Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / AUАБВГ / Бачило Александр : " Академонгородок " - читать онлайн

Сохранить .
Академонгородок Александр Бачило
        Чтобы встретить черта, нужно в него поверить. Пока люди верили в нечистую силу, той тоже жилось вольготно. Но наступила эпоха научного мышления, и потусторонним силам пришлось вступить в жестокую борьбу за существование. Борьба разворачивается в научном городке, только что выстроенном посреди глухой тайги на том самом месте, где в древние времена стоял другой город - мрачная цитадель с башней пыток и лабиринтом подземелий, населенная демонами. Страшные чудеса ждут новых жителей Академонгородка - научных сотрудников, строителей, студентов, бомжей, преступников: происшествия, которые заставят испуганных людей поверить в могущество дьявольской армии Стылого Морока. Но вместе с этой верой приходит и другая - неистребимая людская надежда на спасение и помощь со стороны сил добра…
        Александр Бачило
        Академонгородок
        Роман в происшествиях
        Дом на холме (I)
        Пока ехали в трамвае, Гошка заснул и просыпаться на нужной остановке категорически отказался. Марина еле протиснулась с ним к выходу под окрики утрамбованного народа. Мне с чемоданами и сумкой тоже пришлось нелегко. На нас косились неприязненно, с подозрением - уж очень мы были похожи на беженцев, а беженцы всегда раздражают. Особенно тех, кому бежать некуда…
        Трамвай укатил. Мы остались одни посреди неосвещенной улицы. Никогда раньше я здесь не был и даже не знал, что в городе есть такое место. Позади нас тянулся бесконечный бетонный забор, а впереди темнела громада холма.
        - Нам туда, - я показал на смутно прорисованную в небе вершину.
        - Ох, - Марина перехватила Гошку поудобнее. - Ты уверен?
        Я пожал плечами. Уже и не помню, когда я в последний раз был хоть в чем-то уверен…
        - А где дом? - спросила Марина.
        - Отсюда не разглядишь. Светомаскировка, наверное…
        - Как же мы туда заберемся?
        Я взялся за чемоданы.
        - Пошли. Там видно будет…
        К вершине холма вела растоптанная лестница с гнилыми досками вместо ступеней. Она пологими стежками из стороны в сторону штопала холм, отчего идти было ненамного легче, зато гораздо дальше. Мы совсем выбились из сил. Марина никак не хотела подождать, пока я затащу наверх чемоданы и вернусь за ребенком, ей было страшно оставаться в темноте с Гошкой на руках. В городе много разного рассказывали об этих окраинах. Мне и самому не терпелось добраться до чертова дома поскорее. Если бы оказалось, что я перепутал холмы, и никакого дома здесь нет, мы бы, наверное, оба разревелись.
        Но дом был. Серая унылая девятиэтажка в один подъезд, с плохо замаскированными, зато надежно зарешеченными окнами. Когда-то, в хрущебные пятиэтажные времена, такие небоскребы называли «свечками». На стоянке перед подъездом - несколько машин. Черт! Как это я не сообразил, что к дому обязательно должна вести дорога! Карабкались, как дураки, ноги били в темноте. Впрочем, по дороге, наверное, еще дальше, а машину теперь хрен поймаешь…
        Металлическая дверь подъезда производила солидное впечатление. Стрелковый глазок, бронированный домофон - все, как положено. Я поставил чемоданы и набрал номер квартиры. Долгое время ничего не происходило. Гошка захныкал во сне, наверное замерз.
        - Тихо, тихо маленький, сейчас пойдем баиньки! - шептала Марина.
        Вот будет номер, если нас и на порог не пустят. Куда же нам тогда? Хоть в петлю…
        Громко щелкнул замок. Я обрадовано ухватился за стылую металлическую ручку. Дверь нехотя подалась. Из подъезда пахнуло теплом и кошками.
        - Заползайте! - бодро скомандовал я.
        Пока все складывалось благополучно. Замызганные стены подъезда были покрыты незамысловатыми надписями вкривь и вкось. Кто-то плюс кто-то равняется пронзенное сердце, Жирный - лох и, конечно, смерть уродам. Вполне обычные надписи, вполне обычный дом. Вот только ни охранника, ни даже вахтерши здесь не оказалось.
        Я снова поставил чемоданы - теперь перед дверью лифта. Ох, и наломался сегодня с ними - спина не разгибается! Кнопка вызова торчала бесформенным почерневшим огарком. Тоже знакомо. Я кое-как вдавил ее в стену. Прислушался. То ли трубы водопроводные гудят, то ли ветер гуляет в шахте. То ли все-таки что-то едет…
        - Не работает лифт!
        Я обернулся. По лестнице лениво спускался плотный мужик в спортивном трико и шлепанцах на босу ногу. Он на ходу откусывал от большого бутерброда с салом и жевал так же лениво, как шел. Всклокоченная шевелюра с проседью, небритая, опухшая рожа. Повязка на глазу. Черт его знает… Неприятный тип.
        Я подхватил (в который раз!) чемоданы и направился к лестнице.
        - А вы к кому? - он и не собирался уступать мне дорогу.
        - К знакомым.
        - А в какую квартиру?
        От сала губы его лоснились. Толстенный шмат на щедро выломанном из буханки куске хлеба пронзительно шибал чесночком и невольно притягивал взгляд. Свинство какое. При нынешних-то нормах выдачи!
        - А вам, собственно, зачем? - спросил я.
        - А затем, что я управдом, - веско сказал мужик, показав мне в подтверждение бутерброд. - У нас тут случайные люди не ходят. Время сами знаете, какое. Глаз да глаз… - он поправил повязку. - Так что за знакомые, где живут?
        - В семнадцатой квартире, - пробурчал я.
        Очень мне не хотелось говорить с ним на эту тему…
        Управдом усмехнулся.
        - Так бы сразу и говорили! А то - знакомые у них! В эмиграцию собрались?
        Я вздрогнул. Его вопрос и напугал меня, и обрадовал. Больше, пожалуй, обрадовал.
        - А это, правда, здесь? - осторожно спросил я.
        Управдом не ответил. Укусив бутерброд, он разглядывал наши чемоданы.
        - Вас кто прислал?
        - Извините, - Марина поспешно подошла ближе, - мы обещали, что не скажем. И даже клятву давали. Зачем же подводить человека?
        Управдом оглядел ее цепким сизым оком с головы до ног.
        - А он, человек ваш, не предупредил, что ли, вас?
        - О чем?
        - О чем! Что с вещами нельзя!
        - Н-нет…
        - Ох, люди, люди… только о себе думают! - Он небрежно откинул крышку мусоропровода, швырнул бутерброд в темноту и снова грохнул крышкой. - Корабль ведь не резиновый! - наставительно продолжал он, вытирая руки об себя, - а желающих - ох, как много!.. Пошли!
        Из глубины своих трикотанов он вытянул связку ключей на длинном ремешке и отпер низенькую, обитую жестью, дверь под лестницей. За дверью было темно. Ступени круто уходили вниз.
        - Чемоданы - в подвал, - заявил управдом. - Там слева на стенке выключатель. Да за собой не забудь вырубить! Как управитесь, заходите во вторую квартиру с документами, встанете на очередь.
        - А большая очередь? - спросила Марина.
        - Кому как. Некоторые вторую неделю сидят, да без толку!
        Мы переглянулись. Час от часу не легче!
        - У нас ребенок маленький! - сказала Марина. - Он и так уже плачет…
        - Эх, гражданочка! - управдом укоризненно покачал головой. - Тут взрослые мужики плачут, как малые дети! Кому ж охота оставаться на верную смерть? Своя рубашка к телу-то ближе… Чего там, в городе, слышно?
        - Да ничего нового, - вздохнул я. - Ждут.
        - Дождутся, - покивал управдом. - Барнаул-то, говорят, уже не наш…
        - Черепаново ночью сдали, - сказал я.
        - Ох, ё-моё! Что ж это будет такое?! - он заторопился. - Да бросай ты пожитки свои скорей! Мне идти надо!
        Я торопливо спустился по ступенькам в кромешную тьму и, не выбирая места, сунул чемоданы к стене. Управдом ждал меня наверху, нетерпеливо позвякивая ключами.
        - Все! Валите во вторую, там список.
        - А нам сказали - в семнадцатую, - робко заметил я.
        - Ох, не знаю, не знаю теперь… - пробормотал управдом, - мало местов! Загробите мне корабль…
        - А что это за корабль? - спросила Марина. - И где он находится? Как мы, вообще, туда попадем?
        Управдом, уже поднимаясь по лестнице, обернулся.
        - А вот за такие вопросы, дамочка, очень просто можно за дверью оказаться. И выбирайтесь тогда своим ходом, как пожелаете!
        Квартира номер два оказалась жилплощадью в самом изначальном смысле слова
«площадь». Она была устроена из двух, а то и трех объединенных квартир со сломанными перегородками, срубленными под корень унитазами и ваннами. В квартире не было ни щепочки мебели, ни одного, даже встроенного, шкафчика, ни стола, ни табуретки, не говоря уже о диванах и кроватях. И все-таки в ней было тесно. Люди сидели и лежали на полу вплотную друг к другу, ходили, перешагивая через тела, пили воду, присосавшись к единственному крану, торчащему из стены бывшей кухни. Кто-то, пристроившись на подоконнике, писал заявления. Галдели и плакали дети. Гошка сразу проснулся и тоже заплакал. Дух стоял нездоровый и застарелый.
        - Боже мой… - прошептала Марина.
        - Ничего, сейчас разберемся, - я стал пробираться к висящим на стене спискам.
        Возле них толпилось человек десять, один что-то зачеркивал и надписывал шариковой ручкой.
        - Запишите! - распорядился я. - Пехтеревы, три места.
        Человек с ручкой обернулся и смерил меня взглядом.
        - Собеседование прошли?
        - С управдомом? Да, прошли.
        - Блядь, - спокойно произнес человек. - С каким управдомом? В темную комнату вас водили?
        - Э-э… в подвал, что ли? - не сдавался я. - Было дело!
        Человек с авторучкой заметно терял ко мне интерес.
        - Сидите и ждите собеседования, - он махнул рукой в неопределенном направлении.
        - А как же они узнают, кого вызывать?! - забеспокоился я. - Вы ж не записали!
        - А как ты узнал, куда нужно приехать? - спросил вдруг у меня над ухом голос с неприятной хрипотцой. - Сядь и не дребезжи!
        Я отошел от списков и вернулся к своим. Гошка уже не плакал. Он стоял с независимым видом, держа маму за руку, чтобы не боялась, и делал вид, что не интересуется заводной собакой.
        - Ну как? - спросила Марина.
        - Все в порядке, - сказал я. - Скоро вызовут на собеседование.
        - Гошка писить хочет.
        - Госа писить… - задумчиво повторил сын, вздыхая о собаке, которой играла чужая девочка.
        - Это мы сейчас! - я склонился над лежащей рядом объемистой теткой. - Извините, где здесь туалет?
        - То есть как это - где?! - неожиданно возмутилась она. - На улице, конечно! Под себя, что ли гадить?! Итак уже дышать нечем! На голову скоро нальют!
        Она отвернулась, шумно пыхтя.
        - Спасибо, - сказал я. - Ладно, пойдем, Гошка. Не будем ждать милостей от природы. Запасные-то штаны в чемодане остались…
        На улице мы немного задержались. Гошке обязательно нужно было посмотреть на большую машину, которая с ревом выскочила на гору и, подкатив к подъезду, визгливо затормозила. Это был здоровенный джип, сияющий добрым десятком фар, несмотря на строгий приказ по городу о светомаскировке. Приказ, впрочем, совершенно бессмысленный. В этой войне еще ни разу не было воздушных налетов. А если и будут, так светомаскировка не поможет.
        Из джипа долго никто не выходил.
        - Масына сама пиехала, - со знанием дела сказал Гошка.
        Но тут дверца распахнулась, как от пинка, и на землю спрыгнул тощий парень в длинном пальто, темных очках, с ежиком обесцвеченных волос, делающих его похожим на карандаш с резинкой на макушке. В руке он держал ополовиненную бутылку виски.
        - Здесь, чо ли? - от общего презрения к человечеству, он говорил в нос и будто сквозь сон.
        - Смотря что, - ответил я.
        - Так, я не поал, ты хто?! - сразу завелся он. - Самый главный тут, чо ли?
        - Главный - внутри, - сказал я, чтобы отвязаться. - Пошли, сына!
        - Стоять! - отрыгнул парень. - Я тебя не отпускал. Здесь, чо ли, на корабль садиться?
        Он был настолько пьян, что не мог быть слишком опасен. Я молча подхватил Гошку на руки и вошел в подъезд. Дверь за нами закрылась, но щелка замка не последовало. На площадке у лифта курил управдом.
        - Там пьяный какой-то, - сказал я. - Приехал на джипе, спрашивает, здесь ли на корабль садиться.
        Управдом глубоко затянулся, неторопливо выпустил дым, щуря единственный глаз.
        - Твое какое дело? - спокойно спросил он.
        - Да нет, я просто, для информации… Нам бы собеседование пройти…
        - Пройдешь еще, мало не покажется…
        Дверь с улицы вдруг распахнулась, и в проеме появился пьяный, толкая перед собой огромный баул на колесах.
        - Я не поал, - бушевал он, глядя прямо перед собой, - меня чо здесь, за лоха держат?!.. Ты!! - он вдруг увидел меня. - Веди, давай, на корабль! Последний раз добром…
        Управдом бросил окурок и, придавив его ногой, шагнул навстречу парню.
        - С вещами нельзя!
        - Да что ты говоришь?! - рассмеялся пьяный, - Ни с какими нельзя?
        - Ни с какими, - упрямо сказал управдом.
        - Утя-путя! - парень явно от души веселился. - А с такими? - он распахнул плащ и поднял автомат. - Ну? Обосралися?
        Я загородил Гошку и стал осторожно отступать к двери второй квартиры.
        - Давай, давай, батя, - сказал парень управдому, - шевели костылями! Показывай, куда идти!
        - Ладно, пошли, - управдом с безразличным видом стал подниматься по лестнице. Пьяный тронулся за ним, стуча баулом по ступеням. Я живо запихнул Гошку в квартиру, юркнул сам и аккуратно прикрыл за собой дверь.
        - Мама! Мы больсую масыну видели! - закричал он и запрыгал через ноги и спины лежащих к Марине.
        - Ну как вы там? - спросила она. - Успешно?
        - Вполне! - я решил не трепать ей лишний раз нервы и ничего не сказал о парне на джипе. - Не вызывали нас?
        - Нет. Одну только семью вызвали. Зато я уголок заняла удобный! Никто через нас перешагивать не будет.
        Мы расселись на полу и стали ждать. В комнате стоял приглушенный гомон. Кто храпел во сне, кто кашлял, кто переговаривался вполголоса с соседями.
        - На всех этажах так. Вповалку лежат. Некоторые и на площадке, а на седьмом - так даже в лифте. А на девятом пусто…
        - Там темная комната. В нее по одному водят. Смотрят на тебя и решают, пускать на корабль или нет.
        - Как это они смотрят - в темноте?
        - Не знаю. Может, аппарат специальный…
        Общительный Гошка быстро сдружился с трехлетней девочкой и вовсю ковырял ключом в спине заводной собаки.
        - Ты знаешь, - тихо сказала Марина, глядя в сторону, - говорят, Евсино сдали…
        - Кто говорит?
        - Тут один… его вызвали.
        - Откуда он знает?
        - У него приемник иногда ловит разговоры по рации.
        - Чьи разговоры?
        - Не знаю. Случайные…
        - Ну, разговоры, это еще не факт…
        Я потрепал ее ободряюще по плечу. Евсино… Блин! Меньше часа на электричке. Если учесть, что от Неглинева до Евсино они дошли за три дня… Где же этот чертов корабль? Как бы не опоздать…
        - А еще… - Марина смотрела в пол синими, совсем гошкиными глазами, - … говорят, будто их уже видели на окраинах Искитима…
        - Ну, вот это уж точно, вранье! - отмахнулся я. - Тот, кто их видел, ничего уже говорить не может!
        - Совершенно справедливо! - поддержал меня человек в пыльной шляпе и мутных очках. - Дурацкие слухи! За такие к стенке надо ставить! Это их шпионы специально распускают, чтобы вызвать панику.
        - Что еще за шпионы? - лежавшая по соседству бабка выпростала ухо из-под платка.
        - Да те самые, что нефтекомбинат подожгли! - охотно объяснил мужчина в очках. - И жилые дома на Гусинке они же взрывали!
        - Дома взорвались, потому что там плиты на газу! - сказали у окна. - Жильцы посбегали, а газ незакрытый бросили - вот и утечка.
        - А вы откуда знаете? - ревниво спросил запыленный.
        - А оттуда! Где плиты электрические, ни одного взрыва не было!
        - Было, было! - прогудел бас из другого угла. - Только сообщать перестали.
        - А по мне уж лучше так, чем этих дождаться… Милое дело, сидишь дома - бах! И нет тебя.
        - Да? А чего ж вы тогда на корабль проситься прибежали? Сидели бы себе дома!
        - Да где он, тот корабль? Кто его видел?
        - А ну тихо там, у окна! - раздался нервный окрик. - Из-за вас, дураков, всех за дверь попросят!
        Разговор снова притих.
        Мало, подумал я. Мало шансов. Как мы попадем на корабль? Как прорвемся через всю эту толпу? Я-то ладно, а Гошка? А Марина? Если начнется свалка, страшно подумать, что тут будет. Но даже если мы прорвемся. Допустим, прорвемся. Я зубами буду грызть все и всех, но мы прорвемся. И что? Как, спрашивается, корабль, чем бы он ни был - подлодкой, самолетом или ракетой - выберется из мертвого окружения? Да куда еще завезет? Впрочем, сейчас это неважно. Главное - попасть на борт. А шансов с каждой минутой все меньше. И, пожалуй, единственный способ - идти, как тот бандюган - с автоматом. Он хоть и пьяный в стельку, а не дурак. И наверняка уже на корабле…
        Хлопнула входная дверь, и я вдруг увидел его на пороге квартиры. Если бы не белобрысый ежик и не долговязая карандашная фигура, узнать его было бы трудно. Ни очков, ни плаща, ни баула на колесах, ни, тем более, автомата при нем не было. А главное - он был тих, подавлен и абсолютно трезв!
        Осторожно ступая, он прошел к свободному пятачку в центре комнаты и сел, обхватив свои тощие коленки и уткнувшись в них лицом.
        - Эй, новенький! - позвали его от списков. - Слышь, белобрысый!
        Парень поднял голову.
        - Собеседование прошел? - спросил все тот же человек с шариковой ручкой.
        Казалось, он знает ответ.
        Белобрысый кивнул.
        - Записывайся тогда. Как звать?
        - Анальгин.
        - Это что, имя или фамилия?
        Парень пожал плечами и ничего не ответил.
        - Ну, Анальгин, так Анальгин… - человек вписал имя в захватанный листок. - Семьсот четырнадцатый будешь!
        - Извините, а что там, на собеседовании, спрашивают? - поинтересовалась сидящая рядом с Анальгином женщина.
        - Да ничего там не спрашивают! Хотя… - семьсот четырнадцатый задумался. - Хотя отвечать-то приходится…
        - А вы что отвечали? - не отставала любопытная тетка.
        - А что я отвечу? - Анальгин опять уткнулся в коленки. - У меня семья в городе осталась. Жена, сын…
        - Как так - осталась?! - женщина всплеснула руками. - Почему же вы их сюда не привезли?!
        Все головы повернулись к белобрысому.
        - Потому что нельзя мне домой! - Анальгин ударил кулаком в пол. - Ловят меня на них, как на живца!
        - Кто ловит?
        - Братва! Кто! Осатанели со страху. Приду домой - сразу мочканут. И меня, и Галку, и Дениску…
        - А за что? - все любопытствовала соседка.
        Анальгин сплюнул на пол, растер каблуком.
        - Ясно, за что. Слух-то давно ходит… Чтобы выжить, кровь нужна. А тут кто-то сказал - верняк. Положишь двух своих - спасешься. За две жизни одну выкупишь…
        В комнате повисла тишина.
        - Ну мы и раскинули по честнухе, - бормотал Анальгин, - кому жить, а кому - хватит. Да не мой вышел расклад. Выпало мне под нож, а что я им, баран? Вырвался, убежал. Теперь ловят. Галку звонить заставляют, домой звать, - он схватился за голову. - А я ж чувствую, что у нее голос неживой! Все равно их кончат, хоть со мной, хоть без меня!.. - клок белых волос остался у него в кулаке. - И что мне теперь? Одному спасаться, или идти, втроем подыхать?!
        Некоторое время все, кто был в комнате, молчали. Только у двери надсадно кашлял старик, уткнув лицо в шапку.
        Однако, что же это мы сидим, подумал я. Какие бы ни были тут трагедии и драмы, а факт остается фактом: человек, заявившийся после нас, уже прошел собеседование! Действовать, действовать надо! Найти управдома, пусть нас тоже ведет! А то я его и без автомата последнего глаза лишу!
        - Будь наготове, - шепнул я Марине. - Как только мигну от двери, выбирайтесь с Гошкой незаметно.
        - А ты куда? - испуганно спросила она.
        - Не бойся. Просто потолкую с управдомом…
        На площадке, к моему удивлению, царило лихорадочное оживление. Железная дверь была распахнута, напротив нее стоял грузовик с откинутым бортом. Какие-то серые, оборванные люди торопливо снимали с грузовика тяжелые ящики, затаскивали их в подъезд и спускали в подвал. На крыльце стоял управдом и делал отметки на клочке бумажки.
        - Может, помочь? - деловито спросил я.
        Управдом скользнул по мне глазом.
        - Да нет, заканчиваем уже.
        - А что это за ящики?
        Он ответил не сразу.
        - Тридцать два, тридцать три… все, последний! Закрывай!
        Вдвоем с управдомом мы закрыли борт, грузовик развернулся и укатил под гору.
        - Это что, продукты? - снова спросил я.
        - Да какое там! - он рассмеялся. - Чудик один явился вместе с коллекцией каких-то камней! Всю жизнь собирал. Цены, говорит, нет! А мне - куда их? Хорошо хоть, в подвал поместились! А то пришлось бы на улице бросить. Никак народ не поймет, что туда, - он значительно посмотрел на меня, - ничего с собой не возьмешь! Ни еды, ни денег, ни оружия…
        - Вот как раз об этом у меня к вам разговор! - подхватил я. - Того парня с автоматом вы на собеседование уже пропустили, а я с семьей все еще жду…
        - Собеседований больше не будет, - сказал он, входя в подъезд.
        - Как не будет?! - я чуть не грохнулся на пороге, но догнал его и схватил за рукав.
        - А так, - он добродушно похлопал меня по руке. - Не нужны они больше…
        - А мы? Мы что, тоже… не нужны?! - перед глазами у меня плавали каие-то рваные клочья.
        Управдом вдруг расхохотался.
        - Ну чего побелел-то? Не ссы! Всех берем! Безо всяких собеседований! Кто поверил и пришел - все спасутся!
        - В каком смысле - все? - Я все еще боялся выпустить его рукав.
        - Да в таком! Что ж ты думал, на улицу кого-то выгоним? Так всем табором и поедем! Хозяева тоже сердце имеют!
        - Чьи хозяева? - я чувствовал, что плохо соображаю.
        - Корабельные, чьи! И наши с тобой теперь, поскольку поступаем к ним на довольствие на неопределенный срок! Ну что, рад? - управдом усмехнулся. - Не помри только от счастья!
        - А к-когда… мы поедем…. пойдем… попадем на корабль? - я с трудом собирал в кучу разбредающиеся слова.
        - Вот придурок-человек! - управдом хлопнул себя по ляжкам. - Ты что же, так ничего и не понял?! Ну, пойдем, объясню…

1957. Пролог
        Черные ели со всех сторон обступили скалу, заостренную ветрами, похожую на гнилой клык. Свет луны хлестал ее, раскаляя бурый камень до молочной белизны. Ни одной души человеческой не теплилось вокруг, и только могильный холмик у подножия скалы да истлевший крест над ним напоминали о том, что и сюда уже забирались люди…
        Но это был обман. Никто сюда не забирался. Никогда нога человека не мяла сухой хвои под ветвями черных елей. Укромное место. Потаенное.
        В полночь тревожно заухали совы в лесу, по вершинам деревьев пронесся короткий вихрь. Пошатнулся крест, вспучилась могильная земля, пошла трещинами, и, наконец, рассыпался холмик, уступая натиску из недр. Обитатель тесной могилы выбрался на поверхность и принялся отряхивать землю с одеяния, некогда богатого, но сильно пострадавшего от времени и сырости. Глаза его, угольками горящие в темноте, внимательно обшаривали непроглядную глубину чащи. Он всматривался во мрак, словно ждал оттуда чего-то.
        - Зачем подняли меня с постели? - ворчливо бормотал он, - Кому опять понадобился Стылый Морок? И где же вызвавший меня? Убежал за край земли от страха?
        Что-то огромное шевельнулось вдруг за его спиной. Стылый Морок живо обернулся и сразу заметил, как пучится, раздувая круглые щеки, нависшая над ним скала. Уже и нос был виден на каменном лице, и тяжелые замшелые веки дрогнули, как у пробуждающегося от сна человека.
        - Уф-ф! - вздохнул великан и открыл глаза. - Ты здесь, Стылый?
        - Здесь, - ответил вышедший из могилы и, глянув исподлобья в глаза великана, добавил:
        - К твоим услугам, Владыка.
        Каменные губы скривились в довольной усмешке, из хрустальной глубины глаз брызнули веселые отблески.
        Стылый Морок нахмурился. Он ждал ехидных намеков на те давние события, когда за попытку возвыситься ему было определено навеки оставаться в подчинении. Но великан погасил неприятные искры и, став серьезным, заговорил совсем о другом.
        - Я вызвал тебя сюда, чтобы побеседовать без помехи. Речь моя предназначена для одной лишь пары ушей, и я вовсе не хочу, чтобы ее пересказывали в каждом склепе. Надеюсь, и ты будешь сдержан, узнав, в чем суть дела. Но прежде скажи: давно ли был ты в последний раз среди людей?
        Морок быстро глянул в лицо великану.
        - К чему этот вопрос? - спросил он.
        - Отвечай же! - проскрежетал каменный голос.
        - Кому, как не Владыке и Судие Ближнего Круга знать, когда и за что я был навеки лишен права выходить к людям?
        - Времена меняются, Стылый. Возможно, скоро тебе придется снова жить среди них… выполняя волю Тартара.
        Стылый Морок криво усмехнулся.
        - Так вот зачем весь этот маскарад! Могила, крест… Я было решил, что это в насмешку…
        - Увы, нам теперь не до смеха… - великан пожевал каменными губами, будто борясь с последними сомнениями. - Да, я намеренно напомнил тебе о людях…
        - Какие речи я слышу, о, Владыка! - воскликнул Морок, не в силах скрыть иронии.
        - Великий Тартар заинтересовался человеком? А как же догматы? Как же расходящиеся пути? Как же сонмы духов, развеянные за одну лишь мечту о жизни земной? Право, я удивляюсь столь глубокой перемене за столь жалкое количество веков!
        - Глупец! Люди также безразличны Тартару сейчас, как и в твои времена. Но они начинают нам мешать, лезут в соискатели…
        - Соискатели чего? - живо спросил Морок.
        - Неважно, чего. Награды. Приза. Почетного права… Тебя это не должно интересовать, никакой личной выгоды ты не сможешь извлечь - претенденты назначаются не нами.
        - Ого! - Морок был по-настоящему удивлен. - Кто же осмелился задавать Тартару условия игры?
        - Никто, - отвечал великан. - Это игра самой Вселенной. Но Тартар победит в ней, как всегда побеждал до сих пор. У нас есть свои методы…
        - Ну да, - снова не удержался Морок. - Я себе представляю, что это за методы!
        Он тут же умолк и опасливо покосился на Владыку, но тот лишь улыбался с самым приветливым видом, если только скала, похожая на гнилой клык, может выглядеть приветливо.
        - Это очень удачно, Стылый, что ты представляешь себе наши методы. Ведь именно тебе и придется применять их долгие годы…
        - Долгие годы? Да так ли уж велик приз, чтобы из-за него…
        - Если Вселенная, на твой взгляд, достаточно велика, то велик и Приз. Если будущее ее имеет какое-либо значение, то значителен и Приз.
        - Выходит, речь идет о будущем Вселенной? - спросил Морок.
        Владыка в ответ презрительно усмехнулся.
        - Не беспокойся за Вселенную. - сказал он. - Подумай лучше о себе. Если мы проиграем, ты окажешься сказочным пугалом, н и к о г д а не существовашим в действительности. Просто выяснится, что тебя н е б ы в а е т.
        - Как и всего Царства Тартара… - задумчиво проговорил Стылый.
        - Да, черт возьми, как и всего Царства! - рявкнул великан, и черные ели поклонились до земли, а с вершины скалы сорвался огромный камень. - Прекрасная возможность отомстить сразу всем своим обидчикам, не правда ли?
        - О, не гневайся понапрасну, могучий Владыка! - Морок прижал костлявые пальцы, унизанные перстнями, к истлевшей груди. - Мне и в голову не приходило мстить кому-либо из моих судей! Ведь не безумец же я, в самом деле! И не больше вашего люблю людей, навлекших на меня тяжкое наказание. Я согласен стать шпионом и устранить всех неугодных Тартару… - он помолчал. - Куда я должен отправиться?
        Скала, служившая великану головой, дрогнула и, рассыпая камни, медленно повернулась сначала налево, затем направо.
        - Не нужно никуда отправляться, - пророкотал Владыка, убедившись, что поблизости никого нет. - Судьба этого мира будет решена здесь. Но помни - это величайшая тайна Тартара!
        - Да тут же нет ни души! - удивился Морок.
        - Очень скоро здесь будет весьма многолюдно, - великан вздохнул. - Слишком многолюдно! Но я надеюсь на твою расторопность.
        - Тебе не придется усомниться в ней, о Владыка!
        - Да, вот еще что… - великан сдвинул тяжелые брови. - Здесь под землей, в лесах, по рекам, наверняка, есть кое-кто из наших… Так они все в твоем распоряжении. Можешь смело командовать ими от имени Тартара. Если, конечно, разыщешь кого-нибудь. К сожалению, нас осталось слишком мало… Но если тебе понадобятся помощники, кого-нибудь обязательно пришлем…
        - Еще бы! - буркнул Морок. - Должен же кто-то шпионить и за мной…
        - Что ты там бормочешь? - спросил великан.
        - Прости, о, Владыка! Я начинаю рассуждать вслух. Положительно, это дело увлекает меня все больше.
        - Что ж, в темный час!
        Глаза великана закрылись гранитными веками. Откуда-то из самых недр донесся глухой скрежет плит. Через минуту огромное лицо без следа исчезло в складках скалы, а затем и сама скала медленно опустилась под землю. Густые травы сомкнулись над ней, точно волны, не оставив и следа пребывания на поверхности Судии Ближнего Круга некогда великого царства…
        - Прощай, прощай, старый булыжник! - вполголоса произнес Морок. - Думаешь, я не вижу, как дрожишь ты за свою мятую шкуру?
        Он повернулся и пошел туда, где сквозь деревья, вместе с рассветом, начинала просвечивать речная гладь. Издалека вдруг донесся стремительно нарастающий шум. Еще минута, и над лесом, над тем самым пригорком, где только что стоял Морок, пронесся, тяжело перемалывая воздух лопастями, большой зеленый вертолет. Стылый отчетливо разглядел его колеса, иллюминаторы и даже заклепки фюзеляжа. На борту вертолета красовалась алая пентаграмма. Верхушки деревьев качнулись вслед улетающей машине и просыпали на Морока хвою.
        - Академик полетел, - раздался вдруг позади него скрипучий голосок. - Место выбирает…
        Стылый обернулся. Рядом с ним, опираясь на замшелый пень и глядя в небо из-под коричневой морщинистой ладони, стоял низенький, основательно запущенный леший.
        Морок вспомнил о величайшей тайне Тартара, доверенной ему Владыкой.
        - Какое еще место? - подозрительно спросил он лешего. - Для чего?
        - Дык ить для чего ж еще? - разулыбался леший. - Уж это в любом болоте спроси - скажут. Город здесь будет! Этот, как его… Центер сибирской науки!

1960. Бригадир
        Мучнисто-белый от радиатора до кончика цистерны цементовоз, натужно кряхтя, подполз к недостроенному корпусу института Создания Проблем и шумно испустил дух. Из кабины, надсадно кашляя, вылез седой человек в белом костюме. Он сейчас же принялся обхлопывать себя по бокам солидной кожаной папкой, постепенно превращая свой щегольской белый костюм в повседневный - черного цвета.
        - Может, подождать вас? - крикнул из кабины шофер, альбинос по фамилии Гургенидзе.
        Человек с папкой только замотал головой в ответ, теряя седину и отплевываясь с особенной злостью. Гургенидзе не стал спорить. Он снова раскочегарил мотор цементовоза и укатил, махнув на прощание кепкой, под которой обнаружился кружок черных, как смоль, волос. В следующее мгновение клубы цементной пыли из-под колес снова превратили повседневный костюм человека с папкой в щегольской.
        В резком контрасте с шумной, клубящейся дорогой, строительный объект представлял собой уголок первозданной тишины и покоя. Не было слышно ни воя механизмов, ни того деловитого скрежета, с которым каменщики выскребают раствор из носилок, ни добродушного мата, непременно сопровождающего все виды строительных работ. В небе, голубом, как листок нетрудоспособности, неподвижно застыл крюк подъемного крана, и какая-то пичужка уже пристроилась на нем высвистывать свою любовную лирику. Для полноты картины не хватало только дрожания листвы и басовитого гудения пчелы, но листву, как и всю прочую зелень, свели под корень еще до рытья котлована под фундамент, так что пчеле тут совершенно нечего было делать.
        - Где же бригада? - спросил человек с папкой, поднявшись на цыпочки и заглядывая в оконный проем первого этажа. - На гараж их перебросили, что ли?
        Поддон кирпича, стоявший у самого окна, ничего ему не ответил.
        - Р-работнички! - тихо ворчал человек. - Стакановцы! Ни одного на месте нет!
        Сейчас же, словно в опровержение его словам, из-за угла здания показалась тачка. Весело повизгивая колесом, она катилась по доскам, проложенным через зыби и рытвины стройплощадки. Тачку толкал бодрый старик Шаромыслов, всему городку известный как Коромыслыч, искусный плотник и столяр. Совершенно непонятно было, зачем он схватился за тяжелую, неквалифицированную и, главное, низкооплачиваемую тачку.

“Вот что значит довоенная закалка, - подумал человек с солидной папкой. - Нам хлеба не надо - работу давай! Заводной дедок. А бригада, стало быть, на месте. И кое-кто даже работает…”
        Между тем заводной дедок Коромыслыч, приметив папку подмышкой у гостя, стал несколько осаживать тачку. Колесо завиляло, будто прикидывая, куда бы свернуть. Но свернуть было некуда, тачка тянула Коромыслыча прямо к начальству, что было совсем некстати, так как нагружена она была не песком и не щебенкой, не кирпичом и не цементом. Крутой ноздреватой горкой возвышались над дощатыми бортами белые грибы и подберезовики, грузди и маслята, моховики, обабки и подосиновики.
        Тут и начальство, наконец, разглядело транспортируемый груз. Криво усмехаясь, человек с папкой поприветствовал старика:
        - С полем, Коромыслыч!
        - А! - искусственно оживился дед. - Здравствуй, здравствуй, Александр Иванович! Не сидится в кабинетах? Правильно. Ближе к делу нужно быть. Рядом с народом. Время теперь горячее - некогда по кабинетам-то рассиживаться!
        И он так энергично приналег на тачку, минуя начальника, словно боялся опоздать к рекордному триста пятому замесу. Но Александр Иванович пошел рядом.
        - Да, - сказал он, похлопывая себя папкой по ноге, - время страдное. Урожайное, я смотрю… Это что, белый? - он взял из кучи большой гриб с коричневой шляпкой.
        - Подберезовик, - сухо прокряхтел Коромыслыч.
        - Ах, подберезовик! - Александр Иванович с удовольствием понюхал гриб и положил его на место. - И что же, вся бригада на уборке?
        - Зачем вся? По очереди. Тачка-то одна!
        - Так, так, - Александр Иванович сочувственно покивал. - Неудобство!
        - Куда уж! - согласился Коромыслыч. - Да и с тачкой-то не масло сливочное. Ходу ей нету в лесу. Колесо стрянет, через валежины кое-как ее перетаскиваешь. Наломаешься, аж руки болят. Но - стараемся, не сачкуем. Каждый по полной тачке привозит!
        - Может, не стоит так надрываться? - осторожно спросил Александр Иванович.
        - Как то есть - не стоит? - заволновался дед. - Гриб убрать надо, пока институт не поставили. Потом поздно будет. Побьет гриб-то!
        - Чем побьет? - не понял Александр Иванович.
        - Известно, чем! Изотопом.
        Начальник только рот раскрыл от изумления. Он был кандидатом физико-математических наук и курировал строительство со стороны администрации будущего института. За год работы на стройке он всякого насмотрелся и наслушался, но такого еще не слыхивал.
        - Кто это сказал? - спросил он Коромыслыча.
        - Да уж не в газетке прочитали! - самодовольно ухмыльнулся старик. - Мы ж понимаем, сведенье секретное. Только и в нашем передовом классе образованные имеются!
        - Образованные? - прищурился Александр Иванович. - Ну, все ясно. Где он?
        - Хто?
        - Морок.
        Старик пожевал губами, соображая, что лучше: соврать или не расслышать. Но Александр Иванович был настойчив.
        - Бригадир ваш, спрашиваю, где?
        - А! Бригадир-то? Да где ж ему быть? Здесь где-то. На объекте. Если, канешно, в Управление не наладился или на бетонный…
        - А бригада?
        - Так и бригада здесь. На крыше оне загора… ра… работают.
        Александр Иванович махнул рукой, отпуская старика с богом, а сам вошел в здание. Он сразу оказался в огромном зале Синхротронного Инжектора и, шагая наискосок через гулкую тишину, как всегда, невольно замечтался. В пустом и прохладном объеме, пронизанном солнечными полосами, сейчас лишь медленно кружились пылинки. Но Александр Иванович видел другое. Над его головой острыми блестящими линиями прорисовались вдруг цилиндры, кубы и торы будущей установки. Тяжелые магниты, выкрашенные в синий и красный цвета, трубы системы охлаждения, монтажные тали, блоки, вентили, щиты и рубильники. И провода. Километры, нет, сотни километров проводов.

“И разгоним мы тебя, голубчик, - говорил Александр Иванович сотканному из воздуха сооружению, - куда-нибудь за сотню БЭВ. И заткнешь ты у нас за пояс и Церн, и Дубну, и город Бостон, штат Массачусетс…”
        Он осторожно оглянулся по сторонам и тихо добавил:

“Тогда и нас, грешных, может быть, не забудешь…”
        Нужно сказать, что Александр Иванович крепко надеялся на новую установку и отнюдь не собирался оставаться в стороне, когда она начнет давать сенсационные результаты. Не для того он подался в Сибирь, оторвав семью от номерного столичного снабжения, не для того тянул лямку мелкого начальника на стройке, чтобы снова, как в Москве, оказаться в задних рядах, в строке «а также весь коллектив института».

«Шиш, товарищ Шамшурин! - шипел Александр Иванович под шорох шагов, - Не выйдет у вас на сей раз! - сердито сопел он. - Как пойдут эксперименты, да первые публикации, все спросят: кто создал установку? А создатель - вот он, на месте! Не в Москве сидит, докторскую из пальца высасывает, как некоторые, а строит будущее науки своими руками, сам отлаживает и впервые в мире получает феноменальные…»
        Александр Иванович вздохнул. В мечтах получалось все так гладко и бесспорно. В жизни же выходило сложнее. Пока он, забросив науку, второй год месит грязь, покрывается цементной сединой, выбивает кирпич, нервы сжигает на благо родного института, Шамшурин там, в Москве, не разгибаясь, кропает дисер, исключительно ради блага собственного. Да еще хвастается, подлец: вот стану, дескать, доктором, поеду в Сибирь, руководить лабораторией в новом институте.
        И ведь станет! И поедет, вот что отчаянно. Значит, необходимо его опередить. Пустить установку, дать первые результаты, опубликовать и подписаться.

«Обогнать надо! Обойти! Оставить за флагом! - лихорадочно бормотал Александр Иванович. - А тут эти строители…»
        Экстаз научного подвига, на минуту овладевший Александром Ивановичем, не помешал ему заметить, что в потолке зала зияют небесно-голубые дыры. Сквозь них-то и пускало солнце свои пыльные лучи. Плиты перекрытия, которые по графику строительства должны были уже неделю лежать на своем месте, до сих пор положены не были. А ведь не далее как в прошлую пятницу бригадир строителей Станислав Морок бил себя кулаком в грудь пониже комсомольского значка, целовал переходящее знамя и клялся, что срыва графика не допустит.

“Ох уж мне эти добровольцы! - зло подумал кандидат наук. - Ехали бы себе на целину, что ли, речи толкать!”
        По широким пролетам парадной лестницы, свежей, нисколько еще не истертой подошвами и даже не огороженной перилами, он поднялся на пятый этаж и здесь впервые обнаружил признаки жизни бригады Морока. Откуда-то сверху, вероятно с крыши, доносился одинокий голос, неторопливо рассказывающий что-то в полной тиши. Александр Иванович прислушался, но не мог разобрать ни слова. Тогда он направился к сколоченному из досок трапу, ведущему на крышу.
        Едва нога представителя науки ступила на доски, как дружный многоголосый хохот потряс недостроенное здание. Александр Иванович даже отступил и огляделся испуганно, не над ним ли смеются, но вокруг никого не было. Тогда он торопливо взбежал по трапу и оказался на крыше, где немедленно обнаружил всю бригаду в сборе.
        Крановщица Завьялова и стропальщик Аникеев сидели ко всем спиной, обнявшись. Они с надеждой смотрели туда, куда властно звала их комсомольская юность - в лес, на сенокосные поляны, под душистый смородинный куст. Дюжий каменщик Масоненко дремал, вольно раскинувшись на рулонах рубероида, подложив под голову большой кусок гудрона, размякший от жары не меньше самого каменщика. Четверо плотников-бетонщиков воодушевлённо забивали “козла” на пустом поддоне из-под кирпича. Остальные строители сплотились в кружок около молодого человека, внешность которого носила несомненный отпечаток образования в виде очков со сломанной дужкой, а цыганский вечный загар и бойкие черные глаза говорили о глубоком знании самых неожиданных сторон жизни. Это и был Станислав Морок - личность, известная на стройке своим организаторским талантом и рекордными заработками. Неслучайно строители, среди которых некоторые уже перешагнули за средний возраст, с сыновней любовью внимали словам бригадира, буквально заглядывая ему в рот.
        Они еще досмеивались над какой-то шуткой или анекдотом, монтажник Полупанов еще утирал слезу пыльной верхонкой, истерически всхлипывая: “По самые помидоры! Вот, чертяка!”, когда Александр Иванович кашлянул значительно и неожиданно для всех вступил в заветный круг.
        Строители разом притихли. Один из доминошников, уже занесший было руку над истерзанным поддоном, сдержал удар и лишь прошептал еле слышно:
        - Рыба…
        Стропальщик и крановщица обернулись к тому месту, куда звала их рабочая совесть. От внезапно наступившей тишины проснулся каменщик Масоненко и встревоженно приподнял голову вместе с куском гудрона.
        - Здравствуйте, товарищи! - сказал Александр Иванович. - Что это у вас, перекур?
        - Политинформация, - ничуть не смутившись, отпарировал Станислав Морок.
        Было видно, что ему нипочём внезапный приход начальства, что он, напротив, давно ждал Александра Ивановича, чтобы поставить ему очередную задачу по обеспечению строительства.
        - Политинформация? - повторил представитель науки несколько менее грозно. - Хм! Любопытно. И какая же тема?
        - Общий кризис капитализма, - немедленно ответил бригадир.
        На это нечего было возразить. Александр Иванович любезно улыбнулся. Приходилось признать, что застать бригаду врасплох ему не удалось. Но у него оставался еще один козырь в запасе - график работ.
        - Что ж, тема очень актуальная, - Александр Иванович одобрительно покивал. - Кризис капитализма, конечно, налицо. Но какие выводы из этого факта мы должны сделать для себя, товарищи?
        Он обвел всех, кто был на крыше, взглядом Родины-матери и обратился прямо к крановщице:
        - Как вы думаете?
        Крановщица широко моргнула мохнатыми ресницами. В ее васильковых глазах отразился весь мир, включая Александра Ивановича. Но кризиса капитализма там не было.
        - Так какие же выводы мы делаем? - переспросил начальник.
        Стропальщик решил прийти на выручку своей подруге и, шмыгнув носом от напряжения, медленно выдавил:
        - В общем… неизбежный он…
        - Кто неизбежный?!
        - Ну этот… крах системы ихней.
        - Ну, это-то понятно! - Александр Иванович махнул рукой. - А вот что каждый из нас должен сделать для его приближения?
        Он снова обвел присутствующих ревнивым взглядом. Народ безмолвствовал. Но Морок уже понял, куда гнет коварный представитель.
        - Что ж тут сделаешь? - он отчаянно зевнул. - Одно остается - ударным трудом крепить оборону…
        - Совершенно верно! - Александр Иванович так обрадовался, будто хотел прямо сейчас устроить показательный крах капитализма. - Именно ударным трудом! Но заглянем, товарищи, в график наших с вами строительных работ…
        Под затуманившимися взглядами бригады он уверенным движением расстегнул папку и вынул из нее, словно маузер из кобуры, сложенный в гармошку ватманский лист. В этот момент Александр Иванович ощущал себя комиссаром в пыльном шлеме, прибывшим на передовую, чтобы поднять людей в атаку.
        - По плану плиты перекрытия большого зала должны быть уложены к первому августа. На календаре у нас, слава богу, девятое число. И где же, товарищи, перекрытие?
        Бригадир равнодушно пожал плечами.
        - Я бы, товарищ Куприянцев, рад перекрытие класть, да никак не могу, - он чуть повысил голос, - права не имею! Вы портяночку-то пошире разверните, загляните в проект! Там сварочных работ пятьсот часов, а потом уже монтаж перекрытий.
        - Каких сварочных? - опешил Александр Иванович.
        - А уж это вам, ученым, виднее, каких! Строй им, понимаешь, здание, чуть не из одного железа, а сварщиков дают - полтора человека! - Станислав усмехнулся бригаде, и та сейчас же расцвела в ответ понимающими ухмылками.
        - Подождите, где же тут сварочные? - забеспокоился Куприянцев.
        Он был уверен, что знает проект, как свои пять пальцев, но вот сейчас, услышав обвинительное слово бригадира, вдруг усомнился. И точно: словно слепое пятно, два месяца прикрывавшее целую строку в графике работ, вдруг растаяло перед его глазами. И со всей очевидностью проступили черным по белому выписанные пятьсот человеко-часов сварочных работ под спецмонтаж.
        - Вот тебе раз… - Александр Иванович закусил губу. - А вы-то почему молчали?
        - А что я должен - рыдать и плакать? - буркнул Станислав. - У меня вон двое сварных, один пенсионер, другой ученик. Они на плитах еле поспевают, а вы хотите их на спецмонтаж?
        - Вы должны были затребовать сварщиков в Управлении!
        - Да откуда они в Управлении? Там только начальники с бумажками ходят. Гвоздя ни один не вобьет. Нынче сварщики на вес золота!
        - Это не мое дело! - горячился Куприянцев. - У вас комплексная бригада, вы обязаны выдерживать график! Я вообще наблюдаю странное отношение к делу, товарищ бригадир. За длинным рублем гонитесь? Не хотите делиться с лишними людьми? А дело пусть стоит? Дескать, начальство испугается срыва сроков, премиальные накинет? Не выйдет, дорогой товарищ! Мы здесь с вами не на себя работаем…
        Александр Иванович остановился. Бригадир смотрел ему прямо в глаза, и взгляд этот будто шептал Куприянцеву нечто такое, чего нельзя сказать вслух.
        - Конечно не на себя, - тихо произнес Станислав Морок. - Вы, например, Александр Иванович, пашете на товарища Шамшурина…
        - Ч-что? - Куприянцев от неожиданности чуть не оступился в неогороженный лестничный пролет. Морок удержал его за лацкан, но Александр Иванович даже не заметил оказанной услуги. Он думал совсем о другом.
        Откуда бригадиру строителей известна фамилия врага? Откуда он мог знать, чем терзает Александра Ивановича эта подлая фамилия? Как мог он выудить из глубин куприянцевского подсознания главный, самому себе не высказанный страх - предчувствие, что вся нынешняя грязная, лихорадочная работа пойдет насмарку, хуже чем насмарку - на славу и процветание новоявленного доктора наук Шамшурина, а его, Куприянцева А.И., снова задвинут в задние ряды?
        - Пойдем, покурим… - все также тихо предложил бригадир. - Есть разговор…
        Александр Иванович безропотно последовал за Мороком вниз по трапу и далее - в помещение будущей пультовой. Широкий, в полстены, оконный проем пультовой выходил не на улицу, а в зал Инжектора, отчего здесь царили полумрак, прохлада и покой. Скоро, очень скоро тесное помещение до отказа наполнится мерцающими экранами осцилоскопов, панелями перемигивающихся неонок, реостатами, рубильниками, магнитофонами, стульями, чайниками и людьми, но сейчас…
        - Шамшурина вам не обогнать, - жестко бросил бригадир, поворачиваясь к Александру Ивановичу.
        - Почему это?
        Куприянцеву была неприятна уверенность в голосе Морока.
        - Да потому что старик отдает ему свою тему!
        Александра Ивановича прошибло морозом.
        - Этого не может быть… - пролепетал он, - Паркан - Шамшурину?! Чего ради?!.. Позвольте! - встрепенулся он вдруг, - а вам-то откуда это известно?! Тема академика Паркана - закрытая!
        - Для кого закрытая, - тихо сказал бригадир, глядя прямо в глаза Куприянцеву, - а для вас, Александр Иванович, далеко еще не закрытая! Пока вы тут морочите мне голову своими сварщиками, Шамшурин там… женится на Лидочке!
        - На чем… - Куприянцев поперхнулся. - На Лидочке Паркан?!
        - Змей какой, правда? - Морок ухмыльнулся. - А ведь у него дети в Тамбове брошены вместе с женой на какого-то генерал-майора…
        - И все-таки, - слабо упирался растоптанный кандидат наук, - откуда вы все это знаете?!
        - Смешной вопрос! - Морок деловито хохотнул. - От Лидочки и знаю, от кого же еще? Мы ведь с ней когда-то в один детский сад ходили, а такие вещи не забываются! - Морок с размаху чиркнул спичкой о стену и запалил невесть откуда взявшуюся во рту беломорину. - Я был влюблен в нее, но отвергнут. Подозреваю, тут не обошлось без Шамшурина. Если бы не этот интриган, наши сердца давно бы… того… - Станислав выпустил клуб дыма, похожий на большое сердце, и сплюнул, - соединились бы, короче! Но этот гад нашептал академику какую-то мерзость, и старик указал мне на дверь ореховой палкой. Знаете, у него есть, тяжелая такая… Ну и вот. На чем мы остановились? А, ну да! Я в отчаянии бросился, куда глаза глядят, то есть на стройки пятилетки, а она… Она даже не пришла меня проводить на вокзал! Я писал ей письма, от которых рыдала вся бригада, включая Коромыслыча, а в ответ получил вот это…
        Морок выхватил из нагрудного кармашка засаленный листок и, не дав его Куприянцеву, сунул обратно.
        - Пишет, что подали заявления! Через месяц - свадьба. Все. Прощай, друг детства Слава Морок!.. - голос бригадира влажно дрогнул. - А я ее в средней группе от мохнатой гусеницы спас… Да и она меня, где-то в душе, глубоко-глубоко, но все ж таки любила …
        - П-правда? - только и смог выдавить Куприянцев в ответ на этот страстный, но несколько театральный монолог.
        - А то! Не любила бы, так закрытых бы тем не рассказывала! А вы, поди, решили, что я агент Центрального Разведывательного Управления США?
        - Что вы! - Куприянцев залился краской, отчего лицо его в полумраке потемнело. - Совсем наоборот!
        - Чего - наоборот?!
        Станислав вдруг приобнял начальника и забубнил ему в ухо:
        - Иваныч! Ты меня за гэбэшника держишь, что ли?! Я что, похож на стукаря?!
        - Нет! - решительно мотнул головой Куприянцев, сам удивляясь своей уверенности.
        - Меня любовь толкает на решительный шаг, веришь ты, или нет?!
        - Верю! Верю! - Александр Иванович успокаивающе похлопал влюбленного бригадира по руке. - А на какой шаг?
        - А на такой, что я ему устрою женитьбу! Мало не покажется! И ты мне поможешь!
        - Каким же образом?
        - Очень просто. Ты должен Лидку у него отбить!
        Станислав шлепнул окурок о цементный пол, так что искры полетели во все стороны.
        - Как?! - оторопел Куприянцев. - Почему - я?!
        - Потому! - бригадир припечатал окурок тяжелым каблуком, - Хотела за доктора наук замуж - пусть выходит! Я ее счастью не помеха! Но этому гаду она не достанется! Дудки! И доктором ему не бывать! Все твое будет! И жена, и степень!
        - Да, но… - бормотал совсем растерявшийся Куприянцев. - Дело в том, что я уже, в некоторой степени… женат.
        - Стыдно! Стыдно, Александр Иванович! - с надрывом возразил Морок. - Ты же ученый! Передовой, советский ученый, не какой-нибудь там Резерфорд! Ради науки ты должен быть готов на все!
        - Я готов, конечно, - Куприянцев прижал руки к груди, - но… как же это может произойти? Она в Москве… и потом, мы с ней едва знакомы… да и разница в возрасте, как-никак..
        - Что ты заныл?! - остановил его Морок, - все это я беру на себя! Лидка тебя так полюбит, как маршал Жуков Советскую Родину! Есть безотказное средство.
        - Так почему же вы сами… - начал было кандидат наук, но бригадир не дал ему договорить.
        - А, может, я ее наказать хочу? - он гордо откинул с глаз цыганский чуб. - Пусть знает, что любовь зла! Короче… - Станислав вынул еще один маленький листок, на этот раз из заднего кармана брюк, - бери! Владей!
        Это была фотография Лидочки Паркан. Куприянцев сразу узнал ее темную челку и блестящие глаза-вишенки, всегда широко и наивно раскрытые, словно в легком удивлении.
        Именно этот невинный взгляд и поразил Александра Ивановича больше всего, ибо Лидочка была на фотографии абсолютно голой, да еще и в крайне вызывающей позе.
        Куприянцев облизал пересохшие вдруг губы, но рот закрыть забыл.
        - Ч-что это?! - прошептал он едва слышно, на вдохе.
        - Не видишь, что ли? - отозвался Станислав. - Дама пик.
        Тут только Александр Иванович обратил внимание на черные значки по углам фотографии и понял, что держит в руке игральную карту, а точнее - любительскую фотокопию с игральной карты самого возмутительно-порнографического содержания.
        - Ффу ты, черт! - он помотал головой, стряхивая наваждение. - Мне вдруг показалось… что это она!
        - Кто - она? - Станислав крепко ухватил его за руку и повернул фотографию к себе. - Лидка, что ли? Хм. Да, что-то общее есть. В коленках. Но это не важно. Главное, чтобы по масти подходила!
        Александр Иванович и сам теперь видел, что девушка на карте только отдаленно напоминает Лиду Паркан. И чего вдруг примерещилось?

«Может быть, я, правда, в нее влюблен? - подумал Александр Иванович. - До сих пор ведь помню, как тогда, на новогоднем вечере в лаборатории, она посмотрела на меня через стол огромными своими глазищами, взмахнула ресницами и сказала:
«Передайте хрен!». Очень, очень миленькая девушка! Да и тема весьма перспективная. Только как же все это устроить? Нет, невозможно!»
        Куприянцев вздохнул, стараясь вернуть мыслям трезвый скепсис, но слова бригадира, веские и уверенные, уже растревожили душу будущего доктора наук.
        - Так вот, - продолжал между тем Станислав, - Дома подержишь карту над свечой, наколешь булавкой в четырех местах и сунешь под матрас. Перед сном не забудь навернуть стакан сметаны, орехов грецких хорошо, петрушки пучок…
        - Для чего это? - Александр Иванович с трудом оторвался от сладких мечтаний.
        - Для стати мужицкой. Чтоб во сне не оплошать. Как ляжешь, представляй себе в мыслях Лидочку и повторяй: «Паркан, Паркан…» Да смотри! Спать нужно на животе. Повернешься на спину - все дело испортишь!
        - Что это еще за дело - на животе? - не понял Куприянцев.
        - Наше дело. Колдовское!
        Станислав поманил Александра Ивановича пальцем и, наклонившись к самому его уху, тихо произнес:
        - Я ведь открыл тебе великую тайну Удаленного Соития. Ты теперь Посвященный, а в руках Посвященного - страшная сила!.. Ну, то есть не в руках, а в этих… ну, разберешься, короче. Но самое главное - ты становишься одним из нас! - голос Морока разросся и зазвучал на весь зал, как в храме. В воздухе пахнуло серой. - Отныне нарекаю тебя Адептом десятого круга! Добро пожаловать в Армию Тартара! Ха-ха-ха!
        Эхо громового хохота прокатилось по залу, взметая пыль, и затихло вдали.
        - А ну, дыхни, - вдруг спокойно сказал Куприянцев.
        - В смысле? - Станислав был удивлен не столько словам, сколько этому приказному тону.
        - Дыхни, говорю! - грозно надвинулся Александр Иванович. - Чем это от тебя прет?
        До чертей зеленых докатился, бригадир?! Бригаду за мухоморами в лес посылаешь, шаман хренов?!
        На Куприянцева страшно было смотреть. Глубоко уязвленное его самолюбие наливалось гроздьями гнева, готовыми лопнуть и обварить Станислава кипятком.
        - Ты чего, Иваныч?! - опешил Морок.
        - Попрошу мне не тыкать! - взвизгнул Александр Иванович. - С вами по-доброму, видно, нельзя! Вы на шею сразу садитесь! Я-то, дурак, думал, у нас доверительный разговор, общие интересы… а он мне - картишки под матрас! Не комсомолец, а гадалка вокзальная!
        - Ну, это вы зря, - обиделся Станислав, - говорю же - дело верное…
        - Что дело верное?! - совсем взбеленился Куприянцев. - Булавками в картинки тыкать?! Вы мне еще помолиться предложите!
        - Никогда! - бригадир замахал руками. - Но… погодите… вы проверьте сначала, - повторял он в некоторой растерянности. - Попробуйте! Честное слово - все получится!
        - Я вам не Коромыслыч! - кипел Александр Иванович. - Я серьезный ученый! Ничто на свете не заставит меня проделывать ваши карточные фокусы! Вы еще за порнографию ответите! Да! Да! Мы и об этом поговорим! Только в другом месте!
        Он круто развернулся и направился к выходу из пультовой.
        Морок глядел ему вслед с удивлением и даже с некоторой долей уважения.
        - Зря вы отказываетесь, - вздохнул он, - ведь все Шамшурину достанется.
        Куприянцев остановился на пороге и бросил на бригадира высокомерный взгляд.
        - Шамшурин - враг. Но истина - дороже! - гордо произнес он. - Да! И чтобы завтра же были сварщики! С утра чтоб работали!
        Морок плюнул с досады.
        - Да где я вам возьму их, сварщиков?! Да еще с утра!
        - А это меня не касается, - отрезал кандидат наук. - Хоть из-под земли доставайте!
        Станислав остался один.
        - Фанатики! - прошептал он, глядя в опустевший проем двери. - Как засядет в мозгах диалектический материализм, так хрен вытравишь!
        Он вернулся на крышу, где застал всю бригаду в сборе. Даже Коромыслыч, успевший нанизать грибы на нитку и развесить их в будущем кабинете директора, попыхивал цыгаркой, как ни в чем не бывало, будто это и не он попался на глаза начальству с тачкой грибов.
        - Ладно, - сказал Морок. - Кончай ночевать! Сима, Гаврик, разберите опалубку и переставьте леса под сварные. Да слани еще одни положите, чтоб не корячиться там! Я вечером проверю.
        - А вы куда, Станислав Сергеевич? - спросил преданный Гаврик.
        - Куда! - сердито передразнил Станислав. - Еще один нашелся - кудахтор наук!.. В Управление поеду, сварщиков выбивать. Все, братва, халява кончилась. Вкалывать начинаем…
        Разболтанный ЛАЗ, курсировавший между стройплощадками будущих институтов и барачным городком строителей, в этот час был еще почти пуст. С укороченной смены возвращалась, попивая молоко и сыто отрыгивая ацетоном, бригада маляров. Отгульная бухгалтерша из Управления, перегородив проход двумя огромными корзинами с грибами, сладострастно гужевалась над добычей. Пузатые духовитые боровички и подберезовики радовали сердце женщины не меньше, чем зависть огнедышащих маляров. Бригадир Морок вольно раскинулся на двух сидениях в середине полупустого салона и, надвинув кепку на нос, задремал. Котлованы и огрызки свай, проплывавшие за окном, постепенно сменились сплошной стеной леса. Автобус плавно покачивался на песчаных барханах свежей грунтовки. За всю дорогу до поселка он остановился только раз, в том месте, где от дороги в зелено-бурую глубь леса уходила неширокая просека. В открывшуюся дверь ворвался первый вечерний холодок. Следом, кряхтя, влез мужик в драном нагольном тулупе, лохматой шапке неопределенного покроя и каких-то совсем уж бесформенных валяных сапогах. За собой он тащил неподъемный мешок,
сшитый вроде бы даже не из ткани, а из шкуры какого-то огромного, подозрительного на ископаемость зверя.
        Мешок застрял в дверях и никак не хотел подниматься в салон вслед за хозяином. Мужик тихо ругался не по-русски. С шипением совершенно змеиным он высыпал сквозь зубы короткие злые слова.
        - Кхараш сурухак! Настарап маштух! Удух сурухак! - повторял он, дергая мешок.
        Первые же звуки этого голоса вывели Морока из дремы. Он поднялся с места, решительно отстранив корпусную бухгалтершу, подошел к двери, ухватился за мешок и рывком втянул его в салон.
        - Чахорлук! Кобурнан пхом! - закричал старик, пытаясь отобрать мешок. Голос его стал похож на лай охрипшего пса. - Гах’м! Грахма акам!
        - Шкеррах! - вдруг рявкнул Морок и, ухватив странного пассажира за отворот зипуна, притянул его вплотную к себе.
        - Гулупек хартуф, - тихо проговорил он, оглянувшись на бухгалтершу. - По-русски говори, сволочь! Расточу!
        Лицо старика вытянулось. Он пристально посмотрел в глаза Мороку, затем медленно согнулся в поклоне.
        - Слушаюсь, господин!
        - Ну ты еще в ноги упади! - зашипел Морок.
        Он подхватил старика под руку, усадил его на заднее сидение, привалил сверху мешком, а сам сел рядом.
        - Свояк мой, - улыбнулся он бухгалтерше. - Подгулял малость. У них в лесничестве получка сегодня…
        - Вон что! - бухгалтерша тоже расплылась в улыбке. - Тогда имеет полное право!
        - Ты откуда взялся такой? - тихо спросил Морок, навалившись на плечо «свояка». - Законов не знаешь? На Истинном - ни слова!
        - Так я ить, ваше… - захрипел старик, - только что отрылся, не обсмотрелся еще.
        - Кто таков?
        - Из упырей мы. Пятого круга.
        - Давно тут не был?
        - Ох, давно! Еще при демонах закопали. Тогда тут город был, крепость на горе. Вот сейчас как раз будем проезжать недалеко от того места, где башня пыток стояла…
        За окном все также мелькал частокол сосновых стволов.
        - И не узнать теперь, - вздохнул старик. - Поросло.
        - За что закопали? - спросил Морок.
        - А ни за что. Про запас. Как война с оборотнями кончилась, так многих под грунт пустили. Чтоб дармоедов не плодить. Нашему брату, упырю, только покажи деревню. Через день-два полна будет упырей. А жрать чего? Вот и сэкономили кой-кого. Тут по старым подвалам уймища наших лежит. Цельными отрядами, и с командирами вместе. Да вон, хотя бы, под башней пыток, если знаючи копнуть…
        - А еще где? Показать можешь?
        - Показать-то могу, да добраться туда мудрено. Под море ушли. Я и сам кое-кого по старой памяти отрыть хотел. Сунулся, а там вода. Черт их знает… перегородили зачем-то реку, или само завалилось? Надо будет разворочать…
        - Я тебе разворочаю! - Морок погрозил старику пальцем. - Это же водохранилище, тьма ты темная!
        - Ну, пускай будет хранилище, - согласился упырь. - Только под ним дружки мои лежат…
        - Ничего, полежат, - Станислав задумчиво смотрел в окно. - Пока не понадобятся, там им самое место. А с тобой так: поступаешь в мое распоряжение…
        Старик глянул на него с хитрым прищуром.
        - Да я с радостью, конечно… Только доложить бы, как положено… по начальству кому или по старшинству.
        - Я тебе здесь и начальство, и старшинство! - отрезал бригадир. - Считай, что попал на доклад к Иерарху.
        На свежем комсомольском лице Станислава появилось вдруг такое властное выражение, что упырю стало не по себе.
        - Слушаюсь, господин, - пробормотал он.
        - Пойдешь ко мне в бригаду сварщиком, - решил Морок.
        - Ох! - старик помрачнел. - Не люблю я этого ихнего электричества…
        - Не бойся, - успокоил Станислав. - Покойника током не убьет.
        - Убить-то не убьет, да перепугаешь всех вокруг до смерти. Объясняй потом, отчего уши в темноте светятся! Нет, не могу я с людьми. Мне бы, как вашей милости угодно было сразу сказать - в лесничестве, на отшибе где-нибудь. Сидеть у большой дороги, не давать прохода ни конному, ни пешему…
        - Хм… - Морок в раздумье погладил подбородок, когда-то обрамленный густой курчавой бородой. - Ни конному, ни пешему? Ладно, поглядим. До вечера посидишь на объекте в инструменталке, а ночью покажешь, где тут у вас башня пыток была.
        - Повинуюсь, о, Владыка! - старик с готовностью кивнул. - Только вы уж меня на довольствие-то поставьте!
        - С голоду не умрешь. Тут теперь народу навалом. Скоро весь лес изведут… - Морок смотрел на ветки сосен, вскользь задевающие стекла автобуса.
        - Как этот так - изведут?! - забеспокоился упырь. - А охотиться где?
        - В парке будешь охотиться. Тот же лес, только деревьев поменьше, а народу побольше.
        - Так это ж другое дело! - оживился старик. - Мне лишь бы темно, тихо и чтоб прохожий человек иногда забредал…
        - Будет тебе человек… - успокоил Станислав.
        Замотавшись, как обычно, между объектами и Управлением, Александр Иванович вернулся домой уже затемно. Трое соседей по бараку, во главе с Коромыслычем, сидели во дворе за столом, слабо освещенным оконным светом и угощались портвейном. Из закусок на столе были только шахматные фигуры, съедаемые игроками в скоротечных эндшпилях.
        - После трудовой вахты портвешок ум вострит! - Коромыслыч поднимал к ночному небу узловатый палец. - А от пива только спать тянет, да, извиняюсь, сцать. Нет, с пивом шахматной игры не постичь! Это мне еще Боря Смыслов говорил. Я ему доску на заказ делал. Полисандрового шпона! С Ир… кун… страцией. Тьфу! Вот тоже особенность: язык от него, от портвешка, заплетается, а голова, в смысле мозгов, наоборот, светлеет. А отчего такое?
        Собеседники молчали, погруженные в непростую ситуацию на доске. Коромыслыч, рассуждая о живительныз свойствах портвешка, успевал теснить их по всем линиям и диагоналям.
        - А оттого это, - продолжал он наставительно, - что ум после каждого стакана получает значительное ускорение, и язык за ним уже не успевает! Называется - эффект Доплера… Вот, ученый человек не даст соврать, - Коромыслыч ловко подсек взглядом проходящего мимо Куприянцева. - Верно же, Александр Иванович?
        Кандидат наук устало покивал и прошел к себе. В бараке у Куприянцевых была отдельная квартира, то есть - комната и кухня со своей печью, которую супруге Алле Андреевне приходилось топить углем и дровами, чтобы приготовить обед. Даже после шумной московской коммуналки такие условия казались ей чересчур спартанскими. Впрочем, в новом, спешно возводимом квартале домов Куприянцевых уже в будущем году ожидала шикарная полногабаритная квартира.
        Но сегодня эта радужная перспектива почему-то уже не радовала Александра Ивановича. Его больно жег тот факт, что докторам наук в новом научном городке сразу предоставляется собственный коттедж. Удивительно! Раньше ему как-то удавалось примириться с этим фактом, а сегодня он вызывал горький сарказм по отношению к самому себе.
        Неужели всерьез поверил в призрачную возможность проскочить в доктора без очереди, на худеньких плечиках Лидочки Паркан? Да ни на столечко вот не поверил! Что за дурацкая идея, вообще? Отбить девятнадцатилетнюю девчонку у завидного жениха, да еще и заочно! Посредством карточных фокусов!
        Куприянцев сердито позвонил в дверь. Долгое время изнутри не доносилось ни звука, затем послышались шаркающие шаги жены.

