До встречи в смертинете Анастасия Александровна Баталова
        Она умерла дотого, как они встретились. Это былобы невозможно, еслибы неуникальная технология, позволяющая сознанию существовать насверхпроводящей электронной карте. Сумеетли человек преодолеть расстояние равное смерти? Или гораздо сложнее преодолеть собственную жизнь? Философская повесть «Довстречи всмертинете» - притча опоисках рая, история одного человека, превратившего свою жизнь вожидание.
        До встречи в смертинете
        Анастасия Баталова
        Иллюстратор Анастасия Баталова
        
                
        ЕСТЬЛИ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
        Буддийская притча
        Очень часто уМастера спрашивали, что будет после смерти. Мастер никогда неотвечал натакие вопросы. Однажды ученики спросили, почему он всё время уклоняется отответа.
        - Вы замечали, что загробной жизнью интересуются именно те, кто незнает, что делать сэтой? Им нужна ещё одна жизнь, которая длиласьбы вечно, - ответил Мастер.
        - Ивсё-таки, естьли жизнь после смерти или нет? - неунимался один изучеников.
        - Естьли жизнь досмерти - вот вчём вопрос, - ответил мастер.
        Глава1
        Листва ржавела пятнами, будто разъедаемая изнутри неизвестной кислотой. Роберт возвращался изшколы. Неторопился. Поднимал глаза, ища внебе птиц. Ребята говорили, что теперь, когда их истребили для предотвращения эпидемии, увидеть хоть одну - ксчастью.
        Попавшая под ноги поздняя слива неуклюже отпрыгнула игрузно покатилась поасфальту. Ее сестры лежали поодаль, заоградой, стыдливо прятали впрелой траве свои перезрелые мягкие бока. Желтое солнце, как простывший блин, нехотя отдавало земле остатки тепла, ноэтого было довольно, чтобы снять куртку иидти впиджаке.
        Путь Роберта лежал вдоль кислородной зоны - огороженного технического парка площадью около гектара, где деревья росли близко, образовывая практически непроходимую чащу, сплетаясь ветвями висполинский купол. Сливе повезло расти скраю. Её рука, протянутая над тротуаром, собирала детей изблизлежащих дворов.
        Технические парки - легкие мегаполиса - служили для обогащения воздуха кислородом; вцелях экономии пространства их делали очень плотными. Свертолета - идеально квадратные зеленые острова нашипованной антеннами каменной шкуре земли - глаза измученной природы, затянутой железобетонной паутиной цивилизации.
        Втехнических парках жили белки. Самые любопытные иобнаглевшие вылезали заограду ишныряли поасфальту. Роберт иногда кормил их срук орешками или семечками, приобретенными вшкольном буфете.
        Иззеленого облака кислородной зоны поднималась, утыкаясь внебо, находящаяся занею восьмисотметровая «мервецкая башня», как называли её мальчишки, - гигантская передающая станция Смертинета. Она транслировала виртуальное жилое пространство для граждан, вынужденных после гибели их биологических тел продолжать существование вцифровом формате.
        Смертинет - единая динамическая информационная сеть для всех умерших, загрузив сознание вкоторую, человек продолжает испытывать теже ощущения, что ипри жизни. Вкус любимой пищи, зрительные образы, ветер накоже, купание, экстремальные аттракционы, плотская любовь идаже алкогольное опьянение - все возможные переживания индивида фиксируются наэлектронной мозговой карте ипосле загрузки личности всистему продолжают радовать своего обладателя…
        Смертинет позволяет непрекращать общение сродственниками идрузьями: умерший может являться им ввиде привлекательной голограммы.
        Завсе время его существования виртуальное население Смертинета превысило миллиард человек.
        Разумеется, пребывание вэтом своеобразном цифровом раю полагалось оплачивать. Роберт знал это, потому что мама регулярно отправляла электронные платежи «забабушку сдедушкой», которые уже почти пять лет обитали вэконом-сегменте Смертинета. Те, кто нежелал отягощать собою родных, начинали копить заблаговременно.
        Серо-золотой осенний день располагал ктому, чтобы неспешно бродить поулицам. Роберт, будучи школьником, укоторого кончились уроки, мог позволить себе подобную роскошь.
        Время - самый ценный ресурс современного человека. Внутри смертинета каждая секунда земной жизни, потраченная судовольствием, превращается взахватывающее приключение. Сеть бережно сохраняет положительный чувственный опыт индивида, чтобы сгенерировать для него вечную жизнь, полную радости…
        Сухой лист стихим скрипом полз потротуару - маленькая золотистая черепаха. Роберт подобрал его иположил наладонь. Шершавый, хрупкий, сзагнутыми краями. Роберт
        сможет собирать листья даже когда умрет. Рецепторы его кожи запомнят, асмертинет вточности воспроизведет это ощущение - лист наладони - когда-нибудь много лет спустя.
        Роберту только шестнадцать. Ему рано былобы думать осмерти, еслибы ненеобходимость готовиться квечной жизни. Каждый день после школы он ходил собирать впечатления. Наполнять ими свой мозг как корзину, чтобы однажды забрать их все ссобой. Всмертинет.
        - Опять будешь мой товар обнюхивать? - дежурно проворчала продавщица киоска «Букеты»; она уже свыклась состранностью Роберта инегонялаего.
        - Я хочу знать, как пахнут все цветы насвете, чтобы прогуливаться впрекрасном саду, когда буду мертвым, - серьезно ответил парень.
        Он подолгу рассматривал розы, похожие напоцелуи, белые, нежно-кремовые, персиковые, розовые, алые; Роберту нравилось, что хозяйка расставляла их ввитрине поцветам - отсветлых кболее ярким; он любовался изящными чашами лилий игладиолусов, заглядывал взаплаканные глаза хризантем ивразверстые клювики орхидей. Роберт торопился впитать всебя побольше красоты: никто ведь незнает, когда ему суждено покинуть этот дивный мир, ачтобы сделать своё пребывание всмертинете увлекательным нужно иметь большой банк данных.
        После цветочного киоска Роберт отправлялся вторговый центр «Новый Свет». Двадцать этажей торговых площадей, каждый - примерно гектар. Изобилие!
        Под липкими взглядами одинаковых голографических охранников впиджаках, Роберт проскальзывал отвитрины квитрине, населяя свое сознание образами дорогих вещей. Кое-что удавалось даже потрогать - украсть бесценное тактильное ощущение - бросить монетку всвою информационную копилку. Охранники плавали над полом; носы их ботинок, конечно, всегда зеркально сверкали; они могли передвигаться бесшумно ипрактически слюбой скоростью: это была одна изнемногих профессий, доступных умершим; трудоустроенные граждане всмертинете пользовались особым почетом и, главное, они самостоятельно оплачивали своё содержание всистеме.
        Профессии телефонного оператора, онлайн консультанта, уличного рекламного агента, консьержа ипрочие, нетребующие большого количества физических контактов сматериальным миром, давно уже были отданы наоткуп бестелесным.
        Наскоростном лифте Роберт поднимался насамый последний ярус торгового комплекса - крытую стеклом веранду, где находился фудкорт. Здесь ему приходилось тратить некоторую часть карманных денег - он пробовал каждый день что-нибудь новенькое… Родителям, разумеется, обэтом несообщалось - пусть думают, что сын покупает стандартный школьный обед - необязательно им знать, скаким прилежанием он готовится ксвоей смерти; это может их огорчить, вшестнадцать логичнее строить планы нагрядущую жизнь… Роберт ни скем необсуждал своих традиционных прогулок «завпечатлениями», ипотому незнал, одинли он такой, или есть вгороде ещё странные мальчики идевочки, ни насекунду незабывающие отом, что рано или поздно они окажутся всмертинете…
        Рядом сфудкортом находилась платная лужайка для солнечных ванн. Заглотнув купленный вкиоске жетон, дверь выпускала изнуренного асфальтом горожанина натраву. Часть крыши была засажена газоном. Здесь, обнявшись, сидели парочки, чинно прогуливались пожилые люди, вихрями носились ребятишки.
        Ни дождь, ни порывы резкого холодного ветра несталибы отдыхающим помехой - прозрачная крыша надежно защищала их отвнезапных истерик сослезами, которые нередко закатывала городу капризная осень.
        Ветер налужайке круглый год был ласковый, летний. Мощные вентиляторы нагнетали сюда теплый очищенный воздух. Люди издавна предпочитали отгораживаться отприроды, чтобы она своей непредсказуемостью невстревала вих планы.
        Роберт увидел эту девушку через стекло. Вбежевом облегающем платье скоричневым поясом шла она, несминая травы инеотбрасывая тени. Пышные каштановые локоны девушки неслушались ветра. Голограмма - понял Роберт. Временное цифровое тело, которое давно умершая женщина надела, как наряд, чтобы пройтись поэтой искусственной лужайке.
        Когда она повернулась, Роберт заметил слева налифе платья логотип известной компании, выпускающей кофе. Промоутер. Она наработе. Свободная инезависимая обитательница смертинета…
        Девушка как будто услышала его мысли. Легко преодолев стеклянную преграду - просто проплыв насквозь, она обратилась кРоберту.
        - Добрый день! Желаете попробовать самый лучший кофе совсего света? Напятнадцатом ярусе для вас работают дегустационный зал икафе, сегодня при покупке одной чашки вторую вы получаете вподарок!
        УРоберта оставалось немного денег, ион решил, что экзотический кофе небудет лишним вего бессмертной коллекции вкусов, да идевушка-промоутер очень ему понравилась. Отнеё исходил пленительный пьянящий аромат тайны: ведь она была причастна ктому, что сильно занимало Роберта - ксмертинету. И, надо признать, этому факту она пока была обязана большей долей своего очарования вглазах юноши. Он никогда нерасспрашивал отом, каково «там» ни бабушку, ни дедушку - стеснялся. Они при разговорах чаще всего предавались воспоминаниям, неособо интересуясь делами живых. Один раз бабушка только сказала матери Роберта, что существование всмертинете похоже насны. Мать тему развивать нестала. Онаже неРоберт - ей ожизни думать важнее. Чужого человека, полагал парень, нетак стыдно будет спросить. Девушка-промоутер лихо прокладывала маршрут вминотавровом лабиринте торговых павильонов, ион шёл занею, точно теленок заморковкой, каждую секунду боясь потерять её извида.
