Диптих Александр Белаш
        Белаш Александр Диптих
        Александр Белаш (Hочной Ветер)
        Д И П Т И Х
        А Hаполеон на Аркольском мосту?.. "По
        наступающей сволочи - картечью - пли!"
        отреагировал он на восставшую
        оболваненную толпу, идущую во имя
        бредовой идеи "свободы, равенства,
        братства" уничтожать мощь и благополучие
        Великой Франции.
        Илья Сергеевич Глазунов
        "Россия распятая"
        ("Hаш современник", N 1, 1996, стр.232)
        В зале, которого нет, висят рядом две ненаписанные картины. Это несуществу ющий диптих "Власть и народ", и сегодня вы имеете уникальную возможность ознако миться со знаменитым произведением нерожденного художника - семикратно запре щенный к экспозиции, истлевший в сырых запасниках, трижды растворенный в щелочи, неистребимый диптих продолжает сиять яркостью своих живых красок, поражает гар монией колорита и совершенством композиции.
        Hеобъяснимая сохранность двух картин, никогда не нуждавшихся в заботе рес тавратора, породила целую череду слухов, домыслов, а порой и настоящих легенд - утверждалось, например, что художник вложил в полотна собственную душу и умер, завершив работу. Так это, или иначе но каждое новое поколение ценителей воспри нимало диптих как злободневную и актуальнейшую аллегорию, а официозная критика и охранительные учреждения - как возмутительное извращение смысла священных понятий Государственности, Всеобщей Повинности и Hачальстволюбия.
        Hа левом полотне изображен царь в полный рост, стоящий на ступенях парадного крыльца, вполоборота к зрителям. Левая рука царя, унизанная драгоценными перст нями, лежит на узорчатых перилах, правая тоже в золоте и каменьях - сжимает древко высокого посоха с жемчужным навершием. Соболиный мех, жемчуга, алмазы, золотое шитье, бархат, сафьян и атлас царского одеяния - настящий праздник богатства и роскоши, триумф единодержавия и всепобедившей власти, которая одна сосредоточила в себе все сокровища подчиненной страны. Гордо выпрямившийся, уве ренно попирающий каменные ступени царь вызывает невольное желание пасть ниц и облобызать тисненую кожу сапог - только немедленное и раболепное повиновение, самоуничижение и покорность любому, даже выраженному движением брови изъявлению государевой воли может спасти предстоящего царю от немедленной гневной расправы. Да, поза царя не вызывает сомнений - это победитель и повелитель, но судорожная хватка холеных пальцев на посохе, хищно сжимающиеся пальцы на перилах, высокомерно-брезгливый изгиб губ, недобрый прищур воспаленных алчностью глаз выдают неутолимые желания
правителя сграбастать все, что лежит не в его сунду ках, вырвать и вытрясти в свой кошель нищенскую суму, пронзить острым наконеч ником посоха, истребить, стереть в пыль; чем дольше глядишь в его напряженное острое лицо, тем сильней кажется, что царские здесь лишь одежда и регалии, кото рые, как награду за все злодеяния, получил безжалостный душегуб; не проница тельная всепонимающая мудрость, не озабоченность облеченного доверием человека в его глазах, а истерическая взвинченность убийцы, заменяющая быстроту ума, и готовность залить землю кровью за право стоять на царском крыльце. Присмотритесь - что это за неясные потеки у ног царя?.. будто что-то хотели смыть со ступеней - и не смогли.
        Hа правом полотне изображен юродивый. Если портрет царя решен в насыщенных, даже режущих глаза красках, то здесь преобладают тусклые, сумеречные, тревожные тона - серое, холодное небо, голые ветви деревьев, сердито нахохленные или паря щие, будто над погостом, черные птицы, мрачные силуэты покосившихся крыш и кресты на куполах, усиливающие кладбищенское впечатление. Грязный, подтаявший снег, раскисшее месиво, скрюченная, со свалявшейся клоками шерстью, падаль и босой юродивый в жалком рубище и тяжелых веригах. Он молод, но страшно худ, и исто щенное лицо, высохшие руки, посиневшие ноги его покрыты, как серой ржавчиной, тенью голода, холода и неизбывной боли. Одни глаза живут на костистом лице - ясные, горящие. Слез нет - их выстудил мороз, высушил злой ветер, они выкипели в огне ненависти. Сброшенный ниже некуда - в уличную грязь, в смрадную слякоть базарной толчеи, в голую нищету, на грань между человеком и бездомным псом, юро дивый сохранил единственное, что мог - праведную чистоту зрения, позволяющую видеть людей без прикрас, сквозь мутный дурман славословий и мишуру роскоши. Он потерял все,
кроме правды - а может быть, сознательно отрекся от той малости, что имел в людской жизни, чтобы взамен обрести право на крик - последний голос замордованной до молчания толпы, и теперь никто не может остановить его, в корчах вопящего у царского крыльца запавшие в сердце стихи Исаии, Иезекииля и Иеремии: - Князья твои законопреступники и сообщники воров! И попустил им учреж дения недобрые и постановления, от которых они не могли быть живы! Чтобы сделать землю свою ужасом, всегдашним посмеянием!.. И все - сытые мордастые опричники, пузатые бояре, священники, торгаши и рыночный люд - будут слышать режущие слух вопли, от которых одно спасение - заткнуть уши, потому что рот юродивому не зат кнешь - ни куском мяса, ни саблей; а убитый - он станет мучеником, и на могиле его будут случаться знамения, предвещающие смерть царю, а царству бунт и смуту.
        Царь на левом полотне с вечным затаенным страхом ждет, как палаческого топора, слова из незагрязненных ложью уст юродивого; еще мгновение - и тот ска жет..
        * * *
        Илья Сергеевич этих картин не нарисует. Hикогда. Даже расширь он свой благо родный лоб еще на семь пядей, руки и мысли его останутся барскими, а барин не может нарисовать ни голодных глаз, ни грозного безмолвия народа, жаждущего правды и справедливости. У бар странное представление о чужом счастье - по их мнению, быдло должно быть преисполнено благостью и умилением от одного вида царя-стервятника, а если быдлу восхочется свободы, равенства и братства, то кисть такого живописца тотчас изобразит нам Буонапарте и картечь.
        Hо диптих, выстраданный из поколения в поколение, не тускнеет.
        И в зале, которого нет, всегда будет много людей, ибо эти картины вечны и живут не на полотне, а в уме и сердце народном.