«Ползет! - недовольно подумал Александр Иванович. - Еле тащится, корова!»
        Впервые его пухленькая, теплая Алла вызывала в нем такое раздражение.
        - Чего звонишь?! - прошептала жена, открыв дверь. - Машка спит!
        Тут только Куприянцев сообразил, что должен был открыть дверь своим ключом. Это разозлило его еще больше.
        - Мало мне на работе мороки! - зашипел он на жену. - Целый день на нервах, пашешь, как вол! Придешь домой голову приклонить, от дураков отдохнуть - как бы не так! С порога обхамят и облают!
        - Ты чего, Саш?! - Алла испуганно отступила. - У тебя неприятности на работе?
        - Зато дома - одни приятности! - Куприянцев решительно отстранил жену и прошел прямо в кухню.
        Он погремел затычкой рукомойника. Воды не было.
        - Долить надо, - сказала за спиной Алла.
        - Так долила бы! - Куприянцев зло рванул с пола ведро с водой и, обливаясь, опорожнил его в рукомойник. - Круглые сутки дома сидишь…
        - Вот именно! - не выдержала жена. - Круглые сутки варю да стираю! Зачем я институт кончала? Чтобы ведра таскать? Живу тут, как ссыльно-каторжная! А меня Паркан к себе в лабораторию приглашал!
        - Вот и оставалась бы со своим Парканом! - рявкнул неудавшийся доктор. - И не разыгрывала бы из себя жену-декабристку! Никто насильно не тащил!
        Он загромыхал рукомойником, чтобы не слышать ответов жены.
        - Паркан! - фырчал Александр Иванович, расплескивая вокруг себя воду. - Нашли свет в окошке! В кого ни плюнь - всем Паркана подавай!
        Он вдруг заметил, что умывается, не сняв пиджак. Брызги весело пятнали припорошенную цементной пылью ткань, образуя поля качественного раствора. Завтра хрен ототрешь. Пропал костюм.
        Куприянцев в исступлении сорвал с себя пиджак и швырнул его через всю маленькую квартирку - прямо на кровать. Из карманов посыпались бумажки - сложенные вчетверо наряды, сводки, эскизы оснастки.
        Труха! Лицо Александра Ивановича скривилось от ненависти. Бухгалтерия вместо науки! Что от них останется, от этих бумажек? Ничего! Дым! сколько их, ненужных и неважных, сгорело уже в этой кухонной печке, превратилось в сизый завиток над трубой. Дым - вот главный итог деятельности кандидата физико-математических наук Куприянцева! Удавиться можно!
        Жена мыла посуду в тазу, старательно не обращая внимания на валявшиеся почти у самых ее ног бумажки.
        Теперь будет демонстративно игнорировать, с досадой подумал Куприянцев. Нет, чтобы элементарную заботу проявить. Не о муже, про это уж и не заикаемся! Но хотя бы о чистоте в доме можно было позаботиться? Целый день дома сидит - бумажки подобрать лень!
        И вдруг, среди разбросанных по полу клочков, Александр Иванович с ужасом увидел
        - её! Игральная карта оглушительно порнографического содержания лежала чуть поодаль от других бумажек. К великому счастью, она упала картинкой вниз и являла глазу лишь белую фотографическую изнанку, но Александр Иванович сразу узнал ее по закругленным уголкам.
        Алла вытерла руки о фартук, вздохнула горестно и, с трудом наклоняясь, принялась собирать с пола бумажки. Шаг за шагом, она неумолимо приближалась к роковому прямоугольничку из плотной фотобумаги…
        Александр Иванович содрогнулся. Объяснить жене, зачем носишь такую гадость в кармане, невозможно. Она черт знает что подумает! А если девица на карте и ей напомнит Лидочку Паркан? Тут и вовсе может выйти скверная история.
        Алла уже протянула руку к злополучной карте, но Александр Иванович кинулся коршуном и успел раньше.
        - Сколько раз просил не трогать мои документы! - гаркнул он так, что Машка проснулась и захныкала.
        - Добился своего… - с ненавистью прошептала жена, швырнув на пол подобранные бумажки и устремляясь к дочери.
        Александр Иванович поспешно сгреб все клочки, включая опасную карту, и огляделся
        - куда бы спрятать?
        - Бутылку подай! - прошипела Алла из темноты.
        - Какую бутылку? - Куприянцев совсем растерялся. Проклятая карта жгла ему руку.
        - С соской, какую! - Алла взяла Машку на руки и тихо шептала ей, покачивая:
        - Бедная моя доченька! Разбудил Машу псих ненормальный. Ну тихо, тихо, он больше не будет… Мы ему покажем, как нашу девочку будить… Ну чего ты там застрял?!
        Александр Иванович покрутил головой, оглядывая кухню.
        - А где бутылка-то?
        - Как чужой в доме, честное слово! - прошелестело в темноте. - Здесь бутылка, на тумбочке!
        Алла и Александр Иванович всегда старались демонстрировать друг другу особую любовь к дочери. Малейшие подозрения, будто он не думает о своей дочурке дни и ночи, были Куприянцеву обидны. Поэтому он живо шагнул в комнату, сунул дурацкие бумажки под матрас и, взяв с тумбочки бутылку, прижал ее к щеке, чтобы немного согреть, по крайней мере, пока обходит по периметру большую, на полкомнаты, кровать.
        - На, маленькая, покушай! - обратился он к дочке, но бутылку протянул жене. Мало ли, сделаешь что-нибудь неправильно, потом крику не оберешься…
        Машка с аппетитом зачмокала, присосавшись к бутылке. Алла и Александр Иванович смотрели на дочь с умилением. Шаткий мир в семье Куприянцевых был восстановлен. Ненадолго…
        Морок воткнул лопату в суглинок и вывернул сухой рассыпчатый ком.
        - Здесь, что ли?
        Упырь пал на четвереньки, жадно принюхиваясь к ароматам, исходящим из недр.
        - Ага! Тут они!
        - Ну на, копай, - Станислав сунул ему лопату.
        Старик с сомнением поглядел на белеющий во мраке черенок.
        - Не… Я уж так. Нам когтями привычнее.
        - Давай, как привычнее. Только не возись!
        - А чего тут возиться… - старик заработал большими загребистыми ладонями, будто пес лапами.
        Морок посторонился. Глина и песок ударили фонтаном. В одну минуту упырь прорыл глубокий узкий желоб, кольцом опоясывающий прогалину, после чего поднялся и стал вытирать руки о штаны.
        - Ну а дальше что? - спросил Станислав.
        - А дальше сама пойдет! - старик пригнулся по-волчьи и вдруг с места, без разбега, сиганул в самый центр прогалины. Земля дрогнула под ним, пошла змеистыми трещинами, а потом с глухим могильным шумом обвалилась в пыльную тьму.
        Стылый подошел к яме. Где-то в глубине мелькнул кроваво-красный огонек.
        - Готовое дело! - послышался голос упыря. - Спускайтесь, ваше степенство!..
        Под гранитными сводами подземелья стояла гулкая тишина. Мраморный пол потрескался от времени и покрылся кавернами от капающей с потолка воды. Малахитовые колонны, поддерживающие своды, покрылись наплывами известняка. Между колоннами было пусто.
        - Ну так где твое войско, упырь? - надменно осведомился Морок.
        - Да здесь они, по углам… - старик подошел к стене и топнул, раскатив по всему подземелью округлое эхо.
        - Вставай, вставай, братва! Пришло наше время!
        Ответом ему был глухой подземный стук. Сначала в одном, затем в другом конце подвала мраморные щиты пола зашевелились, ломаясь под ударами из могил. Одна из плит вдруг поднялась стоймя и опрокинулась, распавшись на куски. Над ямой показалась голова мертвеца, сплошь облепленная глиной. Скрежет и грохот наполнили подземелье. Одна за другой, изъеденные разложением и покрытые грязью фигуры прорастали сквозь вязкие пласты земли.
        - А ну, становись! - скомандовал упырь прорезавшимся вдруг капральским басом.
        Колченогое воинство, скользя по грязи и спотыкаясь, кое-как выстроилось вдоль стены.
        - М-да-а… - протянул Морок, - хороши!
        - Ничего! - упырь махнул лапой. - Почистим, подлатаем - сойдут за рабочий класс!
        Стылый пересчитал новых подданных. Их было двенадцать.
        Ну что ж, товарищ Куприянцев, подумал бригадир, неприятно улыбаясь, значит, говорите, сварщиков из-под земли достать?…
        К двум часам ночи Александр Иванович, наконец, уснул. Перед этим он долго ворочался с боку на бок, уминая кочки и бугры старенького ватного матраса. В конце концов ему удалось вдавиться спиной в узкую кривую ложбинку, но оказалось, что комки свалявшейся ваты были не единственным препятствием на пути Александра Ивановича в морфеево царство. Счастье соперника, сумевшего опередить и в любви, и в фортуне, не давало покоя. Неужели правда, что Шамшурин женится на Людочке?! Чем же он, козел лысый, сумел охмурить девчонку?
        Ну да бог с ней, с этой дурой Людочкой! Академика! Академика-то чем он взял?! Бездарь ведь несусветная, серость и вор! Аспирантов кто припахал забесплатно ему поля считать? С квартирными очередями кто махинации устраивал? И этому авантюристу Иван Данилович доверил самое дорогое - лучшую в институте тему и дочь! Эх, Паркан, Паркан!..
        С горькой усмешкой на измученном лице Александр Иванович, наконец, забылся и тихонько захрапел, что случалось с ним каждый раз, когда он спал на спине…
        И сейчас же в дверь Куприянцевых постучали.
        - Кто там? - скрипучим со сна голосом спросила Алла, накидывая халат.
        - Александра! Иваныча! Срочно! - одышливо прокричали из-за двери.
        - Слышишь? - Алла толкнула спящего мужа. - Тебя! Случилось что-то…
        - Ну, чего там еще? - Куприянцев сел на кровати, раздраженно нашаривая ногой тапочки. - Только задремал…
        - Александр Иванович! - грянуло за дверью. - Москва вызывает! Академик на проводе!
        - На каком проводе? Какой академик? - Куприянцев запрыгал на одной ноге, тщетно пытаясь попасть ногой в штанину.
        За дверью тоже приплясывали.
        - Паркан! Сам академик Паркан! Тот, что по радио… Только что, вот как вас сейчас!
        Александр Иванович, наконец, узнал по голосу сторожа стройуправления Кисельникова.
        - Представляете: звонок! Вызывает Москва! На проводе Паркан! Здравствуйте, говорит, товарищ Кисельников! Позовите мне срочно к телефону Куприянцева А. И., живого или мертвого! Я все побросал - и к вам! Скорее, Александр Иванович! Он ведь ждет там! Такой человек!
        - Да не кричи ты! Ребенок спит! Иду уже, иду! - Куприянцев кое-как натянул пиджак поверх незастегнутой рубашки, подхватил со стола папку с текущими нарядами и выскочил за дверь…
        Вернулся он полчаса спустя, все такой же расхристанный, но совершенно изменившийся в лице. В глазах Александра Ивановича плавал туман такого глубокого недоумения, какое встречается только у людей, которым неожиданно вылили ведро воды на голову. Слепо ступая в темноте, Куприянцев прошел в кухню и медленно опустился на табурет.
        - Что случилось, Саша? - истерзанная ожиданием жена проступила в дверном проеме белым приведением.
        - Мы едем в Москву, - деревянным голосом произнес Куприянцев.
        - Как в Москву? Тебя что, снимают со строительства?
        Кандидат наук усмехнулся.
        - Мне дают лабораторию в Головном…
        - Ой, Сашка! - Алла захлопала в ладоши. - Погоди, а жить где?
        - Трешка в высотке на Котельнической.
        - Ох… - Алла нашарила в темноте вторую табуретку и села рядом.
        - Слушай, а ты не врешь? Что-то голос у тебя не радостный…
        Александр Иванович в замешательстве барабанил пальцами по столу.
        - Да черт его знает… Я сам не пойму, радоваться или…
        - Как это ты не поймешь?! - возмутилась Алла. - Я за тебя понимать должна? Что тебе академик-то сказал?
        - Академик? - испуганно переспросил Куприянцев. - Да он, видишь ли… как тебе объяснить… в общем-то он мне… меня…
        Терпение Аллы лопнуло.
        - Ну что ты мычишь опять?! Всю жизнь промычал, и снова - «мню» да «меню»! Промычишь опять квартиру - я тебе устрою сладкую жизнь! Академик среди ночи звонит, помощи просит, а он - ни «бе», ни «ме»!
        - Да не просил он помощи! - досадливо отмахнулся Александр Иванович, тоже начиная терять терпение. Жёнина трескотня мешала ему поймать какую-то ускользающую мысль
        - Как же не просил, если лабораторию обещал! - не унималась Алла. - Чего ж ему надо было, ночью-то?
        Александр Иванович уставился неподвижным взглядом в окно, на краешек луны, исчезающий за черной, резко очерченной стеной сосен, похожей на график пилообразного напряжения….
        - Он мне в любви признался, - тихо проговорил Куприянцев.
        - Ну! Так а я о чем тебе… - Алла вдруг запнулась. - Погоди… В какой еще любви?
        - До гроба, - вздохнул без пяти минут доктор наук.
        - Это что… в духовном смысле? - осторожно спросила жена.
        - В плотском, Аля! В самом, что ни наесть, интимно-телесном! - Александр Иванович прислонился пылающим лбом к вечно холодному боку электросамовара.
        - Только что вскипятила, - с опозданием предупредила жена…
        Дуя на обожженный лоб мужа, он повторяла:
        - Боже мой, боже мой! Академик! Государственный человек! Пожилой… - она вдруг заглянула Куприянцеву в глаза. - А почему - ты?
        - Да откуда я знаю! - Александр Иванович сердито дернул плечом.
        - Сашка! - не отставала жена. - Скажи правду! Подавал повод?
        - Сдурела совсем?! - если бы не темнота, Алла увидела бы, что супруг стал пунцовым. - Сама-то соображаешь, что несешь? Это ж статья!
        - Статья не статья, - вздохнула Алла, - а сердцу не прикажешь… Если что, ты мне лучше сам признайся. Я пойму…
        - В чем признаться?! - тихо взбеленился Куприянцев. - Дочь от кого у тебя?! Дура!
        - Ага, я дура! - жена тоже перешла на сдавленный крик. - А почему же он позвонил именно тебе?!
        - Сказано - не знаю! - чуть не плакал Александр Иванович. - Мало ли что этому психу в голову взбредет?! Видно, так уж карты легли…
        Куприянцев вдруг замер. В темноте засветились белки его выпученных глаз.
        - Карта! - прохрипел он и бросился в спальню.
        Не обращая внимания на захныкавшую дочку, он включил верхний свет, рывком сбросил на пол постель вместе с матрасом и сразу увидел ее - мятую игральную карту, им самим засунутую под матрас и забытую. А ведь именно это велел сделать Станислав Морок, чтобы приворожить Лидочку Паркан!
        Александр Иванович вспомнил вдруг, что, засыпая, несколько раз повторил
«Паркан», «Паркан», как того требовала ворожба, но думал при этом не о Людочке, а об ее отце - академике! Да еще и лежал, вопреки инструкции, на спине!
        - Мама! - слабо вскрикнул Куприянцев, и голос его прозвучал по-новому тоненько и пискливо.
        Он схватил карту, поднес ее к глазам и без сил опустился на ржавую сетку. С похабной развязностью с фотографии на него смотрело лицо академика Паркана!
        За время лежания под матрасом карта слегка измялась, в четырех местах была проколота остриями лопнувшей сетки, а главное - необъяснимым образом стала старше. Теперь это был король пик.
        - Надо же… сработало, - тоненькое хихиканье Александра Ивановича испугало жену.
        - Нет, ты только посмотри! - Куприянцев хохотал все громче, не утирая сползающих по щекам слез.
        - Король-то! - истерически вскрикивал он. - Король-то - голый!!!
        В тот самый момент, когда товарищ Куприянцев разбудил городок строителей первым приступом безумного смеха, на берегу водохранилища, в том месте, где дремучий, еще не причесанный бензопилами, бор вплотную подступает к пляжу, показалась одинокая и во всех отношениях темная фигура. Увязая в рыхлом песке, она пересекла прибрежную отмель и уселась на поваленный ствол, возле когтистого, наполовину утянутого в песок корневища. Вспыхнула спичка, осветила на мгновение лицо Станислава Морока и улетела в воду. Остался только маленький огонек папиросы.
        - Ну, хорошо, - бормотал Морок по укоренившейся за тысячелетия одиночества привычке разговаривать с самим собой. - Производственные задачи мы решили. Здание передовой науки будет построено в срок. Остается придумать, как разрушить его до основания… Не по кирпичикам разрушить, а по духу. Чтобы духу его здесь не было! Ишь, чего придумали! Протон, электрон - вот тебе и вся Вселенная! Ловко, шельмы, не спорю. Изящно даже. Только я вам этого не позволю. Вы у меня еще натерпитесь страху! И с бубном плясать будете, и жертву кровавую принесете, дайте срок!..
        Станислав сердито отбросил папиросу.
        - Итак, что же мы имеем? На дешевые магические фокусы местное население не клюет. Не та эпоха. Нужна планомерная работа. Нужна организация…
        Тихий всплеск вдруг размыл молочную полосу, протянувшуюся от ног Станислава к тому месту у горизонта, куда собиралась нырнуть луна. Морок поднял голову. Что там, рыба гуляет?
        Плеск повторился. Лунную дорожку пересекла тень. Тонкая рука поднялась над водой и снова скрылась. Стылый вгляделся во тьму. Кому это вздумалось купаться в такую холодину? Вода здесь и летом не парное молоко, а уж теперь, холодными сентябрьскими ночами и вовсе зубы ломит… Впрочем, от институтской молодежи всего можно ожидать. Они и зимой в прорубь полезут, не застесняются!
        Плеск раздался снова - совсем близко от берега, и вдруг из-под воды поднялась во весь рост хрупкая девичья фигурка. Луна, готовая нырнуть у нее за спиной, остро прочертила силуэт девушки на фоне неба и моря.
        Станислав хмыкнул. Несмотря на темноту, он сразу заметил главное: девушка была очень красивой, абсолютно голой и нисколько не стеснялась. Море ей было по колено во всех смыслах.
        - Здравствуй, одинокий рыбак! - девушка шагнула на берег. - Я купалась в реке, увидела тебя и полюбила!
        С ее волос стекали лунные потоки, затейливо выбирая путь по изгибам тела.
        - Разреши мне поцеловать тебя, о, юноша!
        Станислав смерил ее внимательным взглядом.
        - Ну, поцелуй…
        Девушка торопливо откинула волосы, наклонилась к сидящему Мороку и впилась губами в его рот.
        Ледяная волна окатила вдруг Станислава, пронизав его тело запредельным, каким-то криогенным морозом, словно коварная пловчиха опрокинула над ним сосуд Дьюара и плеснула в лицо жидким азотом. Прикосновение этих губ было бы смертельным для любого человека. Но не для Стылого Морока. Вдохнув ледяную волну, он ответил на поцелуй.
        Девушка с пронзительным криком отскочила, прижимая ладони к обмороженным губам. Она хотела было нырнуть в воду, но Стылый щелкнул пальцами, и тело ее, описав в воздухе дугу, ударилось о ледяную корку. Лед широкой полосой отделил береговую линию от чистой воды.
        - Встань, подойди, - негромко приказал Морок.
        Девушка со стоном поднялась и, прихрамывая, вернулась к нему.
        - Кто ты? - спросил Стылый. - Именем Тартара - отвечай!
        - Накхта… - девушка опустила голову, зябко повела плечами. Волосы ее покрылись инеем.
        - Русалка?
        - Да… - уныло кивнула она и, подумав, добавила:
        - Мой господин…
        - Чем это ты тут промышляешь, Накхта? - насмешливо спросил Морок. - Отчего тебе на дне не сидится?
        Девушка бросила на него осторожный взгляд.
        - Там страшно, господин… Затопленные деревни. Мертвые домовые. Я их боюсь. Они злые.
        - А ты, значит, добрая? Тихо-мирно людей гробишь?
        - Люди завалили мой дом камнями! - в голосе русалки скрипнул колючий иней. - Они похоронили моих сестер под плотиной, перегородили реку, сделали ее мутной лужей. Но это еще не самое страшное. Они затопили свои собственные кладбища, заставили мертвецов жить на дне. Под водой теперь тесно…
        - Зачем же ты еще новых туда тянешь? - спросил Морок.
        - Я хочу, чтобы они это увидели…
        Накхта, дрожа, переступала босыми ногами в снежной каше. Ледяная полоса вдоль берега постепенно таяла.
        - Твой рассказ тронул меня, мокрая тварь, - высокомерно произнес Морок. - Я позабочусь о тебе.
        - Спасибо, господин! - русалка опустилась на колени, погрузившись в ледяное месиво почти по пояс. - Я постараюсь усладить твой досуг всем любовным жаром, на какой способно мое тело… если тебе будет угодно им воспользоваться.
        - А вот это ты брось, - Морок строго нахмурил брови. - Что за нимфомания еще?
        - Так я ведь нимфа, - Накхта позволила себе улыбнуться сквозь упавшие на лицо пряди волос. - Все, что у меня есть - это мое тело.
        - Вот и не разбрасывайся им налево и направо!
        - Разве оно некрасиво? Мне нравится дарить мое тело. Я хочу принадлежать тебе, мой господин!
        - Ты и так принадлежишь мне, - Станислав протянул руку и взял девушку за подбородок. - Я могу сделать с тобой все, что захочу. Превратить в кусок льда или бросить в печь…
        - Да, да… - шептала русалка.
        Снег под ней таял и испарялся.
        - Но сейчас у меня другая прихоть. Ты будешь жить на суше. Среди людей. И служить мне, - он пристально глядел в ее прозрачные глаза. - А дарить тело и отнимать жизнь будешь только по моему приказу.
        - О! Только прикажи, господин!
        - Ну все, остынь, - Морок оттолкнул девушку. - Завтра на этом же месте получишь одежду и бумаги. Люди не живут без бумаг. А пока иди, плавай. И чтоб никаких утопленников!
        Когда круги на воде перестали тревожить лунную дорожку, Станислав поднялся и направился к лесу.
        - Вот теперь, - прошептал он, - я настоящий бригадир!

1970. Инъекция счастья
        Дождь то совсем заливал ветровое стекло, то вдруг отступал, словно отбрасываемый светом фар, и тогда впереди мелькали мокрые стволы деревьев и низкорослые кусты. Холодная сырость проникала сквозь ветхий брезент в кабину, и даже бешенная тряска не могла меня больше согреть. Дороги не было. То, что я принял за дорогу, оказалось всего лишь просекой, неизвестно куда ведущей сквозь лес. Но поворачивать назад не хотелось. Если я еще не окончательно потерял направление, где-то здесь должен проходить тракт. Рано или поздно я выберусь на него, мне просто больше ничего не остается, и вот тогда… какой же русский не любит быстрой езды!
        Далеко впереди вдруг мелькнул свет, и скоро отчетливо стали видны фары приближающегося автомобиля. Ну, так и есть! Вероятно, просека выходит прямо к тракту. Вот это удача!
        Я не мог прибавить газу, опасаясь налететь на пень, или засесть в какой-нибудь канаве в двух шагах от дороги. Однако встречный автомобиль тоже двигался очень медленно, и скоро я с удивлением заметил, что его также кидает на кочках и рытвинах. Что за черт? Еще один горе-путешественник пробирается по просеке? Нет, это, наверное, трактор из лесничества, или деревенские браконьерят потихоньку.
        Когда до машины оставалось метров тридцать, я уже заподозрил неладное. Навстречу мне двигался точно такой же старенький «газик», как у меня. Он совершенно синхронно с моим проваливался в рытвины и подпрыгивал на ухабах.
        Начиная догадываться, в чем дело, я остановился и вышел из машины. Возле открытой дверцы того «газика» тоже стоял человек. Помахав рукой, я убедился окончательно - передо мной было мое собственное отражение!
        Сразу вспомнился эпизод из кино: шпионы натягивают на горной дороге большой лист фольги, и герой, пытаясь отвернуть от "встречной машины", летит в пропасть. Но кому понадобилось так тонко шутить здесь, в лесу?
        Подняв воротник, я направился навстречу своему отражению. Мне хотелось рассмотреть вблизи и потрогать неведомую преграду, однако зеркальная поверхность была настолько чиста, что даже подойдя вплотную, я никак не мог ее увидеть. Мало того, на ней не было ни одной капли воды, а ведь дождь продолжал лить, и его струи метались в разные стороны, подчиняясь порывам ветра. Что же это за материал? Я вытянул руку навстречу зеркальному двойнику и вдруг с ужасом ощутил прикосновение его влажной и теплой ладони.
        Не успев сообразить, в чем дело, я без оглядки бросился к машине. Мне казалось, что ожившее отражение, усмехаясь, глядит мне вслед. Только в машине я почувствовал себя в относительной безопасности и рискнул поднять глаза. «Газик» двойника стоял на прежнем месте, но его самого не было. Видимо, он продолжал разыгрывать из себя отражение и тоже залез в кабину. А может, все-таки показалось?
        Сидеть без движения было невозможно, зубы стучали не столько от страха, сколько от холода. Наконец, я решился, быстро отворил дверцу, выбрался из машины и только тогда поднял глаза на двойника. Он стоял напротив.
        Медленно, останавливаясь после каждого шага, я снова приблизился к незримой черте, отделявшей меня от него.
        - Спокойно! - сказал я, обращаясь к нам обоим, - не надо нервов!
        Снова медленно поднялись руки - моя правая и его левая - и снова встретились. Да, это без сомнения была человеческая ладонь, хотя я и не мог ее толком ощупать, так как пальцы всегда натыкались на пальцы. По той же причине мне поначалу никак не удавалось дотронуться до какой-нибудь другой части тела двойника. Я попытался было делать обманные движения - размахивал руками, приседал и снова, но это ни к чему не привело. С тем же успехом можно было проделывать подобные упражнения перед зеркалом. Страх постепенно проходил, уступая место любопытству. Неужели передо мной, в самом деле зеркальный двойник? Но как войти с ним в контакт, или, хотя бы, дотронуться до него? В конце концов я нашел решение и коснулся его лбом, затылком, спиной, коленом и носом. Сомнений не было - это не отражение, а живой человек, однако общаться с ним совершенно невозможно, ибо любые мысли приходят нам в голову одновременно, и все действия абсолютно синхронны. Я не мог ни договориться с ним, ни обойти, ни оттолкнуть. Передо мной была идеальная преграда - я сам.
        Из глубины леса послышался вдруг треск сучьев. Человек или зверь пробирался там через бурелом. Шум постепенно приближался, но откуда именно он идет, определить было трудно. Я замер, прислушиваясь.
        Впереди, за спиной двойника качнулись кусты, и из чащи на просеку выбралась темная фигура. За ней показалась другая, третья, четвертая. Выстроившись цепью, они медленно побрели ко мне. Свет фар упал на их лица, вернее, на их лицо, потому что у всех четверых оно было одно. Мое.
        Я быстро оглянулся. Нет, сзади никого не было, они действительно шли только ОТТУДА. Один из них, приблизившись к «газику» двойника, открыл дверцу и влез внутрь. Остальные трое последовали за ним. Прогудел сигнал, и двойник, до сих пор прилежно игравший роль моего отражения, вздрогнул, повернулся и побежал к машине. Он сел за руль, завел мотор, и «газик», развернувшись, быстро укатил в темноту, исчезли даже его огни.
        Я не знал, что подумать. Любой нормальный человек на моем месте давно бы мчался в противоположную сторону и газу бы поддавал. Но я уже не чувствовал себя нормальным человеком.
        В лесу снова послышался треск, и на просеке показалась еще одна фигура. Но это был не двойник. Ко мне, жмурясь от света, приближался немалого роста бородатый старик в длиннополом плаще. Подойдя вплотную, он небрежно, как старому знакомому, сунул мне широкую ладонь и, глядя на машину, произнес:
        - Бог на помощь, странничек… Чего озираешься-то, напугал кто?
        - Да нет, - ответил я, внимательно разглядывая его, - кто меня мог напугать?
        - Ну, мало ли, - он безразлично пожал плечами, - бывает, померещится… А едешь откуда?
        Я рассказал ему, что сбился с дороги.
        - Это с тракту, что ли? Далеко ж тебя черти занести… Тут, парень, до тракту знаешь сколько? К утру тебе не доехать. Давай, глуши мотор, пойдем греться, сыро.
        Я огляделся по сторонам. Оставлять машину на просеке не хотелось.
        - Может, поближе подъедем?
        Старик покачал головой.
        - Ближе не подъедешь. Да и не сделается ничего с твоим тарантасом, тут недалеко…
        Мы прошли около километра, продираясь сквозь густой ельник, и оказались на большой поляне у подножия лохматой сопки. Дождь кончился, над лесом повисла крупная луна, освещая двухэтажный бревенчатый дом в центре поляны. Старик прибавил шагу. Я немного отстал, оглядываясь по сторонам, но кроме еще одной, низенькой постройки в стороне от дома, ничего разглядеть не сумел.
        Неожиданно откуда-то сверху, как мне показалось, с крыши дома, послышался тихий встревоженный голос:
        - Что, все уже?
        - Все, все, - буркнул старик, торопливо поднимаясь на крыльцо.
        - А что вы с ним сделали?
        Старик на мгновение замер у двери.
        - Ну, ты! - гаркнул он вдруг. - Чего несешь-то спросонья, спать ложись! - и, повернувшись ко мне, кивнул головой, - заходи, заходи.
        Он открыл дверь. Тусклый свет керосиновой лампы упал на крыльцо.
        - Ох! - раздалось наверху, и луна блеснула в чьих-то глазах, широко раскрытых от удивления.
        - Ну? Скоро? - спросил старик, обращаясь не ко мне, а к человеку на крыше.
        - Да ладно, ложусь уже! Прячьтесь, - ответил тот.
        Мы вошли в дом и, миновав заставленные разной рухлядью сени, оказались в просторной комнате с длинным столом и печью у стены. За столом, подперев кулаком сизую испитую ряшку, дремал парень в грязной майке. Руки его до плеч были расписаны синими узорами. У окна, устремив вдаль твердый, чуть ироничный взгляд, стоял видный седой мужчина в дорогом сером костюме. И, наконец, в углу, спиной ко всем, верхом на колченогом стуле, сидела и курила тощая белокурая девица в узких бриджах и сапогах на высоком каблуке, вся в ремешках и на замочках. Она даже не обернулась, когда мы вошли, и продолжала задумчиво пускать дым в потолок. Седой же, напротив, любезно мне улыбнулся и отвесил полный достоинства поклон. Узорчатый парень поднял голову, окинул меня с ног до головы мутным взглядом и хмыкнул.
        - Дохтор, - произнес старик, снимая плащ, - ты, что ли, сегодня кухарил? Подавай.
        Седой, не меняя гордого наклонения головы, величественной поступью подошел к плите, снял с нее большой чугун, накрытый облупленной эмалированной крышкой, и поставил его на середину стола.
        - Какую миску дать молодому человеку, Хозяин? - осведомился он у старика.
        - Студентову давай. Он на крыше нонче…
        - Спасибо вам большое, - сказал я старику, хотя неестественность этого странного сборища сильно действовала мне на нервы, - выручили вы меня. Вот только, извините, имени и отчества вашего не знаю…
        - А и не надо тебе мое отчество. - старик уселся во главе стола, огладил бороду.
        - Хозяином зови. Они так зовут, и ты зови. Тут, парень, все без отчества. Это вот - Дохтор (Седой кивнул и принялся разливать по мискам красный борщ), этот в майке - Блатной, а вон то, - Хозяин указал на девушку, все еще сидевшую к нам спиной, - вон то - Заноза…
        - И если вы обратили внимание на крышу, - вставил Доктор, - то могли видеть там еще одного члена нашего маленького общества, так называемого Студента.
        - А вы здесь просто так собираетесь, - спросил я как можно беззаботнее, - или у вас учреждение?
        У девушки вдруг затряслись плечи. Она выронила сигарету и прижата ладони к лицу. Я думал, она разрыдается, но оказалось, что ее сотрясает безудержный хохот.
        - У-учре… Ой, не могу! Учреждение! Слу…слушай! Санаторий тут! У-умора! Курорт!
        Она, наконец, повернулась лицом ко мне. Очень симпатичное лицо. Даже красивое.
        - Ну, ты даешь, Пациент!
        Кличка, данная мне девушкой, приклеилась мгновенно. В следующей же фразе Доктор назвал меня Пациентом. Блатной произносил это слово с трудом, но переиначивать не пытался, что же касается Хозяина, то ему было совершенно все равно, как меня называть, и поэтому он удовлетворился этим именем, как первым попавшимся. Заноза, между тем, продолжала веселиться:
        - Хозяин! Когда пойдем на процедуры?
        Блатной снова хмыкнул, но старик нахмурился:
        - После. Поесть-то надо, нет?
        Доктор поднес ему на плоской тарелке пару соленых огурцов, головку чеснока и граненый стакан, до краев наполненный мутноватой жидкостью. Хозяин, никого не приглашая, вытянул жидкость, хрустнул чесноком и потянулся к борщу.Остальные, заняв свои места у стола, тоже принялись за еду. Я решил ничему не удивляться, по крайней мере до тех пор, пока не отогреюсь и основательно не закушу.
        Некоторое время все молчали.
        - Завтра на крыше Блатной, - сказал, наконец, Хозяин. - А кухарит Заноза…
        - Кстати, продукты кончаются, - заметил Доктор, - и, с позволения сказать, кухарить становится затруднительно. Надо бы кого-нибудь послать в деревню.
        - Ничего, - буркнул Хозяин, - может, скоро на машине съездим…
        Я поднял голову и вдруг заметил, что Блатной, разинув рот, с испугом смотрит куда-то мимо меня.
        - Во! - произнес он, указывая, как видно, на окно у меня за спиной. Заноза, сидевшая рядом с ним, тоже подняла глаза и сейчас же сморщилась, как от боли.
        - Гадость какая… - прошептала она.
        Я резко обернулся, но увидел лишь чью-то огромную спину, удаляющуюся в темноту. Спина была голая и иссиня-белая.
        - Слушай, Блатной, - сказала Заноза, - выйди, разбуди его. Что он, в самом деле, нельзя же так!
        - Х…тебе, - спокойно ответил Блатной, - сама выйди.
        - Цыц! Пусть спит, - сказал Хозяин, - все нормально, ясно? Доктор, ты чего сидишь? Компот давай!
        Самое страшное - я представления не имел, как себя вести. Кого они хотят будить? Неужели эта голая туша за окном - Студент?
        - У него что, лунатизм? - осторожно спросил я.
        - У кого? - не понял Хозяин.
        - У Студента.
        Доктор поставил передо мной стакан с компотом.
        - Знаете что, Пациент, - сказал он, - вы не обращайте внимания. Ей-богу, ничего интересного не происходит. И со Студентом все в порядке - он спит на крыше. Там, видите ли, свежий воздух, А завтра на крыше будет спать Блатной. По той же причине.
        - Я же говорю - санаторий! - хихикнула Заноза.
        - Ну, допивай компот и пойдем, - сказал мне Хозяин, - покажу помещение.
        По широкой скрипучей лестнице мы поднялись на второй этаж и оказались в небольшом коридоре, по обеим сторонам которого было несколько дверей. К моему удивлению, некоторые двери были аккуратно подписаны. Слева: “Доктор”, “Блатной”, справа: “Студент”, “Заноза”. Хозяин открыл самую дальнюю дверь по правой стороне, зажег огарок свечи и протянул его мне.
        - Вот, располагайся. Отдохнешь хорошенько, а утром поговорим…
        Он повернулся, было, чтобы уйти, но спохватился:
        - Да! Если, часом, захочешь по нужде - вон в ту дверь. На двор не ходи. И окна на открывай…
        - А почему? - спросил я.
        Хозяин посмотрел на меня укоризненно.
        - Ну, сказано - не ходи, и не ходи, не открывай - стало быть, не открывай. Мало ли что? Время ночное…
        Он покачал головой и ушел.
        Комната была совсем маленькая, железная кровать, покрытая бледным от старости одеялом, занимала почти все пространство от двери до окна. В углу, на облезлой деревянной вешалке висела не то лохматая шуба, не то просто шкура. Пахло псиной. Я задул свечу и подошел к окну. Луна освещала серебристую после дождя поляну, над верхушками елей проносились небольшие темные облака со светящимися рваными краями. В доме все утихло, снаружи тоже не доносилось ни звука. Некоторое время я вглядывался в кромку леса, мне все казалось, что там копошится какая-то бесформенная масса. Но это мог быть и туман или просто рябь в глазах.

“А идите вы все… - подумал я, разулся, повесил мокрую куртку на спинку кровати и залез под одеяло. - Спать я хочу, вот что…”

…Мягкий лунный свет заливает комнату и шепчется о чем-то с притаившимися в углах тенями. Тихо-тихо открывается дверь, и на пороге появляется девушка в белом платье. Она бесшумно подходит и склоняется надо мной. Я чувствую прикосновение ее нежных пальцев. Она что-то говорит мне на ухо…
        Я вздрогнул и окончательно проснулся.
        - Вставай, вставай, Пациент, - говорила Заноза, толкая меня в плечо. Она была в длинной ночной рубашке, ее распущенные волосы задевали меня по лицу.
        - В чем дело? - спросил я, садясь на кровати.
        - Тсс! Ты вот что, Пациент, если хочешь живым отсюда убраться, пусти меня в свою постель.
        Она говорила это таким естественным и убедительным тоном, будто предлагала помидоры со своего огорода.
        - Гм! - сказал я. - Однако, ты даешь!.. Уж больно неожиданное предложение…
        - Идиот! - возмутилась Заноза, - ты что считаешь, я сюда любовью с тобой заниматься пришла? Да ты посмотри на себя! Каракатица… А, впрочем, черт с тобой! Пожалуйста, мне не жалко, - она вдруг принялась стаскивать с себя рубашку, - только быстро давай, чтоб до прихода Хозяина… Ты потом спрячешься под кроватью, а я останусь, вместо тебя, понял?
        Заноза, наконец, справилась с рубашкой и комкала ее в руках, глядя, куда бы бросить. Она была чертовски аппетитно сложена, эта сумасшедшая девица, политая лунным светом, как сметаной.
        - Ты погоди раздеваться-то, объясни толком! - зашипел я. - Что там про Хозяина? Зачем это он сюда придет?
        - Дурак, - неожиданно спокойно произнесла Заноза, - я же говорю - санаторий здесь. Вот и всадит тебе Хозяин этой ночью прививочку. А от прививочки этой ты, Пациент, навсегда Пациентом останешься, и уж никакого имени-отчества у тебя не будет больше…
        - Ну а ты-то зачем лезешь на мое место? - спросил я.
        - А мне все равно! Я в свое время разок попробовала. Так что без Хозяина мне теперь долго не протянуть. Да и никому здесь не протянуть, а он, сволочь, пользуется этим и веревки из нас вьет. Сегодня меня без дозы оставил…
        - А-а! - Я начинал понимать. - Он что же, наркотики вам колет?
        Заноза подошла к окну, выглянула во двор и сейчас же задернула занавеску. Стало совсем темно.
        - Нет, Пациент, тут вещь посильнее наркотиков. Он нам счастье наше продает…
        - Как это счастье?
        - А так. Именно так, как мы его себе представляем…
        Я хотел было спросить еще что-то, но Заноза вдруг подскочила ко мне и прямо в лицо сунула свою скомканную рубашку.
        - Тсс! Слышишь? Идет! - прошептала она и, толчком усадив меня под вешалку, обрушила сверху тяжелую сырую шкуру. Покончив со мной, она улеглась в постель и натянула на себя одеяло. В ту же минуту дверь открылась без скрипа, и кто-то осторожно заглянул в комнату. В темноте почти ничего не было видно, но чесночный дух и сивушный перегар удостоверяли личность лучше паспорта.
        И действительно, скоро очертания массивной фигуры Хозяина проступили на фоне стены. Двигаясь уверенно, но почти бесшумно, он подошел к постели и наклонился. Наступила долгая тишина. Казалось, ни одной живой души нет на сотни километров вокруг, и это жуткое безмолвие тянется уже сотни лет. Наконец что-то тихо звякнуло, и к перегару вдруг прибавился запах жженого сахара. Хозяин выпрямился и быстро вышел из комнаты.
        Когда в коридоре затихли его шаги, Заноза отбросила одеяло и села на кровати.
        - Ну, что? - спросил я.
        - Молчи, сейчас увидишь. Вот! Начинается!
        Она поднялась, и я вытаращил глаза от изумления - на ней было черное блестящее платье, голые плечи укрыл газовый шарф, а на лице появилась бархатная полумаска. В комнате вдруг стало быстро светлеть, но вместо стен и потолка с отступлением темноты открывалась невообразимая даль. Я глянул под ноги и застыл. Земли не было, где-то далеко внизу клубилась белая пелена облаков.
        - Скорее, - сказала девушка, - меня ждут!
        Она шагнула, словно в пропасть, с невидимой площадки, которая была когда-то полом комнаты, и закружилась в свободном падении, стремительно удаляясь.
        - Не отстава-ай! - услышал я, и опора подо мной вдруг исчезла…
        Я, к своему счастью, не верил в реальность происходящего, иначе скончался бы в первое же мгновение полета.
        Ветер засвистел у меня в ушах, и облака стали медленно приближаться. Кувыркаясь в воздухе, я увидел красный шар солнца - он тоже падал в туманное море. Мы врезались во мглу одновременно со светилом. Облачный слой был, видимо, очень толстым, и по мере погружения в него молочно-белая пелена, окутавшая меня, сменилась светло-серой, быстро превратилась в темно-серую и, наконец, стала черной. Я падал в полной темноте.
        И вдруг совсем близко вспыхнуло море огней - подо мной был большой город! Светящиеся стрелы улиц со всех сторон вонзились в яблоко-площадь, пылающее золотым огнем. Все это быстро приближалось, и вот уже деревья какого-то парка метнулись мне навстречу. Я зажмурился, ожидая удара, но вместо этого ощутил легкий толчок в спину.
        - Эй, приятель! - крикнул кто-то у меня над ухом. - Посторонись немного или шагай веселей, а то опоздаем на площадь!
        Я открыл глаза и обнаружил, что стою на песчаной дорожке парка, а мимо меня валит пестрая толпа в карнавальных нарядах. Смирный гнедой пони, запряженный в тележку, увитую цветами и лентами, тихонько подталкивал меня сзади. В тележке сидел румяный толстяк в зеленом жилете, разлинованный, как арбуз, и две девушки в масках и нарядных платьях. Они смеялись и бросали в меня серпантин.
        Я посторонился, пропуская пони, и пошел рядом с тележкой. На мне, как оказалось, тоже был надет какой-то шутовской балахон с кружевами. Он был белый, с черной, украшенной завитушками, заглавной буквой “П” на груди.
        Вся праздничная толпа двигалась к выходу из парка, чтобы влиться в людскую реку, текущую по широкой, залитой светом улице.
        В небе над нами то и дело вспыхивали букеты разноцветных ракет.
        - Это буква “П” у вас на груди означает, как видно, “Пьеро”? - смеясь, спросила одна из масок, сидящих в тележке.
        - Ах, если бы кто-нибудь мог это знать! - ответил я.
        - А я знаю, - сказала другая.
        - Ну и что же, по-вашему, означает это “П”? - спросил я, улыбаясь.
        - “Пациент”, - произнесла маска, и я сейчас же узнал ее.
        Но тут пони, выбравшись на широкую дорогу, пустился вскачь, и скоро я потерял тележку из виду.
        Улица была полна крика и смеха, музыки и веселья. Люди, фонари, лошади, дома - все плясало, в то же время дружно двигаясь вперед. На больших платформах, влекомых шестерками лошадей, возвышались громадные конструкции, усыпанные цветами, фонариками и мальчишками.
        Я оказался вблизи одной такой платформы. На ней была установлена высокая пирамида, состоящая как бы из колец разного размера, нанизанных на одну ось. На уступах пирамиды расположились пестро раскрашенные клоуны, жонглирующие апельсинами, шляпами и даже горящими факелами. На caмой вершине стоял атлетического сложения молодой человек и держал на плече тоненькую девушку в разноцветном трико. Их лица тоже были ярко раскрашены, а на голове у гимнастки красовалась островерхая шляпка с бубенцами.
        Мы приближались к перекрестку, где вся процессия разделялась на два рукава, огибавшие большой мраморный фонтан. Струи воды, изрыгаемые золотыми львами, высоко взлетали в воздух и с шумом падали в центре фонтана. Громоздкая платформа, неуклюже поворачиваясь, задела колесом парапет, пирамида накренилась и клоуны под общий хохот посыпались прямо в воду. Вмиг поверхность фонтана, который оказался довольно глубоким, покрылась головами и шляпами.
        Гимнаст и его партнерша тоже не удержались на вершине пирамиды и спрыгнули в воду. Некоторое время они не показывались на поверхности и вынырнули, наконец, возле самой лестницы, ведущей из воды на мостовую. Подхватив девушку на руки, гимнаст поднимался по мраморным ступеням, словно Нептун, выходящий из моря. Они весело смеялись, серебристые ручьи стекали с длинных волос девушки, вода смыла грим, и я снова узнал се, но в этот момент подкатил маленький лоскутный фургон и, забрав обоих, быстро скрылся из виду.
        Я отправился дальше, разглядывая праздничную толпу и тщетно пытаясь понять: если все это - сон, то кому он снится? Было очевидно, что главный герой всего происходящего не я. Значит, сон чужой. Но чужой сон нельзя увидеть. Значит, это не сон. Но тогда получается, что на карнавал я действительно упал с неба, а это может быть только во сне. Круг замкнулся.
        Я отведал мороженого, поднесенного мне дородной краснощекой женщиной в белом колпаке. Мороженое было очень вкусное и холодное, в его реальности сомневаться не приходилось. Для опыта я даже положил кусочек под язык и сейчас же взвыл от морозного укола, но нет - не проснулся.
        Улица вдруг раздалась в стороны, и карнавальный поток вылился на площадь. Над головами запрудившего ее народа метались разноцветные лучи. В центре площади возвышалась большая, ярко освещенная сцена. Она была еще пуста, но именно на нее, не отрываясь, смотрели все собравшиеся. Пульсирующий гул и гомон накатился откуда-то издалека и, достигнув меня, превратился в дружный хор голосов.
        - Свет-ла-на! Свет-ла-на! - грянули вокруг, и буквы этого имени вспыхнули вдруг в небе над площадью. Я взглянул на сцену и снова увидел ее - девушку, каким-то непостижимым образом заманившую меня в свой сон. В длинном черном платье и теперь уже без маски, счастливо улыбаясь людям, на сцене стояла Заноза.
        Заноза?!
        Черная вспышка ударила вдруг в глаза, мгновенно уничтожив и залитую светом площадь, и пеструю толпу на ней, тьма итишина разом навалились на меня и с непостижимой силой бросили на землю. Сначала мне показалось, что я ослеп и оглох, но постепенно глаза привыкли к темноте, и тогда во мраке проступило белое, колышущееся пятно - это Заноза, сидя на кровати, облачалась в свою рубашку.
        - Алкаш вонючий, - ругалась она шепотом, - и тут пожалел! Полдозы сэкономил, гад…
        Слова относились, по-видимому, к Хозяину.
        - Что это было? - спросил я, поднимаясь с пола и пристраивая на вешалку шубу.
        Заноза ничего не ответила. Она встала, подошла в двери, прислушиваясь, нет ли кого в коридоре. Мне пришлось продолжать самому:
        - Я сейчас видел сон, но он странный был какой-то. Все время казалось, что снится он тебе.
        - Сон? - Заноза обернулась. - Дурак! Если бы мне снился сон, тебя бы тут уже не было. Ты попробуй на улицу выйди. Там Студенту как раз сон снится. Обхохочешься! Пока жив будешь.
        - Это в каком смысле?
        - Да в любом. Сон! Хорошо бы сейчас, в самом деле, поспать. А? - Она вздохнула.
        - Поспать… Просто лечь и вздремнуть… Ты вот что, Пациент, надевай-ка куртку свою, становись к двери и слушай. Как Блатной пойдет Студента сменять, так и ты за ним. Выберешься во двор - сразу беги, не жди, чтоб хватились. Уходи в лес и не останавливайся, сколько сил хватит, хоть ползи. Если уйдешь далеко, пока у них пересмена, тогда, может, и спасешься, понятно?
        Ничего мне не было понятно. И главным образом непонятно, зачем она хочет меня запугать. Видимо, пытается избежать расспросов о том, что происходило здесь, в этой комнате, несколько минут назад.
        - Хорошо, - сказал я, - раз уж у вас тут так плохо и страшно, я побегу. Но сначала расскажи мне, где мы с тобой были только что, ведь если это не сон, то карнавал, значит, происходил на самом деле?
        - Да, - твердо сказала Заноза, - на самом деле. Здесь все происходит на самом деле, хоть и от укола…
        Карнавал от укола, подумал я. Бред!
        - А что он вам колет такое?
        - Не знаю, - Заноза пожала плечами, - зелье какое-то. Хозяин его прячет от всех, по капле получаем, а где достает - никому не известно. Говорят, раньше просто пить давал, это Доктор его надоумил с уколами…
        - Доктор? Он что, тоже здесь счастье нашел?
        - Да он давно уже тут. Видно, нашел.
        - А чем он занимается? Каждый раз устраивает вручение себе Нобелевской премии?
        - Не знаю, что он там устраивает, только из комнаты своей выпадает весь в помаде и с расстегнутыми штанами…
        - А зачем все это Хозяину? Он с вас деньги берет?
        - Деньги… Деньги - это так, попутно. И все остальное - попутно…
        - Но для чего же он пичкает вас зельем?
        - А ты не понял еще? - Заноза усмехнулась и, подойдя к окну, отдернула занавеску. - Вот для чего, смотри!
        Я глянул во двор. Луна все так же освещала поляну, но вместо мокрой серебристой травы я увидел сплошной ковер копошащихся на земле длинных червеобразных тел. Они сами излучали мутный, бледно-голубой свет, то собираясь в студенистые, ритмично подрагивающие кучи, то вдруг расползаясь в разные стороны, и тогда в земле открывались черные бездонные провалы.
        - Что это? - спросил я, отворачиваясь от окна. Картина была страшной и в то же время вызывала тошноту.
        - Ничего особенного, - ответила Заноза. - Это сон Студента.
        Она равнодушно окинула взглядом двор и добавила:
        - Еще так себе… бывает и пострашнее… а в общем-то всегда одно и то же. После укола, если в комнате запереться, наступают чудеса, все исполняется, чего ни пожелаешь, любая мечта сбывается… Потом, когда кончится действие снадобья - вроде становишься опять обычным человеком. Но только ляжешь спать, начинаются кошмары. Ты спишь, а они наяву… В комнате совсем спать нельзя, а на крыше - ничего, не опасно.
        Хозяин говорит - это для охраны хорошо, но только все знают, что для него главное удовольствие - на такие гадости смотреть. Сидит у окна и любуется…
        - А сам-то он употребляет?
        - Употребляет, да не то. Пьет, как лошадь. Ты разве не заметил? Алкоголик он. Из-за этого, говорит, уколы на него не действуют. А может, и врет, бережется просто…
        - И все-таки мне непонятно. Ну, любуется он всем этим, - я покосился на окно, - ну и что дальше? Зачем ему это нужно?
        - Ох и надоел ты мне со своими вопросами! Любопытный какой-то, прямо как Студент. Тот тоже поначалу все выспрашивал да интересовался, а теперь утих - понял, что от вопросов доза не растет.
        Заноза подошла к двери и выглянула в коридор.
        - Хочешь отсюда смотаться - смывайся, - говорила она уже шепотом, - для этого бегать быстро надо, а не расспрашивать, что да зачем. Понял? Ну, все. Привет!
        Она вышла в коридор и, неслышно ступая, удалилась. Я остался один. Картина за окном изменилась: там клубился теперь белесый фосфоресцирующий туман. В нем время от времени двигались гигантские уродливые тени.
        Галлюцинация, думал я. Гипноз! Но сам себе не верил.Просто было страшно признаться, что я ничего не понимаю. “Здесь все происходит на самом деле”, - говорила Заноза. Но ведь это невозможно. Невозможно мгновенно создавать и уничтожать города со всем их населением. Невозможно превращать всю округу в живую кашу из каких-то чудовищ, приснившихся одному человеку. Откуда все это берется? Куда потом девается? И что мне-то надлежит делать в данной ситуации? Бежать, куда глаза глядят, как советует Заноза? Ну, нет, бежать рановато. Я просто обязан взглянуть на это зелье, материализующее мечты и кошмары…
        Доски пола тихо поскрипывали, когда я шел по коридору. Мне не удалось найти комнату Хозяина. Я подолгу стоял, прислушиваясь, возле каждой неподписанной двери, затем осторожно открывал ее и заглядывал внутрь. Ничего. Незаняты были еще три комнаты, кроме моей, но в них не было даже мебели. Видимо, апартаменты Хозяина располагались на первом этаже.
        Я направился к лестнице и вдруг услышал шаги: кто-то поднимался по ней мне навстречу. Это мог быть Хозяин, и я вовсе не хотел, чтобы он увидел меня здесь. Ближе всех была дверь с надписью “Блатной”, я толкнул ее, и она подалась. Что там, за ней? Если уж Доктор позволяет себе цветастые оргии, то этот, наверное… Но шаги приближались, и выхода у меня не было. Я открыл дверь и вошел.
        Сразу за порогом начинался светлый от берез лес, сквозь листву проглядывало яркое голубое небо. Дверь бесследно исчезла, едва я закрыл ее за собой, прямо под ногами начиналась тропинка, ведущая куда-то вдаль. Меня удивило не отсутствие комнаты - с этим я, оказывается, успел освоиться - но та умиротворенная тишина и покой, которых никак нельзя было ожидать здесь.
        Я отправился вперед по тропинке. Через какую-нибудь сотню шагов за деревьями блеснула река. С берега тянуло дымком, там у костра сидели два человека и о чем-то весело беседовали. В одном из них я узнал Блатного. Подойдя поближе, я, увидел еще троих: один сидел с удочкой у воды, а двое - парень с девушкой - прогуливались вдоль берега. Блатной, заметив меня, нисколько не удивился.
        - А, Пациент! - сказал он, пошевеливая палочкой дрова под кипящим котелком. - Садись, сейчас уха будет. Да вот, знакомься, кореш мой, Петюха.
        Я представился и сел у костра. Петюха молча улыбнулся, подхватил лежащее возле него удилище и направился к реке. Блатной долго смотрел ему вслед потом повернулся ко мне и вздохнул:
        - Из нашей деревни он. На севере замерз…
        Я очумело поглядел на Блатного. Черт! Опять забыл, где нахожусь. Ну конечно, откуда тут взяться настоящим людям? Привидения…
        - А остальные? - спросил я. - Они как, тоже?…
        - Что тоже? - поморщился Блатной. - Вон на берегу - Толька Шмаков. Сгорел он. Прям в своем дому, по пьянке. Лет пять уж… А тот, что с Натальей прохаживается, это Коська, сосед мой бывший.
        - Он жив?
        Блатной помолчал.
        - Зарезали его. Из-за нее, как раз, из-за Натальи… А знаешь, кто зарезал?
        Я посмотрел в его усталые водянистые глаза.
        - Здесь и встречаемся, - продолжал он, - только ты при них молчи, понял? Живые они…
        - А девушка? - спросил я.
        Блатной глядел на огонь.
        - Чего ей сделается? Баба. Да уж теперь и не такая она совсем… Эх, кореша мои! Мы с одной деревни все были… Ты Хозяину не говори, он их знает, еще скалиться будет…
        - Как это - знает?
        - Ну, знал раньше. Он тоже наш, быстровский. Только не любили его там…
        - За то, что алкоголик?
        - Да нет, кого там. Один он, что ли? Ну, стыдили, конечно, посмеивались. А он в ответ - погодите, мол, гады, попляшете скоро, посмотрим, кто шибче засмеется… Злоба у него на всех. Я так думаю, он не успокоится, пока не разнесет Быстровку по камушку. А там и за город примется, тоже не угодили ему чем-то…
        - Погоди, - перебил я, - о чем это ты? Что он может сделать городу?
        - А ты сны видал? Сходи во двор, посмотри…
        - Но ведь это ваши сны! Хозяин снов не видит. Неужели он может заставить тебя напустить какую-нибудь гадость на деревню, где прошла вся твоя жизнь?
        Блатной вдруг побагровел.
        - Ты мою жизнь не цепляй! Кабы не Хозяин, я б давно в деревянный бушлат сыграл, понял? Вот тут она, моя жизнь, и не отымете, хрен! А на остальные мне наплевать! И тебе скажу - дурак ты, Пациент. Образованный шибко? Ну и радуйся, что такой случай выпадает! Чего тебе? Дворец мраморный? Получай. К звездам хочешь полететь? Пожалуйста, садись и мотай. Этим займись, как он..? Сексом. Доктор советует…
        А будешь под Хозяина копать - спишу, понял? Ну и катись, раз понял, а то смена скоро…
        Что-то вдруг резко ударило меня в спину. Едва успев заслонить рукой глаза, я полетел прямо в костер, но упал на пол в коридоре. За мной с грохотом захлопнулась дверь с чернильной надписью “Блатной”.
        - Что, поговорили? - произнес кто-то рядом.
        Я поднял голову и прямо перед собой увидел длинного субъекта в очках, драных джинсах и вылинявшей куртке со следами многочисленных нашивок. Впрочем, на вид ему было лет тридцать, не меньше. Одну руку он прижимал к груди, осторожно придерживая что-то под курткой, другой же ухватил меня за плечо, помог подняться и, оглядевшись по сторонам, втолкнул в свою комнату.
        - Будем знакомы, - сказал он, закрывая за собой дверь. - Студент. А вас как зовут?
        Я назвал свое имя, но он только поморщился.
        - Знаешь, я уже как-то привык по-здешнему. Кличку тебе дали какую-нибудь? Как? Пациент? Остряки! Ну, хорошо. Итак, Пациент, времени у нас в обрез. Судя по приему, оказанному тебе Блатным, ты предложил ему связать Хозяина и сдать в милицию, так?
        - Хотел. Но не успел.
        - Еще бы! Ну и что ты намерен делать дальше?
        - А почему тебя это интересует?
        - Меня это уже не интересует. Я это знаю не хуже тебя. Ты хочешь выкрасть у Хозяина препарат, который он нам дает, верно?
        Я промолчал.
        - Да не строй из себя «Подвиг разведчика»! У тебя же на физиономии все написано! Короче. Препарат у меня.
        Он достал из-под куртки довольно вместительную металлическую фляжку с плотно завинченной крышкой. От фляжки исходил знакомый горьковатый запах жженого сахара. Студент нежно погладил ее и снова спрятал.
        - Нужно доставить это в город. Вдвоем у нас будет больше шансов, может, и прорвемся. Ну как, согласен?
        Я кивнул. Почему-то этот парень внушал мне доверие.
        - Тогда иди вперед, - сказал он, - и если на лестнице никого нет, дай сигнал…

…Небо начинало понемногу светлеть, но в лесу еще было совсем темно.
        - Куда мы идем? - спросил я, едва поспевая за Студентом, уверенно ныряющим в густой ельник.
        - К тракту. Это самый короткий путь.
        - Так ведь у меня же машина! По-моему, если добраться до нее…
        Студент обернулся и посмотрел на меня, как мне показалось, виновато.
        - Машины твоей, к сожалению… в общем, она пострадала.
        - Как пострадала? Отчего? Откуда ты знаешь?
        Он снова зашагал вперед.
        - Откуда знаю? Во сне видел. Ты что, не в курсе? Мы потому и спим на крыше, что во сне как бы следим за всей окрестной территорией. Вот только то, что при этом происходит, к сожалению, совершенно не зависит от сознания. Снятся непременно какие-то кошмары. Однако неодушевленные предметы обычно не страдают… Так что эти твари напали на твою машину, видимо, случайно. Другое дело, если бы ты был еще в ней… Тебе Пациент, собственно, чертовски повезло, что на крыше сегодня был я и снился мне не Бог весть какой кошмар. Конечно, встретить собственное живое отражение тоже достаточно неприятно, но оно, по крайней мере, хоть безобидно, не пускает - и все.
        - Значит, ты меня видел тогда?
        - Да, и, к твоему счастью, почти сразу проснулся. Хозяин выскочил, стал спрашивать, в чем дело, а потом пошел встречать.
        - Но неужели никто до сих пор не заметил того, что здесь происходит?
        - А снаружи ничего не заметно. Стоит выйти из некоторой зоны сна, и перестаешь видеть и слышать все, что делается внутри нее. Но это легко сказать: “стоит выйти”, а на самом деле нам придется еще топать и топать, прежде чем мы выберемся на волю. Я сильно надеюсь, что будет переполох. Когда Блатной обнаружит на крыше сломанный топчан, на котором мы обычно спим, то, конечно, побежит к Хозяину. Пока они будут охать и материться, мы уйдем далеко…
        Густой ельник сменился, наконец, чистым сосновым бором. Идти стало легче, кроме того, в лесу быстро светлело. Однако Студент не убавлял шага, по-прежнему озабоченно оглядываясь по сторонам. Я понимал, что беспокоит его - мы отошли еще недостаточно далеко от дома, слева поднимался склон все той же сопки.
        - Послушай, Студент, - спросил я, - а почему ты все-таки решился выкрасть зелье у Хозяина?
        Некоторое время он продолжают молча шагать.
        - У Хозяина лютая злоба на весь род людской. А это, - он похлопал по карману, где лежала фляжка, - это единственный способ его остановить.
        - Однако больше ни у кого из вашей компании почему-то не возникло желание его останавливать.
        - Ну, в компании я недавно. А кроме того, в отношении этого, как ты говоришь, зелья у меня есть свои планы.
        - Планы? Что же ты собираешься с ним делать?
        - Прежде всего исследовать. А если удастся, то и синтезировать. Я думаю, что под такое дело не жалко отдать половину Академии наук. Нужно научиться его производить…
        - А зачем?
        - А затем, чтобы потом раздать. Каждому.
        Я посмотрел на него как на ненормального.
        - Ты что, серьезно?
        - Абсолютно.
        - Но ведь это же все равно, что наркотик! Хуже наркотика Ты представляешь, что будет, если все начнут колоться твоим препаратом? И потом, куда ты денешь кошмары? Заповедник организуешь на тысячу двести койко-мест?
        - Хотя бы. Но есть и другой способ.
        - Какой?
        - Постоянная подзарядка препаратом.
        - Да неужели ты не понимаешь, к чему это приведет? Человечество просто выродится, расползется по норам и тихо вымрет!
        - Погоди, - удивился Студент, - так тебе что же, так и не дали попробовать?
        Я рассказал ему про Занозу.
        - Ну, нет, - махнул он рукой, - это совсем не то. Понимаешь ты видел только маленький кусочек того, что там происходило. А на самом деле… Ну, ясно, в общем. То-то я смотрю, ничего ты не понимаешь… “Расползется!”, “Выродится!”… Ерунда. Наоборот, каждая комнатушка увеличится до размеров Вселенной! Времени много - старости просто не существует, компания - какая хочешь. Скажешь, неинтересно без трудностей? Пожалуйста, трудностей сколько угодно, и главная из них - бедность собственного воображения. Так ведь с этой трудностью бороться - одно удовольствие! Кроме того…
        Он вдруг умолк и схватил меня за руку. Словно тяжелый вздох пронесся по лесу, и сейчас же из-под земли отозвался короткий глухой шум, как будто шевельнулась там какая-то гигантская масса.
        - Что это? - прошептал я.
        Студент не ответил. Он с тоской смотрел куда-то вдаль, и, казалось, ни на что больше не обращал внимания. Я понял - мы опоздали. Но как это могло случиться?
        - Послушай, Студент! - закричал я. - А что если сейчас выпить зелье? Он опустил голову.
        - Не поможет, нужно замкнутое, пространство…
        Прямо перед нами по тропинке вдруг поползли трещины, и земля вспухла бугром, будто огромный крот выбирался на поверхность. Уступая бешеному напору снизу, бугор быстро рос, пока, наконец, не превратился в конический холм в два человеческих роста высотой. Тогда на вершине этого гигантского нарыва образовался свищ, и струя темной, маслянистой жидкости ударила вверх.
        Я с ужасом смотрел на крупные тяжелые капли, падавшие вокруг нас. Ударяясь о землю, они не разбивались, но начинали шевелиться, увеличиваться в размерах, выпускали пучок длинных, членистых ног и, поднявшись на них, медленно ковыляли в нашу сторону.
        Когда некоторые из этих пауков достигали размеров стола, и стали видны их быстро двигающиеся челюсти, мы, наконец, очнулись и бросились бежать. Не разбирая дороги, я несся следом за Студентом и боялся даже обернуться, чтобы, не дай Бог, не увидеть, как, уже возвышаясь над лесом, за нами гонятся пауки.
        Неожиданно мы выскочили на небольшую поляну, в центре которой стояла толпа мохнатых двуногих существ. Скаля свои вытянутые, будто волчьи, пасти, они смотрели мимо нас, куда-то вглубь леса. Студент резко свернул в сторону, и мы снова углубились в чащу. “Да что же это такое, - в отчаянии думал я, - ведь не можем мы, в самом деле, сгинуть в этом кошмаре! Мы должны выбраться! Должны!” И я снова продираются сквозь ельник. “Должны выбраться!” - ныло в голове, и я перескакивал через поваленные стволы. “Выбраться!”
        Путь нам преградил заросший кустарником овраг. Студент первым прыгнул с крутого откоса и скрылся в зарослях. “Назад!!! - раздался вдруг его вопль. - Назад, Пациент! Бег…” - и оборвался.
        Со дна оврага поднялась, раздвинув листву, белесая бесформенная туша и медленно покатилась прочь, оставляя в зарослях широкий коридор. “Выбраться”, - прошептал я по инерции и тогда только понял, что Студента больше нет. Перед глазами поплыли круги, земля, вместе с оврагом, вдруг накренилась и бросилась мне навстречу…

…Я очнулся от солнечного света, пробивавшегося сквозь ветви сосен. В лесу было светло и спокойно, будто, все, что происходило здесь утром, в самом деле приснилось мне, а не этой сволочи Блатному, завалившемуся спать в нескольких километрах отсюда. Какие-то птички даже позволяли себе беззаботно щебетать.
        Я приподнялся и заглянул в овраг. Кусты уже распрямились, и коридор, оставленный чудовищем, исчез. Никаких следов. Никаких, если не считать, что где-то там, на дне оврага лежит Студент.
        Цепляясь за корни деревьев, я осторожно спустился вниз. Вот здесь он вошел в заросли. Да, здесь. Но сделал, вероятно, всего несколько шагов… Я вдруг увидел его. Нет, Студент, это был не сон. По крайней мере, для тебя… Рядом с ним лежала раздавленная фляжка. Никаких следов, подумал я. Никаких доказательств, никакой от меня пользы… Мне нечего нести дальше, нечего противопоставить слепой и страшной силе, подчиненной одному Хозяину.
        Где-то недалеко в лесу хрустнула ветка. Господи! Неужели снова начинается? Я забрался поглубже в кусты и стал ждать. Долгое время все было тихо, затем послышались торопливые шаги, и на краю оврага, с ружьем наизготовку, показался Хозяин.
        Он окинул взглядом заросли и стал быстро спускаться вниз. Наши следы были хорошо видны на глинистом откосе. Двигаясь по ним, Хозяин вошел в чащу и почти сразу наткнулся на Студента. Стараясь не пачкаться в крови и тревожно поглядывая по сторонам, он обошел его кругом. Я понимал, что Хозяина беспокоит отсутствие второго трупа, но страха не испытывал. Скорее наоборот, мне приходилось удерживать себя, чтобы не броситься на него с голыми руками.
        Закончив осмотр, Хозяин снова приблизился к останкам Студента и поднял сплющенную фляжку. “А, черт! - пробормотал он, - придется снова лезть!”
        Я насторожился. Куда лезть? Не иначе как к источнику зелья! Что же, Хозяин, путь добрый. Поживи еще немного…
        Вот уже два часа пробирался я вслед за Хозяином. За это время мы поднялись почти к вершине сопки. Отсюда было видно широкое лесное море и вдалеке - тракт с ползущими по нему грузовиками. Грузовики! Это что-то очень родное, что-то очень человеческое… А потому бесконечно далекое отсюда!
        Хозяин вдруг пропал из виду. Он скрылся за небольшим обломком скалы и больше не показывался. Уж не заметил ли меня? Может быть, притаился и уже целится? Может быть. Но это ничего не меняет. Перебегая от камня к камню, я подобрался к тому месту, где он исчез. Хозяина видно не было, но зато обнаружился узкий лаз, ведущий куда-то под землю. Я стал осторожно протискиваться в него, стараясь поменьше шуметь. Лаз скоро расширился и превратился в коридор, полого уходящий вниз. Впереди маячил свет, и я подумал сначала, что это факел Хозяина, но по мере продвижения вперед свет становился все ярче и приобретал явственный зеленоватый оттенок. Скоро его отблески заиграли впереди на стенах коридора, представлявших собой нагромождение плохо подогнанных каменных плит.
        Журчание невидимых ручьев заглушало шаги, и, миновав поворот, я едва не наткнулся на Хозяина. Он стоял ко мне спиной, склонившись над каким-то предметом, лежащим у стены. Мне сперва показалось, что это длинный, туго набитый мешок.
        Прижавшись к холодному каменному выступу, покрытому мелкой, полустертой вязью резьбы, я наблюдал за Хозяином. Он все стоял, слегка покачиваясь, и, казалось, не собирался прикасаться к мешку. И тут я понял, что это совсем не мешок. Хозяин, пихнув его ногой, вдруг заговорил:
        - Лежишь? Сгнить давно пора, а ты все скалишься… Пятый ведь год в потолок смотришь, и все как заспиртованный… Чего ждешь-то? Чего после смерти маешься? Все равно не выйдет по-твоему, начальник. Никто сюда не придет, больно уж место потаенное. Такой только умник, как ты, и мог найти… А спользовать по уму - только такой, как я. Потому как дурак ты, начальник. Телок слюнявый. А я - Хозяин, ясно?
        Зачем тебе камень вурдалачий? С рулеткой вокруг него ползать? Бумажки про него писать? А мне в нем толк! Я с ним такого наворочу!.. Они узнают меня… Они у меня попляшут… Эх! Предлагал ведь я тебе, по-хорошему говорил… ведь голова-то какая! Мы бы вдвоем, да с камнем этим…Эх! А теперь вот и поговорить не с кем. Кому расскажешь?…
        Хозяин махнул рукой и, продолжая что-то бормотать, поплелся дальше. Он был сильно пьян, но слова его не казались бредом. В них слышалась бесхитростная и оттого еще более жуткая правда. Я, наконец, смог хорошенько приглядеться. У стены, покрытой вырезанными в камне знаками, действительно лежал человек. На нем была старенькая штормовка и стоптанные сапоги, мертвые пальцы сжимали серую солдатскую шапку, в темных с проседью волосах запеклась кровь, блестящие глаза его, словно в терпеливом ожидании, глядели в потолок.
        Кем он был? Почему Хозяин называет его начальником? Что за “камень вурдалачий” нашел он в этом подземелье? Не из него ли готовит Хозяин свое зелье?
        Я понял, что скоро узнаю ответ, и снова осторожно двинулся вперед. Зеленоватое мерцание, освещавшее коридор, все усиливалось, и уже за следующим поворотом открылся овальный вход в залитый светом зал. Ползком приблизившись к нему, я выглянул из-за камня Уродливые, ветвистые колонны, покрытые шипами и наростами, поддерживали изрытый трещинами свод, готовый, казалось, рухнуть в любую минуту. Хозяин стоял у противоположной стены пещеры перед большим ярко светящимся кристаллом, наполовину выступающим из толщи скал. Передняя грань кристалла была почти правильным квадратом в два человеческих роста высотой. Фигура Хозяина, резко выделявшаяся на ее фоне, превратилась в черный ломаный силуэт. Ладонь его легла на светящуюся поверхность, и сейчас же от нее побежали темные волны, свет ослаб, кристалл обрел глубину и прозрачность, и в этой зеленоватой глубине вдруг возникло огромное человеческое лицо. Я чуть не закричал - из кристалла на меня смотрел Студент.
        Во взгляде его застыл ужас и безнадежное отчаяние, вероятно, таким было лицо Студента в момент гибели.
        Хозяин долго смотрел на него, будто наслаждаясь любимым зрелищем, потом неторопливо снял со спины мешок и, усевшись на кучу камней, принялся его развязывать.
        - Что, Студент, страшно? - проговорил он и, помолчав, с удовлетворением добавил:
        - Конечно страшно. Кому же не страшно помирать? Скотина, и та в страхе живет… А зачем побежал? Куда? Кормят ведь, не гонют и зелья дают - чего тебе еще? Знай свое место, сполняй, что прикажут, и будешь при дозе. Так нет - кинулся убегать, фляжку украл… надолго она тебе, та фляжка? Да еще парня с собой повел, отбиваться что ли хотели вдвоем? Вот и отбились. А Пациенту твоему все равно не уйти, сам же за дозой вернется… Все дурнем меня считаете, ребятня сопливая! А вы у меня во где! Все здесь! Да что с тобой разговаривать - изображение одно, как хошь, так и поверни. Нету тебя, Студент! И следа нету! Эх, жалко, не видал я… Не я тебя кончал - помучился бы ты у меня!
        Хозяин встал и снова приблизился к кристаллу, в руке у него была фляжка.
        - Ну, давай, Студент. Поработай и ты. Дай зелья-то, ну! - Он уперся в кристалл, словно хотел вдавить его в стену. - Давай! Давай, ну!
        Лицо Студента исказилось от боли, налилось кровью и вдруг зашлось в немом крике. Я почувствовал подступающую тошноту.
        - Давай! Давай сильней! - кричал Хозяин, голова его мелко тряслась. На поверхности кристалла появились крупные изумрудные капли, медленно стекавшие вниз. Хозяин принялся собирать их, подставляя фляжку.
        Вот оно, зелье, подумал я. Вот откуда оно берется. Но что за нагромождение кошмаров? Кто изобрел этот чудовищный, тошнотворный способ добычи? Неужели он с самого начала был заложен в камне? Неужели этот человек, ползающий с фляжкой в дрожащей руке у подножия кристалла, превратился в зверя, ненавидящего род людской, под воздействием каких-то неведомых лучей, испускаемых “вурдалачьим камнем”? Нет, вряд ли. Ничего особо потустороннего нет в поведении Хозяина. Тупой, затаенной злобы хватает и в нашем мире.
        Все больше капель выступало из невидимых пор на поверхности кристалла. Передняя грань его затуманилась, потеряла прозрачность, лицо Студента исчезло, только смутные тени метались в глубине.
        Хозяин был поглощен сбором зелья, он уже не кричал, а что-то удовлетворенно бормотал под нос, встряхивая время от времени фляжку. Ружье лежало у стены довольно далеко, и я решил завладеть им. В обширной гулкой пещере еще громче разносилось журчание воды, надежно заглушая шаги, однако Хозяин, словно спиной почувствовав мой взгляд, резко обернулся и вскочил.
        Несколько мгновений мы неподвижно стояли, глядя друг на друга. Каменное лицо Хозяина было лишено всякого выражения, только глаза, казавшиеся раньше выцветшими, светились теперь, будто капли зелья.
        - Нашел-таки, - прохрипел он и, запустив вдруг в меня фляжкой, схватил ружье. Выбора не было. Я бросился к нему, перепрыгивая через валуны и зеленоватые лужицы. Хозяин дрожащими пальцами взвел курок и прицелился. Я хотел было прыгнуть в сторону, но неожиданно поскользнулся и полетел на землю. В ту же секунду грохнул выстрел, стены пещеры загудели, как от удара гигантским молотом, и принялись перебрасывать друг другу гулкие раскаты. С потолка посыпались камни, пол под ногами завибрировал, и вдруг огромная плита отделилась от стены и стала медленно крениться, круша колонны и закрывая светящийся кристалл. В быстро надвигающейся темноте замелькали падающие вокруг глыбы.
        Я поднялся и, прикрывая голову руками, побежал обратно к выходу из пещеры. Воздух был наполнен пылью и каким-то едким густым туманом, но мне, к счастью, удалось сохранить верное направление. Я выбрался в коридор, когда потолок пещеры, потеряв опору, вдруг просел внутрь и рухнул, похоронив и чудесный кристалл, и владевшего им до сих пор Хозяина.
        Коридор тоже оказался завален обломками, карабкаться по ним в полной темноте было ужасно тяжело и страшно. Взбираясь на каждый следующий камень, я боялся, что между ним и потолком не окажется зазора. А когда на другой стороне нужно было прыгать на землю, мне вдруг казалось, что передо мной пропасть. Грохот обвала, между тем, то ослабевал, то снова становился сильнее, заставляя дрожать пол и стены коридора.
        Наконец, впереди показался свет - выход наружу был уже недалеко, завал тоже кончился. Я бегом понесся вперед.
        Неожиданно змеистая трещина разорвала трубу коридора поперек чуть выше того места, где я находился, и нижняя часть вместе со мной стала со скрежетом опускаться. Я бросился к быстро задвигающемуся отверстию и едва успел, подпрыгнув, ухватиться за его нижний край. Пальцы с трудом цеплялись за скользкий камень, Все же мне удалось подтянуться и поставить ногу на какой-то выступ, но в этот момент огромная глыба рухнула с потолка где-то у самого выхода и, набирая скорость, покатилась вниз, прямо на меня…

…Возвращение сознания было сюрпризом. Однако еще удивительнее было то, что вокруг меня стояли люди. Живые, настоящие люди. Правда, в одинаковых белых халатах и колпаках. И лежал я не в пещере и не в лесу, а в больничной палате. И времени прошло, оказывается, очень много…
        Меня нашли сейсмологи. Они зафиксировали обвал и прилетели на вертолете взглянуть, что происходит и не требуется ли кому-нибудь помощь.
        Помощь требовалась человеку со множественными переломами конечностей, обнаруженному у входа в небольшую глухую пещеру. Этим человеком был я. Каким образом мне удалось выбраться наружу - неизвестно, но все почему-то спрашивают об этом меня.
        К счастью, все это давно позади. Профессор Константинов, дай ему Бог здоровья, срастил-таки мои множественные переломы, так что по земле я снова передвигаюсь, хотя и медленно, но самостоятельно.
        В милицию я все-таки заявил. Был обнаружен труп Студента, разбитый “газик” и пепелище на месте дома Хозяина. Однако к моим показаниям следствие отнеслось весьма осторожно, принимая, вероятно, во внимание пошатнувшееся здоровье. Я все понимал и поэтому не настаивал.
        Но вот недавно, ковыляя по нашей улице, я неожиданно встретил… Доктора. Он узнал меня, посочувствовал и, в конце концов, рассказал, чем кончилось дело.
        Они, оказывается, почти сразу поняли, что произошло. Но дня три еще жили по заведенному режиму. Потом вдруг оказалось, что кошмары быстро слабеют, а затем и вовсе исчезают. Блатной, однако, нисколько этому не обрадовался. Он все искал у Хозяина запасы зелья, но обнаружил только спиртное. Пробовал заменить одно другим, но остался недоволен и однажды с горя подпалил дом. Пришлось разбегаться.
        - Впрочем, - рассказывал доктор, - я недавно видел Занозу, то есть, простите, Светлану, в аэропорту. Она куда-то улетала, по-моему, с мужем… Представительный такой молодой человек…
        - Доктор, - сказал я, - по этому делу велось следствие. Вы единственный, кроме меня, свидетель. Ваши показания все решат. Давайте сходим еще раз в милицию?
        Вместо ответа он вынул из кармана карточку и протянул мне.
        - Вот, возьмите мой адрес. Будет время - заходите на чаек… А показания… Показаний я, извините, не дам. Вы ведь на себе эту штуку не пробовали… Все это очень сложно. Очень лично. Человек не способен отказываться от этого по доброй воле, понимаете? Это его счастье. Счастье, каким он его себе представляет… Но в то же время это счастье пьяницы, счастье наркомана, когда удовольствие испытываешь один, не делишь его ни с кем, а на окружающий мир выплескивается вся грязь твоего тела и души… В общем, я рад, что вопрос закрылся сам собой. И как мне ни жаль Студента… А впрочем, прошу меня простить…
        Доктор вздохнул, повернулся и медленно побрел прочь.