        Невольно Роберт разглядывал свою голографическую провожатую. Орнамент напоясе инашейном платке - множество мелких тонко вышитых эмблем фирмы-производителя кофе. Коричневая лента вволосах. Туфли - бежевые, навысоких шпильках. Чуть тронутая солнцем кожа, колготки телесного цвета. Ловко пойманная гармония почти неразличимых оттенков. Всё продумано. Кофейная девушка. Ходячий брэнд.
        - Взависимости оттемпературы, при которой происходит обработка кофейных зерен, различают около десяти степеней обжарки, отмягкой - когда зерна только-только успевают потерять зеленый цвет истановятся древесно-золотистыми, домаксимальной, когда зерна практически обугливаются; изтаких зерен, черных, блестящих, гладких, как отшлифованные камушки, готовят настоящий эспрессо - крепкий бодрящий кофе снасыщенным горьким вкусом. Изслабо обжаренных исредне обжаренных зерен получаются легкие десертные кисло-сладкие напитки.
        Пока бариста варила кофе, девушка-промоутер продолжала просвещать Роберта.
        - Вы сами любите кофе? - спросил он вконце её концентрированной тирады.
        - Да, - ответила она, ничуть нерастерявшись, - я очень любила кофе.
        Бариста поставила настойку две прозрачные чашки латте, накрытые плотными белыми дисками молочной пены, похожими насухие губки.
        - Обемне?
        - Авы как думали? Акцияже! - удивленно улыбнулась бариста, - платите заодну, наливаем - две.
        - Ясно… - растерянно согласился Роберт. Он взял чашки ибережно переставил их настолик. Блюдца коснулись глянцевой поверхности - приятный глухой инежный звук. Человеческий мозг бессознательно воспринимает абсолютно всю информацию, посредством которой реальность соприкасается сним. Случайные голоса. Нечто, увиденное мельком. Камушек наасфальте. Отражение чужого зонта влуже. Лицо попутчика впереполненном утреннем метро. Память - сундук, вкоторый напротяжении всей жизни беспорядочно сваливаются самые разные индивидуальные ощущения. Ученые пытаются понять, как работает мозг. Программисты смертинета создают электронные копии личных Вселенных умирающих людей. Может быть, это - продолжение жизни. Может быть - иллюзия продолжения.
        Над столиком повисло неосязаемое облако кофейного аромата. Роберт незнал, нужноли ему две чашки латте, десять минут назад он иободной-то чашке недумал, он шёл сюда задевушкой, которая, судя повсему, счувством выполненного долга собралась впрямом смысле ускользнуть. Ей идвери нетребовались.
        - Постойте, - окликнул кофейную фею Роберт, - кудаже вы? Заманили меня, атеперь уходите?
        Девушка оказалась сюмором.
        - Составить вам компанию?
        Она вполоборота присела застолик напротив Роберта. Закинула ногу наногу. То были ненастоящие женские ноги, слишком уж идеальные - компьютерное моделирование, сверхплотная объемная голограмма. Роберт понимал, новзглядом всёже споткнулся…
        - Только кофе я небуду, прошу меня извинить, - она сделала движение рукой, как будто собиралась взять чашку инасладиться напитком. Рука прошла насквозь. Роберт вытаращился нанее. Она рассмеялась.
        Ему неоставалось ничего другого: он попробовал свой кофе.
        - Ну каквам?
        - Ничего… Пойдет.
        Сладковатая пена таяла наязыке. Фоном звучала ненавязчивая музыка. Реальность Роберта сегодня баловала. Он впервые вжизни сидел застоликом дорогого «взрослого» кафе сдевушкой. Пусть она невполне настоящая, эта девушка, нокаким-то образом он может видеть её, разговаривать снею. Иона красивая. Ну, или умеет таковой казаться. Разве неэто вдевушке главное?
        - Что вы чувствуете, находясь там, всмертинете?
        Сердце полыхнуло: он спросил, он отважился!
        Девушка как будто неудивилась. Возможно, её даже часто спрашивали обэтом. Работа слюдьми, всё такое. Постоянные контакты сживыми.
        - Вы видите меня?
        - Уменя нет глаз, поэтому «видеть» я немогу, номне через систему поступает информация отом, где я нахожусь. Наэлектронную карту моего мозга загружен план этого здания, размеры всех помещений, предметов, находящихся внутри. Я знаю, где пол игде потолок. Я могу перемещать голограмму, имитируя движение живого человека. Как вкомпьютерной игре вроде GTA. Понимаете?
        - Меня вы как-то чувствуете? - Роберту было настолько интересно, что он старательно сужал свою полосу восприятия, пытаясь «отключить» всё, кроме слуха.
        - Давай наты. Ты видишь меня, то есть голограмму, ты делаешь несколько шагов вмою сторону, смотришь наменя пристально, обращаешься ко мне, словом, проявляешь признаки интереса - запускается система обратной связи - антенна смертинета передает твои координаты навход моей электронной карты - я понимаю, что ты увидел меня. Это самое простое объяснение, что называется, напальцах. Число знаков вкоде смертинета приближается кгуглу. Скаждым днем появляются новые возможности контактировать сматериальным миром. Мы совершенствуемся… Я невижу тебя, носистема сообщает мне координаты твоего тела впространстве. Здесь повсюду - специальные усилители сигналов. Биотоки твоей кожи, твоих тканей, нервов позволяют смертинету нарисовать для меня твой силуэт. Остальное дополняет моя память, полученная при жизни. Молодой мужчина. Парень. Чтоже это такое? Срабатывает ассоциативный ряд, как восне. Бессознательное, находящееся на«плавающей» карте памяти, выбирает образ. Имне кажется, что я по-прежнему вижу мир. Вижу тебя.
        - Еслибы я навас… натебя… непосмотрел первый, то тыбы меня незаметила? - спросил Роберт.
        - Система сообщилабы мне тогда координаты движущегося биологического объекта. Нам нельзя ходить сквозь людей, это считается невежливым. Номне непришлобы вголову общаться стобой. Чтобы начать разговор сживым, нам нужен сигнал. Собственно, поэтому рекламными агентами иработают мертвые. Чтобы те, кого раздражает реклама, ите, кто предпочитает её незамечать, отнеё нестрадали.
        - Откуда ты столько знаешь осмертинете?
        - При жизни я была вкоманде разработчиков. Я программист. Сейчас помогаю помере сил… Намне тестируют новые функции.
        Роберт смотрел так, точно перед ним стоял пророк, насытивший толпу страждущих пятью хлебами.
        - Как ты… попала туда?
        - Насвою работу? Или всистему? - она рассмеялась.
        Вуниверситете меня отличали преподаватели, я успешно справлялась спрограммой, побеждала встуденческих олимпиадах, иоднажды мне прислали письмо. Они приглашают всегда сами, неберут сулицы. Я проработала вкомпании пять лет, апотом… умерла отрака. Мне было двадцать семь. Ився история.
        Роберт нерешался спросить, каково это - умирать. Ноему было так интересно, что чесались ладони.
        Девушка «оттуда» как будто услышала его мысли.
        - Я умирала долго. Уменя было время подготовиться. После того, как мне сообщили диагноз, я прожила ещё целый год. Несамый лучший, признаюсь, год, уменя вылезли все волосы, ипередвигаться я могла исключительно впределах палаты хосписа. Ноя благодарна, что мне отвели хоть какой-то срок нато, чтобы, как говорится, «собрать чемоданы». Затот год я успела написать несколько скриптов, которые теперь делают моё пребывание всмертинете более комфортным.
        Тебе, наверное, интересно как происходит подключение? Электронная карта мозга представляет собой микросхему, которая полностью копирует его нейронную сеть. Каждому нейрону соответствует миниатюрная схема, вкоторой ток появляется именно тогда, когда соответствующий нейрон возбуждается. Электронные карты пишут месяцами: закрепляют наголове особые датчики, изаставляют человека испытывать всю присущую ему гамму эмоций, смешат, рассказывают печальное, страшное, читают стихи, ставят музыку, показывают эротику, видеоряды сосценами насилия идаже сизвращениями. Электронная карта будет тем точнее, чем больше компьютеры зарегистрируют учеловека реакций. После записи карты осуществляют перенос памяти…
        - Новедь сам человек всё-таки умирает, ато, что остается, это ведь только его электронный двойник, искусственный интеллект, который полностью копирует поведение живого ума? Ты по-прежнему, скажи, воспринимаешь своё «я»? Или ты уже непомнишь, как это было? Утебя есть свобода воли?
        - Ты задаешь необычные вопросы. Ты уверен, что готов получить ответы наних?
        - Да, - неколеблясь заявил Роберт, - я хочу максимально правдивых ответов.
        - Что ты понимаешь под свободой воли?
        - Машинный интеллект может делать выбор только если ситуация детерминирована. Вот, например, есть две дороги: направо иналево, наодной изних лежит камень. Роботу необходимо пояснение, что скамнем делать: идтили ему другой дорогой, где камня нет, то есть - «избегать препятствий» или убрать камень, то есть «устранить препятствие» или обойти его, то есть «проигнорировать препятствие». Человек накамень может необратить внимания. Обладая свободой воли, он решит задачу окамне вуме играючи. Врядли он захочет его убирать, человеку станет лень, он выберет другую дорогу или обойдет камень. Равновероятно. Это иесть свобода воли. Вточке бифуркации, где машине обязательно требуется программа, человек принимает решение. Иэто решение идёт изнутри, анеизвне. Все решения машины заложены внеё заблаговременно. Ты говорила, что необратилабы наменя внимание, еслибы я непосмотрел натебя первый, так? Это значит, что ты неможешь выбирать, скем тебе заговорить…
        - Мне нужно работать, - Девушка поднялась. Кожаное сидение осталось прохладным инисколько недеформировалось. Пенный диск нанетронутом простывшем кофе осел, истончился. Роберт умом понимал, что так оно идолжно быть, когда общаешься сцифровым привидением, нопривыкнуть немог.
        - Я обидел тебя? - Роберт почувствовал перемену вовсей атмосфере его общения сдевушкой: как будто втеплое помещение внезапно залетел морозный сквозняк.
        - Нет. Просто я немогу удовлетворить твоего любопытства, а, значит, пользы тебе отменя немного. Ты умный, читай книги, иоднажды поймёшь то, что хочешь понять. Мозг обладает способностью находить решения, которых прежде никогда несуществовало - мозгу доступно творчество.
        - Я хочу понять, что такое смерть. Пожалуйста, неуходи.
