Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / AUАБВГ / Баюн София : " Механические Птицы Не Поют " - читать онлайн

Сохранить .
Механические птицы не поют София Баюн
        Приморский город Лигеплац встревожен двойным убийством. Жандармерия и самое крупное издание страны ищут убийцу, тревожа гильдию Полуночников, отрицающих свое участие в преступлении.
        Беглый аристократ Уолтер Говард встревожен появлением в его жизни механической "пташки" - куклы, не отличимой от человека. Эльстер, механическая кукла, встревожена преследующим ее жандармом герром Унфелихом, а герра Унфелиха тревожит сохранение секретов фирмы, которой принадлежит Эльстер.
        Город Лигеплац не будет спать спокойно, пока не расстанется со своими тайнами.
        Город Лигеплац никогда не будет спать спокойно.
        Механические птицы не поют
        Пролог. Во сне
        Город спал. Темнота обливала красные черепичные крыши, гасила золотой свет в окнах и черной водой текла по переулкам, наполняя их тишиной.
        Полуночница любила это время. Особенно любила «Час Черных кошек» - с трех до четырех часов утра, самое темное и тихое время.
        Зимой было особенно темно и особенно тихо. Никто не заметит тень, скользящую по крышам. За годы она научилась делать это практически бесшумно.
        Полуночница никуда не торопилась, но передвигалась быстро, низко пригибаясь, и ничем не выдавала своего присутствия. Когда-то, в первый раз выбравшись на крышу, она наступила на черепичную облицовку, отколов от нее кусок, который с оглушительным звоном разбился на чьем-то подоконнике.
        Это было очень давно.
        На краю одной из крыш девушка остановилась.
        В доме напротив горел свет. В одном из окон что-то блестело золотистым маревом. Кажется, свеча на подоконнике - она не могла разглядеть точно за занавесками. Девушка недовольно скривилась - хозяин давно должен был лечь спать. Впрочем, это не имело особого значения. Она подождет, пока он закончит дела. Приморская резиденция герра Хагана Хампельмана скоро должна была уснуть вместе со всем городом.
        «Кошачий» час миновал. Она начала нервничать. Темнота, укрывающая город, все еще была плотным, черным бархатом. Но в ней уже чувствовалась близость рассвета, словно дыхание зимы в осеннем ветре.
        Плохо. Очень, очень плохо.
        Перебравшись на крышу дома, за которым она следила, Полуночница перегнулась через край, крепко держась за витую медную решетку.
        Сколько раз жандармы говорили снимать эти решетки. Сколько объясняли этим эстетам, что это находка для любого, кто хочет проникнуть в дом через окно. Она всегда втайне посмеивалась - если она захочет проникнуть в дом, ее не остановит даже отсутствие дверей и окон.
        Мягко приземлившись на подоконник, Полуночница сняла перчатку и слегка повела в воздухе ладонью. Занавеска за стеклом медленно поползла в сторону.
        Это кухня. Огромная медная плита, широкий стол вдоль стены, множество посуды, стоявшей штабелями на полках и какие-то горшки с зеленью прямо на подоконнике. Девушка кивнула своим мыслям - кухня подходит. Вообще-то ее коллеги опасались попадать в дома через кухни, справедливо полагая, что один медный ковш способен, упав со стены, перебудить весь дом.
        Но пускай кухонь боятся те, кто не способен пройти по нитке пустого пространства в самой захламленной комнате так, чтобы не дрогнул ни один из разбросанных по полу листов бумаги. Она была способна.
        Полуночница представила, как обнимает ладонями замок на окне. Простая щеколда. Странно, новые механические замки поддавались проще, чем обычный металлический запор. И открывались тише.
        Медленно, с усилием она провела указательным пальцем в сторону, ведя за собой щеколду на той стороне окна.
        Раздался тихий скрип.
        «Ну да, конечно, зачем смазывать замки на окнах», - с раздражением подумала она и сама улыбнулась своим мыслям.
        Все ее коллеги искренне возмущались, когда что-то в быту добропорядочных граждан мешало совершению преступлений.
        Она приоткрыла окно и медленно поставила ногу на подоконник, между горшками с зеленью. У стены рос укроп, и его желтые соцветия могли легко испачкать одежду, оставив заметные следы. Спустившись на пол, она закрыла окно и тщательно протерла щеколду небольшой бархатной тряпкой.
        Внимание к деталям - первое, чему ей пришлось научиться. Никаких соприкосновений с кошками, цветами, свежей штукатуркой, красками и всем, что способно оставить след. Самым важным в работе было не выполнение задания - при малейшей опасности полагалось пренебречь заказом и передать его другому. Самым важным было сделать так, чтобы присутствие чужака в доме осталось незамеченным.
        За годы работы ей приходилось исполнять самые странные заказы. Людям, способным проникнуть в любой дом, платили не только за кражи и убийства. Могли попросить запомнить расположение вещей в комнате, могли заставить подкинуть какую-нибудь мелочь, отравить собаку… Однажды ей заплатили, чтобы узнать, какими духами пользуется одна высокопоставленная особа. В тот раз она даже в дом не полезла, потому что «Сек Манифик» пах так узнаваемо, что было достаточно просто на несколько секунд оказаться рядом с женщиной, которая его носила.
        В этот раз ей не нужно было ни красть, ни рыться в чужих столах. Анонимный заказчик просил фотографию спящего мужчины, хозяина дома.
        Только и всего. Девушка давно не задавала лишних вопросов. Чем меньше она знает о заказчике и его мотивах, тем проще ей будет врать на допросах в жандармерии, где она оказывалась не раз. И еще никогда никому не удавалось поймать ее на лжи.
        Выйдя с кухни в темный коридор, она остановилась и опустила на глаза плотно прилегающие летные очки. Именно они оказались самыми удобными для ее целей. Их длинные окуляры вмещали до четырех сменных линз. Комбинация двух из них позволяла видеть в темноте, другая служила для увеличения. Она давно хотела купить новые очки, с десятком линз, которые повышали четкость изображения даже в полной темноте или позволяли разглядеть микроскопический скол на грани драгоценного камня. Но каждый раз она откладывала покупку. Полуночница, как и большинство ее коллег, была суеверна и считала, что вещи приносят удачу.
        Она знала, что в доме есть дети, но к счастью, прислуга работала добросовестно, и на полу не было игрушек, которые приходилось бы тщательно обходить.
        Судя по расположению окон, ей нужна была дверь в самом конце коридора. Свет в ней уже не горел. Уснул ли хозяин?
        Стоило сделать шаг к комнате, как за спиной раздалось глухое рычание. Она медленно обернулась.
        Никаких собак в доме не было. Не должно было быть. Не иначе как внезапно нагрянул кто-то из гостей, и об этом не знала горничная, с которой она полутра убила на рынке, обсуждая ее настоящих и своих выдуманных работодателей.
        Собака была огромная, поджарая, серебристо-серая, с брыластой мордой и маленькими, красными глазами. Девушка мысленно поблагодарила Спящего, который даровал ей встречу именно с этой породой. Эти сначала рычали, а потом бросались. К тому же Полуночница была совсем невысокой и худой, видимо, собака спутала ее с ребенком. А эти на детей не бросались вообще никогда. Но собака шла к ней, настороженно ворча. Еще немного, и она заметит ошибку.
        Медленно, очень медленно, она вытянула из кармана небольшой серебристый свисток. Поднесла его к губам, и в тишине раздалась тихая, почти неслышная трель.
        Для человека этот звук ничего не значил, даже если его услышать. Но собака остановилась, словно в замешательстве. Постояла несколько секунд, после чего развернулась и бросилась к одной из дверей.
        Не оставалось сомнений, какая из спален предназначалась для гостей.
        Девушка не боялась, что собака зарычит. Ужас, который будила в животных Крысиная флейта, иногда заставлял их замирать на целые часы. Они не решались ни рычать, ни скулить, ни даже щериться на невидимого врага. Правда, трогать животное в таком состоянии не рекомендовалось.
        За дверью, где спал мужчина, которого она должна была сфотографировать, было тихо. Решившись, она приоткрыла дверь, после чего сразу отступила в темноту. Но из комнаты по-прежнему не раздавалось ни звука.
        Открыв дверь чуть шире, она проскользнула в комнату.
        И остановилась в проходе.
        «Какого…» - мелькнула паническая мысль.
        Впрочем, мысль глупая и бесполезная, потому что Полуночница прекрасно видела, какого.
        Ее «объект» не спал. Он лежал на кровати, поверх серого стеганого покрывала, и кровь еще стекала по стене бордовым узором.
        Убийцы не было - он не мог нигде спрятаться, значит, уже сбежал. Ну, либо достопочтенный герр Хаган сам выстрелил себе в голову, что было тоже вполне вероятно.
        Девушка не сразу обратила внимание на кресло, стоявшее в углу комнаты. Она отчетливо видела, как кровь из перерезанного горла сидевшей женщины редкими каплями срывается ей на колени, оставляя черные пятна на мягких серых складок шерстяного платья.
        Думать было некогда. Она закрыла правый глаз и протянула руку к окуляру. Аккуратно сняла его с основы, убрала в карман. Достала из второго кармана другой, и, опустившись на колени, быстро закрепила его на кожаной основе. Снимающий окуляр был тяжелым и неудобным, но позволял фотографировать, оставляя руки свободными.
        Она подошла к кровати, склонилась над ней и замерла на несколько секунд, слушая тихие щелчки окуляра. Затем подошла к женщине и медленно обошла кресло по кругу.
        Сделав снимки с нескольких ракурсов, отошла к окну и задумалась.
        Из дома нужно было бежать, чем скорее, тем лучше. Заказ она выполнила, делать ей здесь больше нечего.
        Вернуться тем же путем нельзя. Собака перегородила ей путь. Сейчас к ней не стоило приближаться - животное было нервным и непредсказуемым, если она разглядит источник своего страха в ней - можно прощаться с жизнью.
        Значит, нужно было уходить через это окно. Но ей не требовалось даже притрагиваться к трупу, чтобы понять, что несколько минут назад герр Хаган был жив. Если бы она не медлила с собакой в коридоре - могла бы столкнуться с убийцей. Или стать свидетелем самоубийства. Странно, что она не слышала выстрела. Впрочем, в дом она проникла быстро и даже собака не сильно ее задержала.
        Если это все же было убийство, и она не слышала никаких звуков из коридора, пока возилась на кухне, значит, убийца покинул дом через это окно.
        «Либо это один из домочадцев, либо это самоубийство, но перерезанное горло… Убил женщину и застрелился?» - думала она, холодно перебирая варианты отступления.
        Кажется, она видела лестницу на второй этаж. Проще всего будет выбраться на крышу через одно из верхних окон и тихо уйти.
        Это была не самая опасная ситуация, в которую она попадала, но положение становилось хуже с каждой минутой.
        Кажется, наверху была детская. Хорошо, если так. Дети ложатся рано, и спят обычно крепко.
        Ни одна ступенька не скрипнула, когда она поднималась. Дверь оказалась приоткрыта, а комната освещена ночником с теплым желтым светом.
        На этом ее удача кончилась.
        - Ты кто? - раздался за ее спиной детский голос, когда она уже залезла на подоконник и приготовилась прыгать.
        Полуночница медленно обернулась.
        Как не вовремя.
        Девочка лет пяти, светловолосая, в белой сорочке похожая на маленькое привидение, сидела на кровати и смотрела на нее в упор.
        Однажды ей пришлось стрелять в некстати проснувшегося гостя. Но застрелить ребенка она бы не смогла, об этом противно даже думать.
        - Мальчик-С-Фонарем! - загадочным шепотом ответила Полуночница, прыгая в оконный проем.
        Девочка, кажется, будила брата, спящего на соседней кровати.
        Очень, очень плохо, что она не закрыла окно. Впрочем, девочка все равно его откроет. Как она это сделает, Полуночница уже не услышит.
        На горизонте уже забрезжила золотистая полоска рассвета.
        Оставалось не более получаса на то, чтобы успеть уйти в темноте, а потом в укромном месте сложить в спрятанную сумку всю амуницию, накинуть на комбинезон строгое шерстяное платье и превратиться из воровки и убийцы в добропорядочную горожанку.
        Серую мышку, на которую никто не обращает внимания.
        Объектив со снимками лежал в кармане. Она еще не знала, что это - удачный предмет торга, опасные улики, от которых следует немедленно избавиться или ее защита, но дважды проверила, чтобы объектив с фотографиями остался на месте.
        Знала только одно. То, что произошло сегодня ночью не было цепью случайных совпадений. Она была уверена, что даже собака в коридоре оказалась не просто так.
        А значит, серой мышкой придется побыть немного дольше, чем обычно.
        Глава 1. Паб «У Мадлен»
        Город умывался ледяной морской водой с первыми лучами рассвета. Море толкало колеса и шестеренки электростанций. Электричество наполняло желтым светом лампы в домах и согревало воду в резервуарах, и в нем была частичка моря.
        Это море подхватывало маленькие старомодные, деревянные рыбацкие лодочки, на которых даже не было моторов, а вместо голограммы парусов, как на гордых линкорах и фрегатах, на единственной мачте бился настоящий белоснежный кэт.
        И это же море принимало грузовые баржи и механические корабли, на рассвете выходящие в его воды.
        Уолтеру всегда нравилось следить за морем. Зеленоватое у берега, оно наполнялось золотом на рассвете, и скоро это золото размывало волнами, оставляя стальное пространство, голубеющее к горизонту. Этот градиент казался ему самым совершенным в мире сочетанием цветов. Может быть, он и сам не отдавал себе отчета, но его темно-зеленые пиджаки и жилеты, голубые шейные платки и серые двубортные шинели отражали его привязанность к этим цветам. Уолтера завораживало вообще все, что было связано с морем. Может быть поэтому он перебрался из туманной столицы в маленький город на берегу. Чтобы чувствовать прикосновение волн во всем. Чтобы ветер пах солью, а не сгоревшим топливом. Чтобы стоять на берегу, улыбаясь волнам и быть живым. А что для этого пришлось оставить позади - так ли это важно?
        Город назывался Лигеплац - «Пристань». Это слово значило для Уолтера нечто большее, чем просто место стоянки кораблей. Он очень надеялся, что этот город станет его домом. Город, пахнущий морем, такой живой и яркий, с его красными и бежевыми двухэтажными домиками, желтой тротуарной плиткой, с милой привычкой украшать оконные рамы резьбой, а подоконники - цветами, даже зимой видными за стеклом.
        Часы на башне в порту пробили восемь. Уолтер нехотя отвернулся от воды и надел черные круглые очки. Он старался снимать их как можно реже, и пусть его в них часто принимали за слепца, зато никто не видел его недоброго, ядовитой зелени, взгляда. И он сам не встречал этот взгляд в зеркалах.
        Не удержавшись, и в последний раз за утро оглянувшись на волны, уже через черные линзы, Уолтер быстрым шагом отправился прочь от берега.
        Паб «У Марлен» находился недалеко от порта, и Уолтер не помнил ни одного дня, когда там не было бы людей. Моряки с пришедших недавно судов, постояльцы нескольких комнат на втором этаже паба, случайные прохожие и туристы - здесь всегда было шумно, ярко и чаще всего, весело.
        Уолтер еще помнил, как два года назад, сойдя с корабля, он стоял посреди порта, одетый в изысканного кроя черное пальто, сковывающее движения. Он стоял и смотрел по сторонам, прибывший в город столичный аристократ, еще не забывший о том, что нужно соблюдать все возможные церемониалы и что воротнички на рубашках каждое утро должны быть накрахмалены так, чтобы о них можно было порезаться. Уолтер еще не сбросил маску презрительного высокомерия, а горящих восторгом глаз никто не мог заметить под очками.
        А вокруг него кипела жизнь, настоящая, та, о которой он раньше и не подозревал. Он стоял, сжимая ручку дорогого фамильного саквояжа, и ошалело смотрел на матросов, занятых погрузкой и разгрузкой кораблей, на женщин в желтых кружевных шарфах, призывно улыбавшимися каждому мужчине, с которым встречались взглядом. Торговцы, бдительно следящие за разгрузкой, угрюмые механики, подходившие к прибывшим. Девушки в белых передниках, несущие к кораблям корзины с фруктами.
        Одна из них подошла к нему и дернула за рукав.
        - Груша, герр! Всего медяшка!
        У нее было добродушное, круглое лицо, густо усыпанное веснушками. Уолтеру, привыкшему к болезненно-бледным, холеным аристократкам, в первую секунду показалось, что девушка перед ним с какой-то другой планеты. Но потом он пригляделся к ее лучистым серым глазам и желто-рыжим лисьим косам, и понял, что с другой планеты тут он. Молча протянул девушке монетку, и взял грушу у нее из рук, коснувшись ее теплых, мягких пальцев. Она хихикнула, и, достав из корзины веточку вереска, заправила за петлицу его пальто, густо обсыпав пыльцой черный кашемир.
        - Так-то, герр. Сходящие с кораблей всегда тоскуют по свежим фруктам, женским улыбкам и запаху вереска! А если вы тоскуете еще и по выпивке или комнату ищете - в пабе «У Мадлен» как раз есть свободный номер, - подмигнула ему девушка.
        Позже он узнал, что девушку звали странным именем Василика, и она была подавальщицей в пабе. Как и большинство девушек, продающих фрукты в портах по утрам, чтобы завлечь в свои заведения постояльцев и посетителей.
        Но в тот день Уолтер понял, что ничего не случается просто так.
        В тот же вечер он отдал какому-то портовому нищему свое пальто, за бесценок продал саквояж, сжег шейный платок в камине и купил себе эту самую шинель и гитару.
        Неважно, кем он был в той, прошлой жизни. Главное, что и в этой, и в прошлой жизни он виртуозно играл. И сейчас был просто Уолтер, музыкант в пабе «У Мадлен».
        И хотел им и оставаться.
        А если он хотел оставаться просто музыкантом Уолтером, «У Мадлен» нужно было быть через пятнадцать минут, потому что Хенрик, хозяин заведения и бармен, просил его вчера самому открыть бар и постоять за стойкой пару часов. Уолтер не возражал. Он прекрасно варил кофе и заваривал чай, а большего от него по утрам редко требовали. С вечера он специально не стал пить, чтобы сейчас быть в состоянии работать и улыбаться посетителям.
        Василика уже была на месте, и принимала заказы на завтрак от нескольких проснувшихся постояльцев.
        - Уолтер! Ты вовремя, эти чудесные господа заказали у меня целый галлон кофе! - она поставила поднос на пустой стол и помахала ему рукой.
        - Неужели кого-то не бодрит твой щебет по утрам, милая? - улыбнулся он, снимая очки.
        Василика звонко чмокнула его в щеку и проскользнула на кухню. Уолтер, вздохнув, встал за стойку и включил небольшую печку под медным подносом, полным песка.
        Он помнил женщину, научившую его так варить кофе. Ее звали Атаро. Она служила в доме его отца, единственная горничная вместо кружевных наколок носившая на голове яркий, красно-желтый тюрбан со своей родины. У нее была кожа цвета горького шоколада, самые белые глаза и зубы из всех, что он когда-либо видел, и самых громкий смех. Она говорила, что варить кофе - колдовство. Что, если не разбудить живущих в порошке духов, можно просто вылить чашку на пол.
        Уолтер улыбался, ставя в нагретый песок большие медные джезвы.
        Здесь тоже любили кофе. И умели ценить разбуженных духов.
        - Уолтер, твою мать, я что, еще с вечера не протрезвела или я правда вижу твою сияющую рожу за этой стойкой с утра? - прохрипела высокая, черноволосая женщина, садясь за стойку.
        - Моя обожаемая Зэла, твой голос подобен пению райской птицы в ветвях цветущего персика рано утром, когда… - с радостью включился он в их обычную игру.
        - Ох, заткнись, ради всего святого, Уолтер, у меня от твоего меда слипаются уши, - мрачно сказала она.
        - Как пожелает прекраснейшая фрау!
        Зэла была бортовым механиком. Она часто нанималась на суда и отправлялась в многомесячные плавания, но всегда возвращалась и останавливалась именно в пабе «У Мадлен». И после каждого плавания по полгода занималась обслуживанием кораблей на верфях, не выходя в море, и страшно ругалась, поминая качку, ледяной ветер, раскаленные моторы, погнутые шестеренки, порванные ремни и сальные шуточки матросов.
        А потом снова срывалась в плавание.
        Уолтера, высокого, субтильного, вечно растрепанного русоволосого музыканта с аристократическим прошлым, она сразу невзлюбила. Он, не задумываясь, подыграл ей, и она верила, что перед ней велеречивый, высокопарный и изнеженный мальчишка до тех пор, пока мальчишка не выпил при ней бутылку виски и не подрался с двумя матросами, уделявшими Василике слишком пристальное внимание.
        То есть до вечера того же дня, как они познакомились.
        Впрочем, Уолтер с удовольствием продолжал строить из себя трепетного юношу, превратив ошибку Зэлы в ежедневную беззлобную игру.
        - Возьми, полегчает. Я капнул тебе в виски кофе, - подмигнул Уолтер, подвигая к ней высокий бокал.
        - Спасибо. Не такой уж ты и мерзкий все-таки, но как увижу твою лощеную мордашку, так и хочется сломать твой породистый носик в трех местах, - проворчала Зэла, которая привыкла общаться с моряками, а не с более благодарными собеседниками.
        С этой ее особенностью Уолтер вполне смирился.
        - Слыхал, Полуночница вчера этого… попечителя… как там его звали… герра, мать его, Хагана… пришила, в общем. Вместе с его женой.
        - Герра Хагана? Второго владельца «Механических пташек»? - брезгливо скривился Уолтер.
        - Его самого, старого козла, туда ему и дорога. Все так убиваются, как же, благотворительность, попечитель каких-то сиротских приютов, поит бездомных котят сливочками. А сам выпускает этих… - с ненавистью выдохнула Зэла.
        Уолтер молчал, разливая кофе по чашкам. Герр Хаган заявлял, что делает доброе дело, создавая механических кукол для работы в борделях. Половина из девушек в желтых шарфах, снующих по пирсу, имела металлический каркас вместо скелета и масло вместо крови. Уолтер знал только две сферы, где было разрешено изготавливать таких кукол, каждая из которых лицензировалась и проходила ежегодную сертификацию.
        Это была сфера удовольствий и сфера ритуальных услуг.
        Ненависть Зэлы вызывала первая. А именно то, что многие из кукол герра Хагана, бывшего не только совладельцем фирмы, но и художником, имели облик несовершеннолетних девочек. Уолтеру тоже претила сама мысль о подобном, но он утешал себя тем, что тем, кто испытывает такие чувства, лучше удовлетворять их с бездушными «пташками», а не с живыми людьми. Если уж они по какой-то причине до сих пор не болтаются в петле.
        Зэла подобных утешений не находила.
        - Интересно, кому это он так насолил, что для него наняли Полуночницу. Удовольствие-то не из дешевых.
        - Понятия не имею, только я бы ему сбор организовала на компенсацию расходов. Ну-ка, подлей мне еще кофе.
        - А откуда они вообще знают, что это Полуночница? Они вообще-то работают без свидетелей, - усомнился Уолтер, наливая кофе в новую чашку.
        - Девочка видела. Дочка Хагана. Говорит, черная тень, представилась Мальчиком-С-Фонарем.
        - Ну тогда Полуночники не имеют никакого отношения к этому убийству. Разве ты не знаешь - Полуночница или не попалась бы на глаза ребенку или просто тихо придушила бы свидетеля.
        - Полуночницы, наверное, разные бывают. Не знаю я, Уолтер. Надеюсь только, что на улицах станет поменьше девочек в желтых шарфах. Каждый раз смотришь - будто гимназистка идет, и все у него тоненькие, маленькие, в синих платьях… А как обернется… а, пошло оно все.
        Зэла залпом выпила обжигающий кофе и собиралась с размаха поставить кружку на стойку. Уолтер успел подставить под кружку ладонь и улыбнулся Зэле:
        - Милая, ты перебила половину нашей посуды. Нельзя ли меньше экспрессии?
        - Зануда, - беззлобно буркнула она, все же ставя чашку рядом с его рукой.
        Аккуратно, не издав ни звука.
        - Уолтер, нам нужен еще чай! За третий и за пятый столик, там твои соотечественники, они говорят, что здесь никто не умеет прилично заваривать!
        Василика села рядом с Зэлой, поставив на стойку пустой поднос.
        Уолтер улыбнулся. Женщины смотрелись вместе забавно. Зэла была черноволосой, с обветренным красно-медным лицом, высокими скулами и раскосыми глазами, отличающими коренных жителей Континента. А Василика - бледная, веснушчатая рыжеволосая простушка, моложе Зэлы лет на десять. Рядом они напоминали осеннюю белку и угольную кошку.
        Уолтер как-то видел такого зверя, крупнее льва в полтора раза, с черной, смолянисто поблескивающей шерстью.
        - Мои соотечественники очень любят говорить, что чай, который они пьют где-то, кроме Альбиона, вовсе не чай, а помои, которыми они постеснялись бы пачкать свой фарфор, - Уолтер выдвинул один из ящиков под стойкой и достал оттуда мешочек из небеленого полотна. - Но каково было бы их удивление, если бы они узнали, что тот чай, что везут клиперы из колоний, на самом деле - пыль, которую нельзя заваривать без горьких цитрусовых корок? Есть всего четыре клипера, которые возят на Альбион настоящий чай. И все они ходят только в Гунхэго.
        Он надел толстые стеганые перчатки и снял со второй печки большой медный чайник. Ополоснул кипятком два фарфоровых чайника и вылил воду прямо на пол. Она быстро ушла сквозь доски.
        - Но у нас нет чая из Гунхэго, у нас вообще не чай, это местная трава, которая напоминает его по цвету и запаху, - расстроенно отозвалась Василика.
        - В этом-то и прелесть. Вот, отнеси им, милая, и посмотрим, хватит ли им снобизма возмущаться, - улыбнулся ей Уолтер, ставя два чайника и несколько чашек на поднос.
        - Ты кем был на Альбионе, счетоводом в какой-нибудь чайной конторке? Какие лекции, - скривилась Зэла.
        Уолтер, пожав плечами, поставил в песок еще одну джезву.
        - Ты давно видела Мию? - как бы невзначай спросил он.
        - А, ты все со своей скрипачкой. Да, Хенрик что-то говорил о том, что пригласил ее в конце недели. А что, птенчик, ты уже охрип отдуваться один? Пальчики холеные от гитары болят? - хохотнула она.
        - Ты жестокая женщина, Зэла.
        - А как же райская птичка в цветущих лепестках персика?
        - Разве птички не бывают жестокими? - улыбнулся Уолтер, разливая кофе по чашкам.
        …
        Хенрик пришел только к обеду. За это время Уолтер уже успел погасить обе печки и начать наливать пиво вместо кофе.
        Хозяин паба «У Мадлен» с трудом протискивался в двери собственного заведения. Это был огненно-рыжий мужчина огромного роста. Кажется, он разменял уже шестой десяток, но возраст лишь начертил на его лице лишние морщины и запутал серебристые нити в волосах и бороде. Взгляд его медово-желтых глаз не потерял своей проницательности, зато обрел насмешливые искорки, свойственные тем, чья судьба складывалась нелегко.
        Паб «У Мадлен» пользовался репутацией места, где можно останавливаться кому угодно, включая семьи с детьми и путешествующих в одиночестве женщин. Таким паб часто советовали прямо на пристани. Хенрик, хотя и был не молод, к тому же в одном из давних морских сражений потерял ногу, не позволял в своем заведении драк и дебошей. Правда, иногда они все же происходили, особенно в его отсутствие. С тех пор, как в паб устроился работать Уолтер, это стало его проблемой. Он был не против.
        Когда-то он был бретером не из последних, и умел не только стрелять и фехтовать. Каждый раз, вспоминая, какими словами отзывался об этом его отец, Уолтер только горько усмехался.
        - Как ты тут справляешься?
        Голос у Хенрика был ожидаемый для такого человека - глубокий, раскатистый, словно далекий гром. Кто-то говорил, что похож на звериный рык, но Уолтеру казалось, что это недостаточно емкое сравнение.
        - Неплохо, но помощь требуется, - улыбнулся он, выливая в узкий, высокий бокал порцию кофейного ликера, перемешанного со льдом.
        Хенрик усмехнулся и подошел в стойке. Механический протез он заказал себе несколько лет назад, после долгих и упорных уговоров. Теперь его увечье было почти незаметно, и только царапины на светлых досках пола напоминали о том, что когда-то хозяин прохаживался по ним деревянной ногой, окованной железом понизу.
        Уолтер добавил в бокал порцию водки и долил коктейль доверху сливками.
        - Какие планы на вечер, Хенрик? Мне опять придется бренчать палечку до закрытия?
        Танец не просто так назывался «палькой». Слово «распалять» лучше всего характеризовало то, что начиналось сразу после первых аккордов.
        - Может и придется. Но ты не переживай, я пригласил нам на подмогу одну особу, желающую подзаработать.
        - Я надеюсь, это будет не как в прошлый раз, когда ты обещал нам певицу, а привел какое-то очаровательное существо чуть выше табуретки, которое не было бы слышно, даже если бы все просто молча пили, а не разговаривали и гоготали?
        - Хочешь сам искать пабу культурную программу? Может мне задуматься о том, стоит ли тебя держать с твоей палькой? - усмехнулся Хенрик, становясь за стойку.
        Уолтер перепрыгнул ее, оперевшись о край рукой и, как ни в чем не бывало, сел на один из барных стульев.
        - Что вы, герр Хенрик! Я готов играть вам палечку и петь скабрезные песенки с утра до вечера, лишь бы не лишаться счастья созерцать ваше прекрасное заведение!
        - И не вылететь из комнаты, которую ты у нас занимаешь.
        - Именно так. Я боюсь, сердце мое не вынесло бы такого удара. Так кого ты там нашел?
        - А, бортовая чародейка с пришедшего корабля желает бесплатную ночевку.
        - Бортовая чародейка? Это же злющие, дорого одетые тетки, которые даже на своих капитанов смотрят с таким презрением, будто они ну просто грязь под их ногами, - усомнился Уолтер.
        - А эта молоденькая совсем, ну, твоя может сверстница. Видно, еще не разобралась, как надо себя вести. И смешная такая, выглядеть пытается как шаманка с Северных Берегов, ну ты сам посмотришь. Только я тамошних ведьм видал - они еще хуже наших чародеек, беловолосые все, белоглазые, будто в них крови вовсе нет, и взгляды у них… Как обведут черным свои глазища, так и думаешь, что такой колдовать-то не надо, она посмотрит и к месту приморозит.
        - По мне, что одни, что другие, что третьи - неприятные особы, но в море без них делать и правда нечего. Одна чародейка способна навести морок и увести от корабля левиафана, а ты знаешь, сколько они топят, - зевнув, ответил Уолтер.
        - Плавали мы и без ваших чародеек, - ответил Хенрик, и взгляд его мечтательно затуманился.
        - Зэла успела рассказать тебе про кончину ее обожаемого герра Хагана? - торопливо перевел тему Уолтер, пока Хенрик опять не завел про свое славное прошлое.
        - Про кончину всеми обожаемого герра Хагана и фрау Марии мне прожужжали уши все мальчишки-газетчики на пути от дома до паба. Я хочу дождаться статьи в «Парнасе», эти хотя бы думают, что пишут. Представляешь, одна газетенка вообще накорябала, что фрау Марию собака загрызла.
        - А откуда ты знаешь, может и правда собака? - меланхолично спросил Уолтер, перегибаясь через стойку и снимая с остывшего песка джезву.
        - Так они фотографию трупа приложили, жандармскую. Что я, мало вскрытых глоток в своей жизни видел? Я и сам…
        - Хенрик, - Уолтер поднял ладонь в предупреждающем жесте.
        В стойке подошла Василика.
        - Герр Хенрик! Я тут слышала, вы какую-то ведьму привели? А она нам двор не подожжет, как в прошлый…
        - Она приедет погадать, - отрезал Хенрик, не дав девушке договорить.
        - Ах, вот оно что! Тогда предупреждаю, у нас тут две пожилые леди, я надеюсь, ваша ведьма не будет предрекать всем, кто старше шестидесяти скорую кончину, как в…
        - Василика, лучик мой, зачем ты держишь пустой поднос рядом со стойкой?
        - Чтобы вы поставили на него пять кружек темного пива и четыре шота односолодового виски с перцем, - очаровательно улыбнулась ему девушка.
        На нее было невозможно злиться, и Уолтер видел, что Хенрик добродушно посмеивается в усы, наливая пиво.
        …
        Ведьма пришла вечером. Раньше, чем Уолтер начал играть пальку и начались танцы, но именно в тот момент, когда он, поставив ногу на один из столов, вдохновенно пел «В таверне». Голос у него был сильным, гитара - звонкой, и никто не мог бы пожаловаться, что хоть слово нельзя расслышать за смехом и разговорами.
        - Те, кто выиграл носят одежды тех, кто проиграл,
        И здесь никто не боится смерти!
        Уолтер подмигнул вошедшей девушке и отвернулся, не останавливая песню.
        Он успел разглядеть ее. И правда, смешная. Совсем молодая, с нежной кожей, пушистыми, каштановыми волосами и медово-желтыми глазами, она зачем-то пыталась выглядеть как хищница с Севера. Но густые черные тени и плащ из белых ласок не делали ее похожей на шаманку, точно так же, как широкий пояс с медными бляхами и подвесками в виде птиц.
        Она выглядела девочкой, примеревшей мамин наряд.
        - А первый за тех, кто томится в казематах! - грянули матросы, утопив голос Уолтера.
        - А третий и второй - за самых прекрасных женщин! - отозвался он.
        Бокалы должны были поднимать тринадцать раз. К концу песни, вспомнив всех, кого только было можно, от моряков до Прелата, Уолтер наконец смог отложить гитару и подойти к устроившейся в углу ведьме.
        - Здравствуйте. Это вас пригласил Хенрик?
        - Верно. Только я не вижу здесь своих клиентов. Только пьяных матросов и кабацкого горлодера, - с презрением отозвалась девушка.
        Кажется, некоторые навыки у бортовых чародеек она успела перенять. Уолтер улыбнулся. Интересно, все ли?
        - Все верно, это паб у порта, здесь всегда такая публика. Может быть вы желаете что-то более изысканное? У меня есть прекрасная баллада о леди Изабетт и горшке с базиликом…
        Уолтер мог пропустить минут десять между песнями, чтобы не утомлять гостей. Но он не воспользовался этой возможностью и сев рядом с ведьмой, взял первые аккорды.
        - Над миром плещется гроза, взорвавшись тысячей огней,
        И время, повернув назад, взорвалось в небе вместе с ней, - начал он тихим и заунывным голосом.
        Это была самая длинная и самая нудная баллада из всех, что он знал. К тому же в ней пелось о девушке, которая выкопала труп своего возлюбленного, отрезала ему голову и положила ее в горшок с базиликом. Горшок она постоянно поливала слезами, пока его не украл убийца и девушка не скончалась от тоски. Вообще-то Уолтер мог за такие песни нарваться на неприятности с распаленными более веселыми песнями постояльцами, но на него, к счастью, никто не обращал внимания.
        К середине баллады девушка сделала попытку остановить певца, но Уолтер только укоризненно на нее посмотрел. Судя по тому, что она затихла, ведьма мало чему научилась у бортовых чародеек.
        - Она молчит, как он просил, и нет ни слов, ни слез,
        И нет отчаянья, нет сил, в груди застыл мороз, - продолжал он, старательно изображая звенящие в голосе слезы.
        Когда баллада наконец закончилась, на лице девушки отразилось искреннее облегчение.
        - Видите, я знаю музыку, которую ценят в лучших альбионских домах. А хотите…
        - Нет-нет, простите, я не разглядела в вас ценителя, - торопливо ответила девушка. - Меня зовут Сулла, и я просто хотела погадать кому-нибудь из постояльцев.
        - Не смею вам мешать. Кстати, меня зовут Уолтер, - улыбнулся он, вставая со стула.
        - Может быть, вам?
        - Ну уж нет, вдруг вы видите не только то, что я хотел бы подглядеть, но и то, что я хотел бы не вспоминать, - отказался Уолтер.
        - У всех нас есть тайны, музыкант, - донеслось ему в спину неожиданно холодное предупреждение.
        Он только усмехнулся.
        Если девушка желает снять у них комнату - значит, у него будет время с ней познакомиться поближе. Если она бросается такими предупреждениями, значит, ведьма она плохая и ничего узнать о нем не может. А если так, то ничто ему не грозит.
        Глава 2. Пташки и Соловьи
        В следующие дни новость о кончине герра Хагана и фрау Марии стала самой обсуждаемой не только в пабе «У Мадлен», но и во всем городе.
        Эта новость ходила по улицам, проникала в гостиные, на кухни, в кафе и клубы, грелась у каминов, обрастала подробностями, домыслами и сплетнями, и снова выходила на улицы. Люди носили ее в карманах и в руках, и с радостью передавали друг другу. Кто-то украдкой торопливо выдыхал ее прямо в ухо собеседнику, кто-то выкрикивал на улицах, а кто-то томно шептал, прикрываясь кружевными веерами.
        На похороны пригласили только членов семьи и нескольких коллег. Это породило новую волну домыслов - от версий об изуродованном теле, до осторожных предположений, что герр Хаган на самом деле жив.
        Уолтера не особенно интересовали эти сплетни и компания «Механические пташки». Он только с брезгливостью отметил среди своих знакомых несколько особо сокрушающихся о том, что следующий художник может не понять «того особого шарма, что был присущ прошлому».
        Гораздо больше Уолтера заботило событие, которого он каждый раз ждал с плохо скрываемым волнением - Хенрик пригласил Мию, и она обещала прийти. Несколько раз она переносила свой визит, присылая надушенные записки Хенрику, но в ближайшие дни обязательно должна была появиться в пабе.
        В тот день Уолтер спустился в зал к обеду. Утром он успел сходить к морю, умыться ледяной водой и послушать прибой. Потом вернулся домой и проспал еще несколько часов.
        Хенрик сидел за стойкой и читал газету. Уолтер издалека узнал вензель в названии. «Парнас - газета, чьей статьи об убийстве герра Хагана ждал весь город.
        - Ну что, их Пишущие уже нашли убийцу и выдали его толпе? - усмехнулся Уолтер, садясь на стул.
        - «Редакция "Парнаса" отказывается от любых комментариев по поводу убийства герра Хагана Хампельмана и его жены, фрау Марии Хампельман до проведения конференции», - процитировал он, не отрываясь от газеты.
        - Уолтер, ты проснулся! Хочешь кофе? - рядом словно из ниоткуда возникла сияющая Василика с подносом, полным грязных тарелок.
        - Очень, птичка, только о нем и мечтаю, - улыбнулся ей Уолтер.
        - Так подвинь аккуратненько Хенрика и свари мне тоже - я с утра бегаю, устала!
        Через секунду ее у стойки уже не было. Уолтер тяжело вздохнул - он никак не мог привыкнуть к простоте здешних нравов.
        - Нет, ну ты слышал? - риторически спросил он Хенрика, так и не оторвавшегося от газеты.
        - Слышал, как не слышать. На меня тоже вари, - коротко ответил он, отодвигаясь от печки.
        Пока Уолтер возился с песком и джезвами, сверху спустился еще один поздно просыпающийся постоялец. Чародейка Сулла появлялась в обеденном зале в полдень, а потом пропадала до ночи. Наверное, пыталась наняться на корабль.
        Почему у нее не получалось, Уолтер уже понял. Единственным волшебством, которое она показала за все это время, были несколько искорок, которые она стряхнула с ладони.
        На Альбионе гораздо реже пользовались услугами чародеев, предпочитая развивать технику. Но за время жизни в Лигеплаце Уолтер успел сделать некоторые выводы о представителях этой профессии.
        Отец обеспечил Уолтеру блестящее образование. Городской университет Альбиона, считающийся лучшим на континенте, Уолтер закончил с отличием. Но вопросу магии там уделялось удивительно мало времени. Магия считалась пережитком и варварством. Иронично было то, что едва ли не единственной постоянно использовавшейся магической вещью были антимагические экраны. Чародеи никогда не отличались щепетильностью и исправно поставляли экраны на Альбион, где привыкли дорого платить за свои прихоти.
        Альбион всегда был прогрессивен. Именно там на технологической выставке впервые был представлен дирижабль, огромное, кажущееся несуразным чудовище, которое, все же могло решить проблему опасных морских путешествий. Впрочем, дирижабли так и не получили большого распространения - во-первых, они постоянно падали, а во-вторых, даже в таких условиях в небе быстро появились воздушные пираты.
        С тех пор, как было открыто электричество, на Альбионе считали, что будущее - за этими холодными лиловыми сполохами, которые дал им худой, бледный мужчина из Кайзерстата.
        Но к немалому удивлению Уолтера выяснилось, что в самом Кайзерстате промышленная революция не мешала чародеям. Они продолжали занимать свои посты, часто нанимались для охраны на корабли и дирижабли, и даже на поездах, отправляющихся с местных вокзалов, обязательно присутствовал штатный колдун или ведьма. Уолтер очень ценил преимущества, которые давало их присутствие, но не мог отделаться от инстинктивной неприязни к этим людям.
        Наверное, они просто слишком сильно напоминали ему альбионскую аристократию своей надменностью и непредсказуемостью.
        Уолтер уже знал, что существует множество направлений, в каждом из которых свои чародеи и колдуют они по-разному. И каждый чародей, даже внутри своего направления, колдует по-своему.
        Но всех их объединяло одно - эффектность и естественность использования своей силы. Чародеи легко зажигали свечи во всей комнате одним взмахом руки, не задумываясь ловили падающие предметы сделав легкое движение пальцами, и часто во время разговора жестикулировали и рисовали в воздухе светящиеся узоры. Сулла же в первый вечер погадала всем желающим и демонстративно выпустила несколько искр с ладони.
        Уолтер не знал, чем обычно занимаются слабые чародеи. Ведь наверняка же они существовали.
        Но точно знал, чем им заниматься не следовало - наниматься на корабли. Ни один корабль не заходил в порт, не попав по пути в какую-нибудь неприятность. На корабли нападали пираты и морские чудовища, на море часто случались шторма. Надо ли говорить, что у пиратов часто находились свои чародеи, отличающиеся редкой изобретательностью и жестокостью. Уолтер читал о казни чародейки, работавшей на пиратском судне «Крадущийся». Корабль полностью оправдывал свое название - он следовал за жертвой на большом расстоянии и никогда не принимал бой. Если на борту корабля не оказывалось хорошего чародея, который распознавал и отражал чужие чары, пиратская ведьма насылала на весь экипаж болезнь, которая сжигала человека за пару дней. Потом «Крадущийся» приближался к судну, и пираты забирали весь груз, который не могли защитить мертвецы. Правда, это было до того, как антимагические экраны стали доступны всем.
        На что надеялась Сулла, если его выводы о ней были верны, Уолтер себе не представлял.
        Она сидела за самым дальним столом в углу, и Уолтер видел, как она провожает не замечающую ее Василику злым взглядом каждый раз, когда она проходила по залу. Сулла была в том же платье, в каком и приехала сюда, только плащ из белых ласок сменила грубая серая шаль.
        - Госпожа ведьма сидит там уже минут десять и, кажется, очень недовольна тем, что ты к ней подходишь, - сообщил Уолтер Василике, когда она подошла к стойке за кофе.
        - Ой! А раньше ты мне не сказал, - расстроилась девушка.
        Спустя минуту она вернулась.
        - Далеко не уходи, ей тоже нужен кофе!
        - Если я буду постоянно варить вам кофе - к вечеру не смогу играть, - проворчал Уолтер.
        - Если ты со своими джезвами так обессилишь, что не сможешь играть, то я дам тебе отгул. Только если твоих сил при этом хватит бутылку поднять - это будет отгул за твой счет, - усмехнулся Хенрик.
        Звякнул колокольчик над дверью. Уолтер оторвался от кофе и поднял взгляд на вошедшего.
        - Хенрик, у нас жандарм, - пробормотал он, возвращаясь к джезве.
        - Вижу.
        Хенрик был абсолютно спокоен, но Уолтер увидел, как он едва заметно кивнул Зэле, читавшей газету в другом углу зала.
        Жандарм, едва заметно хромая, подошел к стойке.
        Он был высоким и худым. Форменная шинель висела на нем мешком, редкие, мышиного цвета волосы он старательно зачесывал назад, чтобы скрыть плешь. Лицо у него было вытянутым, нос - длинным, а глаза под круглыми очками в проволочной оправе имели совершенно невыразительный, светло-голубой цвет.
        - Что вам угодно, уважаемый? - доброжелательно спросил его Хенрик.
        - Я хочу знать обо всех ваших посетительницах за эту неделю, - просто ответил жандарм, кладя ладонь на стойку.
        Голос у него был тихий и дребезжащий, с заискивающими интонациями.
        - Спросите что проще, герр?..
        - Унфелих.
        - Так вот, герр Унфелих, у нас портовый паб. К нам за неделю приходят и уходят десятков пять женщин, разного возраста и разных классов. Кто-то остается на ночь.
        Хенрик лукавил. На самом деле из новых постояльцев у них была только Сулла, которая стала платить за комнату, не успев наняться на корабль. И почти всех, кто появлялся в пабе по вечерам он знал лично, поэтому мог назвать герру Унфелиху все имена. Но он не собирался этого делать. Во-первых, жандарм не показал никаких удостоверений, во-вторых, он задал неправильный вопрос.
        Видимо, он и сам это понял. Вздохнув, жандарм выложил из кармана на стол удостоверение в черной обложке. Хенрик взял его в руки. Открыл, несколько секунд вчитывался и все больше мрачнел.
        - В пабе нет никого, кто вам бы подходил, - холодно ответил он, возвращая удостоверение.
        - Позвольте, но это мне решать. Они редко сбегают, но отлично прячутся, герр Хенрик. И так похожи на людей. Вы и сами знаете, верно? Одна из кукол живет у вас дома, - улыбнулся жандарм, и в голосе его не осталось следа заискивания.
        Уолтер вздрогнул. Кофе пролился на песок, дотек до подноса и зашипел, сгорая на раскаленной меди.
        - Я закон не нарушаю. И никого не укрываю. Но здесь нет тех, кого вы ищете, только ведьма с Севера. Вы же знаете, герр Унфелих, что куклы не колдуют, - сквозь зубы процедил Хенрик.
        - А кто-то видел, как она колдовала? - спокойно поинтересовался жандарм.
        - Все видели. Уолтер, видел, как Сулла колдовала?
        - Да, - не задумываясь ответил он.
        - Василика, девочка моя, ты видела, как Сулла колдует?
        - Так же ясно, как вижу вас, герр Хенрик, - покладисто ответила она.
        - Видите. Вам тут нечего искать. А если хотите проводить у меня обыски и допросы - принесите бумагу из
        Канцелярии, а не только удостоверение и свои домыслы, - сквозь зубы процедил Хенрик.
        Уолтер на месте жандарма испугался бы. Герр Унфелих выглядел обычным неудачником, к тому же довольно субтильным, а Хенрик сейчас напоминал разъяренного огненно-рыжего медведя, способного разорвать человека пополам.
        Но жандарм сохранял абсолютное спокойствие. Улыбнувшись, он кивнул Хенрику, убрал удостоверение в карман и вышел, напоследок окинув взглядом зал.
        - Вот ведь штопанный подонок! - раздался полный возмущения голос Зэлы, едва за герром Унфелихом закрылась дверь.
        Зэла швырнула в камин газету, за которой пряталась весь разговор, и села за стойку.
        - И правда, удивительно неприятный господин, - отозвалась Василика, подходя к Хенрику и осторожно прикасаясь к его запястью.
        - Жалобу напишу, и бумагу перцем пропитаю, чтобы, если ей подотрутся, мое недовольство все равно пробрало! Каков подлец! И где, скажите на милость, хваленая конфиденциальность «Механических соловьев»?! - продолжала возмущаться Зэла.
        Уолтер только тяжело вздохнул. Он не знал, что сказать.
        Все постоянные посетители «У Мадлен» и все работники паба знали, почему он не называется «У Хенрика».
        Никто из них не видел Мадлен. Она умерла тридцать лет назад, во время последнего плавания Хенрика. Именно тогда он потерял ногу в сражении, и возвращался, не зная, как сказать своей молодой жене, что ее муж теперь калека. Тогда еще не было механических протезов такого качества. И механических кукол тогда только начали делать. Выходили они неуклюжими, с фарфоровыми лицами.
        Но оказалось, что Хенрику некому сообщать плохие новости. Уолтер так и не узнал, умерла Мадлен от болезни или ее убили. Но Зэла показывала ему фотографию. Среди множества фотографий и картинок в рамках, украшавших стены, эта ничем не выделялась. Девушка на ней навсегда застыла в насмешливом полупоклоне. На ней было старомодное, длинное платье с корсетом, но длинные волнистые волосы ее остались распущенными, и даже шляпку, обязательную для дам тех лет она не надела. «Хенрик очень ее любил. У него не было женщин с тех пор, ни одной. Какая-то лебединая верность, или медвежья, уж не знаю, как у них там», - проворчала Зэла, но Уолтер видел, что она искренне сочувствует Хенрику. Они оба не могли разглядеть в лице на фотографии то, что видел там Хенрик, и стекло заслоняло Мадлен от мира так же верно, как могильная плита.
        Когда открылась фирма «Механические Соловьи», Хенрик даже не думал туда идти. Они обещали ему не спасение, не могли вернуть его Мадлен. Только сделать бездушную механическую куклу с ее лицом. Наделить ее не душой Мадлен - воспоминаниями Хенрика о ее душе. Но шли месяцы. Царапающая мысль о коротком утешении все больше и больше разрасталась в сознании. К тому времени у Хенрика был его паб, нетронутые «выходные» после его увольнения с корабля и сбережения на счете. Он мало тратил на себя, не видя в этом смысла. Видимо, одиночество и отчаяние сделали свое дело - Хенрик принес к «Механическим Соловьям» все фотографии Мадлен, ее дневники и исписанный крупными почерком блокнот - все его воспоминания о жене, каждая ее привычка, выражения ее лица, движения. И пластинку с записью ее голоса он тоже принес. Потом он признался, что у получившейся куклы голос отличался от живой Мадлен, потому что его создавали на основе пения. Но, с другой стороны, он так давно не слышал ее голоса, что быстро привык к новому и стал считать его настоящим.
        Хенрик никуда не выходил с Мадлен. Это было запрещено договором с фирмой. Но почти никто из владельцев механических копий своих близких и не хотел показывать их людям, предпочитая хранить эту зыбкую ложь от чужих глаз.
        К тому же Хенрик не хотел смотреть на себя с Мадлен со стороны. Ведь каждый взгляд прохожего, каждое отражение в витрине могли послужить ему напоминанием, что все это лишь игра. У богатых людей были средства даже ежегодно менять куклам лица и даже фигуры. Хенрик ради Мадлен не только потратил все свои сбережения, но и влез в долги. Его «соловей» оставалась тридцатилетней. Так как детей у Хенрика не было, после его смерти Мадлен должны были просто отключить и утилизовать, хотя некоторые завещали хоронить «соловьев» вместе с собой или покупали им места на кладбище. Это не возбранялось.
        Но напоминание о том, что человек, с которым ты живешь, вовсе не человек, а его механическая реплика считалось жестокостью, а в случае герра Унфелиха еще и нарушением служебной этики.
        - Пес с ним, Хенрик. Что нам за дело до него, мы ведь и правда никого не укрываем.
        - Этот ищет «пташку», не «соловья». Я не слышал, чтобы «соловьи» улетали…
        - Я не знал и что «пташки» улетают. Они разве не бездушные? От чего им бежать? - удивился Уолтер.
        - Да кто же их знает. Спящий с ними, Уолтер, пересыпь лучше песок на другой поднос, а этот отдай Василике, пусть на кухню отнесет - горелым кофе все провоняло, - сказал Хенрик.
        - А я тебе скажу, Уолтер, от чего они бегут, если ты хочешь послушать, - прошипела Зэла. - Те люди, что ходят в бордели «Пташек» способны кого угодно…
        - Зэла, прошу тебя, здесь посетители. В прошлый раз твоя пропаганда кончилась дракой, - скривился Хенрик, положив руку ей на плечо.
        - А это все потому, что…
        - Зэла, ради всего что для тебя там свято, никто из нас не ходит в их бордели и не одобряет этого! И вообще, поменьше бы ты сейчас воевала с «Пташками» - жандармы и Пишущие всего города ищут убийцу одного из их владельцев, не время показывать антипатии, - не выдержал Уолтер.
        Напоминание о том, что по слухам происходило в «Пташках» для него было болезненным полуупреком. Он никогда не поддерживал этот бизнес, но он закрывал глаза на его существование, как и вся страна. Уолтер читал мемуары одного из офицеров жандармерии, где он писал о благотворном влиянии «Пташек» на уровень преступности. Как только появилась возможность недорого и безопасно удовлетворить самую грязную свою фантазию, вплоть до реалистичного убийства, на улицах стало гораздо спокойнее.
        Все это успокаивало совесть. А потом появлялась Зэла или вот такой жандарм с неожиданными новостями о том, что «пташки» иногда улетают.
        В такие моменты Уолтер почему-то начинал чувствовать себя виноватым.
        - Вот от того, что мы их не показываем… - проворчала Зэла, впрочем, оставив скользкую тему.
        - Ой! А кофе-то фрау ведьме я так и не отнесла! - вдруг сказала Василика, виновато глядя на чашку с остывшим напитком. - Уолтер, поставь еще, я пойду извинюсь и пообещаю ей комплимент… Ее нет, герр Хенрик! - расстроенно всплеснула она руками, обернувшись к залу.
        Стол, за которым сидела Сулла был пуст. Василика выглядела искренне огорченной. А вот Уолтер и Хенрик испытывали немного другие чувства.
        - Она… улетела? - тихо спросил Хенрик.
        - Надеюсь она просто не дождалась кофе.
        - Настоящая чародейка подожгла бы стойку, если бы о ней забыли.
        - Но ведь мы оба видели, как она колдовала, Хенрик, - напомнил ему Уолтер об их общей лжи.
        …
        Мия появилась в пабе в семь часов вечера, точно как и обещала в последней записке. Мия играла на скрипке, и консерваториям и театрам предпочитала улицы и пабы..
        Когда Уолтер после знакомства с Мией попытался вспомнить ее лицо, ему с трудом это удалось. В ней было слишком много деталей, которые отвлекали. Уолтер слышал, что она жила с Идущими и переняла немало их привычек.
        Мия была яркой. Ее яркость балансировала на грани вульгарности, но на памяти Уолтера ни разу не пересекала ее. Мия любила пышные юбки до колен, никогда не носила корсетов, лишь иногда в угоду моде заменяя их широкими поясами или жилетами. Она любила блузки с широкими рукавами и надевала невероятное количество браслетов и колец, но Уолтер ни разу не видел на ней бус или ожерелий. Волосы она не красила, оставив им простой темный цвет. Зато она любила птичьи перья. Их она вплетала в косы, иногда так густо, что становилось не видно волос.
        И за всеми этими побрякушками и пестротой Уолтер не сразу обратил внимание на ее лицо. Но когда обратил, уже не смог забыть. Мия была бледной, с едва заметными веснушками. Острый подбородок, высокие скулы - именно к таким лицам он привык на Альбионе. Но таких глаз, как у Мии, не было ни у одной из альбионских аристократок. Зеленые у зрачка, они становились почти голубыми к ободку. «Как морские волны», - с восторгом думал Уолтер.
        Впрочем, насколько он знал, Мия была из тех женщин, в которых постоянно кто-то влюбляется, и не из тех, кто отвечает взаимностью. Никто даже в портовом пабе, эпицентре сплетен, не знал, был ли у нее хоть один роман. Уолтер не хотел себе признаваться, но особенное удовольствие ему приносили мысли о том, как его отец отреагировал бы на подобные симпатии.
        - Уолтер! Как настроение? Мы сегодня будим в душах лучшее силой искусства? - широко улыбнулась она.
        - Я думаю, мы сегодня играем так, чтобы людям было не стыдно, что они не всегда хотят лучшего, - улыбнулся в ответ Уолтер.
        Мия рассмеялась и протянула ему руку. У нее была маленькая и горячая ладонь и сильное, почти мужское пожатие.
        - Значит, мы играем и поем сегодня про алкоголь, море и девок? - уточнила она.
        - Про все, что здесь свято. Забыла, что мы еще проявляем антипатии к правительству, рассказываем про нашу общую нелегкую долю и воспеваем милых барышень, ждущих на берегу.
        - Отлично, это я люблю! Хенрик, дорогой мой, здравствуй! Уолтер говорит, что мы сегодня поем матросские песенки, бранимся и похабничаем. Мне для этого нужен грог, только лей побольше рома!
        - Ты, Мия как всегда очень мила, - добродушно проворчал Хенрик, ставя в горячий песок глиняный кувшин.
        - Что поделать, родители дали мне хорошее образование и выучили играть на скрипке, но совсем забыли привить изысканные манеры.
        Мия села за стойку, и тут же перегнулась через нее, принюхиваясь.
        - Ты добавил мне в грог вишневый ликер, - заявила она. - Я люблю тебя, Хенрик. Просто знай, что я тебя люблю.
        Уолтер вдруг почувствовал, как окружающий его мир обретает особенно яркие очертания. Всего на секунду он особенно ясно ощутил все, что происходило вокруг.
        На улице - сырой и промозглый ветер, но этот ветер дует с моря, и дует он где-то за стенами паба. В пабе горит жаркий очаг и зажжено множество свечей - Хенрик экономил на электричестве. Голоса людей вокруг сливаются в один монотонный гул, потому что ни один из голосов не несет в себе угрозы. С кухни пахнет свежей выпечкой и готовящимся рагу, а на плите за стойкой в роме и чае расходятся пряности. Сам Уолтер растрепан, на нем старая рубашка и мятый жилет, а на брюках нет стрелок. Рядом с ним Хенрик, которого он искренне считал своим другом, Василика, которая точно знала, что мужчины, сходящие с кораблей, тоскуют по запаху вереска.
        Не было Альбиона с его вечными туманами, официальными приемами и бессонными ночами, когда Уолтеру казалось, что на него смотрят сотни внимательных, оценивающих глаз. И не было его брата Джека.
        Зеленоглазый Джек, надежда родителей, старший сын. Талантливый врач, который очень любил ходить в темноте по туманным альбионским улочкам. Он не просто остался где-то в другой жизни. Уолтеру показалось, что его вовсе никогда не существовало.
        Имел значения грог, Мия, ее сладковатые духи, Хенрик со своей механической Мадлен и Зэла, играющая в кости с матросами. А все, что было на Альбионе, пусть там и остается.
        - Уолтер, ты будешь сидеть и мечтательно улыбаться или дашь мне мелодию? - улыбнулась Мия, наклоняясь к нему.
        От нее пахло апельсиновой цедрой и вишневым ликером.
        - Конечно.
        Уолтер поднял гитару и простучал по ее корпусу короткий ритм, а затем взял первые аккорды.
        - Как тяжко коль приходит осенняя пора,
        И в ней вовсе нету счастья и нет в ней серебра…
        Мия, не вставая со стула, легко взмахнула смычком.
        Посетители отрывались от своих кружек, поднимали глаза к стойке. Многие улыбались в ответ на улыбку Мии, которая играла незатейливую мелодию, легко качая головой в такт музыке и не забывая подмигивать публике.
        Уолтер, напротив, был серьезен. Он заметил, что такие простые песенки захватывают куда больше, если поначалу сохранять каменное выражение лица и петь, тщательно выводя каждый такт.
        Допев первый куплет, он обвел людей мрачным взглядом, а потом широко улыбнулся и ударил по струнам, сломав ритм для припева. Посетители отозвались одобрительным гулом. Кто-то начал подпевать.
        - Ах, альбионская коса,
        И древко из Лох Са,
        Точильный камень да доска,
        И горсть помельче бы песка!
        Мия встала со стула и медленно пошла по залу, не переставая играть. Уолтер видел, как она прикрыла глаза, полностью отдавшись ритму сплетенных мелодий и звуку его голоса. Может быть из-за таких моментов Уолтер и тосковал по этой женщине. В этот момент между ними возникала особенная близость, такая вибрирующая и крепкая связь, какой, может быть, не дала бы даже любовь.
        Самозабвенность Мии заставляла верить ей, тянуться к ней и попадать под ее чары.
        - А у меня есть новые,
        Новые-преновые,
        Новые ботинки!
        Уолтеру нравилось, что люди здесь были простыми. Попробуй он петь про счастье обладать хорошей косой да парой новой обуви на Альбионе - его бы заперли в сумасшедший дом, а здесь он смотрел в зал и замечал все больше искренних улыбок. Некоторые начинали выстукивать ритм кружками по столам, один из моряков, молодой и черноволосый, подпевал ему громче остальных. Девушка в голубом платье, сидящая рядом, смотрела на спутника с такой нежностью, что Уолтеру было завидно.
        Мия кружилась в центре зала, и на ее красной шелковой юбке растекались отблески огня, а ее браслеты тихо звенели в такт движению смычка.
        В тот вечер Уолтер много пел, много играл и много пил. От медных гитарных струн начали болеть пальцы, а голос все чаще приходилось подкреплять грогом, в который Хенрик, кажется, лил все больше рома.
        - Мия, почему ты не носишь ничего на шее?
        - Не люблю ошейников.
        Алкоголь смывал все слова и растекался обжигающей пленкой под кожей. Уолтер был не настолько пьян, чтобы хуже играть или чтобы у него заплетался язык. Он был пьян ровно настолько, чтобы в его голосе звенела безрассудная, легкая радость.
        Без выпивки Уолтер еще не научился полностью забывать о своем прошлом и расправлять пружину, с раннего детства сжатую в душе.
        Мия пила наравне с ним, танцевала, иногда откладывая ради этого скрипку. Когда она танцевала, надевала на руку инструмент с Южных Берегов, похожий на два плоских черных камня. Его щелчками она поддерживала ритм, выплетаемый гитарой.
        Стук ее каблуков.
        Удары кружек по столам.
        Звон браслетов.
        Дыхание.
        Биение сердец.
        Весь паб был насквозь пронизан ритмами, которыми наполняли его Уолтер с Мией. Песни были простыми, но напоминали грог, который варил Хенрик. В их простоте каждый видел что-то свое, и пьянили эти песни так же верно, как ром и пиво, которые не забывала разносить Василика.
        - Уолтер, давай немного успокоим ребят? Пора заканчивать, а я боюсь, что нас не отпустят спать, - обратилась к нему Мия под конец вечера.
        Ее высокая прическа слегка растрепалась и потеряла часть своих перьев. На щеках появились красные пятна, особенно заметные на бледном лице, а глаза лихорадочно блестели.
        - Кажется, ты сама не хочешь заканчивать, - улыбнулся ей Уолтер.
        - Я всегда ухожу раньше, чем мне захочется, - задумчиво отозвалась Мия, и от ее слов повеяло странной тоской.
        - Тогда… мы похабные песенки пели?
        - Пели, - кивнула Мия, забирая у Хенрика одну чашку кофе и подвигая вторую к Уолтеру.
        - Спасибо. Еще мы пели про алкоголь, про то, какое у нас паршивое правительство, про море, про работу, снова про алкоголь…
        - И снова похабные песенки.
        - Это была твоя идея!
        - Все мои идеи удачны, - промурлыкала Мия и, прищурившись, отпила кофе.
        Одна из последних песен, чьи аккорды ко всеобщему восторгу взяла Мия, считалась неприличной даже для портовых пабов.
        - Хорошо… Кого мы забыли?
        - Милых барышень, ждущих на берегу, - зевнула Мия.
        Кофе у Хенрика выходил совсем не таким, как у Уолтера. В чашке было нечто черное, густое, приправленное алкоголем и перцем. Один глоток согревал изнутри и возвращал ясность мыслей.
        - Тогда побудь милой барышней, а я тебе подыграю, - предложил он, поднимая чашку.
        - Идет. Надо же иногда вспоминать, как это делается.
        Мия залпом допила кофе и развернула стул к залу.
        Уолтер, подумав, взял первые аккорды баллады.
        - Одной безлунной ночью, когда спала луна,
        Лежала я в каюте и мысль мне пришла,
        Пускай мое сознание вдаль заберет мой сон,
        Команду я увижу, и море с кораблем.
        На корабле том Франклин, как прежде он красив,
        Как прежде он удачлив, и он, как прежде жив…
        Шум затихал. Никто не подпевал и не стучал по столам, никто даже не говорил. Василика стояла у стены, опустив пустой поднос и слушала, изредка вытирая глаза рукавом.
        Голос Мии был печальным, глубоким и темным, как море. Иногда в нем дрожали слезы, а иногда - отчаянная надежда. Уолтер играл и ясно чувствовал настроение почти всех сидящих в зале мужчин - каждому в этот миг хотелось зваться лордом Франклином, пусть даже и мертвым. Зато прекрасная девушка с печальными глазами любила бы сквозь смерть.
        - Мне тяжко мое бремя, до стона и до боли,
        Но перейду пути я, пересеку я море,
        Мне золота не жалко, но я прошу, скажи,
        Что где-то там мой Франклин навек остался жить…
        Слова повисли в воздухе золотящейся взвесью. Уолтер еще перебирал струны, доигрывая балладу, а Мия замолчала и повернулась к нему. Она смотрела на него со странной смесью грусти и интереса, и Уолтер старался не поднимать глаз от гитары, потому что даже невидимым этот взгляд обжигал. Если он посмотрит Мие в глаза - точно не сможет закончить песню.
        Наконец, мелодия оборвалась.
        - Все, господа, мы закрываемся! - объявил Хенрик, когда стихли аплодисменты.
        Василика собирала деньги с тех, кто еще не успел расплатиться. Уолтер и Мия сидели у стойки, чувствуя, как сегодняшний вечер уходит, теряя свои чары и свой пьянящий жар.
        Люди выходили, открывая двери в промозглую синюю темноту. Кажется, даже свечи потускнели.
        - Не хочу, чтобы сегодняшний вечер заканчивался, - вдруг сказала Мия, прикасаясь к его запястью.
        - И что же ты предлагаешь?
        - Ты снимаешь комнату здесь?
        - Да…
        - Ну так пошли, - меланхолично сказала Мия, допивая остывший грог.
        Уолтер поднял глаза и встретился с ней взглядом. Мия улыбалась. Скрипка лежала рядом с ней на стойке, и Уолтер только сейчас понял, что зачем-то продолжает держать гитару в руках.
        - Побуду милой барышней.
        - А я тебе подыграю, - пообещал ей Уолтер.
        Их обоих устраивала такая игра.
        Глава 3. Сорока
        Утром в окна проникал особенно чистый и белый свет. За ночь похолодало и выпал первый в этом году снег, к обеду обещавший оставить после себя только влажные тротуары и крыши.
        Уолтер спал, но даже во сне он чувствовал присутствие Мии, щекотавшей дыханием его шею. Ему ничего не снилось и ничего не тревожило. Его сон полнился чем-то теплым, серым и ласковым, как морские волны. Позже Уолтер, вспоминая тот вечер, ночь и короткое белоснежное утро поймет, что это был первый в его жизни момент совершенного, безмятежного счастья.
        Перья в прическе Мии крепились к тонкой черной ленте и нескольким заколкам. Когда она вытащила их, Уолтер впервые увидел ее с распущенными волосами. Ему показалось, что это удивительно интимный жест, едва ли не более интимный, чем все, что должно было произойти дальше.
        У нее были горячие губы, сладкие от вишневого ликера. Сильные руки с тонкими пальцами, уверенные движения. Мия знала, чего она хочет, и чувствовала, чего хочет Уолтер. Он понял, что ошибался - любви она отдавалась не менее самозабвенно, чем музыке. Все ее кольца и браслеты удивительно быстро оказались рассыпанными по полу, а ее привычка не надевать корсетов в ту ночь вызвала у него еще больше симпатии.
        Когда-то отец говорил ему: «Никогда не верь моменту. Он ярко горит, но, сгорев, оставляет после себя лишь свою ложь».
        Уолтер никогда не хотел жить так, как говорил ему отец. Каждый галстук казался ему удавкой, накрахмаленные манжеты - кандалами, а каждый запрет - грузом на кандалах.
        Но в то утро Уолтер был вынужден признать правоту своего отца.
        Сначала стук в дверь был тихим и робким, таким, что был не в силах нарушить сна Уолтера и Мии. Потом стук стал немного настойчивее, а затем стих, сменившись приглушенными рыданиями. Уолтер не мог видеть, как девушка, стоящая за дверью, устав стучать, бессильно опускается на пол и плачет, уткнувшись носом в подол клетчатой шерстяной юбки.
        Зато это прекрасно видела Зэла, собиравшаяся спускаться к завтраку.
        - Ты, девонька, не по музыканту нашему слезы льешь? - спросила она, останавливаясь у двери.
        Девушка только кивнула, не поднимая головы, и стараясь, чтобы оборки ее бежевого чепца падали на лицо.
        - Так не плакать надо, а стучать громче, он вчера выпил весь запас рома у Хенрика, - ободряюще улыбнулась ей Зэла. - Сейчас сделаем. Уолтер! Уолтер, просыпайся, кобель, к тебе гости!
        От ее голоса проснулся не только Уолтер, но и остальные жильцы. Дверь соседней комнаты приоткрылась и из-за нее показалась одна из постоялиц - пожилая леди в длинной белоснежной рубашке.
        - Нельзя ли потише?!
        Ответ, которым ее удостоила Зэла был достоин бортового механика, но вряд ли достоин благовоспитанной фрау.
        Впрочем, к Зэле даже дежурным «фрау» обращались только льстивые торговцы, а назвать ее «благовоспитанной» язык бы не повернулся даже у них.
        Все это время она не переставала стучать.
        - Зэла, может ты перестанешь стучать по открытой двери, голова болит? - попросил ее Уолтер, наблюдавший за отповедью, стоя в проеме.
        - Вот, тут ребенок рыдает, пока ты дрыхнешь, - она обвиняющим жестом указала на все еще сидящую на полу заплаканную девушку, а потом подошла к ней и, схватив ее за плечи, заставила встать, после чего подтолкнула к Уолтеру.
        - Разбирайся со своими женщинами, а скажу Хенрику, чтобы он сварил тебе кофе, - ободряюще улыбнулась она и направилась к лестнице.
        - Спасибо, Зэла, - скептически ответил Уолтер. - Постой минутку, хорошо? - попросил он девушку.
        - Не надо, я уже ухожу, - раздался у него из-за спины голос Мии.
        Она уже успела одеться и даже заплести косу, не забыв вплести в нее ленту с перьями.
        - Мия, я… - растерянно начал Уолтер, но она жестом остановила его.
        - Все хорошо. Увидимся, когда я в следующий раз приду сюда играть, - сказала она, выходя из комнаты.
        В ее голосе не было ни единой эмоции, но на пороге она выронила одну из заколок, которые держала в руках и
        Уолтер заметил, что поднимая ее, она заглянула в лицо стоящей рядом с ним девушке.
        Дверь Мия закрыла за собой не громче, чем это позволяли приличия.
        - Чудно, - вздохнул Уолтер. - Что ты хотела, дорогая?
        Он быстро застелил кровать бордовым шерстяным пледом и жестом предложил девушке сесть. Сам он сел на единственный в комнате стул, который служил ему вешалкой.
        - Уолтер… спаси меня, - тихо сказала она, не поднимая лица.
        - Что?
        - Спаси меня, - повторила она, наконец, поднимая на него полные отчаяния глаза.
        - «У каждого из нас есть тайны, музыкант», - мрачно повторил Уолтер сказанные ему когда-то слова.
        Меньше всего он ожидал увидеть ведьму, пропавшую после визита герра Унфелиха. Но сейчас она была еще меньше похожа на ведьму - шаманское платье и широкий пояс с амулетами сменила старая шерстяная юбка, простая рубашка и бежевый чепец, какие носили сейчас только пожилые горожанки. Неизменной осталась только темно-серая шаль грубой вязки.
        - Сулла?..
        - Меня зовут Эльстер, - тихо ответила девушка, снимая чепец.
        Она обрезала волосы. Лицо ее с этой стрижкой сделалось еще более бледным и усталым.
        - «Сорока»? Тебя зовут сорокой?..
        - Да. Ты же знаешь, что это значит?
        - Это значит, что ты либо воровка, либо…
        - Пташка, Уолтер. Птичьи имена носят «пташки».
        - Так это правда. Тебя искал жандарм.
        Она слабо кивнула. Уолтер встал со стула и налил в стакан воды из стоящего на столе кувшина. Достал из кармана жилета небольшой пузырек из темно-красного стекла и перевернул его над стаканом. Отсчитав три капли остро пахнущей мятой бесцветной жидкости, убрал пузырек обратно в карман и залпом выпил все содержимое стакана.
        - Непередаваемая дрянь. Никогда так не делаю без острой на то необходимости, лучше уж похмелье, - сообщил он Эльстер, поднимая со стола кувшин и выливая остатки воды себе на голову.
        Эльстер слабо улыбнулась. Уолтер, рассчитывавший именно на это, вытер воду с лица лежавшим рядом с кувшином полотенцем.
        - Хочешь кофе? Есть? Я не знаю, нужно ли тебе…
        - Нужно, Уолтер. Хочу. Уолтер, это все неправда, неужели ты еще не понял?..
        - Тогда предлагаю отложить изобличающие разговоры до завтрака. В общий зал спускаться я тебе не предлагаю… Мне стоит ждать, что сюда вломятся жандармы?
        - Нет, я… я пряталась, меня никто не видел…
        - Отлично, тогда посиди тут немного, хорошо? Хочешь, я запру двери?
        Эльстер кивнула. Уолтер, вздохнув, снял со спинки стула пиджак и, накинув его на плечи, вышел из комнаты.
        Из зала раздавался восторженный голос Зэлы. Уолтер знал, что она не распускает о нем никаких сплетен, но все равно почувствовал легкое раздражение.
        - Я же говорила, их Пишущие достанут кого угодно! Просто потрясающе, выйти на Полуночников, Управление жандармерии рвет и мечет! - с восторгом рассказывала она Хенрику.
        - Хенрик, можно мне кофе и завтрак на двоих?
        - Песок как раз разогрел, вари себе кофе, а Василика пока завтрак соберет, - кивнул он.
        - А ты я погляжу времени вообще не теряешь, - усмехнулась Зэла. - Слыхал, какие ты новости прокувыркался?
        - Это не моя любовница, - заметил он, ставя джезву в песок.
        - Она может и нет, а ваш с Мией восхитительный дуэт…
        - Ох, Зэла, ради всего святого, что у тебя есть! Я слежу за такими вещами и кровать у меня не скрипит, перестань пытаться меня смутить, - улыбнулся он.
        Бестактность местных жителей уже стала привычной, как и то, что в бестактности женщины не уступали мужчинам.
        - Тебя смутишь, пожалуй.
        - Так что я проспал?
        - Конференцию Пишущих. Представляешь, редактор «Парнаса» пришла в костюме Полуночницы.
        - Что?..
        - Да, Лаура Вагнер пришла в черном костюме Полуночников, только с поднятой маской. Представляешь, какой скандал.
        - Зачем ей рядиться в воровку и убийцу?
        - Она еще и выступала в этом костюме. И представилась «Мальчиком-С-Фонарем». Вышла на трибуну, повертелась перед камерами, а потом спросила, кто посмеет сказать, что она - убийца герра Хагана и его жены.
        - Чтобы так эпатировать публику «Парнасу» нужно точно знать, что Полуночники не имеют отношения к убийству.
        - У нее было официальное заявление от их руководителя, представляешь? Понятия не имею, где они его достали. Официальное. Заявление. Главы самой скрытной криминальной организации.
        - Это же «Парнас», - пожал плечами не особо удивленный Уолтер. - К следующей конференции они приведут нам убийцу. Ты же знаешь, что они сманили к себе почти всех лучших сыщиков жандармерии. А после того, как они перекупили одну из кайзерских шпионок… Но не думаю, что кто-то примет всерьез официальное заявление от главы лучших убийц и воров Кайзерстата.
        - «Парнасу» и не нужно было, чтобы с Полуночников сняли подозрения, - задумчиво сказал Хенрик. - Они заявили, что жандармерия так увлеклась поиском невысокой и тощей Полуночницы - правда, я так и не понял, с чего они взяли, что это и правда не мальчик, - что совсем забыли о том, что герра Хагана мог убить и кто-то другой, к кому же все газетчики сразу сбросили со счетов версию о двойном самоубийстве, жандармерия не может никого убедить в своей рабочей версии. Но если их все же убили, то сделавший это до сих пор на свободе только из-за общей халатности, о чем и говорила фрау Лаура.
        - Что же они сами не найдут?
        - Кажется, «Парнасу» интереснее подольше дразнить жандармерию, а не получить свою сенсацию и очередное подтверждение репутации самого надежного издания, - пожал плечами Хенрик.
        - Вот! - Василика поставила на стойку поднос, на котором были расставлены два прибора и общее блюдо с жареными яйцами, сыром, тостами и холодным мясом. - А как зовут твою подругу?
        - Мара, - наугад сказал он, очаровательно улыбнувшись.
        - Странное имя, - наморщила носик Василика. - В моих краях так ведьму звали.
        - В ваших краях всего одна ведьма? - спросил он, ставя на поднос две чашки кофе и кувшинчик сливок.
        - Такая - одна, - пожала плечами Василика. - Хенрик, там двое требуют виски с перцем и сырым яйцом, они странные.
        - А, готов спорить это из Скоттанда, там вроде такое пьют. Поправляются люди после вчерашнего вчерашнего, - усмехнулся он, разливая виски в два высоких бокала.
        Уолтер взял поднос и вернулся к себе в комнату, радуясь, что ему не нужно поправляться такими странными смесями.
        Удивительно, но здесь и правда почти не знал о свойстве альбионской микстуры от несварения снимать похмелье будучи сильно разбавленной водой.
        Правда, стоила она столько, что можно было не удивляться тому, что кто-то предпочитал виски и сырые яйца.
        Уолтеру пришлось поставить поднос на пол у двери, ругнувшись на себя, что не догадался оставить Эльстер ключ, чтобы она заперлась изнутри.
        Когда он зашел, Эльстер лежала на краю кровати и, кажется, спала. Но услышав скрип двери, вскочила на ноги и сделала шаг к окну. Узнав Уолтера, она успокоилась и села обратно.
        Он поставил поднос на край стола.
        - Ты настолько боишься? - тихо спросил он.
        От его благодушного настроения не осталось и следа. Утренняя болтовня постояльцев «У Марлен» немного развеяла его тревогу, но ужас в глазах Эльстер быстро вернул ее обратно.
        Она только кивнула, не поднимая взгляда от сцепленных в замок рук. Уолтер взял с подноса чашку и коснулся ее руки кончиками пальцев:
        - Держи. Ты же ко мне пришла, значит, меня ты не боишься?
        - Нет… - прошептала она, забирая чашку.
        - Ты… ты и правда боишься, - ошеломленно повторил он, становясь перед ней на колени и придерживая чашку.
        Руки у Эльстер дрожали так, что кофе проливался на юбку.
        - Конечно я боюсь, Уолтер! Все люди боятся…
        - Послушай, я не знаю… Я ничего о вас не знаю, но…
        - О ком «о нас», Уолтер? О механических девочках из борделей «Пташек», да? - с ненавистью выдохнула она.
        - Я…
        - Никто ничего не знает, Уолтер. Никто и ничего о нас не знает, - внезапно успокоившись, сказала Эльстер.
        Она забралась с ногами на кровать и отпила кофе. Уолтер внимательно наблюдал за ней и никак не мог отделаться от липкого ощущения тревоги.
        Он не имел дела с куклами. Ни с «соловьями», ни с «пташками». Но Эльстер вела себя как обычный человек - сменяющиеся эмоции на лице, жесты, то, как она довольно прищурилась, отпив кофе делали ее похожей не на машину, полную шестеренок, а на уставшую и испуганную девочку.
        Когда он еще жил на Альбионе и посещал раз в неделю светские приемы, ему приходилось выслушивать немало недовольства из-за распространенности механических «птиц» на Кайзерстате. В основном напирали на этику и религию. Прелат регулярно выступал с проповедями о том, что чародеи, когда даешь им волю, начинают посягать на то, что простым смертным недоступно - создание жизни иначе, чем через рождение детей. Альбионская аристократия брезгливо говорила о «механических девках этих дикарей». Дамы выдыхали свое презрение в кружевные веера, мужчины - в терпкий сигарный дым. Альбионские рабочие ходили в бордели Нижних Кварталов, где можно было найти себе кого угодно - женщину или девочку, мужчину или мальчика, настоящих, живых. Сколько из них работали в этих борделях добровольно и каковы были условия этой работы - никого не волновало.
        Уолтер не знал, что на самом деле правильно. Он изучал этику в университете и блестяще сдал этот предмет, но глядя, как девушка в клетчатой юбке пьет кофе, сидя на его кровати, Уолтер не мог дать себе ответов на простые вопросы.
        - Эльстер?..
        - Что? - спросила она, ставя чашку на стол.
        Она положила на тост кусок сыра, скептически оглядела, добавила еще сыра и несколько пластинок мяса.
        - А ты бы перевернула черепашку, лежащую на спине посреди пустыни? - внезапно для самого себя спросил Уолтер.
        Эльстер перестала жевать и посмотрела с таким удивлением, что ему стало стыдно.
        - Уолтер, если черепашку не перевернуть - она помрет, - ответила она ему тоном, каким обычно объясняют детям прописные истины.
        Пару минут Уолтер смотрел, как она ест, пытаясь понять, какой из сотни вопросов нужно задать ей первым вместо глупостей про черепашек в пустыне.
        - Почему ты пришла ко мне? - наконец, нашел он не самый волнующий и не самый главный, но показавшийся ему самым безобидным вопрос.
        - Потому что я кое-что про тебя знаю, и ты сможешь мне помочь, лорд Уолтер Говард.
        Уолтер взял со стола чашку с кофе, сделал глоток, смывая все слова, которые ему хотелось сказать. Посмотрел на Эльстер и холодно улыбнулся:
        - Если ты «кое-что обо мне знаешь», то ты знаешь и то, что род Говардов после настигшего его позора - всего лишь бумаги, альбионское поместье, резиденция во Флер и оставшиеся счета и фамильные драгоценности. Хотя может быть и их уже арестовали.
        - Прости, тебе, наверное, показалось, что я хочу тебя шантажировать, - расстроенно произнесла Эльстер. - Нет, Уолтер. Мне помощь нужна, правда.
        - И чего ты хочешь? - спросил Уолтер, поводя плечами, будто от порыва ледяного ветра.
        Он готовился защищаться. Уолтер ждал этого дня с тех пор, как сошел на берег Кайзерстата. Ему казалось, что его узнают, что на него показывают пальцем, чудились шепотки за спиной и косые взгляды. Стоило ему избавиться от вещей и к собственному удивлению легко отказаться от привитых с детства манер - он ощутил себя в большей безопасности.
        Но в портовом городке Лигеплаце никому не было дела до опальных альбионских аристократов. Сюда заходили купцы с Южных Берегов, и золотистые борта их кораблей были укрыты экранами с невероятными узорами, а на мачтах вились десятки разноцветных флагов. Приходили дирижабли с Амиро, родины Атаро, учившей Уолтера варить кофе. Эти дирижабли были ярко-желтого цвета, они везли слоновую кость, специи и живых птиц с разноцветными перьями. Иногда в этот порт заходили пароходы из Морлисса, огромные, стальные чудовища, на которых не было мачт и голограмм парусов, зато на их носу всегда были нарисованы глаза и оскаленная звериная пасть. На всех этих кораблях, воздушных и морских, прибывали самые разные люди. У некоторых была черная кожа, другие ходили в одинаковых для мужчин и женщин халатах, третьи носили медвежьи шкуры, четвертые не уступали в яркости одежд и эпатажности поведения Идущим. На их фоне Уолтер в своих круглых черных очках и мятой шинели терялся, как песчинка, подхваченная прибоем.
        Но ощущение близкого разоблачения не покидало его. Страхи оказались не напрасными.
        - Я хочу, чтобы ты устроил меня работать, - просто ответила Эльстер.
        - Что?..
        - Я хочу, чтобы ты устроил меня работать, Уолтер. Горничной, посудомойкой, кем угодно.
        - Тебе надо поговорить с Хенриком…
        - Нет же, Уолтер, ты не понимаешь. Меня ищут, этот… Унфелих, жандармская ищейка, мои бывшие хозяева и их люди. И меня обязательно найдут. Мне нужно сбежать.
        - Ты притворялась чародейкой, потому что куклы не могут колдовать. И надеялась так попасть на корабль, - догадался Уолтер.
        Эльстер кивнула.
        - У меня была игрушка, вроде хлопушки, выпускающей искры…
        - И ты надеялась кого-то этим обмануть?! Сколько тебе лет?
        - Девятнадцать, - удивленно ответила Эльстер.
        «На шесть лет меня младше, и ведет себя, как ребенок», - с грустью подумал Уолтер.
        - Послушай, давай поступим проще. Я куплю тебе любой билет, куда ты захочешь - у меня осталось немного сбережений. Если тебе так нужно на Альбион - дам тебе рекомендательные письма, но учти, что там подпись Говарда не котируется. Лучше езжай подальше, где никто не знает о скандале. Подпись альбионского аристократа будет иметь меньший вес, зато подпись Говарда будет иметь хоть какой-то…
        - Уолтер, мне страшно… Я боюсь плыть одна. Меня ищут, одинокую девушку, пытающуюся покинуть город… Они знают, что у меня нет друзей и родных… А если ты порекомендуешь меня, то я вроде как уже не никто, а…
        «Откуда у тебя взяться родным…» - подумал Уолтер. В следующую секунду ему стало мучительно стыдно за свою резкость, даже не высказанную вслух.
        - Эльстер, мне нельзя на Альбион.
        - Тебя там не ищут, мне говорили!
        - Кто? - вкрадчиво спросил он.
        Эльстер пробормотала что-то неразборчивое, отвернувшись от него.
        - Кто тебе про меня рассказывал, Эльстер? - повторил Уолтер, подаваясь вперед.
        - Клиент! Доволен?! Боров с Альбиона, показывал твою фотографию на суде! Злорадствовал, сказал вы давно заслужили! А я тебя узнала…
        Уолтеру снова стало стыдно. Он был почти уверен, что Эльстер им манипулирует и к тому же врет. Но он верил в одно: ей и правда было очень страшно.
        - А язык ты знаешь?
        - Могу разговаривать, нас заставляли для иностранных клиентов учить. Писать не могу.
        - Эльстер, я правильно понимаю, что ты просишь меня, незнакомого тебе человека, бросить все, сесть на корабль, отвезти тебя на Альбион и устроить работать к своему отцу, с которым я не в лучших отношениях? С чего ты взяла, что я соглашусь?
        - Ты хороший человек, Уолтер. Просто поверь мне, эта история не такая, какой кажется, - загадочно ответила Эльстер, вытирая слезы рукавом.
        - Ну, тогда расскажи мне.
        - Я не могу. Пока ты ничего не знаешь - тебя никто не тронет, к тому же… Уолтер, такие тайны - большая ответственность. Тебе придется делать выбор, и этот выбор тебе не понравится. Уолтер, послушай, это всего пара недель и деньги, зато ты… ты человека спасешь. Они меня убьют, когда поймают, Уолтер.
        - Ты трижды назвала меня по имени, - проворчал он, отпивая остывший кофе.
        - Что?
        - На уроках дипломатии меня еще в детстве учили, что если ты хочешь чего-то добиться от человека, нужно трижды назвать его по имени.
        - Я в школе не училась, - хмуро посмотрела на него Эльстер. - Я умею читать, писать и знаю десяток дрянных стишков про любовь, для эстетов.
        - Дипломатии не учат в школе, - тяжело вздохнул Уолтер. - Впрочем, это неважно. Где твои вещи?
        - Какие вещи?
        - У тебя что, ничего нет?
        - Уолтер, напомнить тебе, откуда я сбежала? Хорошо, что у меня вообще была одежда!
        - А где наряд чародейки?
        - В море утопила.
        - А где ты его взяла?
        - Сперла, - просто ответила Эльстер.
        - Ты… украла у чародейки одежду? - ошеломленно спросил Уолтер.
        - Мне было очень надо, - просто ответила она.
        - Но… у чародейки?
        - Очень надо, Уолтер, - она выделила голосом первое слово, будто оно все объясняло.
        - Может ты и на корабль как-нибудь сама, раз тебе «очень надо»? - не удержался он от подначки.
        - Я хорошо прячусь и быстро бегаю. Если меня найдут на корабле - мне придется очень много молиться, чтобы убежать по воде.
        - Прелат говорит, что у вас нет души и Спящему вы не снитесь, - не удержался он.
        - А у меня один мужик был, клирик, он говорил, что я самое совершенное Его творение, - лениво отозвалась Эльстер.
        Уолтер смотрел, как она ест, и представлял себе разговор с отцом.
        Когда Уолтеру было шесть лет, он постоянно приносил домой бездомных котят и щенков. Это было увлекательной игрой - бдительные гувернантки следили, чтобы «молодой лорд» не подбирал с земли «всякую дрянь». Но он подбирал и иногда ему даже удавалось принести их к матери или отцу. Он доставал из-за пазухи котят, из карманов - птиц с перебитыми крыльями, а один раз к ужасу матери и всех гувернанток принес живого крысенка. Удивительно, но именно крысенок, белый, с умными черными глазками-бусинками и остался жить в поместье. Его забрала Атаро, и Уолтер был уверен, что она его убьет. Но вечером она позвала Уолтера к себе в комнату и показала ему проволочную птичью клетку, где в ворохе тряпок спал крысенок. Он вырос в огромного белоснежного пасюка, никогда не убегал и любил Атаро как не всякая собака любит своего хозяина. Уолтер видел, как крыс сидел у нее на плече, когда она читала и водил мордочкой вслед за ее пальцем, скользящим по строчкам.
        В двенадцать лет Уолтер впервые привел домой друга. Это был бездомный мальчишка по имени Хег. Пятнадцатилетний брат Уолтера, Джек, тогда не дал друзьям даже зайти в дом. «Уолтер, что скажет отец?» - тоскливо спросил он, и почему-то Уолтеру в тот момент стало стыдно, будто он сделал нечто противозаконное и отвратительное. «Мэдисон, выведите пожалуйста… молодого джентльмена с территории поместья и уже за оградой дайте ему подаяния, за которым он пришел», - спокойно сказал Джек мажордому. Хега Уолтер больше никогда не видел. Но попыток облагодетельствовать кого-то не оставлял.
        Когда Уолтеру исполнилось пятнадцать, он впервые влюбился. Его семья с ужасом ждала этого события, потому что никто не рассчитывал, что он увлечется белокурой мисс Анной Сеймур или меланхоличной мисс Мери Лэньон, и даже на отличающуюся эксцентричностью мисс Хелен Борден никто не ставил. Всем было понятно, что Уолтер опять свяжется с кем-то не из своего круга.
        Джейн Бродовски работала на швейной фабрике. Ровесница Уолтера, смешливая, рыжая, как белка, она курила самокрутки, не умела танцевать вальс, зато плясала пальку так, как никто на памяти Уолтера этого не делал. Именно ради нее он выучился играть мелодию этого танца на гитаре, впервые исполнив что-то кроме нудных романсов и баллад, которые ему с большим трудом прощали как причуду.
        Естественно, что его увлечение никто не оценил. Уолтер помнил, как тяжело вздыхал Джек, пытаясь его образумить: «Уолтер, мы наследники древнего альбионского рода. Мы не можем ставить свои чувства и увлечения превыше долга перед своей семьей, как ты не понимаешь?».
        Зеленоглазый Джек, умница-Джек, надежда рода Говардов. Рассудительный и мудрый, отрешенный, как истинный аристократ, с безупречными манерами, долгие годы прекрасно справлявшийся с ролью наследника рода. Такой, каким хотел бы видеть Уолтера отец. Такой, каким Уолтеру никогда не стать.
        «Что теперь скажешь, папа?» - думал он, собирая саквояж перед отъездом.
        Ему тогда было не важно, что скажет папа. Потому что он уезжал навсегда, поджигал все мосты, и даже из самого себя вытравил все, что делало его Уолтером Говардом. Оставил только имя, не сумев от него отказаться. Хотя оно и не подходило ему - «полководец», большое имя, решительное. Для тех, кто умеет принимать решения, исходя из долга, а не из чувств.
        «Как Джек?» - прошипел ехидный внутренний голос.
        Что угодно, лишь бы не быть «как Джек».
        Джейн Бродовски отец Уолтера предложил денег, чтобы она навсегда исчезла из жизни Уолтера. «Итак, сынок, твоя «вечная любовь» стоит примерно, как три дня твоего обучения в колледже», - сказал тогда он, показывая сыну сумму в чеке. Унизительно маленькую сумму и унизительно беспощадную.
        С тех пор Уолтер не пытался никого приводить домой. Заводил романы со студентками из Колледжа Изящных Искусств, отвратительно вел себя со знатными наследницами, строя из себя высокомерного сноба, презирающего всех вокруг.
        И вот на его кровати сидит девушка с неровно обрезанными волосами, девушка в краденой одежде и с крадеными минутами свободы. Механическая «пташка» из лигеплацкого борделя. И просит его прийти к отцу и сообщить, что он снова взялся подбирать на улицах «всякую дрянь».
        Путешествие на Альбион займет десять дней по морю и шесть на дирижабле, с пересадкой во Флер. Хенрик даст ему отпуск и, может быть, даже не сдаст его комнату. Это будет стоит Уолтеру половины его сбережений, и после уж точно придется экономить и снимать похмелье виски с яйцом и перцем.
        Эльстер задумчиво разглядывала что-то на дне чашки из-под кофе.
        Был ли отец Уолтера плохим человеком? Ричард Говард, офицер и ветеран войны на Севере, суровый и не терпящий нарушений этикета и церемониала.
        Что с ним стало после казни Джека и бегства второго сына? Сквозь время побег уже не казался Уолтеру правильным решением.
        Всю жизнь он был вторым. «Джек и наш второй сын», - слышал он с детства. На Джека - вся надежда, он всеобщий любимец и пример для подражания. Уолтер - просто еще один мальчик, который вечно позорит отца и старшего брата.
        Когда Джека арестовали, отец пришел к Уолтеру и сказал, что теперь он наследник рода Говардов и что ему предстоит исправлять ошибки брата. Что на него теперь ложиться еще больше ответственности, чем лежало на Джеке. Уолтер высказал все, что думал о своем новом положении, о Джеке и о роде Говардов. Вечером он забрал личные сбережения и несколько вещей и купил билет на корабль в Лигеплац.
        Ему сказали, что это зеленый остров, где находится несколько резиденций влиятельных людей Кайзерстата. Что там красивые пляжи, развитая инфраструктура и люди, которые не задают вопросов. Уолтеру подходило. Язык он знал прекрасно и говорил почти без знаменитого альбионского акцента, четко проговаривая все звуки. Язык был похож на чеканный марш: Кай-зер-стат. Ли-ге-плац. Уолтеру нравилась несхожесть с мягким и полупрезрительным языком Альбиона. Даже его имя здесь звучало резче и злее - Вальтер.
        Эльстер. «Сорока». Совсем не похоже на большинство других слов на этом языке. Мягче, плавнее, и даже любимая на Кайзерстате «р» в конце мягко вибрировала, а не обрубала слово. Эльстер, которой нужна помощь. Эльстер, которая выбрала из сотен тысяч людей на Лигеплаце именно того, кто никогда не мог пройти мимо бездомного котенка, и кого сумма в чеке для Джейн Бродовски ничему не научила. Того, кому, пожалуй, стоило наконец поговорить с отцом.
        - Поехали, - просто сказал Уолтер. - Только сначала я соберу вещи и куплю тебе все, что нужно в дорогу. Ты не будешь воровать, ни пока мы вместе, ни в доме у моего отца, если я устрою тебя туда, ни там, куда я тебя устрою, если к отцу не выйдет. Ясно?
        - Уолтер! - обрадованно взвизгнула она, вскакивая с кровати и обнимая его за шею.
        «Четверть века прожил, а из меня как вили веревки, так и вьют», - усмехнулся про себя Уолтер, обнимая Эльстер, которая не думала его отпускать.
        Она была теплой, и сквозь рубашку он чувствовал тонкие, выпирающие кости. Это металлический каркас?.. Никак не удавалось осознать, что он держит в объятиях искусную подделку. Скорее уж Эльстер напоминала ему котенка или щенка из тех, кого он подбирал в детстве на улице - тощее, несчастное создание, мгновенно отогревающееся в руках и начинающее оглушительно мурчать или вилять хвостом.
        - Ладно, я еще ничего не сделал, - неловко сказал он, отстраняясь.
        - Ты первый, кто пообещал мне что-то правда хорошее. А можно еще кофе? У вас его так варят, я никогда не пробовала такой вкусный…
        - Можно, - улыбнулся Уолтер, отчетливо понимая, что веревки из него будут вить до старости.
        Ему все равно нужно было сказать Хенрику, что он отправляется в путешествие.
        Глава 4. О тех, кто просыпается, и тех, кто засыпает
        Уолтер сидел в глубоком кресле, обитом изумрудным бархатом, и пытался читать книгу. Кажется, это был старый трактат о Спящем. Черный осенний вечер Альбиона прилипал к оконным стеклам плотным туманом с запахом машинного масла и гари.
        В камине, рядом с которым стояло кресло, тлели дрова янтарного дерева. Эта древесина не только горела долго и ровно, но и, сгорая, источала сильный медовый запах. Уолтер редко распоряжался топить янтарным деревом, обходясь простыми сосновыми поленьями, но в этот вечер туман за окном пах особенно резко, к тому же ему хотелось покоя. Некстати вспомнилась рыжая Джейн Бродовски, так страстно шептавшая ему о вечной любви. Хотелось напиться, но даже алкоголь в этих стенах не приносил избавления. Поместье Вудчестер было готическим особняком, почти век простоявшим недостроенным. Джефри Говард, предок Уолтера, имевший притязания на альбионский престол, начал строить себе резиденцию, но был отравлен более прозорливым кандидатом, Морном Сеймуром, который утонул при невыясненных обстоятельствах спустя пару месяцев. Наследник Джефри, Стивен Говард, был известным на всю страну богословом и не вложил в поместье ни одной монеты. Следующий Гордон оказался скрягой, и только Питер, далекий от политических амбиций, религии и бесконечного бухгалтерского учета наконец-то достроил Вудчестер. Въехав в него вместе с
молодой женой и тремя детьми, он прожил в поместье целый год, а потом повесился в своей комнате, навсегда поселив свой призрак в мрачных коридорах.
        Уолтер не верил в призраков, но в Вудчестере ему всегда было неуютно. Сегодня, пожалуй, особенно неуютно.
        Ни янтарные поленья, ни заумные кружева слов трактата не могли отвлечь его от мрачных мыслей. Джек пропал неделю назад. Отец ничего не ел все это время, но дисциплинированно спускался к завтраку, обеду и ужину, чтобы сидеть перед полными теплыми фарфоровыми тарелками и молчать. Церемониал был в семье Говардов превыше всего. Уолтеру в такой обстановке кусок не лез в горло. Он пытался поговорить с отцом, но тот отмалчивался или отвечал односложно и невпопад. Иногда Уолтер замечал, что отец, не отрываясь, смотрит на его лицо. Тогда он впервые задумался о том, чтобы начать носить очки. У них с Джеком были одинаковые ярко-зеленые глаза. Отец просто тосковал по его брату и тревожился за него, ища на лице второго сына тень первого.
        Уолтер сидел в кресле, глядя на раскрытую книгу и не читал ни строчки. Тяжелые мысли наполняли ядом, заставляя сердце биться медленнее, а веки тяжелеть, обещая тревожный холодный сон. Поэтому, когда раздался стук в дверь, Уолтер с облегчением стряхнул с себя липкое оцепенение, охватившее его, словно паутина.
        - Входите! - хрипло сказал он.
        Когда дверь открылась, Уолтер не успел даже удивиться. Джек стоял на пороге, усмехаясь, как обычно. Он был таким же, как всегда. Высокий, темноволосый, в дымчато-сером пальто и изумрудном, в тон глазам, шарфе, человек пришедший в его комнату после недельной отлучки, был его братом.
        Но в следующую секунду Уолтер понял, что ошибся. На пальто, на восково-бледном лице и даже на шарфе виднелись частые темные пятна. Человек, стоящий на пороге, смотрел на Уолтера со смесью ужаса и отчаяния. Джек с его белоснежными манжетами и усталым, непроницаемым лицом не мог быть этим человеком.
        - Уолтер… Уолтер, спаси меня, - прохрипел он, протягивая к нему руки и падая на колени.
        Тогда Уолтер окончательно понял, что сошел с ума.
        И проснулся.
        …
        Свет, бивший в окно, был голубовато-зеленым. Вместо занавесок на окне висели гардины из разноцветных нитей. Если открыть окна, ветер, перебиравший их, заставлял плясать по стенам волны, превращая воздух в комнате в морскую воду. Уолтер, открывший глаза, несколько секунд смотрел в стену, пытаясь понять, где он находится и где сейчас Джек.
        Ответы на вопросы были простыми, и нашел он их быстро. Он в пабе «У Марлен», а Джек похоронен за стеной Фарна, альбионской тюрьмы. Первый факт Уолтер осознал сразу, а второй он не мог осознать с тех пор, как уехал из дома после казни. И, кажется, просветления не предвиделось.
        Стараясь не шуметь, Уолтер встал, недовольно поморщившись.
        Спать на полу было непривычно жестко.
        Даже во время короткой службы в армии, где происхождение обеспечило ему офицерский чин, Уолтер не терпел лишений.
        Отец отправил его служить, рассчитывая, что младший сын сделает себе карьеру и не будет создавать Джеку проблем. Но Уолтер попросту саботировал все его старания, не желая связывать свою дальнейшую жизнь с армией. Его служба закончилась, когда его застали с одним из командированных к ним офицеров за игрой в Красную рулетку. Офицера звали Родион, и он рассказывал, что на его родине, в Гардарике, весь офицерский состав начинает утро с приставления револьвера к виску. «Кому повезет - на построение уже не отправляется», - усмехался он. Впрочем, Уолтер не верил ни одному его слову, потому что давно понял, что чувство юмора у Родиона черное, как его мундир. Чего только стоили его рассказы о том, как убил старушку топором, чтобы проверить, может ли он убить старушку топором.
        Сейчас саботировать было нечего. Он уступил Эльстер кровать и лег спать на полу, несмотря на ее возражения.
        Свободных комнат у Хенрика не осталось.
        Уолтер потянулся, пытаясь снова почувствовать свое тело. Почувствовал, что под лопатку, кажется, за ночь вбили гвоздь. Усмехнувшись, он поднял одеяло и машинально начал скатывать его в рулон.
        Эльстер спала, свернувшись клубком где-то в самом углу кровати, прижавшись к стене.
        «Кажется, можно было не соблюдать приличий», - усмехнулся он, садясь на край кровати, чтобы зашнуровать ботинки. И замер, глядя на спящую. Что-то было не так.
        Ему потребовалась почти минута, чтобы понять, что его встревожило. Эльстер дрожала под тонким одеялом.
        Уолтер нахмурился. Развернул одеяло, которое держал в руках и накинул на нее. Подоткнул края.
        Она, не просыпаясь, обняла угол одеяла и затихла.
        «Итак, она боится, мерзнет во сне, ест, ей нравится кофе, она хитрит, радуется и манипулирует. Кажется, я догадываюсь, что она не хочет мне рассказывать, и да проснется Спящий, если это так!» - мрачно подумал он.
        Ему не нравилась игра, в которую его втягивали. Но отказаться участвовать в ней он не мог, особенно если все было так, как он догадывался.
        Уолтер мало знал о механических птицах. Зато много знал о молодых, амбициозных и честолюбивых ученых, которые видя цель забывали о средствах. Несколько десятилетий назад один из таких ученых, Эрих Рейне набрал группу добровольцев среди нищих Нижнего Альбиона. Он искал калек, меняя надежду на исцеление на их участие в экспериментах. Сборник его дневников «Механические птицы не поют» был настольной книгой Джека. Уже на корабле, на пути в Лигеплац Уолтер от корки до корки прочел труд, вдохновлявший его брата, пытаясь найти ответы на свои вопросы. Книга ответов не дала.
        Зато теперь Уолтер знал, как родилась идея совместить человека и механизм. Как писал сам Рейне: «Мы унизительно несовершенны. В лучшем случае нашу жизнь обрывает старость, в худшем - болезни, насилие, истощение, роковые случайности. Скорее всего меня переживут мои часы. Мои часы, если я буду следить за ними, перейдут к моим детям, и от них - к их детям. Шестеренки крутятся, пока действуют законы физики или пока не случится роковая случайность. Я верю в шестеренки больше, чем в Спящего».
        Уже в Лигеплаце Уолтер прочитал еще одну книгу: «Ночной кошмар механической птицы». Ее написал один из первых Инженеров, работавших над производством протезов. Это была книга-разоблачение, попытка создать сенсацию. Он писал, что Рейне лично калечил людей для своих экспериментов, и что, прежде чем прижился первый протез, не один десяток безвестных нищих умерли в мучениях. Но книга не имела успеха. Протезы к моменту ее выхода были общедоступны. Многочисленные ветераны Войны Журавлей тогда первыми получили их. Героям, спасшим страны Объединения, куда входили Кайзерстат, Альбион, Флер и Гардарика от угрозы с Востока, от людей с лицами, закрытыми белыми масками и с танцующими журавлями на мундирах, были не только выплачены щедрые премии, Эрих Рейне вернул им потерянные руки, ноги и даже глаза. Говорили, что первые монокуляры были болезненны в ношении и выглядели безумно, но зато они позволяли видеть. Эрих даже пытался работать со шрамами от взрывов, и тогда на улицах стали появляться люди с бездушными масками вместо лиц и настоящими глазами.
        Спустя двадцать лет, уже стариком, Эрих Рейне представил миру Иви - первую механическую женщину.
        Уолтер так и не понял, что в этой истории свело с ума Джека. Но к механическим куклам испытывал противоречивые чувства.
        В лице спящей Эльстер тоже не было ответа на его вопрос. Горько усмехнувшись, Уолтер подоткнул одеяло и тихо вышел из комнаты.
        Спустившись, он обнаружил, что проснулся совсем рано. Заспанный Хенрик вяло салютовал ему кофейной кружкой размером с пивной бокал. Уолтер кивнул ему в ответ и вышел на улицу.
        В воздухе чувствовалась прохладная морская сырость. Пахло солью, йодом и камнем. Уолтер сделал глубокий вдох, чувствуя, как море издалека тянется к нему, разливаясь в крови теплой дрожью. Запахнув поплотнее шинель, он направился на пляж.
        Город спал, подернутый сероватой рассветной дымкой, совсем не похожей на мутный и тяжелый альбионский смог. Красные черепичные крыши, серые мощеные улочки, резные ставни на больших окнах с широкими подоконниками - все они спали, убаюканные далеким мерным шумом волн. Звуки шагов Уолтера терялись в утреннем тумане, не тревожа этого сна.
        Скоро он вышел к пустому пляжу недалеко от порта. Именно сюда он ходил каждый день по утрам здороваться с морем и ни разу никто не нарушил его одиночества.
        Но сейчас у самой кромки воды стоял человек.
        Уолтер сначала досадливо поморщился, но потом одернул себя - неужели человек, пришедший смотреть, как встает солнце над волнами может быть дурной компанией?
        Сначала ему показалось, что это девушка, но подойдя поближе, Уолтер понял, что ошибся. Мальчик лет двенадцати, высокий, ростом почти ему до плеча, стоял у самой кромки воды, заложив руки за спину и смотрел, как перекатываются волны у самых носков его ботинок.
        Уолтер хотел отойти и не мешать, но мальчик вдруг оторвал взгляд от воды и посмотрел на него. И улыбнулся:
        - Этим вечером я усну, - просто сказал он.
        У него были огромные, темно-серые глаза, цветом не отличавшиеся от волн, на которые он только что смотрел. Волнистые каштановые волосы до плеч, несколько веснушек на бледном лице, длинный нос, тонкие губы - Уолтер безошибочно различил его аристократическое происхождение, но мятый темно-зеленый шерстяной сюртук и старая рубашка с потрепанными манжетами говорили скорее о бедности.
        - Зачем? - тихо спросил его Уолтер.
        - У меня никого не осталось. Фрау Лецки, моя мать, вчера перестала сниться Спящему.
        - Да увидит он ее в следующем сне, - машинально отозвался Уолтер.
        Мальчик только кивнул и отвернулся к морю. Уолтер остался стоять.
        В храмах Спящего во всех странах были особые служители, называвшиеся Сновидцами. Клирики говорили, что, когда человек засыпает, его душа отправляется в путешествие. Можно увидеть будущее и прошлое, можно увидеть другие миры и встретить тех, кого ты никогда не встретил бы в обычной жизни. Иногда находились те, кто поднимался по ступеням храма и навсегда закрывал за собой его двери. Они выпивали какое-то зелье, состав которого держался в строжайшем секрете, после чего навсегда засыпали. Говорили, их лица во сне оставались безмятежны, а дыхание никогда не нарушалось, но Уолтер еще на Альбионе убедил приходского клирика отвести его в комнату Сновидцев. Тогда он всерьез рассматривал для себя такой путь. Он увидел кровати, стоящие вдоль стен в темной комнате, и бредящих людей на них. Они что-то говорили, иногда взмахивали руками, а один мужчина надрывно выл, вцепившись зубами в край подушки. «Спящий дал ему тяжелую судьбу», - сказал Уолтеру клирик.
        Клирики говорили, что Спящий направляет души к тем, кто в них нуждается. Что это способ помочь, изменить чью-то жизнь, обрести ее истинный смысл. Но Уолтер никогда не слышал, чтобы Сновидцами становились дети.
        - Ты уверен, что хочешь этого?
        - Нашу усадьбу продают за долги. От матери у меня остался только портрет и ее последние слова о том, что море поет колыбельную отчаявшимся душам. Смотрите, - сказал мальчик, доставая из кармана фотокарточку.
        Мальчик был похож на мать. У нее было такое же бледное лицо, такой же нос и такие же губы, но линия подбородка была гораздо мягче, а скулы ниже.
        - Но если… послушай, тебя ведь не отправят в работный дом, у нас есть хорошие приюты для…
        - Я могу кому-то помочь, герр. Сделать чью-то жизнь лучше. Наш клирик, патер Родерик, говорит, что Спящий посылает душу Сновидца к тем, кто тонет в темноте.
        - А ты религиозен?
        Мальчик только горько усмехнулся:
        - Хочу верить в то, что вечный сон окажется более осмысленным, чем эта жизнь. Я только надеюсь, что в том мире, где я окажусь, будет море. Но на всякий случай… пришел попрощаться.
        - Я тоже прощаюсь, - признался Уолтер.
        - Вы уезжаете?
        - Да. И не знаю, когда вернусь. Всю жизнь тосковал по морю, а теперь снова приходится с ним расставаться…
        - Вы вернетесь, - убежденно сказал мальчик, - и никогда больше не расстанетесь.
        - Темнота тоже похожа на море, - тихо сказал ему Уолтер, снимая очки.
        Ему почему-то не хотелось, чтобы мальчик думал, что он слеп и говорит о себе. А еще ему хотелось посмотреть ему в глаза не через черные стекла. Почему-то это казалось ему неправильным.
        - Спасибо, - улыбнулся мальчик.
        Кажется, он не поверил.
        - Как тебя зовут?
        - Марселл. Как парус.
        - Я думаю, ты получишь свое море там, где окажешься, - пообещал ему Уолтер.
        - Вы вернетесь на берег, и вам больше не придется уезжать. Верьте мне, я почти мертв в этом мире, мне доступно то, что недосягаемо для других.
        Уолтер видел, как подрагивали уголки его губ, когда он говорил. Он шутил над собой и своим скорым сном, давая ему надежду. С неожиданным раздражением Уолтер подумал, что клирики, говоря о помощи другим, позволяют детям взваливать на себя такую ношу. Разглядеть подобную отрешенность в ребенке оказалось крайне неприятно.
        Он постоял рядом еще несколько минут, глядя на волны, потом опустился на колени и умыл лицо ледяной водой, как делал это каждый день. В последний раз посмотрев на мальчика, Уолтер развернулся и пошел к городу, решив не нарушать больше его одиночества глупыми словами.
        Он снова надел очки и мир стал немного темнее. Море шумело позади, и на душе отчего-то было удивительно паршиво.
        …
        - Доброе утро! - улыбнулась ему Василика, чуть приподнимая поднос в знак приветствия.
        - Здравствуй, птичка, - ответил он.
        Людей в пабе было немного и стояла удивительная тишина. Даже Зэла, сидящая за стойкой с большой глиняной кружкой, молчала.
        - Доброе утро, Хенрик. Я что, пропустил вчера какую-то эпическую попойку? Что за тишина?
        - Пароход с Севера в порт пришел, наверное, все глазеют, - пожал плечами Хенрик.
        - Нашли на что смотреть, тут южане на механической ладье приплывали, так она у них экраны во все борта, и вместо флагов или отражения волн, чтобы корабль спрятать, у них огромные цветы. Вот это эффектно, а что смотреть на это монстроподобное чадящее корыто с глазами на носу?
        Уолтер пытался спрятать неприятный осадок от утренней встречи.
        - Понятия не имею, но на пароходы северян пираты реже нападают - они же огромные и бронированные все, что твои носороги, - пожал плечами Хенрик.
        - Зато пароход гораздо медленнее, и если там что-то сломалось - надо молиться, чтобы эта орясина дотянула до порта. Я как-то пыталась чинить паровой двигатель, ну знаете, этот, на носу, который приводит в движение весла… А, впрочем, ладно. Скажу только, что даже механический линкор не доставлял столько проблем, со всеми своими мачтами, экранами и подъемным механизмом, - сказала Зэла.
        Уолтер молчал. Отвлечься досужей болтовней не получилось. Ему казалось, что он будто уже не сидит на этом стуле за стойкой и не пьет обжигающий, терпкий кофе. Словно рвалась его связь с местом, где он был счастлив.
        - Я скоро вернусь, Хенрик, - невпопад сказал он, пытаясь убедить самого себя в этом.
        - Конечно вернешься, Уолтер. Я твою комнату эти две недели никому не сдам, у тебя совести не хватит поступить иначе, - сказал Хенрик, неловко пожимая ему руку.
        У Уолтера были руки музыканта, с тонкими запястьями и длинными пальцами. Под медвежьей лапой Хенрика его рука скрылась целиком. Ощущение, что с ним прощаются навсегда стало еще сильнее.
        - Слушай, Уолтер, завтра ярмарка на главной площади - не желаешь сходить перед отъездом? - вдруг сказала Зэла.
        - С тобой?
        - Что я там забыла? Иди, посвети своей мордашкой, а мы с Хенриком так и быть объясним все молоденьким дурочкам, которые будут рыдать потом у тебя под дверью, - презрительно фыркнула она.
        - Ты невыносима, Зэла. Как ты вообще стала такой колючкой?
        - Моя досточтимая матушка, да приснится она Спящему в следующем сне, утверждала, что я такой родилась, - пожала плечами она. И купи своей девочке приличное платье, чего она у тебя ходит в таких тряпках, будто она их у какой-то нищенки с веревки с бельем попятила?
        Уолтер только тяжело вздохнул и закатил глаза.
        Он не знал, с чьей бельевой веревки Эльстер украла одежду.
        Долив кофе в свою кружку и взяв вторую, он поднялся в комнату.
        Эльстер уже проснулась и сидела на кровати, завороженно глядя в стену, где плясали серо-голубые тени от колышущейся гардины.
        - Я все понимаю, но ты не могла бы накинуть одеяло? - пробормотал он, отворачиваясь.
        - Прости, у тебя занавесочки такие интересные, я засмотрелась, - ответила Эльстер.
        Уолтер услышал шорох ткани и звук приближающихся шагов.
        - Ух ты, кофе! Ты варил?
        Она коснулась его пальцев, забирая чашку. Уолтер открыл глаза, тяжело вздохнул и закрыл их обратно.
        - Милая, не могла бы ты одеться?
        - Так я же…
        - Что-то кроме рубашки?
        - Зануда, - удивленно сказала Эльстер. - Ты же вроде с этой девицей в перьях…
        - Мы старые друзья… - смущенно пробормотал он.
        - А мы будем новыми друзьями, - ответила она, кладя руку ему между лопаток.
        Прикосновение обожгло сквозь рубашку. Кажется, она только что держала чашку в этой руке.
        - Да оделась я, перестань делать вид, что мы играем в прятки, - проворчала Эльстер.
        Уолтер обернулся. Она сидела на кровати, одетая, и смотрела на него своим желтым взглядом, в котором Уолтер ничего не мог прочитать.
        - Ничего не забыл? - вкрадчиво спросила Эльстер, делая глоток из чашки.
        - Вроде бы…
        - Еда, Уолтер. Ты же не оставишь девочку голодной?
        - Не оставлю. А ты ответишь мне на простой вопрос.
        - Ты хочешь шантажировать меня бутербродом? - обиженно отозвалась она, и Уолтеру немедленно стало стыдно.
        - Нет, я отдам его тебе в любом случае, а ты будешь хорошей девочкой и мне ответишь, - сказал он, подавив в себе желание оставить вопрос незаданным.
        - Ну… ладно, я попытаюсь. Про черепашек?
        - Про еду. Я честно сказать, читал только Рейне, но мне кажется… зачем тебе есть, Эльстер?
        - Потому что на масле с бутерброда шестеренки быстрее крутятся, - серьезно ответила она.
        - Я не шучу.
        - Я тоже.
        - Эльстер, послушай, меня терзают очень серьезные подозрения…
        - А сделай так, чтобы они терзали тебя поменьше, хорошо? Вот тебе официальная версия: «пташки» едят и пьют, потому что полностью воспроизводят человеческие желания и потребности. Мы на ощупь как люди, мы пьем, едим, испытываем эмоции. Но это все ложь. Как голограммы парусов на мачтах, мы только тени, обманки. Лживое отражение тех, кем мы никогда не будем.
        В ее голосе слышалась черная, потаенная тоска. Уолтер сел на край кровати и протянул руку, коснувшись ее лица.
        Несколько секунд разглядывал свои пальцы.
        - А еще вы плачете, и у вас теплые слезы? Эльстер, ты мне не врешь? Скажи мне правду. Послушай, если ты человек…
        Горько усмехнувшись, она закатала рукав до локтя.
        - Дерни меня за руку, хорошенько. Не бойся, мне не будет больно. Да сильнее же!
        Взяв ее за запястье, Уолтер со всей силы дернул ее к себе.
        - Ну? Видишь?
        У него в руках осталось нечто, напоминающее толстую кожаную перчатку. От зрелища слегка мутило - видеть изящную женскую кисть, лишенную костей, было неприятно. Эльстер пошевелила перед его лицом пальцами. Уолтер видел механические протезы, не прикрытые имитациями. Рука ее состояла из медных реек и золотистой проволоки, под которой на месте суставов крутились шестеренки.
        - Можешь потрогать - протез горячий. Это нужно, чтобы кожа была теплой. Нас постоянно обслуживают, но на самом деле меня может починить любой Инженер, работающий с протезами. Я мечта Эриха Рейне, совершенный механизм. Все, чтобы человек, удовлетворяющий со мной свою похоть, не чувствовал себя обманутым.
        - Эльстер… - прошептал Уолтер.
        Он не знал, что сказать. Может быть в попытке решить подобный вопрос и сошел с ума Джек?
        - Я лучше живой женщины, Уолтер. Я не болею, не беременею, не старею, а еще со мной можно делать все, что угодно. Даже клирики отказались признать, что боль, которую я испытываю - настоящая.
        - А ты испытываешь боль?.. Где в шестеренках прячется эта способность, Эльстер?
        - В человеческом желании причинять боль и видеть достоверную реакцию. Не спрашивай меня, я не Инженер. Но если хочешь - ударь меня. Клирики говорят, это не будет грехом. А хочешь… хочешь меня убить?
        Медовые глаза Эльстер лихорадочно заблестели. Она подалась вперед, и Уолтер инстинктивно отшатнулся.
        - Эльстер, я никогда никого не убивал, - твердо сказал он, чувствуя, как к горлу подступает желчь.
        «Спаси меня, Уолтер!» - полоснул сознание голос Джека.
        - Тогда… - хрипло прошептала она, - покорми меня, или мне грозит голодная смерть.
        Эльстер забрала у него «перчатку» и начала деловито надевать ее на руку.
        Спускаясь в зал, Уолтер подумал, что впервые по-настоящему солидарен с альбионскими клириками, и что он искренне ненавидит Эриха Рейне.
        Глава 5. Апельсиновые цветы
        Ярмарка открывалась рано утром и работала до поздней ночи. Уолтер был большой любитель поспать до обеда, а по ночам крепко выпить, но в последние дни ни того, ни другого он себе позволить не мог. К тому же, если он хотел не только сводить Эльстер на ярмарку, но и купить что-то приличное, делать это стоило с утра. В темноте, в неверном свете золотых электрических фонарей, приезжие торговцы выложат на прилавки товар, большинство из которого будет подделкой. Купить ношеное пальто он мог в любой лавке старьевщика. Приличные вещи покупались при солнечном свете.
        В этот раз Эльстер спала на самом краю кровати, свернувшись клубком и свесив руку. Во сне у нее было удивительно серьезное лицо, и Уолтер невольно улыбнулся, в очередной раз поправляя на ней одеяло. Она постоянно раскрывалась, а потом замерзала.