* * *
        - Известно ли тебе, что много тысячелетий назад здесь стоял город?
        - О да, Владыка! - кивнул Морок. - Насколько я знаю, он назывался Исчадом, и населяли его демоны - Заклинатели Неба.
        - А теперь, - продолжал Владыка, - на этом самом месте свой город построили люди…
        - Да, странное совпадение, - Стылый устремил на Владыку прищуренный взгляд горящих глаз.
        - Но есть еще более удивительное совпадение, - сказал великан. - В этом городе люди собираются постичь устройство Вселенной. Ты понимаешь, что это значит?
        - Тем же самым занимались здесь Заклинатели Неба… - задумчиво проговорил Морок.
        - Вот именно! - подхватил Владыка. - Занимались, пока не убедились, что у Вселенной нет никакого устройства!
        - Прошу прощения, - Морок с удивлением заглянул вглубь хрустального глаза Владыки. - Я, видимо, пропустил несколько важных веков… В каком смысле - у Вселенной нет устройства?
        - Да в прямом! - зло ответил великан. - Ей все равно, какой быть, понятно? Вселенная, видишь ли, не мудрствует над мелкими деталями своего строения. Она предоставляет ломать голову тем, кто берется ее изучать. Тысячелетиями вся она умещалась в семи хрустальных сферах с плоской землей посередине, и это всех устраивало. Потом какому-то умнику из Заклинателей Неба пришло в голову, что бесконечная Вселенная просторнее. Недолго думая, этот тип написал так называемую Истинную книгу и умудрился издать ее огромным тиражом. Новая теория приобрела всеобщую популярность, стала в самом деле почитаться за истину, и не успели мы глазом моргнуть, как пожалуйста - Четыре Кита и Семь Хрустальных Сфер превратились в досадный предрассудок древности, в миф, не имеющий никаких реальных оснований… А теперь представь, что будет, если новую Истинную книгу напишут люди! Со своим дурацким материализмом они просто не допустят существования того, что недоступно их пониманию. Если они напишут, да еще на Истинном языке, что нечистой силы не бывает - ее не будет! Вот в чем заключается угроза для всех нас.
        - Но люди не знают Истинного языка, - возразил Морок.
        - На наше счастье, пока не знают, - согласился Владыка. - Так вот, изволите ли видеть, приспичило им строить город как раз над развалинами Исчада, где разговаривали как раз на Истинном! Черт знает, чего не лежит здесь в земле! Черепки с дарственными надписями, вывески, идиотские скрижали с бездарными законами, могильные плиты, исписанные сверху и снизу - словом, всякая дрянь, порожденная всеобщей грамотностью и повальным кретинизмом Заклинателей. И вся эта заборная литература написана на Истинном языке! А ведь его выучить - раз плюнуть! Он сам в рот просится…
        - А что если нам самим сделать надпись на Истинном языке? - предложил вдруг Стылый. - Написать, что людей не бывает - и все тут!
        - А ты в это веришь? - великан горько усмехнулся. - Ничего не выйдет, дружок. Ложь нельзя сделать Истиной. Беда в том, что мы з н а е м о существовании людей, а они в нас только в е р я т. Или н е верят. Тут можно повернуть и так и этак. Понимаешь?
        - Еще бы!
        - Прекрасно. Вот ты этим и займешься.
        - Чем - этим? - не понял Морок.
        - Ты что, мозги в могиле отлежал? - Владыка командовал когда-то полусонмом духов и сохранил с той поры манеру шутить по-военному. - Твоя задача, Стылый - поддерживать в людях твердое убеждение, что сила Тартара или, как они говорят, нечистая сила, реально существует. Чем больше людей будет верить в это, тем больше нашего народа поднимется из земли. Когда-нибудь нас будет столько, что людям придется потесниться на их дурацкой шарообразной планете. Если, конечно, Тартару будет угодно оставить кого-то из них в живых…

1976. Накхта
        Снизу листья кувшинок кажутся черными, парящими где-то высоко в небе, совсем рядом с облаками. Если подняться туда, к ним, можно потрогать облако. Наверное, оно сухое и шершавое, как вафельное полотенце…
        Подниматься не хотелось. Наташа лежала на дне, заложив руки за голову, и глядела в небо. На самом деле оно очень глубокое. Как океан, даже глубже. Там совсем нет дна. Так говорит Игорь, а он знает все. Ну, пусть не все, но его так приятно слушать и кивать, будто все-все понимаешь. Астро-номия. Архео-логия…
        Наверное, он считает меня дурой, подумала Наташа. Красивой деревенской дурой. Только и радости, что красивая… Выбралась, скажет, дитя природы с таежной заимки и сразу - в столицу науки. Ох, до чего же он у меня умный! У меня…
        Наташа улыбнулась, обронив из уголка губ несколько воздушных пузырьков. Они наперегонки понеслись вверх - к облакам. Пожалуй, пора возвращаться. А то Мхат опять ворчать будет. Наташа легонько оттолкнулась от илистого дна и поплыла, изгибаясь с ленцой, пропуская сквозь тело змеиные волны.
        У самого берега, в тени нависающих над водой кустов боярышника, Наташа осторожно вынырнула. На нее сразу обрушилась трескотня воздушных, совсем не похожих на подводные, звуков. В кустах что-то щебетало на разные голоса, из лагеря доносился визг пилы и пение транзистора. На берегу никого не было видно. Можно выходить.
        Наташа ухватилась за куст, подтянулась и села на край обрывистого бережка, поросшего мягкой муравой. С этими мужиками нужно держать ухо востро. Что за дурацкая привычка подглядывать из кустов? Ей-то, конечно, наплевать, смотрите, сколько влезет, только не сочиняйте потом, чего не было. Но ведь будут врать и хвастаться друг перед другом, а Игорю это неприятно…
        Однако заставить себя плавать в купальнике Наташа не могла. Дурацкая тряпочка мешала ей в воде, давила, душила, ее хотелось немедленно сбросить. Она так и сделала, когда в первый раз пошла купаться в большой компании археологов, после чего имела неприятный разговор с шефом о моральном облике поварихи советской археологической экспедиции. В чем-то он был прав. Универовские мальчики, просидевшие неделю на перловом концентрате, не заслужили такого жестокого испытания. Нагая Наташа была слишком ярким зрелищем для ребят, лелеявших в памяти голые коленки своих однокурсниц, только начинавших носить короткие юбки. В ту же ночь Наташе пришлось отбивать несколько откровенных атак и утешать парочку безнадежно влюбленных. Но Игорь…
        С ним все получилось как-то само собой. Он не вздыхал, тупо глядя в костер или поднимая глаза к звездам, не пытался подкараулить за палаткой, чтобы обаять первобытным напором. Он и не думал скрывать, что Наташа ему нравится, не выпрашивал и не требовал любви, а вовлекал в нее, как в захватывающее приключение. Но это было не приключение. Он любил ее и считал своей вовсе не с того шального массового купания, а с первой минуты знакомства, с первой встречи в коридоре Истфака.
        С ним было интересно, он был романтик, но не рохля, выдумщик, но не врун. С ним она готова была часами перебирать черепки, бегать с нивелиром и рулеткой и даже решать задачки по геометрии - он умел и перпендикуляры рисовать какие-то чертовски симпатичные, а уж рассказывал о них так горячо и так понятно - прямо заслушаешься. Впрочем, она любила его слушать и тогда, когда он, забывшись, углублялся в дебри стратиграфии и радионуклидного анализа. Даже не понимая ни слова, она погружалась в его голос и плавала в нем так легко, что хотелось сбросить одежду. Этим и заканчивалось. Они уходили в лес и любили друг друга в траве на поляне, на опавшей хвое под черными елями, забравшись на огромную узловатую сосну с обломанной вершиной и даже катаясь голыми в крапиве - для остроты ощущений.
        Но не в воде. Она до сих пор не решалась показать ему все, на что способна. Нет, нельзя! Во-первых, он сразу все про нее поймет. А во-вторых, вряд ли выживет… Иногда они ходили купаться вместе, но Наташа сразу уплывала подальше, чтобы ему не пришло в голову прикоснуться к ней, обнять, прижать к себе. Потому что все это кончится плохо. Вспышка безумия, кипящая ключом вода, и два тела в свирепом восторге растворения друг в друге. Полное забвение - нет ни верха, ни низа, ни времени. Ни желания глотнуть воздуха. В его жизни это будут самые счастливые мгновения. Но последние. И она ничем не сможет помочь, потому что тоже не будет помнить себя.
        - Нет! - Наташа мотнула головой, разбрасывая капли с волос. - Не такой ценой…
        Ее синий рабочий комбинезон лежал на прежнем месте. Тут же на ветке висел и ненужный купальник. А вот это уже подозрительно. Она хорошо помнила, что, входя в воду, бросила его, не глядя, через плечо, теперь же он был аккуратно и даже любовно развешан, будто на просушку. Значит, опять подглядывают, паразиты! Интересно, кто на этот раз? Если Вовка или Мишка, то не страшно, они ребята свои, не трепачи, просто оголодали в тайге. Но если это Рогачев, зам по обеспечению… Та еще сволочь. Любит корчить из себя большого начальника, а как подопьет хорошенько, начинает хвалиться своими похождениями по бабам. Добро бы еще про посторонних врал - нет, надо ему приплести общих знакомых. Игорь ему один раз врезал за это. Тот наутро сам пришел извиняться, дескать, был пьян, получил за дело, понимает. Но злобу все-таки затаил…
        Наташа торопливо впрыгнула в купальник, повязала косынку и принялась натягивать комбинезон. До чего же падок мужик в экспедиции на все, что в юбке, а особенно - без. От свежего воздуха, что ли? И куда это все в городе девается? Видно, жены действуют остужающе.
        Завязывая ботинок, она вдруг почувствовала, что за спиной кто-то есть, и оглянулось. По тропинке, крадучись, приближался плотный усатый дядька в кителе без погон, галифе и резиновых сапогах. Наташа вздохнула. Все-таки это он подглядывал, козел драный! Рогачев понял, что обнаружен, и сейчас же изобразил уверенную деловитую походку, отчего стал походить на клоуна, размашисто выходящего на арену цирка. За актерские замашки и подходящее имя-отчество ребята на Истфаке окрестили его Мхатом.
        - О! Соловьянова! - ненатурально удивился он. - Ты чего здесь делаешь?
        - Грибы собираю, - буркнула Наташа.
        Рогачев криво усмехнулся.
        - Приказа не знаешь? До конца рабочего дня из лагеря выходить только по производственной необходимости!
        - А я как раз по производственной.
        Наташа завязала второй ботинок и выпрямилась, смерив начальника холодным зеленым взглядом сверху вниз. Глянцевая лысина Рогачева едва ли доставала ей до подбородка. Метр с кепкой, а туда же…
        - Ну-ка, ну-ка, интересно, - не отвязывался Рогачев. - Что же это за необходимость такая?
        - Говорю же, Константин Сергеевич, грибы собирала. На суп.
        Рогачев рассердился.
        - Да что ты мне голову морочишь?! Что я, не видел… - он вдруг сообразил, что проболтался и бездарно изобразил приступ кашля. - Кха! Кхм!.. Что я, не знаю, что ли? Шашни крутишь в рабочее время, Соловьянова! Разлагаешь мне экспедицию! Да еще врешь в глаза! Где они, твои грибы? Покажи!
        - Вот, - Наташа наклонилась и подняла из травы полное лукошко подосиновиков.
        Начальник осекся.
        - Это… как это? Откуда?!
        А ведь он, подлец, от самого лагеря следил, подумала Наташа. Знает, что никакого лукошка не было.
        - Пойду я, Константин Сергеевич. Обед варить пора…
        Она попыталась обойти грузную фигуру Рогачева, но тот уже оправился от шока и удержал ее за руку.
        - Погоди, Наталья. Куда грибы-то?
        - В суп. Не все же людям концентратом давиться!
        - Ты мне не потрави экспедицию! - Мхат изобразил на лице юмористическую ухмылку.
        - Я вам на пробу принесу. Первому, - отшутилась Наташа.
        - Вот! Правильно. Заходи! - оживился начальник. - А то никакого от тебя внимания руководству!
        Он попытался притянуть Наташу к себе, играя нахлынувшую страсть, но тут у него за спиной вдруг громко хрустнула ветка. Рогачев живо убрал руки и обернулся. Поблизости никого не было.
        - Кто тут? - строго спросил зам, обращаясь к соседнему кусту. - Выходи, выходи! Вижу!
        Но куст никак не отреагировал на разоблачение. В лесу было тихо.
        - Вот черти! - Рогачев снова повернулся к Наташе. - Признавайся, Соловьянова, с кем… - начал было он и замолк.
        Наташа исчезла.
        - Номер двенадцать сорок четыре, - продиктовал Миша.
        - Айн момент! - Вовка, перелистнув страницу амбарной книги, живо разлиновал ее на четыре разновеликие колонки и радостно прищелкнул языком. Глаз - алмаз!
        - Какой, говоришь, номер?
        - Двенадцать, сорок четыре. Раскоп «Нижние Елбаны», участок девять, слой четыреста - четыреста пять, сооружение - «погреб».
        - … Погреб… - повторил Вовка, занося в книгу. - Дальше!
        - А дальше - сам, - Миша положил на стол перед ним глиняный черепок. - Трудись, археолог! Описывай.
        Миша был на курс старше Вовки и в полях второй раз. От этого он чувствовал себя слегка на преподавательской работе. Впрочем, Вовке и самому нравилось постигать азы под мишиным руководством. Доцентов он пока стеснялся, не хотелось блистать дремучестью перед настоящими учеными.
        - Так, - деловито начал Вовка. - Имеется черепок…
        - Не черепок, а фрагмент керамики!
        - Да понятно, понятно! Фрагмент керамики, треугольной формы, предположительно - от сосуда невыясненного назначения.
        - Погоди ты с назначением, - остановил его Миша. - Материал-то какой?
        - Материал? Ну… глина.
        - Какая глина? Обожженная, высушенная? Красная, белая,?
        - По-моему, она… коричневая, - неуверенно сказал Вовка.
        - По-моему! А еще математик! Пиши: «Красно-желтая ленточная керамика, обработанная на легком круге… сурмленая глазурью… то есть, тьфу, глазурованная сурьмой…»
        - Сурмленая… - хмыкнул Вовка, записывая. - Сурмленые брови бывают. Как у Наташки…
        - Не выдумывай, чего не знаешь, - поморщился Миша. - Сроду Наташка не красилась! Да и ни к чему ей.
        - А я и не говорю, что красилась. Просто у нее брови такие… - он поводил пальцем по лбу, изображая две высокие дуги, и вздохнул. - Не пойму я, чего она в этом Дементьеве нашла? Только что умный…
        - Он, между прочим, КМС по боксу, - заметил Миша.
        - А при чем тут это?! - досадливо поморщился Вовка.
        - Совершенно ни при чем, - согласился Миша. - Просто не говори потом, что я знал и не предупредил…
        Вовка фыркнул.
        - Чего дальше-то писать?
        - Пиши: «Поверхность ровная, гладкая, изображений и орнаментов нет…»
        - Как это нет?! Тут целая надпись! - Вовка поднес черепок к самому мишиному носу. - Вот же буквы! Не видишь, что ли?
        - Что за дьявол… - ошеломленно пробормотал Миша, разглядывая ровненькую строку закорючек, наискосок пересекающую черепок. - Как же я умудрился не заметить? Да ладно - я! Дементьев-то что же?! Он ведь при мне этот ящик укладывал!
        - А, может, он видел?
        - Ха! Тут бы такое началось! Это тебе не орнамент елочкой на валике! Соображать надо! Это, Вова, письменность! Причем не китайская и не арабская! Знаешь, что это значит - открыть новую письменность в самом центре Сибири?
        Вовка, прищурясь, разглядывал надпись. Тонкие червячки букв были выдавлены или выписаны тонким стилом по сырой глине.
        - Не-е, - протянул он задумчиво. - Это не новая письменность. Уж больно что-то знакомое! Вот хочешь, я прочитаю?
        Он поднес черепок ближе к палаточному окошку и громко, нараспев произнес:
        - Хаман кхаран шибени удрах!
        Порыв ветра вдруг громко хлопнул пологом палатки. Миша с Вовкой вздрогнули и оглянулись. Издалека, из темной таежной глубины послышался не то крик, не то тяжелый, со всхлипом, вздох. Вершины сосен качнулись разом, затрещали сучья, стая потревоженных птиц прошелестела крыльями над палаткой.
        - Чего это? - испуганно спросил Вовка.
        - Н-не знаю, - Миша выглянул в окошко, затянутое сеткой от комаров. - Просто ветер…
        - А кричал кто?
        - Кричал? - Миша поднялся из-за стола, обогнул ящики, и, откинув полог палатки, обвел долгим взглядом сонный полуденный лагерь. - А разве кто-то кричал? - неуверенно спросил он.
        - Да я тоже не понял, - признался Вовка. - Просто вдруг стало не по себе. Как от крика…

… Картофель сушеный - девять банок. Тушенка свиная - две коробки, полных. Тушенка говяжья - одна коробка, пол…
        Наташа отложила карандаш и, дотянувшись до коробки, повернула ее другим боком. Ну, конечно. С этой стороны коробка была прорвана. Двух банок не хватает! Витюхина, конечно, работа, чья ж еще? Ну, погоди у меня!
        Однако осужденный на расправу подсобный алкаш Витюха не стал годить, а немедленно появился в дверях кухни. Был он мят, сер и похож на домового без бороды. Никто точно не знал, сколько ему лет. Не то двадцать пять, не то пятьдесят шесть.
        - Повариха! - с порога заорал он. - Ты чего это делаешь?! С ума сошла?!
        Наташа вздохнула. Что бы Витюха ни говорил, это всегда было лишь увертюрой к требованию налить. Он никогда не опускался до простой просьбы, а тем более до заискиваний. Взрастивший свою печень в суровых геологических экспедициях, где спирт выдавался лично начальником, Витюха всегда начинал разговор издалека:
        - Чего на обед сегодня? Каша опять? - он приподнял крышку казана. - У-у, нет, подруга, это дело не пойдет! Вываливай ты эту кирзу, доставай абрикосовый компот с колбасой! Тушенку на закусь выдавай!
        - Тушенку тебе?! - Наташа шагнула к Витюхе, уперев руки в бока. - Это какую же тушенку? Уж не ту ли, что ты из ящиков повытаскал?
        - Тьфу ей-богу! - Витюха отступил, с опаской косясь на половник в сильной наташиной руке. - Такой день! Можно сказать - веха! А она тушенку вздумала считать!
        - Я вот тебе покажу веху! - Наташа пригрозила половником. - Узнаешь, какой день! Дрова где?
        - Одно слово - повариха, - с укоризной сказал домовой. - Низшее звено. Я ей про науку, а она - дрова. Там археологи такое открытие откопали - закачаешься! Рогачев уже побежал дырку на пинжаке ковырять под Ленинскую премию! Вываливай, говорю, кашу, банкет готовь! Гуляем нынче!
        Витюха хлопнул в ладоши и ударил сапогом в пол.
        - Держись, геолог! Крепись, геолог! - пропел он на мотив «Комаринского». - Эх, Наталья - тонка талья! До чего ж я гордый за нашу советскую науку!
        Наташа махнула на него полотенцем.
        - Ну, понес! Что ты за человек такой, не пойму? Сам себя похоронишь, лишь бы на поминках выпить! Ну чего ты врешь опять?
        - Я… вру?! - Витюху гордо распрямило оскорбленное дворянское достоинство, изображенное весьма искусно, на зависть Мхату. - Да ты сходи к Мишке, сходи, посмотри, чего там делается! Они ж с Володькой письмена на посуде открыли! До сих пор сидят, как пришибленные!
        Наташа вернулась было к плите, но вдруг остановилась и посмотрела на Витюху.
        - Какие, говоришь, письмена?
        - Тьма деревенская! - веселился домовой. - Наверно ж - ероглифы! Какие еще письмена бывают? Теперь всем ученым сотрудникам премию дадут невьебедную. И твоему Дементьеву - тоже! - Витюха хитро подмигнул. - Гляди, Наталья! Как бы он в Москву не уехал, с деньгами вместе. Останешься при казанах…
        - Да ну тебя! - Наташа сдвинула крышку на кастрюле с компотом.
        Облако пара поднялось к потолку, распространяя по кухне смешанный запах южного базара и парикмахерской. Витюха потянул носом.
        - Так я к чему? - опять начал он. - Обмыть бы надо премию-то… Благая весть, можно сказать…
        Наташа не успела ответить. Фанерная дверь кухни распахнулась, и в помещение вступил Рогачев. Но какой! На лице его лежала печать величия и восторга самим собой. Левая рука поддерживала складки невидимой мантии, а правая поправляла воображаемый лавровый венец. Казалось, сейчас следом за Рогачевым в кухню войдут римские ликторы с топориками, о которых недавно рассказывал Игорь, и слуги с опахалами, чтобы отгонять от императорского носа ароматы горохового концентрата. Определенно, роль Нерона удавалась Мхату лучше всех других.
        - Ну как дела во вверенном мне пищеблоке? - благосклонно осведомился он.
        - Готовимся, Константин Сергеевич! - отрапортовал Витюха. - Сейчас будут доставлены дрова, и приступим к созиданию!
        Он истово ухватился за ручки казана с кашей и, кряхтя, потащил его к двери.
        - Это куда? - спросил Рогачев.
        - Рыбам на прикорм! - широко и беззубо улыбнулся Витюха.
        - Я тебе дам прикорм! - всполошилась Наташа. - А ну, поставь на место!
        - Поставь, поставь, Витюха, - кивнул Рогачев.
        - Как же, Константин Сергеевич?! А праздничный обед в чем варить?!
        Рогачев отечески потрепал Витюху по холке.
        - Праздничного обеда не будет.
        - Н-не будет? - в желтых лешачьих глазах отразилась мучительная боль разочарования и обиды за державу.
        - Будет праздничный ужин! - бухнул Рогачев. - Да такой, чтоб на всю жизнь запомнился!
        - С колбасой?! - ахнул Витюха, возвращаясь к жизни.
        - С колбасой! - радостно подтвердил зам по обеспечению. - И еще кое с чем! Ради такого события ничего не жалко! Вы уж постарайтесь, соколы!
        - Эх, Константин Сергеич! - вспыхнул данковым сердцем домовой. - Да разве мы подводили когда? Да мы бы с Натальей Николаевной и к обеду успели, верно, Наташа? Прикажите только!
        Мхат качнул маршальской головой.
        - К обеду не надо. Только от дела людей отрывать. А вдруг они до конца смены еще что-нибудь отроют? Такого же масштаба?
        - Такого-то вряд ли уже отроют, - усомнился Витюха. - Ведь это же воображению не поддается!
        - Что, не терпится письменность обмыть? - строго спросил Рогачев и вдруг заговорщицки подмигнул Витюхе.
        - Закрепить, Константин Сергеич! - с готовностью подхватил тот. - Чтоб не сошла!
        - Эх! - Рогачев по-купечески махнул рукой. - Наталья! Налей-ка нам из кондитерского фонда.
        Наташа, хмурясь, принесла из кладовой, находящейся здесь же, в единственном бревенчатом строении лагеря, початую бутылку коньяка и полкольца любительской. Витюха, как ни запускал глаз во тьму кладовой, так и не смог определить, где там пряталась бутылка.
        - И себе налей, - предложил Наташе Рогачев.
        - Да не люблю я его!
        - Ну, так посиди.
        - Некогда мне сидеть! Сгорит все!
        - Молодежь! - хмыкнул Витюха, шинкуя колбасу. - Шило в заднице! Не чует глубины момента!
        - Да, товарищи, - сказал Мхат, поднимая граненый стакан. - Момент ответственный и даже судьбоносный. Мы совершили открытие первостепенной важности для всей нашей материалистической науки.
        - За нее и выпьем! - подытожил Витюха.
        - Правильно! - Рогачев чокнулся стаканом с его жестяной кружкой. - И, как говорили древние: «Хаман кхаран шибени удрах!»
        Наташа от неожиданности уронила стопку мисок. С веселым звоном они разлетелись по всей кухне.
        - Что ты сказал?!
        Рогачев испуганно закрутил головой.
        - Кто? Я? А чего? Это Варенцов с Симаком… надпись на вазе прочитали. Вот, запомнилось почему-то… А что? Что?
        Рогачев впервые говорил не наигранным, а настоящим своим голосом - робко и сбивчиво. Он был так искренне напуган, что Наташе стало его жалко.
        - Нет, ничего, - сказала она, наклоняясь за мисками. - Так, показалось…
        До раскопа, где работал Игорь, было не меньше двух километров, но Наташа, с тяжелыми судками в обеих руках, пробежала это расстояние одним духом и лишь чудом умудрилась не расплескать ни суп, ни компот.
        Только бы он не вздумал уйти на обед пораньше! Только бы не пошел другой дорогой! Только бы не уехал с Кешкой Першаком на второй участок, а оттуда сразу
        - в лагерь! Не надо ему сейчас в лагерь! Нельзя.
        Игорь, в своей круглой широкополой шляпе с бахромой, сидел в раскопе и сосредоточенно водил кисточкой по выступающему из земли кирпичу. Он так увлекся, что об обеде, видно, и не вспоминал. Наташа облегченно вздохнула. Игорь поднял голову и сразу вскочил.
        - У меня что, солнечный удар? - глаза его сияли беззаботным весельем. - Признайся, что ты мне снишься и сейчас растаешь в воздухе! Только, пожалуйста, не вместе с супом. Мы голодные, как бобики!
        Он поцеловал Наташу в раскрасневшуюся щеку, забирая у нее судки, куснул заодно и в ушко.
        - Ничего себе груз! Зачем же ты тащила в такую даль? Мы сами идти собирались.
        - Ты говорил… некогда… - Наташа все еще не могла отдышаться.
        - Умница моя! - Игорь хотел ее обнять, но руки были заняты. - Нет, Наташка, все-таки я не археолог, куда к черту! Я - золотоискатель. Приехал в Сибирь и нашел сокровище!
        - Какое сокровище? - Наташа с тревогой заглянула в раскоп.
        - Вот какое! - Игорь решительно поставил обед на землю и взял Наташу за плечи.
        - Суп остынет… - прошептала она.
        Река широко разливалась на изгибе и слепила глаза россыпью серебряной мелочи. Было жарко. Недалеко от берега, посреди квадрата свежевскрытой почвы виднелась загорелая спина рабочего.
        - Ке-ешка! Шабаш! - Игорь поднял блеснувший на солнце судок. - Пошли, старик, к синему морю! Приплыла к нам Золотая Рыбка, принесла новое корыто! Даже два. С супом и кашей.
        - И компот, - улыбнулась, наконец, Наташа.
        - Где компот?! - всполошился Игорь. - Хочу компоту!
        - После еды! - Наташа погрозила пальцем.
        - Ну я капельку! - смешно захныкал Игорь. - С утра маковой соломинки во рту не было, как говорил один шофер в Таджикистане…
        Наташа видела, что он пытается ее растормошить. Заметил, конечно, что она не в себе.
        - И потом, - деловито прибавил Игорь, - на после еды у меня другие планы. Может, искупаемся? На том берегу малины пропасть, и вообще…
        - Нет, - вздохнула Наташа. - Надо назад бежать, ужин готовить.
        - К черту ужин! Пусть думают, что тебя похитил Черный Археолог. Пусть ищут с собаками! А? Идея! И тут я прихожу с тобой на руках… Красиво!
        - Не надо приходить! - поспешно сказала Наташа. - Лучше я к вам приду. Когда тебе туда-сюда мотаться?
        - Некогда, некогда, - весело подтвердил Игорь. - Тут ты, старуха, права. Светового дня не хватает на всю здешнюю малину. Ведь здесь черт знает, что лежит, Наташка! Жирнейший культурный слой, совершенно незнакомый!
        - А хочешь, я ужин тоже принесу? - спросила Наташа.
        - Хм… Боюсь, Кешка взбунтуется.
        - Не взбунтуется! Я чего-нибудь вкусненького прихвачу, - Наташа положила голову Игорю плечо. - А потом ты мне про раскопки расскажешь…
        Из ближней ямы вынырнул Кешка Першак.
        - О! Ресторан приехал! - обрадовался он. - Живем!
        - Ресторан для тех, кто стратиграфию знает, - сказал Игорь. - Обрисуй-ка нам литологию западной стенки, пока мы компот дегустируем.
        - Н-ну… - Кешка наморщил лоб, задумчиво вытирая потную шею красной спартаковской майкой. - Первый горизонт - дерновый слой… Потом этот… лессовидный суглинок, эксгумированный…
        Игорь хрюкнул в компот и закашлялся.
        - Сам ты эксгумированный! Какой суглинок бывает?
        Кешка помялся.
        - Вылетело слово…
        - Гумусированный, друг Иннокентий, и никакой другой! Говорил же тебе, почитай Здоровца, в жизни пригодится. Сейчас бы блеснул перед девушкой и получил супу.
        - А так не получу?
        - Получишь. Но без блеска.
        Кешка повернулся к Наташе. Она улыбнулась. До чего ж красивая девчонка, привычно подумал Першак.
        - Ладно, кормите без блеска, - вздохнул он. - Скатерть можно не крахмалить.
        Все трое уселись на траву. Наташа развернула кусок белой бязи, выложила на него нарезанный хлеб. Игорь и Кешка принялись с аппетитом уплетать суп.
        - Ну что слышно в лагере? - спросил Першак, любивший светские беседы за столом.
        - Да все по-прежнему, - Наташа, не поднимая глаз, расставляла на ткани судки с кашей. - Чего там может быть, в лагере?
        - Ну мало ли… - Кешка выписал куском хлеба неопределенную фигуру в воздухе. - Может, Мхата освистала, наконец, публика. Или Миша Симак совершил открытие… Ты чего?
        - Ничего! - Наташа быстро поставила на землю кружку, чтобы справиться со внезапной дрожью. - Ладно сочинять-то! Ешь! - Она сердито пододвинула ему кашу.
        - Освобождай посуду, мне ее еще назад нести.
        - Я тебя провожу, - сказал Игорь.
        - Нет! - Наташа вскочила. - Вот еще! Делом занимайся! Я для чего старалась-то?
        - Ну, хорошо, хорошо! Успокойся! - Игорь взял ее за руку и усадил на место. - Что с тобой сегодня? Какая-то ты странная…
        - Нет, это так… - Наташа жалобно улыбнулась. - Идти мне надо…
        - А посуда? - Кешка живо выхватил из судка кусок мяса на мозговой косточке.
        - Да ладно, вечером заберу, - Наташа снова встала. - Только вы дождитесь меня, никуда не уходите, ладно? Я вам ужин принесу! И пирог с повидлом…
        - Ладно, - Першак пожал плечами. - Спасибо тебе, конечно. Но чего тут после ужина делать? Темно будет.
        - Игорь! Пообещай мне, что вы никуда не уйдете!
        - Ну, если ты так хочешь…
        - Да! Очень хочу! - Наташа быстро обняла его. - Пожалуйста! - шепнула на ухо, потом вдруг оттолкнула и, не оглядываясь, побежала к лесу.
        Игорь смотрел ей вслед, пока она не скрылась за деревьями.
        - Ты что-нибудь понимаешь? - повернулся он к Кешке.
        - А чего тут понимать? - Першак отхлебнул компоту. - У женщин от любви вся логика набок съезжает. Везучий ты все-таки, Дементьев!
        Наташа брела по лесу, не выбирая дороги, потеряв направление. Заблудиться она не боялась, ее мучило совсем другое.
        Как уберечь? Не вечно же будет он сидеть в раскопе? Но возвращаться в лагерь ему нельзя! Там эта проклятая чаша! Он не должен ее увидеть. Все что угодно, только не это! Но как? Как уберечь?
        Деревья впереди расступились, и перед Наташей открылась вдруг небольшая поляна. Несмотря на солнечный день, здесь было сумрачно, кроны сосен плотно смыкались вверху, закрывая небо. Посреди поляны на вывороченном из земли гнилом сосновом корневище сидел человек. Он не смотрел на Наташу, но знал, что она здесь. Взгляд его был устремлен в чащу. Там что-то шевельнулось, будто черная гигантская масса бесшумно отступила в темноту.
        Ну конечно, устало подумала Наташа. Он все знает. На что я, дура, надеялась?
        - Подойди, - произнес Стылый Морок, не оборачиваясь.
        Голос его звучал глухо, как из погреба. Лес молчал. Задохнулись птичьи крики, ветер застрял в буреломе.
        Путаясь ногами в траве, Наташа подошла и остановилась перед Мороком.
        - Слушаю тебя, Повелитель!
        - Я удивлен, - Стылый, наконец, соизволил бросить на нее взгляд, полный высокомерного презрения. - Разве ты, болотная тварь, не знаешь закона об охране тайны?
        Наташа опустила голову.
        - Я знаю, Повелитель.
        - Напомни-ка мне, что он гласит!
        Даже сидя Морок возвышался над ней на целую голову. Взгляд его был безжалостен и насмешлив. Совсем как тогда, на берегу гнилого моря…
        - Человек, коснувшийся тайных знаний, - тихо проговорила Наташа, - подлежит…
        Стылый поднялся с места.
        - Чему подлежит?
        - Уничтожению, Повелитель…
        - Очень хорошо. А известно ли тебе, что этот закон распространяется на каждого, кто хоть слово произнесет на древнем языке нашего народа?
        - Но он не произносил…
        - Отвечай на вопрос! - глаза Стылого полыхнули огнем.
        - Мне это известно, Повелитель, - сникла Наташа.
        - Отчего же ты бездействуешь?
        - Я как раз собиралась доложить…
        Она сама почувствовала в своих словах мхатовскую фальшь.
        - Доложить? - удивился Морок. - А на кой черт мне твой доклад? Каждое слово нашего языка разносится по миру, подобно удару колокола! Сегодня я ощущаю эти удары с самого утра. И приходят они из того самого поселения, в котором живешь ты.
        - Я ничего им не говорила! - Наташа шагнула к Мороку, но под его взглядом, тяжелым, как болезнь, снова отступила. - Это не я…
        - Меня не интересуют подробности! - сказал Стылый Морок. - Люди коснулись тайны. Закон должен быть исполнен.
        - Не надо… - вырвалось у Наташи.
        Это надменное изваяние, окутанное, будто плащом, клубами черного дыма, приводило ее в ужас и отчаяние.
        Стылый подошел к Наташе, взял ее за подбородок и заглянул в глаза. В сердце сразу стало холодно и пусто.
        - А ты любишь людей, - задумчиво проговорил он. - Надо же! Никогда бы не подумал, что они могут внушить любовь. Давно ли ты топила их десятками в холодных водах гнилого моря! Что же случилось? Ты забыла о своей мести? Ты забыла свой народ, русалка Накхта?
        Наташа бросила быстрый взгляд на суровое лицо Морока. Бесполезно. Разве он может понять?
        - Я не забыла свой народ, - ответила она. - И не больше твоего люблю людей. Мне непонятно только, за что ты хочешь убить их всех…
        - Я? - удивился Морок. - Ну что ты! Я вовсе не собираюсь их убивать. Зачем? - он добродушно улыбнулся и добавил:
        - Это сделаешь ты…
        - Горизонт шесть. Два десять - два шестьдесят. Конкреции коры выветривания… - Игорь отчеркнул последнюю строчку и задумался. Стратиграфия не лезла в голову. Приход Наташин вытеснил все мысли о работе. Что-то в нем было до крайности странное. Почему она так быстро ушла? Зачем требовала дожидаться ее? Ужин обещала принести… Только для того, чтобы послушать рассказы об алтайских поселениях? Правда, потом можно купаться хоть всю ночь, уплыть на тот берег… Река здесь широкая, не то что возле лагеря. Но Наташа почему-то не очень любит эти совместные купания. Плавает прекрасно, не угонишься, но всегда одна. Ходит на речку тайком от всех. И от него…
        - Что-то у них там, в лагере, заварилось, - подал голос Кешка, словно услышал, о чем думает Игорь. - Я так полагаю, это Мхат опять чего-то учудил.
        - Почему именно Мхат?
        - Да он давно к ней липнет. Наверное, опять получил по сопатке, да закатил истерику. Ты ж знаешь, у него все напоказ. лишь бы публику собрать. Вот Наташка и боится, как бы ты не узнал, да не отметелил его.
        - Давно пора… - карандаш хрустнул в пальцах Игоря. - Черт! Наверное, ты прав. Надо пойти, разобраться.
        Он поднялся.
        - Обещал ведь не ходить, - заметил Першак.
        - Что ж теперь, спокойно сидеть, когда ее там, может быть, обижают?
        - Наташку-то? - Кеша криво ухмыльнулся. - Обидишь ее, как же! С таким-то характером! Кто ее пальцем тронет, дня не проживет! И кто обещания не выполнит - тоже.
        - Мм… да. - Игорь сел обратно на край ямы. - Скверно получается. Действительно - обещали…
        - А что если я тихонько сбегаю, - вдруг предложил Кешка. - Посмотрю, что там да как. Она и не узнает.
        Игорь с сомнением посмотрел на него.
        - Ты ведь тоже обещал до конца работы сидеть.
        - А я свою работу закончил, - живо сказал Першак. - Дерн снят, квадраты зачищены…
        - А разметку перетянул?
        - Обижаешь начальник! Разметка в лучшем виде, поет, как струна, - кешкины глаза светились честным васильковым пламенем. - Мне тут делать совершенно нечего. Углы только оббивать…
        Он ткнул сапгом в глинистый откос раскопа, и вдруг оттуда, прямо под ноги Игорю тяжело вывалился крупный, облепленный глиной черепок - половинка округлого сосуда с обломанной ручкой…
        - Нет, - шептала Наташа, - я не могу…
        Она медленно брела утоптанной тропой - главной улицей лагеря археологов. Слева и справа из палаток доносились голоса, смех, перестук ящиков, скрипучие вскрики раскладушек под устало плюхающимися, натруженными за день телами. Люди спешили сбросить дневную потную одежду, неуклюжие ботинки и сапоги, выскакивали с полотенцами, босиком бежали к умывалке. Все уже знали о черепке с надписью, который успели окрестить «Остраконом Варенцова-Симака», все радовались находке и в предвкушении праздника каждый считал своим долгом при встрече с Наташей бросить какой-нибудь бодрый клич:
        - Повариха! Где банкет?!
        - Наташа! Тебя Мхат искал!
        - А крем-брюле будет?
        - А консоме с пашотом?
        - Хо-хо! А Витюха-то готовый уже! В малине дрыхнет! И кто это ему налил?
        Наташа старалась ни на кого не смотреть, но слышала каждое слово, различала каждый звук в лагере, каждый плеск в общем визге и гоготе со стороны умывалки. Она никак не могла убедить себя, что эти шумные, суетливые существа для нее не более чем добыча, объект охоты и даже проще - истребления.
        Но каждый из них уже слышал и сам повторял слова запретного языка. А значит, все они были обречены.
        - Нет. Не могу.
        Наташа зло толкнула дверь. В кухне никого не было. Тихо потрескивала остывающая плита. На разделочном столе валялись колбасные шкурки и пустая бутылка. Вторая бутылка лежала под столом. Наташа, не останавливаясь, прошла в кладовую и заперлась. Здесь было темно и тихо, голоса снаружи почти не доносились. Пахло корицей и лавровым листом.
        Я слишком долго жила с людьми, подумала Наташа. Он сам привел меня к ним и требовал, чтобы я ничем не отличалась…
        Она прислонилась спиной к шершавой бревенчатой стене, закрыла глаза.
        Я поверила. Поверила, что тоже человек, что умею думать, как они, любить, как они. Быть счастливой, как они… И вот что получилось. Я больше не могу охотиться на них! Не могу! Ты сам виноват, Стылый! Делай теперь со мной, что хочешь!
        В душной тьме кладовой вдруг вспыхнули два волчьих уголька, холодная рука осторожно коснулась сердца. Наташа вскрикнула, вгляделась в темноту.
        Нет, показалось. Никого тут нет. И все же Стылый померещился неспроста. Он думает о ней. Не выполни она приказ, и этой же ночью здесь будет отряд вурдалаков, вместе со стариком, которому Морок поручает самые «мясные» дела. И тогда никто не спасется. Во всей округе не останется ни одного живого человека. Даже деревня на том берегу будет вырезана до последнего ребенка. Такого допустить нельзя. Другие ей безразличны, но она должна спасти Игоря!
        А для этого придется… Черт! Для этого она должна выполнить приказ. Сделать все самой, устранить тех, кто видел и читал надпись, а это значит - весь лагерь. Другого выхода нет.
        Потом - чаша. Чаша Тха - так на самом деле называется эта штука, никакой она не остракон, то есть не черепок для записей, как болтают люди, а самый обычный предмет вурдалачьего обихода. И, конечно, надпись на ней совсем не предназначена для человеческих глаз. Что делать с чашей? Уничтожить, прежде чем Игорь узнает о ней! Если сделать все быстро и незаметно, то… есть надежда.
        Наташа прислушалась. Кто-то прошел совсем рядом, за стеной.
        - Мы сегодня ужинать будем, или нет?! - негодующе прозвенел голос доцента Скрипко. - Я сейчас Наталью съем в сметанном соусе!
        Простите, люди, подумала Наташа.
        Привычным, даже в темноте безошибочным движением, она взяла с полки банку со специями, отсыпала в ладонь пахучих цветков, слегка размяла и, поднеся ладонь к лицу, зашептала над ними слова того самого языка…
        Минуту спустя в кухню уже трудно было войти от жара и витающих там запахов нестерпимо аппетитного свойства. В печи ревело пламя, а на плите, захлебываясь, пускали апры разнообразные кастрюли.
        Банкет затевался на славу. На длинном, как дорога, обеденном столе под навесом стояли котелки с винегретом, кастрюли с вареной картошкой, испускающие такой пар, что над ним хотелось дышать для профилактики простудных заболеваний. Вскрытые банки с тушенкой нетерпеливо ожидали момента соединения с картошкой в изумительную закусь. В двух жестяных лотках, заменивших противни, шкворчало жареное мясо по-бургундски, парадная рыба, запеченная в углях, заняла почетное место в центре стола. В тарелках уже светились крутые яичные желтки, стыдливо полуприкрытые майонезом. Укроп, петрушка и прочая зелень оживляли стол пучками и в мелкую сечку. Умельцы уже колдовали над лабораторными колбами, разводя спирт.
        Стараясь не встретиться ни с кем глазами, Наташа поставила на стол последний салат и пошла прочь.
        - А где же Игорь? - спросил кто-то. - Ау! Дементьев!
        - За ним пошли! - резко обернулась Наташа. - Он позже подойдет. Просил начинать без него!
        - А ты куда? - взрыкнул подвыпивший Мхат. - Ну-ка, садись поближе, Соловьянова, разговор есть! Очень для тебя важный!
        - Сейчас, сейчас приду! - отмахнулась Наташа.
        Ее больше не интересовали разговоры. Ни малейшего значения не имеет, что говорят и думают все эти люди, очень скоро никого из них не будет. Теперь самое главное
        - чаша Тха. Добраться до нее как можно скорее! Каждое мгновение дорого…
        Наташа обогнула кухню и, свернув с тропы, углубилась в лес. Нужно сделать крюк, чтобы выйти к палатке артефактов с той стороны, которую не видно от стола. Ухо уловило хоровой стеклянный звон. Первый тост подняли. Что-то быстро. Обычно Мхат по каждому поводу разводит речи на полчаса. Ладно, главное - все в сборе, и ей никто не помешает.
        Она уже видела палатку в просвете между деревьями, когда позади вдруг стал слышен быстро нарастающий треск сучьев. Кто-то ломился через бурелом следом за ней. Наташа прижалась к дереву, но было поздно. Рогачев вывалился из кустов прямо на нее, будто и в самом деле шел, как медведь, по следу.
        - Наташка! Стой! - прохрипел он тяжело дыша. Ты куда?!
        Он был пьян и страшно возбужден. Чего доброго, еще крик поднимет, подумала Наташа.
        - Ну чего вы сорвались, Константин Сергеевич? Сказала же - сейчас приду! Что мне уж и отлучиться нельзя?
        Мхат вдруг пошел прямо на нее, широко расставив руки. Даже при своем маленьком росте он теперь точь-в-точь походил на медведя-шатуна.
        - Брось, Соловьянова! - взревел он. - Я все про тебя знаю! Давно слежу! Грибы твои, травки - все видел! А сегодня - банкет за пять минут откуда взялся? Ведьма ты! Ведьма, чертовка зеленоглазая! Жить без тебя не могу!
        - Что ж вы так орете… - Наташа ловко увернулась от объятий. - Стыдно вам, ученому, такие слова говорить! Люди услышат.
        - Люди?! - Рогачев мутно глянул по сторонам. - Вот и хорошо, что услышат! Полюби меня, Наташка! А то всем расскажу, что ты к вазе подбираешься!
        - Молчи, дурак! - ахнула Наташа.
        - А ваза-то волшебная! - хитро сощурился Рогачев. - На глазах ренеги… регериниру… тьфу! Растет, говорю, на глазах! Знакомая, поди, вазочка-то? Сдается мне, вы с ней из одной глины слеплены! А, Наташка?
        Его нужно было немедленно заткнуть. Наташа прекрасно это понимала, но что-то мешало ей просто взять и свернуть ему шею. Давно, слишком давно не приходилось…
        - Да ну вас, в самом деле, - машинально говорила она, поглядывая с тревогой в ту сторону, откуда доносился шум банкета. - Больно мне нужна какая-то ваза…
        - А чего ж ты здесь делаешь? - зло спросил Мхат, играя не то палача-инквизитора, не то следователя по особо важным делам.
        - Ну, на речку пошла, - улыбнулась Наташа. - Упарилась вся с этим ужином, искупаться решила. Не желаете проводить?
        Она взяла Рогачева под руку и повела. Трава ложилась им под ноги, лес расступался, и, не сделав, казалось, десяти шагов, они вышли к реке.
        - Куда ты меня… - вяло шевелил губами притихший Мхат. - Он хотел оглядеться, но почему-то никак не мог повернуть голову.
        - Не надо, не обрачивайся! Ты на меня смотри, милый!
        Наташа вдруг оказалась перед ним. Мхат охнул. Она была совершенно голой и манила его за собой. Под ногами захлюпала вода, идти стало труднее. Рогачев опустил глаза и обнаружил, что стоит по пояс в воде.
        - Не надо, - прошептал он растерянно. - Я не умею…
        - Ну как же не надо, дурачок? - рассмеялась Наташа. - Посмотри! Ты ведь этого хотел?
        Она медленно опустилась под воду и, поманив Рогачева пальчиком, легла на дно. Волосы плавно колыхались у ее лица, с губ срывались пузырьки. Сквозь быстро поднимающуюся воду Рогачев видел ее тело все ближе, все яснее, только протяни руку…
        - На-та-ша… - проговорил он, захлебываясь, и канул в омут…
        Чаша восстановилась почти до половины. Хорошо видна была порядком отросшая ручка. Вероятно, на недостающей половине была вторая, точно такая же. Накхта повернула черепок и прочитала надпись на внутренней поверхности: «Хаман кхаран шибени удрах, та сот уни пхар кадах …». На этом фраза обрывалась.
        Понятно, почему Стылый так заботится о тайне языка. Любой человек может прочесть и понять это, а потому чаша не должна оставаться в руках людей. И не останется. Людям ни к чему бессмертие. Слишком много смертей оно принесет.
        Накхта решительно шагнула к выходу, но вдруг отпрянула. Полог раздался, и в палатку вошел Миша Симак.
        - Человек?! - вырвалось у Накхты. - Почему ты…
        Она хотела сказать «жив», но в последний момент совладала с собой и спросила спокойнее:
        - Миша? Ты что же так рано ушел?
        - Откуда? - глаза Миши беспокойно бегали, словно искали здесь что-то. Лицо его осунулось, нос заострился и побелел, на висках явственно обозначились серебристые проблески. Он словно постарел за этот день лет на двадцать. Видно было, что какая-то неотвязная мысль сверлит его мозг.
        Он даже не обратил внимания на то, что первую часть вопроса Накхта произнесла на своем языке. Он уже знал этот язык.
        - Я говорю, рано ты с банкета, - сказала Накхта.
        - С какого… А, нет. Я там не был…
        Чаша в руках Накхты притянула его взгляд, и больше он ни на что уже не смотрел.
        - Остракон… - прошептал Симак. - Ты хочешь его забрать?
        - Да. - ответила Накхта.
        Миша облизнул растрескавшиеся губы.
        - Я знал, что за ним кто-нибудь придет… Между прочим, он регенерирует. Совсем маленький черепок был, а теперь…
        - Я знаю.
        - Кто ты? - спросил Миша, не отрывая глаз от чаши.
        - Я Накхта.
        - Накхта, - повторил Симак. - Откуда ты пришла?
        - Ниоткуда. Я была здесь всегда.
        - Ты человек?
        Накхта презрительно скривила губы.
        - Люди были домашними животными моего народа.
        Миша все так же пожирал чашу глазами, не решаясь спросить о главном. Наконец, он собрался с духом.
        - Ты можешь прочитать, что здесь написано?
        Накхта пожала плечами.
        - На это способен даже тот, кто вообще не умеет читать! «Ты станешь неподвластен старости и смерти после того, как отведаешь…»
        - А дальше? - жадно спросил Миша. - Ты знаешь, что там дальше?
        - Знаю.
        - Скажи мне! - он протянул к ней руки. - Скажи!
        - Зачем? Такое условие слишком трудно выполнить.
        - Я выполню! - крикнул Миша. - Что бы это ни было! Я! Я сделаю все! Говори!
        - Нет… - Накхта покачала головой. - Ты уже не успеешь. Жизнь человеческая вообще коротка, а твоя и вовсе оборвалась в самом расцвете. Бедный мой, сумасшедший мальчик!
        Она погладила Мишу по щетинистой щеке и протянула ему чашу. Дрожащими руками Симак принял вожделенный Остракон. Он хотел бережно прижать чашу к груди, но она вдруг легко, словно песочный кулич, рассыпалась в его руках. Струйки пыли потекли между пальцами, бесследно растворяясь в воздухе. Через мгновение чаши не стало.
        Симак медленно поднял голову и с ужасом посмотрел в глаза Накхты - злые змеиные глаза.
        - Нет, - прошептал он, отступая. - Не надо!
        Нога его вдруг по колено провалилась в зыбкую податливую жижу. Миша завертел головой, оглядываясь по сторонам. Палатки не было. Вокруг парило теплое болото, покрытое сине-зеленой ряской. И только Накхта по-прежнему стояла перед ним.
        - Не пугайся, - тихо сказала она. - Тебе будет хорошо - мягко и спокойно. Это гораздо лучше бессмертия, поверь мне!
        Миша забился в трясине, пытаясь выбраться на твердое место. Но твердых мест здесь не было. Болото затягивало его все глубже.
        - Не надо вырываться, - прошептала Накхта. - Это совсем не страшно. Хочешь, я буду с тобой до последней минуты?
        Она шагнула к Мише, сразу погрузившись по грудь, и потянула его за собой, положив руки на плечи.
        - Обними меня! Ты ведь всегда мечтал об этом! Ближе! Ты еще успеешь…
        - На-та-ша… - ряска коснулась Мишиных губ, но Накхта накрыла их поцелуем.
        Головы их медленно скрылись в трясине…
        В лагере было тихо. На всякий случай Накхта подошла ближе к столу, чтобы проверить, все ли на месте. Тела валялись вперемешку с тарелками и котелками. Некоторые все еще сжимали в руках стаканы. Доцент Скрипко лежал на столе лицом вниз. Вероятно он произносил тост, когда остановилось сердце.
        В стороне от других ярким пятном в траве светилась красная майка со спартаковским ромбиком на груди. Накхта вскрикнула и, запинаясь о тела, бросилась туда. Кешка Першак лежал, глядя в небо широко раскрытыми глазами, раскинув руки и ноги, будто лег позагорать. Рядом с ним сквозь траву синела эмалированная кружка. Но почему он здесь?! Неужели…
        Накхта в панике принялась переворачивать мертвецов, обшарила все окрестные кусты, проверила все палатки. Игоря не было. С трудом переводя дух, она снова склонилась над Кешкой. Как он сюда попал? Взбунтовался все-таки? Эх, дурачок! Сидел бы себе в яме на берегу, может, жив бы остался…
        Она велела червям приниматься за дело и укрыла лагерь Потеряевым заклинанием. Теперь это место будет не так просто найти. Дожидаться, пока колючка заплетет кухонный домик и в клочья порвет палатки, не стала. Нужно было спешить.
        А хорошо, что Кешка здесь, думала она уже набегу. Беда была бы, побеги он сразу за Игорем, не закусив с коллективом. Это была новая, нечеловеческая мысль. Накхта рассуждала спокойно и почти без жалости. Русалка постепенно просыпалась в ней, вытесняя Наташу.
        Игорь никогда не узнает о главном открытии пропавшей экспедиции. Нужно лишь увести его из этих мест, закружить по лесам, опоить, одурманить, чтобы не вспоминал, не спрашивал ни о чем хотя бы месяц. Потом можно придумать объяснение. Потом… как-нибудь. Главное - уйти подальше от Морока и его вурдалаков. Прятаться от них бесполезно, конечно, но есть надежда, что они и не станут разыскивать. Игорь ведь ничего не знает. Он никогда ни слова не произносил на запретном языке и даже не слышал. Надписи не видел! Он - чист! Его можно спасти!
        - Есть надежда! Есть надежда! - повторяла она.
        В лесу было уже совсем темно, здесь жили ночные шорохи. Зыбкие тени метались, перебегая дорогу, но Накхта не обращала на них внимания. Только бы он никуда не ушел! Только бы дожидался в своем раскопе!
        Она вдруг остановилась. Что это там, впереди? Волчий глаз? Да нет же! Это костер на берегу! Сразу стало легче дышать.
        Жив! Жив! Он здесь!
        Она прибавила шагу и скоро вышла к реке. Костер ярко горел у самой кромки воды, но возле него никого не было. Накхта пошла по берегу, озираясь.
        - И-и-горь!!!
        Неужели, ушел?! Только не это!
        Но вот - легкий шелест травы…
        - Наташа! Слава богу! Я уже начал волноваться! - Игорь вышел на свет, прижимая к груди охапку валежника. - У нас тут такие новости!
        - Не надо… - прошептала Накхта.
        Больше всего на свете она сейчас ненавидела слово «новости».
        - Какие новости?
        - А Кешка разве не рассказал? Я же послал его за ребятами!
        Игорь подошел к костру, бросил дрова, схватил Накхту за руку.
        - Представляешь? Нашли обалденную керамику! Прекрасной сохранности половинка сосуда, да еще и с надписью: «…кровь шестисот шестидесяти шести собственноручно убиенных».
        Игорь наклонился к мешку, лежащему в траве у костра, и вынул черепок.
        - Никак не вспомню, что это за язык, но как звучит! «Кальма дехнем шалдох серсне серснат серсе»!
        - Молчи!!! - пронзительно крикнула Накхта, но было поздно. Порыв ветра раскачал кроны сосен, странный звук, похожий на стон стволов, донесся из чащи. Стая потревоженных птиц пронеслась над костром и ушла за реку.
        Накхта закрыла лицо руками.
        - Что с тобой?! - испугался Игорь. - Тебе плохо?!
        Она отрицательно помотала головой.
        - Что-то случилось? - допытывался он. - Тебя кто-то обидел?
        Накхта подняла на него заплаканные глаза, долго-долго смотрела и, наконец, улыбнулась.
        - Теперь уже все в порядке. Пойдем купаться!

1988. Новоселье
        Ночь постепенно накапливалась на окраине города, чтобы двинуться отсюда в решающее наступление сразу по всем улицам. Только зубчатый силуэт полуразрушенной постройки в окружении жидких древесных крон чернел на фоне городского зарева, да заводские трубы вставали над окраиной, изрыгая тучи мрака. Больше ничего не было видно. Однако человек в долгополом плаще и шляпе, низко надвинутой на глаза, уверенно шел в темноте извилистой дорогой. Дорога, некогда асфальтированная, теперь была совершенно разбита, в выбоинах стояла жидкая грязь, и даже твердые участки покрывал слой скользкой глины. Под ногами у одинокого путника хлюпало, со всех сторон его окружали бесформенные кучи отвалов, но он, с упорством неодушевленного механизма, продолжал двигаться вперед.
        По одному ему известным приметам незнакомец отыскал нужный поворот, и скоро перед ним выросла темная масса, вблизи оказавшаяся длинным деревянным строением в два этажа. Приблизившись к нему, человек остановился. На мгновение ему показалось, что в одном из окон мелькнул тусклый огонек свечи.
        - Странно, - тихо прошептал незнакомец и взялся за дверную ручку.
        Отчаянный скрип, казалось, пробудил уснувший дом. Эхо прокатилось по длинному коридору, и где-то в глубине его раздался не то плач младенца, не то кошачий вопль. Глухо отозвалось на чердаке. Из-под ног человека, ступившего в сырой мрак за дверью, с шуршанием и писком во все стороны бросились мелкие твари.
        Двигаясь наощупь вдоль стены, он попал в коридор. Удушливый запах плесени и разложения не пугал его, сочившиеся влагой бесформенные лоскутья, свисавшие из-под потолка, он только отводил рукой, когда они задевали его по лицу.
        Вот, наконец, и нужная ему дверь.
        Незнакомец, не снимая перчаток, вынул из кармана ключ, вставил его в замочную скважину и осторожно повернул. Дверь открылась.
        - Фф-уу! - вздохнул человек в плаще.
        Он шагнул в комнату, и сейчас же тяжелые кожистые складки налетели на него сверху, обхватили голову, не давая дышать. Но человек не сдавался. Отчаянным усилием он вырвался из липких объятий и отшвырнул атаковавшее его существо в сторону.
        - Нарочно, что ли, проход загородила? - сердито зашипел он.
        В темноте вспыхнула спичка.
        - Коля, ты? - жена, не вставая с кровати, зажгла свечу на столе и поправила одеяльца ребятишкам. Чего так поздно?
        - Чего, - буркнул Коля. - Заседали опять!
        - Пальто зря убрал. Повесь обратно на дверь. Из щелей дует невыносимо. Анечка кашляла весь день. Хоть бы ты прибил там рейки какие-нибудь или войлок…
        - К чему там прибивать? Труха одна. И квадратности в косяках нет. А что со светом опять?
        Жена пожала плечами.
        - Отключили… Еще днем. Хорошо, я в обед успела каши сварить. А потом к плите было и не протолкнуться. Зоя Федоровна с Пасюхиной подрались… Да, в общем, как всегда.
        Она откинулась на подушку и смотрела, как муж, с трудом балансируя в узком проходе между кроватями, пытается стянуть с ноги ботинок.
        - Коль, а Коль. Вы про что заседали-то? Не про квартиры?
        Николай, отогнув простыню, присел на матрас. Кивнул устало.
        - Про квартиры. Будь они неладны.
        - Ну?
        - Ну что - ну? Не будет нам ни хрена! Ни в восемьдесят девятом, ни в девяностом!
        - Ты ж говорил, на заводе денег много. От новых заказов. И все пойдут на жилье…
        - Что деньги… - Николай задумчиво смотрел на пламя свечи. - Понимаешь, Галюха, какая беда: не в деньгах теперь счастье. Стройматериалов нет, и не достать. Строить некому. А если самим браться - половину людей придется со станков снимать. Того и гляди - сроки полетят. И не будет ни денег, ни строительства. Вот и крутись… Ладно, давай спать.
        Галина отвернулась к стенке и долго лежала молча, но Николай знал - не спит. Минут через десять она стала тихонько всхлипывать, вздрагивая плечиком.
        - Ну чего ты? - Коля повернулся и обнял жену, поместив ладонь в теплой выемке между ее большой мягкой грудью и большим мягким животом.
        - Не могу я тут жить больше, Коля, - тихонько, чтобы не разбудить детей, рыдала Галина. - Воды нет, света нет, тепла тоже… Дети болеют, крысы последнее воруют, талоны вчера сожрали на крупу, идиоты. Соседи сволочи, перестреляла бы всех, гадов! Не могу-у!
        - Ну ладно тебе… что ж теперь… потерпи еще, может это…
        Коля помолчал, потом поцеловал ее в затылок и, тяжело вздохнув, прибавил:
        - Как будто бы я могу!
        Начальник отдела капитального строительства Григорий Ефимович Королевич поднял глаза от чертежа и вздрогнул. Прямо перед ним, развалясь на стуле, сидел незнакомый субъект да еще и улыбался очень свободно. Между тем, Григорий Ефимович полагал, что в кабинете он совершенно один.
        - Кхм! - с легким смущением кашлянул начальник. - Слушаю вас.
        - Я по поводу жилья, - начал посетитель, становясь серьезным. - Вчера было собрание…
        Королевич не дал ему закончить.
        - Нет, нет! В жилкомиссию! - замотал он головой. - Я вам не могу дать никакой информации…
        - А я могу, - тут же заявил субъект. - У меня есть именно то, что вам нужно.
        С ловкостью фокусника он выдернул из воздуха визитную карточку и протянул ее Королевичу.
        - Мы готовы заняться вашим жилищным строительством. Из наших материалов. Вот я вам проектик и смету покажу. Это же не дом, а игрушка! Пальчики оближете! Шесть тыщ пятьсот квадратов, двести шестнадцать квартир, как с куста. И все из наших стройматериалов, до последнего гвоздика…
        - Валюты нет, - мрачно проронил начальник отдела.
        - Ну разумеется! Мы же и не претендуем. За наши, за деревянные…
        - По рыночным ценам? - воротил нос Королевич, словно бы сердясь.
        - Ну что вы! Зачем же? Все по госцене!
        В голосе посетителя слышалась такая неподдельная искренность, что начальник отдела оказался в замешательстве. Он снова заглянул в визитку и, понизив голос, пробурчал:
        - Извините… Станислав Сергеевич… но я тогда не пойму, на кой ляд это нужно вам самим.
        - А как же! - оживился представитель совместного предприятия. - Ведь у нас компаньоны-то! Ого! Сила!
        - Буржуи? - спросил Королевич.
        Станислав Сергеевич почему-то расхохотался.
        - Вот именно - буржуи! Ха-ха-ха! Настоящие буржуи! Им на сиюминутные доходы наплевать, им главное, - он сделал широкое обнимающее движение, - рынком овладеть…
        - Понятно, - вздохнул Григорий Ефимович. Несмотря на объяснения представителя, особого энтузиазма он не испытывал. Что-то тут явно было нечисто. - Ладно, мы это обсудим. Вы, товарищ Морок, зайдите на недельке…
        Он искоса глянул на посетителя и снова, как в первый раз, вздрогнул. Стул, на котором тот только что сидел, был теперь пуст.
        "Что за черт? - Королевич вынул платок и промокнул лоб. - Привиделся мне, что ли, этот… Морок? Да нет же, вот на столе документы, вот визитка…"
        Григорий Ефимович задумчиво полистал смету. Заглянул в проект договора. Дошел до пункта "Срок исполнения работ" и присвистнул.
        - Деловые, однако, ребята!
        Он поднялся из-за стола, собрал бумаги в папку и, столкнувшись в дверях с уборщицей тетей Дашей, покинул кабинет.
        - Люсенька, я у директора, - бросил он на ходу секретарше, а про себя подумал:
        "И носит этих уборщиц с пустыми ведрами, когда руководство решает вопросы. Ох, не к добру!"
        Лишь только по цехам и кабинетам пополз слух о строительстве жилого дома, как безмятежное существование жилищной комиссии разом прекратилось. Незыблемая твердыня, какой доселе была заводская очередь на жилье, пала в одночасье под градом заявлений, ходатайств и справок о разнообразных льготах.
        Отдельный привилегированные очереди ветеранов, ценных специалистов и многосемейных работников насмерть бились на стихийно вспыхивающих собраниях, а в остальное время с небывалой активностью участвовали в художественной самодеятельности, демонстративно сдавали нормы ГТО и рвались в поля, хотя до уборочной страды было еще далеко.
        Счетно-вычислительный отдел предложил перевести различные виды льгот в числовые коэффициенты и, таким образом, получать порядковый номер в очереди как частное от деления числа взысканий на стаж работы, умноженный на количество членов семьи, возведенное в степень, равную суммарному льготному коэффициенту, деленному на 3,14. В случае сходимости полученного выражения после преобразования его по правилу Лопиталя, вся правая часть становилась равной нулю, а простое интегрирование в разумных пределах давало искомый результат, который, однако, никого не устраивал. Даже авторов предложения.
        А строительные работы тем временем уже шли полным ходом. В строгом соответствии с проектным графиком бойкие мороковские ребята завезли оборудование на свежеогороженный объект, отрыли котлован и в мгновение ока залудили нулевой цикл. Из него, как из проросшего семени, дом бурно попер в стебель. На глазах поднимались новые этажи. Теперь в перерывах между битвами за место в очереди люди часто бегали любоваться строительством. Коля Таранкин обычно приходил сюда после работы, с женой и детьми. Обняв Галю за плечи и щурясь на заходящее солнце, он с удовольствием глядел, как медленно проплывает в небе банка с раствором, слушал завывание электромоторов подъемного крана.
        - Где, интересно, будет наша квартира? - шептала жена. - Уж хоть бы не первый этаж. И не угловая, мы и так намерзлись…
        - Будет, будет! - уверенно говорил Коля. - Не беспокойся.
        - Да ведь в очереди-то ты еще далеко! А дом не очень большой. Вдруг не хватит квартир?
        Такому предположению Коля усмехался.
        - Глупая! - ласково говорил он. - А передвижки-то? Получает, скажем, семья трехкомнатную… Стало быть, двухкомнатную - освобождает? И квартиру мы, не новую, так освобожденную, обязательно с тобой отхватим!
        - Правда? - Галя доверчиво прижималась к мужу широкой спиной. - А лучше бы новую. Мне здесь нравится…
        Еще не успело как следует разгореться лето, а строители дома уже приступили к отделочным работам. К этому моменту и очередь понемногу стала устаканиваться. Было почти ясно, кто в какую квартиру въезжает, и даже конфликт из-за жилплощади, которую пришлось отдать райисполкому за землю, мало-помалу зарубцевался.
        Недовольными остались только те, кто в очереди стоял не безнадежно далеко, но после расчета всех передвижек оказался, тем не менее, за бортом. Злая колина звезда завела его в стан этих последних. Все, что ему светило - это почетное четвертое место в новой очереди, той, что будет со стороны наблюдать нынешние новоселья и ждать своего часа. Возможно, годами.
        И рассудок скромного технолога, члена общественного совета по жилью, не вынес удара судьбы. Прямо перед стендом жилкомиссии, вперив замутненный взор в списки новоселов, Коля Таранкин произнес страшную клятву. В присутствии многочисленных свидетелей он поклялся, что душу отдаст дьяволу, но вселится в новую квартиру.
        Эта, произнесенная публично, клятва почему-то не на шутку встревожила стоявшего тут же Королевича, который, кстати сказать, был сопредседателем жилищной комиссии. Улучив момент, он подошел к Коле и строго предупредил его, что коллектив не потерпит беззакония и самоуправства. Но несчастный отец семейства лишь разразился в ответ безумным хохотом.
        Между тем, дни пустились дальше вслед за днями, и не так уж много успело их пройти до того момента, когда был подписан акт о сдаче дома.
        К удивлению принимавшей дом комиссии, не только водопровод и электричество, но даже лифт исправно функционировал в каждом из шести подъездов, строительный мусор был весь вывезен, подъездные пути и автостоянка полностью соответствовали проекту. Комиссия шумно восторгалась оконным уплотнителем, колупала ногтем надежно приклеенные обои, и лишь Королевич, включенный в ее состав, понуро бродил вслед за остальными. Он, собственно, и сам не знал, отчего так неспокойно было у него на душе, отчего не радовало, а наоборот, тревожило его каждое новое свидетельство высокого качество работ.
        "Не по-людски как-то, - рассуждал он про себя. - Быть не может, чтобы за обыкновенные, в общем, деньги строители так упахивались. Кому теперь нужны обыкновенные деньги?"
        Но особые опасения внушал ему Станислав Сергеевич Морок, входивший в комиссию в качестве представителя подрядчика.
        "Ишь, улыбается кооператор! - думал Королевич. - К чему бы столько радости? Ох, не к добру!"
        Однако, сданный на «отлично» дом был полностью готов к заселению, и никакие сомнения Королевича не могли этому заселению помешать.
        Решено было вселяться организованно, в субботний день, с музыкой и торжественным митингом. Накануне заветной даты весь грузовой автотранспорт на заводе был приведен в боевую готовность и даже украшен оставшимися от былых демонстраций лозунгами относительно роли рабочего класса и какого-то "скорейшего построения". С утра до глубокой ночи в разных местах города упаковывались коробки, ящики, чемоданы, разбиралась мебель, ближе к выходу перетаскивались диваны и укутанные в одеяла телевизоры.
        Давно и с избытком обеспеченный жилплощадью Королевич непосредственного участия в общих счастливых хлопотах не принимал, но, как лицо ответственное, держал руку на пульсе событий. Поздно вечером в его большой квартире раздался телефонный звонок. Начальник отдела капитального строительства тревожно взглянул на часы. Стрелки единодушно показывали полночь. Телефон звонил. Его металлическая трель неприятно вспарывала тишину.
        Королевич взял трубку.
        - Да!
        - Алло, Григорий Ефимович? Извините, что поздно. Это Подокошко беспокоит. Вы просили за Колькой Таранкиным приглядывать, что, мол, нервы у него на почве жилья… И как бы он не выкинул чего…
        - Ну?
        - Так вот, сегодня вечером подошла к бараку машина из трансагентства, загрузили они с Галкой пожитки, детей взяли… В общем, съехали подчистую! Я заглянул - в комнате пусто, и ключи в двери остались!
        - А, черт! - прошипел Королевич. - Когда это было?
        - Ну, часов в восемь…
        - Что ж ты сразу не позвонил?
        - Так ведь от нашего барака пока до автомата дотопаешь… А мне еще укладываться к завтрему…
        - Укладываться! Вот займет он сегодня твою квартиру, будешь сам выгонять, как хочешь!
        - Это почему ж это мою? - забеспокоился Подокошко. - Я ему займу! У нас закон-то есть или нет? Подольше колькиного я в этом бараке клопов кормлю! И ордер у меня на руках!
        Он выкрикивал в телефон еще что-то, но Григорий Ефимович уже положил трубку.
        "Начинается! - думал он с тоской, расхаживая по комнате, - а сколько их еще таких, как Таранкин, недовольных? На пятнадцать домов хватит! Ох, будет скандал! Опять пойдут комиссии, опять разбирательства, кто сколько метров получил и за что…"
        Он перешел в кабинет, но и там стал расхаживать из угла в угол. Проклятый Колька и предстоящий скандал с насильственным выселением никак не лезли из головы.
        "Хватит! - сказал, наконец, Григорий Ефимович. - Что я, в самом деле, нянька им? Взломает двери - будет отвечать по закону."
        Он решительно отправился в спальню, разделся и лег. Но сон не шел к сопредседателю жилкомиссии, тяжелый груз ответственности давил на него поверх одеяла.
        Поворочавшись часов до трех, Королевич сдался, вылез из жаркой постели и, подойдя к окну, раздвинул шторы. Небо на востоке уже побледнело в предчувствии рассвета. Против обыкновения, ни одного горящего окна не было видно в соседних домах, только вдали, на окраине квартала, можно было заметить сияние, разливаемое прожектором. Там-то, на пустыре, и стоял новый дом.
        Пойти, посмотреть, подумал вдруг Королевич. Погода хорошая, воздух свежий. Почему не подышать для внутренней нормализации? Заодно глянуть на захватчиков, а то и пугануть…
        Григорий Ефимович неторопливо оделся и вышел под звезды. Ночной воздух, в самом деле, несколько приободрил его, и он, преисполненный решимости, зашагал темными дворами к пустырю. Странно выглядели пустынные дворы, обычно с раннего утра до позднего вечера заполненные народом. Теперь же только у мусорных баков угадывалось какое-то движение. Там что-то шуршало и похрустывало, однако, к удивлению Григория Ефимовича, неприятный запах настиг его с большим опозданием, шагов через пятьдесят. Что-то словно бы вдруг проплыло за спиной, обдало ароматом гниения и тут же растворилось в ночной свежести. Королевич поморщился и прибавил шагу. Скоро он был на пустыре.
        В лучах прожекторов дом казался молочно-белым дирижаблем, уже зависшим над землей перед дальним перелетом. Он был безмолвен, как никогда, даже глубокой ночью, не бывает безмолвно обитаемое жилье.
        Григорий Ефимович шел вдоль шеренги подъездов, вслушиваясь в терпкое эхо собственных шагов. Окна были темны. Представлялось совершенно невозможным обнаружить захватчика, притаившегося где-то посреди этого гигантского поля жилой площади размером в шесть с половиной тысяч квадратных метров.
        Королевичу вдруг стало жутковато и одиноко рядом с нависающей над ним громадой. Захотелось поскорее домой, в обитаемый уют. Он уже собирался повернуть назад, но тут увидел на крыльце одного из подъездов черную узенькую полоску ткани. Это был поясок от плаща, оброненный, как видно, в спешке при переезде. Григорию Ефимовичу сразу живо вспомнился долгополый колин плащ черного цвета, в котором Таранкин постоянно ходил на работу, выезжал к смежникам и даже участвовал в субботниках.
        "Так!" - твердо подумал Королевич, взошел на крыльцо и потянут за дверную ручку. По его личному приказу все подъезды должны были оставаться запертыми до самого момента заселения, тем не менее, дверь легко открылась. Значит, этот момент для кого-то уже наступил.