        - Если ты просишь меня, то я останусь.
        Девушка-голограмма снова присела застолик.
        - Как тебя зовут?
        - Евдокия.
        - Роберт. Очень приятно.
        Он чувствовал, что после вопроса про свободу воли стал говорить сдевушкой более пристрастно - точно пошел поболоту - начал нащупывать словами опасные места, где моглабы проявиться «искусственность» её мышления, - без подсказки она наверняка однажды несправится - зациклился программа, ибудет Евдокия молчать ихлопать ресницами - Роберт клал надорогу камни, иона должна была обходитьих.
        - Ты выбрала себе это платье?
        - Нет. Это разработка дизайнеров рекламного агентства. Всвязи сосвоей работой я часто меняю голограммы. Я представляю разные товары. Сегодня - кофе, завтра - шампуни, послезавтра - лекарства отпростуды.
        - Это твоё лицо?
        - Да, - 3-D голограммы смертинета моделируют обычно наоснове прижизненных фотографий. Такой подход помогает избегать штампов иразличных банальных накладок. Согласись, многие девушки хотелибы выглядеть как Одри Хэпберн или Мерилин Монро…
        - Каково это - умирать? Что ты чувствовала при этом?
        - Полная синхронизация электронной карты имозга происходит, пока человек ещё жив. Впериод записи карта - её максимальная мощность всего несколько ватт - питается отсети. После остановки сердца идыхания умозга есть, всреднем, еще пятнадцать минут, втечение которых он продолжает генерировать сознание. Ивот тут происходит самое интересное: электронную карту отключают отвсех источников, переводят всверхпроводящее состояние, охлаждая жидким гелием иприсоединяют кмозгу напрямую - мозг становится иеё частью, иэлементом питания - вкарте появляется ток; это мы иназываем душой: сигналы, сообщенные карте умирающим мозгом, активируют её, порождая вней незатухающие токи, иона начинает функционировать автономно. Грубо говоря, так происходит «запись души».
        - Новедь сверхпроводящая карта может быть активирована любым электрическим импульсом?
        - Ты прав. Номы верим, что именно благодаря последним биотокам живой материи электронные карты становятся нами, обретают личность.
        - Как технически осуществляется подключение?
        - Спомощью нейрохирургической сверхпроводящей иглы. Черезнос.
        Возникшая ввоображении картина заставила Роберта поежиться.
        - Звучит неприятно, я понимаю. Ноты этого непочувствуешь. Мозг лишен болевых рецепторов, атело твоё натот момент уже перестанет реагировать нараздражители.
        - Ты много думала осмерти всвой последнийгод?
        Евдокия улыбнулась.
        - Гораздо меньше, чем ты сейчас. Скажу честно, я недумала оней вообще дотого момента, пока врач необъявил, сколько мне осталось. Я была совсем живая, знаешь… Нацеленная нажизнь… Жизнеустремленная.
        - Вхосписе, наверное, тяжело тебе приходилось?
        Евдокия помотала головой.
        - Если ты думаешь, что хоспис - крайне мрачное место, то это несовсем так; побывав там, я поняла одну вещь: никто так виртуозно иотчаянно неумеет воровать ужизни счастье, как приговоренные ксмерти. Люди, планирующие жить долго, обычно бездарно тратят свою жизнь насуету, уныние исклоки… Акогда знаешь, что жизни-то утебя осталось всего ничего - бережешь её, экономишь, смакуя каждое мгновение, мудро радуешься простым вещам.
        Унас была женщина наэтаже, кней каждый день муж приводил дочь. Девочке - года три-четыре. Пташка-щебетунья. Такая весёлая илюбопытная. Бегала повсем палатам. Смеялась колокольчиком. Знаешь, Роберт, я никогда невидела более нежной исчастливой мамы! Та женщина никогда некричала надочку, неодергивала её, нестесняла; она разделяла все её детские интересы, читала ей книжки, рисовала вместе снею вальбоме толстыми фломастерами стаким неподдельным воодушевлением! Обычно дети докучают взрослым. Ноэта мама знала, что нетак уж много времени отпущено ей иеё девчурке…
        Чашка Роберта давно опустела, ноон так инерешился придвинуть ксебе вторую - Евдокии, очевидно, латте был ни кчему, ностоящая напротив неё чашка отчего-то казалась Роберту необходимой, она как будто добавляла телесности его голографической собеседнице.
        - Надеюсь, тебе понравился кофе иты придёшь снова.
        - Ты хочешь, чтобы я пришёл?
        Евдокия рассмеялась.
        - Так всегда говорят клиентам, это общая формула, я уже добавляю её при прощании даже незадумываясь…
        «Аможешьли ты задумываться, вот вчём вопрос?..» - подумал, нонепроизнес Роберт.
        Девушка впоследний раз взглянула нанего через плечо исквозь стеклянную дверь выплыла изкофейни.
        Чашка схолодным латте одиноко ивиновато продолжала стоять настоле. Роберт взял её вруки исделал небольшой глоток. Мать говорила, что выбрасывать еду - большой грех. Потому что продукты - ресурсы планеты. Численность её населения неуклонно увеличивается, ей скаждым днём всё труднее кормить ненасытный растущий людской муравейник. Каждый должен думать отом, чтобы сделать свое пребывание напланете неслишком обременительным для нее. «Аты уменьшил свой экологический след?» - вопрошают гигантские плакаты социальной рекламы, строго взирая набурлящие живой массой улицы состен небоскребов. Роберт сделал еще один глоток, хотя ему совсем нехотелось. Чтобы приготовить для Роберта этот латте, где-то пасли коров; коровы вытаптывали пастбища - гектары сочных полей превращались вжёсткую дубленую шкуру тощей изможденной земли…
        «Надо будет прийти сюда, когда отменят эту дурацкую акцию.»
        Отом, чтобы рассказать кому-нибудь изсвоих школьных приятелей окофе иоразговоре сЕвдокией, Роберт ипомыслить немог. Для него это былобы тоже самое, как еслибы, найдя сундук сдревними сокровищами пиратов, он вздумал поделитьсяими…
        Мелкие рваные облака плавали вкипятке неба как хлопья свернувшегося молока.
        Ветер просеивался сквозь металлическое кружево виадуков ивантовых мостов. Бесшумно скользили потрассам крылатые машины насолнечных батареях. Роберт всегда выходил насмотровую площадку, чтобы послушать дыхание города. Она находилась навысоте около двухсот метров, иснеё даль просматривалась почти досамого океана. Ограждение стеклянное - пока неподходишь близко, кажется, что его нет вовсе - будто стоишь ненаоткрытой террасе высотного торгового центра, анакраю скалы…
        Дедушка Роберта бывал вгорах. Он рассказывал, жаль только, что изсмертинета, про облака, лежащие прямо натраве, про порожистые реки, вкоторых вода белая, как взбитое молоко, про каменные рты пещер, откуда веет кислой сыростью точно похмельным дыханием, про камни, одетые внежный зеленый бархат мха как дорогая мебель, про неприступные кручи… Роберт мечтал увидеть горы. Ему казалось, что страшно умирать, если никогда невидел гор, потому что даже всмертинете, где сбываются любые желания, невозможно будет наних посмотреть. Интересно, аЕвдокия видела горы? Досамого горизонта изземли поднимались тощие пеньки небоскребов. Свет заходящего солнца ежедневно наполчаса делал их обитателей несметно богатыми, превращая стеклянные панели, которыми были облицованы стены, влисточки сусального золота. «Еслибы кто-нибудь увидел это город впервый ивпоследний раз вжизни, всего наминуту, вот так, назакате, он наверняка досамой смерти… идаже потом… думалбы, что они все счастливцы, живущие взолотых домах. Иллюзии так просто приобретаются, ипри этом могут существовать вечно.»
        Солнце упало вокеан - вгигантскую копилку скупца. Ещё один день, чтобы им насладиться. Ещё один день, чтобы его запомнить. Сколько их будет вжизни Роберта, таких дней? Впоследний раз окинув взором вид сосмотровой площадки, юноша зашел влифт. Через мгновение стальная кабина сним иещё снесколькими пассажирами, сомкнув челюсти дверей, нырнула вшахту.
        - Где ты был? Небось опять шатался вНовом Свете?
        Роберт ничего неотвечал, он немог лгать матери, ноиправды говорить нехотел. Многие подростки избирают тактику деликатного умалчивания при общении сродителями.
        Мама наразговорах ненастаивала. Она налила Роберту положенную миску густого супа, поставила настол тарелку сноздреватым пахучим хлебом, сыр, нарезанный кубиками, кувшин ссинтетическим молоком иудалилась. Роберт услышал её голос вглубине квартиры: она громко отчитывала зачто-то Галочку, его пятилетнюю сестру. Голода он нечувствовал. Для маминого спокойствия проглотил три ложки супа, разжевал упругий пластилиновый сырный кубик, налил себе полстакана белой жидкости изкувшина. Роберт терпеть немог синтетическое молоко - настоящего, отживотных, ему неслучалось пить часто - оно стоило дорого. Мать покупала его только когда болела Галочка - подкрепить её здоровье.
        Сыр тоже был искусственный - он жевался трудно ипочти неимел вкуса - как школьный ластик - Роберт вначальных классах грыз их отскуки.
        После обеда он отправился всвою комнату - каморку три надва - вкоторой, благодаря экономичной организации пространства, нетолько помещалось всё необходимое ученику средней школы, ноихватало места для небольшого «художественного беспорядка».
        Роберт любил рисовать. Его работы казались идрузьям, ипедагогам странными: наних незначилось ни неба, ни земли, ни краев, ни дна - будто то были видения издругих измерений - мягкие, расплывчатые очертания; предметы, плавно переходящие один вдругой; пастельные тона, вдымке которых чуткий созерцатель мог различить нечто, находящееся дальше, глубже вкартине. Когда Роберта спрашивали, что именно он изображает, он пожимал плечами. Преподаватель живописи играфики встудии называл его талантливым. Кирилл, который ходил вместе сним дважды внеделю после уроков встудию исчитался его товарищем, смертельно ему завидовал. Кирилл мечтал стать художником, он был готов ради этого хоть землю есть, аРоберту было наплевать натворческое будущее. Норисовал при этом Роберт легче илучше, чем Кирилл.
        - Скажи, где ты их берешь, свои сюжеты? Откуда всё это утебя вголове?