        Одеваясь, он размышлял, что ему этим утром важнее - чашка хорошего кофе или еще один рассвет на берегу.
        Выбор был простым.
        На улице только-только занималась заря. Сине-зеленые сумерки укрывали город, стирая очертания, и Уолтеру казалось, что Лигеплац ускользает, теряется в прохладном тумане с запахом соли. Над морем вставало солнце - далекая красная полоска на горизонте, похожая на порез, с которого течет в темную воду рубиновыми бликами густая кровь.
        В порту утро уже началось. Уолтер увидел тот самый пароход, о котором вчера говорил Хенрик. Рядом с изящными парусниками с золотыми бортами и выключенными голограммами парусов, пароход казался настоящим чудовищем, старым кашалотом, заплывшим в стаю дельфинов.
        Пароход был огромен, почти втрое больше самого большого из стоящих рядом с ним парусников. Он выглядел так, будто вернулся из боя - краска на бортах облупилась, кое-где расползалась пена ржавчины, а нарисованные на носу глаза и оскаленную пасть пересекала частая сетка глубоких царапин, похожих на шрамы. Весла были задраны над водой, словно паучьи лапы.
        «Зрелище и правда… сюрреалистичное. А ведь его изобретатель, Джеф Финч, говорит, что за пароходами будущее. Неужели правда? Будет жаль…» - отстраненно подумал Уолтер.
        У парохода он заметил пару десятков человек, таскающих с пристани на судно с мешки и ящики. Кажется, пароход готовился к отплытию.
        Капитана можно было узнать без труда. Он походил на свой корабль и единственный стоял неподвижно. Огромный мужчина, ростом, может быть, даже выше Хенрика, с черными волосами, высеребренными частыми прядями седины. Уолтер успел подумать, что ему не меньше пятидесяти, но, когда мужчина обернулся, стало ясно, что то не так.
        Он казался ровесником Уолтера. Лицо его было испещрено невероятным количеством шрамов, словно от осколков. От правого уголка губ к виску тянулся особенно яркий, белый, похожий на протянутую под кожей веревку.
        «Кто же так криво тебя заштопал, друг? Неужели сам шил?» - подумал Уолтер.
        - Что, интересно? - хрипло спросил его мужчина.
        Уолтер подошел ближе.
        - У вас необычный корабль. Простите, вас, наверное, утомили еще вчера.
        - Я думал, ты слепой.
        - У меня чувствительные к свету глаза, - привычно соврал Уолтер.
        - Да ты прямо как стокер, ну этот, кровосос. Смотри. «Ханда» любит, когда ей восхищаются, как всякая женщина. А сейчас она как никогда заслуживает восхищения.
        Голос у него был таким низким, что Уолтер с трудом различал слова. Спустя пару секунд, привыкнув к его грубости, он понял, почему мужчина говорил так странно - этот ужасный голос выражал настоящую нежность. Он говорил о своем корабле и правда словно о любимой женщине.
        Уолтера пугала «Ханда», но на ум пришли вчерашние слова Хенрика, что на пароходы реже нападают пираты.
        Он всерьез опасался новых путешествий. На пути в Лигеплац их корабль трижды подвергался нападению за десять дней пути. Тогда Уолтер был один и только радовался поводу вступить в бой. Может быть он даже в глубине души хотел тогда умереть, чтобы наверняка поставить точку в истории рода Говардов. Но сейчас он собирался везти с собой девушку.
        Морские путешествия в общем-то всегда были опасным занятием. Справиться с пиратами было практически невозможно - везде находились озлобленные люди, готовые драться до последнего за надежду на лучшую жизнь. Уолтер знал, что многие из пиратов сбегали после первого же удачного захвата. Но многие оставались. Вела их жадность или жажда крови, быстро становилось неважным. Бывалые мореходы говорили, что глаза постоянно промышляющих пиратов начинают гореть странным, красноватым светом. Уолтер читал монографию молодого химика, Оливии Скотт, утверждавшей, что в воде содержится какое-то вещество, сводящее людей с ума. То, что влиянию этого вещества не были подвержены обычные моряки, она объясняла тем, что именно пираты реже заходят в порты, предпочитая как можно больше времени проводить на воде. Впрочем, насколько Уолтеру было известно, ее теория разбилась простым вопросом: «А что делать с жителями приморских городов?». Не всякая морская легенда имела под собой реальное объяснение. За дальнейшими прениями в этом вопросе он не наблюдал по простой причине - его роман с Оливией Скотт закончился, и закончен он
был именно этим вопросом.
        Не так важно, что делало пиратов такими беспощадными - главное, что в море было опасно. Так же, как и в небе.
        - За что, кроме звериной харизмы и мощи «особенно» заслужил восхищения ваш корабль? - спросил Уолтер.
        - Мы привезли партию товара из Морлисса. В основном - запчасти, а ты знаешь, сколько стоит каждая шестеренка с наших заводов. В Морлиссе беспорядки, мальчик. Там бунтуют рабочие, страшно бунтуют. Повсюду синие флаги, резня, улицы залиты кровью. Ни один бриг, ни один фрегатик не вырвался из порта, и даже не каждый капитан парохода рискнул… а моя девочка нас увезла. Когда я помру и отправлюсь в Ночь, помяни мое слово, мальчик, меня оттуда вывезет «Ханда»!
        - Вы правы, герр…
        - Рауль.
        Он произнес свое имя как-то по-особенному, с долгим, раскатистым «р» и короткой «л» на конце.
        - Вы совершенно правы, герр Рауль, вы и ваша «Ханда» заслуживаете общего восхищения. Удивительный корабль, смелый, без единого экрана!
        Особо богатые купцы ставили экраны вдоль всех бортов, чтобы они отражали волны, делая корабль почти невидимым. Мачты либо прятались в палубу, либо вместо голограмм парусов на тонкие экраны, которые их транслировали, выводилось изображение неба и воды. Уолтер мало знал о кораблестроении и никак не мог понять, зачем кораблю нужны мачты, если нет настоящих парусов. Ему обычно называли две причины - верность традициям и возможность поставить настоящие паруса. Уолтер не знал, что нужно сделать с механическим кораблем, чтобы ему пришлось ставить паруса. Зэла как-то ответила на этот вопрос: «Утопить механика!», а потом как-то странно презрительно хмыкнула.
        - Ты прав. Мы с «Хандой» никого не боялись и бояться не станем, а если случится тонуть - будем это делать с песней, да, моя девочка?!
        И, словно отозвавшись на его слова, пароход зашелся протяжным гулом и выпустил черный зловонный дым из трубы.
        - Куда вы едете, герр Рауль? - осторожно уточнил Уолтер.
        - На Альбион!
        - Прекрасно. Пусть ваш путь будет легким, ветер попутным, а море - пустым, - произнес он дежурную формулу, а потом, коротко кивнув, ушел с причала не оборачиваясь.
        Все его мысли о том, чтобы оправиться в путешествие на пароходе разбились о самоубийственную отвагу герра Рауля и в прямом смысле безумную любовь с кораблем.
        «Ну его - лучше полечу на дирижабле. Если что - полетаю перед смертью, зато никто не решит плыть на пароходе в Ночь», - подумал Уолтер, спускаясь к пляжу.
        Уолтер видел на улицах адептов Белого Бога, тех, кто проповедовал совсем иную религию и, насколько он знал, в Морлиссе, откуда явно был герр Рауль, многие уже примкнули к этой странной вере. Она казалась Уолтеру нелогичной. Вроде у них был некий безымянный Белый Бог, который не спал, а следил за людьми. И был его враг, его темная сторона, некая Чернота, не то жена, не то его женское обличье. Адепты верили что, когда зла в этом мире станет больше, чем света, мир укроет Вечная Ночь. А пока туда отправлялись те, кто совершал преступления или не соблюдал заповедей Белого Бога.
        Уолтер считал это глупостью. Когда зла в мире станет слишком много - Спящий проснется, вот и все. Не нужно никаких наказаний и вечной темноты, ведь что может быть хуже, чем конец целого мира? И то, что Бог следит за людьми, сортируя их грешки, казалось Уолтеру странным. Богам не должно быть дела до людей, самое страшное зло совершенное человеком в лучшем случае подобно звону комара. И однажды комар разбудит Спящего, а может, он не захочет досматривать сон о том мире, какой люди смогли создать. И тогда мира не станет. Клирики же, в отличие от адептов, просто пытались продлить сон Спящего, а не умилостивить кого-то.
        Занятый мыслями о странностях людских верований, Уолтер вышел на пляж. На этот раз здесь никого не было, и его кольнуло облегчение - не хотелось делить этот рассвет ни с кем, а еще ему было тяжело вспоминать прошлую встречу.
        «Мальчик должен был уже уснуть. Интересно, где он проснется?..» - с горечью подумал Уолтер, снимая шинель и закатывая до локтей рукава рубашки.
        Ледяная морская вода, соленая до горечи, была словно остывшие слезы на лице. Он умывался долго и особенно ожесточенно, словно стараясь смыть с себя и лицо Уолтера Говарда, и Музыканта Уолтера, позволив явиться на свет новому человеку.
        «Удивительные глупости лезут в голову перед отъездом на две недели», - усмехнулся он, позволяя легкому прохладному ветру слизывать воду с лица.
        Он вернется в Лигеплац, чего бы ему это ни стоило. Даже если придется стать похожим на герра Рауля.
        «Неудивительно, что у этого человека полные волосы седины и все лицо в шрамах, если он во всем полагается на свой пароход, забывая об удаче и здравом смысле», - думал Уолтер, возвращаясь в паб, пряча лицо от внезапно ставшего слишком злым ветра в воротнике шинели.
        …
        - А я говорю - врут они, врут и не краснеют!
        Голос Зэлы вырвался из уютного золотистого полумрака паба, словно первый порыв штормового ветра.
        Хенрик за стойкой явно скучал. Уолтер поймал его умоляющий взгляд и усмехнулся. Разъяренная Зэла стучала свернутой в рулон газетой по стойке, и звук был такой, будто в газету завернуто что-то тяжелое.
        - Это надо сочинить такую ересь! Да мало ли подражателей на свете! Где этот свихнувшийся, как бишь, на их собачьем языке… Риппер, а где Полуночники?! К тому же ты же прекрасно знаешь, что его поймали и повесили! О, Уолтер! Уолтер, поди сюда, ты куда мимо нас пытаешься просочиться?! Слышал новости?!
        - Нет, - ответил Уолтер, недовольно скривившись и нехотя подходя к стойке.
        - Очки сними, темно же, - сказал ему Хенрик, наливая кофе в огромную глиняную кружку.
        - Глаза болят, лучше оставлю, - пробормотал Уолтер, делая глоток.
        - Короче, слушай, жандармы, значит, вчера вечером заявили, мол, герр Хаган сам застрелился, и жена его себе горло сама вскрыла, все они изучили, раны там посмотрели, ножичек нашли и все такое. А Полуночница девочке якобы приснилась. Все, говорят, закрыт вопрос, расходимся, господа. И буквально пять часов назад находят еще два трупа. И знаешь чьи?!
        - Чьи? - глухо спросил Уолтер.
        - Герр Сатердика и его жены, фрау Мирабель, - трагическим шепотом произнесла она.
        - Чудно. Кто эти несчастные?
        - Уолтер, ты совсем? Это главный инженер «Пташек». И знаешь, на что это похоже?
        - На убийство, Зэла.
        - Это похоже на того полоумного, Риппера, который… Знаешь, что у фрау Мирабель лежало на коленях? Ее сердце!..
        Раздался звон бьющейся посуды.
        - Зэла, да чтоб тебя! - воскликнул Хенрик, с неожиданным проворством выходя из-за стойки и подхватывая на руки упавшую Василику. - Девочку напугала, она ушиблась, наверное. Просил же не говорить про такие вещи при ней, она же не как ты…
        Хенрик усадил бесчувственную Василику в кресло у камина, достал из кармана какой-то флакон, перевернул его, зажав горлышко указательным пальцем, а затем осторожно провел им по ее вискам.
        - Я чашки ваши разбила, герр Хенрик, - расстроенно сказала Василика, открыв глаза.
        - Ну и подумаешь - велика важность, чашки, - неловко усмехнулся он, доставая из-за стойки совок и метлу, чтобы убрать осколки. - Утром жандарм приходил, - ни к кому особо не обращаясь, задумчиво сказал Хенрик, заметая осколки в металлический совок.
        - Унфелих? - хрипло спросил Уолтер.
        - Да он самый. У, мерзкая рожа, где их таких набирают… Сказал, ему донос поступил, кстати, и знаешь от кого?
        - От кого?
        - Да от полюбовницы твоей. Скрипачки, чтоб ей… Хорошая же девчонка, всегда мы дружили, что в голову пернатую ударило…
        - Ты дал ему обыскать паб? - Уолтеру казалось, что небо упало ему на голову.
        - Дал, как не дать.
        - Нашел?
        - Кого?
        Уолтер не мог понять, врет ему Хенрик или нет. Лицо его было совершенно непроницаемым.
        - Пташку, которую искал.
        - Если ты спрашиваешь про ту славную девочку, которую ты без доплаты поселил у себя в комнате, то естественно Василика перед обыском вывела ее черным ходом, а потом вернула обратно, - усмехнулся он. - Мы и не говорили тебе сразу, потому что все обошлось, а ты с утра и так нервный.
        - Поэтому вы решили успокоить меня баечками про женщину с вырезанным сердцем? - Уолтер поставил чашку на стойку, чтобы скрыть нарастающую дрожь. Мелькнула мысль попросить у Хенрика виски, но потом он решил глотнуть из личных запасов в комнате, чтобы не выдавать того, как сильно его встревожили новости.
        - Это все Зэла. Зато ее любимый «Парнас» уже выпустил статью - говорят, если бы жандармы быстрее шевелились и не искали какую-то мифическую Полуночницу - ничего бы не было.
        - И что жандармы? - из вежливости поинтересовался Уолтер.
        - Жандармы… ищут Полуночников, - пожала плечами Зэла. - Не то свидетельницу хотят, не то… Кстати, ты знал - «Парнас» откуда-то достал фотографии, сделанные всего через несколько минут после смерти герра Хагана и фрау Марии?
        - Может, их Пишущие Хагана-то и пришили? - невесело усмехнулся Хенрик.
        - Выскажи свои подозрения Лауре Вагнер, придется заказывать еще и механическую руку, - мрачно ответила Зэла.
        Уолтер молча допил кофе и поставил кружку на стойку. Он не знал, какая новость была хуже - то, что в Лигеплаце орудует маньяк, которого связывают с недавно повешенным альбионским, то, что герр Унфелих снова появился «У Мадлен» или то, что Мия не просто оборвала все его надежды на романтическое продолжение истории, но и нашла способ отомстить. Уолтер вспомнил, как она заглянула Эльстер в лицо, поднимая заколку. Фотография Эльстер было в каких-то сводках и ориентировках? Ну конечно, как же иначе. Мия узнала «пташку» и заявила жандармам.
        «Интересно, не потерял ли герр Унфелих свои очочки, пока бежал допрашивать ценную свидетельницу?» - с неприязнью подумал Уолтер, вспоминая бесцветное лицо жандарма. Вот уж и правда «унфелих» - «безликий».
        - Я пойду, обещал девочке одежду купить для путешествия, - тихо сказал Хенрику Уолтер.
        Тот только кивнул, убирая под стойку его чашку.
        - А еще говорят, Риппер-то не один был. Интересно, куда делся младшенький щенок этого песьего семейства?
        Голос Зэлы догнал его, словно камень, брошенный в спину. Он медленно поднялся к себе в комнату, улыбнулся Эльстер, сидящей на краю кровати, потом запер дверь и очень тихо начал говорить. Говорил он минуты две, и с каждым словом изумление на лице Эльстер читалось все более и более явно. Закончив, он сделал глубокий вдох, поправил платок на шее и полез в шкаф.
        - Ух ты, сколько слов ты знаешь. А что, этот Риппер, про которого ты говорил, правда этим с конями занимался? - спросила она когда он закончил.
        - Понятия не имею, - процедил Уолтер, доставая бутылку виски и зубами вытаскивая пробку. - У меня очень плохие новости, Эльстер, ты выбрала себе паршивого покровителя - я отправляюсь в бега. И нигде не буду светить свою подпись, пока местные тупицы, маскирующиеся под жандармов… Твою мать. Папа ведь наверняка не знает, что происходит, а если…
        - Уолтер, ты чего?..
        - Если бы прошло побольше времени, Эльстер. Если бы все успели забыть и не связывали каждого психопата, потрошащего людей с безумным ученым с Альбиона… Но он появился слишком быстро.
        - Я не понимаю, о чем ты. Поделись со мной виски, у меня тоже было очень плохое утро.
        Уолтер протянул ей бутылку, вытащил из шкафа старый саквояж и начал собирать немногие имевшиеся у него вещи.
        - Не бери в голову. Я еду… мы едем на Альбион, мне нужно поговорить с отцом. Полетим на дирижабле, так будет быстрее.
        - Но… они же… падают…
        - Куплю нам билеты на «Гиденбург», это один из старейших, ни одной поломки, - обнадежил ее Уолтер. - Вот, держи, это вообще-то мой шарф, но я не знал, что нужно купить женский платок. В общем, надень его на голову, концом лицо закрой, вот булавка. Видела, как женщины из пустыни носят? Где-то были запасные очки… Впрочем, возьми мои.
        - Зачем? - удивилась она.
        - Затем, что тебя ищут. И узнают - узнала Мия, узнают и остальные.
        - А на ярмарку стоит идти? Не лучше ли…
        - Магазины закрыты, ты не знаешь о договоре с устроителями ярмарок? Или ты собралась лететь в шали? Не волнуйся, чем больше людей - тем меньше шанса, что кто-то обратит внимание на таких оборванцев, как мы.
        Он с щелчком закрыл саквояж, достал несколько монет из кармана и сунул их под подушку.
        - Зачем деньги?
        - За аренду. За две недели, и немного сверху, - горько улыбнулся Уолтер.
        В небольшом зеркале на столе отражалось его лицо, бледное, с намечающимися тенями под глазами, и взглядом, полным изумрудной тоски. Он полюбил это место и всерьез рассчитывал, что город Лигеплац станет его домом. Но ошибся. Это Музыканта Уолтера можно было смыть ледяной морской водой. Уолтер Говард будет смотреть на него из-под любой маски.
        Интересно, что подумает Хенрик? Испугается ли Василика, когда узнает, кем оказался их музыкант? Как долго будет ругаться Зэла, и заставит ли Хенрик перемыть все полы в заведении три раза, чтобы наверняка стереть его следы?
        «Почему все не бывает просто…» - с тоской думал Уолтер.
        Гитара осталась стоять на кровати. Сожгут? Выбросят? Зэла продаст как реликвию?
        Эльстер молча взяла его за руку, и он с благодарностью сжал ее пальцы. Она вовсе не казалась ему обузой - он был рад, что новую дорогу начинает не в одиночестве.
        …
        Уолтер редко уходил далеко от порта, предпочитая море и общество работников и посетителей паба «У Мадлен» прелестям городской жизни. Но ярмарка проводилась в самом центре города.
        Он, чтобы отвлечь Эльстер и отвлечься самому, купил два билета в открытую вагонетку, которые здесь ласково называли «лори». Они с тихим звоном мчались по башевым рельсам, оплетающим город своей паутиной, а на улицах, где баши не ходили, сдвигали колеса и становились на более узкие рельсы. Баши, дешевый транспорт, нещадно коптили и ходили редко. По сути, баш представлял собой маленький городской поезд - небольшой паровоз с прицепленным к нему вагоном. Уолтер путешествовал на полноценных поездах и помнил комфортабельные купе и живописные виды в чистых окнах, поэтому каждый раз испытывал легкое отвращение, видя на улице медлительный, коптящий баш с мутными стеклами и дребезжащий, как целый мешок гвоздей. Лори стоили дороже, но зато там помещалось всего два человека, и они почти не чадили.
        На кассе ему предложили газету, но он отказался. От одного вида желтоватой бумаги и черных жучков букв на ней его мутило.
        Эльстер молчала. Уолтер тоже не хотел разговаривать и только тоскливо смотрел на проносящийся мимо город. Ему снова казалось, что он ускользает от него, отвергает Уолтера Говарда, не желая иметь с ним никаких дел. Даже в окнах красных кирпичных домиков не выше четырех этажей, с цветами на подоконниках и коваными ажурными крылечками, ему мерещился укор.
        «Ты обманщик, Уолтер Говард. Тебя приняли, тебе поверили. А что ты принес на улицы?»
        «Я никогда никого не убивал», - молча отвечал им Уолтер.
        «Спаси меня, Уолтер!» - упрямо звучал в ушах голос Джека. Звучал, звучал, и никак не хотел стихнуть.
        «Ты сам выбрал! Ты сам так решил, какого же ты от меня хочешь?! Чего тебе не хватало, ты жил и свою жизнь и мою, неужели тебе было мало?!»
        «Спаси меня…»
        А город проносился мимо. Его деревья, маленькие, уютные кафе, где можно было выпить чашку кофе или крепкого чая. Именно в Кайзерстате Уолтер узнал, что чай бывает не только черным. Здесь было принято класть в напиток травы, фрукты и пряности в таких количествах, что вкус самого чая становился почти незаметен. Сидеть в тени раскидистого клена, не пряча от города взгляд в газете или книге или же в глазах своего собеседника, как это делали другие посетители кафе. Дышать вместе с городом. И рядом на круглом столике - укутанный в толстый стеганый чехол фарфоровый чайник.
        Больше Уолтеру делать этого не придется.
        Проносились мимо многочисленные магазины и лавки. Каждый торговец старался выделиться, украшая фасад своего заведения. Здесь были резные вывески, расписанные узорами стены, а кто-то выращивал цветы вроде вьюнков прямо на стенах, заставляя их оживать яркими красками. Правда сейчас, зимой, цветов не было. Но зимы в Кайзерстате были не такими, как на Альбионе, здесь даже не было снега. Лигеплац гораздо приветливее и мягче, но и здесь Уолтеру не нашлось места. Он уже не увидит, как распускаются цветы на его улицах.
        Вот они проехали мимо парка. На Альбионе парки всегда огораживались высокой кованой решеткой и имели один вход через главные ворота. Платный, разумеется. Здесь парк начинался так естественно и просто, будто и не нужно было никакого перехода между тротуаром и травой. Уолтер смотрел, как мелькают темно-зеленые кроны, облитые утренним солнцем. Мелькают, чтобы вскоре остаться позади. Он не оборачивался, только смотрел вперед с такой жадностью, будто пытался впитать в себя весь этот город вместе улицами, лавками, парками и морем, и всю жизнь носить его у сердца.
        Эльстер молчала, не нарушая его зыбкого единения с городом, и он был ей за это благодарен.
        Наконец они добрались до центра, и лори остановилась. Уолтер, ничем не выдав своего сожаления, вышел, а потом подал руку Эльстер, помогая спуститься.
        Несколько лет назад, еще на Альбионе, Уолтер попал на технологическую выставку, и даже видел там ученого из Кайзерстата, Николаса и его лиловые молнии. Это было одно из немногих публичных мероприятий, которое он посетил с удовольствием. С балов и званых приемов он предпочитал сбегать, желательно прихватив с собой девицу поприятнее, безошибочно определяя, кто из дам, так же как он, скучает в светском обществе. На ярмарки Нижних Кварталов он никогда не ходил, опасаясь за свою жизнь, впрочем, среди его знакомых было немало любителей риска.
        Это была первая ярмарка в Лигеплаце, которую он решился посетить, и в любой другой день она привела бы его в восторг.
        Главная городская площадь была полна людей. Палатки тянулись по периметру и лучами сходились к центру, где располагался украшенный цветами деревянный помост, где давали представления заезжие актеры.
        - Уолтер, как мы тут что-то найдем? - прошептала Эльстер.
        - Ты что, ни разу на ярмарке не была?
        - У меня были другие задачи, знаешь ли. Я понятия не имею как… В общем, нам всегда все покупали.
        - Прости. В общем, сейчас мы купим билет - касса тут недалеко, она точно работает. А потом будем бродить по рядам, искать что нужно для путешествия, смотреть, что будут показывать эти чудесные люди на помосте и всячески убивать время. Хороший план?
        - Отличный.
        Уолтер не видел ее лица, но ему казалось, что она улыбается.
        Он купил два билета на дирижабль, правда, «Гиденбург» уходил через три дня и Уолтер не захотел ждать. Но его заверили, что у «Винсента» более сотни удачных рейдов, сильный чародей и опытный капитан. И комфортабельные каюты, что было немаловажно. Спать все путешествие на деревянной лавке в его планы не входило.
        Уолтер спрятал билеты во внутренний карман шинели и повернулся лицом к площади.
        - Что же, дорогая, пойдем, - улыбнулся он, подавая Эльстер руку.
        Даже если бы он не знал, где проводится ярмарка, ее легко было бы найти по запаху. Густое облако, сладкое и терпкое, висело над палатками. Чувствовался жженный сахар и приправы, кожа и табак, дерево, духи, разнообразная выпечка и немного машинного масла. Цветов оказалось еще больше, чем запахов, и они сбивали с толка, словно мельтешение крыльев бабочки.
        Каждая палатка сталась быть ярче предыдущей. Самым сдержанным оттенком был дымчато-голубой. В этих палатках торговали оружием, и строгая красота лезвий не располагала к излишней пестроте. Уолтер прекрасно фехтовал, но предпочитал не носить клинок, считая это дурным тоном. Когда началась битва на корабле он, вызвавшись помогать команде, просто взял саблю в оружейной. В остальное время от предпочитал носить карманный револьвер. Но у первой же палатки с оружием он задержался, глядя на разложенные на черном бархате клинки.
        - Скажите, что это такое? - спросил он торговца, молодого мужчину в белой рубашке и простом кожаном жилете, указывая на гладкую черную деревянную спицу с серебряным набалдашником.
        - Отрава. Потяните за набалдашник - появится стилет, яд с него, уж поверьте, прямо капает. Дальше хитрость только одна.
        - Какая же? - поинтересовался Уолтер, аккуратно возвращая спицу на бархат.
        - Самому не поцарапаться. Возьми девочке - никогда не будете ссориться.
        - Почему? - подала голос Эльстер.
        - Потому что ни один мужчина не будет ссориться с женщиной, у которой есть такая штука, - оскалился торговец.
        - Спасибо, - с чувством сказал он, уводя Эльстер от прилавка.
        Другие палатки были ярко-красными - там торговали одеждой. Пройдя несколько палаток, торговавших разноцветными тряпками, не годившимися не то, что для путешествий, но даже для простого выхода на улицу, он нашел то, что искал.
        - Что вам, дорогие?
        Кажется, торговка была из Идущих. Женщина явно разменяла шестой, но на лице у нее почти не было морщин, а волосы скрывал разноцветный платок. Высокая, смуглая, в ярко-красной широкой юбке с темно-зеленым кушаком и трех цветастых блузах с разной длинны рукавами, надетых одна на другую, она даже поверх серых шерстяных перчаток умудрилась надеть по десятку различных браслетов. Уолтер с Идущими связываться опасался, но у женщины были внимательные, умные глаза без тени лукавства. Может, с ней удастся договориться.
        - Широкой вам дороги, - сказал он, проводя ладонью под подбородком. Он никогда не гнушался тем, чтобы приветствовать людей так, как велел их народ или вера. - Мне нужно теплое пальто для девушки.
        - На Север едете?
        - Надеюсь, нет. Просто теплое пальто с хорошей подстежкой… Эльстер, посмотри, что тебе покажет фрау.
        - Фрау, ну ты скажешь, мальчик! - расхохоталась женщина, обнажив белые зубы. - Момми, э? Пойдем, птенчик, покажу тебе, чем богата.
        Эльстер неуверенно прошла за ней к палатке.
        - Э, сними ты очки, ничего же не увидишь! Вроде мальчик твой не из тех, кто женщин своих прячет?
        Уолтер кивнул и встал так, чтобы загородить проход, сделав вид, что разглядывает золотую вышивку на рукаве черного кителя. Эльстер сняла очки и убрала платок с лица.
        - Вот и умница, настоящая красавица, зачем личико прячешь, э? Что хочешь? Куртку, шубку?
        - Шинель или пальто, - неуверенно сказала Эльстер.
        - Зачем тебе шинель, э? Пусть в солдатиков мальчики рядятся, я тебе сейчас подберу… К глазкам твоим, кошачьи глазки у тебя, э?.. - бормотала Момми, перебирая развешенные на высоких стойках пальто. - Вот, гляди-ка. И размер твой, как влитое сядет.
        Уолтер посмотрел на ярко-красное пальто, которое она держала в руках, длинное, украшенное черной вышивкой и отороченное по рукавам и подолу черным кружевом.
        - Момми, я знаю, как у вас принято, но пожалуйста, не пугайте мою сестру - нам нужно теплое пальто для путешествия. Я не испугаюсь цены за эту прекрасную вещь и не куплю следующую вдвое дешевле, поразившись разнице, - улыбнулся он.
        К его удивлению, Момми не стала спорить. Кивнув, она убрала пальто и тут же достала другое - золотисто-коричневое, с черным жилетом-подстежкой. Простое, без лишних вышивок и кружев, но элегантного кроя.
        Эльстер сняла свою шаль и надела пальто. Как Момми и обещала, село оно как надо.
        - Сколько вы хотите? - спросил Уолтер.
        - Пять ваших монет, э? Дешевле - не отдам. У меня пятеро детей, все плачут, мальчик, все хотят кушать, что я принесу им вечером - ваш горячий восторг и безграничную благодарность? Хочешь походить и посмотреть еще - будет стоить шесть, когда вернешься, - предупредила она.
        - О! Горе нам, горе, дорогой Ганс! Зря ты привел меня сюда, вечером мы поедем к нашей дорогой умирающей бабушке, да продлится сон Спящего о ней как можно дольше, а я вынуждена думать о том, какую тряпку лучше надеть в этот нелегкий путь! Ах, Ганс, прибереги деньги, купим на них ниток для бабушки, ведь вязание - все, что ее по-настоящему смиряет ее измученный разум!
        - Э?..
        Уолтер был ошеломлен не меньше Момми, смотревшей на всхлипывающую Эльстер, но привычка скрывать эмоции не дала ему показать это.
        - Четыре монеты, и вон там можете купить ниток бабушке, - опомнившись, скептически сказала Момми, показывая на какую-то палатку неподалеку.
        - Пусть Спящему приснится счастливая судьба для каждого из ваших пятерых детей! - с чувством сказала Эльстер.
        - Э! - махнула рукой Момми, поворачиваясь к следующим покупателям.
        Эльстер торопливо надела очки и закрыла лицо платком.
        - Эльстер, это что такое было?
        - Эта достопочтенная фрау думает, что может хитрить лучше «пташки». Эта достопочтенная фрау думает так зря, - довольно сказала Эльстер, поправляя на себе новое пальто. - А почему ты представил меня сестрой, а не невестой или женой?
        - Потому что тогда она бы стала настаивать, чтобы я купил то, красное, чтобы произвести на тебя впечатление и нам пришлось бы уйти, - улыбнулся Уолтер, забирая у нее шаль и убирая в саквояж. - Пойдем выберем тебе платье?
        - Зачем?
        - Затем, милая, что у девушки должно быть красивое платье. А еще потому, что мы хотим устроить тебя, а для этого ты должна выглядеть прилично.
        - Но ты сказал, что не сможешь никуда меня устроить…
        - Я не сказал, что не буду стараться. Ох, Эльстер… Мне правда жаль, что я не могу просто тебе помочь.
        - Но ты обещал мне пытаться, - тихо сказала она, сжимая его руку. - Мне никто ничего хорошего по-настоящему не обещал, Уолтер.
        - А еще мне жаль, что я первый, - усмехнулся он. - Ладно. Лучше я пообещаю тебе нечто очень хорошее, то, что я точно смогу тебе дать. Ты пробовала местные яблочные пироги?
        Палатки с едой были ярко-желтыми. Уолтер остановился у той, что торговала выпечкой и кофе, и предложил Эльстер выбирать. Она осторожно сняла очки и стала оглядывать прилавок.
        - Уолтер, я понятия не имею, что это все такое, но хочется всего.
        На широком складном столе были разложены лотки из вощенной бумаги. Уолтер различил несколько видов пирогов, орехи в меду, восточную сладость, по виду похожую на бежевый пух и множество видов печенья. Все остальное было для него было такой же загадкой, как для Эльстер.
        - Я тоже понятия не имею, что такое большинство из этого. Хочешь, чтобы я выбрал?
        Она неуверенно кивнула. Уолтер, усмехнувшись, указал торговцу на два лотка и попросил два стакана кофе.
        - Держи. Я помню, когда я только сюда прибыл, в кафе попробовал этот пирог, и понял, зачем ехал.
        В Кайзерстате было принято густо посыпать пироги корицей с сахаром, а в яблочную начинку лить карамель. Подавали его теплым или, как здесь, держали подогретым. С горячим кофе он мог придать сил для любого свершения. Даже для того, чтобы пережить последний день в любимом городе.
        Уолтер подумал, стоит ли ему вытрясти остатки сбережений и купить себе приличный костюм, чтобы отца не хватил удар при виде надежды рода Говардов в старой шинели, но потом решил, что он переживет и это испытание.
        В одной из палаток они купили Эльстер простое серое платье для встречи с будущим работодателем и черный шерстяной брючный костюм в дорогу. Уолтер хотел попросить ее больше не разыгрывать спектакля про бабушку, но она и не собиралась этого делать. Торговцем оказался невысокий, полный мужчина и Уолтер краем уха услышал, как Эльстер что-то мурлычет ему об игрушечных медвежатах. В результате обновки Эльстер обошлись ему всего в две монеты, хотя Уолтер бы предпочел заплатить полную цену. Она переоделась, и Уолтер видел, как она с отвращением выбросила прошлые вещи в мусорный бак рядом с одной из палаток.
        Потом Эльстер потащила его к темно-синей палатке ювелиров. Пока она перебирала цепочки, подвески и кольца, Уолтер разглядывал широкий кожаный браслет, перевитый серебряной цепью. Браслет чем-то особенно привлекал его. Наверное тем, что идеально подходил Музыканту Уолтеру - простая вещь, недешевая, но не броская.
        Пока он предавался размышлениям над браслетом, Эльстер зачем-то вцепилась в совершенно дикарское колье из толстых цепей рыжего золота.
        - Смотри, Ганс, какая прелесть!
        - Оно не идет твоей изящной шейке, милая, - улыбнулся Уолтер.
        - Да нет же, ты только посмотри, как оно блестит!
        Уолтер честно разглядывал колье и слушал разглагольствования купца о том, сколь драгоценную вещь выбрала «златоглазая фройляйн», и как колье прекрасно подходит к ее волосам. Потом ей надоела эта игра, она вернула украшение торговцу и быстрым шагом отошла к другой палатке.
        Начинало темнеть. До отправки дирижабля оставалось четыре часа. До аэродрома ехать было около получаса, с учетом того, что улицы были почти пусты - большинство горожан оставались на ярмарке до закрытия.
        - Устала? - спросил он Эльстер, которая довольно улыбалась, как кошка, наевшаяся сметаны.
        - Не очень. Давай еще кофе, посмотрим, что там на помосте и поедем?
        - Хорошо, - улыбнулся ей Уолтер.
        На помосте в цветах зажигались золотые огни. Когда они подошли, зазывала как раз закончил представлять следующего артиста.
        - …Томас Штармвайд!
        На сцену вышел мужчина в темно-синем старомодном камзоле. Внешность его была столь необычна, что Уолтеру сперва показалось, что на него навели морок.
        Томасу явно недавно разменял пятый десяток. Высокий, худой и рыжий, как лис. На лиса он и был похож настолько, что Уолтеру казалось, что чародеи усилили это сходство. Тонкие губы, длинный нос и узкое лицо, и улыбка, полная белоснежных зубов, похожих на клыки. Настоящий лис, с узкой мордой, тронутой пеплом седины. Но угрожающе он не выглядел, выражение лица у него было тоже лисье - лукавое, но не злое.
        - Я приветствую этот город с такой же радостью, с какой он приветствовал меня! - громко сказал он, делая шаг к краю сцены и распахивая руки будто для объятия. От его движения в стороны разлетелись пара десятков белоснежных голубей. Казалось, он вытряхнул их из рукавов.
        Люди у помоста отозвались одобрительным гулом. Уолтер, спохватившись, стал за спину Эльстер, положил руки ей на плечи и снял с нее очки. Она благодарно кивнула и подалась назад, плотнее прижимаясь к нему и не отрывая взгляд от сцены.
        - Я тысячу раз выходил в море, две тысячи раз поднимался в небо и видел все рельсовые пути пяти стран! Снежная Гардарика встречала меня так же радушно, как и цветочная Флер, и даже надменная, обожженная солнцем Энотрия была рада моей труппе! Я привез вам по кусочку каждой страны, в которой бывал, чтобы увековечить мою любовь к Кайзерстату!
        Томас повел в воздухе ладонью и поймал ниоткуда взявшийся апельсин. Сел на край сцены, достал из кармана небольшой серебристый нож.
        - Время кажется нам скоротечным. Мы вздыхаем о том, что стареем, и думаем, что наше время уходит безвозвратно.
        Он разрезал апельсин на две части, и Уолтер увидел, на землю частыми каплями потек сок. Потом Томас разделил одну половину на несколько долек, спрыгнул со сцены и протянул их детям из первого ряда. Молча вернулся на сцену, сжал между ладонями вторую половину. Сначала на сцену с глухим стуком начали падать частые прозрачные капли, но постепенно они темнели, становились гуще, и вот уже его руки целиком покрывало нечто мазутно-черное, вязкое, лениво тянущееся свисающими нитями к доскам помоста.
        - Время уходит, и нам кажется, что мы уже не те, что раньше. Многим кажется, что мы превращаемся в нечто… ужасное.
        Он развел руки. От апельсина не осталось даже корки, только черные нити тянулись между его ладоней, словно гирлянда.
        - Но это неправда. Кем бы ни были, кем бы ни стали - мы всегда тот же белоснежный флердоранж, что и раньше…
        Уолтер услышал общий восторженный вздох. Сначала нити посветлели, потом запульсировали, и вот уже Томас держит не густую, тянущуюся массу, а тонкие ветки, на которых стремительно распускаются темно-зеленые листья. А затем - белоснежные апельсиновые цветы.
        «Спаси меня, Уолтер…»
        «Всегда тот же белоснежный флердоранж…»
        «Лжете, господин фокусник», - со злостью подумал Уолтер.
        - Удивительно. В этом мире есть настоящие чародеи, а люди смотрят на фокусы и ходят к гадалкам Идущих, - тихо заметила Эльстер.
        - В настоящих чародеях для них нет тайны. К тому же чародеи редко устраивают шоу, - сказал Уолтер, не отрывая взгляда от покрывающейся белой цветочной пеной гирлянды.
        - Знаешь, Уолтер, я знаю много людей, которые никогда не были флердоранжем, - усмехнулась Эльстер, сжимая его руку. - Пойдем? Может, погуляем перед отъездом по аэродрому.
        - Пойдем, - кивнул он.
        Томас, взмахнув руками, рассыпал гирлянду цветов сотнями белоснежных бабочек, взвившихся в темнеющее небо.
        Уолтер отвернулся от сцены.
        Его представление в Лигеплаце было закончено.
        Глава 6. Достать до неба
        На аэродром Уолтер с Эльстер прибыли, когда окончательно стемнело. «Винсент» уже принимал пассажиров на борт, и они решили не задерживаться. Уолтер не в первый раз летел на дирижабле и почти не слушал стюарда, который монотонно зачитывал правила безопасности. Почувствовал, как Эльстер сжала его пальцы, услышав: «Механические устройства допускаются на борт только при наличии сертификата о полном осмотре и устранении неисправностей».
        Он обнадеживающе сжал ее руку в ответ. Эльстер - не «механическое устройство», чтобы ни говорили. Даже если он своими глазами видел, как в ее руке крутятся шестеренки.
        «К тому же она говорила, что уже прошла осмотр незадолго до побега, а по морю до Альбиона добираться некогда», - мелькнула циничная мысль.
        Уолтер успел оформить себе кайзерстатское удостоверение. У Эльстер было поддельное на имя Суллы, и он не стал спрашивать, где она его взяла. Если бы Уолтер готовился к побегу заранее, он бы оформил им новые документы на другие имена, но времени на это у него не было.
        Перед ними стояла служительница Спящего. Молодая, может быть, ровесница Уолтера, в темно-сером платье с глубоким капюшоном, она, кажется, отчаянно боролась с дурнотой и часто оборачивалась, обводя остальных пассажиров беспомощным взглядом, будто в поисках поддержки.
        - … Зажигалки, спички, огнестрельное оружие и остальные устройства, способные вызвать искру необходимо сдать до начала полета во избежание пожара…
        - Пожара… - шепотом повторила она за стюардом.
        Уолтер даже в неверном свете желтых бортовых огней заметил как она побледнела.
        - Да продлится вечно Его сон, - обратился он к девушке. - Простите, вы, кажется, нервничаете?
        - Я боюсь летать… Говорят, дирижабли сгорают, падают, говорят, на них нападают пираты… - прошептала она, нервно комкая в руках серые шерстяные перчатки.
        - Меня заверили, что «Винсент» совершил более ста успешных вылетов, и что капитан и бортовой чародей - опытнейшие люди и прекрасные бойцы. Вам нечего бояться - мы скоро будем на Альбионе, - уверенно сказал Уолтер.
        Он давно заметил, что главное - тон, которым говорит человек, а не то, какие именно слова он произносит. Служительница слабо кивнула и отвернулась.
        Уолтер не курил, и не держал ни спичек, ни зажигалок. Сдал только карманный револьвер, который привык держать при себе с Альбиона.
        - Эльстер, где та штука, с которой ты пыталась наняться на корабль? - прошептал он, вспомнив об «игрушке».
        - Утопила вместе с платьем, - улыбнулась Эльстер. - У меня больше ничего не искрит, разве что… В общем, ничего больше не загорится.
        Служительница Спящего, всхлипнув, качнулась назад, но устояла.
        Инструктаж наконец кончился и они поднялись на борт, подписав бумагу о том, что не утаили ничего воспламеняющегося.
        - Слушай, Уолтер, а если мы зажигалку спрятали - так мы же вместе с этой бумажкой и сгорим!
        - Да, это странно… вот ведь!
        Еще один стюард стоял в холле, держа в руках небольшой плоский предмет, похожий на медную дощечку, и останавливал пассажиров.
        - Что это?..
        Уолтер чувствовал, как медленно нарастает паника. Медленно досчитав про себя до пяти, он открыл глаза.
        - Досмотр, Эльстер. Сейчас проверят наши карманы и багаж. И нас - металлоискателем.
        - Что за бред! А если у меня спички в декольте?!
        - Это делается не для того, чтобы обезопасить нас от самоубийцы со спичками, Эльстер, а чтобы юные фройляйн, - он показал глазами на служительницу, - меньше переживали, что корабль загорится. Раньше на дирижабли пускали без проверок…
        Остальные пассажиры не проявляли никакого беспокойства. Они спокойно открывали саквояжи и чемоданы и позволяли стюарду работать металлоискателем. Изредка раздавалась трель, и тогда из кармана извлекались забытые часы или украшения.
        Один мужчина показал стюарду какие-то бумаги и показал на свою левую кисть.
        Эльстер не проявляла никаких признаков беспокойства, только отдала Уолтеру пальто и зачем-то закатала до локтей рукава платья. Она подошла к стюарду, спокойно встала, раскинув руки.
        Уолтер мысленно приготовился в лучшем случае платить штраф и покупать билеты на корабль, а в худшем - расстаться с имеющимися у него деньгами, чтобы дать взятку. Если он попадет в жандармерию, особенно при попытке покинуть страну…
        Металлоискатель молчал.
        Уолтер с трудом заставил себя улыбнуться стюарду, демонстрируя пустые карманы шинели. Карманы на пальто Эльстер были даже не распороты.
        - Эльстер, что это было? - прошептал он.
        - Секрет фирмы. Я бы сказала главный секрет «Механических пташек».
        - И ты его знаешь, верно?
        - Кому как не мне его знать, - горько усмехнулась Эльстер.
        - Прекрасно, Эльстер. Замечательно. Идем, вот наша каюта.
        Он открыл дверь ключом, прилагавшимся к билету. Паника постепенно отступала, ему даже удалось попасть ключом в замок с первого раза.
        Комнату наполнял искусственный желтый свет. Кремовые обои, толстый ковер на полу, два узких шкафа из темного дерева и две кровати у противоположных стен комнаты составляли весь интерьер.
        - Как ты относишься к идее ждать ужина? - спросил Уолтер, убирая саквояж под кровать.
        - Если честно плохо. Я ужасно устала и хочу спать… Ты не обидишься?
        - Нет. Я бы остался ждать только ради тебя. С меня хватит сегодняшнего дня, - улыбнулся он.
        - Кстати! У меня для тебя подарок. Смотри.
        Она протягивала ему тот самый браслет, который он рассматривал на ярмарке. Словно прощальный взмах Музыканта Уолтера, плетение кожаных шнурков и серебряных цепочек.
        - Эльстер! Ты за этим схватила ту ужасную цепочку - чтобы отвлечь хозяина от других украшений?! - возмущенно выдохнул он. - А если бы нас поймали?!
        - «Нас», - повторила она, глядя на него восхищенными глазами. Кажется, ее нисколько не задело его замечание.
        - Эльстер…
        - Нас бы не поймали, Уолтер. Я очень хорошо ворую. Никто никогда не устраивает скандалов из-за оброненной в борделе цепочки или соскользнувшего в простыни кольца, клиенты предпочитают инкогнито…
        Уолтер не знал, что сказать. Устроить выволочку взрослой женщине на тему морали? Взрослой женщине, сбежавшей из борделя для клиентов с особо изощренной фантазией?
        - Ты обещала не воровать, - нашел он правильные слова.
        - В доме твоего отца и потом, - улыбнулась она. - Не переживай, я больше не стану. Это ярмарка, там столько людей, найти меня будет невозможно… Ну не сердись…
        - Я не сержусь, - вздохнул Уолтер, забирая у нее браслет и надевая на руку. Краденая вещь ощущалась лишней тяжестью на запястье и раздражала. Он думал «потерять» браслет, но Эльстер с такой радостью смотрела на него, что он решил пока этого не делать.
        - Уолтер?..
        Эльстер успела отойти к своей кровати и снять с нее темно-бордовое покрывало, и теперь задумчиво смотрела на белоснежные простыни.
        - Что? - спросил он, вешая пиджак в шкаф рядом с шинелью и незаметно убирая браслет в карман.
        - Помнишь, я вещи на ярмарке выбросила?
        - Да.
        - У тебя есть лишняя рубашка?
        Уолтер досадливо поморщился. Ему и правда стоило быть умнее и подумать не только о платье для Эльстер. У него никогда не было женщины, о которой нужно было бы заботиться подобным образом, а сама Эльстер, видимо, не знала, как вести себя в обычной жизни.
        - Прости, я должен был подумать… Здесь вроде есть возможность купить вещи для дороги, завтра посмотрим, что можно сделать, идет? Рубашка… ты же мерзнешь… вот, держи.
        Он протянул ей черную шерстяную рубашку со дна саквояжа. Она взяла ее, благодарно кивнув и начала переодеваться, не дожидаясь, пока Уолтер отвернется. Он только вздохнул, запер дверь и выключил свет.
        …
        Уолтер думал, что не сможет уснуть. Думал, что призрак города, который он оставляет, будет терзать его, заставляя тосковать и мучиться желанием наплевать на все и остаться. Но сон пришел быстро, утопив измученное сознание прохладной темнотой еще до взлета.
        С детства Уолтера учили, что сны - подсказки и что именно тогда человек обретает часть сил Спящего. Что к снам нельзя не прислушиваться. Но они ничего не предвещали, только напоминали Уолтеру о терзающем его прошлом.
        Ему снился прием в Вудчестере. Поместье Говардов ранней весной украшали белыми цветами и сменяли темно-зеленые бархатные шторы на золотые с белым. Начинало особенно ярко блестеть начищенное серебро, включался весь электрический свет, дом наполнялся музыкой и голосами. В начале мая родился Джек Говард.
        На прием приглашались не только представители всех знатных домов Альбиона, но и коллеги Джека. Его все любили, молодого аристократа и талантливого доктора, продолжателя дела Эриха Рейне. Джек работал над какими-то новыми протезами, никому не раскрывал сути своих исследований и не обращался за грантами. Регулярно исповедовался клирику, патеру Морну, и он ни разу не счел услышанное поводом обратиться в более высокие инстанции. К тем, кто следит за тем, чтобы Спящий не проснулся, людям в красных плащах и белых масках. Патер Морн тоже был приглашен на торжество, тем более что скоро планировался еще один праздник, где требовалось его участие.
        Рядом с Джеком в этот весенний день стояла очаровательная юная леди, Кэт Борден. Его ассистентка, старшая дочь Борденов, красавица с правильными чертами лица, которое совсем не портили маленькие круглые очки в золотистой оправе.
        Уолтеру нравилась Кэт не похожая на Джека и на старшую дочь одного из самых знатных семейств Альбиона. Кэт была настоящим ученым, пытливая, старательная и целеустремленная, она бы проводила в лаборатории Джека сутки напролет, если бы это позволяли приличия.
        Черные волосы. Золотистое шелковое платье. Заразительный смех, быстрый взгляд из-под пушистых ресниц. Кэт Борден, красавица, невеста его брата, преданная соратница, юная и звонкая. Уолтер был так счастлив, что рядом с Джеком именно она. Он так радовался, что в их семье наконец-то появится кто-то не похожий на остальных Говардов.
        Они были такой красивой парой. Высокий черноволосый Джек, истинный джентльмен, с безупречными манерами и хрупкая Кэт, ростом едва достающая ему до плеча. С каким обожанием она на него смотрела.
        Как они кружили в танце в тот вечер, и как потом на фуршете неожиданно, непривычно, счастливо и искренне смеялся Джек.
        Уолтер не сбежал с того приема. Он не разочаровал своего отца, не огорчил Джека. Уолтер в тот вечер был частью этого праздника, шестеренкой, стоящей на своем месте.
        Тогда он думал, что это и правда его место. Тогда он думал, что слова его отца: «Не верь моменту» не имеют никакой власти.
        Кэт Борден, будущая Кэт Говард. Никогда в семье Говардов не давали дочерям этого имени, потому что Кэтрин Говард не может быть счастлива. В семье Борденов не было такого поверья.
        - Уолтер! Уолтер, просыпайся!
        Открыв глаза, он не сразу понял, почему вокруг темно, и кто пытается его разбудить. Эльстер сидела рядом с ним на кровати и сжимала его плечо.
        - В чем дело? - хрипло спросил он, закрывая глаза.
        - Тебе плохо, - безапелляционно заявила Эльстер, касаясь его лба прохладной ладонью. - Не буду спрашивать, кто такая Кэт Борден, но она явно украла у тебя спокойный сон.
        - Это жена моего брата. И она давно его украла, да и Джек тоже… частенько ворует.
        - Ты был в нее влюблен? - сочувственно спросила она, убирая руку.
        - Нет, что ты. Она была хорошая, славная, и мы дружили, но я никогда…
        - А сейчас?
        - А сейчас она умерла, - просто сказал Уолтер, садясь рядом с Эльстер и проводя рукой по лицу, чтобы стряхнуть с кожи сон, словно воду.
        - Как это случилось? Ее убил…
        - Она болела. Джек очень любил ее, - отрезал Уолтер. - Не знаю, что тебе наговорил тот человек, который показывал мою фотографию, но мой брат и Кэт любили друг друга и, если бы не это, а еще не слабое сердце Кэт и слабый рассудок Джека - все были бы живы.
        - Тот человек мне много чего наговорил, это не значит, что я его слушала. Уолтер, я понимаю, почему ты уехал из Лигеплаца. Никто не станет разбираться и искать настоящего подражателя, пока его брат в городе. Наверняка убийца герра Сатердика и фрау Мирабель тоже знал, что ты в Лигеплаце, поэтому и выбрал такой… эпатажный способ.
        - Я дурак, Эльстер. Надо было искать себе не зеленый приморский город, а глухую деревню где-нибудь в горах. Где никто не читает газет и не тычет ими под нос всем подряд.
        - Ты носил черные очки, чтобы тебя не узнали? Я заметила, что ты спокойно реагируешь на солнечный свет.
        Уолтер вдруг вспомнил, что Эльстер сказала, что не понимает, о чем речь, когда он только узнал о том, что кто-то взялся подражать Джеку.
        «А ведь она с самого начала знала, кто я такой, если узнала меня на фотографии в газете. Хорошо, что больше никто не узнал… И пришла ко мне, не испугалась», - подумал он. Уолтер сам себе не смог бы ответить, чего было в этой мысли больше - благодарности или промелькнувшего недоверия от вопросов, на которые он, конечно, тоже не получит ответы.
        - Нет. Я носил очки, потому что у нас с Джеком одинаковые глаза, а я не хочу встречать его взгляд в зеркалах и витринах. Если бы твой брат был маньяком, на чьей совести истязания, похищения и десяток трупов - ты бы тоже не хотела смотреть ему в глаза, - ответил он, решив ни о чем спрашивать.
        - Так Джек не убивал жену?.. Но когда ее нашли у него в лаборатории… даже в наших газетах писали, что его повесили после этого, и что до десяти… падших женщин никому не было особо дела…
        - Нет. Он бы никогда так поступил. Джек был чудовищем, Эльстер, но это было влюбленное чудовище, а значит еще более страшное и изощренное. Джек Говард - Джек «Риппер», Потрошитель… у него даже имени не осталось. Доктор с блестящим будущим превратился в мясника. А еще эти шутники, которые слали в полицию свои «Дорогой начальник»… как будто Джек с его образованием мог написать столь безграмотную…
        - Ты его любишь, Уолтер, - убежденно сказала Эльстер. - Пытаешься защищать, и ты прав.
        - Я понятия не имею, Эльстер. Джек всегда был… старший. Любимый сын, пример для подражания. Я позволял ему забирать себе всю отцовскую любовь, быть примером для меня, потому что любил. Сам отказался от медицинской карьеры, чтобы не соревноваться с ним. А потом оказалось, что мне всю жизнь ставили в пример убийцу. Что мой отец вспомнил о том, что у него есть запасной сын только когда Джека повесили. Знаешь, я не должен был уезжать. Должен был остаться с отцом, вынести все, что обрушилось на дом Говардов после казни. Должен был пойти к Чарли Бордену, отцу Кэт, стоять перед ним, смотреть в глаза и говорить, что мне очень жаль. Должен был. Должен был поступить, как Говард, как брат Джека, как сын Ричарда Говарда. Но я… не такой Эльстер. Наверное, по-настоящему никогда и не хотел таким быть.
        Эльстер сидела, обняв колени и молча смотрела на него, склонив голову к плечу. Было темно и тихо, только мерно гудел мотор. Дирижабль шел ровно, и полет практически не ощущался. Уолтер почти пожалел о сказанном, подумав о том, что не стоило жаловаться девушке с гораздо более незавидной судьбой. Но Эльстер вдруг улыбнулась и легко коснулась его запястья.
        - Знаешь, Уолтер… Нас всех пытаются заставить быть кем-то, кем мы не являемся. Я бездушный механизм, который умеет испытывать боль и… имитировать человеческие эмоции. Ты аристократ, который должен имитировать отсутствие эмоций. Поэтому ты и был счастлив в Лигеплаце - ты нашел тот путь, которым хочешь идти, без денег, родового имени и необходимости притворяться. Но прошлое достанет даже до неба, чтобы дотянуться до нас.
        - А ты будешь счастлива на Альбионе? - спросил он, в ответ накрывая ладонью ее руку и чувствуя, как она медленно теплеет.
        - Понятия не имею. Я даже не знаю, что это за город, знаю только, что Ричард Говард - честный вдовец, как о нем писали в газетах, и что там не будет… того, что было раньше.
        - Ты не знаешь, куда мы летим?
        - Нет, - легкомысленно отозвалась Эльстер. - А это так важно?
        - Эльстер, Альбион - центр промышленной революции.
        - Ты говоришь так, как будто это все объясняет.
        - Конечно. Там круглосуточно туман, омерзительный, плотный смог, который выдыхают многочисленные фабрики. Почти не бывает солнца, узкие улицы, каменные дома. Город опутан рельсами башей. Все, что может ржаветь там быстро ржавеет от влажности. Люди предпочитают ходить в фильтрующих масках, снимая их только дома. В результате даже в центре города случаются убийства среди дня. Люди на Альбионе, включая нищих из Нижних Кварталов, искренне презирают всех, кто отличается от них - иностранцев, колдунов… если кто-то узнает, что ты - не человек… На Альбионе немного иначе верят в Спящего. Больше боятся, что Он проснется. А механические люди считаются местными клириками… тем, что может его разбудить.
        - Почему? Что мы такого делаем? Мы же никого не… - Эльстер осеклась, но Уолтер понял, что она хотела сказать и горько усмехнулся.
        - Душой человека наделяет Спящий. Мы снимся ему такими, какие есть. И мы не должны создавать ничего, что делает нас подобными ему. А еще… еще клирики говорят, что нельзя потакать самой грязной похоти, создавая кукол в виде несовершеннолетних девочек.
        - Они очень правильно говорят, Уолтер. Ты не представляешь себе, насколько, - в ее голосе звенела неожиданная ненависть.
        Уолтер хотел сказать о том, что в Нижних Кварталах бордели полны настоящих детей, но вовремя осекся. С тех пор, как в его жизни появилась Эльстер, это оправдание перестало работать. Он так и не понял, испытывала ли она эмоции или настолько искусно их имитировала, но если она все же умела бояться и чувствовать боль, то остальное становилось неважным.
        Правда даже после прочтения дневников Эриха Рейне он так и не понял, как создают механических людей. Механическая рука с движущимися пальцами, механическая нога, позволяющая ходить не хромая - но человек… Даже если Рейне прибегал к помощи магов, это оставалось невероятным. Хотя Уолтер и не слышал, чтобы маги особенно влияли на какие-то отрасли кроме военной. Боевые маги на кораблях - да, но маги, наделяющие механизм способностью чувствовать…
        По крайней мере Рейне ничего о них не упоминал. Во всем труде Рейне Уолтер упорно видел какую-то недоговоренность, несоответствие. Что-то важное, о чем он умолчал, не позволяющее полностью расшифровать его открытие кому-то, кроме владельцев этого секрета.
        - На Альбионе располагается управление Комиссии по этике, Хранителей Сна. Это особый отдел, особые служители Спящего, чья единственная задача - стеречь его Сон. Среди нас никто не верит в Ночь, как среди последователей Белого Бога. Спящий не накажет нас, он просто проснется. Большинству этого достаточно. А для тех, кому нет… для тех и существует Комиссия.
        - Ты… ты их видел? - прошептала Эльстер.
        - Да. К нас приходили двое. Обходительные джентльмены. Одинакового роста, в красных плащах, лица закрыты белыми масками - белыми и гладкими, с узкими прорезями для глаз. В маску, видимо, встроен прибор, искажающий голос. Голоса у них тоже одинаковые, механические. Они пришли сообщить, что добьются смертного приговора для Джека, еще до того, как нашли Кэт. Но мой отец не унывал, он был уверен, что положение в обществе и деньги спасут моего брата. У нас даже были сторонники, оправдывающие Джека. Мы наняли одного из лучших Пандекистов, нескольких Пишущих и богослова, чтобы они помогли Джеку избежать приговора. Чтобы он доказал клирикам, что убитые им женщины… оскорбляют Спящего существованием.
        - И ты… был согласен?.. - бесцветным голосом спросила Эльстер.
        - Нет. Я запутался, Эльстер. Я любил брата и не желал ему смерти, не мог поверить в то, что он и правда совершил нечто настолько чудовищное. Но оказалось, что мой отец, которого я всегда уважал, готов оправдывать подобное… А потом отречься от Джека, когда все было кончено. По крайней мере тогда мне показалось, что он от него отрекся. Я не знал, что мне делать.
        - И сейчас ты хочешь поговорить с отцом?
        - Да. Хочу сказать ему, что скоро опять могут начаться допросы. Я не стану доверять подобное телеграфу или почте, тем более из другой страны. Мне нужно не только предупредить его, но и… и… - он замолчал, не в силах признаться в еще одной цели своего путешествия.
        - Ты хочешь сказать ему, что ты никого не убивал? Готов рисковать собой, возвращаясь домой, когда тебя могут искать, чтобы предупредить отца, и чтобы он знал, что ты не виноват? - прошептала Эльстер.
        - Да. Я все еще… он не будет мной гордиться, мной не за что гордиться. Но он не должен допускать мысль, что я тоже… Я не знаю, как правильно, Эльстер. Понятия не имею.
        - Я тоже. Слушай, Уолтер… А куда ты отправишься после Альбиона?
        - Об этом я тоже не имею понятия, - улыбнулся он. - Может быть в большой город - там легче затеряться. А может и правда уеду в какую-нибудь глухую деревню у моря, буду рыбачить, иногда голодать и никогда не читать газет. Или буду учить детей - должен же мой диплом Альбионского университета приносить хоть какую-то пользу…
        - Уолтер? А можно… можно мне…
        - Что? Ты не хочешь оставаться на Альбионе?
        - Не очень… лучше я как-нибудь тихо заржавею на берегу моря.
        Уолтер нахмурился. Он хотел позвать Эльстер с собой, забыв о том, что ей нужны механики, а не доктора.
        «Что происходит, когда в таком механизме что-то ломается? Ей больно? Может ли она умереть, или прийти в окончательную негодность, если не успеть довезти ее до города? Как все сложно…» - с тоской подумал он.
        Но воображение упорно рисовало ему что-то сине-серое, шумящее и недосягаемое. Небо. Море под обрывом, много солнечного света и ощущение абсолютного, совершенного счастья.
        - Давай мы придумаем для тебя что-нибудь получше, чем перспектива заржаветь? - улыбнулся он.
        - Давай, - кивнула Эльстер, и Уолтеру показалось, что ее глаза в темноте блеснули золотом.
        …
        Остаток ночи Уолтеру удалось проспать без сновидений.
        Утром золотистый свет в каюте сменился на белый, и прозвучал тройной сигнал, означающий приглашение на завтрак.
        Эльстер проснулась раньше него, и уже успела одеться и сходить в душевую на нижней палубе.
        - Если поторопишься - не будешь торчать в очереди, - улыбнулась она, увидев, что он открыл глаза.
        Душевых на их крыло выделили три, и занять успели только одну. В душевой было холодно, и почти все, что видел Уолтер, было алюминиевым. Он знал, что это нужно для облегчения корабля, и усмехнулся, вспомнив, как один из его знакомых возмущался отсутствием ванной в каютах.
        Умываясь теплой водой, которая едва заметно пахла железом, Уолтер с щемящей тоской вспомнил ледяные волны в Лигеплаце.
        Закончив, он зашел за Эльстер, чтобы отвести ее на завтрак.
        Столовая оказалась просторным светлым помещением. Столы и стулья, сплетенные из легкой сухой лозы, стояли вдоль стен, освобождая центр зала.
        - Я слышала, что на одном из дирижаблей, кажется, на «Гиденбурге» есть рояль, - раздался за спиной Уолтера женский голос.
        - Вы правы, - ответил ей мужчина, чей голос показался Уолтеру смутно знакомым.
        - Какая глупость! - весело отозвалась женщина.
        Уолтер обернулся. Сначала он увидел даму. Немолодая женщина в строгом темно-синем платье сидела в инвалидном кресле, словно на троне. Затем он встретился взглядом с мужчиной, который вез кресло.
        Он узнал его только по огненно-рыжим волосам, сейчас стянутым в хвост. Без камзола, грима и липких черных нитей в руках Томас Штармвайд казался совсем другим человеком.
        - Томас! - Эльстер тоже узнала его и широко улыбнулась. - А мы видели ваше выступление в Лигеплаце.
        - Как лестно, что вы меня вспомнили, фройляйн, и как жаль, что все мои цветы остались в каюте, - улыбнулся он, вкатывая кресло в столовую. - Позвольте представить свою мать, фрау Тесс Даверс.
        Томас подкатил кресло к одному из столов и жестом пригласил их сесть.
        - Меня зовут Уолтер… Честейн, а это моя сестра, Сулла, - представился он.
        Тесс с достоинством протянула ему руку и улыбнулась. Сын явно был похож на нее - такое же лисье лицо, такие же хитрые искорки в живых, ярко-синих глазах. Только волосы у Тесс были совсем белыми.
        - А разве ваша фамилия не Штармвайд? - спросила Эльстер, садясь на стул. Она не стала протягивать Томасу руку.
        - Нет, фройляйн, это сценический псевдоним. Почти «Штормовой ветер», людям нравятся такие громкие слова и не нравятся простые альбионские фамилии.
        - Так вы из столицы? - спросил Уолтер.
        - Нет, из Эгберта. Ужасную путаницу вносит, когда столица зовется так же, как и вся страна, не правда ли? - спросила Тесс.
        - «Альбион - это мы, а мы - это Альбион», - скривившись процитировал Уолтер строку из гимна.
        К их столику подошел стюард и положил в центр четыре узкие голубые полоски бумаги.
        - Чай - из Лигеплаца, - безапелляционно заявил он, словно готовясь защищаться.
        - Прекрасно, - проникновенно ответил Томас. - Альбионскими помоями мы еще насладимся.
        Несколько минут они в молчании изучали меню. Уолтер заметил, что Эльстер растеряна, но она не стала просить его совета, а он не стал предлагать помощь, понимая, что она не привыкла делать выбор и ей приходится преодолевать себя даже в таких мелочах.
        - А вы из столицы? - спросил Томас после того, как они сделали заказ.
        - Да, - ответил Уолтер, не распространяясь о своем происхождении.
        - В таком случае, возможно, вы знаете хорошую клинику, занимающуюся протезами? Мы хотели обратиться к доктору Лэньону, но буквально перед вылетом узнали, что он закрыл практику.
        - Доктор Харрис - один из лучших на Альбионе, учился у Рейне, - не задумываясь ответил Уолтер.
        - Кажется, я слышала о нем. Мой сын все хочет узнать, можно ли что-то сделать с позвоночником. Я пыталась объяснить этому мальчишке, что мой недуг таков, что мне не помогут даже две механические ноги, но он не желает меня слушать, - сказала Тесс, раскладывая на коленях салфетку.
        - И каков же ваш недуг? - спросила Эльстер прежде, чем Уолтер успел ее остановить.
        - Я стара, девочка, и ужасно устала от этой бессмысленной возни. Вот поэтому я и предпочитаю корабли, Том, посмотри на эти тарелки, они же чуть ли не бумажные! - с возмущением отозвалась Тесс, увидев тарелки, которые расставлял перед ними стюард.
        - Моя мать сопровождает меня много лет. Я артист и постоянно нахожусь в дороге, но она никак не может привыкнуть к отсутствию фарфоровых тарелок, - усмехнулся Томас. - Матушка, после того, что случилось в прошлое наше плавание, я предпочитаю не возить вас на кораблях, мы же не раз об этом говорили.
        - А что случилось? - с искренним недоумением спросила Тесс, наливая чай из общего чайника сначала Томасу, а затем себе.
        - Спасибо. На нас напали пираты, и какой-то нелюдь прорвался в пассажирские каюты. К несчастью, меня рядом не было - я был занят в коридоре с тремя его… коллегами. Он пинком опрокинул кресло и лишь по воле Спящего не убил мою мать. Совсем молодой, сразу рванулся к шкафу искать деньги.
        - Том, негодный мальчишка застрелил мерзавца, когда тот открыл шкаф! - в голосе Тесс звучало искреннее возмущение. - Мне пришлось выбросить все вещи, которые там висели, их забрызгало кровью!
        - Это все, что вам стоит знать о приоритетах моей матери, - усмехнулся Том.
        - Мои кружева против жизни какого-то бродяги с кривой железкой! - возмущенно выдохнула Тесс.
        - Но на дирижабли ведь тоже нападают пираты? - отметил Уолтер, решив уйти от скользкой темы.
        - Вы видели эти нападения? Нет? Я вам расскажу, - сказал Томас, откидываясь на стуле. - Во-первых, никто не достает огнестрельное оружие - потому что упавший дирижабль для них бесполезен, и даже с падающего корабля в их корабль долетит не одна пуля. Во-вторых, вы представляете себе ангар для стоянки дирижабля? Знаете, где располагаются причальные мачты? Представляете себе, сколько стоит обслуживать эту махину на земле? Одно только топливо… Обычно воздушные пираты - дурачки, которым удалось вырезать экипаж и пассажиров. Они понятия не имеют, что делать с захваченным дирижаблем, и потом просто ищут следующую жертву. Чаще всего не находят, кое-как приземляются, иногда неся при этом потери и почти всегда уничтожая корабль.
        - Зачем они вообще тогда нападают? - спросила Эльстер.
        - На дирижаблях обычно путешествуют состоятельные люди, и корабли кажутся легкой мишенью. А вообще - кто их, отморозков, разберет, - пожал плечами Томас. - Вот если кто-то изобретет летательный аппарат, не требующий огромного мешка водорода для подъема - у нас будут очень серьезные проблемы.
        Уолтер не стал говорить, что еще когда он жил на Альбионе, такие разработки уже велись. Тестовый аппарат был нелепым, огромным, с крыльями, напоминающими веера с Востока или паруса джонок, и, что ожидаемо, упал почти сразу после набора высоты. Насколько Уолтер помнил, тогда речь впервые зашла об использовании винтов.
        Столовая заполнялась пассажирами. Вчерашней служительницы Уолтер среди них не заметил. Он со скучающим видом разглядывал людей, сидящих за столиками, и с тоской думал, что снова скоро окажется на улицах города, где лица заменяют фильтрующие маски и респираторы. Когда он сойдет с дирижабля, ему, может быть, бросят под ноги окурок. Или он наступит в лужу, подернутую радужной масляной пленкой. Никакого вереска, никакого моря и искренних улыбок.
        - Вы, кажется, грустите, Уолтер, - отметил Томас, указывая на него серебристой вилкой. - Я вижу скучающие лица среди сотен восторженных, простите мне эту профессиональную привычку.
        - Альбион - не самый приятный город в не самой дружелюбной стране, - через силу улыбнулся Уолтер.
        - Но вы, судя по выговору, альбионец, притом житель столицы.
        Уолтер быстро вспомнил, как общаются жители столицы. Вспомнил, как липнет к лицу надменное выражение, и как делать вид, что презираешь людей. Даже под маской лицо должно оставаться таким, на Альбионе безошибочно чувствуют чужаков. Те, кто не хочет играть по их правилам - тоже чужаки. Уолтер вспомнил, как носить маску ледяного презрения под маской-фильтром и понял, что больше не проглотит ни куска. Воспоминания вызывали искреннее отвращение и отзывались нарастающей тошнотой.
        - Увы. Если бы на то была моя воля - я бы не возвращался, но, видите ли, мы сбежали с Альбиона, когда там орудовал этот ужасный человек, Риппер. Кто знает, в какой момент ему перестанет хватать шлюх с Нижних Кварталов, и он обратит внимание на честных женщин. И представьте себе, как только все успокоилось, как только поймали этого мерзавца и мы обжились в Лигеплаце - появляется еще один выродок!
        - Да, это ужасно. Мы с матерью тоже посчитали необходимым покинуть Лигеплац еще и по этой причине. Местные власти совершенно не следят за порядком, где это видано, чтобы Пишущие имели больше информации, чем жандармы, и при этом не способствовали следствию!
        - Не знаю, что случилось с беднягой Сатердиком и его бедной женой, но кто застрелил Хагана я могу сказать абсолютно точно, - сказала Тесс, ставя чашку прямо на скатерть.
        Уолтер заметил, что Эльстер, не отрываясь, смотрит на расползающийся по ткани темный ободок.
        - И кто же это был? - тихо спросила она.
        - Совершенно точно - он сам. А перед этим зарезал эту девочку, Марию.
        - Герр Хаган был попечителем нескольких благотворительных фондов и, как я слышал, очень любил свою жену, - усомнился Уолтер.
        - Мария - несчастная девочка, которую Хаган взял замуж не от большой любви, а от больной совести, - категорично заявила Тесс. - Я была знакома близко с Хаганом и с Марией, разумеется, тоже.
        - Можно спросить, что связывало вас с этими людьми? - спросил Уолтер.
        - Безусловно. Я - одна из первых художниц «Механических Соловьев», молодой человек. Стояла, так сказать, у истоков. Но когда началось… у меня возникли разногласия с фирмой. Я не согласна с их политикой, а уж «Пташки»… ничего не стану говорить. Поверьте, мне нельзя вести такие разговоры. Зато я точно могу сказать, что за отношения связывали Хагана с женой, - вернулась в безопасной теме сплетен Тесс. - Он нашел Марию во время благотворительного рейда в приют Вахерлинга.
        - Для душевнобольных? - Уолтер не смог скрыть удивления.
        - Именно. Мария страдала от серьезного душевного расстройства. Она была нервной, неуравновешенной девушкой, у нее часто менялись настроения, а еще она была болезненно ревнива. Устраивала Хагану скандалы едва ли не каждый день, а уж когда она увидела те фотографии, наверное, сама же бросилась на него с ножом.
        - Какие фотографии?
        - Вы не читаете газет, Уолтер? Извольте, я вам расскажу - у Марии нашли фотографии, на которых Хаган был с другой женщиной.
        - Позвольте, может это были старые фотографии! - вдруг сказала Эльстер, улыбаясь Тесс.
        - Видите ли, Сулла, Хаган упал с лошади через неделю после своей свадьбы. Ничего серьезного, но на бедре у него остался заметный шрам, и снимавший позаботился о том, чтобы этот шрам попал на фотографии.
        - Предусмотрительный человек! - Эльстер не переставала улыбаться.
        - Вот именно. А дальше все просто - скандал, возможно покушение, убийство и после - суицид. Даже их хваленый «Парнас» подтвердил справедливость этой теории. Но настоящий убийца Хагана и Марии - человек, приславший ей эти фотографии.
        - Моя мать склонна увлекаться, - тихо сказал Томас. - Настоящий убийца Хагана и Марии убил Сатердика и Мирабель, и у него личные счеты к «Пташкам». Столько людей, у которых по разным мотивам есть к ним счеты, что я затрудняюсь ответить, кто же с большей вероятностью пошел на такие крайние меры. Не слушайте наших сплетен, молодые люди, и лучше всего не читайте газет.
        С этими словами Томас положил салфетку в пустую тарелку и встал из-за стола.
        - Благодарю вас за компанию, польщен знакомством. Надеюсь, мы сможем скрасить путешествие друг друга.
        Томас пожал руку Уолтеру, поцеловал запястье Эльстер и снял салфетку с колен матери.
        Тесс только кивнула им на прощание. Ее лицо стало задумчивым и отрешенным.
        - Моя мать быстро устает, хоть и не показывает этого, - тихо сказал Томас, ногой снимая кресло с тормоза.
        - Я понимаю. Мы тоже уходим, пожалуй, последуем вашему совету и не станем читать газет, - вымученно улыбнулся Уолтер.
        - И не слушайте наших сплетен, - напомнил Томас.
        Уолтер заметил, что глаза у Томаса за своей яркостью удивительно усталые, в красных прожилках, и окруженные частыми лучами морщин. Он смотрел вслед фокуснику и думал о том, что он, наверное, тоже давно не верит ни в какой флердоранж.
        Глава 7. Смех оставшихся в живых
        Уже к вечеру первого дня рояль на «Гиденбурге» перестал казаться блажью. Полет проходил спокойно, но пассажиры отчаянно скучали. Уолтер краем уха слышал, что компания студентов из соседнего крыла собирается скинуться на оплату выступления Томаса. На корабле не было библиотеки, новости передавали по громкой связи в обед и вечером. Новости приходили только альбионские, а из Кайзерстата озвучивали политическую сводку. Единственным сообщением, заинтересовавшим Уолтера было короткое: «Комиссия по этике отказалась от проверок убийств в Лигеплаце, Кайзерстат».
        Служительница Спящего появилась в столовой на втором завтраке. Обведя зал испуганным взглядом, она встретилась глазами с Уолтером. Он жестом пригласил ее сесть за их стол и она, благодарно кивнув, заняла свободное место.
        - Да продлится вечно Его сон! - сказал Уолтер, улыбнувшись.
        - И да будут светлы Его сны… - тихо отозвалась она.
        При свете Уолтер смог лучше рассмотреть девушку. Невысокая и почти болезненно худая, она выглядела в своем плотном шерстяном платье гимназисткой. Волосы мышиного оттенка она собрала в тугой узел на затылке и скрепила широкой черной лентой с огромным бантом - единственным украшением. Худое бледное лицо, светлые глаза, тонкие губы, маленький нос - когда Уолтер отворачивался, ее лицо распадалось на отдельные детали и словно стиралось из памяти.
        - Меня зовут Уолтер Честейн, это моя сестра - Сулла, - привычно представил Уолтер обоих.
        Эльстер широко улыбнулась и склонила голову к плечу, разглядывая собеседницу. Уолтер давно заметил эту птичью привычку и задавался вопросом, было ли это особенностью всех «пташек», но спросить стеснялся.
        - Бекка, герр… фройляйн… - тихо отозвалась она. - Я хотела поблагодарить вас, герр Уолтер, за то, что вы обратили на меня внимание и… и не посчитали выше себя найти слова… слова утешения… Спящий не просыпается… благодаря таким людям, как вы, герр Уолтер…
        Бекка говорила тихо, часто сбиваясь, заикаясь и отчаянно краснея. Уолтер чувствовал нарастающую с каждым ее словом неловкость, но боялся перебить Бекку, опасаясь, что она смутится еще больше и расплачется.
        - Надеюсь, сейчас вам лучше? - спросил Уолтер, решив избежать продолжения неудобного разговора.
        - Да, герр… Простите, я в первый раз куда-то лечу, наш настоятель, патер Штольц, отпустил меня в альбионский монастырь святой Лукреции… Потому что я очень боялась оставаться в Лигеплаце…
        - Неужели вы думаете, что служительницам Спящего что-то грозило? - с неожиданной неприязнью спросила Эльстер.
        - Мне не дано проникнуть в разум монстра, фройляйн, но монстру… дано проникнуть в мой! Я не могла ни есть, ни спать - мне казалось, что фигура в черном плаще и цилиндре стоит рядом, занося лезвие… Я молилась, чтобы это кончилось, но больше молилась за всех жителей Лигеплаца, и Спящий не видел во сне ничего из того, о чем я Ему нашептывала…
        Уолтеру всегда казалось немного странным рассказывать Спящему о своих желаниях, надеясь, что он увидит их исполнение во сне, но он помнил, как сам молился каждый вечер на Альбионе. Потому что молодой лорд Говард должен быть религиозен, и, если это не так - рано или поздно об этом узнают. Маска под маской, притворство даже наедине с самим собой.
        - Поверьте мне, фройляйн Бекка, для вас не было никакой опасности. Убийце интересны создатели механических шлюх, до благочестивых женщин ему дела нет, - ядовито выплюнула Эльстер.
        Уолтер заметил, как побелели ее пальцы, сжавшие чашку с кофе. Он впервые видел Эльстер такой.
        - Вы не правы, фройляйн Сулла… Простите, но вы… вы верите в Спящего?
        - Нет, - спокойнее ответила Эльстер, делая глоток.
        - Простите, фройляйн Сулла, но тогда вы не знаете… Наш настоятель, патер Штольц… он известный исследователь, Этик… занимался проблемой… «соловьев» и «пташек». Он не раз ходил по их… туда, где они…
        - По борделям с «пташками» и чужим домам, где живут «соловьи», - подсказала Эльстер.
        - Да, да вы правы, фройляйн Сулла. По… по борделям и по домам. Но домой его никто не пускал. Вы знаете, «соловьи» стоят больших денег, а условия договора обязуют прятать их от посторонних… - голос Бекки становился уверенней. - Но в бордели пускают всех желающих. Не подумайте, патер Штольц… приличный человек. Он… святой человек.
        - Что святой забыл в борделях?
        Уолтер незаметно тронул Эльстер за руку. Но она будто не заметила, не сводя с Бекки тяжелого золотого взгляда.
        - Он хотел доказать, что у тех, кто уподоблен людям… Есть душа, - сказала Бекка и наконец подняла взгляд.
        - Душа?! - расхохоталась Эльстер, и Уолтер заметил, как в ее глазах блеснули слезы. - Душа, только подумайте! У механических потаскух есть душа! Как же тогда по мнению вашего патера Штольца оправдать то, что происходит с теми, у кого есть душа?!
        - Сулла, милая, а тебя не слишком сильно волнует судьба этих… женщин? - тихо спросил Уолтер, сильнее сжимая ее руку.
        Эльстер оторвала взгляд от Бекки и посмотрела на Уолтера. Ее глаза и правда наполнялись слезами, и она быстро вытерла их рукавом.
        В столовую зашел Томас с матерью. Уолтер махнул им рукой, радуясь, что появился повод сменить тему.
        - Доброе утро! - улыбнулся Томас, отодвигая стул, чтобы поставить кресло.
        - Доброе утро герр Томас, доброе утро, фрау Тесс, - поприветствовал их Уолтер чуть суше, чем хотел бы. - Познакомьтесь, фройляйн Бекка - служительница Спящего, как раз рассказывала нам о своем настоятеле, патере Штольце.
        - Патер Штольц - тот джентльмен, что исследует «пташек» и вечно пишет в «Парнас» письма? - вдруг спросила Тесс. - Это достойнейший человек, скажу я вам. Один из немногих, кто не поджимает хвост и рассматривает проблемы честно. Кстати, Уолтер, не знаю, сколько вы переучивались, но вам с сестрой пора вспомнить, как звучат слова «сэр», «мистер», «мисс» и «мадам». И остальные прекрасные слова прекрасного альбионского языка. На Альбионе, как вы помните, за «герра» и «фрау» вам достанут специальный прайс в гостинице и подадут специальное меню даже в самом захудалом кабаке.
        Бекка смотрела на Тесс с немым обожанием. Эльстер, улыбаясь, цедила кофе, и Уолтеру казалось, что она сейчас откусит кусок от чашки и начнет пережевывать стекло.
        - Простите, моей сестре нехорошо.
        - Ночью немного трясло, фройляйн Сулла, вы чувствительны к качке? - спросил Томас.
        - Весьма, - хрипло выдохнула она, с трудом ставя на стол пустую чашку.
        - Могу я предложить вам капли? Не волнуйтесь, они из аптеки в Лигеплаце. Я сам их пью, никак не могу привыкнуть ни к высоте, ни к волнам, - подмигнул он.
        - С вашей стороны будет чрезвычайно… - Эльстер осеклась, зажмурилась, а когда открыла глаза - в них не было и следа прежних чувств. - Спасибо, герр Томас, вы так милы! Правда, мне в последнее время нездоровится…
        Томас, улыбнувшись, достал из нагрудного кармана пузырек из темно-красного стекла и подвинул к себе пустой стакан и графин с водой.
        - Трех капель хватает на сутки. Вы сможете спокойно спать всю ночь, даже если будет трясти сильнее, - сказал он, отмеряя капли и разбавляя их водой.
        - Спасибо вам, герр Томас, - Эльстер, широко улыбнувшись, залпом выпила раствор.
        Уолтер заметил, что Бекка почти ничего не ела. Она пила кофе, сильно разбавленный водой и отщипывала по крошечному кусочку от тоста. Служительница переводила настороженный взгляд с Эльстер на Томаса, а потом опускала глаза.
        Томас пообещал представление в середине путешествия. «Винсент» не делал пересадку во Флер, как более мелкие дирижабли, поэтому их шестидневное путешествие нужно было чем-то скрасить. Уолтер рассказал, что был музыкантом в пабе. Оказалось, что Томас вез с собой гитару и попросил Уолтера выступить вместе с ним. Он уже договорился с капитаном, и ради такого вечера им обещали открыть ящик виски.
        - Ох, Томас, не нравится мне эта идея. Все перепьются, а это никогда ничем хорошим не заканчивалось, - Тесс явно была настроена скептически.
        - Увы… мадам Даверс. Путешествие всегда чем-то скрашивается. Не попойкой, так выступлением, не выступлением - так дракой. Люди избалованы до крайности и терпеть не могут скуки, - отметил Уолтер.
        Слово «мадам» неприятно царапнуло горло чем-то забытым. Уолтер понял, что ему стал окончательно отвратителен даже альбионский язык. Желание дождаться высадки и тут же пересесть на другой дирижабль, убравшись с Альбиона было так велико, что он почти пообещал себе сделать это. Но потом осекся. Нужно поговорить с отцом. Даже если жандармы Лигеплаца уже записали его в подозреваемые и обнаружили, что он сбежал…
        «И оставил деньги Хенрику, идиот! Нет чтобы прислать их потом переводом, позволив всем думать, что я вернусь!» - сокрушенно подумал Уолтер.
        Отец не должен думать, что Уолтер виновен. Все подозрения с него, скорее всего, снимут после первого же убийства, совершенного в его отсутствие. В том, что человек, сделавший это, не остановится, Уолтер не сомневался ни минуты. Но до того момента семья Говардов снова превратится в род убийц.
        - Верно, матушка, тем более экипаж не будет пить, а от этой публики в случае опасности толка все равно не будет, - сказал Томас, обводя выразительным взглядом сидящих в столовой людей.
        Уолтер тоже оглянулся по сторонам и был вынужден признать правоту Томаса. В основном пассажирами «Винсента» были семьи явно среднего достатка. Достаточно богатые, чтобы позволить себе дирижабль подобного класса, и недостаточно обеспеченные для «Гиденбурга» с его роялями. На одну женщину приходилось в среднем двое детей и один мужчина. Большинство мужчин были немолоды и имели вид типичных мещан - разная степень полноты, округлые размеренные движения привыкших к бумажной работе служащих. Если и вправду случится что-то плохое - помощи от них не будет. Вообще-то никто не заставлял пассажиров вступать в бой в случае нападения на судно, но Уолтер, как и многие другие, считал ниже своего достоинства отсиживаться в каюте.
        - Вы думаете, на нас все же нападут, герр Томас? - подала голос Бекка.
        - В последние пару лет я все реже слышу о воздушных пиратах, фройляйн. Уверяю вас, нет никаких причин для беспокойства - вас никто не тронет. Здесь достаточно людей, способных защитить корабль.
        - Но… я слышала, что эти люди способны убить всех, кто находится на корабле…
        - Фройляйн, жестокие и умные пираты - большая редкость, иначе нам всем пришлось бы сидеть там, где мы родились.
        - Зато купцы плавали бы на золотых кораблях, - отметила Эльстер.
        - Те, что смогли бы довезти товары в целости - безусловно. Впрочем, фройляйн, они и так не бедствуют. Мне довелось бывать в Сигхи. Там живет уникальный человек, факир, который согласился дать мне несколько уроков, за немалую, скажу вам, сумму. Так вот, знаете, сколько стоят там те «бесценные сокровища», которыми полнятся корабли торговцев? Гребень из черного дерева я купил там за пару их мелких монет, которые в нашей валюте стоят примерно, как пара листьев с дерева. Впрочем, что нам за дело до чужой жадности. Скажите, Уолтер, что вы сможете завтра сыграть?
        Остаток завтрака прошел в обсуждении программы выступления. Никто больше не касался темы убийств и «пташек», никто не вспоминал о пиратах и неизвестном Уолтеру клирике патере Штольце.
        Впрочем, есть вещи, напоминающие о себе сами.
        …
        Свет в каюте сменился на красный в ближе к полудню следующего дня. Уолтер успел понять, что произошло еще до того, как после трех световых сигналов тревожно завыла сирена.
        - Просыпайся! - он легонько потряс за плечо задремавшую Эльстер. От капель Томаса ее клонило в сон, и она шутила, что шестеренки удивительно не сочетаются с лекарствами. Но сейчас сонливость оказалась некстати.
        - Что?! Меня нашли?! - прошептала она, дернувшись из-под его руки.
        - Нет, милая, на нас просто напали, - обнадеживающе ответил Уолтер. - Пойдем.
        Они вышли в коридор, уже заполнившийся пассажирами. Стюарды стояли в начале, в середине и в конце коридора, давая указания пассажирам.
        Стюард, высокий молодой человек с совершенно непроницаемым лицом тут же обратился к Уолтеру:
        - Герр, вы будете защищать корабль?
        Уолтер кивнул. Эльстер сжала его запястье ледяными пальцами и испуганно прижалась к плечу.
        - А если тебя убьют?!
        - Все будет в порядке, - пообещал он ей. - Куда пройти фройляйн?
        - Женщины, дети и мужчины, не желающие участвовать в схватке, будут заперты в курительных комнатах. Фройляйн, пройдите к выходу, вас проводят.
        Эльстер с трудом разжала пальцы и медленно пошла к выходу, часто оборачиваясь, словно надеясь, что Уолтер передумает.
        - Герр, вы будете защищать корабль?..
        Уолтер не стал дожидаться ответа бледного юноши, вышедшего с маленькой девочкой на руках.
        - Где оружейная? - спросил он у второго стюарда, только что отправившего к выходу пожилую леди.
        - Пройдите в столовую, оружие вынесут туда, там же объяснят ситуацию, - холодно отозвался он. - Герр, вы будете…
        В столовой собрались полтора десятка пассажиров и два десятка членов экипажа. Уолтер увидел Томаса, задумчиво разглядывающего разложенное на столах оружие, и подошел к нему.
        - Мы зря обещали Бекке, что ей ничего не угрожает? - криво усмехнулся Уолтер.
        - Железо - дрянь, - тоскливо сказал Томас. - Чудо, что оно еще насквозь не проржавело. Чем вы фехтуете? Надеюсь, не рапирой?
        - Много чем, - уклончиво ответил Уолтер, взвешивая в руке фальшион.
        Клинок со свистом рассек воздух и Уолтер, вздохнув, положил его обратно.
        - Фальшион для вас не слишком массивен?
        - Фальшион для меня слишком не отбалансирован… не вижу сабель… проклятье, лишь бы это были какие-нибудь идиоты на сдувающемся мягком дирижабле!
        - Я бы не рассчитывал. Вот сабля в приличном состоянии, - сказал Томас, протягивая Уолтеру клинок.
        Сам Томас предпочел кутласс, короче и тяжелее сабли и более удобный для схватки в узком коридоре.
        - Кто на нас напал-то?
        - Сейчас капитан придет и наконец-то нас просветит. Каждый раз одно и то же, что такое! Неужели никак нельзя избавить нас от этой нечисти раз и навсегда?! - вдруг раздраженно отозвался полный мужчина с вислыми усами.
        - Увы, - просто ответил Томас. - Скажите спасибо, что здесь не море, в котором кроме пиратов полно левиафанов.
        - За поездами - будущее, - глубокомысленно отозвался мужчина, вешая на пояс пятый по счету нож.
        - Изобретете поезд, ездящий по воде - напишите мне. К чему вам столько ножей?! - спросил Уолтер, глядя, как он пихает за пазуху шестой.
        - Они ломаются, - кровожадно усмехнулся он.
        Капитана и чародея Уолтер узнал сразу. Как он помнил из инструктажа перед полетом, капитана звали Фредерих, а чародея - О`Шейли. Капитаном оказался пожилой мужчина в темно-синем кителе. Его лицо было густо усыпано веснушками, и на их фоне только сильнее подчеркивало смертельную бледность. Чародей выглядел так, будто его привезли прямиком с фермы - простое, широкое лицо, явно не раз сломанный нос-картошка. Черный комбинезон из грубой ткани только усугублял сходство с фермером.
        - Господа, - обратился к собравшимся капитан, - вам нужно подняться на смотровую палубу и лично увидеть противника. Признаться, мы в некотором замешательстве.
        Поднявшись вместе с остальными по короткой винтовой лестнице, Уолтер оказался в просторном помещении, полном белоснежного дневного света.
        - По левому борту, господа, - сказал капитан, указывая на окна.
        - Томас, вы такое видели?
        - Никогда, - ответил он, и Уолтер не услышал в его голосе ни одной эмоции.
        Корабль приближался медленно. Внешне он напоминал узкую и длинную гондолу обычного дирижабля старого образца. Но было два существенных отличия - вдоль бортов корабля располагался с десяток «плавников», похожих на те крылья летательных аппаратов, что видел Уолтер на Альбионе, и над гондолой ничего не было.
        - Как он летит? - ошеломленно спросил стоящий рядом молодой человек. Уолтер узнал своего соседа.
        - Мы не знаем, господа, - холодно ответил капитан. - Мы нашли способ отпугивать пиратов еще на подходе - герр О`Шейли искусно обращается с воздушными потоками. Он либо вызывает достаточной силы боковой ветер, либо просто помогал воспламеняющемуся снаряду попасть в цель.
        Уолтер мало знал о магии, но знал, что существует множество школ, деление на которые было скорее вопросом национальности, потому что каждый чародей колдовал по-своему. Магия была силой, которую так и не удалось изучить. Точно было известно только одно - она деструктивна и подвластна немногим. И «немногие» почти всегда оказывались боевыми магами. Исследователи объясняли это тесной связью с определенными особенностями человеческой натуры, необходимыми для колдовства. Клирики давали ответ куда проще: сон Спящего, как и всякий сон, может быть абсурден и не все в нем поддается осмыслению. Исследователей это, конечно, не останавливало.
        Но сейчас никакого значения не имело, почему на других дирижаблях не пользуются способами герра О`Шейли. Имело значение только то, что эти способы бесполезны.
        Корабль приближался, похожий на огромную, неуклюжую рыбу, плывущую прямо в воздухе.
        - Наша радистка пытается связаться с ними… Они молчат. Не выдвигают условий.
        - Значит, будет бой, - просто сказал Томас.
        - А герр О`Шейли не может сдуть от нас эту штуку? - спросил кто-то из пассажиров.
        - Увы, форма судна такова, что не представляется возможным…
        - А кроме как работать вентилятором герр О`Шейли что-нибудь умеет? - раздался неприязненный голос.
        - Послушайте, я лучший чародей, которого могло нанять воздушное судно! Кто же знал, что кто-то научится взлетать без мешка с газом?!
        «А если я и правда умру - что станет с Эльстер? Останется на Альбионе? Что ее там ждет, кроме Нижних Кварталов?» - подумал Уолтер.
        Он не боялся смерти. Каждый сон когда-нибудь заканчивается, и небытие, в которое уходят сны, не может пугать, ведь в нем нет никаких чувств. Но Эльстер, которой он обещал помочь, ждет сейчас в комнате для курения, и она должна его дождаться.
        - А мы можем попытаться уйти? - спросил Уолтер.
        - Мы подставим им спину, герр. Видите ли, над нами как раз есть баллон с газом, делающий нас уязвимыми.
        Корабль подошел почти вплотную. Уолтер увидел, как на его бортовых экранах медленно появляется изображение.
        - Надо же. Господа, если мы продадим весь корабль - у нас наберется такая сумма? - усмехнулся Томас.
        - Выведите на экран «изумруд», - скомандовал капитан в небольшой микрофон в петлице кителя.
        Четыре темно-зеленые полосы - переговоры.
        На борту корабля заплясали языки пламени.
        - Мы разговариваем с ними общепринятой знаковой системой, а эти недоноски общаются с нами метафорами и картинками. Интересно, есть готовое изображение хоть одной подходящей части тела, чтобы их послать? - задумчиво спросил стоящий рядом студент.
        - Герр Томас, мы так воодушевленно похватали мечи, а вы не расскажете, как они в небе пойдут на абордаж? - спросил Уолтер, которому ситуация начинала казаться все более бредовой. Он ни разу не присутствовал при захвате дирижабля.
        Вместо ответа Томас кивнул на противника. Из-под гондолы выдвигались длинные крюки.
        - Они же попросту уничтожат наш корабль.
        - И с добычей уйдут на свой. Скажу честно, я никогда не видел таких кораблей, и такую технику используют редко…
        - Все на нижнюю палубу, в левое крыло! - приказал капитан после недолгого молчания. - Выключите сигнал тревоги на нижних палубах! Передайте в Монсек, что нам нужна их причальная мачта и команда для встречи!
        Уолтер хорошо понял, что означает последний приказ. Если их не захватят, то корабль в любом случае будет нуждаться в ремонте и придется делать пересадку.
        - Команда пойдет вниз, пассажиры будут ждать в коридоре, не хватало толкучки… - распорядился капитан.
        В коридоре горел белый утренний свет, отражающийся от белых стен. Уолтер стоял, положив руку на эфес и ждал неизбежного. По левую руку от него стоял Томас, задумчиво разглядывающий дверь.
        - Уолтер? Куда отвезти твою сестру, если тебя убьют?
        - Подальше от Альбиона и Кайзерстата, - попросил он. - А вашу мать?..
        - К доктору Харрису. Оттуда ее заберет моя труппа, они следуют за нами. Спасибо вам.
        - И вам. Но мы переживем этот день.
        С нижней палубы раздался треск. Лязг металла и свист ветра.
        - Сейчас прорвутся сюда, - спокойно сказал Томас, доставая кутласс.
        Уолтер не слушал. Весь мир сжался до двери, из которой должны были появиться противники. Весь мир потерял звуки и цвета, вокруг была только стерильная, белоснежная пустота, звенящая тишина и дверь.
        Он не знал, сколько прошло времени прежде, чем дверь открылась.
        Пираты зачем-то выкрасили лица белой краской, разделив лица пополам черными полосами. Уолтер часто слышал, что разбойники прячут лица, но никогда не понимал, зачем.
        Он закрыл глаза, вытягивая саблю из ножен, чтобы вспомнить, как клинок становится продолжением руки.
        Когда он открыл глаза, бой начался.
        Мистер Берроуз, его последний учитель фехтования, учил драться в замкнутых пространствах. Привычная манера не подходила - сабля требовала широкого размаха. Значит, удары должны быть скользящими и короткими, а во второй руке должен быть нож.
        Томас дал ему прекрасный клинок - мягко разделяющий ближайшее раскрашенное лицо пополам вдоль черной полосы - красной. Уолтер не думал о крови, которая брызгала ему на лицо и густо пачкала манжеты. Первый урок фехтования: о смерти думать после боя. Со временем Уолтер научился держаться ритма, который позволяет задать пространство. Смотреть на противника, и по глазам читать его следующее движение. Но главным уроком всегда оставался первый. О смерти - потом. Не думать о ней в тот момент, когда легко нашептать Спящему о собственном поражении.
        Удар снизу - если бы не заметил, нож вошел бы у паха и закончил бы движение у горла. Он заметил. Чужой предсмертный булькающий хрип не коснулся сознания, потому что это уже не имело никакого значения. Этот человек перестал существовать, растворившись в белоснежной пустоте.
        Рукоять ножа неудобной формы стала совсем скользкой. Но ни бросить, ни выпустить ее нельзя. Резкая боль обжигает левое плечо - прямо перед собой Уолтер видит чей-то желтый оскал и почти черные от бешенства глаза в белой краске. Нож входит прямо в зрачок человека перед ним раньше, чем он успевает нанести следующий удар. Уолтер видит Томаса, который не стал вытаскивать свой клинок из трупа. Рукав горячий и мокрый. Уолтер не смотрит на руку, потому что о смерти думать можно будет потом. Он наклоняется к мертвецу и вытаскивает его нож из еще теплых пальцев. Лезвие красное от его, Уолтера, крови. Но какое это имеет значение в белоснежном мире, где нет смерти?
        Все кончилось так же внезапно, как и началось. В один момент Уолтер закрыл глаза, а открыл их в реальном мире. В мире, где он стоит, тяжело дыша, посреди залитого кровью белоснежного коридора и не может разжать словно сведенные судорогой пальцы.
        В плече разливалась раскаленная боль. Уолтер не мог заставить себя посмотреть на рану, только обводил ошалевшим взглядом заваленный трупами коридор. Встретился с синим взглядом Томаса - таким же спокойным, как и в начале боя. И улыбнулся ему, легко и весело, словно не было вокруг мертвых тел и узора красных капель. Словно смерти все еще не было.
        Он обещал Эльстер вернуться и сдержал обещание.
        Уолтер с трудом разжал пальцы. Оба клинка с глухим стуком упали на ковер и мир, вздрогнув, погас.
        …
        Уолтер очнулся почти сразу. С трудом приподнялся над влажным ковром. Вся левая половина лица была липкой, а сознание мутила дурнота.
        - Уолтер! Я уже думал - вы умерли!
        Томас стоял рядом с ним на коленях и все еще прижимал указательный и средний пальцы к его шее.
        - Нет… пока нет, - с трудом улыбнулся он, вставая. - Все? Отбились?
        - Да, среди наших даже небольшие потери. Но скоро заходим на посадку, кораблю нужен ремонт. А вам нужен врач, пойдемте со мной. Да держитесь же, глупый мальчишка! - в сердцах выдохнул Томас, видя, что Уолтер собирается идти сам. - Вечно с вами так! Молодые, бессмертные! Знаете, сколько я таких видел восемь лет назад?!
        Какой-то мужчина орал на чародея, угрожая расправой и трибуналом. Несколько человек сидели на полу, меланхолично уставившись на мокрый от крови ковер. Два стюарда собирали с пола брошенное оружие. Остальные, кажется, уже разошлись. Видя, что рядом с раненым кто-то есть, люди отворачивались и больше не поднимали на них взглядов.
        - Вы воевали с Гунхэго? - спросил Уолтер, чтобы только отвлечься от дурноты и боли звуками чужого голоса. Рана оказалась глубокой и длинной, но на счастье чистой. Он тоскливо наблюдал, как черная ткань сюртука Томаса начинает блестеть от крови.
        - Да, чтоб им всем было пусто. Какого черта не сиделось на месте, можно подумать, что среди наших идиотов мало покупателей на дурь!
        - Вы не знали Джека Говарда? Врача?
        Мимо них прошел стюард, держащий завернутые в толстую шерстяную ткань клинки. Уолтер проводил его мутным взглядом. Можно было не сомневаться в том, какое оружие в следующий раз разложат на столах.
        - Джека Говарда? Такого черноволосого, бледного и злющего, как стокер? Знал, как не знать, безумный был, но талантливый. Видел, как он орал на генерала. Мальчишке лет двадцать от силы, худой, как щепка, его будто щелчком можно перешибить. Вроде аристократик какой-то со столицы, никого не боялся. Стоит перед генералом, тот сидит за походным столом и пытается его успокоить. А Джек поднял трость и давай стучать ей по столу: «Если вы не в состоянии! Следить за своими людьми! Этим займется Комиссия по Этике, я вам это обещаю!». И только представьте, Уолтер, генерал Колхью, одного имени которого так боялись солдаты…
        Томас хорошо понял, что он него требовалось. Он говорил спокойно и размеренно, и его бархатный голос действовал на сознание, словно колыбельная.
        Почему-то врач принимал раненых не в столовой, как ожидал Уолтер, а на смотровой площадке. Доктором оказалась невысокая полная женщина в массивных очках и длинными окулярами. Уолтер часто видел такие у летчиков, ювелиров и чтецов - в них был комплект увеличительных линз.
        - Простите, герр, здесь больше света и меньше пыли, чем в столовой, - тут же ответила она на незаданный вопрос, закатывая его рукав. - Прекрасная рана, просто замечательная…
        Он поморщился. Женщина оказалась из той же породы, что и Джек - готова часами ворковать над увечьями и болезнями и искренне недоумевать, почему у кого-то они не вызывают такого же восхищения.
        - Томас, вы же идете к матери?
        Он кивнул:
        - Я скажу вашей сестре, где вы. Фрау, когда зайти за вашим пациентом?
        - Санитар отведет, - коротко бросила женщина, проводя по краям раны проспиртованным тампоном.
        - Ах вы паршивые выродки! - раздался полный ненависти возглас.
        Капитан стоял у окна и, не отрываясь, смотрел на корабль противника. Уолтеру с его места было прекрасно видно окно и причину возмущения капитана.
        «Плавники» безжизненно висели вдоль гондолы. А главное - над ней был отчетливо виден бурый баллон, самый дешевый, из промасленной ткани.
        - Как такое… - ошеломленно прошептал Томас.
        - Видимо, у них бы чародей, которого хватило на то, чтобы сделать баллон невидимым. Не удивлюсь, если эти штуки по бокам заставляли двигаться вручную. Поразительно, мы могли сдуть от себя эту мелочь, не замедляя хода и не меняя курса! - сказал О`Шейли, тоже не отводящий взгляда от окна.
        На соседней койке молодая санитарка бинтовала ногу студенту, соседу Уолтера. Парень был бледен до серости, но молчал, стиснув зубы, и упорно мотал головой, когда санитарка что-то ему предлагала.
        Уолтер не выдержал. Ему было больно и его все сильнее мутило, он боялся за Эльстер, а еще он искренне сопереживал людям, оставшимся лежать на нижней палубе и в коридоре, его раздражала вынужденная пересадка и потеря времени, но он ничего не мог с собой поделать. Ситуация была слишком абсурдной.
        Сначала он сдавленно хихикал, когда ему вкалывали морфий, но смех давил на горло, прорываясь наружу. Нехороший, истерический смех, заразный, как и всякое безумие.
        Доктор не приступала к шитью, только молча осуждающе смотрела на смеющихся мужчин. Впрочем, она хорошо знала этот смех - в нем было поровну горечи и облегчения. Так смеются люди, оставшиеся в живых.
        Глава 8. Двери открываются
        В ту ночь Уолтер не мог уснуть. Морфий уже не действовал, оставив после себя только тошноту и тяжелую пульсирующую боль. Доктор, фрау Хелен, сказала, что ему очень повезло и, хотя руку рассекло до кости, клинок не задел ни вен, ни сухожилий. Обещала, что останется тонкий и аккуратный шрам, посетовала на то, что он продолжал драться, получив ранение и потерял больше крови.
        Дирижабль приземлился в Монсеке спустя три часа после завершения боя. Пиратский корабль должны были отконвоировать на землю, продать и пустить часть средств на починку «Винсента», а часть предоставить городу на компенсацию расходов.
        Пассажиров разместили в гостинице при аэродроме. Раненым предложили остаться в местной больнице и получить медицинскую помощь, но Уолтер отказался. Завтра утром «Майерлинг» отбывал на Альбион, и Уолтер собирался быть на борту за пару часов до взлета. Поэтому бессонница была даже кстати.
        Эльстер спала на соседней кровати. Номер в гостинице был размером примерно со шкаф в любой комнате в Вудчестере, и Уолтер мог дотронуться до Эльстер, просто протянув руку. Поэтому даже очень тихий, приглушенный подушкой всхлип он расслышал отчетливо.
        - Что с тобой? - тихо спросил он, приподнимаясь.
        Подождал ответа почти минуту, с улыбкой прислушиваясь к слишком спокойному дыханию.
        - Эльстер, я знаю, что ты не спишь.
        - Прости… Я думала, ты не слышишь.
        - Как ты плачешь у меня над ухом? Что случилось?
        - Зря я к тебе пошла… не надо было…
        - Почему? Я не брошу тебя на Альбионе, не бойся.
        - При чем здесь Альбион?! А если бы тебя убили?! Я не знала, что путешествовать так опасно…
        - Эльстер, мне все равно пришлось бы бежать из Лигеплаца, у меня нет никакого желания попадать в кайзерстатскую жандармерию. Альбионская, правда, еще хуже и там разрешены пытки, но на Альбионе никогда никому не было дело до иностранных преступников.
        - Пытки…
        - Никто никого не будет пытать. Скажи лучше, ты правда вчера не испугалась?
        - Неправда… Уолтер, тебе не рассказывали про ребенка?
        - Нет.
        Дурнота не отступала. Уолтер достал из кармана висящей на спинке кровати шинели флакон с микстурой, который дала ему фрау Хелен. Взял с тумбочки, стоявшей между кроватей, стакан с водой и отмерил семь капель. По комнате расползся резкий запах лимона.
        В полутьме между занавесок то и дело проскальзывал луч прожектора с аэродрома.
        - Там была настоящая паника… В общем, нас заперли в комнате для курения. Видел, наверное - там такая герметичная дверь и стены обиты каким-то деревом, пахнет странно…
        - Это специальная пропитка от возгорания. Наверное, ремонт делали недавно, вот оно и пахнет. На дирижаблях курилки и кухни раз в полгода ремонтируют.
        - Я так и подумала. В общем, нас заперли снаружи. Сначала все было спокойно, кто-то плачет, Бекка четки достала и молится в углу, какие-то тетки обсуждают, как утку запекать, ну еще фрау… маддам Даверс пыталась со мной заговорить…
        - Мадам, - поправил ее Уолтер. - Одно «д», короткое.
        - Мадам… Мадам Даверс. В общем, начала мне какую-то чушь рассказывать, чтобы меня отвлечь, но я не слушала, все представляла, как тебя там убивают.
        Уолтер почувствовал, как в душе всколыхнулось почти забытое чувство, которое так осуждал его отец. Теплая нежность и сострадание.
        «Бедная девочка, все время боится… неужели нельзя было лишить ее этих чувств и не мучить, если ее создали для таких ужасных вещей…» - подумал он.
        - Ну вот, значит. Представляешь себе, курилка, там вентиляция хорошая, но запах от стен очень сильный, и табаком все пропитано. Я на полу сидела, так мне казалось, что на горе окурков. А сверху это все какими-то маслами залито, вроде апельсин с бергамотом. Полтора десятка человек…. В общем, девочка маленькая, в детях не разбираюсь, но говорила еще с трудом… сначала что-то матери говорила, а потом плакать начала. Мы не обращали внимания, она была не единственная, кто плачет, ну и мало ли, что там ребенку… А потом она начала задыхаться.
        Эльстер говорила медленно, но часто сбиваясь. Уолтеру казалось, что она хочет поскорее перейти к следующей части рассказа, но почему-то опасается это делать.
        - Девочка была с матерью, такая дорого одетая, молодая болезненного вида фра… мадам. Мать побледнела, за сердце как схватилась, что-то пытается сказать… а потом как закричит: «Люси! Она задохнется!..» И какую-то болезнь назвала, я не помню. И знаешь, что дальше? В обморок хлопнулась! Привыкла, видать, что стоит глазки закатить - и вокруг толпа услужливых мужчин. Только вся эта толпа там, в коридорах режется, им не до нас.
        Уолтер расслышал в голосе Эльстер знакомые звенящие нотки. Его всегда удивляло, что она не ожесточилась и не приобрела того цинизма, что часто отличал девушек ее профессии.
        - И что потом?
        - Ну эти курицы давай охать и ахать, кто-то пытается мамашу по щекам бить, кто-то ребенка схватил непонятно зачем, кто-то в дверь колотится и рыдает… натуральный курятник.
        - А что делала ты?
        - А что я могу сделать? Я стала перед креслом мадам Даверс, чтобы ее не задели, и смотрела. Я не доктор, Уолтер, понятия не имею, что делать. И произошло что-то… странное.
        Он знал, что на корабле никто не умер, поэтому историю слушал отстраненно, чувствуя, как после микстуры отступает наконец тошнота.
        - Дверь открылась, - сказала Эльстер и замолчала, словно закончив рассказ.
        - Дверь… открылась?
        - Да, Уолтер, закрытая, герметичная дверь, побери ее, открылась. Закрытая снаружи дверь. Девочку вроде отнесли к доктору.
        - Может, кто-то снаружи…
        - Коридор был пуст. Никого там не было. У двери крутились пять или шесть женщин, даже эта, Бекка зачем-то с ними крутилась, хотя толка от нее…
        - Она просто тоже пыталась хоть чем-то помочь.
        - Как открыли дверь, Уолтер? Я потом проверяла - у нее снаружи замок, тугой вентиль. Он бы сам не открылся.
        - Не знаю. Скажи, чем тебе так не нравится Бекка? По-моему, совершенно безобидная юная мисс…
        - Ненавижу их, Уолтер. Терпеть не могу. И ее трижды распроклятого святого патера Штольца - ненавижу.
        - Но он же пытался…
        - Уолтер, - с жалостью сказала Эльстер, - патер Штольц ходил в бордели ровно затем же, зачем и все остальные.
        То, что он потом карябал в письмах «Парнасу» для очищения совести мне совершенно неважно. Важно то, что он прикрывал свои походы благовидным предлогом. И чтобы ты знал, ему нравятся те самые «пташки». Лет пятнадцати, и чтобы глаза закрывала, когда…
        Эльстер замолчала. Уолтер горько пожалел о своем вопросе. Он не знал, как правильно поступить - нужно ли дать ей выговориться, спрашивая о прошлом, или позволить ей забыть, будто ничего не было.
        - Расскажи мне, если хочешь, - наконец сказал он, найдя правильные слова.
        - Я не могу, Уолтер. Эту тайну легче узнать, чем потом жить с ней. Этот человек, герр Унфелих… Он просто так меня не оставит. Не успокоится, пока не отыщет и не убьет.
        - Эльстер, если бы кто-то всерьез собирался тебя найти и убить - это сделали бы давно. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.
        - Меня до этого искал другой человек, наш… они не хотели признаваться, что я сбежала. Поэтому меня не нашли в первые несколько дней. К тому же я говорила, что хорошо прячусь. А потом я узнала, что они обратились… куда им сразу следовало. К руководству фирмы и их безопасникам… Никакой этот Унфелих не жандарм. Их фальками называют.
        - «Фальк»? Ястреб? Это человек или тоже… «птица»?
        - Я не знаю, что у них внутри, но человеческого в них мало… Ястреб, птица, которая охотится на других птиц, «низкого полета» - от таких не укрыться даже в кустах… Говорят, им почти не нужно есть и спать, они выносливы, не знают жалости… я очень боюсь, Уолтер. Если он меня найдет - мне конец, и надеюсь, что он не тронет тебя. Поэтому я ничего тебе не говорю. Они знают, когда им врут.
        - Эльстер, ты же не думаешь, что я позволю тебя убить?
        - А зачем тебе… Ты хороший человек, Уолтер. Я сразу это поняла, еще там, в пабе, когда услышала, как ты говорил той черноволосой женщине, что не одобряешь тех, кто создает «пташек» и советовал ей не говорить о своей неприязни. Ты о ней беспокоился…
        - О Зэле, пожалуй, побеспокоишься, - усмехнулся Уолтер.
        - Мне показалось, что для тебя неважно… ну, кто перед тобой. Ты не делаешь различий, ты просто… сочувствуешь. Потому что так поступают хорошие люди. Я мало видела хороших. Почти и не видела, хорошие люди редко… в общем, не видела.
        Конечно, Уолтер не стал говорить Эльстер, что его встревожил ее рассказ. Он думал, что имеет дело с простым лигеплацким жандармом, недотепой в дурацких очках. Связываться с тайной службой «пташек», особенно в положении, в котором он оказался, было глупостью, и Уолтер отлично это понимал.
        «Не верь моменту», - говорил ему отец. Момент горит ярко, сгорает быстро и оставляет после себя лишь пепел. Это лишь момент - коротко стриженая девушка, сбежавшая из борделя. Он ничем ей не обязан, он сделал все, что мог. Они едут в просвещенную страну, столицу Промышленной революции. Там живут миллионы людей. Там легче всего скрыться от преследования - люди ходят по городу в почти одинаковых фильтрующих масках, никто не заметит Эльстер на улице, не узнает и не запомнит. Уолтер может с чистой совестью оставить ее хоть на аэродроме, разделив с ней оставшиеся деньги и выдав ей маску. Он сможет говорить, что сделал все, что мог. Про него, может быть, даже скажут, что он хороший человек.
        Такой, как патер Штольц.
        - Не знаю, хороший я человек или нет. Это и не мне решать, да и неважно это совершенно.
        - А что тогда важно?
        - То, что в этой проклятой гостинице паршивое отопление и то, что через пару дней мы будем на Альбионе, - улыбнулся Уолтер, откидываясь на подушку. - Не бойся. Все будет хорошо, обещаю.
        Сон наконец пришел. И хотя до рассвета оставалось всего четыре часа, Уолтер решил не противиться ему. Все равно за час до посадки раздастся общий сигнал.
        В первый раз он проснулся от холода. Пару секунд смотрел в темноту, а потом встал и накинул на Эльстер шинель.
        Она и в теплом пабе в Лигеплаце мерзла, а в Монсеке было гораздо холоднее, к тому же гостиницу как будто вообще не отапливали. В полутьме он увидел, как она прижалась щекой к воротнику.
        Вскоре он проснулся второй раз. Эльстер прижалась к нему под одеялом, справа, чтобы не задеть больную руку.
        - Холодно, - прошептала она. - И тебя знобит.
        - Эльстер…
        Она молчала. Уолтер был уверен, что она не спит, а просто притворяется, но не стал об этом говорить, только тяжело вздохнув, обнял за плечи. Так и правда было теплее.
        …
        «Майерлинг» оказался классом выше «Винсента». Капитан, молчаливый мужчина с офицерской выправкой лично встречал пассажиров. Рядом с ним стоял чародей, и Уолтеру сначала показалось, что это Унфелиха - он тоже имел вид неудачника, получившего пост за выслугу лет.
        - А вы тоже только дуть умеете на чужие дирижабли? - ехидно осведомился один из пассажиров.
        Чародей поднял серо-голубые глаза, и они показались Уолтеру осколками чистого льда - застывшие, отрешенные, без единой эмоции. Но его улыбка, презрительная и холодная, сказала больше, чем взгляд.
        «Он слепой, - понял Уолтер. - Механические глаза, главный прорыв Эриха Рейне… после его механических людей. Почему так?!»
        Уолтер редко видел людей с протезами вместо глаз, тем более вместо обоих. Видел, как один глаз меняли на окуляр, но такие глаза, как у чародея, были редкостью. Проходя мимо него, Уолтер пригляделся повнимательнее.
        Черный плащ, подбитый кротовьим мехом, черный сюртук из дорогой шерсти, кольцо из черного матового металла на указательном пальце - Уолтер знал, что этот металл используется для накопления энергии и стоит баснословных денег. Джек когда-то продал свою коляску и двух лошадей, чтобы купить кусочек размером с фалангу пальца, и еще хвастался на приемах выгодной покупкой.
        Чародей был если не богатым, то крайне обеспеченным человеком. А значит, протезы заказал себе лучшего качества.
        - Уолтер, что тебя так привлекло в этом человеке? - дернула его за рукав Эльстер.
        - Задумался. Пойдем.
        Каюта встретила их золотым приглушенным светом и терпким запахом лаванды и мяты. Уолтер только поморщился.
        Он узнал «Сладкий сон», ароматические капли, которые на Альбионе добавляли в воду для стирки белья. Они придавали ткани достаточно ощутимый запах, который не выветривался по неделе. Так люди боролись с удушливым смрадом, проникавшим с улиц. В доме должно пахнуть все - особые травы на углях особых поленьев, аромалампы с эфирными маслами, благовония из Сигхи, закупаемые для Альбиона невероятными объемами. Только бы не чувствовать этой смеси сырости, мазута, машинного масла, гари, гнили и еще чего-то физиологического, похожего на трупную вонь.
        - Сколько нам лететь? - спросила Эльстер, садясь на край кровати.
        - Два дня. Надеюсь, больше ничего не случится, впрочем, боец из меня все равно теперь никакой, - усмехнулся Уолтер.
        Левая рука была заключена в тонкий проволочный лубок, практически не дававший ей двигать.
        - Хорошо.
        Уолтер, не отрываясь, смотрел на ее лицо и не мог отделаться от ощущения, что его обманывают.
        - Эльстер, скажи мне, а ты хорошо видишь?
        - Да, конечно… Уолтер, прошу тебя, не нужно снова…
        - Тот человек, чародей. Ты видела его глаза?
        - Нет.
        - А я видел, Эльстер. И видел глаза таких как он. Я понятия не имею, как «пташки» это делают, но мне не нравится то, на что все это похоже.
        - Да? А когда кого волновала изнанка общества, а? Все эти нищие, бродяги, шлюхи в желтых кружевных шарфах и прочая дрянь, через которую все просто перешагивают, а если и соизволят заметить, то только для того, чтобы удовлетворить живущее внутри животное, как этот ваш патер Штольц? - прошипела Эльстер, вцепившись в край кровати и подавшись вперед. - Какая разница, что у потаскухи внутри, Уолтер, если она потаскуха?!
        Уолтер только скрипнул зубами и отошел. Ему нечего было ответить. Он бывал в Нижних Кварталах Альбиона всего несколько раз в жизни, и ему хватило впечатлений. Он не знал, как исправить то, что он там увидел. Как обратить к свету живущих там людей. Были там бедно, но чисто одетые люди, с достоинством несущие свою нищету. Женщины подбирали юбки, идя по скользким камням тротуаров и обходили кучи отбросов, наваленные под окнами и возле каждого крыльца. Дети запускали бумажные корабли с парусами из тряпок в каналах, полных сточной воды. Уолтер из окна коляски видел, как мужчина, встретив женщину с тяжелой корзиной, после недолгого разговора забрал ее и подал женщине руку. Это были люди, свято хранящие свою человечность, те, чьи души не были наполнены зловонным туманом.
        Но были и другие и их было гораздо больше. Те, кто выливал помои на тротуары, те, кто рылся в кучах мусора у домов, те, из-за кого нельзя было сворачивать в подворотни. Бродяги, спящие под стенами и даже не просыпающиеся, когда из очередного окна на них выливали ведро грязной воды. Проститутки в замызганных шарфах, сторожащие свои стены и заглядывающие в глаза, как бездомные собаки. И собаки тоже были, тощие, облезлые и озлобленные.