“Ага! - оживился Григорий Ефимович. - Взлом налицо!”
        Он вошел в подъезд, слабо освещенный падавший с улицы светом. В нос вдруг ударила волна зловония, и точно так же, как там, в его собственном дворе, нахлынула и прошла. Королевич плюнул.

“Вот это уже по-нашему, - подумал он, - не успеют въехать - тут же и нагадят.”
        На площадке первого этажа он и задерживаться не стал, резонно полагая, что никакому самозахватчику не придет в голову поселиться на первом этаже, когда в его распоряжении абсолютно пустой дом. Миновав пару пролетов, Королевич понял, что не ошибся. Где-то совсем рядом, казалось, за ближайшей стеной, вдруг раздался тяжелый скрежещущий звук, будто там двигали неподъемную мебель.
        - Вот он куда въехал, паразит! - прошептал Григорий Ефимович. - Это чья же должна быть квартира?
        Вспомнить он не смог и стал слушать у двери. Внутри продолжало что-то сдвигаться и скрежетать.
        Не спят, голубчики! Врастают в быт. Корни, так сказать, пускают. А вот мы их сейчас - по корням! По корням!.. И откуда это у Таранкина столько мебели? По родственникам держал, иначе как же? Беднотой прикидывался, правдолюбцем. Вот они, правдолюбцы. Чужие квартиры взламывают.
        Григорий Ефимович легонько тронул дверь, она подалась, но уперлась во что-то мягкое. Королевич нажал посильнее, выиграл еще пару сантиметров, но тут на дверь навалились изнутри, и она медленно пошла назад.
        - Бесполезно, Таранкин! - закричал, упершись, Григорий Ефимович. Что за детские игры, в самом деле! Прекратите сейчас же!
        Дверь упруго колебалась в приливах противоборствующих сил, из-за нее доносилось чье-то упрямое сопение. Королевичу приходилось труднее - он должен был еще выкрикивать в щель у косяка обвинения и увещевания.
        - Послушайте, Николай! Не дурите, все равно ведь придется открыть. Давайте договоримся без этих сцен! Чем вы, собственно, недовольны? Очередь ваша теперь совсем близко. В будущем году получите новую квартиру на законных основаниях… Слышишь, Коля? Да открывай же, я сказал!
        Григорий Ефимович еще приналег, хотя и так уже изгибался дугой. Ноги его упирались в пол далеко от двери, руками и даже лбом он толкал ее изо всех сил.
        И тут вдали прокричал петух.
        Собственно, ничего особо замечательного в этом крике не было. Шел он, несомненно, из курятника в частном секторе, что раскинулся сразу за пустырем. Крикнуто было вполне заурядно и в самое обычное время. Но едва раздалось это веселое предутреннее пение, как из-за двери пахнуло вдруг тяжелым, теперь уж вовсе могильным смрадом, и чей-то протяжный стон пронесся по подъезду. Тотчас сила, удерживающая дверь изнутри, исчезла. Григорий Ефимович с грохотом влетел в квартиру, ударился головой о стену и повалился на пол, успев только заметить, что и прихожая, и смежная с ней комната были абсолютно пусты…
        Утро нового дня по всему городу ознаменовалось радостной суматохой и милыми недоразумениями, сопровождающими любой переезд. Там разбили большую китайскую вазу настоящего ленинградского фарфора, в другом месте никак не могли найти давно погруженную в кузов бабушку, а еще в одном - самого хозяина, загодя обрадованного новосельем, заперли и забыли в шкафу. Как всегда, на практике не хватило гораздо большего количества машин, чем должно было не хватить по плану. Но тут уж ничего нельзя было поделать; единственный грузовик, не участвовавший в перевозке вещей, был оборудован под трибуну для торжественного митинга.
        Так или иначе, к полудню все жильцы нового дома были доставлены, что называется, "с вещами", и митинг начался. Открыть его должен был Королевич, но к началу торжества он не явился, и найти его нигде не могли. Пришлось начинать самому директору.
        "Мы неоднократно подчеркивали о том, - сказал он в своем докладе, - что общественности завода пора сказать свое веское «Я», и только нехватка средств мешала нам претворить это воплощение в жизнь. Теперь нам следует шире использовать прогрессивные формы и хозяйственный способ строительства, вот только денег, к сожалению, опять нет… В заключение, товарищи, позвольте от души поздравить вас с долгожданным вселением и пожелать успешного завершения вселенских работ!"
        Засидевшись на чемоданах, новоселы не заставили себя долго упрашивать и дружно приступили к "вселенским работам". Специально приглашенный оркестр подбадривал их популярной когда-то мелодией "Мы на край земли пойдем, мы построим новый дом…
        В какие-нибудь три часа жильцы полностью овладели всеми девятью этажами и, прочно закрепившись на отвоеванных у судьбы плацдармах, стали праздновать победу.
        Вся мебель небрежно сдвигалась к одной стене, свинчивались только столы и табуретки, распаковывались коробки с посудой, разогревались кастрюли с едой, а в холодильнике, стоящем посреди кухни, охлаждалось все остальное. К пяти часам кое-где уже сели за столы. Минут через сорок на восьмом этаже затянули песню, на шестом подхватили, на балконе четвертого курили и спорили о политике, а на первом кому-то съездили в ухо.
        "Ой, мороз, моро-оз!" - неслось из окон навстречу вечерней прохладе июльского лета.
        В этот час возле дома появился Королевич. Он долго ходил вокруг, рассеянно кивая в ответ на приветствия и приглашения, но никак не решался войти в подъезд. Наконец, осмелевший от новоселья Подокошко почти силой затащил его в свою квартиру.
        - Где же вы днем-то были, Григорий Ефимович? Мы вас по всем телефонам искали!
        - Да так, - неопределенно поежился Королевич. - Приболел слегка.
        Глядя пустыми глазами в пространство, он выпил большую рюмку водки и тихо спросил у Подокошко:
        - А где… Таранкин?
        - А черт его знает! Я спрашивал у ребят - никто не видел. Должно быть, к родне поехал…
        - К родне, - грустно повторил Королевич. - И никто не видел…
        Быстро распрощавшись, он покинул компанию, бегом спустился по лестнице и что есть духу припустил прочь от веселящегося дома. У себя в квартире он прежде всего закрыл дверь на все замки, затем разделся и лег в постель, но свет так и не выключил.
        Неизвестно, удалось ли заснуть Григорию Ефимовичу этой ночью, зато известно, что поднял его на следующее утро телефонный звонок.
        - Вот, значит, как?! - кричал в трубке визгливый женский голос. Прихранить решил пару квартирок? Для своих? Для жены своей разведенной припас? Для торгашей? Не выйдет, гад, не надейся!
        - Что? Кто это? Какие квартирки? - залепетал окончательно деморализованный Королевич.
        - Он не знает! Вы поглядите на него! Кто на собрании говорил, что весь дом будут разом заселять? А сегодня выясняется, что там пустых квартир полно!
        - Каких квартир? - простонал Григорий Ефимович. - Кто вам сказал?
        - Товарищ Морок сказал, вот кто! Нашелся один честный человек среди вас - подлецов! Ну ничего, всех выведем на чистую воду! Мы из-за ваших шашней не собираемся по сто лет в очереди стоять! Сегодня же заезжаем, так и знайте!
        - Постойте! Нельзя! - вскричал Королевич. С испугу у него перехватило горло - он начинал понимать, что произошло. - Подождите! Это опасно!
        Но на том конце уже повесили трубку.
        Григорий Ефимович, едва набросив что-то из одежды, выскочил на улицу и побежал к проклятому дому.
        - Ведь так и чуяла душа! - всхлипывал он на ходу. - С первого дня видно было, что тут нечисто! Да где ж им объяснишь?! Жилье подавай, жилье! Прут, как танки!.
        А теперь вот что прикажете делать? Пора уж, казалось бы, понять: ну нет в стране жилья! Нету. И быть не может. А если где-то и появляется, то это обман и ловушка…
        Дом встретил Королевича тем же необитаемым безмолвием, что и позапрошлой ночью. С первого взгляда стало ясно, что никаких не несколько квартир, а весь дом абсолютно пуст. Все же Григорий Ефимович завернул наудачу в один из подъездов, прошелся по этажам, заглядывая в квартиры. Все они были не заперты, светлы и просторны, как в день сдачи дома. И абсолютно пусты. Ни мебели, ни людей нигде не было, и о судьбе их можно было только догадываться.
        С улицы послышался рокот моторов. Григорий Ефимович торопливо вышел из подъезда и сразу увидел въезжающие во двор грузовики, доверху нагруженные домашним скарбом.
        Вот оно! Начинается!
        Королевич бросился навстречу колонне, размахивая руками.
        - Стойте! Сюда нельзя!
        Передняя машина остановилась, за ней остальные. Из кузовов и кабин посыпались люди.
        - Ага! Он уже здесь, деляга! Ну, блин, только скажи, что заселяемся незаконно! Вот только рот раскрой!
        Королевича окружили.
        - А ну-ка ответь, начальник, почему осталось много незаселенных квартир? Для кого бережешь? Подсуетиться решил? Блатных на нашу жилплощадь вселить?
        - Люди! - громко, со слезой воззвал вдруг Королевич. - Люди! Вас обманывает проклятый представитель Морок! Не слушайте его! Он гибели вашей хочет!
        - Что-о?! - возмутились в толпе. - Ты чего несешь-то? Скажи еще, что пустых квартир нет!
        - Есть! - ответил Григорий Ефимович. - Они все пустые. До одной. А те, кто вчера заселялся, пропали.
        - Как пропали? Что он такое говорит? Куда пропали?
        - Неизвестно. Только можете убедиться - дом пустой!
        Кое-кто побежал проверять, и скоро с разных сторон послышались крики:
        - Точно, пусто!
        - Ни души!
        - Куда же они все подевались?
        - А может он вообще никого не заселял? Сэкономил целиком для своих?
        - Да я же вчера только тут у Саньки Грошева водку пил! Полно было народу кругом!
        - Вот так штука! Как это понимать?
        Все смотрели на Королевича и ждали ответа.
        - Дом был полностью заселен вчера, - сказал Григорий Ефимович. - Все квартиры, до одной. Но по ночам здесь происходит что-то странное. Вечером дом переполнен, а к утру - ни мебели, ни людей…
        - Вранье… - сказали где-то.
        - Вранье? Что же, по-вашему, они по старым адресам разъехались? Ну-ка, скажите, вернулся кто-нибудь?
        - Нет. - раздались голоса. - Не возвращались они.
        На некоторое время во дворе установилась тяжелая тишина.
        - Что же теперь делать? - спросил кто-то.
        - Прежде всего, поймать этого представителя! - твердо заявил Королевич. - Затем составить списки пропавших, сообщить в милицию…
        - А как же новоселье?! - пискнул жалобный женский голосок.
        - Да какое новоселье?! - Григорий Ефимович всплеснул руками. - Вы разве не поняли, что новоселье невозможно?
        - Это что же? - угрюмо произнес литейщик Якутин. - Назад возвращаться?
        - Ну нет, - сказали в толпе, - я лучше повешусь.
        - Но ведь здесь жить нельзя!
        - А там можно?! На меня сосед сверху тридцать лет протекал, потолок совсем провалил. Так я, когда уходили, специально дверью хлопнул посильнее. Что-то рухнуло там, попадало - я уж и не оглядывался…
        - Да-а… А тут столько квартир! И все пустые.
        - Вот что, братцы, - почесал в затылке Якутин. - Я, пожалуй, остаюсь.
        - Как это, остаюсь?! - изумился Королевич. Я же вам объяснил, здесь люди исчезают!
        - Ну, подумаешь, разок исчезли! Может, больше не повторится…
        - Нет, не разок! Знаете Колю Таранкина? Он со всей семьей исчез еще позапрошлой ночью. Это случилось уже два раза.
        - Ну два раза случилось, а на третий заклинит… - литейщик взвалил на плечо телевизор и направился к подъезду.
        - Пропадешь ведь! - пытался остановить его Григорий Ефимович.
        - Да чего там! - закричал молодой, но многосемейный специалист Миркес. - Лучше пропасть, чем назад возвращаться!
        И с двумя чемоданами кинулся в другой подъезд.
        - Правильно! Где наша не пропадала! - раздалось в толпе. - Давай! Разгружай!
        Люди зашевелились, принялись сбрасывать вещи с машин.
        - Ну чего ты стоишь, раззява? - слышался мелодичный женский голосок. - Достоишься опять, что одни первые этажи останутся!
        Королевич поймал за рукав потомственного токаря и почетного пенсионера Шерстюка.
        - Ну куда ты, Василь Поликарпыч! Опомнись! Ведь это смерть! Понимаешь? Смерть!!!
        - Да не дергай ты! Заладил: смерть, смерть… А я, может, так и решил? Перееду вот в новую квартиру и помру. Пускай внучатам останется… Ну ладно, Ефимыч, пусти, больно народу много, боюсь, не поспею! И за машину ж деньги идут!
        Он высвободил руку и скрылся в ближайшем подъезде.
        А мимо Королевича уже сплошным потоком шли люди. Они толкали его узлами и чемоданами, детскими кроватками и стиральными машинами. И их можно было понять - они очень спешили. Они торопились вселиться в свой новый дом…

1990. Впереди - вечность
        - Фамилия?
        Я назвал.
        - Возраст?
        Я признался.
        Он бросил на меня взгляд исподлобья, покачал головой.
        - Надо же! И семья есть?
        - Не успел.
        - Эх-эх-эх! - посочувствовал он. - Только бы жизнь начинать! Диагноз?
        - Острая сердечная…
        Он покивал.
        - Пил?
        - Как все…
        Это его вдруг рассердило.
        - Как все! А если все в окно прыгать начнут, ты тоже сиганешь?
        Я усмехнулся.
        - Теперь уже нет…
        - Как дети, честное слово! - он продолжал что-то быстро строчить в учетной книге. - Давай направление!
        Я подал ему сложенную вчетверо бумажку, исписанную со всех сторон мелким ровненьким почерком.
        - Понаписали! - он брезгливо взял бумажку за уголок, посмотрел на свет. - Бюрократы. Лишь бы спихнуть человека… Постой-ка, а это что?…
        Он прищурился на красный штампик, косо пересекающий строчки, присвистнул и посмотрел на меня по-новому - внимательно и даже, как мне показалось, с уважением.
        - Как же это тебя угораздило?
        Я пожал плечами. Мне и самому было интересно, как.
        - Ну, дела!
        Он сыграл на клавишах селектора нестройную гамму и закричал:
        - Аппаратная? Что у нас с девятым боксом?
        - Под завязку, - прохрипел динамик.
        - Тут человек с направлением!
        - Они все с направлением! Бокс не резиновый.
        - Что ж ему, на лестнице сидеть?!
        - А нам без разницы. Наше дело температуру держать, а не размещением заниматься!
        - Ты поговори еще! - огрызнулся мой новый покровитель.
        В ответ из динамика послышалось неопределенное бульканье и отдаленные голоса - не то хоровое пение, не то дружный вопль.
        Помолчав, покровитель добавил тоном пониже:
        - А когда будут места?
        - А я знаю? - отозвался наглый голос. - Чего вам дался этот девятый бокс? Мало других отделений, что ли? Травма, грязи, смолы, зубовное…
        - Какое зубовное! - вскричал покровитель. - У него красная печать! “Девятый бокс” - ясно и понятно!
        - У-у! - протянул селекторный голос озадаченно. - Печать. Хреново дело… Ладно, пусть понаведается днями. Может, придумаем чего…
        Покровитель выключил селектор.
        - Ну вот и ладненько! - сказал он, обращаясь ко мне и потирая руки с искусственным оживлением. - На днях дадим постоянное место, а пока отдохни с дороги.
        - Как же это так - на днях? - возразил я. - А до тех пор куда мне деваться?
        - Походи, посмотри, где что, - разулыбался он. - У нас секретов от пациента нет!
        - Погодите, погодите! - я почувствовал, что меня хотят надуть.
        Вечно со мной происходит одно и то же, лицо у меня, что ли, простодушное?
        - Сколько я тут буду ходить, смотреть? Неделю? Помещение-то дайте, хоть какое-нибудь!
        В глазах его заиграли озорные искорки.
        - Торопишься? Это ты зря. Тебе торопиться теперь некуда. У тебя впереди - вечность! Но если уж так не терпится…
        До меня вдруг дошло.
        - Извините, - пробормотал я. - Действительно, как-то не подумал…
        - То-то! - он протянул мне металлический жетон на проволочном кольце. - На вот тебе бирку, привесь за что-нибудь и носи. Да смотри, не потеряй!
        - Спасибо.
        - Не за что, - хмыкнул он. - Себя благодари. Достукался до красной печати! Сам-то знаешь, чего натворил?
        Я кивнул.
        - Мечтал, говорят…
        Он вытаращился на меня с веселым изумлением.
        - Зачем же ты, дурак, мечтал?
        - Да я не нарочно, - мне почему-то захотелось оправдаться в его глазах. - Так уж получилось. И потом, я ведь ничего не делал. Мечтал только…
        - Э, брат! - он махнул рукой. - Здесь не разбирают, делал или мечтал. Статья одна.
        - Я понимаю…
        - Понимает он! Ну и оттянулся бы на всю катушку! А то намечтал выше крыши, а сласти настоящей и в руках не держал, простофиля! Чего ж ты?
        Я вздохнул.
        - Не знаю. Стеснялся.
        - Кого стесняться-то? Все ж свои! Все одинаковые. Ты о чем мечтал? О бабах, поди?
        Я почувствовал, что краснею.
        - Знаете, вообще-то я никогда этого так не называл…
        - А как? Назови по-другому, я подожду.
        - Ну… - заметался я, - видите ли… в общем…
        - В общем, о бабах, - заключил он.
        - Ну почему, - потупился я, - не только…
        - А о ком еще? - глазки его засияли масляной радугой.
        - Вы не поняли, - я испуганно отмахнулся. - Собственно, конечно, об этих… о бабах. Но не об одних бабах, а…
        - А об целой куче! - подхватил он. - Чего ж тут не понять? Не в лесу живем. Значит, в мечтах ты не стеснялся, а в жизни - робел? Да, брат, залетел, можно сказать. Баб стесняться - это хуже любого смертного греха!
        - Что ж теперь делать… - я развел руками.
        - Да уж теперь делать нечего! Отвечать придется!
        Он посмотрел на меня строго.
        - За что же отвечать? - возмутился я. - За то, что никому жизнь не испортил? За то, что не обещал золотых гор, пыль в глаза не пускал? Им же всем сказочного принца подавай! Чтобы увез за синее море и поселил в хрустальном дворце. А я не принц! И не Джорж Майкл!
        - Это верно, - несколько смягчился он.
        - И дворца у меня нет. И даже этой… дачи-машины. А они - черт их знает - всегда это как-то чувствуют! Сроду смотрели на меня, как на пустое место. А что возразишь? Не можешь дать женщине счастья - не берись! Я просто трезво оценивал себя. И сознательно отказывался от них ради их же пользы.
        - С благими намерениями, значит? - участливо спросил он.
        - Ну да. С благими.
        Он вдруг встал, подошел к двери и, пинком распахнув ее, указал во внешнюю тьму:
        - У нас тут, паря, благими намерениями дороги вымощены!
        Некоторое время мы оба молча смотрели вдаль - туда, где в редких багровых всполохах проступали неясные гигантские силуэты.
        - Оттого и сухо, наверное… - задумчиво добавил он, почесав проплешину между рогами. - Несмотря, что под землей…
        Дорога, вымощенная благими намерениями, начиналась сразу за дверью. Больше всего она напоминала скоростное шоссе - по шесть полос в каждую сторону. Разметка была аккуратно нанесена белой светящейся краской, предусмотрены места парковки на обочине и двухуровневые транспортные развязки. Все это - несмотря на полное отсутствие на дороге каких бы то ни было средств транспорта. Да и пешеходы-то попадались не часто. Раз только из полумрака навстречу мне вышла троица. Два чумазых типа шахтерского вида несли носилки, груженые инструментом - пилами, коловоротами, клещами и садовыми ножницами. Рядом, зажав подмышкой трезубые вилы, брел черт. Носильщики не обратили на меня внимания, а черт прищурился, разглядывая. Я повесил жетон на шею и сделал вид, что спешу по делу. Троица прошла мимо.
        С обеих сторон к дороге все ближе подступали темные угловатые громады - не то изъеденные ветрами утесы, не то многоэтажные дома, покинутые жителями. Нигде ни одного огонька, только в небе (если это называется небом) уныло мерцал вечный закат. Все чаще стали попадаться нависающие над дорогой переплетения труб, ажурные металлические фермы, лестницы, рельсы и прочее индустриальное железо. Дома-утесы округлились вершинами и стали похожи на гигантские, торчком поставленные цистерны. Подобный пейзаж вполне подошел бы для какого-нибудь нефтеперерабатывающего комбината и впечатление производил такое же - унылое, гнетущее. Вдобавок и в воздухе стало отчетливо пованивать химическим производством.
        Веселенькое местечко, подумал я. Вот здесь мне и предстоит провести остаток дней… Да нет, каких дней? Какой остаток? У меня ведь теперь впереди вечность! А это значит… Как бы представить себе такую затейливую штуку - вечность? Совершенно бесполезно, по-моему. Да и не вечность меня по-настоящему беспокоит! Вечность - понятие абстрактное, а вот таинственный девятый бокс - кажется, вполне конкретное. Что это за бокс такой, привилегированный? Какие еще привилегии з д е с ь? На лишнюю… пытку? Нет, лучше не думать об этом. И держаться подальше от девятого бокса, пока силой не волокут. А я-то, дурак, еще рвался туда! Соображать же надо - это тебе не койка в общежитии!..
        За душеспасительными размышлениями я и не заметил, как свернул с главной дороги в какой-то проулок. Стены, заборы, трубы и лестницы теснили меня теперь со всех сторон. Приходилось то и дело наклоняться, проходя под низко свисающими проводами, подниматься по шатким металлическим трапам, петлять в лабиринтах гулких темных коридоров. Скоро я совсем заблудился.
        И тут обнаружилось, что места эти обитаемы. Где-то неподалеку перекликались голоса, торопливые шаги прогрохотали по железу над самой моей головой, эхо их отозвалось глубоко внизу, а потом вдруг раздался звук, точь-в-точь похожий на вопль большого стадиона в момент гола. Напрасно я искал хоть какую-нибудь щелку в высоченном заборе. Он был надежно склепан из одинаковых щитов с изображением черепа и надписью «Не влезай - убьет!». Мне так и не удалось увидеть, что там, за ним, происходило…
        Я двинулся дальше в дебри коридоров, но не сделал и десяти шагов, как снова услышал голоса, на этот раз совсем рядом.
        - Ну и вот, - спокойно сказал кто-то над самым моим ухом, - значит, режешь все это меленько и заливаешь квасом…
        - Рассолом можно, - вставил дребезжащий голосок.
        - Рассолом - это по зиме, - нетерпеливо возразил первый, - только уж зелени никакой не положишь зимой, яйца да колбаса - вот и вся окрошка. А летом - и петрушечки добавишь, и укропу, огурчиков свежих… А квасок-то ледяной, ах! В жару, под черемухой сидя, окрошечки пошвыркать - какое отдохновение!
        - Да-а… Сюда бы сейчас кваску ледяного… - просипел кто-то без голоса.
        - Как же, жди! - весело подхватил совсем молоденький тенорок. - Вон рогатый идет кваску поддавать!
        - Ну, накатит сейчас! - проворчал рассказчик про окрошечку.
        За стеной послышались гулкие шаги, звякнуло железо, стены завибрировали от мощного гудения, какое издает пламя, вырывающееся из доменной топки. Что-то заклокотало там, проливаясь с тяжелым лавовым плеском. Меня вдруг обдало жаром. Я отскочил от раскаленной стены подальше вглубь коридора. Стена на глазах наливалась малиновым свечением. И тут раздались вопли. Никогда в жизни мне не приходилось слышать ничего подобного. В голосах, которые я почти научился различать, больше не было ничего человеческого. Я слышал захлебывающийся, запредельный животный визг, верещание, хрип, издаваемый самой плотью, уже лишенной разума, потому что разум не способен вынести такое. Не знаю, как я сам не потерял рассудок, слушая эти последние вопли сжигаемых заживо людей. Через несколько мгновений с ними было покончено. Из невидимых щелей струйками потянулся дым. Лава, вероятно, схлынула. Стена, потрескивая, медленно остывала.
        Я хотел бежать отсюда как можно скорее и дальше, но не смог сделать ни шагу. Ноги, будто и впрямь ватные, как пишут в книжках-ужастиках, бессильно подогнулись, и я сел на пол по-турецки.
        Страшно. Отчаянно страшно. Не то слово. Господи, что я наделал! Как я оказался здесь?! Неужели и со мной будет то же самое?!
        Ответом мне был глубокий вздох из-за стены. Странный какой-то вздох. Впрочем, я мог ошибиться. Возможно, это был не вздох, а просто кто-то сладко зевнул.
        - Ну и вот, - сказал знакомый голос. - Окрошечка - это днем, пока жара. А к вечеру у меня уху подавали.
        - Сомовью! - с готовностью подхватил дребезжащий голосок.
        - Отчего же, можно и сомовью, - благосклонно согласился рассказчик. - Стерляжья также хороша. Да мало ли разных! Налим, ёрш - всё дары природы!
        - Караси в сметане жаренные - вот вещь! - заявил молодой тенорок.
        - А у меня в Кесарии, - вступил в разговор новый голос, раскатистый и повелительный, - всегда были эти… угри.
        - Тьфу, прости, господи! - проворчал рассказчик. - Мы ему про еду, а он про угри…
        - Я также говорю о еде, - продолжал повелительный голос. - К моему пиршественному столу подавались морские угри незабвенного вкуса…
        - Незабвенного! Ты, Юлич, со своим склерозом, молчал бы уж! Это когда было? При царе Горохе?
        - Я не обязан помнить местных царей, - высокомерно заявил любитель миног, - всех этих иродов и горохо… доносоров. Все их жалкое величие ничтожно по сравнению с незыблемой твердыней власти императора Августа Октавиана, озарившего…
        - Ну, Юлич, понес! - загалдели вперебой голоса. - Так хорошо врал про угрей незабвенного вкуса! Зачем императора-то приплел?
        - К столу императора, - немедленно заявил Юлич, - подавались угри и миноги. А также дорада и священная рыба египтян мормирус…
        Кто-то громко и голодно причмокнул.
        - Да что говорить! Щас бы хоть воблы! Под пивко-то, после жару…
        Я, наконец, почувствовал, что могу двигаться. Ужас, заковавший меня, сменился сначала изумлением, потом недоумением обманутого человека и, наконец, жгучим любопытством.
        Что же там все-таки происходит? Трагедия или водевильчик? Пытка, казнь или гастрономический семинар? Может быть, я зря так испугался, и меня ждет не такое уж страшное будущее? Пора это выяснить!
        Не поднимаясь с пола, я пополз вперед, вдоль стены, еще пышущей жаром, и сразу за поворотом коридора обнаружил дверь. Это была массивная стальная плита с колесом, приводящим в действие запоры, как в бомбоубежище. На ней красивыми готическими буквами была выведена золотая надпись: «Оставь одежду, всяк сюда входящий!». Ниже кто-то нацарапал от руки куском кирпича: «Преисподняя! Сымай исподнее!» У двери стояла длинная скамейка, какие используются в спортзалах. На ней аккуратными стопками, кучками и как попало лежали разномастные одеяния - от полотняных портов с тесемками до костюма-тройки с дипломатическим отливом. Рядом стояла и валялась такая же разнообразная обувь - стоптанные сапоги, лакированные туфли, сандалии с кожаными ремнями и просто лыковые лапти. Медно поблескивающий шлем с высоким гребнем тоже почему-то лежал на полу, уткнувшись в пыль стриженой щеткой, не то из перьев, не то из щетины. Я поднял его. Шлем был тяжелый, с потным, изъеденным солью кожаным подкладом и потускневшими бляхами на ветхом ремешке. Я провел ладонью по жесткой щетке гребня, и, не удержавшись, чихнул. Тут скопилась
пыль, наверное, еще египетских походов.
        - А ну, положь шапку! - раздался у меня за спиной сердитый старческий голосок.
        Я обернулся. В полумраке коридора маячил рогатый силуэт. Сначала мне показалось, что это какой-то мелкий бес с вилами, но, приглядевшись, я понял, что ошибаюсь. Старичок явно принадлежал к роду человеческому, просто его всклокоченная шевелюра издали (и может быть, не без умысла) напоминала рога. Вооружен он был легкой метелкой и, судя по цветной металлической бляхе на фартуке, находился при исполнении.
        - Извините, - я потер шлем рукавом и аккуратно водрузил его на скамейку поверх смятой хламиды. - Я просто поинтересовался.
        - В музеях интересуйся! - покрикивал старичок, приближаясь с метлой наперевес.
        - А тут и музеи есть? - удивился я.
        - Это ко мне не касается! Не тобой положено - не хватай!
        - Да я не хватаю! Вижу, шлем упал. Лежит в пыли, пачкается…. Я и поднял.
        - А ты меня пылью не попрекай! - совсем взбеленился дед. - Я свою работу знаю не хуже твоего! Много вас тут ходит, подбирателей, что плохо лежит! А ну, кажи бирку! Разом запишу - и на доклад!
        Я понял, что в данной ситуации «казать бирку» как раз не стоит.
        - Кто ж знал, что у вас тут так чисто! Поднял шлем, смотрю - он и не запылился совсем, хоть сейчас на выставку. Прямо удивительно! Неужели, это вы один справляетесь - на всей территории?
        Старики тщеславны. Стоит спросить старика, не герой ли он случайно, и вы услышите рассказ длинною в жизнь, переполненный тяготами, лишениями и подвигами. В ответ на мой вопрос дед опустил метлу, окинул хозяйским взглядом всю вверенную территорию (пятачок пять на пять шагов перед дверью) и, высморкавшись для порядка в фартук, сказал уже не так грозно:
        - Небось, справлюсь! Не с такими справлялся… Новенький, что ли?
        - А вы откуда знаете? - искренне удивился я.
        - Уж больно ты вежлив!
        Ну вот, опять я опростоволосился. Почему же так странно устроено все в жизни и после нее? Стоит вежливо заговорить с человеком, и он сразу видит в тебе неофита, сосунка и вообще теряет всяческое уважение. Видимо, этого деда принято здесь гонять на пинках, а я отчего-то вдруг пустился с ним в политичные переговоры…
        Медленно, с тяжелым скрежетом стальная дверь отворилась, выпустив в коридор удушливый запах гари и компанию голых раскрасневшихся мужчин. Томно отдуваясь, обмахиваясь и покрякивая, они расселись по скамье и принялись утираться, причесываться, трясти одежками - словом, вели себя совершенно как в предбаннике.
        - Софрошка! Квасу! - распорядился рыхлый толстяк с жидкой прядью волос, прилипшей к голому черепу. - Чего встал, дубина старая? Беги взапуски!
        Я узнал голос гастрономического рассказчика.
        Старичок встрепенулся и цепко ухватил меня за рукав.
        - Вот, Федор Ильич, задержал, - он подтолкнул меня к толстяку. - Подозрительный. По вещичкам.
        Федор Ильич скептически выпятил пухлую губу.
        - Кто таков?
        Видно было, что настроен он добродушно, и квасу ему хочется больше, чем разбираться с подозрительными. Я сердито вырвался от Софрошки и сказал доверительно толстяку:
        - Да ну его, в самом деле! Просто шел мимо, слышу крики, ну и остановился…
        Толстый Федор Ильич с видимым усилием поднял бровь, осмотрел меня одним глазом и спросил полуутвердительно:
        - Новенький?
        Ну что ты будешь делать! Не успеешь рот раскрыть, а тебя уж видят насквозь…
        - Новенький, - признался я.
        Федор Ильич хлопнул ладонью по скамейке рядом с собой.
        - Садись. Голову на тебя задирать - кровь приливает… Софрошка! Ты здесь еще?! Беги, асмодей, за квасом, тебе говорят!
        Старичок исчез. Остальные уже утратили ко мне интерес и вернулись к своим делам и разговорам. Носатый крепыш, сунув шлем в пыль под скамейку, обматывал багрово-бугристое тело отрезом белой ткани. Глаза его, черные, и когда-то, вероятно, пронзительно-быстрые, поразили меня выражением безмерного равнодушия, какой-то брезгливой скуки.
        - Определили-то куда? - спросил меня Федор Ильич. - К нам, что ли, в парилку?
        - Н-нет, - не очень уверенно ответил я. - В какой-то девятый бокс…
        В предбаннике вдруг установилась тишина. Все снова смотрели на меня, даже носатый римлянин.
        - Врешь, - с надеждой в голосе произнес сидевший неподалеку паренек.
        - Ей-бо…гу, - я замялся, не зная, насколько уместно здесь подобное выражение. - У меня печать… красная.
        - Эк тебя, сердягу! - вздохнул кто-то слева.
        - Что ж они там, наверху, совсем жалости не имеют? - отозвались справа.
        - Знать, такая его судьба, - заключил Федор Ильич.
        Некоторое время все молча натягивали рубахи и штаны, пили принесенный Софрошкой квас. Общего разговора не получалось. Наконец, Федор Ильич поднялся, одернул сюртук и сказал:
        - Вот что, сударь ты мой, пойдем-ка с нами!
        - А вы куда? - спросил я.
        - Обедать, - ответил Федор Ильич и впервые по-доброму улыбнулся.
        Помещение, в которое меня привела компания Федора Ильича, напоминало летнюю столовую какого-нибудь заштатного дома отдыха или пионерлагеря. Тот же низкий, облупленный потолок с подслеповатыми плафонами, те же голые колченогие столы с салфетницами без салфеток. Поразила только неправдоподобная обширность помещения
        - ряды столов уходили вдаль и вширь и терялись в бесконечности. Никаких стен, никаких подпорок для потолка.
        Войдя, мы взяли по подносу с обгрызенными краями и встали к раздаче. За истертым металлическим парапетом неторопливо, с достоинством работали толстенькие, но неулыбчивые поварихи. Это были первые женщины, которых я видел в потустороннем (или теперь посюстороннем?) мире. Меню столовой состояло из одного-единственного комплексного обеда, но у каждого подошедшего раздатчицы неласково спрашивали:
        - Тебе чего?
        - Щец, да погуще! - сказал стоявший передо мной паренек.
        - Ага, щас! - отрезала повариха таким тоном, будто он попросил устриц в вине.
        Тем не менее она налила полную тарелку щей, раздраженно сунула ее пареньку и повернулась ко мне.
        - Тебе чего?
        - Ну и мне… - осторожно сказал я, - …аналогично.
        - Ага, щас! - гаркнула тетка и, зачерпнув из котла, налила мне такую же тарелку щей.
        У следующего котла меня опять спросили, чего надо.
        - Это у вас каша? Тогда… каши.
        - Ага, щас!..
        Я поставил тарелку с кашей на поднос и отправился за компотом.
        - Как-то все это слишком… знакомо, - шепнул я стоявшему за мной Федору Ильичу. - По-нашему как-то уж очень, по-русски. Но ведь ад - он, как я понимаю, для всех?
        - Так иностранцы его именно таким и представляют, - пояснил толстяк. - А чертям неохота новое изобретать. Зачем, когда есть живой пример? И люд служилый имеется. Вот и пользуются. И потом, это ж еще не самый ад, а так, хозблок…
        Компания Федора Ильича, как видно, не любила разлучаться нигде. Сдвинув вместе несколько столов, все общество принялось шумно усаживаться, расставлять тарелки и незаметно передавать друг другу под столом какую-то склянку.
        - Щи да каша - пища наша! - философски заметил Федор Ильич, разгружая свой поднос.
        Прежде всего он, как и остальные, отодвинул от себя и щи, и кашу, взялся за компот и отхлебнул полстакана.
        - Ну, чего ждешь?
        Я было потянулся за ложкой, но Федор Ильич покачал головой.
        - Тару, тару готовь!
        Я понял и послушно отхлебнул полкомпота. Федор Ильич забрал у меня стакан, на секунду отвернулся к другому соседу, оба склонились мимо стола, послышалось короткое бульканье.
        - Выпей-ка за знакомство…
        Стакан возвратился ко мне снова полным, но побледневшим.
        - Ну, братцы, с легким паром! - сказал Федор Ильич, обращаясь ко всей компании.
        - С легким паром! - загомонили все, при этом почему-то вздыхая.
        - Не чокаемся мы, - знакомым дребезжащим голосом предупредил меня сосед слева, по виду - дьячок сельской церкви.
        - А почему? - спросил я, опуская стакан.
        - Так ведь не чокаются за покойников, - пояснил он.
        Сильно отдающая техническим спиртом жидкость содрогнула, булыжником прокатилась по горлу и, упав в самую душу, разлилась огнем. Впрочем, это быстро прошло. Зато сразу пробудился волчий аппетит. Немудреные тепленькие щи и гречневая каша с бледно-серым подливом казались теперь вполне приличным закусоном. Все принялись работать ложками, только Федор Ильич, как истинный гурман, еще позволил себе поворчать:
        - Разве это щи? Вот, бывало, на пасху зайдешь к Тестову, закажешь ракового супу да селянки из почек с расстегаями. А то - кулебяку на двенадцать слоев, с налимьей печенкой, да костяными мозгами в черном масле, да тертым балыком, да… эх!
        - Ботвиньи бы хорошо после баньки! - заметил дьячок, охотно включаясь в гастрономический разговор.
        - Так это у вас баня была? - я, наконец, решился задать измучивший меня вопрос.
        - Нет. Работа, - угрюмо ответил Федор Ильич.
        - Какая работа?
        - А какая здесь, в аду, у всех работа? - он посмотрел на меня строго. - Муку посмертную принимать!
        Словно второй стакан компота ожег меня изнутри, но не пламенем, а морозом. И голод пропал, как не было.
        - Так эти крики… - пробормотал я, - были… ваши?
        - Наши! Еще бы не наши! - парнишка, сидевший напротив меня хохотнул. - Когда зальют чугуном из котла по самую шею, покричишь небось!
        - Покричишь… - в ушах у меня еще стоял хриплый, захлебывающийся визг, в котором не было ничего человеческого. - Покричишь… - повторил я. - А… потом?
        Федор Ильич развел коротенькими руками:
        - Так а что потом? Потом по домам. Писание читал? Нет? Ну хоть апокрифы? «…Будет плоть их сожигаема и не сгорит, но нарастет для новой муки, и так будет вечно…» А раз вечно, так торопиться некуда, верно? Помучился - отдохни. А начальству… - он ткнул пальцем, но не вверх, а вниз, - … начальству тоже неохота была - у котлов бессменно стоять! Назначили, чин чинарем, рабочий день, обеденный перерыв, отгулы, отпуска… Мука-то вечная! Так что без разницы, как ее отправлять
        - подряд или вразбивку.
        Меня колотила мелкая дрожь.
        - Как это легко вы говорите…
        Федор Ильич усмехнулся, насадил на вилку кусочек хлеба и принялся старательно вымакивать остатки подлива.
        - Нет, оно конечно… страшновато поначалу. Лет пятьдесят первых. Но не больше. А потом смотришь - и притерпелся.
        - Да разве к этому можно притерпеться?!
        - В самый-то момент, когда припечет, никто, понятно, не вытерпит. Орешь, как резаный. А потом, как с гуся вода. Кости, мясо нарастут - и снова цел, лучше прежнего. Так чего страдать? Вон Гай Юлич сидит, видишь?
        Я посмотрел на багрового римлянина. Тот с прежним равнодушием рубал кашу, изредка погромыхивая под столом своим шлемом.
        - Две тыщи лет горит, - сказал Федор Ильич. - Так уже и не замечает порой. Окатят, бывает, высоколегированной сталью, а он, как сидел, так и сидит. Задумался, говорит. Вот, брат, что такое привычка!
        - Ко всему-то подлец человек привыкает! - всхлипнул сизый помятый мужичонка, сидящий наискосок от меня. - Помню, как я еще при жизни к спирту привыкал. Первый раз жахнул - чуть не умер! Потом полегче… а потом как воду пил, честное слово! Пока не погорел от него же…
        Он безутешно по-сиротски подпер лицо кулаком, и слеза медленно потекла по сложному небритому ландшафту щеки.
        - И часто вам приходится так… гореть? - спросил я.
        - Не-а, не часто, - паренек напротив меня сладко зевнул. - Два раза до обеда и раз после. Зато потом - лафа! Иди куда хочешь. Хочешь - за пивом, хочешь - по девкам…
        - А лучше в сочетании! - сладко подпел дьячок слева.
        - По каким девкам? - насторожился я.
        - Да по любым, - паренек собрал посуду в стопку и поднялся. - Из зубовного можно…
        - Из смольного - лучше! - авторитетно заявил дьячок.
        - Можно и из смольного, - легко согласился парнишка, - да мало ли отделений?
        - Это точно, - сыто отдуваясь, пророкотал Федор Ильич, - такого добра тут навалом.
        - Из Смольного, это которые… институтские? - спросил я.
        - Всякие, - сказал Федор Ильич. - Которых в смоле варят. Называется - смольное отделение. Бедовые бабешки! Уж я, кажется, до седых волос дожил… в той жизни, а тут, веришь-нет, как петушок молодой! - он приосанился и подкрутил усы, более воображаемые, чем заметные на толстой губе. - А ты, я вижу, тоже интересуешься?
        Мне вдруг вспомнились насмешливые слова лысого черта из приемного отделения. Намечтал выше крыши, а сласти настоящей и в руках не держал… А что, если не все еще потеряно для меня? Пусть не при жизни, так хоть здесь и сейчас мои тайные вожделения в буквальном смысле обретут плоть! Может быть, я даже встречу ту единственную… да еще, может быть, и не одну!..
        Я помотал головой, отгоняя нахлынувшие мечты. Даже леденящие душу пытки отступили на второй план. Привыкну, поди, как-нибудь. Ко всему молодец человек привыкает… Компания мне душевная повстречалась, вот что хорошо. С такой компанией не то что гореть, даже с девчонками знакомиться не страшно.
        - Еще как интересуюсь! - решительно сказал я. - Почему бы мне девчонками не интересоваться? Меня из-за этого-то интереса в девятый бокс и определили!
        - Ах, вон оно что!.. - Федор Ильич сразу как-то поскучнел и принялся собирать свою посуду.
        - А когда вы к этим, смольным, еще пойдете? - спросил я.
        - Да сегодня же и пойдем, после смены, - вяло отозвался он.
        - А меня… кхм… возьмете?
        Толстяк тяжело вздохнул.
        - Нет, брат, не возьмем. Уж прости.
        У меня запершило в горле.
        - А… почему?
        - А вот попадешь в девятый бокс, узнаешь, почему!
        Разочарование и обида жгли меня не хуже технического компота, почти как расплавленный чугун.
        - Что это вы меня все время пугаете? - проворчал я. - Девятый бокс, девятый бокс! Ну помучаюсь, сколько положено. Вы же вон привыкли! Может и я…
        По правде сказать, особой уверенности в своей правоте я не чувствовал. Но этот неожиданный отказ принять в компанию, да еще в таком важном деле, меня рассердил.
        - Собственно, пожалуйста. Я и один могу… к девчонкам заглянуть… как-нибудь после смены…
        Дьячок вдруг хрюкнул в тарелку и закашлялся, давясь одновременно кашей и хохотом. Федор Ильич привстал и, перегнувшись через меня, постучал его по спине. Впрочем, не столько постучал, сколько заехал хорошенько кулаком. И не столько по спине, сколько по загривку.
        - Над чем ржешь, скабрезина! Сам ведь из таких же! Смотри, могут и тебе меру пресечения изменить…
        - Типун вам на язык, Федор Ильич! - дьячок опасливо отодвинулся. - Вечно вы скажете этакое! И в мыслях не было - смеяться…
        Он снял с головы скуфейку и утер выступившие от смеха слезы.
        - То-то! - Федор Ильич, сердито сопя, сел на место. - Над чужим горем не смейся! . Тут, видишь, такое дело, парень… - он снова обратился ко мне, - как ни крути, а выходит - не гулять тебе по девкам!
        - Со мной что-то сделают? - я невольно опустил глаза.
        - Да нет! - отмахнулся толстяк. - За плоть свою ты не волнуйся. Тут плоть у всех, как у ящерицы хвост! Только вот не выпустят, из девятого-то бокса…
        - Как? А там разве нет этих всяких… выходных, перерывов?
        Сосед слева снова захрюкал, прикрывшись ладонью, но справился с собой и сказал сквозь кашу:
        - Этак каждый бы согласился! С выходными… В том-то и загвоздка, что без минутки покою!
        На душе у меня стало совсем гадко.
        - Значит, вечная и непрерывная пытка?
        - Вечная и непрерывная, - Федор Ильич сурово склонил голову. - Да еще и подлая…
        - Почему подлая?
        - А вот потому. Взять, скажем, нас. Мы сидим тут, годами кирзовой кашей давимся, да вспоминаем-то расстегаи! Уху стерляжью! Поросенка с хреном! Сладость такая иной раз пройдет в душе, будто и впрямь у Яра отобедал! С этой думкой сокровенной - куда как легче вечность коротать!.. А у тебя и сокровенное отберут…
        - Как отберут?
        Федор Ильич вздохнул и принялся выбираться из-за стола.
        - Уволь ты меня! Не хочу я об этом говорить! Там увидишь, как…
        Обед кончился, мы вышли из столовой. Федор Ильич протянул мне руку.
        - Ну, прощай, парень! Нам - на работу. Да и тебе уж скоро…
        Я покачал головой.
        - Нет. Сам не пойду. Буду скрываться, пока не поймают и силой не отведут. Кстати, у меня оправдание: я же не знаю, где этот девятый бокс! А искать и не собираюсь…
        Федор Ильич потрепал меня по плечу.
        - Молодой ты еще… Кто ж девятый бокс ищет? Он сам тебя найдет!

…Я снова брел широкой, может быть, главной магистралью ада, старательно избегая всяческих ответвлений, а особенно въездов в ворота какого-то нескончаемого химкомбината, тянувшегося вдоль дороги. Черт его знает, как он выглядит, этот девятый бокс, и каким образом он будет за мной охотиться. Лучше не соваться, куда попало. И все же веселая бесшабашная, с огоньком, жизнь компании Федора Ильича не давала мне покоя. Почему, черт побери, я не могу закрутить пусть мимолетный, но бурный романчик с какой-нибудь девицей из Смольного отделения? Им, значит, можно, а мне нельзя? А вот назло сейчас подцеплю какую-нибудь! Терять мне больше нечего, стесняться - поздно. Мертвые сраму не имут. Комплексовать из-за внешности тоже не приходится. В гробу я видал свою внешность! Причем, не так давно. Узнать бы только, где его найти, это Смольное…
        Впереди вдруг послышался унылый кандальный звон, из-за поворота показался странный человек, с головы до ног окутанный цепями, оковами и веригами. Он медленно ковылял, приволакивая ногу, за которой со скрежетом тащилось чугунное ядро на длиннющей цепи. На лице закованного читалось такое нетерпение и целеустремленность, что лезть с расспросами совсем не хотелось. Однако других людей поблизости не было, и я решился.
        - Не подскажете, как в Смольное пройти?
        Человек остановился, тяжело дыша, подтянул цепь и смерил меня озорным прищуром.
        - Что, по девкам собрался?
        - Ага, - я лениво зевнул. - Выдалась вот свободная минутка, дай, думаю…
        - Трахнуться захотелось?
        Закованный, как видно, привык резать правду в глаза.
        - Ну… вроде того, - кивнул я.
        - Тогда понеси ядро, - сказал он. - А то долго с ним телепаться. Зато уж провожку до места. Я ведь тоже трахнуться иду.
        Ядро было тяжелое и пыльное. Я нес его за цепь, часто меняя руки и стараясь не запачкаться.
        - А цепи, кандалы - это у вас наказание?
        - Да ну, что ты! - рассмеялся закованный. - Это я сам намотал. Без цепей разве трахнешься, как следует?
        - Что вы говорите? - вежливо удивился я. - Да, вообще-то некоторые любят…
        Какое-то время мы шли молча, пыхтя и звеня железом. Постепенно впереди стал разворачиваться широкий простор, и вдруг открылся потрясающий вид. Мы вышли на обрыв. Под ногами разверзлась бездонная и безбрежная пропасть. Пространство впереди, внизу и вверху было так огромно, что от него захватывало дух. По краю обрыва кое-где бродили люди.
        - Все, - сказал мой спутник, - пришли. Бросай ядро.
        - Куда? - не понял я.
        - Куда! Вниз! Только размахнись хорошенько
        - Так вас же утянет!
        - Что за болван! - знакомец вырвал ядро у меня из рук и бросил прямо в пропасть. Цепь стала стремительно разматываться.
        - И сам прыгай следом! - успел сказать закованный. - Трахнешься так, что любо-дорого!
        - Вы разобьетесь! - ахнул я.
        - Да чего нам сделается! Мы же уже… - тут цепь сдернула его в пропасть, и он, стремительно уменьшаясь, скрылся в тени обрыва.
        Я, вытянув шею, заглянул подальше за край и в страхе отступил. Что же это делается, Господи?!
        Неподалеку послышались голоса и смех. Я обернулся. Вдоль обрыва прогуливались двое - молодой человек и девушка. Они весело болтали между собой, наверное не заметили, что произошло.
        - Тут сейчас один… - начал было я и замер.
        Молодой человек взял девушку за руку, они шагнули на край пропасти и прыгнули вместе.
        Мне стало нехорошо.
        Я брел, как слепой, вдоль обрыва, не забывая, однако, держаться подальше от края. Людей попадалось все больше. Очень скоро я понял, что здесь любимое место прогулок и свиданий, кругом толпилась молодежь, парочки прохаживались туда-обратно, выбирая удобное место для прыжка. У пестрой эстрады в стороне от обрыва грохотала музыка, там колыхалась и пульсировала дискотека. Люди танцевали и веселились, затем, отыскав себе пару, направлялись к обрыву. Иногда даже вовсе незнакомые друг с другом мужчины и женщины встречались у края пропасти и, обнявшись, бросались вниз. Некоторые, особо раскованные, перед тем, как прыгнуть, сбрасывали с себя одежду.
        Завороженный этим кошмарным и волшебным зрелищем, я не заметил, как попал в толпу танцующих. Шальная мысль уже колотилась в голове. А что, если…
        В самом деле, люди, падающие с обрыва, конечно, вдребезги разбиваются. Но что значит разбиться в этом мире, где и заживо сожженные через минуту разговаривают о жратве? Здесь можно творить что угодно! Даже подойти к девушке, взять ее за руку - и умереть вместе с ней. А это легче, чем заговорить.
        И вдруг я увидел ее. Она стояла у самого края и задумчиво смотрела в пропасть. Что-то необъяснимо притягательное было там, в глубине. Ведь падение, наверное, длится долго-долго. И все это время…
        Они парят в невесомости, прижимаясь друг к другу, торопясь насладиться друг другом. Их не заботит, чем кончится полет, а дно пропасти медленно надвигается, проступая сквозь туман внизу. Оно летит навстречу, обещая полное слияние и смешение тел, и от предвкушения этого момента они кричат, целуют и кусают друг друга….
        Я медленно подошел к моей девушке и остановился в шаге от нее. Осталось последнее усилие - сделать этот шаг, взять ее за руку и полететь…
        Но я не решался. Надо ли что-нибудь сказать ей? Можно, но не обязательно. Многие обходятся без этого. А мне-то как поступить? Я беспомощно огляделся по сторонам. Ну решайся же, слизняк! Вот же ее рука! Возьми ее, и все сразу станет ясно и просто!..
        А вдруг она откажет? Вдруг вырвет у меня из ладони свою ладонь? Страшнее этого не может быть ничего. Я боялся этого всю жизнь и боюсь после смерти…
        Девушка вдруг повернулась ко мне, будто только сейчас заметила, что возле нее кто-то есть. У меня перехватило дыхание. Вот она уже смотрит! Уже понимает! Улыбка вот-вот тронет ее губы… Вот-вот все произойдет…
        - Девушка, - струдом выдавил я, - мне нужно вам сказать… что…
        И в этот момент из-за спины у меня выскочил какой-то веселый паренек, схватил ее за плечи и, целуя на лету, увлек в бездну.

…Два тела, сплетясь в объятиях, летели с невообразимой высоты в бездонную пропасть. Их не заботило, чем кончится полет. Они словно парили в невесомости и спешили насладиться друг другом…
        А я стоял на краю пропасти и смотрел в никуда. Мне казалось, что в этот момент я постарел на половину оставшейся впереди вечности…
        Из задумчивости меня вывел внезапно подкатившийся откуда-то томный молодой человек с подкрашенными глазами и губками. Качнув бедрами, он предложил игриво:
        - Сиганем на пару, а?
        Я шарахнулся от него и побежал прочь.
        Переходы, лестницы, трубы, темные личности, пьяные компании, рогатые силуэты с вилами мелькали у меня перед глазами, я брел пустынными улицами, вдоль глухих бетонных заборов и вольно раскинувшихся свалок металлолома…
        Ничего-то я не могу, ни на что не способен, а значит вполне заслуживаю особого наказания. Мне снова вспомнились слова Федора Ильича. Из девятого бокса не выпустят. А там пытка - вечная и непрерывная. Что же, выходит, не успел. Ничего не успел - ни в земной жизни, ни в загробной. Вот-вот схватят и поведут на вечную непрерывную муку, а я так ни разу в двух жизнях ни на что серьезное, смелое, просто человеческое и не решился.
        Потому что всегда был трусом, со злостью подумал я. Боялся неудобных ситуаций, боялся быть осмеянным, отвергнутым, выгнанным с нелюбимой работы, побитым хулиганами. Боялся смерти, но еще больше боялся жизни. А теперь вот даже страх перед пыткой притупился. Заглушила его жгучая обида на самого себя. Прозевал жизнь! Пролежал на диване, пропялился в телевизор, прозакусывал. В то время, как надо было…
        Я остановился посреди дороги.
        Надо было - что? Чего я хотел в той жизни? Почета и уважения? Новых трудовых успехов и роста благосостояния? Все это казалось мне мелким, не стоящим усилий. Скорее уж мечталось о безумной славе, безмерном богатстве… Черт его знает. Зачем мне слава? Я всегда старался прошмыгнуть незаметно, сторонился людных увеселений, из всех развлечений позволял себе только прогулки по городу в одиночку. Так зачем мне слава?
        А я тебе скажу, зачем, дорогой мой покойник. Ясно и просто, и не мной придумано: мужчина ищет славы, чтобы его девки любили. Нормальное сексуальное вожделение. И прогулки по городу в одиночку - тоже вожделение. В одиночку, но с жадными глазами, с безумной надеждой, что вдруг как-нибудь завяжется, зацепится неожиданный роман со встречной красавицей. Бродил по городу, ежеминутно влюбляясь и тут же навсегда теряя предмет любви, потому что подойти, заговорить
        - немыслимо. А предмет ничего и не замечал, уходил себе дальше и скрывался за горизонтом.
        Наверное, я не один такой. Любое человеческое существо мужского пола и нормальной ориентации испытывало нечто подобное. Только одни научились перешагивать барьер немыслимого, подходили, заговаривали и в конце концов, не мытьем так катаньем, не с первой попытки так с трехсотой, чего-то добивались. А другие, потрусливее, сами разбивались об этот барьер. Из них выходили либо маньяки, которым легче убить женщину, чем познакомиться с ней, либо такие, как я
        - тихо загрызшие самих себя.
        - Ну зачем же так мрачно!
        Я вздрогнул. Голос раздался совсем близко, хотя мне казалось, что вокруг ни души. Впрочем, может быть, еще мгновение назад никого и не было. Теперь же у обочины дороги, небрежно подпирая плечом полосатый столбик с табличкой «Здесь копать некуда», стоял черт.
        Он был в светлом щеголеватом плаще и шляпе, прикрывающей рога, подмышкой держал пергаментный свиток, очень похожий на свернутую в трубку газету, словом - ничем не отличался от прохожего, поджидающего на остановке автобус. Вот только под шляпой, там, где должно быть лицо, клубилась мутная тьма с горящими угольками вместо глаз.
        Ну вот и все, подумал я. Это за мной.
        - Помилуйте! Откуда такие черные мысли? - сейчас же отозвался он. - Никто вас никуда не потащит помимо вашей воли! Неужели непонятно?
        - Правда? - обрадовался я, но тут же отступил с опаской. - А вы это… серьезно?
        - Можете мне поверить, - он кивнул. - Мы, конечно, применяем силу в некоторых случаях, но к интеллигентному, тонко чувствующему человеку - никогда! Я вот послушал ваши рассуждения о женской недоступности и получил, можно сказать, истинное наслаждение…
        - Мои рассуждения? - я растерянно огляделся. - Но я ничего такого…
        - Я имею в виду ваши размышления. О славе, о богатстве, о барьере между женщиной и маньяком, и все такое… Это бесподобно!
        - А вы разве читаете мысли?
        - Разумеется! - во тьме лица проступила улыбка. - Это наша обязанность. Должен признаться, не всегда приятная. Такие типы иногда попадаются! - он пощелкал когтем по пергаментному свитку, словно в доказательство. - Поэтому мы очень дорожим каждым культурным, образованным клиентом. Они у нас, я бы сказал, на вес золота… если бы мы золотом канавы не засыпали.
        - Вы, наверное, шутите, - я смущенно улыбнулся в ответ, невольно испытывая к нему доверие. По всему видно, что он не мелкий бес, однако, не чинясь, беседует с рядовым покойником. Казалось бы, какая ему разница, рогатому - интеллигент, не интеллигент? Все мы для них - грешники, пыточный материал…
        - Ну что вы! - черт замахал руками.
        Я, краснея, вспомнил, что он читает мои мысли.
        - Нас почему-то считают пыточным ведомством. - сказал он. - Это не совсем верно. Мы - ведомство страдательное. Не такое уж удовольствие рвать вам ребра и высверливать зубы, поверьте! Нам важна реакция - глубокое раскаяние и страдание с полной отдачей. Кто же другой умеет страдать так глубоко и сильно, как культурный, образованный человек? Никто, уверяю вас! Пролетарии - что? Визжат, и только! То есть, я не хочу никого обидеть и под пролетариями разумею людей неимущих, прежде всего, в духовном отношении. Этих хваленых «нищих духом». Такой будет хоть целый год извиваться на сковородке, а дай ему передышку - тут же пойдет и напьется. И даже не задумается, за что терпел муку!
        Черт сердито смял пергаментный свиток и сунул его в карман.
        - Другое дело - интеллигентный человек! - голос его потеплел. - К нему не успеешь еще с вилами подойти, а он уже переосмыслил всю свою жизнь, вынес себе суровый приговор истории и, заметьте, исправно по этому поводу страдает! Ну разве не прелесть? Такому человеку мы просто не можем не пойти навстречу.
        - В каком это смысле - навстречу? - осторожно спросил я.
        - Да в самом прямом! Нам ведь известны и ваши тайные мечтания, и досада, что ничего не удалось успеть при жизни. Почему бы, черт побери, не дать вам шанс?
        - Спасибо, - сказал я. - А как это?
        - Да очень просто! Прежде всего, давайте-ка уедем отсюда. «Двинем туда, где море огней!» - пропел он. - Вот, как раз, и автобус…
        К моему изумлению, послышался кашель мотора, простуженный посвист резиновой гармошки, и грязно-желтый «Икарус»-колбаса гостеприимно распахнул прямо перед нами одну створку двери. Вторую створку, видимо, заклинило, она могла только нервно подергиваться.
        - Прошу! - сказал мой вежливый собеседник. - Да не бойтесь, это не «воронок»!
        Мы вошли в салон. В глаза сразу бросилось печальное его состояние: не хватало многих сидений, а те, что остались, были изорваны и погнуты. Впрочем, народу в автобусе ехало немного. На задней площадке галдела толпа молодежи, остальные пассажиры расселись по одному, пряча лица в воротники от стылого встречного ветерка. Я только теперь заметил, что стекла выбиты почти во всех окнах, кое-где в рамах чудом еще держались длинные иззубренные языки - осколки. Никого из пассажиров это, по-видимому, не тревожило.
        - При наших расстояниях поневоле приходится обзаводиться общественным транспортом! - с затаенной гордостью сказал черт, усаживаясь рядом со мной.
        - Откуда здесь автобус? - спросил я.
        - С моста упал, - пояснил он не совсем понятно.
        Я решил не уточнять.
        Пейзаж за окном вытянулся в мутную полосу без определенных деталей, не то из-за тумана, не то из-за головокружительной скорости, с которой летел автобус.
        - Куда мы едем? - спросил я.
        - Куда-нибудь поближе к центру. Вы ведь ничего еще не видели, кроме нашей промзоны, а в ней повстречать нужного человека очень трудно…
        - Какого нужного человека?
        - Это уж от вас зависит! - он усмехнулся. - Вам предоставляется полная свобода действий. Ненадолго, конечно, но при некоторой расторопности можно успеть…
        - Успеть - что?
        - Ну, при ДОСТАТОЧНОЙ расторопности… - он хитро подмигнул мне огненным глазом, - можно успеть все. Но вам, как я понимаю, еще нужно понять, чего именно вы хотите. Определиться, так сказать, с заветным желанием…
        - Зачем это? - не понял я.
        - Затем, что мы намерены его исполнить.
        Автобус с шипением и скрежетом остановился.
        За окном высились белые корпуса, утопающие в зелени обширного парка, окруженного чугунной оградой. По дорожкам парка гуляли люди в пижамах.
        - Зубовное, - раздалось в динамике. - Следующая - варьете «Нюрин муж».
        - О! У вас и варьете есть! - вежливо изумился я.
        Но думал в этот момент совсем о другом.
        - Нет, - черт покачал головой. - Совсем избавить вас от наказания мы не можем. Все-таки здесь Ад.
        - Понимаю, - поник я.
        Судорожно дергавшаяся створка двери, наконец, открылась, и в салон вошла девушка. Ох, привычно подумал я, погибель вы моя, девки. Из-за вас пропадаю… Но до чего же хороша!
        - Хороша, чертовка, - тихо подтвердил сосед.
        Девушка подняла тонкую, сверкнувшую лаковыми ноготками руку, откинула длинные волосы, и в салоне полыхнуло зеленым от ее глаз. Ловко ставя ножки на высоких каблуках, она направилась по проходу между сидениями прямо к нам.
        - Это из зубовного или из смольного? - прошептал я.
        - Да нет, - черт окинул оценивающим взглядом ладно скроенную и дорого одетую фигурку, - эта, пожалуй, покруче будет… Однако, поздравляю! Вы уже неплохо разбираетесь в вопросе!
        Не дойдя до нас всего одного шага, девушка плавно, как в танце, повернулась и опустилась, да-да, не села, а именно опустилась на сидение впереди меня. Волосы ее рассыпались по спинке кресла, и я, конечно, сейчас же ощутил почти неуловимый, а может быть и просто воображаемый аромат духов. Когда автобус тронется, сладко подумал я, ее волосы будут щекотать мне лицо…
        - Вы, однако, поэт! - пробормотал черт. - А хотите, я вас познакомлю?
        - Тише! - испугался я. - Она же услышит!
        - Да? - он перевел простодушный взгляд с меня на нее и обратно. - Ну и что? Вы же не собираетесь знакомиться молча? Хотя, впрочем, такие случаи бывали…
        Автобус взревел двигателем - как видно, единственной деталью, не пострадавшей при падении с моста, и снова понесся вперед. Сквозняк засвистел в оконных осколках, волосы девушки, взлетая, действительно задевали меня по лицу, но отдаться этому чарующему ощущению мешали новые, неожиданные мысли.
        - С чего это вы взяли, что она захочет со мной знакомиться? - раздраженно спросил я.
        В завываниях мотора и ветра нас уже никто не мог слышать.
        - Не робейте! - ответил черт. - Мне кажется, вы ей понравитесь…
        - А мне не кажется, - буркнул я.
        Неизвестно, как ему удавалось придать своей физиономии выражение, но он посмотрел на меня с укором.
        - Я же сказал, мы пойдем вам навстречу. Я гарантирую, что вы ей ОЧЕНЬ понравитесь. Ведь раньше вас останавливали именно сомнения в своей привлекательности, так?
        - Ну, так.
        - А теперь вы можете в ней не сомневаться! Чего ж вам еще? Вперед, мой везунчик!
        Нашел везунчика, сердито подумал я. Но в надорванном сердце уже гулял тот холодок, что толкает парашютиста к люку: «Эх, а ведь могу!..».
        - Да мы с ней вовсе незнакомы, - шевелил моими губами привычный, спокойный страх. - Неудобно как-то…
        - Вы, конечно, можете снова отказаться, - горячо шептал мне в ответ черт, - но смотрите, как бы потом не жалеть целую вечность!