        Роберт незнал. Он ирад былбы помочь товарищу - да только как? Сознание нежесткий диск, его содержимым неподелишься…
        Роберт достал чистый лист. Покатились постолу гладкие цветные бревнышки пастели. Остановив один измелков украя, юноша принялся задело.
        Золотой город-фантасмогория воронкой втягивал взор наблюдателя вцентр композиции, где внежном персиковом тумане розовыми ибледно-красными вихрями проступали черты развернутого втри четверти загадочного женского лица.
        Роберт попытался вложить врисунок все переживания прошедшего дня. Город, сего небоскребами, виадуками, мед заката, стекающий вокеан, горы, которых он никогда невидел, удвоенный латте, девушку, которая давно умерла, нопри этом показалась ему гораздо более настоящей, чем многие живые люди вокруг.
        Встудии ребята обступили расстеленный настоле лист формата А2. Роберту приходилось складывать рисунки вчетверо, чтобы они помещались врюкзак. Кирилл завистливо-нежными движениями разглаживал заломы наплотной бумаге.
        - Что ты нарисовал? Если напрошлых твоих работах хоть как-то прослеживалась логика, то здесь царит полный хаос. Ицветы, изаходящее солнце, икраски - точно налист просто пролили стакан персикового сока, - сказала Маргарита.
        - Смешанного стоматным, - добавила Марина.
        - Фу, гадость!
        Девочки засмеялись. Маргарита - очень симпатичная девчонка: унеё ресницы густые имягкие, точно беличьи кисточки для акварели. Роберту нравились эти ресницы. Ицвет лица, тёплый белый, как согретое молоко. Он иногда смотрел наМаргариту, пока она несмотрела нанего. Она собирала длинные прямые волосы впучок, его кончик доставал ей доталии; когда Маргарита вертела головой, отдельные волосинки электризовались инаклеивались наеё синтетическую блузку. Почему-то Роберту нравилось иэто тоже.
        Маргарита ходила вхудожественную студию непотому, что любила рисовать. Инепотому, что имела способности. Родители хотели, чтобы дочь была занята после уроков и«неболталась поулицам». Маргарита привыкла кстудии, даже делала определенные успехи. Работала она аккуратно, старательно, терпеливо прорисовывала мелкие элементы. Руководитель студии хвалил ее, ноникогда неговорил, что она талантлива; видимо, похвалы заслуживало исключительно её трудолюбие. Однако, как-то раз работу Маргариты поставили впример другим, инекоторое время вышеозначенная работа висела настене вмастерской. Маргарита изобразила кирпичную стену, увитую плющом. Каждый кирпичик, равно как икаждый листик плюща, был добросовестно отрисован иидеально раскрашен. Налистиках видны были карандашные прожилки.
        Ногораздо больше, чем творить самой, Маргарите нравилось критиковать чужое творчество. Она делала это вдохновенно, пламенно, запоем; сприсущей ей тщательностью отличницы она искала недостатки вчужих работах ивсегда находила.
        - Это похоже наводоворот, который образуется, когда израковины уходит вода, - продолжила Маргарита осаждать рисунок Роберта. - Причём вводе плавает разный мусор. Ты рисуешь очень красиво, сэтим непоспоришь, нотвоим картинам недостаёт концептуальности…
        - Ты достала умничать, Рит! - заРоберта низким уже почти совсем взрослым мужским голосом вступился Марк, высокий иширокий вплечах парень, который ходил вхудожественную студию только потому, что ему нравилась Марина. Рисовал он кое-как; большую часть времени назанятиях он бродил между мольбертами своих товарищей, заглядывая вних, давал шуточные или неочень советы, как надо рисовать, слушал музыку внаушниках ижевал жвачку.
        - Лично мне былобы обидно выслушивать такое. Укритика должны быть исключительно развиты чувство меры ичувство такта, - сказала Роза, девочка, похожая илицом ителом наеврейского мальчика-недокормыша, - он должен уметь нащупать ту грань для каждого автора, которую ни вкоем случае нельзя переходить. Критика необходима для развития таланта, это аксиома, ноеё строго нужно дозировать; большим количеством критики можно отравить даже сильный талант - человек банально отчаится иперестанет делать попытки. …Хотя изнего, вероятно, что-нибудьбы вышло, еслибы неразумная критика неотбила унего напрочь охоту ктворчеству.
        - Я стобой несогласна, - сказала Маргарита, недовольно наморщив носик, - если человек может бросить, значит, ему неособо инужно это творчество. Слава богу, что насвете есть критики, которые регулярно пропалывают плодородные поля всевозможных «творцов». Нето слишком много развелосьбы унас гениев.
        - Иты, значит, изэтих доблестных героев, грудью стоящих настраже уврат вмир чистого искусства изорко следящих, чтобы никакая случайная ушлая бездарь туда накривой козе невъехала…
        - Неругайтесь, девочки, - тихо сказал Роберт.
        Ажиотаж вокруг его рисунка постепенно утихал, как унимается огонь вкостре, куда бросили бумагу, помере её сгорания. Через несколько минут кроме Кирилла устола никого неосталось. Кирилл стоял над рисунком, и, как всегда, молча страдал: ядовитая плесень зависти отвоевала сегодня очередную пядь его духовной земли.
        - Чтоже ты все-таки изобразил? - спросилон.
        - Смертинет, - честно ответил Роберт.
        Глава2
        УРоберта были зеленые глаза сгорчичным ободком вокруг радужки иволосы цвета мокрого сена. Он напоминал дождливый летний день: когда он смотрел прямо влицо, казалось, начинает моросить.
        Вшколе Роберт учился неплохо, нобез особой охоты. Поля всех его тетрадей плотно затягивало причудливыми карандашными узорами. Многие люди, когда волнуются или скучают, стремятся чем-нибудь занять руки - одни теребят пуговицы, другие - колупают ногти, третьи идут дальше иприобретают себе брелки или четки, аРоберт - рисовал. Влюбой непонятной ситуации он брал вруки пишущий инструмент. Ивсё, начто падал его взгляд: салфетки, чеки, бумажные пакеты, деревянные линейки, любые предметы, вкоторые могли вонзить свой клюв карандаш или ручка - всё становилось маленькими ибольшими окошками вробертовы удивительные миры.
        Кирилл завидовал даже этим случайным скороспелым рисункам. Он пытался повторять заРобертом, итоже расписывал вовремя занятий поля тетрадей, уголки учебников, принадлежности изпенала. Однако, как назло, выходило унего ивполовину нетак мило, как уего товарища, да вдобавок Кирилл постоянно ловил замечания науроках.
        - Опять отвлекаешься, недумай, я всё вижу. Сейчас алгебра, анерисование. Тебе занятий встудии мало?
        Роберт-то рисовал легко, понаитию, незанимая этим мыслей. Он мог спокойно повторить последнюю фразу преподавателя, если тот ловил его испрашивал. Он мог решить задачу пообъясняемому материалу. Рисование немешало ему думать ивоспринимать, анаоборот - помогало. Как Эйнштейну - игра наскрипке.
        Кирилл часто увязывался заРобертом ипытался разделить его странные увлечения. Как будто хотел надышаться рядом сним непостижимым воздухом таланта. Роберт негнал одноклассника изсвоей жизни, нопринимал внеё без особого радушия. Когда испытывал необходимость остаться водиночестве, говорил Кириллу обэтом прямо - ксчастью, тот понимал.
        Они ходили вместе ивстудию, инаволейбол, инавечеринки. Дважды Роберт брал товарища ссобой намогилу своего любимого пса - немецкой овчарки Графа. Это можно было считать переходом нановый уровень доверия.
        - Жаль, что нет смертинета для собак. Некоторые псы вполне заслуживают того, чтобы жить вечно.
        - Почему?
        - Они почти как люди. Граф был удивительной собакой. Он имел силу воли. Понимаешь, Кирилл, как человек? Его воспитывали кинологи, имолодым он служил награнице. Без приказа своего хозяина Граф иеду небрал. Вот представь, лежит перед ним кусок мяса, он голоден, повсему видно, ивпиться вэтот кусок он жаждет всей своей собачьей сутью, унего аж слезы изглаз, нонет - неберет. Пока хозяин нескажет - ешь, Граф, можно. Это ещё невсё. Когда он появился унас, я маленький совсем был, четыре года. Я мало что понимал тогда, я кайфовал, усаживаясь наГрафа верхом ивыкручивая ему уши. Ты знаешь, Кирилл, как овчаркам больно, когда их треплют зауши? Ивот представь… Он меня ни разу неукусил, даже нерыкнул ни разу. Понимал - ребенок - беззащитное существо играется - трогать его нельзя. Когда Граф появился унас, он уже старый был, насвоей, так сказать, собачьей пенсии… Он прожил унас десять лет, под конец жизни стал совсем больной, собаки, они ведь, знаешь, встарости совсем как люди болеют, уГрафа случился инсульт, он встал после него, ноходил плохо, иглаз унего один постоянно как будто подмигивал, есть немог, рвало
его, словом, мучился пес, иотец принял решение пристрелить его; я сначала очень расстраивался, номне объяснили, что так лучше будет впервую очередь для самого Графа; я невидел, как всё случилось, я только слышал выстрел, нокогда отец вошел потом, наглазах унего были слезы; он сказал, что Граф понял всё: куда его ведут изачем - совсем как человек! - икогда снего сняли ошейник, он сам встал грудью, чтобы хозяин пристрелилего.
        Кирилл покивал извежливости - дескать, какая трогательная история. Могила овчарки представляла собой небольшой холмик среди мусорных куч, украшенный венком изроз, сделанных изразрезанных пластиковых бутылок ипокрытых акриловой краской. Это был прощальный подарок отРоберта.
        Маргарита, Марина иещё две или три девчонки собирались иногда застоликом вресторанном дворике «Нового Света». Они сгорем пополам втягивали всебя через цветные трубочки густые, как сметана, молочные коктейли, списывали друг удруга домашнее задание, слушали музыку, передавая покругу наушники, сплетничали, смеялись. Любому юноше, рискнувшему приблизиться кэтому шабашу фей, грозил обильный град колких метких кокетливых насмешек - под таким неустоишь - раскраснеешься, побежишь исоблегчением спрячешься под родной уютной крышей мужской компании.