        «На какой вопрос я пытаюсь ответить? Человек ли Эльстер? Уличить ее во лжи или раскрыть какой-то невероятный секрет «Механических пташек»? А какая разница, если она умеет чувствовать и не хочет возвращаться туда, откуда так отчаянно бежала, даже под страхом смерти?» - подумал Уолтер. Ему было стыдно за свои мысли, а еще за то, что он так упорно избегал думать, от чего Эльстер бежит.
        - Прости, - наконец сказал он. - Я не буду больше спрашивать, а ты расскажешь мне все, что сама захочешь и только когда сама захочешь, идет?
        Эльстер кивнула. Уолтер заметил, как она расслабляется и с ее лица исчезает тревога.
        «Что же за человек был тот, кто решил это сотворить? Интересно, патер Морн еще жив? Пусть он был духовником Джека, но все же это мудрый человек и настоящий клирик. Пусть скажет, снится ли Эльстер Спящему», - подумал Уолтер.
        Имело ли это для него настоящее значение? Он больше не мог дать себе ответа на этот вопрос.
        …
        Последний завтрак на пути к Альбиону проходил оживленно и несколько нервно. Томас сообщил, что его мать нервничала так сильно, что ему пришлось напоить ее снотворным и оставить в каюте. Зато Бекка, немного привыкнув, без умолку рассказывала о цели своей поездки - монастыре. К счастью, о своем настоятеле она больше не сказала ни слова. Уолтер почти не слушал - она рассказывала что-то о вишневых садах вокруг монастырских стен и пасеке, а он только удивлялся, в каком это из монастырей на Альбионе и в городских окрестностях растет хоть что-то, кроме чахлой зелени. Скорее всего кто-то просто обманул Бекку, и ее ждет большое разочарование, когда она увидит, куда приехала. Последний альбионский монастырь, в котором он бывал, больше напоминал тюрьму.
        Эльстер за все утро не произнесла ни слова и ничего не ела, но не выглядела встревоженной или больной.
        - Через несколько часов мы приземлимся на Альбионе, - сказал Томас. - Не могу сказать, что эта мысль вызывает у меня энтузиазм, но я очень надеюсь найти здесь помощь от этого… доктора Харриса. Уолтер, я очень благодарен вам и вашей сестре за то, что скрасили наш полет, а вам, фройляйн Честейн, я отдельно благодарен за заботу о моей матери во время нападения пиратов. Вас, Уолтер, я благодарю за помощь в бою.
        Для Уолтера это было новостью. Он помнил, что Томас убил ранившего его пирата, но не помнил, чтобы делал что-то для него. Впрочем, это не значило, что этого не случилось - то особое, отрешенное состояние, вне пространства и времени, в которое он погружался во время боя, было результатов многих лет практики. Именно так учили сражаться альбионских аристократов - не только технике фехтования, но и особому трансу, который превращает схватку в смесь танца и своеобразного ритуала жертвоприношения. Уолтер слышал, что в народе ходят сказки о том, что такие фехтовальщики подобны стокерам, и что они не могут выйти из транса, пока никого не убьют. Уолтер только пожимал плечами - на тренировках он никогда никого не убивал, а в транс он научился входить каждый раз, когда это требовалось. Это было не так сложно. Достаточно было забыть о своей человеческой природе, а этим Уолтер занимался всю свою жизнь на Альбионе.
        - Вы можете связаться со мной в любое время, Уолтер. Я буду счастлив продолжить наше знакомство, - сказал Томас, протягивая ему и Эльстер две визитки. Совершенно прозрачные, с золотыми тонкими буквами. «Томас Даверс, Эгберт, Уайншер 24 - 03». Томас дал ему настоящую визитку, с настоящим именем и адресом.
        - Благодарю вас, Томас. Увы, я по некоторым причинам не могу назвать вам своего адреса, но обещаю, что напишу, как только определюсь.
        - Вы не похожи на бродягу, Уолтер, - улыбнулся Томас. - У вас должен быть дом, и вы обязательно напишете мне, когда его найдете.
        «Лигеплац, паб «У Марлен», БЛ-084». Это он написал бы на визитке, если бы ему нужно было указать единственное место, где он чувствовал себя дома. Береговая линия, первый ряд, восемьдесят четвертый дом. Море шумит почти у порога, если он просыпается с утра - умывается ледяной соленой водой, а потом варит кофе в полупустом светлом зале. По вечерам играет простые песни для простых людей и много пьет. Призраки Альбиона не стоят у него за спиной.
        - Спасибо, Томас. Надеюсь, доктор Харрис поможет вашей матери, - искренне пожелал ему Уолтер.
        Томас ушел, и он остался с Эльстер и Беккой. Бекка словно хотела что-то сказать, но никак не решалась. Но Уолтеру, при всей его вежливости, было не до терзаний незнакомой девушки.
        На душе было удивительно паршиво. Он не мог понять, терзают ли его дурные предчувствия, волнуется он перед встречей с отцом или просто внутренне противится возвращению на Альбион, но чувство было отвратительным.
        Он подозвал стюарда и заказал виски, надеясь, что алкоголь притупит тревогу.
        Не помогло. Виски был хорошим, с терпкими медовыми нотами, разливающимися в крови правильным, ровным теплом. Но тревога будто становилась сильнее.
        Не помогла и вторая и третья порция.
        - Уолтер, а ты не напьешься? - тихо спросила Эльстер.
        - Видимо нет, а жаль, - ответил он чуть резче, чем хотел бы.
        - Герр Честейн, если вас что-то тревожит, я знаю хорошую молитву… - робко предложила Бекка.
        Уолтер с умилением посмотрел на нее и заказал еще виски.
        - Скажите, фройляйн, а нет ли среди ваших увлечений ювелирного дела или медицины? - вдруг спросила Эльстер.
        - Нет, фройляйн, я всего лишь служительница Спящего, - ответила Бекка, и Уолтер мог поклясться, что в ее кротких интонациях слышалась угроза.
        - Простите, мне просто показалось, что у вас присутствуют некие… особые движения, свойственные людям этих профессий.
        В кротком голосе Эльстер был только приторный мед, не позволяющий усомниться в ее искренности, вернее в полном ее отсутствии. Уолтер не понимал цели ее вопросов и не особо стремился понять. Все же Эльстер явно раздражала Бекка, и у нее были для этого веские поводы. Но какое это имело значение, если с Беккой они навсегда расстанутся через несколько часов?
        Уолтер понял, что не напьется, даже если будет продолжать в том же темпе до самой посадки. Прийти к отцу пьяным, в шинели и с девушкой-иностранкой, несмотря на все старания выглядящей крайне эпатажно, было не самой лучшей идеей, и он хорошо это понимал. Но ничего не мог сделать.
        - Фройляйн, вы говорили моему брату, что знаете молитву от тревог. Позвольте попросить вас поделиться ею со мной - боюсь, после недавнего происшествия меня стали пугать полеты.
        - Что вас напугало, фройляйн Честейн? Ваш брат - отважный и умелый боец, ни вам, ни ему ничего не угрожало…
        - Меня напугало, что даже за запертыми снаружи дверями мы не будем в безопасности. Только подумайте…
        «Далась ей эта дверь», - отстраненно подумал Уолтер.
        Мысли о том, что Эльстер просто ревнует, у него даже не возникало. Он всегда нравился женщинам, но так и не привык сводить все к обязательной влюбленности. К тому же ему казалось, что Эльстер явно не желала никаких подобных отношений. Удивительно, что она вообще не прониклась к мужчинам отвращением. О том, что это было против ее природы и что создатели не заложили в нее возможность испытывать подобные чувства, он думать не хотел.
        - Вы совершенно правы, фройляйн Честейн, я тоже ужасно испугалась, когда открылась дверь. Увы, я не столь хладнокровна, как вы. Хотела бы я обладать такой же поистине… механической выдержкой, но Спящему угодно видеть меня другой.
        Уолтер играл в игру «не выдавай своих чувств, что бы ни услышал» с раннего детства. А вот за Эльстер он не наблюдал никакой «механической выдержки» и ждал, что она либо испугается, либо бросится на Бекку.
        Но она только улыбнулась, взяв чашку с остывшим кофе.
        - Молитва, фройляйн, - напомнила она. - Вы переоцениваете мою выдержку, не откажите нуждающейся в утешении девушке.
        - Жаль, вы не верите в Спящего, фройляйн, говорят, так молитвы приносят больше… утешения. Слушайте. «В дыму мирских дорог, в их липкой паутине иду Я. Мир в душе моей, миром полны мои ладони, и сам я - мир…»
        Уолтер слушал молитву и чувствовал, что каждое слово приближает его к противоположным мыслям. Бекка о чем-то догадалась? Обладала особой проницательностью, свойственной служителям Спящего, научившимся трактовать Его сны? Или это только случайность?
        И молитва была странная. Он раньше не слышал такой, впрочем, кто знает, какие были приняты в Кайзерстате.
        Эльстер слушала, закрыв глаза и блаженно улыбаясь. Если бы Уолтер не знал, как она относится к религии и служителям Спящего - решил бы, что слова Бекки и правда приносят ей утешение.
        - Пусть Спящему снятся о вас только хорошие сны, - закончила Бекка и встала из-за стола.
        - Спасибо вам, фройляйн. Пусть эта молитва принесет мир и вам, - отозвалась Эльстер, не открывая глаз.
        Бекка торопливо вышла из столовой. Уолтер заметил, что она идет ссутулившись и часто одергивает рукава.
        - Эльстер, что это было за представление?
        - Прости я… потом тебе расскажу, ладно? - попросила она.
        - А тебе не кажется, что у тебя многовато тайн? - спросил он, чувствуя, как изнутри нарастает царапающее раздражение. Не хватало только перформансов Эльстер перед встречей с отцом.
        - Уолтер, не злись, я… тебе почти не вру. Правда. Бекка просто меня… пугает.
        - Чем может пугать Бекка? Ты думаешь, она что-то знает? Откуда?
        - Нет, я никому… Но она… Уолтер, как открылась дверь?
        - Послушай, Эльстер… скорее всего дверь просто забыли закрыть. Плотно захлопнули и не заперли, и женщины, которые стучали, просто открыли ее.
        - Да, ты, наверное, прав, - покладисто отозвалась она. - Прости, я переволновалась и мне мерещится всякое.
        - Ты прости. Пойдем проверим еще раз вещи, скоро посадка… будь он проклят, этот Альбион, - примирительно сказал Уолтер, вставая и подавая Эльстер руку.
        «Может быть, лучше было бы все же остаться и напиться. Отец все равно не будет рад меня видеть», - мелькнула малодушная мысль.
        Он не поддался этому желанию.
        …
        Уолтер много раз видел приземление дирижабля со стороны. На аэродроме стояли причальные мачты, к которым с корабля сбрасывались тросы. Огромный и неуклюжий дирижабль медленно притягивался к мачте и стыковался с ней носом. На Альбионе его окончательно сажали позже, когда пассажиры уже покидали борт. В новой части корабля располагался выход, а причальные мачты были оборудованы лифтами.
        - Сейчас в коридоре соберется толпа желающих поскорее покинуть корабль, как при эвакуации, предлагаю переждать, - усмехнулся Уолтер, услышав, что они причалили. - Давай-ка лучше с тобой поучимся делать первое, что необходимо для выживания на Альбионе.
        - Что? - чуть испуганно спросила Эльстер.
        - Надевать будь-она-проклята фильтрующую маску, - со вздохом сказал Уолтер, открывая саквояж.
        - А где… ну для глаз? - Эльстер удивленно разглядывала матово-черную, абсолютно гладкую маску.
        - Там изнутри оторви полоску ткани. Видишь?
        - Но она же… затемняющая, а ты говорил на Альбионе туман… - Эльстер, оторвав полоску, приложила маску к лицу и оглянулась.
        - Тут как в очках - специальная линза, позволяет видеть в полутьме. Некоторые предпочитают прилегающие очки со сменными окулярами и отдельно маску, но я всегда считал, что лучше закрывать лицо целиком. Туман такой… потом умываться замучаешься.
        - А как же одежда?
        - На одежду - плащ, на волосы - шляпу или платок. Я хотел купить, но в Лигеплаце такими не торгуют… нужны специальные, из скользкой, плотной ткани, которая не впитывает влагу. Маски я на корабле купил. Ничего, мы доедем до Вудчестера и пошлем кого-нибудь в лавку… ну или сходим сами, если отец примет нас совсем уж плохо. Прислони плотнее к лицу, вот эти штуки нужно вставить в нос, а вот эту штуку - в ухо.
        Из-под маски раздалось невнятное бормотание. Уолтер жестом попросил ее подождать и надел свою маску.
        - Слышишь меня? Тут микрофон.
        - Да… и что, на улице все время надо… вот так?
        - Увы.
        - А как далеко можно отходить?
        - На пару шагов, дальше - барахлит. Следи, чтобы все плотно прилегало. Дыши ровно, говорить лучше поменьше.
        Уолтер снял маску. Эльстер сделала то же самое, и он заметил, что у нее совершенно несчастный вид.
        - Альбион, - просто сказал он, разводя руками.
        - Просто прекрасно… давай, помогу надеть шинель.
        Когда они вышли, коридор уже опустел. У лифта не было очереди, и они спустились быстро.
        Аэродром располагался на окраине города, за Фабричными Кварталами. Там было немного лучше, чем в Нижних, и жили в основном рабочие с семьями, но все же Уолтер не рискнул бы идти по ним пешком, особенно в подступающих сумерках.
        - Уолтер, тут что, так рано наступает ночь?
        - Это вечер. Ночью туман похож на сплошную черную стену.
        Каменная кладка была скользкой, и Уолтер быстро вспомнил, почему на Альбионе даже джентльменам не считалось зазорным ходить в ботинках с грубыми нескользящими подошвами, если благосостояние не позволяло содержать собственную коляску. Правда, люди, имеющие доход, позволяющий думать не только о покупке еды и одежды, все равно предпочитали нанимать кэбы.
        За аэродромом как раз располагалась стоянка. Уолтер, презрительно скривившись, обвел взглядом имеющийся транспорт. Никто не видел его глаз под маской, но каждый житель Альбиона по едва заметному наклону головы определял статус и настроение стоявшего перед ним.
        Он протянул руку и поманил одного из возниц.
        - Вудчестер.
        - Четыре ларса, сэр.
        - Ты думаешь, если я везу с собой юную мисс, которая не привыкла к здешним пейзажам, и одет не по форме, то я дурак? Вудчестер - не то место, куда такие ездят, - мягко сказал Уолтер.
        - Два ларса, сэр.
        Уолтер, не удостоив возницу кивком, помог Эльстер забраться в кэб. Захлопнул за собой дверь, плотно закрыл шторы и сделал знак снять маску.
        - Иначе нас услышат, - прошептал он, наклоняясь к ней и зажимая пальцем микрофон.
        - Я тебя боюсь, когда ты так разговариваешь…
        - Я сам себя боюсь, - ободряюще улыбнулся он.
        - А где лошади?..
        - Здесь паровой двигатель. Считается, что содержать лошадей в городе - роскошь, к тому же они гадят на тротуары.
        Эльстер, быстро надев маску, высунулась из окна и посмотрела назад.
        - Уолтер, за нами во-о-от такая полоса какой-то черной дряни тянется.
        - Никто не говорит, что люди, считающие, что навоз от лошадей - главная проблема Альбиона, правы, - ответил он. - Слушай. Мы сейчас приедем к моему… - кэб ощутимо тряхнуло и Уолтер поморщился. - К моему отцу, и там… Нельзя ли поаккуратнее?! - рявкнул он, надевая маску.
        - Простите, сэр, - раздался дежурный ответ.
        Уолтер его уже не слышал:
        - Так вот, мы приедем к моему отцу. Я буду говорить, а ты молчи, хорошо? Молчи, не отвечай даже на прямые вопросы - я буду отвечать за тебя. Незачем нам показывать лишний раз твой акцент. Не прикасайся ко мне, не подходи ко мне близко. Не поднимай глаза, меньше смотри по сторонам, не разговаривай со слугами.
        - Уолтер, да что у вас тут за порядки такие?!
        - Это чудесное место, Эльстер, будь оно трижды проклято. Надеюсь, мы тут не задержимся, но пока… Делай, как я говорю, хорошо? Если выдашь себя, если нас разлучат… ты не выживешь здесь. Нет-нет, плакать не надо, все будет в порядке, просто делай, как я сказал, ладно?
        Эльстер кивнула, и Уолтер, прежде чем надеть маску, провел кончиками пальцев по ее щеке.
        - Эльстер… А шестеренки от тумана не ржавеют? - улыбнулся он, пряча лицо.
        - Нет, только грустят, - проворчала она, надевая маску.
        Уолтер сидел неподвижно, наблюдая за Эльстер, которая приоткрыла шторки и смотрела на улицу. Ему не было нужды освежать память, чтобы знать, что она там видит.
        Город из серого камня, огромный, чудовищный, упирающийся крышами в свинцовое небо, нависающее над улицами, словно хищник над жертвой. Высокие дома в один-два подъезда напоминали острые зубы, которыми Альбион скалился на это самое небо. Туман сглаживал очертания и оседлал липкой пленкой на тротуарах, на домах и на людях, бредущих по улицам. Люди напоминали безликих, одинаковых кукол - черные лица, черные или коричневые плащи из немаркой ткани, шляпы и платки, скрывающие волосы. Женщин можно было узнать по длинным юбкам, подолы которых неизменно оказывались вымочены в грязи. Если женщина предпочитала мужской костюм, отличить ее от мужчины становилось невозможно.
        Лавки на Альбионе не радовали разнообразием вывесок. Любая яркая вывеска моментально выцветала, и лавочники предпочитали чаще менять их, а не соревноваться в оригинальности форм и расцветок. Пекарню обозначали одинаковые калачи, питейное заведение - пивная кружка (бледно-желтая жидкость под шапкой сероватой пены), швейные мастерские - ножницы, книжные - раскрытая книга. На подоконниках, может и сажали цветы, но их не было видно - люди отгораживались от безрадостных пейзажей плотными занавесками.
        Когда Уолтер услышал утробный вой и последовавший за ним лязг, он даже бровью не повел, но Эльстер, вздрогнув, задернула занавеску и сняла маску. Он сделал то же самое.
        - Что за дрянь?!
        - Баш, - пожал плечами Уолтер.
        - Это была здоровенная штука, ржавая насквозь, с битыми стеклами, двухэтажная и полная людей!
        - Да, это не устроенные Лигеплацкие баши, которые не забывают чинить и подкрашивать.
        - Как ты тут жил?! Как ты с ума не сошел?!
        - Может быть и сошел, - горько усмехнулся Уолтер, вспомнив Джека.
        Эльстер не стала надевать маску. Она пересела на его сторону, прижалась лицом к его плечу и закрыла глаза. Уолтер обнял ее за плечи. Ему тоже было страшно. Он тоже чувствовал, как это огромное, грохочущее, грязное чудовище, бывшее его родным городом, оскалилось, готовое его поглотить.
        Они просидели так всю дорогу, не пошевелившись. Когда кэб начал тормозить, Уолтер разбудил задремавшую Эльстер и сделал ей знак пересесть и надеть маску.
        Выйдя из кэба, он подал ей руку и швырнул вознице две монеты.
        Обернулся и замер.
        Вудчестер - особняк из красного кирпича. Огромный особняк со слепыми черными окнами, увитый черной решеткой, изображающей вьюнок, словно сеткой. Эта решетка оплетала окна и цепко держалась за крышу. Когда-то поместье хотели назвать «вьюнком» за эту причуду архитектора, но поместье древнего альбионского рода не может называться цветком.
        Особняк нависал над ним, грозя опрокинуться на голову и погрести под завалами. Сделать его своей частью хотя бы так. Уолтер почувствовал, как Эльстер, забыв об уговоре, вцепилась в его локоть. Он сжал ее запястье, а потом мягко, но настойчиво забрал руку. Взялся за чугунное кольцо на воротах и трижды постучал.
        Он забыл этот стук. Этот дом. Этот город. И не хотел вспоминать больше никогда.
        Дверь медленно открылась.
        Глава 9. Яд южных змей
        Открывшаяся дверь не была дверью Вудчестера. Уолтер стоял на пороге своего покинутого дома и не мог поверить в то, что видит.
        Светлое дерево, изумрудно-зеленый бархат, золотое шитье, окна, занавешенные белоснежной тканью и электрические светильники, работавшие на полную мощность, принадлежали какому-то другому дому. Не привычному Уолтеру фамильному особняку Говардов.
        - Что вам угодно, сэр? - раздался голос за его спиной.
        Уолтер обернулся и понял, что его отца здесь нет. Он никогда бы не нанял мажордомом человека младше пятидесяти лет, и уж тем более ни за что не допустил бы среди прислуги рыжеволосых. Если Атаро и ее соотечественники считались экзотикой, то позволить уроженцу Эгберта даже мыть полы в подвале было для консерватора Ричарда Говарда совершенно неприемлемым.
        - Доложите обо мне Ричарду Говарду, - холодно сказал он, не выдав своих чувств.
        «Отец продал поместье? Или Вудчестер все же забрали? А если он умер?.. Нет, не может быть, об этом бы писали, я бы знал», - лихорадочно думал Уолтер.
        - Как вас представить, сэр?
        Уолтер не поверил своим ушам. Мажордом не знал его в лицо, а значит не должен был докладывать о нем хозяину дома. Неужели в Вудчестере настолько изменились порядки?
        Эльстер стояла рядом, опустив глаза и вцепившись двумя руками в маску.
        - Уолтер Говард.
        - Уолтер? Младший Говард вернулся?! - раздался сверху молодой женский голос. Уолтер поднял глаза и понял, что сохранять самообладание ему становится все труднее.
        - Верно, мисс.
        Девушка, спустившаяся по лестнице, была ему незнакома. Он не видел ее на приемах, не помнил ни у кого младших дочерей, сестер или кузин, похожих на нее. Но мог сказать абсолютно точно - ей нечего делать в Вудчестере.
        Высокая, с золотыми кудрями, рассыпавшимися по спине, в винного цвета бархатном платье, на котором не были застегнуты три верхние пуговицы, эта девушка была из тех, о ком Ричард Говард всегда отзывался в сдержанных, но отнюдь нелестных выражениях. «Женщина, забывшая о долге», звучало как худшее оскорбление.
        Но даже ее внешность, одежда и то, как свободно она держалась не имело такого значения как то, что девушка беременна и, если Уолтер еще хоть что-то понимал, родить должна была скоро.
        - Простите, мисс, с кем я имею честь…
        - Вы разговариваете так же невозможно, как Ричард! - широко улыбнулась она. - Не бойтесь, я не упаду в обморок, если вы со мной не расшаркаетесь. Ричард! Ричард, скорей иди сюда, Уолтер вернулся! - крикнула она.
        Уолтеру потребовалось все самообладание, чтобы не показать, насколько он удивлен происходящим. Эльстер смотрела на девушку широко раскрытыми глазами, в которых читались сразу все ее вопросы.
        - Меня зовут Ленне. Вам, Уолтер, вроде бы полагается звать меня матушкой, но мы сойдемся на миссис Говард, - улыбаясь, сказала она, протягивая руку.
        Улыбка, которую выдавил из себя Уолтер, далась ему труднее всех улыбок в его жизни. Поцеловав запястье Ленне он, не задумываясь, говорил что-то дежурное и смотрел из-за ее плеча на человека, который медленно спускался по лестнице.
        Абсолютно седой, с лицом, расчерченным суровыми морщинами - в уголках губ, глаз и у крыльев носа. А его глаза, изумрудно-зеленые глаза, такие же, как у всех мужчин рода Говард, даже закрытыми навсегда будут полны презрения и упрека.
        - Уолтер. Это и правда ты.
        И в этот миг погас морок, обманувший Уолтера. Неважно, какие занавески на окнах и какая женщина представляется миссис Говард. Он дома - в Вудчестере, чье сердце бьется в груди хозяина поместья, Ричарда Говарда. А пока это так - ничего не изменится.
        - Здравствуй, отец.
        Он не узнал свой голос - сиплый, свистящий, будто его душили, когда он говорил.
        Впрочем, кто знает, может быть так оно и было.
        - Кто с тобой?
        Сюртук из лилового бархата, белоснежный шейный платок, ядовитая зелень глаз. Он совсем не изменился, только стал тяжелее опираться на трость. Даже одеколон остался прежним, старомодный запах, который Уолтер помнил с детства - кедр, мох и терпкий сандал.
        - Эстер Честейн, моя компаньонка, - соврал он. Эльстер изобразила реверанс, и Уолтер с трудом удержался, чтобы ее не одернуть.
        - У твоей компаньонки дурные манеры и выглядит она так, будто ты подобрал ее в портовом борделе, - холодно сказал ему отец, не глядя на его спутницу.
        - Зато она немая, - невозмутимо сказал Уолтер, краем глаза заметив возмущенный взгляд Эльстер.
        - Хватит выставлять себя посмешищем, Уолтер. Я прекрасно знаю, какие женщины тебе всегда нравились и надеюсь, что не прав хотя бы насчет портового борделя.
        Эльстер нервно хихикнула, но промолчала.
        - Увы, видимо нет…
        - Ричард, к тебе сын вернулся, - подала голос Ленне, отодвигая мужа в сторону. - Он сейчас развернется и уйдет, и будет прав.
        Уолтер с трудом помнил свою мать - бледную, меланхоличную женщину, урожденную Сеймур. Она не принимала участия в их с Джеком воспитании, только учила их молиться Спящему. Уолтер представить себе не мог, чтобы она вела себя так, как Ленне.
        - Твоя комната не занята… как и большинство комнат. Твою… компаньонку мы можем поселить в соседней…
        - Нет!
        Уолтер только спустя несколько секунд осознал, что сказал это одновременно с отцом.
        - Нет, Ричард, я не говорю о том склепе, что ты устроил посреди дома, я о другой соседней комнате, - скривилась она. - И давайте пройдем в дом, почему мы вообще стоим в дверях? Уолтер, где твой багаж?
        - Мы прибыли… налегке, - сказал он, показывая саквояж.
        - Ужасные люди! Родрик, найди два новых плаща на этом складе, который мой муж называет гардеробом - они же не смогут на улицу выйти. И скажи Люси, чтобы приготовила комнаты, а Дженни - пусть накрывает на стол в каминном зале! И заберите кто-нибудь у Уолтера саквояж! - говорила она мажордому, часто хлопая себя по запястью. Этот жест использовали южане, на Альбионе любая активная жестикуляция считалась дурным тоном.
        Уолтер стоял, не зная, что сказать и что делать. Представляя себе встречу с отцом, он ожидал чего угодно, но не того, что у него появится мачеха, которая ведет себя так, как будто она замужем не за Ричардом Говардом, главным консерватором и блюстителем традиций Альбиона.
        Он посмотрел на отца, ожидая найти ответ хотя бы на один свой вопрос. Если к нему на закате жизни наконец-то пришла любовь - это объяснит поведение Ленне. Но увидев его взгляд, направленный на жену, Уолтер почувствовал, как на горле сжимаются ледяные пальцы.
        Такой тяжелой, подавляющей ненависти он не видел во взгляде отца даже когда уезжал из Вудчестера. Ленне, перехватив этот взгляд, усмехнулась и крикнула вслед мажордому:
        - Родерик, подай чай в спальню Уолтера, думаю, прием мы устроим завтра. Верно, Ричард? Пусть дети отдохнут с дороги.
        - Конечно, - выдохнул он, разворачиваясь к лестнице. - Родерик, позаботьтесь, чтобы меня больше не беспокоили по пустякам.
        - Да, сэр.
        - Идем, - сказала Ленне, хватая его за рукав, как только Ричард скрылся из вида. - Мисс, я уведу его посекретничать. Вам покажут вашу комнату и подберут смену одежды.
        Эльстер сделала неопределенный жест и с растерянностью посмотрела на Уолтера.
        - Никто не верит, что вы немая, дорогуша, - подмигнула ей Ленне.
        - Благодарю, фрау Говард…
        - Фрау! Расскажешь мне про Кайзерстат… потом.
        Ленне тащила Уолтера за собой по коридору, и он не успевал оглядываться. Привычные темно-серые обои сменили шелковые сливочного оттенка. Светильники горели у каждой комнаты, а на полу лежал изумрудно-зеленый ковер с золотым шитьем. Но Уолтер чувствовал, что особняк остался прежним - словно на старого кота дети нацепили пестрый бантик в надежде, что он будет похож на котенка. Там, под обоями были все те же стены.
        - Твоя комната - там, - сказала она Эльстер, указав на одну из дверей.
        Уолтер кивнул и ободряюще улыбнулся. Эльстер медленно зашла в комнату. Как только дверь за ней захлопнулась, Ленне открыла дверь в комнату Уолтера.
        Здесь не изменилось ничего. Все те же бордовые тона, тяжелый бархат, лиловое кресло у камина и резной столик у кресла, на котором уже стоял поднос с чаем.
        Ленне села во второе кресло, плетеное. Раньше его не было и Уолтер решил, что его принесли только что вместе с чаем.
        - У тебя наверняка много вопросов, - улыбнулась она.
        - Да, простите, я и правда несколько обескуражен…
        - Уолтер, - тоскливо протянула она. - Ричард говорил, что ты хороший и умный мальчик, не такой, как остальные снобы в этом чертовом городе.
        - Так и говорил? - улыбнулся Уолтер.
        - Нет, он говорил «позор семьи Говардов», что для меня звучит, как «хороший и умный мальчик».
        - Джек - тоже позор семьи Говардов, - отметил он.
        - Джек - умный, но не хороший мальчик, - невозмутимо сказала она.
        В камине плясал огонь. Особенное, светлое и ровное пламя, с каким горят поленья янтарного дерева.
        - Скажите, Ленне, как ваша девичья фамилия? Простите, но я не помню, чтобы нас представляли друг другу…
        - Конечно вы не помните, Уолтер. Фамилия моего рода - Скалигер.
        - Так вы все-таки южанка.
        - Именно так. Это княжеский род в де Истте.
        - В таком случае вы были донной Скалигер? - улыбнулся он.
        - Я и сейчас донна Скалигер. В де Истте верят, что кровь людей соленая, потому что в ней - морская вода. Родившиеся у моря всегда повязаны с ним, какие бы маски не надевали.
        - Миссис Говард - маска?
        - Не хуже других. На моей родине любят маскарады.
        - Простите мне мою бестактность…
        - Уолтер!
        - Послушайте, мой отец не терпит иностранцев. Он позволял работать у нас рабам с Солнечного Берега только потому, что это считалось хорошим тоном и они сходили за говорящих экзотических животных. Но, простите, я не могу представить, что должно было случиться с моим отцом, чтобы он отринул свои заблуждения и женился на прекрасной девушке из де Истте.
        Ленне молча налила две чашки чая. Протянула одну Уолтеру.
        - Я все расскажу вам, только ответьте мне на один вопрос. Давайте пообещаем быть друг с другом честными, Уолтер. Я верю, что вы и правда хороший и умный мальчик, - проникновенно сказала она, придерживая его запястье.
        - Обещаю.
        - Вы прибыли, чтобы остаться? - она держала его за рукав мертвой хваткой. Уолтер заметил, что на ее лице не осталось ни тени дружелюбия. Взгляд Ленне был тяжелым и испытывающим.
        Удивительные глаза, серо-зеленые, как у Мии. Как морские волны - обманчиво ласковые, коварные и непостоянные.
        - Ни за что! Простите меня, но я поговорю с отцом, уеду в тот же день и больше не появлюсь в этом доме, - искренне ответил он.
        Взгляд Ленне заметно потеплел. Она встала, забрала у него чашку и выплеснула содержимое в камин. Невозмутимо налила чай в чистую чашку и поставила ее на блюдце, которое ошеломленный Уолтер все еще держал в руках.
        - Проклятье, Ленне! Вы собирались меня отравить?!
        - Только если бы вы неправильно ответили на мой вопрос, - ласково сказала она. - Видите ли, Уолтер, не буду скрывать очевидное - мы с вашим отцом не любим друг друга. Ему нужна была фертильная девица-аристократка, чтобы ваш прекрасный род Говардов, о котором он так печется, не угас. Да вот беда, никто на Альбионе, даже Эллиоты, которые выдают своих дочерей за мещан и актеров, не соглашался на брак с отцом человека, убившего свою невесту. Знатную невесту, что самое главное, - она сделала глоток и скривилась.
        - Джек не убивал Кэтрин, - тихо сказал Уолтер. - Он был чудовищем, убийцей, но он любил ее.
        - Что вы знаете о любви и чудовищах, Уолтер? Знаете, что ваш отец, когда приезжал свататься ко мне, не постеснялся, чтобы два раза не ездить, купить несколько флаконов Фортуны и Келитики? Это яды, - пояснила она, увидев, что Уолтер ее не понял. - Лучшие яды славящейся ядами де Истте. Только вот ваш отец думает, что змея на гербе нашего дома и правда потому, что означает мудрость. Нет, змея означает именно хищника с ядовитыми зубами. Все лавки, все знахарки, все ведьмы, торгующие ядами в Вернар, где правит род Скалигер, подчиняются роду Скалигер. Мне сообщили о его покупке через два часа после оплаты. Он просил такие яды, чтобы год не теряли своих свойств.
        - Вы же не думаете, что…
        - Уолтер, мальчик мой, этот брак - позор для вашего отца. Если бы вы видели, с каким лицом он заходил ко мне в спальню! Знаете балаганную пьеску, где аристократа шантажом заставили сношаться со свиньей посреди людной площади? Вот на лице вашего отца было гораздо больше отвращения и страдания. Но ничего, он справился, - она с улыбкой погладила живот кончиками пальцев. - И как только я рожу ему наследника - он принесет мне воды, заботливый муж - измученной родами жене.
        - Ленне, я понимаю, что вы из страны, где принято травить друг друга по поводу и без, но в конце концов - на Альбионе достаточно своих ядов…
        - И все они известны вашим врачам.
        - И мой отец вовсе не такой монстр, каким… - Уолтер осекся. То, что говорила Ленне, было ужасно, но похоже на его отца.
        - От вас он отрекся. Вы можете снова стать Говардом, но у вашего отца не так много времени, чтобы ждать решения и надеяться, что вы одумаетесь. Ему нужен наследник. Пускай ваш род будет изгоями и вам никогда не забудут твоего старшего брата - Ричард все еще надеется на возвращение его величия. Когда-нибудь.
        - Мой отец всегда ставил семью превыше всего, - отметил Уолтер, отважившись отпить из чашки. Чай был таким, какой всегда заваривали на Альбионе - терпким, чуть горьким, с сильным вкусом цитрусовых корок. Ленне улыбнулась.
        - Я рада, что мы поладили, Уолтер. Жаль, что вы не увидите своего брата или сестру…
        - Врете. Вам не жаль.
        - Вру. В де Истте прекрасные яды и лжецы.
        - О да, вы прекрасный лжец, - усмехнулся Уолтер. - Прекраснейший из виденных мной.
        - А ваш отец совсем не умеет льстить и делать комплименты, - расстроенно сказала Ленне.
        - Мне показалось, вы не договорили. Вы с отцом не любите друг друга, моему отцу нужен наследник, а вам…
        - Род Скалигер умирает точно также, как и род Говардов. Мы испытываем большие финансовые трудности. Много долгов, постоянные стычки с соседями. У меня, чтобы вы понимали, восемь братьев, Уолтер, и отец очень старался, когда их делал. Он зачал сыновьям отвагу львов, гордость орлов и змеиное честолюбие. И куриные мозги. Нет, клянусь вам, весь разум, предназначавшийся моим чудесным братьям, достался мне. Скалигеры постоянно воюют с кем-то и постоянно проигрывают. Они умудрились проиграть бой полуразвалившейся крепости Фелори, которой управляет безумная дряхлая старуха.
        - Ленне, а у вас есть яд, который хранится год? - проникновенно спросил Уолтер.
        Он не знал, как ему реагировать на рассказ мачехи. Донна Ленне Скалигер - настоящая южанка, красивая, хитрая и коварная. И его отец точно знал, кого берет замуж.
        «Нет, чтобы найти себе молоденькую воспитанницу монастыря во Флер! Сколько бедных знатных девиц там томятся в ожидании удачного замужества, нет же, ему приспичило везти сюда эту хищницу!» - с тоской думал Уолтер. Может быть, отцу захотелось острых ощущений. А может, позор и правда оказался таким, что ни одна воспитанница ни одного из монастырей Флер не согласилась бы связать с ним свою судьбу.
        - Зачем? - искренне удивилась она. - Мне все пришлют.
        - Вы же понимаете, что я не стану этого скрывать?
        - Уолтер, прекраснодушный мальчик, вы думаете, ваш отец ни о чем не знает? - улыбнулась она. Улыбнулись ее губы и морщинки в уголках глаз, но сами глаза остались ледяными. - Он от безысходности пошел на этот брак. Вступил в эту игру, надеясь выйти победителем, но понимая, что в случае проигрыша лишится всего. Он и так лишился всего, у него осталась последняя карта, козырь средней масти, и он рассчитывает только на то, что у меня нет туза. Терпит все мои выходки, позволяет мне позорить его и переклеивать обои в доме, утешая себя ядом с моей родины. Знаете, Уолтер, Келитика - особенно красивая вещь. Без цвета, запаха и вкуса, прозрачная, как вода… И флакон нельзя открывать, иначе он теряет свойства. Торгует ей только одна женщина и не отпускает больше флакона в руки.
        «Проклятье. Готов поспорить, что ему продали закупоренный намертво флакон морской воды, - с тоской подумал Уолтер. - Нельзя открывать. Нельзя купить два флакона и проверить подлинность яда. Бедная девочка, бедная змейка из солнечной страны. Так и поняла, что мой отец никогда не был глупцом».
        Уолтер поставил чашку на стол и поднял руки.
        - Я поговорю с отцом и уеду. Зря вы это затеяли, Ленне - Альбион не терпит самонадеянных чужаков, не терпит тех, кто танцует под свои такты. Этот город сожрет вас, даже если вы станете главой рода Говардов. Послушайте моего совета - не играйте с моим отцом, он страшный человек. Умнее, чем вы думаете. Уезжайте сейчас, пока не поздно, станьте еще одним позором рода Говардов. Поверьте мне, это лучшая роль.
        - Ваш брат был настоящим альбионцем и настоящим Говардом. Образцовым, эталонным я бы сказала, - отрезала Ленне вставая. - Было приятно познакомиться, Уолтер.
        - И мне, прекрасная донна из Вернар, - тихо сказал он, глядя в спину своей мачехе.
        Альбион быстро напомнил ему, от чего он на самом деле сбежал. Не от грязных улиц и запаха разлагающегося города, из вздувшегося нутра которого валил черный дым. От людей, которые его населяли.
        Его отец больше не боялся разбудить Спящего. Наверное решил, что если он не проснулся после смерти Джека, то не проснется и впредь.
        А может быть, последнему Говарду было уже все равно.
        …
        Уолтер не знал, сколько времени провел, задумчиво глядя в огонь. Он устал, от сырости ныла раненая рука, а рассказ Ленне забрал последние душевные силы.
        Он не знал, любит ли отца. Ответ на этот вопрос он не мог дать себе много лет и не нашел до сих пор. Должен любить. Всегда хотел, чтобы отец любил его. Но может быть, дело было не в том, что Джек был старшим, не в том, что Джек был лучше, а в том, что он любил отца, а Уолтер - нет? Может быть это он, Уолтер, виноват в том, что у них не получилось нормальной семьи?
        Но он никогда не желал отцу зла. И сейчас он приехал, подвергая себя опасности, чтобы предупредить о новой беде - и сразу узнал о том, что есть проблемы серьезнее, чем очередные подозрения.
        Из оцепенения его вывел стук в дверь. Стучали тихо и неуверенно, словно боясь потревожить.
        Эльстер стояла на пороге, зажимая ворот темно-синего шерстяного платья. Она выглядела растерянной и почти напуганной. Уолтер жестом пригласил ее войти и запер за ней дверь.
        - Как надеть эту дрянь?! - прошептала она, отпуская ворот.
        Платье было застегнуто только на половину крючков. Если Уолтер правильно разглядел, то корсет не был застегнут вовсе.
        - Тебе должны были прислать горничную, - ответил он, улыбнувшись.
        - Уолтер, вы совсем тут с головой не дружите - у вас есть специальная тетка, которая помогает одеваться? И зачем вообще столько тряпок? Тут же сорочка, нижняя юбка, корсет, само платье и на меня пытались напялить еще что-то похожее на пиджак, но я отказалась.
        - Потому что это считается приличным для женщины видом. Чем труднее снять платье без помощи горничной - тем благороднее и благонравнее дама.
        - Судя по тому, как ловко ты застегиваешь весь этот ужас, еще и одной рукой - снимать такие платья ты тоже умеешь без помощи горничной, - проворчала она.
        Впервые за вечер он почувствовал себя нормальным человеком, а не частью этого сырого, черного обезумевшего мира. Эльстер с ее грубоватыми возмущениями и искренним недоумением не принадлежала Альбиону, и в этот момент Уолтер чувствовал себя почти влюбленным.
        - Уолтер, а зачем мы все это позастегивали, я вообще-то думала идти спать, - спохватилась она.
        - Подожди до гонга. В этом доме все по расписанию, в другое время тебя могут потревожить. Можно, конечно, сообщать всем, что ты не желаешь, чтобы тебя трогали, но проще подождать полчаса.
        - Ладно. Похожу полчаса, как альбионская леди… Я понимаю, почему ты уехал. Здесь ужасно.
        Уолтер слабо улыбнулся. Налил чай в чистую чашку, протянул Эльстер и отвернулся к камину.
        - Вы пили чай втроем? - спросила Эльстер, указывая на третью пустую чашку.
        - Нет, меня всего лишь пытались отравить, - вздохнул он. - Знаешь… я не удивлен, что история нашей семьи сложилась именно так. Наш род всегда был словно… болен. Он держался много веков, словно боролся со своим проклятием, но в конце концов случилось то, что происходит с каждым неизлечимо больным - наш род угас. И попытки моего отца изменить это только приближают конец.
        - Я ничего не понимаю, и вообще аристократы мне всегда казались на голову больными, но я очень тебе сочувствую, - искренне произнесла Эльстер.
        - Я тоже аристократ, - заметил Уолтер.
        - Может твой батюшка поступился принципами и согрешил с какой-нибудь не столь благородной девицей? - предположила она.
        - Если бы я не знал своего отца - тоже бы так решил. Слишком мы с Джеком были не похожи, хотя у нас и были одинаковые глаза.
        - А где-то есть его портрет?
        Уолтер задумался. После казни Джека все его портреты сняли, и он понятия не имел, куда их дели.
        Но один, который отец заказывал перед свадьбой, висел над камином в спальне Джека. Ленне сказала «склеп, который ты устроил посреди дома» - его спальня как раз была соседней комнатой и, судя по всему, там ничего не меняли.
        - Пойдем.
        Он и сам хотел встретиться с призраком брата лицом к лицу. Джек преследовал его во снах, вынудил его бежать из Лигеплаца, заставил его носить очки, чтобы скрыть от самого себя изумрудную зелень взгляда. Пора было посмотреть ему в глаза снова. И, кто знает, может быть Джек наконец-то исчезнет?
        Они тихо вышли в коридор. Запасной ключ от спальни Джека Уолтер перед отъездом положил в один из своих тайников, сам не зная зачем.
        Когда они с Джеком были детьми, они оставляли друг другу записки. Маленькая ниша под камином была в обеих спальнях. Уолтер никогда не спрашивал, знает ли о них кто-то еще. Сначала это нарушило бы секретность, в которой был единственный смысл обмена записками. А потом просто забыл.
        Дверь спальни открылась без единого звука - прислуга продолжала смазывать петли.
        Комната встретила Уолтера холодным полумраком и запахом пыли. Кажется, отопление отключили. Но несколько еще работавших светильников зажглись по хлопку.
        Джек предпочитал зеленый цвет. Уолтер, старавшийся как можно меньше времени проводить в Вудчестере, так и не озадачился ремонтом, только распорядился о покупке мебели. Его брат полностью переделал комнату под себя. Темно-зеленое шелковое покрывало на кровати, тяжелые шторы и ковры глубокого изумрудного оттенка, и темно-серые обои в неверном свете гаснущих электрических светильников и правда делали комнату похожей на склеп.
        Уолтер не ошибся - портрет все еще висел над камином.
        Джек позировал художнику вместе с Кэт. Если лицо Джека Уолтер помнил отчетливо, то образ Кэт почти стерся. Он не видел ее мертвой, ни в лаборатории, где ее нашли, ни потом на похоронах. Кэтрин навсегда была для него живой. На портрете она стояла рядом с Джеком в старомодном зеленом платье и черных перчатках до локтей. Уолтеру вдруг стало неприятно - на портрете двое мертвецов держались друг за друга. Изящная кисть Кэт в черном кружеве, похожем на следы разложения и мертвенно-белая рука Джека.
        - Ты совсем не похож на него, - тихо сказала Эльстер, заставляя его стряхнуть оцепенение и оторваться от портрета. - Но твой брат был очень красивым. И его невеста… настоящая леди.
        - Кэт… Китти была настоящей леди и чудесной девушкой. Мне так жаль, что все так вышло… так жаль, - прошептал Уолтер не то Эльстер, не то Кэт на портрете.
        - Что с ней все-таки случилось? Если не хочешь - не говори…
        - Я не знаю, Эльстер. Никто не знает. Все считают, что Джек убил ее. Кэт нашли в его лаборатории, на операционном столе. Она лежала там давно, но было очень холодно и ее почти не тронуло разложение. Тело было… вскрыто. Джек извлек сердце, поместил его в банку с формалином и оставил на полке. Над своим рабочим столом. Не знаю, сколько времени он смотрел на сердце своей жены и зачем ему это было, но кажется… На теле были следы, словно он несколько раз зашивал разрез. И там какие-то распорки, следы каких-то… если честно, я не стал вслушиваться. Ему вменили глумление над трупом, но я уверен… Я думаю, он пытался ее спасти.
        - Мертвую?
        - Джек сошел с ума. У Кэт всегда было слабое сердце, он очень за нее боялся. Постоянно прописывал ей какие-то препараты, не доверял аптекарям, делал все сам. Я не верю, что он ее убил.
        Эльстер тяжело вздохнула и взяла его за руку. Это был не чопорный жест с портрета, она переплета свои пальцы с его и слегка сжала. Она искренне пыталась поддержать, и Уолтер был благодарен за это.
        - А где его дневники? Я как-то книжку читала, тоже про доктора, он там себе что-то колол и в кого-то превращался и все свои эксперименты записывал. Неужели никто не прочитал записи Джека? Или он их не делал?
        - Их никто не искал. Не было сомнений, что убийца - Джек. Спасти его от казни могли только трактования его поступков…
        - Но если он убил… я читала в газетах, что он…
        - Убил несколько женщин из Нижних Кварталов. Жестоко пытал их, тела были изуродованы почти до неузнаваемости.
        - Но тогда какие трактования могут быть у его поступка?
        Уолтер молчал. Он не хотел объяснять Эльстер, что на Альбионе есть люди и есть другие. «Других» гораздо больше.
        И что у отца были все шансы оправдать Джека, потому что убитые им женщины занимались проституцией и жили в Нижних Кварталах.
        Что сама Эльстер, если бы кто-то узнал о ее происхождении и профессии, перестала бы быть человеком для всех жителей этого города. Для нее не существует защиты закона и покровительство Уолтера - единственное, что заставляет таких, как его отец, вообще замечать ее существование.
        - Все очень сложно.
        - Но для тебя… для тебя ведь все просто, верно? - тихо спросила она.
        Уолтер повернулся к ней. Взгляд Эльстер был полон беспомощной мольбы, почти такой же, как в день их знакомства в Лигеплаце.
        «Спаси меня, Уолтер!»
        - Я только верю в то, что Джек не убивал Кэт. Все остальное для меня ясно.
        Он врал и надеялся, что Эльстер не заметит. Он не задавался вопросом, убийца Джек или нет. Но он никак не мог понять, что именно свело его с ума, заставив изменить себе. Ведь Джек, несмотря на все свои недостатки, был глубоко религиозным человеком с блестящим образованием, безукоризненными принципами и преданный своей семье.
        Уолтер не искал его дневников, как не искали жандармы и не искал отец. Они не хотели ответов на свои вопросы.
        - Тут под камином кажется такая же штука как та, из которой ты ключи достал, - сказала Эльстер, указывая на ручку, замаскированную под часть решетки.
        Уолтер не хотел об этом думать. Он не знал, был ли готов найти и прочитать дневник брата и возможно лишиться своей веры.
        Джек смотрел на него с портрета, и Уолтер не узнавал этот взгляд. Словно почти растаяла маска ледяного высокомерия. Брат был счастлив. Влюблен.
        Уолтер не хотел себе признаваться, но он всегда догадывался, где лежит дневник. И сейчас, когда Эльстер указала ему, он был уверен, что нужно лишь протянуть руку и взять его. Эльстер смотрела на него, и ему мерещилось ожидание в ее взгляде. Он медленно опустился на колени у камина и потянул ручку на себя.
        - А я хочу это знать? - тихо сказал он, глядя на кожаную обложку с отпечатанным вензелем «Д.Г».
        Эльстер молчала. На этот вопрос она не могла ответить.
        Вздохнув, он вытащил дневник из тайника. Тяжелый и холодный, он лежал на ладони, наполненный словами его брата. Уолтер не смог бы отвернуться.
        - Пойдем отсюда, - сказал он, вставая. Дневник он держал в руках.
        - Пойдем. Уолтер?.. Можно ты зайдешь ко мне и расстегнешь платье, а потом пойдешь читать? Мне кажется тебе лучше… без меня.
        Он молча кивнул. Они вышли в коридор, Уолтер запер дверь в спальню Джека и три раза дернул ручку. Потом зашел к Эльстер. Его мысли были далеко, но он заметил, что эту комнату Ленне отремонтировала и порадовался за Эльстер. На этот раз крючки на платье никак не хотели поддаваться, и ей пришлось помогать. Наконец, платье было расстегнуто. Он пожелал Эльстер спокойной ночи и вышел, тихо затворив за собой дверь. Уже подходя к своей, Уолтер почувствовал чей-то взгляд и с трудом заставил себя оглянуться.
        Мажордом смотрел на него не отрываясь. В руках он держал поднос с чашками и чайником из его комнаты.
        - Сделайте так, чтобы меня не беспокоили до утра, - распорядился Уолтер, открывая дверь.
        - Да, сэр, - раздалось за его спиной.
        Он не слушал. Не глядя достал из кармана шинели какую-то бумажку, чтобы сделать закладку. Заперев дверь, он сел к камину и несколько минут смотрел на дневник, лежащий на коленях. Судя по дате на обложке, Джек вел его во время службы в Гунхэго. Именно там он познакомился с Кэт.
        Уолтер медленно открыл дневник на первой странице.
        …
        Я думал, этот день не кончится никогда. Может быть, он длится до сих пор. В этом проклятом месте нет ни солнца, ни темноты - только вечное красное зарево. Спящий видит Мирамэй в кошмарах.
        Приехав сюда, я настоял, чтобы всех пациентов направляли сначала ко мне. Пленники с Востока интересовали меня особенно. Патер Морн утверждал, что это такие же люди, как и мы, только Спящему было угодно увидеть их в другом виде. Я не смею спорить со служителем Спящего и сомневаться в его мудрости, но думаю, что патер Морн просто не видел того, что открылось мне. Эти «люди» имеют обличье, которое воплощает в себе все уродства, кои может принимать человеческое тело во время сильной болезни. Их кожа имеет желтоватый цвет - от пергаментной бледности, которую обретает труп при окоченении до циррозных или гепатитных оттенков. Глаза у них узкие, словно на лицах вечная отечность. Почти все пленники, которых я осматривал, имеют кариозные зубы, будто никто не рассказывал им об элементарных правилах гигиены. Эктоморфичное телосложение - общая черта этого народа. Выпирающие кости, мало мышечной массы, словно все они страдают от истощения и никогда не знали ни нормального питания, ни приличествующего честному человеку труда.
        Разве это не служит лучшим доказательством того, что никакие это не люди, а какая-то другая ветвь, порочная и больная, подлежащая искоренению?
        Женщин мне удалось осмотреть мало. Здешние женщины точно понравились бы кайзерстатским извращенцам. Невысокий рост, худоба и удивительное для дикарей целомудрие точно привлекли бы этих любителей несовершеннолетних девочек. Зачем создавать себе механические пародии, если Восток полон этими отродьями? Впрочем, я не представляю себе ситуации, при которой цивилизованный мужчина прельстился бы подобной «леди». Поэтому я почитаю возможным расценивать как личное оскорбление то, что они вырываются и кричат что-то на своем лающем наречии, когда я приказываю помощникам раздевать их для осмотра. Можно подумать, нечто подобное может вызвать у нормального человека вожделение. От переводчика, который мог бы объяснить пленникам, зачем их ко мне приводят, я отказался. Зачем мне беспокоится об их душевном равновесии, если у меня есть солдаты, которые гораздо быстрее добьются требуемого?
        …
        Уолтер, вздрогнув, закрыл дневник. Больше всего ему хотелось сейчас швырнуть его в огонь и забыть все, что сейчас прочитал.
        Он знал, каким человеком был Джек, и это было только лишним напоминанием. Каждое слово подрывало его веру в то, что брат не убивал свою жену.
        Но если сейчас он сожжет дневник - будет сомневаться до конца своих дней. Он уже сомневается, а значит осталось только узнать правду.
        Поморщившись, он открыл дневник.
        …
        Каюсь. Я зря рассчитывал на то, что ни один цивилизованный мужчина не прельстится их женщинами. Или среди солдат оказались те, кого нельзя назвать цивилизованными мужчинами.
        Я предупреждал генерала Колхью о том, что каждый его человек должен точно знать правила поведения на захваченных территориях и правила обращения с пленниками. Мне наплевать на этику по отношению к гражданскому населению, о которой столько твердил мне патер Морн. При исповеди он всегда прощает мне то, что я делаю многие вещи не по тем мотивам, по которым должен делать их благочестивый человек. Проклятье, я делаю их! Я предупреждал этого идиота Колхью, что его солдаты не должны насиловать женщин, не должны есть ничего, кроме того, что выдается им в качестве пайка и хвататься за вещи, назначения которых не понимают. Я лично проводил инструктаж с нашими маркитантами. Их потаскухам должно хватать наших солдат, и ни за какие деньги, и ни из какой «любви» они не должны соглашаться проводить время с тем, кто не носит форму альбионского полка!
        Генерал Колхью не слушал, и даже пятилетнему ребенку понятно, чем это все кончилось. В рядах солдат гуляет сифилис. Это давно выжженное заболевание, еще один дикарский пережиток, который можно найти на Альбионе только в Нижних Кварталах, теперь поражает наших солдат. Я потребовал, чтобы тех, кто заразился, насилуя женщин на захваченной территории, а также нескольких маркитанток, которые вступали в связь с их гражданскими, подвергли суду и повесили в назидание остальным.
        Проклятые твари. Мы думали, почему в деревне, которую мы захватили, так мало людей, и почти все - женщины. Это была проверка, наша армия должна была показать себя истинными альбионцами, а не уподобляться дикарям, с которыми мы воюем. Они оставили только тех, кто был болен. К нашим маркитанткам подослали больных. А ведь связи с нашими маркитантками имеют и честные солдаты, не повинные в военном преступлении и нарушении моих рекомендаций!
        Если Колхью допускает такой бардак - его тоже следует повесить.
        …
        Следующие страницы были аккуратно вырезаны. Судя по едва заметным пятнам - Джек что-то пролил на дневник и удалил испорченные листы.
        …
        Вчерашний бой обязательно войдет в хроники под каким-нибудь возвышенным названием вроде «Битва при Вотте». Каким бы было облегчением, если бы Колхью не пережил своего ранения, но мой врачебный долг велел мне делать работу безупречно, и этот позор альбионской армии будет жить и продолжать отдавать свои нелепые приказы. После истории с сифилисом он начал хоть немного меня слушать.
        Моя новая помощница заслуживает отдельного упоминания. Признаюсь честно, я всегда скептически относился к женщинам в медицине, если только они не Утешительницы, а во время боевых действий вовсе не ждал ничего хорошего. К тому же юная леди Кэтрин Борден поступила дурно, сбежав от своего отца. Женщине пристало слушать отца, старшего брата и мужа так же беспрекословно, как если бы к ним обратился сам Спящий. Я был знаком с мисс Борден, но мы никогда не общались ближе, чем обмениваясь необходимыми приветствиями на светских приемах. Я ничего о ней не знаю. Но раз уж мисс Борден здесь и, раскрыв свое инкогнито, получила место моей помощницы, то я должен отметить ее достойнейшее всяческих похвал хладнокровие. Ни обмороков, ни рвотных позывов, ни дрожащих рук, ни слез - ничего, что я привык видеть у своих ассистенток в первые дни работы. А то, что она помогла мне с капралом Райтом, которому разорвало брюшную полость взрывом шрапнели делает ей честь не только, как хладнокровной и выносливой леди, но и крайне сообразительной, что является редкостью даже среди мужчин. Она вколола капралу морфий, не дожидаясь
моих указаний, а потом сама расположила зажимы и держала их так, что ни один не дрогнул в ее скользких от крови тонких пальцах. Нужно отметить, что вся операция была не более чем исполнением врачебного долга - смесь разорванных тканей, крови и содержимого кишечника не превратил бы в действующий организм даже чародей, если бы таковые бывали в медицине. Мисс Борден, которую не смутило ни это зрелище, ни запах, ни то, что нужно касаться чего-то столь отвратительного на вид…
        …
        «Юная леди Кэтрин Борден», - повторил про себя Уолтер, погладив страницу. После прошлых записей прочитанное показалось ему удивительно теплым, и даже циничные описания проведенной операции не испортили впечатления.
        …
        Мы убиваем на этой войне вблизи, чтобы нам не мешали убивать издалека. Если бы мы воевали с людьми, а не с этими изуродованными Спящим подобиями, мне не давала бы покоя мысль о том, насколько этично так ожесточенно биться ради продаж опиума. И насколько этично посылать альбионских мальчиков на смерть, чтобы торговля не прекращалась. Но мы делаем хорошее дело. Скоро вся эта шваль и большинство нищих из Нижних Кварталов, зависящих от этого дурмана, вымрет.
        Жаль, что эта зараза распространяется и среди высшего сословия. Целые опиумные клубы для джентльменов открываются не только на окраинах города, но и ближе к центру.
        Мой бедный, глупый брат, Уолтер, как я надеюсь, что его не коснется хотя бы это дурное пристрастие. Эта потаскуха, Джейн Бродовски, от которой, к счастью, получилось откупиться мизерной суммой, воплощает все самое дурное, что я вижу в будущем своего брата, если он не возьмется за ум. Наш отец мудрый человек, но вспыльчивый. Он хотел сделать так, чтобы эта женщина лишилась места на фабрике, устроить так, чтобы никто больше не хотел иметь с ней дела. Для него это было бы вопросом двух писем. Это я посоветовал отцу дать ей денег. Бедный Уолтер, у мальчика всегда было слишком доброе сердце. Он бы жалел ее, искал, чего доброго, ушел бы из дома и нам пришлось бы привлекать жандармерию, чтобы его вернуть. Какой был бы отвратительный скандал! Но, к счастью, она оказалась такой же, как все женщины окраин - алчной и пустой. Уолтер увидел, что его продали. И остался там, где должен быть.
        Когда-нибудь он меня поймет.
        …
        Желание швырнуть дневник в огонь стало таким сильным, что Уолтер почувствовал, как начало ломить пальцы здоровой руки.
        «Отвратительный скандал». Все, что волновало его брата. Человека, который рассуждал о людях, с которыми воевал, как о животных. Человека, который запрещал солдатам насиловать женщин потому, что боялся заразы. Его волновало, что кто-то узнает, что младший брат связался с неподходящей девушкой.
        - Потрясающе, - прошипел Уолтер.
        …
        Я написал письмо Чарли Бордену. Ему предстоит неприятный разговор с дочерью, когда мы вернемся домой, и я сделал со своей стороны все возможное, чтобы этот разговор прошел как можно мягче для них обоих. Я заверил мистера Бордена, что его дочь находилась в моем обществе на протяжении всего пребывания здесь, и что проявила себя исключительно достойно. Безусловно, я не стал распространяться о бедном капрале Райте и о том, что она помогала мне документировать смерти, служа при мне писцом, когда я опознавал трупы.
        Леди Борден - не только исключительно умная и терпеливая юная мисс, но и наделена добрым сердцем, столь необходимым благодетельной девушке. Я видел, как она закрывала глаза мертвым, не брезгуя мараться даже о трупы врагов. И я могу поклясться, что вслед за касанием ее руки на лица мертвых приходил покой, и даже самые искаженные предсмертной мукой выражения становились мягче.
        В сегодняшней молитве Спящему я не просил ни о чем, каюсь в этом самому себе и покаюсь патеру Морну. Я не просил ни о скорой победе Альбиона, ни о здоровье для отца, ни о благоразумии для Уолтера. Только благодарил его всеми словами, которые нашел, всеми словами на всех языках, которые знал, что леди Кэтрин Борден - старшая дочь знатного альбионского рода. Ведь иначе мне пришлось бы навсегда расстаться с мыслью о возможном браке.
        …
        Мой отец - святой человек, мудрый и дальновидный, да продлится сон Спящего о нем!
        Из моих последних писем он сделал совершенно верные выводы и не заставил ни о чем себя просить. Наш брак с мисс Борден считается практически решенным делом, остается получить ее согласие. Делать предложение девушке во время военных действий - дурной тон, к тому же, сколь бы она не была умна и отважна, Кэтрин наверняка имеет некие представления и мечтания о романтической составляющей этого момента.
        Кэт Говард… прекрасная леди Борден, самая восхитительная женщина из всех, кого я знал. Даже эти люди, с которыми мы воюем, перестали казаться мне столь отвратительными. Скоро эта война закончится, и тогда я стану самым счастливым из мужчин Альбиона. В сегодняшней молитве я вспоминал всех, с кем мог поделиться своим счастьем, надеясь, что Спящий увидит нечто хотя бы вполовину столь же прекрасное и о них.
        …
        Всего несколько записей, сделанных каллиграфическим почерком на желтоватой бумаге, показали Уолтеру брата с обеих известных ему сторон - Джек был циничен и свято верил в превосходство одних людей над другими, и он правда любил Кэт. С первого дня их знакомства, так нежно, как только был способен любить.
        Слова начали расплываться перед глазами. Мерное потрескивание поленьев успокаивало, а прошедший день со всеми его тайнами навалился на него свинцовой усталостью. Уолтер сдался. Он закрыл глаза, все еще сжимая дневник в руках, и уснул, не вставая с кресла. При мысли о том, чтобы спать в пропитанной лавандовыми каплями постели он все равно испытывал отвращение.
        Джек не приходил к нему во сне. Уолтеру снилось море, и в шуме волн ему слышалась отчаянная тоска. Он тоже тосковал.
        …
        Ему показалось, что его разбудили всего через несколько минут после того, как он уснул. Кто-то грубо тряс его за плечо.
        - Уолтер Говард?
        - Да, в чем дело? - прохрипел он, пытаясь сфокусировать взгляд на стоящем перед ним человеке. Удалось разглядеть только темно-серый мундир с медным аксельбантом.
        А потом он вдохнул что-то тяжело пахнущее камфорой и сознание его снова погасло.
        «Эльстер!» - плеснула паническая мысль за мгновение до того, как он провалился в безмолвную темноту.
        Море ему больше не снилось.
        Глава 10. Быть человеком
        Человек, сидевший перед ним, не казался опасным. Уолтер пытался сосредоточиться и разглядеть его лицо через пелену мути, растворяющую очертания. Выходило плохо. Мужчина похож на учителя - доброе лицо, мягкие движения, седые волосы, зачесанные назад. Но чем больше деталей удавалось заметить, тем больше он пугал: у него слишком добрые глаза, слишком сострадательная улыбка, он слишком не похож на жандарма. За спиной таких всегда стоит второй, не похожий на учителя. Чаще всего второй носит маску палача.
        Уолтер мучительно пытался сосредоточиться.
        Он не боялся быть раненным в бою, но при мысли о пытках разум застилал липкий, словно раскаленная патока, ужас. Иррациональный, неконтролируемый. Неуместный сейчас, как никогда.
        - Юноша, вы меня слышите?
        Лубок сняли, чтобы надеть наручники. Он осторожно попытался пошевелить пальцами. Правая рука еще слушалась, левая отозвалась острой, режущей болью. Левый рукав рубашки тяжело набряк - швы разошлись.
        - Да, - с трудом ответил он. Бесполезно было притворяться. Этот человек с исполненным жалости лицом видит каждое его движение. Читает каждую эмоцию. По запаху чувствует страх. Уолтер не обольщался в способностях обмануть его.
        - Прекрасно. Вы знаете, почему вы здесь?
        - Нет.
        - Вы не знаете, или за вами несколько грехов и вы хотите скрыть один из них?
        «Они знают про Эльстер. Где она? В соседней комнате? Альбион с его проклятыми законами, ведь ее могут пытать, даже не получая разрешения клириков - она не снится…», - с ужасом подумал он.
        - У меня нет грехов.
        - В таком случае, почему вы здесь? Это, видимо, недоразумение?
        Сколько сострадания в его голосе. Уолтер не мог найти ни одного знака отличия - ни погон, ни нашивок, ни аксельбантов. Даже пуговицы на темно-сером мундире были простыми, черными. Какую должность занимает этот человек? Каковы его полномочия?
        - Как вас зовут?
        - Можете звать меня Чарли.
        - У вас есть фамилия?
        - Зачем вам моя фамилия? - участливо спросил он.
        Уолтер поморщился. Он ненавидел подобные игры. Ненавидел всей душой с университета, где на курсе дипломатии их учили также вести допросы. Он помнил задание на выпускном экзамене - студенты должны были узнать у преподавателя, какой цвет он загадал. Уолтеру достался красный. Ему потребовалось полчаса.
        - В чем меня обвиняют?
        - Разве вас в чем-то обвиняют?
        «Прикинься дураком - допрашиваемого это выведет из себя».
        - В таком случае, мое нахождение здесь и правда недоразумение. И на каком основании со мной обращаются подобным образом? Вас не уведомили о моем статусе?
        - Но у вас нет никакого статуса. А обращаются с вами, должен отметить, исключительно мягко.
        - Вы, видимо, с кем-то меня спутали. Мое имя - Уолтер Говард, и согласно третьей поправке к Декларации о…
        Чарли скривился и жестом остановил его.
        - Вы правы, ваше имя - Уолтер. Это так. Но вы никакого отношения не имеете к роду Говардов. Надеюсь, вы не хотите, чтобы вас высекли на площади за попытку обмануть правительство?
        - Что?..
        Чарли достал из стола бумагу и показал ее Уолтеру. Он не видел написанного, только видел печать и размашистую подпись своего отца.
        - «Настоящим я, Ричард Говард, подтверждаю, что единственным наследником моего состояния и титула является моя супруга, Ленне Говард, урожденная Скалигер. Моим единственным ребенком я признаю нерожденного…»
        - Дайте посмотреть бумагу, Чарли? - вкрадчиво попросил Уолтер.
        Он отчетливо понимал, что, если сейчас ему покажут бумагу - он потеряет остатки самообладания и никакую полемику вести не сможет. Если отец и правда отрекся от него, если он теперь лишь бездомный бродяга с гражданским удостоверением Кайзерстата - значит, его положение ненамного лучше, чем у Эльстер. Значит, он ничем не поможет ни ей, ни себе.
        Когда Чарли, мягко улыбнувшись ему, словно ребенку, правильно ответившему на вопрос, убрал бумагу обратно в ящик, Уолтер с трудом сдержал вздох облегчения.
        - Поверьте мне, Уолтер, появление такой бумаги - вопрос времени. Это ваш отец вызвал нас и сказал, что вы прибыли.
        - Лжете! - не сдержался он.
        Но по глазам Чарли он видел, что на этот раз тот говорит правду.
        - Уолтер, на что вы рассчитывали? Вас не задержали на аэродроме только из-за путаницы при пересадке - кто-то написал, что вы остались в госпитале, а не сели на «Майерлинг». Вы приехали к отцу, вели себя вызывающе - мажордом доложил, что вас видели выходящим ночью из спальни вашей компаньонки. Ваш отец очень расстроен вашим поведением и не хочет, чтобы вы своим распутством и юношеским нигилизмом вредили его будущему наследнику. К тому же вы прекрасно знаете, что послужило причиной интереса жандармерии.
        - Понятия не имею, - отрезал он.
        Злость - опасный союзник, Уолтер всегда это знал. Она притупила боль, прояснила разум, но она же сделала его уязвимым. А обмануть жандарма стоило попытаться. Кроме умения лгать у него ничего не осталось.
        - Со стороны моего отца странно так не заботиться о благополучии рода, мать его, Говардов, позволяя вам обвинять в чем-то его второго сына, - процедил он.
        Злость улеглась в сердце, как послушная кошка. Жандарму незачем знать о том, что он с детства учился смирять свой гнев. В Лигеплаце он, наоборот, учился выпускать его наружу. Злость делает его уязвимым, а еще страх. Значит, он будет бояться и злиться.
        - Вас обвиняют не «в чем-то», Уолтер. Скандал уже принял международный масштаб. Как вы мудро отметили, вы пока еще Уолтер Говард. А значит, наследник знатного рода Альбиона. Если бы вы были просто Уолтером - вас бы передали Кайзерстаткой жандармерии, так вы получили их удостоверение. Как вы знаете, к Кайзерстате несколько иные порядки… допроса.
        - Я не понимаю, о чем вы говорите, - прошептал Уолтер, с трудом сжимая пальцы левой руки.
        Боль ударила от запястья в плечо и растеклась по груди. На секунду ему показалось, что сердце вот-вот остановится. Но эффект был достигнут - Уолтеру не нужно было зеркало, чтобы знать, что он смертельно побледнел и у него расширились зрачки. Он понял намек и испугался - пусть «Чарли» думает, что это так.
        Его пытаются убедить отречься от своих привилегий. Естественно, ни в какой Кайзерстат его после этого не направят - получат признание и повесят. Поэтому за родовое имя стоило держаться до последнего.
        Настоящий страх бился где-то в глубине души, грозя вырваться наружу. Но от самообладания Уолтера зависело сейчас две судьбы - его и Эльстер. А Эльстер волновала его куда больше, чем собственные страхи. Уолтер отлично знал, что совесть хуже любого палача.
        Если он не сможет - останется только молиться Спящему, чтобы разум его покинул и ему не пришлось остаться один на один со своей болью, виной и страхами. Это будет слишком жестоким исходом.
        - Вы убили Хагана Хампельмана, его жену - Марию Хампельман, Сатердика Шатта и его жену, Мирабель Шатт, - наконец сказал Чарли.
        - Я не убивал этих людей. Никогда не видел их, не говорил с ними и близко не подходил к их домам.
        - Хозяин паба, где вы работали, дал вам исключительно лестные характеристики. Но она из его постоялиц дала показания, которые подтвердили все остальные - вы отсутствовали каждое утро примерно по часу.
        - Я ходил к морю, - твердо сказал Уолтер.
        Он чувствовал, как по позвоночнику начинает виться тонкая ниточка ростка. Это страх прорывался сквозь кожу и неуверенно прикасался, выжидая, пока сможет обвиться вокруг и удавить.
        - Да, мне так и сказали. А кто может подтвердить, что ваши утренние прогулки носили романтический характер?
        Росток окреп, превращаясь в полноценный стебель и расползаясь отростками по ребрам.
        «Кто? Проклятье, я так стремился к одиночеству… так стремился, что… кто может, кто?!» - мысли заметались истерическими вспышками.
        - Я разговаривал с мальчиком на берегу. Его звали… Марселл… Лецки.
        - И что это был за мальчик? Как его найти?
        - Это был Сновидец. Он должен был уснуть в тот день, - упавшим голосом ответил Уолтер, чувствуя, как призрачная надежда ускользает сквозь пальцы. - Но вы можете… навести справки в монастыре в Лигеплаце…
        - Мистер Говард, списки Сновидцев публикуют все газеты в специальном разделе, - с жалостью произнес Чарли. - Неужели вы никогда не видели? Люди охотнее жертвуют монастырям, когда им показывают очередного отдавшего жизнь ради высшей цели. Представляю, сколько нашлось сердобольных, когда им показали ребенка, наверняка была резонансная история. Итак, Сновидец свидетельствовать не сможет. Кто-нибудь еще?
        - Капитан… капитан парохода «Ханда», с Морлисса. Его зовут Рауль и он собирался на Альбион. Должен уже прибыть или скоро… скоро быть здесь, - прошептал Уолтер.
        «Как спросить, где Эльстер? Он ничего не спрашивает о ней… только упомянул компаньонку… но если она у них и им нужно мое признание - то почему просто меня не шантажировать? Меня пытать они не могут, ее - сколько угодно… значит, она сбежала?»
        Уолтер понял, что допустил ошибку. Надежда опаснее злости, особенно если она может оказаться огоньком, танцующим над болотным бочагом.
        - Мы наведем справки об этом человеке немедленно, - Чарли кивнул кому-то стоящему за спиной Уолтера. Он услышал, как хлопнула дверь. - Кто-то еще?
        - Кажется, больше никого.
        - А ваша компаньонка?
        «Вот оно».
        - Это не моя компаньонка, я соврал отцу.
        - Вот как?
        - Да, это моя любовница. Представилась Суллой, мы познакомились в пабе, где я жил - она тоже снимала там комнату. Хотел устроить к отцу на работу, девочка всегда мечтала служить в богатом доме.
        - И она не сопровождала вас на прогулках?
        - Нет. А почему вы не спросите ее сами? - спросил Уолтер, глупо улыбаясь.
        Что ему до девчонки, с которой у него был короткий и не особо запоминающийся роман? Никаких чувств глубже легкой взаимной симпатии. Если она ничего для него не значит - ее нельзя использовать.
        - Потому что ваша любовница исчезла еще до вашего ареста с крупной суммой денег, - в голосе Чарли не слышалось ни одной эмоции.
        - Какая досадная неприятность. От меня отцу всегда были одни убытки, - с деланным огорчением произнес Уолтер.
        «Сбежала!» - облегчение билось у сердца, словно бабочка вокруг лампы. Значит, Эльстер ничего не угрожает.
        «До моего ареста? А если она сбежала потому, что изначально и собиралась это сделать? Попала в столицу, ограбила дом и скрылась, чтобы начать новую жизнь, бросила меня не попрощавшись? Кто мы вообще-то такие друг другу?» - попытался он успокоить некстати проснувшуюся радость. Ничего не выходило - по сравнению с тем, что он успел себе представить, мелкая личная обида не желала появляться. Она не имела никакого значения.
        - И вы, конечно, понятия не имеете, куда она могла сбежать, верно?
        - Конечно, - честно ответил Уолтер.
        Раздался скрип двери, и Уолтер услышал приближающиеся шаги. Высокий молодой человек в таком же безликом темно-сером мундире, как у Чарли, молча положил на стол какую-то бумагу, отдал честь, прочертив прямую линию от подбородка и, так и не сказав ни слова, вышел.
        Чарли изучал бумагу несколько минут. Уолтер, предоставленный сам себе, был вынужден обратить внимание на свое состояние. Правая рука онемела, а левая наполнялась тяжелой, пульсирующей болью, медленно ползущей по груди. А еще его мучила жажда, на которую он старался не обращать внимания, потому что отчетливо понимал: еще немного и его можно будет шантажировать стаканом воды. Нельзя позволять себе сосредоточиться на боли и жажде, как и на страхе, они слишком легко начинают диктовать свои условия. И Чарли прекрасно это знал.
        - Никакого парохода «Ханда» под командованием капитана Рауля в порт не заходило. Никто по имени Рауль также не уведомлял альбионский порт о скором прибытии. Вы уверены, что этот пароход вам не померещился?
        «Контрабандист. Или пират. Конечно, в Лигеплаце нет такого строгого контроля, как здесь… К тому же он сказал «Альбион», я подумал о столице, но… проклятье, он мог направляться в любой порт…» - подумал Уолтер, отчетливо понимая, что последняя надежда на освобождение только что погасла.
        - Может быть, он представился другим именем? - спросил Уолтер, стараясь, чтобы его голос звучал как можно непринужденнее.
        - Боюсь вы не понимаете серьезности своего положения, мистер Говард. Убиты влиятельные люди. У вас никакого алиби, зато у вас есть брат, который убивал точно таким же образом…
        - Позвольте. Во-первых, убиты влиятельные люди, вы сами сказали. Джек убивал куртизанок из Нижних Кварталов…
        - И свою жену, Кэтрин.
        - Джек не убивал Кэтрин. Когда меня арестовали, у меня на коленях должен был лежать дневник. Или валяться под креслом. Это дневник моего брата, вы можете прочитать его и снять с него посмертно это обвинение.
        Уолтер блефовал. Он не знал, написано ли что-то подобное в дневнике, но сейчас его вера в то, что Джек все же не убивал Кэт могла спасти ему жизнь.
        - Никакого дневника не было, мистер Говард.
        - Что значит… что значит «не было»? Может быть, вы не заметили?
        - Спальню тщательно обыскали. Дневник вам тоже померещился, как и пароход «Ханда»? Вы страдаете душевными расстройствами? В Лигеплаце свидетельствовали, что вы много пили…
        - Что? Нет, нет, я не…
        - То есть вы отдаете себе отчет в своих действиях? Почему вы уехали из Лигеплаца?
        - Я же сказал - Сулла хотела работать у моего…
        - Но вы с отцом расстались не лучшим образом, не поддерживали связь с самого отъезда, а потом, по свидетельствам, услышав об убийстве мистера Штольца и его супруги собрали вещи и уехали, оставив оплату за простой комнаты.
        - Послушайте, я вообще не особенно следил за новостями, просто мне показалось что это удачный повод помириться с отцом…
        - Но вы, прибыв сюда не проявили особого рвения в примирении, более того, позволили себе выходку с женщиной… сомнительной репутации.
        - Я переоценил отцовские чувства этого человека и свое желание мира. Вас наши семейные дела не касаются.
        - Ошибаетесь, мистер Говард. Лигеплац охвачен паникой. Клирики обеих стран говорят об этом не замолкая. Да будет вам известно, вас уже окрестили орудием Спящего. Говорят, что Он так пытается избавиться от того, что мешает Его сну - ему снится убийца нечестивцев, осквернивших саму идею Его творений. Как вы думаете, каких масштабов может достигнуть этот бардак?
        - Послушайте, я никого не убивал. Я сопереживаю убитым и соболезную их семьям, но…
        - Ваш брат, мистер Говард - серийный убийца, вырезавший из женщин сердца на живую. Сразу после второго убийства вы бежите из города. Кайзерстат требует вас. Альбион не может вас выдать… сейчас. Мы пока не можем вас пытать, и пока не можем вас повесить. И не можем позволить, чтобы вас пытали и вешали в Кайзерстате. Что же нам с вами делать, мистер Говард?
        - Ищите убийцу. Если это и правда маньяк - он не остановится, а вы зря повесите еще одного аристократа.
        - Вы скоро им не будете. Ваш отец уже готовит отречение. Но это долгая процедура. Есть другая, куда более быстрая и надежная. Вы ведь не в себе, Уолтер. Вам мерещатся пароходы, дневники и разговоры со Сновидцами. Может быть, вы не помните, как убивали людей по ночам? - ласково спросил Чарли. - Если так - мы избавим вас от страданий, которые приносит измученный разум, Альбион - от необходимости вас пытать и вешать, а также от щекотливой ситуации с выдачей вас Кайзерстату. Знаете, что лишает человека всех его привилегий?
        - Совершение тяжелого преступления.
        - Ошибаетесь, вашего брата вешали как аристократа, а не как бродягу. Вы знаете, в чем разница, верно? Нет, мистер Говард. Человек имеет свои привилегии, пока он остается человеком. Если вы перестанете быть мистером Говардом, если исчезнет все, что составляет вашу… личность, вы перестанете быть и предметом разногласий.
        Чарли выдвинул ящик стола и вытащил оттуда что-то завернутое в белую ткань. Уолтер услышал металлический звон.
        - Это крайняя мера. Но поверьте, мы прибегнем к ней, если не получим от вас признание… или если в Кайзерстате не произойдет еще одного убийства.
        Уолтер молча смотрел на металлический поддон, скрывавшийся под тканью. Он прекрасно знал оба лежавших там инструмента.
        - Если вы беретесь угрожать мне такими вещами, значит у вас и правда ничего против меня нет. Удивительное дело, Альбион совсем не заинтересован в том, чтобы сохранить представителю аристократии доброе имя, - он с трудом заставил себя отвести взгляд от орбитокласта.
        - Доброе имя? Помилуйте, мистер Говард, вашим «добрым» именем еще долго будут пугать детей. У нас есть еще один человек, который изъявил желание вас допросить. Я не нашел причин ему отказать.
        «Второй? От угроз все же решили перейти к пыткам?..»
        - Я вас оставлю. Все же у нас международное… дело, - тихо сказал Чарли, убирая поддон обратно в стол. После этого он встал и вышел из кабинета. Уолтер с трудом подавил желание обернуться, услышав, что кто-то зашел и закрыл дверь в кабинет.
        - Здравствуйте, герр Говард. Печально снова встретиться при подобных обстоятельствах.
        Уолтер закрыл глаза и медленно досчитал про себя до десяти.
        «Лучше бы это был их палач… проклятье. Проклятье…»
        - В последнюю очередь ожидал вас здесь увидеть, герр Унфелих. А вы не должны в Лигеплаце ловить…
        - Вы меня не видите. У меня непримечательный голос, но вы меня вспомнили. Значит, вы меня боялись. Значит, вы помнили меня. Что она вам рассказала, герр Говард?
        «Попался, как мальчишка. И именно сейчас!» - с горечью подумал Уолтер.
        Герр Унфелих не стал садиться на место Чарли. Он присел на краешек стола, ссутулившись и сжав руки в замок. Все те же очки в проволочной оправе, все тот же старый мундир и незапоминающееся лицо. Стареющий неудачник. Только он больше не заикался, а в его глазах не читалось заискивания и растерянности.
        «Они знают, когда им лгут», - сказала когда-то Эльстер. А значит, он постарается отвечать правду.
        - Сказала, что ее зовут Сулла. Что она чародейка и ее почему-то ищут жандармы.
        - Почему же?
        - Потому что она в бегах. Я понятия не имею, что там происходит у чародеев, герр Унфелих, меня, видите ли, обвиняют в убийствах и мне не до моей бывшей любовницы. Кстати, если хотите знать, она обокрала моего отца и сбежала. Так что ей тоже до меня нет дела.
        - Вам хорошо объяснили серьезность вашего положения?
        - Более чем. Поэтому простите, мне нужно думать о своем безрадостном будущем, а не беспокоиться о воровке.
        - Представьте себе, герр Говард, что существует некая организация. Богатая и очень, очень влиятельная организация. Которой вы можете быть полезны. Потому что сдается мне вы сильно заблуждаетесь о собственной безразличности. Я читал досье, эта… модель отличается привязчивостью. Она для тех, кто любит эмоциональных, но не агрессивных девочек. А я вижу, что вы не удивляетесь, герр Говард. Вас очаровала Сорока? Давайте будем друг с другом честны. В том, что она вас привлекла нет ничего удивительного. Она… создана очаровывать.
        Унфелих тяжело вздохнул, встал со стола и зашел Уолтеру за спину. Он не почувствовал, как расстегнулись наручники, только услышал их металлический звон.
        - На Альбионе отвратительно, герр Говард. И обращаются с пленниками здесь отвратительно. Руку, осторожно. Интересно, они рассчитывали, что вы истечете кровью и избавите их от необходимости решать, что с вами делать?
        - Я знаю эту игру, герр Унфелих, - с трудом сказал ему Уолтер.
        - Я не играю с вами в доброго жандарма, герр Говард. Я не добрый и не злой. Мне только нужно, чтобы вы помогли поймать вашу… «компаньонку».
        - Я не знаю, где она. Понятия не имею.
        «Визитка! В шинели была визитка Томаса, такая же - у Эльстер! Проклятье, надеюсь, ее не нашли… надеюсь, она не поедет в Эгберт…»
        - Кажется, вы начали мне врать. Послушайте, герр Говард. Создание… куклы - целое искусство. Очень трудоемкий и затратный процесс. Настолько трудоемкий и затратный, что первые несколько лет они только отрабатывают свою стоимость… вижу, что вы не удивляетесь. Это хорошо.
        Унфелих тяжело вздохнул и снова сел на край стола.
        - Так вот, вас затраты моих нанимателей, конечно, нисколько не касаются. Думаю, дело с вами обстоит так. Вы - наследник знатного рода, но нигилист и романтик. Вы не захотели жить со своим отцом по правилам Альбиона и сбежали в Лигеплац, после казни брата, окончательно разочаровавшись в догматах, которые вам с детства проповедовали. Как же, всю жизнь вам ставили в пример убийцу. Пока все верно?
        Уолтер кивнул. Унфелих обошел стол, наклонился и достал графин с водой. Наполнил стакан и вложил его Уолтеру в правую руку.
        - Не беспокойтесь, это обычная вода. Так вот, однажды к вам пришла премилая юная мисс, посмотрела на вас красивыми глазами, полными отчаяния и сказала: «Спасите меня».
        Уолтера передернуло. Унфелих говорил тихим, спокойным голосом и рассказывал так, словно все это время стоял за их спинами и наблюдал.
        Вода оказалась прохладной и чистой. Он даже не заметил, как стакан опустел. Унфелих, кивнув, снова наполнил его.
        - Сказала вам, что злые и жестокие люди заставляют ее заниматься ужасными вещами, - продолжил он. - А она совсем как человек, только с шестеренками. И попросила вас защитить ее от этих ужасных людей. Вы вообразили себе все, что ваш неискушенный подобными вещами разум был способен вообразить - сексуальное насилие, принуждение и Спящий знает, что еще. Конечно, вы решили помочь. Ведь перед вами не кукла, а страдающая девочка. Верно?
        Уолтер кивнул. Сохранять ясность рассудка становилось все труднее. Адреналин отступал. Пока он сидел скованный, страдал от жажды и ему угрожали, гораздо легче было вести игру. Опасность подстегивала, не давая расслабляться.
        Но сейчас, в мнимой безопасности, под успокаивающую речь Унфелиха, он против воли начал терять бдительность. К тому же его не заставляли говорить и в чем-то признаваться. Унфелих рассказывал все сам, а Уолтер знал, что ему бесполезно лгать.
        - Позвольте теперь я расскажу вам, что вы не учли. Какие мысли наверняка даже не приходили вам в голову. Во-первых, Сорока создана с определенными целями. Слышите? Создана. Наполняя чашку чаем, вы ведь не думаете, что пытаете ее, обливая кипятком?
        - Чашка не чувствует боли…
        - Она тоже не чувствует. Она симулирует, точно также, как и остальные чувства и эмоции. Все равно, что встроить в чашку датчик, заставляя ее кричать каждый раз, когда вы наливаете в нее чай. Знаете, зачем ее создали такой? Вам ведь, наверное, кажется, что мы злодеи. Но это не так. Сороку и других таких же, как она, создали такими потому, что людям нравится делать больно. Вы прекрасно знаете, что на Альбионе можно за не очень большие деньги найти себе развлечение такого рода. Исполосовать женщину кнутом или изнасиловать ребенка по карману даже рабочему, ему он будет откладывать половину жалования несколько месяцев. В Кайзерстате любой, поступивший подобным образом, будет повешен. Что же делать с теми, кто желает так поступать? Можно позволить им творить преступления в темных комнатах и переулках. Иногда ловить их и вешать. А иногда - нет.
        Унфелих замолчал, глядя на свои сцепленные в замок пальцы. Уолтер с трудом наклонился и поставил на пол пустой стакан. Он слушал и понимал, что Унфелих прав. И точно знал, что Унфелих ошибался.
        - У нас есть куклы для удовлетворения любой, даже самой черной человеческой потребности. Вы знаете, что в Кайзерстате практически нет преступлений на сексуальной почве? Большинство преступников - трусы и лицемеры. Они не станут рисковать, если смогут за деньги легально удовлетворить свои пристрастия. Разве это зло, герр Говард? Может быть, пусть лучше чашка кричит, когда ее обливают кипятком, чем младенец?
        - Я прекрасно знаю, какая программа у «Пташек». Не спрашивайте, герр Унфелих, у меня нет ответов на ваши вопросы.
        - Тогда позвольте я развею ваши иллюзии о том, что мы истязали несчастную девушку и заставляли ее заниматься тем, что ей противно.
        Унфелих достал из-за пазухи стопку фотографий и протянул Уолтеру. Он медленно взял их здоровой рукой и тут же протянул обратно.
        - Простите, я не стану на это смотреть.
        - Очень зря. Поищите на фотографиях исполненные страдания глаза, следы побоев и прочие ужасы, что вы себе нафантазировали.
        - Если все так замечательно и ей так нравится, почему она сбежала? - ядовито выплюнул он. Фотографии, которые он все еще держал в руке, казались чем-то липким и омерзительным. Единственная сцена, которую он успел увидеть, въелась в память, словно ее выжгли железом. Он не знал женщину, которую там увидел. Это была не Эльстер.
        - А это, герр Говард, лучший вопрос, который вы задали. Это именно то, о чем вы не подумали, когда согласились помочь девушке в беде. Подумайте, герр Говард. Этот механизм создан для того, чтобы делать то, что запечатлено на фотографиях. Он выполняет свою прямую функцию. Но если она сбегает и начинает метаться по городам и приставать к людям… Разбитую чашку выбрасывают. Если ее не выбросить, а оставить валяться на полу, кто-то рано или поздно наступит в темноте на осколок и покалечится.
        - Она не опасна.
        - Откуда вы знаете? - Унфелих подался вперед и в его глазах зажегся странный огонек. - Потому что она не прирезала вас во сне? И, конечно, ничего такого не могло произойти, ведь она хорошая и добрая девочка? Герр Говард, поймите, это не человек. На самом деле ей не нужно отдыхать, не нужно есть и ее трудно убить. Она может идти или бежать целый день. Она прекрасно прячется, умеет манипулировать, и она совершенно непредсказуема. Сегодня ей нравилось играть с вами. Завтра она решит, что ненавидит всех мужчин без разбора и начнет резать людей в подворотнях. Поэтому я должен ее найти, герр Говард. Не потому, что она знает какую-то там «правду», как она вам сказала. Вот, на фотографиях вся правда. А еще правда в том, что мы понятия не имеем, чего от таких, как она ждать. Это сбой в системе, досадная ошибка. Мне доложили, что она обокрала дом вашего отца и сбежала. Вы ожидали от нее этого поступка?
        - Нет…
        - Вот видите. Помогите мне, Уолтер. Помогите мне, а я помогу вам. Вы знаете, что мне никто не давал официального разрешения с вами разговаривать? Если вы поможете - я не просто вытащу вас отсюда, я сделаю так, что с вас будут сняты все обвинения. Поверьте, это просто устроить. Проще, чем вам кажется.
        «На Альбионе ненавидят «Пташек» и все, что с ними связано. Сколько бы денег он ни заплатил, Комиссия по Этике просто не допустит моего освобождения. А как иначе освободить меня? Уж не предлагает ли он организовать еще пару трупов с вырезанными сердцами в Лигеплаце?» - подумал Уолтер, закрывая глаза.
        Унфелих был прав. Он знал о «пташках» больше, чем Уолтер. У него не было никаких подтверждений того, что Эльстер не опасна. Он убедился в том, что она и правда механизм, и механизм, как говорил Унфелих, неисправный. На фотографии она вовсе не выглядела несчастной.
        Уолтер мог с чистой совестью согласиться помогать Унфелиху. Он понятия не имел, где Эльстер и как ее искать. Он мог поступить по-умному, начать торговаться, требовать освобождения, оправдания, убежища в Кайзерстате.
        Он был уверен, что ему бы все это дали.
        Но Унфелих знал, что Уолтер не лгал. Значит, он знал, что Уолтер не в курсе, где сейчас Эльстер. Значит, у него есть план как заставить ее выдать себя, и Уолтер будет виновен в ее смерти.
        - Она ничего не чувствует. Она не привязана к вам, не испытывает благодарности или любви… - доносился голос Унфелиха сквозь застилающую сознание пелену.
        Ничего не чувствует. Не умеет любить.
        «Такая же, как все женщины окраин - алчная и пустая», - вдруг вспомнились слова, написанные каллиграфическим почерком брата. Джейн Бродовски когда-то продала его. Эльстер продала его - украла деньги и сбежала.
        К тому же Унфелих вполне может быть прав. Они с Эльстер знакомы совсем недолго. Между ними нет пылкой любви или многолетней дружбы. Ему незачем геройствовать и жертвовать собой ради практически незнакомой ему девушки.
        Куклы, подделки, которая к тому же выглядела довольной на фотографии.
        «Не верь моменту - он ярко горит, а сгорая оставляет лишь пепел», - говорил ему отец. Что же на самом деле «момент»? Девушка, просившая его о помощи или кайзерстаткий жандарм, просящий того же?
        Уолтер знал, сколь хрупок человеческий разум. Видел людей после лоботомии. А еще он знал, что не хочет умирать или сходить с ума. Лигеплац был не единственным зеленым приморским городком, где были уютные пабы, в которые требовались музыканты. Эльстер была не единственной женщиной с очаровательной улыбкой и искорками в золотых глазах.
        - Вы согласны, герр Говард?
        Уолтер поднял глаза.
        Ему нужно только кивнуть.
        Сквозь боль и тошноту, застившую сознание, он вдруг разглядел стоящий за спиной Унфелиха силуэт.
        Черноволосый мужчина в темно-бордовом сюртуке. Уолтер узнал бы из тысячи его ядовито-зеленый взгляд. Он протягивал руку, и на белоснежной перчатке Уолтер видел узор капель крови.
        О чем просил Джек? Кивнуть? Или отказаться?
        Когда-то Джек тоже оказался перед выбором. Смириться или предать себя.
        Совершить убийство ради высшей цели.
        Убийство женщины, которая вовсе не была человеком. Для Унфелиха не человек механическая пташка. Для Джека - проститутка из Нижнего Квартала. Всего одно убийство. И может быть, ему удастся спасти Кэт. И может быть, ему позволят уехать в город у моря и еще раз увидеть рассвет, разливающийся по волнам.
        Кивнуть. Согласиться помочь убить Эльстер - не человека, механизм, сломанный механизм, неисправный, опасный…
        Мысли разбегались и путались. Унфелих смотрел на него пустым взглядом, будто был готов принять любой его ответ.
        Предать себя, коснуться кровавой черноты кончиками пальцев. Спасти себя ценой чужой жизни.
        Эльстер не снится Спящему. Эльстер не выглядит несчастной на фотографиях. Эльстер обокрала его и сбежала.
        Уолтер закрыл глаза. Он уже почти не чувствовал боли, осталась только тошнота и что-то тяжелое и ноющее в груди.
        Что значит жизнь человека, который по общим уверениям и человеком-то не является, перед собственной болью и смертью? Что вообще значит «быть человеком»?
        «Что ты чувствовал, Джек?» - спросил Уолтер силуэт брата, стоящий за спиной Унфелиха.
        Джек молчал. Он и не мог ничего ответить. Ведь Уолтер не успел дочитать дневник. Уолтер много чего не успел сделать.
        - Нет.
        Во взгляде Унфелиха не было ни удивления, ни разочарования. Только светло-голубая пустота.
        - Прощайте, герр Говард.
        Уолтер не слушал. Он смотрел, как медленно растворяется в воздухе призрак Джека и чувствовал странную, колючую эйфорию.
        А страх куда-то исчез.
        Глава 11. Лорд Говард
        Наручники сняли. Молодой жандарм, который приносил Чарли бумагу с отчетом, открыл дверь в камеру и коротко бросил:
        - Запоминайте, мистер Говард.
        Серые стены, нары с соломенным тюфяком. Комната едва ли достигала двух шагов в длину. И ни одного окна, только пустые провалы вентиляции под высоким потолком.
        - Мы пришли к компромиссу с представителем Лигеплаца, - бесстрастно сообщил жандарм.
        - К какому же?
        - Мне было приказано передать только это. Шаг вперед.
        Уолтер не стал сопротивляться. Его мутило от слабости, и попытки протестовать выглядели бы жалко.
        Дверь беззвучно закрылась за спиной. Он услышал только как лязгнули ключи в замке.
        Стало понятно, зачем жандарм велел ему осматриваться - вокруг плескалась густая темнота без проблеска света.
        - Прекрасно, - тихо сказал Уолтер, ложась на тюфяк.
        Эту игру он тоже знал. От бессилия хотелось выть, но он молчал, стиснув зубы, позволяя ненависти все сильнее сжимать челюсть.
        Нары были чуть уже, чем требовалось взрослому мужчине. Тюфяк же напротив оказался чуть шире нар.
        «Бытовые неудобства способны превратить любую камеру в пыточную. Если вы по какой-то причине не можете пытать допрашиваемого…»
        Значит, Унфелих не врал. У него и правда была власть, и он все еще рассчитывал на помощь Уолтера. Еще бы, на Альбионе можно искать Эльстер годами, особенно если у нее есть деньги.
        А может, Уолтер - приманка. Но рассчитывать на то, что малознакомая девушка, даже так трогательно жавшаяся к нему под одеялом в холодной гостинице, бросится спасать его, рискуя выдать себя, было глупо. Уолтер когда-то читал несколько романтических книжек, написанных во Флер. Правда, там обычно мужчина спасал девушку из беды, но он вспомнил какой-то глупый романчик о докторе, которого спасала от самопожертвования чародейка. Уолтер тогда посчитал прочитанное изысканной шуткой - всем было известно, что чародейки не умеют любить.
        Но как бы там ни было, жизнь не похожа на романтические грезы писательниц из Флер, он давно в этом убедился. Эльстер может и «привязчивая», но не глупая и любит жизнь, какой бы она для нее ни была. Ей незачем его спасать.
        При мыслях об Эльстер в душе разливалось ровное, золотое тепло. Удивительно, но его успокаивали воспоминания об этой короткой дружбе. Если она сбежала с деньгами - ее никогда не найдут. Ее следы навсегда растворит Альбионский туман, и она обязательно будет счастлива где-то далеко, как можно дальше от этих людей, которые говорят о ней, как о вещи.
        «Неправда, никакая она не вещь. Не разбитая чашка. Пусть мой отец, Джек, Унфелих и все остальные строят сколько угодно преград между людьми, я наигрался в эту игру», - подумал Уолтер, чувствуя, как темнота проникает под закрытые веки и растекается в крови.
        Несмотря на неудобства, больную руку и недавний допрос, сон пришел к нему почти сразу. Несколько раз он просыпался в абсолютной тишине, менял положение и засыпал снова. Ему ничего не снилось и ничего не тревожило. В те короткие мгновения между сном и явью он чувствовал себя почти счастливым. В покое и абсолютной безопасности.
        …
        А потом ему пришлось проснуться.
        Воздух в камере, спертый и сухой, давил на грудь, и от него щипало глаза.
        По-прежнему стояла звенящая тишина и абсолютная темнота без единого лучика света.
        Уолтер не знал, сколько проспал. Черное безвременье, окружавшее его, поглотило счет часов и минут.
        Он медленно сполз с тюфяка и осторожно провел рукой по полу у двери. Пальцы наткнулись на что-то мягкое и прохладное. Уолтер поднял предмет с пола и облегченно вздохнул - фляга. Сделав несколько глотков и с трудом отказавшись от идеи умыться, он отложил ее в сторону. Неизвестно, когда ему дадут еще воды.
        Тяжело вздохнув, он ощупал тюфяк. Набит он был неплотно, и несколько минут Уолтер потратил на то, чтобы подогнуть его под размер нар. Закрепить было нечем, и он перевернул тюфяк подвернутым краем к стене.
        Манипуляции со спальным местом потревожили раненую руку, хотя он почти ей не двигал.
        По руке разливалась тупая пульсирующая боль. Уолтер закатал рукав и кончиками пальцев ощупал рану. Лубок ему не вернули, никаких перевязок не сделали, и сейчас старые бинты местами присохли к коже, а местами оказались влажными от крови.
        - Просто прекрасно, - пробормотал он.
        Почти половину воды пришлось потратить на то, чтобы размочить присохшие бинты и хоть как-то отмыть их от крови. Уолтер прекрасно понимал, что толка от его манипуляций было немного. Шинель у него забрали, оставили рубашку и жилет. С трудом разорвав правый, чистый рукав, он перевязал руку, надеясь, что воспаление не усилится. Надежда была глупой, это он тоже хорошо понимал.
        Больше делать нечего. Он остался один на один с темнотой, болью и усиливающимся голодом. В последний раз он ел на дирижабле, кажется, целую жизнь назад.
        Он закрыл глаза. В этом не было особенного смысла - темнота оставалась прежней, только глаза не так раздражала сухость. Уолтер хотел положить на глаза влажные бинт, но потом подумал, что это не лучшая идея.
        - Интересно, отец правда от меня отрекается, или жандарм блефовал? - тихо спросил он у темноты. Ему показалось, что звук его голоса осыпался на жилет невесомой пылью.
        Уолтер тяжело вздохнул. Он не знал, отрекся ли от него отец, но не мог представить себе, чтобы он пытался спасти его как Джека. Уолтер никогда не был любимым сыном и настоящим Говардом. Если бы он оставался единственным наследником - у него оставалась бы надежда. Но он больше не нужен отцу, у него есть молодая жена, которая скоро подарит ему ребенка. А значит, ему никто не поможет.
        От тяжелых мыслей было нечем отвлечься. Больше всего ему хотелось снова уснуть, утопив тревоги. А еще он начинал надеяться, что увидит сон, любой, пускай это даже будет кошмар. От внезапно обрушившейся на него слепоты к горлу то и дело подступала паническая тошнота. Ему не дали ни теней на стенах, ни клочка неба в зарешеченном окне, ни звука далеких шагов или падающих капель. Уолтер помнил, что даже стены и пол в камере были абсолютно гладкими.
        Он не мог ощупывать их, строя в голове хоть какую-то картинку - ему оставили монотонную поверхность стен, забрали образы и звуки. Уолтер начинал радоваться, что чувствует боль - она стала его якорем в реальности.
        Он не знал, сколько пролежал, вглядываясь во тьму закрытыми глазами. Мысли путались. Самой цепкой оказалась мысль об Эльстер. Если ее все же поймают?..
        На третьем курсе университета он присутствовал при допросе. Это было лучшей проверкой его способностей лжеца. Он смотрел, не отводя взгляда и презрительно усмехался. Только сжимал набалдашник трости так, что казалось, алебастр треснет под пальцами, обратившись в пыль. Палач, высокий мужчина в белой маске и белоснежном сюртуке, в конце показал студентам руки. Ни одна капля крови не коснулась мягкой бархатистой ткани. Уолтер смотрел на его манжеты и старался не смотреть на то, что осталось от человеческого тела за спиной палача. Он пытался не думать, что это был за человек, чем заслужил свою судьбу и что должен был совершить, чтобы ему не дали прекратить мучения даже сейчас, когда на скользкой от крови доске конвульсивно вздрагивает нечто обреченное, потерявшее свою суть, но почему-то все еще отчаянно желающее жить…
        - Нет, они ее не достанут… - прошептал Уолтер, открывая глаза. Темнота милосердно утопила новое видение - доска оставалась чистой, а вместо обнаженных костей виднелись блестящие зубцы шестеренок…
        В тот вечер он пришел в один из борделей фабричных кварталов и напился там до беспамятства. Рыжеватая девушка, похожая на Джейн, сидела на краю кровати в легком пеньюаре, который так и не сняла в ту ночь, и постоянно подливала ему виски. Он лежал на кровати и истерически смеялся, глядя в потолок. «Хотите я добавлю вам капель, сэр?» - участливо спросила его девушка. Уолтер тогда только махнул рукой - ему было наплевать что пить, лишь бы забыться.
        Тогда ему казалось, что он умрет. Его первое знакомство опиумными каплями осталось одним из самых мерзких переживаний в его жизни. До утра его жестоко рвало. Ему казалось, что за ним следят, что за ним вот-вот придут и убьют. Кто и зачем - он не знал, но ощущение неминуемой мучительной смерти отступило только под утро. Девушка сидела рядом с ним, гладя по спине и постоянно говорила - кажется, рассказывала какие-то истории, над которыми сама же и смеялась, переливчато и высоко. Он что-то отвечал ей, пытаясь объяснить, что не хочет умирать, и что на Альбионе ничего другого ему не останется, потому что все аристократы - дети этого города, и город их пожирает.
        Кажется, она отвечала ему, что Мери - совершенная дурочка и не может, не разбив, донести чашку от стойки до спальни…
        Утром Уолтеру было мучительно стыдно, а такого похмелья, как в тот день, у него не случалось ни до, ни после. Но за тошнотой, головной болью и тусклым светом, который вливался в глаза раскаленным свинцом, поблекло увиденное в пыточной.
        Но сейчас у него не было ни опиумных капель, ни виски, ни девушки, которая рассказывала бы глупые истории.
        Тревога ввинчивалась в виски, вливаясь в сознание морозящими волнами. Эльстер, в чьей бездушности его так усиленно убеждали, отчаянно боялась этих людей. Сжимала его ладонь тонкими, холодными пальцами, и в глазах ее застывал золотой ужас. Чего она боялась? Смерти? Или того, от чего сбежала в Лигеплаце, зная, что смерть милосерднее ее нынешней судьбы?
        Он не знал, что с ней. Если ее найдут - его не будет рядом. А еще теперь и жандармы, и Унфелих точно знают, что Эльстер ему не безразлична.
        - Ты всегда был дураком, Уолтер. Им и остался. Из-за тебя род Говардов будет продолжать отродье шлюхи Скалигеров, - раздался из темноты тихий голос. Джека? Отца? А может быть, его собственный?
        Уолтер закрыл глаза. Спустя несколько секунд что-то коротко лязгнуло.
        - Подождите! - сам не зная, зачем, крикнул он, бросившись к двери.
        Конечно, никто ему не ответил. На полу он нашел мятую жестяную тарелку. Принюхался к содержимому и понял, что есть он это не станет. Голод отступил, скрывшись за тошнотой. Уолтер даже не мог определить, что лежит в тарелке, а прикасаться к источнику запаха руками из простого любопытства не захотел.
        Отхожее место располагалось в углу камеры. Он усмехнулся - камеру можно было назвать элитной, дыра в полу была плотно закрыта тяжелой плитой, которая поднималась нажатием ноги. В дыру он и отправил содержимое тарелки. Вернув ее под дверь, Уолтер тяжело опустился на пол. Руку наполняла монотонная, тяжелая боль, резко простреливающая при любом движении. Голод усилился, отдаваясь резью в животе и тошнотой. Пришлось сделать еще несколько глотков воды, чтобы хоть немного успокоить его.
        Снова окружило слепое черное безвременье. Ни звуков, ни запахов, ни очертаний в темноте.
        Уолтер несколько минут смотрел перед собой пустым взглядом, а потом обхватил здоровой рукой колени и тихо запел:
        - Ты ее полюбил первым взглядом в закате дня,
        И она выходила на берег, шептала: «Держи меня,
        Я сквозь пальцы твои ледяною водой утеку,
        Я остаться страстно желаю, да не могу»…
        Он не знал, почему вспомнил именно эту старую эгбертскую балладу о моряке, влюбленном в русалку. Уолтер помнил ее с детства, но не смог бы сказать, откуда узнал. Он пел на старом альбионском. Ему нравился этот язык, чуть более гортанный, чуть более грубый, лишенный нынешней мягкости.
        - Лишь она и могла эти шрамы и эти рубцы исцелить,
        Ты отчаянно звал, выплетая имя ее за ниточкой нить,
        Нежность лентами на холодных ее ладонях дрожит,
        Руки тянет, беспомощно плачет: «Удержи меня, удержи!»
        Последние слова растеклись на языке неожиданной горечью. Он замолчал. «Спаси меня, Уолтер!» - раздался тихий, умоляющий голос. Спас? Или все-таки не смог?
        - А должен был спасать? - раздался откуда-то из темноты голос. Кажется, все-таки Джек.
        - Вместе с ней ты вода, и ты вместе с ней - человек,
        Удержал, теперь неразрывно и точно. Навек, - мрачно сообщил темноте окончание баллады Уолтер.
        Он не знал, почему ему начал мерещиться брат. В призраков он давно не верил, как и в то, что Джек мог выжить и теперь преследовать его не только во сне, но и наяву.
        Происходящее становилось все мучительнее. Кроме тревоги за Эльстер и собственное будущее, добавился еще один страх - старый, тщательно скрываемый даже от себя самого. Но вот он подкрался и оскалил невидимую в темноте пасть.
        Уолтер свято верил, что Джек не убивал свою жену. Он пытался спасти ее, Уолтер не знал, как именно, но чтобы связать слабое сердце Кэт и чудовищные эксперименты на людях с вырезанием сердец, ему не требовалось много времени. А еще он верил в то, что Джек не мог поступить так в здравом уме. И прочитанное в дневнике отзывалось шершавой мутью - в этих словах он видел подтверждение того, что брат был хладнокровным убийцей, а не обезумевшим от горя вдовцом.
        Но если Джек сошел с ума…
        Мужчины рода Говардов отличались слабым рассудком. Эта тема была в их семье запретной, отец никогда не рассказывал ни о чем подобном, но Уолтеру и не требовалось прямых рассказов.
        Он отлично знал историю своей семьи и заметил, что проблемы начались после того, как Питер Говард наконец-то достроил Вудчестер. Это Питер Говард, отец троих детей, не чаявший души в своей молодой супруге, повесился незадолго после того, как переехал в особняк.
        Его внук, Родерик, сбежал из дома в семнадцать лет и вернулся через два года. Сказал матери, что путешествовал с актерами и выступал на ярмарках. Рассказывал, что был звездой мюзик-холла во Флер, выступая там в женских ролях. Но когда его мать навела справки, ни один мюзик-холл во Флер не подтвердил, что у них выступал высокий блондин с приметным родимым пятном на левой щеке. Родерика приняли обратно и старались никогда не говорить о времени, что он отсутствовал, да он и сам не хотел это обсуждать.
        Две его дочери удачно вышли замуж, а сын, Уэйн, дожил до глубокой старости и имел прекрасную репутацию, которую не омрачила даже выходка отца. Именно Уэйн Говард спонсировал строительство одного из красивейших альбионских храмов - Колыбели Голубой.
        Но это не помогло его сыну, Кларенсу, избежать помешательства. Он был единственным из Говардов, попавшим в Лестерхаус, лечебницу для душевнобольных. Уолтеру не удалось узнать, что именно он сделал, но когда он сверял списки принятых слуг, обнаружил, что на следующий день после того, как Кларенса увезли, горничная Лиззи и повар Честер были рассчитаны по причине своей «предосудительной связи». Новые слуги были наняты уже на следующий день.
        Кларенс в лечебнице прожил всего пару дней. Доктор Лейттер, его лечащий врач, успел прийти в Вудчестер со скорбной новостью и в тот же вечер был зарезан на пороге собственного дома. Убийца забрал кошелек и трость, которую потом нашли на башевых рельсах. В самом Лестерхаусе не сохранилось записей о пребывании там Кларенса Говарда. Уолтер всегда думал, что это было взаимное соглашение - Говардам не нужна была огласка, а Лестерхаусу - разбирательства с жандармерией и скоропостижной смерти молодого аристократа. И Уолтер всерьез считал, что Уэйн Говард мог заплатить за то, чтобы ставший неудобным сын трагически скончался. Слишком хорошо Уолтеру были известны нравы Альбиона и то, что бывает с теми, кто не впускает в свое сердце этот темный город, полный яда и крови. После Кларенса проклятье словно спало.
        Прадедушка Уолтера, Стефан Говард, состоял в Комиссии по Этике, был Хранителем Сна и имел репутацию справедливого и неподкупного судьи. Его старший сын, Джонатан, дедушка Джека и Уолтера, стал одним из лучших альбионских врачей, всю жизнь проработал в Лестерхаусе. Ричард Говард посвятил свою жизнь военному делу. Но дремавшее в крови безумие проснулось и поглотило Джека, такого непреклонного и такого уязвимого в своей непреклонности Джека Говарда.
        А если Джек не был сумасшедшим, значит, родовое проклятье должно было настичь Уолтера. Или обезумели оба.
        - А может быть, безумен весь Альбион? Целый город, полный лишенных разума и сердец людей с масками вместо лиц и смогом вместо воздуха в легких? Что если мне нужно умолять о лоботомии, чтобы только не видеть этого всего? - спросил Уолтер. Он ни секунды не сомневался в том, что ему ответят. Но темнота молчала и Уолтер почувствовал себя почти счастливым. С трудом встав с пола, он лег на тюфяк и отвернулся к стене.
        Кажется, он понял, как определять время суток. В камере стало стремительно холодать - наверное, наступила ночь. А может, это была часть игры, в которую с ним играли жандармы. Или это озноб от начинающегося воспаления.
        Когда он в последний раз серьезно болел? Уолтер хорошо помнил. Воспоминание, яркое и болезненное зажглось, стоило прикрыть глаза.
        …
        Уолтеру двадцать. Он только что вернулся из армии и его мучил надсадный сухой кашель и постоянные головокружения. Когда Джек увидел алые точки на его платке, Уолтер впервые осознал, каким человеком может быть его брат. От высокомерной аристократической холодности не осталось ни следа. Джек был взбешен настолько, что его потемневшие глаза казались черными на белом лице.
        - Ты говорил начальству о своей болезни? - вкрадчиво спросил он, хватая Уолтера за рукав. Его пальцы были ледяными.
        - Говорил. Надо мной посмеялись и посоветовали скорее жениться - ну знаешь, некоторые даже белладонну в глаза закапывают, чтобы блестели, а у меня… - легкомысленно начал Уолтер и осекся, увидев улыбку Джека.
        - И давно?..
        - Месяца три. Слушай, там полчасти кашляло - сыро все-таки, холодно, да и кормят паршиво.
        Уолтер был молод, глуп и считал себя бессмертным. Джек, который был ненамного старше, давно не верил ни в какое бессмертие.
        Именно Джек настоял на том, чтобы они с Уолтером вдвоем уехали в резиденцию во Флер на время лечения. Отец тоже не считал кашель поводом бросать дела и настаивал на том, чтобы Уолтер ехал один, но Джек отказался доверять его жизнь другим.
        Уолтер почти не помнил ту поездку, лихорадка у него началась еще до отъезда. Опасения Джека оказались не напрасны, воздух Альбиона ускорил развитие болезни.
        Когда они только сели в поезд, проводник передал Джеку записку и Уолтер с трудом различил почерк отца. Джек, внимательно прочитав ее, нахмурился, а потом, улыбнувшись, выбросил в приоткрытое окно. Через несколько лет Уолтер перед отъездом в Лигеплац прямо спросил отца, о чем он просил старшего сына в той записке. И отец честно ответил: вернуться. Сказал, что Джек отказался потому, что врачебный долг был для него превыше всего. Но Уолтер знал, что это не так - Джек отказался, потому что любил его.
        Резиденция Говардов во Флер была уютной усадьбой из бежевого кирпича, окруженной зеленой прохладой парка. Обычно Уолтер радовался возможности вырваться из Альбиона, но в этот раз ему было настолько плохо, что он едва понимал, где находится. Но когда бы он ни открывал глаза, Джек всегда был рядом. Он ни разу не застал его спящим, ни разу не слышал в его голосе усталости или злости, только однажды вынырнув из своего лихорадочного забытья, почувствовал, что его голова лежит на коленях брата и он прижимает к его лбу остро пахнущую мятой и камфорой тряпку. Он не стал открывать глаза, и Джек не заметил, что он проснулся. Уолтер слышал, что он тихо молится, и его срывающийся голос полон отчаяния. Потом Джек сказал, что та ночь могла стать для последней и что он готовился поить его свинцовым сахаром, чтобы облегчить агонию.
        Но уже наутро болезнь начала отступать. Постепенно спадал жар, стихал кашель и возвращалась ясность рассудка. Каждый день, утром и вечером Джек лично спускался на кухню и приносил дымящийся бульон в керамической кружке. Бульон был слишком жирным и пряным, но специи не могли заглушить специфического привкуса незнакомого Уолтеру мяса. Позже девочка с кухни рассказала ему, что «мсье заставлял ее готовить щенков», которых перед этим сам убивал и разделывал, не доверяя поварам, которые могли их пожалеть.
        Джек заставлял его пить молоко, следил, чтобы слуги тщательно мыли и постоянно проветривали комнату, не позволяя горничной ограничиваться подметанием. Каждый день он часами гулял с ним сначала в парке, а потом на побережье. Говорил с ним впервые за всю жизнь не о долге и не альбионских новостях. Не пытался наставлять или критиковать. Он рассказывал об учебе в университете, о собственной службе в армии. Даже признался ему, что был увлечен Маргарет Лигрен, младшей дочерью обедневшего дворянского рода. Она ничего не знала о его чувствах, и никто не знал - брак не с наследницей одного из древних альбионских родов был совершенно недопустим. Уолтер впервые ощутил не раздражение, а режущую тоску.
        Он вспомнил, как в детстве они с братом ходили на представление иллюзиониста из Флер. Ему запомнился один номер - черный мотылек, бьющийся о невидимую грань. Иллюзионист сказал, что мотылек выращен под стеклянным куполом и привык к тому, что вокруг него всегда есть стекло. И продолжает биться о грань даже когда купол снят. Джек тогда шепотом объяснял ему, что иллюзионист лжет, и что такой эксперимент в принципе невозможен. Потом он несколько раз воспроизвел его дома - мотыльки всегда улетали, стоило поднять купол. А Уолтер думал, что брат не понял смысла фокуса. Мотыльки улетали - люди оставались, продолжая биться о несуществующие стены. Как Джек, как он сам, как их отец, как все остальные альбионские семьи.
        Уолтер чуть не умер тогда, но именно из этой поездки он привез самые дорогие воспоминания о Джеке.
        Через год юная Кэт Борден сбежит в Мирамэй, чтобы стать медсестрой. Она красива, умна, патриотична и желает служить своей стране так, как может, а не так, как должна. Мотылек пересекает невидимую границу.
        И сгорает. Сгорает и второй, бросившийся за ним, и третий, хоть и пытается покинуть невидимый предел на обожженных крыльях, скоро тоже сгорит.
        Уолтер любил своего брата. Но этого, как всегда, оказалось недостаточно.
        …
        Уолтер давно смотрел в темноту полностью отрешившись от реальности. Память уносила его, словно волны ночного моря, все дальше от берега, в черную глубину. Он не заметил, как пришел такой желанный сон, который обещал принести ему забытье.
        …
        Но во сне ему не удалось найти утешения. Память, которую он так гнал от себя, утопила его, стоило остаться с ней наедине. Проникла в сны, отравив их и лишив желанного покоя.
        Во сне он видел необычно солнечный для Альбиона день - туман на улицах пропускал очертания домов и рассеивался вокруг противотуманных фонарей. На площади много, очень много людей, и Уолтер, стоя к ним спиной, счастлив, что не видит их лиц. Толпа волновалась и гудела, жадно подаваясь вперед. Она жаждала крови и знала, что получит ее.
        Уолтер стоял без маски, шляпы и плаща. Он снял сюртук и оставил его в экипаже, оставшись в белоснежной рубашке, жилете и изумрудно-зеленом шейном платке. Уолтер не выбирал этот наряд. Он не мог сегодня одеться по-другому.
        Это его сегодня казнят. Половина его души скоро умрет на выстеленном черным бархатом эшафоте. Как бы он ни отрекался от Джека, как бы ни пытался быть непохожим на него, он всегда любил брата. И будет любить после смерти.
        Уолтер так искренне желал ему счастья. Так радовался его браку с Кэтрин Борден, что, казалось, туман над Альбионом стал менее ядовитым.
        Но Альбион не терпел слабости. Он требовал жертв, ненасытно и неустанно.
        Альбионские поэты любили говорить о Сердце Города, называя им то Колыбель Серую на реке Ретте, которая словно аорта, полная ледяной воды, омывала стены храма, то Обережье, красную башню в центре города, где заседала Комиссия по Этике, а иногда даже здание Вокзала - в этом случае роли вен, сходящихся в сердце, играли рельсы. Но Уолтер не верил ни в какое Сердце. Не было у Альбиона сердца, только ненасытная, зловонная пасть.
        И сегодня город получит свою жертву. Может быть, этого хватит, чтобы ненадолго смирить его вечный голод - один из лучших его детей умрет сегодня.
        Уолтер смотрел, как Джек поднимается на эшафот об руку с патером Морном, своим духовником. Он сначала не узнал клирика - рядом с братом шел глубокий старик, тяжело опирающийся о трость. Кажется, это Джек поддерживал его.
        Аристократам не связывали рук за спиной, не выталкивали на эшафот истерзанными и униженными, позволяя толпе насладиться торжеством справедливости. Альбион не позволял унижать своих любимых детей даже перед закланием.
        На Джеке была такая же белоснежная рубашка, черный жилет и изумрудный платок. Платок он снял только перед виселицей и отдал патеру Морну. Уолтер видел, как старик плакал, принимая его. Джек улыбнулся и что-то сказал ему, указав на палача. Мягко выставил руки перед собой в успокаивающем жесте.
        Джек казался почти счастливым.
        Уолтер, сам того не замечая, медленно развязал и снял с шеи платок, убрав его в карман.
        Может, есть какое-то милосердие в вере Белого Бога. Его дети попадают в Ночь, если грешили при жизни, и в вечное Утро, юное и чистое, если умерли с незапятнанным сердцем и легкой совестью.