«Прав он, прав!» - стонало покойное сердце, никогда не знавшее покоя.
        За окнами вспыхнули разноцветные неоновые огни. Автобус стал притормаживать. Девушка поднялась и, не оглядываясь, пошла к выходу. Черт толкнул меня локтем в бок.
        - Да, но с чем я к ней подойду?! - взвыл я в отчаянии.
        - А вот с тем самым, что вам от нее нужно, и подойдите!
        - Что, прямо так и сказать?!
        Автобус остановился. Дверные створки задергались в предсмертных судоргах.
        - Варьете «Нюрин муж» - прохрипел динамик, - следующая - Мужеложкино.
        - Рассусоливать некогда, - жестко сказал черт. - Идите. Гарантирую, что вы получите именно то, о чем В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ мечтаете.
        Последние слова он произнес с особым ударением. Я почувствовал, что это неспроста, хотел было переспросить, но он лишь ткнул когтистым пальцем вдаль:
        - Она уходит.
        И я, махнув рукой, бросился вдогонку за девушкой.
        Улица была полна народу и освещена, как на Новый Год. Огни метались по карнизам, оплетали деревья на бульваре, вспыхивали отражениями в витринах. Над каждой мало-мальски пролазной дверцей сияла пульсирующая, переливающаяся вывеска:
«Искусочная», «Русская рулетка. Калашников и Калашников.», «Практичный грешник носит несгораемую обувь «Саламандер»! Персоналу - подковы по сезону» и просто:
«Нумера». По крыше дома на противоположной стороне улицы бежала сверкающая строка: «Смотрите в кинотеатрах «Барракуда» и «Удавленник». Сегодня: старая добрая комедия «Титаник». Скоро: «Воздержание». Фильм ужасов.» Надо всем этим медленно поворачивались в черном небе гигантские мельничные крылья варьете
«Нюрин муж». Публика толпами валила вдоль улицы сразу в обе стороны, поедая мороженое и разминаясь пивком. Если это ад, подумал я, то можно себе представить, какой кайф в раю…
        Догнать девушку в толпе было непросто, впрочем, это я, кажется, сам себе внушил. Мне по прежнему не хватало решимости подойти к ней и заговорить. Я шел в отдалении, стараясь только не упустить ее из виду. В голове вертелась одна-единственная идиотская фраза: «Извините, не подскажете, как проехать к девятому боксу?» Лучше удавиться, чем так начинать знакомство, подумал я.
        На мгновение толпа впереди раздалась, и я снова увидел Ее в полный рост. Каблучки четко выщелкивали шаги по мостовой, узкие брючки так плотно охватили стройные ноги, что повторяли мельчайший изгибик пьянящего рельефа. Полупрозрачная ткань блузки так и ласкалась к желанному телу. А волосы! Они летели по ветру, извиваясь медленно и широко, словно девушка плыла под водой. Вот свернет сейчас в какую-нибудь дверь, подумал я, только ты ее и видел…
        И точно! Будто услышав подсказку, она вдруг остановилась и толкнула стеклянную дверь, обрамленную гирляндой перемигивающихся лампочек. Швейцар в зеленой униформе с цирковыми бранденбурами на груди вежливо приподнял картуз, пропуская ее внутрь. Стеклянная грань качнулась туда-сюда и замерла, отделив меня от последней надежды в моей последней жизни.
        Нет!!! Мысль эта обжгла по-настоящему адским огнем. Смерть - неприятна штука, но и тогда мне не было так больно. Вся моя застенчивость вдруг сгорела, словно политая расплавленным чугуном. Я бросился вперед, едва не разбил стеклянную дверь о швейцара и, догнав мою девушку, выпалил:
        - Постойте, девушка! Пождите. Я вам… Я вас хочу…
        Мне не хватило дыхания.
        - Хотите? - она улыбнулась, оценив начало. - Именно меня?
        - Нет, - заявил вдруг я, сам себе удивляясь.
        Впервые в жизни мне было легко признаться женщине в своих чувствах:
        - Я всех хочу. Всех… вас.
        И замолчал. Что должно было последовать за этим? Звонкая пощечина и провал в тартарары. Но ничего страшного не произошло.
        Она засмеялась.
        - Ты мой маленький! Идем.
        Я почувствовал, как ее пальцы ложатся в мою ладонь, и крепко схватил их. Она повела меня по бесшумным коридорам, выстланным ковровыми дорожками с толстенным ворсом, мы миновали несколько комнат с изысканной резной мебелью, где за стеклами шкафов угадывались ряды книжных корешков и поблескивало серебро. В большом пустом зале с опущенными до пола люстрами мы обогнули огромный стол под белой скатертью, накрытый к роскошному пиру, поднялись по дубовой лестнице на галерею и, наконец, остановились перед небольшой дверцей, почти сливающейся с обивкой стены.
        - Что там? - тихо спросил я.
        Происходящее становилось похожим на любовное приключение из старого романа.
        - Я думал, такое бывает только в книжках!..
        - Тсс! - она приложила пальчик к губам и вынула из сумочки ключ. - Там нам будет хорошо! Входи.
        Я шагнул в раскрывшуюся дверь, и сейчас же в глаза мне ударил молочно-белый, нестерпимой силы свет. В первую минуту я зажмурился, а когда, наконец, смог раскрыть глаза, сразу понял, что именно так сверкало.
        Это были залитые светом обнаженные женские тела. Глянцево поблескивающие и матовые, белые и цветные, они стояли плотной стеной прямо передо мной и разглядывали меня с любопытством сотнями разноцветных глаз… Нет, я ошибся. Не стеной. Гладкие и кудрявые головы всех оттенков льна, золота, каштана и воронова крыла морем колыхались до самого горизонта. Их были миллионы на открывшейся передо мной бескрайней равнине, и они стояли тесно, как в переполненном автобусе, только возле меня оставлся небольшой пятачок, заботливо устланный сеном. Я попятился. Позади с грохотом захлопнулась дверь. Я стремительно обернулся. Стальная дверь, совсем такая же, как в предбаннике у Федора Ильича, была украшена крупной ярко-оранжевой надписью по трафарету: «Выход из бокса №9 не предусмотрен. Извините.»
        И тут я понял, что стряслось. Это был девятый бокс. Он сам меня нашел. И больше уже не выпустит никогда. Я оглянулся. Женщины переступали с ноги на ногу в ожидании, несколько ближайших начали деловито завязывать волосы в пучок.
        Значит, вот это и есть моя пытка. Вечная и непрерывная, без обеда и выходных. Пытка, отнимающая все, даже самую сокровенную мечту моей жизни. Ведь нельзя мечтать о том, чем тебя пытают. А они будут меня пытать, снова и снова заставляя делать одно и то же. Самое любимое, самое незнакомое, самое потаенное и вожделенное. Пока это не станет для меня пресным, затем скучным, затем неприятным, ненавистным, нестерпимым и дальше - по нарастающей. И предела этой муке не будет!
        Все именно так, как говорил Федор Ильич, и как обещал проклятый вежливый черт! Никто не тащил меня силой, я сам пришел сюда, чтобы исполнить свое самое заветное желание. И сейчас оно исполнится.
        Я в отчаянии застучал кулаками в дверь.
        - Ты что, читать не умеешь? - спросила рослая девушка, положив мне руку на плечо. Ее крупная грудь спокойно колыхалась у самого моего лица. Другие женщины обступили нас тесным полукольцом.
        - Ты не суетись, - продолжала девушка, расстегивая верхнюю пуговицу моей рубашки, - экономь силы. Спешить тебе некуда. У тебя впереди - вечность…

1994. Фотография
        Бабушек, торгующих цветами, в Городке не так много. Иной раз не знаешь, где купить букет ромашек в подарок жене или длинный мясистый гладиолус в намек любовнице. Есть, правда, на окраине Городка одни ворота, возле которых с раннего утра собираются бабки с корзинами цветов. Однако букетов ко дню рождения у них не покупают, здесь запасаются цветами только те, кто входит в ворота.
        В этот вечер покупателей было совсем мало, поэтому, когда у ворот остановилась бордовая «восьмерка», все бабки дружно бросились к ней, выставив перед собой пестрые букетики.
        - Цветочки берем, женщина! - наперебой затараторили они. - Вам живых или на подольше? Есть полиуретановые, год стоят, как новенькие!
        Дама, сидящая за рулем «восьмерки» не соблазнилась полиуретаном, а купила, не торгуясь, шесть живых гвоздик. Машина медленно въехала в распахнутые ворота. Кресты и памятники вдоль главной аллеи, идущей от самых ворот, настраивали на торжественный лад каждого въезжающего, и хотя знака ограничения скорости не было, никто из водителей не решался гонять по здешним параллелям и перпендикулярам с большой скоростью. Исключение составлял, разве что, специализированный автобус-катафалк, да и то если шел порожняком. Однако сегодняшнюю норму он уже выполнил. Все, что имело быть зарыто в этот день, благополучно упокоилось, и кладбище чутко дремало вечным сном - до завтра.
        Свернув с аллеи академиков, бордовая «восьмерка» миновала цыганский участок, застроенный гигантскими черномраморными обелисками, на каждом из которых был запечатлен гравировкой покойный барон в полный рост, в собольей папахе, в перстнях, цепях и с мобильником. Следом шли офицерский, исполкомовский, райторговский участки и собес. Совершив еще несколько поворотов и забравшись в довольно удаленный угол кладбища, «восьмерка» остановилась у низенькой оградки, выкрашенной в нежно-зеленый цвет. Дама вышла из машины и, перешагнув оградку, ступила на территорию, хозяин которой улыбался ей с фотографии на памятнике.
        - Ну, здравствуй, Сережа, - голос женщины был тих и деловит. - Я опять пришла. Ведь сегодня наш день, ты помнишь?
        Она наклонилась, убрала с мраморной приступочки под фотографией сухой пучок, бывший когда-то букетом, и положила на его место свежие гвоздики.
        - Могилка-то как заросла! Год ведь никто не был… - женщина вздохнула. - Да и кому тут бывать, кроме меня? Живых-то не помнят, где уж мертвых вспоминать! Вот и зарастают могилки… Но ничего, это мы поправим.
        Она опустилась на низенькую скамеечку, вкопанную в землю рядом с таким же маленьким столиком, и открыла сумочку.
        - Я вот тут семян привезла. Чудная травка! Даже подстригать не надо, никаких бодыльев, репьев, крапивы - мягкий зеленый ковер… Помнишь, как у Чебакова озера, на лужайке? Когда мы сбежали от всех, переплыли на другую сторону, а вернулись только ночью. Как они по всему берегу с факелами нас искали! Как ругались потом последними словами! А мы стоим, счастливые, голые, от холода зуб на зуб не попадает… А на следующий день мы сделали нашу первую фотографию вдвоем. Вот эту,
        - она вынула из сумочки пачку снимков и стала аккуратно раскладывать на столе.
        - Хохочем, как психи! Не помню, чего Славка опять схохмил, он когда фотографирует, всегда такое отмочит - все умирают. Говорит, чтобы лица были счастливые. Да куда уж счастливее! Мы же перед этим еще шампанское пили на лавочке, мороженым закусывали, перемазались, помнишь? На всю улицу ржали! Тогда Славка Морок и предложил запечатлеть этот момент, как самый счастливый в нашей жизни.
        Мы еще смеялись над ним. Чего это вдруг - самый счастливый? Мало ли у нас еще будет их, счастливых? Лето - жаркое, шампанское - холодное, день - свободный, вот тебе и счастье! Но Мороку разве докажешь? С годами, говорит, человек становится мрачнее. Это и по глазам видно, особенно на фотографиях.
        Ну и поспорили вы. Ты же у меня заводной всегда был! «Клянусь, - говоришь, - каждый год в этот день с Галкой вдвоем фотографироваться до самой смерти. А там сравним.» И я тоже поклялась. Молодые, ума-то нет, одни чувства. Что ни обещание
        - то клятва. А если уж клятва - так до самой смерти!
        Вот они, наши снимки. Первые три просто не отличишь один от другого, хоть и на разных скамейках снимались, а один раз и вовсе в Анапе. А вот на четвертой фотографии - глаза уже не те. У тебя взгляд усталый, измотанный какой-то, а у меня…
        Я ведь в тот день про твою рыжую узнала… Ну, не то чтобы узнала, а так, намекнули добрые люди. Не верила еще вот ни на столечко, даже смеялась, пусть, мол, поищет кого-нибудь получше меня! А глаза неспокойные…
        На следующий год опять оба улыбаемся. Но как-то уже не вместе. Ты все окончательно решил и сказал мне в тот день, что уходишь. Такое облегчение в глазах! Будто заново родился. Ну а я… тоже кое-что решила. Потому мы и не ругались совсем, очень даже мирно побеседовали. В первый раз за год.
        Помнишь, я только под конец спросила: как же теперь будет с нашей клятвой? А ты сказал: подумаешь, клятва. Глупость, и все. Я еще спорила, будто уговаривала. Фотографироваться ведь - не целоваться. Может, будем продолжать? Но ты ни в какую. Брось, мол, ерунду городить. С чего это нам до самой смерти фотографироваться? Я, лично, не буду - так ты сказал. И ошибся.
        Когда мне позвонили, что ты в реанимации, у меня прямо сердце упало. Хоть и жили поврозь давно, а все-таки ты для меня - самый близкий человек. Я сорвалась с работы - и в больницу. А там уж Зинаида твоя, состояние, говорит, безнадежное. Поплакали мы с ней вдвоем, чего теперь-то делить? Обе ведь любили… Потом следователь появился, говорит, проникающее ранение черепа острым предметом - топором или штыковой лопатой. Чья работа - неизвестно, ждем, может перед смертью очнется и хоть слово скажет. И мы тоже ждать стали. Ох, знал бы ты, что я за это время пережила! Но ты так ничего и не сказал.
        Уж как Зинаида на похоронах убивалась, как слезы лила, думали водой не отпоим. Но ничего, отошла, через полгода вышла замуж и укатила со своим в Ессентуки. С тех пор на могилке-то и не была, поди… А я вот - здесь. Оградку новую поставила. И фотографию на памятник увеличила. Из нашей с тобой сделана, узнаешь? Из самой первой. Очень ты хорошо на ней улыбаешься! И меня еще любишь… Не то что вот на этих, последних: взгляд пустой, и улыбка не та. Оскал какой-то, а не улыбка. Вообще на себя прежнего не похож, чужой - и все… Но ты не сомневайся, я каждую памятку твою храню, все подарки, письма, открытки и даже вот это!
        Женщина поднялась со скамеечки, шагнула за оградку, открыла багажник машины и вынула небольшую, тщательно заточенную саперную лопатку.
        - Узнаешь острый предмет? - улыбнулась она. - Так ведь и не нашли ее! Потому что хорошо была спрятана, не дома и не в гараже, где шарились, а в лесу, далеко. Я ее сначала в речку бросить хотела, а потом решила - сохраню. Все-таки память!
        Она положила лопатку на стол, рядом с фотографиями.
        - Вот такие дела, дорогой. Не хотел ты клятву исполнять, да исполнил. А я… - она вернулась к машине и вынула из багажника небольшой черный ящичек на треногом штативе. - Мне что теперь делать? Я ведь еще крепче твоего поклялась, и Славка Морок слышал - фотографироваться вдвоем с тобой каждый год, до самой смерти. До самой МОЕЙ смерти.
        Она установила штатив в оградке напротив скамеечки, откинула черную крышку ящика, за которой оказался объектив.
        - Честно говоря, я сама не знаю, что со мной происходит. Наши последние фотографии… я ведь почти не смотрю на них. Не могу себя заставить. Мне страшно. Но это ничего не меняет. Я чувствую, что обязана фотографироваться с тобой каждый год! Понимаешь, обязана! Иначе просто умру! Так что извини, дорогой…
        Она взяла со столика лопату, воткнула ее в могильный холмик и принялась копать. Земля была мягкая, как пух…

1995. Неглиневское кладбище
1.
        Директор Шатохин подписывал бумаги. Перед ним на столе лежала их целая стопка. Василий Трофимович брал верхний лист, читал его, держа в вытянутой руке, морщился каждый раз брезгливо, но все равно ставил подпись. Секретарша Александра Петровна ловко выхватывала подписанное и убирала с глаз долой - в папку.
        Расправившись со стопкой, Шатохин снял очки, широкой ладонью потер лицо, зевнул.
        - Все что ли? - спросил устало.
        - На подпись - все, - секретарша пожала плечами, - а в приемной сидит один…
        - Санкин, пенсионер? - встревожился директор.
        - Да нет, молодой, - Александра Петровна глянула в бумажку,
        - Окользин из КБ…
        - По личному?
        - Говорит, по производственному.
        - Значит, опять склока в КБ! Как пауки в банке, честное слово. Ладно, зови этого, и хватит на сегодня.
        Допущенный Александрой Петровной, в кабинете появился скромный молодой человек с рыжеватой и несколько встрепанной шевелюрой. Смущенно глядя на директора сквозь очки, он поздоровался и представился инженером Окользиным, Сергеем.
        - А отчество? - тепло улыбнулся Шатохин.
        - Юрьевич, - признался инженер.
        - Так-так! - директор указал на стул и, не давая посетителю раскрыть рот, заговорил сам.
        - Хорошо, что вы зашли, Сергей Юрьевич. Расскажите-ка мне, что там у вас делается, в КБ. Когда оснастку под семьсот двенадцатый надеетесь сдать?
        Семьсот двенадцатый заказ был ахиллесовой пятой конструкторского бюро, и Шатохин нарочно упоминал его, разговаривая с конструкторами. Это заставляло их держаться в рамках.
        На этот раз, однако, коронный вопрос не произвел ожидаемого эффекта.
        - Скоро сдадим, - равнодушно пожал плечами посетитель, - Но я хотел поговорить не о КБ…

“По личному,” - подумал директор определенно.
        - Я насчет грубельных печей, - продолжал инженер. - Случайно увидел проект… Мы что, собираемся строить участок в Неглинево?
        - М-м… - Василий Трофимович помедлил, соображая, к чему бы такой вопрос. Проект был давно утвержден и передан строителям. - А что, собственно, вас беспокоит?
        Окользин зябко поежился, глянув куда-то в окно.
        - Нельзя этого делать, - тихо сказал он. - Это опасно. Я сам из Неглинево. И родился там, и в школе учился, и… Ну нельзя! Ей-богу, нельзя!
        - Не волнуйтесь, Сергей Юрьевич, - Шатохин удивленно смотрел на инженера, - никто и не собирается устраивать площадку в самом селе. Она будет в трех километрах, и это совершенно не опасно. Ну не могу же я прямо в городе грубель обжигать, кто мне разрешит? А там болото, земля бросовая, совхоз от нее отказался…
        - Да не бросовая! - перебил его Окользин. - А заповеданная. То есть, заказанная человеку, зареченная, понимаете? Испокон веков люди там не строили ничего, не сеяли, лес не рубили. Потому что это кладбище…
        Шатохин озадаченно уставился на инженера. Про какое-то кладбище на месте будущей грубельной площадки он слышал впервые.
        - И что же, - осторожно спросил он, - там и памятники есть? Надгробья какие-нибудь?
        Окользин, неуютно сутулясь, смотрел в пол.
        - Ничего там нет. Это очень старое кладбище.
        - А каких, примерно, времен?
        - Неизвестно. Нигде оно не упоминается, я специально смотрел архивы в краеведческом. Мне кажется, его и не хотели упоминать. Говорили просто - недоброе место, а кроме неглиневских никто и не знал, почему недоброе.
        - Ага, - оживился директор. - Значит, упоминаний и документов никаких? Ну а сами вы как узнали про кладбище?
        - Мне рассказывал дед Енукеев, а до этого еще - бабушка моя, Мария Денисовна. Когда я мальчишкой был, она предупреждала, чтоб не вздумал туда, на кладбище, ходить.
        Василий Трофимович нетерпеливо отмахнулся.
        - Что вы мне тут: бабушка, дедушка… Бабушка-то, небось, надвое сказала? И потом, откуда там взяться кладбищу? Болото да гнилой осинник. Весной я сам выезжал с комиссией.
        - Не простой это осинник… - задумчиво произнес Окользин. - Это колья проросли…
        Директор осекся.
        - Чего-о?
        Тут только в глаза ему бросился какой-то болезненно всклокоченный вид инженера. Вот и шнурок на левом ботинке не завязан…
        - Колья, - повторил Сергей с мрачной убежденностью. - Когда-то в древности там закопали больше сотни этих… вурдалаков. И каждому в спину вогнали осиновый кол. Иначе от них не избавиться… Но ни в каких источниках не сказано, что будет, если вурдалака раскопать и кол у него из спины выдернуть.

“Э-э, - думал Василий Трофимович, согласно кивая инженеру, - паренек-то - того! Хорошо, если на бытовой почве или, скажем, наследственное заболевание… А ну как признают, что он на работе свихнулся? Вот тебе и производственная травма!”
        - Во всяком случае, - продолжал Окользин, - строительные работы на месте кладбища представляют опасность, и поэтому я предлагаю вообще не строить площадку для обжига грубеля, а приобрести финскую экологически чистую технологию. Установку можно будет расположить здесь, на территории завода. Только понадобится валюта…
        Сергей остановился и впервые поднял глаза на директора.

“И глаза бешеные,” - подумал Василий Трофимович.
        - Скажите, Сергей Юрьевич, - осторожно спросил он, - а вы куда-нибудь еще обращались по этому вопросу?
        - Нет. Куда же я мог обратиться?
        - Ну, не знаю… в отдел культуры, там, в исполком, в облсофпроф, в поликлинику… то есть, пардон, я не то…
        - Вы считаете меня сумасшедшим? - спросил Окользин.
        - Да бросьте вы, другое я имел ввиду, - тон директора не допускал никаких сомнений в его искренности и глубоком сочувствии. Мне ведь мало, понимаете, одного вашего слова, чтобы отозвать проект. Меня и самого спросят: на каком основании? А? Чувствуете? Требуется официальное заключение. Чье? Учреждения, уполномоченного решать вопросы всякой там охраны памятников природы и общества. Справка нужна! А будет справка - мы с вами, конечно, тут же, без разговоров примем руководящее решение. Ощущаете?
        - Д-да, - Окользин неуверенно кивнул и поднялся. - Значит, вы в принципе не возражаете против… э-э… доработки проекта?
        - Ну конечно, не возражаю! Дорогой мой! Все мы должны бережно относиться к нашим кладбищам! Если они имеют место… Словом, желаю вам всяческих успехов и жду в ближайшее время у себя. С полной победой.
        Так говорил Василий Трофимович, провожая Окользина за дверь. Но мысли у директора не были похожи на слова.

“Иди, иди! - думал он, - Пусть вурдалаками твоими да и тобой самим занимаются общественные организации. А у меня на психов времени нет, работы по горло… Ни черта с твоим Неглинево не сделается, туда уже стройматериалы завезли… ”

2.
        Над широкой квадратной прогалиной, появившейся в лесу на месте бывшего болота, поднимались разноцветные дымы. Сизый все еще шел от кострищ, оставленных лесорубами, черный колечками взлетал над глиняными кучами - там деловито покряхтывал бульдозер. У края прогалины приютилась избушка-времянка. Из ее трубы тоже валил дым, но темно-серый, угольный.
        Дверь избушки отворилась, и на крыльцо вышел средних лет мужчина в телогрейке, засаленных брюках с клапанами и новых, не гнущихся еще кирзовых сапогах. Мужчина свернул за угол, постоял там с минуту, жмурясь на закат, а затем уже двинулся дальше - мимо штабелей осиновых хлыстов, по бульдозерной колее.
        От болота осталась лишь мутная лужа, человек в новых сапогах брезгливо форсировал ее по осклизлой доске, взобрался на кучу щебня и помахал бульдозеристу: шабаш! Мощный двигатель сердито взревел в ответ и сразу поперхнулся. Из кабины высунулся молодой паренек-бульдозерист.
        - Ну, Кругалев, оцени! - заорал он на весь лес, видно отвыкнув от тишины.
        Кругалев окинул взглядом стройплощадку.
        - Да-а… - сказал он без одобрения. - Наворотил… И куда же ты, Витек, все торопишься? Сгонял бы лучше в село, понюхал насчет левака. Я в прошлом году вот также недалеко от дачного кооператива котлованил. Так с одних погребов, веришь - нет, столько имел - все лето гулял, чуть в ЛТП меня не посадили. А котлован так под снег и ушел, недорытый…
        Витек потупился. Зарабатывать он любил и желал, хоть бы и по левой, но хитрая наука пока не давалась в руки. За Кругалевым ему было не угнаться. Вот голова! Где копнет, там и бутылка. Денег куры не клюют. Картошку, сало ему прямо домой возят, как академику. Да он академик и есть, пить вот только сильно стал…
        - Ну ладно! - Кругалев махнул рукой. - Слазь, пойдем, картохи намнем… да еще там кой-чего.
        - А чего кой-чего? - опять прокричал Витек.
        - Да не ори! Сдуреешь ты в этой кабине когда-нибудь… Микитыч же из города приехал. Старуха ему насовала разного, и пузырь он спроворил где-то. Все уже нолито-разложено, а этот все пашет, как Лев Толстой. Пошли, говорю!
        - Так а машину-то? - спросил Витек. - Здесь что ли и на ночь оставить? Деревенские чего-нибудь свинтят…
        - Деревенские сюда не ходят, успокоил Кругалев, - Который день сижу - ни одного не видал. Охота им была в такую даль переться за твоим железом.
        Витек пожал плечами, прихватил в кабине телогрейку и спрыгнул на землю. Что-то округлое, гладкое тяжело выворотилось из глины под его ногой. Витек ругнулся было, но вдруг отпрянул испуганно.
        - Ух ты! Кругалев, гляди-ка!
        Возле гусеницы, зло уставившись пустыми глазницами в закат, лежал облепленный песком человеческий череп.
        - Ну что там еще? - нетерпеливо обернулся напарник.
        - Как что! Во! - Витек схватил череп и поднял его высоко над головой, - Черепушка!
        - Тьфу ту, мать честная! - Кругалев болезненно сморщился. - Зачем же ты его в руки-то берешь? Брось, дурак! Вдруг заразный он?
        - Не! - Витек смахнул песок, постучал в костяную плешь. - Окаменел давно, черный весь…
        - Ну и на кой он тебе?
        - Слушай, Кругалев… ты не помнишь, кто это говорил, будто здесь раньше кладбище было? Кто-то ведь говорил! В селе, что ли? Выходит, это правда…
        - Да нам-то какое дело? Нам самое лучшее - зарыть эту штуку, и ни сном, ни духом, понял?
        - Может он и не человеческий, а, Кругалев? Смотри, клыки какие! - Витек задумчиво вертел в руках череп и вдруг острым, как шило, клыком уколол себе палец.
        - Ой!
        - Чего ты? - вздрогнул Кругалев.
        Витек с удивлением рассматривал кровяную бусину на пальце.
        - Н-нет. Ничего… - он забросил череп под бульдозер. - Ладно, пошли. Завтра разберемся.
        Кругалев с готовностью зашагал назад по гусеничному следу.
        - Тут и разбираться нечего, - говорил он. - Соображение надо иметь, парень. Здесь село в двух шагах, магазин, огороды новые нарезают людям, арендаторы богатые, и каждому наша помощь позарез нужна. А узнают в Управлении про кладбище да и перекинут нас с тобой, чего доброго, куда-нибудь в степь голую - ни выпить, ни закусить, ни заработать. Надо оно тебе?
        Незадачливый напарник молчал.
        - Вот то-то! Просек теперь? Эй! Ты слышишь или нет?
        Кругалев на ходу оглянулся и вдруг замер, словно врос ногами в податливый грунт. Витек быстро нагонял его, ступая совершенно бесшумно. Закатное пламя поигрывало в прищуренных, внимательных глазах паренька, и взгляд его больно ожег Кругалева.
        - Вить, ты чего? - испугался он. - Ты в порядке, а? Ты что так смотришь?! - и воздуху не хватило спросить что-то еще, а дохнуть было страшно.
        Витек, стремительно надвигаясь, вдруг широко оскалился, так что стали видны его длинные, влажно сверкнувшие клыки, а затем с голодной жадностью кинулся Кругалеву на горло…

3.
        Сторож Осип Микитыч в который уже раз выглядывал в оконце, выходящее на стройплощадку. Иногда в сумраке за штабелями ему мерещилось какое-то движение, но время шло, а Витька с Кругалевым все не было.
        - От бисовы диты! - в сердцах бормотал старик. - Де ж воны е? Кругалев насилу с хаты пийшов, як водку побачив - а и того нема!
        Дед покачал головой, растерянно посмотрел на богатый, будто в праздник накрытый стол, прислушался.
        - Вже и гвалдозера того не чуть… - сказал он задумчиво.
        В дверь тихонько поскреблись.
        - Га, хлопци! - оживился Микитыч. - Видчиняйте, видчиняйте, заходьте!
        Дверь медленно распахнулась, но никто не вошел. Старик подковылял ближе и увидел на крыльце Витька. Тот стоял за порогом, в тени, словно боялся шагнуть в освещенную керосинкой комнату.
        - Чого це ты? - удивился Микитыч.
        - Кругалева трактором зацепило, - глухо проговорил Витек. - Пойдем…
        - Ой, лишечко! - по-бабьи всплеснул руками Микитыч. - Хиба то ты ёго?!
        Витек не ответил, повернулся и пошел в темноту. Старик, сдернув с гвоздя плащ, поспешил за ним.
        Закат уже отгорел, но на улице еще было видно. Микитыч быстро семенил по гусеничному следу, ему и хотелось и боязно было расспрашивать Витька, а тот молча шел впереди и за всю дорогу ни разу даже не оглянулся.
        Наконец, переправились через лужу. Тут-то и увидел старик вытянувшуюся поперек колеи тень. Кругалев лежал неподвижно лицом вниз.

“Готов, - подумал Микитыч, - Эх, хлопець, хлопець! Що ж ты наробыв?”
        Он подошел к лежащему и перевернул его на спину. Лицо Кругалева было залеплено грязью, но сторож на лицо и не смотрел. Опустившись на колени, он с ужасом разглядывал его разорванное, в клочья растерзанное горло.
        - Та чим же так зачепило?
        Микитыч удивленно повернулся к Витьку и вдруг охнул тихо. Парень смотрел на него глазами, горящими ненавистью. Ничего человеческого не было в этом взгляде, а светилось в нем простое и ясное желание убить.
        Старик попытался было подняться на ноги, но тут обнаружилось, что рука мертвого Кругалева крепко держит его за отворот плаща. Микитыч закричал, рванулся, пытаясь сбросить плащ, и упал. Подвела сторожа давняя армейская привычка застегиваться на все пуговицы. Спасения не было. Мертвец открыл глаза и, оскалив клыки, потянул слабеющего старика себе…

4.
        На центральной (и единственной) площади Неглинева, прямо напротив двухэтажного белокаменного сельсовета, стоит и другое здание, отвечающее ему размером и белизной. Это столовая. Совсем недавно она была отремонтирована, заново отделана внутри, так что все проезжие шофера, уплетая суточные щи, теперь невольно дивились роскошному оформлению зала.
        В тот вечер, однако, суточных щей не было, крахмальные скатерти покрывали столы, и роскошь, царящая на столах, затмила даже искусство неглиневских маляров. Опытный человек по одному только многолюдному оживлению в зале, или хотя бы по деду Енукееву, курившему на крыльце в белой рубашке и галстуке, мог сразу понять, что столовая закрыта на спецобслуживание, кое-где по-старинке еще называемое свадьбой.
        Рядом с Енукеевым стояла его родная внучка Светлана. На деда она не глядела и не разговаривала с ним - сердилась за сегодняшнее. Раз в жизни доверила старому дурню откупорить бутылку шампанского! Один раз! Сегодня в сельсовете на регистрации. Так умудрился ей - свидетельнице! - залить все платье. Вместо того, чтобы кататься с женихом, невестой и свидетелем Вовкой Переходько на братана его машине, пришлось бежать домой, платье сбрасывать испорченное, а подшивать да наглаживать старое - еще школьное.
        Теперь вот стой здесь, гадай, куда этих молодых черт понес. На дворе темно, гости сомлели ждать, повара столовские ругаются, а их все нет и нет. Конечно, если бы Светлана поехала с ними, она бы такого безобразия не допустила.
        На крыльце появилась взмокшая от беспокойства мать невесты.
        - Ну? - только и смогла вымолвить.
        - Не, теть Валь - пожала плечами Светлана, - не видать.
        - Должно, на пасеку поехали, - сказал, пуская дым, дед Енукеев.
        На него Светлана не взглянула, а теть Валь сказала со значением:
        - Вот я покажу пасеку! За дождями распутица такая - того и гляди застрянешь, нет ей вожжа под хвост - кататься!
        - Ты, Валентина, не собачься, - дед добродушно заулыбался, - кончилась твоя над Веркой власть. Отрезанный она ломоть!
        - Как же, дождутся! - начала было мать, но тут в конце улицы мелькнул свет, показались фары автомобиля.
        Материнское сердце отозвалось безошибочно.
        - Ой! Едут мои деточки-и! - тоненько заголосила Валентина и кинулась в зал. Дед поспешил за ней, чтобы надеть оставленный на стуле пиджак с медалями.
        Свадебный “Москвич”, залепленный грязью по самые стекла, пересек площадь и, не останавливаясь, вломился в палисадник под столовскими окнами. Шофер невозмутимо развернул машину прямо на цветах и так остановился, чтобы ближе было идти. Широкий глиняный пласт отделился от кузова и шлепнулся оземь - открылась задняя дверь. Жених, а потом и невеста, хмуро поглядывая на встречающих, выбрались из машины. Вера зашагала к крыльцу, хрупкие розовые бутоны рассыпались под ее ногами.
        Светлана, пребывавшая до сих пор в немом изумлении, не выдержала, наконец:
        - По цветам-то, Верка! Да вы уже нарезались, что ли?
        - Твои они, цветы? - огрызнулась Вера. - Булавку лучше дай воротник заколоть.
        Светлана только теперь заметила, что туфельки невесты испачканы грязью, венок сбился набок, темное пятно расплылось по тонкому тюлю фаты, а кружевной воротник Вере приходилось придерживать рукой.
        - Что с вами? - спросила Светлана. - Перевернулись?
        - Застряли, - коротко бросил, проходя мимо нее, жених, или, вернее, молодой муж Валера.
        Странно, подумала свидетельница. Вроде и не пьяные. Запаха нет, и глаза у них не соловые, а наоборот какие-то колючие, зоркие…
        На крыльцо выскочила старая бабка по линии жениха и взвыла благим матом:
        - А вот и молодой князь с княгинею! Просим милости пожаловать, за столы идти дубовыя, подымать меды медовыя, с отцом, с матушкой, со честные гости, во дом родный… Тьфу!
        Бабка запнулась, отдышалась слегка и добавила уже обыкновенным голосом:
        - Ну не в дом, а в эту, будь она неладна… в столову!
        Бросив “Москвич” с распахнутыми настежь дверцами, подошли братья Переходько: Вовка - свидетель и Николай, владелец машины и “шoфер на свадьбе”.
        - Где застряли-то, Коля? - спросила Светлана, но старший Переходько лишь скользнул по ней быстрым, жестким взглядом, словно сосчитал, и молча прошел мимо.
        - Да что вы все, как неживые?! - обиделась Светлана, - Вовка! Ты можешь толком объяснить, где вас носило полдня?
        - Где новая стройплощадка, знаешь? - буркнул Вовка. - Вот недалеко оттуда на дороге и врюхались. Хорошо, что там строители живут…
        Он обернулся в сторону леса и добавил задумчиво:
        - Трактором выдернули нас. Скоро подъедут, наверное. Мы их пригласили…
        - А чего вас понесло на стройплощадку?
        Вовка все глядел в темноту.
        - М-м да. И чего нас туда понесло?..
        Неожиданно в глазах его загорелись злые веселые огоньки. Он повернулся к Светлане.
        - Уж больно ты любопытная, Светка! Гляди, невесту украдут, пока мы здесь. Пойдем лучше за стол.
        И, склонившись к самому ее уху, прошептал:
        - “Кисло” - то закричат, целоваться будешь, свидетельница? Положено…
        Светлана попятилась от него, ей вдруг стало жутко. Сроду Вовка с ней так не разговаривал. В шепоте его слышалось жадное нетерпение, какая-то даже страсть, что ли… Псих, одним словом.
        В столовой молодых наскоро встретили хлебом-солью - надо было дать невесте да и остальному кортежу почиститься и привести себя в порядок.
        Наконец, уселись за “дубовыя”, на шатких паучьих ножках, столы и принялись гулять. Истомившиеся гости быстро наверстывали упущенное, в жаркой духоте зала напитки испарялись, закуски таяли на глазах.
        Подали горячее. Жених с невестой ничего не ели и не пили, но это никого особенно не удивляло, поскольку на свадьбе так и положено. А вот на свидетеля, отчего-то тоже потерявшего аппетит, здорово наседали. Для вида он подносил иногда рюмку ко рту и тыкал вилку в закуску, но каждый раз лицо его невольно выражало отвращение.
        В разгар веселья с улицы вдруг послышалось кряхтение мощного двигателя, скрипучий гусеничный визг, и к крыльцу, уничтожив остатки палисадника, подвалил огромный бульдозер.
        Трое, одетые далеко не празднично, да еще и в грязных сапожищах, ввалились в зал и остановились в дверях. Жених объяснил, что это и есть те самые спасители, которые выдернули из грязи свадебный “Москвич”. Народ к тому времени находился в прекрасном расположении духа, и объяснение совершенно удовлетворило всех.
        Новым гостям отвели место, поднесли по полному фужеру с чем-то чистым, как слеза, многие тут же и чокнулись с ними.
        Один из строителей, старик в застегнутом наглухо плаще, пригубив из фужера, вдруг крикнул:
        - Кисло!
        Как известно, по заведенной уже в новое время свадебной традиции, требовательный этот крик побуждает целоваться свидетелей, людей, как правило, друг другу чужих, а то и вовсе незнакомых, что особенно пикантно и приятно разнообразит целомудренный обряд бракосочетания.
        Затея веселого старичка понравилась гостям, все дружно подхватили:
        - Кисло! Кисло!
        Светлана, пунцовая от смущения, но готовая, раз надо, на подвиг, поднялась со своего места. Вовка, улыбаясь, подошел к ней и сквозь общий гам тихо шепнул на ухо:
        - Закрой глаза.
        Она повиновалась, положила руки ему на плечи, замерла, стараясь унять внезапную дрожь. Гости перестали кричать и приготовились считать поцелуи. Они видели, как свидетель наклонился к свидетельнице… и вдруг, вместо того, чтобы поцеловать ее в губы, с глухим рычанием зубами вцепился ей в горло.
        Кровь длинно брызнула из разорванной артерии, вызвав чей-то истошный крик. Сидевшие напротив отпрянули в ужасе.
        Свидетель оставил растерзанную шею девушки и, сверкнув окровавленными клыками, повернулся к гостям. Его когтистая лапа потянулась за новой жертвой.
        Неожиданно в зале погас свет, в темноте уже ничего нельзя было разглядеть, кроме одетой во все белое невесты, которая, совершив огромный прыжок через стол, бросилась на горло одному из гостей. Обезумевшие люди метались по залу, опрокидывали столы, пытались бежать через окна или дверь, но везде на их пути вставали вурдалаки - Кругалев, Витек, сторож Микитыч, Вера, братья Переходько, Валерий. Некоторое время спустя к ним присоединилась Светлана, вся в черных пятнах крови, а затем и другие, новые и новые, шум в столовой стал затихать, и к полуночи она была тиха и безмолвна, как склеп.
        Еще через полчаса входная дверь тихо скрипнула. Одна за другой из зала выходили серые, неприметные фигуры и молча разбредались в разные стороны, исчезая в темноте ночных улиц села Неглинева…

5.
        Сергей Окользин проснулся в холодном поту. Да, я болен, думал он, глядя в темноту. Один и тот же кошмар. Каждую ночь. Второй месяц подряд. Это болезнь, тут и разговаривать нечего. Пора, пора, наконец, успокоиться. Успокоиться и не мучиться, тем более, что толку от мук нет никакого.
        Ни один человек не поверил Окользину за эти два месяца, ни одно учреждение не приняло его заявлений всерьез. Отмахивались, отписывались, переталкивали друг другу. И всякий раз тактично, словно бы мимоходом, советовали обратиться к врачу. Окользин уже и не обижался. Прекрасно он понимал, какие мысли у серьезных, занятых людей вызывают его истории про вурдалаков. Он сам бы, наверное, посчитал ненормальным человека, толкующего об опасном кладбище, если бы впервые услышал такое сейчас, а не в раннем детстве, если бы в селе, где он родился и вырос, не бытовало на этот счет особое мнение.
        В село Окользин звонил, писал: и немногочисленной оставшейся там родне, и директору совхоза, но родня не ответила, может, разъехалась, может, забыла его, а директор, человек новый, приняв Сергея за активиста охраны природы, прислал какие-то таблицы, неразборчивые копии решений всяческих выборных органов и прочую пыльную ерунду в толстом пакете. Словом, никакой такой справки, которая бы позволила отозвать проект площадки грубельного обжига, у Окользина не было.
        Пытаясь оттянуть хотя бы начало строительных работ, он снова ходил к Шатохину, но на прием так и не попал ввиду чрезвычайной занятости директора. День проходил за днем, Сергей растерянно бродил по инстанциям, понапрасну вызывая гневные гримасы на должностных лицах, пока однажды не обнаружил под воротами одного из цехов новый нарядный лозунг:

“Заводчане! Вступим в четвертый квартал с собственным грубельным производством!”
        Окользин ахнул. Как в четвертый квартал?! С каким таким грубельным производством?! Неужели…
        Он помчался к директору.
        - Нету, - отрубила Александра Петровна. - Нету и не будет. Уехал на учебу руководителей. Трехдневный курс. Раньше чем послезавтра и ждать нечего…
        Сергей упал на стул возле нее.
        - Но почему? - простонал он. - Какая может быть учеба, когда такой плакат?! И написано - четвертый квартал… Ведь мы с ним говорили про Неглинево! Там что, уже строительство идет?
        - Идет, - сухо ответила секретарша. Что надо, то и идет.
        Пишущая машинка ударила оглушительной очередью, и Сергей, пригибаясь, выскочил из приемной.
        Тут вдруг его озарило.
        "Стоп! - подумал он. - Чего я, собственно говоря, паникую? Раз строительство уже идет, тревоги никто не поднимает, значит все там в порядке и никаких вурдалаков нет. И слава богу. Значит обошлось. Бабушкины сказки оказались бабушкиными сказками. Наплевать и забыть. И спокойно жить дальше. Ура?
        Нет. Рано. Нужна полная уверенность, иначе не выйдет никакого «Ура». Не прогремит…"
        Сергей остановился, пытаясь уловить мелькнувшую было, окатившую его волной страха мысль.
        Черт, а ведь придется туда ехать…
        Хоть и появилась у Окользина надежда избавиться от нелепых кошмаров, но легче ему не стало. Именно так, как в кошмарах и бывает, теперь нужно было отправиться в то самое место, которого он больше всего боялся.
        Да нет там никаких вурдалаков!
        Окользин раздраженно пнул подвернувшийся под ногу камешек.
        И никогда не было. Только он, пуганый в детстве, тихий, невзрачный в юности, и вот теперь ненужный никому полусумасшедший холостяк, мог всерьез воспринимать сказки о вурдалаках. Но и ему пора взрослеть по-настоящему. Нужно ехать в Неглинево и самому убедиться, что вурдалаки - это бред. Убедиться, чтобы не сойти с ума окончательно…

6.
        Автобус уехал, оставив Окользина у поворота на Неглинево. Отсюда до села оставалось еще около четырех километров, которые нужно было пройти пешком, если не попадется по дороге машина из совхоза. Но совхозные шофера предпочитали ездить по асфальту, через фермы, в само же село за все эти годы асфальт проложить как-то не собрались, и Сергей шагал теперь по знакомой с детства, извилистой, вдрызг разбитой грунтовке.
        В одном месте лес вдоль дороги сильно выгорел, из земли торчали обугленные стволы, еще пахло дымом, и даже дорожная пыль имела особый, пепельный оттенок. Картина была настолько мрачной, что Сергей стал оглядываться по сторонам. В этом бессмысленном уничтожении леса ощущалось что-то противоестественное, замогильное, чуждое природе живого существа. Впрочем, выводы делать было рано.
        Гарь тянулась почти на километр, а там, где она кончалась, вся дорога была перепахана, перечеркнута следами гусениц.
        Все-таки люди, подумал Окользин с некоторым облегчением. Боролись с огнем, не дали пожару беспрепятственно губить знаменитые неглиневские леса. Хоть это-то по-людски…
        Деревья скоро расступились, и Сергей оказался у околицы села. Оно, как бывало и в детстве, открылось перед ним сразу во всю ширь, но выглядело теперь совсем по-другому. Детские воспоминания часто обманывают взрослого человека: в детстве дома казались огромными, дни - бесконечными, книжки с картинками - куда интереснее скучных томов.
        Однако тут было другое. Село не уменьшилось, оно опустело и обветшало. Окользин шел мимо брошенных домов, заросших крапивой огородов, заглядывал в окна с выбитыми стеклами и не находил ни единой живой души.
        Вот-вот, невесело подумалось ему. Живых душ нет, а кто вместо них? И все же ничего особенного он пока не заметил.
        Кроме заброшенных попадались и другие дома, имевшие более или менее жилой вид и даже собаку на цепи, но сколько ни стучал Сергей в двери и окна, никто ему не открыл, возможно хозяева были на работе. Псы при виде Окользина сейчас же забивались глубоко в конуру, только пара светящихся пятен испуганно следила за ним из будочной темноты или из-под крыльца.
        Вот это уже было странно. Заливистый лай никогда не утихал в Неглинево, без него село и впрямь казалось вымершим. Что могло так напугать собак? И где, черт возьми, люди?
        Вслушиваясь в нехорошую, напряженную тишину, Сергей прошел почти всю улицу, когда со стороны площади вдруг раздался сиплый рев. К нему присоединился уж вовсе отчаянный вопль и, наконец, сразу несколько голосов сплелись в протяжно завывающем хоре.
        Окользин замер, сразу облившись холодным потом, но уже в следующую минуту понял, что это всего-навсего мычат недоенные коровы. Он двинулся дальше, но гораздо медленнее, сердце его никак не могло успокоиться, и от его бешеного стука темнело в глазах.
        Площадь имела странный вид. Часть ее была огорожена и превращена в загон, посреди которого стоял длинный, наспех сколоченный сарай. Из этого-то сарая, запертого на замок, и доносилось мычание, а лучше сказать плач измученных коров. И снова нигде ни души. По соседству с загоном располагался еще один большой сарай, тоже запертый, но безмолвный. Приблизившись к нему, Сергей едва не задохнулся от сложного запаха гниющего мяса.
        Неожиданно откуда-то из-за угла сарая послышался стон. Вполне человеческий. Окользин кинулся туда и сразу наткнулся на лежащего у стены человека, грязного и оборванного до последней степени. К запаху помойной ямы добавился еще более сильный аромат сивушного перегара. Сергей наклонился и перевернул лежащего на спину. Тот сразу задвигался, замахал руками, принялся бормотать что-то бессвязное:
        - Не надо! Не годный я, видите ведь! Зачем вам? Хоть денек еще дайте! Ну не годный же я сегодня, говорю!!
        Он отчаянно лягался, порывался встать и снова падал, кричал все громче, захлебываясь выступившей на губах пеной.
        Пришлось оставить его. Однако сколько не кружил после этого Окользин по площади, других людей ему обнаружить не удалось. Особенно тяжкое впечатление произвели на него пустые кабинеты сельсовета. Теперь можно было с уверенностью сказать, что в селе происходит нечто небывалое. Но что?!
        Сергей решил отыскать старого своего знакомого, Федора Матвеевича Енукеева, который должен был хорошо его помнить. Еще совсем маленького Сережку брал он с собой в телегу, когда возил молоко с фермы на маслобойку, и даже давал подержать вожжи. Их дружба продолжалась до самого отъезда Окользиных в город.
        Дом деда Енукеева находился неподалеку - возле водонапорной башни. Сергей свернул на знакомую улицу, плавно поднимающуюся от площади в гору. Здесь все было знакомо до камешка, до скворечника на дереве. Хотя сами деревья неузнаваемо разрослись. Сколько раз проносился он по этой улице на санках зимой! Во всем селе не было лучшей горки - гладкая, как зеркало, и длинная - от самой башни можно было катиться по прямой, пока не вылетишь на площадь. Иногда и взрослому человеку доводилось испытать это на себе, если он имел несчастье поскользнуться где-нибудь в верховьях улицы…
        А вот и башня. Круглое строение из потемневшего кирпича возвышалось над окрестными крышами. Здесь должен быть и дом деда Енукеева. Где же он?
        Сергей сделал еще несколько шагов и остановился. Лишь острые обгорелые жерди да печная труба поднимались на месте бывшего дома. Через широкий пролом в заборе пролегла гусеничная колея. Глубокие отпечатки траков были видны по всему огороду. Сергею вспомнилась такая же колея у лесной гари. Что это - следы пожарной техники?
        Он шагнул было к пепелищу, как вдруг откуда-то сбоку послышался сдавленный шепот:
        - Серега! Сюда!
        Окользин испуганно оглянулся. Стебли крапивы, давно изломавшей фундамент водонапорной башни, раздвинулись, и в подвальном окошке показалась голова деда Енукеева..

7.
        В глубине подвала, среди переплетения труб, нагромождения вентилей, ржавых электромоторов и прочего хлама стоял шаткий топчан, покрытый какой-то рваниной.
        Федор Матвеевич усадил Сергея и, помолчав в темноте с минуту, заговорил:
        - Здесь и живу. От самого, как вот дома лишился, так тут и обитаю.
        - А почему? - неуверенно спросил Сергей. - Полно ведь домов пустых…
        - Кхм! Это да, - старик опять надолго замолк.
        - Ты когда приехал? - спросил он наконец.
        - Только что.
        - Так. А куда шел?
        - К вам.
        Дед Енукеев, наверное, хорошо видел в темноте или просто привык к ней, и теперь разглядывал Сергея, поэтому и молчал подолгу.
        - Вырос ты, не узнать. Да… Вот ведь в какое время привел бог встретиться!
        - Что тут у вас происходит? - спросил Окользин.
        - А, - старик махнул рукой. - Долгая история. Понемногу разобъясню, конечно, только ты не торопи меня и сам не торопись. Сразу-то в такое не очень поверишь. Еще скажешь, тронулся, мол, дедушка Енукеев. Только вот что: по селу теперь просто так ходить нельзя. С опаской надо. Ты это запомни…
        - Почему?
        - Да ты слушай, не перебивай. Всех опасайся, хоть будь он брат твой или сват, а почему - поймешь потом.
        - Вурдалаки? - испуганно спросил Сергей.
        Глаза деда сверкнули удивлением.
        - Ты откуда знаешь?
        - Я видел проект грубельной площадки на плане…
        - Какой такой площадки? - не понял Енукеев.
        - Наш завод строит здесь участок обжига, - объяснил Сергей. - Прямо на месте старого кладбища. Вы же сами про него рассказывали!
        - Это… постой-ка, какого же кладбища?… Ах! - старик подскочил, ударившись головой о трубу. - А ведь верно! Как же я сам не скумекал-то? Забыл ведь, начисто забыл про него! Сколько лет прошло. Ай-ай!
        Потирая шишку, он принялся ходить взад-вперед по узкому пространству возле топчана.
        - Ну так точно! Аккурат кладбище и разрыли. Потревожили, значит могилы - пожалуйста тебе! А я-то думал, пришлые какие-нибудь начали. Нет, наши упыри-то, неглиневские!
        Сергей смотрел на него со страхом. Значит, все-таки упыри. Кошмары, преследовавшие его каждую ночь, сбылись. Беда небывалая, невообразимая, пролилась, как серный дождь на село.
        - А какие они, что они делают?
        Старик еще долго расхаживал из угла в угол, бормоча что-то и качая головой, потом сел рядом с Окользиным на топчане.
        - Была бы мне крышка вместе со всеми, - начал он, - как пить дать, да! А что спасло? То спасло, что покурить я вышел. Вот подумай ты! Оно хоть и вредно, доктора говорили, а никак я не мог курить бросить, будто знал, что пригодится еще. И пригодилось…
        Поначалу Сергей никак не мог понять, о чем дед толкует. Но тот, мало-помалу, перескакивая с одного на другое, стал рассказывать, какая беда случилась на свадьбе у дочки племянницы его, и о том, как сам он чудом спасся от вурдалаков, отлучившись потихоньку домой за табачком-самосадом.
        - Всех загрызли до единого, я в окно подглядел. Электричество они там отключили, но на сельсовете-то прожектор горел еще, кой-чего видно… Эх! Светка! Внучка родная! Прямо еле узнал ее. Вся в крови перемазанная, во рту зубищи - во! - дед выставил мизинец. - И как бешенная - кинется на одного, хвать за кадык зубами - готов! Она на другого. Человек шесть на моих глазах так-то передавила. И другие тоже. А один - я ведь узнал его! - сторож со стройплощадки. Надо было мне тогда догадаться, откуда зараза-то идет!
        Ну так вот, сторож этот. Тоже кидался на людей, а потом поворачивается к окну и на меня - зырк! Я, брат, всякого повидал, в жизни-то. Воевал, как-никак, помню разное. Но тут, веришь, перепугался, как в детстве. Да и нельзя не испугаться. Только что был человек - и нет его, а вместо того смотрит на тебя… не знаю, как и сказать. Зверь! Хуже зверя, тот хоть жив, а этот - видно, что мертвец. Камень оживший так не испугает!
        Словом, пустился я бежать, да сгоряча-то в свою же хату и прибежал. Но те уж заметили меня и узнали. Вот о полночи слышу - тарахтит. А бульдозер-то я еще у столовой приметил, когда с куревом шел. Он меня и насторожил первым делом. Это, думаю, что еще за оккупант такой - въехал в самый палисад… Да. Так о чем, бишь я? А! Ну слышу, значит, бульдозер на улице. Я дожидаться его не стал, потихоньку со двора да и сюда. И что ты думаешь? Спалили дом-то, проклятые! Огород перерыли весь, стайку разломали, свиней, кур подавили…
        Но потом, правда, ушли. Даже не искали меня особенно, видно, не до того им было. Так и остался я в этом подвале. Живой, как видишь. Расхрабрясь иной раз и на вылазку хожу. Поесть, покурить пока, слава богу, раздобываю. А больше все приглядываюсь. Поначалу много народу они погубили. Только и слышен был крик по улицам. А после утихло…
        - Неужели все погибли?! - Сергей схватил деда за руку.
        - Погоди ты! Погибли… Соображай-ка, зачем упырям всех убивать? Сами-то они чего станут жрать? Своих у них теперь достаточно. На телефонах сидят, машины, трактора охраняют, да беглых ловят. Из них-то кровушку и пьют. А кто смирно живет, тех не трогают до поры. А для пущей смирности приказано всю скотину, птицу свести вон там, на площади, и припасы все сдать. Ежедневно отдают каждому, сколько от них положено, не явился - значит беглец. Найдут и загрызут. Только им ведь тоже не резон лишних кровопийц плодить.
        Так вот и живем, будто при новой власти. Уж у них и помощники свои есть из живых. Уполномоченные. Эти на раздаче больше. И все кричат, что, дескать, так справедливее, чем раньше, и что, наконец-то, мол, народ живет под началом своих лучших представителей. Это про упырей-то!
        Ну а я вроде как в подполье, в партизанах, что ли. Правду сказать, не больно-то за мной и гоняются. Наплевать им на все. Скотины сколько переморили, склады гниют живьем. А упырям и горя нет. Днем, бывает, до единого уходят куда-то в леса, свои дела у них там, нежить ведь! Да и леса-то почти загубили вокруг, то зажгут неизвестно для чего, то бульдозерами поломают. Все напропасть!
        - Так надо об этом в город сообщить! - сказал Окользин и почему-то сразу вспомнил, как встречали его в различных городских инстанциях с подобными сообщениями.
        Дед Енукеев махнул рукой.
        - Как сообщишь? По телефонам они сами с городом разговаривают, дескать все хорошо и полный порядок…
        - А выбраться отсюда можно?
        Старик покачал головой.
        - На раздачах хвастаются, что еще ни один не ушел. Кто знает? Может и врут… Я-то сам не ходок. С войны еще кое-как, с осколком, ковыляю. Да ты помнишь, небось. Вот уже, думаю, кто-нибудь помоложе встретиться, тогда…
        Сергей понял, на что намекает дед. Идти, конечно, придется ему. Да и то сказать, не сидеть же тут, в подвале, всю жизнь…
        - Только дело это не простое, - сказал дед Енукеев, - надо хорошенько все обмозговать. Сегодня поздно уже, скоро по улицам шастать начнут, лучше нам не бубнить. Я тебя пока наверх отведу, отдыхай, спи, если сможешь, да только поглядывай, послушивай там…
        По винтовой лесенке старинного чугунного литья они осторожно поднялись в верхнюю каморку, втиснутую между стенкой резервуара и наружной кирпичной стеной. В каморке было узкое окошко без стекла, а главное, на полу, под водомерными трубками немного свободного места.
        - Затаись тут, - шептал дед, устраивая постель из телогрейки и зипуна. - Ночь надо пересидеть. А до утра я чего-нибудь сморокую, покурю вот только.
        Он потрепал Сергея по плечу и, неловко выворачивая ногу, стал спускаться обратно в подвал. Окошек на лестнице не было, и Енукеев не боялся, что его заметят с улицы. Правда чугунные ступени басовито гудели у него под ногами, но старик был глуховат и не придал этому особое значение…

8.
        Окользин остался один. Съежившись на полу под телогрейкой, он беспокойно косился на узенькую полоску неба за окном. Не могло быть и речи о том, чтобы выглянуть наружу, Сергей и так чувствовал себя совершенно беззащитным и словно бы выставленным напоказ высоко над селом. А вокруг уже, наверное, бродили вурдалаки. Одно неосторожное движение…
        Окользин попытался унять дрожь.
        Нельзя сейчас впадать в истерику. Ну страшно и страшно, и нечего об этом думать. Пусть сердце замирает сколько угодно, но голова должна заниматься своим делом - искать путь к спасению. Впрочем, этим занимается Енукеич. Старик велел пересидеть ночь, значит, нужно сидеть и ждать. Ему, конечно, виднее, но ведь так и с ума сойти можно. От перегрева на холостом ходу.
        "А что, если я уже давно свихнулся? - с надеждой подумал Сергей. - Что если все это мне мерещится, и я лежу спокойненько в палате, привязанный к койке?"
        На минуту узенькое окошко башни раздвоилось в его глазах и превратилось в широкие, светлые, забранные, правда, решеткой, окна больничной палаты. А вурдалаков никаких нет, с удовлетворением заключил Сергей, погружаясь в сон…
        И вдруг стылый, протяжный волчий вой донесся с улицы. Окользин открыл глаза. За окном было почти совсем темно, лишь смутные тени облаков проносились через видимый участок неба. На улице было тихо, но Сергея не покидало впечатление, что эхо жуткого воя все еще висит в воздухе.
        Да нет, подумал он, послушав с минуту. Приснилось…
        И сейчас же вой повторился, на этот раз гораздо ближе, где-то у самого подножия башни. Словно кто-то зубами впился прямо в сердце, Сергей и дышать перестал, ему казалось, что он слышит шелест шагов под окнами. Звук то становился явственней, то вдруг оказывался обычным порывом ветра. Мучительно долго тянулись минуты, не прибавляя определенности, доводя нервное напряжение до того предела, за которым рождается отчаянная решимость.
        "Нужно выглянуть, - билась в голове единственная мысль. - Выяснить, наконец, есть там кто-нибудь или нет. Посмотреть хоть одним глазком. Ведь это же нестерпимо!"
        Медленно-медленно Сергей приподнялся на локте, глаза его были теперь вровень с краем окна. Еще немного…
        Улица была пуста. Окользин долго всматривался в каждое подозрительное пятно в тени заборов. Никого. Он придвинулся ближе к окну, осторожно высунул голову, огляделся. Пусто.
        Сергей вздохнул было облегченно, как вдруг легкое шуршание раздалось снова, совсем рядом, прямо-таки над ухом. Он скосил глаза и вдруг задохнулся, не в силах даже кричать. Возле самого окна, цепляясь когтями за кирпичи, висело жуткое человекоподобное существо с огромной остроухой головой, волчьей мордой и горящими по-кошачьи глазами.
        На какое-то мгновенье оба замерли, глядя друг на друга. Чудовищу оставалось только протянуть лапу, чтобы схватить Сергея за горло, но оно медлило, опасаясь, видимо, не удержаться на гладкой стене.
        Только это и спасло Окользина. Он рванулся, рассадив о раму висок, упал на пол и ползком кинулся к лестнице. Взвыли чугунные ступени, Сергей ссыпался вниз, но тут вдруг услышал доносящийся из подвала шум борьбы и жадное утробное урчание на разные голоса.
        "Поздно!" - взорвалось в голове. Сергей остановился. Перед ним была входная дверь башни, как всегда, запертая снаружи на висячий замок.
        Лестница снова загрохотала - сверху спускались. В подвале, судя по звуку, вовсе кишмя кишели. Выхода не было.
        В отчаянии Окользин ударил ногой в тяжелую дверь. Прогнившая доска, на которой крепились петли, неожиданно рассыпалась в труху, а створка, схваченная крестом из металлических полос, широко распахнулась, открывая проход. Какая-то тонкая вертлявая фигура с воплем отлетела в темноту. Путь был свободен.
        И Сергей побежал. Он бежал, не разбирая дороги, прошибая изгороди и перепрыгивая через заборы, не обращая внимание на перепуганных собак, выскакивающих из-под ног, и лишь прибавляя ходу каждый раз, когда бесшумная серая тень бросалась ему наперерез.
        Село вдруг кончилось, в призрачном лунном свете замелькали стволы деревьев. И странное дело - куда бы не свернул Сергей - перед ним всюду открывалась освещенная луной дорожка, будто не было в этом лесу ни травы, ни листьев, ни хвои.
        Ах, да, отрешенно подумал Окользин. Это же гарь…
        Он уже стал выдыхаться, когда впереди мелькнули яркие электрические огни, и в просветах между деревьями стали видны очертания каких-то приземистых строений.
        Сергей остановился. Шума погони не было слышно, возможно, его заглушал ритмичный гул, доносившийся со стороны неизвестного, но судя по всему, промышленного объекта.
        "Куда же это меня занесло? - Окользин тщетно пытался сообразить, с какой стороны от села он находится. - Ферма какая-то, вроде бы… А гудит-то что?"
        Он шагнул было вперед, но сразу же напоролся грудью на колючую проволоку.
        Тьфу ты черт!
        Пришлось идти вдоль. Изгородь привела его к дороге, ведущей от ворот объекта куда-то вглубь леса. За воротами виднелась охранная будка с крохотным темным окошком, по виду пустая. Боязливо озираясь, Сергей вышел на дорогу. Крупный щебень, плотно утрамбованный по колее, ближе к обочине был еще сыпучим, не сцементированным грязью, видимо дорога прокладывалась совсем недавно.
        Окользин приблизился к воротам. Что-то вдруг хрустнуло у него под ногой. Дальние фонари отразились в мелких осколках стекла. Сергей наклонился и поднял тонкую металлическую оправу очков, искореженную, смятую, раздавленную. Страх гнал его дальше, прочь от погони, но что-то в то же время подсказывало, что нужно остаться здесь и разобраться с этим неизвестным объектом за колючей проволокой, с этим подземным гулом и даже с этими очками.
        Наверное, их выронили из проходящей машины. Причем это надо ехать в кузове, да еще чтобы тряхнуло хорошенько. Ну тут-то ясно - как раз перед воротами канава поперек дороги. Непонятно, почему очки никто не подобрал. Оправа дорогая, настоящая «Сана», ради такой стоит притормозить. Если только…
        Со стороны леса вдруг послышался рокот мотора. Окользин кинулся прочь с дороги и спрятался за дерево. Вот заиграл на обугленном глянце стволов свет фар, у ворот остановился грузовик. В кузове были люди. Они сидели на корточках, держась друг за друга и тревожно оглядываясь. Заливисто плакал ребенок.По углам кузова стояли, опираясь на длинные черенки не то лопат, не то вил, четверо несомненных охранников.
        - Господи, - прошептал Окользин. - Опять они!
        Шофер просигналил, и из темной будки выскользнула серая, почти незаметная фигура. Ворота заскрипели, распахиваясь, грузовик тряхнуло при переезде через канаву, а затем, набирая скорость, он побежал по дороге уже по ту сторону колючей проволоки. Впрочем, отъехал он недалеко. У ближайшего же приземистого строения процедура повторилась - грузовик прогудел, распахнулись широкие ворота, и к самому лесу протянулась по земле полоса света - сочные кровавые отблески пламени, бушевавшего где-то в глубине здания. Порыв ветра донес отчаянный одинокий крик, но грузовик уже въехал внутрь, ворота за ним закрылись, и больше ничего не было слышно.
        Сергей прислонился к обгорелому стволу и закрыл глаза, у него дрожали колени. Он не понимал толком, что здесь происходило, но вся сцена с грузовиком была полна некоего зловещего смысла. Ни о чем таком старик Енукеев не рассказывал или даже не знал, а ведь тут, может быть, и творится самое страшное…
        Что за огонь упрятан там, за колючей проволокой? Зачем они везут сюда людей?
        Близкий шорох заставил Окользина вздрогнуть и открыть глаза. Только теперь он сообразил, что ворота объекта все еще распахнуты, и охранник не удалился в свою будку, а находится где-то неподалеку. Но где?!
        Напрасно Сергей вертел головой, пытаясь разглядеть что-либо в темноте. Он видел только черные колонны, обступившие его со всех сторон. Снова накатил ужас, от которого хотелось кричать и бежать, не разбирая дороги. Вот сейчас сзади за плечо ухватит цепкая когтистая лапа…
        В тяжелый гул, доносившийся из-за колючей проволоки, снова вплелся шум мотора. Еще один грузовик показался на дороге, простреливая лес светом фар. И Сергей увидел…
        Вурдалак-охранник действительно был недалеко. Шагах в десяти всего к земле приникла серая тень с угольками вместо глаз. Медленно перебирая лапами, она нюхом шла по следу. По его, Сергея, следу! Мертвец настиг бы его в темноте, и все было бы именно так, как представлялось, но помешала машина. Ударивший по глазам свет вывел Сергея из оцепенения.
        - Гады! - хрипло выкрикнул он и снова бросился бежать.

9.
        Он окончательно потерял представление о направлении и времени. Гарь сменилась болотом, под ногами хлюпало. Потом пошли заросли ивняка и опять лес. Только выбравшись неожиданно на широкую асфальтированную трассу, он немного перевел дух, а затем снова пустился бежать навстречу встающему солнцу, а значит - в сторону города. От попутных и встречных машин он прятался в кустах…

10.
        - Не принимает! Через десять минут селекторное совещ…
        Александра Петровна взглянула на Окользина, и строгие колючие слова застряли у нее в горле.
        Вошедший в приемную инженер был неузнаваем. Прежде всего сажа. Она покрывала его с ног до головы. Одежда была изорвана в клочья. Лицо расцарапано. И наконец - глаза! Человеку с такими глазами не о чем говорить с секретаршей. Окользин прошел прямо в кабинет директора…
        - Так, так. Значит, говорите, вурдалаки? Ай-яй-яй! - Шатохин сокрушенно покачал головой, но Сергей видел, что он едва сдерживает смех. - Со старого кладбища? Да-а. Не доглядели… Что ж они, прямо из-под земли выкапывались?
        - Не знаю, - мрачно произнес Окользин. - Может быть и не выкапывались. Достаточно ведь одного, первого укуса, и цепочка потянется…
        - Вон что! - Шатохин понимающе откинулся в кресле. - И многих при вас покусали, Сергей Юрьевич?
        - Нет. Сам я этого не видел. Мне рассказал дед Енукеев. У него так внучка погибла. И другие родственники…
        - Енукеев, Енукеев… - директор потер подбородок. - Нет, не помню! Живет, говорите, в погребе каком-то?
        - Вурдалаки сожгли его дом, он жил в подвале водонапорной башни, - терпеливо разъяснил Окользин. - Но сегодня, боюсь, загрызли и его…
        Сергей вдруг вспомнил слышанное ночью радостное мычание насыщавшихся мертвецов.
        - Вам нехорошо? - участливо спросил Шатохин.
        Окользина трясло.
        - Нет, нет. Уже все, - сказал он.
        - Да. Так вот Енукев, - продолжал директор, бросив взгляд на часы. - Человек, как я понимаю, престарелый, одинокий. Живет в подвале. Больной наверняка. Можем ли мы безоглядно полагаться на его свидетельства? А вдруг он пьет запоем? Тут не только вурдалаки померещатся…
        - Вы не верите мне? - устало спросил Сергей.
        - Что вы! - воскликнул Василий Трофимович. - Как отцу родному! Только вы ведь ничего и не видели, уважаемый Сергей Юрьевич. Ну напугали вас какие-то хулиганы, вы и приняли их за мертвецов. Правду сказать, рожи такие иногда попадаются, что просто… Ну да что ж делать теперь? Мы с этим боремся.
        - Причем здесь хулиганы? Вы поезжайте сами в Неглинево, посмотрите! На жилье человеческое село уже не похоже. Дома брошены, гарь эта ужасная вокруг…
        - Извините! Лесные пожары имеют место по всей области, завод к ним не причастен. Это первое. Теперь брошенные дома… Это второе. Тут действуют объективные экономические законы. Не всякого сейчас заставишь пахать землю-матушку! Колхозы-то развалили, чего уж теперь жаловаться! Что, в одном Неглинево, что ли, брошенные дома? Да кругом! А мы, - директор простер руки к окну, - мы создаем в деревне дополнительные рабочие места, закрепляем кадры. Погодите, еще назад поедут! Вот мы наладим там подсобное хозяйство, обеспечим изобилие…
        - Да какое изобилие?! - в отчаянии вскричал Окользин. - Там вурдалаки! Они все отобрали, кровь пьют!
        - А! - отмахнулся Шатохин. - Местное руководство критиковать - большого ума не надо. А может быть у них социальный эксперимент? А потом, есть ведь и над ними начальство. В районе, в области, наконец. Если нужно будет, оно отреагирует. Или, по-вашему, там не знают, что делается у них в хозяйствах?
        Сергей пожал плечами.
        - Всякое может быть…
        - Ну вот что, молодой человек! Вы здесь не на митинге. Идите на площадь и там обвиняйте, кого хотите, на свежем воздухе вреда не будет. А здесь у нас производство, давайте без этих штук.
        Директор помолчал, мрачно глядя на Сергея.
        - Ну хорошо, - сказал он, несколько смягчившись. - Хотите, я вам прямо сейчас докажу, что жизнь в Неглинево идет своим чередом, безо всяких эксцессов?
        Сергей удивленно поднял на него глаза
        - Пожалуйста! - Василий Трофимович сунул руку в ящик стола и вытащил горсть черных поблескивавших шариков, чуть больше горошины каждый.
        - Узнаете? - спросил он победно. - Грубель! Первейшего сорта грубелек! Вот так-то, Сергей Юрьевич. Заработал участок-то в Неглинево! На полную мощность. Триста пятьдесят тонн дадим в этом квартале. В понедельник состоялся торжественный пуск, жаль, что вы не в курсе. Я сам и благословил, лично выезжал, из района были представители, пресса… Так что налаживается на селе жизнь, Сереженька!
        И не в силах сдержать законной гордости, Василий Трофимович широко улыбнулся, обнажив длинные, острые клыки…