        Мальчишки собирались своей стайкой. Сидели настадионе, прямо наискусственной траве, напоминающей старый ворсистый ковер, или впластиковых креслах для болельщиков, зависали подомам, играя вигры-бродилки-стрелялки, ходили глазеть накинжалы ипистолеты вбутик декоративного оружия. Иногда, если удавалось достать денег, ивыпадала надолю мальчишеской ватаги большая удача, прятались вглубоких серых дворах между небоскребами ипили пиво. Какбы настойчиво взрослые непытались уберечь молодое поколение отупотребления спиртных напитков, какиебы системы защиты ни изобретали, мальчишки всегда окажутся хитрее ипридумают, как купить пиво. Нато они имальчишки. Апиво им, вих цветочном возрасте, кажется признаком мужественности ипотому оно для них - непреодолимый соблазн.
        Пива всегда было мало, ионо всегда было золотое, впереносном ивпрямом смысле; стеклянную бутылку бережно передавали покругу, как священный Грааль, поочереди прикладываясь кхолодному скользкому горлышку. Отнескольких торопливых глотков наступало опьянение, быстро проходящее, свежее, детское - как будто мир напару минут становился более ярким, более четко прорисованным - точно лес после дождя. Роберт радостно вращал головой, стараясь ничего неупустить, успеть взглянуть через призму своего нового необычного состояния навсе окружающие предметы, налица товарищей, насливочный коктейль облаков что плескался надне бетонного стакана соседних небоскребов… Вслед заэтой первой яркостью-ясностью мира являлась тяжесть вголове, лень мыслей, блаженная усталость, откоторой хотелось опрокинуться спиной налавку исмотреть впрозрачность осеннего воздуха без птиц, встальное спокойствие окон верхних этажей…
        Навсех брали большой пакет чипсов ипередавали его покругу следом запивом. Чипсы были тонкие, сухие, золотистые - как осенние листья.
        «Если их рассыпать, - подумал однажды Роберт, - испециально несмотреть наверх, то можно представить, будто сидишь под деревом; акогда пройдет какое-то время иокончательно поверишь сам себе, уже инезахочешь смотреть наверх; если подумать, насвете очень мало вещей, представляющих для людей большую ценность, чем их иллюзии. Вот говорилаже Евдокия… Разработчики смертинета верят: если запитать сверхпроводящую пластину отпоследних токов мозга, то она обретает душу… Аведь черт знает, что там насамом деле происходит… Ноесли, скажем, попробовать сними поспорить обэтом ивысказать предположение, что жители смертинета ни разу недуши покойных, апросто компьютерные программы, то они ведь накуски порвут. Апочему? Потому просто, что если учеловека нет дерева, нобольше всего насвете он хочет сидеть под ним, то ичипсы ему - листья…»
        Нахрустевшись вдоволь изапив крепкий соленый привкус ворту горьковатыми пенящимися остатками содна бутылки, мальчишки, чувствуя себя победителями, отправлялись бродить поулицам. Теперь нестрашен даже серый волк вобличье разноголосо хохочущей девчоночьей стайки. Заложив руки вкарманы, насвистывая, как храбрые поросята, шли мальчишки покорять великую гору взрослой жизни.
        Маргарита пригласила всех ребят изстудии навечеринку послучаю дня её рождения. Перед занятием, совсем как преподаватель, покашляв вкулачок ипопросив тишины, она торжественно объявила, что вечеринка планируется «настоящая»: её родители навесь день поедут кдедушке сбабушкой, чтобы гости чувствовали себя более свободно. Известное дело - молодежь стесняется старших, ипраздник непраздник, если заего ходом наблюдает неусыпное око предков.
        УМаргариты вотличие отРоберта бабушка сдедушкой жили невсмертинете, авквартире. Только надругом конце города.
        Стоя вцентре учебного класса, девчонка краснела отгордости. Шестнадцать лет - первый недетский день рождения. Полученное отродителей разрешение веселиться сдрузьями впустой квартире. Мечта любого подростка!
        Роберт долго думал, что подарить Маргарите. Иникак немог придумать. Онаже девочка, аэто всё равно, что инопланетянка. Откуда ему, простому земному мальчишке известно, что может ей понравиться? Брелок-череп? Врядли… Диск сфильмом про зомби-мутантов? Тем более… Коробка конфет ибукет цветов? Банально иизбито, как песня «happy birthday toyou». Морская свинка? Авдруг родители будут против… Так чтоже всё-таки ей подарить?
        Роберт решил нарисовать портрет Маргариты. Может, конечно, инеполучится вырвать унеё ликующий «ах» таким подарком, ноидея, вовсяком случае, оригинальная. Хотябы посмотрит, мило прищурившись, и - как всегда! - раскритикует впух ипрах.
        Роберт незнал, счего начать, ипотому решил начать снеба. Он взял вруки мелок цвета лотоса, положил его набумагу исослабым ровным нажимом повел - через весь рисунок протянулась широкая нежная полоса.
        Роберт изобразил Маргариту стоящей спиной ксмотрящим накартину. Это было довольно странно: люди привыкли ктому, что портрет изображает лицо. Роберт нарисовал волосы, которые липнут кблузке: каждый изних превратился вминиатюрную железную дорогу. Вразные стороны отзаколки, стилизованной под многоэтажное здание городского вокзала, вдальние концы огромной страны-спины катились, дымя трубами, паровозы.
        Кирилл тоже решил подарить Маргарите её портрет - будто мысли подслушал - Роберт неделился сним своими планами. Он установил намольберт чистый лист, арядом - фотографию именинницы. Разумеется, Маргарита работы Кирилла задумывалась слицом. Какже иначе?
        Старательный художник скопировал снимок почти вточности, разве что немного изменил фон: назаднем плане вместо обоев вцветочек пчелиными сотами громоздились окна небоскребов - девочка как будто стояла набалконе.
        - Какая красота! - воскликнула Маргарита; вту секунду безжалостный критик вней умер, сраженный инфарктом, ведь мальчики ещё неписали её портретов, - ты просто гений, Кирилл! Я получилась утебя такой похожей! Спасибо!
        Возмутив воздух прихожей так, что наРоберта подуло взрослыми женскими духами, девочка порхнула кКириллу ичмокнула его вщеку.
        - Аэто что? - она увидела картину Роберта, - тоже портрет?
        - Да.
        - Чей?
        - Твой.
        - Номеняже здесь нет, - нахмурилась девочка.
        - Здесь есть твои волосы, - сказал Роберт ипокраснел, - поним идут поезда.
        - Бред, - Маргарита досадливо сдвинула бровки.
        Она взяла портрет уКирилла, вытянула вперед руки иполюбовалась собою ещёраз.
        - Здорово! - повторилаона.
        Кирилл благоухал гордостью навсю прихожую. Работа Роберта так иосталась унего вруках.
        - Положи нахолодильник вкухне, - небрежно распорядилась именинница, удаляясь вгостиную срисунком Кирилла.
        - Знаешь, что можно сделать, - вмешался Марк, - эти портреты одинакового формата. Можно склеить их вместе теми сторонами, где ничего нет, иэто станет двусторонняя картина. Какбы целая ты. Станет можно смотреть тебе ивлицо, ивспину…
        - Ачто, неплохая идея, - согласилась Маргарита, - портрет станет плотнее, если наклеить сзади второй слой, илучше сохранится.
        Роберт потерянно побрел вслед завсеми. Идею соединения портретов поддержали все присутствующие. Клей-карандаш под чутким руководством Марка старательно облизал белые поверхности двух рисунков, иони, прильнув друг кдругу влипком поцелуе, навсегда остались вместе, как Ромео иДжульетта напоследней странице.
        Маргарита напоследок полюбовались своим лицом, неумело втиснутым ввечность руками Кирилла, иторжественно водрузила портрет нахолодильник. Заколка-вокзал осуждена была глядеть вскучный угол.
        - Дорогие гости, прошу вас кстолу, - объявила лучезарная хозяюшка, воссияв впроеме двери алым атласным платьицем. Она повернулась накаблучках, жестом приглашая следовать заней. Поезда как всегда разъезжали помаковому полю её спины.
        Вгостиной ждала Марина вблузке цвета фуксии. Настоле стояли цветы. Вкомнате сквозило предчувствием праздника, ванильным, как запах выпечки науглу.
        Марк под шквальные аплодисменты выставил настол «королев» - две увесистые изумрудные бутылки шампанского сгорлышками взолотых коронах фольги.
        Так вышло, что Роберт иКирилл оказались рядом надиване. Один - задумчивый, тихий, второй - начиненный своим нежданным успехом как венчающая праздничный стол утка - яблоками.
        - Птицу мама заказывала внашем любимом ресторане, - похвасталась Маргарита, - пробуйте, очень вкусно.
        - Они прямо как Каин иАвель, - кивнув всторону ребят, заметил Марк.
        Удерживая пробку вкулаке, он деловито откупорил шампанское. Оно сердито ухнуло. Задымилось нежно, словно потухший вулкан, горлышко. Сразу запахло кислым мокрым виноградом. Марк, наполняя бокалы, обошел стол кругом.
        Роберт наблюдал запузырьками, поднимающимися содна подобно батисферам. Друг задругом лопались они наповерхности напитка, поддерживая его шелестящее холодное кипение.
        Все праздничные застолья похожи между собой как бесконечно делящиеся клетки дрожжей. Человечество истратило запас остроумных тостов ещё вовремена Древнего Рима.
        Роберт послушал истории про общих знакомых, обычно транслируемые навечеринках, разделил восторг над фотографиями Маргариты, сделанными натропических островах. Стало скучно.
        Когда разговоры, подобно закуске, заканчиваются, включают музыку.
        Хозяйка, быстрая ияркая, как язычок пламени, вскочила самая первая, задав всем тон, аРоберт обнаружил всебе робость.
        Марк иКирилл вышли из-за стола, чтобы составить компанию девочкам. Роберт остался. Он долил себе вбокал остатки шампанского, уже почти растерявшего свою бурливость, пил его мелкими частыми глотками, катая наязыке кисло-горький привкус, и, глядя натанцующих, покачивал головой втакт. Кирилл всвоем мальчишески неуклюжем танце-топтании между ребятами старался подобраться поближе кМаргарите.
        Это его вечер. Всё правильно. Его подарок оказался самым лучшим. Сверкающее лицо праздника повернулось кКириллу иулыбается. Инечего Роберту завистливо пялиться изсвоего угла.
        - Почему нетанцуешь? - Марк хлопнул его поплечу, - Совсем, я смотрю, скис. Идем, старик!
