серп с цепью.
        435
        Сёнагон - третий начальник в чине пятого ранга.