2000. Пятно
        Что это там, под деревьями? Словно кто-то перебегает от ствола к стволу. Или это ветер гоняет тени? Нет ветра. Тяжелые от снега сосновые лапы нависают над тропой…
        Вот, опять! Да что там такое?!
        Спокойно. Собака какая-нибудь роется в сугробе. И пусть себе роется. А я иду по тропинке. И впереди уже проступают огни. Там - улица, толпа народу, машины, витрины, море света…
        Только бы выбраться к свету!
        Надо было идти в обход, вдоль дороги. Черт меня дернул соваться в этот лес, с его тенями!
        Оно всегда нападает из тени.
        Из самого темного угла.
        Странно, а ведь там совсем не было темных углов. Был белый песок, на который больно смотреть. Он слепил так, как никогда не ослепит этот снег под холодным желтеньким нашим солнцем. Там было другое солнце - пепельно-белое, больное, поливающее голую землю жаром прямо из зенита. И только одна узкая изломанная щель у подножья стены ухитрилась сохранить полоску тени - такую же узкую и изломанную.
        Оттуда Оно и выползло. И убило Фаину.
        Зря я об этом сейчас. Дело прошлое, и ничего уже не исправить. Мало ли кого Оно убило с тех пор? Просто Фаина была первой, потому и запомнилась. Собственно, я помню только свой испуг, оглушительный, долго не проходивший ужас. Никакой картинки в памяти не осталось. Потому что выглядит это всегда одинаково…
        Нет, что-то там все-таки есть, за сугробами. И это не собака. Не стоит себя обманывать. Оно снова появилось, Оно упорно следует за мной и высматривает себе добычу.
        Нашу добычу.
        Потому что убивает Оно только в моем присутствии, только у меня на глазах. Словно пытается сделать мне приятное.
        Но я не хочу! Не желаю, чтобы из-за меня кто-то умирал! Уехать! Срочно убраться куда-нибудь к черту на кулички, чтобы не видеть ни одного человека. Чтобы этой сволочи некого было убивать!
        Хоть это ужасно красиво…
        Альберт Витальевич Щедринский дернул за черный шарик. Бачок всхлипнул и залился весенним журчанием в невыносимом мажоре. Альберт Витальевич торопливо, пока не кончились завывания воды, разворачивал хрустящий целлофан. Руки дрожали.
        - Нашел во что фасовать! - шептали губы в унисон с посвистом затихающего бачка.
        Целлофан раскрылся, но порошок, расползшийся по мятым складкам был по-прежнему недоступен.
        - Чтоб у тебя руки-ноги отсохли! - обиженно хныкал Щедринский, дрожа от нетерпения и страха.
        Ему казалось, что невесомый лист вдруг вспорхнет с ладони и улетит, втянутый в ненасытную ноздрю унитаза. Левая рука прокралась во внутренний карман серебристого концертного блейзера и вытянула зеркальце. Некоторое время Альберт Витальевич бессильно смотрел на трепещущий лист целлофана и зеркальце, в котором мелькали огненные зигзаги. Лампочка никак не хотела замереть под потолком и отразиться в зеркальце как следует.
        - Нет, не могу, - простонал Щедринский, - просыплю!
        Он медленно, боясь вздохнуть, повернулся и с тоской посмотрел на шпингалет. В одной руке зеркальце, в другой - драгоценный лепесток целлофана. А чем же дверь открывать? Альберт Витальевич попытался сдвинуть шпингалет углом зеркальца. Дверь кабинки неожиданно распахнулась, едва не смахнув порывом ветра весь порошок. Зеркальце грянулось о кафельный пол и отразило вместо одной лампочки целый десяток. Щедринский сунул порезанный палец в рот.
        - Руки! Руки беречь! - неразборчиво крикнул он неизвестно кому.
        Туалет был пуст.
        - Наверняка ведь какая-нибудь сволочь припрется… - слабо простонал Альберт Витальевич.
        Но другого выхода у него не было. Другого зеркальца - тоже. Мелкими инвалидными шажками, с дрожащим клочком целлофана в протянутой руке он двинулся к стоявшему в углу столику. Столик был не очень чистый, но лакированный, чем и привлек Щедринского. Выбрав местечко почище, он ссыпал порошок на столешницу, вынул из кармашка визитную карточку и принялся формировать дорожку.
        - И визитка-то ломаная, - бормотал он раздраженно, но, закончив работу, снова сунул карточку в кармашек.
        Визитка была последняя.
        Альберт Витальевич придирчиво осмотрел две ровненьких параллельных полоски порошка абсолютно одинаковой длины и достал кошелек. Нюхать кокаин положено через свернутую в трубочку стодолларовую купюру. Это любой ребенок знает, во всех книгах про это пишут и по телевизору каждый день показывают. Но стодолларовых купюр у Щедринского давно уже не было. Пришлось сворачивать отечественный, довольно засаленный червонец, напоминающий доллары только цветом, да и то отдаленно.
        В коридоре простучали шаги.
        - Да где ведущий-то?! - в серебряном девичьем голосе слышались нотки истерики.
        Альберт Витальевич торопливо вставил свернутый червонец в нос и склонился над столиком…
        В полутемной и чрезвычайно захламленной студии, больше похожей на склад такелажного оборудования, был, однако, один уголок, ярко сияющий свежими красками. Здесь, у фанерной перегородки, оклеенной обоями под кафель, расположился нарядный кухонный гарнитур, плита без единого пятнышка, полки с чистой посудой, сверкающие кастрюли и прочие декорации телевизионной программы
«Кушать подано». Съемочная группа, держась в тени, сосредоточенно смотрела на большой, тщательно освещенный стол, где в обрамлении листьев салата, петрушки и базилика возлежали свеженарезанные колбасы. На границе света и тьмы взбешённой львицей металась высокая, но отцветающая Алла Леонидовна - режиссер программы.
        - Ну что ты стоишь?! - грызла она ни в чем неповинную ассистентку, - На мобильник ему звони! У нас полтора часа на съемку осталось!
        - Да звонила я! - чуть не плача, отбивалась пухленькая Леночка. - Отключен у него мобильник! Две недели, как отключен за неуплату!
        - Чтобы я еще раз связалась с этими бывшими звездами… - медленно закипала Алла Леонидовна, - с этой бездарью, пьянью подзаборной! Ни готовить, ни разговаривать толком не умеет, а строит из себя второго Макаревича! Кулинар! На букву «Х»…
        Тут представление артиста закончилось, поскольку Альберт Щедринский сам вбежал в студию, энергично потирая руки.
        - Время, время, дорогие мои! - он подскочил к столу, схватил нож, луковицу и улыбнулся в камеру. - Почему стоим?
        - Ведущего ждем, - холодно отозвалась Алла Леонидовна.
        - Я давно в кадре! - Альберт Витальевич высокомерно поднял бровь. - Давайте мотор!
        - У вас пудра комками, - заметила ассистентка Леночка.
        - Где?! - Щедринский полез было в карман за зеркальцем, но вспомнил, что зеркальца нет.
        - Вокруг носа, где, - Леночка нехотя укусила бутерброд со спонсорской колбасой.
        - Пардон! - Щедринский быстро утерся рукавом. - Ну все, я готов!
        - А фартук вы не будете надевать? - осведомилась Алла Леонидовна совсем уже ледяным тоном.
        - А, черт! Забыл! - Альберт Витальевич схватил со стула фартук с вышитой на груди надписью «Кушать подано» и принялся торопливо завязывать. - Мало того, что я должен сам гримироваться, - обиженно бормотал он, - так еще и это! Костюмер где?!
        - Костюмера не дали. - Алла Леонидовна говорила с убийственным спокойствием. - Наша программа внеплановая… Кстати, через час мы должны освободить студию.
        - Успеем! - отмахнулся ведущий, прилаживая на голове поварской колпак. - Картошку почистили?
        - Это вы у съемочной группы спрашиваете?
        - Нет, у Господа Бога! - взорвался артист. - Почему я сам должен заниматься реквизитом?!
        - Потому что реквизитора вам тоже не дали! И вообще сказали, что программа идет последнюю неделю.
        Щедринский выронил нож.
        - Кто сказал?
        Алла Леонидовна равнодушно пожала плечами.
        - В координации сказали.
        - Что они там знают! - Альберт Витальевич презрительно фыркнул. - Это вообще не их собачье дело! Пока спонсор дает деньги…
        - Кстати, сегодня звонили от спонсора, - вставила Алла Леонидовна, и Щедринский понял, что сейчас его снова ударят гораздо ниже пояса. - Прошлая программа не понравилась.
        - П-почему?
        - Говорят, вы все время заслоняете гостей. А спонсору как раз нужен акцент на простой народ. Спрашивают, где награждение победителей конкурса.
        Альберт Витальевич задохнулся от возмущения:
        - Это что, моя проблема?! Я им буду рожать победителей? А ассистенты ваши чем будут заниматься? Колбасу жрать?!
        Леночка поперхнулась бутербродом.
        - Я всем разослала приглашения!
        - Ха! Приглашения! Надо было встретиться с каждым! Это ваша обязанность, дорогая
        - подавать гостей передачи прямо к столу!
        - Ага, щас! - Леночка не собиралась сдаваться. - Они все из области! Где я с ними буду встречаться?!
        - Это ваше интимное дело, где встречаться! - грубил Щедринский.
        - Мы работать будем сегодня, или нет? - устало спросила Алла Леонидовна.
        - Это не работа! - взвизгнул Альберт Витальевич. - Это травля актера на площадке! Я не могу один тащить на себе всю программу, да еще отбиваться от идиотских наскоков!
        - То есть вы отказываетесь?
        - Да, отказываюсь! - Щедринский тяжело дышал, - … от чего?
        - От работы.
        - Не дождетесь! Интриганы! Мотор!
        - Мотор идет, - равнодушно отозвался оператор.
        Лицо Альберта Витальевича исказила приветливая улыбка.
        - Здравствуйте, дорогие любители котлет и профессионалы пельменей! - заорал он, глядя в камеру. - Как всегда в это время, с вами программа «Кушать подано» и ее постоянный теле-шеф-повар Альберт Щедринский!!!.. Ага! Потекли слюнки! И не зря, потому что сегодня мы снова будем готовить самые аппетитные блюда из продукции многочисленных спонсоров нашей по-пу-лярнейшей передачи!..
        Итак, Оно вернулось. И сразу два новых убийства. Совсем, как тогда, в Москве. Я-то надеялся, что Его притягивает густонаселенный город. Думал, если уеду в провинцию, то избавлюсь от кошмара. Не тут-то было. Я нужен Ему как свидетель. Оно словно видит моими глазами то, что творит… Нечто бесформенное и бестелесное возникает где-то на самом краю зрения, во всяком случае мне никак не удается точно уловить этот момент. Тень, мирно лежавшая в пыльном углу, вдруг начинает двигаться, набрасывается на человека и заглатывает. Вернее, поедает, как кислота, или пережевывает, как мясорубка. Судя по отчаянным воплям. И по тому, как резко они обрываются… Невозможно рассказать, что я испытываю в эти несколько мгновений. Оно питается моим ужасом, и я чувствую, что ужас доставляет ему еще большее наслаждение, чем кровь и мясо. Но самое страшное, что это Его наслаждение передается и мне…
        Колесников долго брел вдоль решетчатой ограды бывшего зернохранилища, ныне обращенного в съемочный павильон частной телекомпании «Монитор». Судя по состоянию ограды, телекомпания переживала не лучшие времена, во всяком случае с
«Парамаунтом» пока не конкурировала. Ограда была ржавая и щербатая, половины прутьев недоставало. Колесникову, несмотря на его официальный статус, очень хотелось пролезть сквозь дыру в заборе и пойти напрямик к зданию. Но он не рискнул. Уж больно высокие сугробы намело на этой голливудской территории. Павильон сиротливо стоял в самом центре огороженного пространства, а по соседству с ним, под снежными увалами угадывались огрызки свай и кирпичная кладка еще одного корпуса, недостроенного с зерновых времен. Сразу за территорией, принадлежащей телестудии, начинались бескрайние белые поля, с мелкими перелесками, где по ночам, поди, еще волки на луну выли. Это была самая окраина города…
        Да, забрались артисты, подумал Колесников. Ступая глубокой колеей, проторенной грузовиками, он добрел, наконец, до распахнутых ворот и повернул к зданию. Его удивило, что ко второму, недостроенному корпусу тоже шла тропинка, или, скорее, цепочка следов. Кто-то прошел туда-обратно всего несколько раз. Следы огибали едва заметный в сугробах цоколь постройки и терялись где-то за ним. Довольно странно. Что могло понадобиться человеку в этих руинах Продовольственной Программы? Ладно, это потом. Колесников поднялся на крыльцо павильона, потопал ногами, стряхивая снег, и позвонил в дверь.
        К этому времени работа в студии, буквально, дошла до кипения. На плите пускала густые пары большая цептеровская кастрюля со стеклянной крышкой, оператор с осветителями суетились, готовясь снять крупный план блюда, как только оно доварится, а рядом кипятился и плевался не хуже кастрюли раскаленный до последнего градуса Альберт Щедринский.
        - Все! Больше ждать нельзя! Мы же не успеем снять концовку! Давайте, как будто готово!
        - Так оно еще невкусное, - возразила Леночка, сооружая себе бутерброд из трех сортов колбасы.
        - Мне плевать на вкус! - заорал Щедринский, - Мне важен темп, драйв, эмоция!
        - Ну тогда пробуйте, - безжалостно сказала Алла Леонидовна, - только жуйте без отвращения! А то вы мне в прошлый раз загубили крупный план голубца!
        - Чем это?! - всколыхнулся ведущий.
        - Выражением лица! - срифмовала Леночка и прыснула в бутерброд.
        - Та-ак, - Альберт Витальевич пошел пятнами, видными даже сквозь грим. - Прекратится когда-нибудь это издевательство?! Я сегодня же расскажу в дирекции, что вы нарочно срываете съемку!
        - А я расскажу, что у вас палец порезанный! - не растерялась Леночка. - И вас с программы снимут!
        Альберт Витальевич быстро спрятал руку за спину и обвел съемочную группу тяжелым взглядом.
        - Избавиться от меня решили?! Ну мы еще посмотрим, кто от кого избавится! Не советую мне дорогу перебегать, - в глазах его засветился безумный огонек, - никому не советую! Как бы потом не пожалеть!
        Последние слова Щедринский выкрикнул громко, с театральными раскатами, что в драматических спектаклях обычно предшествует появлению нового действующего лица. И действительно - дверь открылась, и в студию осторожно вступил Колесников.
        - «Кушать подано», - произнес он сакраментальную фразу, - это здесь?
        Альберт Витальевич досадливо поморщился, как артист, которому мешают репетировать.
        - С рецептами - в редакцию!
        Колесников покачал головой.
        - У меня не рецепт.
        - А! - оживился Щедринский, - так вас уже отобрали! Вы - гость?
        - Нет, я не гость, - вздохнул вошедший, - Я - участковый.
        - Э-э… врач? - не понял Альберт Витальевич.
        - Милиционер. Участковый инспектор капитан Колесников. Надо бы поговорить…
        В гримерке Щедринский сразу бухнулся на диван, дрожащими пальцами выудил из пачки сигарету и торопливо закурил.
        - Ну как вам наша кухня? - спросил он.
        - Я, честно говоря, мало в этом понимаю, - признался Колесников, - а вот жена постоянно смотрит. Недавно приготовила карпа в сухарях по вашему рецепту - всем очень понравилось - и мне, и жене, и Тимке.
        - У вас сын?
        - Нет, две дочери. И кот.
        - М-да… Я, собственно, имел в виду нашу телевизионную кухню. Вы, наверное, обратили внимание: шум, ругань… На самом деле у нас чрезвычайно слаженный коллектив. Просто это необходимый элемент творческой атмосферы. Для бодрости, так сказать.
        - Да, бывает… - покивал участковый.
        - Так что же заставило бдительные органы окунуться в пучину шоу-бизнеса? - Альберт Витальевич старался держаться развязно, хотя на душе у него было скверно. Мало ли, зачем пришел к нему этот добродушный мент, отец двух дочерей и кота?
        - Нам нужна ваша помощь, - сказал Колесников.
        - Слушаю вас, товарищ… - на этом слове Щедринский споткнулся, но другого не подыскал, - … товарищ капитан.
        - Тут на днях из области поступила ориентировочка… - участковый раскрыл папку и вынул листок бумаги. - В райцентре Довольное пропала продавщица гастронома, Сорокина Вера Павловна, сорок седьмого года рождения. Искали чуть не две недели по всей родне, и вдруг дочь увидела ее по телевизору, в вашей программе…
        - Ну вот видите! И от нас, значит, бывает польза!
        - Не все так просто, Альберт Витальевич. Домой-то она до сих пор не вернулась.
        - Погодите, погодите… - Щедринский защелкал пальцами, припоминая. - Вера Павловна, продавщица? Здоровенная такая тетка? Отлично я ее помню! Снималась у нас в конкурсе рецептов.
        - Когда это было?
        - Когда… - Щедринский посмотрел на большой настенный календарь, весь изрисованный значками и пометками. - Четвертого февраля. Ровно две недели назад.
        - Четвертого? - переспросил Колесников. - Как раз четвертого она уехала из Довольного…
        - Может, у нее родственники в городе или знакомые?
        - Проверяли. Никого.
        - Ну, значит, пристукнули тетку, - легко вздохнул Альберт Витальевич. - Где-нибудь на обратном пути, в электричке. Сейчас это запросто…
        - Тогда было бы тело, - возразил участковый, - а по сводкам…
        - Да ладно вам, по сводкам! - отмахнулся телеповар. - Кто их в наше время считает, покойников! А, может, под снегом лежит где-нибудь в лесополосе, весны дожидается… Эх, жалко бабешку! Готовила, правда, так себе, но зато бойкая была, с прибаутками, анекдот даже рассказала. Мы ее хотели объявить победительницей конкурса, пригласили на следующую съемку, а она не явилась. Пришлось Бесноватого вызывать…
        - Кого? - удивился участковый.
        - А, это фамилия такая - Бесноватый Федя. Единственный наш конкурсант-мужчина. По-моему, тихий шизик какой-то. Но на безрыбье, как говорится…
        - Так… - Колесников оттянул узел галстука и расстегнул воротник рубашки. - Дела-а…
        - Что такое? - встревожился Щедринский.
        Участковый порылся в папке и вынул еще одну бумагу.
        - Гражданин Бесноватый Федор Константинович, шестьдесят девятого…, по заявлению матери, ушел из дома одиннадцатого февраля сего года, и до настоящего времени его местонахождение неизвестно…
        Она сама пошла за мной. Я и не знал, что она идет, пока не услышал, как поскрипывает снег под тяжелыми ее сапогами. Я был уже возле самой дыры, ведущей в подвал. Мне просто хотелось отдохнуть, посидеть в укромном месте, куда никто не притащится даже случайно. Я больше не мог оставаться с людьми, потому что чувствовал: Оно вот-вот появится. И тут - эта несчастная баба.
        - Ой! Извиняюсь! - сказала она. - Я думала, так к выходу короче…
        - Нет, - я старался на нее не глядеть, - так не короче.
        - Смотрю, вы идете, ну и я за вами! Вот дура-то!
        - Угу.
        - А это что у вас тут, склад?
        - Склад.
        - Завалящий какой-то, ни решёт, ни дверей. Не разворовали бы!
        - Не разворуют. Там брать нечего… Хотите посмотреть?
        - Да мне оно ни к чему! - она рассмеялась, прикрываясь от смущения вышитой рукавицей, - Пойду я. На электричку не опоздать…
        - Всего хорошего.
        - И вам счастливо! До сви… ой! Это чего?
        Она увидела что-то у меня за спиной, там, где был пролом в стене. Я не стал оглядываться. Я знал, что это.
        Как всегда, мне только краем глаза удалось заметить первое стремительное движение. Снег вспух бугорком у стены, затем чуть дальше появился еще один бугорок, а потом что-то черное, гибкое вдруг вырвалось из-под снега у самых ее ног, вмиг заплело их и с хрустом рвануло. Она ударилась головой, поэтому не закричала сразу. В следующее мгновение ее втянуло в пролом. Я огляделся по сторонам. Широкий, как поле, обнесенный чахлой оградой двор был пуст. Никто не видел, того, что произошло, и не услышит того, что будет происходить дальше. Из подвала раздался первый надрывный вопль, начиналось самое страшное. Я подобрал упавшую в снег рукавицу с вышивкой и полез в пролом - смотреть.
        - Значит, будем разбираться… - Колесников, словно табельное оружие, вынул вороненую авторучку и передернул колпачок.
        - С кем разбираться? - растерялся Щедринский.
        - С телестудией вашей. Интересно мне узнать, отчего это у вас гости пропадают.
        - При чем тут мы?! - возмутился Альберт Витальевич. - У нас - кулинарная передача! Мы губернаторов не трогаем и с бандитами не ссоримся! Наши гости - это народ! Кому он нужен?!
        - Вот это я и хочу понять. Скажите-ка, а из чего вы готовите ваши блюда?
        Щедринский впился в участкового бешеными глазами.
        - В основном, из филейных частей. Забиваем зрителя пожирнее и нарезаем кусками…
        - Так и записывать? - спокойно спросил Колесников.
        Альберт Витальевич только обиженно сопел.
        - Вы, между прочим, зря иронизируете, такие случаи бывали, - участковый раскрыл блокнот, поставил на листке дату и время. - Но я, собственно, хотел спросить, кто поставляет вам продукты для съемок.
        - А-а… - Альберт Витальевич задышал ровнее. - Ну, разные фирмы…
        - В том числе и конкурирующие?
        - Вы думаете, они нас между собой не поделили?… Ха-ха! - Щедринский горько рассмеялся. - Передачка-то дохлая! Рейтинги никакие. Мы каждого спонсора по месяцу уговариваем, обещаем упоминать через слово, ролики крутить непрерывно, и то они морды воротят!
        - А как насчет участников конкурса? Между ними-то вон какая конкуренция! Ссорятся, наверное, ненавидят друг друга?
        - Это в Голливуде друг друга ненавидят. А наш хлебороб как только в кадр попадает, у него сразу отнимаются руки, ноги и язык. Не они мне, а я им их же рецепт рассказываю.
        - Но Сорокина-то, по вашим словам, была бойкая?
        - Луч света в темном царстве!
        - Может быть, кто-то ей позавидовал?
        - Ну, позавидовал кто-нибудь и что? Убил? За первое место в кулинарии?
        - Всякое бывает, - Колесников пожал плечами, - маньяк какой-нибудь, или наркоман…
        Щедринский бросил на участкового беспокойный взгляд.
        - Вы с ума сошли? Передача и так на честном слове держится, а вы еще с маньяками своими! Не дай бог, слухи пойдут… Нас же прикроют к чертовой матери, и все! А для меня, может, эта программа - последняя надежда…
        Альберт Витальевич уставился в пространство больными глазами.
        - Почему последняя? - спросил участковый.
        - А? - Щедринский с трудом оторвался от своих мыслей. - Как вам сказать… Артист обязан быть на виду, его должны узнавать. Иначе он на хрен никому не нужен.
        - Ну вам-то, Альберт Витальевич, популярности не занимать! - улыбнулся Колесников. - Вы, кстати, почему из Москвы уехали? В нашу-то глушь!
        Щедринский снова испытывающе посмотрел на участкового. Ох, не прост он, этот милиционер!
        - Потому и уехал, - вздохнул Альберт Витальевич. - Лучше быть в провинции ферзем, чем в Москве пешкой.
        - Ну какая же вы пешка! Уж по меньшей мере - конь!
        - М-да, - ведущий поддернул потускневшие рукава своего переливчатого блейзера. - Порубали нас, коней… Там сейчас такая рубка идет, аж башня дымит!
        - Как же! - Колесников сочувственно покивал, - Не знаешь, какой канал смотреть… Сегодня спорт, завтра - погода…
        - Да ведь не один я в провинцию подался, - Альберт Витальевич тянулся за сочувствием, хоть и не доверял участковому. - Вон, осветитель наш, Илья Зимин, тоже, между прочим, не хрен с горы. У самого Никиты оператором был. Подслеповат стал после травмы, пришлось в осветители уйти. Но художник есть художник! Он своими подслеповатыми так свет поставит, как ни один зрячий в Москве не поставит! А вынужден нам тут колбасу освещать…
        - Ну, хорошо, - участковый пометил что-то у себя в блокноте, - вернемся к пропавшим. Вместо Сорокиной вы пригласили на съемку Бесноватого. Кстати, кто, конкретно, его приглашал?
        - Леночка. Это Ассистент режиссера. Она отбирает рецепты на конкурс. Говорит, позвонила ему, он обрадовался, сказал, что обязательно будет одиннадцатого к пяти.
        - И что было дальше?
        - Да ничего не было, - Альберт Витальевич развел руками, - не явился Бесноватый!

… Он пришел за два часа до назначенного срока и так волновался, что не мог расстегнуть пальто. В студии, кроме меня, никого еще не было. Впрочем, я тоже был не один. Весь день мне мерещился быстрый промельк тени из одного неосвещенного угла в другой. Это могла быть крыса. Они забредали иногда в студию, вспоминая, вероятно, ее складское происхождение. И точно: скоро я услышал очень характерную возню за картонными щитами у стены. Маленькое, но живучее существо устраивало там свой маленький быт. Я даже рассмеялся облегченно. Крыса! Просто крыса… В ту же секунду где-то на краю зрения появилось черное размытое пятно и метнулось на шум. Картон колыхнулся, как от ветра, послышался дробный топот маленьких лапок, раздался отчаянный тошнотворный писк и тут же оборвался. Наступила особая, хорошо знакомая мне тишина, в которой, казалось, еще затухает эхо последнего вопля. Я понял, что Оно здесь. Развлекается…
        В эту самую минуту из коридора донесся звонок. Кому бы в такое время? Охранник должен был заступить только вечером, поэтому я сам пошел открывать дверь.

…Он стоял на крыльце и, казалось, дрожал от холода. Пальтишко на нем и впрямь было не по сезону короткое и ветхое, но из-под вытертого драпчика выглядывал воротник белой рубашки и галстук.
        - Слушаю вас, - сказал я без всякого радушия.
        Он даже отступил в растерянности, попытался что-то сказать, но лишь промычал нечто нечленораздельное.
        - Вы к кому? - грозно спросил я.
        Мне вдруг захотелось, чтобы он испугался и ушел отсюда, дурачок, пока не поздно. Но он не ушел, а дрожащими пальцами принялся расстегивать пальто. Далеко не сразу ему удалось справиться с верхней пуговицей, вторую он просто оторвал, но, наконец, добрался до внутреннего кармана и протянул мне какой-то клочок бумаги. Я долго вертел его в вытянутой руке, с трудом разбирая буквы.
        - Бес… Бес… но… ватый. Это что, справка?
        Он замотал головой.
        - Н-нет. Это фамилия такая - Бесноватый… Моя.
        Я, наконец, понял, что держу в руке разовый пропуск в студию.
        - Ах, вы у нас гость… - у меня вырвался тяжелый вздох.
        Только бесноватых гостей мне сейчас не хватало…
        - Что ж вы так рано, господин Бесноватый? Съемка в пять часов.
        - Я пораньше… - выдавил он, - не опоздать… чтобы.
        Лучше б ты опоздал, подумал я. Навсегда. Ну чего ты лезешь навстречу злой своей судьбе? Беги!
        Но сказал другое.
        - Знаете… павильон еще не готов. Монтаж декораций. Придется вам погулять два часа…
        Не то чтобы я твердо решил его прогнать, просто во мне вдруг проснулся спортивный интерес: добьется он своего, или его еще можно спасти?
        - А п-посмотреть нельзя этот… монтаж? - заикаясь, спросил он. - Я м-мечтал… всю жизнь.
        До чего же увлекательно наблюдать, как упорно ищет мышь вход в мышеловку! …
        - Нельзя, - отрезал я. - Не положено по технике безопасности.
        - Жалко, - понурился он, - ну ладно, я подожду. Только… может быть, в коридоре? А то холодно.
        Очень это было забавно. И все же я решил стоять до конца.
        - Можно, конечно, и в коридоре. Если не боитесь.
        - Ч-чего не боюсь? - испуганно спросил он.
        - Перегореть, - пояснил я. - Когда долго ждешь в коридоре, волнение постепенно возрастает. К началу съемок некоторые актеры доходят до полной непригодности. А вы, я вижу, уже сейчас волнуетесь.
        - Да, да, - он стал поспешно застегиваться, - тогда, конечно, не надо…
        Я понял, что нащупал больное место.
        - Вам бы отвлечься. Не думать о направленной на вас телекамере (в его глазах отразился ужас)… В кафе посидеть. Тут, кстати, есть одно, всего три остановки на троллейбусе.
        - Точно, - заторопился он, - три остановки… в кафе… Спасибо! Извините!
        Закрыв за ним дверь, я вернулся в студию. Там было тихо и сумрачно.
        - Эй, ты! - крикнул я, обращаясь к картонным щитам у стены. - Мяса ждешь? Не дождешься, сволочь! Уехало мясо! На троллейбусе…
        Ответа не было. Да я и не рассчитывал на ответ. Знал, как терпеливо Оно умеет ждать. Не эту добычу, так другую. Не сегодня, так завтра. Оно обязательно дождется своего, что бы я тут ни кричал. И меня же еще сделает соучастником. Гадина!
        С разбегу я пнул крайний щит, хотя знал, что за ним никого нет. Картон глухо треснул и медленно отвалился от стены. На нем был изображен человеческий силуэт, видимый только наполовину. Вторая половина тонула в сплошном черном поле. «Пора выходить из тени» гласила надпись на плакате.
        Я испугался. Нехитрая госреклама, призывающая всего-навсего честно платить налоги, показалась мне вдруг наглым, вызывающим посланием с того света - запиской от моего чудовища. Ему не терпелось. Ему было пора. Силуэт человека, наполовину пожранного темнотой, ясно давал понять, чем Оно собирается заняться. Я быстро посмотрел на часы. С минуты на минуту мог прийти кто-нибудь из съемочной группы. Хорошо, если сразу все - Оно не нападает на большие компании - а если придет только один? Господи, что я тут делаю?! Это не Бесноватому, а мне надо бежать, отсидеться где-нибудь в укромном уголке и вернуться, когда все будут в сборе!
        Хорошо еще, что есть у меня такой укромный уголок. Там, в подвале недостроенного корпуса, сумрачно, но тихо, и припасены ящики, чтобы не холодно было сидеть. Там мы будем одни - я и Оно, и ни за что на свете не выйдем из тени. Раньше времени…
        К концу разговора Щедринский совсем расклеился. Он пропускал вопросы мимо ушей, смотрел в одну точку и думал о чем-то своем. Колесникову никак не удавалось вывести его из ступора.
        - Ну ладно, вы, я вижу, устали, - участковый поднялся, - пойду, побеседую с коллективом…
        Он открыл дверь и, уже шагнув за порог, оглянулся.
        - …А потом вернусь, и продолжим!
        Альберт Витальевич не отреагировал на его слова. С испуганным изумлением он смотрел куда-то мимо, в темноту коридора.
        - Что там такое? - Колесников уловил краем глаза какое-то движение, но, обернувшись, заметил только длинную, угольно-черную тень, скользнувшую по полу.
        - Кхм… кошку держите? - спросил он Щедринского, просто так, чтобы справиться с холодком, внезапно пробежавшим по спине.
        - Кошку? Н-не знаю… - ответил тот почему-то шепотом.
        - Хорошо. Разберемся! - участковый решительно закрыл дверь и направился в студию.
        Здесь он застал почти всю съемочную группу за накрытым столом, только двое рабочих лазили по колосникам, натягивая от пола до потолка необъятных размеров синее полотно.
        - Чайку выпейте, товарищ капитан! - пригласила Алла Леонидовна и тут же по-хозяйски распорядилась:
        - Леночка! Подай, киска, сервизную чашку из реквизита. Илюша! Сзади тебя стул свободный. Передай товарищу. Вам с чем бутерброд? Салями, сервелат?
        - О! Да у вас тут прямо пир горой! - Колесников не стал ломаться и подсел к столу, тем более, что собирался еще кое-что узнать от съемочной группы.
        - Спонсорская продукция, - пояснила Алла Леонидовна. - До следующей съемки все равно не доживет, так что поневоле приходится пировать. Праздник живота, так сказать. При наших-то зарплатах на свои не погуляешь! А у вас как, в милиции?
        - М-да, - Колесников покивал, - тоже на сервелаты не хватает…
        - А го-орят, сейчас в милиции хо-ошо платят, - сказала непрерывно жующая Леночка, подавая ему чашку чая и тарелку разноцветных бутербродов. - У меня о-ин знакомый в РУ-ОПе служит, так он…
        - Ну, сравнила! - хохотнул маленький востроносый оператор. - То в РУБОПе, а то участковым! У меня жена, например, участковый врач. Ну и что? Ходьбы двадцать километров в день, а денег - шиш! Правильно я говорю?
        - Есть такой эффект, - Колесников улыбнулся.
        - Серьезно? - удивился осветитель Илюша. - А в Москве участковый - самая выгодная должность.
        - Да уж куда нам до москвичей! - съязвила Алла Леонидовна, не переставая подкладывать Колесникову яства, - вы, товарищ капитан, постромы попробуйте! Это новый сорт, просто чудо…
        - Спасибо.
        - В Москве ж регистрация нужна… - продолжал Илюша, - А регистрацию участковый дает. В том числе и кавказцам. Вот они там на джипах и катаются…
        - Кавказцы? - глазки Леночки расширились, насколько позволяли щеки.
        - Участковые, - пояснил осветитель. - Кавказцы-то - само собой…
        - Скучаете по столице? - спросил Колесников.
        Он понял, что это и есть Илья Зимин, бывший оператор самого Никиты. Знать бы еще, кто такой Никита…
        - Скучаю? - Зимин прищурился на него подслеповатыми глазами. - Нет, пожалуй. Чего уж теперь скучать?…
        - Правильно, Илья! - ввернул востроносый, - Чего по ней скучать? Грязь, грохот, суета! Верно я говорю?
        - Угу, - легко согласился Зимин. - Я свое отсуетился.
        - Ну почему же? - участковый понял, что Илью будет нетрудно разговорить. - В вашем возрасте на покой как будто рановато!
        Зимин покачал головой.
        - Вы не в курсе, наверное…
        - Кое-что слышал. Говорят, у вас очень высокая квалификация…
        - Была, - уточнил Илья.
        - Серьезная травма? - Колесников деликатно кашлянул. - Вы извините, что я такие вопросы… если неудобно, то…
        - Да ничего! - Илья махнул рукой. - Я уж всем рассказывал. Снимали мы в Каире один боевичок…
        - С Никитой? - небрежно осведомился участковый.
        - С ним, - Зимин кивнул. - Ну, как всегда, полтонны пиротехники - шашки, пакеты, даже магний, в общем, решили грохнуть, как следует, и грохнули. Полыхнуло так, что у меня в обоих глазах теперь слепое пятно. Врачи говорят - поражение сетчатки. Там, в пустыне, где у нас площадка была, оказался склад оружия, что ли, или химии какой-то.
        - Что ж они, не могли выделить вам место для съемок побезопаснее?
        - Да склад-то подпольный! Все было запрятано в древней гробнице, никто про нее и не знал, иначе, конечно, нас туда и близко бы не пустили. Гробницу, понятно, разметало, археологи до сих пор по камешку собирают. Но самое удивительное, что от взрыва никто не пострадал… кроме меня, - Илья вздохнул. - Я-то с камерой ближе всех стоял, как герой! Вместе и погорели. Камеру - в утиль, меня… в общем, тоже…
        - М-да… - Колесников помолчал сочувственно. - А что, Щедринский тоже там был?
        Осветитель очень удивился.
        - Нет. С чего вы взяли?
        - Ну… просто подумал, раз вы вместе перевелись из Москвы…
        Илья протестующе замотал головой.
        - Мы не вместе. Я с ним только здесь и познакомился.
        - А он не говорил, почему уехал?
        - Нет.
        - А вы как думаете? - настаивал участковый.
        Илья насупился.
        - Понятия не имею! Почему бы вам у него не спросить?
        - Он натворил что-нибудь? - шепотом спросила Алла Леонидовна.
        - Ну что вы! - Колесников беззаботно рассмеялся. - Просто я расспрашиваю обо всех понемногу. У Альберта Витальевича - о вас, у вас - о нем…
        - Но зачем? - не унималась Алла Леонидовна. - Ведь что-то же произошло, раз вы ведете расследование!
        - Я? - очень натурально изумился участковый. - И не думал! Это прокуратура расследования ведет, а я могу только расспрашивать. Вот, например, давайте вспомним, чем занимались все присутствующие неделю назад, то есть одиннадцатого февраля…
        Я запер тяжелую металлическую дверь павильона и, на ходу одеваясь, побежал к своему укрытию. Узкие щели, чернеющие в сугробах под снежными козырьками, делали его похожим на замаскированный блиндаж. Последний ДОТ недобитой армии. Отсюда только белым флагом махать… Но я ничем махать не собирался. Для меня это не ДОТ и не блиндаж, а убежище. Убежище от людей, потому что от моего врага мне все равно не убежать…
        Едва шагнув в пролом, я понял, что и убежища из моего подвала не вышло. В нос ударил запах табака, от всех щелей протянулись лучи, в которых слоями плавал дым. В самом темном углу что-то булькнуло, послышался сдавленный кашель.
        - Кто тут? - я пошел на звук, нащупал в темноте ветхий драпчик и вытащил его ближе к свету.
        - Извините, - просипел Бесноватый, - я, буквально, один глоток! Для храбрости…
        В одной руке он держал початую бутылку водки, в другой - пластиковый стаканчик.
        Все понятно. Парень решил сэкономить на кафе и по врожденной своей стеснительности забрался в подвал - подальше от людских глаз. Вот, скромняга! Ото всех спрятался. Кроме судьбы…
        - Чего уж там глоток, - сказал я, - наливай по полной!
        Густая тень неслышно прошла вдоль стены, погасив несколько дымных лучиков, и остановилась за спиной Бесноватого. Я поспешно забрал у него бутылку.
        - Давай подержу. А то еще разольешь…

… Колесников уже собирался выйти на улицу, когда позади послышались торопливые шаги. В конце коридора показался востроносый оператор. Он очень спешил, но все же сначала тщательно закрыл за собой дверь в студию и только потом подал голос:
        - Товарищ капитан! Постойте! Вы, что, уже уходите?
        - Нет, еще вернусь. Снаружи вот только гляну, как и что…
        - Да нечего там глядеть! Я знаю, кто вам нужен!
        Участковый отпустил ручку двери и повернулся к нему.
        - Надо ли понимать, Игорь Сергеевич, что вы можете сообщить конкретные факты? Никаких личных счетов и обид?
        Оператор так энергично тряхнул головой, что на ней торчком поднялся жиденький белобрысый вихор, прикрывавший раннюю лысину.
        Колесников вынул блокнот.
        - Слушаю вас. Только факты.
        - Во-первых, пьет запоями. А возможно и нюхает!
        - Так, - Колесников в раздумье постучал ручкой по бумаге. - Ну и что?
        - Как - что?! - удивился Игорь Сергеевич. - Остальные-то - нормальные люди! А этот - мутант какой-то! Не дождемся, когда его, наконец, с программы уберут!
        - И каким же образом это связано с пропажей людей?
        - Да черт его знает, наркомана, что ему в голову может прийти! Между прочим, он к Леночке… - тут оператор понизил голос и привстал на цыпочки, потому что был невелик ростом, - … к нашей Леночке приставал с непристойностями в особо извращенной форме…
        - Это как?
        - Во время еды.
        - Ужас, - согласился капитан, представив.
        - Да разве только к Леночке! - негодовал Игорь Сергеевич.
        - Что, неужели и к Алле Леонидовне?!
        - Нет, - оператор потупился. - Ко мне…
        Когда Колесников, наконец, вышел из павильона, было уже совсем темно. Галогеновый фонарь над входом бросал на снег широкий клин света, но остальная территория бывшего зернохранилища погрузилась во мрак. Закрутившая к вечеру поземка обещала скоро превратиться в настоящую февральскую метель.
        - Ай-яй-яй, как нехорошо!
        Участковый заторопился. Он наскоро осмотрел павильон снаружи и бегом направился к тропе, что вела через сугробы к недостроенному корпусу. Эта почти нетоптаная стежка еще днем показалась ему странной. Кому и что могло понадобиться там, где торчали лишь огрызки бетонных свай да едва начатая кирпичная кладка?
        Обойдя стройку по следу, он обнаружил пролом, ведущий в подвал. Внутри было темно, пришлось светить зажигалкой. Здесь явно бывал кто-то. Дощатый ящик из-под стеклотары был застелен старой газетой. На нем стояла пустая водочная бутылка, рядом валялся пластиковый стаканчик. Разглядеть что-то еще было трудно. Участковый хотел было уже повернуть к выходу, как вдруг заметил на полу среди обломков кирпича какой-то яркий лоскут.Это была расшитая пестреньким узором шерстяная рукавица, явно женская, несмотря на довольно солидный размер. Как раз такие рукавички, согласно ориентировке, носила продавщица Сорокина.
        - Неужели, так просто? - пробормотал Колесников. - Заманили в подвал и убили? И даже прибраться, как следует, не потрудились…
        - Еще не поздно, - сказал кто-то за спиной.
        Огонек в руке участкового дрогнул и погас. Капитан резко обернулся. Бледное пятно пролома заслонила тень. По силуэту невозможно было определить, кто это, но голос показался знакомым.
        Колесников снова чиркнул зажигалкой. Пальцы вдруг стали непослушными, пламя затеплилось только с третьего раза. Впрочем, вошедший не пытался ни скрыться, ни напасть.
        - Ага! - радостно воскликнул участковый. - Вот это кто! Можно было догадаться!
        - Да я и не прячусь…
        А оружия-то при нем нет, подумал капитан.
        - Ну, рассказывай…
        Вошедший покачал головой.
        - Времени нет.
        - Ничего, прокурор добавит! - пошутил Колесников, бочком подвигаясь к пролому. - Не торопись, давай поговорим…
        - Я и не тороплюсь. Это ведь не у меня, а у вас времени нет…
        Участковый, продолжая двигаться боком, незаметно оттирал собеседника от выхода и, наконец, оказался между ним и проломом.
        - Бежать намылился? - он нервно хохотнул. - Все, некуда!
        - Это точно, - пришедший тяжело опустился на ящик. - Бежать мне больше некуда. Везде одно и то же…
        - Вот и рассказал бы все начистоту! - Колесников, поплевав на пальцы, перехватил горячую зажигалку.
        - Бесполезно. Я пытался рассказать кое-кому… из знакомых…
        Последние слова были едва слышны.
        - Ну, - подбодрил капитан, - и что же они?
        - Их уже нет, - сидящий опустил голову.
        Колесников поднял огонь повыше. Этот человек не походил на пойманного преступника. Ни испуга, ни злобы в глазах - только усталость. И уверенность в том, что все останется, как есть.
        - А ты попробуй мне рассказать.
        - Зачем? С вами будет то же самое… - сидящий быстро обернулся, замер, настороженно прислушиваясь.
        - Что будет? - спросил участковый.
        - Сначала будет больно… Очень больно. Но это недолго. Пока не дойдет до позвоночника… Потом чувствительность пропадает - и легче… - глаза, виновато смотревшие на Колесникова, вдруг осветились. - А вы попробуйте сразу, головой вперед! Может быть, получится… Эх, жалко, что оружия-то у вас нет с собой!
        Участковый кашлянул несколько стесненно.
        - С чего это ты взял?
        - Да вы бы его давно уже достали… - задумчиво произнес странный собеседник. - Вот и пригодилось бы - застрелиться. Быстро и безболезненно…
        - Ну вот что, - прервал его Колесников. - Мне эти бредни выслушивать ни к чему, на то есть психиатрическая экспертиза. Пойдем-ка на воздух, а то зажигалка кончается!
        Он решительно шагнул к задержанному, но вдруг поскользнулся на ровном месте, словно наступил на что-то живое, рванувшееся из-под ног. Испуганно вскрикнув, он упал на спину, и огонек в его руке погас окончательно.
        Все лампы в моем доме горят днем и ночью. Каждый предмет, способный отбрасывать тень, освещен, как минимум, с трех сторон. Я выбросил все лишнее, я размыл все тени, но это не помогает. Оно уже не прячется. Оно ходит, не скрываясь, среди бела дня, только черный окрас становится бесцветным при ярком освещении. Стеклянная, почти прозрачная масса неожиданно перетекает через середину комнаты от шкафа к дивану или исчезает под дверью. Много раз я пытался сфотографировать Его или снять на видеокамеру - бесполезно. На пленке ничего не остается. Впрочем, может быть, Оно просто не попадает в кадр. Я решил сделать хотя бы рисунок. Взял карандаш и прямо здесь, в тетрадке, где веду эти записи, стал рисовать.
        Мне удалось сделать только несколько штрихов. Внезапно страшная, обжигающая боль полоснула по ноге. Я вскрикнул так, что посуда в шкафу отозвалась звоном. От колена к лодыжке пролегла темно-багровая полоса. Корчась от боли, я свалился на пол. И увидел уползающую под диван хвостатую тень.
        Оно коснулось меня! Это прикосновение, как ожог кислотой! Теперь я представляю, что чувствуют те, на кого Оно нападает… Но почему - на меня? Из-за рисунка? Оно понимает, что я делаю! И не желает, чтобы Его изображали…
        Я осторожно поднялся и снова сел к столу. Покосился на угол дивана. Там, вроде, спокойно. Ах ты ж, сволочь… больно-то как… Но надо выяснить все до конца. Я взял карандаш и медленно поднес его к бумаге… В соседней комнате вдруг что-то громко хлопнуло, а затем с плеском и хрустом грянулось об пол. Аквариум! Я вскочил так, будто меня снова ошпарило, и бросился туда. Осколки аквариума лежали в луже воды, которая еще бурлила и плевалась паром, докипая. Рыбки, хвостатые мои гурами и меченоски, глазастые телескопы - последняя живность, которая еще могла существовать рядом со мной - лежали теперь раздутые, побелевшие. По комнате расползался отвратительный запах супа.
        Я вернулся к столу, вырвал из тетради лист с рисунком, скомкал и зашвырнул под диван.
        - На, подавись!
        И сейчас же оттуда раздался тихий шелест - то ли сама бумага распрямлялась, то ли ее осторожно потрогали. Когда через некоторое время я заглянул под диван, чтобы установить там еще одну лампу, листка не было.

… Вчера Оно сопровождало меня всю дорогу до работы, и во время этой прогулки я сделал несколько неприятных открытий. Во-первых, люди не замечают Его, когда Оно этого не хочет. Значит ждать от них помощи не приходится. Оно является только мне - между припаркованными у тротуара машинами, в просветах еловых ветвей на бульваре, в оставленной без присмотра детской коляске. Но никто, кроме меня, не видит этого туманного отпечатка, водяного знака, незаметно вписанного в пейзаж.
        Еще одно скверное новшество обнаружилось у самых ворот студии. Навстречу попался прохожий - совершенно незнакомый парень в куртке с поднятым воротником, в глубоко натянутой на уши вязаной шапочке. Он прошел мимо, не обратив на меня никакого внимания, погруженный в собственные полусонные мысли. И вдруг Оно повернуло, потекло следом за ним и скрылось за поворотом. Я не знал, что и подумать. На избавление, впрочем, не надеялся, и, как оказалось, правильно делал. Через час Оно вернулось. Я увидел привычный промельк тени, уползающей на свое излюбленное место в студии - за картонные щиты. Не знаю, что стало с тем парнем, меня это мало волнует. Гораздо неприятней другое. Похоже, скоро Оно научится охотиться без меня. Не наступит ли тогда и моя очередь?…
        Утром следующего дня съемочная группа программы «Кушать подано» снова собралась в павильоне. Нужно было записать недоснятую вчера концовку передачи. Леночка принесла из дома обмотанную полотенцем кастрюлю со вчерашними тефтелями, которые она довела до готовности в собственной духовке, героически преодолев искушение отведать кусочек. Выглядели они, правда, не слишком аппетитно, но зато Альберт Витальевич мог теперь попробовать их без риска для жизни и даже изобразить на лице восторг без особого напряжения актерских способностей.
        Все было готово к съемке: новые спонсорские колбасы нарезаны и разложены на столе в окружении свежей зелени, Илья Зимин ярко и красиво осветил кухонный угол студии всевозможными приборами, дающими верхний, нижний, рисующий и контровой свет, востроносый Игорь Сергеевич вставил в камеру новую кассету и прописал
«матрас» - полосатую разноцветную таблицу, которую всегда записывают в начале кассеты, Алла Леонидовна мяла нервными режиссерскими пальцами первую сигарету. И только ведущий программы Альберт Витальевич Щедринский к съемке был категорически не готов. Выражение, написанное на его лице, ничуть не походило на кулинарный восторг. Откровенно говоря, лица на нем вообще не было. Руки ведущего мелко тряслись, а слова застревали в горле. Гримировать его пришлось Леночке, поскольку сам он только размазывал грим по лицу безобразными полосами. Выйдя на съемочную площадку, он медленно, как в петлю, просунул голову в лямку фартука и сипло выдавил:
        - Я готов.
        - Что с вами, Альберт Витальевич? - Алла Леонидовна выронила сигарету.
        Ей вдруг страшно жалко стало этого неприкаянного человека, напуганного и вымотанного, казалось, до последней степени.
        - Может, участковый вчера расстроил… - предположил Игорь Сергеевич со змеиным сочувствием.
        При слове «участковый» Альберт Витальевич в ужасе схватился за голову.
        - Боже мой…
        - Вы плохо себя чувствуете? Илья, дай ему стул, он упадет сейчас! Лена, воды! - Алла Леонидовна распоряжалась первой помощью не хуже, чем съемочным процессом. - Перерыв полчаса!
        - Одну минутку! - раздался вдруг голос, ничем не уступающий режиссерскому в командных интонациях. - Попрошу никого не расходиться!
        В дверях студии стоял человек средних лет, коротко стриженный, крепко сколоченный, или, как пишут в детективах: «с шеей борца и носом боксера». Его щегольской костюм в мелкую полоску дополняли темная рубашка и светлый галстук, не хватало только шляпы дона Карлеоне и «Томми-гана» в руках. Позади возвышались двое широкоплечих парней, вполне подстать боссу.
        - Старший следователь Савватеев, горпрокуратура, - представился дон Карлеоне, раскрывая на всеобщее обозрение красную книжечку.
        Хлопоты вокруг больного замерли. Да и сам он застыл, судорожно выпрямившись на стуле. Все уставились на книжечку и ее обладателя. Алла Леонидовна озадаченно, по-мужски похлопала себя по карманам, в поисках не то сигарет, не то очков. Леночка раскрыла от удивления свой маленький, в сравнении с общей площадью лица, ротик. Оператор непроизвольно потирал руки. Осветитель Илья, прищурившись, глядел на двух помощников следователя, оставшихся в дверях.
        Савватеев, казалось, был удовлетворен произведенным эффектом. Он вошел в освещенное пространство, ногой пододвинул к себе стул и сел так, чтобы видеть одновременно и тех, кто собрался у стола, и тех, кто остался возле камеры.
        - Увертюры не будет, - сразу же заявил следователь. - В такой ситуации, дорогие мои, миндальничать не приходится.
        Он обвел собравшихся веселым взглядом.
        - Тут у вас засели, видно, крутые ребята. Ничего не боятся! Даже милиции. За две недели четыре человека - как в воду! Это круто… - он покивал с каким-то зловещим одобрением.
        - Почему четыре? - удивилась Алла Леонидовна. - Разве не два?
        - Помолчите пока! - рявкнул Савватеев. - Отвечать будут все! Но только когда я спрошу.
        Алла Леонидовна отпрянула, побледнев, да и вся съемочная группа испуганно переглянулась. Как не похож был этот старший следователь на вчерашнего вежливого участкового!
        - Итак, что же у нас получается? - зловеще продолжал Савватеев. - Четвертого февраля Сорокина Вера Павловна выехала из своего райцентра Довольное для участия в передаче «Кушать подано». В передаче поучаствовала, но домой не вернулась. Неделю спустя Бесноватый Федор Константинович оделся понаряднее и на троллейбусе отправился на съемки той же самой передачи. Домой не вернулся. Жерехов Вадим, лаборант политехнического колледжа, пошел утром на работу и не дошел. Почему? Да потому что дорога его проходила прямо через территорию известной нам телестудии
«Монитор»! - следователь с укоризной посмотрел на всех по очереди, как будто ждал извинений. - И, наконец, ваш родной участковый инспектор, капитан Колесников…
        - Что с Колесниковым?! - изумленно воскликнул востроносый оператор Игорь Сергеевич.
        - Тихо, я сказал! - Савватеев ударил каменной ладонью по крышке стола. Пирамида спонсорских колбас покосилась.
        Следователь встал и обошел притихших телеработников, внимательно их разглядывая, словно посетитель музея восковых фигур.
        - Это я должен спросить, что с Колесниковым, - мягко пояснил он. - И ответит мне на этот вопрос… - он сделал еще шаг и вдруг, резко повернувшись, положил руку на плечо Альберта Витальевича, - гражданин Щедринский!
        Несчастный ведущий вскрикнул, как подстреленный заяц, и опал бессильно. Все смотрели на него с ужасом.
        - А ведь я капитана предупреждал… - быстро заговорил маленький оператор, - этот наркоман на все способен!
        - Не может быть! - Алла Леонидовна бросилась к Щедринскому. - Алька, ты что наделал?!.. Неужели, ради своей передачки?! … Господи!.. - она быстро повернулась к следователю. - Он болен, понимаете? Алкоголик он, и вообще… но совершенно безобидный человек! Его надо на экспертизу! Он не может отвечать за поступки!
        - Вы закончили? - вкрадчиво осведомился Савватеев. - А теперь, если не возражаете, все-таки послушаем гражданина Щедринского, - он подошел к Альберту Витальевичу и взял его за пуговицу. - Так что же произошло на стройке, в подвале? Ты ведь был там… ни-ни, даже не вздумай отпираться! Истоптал весь снег вокруг своими «Катерпиллерами», так теперь уж колись! Ну?
        Альберт Витальевич замотал головой.
        - Я… ничего не видел, - пролепетал он, - только слышал… Это ужасно… Крик… Он кричал, как будто с него кожу… я… я ушел. Я испугался!
        Илья Зимин нащупал позади себя стул и сел. Игорь Сергеевич, стоявший возле камеры, недоверчиво хмыкнул. Следователь похлопал Щедринского по спине.
        - Ну, ну, дорогой! Неужели даже одним глазком не заглянул? Никогда не поверю! Наоборот, у меня есть все основания считать, что ты не только в и д е л того, кто убил Колесникова, но даже хорошо з н а е ш ь убийцу. Иначе, зачем бы тебе было рисовать его портрет?
        Альберт Витальевич недоуменно поднял глаза на следователя.
        - Вот смотри, какую любопытную тетрадку мы нашли на месте преступления! - Савватеев ловко, как фокусник, чуть ли не из рукава вытащил тетрадь в коричневом коленкоровом переплете и раскрыл ее на середине. - Вот подробное описание всех четырех преступлений. А вот и портрет убийцы!
        Неожиданно для всех с места вскочил осветитель Илья Зимин.
        - Где?! - в страшном волнении закричал он. - Не может этого быть! Я же вырвал…
        Следователь, казалось, нисколько не удивился этому странному признанию.
        - Пожалуйста! Можете посмотреть… - он подал тетрадку осветителю, но едва тот протянул за ней руку, как из-под коленкора блеснуло стальное ухо наручников и цепко защелкнулось на запястье Зимина.
        - Иди сюда! - сказал следователь.
        Уверенным борцовским движением он повалил Илью лицом в колбасы, заведя ему руки за спину, сцепил их наручниками, после чего толчком отправил его обратно на стул.
        - Теперь поговорим!
        Вся съемочная группа, включая Альберта Витальевича, ошарашено наблюдала за происходящим.
        - Вы совершенно правы, гражданин Зимин, - продолжал, как ни в чем не бывало, следователь. - Рисунка нет. Вы его вырвали. Ведь это ваша тетрадь, верно?
        Теперь все смотрели на Илью, но он лишь мутно озирался, видимо, сам еще не до конца сознавал, что угодил в расставленную следователем ловушку.
        - Ну, быстрей соображай! - гаркнул Савватеев так, что все снова вздрогнули. - Какой смысл отпираться? Рисунок вырвал, а записи-то остались! - он взял со стола тетрадку и пошелестел страницами. - Интереснейшее, надо сказать, чтение! Прямо жуть берет, честное слово! Хотя, конечно, сразу понятно, что писал человек больной…
        Он бросил тетрадь на стол и вплотную приблизился к Зимину.
        - Будем смотреть правде в глаза, Илья Петрович! Вы - сумасшедший. И это - ваш единственный шанс попасть не в камеру смертников, а в санаторий для психов. Держитесь этой линии, колитесь охотно и весело - тогда вам ничто не грозит.
        Осветитель покосился на него снизу вверх, но промолчал.
        - Я ведь вас и поймал так просто, только потому что вы псих, - втолковывал Савватеев, - Конечно, можно было дождаться результатов графологической экспертизы, но я, знаете, привык работать быстро!
        Следователь оглянулся на Щедринского.
        - Альберт Витальевич простит меня за маленький наезд. Ведь правда, Альберт Витальевич, вы не сердитесь?
        Щедринский поспешно закивал. Савватеев улыбнулся ему поощрительно.
        - Вы действительно не могли видеть того, что происходило в подвале, потому что близко к нему не подходили, - сказал он. - А вот вы, гражданин Зимин, не только подходили, но и внутрь лазили! И не один раз! В связи с этим у меня к вам деликатный вопрос: Илья Петрович, а где тела?
        Следователь навис над Ильей, как скала, готовая обрушиться на голову. Все, кто был в студии, тоже пристально смотрели на бывшего, теперь уже каждому ясно, что бывшего осветителя. Игорь Сергеевич, как истинный телеоператор, на всякий случай незаметно нажал на камере кнопку записи.
        - Так я вас слушаю, - пророкотал Савватеев.
        - Ну… вы же читали дневник, - Илья казался довольно спокойным, - Оно их поглотило…
        - Оно! - с досадой повторил следователь.
        Он жестом согнал со стула Щедринского и уселся напротив Ильи.
        - Конечно, это дело не мое, с психами разбирается судебная медицина, - Савватеев сочувственно развел руками, - Но, если хотите, я не хуже любого Фрейда могу объяснить вам, откуда взялось это ваше «Оно»…
        Илья недоверчиво скривился.
        - Нет, кроме шуток! - заверил его следователь. - Я ведь со всеми вами уже познакомился, узнал о каждом много интересного… - он приятно улыбнулся Щедринскому, отчего тот вдруг снова почувствовал беспокойство. - Но ваша, Илья Петрович, биография - самая интересная. Просто-таки готовая история болезни. Год назад, в Египте, вы пострадали при взрыве - получили сильную контузию. Кроме того, у вас была травма глаз, а именно - поражение сетчатки. Я ничего не перепутал?
        Зимин безразлично пожал плечами. Остальные закивали, подтверждая.
        - Так вот, при поражении сетчатки, - продолжал Савватеев, - человек иногда видит то, чего нет. В глазу у него - большое слепое пятно. В сумерки оно кажется черным, его легко принять, например, за человека, медведя, слона или вообще - за бесформенное чудище, которое ползает где-то рядом, но никак не дает себя разглядеть. А много ли надо контуженному? Один раз померещится, а испуг - на всю жизнь! Вот вам и «Оно»!
        Оператор Игорь Сергеевич, как бы между прочим, тронул кнопку на камере, а на самом деле сделал эффектный наезд на лицо Зимина. Матерьяльчик мог получиться очень интересный.
        - Значит, я сумасшедший… - Илья подвигал скованными руками, почесал правую ногу левой, - … Вижу то, чего нет… - он вдруг поднял голову и злобно посмотрел на следователя. - А кто же тогда их всех убивает?!
        У всякого следователя, который хоть однажды читал Достоевского, всегда готов ответ на этот наивный вопрос подозреваемого. Но Савватеев любил нетривиальные решения, поэтому, вместо того, чтобы ответить, как Порфирий Петрович: «Вы-с. Вы и убили-с», он просто схватил Зимина за ворот своей железной десницей и проорал, брызгая слюной в лицо:
        - А вот это ты мне сейчас и расскажешь, псих долбанный! Веди, показывай, куда милиционера девал! Быстро встал!!!
        Такие вот внезапные изменения стиля в свое время и сделали рядового следователя Савватеева старшим. Мало кто из подследственных выдерживал его долго - кололись, как миленькие. Однако в случае с Зиминым безотказный метод сбойнул. Вместо того чтобы потерять от испуга всяческую волю к сопротивлению, Илья вдруг с отчаянным криком толкнул следователя ногами в живот, упал вместе со стулом назад и, перевернувшись через голову, снова оказался на ногах. Он сейчас же бросился бежать, но не к двери, где его ждали двое широкоплечих помощников Савватеева, а совсем в другой угол - туда, где у стены стояли картонные щиты. Все, даже следователь, в первый момент растерялись, и только Игорь Сергеевич, повинуясь операторскому инстинкту, резко повернул камеру вслед бегущему и припал к окуляру.
        Илья ногами разбрасывал, мял и крушил картонные декорации, приговаривая:
        - Выходи, сволочь! Покажись! Пора выходить из тени!
        Большой щит с изображением человека, наполовину поглощенного тьмой, отделился от стены и бесшумно лег на пол, словно перевернулась последняя страница недописанной книги. Дальше ничего не было. Голая стена, расчерченная жирными линиями электропроводки.
        - Здесь… где-то здесь, я знаю… - лихорадочно шептал Зимин.
        Он пинал стену, толкал плечом, бился головой.
        - Ну хватит, - сказал Савватеев. - В камере будешь бодаться! Забирайте, - он кивнул помощникам.
        - Сейчас, сейчас… Оно здесь, вы увидите! - Илья вдруг схватился зубами за провод и рванул, что есть силы.
        - Выплюнь, дурак! - крикнул следователь.
        Помощники, подбежав, схватили Зимина, чтобы оторвать от кабеля, но в этот момент полыхнуло. Все трое отлетели от стены и растянулись среди обломков декораций. Длинная извилистая молния пробежала по обвисшему кабелю, откуда-то сверху посыпались искры. Ряды больших осветительных приборов, установленных под потолком, вспыхнули с неестественной яркостью. Один из них вдруг сорвался с кронштейна и, продолжая рассыпать искры, медленно, как тяжелая авиабомба, пошел к земле.
        - Илья!!! - истерически закричала Алла Леонидовна.
        Но Зимин был без сознания. Белый огонь в оправе из черного металла ударил его прямо в лицо. Последняя вспышка показалась всем самой яркой, может быть потому, что после нее наступила полная тьма.
        Некоторое время было тихо, затем послышались частые безудержные всхлипывания.
        - Прекратите, Щедринский! - сказал следователь.
        По стенам заметалось светлое пятно. Один из помощников Савватеева включил фонарик.
        - Готов, - сказал он, направив луч на Илью Зимина.
        - Господи, что же это?! - прошептала Алла Леонидовна.
        - Я боюсь! - подала голос Леночка.
        - Никому ничего не трогать! - скомандовал Савватеев. - Всем выйти в коридор. Перегудин, посвети!
        Сам он тоже включил фонарик и подошел к оператору.
        - Давай.
        - Иду, иду! - заторопился Игорь Сергеевич.
        - Кассету давай! - остановил его следователь.
        - Какую кассету? - остренький носик оператора зарделся.
        - Вместе с камерой заберу, - ппригрозил Савватеев.
        - Ах, кассету! - сразу сообразил Игорь Сергеевич. - Пожалуйста! Понимаю, вещественное доказательство… А вы потом вернете?
        - Нет, - отрезал следователь.
        - Но почему?! - оператор возмутился. - Что тут секретного? Обычный несчастный случай!
        - Несчастный случай меня не волнует, - сказал Савватеев, пряча кассету. - А вот секретные методы ведения следствия снимать нельзя…
        В коридоре все, включая Леночку, закурили.
        Щедринский все еще всхлипывал, ломал дрожащими пальцами сигареты и бормотал раздраженно:
        - Уеду к чертовой матери… В гробу я видал такую работу…
        Леночка тоже вытирала слезы, только старалась не размазать тушь.
        - Ах, Илюша, Илюша… - вздыхала Алла Леонидовна, глядя сквозь зарешеченное окно на снежную равнину с разбросанными по ней перелесками, - …ведь это же в голове не укладывается!
        Она обвела печальным материнским взглядом остатки своей группы и с удивлением остановилась на операторе.
        - Игорь! А ты чего глаза трешь? Из-за кассеты расстроился?
        - Да нет, - ответил тот, жмурясь и тряся головой, - что-то никак не оклемаюсь после вспышки. Стоит какое-то пятно в глазах - и все тут!..

2002. Тележкин и сыновья
        Каждый год мы собираемся у нашей Аси Фаизовны всем классом. Ну, всем - не всем, но человек десять - пятнадцать всегда бывает. Без мужей и жен, понятное дело. Какие жены - мужья в десятом «А»? Вот они, наши девчонки, и мы вот они - их мальчишки. Можно дружить, дергать за косички и чубы (у кого еще есть, за что ухватиться), и даже ухаживать - в этом особый юмор. Все равно ведь никто всерьез такие ухаживания не воспринимает, ведем себя, как детвора. Правда, выпиваем и закусываем по-взрослому, и Ася, которая раньше нас за это гоняла и вызывала родителей, теперь тосты произносит.
        Почему-то встречи с одноклассниками гораздо интереснее всяких там корпоративных вечеринок и дней рождения. Может быть, потому, что встречаются не обрыдло-вежливые сослуживцы и не родня ежедневного употребления, а люди, которых не видел целый год, а кого и дольше. Им есть, чего порассказать, есть, чего вспомнить, им действительно интересно, как у тебя дела.
        - Мальчишки, наливайте! Зыкин, ты чего сидишь? В десятом классе тебя уговаривать не приходилось! - Ася Фаизовна подняла бокал. - Выпьем за нашу Леночку Ушакову, чтоб все у нее было хорошо и в срок.
        - И чтоб пацан, - добавил Валерка, - здоровый, на четыре кило.
        - Сиди ты! На четыре! - замахали на него девчонки. - Тебя бы самого заставить!
        - А я вот родился два семьсот, - прогудел огромный Вовка, - и ничего.
        - Да ты и в восьмом еще был два семьсот, - заметил Аркаша, - а потом - как попер!
        - Это всегда так бывает, - сказала Ася Фаизовна, - в восьмом классе мальчики мельче девочек. А к десятому - вытягиваются.
        - Ну уж и мельче… - Вова расправил необъятные плечи.
        - Мне в седьмом Астафьев по плечо был! - наябедничала Танька Короткова.
        - Не ври ты, Коротыха! - привычно отпарировал кандидат медицинских наук Аркаша по кличке Астафон.
        - Спорим?! - Танька вскочила. - Мы на фотографии рядом стоим!
        Девчонки полезли на антресоли за альбомом с фотографиями.
        - Ну, мы пить-то будем, нет? - простонал Валерка. - Мне завтра вечером в рейс, а я еще ни в одном глазу!
        - Да, да! - спохватилась Ася. - Потом фотографии! Короткова, сядь на место! Давайте, за Леночку Ушакову!
        - Аж сердце екнуло! - сказала Танька. - Я думала, вы скажете: «Короткова, к доске!»
        Ржем…
        - Ну че ты, где ты? - спросил Санька Тележкин, когда мы вышли на балкон покурить.
        - Да там же все… - я пожал плечами…
        - Не женился, не защитился?
        - Бог миловал…
        - Астафьев-то, вон, докторскую пишет. И фирму свою открыл. Лысины волосами засаживает, бабки рубит немеряные. Клиентов чуть ли не из правительства окучивает…
        - Аркаша молодец, - вздохнул я. - Пахарь. А мы вот к труду крестьянскому непривычные. Сажать, окучивать да рубить не умеем. Клопы кабинетные!
        - Да ладно тебе, - без сочувствия сказал Саня. - Все я про тебя знаю!
        - Что знаешь?
        - Ну, ну! Скромник тоже нашелся! Все газеты про ваш институт пишут, я тебя и в ящике уже видел! Колись сразу, твое изобретение?
        - Да какое изобретение-то?! - недоумевал я.
        - Ты че, как неродной-то? - обиделся Саня. - Уж мне-то, наверное, можно рассказать? Ни хрена себе, изобрел машину времени, а сам шлангом прикидывается…
        - А-а! - я, наконец, понял. - Вон ты о чем! Это ротороид, что ли - машина времени?
        - Не знаю, кто там у вас чем роет… - Тележкин нервно сплюнул за перила балкона,
        - по телику ясно сказали: «В Институте Создания Проблем группой ученых… тыры-пыры…» - и тебя показывают, типа, вот этот чудик все и замутил. И теперь, значит, исполнилась вековая мечта какого-то там писателя…
        - Уэллса, - вздохнул я. Черт меня дернул выскочить из монтажного лаза прямо на того типа с видеокамерой…
        - Точно! - обрадовался Саня. - Вэнса! Значит, признаешь машину? Твоя работа?
        - Да где уж нам… - я тоже плюнул за перила и долго смотрел вниз. - Ротороид, Саня, это не мое изобретение и не машина времени, а неизвестно, чье… неизвестно, что.
        Тележкин глубокомысленно кивнул, потом, помолчав, сказал:
        - Переобоснуй.
        - Ты электромагнит когда-нибудь видел?
        - Яптить! - Саня гордо выпрямился. - Я два года дежурным электриком на подстанции оттрубил! У меня допуск до пяти тыщ вольт, понял?
        - Ну, тогда проще. Берешь тороидальный сердечник величиной с футбольное поле, пропускаешь в сверхпроводящей обмотке ток…
        - От Братской ГЭС! - Саня восторженно гоготнул.
        - Ну, пусть будет от Братской, - согласился я. - Добавляешь еще того-сего, усиливаешь вихревые поля, отводишь паразитические токи, и получается - что?
        - Убьет на хрен! Если взяться…
        - Правильно понимаешь! - я крепко пожал Сане руку и направился обратно в комнату.
        - Погоди! - спохватился он. - А машина-то что?
        - А вот это и есть машина. Никаких принципиально новых решений. Просто большой ток в большой катушке. Иногда это приводит к любопытным эффектам. Например, к расхождению показаний опытного и контрольного хронометров…
        - Ага, понятно, - Саня прошел следом за мной в комнату, сел к столу, набуровил полный фужер водки и рассеяно хлопнул его одним глотком.
        В комнате царило шумное веселье, разглядывали альбом школьных фотографий, смеялись над собственными оттопыренными ушами, и на нас с Саней внимания не обращали.
        - Ты прямо скажи, - горячо дыхнул мне в ухо Тележкин, - в прошлое на ней можно попасть?
        - М-м… почему именно в прошлое? - я зажевал глоток коньяка лимонной долькой.
        Саня угрюмо смотрел на меня. Нет, не отвяжется…
        - Ну, в принципе, такая возможность, конечно, не исключена, - я кивнул, - но это будет сильно зависеть от динамики общей энтропии системы…
        - Ты мозги мне не гудронь, скажи, как есть! Могу я в прошлое попасть, или нет?
        - Саня! - я потрепал его по плечу. - Ну зачем тебе, чудаку, в прошлое? Чего ты там не видел?
        Тележкин помялся, с отвращением глядя на блюдце с лимоном.
        - Прадед у меня там! - зашептал он с волнением. - Купец второй гильдии! «Никанор Тележкин и сыновья». Не слыхал? Фирма была - покруче «Пепси-колы»!.. Только шлепнули его в Гражданскую…
        - Ни фига себе! Выходит, ты у нас из купцов второй гильдии! - я ухмыльнулся.
        Вечное Санькино безденежье и привычка стрелять у друзей по чирику на пиво давно перестали быть даже поводом для шуток. Это были его неотъемлимые черты, такие же, как цвет глаз и размер ботинок.
        - За купеческое сословие - опору экономики! - я поднял стопку и взял лимонную дольку.
        Выпили за сословие.
        - Да, на шестисотом «Мерсе» сейчас бы рассекал, если б не советская власть! - Тележкин вздохнул с белогвардейской тоской, вылавливая двумя пальцами маринованный огурец из банки. - Очень легкая могла быть у меня… биография!
        - Надо тебе, Саня, старую торговую марку зарегистрировать. Будешь, как Смирнофф
        - водку продавать.
        - Зачем это ее продавать? - Тележкин с видимым удовольствием вытянул еще фужер теплой «Смирновки». - Ты не путай меня! На чем мы остановились?
        - На торговой марке «Тележкин и сыновья», - сказал я, жахнув с ним за компанию еще стопку коньяка.
        - У кого сыновья?! - всполошилась Танька Короткова. - Тележкин! Ты когда сыновей успел настрогать?! Женился, что ли?!
        - Не дождетесь! - отмахнулся Саня.
        - Это мы не про детей, - старательно выговорил я, - а про торговую марку. Этот, как его… Бренд!
        - Ты, Бачило, смотри, чтобы этот бренд тебя не напоил! - посоветовала Короткова. Мы его марку знаем!
        - Бренд! - упрямо повторил я. - Сивой кобылы…
        - Да не слушай ты ее! - снова зашипел мне в ухо «Тележкин и сыновья». - Лучше скажи, может один человек твою бандуру запустить?
        - Один человек? - переспросил я сквозь золотой коньячный туман. - Может! А другой не может…
        - А ты? - Санька тяжело навалился на плечо.
        - Я все могу!
        - Когда? - жадно спросил он.
        Надо, ох, надо было мне промолчать! Но черт уже дергал меня за непослушный язык.
        - Да хоть щас! - заявил я. - Спорим, с закрытыми глазами выставлю триста параметров?
        - Ты мне один выстави! Тысяча девятьсот восемнадцатый! Сумеешь?
        - Лехко! - соврал я. - Чего там восемнадцатый! Давай тысяча пятисотый! До нашей эры!
        - На хрена мне до нашей! Мне восемнадцатый год нужен. Прадед, чудик, клад зарыл как раз за день до того, как город красные взяли! Все свое золото, камушки там, бусы, все дела… А сам - в бега.
        - «Мой отец в Октябре убежать не успел…» - затянул было я, но Санька больно ткнул меня в бок.
        - Пока ты тут песни поешь, там комиссары мое золото приватизируют!
        - Нациоа… - я поднял палец, -..оанализируют!
        - Да мне без разницы! Вставай, пошли!
        Он вынул меня из кресла и потащил в коридор.
        - Чего это вы в такую рань засобирались? - удивилась Ася.
        - Мы только за сигаретами, - объяснил Саня. - Бачиле подышать надо…
        - А куда мы идем? - спросил я, едва поспевая за ним вдоль по улице.
        - Как - куда? В Проблемы твои, где там у вас жлыга эта стоит?
        - В Институт, что ли? - я остановился. - С ума сошел? У меня и пропуска с собой нет! А у тебя разве есть?
        - Мой пропуск - голова! - изрек Саня.
        Я представил, как он будет головой пробивать институтскую проходную, и мне стало нехорошо. Однако Тележкин ничего подобного устраивать не стал. Он повел меня кругом, вдоль забора, огораживающего территорию института, и, наконец, привел к тщательно замаскированной дыре.
        Никакой особой секретности в нашем институте нет. Наоборот, все его достижения старательно выставляются напоказ. Иностранцы толпятся у нас круглые сутки, делегациями и по одиночке, охрана состоит из пожилых вахтеров, а на территорию не сможет пробраться только ленивый.
        - Не ссымневайся! У меня все рассчитано! - заверил меня Тележкин.
        - Да, но это, видишь ли, не совсем… А если шеф узнает? Знаешь, что мне будет?
        Вместо ответа Санька выхватил из-за пазухи недопитую бутылку коньяка.
        - Глотни-ка еще разок! - потребовал он. - А то завод кончается.
        От глотка меня совсем повело. Я забыл про шефа и стал думать только о том, чтобы не загреметь вниз по лестнице. А лестниц в здании нашего Роторного Тороида было предостаточно. Пультовая находится на шестом подземном уровне, куда ведет целая паутина трапов, металлических мостиков и прочих пандусов.
        К сожалению, в этот субботний вечер на лестницах не было ни души, никто не заметил двух нетрезвых нарушителей пропускной системы, никто не поднял тревогу, не предотвратил беды.
        В помещении пультовой слабо мерцали контрольные огни, тихо гудели трубы, отводящие конденсат, шелестели пропеллеры вытяжной вентиляции, да бродил неприкаянно лабораторный кот Лоренц, приставленный следить, чтобы мыши не попортили изоляцию.
        Я включил свет.
        - Ишь, ты! - сказал Санька, оглядев пульты. - Красиво… как на электровозе! А с какого места в прошлое запиндюривают?
        Из-за гудения и тепла сотен приборов у меня разболелась голова. Начинало мутить.
        - Темпоральная камера - там, - я показал в окно пультовой, туда, где посреди огромного зала висела на растяжках наша РТТК.
        - Ни хрена себе! - забеспокоился Саня. - А как туда забираться-то?!
        - Там, внизу, подъемник…
        - Ага, - Тележкин приник к окну, пытаясь разглядеть что-то в полумраке. - Понятно… Ну все, пошел!
        - Куда?! - простонал я.
        - Как куда? Туда, в камеру!
        - Погоди, Саш. Не глупи… - я без сил плюхнулся на стул. - Шутка это была, понял? Прикол! Никого мы ни в какое прошлое не посылаем. Эксперинем…тируем пока только на металлических болванках. Смещаем вер…ктор на несколько миллисекунд…
        - А че так мало? - удивился Тележкин.
        - А то!.. - я потер лицо ладонью. - Не помню точно… В общем, последствия могут быть. Опасно, понимаешь?
        - Конечно, опасно! Додумались тоже - железные болванки в прошлое закидывать! А если она там кому по голове? Послали бы знающего человека, он на месте, поди, разобрался бы с последствиями!
        - Может быть… - я закрыл глаза. Пультовая вдруг накренилась и пошла кругом. - Лет через пятьдесят, не раньше… а сейчас - поспать бы…
        - Погоди спать!
        Что-то тряхнуло меня, я снова открыл глаза.
        - Чего надо? Эск-скурсия закончена. Иди домой. А я здесь, на диванчике…
        - Не сразу! - Тележкин крепко держал меня за ворот. - Сначала покажи, как выставляешь триста параметров!
        - Пжалста! - я, не глядя, ткнул пальцем в клавишу.
        Экраны осветились, услужливо предлагая ввести новые данные.
        - Геомагнитная кривая сегодня паршивая…
        - Ничего, как-нибудь… - Саня, казалось, совсем протрезвел, - мы же не по правде, а так, для проверки. Вдруг, ты разучился?
        - Да сам ты темень необразованная! Разучился! Как два пальца… Напряженность поля, скажем, двести, импульс - два по семь гиг… Вектор обратный, модуль - миллисекунд… сколько?
        Тележкин смотрел на меня, что-то прикидывая.
        - А до восемнадцатого года сколько в миллисекундах?
        - Дался тебе этот восемнадцатый год! Ну, считай: Две тысячи три минус тысяча девятьсот восемнадцать, умножить на триста шестьдесят пять, на двадцать четыре, на шестьдесят, еще на шестьдесят, да на тысячу… - я с трудом попадал в клавиши,
        - будет двести шестьдесят восемь тысяч пятьдесят шесть на десять в седьмой.
        - Че-то до хера… - Саня глотнул из бутылки.
        - А ты хотел!.. Так, испаритель выставляем по макси… муму… му-му! Хе!
        - Не отвлекайся!
        - Полезная масса - один килограмм…
        - Чего это - один?! Пиши - восемьдесят пять! Или слабо твоей жлыге?
        - Да ей хоть тонну давай! Все полезно, что в камеру пролезло… Ха-ха!
        Пальцы мои автоматически находили нужные кнопки, хотя перед глазами плыло уже не на шутку. Ничего! Я ему покажу, как я разучился! Дубина пэтэушная…
        - Готово! Вот тебе поле, - я шлепнул пятерней по экрану монитора, на котором было изображено нечто вроде паутины с запутавшимися в ней мигающими числами. - Разучился! Да я пять лет за этим пультом сижу! Без меня ни одного экс…принемен… ну, ты понял.
        - Ага, - Тележкин впился глазами в картинку. - А красная кнопка где? В смысле - пуск?
        - Никаких пусков! Если в эту точку… то есть в камеру, - я махнул в сторону зала,
        - поместить образец, то образцу придет… что? В смысле - улетит он к едрене бабушке! Безо всяких кнопок.
        - А назад вернется?
        - А куда ж ему деваться с подводной лодки! Флуктуация-то затухающая! Хотя, тебе не понять…
        - Да мне и не надо! - легко согласился Саня. - Спасибо тебе, приобщил. Пойду я домой, поздно уже…
        - Вот это правильно, - я положил голову на теплую клавиатуру. - И я пойду… скоро…
        - Ну, давай, на посошок! - Саня булькнул у меня над ухом остатками коньяка.
        - Ни за что… - простонал я. - Мне хватит…
        - А за науку? Один глоток! Увидишь, как сразу взбодришься! Давай, за эксперимент! За эксперимент нельзя не выпить!
        - За экс…применент… можно. А то он не выговаривается… - я открыл глаза но увидел только бутылку в протянутой руке.
        - Ну, пожелай мне удачи, что ли! - потребовал Тележкин из тумана.
        - Удачи тебе, Саня… - сказал я, взял бутылку и сделал глоток…
        Разбудили меня дежурные электрики. Сквозь адскую головную боль я долго не мог сообразить, зачем они светят мне в глаза своими фонарями, потом понял: в пультовой и за окном, в зале тороида была кромешная тьма, и только желтые пятаки света выхватывали из нее знакомые предметы. Круги были похожи на ломтики лимона, от них явственно разило коньяком. Мне стало совсем плохо.
        - Весь институт отрубился, - сказал седой электрик.
        - И телефоны молчат! - радостно сообщил молодой. - Неслабо где-то коротнуло!
        - А ты чего на работе? - с подозрением спросил седой.
        - Да так, засиделся… - непослушный голос выдавал хрипы и сипение, мало похожие на слова.
        - Я и по духу чую, что засиделся! - седой с осуждением оттолкнул пустую бутылку, подкатившуюся ему под ногу. Где-то под пультом жалобно мявкнул Лоренц.
        - Нажрутся, а потом в электроустановки лезут… Включал чего?
        Я оглядел черные экраны, поблескивающие в луче фонаря. Интересно, я сначала их отрубил, а потом сам отрубился, или… наоборот? Ни черта не помню!
        - Один пил, или с компанией? - спросил седой, не дождавшись ответа на предыдущий вопрос.
        Ох! Я вдруг вспомнил. А Саня-то где? Хотя… Нет, он, кажется, ушел раньше.
        - Вроде, один…
        - А вот это плохо! - наставительно сказал молодой. - Пьянство в одиночку - первый признак алкоголизма.
        - Шел бы ты домой, парень, - седой похлопал меня по спине. - Нечего тебе здесь делать! Еще шею сломаешь в темноте. Давай мы тебя до выхода проводим…
        Они решительно подхватили меня под руки, освещая путь фонариками, повели по коридорам, переходам и лестницам института, ставшего вдруг пустым и мертвенно-гулким, как развалины древнего храма, и, наконец, вывели за проходную.
        - Отоспись, как следует, - сказал седой на прощание. - У тебя еще все воскресенье впереди. В обед бутылочку пива можно. А с понедельника завязывай…
        Пошатываясь и дрожа от похмельной прохлады, я побрел через парк, отделяющий территорию института от населенных кварталов. В парке тоже было темно, хотя обычно там горят фонари. Если бы не луна, маячившая в просвете между деревьями, не знаю, как долго я плутал бы среди стволов. Через каждые десять - пятнадцать шагов мне приходилось останавливаться и отыскивать ее в небе. Неожиданно она пропала совсем. Я сделал еще несколько шагов по инерции и вдруг больно натолкнулся на что-то твердое. Это была стена дома. Я оказался в городе, не заметив, как вышел из парка. Здесь царила все та же тьма, ни одно окно не светилось, фонари торчали черными столбами на фоне смутно прорисованных громад домов.
        Похоже, весь город вырубило.
        Идти по темным улицам было жутковато. Казалось, город вымер, и теперь я вечно буду бродить здесь один… Хотя, нет! Вон впереди какой-то неясный силуэт. Настолько бледный, что не поймешь, есть он там или нет… Да, вот я уже слышу его шаги. Человек спешит, торопится. На работу, должно быть. В ночную… Только вряд ли удастся ему сегодня поработать, без света и электричества. Кстати, надо спросить, может, он знает, что произошло со светом…
        Я уже открыл было рот, чтобы поздороваться, как вдруг заметил нечто странное. Темный силуэт прохожего на мгновение загородил от меня луну, но она, как ни в чем не бывало, продолжала светить сквозь его голову!
        От неожиданности я споткнулся и чуть не загремел носом об асфальт.
        - Уй-йо моё!
        Встречная фигура остановилась и вдруг произнесла голосом Тележкина:
        - Бачило, ты?
        - Саня? - я изо всех сил помотал головой, стряхивая дурацкое наваждение. - А ты чего тут делаешь?
        - Что делаю! Тебя ищу! С самого, считай, возвращения!
        - Возвращения - откуда?
        - Оттуда! Не спрашивай, а то поседеешь! - он схватил меня за руку. - Пошли, надо поговорить!
        Ничего не соображая, я бежал за ним, поминутно запинаясь о кочки и рытвины, бордюры и поребрики, и когда, наконец, плюхнулся на диван в его комнате, перед глазами у меня плавали разноцветные круги, подозрительно напоминающие ломтики лимона.
        Саня принес с кухни зажженную свечу.
        - Ну а теперь объясни мне, - еле сдерживая ярость, заговорил он. - Что за хреновину вы спаяли вместо нормальной машины?!
        - Какой машины? - не понял я.
        - Времени! - заорал он. - Без толку убитого времени!
        - Тележкин… - прошептал я, еще не веря. - Ты что, правда, залез в камеру?!
        - А что ж мне, пятьдесят лет ждать, пока вы раскачаетесь? Работнички! Рассчитать толком не могут! Зря только смотался!
        - Смотался? - я смотрел на Тележкина, как на чудо природы. - Да ты хоть понимаешь, что совершил?! Первый в мире успешный бросок во времени!
        - Кой черт, успешный! Ты знаешь, куда меня закинул, придурок?!
        - Ну-ну, рассказывай! - я в нетерпении ерзал по дивану. - Только по порядку! Что ты чувствовал?
        - Да ничего я не чувствовал! - отмахнулся Саня. - Испугаться даже не успел. Чпок
        - и в стогу.
        - В каком еще стогу?
        - А я знаю? Стоит стог сена посреди поля. Я в него прямо с высоты - хренакс!
        - С большой высоты?
        - Да черт бы ее мерил! Метров пять. И зачем вы свою жлыгу так высоко подвесили?
        - Ну, ты, Саня, везунчик! - я только головой покачал.
        - Ага, щас! - Тележкин плюнул на пол. - Не зря говорят: если все идет хорошо, значит, не туда. Выкинуло посреди поля, города не видать, и в какой он стороне - неизвестно. Пока нашел дорогу, пока добрел до Миллионной улицы - это, оказывается, Кирова раньше так называлась - Миллионная! Понтов на миллион, а городишко-то - деревня-деревней! Куры ходят, свиньи. Асфальтом и не пахнет! А пахнет каким то… как в зоопарке, короче. И народ - прямо дикий. Уставятся, рот разинут и смотрят. В окна повысовывались, будто им парад нудистов показывают. Один так с телегой в чужой огород и въехал, забор повалил. Старухи крестятся… Ну прямо чувствуешь себя, как клоун в цирке!
        Ладно. Пошел я в Гостиный Двор. Высотное, можно сказать здание - целых два этажа! Если б не он, я бы вообще города не узнал. Церкви какие-то, штуки три рядом. Откуда у нас церкви?
        - Были когда-то, - я кивнул. - В тридцатых снесли.
        - Да сиди ты! Снесли! - Саня явно мне не поверил. - На черта бы их строили? Сносить потом? Не знаешь, так не выпендривайся! Специалист! Три кнопки правильно нажать не может, а сочиняет!
        Я промолчал.
        - Ну и вот, - продолжал Саня. - Прихожу в Гостиный Двор. Вонища еще круче, чем на улице! Ходят какие-то бородатые, друг друга за рукава дергают, в лавки зазывают. И такой охмуреж стоит - своего голоса не слышно! Орут, спорят, по рукам хлещут, а посмотришь - одними гвоздями торгуют. Ни шмоток приличных, ни бытовой техники.
        Ладно. Подхожу к одной бороде, спрашиваю, где тут «Тележкин и сыновья». Стоит, дурак дураком, глазами хлопает. Второго, третьего спросил - тоже ни бе, ни ме. Жмуться, да в затылках чешут, будто фамилии такой сроду не слыхали.
        Тут подходит мент с усами шире плеч - городовой по ихнему.
        - Кто таков? - спрашивает.
        - Все нормально, сержант, - говорю. - Я племянник купца второй гильдии Никанора Тележкина. Который «и сыновья». Слыхал?
        - Нет, - говорит, - не слыхал. Нету такого купца - Тележкина.
        И сразу, по ментовской привычке, документы требует.
        - Какие тебе документы, дядя! - объясняю. - Со дня на день город красные возьмут! Они тебе такие документы возле стенки пропишут - карманов не хватит! Рви погоны, сержант, и дуй в эмиграцию, пока не поздно!
        Короче - гружу его по полной, пальцы веером, все дела… а он только хлебало разевает.
        - Что еще за красные? - спрашивает.
        - Темень деревенская! - говорю. - Если у вас тут еще телевизора нету, так вы хоть радио слушайте! Война гражданская идет! Большевики наступают! Царя убили! Неужели не слышал?!
        Тут это чудо с усами надувается, как Мишка олимпийский - ну прямо полетит сейчас! - и хватает меня за воротник.
        - Я вот тебе покажу царя! - орет. - А ну пошли в околоток!
        И давай в свисток дуть! Аж уши заложило.
        Смотрю, с другого конца коридора бегут двое таких же. Ну, думаю, пора когти рвать. Выхватываю баллончик из кармана - я ж не с пустыми руками полетел, готовился! - и пшик ему прямо в усы! Он и завалился с непривычки, и с ним еще пара мужиков, зацепило их, видно. Визжат, кашляют, по полу катаются, ничего понять не могут…
        Остальные разбираться не стали, увидели такое дело, да как дернут от меня в разные стороны! Смели и тех двух ментов, что на помощь, бежали, и два прилавка - в щепки, и окно даже высадили. Ну и я, не будь дураком, ноги делаю - через прилавок перепрыгнул - и по подсобкам! Я ж у нас в Гостином год экспедитором работал, каждый закоулок знаю. По лестнице наверх, два коридора - прямо и направо - и вот я уже на другой линии. На ходу подцепил телогрейку какую-то, надел, чтоб не очень выделяться, и постепенно ход сбавляю. Здесь уже, чувствую, потише, паники не слышно, народ делом занят - ящики штабелюют, бочки катают, матерятся - в общем все спокойно. Ну и я такой деловой иду, будто ни при чем.
        Смотрю, стоит мужик, мнет папироску и газетку полистывает. Ага, думаю, ну-ка я разговорюсь с ним. Подхожу, вынимаю «Мальборо».
        - Огоньку не найдется? - спрашиваю, а сам тут же ему пачку под нос. - Моих не желаете? Угощайтесь!
        Берет он сигарету и, вижу, не знает, какой стороной ее в рот совать.
        - Это откуда ж такие?
        - Американские, - говорю, - с угольным фильтром.
        - Вот черти! Чего только не напридумают!
        Закурили.
        - Что пишут? - спрашиваю. - Как успехи на фронтах?
        - На которых фронтах?
        Вот тебе раз, думаю, а сам в газетку заглядываю - неужели и там о красных ни слова?! И вдруг вижу, под самым заголовком, крупно - дата: двенадцатое мая тысяча девятьсот первого года!
        Я сразу и не понял.
        - Что это, - говорю, - вы такие старые газеты читаете? Не подвозят?
        - Почему старые? Третьего дня из уезда. Самая свежая!
        Ну, до меня и дошо, наконец. Машина твоя, чтоб ей пусто было, не в тот год меня законопатила! В девятьсот первый вместо девятьсот восемнадцатого! Я чуть не разревелся там.
        - Ну, все понятно, - бормочу. - Базаров нет. Конечно, какой тут может быть Тележкин? Никто тут никакого Тележкина еще не знает!
        А мужик вдруг:
        - Почему не знаем? Знаем. Никишка Тележкин у Вахлаковых в приказчиках. Да вон он в лавке, с кралей лясы точит!
        И пальцем тычет куда-то.
        Я, как подорванный, пулей туда! Вбегаю в лавку и вижу - точно, он! Только молодой. Какие уж там сыновья! Сопляк сопляком! Стоит, с девахой какой-то базарит.
        - Тележкин? - спрашиваю.
        - Тележкин.
        Ах ты, мать твою! Наконец-то повезло!
        Только слышу вдруг, по коридору - будто табун лошадей ломится - топот, свист, крики!