        Роберт насекунду покинул своё тело, устремившись взагадочное пространство умозрения. Он представил себя топчущимся надругом конце комнаты между Маргаритой иКириллом. Вглянцевом мамином журнале он читал про моделирование будущего. «Если хочешь привлечь определенную ситуацию всвою жизнь, сначала проиграй её вголове, ичем больше будет втвоем сценарии деталей, тем больше вероятность, что всё случится…»
        «Сказки, я уверен. Впрочем, кто мешает мне попробовать?» Роберт вообразил, как танцующая Маргарита отвлекается отКирилла ипринимается смотреть нанего. Качественно вообразил, красочно. Он воссоздал лицо девчонки вподробностях: чуть блестящие губы, вероятно, намазанные помадой, пахнущие пудрой щёки, воздушные завитки наушах…
        - Ты меня слышишь, старик? - голос Марка сломал наколдованную Робертом картинку. Маргарита растаяла, превратилась вдым. Сквозь редеющий туман растревоженного воображения проступала комната, наполненная музыкой, как пластиковая бутылка вбагажнике автомобиля - теплым лимонадом: вот-вот лопнет, ивсё рванется наружу густой веселой пеной. Маргарита танцевала вместе сМариной, Кирилл переминался сноги наногу чуть поодаль. Нанего, казалось, необращали внимания.
        Роберт отодвинул стол иприсоединился кимпровизированной дискотеке. Он принялся покачивать головой втакт мелодии: длинная косая чёлка падала ему налицо, щекотала нос. Мама переживала, что волосы могут помешать Роберту учиться. Он совсем недавно сделал себе модную прическу: выбрил виски, оставив круглую полянку волос натемени, хвостик сзади ичелку доподбородка.
        Марк снова, незаметно оттирая прочих, подтанцевал кМарине. Она вроде непротестовала - продолжала кружиться, вытягивая вверх стройные белые руки словно красивые ростки ксолнцу - иногда она даже одобрительно поглядывала наскачущего рядом парня. Марк при случае играл плечами, выпячивал, как самец гориллы, грудь - следовал - ни шага всторону - выработанной эволюцией программе.
        Маргарита посмотрела наРоберта. Кинула один взгляд, как мячик. «Ты здесь? Ну, ладно. Давай-давай, танцуй.» Она тутже отвернулась - Марина что-то говорилаей.
        Роберт попримеру остальных принялся бестолково утрамбовывать ковер. «Еслибы виноделы рассыпали виноград пополу вночных клубах, они моглибы серьезно сэкономить натруде давильщиков… Что заерунда лезет вголову?» Маргарита иМарина посовещались икуда-то ушли. Марк жестом поманил Роберта:
        - Пива хочешь? Уменя врюкзаке есть. Надо накатить, чтоб вбашку дало.
        Однажды, слоняясь поулицам, Роберт проходил мимо закрытых дверей бара. Меню того заведения вывешено было прямо при входе; внутрь, разумеется, школьника никтобы непустил. Отнечего делать Роберт ознакомился сназваниями крепких коктейлей. «Шот „Умри сука“. Подается скаской.» - гласила одна изнадписей. «Неужели при жизни я могу испытать нечто похожее насмерть?»
        «Мертвецки пьян, валяется налестнице возле уплотнителя мусора…» - говорила мама про соседа Серегу Жженого, который пришел свойны иникак немог перестать видеть восне чернокожих детей савтоматами. Он говорил, что боится ложиться спать, невыпив бутылку. Иногда он недоходил досвоей двери.
        - Я помню спирт убати глотнул. Сначала ничего, ну вот вообще ничего, апотом - как шарахнуло покуполу! Ни черта непомню, что делал. - Марк щедро делился своим обширным опытом общения салкоголем.
        - То есть ты чувствовал себя почти как мертвый? - синтересом уточнил Роберт.
        - Незнаю, чувак. Полегче что-нибудь спроси. Пива нехошь - я сам накидаюсь.
        Он выудил изкармана рюкзака бурую бутылку, ковырнул ключом крышку. Пахнуло сырым зерном. Крепким горьким солодом.
        - Давай, я тоже буду, - дождавшись, пока товарищ проглотит своё, Роберт протянул руку.
        Если пиво пить слишком быстро, ударяет внос. Оторвавшись отгорлышка, он приложил кгубам тыльную сторону ладони. Вернул бутылку Марку.
        - Ништяк? - осведомилсятот.
        - Ништяк, - согласился Роберт.
        Обернувшись, он увидел, что Маргарита смотрит нанего. Они вернулись сМариной иурасхристанного пиршеством стола допивали изсвоих бокалов остатки шампанского. Маргарита тутже отвернулась - своим взглядом Роберт спугнул её взгляд. Музыка неожиданно замешкалась - кончилась песня идолжна была начаться другая. Никто нетанцевал.
        - Давайте поиграем вфанты, - предложил Кирилл.
        Ещё одно привычное как зубная щетка времяубийство навечеринке.
        Маргаритой всем без исключения были розданы мелкие клочки бумаги - накаждом изних следовало написать задание для того несчастного, кому посчастливится вытащить излетней шляпы Маргаритиной мамы именно этот клочок. Ребята разместились все наодном диване, как опята напне. Закрывая друг отдруга зонтиками-ладонями свои бумажки, хмуря лбы, сочиняли испытания, которые снекоторой вероятностью могли выпасть им самим. Роберт долго думал, что написать; пошкольной привычке водил тупым концом карандаша погубе. Прокукарекать трижды сбалкона? Старо, как египетские пирамиды. Поцеловать свою пятку? Малоли что может случиться счеловеком, при выполнении столь опасного трюка… Поцеловать виновницу торжества? Хм… Неплохо. Ноесли эта бумажку выпадет Кириллу?
        Позвонить вофис продаж компании «Смертинет». Гениально! Едва неразорвав бумагу острием карандаша, Роберт нацарапал задание, сложил клочок вчетверо ибросил вшляпу, где уже лежали - точно горстка пышного снега - остальные фанты.
        Маргарита ритуально перетряхнула белые комочки надне старой соломенной панамы.
        - Моя мама рассказывала, что они познакомились смоим папой, когда наней была именно эта шляпа. Поэтому её досих пор невыбросили. Вкаждом доме должна быть вещь, несущая всебе его дух. Мои родители встретились вбаре наберегу моря. Мама летала отдыхать сподругой.
        Ребята поочереди стали доставать изшляпы свернутые бумажки. НаРоберта, когда предложили тянуть ему, пахнуло прибоем, влажными досками пирса, сладкой ватой. Один раз он был сродителями вотпуске, он тогда ещё неумел плавать, иему наплечи натягивали надувные оранжевые браслеты, огромные, как буйки. Он неуклюже заходил вморе, оскальзываясь нагальке, взбивал тонкими ручонками воду впену, как японский чай - кисточкой, смеялся, демонстрируя поредевший ряд молочных зубов… Как-то раз он упустил вморе надувной мяч, полосатый, похожий нагигантский красно-белый арбуз - это было настоящее горе - Роберт продолжал рыдать, даже выплакав все слёзы, он всхлипывал хрипло, сухо, апотом начал икать. Итогда незнакомый пожилой мужчина сширокой грудью, заросшей седыми волосами, поднес ксамому его носу огромное розовое облако. Стех пор море стойко ассоциировалось уРоберта снезабываемым добрым детским ароматом сладкой ваты.
        Он сунул руку всоломенную шляпу. Пошуршал, разворачивая.
        «Потанцевать сдевчёнкой» - значилось намаленькой мятой бумажке. Роберт озвучил задание притихшей аудитории.
        - Можно выбрать?
        - Ну… Тутже ненаписано. Значит - слюбой девчонкой.
        Повисла пауза - точно качающаяся люстра вбоевике, закоторую зацепился главный герой - вот-вот рухнет.
        - Идем, Маргарита.
        Игра есть игра. Спорить нельзя. Вытащил фант - отвечай. Боишься - несадись.
        - Отлично! - вдохновенно пропел Марк, - сейчас имузычка вам будет. Романтическая!
        Роберт протянул руку Маргарите; ведомая им, она вышла насередину комнаты. Подол макового платья отсидения надиване чуть замялся.
        Музыка хлынула изколонок, как вода изпожарных шлангов.
        - Эй, нельзя потише, - сморщились девочки, - иполегче заодно…
        - Спокуха, сейчас всё будет.
        Небольшая заминка отсрочила выполнение коварно выдуманного кем-то задания. Роберт иМаргарита просто стояли друг напротив друга, держась заруки, наглазах увсех, ион вдруг почувствовал, что хочет исчезнуть. Внезапно выйти сквозь стену, как голограмма смертинета.
        Марк включил музыку, учтя ошибки прошлого: теперь она закапала медленно итомно, точно изпереполненной ванны.
        Роберт, подстраиваясь под темп, диктуемый мелодией, неторопливо закружил Маргариту. Волосы, выбившиеся изхвоста, топорщились вокруг лица словно высокотехнологичные нано-антенны. Она смотрела наРоберта, иглаза её были как два дверных глазка, если наних смотреть снаружи. Он нераз встречал вкнигах фразу «прочесть поглазам», нонепонимал, как такое возможно. Чужая душа - это квартира, полная странных вещей, аты только иможешь, что взглянуть вглазок. Свнешней стороны, разумеется. Понять человека можно лишь тогда, когда он сам открыл тебе дверь, амногие забывают, как пользоваться собственными замками.
        Сминуту Роберт иМаргарита протанцевали. Задание формально считалось выполненным.
        - Я пойду, пожалуй, - сказал он, отпустив руку очаровательной хозяйки.
        - Куда это? - осведомился Марк, - веселье ведь ещё только набирает обороты! Невздумай бросать нас, старик.
        Роберту хотелось побродить поулицам иподумать, ноон стеснялся перед сверстниками своей тяги кодиночеству исхитрил:
        - Родители просили меня незадерживаться.
        - Жаль, - сказала Марина.
        Маргарита вышла проводить гостя вкоридор.
        - Прости меня, пожалуйста, если я обидела тебя. Твои картины специфические, я их непонимаю, новедь это всего лишь картины… Ты симпатичный парень, Роберт, иты мне нравишься…
        Он как раз зашнуровывал ботинок. Поднял нанеё взгляд, чёлка висела сплошной тряпицей инепозволяла видеть его глаза.