        Но Спящий давал своим Снам короткий срок. Может быть, они вернутся в следующем Его Сне, как раз за разом повторяли об умерших скорбящие. «Да приснится он в следующем Сне». А может быть, придут другие образы, другие люди и другие миры. Сон абсурден, недолговечен и в этом его неуловимая прелесть и главная трагедия.
        Джек не встретит свою Кэт - он верил в Спящего всю жизнь. Они расстались навсегда, и с этим он не смог смириться, решившись на это святотатственное преступление - не только пойти против семьи, но и против Его воли.
        Кэт отмерили недолгий срок, яркий и теплый, полный любви ее семьи, а потом - молодого мужа. Джек снился Спящему ненамного дольше.
        Уолтер смотрел, как он становится в центр эшафота, в место, отмеченное алым крестом.
        Толпа за его спиной волновалась - жандармы, стоявшие по периметру и среди людей, заставляли их молчать, сдерживая выкрики и попытки швырнуть чем-нибудь в осужденного. Но Уолтер чувствовал ненависть этих людей, общую, единую, злорадную ненависть, черную и липкую, как туман Альбиона. Он дышал этой ненавистью, не надевая маску, отравлял себя ею, и не прятал собственного изумрудно-зеленого взгляда.
        Сегодня он такой же, как Джек. Сегодня он в последний раз настоящий Говард, зеленоглазый и безумный, с режущим накрахмаленным воротом и прямой спиной.
        Сегодня Уолтер Говард тоже умрет.
        Альбионский туман все-таки начал сгущаться над площадью. Уолтер успел с раздражением подумать, как не вовремя это произошло, и только потом понял, что никакого тумана нет. Он вытер глаза рукавом, оставив влажный след на белоснежной манжете. «Это последние слезы», - пообещал он себе, ненавидя себя за слабость.
        Но железный стержень, словно заменявший ему позвоночник все эти годы, ломался в этот момент. «Должен». «Приличия». «Этикет». «Говард, Говард, Уолтер Говард, наследник альбионского рода!..» - все расползалось хлопьями ржавчины.
        Вот бы кто-то научился делать механические сердца. Он бы вырвал свое, живое, заменил его комком шестеренок. Уолтер тогда не был знаком с Эльстер, и ему казалось, что это настоящий выход.
        Джек стоял с центре эшафота в гробовой тишине, опустив голову. Уолтер видел, как беззвучно двигаются его губы - он молился. Уолтер прочитал имя отца, матери и свое собственное прежде, чем маска бесстрастности на секунду спала с лица Джека. Его лицо из бледного стало почти серым. Он замолчал, зажмурился, а потом прошептал единственное слово, словно вырвал из себя проглоченный рыболовный крючок. Его невозможно было прочесть, но Уолтер точно знал, что это было за слово. Он почувствовал, как толпа подалась вперед с единым жадным вздохом, ловя эту оброненную боль.
        «Китти», слишком нежное для Джека слово. Оказавшееся таким мягким, что не удалось удержать его на губах, поймать кончиками пальцев, задержать в живом, измученном сердце.
        Джек открыл глаза и обвел взглядом толпу. Уолтер знал, что отец остался в другой части, огороженной и тщательно охраняемой. Сам он специально встал среди обычных людей. Потому что он больше не боялся Альбиона и его зубов, противопоставлял себя этому тысячеглавому безликому хищнику. Чтобы Джек, увидев, что его нет рядом с отцом, перевел взгляд на площадь и…
        Уолтер стоял в первом ряду. Вызывающе белая рубашка, вызывающе распущенные русые волосы и неприкрытое лицо. Он ждал, пока на него в последний раз посмотрит его собственный зеленый взгляд.
        Никакая это не ядовитая зелень. В глазах Джека сейчас шумела первая весенняя листва. Уолтер в последний раз видел его таким на свадьбе - живым. Не Джеком Говардом, не аристократом, не идеалом, не символом и не воплощением Альбиона, а обычным человеком, который умеет улыбаться.
        Это близкая смерть смыла с его лица прохладным прикосновением высокомерную, непроницаемую маску, ласковыми касаниями стерла все морщины и прощальным жестом разомкнула вечно сжатые губы.
        Джек встретился взглядом с Уолтером. Улыбнулся ему и больше не отводил взгляд.
        Уолтер смотрел ему в глаза.
        «Прости меня!» - застыло в его взгляде невысказанное, истерически рвущееся наружу задавленным криком.
        «Прости меня», - читал он в полном покоя взгляде Джека.
        Он не видел, как палач затянул на шее Джека толстую медную петлю. Не слышал, как патер Морн удивительно ясным голосом прочитал последнюю молитву. Джек молчал, отказавшись от последнего слова.
        Он сказал Альбиону все, что мог. А своей семье не сказал слишком много.
        Тишина висела над площадью, густая и ядовитая. Настоящая альбионская тишина.
        А потом часы на башне оглушительно пробили полдень. В эту же секунду алый крест под ногами Джека превратился в черный провал. Эшафот опустел, а провал закрылся, зажав медный трос и не оставив толпе даже его конвульсивной дрожи.
        В этот момент тот самый железный стержень, столько лет заставлявший Уолтера держать спину прямой, не дающий дышать, не дающий расслабиться даже в собственной постели и в объятиях очередной любовницы, исчез. Но вместо счастья Уолтер чувствовал только ошеломительную, уничтожающую боль.
        Пусть толпа не получила страданий Джека, но те, кто смотрел на Уолтера, забрали с собой то, зачем пришли. Он не смог устоять на ногах и упал на колени, успев выставить вперед руки, тут же погрузившиеся в грязную воду. Он стоял так, глядя на равнодушные серые камни. Частые, горячие капли падали в ледяную воду, становясь ее частью.
        Уолтер Говард, сколько бы ни эпатировал публику, никогда не смог бы позволить себе такой выходки. Весь род Говардов стал бы с ним на колени, унизившись перед всем городом.
        Но Уолтер Говард умер вместе с Джеком Говардом. Он больше не был аристократом и наследником алибионского рода, и не был частью Альбиона, хотя сам еще этого не понял. Он был молодым мужчиной, только что потерявшим своего брата. Повзрослевшим, пережившим собственную смерть.
        «Просто Уолтер», - представится он на корабле, который увезет его в Лигеплац, и в пабе «У Мадлен».
        Изумрудно-зеленый платок он сжег в камине в Вудчестере. Уолтер смотрел, как горит скользкая шелковая ткань, и ему мерещилось сытое урчание. Особняк тоже получил свою часть сегодняшней жертвы.
        Уолтер спал и никак не мог проснуться. Кошмар не желал заканчиваться. Джек терялся в черном проеме, горел платок в камине, слезы капали на холодные, мокрые камни и не могли их согреть.
        Не было выхода.
        Уолтер Говард спал, отравленный близкой свободой, убаюканный шумом морских волн. Колыбельной ему был щебет Василики, добродушное ворчание Хенрика, грубоватые замечания Зэлы. Уолтер играл ему колыбельные на гитаре, пел их сквозь золотистый туман выпитого виски, вливал в себя черный кайзерстатский кофе, пытаясь остаться частью сонного городка Лигеплаца и не разбудить дремлющего глубоко внутри наследника альбионского рода.
        «Спаси меня!»
        «Я кое-что знаю о тебе, лорд Уолтер Говард», - сказала ему Эльстер в Лигеплаце.
        Позвала его по имени, и имя зазвенело, отзываясь.
        И лорд Уолтер Говард проснулся.
        Глава 12. Золото и зелень
        Тишину расколол истерический хриплый смех. Смеялся мужчина с дрожащими нотками в голосе. Кто это мог быть? Унфелих, а может тот, кто допрашивал… кажется, его звали Чарли? Или кто-то из охранников подал голос за дверью камеры?
        «Нет ничего за дверью камеры. И камеры никакой нет. Тебя похоронили, Уолтер, ты мертв», - шептал внутренний голос.
        А мужчина смеялся, все громче и истеричнее. Страх сдавил запястья, положил липкие пальцы на горло - кто смеется в темноте?
        И только почувствовав шершавую тяжелую боль в горле, Уолтер понял, что смеялся он сам. Вздрогнув, он замолчал. Вытянул руки и почувствовал, как они дрожат. Левую руку обожгло болью, но боль пришла запоздало, притупленная и далекая - этот якорь давно смыло черной водой.
        «Над чем я смеялся?» - спросил он себя. Но не смог вспомнить. А спустя минуту забыл, что произошло.
        «Может быть, простуда?» - подумал он, прислушиваясь к приглушенной боли в горле.
        А потом снова засмеялся. Над собственной глупостью. Над темнотой в своей камере, над людьми, которые его сюда заперли, над Эльстер, решившей, что он сможет ее защитить, над отцом, который все-таки избавился от лишнего сына, над…
        Услышав смех, Уолтер испугался. Кто мог смеяться в темноте?..
        Чтобы понять, закрыл ли он глаза, приходилось прикасаться к векам кончиками пальцев. Темнота в камере сгущалась с каждым часом. Все тяжелее становилось проталкивать почерневший воздух в легкие, все дальше чувства, напоминавшие о реальности окружающего мира.
        Если прислушаться, то можно различить, как что-то шумит, накатывает на берег, шуршит песком и с шипением отходит назад. Черная вода, темнота, а может и безумие - все, что осталось ему вместо воздуха, памяти и…
        Хуже всего было то, что он понятия не имел, сколько времени прошло с тех пор, как за ним захлопнулась дверь камеры. Удерживать сознание становилось все труднее, а главное - Уолтер видел в этом все меньше смысла.
        - Уолтер… - позвал его из темноты голос.
        Он приподнял голову, словно брошенный пес, которому почудился голос хозяина.
        - Джек?
        - Я умер, Уолтер. Ты не должен меня слышать. Не должен мне отвечать. Именно этого от тебя хотят.
        - Я знаю… знаю.
        - Я умер. Вспоминай об этом почаще.
        Уолтер попытался вспомнить. Выходило плохо. Но в тумане памяти все же нашелся образ.
        «Я умер».
        …У него осталась бы надежда, что там, под эшафотом, Джека ждал не провал, а опора, что отцу удалось договориться, и брат остался жив, но после казни Уолтер пришел в жандармерию подписывать бумаги. Перед этим его отвели в прозекторскую и показали тело. «Почему у него открыты глаза?» - спросил он. Ему ответили, что палач попытался, но глаза не закрылись.
        Уолтер всегда вспоминал брата живым. Потому что лицо его не осталось искаженным предсмертной мукой.
        Сняв перчатку, он провел ладонью по лицу Джека, словно снимая с него маску. И глаза закрылись, лицо стало спокойнее, будто он просто спал и видел кошмар о собственной смерти…
        …Уолтер провел двое суток в Колыбели Голубой, храме, построенном его предком. Отказал Утешительницам и стал к алтарю. Не вставая с колен, он молился о том, чтобы Джек снова приснился Спящему там, где он будет счастлив вместе с Кэт. Чтобы где-то они не были Говардами.
        Он уснул тогда прямо у алтаря, уронив голову на скрещенные руки, и ему снился дом высоко в горах. У подножия горы расстилался город с красными черепичными крышами и мощеными улочками. Но город был где-то внизу, а дом стоял на горе. Пустой дом с огромными окнами, дом, полный света…
        - Не закрывай глаза… Только не закрывай глаза, Уолтер!
        - Ты ведь закрыл, - тихо ответил он Джеку.
        Безумие победило - Уолтер понимал это. Не могло не победить.
        Он помнил, как ходил с Джеком в Лестерхаус. Тощие, грязные, обритые люди с пустыми взглядами, по два десятка в каждой палате. Мужчины изолированы от женщин, хотя большинство пациентов Лестерхауса подвергались принудительной стерилизации.
        «Может быть мне, как бывшему аристократу, выделят отдельную палату, где я смогу бормотать в стенку слова, значения которых не буду помнить», - горько подумал Уолтер.
        Его тревожило, что никто не задавал вопросов, его больше не пытались запугивать или наоборот - обещать свободу. Он бы решил, что о нем забыли, но еду и воду приносили, хотя и в разное время - в попытке задержаться в реальности Уолтер считал интервалы, и заметил, что иногда щелчок раздавался через три часа, иногда через шесть. Один раз он отсчитывал секунды почти десять часов, пока не заснул. Когда он проснулся, тарелки под дверью не оказалось.
        Он давно ничего не ел, продолжая выбрасывать еду. Он не мог заставить себя есть то, что ему приносили и надеялся, что умрет от голода раньше, чем окончательно сойдет с ума.
        Сначала голод отзывался мучительной резью в животе и подступающей волнами дурнотой. А потом Уолтер перестал его чувствовать. Правда, иногда он, обнаружив у себя в руках пустую тарелку, не мог вспомнить, как выбрасывал еду. Но он не помнил и как ел, к тому же легче не становилось. Слабость и тошнота усиливались с каждой минутой.
        Головокружения в темноте оказались особенно мучительными и вызывали приступы паники. Уолтеру с трудом удавалось сдержать себя, чтобы не впасть в буйство и не начать биться головой о стены или дверь. Может быть, именно этого от него и ждали? Ведь пока он был здоров и держал себя в руках, и пока отец не подписал отречение, запереть его в Лестерхаусе было труднее. Найдутся свидетели. Найдутся защитники - Альбион берег даже самых непутевых своих детей. Кровь безумца и отступника ему ни к чему - городу нравилось, когда ему приносили в жертву таких, как Джек. В остальных случаях город давал то, ради чего эти жертвы приносились.
        Но стоит ему сдаться, сойти с ума - его не защитит ни положение, ни традиции, ни сам Спящий.
        Он не знал, сколько времени прошло, но был уверен, что умирает. И от этой мысли чувствовал себя почти счастливым.
        Но уже на грани забытья он вспоминал голос Джека, который молился за него. А потом - теплый, золотистый, далекий голос Эльстер: «Спаси меня… мне никто никогда ничего хорошего не обещал…»
        - Не засыпай. Она не выживет без тебя, - звучало из темноты, и он кивал в ответ.
        Уолтер сидел на полу, вцепившись здоровой рукой в покалеченное запястье. Шипел от боли, но его главный враг, затаившийся в темноте, отступал. Совсем ненадолго. Скоро ядовитый сон снова проникал под веки, сковывал руки и обвивался вокруг сердца, заставляя его стучать медленнее.
        - Не спи, Уолтер. Только не засыпай… - шептал из темноты полный горечи голос Джека. Уолтер кивал и сильнее сжимал пальцы.
        Постепенно стихла боль. Уолтер всерьез полагал, что, если ему и суждено отсюда выбраться, то остаток жизни придется ходить с протезом. Он даже не знал, где валяются бинты. Грязные, плохо застиранные в теплой воде тряпки все равно стали бесполезны. И боль стала бесполезна - она больше не могла оставаться якорем, удерживающим сознание в реальности. Боль приходилось призывать - и пока она приходила к нему, но все более неохотно.
        - А почему, собственно, нет?
        - Ты не проснешься.
        - Ну и наплевать. Отец, если бы хотел, вытащил бы меня отсюда. Если бы поймали Эльстер - Унфелих оставил бы меня в покое.
        - Уолтер, не спи…
        - Прости. Я больше не могу.
        Он закрыл глаза, проваливаясь в блаженное мутное забытье но, кажется, проснулся спустя несколько секунд. А может быть это окончательно стиралась граница между его жизнью, смертью и сном.
        - Уолтер… пойдем со мной?
        - Я никуда не пойду.
        - Ты умираешь, Уолтер. И скоро тебе придется идти. Со мной… или одному.
        Голос Джека был печален. Уолтер ощутил легкое удивление - печальным он брата не помнил.
        - Ты не видишь себя. А я вижу. Мертвым дано смотреть сквозь темноту. У тебя седые волосы. Ты провел здесь не одно десятилетие, просто не заметил этого. Хватит себя мучить - идем со мной. Я живу в доме, светлом доме высоко в горах, и по утрам смотрю на спины птиц. Мы живем там с Кэт, и мы счастливы. Почему ты не счастлив, Уолтер? Почему ты умираешь, зачем ты мучаешься?
        - Врешь. Я ничего не ел. От голода я бы умер гораздо быстрее. Зачем ты снова лжешь мне?
        - Раньше ты со мной не говорил. А теперь начал. Это хорошо, потому что скоро ты согласишься со мной уйти. У нас есть комната, Уолтер, комната с большими окнами. Помнишь, ты хотел, чтобы в твоем доме было светло? Ты так не любил наш уютный темный Вудчестер…
        - Почему же у тебя дома светло, раз Вудчестер такой уютный? - не выдержав, огрызнулся Уолтер.
        - Так хочет Кэт…
        - Лучше бы ты при жизни о ней позаботился! Слышишь меня?! «Ах, у Кэт слабое сердце, пропишу ей капли»! «Бедная Кэт, пойду на невероятные жертвы и разрешу любимой жене не носить корсет»! Почему ты не увез ее?! Почему не бросил Вудчестер, не послал подальше отца и весь Альбион с его порядками и отравляющим воздухом?! Думаешь, я не помню, что Бордены всегда жили либо во Флер, либо в усадьбе на окраине города, где воздух чище?! Она просила тебя бросить работу! Она осталась ради тебя!
        Ярость придала сил. Казалось, что в комнате даже появился какой-то свет. Уолтер, шатаясь, встал с тюфяка и запустил тарелкой в стену. Раздался жалобный скрежет.
        - Это ты ее убил, слышишь, слышишь меня, ты убил Кэт, когда отказал ей! - выкрикнул он.
        Кто кричал в темноте, кто смеялся, кто швырнул тарелку в стену?
        Кто отвечал из темноты?
        Уолтер с беспощадной ясностью осознал - он не просто говорил с невидимым собеседником. Это он говорил голосом Джека и отвечал ему. А потом, разозлившись, накричал на самого себя и обвинил самого себя в убийстве Кэт.
        А может, он и правда убийца?
        Тишину расколол истерический, хриплый смех.
        Смеялся мужчина с дрожащими нотками в голосе. Кто это мог быть?..
        - Нет ничего за дверью камеры. И камеры никакой нет. Тебя похоронили, Уолтер, ты мертв.
        А мужчина смеялся, все громче и истеричнее.
        Страх сдавил запястья.
        Положил липкие пальцы на горло.
        Кто смеется в темноте?
        Кто убил Кэтрин Говард?
        Кто молился в Колыбели Голубой? Кого повесили на городской площади? Кто играл на гитаре в пабе Лигеплаца?
        Кто остался жить? Кто лишился рассудка?
        Уолтер глухо застонал, закрыв лицо рукавами. Рукава были горячими и мокрыми. Боли он больше не чувствовал.
        - Кто это?!
        - Где, герр Говард? - вкрадчиво спрашивал Унфелих.
        - Спаси меня, Уолтер! - у Эльстер удивительные, золотые глаза.
        - Спаси меня, Уолтер! - у Джека полный отчаяния взгляд и рукава в крови.
        Имя «Эльстер» значит «Сорока». Ей и правда нравятся блестящие вещи.
        Джек любил зеленый цвет.
        - Нет, нет, не надо…
        Кто украл для него браслет на ярмарке?
        Кто лечил его во Флер?
        …Палач накидывает медную петлю на шею Эльстер, которая только что сняла изумрудно-зеленый платок. Ее золотые глаза полны покоя.
        Джек протягивает к нему обнаженный протез, и он видит, как на сгибе локтя крутятся шестеренки.
        - Здесь тихо, Уолтер. Здесь никого нет. Почему ты смеешься? - голос Джека полон тоски. Уолтер не мог понять, отчего он тоскует.
        …
        - Твою мать! Ты слышишь меня? Уолтер, ты меня слышишь? - раздался откуда-то издалека низкий женский голос. Незнакомый, хриплый и очень злой. Уолтер с легким удивлением различил кайзерстатский акцент.
        Он хотел ответить, но не смог. Только кивнул, понимая, как глупо выглядит. А потом слабо улыбнулся. Наконец-то из темноты с ним заговорил кто-то, кроме палачей, Эльстер и мертвого брата.
        Но кивать было нельзя - он тут же поплатился за это жестоким приступом тошноты.
        - Ты должен встать. Быстрее… Ты пил воду, которую тебе давали?
        Ему вдруг стало смешно. Женщина задавала удивительно глупые вопросы и просила невозможного. С одинаковым успехом она могла просить его встать или развернуть крылья и полететь.
        - Ну конечно же пил. Ты хоть ел что-нибудь? Кажется, нет. Сказочный идиот… Пей. Быстрее, времени нет.
        Темнота полилась ему в горло раскаленным, обжигающим и горьким, со смутно знакомым резким травяным запахом. Он хотел отвернуться, но теплые, сильные пальцы сжимали виски, не давая этого сделать.
        Спустя несколько секунд мир покачнулся, и Уолтеру показалось, что ему на голову упал потолок. Он попытался откашляться, но зелье, которым его напоили, вдруг стало густым и вязким. Оно растекалось колючим холодом в груди, медленно утекало в кончики пальцев и зажигало в глазах искры - Уолтер вдруг увидел мучительно яркий свет.
        - Я думал, что ослеп, - прохрипел он, поднимая взгляд на черную фигуру, держащую в руках узкую белую полоску. «Воровская свеча», тусклый серый свет, который обычный человек с трудом бы различил.
        - А я думала, ты помер. Учти, политика компании - при любой опасности - бросай дело. Могу под ребра пнуть, надо?
        - Нет… Я сам.
        Откуда-то взялись силы встать. Разум прояснился, и Уолтер вдруг понял, чем пахло зелье. Это микстура от несварения, которую он разбавленной пил от похмелья в Лигеплаце. Только женщина ее не разбавляла и влила в него не меньше четверти стакана.
        Его все еще жестоко мутило, и он с трудом стоял, но казаться, что происходящее - очередной кошмар, перестало.
        - Сможешь стрелять?
        - Фройляйн шутит? - спросил он, обводя камеру взглядом в поисках бинтов.
        - Твою мать. Хорошо, главное - иди за мной. Иди, не отставай, не шуми, и прошу тебя, не падай. Я не смогу постоянно поднимать.
        Уолтер кивнул.
        - Вам заплатил мой отец?
        - Мне никто не платил, меня просто грязно шантажировали, и твой папаша не имеет к этому никакого отношения, - женщина медленно приоткрыла дверь камеры и выскользнула в коридор. Уолтер вышел за ней.
        Коридор был пуст. Его спасительница неслышно ступала вдоль стены, и он шел за ней. За стену было удобно держаться, и ему удавалось идти хоть и медленно, но достаточно тихо.
        Он понимал, что в коридоре полумрак, но отвыкшие от света глаза все равно слезились и болели. Различать, что происходит вокруг удавалось с трудом, он даже идущую впереди женщину разглядеть почти не мог. Увидел только, что на ней черный костюм из немаркой ткани, маска, закрывающую нижнюю половину лица и старомодные очки с длинными окулярами. Она часто оборачивалась, чтобы проверить, успевает он или нет.
        Плеснувший за спиной белый свет Уолтер заметил раньше женщины, по ударившей в глаза ослепляющей боли.
        - Сзади, - тихо сказал он и тут же почувствовал мягкое прикосновение. Только через секунду он понял, что его отодвинули с дороги, и только через пару минут вспомнил, что за звук раздался вслед за прикосновением. Почти не слышный, мягкий, свистящий выстрел. В руках женщины он с трудом разглядел револьвер с непривычно длинным дулом. Уолтер знал, что это такое, и знал - подобное оружие запрещено. Впрочем, вытаскивать из тюрем заключенных тоже было незаконно.
        «А стреляла она не глядя. Может, там какая-нибудь девочка-поломойка», - царапнула сознание мысль. Впрочем, мысль была абсурдной, он прекрасно это понимал.
        Казалось, коридор никогда не кончится, но вдруг женщина остановилась и нырнула куда-то в тень. Уолтер, последовав за ней, оказался на узкой площадке перед винтовой лестницей, уходящей в темноту и понял, что прогулка окончена. Звук шагов мгновенно их выдаст, к тому же ему просто не под силу такой спуск.
        Женщина молча обняла его за талию, быстро провела руками по плечам и тут же отошла. Указала в темноту:
        - Прыгай. Сбоку от лестницы, старайся не цеплять перила. Приторможу сама.
        На поясе он обнаружил широкую черную эластичную ленту с карабином. Идея прыгать с неизвестной высоты на таком сомнительном приспособлении казалась малопривлекательной, но Уолтер недавно собирался умереть от голода. Прыжок в темноту мог стать легким избавлением. Он перебрался через перила и шагнул в темноту, не успев даже задуматься что делает. Полета он тоже не успел ощутить, только услышал мягкий шорох. Пола он коснулся мягко - женщина и правда его придержала.
        - Молодец. Идем.
        Она отцепила карабин от его пояса, потом от своего и дернула за веревки. Снова раздался шорох, только на этот раз быстрый, свистящий.
        Уолтер предпочел не задавать вопросов. Он все еще допускал, что происходящее - бред агонизирующего сознания, что это очередная пытка или его хотят подставить. Но это больше не имело никакого значения. Единственное, что пугало его сейчас - ощущение ясности рассудка, мучительное, тоскливое и зыбкое.
        - Ты идешь? - прошипела женщина.
        - Да.
        Он шел, чувствуя, как медленно заканчивается действие зелья. Как усиливается тошнота, как туман постепенно заволакивает глаза, и все дальше и дальше становятся путанные узкие коридоры, которыми они пробирались. Почему-то совершенно пустые, не освещенные, все больше похожие на лабиринт…
        «Ты сошел с ума, помнишь?» - раздался вкрадчивый голос Джека.
        Уолтер тряхнул головой, стряхивая видение.
        - Далеко еще? - прошептал он.
        - Почти пришли. Потерпи, скоро сможешь рухнуть в обморок и хоть вообще в себя не приходить - наверх я тебя затащу.
        «Наверх?..» - отстраненно подумал он, чувствуя, что рухнет в обморок очень скоро, и что шанс не прийти в себя вполне реален.
        Единственное, что его утешало - если женщина говорила с ним, значит, спасение и правда близко.
        А потом лицо его обожгло холодом. Он не сразу понял, что произошло - казалось, что в кожу вонзились разом тысячи иголок.
        - Снег… - прошептал он. И черный альбионский туман наполнил его глаза, погасив сознание.
        …
        Он пришел в себя, лежа на холодном, тряском полу. Голова обмотана толстым черным шарфом, от которого едва заметно пахло благовониями, как в храме. Руки связаны за спиной, но не туго, так, что веревка не врезалась в кожу.
        «Ну вот и все. Если меня будут вешать - мне даже в глаза некому посмотреть», - горько подумал он, снова проваливаясь в теплое забытье.
        …
        В следующий раз он вернулся в сознание, сидя в инвалидном кресле, которое катил по мокрому тротуару кто-то оглушительно цокающий каблуками.
        Уолтер попытался оглядеться и без удивления узнал одну из центральных улиц Альбиона. Лестерхаус, если он не ошибался, находился за следующим поворотом.
        Он заметил, что на него надели маску, поверх одежды накинули дешевый плащ с глубоким капюшоном, а колени укутали пледом.
        «Удивительная забота», - зло подумал он, попытавшись дернуться. Руки оказались пристегнутыми к подлокотникам.
        - Тише, мистер Роветс, все хорошо, чудесное утро, птички поют, солнышко светит, незачем волноваться, - проворковала девушка, которая везла коляску.
        Голос принадлежал не его спасительнице.
        А мимо проходили люди. Множество людей, и каждый прохожий мог бы услышать его крик о помощи через микрофон в маске. Но кто станет ему помогать?
        «Я тебе помогу», - мягко прошептал ставший привычным голос, и сознание снова покинуло его.
        …
        Потолок. Серый, покрытый разводами сырости потолок, кружащийся над головой.
        …
        - Отравили, подонки… «Грай» на опиуме… а ты что хотела?! Паршивое чувство юмора… - услышал он сквозь пелену забытья женский голос, который показался знакомым.
        …
        Отравляющая темнота, густая, липкая, толчком подкатывала к горлу. Казалось, она растекается под веками изнутри. Хотелось открыть глаза и закричать, но сил не было.
        …
        Имя «Эльстер» означает «Сорока».
        Ей нравятся блестящие вещи. У нее золотые глаза.
        …
        Джек любил зеленый цвет. Цвет глаз всех мужчин в семье Говардов. Изумрудный платок в камине Вудчестера.
        Такой же платок был на Джеке в день казни. Под цвет глаз.
        Это Джека казнили на городской площади.
        …
        Это Джек убил Кэтрин Говард.
        …
        Это Джек убил Уолтера Говарда.
        …
        Эльстер украла деньги из Вудчестера и сбежала.
        …
        Это Эльстер будет жить
        …
        Кто-то прижимался к нему под тонким шерстяным одеялом, пытаясь согреть. Гладил по здоровой руке прохладными пальцами и тихо всхлипывал.
        Что-то похожее уже случалось, в невероятном черном «далеко».
        Этот сон не был похож на один из липких кошмаров, что мучили его в камере. В голове звенела непривычная, стерильная пустота - куда-то отступил страх, путанные видения больше не тревожили и мертвые не говорили.
        - Уолтер? Проснись, пожалуйста… - всхлипнула девушка рядом с ним. Знакомый голос, полный мольбы. Голос девушки с золотыми глазами.
        - Эльстер? - выдохнул он.
        Такие галлюцинации были гораздо приятнее. А если он уже заперт в Лестерхаусе, то это безумие его вполне устраивало.
        - Ты живой… - обрадованно выдохнула она, садясь рядом и тут же поправляя одеяло.
        - Ты живая, - повторил он, открывая глаза.
        Эльстер сидела на краю кровати. Выглядела она странно. Голову она замотала плотным темно-серым платком, концы которого спускались на спину, как две косы. На похудевшем лице безумно горели желтые глаза. Она стала и правда похожа на птицу.
        - А что мне сделается, я же говорила - хорошо убегаю и прячусь, - слабо улыбнулась она.
        Он смотрел на нее, и не знал, какой вопрос задать первым. Какой из вопросов вообще имел значение?
        - Как ты себя чувствуешь? Может, водички? Я одежду твою выкинула, она вся рваная и в крови, не переживай, я хорошую сперла, ну то есть купила, твоего размера… - Эльстер свои вопросы при себе не держала.
        - Нет, я… скажи, где мы.
        Он сел прямо. Его все еще мутило, но чувство скорее было похоже на сильное похмелье. Он заметил, что левая рука плотно перевязана чистыми бинтами. При попытке ей пошевелить, он почувствовал знакомую стреляющую боль. Уолтер никогда бы не подумал, что может так радоваться боли - кажется, руку ему удастся сохранить.
        - Это гостевой дом в этих, как вы их… Нижних Кварталах.
        - Эльстер, ты с ума сошла?! Тут же нельзя на улицу без охраны выходить даже днем, а уж девушке, одной… - возмутился он. - К тому же… мне сказали, что…
        - Что тебе сказали? - он заметил, как блеснули ее глаза.
        - Что ты украла деньги и сбежала, - признался он.
        Уолтер ждал, что она обидится или смутится. Тема была неприятна, но он пытался понять, почему Эльстер здесь. А еще очень хотел, чтобы она опровергла ядовитую ложь Унфелиха.
        - Конечно я украла деньги и сбежала, - она удивленно вскинула брови. - Я не только деньги украла, чтоб ты знал, а если бы у меня времени было больше - еще бы и дом подожгла.
        - Что ты… Эльстер, это же мой отец, - ошеломленно прошептал он.
        Унфелих был прав? Неужели все, что он сказал, было правдой, и она на самом деле опасна?
        Неужели она и правда просто предала его? Но тогда почему она здесь, а он не в Лестерхаусе?
        - Уолтер, доброе утро! - она пощелкала пальцами у него перед лицом. - Твой отец жандармов вызвал! Причем с утра, через полчаса после вашего проклятого гонга. То есть он встал, побрился, оделся и вызывал жандармов!
        - Я… я не…
        Эльстер осеклась и замолчала. Потом, вздохнув, продолжила:
        - Прости… я просто… я не слышала, как он вызывал, может, это был кто-то другой. Я спускалась и чуть не столкнулась с ними на лестнице. Спряталась за портьерой рядом с комнатой твоей мачехи. Она сразу видно, что из Де Исте, у нее по комнате драгоценности раскиданы, и кошелек с деньгами прямо на туалетном столике лежал. Я понимала, что тебя не спасу, если вместе попадемся. В общем, похватала все, что плохо лежало, еще плащ с маской - и в окно… Я из… в Лигеплаце так же. Подожди, я все-таки тебе водички… лучше чаю!
        Прежде, чем он успел ее остановить, Эльстер вскочила и скрылась за дверью.
        Рядом на стуле была стопкой сложена одежда. Уолтер смог сам одеться, пока Эльстер где-то звенела чашками и, кажется, с кем-то переговаривалась. Под рубашкой даже обнаружился шейный платок из мягкой серой ткани. Видимо, Эльстер решила, что этикет обязывает его носить. Уолтер свернул платок и сунул в карман - никогда в жизни он еще не ощущал такого презрения к альбионскому этикету, как сейчас. К тому же одеваться по форме сейчас было бы попросту глупо.
        Кроме платка Эльстер положила под рубашку гребень из кости молочного цвета. Вещь изысканная и явно очень дорогая. По гребню ползли выгравированные черные змеи, сплетающиеся в узор. Уолтер с усмешкой заметил вензель «ЛС». Ленне Скалигер. Эльстер украла у его мачехи гребень.
        - Он не отравленный, я проверяла, - сказала Эльстер, заставшая его за разглядыванием краденого. - Сама расчесывалась, и тебя расчесывала, пока ты спал. Было бы обидно все обрезать…
        Она поставила поднос на освободившийся стул. Мятый жестяной чайник она заботливо укутала лоскутной грелкой. Рядом стояли две чашки - черная и глиняная. Черная с обколотым краем, глиняная без ручки. Именно эти детали, это несовершенство окружающего, окончательно убедило Уолтера, что он не бредит.
        Эльстер налила чай в черную чашку и протянула ему.
        - Что случилось, когда ты сбежала? - спросил он.
        - Я… я видела, как тебя увезли. Не могла проследить, куда и спасти тебя… не могла. В общем, я пошла искать Бекку.
        - Кого?
        - Бекку, Уолтер. Ту мышь с дирижабля. Которая открывает двери и носит в саквояже очки с линзами, позволяющими видеть в темноте.
        - Откуда ты знаешь, что она возит в саквояже?!
        - Потому что после случая с дверью я пробралась к ней в каюту и порылась в ее вещах, - Эльстер смотрела на него так, как будто он сказал ужасную глупость.
        - Эльстер, нельзя так…
        - Почему?
        - Это незаконно, к тому же у тебя не было повода…
        - Ты по закону должен был в камере догнивать, - напомнила она. - А сороки до ужаса любопытны. В общем, я хорошо поняла, кто это такая, и чем она мне может помочь.
        - И кто же такая, по-твоему, Бекка?
        - Полуночница, которая влезла в дом герра Хампельмана. Подумай сам - какая-то нарочито набожная и неприметная девица с воровскими штуками в саквояже и открывающая двери, закрытые снаружи, бежит в единственный город, где все носят маски и легче всего затеряться, первым же дирижаблем. После второго убийства. Как и мы с тобой, Уолтер. У нее такие же мотивы.
        Эльстер замолчала. Уолтер поставил чашку на стул. Может быть, происходящее все-таки было бредовым видением?
        Видимо, эмоции слишком отчетливо читались на его лице.
        - Да ладно, я могу ее позвать, она сама расскажет.
        - Я похожа на балаганную сказочницу?! - раздалось шипение из коридора.
        - Она обижается, что я ее заставила тебя спасать, - доверительно сообщила Эльстер.
        Дверь открылась. Уолтер с облегчением понял, что с ума он не сошел - стоящая на пороге женщина просто не могла быть юной Служительницей.
        Ей было больше тридцати. Невысокая, хрупкая, со строгим взглядом темно-серых глаз, она казалась не то Наставницей из колледжа, не то Настоятельницей при храме.
        Но он узнал ее голос. Это она вывела его из тюрьмы.
        В руках Бекка сжимала чашку с чаем. Она села на табурет у двери и внимательно посмотрела на Уолтера.
        - Она металась без маски по улицам неподалеку от аэродрома и приставала к прохожим: «Вы не видели юную фройляйн в костюме Служительницы! Фройляйн из Лигеплаца, представляете, там убийство, не удивительно, что она решила бежать! Вот фотография, посмотрите!» - в голосе Бекки явственно слышалась злость.
        - Откуда у тебя ее фотография? - спросил Уолтер Эльстер.
        И все-таки это была именно она. Там, на дирижабле, Бекка почти не поднимала глаз, а он особо не разглядывал собеседницу. Спрятать тонкие морщинки в уголках глаз, подтянуть едва заметные складки у крыльев носа и в уголках губ, добавить косметики - и если пристально не присматриваться, можно увидеть совсем другое лицо.
        Он разговаривал со своим мертвым братом в темноте. В конце концов, почему бы и не фройляйн Бекка из Лигеплаца.
        - Да не было у меня никакой фотографии. Я понятия не имела, где ее искать, мне нужно было, чтобы Бекка сама заметила и пошла меня затыкать, - пожала плечами Эльстер.
        - И не побоялась, что ножом сзади пырну, - мрачно отозвалась Бекка.
        - Нож о шестеренки затупится, фройляйн Служительница. Я еще на корабле поняла, что мы про друг друга все знаем. В общем, я ее попросила тебе помочь.
        - Попросила, - вскинула бровь Бекка. - Пташка удивительно нагло врет.
        - Позвольте, вы сказали, что вас шантажировали, но у Эльстер ничего не было…
        - Она сказала, что написала десять одинаковых писем и разложила их в десяти почтовых отделениях на разных концах города.
        - Письма с отложенной датой отправки, - сказала Эльстер, довольно щурясь. - Всего на месяц. Первое должны были отправить в Лигеплац через день, после твоего ареста, десятое отправят завтра.
        Бекка сделала глоток из чашки. Казалось, от ее взгляда в комнате стало холоднее.
        - Не знаю, как она заставила тебя вести ее на Альбион, мальчик, но я правда удивлена, что эта птичка своими песенками не заставила ее отпустить добровольно и дать денег на дорогу. Впрочем, мы с тобой обе хорошо знаем, почему это невозможно, верно? - усмехнулась она, глядя на Эльстер.
        Уолтер поморщился. Игры в полунамеки были ему сейчас не под силу.
        - Да-да, вас же иначе не заставишь совершать добрые дела, - бесстрастно ответила Эльстер.
        - Добрые дела? Я что-то пропустила, ты просила меня сделать пожертвование сиротскому приюту, а я не так тебя поняла и вытащила преступника из тюрьмы?
        - Вы верите, что я убивал людей в Лигеплаце? - спросил Уолтер. Он не чувствовал вкуса чая, только обжигающую тяжесть, прокатывающуюся по горлу.
        - Откуда мне знать, мальчик? У тебя брат женщин потрошил. Хотя ты скорее нет. Я убийц много видела, и почти все они были с такими честными глазами, вот как у тебя. Хотя вы, Говарды, вроде слабы рассудком?
        - Нет, - отрезал Уолтер.
        Он не знал, почему после каждого предательства семьи все равно продолжал защищать ее, но признаваться Бекке в том, что он и правда едва не сошел с ума, было выше его сил.
        - А я другое слышала, мальчик.
        Бекка вытащила из кармана длинный мундштук из темного дерева и серебристый портсигар. Эльстер, скинув туфли, притянула колени к подбородку.
        - В общем, я прежде, чем ее искать, весь день каталась по городу и оставляла на почтах письма с описанием, где встретила, что нашла в саквояже, почему думаю, что это она убила герра Хампельмана, - сказала Эльстер, неодобрительно наблюдая за Беккой, выпустившей первое облако пахнущего цветами плотного белого дыма.
        - Я ее заметила. Думала завести за угол и пристрелить, если в башку и в сердце - наверняка же в неисправность придет, - холодно проложила Бекка, затягиваясь. - А она меня увидела, в руку вцепилась и давай про письма тараторить. Сказала, что будет говорить мне адрес за несколько часов до отправки письма. Как эту паршивку пытать - я понятия не имею, да и не моя это специальность. Найти десяток писем в вашем клоповнике я могла не успеть. В общем, мы договорились, что я тебя вытаскиваю и сторожу вас обоих, пока не проснешься. Пташка говорит мне, где последнее письмо и мы расходимся. Я кое-что знаю про нее, она - про меня, и мы обе забываем о существовании друг друга. Ты проснулся, не вижу причин здесь торчать.
        - Вы убили герра Хампельмана? - не выдержав, спросил Уолтер.
        Бекка прищурилась. Ему показалось, что ее уже скрывает альбионский туман, только этот пах не машинным маслом и гнилью, а цветочным наркотическим дурманом.
        - Нет. Когда я пришла, он уже валялся дохлый, вместе со своей женой. И Саттердика не трогала, а если это кто-то из наших - мне про то не известно. Ты хороший мальчик, хоть и глупый. Может, ты хорошо врешь, или не помнишь, как по ночам ползал по чужим домам с ножом, но это не мое дело. Хочешь совет Полуночницы - полежи тут пару дней, в этой помойке никто тебя искать не станет, придешь в себя - бери свою птичку и беги. Я знаю Унфелиха много лет. Он не отступится, пока она не умрет, - Бекка махнула мундштуком в сторону Эльстер.
        Уолтер заметил, как она поежилась и опустила взгляд. Она знала, что Бекка права. И панически боялась того, что ее и правда найдут.
        «Она могла просить Полуночницу избавить ее от преследователя, помочь ей скрыться, но вместо этого кинулась вытаскивать меня?» - с горечью подумал Уолтер.
        Он ведь поверил, что она его обокрала. Благородно простил ее, гордо бросил Унфелиху «нет». Потому что хотел защитить? Или потому что хотел не быть похожим на Джека и побоялся, что начав жертвовать другими ради себя, тоже сойдет с ума?
        А Эльстер, которая так боялась преследователей, которая и правда украла деньги и могла уехать в любой момент, осталась, чтобы помочь ему. Жила в районе, куда Уолтер когда-то боялся заезжать даже в охраняемом экипаже, связалась с женщиной, которую от убийства отделяли только десять клочков бумаги.
        - Хорошо. Я… я ее увезу. Эльстер, ты могла бы… сказать Бекке, где письмо? Я думаю, не стоит ее задерживать.
        Эльстер кивнула и быстро назвала адрес. Бекка, вытащив окурок из мундштука, бросила его на пол и раздавила каблуком.
        Когда дверь за ней захлопнулась, Уолтер несколько секунд в растерянности смотрел на Эльстер, пытаясь подобрать слова.
        Она смотрела золотым взглядом, в котором было столько эмоций, что он не мог различить ни одной. А потом обняла его, как когда-то в Лигеплаце, но осторожнее, чтобы не потревожить раненую руку.
        - Я так рада, что ты жив… - прошептала она, прижавшись щекой к его плечу.
        И все слова, которые он пытался сложить, потеряли значение. Он коснулся губами ее волос, и сказал единственные еще не потерявшие смысл:
        - Я так рад, что ты жива.
        Глава 13. Немного о ядах Альбиона и Де Исте
        Гостиница, в которой остановилась Эльстер, оказалась общежитием где сдавался этаж. Комнаты здесь были немного чище и с личной уборной и душевой, но с общей кухней. По ночам сверху раздавался частый топот и грохот, а снизу - отголоски чужих скандалов. Эльстер, пожав плечами, посоветовала Уолтеру не выходить по вечерам в общий коридор.
        Бекка исчезла, едва услышав адрес почты, где лежало письмо. В соседней комнате, которую она снимала, остались ее плащ, маска, карманное зеркальце и револьвер. Эльстер завернула все в плащ и убрала под кровать, заявив Уолтеру, что отдаст, если Бекка вернется, а если нет - просто не придется покупать револьвер.
        Эльстер где-то достала довольно приличную трость, к тому же со скрытым клинком. Клинок сейчас был для него практически бесполезен, но трость оказалась удобной и подходящей ему по росту, только набалдашник плохо ложился в руку и был слегка шершавым. Уолтер подозревал, что трость Эльстер украла, а набалдашник тщательно отполировала, чтобы скрыть следы, но говорить об этом не стал. Там, где они оказались, такие мелочи не имели значения.
        Его комната была совсем маленькой - встав с кровати можно было упереться руками в противоположную стену. Бумажные обои, сквозь которые проступали пятна сырости, небольшой светильник на рассыпающейся тумбочке и скрипучие деревянные полы - все это было частью жизни, неизвестной Уолтеру. Раньше бедность была для него чем-то далеким, что он видел только из окна экипажа. В Лигеплаце он предпочитал проводить как можно больше времени в пабе или у моря, и как выглядели окраины не знал, а спрашивать Эльстер не хотел, справедливо полагая, что простое любопытство может сделать больно.
        Теперь же эта гостиница с ее нищетой стала его укрытием, его защитой. Ему приходилось слушать ее, принюхиваться к ней, прикасаться - и учиться понимать.
        Здесь белье стирали без лавандовых капель, и простыни и одеяла пахли только чистой тканью. Сквозь щели в оконной раме в комнату проникал туман - едкий, густой и вездесущий. Эльстер вставляла прямо в щели тонкие ароматические палочки и оставляла тлеть. Сказала, что купила сразу сотню в ближайшей лавке. Эльстер вообще словно не боялась местных жителей. Уолтер сначала не хотел отпускать ее одну на улицу, но он с трудом стоял, даже опираясь на трость, и Эльстер смогла убедить его, что одной выходить гораздо безопаснее. Уолтер следил из окна - она шла, держась в тени, опускала взгляд, и редкие прохожие словно смотрели сквозь нее. Вместо платья она надевала черный мужской костюм и ее легко было принять за мальчика.
        Впрочем, она пообещала не выходить без особой нужды и брать с собой револьвер. Уолтер показал, как его заряжать, как снимать с предохранителя, как целиться так, чтобы поверили в то, что она умеет стрелять и посоветовал в крайнем случае делать первый выстрел в землю, под ноги нападающим.
        Первые двое суток Уолтер почти не помнил - он спал, не выключая свет. Просыпался, оглядывался по сторонам и, поняв, что он не в камере, засыпал снова. Эльстер в это время почти все время была рядом. Один раз, проснувшись, Уолтер застал ее спящей на краю кровати. Несколько минут он молча разглядывал ее лицо, на котором лежала печать тяжелой усталости. Под глазами отчетливо виднелись голубые тени. Он почувствовал, как сердце болезненно сжалось от смеси одинаково ярких чувств, окативших, словно прибой. Здесь была колющая вина, царапающая нежность, тяжелая тоска и теплая, золотистая благодарность. Слова теснились в горле, но Уолтер глотал их, продолжая молчать - не хотелось тревожить ее. Вместо этого он просто закутал ее в одеяло и закрыл глаза. Через несколько минут, уже засыпая, Уолтер почувствовал, как Эльстер перевернулась и уткнулась носом ему в плечо. Проснулся он в одиночестве.
        Лифт в здании когда-то был, но сейчас от него остались только заколоченные проемы в шахту, куда явно не брезговали сбрасывать мусор. Спуск по лестнице пока что был ему не под силу - его жестоко мутило и с каждым шагом усиливалось головокружение. Эльстер приходилось поддерживать его, и Уолтер отложил свои попытки выйти на улицу.
        И все время Уолтер неотступно чувствовал, как темнота, которой он так жадно дышал в тюрьме, осела где-то в легких, расползлась пятном на сердце и затаилась. Он не слышал голосов, не видел галлюцинаций и даже кошмары перестали сниться, но ему казалось, что это лишь передышка.
        Его беспокоила рука. Эльстер сказала, что Бекка запретила приводить врача. «Она сказала, что проще вернуть тебя в тюрьму сразу, не подставляя остальных» - виновато прошептала она. Уолтер понимал - нужно полноценное лечение. Антибиотики, мази и главное - квалифицированный хирург. Иначе очень скоро ему понадобится хороший протезист. А Уолтер ни минуты не сомневался в том, что его фотография уже лежит в каждой клинике.
        Если бы он был один и имел проблемы с законом только из-за Джека - можно было бы поехать в какой-нибудь город во Флер, найти там врача или протезиста, а потом уехать в какую-нибудь глушь и там переждать. Настоящего убийцу рано или поздно поймают, и он смог бы выбирать любую жизнь. Может, даже вернуться в Лигеплац. Хенрик, наверное, понял бы. И даже Зэла… но он был не один. И все, что ему оставалось - дважды в день перевязывать руку, смазывать рану обеззараживающей мазью и надеяться на то, что молодость, здоровье и остатки веры в собственное бессмертие все же победят.
        На третий день он зашел в душевую и долго стоял, упершись лбом в покрытую разводами стену. Чувствовал, как горячая вода с колючим запахом обеззараживающего состава стекает по спине. И только в этот момент что-то словно разжалось внутри, заставив поверить, что худшее - позади. Больше не будет удушающего безумия, темноты, не дающей дышать и печального голоса Джека, умоляющего не засыпать. И даже в то, что руку удастся спасти Уолтер поверил в этот момент. Он тихо рассмеялся и провел ладонью по лицу. Словно снял еще одну маску, которая тяжелыми каплями упала под ноги, разбилась теплыми брызгами и утекла в черную щель слива. Маску узника и безумца. Ему хотелось думать, что она и правда смыта.
        Перевязав руку и одевшись, он вышел в коридор и постучал в соседнюю дверь.
        Эльстер открыла ему не сразу. Он услышал металлический скрип кровати и торопливый шорох.
        - Все хорошо? - спросила она.
        - Да, все… мы можем поговорить?
        - Конечно, - она приоткрыла дверь и отошла, чтобы он мог зайти.
        Комната была точно такой же, как у него, только на тумбочке лежало простое зеркальце и стоял изящный красный флакон духов. Эльстер проследила за его взглядом.
        - Будешь ругать?
        - А запах тебе нравится? - улыбнулся он, садясь на табурет. Теперь он смотрел на нее снизу вверх. Эльстер растерянно посмотрела на него и машинально спрятала флакон за спину.
        - Нет, - призналась она. - Пахнет перцем и какой-то липкой гадостью.
        - В Де Исте почти все духи такие. А выбрала ты его…
        - Потому что флакон красиво блестел, - со вздохом закончила Эльстер.
        Она неуверенно улыбнулась и села на край кровати, не выпуская духи из рук.
        - Иди сюда, - позвал Уолтер, протягивая руку. Он забрал флакон и приоткрыл его.
        Духи были южными - пряными, тягучими и пахли черным перцем, апельсином и чем-то древесно-медовым. Он знал, что аристократки в Де Исте в совершенстве владеют двумя науками: соблазнять и потом избавляться от соблазненных с помощью дипломатии, шантажа или яда - по ситуации. Девушке из Кайзерстата и правда плохо подходил этот запах, как сороке - змеиная кожа. Уолтер пообещал себе подарить ей подходящие духи, как только закончится это бесконечное бегство.
        - Ты открыла, понюхала и убрала?
        - Да…
        Он взял ее за руку и подвернул манжету платья. Открутил крышку с флакона и поставил его на пол, оставив в руках только тонкую кисточку, смоченную в маслянистой жидкости. Показал ее Эльстер:
        - Видишь? Это совсем другие духи, не те, что в Кайзерстате или на Альбионе. В Де Исте помешаны на своих ядах. Они знают - то, что убивает в большой концентрации… - он провел кончиком кисточки по ее запястью, оставляя блестящий след и закрыл флакон, - по капле может быть лекарством.
        Уолтер не мог заставить себя оторвать взгляд от едва заметных голубых ниточек вен на ее запястье. Духи растеклись по коже, раскрываясь верхними нотами - цитрусово-медовыми, золотыми и горячими. Где-то в сердце аромата чувствовалась горечь черного перца. Эти духи действительно были ядом, только отравляли не того, чьей кожи касались, а того, кто вдыхал.
        А может, они были и вовсе ни при чем.
        Кончиками пальцев он растер духи и опустил лицо к ее ладони, замерев так на несколько секунд.
        - Так лучше? - спросил он, наконец поднимая глаза.
        Эльстер медленно забрала у него руку и поднесла к лицу.
        - Лучше, - улыбнулась она. - Теперь пахнет летом. У нас был сад, и там рос куст с такими белыми цветами, у нас их называли «братская любовь», а мужчина из Гардарики назвал… чубушником. Вот на него запах похож.
        - Моя дорогая мачеха знает толк, - усмехнулся Уолтер, вспоминая, зачем он здесь. - Слушай, нам надо уезжать.
        - Ты сегодня до лестницы еле дошел, - напомнила ему Эльстер.
        - Неважно. Мне не понравилось, что сказала Бекка - она знакома с Унфелихом, к тому же, чтобы вернуться в Кайзерстат ей нужно, чтобы нашли убийцу. Если они объединятся - Унфелих получит тебя и сможет арестовать меня. Бекка возвращается в Кайзерстат лазать по домам, Унфелих пишет отчет в уютном кабинете - все счастливы.
        - Бекка… Она мне помогала, пока тебя не было, - растерянно пробормотала Эльстер. - Когда тебя арестовали… Бекка каждый день ходила к тюрьме. Она сначала все разнюхала, с кем-то познакомилась, сделала какие-то фотографии, кого-то шантажировала, с кем-то договаривалась, я какую-то побрякушку на взятку отдала… а я спать не могла. И есть. И вообще ни о чем думать, Бекка меня потом пожалела, заставляла есть. И какой-то гадостью поила, пахла как ваши наволочки в Вудчестере, но я после нее засыпала. Бекка вообще-то хорошая, хоть и злая на всех.
        - Почему злая? - спросил Уолтер, садясь рядом и обнимая ее за плечи. Она привычно прижалась щекой к его плечу.
        - Она в армии служила Утешительницей, когда последняя война была. Сказала, что знает про «Пташек». Сказала, что… у нее в общем были причины. Бекка мне помогла чем сумела, но я думала, тебя там пытают! - ее голос сорвался. - Каждый день… Бекка говорила, что это не так, но она врала - ей неоткуда было знать. И когда она тебя привела… ты бы видел свои вещи! Столько крови… Уолтер, если бы ты там из-за меня сидел - я бы сразу сдалась, правда! Только бы тебя отпустили… но Бекка сказала, что если я сдамся - тебя повесят, потому что ты станешь не нужен. Она не станет… а может быть и станет. Я не знаю. Я устала всех бояться, - прошептала она.
        Уолтер не знал, что сказать. Он не обольщался насчет Бекки - Полуночница вряд ли отличалась особой принципиальностью, к тому же ей совершенно незачем жертвовать своими интересами ради посторонних людей. К Эльстер она явно не успела проникнуться теплыми чувствами. Но объяснять это он не хотел.
        - А ведь это я во всем виновата, - зло сказала она, отстраняясь. - Знаешь, почему я к тебе пришла? Потому что думала, что это будет справедливо. Потому что ты мне что-то должен. Всегда одни проблемы были от мужчин с деньгами и положением… а теперь ты можешь без руки остаться.
        - Все со мной будет в порядке…
        - Не ври, я все видела! Если ты сохранишь руку - это будет чудо. Я думала, ты меня привезешь на Альбион, я пересижу в доме твоего отца, прикидываясь немой дурочкой, а потом сбегу и начну где-нибудь новую жизнь, когда меня искать перестанут. Вместо этого ты просидел в тюрьме и можешь узнать, каково это, когда в руке шестеренки крутятся. Так нечестно, Уолтер.
        - Эльстер, я сам так решил. Ты же не думаешь, что я когда в это ввязывался не понимал, что делаю?
        - Зачем тогда? Почему ты меня не выдал, сейчас бы все было хорошо…
        - Я людей убивал в Лигеплаце, забыла? - улыбнулся он.
        - А все из-за этого подонка Хампельмана! - неожиданно воскликнула Эльстер, вскакивая с кровати. - Старый ублюдок, у которого неожиданно проснулась совесть!
        - Ты была с ним знакома? - Уолтер наблюдал, как она мечется по комнате, явно ища глазами что-то, что можно разбить.
        - Я была знакома с Марией. Ты не знаешь, какая она была! Умная, сильная, злая! Такая красивая…
        - Фрау Даверс говорила, что она была сумасшедшей, - напомнил Уолтер, окончательно переставший понимать, что происходит.
        - Фрау Даверс очень много знает! Удивительно, как фрау Даверс вообще жива до сих пор с такой осведомленностью!
        - Эльстер замерла посреди комнаты, бессильно опустив руки. - И как я жива - не знаю. Ты прав, мне надо бежать…
        - Нам, Эльстер. Нам надо бежать, - напомнил Уолтер.
        - Да, да, ты прав… Но ты же не сможешь… тебе плохо…
        - У тебя есть живые деньги? - спросил он, наклоняясь и поднимая с пола трость.
        - Да, есть… немного.
        - Отлично. В таком случае завтра поздно вечером спустимся, наймем экипаж и поедем на вокзал. А оттуда… хочешь в Эгберт?
        - Эгберт? Это откуда был герр Даверс?
        - Да. Там много маленьких деревень и не любят людей с Альбиона.
        - Но ты с Альбиона, - напомнила Эльстер.
        - Да, и я там в розыске. Тебе есть куда собрать вещи? Эльстер, перестань метаться, иди сюда, - он старался говорить уверенно, но на самом деле перспектива ехать в Эгберт пугала. В деревне он, если что-то пойдет не так, точно потеряет руку - хорошие протезисты предпочитали крупные города.
        Он взял Эльстер за рукав, заставил сесть рядом, заглянул ей в глаза и понял, что слова бесполезны. Потому что, хотя она и сохраняла остатки самообладания, во взгляде читались только отчаяние и истерический ужас.
        - Я боюсь одна…
        - Я не собираюсь тебя бросать, - спокойно сказал он. Уолтер по опыту знал, что человека легко заразить своим спокойствием и уверенностью. А в том, что Эльстер он бросать не собирается, Уолтер был уверен.
        - Так неправильно. Я… Уолтер, это все, все из-за меня! Я должна дальше одна…
        У Уолтера не было никаких правильных слов для ответа. Потому что Эльстер боялась не зря - они на самом деле подвергали друг друга опасности. Он был слишком слаб, чтобы ее защитить и не имел больше даже призрачной надежды на помощь отца. У Эльстер вообще ничего не было, кроме краденых украшений с фамильными вензелями Говардов и Скалигеров, и брошенного Беккой револьвера.
        Зачем они нужны друг другу?
        У него не было ответа на этот вопрос. И все же Уолтер знал, что не оставит Эльстер на Альбионе. И в Эгберте не оставит. И может быть, не оставит ее уже никогда.
        Потому что Эльстер никогда не взяла бы у его отца чек, потому что у нее желтые птичьи глаза, темное прошлое и человеческое сердце. Потому что настал момент, когда все сомнения стали пустыми.
        - Ты никому ничего не должна, - тихо сказал он.
        В воздухе сгущался медовый запах духов, раскрывшихся нотами сердца - черным перцем и флердоранжем. От этой отравы Уолтер не знал противоядия и никогда не хотел его искать.
        - Что тогда делать?
        - Ехать в Эгберт. Вместе.
        - Зачем? - спросила она, поднимая на него взгляд. Глаза у нее были уставшие, а под отчаянием и страхом явственно проступала обреченность. Потому что не было правильного ответа на этот вопрос.
        Но Уолтер не стал его искать.
        Ни у одной женщины не было таких обжигающе нежных губ. Пускай для целого мира она будет подделкой, созданной, чтобы сводить с ума - так лишаться рассудка Уолтер был готов снова и снова.
        …
        Утром Уолтер смог пройтись по коридору лишь слегка опираясь на трость. Попытался выйти в общий коридор, но не смог открыть дверь - под ней с той стороны кто-то спал, оглашая храпом весь этаж. Он брезгливо ткнул лежащего тростью, но тот не обратил никакого внимания. Вздохнув, он закрыл дверь и зашел на кухню.
        Кухня оказалась темным помещением, где помещались две закопченные плиты и стол, заваленный посудой. Тарелки вперемежку с кастрюлями, в углу стояла пара закопченных чайников, а у стены располагалась целая батарея разнообразных кружек, из каждой из которых торчала вилка, ложка или нож.
        Уолтер не без труда нашел среди посуды старую медную джезву, оторвал пару кусков от большого рулона дешевой ткани, лежащего на окне и полез в ящик за чистящим порошком. Эльстер смогла купить кофе в одной из местных лавок, и сейчас пачка лежала в запертой кухонной тумбочке с номером их комнаты.
        Ему хотелось чем-то порадовать Эльстер. Он заглянул к ней в комнату - она еще спала, привычно свесив руку с кровати.
        Он постелил ткань на колени, зажал между ними ручку джезвы и принялся методично очищать медную поверхность, стараясь не думать, как давно этого не делали. Одной рукой делать это оказалось неожиданно тяжело, к тому же тряпка только размазывала грязь.
        - Я квартируюсь здесь полтора года, и еще никто ей не пользовался. У местных нет денег на кофе, - внезапно раздался над ухом каркающий голос.
        Уолтер обернулся и с трудом сдержался, чтобы не отшатнуться. Рядом стоял старик с обезображенным лицом.
        Единственный глаз, старческий, водянисто-голубой, в красных прожилках, смотрел на него с настороженной неприязнью. Вместо второго - уродливый шрам, зачем-то грубо зашитая глазница. Старик криво улыбался, обнажая кривые желтые зубы. Вместо губ вокруг провала рта расходились розовые бугристые пятна - скорее всего, кто-то сильно разбил ему лицо.
        - Я не ношу масок, - с вызовом произнес старик.
        - Это ваше право, - спокойно ответил ему Уолтер, опуская глаза к джезве.
        - Меня зовут Нед, - сообщил старик.
        - Уолтер.
        - Девочка с короткими волосами - твоя сестра?
        - Да, - предпочел соврать Уолтер.
        - Смотри за ней получше, она нравится нескольким постояльцам и не нравится их женам.
        - Скоро мы уедем и оставим этих достопочтенных господ их супругам.
        - Ты из благородных чтоль? - с неприязнью спросил его старик. - Образованный небось?
        Уолтер грязно выругался про себя, и тут же подумал, что надо было вслух - может, тогда старик бы отстал.
        Но Нед не собирался отставать. Он уселся рядом на колченогий табурет и достал из-за пазухи закопченную металлическую трубку с костяной чашей сбоку. С отвратительным скрипом подвинул небольшой рычаг у мундштука, и трубка тихо засвистела, разогреваясь.
        Уолтер поморщился и покосился на трость. Можно было прогнать старика, но ему не хотелось конфликтов. Впрочем, дышать опиумным паром и слушать старческие бредни ему тоже было неинтересно.
        Когда-то можно было курить опиум только в специальных клубах, где трубки разогревались на специальных лампах. Богатые курильщики до сих пор предпочитали именно такой способ - роскошные интерьеры, тусклый свет масляных ламп, путающийся в цветных стеклах. Те, у кого денег не было, курили саморазогревающиеся механические трубки и имели возможность досаждать случайным собеседникам.
        - Знаешь, что у меня с лицом?
        - Нет, - ровно ответил Уолтер. Как назло, грязь с джезвы начала сходить.
        - А хочешь узнать?
        Уолтер неопределенно повел плечом. Все подобные истории были одинаковы, а если у рассказчика опиумная трубка - значит, ничего интересного он точно не скажет.
        - Я прошел войну Журавлей и войну в Гунхэго!
        «Куда ни ткни - ветераны паршивых войн за самолюбие Альбиона», - с раздражением подумал Уолтер.
        - И знаешь, кто изуродовал мне лицо? Баба!
        - На вашем месте, я бы рассказывал, что это была шрапнель, - неприязненно отозвался Уолтер.
        - Эта сука была хуже шрапнели! Пули милостивы, они хотя бы калечат людей без удовольствия… Из благородных между прочим дамочка. Не тер-р-рплю благородных, так и запиши!
        Старик курил жадно, чмокая разбитыми губами. По щетинистому подбородку стекала ниточка сероватой слюны, а единственный глаз все больше мутнел. Уолтер почувствовал, как к горлу снова подступает тошнота.
        - Мы тогда захватили корабль. Знаешь, какие у них корабли? С бумажными парусами, сложенные, как веера у шлюх! У благородных, я видел, из перьев. Наверняка у этой тоже был из перьев, чтобы она свою бесстыжую морду прятала за ним!
        - Послушайте, мне не интересно. Поделитесь своей бедой с кем-нибудь другим, - отрезал Уолтер, насухо вытирая засиявшую джезву и вставая из-за стола.
        - Нет, ты послушай! Послушай! Ты-то точно щенок из благородных, что ты здесь делаешь? У тебя паршивые, паршивые глаза! Я помню твои глаза, ты тоже там был!
        - Я не воевал в Гунхэго, - ответил Уолтер, возвращая джезву на место. Кофе можно сварить и позже, минуя отвратительные истории.
        - Ты там был! Не ври мне, это ты и твоя паршивая потаскуха меня изуродовали! Благородным возвращали лица и давали протезы, а мне эта паскуда зашила лицо, будто брюхо фаршированному гусю! Помнишь, что она говорила? «Какое необычное ранение, как интересно, сможем ли мы его спасти!» - передразнил он высокий женский голос. - Мне отстрелили половину лица!
        - Так это не женщина была виновата, а выстрел, - неприязненно отозвался Уолтер, потянувшись к трости.
        В Гунхэго служило немало врачей. Но все же Уолтер поступал мудро, когда носил черные очки. Его глаза не нравились слишком многим.
        - Если бы вы тогда были чуть-чуть помилосерднее - моя жизнь сложилась бы по-другому! Я же обещал заработать и прислать вам денег, клялся, что если мне сохранят лицо… - Уолтер увидел, как из единственного глаза старика текут частые крупные слезы.
        - Я не был на войне, - повторил Уолтер, направляясь к выходу.
        - А я слышал, что она сдохла! Что ты убил ее, породистый кобелек, загрыз свою племенную суку, не дождавшись щенков! А может, ты достал их из нее, и поэтому тебя Потрошителем прозвали?
        Мир внезапно обрел удивительно яркие очертания. Уолтеру казалось, что он видит каждую трещинку на дверном косяке, даже те, что были тоньше ниточки паутины. Он различал каждый оттенок каждого запаха коридора - от вчерашнего горелого масла до густого опиумного дыма. И красок внезапно стало столько, что если бы Уолтер решил нарисовать этот безликий гостиничный коридор, ему пришлось бы смешивать оттенки несколько часов.
        А потом мир медленно сжался в узкую полоску. Время потекло медленно, так медленно, что улыбка растягивалась на его лице, словно рваная рана - мучительно, медленно и через силу.
        - Что ты сказал? - прошептал он, оборачиваясь к старику.
        И не услышал ответа, хотя видел, как шевелились его губы.
        Зато шорох клинка расслышал отчетливо и даже не понял, откуда он раздался. Потому что клинок всегда был в его руке.
        - Кэтрин Борден… - прочитал он по губам.
        Уолтер почувствовал, как на языке растекается вязкая желчь. Имя Кэт было осквернено еще и этим слюнявым, уродливым ртом. Светлая память жалобно хрустнула на кривых желтых зубах и растворилась в опиумной дымке.
        «Убей его, Уолтер! Почему ты стоишь?» - раздался за спиной вкрадчивый голос Джека.
        - Уолтер, что с тобой?! - услышал он сквозь дымку испуганный голос Эльстер.
        А по клинку медленно стекала кровь, удивительно отчетливо красная, жидкая, словно разбавленная водой. Стекала частыми каплями на пол, растекалась лужей у носков ботинок. Уолтер, брезгливо поморщившись, сделал шаг назад. Даже пахла она омерзительно, сладковатой гнилью, словно этот человек давно уже был мертв, словно кровь сейчас не стекала из опустевшей глазницы на грязную рубашку, словно и не было клинка, вошедшего в единственный глаз старика чистым и выскользнувшего из его затылка уже ярко-красным, как…
        - Уолтер! Посмотри на меня!
        Он медленно обернулся. Так же медленно разжал пальцы и услышал, как клинок с глухим стуком упал на пол.
        Эльстер подошла к нему, не подбирая юбки, и подол сразу потемнел и набряк. Она прикоснулась к его лицу прохладными пальцами.
        - Что с тобой, Уолтер? Пойдем отсюда, пойдем…
        - Эльстер, я… - с ужасом прошептал он, оборачиваясь. - Я… я не…
        - Тебе плохо, - сочувственно сказала Эльстер, прижимая ладонь к его щеке. - Бекка сказала, тебе надо больше воды пить, что тебе что-то давали…
        - Эльстер, я человека убил! - ошеломленно прошептал он, с ужасом глядя на клинок.
        - Ничего, это ничего… Пойдем, Уолтер. Скоро мы отсюда уедем, скоро ты поправишься, скоро…
        Она улыбнулась и вслед за движением губ на ее горле расползалась тонкая нитка разреза. Эльстер подняла на него полные непонимания, гаснущие глаза. Что-то прозрачное, золотое, потекло на ее рубашку.
        Он сжимал рукоять окровавленного клинка, который словно сам собою оказался в руке, и с ужасом смотрел, как Эльстер медленно опускается на колени, зажимая разрез. Между ее пальцев сочилось жидкое золото, и чем больше его вытекало, тем больше тускнели ее глаза.
        - Нет, нет, нет, я… - бестолково прошептал он, не в силах осознать случившееся.
        «Ты теперь как я, - ласково прошептал Джек. - Убивать любимых - особенно приятно».
        «Он не убивал… ты не убивал…» - полоснула сознание отрезвляющая мысль.
        - Уолтер, да отзовись же!
        Он опустил взгляд. Эльстер стояла перед ним и трясла за лацканы жилета.
        - Эльстер?
        - Наконец-то! Уолтер, какого здесь происходит? Ты стоишь так уже несколько минут со своей тростью и в стену смотришь, тут фройляйн чая пыталась выпить, но боится, что ты…
        - Эльстер! - хрипло воскликнул он, отбросив трость и сжимая ее плечо. - Эльстер, я с ума сошел! Здесь кто-то сидел?!
        - Нет, ты один… никто с кухни не выходил… Уолтер, что с тобой?
        - Мне показалось… я видел… я убил тебя, - прошептал он, проводя кончиками пальцев по ее воротнику.
        - Какие глупости! С чего тебе меня убивать, ты же совсем не такой, - улыбнулась она, касаясь губами его виска. Но это не принесло облегчения.
        - Эльстер, я только что с одноглазым мужиком разговаривал, а потом убил его, потому что он перепутал меня с Джеком. А потом… тебя.
        - Уолтер, Бекка сказала, что она нюхала воду, которую ты пил - там какая-то гадость, сказала «Грай», понятия не имею, что это. Еще сказала «паршивое чувство юмора»… прости, я должна была спросить, но я слишком обрадовалась, что ты живой и слишком испугалась… короче я тогда проверяла, ломали ли тебе пальцы и немного прослушала. Нужно воды побольше пить и спать, само пройдет… Бекка так сказала.
        Уолтера передернуло. Но сейчас Эльстер стояла перед ним, живая, настоящая, а трость валялась у нее под ногами. Он обернулся и посмотрел на стол. Чистая джезва стояла с краю, а покрытая черными разводами тряпка валялась на полу.
        - Я пришел сварить тебе кофе, - Уолтер наконец заставил себя вымученно улыбнуться.
        - Кофе? Отлично, я хочу кофе! Вещи я вчера собрала, а вот продукты пока не упаковала, их правда совсем немного, но надо…
        Эльстер что-то говорила, подходя то к тумбе, то к столу, раскладывая какие-то свертки и оценивающе разглядывая ложки в тусклом свете грязного окна. Уолтер стоял, не в силах заставить себя нагнуться и поднять трость. Он не мог даже опустить взгляд, потому что был уверен, что увидит лужи крови, по которым Эльстер так беззаботно стучит каблуками.
        Пересилив себя, он посмотрел вниз. Пол был чистым. Трость лежала у плиты и он видел тонкую полоску железа - клинок выскользнул при падении.
        Эльстер сунула ему в руки чистую джезву и пачку кофе.
        - Не кусаются, - с улыбкой сообщила она, поднимая трость. - Уолтер, я помню, какую ты рожу скорчил, когда я тебе предложила меня убить еще в Лигеплаце. И с каким восторгом на меня смотрел, когда проснулся. Мало ли какая тебе глупость почудилась - ты точно не убийца. Кто угодно, только не ты.
        Она обняла его за шею и коснулась кончиком носа его подбородка. Уолтер вдруг понял, что на кухне пахнет горелым и яблоками, а вовсе не опиумом, что платье у Эльстер чуть ниже колен, и никаким подолом вытирать лужи крови с пола она не могла, и что он очень многого желал ей, но только не страданий и смерти. Даже в мыслях, даже в самых темных уголках души, даже в минуты сомнений в допросной.
        Он, улыбнувшись, прижал ее к себе и закрыл глаза. Совсем скоро позади останется Альбион и все его призраки. Удалось забыться один раз - удастся снова, к тому же теперь он не одинок, и кто-то так искренне в него верит, что только этим прогоняет любую тьму.
        - Все будет хорошо, - тихо пообещала ему Эльстер.
        И он сразу поверил.
        Глава 14. Колыбель Голубая
        Утром Уолтер наконец-то побрился. Эльстер в шутку предложила оставить бороду для конспирации, но хоть он и не узнавал человека в зеркале, все же не мог поверить, что кого-то можно обмануть таким простым трюком. Если бы черные очки и борода действительно были способны спрятать Уолтера Говарда ото всех, включая его самого - он бы не раздумывал. Но это было не так, и он долго, ругаясь, взбивал мутную сероватую пену, а потом тщательно сбривал следы своего заключения. Медленно и осторожно - хотя он уже почти привык делать это одной рукой.
        Лицо в зеркале стало привычнее, но что-то неуловимо изменилось и потяжелело, не то во взгляде, не то в уголках губ и едва заметных морщинах в уголках глаз. Эти изменения нельзя было выправить бритвой, они осели где-то внутри. Вдохнув, он умылся ледяной водой и вышел на кухню, чтобы сварить кофе перед отъездом. С облегчением вздохнул, обнаружив, что кухня пуста.
        Сегодня ему стало хуже. Он старался не подавать вида, но к двери комнаты пришлось продвигаться по стенке, и если бы Эльстер не догадалась найти ему трость, ему бы не удалось даже дойти до кухни. По руке расползалась все более отчетливая горячая пульсация. То, что Уолтер принял за исцеление, оказалось действием обезболивающих мазей. Он надеялся, что после кофе и порции лекарств сможет дойти до экипажа, а от экипажа - до вокзала.
        «Хорошо еще у нас нет вещей. Заставлять Эльстер тащить чемодан было бы совсем унизительно», - подумал он, глядя, как кофе медленно покрывается кремовой пенкой.
        Всю ночь его мучили кошмары, в которых его руки были целиком покрыты чем-то золотисто-прозрачным, маслянистым и пахнущим духами из Де Исте. Эльстер не было нигде. Он звал ее, мечась по пустым этажам общежития, и с каждой секундой паника усиливалась, а тишина, которую нарушал только его крик, становилась все гуще и все сильнее давила на виски.
        Но сейчас привычные действия, запах кофе и даже доносящаяся снизу грязная брань соседей успокаивала его. Уолтер всю жизнь прожил с подсознательным страхом за свой разум, и научился ценить реальность - тяжелую, фактурную и яркую.
        У джезвы гладкая ручка.
        У кофе - густой запах с едва заметной горечью пережаренных зерен.
        Трость глухо стучала по деревянному полу.
        Под кожей покалывался ледяной влажный озноб.
        В правой ладони лежал шершавый набалдашник трости.
        Под запахом кофе явственно ощущалась гарь и дешевая приправа, которую использовали те, кто не мог позволить себе хорошие продукты. Она почти целиком состояла из соли и чеснока, заглушая вкус и запах любого блюда. Чеснок смешивался с терпким запахом масла и металла. Шлейфила эта композиция плесенью и ржавчиной.
        «Такие себе духи, «Нижние Кварталы», для самых непритязательных», - усмехнулся про себя Уолтер. Он прекрасно знал, что гостиница, где им с Эльстер пришлось прятаться, было далеко не самым страшным жильем этого района, а на улицах пахло и чем похуже.
        Но это была реальность - с запахами, цветом и ощущениями. Если снизу ругаются люди - значит, общежитие не пусто. Его незабинтованная рука была чистой.
        Значит, он не сошел с ума.
        «Может быть, никакое это не безумие, просто бредовые видения. В конце концов, рука явно воспалена, и что-то я пил в тюрьме… «Грай», а ведь что-то знакомое…» - думал Уолтер, тяжело опираясь на стол и медленно наливая кофе в кружку. Тонкой струйкой, чтобы не пролить. Рука едва заметно дрожала.
        Он не заметил, как Эльстер подошла, положила теплую руку ему на запястье и уверенным движением вылила остатки кофе в чашку.
        - Доброе утро, - без улыбки сказала она. - Уолтер, ты выглядишь так, как будто тебя из гроба вытащили.
        - Все в порядке, я просто руку еще не перевязывал.
        - Врешь, - немедленно определила она. - У тебя бинты чистые, я тебе их меняла, пока ты в отключке валялся - за ночь пачкаются. Тебе к доктору надо.
        - Эльстер, какой доктор? У любого врача через пять минут появятся жандармы с Унфелихом, мы получим по пуле между глаз и да - моя рука больше никого не побеспокоит.
        - А если не пойти - ты умрешь! - безапелляционно заявила она.
        - От царапины никто еще…
        - Уолтер, избавь меня от лжи или от мужской веры в свое бессмертие! - скривилась Эльстер. - Ты до Эгберта не доедешь.
        - Главное - сесть в поезд. Любой ценой. А оттуда можешь пинками выкатить хоть мой труп - здесь я им стану гораздо раньше, ты сама сказала, - Уолтер сел на ближайший табурет, постаравшись, чтобы жест выглядел непринужденным, но по взгляду Эльстер понял, что она заметила, что ему тяжело стоять.
        - Я не хочу ниоткуда пинками выкатывать твой труп! Почему ты не отдал меня Унфелиху, сейчас хоть один из нас был бы в безопасности!
        - Ты правда думаешь, что я мог так сделать? - тихо спросил Уолтер. Вопрос его не обидел. Он помнил миг сомнения. Зато нашел единственный верный ответ на свой вопрос: не мог.
        - Уолтер, пожалуйста… тебе нужно к врачу. Придумай что-нибудь, ну почему все так, нечестно, неправильно, я же совсем не хотела, чтобы тебе было больно… - прошептала она и в ее глазах блеснули слезы. Чтобы он не заметил, она зашла ему за спину и обняла за плечи. Прикосновение успокаивало, и он на несколько секунд прижался щекой к ее руке.
        От запястья все еще едва заметно пахло духами. Реальность становилась гораздо приятнее.
        Он молчал. Эльстер была права, и несмотря на свою браваду, Уолтер прекрасно понимал, что это не выход.
        - Если ты умрешь - я одна останусь! - нашлась она.
        - Тебе кто-нибудь говорил, что шантаж - это плохо? - спросил он, пробуя кофе. Зерна действительно пережарили.
        - Прости, Уолтер, я получила дурное воспитание, не то, что в лучших домах Альбиона, - проворчала она, придерживая его чашку.
        - Это ты на Джека намекаешь? - он обернулся, чтобы видеть ее глаза.
        - Нет, на одного оборванца с гитарой, Джек, как я поняла, был настоящий джентльмен, - слабо улыбнулась она, чуть склонив голову к плечу. Будто просила не сердиться.
        Уолтер и не собирался. Джек правда был джентльменом, а он теперь стал оборванцем даже без гитары. И неизвестно теперь когда он в следующий раз возьмет в руки инструмент.
        «В руки», - усмехнулся про себя Уолтер неудачному каламбуру.
        - Я понятия не имею, что делать, Эльстер. У меня здесь нет знакомых врачей, которые стали бы укрывать беглого преступника.
        - А знакомые Джека? У него разве не было хороших друзей?
        - Как бы тебе помягче объяснить, каким человеком был Джек, милая… - вздохнул Уолтер.
        - Ладно. У него не могло вообще не остаться никого, кто его любил бы! Даже самых никчемных людей кто-то любит!
        - Отец его любил, - горько усмехнулся он.
        - Уолтер, престань! Твой отец никого не способен любить, разве ты не понял? Просто Джек играл свою роль, а ты не захотел. Кто еще? Ну хоть кто-нибудь? Любовница? Какой-нибудь особо благодарный пациент?
        Он нервно усмехнулся. «Особо благодарный пациент», надо же! Самые благодарные пациентки Джека наверняка с удовольствием спрятали бы Уолтера под землю.
        - Хоть кто-то! Не оставляй меня, пожалуйста, я же правда… ты мне очень нужен, - бестолково прошептала она, прижимаясь лицом к его волосам и крепче обнимая за шею.
        Уолтер молча коснулся губами ее запястья.
        У Джека не было друзей. У него тоже не было. Никто из бывших любовниц, подруг, собутыльников, собеседников, товарищей по университету и немногочисленных альбионских сослуживцев не пришел и не написал после казни Джека.
        Только один человек остался рядом.
        - Духовник Джека, патер Морн, его любил. И меня тоже…
        - Клирик? - в ее голосе металлически лязгнула злость. - Ты доверяешь клирикам?
        - Ему - да. Эльстер, что у тебя со Служителями?
        - Колыбельные их бесят и голова от благовоний болит, - процедила она. - Где его искать, твоего Морна?
        - Он был из Служителей Колыбели Голубой. Мы можем поехать туда и попросить его о помощи.
        Под протекцией Колыбели, если патер Морн ее предоставит, им было бы нечего бояться, по крайней мере какое-то время.
        - Уолтер, а он… правда нас не выдаст?
        - Не знаю, Эльстер. Понятия не имею, меня собственный отец выдал. Что у тебя случилось с патером Штольцем?
        - Что?..
        - Патер Штольц, Эльстер. Я помню, как ты кривилась, когда фрау Даверс на дирижабле о нем рассказывала. И что ты сказала потом. Это из-за него ты не любишь Служителей?
        - Нет, - отрезала она.
        - Врешь.
        - Уолтер, не заставляй меня! Тебе не нужны мои истории…
        - Кто тебе сказал? Я прекрасно понимаю, что ты многое не рассказываешь, и не стану скрывать, что это меня спасло - Унфелих спрашивал о тебе и том, что ты говорила. Но… нельзя одной, Эльстер. Людям нельзя долго жить наедине со своей болью. Она… сводит с ума.
        - Я не могу сказать правду. Не могу, это все равно что… я и так много плохого для тебя сделала. Если бы не я - за тобой охотилась бы только жандармерия, можно было бы скрыться в другой стране… Унфелих достанет где угодно. Надеюсь, он меня одну убьет… И я… я такая эгоистка, Уолтер, но я не могу тебя оставить! Не хочу, не могу, мне страшно одной, я ничего не понимаю, никогда не видела столько людей, никогда не покупала билеты, не снимала гостиниц… с почтой хорошо, что я читала роман, где мужчина умер и оставил кучу писем своей матери, чтобы их раз в год доставляли… а еще я очень…
        Он поставил чашку и притянул Эльстер к себе. Она легко радовалась и расстраивалась. И постоянно боялась. Хотелось защитить ее, избавить от новых страхов, и от ужасов, таившихся в прошлом. Но она была права - для этого ему нужно было по крайней мере остаться в живых.
        - Давай поедем в Колыбель. Я оставлю тебя в экипаже. Если через десять минут не выйду - ты уедешь. Хорошо? И… Эльстер…
        - Что?
        - Если меня снова арестуют… беги, хорошо?
        - Уолтер! - дернулась она, но он удержал.
        - Не надо. Если меня снова посадят в тюрьму - я все равно долго не выдержу, к тому же вряд ли они станут меня там держать, - настойчиво сказал Уолтер.
        - Это ты тактично заменил «будут пытать и казнят»?!
        - Да, Эльстер, проклятье, да! Понятия не имею, что там мутила Бекка, но они теперь знают, что на моей стороне есть кто-то, кто меня вытащит, а еще что я ничего не знаю и ничего не скажу. Поэтому проживу я после ареста недолго, буду врать про тебя до последнего, а ты беги. Потому что ты все равно больше меня не спасешь, а умирать вместе романтично, но глупо.
        Он не лгал ей и не пытался казаться героем. Просто он хорошо знал нравы Альбиона. Этот город, черный хищник, не упускал подранков.
        - Поехали в твою Колыбель, - глухо сказала она. - И будем надеяться, что твой патер Морн, - слово «патер» она выплюнула с такой ненавистью, что Уолтеру показалось, оно прожжет дыру на его рубашке, - хороший… человек.
        Она взяла со стола чашку и залпом выпила кофе. Замерла, глядя в опустевшую чашку.
        - Уолтер… а ты можешь честно ответить на вопрос?
        - Могу постараться, - улыбнулся он.
        - Ты же ходил по борделям?
        - Конечно ходил. Мало кто из мужчин может честно сказать, что…
        - И в Кайзерстате?
        - Нет, Эльстер, я не ходил по «пташкам», если ты об этом. Я всегда считал, что это нездоровое… явление.
        - То есть тебе было противно?
        - Эльстер, да что с тобой делать! Нет, я не хотел спонсировать кайзерстатских педофилов, ты это хотела услышать?! Все эти игры с моралью, все эти полутона - почти как человек, только механический, поэтому делайте что угодно… без меня. А если хочешь, чтобы я до конца был честен - я боялся увидеть там именно то, что увидел в тебе.
        - Что? - прошептала Эльстер. Она крепче прижалась к нему, пряча лицо.
        - Человечность. У человека чаще всего есть выбор. Хотя бы удавиться или жить дальше. Знаешь, я скрывать не стану - я люблю женщин и мне, проклятье, нравится заниматься любовью, но не до такой степени, чтобы ввязываться во все эти этические противоречия. Думаешь, я не понимаю, почему ты сбежала?
        Он вспомнил фотографии, которые показывал Унфелих и тут же прогнал воспоминание.
        - Прости, я… не хотела. Здесь живут несколько приезжих кайзерстатских рабочих, я случайно слышала вчера, как они на кухне обсуждали… в общем, им было интересно. И я подумала…
        Уолтер поморщился, представив себе, в каких выражениях обсуждали свой интерес к Пташкам рабочие, квартирующиеся в Нижних Кварталах.
        - Не думай. И не слушай, что по ночам на кухне треплют. Эльстер… ты же правда просто подслушала неприятный разговор?
        - Да, конечно… знаешь, мы когда с Беккой заехали, в первый же вечер у меня в комнате разговаривали, и вдруг какой-то пьяный начал ломиться. Ну Бекка достала револьвер и дважды выстрелила в закрытую дверь. Я дырки заткнула потом, но все равно хорошо слышно…
        - Потрясающая женщина, - проворчал Уолтер.
        - Да, она такая… смелая. Или отчаявшаяся. Не знаю. Но стреляет хорошо, - улыбнулась она.
        - Да уж, я видел. Пойдем. Эльстер?..
        - Что?
        - Что это такое звенит у тебя в карманах?
        - Ключи, - невинно ответила она.
        - А точно не ложки?
        - Уолтер, зачем мне местные грязные, противные ложки, которые неизвестно кто в свой слюнявый рот совал? - возмутилась она. - Чтоб ты знал, я нам с тобой купила новые, в лавке! А это мне трогать даже мерзко!
        Она придерживала дверь, чтобы он мог выйти. Проходя мимо, Уолтер не удержался и двумя пальцами вытянул из ее кармана блестящую золотистую ложку. Тяжело вздохнул и опустил обратно.
        …
        В экипаже Уолтеру пришлось снять маску и прижать к лицу надушенный платок. Его жестоко мутило от тряски, его мутило от запаха с улицы и от недостатка воздуха в маске его тоже мутило. Эльстер сидела рядом и придерживала его руку.
        - Проклятье, как же я все это ненавижу, - прохрипел он, приоткрыв задвижку на окнах и обнаружив, что они проехали только половину пути. - Помоги мне, ладно? Нужно снять повязку…
        - Уолтер, ты с ума сошел?!
        - Ты хочешь, чтобы я вывалился из экипажа с рукой на перевязи, хромая и шатаясь? Около Колыбели Голубой, храма, в который ходят молиться все Говарды? Оставь руку забинтованной, просто сними ее с… Проклятье!
        Боль колыхнулась тяжелой волной. В глазах потемнело и на мгновение не осталось ничего, кроме боли и черноты, словно он вернулся в камеру.
        - … рядке?! - донесся до него голос Эльстер.
        - В полном, - сипло соврал он. - Рана разошлась, да чтоб… - он грязно выругался, глядя на бинты, стремительно пропитывающиеся кровью. - Хорошо, пойдем другим путем.
        Он поднял трость и постучал к извозчику.
        - Останови!
        Экипаж остановился рывком. Уолтер распахнул дверь, убрал платок и вдохнул полной грудью густой альбионский туман. Это стало последней каплей - его жестоко вырвало желчью прямо под колеса.
        - Поезжай, какого… ты стоишь?! - крикнул он, ударив тростью по двери.
        С трудом сев, он с отвращением вытер лицо платком и вышвырнул его в окно.
        - А теперь покричи на меня, - попросил он Эльстер.
        - Что?..
        - Я не могу быть больным. Буду пьяным. Давай, вспомни все альбионские слова, которые ты слышала в гостинице… Нет, милая, не «швайне», «свинья».
        - Глупое слово… - проворчала она. - Свинья!
        Конструкцию, которую она выдала следующей, Уолтер не знал, но восхитился изобретательностью автора и памятью Эльстер.
        - Ладно, я думаю, он все понял…
        - Хальт ди фотце, - проворчала она. - Все, мы закончили представление?
        - Нет, ты мне еще вслед покричишь, когда к Колыбели пойду. Не переживай, женщины постоянно таскают мужей в храмы, чтобы клирики им проповедь прочитали.
        - Помогает? - скептически вскинула бровь Эльстер.
        - Представь, что тебе три часа грустным голосом внушают, что из-за твоего пристрастия к джину случится конец света, - улыбнулся Уолтер, вспомнив последствия одной из своих попоек в юности.
        Эльстер сочувственно посмотрела на него, а потом вытащила из кармана платок и протянула ему.
        - Если бы Спящий просыпался из-за алкашей - Его бы мучила жестокая бессонница.
        - Я тогда сказал клирику, что если мне не дадут воды и выпить микстуру - Спящий проснется от их жестокости, - усмехнулся Уолтер. - Не помогло, пришлось дослушать.
        - Приехали, сэр, - глухо раздалось из маски.
        - Отлично. Помоги мне поправить плащ, чтобы крови не было видно… Мать твою, как же паршиво… я пошел.
        Он торопливо ободряюще сжал ее руку и надел маску.
        Выйдя из экипажа, Уолтер минуту стоял, не в силах отвести взгляд от знакомого до мелочей храма. Закрученная спиралью башня, целиком облицованная светло-голубым мрамором, чудесным образом не тускневшим от альбионского тумана, казалась созданной из рассветного неба. На каждую пластинку был нанесен знак Спящего - плавная линия, чуть приподнятая с одной стороны, изображающая закрытый глаз. Эти линии создавали видимость ряби на стенах, словно волны на воде, в которой отражается небо.
        - Чего встал, давай, вали, и чтобы пока не исповедуешься - не возвращался! Чтоб ты Спящему по дороге сниться перестал, мерзавец, и избавил меня и детей от своей пропитой рожи! - крикнула Эльстер из экипажа.
        Он услышал как она торопливо, с сильным кайзерстатским акцентом жалуется на него извозчику, а потом - как врет, что он увез ее из Морлисса.
        «Умница, девочка», - с нежностью подумал Уолтер. Через несколько шагов связь между масками пропала и он перестал слышать ее брань, сменившуюся тихим шорохом белого шума, который вдруг оборвался звенящей тишиной.
        Экипаж остановился почти у ограды храма. От ограды до ворот нужно было пройти не меньше пятидесяти шагов, и эти шаги обещали стать самыми длинными в его жизни.
        Мимо прошел клирик в красной судейской мантии. По воспаленным глазам мазнуло ярким пятном алого бархата. Уолтер нечасто радовался маске, но сейчас она стала спасением, скрыв болезненно перекосившееся лицо.
        То, что его держали в камере без нормального суда, еще не говорило о том, что попадись он жандармам сейчас - ему удастся избежать этого мероприятия. К тому же на то, что суд будет не публичным, как в случае с Джеком, рассчитывать не приходилось. Он помнил, как брат выходил из зала суда - бледный, с мечущимся изумрудным безумием в глазах и кандалами на руках. Сопровождал его такой же безликий клирик в красной мантии.
        Двадцать шагов. Воспоминание немного притупило боль, но усилило панику. С каждым шагом ощущение, что он идет в ловушку усиливалось.
        Никакого патера Морна в Колыбели Голубой нет. Уолтера схватят и убьют, а потом и Эльстер, если ей не достанет благоразумия бросить его. Он искренне желал ей спасения, но точно знал, что на ее месте не стал бы бежать.
        Стоило ему об этом подумать, как трость скользнула по мокрым камням и Уолтер упал на колени, едва не уронив маску.
        - Сэр, как вы себя ведете? Немедленно вставайте!
        Звенящий от возмущения женский голос раздался прямо над ухом. Уолтер успел увидеть подол светло-голубого платья Утешительницы, а потом она схватила его за больную руку и с силой потянула вверх, пытаясь поднять. Боль больше не была горячей пульсацией в ране - она вырвалась и пронизала насквозь сотней ледяных лезвий.
        Теряя сознание, он успел услышать испуганный возглас Утешительницы и частый приближающийся стук каблуков.
        Конечно, Эльстер не усидела в экипаже.
        …
        В себя он пришел быстро - его даже не успели поднять, а Утешительница не успела позвать на помощь.
        - Не надо… не надо, не ходи, - с трудом прохрипел он, сжимая ее подол. - Мне нужен… патер Морн, слышите? Позовите, мисс…
        - Хорошо, хорошо, отпустите меня, я позову! - воскликнула она.
        Эльстер сидела рядом с ним, расплескав по дорожке темно-синюю юбку.
        - Проклятье, Эльстер, я же просил ждать в экипаже, - тихо сказал он, упирая трость в землю и наконец-то поднимаясь на ноги.
        - Я видела, как она тебя за больную руку потащила!..
        - Да хоть оторвала… Ладно, только не говори ничего, я сам… Ты сказала что-нибудь фройляйн Утешительнице?
        - Да, - мрачно ответила она.
        - И правда, фотце…
        - Я так и сказала!
        - Эльстер, да ради всего святого! - не выдержал Уолтер.
        Перед глазами метались черные точки, а виски сдавливало ледяной пульсацией, выступающей на коже капельками пота. Хотелось сорвать маску и вдохнуть полной грудью чистого воздуха, но сделать этого было нельзя. Он мрачно смотрел, как капает в серую кашу подтаявшего снега под ногами густая кровь, кажущаяся неестественно красной даже сквозь затемненную маску, и думал о том, что вообще-то он страшно устал. Что сил куда-то бежать, прятаться и лгать становится все меньше. Что пустяковый порез, который зажил бы за месяц, оставив аккуратный шрам, сейчас может стоить ему жизни. Расстанется он с ней на больничной койке или на эшафоте - не так важно.
        Патер Морн вышел на ступени храма без маски.
        Он изменился с их последней встречи. Вместо благообразного пожилого клирика в круглых очках с золотистыми линзами и гладко зачесанными назад серебрящимися сединой волосами, перед ним стоял высокий, худощавый старик с шапкой сизых кудрей, погасшим взглядом и суровыми морщинами в уголках рта, придающих его лицу скорбное выражение. Уолтер заметил, что на нем нет черного сюртука клирика, только рубашка из небеленого полотна и черный ритуальный шарф.
        - Да продлится вечно Его сон, - бесцветным голосом произнес он, подходя к Уолтеру. - Зачем вы пришли, юноша? Колыбель Голубая - не место призрения.
        - Помогите мне, патер Морн, - тихо сказал Уолтер, приподнимая маску и тут же опуская обратно.
        В лице клирика не изменилось ничего. Он переводил пустой взгляд с Уолтера на Эльстер и молчал. Наконец, он обернулся к храму.
        - Осквернившие священные ступени Колыбели должны быть высечены на площади, вы знаете об этом, молодой человек? - сухо спросил он.
        - Патер Морн, - тихо сказал Уолтер, чувствуя, как обрывается последняя ниточка надежды. После предательства отца ожидать радушия от духовника брата было странно, но все же он рассчитывал на помощь.
        - Или вы, юноша, памятуя о нашем прошлом разговоре, все-таки решились прийти к нам и исповедаться и даже привели супругу? Миссис, он больше не поднимал на вас руку? Скажу честно, я приятно удивлен. Спящий не проснется, если каждый облегчит душу и отринет свои грехи, - так же бесстрастно спросил он.
        Уолтер почувствовал, как медленно расползается в груди золотое, целительное тепло.
        - Именно так, патер Морн, - смиренно ответил он.
        - В таком случае подождите, я принесу вина, кажется, вам это необходимо…
        - Он с трудом на ногах стоит! - не выдержала Эльстер. Уолтер, поморщившись, слегка толкнул ее тростью.
        - Молли, милая, принеси вина, - попросил он Утешительницу.
        - Патер Морн… - начал Уолтер.
        - Питер, от вас несет перегаром хуже, чем от бродяги! Я отказываюсь с вами говорить, пока вы не выпьете, чтобы у вас перестал так заплетаться язык. Стойте, где стоите, на хватало еще, чтобы вас вырвало на дорожку! Милая, почему вы стоите, заберите у него эту жуткую палку и помогите этому… джентльмену стоять ровно! - приказал он Эльстер, осторожно подхватывая его под левую руку, подвернув плащ так, чтобы не испачкаться в крови.
        Молли вернулась почти сразу. В руках она несла широкий, матово-черный стакан.
        - Патер Морн, поить… гостей на ступенях Колыбели? - тихо, с сомнением проронила она.
        - Молли, вы что, не видите, он же не стоит на ногах! Не знаю, сколько он выпил вчера, но сегодня это сильно затруднит нам исповедь. Питер, послушайте, вы вообще-то отвлекли меня от важной встречи - я снова принимаю жандарма из Кайзерстата, он ищет беглого преступника, сказал, что дело государственной важности…
        - Тогда может я обойдусь без вина? - тихо попросил Уолтер, чувствуя, как горло сжимают липкие ледяные пальцы. - Моя супруга… не обязательно должна присутствовать на исповеди, она немедленно вернется домой…
        - Оба стойте, где стоите, - потребовал патер Морн. - То, что вы пришли ко мне не вовремя, не значит, что я откажу вам в исповеди… Не поднимайте сильно маску, Питер, рядом с вами невозможно дышать… давайте, я придержу…
        Он прислонил к губам Уолтера стакан и тут же выронил в снег. Темно-красная жидкость расплескалась по камням, облив подол Эльстер, брюки Уолтера и сапоги патера Морна. Стакан упал аккуратно на следы крови на снегу. Отличить капли крови от брызг вина стало невозможно.
        - Молли, ты собирала вещи? Немедленно отправляйся к себе и никому не открывай и ни с кем не говори, пока я не разберусь с этими господами. Скажешь, я запретил. Питер, идемте, я покажу, где меня ждать.
        Он оперся о Эльстер. Черных мушек перед глазами становилось все больше, казалось, еще немного, и сознание окончательно погаснет, но Уолтер, стиснув зубы шел за патером Морном, грязно ругаясь про себя на каждом шагу.
        К счастью, он увел их недалеко. Около главного входа в Колыбель располагалась узкая дверь.
        - Проходите боком. Дойдите до двери с буквами «М.Р», запритесь изнутри ждите, - коротко бросил он, подталкивая Эльстер к двери. - Иди вперед.
        - Руки! - внезапно ощерилась она.
        - Бедная девочка, - грустно сказал патер Морн, опуская руку. - Идите… Питер.
        За указанной дверью оказалась небольшая келья, освещенная тянущимися по периметру потолка желтыми лентами. Уолтер без звука осел на пол и снял маску. Эльстер торопливо заперла дверь и бросилась к нему. Прижалась к правому боку и затихла, закрыв глаза. Несколько минут он слушал, как она дышит - коротко и часто. У него не было сил ничего говорить, только согреваться близким теплом и про себя прокручивать варианты побега Эльстер. Ничего не выходило.
        Мысли разбегались и путались.
        В желтом теплом и сухом полумраке кельи боль притупилась и даже страхи терзали его меньше. Он крепче обнял Эльстер здоровой рукой и прижался лицом к ее волосам.
        - Спасибо тебе, - наконец сказал он. - Не нужно было, но… спасибо.
        - Я больше тебя никогда не брошу, Уолтер. Если хочет - пусть убивает. Я посмотрела, как эта тебя поднимает, и поняла, что не смогу. Мне не нужна жизнь, купленная за твою.
        - Значит, если умрем - то вместе, - горько усмехнулся он, целуя ее в висок.
        - Глупости, Уолтер. Кто сказал, что мы вообще когда-нибудь умрем? - сонно пробормотала она.
        …
        …Золото, жидкое золото, текущее по рукам, горячее, густое, с одуряющим запахом апельсина и черного перца. А в ладонях трепещет, словно пойманная птица, комок из проволок, реек и шестеренок, связанных живой плотью.
        Механическое сердце, вырванное из груди, истекает золотом, золотом, золотом…
        «Уолтер!»
        Горло болит, словно обожженное. Уолтер не сразу понимает, что это жажда. Губы растягиваются в улыбке и он чувствует, как рвется обметавшая их сухая корка.
        «Что ты делаешь… пожалуйста, Уолтер, мне больно…»
        Он касается тягучей жидкости губами.
        «Не надо, нет, нет!»
        Он пьет жадно, большими глотками, и никак не может напиться.
        Предсмертный крик еще стучит в ушах. Мертвая женщина лежит на спине, прямо у его ног, и смотрит в пололок пустым взглядом. У нее прозрачные глаза - все золото осталось на его ладонях.
        Сердце замирает и не бьется.
        Уолтер слышит свой смех раньше, чем понимает, что смеется.
        …
        Он открыл глаза и несколько мгновений не мог понять, где находится. Желтый свет, заливающий келью, вызывал приступ жестокой тошноты.
        Эльстер спала, положив голову ему на плечо. Уолтер закрыл глаза и прислушался к ее дыханию - ровному и спокойному. Ее отросшие волосы щекотали подбородок, а в правой руке она зажала его рубашку, словно пытаясь удержать.
        Третий раз он видел этот кошмар. Ненавидя себя за это, Уолтер открыл глаза и пристально всмотрелся в лицо Эльстер, пытаясь понять, где затаилась ненависть, которая прорывалась наружу.
        «Из-за нее за мной охотится Унфлелих. Из-за нее я просидел в тюрьме и теперь могу лишиться руки», - попытался убедить себя Уолтер, прислушиваясь к чувствам, которые вызывали эти мысли.
        Мысли вызывали отвращение. Оказавшись снова в комнате в Лигеплаце перед девушкой, умоляющей его о помощи - поступил бы так же.
        В этот момент он услышал, как кто-то дергает за ручку двери.
        - Откройте, это я, - раздался голос патера Морна.
        Эльстер проснулась, мрачно посмотрела на Уолтера и отошла к стене. Он медленно повернул ключ.
        Патер Морн был один. Он торопливо зашел в келью и закрыл за собой дверь. Для трех человек крохотная комнатка была слишком тесной и у Эльстер не выходило сторониться патера Морна, поэтому она просто спряталась за Уолтера.
        - Уолтер, мальчик мой… я так надеялся, что вам хватит благоразумия мне не писать, а прийти…
        - Патер Морн, клянусь вам, не знаю, что говорил Джек, но я не убивал…
        - Я знаю, Уолтер. О чем вы говорите, как я мог всерьез подумать… юная мисс - ваша невеста?
        - Подруга, - уклончиво ответил он. - Эльстер, мы познакомились в Кайзерстате.
        Эльстер за его спиной изобразила издевательский реверанс.
        - Ничто не делает Сон Спящего крепче, чем любовь, - печально ответил патер Морн. - Пока молодые любят друг друга - мир будет существовать, а длится эта любовь мгновение или всю жизнь - так ли это важно… Я рад за вас, Уолтер. А теперь позвольте вашу руку?
        Уолтер, поколебавшись мгновение, протянул руку. Не отводил взгляда, когда патер Морн осторожными пальцами снимал бинты.
        Рана выглядела отвратительно. Кисть безвольно повисла, рука отекла и побелела, а сама рана покрылась светлым налетом.
        - Уолтер, вы же понимаете, что это значит?
        - Понимаю, поэтому и пришел. Мне нужен врач, но все врачи…
        - Мистер… мистер Унфелих подробно уведомил меня о вашем положении. И о вашем тоже, мисс, простите.
        - Вот как?! - прошипела Эльстер. - Ну так что? Отдадите меня? Не волнуйтесь, Спящий не проснется - я Ему не снюсь. Куда идти? Мне все равно, только спасите…
        - Мисс, - мягко перебил ее патер Морн. - Вы стоите вот здесь, кричите на меня и у вас выступают слезы. Значит, вы снитесь Спящему.
        Эльстер замолчала. Уолтер стоял, опершись о стену и пытался понять, что ему делать дальше.
        - Вот что мы сделаем. Здесь есть комнаты под самой крышей. Туда нельзя подниматься никому, кроме клириков. У каждого клирика моего ранга есть комната Единения, думаю вы вдвоем вполне туда поместитесь. Я вызову вам врача…
        - Патер Морн, каждый врач Альбиона знает меня в лицо, - тихо сказал Уолтер.
        - Вы всегда были далеким от веры молодым человеком. Далеким от смирения и от Служения, иначе знали бы, что Служение бывает разным. Сотни клириков ежегодно отказываются от человеческих лиц, заменяя их Безличьем, белой маской. И от человеческого голоса… Вы уверены, что готовы стоять здесь и сомневаться во мне? По-моему вы сейчас упадете.
        - Идемте, - с трудом кивнул он, потянувшись к плащу. Патер Морн мягко остановил его. - Выходите в коридор.
        Уолтер почувствовал, как Эльстер сжала его руку.
        В коридоре стояло инвалидное кресло, на котором лежали два черных рулона. Патер Морн протянул один Эльстер и начал надевать второй на Уолтера. Когда мягкая ткань закрыла его лицо, он услышал горестный шепот Эльстер:
        - Предатель! Подлец, да как вы…
        Теплые руки, сжимавшие его плечи исчезли, и конец фразы оказался заглушенным, будто рот зажали ладонью. Из последних сил Уолтер рванул ворот балахона вниз, пытаясь встать. И замер.
        Унфелих стоял прямо перед ним и смотрел в упор. Уолтер отчетливо видел его безэмоциональное, тонкогубое лицо и пустой водянисто-голубой взгляд под круглыми очками в проволочной оправе.
        Сзади к нему подошла Утешительница, высокая, темно-рыжая женщина с суровым лицом. Положила руку ему на плечо.
        - Сэр, вам пора идти, - сказала она, и ее голос донесся словно из-под воды.
        Унфелих обернулся и вежливо улыбнулся ей.
        - Конечно, фрау. Проводите меня?
        Эльстер тихо всхлипнула, но ее заглушил ответ Утешительницы:
        - Пойдемте, сэр.
        Уолтер проводил Унфелиха взглядом.
        - Простите, я забыл вас предупредить о том, что у нас есть потайные стены, - горестно отозвался патер Морн, помогая Уолтеру надеть балахон и накидывая на его лицо капюшон.
        Эльстер, ворча ругательства на кайзерстатском, надевала свой.
        Лифт в Колыбели работал бесшумно и его стены были абсолютно прозрачны. Уолтер, не раз поднимавшийся на нем, правда не на самую крышу, невольно залюбовался зрелищем. Голубые стены, расписанные белоснежными узорами при подъеме становились похожи на облака. С каждым этажом облицовка становилась чуть темнее. Казалось, они поднимаются в небо, начав рано утром и закончив в звездной ночи. Стены последнего этажа были черными, а узоры в виде звезд на стенах слегка фосфоресцировали.
        Эльстер стояла рядом и на ее лице не было ни одной эмоции. Когда патер Морн попытался взяться за ручки кресла, она решительно отодвинула его в сторону.
        - Мисс, я вам не враг, - мягко сказал он, глядя, как она выкатывает кресло из лифта.
        - Мне все равно, - сухо ответила она.
        Комната Единения оказалась полукруглым помещением со стеклянной крышей и стенами. Все убранство составляла узкая кровать, кресло и тумбочка.
        Патер Морн куда-то вышел. Спустя пару минут из коридора раздался грохот и шорох, как будто кто-то волочит за тобой тяжелый предмет. Эльстер молча вышла и почти сразу вернулась, таща вместе с патером Морном вторую кровать.
        - Спасибо, мисс. Уолтер, я приглашу нашего врача через пару часов, а к вечеру, думаю, найду вам протезиста…
        - Вы уверены? - тихо спросил он, до крови закусив губу.
        - Да, Уолтер, простите. Я был на войне Журавлей и много лет был духовником вашего брата. Уверен, что врач подтвердит… поймите, Уолтер, реабилитация после установки протеза занимает немного времени, у вас стандартная комплекция, так что не нужно будет индивидуально… но даже если руку можно спасти - мистер Унфелих…
        - Не надо, патер Морн. Я понял. Спасибо вам за все, - искренне поблагодарил Уолтер, пытаясь справиться с шершавым ощущением в горле, мешавшим говорить.
        Он еще немного постоял на пороге, будто сомневаясь в чем-то, а потом, тяжело вдохнув, сказал:
        - Я принесу обед, думаю, вам и правда нужно вино…
        С этими словами он вышел за дверь.
        - Я ему не верю! - заявила Эльстер, не дождавшись, пока дверь закроется окончательно.
        - Эльстер, он прав. Может быть, руку и можно спасти, но у нас нет столько времени на реабилитацию. Это будет долгое и упорное лечение, а потом ее нужно будет разрабатывать… Я много общался с людьми, носившими протезы. Рука будет функционировать уже очень скоро.
        - Уолтер, ты что, хочешь отрезать себе руку, хотя ее можно спасти?!
        - А что еще делать? Скажешь мне?! Может быть, когда Унфелих не через стенку будет перед тобой стоять, мне махать тростью и говорить «Кыш»?! - не выдержал Уолтер. - Мне с каждым часом хуже, не знаю, что такое «Грай», но может это какие-то антибиотики, которые не давали мне в тюрьме сдохнуть, а теперь их действие заканчивается? Все будет хорошо.
        Эльстер посмотрела на него, и Уолтеру вдруг показалось, что она сейчас проклянет его. Но она молча отвернулась и придвинула кровати друг к другу.
        …
        Патер Морн вернулся примерно через полчаса и вкатил за собой крытую тележку. Эльстер за это время не говоря ни слова забинтовала Уолтеру руку, села на край кровати и замерла. На все попытки разговорить она никак не реагировала, и он быстро оставил эту затею, погрузившись в собственные безрадостные мысли.
        - Я поговорил с Молли, она будет молчать об увиденном. Но вам не стоит о ней волноваться - она вечером отбывает в Морлисс, там сейчас беспорядки и нужны Утешительницы, - патер Морн торопливо расставлял на тумбочке приборы и бутылки. - Вы будете Безликим. С Безликими нельзя встречаться никому, кроме клириков и врачей в экстренных случаях. Один из наших Служителей, Ливрик, недавно как раз вернулся из Морлисса, у него тоже ранена рука, но ему не требуется специальных средств… Вы будете Ливриком, я принесу документы… После установки протеза никто все равно никогда не увидит его, поэтому…
        Он остановился, придирчиво оглядел тумбочку, а потом обернулся к Уолтеру. На его лице явственно читалась неловкость.
        - Скажите, Уолтер, есть что-то, о чем я должен знать и о чем должен знать врач?
        - Вы хотите, чтобы я исповедался?
        - Нет, я хочу, чтобы вы сказали мне если… простите, Уолтер, но вы всегда отличались склонностью…
        - Вы хотите знать, не алкоголик ли я или наркоман? - усмехнулся он. - Нет. Вовсе нет.
        - Простите, но протезирование - долгий процесс и очень важно подобрать наркоз… если в вашей крови есть какие-то посторонние вещества - результат может быть непредсказуемым…
        - Грай, - хрипло произнесла Эльстер. - Его в тюрьме поили какой-то дрянью, называется «грай».
        - Вы уверены, мисс? - помрачнев, спросил патер Морн.
        - Я не поила его в тюрьме отравой, - презрительно отозвалась она. - Как я могу быть уверена?
        Патер Морн замолчал. Несколько бесконечных минут он стоял, склонившись над тумбочкой, и Уолтер видел только его сгорбленную спину. Паника толчками подкатывала к горлу, но Уолтер устал бояться.
        - Это плохо, - наконец сказал он. - Это очень плохо, мой мальчик. Я не могу сказать вам доподлинно, что за вещество вы пили, но знаю о нем две вещи точно: его дают только в тюрьмах и это одна из разработок вашего брата.
        «Так вот почему Бекка сказала «паршивое чувство юмора», - усмехнулся про себя Уолтер. Чувство юмора и впрямь было паршивым.
        - Вы хотите сказать, что мы не можем предупредить врача, что я принимал это вещество?
        - Именно так, мальчик мой…
        - И рука сама не заживет, - констатировал Уолтер. - Что делать, зовите вашего протезиста.
        В груди разливалась какая-то звонкая, истерическая легкость. Хотелось смеяться, совсем не как во сне - искренне и чисто.
        - Вы уверены? Мы с нашим врачом можем попробовать вылечить вас… здесь правда сравнительно безопасно, на этот этаж никто не ходит и…
        «Унфелих достанет откуда угодно», - вспомнил он слова Эльстер и поднял глаза. Он встретил ее взгляд, полный безотчетного ужаса, и понял, что она тоже вспомнила свои слова.
        - Уверен, - сказал Уолтер и закрыл глаза.
        Годы жизни на Альбионе научили его казаться бесстрастным. Даже когда ему было так оглушающе страшно, как сейчас.
        Глава 15. Голос из дома на горе
        Когда патер Морн пришел в следующий раз, Уолтер все еще сидел в кресле, впав в состояние, близкое к боевому трансу. Эльстер сидела на подлокотнике, прижавшись к его плечу и молчала.
        Есть он не стал. Решил, патер Морн просто забыл, что перед операциями делать этого нельзя. Вино пришлось бы кстати, но пить его он тем более не рискнул.
        Эльстер не плакала, не пыталась переубеждать, но он по глазам видел, что она что-то для себя решила. Взгляд ему не нравился, и он даже догадывался, что это значит. Уолтер пообещал себе поговорить об этом с патером Морном перед операцией.
        - Я принес одежду и Безличье… договорился с протезистом о своем присутствии на операции, прослежу, чтобы он ни в коем случае не снял с вас маску… скажите, у вас нет шрамов или родимых пятен, по которым можно будет… - сбивчиво говорил патер Морн.
        Уолтер молча покачал головой.
        - Хорошо… хорошо. Амп… вся операция продлится около семи часов. За это время наркоз будут вводить дважды. Протез установят сразу…
        - Патер Морн, врач мне все рассказал несколько часов назад, - мягко остановил его Уолтер.
        Доктор Севинж, Служитель Колыбели, действительно прочитал ему подробную лекцию в отдельном кабинете. Уолтер слушал и радовался, что Эльстер этого не слышит. Осмотрев руку и проведя несколько тестов, доктор Севинж сказал, что руку можно спасти, но пальцы никогда не обретут былую подвижность.
        По легенде Уолтер недавно вернулся из Морлисса, где был вынужден заниматься раненными, поэтому не берег руку и подхватил какую-то инфекцию. Доктор пытался уговорить его сохранить руку, повторяя, что для клирика это не будет иметь большого значения и даже обронил фразу «будь вы музыкантом или фехтовальщиком - я бы понял ваше упорство». В конце концов, сдавшись, он начал рассказывать о протезе, который ему установят сразу после ампутации, чтобы быстрее заменить руку. Насколько он понял, патер Морн из средств Колыбели оплатил улучшенную модель, но доктор Севинж почти не касался финансового вопроса, а Уолтер старательно изображал немого и не переспрашивал.
        За неделю ему обещали изготовить имитацию, подходящую под тон кожи, чтобы закрыть механическую часть протеза. Доктор не пытался объяснять, как будет устанавливаться протез, только пообещал, что двигать рукой он сможет уже через пару дней после операции. Уолтер помнил, как ему что-то рассказывал про нервные окончания Джек, но мысли путались и разбегались, не давая сосредоточиться.
        - Уолтер, вы не передумали? - почти без надежды спросил патер Морн.
        - Нет. Доктор пообещал, что я восстановлюсь быстро, к тому же он сказал, что даже если руку удастся спасти - к ней не вернется подвижность.
        Эльстер встала с подлокотника, поправила юбку и исподлобья посмотрела на Уолтера.
        - Патер Морн, я хочу вам исповедаться, пока будет идти операция, - глухо сказала она, не оборачиваясь.
        - Конечно, мисс… нам всем в этот нелегкий момент нужно…
        - Избавьте меня от утешений, - резко оборвала она.
        Уолтер понимал, что с ней происходит, и догадывался, что она задумала. Но переубедить ее сейчас казалось невозможным.
        - Как зовут протезиста? - перевел он разговор на более безопасную тему.
        - Доктор Харрис, ученик Рейне, - просто ответил патер Морн.
        Уолтер усмехнулся. Именно его он советовал Томасу и Тесс Даверсам. Интересно, вернул ли он ноги Тесс?
        - Что-то может пойти не так? - угрюмо спросила Эльстер.
        - Только из-за наркоза, мисс. Доктор Харрис уже прибыл, посмотрел результаты анализов и поговорил с доктором Севинжем. Сказал, что операция простая и он гарантирует, что протез приживется.
        Эльстер только кивнула, с ненавистью глядя на свои сцепленные в замок руки.
        - Мисс, уверяю вас, это не так мучительно, как вам…
        - Откуда вам знать?! - прошипела она, вставая. - Что вы вообще знаете?! Если бы ваш Спящий действительно существовал, он давно бы проснулся, чтобы не смотреть на таких, как… да пошло оно все, - бессильно прошептала она, садясь на край кровати.
        - Я принесу на исповедь успокоительных капель, - сочувственно отозвался патер Морн.
        - Свои капли можете себе…
        - Эльстер, пожалуйста, - устало остановил ее Уолтер.
        Хотелось попросить взять его за руку, чтобы в последний раз почувствовать ее прикосновение, но он все равно ничего, кроме боли, при касаниях не ощущал, к тому же он решил, что ей будет неприятно дотрагиваться до почти мертвой ладони.
        Эльстер помогла ему снять рубашку и надеть черный балахон Служителя. Патер Морн хотел помочь, но она шикнула, как разъяренная кошка, готовая вцепиться клирику в глаза.
        - Мы можем минуту побыть одни? - раздраженно спросила она.
        Патер Морн, понимающе кивнув, вышел за дверь. Эльстер закрыла дверь на ключ и обернулась к Уолтеру, нервно теребя в руках ремешок маски.
        - Прости меня, - наконец сказала она.
        - Эльстер, я сбежал из Лигеплаца первым же дирижаблем, и на дирижабль напали пираты. Здесь нет твоей вины.
        - А потом ты сидел из-за меня в тюрьме! Если бы тебя там хотя бы перевязывали…
        Уолтер вспомнил, как сжимал в темноте руку, цепляясь за боль, как утопающий за доску, и болезненно поморщился. Если бы он этого не делал, может быть, руку удалось бы спасти. А может и нет - значения это больше не имело.
        - Эльстер, ты хороший человек. Перестань винить себя во всем, что вокруг тебя происходит.
        - Я не хороший человек, Уолтер. Я вообще не человек, и уж точно не хороший, - зло сказала она, делая к нему короткий шаг, будто кто-то сзади ее держал. - У меня нечистая совесть. И если бы я до сих пор верила в Спящего, мне было бы хоть немного легче. Но я больше не верю и мои грехи - моя ноша. А теперь еще и твоя.
        - Какие у тебя могут быть грехи, Эльстер? - тихо спросил ее Уолтер, протягивая руку. - Иди ко мне…
        - Это все из-за меня. Я виновата, Уолтер. В том, что сейчас… я.
        - Глупости, - через силу улыбнулся он. Мрачная решимость Эльстер его пугала и он не мог понять ее причин. - Ты ни в чем не виновата. Я не верю.
        Она смотрела на него тяжелым взглядом и дышала глубоко и часто, будто после бега. А потом непривычное выражение исчезло с ее лица, словно маска соскользнула на пол. Она бросилась к нему, обняла за талию и прорыдала куда-то в воротник:
        - Прости меня, Уолтер! Прости меня, пожалуйста, я все-все тебе расскажу, обещаю, только возвращайся, только не умирай!
        - Эльстер, доктор Харрис сказал…
        - Доктор Харрис не знает про отраву!
        - Ты правильно сказала, милая - не ты меня ей поила.
        Эльстер отстранилась и подняла на него покрасневшие глаза. А потом отошла к кровати, подобрала с пола сумку, с которой уезжала из гостиницы и достала блокнот в черном кожаном переплете. Вензель «Д.Г» на обложке Уолтер различил с другого конца комнаты.
        - Вот. Один из моих грехов.
        - Зачем ты его взяла? - глухо спросил он, протягивая руку. - Ты же на альбионском читать не умеешь…
        - Не умею.
        - Тогда зачем взяла? - Уолтер понимал, что надо рассердиться, но никак не получалось. Вид у Эльстер был совершенно несчастный и виноватый, как у школьницы, порвавшей новое платье.