«Держи! - вопят. - Вон он, в лавке!»
        Глянул, а там целая рота ОМОНа местного, да с шашками наголо. Меня ищут.
        Ну, я деваху шуганул оттуда, чтоб не мешалась, а этого пацана взял за шкварник и говорю:
        - Как разбогатеешь через семнадцать лет, так не прячь, дурила, клад в амбаре! Красные его там найдут и тебя же за него и шлепнут! А зарой лучше в Сыром овраге под старой ивой! Там одна такая. За это правнуки тебе спасибо скажут…
        Только всего и успел объяснить. Вваливается вся толпа - и ко мне! Я - к стене, руками уперся, ноги расставил.
        - Сдаюсь! - ору, - Не стрелять! Добровольно отпускаю заложников!
        И глаза закрыл. Ну, думаю, сейчас бить начнут. Стою, жду. А куда деваться?
        Но не бьют почему-то, замерли, тишина мертвая. Я осторожно глаза открыл - темень, хоть глаз выколи! И холодно.
        Тут дошло до меня, что я опять в твоей этой термопальной камере. Выдернуло меня из прошлого! Холод собачий, камера вся сосульками обросла, еле выбил дверь. Чувствую - дома. В смысле, тут, в нашем времени. Только тьма во всем институте, чуть с подъемника не слетел, когда спускался!
        Тебя будить не стал, понимаю, что наделал делов с этим электричеством, заложишь еще… В общем, кое-как выбрался за территорию и рванул прямиком в Сырой овраг, под старую иву! А там, ну ты можешь себе представить? Хрен ночевал! Нету клада!
        Саня похлопал себя по карманам, достал «Мальборо» и, не предложив мне, прикурил от свечки.
        - Вот она, ваша машина времени, чтоб ей ни дна, ни покрышки!
        - Так а мы здесь причем? - меня вдруг пробило на нервный хохот. - Не поверил, видно, тебе прадед-то! За психа принял! Ты радуйся, что вернулся благополучно!
        - Благополучно?!! - взбеленился Саня. - А это что за хрень?!
        - Где? - я огляделся.
        - Вот где! - Тележкин взмахнул рукой.
        Я думал, он хочет меня ударить, и инстинктивно закрылся кулаками, но вдруг понял, что он имеет в виду. Словно в луче стробоскопа, рука его отпечаталась веером четких силуэтов.
        - Ух ты! Что за фокус?
        - Фокус?! - совсем остервенился Саня, - В гробу я видал ваши фокусы! А это что такое, я спрашиваю?!
        Он поставил свечу на стол и загородил ее собой. Я выпучил глаза. Огонек свечи был по-прежнему виден! Как будто корпусная Санина фигура не стояла на одном месте, а исчезала и появлялась с большой частотой.
        - Я когда это в зеркало увидел, чуть не сдох, - сказал Саня тихо. - Чего это со мной, а?
        - Разберемся, - пообещал я, хотя в голове еще не было ни одной мысли, кроме смутного предчувствия беды. - А ну, расскажи еще раз, как было дело с Никанором. Подробно, каждое слово.
        - Ну как было дело… Говорю же, с девахой он стоял…
        - Стоп! А нет ли у тебя старых семейных фотографий?
        - Ну ты спросил! Как бы я иначе прадеда узнал? Конечно, есть!
        - Неси.
        Саня ушел со свечой в другую комнату, долго хлопал там дверцами шкафов и, наконец, вернулся с древним фотоальбомом в сафьяновом переплете.
        - Вот он, прадед, - Тележкин раскрыл пахнущий пылью альбом на первой странице. - Но здесь он уже взрослый, с усами. А вот это они вдвоем, с прабабкой… Ух ты, блин!
        Саня испуганно поглядел на меня.
        - Она? - спросил я, уже зная ответ.
        - Она! Та самая деваха! А я-то ее так шуганул, что только пятки засверкали! Неудобняк получается…
        - Неудобняк! - простонал я. - Да знаешь ли ты, что натворил?! Ты разрешил главный парадокс Машины Времени!
        - Как разрешил? - испугался Саня.
        - Тупо! Путешествия во времени считались невозможными именно из-за этого парадокса! Если отправиться в прошлое и убить там своего дедушку, то некому будет родить твоего отца, а, следовательно, и тебя. Значит, некому будет поехать в прошлое и убить дедушку, значит, ты все-таки родишься, и так далее…
        - Да не убивал я никакого дедушку! - обиделся Саня.
        - Какая разница! Ты расстроил его брак. Следовательно, никто из твоих предков и ты сам не родились! Понимаешь? В камеру тороида ты не влезал и в прошлое не отправлялся, и не мог помешать прадеду ухаживать за девушкой. Поэтому он благополучно женился, нарожал детей, обзавелся внуками и, наконец, феноменально жадным правнуком… Никакого парадокса времени не существует, если волна изменений распространяется с конечной скоростью! Это же величайшее открытие!
        Я вскочил и зашагал по комнате.
        - Открытие… - задумчиво повторил Саня. - В гробу я видал твои открытия! Это что же выходит, что меня теперь нет?
        - Не всегда. То нет, а то - есть. В зависимости от фазы.
        - От фазы… - Саня почесал в затылке. - Понятно. Это, типа, как у нас на подстанции. Ухватишься по пьяни за провод, а дальше - в зависимости от фазы. Либо ты есть, либо - чпок! - и тебя нету…
        - Примерно так, - покивал я, чувствуя приближение новой мысли. - Мало того! Все, что ты сделал своими руками, тоже будет мерцать!
        - А чего это я своими руками сделал? - с подозрением спросил Тележкин.
        - Ну, мало ли… табуретку там, дачу… дом, дерево, сына…
        - Я что, папа Карло, что ли, табуретки выстругивать?! - Саня был искренне возмущен. - Не было у меня сроду ни дачи, ни дома! А если и будут, так куплю готовые, зачем самому-то горбатиться?
        - А дети? - мне вдруг вспомнилось, что я никогда не слышал о семье Тележкина.
        - Я за безопасный секс! - отрезал Саня.
        - Ну что ж, - я вздохнул с облегчением. - Значит, человечеству, можно считать, повезло.
        - Да идет оно в баню, твое человечество! - Тележкин выудил из пачки очередную сигаретку и потянулся к свечке. Пальцы его дрожали. - Мне-то теперь как?!
        - А чего тебе? Живи, как жил. Ну, подумаешь, легкое мерцание. На свету, поди, и вовсе не заметно.
        - Думаешь?
        - Наверняка. Главное, ничего не делай сам, чтобы не распространять мерцание на другие предметы и людей. Пользуйся только готовым…
        - Не учи, понимаешь, отца! - заверил меня Саня. - Я всю жизнь прожил - травы тяпкой не измял! А на ваш дурацкий институт я еще в суд подам! За увечье…
        - Хм. Ты бы подумал сначала, тут всяко может обернуться, - честно предупредил я. За проникновение в институт без пропуска тебе ведь кое-что причитается. И город без электричества оставить - тоже не мелкое хулиганство. Так что смотри сам…
        Саня задумчиво поскреб небритый подбородок.
        - Ладно, проваливай! - сказал он, наконец. - Буду думать. Но легко вам от меня не отделаться! Не надейтесь!
        Спускаясь по лестнице, я улыбался. Все-таки это счастье, что Тележкин наш такой обормот. Окажись на его месте какая-нибудь креативная личность, да еще, не дай Бог, отец семейства - и неприятностей было бы не сосчитать. Скажем, строил человек мосты, забивал клепки. А теперь вдруг все забитые им клепки, пусть на долю секунды, но исчезнут. Что будет с мостом?… Да разве только в мостах дело! Нет, что ни говори, а Тележкин - личность уникальная. Таких беречь надо! Содержать в тепличных условиях! Где-нибудь под стеклом… И табличку присобачить:
«Роль данной личности в истории строго равна нулю»…
        Стоп! А это что такое?!
        Я вышел из подъезда и остановился, обалдело задрав голову. Над крышами стареньких наших пятиэтажек поднималась гигантская сверкающая башня, никогда мной раньше не виденная. Она уходила в бездонное небо, где висела большая, слишком большая, пожалуй, Луна. Только теперь я обратил внимание на то, что за время моего разговора с Тележкиным она не сдвинулась по небосводу ни на палец. Ночная дымка развеялась, и Луна была видна теперь до мельчайших деталей рельефа. Разноцветные светящиеся линии пересекали ее поверхность во всех направлениях. Мелькали огоньки. Там шла жизнь! Луна была расчерчена, как инженерный план, не хватало только надписей и стрелочек с проставленными рядом размерами.
        Башня, казалось, тянулась до самой Луны и вместе с ней призрачно мерцала в небе тем же жиденьким мельтешением, что и фигура Тележкина, заслоняющая свечу. Солнце, встающее в промежутке между двумя пятиэтажками, светило прямо сквозь башню.
        Так вот как выглядит мир, в котором не родился Саня Тележкин! Вот она, альтернативная реальность! Оказывается, Санина роль в истории была не так уж и мала. Не примяв травы и не ударив пальцем о палец, он сумел каким-то образом затормозить прогресс и лишить мир всего этого сверкающего великолепия. Впрочем, дело здесь, возможно, и не в Сане. Может быть, во всем виноват его отец или дед, одним словом, кто-то из наследников прославленной мерцающей фирмы «Тележкин и сыновья»…

2002. Альтернативная реальность. Остров

14 МАЯ. Меня зовут Андрей Фетисов, мне двадцать пять лет. Я никогда раньше не вел дневник, считал все эти дневники пустой девичьей забавой. Да и записывать, по большому счету, нечего было. Пятнадцать лет учебы, пять - работы. Дни, одинаковые, как ножки микросхемы… Кстати, до сегодняшнего дня я был инженером - электронщиком. Но сегодня произошло главное событие в моей жизни. Я получил повестку.
        Наконец-то! Сколько пришлось за ней побегать, сколько сочинить всяких бумаг, сколько раз с мольбой заглянуть в глаза разной бюрократической сволочи. Я же знаю, что люди там нужны, а они мне - заявок нет! Заявок нет, а сердце-то человеческое есть у вас? Как вы сами можете сидеть по кабинетикам, когда каждый честный человек рвется душой туда, где всем нам быть надлежит!
        Спасибо Першаку. С его специальностью он нигде отказа не знает, вот и замолвил словечко. Мама, узнав про повестку, ахнула, но постаралась взять себя в руки. После только украдкой всплакнула - по глазам видно. Отец вышел из комнаты в кителе, все ордена зачем-то надел. Это у него еще за Посещение. Полный кавалер.
        - Ну гляди там, - сказал глухо. - Не осрами фамилию…
        И обнял.
        Я, чуть не приплясывая, побежал к себе собирать вещички. Уж вы не извольте беспокоиться, товарищ полковник! Фетисов-младший, он хоть и младший, а Фетисов! Быстро скидал в чемоданчик трусы, носки да бумаги - всех-то сборов. И того не нужно - там казенное дадут. Напоследок решил в комнате порядок навести. Поднакопилось бардака за этот месяц, сразу видно - мятущаяся душа обитает, ногам покоя не дает. Разгреб, как мог, завалы, книжки по полкам расставил, кожух на комп прикрутил в кои-то веки, чертежи и распечатки сложил стопкой. Можно было и выбросить, да пусть уж лежат. Планарные нано-технологии. Шестеренки толщиной в молекулу, кривошипно-шатунный механизм на кремниевой пленке. Когда-нибудь из таких деталей можно будет делать нано-роботов, маленьких, как вирусы, и также быстро плодящихся. Они смогут очищать воздух, обогащать руду, строить что-нибудь гигантское, готовить пищу и даже следить за здоровьем человека. Для этого им не нужно быть слишком сложными, главное, чтобы их было много. Страшно много. И чтобы каждый четко выполнил свою функцию хотя бы один раз…
        Да, занятно. Перспективно. Но не время. Вот закончим главное - тогда, может быть, грядущие поколения, от нечего делать, доведут до конца сей скорбный труд!
        Тут в комнату вошла Галя. Я и не слышал ее звонка, распевал во всю глотку «Нас не догонят!». Она, конечно, сразу все поняла.
        - Едешь?
        - Еду.
        Я бросил распечатки на стол, но тут же пожалел - стало некуда девать руки. Почему-то я чувствовал себя виноватым.
        - Вот, берут водителем БелАЗа…
        - Рад?
        - А ты как думаешь? Конечно, рад!
        Галя подошла к столу, задумчиво провела пальцем по мохнатой от пыли поверхности.
        - А собирались пожениться…
        Я вздохнул.
        - Ты же знаешь, я тебя люблю. На смерть бы за тебя пошел. Серьезно. Но сейчас - другое. Нужно идти за всех людей на Земле, понимаешь? В том числе и за нас с тобой! Да что я тебе объясняю!
        Галя подошла к окну, долго смотрела во двор.
        - Вот как ты решил…
        - А ты бы на моем месте как решила?
        Она не ответила.
        - Знаешь, Галка, по-моему мы раньше неправильно жили. Ты, я, ребята - все мы. Тусовались вместе, а жили - каждый для себя. Карьера, бабки, тачки, шмотки… А вот теперь, когда вся эта ерунда отошла на второй план, стало ясно: со своим маленьким счастьем можно погодить.
        Она повернулась и внимательно посмотрела на меня.
        - Есть главное, - сказал я, - и за это главное я буду биться!
        И вдруг она улыбнулась.
        - Да я ведь и не спорю, глупый! Конечно, ты прав!
        В прихожей зазвонил телефон.
        - Андрея? - спросила мама. - Да, сейчас. Андрюша! Тебя!
        Таким обыкновенным голосом. Будто все у нас по-прежнему…
        - Кажется, это Першак, - прошептала она, отдавая мне трубку.
        - Ну что, получил? - деловито спросил Першак. - Собираешь манатки?
        - Так точно! - радостно проорал я. - Спасибо тебе, Иннокентий!
        Вот ведь имечко у человека! Кешей звать неудобно, он все-таки лет на десять меня старше, а по имени-отчеству - западло. Мы с ним давно на «ты».
        - Ладно. Благодарить будешь на верхотуре, - прорычал Першак. - Ну-ка скажи мне номер путевки. Хочу тебя к себе в экипаж взять…
        - А разрешат?! - я прямо задохнулся от восторга.
        - Чтоб это был последний вопрос не в тему! Ясно, товарищ водитель? Повторите!
        - Есть - последний вопрос не в тему! - гаркнул я.
        Что ни говори, а хорошо быть специалистом-растворщиком, как Першак. Ни в чем ему отказа нет, потому что его по разнарядке берут и сразу - в бригадиры!
15 МАЯ. Перечитал дневник. Красиво выходит! Литературно, с диалогами и отступлениями. А то обычно в дневниках пишут черти-что: «Пришел Вася. Пили водку». Эх! Может, писательский талант пропадает… Но хватит ныть. И без того сегодня сплошные слезы, а проще говоря - проводы.
        С утра собрались у нас, посидели, выпили, послушали першаковские байки про Посещение. Они с отцом даже заспорили один раз. Ну как же! Оба - ветераны! Мама, конечно, плакала, уже не скрываясь. Отец хмурился, но виду не подавал, хотя ясно было, что ему тоже не по себе. Першак мне сказал по секрету, что отец и сам подавал заявление, но его, конечно, не взяли. Куда с такими легкими в тамошние условия! А вот Галка удивила. Сидит, улыбается, поддакивает кешкиным историям. Утешилась уже! Ну и пожалуйста! Хотел в последний раз поговорить по душам - и передумал. Уеду гордый. Да и не стоит мне сейчас душевные разговоры затевать, от всех этих напутственных слов сам уже расчувствовался, как дитё.
        Слава Богу, под окнами посигналила машина, и Першак сказал, что пора. Надел я куртку, взял свой чемоданчик, родителей поцеловал, а на Галку, как бы в забывчивости, и внимания не обращаю. Смотрю, она тоже одевается, из-под вешалки берет какой-то рюкзачок на плечо.
        - Ты что это, - спрашиваю, - в общагу? Оставайся, пообедаешь с родителями.
        - Нет, - говорит, - я с вами в аэропорт.
        Этого мне еще не хватало! Устраивать там при ребятах слезные прощания!
        Першака спрашиваю:
        - В машине, наверное, и места нет?
        - Строго по количеству путевок, - отвечает.
        - Ну, вот видишь, - говорю Галке. - Строго по количеству. Поэтому ничего не получится.
        Смеется.
        - Как раз поэтому-то и получится!
        И тут до меня дошло.
        - Галка! - ору, - ты с путевкой?!
        Она гордо разворачивает бумагу и мне протягивает.
        - Вакуумщица-кислородница шестого разряда!
        Першак хохочет:
        - Да точно, точно! Я постановление видел!
        Тут я обо всех своих горестях и думать забыл. Схватил Галку в охапку и - вниз. Вместе! Вместе! Вот ведь, молодец какая, умница-девка! Только когда машина тронулась, оглянулся. Смотрю - мама стоит у подъезда, машет…
16 МАЯ. Остров. Еще на подлете я увидел это. Караваны судов, доставляющие на остров породу, раствор и технику. Они тянулись к побережью, как нити паутины - со всех концов света и упирались в узкую кромку земли под стеной. Стена казалась бесконечной, уходящей вверх за облака, влево и вправо - до горизонта. Но это лишь оттого, что остров очень велик, размером с порядочный материк. И вовсе не стена это, а подножие шпиля, на который нам предстоит взобраться и поднять свою двухсотпятидесятитонную кроху. Отсюда я еще не видел узенькой полоски серпантина, опоясывающего шпиль, но я знал - она там, и по ней, ревя и отрыгивая черным дымом, идут, один за другим, БелАзы и Катерпиллеры, груженые термобетоном.
        Вечером мы собрались на первый инструктаж в огромном, как город, зале Отдела Кадров. Сколько же здесь народу! Головы, головы колышутся, как море, и все глаза смотрят в одну сторону, на экран-инструктор. Первый инструктаж был и последним. Завтра все это море людей рассядется по грузовикам и двинется в рейс. А кто уже и сегодня - поток техники к вершине не останавливается ни на секунду.
        Безграничное влияние Першака продолжает действовать и на Острове - Галку легко определили в наш экипаж кислородницей. Я этому, конечно, безумно рад, хотя нет-нет, да и шевельнется холодный червячок в сердце. Не на прогулку ведь идем. Каково будет смотреть на смерть самого близкого человека?
        Вторым водителем к нам назначили рыжего немца Ахима. Хороший парень по-моему, приехал из Дрездена еще неделю назад, да простудился, слег, отстал от своих. По- русски говорит примерно так же, как я по-немецки, больше на пальцах объясняемся. Ладно, лишь бы дело знал. Вот и все. Сейчас ужинать и спать, а завтра - в рейс.
17 МАЯ. 12:00 Первые шесть часов подъема прошли нормально, на трех тысячах высоты мы включили кислородную подпитку двигателя, захлопнули стекла шлемов. Галка молодец, техника работает, как часы, дышится легко, только очень устаешь. Машины идут друг за другом почти вплотную, капот к кузову, дорога узкая, ограждения никакого нет, и это нервирует. Почему нельзя было сделать хоть какой-то бортик, чтоб не следить постоянно, не слишком ли близко к обрыву колесо. А встречной полосы здесь нет. Да она и не нужна. Я свои шесть часов оттрубил, уступил место Ахиму. Менялись на ходу. Сейчас допишу - и на полку. Надо поспать. Через шесть часов опять за баранку…

12:20 Хрен-то тут поспишь! Чуть прикрыл глаза - ЧП! Впереди загорелась машина. Не самая к нам ближняя, а через три-четыре. Кислородный баллон на крыше дал течь. Даже в разреженном воздухе было слышно, как что-то хлопнуло, в небо ударила струя пламени. Я слетел с полки и вцепился в плечо Першака. Перекинется огонь на соседние машины - и всем кранты. Будем рваться, как гирлянда хлопушек.
        - Бедные, - прошептала Галя. - Масло из фильтров протекло. Дрянь эти баллоны, говорила я!
        Горящий грузовик вдруг резко вильнул, правые колеса на секунду повисли в воздухе, а затем трехсоттонный БелАз тяжело кувырнулся в пропасть.
        - Молодец, парень, - сказал Першак. - Не растерялся.
        Я промолчал. Теперь мне было понятно, почему на этой дороге нет ограждения…
17 МАЯ. 22:00
        Спать не могу. Смотреть на дорогу - тоже. В пропасть - тем более. Буду записывать. Раз решил, нужно довести до конца.
        Когда началась моя смена, Першак и Галя дремали. Ахим залез на полку и сразу захрапел. Я почувствовал, что бодрости во мне никакой, как бы не закемарить за компанию.
        - Ты чем занимался до Посещения? - тут же спросил Першак.
        Оказывается, он не спал. Молодец, выполняет инструкцию - развлекать водителя разговорами.
        - Да тем же, чем и после, - ответил я. - Нанороботами.
        - А чего бросил?
        - Так ведь после Посещения многие свои дела побросали. Когда поймешь, что в жизни главное, трудно продолжать заниматься ерундой.
        - А удивительно, правда? - Першак заерзал на сидении, придвигаясь. - Если бы не прилетели эти ходячие мозги, Благодетели наши, у нас до сих пор не было бы никакого Острова. И Шпиля не было бы. Страшно подумать! И ведь никаких особых знаний, никаких новых технологий, кроме, разве что, термобетона, они нам не оставили, а как все круто изменилось!
        - Да при чем тут технологии и термобетон?! - встряла проснувшаяся Галка, - Они глаза нам открыли! Сколько веков, тысячелетий, миллионов лет люди мучились вопросом, в чем смысл жизни. А они раз - и ответили!
        - Да я разве спорю? - Першак покивал. - Я только удивляюсь, как это они ответили с первой попытки - и сразу правильно. Будто сами его и придумали - смысл…
        Сзади вдруг послышались беспокойные вопли клаксона. К первому присоединился второй, третий, что-то случилось там, позади. Я глянул в зеркало и обомлел. Кой черт позади! Это у нас!
        - Возгорание на крыше! - рявкнул я.
        - Масло! - ахнула Галка. - Сиди! - она отпихнула рванувшегося было к люку Першака. - Это моя работа!
        В мгновение ока она выбралась на крышу. Я видел в зеркале ее скафандр среди пламени. Горел маслопровод резервного баллона. Галя, не обращая внимания на огонь, вынула из кармана ключ и принялась скручивать входную втулку. Что она делает?! Ее же обдаст из трубы, как из огнемета!
        - За дорогой следи! - гаркнул Першак. - Если рванет, ты должен успеть!
        Задние машины замедляли ход. Расстояние между нами понемногу увеличивалось. Я тоже вынужден был притормаживать, чтобы дать возможность передним уйти подальше. На крыше горело так, что ничего нельзя было разобрать. И вдруг я увидел Галю. Она поднялась во весь рост, как ребенка прижимая к груди горящий резервный баллон. Скафандр ее дымился, он был весь в дырах и потеках стекловолокна. Стекло шлема провалилось внутрь, но лица не было видно, там пузырилось что-то черное. Я понял, что сейчас произойдет.
        - Галя! Не надо!
        Баллон взорвался через секунду после того, как она прыгнула. Я увидел факел, летящий в пропасть, и уткнулся лицом в руль. Чертовы слезы! Не вовремя как!
        - Эх, Галка, Галка… - вздохнул Першак.
        - Крышу проверь! - кое-как проморгавшись, я выправил руль и снова глянул в зеркало. Крыша дымилась, но огня видно не было.
        С полки свесилась голова Ахима.
        - Вас ист лос?! - испуганно спросил немец.
        - Порядок! - Першак закрыл люк. - Сбили пламя. Баллон держит, до верха хватит. - Спи, спи давай! - сказал он Ахиму. - Через полчаса подниму!
        Полчаса я вел машину, стараясь не думать ни о чем, кроме дистанции да зазоров слева, от стены и справа - от пропасти, тупо смотрел на габаритки впереди идущего «Катерпиллера, притормаживал и подгазовывал вслед за ним, повторяя про себя: «Все в порядке, все в порядке, все идет по плану».
        Теперь за рулем сидит Ахим, Першак рассказывает ему что-то о похождениях своей молодости. Немец качает головой и удивляется. А я лежу на полке и записываю все, что с нами произошло. Для чего? Не знаю. Просто не могу спать.
18 АПРЕЛЯ. Вершина. Ну вот мы и на месте. Последние километры подъема дались особенно нелегко. Кислорода хватило под завязку, пришлось даже отдать часть дыхательного запаса. Все-таки резервный баллон ставят неспроста. Но все, в конце концов, обошлось. Дорога кончилась, и мы выехали на ровный, как стол, срез строящегося шпиля. Грузовики, разъезжаясь влево и вправо, ухордили вдаль, чтобы занять места согласно инженерному плану. Першак развернул карту и показывал мне, куда ехать. Через полчаса мы увидели впереди плотный строй грузовиков, словно притертых друг к другу.
        - Вот оно, наше место!
        Я подрулил к строю и также плотно вклинился в просвет между двумя машинами. Сзади нас сразу же подперли грузовики, шедшие за нами.
        Першак разбил кулаком стекло на передней панели и дернул рычаг активатора. В кузове сразу заворчала, заворочалась тяжелая масса. Термобетон начал свою работу. Не нужно было даже поднимать кузов. Через пару часов кипящая масса расплавит грузовик вместе со всем содержимым, а потом застынет идеально ровной поверхностью, готовой принять новый слой машин. Так строится шпиль, и этому строительству мы с радостью отдаем свои жизни. Осталось только немного подождать…
        - Нанороботы, это ведь маленькие такие механизмики? - спросил вдруг Першак. - Размером с молекулу, да?
        - Ну, в общем, где-то так, - мне не хотелось разговаривать сейчас.
        - А кто их придумал? Благодетели?
        - Нет. Их изобрели еще до Посещения. Правда, больше в теории.
        Першак покачал головой.
        - Велосипед вы изобрели, вот что я тебе скажу! Любой сперматозоид - готовый наноробот, да еще и с пропеллером!
        - Ну и что? - я зевнул. - Ахим, ты куда?
        - Ахо! Комараден! - заорал вдруг немец и полез в окошко знакомиться с соседями.
        Вот правильный мужик! Не желает тратить последние часы жизни на пустые разговоры. Многие экипажи вылезли на крыши своих грузовиков и пошли куда-то, прыгая с кабины на кабину.
        - Пойдем, разомнемся, - предложил я.
        - Да погоди ты, послушай! - Першак дернул меня за рукав. - Живые клетки - это микромеханизмы, согласен?
        - Ну.
        - Они составляют один большой механизм - наше тело. Но мы-то тоже не венец творения! Мы такие же нанороботы, предназначенные для выполнения коллективной задачи.
        Я рассмеялся.
        - Хороший ты мужик, Першак! Но необразованный. И в нанороботах не рубишь ни фига. Запомни раз и навсегда, тем более, что забыть ты уже не успеешь: роботы делают только то, на что их запрограммировали. А человек свободен в своих желаниях. В том и величие человека, что он знает, для чего все делается!
        Я вылез на крышу кабины и огляделся. Земли отсюда не было видно, зато какие звезды! И Луна висела в небе огромным раскрашенным плафоном. Вдалеке собралась кучка людей. Все смотрели на Луну и тихо о чем-то толковали. Бухая сапогами по крышам, я пошел к ним. Меня переполняло счастье. Я выполнил свою задачу на пути к нашей общей, большой цели. И Галя выполнила, и Ахим. И Першак, хоть и ворчит по привычке, но на самом деле все прекрасно понимает.
        Каждому ребенку известна и понятна наша цель. Мы построим шпиль до Луны, разрежем ее на дольки, как торт, спустим их на Землю и установим вдоль экватора. Вот тебе и шестеренка!

2004. Лесопарк
        Спасибо тебе, выходит, Слизняк: дурак ты был, даже имени настоящего твоего никто не помнит, а умным людям показал, куда ступать нельзя…
        А.Стругацкий, Б. Стругацкий. «Пикник на обочине»
        А что в спине поламывало - теперь в ноги перешло, ноги такие слабые стали. Эх, к печечке бы!
        А. Солженицын «Один день Ивана Денисовича»
        Как сообщается на сайте ежедневного издания "NEW.RU", сегодня в 8:12 на станции метро "Речной вокзал" какой-то мужчина спрыгнул на пути и скрылся. Задержать его не удалось.
        Что, бляха, страшно? Это вам не огурцы в погребе тырить! Отставить нытье! За мной бегом марш!
        Топочут сзади молодые, не отстают. Конечно, натерпелись страху в тоннеле. Идти тут можно разве что нюхом, да на ощупь, ну и, бывает, заходят. Кто в незнакомую дыру нос засунет, да там и оставит, вместе с головой, кого и в знакомом месте так саданет поперек шеи - не разберешь, где мозги, а где сопли. Сколько ж вокруг нашего брата, добытчика, лежит - и целиком, и по частям, и по стенке размазанного - страшно подумать! Вот жаль, что темно тут, как у крота в заднице
        - поучительная была бы картина для моих молокососов. Сразу бы поняли, откуда у этого тоннеля такое чудное название: пирог с повидлом.
        Ну да ничего, вон последняя развилка, а там и выход на поверхность. Стой, братва, раз, два! Пообнюхаться надо. Прислушаться. Заткнись, Куцый, не скули! Сам виноват. Команда ясная была: вперед без последнего. Кто последний - тому крышка. Это тебе еще повезло, считай. Ничего, побегаешь и облезлый… А вы чего пыхтите, как паровозы? Собздели, когда Куцего обварило? То-то! Слушать надо командира, а не молитвы шептать! Я вам здесь иБог, и Сатана, и все угодники! Потому что через эту чертову нору я уже три раза лазил и каждый раз назад возвращался с добычей. Понятно? Пока не научитесь сами добычу таскать, будете меня слушать, я, как-никак, кило мозгов на этом деле съел.
        Ну, вроде, все спокойно… Выходим, благословясь. Неба тут не видно, не пяльтесь. Травы высоченные. Да оно и лучше, на хрена нам то небо? Теперь быстро - прямо на восток. Вот где самая работа начнется! Там я из вас, обалдуев, настоящих бойцов сделаю. Если успею…
        До чего же легко бежать по зеленым этим коридорам! Видно, немало разного волокли этим путем, вон как разгладили - ни ямки, ни камешка! Бежишь, будто по коврику, и нога совсем не болит… Ох, а ведь и в самом деле! Что же нога-то? Ладно, это потом. Не болит, и хорошо. Может, она и не болела никогда, просто приснилось что-то. Вперед, вперед! Вон уже и дымком потянуло, значит, близко. У здешних трав стебли толстые, медом сочатся, а пахнут так, что чуть с ног не валят, но горькой этой гари им не заглушить. Тот, кто ее хоть раз нюхал, уже ни с чем не спутает…
        А гарь-то свежая. Видно, наши совсем недавно как раз в этих местах прошли… Прошли, да не вернулись. Значит, смотри в оба! А ну, все ко мне!
        Молодые нагнали, обступили. Водят носами, ждут команды. Спокойно, ребята. Торопиться некуда. Скоро только кошки… тьфу! Не ко времени припомнились… Чувствуете запашок? Распробуйте, как следует… Пахнет каленым да паленым. Значит
        - добычей и солдатской шкурой. Вот что с торопливыми-то бывает! Нашли бойцы добычу, да унести не смогли. Она сама их унесла.
        Вон, поодаль, в траве что-то темнеет. Ну так и есть - лежит боец, остывает потихоньку, совсем будто спящий, только морда обгорела до черноты. А шагах в пяти от него торчит из земли, сверкает белыми жилками на солнышке - она, добыча! Молодые увидели - аж попискивают от счастья. Так бы и вцепились в нее всей командой, но ждут пока, понимают - без приказа нельзя. Стоп, салаги. Приказа не будет. Что-то тут не так. Отчего добыча из земли торчит? Выросла так, или закопал кто? Не помню я такого чуда, чтоб добыча в земле росла, как морковка. А ведь памяти во мне - ой-ей-ей, сколько накопилось, и своей, и покойницкой, и еще черт знает, чьей.
        Ну, стало быть, так. Пузан и Вонючка, слушай мою команду. Подтащить сюда этого покойника. Да осторожно! Не топтаться там. Выполняйте. Остальным - укрыться.
        По правде говоря, можно было Пузана и одного послать. Он таких покойников троих притащит и не вспотеет. Только больно уж туп, как бы не залез, куда не надо. Вот пусть Вонючка за ним и приглядит. Он трус, значит, смышленый. Да нет, не должно там ничего случиться, беду я всегда чую… Вон уже и волокут.
        Ну и здоров же ты, Пузан! Молодец. Клади его сюда. Не на спину, угрёбок! Что мне, брюхо покойнику чесать, что ли? Черепушкой кверху клади! Вот так. Ну? Никто раньше не вскрывал? Показываю один раз! Аккуратно, по кругу… Вот он, как орешек! Сейчас все узнаем… М-м! Дымком попахивает, ну да это не беда. Даже еще лучше, пожалуй… Куцый, подходи теперь ты, тебе больше всех поумнеть надо. Да не вороти рыло-то свое облезлое, а то по второму разу облуплю! Вонючка, ты тоже попробуй. А тебе, Пузан, не надо, ты и так слишком умный для своих размеров. Добро только переводить… Ну, что скажете? Доходит помаленьку? Вот и до меня доходит. Никак нам эту добычу не взять, братва. И наперед надо запомнить: из земли добычу не отрывай - убьет. Я прямо как вижу: откапываю ее, шкурку зубами срываю - и тут вспышка. А дальше - темень. Спасибо тебе, покойник, научил. Отдыхай, боец…
        Когда просыпаешься утром от птичьего пения, то жизни своей не помнишь. Ей-Богу, как отрезает! Особенно если проснулся в тепле и на мягком, если снизу не хлюпает, сверху не капает и не воняет как-нибудь особенно противно. Просыпаешься от жаркого солнечного зайчика на щеке, и кажется, что вот сейчас мать придет в школу будить. Молока даст, яичницу поставит на стол… Тут главное - глаза не раскрывать, зажмуриться и лежать до последнего. Стоит только увидеть небо через дырявую жесть, что висит косо и ненадежно над самым носом, и кусок толя на двух кривых жердинах, вместо стены, а вместо занавески на окне - колючий сухостой перед лазом в хибару, и сразу все вспоминаешь. Весь свой беспросветный сороковник, и особенно последние три зимы - самые лютые. Тут же привычно начинает саднить покалеченная нога. И нутро горит огнем, будто уксус пил вчера весь день, а не жиденький портвешок за тридцать рублей. Проснулся, поздравляю!
        Опять проснулся. А была ведь надежда, что уж в этот раз скрутило окончательно. Кажется, никогда еще не было так хреново, как этой ночью. Сердце то колотилось вытащенной рыбехой, то совсем отказывалось биться. Да замри ты, замри уже, плакал всю ночь, скрючившись в своем шалашике. Не уговорил.
        Значит, опять надо выползать под небо и соображать опохмелку.
        Где-то рядом захрустели бодылья сухостоя, зашелестел сиплый голос: «Суки! Проститутки! Твари! Довели страну…». Это Нинка тронулась на промысел. Проковыляла мимо, волоча мешок по земле и шаркая драными туфлями, в которых и зиму всю протаскалась, дурында. Красу свою девичью забыть не может. Надеется, что ли, завлечь этими туфлями кого-нибудь, кроме такого же конченного ханурика, как сама?
        - Живой? - проскрипела Нинка, не останавливаясь.
        Я не стал отвечать, но на всякий случай пошебуршал тряпьем. Черт ее знает, эту Нинку. Решит, что окочурился, да еще, чего доброго, толь оторвет. Гоняйся за ней потом на одной-то ноге…
        Солнышко, однако, пригрело совсем по-летнему. Наверное, уж за полдень. Пожалуй, пора и мне выползать. Инвалида ноги кормят! Эх вы, ножки-ручки мои, позвоночки калечные! Что ж так ломит-то вас с утра, а особенно - под вечер? Кажется, будто вот повернешься сейчас неловко - и треснет тулово поперек и развалится на куски! Ох-хо-хо! Однако, делать нечего, покряхтел, покряхтел - поднялся-таки, смотри ты! Выбрался на свет божий - хорошо, тепло! Прямо лето! И думать неохота, что скоро опять искать пристанища на холода, всю зиму трубу обнимать где-нибудь в подвале да хавку скудную с крысами делить… Эх, в котельную бы пристроиться, как в прошлом году! Да теперь уж не возьмут - слишком пооборвался, засинячил совсем…
        Ишь ты, чего вспомнилось! Котельная! Про будущее свое забеспокоился! Вот ведь что делается с человеком на трезвую-то голову! Надо бы поскорей поправить это дело, да нечем, гадство. Ни копеечки за душой, и Нинка уж далеко вперед ушла. Всю чебурашку по главной аллее соберет, разве ж угонишься за ней? Постой же, кобылища, я тебя с другой стороны обожму. Лесопарк у нас, слава Богу, пять километров на четыре - всегда найдется место подвигу!
        На пруды пойти… В такую-то погоду наверняка народ ночью на берегу бухал, а значит и тара кой-какая должна остаться. Сказано - сделано. Собрал свои мешки и двинул было бодро, только чувствую - хреново дело. Нога совсем отнялась, вроде, не чувствует ничего, а наступать больно. Пока это я таким манером до прудов доковыляю! Да найду ли еще там чего? И до ларька оттуда не рукой подать - груженому-то… Не дай Бог еще Нинку встретишь. Она, паскуда, ведь и отнять может, у нее это просто… Короче, куда не кинь - кругом блин. А деваться некуда. Выпить-то надо! Не век же тоской маяться…
        Ладно, иду себе, а вернее сказать, шкандыбаю помаленьку, потому как не ходьба это, а горе одно - пыхтишь, пыхтишь, а все будто на том же месте. Сколько я так упирался, не скажу - не знаю. Может полчаса, а может и час. У меня это бывает - голова, вроде, кемарит, а ноги все идут. Потом очухаешься, а ты уже черти где, и устал, как собака. Вот и в этот раз - будто шнур из розетки выдернули, а потом опять воткнули - ничего не помню, только сердце колотится, в ушах звон, и нога, как из расплавленного свинца - ни поднять, ни наступить. Зато вот он - берег пруда, а вон и компания подходящая - девки еще туда-сюда, а пацаны - совсем косые, за траву хватаются, чтоб с земли не снесло. Если они, не сходя с места, до такого счастья дошли - сколько же у них тут тары должно было освободиться! Только б не побили, сволочи. Что за привычка у молодежи - бутылки бить? Никакой культуры!
        А посудушка-то - вон она, сложена кучкой у догоревшего костерка, поблескивает на солнышке. Бутылок шесть, как не больше, одной только белой головки! А там еще, в траве, темным таким переливом - пивных чебурашек штуки три. Нет, больше! Я хоть и подслеповат стал, а пустую бутылку сердцем вижу. Только вот рядом, чуть не в костре головой, лежит-храпит туша - здоровенный парняга - и одной рукой прямо так всю мою тару и облапил! Не дай бог проснется не вовремя - ведь убьет спросонья!
        И точно. Как чуяло сердце! Я еще и полпути до костерка не проковылял, вижу - зашевелилась туша, голову от земли оторвала и одним глазом прямо в меня - зырк! А глаз-то похмельный, злой, морда мятая, к щеке бычок прилип. Ох, не в настроении человек - сразу видно! Но подхожу ближе, куда деваться?
        - Извините, что побеспокоил вас, - завожу издали обычную песню, - приятного отдыха!
        Парняга руками в землю уперся, кряхтя, оттолкнул ее от себя и сел.
        - Тебе чего, дед?
        Это он мне. Уж не знаю, отчего, но с этой весны все меня только дедом зовут. Вроде и бороденка-то толком не растет, а все им дед! Ну да мне это без разницы…
        - У вас бутылочки не освободились? - спрашиваю. - Можно их дедушка заберет? Вот, спасибо вам большое! Помогли инвалиду войны…
        А сам наддаю, что есть силы, и мешок на ходу разворачиваю. Главное - успеть, пока он клювом щелкает, рассовать бутылки по котомкам - и ходу!
        Да куда уж там. Ногу так и рвет на части, будто кто ее зубами хватает, а до бутылочек-то еще ой-ей-ей, как далеко!
        Парняга, хоть и во хмелю, а смекнул, чем душа моя терзается. Глаз у него стал веселый, задорный - хуже некуда. Берет он бутылку из кучи и мало не на середину пруда ее - бульк! У меня и вторая нога отнялась. Что ж это за люди, Господи?!
        А туша посмеивается себе:
        - Медленно телепаешься, дед! Сколько успеешь собрать - твои!
        И вторую бутылку туда же - бульк!
        - Смотри, - говорит, - мало осталось. Провошкаешься - нырять придется!
        И бросает третью. А дружки его ржут впокатуху - аж девок забыли лапать.
        - Жми, дед! - кричат, - работай костылями!
        Я жму, ножку приволакиваю, мешком размахиваю, пот вытираю, чтоб смешнее было. Не потому что совсем дурак - понимаю, конечно, торопись - не торопись, а он всю кучу в пруд перекидает. Но это те шесть бутылок, что из-под водки. А пивных-то он в траве не видит! Спиной к ним сидит! Вот на них-то, на последнюю мою надежду, я и нацелился.
        Да не тут-то было. Только парняга мой размахнулся, чтобы последнюю беленькую в пруд закинуть, как его сзади кто-то за руку - хвать! Будто из-под земли вырос здоровенный мужик в драном плаще, волосня буйная, с проседью, борода не чесана.
        - Спасибо, - говорит, - эту мыть не надо.
        И кладет бутылку себе в авоську. А она, авоська-то, уж полна! Вся моя чебурашка пивная там лежит, горлышко к горлышку - ничего в траве не осталось! Да когда ж он успел?! Откуда взялся?! Постой-ка… Да это не Стылый ли сам? С нами Крестная Сила! Куда ж меня нелегкая несет?! Бежать отсюда!
        Я про бутылки и думать забыл, скоре назад, назад - да к лесу. Только с моей походкой шибко-то не разбежишься. Ползу, как могу, забираю левее, где кусты поближе, а сам одним глазом - на Стылого. Ох, страшен! Глазами вскользь чиркнет
        - будто ножом полоснет! У нас в лесопарке про него такое рассказывают, что лучше и не вспоминать, особенно к ночи. Я хоть давненько с ним и не встречался, а сразу признал - он! И по людям видно. Вся пьяная компания разом будто протрезвела - сидят, притихли. Ждут, пока Стылый тару пересчитает.
        - Маловато, - вдруг говорит он парняге. - Доставай остальные!
        И тот, как на удава на него глядя, встает и без единого слова - бултых в пруд! В ботинках, во всем… Только круги по воде.
        - Ну а вы чего расселись? - говорит Стылый остальной компании. - Помогайте!
        Меня аж передернуло, когда они в воду лезли - и парни, и девки, не раздеваясь, с шальными глазами… А погода-то не май месяц, заморозки по ночам, вода - лед! Но они, похоже, и не заметили. Забрались, взбаломутя весь пруд, по самую шею и - бульк, бульк, бульк - скрылись.
        Дальше я не стал смотреть - кинулся в кусты и прочь, прочь от того места! Так вдруг жутко стало, прямо жить не хочется! Забери меня, Господи, с этой земли! Не понимаю я ее и боюсь! И нет мне утешения, и облегчения нет… и денег ни копейки… и ни одной бутылки до сих пор не нашел… и… О! А это что такое?
        Смотрю - на прогалинке лесной - пенек, а на пеньке - пузырек! Сама по себе бутылочка - дрянь, а не тара. Импортного производства - нигде такую не принимают. Но это когда пустая. А та, что на пеньке стоит, наполовину полная! Кто-то пил - не допил, на полбутылке сморило. Значит, хорошая вещь, забористая! На этикетке что-то такое знакомое написано, когда-то я все эти английские буквы знал, да выветрились… Ну и хрен с ними, не буквы мне сейчас нужны, а обороты!
        Я не стал и стаканчик пластиковый подбирать, хотя их вокруг полно валялось, а прямо так, со ствола, ливанул в глотку и глотал, глотал, пока воздуху хватило. Наконец, оторвался, выдохнул - и тут только обдало духом, вкусом, градусом - сразу всем. Самогон! Да хороший, зараза, до пяток пронимает! А написано что-то типа «Скот Вхиску». Надо же, и буквы вспомнил! Вот что значит человек опохмеленный! Он уже и звучит гордо!
        На душе сразу потеплело, и страх прошел. И жгучее горе, которое везде за мной ходит - худенький мальчик с забинтованными руками - вроде отступило, легло до поры на больничную койку… Отдохни, сына, пока папка пьяный. Веселый теперь папка! Ни хрена стеклотары не собрал, зато какую опохмелку надыбал! А на хрен она и нужна была, стеклотара, как не на опохмелку? Верно? Значит, налаживается жизнь! Вот только еще разок присосаться, как следует…
        Я запрокинул голову и выцедил всю оставшуюся вхиску. Ноги уже подгибались. Перед глазами поплыло. Сейчас поведет меня в сторону, крутанет, мягко ударит землей - и посплю. Не врубиться бы только в пенек башкой…
        Ну хватит отдыхать! Бегом - марш! Теперь-то поняли, чего ищем? Объяснять не надо? Правильно, Куцый! Лазейку заветную. Я-то, вот, не знал про нее, а покойник, выходит, знал. И вы теперь знаете. Туда и пойдем. Вонючка, вперед! Пузан - за ним! Дистанция - двадцать шагов. Пегий! Булыга! Скачок! Куцый - замыкающим. Чтоб обваренной задницы никому не показывал. Теперь, небось, не отстанешь!
        Трава тут пожиже, вон и небо проглянуло. И дырявые башни стали видны, что на небо ведут. Но это легко сказать - ведут. Никто по ним на небо не забирался. Хотя добычи там - немеряно висит, простым глазом видно - от башни к башне сверкающие нитки тянутся. Не достать.
        Да, места знакомые. Только знакомство это не доброе. На земле тут добычи мало, зато опасностей - хоть отбавляй. Помню, тащили мы как-то вдвоем с Колобком длиннющий кусок. То есть это он тащил - здоровяк был, не хуже Пузана, а я, по инструкции, сзади помогал, заносил, чтоб не цеплялось. Вот через такую точно проплешину как раз и волокли. Может, через эту самую. И вдруг - рев, грохот, откуда ни возьмись, выкатывается огромная, до неба, гора - и прямо на нас. Рычит, жаром дышит, трясется так, что всю землю крупной дрожью бьет. Я прямо обмер. Колобок со своим концом добычи уже в траве скрылся, а я-то на самой проплешине торчу, как хвост из задницы. Бежать, спасаться - поздно. Да и добычу бросать нельзя. Бросишь - тебе свои же потом глотку перегрызут. Тот же и Колобок. Ну, в общем, чую - кранты. Упал я на землю, где стоял, обнял добычушку свою покрепче и глаза закрыл - будь, что будет.
        А грохот все ближе. Вот уже кажется, над самой головой ревет. Не выдержал я, открыл один глаз, смотрю - несется на меня здоровенный кругляк. Я и охнуть не успел, а он уж здесь. Да не по мне, а как раз по траве, по тому концу добычи - и прокатился! Меня подбросило так, что зубы щелкнули, чуть душу не вытряхнуло. И только я обратно на землю шлепнулся, как второй кругляк, по тому же месту - хрясь!
        Дальше какое-то время я себя не помню. Видно валялся кверху лапками. А как очнулся, сразу за добычу - где? Здесь. Не отбросило ее, на кругляк не намотало, а вот конца не видно - в землю вдавило. А что же Колобок? Неужто бросил?! Неужто, убежал?! Ну, держись тогда, сыроед!
        И тут я его увидел. Вернее, то место, где он лежал, в добычу вцепясь, точь-в-точь, как я. Не бросил-таки! Настоящий боец. Лесной охотник - не размазня подвальная. Отдыхай теперь, Колобок, ты свое отслужил. А нам, как говорится, остается память. Она будет жить во многих поколениях бойцов, начиная с меня. Тем более, что и вскрывать ничего не надо - вот она, вся наружу вылезла. Выдавило ее из Колобка, как из тюбика - бери и глотай.
        Управился я с колобковым наследством, взялся за добычу и дальше потащил. Тяжело было, но справился. А как же! На то мы и добытчики. И вскорости после того случая стал я командиром. Помогли колобковы-то ухватки! Только во сне иногда вижу, как на меня кругляк катится…
        Однако, не дождаться бы и в самом деле, такого счастья. Место открытое, мы тут как помидоры на блюде - дави, кому не лень! А ну, наддай, похоронная команда! Не растягиваться! Вонючка, драть тебя вдоль хребта! Спишь на ходу!
        Припустили так, что трава свистит, к земле гнется. Хорошо идем, ходко. А вон и верхушки пустых холмов показались. Там, под ними, добыча и обретается, там у нее гнездо. Давно я мечтал лазейку под те холмы разведать, да не знал, с какого боку к ним подступиться. Пока сегодняшний покойник не надоумил. Вот и Вонючка сам, без команды, стал влево забирать. Чует, стало быть, покойницкую памятку!

… Что за гадость такую я с утра засадил? Проснулся уж в темноте, посреди леса, зазябший, мокрый, ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Часа два еще лежал, скулил, пока кое-как хоть на бок перевернулся. С непривычки это у меня, что ли? Давно такой крепости ничего в рот не брал, с тех пор, как мы с Веркой-уборщицей из мебельного цеха ведро денатурата вынесли. Ну ладно, коленки отказали, это бывает у меня. Но почему мокрый-то с ног до головы? Дождь, что ли, был? Все-таки жизнь полна удивительных загадок, как говорил Жюль Верн…
        У-у, все! Жюль Верна вспомнил, значит, срочно пора опохмеляться. А то и до Сартра дойдет. Ох! Ну чего я?! Решено же, раз и навсегда: старой жизни не вспоминать! Никаких жюль сартров! Не было этого! Сейчас бы пива недопитого найти, хоть полбутылки… Да где уж. Такое счастье два раза подряд не выпадает. А потому лежи дальше на мокрой земле, соображай, где бы граммульку перехватить…
        Ох, ешкин кот! А не суббота ли у нас сегодня? Как же это я забыл? Сколько уж лет не помнил всяких этих суббот - понедельников, да чисел ихних дурацких, а последним летом пришлось опять выучить. Потому как по субботам и воскресеньям Казбек вытяжку делает и деньги платит. Тоже, конечно, смерть, вытяжки эти - вся спина, вон, в шишках. Но зато деньги живые и сразу. Укололся - и хоть сейчас в магазин. Ну, не сразу, конечно, а как ходить опять сможешь. Некоторые после того укола по три дня отлеживаются. Ну а мы привычные, все равно подыхать… Да, надо идти. Наверняка ведь сегодня суббота. Ну, по крайности, воскресенье… А если и вторник, деваться некуда, хоть счастья попытать!
        И поднялся-таки, и пошел. Это уж совсем трупом надо быть, чтобы за опохмелкой не пойти. Как дорогу нашел, в лесу да в темноте, одному Богу известно. Да нет, и ему вряд ли - давно он от нашего брата отвернулся. И поплутал я порядочно, спохмелья на больной-то ноге, однако вышел, в конце концов, к самой решетке - вот он, Ветеринарный институт. Тут уж недалеко и будка казбекова, прямо за забором, и вход отдельный. Смотрю - а там уж толпа перед дверью. Все наши толкутся, и Нинка тут. А я-то еще на Бога обижался, дурик! Милостив Бог наш! Суббота!
        Подхожу, встаю рядом со всеми. Крайнего тут не спрашивай - все равно, кто поздоровее да понахрапистей - раньше пролезет. А попробуй пошуми - огребешь на пельмени. Не свои побьют, так Казбек на шум выглянет с обрезком кабеля в мохнатой своей ручище. Как оттянет этим обрезком по морде - живо умолкнешь. Понимать надо - дело тут тихое, секретное. Не положено, поди, в Ветеринарном институте, да еще в сарае, из людей вытяжку делать. Подведем Казбека и сами без копейки останемся. Потому тихо стоим, степенно так переговариваемся…
        - Миром-то, - говорю, - темные силы правят, это понимать надо. И царствие их грядет. А наступит оно, когда последний неверующий в них уверует…
        - Все сказал? - Нинка спрашивает.
        - Ну… почти.
        - Вот и умолкни, пока в ухо не схлопотал, проповедник запойный!
        Пожалуйста, молчу. Пусть и другие поговорят, мне не жалко. Зачем же сразу в ухо?
        - Что ж Горюхи-то не видно? - говорят. - Всегда первая прибегала. Загнулась, надо думать?
        - Зачем? Живая. В метро пристроилась, отъедается.
        - Это за какие такие сокровища ее в метровые взяли? Кухтель по пять тыщ с места берет!
        - Очень просто. Ногу отняли ей по весне. Кухтель таких без очереди ставит, от них выходу-то втрое больше, чем от вас, симулянтов!
        Да, думаю себе. Не те ноги кормят, что носят, а те, что гулять ушли. Пойти, что ли, и мне в больничку? Пускай хромую оттяпают, может, Кухтель в метровые возьмет? Милое дело там - сиди целый день в тепле, деньги считай, пивком поправляйся. И уснешь, так не замерзнешь. Ни ментов не боишься, ни конкурентов. Если кто и сунется, его кухтелевы мордовороты так наладят - без костылей убежит! Да, счастье тому, кого Кухтель в метровые возьмет!.. А ну как не возьмет? Ногу-то назад не приставишь. А на одной зиму бедовать - ой как не сладко!
        - Что метровые! - смеется Костян, бывший кидала наперсточный, с проломленным черепом. - Разве это заработки? Цветмет надо сдавать! Вот золотая работа, кто умеет!
        - Сдавать-то не штука, - говорит дед Усольцев (Поди, такой же, как и я, дед). - Да где его брать-то, цветмет? Гвоздя ржавого не найдешь забесплатно.
        - Довели страну! - сейчас же встревает Нинка, - дерьмократы!
        - А мы с корешем моим Федюней, - хитро щурится Костян, - позапрошлым летом весь Сузунский район обстригли под бобрик!
        - Парикмахерами, что ли? - не понимает дед Усольцев.
        - Ага, махерами! Как увидишь где провода на столбах, так и обрезай, махер!
        Смеется Костян и народ вокруг похохатывает. Дед Усольцев головой качает: ловко придумано! А Костян еще пуще хвастается:
        - Жили, как в сказке, что ты! День кемаришь, ночь бухаешь, под утро - на охоту идешь.
        Дед ехидный интересуется:
        - Что ж ты такое теплое дело - и бросил?
        Костяну что сказать? Только рукой махнуть.
        - Нипочем бы не бросил! Да Федюне моему кирдык пришел.
        - Поймали?
        - Почему поймали… Током убило, - Костян уж не смеется. - Он, парчушка пьяная, полез на столб. За один провод рукой ухватился, а другой плоскогубцами кусает. А провод-то под фазой! Я снизу кричу: «Ты чего, дурило, делаешь?! Дзёбнет же!» А он уж и не отвечает. Вцепился руками в провода, а голова-то, смотрю, повисла, и язык вывалился. Ну я и пошел… Эх, Федюня! В округе сел пятнадцать без света сидели, а нас поймать не могли!
        Народ гомонит одобрительно на такой костянин рассказ, а Нинка и тут свои три копейки вставить норовит:
        - Хватился! - орет, - пятнадцать сел! Давно уж вся область без света сидит, а он за проводами собрался! Это тебе не при советской власти - никто их по новой вешать не станет. Вот довели страну - украсть нечего!
        Ну, начинается! Наших, запойных, хлебом не корми - дай про политику поспорить. Уж кажется, двумя ногами в могиле стоит и телевизора-то лет пять не видел, а все его выборы волнуют, американцы да евреи разные!
        Как начали все про политику гомонить, я сразу бочком, бочком, спиной по стеночке
        - поближе к двери. А тут, как раз, и Казбек из будки выглядывает.
        - Заходите, - говорит, - еще пятеро.
        И мы с какой-то бабешкой чумазой первыми - юрк в дверь. Ну прямо прет мне счастье сегодня. Как с самого утра солнышком пригрело, так и ласкает! Вхиску нашел больше полбутылки, день угадал правильно, а теперь еще и без очереди влез! А, да! Еще от Стылого вовремя спрятался. Житуха!
        - На лавку садитесь! - командует Казбек.
        Помещеньице-то - ни встать, ни лечь. Коридорчик узенький да кабинка, где Казбек спины колет. Проходная бывшая, что ли… В коридорчике лавка вдоль стены. Еле-еле пять человек втискиваются. Вот и сели мы пятеро. Смотрю - и Костян тут! Он хоть и потрепаться горазд, а своего не упустит!
        - Ну и вот, - говорю, пока время есть. - Темным силам лучше добровольно покориться и служить. Потому как окончательная победа все равно за ними будет…
        - Рубаху снимать, что ли? - бабешка перебиваает.
        Из новеньких, видно.
        - Погоди ты, успеешь растелешиться! - рыгочет Костян. - Вот, бабы! Одно на уме - перед мужиками заголяться!
        - Да век бы вас, жеребей, не видать!
        Огрызается, гляди ты, хоть и беззубая!
        - А ну, тихо! - Казбек вдоль ряда с кабелюкой своей прохаживается. - Молчать-лять! Сычас ынструктаж будит!
        - Опя-ять… - тихий вздох.
        - Кто сказал?!
        Взметнулся Казбек и дубину свою поднял. Все молчат, хоть голос точно костянов был, я-то не ошибусь.
        У Казбека глаз черный, так и сверлит в душу. Да мы сверленые уж, не зыркай! Походил туда-сюда и в кабинку:
        - Давай, отец!
        Из кабинки - где только прятался там! - выступает степенно старичок. Просто старичок, без названия. Старичка этого все, кто казбекову вытяжку посещает, знают хорошо, но ни имени его, ни фамилии никогда не слышали. Старичок - и все. Блаженный он какой-то, несет вечно непонятное, вроде как я про темные силы. Но у меня-то - служение, а он так просто, по скудоумию. Для чего Казбеку такой старичок, неизвестно. А спрашивать - себе дороже, Казбек вопросов не любит. Да и не для того мы сюда ходим, чтобы вопросы спрашивать. Сказано инструктаж - сиди, слушай.
        Старичок, из кабинки выйдя, поправляет поясок на лохмотьях и затягивает козлетоном:
        - Добыча наша велика и тяжела. Вкуса кислого, запаха невкусного, но желанней ее нет на свете!..
        И мы, как молитву, тянем за ним сто раз повторенные слова:

«… Велика и тяжела. Вкуса кислого, запаха невкусного…»
        Плешь они мне проели, эти слова, в шкуру впитались, в печенку, как паразиты, вгрызлись, а понять я их не могу. Повторяю за стариком, как попка:

«… Лежит она, свив тело кольцами, в шкуре мягкая, без шкуры твердая. Если же протянется во всю длину, может убить в одно мгновение. Другая добыча, короткая да толстая, весьма потаенна и тяжела безмерно. Сидит всем выводком в древесном дупле без древа…»
        Черт знает, что оно такое… Древесное, без древа… масляное без масла. Иначе как молитвой у нас эту галиматью не зовут. Однако, что же, наше дело маленькое. Велят повторять - повторяешь:

«… И найдя добычу, что свернулась кольцами, самому сильному бойцу схватить ее за хвост и тянуть. А когда тяжело пойдет в потяг, второму бойцу ухватить возле колец и тянуть за первым, а там и следующему… И так хватать и тащить, зубов не жалея, и бойцов прибавлять, пока вся добыча не потянется…»
        Все-таки старичок этот - псих. Чего тащить? Кого хватать? Сроду Казбек такелажными работами не промышлял и никого в грузчики не нанимал. Сейчас уколют, заплатят, и вали, куда хочешь, не надо ничего зубами тянуть. Да и какие у нас зубы? Смех один.
        Но старичок твердит, старается, да приглядывает за каждым, чтобы честно повторяли. В этот раз еще кое-что прибавил в конце. Про пустые какие-то холмы, про тайный лаз, который кто-то охраняет, а кто, я так и не понял. Повторяем мы хором и эти слова, и старичок, наконец, отвязывается от нас. Снова входит Казбек
        - уже в перчатках и со шприцом.
        - Ну, давай по одному, - командует хмуро…
        Господь-вседержитель! Мать Пресвятая Богородица! До чего же больно! Видишь ли Ты? Знаешь ли мою муку? Позвонки мне раздвигает Казбек железными пальцами и втыкает меж ними иглу. А потом! Будто сразу все нутро, от башки до задницы, втягивает в свой шприц и вырывает из тела вместе с иглой. За что мучаешь?! За что терзаешь?! Душу мою высасываешь! Жизнь мою прошлую и будущую всю вытягиваешь из меня, а ее и так уж осталось во мне с гулькин хрен…

… Отлежался я немного на полу, слезы, сопли утер, как мог, и опять-таки сам, без помощи, на ноги поднимаюсь. Живуч, все-таки, человек. Без рук, без ног, без хребтины - все будет ползать по земле!
        Ну и я ползу. Хоть и согнутый в три погибели, зато с деньгами в кулаке. И теперь мне уж не так страшно жить. Теперь мы горю своему поможем, только бы до ларька добрести…
        Выползаю из казбековой будки, а эти все про то же долдонят - где бы чего украсть, чтоб в утиль сдать. Вот, паскуды! Человек, может, полжизни прожил за это время, седых волос вдвое прибавил, а они про свой цветмет доспорить не успели!
        - А я говорю, не найдешь ржавого гвоздя! - кипятится дед Усольцев. - А найдешь, так с тебя за него рублей пятнадцать слупят!
        - Почему не найдешь? - спорит одноглазый какой-то опойка. - Вон, на подстанции, целый склад медяшки разной. Кабеля, шины, контакты запасные - ящиками лежат! Да и в работе там, поди, не одна тонна. Только под током все, не возьмешь.
        - А все равно воруют, - Костян голос подает.
        Он и тут раньше всех успел, растянулся на травке - отлеживается после укола.
        - Четвертого начальника охраны меняют на подстанции, - рассказывает, - и без толку. С горя уж собак завели на территории.
        - Денег, некуда девать! - злобится Ннка. - Волкодавов еще за народный счет кормить!
        - Не, - говорит Костян, - у них там не волкодавы. А маленькие такие, как их? Тильеры, что ли. Они и стерегут…
        Вот он, пустой холм. Какой уж там холм! Гора! И ни отлогости, ни покатости, чтоб наверх забраться. Будто выперло его из земли прямо таким - каменно-гладким. Не пророешь его и снизу не подкопаешься. Однако ж нашелся хитрый нос и на этот утес. Проковырял лазеечку! Вот мы через нее сейчас холмик-то изнутри и выпотрошим, чтобы не зря Пустым назывался. Но - не торопясь. Спешить некуда, да и мало ли что? А ну, Вонючка, слетай-ка до угла, посмотри, что там и как…
        Самое дурацкое в пустых холмах - это углы. Пока до самого угла не дойдешь, хрен узнаешь, что там за ним. Вонючке одному идти туда никак не охота, трусит парень, но деваться некуда - бежит, куда велено. Без разведки тоже нельзя, понимать должен… Вот добрался, приник к земле, заглядывает за угол… И смотрит. Долго-долго. Ну? Хоть бы знак какой подал, придурок, есть там что или нет? Лежит подлец, отдыхает! Только ножкой сучит, будто почесывается. Ну, я тебе почешусь! Ползи назад, тварь болотная!
        Я уж давай звать его потихоньку, а что прикажешь делать?
        Ни в какую. Да драть твою в лоб с такими бойцами! Пузан! Тащи его сюда, разведчика хренова!
        Покатился Пузан вдоль стенки, а я по сторонам поглядываю. И чем дольше поглядываю, тем гаже мне делается, прям до озноба в брюхе. Голо кругом - ни травиночки, ни кустика. Топчемся тут, под стенкой, как пойманные. Позиция - хуже некуда! Линять надо отсюда, как можно скорее, а этот гад Вонючка загорать вздумал!
        Вот добегает до него Пузан и, к земле даже не припадая, становится рядом. Тоже хорош вояка. Наградил Бог отрядом! Ну давай, тащи его сюда, чего стоишь?!
        Нет, и этот не шевелится. Как встал, так и заклинило.
        Стоп. А вот это уже неспроста. Что-то там, за углом, есть. Да такое, что лучше бы его не было. Влипли, кажется.
        Поворачиваюсь к своим.
        - Отходим, быстро!
        И вдруг вижу, как глаза у них делаются большие и страшные. Потому страшные, что в них даже не испуг, нет! Жалость. Самих себя жалко. Отпрыгались.
        Я не стал и смотреть, что они там такое увидели. Рванул мимо них назад - туда, откуда пришли.
        - Врассыпную, сволочи! Чего застыли?!
        Нет, не топочут позади. Стоят. Ну, значит, такая их судьба. Теперь каждый сам за себя. Поддаю еще. Главное - до зеленки добраться, а там разберемся, что за новая напасть. И только подумал про травы высокие, безопасные, как услышал позади - Бух!
        Тяжелое что-то ударило в землю, отскочило и снова - Бух!
        Ближе.
        Значит, за мной.
        Огромное, сильное, злое прыжками несется позади, и каждый прыжок все страшнее бьет в землю, вышибает ее из-под ног, не дает бежать. Бух!.. Бух!!.. Догоняет!
        Резко рву в сторону. По прямой не уйти, до зеленки еще далеко, кругом все та же плешь. Куда? За угол, больше никак. Вокруг пустого холма, а там видно будет. Может, получится где-нибудь незаметно убраться в кусты.
        Сзади слышится визг - короткий, задушенный, и сразу поверх - голодное ворчание. Достоялись, придурки! Кто-то их уже жрет!
        Но это там, у дальнего угла. А за мной-то что гонится?! Прямо в спину дышит! Значит, не одно? Много Их? Куда же я бегу, дурак?! А вдруг там, впереди - тоже?…
        Поздно. Вот он, угол. Я проскакиваю его с разбега и сразу останавливаюсь. И стою. Торчу, как кусок добычи из земли. Как Пузан и Вонючка - ни взад, ни вперед. Все, отбегался.
        Братья-бойцы! Если кому доведется моей памяти хлебнуть… хотя, вряд ли от меня чего останется. Но если вдруг все-таки! Хорошенько разглядите то, что я сейчас перед собой вижу. То, что меня сейчас схватит зубами поперек хребта и разжует в кашу. Вот так она выглядит, смерть… Бойтесь ее! И не лезьте в пустые холмы за добы… бы… больно!!!
        Ненавижу, кто пьет без понятия! Есть такие. Дай ему ящик водки и бутылку пива, так он не успокоится, пока не выжрет и водку, и пиво, и еще тормозухи добавит. Нет, я не так. Норму свою знаю. После бутылки водки я через пять минут рогами в землю буду дрыхнуть - это уж закон природы. Можно, конечно, в эти пять минут засадить и последнюю бутылку пива, но кайфа уже не почуешь, пока не проснешься. А как проснешься, так сразу поймешь, что это за кайф: намешав водки с пивом, проснуться поутру без капли на опохмел. До этой весны только так и приходилось - все, что есть, разом, давясь, заглотнешь, чтоб врагу не досталось, и валишься, где подкосит. Нате, берите меня тепленького! Способ, конечно, безотказный. У кого ничего нет, у того и украсть нечего. Только два неудобства - не знаешь, где проснешься, и точно знаешь, что опохмелиться будет нечем. Из-за этого и от выпивки половина удовольствия пропадает. Лакаешь, как свинья - правильно люди говорят! Только ошибаются они. Я человек разумный, с понятием, хоть и пьющий. Если бы у меня было, куда спрятать, я бы обязательно на утро оставлял! Так что не врите,
суки, чего не знаете! Я, может, специально для этого и хибару по весне построил, чтобы было, где запас сохранить. Нашел кусок жести, да кусок толя в гаражах спер, веток в лесопарке наломал, надрал сухостоя вместо соломы и такие хоромы зашалашил на пустыре, любо - дорого! Прямо Ленин в Разливе.
        Конечно, если бы кто узнал про утреннюю мою заначку, так разметали бы и солому, и толь, и жесть, а случись, так и плиты бетонные. Люди ж - звери, когда у них жажда. А жажда у них всегда. Потому похмеляюсь я с оглядкой, тайком. Это во-первых. А во вторых… Че-то забыл. С чего я начал-то?… Да и хрен с ним. Все равно такое редко бывает, чтобы хватило денег и вечером погулять и утром полечиться. Никогда почти не хватает.
        Но в этот раз хватило. Спасибо Казбеку - платит за вытяжки по-царски, хоть и разогнуться потом два дня не можешь. Да нам и не надо! Крыша над головой есть - вот она, над самым носом висит, на ветру качается. Бутылка «Балтики», девятого номера, крепкого, как брага, протекла с утра по измученным жилочкам и успокоила. Для чего же разгибаться? Лежи, отдыхай! Снаружи солнышко жесть прогревает - тепло так, что и спину отпустило, и ногу. Туман в голове, дрема…
        Вдруг слышу - вроде как хнычет кто-то. Горько так всхлипывает. Да не дитё и не баба какая-нибудь, а взрослый мужик, по голосу судя. Оно, конечно, тоже не в диковину. Мало ли всякой рвани тут, на пустыре, ночует. И у каждого горе свое или болячка. От той же вытяжки иной раз не то что всхлипнешь - белугой заревешь!
        Ладно, думаю, похнычешь - перестанешь. Лежу себе. Только чувствую - не на шутку человек разошелся. Прямо в три ручья обливается! Аж жалко стало. Жалко, что ни черта мне отсюда не видно. Тихонько толь отодвигаю - один хрен, не разглядеть. А он заливается!
        - Э! - голос подаю, - певец! Ты че, в натуре, вшей хоронишь?
        Слышу - притих, затаился.
        Нет уж, братуха, ты у меня тут не затаивайся. Мне такие соседи даром не нужны. Еще откинет копыта, нюхай потом его…
        - Не хочешь разговаривать, так проходи своей дорогой! Чего застрял-то?
        Молчит, только шмыгает. Придется, все-таки посмотреть, что за зверь…
        Выползаю на свет божий из уютного гнезда. В спине, понятно, опять сверло проворачивает, ногу по живому дерет. А, чтоб те сдохнуть, плаксивому! Вырвал-таки из тепла! Вон, захныкал опять. А всей беды-то, поди - жена заначку отняла…
        Обхожу кругом шалашика своего прямо так, на четвереньках, будто пес вокруг будки, только что не на цепи. Вижу - точно, как раз там, где я и думал - в бурьянной канавке позади хибары - лежит он, дрын с коленками, длинный, худой, плечми трясет да ногой в ботинке рваном по глине елозит. Нет, думаю, ни женой, ни заначкой тут и не пахнет. Такая же пьянь подзаборная, как и я, даже еще горше. Штаны вон обремканы по самую задницу, ноги голые торчат. Да и сверху намотано что-то, больше из дыр, чем из тряпья. Такого-то доходягу даже я могу шугануть!
        - Ну, чего развылся тут? - шумлю, - заткнись!
        Дрожит весь, блестит испуганно глазом из-под косм. И хочет рот закрыть, да через губенки стиснутые снова:
        - Ыыыы…
        - Молчи, мать твою! Задавлю, глиста сопливая!
        - Не мо… гу, - икает, - это рефлек-торное…
        Ну так бы и съездил по самой гнусавке!
        - Еще раз это слово услышу от тебя - не обижайся. Перешибу пополам!
        - Не на-до, - всхлипывает, - я не бу-ду.
        - С чего воешь-то? С голодухи, что ли?
        Головой крутит.
        - Ломает, поди, тебя, торчка? Или с недопою блажишь?
        Опять не угадал.
        - Тьфу ты! - зло меня берет. - И сытый, и вдетый, и еще недоволен! Живи да радуйся!
        Нет, не радуется, только слезы кулаком размазывает.
        - Дом у тебя есть? - спрашиваю, - угол какой-нибудь, шалаш?
        Кивает неуверенно.
        - Вот и дуй домой!
        Опять ревет в три ручья.
        - Боюсь! Там - он…
        - Что, - говорю, - зелененькие заходить стали? С рожками? Это в нашем деле бывает. Ничего, привыкнешь. Как в следующий раз черти появятся…
        - Да какие там черти, Сергей Павлович! - вдруг говорит он. - Ко мне Стылый приходил!
        Я и сел.
        Сижу, перед глазами бурьян плывет, рожа эта чумазая разъезжается, а в ушах звенит: «Сер-гей Пав-ло-вич…»
        - Что с вами?! - рожа кричит, глаза выпучила.
        - Ты меня… как… - и договорить не могу, перехватило дух.
        - Вы, разве, не узнали меня? Миша, помните? Диплом у вас делал! А потом - лаборантом…
        Дип-лом… Ла-бо-ран-том… Будто в колодце от стен отдается. Знакомый звон, да не знаю, про что… и вдруг страшно, шепотом, в самое ухо: Стылый!
        Сразу вспомнилось: вытяжной шкаф в углу, смешанный запах формалина и эссенции, въевшийся в руки, в мебель, в стены лаборатории… Ла-бо-ра-то-ри-и… И человек на стуле передо мной. Бледное, мерцающее в полутьме лицо, будто повисшее над столом отдельно от темного силуэта. Стылый. Мертвые глаза упираются в меня. Черные губы шевелятся беззвучно… Что же он говорил? Что-то страшное и восхитительное… И соблазнительное - крайне… Надо же, забыл. А ведь тогда это казалось самым важным на свете.