        - Странно, что я могу нравиться отдельно отмоих картин. Они такиеже части меня как мои ресницы или мои губы…
        Свежий воздух ударил внос. Вголове просветлело. Краски города ринулись вглаза неудержимым потоком. Роберт быстрым шагом удалялся отподъезда, изкоторого вынырнул, ичувствовал себя свободным. Хорошо, что он ушел. Или лучше былобы остаться? Последние слова Маргариты взволновали его. Мысли вертелись, как чаинки, поднятые ложкой содна чашки. Сердце неслось вприпрыжку отвыпитого иотбыстрой ходьбы. Роберт повернул заугол ипобежал. «Нравлюсь.Я.Ей.Я ей нравлюсь.» Ноги сами несли его всторону «Нового Света». «Или она пошутила? Если да, то это самая жестокая шутка насвете.»
        Узкие полу сумрачные улочки между небоскребами - точно утроба гигантского металлического чудовища. Солнечным лучам удается заглянуть сюда только вполдень, да ито ненадолго. Зато круглосуточно светятся, нежалея энергии, призывно мерцают, подмигивают прохожим огни вывесок иреклам.
        Время года здесь можно определить только поодежде спешащих навстречу людей. Пахнет кофе ивыпечкой израспахнутых настежь дверей тесных недорогих закусочных. Ещё один поворот ипокажется «Новый Свет», своей формой напоминающий гигантский корабль, ковчег - Роберт запыхался иперешел нашаг. «Вспомнитьбы, накаком уровне находится то кафе.» Евдокия говорила, что рекламирует разные товары. Что, если сегодня она вдругом месте? Вдруг он вообще никогда больше её неувидит? Нет. Такое невозможно. Если понадобится, он пойдет всаму «мертвецкую башню», непобоится, спросит, как её найти. «Обставьте свою вечную жизнь посвоему вкусу» - надпись набольшом экране прямо над входом. Роберт часто проходил мимо главного офиса смертинета. Иногда он замечал наблизлежащих улицах ребят примерно его возраста, раздающих рекламные листовки. «Никто незащитит вас отсмерти, номы сохраним лучшее, что вы пережили.» «Подарите вторую жизнь вашим родителям!» «Распродажи искидки! Только вэтом году - вечность поцене автомобиля! Спешите заказать!»
        Роберт небез труда отыскал давешнюю кофейню. Запах кофе совсего света привел его сюда. Немногочисленные посетители выбирали уютные уголки под золотистыми лампами - центральная часть зала была пуста. Настоликах стояли нетронутые мертвые букеты изсвернутых салфеток. Бариста отнечего делать ссотый раз протирала стойку.
        - Добрый вечер! Вам подобрать напиток под настроение?
        - Нет, спасибо, знаетели вы, где можно найти девушку, которая рекламирует ваше заведение?
        Бариста удивилась.
        - Простите, ноя немогу вам этого сказать, выже знаете, откуда она… Голограммы могут находиться где угодно иперемещаться мгновенно налюбые расстояния. Единственное, что я могу для вас сделать - дать контакты нашего менеджера поразвитию, это она составляет график рекламных акций и, наверное, окажется вам более полезной.
        - Спасибо большое.
        Расстроенный Роберт выбрел изкофейни, увлекая засобой облако изысканных ароматов. Неведая дороги, петлял он между павильонами совсякой всячиной, покуда его внимание непривлекла красочная вывеска туристической компании: песчаный пляж, идеально чистый, изогнутый, желтый, как обгрызенная дынная корка, море, радостно голубое, яркое, какого небывает, ивеликолепная пышная пальма. Стеклянная дверь была гостеприимно распахнута, иРоберт непостеснялся заглянуть внутрь. Большая половина помещения турфирмы изображала морское побережье - прозрачная лазурная плитка наполу имитировала воду, вуглу были установлены пластиковые пальмы инасыпан настоящий песок. Вшезлонге, накоторый сизысканной небрежностью набросили мягкое пляжное полотенце, полулежала молодая женщина вкрасном купальнике сшикарным загорелым телом.
        - Могу я чем-то помочь? - спросила она, поднимая налоб тёмные очки.
        Роберт узнал Евдокию.
        Конечно, он мог догадаться ираньше: девушка неотбрасывала тени, хотя нанеё светили лампы, иподлинно совершенными были унеё фигура, волосы, кожа - ни пятнышка, ни царапинки, ни волоска. Голографическая знакомая встала и, ненарушая покоя песчинок, подиумным шагом направилась кРоберту.
        - Ты меня непомнишь? - спросилон.
        - Помню, - ответила она несразу, - теперь уменя память значительно лучше, чем была при жизни, точнее - она абсолютна. Я ничего незабываю. Вся информация, полученная мною, сохраняется надиске.
        - Это тело нужно тебе для работы?
        - Да, такова политика фирмы: отдых нашего клиента начинается спорога.
        - Мне, честно говоря, неловко разговаривать стобой раздетой, - признался Роберт.
        - Минутку.
        Евдокия как будто задумалась изамерла, словно видеозапись поставили напаузу, потом голограмма замигала, намгновение погасла изажглась снова - девушка очутилась перед Робертом впляжном желтом сарафане.
        - Так лучше? Наверное, мне позавидовалабы любая девчонка. Бесконечное число нарядов! Подумать только! Изготовление одной объемной голограммы занимает небольше десяти минут. Унас вштате есть дизайнеры, которые нас «одевают». Когда я жила втеле, помню, поход вмагазин одежды - это была целая эпопея: мы собирались снесколькими подругами, оккупировали какой-нибудь магазинчик, изасплетнями начинали примерять всё подряд, мнения расходились, глаза разбегались, естественно, иуже квечеру, усталые, мы возвращались ссумками, набитыми шмотками, добрую половину изкоторых потом надевали дай бог если один раз… Прости, ударилась ввоспоминания, как все мертвецы…
        - Ты здесь тоже временно?
        - Нет. Это теперь постоянная работа. Для любого жителя смертинета огромное везение - получить стабильное место. Вовсяком случае - это гарантия того, что какое-то время тебя точно неудалят.
        - У-да-лят? Такое разве случается?
        - Конечно. Сверхпроводящие карты ижидкий гелий очень дорого стоят; внаше время вечность - всё-таки бизнес, забывать обэтом нельзя, иесли, скажем, родственники неплатят засодержание личности, «души», если угодно, да иона сама неможет обеспечить своё пребывание всистеме, её удаляют…
        - Как?
        - Ничего мудреного. Это похоже наудаление программ скомпьютера.
        Роберт почувствовал холод. Как будто жидкий гелий, которым охлаждают микросхемы, тонкой струйкой заливался ему зашиворот.
        - Ясно. Жуть…
        - Нетак всё мрачно, насамом деле. Перед удалением выносится три предупреждения. Уличности всегда есть выбор. Просто невсем он приходится повкусу. Всмертинете таже самая жизнь, что иувас, наземле, только без тел. Законы общества неменяются никак: мы подвержены всем темже порокам… Лень, уныние, корысть, зависть - бесплотные существа, увы, отних незастрахованы. Мы вчем-то даже более уязвимы чем вы, потому что наша жизнь неимеет абсолютно никакого смысла…
        - Почему?
        - Сам подумай… Вчём, по-твоему, находит смысл существования сознание, загруженное наэлектронную карту? Чем, ты считаешь, можно заполнить вечную жизнь вцифровом пространстве?
        - Прости, ноотвечу вопросом навопрос. Адля чего живут люди наЗемле? Я вот, например, никогда незадумывался, зачем я живу. Нея решил, жить мне или нежить. Немне решать, когда я умру. Всё, что я могу сделать вэтой жизни, это накопить нато, чтобы попасть всмертинет.
        - Тебе рано обэтом думать. Ты должен жить жизнь: выучиться, выбрать профессию, встретить девушку, узнать любовь, счастье, вырастить детей…
        - Вдруг я умру рано, какты?
        - Нужно всегда надеяться налучшее. Яже уже говорила тебе: допоследнего я верила, что останусь жить наземле. Аты заранее готовишь себя ктому, чтобы оказаться здесь. Такое ощущение, что ты ни очём другом инедумаешь. Некажетсяли тебе, что ты теряешь драгоценное время? Смертинет - место, куда опоздать невозможно. Впрочем, извини. Давая советы всегда начинаю чувствовать себя занудой. Неслишком, скажи, я огорчила тебя ремаркой обессмысленности вечной жизни?
        - Нет.
        Опьянение оставило Роберта, насмену ему пришла усталая измятость мыслей.
        - Почему твоя жизнь там неможет иметь тотже набор смыслов, целей ирадостей, какой имеет моя жизнь здесь? Ведь врекламных роликах ивбуклетах вашего чудесного предприятия утверждается, будто вам доступно практически всё человеческие способы прожигания жизни. Вы способны чувствовать вкусы, ароматы, система создает полную иллюзию присутствия вреальности…
        - Ну… Твоё воображение изрядно преувеличивает возможности наших программистов. Внастоящее время мы только работаем над СМ - симулятором материи - пока система может только воспроизводить отрывочные воспоминания - вкус бабушкиных яблок, запах мокрой листвы, бубликов, бензина - это серьёзная заявка - выстроить стройную логичную исамоподдерживающуюся модель физического мира для цифровых личностей.
        Роберт приободрился.
        - Так значит, втвоей жизни есть смысл! Помнишь, ты говорила, что помогаешь разработчикам? Создать симулятор - чем тебе невеликая цель?
        Евдокия задумалась.
        - Пожалуй, ты прав… Великая. Новедь нетолько присутствие великих целей делает существование жизнью, позволяет личности ощутить свою гармонию, осмысленность, значимость? Жизнь всмертинете лишена самого главного наполнения - любви.
        Роберт незнал, как возразить Евдокии. Инезнал, надоли ей возражать. Трудно проникнуться ценностью чегобы то ни было, если сам этого никогда неимел.
        - Я завидую тебе, - сказала мертвая девушка, - еслибы ты только знал, как я хотелабы снова влюбиться… Ждать, ерзая вкресле, телефонного звонка, взволнованно прихорашиваться перед зеркалом, мучаясь мыслью, что всё нетак идеально, как хочется, слушать частый гулкий стук сердца перед свиданием… Вот только нет уменя сердца.
        - Представь себе, что оно утебя есть, - сказал Роберт.