        Она подняла на него полные отчаяния глаза и что-то пробормотала.
        - Что?
        - Ох, Уолтер! Сороки ужасно любопытны, я же говорила!
        - Ты взяла просто посмотреть и не успела подложить его мне утром? - догадался он. - А как ты оказалась с дневником на лестнице?
        - Шла подкладывать, услышала голоса, вышла на лестницу, а там жандармы… сердишься?
        - Нет, - честно ответил Уолтер. - И что тебе дало твое любопытство?
        - Мне было очень стыдно, а еще я узнала, что у твоего брата красивый почерк. Правда, завитушки такие… - она осеклась. - А если бы я отдала тебе сразу, может, ты бы знал, что за штукой тебя поили.
        - Все равно не сержусь, - улыбнулся он.
        Вот почему дневник не нашли жандармы.
        Возвращение дневника, который он считал навсегда потерянным, немного отвлекло от тяжелых мыслей, но раздавшийся стук в дверь напомнил Уолтеру о предстоящей операции.
        - Доктор Харрис ждет, - раздался из-за двери приглушенный голос патера Морна.
        Эльстер, всхлипнув, обняла его за шею и поцеловала. В ее поцелуе было что-то истерическое, горчащее на губах слезами и страхом, но он странным образом окончательно успокоил. Уолтер всю жизнь был одинок, и в одиночестве привык переживать почти любые потрясения. Но теперь Эльстер будет рядом.
        Если только патер Морн послушает его.
        - Возвращайся, Уолтер, - прошептала Эльстер.
        - Все будет хорошо, - пообещал он.
        Патер Морн ждал его в коридоре и явно нервничал.
        - Пожалуйста, заприте дверь снаружи и заберите с собой ключ, - тихо попросил его Уолтер.
        Он понимающе кивнул. Уолтер, поморщившись, надел маску, сел в кресло и положил трость на колени.
        - Патер Морн, у меня есть все основания полагать, что на исповеди Эльстер будет просить вас дать ей сбежать или торговаться с герром Унфелихом за мою свободу.
        - Вот как, - тихо ответил он.
        - Я хочу, чтобы вы ей отказали. Что бы она ни сказала. Про меня, про опасность, которую якобы представляет, в чем бы она ни признавалась - прошу вас, не верьте ей. У нее доброе сердце, и она прекрасно врет…
        - Вы уверены, что все, что она скажет, будет ложью?
        - Прошу вас, патер Морн… - Уолтер прикрыл глаза. - Эта девушка - лучшее, что случалось в моей жизни. Мне плевать что там говорят Хранители Сна про кайзерстатских Пташек, уж простите - если ее доброта и преданность только мираж, то оставьте мне этот мираж. Можете считать ее моим Соловьем - в ней живет все, что я когда-то похоронил.
        - Вы совсем не изменились, Уолтер. В вас по-прежнему живо то, что так пугало Джека.
        - Вы не позволите ей? Не оставляйте меня жить с таким грузом, как ее глупое самопожертвование, - тихо попросил он.
        Патер Морн молча вкатил кресло в лифт. Так же молча они доехали до нужного этажа.
        Вокруг лифта располагалась площадка с десятком дверей. Темно-синие стены и двери - поздний вечер, один из верхних этажей. Уолтер вдруг подумал, что Эльстер почти рядом.
        Прежде, чем открыть одну из дверей, патер Морн наконец заговорил.
        - Уолтер, господин Унфелих рассказал мне о вашем положении… и предложил мне некоторые… условия, которые могли бы вас…
        Он почувствовал, как только что успокоившийся страх протянул ядовитые щупальца по сердцу.
        - Вы хотите ее выдать?!
        - Нет… по крайней мере… то есть… Уолтер, мне так жаль, мой мальчик, так жаль…
        - Доктор Харрис пришел лечить вашего Ливрика или меня? - тихо спросил он, чувствуя, как покалывает кончики пальцев на здоровой руке.
        - Я не выдавал вашу подругу и не собираюсь этого делать! - горько воскликнул патер Морн. - Но послушайте… вы хорошо знаете историю своей семьи? Знаете о… помешательствах?
        Уолтер кивнул, чувствуя, как щупальца проникают в сердце и разрывают его на части. Он оказался практически беспомощен, и все, что ему оставалось - надеяться, что Эльстер зря не верила клирикам.
        - В таком случае вы заметили, что мужчины Говардов сходили с ума только если влюблялись?
        Он молчал. Питер Говард повесился в Вудчестере через несколько лет после свадьбы, но ни о семнадцатилетнем Родерике, выступавшем в мюзик-холле, ни о Кларенсе, скончавшемся в Лестерхаусе, в хрониках не осталось четких сведений. А ведь юноша с пылкой любовью к сцене и Кларенс, о котором в семейной хронике сохранилась пренебрежительная характеристика «имел склонность к меланхолиям и стихосложению», вполне могли совершить несвойственный альбионским аристократам поступок и искренне кого-то полюбить.
        - Но мой отец…
        - Ваш отец не верил ни в какие проклятья и всегда считал наследственное безумие чушью. Однако, он всегда избегал привязанностей и воспитывал вас с Джеком так, чтобы вы… простите, Уолтер, сейчас не то время, но… подумайте, может быть расстаться с юной мисс, пока вы не погубили друг друга?
        - По крайней мере не через ее казнь, - отрезал он.
        Патер Морн развел руками: «сделал, что мог». Открыл дверь, ведущую в белоснежный коридор, остро пахнущий стерильностью и спиртом.
        Уолтер закрыл глаза. Сейчас ему как никогда было необходимо самообладание.
        В кабине он сам стянул черный балахон и, опираясь на доктора Харриса, лег на полукруглый стол.
        Доктор Харрис - высокий мужчина в тяжелых очках с толстыми стеклами, с длинными зачесанными назад сизо-седыми волосами наверняка был совсем мальчишкой, когда учился у Рейне.
        «Должен был видеть Иви, первую механическую «птицу»… интересно, были ли у нее золотые глаза», - отстраненно подумал Уолтер, все глубже погружаясь в теплую и густую отрешенность.
        Он не слышал голоса доктора Харриса, металлического звона инструментов, не чувствовал укола в здоровую руку.
        - Считайте от ста до одного, мистер Ливрик, - донеслась до него настойчивая просьба.
        - Сто. Девяносто девять. Девяносто восемь… - начал Уолтер, не открывая глаза.
        - Уолтер, зачем ты это делаешь? - раздался рядом голос Джека. Уолтер вздрогнул, но не ответил. Сознание медленно заволакивал туман. - Я пытался тебя спасти! Я хотел, чтобы ты был жив и счастлив, а вместо этого ты повторяешь мои ошибки! Откажись, пока не поздно, прошу тебя…
        «Я калека, ты слышал доктора Севинжа. Рука двигаться не будет, даже если ее не отнимут сейчас», - про себя сказал он, надеясь, что брат услышит и отстанет.
        - Семьдесят шесть… семьдесят пять…
        - Найди другого врача, не слушай этого Севинжа! Клирикам плевать на тело, им вообще на все плевать!
        - Шестьдесят восемь… шестьдесят семь…
        - Уолтер! - в голосе Джека все отчетливее звенела паника.
        Мир погас в один момент. Уолтеру показалось, что он соскользнул с края пропасти и после нескольких секунд полета упал в теплую черную воду, без остатка заполнившую сознание.
        И голос Джека затих.
        …
        Уолтер пришел в себя от резкого запаха крови и визга бормашины. Несколько секунд потребовалось, чтобы понять, что он не чувствует боли. Он инстинктивно попытался пошевелить левой рукой, но ничего не вышло.
        Сначала ему показалось, что весь ужас, испытанный в этот момент, сжат в маленькой ледяной точке в груди - словно кто-то вбил гвоздь. Но через пару мгновений, когда разум осознал то, что первым поняло тело, точка взорвалась, захлестнув ужасом, как морской водой. Уолтер попытался дернуться - и не смог.
        Наркоз продолжал действовать. Он не чувствовал боли, не мог двигаться, но сознание вернулось и с каждой секундой становилось все четче.
        «Нет! Пожалуйста, нет!» - бестолково бились в сознании слова, ища выход наружу.
        - А я говорил тебе - откажись, - горько сказал Джек, и Уолтер почувствовал невозможное прикосновение холодной руки ко лбу. Он по-прежнему не мог открыть глаза и не чувствовал ничего, кроме прохлады его пальцев.
        «Я не мог… как я мог, разве ты не сделал бы того же ради Кэт?»
        - Ты знаешь, на что я пошел ради Кэт, - глухо ответил он. - И знаешь, где я теперь оказался. Хочешь такой же судьбы? Ты еще не понял, чем тебя поили в тюрьме?
        «Нет».
        - Ты понял, Уолтер. Просто не признался себе в этом. Я знаю, как легко сорваться, поддавшись любви. Сначала ты целуешь ее и забываешь себя, потом вокруг только кровь и страдания, а потом на твоей шее затягивают петлю, а ее нет рядом. Нигде нет.
        В воздухе разливался тошнотворный запах нагретого металла и спирта. Доктор Харрис работал молча, только его ассистентка иногда что-то тихо ему говорила. Уолтер почувствовал, как нарастает паника. Крик не мог вырваться из сжавшегося горла, вытечь из плотно сомкнутых губ.
        - Не надо. Не бойся, - неожиданно тепло сказал Джек, и он почувствовал, как ладонь спустилась чуть ниже и легла на глаза. - Все будет хорошо. Не будет боли, и страха тоже не будет, только белый свет и птицы, поющие за окном…
        «Я не хочу умирать!»
        - Ты не умрешь. Ты не умер во Флер, не умер в тюрьме и не умрешь сейчас. Обещаю тебе, Уолтер, ты будешь жить долго. Помнишь, ты в Лигеплаце подумал, что я прожил свою и твою жизни? Ты не прав. Это ты проживешь обе жизни - мою и свою.
        «Джек…»
        - Все будет хорошо. Не бойся. Спи, Уолтер.
        «Не могу», - беспомощно ответил он, чувствуя, как от запаха крови к горлу подкатывает желчь.
        - Тебе так страшно, - пальцы сдавили виски. - Заберу страх себе. У меня много страха и боли, Уолтер. Они заперты в подвале моего светлого дома на горе, заперты на сотню замков, и ключи я бросил в море… и твои будут там. Они не тревожат меня. И тебя… больше не потревожат… В дыму мирских дорог, в их липкой паутине иду Я. Мир в душе моей, миром полны мои ладони и сам я - мир…
        Уолтер не сразу узнал молитву, которую Бекка читала Эльстер на дирижабле. Он и не думал, что запомнил эти строки.
        - И в воздухе моем - Мир, прохладный ручей, омывающий сердце. Я сплю, и да продлится мой сон, пока раны не будут исцелены и душа не станет незапятнанным белым шелком…
        Уолтер не понял тогда, но ясно осознал сейчас - Бекка читала Колыбельную Уходящим, одну из множества молитв, предназначенных для тех, кому требовалось облегчить последние страдания.
        Но голос Джека уносил за собой, все дальше, все вернее, словно теплый, ласковый прибой. Словно и правда чистая вода лилась на истерзанное тревогами сердце. Он никогда бы не подумал, что сможет уснуть в такой момент, но спустя несколько минут Уолтер лишь сквозь сон чувствовал прикосновения Джека и слышал его отдаляющийся голос.
        «Спасибо…»
        - Во сне нет ни боли, ни смерти, ибо только Сон милосерден…
        …
        Уолтер пришел в себя в абсолютной темноте и несколько секунд безуспешно пытался открыть глаза, но потом оставил попытки. Он не чувствовал ни боли, ни страха - рука от плеча была словно заморожена. По телу разливалась свинцовая слабость.
        «Ну вот и все», - со смесью тоски и облегчения подумал он.
        Джек молчал, но кто-то гладил его по волосам и легко касался лба. Пальцы были тонкими и теплыми. Уолтер не сразу понял, что не только чувствует прикосновения, но и слышит голос, кольнувший сердце облегчением.
        Эльстер тихо пела незамысловатую колыбельную на кайзерстатском. Не молитву, а простую песенку для детей. Слова мягко касались сознания, усмиряя взметнувшуюся было тоску.
        - Ночь заглянет в дверь мою,
        Тишину я разолью,
        Тишиной наполню дом!
        Лунный свет как серебро,
        Небо - синее стекло,
        Мир укутан теплым сном.
        «Кто пел тебе колыбельные?» - мелькнула первая мысль.
        «А говорят - механические птицы не поют», - пришла следом вторая.
        Голос у нее был совсем тихий, ритм колыбельной простой, но песня обладала удивительной властью. Не такой, как молитва Джека - в ней не было магической, гипнотизирующей силы, только какая-то доверчивая искренность, перед которой невозможно было устоять.
        - Спит на ветке соловей,
        Спят деревья, спит ручей,
        Ровно дышит целый мир!
        Засыпай скорей и ты,
        Пусть прекрасны будут сны,
        В мире синем, как сапфир…
        Он не заметил, как снова заснул, и ему снилась восхитительная, синяя пустота.
        …
        Когда Уолтер проснулся в следующий раз, вокруг царил серый полумрак. Казалось, он находится в грозовом облаке - тусклый дневной свет с трудом проникал сквозь затемненные стекла. Кажется, он был не в комнате Единения, а в палате.
        Впрочем, лежал он на кровати, а не на больничной койке, а напротив стояло кресло.
        - Ты проснулся! - Эльстер, дремавшая у него под боком, вскочила с кровати. - Погоди, я сейчас…
        Она звенела и шуршала чем-то у тумбочки слева от кровати. Уолтер, не оборачиваясь, протянул правую руку к левой. Пальцы коснулись прохладного металла.
        - Рукой левой не шевели! - предупредила Эльстер, садясь рядом и перехватывая его запястье. - Вот, держи, пей скорее…
        В руках она держала мягкую флягу с длинной трубкой на горлышке.
        - Только не вставай, - предупредила она, положив ладонь ему на лоб.
        Что Эльстер намешала во фляге он не понял - жидкость была кислой и мятной одновременно, но мгновенно успокоила начавшую разгораться боль. Ощущение было непривычным. Уолтер не помнил, когда у него в последний раз совсем не болела рука.
        - Тебе очень больно? - сочувственно спросила она.
        - Нет, совсем не больно. Правда, - несколько удивленно ответил он. - Долго я?..
        - Сутки. Я все время с тобой сидела, ты спокойно спал.
        - Я знаю, - признался Уолтер. - Слышал, как ты поешь.
        - Ой, - смутилась Эльстер. - У тебя просто температура поднялась, я звала патера Морна, чтобы он помог укол поставить, а потом… я боялась, что тебе плохо.
        - Спасибо, - он сжал ее руку и закрыл глаза.
        Ощущения были странными. Боли не было, но Уолтер чувствовал, что она словно притаилась где-то внутри, запертая лекарствами. Он не чувствовал левую руку ниже локтя. И если боль отступила, то какая-то звериная, беспросветная тоска набросилась на него, стоило осознать, что все кончено.
        - Все хорошо будет, - тихо сказала Эльстер. - Вот увидишь. Поедем в Эгберт и нам там будет спокойно. И никто нас не найдет.
        - Конечно. Все так и будет, - улыбнувшись, соврал он.
        - Патер Морн сказал позвать его, когда ты проснешься, - нехотя призналась она. - Я пойду?
        - Подожди, - попросил Уолтер, прижимаясь щекой к ее ладони. Она молча наклонилась и поцеловала его. И в этот момент тоска отступила - для нее не осталось места в отозвавшейся нежности и золотистом тепле. - Теперь зови, - улыбнулся он, когда она отстранилась.
        Оставшись в одиночестве Уолтер, наконец, заставил себя откинуть одеяло и повернуть голову влево.
        До локтя руку закрывали бинты, пропитанные в темно-синей жидкости. Протез почти полностью повторял контуры руки и в тусклом свете казался черным. Уолтер с трудом подавил желание все-таки пошевелить рукой, чтобы убедиться, что протез и правда ее заменит.
        Патер Морн зашел в комнату молча, сел на край кровати и деловито ощупал его плечо.
        - Больно?
        - Нет.
        - Отлично, мальчик мой, - тепло улыбнулся он. - Вам необходим отдых и нормальное питание… простите, ваша подруга сказала, вас в тюрьме морили голодом?
        - У меня были проблемы с аппетитом, - проворчал он, решив не акцентировать внимание на своих попытках самоубийства при любящих людях.
        - Клирики регулярно инспектируют тюрьмы, но зверства, творящиеся там, не всегда удается пресекать, - горько признался патер Морн.
        Уолтер не стал напоминать ему, что на допросах с пристрастием всегда присутствуют клирики, и если бы его насильно заперли в Лестерхаусе, то происходило бы это только под надзором и с согласия клирика.
        - В любом случае, - продолжил патер Морн, - теперь вам ничего не грозит. Можете отдыхать. Доктор Харрис придет для осмотра через полчаса и все расскажет.
        Уолтер улыбался, кивал и не верил в то, что ему обещали. Нет, в то, что доктор Харрис появится через полчаса, он очень даже верил. А вот в то, что угроза миновала и он может позволить себе есть, спать и не тревожиться о будущем хотя бы несколько дней - нет.
        - Хотите я попрошу зайти Утешительницу? - неловко предложил патер Морн.
        Уолтер поднял глаза и увидел, как Эльстер сделала движение рукой, имитируя бросок. Заметила взгляд Уолтера и, виновато потупившись, сложила руки на коленях.
        - Не стоит, спасибо. В любом случае я не собираюсь оплакивать потерянную руку, она, знаете ли, в последнее время все равно мне не очень нравилась, - неуклюже пошутил он, пытаясь хоть как-то ослабить сгустившееся напряжение.
        Впрочем, он заметил, что Эльстер смотрит на патера Морна с куда меньшей ненавистью.
        - Как прошла исповедь? - спросил он, когда за патером Морном закрылась дверь.
        - Контрпродуктивно, - меланхолично ответила Эльстер. - Забавное слово, в газете прочитала.
        - Здесь есть кайзерстатские газеты?
        - Да, в библиотеке. Но там ничего интересного не происходит. А… Лаура Вагнер застрелилась три дня назад, - с трудом вспомнила Эльстер.
        - Лаура Вагнер?! Редактор «Парнаса» застрелилась?!
        - Да. Такое всегда случается, когда кто-то начинает копать под «Пташек». Она материал написала о меценатстве Хампельмана, ну ты же знаешь, он приюты сиротские содержал. И Сатердику Штольцу тоже досталось, ну ты помнишь, его сразу за Хампельманом убили. Вот он перед этим воспользовавшись беспорядками в Морлиссе купил у них кучу запчастей по дешевке, в Морлиссе лучшие расходники… а потом их продал.
        - Продал?
        - Ну да, - зевнув ответила Эльстер. - Продал всю партию с большой наценкой, и купил на эти деньги виллу в Лигеплаце, недолго радовался, подонок.
        - Зачем главному инженеру «Пташек» перепродавать огромную партию хороших запчастей?
        - У «Пташек» всего хватает - складывать некуда. Поверь мне, Уолтер, эти ребята не бедствуют. Слушай, я зря сказала - тебе нельзя нервничать…
        - Я не нервничаю, Эльстер, я, проклятье, в ярости! - он с трудом подавил желание вскочить с кровати. - Пишущие, врачи и Утешительницы неприкосновенны во всех странах, достигших той ступени развития, когда люди уже не ходят на карачках!
        - Уолтер, мы сейчас об одних и тех же людях говорим?! Я вот о тех, которые детей под стариков подкладывают, а ты про кого?
        Уолтер закрыл глаза. Если Эльстер в свои девятнадцать вела себя как обычная девятнадцатилетняя девушка, то и другие «пташки» должны были соответствовать своему возрасту.
        - Прости. Фрау Вагнер была… талантливым человеком. Я в ней видел некую… независимую силу, понимаешь? Выше жандармов, механических птиц и самого кайзера.
        - То, что ты сейчас описал, называется не «фрау Вагнер», а «деньги», - проворчала Эльстер. - И у Пташек их столько, что зимой можно печки топить.
        Он молчал. Его давно волновал вопрос, который он никогда не задал бы Эльстер. Но вопрос царапал сознание, не давая покоя: Уолтер не мог понять, почему Унфелих до сих пор не убил ее. Бекка говорила, что не знает, как убить Пташку, и сам Унфелих говорил, что это трудно сделать, но Эльстер казалась удивительно хрупкой, к тому же боялась, словно ей постоянно что-то угрожало. Он находил только один ответ. Если Унфелих до сих пор не добрался до нее, значит, убийство должно состояться без свидетелей. Наверное, по этой же причине владельцы механических Соловьев подписывали контракт, обязующий их никогда никого не пускать в дом и не показывать куклу. Чтобы никто никогда не увидел… чего?
        Если Лаура Вагнер нашла ответ на этот вопрос, то она заплатила за него непомерную цену. Будет ли следующий редактор «Парнаса» лояльнее?
        - Эльстер, в газете не написали, почему она застрелилась? Ей угрожали? Шантажировали?
        - Написали «разум не выдержал», - тихо ответила она. - Вроде как она слышала голоса.
        - Лаура Вагнер… повредилась рассудком?
        - Написали так, да.
        - Если когда-нибудь вернусь в Вудчестер - расцелую свою дорогую мачеху, - проворчал Уолтер, откидываясь на подушки. - Ее яды - такая прелесть. Похаркал кровью десять минут - и свободен…
        - А при чем тут твоя мачеха?
        - Да так, не бери в голову…
        «И какого Унфелиху потребовалось меня травить? Застрелюсь, как бедная фрау Вагнер и он будет спать спокойно? Какое ему вообще до меня дело?!» - с раздражением подумал Уолтер.
        Его мысли прервал скрип двери - вернулся патер Морн.
        - Мисс, доктор Харрис уже здесь.
        Эльстер вскочила с кресла и вышла за дверь.
        Патер Морн вернулся спустя несколько минут и помог ему надеть маску.
        Доктор Харрис задавал вопросы, на которые Уолтер писал ответы и передавал записки патеру Морну. Он зачитывал вслух и складывал записки в карман. «Нет, ничего не болит». «Нет, не пробовал шевелить рукой». «Нет, бредовые видения не мучили». «Нет, мысли о смерти не посещают»…
        Голос у доктора Харриса был мягким и сострадательным. Наверняка пациенты его любили. Когда Джек вел приемы, Уолтеру казалось, что он допрашивает пациентов - брат всегда был холоден, а если слышал, что его предписания не соблюдаются, награждал таким взглядом, что человек наверняка жалел, что тихо не умер у себя дома, не обращаясь ни к каким врачам. Но именно Джек несколько лет подряд держал рекорд как врач с наименьшей смертностью.
        Впрочем, репутация доктора Харриса тоже была безупречна и не омрачена убийствами.
        Ответами доктор Харрис явно остался доволен.
        - Противоотечные бинты можно будет снять через три дня. Эти же три дня ничего не читать, не писать, не включать яркий свет. Обеззараживайте стык с протезом до тех пор, пока рука полностью не заживет, - он с глухим стуком поставил на прикроватную тумбочку флакон. - При болях пейте три капли этого, не больше двенадцати капель за день, - второй флакон. - Это пейте при фантомных болях, если вдруг начнут одолевать тяжелые или суицидальные мысли и при ночных кошмарах, - третий флакон. - Пять капель, перед сном лучше пить даже в случае стабильного состояния. Воздержитесь от алкоголя, наркотиков, жирной, жареной и обильно приправленной пищи…
        - Доктор Харрис, наши клирики умерены в трапезе и не имеют дурных наклонностей, - мягко напомнил патер Морн.
        - Да-да, безусловно, - скучающим голосом ответил доктор Харрис. - Пейте больше воды, дышите воздухом, спите обязательно, не можете заснуть - пейте семь капель настойки. Руку не перетруждать, упаси вас Спящий что-нибудь поднимать ближайшую неделю - получится, хе-хе, некрасиво. Предупреждаю сразу, если вы рассчитываете на какую-то особенную физическую силу - рассчитываете зря, модификации тела разрешены только в Кайзерстате, ваш протез подстроен под ваши физические возможности. Но все-таки поначалу осторожнее с хрупкими предметами. Рукой можете двигать, но очень осторожно. Ну-ка попробуйте.
        Уолтер почувствовал, как сердце пропустило удар. Он медленно поднял тяжелую, словно онемевшую руку и вытянул ее перед собой. Попытался пошевелить пальцами, не веря, что этот комок реек, проволок и шестеренок отзовется. Но протез отозвался - пальцы двигались. Чуть медленнее, чем должны были, но они двигались.
        - Хорошо, что вы не левша - писать обычно учатся по месяцу, - меланхолично заметил доктор. - Протез раз в полгода показывать инженеру. Вот бумаги на случай путешествий и медицинских вмешательств… что же, моя миссия окончена. Если у вас нет вопросов… прощайте, мистер Ливрик.
        Уолтер проводил доктора Харриса взглядом и снял маску. Медленно сжал и разжал кулак.
        Он не мог осознать, почему металл отзывается на привычные телу сигналы. Не мог осознать, почему сжимает руку и не чувствует этого.
        - Вы быстро привыкнете, - сочувственно сказал патер Морн. - Я буду приходить перед визитами медсестры, чтобы увести мисс и удостовериться, что все в порядке…
        - Патер Морн, вы знаете, что происходит в Кайзерстате? - спросил Уолтер, опуская руку.
        - Да, знаю о трагедии с их Пишущей… даже у самых сильных людей есть пределы…
        - Вы что-нибудь знаете о том, как это произошло? Послушайте, Лаура Вагнер была сильной и умной, я просто не могу представить…
        - Мальчик мой, она сделала это публично, - тихо сказал патер Морн. - На конференции, которую открывала. Сказала, что у нее есть некоторые материалы, которые в ближайшее время будут присланы в редакции кайзерстатских и почему-то альбионских газет… Уолтер, от плохих новостей раны заживают хуже.
        Он слушал, но никак не мог поверить. Патер Морн говорил так спокойно, потому что не жил в Кайзерстате и не общался там с обычными людьми. С простыми людьми, для которых «Парнас» был символом независимости, воплощением свободы слова.
        Мысли о Лауре Вагнер прогнали давящее чувство тоски, заменив его злостью.
        Уолтер мало кого ненавидел в своей жизни. Даже в мыслях, отрекаясь от брата и виня его в жестокости и неспособности смирить свою гордость, он не испытывал ненависти. Даже отца он не ненавидел по-настоящему, хотя и до сих пор был не в силах осознать его предательство.
        Но эти люди, от которых Эльстер сбежала, предпочтя угрозу смерти, которых так отчаянно боялась каждый день и еще больше - по ночам, которые вынудили застрелиться Лауру Вагнер, которой Уолтер восхищался, как и весь Кайзерстат. Люди, из-за которых он лишился руки, из-за которых месяц провел в темноте, пытаясь заморить себя голодом…
        - Теперь-то ты понимаешь? - раздался над ухом вкрадчивый голос Джека.
        Уолтер вздрогнул. Вот он и коснулся кровавой черноты кончиками пальцев. Теперь дело за малым - скоро и у него будет подвал с истерзанными трупами.
        «Нет», - ответил он. Правда не понимал - у него были причины ненавидеть этих людей, а Джек убивал женщин, которых никогда не видел.
        - Но из-за того, что они жили, Кэт умерла. Мне нужно было ее вернуть, разве ты не понимаешь, - вкрадчиво сказал он, и Уолтер почувствовал, как кто-то сжимает его левое запястье.
        - Проклятье! - зашипел он, дернув рукой.
        - Уолтер, что вы делаете, что с вами? - встревоженно отозвался патер Морн. - Нельзя так резко двигать рукой! Доктор Харрис сказал…
        - Простите, кажется… фантомные ощущения… показалось, что кто-то дотронулся до руки, - смущенно пробормотал он.
        - Это нормально, - сочувственно ответил патер Морн. - Ваше тело еще не осознало, и разум тоже не до конца понял. Скоро это должно пройти. Может быть, капли?..
        - О нет, избавьте меня! Простите… скажите, о чем вас просила Эльстер?
        - Вы же знаете, я не могу нарушать тайну исповеди.
        - Тогда скажите, вы ей отказали?
        - Скажем так, я убедил, что в ее обществе вам будет лучше, чем без оного, - улыбнулся он.
        - Спасибо, - искренне поблагодарил Уолтер. - Вы не могли бы… ее позвать?
        - Конечно. Если что-то понадобится - в верхнем ящике тумбочки есть рычаг… или попросите мисс - я специально выбрал палату с самой широкой кроватью. Она наотрез отказалась вас оставлять, - в улыбке патера Морна Уолтер явственно видел печаль.
        - Патер Морн? - окликнул Уолтер, когда он уже стоял в дверях.
        - Да, мальчик мой?
        - Вы не правы. Любовь - единственное, что стоит между человеком и его безумием.
        - Вы так молоды, Уолтер, - тяжело вздохнул он. - Так молоды, и не сломлены выпавшими на вашу долю страданиями… Я буду за вас молиться, и за вашу девочку тоже.
        Дверь закрылась тихо.
        Только что целый ворох мыслей и чувств теснился в голове, и вдруг не осталось ни одной. Уолтер поднес к лицу левую руку, вглядываясь в совершенный механизм, ставший теперь его частью.
        Пальцы двигались бесшумно. Подсознательно он ожидал металлического скрипа, но при движении не раздавалось даже легкого шороха.
        - Любуешься? - тихо спросил Джек.
        Уолтер не знал, радоваться, что он только слышит голос, или признаться себе в том, что хотел бы еще хоть раз увидеть брата живым.
        - Сколько ты таких поставил за свою жизнь?
        - Немного. Я не захотел быть протезистом - это скучная работа, механическая, - усмехнулся он собственной шутке. - Надеюсь, этот доктор Харрис правда знал, что делает.
        - Почему я чувствую твое прикосновение? Это галлюцинации?
        - Ты чувствуешь левой рукой, потому что она мертвая, Уолтер. Как и я. И под наркозом ты был ближе к мертвым, чем к живым - твой патер Морн для верности потребовал самый сильный. Хочешь меня увидеть, Уолтер?
        Он молчал. Ему хватало переживаний и без Джека. Нужно было спасти Эльстер, освоиться с протезом, узнать, что за материалы разослала по редакциям перед смертью Лаура Вагнер. Нужно было понять, как жить дальше - беглому преступнику, без дохода, без документов, зато с девушкой, которую ищут люди, способные заставить застрелиться Лауру Вагнер.
        Но он хотел. Прошлое, которое он похоронил и чью могилу старательно украсил сверху детскими обидами, глупыми недомолвками и почти подростковым протестом ожило на Альбионе, вырвалось наружу, стряхнув мишуру, растворившуюся в липкой смоле. Он больше не мог отворачиваться, не мог игнорировать свои сны и воспоминания, оживающие каждый раз, когда он слышал голос брата.
        - Это ты убил Кэтрин? - тихо спросил он.
        - Я не знаю, Уолтер. Ты же всегда верил, что не убивал.
        - Не верил, - признался он. - Сомневался и сомневаюсь сейчас. Поэтому и слышу тебя. Убеждал себя, что ты не мог, что любил ее, убеждал Эльстер и на допросах говорил одно и то же: ты не убивал Кэт. Кого угодно, только не ее. Верил в это… а потом приходили сомнения.
        - Почему, Уолтер? Почему ты не веришь в меня?
        Он закрыл глаза. Образы, преследовавшие его во снах с самого Лигеплаца оживали, распускались ядовитыми цветами.
        «Уолтер, спаси меня!»
        «Прости меня…»
        Джек просил поверить в него. И он не смог. Последней его просьбой была вера, и Уолтер его подвел. Подводил до сих пор, каждый день.
        … Янтарные поленья, трещащие в камине, книга, соскользнувшая на пол - на пороге стоит Джек, и Уолтер не узнает его. Он падает на колени и протягивает к нему руки: «Уолтер, спаси меня!»
        А потом…
        - Уолтер, ты живой? - Эльстер трясла его за плечо. Он, вздрогнув, открыл глаза. - Тебе что, доктор сказал, что надо руку снова отпиливать?
        - Нет, я… задумался.
        - Ничего себе у тебя мысли - ты бы лицо свое видел, - серьезно сказала она. - Я чай принесла, тут в палатах холодно, как в прозекторской…
        Она звенела чашками, а Уолтер наблюдал со смесью удивления и нежности. Обычные действия, привычные ритуалы, уютные звуки - ее запястья кажутся белыми в сером свете и темно-синие рукава платья только подчеркивают эту белизну, она медленно разливает чай, наполняющий воздух запахом горьких цитрусовых корок, и Уолтер слышит, как чай касается фарфоровой поверхности чашки.
        «Хочешь увидеть меня?»
        «Нет».
        И прошлое с шипением отступило обратно в темноту.
        В палате действительно было холодно. Когда Эльстер протянула ему чашку, он положил ладонь на ее руку и успел отстраненно удивиться - пальцы показались почти горячими.
        - Спасибо. Я не знаю, что делал бы без тебя.
        - Жил бы счастливо где-нибудь во Флер? - неловко усмехнулась она.
        Он покачал головой, забрал у нее чашку и поставил на пол. Притянул ее к себе и обнял, наконец-то двумя руками.
        Вот почему у нее золотые глаза - это цвет солнечного света, а не того, что снилось ему по ночам.
        - Нет, Эльстер, я сошел бы с ума.
        И в этот момент все, чего он хотел - не слышать, как горько рассмеялся Джек.
        Но он слышал, и слова, которые прошептала ему в ответ Эльстер не могли заглушить смеха.
        Глава 16. Спаси меня
        Пребывание в Колыбели Голубой принесло немало боли, но почему-то эти дни Уолтер всегда вспоминал с теплом.
        Он ошибся и был рад своей ошибке - ни через день, ни через три дня никто их с Эльстер не потревожил. За это время они трижды меняли комнаты - сначала из палаты переехали в келью на среднем этаже, потом снова в комнату Единения, а оттуда - в келью на подземном ярусе, где и остались на четвертый день. Он слышал из-за двери, как Эльстер просила патера Морна перевести его в другую комнату, не в подземелье, чтобы не будить памяти о тюрьме. Пришлось рассказать ей, какой была камера в тюрьме, и объяснить, что простая комната с двумя узкими кроватями, с мягко светящими желтым лентами под потолком и дурацким полосатым ковриком на полу ничего такого в нем не будит.
        Патер Морн явно нервничал, но старался скрывать тревоги. Уолтер понимал его и собирался как можно скорее избавить клирика от своего присутствия.
        Рука заживала и почти не беспокоила, только иногда напоминая о себе тупой тянущей болью.
        Каждый день по несколько часов Уолтер занимался тем, что сжимал и разжимал левой рукой небольшой мяч. С каждым днем это давалось ему все легче - первый он порвал, сдавив слишком сильно. Но доктор Харрис был прав - он удивительно быстро вспомнил привычные движения, и на третий день даже взял за ручку чашку. Непривычно было не ощущать напряжения в мышцах. Касаться горячей чашки, прохладных и гладких простыней, мягкой поверхности мяча - и не чувствовать их. Эльстер он поначалу боялся даже за руку брать, чтобы случайно не сделать больно.
        Он стал подливать Эльстер свое снотворное, когда заметил, что она старается сторожить его по ночам, а потом по утрам прячет покрасневшие глаза. Сам пить избегал, потому что от назначенных доктором пяти капель неизбежно проваливался в густой и бездонный сон, и сон этот полнился золотом, мятыми шестеренками, погасшими стеклянно-прозрачными глазами, а еще - его собственными железными пальцами, сдавливающими чье-то хрупкое горло, и жгучим экстазом, усиливающимися, когда он сжимал сильнее… сильнее, не чувствуя уходящего пульсирующего тепла, потому что механический протез ничего не чувствует, он фальшивка, суррогат, такой же как и эта паршивая, обманувшая его дрянь, прикинувшаяся человеком…
        Если раньше он не испытывал никаких чувств, убивая Эльстер во сне, то теперь начал наслаждаться этим процессом.
        Стал ненавидеть ее все сильнее, и чем сильнее он чувствовал ненависть во сне, тем отчетливее ощущал любовь наяву.
        Уолтер боялся. Просыпаясь, он едва сдерживался, чтобы не стонать от ужаса, прислушиваясь к дыханию спящей Эльстер. Она дышала глубоко и ровно. Спала спокойно, и никакие кошмары ее не мучили.
        Рука заживала быстро, и Уолтер чувствовал себя почти здоровым. Но с каждым днем разум ускользал все неотвратимее.
        Стены давили на виски. Желтый свет раздражал, а белый тревожил. Воздух казался то слишком сухим, то слишком холодным, а каждый звук слышался неестественно отчетливо. Но больше всего его тревожил Джек, а вернее - две горящие в темноте зеленые точки.
        «Хочешь меня увидеть?»
        «Нет…»
        Но он видел. Видел пока только зелень глаз и неясное марево, клочок альбионского тумана, но Уолтер откуда-то точно знал, что еще немного - и туман примет знакомые очертания.
        Нужно было уезжать. Уолтер надеялся, что вдали от Альбиона станет легче, а свежий воздух и нормальное питание позволят избавиться от остатков дурмана, и он наконец-то перестанет слышать голоса и видеть призраков.
        На четвертый день он встал с кровати и прошелся по коридору без трости и не держась за стену. Эльстер, наблюдавшая за ним, улыбалась так счастливо, будто для нее не имело никакого значения, что короткая передышка заканчивается, и скоро им опять придется бежать в неизвестность.
        - Эльстер, я думаю через пару дней нам придется покинуть это место, - осторожно сказал он, возвращаясь в келью.
        - А как же имитация? Так и будешь ходить шестеренками наружу?
        - Перчатки надену. Ничего, шестеренки увезем с Альбиона и они не будут грустить. Мне… неспокойно. Я не понимаю, почему ничего не происходит, и почему Унфелих до сих пор нас не нашел, но… - Уолтер не хотел признаваться в настоящих причинах своей спешки.
        - Если ты говоришь, что надо ехать - поехали, - пожала плечами Эльстер. - Мне здесь тоже не нравится.
        Он благодарно улыбнулся и взял с тумбочки чашку с холодным чаем.
        - Мне тоже, - признался он. - Душно, тесно и эти стены неизвестно где прозрачные…
        - Да! И меня раздражает, еще вчера показалось, что кто-то шепчет.
        Чашка выскользнула из ставших непослушными пальцев и, жалобно звякнув, разлетелась голубыми осколками.
        - Тебе вчера… что?..
        - Да звуки какие-то странные, я думала ты тоже слышишь, - пожала плечами Эльстер. - Перед сном. Как будто шепчется кто-то, сразу много людей, но очень далеко… я думала, это тут голоса так разносятся, а что?
        - Я ничего не слышу, - пробормотал он. Уолтер не стал говорить, что слышит Джека.
        - Да ладно, мало ли чего почудится, - махнула рукой она. - Скажи лучше, а нельзя нам маски надеть и во дворик выйти погулять? Тебе доктор говорил воздухом дышать…
        - Знаешь, что делают на Альбионе люди после сложных операций, если есть хоть какие-то деньги? - усмехнулся Уолтер, смущенно подбирая осколки. Он делал это левой рукой, чтобы восстановить мелкую моторику и отстраненно удивлялся тому, что можно больше не бояться поранить пальцы.
        - Не-а. Стараются не сильно жалеть, что не померли во время операции и им придется наслаждаться этим местечком еще сколько-то лет? - улыбнулась она.
        - Почти. Покупают билет на дирижабль и летят туда, где можно дышать воздухом.
        - Ну и мы так сделаем. Поедем в Эгберт, как хотели. Я слышала, там все рыжие и много пьют, должно быть отличное место.
        - Я всю жизнь про Эгберт другое слышал, - проворчал Уолтер, ссыпая осколки в урну у двери. - Впрочем, неважно, я много чего всю жизнь слышал. Эльстер, отдай дневник.
        - Что? - растерянно переспросила она.
        - Дневник. Три дня прошло, я в этом полумраке скоро забуду, как буквы выглядят. Мне надо узнать, чем меня поили, может мне давно застрелиться полагалось.
        - Ну что ты говоришь! - расстроено воскликнула она, доставая из сумки блокнот. - Не таким же чудовищем был твой брат.
        Уолтер мог поклясться, что слышал, как кто-то самодовольно хмыкнул в углу. И на этот раз он был полностью согласен с Джеком - он мог оказаться чудовищем гораздо худшим, чем Эльстер была способна представить.
        - У аристократов всегда были проблемы с родственниками, - невесело усмехнулся он. - Вот к примеру моя тетушка Джейн - потрясающая женщина, заваривает чай лучше всех на Альбионе, виртуозно играет в бридж, родила восемь детей и все в ней души не чают. А вот брат не захотел заваривать чай и быть образцовым папашей.
        - А ты хочешь? - тихо спросила Эльстер, с ногами забираясь в кресло.
        - Хочу, - признался он и сразу заметил, как изменилось ее лицо. - Ох, Эльстер… знаешь, я буду только рад, если у моих детей не будет зеленых глаз и фамильных говардских носов. И фамильного говардского всего остального тоже… Ты любишь детей?
        - Очень… - прошептала она.
        - Ну вот и отлично. Подождем пока это все закончится, купим дом у моря и заберем из приюта при какой-нибудь Колыбели пару ребятишек, - обнадеживающе улыбнулся он, стараясь не задумываться над тем, где и при каких обстоятельствах она могла проникнуться любовью к детям.
        - Уолтер, ты что, правда хочешь со мной остаться? - Эльстер казалась скорее растерянной, чем обрадованной.
        - А ты? Хочешь остаться со мной? - спросил он, откладывая дневник. Прошлое в этот момент имело гораздо меньше значения, чем будущее. На дирижабле у них уже произошел похожий разговор, но тогда он был скорее похож на шутку.
        - Я… я… - пробормотала она, пряча взгляд, и Уолтер ясно различил какую-то внутреннюю борьбу.
        - Только честно, - предупредил он, - не боясь, что у меня от расстройства рука отвалится. Ее крепко пришили.
        - Уолтер, я не снюсь этому вашему, у меня никогда не будет детей и я работала в борделе, - напомнила она.
        - Если это все, что тебя смущает, то я нищий со склонностью к алкоголизму и сумасшествию, а мой брат у себя в подвале вивисекции проводил. Еще не известно, кто из нас более завидная партия.
        - А я еще и вру.
        - Мы все врем, - фаталистично пожал плечами Уолтер, протягивая руку к дневнику. Прикосновение к прохладной шершавой коже обложки почему-то вызвало отвращение.
        Ему не хотелось заставлять Эльстер отвечать на такие вопросы. В конце концов неизвестно было даже выживут они или нет. Может быть Унфелих ночью проберется каким-нибудь тайным ходом и пристрелит обоих. Это пока Уолтер был альбионским аристократом его нельзя было убивать и приходилось считаться с тем, что он не должен быть свидетелем убийства. Если отец подписал отречение - Унфелих может даже не прятать его труп, бродяга без имени и рода никому не интересен.
        Он не заметил, как она встала с кресла и положила ладонь на дневник.
        - Хочу, - ее глаза отражали мягкий желтый свет, и Уолтер вдруг забыл все слова, которыми собирался отвечать.
        - А Джейн Бродовски была не худшим, что ты мог придумать, - голос Джека был далеким, приглушенным и не имел никакого значения.
        Дневник с глухим стуком упал на пол и рассерженно зашуршал страницами, когда Эльстер задела его подолом юбки.
        Уолтер не помнил, чтобы хоть раз целуя девушку ему удавалось отрешиться от всего мира и полностью потерять себя. Вот как должен был умереть лорд Уолтер Говард - никакое не безумие приносила любовь, а спасение.
        «Ты целуешь ее и забываешь себя, - полоснули сознание словно плетью слова Джека, - а потом вокруг только кровь и страдания…»
        Но не было никакой крови и никаких страданий. Он оставит на Альбионе свои кошмары, снова сбежит от Уолтера Говарда, а может быть даже навсегда похоронит его в этой келье. Если только Эльстер и правда останется рядом. Ничего не будет нужно, ничто не будет иметь власти над его разумом, только эта женщина, совершенная мечта Эриха Рейне.
        - Значит, мы все решили. Осталось избавиться от этого странного человека в дурацких очках, и будем жить счастливо, - улыбнулся он, отстраняясь. Эльстер как кошка потерлась кончиком носа о его подбородок и встала с кровати.
        - Ладно, оставлю тебя наедине с братом… нашла в библиотеке какую-то кайзерстатскую книжку, спрячусь в нее от твоих тайн.
        - Это не мои тайны, - проворчал Уолтер, осторожно поднимая дневник. Ему казалось, что он держит в руках мертвое животное.
        Он быстро нашел страницу, на которой остановился в Вудчестере. Осторожно разгладил примятую бумагу ладонью.
        Следующая запись снова была о Кэтрин. Уолтер хотел пролистать и поискать описания экспериментов, чтобы выяснить, что такое проклятый «Грай» и оставить Джеку его секреты, но не смог.
        Потому что был еще один вопрос, на который он так мучительно пытался себе ответить.
        Потому что был еще один кошмар, преследовавший его с самой казни Джека.
        Он видел много кошмаров и они всегда немного отличались друг от друга. Он убивал Эльстер то лезвием из трости, то душил, то стоял на коленях уже над мертвым телом и скользкими руками пытался починить оказавшийся слишком хрупким механизм. Джек терялся в черном провале, а за спиной Уолтера на секунду в едином восторженном экстазе замирала толпа, но иногда никакого провала не было и он не мог оторвать взгляда от конвульсивно дергающейся петли, и иногда Джек оставался стоять на эшафоте, но словно таял под оказавшимся беспощадным серым альбионским солнцем, и с его плеч и лица что-то белое капало, словно воск со свечи, на черный бархат эшафота.
        Один сон оставался неизменным. Сон о дне, который доломал его жизнь, вынуждая прятаться от собственных сомнений в приморском пабе. Последний раз он видел его в Лигеплаце, и хотел бы не видеть больше никогда. Но знал, что он вернется, обязательно вернется, вместе со стучащим в ушах полным отчаяния голосом Джека: «Спаси меня, Уолтер!»
        И Уолтер хотел найти ответ на вопрос, который так и не дал ему в тот день Джек.
        Как на самом деле умерла Кэтрин Говард?
        - Все мысли занимает скорое возвращение домой, - вдруг раздался печальный голос совсем рядом. Уолтер вздрогнул от неожиданности, но опустил глаза к дневнику и начал читать.
        …
        Все мысли занимает скорое возвращение домой. Ни одной живой душе я не признаюсь в том, как скучаю по теплой воде, джину и чистым простыням, но перед собой могу быть честным.
        К тому же меня не оставляют мысли о возможности скорого брака. Чувства, которые я испытываю к мисс Борден, гораздо глубже, чем простое вожделение мужчины, долгое время оторванного от общества женщин. Похоть мне не только не свойственна, но и непонятна - я нахожу ее уделом слабых и недалеких людей. Нет, то, что я испытываю к мисс Борден - чувство, далекое от примитивных рефлексов. Признаюсь, оно даже пугает меня. Я теряю себя рядом с ней, меня одолевает несвойственная робость и какой-то особый трепет. Нет, эти чувства невозможно описать, им можно только покориться - думаю, сопротивление все равно было бы безрезультатно.
        Как описать чувство, которое вызывает ее случайный взгляд, смущающий больше, чем случайное прикосновение? Где найти слова, чтобы описать дрожь, которую вызывает ее голос?
        Я думал, у меня нет сердца. Но теперь я чувствую его присутствие в своей груди удивительно ясно, и чувствую, как отчаянно оно болит, и болеть будет до самого Альбиона, где я наконец-то предложу его Кэтрин.
        …
        Уолтер читал эти слова со смесью стыда и облегчения. С одной стороны он бестактно подглядывал в душу Джека, а с другой - видел в его словах отражение собственных чувств, которые были далеки от безумия. Человек, который писал эти слова, не мог быть убийцей Кэт.
        - Но знаешь что, Уолтер? - горько усмехнулся Джек. - Не знаешь. А Эрих Рейне когда-то был вынужден мараться о такой же сброд…
        Уолтер с трудом сдержался, чтобы не рыкнуть на него. Почему-то стало заранее тошно.
        …
        Эрих Рейне когда-то был вынужден мараться о такой же сброд. Хорошо, что биологически это все же люди. Они реагируют как люди, живут в иллюзии, будто их культура и традиции представляют хоть малейшую ценность, а что важнее всего для меня - как люди сходят с ума.
        Сегодня привезли новую партию пленных. Эта война нужна нам, нужна, как никогда. Тот, кто верит в сказки об Эрихе Рейне, ставившем эксперименты над альбионскими нищими, попросту глуп.
        Как хорошо, что большинство людей глупцы. Роверик Чойс, который настрочил свою изобличающую книжонку, «Ночной кошмар механической птицы» по заказу самого Рейне - прекрасное доказательство того, как легко манипулировать толпой без всяких капель.
        Никаких нищих-добровольцев не хватило бы для такой масштабной работы. Такие задачи всегда решаются одинаково.
        Война Журавлей десятилетия назад принесла нам небывалый прорыв. Механические протезы, механические люди. Я не возьмусь осуждать Рейне - он был великим человеком. Он создал человеческое подобие, а люди уже распорядились им в силу своих скудных возможностей.
        Но каждый прорыв должен влечь за собой следующий.
        Нам нужна была новая война.
        Конечно, война с Гунхэго - плохой вариант. Гунхэго покупает столько альбионского опиума, что найти среди пленников тех, кто не имеет резистентности к наркотикам, становится практически невозможно. Мне нужны только «чистые» подопытные - насколько чистой может быть подобная дрянь.
        Я предложил проект оружия нового типа.
        Правительство отправило заказ на штамм вируса, устойчивого к транспортировке, температурам и способного жить вне носителя достаточно долго, чтобы найти нового. Им действительно казалось, что это хорошая идея.
        Разработка подобного вируса может занять годы и потребует огромного количества материала. Где взять столько людей для опытов, где взять столько врачей, не поддавшихся ложной этике? А потом что делать с территориями, заваленными зараженными трупами? А самое главное, что делать, если вирус мутирует и мы не успеем улучшить вакцину? Альбион уже пустел из-за эпидемий в прошлые века.
        Нет, я создам нечто, превосходящее любой вирус. Совершеннее любой телесной болезни. К тому же у меня есть база - я не знаю, откуда мне привезли эликсир под кодовым названием «Трель», но его создатель - настоящий гений. Я улучшу его, превращу целительные капли в яд. Мне потребуется меньше людей для экспериментов, никто из моих коллег не подвергнется риску заражения и никто не прикроет проект, доказав, что он разбудит Спящего. Впрочем, это волновало меня меньше всего - Колыбель Серая одобрила мои планы.
        Территория, населенная безумцами куда лучше толп зараженных. Сумасшедшие - плохие противники, к тому же чаще всего они убивают себя сами. Чистые трупы относительно здоровых людей, без всякой смертельной заразы. Неужели это не красивее, чем гниющее мясо на улицах?
        Вчера мне наконец-то пришел ответ. Не знаю почему так долго, почему не в начале войны - но я получил разрешение Колыбели Серой и грант. Печать не вызывала сомнения, все подписи были на месте. Я могу начинать, и теперь даже Колхью мне не указ.
        …
        - Ах ты паскудный выродок! Это не от меня, от тебя всю жизнь были проблемы! Полюбуйся, хренов патриот, что мне за тобой приходится расхлебывать! - Уолтер в ярости схватил с тумбочки вторую чашку и запустил ее в сторону, откуда последний раз слышал голос. Чашка не зазвенела, разбиваясь, она будто хрустнула о стену, и осколки с тихим шорохом упали на пол.
        - Уолтер, ты чего? - испуганно вскрикнула Эльстер, бросаясь к нему, но останавливаясь посреди комнаты.
        Он поднял на нее взгляд и увидел в небольшом зеркале за ее спиной свои безумные, налитые кровью глаза.
        - Он, мать его, заботился о благе Альбиона! Представь себе, он поперся на войну, чтобы ему никто не мешал во имя идеалов своей страны проводить опыты! - Уолтер взмахнул дневником, и Эльстер отшатнулась, будто он на нее замахнулся. Это отрезвило лучше любых слов.
        - Прости, я… не хотел тебя пугать, - виновато сказал он, бросив дневник на кровать. - Я не ожидал… думал, он просто… я не знаю, о чем думал, но не мог себе представить… - бормотал он, собирая осколки.
        - Уолтер… - прошептала Эльстер, касаясь его волос. - Я тебя не узнаю. Может… ну его, этот дневник? Хочешь - напиши мне по-вашему слово «Грай», я сама найду, где про него написано и вырву тебе только эти страницы? Что это слово вообще значит, кстати?
        - Грай - это птичий крик… когда много птиц кричат, - пробормотал он, поморщившись. Слово ему не нравилось, и какая-то мысль настойчиво брезжила где-то на задворках сознания, но Уолтер был слишком взбешен, чтобы сосредоточиться на ней.
        Вернувшись на кровать, он с отвращением взял дневник и несколько секунд разглядывал вензель на обложке, будто старался найти там ответы в обход омерзительных подробностей. Но две буквы никак не складывались в правильные слова и дневник пришлось открыть.
        …
        Они бормочут что-то на своем лающем языке. Я не понимаю ни слова, но слышу умоляющие интонации. И ненавижу еще больше - они смеют о чем-то меня просить.
        Все они врут моему переводчику и это злит еще больше - неужели думают, что я дурак?
        Простые вопросы. «Сколько лет». «Профессия». «Употребляете ли наркотики и алкоголь, курите ли табак». Половина не в состоянии ответить даже на это - некоторые начинают считать свой возраст на пальцах, на вопрос о профессии многие начинают торопливо перечислять профессии предков. Самое паршивое, что даже пара солдат с плетьми на способствовала скорейшему допросу - пленные просто не понимают, что от них хотят, а в истязаниях я не нахожу никакого удовольствия. Насколько презренным человеком надо быть, чтобы наслаждаться страданиями столь жалких существ? Чтобы вообще наслаждаться чьими-то страданиями?
        Я здесь не для этого. И пусть переводчик все-таки сообщил мне, что значит слово «кусин-жо», которым зовут меня пленники - наплевать. Я не палач. Я здесь ради будущего своей страны, может быть, ради будущего человечества. Приказал выбить зубы следующему, от кого услышу это слово - пусть остальные держат языки за уцелевшими зубами. И отвечают на вопросы.
        …
        На этот раз он не стал швыряться предметами, а только устало закрыл глаза, стараясь прогнать ожившую в воображении картину.
        Он видел лицо Джека так ясно, будто призрак все же принял окончательный облик. Это выражение ледяного презрения на бледном тонкогубом лице, эти глаза, в которых почти не осталось человеческого… Уолтер так старательно вспоминал детские обиды, так старательно вменял брату в вину любовь отца, которой он сам никогда не видел, что почти смог забыть, почему на самом деле между ним и братом всю жизнь была непреодолимая стена.
        Поэтому.
        Потому что чаще всего он видел перед собой именно такое лицо.
        - Нет, проклятье, это не мой брат писал! - не выдержал Уолтер. - Это даже для него слишком!
        - Что там? - тихо спросила Эльстер, садясь рядом и сжимая его правую ладонь.
        - Боюсь, милая, ты после этого точно не захочешь со мной остаться, - нервно усмехнулся он.
        - Глупости какие, я с тобой останусь, даже если твой брат там по человеку в день в речке топил вместо зарядки, - она коснулась его виска теплыми губами, но на этот раз поцелуй не прогнал тени, пробудившиеся в душе.
        …
        Все они лгут! Все говорят, что в жизни не видели опиума. Кому мы тогда его продаем - непонятно. Какая-то тварь распустила слух, что нам нужны только не употребляющие, и почти все они цепляются за свои жизни так отчаянно, что я чувствую что-то похожее на сочувствие - глупцы, неужели они не понимают, что я все равно узнаю правду, и очень скоро.
        Явных курильщиков отсеиваю сразу, хотя если бы эта нация не отличалась плохими зубами - делать это было бы легче. Приходится лезть каждому в рот, выслушивать хрипы в легких, следить, кто бледен от страха, а кто от истощенности наркотиком. Я бы не отказался от ассистента, но Кэтрин просить об этом не хочу. Не дело юной леди мараться такой работой, к тому же боюсь, она нашла бы зрелище малопривлекательным. Поэтому в утренние часы приходится справляться самому.
        Кроме курильщиков опиума мне часто попадаются алкоголики, десятки пленных имеют пристрастие к какому-то местному жевательному дурману, а двое оказались морфинистами - эти были одеты лучше других и держались достойнее. Даже признались сами, не вынуждая меня тратить на них время.
        Тех, на счет кого у меня возникли сомнения, я приказал привязывать в лесу, подальше от лагеря. У меня есть инъекционный раствор, вызывающий абстиненцию, но я не вижу особого толка тратить его на опыты. К тому же раствор закончится быстрее, чем пленники, которых надо проверить. Мне нет нужды кормить их или заботиться о каких-то удобствах - максимум через два дня они покинут место заключения, в качестве моих пациентов или в качестве приговоренных. Достаточно давать им воду и трижды в день посылать солдат стряхивать насекомых.
        Мисс Борден несколько раз спрашивала меня, что за крики раздаются из леса. Поэтому я и против женщин, участвующих в войнах - неужели я должен объяснять юной леди, что у зависимых людей без наркотиков наступает момент, когда их собственные тела обращаются против них? Мне нет нужды кого-то пытать, боль, которую они испытают без своего дурмана не сравнится с истязаниями и побоями, к тому же никому не придется пачкать руки. Но как объяснить это Кэтрин?
        Я распорядился уводить и расстреливать заключенных, как только они начинают страдать - все равно дальше от них никакого прока. Генерал Колхью пытался скандалить - как же, его солдаты надорвутся копать могилы. Он смел убеждать меня, что от мертвецов по лагерю пойдет зараза. Меня! Просто потрясающее невежество. Я был готов сунуть его лицом в мешок извести, которой засыпали трупы, чтобы держал свои инсинуации при себе, но не стал опускаться до членовредительства.
        …
        Утром меня разбудили особенно безумные крики. Кэтрин тоже проснулась, я встретил ее на улице - встревоженную, придерживающую подол сорочки. Пришлось задержаться и убедить ее вернуться к себе. Признаюсь, зрелище меня несколько смутило и испортило настрой, к тому же пока мы беседовали крики почти стихли.
        Неподалеку от лагеря работала расстрельная команда - пятеро солдат из сегодняшней смены. Когда меня заметили, раздалось три выстрела подряд и солдаты попытались оттащить от меня трупы, но я приказал оставить на местах.
        Трое пленных, из тех, кого я приказал привязать. Мне хватило беглого осмотра - прострелены колени, локтевые суставы, у одного - правое легкое, у другого печень, у третьего - желудок. У каждого по штанцмарке между глаз - их пристрелили в упор, когда увидели, что я иду к ним. Я выяснил, как зовут каждого из солдат, не страдают ли они тремором, не употребляют ли наркотики, в первый ли раз они видят огнестрельное оружие, страдает ли кто-то из них душевными болезнями и умственной неполноценностью.
        Ответы были ожидаемы. Пришлось весь день скандалить с Колхью и пообещать ему разбирательства с Комиссией по Этике. Это всегда действовало безотказно - уже вечером всех пятерых повесили. Я заметил, что Колхью выполнил все мои условия - перед казнью приговоренным прострелили колени.
        Надеюсь, этого хватит, чтобы больше подобных инцидентов не повторялось. О Спящий, как объяснить этим людям, где проходит грань между благом страны и бессмысленной жестокостью, и почему истязать пленных, невзирая на их ничтожную суть, есть грех?
        Работать в таких условиях практически невыносимо.
        Но в конце концов я получил то, что искал. Полторы сотни человек, девяносто шесть мужчин и пятьдесят четыре женщины. Почти все здоровы, среднего возраста. Требуется небольшое лечение, но это не так важно. Их я оправлю на Альбион в ближайшие дни, и они дождутся моего возвращения в Лестерхаусе. Надеюсь, до конца войны мне удастся найти еще людей.
        …
        - Уолтер, Уолтер, да что с тобой такое?! - доносился откуда-то издалека голос Эльстер, но он почти не слышал.
        Он смеялся, истерически и зло. Смеялся и никак не мог остановиться. Чувствовал на себе печальный взгляд Джека, чувствовал, как Эльстер гладит его по спине, но это все было где-то далеко. Слишком недосягаемо далеко.
        - Его… его повесили… - простонал он сквозь смех, - за то, что он убил десять женщин… из… нет, я не могу… из Нижних… Кварталов…
        Каждое слово царапало горло, будто наждак. От смеха по лицу текли слезы, но Уолтера это нисколько не волновало.
        - Почему тебе это кажется смешным? - тихо спросила она, убирая руку.
        - Я думаю… мне кажется… его просто… убили…
        - Кто? - в голосе Эльстер явственно слышалось непонимание, но Уолтер никак не мог взять себя в руки. Наконец, не выдержав собственной истерики, он сжал зубами правую ладонь между большим и указательным пальцем. Боль отрезвила, и он наконец смог перестать смеяться.
        - Владельцы заводов, поставляющих известь. Джек их разорил, - серьезно ответил он, проводя ладонью по лицу. - Прости, я сам от себя не ожидал. Просто… не был готов к таким новостям.
        - Может, ну его? - сочувственно спросила она. - Завтра дочитаешь, мы еще никуда не едем. И может капелек, а?
        - Виски бы тут лучше помог, но капельки так капельки… проклятье, целых чашек не осталось…
        - Хочешь я поищу?
        - Не надо бегать по Колыбели в поисках чашек… патер Морн скоро должен зайти, попрошу его передать… интересно, а он вообще был в курсе? Знаешь, на сегодня, пожалуй, и правда закончим. Тем более скоро ночь, а я и так боюсь не уснуть… Нет, нужна последняя запись. О чем-нибудь человеческом.
        Запись «о человеческом» нашлась уже на следующей странице. Почерк Джека не менялся. Он писал одинаково о любви и о десятках людей, которых истязал. И от этого Уолтеру было особенно паршиво.
        …
        Я привык просыпаться по ночам от криков или плача, но в этот раз плакали где-то неподалеку. Это значит, или сбежал кто-то из пленных и ему достало глупости рыдать рядом с моей палаткой, либо это кто-то из наших. Мне бы в голову не пришло, что ночью у моей палатки будет плакать Кэтрин - я думал, это девочка-маркитантка или кто-то из поварят.
        Мне долго пришлось выспрашивать, что произошло. Мисс Борден оказалась так похожа на Уолтера в своей романтической влюбленности в мир и полном нежелании смотреть реальности в глаза.
        Она рассказала, что скрыла ото всех свое происхождение. Что по спискам она числилась Кэтрин Миелрвик, и когда обман раскрыли и ее определили ко мне - знал об этом только генерал Колхью, ничего не сказавший солдатам. Он боялся, что однажды ненависть к аристократам может выплеснуться на юную леди, слишком плохо разбирающуюся в людях. В его опасениях была справедливость. Я не часто согласен с Колхью, но это решение было мудрым.
        Но он не учел другого - на Кэтрин выплеснулась ненависть ко мне.
        В этот момент я успел подумать о худшем, во что могла оформиться такая ненависть, и о том, что заставлю того, кто до нее дотронулся, сожрать всю оставшуюся в мешках известь.
        К счастью, трусам, мстящим девушке за приказы мужчины, хватило ума оставить эту ненависть в словах, но они сделали все, чтобы она почувствовала ее. Кэтрин чувствовала себя несчастной, боялась выходить без меня, поэтому если я задерживался с пациентами и пропускал завтрак или ужин - она оставалась голодной в своей палатке. С немалым стыдом я вспомнил, что пренебрегал трапезой не так уж редко. Ко всему мисс Борден была разочарована - ведь она сбежала, чтобы принести пользу своей стране, чтобы лечить этих людей, которые теперь презирали ее. Презирали потому, что я стараюсь сделать так, чтобы эти шлюхины отродья сидели по своим норам, трахали своих жен и пропивали свои жалкие сбережения в компании таких же выродков! И ради этого им приходится всего лишь копать ямы!
        Если мои поиски увенчаются успехом - мы получим новый способ ведения войны. Не нужно станет оружие, не нужны солдаты. Никому не придется подставляться под пули, но в освободившееся время, проклятье, придется копать очень много ям.
        Кэтрин говорила, а я чувствовал, как под ненавистью и злостью рождается какое-то иное чувство. Она плакала, обняв меня за шею, и я должен был сказать, что такое поведение недопустимо, но, каюсь, мне было бы проще отрезать себе палец, чем оттолкнуть ее.
        Что-то странное происходило со мной. Я считал себя сдержанным человеком, которого ничто не собьет с пути, но я почти не помню, как гладил ее по лицу, стараясь остановить эти слезы, заставляющие меня терять над собой контроль. Но они не останавливались, и я не знал, что делать. Куда-то делись все слова, раньше помогавшие мне. И сам я будто куда-то пропал, поцеловав Кэтрин Борден.
        Ошеломляющее чувство, которому невозможно противостоять - это было бы совершенное оружие, но я точно знал, что ничто подобное нельзя вызвать искусственно. Нужно, чтобы Спящему приснился Сон, в котором есть место любви - только тогда человек будет иметь счастье испытать ее.
        И я не устану благодарить Его в молитвах.
        …
        Уолтер захлопнул дневник и сунул его под матрас.
        - Все! Мой брат ставил эксперименты над людьми, на его совести неизвестно сколько ям с трупами, засыпанными проклятой известью, и минимум полторы сотни заключенных в Лестерхаусе, на которых он, видимо, с удовольствием испытывал свой «Грай» во имя светлого будущего, да гори он, Альбиона. Но знаешь что?
        - Что? - спросила Эльстер, осторожно сжимая его пальцы.
        - Он трогательно любил Кэтрин. Такой вот, мать его, дуализм. Все, пошло оно подальше, - устало пробормотал он, обнимая ее и пряча лицо в волосах. - Напугал?
        - Немного. Думала, ты не такой… экспрессивный.
        - Ты мало видела у Хенрика, - усмехнулся он. - Все еще хочешь остаться со мной?
        - Хочу. Только нам нужно будет много чашек и немаркие обои, - серьезно ответила она.
        «Зато теперь понятно, почему Кэт не знала о специфических увлечениях своего будущего мужа - сидела в палатке и боялась выйти, чтобы не слушать сальные солдатские шуточки. Боюсь представить, что кому за это прострелили по приказу Джека», - подумал Уолтер, чувствуя как медленно отступает напряжение. Объятия Эльстер помогли лучше капель - близкое человеческое тепло не оставляло места злости и страхам. Чуткость и терпение, с которыми она принимала его перепады, вызывали в душе целую бурю чувств, самым сильным из которых была удивительная, теплая, тянущая у сердца нежность.
        Никто никогда не любил его так, принимая таким, какой он есть и ничего не требуя взамен. И Уолтер знал, что за это, что бы ни случилось, он будет благодарен ей до конца жизни.
        …
        Засыпая, Уолтер точно знал, какой из кошмаров выберет сегодня измученное воспаленное сознание. Он пытался спрятаться, отгородиться от него, слушая, как дышит во сне Эльстер, положившая голову ему на плечо, сосредотачиваясь на запахе ее волос и тепле кожи под тонкой рубашкой. Но ничего не выходило, он проваливался в кошмар неотвратимо, как в трясину.
        Слишком много он сегодня сделал для того, чтобы снова увидеть сон о дне, с которого начались попытки убить Уолтера Говарда вместе с воспоминаниями о том, как он, лорд Уолтер Говард, никого не спас.
        …
        В тот вечер трещали в камине янтарные поленья, и Уолтер, сидя в глубоком кресле, старательно боролся со сном. Альбионский туман снаружи лип к стеклам, но не мог просочиться в комнату и отравить воздух своим густым терпким ядом.
        Джек пропал неделю назад. В Вудчестере было неспокойно и казалось, сам особняк тоскует: его будущий хозяин исчез, не сказав никому ни слова.
        Город полнили ужасные новости об убийце, оставляющем истерзанные женские трупы в канавах Нижних Кварталов - тем утром Уолтер услышал, как горничные судачили об этом, испуганно охая и бормоча «как бы чего не вышло с молодым лордом». Тогда он впервые рявкнул на прислугу, чтобы занимались делом, а не болтали. От неожиданности одна из горничных уронила поднос, и чашки из красного гунхэгского фарфора брызнули в разные стороны тысячей осколков, будто капли крови. «Бестолочь!» - прошипел Уолтер, замахиваясь тростью. Бить девушку он бы не стал, но хотелось напугать, сорвать злость. Этот фарфор Джек привез с войны, он будет в ярости, когда узнает, что его разбили. Главное, чтобы вернулся.
        Уолтер наклонился и подобрал один из осколков. Изнутри от был покрыт темным кофейным налетом. Горничная, с трудом сдерживая слезы, сказала, что чашки из комнаты его брата. Весь стол был заставлен пустыми чашками из-под кофе, «сэр так много работал до исчезновения». Уже тогда Уолтер понял, что произошло что-то непоправимое - Джек никогда не допускал грязи в кабинете.
        А вечером он сам прятался от тяжелых мыслей в фальшивом уюте треска янтарных поленьев, в иллюзии, будто альбионский туман остался за стеклом, а не проник в его душу.
        И когда раздался стук в дверь, он почти обрадовался, что хоть кто-то осмелился нарушить его уединение.
        - Входите! - хрипло сказал он.
        Когда дверь открылась, Уолтер не успел даже удивиться. Джек стоял на пороге, усмехаясь, как обычно. Он был таким же, как всегда. Высокий, темноволосый, в дымчато-сером пальто и изумрудном, в тон глазам, шарфе, человек пришедший в его комнату после недельной отлучки, был его братом.
        Но в следующую секунду Уолтер понял, что ошибся. На пальто, на восково-бледном лице и даже на шарфе виднелись частые темные пятна. Человек, стоящий на пороге, смотрел на Уолтера со смесью ужаса и отчаяния. Джек с его белоснежными манжетами и усталым, непроницаемым лицом не мог быть этим человеком.
        - Уолтер… Уолтер, спаси меня, - прохрипел он, протягивая к нему руки и падая на колени.
        Тогда Уолтер окончательно понял, что сошел с ума.
        Но ему не удалось проснуться - кошмар длился и длился, никак не желая заканчиваться.
        - Что с тобой?! - Уолтер бросился к нему и попытался поднять, но Джек сжал его плечи ледяными пальцами, потянув вниз и в глазах его полыхало безумие, чистое, без единой осознанной мысли.
        - Спаси меня, Уолтер! Я заблудился, я где-то повернул не туда и теперь… Уолтер, Кэт умерла… - прошептал он, сильнее сжимая пальцы. Его била частая, истерическая дрожь.
        - Что ты такое говоришь, Джек, Кэт же уехала во Флер к родителям, - бестолково попытался отгородиться от его слов Уолтер, опускаясь рядом на колени и сжимая его запястья. - Она не могла умереть…
        - Она мертва! Умерла, и я ничего не смог… Это я виноват, это я, я убил Кэт…
        И Уолтер почувствовал, как к горлу подступает вязкая горечь, утопившая все слова, которые он хотел сказать.
        - Что ты такое говоришь, Джек, ты не мог ее убить…
        - Я мог спасти ее и не спас… Ее сердце бьется, я все сделал правильно, Уолтер… почему она мертва, если ее сердце бьется…
        Уолтер втянул воздух сквозь судорожно сжатые зубы. Джек бредил. Дрожал, и у него были совсем безумные глаза. Может быть, он преодолел свое отвращение к наркотикам и попробовал какой-нибудь дряни. Или простыл и его мучает жар. Уолтер порывисто обнял его, стараясь удержать, прижал его голову к груди, стараясь не обращать внимания на то, что влажные длинные волосы Джека испачканы в чем-то липком.
        Он шел сюда, и его облил грязью экипаж. И пятна на его одежде вовсе не красные, нет, они черные, как альбионская грязь.
        - Я убил ее… я убил ее, Уолтер, - бормотал Джек, судорожно хватая его за руку, а Уолтер, как заведенный, отвечал, что не верит, гладил его по волосам, качая на руках, как ребенка.
        Как заблудившегося, напуганного ребенка, которому приснился очень, очень плохой сон.
        Джек был не таким. Никогда не был таким, как сейчас. Он был самим Альбионом - надменным и холодным. И если сейчас происходило нечто настолько абсурдное, значит, весь мир сошел с ума.
        Весь мир сошел с ума, и Джек, так страстно любивший Кэтрин, убил ее.
        - Спаси меня, Уолтер… мне нужно обратно, мне нужно туда, где я буду с ней…
        - Она скоро вернется из Флер, и вы будете вместе. Хочешь, я прямо сейчас распоряжусь, чтобы ее вызвали? Чтобы она купила билеты на дирижабль и прилетела, хочешь? - прошептал он, ненавидя себя за надежду, которая зажглась в глазах Джека.
        - Правда?.. Она вернется, Уолтер?
        - Конечно, - пообещал он.
        - Напиши… она нужна мне, я не могу без нее… постой, нет, не уходи! Останься, когда ты рядом я… я верю, что она жива… соври мне еще, прошу тебя, - простонал он, упираясь лбом в его плечо.
        И Уолтер, едва раскачиваясь и продолжая прижимать его к себе и гладить по волосам, тихо начал:
        - Она жива и с ней все хорошо. Нет ни страха, ни боли, ни крови, и ее сердце бьется ровно, и будет биться в ее груди еще много-много лет. Над Альбионом сегодня особенно ядовитый туман, кажется, горит текстильная фабрика и все химикаты поднимаются в воздух. Ты вдохнул этот туман, ты так много работал, так долго не спал, и тебе привиделось нечто ужасное. Абсурдное. Ты всегда был таким умным, как ты мог поверить, что смог поднять на Кэт руку? Она жива, читает сейчас в кровати, сняв очки и немного щурит глаза. Вот она посмеется, когда мы ей расскажем. «Джек? Чтобы меня убил мой Джек? Какую вы глупость придумали, мальчики», - скажет она и улыбнется. И ты поймешь, что это все и правда ужасная глупость, чудовищная ошибка…
        Он говорил и в последний раз в жизни так свято верил в свои слова о Кэт. Потому что в груди у него что-то рвалось, трещало и звенело, стремясь вырваться наружу: правда! Джек и правда убил Кэтрин. Но он давил эту мысль, не позволяя себе сомнений.
        Уолтер говорил и часто вытирал рукавом слезы, которые никак не останавливались, жгли глаза и служили свидетельством его бессилия перед беспощадной реальностью. Они горчили болью его лицемерия и предательства. Он должен был верить в его невиновность, должен был, должен!
        Джек всегда делал то, что должен. И сейчас верил Уолтеру, каждому его слову, и за это он ненавидел себя еще больше. Чувствовал, как постепенно Джек перестает дрожать, как становится ровнее свистящее дыхание, видел, как в глазах появляется осмысленность.
        - Уолтер? - тихо сказал Джек, отстраняясь и садясь ровно. В его глазах все еще читалась растерянность, но взгляд стал вполне осмысленным. - Сейчас за мной придут. Прости меня, я правда хотел, чтобы все кончилось хорошо.
        - Кто за тобой придет? - спросил он, пытаясь понять, бредит брат или уже нет.
        - Жандармы, Уолтер, - усмехнулся Джек. - Жандармы. Я ведь действительно убийца.
        - Ты… ты убил Кэтрин? - Уолтер никак не мог поверить в то, что сейчас услышал.
        - Кэт? Мою милую мисс Борден… я не справился. Не выполнил свой долг - врача, мужчины, солдата, Говарда, мужа. Ни один из этих долгов. И каждый из них привяжут к моим ногам, когда будут вешать. Джек медленно встал и протянул ему руку. - Прости меня, Уолтер. Я и долг брата не выполнил.
        Уолтер взял его за руку, и Джек рывком поставил его на ноги. Он отупело смотрел, как Джек поправляет пальто, перевязывает шарф и приглаживает волосы, и не мог поверить в то, что они и правда прощаются навсегда.
        - Джек, ты раз в жизни решил пошутить? Тогда у тебя вышло неудачно…
        - Да, вышло неудачно. Но я не шучу, Уолтер, нет. Мою лабораторию действительно нашли и я думаю эти идиоты сейчас лапают мои реторты и скальпели, гадая, какими из них я это сделал. Надеюсь, кто-нибудь разобьет пробирку со штаммом гунхэгской лихорадки, - усмехнулся он.
        Он никак не мог поверить в то, что услышал. Это просто не укладывалось в голове. Да, Джек поехал на войну в Гунхэго, и скорее всего делал там ужасные вещи. Да, он был жесток и не знал сострадания, но есть предел, отделяющий жестокость от убийства любимого человека, и Уолтер не мог представить, что Джек ее перешел.
        В лихорадочном ворохе мыслей вспыхнула одна - яркая, рациональная, и от того показавшаяся правильной. Уолтер ухватился за нее, стараясь сохранить собственный рассудок.
        - Почему ты здесь стоишь?! В Вудчестере, проклятье, Джек! За тобой ведь и правда придут…
        «А если он действительно убийца - что, выпустишь его на улицу?» - царапнул сознание ехидный внутренний голос, но он только отмахнулся.
        Это все ошибка, а значит, незачем рисковать понапрасну.
        Но Джек только улыбнулся и покачал головой.
        - Мои долги, Уолтер. Всю жизнь провел, отдавая их. Наш отец, пожалуй, хотел бы, чтобы я сбежал. Постарался избежать скандала. Но я хочу раз в жизни побыть благородным, упертым идиотом. Знаешь, что это значит?
        - Нет…
        - Это значит, что я хочу умереть. И да не приснюсь я Спящему в следующем Сне. А вот и они.
        Снаружи раздался грохот, а следом - раздраженные голоса жандармов и надменно-ледяной - Ричарда Говарда.
        - Джек, прошу тебя… ты знаешь, в Вудчестере много выходов…
        - Уолтер, оставь, - отмахнулся он. - Слушай… я где-то ошибся. Не знаю где. Не могу понять, почему все пошло не так, но ты… сделай все правильно. Плевать на род Говардов, на отца и Вудчестер. Не позволяй им себя убить.
        - Что ты такое говоришь… - ошеломленно прошептал Уолтер. Если Джек говорит ему забыть о долге - значит, Спящий проснется с минуты на минуту. - Как же род, мать его, Говардов, о долге перед которым вы с отцом твердили всю жизнь?!
        Голоса замолкли, и на лестнице послышались шаги. Джек еще раз поправил пальто и встал лицом к двери. А потом обернулся, и Уолтер увидел, как растягиваются в безумной улыбке его губы и искорки искреннего веселья зажигаются в потемневших глазах:
        - Ах, Уолтер! Будем откровенны - как Говард ты безнадежно потерян.
        Глава 17. Черные нити
        Пациентка 34, Ксу Дэнь, 27 лет, маркитантка, до войны - мелкая торговка. Прибыла в Лестерхаус с легкой формой истощения. Следы насилия, ранний срок беременности. Помещена под особое наблюдение.
        Аллергических реакций не обнаружено.
        День 1
        «Трель» введена пациентке в стандартной дозировке перорально вместе с 5-ю каплями состава 1. В качестве макета использована картина «Берег Карпа» гунхэгского художника Ли Нита.
        08.17. Пациентка не смотрит на картину, лежит лицом к стене. Не проявляет беспокойства.
        08.34. Пациентка повернула голову к картине. Прислушалась и отвернулась обратно. Фиксирую начало стадии «шорох».
        08. 56. Пациентка нервничает. Ходит кругами по палате, принюхивается, оглядывается на дверь, а потом прикладывает ухо к картине. Фиксирую начало стадии «белый шум».
        09.05. Пациентка стучит в дверь. Перевод мистера Хорросона: «Я слышу шум волн. Чайки кричат и пахнет рыбой. Скажи доктору, что я схожу с ума, скажи». Фиксирую начало стадии «отрицание».
        09.17. Ровно час с начала эксперимента. Пациентка в состоянии эйфории.
        Счастлива?..
        10.08. Фиксирую стадию «сопротивления». Пациентка проявляет первые признаки тревоги.
        10.35. Фиксирую стадию абстиненции. Пациентка катается по полу и воет. Не пускаю в палату санитаров.
        10.44. Пациентка сорвала картину со стены, порвала ее на куски и ест. Пустил санитаров - краска токсична. Пациентка в состоянии острого бреда, агрессивна, отбивается и пытается доесть картину. Кричит, что ненавидит этот берег. Новая стадия? Это нужно?..
        11.07. Пациентка успокаивается. Лежит лицом к стене. Плачет. На вопросы отвечает четко.
        Первый состав, «Трель», шестая неделя беременности, устойчивого результата не получено.
        …
        Уолтер растерянно смотрел на страницу, явно вырванную из другого блокнота с гладкой белой бумагой. Она была сложена вчетверо и спрятана под обложку.
        - И зачем ему потребовалась таскать с собой именно эту страницу? - риторически спросил он у Эльстер, сидевшей на полу у двери.
        - Думаю, надо дневник сначала дочитать, там и будет понятно зачем, - зевнула она в чашку.
        Доктор Харрис написал патеру Морну, что имитацию по каким-то причинам задерживают. Уолтер окончательно смирился с необходимостью носить перчатки - ждать дальше было нельзя. Патер Морн ничего не говорил, но Уолтер прекрасно понимал, что если их переводят на разные этажи раз в день - значит, в Колыбели опасно.
        К тому же его все сильнее мучили кошмары. Видений наяву больше не было, и он списал их на последствия воспаления, но сон из отдыха превратился в пытку. Уолтер старался спать как можно меньше, пил много кофе и попросил патера Морна убедить доктора Харриса назначить тонизирующие капли. К его удивлению, тоник ему предоставили почти сразу, и это почему-то нисколько не обрадовало, а наоборот, встревожило, но Уолтер списал все на обострившуюся паранойю.
        Поезд до Эгберта отходил через два часа. Патер Морн принес Уолтеру сюртук Служителя и маску со знаком Колыбели Песчаной - небольшого храма на юге Эгберта. Эльстер он хотел дать платье Утешительницы, но Уолтер попросил достать мужскую одежду. Может быть, это была лишняя предосторожность, но Служитель и министрант должны были вызвать меньше подозрений, чем Служитель и Утешительница. Все же Унфелих искал в первую очередь молодого мужчину и девушку. К тому же к Утешительнице всегда могли обратиться за помощью, в то время как для обращения к клирику обычно требовался серьезный повод. Уолтер знал несколько десятков молитв и был хорошо знаком с обрядами Колыбелей, поэтому в своей способности разыграть клирика в экстренном случае не сомневался. А вот из Эльстер, с ее темпераментом и акцентом, Утешительница бы не вышла. Министранту же полагалось молчать и выполнять указания клирика.
        Два билета до вокзала Лоу в Эгберте, третий класс, купе на шестерых, лежали у Уолтера во внутреннем кармане. Сначала он хотел попросить места в вагоне четвертого класса, с рабочими - боялся, что его кто-то узнает, ведь маску придется снять. Но потом решил, что Эльстер не заслужила такого приключения, к тому же почти пятидесятичасовая проверка на прочность после операции чревата последствиями.
        Черный сюртук клирика ему шел, но он заметил, что Эльстер смотрит на костюм с явной неприязнью. Впрочем, свой она надела без возражений.
        - Уолтер, а почему на рубашке для мальчика оборочки? - спросила она, разглядывая кружевные манжеты.
        - Это символ чистоты, - задумчиво ответил он, продолжая вертеть в руках страницу. - Такие же нашивают младенцам на одеяла, там специальное плетение…
        - Вот оно что! А я думала, чтобы мальчик больше был на девочку похож.
        - Зачем? - рассеянно спросил он и тут же понял зачем. - О Спящий, Эльстер! Большинство клириков - достойные люди, настоящие Служители, без склонностей к… да не смотри ты на меня с такой жалостью!
        Она послушно опустила глаза, но скептическое выражение с ее лица не исчезло.
        - За что ты не любишь клириков? - спросил Уолтер, убирая страницу обратно под обложку.
        - За лицемерие, - пожала плечами она.
        - Есть много плохих людей. Жадных торговцев, лицемерных клириков, жестоких военных, корыстных Пишущих. А еще жестоких Пишущих, жадных клириков и корыстных военных. Но не любишь ты клириков, - настойчиво сказал он.
        - У меня был кризис веры, - тихо сказала Эльстер, отводя глаза. - Я… когда-то хотела быть Утешительницей.
        - Ты и сейчас можешь ей стать.
        Уолтер пожалел, что начал этот разговор. Для того, чтобы стать Утешительницей, женщине не нужно было ничего, кроме желания и готовности посвятить себя работе. Но для Эльстер эта дорога была закрыта изначально - в любой Колыбели ее бы и на порог не пустили. На самом деле таких клириков, как патер Морн были единицы, по крайней мере на Альбионе - остальные считали Пташек святотатством и отрицали их человечность.
        - А сейчас не хочу, - ответила она, и лицо ее осталось совершенно непроницаемым. Уолтер хотел все-таки добиться ответов, но решил закончить неприятный разговор. В конце концов, откровения перед дорогой все равно были не лучшей идеей.
        Вздохнув, он убрал дневник в саквояж и залпом допил кофе.
        - Знаешь, как происходит посвящение для любого, кто хочет связать свою жизнь с Колыбелью? - миролюбиво начал он, заново наполняя чашку.
        - Нет, и… не знаю, - мрачно отозвалась Эльстер. Уолтер понял, что она хотела сказать и усмехнулся.
        - Мне показывал патер Морн. Я когда-то тоже думал стать клириком, но только назло отцу - Служителям нельзя иметь детей. И когда патер Морн об этом узнал, он не стал меня отговаривать. Мне было шестнадцать, и мой нигилизм тогда выходил за все разумные пределы, - Уолтер тактично умолчал, что за разумные пределы его нигилизм вышел после истории с Джейн. - Мы пришли в келью молодого человека, который готовился стать Служителем. Он готовил глину.
        - Что? - удивленно спросила Эльстер, поднимая глаза. Он усмехнулся, радуясь, что удалось ее заинтересовать.
        - Глину. Протирал через сито, чтобы удалить все примеси. Раз за разом. Закончив с одной партией, он складывал глину в форму, заливал водой, накрывал чистым полотенцем и принимался за следующую. Мы смотрели, как он это делает пару часов, а потом ушли. Через неделю мы вернулись. Парень не обращал на нас никакого внимания. Я даже не помню его лица, руки помню - с длинными пальцами, холеные. И вот он этими руками месил глину. Очень тщательно, чтобы там не было ни одного пузырька воздуха. Когда мы вернулись на следующий день, он сидел перед гончарным кругом. На этот раз мы до позднего вечера молча смотрели, как он портит одну заготовку за другой. У него вообще-то неплохо получалось, но он явно хотел добиться чего-то конкретного. И вот уже почти ночью у него получился горшок.
        Уолтер задумчиво смотрел в чашку. Вспоминал, как его раздражало многочасовое сидение на узкой, неудобной скамье и наблюдения за бесплодными попытками создать горшок, который можно было купить в любой гончарной лавке за пару мелких монет.
        - И в чем Служение? В лепке горшков? - скептически фыркнула Эльстер.
        - Когда он подсох, мы с патером Морном смотрели, как будущий Служитель его обжигает. И знаешь что? Горшок треснул. На следующий день мы снова смотрели, как он сидит за гончарным кругом. Не буду тебя утомлять - вышло у него с третьей попытки. На словах это быстро, а на деле - Эльстер, я готов был застрелиться. Серьезно, мы часами смотрели, как человек лепит горшок. И когда очередной трескался, парень даже бровью не вел, садился лепить следующий.
        - И что, он обжег свой горшок и все закончилось?
        - О нет, что ты. Потом он сел его расписывать. Вот это ему удавалось гораздо лучше. Я решил, что если он испортит узор и сядет снова лепить этот сотню раз проклятый мною горшок - выпрыгну в окно, благо комплекция тогда позволяла.
        - А ты был щупленький мальчик, - улыбнулась Эльстер, явно вспомнив узкие окна в кельях.
        - Весьма. Но он его не испортил. Рисовал он просто невероятно - каких-то птиц и цветы, прорабатывал инструментом, похожим на иголку, каждую деталь, каждое перышко. Потом покрывал его глазурью, и за этим мы тоже смотрели. Ох, Эльстер, я когда университет закончил - так не радовался, как за этого человека, когда он дорисовал. И знаешь, что он сделал, когда закончил?
        - Видимо, пошел показывать клирикам, чтобы они оценили, какой он упорный молодец?
        - Нет. Он его, проклятье, разбил. Смел осколки в совок и выбросил в камин. Патер Морн потом сказал, что если бы не я - он занимался бы этим в одиночестве. За ними никто не смотрит, никто не заставляет и никто не знает, действительно ли они выполнили работу.
        - Но зачем тогда? Почему нельзя просто купить горшок, разбить его и…
        - Вот из-за таких вопросов я не стал клириком, - улыбнулся Уолтер. - Среди них есть художники, которые шпателем снимают готовую картину с холста, портные, которые разрезают на мелкие кусочки готовое платье, резчики по дереву, стирающие наждаком узоры…
        - А писатели? Или музыканты?
        - Нет, суть состоит не просто в том, чтобы уничтожить свое творение. Сначала его нужно обезобразить. Если бы картину просто сжигали - она горела бы красивой, но художник должен превратить ее в грязь прежде, чем бросить в камин. Как писателю уничтожить свою книгу?
        - О, очень просто. Нужно начать хорошую историю, которая что-то для тебя значит, а потом превратить героев в кретинов и забыть про все, кроме неправдоподобно-сахарной любви.
        - Вот из тебя вышла бы Утешительница, - проворчал Уолтер.
        Раздался стук в дверь. Эльстер вскочила с пола и начала поправлять одежду. Он повернул ключ.
        Патер Морн торопливо зашел в келью. В руках он держал несколько тростей и что-то завернутое в черную ткань.
        - Вы готовы? Экипаж будет через десять минут. Я принес трости, полагаю с вашей прошлой не стоит появляться на людях, хотя она и не очень приметная…
        - Благодарю, думаю мне будет лучше вообще без нее, - задумчиво произнес Уолтер, старательно прогоняя воспоминание о ввинчивающемся в уши скрипе клинка, который он во сне вонзил Эльстер под подбородок.
        Патер Морн выглядел растерянным. Он стоял, сжимая в руках сверток черной ткани и явно сомневался, стоит ли отдавать его Уолтеру. Наконец, он решился:
        - Мальчик мой, я хотел все-таки оставить эти вещи себе, чтобы лишний раз не тревожить, но у меня были недвусмысленные указания на их счет, и я все же не посчитал возможным…
        Уолтер не слушал. Он заворожено смотрел на содержимое свертка и чувствовал, как предательски дергаются пальцы на правой руке.
        На черном бархате лежал шелковый зеленый платок, тот самый, который Джек отдал патеру Морну в день казни.
        Уолтер словно в трансе протянул руку и коснулся прохладной ткани. Мир погас на мгновение, и вот платок снова скользит по белоснежному воротнику-стойке, безжизненно повисая в длинных пальцах Джека. Ярко-зеленое пятно и эшафот, застеленный черным бархатом…
        - Это кусок покрывала с эшафота? - прошептал он, пораженный внезапной догадкой.
        Патер Морн печально кивнул:
        - Я не знаю, зачем ему понадобилось. Он сказал, что это… приносит удачу.
        Рядом с платком лежал длинный черный пенал, перевязанный кожаным шнурком. Уолтер быстро распутал узел, надеясь, что ошибся и внутри окажется не то, о чем он думал. Но когда он развернул пенал, в золотистом свете тускло блеснули инструменты - черные рукояти, матово-белая сталь. Несколько зажимов и расширителей, свернутая тугой спиралью лента пилы, пять видов скальпелей и множество игл.
        - Патер Морн, скажите мне честно, он этим?.. - выдохнул Уолтер.
        - Нет, что вы. Инструменты лежали в его кабинете, а те, которые… вы имеете в виду остались в лаборатории.
        - Зачем это? - с неприязнью спросила Эльстер, заглядывая Уолтеру через плечо.
        - Я не знаю, - развел руками патер Морн. - Он только просил отдать их вам. Может быть, как какой-то символ, или не хотел, чтобы они попали к кому-то другому… Джек был странным молодым человеком. Он мой самый большой грех и неразрешимая загадка… - горько прошептал он.
        Рядом с инструментами лежало запечатанное письмо в конверте без подписи.
        - Он сказал прочесть только когда вы решите для себя, что правда, а что нет, - тихо сказал патер Морн, протягивая руку к конверту и тут же отдергивая.
        - Патер Морн, прошу вас. Я знаю о тайне исповеди, но… скажите мне, это Джек убил Кэтрин? Умоляю, я всегда хотел ему верить… - не выдержав, попросил Уолтер. Он не мог оторвать взгляд от письма и с трудом боролся с искушением вскрыть его прямо сейчас.
        - Если бы я мог! Я бы даже нарушил тайну исповеди, но ваш брат запретил мне отвечать вам на такие вопросы. Он сказал, что однажды вы поймете его и либо примите, либо отречетесь. И тогда откроете письмо.
        - Мой брат обладал множеством талантов, но главным, безусловно, был талант все усложнять и запутывать, - проворчал Уолтер, убирая письмо во внутренний карман к билетам и сматывая пенал.
        - Увы, не могу с вами не согласиться.
        - Вы знаете о его работе в Лестерхаусе? На этот-то вопрос вы можете ответить?
        - Знаю, - признался патер Морн. - И поверьте, я ничего не мог сделать. Я пытался, хотя меня это не оправдывает.
        - Мы все пытаемся, - вдруг огрызнулась Эльстер, забирая у Уолтера сверток и пряча в саквояж. - А расхлебывать потом другим. Кажется, десять минут прошли.
        Уолтер, кивнув, надел маску. Патер Морн горько усмехнулся:
        - Я уверен, скоро все кончится, мальчик мой. Тогда приезжайте снова, уже под своим именем. И вас, мисс, я буду ждать. Надеюсь, когда-нибудь мы сможем понять друг друга.
        Эльстер явно хотела сказать очередную колкость, но промолчала. Вежливо улыбнулась и спрятала лицо под маску.
        Слов, которые хотел бы сказать Уолтер, оказалось слишком много, но все они уместились в два коротких:
        - Спасибо вам.
        Патер Морн, печально улыбнувшись, обнял его на прощание, а Уолтер пожалел, что не исповедовался перед отъездом. Может быть, клирик знал средство от его кошмаров.
        В экипаже они с Эльстер сидели молча, не снимая масок. Когда они ехали в Колыбель, обоими двигало безрассудное отчаяние, которое не оставляло места страху. Но сейчас Уолтер каждую минуту представлял, как экипаж останавливается, как открывается дверь и Унфелих, который не прячет лицо от альбионского тумана, протягивает к нему руку.
        В кармане, кроме письма и билетов, лежали документы на имя Ливрика, заверенные всеми печатями. Он знал, что патер Морн купил полтора десятка билетов от имени Колыбели на разные поезда и еще пять - на дирижабли. Унфелих не сможет быть сразу везде и сколько бы связей и власти у него не было, против неприкосновенности клириков он бессилен.
        По крайней мере, пока вокруг люди.
        Но тревога не отступала.
        Эльстер сидела напротив, опустив голову и сцепив руки в замок. Ему показалось, что она разглядывает кружево манжет.
        До вокзала они доехали без приключений, но выходя из экипажа Уолтер с трудом сдерживался, чтобы не схватить Эльстер за руку и не сорваться на бег. Чужой взгляд, тяжелый, испытывающий, словно прилип к коже, проклевываясь нервным зудом. Мысль о том, что неплохо было бы заменить на протезы остальные части тела, лишь бы не чувствовать его, становилась все настойчивее.
        - Патер Ливрик? - послышался в микрофоне встревоженный голос Эльстер. Уолтер только махнул рукой - идем.
        Вокзал не зря сравнивали с сердцем Альбиона. Огромное, полукруглое здание из темного стекла и правда кому-то напоминало вырванное из груди брошенное на землю черное сердце, разбросавшее неестественно длинные вены и артерии. Но Уолтеру всегда казалось, что Вокзал похож на паука, притаившегося в рельсовой сети.
        Туман был здесь особенно плотным. Поезда - несуразно огромные, закопченные змеи - спали, прижавшись к рельсам и выдыхая ядовитый дым. Все на расстоянии вытянутой руки скрывалось в сплошной серости, а призраки людей и нависающее над головой здание Вокзала только усиливали тревогу. Уолтер не сразу заметил, что напуганная Эльстер взяла его за левую руку. Хотел забрать, чтобы не привлекать лишнего внимания, но потом пригляделся и слегка сжал пальцы, жалея, что не чувствует ответного прикосновения. Она выглядела совсем юной, хрупкой и напуганной - Уолтеру просто не хватило духа ее оттолкнуть, и он решил, что жмущийся к наставнику министрант, пораженный величием Альбиона, не вызовет подозрений. Мысль о том, что говорила об отношениях клириков с помощниками сама Эльстер, он с раздражением отогнал.
        - Все будет хорошо, - выбрал он безликие, но теплые слова, постаравшись вложить в них все остальные, которые не мог сказать.
        - Да, патер Ливрик, - отозвалась Эльстер, и голос у нее был совершенно несчастный.
        На самом деле в подобных предосторожностях толка было немного - вокруг стоял монотонный шум.
        Грохотали по рельсам поезда, скрипели экипажи, переговаривались проходящие мимо люди, и Уолтер постоянно слышал в микрофоне обрывки разговоров. Он крепче сжал руку Эльстер - чем ближе они подходили к Вокзалу, тем сильнее становилась тревога. Вокзал прятался в туман и звуки, почти лишая зрения и слуха. Уолтер, успевший привыкнуть к золотистому, теплому покою Колыбели, смотрел на возвышающееся над ним здание, как на маяк.
        Люди-тени возникали из тумана и тут же исчезали. Вокзал словно выдыхал их вместе с черным дымом и казалось, что стоит остановиться - и толпа попросту снесет тебя, утянув обратно на полутемные улицы, с которых только что удалось вырваться.
        Краем глаза Уолтер заметил, что какой-то особо торопливый мужчина в буром пальто и с огромным чемоданом вот-вот в них врежется. Не задумываясь, он выпустил из рук саквояж, с глухим шлепком упавший в грязную лужу и правой рукой притянул Эльстер к себе.
        Мужчина пробормотал что-то виноватое, скрываясь в тумане. Уолтер, тихо выругавшись, поднял саквояж и принялся отряхивать.
        - Да чтоб тебя!.. - теперь в голосе Эльстер слышалась настоящая паника. Он обернулся и замер.
        На темно-серой куртке министранта расползся длинный разрез, сквозь который виднелась белая рубашка и полоска обнаженной кожи.
        - Не вздумай бежать, - предупредил он, по ее позе угадав намерения.
        - Но я не…
        - Возьми саквояж, - глухо ответил Уолтер, почти силой вложив его Эльстер в руку.
        Он взял ее за плечи и поставил перед собой.
        - Иди. Иди, ну! - рыкнул он, заметив, что она медлит.
        Ему было страшно. Хотелось схватить Эльстер за руку и бежать к Вокзалу, но он хорошо понимал, что именно если они побегут - их будет проще всего узнать в толпе. Он сжал в кармане револьвер, отчетливо понимая, что он сейчас бесполезен - не палить же во всех подряд. Но прикосновение тяжелого металла немного остудило панику.
        Женщина в сером пальто.
        Мужчина в бордовом сюртуке. На маске зачем-то нарисованы две параллельные белые линии.
        Еще одна женщина с двумя детьми.
        Мужчина с огромным брыластым псом. Пес дернулся и чуть не получил пулю между глаз.
        Бурого пальто нигде не было видно. Уолтер сжимал Эльстер за плечи и заставлял ее идти вперед, прикрывая собой со спины и руками по бокам. Она прижимала саквояж к груди и он слышал в микрофоне ее сбивчивое дыхание.
        Сотни людей в безликой темной одежде, с лицами, спрятанными за масками, шли им навстречу и сотни направлялись к вокзалу. Убийцей мог оказаться каждый, и спрятаться было некуда.
        Желание бежать или закрыть Эльстер собой прямо среди всех этих людей, и так стоять так, пока Вокзал не опустеет, становилось все сильнее.
        - Больно… - раздался в микрофоне сиплый голос. Уолтер на мгновение успел испугаться, что кто-то все же добрался до Эльстер, но потом понял, что слишком сильно сжал пальцы.
        - Прости.
        Он очень надеялся, что не повторяется история с мячиком.
        Наконец, они дошли до Вокзала, сменив уличный полумрак на стерильно-белый свет тысяч светящихся лент, обвивавших потолки, колонны и даже стелящихся по полу. Уолтер прижал Эльстер спиной к одной из колон и забрал у нее саквояж.
        - Уолтер?.. - растерянно прошептала она, не сопротивляясь, когда он начал судорожно ощупывать ее куртку.
        Разреза не было.
        - Вот так и появляются байки о клириках и мальчиках… - хрипло выдохнул он.
        - Что с тобой такое? - сочувственно спросила она, осторожно забирая у него подол.
        - Скажи ей правду, - вдруг потребовал Джек, и его голос звучал не в микрофоне, а прямо над ухом.
        - Мне показалось, что тот мужчина пытался полоснуть тебя ножом. То есть… мне показалось, что он это сделал, - торопливо исправился Уолтер, услышав испуганный вздох. - Я видел разрез на твоей куртке.
        - Надо уезжать из этого проклятого города… Он тебя с ума сводит, - тихо сказала она, сжимая его рукав. - Пойдем, сядем в поезд и оставим эту дрянь позади.
        Уолтер вдруг подумал, что рельсы, раскинутые Вокзалом, тянутся гораздо дальше, чем кажется. Кайзерстат, отделенный морем, не был связан с Альбионом железной паутиной, но туда ему путь заказан. Если Вокзал и правда сердце, то наполненные ядовитой кровью вены рельс далеко разносят эту заразу, и он не сможет скрыться…
        - Да что с тобой! - голос Эльстер вывел его из оцепенения.
        - Прости, да, да, пойдем, - пробормотал он, оглядываясь в поисках выхода. - Как плечо?
        - В порядке, ты левую совсем не сжимал - видимо, боишься, даже когда сходишь с ума, - усмехнулась она.
        Раздался хлопок, похожий на выстрел. Эльстер, вздрогнув, вцепилась в его руку.
        - Это означает, что через десять минут отправляется поезд. Видишь? - успокаивающе сказал он, показывая на огромное табло под потолком. Медные пластинки с выгравированными цифрами вращались, сменяя значения каждую минуту, и издавали ровный монотонный стук. Когда подходило время отправки - напротив номера поезда таблички замирали и раздавался сигнальный хлопок.
        Эльстер кивнула, но руку его не выпустила. Уолтер, отчаявшись призвать ее к сохранению конспирации, не стал возражать. В конце концов, ей неоткуда было знать о том, как ведут себя с помощниками клирики. А те частности, которые ей удалось узнать, явно не подходили для разыгрывания на людях.
        К поезду пришлось пробираться по высоким узким мостам, усиливающим сходство с паутиной. Уолтер поймал себя на том, что идет не глядя на указатели и почувствовал полоснувшее раздражение. Все же он дышал с Альбионом в одном ритме, понимал его знаки, как явные, так и тайные. Принадлежал ему.
        - Не льсти себе, принадлежал бы Альбиону - болтался бы в петле рядом со мной, - голос Джека был полон яда. Уолтер, вздрогнув, обернулся.
        У парапета стоял высокий человек в темно-сером пальто и изумрудном шарфе. Он смотрел прямо на него и медленно поднимал руку. Там, между рукавом пальто и черной перчаткой, виднелась белоснежная полоска манжеты в частых красных каплях.
        - Эй, ты чего? - Эльстер потянула его за рукав и морок растаял в густом тумане. Мужчина по-прежнему стоял у парапета, и шарф его был зеленым, а пальто - серым, но никакой это, конечно, был не Джек. Мужчина был ниже, шире в плечах, и Джек никогда бы не позволил себе появиться в людном месте в грязных ботинках.
        - Показалось… на брата похож, - кивнул он в сторону незнакомца.
        - Да ты что! А я думала он носил плащ-крылатку с красным подкладом и цилиндры.
        Презрительное фырканье раздалось удивительно отчетливо.
        - Нет, ты что. Знаешь, это даже смешно - когда в газетах стали печатать эти картинки, Джек всегда морщился, как будто… честно сказать, есть мало вещей, кроме тех картинок, способных заставить Джека морщиться. Он не носил цилиндры, и наверное, много бы сказал человеку, который нарисовал его в такой шляпе. А плащи-крылатки считал одеждой нищих студентов, которым приходится по три свитера надевать, чтобы не околеть. Хотя в Гунхэго ему приходилось их носить - форма. Мне это казалось ужасно забавным.
        - Надо же, а мне нравилось - такой романтический образ, - вздохнула Эльстер. - Да и я видела много богатых мужчин в таких плащах…
        - Джек много странного вбивал себе в голову и был очень щепетилен в вопросах внешности. Болезненно щепетилен, я бы сказал - видела бы ты с каким лицом он смотрел в зеркало, когда вернулся из Гунхэго, - усмехнулся Уолтер, вспоминая, как он тогда чуть не попытался сбрить едва заметную щетину скальпелем.
        - Хоть бы меня постеснялся, - философски заметил Джек где-то за спиной.
        Они, наконец, спустились с моста. Лестница была узкой и довольно крутой, и Эльстер все сильнее сжимала его руку, явно боясь оступиться. Уолтер же спускался не задумываясь, точно зная, что не упадет.
        У вагона Уолтер протянул билеты высокой женщине в строгом темно-бордовом платье.
        - Маску, патер, - потребовала она. - И ваше удостоверение.
        Он поднял маску и протянул ей удостоверение, выданное патером Морном. Тревоги не было - он хорошо понимал, что это формальность. Женщина несколько секунд внимательно разглядывала его лицо, а потом, кивнув, отточенным движением проштамповала оба билета, даже не посмотрев на Эльстер. Все-таки куртка министранта действительно делала ее безликим приложением к Уолтеру - сейчас это была лучшая роль.
        К вагону пришлось пробираться сквозь толпу - он беззастенчиво пользовался привилегиями, положенными клирикам, чтобы не стоять в очереди и не задерживаться на открытом пространстве.
        Над толпой у поезда стоял настоящий грай. В этих вагонах ехали пассажиры среднего достатка. Они не отличались чопорностью и альбионской сдержанностью. Эти люди вовсю оправдывали презрение к ним таких, как Ричард Говард и словно наслаждались этим. До Уолтера то и дело долетали обрывки брани, смеха, каких-то историй, ворчание, кряхтение и снова отборная брань на разных языках. Здесь были рабочие, торговцы и лавочники со специальными нашивками на воротниках и множество студентов, от которых чаще всего и доносились ругательства. Некоторые умудрялись, приподняв маски, пить дешевое вино и джин. Эльстер жалась к нему, не то боясь потеряться, не то напуганная таким количеством людей. Он иногда выпускал ее руку и творил знак Спящего в коротком благословении. Толпа расступалась перед ним почти без сопротивления, но он не раз успел отметить мудрость клириков, шьющих сюртуки из немаркой и немнущейся ткани - на куртке Эльстер остался белый след известки, несколько куриных перьев и отпечаток детских пальцев, выпачканных в чем-то липком.
        Уолтер с удивлением заметил среди пассажиров полтора десятка Идущих в красных с золотом масках. Четверых мужчин было почти не видно из-под свертков и ящиков. Женщины о чем-то говорили, умудряясь оживленно жестикулировать, несмотря на объемные тюки, которые они держали в руках. Подолы их пестрых юбок тяжело набрякли грязной водой, но они, казалось этого не замечали. Их дети, которых было нетрудно узнать по разноцветным заплаткам на явно перешитой с чужого плеча одежде, носились вокруг, постоянно натыкаясь на других пассажиров. Когда кто-то из них пробегал мимо, Уолтер слышал в микрофоне обрывки фраз на незнакомом языке, но догадаться, что они азартно выкрикивают друг другу, было совсем не трудно.
        Уже подходя к вагону, он успел поймать одного из мальчиков за секунду до того, как он бы врезался в женщину с огромной корзиной яиц.
        - Спасибо вам, патер! Совсем распоясались, - с чувством отозвалась она на чистом альбионском и добавила слово, которым во Флер обозначали щенков, предназначенных для утопления.
        Уолтер скривился и сильнее сжав руку Эльстер, прошел мимо. Наконец, они скрылись от этой разношерстной галдящей толпы в полумраке поезда.
        В купе никого не было. Уолтер ждал грязи и брошенных прямо на тряский пол тюфяков, как в вагоне четвертого класса, но купе оказалось на удивление чистым и почти уютным - шесть длинных, грубо сколоченных деревянных кресел стояли вокруг прикрученного к полу железного круглого стола. Окно из темного стекла, кажется, открывалось, а светящиеся ленты под потолком были желтыми, а не белыми.
        - Тут же лечь негде! - удивилась Эльстер. - А ехать двое суток.
        - Ты маленькая, тебя положим. А я сидя поспать могу, - улыбнулся Уолтер, снимая маску. Он не стал говорить, что собирался пить капли, выданные доктором Харрисом в любой дозировке, лишь бы не засыпать при людях. Двое суток - не такой большой срок.
        - Да я-то хоть стоя, у тебя же рука больная, - расстроенно выдохнула она.
        - Ерунда, все почти зажило. Правда, я себя с ареста лучше не чувствовал… мы первые пришли, это хорошо. Говори поменьше или тихо, ладно?
        - Акцент? - тоскливо спросила она.
        - Голос. Голос у тебя… красивый, - смущенно признался Уолтер. - Женский, не как у мальчика.
        - Признайся, ты просто всегда хотел, чтобы девушка поменьше разговаривала, - улыбнулась она, сняв маску и растрепав примятые волосы.
        - Я всегда хотел, чтобы девушка могла подпеть, потому что как напьюсь - играю хорошо, а вот петь уже не могу, - усмехнулся он, притягивая ее к себе.
        Он снял перчатку с правой руки. Ему мучительно не хватало бывших привычными ощущений тепла кожи, мягкости волос и гладкости тканей. Словно между ним и Эльстер выросла еще одна едва заметная преграда, с которой он не собирался мириться.
        - Механические птицы не поют, ты же помнишь. Мы с тобой расплодим еще больше порочащих клириков сплетен, - улыбнулась она, отвечая на его поцелуй.
        - А ты и довольна, - заметил Уолтер, прижимаясь лицом к ее волосам. Что-то ослабло в его душе, отступил страх и даже видение стало казаться глупой ошибкой.
        - Вот я тоже походил влюбленным дураком, а потом полы от крови отмывал, - едко заметил Джек. - И убери с лица эту глупую ухмылку, говардскому профилю не идет.
        «Пошел-ка ты вместе с говардским профилем», - посоветовал Уолтер, чувствуя, как душу наполняет легкое, колючее счастье.
        Он уезжает с Альбиона. Позади останется Вудчестер, тюрьма, грязная гостиница и ядовитый туман. Может быть и Унфелих потеряет их след. В Эгберте они, скорее всего, тоже не задержатся, но сколько бы им не пришлось бежать - в месте худшем, чем Альбион, они вряд ли окажутся. Разве что в охваченном революцией северном Морлиссе.
        За дверью раздался мужской голос и кто-то попытался открыть дверь. Кажется, руки у человека были заняты - за дверью раздавался шорох и недовольный голос. Уолтер, отпустив Эльстер, поспешил открыть дверь.
        - Спасибо п-патер… - замявшись ответил мужчина, и в его голосе послышалась не то неприязнь, не то замешательство. Уолтер отошел в сторону, пропуская его. Он не сразу заметил, что с ним зашла девушка в красном клетчатом платье.
        Мужчина сначала снял маску с себя, а потом со своей спутницы.
        Он был, наверное, ровесником Уолтера. Сероглазый, с пышной копной светлых кудрей и явно не раз сломанным носом. Поверх серого студенческого сюртука он зачем-то намотал ярко-синий кушак.
        - Бен Берг, - представился он, снимая перчатки и подавая Уолтеру руку.
        - Берегущий Сон, Дарен Ливрик, - солгал он. - И мой помощник, Стер.
        - Да уж вижу, что клирик, - весело отозвался Бен с легким северным акцентом. - Это моя сестра, Зои. Солнышко, поздоровайся, как я тебя учил? - ласково обратился он к сестре.
        Зои подняла на Уолтера золотые глаза, в которых плескалась чистая, незамутненная радость.
        - Здравств-в-вструйте, херр! Зд-д-дравствуйте, фрекен!
        Он немного знал язык Морлисса, чем-то похожий на кайзерстатский и ответил, улыбнувшись:
        - И вы здравствуйте, фрекен.
        - Нет, милая, это юноша, - поправил Бен, указывая на Эльстер. Впрочем, Уолтер различил в его глазах сомнение.
        - Фре-е-екен… - обиженно отозвалась Зои.
        - Блаженная, или как там по-вашему, - устало пояснил он. - Такая родилась. Совершенное чудо, клянусь, незапятнанное добро. Но в двадцать лет как ребенок… Спящему иногда снятся странные Сны.
        Уолтер с сочувствием кивнул. Зои могла бы быть похожа на Эльстер - такая же хрупкая и невысокая, с каштановыми волосами и золотистыми глазами. Но у нее было совсем другое лицо - маленький нос, россыпь веснушек и полные губы, придающие лицу еще более детское выражение. И от этого мимолетного сходства ему было еще тоскливее.
        Бен сел и достал из кармана короткую черную трубку и темно-красный кисет. Несколько минут он сосредоточенно забивал и раскуривал трубку, а Зои следила за ним с каким-то немым обожанием. Уолтер подумал, что ему полагалось спросить, не возражает ли девушка, но потом вспомнил, что Эльстер временно лишена подобных привилегий. По купе потянулся сладковатый вишневый дым.
        - Вы из этих, кто себе добровольно удавку на шею напяливает или вам только женщин нельзя? - спросил Бен, доставая из-за пазухи плоскую бутылку джина.
        - Не из этих, - криво усмехнулся Уолтер.
        Зои подняла на него настороженный взгляд. Он ободряюще ей улыбнулся, но она нахмурилась и поджала губы.
        - У тебя стра-а-а-ашные глаза, - протянула она. Уолтер вздрогнул.
        Он всегда опасался таких, как она. Тихая дурочка смотрела мимо всех масок, что он надевал, мимо регалий и карнавальных сюртуков. И видела в нем именно то, что он так тщательно прятал под черными очками даже от себя самого.
        - Зои, не вежливо, - скривился Бен и подал Уолтеру складной стаканчик с остро пахнущей можжевельником жидкостью. - Вашему мальцу можно?
        - Хочешь? - тихо спросил он у Эльстер. Она, не отводя глаз от Зои, кивнула. - Можно.
        Бен молча налил еще один стакан и протянул Эльстер. Она кивком поблагодарила его и, явно думая о своем, выпила залпом. Не поморщившись и не сгибая запястья. Бен усмехнулся, а потом встал и начал разматывать кушак.
        Уолтер поднял на него изумленный взгляд, Эльстер только скептически заломила бровь.
        - Мы едем из Морлисса, - заявил он, расправляя пояс. Он оказался обрывком знамени. Уолтер заметил на темно-синем полотне с золотыми звездами мелкие черные пятна. - Клянусь вам, патер Ливрик, мы прошли через настоящий ад. Я везу сестру в монастырь в Эгберте, оставлю ей все деньги, что у меня есть, а потом вернусь в Морлисс. И умру там.
        - Зачем вам умирать? - хрипло спросила Эльстер, словно забыв, что ей полагается молчать.
        - Вы знаете, что происходит в Морлиссе? Знаете о недавней эпидемии легочной гнили? Извольте, я расскажу. Распроклятые заводы с лучшими на континенте запчастями - настоящее божество этой страны, - Бен закинул ноги на стол и вытряхнул пепел из трубки прямо на пол. - Если вы здесь, на Альбионе, верите, что ваши заводы отравляют воздух и смотрятся устрашающе, то поверьте - Морлисс гораздо страшнее. Это бесплодные земли, отравленные камнями и солью. Там нет такого тумана только потому, что ветер с моря уносит его и расстилает над водой…
        Уолтер заметил, что Бен старается говорить как обычный человек, но постоянно срывается в стиль, свойственный тем, кто изучал язык по классическим учебникам.
        - Большинство взрослого населения… большая часть взрослого населения работает именно на заводах. А вы знаете, чем это кончается, патер Ливрик. Жадность владельцев, слепота правительства - и вот на улицах уже тысячи разъяренных людей. На этот раз в истории присутствует эпидемия - рабочим подняли норму выработки, зима выдалась сырая. Люди не желали оставаться дома и шли на работу… И так пока половина рабочих не начала кашлять кровью.
        Уолтер поежился, вспомнив собственную болезнь. А ведь его спасал один из лучших врачей Альбиона и болел он в уютной усадьбе у моря. Стоять у станка, вдыхать пыльную взвесь, выплевывая куски легких в грязный рукав рабочей куртки… Уолтер никогда не жаловался на отсутствие воображения, и нарисованная картина его ужаснула.
        - И именно в этот момент на одном из заводов задержали зарплату. Представляете, что началось?
        - Позвольте, Бен! Каким надо быть идиотом, чтобы в такой ситуации не заплатить людям жалование?
        - Нищим идиотом, патер Ливрик. Нищим идиотом на грани разорения. Вы ведь знаете о том, что некий делец из Кайзерстата перекупил огромную партию запчастей? А фактически - просто украл, пользуясь зреющим недовольством и распространяющейся болезнью. Не удивлюсь, если он еще и проспонсировал первые беспорядки.
        Он почувствовал, как на языке расползается вязкая горечь. Из оцепенения его вывел тихий скрип - он слишком сильно сжал тонкую рейку подлокотника, причем правой рукой.
        Наверное, стоило читать больше газет. Больше интересоваться политикой и меньше - выпивкой и лигеплацкими скрипачками.
        - И что же произошло дальше?
        - Восстание, что же еще. Люди в бешенстве, требуют свободы, денег и нормального правительства. Это так иронично…
        - Вы так и не ответили, зачем вам умирать, ге… мистер Берг, - заметила Эльстер.
        - Это моя страна, где мне еще полагается умереть? Мои друзья там, на баррикадах. Меня бы здесь не было, если бы не один… как по вашему? Сумасшедший?.. Нет, не то, просторечие… отморозок. Настоящий отморозок, херр Рауль. Что за человек, патер Ливрик, что за человек! Он из Совьехолда, говорят там женщины так уродливы, что мужчины вечно грешат с медведицами. Я видел Рауля - уверяю вас, его отец точно был из таких.
        Зои, зевнув, улеглась на колени Бена. Он только улыбнулся, поправил ее юбку и ласково провел ладонью по волосам. Затянулся и продолжил:
        - Представляете, он вывез на своем пароходе, «Ханде», финальную партию краденых запчастей. А он один из самых яростных борцов ополчения, сейчас вывозит гражданских. Целые детские дома эвакуирует, остальные боятся… И вот представьте себе, он, причалив в Лигеплаце узнал, что вез контрабанду и что фактически стал соучастником… Его старпом мне шепотом рассказывал, как капитан метался по палубе и обещал вырезать сердце заказчику…
        - Шайсэ! - выдохнула Эльстер, совершенно забыв о конспирации.
        - По вам плачут розги, юноша, - осадил ее Уолтер. Но он был совершенно согласен - действительно, шайсэ.
        Раздался протяжный гудок, означающий, что поезд наконец-то трогается.
        - Отлично, кажется, попутчики у нас появятся на следующей станции, - заметил Бен. - Тем лучше. Еще джина, патер?
        - О да, - выдохнул Уолтер.
        Если это капитан Рауль, с которым Уолтер так беспечно беседовал утром в порту, убил Сатердика Штольца, как раз обмывавшего удачную сделку на свежекупленной вилле в Лигеплаце. Вырезал сердце, как и обещал, и заодно его жене, которая тоже работала на «Пташек». Если это сделал он, то кто же убил Хагана Хампельмана?
        И если Сатердика убил безумный капитан из Морлисса, имевший к нему личные счеты и случайно выбравший эпатажный способ убийства… значит, никто больше не умрет. Уолтер не знал, как к этому относиться - с одной стороны он не желал незнакомым людям смерти. А с другой - он достаточно узнал от Эльстер, которая в такой панике бежала от них и от жизни, которой ее заставили жить. Достаточно близко пообщался с Унфелихом, который преследовал их, точно зная, что Эльстер - вовсе не сломанный механизм и не разбитая чашка. И не смог скрыть от самого себя разочарования - его не перестанут преследовать. Его все равно будут подозревать, особенно после того, как он сбежал из тюрьмы. У него осталась одна смутная надежда - на посмертные материалы Лауры Вагнер, которые должны были выйти в ближайшее время. Если кто и мог указать на настоящего убийцу, то только она.
        А может быть, это лишь цепь неудачных совпадений, и герр Рауль, вместо вырезания сердец, запил горе в портовом пабе, утопил или перепродал запчасти и вернулся в Морлисс помогать детям.
        Уолтер почувствовал привычное тепло алкоголя только с третьего стакана джина. Он видел, как Эльстер встревоженно смотрит на него из-под полуопущенных ресниц, но не мог ни сказать ей, что все будет хорошо, ни даже прикоснуться.
        Если, если, если…
        Джек молчал. Мерно дышала Зои, обняв колени Бена. Сам Бен задумчиво разглядывал пятна на обрывке морлисского знамени.