«А что взамен? - спросил я, - душу потребуете отдать?»
        Я еще не верил, но мне уже очень хотелось поверить. В конце концов, чем черт не шутит?
        Но он не шутил.

«Отдать можно то, чем владеешь. Разве ты владеешь своей душой? Разве кто-нибудь из вас - владеет?»
        Странно, я совсем не помню его голоса. Только слова. Нет, не слова - мысли. Кажется, он вообще ничего не говорил. Мысли текли из мертвых глаз.

«Если бы души ваши принадлежали вам, вы не знали бы ни страстей, ни обид, ни тайных пороков. Разве сын твой страдал бы так, если бы мог распоряжаться своей душой?»
        Сын. Исколотые руки. Разбитое окно. Осколки стекла под ногами. Врачи… Нет, санитары. Колят в спину. Укол… Прикол, пап, правда?…
        - Сергей Павлович! Вы слышите?!
        - Что?
        Бурьян. Дрын с коленками. Сухостой.
        - А, Миша… Извини, задумался…
        - Теперь вспомнили?
        Не дай Бог такое вспомнить …
        - Ты, парень, брось это. Не помню я ничего и тебе не советую. Иди себе… Чего расселся?
        Завозился он, подтянул костыли свои, встает.
        - Куда же я пойду?
        - А мое какое дело? Домой иди!
        Нахохлился, смотрит мимо меня, в чисто поле. Да чего уж там чистого! Свалка, она и в Африке не клумба. Слева, метров двести, опушка лесопарка. Справа, метров сто пятьдесят, гаражи, а за ними - девятиэтажки торчат. Посередине - мы. А кто мы - кузова битые от «Запоров» да «Москвичат», набросанные там-сям по всему полю, да обломки плит бетонных, да кучи кирпича, тряпья, наплывы гудронные - все, что валили сюда, чтоб далеко не возить. Да бомжи по землянкам - вот и все здешнее население… Не на что тут смотреть.
        - Домой мне нельзя, - Миша вздыхает. - Опять Стылый придет…
        - А меня не касается!
        - К вам ведь тоже приходил…
        - Кто тебе сказал?
        - Сын ваш …
        - Не было у меня сына никогда! Обознался ты, паренек.
        - Но как же…
        - А так же! Страшно тебе - пойди да напейся. И нечего к людям приставать! Деньги есть?
        Крутит опять башкой бестолковой.
        - Что ж ты, - говорю, - всякую дрянь вспоминаешь, а об деле забыл?! Задарма поить тебя никто не будет. Зарабатывать надо!
        Уставился, глазами сверлит. Тоже сердитый. Вроде Казбека… Кстати! А не воскресенье ли сегодня у нас? …
        - Ну-ка, помоги подняться, - кряхчу, распрямляюсь кое-как. - Заработать хочешь?
        - Смотря чем.
        - Ну, ты, паря, сказанул! Какая разница, чем?! Кто ж нынче на это смотрит? Хоть щенками, хоть младенцами, хоть собственной шкурой - лишь бы деньги!
        Стоит, задумался.
        - Вот на это он вас и ловит…
        - А ты за меня не болей, - говорю, - За себя порадей! Поправиться-то, небось, хочешь с утра? Или ты, может, не пьешь?
        Вздыхает.
        - Пью.
        - Вот и ладно. Сведу я тебя сейчас к одному человеку, он тебе живо все воспоминания обратно в одно место вгонит. Но с деньгами будешь…

«Пирог с повидлом» прошли, можно сказать, на одном вдохе. Провалы все старые, давно известные, тоннель почти не изменился с тех пор, как его проходил отряд Бодрого. В общем, повезло. Бывает, за добычей отправляясь, пророешь новый ход, а назад идешь - он уж завален, или зубы вставлены, или еще что, похуже. Одного-двух бойцов и не досчитаешься, а то и весь отряд на повидло пойдет. И добыча, с таким страхом собранная, зароется навсегда, вместе с ребятами…
        А в этот раз - прямо благодать! В одном месте, правда, пришлось плыть, но совсем чуть-чуть. Воды, слава Богу, никто не нахлебался, а то ведь она и отравленная бывает…
        Перед выходом на поверхность, как положено, память предков почтили, самих их помянули - и рванули. И не подвели мертвяки - предки наши! Идем по памяти, как по карте: триста длинных - высокими травами, да полста коротких - через пустырь, против солнца - вот тебе и дырявая башня. Если чуть левее пройти, выйдешь к пустым холмам. Только никто теперь к ним не ходит, там смерть поселилась. Из дозорного отряда, что сунулся туда однажды, вернулся только один - без добычи и без ноги. Дотянул только до лаза в Пирог, там его и рубануло пополам. Хорошо - сразу нашли! А когда вскрыли, да распробовали - мама родная! Не приведи Господь даже издали такое увидеть, чего этот парнишка у пустых холмов насмотрелся! Это вам не мертвые зубы, как в тоннеле, а живые звери, громадные, быстрые, хитрые. Отряд окружили раньше, чем их могли заметить, кинулись разом. И пойманных сразу не жрали, шею перекусят - и за следующим…
        Так что дорога в пустые холмы надолго теперь закрыта. Если не навсегда. Молиться надо, чтобы и здесь, у дырявой башни, эти твари не появились. Пока - тьфу-тьфу - никто не видел. Так ведь и добычи тут, под башней, не достать. Висит, дразнится на такой высоте, что дух захватывает. Попробуй, сними ее оттуда! Навернешься - костей не соберешь. А не навернешься, так все равно толку мало. Слишком крепко за башню держится - ни оторвать, ни откусить. Разве что…
        Был однажды случай. Шел здешними местами отряд добытчиков. Вел его толковый командир Востряк, мир праху его. Пустил он, как положено, бойцов цепью, ну и сам идет - поглядывает. Вдруг видит - торчит из травы ха-ароший хвост добычи! Востряк, не долго думая, хвать его и потащил. Кряхтит, упирается - что-то тяжело идет, не то в траве где-то путается, не то (упаси Бог, конечно) и вовсе привязан. А помочь, посмотреть да распутать некому, все уже вперед ушли… Все, да не все! Слышит - по соседству кто-то хрустит, тоже через травы ломится. И выходит на прогалину его же отряда боец Ребяха. Сам в мыле, уши в паутине, а в зубах - хвост добычи болтается!
        Востряк так решил: пускай Ребяха оба хвоста берет и тянет дальше - парень рослый, загривок толще задницы, хотя и задница дай Бог. А он, Востряк, будет, значит, сзади смотреть, чтоб добыча не цеплялась. Ну, решил, подозвал Ребяху поближе и добычу ему протягивает. И пошли чудеса!
        Только Ребяха за этот второй хвост ухватился, как его и не стало! Ребяхи-то! Вот так стоял боец - и бах! - кучка золы. Добыча на землю упала, да одна на другую, крест-накрест. И тогда уж долбануло по-настоящему. Будто посреди ночи вдруг солнце вспыхнуло, день наступил, и сразу опять темно. Хвосты разбросало, лежат, потрескивают, горячие, как из огня, и на концах красновато светятся. А между ними валяется еще кусок добычи, совсем короткий и тоже горячий. Сообразил тогда Востряк, в чем тут дело: подрались две добычи между собой, одна другой хвост и откусила. Все как в жизни. А что Ребяха пропал, так никто ему не виноват. Двое дерутся, третий между ними не суйся.
        С той поры нашлась управа и на привязанную добычу. Страви их две друг с другом - одна другую и порвет. Тот кусок короткий Востряк сдавать не стал, придумал его с собой на дело брать. Поначалу смеялись над ним - на охоту дичь понес! - а как начал его отряд добычу за добычей таскать, так и примолкли. А когда Востряка в тоннеле зубами звездануло, устроили парню пышное вскрытие, и память его поделили между командирами. Вот это судьба! Смело можно сказать - не зря боец жизнь прожил!
        Небольшой кусок добычи теперь каждый отряд с собой носит, и в нашем такой есть, раздоркой называется. Брось его сразу на две добычи - они тут же и подерутся, будут искрами плеваться, пока хоть одна, да не порвется. Только вот заволочь раздорку на дырявую башню непросто будет. Ребята мы, конечно, натасканные, специально отобранные, но как глянешь на этакую высоту - ох, мохотно! Ни один отряд еще с башни добычу не рвал… А мы вот возьмем и сорвем! И за это нас перед следующим походом в спину колоть не будут! Это ли не счастье? Да ради такой благодати не только на башню - на Луну залезть попытаешься! Как у нас в клетках говорят: попытка - не пытка. Пытка - укол…
        Народу у казбековой будки в этот раз еще больше собралось. Целая толпа перетаптывается. Стоят, языки чешут да под ноги плюют. Курить-то Казбек перед уколом не велит, сам лично каждого обнюхивает, вот и мучаются, которые курящие. Всю землю вокруг заплевали.
        Пристроил я Мишу возле забора.
        - Смотри, не зевай, - говорю тихонько, - как готовая партия выйдет - сразу давись, продвигайся к двери.
        - А куда это мы пришли? - шепчет.
        - Тебе какая разница? Топчись, знай, да на дверь поглядывай!
        Стоим. Жарко, солнце припекает. Народ, видно, совсем дуреет на припеке - кто во что горазд врут, лишь бы не молчать. Попробовал я было опять про темные силы, дескать, уверуйте, убогие, и наступит новое царство - нет, не слушают. Ну и хрен с ними!
        - Вчера, ни в жизнь не поверите… - Костян рассказывает (он уж здесь! Вот с кого уколы, как с гуся вода!) - … иду, значит, мимо подстанции. Вдруг в траве - Шш! - шуршит. Думал, змея! Тонкая, блестящая, извивается - ну, вылитая гадюка!
        - Вот сволочи! - Нинка перхает тихо, не в голосе, видно, после вчерашнего. - Разведут всяку дрянь в акваримах, а потом на улицу выкидуют! Нормальному человеку на землю не прилечь…
        Костян кепкой на нее машет.
        - Да не то! Я как поглядел, а в ней метров двадцать! В змее-то! Тогда сообразил, что это кабель силовой!
        - Кому про что, а вшивому про баню! - ржут в толпе. - Костяну везде цветмет мерещится!
        - Тьфу ты, в самом деле! - Нинка злится. - Вот удивил! Ну, тащит кто-то кабель, а тебе и завидно?
        - Да никто не тащит! - Костян в ответ. - Говорю же - сам ползет! Там трава еле-еле по колено. И он по ней зигзагами, зигзагами! А вокруг - никого. Я тогда за ним. Интересно же! До самого забора шел. Во-он там он - нырк на институтскую территорию! И в подвал утянулся.
        - Так, может, это змея и была? - спрашивает кто-то этак, с подъюбочкой. - Чего кабелю в ветеринарном институте делать?
        А из толпы:
        - На казбековы уколы приходил!
        Хохочут.
        - Да что я, кабель от змеи не отличу?! - упирается Костян. - Чуть за хвост его не ухватил! Нормальный кабель, ШэВэВэПэ - два на ноль семьдесят пять! Мне ли не знать!
        - Это в голове у тебя два по ноль семьдесят пять! - изгаляются. - Да в каждом глазу по три семерки!
        Плюнул Костян.
        - Говорил же - не поверите!
        - А вот сейчас Казбек выйдет - мы у него спросим!
        И тут мне в руку будто зубами кто впился. Я аж подпрыгнул. А это Миша, мать его, всеми своими черными когтями ухватил меня за локоть и тянет.
        - Не надо меня к Казбеку! - пищит. - Пожалуйста, не надо! Я от него весной только убежал!
        И в слезы! Все смотрят на него, как на психа, да и я, признаться, ни черта не понимаю.
        - Да ты пусти руку-то! - говорю. - Смотри, до крови разодрал, дурак блаженный! Чего опять испугался? Казбек сроду никого силком не держит. Хочешь заработать - заходи, нагибайся. Не хочешь - вали на все четыре!
        - Он меня ищет! Увидит - убьет! Уйдем, пожалуйста!
        - Белочка у пацана, - Костян говорит, - дело известное. Меня с метилового так же вот колбасит…
        - Да на кой хрящ ты ему сдался?! - ору на Мишу. - Перегрелся, что ли? Ты его видел вообще, Казбека? Хоть раз?
        - Я у него при виварии работал, - хлюпает, - за крысами ухаживал, эпидуральную пункцию делал…
        Ишь, какое слово вспомнил, оборванец! Видно, и впрямь чего-то было. Вот тебе и Казбек! Выходит, не одни мы у него подопытные звери. Есть и помельче. Только чудно это - спиномозговая пункция у крысы. Сколько я Казбека помню, никогда он наукой не интересовался. Да и какая ему наука, бандюгану? Всю жизнь в институте шоферил, потом в коммерцию подался, с ларьков копейку сшибал, ранен был в разборках, по больничкам отлеживался. Спиномозговой жидкостью тоже, видно, для бизнеса начал промышлять. Кому-то, стало быть, нужен он, горький наш бульон…
        - А крысы-то ему зачем? - спрашиваю. - Бомжей, что ли, мало?
        Смотрю, вокруг нас с Мишей народ уже собирается. Ох, перемолчать бы лучше эту тему, не дай Бог, до Казбека дойдет! Да поздно, сам же спросил.
        - Он в журнале прочитал, - рассказывает Миша, - если крысу чему-нибудь научить, например, по лабиринту ходить, а потом ее мозг скормить другим крысам, то все они лабиринт с первой попытки проходят, не хуже крысы-донора…
        Народ-то не понял, что за доноры-шмоноры, а Костян враз ущучил:
        - Вот это толково! - ржет. - А мы, дураки, по восемь лет в школе парились! Куда проще - тюкнул училку по темечку, мозги ее с горошком навернул - и ду ю спик инглиш!
        Миша все не заткнется никак:
        - А если донор - человек, - говорит, - то крысы начинают надписи понимать. Только мозг человеческий достать трудно, приходится жидкость брать - тоже помогает…
        Тут меня вдруг трясти начало, я даже испугался, думал - в припадок бросит. Оказалось - в хохот. Стою и ржу вместе с Костяном, как дурак. Да дурак и есть! Это что же выходит? Вот для каких научных изысканий мы свои спины под иглу подставляем! Жизнь отдаем по миллиграмму! А многие уже и отдали - закопали их после тех уколов. Смешно, блин!
        - Но ты-то, Миша! - хохочу, рукавом утираюсь, - Ты-то! Биофак закончил! Не мог объяснить ему, что все это ерунда на постном масле?! Самому-то не смешно было - крыс мозгами кормить?
        Смотрит Миша на всю нашу развеселую компанию, а сам и не улыбнется. Какое там! Глаза дикие, пуганные, лицо иссохшее, как у старика. И говорит, будто во сне:
        - Стылый тоже сильно смеялся…
        Тут смех потух, как окурок притоптанный. Тишина. Только мишин голосок:
        - …Когда Казбек ему рассказал, он прямо до слез хохотал… а потом и говорит:
«Хорошо. Пусть так и будет.» И стало так.
        Смурняга сорвался. Он шел первым, и хорошо шел, обогнал остальных так, что его еле видно было. Мы еще карабкались по толстой башенной ноге, а Смурняга уже маячил почти на середине. Он бы и больше от нас оторвался, да приходилось ему тянуть за собой хвост раздорки и напарника своего Клюкву, который, вроде как, помогал ему. На самом деле, Клюква только за конец раздорки держался. Он бы рад помогать, да разве за Смурнягой угонишься? Смурняга всегда в первых ходил, готовился с душой, не халявил. А уж как он мечтал до большой добычи первым добраться! Прямо из шкуры лез. И на дырявую башню также шел - не напоказ, смотрите, дескать, каков я боец, и даже не за командирством, хоть командирство светило ему стопудово за этот поход, а так, будто жить не мог без той добычи наверху. И то сказать, сколько уж она, добыча-то, над нами висит, душу выматывает, длинная да блестящая, а мы все грязные хвосты по земле собираем. Вот и кинулся Смурняга на башню, как в атаку…
        А тут - дождь…
        Надо было ему остановиться, пересидеть, да он уж не мог - видно, шибко чесалось то место, которым боец должен опасность чувствовать. Летел вперед, с раздоркой в зубах, с перекладины на перекладину, а они то прямо, то вкось, то близко, а то и далеко. Ну и поскользнулся на мокром откосе, только ноги в воздухе мелькнули. Клюква мог бы подстраховать, да сам раззявился - привык, что его Смурняга чуть не на себе вверх тащит. Стоит у самого края, и даже не видит, что напарник падает, за воздух хватается. Я аж зажмурился. Вот сейчас Смурняга его сдернет, и оба - в землю, всмятку, а главное - раздорку уронят, сволочи! Это опять за ней слезай и наверх волоки! Не управимся до темна… Эх, Смурняга! Вот тебе и супервоин…
        Но напрасно я Смурнягу ругал. Он, хоть и падал, а успел сообразить, что к чему, и, пролетая мимо Клюквы, раздорку выпустил! Последней надежды на страховку себя лишил! Да, братцы, это солдат! Другой бы с испугу намертво в нее вцепился и все дело загубил. А он и не вскрикнул даже, молча мимо нас пролетел, мне даже показалось, что я глаза его увидел… Прощай, боец! Спасибо тебе…
        Ну да стоять тут долго нечего, не вниз смотреть надо, а вверх. Клюкве в напарники послали Чекрыжа. Остальные за ним - вперед марш. Сыро, скользко, но лезем, поднимаемся потихоньку. Дождь кончился как раз, когда Клюкву нагнали. По откосам еще текло, но идти стало легче. Чекрыж ухватился за хвост раздорки, Клюкву погнали первым, да он и сам заспешил, боялся что, раздорку отобрав, отправят его следом за Смурнягой. По совести, надо было бы так и сделать - не будет зевать в другой раз, да главное-то дело еще впереди, неизвестно, как там пойдет, и сколько бойцов придется положить. Потому - каждый на счету.
        На высоте с непривычки ох как страшно. Ветер воет, башня под ногами ходит ходуном, то ли в правду раскачивается, то ли в башке такое кружение - не поймешь. Да тут и понимать нечего. Без страха дела не сделаешь. Не того бойся, что ветром сдует, а того, что без добычи вернешься. Ветер, он нам только на пользу - мокрые перекладинки сушит. К самой добыче подобрались уже совсем посуху. И как дошли, так о высоте и вовсе забыли.
        Вот она, большая добыча. Четыре хвоста к нашей башне привязаны и тянутся от нее в туман - к другой, отсюда не видной почти. Хвосты толщины такой, что хоть гуляй по ним, как по тропке. Но мы сюда не гулять пришли. Вот только теперь самое трудное и начинается. Кто не знает слов молитвы на добычу: «Велика и тяжела. Вкуса кислого, запаха невкусного… Лежит, свив тело кольцами, если же протянется во всю длину, может убить в одно мгновение»? А почему убить? Чем? Как? Никому неизвестно. И наша теперь задача - смерть эту обмануть. Да только попробуй ее обмани! Сколько жизней она прежде заберет? Никто не скажет.
        Первым пошел Клюква как виноватый и тем подвигом обязанный вину свою искупить. По длинной перекладине переполз он на блестящую гроздь, вроде грибных шляпок, нанизанных на один сучок. Только грибы те твердые, как камень, прозрачные, как ледышки и такие же гладкие. Соскользнуть с них - раз плюнуть, а внизу пропасть. Грозди эти на башне растут, как на дереве, а уж к ним добыча привязана.
        В зубах у Клюквы хвост раздорки, чтобы ткнуть им в добычу, как следует, и посмотреть, что будет. Если подерутся две добычи, начнут белым огнем полыхать, искрами сыпать, глядишь - большой хвост и оборвется. А что с тыкальщиком будет, про то заранее сказать нельзя. На земле бывали случаи, что и живой оставался. Редко, правда. Гораздо важней, чтоб раздорка в драке, не дай Бог, вниз не свалилась. Для того другой конец ее держат двое бойцов - страховщики. Вроде, все по уму подготовили. Можно пробовать. Полез Клюква вперед, до самой добычи и, с духом собравшись, как ткнет в нее раздоркой!
        Ни искорки не выскочило с добычи, и Клюква цел, а вот Чекрыж с Намоем, что хвост раздорки держали, вдруг факелами пыхнули и рассыпались! Полетела раздорка вниз, да Клюква в этот раз уж не зевал, удержал, обратно к башне притащил. И на радостях, что жив остался, решил еще раз попробовать. Велел он второй конец раздорки никому не держать, а зацепить прямо за башню, самим же подальше отойти и не отсвечивать. Раскомандовался, одним словом, что твой командир! Но никто с нм не спорил - если боец решил со смертью в чехарду сыграть, значит, задумка какая-то у него есть. Сделали все, как сказал: загнули хвост раздорки крючком и за перекладину зацепили. И правда, так надежнее - уж не упадет! Отползли, ждем поодаль. Клюква со своего конца раздорку поудобнее перехватил и опять к добыче полез. Ну, Господи, благослови… Вот взобрался на гроздь, через одну пластину перемахнул, через вторую, третью… Последняя осталась. И тут длинная синяя искра сорвалась с добычи и ударила прямо в раздорку. Зазвенела, рассыпалась гроздь. Заплясало нестерпимое белое пламя на том месте, где только что виден был Клюква, а потом
толстенный хвост добычи вдруг лопнул, и огненный его обрубок канул в темную пропасть под башней…
        - Мало несут! - Казбек зло бросил шприц.
        В ближних клетках поднялись испуганные мордочки.
        - Не то, что надо, берут! Почему так?
        Старичок пожевал беззубыми деснами и, ничего не ответив, снова зачерпнул ложкой из миски.
        - Плохая твоя инструкция! - Казбек повернулся прямо к нему. - Зачем кормлю тебя?
        - Так ведь это… попробуй им объясни, чего тебе надо… - старичок вздохнул.
        - Зачем объяснять?! - вспылил Казбек. - Пальцем покажи - вот это и вот это неси, да?
        Старичок беззлобно рассмеялся.
        - Кому показать? Крысам? Им оно без надобности. Они каждый день такое видят…
        - Видят - зачем не несут?!
        - Кабы знать… - старичок отломил краюху хлеба и, тяжело поднявшись из-за стола, двинулся вдоль ряда клеток, кроша помаленьку. В клетках завозились.
        - …Отсоединить, поди, не могут. Не умеют ток отключить. Может, травят их там, может, ловят. У крысы ж не спросишь…
        - Алкашей своих конченных учи! За что я им деньги плачу?!
        Старичок задумчиво покопался в бороде, выбирая крошки.
        - Бонжа учить бесполезно, - сказал он веско. - Бонж и так - либо электрик, либо механик бывший, а то и вовсе ученый какой-нибудь…
        - Но-но! - прикрикнул Казбек. - Ты про ученых - молчи! Ты про нас ничего понимать не можешь!
        - Да я разве про вас? - старик махнул рукой. - Что вы! И в мыслях не было! - искоса блеснул голубым ребячьим глазом. - По ученой-то части вам, конечно, виднее. А мне, дурню, откуда знать, как оно там выходит? Объясняю, вроде, бонжам, да разговариваю-то с крысами! А крысам об непонятном - только слова на ветер бросать, не поймут.
        - Значит, бомжи твои тупые, хуже баранов! - ругался Казбек. - Грязь, а не люди! Других надо!
        - Люди все одинаковые, - сказал вдруг кто-то за спиной Казбека.
        Шприцы и пробирки полетели на пол - Казбек, поворачиваясь, задел стол.
        - Кто тут?!
        В темном углу вивария тускло мигнули два желтых огонька.
        - Сты… Стылый? - Казбек покашлял, прогоняя внезапную сиплость. - Ты чего здесь?
        Из темноты надвинулась совсем уж угольно-черная фигура. На самом деле Стылый по-прежнему сидел на вертящемся лабораторном стуле, опершись подбородком о высокую спинку, но теперь, будто по собственному желанию, стал различим в полумраке.
        - Проведать зашел, - пророкотал неулыбчивый голос. - За науку поболтать… с глазу на глаз.
        Казбек поспешно кивнул.
        - Понял тебя, уважаемый!
        Он обернулся к старичку.
        - Иди, отец, принеси нам…
        И замолк. Никакого старичка у стола не было. Он исчез неизвестно когда, не шаркнув развалившимися ботами, не скрипнув рассохшейся дверью вивария, и это было необъяснимо. Казбек даже наклонился чуть-чуть, чтобы заглянуть под стол.
        - Не отвлекайся, - толкнул его голос Стылого. - У меня мало времени. Рассказывай.
        - Что там рассказывать… - буркнул Казбек, неуютно передернув плечами. - Объяснять очень трудно. Слова надо специальные. Научные эти, как их…
        - Термины. - подсказал гость.
        - Да. В общем я тут исследования делаю… И еще эксперименты.
        - С этими? - Стылый встал и прошелся мимо притихших клеток.
        - Экспериментальный матерьял, - гордо сказал Казбек.
        Стылый с костяным треском провел пальцем по прутьям клетки. Крысы в панике метнулись из одного угла в другой.
        - Хороший материал, - усмехнулся гость. - Кормленый. А где остальной?
        - Какой - остальной? - не понял Казбек.
        - Люди.
        Стылый смотрел в упор, и от этого взгляда Казбек почему-то чувствовал себя виноватым.
        - Да разве это люди… - замялся он.
        - Ты брось, брось! - гость погрозил пальцем. - Плохих людей не бывает.
        - Ха! Не бывает! - Казбек горько рассмеялся. - Бараны, честное слово! Учишь их, учишь - ничего не понимают!
        - Это все от жадности…
        - Правильно! И я так думаю! - Казбек радостно закивал.
        - От твоей, - остановил его гость.
        - Ара, зачем так говоришь?! Мало я денег им раздал, конченным?!
        - Что деньги! - Стылый глядел сурово. - Они жизнь свою тебе отдают! А ты ее - крысам…
        - А что, неправильно? - Казбек беспокойно вглядывался в лицо гостя. - Ты же сам сказал: «Пусть так и будет»!
        - Правильно, все правильно, - Стылый отшвырнул ногой рассыпавшиеся инструменты и присел на край стола. - Но, забирая одну жизнь, дай взамен другую…
        Казбек надолго задумался.
        - Погоди, уважаемый… Ты что предлагаешь? От крыс брать - и обратно людям колоть?
        На кой черт это надо?!
        - А ты попробуй. Вреда не будет.
        - Как не будет?! Думаешь, им не больно?!
        - Ишь ты, - гость сверкнул глазами, - жалостливый… Ничего, потерпят. Больнее, чем теперь, все равно уж некуда…
        - А мне какая от этого польза? - упорствовал Казбек. - Расходы одни!
        Стылый, выбросив указательный палец, как лезвие складного ножа, ткнул в сторону клеток.
        - А ты, разве, не хочешь узнать, что с ними происходит по ту сторону?
        - По ту сторону - чего?
        - Пирога с повидлом…
        Когда я сообразил, куда он нас завел, меня чуть родимчик не хватил. Плетюне шепчу:
        - Нет, ты понял?!
        А он, простодырый, только ушами хлопает:
        - А чего? А где?
        - Смотри, - говорю, - куда нас твой умник тащит!
        - Какой умник? - Плетюня тупит.
        - Следопут ваш хваленый! Он же прямиком в пустые холмы ведет!
        - Да ну тебя! - Плетюня и морду отворотил. - Как чего брякнешь, так противно слушать!
        - Разговорчики в строю! - командир сзади кусается. - Не растягиваться! Шире шаг!
        Ему лишь бы покомандовать. Шире, да шире. Порвут пополам, так шире некуда будет. Докомандуешься…
        Сам, поди, и не знает, куда идем. А я в этом деле кое-что соображаю. Дырявая башня справа осталась - там, где большая гарь. Гарь мы кругом обошли, чтобы на голое место не выходить. А теперь Следопут опять резко влево взял. Значит, пустые холмы прямо перед нами. Просто к ним с этой стороны еще никто не подходил. Да и с других-то сторон всего пару раз совались, и никогда это добром не кончалось. Сколько легенд про здешние места рассказывают - одна другой страшнее! Да что легенды! Тому, кто памяти покойницкой отведал, и легенды не нужны! Они такое про пустые холмы знают, что их сюда и раздоркой не загонишь! А этот прет напролом, и все ему поровну. Характер такой дурацкий - никого не слушает, никому не верит, командиров в грош не ставит, вечно с ними цапается. Может, это оттого, что спину ему колют чаще, чем нам, не только перед походом, но и после. От такой жизни сам себя возненавидишь, не то, что командира. Командиры, они тоже разные попадаются. Иной бывает тупой, как баран, если не хуже. Спроси его, кто такие бараны - умрет, не вспомнит. А гонору - вагон. Нынешний наш отрядный, по кличке Утюг, тоже
поначалу хвост на Следопута задирал. Но как в пирог с повидлом залезли, тот ему быстро показал, кто здесь главный. Три крысоловки обошел и отряд провел без единой потери. В четвертую уж, видно, специально щепку сунул, чтоб не думали, что каждый тут может ходить взад-вперед. Как хряснули зубы об зубы - щепка пополам, командир залег, мы чуть в бега не ударили, аж духом скверным от кого-то потянуло. А Следопут посмеивается.
        - Что, - говорит, - обделались? Не дрищите, они больше не укусят!
        И дальше пошел.
        Нет, моя бы воля была, я бы с таким водилой шагу на территорию не ступил! Он хоть ловушки все знает, да заведет, в конце концов, куда-нибудь похуже крысоловки…
        - О! А чего это там? - Плетюня меня в бок толкает.
        Вижу - впереди поднимается над травой остроконечная макушка. Чуть подальше - вторая. Ну так я и знал! Пустые холмы! Чтоб мне самому пусто было, если не они!
        Тут и до командира, Утюга нашего, начало доходить.
        - Так, - говорит, - это у нас что? - а сам нагоняет быстро Следопута. - Это же вон что! Как оно… запамятовал…
        - Склады.
        От Следопута разговора доброго не дождешься. Буркнул одно слово, и дальше.
        - Ну, правильно… Погоди. Что еще за… - командир скачками за ним. - Я слова-то этого не знаю! Нет такого места на территории!
        - Почему нет? - Следопут ему, так лениво, - Вот оно. Только у вас по-другому называется.
        - У кого это - у нас?!
        - У крыс. Вы по глупости склады зовете пустыми холмами.
        Тут весь отряд, как по команде, встал. Замерли, дышать боимся. Кое-как Утюг насмелился и просипел:
        - Ты издеваешься, что ли?! Куда завел, гад?!
        - Пока никуда, - посмеивается. - Но лучше бы нам куда-нибудь зайти, на месте не стоять. А то не ровен час…
        Бойцы давай занимать круговую, молятся потихоньку, кто как умеет.
        - Ты, сволочь, на съедение нас сюда заманил! - отрядный ревет. - У меня приказ совсем другой был!
        Но Следопуту на его приказы чихать с дырявой башни.
        - Приказ у всех один, - говорит. - Добычу принести. Хочешь домой пустым вернуться - уходи.
        По ушам видно - многие прислушиваются, хоть зуб на зуб ни у кого не попадает от страха, по себе могу сказать. Он тогда громче, чтоб все слышали:
        - Сейчас у собак обед. Кто не собирается на полдник оставаться - за мной бегом марш!
        И потрусил себе дальше. Вроде ни одного слова понятного не сказал, а пробрало. Рванули мы за ним все, как один. И Утюг бежит, подгоняет еще:
        - Не растягиваться!
        Кто такие эти собаки, что за обед у них и что за полдник - не знаю. Да, может, оно и к лучшему. Бежим себе. Пустые холмы впереди все выше и выше поднимаются. То есть, не холмы, а, выходит, склады. И совсем даже, может оказаться, не пустые. Самый ближний - ох, здоровенный, на четыре угла, с отвесными стенами - ну точь-в-точь такой, как про них врут…
        Бежим прямо на стену. Вся она белая, только кусок серый, чем-то он не такой, как остальная стена.
        - Соображаешь, Плетюня? - толкаю на ходу балбеса, напарника своего.
        - Чего? - пыхтит, булками работает, толстомясый.
        - В стене-то!
        - Ну? Чего в стене?
        - Чего-чего! Корм ты кошачий! Не видишь - дверь!
        - Какая такая дверь?
        - Эх, обалдуй! Сколько колешься - дверей не знаешь!
        - Да ну тебя! - Плетюня отмахивается. - Потом поговорим!
        Да чего уж тут говорить, когда и так все понятно. Следопут прямо к двери нас и вывел. Неужто, открыть собирается?! Вот это был бы номер! Никому из бойцов самому открыть дверь не удавалось, штука эта особенная, хитрая. То она - стена стеной, а то вдруг раз - и лаз. Неподатливая уму вещь!
        Но Следопут, он не из нашей шкуры сшит. Ему, поди, и дверь не в диковинку. Подошел, понюхал, когтем колупнул…
        - А ну, навались! - говорит.
        Ну, мы и уперлись всем отрядом, иные просто в стену, но этих Следопут обругал, переставил к двери, дал команду. Надавили дружно. Следопут сзади стоит, сам не толкает. Потом вдруг - скок Плетюне на спину, а оттуда - еще выше, до блестящей какой-то ерундовины, что из двери торчит. Я даже подумал, может, добыча такая? Чего он в нее вцепился, как в родную? И тут мы все повалились, потому что дверь-то поехала! Только что ни щелки не было, и вдруг - готовый лаз, прямо туда
        - в склад. А оттуда кисленьким так и тянет - добыча промасленная лежит, нас дожидается!
        Ай да Следопут! Вот это голова! Такую бы голову - да на всех поделить, хоть по кусочку каждому бойцу отведать!
        Ломанулись мы в щель - прямо давку устроили, и впереди всех - Утюг. Следопут на землю соскочил, предупреждает:
        - Эй, полегче там! Под ноги смотреть, рты не разевать! Тут ведь тоже зубы встречаются…
        Какие там зубы! Мы как на склад влетели, так прямо растерялись. Глаза в разные стороны, честное слово! Вот это добыча! Без конца и без края. Взрослая кольцами свернулась плотно, и кольца лежат - до потолка. Молодая - короткими хвостами, тонкой пластиной, крючком, всякой загогулиной - на полстены куча! Самая жирная, в мягкой шкуре, на толстые бревна намотана, и тоже - несметно. А помимо того еще какая-то особая, упрятанная в бумагу, в дерево, в жеваную труху, но по кислому духу все равно ясно - она, добыча! Кругом - добыча!
        Эх, как пошли мы нагружаться, да обматываться! Тут уж нас Следопут не учи! Длинную тянем, на нее короткие цепляем, так чтоб только еле-еле волочь. Да поперек еще - плоских с дырками, а на них уж - каких попало, внасыпуху.
        - Хватит! - Следопут орет. - Пора возвращаться! Завтра опять придем!
        Ну, смешной! Завтра! Завтра еще будем живы или нет, а добыча - вот она, сегодня! И пока мы ее с места сдвинуть можем - будем нагружать! Вот как не сможем, тогда ладно. Один, последний, хвостик скинем. Хотя, вряд ли…
        Уж Следопут и уговаривал, и дрался, и на командира кричал - ничего сделать не мог. То-то, брат! Это тебе не двери открывать. Нет такой силы, что бойца от добычи оторвет!
        Наконец, тронулись, медленно, но со всей красотой. Ползет куча, а нас из-под нее почти и не видно. Дверь пришлось настежь распахнуть, и то еле протиснулись. Наконец, выползли на голое место. Через травы ломиться - нечего и думать, двинули проплешинами в сторону большой гари, к дырявой башне. А чего стесняться? Мы тут хозяева теперь! Добычи, сколько хотим, столько и волокем. Гарь, и та - наших ребят работа, Смурняга с Клюквой ее устроили, когда с дырявой башни добычу рвали. Да куда ни глянь - везде все теперь наше!..
        Вот тут-то он и появился. Вымахнул на пригорок прямо перед нами - будто из моего же сна выскочил, из старой покойницкой памяти - в общем, сразу я его узнал. Ловкий, глаза озорные, а сам при этом - огромный, аж тошно, и зубы такие, что тоска. И сразу понятно, что бежать бесполезно. Все, отбегались.
        - Дождались, сволочи! - Следопут хрипит. - Бросай все - и врассыпную!
        Глупый он все-таки, хоть и колотый. Ну сколько можно объяснять, что бойцы добычу не бросают? А если который и бросит, так недолго после того проживет. Свои же и прикончат. Не для того мы такую муку перед походом принимаем, чтобы взять и все бросить. Наоборот, вцепись в нее всеми зубами и когтями - может, и не оторвут…
        Только зверь отрывать никого и не стал. Подскочил к командиру, да голову ему и скусил. Напрочь! Только хрустнуло. И сразу - дальше. Утюг еще лапами загребает, а этот уже возле следующего бойца. Хвать поперек загривка - готов! Следующая - плетюнина задница из-под кучи торчит, а там и до меня очередь дойдет. Я уж и глаза закрыл, готовлюсь.
        И вдруг - что такое? Слышу опять следопутов голос, но уже совсем с другой стороны. Да неужто он бросил-таки добычу?! Не может того быть! У меня даже глаз сам собою раскрылся. Вижу, и точно, Следопут от нашей кучи черти где. Но не удирает, а, наоборот, забежал к чудищу сзади и кричит, шипит, плюется! На себя отвлекает. Зверь, поначалу только фыркнул - погоди, мол, и до тебя очередь дойдет - но на Следопута не бросился. Зачем, когда вот они, плетюнины окорока, прямо у него под носом? Да неправильно он рассчитал. Только хотел окорочка отведать, как Следопут подбежал сзади и за его собственный окорочек - цап! Визгу такого я отродясь не слыхал. Рванулось чудище, чуть всю добычу нам не разметало, крутанулось на месте - и за Следопутом. Да тот, не будь дурак, давно уже удирает, без выдумок, без зигзагов, а держит прямиком на клетку. Ага. Вылитая клетка стоит посреди поля, совсем как дома у нас, только здоровенная и без верха. А внутри у нее - ну почти как в пустом холме - добыча на добыче! Но не кучей, не как попало, а вся друг с другом сцеплена, скреплена, хвосты от нее тянутся во все стороны, на ветру
посвистывают.
        Следопут, видно, давно в этой клетке дыру углядел, кинулся прямо к ней, юрк - и внутри! Зверь на прутья налетел, но не пробил - сам чуть не убился. Зарычал свирепо, давай землю под прутьями рыть.
        Мы стоим, смотрим. А что делать? Далеко с добычей не уйдешь, да и носильщиков меньше стало. Слава Богу, зверь на нас - никакого внимания, роет, только камни летят. Следопуту тоже деваться некуда. Сидит в клетке, ждет. Ну и дождался.
        Зверь, даром что здоровый, а порыл-порыл, втиснулся под прутья и, глядим, голова уж в клетке! Уперся, рванулся - и весь там! Беда Следопуту! Сам себя в крысоловку загнал. Тут бы ему надо по клетке побегать, зверя закружить, да в ту же дыру и выскочить, а он, бедолага, с испугу сплоховал, полез, чего-то, наверх, прямо по добыче, с ветки на ветку, со ступеньки на ступеньку. Да разве от такого убежишь! Следопут со ступеньки на ступеньку прыгает, а зверь - сразу через три. Добро еще - понапутано там из добычных пластин, крючков да хвостов - прямо заросли. Нам отсюда как следует не разобрать, но видно, что несподручно здоровенному чудищу по этакой путанице Следопута гнать. Однако, и не отстает.
        Следопут со страху уж на самые хвосты забрался, думал, там его зверю не достать, да просчитался. В три прыжка влетело чудище на самый верх и, по хвостам шагая - прямо к нему, теснит в самый угол. Тут уж нам очень хорошо все видно - забрались высоко, как на показ. Жмется боец к решетке, на нас оглядывается. Ну и мы смотрим. Без командира остались, сейчас и проводника прикончат…
        Зверь, кажется, и не спешит, выбирает, как половчее его ухватить. Пасть разинул, зубищи наружу выставил и - шажок за шажком - все ближе…
        А что дальше произошло я вам и не скажу - не разглядел. Следопут метнулся, будто от отчаянья, да, оказалось, неспроста. Ухватил он какую-то блестящую загогулину, вроде той, что на двери, и - дерг! А от нее - искры! Как загудело в клетке, хвосты разом дрогнули, зашелестели меж собой, и, не знаю отчего, но зверь вдруг тявкнул жалобно, заскулил, задергался, как в спину уколотый, а потом голоса у него совсем не стало. Так молча и околел.
        Мы из-под кучи своей повылазили, глазам поверить не можем: добыча убила своего же сторожа! А Следопута - главного на свете вора - пощадила! Это как же понимать? Выходит, и впрямь, мы здесь законные хозяева? Раз добыча сама в руки просится, и не зверюге охранному помогает, а нашему бойцу-добытчику? Вон он, из клетки выбирается, гордый, как сто отрядных командиров. К нам идет ленивой походочкой, и морда сонная, будто все ему нипочем и раз плюнуть.
        Окружили мы его, в бока пихаем, молодец, дескать, этакое страшилище уконтрапупил!
        - Ладно, чего там! - Следопут отмахивается. - Пошли скорей отсюда, пока другие не вернулись…
        - Нет, погоди, - Плетюня ему в ответ, - тут одно маленькое дельце осталось…
        Все обступили Следопута еще плотнее, слушают, что Плетюня говорить будет. Смотри-ка ты! Увалень, увалень, а тут разговорился, что твой командир!
        - Это, - говорит, - хорошо, Следопут, что ты зверя победил. А что в пустые холмы нас привел, так просто замечательно. Мы этого теперь никогда не забудем.
        - Ну? - Следопут ничего не понимает, смотрит на каждого по очереди.
        Не догадался еще, хоть и умный.
        - А вот то, что ты добычу бросил, - Плетюня неторопливо объясняет, - это очень плохо.
        Дошло, наконец, до Следопута, заметался.
        - Да вы что, ребята?! Вот же она, добыча! Целехонька! Я же спас ее! И вас всех от собаки спас! Разве непонятно?!
        Плетюня ко мне поворачивается.
        - Чего он раскричался?
        - Уговаривает простить.
        - Как это так - простить? - Плетюня удивляется.
        - Ну, подумайте! - Следопут втолковывает, мечется от одного к другому. - Ну, напрягите мозги свои мышиные! Если бы я за добычу, как все, держался, что с нами было бы?! Кто бы добычу домой потащил, если бы всех вас тут передавили, как кур? Кто?!
        - Ты, Следопут, не мудри! - Плетюня спокойно отвечает, - Мы тебе про одно, а ты нам про кур! Закон простой - добычу не бросать. А там уж, как Бог даст…
        Он оглядел отряд.
        - Что решим, братцы? Мне одному вскрывать, или кто поможет?
        Ну, я и помог…
        Плохо спать стал. Всю ночь ворочаюсь. И выпивка не помогает, только хуже от нее. Тошнит, а не забирает, и во рту горечь. То ли уж специально такую гонят, чтоб и последнюю радость у нашего брата отнять? Глотнул, да срубился - вот и все счастье бомжево. Нет, мешает оно кому-то! Не спи, калечный, мучайся, каждую секундочку этой жизни сволочной разжуй, да проглоти! Намаешься так за ночь, под утро только прикемаришь чуть-чуть - тут другая беда. Сны наваливаются. И всегда одни и те же. Куда-то ползу я через подземные ходы, через травы высоченные, пробираюсь под железными конструкциями, каких сроду не видано было, и носом, на нюх, ищу ее - добычу.
        Чертов старичок! Все уши своей добычей прожужжал, снится она уже! Но началось это не так давно, с тех пор, как Казбек стал по два укола засандаливать. Рвет из спины свою вытяжку, а потом через ту же иглу что-то обратно закачивает. Возможное ли дело - такую муку пережить? Вот и не выдерживает человек - с ума сходит. Если бы я один такой был, так сомневался бы еще насчет уколов. А то ведь всех наших колбасит, как порченных! Злые стали, наглые. Нинка Костяну зубами в горло вцепилась, чуть до смерти не загрызла - еле отняли. Это что же такое с людьми делается?!

… И опять верчусь, не могу пятый угол найти. На спине совсем спать разучился, тянет все время клубком свернуться и ноги к носу подтянуть. Да тут еще зуд этот! Раньше, бывало, заведется по летнему времени какая-нибудь живность в волосьях, чешется помаленьку до холодов, а зимой ей другая на смену приходит - еще спокойней. А теперь не так. Крупно зудит, без отдыха. И больше всего - в руках и в ногах, в самых пальцах. Я поначалу струхнул, думал, не гангрена ли после тех заморозков, а теперь понял, в чем дело. Когти у меня растут. Да такие прут твердые, неломкие, острые и с загибом. Подобрал этой весной ботинки в лесопарке
        - почти новые, крепкие, думал, износу не будет. Куда там! Вдрыск! И во все дыры когти торчат. Да разве в одних когтях дело? Я, вон, вчера сунулся в гастроном, чего-то все ларьки закрыты были, так мент у дверей аж позеленел, как меня увидел, и, ни слова не говоря - за кобуру. Видно, совсем я засинячил, на человека стал не похож. Ну и хрен с ним! В гастроном больше не хожу. Не то, чтобы я мента боялся, нет. Вовсе даже наоборот. Достань он тогда пистолет, вряд ли успел бы выстрелить.
        Вот это меня больше всего и пугает. С каких это пор я опасным стал?! Может, с голодухи такая злость? Что-то уж больно несытные времена пришли. Возле столовской помойки что ни день - драки. Хотя вываливают, вроде, и не меньше, чем раньше. Много ли той еды нашему брату надо было? Поклевал корочку, чтоб не пить без закуски - и ладно. Не зря ж говорят: алкаш спиртом сыт и спиртом сс…т. А тут
        - с холодами, что ли? - какая-то прямо прожорливость напала. Ешь, ешь - и все мало…
        Ох, заботы, заботы! Никак не уснуть от них… Лежишь, глазами лупаешь. Вдалеке собака прошла. Не слышу, не чую, а знаю, что прошла. Тоже вот, недавно у меня такая особенность появилась. От бессонницы, наверное…
        А жалко, что убежала собачка… Неплохо было бы заморить червячка. В последнее время совсем мало бродячих псов стало, всех поели. А раньше чего-то брезговали или боялись их - голов по пятнадцать - двадцать стаи ходили и кормились же чем-то! Да и то рассудить, лесопарк - не тайга. Здесь кафушка, там - ларек, жарят, варят, дым коромыслом, объедков - вагон. Отчего теперь голодаем - ума не приложу!
        Заботы, заботы! О-хо-хо… Сейчас бы засадить стакан, как в бывалое-то время, и отплыть до утра во тьму сиреневую…
        И вдруг - мороз по спине! Я аж вскрикнул и сам себе рот зажал. Понимаю - рядом кто-то есть. Вот тут, за жестью моей ржавой стоит и прямо сквозь нее на меня смотрит. И видит! Как же я шагов не услышал?! Запаха не почуял, при нынешнем-то моем чутье?! Кто ж там такой? Может, тот самый пес, что стороной прошел недавно? Да не подобраться ко мне простому псу! А если он не простой? Господи, чего ж ему надо возле ямы моей? Лежу, никого не трогаю… Может, заорать? Ругнуться на него матерно? Набираю воздуху побольше и… нет, не могу. Страшно! Это ж кому расскажи
        - не поверят: бомжу по ночам страшно! Чего бояться-то, верно? Все равно подыхать! А вот поди ж ты! Подыхать не боюсь. Боюсь идти. А идти придется, потому что он ждет…
        Завозился я, завертелся и медленно, ногами вперед, из хибары полез. Почему ногами? Мудрено объяснить… Ну не могу я башку высунуть и посмотреть, кто пришел! Хоть ты убей меня - не могу! И на месте сидеть нельзя, я ж чую - он ждет! Пячусь раком, ни жив, ни мертв, и глаза закрыл. Делайте со мной, что хотите! Сдаюсь!
        Вылез целиком - ничего. Глаза по одному размежил осторожно, влево-вправо зырк! Никого. Мать Пресвятая Богородица! Неужто померещилось?! Огляделся, прислушался
        - все спокойно. Вдалеке дискотека бухает, будто сваю в землю забивает, а над пустырем звезды низенько висят… Надо же! Сколько лет уж не замечал никаких звезд, а тут разглядел! Какие же яркие сегодня! Особенно вон те две, над самым горизонтом…
        Мигнули две звездочки голодно - и прямо ко мне. Смотрю - проступает в темноте остроухая голова, разевает пасть, а в пасти - кровавый отсвет, будто клык блеснул. Я попятился, запнулся, чуть не упал, но тут наваждение развеялось. Вижу
        - никакой волчьей головы, человек, как человек, только воротник поднял, и край воротника из-за головы торчит, как ухо. Пасть кровавая не сверкает - папироску он курит, огонек то ярче горит, то притухает малость. И нисколько он ко мне не приближается - на пригорке сидит, в двух шагах от хибары. Просто раньше я его не замечал. Пока он сам не захотел заметным стать. А такое умеет на всем свете только один человек.
        - Стылый, ты? - спрашиваю.
        Огонек папироски наливается жаром.
        - Холода идут, - слышится голос. - Звезды-то как разгорелись! К заморозкам, не иначе…
        - Зачем я тебе опять понадобился?!
        - Почему именно ты? Вы мне ВСЕ надобны…
        - Да с меня-то какая польза?! Видишь - подыхаю!
        Огонек улетел в траву, но лицо Стылого так и маячит в багровом отсвете.
        - А ты хитер, - усмехается. - Вот как затеял договорчик обойти! Дескать, кто алкашу бездомному поверит? Мели, чего хочешь! Вреда не будет.
        - О чем это ты? Не пойму…
        - О чем! О нашем договоре. Где твои блестящие статьи? Где наша, в соавторстве написанная, теория многомерной общности? Почему я должен торчать на этой свалке? Я хочу на международный конгресс!
        И тут я улыбаюсь всем щербатым своим отверстием. На конгресс ему! Обойдесся. Бутылки, вон, собирай, дьявол хренов…
        Стылый смотрит на меня с нехорошим прищуром.
        - Сообразил, значит? Ну как же, смышленый… Правильно. Сила моя - в вере. И пока в меня верит только пара оборванцев, да старушка на скамейке, никак мне не разгуляться…
        Разоткровенничался, наконец. Видали мы твою откровенность!
        - Что-то больно мудреное говоришь, - руками развожу. - Прости, не понять мне. Пропил все понятие…
        - Ну да, ну да, - кивает. - Совсем, значит, простой стал, как три рубля. Формулы забыл, работы свои забыл, читать, писать разучился…
        - И не говори! - слезу утираю. - Был человек - и нету…
        - Ах, ах! - головой качает. - Что ж я, неразумный, наделал! Какого ценного работника упустил! Доктора наук! Да если бы он только статейку тиснул: «Миром правит Стылый Дьявол», все бы сейчас же в меня уверовали, и силы мои утысячерились бы! Так?
        Пожимаю плечами.
        - Тебе видней.
        - Ну еще бы не так! Доктору-то каждый поверит! А деваться ему некуда, потому что сынок его любимый жив и обратно на иглу не садится лишь при одном условии…
        - Я свою часть договора выполняю!
        - Об чем разговор! Конечно, выполняешь! На каждом углу трындишь о темных силах!.
        И меньше всего хочешь, чтобы тебе поверили!
        - Такого пункта в договоре нет!
        Достал он меня уже своими подначками. Добро бы этот разговор у нас был первый. Каждый раз одно и то же! Да, я обманул его. Кинул, как теперь говорят. Я сумел стать ненужным, совершенно бесполезным для него, не нарушая договора. У него нет формального повода мстить мне и моему сыну. И он не мстит. Видно, и впрямь дьявол не всесилен, пока в него не верит подавляющее большинство людей. Он заманивает нас по одиночке, чтобы мы заманивали других. Но я не хочу быть вербовщиком Стылого, я знаю, чем это кончится. И я нашел способ. Впрочем, его многие нашли - те кто неожиданно бросил науку, литературу, всякие там кисти, ноты, просто любимое дело и спился, скололся, торопливо прикончил сам себя, чтобы не служить вот этому, сидящему на кочке. Миша, например. Земля ему пухом…
        - Объегорили, - вздыхает Стылый. - Из-за вас, алкашей, и я должен по помойкам шататься…
        Глаза его вдруг снова разгораются желтыми звездами.
        - Только смотрите, убогие, как бы вам самих себя не перехитрить! Вы все думаете, что можете распоряжаться собой. Захотел - продал душу, захотел - пропил. Наивные! Так никогда не бывает!
        - А как бывает?
        Очень он мне надоел. Выпить бы чего-нибудь… Я представил, как присасываюсь к пахучему горлышку семьдесят второго портвешка… и меня тяжко вырвало прямо на драные мои ботинки. Дожил, блин!
        - Вот так и бывает, - кивнул Стылый. - Пьет человек, пьет, а потом раз - и перестает… Быть человеком. И что это за новый зверь такой, о чем думает, кто у него хозяин - пойди, узнай….
        Меня передернуло. Не так от страха, как от холода. На что-то намекает, гад, а на что - не пойму… Отвязался бы уже, что ли, пустил душу на покаяние…
        - Сегодня мы беседуем в последний раз, - вдруг сказал он и, заметив мою тревогу, добавил:
        - Не беспокойся, договор остается в силе. А про темные силы можешь больше не врать …
        Я смотрю на него во все глаза. Что он еще задумал?
        Стылый наклоняется ко мне, говорит, понизив голос:
        - На прощание хочу открыть тебе маленький секрет: не бомжи и не доктора наук заставляют людей поверить в Дьявола. Это может сделать только один один-единственный специалист. Страх.
        - Чей страх?
        - Неважно, чей. Любой человек, когда ему страшно, принадлежит не себе, а мне. Когда страшно всем - мне принадлежит мир.
        Больше я терпеть не мог. Замерз так, что злость взяла.
        - Извиняюсь, конечно, Стылый, но тут ты просчитался. Ни черта мы уже не боимся! За всех людей говорить не стану, а наших, лесопарковских, ничем тебе не пронять! Сам не видишь, что ли? Чуть что не по нам - сразу зубами в глотку…
        Он вдруг расхохотался.
        - Ишь ты, племя какое завелось от сырости! Черта не боятся! Видно, и правда, обвели меня вокруг пальца! Что им горе да беда, да злые холода… - он обвел взглядом черные холмики пустыря. - М-да. …. Пора ваш палаточный городок убирать отсюда… Холода-то нешуточные идут…
        Гляди-ка ты - беспокоится. Прямо - отец родной!
        - Так ведь теплые места все заняты, - говорю, - Нам, больным да чахоточным, в котельную бы надо, по крайности - в теплотрассу.
        - А ты разве больным себя чувствуешь?
        И тут я вдруг понимаю, что несколько дней уже в груди не свербит, озноба нет, и даже про ногу свою калечную как-то забыл.
        - Да нет, вроде, сейчас-то ничего…
        - А будет еще лучше! - Стылый рукой машет. - Котельная вам теперь не нужна. Любая нора сойдет, а нор таких в городе - навалом! Да вот, хотя бы, метро взять…
        Ха! Нечисть, нечисть, а дурак!
        - В метро, - говорю, - к вашему сведению, мафия. На каждой станции пацаны крышуют. Только сунься бомж без патента - костей не соберет!
        - Да тебе станции и не нужны, - толкует. - В тоннелях куда уютнее. И свету меньше. Считай - готовая нора!
        - Нора - это хорошо. Да главное ведь - кормежка.
        Но Стылого, видно, так просто не собьешь.
        - Уж где-где, а в метро-то жратвы - хоть отбавляй! - говорит. - Полные поезда!
        Встал и пошел…
        Добыча велика и тяжела… Это верно. Полдня тащу, все больше в зубах - аж шея болит. Запаха, впрочем, вполне обыкновенного. Да и на вкус, вроде, ничего. Жаль, распробовать толком некогда, потому как за мной, кажется, идут. Чувствую, что так, да иначе и быть не может - наверняка кто-то видел, как я добычу рвал, как в траву ее потащил… Догонят - отберут, а она ведь моя, законная. Значит, надо успеть залезть в нору. Нора - это дом, да не такой дом, как клетка - туда десять шагов, да обратно десять. Нора - свобода! Куда захотел, туда и двинул. В любое время. Вся добыча - твоя, никому отдавать не надо. Житуха! Только бы успеть…
        Конечно, не я один такой умный, скоро все наши по норам попрячутся от прежней-то жизни, ну да это не страшно. Места всем хватит! Жратвы бы только хватило, чтобы друг с другом не драться постоянно. Тогда - что же? Я и дружить готов, особенно с гладкой какой-нибудь бабешкой. Снюхаемся, поди…
        Что это там? Ага! Холм с трубой! Ну все, считай, добрались. Где-то здесь должен быть лаз в мою новую нору. Юркнуть туда, и привет семье! Ну, еще чуть-чуть! Да не цепляйся ты! Без зубов можно остаться с тяжеленной такой добычей… Ага, вот он и лаз.
        Ого! А вон и погоня! Ишь, как шпарят - прямо по полю, фарами во все стороны стреляют. Опоздали, псы драные! Я, считай, дома, и в полной от вас безопасности. Ни за какие бабки менты за мной в нору не полезут, жить-то не надоело им, правильно?
        Стоп. Что такое? Решетка. Вот не было печали! И машина фырчит совсем близко, светом по холму елозит. А ну как углядят? Стрелять начнут, гады!.. Сейчас-сейчас, надо припомнить… Да! По углам решетки такие штучки круглые с прорезью - их надо крутить, пока решетка не отвалится… Рано радуетесь, паскуды! Я с вами еще посчитаюсь за все, что недоедено, недопито! Встретимся, когда потемнее будет…
        Ну, вот и готово. Теперь быстро - добычу пропихнуть. Эх, Нинка, Нинка! Тоща ты была при жизни, а теперь вот еле-еле в нору входишь. Как же я тебя дальше потащу? Пожалуй, там, поглубже, надо будет шкурку с нее содрать. Ни к чему добыче все эти трусы - платья… А туфелька-то одна до сих пор на ноге держится! Да, Нина, пофасонила ты в этих туфельках от школьной своей юности, через ларьки, да котельные, через лесопарк - до самой моей норы. Ну и хватит. Дальше без них пойдешь, вот только перехвачусь поудобнее, а то всю шейку твою сухощавую изгрыз, головенка скоро отвалится…
        Ботинки-то и самому пора скинуть, зачем они мне там? Да и штаны тоже - хвосту расти мешают. Ну, вперед, Нина, добыча ты моя! Чуешь, дух-то какой здесь? Теплый, уютный - живи да радуйся! Прямо жалко, что ты не дожила…
        Только вот грохочет чего-то впереди. Ах, ну да, это же этот, как его?… Поезд! Тьфу, все слова перезабыл! Да они мне больше и не понадобятся… Вон еще решетка. Ну-ка, глянем… Э! Да там людей полно! На платформе стоят, сюда заглядывают, морды кормленные у всех. Твари… Подобраться тихонько, ухватить одного с краю - и назад… Хоть Стылый и говорил, что еды здесь полные поезда, а запас никогда не помешает. Вот обживусь, с соседями познакомлюсь, плодиться, глядишь, начнем… Наберу хорошую стаю, тогда и до поездов очередь дойдет. Погодите, сволочи сытые, натерпитесь вы у меня страху! Посмотрим тогда, кому принадлежит этот мир!
        Дом на холме (II)
        В квартире номер два стояла мертвая тишина. Все, даже дети, слушали меня, боясь упустить хоть слово. Только иногда кто-нибудь из особо непонятливых поднимал руку и осторожно задавал вопрос.
        - Так что же, выходит, вот это все и есть - корабль?
        - Да, - сказал я. - Упрощенно говоря, корабль - это дом, где мы находимся. А точнее - область пространства, внутри которой находится дом. Эта область будет перенесена в другой мир… ну, в другое место. Вместе с нашими телами. Понимаете, перенесутся только живые тела, все вещи и даже сам дом останется здесь.
        - Так мы там голые, что ли, будем? - спросил кто-то.
        Я кивнул.
        - Голые. По крайней мере, пока не обзаведемся новой одеждой.
        - Да ладно! Шмотки - дело наживное, - подали голос от окна. - Ты скажи главное: точно - всех берут?
        - Всех! Всех! Не волнуйтесь. Я же объясняю: переносятся все живые существа, находящиеся в пределах этой области пространства. Сколько будет этих существ - им безразлично.
        - А кому это - им? - спросил пыльный мужчина в очках. - Не тем ли, с кем мы воюем?
        - Да… - я в раздумье прошелся вдоль стены.
        Для меня торопливо организовали проход, подбирая ноги.
        - Да. Это та же сила, что нас уничтожает. Тот же вид… народ, что ли. Но другое племя. Понимаете? Они враждуют между собой. Одни хотят нас истребить, а другие - спасти. По крайней мере так мне было сказано…
        - Да можно ли им доверять? - вздохнул кто-то. - Куда они нас завезут? И что с нами сделают?
        - Этого я не знаю. Но разве у нас есть выход? На нас идут со всех сторон - из неглиневских лесов, из подземелий взорванного метро, из трясин на месте бывшего моря. Слава Богу, что есть хоть одна сила, которая не хочет перебить нас всех, до последнего…
        На некоторое время снова установилась тишина.
        - М-да… - признес кто-то. - Сомнительно все это…
        - А я верю! - у двери вскочил вдруг мальчишка лет семнадцати. - Мы там наладим нормальную жизнь, детей нарожаем! И когда-нибудь вернемся. Только надо побольше народу захватить! Смотрите, сколько места еще! На лестницах, на площадках - везде свободно! Надо набить дом народом!
        - Поздно, - сказал я. - Пока мы отправимся собирать народ, пройдет куча времени. Телефоны отключены, другой связи нет…
        - Надо знак подать! - крикнул мальчишка. - О! Придумал!
        Он выскочил за дверь. Некоторое время все недоуменно переглядывались, затем потянулись к выходу вслед за мальчишкой.
        - Оставайтесь здесь, - сказал я Марине. - Гошку никуда не пускай. Не дай бог - давка!
        На крыльце толпился народ. Паренек, выбежавший первым, возился возле Анальгинова джипа. Крышка с бензобака была сбита, из отверстия торчала длинная узорчатая полоска, скорее всего - галстук.
        - Отходи! - крикнул мальчишка и чиркнул зажигалкой.
        Синий огонек стремительно побежал к горловине бензобака. На крыльце вдруг появился сам Анальгин.
        - Ты что это делаешь, гад?… - недоуменно начал он, но в этот момент грохнуло.
        Всех, кто не успел спрятаться в подъезде, окатило волной жара. Облако голубого пламени оторвалось от крыши машины и унеслось в небо. Джип запылал, как факел.
        - Нормально! - кричал паренек, потирая опаленные брови. - Сейчас сами набегут посмотреть!
        - Ах ты ж… - Анальгин налетел на него, сбил с ног и с размаху пнул в зубы. - Ты че, в натуре?! Отморозок гребаный!
        Я прыгнул на белобрысого сзади, обхватил, пытаясь оттащить от мальчишки.
        - Не смей! Дурак! На черта тебе теперь твой джип?! Туда его не возьмешь!
        Анальгин больно ударил меня затылком по переносице, но я вцепился в него намертво.
        - По херу мне джип! - визжал он в истерике. - У меня семья в городе осталась! А он чужих зовет! А мои… Дениска!!..
        Анальгин вырвался, оставив у меня в руках клочья одежды. Он упал на колени возле оглушенного мальчишки, закрыл лицо руками и разрыдался, перекрикивая рев пламени…
        Прошел час. Во всех квартирах, на всех этажах, на лестничных пролетах и в лифте плотной толпой стояли люди. Детей держали на руках. Было невыносимо душно, но никто не жаловался. Мы ждали. Гошка сидел у меня на плечах. Это место он предпочитал, пожалуй, всем остальным местам на земле. На Земле… Именно на Земле-то для нас больше нет места…
        Толпа вдруг качнулась.
        Пронесся сдавленный крик: «Управдом?! Где управдом?! Нету! Сбежал!»
        - Там женщина какая-то голосит, - сказали от двери.
        - Тихо! Дайте послушать!
        Опять не слава Богу, подумал я. Но что, черт их раздери, означают эти вопли?!
        - Да я сама на карьере работала! - звучал где-то вдалеке пронзительный голос, - если на ящиках треугольник, значит это динамит!
        Я сразу вспомнил тридцать три ящика, привезенных сегодня и сгруженных в подвал. Но был ли на них треугольник?
        - Люди! Это обман! - закричал кто-то отчаянно. - Нас хотят взорвать!!!
        - Дверь! Дверь откройте! Выходите все! На улицу!
        - Не открывается дверь! Заклинило! Снаружи приперто, что ли…
        - Пустите меня!!! А-а!!! Я боюсь!!
        Толпа задвигалась, в ней возникали приливы и отливы, промоины и валы, накатывающие так, что люди едва могли держаться на ногах.
        - Чего она там кричит, дура?! - заорал я. - Детей из-за нее передавим! Пускай сама в подвал спустится и посмотрит, что там за ящики!
        - Все двери закрыты! - отозвались с площадки. - И в подвал, и на улицу! И управдом пропал!
        - Да куда он денется! - мне с трудом удавалось перекрикивать нарастающий вой. - Прекратить панику! Стоять всем на месте! Управдом на верхних этажах! А ну, пропустите! Я, прямо с испуганным Гошкой на плечах, стал продвигаться к двери. Марина, крепко ухватив меня за ремень, шла следом.
        На площадке людские волны бесновались еще сильнее. Кто-то бился на полу в истерике. Сразу несколько ног вразнобой ударяли во входную дверь и в дверь подвала. Подвальная рухнула первой. Несколько человек, вместе с женщиной, поднявшей панику, ринулись вниз по лестнице.
        - Пропустите меня! - кричал старичок с кургузой бородкой. - Я специалист! Я профессор химии!
        Его пропустили, и он тоже исчез в темном проломе. Оттуда уже доносились какие-то звуки - не то истерические вскрики, не то визг выдираемых из ящиков гвоздей.
        - Да успокойтесь вы! Сейчас все скажут! Сейчас все выяснится! - выкрикивал я, поворачиваясь направо и налево, пока меня самого не ткнули в бок:
        - Тихо!
        На площадке и в квартирах установилась относительная тишина. Сразу стали слышны шаги на подвальной лестнице. В развороченном проеме показался старичок профессор. Все смотрели на него и молчали, ни у кого не хватало духу задать первый и единственный вопрос. Маринина ладонь как-то незаметно оказалась в моей.
        Старичок обвел нас растерянным взглядом, посмотрел зачем-то на часы… Наконец, до него дошло, чего все ждут.
        - Нет, нет, - глухо произнес он. - Все в порядке. Никакой опасности…
        - А динамит? - всхлипнул кто-то.
        - Да какой там динамит! - старичок снова бросил вороватый взгляд на часы. - Все в полном порядке. Сейчас стартуем…
        - А ты откуда знаешь? - вперед выдвинулся крепенький невысокий парень с боксерской стрижкой.
        - А там, как раз, это… - профессор неопределенно поводил рукой. - Стартовый пульт, да.
        - А ну, дай, я посмотрю, - парень шагнул к подвальной двери.
        - Нет! - старичок испуганно расставил руки, будто пытался закрыть собой пролом.
        - Поймите, это бессмысленно! Уже начался отсчет времени! Собственно, пошли последние секунды. Вот…
        Он поднес часы к подслеповатым глазам.
        - Десять. Девять. Восемь. Семь…
        И все, кто стоял на площадке, и дальше, на лестнице, и выше, на всех этажах унылого серого дома, медленно отсчитали про себя:
        Шесть…
        Пять…
        Четыре…
        Три…
        Два…
        Один…
        Старт.
        Москва
        2004г.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к