        И когда поезд тронулся, Уолтеру вдруг представилось, как огромный черный зверь, щерящийся шпилями крыш, выпускает из себя этот закопченный поезд, но за ним продолжает тянуться липкая, густая смола. Тянется, как пуповина, или как ниточка паутины, которую поезд везет в Эгберт. Тянется, но не рвется, истончается, становится почти незаметной.
        Но Уолтер знал, что всегда будет чувствовать ее.
        Глава 18. Про эшафоты и котов
        Уолтер и не заметил, как успел напиться. Когда кончился джин, Бен вытащил из саквояжа пузатую бутыль с обвязанным кожаным шнурком горлышком. Он как-то назвал напиток, но Уолтер не запомнил. Запомнил резкий запах аниса, корицы и легкий привкус тмина. Цветом напиток напоминал крепкий чай, а в голову давал почище дешевого джина.
        Уолтер помнил, как Бен, встав на стол, патетически говорил что-то о свободе и о том, что никто не смеет запирать птиц в клетках, а Эльстер смотрела на него влюбленными глазами. Помнил минутное раздражение и ревность, которую тут же смыло какой-то другой эмоцией, да так и не принесло обратно.
        Он прочитал Бену Колыбельную Свершающих и благословил его, пожелав остаться в живых. Зои сидела прямо на полу, обняв колени и переводила взгляд от Уолтера к Бену, будто они перекидывали друг другу мячик.
        Эльстер глупо хихикала над какими-то шутками Бена, а когда ее пытались разговорить - закатывала глаза и говорила, что патер велел молчать. Уолтеру в этот момент почему-то становилось стыдно.
        Он не собирался напиваться, более того, прекрасно понимал, что для этого один из самых неудачных моментов. Но напряжение последних дней, постоянный страх и недостаток сна сделали свое дело.
        Уолтер успел подумать, что если вдруг Унфелих тоже сел в поезд - им конец.
        Впрочем, если он и правда в поезде - деваться им в любом случае некуда. Вокруг стелились залитые туманом вересковые пустоши, превращающие бегущего человека в идеальную мишень. Он успел подумать об этом и еще о чем-то, казавшимся очень важным.
        А потом уснул за столом, уронив голову на скрещенные руки. Эльстер спала в соседнем кресле, обняв саквояж. Во сне Уолтер слышал только стук колес, который под утро начал звучать прямо в голове.
        Ему казалось, он прижался виском к рельсам и слушает, как приближается поезд. И ждет, чтобы поезд наконец-то его переехал, избавив от наполняющей голову раскаленной боли.
        - Спящ-щ-щий, чтобы я еще раз… - простонал кто-то голосом Бена.
        - Не богохульствуйте, юноша, - просипел Уолтер, пытаясь продрать глаза. Выходило плохо - казалось, за ночь кто-то зашил ему веки.
        - Идите-ка вы, патер, чтоб вас, - посоветовал Бен. - Есть у вас колыбельные от похмелья?
        - Есть Колыбельная по Уходящим, - обнадежил его Уолтер, решив пока не открывать глаза.
        - Водички? - раздался где-то неподалеку голос Эльстер.
        - Ты святой, дитя мое, - прочувствованно ответил Уолтер, слепо шаря рукой. Его пальцы сомкнулись вокруг прохладной поверхности стакана.
        - Там несколько капель настойки, что вам доктор прописал, которая тонизирует, - предупредила Эльстер. - Вам налить, мистер Берг?
        - Прошу…
        - Тоник?
        - Если не затруднит…
        Уолтер усмехнулся про себя. Как бы сильно он вчера не был пьян, он точно помнил, что ни разу не вышел из роли, как и Эльстер, которая была гораздо трезвее. Потому что он твердо усвоил, что для того, чтобы все поверили в ложь, нужно жить этой ложью. Быть молодым клириком патером Ливриком, который никогда не был даже знаком с Уолтером Говардом.
        Вода была прохладной, с легким соленым привкусом. В этот момент он особенно тосковал по оставшимся в старом саквояже лигеплацким каплям от несварения. Они бы сняли похмелье моментально. Но саквояж, где лежали капли, остался в Вудчестере. Приходилось довольствоваться тем, что есть.
        Он медленно открыл глаза. Тусклый свет показался мучительно ярким и потребовалось несколько секунд, чтобы он перестал вонзаться в глаза золотыми иголками.
        Эльстер сидела рядом, почему-то опять на полу и смотрела снизу вверх со странной смесью сочувствия и легкого злорадства.
        - Вы обещали мне сан клирика в Эгберте, - сообщила она.
        - Значит, нам придется торчать там лет десять, - проворчал он, жалея, что так и не взял у патера Морна трость - с ней встать и стоять ровно было бы проще.
        Обе перчатки оставались на руках. Левая была чуть толще и это немного мешало - Уолтер только успел привыкнуть к обнаженному протезу.
        Он все-таки встал и вышел в коридор.
        У приоткрытых окон собрались такие же мятые пассажиры - в основном мужчины, но было и несколько женщин.
        Большинство курили, выдыхая дым прямо в белесый утренний туман. Уолтер заметил самокрутки, трубки, папиросы и даже пару опиумных трубок. Кто-то просто пытался подышать свежим воздухом, но вдыхал все тот же туман и пронизанный едва заметными ниточками табачного дыма густой чад, валивший из паровозной трубы.
        У двери в уборную спал, трогательно свернувшись в клубочек, огромный огненно-рыжий мужик, похожий на Хенрика, как родной брат. Уолтер закатил глаза.
        В таком случае альбионскому аристократу полагалось брезгливо потыкать в спящего тростью, а если он отказывается просыпаться - этой же тростью вытянуть поперек хребта. Несмотря на то, что будить человека считалось грехом наравне с мелким воровством. Он знал, что слуги, которые бьют в гонг в богатых домах и рабочие, которые стучат палками в окна по утрам, получают отпущение грехов в Колыбелях вдвое чаще других.
        Музыканту Уолтеру вообще было наплевать на приличия и отпущения грехов - он бы просто попытался оттащить мужика в сторону и мог для убедительности добавить сапогом под ребра. В случае, если бы он проснулся и возжелал реванша - Музыкант Уолтер только радовался бы возможности ввязаться в драку.
        Но что делать патеру Ливрику?
        Уолтер глубоко вздохнул и повернулся к паре мужчин с нашивками рабочих на куртках, пытающихся трясущимися руками забить трубки.
        - Пусть Спящему приснится для вас легкое утро, господа! - поздоровался он.
        - И вам, это, утречка доброго, патер, - добродушно отозвался один из рабочих, заросший черной бородой до самых глаз.
        - Это ваш друг? - спросил Уолтер, указывая на спящего.
        - Впервые видим. Вам пододвинуть? - догадался рабочий.
        - Был бы крайне вам признателен, - с чувством ответил он. - И да не рассердится на вас Спящий за…
        - Э! - махнул рукой мужчина, кивая своему молчаливому другу.
        Они сунули Уолтеру трубки, сноровисто ухватили спящего за воротник и ремень и довольно бесцеремонно оттащили даже не пошевелившегося мужчину за стоящий неподалеку ящик с углем.
        Уолтер вернул трубки, осенил рабочих знаком Спящего и заперся в уборной.
        Из мутного треснувшего зеркала на него смотрел болезненно бледный молодой человек с огромными синяками под глазами и красными пятнами на лице и шее.
        - Красавец, - сообщил ему Уолтер. - Бывшая надежда рода Говардов, а ныне - благородный альбионский клирик.
        - Какой из тебя клирик, какая надежда, пропойца, - устало отозвался Джек где-то за спиной. - Я всякие ужасы себе представлял, но чтобы ты в поезде для рабочих надрался с морлисским студентиком-революционером - на это даже мне фантазии не хватило. Может вместе с ним еще поедешь флагами на баррикадах помахать?
        - Было бы неплохо - хочу посмотреть, как Унфелих карабкается на баррикады, - огрызнулся он, выплескивая в лицо теплую, слегка пахнущую железом и затхлостью воду.
        - Позор на мою раннюю седину, - вздохнул Джек.
        - Не было у тебя никакой седины, - слегка удивленно ответил Уолтер.
        - Ты знаешь, что была. К счастью, даже в девятнадцать ты не нашел это хорошим поводом для своих плоских шуточек, но точно знаю, что ты видел, как я ее закрашиваю.
        Уолтер поморщился, вспомнив, что действительно видел. И ему тогда даже было стыдно, потому что он решил, что довел излишне эмоционального брата своими выходками.
        - Не переживай, я проверял - это привет по отцовской линии. У тебя волосы матери, - обнадежил его Джек и затих, словно его смыло следующей пригоршней воды, разбившейся о лицо и тяжелыми каплями сорвавшейся в черный провал слива.
        Когда он вышел, людей стало заметно больше. Он старался не поднимать взгляда и казаться как можно незаметнее.
        Сюртук клирика словно делал его деталью интерьера, и Уолтера это полностью устраивало - трое мужчин у перемычки, кажется, собирались драться, а пара женщин из Идущих хватали проходящих мимо людей за руки и предлагали погадать.
        - Ай, милый, какой славный котеночек! - кто-то схватил его за левый рукав и потянул к себе.
        - Не стоит, мисс, - попросил он, попытавшись тактично высвободить руку, но Идущая держала крепко. Он повернулся, готовя отповедь, но замер.
        Уолтер ожидал увидеть смуглую девушку в ярких одеждах, вроде тех, кого видел на вокзале. Но на него смотрела темно-рыжая, бледная женщина в мятом черном платье. Волосы ее стояли дыбом, а улыбалась она так, что у него возникли серьезные подозрения, что она тоже грешила с опиумной трубкой. Ее лицо показалось ему удивительно неприятным, хотя он не мог объяснить себе, почему.
        - Дай левую ручку, солнце мое, - вкрадчиво попросила она.
        - Гадалка из вас не очень, - мягко заметил он, делая еще одну попытку освободиться. - К тому же Служители не верят в то, что Сон можно предсказать.
        - По шестеренкам посмотрю, - подмигнула она и не выпуская его руку, и продолжая улыбаться, оттеснила к дверям купе. Уолтер только сейчас заметил во второй ее руке тонкую длинную трубку. Вересковую, без всякого опиума.
        Он открыл дверь, и Идущая замерла на пороге, обведя сидящих тоскливым взглядом. Затем медленно зашла, затянулась и выдохнула вместе с густым дымом:
        - Чудно. Я обычно обещаю другое, но вы все умрете. Ты умрешь, - она ткнула трубкой в грудь Бена. - Ты тоже умрешь, - она указала на Уолтера, - и ты, и даже ты, - трубка указала на Зои и Эльстер. - Это я знаю точно, только кое-кто из вас пораньше. Я не могу помочь тебе, - трубка указала на Бена, - потому что ты молодой, глупый и думаешь, что умирать не больно. И тебе, пташка, я не могу помочь, потому что нужно быть осторожнее с корреспонденцией. Тебе, - она ткнула трубкой Уолтеру в кончик носа, и он почувствовал едкий запах тлеющего табака с нотками ментола, - я не могу помочь, потому что ты уже влюбился, то есть сунул голову в петлю, встал на табуретку и прыгаешь на одной ноге. Про тебя, - она махнула трубкой в сторону Зои, - я вообще молчу.
        - И зачем вы все это говорите? - с неприязнью спросил Уолтер, выдергивая рукав.
        - О, потому что я очень давно хотела так сделать, а запретить мне никто не может, - широко улыбнулась она, выскальзывая обратно в коридор. Уолтер потянулся закрыть дверь и обнаружил, что в коридоре, кроме курящих мужчин, никого нет.
        - Это что сейчас какого, простите, дамы, хрена моржового было? - недоуменно спросил Бен.
        - Понятия не имею, какая-то сумасшедшая дура, - пробормотал Уолтер, выходя из образа. - Слышали? Мы все умрем.
        - Ваш досточтимый брат, патер Ливрик, все же был в чем-то прав - вы удивительно привлекаете сомнительных женщин, - отметила Эльстер.
        Уолтер заметил на столе четыре глиняные кружки с кофе.
        - Вы голодны, патер? - с сомнением спросила Эльстер, оглядывая его лицо. Уолтер знал, что выглядит он чуть лучше, чем до утреннего туалета, но все еще больше похож на позор, чем на надежду рода.
        - Нет, благодарю, - ответил он, поморщившись от одной мысли о еде. - С вашего позволения… один умерший недавно джентльмен оставил мне в качестве исповеди документ, и я бы хотел…
        - О да, конечно, - махнул рукой Бен.
        Эльстер, странно ухмыльнувшись, достала из саквояжа книгу, ту самую, которую читала в Колыбели. Уолтер жестом подозвал ее и шепнул на ухо:
        - Я надеюсь патер Морн отдал ее тебе?
        - Скажем так, он не был против, когда я ее забирала, - прошептала она в ответ.
        - Ты маленькая, бессовестная паршивка.
        Он наклонился и достал из потайного кармана в подкладе саквояжа дневник, прикрыв ладонью вензель. Пролистал несколько страниц, поняв, что просто не выдержит больше циничных рассуждений Джека о пленниках и благе Альбиона.
        Хотел последовать совету Эльстер и поискать слово «грай» и заглянуть в конец, чтобы узнать, убил ли Джек Кэтрин. И понял, что не может. Что, узнав правду сейчас, он рискует расстаться с рассудком прямо при всех этих людях. И нашел запись о конце службы Джека.
        …
        Кэт так радуется возвращению домой, что я невольно забываю о том, сколько работы меня ждет. Отчего-то кажется, что впереди что-то хорошее. Непривычное ощущение, оно пугает меня. Словно ничего плохого никогда больше не случится. Я знаю, что это не так. Уолтер мог бы позволить себе подобные иллюзии, но я всегда мыслил рационально. Закончилась самая грязная часть работы - больше не придется проводить осмотры, стоя по колено в гнилой воде, не придется ковыряться в кариозных ртах и вести бесконечные допросы. Отныне мои пациенты будут чисто вымыты, обриты, накормлены и - хвала Спящему! - не одурманены ничем неизвестным мне. Понятия не имею, вырвало того щенка на мой мундир от страха или от того, что он попал ко мне уже нажравшись какой-то дряни, но мне нисколько не стыдно за то, что небольшой список людей, лично убитых мной на этой войне, пополнился гунхэгским мальчишкой.
        Больше ничего подобного не произойдет. В Лестерхаусе меня ждет белый халат, стерильные перчатки, защитные очки, маски и столько помощников, сколько потребуется.
        И моя работа только начнется. Мне предстоит эксперимент, вызывающий близкий к священному трепет своим масштабом и значимостью. Так почему я чувствую себя так, будто мне предстоят не месяцы изнуряющей работы, а что-то неизмеримо прекрасное, рядом с чем меркнет все остальное?
        …
        Дирижабль прибыл с получасовым опозданием. Непунктуальность всегда выводила из себя. Колхью лично выехал нас проводить. Хочет удостовериться, что я правда уеду и не вернусь. Как будто мне доставляет большое удовольствие нахождение в его обществе. Пытался убедить меня, что во время боевых действий странно ждать от людей четкого следования срокам. Но ни один из отчетов, которые я отправлял, не лег на стол владельцу Лестерхауса позже трех часов пополудни. И каждый приходил в назначенный день - в четверг, каждую неделю. Я могу контролировать такие вещи, стоя по колено в грязи и разглядывая очередную гнилозубую пасть, неужели так трудно прислать проклятый дирижабль в назначенный срок?!
        …
        «Ты всегда был невыносимым занудой», - со вздохом подумал Уолтер, забыв о том, что теперь Джек может его услышать.
        Но он молчал.
        …
        Кэт сказала, что ей нужно во Флер на неделю. Она хочет проверить свою усадьбу, говорит, что больше всего скучала по этому дому. Я слегка обескуражен подобным поворотом. Я привык думать о Кэтрин, как о своей невесте, но делать предложение в этой грязной стране, кишащей насекомыми и оглашаемой непрерывными криками и выстрелами, по понятной причине не стал. Конечно, я далек от того, чтобы подобно Уолтеру бросаться в крайности и позволять чувствам брать верх над разумом, но мне с трудом удается скрывать свое разочарование.
        И все же скорое возвращение рисуется мне приятным событием. Надеюсь, Уолтер без меня ничего не натворил. Отец не может смирить его нрав и отказывается внимать моим советам и пытаться договориться. Словно не понимает, что мальчик тем быстрее повзрослеет, чем скорее исчезнет необходимость конфликтовать с семьей. Не иначе как Уолтеру достались отцовская гордость и упрямство. Они даже не замечают, как иногда бывают похожи, только отец положил свои упрямство и гордость на алтарь служения роду, а мой дорогой брат делает все, чтобы род опозорить. Но пока я жив - ему это не удастся.
        И все же я скучал по обоим. И по их вечному противостоянию. Скоро мне предстоит снова стать его частью.
        …
        Кофе неприятно горчил, но прогонял остатки похмелья и успокаивал головную боль. Уолтер поднял взгляд от страниц.
        Прочитанное вызвало смесь тепла и брезгливости. После столь страшной разлуки и прожитых лет, притупивших боль, рассуждения Джека об их отношениях стали казаться скорее трогательными, чем раздражать. Но сравнение с отцом было оскорбительно. Чтобы отвлечься, Уолтер прислушался к тому, что читала Эльстер.
        - Ее пальцы дрожали в такт биению сердца, и птица, вившаяся над ними, вздрагивала, словно сердце - истерзанное и окровавленное… - тихо говорила она примостившейся рядом Зои.
        Он вдруг почувствовал, как сердце кольнула тоска - в глазах Эльстер читалось особое, светящееся чувство, которое Уолтер узнал скорее интуитивно.
        У его матери никогда не было такого взгляда.
        Он сам мечтал умереть бездетным, не продолжая род Говардов, не делая несчастными своих детей и не рискуя тем, что родится очередной безумец. Эльстер мечтала о детях, но по понятным причинам не могла их иметь.
        Когда-то Джек внушал ему, что материнская любовь - какое-то сочетание гормонов, некая животная реакция. Сейчас Уолтеру было, что ответить, ведь материнских инстинктов в Пташек точно не закладывали. Но он точно знал, что встретив Кэт, Джек сильно подрастерял в цинизме.
        А Эльстер, не замечая его взгляда, читала, пряча улыбку в уголках губ.
        …
        Кэт удивилась, когда я сказал, что возвращаюсь домой. Мы делаем пересадку во Флер, и Кэт была уверена, что я отправлюсь в усадьбу с ней. Мне пришлось отвергнуть предложение - все же мы еще даже не помолвлены и не можем позволять себе таких компрометирующих ситуаций.
        Кэт говорила, что ее усадьба стоит на горе, в отдалении от города. Что там никого нет, только немая девочка-служанка и приходящая прислуга. Что вокруг высажены цветы, что там огромные окна и светлые стены, что Кэт все обустроила там по своему вкусу и хочет показать мне этот дом. Что он - отражение ее души.
        Признаюсь, если бы она пыталась соблазнить меня, я отказался бы, не думая. Но если бы эта девушка могла попытаться завлечь меня перспективой добрачной связи я бы никогда не проникся к ней такими чувствами. Нет, Кэт со свойственной ей бесхитростностью, предлагала мне самое дорогое, что у нее было.
        Я хотел отказаться. Хотел, но не смог.
        Я охрипну на исповеди у патера Морна. Столь много, как в Гунхэго, я не грешил за всю жизнь. И продолжаю грешить.
        Но вряд ли Спящий проснется от того, что я поеду посмотреть усадьбу юной леди, которую собираюсь сделать своей женой.
        К тому же в окружении любимых вещей ей наверняка будет приятнее услышать мое предложение.
        Надеюсь, во Флер найдется хоть один приличный ювелир. Разумеется, я не брал в Гунхэго фамильное кольцо, но мне все равно хотелось подарить Кэт нечто более изящное, чем этот перстень.
        Ибо пусть простят меня предки, которых я чтил всю жизнь, но придумать для прекрасной женской руки столь уродливую вещь мог только истинный мизантроп.
        …
        - Вы что-то сказали? - вдруг спросил Бен.
        - Я читаю вашей сестре, - с удивлением ответила Эльстер.
        - Нет, другой голос… или даже несколько голосов…
        Уолтер почувствовал, как его царапнула тревога. Что-то толкнулось изнутри о виски, какая-то мысль, очень важная догадка, но в следующую секунду в коридоре раздалась грязная ругань и глухой звук удара.
        «Видимо, эти голоса он и слышал», - успокоил себя Уолтер и продолжил чтение.
        …
        Усадьба прекрасна. У мисс Борден по-настоящему изысканный вкус, что весьма похвально для юной леди ее происхождения. На мой взгляд, в доме слишком много оттенков белого, но меня они даже успокаивают. Белый - цвет чистоты, стерильного халата и выстиранного белья - тех вещей, которых мне так не хватало в последние месяцы. Здесь действительно никого нет, кроме немой горничной, с которой Кэт поддерживает странные отношения. Если бы я не знал, что речь идет о юной леди и ее прислуге - сказал бы, что это дружба.
        Кэт спускается к завтраку с распущенными волосами, говорит, что не хочет утруждать горничную плетением кос.
        Я ничего не понимаю в женских туалетах, но точно знаю, что горничная нужна леди именно для того, чтобы удовлетворять подобные потребности. На Альбионе нужно будет найти Кэт нормальную прислугу - в Вудчестере давно не было женщин нашего круга.
        Не нанимать же горничных для шлюх, которых водит Уолтер.
        Впрочем - и в этом я тоже покаюсь патеру Морну - меня радует нерасторопность горничной Кэт. Мисс Борден удивительной красоты девушка, а распущенные волосы придают ей особенный шарм. Я вижу в этом жест доверия, и оно бесконечно трогает мое сердце.
        …
        Домашние платья Кэт отличаются некоторой фривольностью, свойственной почти всей одежде во Флер. Удивительно вульгарная нация, не обремененная понятиями о порядке. Хотя после Гунхэго даже местные опиумные курильни вызывают у меня почти теплые чувства.
        Дома нужно будет найти Кэт еще и компаньонку, которая поможет ей купить приличную одежду. Впрочем, я уверен, что мисс Борден умная девушка и не ходит по альбионским улицам с обнаженными плечами - гардероб для Флер и Альбиона должен различаться разительно.
        Кэт пыталась уговорить и меня одеться по местной моде. Но даже нежные чувства к ней не способны заставить меня нацепить эти омерзительные пестрые тряпки, которые не то украли из кибитки Идущих, не то из будуара стареющего мужеложца. Правда в одном Кэт добилась своего - подарила мне зеленый шейный платок и сама завязала его в какой-то жуткий бант. Распустить его раньше вечера я так и не решился.
        И нужно не забыть дома при проведении анализов выяснить, почему меня все время мучает жажда и какой-то нетипичный озноб.
        Клянусь, если я привез с Гунхэго какую-то заразу - вернусь и не успокоюсь, пока не найду для Альбиона не меньше пары тысяч подопытных. Про запас.
        Колхью будет счастлив.
        …
        «Ну ничего себе, дорогой братец, да ты был настоящим бараном», - с усмешкой подумал Уолтер.
        - Ну да, ну да, прости, что не соответствовал своему младшему брату, который перепортил половину альбионских девиц и допортил половину испорченных до него, - процедил Джек.
        Уолтеру стало неловко читать дальше. Он пролистнул пару страниц, и обнаружил, что можно было не утруждаться.
        …
        Я согрешил, согрешил и удивительно счастлив этим грехом!
        Не знаю, как это произошло. Не знаю, как смог пойти на это, и меня должно мучить раскаяние, о, как оно должно меня терзать!
        Но я не чувствую даже его тени. Я впервые жив этой ночью и удивительно счастлив. Сегодня - ненадолго - стало неважным то, что составляло мою суть все эти годы.
        Кэт зашла ко мне в комнату пожелать спокойной ночи. Не помню, что именно она сказала, почти ничего не помню. Помню, как поцеловал ее и как она начала развязывать мой платок. Когда очнулся, что-то менять было уже поздно, и клянусь, всего моего самообладания в тот момент не хватило бы остановиться.
        Я не испытывал раньше и тени подобных чувств. Мне хотелось остановить время и навсегда остаться с ней в этом моменте - она спит, положив голову мне на плечо, и ее волосы кажутся чистой темнотой, разлитой по подушке. Она почти теряется в белоснежных простынях, отражающих лунный свет - Кэт совсем хрупкая девушка, бледная и кажущаяся изможденной.
        Ее утомила эта война. Я ненавижу ту проклятую страну еще больше. Нет, я никогда больше не позволю Кэт взяться за нечто столь страшное и изнуряющее. Пусть воюют мужчины, женщины должны ждать их дома.
        Я смотрел на ее лицо, казавшееся фарфоровым в этом белоснежном свете, и не мог отвести взгляда.
        …
        Все прекрасное когда-нибудь заканчивается. Мы возвращаемся домой. Кэт приняла мое предложение и изумрудный перстень удивительно гармонично смотрится на ее руке.
        Скоро я увижу отца и брата. И сообщу им о своей помолвке. Я рад, что могу снова носить маску - чувствую себя ужасно глупо, когда ловлю себя на этих мечтательных улыбках, которые привык видеть на лице Уолтера. Но ничего не могу с собой сделать.
        …
        Уолтер с удивлением почувствовал, что у него запылали щеки. Он сам от себя не ожидал - в конце концов, Джек однажды сломал замок в его спальне, сорвал с кровати полог и ледяным голосом велел двум девушкам убираться, а ему одеться, потому что через два часа начинался очередной прием, который Уолтер собирался провести не выходя из комнаты. Но почему-то эта запись казалась ему гораздо интимнее, чем то, что увидел тогда Джек.
        В конце концов, на лице Уолтера тогда была отнюдь не мечтательная улыбка.
        Он незаметно обвел попутчиков взглядом. Бен спал сидя, уронив голову на грудь. Его подбородок упирался в узел темно-синего галстука. Зои по-прежнему завороженно смотрела на Эльстер, которая продолжала читать, не отрывая взгляда от строчек.
        Уолтер, вздохнув, продолжил чтение.
        …
        На пути в Вудчестер произошло нечто, заставившее меня отказаться от мечтательных улыбок на долгое время. Это происшествие, признаюсь, вывело меня из равновесия и чувствую, будет долго преследовать в кошмарах.
        Когда мы проезжали мимо эшафота на Площади Подмостков, у экипажа что-то отказало в двигателе. Под ним расползалась черная лужа, и мне пришлось вынести Кэт на руках. Не могу сказать, чтобы меня расстроило данное обстоятельство. Но нам пришлось ждать другой экипаж, а на эшафоте как раз кого-то секли. Я всегда был равнодушен к подобным зрелищам, к тому же со мной была Кэт, которую могло расстроить созерцание казни. Поэтому я пытался отвлечь ее разговорами, стоя спиной к эшафоту, но когда обернулся мне показалось, что меня окатили ледяной водой.
        Сначала я понял только что мальчик на эшафоте был из дворян - его лицо было закрыто маской, а экзекуцию проводили не раздевая приговоренного. Потом я увидел, что юноша довольно субтилен и у него слипшиеся от крови русые волосы.
        Самообладание отказывает мне удивительно часто в последнее время. Я не ожидал от себя такого поступка, но в тот момент мною двигала только постыдная смесь ужаса и ярости.
        Судя по тому, что экзекуция не ограничилась несколькими ударами, проступок был по-настоящему серьезным. Но мне было плевать. В тот момент я ни о чем не думал, только о том, что мой глупый брат все-таки заработал свой эшафот, что мне придется зашивать ему исполосованную спину, а еще о том, в какую сумму обойдется счету Говардов убийство палача.
        Потому что никто и не при каких обстоятельствах не смеет
        Не помню, как мне удалось прорваться на эшафот, кажется, меня никто и не пытался остановить. Я оттолкнул палача, когда он замахивался плетью. Он не успел остановить замах, и удар, пусть и сбитый, обжег даже сквозь пальто.
        Хвала Спящему, этот недоумок не успел остановить руку!
        Я разрядил в него весь барабан. Конечно, это не было необходимостью, я мог попасть ему между глаз даже с того места, где стоял изначально. Но этот удар считался нападением на аристократа, а значит, немедленно передавал этого человека в полное мое распоряжение. А человек, который только что истязал моего брата заслуживал гораздо худшей участи.
        Я сорвал маску с прикованного к столбу и едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Это не Уолтер, это младший сын Монтгомери, кажется, Джеймс. Позже я узнал, что он тайно встречался с Анной Стэнхоул, которая была помолвлена с Арнольдом Блаунтом. Конечно, с его стороны это была несусветная глупость. Мало того, что Джеймс был младшим из пяти сыновей Монтгомери, а Анна - старшей дочерью и единственным ребенком в семье, так еще и мистер Блаунт всегда отличался вспыльчивым характером, жестокостью и знанием законов. И поддержкой Колыбели Серой - еще бы, род Блаунтов ежегодно жертвовал стоимость своего поместья.
        Для Джеймса в этот раз все закончилось. Я забрал его, пришлось отдать свое пальто - его рубашка, конечно, превратилась в лохмотья.
        Я боялся, что Кэт испугается. Что ее оттолкнет убийство палача, но к моему удивлению она ничего мне не сказала до самого поместья Монтгомери, куда разумеется пришлось заехать. Она напоила Джеймса опиумными каплями, говорила ему какие-то утешающие глупости, а потом даже осмотрела его спину и сказала, что шить придется совсем немного.
        К чести юноши нужно сказать, что он держался крайне достойно, хотя я видел, что каждая кочка, на которой подскакивает экипаж, причиняет ему неимоверные страдания. Наконец, он потерял сознание, и я был рад этому - по крайней мере, на какое-то время он перестал мучиться.
        И сейчас, когда я пишу об этом, меня восхищает выдержка Кэт, не забывшей о врачебном долге в такой момент.
        В отличие от меня. Я никак не мог отделаться от этого морока - Уолтер стоит на коленях перед палачом. Его истязают на площади перед толпой людей, жаждущей «справедливости» - это ведь так похоже на Альбион, сохранять иллюзию равенства. Это зрелище бросают толпе, как кость бродячей собаке - очень редко. Когда кто-то совершит по-настоящему большую глупость. Так аристократы не забудут, что и они смертны, и чернь не станет лишний раз бунтовать, потому что закон для всех один.
        Но Уолтер не понимает. Это он мог стоять там, на этом проклятом эшафоте. Это он мог потерять сознание в экипаже, укрытый моим пальто, залив кровью сидения. Я мог ехать сейчас в Вудчестер, чтобы спросить у отца, как он мог отдать Уолтера палачам.
        Мальчик неглуп, но дурно воспитан и во всем идет наперекор. Но это не значит, что я даже в самых черных мыслях мог бы представить себе, что позволю его пытать.
        Это не значит, что, если бы наш отец, которого я чтил всю свою жизнь немногим меньше Спящего, отдал Уолтера, я простил бы ему этот поступок.
        …
        Кэт сказала, что понимает, почему я бросился на эшафот. Сказала, что презирает палачей, потому что это бесчеловечное ремесло и нельзя относиться к страданиям как к части своей работы.
        Признаюсь, от ее слов мне стало не по себе.
        Но главное - этот досадный инцидент исчерпан.
        Мне вполне удалось скрыть рубец от удара плетью. Не могу сказать, чтобы он доставлял мне особые страдания, но служил постоянным напоминанием о том, что Уолтер мог заработать множество таких же.
        Я молюсь за него, каждый день, с тех самых пор, как мать научила нас первым молитвам. Я шепчу Спящему тот Сон, в котором у моего брата достает разума вырасти достойным человеком. Сон, в котором он не будет страдать и смирит, наконец, свою гордыню и сможет меня понять. Я мечтаю о том дне, когда мы сможем поговорить, как равные, и между нами не будет стены обид и непонимания. Мне так много нужно ему сказать.
        …
        Уолтер почувствовал, что еще немного и черный шарф клирика его удавит. А может, дело было вовсе не в шарфе.
        Он спрятал дневник за пазуху и вышел из купе.
        Людей поубавилось, только несколько студентов, шумно переговариваясь, курили и стряхивали пепел прямо на пол. Он хотел попросить папиросу, но вспомнил колющий запах табака из трубки, и понял, что это ему не поможет.
        Открыл окно и уставился на проплывающую мимо вересковую равнину. Скоро вереск должен расцвести и серо-бурое, залитое туманами пространство укроется лиловой пеной.
        - Уолтер? - Эльстер тронула его за рукав.
        - Я запутался, - тихо сказал он. - Я должен его ненавидеть. А он как будто издевается надо мной, сначала рассказывая, как пытал людей, а потом…
        Эльстер кивнула. Она стояла, заложив руки за спину и смотрела на него снизу вверх.
        - Ты узнал, что хотел? Узнал, что он изобрел?
        - Нет, - признался он. - Не могу. Боюсь узнать правду. Я и так с каждым днем чувствую, как все вернее схожу с ума. И не понимаю, что это за вещество такое, что не выводится из организма месяцами. Становится только хуже, а ведь должно быть наоборот…
        - Уолтер, а где он похоронен? - вдруг спросила Эльстер. Он замер, слегка обескураженный вопросом.
        - В фамильном склепе Говардов, недалеко от Вудчестера.
        - Это что, у вас дом на родовом кладбище стоит?
        - Конечно, а как иначе?
        - Ты не переживай, все у тебя с головой в порядке, - обнадежила она. - Вы там просто все двинутые. А почему ты не сходил к нему на могилу?
        - Не успел. Хотя собирался. Но знаешь… у меня тогда было ощущение, что он будет не рад меня видеть…
        - А сейчас?
        «Потому что никто, ни при каких обстоятельствах не смеет…» - единственная фраза, написанная дрожащим почерком. Зачеркнута аккуратно, словно по линейке.
        - А сейчас мне жаль, что сразу туда не пошел, - признался он.
        Эльстер протянула руку, словно собираясь до него дотронуться, но потом уронила ее, и в ее взгляде скользнула какая-то растерянность. Она снова протянула руку и аккуратно поправила его сбившийся шарф. Жест вышел холодным и почти официальным, но она успела провести кончиками пальцев от его уха к затылку.
        - Не следует вам столько пить, патер Ливрик, - громко сказала она, улыбнувшись.
        - А вам, юноша, следует помнить, где ваше место, - ответил он, и в его голосе было больше нежности, чем он хотел себе позволить.
        …
        На станции к ним присоединились еще двое попутчиков - пожилая пара. Женщина скромно несла накрытую белой тряпицей корзинку, а мужчина катил за собой тележку, на которой возвышались пара клеток с флегматичными белоснежными гусями, три перемотанных веревками чемодана и сумка, из которой раздавались звуки, напоминающие одновременно звериный рык и вой вьюги.
        Увидев Уолтера, женщина широко улыбнулась и осенила себя и мужа знаком Спящего. Сказала, что ее зовут Лорой, а мужа - Бэрром. Потрепала Эльстер по щеке, назвав «славным мальчишечкой». Уолтер почти увидел, как Эльстер кусает ее за руку, но, к его восхищению, ей хватило самообладания промолчать и даже кисло улыбнуться.
        А потом Лора открыла сумку.
        Уолтер на секунду поверил, что «вы все умрете» рыжей Идущей случится прямо сейчас. Из сумки вырвалось нечто угольно-черное, с горящими ненавистью зелеными глазами и хвостом-трубой. Кот, пометавшись по купе и оставив на столе несколько царапин, замер в невозможном балансе на оконной раме и с ненавистью уставился на Уолтера.
        - Это что?! - сипло спросил Бен, прикрывающий напуганную Зои.
        - Котик. Лучший мышелов из всех, кто у нас был за три десятка лет, - с гордостью ответила Лора. - Главное было правильно назвать. Котеночком его совсем взяли, возвращались с казни…
        - Дайте-ка угадаю, - проворчал Уолтер, глядя коту в глаза.
        - Подобрали, когда с площади шли, там как раз повесили этого маньяка, Джека Говарда…
        Кот утробно заурчал, распушившись еще больше. А потом открыл пасть, обнажив белоснежные клыки едва ли не в полпальца длиной и почти беззвучно зашипел.
        - Славный котик, - одобрил Уолтер. - Бешеный темперамент, весь в тезку. Вы в Эгберте живете?
        - Возвращаемся к моей сестре с Альбиона, - слегка удивленно отозвалась Лора. - Несколько лет ее не видели…
        - И что, неужели он согласился жрать альбионских мышей? - скептически спросил Уолтер.
        - Конечно, чем альбионские мыши хуже эгбертских? - подал голос Бэрр.
        - Джек Говард бы с вами поспорил, - криво усмехнулся Уолтер. - Видимо, это были социально неблагонадежные мыши.
        Остаток дня прошел довольно мирно. У Лоры в корзинке оказались пирог, завернутый в чистое полотенце, головка сыра, каравай и расписной горшок с топленым маслом. Уолтера все еще мутило от одного вида еды, а Эльстер смотрела на Лору с неприкрытой враждебностью и категорически отказалась есть. Уолтер снова молча поблагодарил Спящего за привилегии, которые давал ему сюртук и заявил, что они соблюдают пост.
        Зои смотрела на Лору влюбленными глазами и застенчиво улыбалась, а когда она вытащила из кармана несколько дешевых конфет в ярких бумажных фантиках - бросилась ей на шею. Эльстер следила за сценой с едва заметной ревностью. Уолтер видел, что ее все сильнее раздражают новые попутчики, но уже утром поезд должен был прибыть на Лоу.
        Ночью Уолтер не спал, рассеянно обнимая Эльстер, положившую голову ему на колени. Он пил чай, по вкусу больше напоминавший заваренную пыль, добавив в него десять капель тоника и пытался читать дневник. Но с каждой минутой у него все больше слезились глаза, а слова никак не желали складываться во что-то осмысленное.
        Сон не приходил, но почему-то нарастала тревога. Уолтеру казалось, что там, в соседних купе, все громче и громче спорят люди, много, много людей, десятки голосов нарастали, словно шум прибоя.
        Вагоны третьего класса. Студенты, рабочие, Идущие - все они любили пошуметь среди ночи. Да что там, вдохновенные речи Бена вчера тоже наверняка кому-то мешали спать.
        И все же все сильнее нарастала тревога. Голоса пугали, царапали изнутри, путали мысли, растягивая их словно лески на рыболовных крючках.
        Уолтер зажмурился, стараясь сосредоточиться на какой-нибудь мысли, но ничего не получалось. Ему казалось, что он не то тонет, не то срывается со скользкого обрыва, вырывающегося из-под пальцев.
        В этот момент ему на плечо легла чья-то тяжелая и теплая ладонь. Он, вздрогнув, обернулся, толкнув Эльстер. Она тут же проснулась и села, испуганно озираясь.
        Никого не было, только кот Лоры поставил ему на плечо лапы и смотрел в упор огромными зелеными глазами.
        - Твою-то мать, котик, - шепотом выругался он. Кот не шевелился, и его усы слегка щекотали щеку. - Какого Проснувшегося тебе надо?
        Кот несколько раз мотнул хвостом, а потом вдруг боднул его лбом в переносицу. Уолтеру показалось, что его ударили в лицо кулаком - на ласку жест был похож меньше всего. Ругаясь и потирая нос, он пропустил момент, когда кот соскользнул со спинки кресла к нему на колени.
        - Он… он что, только что меня выгнал? - растерянно прошептала Эльстер.
        - Кажется… - в тон ей ответил Уолтер, наблюдая, как кот переминается, а потом сворачивается клубком. - Восхитительно. Иди ко мне, - позвал он Эльстер.
        Она прижалась к его боку и положила голову ему на плечо. Он поправил сползшее с ее плеч пальто, которым она укрывалась.
        - Я слышу голоса. Ты слышишь? - тихо спросил он.
        - Нет. Но я тоже слышала в Колыбели, - ответила она. - Не можем же мы все разом сойти с ума? Вот Бену с утра тоже померещилось.
        - Не понимаю, какого… Может мир сходит с ума? Спящий просыпается?
        - Никто не просыпается, - прошептала Эльстер, воровато оглядываясь и целуя его в уголок губ.
        Ему ничего не хотелось так отчаянно, как ответить, но он не осмелился.
        Эльстер засыпала легко и быстро. Уолтер ей даже завидовал - он с самого Лигеплаца нормально не спал.
        А голоса все не смолкали. Они звучали, накатывая волнами, то с шуршанием отступая, то нарастая. Уолтер почувствовал, что еще немного - и он будет готов до утра слушать голос Джека. Даже если он будет рассказывать ему о своих подвигах в Гунхэго.
        Вдруг на коленях что-то завибрировало, а следом раздался густой, громкий звук, похожий на рокот работающей машины. Уолтер не сразу понял, что произошло.
        Кот мурлыкал, щуря светящиеся в темноте глаза. Он мурлыкал, и Уолтер не мог расслышать голосов.
        Улыбнувшись, он осторожно погладил теплые бархатистые уши, заранее попрощавшись с парой пальцев. Но кот предпочел не заметить вольности.
        Глава 19. Омерзительно прекрасная ложь
        Утром Уолтер чувствовал себя так, будто опять всю ночь пил. Он глотал кофе, морщился и раздраженно прислушивался к вполне реальным голосам из коридора.
        Скоро поезд должен был остановиться, и Уолтер понятия не имел, что делать дальше. Куда идти? Страна была чужой, их никто не ждал. У них оставалось немного денег и драгоценности Ленне, которые можно было продать только впятеро дешевле реальной стоимости. И не было никакой цели, кроме как выжить.
        - Юноша, что это вы собрались делать! - возмущенно воскликнула Лора, глядя на задумавшегося Бена, который начал набивать трубку.
        - Простите, фрау… мэм… Патер Ливрик, вы не составите мне компанию? - неожиданно попросил он. Уолтер, подумав, кивнул и вышел за ним.
        В коридоре было шумно и полно людей. Больше всего собралось у окон и уборной. Пол покрывал ровный слой пушистого пепла. Уолтер оглянулся в поисках укромного места.
        Небольшой закуток у перемычки они с Беном заметили одновременно. Видимо, где-то была щель, поэтому пепел в том месте сдувало сквозняком.
        Щель оказалась выгрызенной ржавчиной дырой у пола. Бен встал напротив нее, с усмешкой глядя, как медленно сдувает пепел с его ботинок. Незажженную трубку он нервно вертел в руках.
        - Ваш министрант - девушка, верно? - вдруг спросил он.
        - С чего вы взяли? - Уолтер почувствовал, как похолодели кончики пальцев.
        - Не волнуйтесь, мы все прячемся. Мне тоже не очень-то были рады на Альбионе. Альбион, знаете ли, выступает миротворцем - фактически помогает подавить восстание.
        - Поэтому вы ходите в обрывке морлисского знамени?
        - Мне нужно как можно быстрее вернуться, - не заметил вопроса Бен.
        - Вам так не терпится умереть?
        - Меня там… ждут. Я обещал. Не могу иначе, патер Ливрик. Я хожу в обрывке морлисского знамени, чтобы оно напоминало, что я принадлежу своей стране, а не себе.
        Уолтер поморщился. Во время недолгой службы в армии он успел много таких повидать - вдохновленных мальчишек с горящими глазами, твердящих о благе Альбиона. За сентенции Уолтера о благе Альбиона простого солдата отдали бы под трибунал.
        Сколько из этих мальчишек потом служили в Гунхэго? Сколько умерло на войне, целью которой было невозможное удовлетворение амбиций альбионских политиков?
        - Чего же вы хотите от меня? Благословения? - наконец спросил он Бена, молча раскуривающего трубку.
        - Уайклоу, куда мы прибываем, довольно большой город. Но в пригороде у него практически глухие места. Там я снял дом, на отшибе. Кажется там когда-то было родовое поместье, но сейчас это усадьба, за небольшую цену сдающаяся в наем. Вокруг ничего, кроме вереска с одной стороны и моря - с другой.
        - Поздравляю вас, - тактично ответил Уолтер. Сам он в Уайклоу задерживаться не собирался, но мысль о доме в глуши показалась ему привлекательной. Подальше от людей, которые читают газеты и разглядывают лица на фотографиях.
        - Мне нужна помощь, патер Ливрик, - признался Бен. - Видите ли, у меня в Эгберте есть… дела. О сути которых вы… не захотите знать.
        - О, я прекрасно понимаю, какие дела у вас могут быть в Эгберте, - устало ответил Уолтер. Разговор начинал утомлять.
        - Это неважно. Послушайте, с нами был… клирик. Патер Домерет. И с ним по дороге… произошло… несчастье.
        - Что же с ним произошло?
        - Он случайно упал на нож, когда резал хлеб. Я пытался поднять его, но он не стоял на ногах и постоянно падал, снова и снова. Так раз двадцать, - бесцветным голосом сообщил Бен. - А потом он сослепу оступился и упал в канализационную шахту.
        - Надо же, как ему приспичило хлеба. А чем он занимался перед тем, как упасть двадцать раз на нож? - Уолтер не мог сказать, что его эта история особо тронула.
        - Домогался моей сестры, - пожал плечами Бен. - Видите ли, патер Ливрик, дело в том, что этот человек должен был устроить Зои в Колыбель Облачную. По понятным причинам, теперь он не может этого сделать, а я нахожусь в некоторой растерянности. Неважно, что ее некому устроить - я решу эту проблему, к тому же я все равно не оставил бы ее в храме, где служат такие ненадежные люди. Но за ней некому проследить, пока я буду отсутствовать…
        - Мистер Берг, давайте начистоту - вы меня видите в первый раз в жизни, у вас нет никаких причин мне доверять. К тому же, я тоже клирик.
        - Увольте, патер Ливрик! Только глупец может думать, что все, кто носит ритуальный шарф, живет в Эгберте или служит в армии объединены какими-то непременными пороками, - отмахнулся Бен. - Что же до остального… вы довольно трогательно заботитесь о своем министранте, кто бы он ни был. К тому же у меня нет выбора, скажу честно. Могу я просить вас, если это никак не нарушит ваших планов, пожить три дня в этом доме? Я готов заплатить, если вам нужны деньги…
        - С чего вы взяли, что я ничего не сделаю с вашей сестрой?
        - У вас не такое лицо.
        - Не лицо человека, который на такое способен? - скептически спросил Уолтер. Он знал, что на самом деле ничего такого совершить не мог даже в мыслях, но аргумент показался ему крайне сомнительным.
        - Не лицо человека, который хочет двадцать раз упасть на нож. Хотя на растлителя вы тоже не похожи. Прошу вас, патер Ливрик. Всего три дня, Зои тихая девочка, со своими естественными надобностями справляется сама, ее только нужно кормить и следить, чтобы она себе не навредила. К тому же она ужасно тоскует в одиночестве. Если бы вы видели - поняли бы, почему я не могу ее оставить, она садится у двери и скулит, как брошенная собака…
        - Хватит, мистер Берг! - поморщился Уолтер. Он терпеть не мог, когда им манипулировали таким образом. В основном потому, что почти всегда поддавался.
        - Шли его подальше, Уолтер, а не то потеряешь вторую руку! - предупредил Джек.
        - Я не пытаюсь надавить на жалость, я лишь объясняю, почему не могу…
        - А если вы пренебрежете вашими делами? - перебил его Уолтер.
        - Умрут люди, - просто ответил Бен.
        - Замечательно, мистер Берг. Отлично.
        - Уолтер, не будь идиотом, прошу тебя! Хоть раз в жизни! - в голосе Джека, впрочем, не слышалось особой надежды.
        Он молчал. В любой другой ситуации он без колебаний бы согласился на просьбу Бена, но сейчас это означало бы подвергнуть опасности себя, Эльстер и еще Зои - если им придется бежать, дурочка станет обузой. И легкой мишенью для Унфелиха.
        - У меня есть некоторые… проблемы с законом, - наконец признался он, рассудив, что революционер, который тоже явно не в ладах с альбионскими законами, в последнюю очередь захочет сдать его властям.
        - Прекрасно, значит, вам будет удобен этот дом. И экипаж, который поедет до него, нанят специально для нас надежными людьми. У меня ведь тоже… проблемы.
        - Мистер Берг, вы слышали, что я вам сказал? Почему вы не наймете в конце концов гувернантку для сестры?! Вас ищут?
        - Нет-нет, мы просто соблюдаем меры предосторожности, но у нас так мало времени… клянусь вам, патер Ливрик! Я оставляю вам сестру - разве вы думаете, что если бы существовал риск, что вас найдут, я пошел бы на это?
        - А это точно ваша сестра? Не незнакомая девица, которую вы возите с собой на такой случай?
        - Могу предъявить документы и родимые пятна, но боюсь, у меня они не том месте, которое не стыдно показывать людям, - усмехнулся Бен. - Если быть до конца честным… меня ждут в компании клирика, и если я… в общем, я могу оказаться в затруднительном положении.
        Уолтер смотрел, как он нервно крутит в руках погасшую трубку.
        Если это человек Унфелиха?
        Но зачем ему такой сложный и ненадежный спектакль? Он ведь может отказаться. Может убить Бена, столкнуть труп с перемычки и раствориться в толпе. Неужели от него такого не ожидают? От брата Джека Говарда, которого до сих пор боятся даже эгбертские крестьяне, называющие в его честь самых безумных котов?
        С другой стороны, им с Эльстер нужна помощь. Необходимо тихое место, где они смогут решить, что делать дальше.
        - Мне нужно подумать, - наконец сказал он.
        - Лоу через сорок минут, - кивнул Бен. - Поверьте, патер Ливрик, мне нет нужды вас подставлять. Я в отчаянном положении.
        Он вытряхнул пепел на пол. Ветер подхватил его и растер серой взвесью. Когда Уолтер поднял глаза, Бен уже заходил в купе.
        Спустя несколько секунд в коридор вышла Эльстер. Подошла к Уолтеру, сунула ему в руки чашку кофе.
        - Что он от тебя хотел? - настороженно спросила она.
        - Спасибо. Хотел, чтобы мы тайно приехали в дом на отшибе, который он тайно снял и три дня последили за его сестрой, - ответил Уолтер, пробуя кофе.
        - И что ты ему ответил? - спросила Эльстер, опуская глаза.
        - Что подумаю. Такие решения нужно принимать вдвоем.
        Она улыбнулась, по-прежнему не поднимая взгляда.
        - Я хочу поехать.
        - Ты хорошо подумала? Эльстер, я… понимаю, почему ты хочешь поехать, но это действительно может быть опасно.
        - Везде опасно. Все время опасно, - пожала плечами она. - Я устала, Уолтер. И ты тоже устал. Нам нужно немного времени без ожиданий пыток и арестов. Без операций, в доме, где стены не прозрачные…
        - И Зои, - со вздохом заметил Уолтер. - Тебе нужна Зои.
        - Нет, я… - смутилась она. - Я вовсе не…
        - Эльстер, милая, я все понимаю, но тебе не стоит привязываться к этой девушке, - тихо сказал Уолтер, отчаянно жалея, что в такой момент ему приходится разыгрывать клирика. - Мне больно говорить такие вещи, но… я обещаю, когда это все закончится - у нас будут дети. Клянусь тебе, хоть в школу тебя устрою, только подожди немного, ладно?
        Она кивнула, и Уолтер заметил блеснувшие в ее глазах слезы.
        - Ах, патер Ливрик, а что, если в той Колыбели будут злые Служители?! - вдруг воскликнула она.
        Несколько человек обернулись к ним и, сочувственно покивав, вернулись к своим делам - мальчик еще не научился смирять своих эмоций и бросился на шею к наставнику.
        - Уолтер, пожалуйста… - прошептала она, прижимаясь к нему. Он незаметно вытер кончиками пальцев слезы с ее лица.
        - Сказочный идиот. Зачем тебя только из Вудчестера выпустили? - тяжело вздохнул Джек.
        Уолтер, не удержавшись, соединил за спиной Эльстер указательный и большой пальцы, подогнув остальные, показывая, куда ему идти.
        …
        Бен сказал, что экипаж будет ждать их прямо у ворот. Уолтер попрощался с Лорой и Бэрром, которые ехали до следующей станции, благословил их, перепутав жесты «добрый путь» и «хороший урожай». Бэрр, смеясь, замахал на него руками - оказывается, у них с Лорой было восемь детей, и младшая дочь недавно вышла замуж.
        Эльстер стояла рядом, и с каждым словом ее улыбка все больше походила на оскал. Уолтер поспешно подхватил саквояж, взял ее за локоть и вывел на улицу.
        В глаза ему ударил показавшийся ослепительно-ярким солнечный свет. Несколько минут они с Эльстер просто стояли недалеко от выхода, щуря слезящиеся глаза и глупо улыбались друг другу. Впрочем, таких пассажиров было большинство - Альбион мог поражать своей декадентно-урбанистической красотой сколько угодно, но всегда проигрывал очарованию жизни. Почти всегда - оставались такие упорные ценители, как Джек. Их Альбион любил особенно, забирая себе и никогда уже не выпуская из каменных объятий.
        Уолтер чувствовал себя неуютно без ставшей привычной маски, и ему большого труда стоило не прятать лицо в ритуальный шарф.
        Бен с Зои вышли немногим позже.
        - Экипаж ждет нас за воротами вокзала, патер Ливрик! - широко улыбнулся он. Уолтер заметил, что синего пояса на нем больше нет.
        Зои сосредоточенно трогала воду в луже носком ботинка, словно собиралась искупаться. В руках у нее была зеленая сумка из гобеленовой ткани, которую она с нежностью прижимала к груди.
        Бен напоминал Уолтеру огромного золотистого пса, сорвавшегося с поводка - он шел впереди, озираясь по сторонам и, казалось, вот-вот начнет поскуливать и подпрыгивать. Он с восторгом рассказывал об огромных часах, зависших в воздухе над вокзалом, говорил о погоде, а потом - как соскучился по морю. Уолтер был с ним солидарен и чувствовал, что еще немного - и он сам начнет умиляться часам, солнышку и чистому воздуху. Никакого тумана, никаких низких черных туч над городом. Пахло вымытым дождем камнем, металлом и еще мокрой травой.
        В любое другое время Уолтер не стал бы нанимать экипаж. Прошелся бы пешком или нашел бы башевую станцию, где можно было бы купить билет на вагонетку-лори. Но сейчас он с долей облегчения сел в экипаж и плотно задернул шторы.
        Эльстер сидела рядом, читая все ту же книгу. Освещение было тусклым, и она слегка щурила глаза.
        Уолтер почувствовал, как сердце кольнула тоска - Кэт щурилась точно так же, когда читала без очков. От этого у нее в уголках глаз поселились тонкие ранние морщинки, которые, впрочем, нисколько не портили - даже когда Кэт была серьезна, казалось, что она вот-вот улыбнется.
        - Мне тоже ее не хватает, - вдруг раздался тихий голос.
        «Разве вы не вместе? В доме на горе, где много света?» - подумал он, прикрывая глаза.
        - Ах, Уолтер, - печально ответил Джек. - Призраки приходят не для того, чтобы говорить правду. Они приходят, чтобы люди смогли их отпустить.
        «Что же мне сделать, чтобы отпустить тебя?»
        - Захотеть этого.
        - Чтоб тебя! Зои, ну нельзя же так! - расстроенный возглас Бена отвлек его от невеселых мыслей.
        Зои открыла сумку, где обнаружился сладко спящий черный кот.
        - А говорите - мне манжеты надо к своим карманам пришить, - улыбнулась Эльстер.
        Уолтер поморщился. Он не знал, где она успела нахвататься альбионских поговорок, но ничего такого про манжеты не думал - на самом деле отказать ей в удовольствии забрать с грязной гостиничной кухни блестящую ложку казалось ему чем-то средним между ханжеством и жестокостью.
        - А поезд-то уже ушел, - меланхолично заметил Уолтер, прикидывая, что сделает кот первым делом - избавит старую усадьбу от крыс или от жильцов.
        Бен пробормотал что-то на своем языке, но по интонациям Уолтер понял, что ему жаль и он слегка раздражен.
        - Этот кот, если бы не хотел, чтобы его сперли - ни за что бы в эту сумку не влез, даже по частям, - утешила его Эльстер. - Считайте, он сам ушел.
        - Нас могут не пустить в дом с котом…
        - Увольте, мистер Берг, это кто может не пустить в наемный загородный дом с котиком? - удивился Уолтер.
        - Вы не видели тамошнюю экономку… откровенно говоря, она и нас может не пустить…
        - А вы не могли об этом раньше сказать?! - возмущенно выдохнул Уолтер. Вот Унфелих посмеется, наблюдая, как они бредут по вересковой пустоши с саквояжем и котом под мышкой!
        - Нет-нет, это шутка, фигура речи! - поспешил успокоить его Бен. - Она даже не живет в самом доме, только приезжает проверить, всего ли хватает жильцам. Просто миссис Ровли… потрясающая женщина, - тактично закончил он.
        Кот сипло мяукнул, словно соглашаясь.
        …
        Экипаж довез их до городской границы, где им пришлось пересесть в следующий - загородный, более тряский, обтянутый бурой тканью и коптящий так, будто стремился лично превратить Эгберт в Альбион. Управлял экипажем мужчина, который словно пытался воплотить все возможные стереотипы об Эгберте, не иначе как из стереотипной Эгбертской поперечности - он был ослепительно-рыжим, поверх простой рубашки надел ярко-зеленую куртку и бело-красный шарф, которым можно было дважды обмотать весь экипаж, и в довершение образа явно недавно напился до такого состояния, что с трудом держал руль. Зато через тонкую перегородку из промасленной ткани Уолтер различил пока неуверенные попытки промычать мотивчик разухабистой песни. Если он правильно различил ноты - именно эту песню они с Мией когда-то пели для пьяных в стельку матросов в пабе у «Мадлен», и даже тогда песня выглядела вульгарной.
        - Как вы думаете, этот замечательный человек уведет экипаж в речку? - тоскливо спросила Эльстер, осмелившись высунуться из окна.
        - Что вы, во-первых здесь только вереск, и даже до ближайшего болота ехать и ехать, а во-вторых, если я хоть что-то знаю об Эгберте - он, скорее, трезвым нас в речку скатит, чтобы быстрее отделаться, - утешил ее Бен.
        Уолтер решил последовать примеру Эльстер и достал из саквояжа дневник. В тусклом свете, пробивавшимся сквозь шторы, край шелкового платка, лежавшего у дневника, показался ему серым.
        …
        Мое возвращение, не задавшееся с самого начала, не порадовало и когда я добрался до Вудчестера.
        Уолтер вел себя на удивление сносно, не ерничал и не пытался сбежать под каким-нибудь предлогом. Кажется, он даже искренне был рад меня видеть. Я вернулся в обед, и Уолтер только спускался - одет как попало, не расчесался, неровно застегнул пуговицы на рубашке и пару даже пропустил. Еще и бросился мне на шею. В белой рубашке, до того, как я снял пальто. Возмутительное поведение, но я не нашел в себе сил его отчитать.
        От отца я не ждал никаких проявлений чувств - мы с ним слишком похожи. Он пожал мне руку и попросил прийти к нему в кабинет, когда буду готов.
        Переодевшись и умывшись, я пришел к отцу, решив не заставлять его ждать. Кофе можно выпить и потом.
        …
        Уолтер едва слышно фыркнул.
        Он хорошо помнил этот день. Помнил собственное неожиданное, оглушающее счастье - отец не сказал ему, почему Джек возвращается на неделю позже срока, и Уолтер был уверен, что произошло несчастье. К тому же, несмотря на внешнюю сдержанность, он боялся, что брат погибнет на войне. Он даже молился каждый день, рассказывая Сон, в котором Джек возвращается домой живым, но об этом, конечно же, никто не знал.
        И когда он увидел Джека на пороге Вудчестера - рубашка была последним, о чем он думал. Он не помнил, как спустился, перескакивая через три ступеньки. Помнил совсем рядом неожиданно растерянный взгляд Джека, его усталое, осунувшееся лицо с заострившимся носом, слегка колючую шерсть пальто. И - счастье.
        Спящий увидел Сон, который Уолтер Ему рассказывал.
        Уолтер тогда понятия не имел, что молиться надо было совсем о другом.
        …
        Конечно, я не ожидал теплой встречи и бурной радости от кого-то, кроме Уолтера, но реакция отца меня несколько удивила. Он с порога потребовал у меня отчет о здоровье Кэт, заявив, что уже договорился обо всем с Чарльзом Борденом, но любую договоренность можно аннулировать, если возникнут «непреодолимой силы обстоятельства».
        О, конечно, я как никто другой знал о «непреодолимой силы обстоятельствах». Знал так хорошо, что в свое время осмелился советовать отцу ограничить свои притязания на исполнение супружеского долга или обратиться к врачам за контрацепцией - моя мать чудом пережила вторые роды. Я знал это даже тогда, до получения врачебной степени.
        Разумеется, отец велел мне не лезть не в свое дело.
        Третья беременность убила мою мать еще до того, как о ней можно стало официально объявить.
        Уолтеру я ничего не сказал. Мальчик никогда не был особенно близок с матерью, но я посчитал излишним давать ему новые поводы для конфронтаций с отцом.
        Тогда мне казалось, что я прав. И сейчас пришло наказание за мою гордыню. Я не мог предоставить отцу полного и честного отчета.
        Я знал, что Кэт - сильная девушка, но не отличается крепким здоровьем. Разумеется в ее поместье я успел не только восхититься тому, как красиво лежат на подушке ее волосы. Меня ждали и неприятные новости, которые подтвердила сама Кэт. У нее был узкий таз, ее мучили мигрени, она страдала легкой близорукостью и, самое главное - у нее оказалось больное сердце. Ее мать страдала «сладкой болезнью», что не могло не сказаться на здоровье детей.
        Отец, узнай он об этом, конечно, вовсе не был бы счастлив. Разумеется, искать среди старших дочерей знатных альбионских родов девушку с фертильностью сельской жительницы - предприятие в высшей степени бессмысленное. Кэт хотя бы не морфинистка, как ее сестра, Хелен. Но сердце Кэт могло стать серьезным препятствием нашему браку - она могла не просто умереть первыми же родами, а вовсе не дожить до них.
        Я решу эту проблему самостоятельно. В конце концов пойду против всех правил и признаю себя бесплодным. У меня есть мой проект в Лестерхаусе - детище, которое принесет Альбиону куда больше пользы, чем любой мой наследник.
        Но как же я завидовал Уолтеру в этот момент. Девицы, которых он водил домой, казалось, могли рожать ему по ребенку в год двадцать лет без перерыва. Хотя что толку в бастардах.
        Придется лгать отцу. Я подделаю отчет, исповедуюсь патеру Морну и буду надеяться, что не приближу пробуждение Спящего.
        …
        Я приступал к работе в Лестерхаусе полным воодушевления. Но с каждым днем все больше чувствовал, что провалил проект, за который так неосмотрительно взялся, еще там, в Гунхэго.
        Я привез мало людей. Да приснится Спящему хронический геморрой для всех их родственников до седьмого колена, они же дохнут, как мухи!
        …
        Из пациентов, которых я привез, выжило две трети.
        Конечно, если бы я не настоял на эвтаназии тех, кто обезумел до того, как им начали вводить препараты - статистика была бы лучше. Но сама мысль кормить их на деньги Альбиона кажется мне абсурдной. Лестерхаус и так полон сумасшедшего альбионского отребья, с которым обращаются незаслуженно мягко…
        …
        Уолтер захлопнул дневник и убрал его в саквояж.
        - Покойный джентльмен, да приснится он Спящему в следующем Сне наделенный теми добродетелями, коих только что желал родным своих подопечных, был сложным человеком, - пояснил он свой жест.
        Бен понимающе кивнул, Зои даже не подняла взгляда, а Эльстер еле слышно фыркнула.
        - Не стесняйтесь, патер Ливрик. Но у нас говорят, что… даже самого неприятного человека… после смерти могут помянуть добрым словом… когда придет время, - тщательно подбирая слова, закончил Бен.
        - Друзья тебе под стать, - высокомерно заметил Джек. - Зарвавшиеся щенки, никогда не получавшие по носу.
        Уолтер усмехнулся. Если он правильно помнил уроки морлисского сослуживца, пословица, которую с таким трудом перевел Бен, в оригинале звучала как «закопай мудака в огороде весной - осенью похвалишь урожай».
        Остаток пути они провели в молчании. Эльстер читала, иногда над чем-то тихо хихикала, прикрываясь рукавом черной министранской куртки. Кот дремал на коленях Зои, Бен спал, положив голову сестре на плечо. Уолтер смотрел в дневник, но никак не мог заставить себя читать, только изредка перелистывал страницы, не зная, кого пытается обмануть - спутников или себя.
        Взгляд, растерянно скользящий по страницам, споткнулся о строчку, нацарапанную неожиданно дрожащим почерком: «эликсир без цвета и запаха, совершенное орудие убийства, горит ярко-красным пламенем. Это моя кровь, разлитая по этим проклятым флаконам, моя и Кэтрин, оживает над подожженной жидкостью…»
        Он перевел взгляд на начало страницы.
        «Лигеплацкие выродки, грязь хуже, чем паршивые твари, которых я привез из Гунхэго! Мне пришел отказ, разумеется мне пришел отказ! Их потаскухи, дрянные суки, созданные для удовлетворения похоти потных ублюдков, не брезгующих трахать механизм, будут жить. Их сердца будут подвергаться починке, даже если остановятся. Проклятый конспиратор Рейне не оставил чертежей, даже подсказки, эти подонки держатся за свои секреты, словно не понимают, что то, что я предложил им за проклятый чертеж многократно превышает стоимость всех их борделей вместе взятых! Формула «Грая», мое совершенное оружие, пока еще слишком дорогое в производстве, но это можно исправить за несколько месяцев работы! Выродки, проклятые ублюдки, из-за них я теряю ее с каждым днем все неотвратимее! Спящий, неужели мало того, что я пошел на государственную измену, неужели мало моей жизни! Почему сердца механических кайзерстатских шлюх бьются, а сердце моей Кэт - нет?!»
        «Я сделаю все сам».
        - Приехали! - бросил водитель.
        Уолтер вздрогнул и закрыл дневник.
        Бен встрепенулся, торопливо пригладил волосы и выскочил на улицу. Подал руку сестре, пока она думала - вытащил из-под сидения чемодан, снова подал сестре руку и тут же, не дожидаясь, пока она выйдет, подхватил ее подмышки и просто поставил рядом с чемоданом. Уолтер растерянно наблюдал, как он суетится.
        - Мистер Берг, что это с вами?
        - Время уходит, - серьезно ответил он.
        Уолтер, вздохнув, вышел из экипажа. Хотел помочь спуститься Эльстер, потом вспомнил, что хоть ему никто и не верит, нужно продолжать разыгрывать клирика. Правда, саквояж он вытащил сам, хотя вообще-то министранту полагалось носить не только сумки, но и ритуальный инвентарь.
        Экипаж стоял у кованых ворот, едва заметно тронутых ржавчиной. Прутья переплетались, образуя арку.
        За воротами - неухоженный участок, заросший вереском. Единственное дерево росло прямо у дверей небольшого двухэтажного дома из серого крошащегося камня.
        А за домом - только голубое небо и шум волн. Услышав его Уолтер с трудом удержался, чтобы не ускорить шаг и не броситься к обрыву.
        - Усадьба «Шаг-до-волн», - представил дом Бен с такой гордостью, будто лично его строил. Затем взялся за позеленевшее медное кольцо и постучал.
        Экипаж уехал, обдав их на прощание черным дымом. Уолтер стоял, сжимая ручку саквояжа и никак не мог поверить, что Альбион остался позади.
        Он услышал протяжный скрип ворот до того, как увидел открывавшую их женщину.
        Миссис Ровли не выглядела экономкой «Шага-до-волн». Нет, эта невысокая, сухопарая женщина должна была служить в поместье вроде Вудчестера. А то и быть его хозяйкой. Прямое черное платье и накрахмаленный белый передник она носила едва ли не с большим достоинством, чем Ричард Говард - сюртуки. Темные волосы с частой проседью, которую она не закрашивала, были убраны в тугой узел и укрыты дешевой черной сеткой - символом вдовства.
        - Проходите, господа, - сказала она, плавно указывая на дом. Жест был совершенно естественный, но Уолтер внимательно проследил за ее рукой. Когда-то миссис Ровли явно работала в очень богатом доме, и скорее всего в Альбионе. Такая холодная грация достигалась только с годами безупречной службы.
        Эльстер едва слышно фыркнула за его спиной. Тоже заметила манеры миссис Ровли, и явно уже составила свое мнение на ее счет.
        - «Шаг-до-моря» очень старый дом, - предупредила она, размеренно шагая впереди по узкой мощеной дорожке и связка ключей на ее поясе звенела в такт шагам. - Он знал лучшие времена. Чтобы его содержать нужен большой штат прислуги, но сейчас здесь только я, садовник мистер Уоррен, горничная Дженни и кухарка миссис Фарлоу. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы содержать дом… в приличном виде.
        Миссис Ровли отперла дверь и первой зашла в дом.
        Уолтер зашел вслед за ней.
        Первый этаж занимала гостиная и, судя по звукам, кухня. Уолтер прислушался. Кажется, в доме на эгберсткий момент было одно помещение для гостиной, кухни и столовой, но хозяева предпочли по альбионскому обычаю разделить их хотя бы тонкими перегородками.
        Гостиная была уютной, нарочито-простой. Уолтер разглядел пару кресел у камина, чистые белые занавески на окнах.
        Мебель была грубой, но явно недешевой, а множество газовых светильников в разноцветных абажурах указывали на то, что дом вовсе не так прост, как выглядит.
        Полы были накрыты толстыми полосатыми ковриками с мохрящимися краями.
        - Сквозняки, - высокомерно прокомментировала миссис Ровли, проследив за его взглядом. - Мисс, что это у вас в руках?! - всполошилась она, увидев Зои.
        - Это кот, - ответил за нее Уолтер, делая шаг вперед и мягко улыбаясь. - Мой кот. Видите ли, миссис Ровли, я много лет работал в госпитале для нуждающихся в Нижних Кварталах Альбиона, и с тех пор панически боюсь крыс, - доверительно сообщил он.
        - Но здесь нет, крыс, патер…
        - Ливрик, - подсказал Уолтер.
        - Здесь нет крыс, - повторила она. - Здесь много… - она вдруг замялась, разом разрушив весь образ ледяной неприступности. - Здесь много птиц. Они гнездятся под крышей, на чердаке, и я их не выгоняю, - с вызовом сказала она, гордо вздернув подбородок.
        - Если чердак закрыт, я думаю кот не доставит неудобств вашим подопечным, - сказал Уолтер менее уверенно, чем ему хотелось.
        Миссис Ровли только мазнула по его лицу злым взглядом и отвернулась.
        - «Шаг-до-волн» - дом для тех, кто превыше всего ценит уединение. Поэтому вся прислуга проживает в деревне.
        Кухарка приезжает раз в два дня. Я приезжаю дважды - утром, в шесть часов и вечером, в восемь. Садовник, - она болезненно поморщилась, - бывает здесь раз в неделю, по выходным. С горничной вы можете договориться сами - если вы предпочитаете, чтобы вам накрывали на стол, обслуживали мисс по форме и постоянно находились рядом для выполнения мелких поручений - она либо может поселиться в комнате для прислуги, либо приезжать трижды в день, в часы трапез. Если нет - она будет приезжать со мной.
        - Нас устроит, если горничная будет приезжать с вами, - торопливо ответил Уолтер.
        Миссис Ровли кивнула, и жестом пригласила их подняться.
        - Здесь четыре спальни, - она открыла ближайшую дверь. - Одинаковые по размеру, все окна выходят на море.
        Она раздвинула занавески, впуская в комнату солнечный свет, и Уолтер едва смог сдержать восхищенный вздох.
        Там, за окном, действительно шумело море. Спокойное, серое, разбивающее солнечные блики о волны.
        Он с трудом заставил себя отвести взгляд и оглядеть комнату.
        Стены в кремовой штукатурке украшали фотографии в ажурных медных рамках. У стены стояла широкая кровать с высокой спинкой, накрытая огромным лоскутным одеялом. Поверх него высилась гора белоснежных подушек.
        Кроме кровати в комнате помещался стол, два стула, прикроватная тумбочка, небольшой комод в углу и высокая кованая вешалка. Уолтер поймал себя на том, что держит саквояж в руках. Поставил его на пол и задвинул ногой под кровать, решив забрать потом.
        Остальные спальни были похожи на предыдущую, только в двух из них стояли раздельные кровати.
        - Здесь есть спуск к морю? - спросил Уолтер, когда она запирала последнюю спальню.
        - Разумеется. Идемте.
        Спуском к морю оказалась узкая, шаткая лестница с ненадежными перилами, прижимающаяся к почти отвесному склону. Внизу стелилась узкая полоска каменистого пляжа.
        - Трезвым здесь еще никто не падал, - миссис Ровли смерила Бена презрительным взглядом. - Бакалейная лавка и несколько магазинов есть в деревне. Вы можете оставлять мне заказы, я буду привозить. Сейчас на кухне готов ужин, есть чай, кофе и вино. Какие-нибудь вопросы, господа?
        Уолтер переглянулся с Беном и они пожали плечами почти одновременно.
        - Нет… хотя подождите, здесь есть экипаж, чтобы доехать до деревни?
        - Разумеется. Не думаете же вы, что прислуга будет пешком ходить через поле. Это было создало бы нашим гостям ненужные сложности, - в голосе ее звучало то особо презрение, которое различил бы даже самый простодушный человек, но при этом упрекнуть ее в чем-то не смог бы даже Джек.
        - В таком случае могу я просить вас подбросить меня до деревни? - спросил Бен.
        - Вы уже уезжаете, мистер Берг?
        - Да, патер Ливрик, я надеюсь сегодня быть… на месте, - ответил он.
        - Миссис Ровли, вы не могли бы проводить мальчика и мисс Берг в дом? - попросил Уолтер.
        - Конечно, - кивнула она, разворачиваясь.
        Уолтер проводил ее взглядом и повернулся к Бену.
        - Итак, мистер Берг, вы уезжаете. На три дня.
        - Да. Патер Ливрик, я не могу просить вас о таком, но… все же у меня нет выбора, кроме как положиться на ваше великодушие.
        Под обрывом шумели волны, смывая секундное раздражение от излишней литературности речи Бена в неподходящей ситуации.
        - Вот визитка. Это наш связной, святой человек. Переправлял письма, доставлял в подполье лекарства из Кайзерстата, когда никто не брался, даже привозил оружие и порох. Если со мной что-нибудь случится…
        - А с вами может что-нибудь случиться, мистер Берг? - вкрадчиво спросил Уолтер.
        - Это… весьма маловероятно. Но все же… Он живет неподалеку, в Орноу-На-Холме. Он примет Зои и позаботится о ней. Прошу вас, патер Ливрик, клирики ведь все время говорят, что каждое доброе дело - Колыбельная, которая продлевает Его Сон…
        Уолтер махнул рукой.
        - Вы, мистер Берг, шантажист и манипулятор. Но если с вами действительно что-то случится - я обещаю, что отвезу к этому святому человеку вашу сестру. Но помните, что у меня тоже проблемы с законом и вы оставляете ее в ненадежных руках.
        - У меня нет выбора. Возьмите, вот его визитка. Предъявите ее - он поймет, что вы от меня.
        - Чудно, - Уолтер не глядя сунул визитку в нагрудный карман. - Я очень желаю вам вернуться, мистер Берг. Спящему снятся такие короткие Сны.
        - В Морлиссе многие верят в Белого Бога. А я вообще не верю в Богов, уж простите меня, патер Ливрик. Чтобы другие могли жить достойно, нужно не шептать Колыбельные, а брать нити судеб в свои руки.
        - И отдавать нити судеб близких в чужие, - тяжело вздохнул Уолтер.
        Бен только посмотрел на него - тоскливо и обреченно, словно вот-вот завоет. А потом вздернул подбородок:
        - У всех, кто там сражается есть близкие. Это и ради них тоже.
        - Возвращайтесь, мистер Берг, - искренне пожелал Уолтер, тремя пальцами осеняя его знаком Спящего.
        …
        Бен уехал с миссис Ровли, когда солнце только начало розоветь. У Уолтера остались ключи от всех комнат и Зои с
        Эльстер, которая с облегчением стянула куртку министранта и сменила рубашку в оборках на простую, черную.
        Зои смотрела на Уолтера с явной опаской и постоянно цеплялась за руку Эльстер. Он только тяжело вздохнул и постарался не обращать внимания - «у тебя страшные глаза». Чего он хотел от ребенка, если сам боялся своего взгляда?
        Он долго сомневался, спускаться ли к морю - боялся вести Зои на крутую лестницу. Но она сама начала просить Эльстер спуститься. Эльстер не понимала, чего от нее хотят, а когда Уолтер перевел - встала и начала собираться. Он, кивнув, достал из саквояжа шерстяной пиджак на замену сюртуку и накинул на плечи, не разглаживая.
        Уолтер спускался первым, отчаянно жалея, что с ним нет черных очков. Зои шла посередине и часто оглядывалась на Эльстер, но в конце концов дала ему руку.
        Море было ледяным. Уолтер опустился на колени, не обращая внимания на намокшие брюки, и зачерпнул вспенившуюся прибоем воду.
        Теперь он чувствовал холод только одной рукой. Вода убегала сквозь неплотно сжатые пальцы, частыми каплями падая на колени. Он сжал пальцы плотнее и опустил лицо к ладоням. Зачесал назад пропыленные, спутанные волосы.
        - Скучал? - тихо сказала Эльстер, трогая его за плечо. Он поднял мокрое лицо и улыбнулся.
        Бросил быстрый взгляд на Зои - она стояла у берега и восторженно смотрела на воду. А потом притянул Эльстер и поцеловал, наконец-то не скрываясь и не сдерживаясь. Он прижимал ее к себе и чувствовал, как ее сердце стучит совсем близко, и так сильно, что казалось, он прижимает ладонью напуганную птицу, стремящуюся вырваться.
        - Скучал, - улыбнулся он, касаясь ее кончика носа.
        - Я тоже, - призналась она. - Очень скучала…
        Вечером они пили чай у камина, прямо на дурацких полосатых ковриках. Чай был с местным травяным сбором, на глиняной банке было написано «вечер». Уолтер добавил несколько капель снотворного, надеясь, что сегодня ему удастся нормально поспать. Медово-травянистый вкус с легкой горечью - как и весь этот день, впервые за столько времени солнечный.
        Кот, не предпринимающий попыток покушаться на птиц с чердака, вальяжно расположился у решетки и сонно щурил светящиеся глаза.
        Зои плела что-то из разноцветных ниток, которые ей откуда-то достала Эльстер.
        Эльстер, положив голову Уолтеру на колени, смотрела в огонь и отблески пламени плясали в ее золотых глазах. Он растерянно гладил ее по волосам и думал, когда же наконец они смогут жить спокойно. И смогут ли когда-нибудь вообще. Думал, что она устала, и он тоже устал от этой кажущейся бесконечной погони, от взгляда водянисто-голубых глаз, словно прилипшего к их спинам.
        Почему Унфелих до сих пор их не нашел? Чего он ждет?
        Уолтер не обманывался на счет своих способностей путать следы - даже если он и потерял их в Колыбели, последовав за одним из фальшивых экипажей, или ожидая их на другом рейсе - он найдет их. Если раньше он мог подумать, что Эльстер слишком боится своего преследователя, то после личного знакомства сомнений у него не осталось.
        - Эй, - позвала его Эльстер. - Ты опять думаешь о плохом.
        - О чем мне еще думать? - усмехнулся он.
        - О том, что мы еще живы, и за окном - море, - улыбнулась она.
        Он рассеянно провел ладонью по ее волосам. Действительно, он не чувствовал себя в безопасности с самого Лигеплаца. Пожалуй, стоило принять снотворное и ложиться спать.
        - Уолтер! Я вспомнила, я такую штуку видела! - Эльстер вдруг вскочила на ноги и бросилась к стоящему в углу шкафу.
        Раздался шорох, за ним - грохот, и наконец, она вернулась с небольшой гитарой, покрытой черным лаком.
        - Ты сможешь сыграть? - ее глаза горели каким-то лихорадочным огнем.
        Он не был уверен, что у него получится. Неуверенно протянул руку, взял гитару, почувствовав прикосновение прохладного грифа. Зажал струны и не почувствовал их режущих краев.
        Вдруг его полоснула странная, но удивительно яркая мысль - он ведь даже не спросил, что будет с его рукой. Мозоли на кончиках пальцев, шрам от ожога на запястье - совсем мальчишкой, куражась, потушил сигарету, - где это все?
        Похоронили, сожгли?
        - Пустили на колбасу! - вдруг отчетливо огрызнулся Джек. - Уолтер, что за глупая сентиментальность, ты же проходил врачебный курс в университете - все утилизируют. Биологические отходы складывают в мешок из нескольких слоев парусиновой ткани…
        Уолтер, сжав зубы, ударил по струнам. Они отозвались, неожиданно чисто и гулко. Пробежал пальцами, наконец почувствовав прохладную шершавость меди. Скользнул мертвыми пальцами по грифу, и мелодия не сломалась.
        Он играл, закрыв глаза. Сначала - простенькие песенки, которые играл в пабе «У Мадлен». Потом, осторожно - альбионские баллады. Потом, в пожелании удачи Бену - «Голоса над площадью, флаги над крышами».
        Он играл, растворяясь в музыке, забыв обо всем, что происходило вокруг. Прислушивался к мелодии, ловя в ней фальшивые ноты, свидетельства своей увечности. Никто не знал, как важен для него был инструмент. Ему некому было рассказать, как протест, очередной способ эпатировать и идти наперекор семье превратился в единственный способ кричать. Единственный способ говорить правду.
        Но гитара пела в его руках послушно, пальцы отзывались привычными движениями. Он изредка сбивался, пальцы срывались и ломали ритм. Но даже если бы рука зажила и не было никакого воспаления - ему пришлось бы снова ее разрабатывать. Поэтому сбой ритма оставался досадным мгновением тающей в мелодии ошибки.
        Доиграв, он остановился, прислушиваясь к угасающему звону. Открыл глаза.
        Эльстер сидела совсем рядом и задумчиво смотрела на его руки.
        - Ты здорово играешь. А меня какой-то заунывной заумью мучил, - улыбнулась она.
        - А ты мне с многозначительным лицом угрожала, девочка с хлопушкой, - он отложил гитару и легко щелкнул Эльстер по носу. - Грозная чародейка, великий маг.
        - Ты пьяный с матросами завывал про девок, ром и заключенных! Я думала - какой-то мятый дурак, сейчас будет играть бровями и звать за угол…
        - А сейчас что думаешь?
        - А сейчас я не думаю, что ты будешь играть бровями и звать за угол.
        Уолтер усмехнулся и встал. Отряхнул брюки - действительно, мятые. Оглянулся - Зои дремала, привалившись к креслу. На коленях у нее змеился разноцветный шнурок.
        - Будить? - задумчиво спросил он Эльстер.
        - Утром холодно будет, - кивнула она.
        Он, вздохнув, тронул Зои за плечо. Тихо позвал. Потом, подумав, просто поднял на руки. Подержал несколько секунд на весу, прислушиваясь к ощущениям.
        Боли не было. Швы не расходились, протез не скрипел и не собирался разваливаться. Эльстер торопливо подобрала шнурок, вытащила из его кармана ключи и зажгла керосиновую лампу.
        Он уложил Зои во второй спальне, на двуспальную кровать. Подумал, стоит ли закрыть окно и решил, что она ведет себя достаточно благоразумно, чтобы не выпрыгнуть, и что она достаточно хорошо соображает, чтобы самой его открыть, если захочет. Поэтому оставил окно, но задернул занавески. Поправил одеяло и тихо вышел в темный коридор.
        - Сами-то куда ляжем?
        Эльстер, улыбнувшись, открыла дверь в соседнюю спальню, сорвала с кровати одеяло, смяла подушку и сбила простынь. Вышла из комнаты и ее глаза блеснули янтарем в полумраке:
        - А теперь пошли туда где большая кровать.
        Он улыбнулся и поднял ее на руки. Ногой толкнул незапертую дверь первой спальни, не стал включать свет.
        Ветер, пахнущий солью и йодом врывался в открытое окно и полоскал белоснежные занавески. И что-то оглушающее, звонкое ударило в голову, словно крепкое пряное вино - момент совершенного счастья.
        Он не заметил, как распутал шнуровку ее рубашки. Левой рукой, не чувствуя прохладных гладких шнурков, скользящих в пальцах и не отдавая себе отчета в том, что делает. Под пальцами правой руки таяла теплая мягкая ткань, заставляя разум мутиться уже не черным безумием, а чем-то странным и незнакомым, теплым и рассыпающимся искрами. Это чувство было не похоже ни на одно из тех, что он испытывал раньше.
        «Она создана, чтобы очаровывать», - вдруг прозвучал в голове бесцветный голос Унфелиха. Уолтер впервые ощутил такую яркую и чистую ненависть.
        «Создана». «Разбитая чашка», «испорченная вещь».
        Разве можно заставить шестеренки и проволоку так обжигающе нежно касаться, поселить в бездушном механизме легкую дрожь, разлить по губам яд, раскаленной волной расходящийся в крови, заставляя желать еще и еще?..
        А потом ненависти не стало. Ей не осталось места не только в его сердце - во всем мире, потому что для одной человеческой души, зыбкого и ненадежного Сна эта любовь была слишком огромной и непостижимой.
        - Уолтер?.. - Эльстер вдруг с неожиданной силой сжала его плечи и чуть отстранилась. Ее лицо было так близко, что даже в темноте он различил, что ее взгляд полон отчаяния.
        - Что с тобой? - он почувствовал, как магия момента тает и вместо нее рождается покалывающийся морозом страх - если он, увлекшись, слишком сильно сжал руку…
        - Я… я не умею… никогда, ни с кем… я не умею честно, понимаешь?! Не хочу с тобой притворяться…
        - Притворяться можно если от тебя чего-то ждут, Эльстер, - тихо сказал он, касаясь кончиками пальцев ее лица и по-прежнему держа подальше левую руку, - а я от тебя ничего не жду.
        - Тогда зачем?..
        - Потому что люблю тебя, - просто сказал он. И в этот момент понял, о чем говорил патер Морн и о чем писал в своем дневнике Джек.
        Он не впервые произносил эти слова, но сейчас они впервые были правдой. И все безумие, дремавшее в крови, разом взметнулось, вспыхнуло - и осталось тлеть.
        - Не нужно притворяться, - прошептал он. - Не нужно пытаться мне угодить. Никогда, никого не было. Вообще нет никакого прошлого - мы родились сегодня в первую секунду после полуночи… и за секунду… до полуночи… мы умрем. И родимся новыми людьми. Без прошлого.
        Каждое слово давалось ему с трудом. Мысли занимали колючие разряды, ползущие вслед за движениями ее пальцев по его коже.
        - Я бы хотела, чтобы первый раз был таким…
        - Значит, он и будет первым. Я заберу прошлое и оно потеряет значение…
        А потом потеряли значения любые слова и весь мир - опрокинулся, завертелся, смазав цвета, запахи и ощущения, оставив только то, что годами тлело в крови, стремясь вырваться.
        И оно получило свободу.
        …
        Уолтеру снился мед, текущий по его рукам. Теплый и золотой, одуряюще пахнущий ядовитыми духами Ленне. Он пытался стряхнуть его, но не мог - тяжелые капли срывались на пол, но снова оказывались у него на пальцах.
        Его мучила жажда, такая сильная, сводящая с ума, что казалось, он готов убить человека за глоток воды.
        Но мысли о воде вызывали тошноту.
        Хотелось другого. Горячего, терпкого и густого, с запахом морских волн.
        Во сне он сидел на краю кровати и с нежностью смотрел на спящую рядом Эльстер. Ее волосы падали на лоб мягкими завитками, губы были приоткрыты, а на лице, впервые за все время что он ее знал, застыл настолько безмятежный покой.
        Он любил ее, наяву и в этом сне. Хотелось разбудить ее и сказать, что раньше он ненавидел, сам не помня за что, поэтому хотел убить. Поэтому его мучили сны, где он причинял ей боль.
        Но он никогда не сделает ничего подобного.
        Ненависти он мог сопротивляться. Сопротивлялся всю жизнь.
        Но как сопротивляться любви?
        Скрутка Джека сама оказалась в руках. Один из скальпелей, длинный и пронзительно-белоснежный в лунном свете, бесшумно выскользнул из петли.
        Он никогда не сделает ей больно. Достаточно, довольно - разве мало боли было в ее жизни? Той, забыть которую она не могла даже в его объятиях, той, которая проливалась потом мучительными, частыми слезами, «Уолтер, я никогда, ни с кем…», «не знала, что бывает по-другому…»
        Боли больше не будет. Никогда, ни за что.
        Он любит ее. Слишком сильно любит, и не может противостоять этой любви.
        Ее сердце стучало едва заметно, размеренно и тихо. Он чувствовал его под кончиками пальцев - сердце птицы, замершей на ладони и оставившей страх позади.
        Он прижимал кончики пальцев правой руки к ее теплой обнаженной коже. И хотел так много сказать, но почему-то не мог - наверное, потому что никогда не говорил во сне.
        Скальпель он сжимал в левой руке. Не чувствуя холода металла. Не чувствуя касаний Джека, навсегда отпечатанных на рукояти.
        Он убрал пальцы и прижал скальпель к ее груди.
        Не будет боли. Она даже не проснется.
        И жажды больше не будет. Сон короток, недолговечен и да приснится она Спящему в следующем Сне…
        - Что ты делаешь?! - вдруг громыхнуло над ухом.
        А потом кто-то схватил его за левую руку - ледяные, железные пальцы - и отбросил в сторону с такой силой, что выше локтя начало растекаться что-то обжигающе горячее.
        - Я убил женщину, которую любил, не сумев спасти! Ты хочешь так же, глупец?! - в голосе Джека звенело бешенство.
        Уолтер впервые увидел его так отчетливо - он сидел рядом, вцепившись в его левую руку. Глаза Джека горели злым, зеленым огнем, как у кота, а губы искривлялись, будто он был готов зарычать.
        Уолтер разжал пальцы. Джек одним движением отбросил скальпель под кровать.
        Он ударился о стену.
        Зазвенел.
        И Уолтер проснулся.
        …
        Эльстер сидела на краю кровати, сжавшись в комок и смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых застыл ужас.
        - Я… я не… - с трудом выдавил он, отползая к стене.
        Скальпель лежал под кроватью. Лезвие казалось зазубренным от покрывших его черных пятен.
        - Уолтер… - прошептала она, отнимая ладонь от бока и с ужасом глядя на свои пальцы.
        Он зажмурился. Мотнул головой, прогоняя остатки наваждения. А потом ужас сжался тугим комком в горле и потек чем-то ледяным и жгучим в желудок.
        Он вскочил на ноги и бросился к ней. Она, всхлипнув, отползла в угол кровати и бестолково попыталась прикрыться одеялом, как маленькая девочка, верящая, что кусок шерстяной ткани защитит ее от монстра.
        - Эльстер, - просипел он.
        Если он убил ее.
        «И да не приснюсь я Спящему в следующем Сне» - стучал в ушах печальный голос Джека.
        С каким наслаждением он сейчас почувствовал бы прикосновение медной петли к горлу!
        Он был так же счастлив, как Джек в день казни.
        - Эльстер, пожалуйста, - он протянул руку, пытаясь забрать у нее одеяло. - Умоляю тебя, я не сделаю… никогда не сделаю тебе больно, прошу тебя…
        - Нет… не надо, уходи… пожалуйста, мне… надо побыть одной…
        Он втянул показавшийся обжигающе сухим воздух сквозь стиснутые зубы.
        - Я уйду. Пойму, что с тобой все в порядке и уйду. Если захочешь - больше к тебе не приближусь, только дай мне…
        - Нет, нет, все в порядке, ты… немного поцарапал, прошу тебя, не надо… - шептала она, сжимая одеяло. - Ничего со мной не будет, меня нельзя так убить, пожалуйста, Уолтер…
        Он, не выдержав, сжал край одеяла и дернул на себя. Схватил одной рукой оба ее запястья, заставив убрать руки.
        Действительно - всего лишь царапина. Неглубокая и недлинная, совсем не опасная.
        Уолтер бессильно разжал руки. Ужас от увиденного лишил его сил. Сжег все оставшиеся чувства, заменив их тупым равнодушием. Он смотрел на разрез, чернеющий на ее кажущейся белоснежной коже и не мог сказать ни слова.
        - Нельзя убить, говоришь? - наконец выдавил он из себя, опуская взгляд на свои руки.
        - Уолтер… ты… ты не должен был узнать… - ее губы дрожали, а в глазах блестели слезы. - Это плохой секрет, дурной, грязный… и я… как мои секреты…
        Он протянул руку, чтобы прикоснуться к ней, но тут же уронил. Мысли путались вспышками, загорались разноцветными огоньками и тут же гасли.
        - Ты… тебе теперь… противно до меня дотрагиваться?..
        - Эльстер, я тебя убить мог. Я себе противен.
        Его действительно мучила жажда. Сухая и болезненная, превращающая каждое слово в пытку.
        - Какая чушь! - вдруг воскликнула она, подвигаясь ближе и обнимая его за шею. - Я тебя никогда не брошу, если ты меня теперь не прогонишь… я же обещала… и ты, ты… не бросай меня, пожалуйста… - шептала она, прижимаясь к нему.
        Он притянул ее к себе, обнял, прижался лицом к спутанным волосам. Его била истерическая дрожь. Эльстер несколько раз вздрогнула, а потом разрыдалась, сжав его в объятиях так, словно он вот-вот мог раствориться в воздухе.
        - Эльстер… - прошептал он, пораженный внезапной догадкой. - Ради долгого Сна, скажи, что у тебя было что-то с рукой…
        - Все у меня в порядке было с рукой. Просто нужно что-то показывать недоверчивым и любителям обнаженных механизмов. Поверь, рука - меньшее, что они у меня забрали…
        Он гладил ее по спине, целовал залитое слезами лицо, но в голове стучала только звенящая пустота.
        Как долго он позволял себя обманывать.
        Сколько времени он закрывал глаза, не замечая того, что она так тщательно скрывала от него.
        Его руки и скальпель, там, под кроватью были испачканы кровью. Жидкое золото в его снах - только сейчас он понял, что ему снилось машинное масло. Механическая птица - золотая кровь. Только ее кровь на скальпеле была вовсе не золотой.
        «И не побоялась, что ножом сзади пырну».
        «Нож о шестеренки затупится, фройляйн Служительница…»
        Если бы Бекка тогда решила попытать счастья - ей бы ничего не помешало. И Эльстер об этом знала.
        И Унфелих, этот рыбоглазый подонок, который отеческим голосом рассказывал ему про разбитые чашки. Про то, что она опасна, что она может не есть, не спать и бежать не останавливаясь… потрясающая ложь.
        Красивая и звонкая, режущая ладони, глаза и горло. Уродливая, омерзительная ложь, так искалечившая теплую, дрожащую жизнь, которую он сжимал сейчас в объятиях.
        Эльстер плакала, и Уолтер никак не мог найти слов.
        Глава 20. Безупречный механизм
        С первыми лучами рассвета дом наполнился птичьим гомоном. Вчера на него никто не обратил внимания, а сейчас он наполнял розовый от солнца воздух, прогоняя призраки ночи.
        Уолтер долго отмывал руки, а потом умывался ледяной водой. Мелькнула мысль все-таки искупаться в море, но он отогнал ее - только простуженного психопата Эльстер с Зои не хватало.
        К приходу миссис Ровли и горничной порез Эльстер и свой разошедшийся шов он обработал и заклеил жидким пластырем из домашней аптечки, помог Эльстер застирать пятна крови на простынях и успел выпить кофе, добавив в него пятнадцать капель тоника - сама мысль о том, чтобы уснуть, вызывала тошноту.
        Естественно, он больше не собирался засыпать с Эльстер в одной кровати. Самым простым выходом было бы потребовать запереть его в спальне - деться было некуда, склонности ползать во сне по стенам над обрывом он пока не проявлял, а двери здесь крепкие. Выбить дверь он, конечно, мог, но это все равно бы задержало его, разбудило Эльстер и в целом решило проблему.
        Но он боялся. Кроме него была еще одна угроза - Унфелих точно был где-то рядом. В любой момент он мог проникнуть в дом, тайно или вместе с эгбертской полицией. Хорош из Уолтера будет защитник, по заветам Бекки стреляющий в закрытую дверь!
        Оставалось сказать Эльстер запирать комнату изнутри и надеяться, что он не настолько желает ей смерти.
        Завтрак прошел в напряженном молчании. Уолтер заметил, что миссис Ровли при первой возможности поднялась на чердак и спустилась через несколько минут. В сетке на ее волосах запуталось перо.
        Зои ничего не ела, только смотрела на Эльстер полными тоски желтыми глазами и иногда дергала ее за рукав.
        - Миссис Ровли, благополучно ли добрался мистер Берг? - наконец не выдержал Уолтер.
        - Безусловно. Сразу же нанял экипаж до города.
        - Милая, эта женщина сказала, что с твоим братом все в порядке и он скоро вернется, - перевел он Зои. Вместо «милая» пришлось использовать морлисское «медвежонок». Но, кажется, она не поняла.
        - Бен скоро вернется. Скоро. С ним все хорошо.
        - Ему не больно? - вдруг спросила она.
        - Конечно нет.
        - Бен смелый, - сообщила Зои, опуская глаза к нетронутой тарелке.
        Миссис Ровли уехала через два часа. Она перестелила белье во всех четырех спальнях, и Уолтер порадовался, что они успели застирать пятна. Он сидел в кресле у погасшего камина и рассеянно гладил обложку дневника.
        Его удивляло хладнокровие Эльстер, но он решил подождать с объяснениями. Он прекрасно понимал, что вчера произошло нечто ужасное. Непоправимое, обесценившее все, что еще недавно обещало счастье - море, любовь, вновь обретенную музыку. Ничего этого не было, все потеряло значение. Он безумен, как и Джек, рядом с ним опасно находиться. Однажды он проснется на залитой кровью кровати, больше не испытывая жажды, и тогда все, что ему останется - сунуть голову в петлю. Или сдаться властям, чтобы потешить Альбион очередным казненным аристократом и окончательно разрушить надежды отца на возвращение величия рода.
        Впрочем, младший Говард не был ни в чем виноват.
        - Пока что, - голос Джека был полон яда. - Если там действительно мальчик - надо только подождать. Мы, Говарды, славимся самыми счастливыми браками - наши женщины просто не успевают разлюбить нас.
        - Заткнись! - рявкнул он. Эльстер подняла на него удивленный взгляд и ему почему-то стало гадко.
        - Я слышу. Голос. С самой тюрьмы слышу голос Джека, - признался он.
        - Это он тебя… подбивает? - упавшим голосом спросила она.
        - Что?.. Нет, нет… он… - Уолтер поморщился. Правда застряла где-то в груди, тяжелая и шершавая, как камень. Но время лгать прошло. - Это он тебя вчера спас. Сбросил меня на пол, а потом отбросил скальпель.
        - А я-то думала, почему ты с кровати упал…
        - Прости. Я правда… не знаю, что со мной. Джек говорит, что это родовое безумие. Но я никогда не был похож на Говарда.
        - А я не верю ни в какое родовое безумие, - вдруг заявила Эльстер, садясь к нему на колени. Первой мыслью было прогнать, но он не чувствовал ничего, кроме стыда, усталости и мучительного желания вспомнить, что такое «быть нормальным». Вздохнув, он обнял ее и закрыл глаза. - Ты раньше-то себя контролировал. Пил, говорил даже наркотики пробовал, ходил по девочкам - хоть раз кому-то сделал больно?
        Уолтер молча покачал головой. Ему никогда не нравилось над кем-то издеваться, даже когда предлагали подобные игры в борделях.
        - Значит, дело в отраве твоего брата. Почему он тебе сам все не расскажет, раз ты его слышишь?
        - Это галлюцинация. Он не может знать больше, чем я сам. Он даже не знает, убил ли он Кэт.
        - Подумайте только, у тебя есть призрак братца, который и при жизни был знатной занозой в заднице и после смерти привычек не оставил!
        - Эльстер!
        Она улыбнулась и потерлась кончиком носа об его щеку.
        - Почему ты меня не боишься? - не выдержал он. В доме было тихо, только Зои что-то бормотала, продолжая плести разноцветный шнурок, оглушительно тикали часы и звенели птицы. - Я тебя вчера убить собирался.
        Слова вырвались, простые и страшные, легко, словно не было в них тянущего грозного смысла.
        - Ну убьешь ты меня - и дальше что? - устало спросила она. - Уолтер, ты правда думаешь, что я боюсь смерти? Если ты сейчас сойдешь с ума - знаешь, я больше никуда не побегу. Мне надоело. У меня была очень, очень… паршивая жизнь. Сначала - обычная, потом - прекрасная, а потом такая хреновая, что если бы не желание сделать назло - я бы добежала до порта и там утопилась.
        - Расскажи мне, - попросил он.
        Она свернулась клубочком у него на руках, положив голову ему на плечо. Он взял с подлокотника пиджак и накинул ей на плечи - она дрожала. Хотя он прекрасно понимал, что холод здесь ни при чем.
        - Хаган Хампельман - меценат, - наконец сказала она. - Содержит по Кайзерстату сеть сиротских приютов средней паршивости и сеть «элитных». Для девочек и мальчиков, строго раздельно. В широкой сети работают обычные наставники и… Те-кто-смотрит-в-глаза?
        Уолтер кивнул. В Кайзерстате было одно слово для всех врачей, занимающихся человеческими душами.
        - Так вот, они отбирают детей для перевода в «элитный приют». Ребенок должен быть абсолютно здоров, симпатичен, не влипать в истории, не показывать характер, не обладать лидерскими замашками. Не знаю, какие у мальчиков требования, но думаю, такие же. Нужны те… - она вздрогнула и замолчала. Уолтер не стал ее торопить, только гладил по голове и плечам, - кого потом будет легко сломать. Я была послушным, тихим ребенком и мечтала быть Утешительницей. Вышивала цветочки и учила Колыбельные.
        - Поэтому ты ненавидишь клириков? - спросил Уолтер.
        - Всю дорогу рядом со мной клирики, Уолтер. Они учили нас, следили за нравственностью - как же, порченный товар никому не нужен… - она задумчиво покрутила пуговицу его рубашки. - Так вот, там, в «элитном» приюте, в «Гнезде», все прекрасно и безоблачно. Нам говорили, что у нас всех прекрасное будущее. Что мы никогда не узнаем, - она нервно усмехнулась, - лишений и бедности. Нам не мешали заниматься тем, чем нам нравилось. Мне нравилось с животными возиться и с детишками, кто помладше. Они… казались безобидными, а я была, если честно… очень трусливой. Нас еще и пугали постоянно, как страшно там, снаружи…
        Она замолчала. Уолтер, подумав, аккуратно пересадил ее в кресло и вышел на кухню.
        Постоял немного перед открытым окном, борясь с желанием помыть руки. Свежий воздух не приносил облегчения, не остужал раскалившихся мыслей.
        В буфете напротив окна он нашел несколько бутылок. Виски среди них не было - только водка, фруктовое вино и местная настойка из меда, перца и апельсинов. Взял бутылку и два стакана, вернулся в гостиную. Эльстер, перегнувшись через подлокотник, наблюдала, как Зои плетет шнурок.
        Он разлил настойку по стаканам, один протянул Эльстер, второй - выпил залпом. В конце концов, именно когда он напился в поезде, видения его не мучили. Может, это и есть тот долгожданный повод спиться.
        Она молча выпила настойку, даже не поморщившись и протянула ему стакан. Он налил еще, сел в кресло. Подождал, пока она устроится рядом.
        Настойка была крепкой и с сильным вкусом меда, апельсина и специй, но она не смыла отвратительного послевкусия каждого слова рассказа.
        - Конечно, у нас были ограничения, казавшиеся разумными, - продолжила Эльстер. - Все соблюдали строгую диету, проходили постоянные врачебные осмотры и содержались в строгой изоляции. Представь себе, Уолтер, замкнутое общество, где из мужчин - только клирики. У нас даже кошки и собаки во дворе были только девочками. Я потом поняла, почему.
        - Почему же? - Уолтер чувствовал себя так, будто опустил ладони в теплую гниль и ловит там пальцами опарышей. В душе рос протест, чувство гадливости и горечи нарастало все сильнее, но он не мог сказать ей замолчать. Уолтер мог быть кем угодно, даже убийцей и безумцем, но он никогда не был трусом. И жестоким никогда не был - не оставлять же ее наедине с этой памятью.
        - Потому что нас полностью изолировали от всего, что касалось взаимоотношений между мужчинами и женщинами. Я до тринадцати лет понятия не имела, что там происходит.
        К горлу подкатила желчь. Он попытался смыть ее настойкой, но ему показалось, что в стакане разведенный хинин.
        - Тебя на самом деле зовут Эльстер? - вдруг спросил он. Вопрос возник из ниоткуда, и Уолтер со стыдом признался себе в том, что это была лишь истерическая попытка отсрочить рассказ.
        - В основном приюте нет имен, только номера. Те, кто остается, на выходе получают одинаковые документы - Джейн или Джон Доулт.
        Уолтер поморщился. Это было уже явной жестокостью, злой шуткой, и окончание никак не помогало.
        - Отвратительно.
        - Там все… все отвратительно. Эти люди умеют превращать людей в механизмы… почти без всяких операций.
        - Почти, - глухо повторил он. - Почему ты так переживала после моей ампутации?
        - Потому что… потому что потом с нами уже никто не церемонился. Конечно, руку не на живую резали, все делали, чтобы зажило быстрее, но я три дня после вообще не помню - валялась на кушетке, помню только что было больно и меня постоянно рвало на пол и кто-то иногда держал меня за волосы - прямо на весу, не придерживая… я думала, ты… тебе тоже будет плохо.
        - За что так?.. Зачем?
        - Потому, что это убивает. Все самое болезненное, мерзкое, грязное, что только можно сделать с человеком, самое уродливое, что можно ему показать… любого с ума сведет. Я вообще не понимала, что происходит, почему и за что. Представь себе, что… а, впрочем не надо. Не представляй, - прошептала она. Уолтер молча наклонился и поцеловал ее, разделяя горечь несказанных слов. Его сердце билось так сильно, что казалось, оставит ушиб на ребрах.
        Чувства были словно линия, нарисованная на белой стене широкой кистью, которую макнули сразу в несколько красок. Перемешанные горечь, боль, злость и отвращение тускнели приглушенным отчаянием.
        - В человеческой душе скрыто… удивительно много грязи, - продолжила она, и ее голос немного окреп. - Потом я узнала, что есть специальная очередь… естественно никто, никогда не начинает… добровольно. Да мы понятия не имели, что надо вообще что-то там начинать! Ты не представляешь, Уолтер, какая мразотная это дрянь. У них еще в прейскуранте указана какая-то паскудная формулировка, вроде «распломбировка». Я эту рожу до сих пор помню и ненавижу, - прошипела она. - И они не чувствуют себя плохими людьми - они же не с человеком это делают. Это механизм, его… не жалко.
        - И никто не догадался? Не спросил, не заметил, не… не пожалел?
        - Никто не поверил. Это часть игры в достоверность, когда тебе пытаются доказать, что перед тобой человек. Ведь туда и приходят за достоверностью. Представь себе, в какие суммы обходится «Пташкам» только содержание приютов. А ведь даже из элитных приютов многие отсеиваются в «жестокую жизнь». Нам рассказывали сказки о страшном мире, в который они вынуждены отторгать непокорных, тех, кто не вписывается в уютную жизнь нашего мирка. И мы боялись. Я не знаю, куда на самом деле девались те, кого отсеивали на втором этапе. Тех, кто сходил с ума или начинал артачиться на третьем, мы потом не видели. Знаешь, если бы они убивали - было бы легче. Я тогда часто думала о самоубийстве, но эта неизвестность и какие-то обрывочные слухи были гораздо страшнее, чем реальность. Все самое страшное - у нас в голове.
        - Эльстер! - не выдержал Уолтер. Отторжение, которое вызывали ее слова переросло в отрицание и внезапно утопило все остальные чувства.
        - А я говорила, Уолтер. Говорила, что это плохой секрет, грязный и жестокий. Мало того, что такое знать никому не полагается, так еще и те, кто это знает - долго не живут. Впрочем, Унфелих тебя все равно больше бы не отпустил.
        - Он знает? Он ведь все это знает?!
        - Конечно.
        - Ты хочешь сказать, что за нами идет человек, который зная все вот это, хочет тебя убить?! Потому что ты сбежала?!
        - Конечно. Уолтер, ты себе представляешь, какие там деньги?
        - Эльстер, я, проклятье, почти за еду играл в лигеплацком баре, носил шинель, которую купил в магазине ношеной одежды и не мог заначку, которую из Вудчестера увез, потратить, потому что вообще не понимал, на что! Я понятия не имею, зачем человеку столько денег! И как можно ради них…
        - Ты знаешь, что это проблема не Кайзерстата. У вас на Альбионе совершенно так же, только без экзотических ярлычков. Никто этого не видит, никто не хочет этого знать. Твой брат шатался по вашим Нижним Кварталам, забирал оттуда женщин, пытал их и складывал тела у себя в подвале - что, кому-то было дело?! Кому вообще не наплевать?!
        - Мне не наплевать, - глухо ответил он.
        - Поэтому я и… я не знала, что так бывает, Уолтер. Не думала, что есть хорошие люди. Потом-то кошмар закончился и началась работа. Тех, кто пытался сбегать быстро ловили и убивали. Но сбегали редко. Мы быстро начинали верить в то, что на самом деле не люди. Конечно, все прекрасно знали, что никаких шестеренок у нас внутри нет, но статус «человек» в собственных глазах терялся очень быстро. Чувство собственного достоинства, гордости, индивидуальности - все это растворялось, уходило. Я научилась улыбаться, делать что от меня требуют, не артачиться и не вызывать подозрений. Жить не хотелось, умирать не хотелось… не хотелось вообще ничего.
        Сверху раздался глухой стук. Эльстер вздрогнула и выронила стакан, расплескав остатки настойки по его брюкам.
        - Что-то упало, - успокаивающе сказал он и сжал ее плечи.
        Она обернулась и посмотрела на него совершенно безумными глазами, в которых не читалось ни одного осознанного чувства, только хаос, вихрь сменяющихся эмоций.
        - Тебе нечего бояться. Здесь нас не найдут, а если найдут - я тебя не отдам.
        - Тогда и тебя убьют, - прошептала она, и в ее глазах блеснули слезы.
        - Эльстер, - вкрадчиво улыбнулся он. - Если мы будем, отталкивая друг друга, заниматься самопожертвованиями - Унфелих порадуется тому, какие ему достались идиоты и убьет обоих. А я знаешь ли даже в юности не любил истории, закончившиеся парой трупов и кучей скорбящих родственников.
        - По мне никто не будет скорбеть, - угрюмо ответила Эльстер.
        - А после моей смерти донна Скалигер пренебрежет рекомендациями врачей и откроет бутылку вина со своей родины, - улыбнулся он. - Не бойся. Все будет хорошо.
        Он наполнил стакан и поддержал ее руку, пока она пила.
        - Уолтер?.. - задумчиво протянула она, и в ее глазах растекалась черная тоска.
        - Что? - он забрал у нее стакан и поставил на пол.
        - Давай на кухню сходим, а? Ненадолго.
        - Зачем? Полбутылки еще осталось…
        - Ну ты что как маленький-то? При чем здесь бутылка… - прошептала она, заглядывая ему в глаза.
        Уолтер бросил быстрый взгляд на Зои, которая с самого завтрака сидела на полу со своим шнурком.
        - Кажется, мы пока не очень готовы быть родителями, - прошептал он, вставая.
        - Ничего, мы еще станем взрослыми и умными, - обожгла она дыханием шею.
        Он понял, зачем ей это нужно - почувствовать человеческое тепло, выплеснуть горечь, раствориться ненадолго в чем-то далеком от того, о чем она сейчас рассказывала.
        Уолтер тоже нуждался в этом. Хотелось забрать, растворить, заставить забыть, хотя бы ненадолго. Он успел почувствовать, как странное чувство полоснуло сердце - это было не счастье и не удовлетворение, нечто странное, пронесшееся вслед за мыслью о том, что он не напоминает ей никого из тех, о ком она сейчас рассказывала.
        К счастью, стол был крепким.
        …
        От Эльстер сильно пахло алкоголем и апельсином с черным перцем - похоже на духи донны Скалигер. Черная пыль запуталась в ее волосах - кажется, они опрокинули перечницу. Уолтер, чихая, растрепал ей волосы, чтобы вытрясти его.
        Они не стали садиться в кресло, устроившись рядом, на полу. Настойки в бутылке осталось совсем немного, и Уолтер предусмотрительно взял еще одну. Эльстер не выглядела захмелевшей, но тоска в ее взгляде почти растворилась.
        Он разжег камин, про себя радуясь, что когда-то не стыдился проводить время с Атаро и другими слугами. И учиться делать то же, что они. Говорил отцу, что аристократ не должен бояться пачкать руки, а он только презрительно кривил губы.
        Эльстер положила голову ему на колени и протянула руку к огню, наблюдая, как отблески пляшут на коже. А потом продолжила, будто они и не прерывались:
        - За нами хорошо ухаживали. Все еще держали взаперти - я не видела улиц, не знала, как живут обычные люди, только по рассказам.
        - Где же ты научилась прятаться?
        - Это легче, чем кажется, - усмехнулась она. - Надо никому не верить, очень хотеть жить и мыслить не так, как другие. Я смутно представляла, чего от меня ждут и решила, что буду делать по-другому.
        - А со мной зачем осталась, когда я сказал, что не могу помочь?
        - Я Унфелиха услышала тогда, в пабе. Ну и думала, что все. Ваш этот… Хенрик еще с ним так спокойно разговаривал, «да, да, конечно покажу, нам тут скрывать нечего». И я тогда подумала, что все кончилось. Села посреди комнаты, уставилась на дверь и стала ждать, пока он поднимется. И вдруг девочка эта, с косичками рыжими заходит, лицо мое видит и хмурится так… говорит - пошли. Я думала, она меня к нему поведет, - она поежилась и прижалась к нему. Уолтер тоже вспомнил, как решил, что все кончено и Унфелих ее забрал, еще совсем чужую девушку. Вспомнил свой ледяной ужас от этой мысли.
        - Иду с ней, вдруг понимаю, что воротник намок - слезы катятся, а я не замечаю, - продолжила она. - Завела меня в комнату в конце коридора, заставила на коленях выползти на балкончик, он там крытый, не кованый… и открыла ход на пожарную лестницу. Я думала, упаду - руки тряслись, но ничего. Снизу меня женщина встретила, которая к тебе привела, накинула на меня куртку с капюшоном и увела к берегу. Мы там с час постояли, она байки рассказывала про двигатели, я ничего не понимала. Стояла, как дура, ревела, а она смотрела… как будто все знала.
        Уолтер с тоской подумал о том, что больше никогда не увидит ни Хенрика, ни Василику, ни Зэлу. И что они никогда не поверят, что их музыкант - не убийца. «Младший щенок песьего семейства» - намертво врезались в память слова Зэлы. И он никогда не сможет сказать им «спасибо».
        - Я тогда поняла, что не зря всегда думала, что людей много хороших. От плохих уже тошнило. Мой новый… статус быстро отучил меня удивляться жестокости. Там целый этаж с ваннами и врачебными кабинетами, чтобы синяки и ссадины быстрее проходили. Резать и пороть до крови можно только по специальной договоренности, чтобы они якобы успели «подготовиться». На самом деле они просто берут за это гораздо дороже, чем за обычное посещение, а потом… ты не заметил, наверное. Смотри, - она расстегнула рубашку и спустила с плеча. Указала куда смотреть несколькими скользящими движениями пальца.
        Уолтер пригляделся. Действительно, заметить несколько шрамов было практически невозможно - если он правильно видел, поверх была нанесена татуировка в тон коже.
        - Нам нельзя загорать, - сообщила она. - От плети шрамы иногда получаются уродливые, как бы врачи потом ни старались, заметные, но они умеют делать чтобы рельеф не оставался. Такие закрывают рисунками в виде перьев.
        Он только покачал головой. Мысли путались раскаленной проволокой. Когда-то ему казалось, что убийства, совершенные Джеком в подвале - верх бесчеловечности и жестокости. Потом - что это его эксперименты в Лестерхаусе.
        А сейчас Эльстер рассказывала ему нечто такое, от чего, казалось, должен был поседеть даже Джек.
        - Ошибаешься, - немедленно отозвался он. - То, что твоя девочка рассказывает - отвратительно. Это укрепило бы мою мизантропию, но не могу сказать, чтобы меня это особенно шокировало. Какое правительство лучше? Альбион оплатил мою поездку и эксперименты. Кайзерстат оплачивает спокойствие на своих улицах. То, что она рассказывает, происходит повсюду. Только кто-то закрывает на это глаза добровольно, а кто-то - потому что ему скормили милосердную сказочку про механических птичек.
        «Помолчи…» - попросил его Уолтер.
        Джек, к счастью невидимый, только хмыкнул. Уолтер посмотрел на сидящую у камина Зои. Она продолжала плести шнурок - он был длинной уже в два локтя.
        - Что ты плетешь, милая? - хрипло спросил он.
        - Нитку, - угрюмо ответила она.
        - Нитка тонкая, - зачем-то сказал он. Зои подняла взгляд и посмотрела на него так, будто он сказал глупость:
        - Тонкая порвется.
        Он только вздохнул и повернулся к Эльстер. Она держала его за руку и рассеянно водила кончиками пальцев вдоль линий на ладони.
        - Нас перевозили, сначала раз в полгода, потом раз в год, потом раз в два года. В крытых экипажах с занавешенными окнами. В Лигеплаце я с семнадцати лет живу.
        - Перевозили, чтобы никто не видел, что вы взрослеете?
        Она только кивнула.
        - А потом я как будто проснулась. К нам пару девочек привели, новеньких. Я раньше мимо ходила, как и все. Помогала, общалась, но не… не больше, чем это приличиями положено, понимаешь? У меня просто ничего не было, нечем поделиться, меня как будто выпотрошили и оставили ходить. Я эту пустоту и носила, как ребенка, она росла, тяжелела, жрала меня изнутри… И я ее защищала, как мать - моя, моя боль, никому не дам. Потому что если бы кто-то к ней прикоснулся… не знаю, что было бы, Уолтер. Правда не знаю. Так вот, я вдруг подумала - а почему я хожу такая злая и выпотрошенная? Когда я такой стала? Я сидела и перебирала все, что меня мучило. Мужиков этих вспоминала, и теток тоже. Думала, кого я больше ненавижу - клириков, которые нам врали, наставников или лично Хампельмана - он к нам часто приезжал, смотрел, сука, своими добрыми глазами, трепал нас по щечкам и дарил конфеты. Я его даже любила когда-то. Думала, он добрый, - задумчиво пробормотала она, обводя кончиком пальца пуговицу на его рубашке и на ее губах блуждала какая-то странная улыбка. - Думала, он добрый, - повторила она. - Он ходил к нам
потом. У меня с ним были… близкие, доверительные отношения. Сука. Старый, лживый кусок дерьма…
        Она сжала его руку так, что ему показалось, что сейчас раздастся хруст. Но он не подал вида.
        - И кого же ты больше ненавидела?
        - Никого. Меня не это добило. Меня добило то, что я после ампутации, когда из больницы выпустили, плакала, скорчившись на кровати. Жалела руку и себя. И никто не подошел, не попробовал утешить. Потому что все через это прошли. Мы перед операцией жребий тянули, еще не зная зачем.
        - И зачем?
        - А как решать, что ампутировать, все же здоровые, - пожала она плечами. - Вообще этот вопрос неприличным считался, но по-моему, там иногда обеих рук и ног не было.
        - Какая дрянь, - хрипло сказал он, сжимая ее плечи и с тоской чувствуя, как подаренное алкоголем и любовью тепло снова сменяет липкая грязь на сердце.
        Эльстер только усмехнулась.
        - Мы все стерильны. Все пьют таблетки, чтобы… ничего не отвлекало. И успокоительные глотают горстями, там это поощряется - получается красивый фарфоровый цвет лица, а то, что сдохнуть можно раньше срока - так до старости все равно никто не доживет. Все в одном чане с дерьмом, у всех одна история, одинаковая боль и все одинаково сломаны и уравнены своей болью. У нас внутри все одинаковое, понимаешь? Механизм. Он функционирует одинаково.
        Она замолчала. Тишину нарушало только тиканье часов и тихое бормотание Зои: «удача, сила, незаметность, удача, сила, незаметность, удача, сила…»
        - Я начала ухаживать за теми, кто прибывал. Постоянно возилась с ними, утешала и учила врать. Я плохо сделала, что сбежала и всех там оставила, но я… не могла там больше. Сошла бы я с ума - от меня все равно не было бы толка.
        Мне подвернулся шанс, начался переполох из-за Хампельмана, все начали носиться, что-то прятать, что-то переставлять, бумаги какие-то жгли прямо в общей гостиной… В общем, все равно не скажу, что это было легко, но я все равно больше не могла.
        «Вот где она полюбила возиться с детьми», - обреченно подумал он.
        - Никто не доживет до старости?..
        - Никому старые потаскухи не нужны, Уолтер. И старые, сумасшедшие, знающие чужие секреты потаскухи не нужны. Но я не поэтому сбежала. У меня еще было время. Я сбежала… по другой причине.
        - Почему же?
        - Я… не могу тебе сказать. Но я все равно собиралась, потому что после того, как у меня голова в порядок пришла - оставаться там стало решительно невозможно, даже успокоительные не помогали.
        - Ты совсем не показалась мне… Эльстер, ты же была милая, живая девочка, - решил не допытываться он. - Ты не была похожа на отчаявшегося человека.
        - Сначала я притворялась. А потом… знаешь, я всегда хотела во что-то хорошее верить. Ну вроде как людей же много, и где-то обязательно есть нормальные. Я сначала все ждала, что ты станешь чего-то требовать взамен, сделаешь что-то плохое… но ты не делал. Уолтер, клянусь, я тебе готова была душу продать за то пальто и яблочный пирог - никто никогда не давал мне ничего просто так. Я браслет сперла, когда увидела, что он тебе понравился, сначала думала, что вроде как чтобы не быть должной. А потом поняла, что это другое… чувство. Хотелось приятно сделать. Понимаешь?
        - Да, - вздохнул он. Про пальто Эльстер он вспомнил ровно один раз - когда пожалел, что оно осталось в Вудчестере, а ведь оно ей вроде как нравилось. - Скажи мне… ты сейчас притворяешься?
        - Кем? - она удивленно вскинула брови.
        - Милой живой девочкой. То, что ты описываешь… похоже на то, что ничего, кроме ненависти и страха не должно было остаться.
        - Я не чувствую ненависти, - прошептала она. - У меня есть… причины ее не чувствовать. Но Уолтер… помнишь, я говорила тебе, что это я виновата во всех твоих бедах? Я действительно виновата.
        - Глупости, - по горлу полоснула злость.
        - Уолтер, я правда…
        - Пожалуйста, Эльстер, - попросил он. - Ты не можешь быть ни в чем виновата.
        Она замолчала. Уолтер рассеянно пропускал ее пряди сквозь пальцы и думал, что он дурак. Замечал ведь, что волосы отросли. Много деталей замечал, что она выглядит усталой и больной, что она худеет и у нее меняется лицо. Но нет, видимо, разум истерически пытался отгородиться от правды, строил шаткую плотину оправданий - «протез», «как никто может не замечать», «Соловьи».
        - Эльстер? Скажи мне, как в таком случае делают Соловьев? Детишек из приюта тут ведь не наберешь.
        - Я не знаю, - честно ответила она. - Соловьями же другие занимаются. Мне тоже всегда было интересно.
        - Почему ты думала, что я тебя брошу?
        - Помнишь, ты сказал, что у людей всегда есть выбор? Ну вроде как если я не повесилась - значит, не так уж мне это все и не нравилось…
        - И ты услышала и подумала, что я имел ввиду, что ты должна была обязательно повеситься, иначе ты нехороший человек? - спросил Уолтер, чувствуя, как в груди что-то распускает иголки.
        - Нет, я… то есть…
        - Ну вроде как я обнаружу, что ты не механизм, встану в гордую позу и скажу: «отойди от меня, отвратительная женщина», и скальпель пойду спиртом оттирать?
        Челюсти сводило и ломило, словно от кислоты, но он смотрел Эльстер в глаза, ловя оттенки эмоций - от растерянности к страху, и от страха к медленно нарастающему пониманию.
        - Да, я что-то такое себе и представила… - неуверенно пробормотала она.
        К лицу словно прилипло суровое выражение - Уолтер отстраненно понимал, что хмурит брови, знал, что его глаза кажутся злыми почти всегда, представлял себе, как некрасиво, наверное, ломает усмешка его губы, но ничего не мог с собой поделать. Это, колючее в груди, подступало, и никак не давало вздохнуть.
        Наконец он не выдержал и рассмеялся. Он понимал, что это может быть жестоко и что повод для смеха совершенно неподходящий, но ничего не мог с собой поделать, только смеялся, сжимая Эльстер в объятиях - чтобы она не решила, что он все обдумал и хочет ее оттолкнуть, и чтобы не видеть ее лица. Она только вздрагивала - кажется, плакала.
        Наконец, справившись с собой, он перестал смеяться и заставил ее поднять лицо.
        Она не плакала - смеялась вместе с ним.
        Глава 21. Дорогой начальник
        Эльстер спала, свернувшись клубочком в кресле. Уолтер не стал ни будить ее, ни переносить в спальню - она спала неспокойно, часто просыпаясь. Только принес одеяло и накрыл ее - к ночи похолодало.
        Миссис Ровли приехала вечером. Проверила своих птиц на чердаке, спросила, нужна ли еще настойка. Уолтер, подумав, согласился.
        Перед отъездом она принесла из экипажа несколько газет и забрала у Уолтера заранее заготовленный конверт, в котором содержалась записка с указаниями и две короткие нитки. Он не был уверен в верности принимаемого решения, но точно знал, что Эльстер боится. Ловил на себе ее растерянные, беспомощные взгляды и понимал, чего она ждет - что он все осознает, обдумает и скажет, что им больше не по пути. Его задевало такое подозрение, но он понимал, что страх иррационален, и сделать он с ним ничего не может. Она за что-то корила себя и презирала за свое прошлое. Это он тоже понимал - фотография, которую ему показал Унфелих, каленым железом отпечаталась в памяти. Он не осуждал ее, даже в глубине души, но хорошо понимал, что заставляет ее бояться.
        Если бы он не мог осудить ее - Унфелих не показал бы ему эту фотографию. Это было в человеческой природе, а о ней Эльстер была крайне низкого мнения.
        Уолтер надеялся, что план сработает, пускай он и выглядел ребячеством и не мог осуществиться в полной мере.
        Он бегло просмотрел газеты - ничего интересного не произошло, их с Эльстер фотографий на первых полосах не наблюдалось. Материала Лауры Вагнер он не нашел, как и колонки с зарубежными новостями.
        Когда миссис Ровли с горничной ушли, он сам покормил Зои. Она по-прежнему отказывалась от еды, но явно его боялась, поэтому он смог заставить ее проглотить несколько ложек. Отвел ее наверх и через полчаса убедился, что она спит, обняв свой шнурок.
        Сварил себе кофе на кухне, задумчиво сидя на краю стола и протянув руку к плите, чтобы кончиками пальцев чувствовать жар. Изнутри нарастал озноб - история Эльстер лишила его душевных сил, но он знал, что его ждет еще одна, не менее тяжелая.
        Он пытался убить ее - прошел точку невозврата, за которой прошлое взяло его за горло и развернуло к себе лицом.
        Если он не выяснит, что именно изобрел Джек и что случилось с Кэт - ему придется делать самый тяжелый выбор в своей жизни. Бросить Эльстер или подвергать ее постоянной опасности?
        Еще немного - и им останется только застрелиться вдвоем. А что, глухая усадьба, много алкоголя, револьвер и безысходное положение - могла получиться отличная история. Кажется, у кого-то из дворян Кайзерстата была такая, может быть даже у самого наследника.
        - А еще у герра Хампельмана, - ехидно заметил Джек.
        Уолтер обернулся. Он сидел рядом, и желтый свет растекался на его бледном лице и каплями-бликами срывался на шелковый зеленый платок.
        - Не сравнивай меня с этим человеком, - огрызнулся он.
        Джек повернулся и с неожиданным теплом улыбнулся:
        - А ты не говори глупостей. И не думай о них.
        - Мне приходится. Я здесь из-за твоих глупостей.
        - Не перекладывай. Если бы не твоя страсть подбирать на своем пути все несчастное и замерзшее - бренчал бы на гитаре где-нибудь в де Исте.
        Уолтер только вздохнул и снял джезву с огня.
        - Ты ведь не можешь рассказать мне, что я хочу знать?
        Джек покачал головой:
        - Даже если бы мог - не сказал бы. Я хочу, чтобы ты знал, Уолтер. Мы слишком глубоко увязли в обмане и недомолвках.
        Он кивнул и вернулся в гостиную. Сел на пол, подкинул дров в камин и открыл дневник.
        - Уолтер? - голос Джека был печален. Он сидел напротив и словно таял в отблесках пламени, становясь прозрачнее с каждой секундой.
        - Что?
        - Прости меня, - прошептал он, прежде чем раствориться в воздухе.
        Он бегло пробежался глазами по страницам о свадьбе, счастливом медовом месяце и циничным сентенциям Джека о своих пациентах. И, наконец, нашел нужное слово.
        …
        Мы впервые поссорились с Кэт. Так быстро, почти сразу после свадьбы. Мне горька и сама размолвка, и ее причина.
        Моя работа в Лестерхаусе только начала приносить результаты. Я извел не меньше литра этой проклятой «Трели» и без счета пробирок крови для анализов. Я знаю каждого пациента лучше, чем он сам. Я буквально расписал каждого на составляющие, превратил в красивые столбики формул и внес в базу. Удивительно - мои собственные анализы в таком виде мало чем отличались от их. Что же, даже юродивому нищему, который сегодня бросился мне под ноги в переулке, понятно, что разница между людьми вовсе не в составе их крови, и человека от его подобия отличают совершенно иные вещи.
        Вещество, которое я должен получить на выходе уже носит имя «Грай».
        Грай - крики множества птиц, бессмысленный, хаотичный птичий гомон. Я знаю, чего хочу добиться.
        «Трель» - дорогой эликсир, сложный в изготовлении, но совсем не капризный в применении. Мне удавалось получать устойчивые результаты практически на любых макетах, включая буквально обрывки газет - осталось превратить песню в шум.
        Для этого мне нужно время, много, много времени. Я не могу отвлекаться на побочные проекты. Кэт настаивает на рождении ребенка.
        После вступления в законный брак появление наследника является не только естественным продолжением заключенного союза, но и нашей обязанностью, долгом.
        Я понимаю это. И ни секунды не сомневался бы в этом решении, мне не помешала бы даже работа. Но я не могу доверить Кэт другим врачам, не могу подвергнуть ее опасности, не продумав, как избежать тяжелых последствий. Она не понимает, не слышит меня.
        Я закончу проект, который считал главным в жизни. И возьмусь за тот, который в самом деле является таковым.
        …
        Уолтер оторвал взгляд от страниц. Он не в первый раз встречал упоминание макета. «Трель» не интересовала его хотя бы потому, что ее он не пил, но почему-то эти отрывки казались важными.
        Он перелистнул пару страниц - Джек описывал кого-то из своих пациентов и конфликты с руководством на почве финансирования и скорости работы.
        …
        После устойчивого результата с первой смесью у тридцать четвертой пациентки дело пошло на лад. Меня смущает ее беременность, но результаты анализов показывают, что дело не в гормональном фоне.
        Позже смесь была протестирована еще на нескольких пациентах - результат устойчив, только один мальчишка, пациент двадцать восемь, выдает иной результат. Меня это раздражает. Я не могу понять, в чем дело.
        …
        Проклятый щенок обманул меня, просто поразительно! Он смог скрыть опиумную зависимость! Потрясающий талант и такое желание жить!
        Если бы не этот малолетний гаденыш - я не получил бы новый простор для экспериментов. В смеси с опиумом «Грай» меняет свои свойства.
        Сначала я хотел превратить в оружие ненависть. Мне казалось это красивым решением, идеальным для оружия, к тому же «Трель» работала с любовью, вернее, с самыми страстными человеческими желаниями. Большинство заключенных проявили неожиданный патриотизм и желание вернуться домой, и я мог использовать в качестве макетов любые картины и фотографии дорогих им мест. Они видели и слышали все, на что давал хоть малейший намек макет.
        Самым простым решением было бы обернуть любовь ненавистью. Заставить ненавидеть все, что они любили - родных, страну, себя. Но после первых тестов я понял, что ошибался. Ненависть - большое чувство, настоящее, удел сильных людей. Если попробовать заставить ненавидеть слабого - чувство выродится в уродливый суррогат. Нет, нужно было другое, то, что испытывает каждый человек.
        Страх.
        То, что я читал во взгляде каждого пациента, обращенном на себя. На дне этих раскосых черных глаз всегда плескался страх - целый океан. Мне не доставляет удовольствия это зрелище, и все же именно оно помогло мне.
        «Грай» вырывает из сердца то, чему человек боится даже смотреть в глаза.
        Сначала все пациенты видели меня и боялись смерти. В начале приема, вне зависимости от дозировки, и того, был ли в эликсир добавлен наркотик, пациенты слышали только далекие голоса, будто за стеной собралась не очень шумная компания. Эта же галлюцинация иногда появляется на протяжении приема.
        Но потом, при систематическом употреблении я мог наблюдать совершенно иной результат - ужас перед смертью, пытками и насилием пришел, а потом сменился страхом не универсальным, но личным, потаенным.
        Они говорили со своим страхом, слышали его, как тридцать четвертая пациентка - шум волн с картины!
        Боялись своих матерей и отцов, соседей, любовников и любовниц, собственной нечистой совести, испытанного когда-то и похороненного в глубине души не пережитого. Я смотрел в их глаза, видел там страх, а не свое отражение, и был почти что счастлив.
        А потом я заставил говорить сразу несколько чувств, оправдав название эликсира. Несколько капель опиумной настойки, и вся дрянь, какая только есть в душе, вспенивается грязью, словно воды Ретты в половодье.
        И мне не пришлось даже думать, как обратить открытие в оружие.
        То, чего они боятся, стыдятся, все свои грязные мыслишки, гадкие дела и порочные мысли они стремятся уничтожить.
        Чаще всего кончают с собой - разве это не иронично.
        …
        - Так вот, что ты сделал, - горько усмехнулся Уолтер. - Ну конечно, я мог бы догадаться. Я боюсь стать похожим на тебя. Боюсь, что ты сошел с ума и убил Кэт - поэтому пытаюсь убить Эльстер. И слышу тебя. Я думал, что «Грай» заставляет говорить с мертвыми, но нет - я боюсь стать с тобой единым целым. Стать, как ты. Разве это не иронично, Джек? Скажи мне, разве это, проклятье, не иронично?
        Джек молчал. Уолтер, обернувшись и убедившись, что Эльстер спит, вернулся к дневнику. Хотел пролистнуть еще страницы, но следующая запись буквально приморозила к себе его взгляд.
        …
        Кэтрин беременна.
        Я счастлив.
        Я в ужасе.
        …
        Не могу думать о работе. Впервые не могу сосредоточиться на текущей задаче. Я смотрю на свои формулы, на отчеты своих ассистентов, и у меня ощущение, что я разглядываю узор на бумаге - в нем никакого смысла.
        Кэт еще никому не объявляла. Почему-то хочет держать это в тайне. Я прописал курс добавок и лекарств, сам их изготовил, проверил все несколько раз и все равно никак не могу избавиться от тревоги, от настойчивого чувства приближающейся беды.
        Я сам себе противен. Веду себя как престарелая Идущая, но никак не могу взять себя в руки.
        …
        Кэтрин
        -Кэт-
        Кэтрин
        Я в отчаянии. Мне не дают отпуск, разумеется, мне его не дают - эксперименты только стали давать устойчивые результаты!
        Если я раньше презирал своих пациентов, то теперь я искренне их ненавижу. И я знаю это без всякого «Грая».
        Проклятье.
        Проклятье!
        …
        Я счастлив. Я должен быть счастлив. Я слишком много думаю о худшем - это поведение не врача, но скудоумного истерика. Мне мерзко даже смотреть на себя в зеркало, но я заставляю себя, каждый день.
        Ради Кэт и нашего ребенка, которому я подарю Альбион без войн.
        Но я не могу думать об этом. Не могу есть, не могу спать, не могу работать!
        Я чувствую, что теряю ее.
        …
        Наконец-то мне удалось привести мысли в порядок. Отвратительная истерика, совсем несвойственное мне поведение. Наверное, я слишком долго общался с сумасшедшими, привык проникать в их разум, ловить все оттенки их безумия - и сам стал, как они.
        …
        Уолтер молча провел ладонью по страницам, будто надеясь, что прикосновение просочится в прошлое и Джек каким-то образом почувствует его.
        Линии по-прежнему были идеально ровными, а почерк каллиграфическим, но из каждой фразы сквозило отчаяние.
        Уолтер попытался вспомнить Джека после свадьбы - он казался счастливым. Утомленным, он действительно много работал и плохо ел, но счастливым. И Кэт выглядела вполне здоровой.
        Проклятая привычка скрывать чувства друг от друга, не доверять даже своей семье!
        …
        Работа движется. Результаты опытов устойчивы и стабильны. У меня остались пациенты в резерве, мне обещали привезти еще, если потребуется. Но пока «Грай» кажется почти законченным препаратом, главное - понять, как немного удешевить его производство, впрочем, я уверен, в этом уже нет острой нужды. Он стабилен, надежен и не должен терять своих свойств месяцами даже в растворах. Его можно добавлять в большинство лекарств - он неохотно вступает в реакции.
        Пациентка тридцать четыре стала для меня символом моего проекта, его олицетворением. Ребенок внутри нее рос вместе с моими успехами, и я начинал испытывать к ним обоим некое подобие сочувствия - знал, что ему не суждено родиться.
        …
        Уолтер перелистнул страницу. Джек писал о своем коллеге, который мешает ему работать и бестолковой ассистентке.
        …
        Тридцать четвертую пациентку приказал перевести под особое наблюдение. Не могу понять зачем, но что-то в ее поведении меня тревожит.
        Приказал убрать из ее палаты все простыни и держать привязанной к кровати.
        Результат устойчив - после прохождения всех этапов она сосредоточилась на главном страхе и главном желании.
        Переводчик, с которым мы допрашивали ее для личного дела, сообщил, что ребенок от кого-то из альбионских солдат, но вначале она хотела его оставить и все время спрашивала, что с ним сделают после ее смерти. Я передал через переводчика, что никто не собирается ее убивать, и она разрыдалась.
        Т огда это не вызвало ничего кроме отвращения.
        Сейчас лежу без сна которую ночь, слушаю дыхание Кэтрин и думаю, что должен гордиться собой. Я создал нечто, побеждающее чувство, которое по праву считают неизбывной человеческой чертой - материнский инстинкт.
        Я превзошел человеческую природу, страх и грязь взяли верх по моей воле!
        Почему я не чувствую себя счастливым?
        Кэт стонет во сне. Утром я спрашиваю, что одолевает ее - боль или ночные кошмары, но она всегда улыбается и говорит, что все в порядке. Я вижу, что она бледнеет и теряет вес.
        Анализы как будто в порядке, но что-то в них мне не нравится. Проклятье, я не акушер, никогда не собирался этим заниматься. Она отказывается обращаться к врачу. Не могу понять, что за блажь, мы опять поссорились - она отказывается наотрез, предложила отвести ее силой.
        Как будто действительно думает, что я на такое способен.
        Я в ужасе - если она страдает на ранних сроках, надежды на счастливый исход почти не остается. Не представляю, что делать.
        Меняю витамины и добавки. Результат остается на прежнем уровне, подбираю нейтральные нейролептики для предотвращения тревожности.
        Я не понимаю, что происходит. Если бы не проклятая работа - я мог бы постоянно быть рядом с ней, быть более чутким к ее состояниям, быть мужем, которого она заслуживает! Но я не могу, не могу!
        Как несвоевременен ее обман, как тяжело
        …
        Кажется, я впервые понял, зачем Уолтер ходит по борделям. Однажды я обвинил его в том, что он ведет себя, как блудливый уличный кобель, а не наследник древнего рода. Обычно он протестовал или усугублял ситуацию, но в тот раз он растерянно ответил, что чаще ходит туда говорить, чем удовлетворять иные желания.
        Я посмеялся над ним тогда. Только посмеялся - кто может предпочесть общество шлюхи обществу своей семьи, друзей или любой образованной женщины?
        Но сейчас я понял, о чем он говорил. Мне так отчаянно хотелось хоть кому-то рассказать, произнести вслух все, что нависло надо мной, сгустившись, словно тучи перед грозой!
        Только сказать. Беда, обличенная в слова, разделенная с другим человеком теряет половину своей власти. Пусть это будет хоть потаскуха из Нижних Кварталов, разве они не живут, чтобы им сливали всю грязь?
        У меня много грязи. Слишком много. Я не могу заставить себя произнести эти слова даже патеру Морну. Мне кажется, он запрет меня рядом с моими пациентами и будет прав.
        Если бы я только мог сказать.
        Если бы было кому произнести эти слова. Что бы я сказал?
        Простите меня
        -Простите меня-
        -Прост-
        Мне жаль
        Отпустите меня.
        …
        - Почему ты мне-то не сказал?! - прошептал он, устало проводя ладонью по глазам. - Чтоб тебя, Джек, ты ведь знал, что я всегда тебя любил и понял бы! Почему ты всю жизнь говорил мне не те слова?!
        Джек по-прежнему молчал. Уолтер чувствовал его присутствие, но не мог заставить его говорить.
        Впрочем, это было уже не так важно - ощущение потери горчило на языке и жгло горло. Джек - не призрак. Не приснившийся Спящему странный Сон о человеке, вернувшемся из-за грани. Только плод его одурманенного наркотиком сознания.
        Правда, Джек ничего не писал о том, что галлюцинации могут за руку сдергивать пациентов с кроватей.
        Но это сейчас было не так важно. Главное - не заставить Джека замолчать, а перестать пытаться убить Эльстер во сне.
        …
        Скоро должна прийти правительственная комиссия для промежуточного контроля.
        Я приготовил смертников - десять человек из стабильных пациентов с которыми готов расстаться.
        Мистер Нельтон, главный врач, настаивает на демонстрации тридцать четвертой пациентки. Я понимаю его стремление, но не могу себя пересилить. Мне кажется, если она умрет - произойдет нечто непоправимое.
        Я лгу ему, все больше запутываясь в своей лжи. Говорю, что пациентка нестабильна. Говорю, что хочу дождаться родов, чтобы посмотреть, убьет ли она рожденного ребенка, настаиваю на том, что предабортные состояния, к тому же у жертв насилия разительно отличаются от послеродовых. Убеждаю его в ценности этого эксперимента, верю каждому своему слову, но знаю, что лгу.
        На что я рассчитываю? Я даже в мыслях не допускаю абсурдную картину, в которой организую побег или краду выродка, чтобы подбросить в какую-нибудь Колыбель. Я может быть и слабею рассудком, но еще не окончательно обезумел. И не собираюсь превращаться в идиота, а только идиот может поступить подобным образом. Мне все еще глубоко отвратительна эта женщина, мне отвратителен ребенок, которого она носит, и я не испытываю никакой жалости, когда думаю об их смерти.
        Я представляю себе глаза Кэт, моей милой Кэт, которая так далеко от всей этой грязи. Что бы она сказала, если бы узнала, что я собираюсь сделать?
        Кэт
        -Кэтрин-
        Кэт!!!
        …
        Последние слова едва угадывались в нескольких все еще идеально ровных линиях, перечеркнувших их с таким нажимом, что почти порвали бумагу.
        …
        Я почти смирился с блажью Кэт.
        Смеюсь, говорю ей, что мы станем героями анекдотов - лучший альбионский врач заработался и заметил беременность жены только когда та начала рожать!
        Но мне совершенно не смешно, я только пытаюсь ее успокоить.
        Вчера у меня мелькнула абсурдная, черная мысль. Жестокая и по-настоящему злая. Я ненавижу себя за нее, презираю себя и больше никогда, никогда не допущу даже тени ее в своей душе.
        Я думал о том, чтобы втайне дать Кэт абортивный препарат.
        Я должен исповедоваться патеру Морну. Это поможет, обязательно поможет, в конце концов зачем еще существуют клирики?!
        …
        Я пришел на исповедь и не смог признаться. Эта череда ошибок, лжи и жестокости тянется слишком глубоко. Кто бы мог подумать, что проклятая мокрая грязь Гунхэго окажется столь плодородной, что напитает такую мерзкую историю и позволит ей расцвести такими отвратительными цветами.
        Я раскаиваюсь?
        Я чувствую раскаяние. Но не могу понять, что именно сделал не так.
        …
        Тридцать четвертая пациентка стала моей навязчивой идеей.
        Я пошел на преступление. Я не знаю, как, что, проклятье, делаю и зачем, но я меняю «Грай» на другой, нейтральный препарат.
        Никто об этом не знает. Если мой обман раскроется - мне конец.
        И Кэтрин тоже. Остаться вдовой государственного преступника - вот уж завидная участь для наследницы одного из самых знатных альбионских домов!
        Но я не могу ничего с собой сделать.
        Если эта женщина умрет по моей вине - все закончится.
        «Грай» выводится из организма в среднем за две недели, в течении которых слабеет его действие. От меня требуют ускорить этот процесс, чтобы врагам не попали образцы из трупов.
        Я занимаюсь этим, удешевлением препарата и стабилизацией результата.
        Между тем, еще чуть-чуть и Кэтрин станет невозможно скрывать свое положение.
        Я ненавижу этот эликсир, своих пациентов, себя и весь Альбион.
        Кэт просит меня уехать.
        Ничего я не желаю так страстно, как дать свое согласие. Я бросил бы ради нее любую, даже самую многообещающую и успешную практику, но я не могу бросить государственный заказ, к тому же такой важности - меня попросту повесят.
        …
        Я схожу с ума.
        Патер Морн предупреждал меня, что только влюбившись, Говарды расстаются с рассудком. Я тогда посмеялся над глупым суеверием.
        Дурак. Идиот, нужно было в тот момент сжечь свой диплом и все сертификаты и устраиваться в ближайший лепрозорий выносить судна и стирать белье! Не понять, что состояние влюбленности расшатывает изначально слабый рассудок и является триггером, катализатором необратимых изменений! Это же простейшая задачка для первокурсника психиатрического отделения! Но я никогда не верил в это проклятое безумие, отмахивался и называл все глупыми суевериями.
        Это суеверие я могу расписать на половине листа бумаги. К счастью, я вовремя понял, что происходит.
        Возможно мне удастся стабилизировать свое состояние. Мне не нужно обращаться за посторонней помощью, препараты я могу изготовить сам.
        Главное, чтобы они помогли.
        …
        - Помогли? - прошептал Уолтер, прикрыв глаза. Ему показалось, что где-то в непроницаемой темноте Джек печально покачал головой.
        …
        Комиссия приедет завтра. Мой обман сработал - тридцать четвертая пациентка потеряла стабильность и признана непригодной для демонстрации. Остальным пациентам утром будет введена доза, а к полудню им по очереди, под наблюдением комиссии, принесут обед. Санитары отвяжут их от кроватей и оставят столовые ножи вместе с едой.
        У меня трясутся руки, впервые в жизни. Кажется, это результат приема лекарств. Проклятье, если я заработаю себе непроходящий тремор - проще будет застрелиться, ведь нет ничего более жалкого, чем врач, потерявший свой главный инструмент!
        Если все пойдет по плану, десять человек завтра убьют себя на моих глазах. Тогда я смогу отчитаться о результатах, сдать проект на техническую доработку помощникам и наконец-то уделить время Кэт.
        После я сделаю то, что полагалось сделать давно - допрошу ее горничную у себя в лаборатории. Разумеется, я не стану угрожать и даже не прикасаться к ней - не хватало только пытать и запугивать прислугу! Но я точно знаю, что люди испытывают интуитивный страх перед медицинской атрибутикой. Банки с заспиртованными человеческими органами на полке производят на неподготовленных людей должное впечатление, даже без уточнений, какие из них извлечены во время вивисекции, и какие - лично мной.
        …
        Эксперимент прошел успешно.
        …
        Я пишу это не для того, чтобы себе лгать. Мистер Нельтон лично поил тридцать четвертую пациентку перед демонстрацией. Я понимаю его мотивы - ему хотелось регалий, здесь и сейчас. Он решил рискнуть. Имел на это все права. У меня не было полномочий ему запретить. Да и что сказать - лучший врач Альбиона взялся спасать гунхэгскую военнопленную, потому что у него, мать их, дурные предчувствия?!
        Глубинный страх - потерять ребенка, навредить ему.
        И чувство еще глубже, скрываемое ото всех - ненависть к нему. Этот ребенок, результат насилия, заставил ее измениться, вызвал мое пристальное внимание.
        Три капли «Грая», две капли опиумной настойки - и самое тайное стало навязчивой идеей. Поэтому я держал ее на привязи.
        Я не записал это в ее карту. Сам не знаю, почему. Это состояние тесно связано со стандартными для беременных неврозами. Не могу назвать себя большим специалистов в этой теме, но даже поверхностных знаний хватило, чтобы за несколько сеансов понять, что после рождения ребенка все должно измениться. Если бы она ненавидела его осознанно - было бы другое дело.
        Поэтому я хотел дождаться родов. Я был почти уверен, что она не станет его убивать. И после этого ребенка можно будет отдать в Колыбель - я уверен, что мне удалось бы без всякого труда убедить мистера Нельтона, что мы собрались здесь ради науки, а не для того, чтобы топить младенцев.
        Но мой план провалился - у мистера Нельтона не было беременной жены и некстати проснувшейся совести проснувшегося наследственного безумия.
        Мне не доставило ни малейшего удовольствия то, что я увидел.
        …
        Проклятье, я никогда столько себе не врал. Я впервые так напился - вообще не знал, что это возможно. Наверное, стоило спросить совета у Уолтера, вот уж кто хорошо знает, как смывать дж джином привкус альбионских порядков!
        Я заперся в лаборатории. Никто не должен видеть меня в таком состоянии. Вел ве Велел слугам сказать дома, что доктор Говард - проклятье-доктор-Джек-Говард-как-я- горж - гордился-этим-раньше - уехал отмечать ус успешную сдачу проекта.
        Должен был ехать к Кэт, но не могу. Почему-то меня приводит в ужас мысль о том, чтобы даже дотронуться до нее.
        Словно я сделал нечто ужасное.
        Я не соврал! Отец может мной гордиться, да продлится Сон, чтоб его, Спящего о нем еще много десятилетий!
        Сколько крови.
        Зачем? Ради кого?
        Ради солдафонов Колхью, которые простреливали колени при приговоренным пленникам?!
        Написал левой рукой записку с ошибками и заплатил нищему мальчишке, чтобы подбросил ее в жандармерию. Мне казалось хорошей шуткой - «Дорогой начальник!.. сейчас они говорят, что я доктор. Ха-ха. ваш покорный слуга, Джек Потрошитель».
        Джек Потрошитель. Сейчас они говорят, что я доктор.
        Никакой я не доктор. Я напился потому, что женщина, которую я привез из Гунхэго, чтобы поставить эксперимент, стала удачным его завершением.
        Потрошитель.
        Мясник.
        Кусин-жо - они говорили мне еще тогда, предупреждали, эти люди с отечными лицами и гнилыми зубами, которые называли меня мясником.
        Человеком, который потрошит скот.
        Сколько крови.
        Нужно было снять шлюху и говорить ей, а не писать это все - у меня болит рука и буквы расплываются перед глазами.
        Потом можно было бы ее прирезать - зачем заканчивать, раз начал. Я как раз обещал в записке отрезать девушке ухо - какой девушке, почему отрезать ухо - понятия не имею. Наверное, мне казалось это смешным.
        Смешная шутка.
        Шутка?
        …
        Уолтер захлопнул дневник.
        «Грай» выводится из организма за две недели. Скоро видения должны прекратиться, Джек должен навсегда замолчать, а они с Эльстер наконец-то перестать бояться друг друга.
        Он думал о том, что увидел тогда Джек и чувствовал, как в который раз за день к горлу подступает тошнота. Он надеялся, что мистеру Нельтону хватило гуманности хотя бы положить ей не тупой столовый нож.
        - Уолтер? - сонно прошептала Эльстер, теплыми пальцами ероша его волосы. - Тебе плохо. Я сквозь сон чувствую.
        - Да, мне и правда… не очень хорошо, - через силу улыбнулся он, прижимая ее ладонь к своей щеке.
        - Иди спать. Я заберу у тебя саквояж и запру дверь в свою спальню. Если решишь задушить меня простыней - замучаешься дверь ломать.
        - Я должен дочитать, - возразил он.
        Оставалось узнать, что же случилось с Кэт.
        - Никому ты ничего не должен. Пойдем, - она потянула его в полумрак, к лестнице.
        Он, вздохнув, поправил на ее плечах одеяло и позволил себя увести. Отпер третью спальню, открыл окно, позволяя холодному ветру обнять разгоряченное лицо.
        Эльстер не уходила. Сидела на краю кровати и смотрела на него снизу вверх.
        - Уолтер? Как с навязчивыми мыслями? Хочется выкинуть меня в окно?
        - Думаю, у нас есть немного времени до их появления, - усмехнулся он, садясь рядом и стягивая с нее одеяло.
        Глава 22. Мертвые птицы
        Уолтер никак не мог уснуть. Эльстер ушла, оставив ему смятые простыни и тяжелые мысли. Он заставил ее выпить снотворного, надеясь, что так ее не будут мучить отголоски исповеди.
        Он представлял, как она остается наедине со своими потревоженными ранами и от одной мысли становилось отчаянно тоскливо, но он отчетливо понимал, что поплакать в одиночестве для нее будет легче, чем умереть.
        Отзвуки ее рассказа и дневника Джека пульсировали в измученном сознании, как еще недавно боль в воспаленной руке.
        Он ворочался почти полчаса, тщетно пытаясь забыться. Не хватало воздуха, даже из раскрытого окна, а душа, расцарапанная чужими словами, стонала и искала утешения.
        В конце концов он не выдержал. Саквояж Эльстер, как и обещала, забрала и заперла в своей спальне, но оставила на прикроватной тумбочке все лекарства и стакан воды. Трясущимися руками он отмерил пятнадцать капель снотворного - осталось всего полфлакона - и провалился в сон, едва успев вернуть стакан на место.
        Наконец-то в его сне была только пустая чернота. Он чувствовал ее неспящей, сжатой судорогой тревоги частью сознания, которая никак не могла расслабиться. И был счастлив - вот он, сон, не терзающий кошмарами, словно вода в чистом ночном озере. Может быть, эту жажду он и чувствовал? Хотелось не крови, не чужой боли, а пустоты?
        Она текла по истерзанному сердцу, наполняла сознание, растворяла боль и усталость.
        Пружина медленно разжималась. Сознание окончательно покидало его, и вот уже скоро он целиком упадет в этот сон, а когда проснется - наконец почувствует себя отдохнувшим. И обязательно придумает, что им с Эльстер делать дальше.
        Кто-то опустил ладонь ему на плечо, и Уолтер с трудом сдержался, чтобы не застонать. Кто-то нарушал его единение с собой, прогонял целительный сон, заменяя его беспощадной реальностью.
        «Это Эльстер. Не нужно просыпаться», - с отчаянием шепнул малодушный внутренний голос.
        Голос, раздавшийся следом, словно облил его жгучей ледяной дрянью, смахнув остатки сна.
        - Просыпайтесь, герр Говард. Вставайте.
        Он открыл глаза, не в силах поверить в то, что только что услышал. Дернулся к тумбе, но вспомнил, что револьвер отдал Эльстер, побоявшись оставить у себя.
        Эльстер, которая совершенно не умела стрелять.
        Унфелих стоял у его кровати, наклонив голову к плечу и его светло-голубые глаза за помутневшими стеклами очков казались белыми в полумраке.
        - Вы…
        - Я же говорил, что найду вас. Неужели вы действительно надеялись уйти?
        Он чувствовал, как ужас медленно застегивает ледяные кандалы на запястьях и затягивает удавку на шее. Нужно было что-то говорить. Делать. Броситься на него, попытаться убить - но он не мог.
        Может быть, потому что понимал, что раз Унфелих стоит здесь - в соседнюю спальню он уже зашел.
        - Где она? - просипел он, зачем-то вставляя в брюки ремень. Он спал не раздеваясь, на случай, если придется бежать.
        Не пришлось.
        - В соседней комнате, очевидно. Где я ее оставил, - ответил он, и на его лице не отразилось ни единой эмоции.
        - Жива? - только и смог спросить Уолтер.
        - Не знаю, - пожал плечами Унфелих, отходя в сторону.
        Он бросился в коридор.
        Дверь спальни Эльстер не была выломана - аккуратно приоткрыта и в темноту коридора лился желтоватый свет прикроватной лампы.
        «Нет-нет-нет», - бестолково бились в сознании бесполезные слова.
        Она лежала поперек кровати, вытянув руку к двери, не успев даже сбросить одеяло, насквозь пропитавшееся красным. В широко раскрытых глазах застыл ужас.
        Даже в смерти они оставались золотыми - совсем не как в прошлых его кошмарах.
        И эта деталь, собственный ужас от произошедшего и тяжелый запах крови, мешающийся с морским ветром, врывавшимся в окно, окончательно убедили его в реальности происходящего.
        Абсурдной, жестокой и несправедливой. Такой, какой реальность всегда и была.
        Он подошел к кровати, опустился рядом на колени, все еще не в силах поверить в то, что видит.
        - Эльстер?.. - тихо позвал он, сжимая ее руку.
        Она была теплой, и в первую секунду надежда, глупая, но яркая и болезненная наполнила его душу, словно взрыв. Но ее тут же сменило отчаяние - проклятые протезы имитировали тепло человеческой кожи. Протез не знал, что хозяйка умерла, продолжая нагревать имитацию.
        Уродливая рана чернела на ее спине.
        «Шрам получится некрасивый, она расстроится», - мелькнула глупая мысль.
        Не будет никакого шрама.
        Кровь еще вытекала редкими толчками, будто в такт слабому дыханию.
        - Девочка… - с отчаянием прошептал он, касаясь ее лица.
        Он не стал подхватывать ее на руки, как это делали герои глупых романтических книг, которые он читал в прошлой жизни - понимал, что сделает больно. Только гладил мягкие, мокрые волосы и чувствовал, как его собственная жизнь вытекает вместе с ее кровью.
        Посеревшие губы шевельнулись, будто она пыталась что-то сказать. Ужас пропал из ее глаз, осталась только обреченная тоска и слезы - редкие, никак не проливающиеся и словно тоже причиняющие страдания.
        Зажглось неуместное воспоминание - зачеркнутые строчки в дневнике Джека. «Простите меня».
        Он подавился словами «прости меня», они вдруг показались ему отвратительными, до тошноты эгоистичными, а поступок малодушным - просить у умирающей прощения, облегчать собственную участь вместо ее.
        Губы снова беззвучно шевельнулись. Он прочел два слова - собственное имя и «больно».
        Унфелих был где-то рядом. Уолтер чувствовал его присутствие, но не оборачивался.
        - Я хотел, чтобы ты была счастлива, - прошептал он, кончиками пальцев вытирая слезы и кровь с ее лица. - Я никого так не любил. И уже не буду любить. Приснись Спящему в следующем Сне и пусть в нем не будет страданий. И пусть тебя бережет кто-то, кто справится лучше меня.
        Он нащупал ледяную рукоять револьвера, лежавшего под подушкой. Эльстер смотрела полными отчаяния глазами и ее пальцы редко слабо вздрагивали, будто она пыталась дотянуться до него. Он сжал ее левую руку правой, чтобы она почувствовала живое прикосновение. Коснулся поцелуем ледяных губ, на которых застыл вкус соли и железа.
        А потом встал и выстрелил ей в висок, навсегда погасив с золотое сияние глаз.
        Он успел заметить, что перед выстрелом раздалось два сухих щелчка. Не закрывая глаз, он прижал дуло к собственному виску. Отсчитал восемь щелчков и опустил оружие.
        Унфелих подошел к нему, ошеломленно стоящему над кроватью. Уолтер все силился поверить в то, что сейчас произошло, но никак не получалось.
        Это не могло происходить на самом деле.
        Теплые сильные пальцы забрали револьвер из его рук. Он, вздрогнув, обернулся.
        - Что же вы стоите? - с трудом выдохнул он.
        Уолтер знал, что должен чувствовать ненависть, но ее почему-то не было.
        - Мне нет нужды убивать вас, герр Говард, - тихо сказал Унфелих, пряча его револьвер в карман форменного пальто. - Вы нам не нужны. Вы сумасшедший - вам все равно никто не поверит. Убили свою любовницу. Скоро за вами придут, будут судить и, скорее всего, повесят. Как безумного убийцу и лигеплацкого Потрошителя.
        - Это вы убили ее…
        - Мы оба знаем, что это неправда, - мягко сказал он. - Советую вам дождаться жандармов. Девочку в соседней комнате я, разумеется, не трогал. Вы ведь не хотите, чтобы она себе навредила?
        Что-то странное почудилось в его словах, но Уолтер был слишком ошеломлен болью, чтобы думать.
        Словно раскаленный свинец, она наполняла все его существо, не давая ни пошевелиться, ни отвести взгляда от тела на кровати.
        Все, что осталось - пустая оболочка, окровавленные простыни.
        Испорченный механизм. Разбитая чашка.
        Что она видела в жизни кроме насилия и грязи? Короткую, бестолковую любовь с человеком, который не смог ее спасти?
        - Убейте меня, - попросил он, снова поворачиваясь к Унфелиху, который все еще стоял рядом и наблюдал.
        Он только покачал головой.
        - Я - законник, не палач. Вас будут судить и если убьют - это решит судья, а не я. И сделает палач, а не я. Прощайте, герр Говард. Мне действительно жаль. Нужно было соглашаться тогда, в тюрьме.
        Он развернулся. Вышел в коридор. Уолтер все еще стоял, опустив руки и оторопело смотрел на чернеющий проем. А потом вдруг разом стряхнул оцепенение и бросился к лестнице.
        - Унфелих! - крикнул он сверху, глядя на несуразную фигуру, уже скрытую полумраком первого этажа.
        - Да, герр Говард? - участливо откликнулся он.
        - Вы распорядились меня отравить?! Чтобы я убил ее, сделал вашу работу?!
        - Да. В итоге… в итоге так и вышло, верно? - спросил он.
        А потом повернулся и ушел. Уолтер слушал удаляющиеся шаги и думал о том, выдержит ли его перекладина у чердака.
        Потом повернулся и медленно вернулся в спальню Эльстер.
        И замер на пороге.
        Она все еще лежала лицом вниз, повернув голову. Только никакой раны на ее спине не было. На виске - была, а не спине - нет.
        Он думал, что не в силах испытать больший ужас, чем в момент, когда осознал, что все кончилось. Но боль, пришедшая от осознания совершенного, была гораздо страшнее.
        - А я с ней до казни прожил, - вдруг раздался усталый голос Джека. - Бедный, глупый, запутавшийся мальчишка. Теперь-то ты меня понимаешь?
        - Джек? - прошептал Уолтер. Мир медленно гас, терял очертания, и он не хотел противиться подступающей темноте. - Джек, я ее убил… убил…
        - Спи, - тихо сказал он, и Уолтер почувствовал прикосновение прохладных пальцев к лицу. - Там нет боли, только белый свет.
        Уолтер знал, что означает прикосновение Джека - они рядом. Он скоро умрет.
        И от этой мысли боль притупилась.
        Умрет.
        Не будет следующего Сна, в котором они с Эльстер встретятся. Он не причинит ей боли и не оборвет ее короткую, так и не наполнившуюся смыслом жизнь.
        Он подошел к кровати, опустился на колени и прижался щекой к ее ледяной ладони.
        Она будет счастлива, где-то, когда-то. Не с ним.
        Это была последняя мысль - его сознание погасло.
        …
        Уолтер с трудом открыл глаза. Солнце лилось в открытое окно, живое и яркое, пахнущее морем и несущее шелест волн где-то далеко внизу. Птицы оглушительно пели о жизни на чердаке.
        Он лежал в своей кровати. Простыни и одеяло были скручены комок. Рубашка промокла насквозь, мокрые волосы слиплись и лезли к глаза. Он с отвращением снял рубашку и не глядя швырнул в угол. Подушка лежала на полу и несколько секунд Уолтер отупело разглядывал белоснежный прямоугольник.
        - Ш-ш-ша-а-айсэ… - прошипел, переворачиваясь на спину. - Шайсэ! - рявкнул он, швыряя в стену вторую подушку. - Дер-р-р шванцлучер! Фик дихь инс кни!
        Он закрыл руками лицо и истерически расхохотался. Перевернулся и упал с кровати, ударившись затылком, но продолжил смеяться, явственно различая в собственном голосе нехорошие нотки.
        - Какой кайзерстатский господин шванцлучер с утра пораньше? - ошеломленно спросила его Эльстер, стоящая в дверях.
        - Тот же, которому надо поиметь себя в колено, - прошипел Уолтер, не отнимая рук от лица. - Я так больше не могу, Эльстер, это невыносимо… Иди ко мне, - позвал он, протягивая к ней руки.
        Она прижалась к нему - живая, теплая, вовсе не знающая, как шевелились ее посеревшие губы и застывали слезы на похолодевшем лице.
        И уж точно ничего не знающая о его милосердии.
        На ней была длинная голубая рубашка и дурацкие чулки в бело-красную полоску. Он прижимал ее к себе, пытаясь одной рукой собрать все доказательства ее реальности и боялся, что это окажется сном, а то - явью. Они мешались все сильнее, и вовсе не было похоже, чтобы отрава собиралась выводиться. С самого заключения ему становилось хуже и хуже.
        Если раньше видения носили отпечаток абсурда, то этот кошмар был слишком логичным.
        Эльстер рассказала о своем прошлом, и Унфелих из безликого преследователя превратился в настоящее чудовище, монстра, который заставит ее страдать.
        Который отнимет ее у него, не дав ничего исправить, защитить и спасти.
        Но Унфелих не мог знать о болезни Зои. Сознание подбрасывало ему подсказки.
        Вот почему он умолял убить его, почему так и не бросился на Унфелиха - он не встретился с противником, а застрял в собственном кошмаре, где действуют совершенно другие законы.
        Он торопливо расстегивал пуговицы на рубашке Эльстер, касаясь губами каждой, истерически, будто боялся не успеть. На последней замер.
        - Спящий, какая прелесть, - улыбнулся он, разглядывая подвязки с маленькими красными бантиками.
        - На вокзале Идущие тряпками торговали, этот набор так неосторожно лежал сбоку…
        - Бессовестная воровка, - прошептал он, аккуратно расстегивая застежку подвязки и стягивая чулок.
        Прижался щекой к ее колену и прикрыл глаза, скользя кончиками пальцев по ее коже.
        - Я тебя убил, - сообщил он.
        - Да ты вроде давно этим грешишь, - серьезно ответила она.
        - В этот раз было… по-другому. Эльстер, я схожу с ума. Я опасный сумасшедший, и мне это очень надоело.
        - Вот же ж незадача, Уолтер, - все так же серьезно ответила она, снимая рубашку. - Тогда нам надо успеть насладиться обществом друг друга, чтобы тебе было что вспомнить, когда ты меня убьешь.
        - Я недолго буду помнить, - прошептал он ей в плечо. Левая рука не чувствовала оставшегося чулка и это слегка раздражало.
        - Не знала, что у маньяков еще и с памятью проблемы.
        …
        Они лежали рядом на полу, и Уолтер никак не мог разжать объятья, словно боялся, что тогда Эльстер исчезнет и появится там, в спальне, с простреленной головой.
        - Я проходил курсы в университете. Кумулятивный наркотик должен ослаблять действие без подпитки. И Джек об этом писал…
        - А не может быть такого, чтобы ты откуда-то еще его получал? - неожиданно спросила Эльстер. Она отстранилась, села и натянула спущенный чулок.
        - Да нет, откуда бы. Если только ты мне в еду подмешиваешь, - улыбнулся он, потягиваясь. Вставать не хотелось, но лежать на полу все-таки было жестко.
        - Нет уж, у меня на тебя немного другие планы. Вот мужчины, наобещают всего и побольше, а потом на какие только хитрости не идут, чтобы не выполнять.
        Она застегивала рубашку, постоянно сдувая падающие на лоб волосы. И явно не собиралась ни растворяться в воздухе, ни умирать.
        - Откуда я знаю, может это тебе нравились книжки с парой трупов в финале?
        Эльстер задумалась.
        - Давай только не вешаться, если тебе все-таки приспичит. Я как-то видела повесившуюся девочку - мне не понравилось.
        - Я тоже видел кое-кого повесившегося. И тоже в особый восторг не пришел, - усмехнулся он.
        - Прости, - вид у нее был действительно виноватый. Но Уолтера не могло задеть напоминание о мертвом брате.
        Если Джек испытывал такие же чувства, как он сегодня ночью, то казнь можно считать настоящим избавлением.
        - О, ты никак в шаге от того, чтобы оправдать меня? - обрадованно отозвался Джек.
        «Тебе тоже не мешало бы согрешить с коленом», - посоветовал он.
        К приходу миссис Ровли Уолтеру удалось взять себя в руки и скрыться за маской бесстрастия - все же они еще были на Альбионе и играть следовало по его правилам. Он пил чай, улыбался, гладил кота, свернувшегося у него на коленях и даже выслушал короткую исповедь горничной, которая не могла признаться деревенскому клирику в мелкой краже, потому что знала, что он расскажет ее матери. Уолтер произнес дежурную формулу «твой грех не нарушит Его покой», осенил девушку знаком Спящего и поймал полный злорадства взгляд Эльстер, с показным усердием полировавшей о рукав серебряную ложку.
        - Ах да, патер Ливрик, - спохватилась миссис Ровли уже перед уходом. - То, что вы просили купить. Когда к вам приедут ваши гости? Нужно ли что-то подготовить?
        Она протягивала ему неподписанные конверт из плотной желтоватой бумаги. Несколько секунд Уолтер мучительно соображал, что же он просил купить и кто должен приехать, а потом, спохватившись, забрал конверт.
        - Нет, спасибо, ничего не нужно. Это ненадолго, молодые люди очень торопятся.
        - Не удивительно. Молодые люди всегда куда-то торопятся, - пробормотала миссис Ровли. - В таком случае, до вечера, патер Ливрик.
        Уолтер закрыл за ней дверь и облегченно вздохнул. Ему становилось все тяжелее разыгрывать роли - не только клирика, но и просто нормального человека. Все настойчивее становилось желание уехать куда-нибудь, где его никто не знает и спиться там, желательно в абсолютном одиночестве за запертой дверью. Он чувствовал, что скоро начнет скучать по тюрьме. Там было темно, тихо, и он мог биться в запертую дверь сколько угодно.
        Может, лучше было бы умереть там - в одиночестве, не пытаясь никого зарезать во сне и не страдая от таких кошмаров, как сегодня.
        - Уолтер, ты зачем стоишь и пялишься на закрытую дверь?
        - Скучаю по миссис Ровли, - через силу улыбнулся он.
        - Я могу покормить тебя, перестелить простыни и посмотреть на тебя как на ничтожество, - предложила Эльстер.
        - Нет спасибо.
        Конверт был легким, но ощущался неожиданной тяжестью. Уолтер представлял себе, что будет делать, когда миссис Ровли его привезет, и фантазии несколько рознились с реальностью.
        Наверное потому что между фантазиями и реальностью лежало непреодолимое препятствие в черной обложке.
        Уолтер устроился в знакомом кресле. Эльстер с Зои что-то делали на кухне, и он впервые услышал, как Зои смеется - тихо, будто неуверенно.
        До конца дневника оставалось несколько страниц. Дальше следовали чистые листы, которые Джек так и не успел заполнить, и почему-то их обреченная пустота угнетала сильнее, чем все отчаяние, которое брат уместил в слова.
        …
        Я знал, что все этим кончится. Все не могло кончиться хорошо.
        Спустя всего два дня после правительственной проверки, не успел персонал пропить и треть выданной премии, пациенты потеряли стабильность.
        Я чувствую себя стоящим посреди клубящегося Хаоса. Здесь ничего нет, никаких ориентиров, ничего человеческого, ничего понятного. Кое-кто из клириков утверждает, что Спящего окружает нечто подобное.
        Врачи и ассистенты растеряны, тут и там случаются истерики и нервные срывы, прямо на рабочих местах. Санитары заторможены, кажется, они отмечали особенно бурно.
        А в палатах творится нечто потрясающее. Пациенты впадают то в буйства, то в кататонию. С утра у восьми человек случились эпилептические припадки, а доктор Нельтон, который еще недавно держал ситуацию под контролем и принимал решения, которые я принять не решался, бормочет мне что-то о воле Спящего.
        Не могу понять, почему у всего персонала началась истерика от того, что сумасшедшие, которых мы поим не до конца протестированным препаратом, вдруг начали выдавать нестандартные реакции.
        Мне удалось собрать десяток человек, сохранивших самообладание и мы быстро купировали набирающий обороты бардак.
        У нас ушло на это три с половиной часа, и я не могу понять, почему этого нельзя было сделать сразу.
        …
        Беседа с доктором Нельтоном на следующее утро все прояснила. Конечно, я мог бы и сам догадаться.
        Ему удалось впечатлить комиссию и этим вырыть себе могилу. Естественно, с увеличенным финансированием, обещанием новой должности и прочих благ, на него взвалили и личную ответственность за проект. Все, что у него есть, начиная с имущества и заканчивая жизнью сейчас стоит на кону.
        Остальной персонал вчера подвергся не менее интенсивному внушению.
        А я в это время пил в лаборатории.
        Что же, нужно признать, способ Уолтера решать проблемы стал импонировать мне гораздо больше.
        …
        Мне пообещали пост доктора Нельтона в случае удачного завершения проекта. Директор Лестерхауса, доктор Джек Говард - мне показали табличку с уже готовой гравировкой.
        Не имею склонности позволять перспективам затмевать повседневность. К тому же эта новость скорее меня огорчила - мне нужно поговорить с Кэт. Придется убедить ее объявить о том, что у нас будет ребенок, и передать ее под опеку другого врача. Я не смогу постоянно быть рядом с ней.
        У меня нет иллюзий. Я точно знаю, что в случае отказа меня ждет такая же табличка, но на ней будет только мое имя и приколочена она будет не к двери моего кабинета, а к крышке моего гроба.
        …
        Вечером Кэт спускалась по лестнице, и у нее закружилась голова.
        Я не успел подхватить ее - стоял в дверях. Горничная не успела подхватить ее, потому что она безрукая дура.
        Меня нисколько не удивило это происшествие.
        Пациентка тридцать четыре убила себя и своего ребенка - у меня было время осознать, что все кончено.
        …
        Кэт потеряла ребенка.
        Ночью я похоронил окровавленную простынь в саду, в клумбе скерды. Эти желтые цветы, похожие на одуванчики, сажают здесь еще по распоряжению моей матери - она говорила, они защищают. Кого и от чего - не уточняла.
        Пускай цветы сделают то, что не смогли сделать люди.
        …
        Уолтер, вздрогнув, закрыл рукой страницу. Он помнил эту клумбу с желтыми цветами, совсем не подходящую вычурному саду Вудчестера. Желтые пушистые цветы, словно редкое на Альбионе солнце - он понятия не имел, какую тайну они хранят.
        Он представлял себе Джека, бледного, сосредоточенного, среди ночи копающего в саду могилу для белой тряпки и своих надежд.
        И думал, почему даже тогда Джек ему не открылся. Почему не сломал эту стену, которую они так упорно строили между друг другом. Ведь именно тогда был лучший момент.
        И может все кончилось бы иначе.
        …
        Кэт хуже.
        Я знаю, что теряю ее.
        Но я не позволю, нет.
        Этого не случится.
        Ни за что.
        …
        Уолтер пролистнул знакомую страницу с полным ненависти посланием к «Механическим пташкам». Прикрыл глаза, прислушиваясь к голосу Эльстер.
        Разумеется, ему не продали чертеж
        «Интересно, что сказал бы Джек, если бы узнал правду?» - вдруг подумал он. Да, Уолтер помнил, что сказал ему призрак, но если это лишь плод измененного наркотиком сознания, значит, вопрос остается открытым - а что сказал бы настоящий Джек? Отвернулся бы, сказал, что ему нет дела до кайзерстатских потаскух?
        Уолтер отчетливо понял, что не хочет знать ответ на этот вопрос.
        …
        В Кайзерстате мне отказали. Никому не нужна моя душа, честь и гордость в обмен на секрет механических шлюх.
        Что же, в Альбионе достаточно своих.
        …
        Этот район называется Уайтчепел. Скорее всего, это какая-то дурная шутка. Кроме грязи, борделей и невероятного количества опиумных курилен, здесь также огромное количество ночлежек и «гостиниц», по сути являющихся теми же ночлежками, только высотой в десятки этажей. Мало того, что вся эта дрянь точно не белая, так еще и живут здесь в основном гунхэгские мигранты и Идущие. И, конечно, ни одной молельни. Ни одна Колыбель не стала строить молельню в этом месте.
        Мне подходит.
        …
        Назвалась Полли. Мне плевать - Полли так Полли. Поехали в мою лабораторию и пришлось колоть ей морфий прямо в экипаже - из-за ее попыток меня «разогреть», от которых я еле отбился, пришлось просить извозчика остановиться. Меня рвало в канаву, как последнего забулдыгу, а идея нового эксперимента стала казаться менее привлекательной.
        Впрочем, в этой грязной, почти беззубой женщине скрыто настоящее сокровище.
        Я точно это знаю.
        …
        «Сокровище» не оправдало моих надежд. Конечно, стоило подумать головой, а не хватать первую попавшуюся шлюху. Она не молода, явно давно в «деле» и это не могло на ней не отразиться.
        Эксперимент длился трое суток. Примерный чертеж сердечного протеза у меня есть, и я даже начал его собирать, но пока точно не знаю, как устанавливать.
        Мне нужна была живая пациентка. Удивительно, что ее хватило на трое суток, но результаты я получил неутешительные. Зато получил ее сердце - думала ли эта женщина, какому большому делу служит?
        Разумеется нет. Вряд ли она вообще умела думать - пришлось пережимать ей голосовые связки, впрочем, от вибрации зажимы несколько раз соскальзывали. В следующий раз попробую ограничиться кляпом и заткнуть уши. Лаборатория все равно шумоизолирована.
        От трупа избавился по пути за следующей пациенткой.
        …
        На кухне что-то упало. Спустя несколько секунд оттуда выбежал кот, испачканный в чем-то зеленом. Уолтер понял, что ответ на этот вопрос тоже не хочет знать.
        …
        Работа в Лестерхаусе забирает весь день, с утра и до позднего вечера. После этого я еду в лабораторию - где бы взять ассистента - и работаю там до рассвета. Возвращаюсь домой, сплю пару часов и утром еду в Лестерхаус.
        Я знаю, что нужен Кэт. Она часто просит меня остаться.
        Ей плохо и страшно. Она чувствует, что умирает. Но я не могу заботиться о ней. Если бы я не знал, что могу ее спасти - заперся бы в Вудчестере, разделив с ней каждую из оставшихся ей минут.
        Я знаю, что она не доедет во Флер, в свою усадьбу, где хотела бы умереть.
        Нужно помолиться. Но у меня нет времени. В Лестерхаусе мне, разумеется, не дают отпуск. Правительственный проект особой важности, как же.
        Конечно.
        Разумеется.
        Конечно.
        Да, именно так.
        Не дают отпуск.
        Разумеется.
        …
        Последние слова были словно отпечатаны на станке. И без того каллиграфический почерк Джека обрел здесь машинное совершенство, и Уолтер вдруг отчетливо понял, что видит момент, когда брат окончательно сошел с ума.
        …
        Сегодня уснул прямо в палате, когда пришел осматривать труп покончившего с собой пациента сто двенадцать.
        Проснулся на полу, лежа в луже его крови.
        Пришлось менять халат.
        …
        Следующая пациентка назвалась Темной Энни.
        Очень смешно, как будто мне есть дело. Кажется, какая-то из ее… подруг меня видела, но это не имеет значения.
        Продержалась неделю. Во время проведения операции по замене клапана начали трястись руки. Проклятье!
        Нужна следующая.
        …
        Имел неприятный разговор с доктором Нельтоном. Пришлось объяснять, с какой стати я начал наносить разметку на груди восемьдесят третьего пациента.
        Не помню, что врал.
        Он сказал «нам всем нужен отдых». Я получил разрешение на работу в прозекторской, как-то связал это со спонтанным намерением вырезать сердце у живого пациента. Наплел каких-то глупостей, повезло, что доктор Нельтон идиот.
        В прозекторской спать удобно, хотя и холодно.
        …
        Долговязая Лиз, потрясающая пошлость. Даже писать о ней не хочу.
        …
        Газеты пишут о Джеке Потрошителе - жандармы нашли трупы. Очень мило, не думал, что моя глупая пьяная шутка станет моим творческим псевдонимом.
        Когда избавлялся от последнего трупа - отрезал ухо, как и обещал в записке.
        Пускай ищут серийного убийцу со склонностью к театральщине, мне же легче.
        …
        Кэт хуже. Не поехал домой спать, времени нет. Не помню, когда в последний раз ел, но если еще увеличу дозу тоника - мне тоже пригодится механическое сердце.
        Плевать, главное успеть спасти ее. Даже если ради этого мне придется умереть самому.
        …
        Уайтчепел охраняется, тут едва ли не за каждой потаскухой стоит жандарм.
        Очень смешно. Поехал на другой конец города - можно подумать, в Альбионе есть недостаток борделей. От Уайтчепела, конечно, ближе всего до моей лаборатории, но лучше поспать лишний час в экипаже, чем загубить все предприятие.
        …
        У меня получается!
        Действительно получается, за такой короткий срок, на таком неблагодарном материале, протез почти создан!
        …
        Эта запись была написана совсем другим почерком - дрожащим, со скачущими буквами. Только линии оставались идеально ровными. Уолтер знал, что Джек никогда не пользовался линейкой.
        …
        Кэт спит весь день. Я смотрю на нее и чувствую, как уходит отпущенное нам время. Я слышу его неумолимую поступить, слышу, как оно стучит в груди и там же замирает.
        Могу не успеть.
        Тогда все будет кончено.
        Мы договорились, что я перевезу ее в лабораторию, чтобы сделать операцию сразу, как только протез будет готов.
        Сказал отцу, что Кэт едет лечиться во Флер.
        …
        «Мы договорились, что я отвезу ее…» - Уолтер почувствовал, как эти слова толкнулись в ладонь, словно брошенный камень.
        Он хорошо помнил лабораторию Джека - полуподвальное помещение с беспощадным белым светом. Стеллажи с книгами, чертежами и медикаментами тянулись вдоль четырех стен от пола до потолка, расходясь только в двух местах - дверном проеме и вокруг огромного дубового стола, за которым Джек работал. Этот стол всегда представлялся Уолтеру алтарем, только не тем, за которым молятся в Колыбелях, а тем, на котором приносили человеческие жертвы в те времена, когда люди по-другому продлевали Сон. Клирики позже говорили, что Сон в начале самый крепкий, поэтому его не нарушили те убийства.
        В лаборатории был алтарь и весь инвентарь для служения науке. А вот кровати не было. Была еще прилегающая операционная и прозекторская - черный ледяной подвал.
        Уолтер отчетливо понял, что именно это - запись о смерти Кэт.
        Джек «договаривался» с мертвой женой. Потом ее найдут в операционной с вырезанным сердцем и обвинят Джека в убийстве и надругательстве над трупом.
        …
        Время уходит. Трупы стали находить по всему Альбиону и с Уайтчепела сняли усиленную охрану.
        Опять езжу туда.
        …
        Тремор.
        …
        Дальше несколько страниц были исчерканы. Вглядевшись, Уолтер различил карандашный контур под чернилами - Джек рисовали линии, круги и треугольники, а потом раз за разом обводил их чернилами. Иногда линия едва заметно дрожала.
        …
        Я не могу. Проклятый протез не желает давать устойчивый результат.
        И поэтому. Потому что я не могу
        Я убил Кэтрин.
        Своей некомпетентностью. Своим бессилием я убил ее.
        …
        Уолтер закрыл дневник.
        Он подумать не мог, что слова «Я убил Кэтрин» в дневнике принесут ему такое облегчение.
        Джек не убивал ее. Он действительно пытался спасти Кэт, не просто до последнего, но и после «последнего» тоже.
        Даже если Уолтер сойдет с ума, сдавшись дурману и родовому безумию - Эльстер ничего не грозит. Он чувствовал, как рвутся невидимые лески, оказывается до этого момента густо обмотанные вокруг запястий, горла и сердца.
        Не выдержав, он отложил дневник и медленно, шатаясь, как пьяный, вышел на кухню.
        Он стоял в проеме, улыбался и пытался подобрать слова, но почему-то никак не выходило.
        Эльстер что-то готовила, вернее пыталась. Стол был завален посудой, а в воздухе висела медленно оседающая взвесь муки.
        - Уолтер, ты чего тут забыл?! - спохватилась она, увидев, что за ней наблюдают.
        Зои, до этого улыбавшаяся ему, мигом скопировала осуждающее выражение Эльстер.
        - Он не убивал Кэт… - прошептал он.
        - Что?
        - Джек не убивал Кэт, Эльстер. Даже если я сойду с ума - не причиню тебе вреда.
        Она подошла к нему и обняла, не снимая испачканного мукой передника. Уолтер чувствовал, как душу медленно наполняет совершенно эгоистичное счастье.
        Оставалось достаточно поводов бояться и тревожиться за будущее. Никуда не делся Унфелих, который пришел к нему в сегодняшнем кошмаре, никуда не делись обвинения, которые ему выдвигали.
        Но его не пугало продолжение кошмаров. Главное - он больше не возьмет в руки скальпель, ведь он боялся навредить Эльстер только потому что думал, что Джек виновен в смерти жены.
        - Пойдешь со мной к морю? - тихо спросил он.
        - Да, только печку потушим. Я всегда знала, что ты… ты меня не убьешь, - пробормотала она в его воротник.
        - Откуда? - улыбнулся он.
        - Да ты бы свою рожу видел, когда скальпелем в меня пытался потыкать! Там было столько страдания, что мне хотелось самой на этот скальпель напороться, чтобы ты не мучился… к тому же - ты ведь так его и не воткнул.
        - Мне Джек помешал, - нехотя напомнил он.
        - А Джек - это часть твоего больного сознания. Самая больная твоя часть не хочет никого убивать, - она отстранилась и сняла с него ритуальный шарф. - Убери, пожалуйста, эту гадость, и дай мне умыться. А потом пойдем на берег и в честь твоего здравомыслия сделаем что-нибудь сумасшедшее.
        Уолтер хотел согласиться, но замер, не успев открыть рот.
        Джек сидел на краю стола, понимающе усмехаясь. Теплый желтый свет делал его болезненно бледное лицо более живым и бросал золотые кошачьи искры в глаза. Уолтеру показалось, что с его волос на плечи капает вода.
        - Мне надо дочитать, - сказал он. Эйфория утихла, приглушенная стыдом.
        - Зачем? - непонимающе вскинула брови Эльстер.
        - Я… не могу его там одного оставить, - признался он, понимая, как глупо звучат его слова.
        Но кажется, она поняла. Кивнула, а потом коснулась губами его подбородка.
        - Скажешь, когда закончишь.
        …
        В Лестерхаусе затишье - пациенты стабильны, мистер Нельтон готовится к повышению.
        …
        Один из пациентов, номер пятьдесят три, оказался живучим. Он пережил все навязчивые мысли и страхи, не наложил на себя руки, хотя и повредил себе связки при неудачной попытке удавиться. Но сам же и вывернулся из петли - удивительно жизнелюбивый организм.
        Утверждает, что слышит и видит мертвых. Доктор Нельтон не надышится на него.
        …
        Допрашивал пятьдесят третьего пациента. Он сказал, что видит рядом со мной Кэтрин. Сказал, она говорит ему, что я должен спать.
        Застрелил его и ушел в следующую палату.
        Получил выговор от доктора Нельтона. Я видел, как шевелятся на его побагровевшем лице губы, как разлетается слюна и как сосуды лопаются у него в глазах - кажется, он в бешенстве. Если он не перестанет столько жрать - гипертония убьет его до повышения.
        Ни слова не понял из того, что он говорил. Кажется, я научился спать с открытыми глазами, не отрешаясь от происходящего.
        По губам прочитал слово «выходной». Переспросил - я чувствую, как слова привычно выходят из горла, как шевелятся мои губы, но не слышу, что говорю. И не понимаю. Скорее интуитивно складываю уточняющий вопрос и дежурную благодарность.
        У меня появились сутки на работу.
        Заставил себя поесть. Смотрел в тарелку и вспоминал рекомендации по кормлению лежачих и психбольных. Я знал, что что-то упускаю - да, действительно, перебрав рекомендации я вспомнил, что нужно жевать.
        Когда делал заказ - нес какую-то чушь про насыщенную жирными кислотами пищу и кофеиносодержащие напитки высокой концентрации. Не знаю, как меня не увезли обратно в Лестерхаус.
        Было бы забавно.
        …
        Еще одна пациентка мертва. Я забыл, как ее зовут.
        Я убил Кэтрин.
        Не могу спасти и убиваю. Каждый день.
        Снова и снова.
        …
        Я во всем виноват. Я, мои амбиции и надежда сделать мир лучше. Все вместе мы убили Кэтрин.
        Я сижу на полу рядом со столом, где она спит. Держу ее за руку, рассказываю ей, что скоро все будет хорошо.
        И знаю, что она давно мертва.
        Знаю, что лгу, и что уже ее не спас.
        Но когда я заставлю ее сердце биться снова… Сон абсурден, Сон дает нам ощущение полнейшей ничтожности и в то же время - право на самые безумные надежды.
        Я надеюсь, что столько возился с Граем, что он пропитал меня насквозь через маску, перчатки и защитный халат. Что происходящее - только кошмар, мой потаенный страх, мои самые грязные помыслы.
        Я убил Кэт. Взялся за проект, который не смог бросить и не могу бросить до сих пор, потакал глупой прихоти - ее горничная призналась, что пять лет назад Кэт нагадала раннее вдовство Идущая, если ее родители узнают о ее первенце раньше, чем через два месяца после зачатия.
        ИДУЩАЯ, чтоб ее!
        Меня, лучшего альбионского врача, материалиста, ученого, обыграла какая-то грязная дрянь.
        Разве это не похоже на кошмар?
        Только просветление никак не наступит.
        Может быть, и я скоро начну слышать мертвых.
        Трупы перестал вывозить из лаборатории, шумиха мне мешает. К счастью, есть где их хранить.
        …
        Уже неделю я не появлялся дома.
        Доктор Нельтон, кажется, боится меня. Только подумать, он дал мне недельный отпуск. Не когда мне нужно было ухаживать за умирающей женой, а когда я начал убивать пациентов.
        Если бы я только знал - вырезал бы хоть весь Лестерхаус вместе с доктором Нельтоном.
        Перед уходом списал партию препаратов с «нарушенной технологией изготовления» - у меня кончаются медикаменты.
        …
        Мэри Джейн Келли. Первая девушка с нормальным именем, а не собачьей кличкой. Из Эгберта. Единственная, кому не пришлось колоть морфий по дороге - она вела себя пристойно.
        Я уже тогда понял, что мой эксперимент близится к успеху.
        Я напишу ее имя в завещании - если у нее есть родные, им выплатят компенсацию из моего личного фонда.
        Это она подарила Кэтрин сердце, которое билось.
        …
        Сердце Кэтрин бьется. Я сделал то, что должен был.
        Я спас ее.
        Т ак было бы, если бы не государственный проект, треклятый Грай и мои ошибки.
        Я стою над операционным столом и ненавижу себя так же страстно, как люблю женщину, которая на нем лежит.
        Я мог спасти Кэт. Я мог сделать этот проклятый протез - это было в моих силах.
        Не хочу признаваться себе, что все усилия последних недель были не ради того, чтобы оживить мертвое тело - я прекрасно знал, что это невозможно.
        Я хотел доказать, самому себе, что мог ее спасти.
        Что убил ее своим бездействием.
        И я сделал это.
        Всю жизнь я был честен перед собой, не нарушу этого правила и в смерти.
        Я убил Кэтрин Говард.
        Доктор Джек Говард, создатель «Грая» и механического сердца, оказался так же ничтожен перед неизбежностью, как и любая из зарезанных проституток, как любой пленник, утопленный в жидкой гунхэгской грязи.
        Я убил Кэтрин.
        Поеду в Вудчестер, попрощаюсь с Уолтером. А по дороге отправлю записку в жандармерию - пусть обыщут мою лабораторию.
        Я найду им Джека Потрошителя.
        И да не приснюсь я Спящему в следующем Сне.
        …
        Следующие страницы навсегда остались пустыми.
        Уолтер рассеянно погладил последнюю страницу. Спустя несколько часов, после того, как Джек написал эти слова, он появился на пороге его комнаты - с безумием в глазах и кровью на манжетах.
        Только тогда он решился разбить стену между ними и разделить отчаяние на двоих - когда что-то менять стало поздно.
        Но Джек не спас его от своего отчаяния - оно догнало Уолтера годы спустя, Граем в воде и словами в черном блокноте. И это едва не стоило Эльстер жизни.
        Уолтер поднялся в спальню и запер дневник в саквояж. Мелькнула мысль утопить скрутку, но у него не поднялась рука, особенно теперь.
        Постояв несколько секунд в проеме, тяжело опираясь на косяк, он наконец закрыл дверь и спустился, не оглядываясь - Эльстер должна была закончить.
        …
        На кухне пахло горелым. Уолтер не стал уточнять, чем были обугленные комки в мусорной корзине.
        Они оставили окна открытыми и втроем спустились к морю. Над берегом стелился ледяной, пронизывающий ветер, и долгой прогулки не получилось. Но Уолтер все равно почувствовал себя лучше - словно шумом волн и воем ветра смыло половину тяжелых мыслей. Облегчение от последних записей Джека было одновременно желанно и постыдно - все же он писал о страшных вещах. Уолтеру хотелось оправдать цинизм, с которым брат проводил операции, победившим безумием, но последняя запись разрушила все иллюзии - Джек прекрасно понимал, что делал. И делал это, чтобы добить себя, утвердиться в мысли, что смерть Кэт - его вина.
        С другой стороны, чем как не безумием, можно назвать подобный поступок?
        Уолтер помнил, какие глаза были у Джека, когда он приехал в Вудчестер в последний раз. В них не было осознанности, только истерическая мольба - «Спаси меня!»
        Эльстер, кажется, ни о чем плохом не думала. Она стояла на мокром песке, позволяя пене прибоя касаться носков ботинок, куталась в тонкую министрантскую куртку и улыбалась. Уолтер смотрел, как закатное солнце путается в ее волосах, как прибой шипит у ее ног, и думал, что есть вопросы, ответы на которые все же лучше не получать.
        Они вернулись домой до того, как начало темнеть.
        Миссис Ровли принесла газеты, и Уолтер рассеянно перебрал тонкую стопку - материала Лауры Вагнер по-прежнему не было. В сводке зарубежных новостей на последних страницах не было ничего о новых убийствах в Кайзерстате.
        Значит, они действительно прекратились после его бегства. Этого было недостаточно, чтобы начать подозревать себя в причастности к преступлениям. Но ничего не значащие новости о модном показе во Флер и тревожные - о нарастающих беспорядках в Морлиссе вместо долгожданных сообщений из Кайзерстата, заставляли каждый раз испытывать мутное разочарование.
        Уолтер понимал, что неизвестно, когда у них еще будет такой же спокойный вечер - завтра приедет Бен и нужно будет собирать вещи и снова отправляться в пустоту.
        Он собирался доехать до Уайклоу, снять номер в гостинице и купить билеты на ближайший дирижабль, летящий неважно куда, но обязательно с пересадкой, во время пересадки купить билеты в следующий случайный город, и так до тех пор, пока они не окажутся достаточно далеко.
        Еще Уолтер думал о Ха-айграт, прилегающей к Кайзерстату - там как раз зрели сепарационные настроения и в окружающем бардаке будет легко затеряться. К тому же он знал, что Альбион открыто эти настроения поддерживает, а значит, безымянный беглец с альбионским акцентом, скрывающийся от кайзерстатской жандармерии, должен вызвать больше сочувствия.
        В поток его мыслей словно проник сквозняк - он почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд.
        Он поднял глаза и замер.
        Зои стояла у камина, держа в одной руке огромные портняжные ножницы, а в другой - свой шнурок, такой длинный, что лежал на полу кольцами.
        - Зои? - тихо позвал он. Позади раздались острожные шаги - Эльстер вышла с кухни.
        Зои смотрела на него исподлобья, и Уолтер не мог понять, что видит в ее взгляде.
        Он смотрел, как она медленно обматывает шнурок вокруг запястья. Мир словно сузился, потемнел - комнаты, камина и даже самой Зои больше не было. Только ее руки - со шнурком и ножницами.
        Он готовился броситься вперед, предотвращая любое резкое движение. Словно в боевом трансе - как будто перед ним враг. Или заложник, которого нужно спасти.
        К счастью, Эльстер не двигалась и молчала.
        Зои двигалась медленно, кольцо за кольцом наматывая шнурок. Когда она смотала примерно половину, превратив свое запястье в неряшливый клубок, взяла ножницы за второе кольцо и медленно раскрыла их.
        Уолтер привстал, готовясь к броску. Но она опустила ножницы лезвиями вниз. Раздался щелчок, прозвучавший в напряженной тишине словно выстрел.
        Перерезанный шнурок упал на пол. Зои проводила его пустым взглядом и разжала руки. Уолтер успел поймать ножницы за мгновение до того, как они воткнулись бы ей в ногу.
        Поэтому он пропустил момент, когда она осела на пол, закрыла лицо руками и бессильно зарыдала.
        Эльстер бросилась к ней. Обняла, что-то зашептала. Уолтер заметил, что когда она попыталась смотать шнурок с ее запястья, Зои вцепилась в него, как утопающая.
        - Что это, чтоб меня, было?! - пробормотал он, убирая ножницы на верхнюю полку шкафа.
        - Когда я ушла, она газеты рассматривала, которые фрау Ровли утром принесла, - ответила Эльстер, глядя поверх головы Зои.
        Он подобрал разбросанные у камина газеты, вернулся в кресло и развернул первую.
        Светская хроника, интервью с актрисой местного театра, которую пригласили в столичный мюзик-холл. Глупая сплетня об интрижке политика с женой коллеги. Что-то об урожае, прогнозы штатной Идущей, прогнозы другой Идущей о конце света.
        Вторая газета почти целиком посвящалась строительству. Интервью с архитекторами, объявления о поиске бригад рабочих и бесконечная реклама - продажа и покупка материалов для строительства, услуги, а в конце - гневное интервью и фотография дома с обвалившейся крышей.
        Уолтер рассеянно листал страницы, а потом бросал газету в камин.
        В конце стопки обнаружился номер с новостями Уайклоу.
        Он почувствовал, как в горле пересохло, а руки похолодели, словно он опустил их в таз со льдом.
        На второй странице целый разворот занимала статья о связном морлисских повстанцев. Уолтер скользил взглядом по строчкам, и словно красным подсвечены были слова «террорист», «попытка задержания», «заговор», «радикальные взгляды», «яростное сопротивление», «семеро жандармов убиты». Уолтер отчетливо услышал восемь щелчков у своего виска. И понял, для кого была восьмая пуля раньше, чем пригляделся к фотографии.
        «Застрелился».
        Бен лежал на боку, вытянув вперед руку, почти как Эльстер на кровати в его сне. Видно было только половину лица, и Уолтер с отвращением понял, что Пишущему пришлось долго подбирать ракурс, если даже не перекладывать труп - у Бена револьвер был гораздо мощнее и вторую половину должно было изуродовать.
        Даже навеки опустевший взгляд Бена, устремленный на ботинки жандармов, Пишущих и зевак, был полон мрачного, злорадного торжества. Обрывок синего знамени был обмотан вокруг его шеи, как шарф.
        А может быть, как удавка.
        - Эльстер, - тихо позвал он.
        - Что?
        Зои затихла, спрятав лицо у нее на груди, и Уолтер не решился сказать вслух, только показал разворот с фотографией.
        - Это он? - ровно спросила она.
        - Да.
        …
        Он напоил Зои снотворным, но не решился запирать ее в спальне. Они сдвинули кресла у камина, Эльстер принесла одеяло с подушкой, и только убедившись, что Зои спит, махнула рукой в сторону кухни.
        Они сидели молча, словно раздавленные тяжестью новости. Уолтеру нравился Бен, его темпераментная, горячая любовь к своей стране, чувство долга превыше здравого смысла. Он видел много таких мальчишек во время службы в армии. Когда они говорили о благе Альбиона, их глаза горели ярче, чем когда они обсуждали женщин. В нагрудных карманах их рубашек лежали пластинки с выгравированными цитатами из гимна и гербами. «Альбион - это мы, а мы - это Альбион».
        У Уолтера в нагрудном кармане лежали игральные карты и фотография девушки, в которую он тогда был влюблен - хористки из Колыбели Карминной, а за его сентенции о благе Альбиона ему регулярно угрожали карцером.
        Но для таких, как Бен не существовало молоденьких хористок, как и остального, что на самом деле было страной. Политиков, клириков, торговцев, мигрантов, опиумных курилен, фабрик и театров. Была Страна - один механизм, совершенный, заменяющий Спящего. И не было для таких людей цели выше, чем бросить себя в этот механизм и собственной кровью смазать застопорившие шестеренки.
        Эльстер тихо всхлипывала, вытирая слезы рукавом. Уолтер помнил, с каким восхищением она смотрела на Бена, когда он горячо говорил о запертых в клетках птицах. И свою глупую, секундную ревность, за которую сейчас ему было стыдно.
        Он положил ладони на стол и закрыл глаза. А потом, решившись, выбил короткий ритм.
        Этой песне не нужна была гитара. Это была колыбельная, старая эгберсткая песня, которой эта страна провожала на войны своих солдат. И Уолтеру всегда казалось, что она гораздо мудрее гимнов.
        - Когда я шел в Аррэ - хорру, хорру!
        Когда я шел в Аррэ - хорру, хорру!
        У дороги плакала девушка - хорру, хорру!
        Эгбертское «ура», тоскливое и протяжное, как волчий вой, рыдало в конце каждой строчки. Эльстер подняла на него заплаканные глаза и неожиданно подхватила, на кайзерстатском, но с эгберстким «хорру».
        - Куда делся твой взгляд, спокойный, как море, хорру, хорру,
        Куда делся покой твоих волн, хорру, хорру,
        Где каблуки, которые звонко стучали на нашей свадьбе - хорру, хорру!
        Ах, Джеймс, я едва тебя узнала!
        Уолтер выстучал злой барабанный ритм:
        - У нас были пули и флаги - хорру, хорру!
        У нас был огонь в сердцах - хорру, хорру!
        Врагам не победить - хорру, хорру!
        Мы едва узнаем друг друга, хорру! Хорру!
        Он представлял, как Бен бредет по темным улицам в сером студенческом сюртуке и синем шарфе, и желтый свет окон бросает блики в его светлые кудри.
        Успел он передать свое сообщение? Умрут ли люди, которых он так отчаянно пытался спасти?
        - Где твои милые, спокойные глаза, что очаровали мое сердце? - горестно вопрошала Эльстер, кончиками пальцев отбивая тот же ритм, что и Уолтер. Но у нее он звучал лишь эхом, тихим и болезненным.
        - У нас были пули и флаги, хорру, хорру,
        Врагам не победить - хорру! Хор-р-ру-у! - будто оправдываясь, отвечал он, но ритм словно ломался, становясь менее уверенным.
        - Где рука, которой ты сжимал оружие, хорру, хорру! - ее голос звучал горьким упреком, ввинчивающимся в виски.
        - Оружие и барабаны! Пули и флаги, хор-р-у!
        - У тебя нет руки, а вторую тебе придется протягивать, хорру, хорру!
        У тебя нет ноги - каблукам больше не стучать, ты свое отплясал! Хорру! Хорру!
        - Моя невеста не узнала меня, хорру, хорру,
        Враг так и не сокрушил нас, хорру, хорру!
        С последними словами вой оборвался, погаснув в наступившей тишине, как и отголосок барабанного боя, отстучавшего по Бену.
        …
        Уолтер задремал под утро, прямо на кухне. Эльстер он еще ночью отправил спать наверх.
        Ему снилась тюрьма - безмолвная, пустая чернота, запертая дверь, отделяющая его от мира и острое, болезненное осознание собственной беспомощности. Там, за дверью, раздавался затихающий плач, больше похожий на жалобный скулеж смертельно раненого животного.
        Его разбудила мысль, ворвавшаяся в кошмар, словно выстрел и разметавшая его в клочки.
        Что-то было не так.
        Он, чувствуя, как нарастает паника, проверил сначала Зои, а потом Эльстер - дверь ее спальни была заперта, и в ответ на его стук раздалось сонное бормотание.
        Он стоял посреди коридора, пытаясь справиться с очередной панической атакой, ругая себя параноиком и глупцом, но ощущение, что произошло нечто непоправимое никак не отпускало.
        И вдруг Уолтер понял, что не так.
        Вчера он с утра не видел кота, а сейчас с чердака не раздавалось птичьего гомона.
        Он поднялся на чердак и приложил ухо к двери - за ней стояла гробовая тишина.
        Обыскал весь дом, и даже разбудил Эльстер, чтобы она проверила спальню - кот исчез, будто его и не было.
        - Ах ты паскудная тварь, весь в тезку - устроил геноцид и смылся, а мне расхлебывать! - горько укорил беглеца Уолтер.
        Он даже не хотел думать, что скажет миссис Ровли, когда поднимется на чердак.
        Глава 23. Соловьиная трель
        Уолтер решил дождаться миссис Ровли и объясниться с ней. Экипаж он вызвал, оставив время на разговор. Малодушную мысль уехать, положив на видное место деньги и записку с извинениями, он отбросил.
        Кот так и не вернулся, впрочем, по нему никто особенно не скучал. Уолтер не сомневался, что, если ему понадобится - найдет прошлых хозяев.
        Зои отказывалась есть и говорила, что Бен всю ночь рассказывал ей сказки. Эльстер не понимала, что она говорит, но хмурилась и бросала на Уолтера встревоженные взгляды поверх ее головы.
        Он не знал, что делать. Забота о слабоумной девочке, только что потерявшей единственного родного человека, грозила стать камнем, который он наденет на шею прежде, чем прыгнуть в реку с моста. Вместе с Эльстер.
        Нужно было отвезти Зои к «святому человеку», визитка которого все еще лежала у Уолтера во внутреннем кармане вместе с письмом Джека и конвертом миссис Ровли.
        Затем либо попытаться скрыться на Альбионе, в какой-нибудь глухой деревне, либо все же попробовать добраться до Ха-айграт по документам клирика. Можно прикинуться прозелитистом, борцом с набирающей последователей верой в Белого Бога. Он слышал, что многие молодые клирики считали своим долгом остановить ее распространение. Им не препятствовали - понимали, что в молодости обязательно нужно бороться с кем-то. И пускай это будет чужая молодая вера, чем внутренние устои собственных Колыбелей.
        Но сначала нужно объясниться с миссис Ровли, отвезти Зои к новому опекуну и выбраться из Эгберта.
        Миссис Ровли пришла вовремя. По ней можно было сверять часы.
        Она не стала даже подниматься на чердак, только подняла глаза к потолку, прислушиваясь к тишине.
        Потом она шепнула несколько слов горничной. Та кивнула и вышла во двор.
        - Я сейчас накрою на стол, - наконец сухо сказала миссис Ровли, отстегивая верхний слой сетки с волос и опуская его на глаза.
        - Не стоит, мы торопимся. Послушайте, мне действительно жаль, что так получилось, и я понимаю, что деньги ничего не исправят, но если вы возьмете…
        - Птиц на чердаке разводил мой сын, патер Ливрик. Он умер от лихорадки во время войны в Гунхэго, - задумчиво сказала она, снова поднимая глаза к потолку. - Я знала, что в другом полке служил лучший альбионский врач, Джек Говард. Я каждый день проклинала его руководство и самого Спящего за то, что мой Рон не служил там, и что его не пытался спасти этот человек. А потом Джека Говарда повесили. За убийства. Он жестоко убивал женщин из домов терпимости и не пожалел даже собственную жену. С тех пор я никого не проклинала, только разводила птиц.
        Уолтер только до боли сжал зубы.
        Каждое слово о Джеке становилось для него ударом. Чужие люди брали в руки эту тайну, превращали ее в камень, а потом швыряли ему в лицо. Кажется, Джека знали все, кто воевал на этой проклятой войне.
        Еще бы, трудно было не заметить человека, не просто отдающего приказы вешать своих сослуживцев, но и простреливать им перед этим колени. И всякое значение потеряло, сколько он спас людей, ведь главное - в конце его казнили за убийства.
        Интересно, кто-то из спасенных Джеком ненавидел собственную жизнь, подаренную маньяком?
        - Мне действительно очень жаль, - искренне сказал он. - Сны, которые Ему снятся, порой действительно абсурдны, несправедливы и полны… удивительных вещей. Мы ничего не можем с этим сделать. Больше мы вас не задержим.
        - Останьтесь на завтрак, патер Ливрик, - сухо попросила она. - В конце концов, кто-то должен помочь мне убрать… мертвых птиц с чердака.
        - Патер Ливрик, экипаж через десять минут, - напомнила Эльстер. Она стояла на лестнице с полупустым саквояжем и исподлобья смотрела на миссис Ровли.
        - Пойдемте, откроете мне чердак, я все уберу и могу забрать с собой… ваших птиц. Обещаю похоронить их там, куда приеду, - предложил он.
        - Как вы вернетесь в город, миссис Ровли? - вдруг прошипела Эльстер. Она спускалась, гулко стуча тяжелыми ботинками по лестнице, и в ее движениях чувствовалась угроза. В одной руке она несла саквояж, а другой - волокла за собой Зои, кажется, полностью отрешившуюся от происходящего.
        - Тебе лучше помолчать, - попытался осадить ее Уолтер, но кажется, она даже не услышала.
        - И где ваша горничная? Зачем она взяла экипаж и уехала? В доме ведь нет никаких средств связи, верно? Вот незадача, пришлось отправлять девочку в город?!
        Ему показалось, что Эльстер сейчас бросится на миссис Ровли и вцепится ей в горло. Ее губы растягивались все шире, и улыбка все больше напоминала оскал.
        - Что нашло на вашего министранта, патер Ливрик? - отстраненно спросила миссис Ровли, кажется, нисколько не впечатлившись.
        С улицы раздался протяжный гудок. Уолтер вздрогнул, словно он разорвал сеть электрических сполохов, повисшую в воздухе. Он забрал у Эльстер саквояж, показавшийся ему тяжелее, чем три дня назад, и сделал ей знак выходить.
        - Простите, нам действительно пора. Если хотите, я найму в городе человека, который приедет и поможет вам, - твердо сказал он.
        - Останьтесь, прошу вас! - голос миссис Ровли впервые выдал ее тревогу, и Уолтеру показалось, что он слышит знакомые безумные нотки.
        - Я не могу. У меня есть свои… птицы, - отрезал он, переступая порог.
        - Будьте вы прокляты! Вы и ваш кот! - не сдержавшись, крикнула она, и по ее лицу растекались красные пятна.
        - Горничная доедет до города, вызовет жандармов. Над ней скорее всего посмеются, но Унфелих точно об этом узнает, - прошептала Эльстер.
        Уолтер не стал оборачиваться. Он втолкнул в экипаж Зои, грубее, чем ему хотелось бы, пропустил вперед Эльстер, сел и захлопнул дверь. Вытащил из кармана визитку и скривился, прочитав адрес и имя.
        - К вокзалу! - громко сказал он извозчику.
        - К кому мы едем? - прошептала Эльстер.
        - К «святому человеку», зовут Дерек Тонас, - ответил он, пожимая плечами. - Визитка обычная, у кого угодно может такая быть. Подписана только сзади, но подпись я, разумеется, не знаю.
        - Надеюсь он… действительно хороший человек, - сказала Эльстер.
        Вдруг над ухом раздался голос Джека:
        - Ты ведь знаешь, что надо сделать, пока вы едете?
        «Понятия не имею», - огрызнулся он.
        - Обрежь слабоумной волосы и надень на нее министранскую куртку. Вторая пусть наденет платье и платок.
        «Я не стану этого делать».
        - А если вас арестуют? А если в нее будут стрелять? Целиться сначала будут в мальчика или в девочку?
        «Откуда я знаю?!»
        - В мальчика, потому что сумасшедшая птичница указала на клирика и министранта. И Унфелих в первую очередь будет искать именно их. Увидит рядом с тобой черную куртку, решит, что ты совсем без мозгов и положит сначала ее, а потом тебя. Так давай, ты же рвался жертвовать собой. Этой все равно, она и не живет нормально. А Эльстер получит шанс сбежать.
        Уолтер раздраженно махнул рукой, словно отгоняя муху. Мысль прикрыть Эльстер Зои была рациональной, может быть даже правильной. Но на это никогда не согласилась бы сама Эльстер, а Уолтер уже находился на этом перекрестке - пожертвовать кем-то ради личных интересов или нет. И точно знал, что оказавшись на нем снова, не изменит решения.
        - Пожалеешь, - мрачно предрек Джек.
        Он только усмехнулся. Джек был не тем человеком, к советам которого стоило прислушиваться.
        Уолтер отодвинул занавеску. Экипаж проезжал мимо небольшой молельни, окруженной старым кладбищем. Кивнув своим мыслям, он обернулся к Эльстер.
        - Я приоткрою дверь, и вы с Зои незаметно соскочите. Экипаж еле ползет, должно быть нетрудно.
        - А ты?!
        - Я следом, чуть позже. Спрячетесь в молельне.
        - Не пойду!
        - Эльстер, ради всего святого, даже если там есть клирик и даже если он подлец и извращенец, а не какой-нибудь впавший в маразм старик - я приду через десять минут и застрелю его, иди!
        - При чем тут клирик, а если ты…
        - Экипаж удаляется, идти все дальше и опаснее, - заметил он, приоткрывая дверь.
        Эльстер, метнув на него ненавидящий взгляд, что-то шепнула Зои, а потом бесшумно выскользнула из экипажа. Зои, не колеблясь, вышла за ней, но у нее не получилось сделать это тихо.
        - Вы раньше катафалк водили?! - рявкнул Уолтер, распахивая другую дверь и хлопая ладонью по борту, чтобы привлечь к себе внимание. Извозчик обернулся к нему.
        - Простите, патер, здесь много мелкого зверья, бросаются под колеса…
        - Значит, вам давно полагалось привыкнуть!
        Он захлопнул дверь и положил на колени саквояж. Открыл его и закатил глаза. Эльстер украла из дома тонкий шерстяной плед, упаковку свечей, бутылку настойки, умудрилась собрать какую-то еду, а сверху вызывающе блестела медная джезва.
        - Нет чтобы назвать какой-нибудь Майзой, - проворчал он, заворачивая бутылку и лекарства в плед и утрамбовывая сверху сюртук. - Была бы синичка и не тащила все, что не приколочено.
        Встряхнул несколько раз саквояж, убедился, что в нем ничего не звенит и, приоткрыв дверь, выглянул из экипажа.
        Дверь закрывалась на два крючка - снаружи и изнутри. Он понял, что придется балансировать на подножке, чтобы закрыть дверь. Впереди как раз виднелась кочка. Уолтер подождал, пока экипаж подъедет к ней и выскользнул наружу.
        Закрыл дверь и мягко соскочил на землю в тот момент, когда экипаж слегка подбросило.
        Вереск с шорохом расступился под ним - сухие, колючие стебли, даже сейчас едва заметно пахнущие медом.
        Он полежал на земле пару минут, чтобы экипаж отъехал подальше, а потом встал, отряхнулся и пошел назад - к едва видневшейся молельне.
        Молельня была пуста. Скорее всего клирик приходил несколько раз в неделю - увядшие цветы в вазах явно стояли не больше суток, полы были почти чистыми, нигде не было пыли, а перед алтарем стояли новые свечи. Правда, несмотря на цветы и гуляющие по полу сквозняки, в воздухе пахло затхлостью и тяжелыми благовониями.
        Уолтер было удивился, что в молельне ничего не разграбили но, оглядевшись, понял, что брать тут нечего.
        Эльстер с Зои сидели у исповедальни, за старой портьерой.
        - Видишь, все со мной в порядке, - улыбнулся он. - Между прочим, я заглядывал в саквояж.
        - Если придется ночевать не в гостинице, где негде будет даже кофе сварить - по-другому заговоришь, - пообещала она.
        - Там же все равно нет кофе?
        - Плохо заглядывал, - улыбнулась она. - Куда дальше?
        - На вокзал он прибудет через пару часов. Я заплатил, чтобы он не останавливался и нам не пришлось менять экипаж на городской. Ничего, не развалится… Если я правильно понимаю, нас там будут ждать. Может и нет, но рисковать мне не хочется.
        - Уходить надо, клирик скоро припрется, - мрачно сказала Эльстер.
        - С чего ты взяла?
        Вместо отвела она отдернула портьеру.
        Он ошибся, за ней была не исповедальня, а небольшой зал. В центре стоял накрытый небеленым полотном стол, на котором лежал человек.
        Уолтер подошел и склонился над мертвецом.
        По углам стола стояли плошки с разбавленными маслом благовониями, перебивающими запах разложения. Но в зале он все же чувствовался. Так пахло от престарелых альбионских аристократок - духами и пудрой, которой они пытались скрыть пятна на коже. Еще прошлыми пороками и смертью.
        - Зачем глаза зашили? - спросила Эльстер.
        Он хотел спросить, как она может не знать похоронных обрядов, но прикусил язык - она росла в месте, прославляющем жизнь, в самом темном ее проявлении.
        - Это преступник. Сделал что-то страшное. Убил кого-нибудь или надругался.
        - Это чтобы он больше не мог открыть глаза? Проснуться в следующем Сне? - тихо спросила она.
        Уолтер кивнул, не отводя взгляда от трупа и грубых черных швов на его веках.
        - А Джек…
        - Дворянам не зашивают, - поморщился Уолтер. - Хотя он… просил. Патер Морн не дал. Сказал, что воля усопшего - не повод нарушать традиции и что-то еще… на самом деле он не хотел, чтобы… он больше не снился, - сбивчиво закончил он. - Пошли отсюда, ты права. Клирик скоро вернется.
        Эльстер взяла его за руку и отвернулась от алтаря.
        …
        Уолтер примерно помнил, где находятся деревни вокруг Шага-До-Волн, и надеялся до ночи найти одну - маленькую и дальнюю.
        Но вокруг только стелилась вересковая пустошь с редкими холмами.
        Почти к ночи, когда он всерьез начал опасаться, что придется заночевать у подножья холма, они увидели золотые огни на горизонте. Он вытащил из саквояжа флакон с тоником, отхлебнул, а потом протянул Эльстер и Зои. Нужно было дойти и найти ночлег.
        Деревня была не той, в которой жила миссис Ровли, но Уолтер не сомневался, что новости между ними расходятся быстро. Но все же за передушенных котом птиц еще никого не вешали и с собаками никого не искали.
        Конечно, никакой гостиницы в деревне не было, но в первом доме, куда они постучали, их послали к «Натти, которая сдает комнаты».
        Дом, на который им указали, был окружен запущенным садом. Словно когда-то его разбили, а теперь за ним стало некому ухаживать.
        Им действительно открыла немолодая, высокая крестьянка, чьи рыжие волосы укрывала такая же вдовья сетка, как у миссис Ровли. Он быстро договорился об ужине и ночлеге на чердаке, за который пришлось заплатить как за номер в гостинице. Натти предупредила, что сдала комнату под ними. Оказалось, в городе через несколько дней открывалась ярмарка, и многие торговцы снимали такие комнаты в окрестных деревнях. Уолтер сделал вид, что ему об этом известно и быстро сочинил легенду о том, что он врач, хочет купить редкие ингредиенты и даже условился с одним торговцем. Кажется, такая легенда целиком устроила равнодушную хозяйку, и он не сомневался, что именно ее она перескажет, если кто-то будет спрашивать.
        Уолтер с трудом заставил Эльстер поесть перед сном. Зои пришлось кормить почти силой.
        У хозяйки нашлись несколько старых матрасов и рваные одеяла. Уолтер вытряхнул из них пыль и постелил Эльстер с
        Зои в одном углу, а себе - в другом, жалея, что не к чему себя привязать. Но он надеялся, что слишком устал, чтобы ходить во сне.
        Закончив с ужином, он запер дверь и уснул, едва успев лечь на кучу сваленных в углу одеял.
        Он снова видел тюрьму. У него еще обе руки, и они в кровь сбиты о дверь. Он лежал у порога обессилев от тщетных попыток вырваться, а на сорванном криком горле словно затянули колючую проволоку. В этом кошмаре он мог только скрестись о ледяной металл сорванными ногтями и хрипеть бессмысленные слова, слушая тихий, беспомощный плач, иногда разбивающийся криком.
        Она звала его, а он ничего не мог сделать. Даже молиться - во сне у него не возникало такой мысли.
        Когда он просыпался, ему показалось, что дверь со скрипом открылась, и на пороге стоит Бекка, но не в черном наряде Полуночницы, а в строгом темно-синем платье с белым кружевом, таком неуместном в этой полной боли темноте. Но на несколько секунд, перед самым пробуждением, образ Бекки поблек и стерся, словно она была призраком. На ее месте стоял Бен, живой, только слева волосы слиплись от крови, и один глаз был красным от полопавшихся сосудов.
        Уолтер медленно открыл глаза и понял, что кошмар не закончился.
        Вокруг все еще было темно, а Эльстер действительно плакала.
        Он с трудом встал, будто не веря, что может это сделать. Подошел к ней и сел рядом прямо на пол.
        Она спала и во сне глухо, бессильно рыдала, сжав зубами край подушки.
        - Эльстер? Эльстер, просыпайся! - позвал он, тряся за плечо. Она не слышала и не отзывалась. - Просыпайся, ну же!
        Наконец она открыла глаза, и в них Уолтер который раз читал только бессмысленную панику.
        - Уолтер! Я… я… видела… слышала… Мне таких снов раньше не снилось никогда!
        Она дрожала, прижимаясь к нему, будто он пытался вырваться. И как только он хотел ответить, как рядом тихо засмеялась Зои. Ее кошмары явно не мучили, но этот смех, тихий и надтреснутый, был страшнее крика и слез.
        - Что происходит?! - прошептал он.
        - Ты снова что-то видел? - прошептала Эльстер, вытирая слезы. - Кстати, ты меня не душить пришел?
        - Вроде планы были другие.
        Уолтер отпустил ее и подвинулся к Зои. Успел подумать, что лучше попросить Эльстер, но она сама была напугана и вряд ли смогла бы кого-нибудь утешить.
        - Зои? Зои, солнышко, просыпайся, - позвал он, с некоторой опаской трогая ее за плечо. Все же она до сих пор пугала его.
        Она обернулась к нему и медленно открыла глаза.
        - Что? - хмуро спросила Зои. Сонно пробормотала что-то, что Уолтер не смог перевести. - Мне там было хорошо. С Беном.
        - Я думал, тебе снятся плохие сны, - тихо ответил он, убирая руку.
        - Хорошие. А ты соврал, сказал, что ему не больно! - зло огрызнулась она, отворачиваясь.
        - Прелестное дитя, - проворчал Уолтер, возвращаясь к Эльстер. - Что тебе снилось?
        Она только мотнула головой. Он, вздохнув, поправил у нее на плечах одеяло.
        - Либо мы все устали и нервы сдают, либо я заразный, либо что-то в еде. Но нас не могут травить все, кто нам встречается - это глупость.
        - Давай думать. Тебе кошмары снятся с тюрьмы. У тебя галлюцинации, а один раз ты во сне попытался меня убить, - сказала Эльстер, снова вытирая глаза.
        - Ты один раз слышала голоса в Колыбели и тебе приснился кошмар сейчас. Но это может быть совпадением.
        - Мне и раньше снились, но другие. Такие - в первый раз.
        - И Зои вторую ночь подряд слушает Бена, но это тоже ничего не значит - девочка слаба рассудком и только что брата потеряла.
        Эльстер притянула колени к подбородку и мрачно посмотрела на Зои.
        - Мне все равно кажется, что это не совпадения. Помнишь, Бен в поезде тоже слышал голоса?
        - Да. Но ему могло послышаться, в конце концов мы ехали в одном вагоне с Идущими. Там вообще тихо не бывало.
        - Вот именно! Там разговаривали, пели песни, дрались и ругались постоянно. И тут он говорит: «Слышите? Голоса!»
        Эльстер встала и нервно заходила по комнате.
        - Что мы делали? Все, ты, я, Бен и Зои?
        - Пили? - предположил Уолтер.
        - Зои не пила, - возразила Эльстер.
        - Но она в поезде и голосов не слышала.
        - Бен достал запечатанную фабричную бутылку. И джин у него был фабричный. У «Пташек» много денег, но не настолько, чтобы лить отраву во все партии алкоголя, надеясь, что ты наглотаешься и меня прирежешь!
        - Потише нельзя?! - раздался снизу раздраженный голос.
        - Как по-вашему «лек михь»? - спросила она Уолтера.
        - «Простите, сэр», - подсказал он.
        - Зануда. Возьмите что-нибудь в рот, да поглубже, вам полезно! - громко посоветовала она полу.
        - Если он придет с тобой разбираться - мне придется устроить драку, - лениво отозвался Уолтер, слушая приглушенные ругательства снизу. Сосед ответил на вопрос Эльстер и добавил несколько слов от себя.
        - Тоже мне, новость, - фыркнула она, узнав слово «шлюха». Уолтер поморщился, но просить так не шутить не стал.
        - Дурацкий у вас все-таки язык, даже это слово на кайзерстатском лучше звучит.
        - Язык как язык, - слабо улыбнулся он.
        - Да ты только послушай, что вы со словами делаете! У тебя такое имя красивое, «Вальтер»! А вы чего из него сотворили?
        Она честно старалась обращаться к нему на альбионский манер, но иногда все же получалось «Волтер».
        - «Уолтер», вроде несложно.
        - «У-о-о-олтер». «У-о-о-о»! Да так собаки воют, когда жрать хотят. Или любиться.
        В ее глазах застыло искреннее возмущение издевательством над языком. Он несколько секунд ошеломленно смотрел на нее, а потом не выдержал и рассмеялся, зажав рот рукой, чтобы не потревожить Зои.
        Эльстер все-таки села рядом и положила голову ему на колени. Несколько минут они просто слушали, как возится разбуженный постоялец, как он затихает, и наступает тишина.
        - Звала бы Вальтером тогда, чего мучаешься, - наконец прошептал он.
        - Да ладно уж, привыкла. Ладно, давай с Колыбели.
        - Давай. Мы прибыли в Колыбель и мне сделали операцию. Я спал спокойно пару дней, но все время видел и слышал Джека.
        - Я не знала…
        Уолтер рассказал, как очнулся во время операции и про то, как левой рукой чувствует его прикосновения.
        - Слушай, а помнишь ты про дневник рассказывал, про последние записи? Ты сказал, твой брат мужика какого-то застрелил, потому что он вроде как мертвых слышал.
        - Мужик сидел в сумасшедшем доме и на нем психотропное оружие тестировали, - резонно заметил Уолтер.
        - Но он сказал, что видел Кэт!
        - Джеку по-хорошему тоже полагалось сидеть в сумасшедшем доме, - вздохнул он. - Мужик мог вообще молчать.
        - Ладно, пусть его… В Колыбели я слышала голоса, когда нас на нижний этаж перевели. Тебе как раз стало получше. И тогда же ты опять начал кошмары видеть… Потом ты слышал голоса и видел кошмары в поезде, и голоса слышал Бен. Давай вспоминать, что мы делали такого.
        - В Колыбели я едва ходил, пил воду, как советовали Бекка и патер Морн, и пытался подружиться с протезом. В поезде… в день, когда Бен слышал голоса… мы проснулись с похмельем, умылись, попили водички и я сел читать дневник. И в Колыбели я тоже его читал, но сомневаюсь, что он пропитан ядом.
        - Ты сказал, что Зои вчера всю ночь слушала Бена. И сегодня опять…
        - Она переживает, к тому же я спросил - ей не кошмары снятся.
        - И мне приснилось… и тебе опять…
        - Что-то мы упускаем.
        Уолтер поднял глаза. Джек сидел на полу рядом с Зои и задумчиво водил ладонью над ее лицом. Словно почувствовав взгляд Уолтера, он поднял глаза и усмехнулся:
        - Ну что же ты. Вспомни, кто твой брат и подумай, кто в истории оказывается настоящим злодеем.
        - И кто же? - прошептал Уолтер.
        Джек оскалился, и ему показалось, что его глаза по-кошачьи заблестели в темноте. Он протянул Уолтеру открытую ладонь, перечеркнутую тускло белеющим скальпелем.
        Догадка ударила о ребра. Он, мешая альбионские ругательства с кайзерстатскими, достал заставленный ящиками с хламом саквояж. Поцарапавшись о гвоздь, он вытащил его, достал джезву, спички и флакон со снотворным. Не жалея, вылил все, что оставалось, и поднес к джезве спичку.
        Пламя было обычным, рыжим и ровным. Уолтер молча сунул джезву Эльстер, достал из саквояжа нож и потянулся к ближайшему ящику.
        - Тебе тоже в сумасшедший дом надо? - тоскливо спросила она.
        - Да, но у меня серьезные претензии к альбионским лечебницам, - пробормотал он, откалывая от ящика длинную щепку. Поджег ее, наклонил джезву и поднес огонек к самой поверхности жидкости.
        Несколько секунд ничего не происходило, а потом огонек медленно начал краснеть.
        - Это моя кровь, разлитая по этим проклятым флаконам, моя и Кэтрин, оживает над подожженной жидкостью, - тоскливо отозвался Джек строчкой из дневника.
        Уолтер открыл окно, выплеснул снотворное, ополоснул джезву в тазу с мутной водой для умывания, которую, кажется, оставили от прошлых постояльцев, и вылил в джезву тоник.
        Вторая щепка послушно загорелась алым огоньком.
        - Ах ты паскудный выродок, чтоб тебя твоими скальпелями… - ошеломленно прошептал он. Лицо доктора Харриса послушно возникло в памяти, вялое, уставшее, со слезящимися глазами за тяжелыми очками с толстыми стеклами.
        - Что это? - спросила Эльстер, встревоженно заглядывая ему в глаза.
        - «Грай», - процедил он. - Джек писал, что он месяцами сохраняет свойства и не вступает в реакции с большинством веществ, поэтому его можно добавлять даже в лекарства.
        - Бред какой-то, почему он просто тебя не убил во время операции?!
        - Потому что Унфелиху мой труп не нужен. Ему нужен твой.
        - Но тебе же делали операцию под чужим именем, и ты был в маске! И патер Морн стоял рядом! Откуда они знали, что это все-таки именно ты, а не клирик?
        - Ты думаешь, им есть дело до клирика? Если бы это был не я - клирик сошел бы с ума и повесился, удивительное несчастье, Унфелиха муки совести точно загнали бы в Колыбель каяться до конца жизни! - прошипел он, чувствуя, как бешенство желчью обжигает горло. Он знал, что должен чувствовать облегчение, но вместо этого ощущал только нарастающую черную злость. - Я подливал тебе снотворное в Колыбели! Я пил тоник от похмелья с Беном утром в поезде, его же мы втроем пили сегодня, чтобы дойти сюда, а вчера я налил Зои ударную дозу снотворного! Видимо, Унфелих не смог добраться до нас в Колыбели, в конце концов это был бы международный скандал, нас же защищал клирик высокого сана! И он просто подкупил протезиста, чтобы он насовал мне лекарств с наркотиками!
        - Но почему тогда ты не убил меня? - глухо прошептала Эльстер, растерянно глядя на него.
        - Не знаю, - честно признался он. - Должен был. И понятия не имею, откуда Унфелих знал, чего я боюсь, видимо изучал мои характеристики - на меня точно лежит полное досье в жандармерии, вместе с психологическим портретом.
        - Так может он не ищет нас? - вдруг спросила Эльстер. - Может быть, он решил, что ты и так меня убьешь и давно в Кайзерстате пиво пьет?
        - Вряд ли. Скорее волочится за нами и не отстанет, пока труп не найдет, - пробормотал он. Джек, все еще сидевший на кровати Зои так многозначительно посмотрел, что он понял без слов.
        «А ведь если Джек - не призрак, значит, это моя идея», - с горечью подумал Уолтер.
        - Не будь дураком, - вкрадчиво сказал Джек, отзываясь на его мысли. - Достань дешевый протез - это нетрудно, убей девчонку, отрежь ей руку, а потом брось в каком-нибудь сарае по дороге, где точно найдут, и подожги его. Или лицо ей изуродуй, тоже пойдет. У тебя даже скрутка с моими инструментами есть, там отличная пила. Руку потом в лесу похоронишь.
        - О, и чем же это для меня кончится?! - не выдержав, огрызнулся он. Краем глаза он заметил, как вздрогнула Эльстер, но не отвел взгляда от Джека, задумчиво вертевшего в руках скальпель.
        - Боишься виселицы? Не бойся. От тебя только этого и ждут - от сумасшедшего, одурманенного наркотиками психопата. Посмотри, это ведь настоящий подарок Спящего - хрупкая девочка-шатенка с золотыми глазами. Она даже на голову больная, одинокая и несчастная. И вряд ли доживет до старости. Бери и режь, спасешься сам, спасешь свою женщину, - Джек провел ладонью над волосами Зои.
        «Не виселицы, Джек. Это буду уже не я. Потому что Уолтер, хоть Музыкант, хоть Говард, хоть клирик, никогда так не поступит. Если остальное для тебя не имеет значения - так хоть это прими. Считай, я не хочу из эгоизма».
        - Но ты уже потерял себя.
        - Уолтер, ты чего на Зои так смотришь?! - Эльстер дернула его за рукав.
        - Не на Зои, - процедил он. - Засекаем две недели с сегодняшнего дня, если никого не убью - будет чудо…
        - А ее-то ты почему боишься убить?
        - Я не боюсь ее убить, - сказал Уолтер и тут же осекся. Слова дались ему удивительно и неприятно легко. - Я не боюсь ее убить, - повторил он, словно наказывая себя, - я боюсь, что Унфелих убьет тебя.
        - Ну мне тоже об этом думать не очень-то приятно…
        - Нет, ты не понимаешь… А, пошло оно все! Вставай! - он вскочил с кровати и заходил по комнате. - Буди ее! Надо собираться, наймем экипаж до Орноу-На-Холме, чем скорее… избавимся от нее, тем лучше. В экипаже поспите, в конце концов…
        - Лучше? Уолтер, что он тебе говорит?!
        - Он? Джек? - он оскалился и заметил промелькнувший в глазах Эльстер ужас. - О нет. Это Я себе говорю.
        …
        Сонный извозчик, смуглый пожилой мужчина, тихо матерился на языке де Исте, видимо рассчитывая, что его не понимают. Уолтер был в таком бешенстве, что даже не пытался играть в приличия и высказал все, что думает об извозчике, его экипаже, его пунктуальности, и его родине, не постеснявшись даже упомянуть унизительный торговый договор, которым кончилось для де Исте поражение в короткой, двухдневной войне с Альбионом. Язык он знал хорошо.
        Не так хорошо, как язык Кайзерстата, но матерился и читал стихи почти без акцента, а в де Исте считалось, что этого достаточно.
        Эльстер испуганно смотрела на него, неосознанно прикрывая собой сонную, угрюмую Зои, и от этого зрелища раздражение Уолтера только росло.
        В экипаже он закрыл глаза, чтобы не встречаться взглядом с Эльстер. В колышущейся тьме под веками рождалось что-то колючее, жалящее и расходящееся тупой монотонной болью к вискам.
        Уолтер не заметил, как уснул.
        Он стоял за толстым стеклом, сжимая алебастровый набалдашник трости и смотрел, как в белоснежной комнате палач в белоснежном сюртуке вырезает сердце лежащей на столе девушке.
        Сначала он думал, что это Эльстер, но разглядев Зои не испытал ни ужаса, ни облегчения. И когда палач обернулся, и Уолтер увидел свое собственное лицо, снова не почувствовал ничего. И именно это было настоящим кошмаром - осознавать собственное холодное бесстрастие и не пытаться разрушить его оковы.
        - Теперь ты понимаешь меня? - спросил стоящий рядом Джек, аккуратно постучав собственной тростью по стеклу.
        - Я давно тебя понял, - мрачно ответил Уолтер.
        Он с трудом открыл глаза. Зои спала, положив голову Эльстер на колени.
        - Долго я сплю? - хрипло спросил он, заглядывая в саквояж.
        - Не очень, с полчаса, - слегка настороженно ответила она.
        Уолтер только кивнул и вытащил из саквояжа бутылку. Алкоголь немного притупил раздражение и усталость. Он протянул бутылку Эльстер и постучал к извозчику.
        - Орноу-На-Холме далеко?
        - Часа три, - буркнул он.
        Уолтер, хмыкнув, забрал бутылку.
        - Что с тобой такое? - тихо спросила Эльстер. Она достала из саквояжа сюртук и положила Зои под голову. Села рядом и прижалась щекой к его плечу.
        - Я почти не спал в последние дни, и у меня появилась новая… навязчивая мысль. А я только подумал, что все кончилось, - с трудом улыбнулся он.
        Алкоголь притупил раздражение, но оно все еще вспыхивало электрическими разрядами.
        - Тебе поспать надо. Если ты меня передумал убивать - значит, можно? - с надеждой спросила она.
        - Я… боюсь, что не до конца передумал… - пробормотал он.
        - Если начнешь убивать - покричу извозчику, он будет рад поводу тебя побить, - неловко улыбнулась Эльстер, сжимая его ладонь. - Спи, Уолтер, нельзя себя так изводить. Кончится тем, что ты меня добровольно пристукнешь, чтобы выспаться.
        Он, подумав, закрыл глаза, решив, что так будет проще избежать вопросов. И не заметил, как уснул снова.
        …
        Просыпаться не хотелось. Вырвавшись из очередного кошмара, Уолтер замер на той грани между реальностью и сном, когда он чувствовал, что лежит у Эльстер на коленях, и ее шерстяная юбка мягкая и теплая, но разум еще ускользал в черноту.
        - Вставай, мы почти приехали, - позвала она через несколько минут, коснувшись его лба прохладными пальцами.
        - Я молчал? - просипел он, нехотя выпрямляясь.
        - Да нет, болтал, как заведенный, - усмехнулась Эльстер. - Колыбельные ваши, я половину слов не поняла, видно старые. Я тебе шарф свернутый на лицо положила, чтобы свет не мешал и твой бубнеж до извозчика не доносился.
        - Спасибо, - проворчал он, отчаянно тоскуя по вылитому тонику. Все же переутомление и недавняя операция забирали слишком много сил. - Сейчас мы оставим Зои и сразу уедем, хорошо?
        Он опустил глаза к саквояжу в поисках воды, но успел увидеть, как нахмурилась Эльстер.
        - Почему сразу? А откуда мы узнаем, что ее опекун - нормальный человек?
        - Милая, мы об этом не узнаем, пока хотя бы пару месяцев с ним не поживем, и то не узнаем наверняка, - мягко осадил ее Уолтер. - Я понимаю твои стремления, но… - он бросил быстрый взгляд на Зои, которая отрешенно смотрела на улицу сквозь щелку в занавесках, - мы не можем себе позволить заботу об этой девочке. Во-первых, мы в бегах, а во-вторых, еще немного - и мой рассудок все же не выдержит и случится нечто ужасное.
        - Но ты же меня до сих пор не убил!
        - Эльстер, да что с тобой делать! Джек Кэт тоже не убил.
        - Тогда я не понимаю, в чем проблема…
        - В том, что он убил еще много, много кого. Чтобы спасти Кэтрин. Вот в чем, чтобы Спящему Джек в следующем Сне гунхэгцем приснился, проблема!
        Если раньше безумие представлялось ему черной ледяной рекой, то теперь вода схлынула, обнажив дно, полное мусора, и облепленных тиной острых камней. Он так привык бороться с волнами, что совсем упустил из вида другие опасности, и за это ему предстояло расплачиваться - река снова наполнялась водой.
        Эльстер молчала, и Уолтера нисколько это не удивляло. Она ничего не знала о камнях под черной водой.
        - Приехали! - раздался полный неприязни голос извозчика.
        Уолтер, быстро отсчитав деньги, вышел из экипажа и подал руку Эльстер.
        Орноу-На-Холме оказался небольшим поместьем посреди пустоши. Он издалека видел темный дом с красной крышей, действительно стоящий на холме.
        Ржавые ворота были заперты, но рядом в заборе не хватало сразу нескольких штырей.
        За спиной раздался металлический лязг и звук, похожий на протяжный человеческий вздох - экипаж неторопливо удалялся, оставляя их посреди пустоши перед запертыми воротами. Уолтер не мог расслышать, но ему почудилось злорадное хмыканье извозчика.
        - Замечательно, - мрачно сказал он и взялся за ржавое кольцо.
        Стучать пришлось долго. Наконец, динамик зашипел и выплюнул короткое:
        - Проваливайте!
        - Мистер Тонас, у нас визитка от вашего знакомого…
        - Так можешь ей подтереться! - огрызнулся он вслед за коротким стуком. - Уходите, я больше никого не принимаю!
        - Послушайте, с нами девочка, сестра вашего друга! Хотя бы впустите нас, нужно поговорить! - Уолтер раздражался все сильнее, к тому же подобные беседы рядом с огромной дырой в заборе казались ему совершенно абсурдными.
        - Какая девочка? - с ненавистью прохрипел динамик.
        - Зои Берг!
        Зои, услышав свое имя, подняла на него пустой взгляд, а потом опустилась на колени у забора и принялась рвать вереск.
        Динамик молчал долго, наконец, отозвавшись усталым «подождите».
        Через несколько минут из дома вышел человек, высокий и огненно-рыжий. Он долго и тщательно запирал двери, а потом двинулся к воротам. Шаг у него был широкий, шел он быстро, и Уолтер почти сразу разглядел, что в руках он несет ружье.
        За хозяином из-за дома выбежали три собаки - серебристо-серые, поджарые и молчаливые. Стало понятно, почему хозяина не волновала дырка в заборе.
        Чем ближе человек подходил к ним, тем больше знакомых черт появлялось в его лице. Уолтер сперва думал, что ошибся, но скоро сомнений не осталось.
        - Это вы?! Мистер Честейн, за каким Проснувшимся вас принесло?! - ошеломленно пробормотал Томас, торопливо выходя за ворота и закрывая рукой динамик. Собаки остались стоять за забором, словно три каменных изваяния.
        Уолтер хотел спросить его, за каким Проснувшимся фокусник связался с морлисскими революционерами, но промолчал. На самом деле ничего удивительного - артисты, поэты и художники редко оставались в стороне во время революций и переворотов. Наверняка фокусника, которого принимают в разных странах вместе с труппой и кучей реквизита, завербовали быстро. Вместо вопросов он протянул Томасу визитку, не отводя настороженного взгляда от его лица.
        Он постарел, осунулся, и в его волосах заметно прибавилось пепельных прядей. Томас все еще напоминал лиса, но теперь - старого, усталого и больного. Уолтер почувствовал, как горькая догадка родилась в душе.
        - Доктор Харрис…
        - Ничем не помог, - пробормотал он, растерянно вертя в руках визитку. - Бен сказал, что оставил Зои в Колыбели…
        - Нет, ему помешали некоторые… обстоятельства, его спутник оказался слишком неуклюжим и даже хлеба не смог нарезать… может вы нас впустите?
        Он не знал, рад ли видеть знакомое лицо. Фокусник с дирижабля и его эксцентричная, непосредственная мать казались ему приятными людьми и он с теплом вспоминал о них, но сейчас ему как никогда хотелось раствориться с безликой толпе, став ее безликой частью. И человек, который знал его хотя бы по имени, казался едва ли не врагом.
        - Я писал всем. Бен знал, что я больше никого не принимаю, - твердо ответил Томас, возвращая визитку. - Мне очень жаль. Я сделал для Морлисса все, что мог, а для Бена - даже более того, но теперь… я не могу.
        - Послушайте, это вопрос жизни и смерти, я не преувеличиваю! Мистер Даверс, мы в бегах, и согласившись помочь Бену буквально приставили себе по дулу к вискам!
        - За вами кто-то идет? - быстро спросил он.
        - Кайзерстатский жандарм, - соврал Уолтер.
        - Это из-за Саттердика и его махинаций?
        - Что?.. Нет, мистер Даверс, у нас очень мало времени, и мы не можем…
        Томас, торопливо оглянувшись на Зои и сдавленно улыбнувшись Эльстер, бесцеремонно схватил Уолтера под локоть и отвел в сторону.
        - Послушайте, Уолтер, я заключил контракт. Мне нельзя никого впускать в свой дом, вы понимаете, о чем я говорю?! Приди вы на два дня раньше, но ее уже привезли, и я не могу…
        - Томас, мне совершенно безразличны ваши контракты, - прошипел он, вырывая руку, - если вы не поможете - скорее всего, мы все умрем. Мы трое, а вы останетесь со своим контрактом.
        Он стоял, опустив плечи, и огненные пряди падали ему на лицо. Наконец, он выпрямился и громко сказал:
        - Город там, молодые люди! - потом наклонился к Уолтеру и торопливо зашептал: - Там, за вон тем холмом куча сухих веток, под ней люк. Я сейчас уйду в дом, открою люк в подвале. Прошу вас, сделайте все тихо.
        Он развернулся и торопливо пошел к дому, не взглянув на Эльстер с Зои. Собаки ушли за ним, так же молча, только вереск шуршал в такт шагам.
        Уолтер, пожав плечами, поднял саквояж и жестом позвал Эльстер за собой.
        За ближайшим холмом действительно нашлась куча хвороста, а под ней - люк, накрытый отсыревшей темной деревянной крышкой. Он возился несколько минут, прежде она наконец поддалась.
        Тоннель был узким и явно плохо укрепленным, но обрушиваться на голову, кажется, не собирался.
        Уолтер хотел пойти первым, но понял, что Эльстер не сможет закрыть люк. Пришлось пропустить ее вперед. Зои пошла второй и постоянно нервно оглядывалась, отчего он испытывал смесь горечи и раздражения. Ему было неприятно чувствовать себя чудовищем, которого боится ребенок, к тому же теперь еще и не совсем безосновательно.
        Томас встречал их. Он помог выбраться Эльстер и Зои, подал руку Уолтеру, а потом закрыл за ним люк. Они оказались в подвале. Вдоль стен тянулись полки, заваленные хламом, сильно пахло пылью и лаком.
        - Мы… можем подняться? - настороженно спросил Уолтер, глядя на растерянного Томаса, сидящего на узкой деревянной лестнице.
        - Конечно, только… послушайте, Уолтер, я понятия не имею, что у вас произошло, и в любое другое время помог бы вам, как обещал. Но сейчас… я приму девочку, - он кивнул на Зои, - но вы с сестрой завтра утром должны уехать. И не выходите на улицу, без меня собаки вас не знают. Это первое условие. Второе… я прошу вас с пониманием отнестись к тому, что вы увидите в доме. А когда вы покинете эти стены - забыть об этом.
        - Что будет с Зои? - хмуро спросила Эльстер.
        - Завтра ко мне придут… молодые люди, друзья Бена. Забрать последнее, что у меня хранилось… - он махнул рукой в угол, где стояли две старые бочки. - Она отправится с ними. Оставить ее в доме я не могу, это… небезопасно.
        - Куда отправится? - в ее голосе слышалась неприкрытая враждебность.
        - Мисс Честейн, прошу вас. Если вы никак не связаны с… Беном и тем, чем он тут занимался - не задавайте лишних вопросов, это не то знание, которое принесет вам радость, - поморщился Томас. - Уолтер, вы согласны?
        - Конечно, - кивнул он. - Спасибо вам.
        - Тогда идемте. И… надеюсь, вы простите мне холодный прием, - нервно усмехнулся Томас, вставая и отряхивая брюки от пыли.
        - В добром ли здравии миссис Даверс? - спросил Уолтер ему в спину.
        Томас молчал. Они поднялись в дом - темный, пустой и гулкий. Почти не было мебели, только окна были завешаны тяжелыми черными бархатными шторами. Вместо электрических фонарей горели старомодные газовые, несколько шаров из мутного стекла, полных тревожного желтого света.
        - Я все продал, - мрачно сказал Томас, видя удивление гостей. - И еще остался должен.
        Уолтер молчал. От дома веяло тоской, словно он стал склепом для хозяина. Повсюду виднелись призраки прошлого - светлые пятна на стенах, где стояла мебель, крюк, на который когда-то крепилась люстра, явно дорогой, но сейчас покрытый царапинами паркет. Стояла страшная духота - Уолтер помнил такую в Вудчестере, пока не провели электричество. Газовые фонари вынуждали постоянно проветривать, а Томас явно этим пренебрегал.
        На лестнице раздались тяжелые, неуклюжие шаги.
        Уолтер поднял глаза и приветственно улыбнулся - Тесс Даверс спускалась к ним. Сама, на своих ногах. Значит, если доктор Харрис не помог - ее вылечил другой врач. Это была действительно хорошая новость, первая за долгое время.
        - Миссис Даверс! - не переставая улыбаться, он помахал рукой и сделал шаг к лестнице.
        И замер с поднятой рукой, словно забыв, что ее надо опустить.
        Женщина перед ним, казалось, пришла из кошмара. Без сомнения, это была Тесс Даверс - Уолтер видел ее лицо, ее синие глаза и ее белоснежные волосы в высокой прическе. И черное кружевное платье с жемчужным кабошоном, и тонкие изящные пальцы, исчерканные морщинами, безусловно, принадлежали Тесс Даверс.
        И в то же время у стоящей на лестнице женщины было чужое лицо. Бесстрастная маска словно была прилеплена к черепу трупным окоченением. Сухие губы растягивались в приветствии, рот открывался, но не раздавалось ни звука. Ее глаза были пусты, словно пара кусков синего стекла. Уолтер видел, как она идет, медленно и неуверенно, будто двигалась глубоко под водой, как она поднимает руку в ответном приветствии и как сразу бессильно роняет ее.
        Сначала он думал, что ему снится очередной кошмар о трупе Тесс, который вышел встретить его в мертвом доме.
        Она улыбалась, и кожа в уголках губ и глаз послушно собиралась морщинками, но глаза оставались пустыми, а лицо, несмотря на улыбку, не выражало ничего.
        Томас прошел мимо него и подал матери руку. Она послушно обхватила его запястье и они стали медленно спускаться.
        - Что это такое?! - в ужасе прошептала Эльстер, сжимая его двумя руками выше локтя. Он, не отводя глаз от Тесс, притянул Эльстер к себе и обнял, словно стараясь прогнать морок живым прикосновением.
        Он понял. Никакой это был не труп, но и точно не живой человек.
        - Соловей, - хрипло ответил он. - Настоящая механическая птица, макет для «Трели».
        Глава 24. Отраженный свет
        Томас забрал Зои в другой конец дома. Жилыми остались только комнаты самого Томаса и его матери. Свою он уступил Зои, и Уолтер почему-то совершенно этому не удивился. Где собирался спать сам хозяин дома, он спрашивать не стал.
        Уолтеру и Эльстер он предложил единственную комнату, где стоял старомодный обогреватель и пустой короб кровати без матраса.
        - Я найду что постелить, - виновато сказал Томас, тоскливо оглядывая серые стены с потемневшими шелковыми обоями. - У меня остался реквизит, там точно что-нибудь найдется…
        - Спасибо вам, - тихо поблагодарил Уолтер, все еще шокированный увиденным.
        - Не открывайте окна, - попросил Томас, - никто не должен знать, что вы здесь. Я отвечаю жизнью за сохранность этого секрета. Ужин будет через несколько часов. Я без прислуги, поэтому заранее извиняюсь за его… качество.
        Он был не похож на себя - нервно усмехался, не знал куда деть руки и постоянно отводил глаза. Уолтер чувствовал, как горечь снова подступает к горлу. Он помнил выступление фокусника в Лигеплаце и белые цветы, распускающиеся в черных нитях. Помнил уверенного, веселого мужчину на дирижабле, который прикрыл его во время боя с пиратами в узком коридоре.
        Неужели и в доме Хенрика жила такая же подделка? Каждый день он возвращался из паба в пустой дом, где нельзя открывать окна, пил эликсир, заставляющий видеть в этом механическом чудовище любимую жену и сидел с ней рядом, сжимая мертвые пальцы, которые казались теплыми?
        - Томас… - слова теснились у него в горле, тысячи слов - и ни одного правильного. - Мне… очень жаль, что так вышло.
        - Она не пережила операцию, - глухо сказал он. - Доктор Харрис предупреждал, что так может получиться. Что пожилые люди во время таких серьезных вмешательств… но она все равно согласилась. Потому что я ее привез, настаивал… когда доктор сказал об опасности я стал ее отговаривать, но она уже решилась, а если мама решилась…
        Он зашел в комнату и сел на край кровати. Обхватил голову руками и замер. Высокий, с длинными руками и ногами, в сером свитере с высоким воротом и спутанными волосами, он напоминал Уолтеру его преподавателя словесности в колледже.
        - И вы отказались от всего, потому что… думаете, что виноваты в ее смерти?
        - Я не думаю, что виноват, - усмехнулся он, поднимая глаза - все еще ярко-синие, но опутанные красной сетью воспаленных сосудов. - Я знаю это точно.
        - Но вы еще не очень… вы же молоды, Томас! - горячо воскликнула Эльстер. - У вас может быть жена и даже дети… вы работу свою любили, зачем так?..
        - У меня не может быть жены, милая. И детей тоже. На это есть… целый ряд причин. Нет, для меня все закончилось. Я доживу в этом доме, а когда умру - меня похоронят рядом с матерью, и в могиле со мной будет лежать Соловей. Надеюсь, в следующем Сне у нее будут дети, достойные ее.
        Уолтер вздрогнул. Он вспомнил слова, которые говорил мертвой Эльстер в кошмаре, вспомнил собственное отчаянное, горячее желание, чтобы они сбылись. Чувство бессилия, чувство, что он предал и подвел любимого человека, режущее ощущение недостойности и ничтожности, а еще необратимости - всего несколько минут яркой, тянущей боли, которые он до сих пор с ужасом вспоминал. Томас носит это в сердце с самого их расставания?
        Что бы он, Уолтер, сделал на его месте? Повесился бы, застрелился? Или нашел бы другой способ самоубийства - навечно привязал бы себе к искусственной копии с мертвыми глазами, скользнул бы в теплый обман, который дарят капли «Трели»? Обман, в котором Эльстер могла бы взять его за руку и сказать, что прощает. Сказать, что это все только дурной сон, которому не нужно верить.
        Уолтер повел плечами, стряхивая морок.
        - Ваша мать была удивительной женщиной, - осторожно начал он.
        - Она и сейчас удивительная женщина, - глухо ответил Томас. - Кстати, я очень сожалею, что и вам пришлось столкнуться с протезистами… Ваша рана на дирижабле не выглядела опасной, - он смущенно прочертил линию от запястья к локтю.
        - О да, мне тоже очень жаль, - процедил он. - Спасибо за чуткость, я уже почти привык к протезу.
        - Это лучшее, что можно сделать в этой ситуации - смириться. Встретимся за ужином.
        Томас встал и не оглядываясь вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.
        Эльстер, поежившись, пересела к Уолтеру на колени и прижалась к нему, словно замерзшая кошка в поисках тепла.
        - Жуткая штука! - безапелляционно заявила она. - И меня вот такой гадостью называли?! Да в Кайзерстате половина мужиков импотентами бы остались!
        - Томас видит не ее, а свою мать. Она с ним говорит и не кажется подделкой, - вздохнул он, прижимаясь щекой к ее виску. - Видимо они заставляют человека отказаться от всего, что у него есть, потому что «Трель» работает только с тем, что по-настоящему любишь. Ради чего готов пожертвовать всем… И потому, что человек, все отдавший за этот обман, будет хранить тайну и защищать от посторонних глаз с особенным рвением. Хотя в этом смысле «Соловьи» гораздо более… гуманны. Их нельзя завести для грязных целей и использовать не по назначению.
        - Для этого люди есть, - мрачно ответила она.
        Уолтер осторожно пересадил ее на кровать, встал и запер дверь.
        - Теперь я придумаю, будто я тебя убил, - заявил он, возвращаясь на кровать, - отдал все, что у меня есть и ты мне мерещишься.
        - Так не получится, - с сожалением ответила Эльстер.
        - Почему это?
        - Потому что ты нищий, Уолтер. Что ты им отдал - рваную шинель, гитару и бутылку из-под виски?
        - Может папа так и не подписал бумажку об отречении. Тогда у меня есть еще несколько шкафов с книгами, кресло, ящик с нижним бельем, пара выходных сюртуков и призрачная надежда унаследовать Вудчерстер.
        - За тебя передерутся все производители механической человекоподобной дряни, - она с непроницаемым лицом начала расстегивать его рубашку.
        - Сейчас? - он придержал ее запястье.
        - Мне грустно, Уолтер. Очень грустно и паршиво, хоть я и ерничаю, - прошептала она. - Мне кажется, произойдет что-то плохое. Это механическое чучело меня напугало так, что до сих пор колени дрожат… От Томаса хочется выть, а еще мне кажется, что вот-вот появится Унфелих и всех убьет.
        - Вроде он ждет, пока мы сами друг друга поубиваем, - слабо улыбнулся он.
        - Думаешь ему еще не надоело?
        Уолтер был готов поддаться, но в этот момент раздался неуверенный глухой стук в дверь. Он, с сожалением отстранившись, пошел открывать, на ходу застегивая рубашку. Он был уверен, что вернулся Томас с обещанным одеялом, но на пороге стояла Тесс.
        Она слегка покачивалась, и, видимо, пока Уолтер не открыл, стучалась о дверь лбом.
        Он замер, не зная, что делать. Понимает ли она речь, осознает ли что происходит вокруг?
        - Миссис Даверс? - тихо позвал он, чувствуя себя дураком - словно ему вздумалось разговаривать с табуреткой.
        Но она подняла мертвый синий взгляд и протянула руку, коснувшись его воротника. Уолтер, не выдержав, отшатнулся и едва не упал. Мысль о том, что к нему прикоснется эта искусственная рука, в которой никогда не было ничего живого почему-то вызывала ужас и инстинктивное омерзение.
        Кукла замерла на пороге с протянутой рукой, а потом начала медленно опускать, и чем ниже опускалась рука, тем шире открывался ее рот, обнажая черный провал с сухими белоснежными зубами.
        Механическое тело под черным кружевом платья странно вздрагивало, рот не закрывался, только губы словно тянули в стороны рыболовные крючки. При этом не раздавалось ни звука, но Уолтер мог поклясться, что Тесс смеется.
        Не выдержав, он захлопнул дверь и прижался к ней спиной, но через секунду отскочил, будто темное дерево обожгло его сквозь рубашку. Мысль о том, что его с монстром в облике Тесс Даверс разделяет тонкая доска, вызывала новый приступ паники.
        - Мы уедем. Завтра же, утром, - пообещал он растерянной Эльстер.
        - Но Зои останется здесь…
        - Ее заберут друзья Бена. Мы не можем…
        - Да-да, мы не можем ничем ей помочь, - устало отозвалась она. За дверью опять раздался тихий глухой стук. - Давай уедем. Поедим, поспим и уедем… хотя мне хотелось бы… как-то помочь Томасу.
        - И здесь мы ничего не можем сделать, - вздохнул он, доставая из саквояжа сюртук и плед. Свернул сюртук в рулон и положил вместо подушки. - Ложись.
        - Лучше ты. Я выспалась.
        - Боишься меня? - усмехнулся Уолтер.
        - Не тебя. Ее, - она кивнула на дверь. - К тому же я правда выспалась, а тебе надо поспать. Ты выглядишь чуть-чуть получше того мужика в молельне, и то только потому что у тебя веки не зашиты.
        - Чудно, - проворчал он, но все-таки лег, прижался щекой к колючей шерсти сюртука, успев заметить, что на воротник налипли крошки - видимо, из свертка с едой, - а потом уснул, и во сне он раз за разом падал в черный провал, в который превращались доски эшафота, были и ледяная тюремная дверь, сорванные ногти, и жажда, непроходящая, безумная жажда, застилающая сознание.
        Но теперь ему было все равно.
        …
        Уолтер проснулся сам. В комнате было темно - кажется, он проспал весь день до поздней ночи. Эльстер спала рядом, завернувшись в какую-то пыльную бархатную тряпку.
        От сна на голых досках затекли плечи, а на позвоночнике, кажется, застегнули несколько железных скоб. От духоты болела голова, и все же Уолтер проснулся почти счастливым - давно ему не удавалось выспаться, мучаясь только собственными страхами.
        Он с трудом встал с кровати, постоял немного, ожидая, пока перед глазами перестанут плясать черные мушки и вернется уверенность движений, а потом тихо вышел в коридор.
        Тесс нигде не было. Ночью дом стал напоминать старый склеп на тихом кладбище - для кого-то зловещая декорация, а для кого-то - лишь тоскливое напоминание о том, что любая жизнь обрывается.
        Томас сидел на кухне за пустым столом и читал книгу, щуря глаза. Свет единственного газового фонаря был рыжим и тусклым, но вряд ли фокусник берег зрение.
        - Добрый вечер, - осторожно приветствовал Уолтер, сомневаясь, стоит ли нарушать его уединение.
        - А, Уолтер, вы проснулись. Я дал вашей сестре покрывало. Мы поужинали и выпили кофе из ваших запасов - надеюсь, это не очень большая потеря, - усмехнулся он.
        - Нет, конечно же… я собираюсь сварить и оставшийся, надеюсь, вы составите мне компанию.
        - Отчего не составить, - Томас захлопнул книгу и отложил в сторону. - Я сейчас дам вам джезву.
        Пока он гремел посудой, Уолтер разглядывал кухню. Обеденный стол, несколько полок и жаровня - все потемневшее от времени, дешевое, не сочетающееся с дорогой штукатуркой на стенах. Скорее всего Томас покупал эти вещи с рук у крестьян в деревне.
        - У моего знакомого жила… Соловей, - осторожно сказал он, принимая у Томаса керамическую джезву. - Он держал паб в порту и возвращался домой только на ночь. Он тоже влез в долги, но…
        - Это мое решение, - покачал головой Томас. - «Механические соловьи» заламывают непомерную цену за… возвращение умерших. Но они не требуют затворничества, иначе у них было бы куда меньше клиентов. Нужен только дом, в который никто не ходит. Не должно быть прислуги, гостей, родных…
        - А если дом ограбят? - спросил Уолтер, поправляя джезву на жаровне.
        - Это их псы на улице. Бонус от компании, - усмехнулся он. - Ворваться в дом очень сложно. Я долго убеждал компанию, что здесь безопасно. Ко мне приезжали эксперты, измеряли расстояния до ближайшей деревни… в общем, в итоге мне разрешили. Кажется, у них кризис и они идут на уступки от нужды в средствах. Я должен отправлять ежедневные отчеты и ко мне постоянно ходят проверяющие. Но это мое решение. Отречение… знаете, Уолтер, у меня много в жизни грехов. Мне так даже легче.
        Он повел плечами. Жизнь Томаса казалась ему настоящим кошмаром. Механические Соловьи, как и Пташки, запирали своих птиц в клетки и хранили свои тайны не считаясь с методами.
        - Вы знаете, что происходит в Кайзерстате? - сменил тему Томас.
        - Нет, понятия не имею. Я просматривал газеты, но там ничего не пишут. Я очень ждал материал Лауры Вагнер, но его так нигде и не напечатали…
        - Напечатали несколько изданий, самых отчаянных. Власти Альбиона, кажется, запретили касаться этой темы - еще бы, в Морлиссе революция, а теперь и у соседей такой бардак… но сплетни, как известно, подобны пожару, а новости - искры, от которого он разгорается.
        Уолтеру показалось, что последние слова Томас процитировал. Он почувствовал, как что-то поднялось по животу и столкнулось с комком, сжавшимся в горле.
        - Почему… почему в Кайзерстате бардак?..
        - От статьи. Про Хагана Хампельмана и его «Механических Пташек», - тяжело вздохнул Томас. Казалось, его совершенно не интересует эта тема, но Уолтер с трудом сдерживался, чтобы не броситься к нему и не потрясти за лацканы серого пиджака. - Удивительная… грязь. Простите, у меня нет статьи - мне о ней рассказывали молодые люди, с которыми мы раньше… сотрудничали.
        - Нашли убийцу? Они… нашли маньяка, который убил Хампельмана и Саттердика?
        - Герр Саттердик сам себя убил. Если бы не он - я бы не смог вас пустить, но сейчас «Соловьи» слишком увлечены скандалом, так что считайте вам повезло.
        - Повезло?.. - задохнулся Уолтер. - Да если бы не Саттердик с его махинациями…
        Он вовремя замолчал, подавившись словами «я бы не лишился руки». Но Томас, казалось, не заметил. Он смотрел отсутствующим взглядом куда-то в центр стола и продолжал:
        - Саттердик перекупил на морлисском заводе партию запчастей, которую заказали «Механические Соловьи». В материале не указывалось, какие отношения между компаниями, но… Саттердик пытался перепродать «Соловьям» их же заказ с огромной наценкой. Не знаю, это жадность, глупость или какой-то внутренний конфликт… Жандармы узнали, что в доме Хампельмана был гость с серой собакой - такой же, как у меня во дворе. От «Соловьев». Лаура писала, что Саттердик с Хампельманом сильно поссорились перед первым убийством. Скорее всего Хампельман пригласил представителя «Соловьев» чтобы замять конфликт…
        - А зачем Полуночницу вызвали? Об этом Лаура писала?
        - К Полуночникам обратился сам Хампельман. Он боялся «Соловьев» и в своей паранойе до такого абсурда дошел… Сначала заказал Полуночникам свою фотографию. Узнали, что сначала он обратился в соседний бордель, но потом отменил заказ - может, побоялся за репутацию, а может из-за жены - она, как вы помните, была весьма ревнива… так ревнива, что он ее зарезал. А потом застрелился - он был… нервный человек.
        Томас говорил тихо и тускло, пересказывал совершенно неинтересные ему новости про совершенно неинтересных ему людей. Но Уолтер с трудом скрывал дрожь в руках - то, что говорил Томас означало, что с него должны были снять обвинения.
        - А Лицеплацкий Потрошитель? - с трудом выдохнул он.
        - Мальчик Говардов? Его давно не ищут. Выяснили, что когда убили Саттердика, он при паре десятков свидетелей пел песни, потому что напился так, что не мог держать гитару, - Томас поднял глаза, и Уолтер заметил в них знакомые веселые искорки. - Не бойтесь, Уолтер. Против «Лигеплацкого Потрошителя» свидетельствовала его коллега, кабацкая певичка, но хозяин паба, где он работал, рассказал, что это просто женская месть. Он провел с девушкой ночь, а потом сбежал с другой. Сказал, что юноша был романтик, перед отъездом объявил, что женится и исчез. Его долго искали, не хотели сбрасывать со счетов, и фрау Вагнер очень жестоко критиковала жандармерию за то, что они потратили столько времени на музыканта.
        Уолтер тяжело оперся о стол. Кофе за его спиной закипел и с шипением полился на жаровню, но он не мог заставить себя обернуться и снять джезву с огня.
        - Что вас так смутило, мистер Честейн? - Томас встал, снял кофе и бесшумно поставил джезву на толстую лоскутную прихватку. - Вы все это время прятались от властей?
        - Я… я… - он пытался собраться с мыслями, но почему-то не выходило. Томас положил руку ему на плечо. Он смотрел с сочувствием, но была в его взгляде доля скуки.
        - Я помогаю морлисскому сопротивлению. И я не знаю, чего больше в моей помощи - сочувствия стране или тем, кто борется за ее будущее. Я не выдам вас, можете не волноваться.
        - Что еще писала Лаура Вагнер? - спросил Уолтер, взяв себя в руки. Он предпочел сделать вид, что не заметил последней реплики. Взял джезву, подошел к мойке и вылил кофе. Опустил джезву в таз с прохладной мыльной водой.
        - Лаура Вагнер писала, что «Механические Пташки» предоставили жандармам убийцу, капитана парохода, который прилюдно обещал вырвать сердце герру Саттердику.
        - И что же?..
        - Они купили или запугали не всех свидетелей. Из канцелярии альбионской тюрьмы пришел протокол допроса подозреваемого, того самого… Уолтера Говарда. Он говорил, что лично беседовал с Раулем через пару часов после убийства, во время погрузки корабля. Он бы не успел вернуться, переодеться и начать руководить погрузкой, да и показания матросов никак не сходились. Кажется, Альбион очень заинтересован в том, чтобы этот скандал не замяли, - Томас улыбнулся, и улыбка сделала его похожим на коварного лиса из детской сказки, которого всегда рисовали с таким же ехидным рыжим оскалом. - Будьте уверены, Пишущие «Парнаса» очень злы, и думаю «Пташкам», чтобы отделаться от них, придется вырезать всю редакцию. Большинство Пишущих отослали семьи из города, они явно настроены серьезно.
        - Но тогда они узнают… - прошептал Уолтер, задумчиво ставя новую порцию кофе.
        - О чем? Кто убил руководителей «Пташек»? Непременно узнают. Но все и так почти уверены, что к этому причастны «Соловьи».
        - Но тогда они рискуют, что кто-то узнает о том, как именно они добиваются сходства! Я знаю о «Трели», - нехотя признался он, заметив в глазах Томаса легкое удивление.
        - Думаю, на этот случай у них есть что ответить. К тому же они не врут своим клиентам - предоставляют механические копии. А то, что для… усиления сходства приходится пить эликсир, который мало влияет на здоровье… что же, это не самая большая жертва.
        Уолтер только стиснул зубы и молча наблюдал, как кофе покрывается кремовой пенкой. «Парнас» непременно узнает, что «Пташки» иначе «усиливают сходство».
        Эта история, как огромная машина, зачем-то притворяющаяся людьми, набрала обороты и ее было не остановить.
        Зацепила его зубцом шестеренки, разорвала его прошлую жизнь. Не он ее раскручивал, не он стоит у рычагов, и электрическая вспышка произойдет без него. И рассыплется кучей бесполезных деталей она без него.
        Его устраивала такая роль, но хотелось, чтобы его не зацепило ни вспышкой света, ни разлетающимися деталями. Пусть грызутся три казавшиеся незыблемыми силы Кайзерстата - деньги, пресса и те, кто забрал себе власть над человеческими душами большую, чем Колыбели.
        - На самом деле «соловьи» уже попадали в руки людей, и компания каждый раз гасила скандал. Знаете историю о «восковой женщине»?
        - Это тот ужас, который выкопали на кладбище в Шайстассе, а потом пустили на свечи? - поморщился Уолтер. - Как не знать. Откуда у рабочих образование, чтобы понять, что это такое… Выкопали труп и не донесли до врача-заказчика - молодцы, ничего не скажешь.
        - Верно, рабочие выкопали труп, пролежавший в сырой земле и приняли адипоцир за что-то инфернальное. По-моему потом там перекопали все кладбище в поисках стокеров… но вы когда-нибудь читали медицинские журналы?
        - Разумеется, постоянно, - усмехнулся он. Джек упрямо выписывал все журналы, какие мог достать и имел дурную привычку зачитывать особенно абсурдные статьи за завтраком.
        - В таком случае, вы знаете, что хорошо сохранившийся труп - вовсе не сенсация.
        - Да, но с этим трупом газеты устроили какую-то истерику. Даже сочинили, что несчастная старушка ходила по улицам и кого-то там душила. Не лучшая, кстати, реклама свечей.
        - Это «Соловьи» спонсировали истерику. Заплатили Пишущим, чтобы они насочиняли эту чушь и распространили ее как можно шире. И не дают людям забывать, что если они видят что-то похожее на оживший труп - это, скорее всего, стокер или другое… сказочное создание.
        Уолтер усмехнулся. Умно. Действительно, в этот странный век, когда механические протезы могли заменить руку, а в деревнях все еще лечились кровопусканием и овощными пудрами, было очень легко убедить людей, что неприглядная тайна, с которой они столкнулись, имеет мистическую природу.
        Томас жил на отшибе, вокруг были деревни - шанс, что человек, встретившийся с «соловьем» будет достаточно образован, чтобы понять, что именно видит, был невелик.
        Тайны берегли себя сами, люди лишь слегка им помогали.
        - Томас, а что будет, если вы разобьете ампулу? - неожиданно для себя самого спросил Уолтер.
        - Ничего, мне пришлют другую, - пожал плечами он. - Если я правильно понимаю о чем вы просите… это не работает без макета.
        - У меня есть макет, - глухо ответил он. - Вы продали все зеркала?
        - Нет, пара осталась… Уолтер, это очень… болезненно. Вы потом не захотите отходить от этого зеркала.
        - Поверьте, я ничего так сильно не захочу, как отойти от зеркала, - усмехнулся он. - Впрочем, я пойму, если вы откажетесь… вы заплатили за это такую цену, а я…
        - Перестаньте, - поморщился Томас. - Дело вовсе не в этом. Дело в том, что это хорошо для стариков, доживающих в иллюзиях - таких, как я. Но если хотите… пойдемте.
        Уолтер поставил джезву на подставку. Керамика долго держит тепло, кофе не успеет остыть до возвращения Томаса.
        Они прошли по темному коридору и остановились перед запертой дверью. Уолтер отстраненно смотрел, как Томас возится с ключом и про себя тихо рассказывал Спящему Сон, в котором у него сейчас получится отпустить Джека.
        В комнате было холодно и темно. Томас несколько минут пытался зажечь единственный газовый фонарь. Наконец он выплюнул мутный и жидкий рыжий свет, растекшийся бликами по поверхности небольшого старого зеркала на стене.
        Уолтер ожидал, что зеркало будет большим, но оно оказалось чуть больше локтя в длину.
        - Зеркало в ванной, перед которым я бреюсь, еще меньше, - виновато пояснил Томас.
        - Ничего, все равно я собираюсь подглядывать в это окно, а не сбегать, - нервно усмехнулся Уолтер.
        Томас, кивнув, вытащил из нагрудного кармана небольшую ампулу из темного стекла.
        - Если вы не хотите… долгого эффекта - вам хватит половины.
        - Спасибо.
        Он не услышал, как Томас ушел, закрыв за собой дверь. Смотрел на свое отражение - изможденное лицо с заострившимися чертами, делающими его похожим на мертвеца, смотрел, как пятна света красят все в желтоватый, восковый оттенок, и думал, что весь мир на проверку оказался таким - мертвым и желтоватым.
        Интересно, можно ли с помощью «Трели» и отлаженного механизма создать новый мир - такой же мертвый и страшный, но кажущийся ярким и живым?
        Но для этого целый мир должен страстно пожелать этой иллюзии. Он точно знал, что желает другой. «Трель» была вязкой, чуть маслянистой и терпко-кислой на вкус. У нее был привкус лекарственной стерильности, выдающий обман. Но Уолтер и хотел быть обманутым.
        Сначала ничего не происходило. Он вглядывался в зеркальную муть, где жил только его двойник, заглядывающий ему в лицо.
        Тень Джека появилась за его спиной привычно и легко, как и десятки раз до этого.
        - Что за чушь ты опять придумал? - устало спросил он.
        - Ты сказал, что призраки приходят, чтобы люди могли их отпустить.
        - Ты опять ничего не понял, глупый мальчишка, - устало вздохнул Джек. - Что, Томас вернул мать?
        А свет становился ярче. Сначала он стал ярко-оранжевым, тревожным и злым. Но потом с него словно сошла ржавчина, засияла ярким, солнечным золотом. По стенам заструился кремовый шелк обоев, окно, закрытое тяжелыми ставнями, вдруг сбросило их словно оковы, оставив только тонкую темную раму, прозрачное стекло и пену белоснежных занавесок. Пол медленно светлел, исчезал мусор, и скоро остались только белоснежные доски паркета.
        Только Джек оставался таким же, каким был. Он стоял у Уолтера за спиной, желчно усмехаясь, словно радуясь бессилию эликсира. С его волос текла вода, частые пятна крови чернели на пальто и алели на манжетах, а зеленый шарф свисал с шеи, словно петля.
        - Убедился?
        Но Уолтер смотрел, не оборачиваясь. Он знал, что дом, который еще недавно был живым, сдастся быстро, но Джек, который был по-настоящему живым так редко, будет сопротивляться до последнего.
        Капли воды, срывались с его волос все чаще. Они насквозь пропитали воротник и рукава пальто, стекали по лацканам, впивались в шарф. Джек поднял лицо, и Уолтер увидел, что взгляд у него стал растерянный и какой-то беспомощный, совсем как тогда, в их прощание в Вудчестере.
        - Уолтер?..
        Он, не отрываясь, смотрел в зеркало.
        Он хотел, чтобы Эльстер забрала из приюта хорошая семья, и она ничего не узнала о «Механических Пташках».
        Хотел, чтобы «Пташек» вовсе не существовало.
        Хотел, чтобы отец любил его.
        Но если он что-то и понял, так это что человек видит только то, во что способен поверить. Он мог поверить в то, что убьет Эльстер, потому что поверил, что Джек убил Кэт. Мог поверить в то, что надеялся увидеть сейчас.
        Но «Пташки» были воплощением незыблемого, того, с чем на самом деле бесполезно бороться - хоть дурманом, хоть истовой верой, хоть революциями. «Парнас» вытащит наружу их секреты, уничтожит компанию. Человечество получит урок, пощечину, одну их многих, которые получало всю историю.
        Сделает выводы? Изведет в себе жестокость, построит новый, лучший мир?
        Уолтер слишком устал, чтобы поверить в это. Музыкант Уолтер может быть и смог. Но лорд Уолтер Говард, сколько бы платков ни сжег, унаследовал не только зеленые глаза и склонность к безумию, но и родовую мизантропию. Эльстер стала жертвой не каких-то людей, которым можно было предъявить обвинение и успокоить совесть. Она, как и другие «пташки», была жертвой человеческой натуры, которой дали лазейку в запретах.
        Но Уолтер мог поверить, что для Джека все могло сложиться иначе. Поэтому был уверен, что увидит то, ради чего вглядывался в зеркало.
        Капли становились все чаще. Вода текла с промокшего насквозь пальто на белоснежный паркет и растекалась густым и бордовым, а спустя мгновение бесследно исчезала. Она текла по лицу Джека, и почему-то он не пытался ее вытирать. Уолтер видел, как медленно меняется его лицо, и никак не мог поверить.
        Черты его не изменились - без сомнения, это был его брат, такой, каким Уолтер всю жизнь его знал. И все же это был совершенно другой человек. Он и не замечал, сколько на этом молодом лице было морщин - на переносице, в уголках губ и глаз, жесткие черточки, тянущиеся от крыльев носа.
        Но вода смывала эти морщины, делала лицо мягче, безжалостно забирала из взгляда светящийся зеленый яд.
        - Ты же знаешь, что это не будет правдой? - прошептал Джек.
        - Будет.
        - Ты не можешь в это по-настоящему верить, Уолтер.
        - Это будет правдой, - упрямо повторил он.
        Нет пальто, нет темных пятен на белоснежной, закатанной до локтей рубашке, а шарф превратился в шелковый платок, завязанный бант по моде Флер - Джек писал, что такой завязала ему Кэт в своей усадьбе, а он не решился его распустить. Тогда Уолтер представил себе Джека, носящим платок со смесью брезгливости и испуга. Теперь его, казалось, совершенно не заботил этот фривольный жест. Он стоял посреди этой белой комнаты, и его волосы были сухими, а лицо спокойным. Уолтер видел, что он смотрит на дверь и слышал частый перестук каблуков - кто-то поднимался по лестнице. Он смотрел, чувствуя себя так, словно опять вторгается в запретное, но не мог ничего сделать - без него не будет этого белого дома и женщины за дверью.
        Теперь он - Спящий. Это ему снится Сон о Джеке, который жив и счастлив в своем доме на горе, где из окон видно спины пролетающих птиц.
        Дверь открылась. Уолтер думал, что забыл лицо Кэт - когда-то в прошлой жизни стоя в Вудчестере перед ее портретом он думал, что ее черты стерлись в памяти. Но сейчас он видел ее ясно, как в жизни - острый подбородок, тонкие губы, маленькие круглые очки. Только не было темной пудры, которой она выделяла скулы, потому что на Альбионе ее чуть круглое лицо считалось недостаточно красивым. И кружевного воротника под горло, на который она часто жаловалась Уолтеру, тоже не было - она стояла на пороге, улыбаясь Джеку, и ничего не знала о его истерических попытках создать у себя в лаборатории механическое сердце и собственном изуродованном теле на операционном столе.
        Сзади действительно хлопнула дверь, а за спиной у Кэтрин появилась длинная черная тень. Уолтер почувствовал легкое раздражение, быстро переросшее в глухое отчаяние - кто-то тряс его за плечо.
        - Уолтер, чтоб вас! - в голосе Томаса звучала паника. - За вами пришли, отцепитесь вы от проклятого зеркала! Морок разбился - Уолтер стоял перед зеркалом, отражающим пустую комнату и желтоватый мертвый свет.
        Глава 25. Охота на лис
        Томас был бледен, но с его лица наконец-то сошло выражение отстраненной тоски. Сейчас он напоминал себя-на-дирижабле, а в синих глазах под тревогой плясали искорки предвкушения.
        - Что случилось? - хрипло спросил Уолтер, с трудом возвращаясь в реальность. Ее уродство и несправедливость сейчас были особенно мучительны.
        - За вами пришли.
        - Что?..
        - За вами пришли! - рявкнул Томас, сжимая его плечи. Он бросал слова ему в лицо, но до Уолтера никак не доходил их смысл. - Какой-то мужик с женщиной, это ваш жандарм?!
        - Откуда я знаю?! - морок окончательно спал, и теперь Уолтер почувствовал, как паника резким ударом проникает в сердце. - Как он выглядит?!
        - Высокий, в очках и форменной шинели без нашивок. Женщина с ним маленькая, в платье Утешительницы. Больше в темноте из окна не видно.
        - Проклятье!
        Томас молча сунул ему в руки ружье и коробку с патронами.
        - Умеете?
        - Конечно.
        - Берите сестру, идите на чердак, - торопливо затараторил он. - Там открывается окно и под ним - лестница наружу. Чердак пустой, но там очень скрипучий пол, вы все поняли?
        - Да. Где Зои?
        - Я ее уведу. И попытаюсь не впустить их в дом, но ничего не обещаю.
        Уолтер кивнул и бросился наверх.
        Эльстер по-прежнему спала, обняв его сюртук. Он потряс ее за плечо и начал беспорядочно запихивать вещи в саквояж.
        - Унфелих здесь! - коротко бросил он, как только она открыла глаза.
        - Унфелих?..
        Лицо ее стало растерянным, а губы жалко искривились, а потом вдруг словно по щелчку невидимого выключателя растянулись в лучезарную улыбку. Глаза ее были полны ужаса, но к лицу словно прилипло угодливо-радушное выражение. Уолтер на секунду растерялся, глядя на эту молчаливую истерику, но Эльстер вдруг с силой потерла лицо рукавами и залепила сама себе звонкую пощечину - он замер с протянутой рукой, не успев ее остановить. Когда она подняла глаза, в них хоть и по-прежнему стоял ужас, но выражение было вполне осмысленным.
        Он сорвал с кровати тряпку, смял и сунул Эльстер в руки.
        - Все будет хорошо. Идем.
        - Ты поэтому с ружьем?!
        - А как еще сделать, чтобы было хорошо?! - огрызнулся он, подталкивая ее к лестнице.
        Чердак действительно был пуст. Единственное окно выходило на противоположную от ворот сторону, но прямо под ним сидел один из псов. Он мог легко застрелить собаку, но не мог сделать этого без шума.
        Уолтер подергал ручку окна. Она покрылась тонким слоем ржавчины, врезалась в ладонь и жалобно скрипела, легко проворачиваясь в пазу.
        - Фотце! - прорычал он.
        Окно было не открыть - только разбивать, привлекая внимание.
        Оставался единственный шанс, что это все же не Унфелих - он работал один. И точно не имел поддержки Колыбели.
        Может быть, это какой-то другой мужчина в безликой шинели.
        - Уолтер? - лицо Эльстер было совершенно белым, но она не плакала и не дрожала, только сцепила пальцы так, будто пыталась их сломать. - Это конец, да?
        - Нет, - твердо сказал он, заряжая ружье, пока можно было не бояться выдать себя щелчками. На пять патронов, ружье с Континента. Темный, отполированный приклад, черный ствол с жадным провалом дула - зыбкая надежда, пучок из пяти тонких веточек, которые могут вытянуть из болота двоих людей.
        - Если что - ты меня пристрели, ладно?
        - Спасибо, я уже пробовал - не понравилось, - съязвил он. Ощущение близкого боя смыло куда-то всю мягкость и тактичность, оставив лишь оскаленную жестокость.
        Никогда еще он не убивал тех, кого ненавидел. Он точно знал, что даже постаравшись не войдет в милосердный боевой транс, превращающий убийство в танец - Унфелих был его врагом не потому что носил другие погоны или имел глупость напасть на дирижабль.
        Он нашел на полу оба люка и убедился, что они открываются. Быстро прошелся по доскам, удовлетворенно кивнул и увлек Эльстер в угол, куда не падал свет.
        - Сиди тихо, не вздумай бежать или геройствовать, - он старался говорить как можно спокойнее, но слышал в собственном голосе незнакомые рычащие нотки. - Станешь за мной и будешь стоять тихо, ладно?
        - А Зои?.. - прошептала она.
        - Ее обещал забрать Томас. Прости, я не могу вас обеих спасать, тем более Зои… - он осекся - во дворе раздался выстрел, а за ним - еще два. Уолтер торопливо отошел в угол и прижал Эльстер к себе, закрыв ей рот ладонью.
        Хлопнула входная дверь.
        … Совсем как в Вудчестере, когда жандармы пришли за Джеком…
        - Вы отдаете себе отчет в том, чьи это были собаки?! - донесся злой голос Томаса вслед за торопливыми шагами.
        Уолтер почувствовал, как облегчение на миг ослабило злость. Он не расслышал ответа и не смог узнать голос ответившего. Но голоса было два - спокойный мужской и миролюбивый женский.
        Они о чем-то говорили, сливая три голоса в монотонный гул.
        Сердце Эльстер стучало так, что казалось, его услышат люди внизу, а ее дыхание жгло ладонь частыми, мелкими выдохами, а под манжету заползало что-то горячее и мокрое - она все-таки плакала.
        … Ричард Говард не хотел пускать жандармов в дом, не хотел, чтобы они поднимались по лестнице, чтобы они…
        Уолтер раздраженно тряхнул головой, прогоняя видение. Да, все повторялось - внизу пожилой мужчина и законники, пришедшие за человеком наверху. Но он не Джек, и сдаваться не собирался.
        Между досками виднелись щели. Когда люди начали подниматься по лестнице, Уолтер различил их голоса так четко, будто говорили рядом с ним.
        - Я понимаю, что вам придется сообщить о нашем визите, но поверьте, речь идет об очень опасных людях. Мы непременно уладим все разногласия с «Соловьями», - женский голос был полон меда. Незнакомка низко мурлыкала успокаивающую песенку, словно убаюкивая внимание.
        - Здесь нет никаких опасных людей, - глухо отвечал Томас, - я вам это говорил и скажу снова. Здесь только я и моя мать.
        - Что в запертой комнате? - спросила женщина.
        - Соловей. И я не собираюсь открывать, у меня есть на это полное право.
        «Запер Зои вместе с миссис Даверс. Проклятье, девочка точно не будет сидеть тихо», - подумал Уолтер, чувствуя, как страх знакомо тянет ростки от позвоночника по ребрам.
        - Мы не в Кайзерстате, - вкрадчиво произнесла женщина. - И здесь всем плевать на конфиденциальность «Соловьев». Именно поэтому их редко разрешают вывозить из страны.
        - Вы тоже не из альбионской жандармерии, - огрызнулся Томас. - И о вашем визите я уже сообщил, служба безопасности будет здесь очень скоро.
        Уолтер успел подумать, блефует Томас или нет, но не успел поймать следующую мысль - раздалось еще два выстрела и глухой звук падения. Дыхание, бьющееся о ладонь, замерло, а Эльстер застыла в его объятиях, словно окаменев.
        - Отто, ты мозги в Кайзерстате оставил?! - прошипела женщина. - Договорились же - никаких трупов кроме твоих клиентов! Тебе нужны проблемы с альбионским правительством и до кучи с «Соловьями»?! Сейчас?!
        - Иди проверь чердак, а я посмотрю что здесь, - раздался голос, и Эльстер вздрогнула так, что Уолтеру пришлось прижать ее к себе крепче. Он никогда не задумывался о том, как зовут Унфелиха.
        Он приподнял Эльстер над полом и опустил у себя за спиной, молясь про себя чтобы ей хватило благоразумия не двигаться. Наставил ружье на дверной проем и замер.
        Женщина поднималась, стуча каблуками по лестнице, совсем как Кэт в его видении. Только он ждал не с радостным предвкушением.
        Если бы только Унфелих пошел сам - Уолтер рискнул бы проверить, кто из них выстрелит первым.
        Дверь открылась с пронзительным скрипом и женщина брезгливо переступила порог, мазнув белым кружевом подола по грязному полу. В руках она держала револьвер, и первое, что заметил Уолтер - она не бестолково выставляет перед собой оружие, как делают те, кто не умеет целиться. Он отметил уверенность движений, обманчивую расслабленность позы, и только потом посмотрел на лицо вошедшей.
        Она остановилась посреди чердака, встретившись с ним взглядом.
        - Ты?! - прочитал он по губам. Уолтер только кивнул, не опуская ружье.
        Бекка опустила револьвер и показала ему ладони. Ткнула пальцем в пол, потом вопросительно подняла указательный палец.
        - Двое, - одними губами ответил Уолтер. - Девочка, больная.
        Бекка кивнула. Прошлась по полу трижды ударив каблуком в нескольких местах.
        - Сюда, сюда и сюда, - прошептала она и вышла, захлопнув дверь.
        Одновременно с хлопком раздался грохот, затем приглушенный крик и короткая возня. Бекка часто застучала каблуками к одной из комнат. А затем прозвучал выстрел, и Уолтер почувствовал, как горечь подступила к горлу. Эльстер у него за спиной судорожно сжала его пиджак. Он чувствовал, как она вздрагивает, глухо, беззвучно рыдая, уткнувшись носом ему между лопаток.
        - Договаривались - ты не убиваешь детей, - в голосе Бекки звенела ярость.
        - Она взрослая, - отрезал Унфелих. - Похожа на ту, которую мы ищем. Наверху никого?
        - Никого, - глухо ответила она. - Уходим отсюда, пока не пришли чистильщики соловьиные.
        - Никого он не вызвал. Не успел бы. Но вызвал бы, если бы я его не убил, - мягко осадил ее Унфелих. - Что-то ты мне не нравишься. Там точно никого?
        - Проклятье, ты меня с собой взял, чтобы сомневаться?!
        Раздалось три выстрела - аккуратно в те места, куда она указывала каблуком. Сквозь новые дырки в полу пробивался неуверенный рыжий свет.
        - Видишь? Был бы там кто-то - забегали бы.
        - Они здесь. Больше негде…
        Уолтер медленно сделал глубокий вдох. Один, второй.
        Ладони оставались сухими, а разум - ясным. Он не мог позволить себе бояться. И стоило ему подумать об этом - тень Джека появилась у проема. Он был таким же, как всегда. Ни следа мужчины, которого он видел в зеркале.
        - Слушай, если он никого и не вызвал - они уже сами все узнали и едут сюда! Я с «Соловьями» дел иметь не хочу, это отморозки хуже ваших!
        - Мне тоже не нужны проблемы. Я и так затянул, когда упустил ее на вокзале. Если сюда едут - они в любом случае не по воздуху принесутся, ближайшая деревня в получасе езды. И я сомневаюсь, что охрана в деревне. Но дом огромный, хоть и пустой. Мы не успеем его обыскать как следует, если он все же успел кого-то вызвать… - задумчиво протянул он.
        - Знаешь, как охотятся на лис?
        - Отто, чтоб тебя, я нарушаю все предписания! Ты в первый раз меня так подставляешь!
        - Так уходи, чего ждешь. Вы разве не так делаете, когда опасно? Исчезаете?
        - Именно так, поэтому я до сих пор в петле не болтаюсь и не собираюсь там оказываться! - кажется, Бекка по-настоящему разозлилась.
        - Тогда почему ты здесь стоишь? Там на чердаке есть тряпки или что-то такое?
        - Нет, - выплюнула она.
        - Значит, обойдемся, - бесстрастно ответил он. Уолтер слышал, как двое людей ходят по комнате, раздается шорох, какие-то щелчки и металлический лязг. Он почувствовал, как пальцы словно сводит судорогой. Спусковой крючок казался ему ледяным.
        Чтобы убить Унфелиха, нужно было спуститься по скрипучей лестнице. Вряд ли стрелять в любое мгновение был готов только Уолтер, к тому же он не мог понять, с какой стати Бекка пришла с Унфелихом, но пытается им помочь.
        Эльстер замерла у него за спиной, вжавшись в угол. Она словно перестала существовать - он медленно погружался в какой-то особый транс, совсем не такой как обычно. Стерлись все лица, все детали и эмоции. Все, что имело значение заменили какие-то условные названия и чувства с ними связанные. Девушка за его спиной - цель, которую надо защитить. Человек внизу - враг, разгорающаяся жажда. Доски, на которые нельзя наступать, были словно подсвечены красным.
        Ружье - оружие, холодная тяжесть, продолжение руки, способ достижения целей.
        Он не двигался. Позиция была самой удачной - он увидит вошедшего, а вот его глаза не сразу привыкнут к темноте.
        Но никто не собирался входить.
        Снизу ощутимо потянуло гарью. Уолтер слышал, что Бекка что-то зло и часто говорит, слышал шорох и тихий, настойчивый голос Унфелиха. Он различил в этом невыразительном бормотании какие-то особые нотки - кажется, их с Беккой связывало нечто большее, чем простое партнерство.
        Впрочем, Уолтеру сейчас было наплевать на личные привязанности Унфелиха. Гарью снизу тянуло все ощутимее, а сквозь щели в полу начали проникать плотные дымные завитки.
        - Уолтер… - едва слышно прошептала Эльстер.
        Ружье дрогнуло в руках, как живое. Хлопнула дверь, шаги раздались на лестнице и затихли на первом этаже. Запах усиливался, снизу послышался нарастающий треск.
        - Скажи мне, дом горит? - спокойно спросил Уолтер.
        - Что?..
        - Эльстер, дом подожгли или мне опять мерещится?
        - Подожгли, - беспомощно ответила она. - Что делать?
        - Выбираться. Он нам даже помог - все в дыму.
        - Но он ждет на улице…
        - Он там один. Если бы Бекка хотела ему помочь - выдала бы нас. В крайнем случае вы с ней просто разойдетесь. Вот, держи, - он достал из внутреннего кармана конверт миссис Ровли, который так и не успел открыть, непрочитанное письмо Джека и смятые купюры.
        - Уолтер…
        Он жестом остановил ее. Может стоило попрощаться сейчас. Но он не хотел - во-первых, напряжение было слишком сильным и не оставляло места нежным чувствам. Во-вторых, он боялся, что Эльстер потеряет самообладание и погубит обоих, если поймет, что он действительно готовится умереть.
        Он открыл валяющийся под ногами саквояж и начал беспорядочно выкидывать вещи на пол. Надел пиджак, бросил Эльстер министрансткую куртку, сунул за пазуху скрутку Джека, завернутую в его платок. Наконец он нашел что искал - две маски, которые неизвестно зачем таскал с собой все это время.
        Револьвер он отдал Эльстер.
        - Помнишь, как стрелять?
        - Да… - она смотрела на оружие с таким ужасом, будто он забрал его с трупа.
        - Отлично. Не вздумай палить, пока я рядом, прикрывать меня или спасать, хорошо?
        - Да, Уолтер… ты что, хочешь разделиться?
        - Идем. Держись за мной, не высовывайся, старайся идти след в след, - ответил он, проигнорировав вопрос.
        Не дожидаясь ответа он мягко прошел к двери, не потревожив скрипучих досок, осторожно открыл дверь.
        Все было затянуто дымом, кислотой проливающейся в легкие. На лестнице никого не было - кажется, Унфелих действительно вышел. И скорее всего стоит сейчас на углу дома, чтобы в него нельзя было незаметно прицелиться из окна.
        Попытаться заманить его в дом?
        Хотелось броситься на улицу, спасаясь от разгорающегося в одной из комнат огня, от дыма, просачивающегося через фильтры. Вывести Эльстер из разрастающегося кошмара. Вырваться к воздуху, сладкому от вереска, холодному и чистому.
        Но он понимал, что с первым же вдохом впустит в грудь еще и револьверную пулю.
        И вместо того, чтобы бежать к выходу, Уолтер зашел в комнату, откуда слышал голоса.
        Томас лежал на полу. Тесс сидела рядом, обняв за плечи и положив его голову себе на колени. К нарастающему чувству опасности добавилось инстинктивное омерзение, но он пересилил себя, быстро зашел в комнату и опустился на колени рядом с Томасом. Ему не требовалось даже искать пульс - фокусник был мертв, как и каждый человек, которому выстрелили в голову. Красное пятно растекалось по его свитеру на груди слева, кровь густо пропитывала черное кружево юбки Тесс.
        Времени на прощания не было, но Уолтер, уходя успел заметить, как запрокинула лицо Тесс Даверс. И на мгновение показалось, что перед ним - живая женщина, по лицу которой текут слезы, а мужчина на полу вдруг открывает синие глаза.
        Кто из них теперь настоящий, а кто - механическая подделка, она или он, человек с гладким черным лицом, оставивший на чердаке почти всю человечность?
        Дверь в комнату Томаса не была заперта. Совсем как в кошмаре Уолтера - Зои лежала поверх одеяла, вытянув руку к двери, а платье на спине пропитывала кровь. Она чернела на белом отложном воротнике и заплетала черные бусины в волосы, окрашивающиеся рыжим в отблесках пламени - горела занавеска и огонь уже перекинулся на рабочий стол, заваленный бумагами и какими-то странными механизмами. В проволочной клетке бился живой голубь.
        Сделав Эльстер знак не входить, он все же подошел к кровати, судорожно провел над спиной Зои ладонью, нашел кончиками пальцев едва бьющийся пульс - видимо, Бекка сбила прицел.
        Он затоптал начавший тлеть край покрывала, лежащего на полу и накинул на Зои. Хотел поднять ее на руки, но не смог - ледяные пальцы словно браслет наручников сомкнулись на левом запястье.
        - Брось ее, дурак! - голос Джека впился в виски, затопил разум едким дымом. - Хочешь с трупом побегать?!
        - Она дышит, - огрызнулся он, пытаясь высвободить руку, пытаясь не думать, что делает.
        - Ты скоро не будешь! Брось, если ты и убьешь Унфелиха - придут другие, пускай найдут тело! - Уолтер явственно слышал царапающее отчаяние, словно Джек сам не верил в свои слова, но не то продолжал играть роль, не то не мог отказаться от соблазнительного спасения ценой чужой жизни. - У тебя скрутка с собой, я помогу - ампутация занимает пару минут!
        Рука сама потянулась к внутреннему карману - левая, ведомая ледяным прикосновением. Джек дотянулся из склепа, отдал ему эти проклятые инструменты, раз за разом искушая их использовать.
        Раздался треск - упал тяжелый деревянный карниз - и морок отступил, словно испугавшись.
        - Молодец, Уолтер, - процедил Джек. - А ружье ты дашь девчонке? Ой, вот ведь незадача, она стрелять не умеет!
        Уолтер зарычал от бессилия.
        Выбор был очевидным. Эльстер можно было сказать, что Зои умерла. Можно было придушить ее, чтобы не погибла в огне.
        - Она умерла. Ты хочешь, чтобы она была жива, и «Трель» заставляет ее дышать, - вкрадчиво произнес Джек.
        - Лжешь, - оскалился Уолтер. - Это не может быть так.
        И отогнал от себя эту мысль, будто звенящую муху - он потом подумает о той тьме, которую только что в себе нашел. Если останется жив.
        Огонь растекался по столу, слизывая бумаги. Жар проникал сквозь пиджак и прилипал к коже.
        Шансы выжить и так были призрачны. И они уменьшались, если Уолтер будет тащить раненую девушку.
        Все его размышления заняли не больше минуты, хоть ему и показалось, что он простоял над залитой кровью кроватью столько, что дом должен был сгореть дотла.
        - Ну и дурак, - зло отозвался Джек, глядя, как Уолтер поднимает Зои на руки. - Сдохнешь ты - эти две тоже умрут.
        Он знал, что Джек прав. И на первом этаже, где дыма было меньше, опустил Зои на пол.
        - Помоги лучше, - он поднял глаза на Джека и увидел, как исказилось его лицо - словно он предложил ему нечто непристойное. Но потом, к его удивлению, он опустился рядом с Зои на колени и провел кончиками пальцев по ее плечу.
        - Запрокинь ей руку вот так, пулю не трогай - кровью истечет, сверни этот угол, положи сюда, порви рукав, перетяни здесь, - бесстрастно командовал он, иногда направляя его касаниями к левой руке.
        - Так ты мерещишься мне или нет? - без особого интереса спросил Уолтер, выполняя указания.
        - Пациент пятьдесят три сказал бы точно, - оскалился в улыбке Джек.
        Закончив, Уолтер набросил на Зои край покрывала.
        Он закинул Зои на плечо, почти с облегчением услышав тихий стон. Держать ружье было неудобно, и он чувствовал себя полным идиотом, к тому же тюрьма, операция, бессонные ночи, голод и паранойя сделали свое дело - хрупкая с виду Зои оказалась тяжелее, чем он ожидал.
        - Идем, - бросил он Эльстер, не сводя глаз с лестницы.
        - Уолтер…
        - Идем, сказал! - рыкнул он, тратя драгоценное мгновение, чтобы обернуться.
        Кухня полнилась рыжими отблесками. Уолтер ядовито усмехнулся - устроить спонтанный пожар в пустом доме оказалось непростой задачей. Оставалось огню жадно выгрызать куски стола и шкафов, стремясь обрести силу достаточную, чтобы вырваться и затопить холл.
        В подвал дым не добрался, и Уолтер позволил себе несколько секунд приглушенного рукавом кашля. Ему казалось, дым разъел легкие настолько, что он сейчас выплюнет ошметки на пыльный пол.
        Не успев откашляться, он открыл крышку люка и подтолкнул Эльстер.
        - Иди, я за тобой…
        Он ожидал сопротивления, но она послушно спрыгнула в тоннель.
        Если бы только на том конце не была такая тяжелая крышка - он бы не стал спускаться. Запер бы Эльстер и ушел, оставив ей только один выход - к свободе за забором. Потом, когда все кончится.
        Но он знал, что сделать так - значит, подвергнуть ее риску смерти куда мучительнее, чем от пули Унфелиха.
        И он спустился за ней, закрыл люк и пошел по темноте тоннеля, тихо кашляя в рукав.
        Тоннель кончился неожиданно.
        Он опустил Зои на пол.
        Эльстер замерла у входа и обернулась. Он скорее по звуку догадался, что она сняла маску.
        - Прости меня, Уолтер, - прошептала она, держась на расстоянии, словно боялась его. Он хотел сказать, что они не прощаются, что времени нет, но вместо этого, сбросив ружье с плеча, порывисто обнял ее, прижался щекой к волосам и попытался сделать так, чтобы это чувство проникло в сознание как можно глубже - сердце, бьющееся, казалось, о его жилет, теплое прикосновение к лицу. Эту память он возьмет с собой наверх как талисман, как пожелание удачи и как утешение в смерти.
        - Мне тебя не за что прощать, - ответил он, и это были совсем не те слова, которые он хотел сказать.
        - Я… я виновата во всем, что с тобой случилось! - вдруг всхлипнула она, отстраняясь. - Я тебе еще в Колыбели хотела рассказать, но не смогла, потому что не хотела… чтобы ты меня ненавидел, а теперь…
        - Эльстер, у нас нет времени…
        - Я убила Хампельмана! - выдохнула она истерическим шепотом. Это был почти крик, полный отчаяния, но тихий, едва слышный в сырой темноте. - Я! Помнишь, Тесс говорила еще на дирижабле, что кто-то отправил ему фотографии?! Я их отправила! Украла камеру у парня из газеты! - она исповедовалась торопливо, глотая слова и до боли сжимая его запястья. - Хампельман не знал, что я снимаю, мы там были втроем с еще одной девушкой, с ней я его и снимала… а потом я подговорила другого парня отнести конверт на почту! Я же ему верила в детстве, а он… думала просто… испорчу ему вечер, знала, что жена его, Мария, ревнивая и истеричка, но я понятия не имела, что они друг друга поубивают!
        Уолтер молчал. Ее слова нисколько его не тронули. Значит, Хампельман поссорился с женой и в порыве гнева убил ее, после чего застрелился сам, изведенный скандалом, прошлым разбирательством с «Соловьями» и своим подчиненным, Саттердиком, который за его спиной наделал глупостей. А Саттердика, видимо, убили люди «Соловьев», попытавшись выдать это за серию убийств.
        Но какое это имело значение?
        Эльстер говорила ему что-то еще. Часто, сбивчиво, давясь словами - если бы Хампельман не умер, если бы она не отправила фотографии, Уолтера никто бы не подозревал, за ним бы не охотились. Если бы она не пришла к нему в тот день - он не стоял бы сейчас в этом тоннеле, готовясь умереть.
        Уолтеру много хотелось ей сказать. И среди всех слов не было того, чего ждала Эльстер - он вообще не мог понять, одурманенный дымом, опасностью и ненавистью, в чем должен ее винить.
        Кто-то убил Хампельмана? А разве это не Джек?..
        Ах нет, Джек тогда уже умер - да какая разница, кто убил этого мерзавца, если там, на улице, а может и уже в доме - Унфелих и Бекка, если мертвый Томас лежит на коленях механической копии своей мертвой матери, если нет никакого дома на горе и никогда не будет?
        Ему хотелось, чтобы Эльстер замолчала. Ей было больно говорить, у него не было времени слушать, и он нашел единственный способ оборвать этот поток - коротким, злым поцелуем, совсем не подходящим для прощания с единственной женщиной, которую он любил.
        После этого он скинул пиджак, туго скрутил его, приоткрыл люк и подложил пиджак под крышку. Под кучей веток эту небольшую щель видно не будет, зато Эльстер сможет открыть крышку и выбраться. После этого он подобрал ружье и пошел обратно, не оборачиваясь и стараясь не думать, что оставляет позади.
        Первый этаж еще не горел, только полнился плотным, как альбионский туман, дымом. Сверху доносился треск и гул пламени, хороня надежду Уолтера попытаться выбраться на крышу через окно второго этажа.
        - Ты можешь мне помочь? - хрипло спросил он у стелящегося перед ним дыма.
        - Я существую только рядом с тобой, - печально отозвался Джек. - Не могу заглянуть за угол и сказать, где он стоит.
        Уолтер, кивнув, тихо подошел к одному из окон, медленно повернул ручку и толкнул раму.
        В дом хлынул ледяной воздух, тут же перемешавшийся с дымом, а огонь на кухне жадно взвыл, но выстрела, который он так ждал, не раздалось.
        - Унфелиху торопиться некуда, - усмехнулся Джек. - Он будет ждать пока дом сгорит или ты высунешься.
        Уолтер поморщился. Если бы он только знал, с какой стороны дома стоит Унфелих, а с какой - Бекка…
        - И если бы ты не был идиотом - выбрался бы через лаз. Все лучше, чем здесь дым глотать.
        - Или скажи что-нибудь дельное или заткнись, - попросил Уолтер.
        - Вернись на чердак, я видел там люк на крышу. Открывай все окна по пути, либо он все-таки выстрелит и себя выдаст, либо дом затянет дымом и тебя может не заметят пока будешь выбираться.
        Уолтер поднял глаза. Второй этаж был затянут черным дымом с просвечивающими рыжими сполохами. Фильтры маски пропускали все больше гари.
        - Нужно другое… - прошептал он.
        Картинки гасли в сознании одна за другой: выбраться на крышу, выстрелить в окно, рискнуть выйти, выстрелить вслепую…
        - Или убей сначала ее, а потом себя - сделай как я, - вдруг ухмыльнулся Джек.
        Уолтер растерянно оглянулся по сторонам.
        Джек стоял на лестнице - едва различимый в дыму силуэт, и глаза его мерцали двумя зелеными искрами. Уолтер тихо подошел к окну и выкрикнул куда-то в клубящуюся черноту:
        - Прости меня!
        Он выстрелил дважды - в стену и через несколько секунд в потолок. Затем пнул стоящий рядом табурет.
        Осталось три патрона и драгоценные мгновения, которые он потеряет, перезаряжая ружье. Он тихо встал напротив входа, справа, у пустого стеллажа, прицелился и замер.
        Раздался хлопок входной двери, и Уолтер с трудом сдержался, чтобы не выругаться в голос. Первой мыслью было действительно выстрелить себе в голову - на пороге стояла Бекка. Он видел только ее подсвеченный силуэт. Не мог спросить, где Унфелих, не мог подать сигнал - оставалось только надеяться, что она догадается, что произошло.
        Что она не выдаст его.
        Что не сделает чего-то, что выдаст его.
        … Целую вечность Бекка стоит в проеме, и Уолтер представляет себе, как она щурит слезящиеся от дыма глаза.
        Представляет, как она морщит нос, как искривляются ее губы - и целится в этот размытый силуэт, зная, что у него есть три патрона и нет права промахнуться даже один раз.
        Силуэт дрожит в чернеющем мареве, а Бекка не говорит ни слова…
        - Не попадешь, - вдруг тихо произнес Джек. И Уолтер почувствовал, как прикосновение ледяных пальцев к левому запястью заставляет чуть изменить угол прицела - словно Джек стоит у него за спиной, направляя его руку.
        А может, действительно стоит?
        - Он застрелился! - крикнула Бекка, словно отозвавшись на его мысль. - И ее застрелил, вижу два трупа… прямо напротив меня один и… - она посмотрела прямо на Уолтера. - И слева от входа второй.
        Уолтер почувствовал, как сердце толкнуло по венам что-то густое и холодное. Раз. Второй. Дотянулось до кончиков пальцев, разлилось онемением, расползлось по груди.
        Секунды шли, бесконечные, статичные - дым не качался в проеме, Бекка не двигалась, воздух не втягивался в изношенные фильтры и не проваливался в легкие.
        Если он не попадет с первого раза - ему конец. И Бекке, которая зачем-то решила им помочь. И Эльстер с Зои в тоннеле скорее всего тоже.
        Джек всегда стрелял лучше. Уолтер был недостаточно безжалостен, недостаточно бесстрастен. Джеку не требовался никакой боевой транс, он и фехтовать не любил и умел ровно насколько требовали приличия. Для того, чтобы выстрелить, не нужно никакого транса, только точный прицел и твердая рука.
        Секунды тянулись, словно черные нити в руках Томаса.
        Бекка все так же стояла на пороге, а воздух все так же не попадал в легкие, потому что Уолтер не дышал.
        Наконец что-то двинулось в проеме.
        - Стой, - тихо сказал Джек.
        … Двигается синяя юбка, раздается два нарочитых удара каблуков, и Бекка исчезает из проема, оставляя только пронизанный светом дым.
        Уолтер делает глубокий вдох, впуская в легкие глоток теплого, загаженного воздуха.
        Унфелих появляется на пороге - четкая фигура, сутулые плечи, мешковатая шинель. Черное револьверное дуло смотрит в дым, ищет его, Уолтера, чтобы выплюнуть еще одну пулю.
        - Стой, - повторил Джек. Мягко направил его руку - если ему вздумается сбить прицел - все будет кончено. - Давай!
        Уолтер не почувствовал, как нажал спусковой крючок. Он даже успел представить себе беспомощный щелчок.
        Подумать об осечке или губительном затяжном выстреле, прежде чем понял, что выстрел уже раздался. Унфелих все еще стоял в проеме, но револьвер был направлен в землю. Прошло еще несколько секунд, прежде, чем он упал.
        - Проклятье, - прошептал Уолтер, не веря своим глазам. - Проклятье…
        В микрофоне раздался частый, панический шорох. Он не мог сказать Эльстер, что все закончилось и вряд ли она на слух из подвала отличила бы ружейный выстрел от револьверного.
        - Бросай ружье, я зайти боюсь - вдруг ты еще не успокоился и в башку мне шмальнешь! - раздался злой голос Бекки.
        Но Уолтер никак не мог вернуться в реальность, продолжая целиться в пустой проем. У него осталось всего два патрона, чтобы… чтобы…
        Один патрон для него.
        Один - для Эльстер.
        Еще один для Унфелиха.
        Что делать с еще двумя патронами?..
        - Ты опустил ружье или нет?!
        - Скажи «да», - подсказал Джек откуда-то издалека.
        - Да, - механически повторил Уолтер, не опуская ружье.
        Бекка появилась в проеме, и он наконец смог разжать руки. Ружье с глухим стуком упало на пол.
        - А ну иди сюда, - Бекка простучала каблуками к углу, где он стоял - прямо по дыму, по темным вощеным доскам. Схватила его за рукав и потянула к выходу. - Где девочка?
        Уолтер хотел ответить, но промолчал, ошеломленно глядя на Бекку.
        «Ты меня с собой взял, чтобы сомневаться?!» - прозвучал ее злой голос. А следом - тихий голос Унфелиха, с теми особыми интонациями, которые он расслышал с чердака. «Отто» - много ли людей обращались так к их безликому преследователю?
        И не стоит ли разрядить ружье?
        Нет, ружье слишком длинное и громоздкое - револьвер Унфелиха валяется на ступенях, в луже его крови, стоит взять его и…
        - Уолтер, чтоб тебя, где раненая девочка?! Ты ее забрал или там бросил?! - донеслось из тумана.
        «Раненая девочка», - повторил про себя Уолтер. Что Бекке до слабоумной сестры морлисского революционера?
        - Это значит, что у нее не меркантильный интерес, иначе она бы спрашивала про вторую, - подсказал Джек, и в его голосе слышалось привычное, отрезвляющее злорадство.
        - Забрал, - прохрипел он, стряхивая оцепенение. - Проклятье! Бекка, на кой?!
        - Отто меня обманул и подверг опасности… разоблачения. Если ты постоишь еще минутку - тоже подвергнешь, и я тебя уложу рядышком. С такой же красивой дыркой в груди, - пригрозила она. - Бери этих двоих и поехали, у нас… у меня есть экипаж. Уолтер, дер виксэр, шевелись!
        Унфелих лежал на спине и смотрел стеклянными глазами за мутными стеклами дешевых очков в небо, бросающее блики серого света на его лицо. Он все еще не был похож на злодея, скорее на школьного учителя, увидевшего дым и решившего помочь. Пару секунд Уолтер зачем-то искал в его чертах подтверждение тому, что действительно застрелил палача. Понял, что не найдет и отвел глаза.
        Кровь, чернеющая на серой шинели, была настоящей - все-таки и «фальки» не были механическими птицами. Если бы он выстрелил в механизм - меткость Джека бы не помогла. Скривившись, он опустился на колени рядом с трупом, забрал револьвер и быстро обшарил внутренние карманы - нашелся простой черный футляр с двумя фотографиями - Уолтера сфотографировали при задержании, со второй улыбалась Эльстер, той самой улыбкой, которую он видел полчаса назад, когда сообщил, что пришел Унфелих. Ее еще длинные волосы были убраны в простую прическу, а черты лица едва узнавались под маской косметики - кажется, фотография была из рекламного буклета. Под фотографиями лежали несколько мятых тетрадных листов, исписанных неровным почерком. В другом кармане лежали завернутые в темную ткань паспорта без обложек и несколько удостоверений. В кошельке обнаружились альбионские и кайзерстатские купюры, несколько подписанных чеков и тонкая золотая цепочка для часов. Он хотел вернуть кошелек, но Бекка забрала его и сунула в карман.
        Еще один револьвер висел в кобуре на поясе. Во внешних карманах - пара записок, смятых и истершихся, смятые билеты на дирижабли.
        Вздохнув, Уолтер без особых церемоний сжал запястья Унфелиха и потащил его в дом.
        - Поможешь? - бросил он Бекке. Она, фыркнув, наклонилась и взялась за ноги, не обращая внимания на то, как подошвы ботинок пачкают белые манжеты платья. - Бросай, - скомандовал Уолтер у лестницы и разжал руки.
        Теперь Унфелих лежал ничком у лестницы, и кровь растекалась по темным доскам. Уолтер достал из его кармана револьвер, прислонил дуло к виску Унфелиха и выстрелил, не пытаясь думать, зачем - для надежности или отыгрываясь за свое видение. Потом отбросил револьвер в угол и вытер руки о шинель, там, где она не была заляпана кровью.
        А потом он вышел, плотно закрыл дверь и, не оборачиваясь, побрел к забору, туда, где под ветками скрывался приоткрытый люк. Три собачьих трупа лежали в забора.
        - Я не знала, что вас ищу, - бросила Бекка, державшаяся позади. - Мне твоя девчонка рассказала, откуда сбежала, а Унфелих сказал, что ищет пару воров по заданию кайзерстатской жандармерии. Я бы не стала на ее поиски подписываться…
        - Он тебе нас описал и ты ничего не заподозрила? - отстраненно спросил Уолтер.
        - Он сказал - взрослый мужчина, клирик с мальчиком, ты что думаешь, один такой красивый?! Фотографии показывал - там тебя было и не узнать.
        - Почему сама его не застрелила? - вдруг спросил он.
        - Ты часто в друзей стрелял? Разбирайтесь сами, я тебе дала возможность выиграть, не слишком много от меня хочешь? - огрызнулась Бекка.
        Уолтер только усмехнулся, опустился на колени рядом с люком и открыл крышку. Эльстер смотрела на него снизу вверх, сжимая револьвер, и не двигалась с места. Он стоял на коленях рядом с люком, и вокруг стояла нарушаемая мерным треском тишина, воздух был холодным, пах сухим вереском и горьким дымом, и почему-то совершенно не верилось, что все действительно закончилось.
        Глава 26. Тени в дыму
        Бекка настояла на том, чтобы вести экипаж самой.
        - …толковый альбионский мальчишка практику проходит, небось так затрахался делать припарки от радикулита, что обрадуется огнестрельной ране больше, чем бабе без радикулита, - донесся до Уолтера обрывок ее фразы, когда он помогал укладывать Зои на сидение.
        - Где… проходит? - отстраненно переспросил он.
        - В деревне, куда едем, - терпеливо уточнила она, захлопнув дверь. - Все, полезай.
        Уолтер послушно сел рядом с Зои, чтобы придерживать ее по дороге. Она не приходила в сознание и ему постоянно казалось, что она дышит, но зеркальце Бекки всегда говорило обратное. Если Джек - не плод его воображения, значит, он после смерти нашел в себе силы спасти эту жизнь вопреки своим убеждениям. Только сейчас Уолтер понял, что кусок бархата с эшафота остался гореть в доме.
        Эльстер сидела с неестественно прямой спиной и не говорила ни слова. Иногда открывала рот, собираясь что-то сказать, но потом отворачивалась и пустыми глазами смотрела в окно.
        Они успели отъехать совсем недалеко, когда позади раздался взрыв. Бекка остановила экипаж и несколько мгновений они слушали затихающий гул мотора, а потом - совершенное безмолвие вересковой пустоши.
        - У Томаса две бочки в подвале… которые друзья Бена должны были забрать… - наконец вспомнила Эльстер.
        Уолтер прикрыл воспаленные глаза. Значит, огонь добрался до незакрытого подвала, слизал потемневшее от времени дерево и наконец-то получил достаточно сил, чтобы уничтожить старый особняк «Орноу-на-холме».
        - А вереск не загорится? - равнодушно спросил Уолтер.
        - Я Унфелиху сразу сказала, что гораздо раньше людей «Соловьев» здесь будет пожарная бригада, - ответила Бекка из-за перегородки. - Он не слушал, а я говорила ему, что при опасности разоблачения стреляю и ухожу…
        - Так почему не ушла? - так же бесстрастно спросил Уолтер, решив, что этот вопрос важнее, чем «почему не выстрелила».
        Бекка не ответила, только завела мотор.
        - Отдай письма, - попросил Уолтер, протянув руку Эльстер. Она, в очередной раз сжав губы, словно запирая какие-то слова, молча протянула ему мятые конверты. Он взял письмо Джека, а остальное не глядя убрал в карман - он даже не помнил, что там.
        …
        «Уолтер
        Надеюсь, ты открыл это письмо так, как указывал патер Морн. Не хочу, чтобы твоя импульсивная натура извратила мои следующие слова. Если ты решишь сжечь эти бумаги - пусть это будет твое решение, но решение взвешенное. Впрочем, я не в той ситуации, когда могу диктовать условия и целиком вверяюсь твоему благоразумию.
        Прежде всего хочу сказать о том, что ты наверняка прочитал в дневнике. Я хотел бы заверить, что по-настоящему раскаиваюсь, чтобы ты запомнил меня не тем человеком, каким я тебе наверняка кажусь, но не могу сделать этого. Не хочу лгать - моя жизнь оборвется раньше, чем я успею почувствовать настоящее раскаяние, но может я бы не почувствовал его никогда. Если ты не читал дневник - он лежит в моей комнате в Вудчестере, в нише под камином. Прошу тебя, прежде чем читать дальше, найди в себе силы и ознакомься с этим документом. Я писал его не для чужих глаз, но постарайся понять меня, Уолтер. Я не умещу свою историю в письмо.
        Если ты читал, то для тебя не будет новостью, что все обвинения - правда, и что приговор суда справедлив. Им стоило бы добавить туда еще несколько сотен человек, не считая тех, что я убил в бою, но это произойдет только когда Альбион будет рушиться.
        Но, несмотря на это, и на то, что я не ищу себе оправданий, и надеюсь ты тоже не тратишь время на это в высшей степени бесполезное занятие, мне хочется думать, что кроме презрения ко мне у тебя еще остались хоть какие-то чувства.
        Хотя если нет - что же, я неплохо постарался, верно?
        Хочу сказать тебе, что только теперь понял, что ты был прав все это время. И пускай я боялся за тебя всю жизнь, представляя, как ты подхватишь сифилис в очередном борделе, как тебя застрелят на очередной дуэли, как ты ввяжешься в какую-нибудь сомнительную авантюру, тайно женишься на девушке с фабрики, упьешься до смерти
        Нет, знаешь, Уолтер, ты все-таки был дурак и надеюсь, сейчас поумнел. У меня кончилась бумага, больше мне не дадут - казнь через час и девятнадцать минут. Патер Морн, которого послали мне на предсмертную исповедь, конечно, мог бы достать чистый лист, но я потрачу драгоценное время, которое и так потратил на ненужные подробности про бумагу.
        Мы никогда не понимали друг друга. Я не понимаю тебя до сих пор, и себя тоже не понимаю. Но могу поклясться, что всегда любил тебя, отца и Кэтрин.
        Тем хуже для вас - я стал врачом, чтобы обрести власть над смертью. И Спящий не раз видел Сон, в котором я побеждал ее. Жаль, что в университете мне забыли сообщить что она, как всякая женщина, не прощает унижений.
        Я убил Кэт, и возможно, убил тебя, оставив наследником рода Говардов - ты читаешь это в Вудчестере? Отец смог привить тебе манеры, ты женился на подходящей девушке?
        Если так - прости меня, Уолтер. Я пытался сказать тебе перед смертью, чтобы ты не совершал этой ошибки. Ты нашел в себе силы вырваться?
        Я не должен был метаться между гражданским долгом и личными интересами. Не должен был слушать Кэтрин с ее дремучими страхами, должен был найти в себе силы надавить на нее, заставить обратиться к врачу. Должен был спокойно выполнять свою работу в Лестерхаусе, не терзаясь сомнениями и не пытаясь скрыться от совести, которая не должна была просыпаться. Но я не справился. Кэт умерла, умер наш ребенок, и я тоже скоро умру. Если я не смог - прости, Уолтер, ты тоже не сможешь. Мои прегрешения, ожидания отца и долги происхождения просто раздавят тебя, уничтожат - поверь мне, прошу тебя.
        Я мало что могу для тебя сделать. Я знаю, у тебя ничего нет - отец всегда относился к тебе (уж прости, близкая смерть плохо влияет на мою тактичность) с несправедливым презрением. Я видел счета - он оплатил твое образование, платил по твоим счетам и ссужал небольшую сумму на расходы. Я видел твою бухгалтерскую книгу - да-да, ту, которую ты многозначительно демонстрировал мне каждый раз, когда я заводил с тобой разговор о том, что ты не умеешь тратить деньги.
        Я видел, что она пуста.
        Отец в добром здравии, когда ты это читаешь? Вудчестер, чей он теперь?
        Прошу тебя, если ты когда-нибудь унаследуешь этот дом - не продавай его. Сохрани нашей семье хоть каплю достоинства.
        Я снова отвлекся. Так вот, у меня тоже почти ничего нет. Я все потратил на эксперименты. Но кое-что осталось.
        Уолтер, я оставил завещание. И ты, на то твоя воля, можешь меня за него ненавидеть. Я хотел бы сделать это сам, избавить тебя от ответственности, но не могу - никто не послушает меня, а друзей у меня не осталось, только поручитель, для которого эта ноша непосильна.
        Мне снова придется просить у тебя прощения за то, с чем я тебя оставил.
        У Джеймса Монтгомери - у того юноши, которого я снял с эшафота - остались чертежи. Механическое сердце, Уолтер, прорыв в медицине. Действующий протез, его осталось только немного доработать, и он сможет станет спасением тысяч людей.
        Кто возьмет эти чертежи у меня? Для них я палач, вырывавший чужие сердца - только подумай, Уолтер, какая-то газетенка написала, что я их ел! Потрясающее невежество.
        А потому вверяю эти чертежи тебе. Решай, что делать с ними.
        Почему я говорю о выборе? У меня есть серьезные подозрения, Уолтер, и я не вправе с тобой ими не поделиться. Как ты знаешь, я писал в Кайзерстат и предлагал им формулу «Грая». Мне отказали, и я сначала не мог понять, почему. Я предусмотрел абсолютно все - Кайзерстат испытывает серьезные проблемы с вооружением, у них не было средств спонсировать такой проект, к тому же у них серьезные внутриполитические проблемы, перечислением которых я не стану тебя утомлять. Почему они отказали?
        Я обещал подписать все, что угодно. Я был готов застрелиться после получения чертежа. Но мне отказали.
        Я нашел только один ответ. Думаю, «Механические Пташки» - просто грязный обман. Я не нашел нигде свидетельств создания столь совершенного механизма. Эрих Рейне писал о своей Иви как о «дивной красоты фарфоровой кукле, которая сошла с витрины». По-моему старый маразматик просто заигрался.
        Ты видел фотографии с той выставки? Иви - игрушка, игра в Спящего от честолюбивого врача. Искусная подделка, но не совершенная.
        Но все, кто был в их борделях, говорят, что девушек нельзя отличить от настоящих.
        Я никому не сказал об этих подозрениях, чтобы не навлечь беду на тебя и отца, только сознался в государственной измене, чтобы меня точно повесили. После этого я видел, как отец пытается вытащить меня из тюрьмы, признаюсь, я испытывал чувство не проходящего стыда…
        Я снова отвлекаюсь. Слов слишком много, а времени слишком мало.
        Механизм, Уолтер, совершенный механизм. Я создал одну из главных его шестеренок, нет, я изобрел заново паровой двигатель для человеческого тела - мое механическое сердце будет стучать в груди долгие годы, а когда придет его срок, его, как и всякий механизм, можно будет починить.
        Мне не под силу решить, заслужило ли человечество этот двигатель, Уолтер. Посмотри на Альбион - сотни этажей совершенных зданий, фабрики, дающие возможность иметь все блага цивилизации не надрываясь, паровые экипажи, дирижабли - и люди, которые там живут. Я знаю много об этих людях, я разложил немало из них на аккуратные столбцы формул и рекомендаций. Я выписывал мази от подагры и эликсиры от депрессий. Врач - словно канава, куда стекаются все людские нечистоты. Когда-то их, верно, выплескивали в переулках, но теперь общество вместе с паровыми экипажами получило множество подготовленных докторов.
        Мои чертежи у Джеймса Монтгомери в запечатанном конверте. Забери их и реши, что с ними делать - мне застит глаза мизантропия и горечь моих ошибок, я не имею права их касаться.
        Но у меня есть еще кое-что. Кроме чертежей в конверте и пустых сожалений. Во втором конверте у Джеймса - у патера Морна есть копия - хранится мое завещание. Я написал его когда убил Мери Келли. Тогда я знал, что все кончено.
        Я оставляю тебе все, что у меня есть, кроме имущества в Вудчестере. Счет с остатками денег - тебе не хватит на безбедное существование, даже если ты читаешь это через пятьдесят лет после моей смерти и там накопились проценты. Но все же это сумма, способная решить немало проблем.
        Я строил дом, для нас с Кэт. Она не хотела жить в Вудчестере, а я видел, что Альбион ее убивает. Дом в провинции Флер, в Вирлью. Тебе должно понравиться там - это тихое место. Дом стоит на горе, и иногда можно видеть спины пролетающих мимо птиц.
        Из окон восточной части видно море. Дом остался недостроенным, и может быть денег на счету хватит на благоустройство. Но там уже можно жить, не испытывая никаких неудобств.
        Это - моя собственность. Теперь твоя - я оформил все бумаги, ключи в конверте с завещанием. Что делать с этим домом - решай сам. Если ты отрекся от меня - продай его. Как говорится, на деньгах следов нет.
        У меня кончается время. Я сказал какие-то не те слова. Не сказал самого важного, а что это - «самое важное» - кажется, до сих пор не понял.
        Прости меня, Уолтер. Надеюсь, Сон, который смотрит Спящий о тебе будет счастливее, чем мой».
        …
        Уолтер опустил письмо. Первые слова Джека падали в пустоту и ему пришлось перечитывать три раза - ни душа, ни разум не отзывались, словно остались там, в горящем доме. Но с каждой строчкой каллиграфически выведенного прощания, он чувствовал, как оживает. Когда Джек писал эти строки, у него оставалось совсем немного времени до того момента, когда он встанет в центр креста на незастеленном бархатом участке эшафота. Когда Уолтер читал их - постепенно приходило осознание, что весь мир теперь снова открыт ему.
        «Из окон иногда можно видеть спины пролетающих мимо птиц», - толкнулось в сознании, когда он опустил листы.
        Эти же слова говорил ему Джек еще тогда, во время операции. Уолтер тогда понятия не имел ни о каком письме и мог поклясться, что Джек никогда не упоминал ни о каком доме. Он почти не общался с братом в последние месяцы перед его смертью и понятия не имел о том, что он что-то строит.
        Значит, назойливый призрак действительно не мерещился ему? Или в какой-то момент фантом, порожденный измученным сознанием сменила настоящая тень брата?
        Он вспомнил, что сначала видел Джека то в бордовом сюртуке, то в рубашке и жилете, а потом он стал являться ему в заляпанном кровью пальто. Что поначалу он подталкивал его на ужасные поступки, упиваясь жестокостью своих слов, а потом злоба в его словах сменилась скорее горькой иронией, игрой в самого себя, и несколько раз он по-настоящему помог ему.
        Пациент пятьдесят три, тот, что смог совладать со своим безумием, говорил, что видит мертвых людей и говорит с ними.
        Уолтер попытался вспомнить, что клирики говорили о призраках. Кажется, упоминаний этого явления почти не было, но Колыбели не настаивали на том, что люди уходят бесследно. В конце концов «Сон абсурден и зыбок», как часто говорили на проповедях.
        Бекка вела аккуратно, предпочитая скорость мягкости поездки, понимая, что тряска скорее убьет Зои, чем небольшое промедление. Уолтер, словно впервые увидев, дотронулся до лба Зои - холодного и липкого. Губы ее посерели, но дыхание стало глубже и ровнее.
        Эльстер сидела молча, опустив взгляд на сцепленные в замок пальцы. У нее не было писем, способных вернуть ее к жизни, но Уолтер вдруг вспомнил, что у него есть подходящий случаю конверт.
        - Все закончилось, - тихо сказал он ей, протягивая руку.
        - Да, - глухо отозвалась она. - Все закончилось.
        - Я его убил, - сообщил он. - Томас сказал, что в Кайзерстате беспорядки, что «Парнас» ищет компромат и готов ухватиться за любую возможность. Если хочешь - я напишу им письма. С десяток, отправим с разных отделений, - он слабо улыбнулся. - Все узнают правду. Или ее уже узнали. Тебе больше нечего бояться. А еще Томас сказал, что меня не ищут. Мы свободны, Эльстер. Как птички, те, которые настоящие.
        - Томаса убили, - прошептала она. У нее были сухие красные глаза и почти такое же серое как у Зои лицо. - Из-за меня… И тебя из-за меня чуть не…
        - Томас сделал выбор сам. Он знал кто я, с самого начала. И все равно впустил нас… он был прекрасным человеком, и мне больно от того, что он погиб и от того, что пришлось его там оставить. Надеюсь, следующий Сон будет счастливее… но ты ни в чем не виновата. То, что он погиб не означает, что тебе нужно было оставаться там, или что нельзя было просить кого-то о помощи.
        - А письма? Ты услышал, что я тебе про письма сказала? - прошептала она.
        - Услышал. Может, ты Саттердику под руку нашептывала, чтобы он запчасти налево продавал промышленными партиями?
        - Нет…
        - А может ты подала этим замечательным людям идею, как бы нажиться на человеческой тяге к вседозволенности?
        - Нет… - повторила она, не поднимая глаз.
        - Ну тогда ты знаешь, кто виноват, - он улыбнулся и протянул к ней руки, стараясь не смотреть на свои манжеты, заляпанные частыми полосами крови.
        - Ты уйдешь, да? Тебе теперь незачем со мной возиться…
        Он достал конверт миссис Ровли - уже сильно помятый - разорвал его и вытряхнул на ладонь пару браслетов - переплетение черных шелковых шнурков с серебряными цепочками.
        Эльстер смотрела на браслеты с таким ужасом, будто он показал ей кандалы.
        - Не шути так…
        - Я не шучу.
        Считалось, что если шнурок порвется в первый год - брак будет неудачным. Вдовцы носили браслет на левой руке, и Уолтер только сейчас понял, что Джек сменил руку только в день их прощания в Вудчестере, приняв потерю.
        Конечно, у Джека браслет был гораздо дороже. Эти миссис Ровли купила в деревенской лавке, там же, где покупали эгбертские лавочники и крестьяне.
        Уолтер испытывал инстинктивное отвращение и к процессу бракосочетания, и к самой его идее. На его памяти ничего хорошего из этой затеи не выходило - если брак и не был просто сделкой, как у Джека, то это неизменно влекло фатальные последствия. Да и Эльстер, наверняка видела немало таких браслетов на своих клиентах.
        Как только шнурок рвался, тонкую черную линию набивали на запястье. Те, у кого не было денег на татуировку, рисовали стойкой черной краской.
        - Уолтер…
        - У меня есть бумажка от патера Морна, что мне можно церемонии проводить. Все будет честно.
        Он не знал, как иначе пообещать, что всегда будет рядом. В конце концов, там, где он вырос, это был единственный способ.
        Эльстер протянула ему правую руку, и он с облегчением застегнул браслет.
        - Как хочешь отметить это знаменательное событие? - спросил он, глядя, как она воюет с его застежкой.
        - Хочу в ближайший деревенский кабак, и чтобы мне дали ящик джина и ведро, - проворчала она.
        Если бы Джек видел, как лорд Уолтер Говард обходится с его указаниями - обязательно испортил бы момент своим недовольством. Но его не было, и Уолтер подозревал, что не будет уже никогда - если не у зеркала в полутемной комнате Томаса, то сейчас он точно отпустил его.
        …
        Бекка оставила Зои в доме доктора в деревне. Доктором оказался молодой мужчина, высокий, гладко выбритый, в дорогой одежде. Уолтер наблюдал за ним из окна экипажа. Он разглядел синюю нашивку на его пиджаке - университет Ревенфор, тот, который заканчивал Джек. Зои и правда была в хороших руках.
        Уолтер с Эльстер, в крови и саже, из экипажа не выходили. Бекка купила в ближайшей лавке одежду. Платье висело на Эльстер мешком и ей пришлось подвязывать ворот косынкой, чтобы он не сползал с плеч, а Уолтер выглядел как похороненный в рабочем костюме клерк, через неделю выбравшийся из могилы, но их это не особенно смущало. Уолтер, признав бессмысленность попыток отстирать с замызганной ткани жирную сажу и кровь, устроил ритуальное сожжение их старой одежды в железном поддоне на заднем дворе вожделенного Эльстер деревенского кабака.
        Бекка, наотрез отказавшись участвовать в попойке, ушла спать.
        После этого они действительно заказали по бутылке джина, решив пока обойтись без ведра. Пару часов они сидели в углу друг напротив друга, разделенные столом, почти не моргая смотрели друг другу в глаза и пили, пытаясь смыть последние дни горькой можжевеловой водкой, которую здесь выдавали за джин.
        Ничего не выходило - Уолтер никак не мог почувствовать мути опьянения, хотя третья на двоих бутылка подходила к концу. Эльстер не отставала, и в ее глазах явно читалась тоска. Стоило ему подумать, что она и правда настолько искусно сделанный механизм, что просто сама не знает об этом, как Эльстер, не меняя выражения лица, и, кажется, даже не закрывая глаз, уронила голову на скрещенные руки и уснула прямо за столом.
        Он обнаружил, что на ногах стоит достаточно твердо, чтобы идти, а не ползти в снятый на втором этаже номер, но недостаточно, чтобы нести Эльстер на руках. Пришлось будить ее - следить, чтобы она не споткнулась и не упала с лестницы он пока мог.
        А потом он запер дверь, проверив ее несколько раз, упал рядом с Эльстер на неразобранную постель, успев восхититься забытой роскоши чистых застиранных простыней и соломенного тюфяка, и уснул.
        Он спал и не видел снов. Ни мертвой Эльстер, ни Унфелиха, ни тюрьмы, ни Джека. Он спал, и черный пустой сон лился в измученную душу, как вода.
        Он проснулся ночью, почувствовав, как что-то изменилось, нарушив окружающую гармонию. С трудом открыв глаза,
        Уолтер разглядел Эльстер, приподнявшуюся на локте и задумчиво смотрящую на его лицо.
        - Что случилось? - спросил он.
        Он все еще был пьян, и она, судя по глазам тоже. И Эльстер начала говорить. Она говорила тихо, иногда путаясь в бессвязных кружевах слов, иногда громко, с какой-то патетической истеричностью, а потом снова переходила на шепот.
        В ее словах было мало смысла, это был поток, тщательно запертого, годами гниющего в душе. Она говорила о своих страхах и ненависти. Говорила о том, что никогда никого не любила и не собиралась любить, сравнивала свою физическую стерильность с душевной пустотой и напоминала ему, аристократу-лорду-Говарду, что ему полагается наследник и дочка, которую можно удачно выдать замуж. Говорила еще какие-то глупости, а Уолтер слушал с непроницаемо серьезным лицом, понимая, что сейчас происходит примерно то, зачем она предусмотрительно просила ведро, только вместо джина и желчи ее рвет словами.
        - Все? - спросил он, когда она замолчала.
        - Да.
        Если Уолтер что-то еще понимал в жизни, то все высказанное сейчас действительно принесет ей облегчение, а вот все, что он попытается ответить начисто сотрется из ее памяти к утру.
        - Тогда давай спать.
        - А утром ты меня выгонишь?
        - Обязательно. Я бы и сейчас с удовольствием, но я слишком много выпил, - непроницаемо ответил он, пытаясь вытащить из-под себя одеяло не вставая.
        Эльстер, целиком удовлетворенная его ответом, положила голову ему на плечо и уснула. Уолтер, наконец справившись с одеялом, укрыл ее и подоткнул края.
        …
        Утром Эльстер пожаловалась на головную боль и осталась спать. Уолтер оставил ей воды у кровати и пошел вниз.
        Бекка ждала их в общем зале. Она каким-то невероятным образом умудрилась не испачкать платье, только сменила белые манжеты и нижнюю юбку. Стоя на лестнице Уолтер заметил, как она осеняет знаком Спящего какого-то пьяницу с самым благостным видом. Пьяница не уходил, что-то прочувствованно говорил ей и тянул руки словно в молитве.
        Решив не дожидаться, пока Бекка достанет револьвер, он быстро спустился и подхватил мужчину под локоть.
        - Хотите проверить, будет ли следующий Его Сон о вас более счастливым? - лучезарно улыбнулся он, выводя его на улицу. Кажется, мужчина даже не заметил, что он не сам вышел.
        Уолтера устраивало. Хмыкнув вслед, он вернулся в паб.
        Бекка смотрела на него с усмешкой, разбившей всю напускную кротость.
        - И вам утречка светлого, - промурлыкала она, когда он подсел к ней за столик.
        - Перестань делать такое лицо, как будто тебя только что из глухой деревенской Колыбели выпустили, - попросил он, оглядываясь в поисках подавальщицы.
        И вместо подавальщицы наткнулся взглядом на стоящую в дверях девочку. Она стояла не двигаясь и исподлобья смотрела прямо на него.
        Уолтер замер, чувствуя, как сжимаются зубы.
        Девочке было не больше двенадцати. Высокая, с длинной шеей и неожиданно крупными ладонями, в невзрачном буром платье - обычная девочка-подросток, на которую Уолтер обратил бы внимание только если бы она обратилась к нему.
        Но ее платье было изъедено черными подпалинами, еще тлеющими по краям. Одна коса сгорела наполовину, а второй попросту не было - половину головы покрывал отвратительного вида ожог, захватывающий лицо и спускающийся рваными краями на щеку.
        Девочка молча подошла к их столу и стала за спиной Бекки.
        - Эй! - кто-то тряс его за плечо. Уолтер поднял ошеломленный взгляд и увидел стоящую за его спиной подавальщицу. - Вы заказывать-то будете?
        - Кофе, - прохрипел он.
        - И завтрак на двоих, - скомандовала Бекка. - Ты себя в зеркало видел, привидение?
        От мысли о еде горло обожгло желчью, но он только кивнул, соглашаясь с тем, что с голодовкой пора заканчивать.
        Ни Бекка, ни подавальщица не видели девочку. Уолтер всегда знал, что в Эгберте живут эксцентричные люди, а Полуночники были постоянными персонажами анекдотов про невозмутимость, но не до такой степени, чтобы не обращать внимания на обгоревшего ребенка.
        Он растерянно оглянулся - может, Джек все же не покинул его? Уж он-то точно может рассказать о мертвых людях.
        Но Джека нигде не было.
        Наркотики еще действуют? Двух недель не прошло.
        Но девочку он точно никогда не знал, и никогда не боялся ничего, связанного с огнем.
        «Один из пациентов, номер пятьдесят три, оказался живучим. Он пережил все навязчивые мысли и страхи, не наложил на себя руки… Утверждает, что слышит и видит мертвых».
        «Допрашивал пятьдесят третьего пациента. Он сказал, что видит рядом со мной Кэтрин. Сказал, она говорит ему, что я должен спать»…
        «Пациент пятьдесят три сказал бы точно», - тремя вспышками зажглась догадка.
        Один из пациентов Джека, пережив все свои страхи, стал видеть не только своих мертвецов. Если бы Джек был больше сосредоточен на проекте, а не на Кэтрин - смог бы изучить это явление. Но он застрелил пациента, напомнившего ему, что Кэт умерла.
        - Бекка, у тебя была дочь? - спросил Уолтер.
        - Нет, - ответила она и улыбнулась.
        Годы жизни на Альбионе научили Уолтера распознавать такую плохо прикрытую ложь.
        - Пожар? - спросил он, словно не заметив ее ответа.
        - Война, - пожала плечами Бекка. - Не твое дело, мальчик. Нужно уметь отпускать мертвых.
        За ее спиной никого не было. Но если девочка стояла там - значит, Бекка своему совету не последовала.
        …
        Бекка уехала через три дня, не попрощавшись. Револьвер она оставила второй раз, не то в качестве прощального подарка, не то просто забыла.
        Зои провела у доктора две недели. Всех денег, что у них оставались не хватило бы, чтобы покрыть даже два дня ее лечения, но студент не мог выставлять высоких цен на свои услуги. К тому же Уолтер, почти не веря в то, что когда-то действительно этим занимался, по вечерам играл в пабе, где они остановились. У хозяина нашлась мышастая залапанная гитара, и Уолтер с удивлением вспоминал простенькие эгбертские песенки про новые ботинки и тех, кто томится в казематах. И чувство, которое испытывал, когда люди, пришедшие выпить, отзывались на гитарные переборы одобрительным гулом.
        Когда-то ему казалось, что этого достаточно для счастья, но теперь он рассматривал это лишь как способ уменьшить арендную плату.
        Призраков он видел редко и в очередной раз радовался, что Альбион научил его самообладанию. Пришлось завести привычку не здороваться с незнакомцами первым - некоторые выглядели как обычные люди, просто никто, кроме Уолтера их не замечал. Подумав, он решил, что видит людей такими, какими их запомнили люди, не сумевшие их отпустить.
        И забыл об этой особенности, понадеявшись, что когда «Грай» окончательно выведется из организма, мертвецы пропадут сами.
        Эльстер навещала Зои каждый день. Уолтер провожал ее к дому доктора, но не заходил внутрь - единственный раз, когда он зашел вместе с Эльстер, Зои испугалась его так, будто это он в нее стрелял.
        Уолтер отстраненно подумал об очках и тут же забыл. Бесполезно отрицать, что он брат убийцы и у него «злые, страшные глаза». Он больше не пытался найти способ отречься от Джека, спрятаться от всего, что их роднило. Общие черты не предрекали им общую судьбу, теперь он точно это знал.
        «Парнас» было не достать, а в эгберстких газетах, которые Уолтер покупал каждый день, не было ничего о Кайзерстате. Он ждал, что их будут искать, пошлют кого-то вместо Унфелиха, но все было тихо.
        Через две недели, когда жизни Зои ничего не угрожало и доктор дал добро на путешествие, Уолтер купил три билета на дирижабль до Альбиона.
        Все повторялось - он оставил паб, где играл, его ждет аэродром Альбиона. Но сейчас он собирался в это путешествие с чувством легкой обреченности, с какой люди идут на неприятную, но необходимую операцию.
        Патер Морн встретил их на крыльце Колыбели Голубой - без сюртука, в рубашке и ритуальном шарфе. Совсем как в прошлый раз, когда Уолтер пришел, умирая от воспаления в поисках спасения. Только сейчас он стоял прямо и мог позволить себе роскошь не прятать лицо.
        На следующий день Уолтер вызвал экипаж к воротам Колыбели. Эльстер он оставил с Зои - все же она привязалась к девочке, и скоро им предстояло попрощаться.
        К тому же это был путь, который Уолтер хотел проделать один. Ради этого он завязал на шее платок Джека, чувствуя его прохладную тяжесть как прикосновение.
        Он ехал по альбионским улицам, потребовав сделать лишнюю петлю, чтобы проехать мимо Площади Подмостков. Там экипаж остановился, и Уолтер несколько минут стоял перед пустым эшафотом, а потом перелез через ограждение и поднялся на помост.
        Доски были чистыми, черными от морилки и прилипшего к ним тумана. Найти здесь следы пятен крови Джеймса Монтгомери было невозможно, и уж тем более следы Джека, бросившегося на этот эшафот через толпу. Зато Уолтер нашел в углу застрявшую в доске пулю. Не стал даже пытаться ее забрать - пока не заменят доску, это будет след Джека, не смытый альбионскими дождями.
        Потом он вернулся в экипаж и до самого поместья Монтгомери просидел не шевелясь.
        Джеймс Монтгомери встретил его вместе с девушкой в мокром белом платье. Анну Стэнхоул, из-за романа с которой Джеймс тогда и оказался на эшафоте, Уолтер видел пару раз на приемах, ее представляли как возможную невесту. Впрочем, ни Уолтер, ни Анна в восторг от этой идеи не приходили и старались держаться друг от друга подальше.
        Теперь она стояла за спиной Джеймса, сдавленно улыбалась Уолтеру, и вода капала с ее длинных распущенных волос на ковер, не оставляя следов.
        Значит, брак с Арнольдом Блаунтом не состоялся или продлился совсем недолго.
        Джеймс долго хмурился и просил у Уолтера документы - не узнавал его. Пришлось показать конверт с письмом Джека и сообщить несколько подробностей.
        Уолтер, бесцеремонно расположившись в кресле у камина Джеймса, перебирал бумаги.
        У Джека были странные представления о «сумме, необходимой для безбедного существования», а может Уолтер просто отвык иметь больше, чем нужно на джин и ночлег. Он обнаружил адрес особняка, его чертеж, указания по доработке коммуникаций. Все личное осталось в письме, в пухлом конверте, который принес ему Джеймс, были лишь сухие цифры и юридические документы. И указание - Джек не смог отправить перевод со своего счета для родных Мери Келли, потому что тот счет арестовали. Второй он успел переоформить на Уолтера, сохранив деньги.
        Уолтер с удовольствием отправил бы переводы семьям остальных его жертв, но указания Джека были сухи и конкретны, а где искать родных проституток, называвшихся прозвищами, он понятия не имел.
        Он смотрел на бумаги, на описания особняка, и отчетливо понимал, что не готов сейчас туда ехать. Тяжело вздохнув, он убрал бумаги в конверт и вернулся в Колыбель, больше не пытаясь ездить по памятным местам. На Центральную Площадь, где повесили Джека, он не нашел в себе сил приехать. Хотелось навестить его могилу в фамильном склепе, но второй раз в Вудчестер Уолтер не поехал. К тому же патер Морн сказал, что Ленне недавно родила Ричарду Говарду долгожданного наследника, и пока оба супруга живы, хотя Ричард странно кашляет и прячет платки, а донна Скалигер выглядит изможденной, но очень злорадной.
        В Колыбели Уолтер все же нашел нужные газеты - в Кайзерстате начались беспорядки. «Парнас» напечатал изобличающую статью раньше, чем Эльстер успела написать в редакцию письмо. «Механические Соловьи» сумели сохранить репутацию помогая расследованию, и по всей видимости, скрыть демонстративное убийство Саттердика и его жены.
        Все же никому не приходило в голову, что можно искусственно придать живому человеку сходство с умершим, а значит, «Соловьи» сохраняли свою тайну.
        В номере «Парнаса», который Уолтеру удалось достать, он нашел безжалостную, ядовитую статью о двух десятках самоубийств, произошедших по стране сразу после публикации их прошлого материала. Пишущий, не скрываясь, злорадствовал и предлагал читателям подумать, «что нужно было совершить, чтобы не вынести мысли о том, что совершили это с живым человеком»?
        Уолтер не чувствовал торжества справедливости в этих словах. Ему было тошно.
        …
        Чертежи Джека Уолтер оставил патеру Морну. Он обещал отправить их знакомым врачам, а создателем их указал одного из принявших Безличье клириков.
        Через неделю после возвращения Уолтер купил билеты на дирижабль, который с тремя пересадками направлялся в Де Исте. Солнце, море, зелень и вино, которые обещала ему родина донны Скалигер, были по его мнению единственным, в чем они с Эльстер нуждались.
        Он никому не сказал, куда едет и не загадывал, когда вернется.
        Однажды он найдет в себе силы приехать в дом, завещанный Джеком, но только не сейчас.
        Сейчас он стоял на аэродроме, ожидая посадки, и Эльстер, стянувшая с руки имитацию, переплела свои механические пальцы с его. Уолтер мог поклясться, что чувствует это прикосновение.
        Эпилог. Дом, который построил Джек
        Сад потонул в темной сорной зелени, задушившей цветы в когда-то разбитых клумбах. Прошлогодняя листва, которую никто не сметал, гнила на дорожках, а черная краска на заборе кое-где слезла и металл зиял ржавчиной, как ранениями.
        Дом, вокруг которого был разбит этот сад, был небольшим коттеджем из светлого кирпича. Он казался фигуркой на торте в патине сахарной пудры. Контраст с окружающим запустение ощущался от этого только сильнее.
        - Милое местечко, как раз в духе Джека, - Эльстер с интересом разглядывала дом, склонив голову к плечу.
        Уолтер улыбнулся. Ему понадобилось время, чтобы приехать сюда и смотреть на дом, не чувствуя страха перед прошлым.
        Два года они с Эльстер прожили в небольшом городке в Де Исте, снимали квартиру под самым чердаком. Эльстер очаровало окно - огромное, круглое, занимающее почти всю стену. Двух лет спокойного сна на чистых простынях, нормальной еды и любви, не омрачаемой постоянным страхом, оказалось достаточно, чтобы уничтожить следы их бегства.
        Эльстер больше не напоминала заморенного котенка - она поправилась, волосы ее уже касались плеч, а из взгляда ушла затравленность и постоянное ожидание удара. А еще в Де Исте жил мастер, ради визита к которому Уолтер и Эльстер проехали полстраны и сняли квартиру в многоэтажном доме на окраине города на целых два месяца. Он заменил белеющие на загоревшей коже полосы татуировок другими узорами - в пестром переплетении цветов и стеблей сидела сорока. Клюв ее касался левого плеча, а хвост спускался до поясницы. Уолтер понятия не имел, сколько на самом деле шрамов осталось на ее коже, но теперь уродливая ложь превратилась в произведение искусства.
        Уолтер смотрел теперь спокойнее и мягче, и держать спину ровно ему удавалось с едва заметным усилием - в Де Исте он занимался переводами документов для местной торговой компании и много времени стал проводить в кабинете.
        Эльстер, фыркнув, прервала его размышления:
        - Тебе надо еще тут постоять, разглядывая фасад, или внутрь зайдем?
        - Пошли, - улыбнулся он и протянул ей руку, когда она переступала через порог. Подхватывать ее на руки показалось ему слащавым жестом, призраком альбионских традиций.
        Сначала дом показался ему ослепительно белоснежным - белым здесь было почти все. Оттенки от стерильно-больничных, до приглушенно-кремовых прихотливо растекались по доскам пола, шелку обоев, упирались в цветочные барельефы под потолком и рассеивались солнечным светом, отражающимся от всего этого великолепия.
        - Как тебе? - с сомнением спросил он.
        - Кажусь себе шелудивой бродячей собачкой, забежавшей в богатый дом, - скривилась Эльстер, не решаясь пройти дальше пушистого серого половика у дверей. - Пошли посмотрим комнаты.
        Столовая оказалась такой же белоснежной. Светлое дерево, истлевшие, но когда-то белые розы в хрустальных вазах, едва розоватые занавески на окнах - все это выглядело неживым. Уолтер только вздыхал и щурился - все это великолепие явно было устроено по вкусу Кэт. Он мог бы не зная сказать, когда делался ремонт - достаточно вспомнить, в каком году были модными эти стулья, вышивки на скатертях и прихваты на шторах, а стол он узнал, как старого знакомого, и даже, если бы постарался, вспомнил бы его номер в альбионском мебельном каталоге.
        Из окон действительно было видно море и стелющийся город - сочетание зеленых пенистых крон и красных черепичных крыш.
        Второй этаж явно был компромиссом между вкусами Кэт и Джека - часть спален были привычно темными, с более сдержанной обстановкой. Хозяйская же спальня представляла прихотливое сочетание черного, зеленого, золотого и белого. Уолтер смог только восхититься безупречному вкусу человека, который отвечал за интерьер и смог подобрать идеальное сочетание этих, казалось бы, несочетаемых оттенков.
        - Мы сможем здесь жить? - спросил Уолтер, проводя рукой по шелковому изумрудному покрывалу на кровати. Ткань отзывалась настороженной скользкой прохладой.
        - Ну, это место для альбионского аристократа и его супруги. Ну такой… леди, - Эльстер произнесла это слово без издевки или зависти, но в ее голосе слышалась пропасть, отделяющая ее от этой самой «леди». - Зато я видела там такую темную нору с огромным письменным столом, наверное кабинет твоего брата. Тебе там удобно будет с бумажками, а мне можешь поставить диванчик, и я там буду спать.
        - Да, «нора» и на меня произвела… благоприятное впечатление, - сдавленно улыбнулся он.
        - Уолтер, ради всего святого, перестань разговаривать как будто у нас деловая переписка по поводу твоего перевода! - Эльстер сорвала с кровати покрывало, подняв облако пыли. - Какой кошмар! Ладно хоть матрас вроде мягкий. Или нет? Иди сюда, проверь… ты неправильно проверяешь матрас. Всему учить надо - ложись на спину…
        …
        Почта пришла уже к вечеру, когда Уолтер собирался предложить Эльстер спуститься в город поужинать. Почтальон - черноглазый парень с печальными, вислыми усами, - стоял у кованых ворот и разглядывал сад с таким презрением, словно сам Ричард Говард внезапно решил проверить, как устроился его сын.
        - Письмо полгода вас ждет! - вместо приветствия сообщил он, сунув Уолтеру конверт. - Вы же мистер Говард?
        - Этот вопрос полагается задавать до того, как отдадите корреспонденцию, - мягко укорил его Уолтер.
        - Да-да, так вы или нет?
        - Письмо для Джека Говарда или Уолтера Говарда?
        - Да мне до жо… безразлично, сударь. Если вы вор - я жандармам завтра так и скажу, а если вы мистер Говард, который должен сюда въехать - значит, и письмо ваше.
        - Какой милый мальчик, острый на язычок дер-р-р фот-цен-ле-кер, - промурлыкала Эльстер у Уолтера за спиной.
        Уолтер поспешил закрыть ворота и жестом отпустить почтальона, лицо которого уже покрылось красными пятнами. Кажется, это слово он по-кайзерстатски знал.
        - Тебе не хватило врагов, милая? - рассеянно спросил он, ломая печать на конверте.
        - Не люблю прыщавых выскочек, - просто ответила она и потерлась щекой о его плечо. - Что там?
        Он подошел к одной из садовых скамеек, стоящей под незажженным газовым фонарем, смел листья и сел, не отрывая взгляда от листов.
        - Это от патера Морна, - упавшим голосом ответил он. - «Мой милый мальчик, я не знаю, в какой момент вас настигнет эта печальная весть, но крепитесь, ибо отец ваш скончался… числа… месяца… и был похоронен в фамильном склепе… вместе… вместе со своей безвременно почившей супругой»… Эльстер, они друг друга перетравили, - он показал ей листы. Она сощурилась, вчитываясь в бисерные строчки - Уолтер учил ее говорить и читать на альбионском.
        - Потрясающе. Полтора года продержались, думаю им это немало труда стоило… - она подняла на него сочувственный взгляд. - Уолтер, ты…
        - Нет, у меня… у меня слишком много претензий к отцу, и видит Спящий, теперь их стало еще больше… «я убедил вашего отца не подписывать отречение, поэтому вы становитесь»…
        - Уолтер! Уолтер, посмотри на меня! - в голосе Эльстер царапалась паника.
        - Все в порядке, - заверил он, поднимая глаза от письма.
        - Да ты побелел так, что я думала у тебя сердце прихватило!
        - Вудчестер, Эльстер. Джек просил не продавать его, если он мне достанется, но я думал, что он не достанется мне никогда, ведь есть…
        Он замер. Два года он не чувствовал ужаса человека, стоящего на краю. Он почти забыл, как от этого ужаса леденеют пальцы, как он завязывает на шее удавку - яркую, шелковую и скользкую, платком или бантом, а потом протыкает горло серебряной булавкой.
        Два года главной его бедой было то, что он видел мертвых людей. Призраки не исчезли, но если избегать людных мест, то эта особенность не доставляла проблем.
        И теперь все кончилось.
        - «И засим прошу приехать в Колыбель, как только вы получите это письмо, чтобы уладить все юридические вопросы»… Надо было оставаться в Де Исте, - прошептал он, невидяще глядя в желтоватую бумагу.
        - Ты не мог, Уолтер. Ты ведь… обещал, - Эльстер сочувственно коснулась его руки. Ее пальцы, ласковые и тонкие, легко скользнули под манжету к запястью. - Это ведь дом Джека, ты не мог его не навестить.
        - Я не… я не хочу, Эльстер, - беспомощно пробормотал он. - Я не смогу…
        - Эй, ты ведь уже решил, что судьба Джека не определяет больше ничью - да проклятые юбки, обязательно мне столько их надевать?! - судьбу.
        Она, справившись с платьем, села к нему на колени, отделив его ворохом ткани от письма. Уолтер прижался щекой к ее плечу, чувствуя, как в очередной раз рушится казавшийся незыблемым мир.
        - Ну-ка давай сюда письмо. «Милейшее дитя, покладистого характера, проявляет со… созди… а, нет, созерцательность - какие у вас противные закорючки! - натуры, любит наблюдать за бабочками»… Очень мило.
        - Лучше бы они написали, что он неуправляемый и бегает по стенам, - простонал Уолтер в серую шерсть ее жакета.
        - А ну-ка перестань, ты видел, какие там обои? Их же даже не помоешь… хм… о, смотри, тут и фотокарточка есть!
        Уолтер смотрел на фотографию и не чувствовал под собой никакой опоры. Ему казалось, что он оступился и летит в черноту, растянувшийся миг падения длился, и никак не заканчивается.
        С фотографии на него смотрел с недетской серьезностью мальчик с такими зелеными глазами, что даже тусклая фотография не смогла погасить их яда. Черные волосы были гладко зачесаны назад, а спину он держал прямо, словно к курточке сзади пришили линейку.
        Эльстер перевернула фотографию, и Уолтер понял, что все кончено и нет никакой надежды.
        «Джек Говард» - гласила размашистая подпись. И внизу чернела скромная приписка: «младший».
        - Что делать? - спросил Уолтер, удивившись, как ровно звучит его голос.
        - Как что делать? Пошли ужинать. А потом поехали к твоему патеру Морну, - а я говорила, что от клириков одни проблемы, - брата твоего забирать, - пожала плечами Эльстер. - Не в Вудчестере же ты собираешься жить? Постараемся сделать так, чтобы он вырос и не завел привычку убивать людей. А если не получится - свалим все на Джека, который старший.
        У нее все звучало так просто, будто в этом и правда не было никакой проблемы. Уолтер закрыл глаза и поцеловал ее, мешая в этом поцелуе всю благодарность, любовь и страх, что у него были.
        За его спиной раздавался полный торжествующего злорадства смех. Он путался в ветре, шумящем кронами, бился в стекла дома, предназначенного для другой семьи, а потом спускался вниз по горе, мимо пролетающих птиц, разливался над крышами, протекал по улицам, как по венам и падал в шипящие прибоем волны.
        Падал, но никак не желал затихнуть.
        Благодарности
        Моей маме, которая сказала "молодца", а мнение мамы самое важное, поэтому правда стало "молодца".
        Виктории Павловой - моему редактору и верному читателю. Без нее буквы бы чаще стояли некрасиво.
        Ирине Кварталовой - чудесному художнику (и автору вот этих двоих ребят) и увлеченному читателю.
        Екатерине Близниной - автору Эльстер-чибика, очарованной чем-то своим Мии, мотивирующей продождущей листовочки и приятных буковок в комментариях
        Анатолию Герасименко - автору вдумчивых комментариев, отборных шуточек и одного чудесного плаката.
        Неле Павол - художнице, поймавшей взгляд Зои и искреннему читателю.
        Эрилур, Ин Лито, Екатерине Британ, Елене Шилиной, Салихову Василю, Daria Sogrina-Druc и Стекловой Анастасии - прекрасным художникам, рисовавшим арты к книге.
        И всем, кто писал рецензии, оставлял комментарии и дарил наградки - спасибо вам, вы помогали двигаться этой книге!
        Пускай Спящему снятся о вас только хорошие Сны.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к