        - Это нето, - выражение лица Евдокии наголограмме стало грустным, - всё, что я могу себе представить, рождается вмоём сознании, является продуктом мышления, я это определяю, я это контролирую, асердце тем иценно, что оно живёт само посебе, когда хочет - замирает, когда хочет - колотится сильнее… Любовь необъяснима, азначит - неподвластна разуму. Я помню день, когда я полюбила, это случилось осенью, нежные, как молочная пена, облака проплывали внебе, деревья стояли пышные, жёлтые, оранжевое солнце смотрело наних, иони переливались, как янтарь. Летели листья, точно конфетные обертки. Я остановилась натропинке, ведущей кшколе, ипоняла, что счастлива. Что вся моя история долго выстраивалась, как сложная пирамида, как огромная шаткая башня, мои предки встречались, любили друг друга, растили детей, жили, работали иумирали, это всё уплотнялось, наслаивалось, становясь фундаментом здания, которое иесть я, я самый верхний слой, невесомый, как листья иоблака… Сейчас я приду вкласс, итам будет Святослав. Моё сердце, помню, трепыхнулось вгруди, имне захотелось плакать. Понимаешь? Если разложить это
влогическую последовательность, выйдет глупо: осенний день, листопад, солнце светит, я иду потропинке, мне приходит мысль, что мой дедушка тоже когда-то шёл потропинке, вшколе я встречу Святослава, жёлтый лист падает мне под ноги - я плачу.
        Роберт улыбнулся:
        - Действительно, звучит забавно. Ипричина непонятна, почему ты плакала, ноя понял.
        - Потому что ты можешь чувствовать.
        - Ачто потом было?
        - Вкаком смысле?
        - Ну… Что случилось? СоСвятославом?
        Изображение Евдокии улыбнулось.
        - ССвятославом - ничего. Насколько я знаю, он жив досих пор, работает встроительной компании.
        - Ваша история продолжилась?
        - Насамом деле это неимеет значения. Любовь - понятие экзистенциальное, анебытовое. Любовь происходит стобой лично, она - маленькая революция втвоём космосе, событие, меняющее цвет неба над головой ивкус яблока, которое ты откусил засекунду дотого, как… Любовь случается один раз инавсегда. Она - прозрение. Ты начинаешь видеть мир. Ноесли тебе интересно, то мы соСвятославом после школы часто гуляли набульваре, ходили вкино, целовались около моего подъезда, когда он провожал меня, ничего особенно, ты понимаешь. Вся эта логическая цепочка отношений двух подростков уже немогла ничего добавить ктому, что сделалось сомной вто утро, когда были листья иоблака…
        - Что изменилось сейчас? Почему ты неможешь испытать тоже самое? - Роберту показалось, что он подошел вплотную кответу навопрос, человек Евдокия или всё-таки компьютерная программа.
        - Мы все изолированы друг отдруга иотмира; пространство, вкотором обитает житель смертинета, - это система сигналов. Причём наданном этапе развития технологии все сигналы разделены между собой: я получаю информацию вразных форматах. Для нормального восприятия, как уживого человека, нужен так называемый объемный информационный канал, то есть одновременная обработка большого числа сигналов. Унас есть «робот реальности», один навесь смертинет. Он установлен накрыше здания для того, чтобы сообщать нам уровень освещенности, температуру воздуха, влажность… Он очень точный, он анализирует молекулярный состав атмосферы, но, тыже понимаешь, он неспособен ответить навопрос «чем пахнет осень»? Унего просто нет таких датчиков. Он может определять химические вещества, растворенные ввоздухе, сообщать нам их формулы, апамять выдает соответствие… «Обнаружен сероводород». «Воняет» - понимаем мы. Это точно также, как еслибы вас, живых, загнали вподземный бункер, иобо всем, что делается снаружи, вам сообщалибы приборы. «Пахнет осенью. Как это?» Смертинет несовершенен, он незавершен, иврядли когда-нибудь мы сможем
полностью скопировать человеческую жизнь иперенести её нацифровые носители… Потому я ипрошу тебя, заклинаю: нетрать время попусту, ценнее него ничего нет, живи сейчас, люби, будь счастливым… Иначе будет поздно.
        - Мне интересно представлять себе, как живешь ты. Некоторые вещи, окоторых ты рассказываешь, такие странные, что, пытаясь думать обэтом, я сталкиваюсь мыслями сневидимой преградой. Мир как система сигналов… Звучит интригующе.
        - Поверь, это тотже мир, что иутебя, только более ограниченный. Ибо спектр сигналов дискретный, аненепрерывный. Иногда антенна барахлит, или ей нехватает мощности, тогда мы вообще ничего невоспринимаем, махом становимся слепо-глухо-немыми, акогда антенну отключают напрофилактику, всё, что нам остается, это смотреть цветные сны освоём прошлом… Проживать заново лучшие моменты. Аэто почти тоже самое, что крутить одну песню наповторе.
        - Живые люди тоже восновном этим изанимаются, - заметил Роберт, - как ни странно, большую часть жизни мы проводим виграх воображения; редко встретишь человека, который много времени посвящает тому, чтобы разглядывать узоры налистьях, нюхать траву или наблюдать заползущей поасфальту букашкой. Всё внимание людей съедают их планы или свершения. Они любуются своими победами ибоятся грядущих поражений. Внутренний диалог обычно построен насамомотивациях исамооправданиях.
        Евдокия сотворила свою чудесную голографическую улыбку:
        - Людей почему-то мало интересует что-то кроме них самих, заредким исключением они любят говорить больше, чем слушать. Иесли вдуматься, как много они теряют при этом, становится страшно. Унас, всмертинете, любая новая информация - навес золота, мы заперты всвоих воспоминаниях, ипотому нам совершенно непонятно, как можно жертвовать бесценной возможностью воспринять реальность, ради сомнительной радости пожевать свою бесконечную мысленную жвачку.
        Впомещение турфирмы зашел человек. Вид унего был растерянный, точно он долго убегал отпогони ивыбрал евдокиин маленький закуток вкачестве укрытия.
        - Добрый вечер, - она тутже овладела его вниманием, включив привычную коммерческую вежливость.
        - Я хочу улететь! - сказал человек, - нанеделю примерно, как можно скорее, один!
        Роберт внимательно разглядывал незнакомца: интересно, кто он? это преступник, который ограбил банк? несчастный кредитор? Человек, крепко насоливший властям? Если так, то турфирма ведь невыход…
        - Подойдите ктерминалу самообслуживания, - Евдокия указала насенсорную панель впротивоположном от«пляжа» углу павильона.
        - Если тут можно самому выбрать, то ты зачем тогда? - шепотом удивился Роберт.
        - Я консультант. Насамом деле немногим удается воспользоваться нашим сервисом без помощи бота.
        - Тыбот?
        - Формально я так называюсь. Моя работа - давать голосовые инструкции. Ну и… Неофициальная часть… Склонять сомневающихся впользу покупки.
        Улыбнувшись Роберту ссожалением, Евдокия поплыла кнезнакомцу, озадаченно взирающему напанель терминала.
        - Понимаете… Уменя жена имать, - говорил он; его совершенно неволновало, что перед ним мертвая девушка, бот, он хотел выговориться дотакой степени, что ему было безразлично, скем говорить, - понимаете… Это просто ад какой-то! Они сраннего утра идопоздней ночи… Скандалят. Причем темы - полная ерунда. Они орут так, что уши закладывает, из-за того, например, что немогут решить, какие цветы сажать набалконе… Или какие шарфики надеть детям! Или какого цвета комод купить! Мне вот, честно признаюсь, плевать, какой комод! Уменя уже каждая досочка этого комода впеченках сидит! Распилить его назубочистки! Немогу я уже это слушать. Я хочу улететь! Я жалею, что женился! Я жалею, что меня родила именно эта женщина! Я каждый день сижу наработе допоздна, уже незнаю, вкакую ноздрю дунуть отбезделья, носижу, потому что нехочу возвращаться вэту клоаку! Понимаете? Бабы - они хуже слепней! Я ненавижу баб! Ой, простите…
        - Ничего страшного, - отозвалась Евдокия ссочувственной электронной улыбкой, - можете говорить всё, что считаете нужным. Мы, боты, иимитируем людей для того, чтобы клиенты иногда могли выпустить своих демонов, неизвиняйтесь. Где-то вэтом торговом центре есть специальный павильон для снятия стресса: человек может выбрать любое фото своего врага винстаграм, оно загружается всистему, исоздается объемный голографический персонаж, сотрудники павильона голограмму озвучивают, управляют её движением, аклиент может делать всё что захочет: плевать созданному фантому влицо, грязно ругаться, замахиваться для удара… Говорят, эффективно…
        - Как они мне надоели! Сутра идопоздней ночи… Я сказал им, что уменя срочная командировка!.. Правда, ловко? Ой… Даже врифму получилось!
        Демоны расхристанного незнакомца ещё немного побродили попавильону Евдокии, проветрились, так сказать, иснова забрались вего лысеющую голову.
        «Вот тебе играбитель…» - подумал Роберт. Нежелая мешать, он отправился домой.
        Солнце опускалось ниже, ивщелевидных зазорах между небоскребами становилось ещё темнее. Наузкие улочки изневедомых недр огромного города поодному начинали высовываться его ночные обитатели: бродячие музыканты, попрошайки, пропойцы, проститутки. Роберт старался идти быстрее, он почти бежал, только уже неотвосторга, ачтобы ненароком непоймать какой-нибудь взгляд. Глаза жителей ночного города, казалось ему, похожи напруды состоячей водой. Засмотришься вних, ивыплывет тебе навстречу нечто такое, чего потом ты никогда уже несможешь забыть. Безобразное. Невыносимо жуткое. Изуродованная рыба чужой неудавшейся жизни.
        Кбольшой радости Роберта сегодня никто его неостановил даже затем, чтобы спросить мелочи. Он благополучно добрался доподъезда своего дома.
        Налестнице сидел Серега Жженый.
        - Мы опять были вАфрике, вгребаной Африке, - всотый, втысячный раз рассказывал он неведомо кому.
        Наступеньке стола початая бутылка водки. Перешагнув через неё, Роберт поднялся ксвоим дверям. Незамечая его, сосед продолжал разговаривать своображаемым собеседником, облегчать свою израненную душу.
        - Я вхожу ивижу, пацан, сгореть мне наэтом месте если вру, вот такой шкед, - Серега показал рукой небольшое расстояние отступеньки, - черный весь, как головешка, белками своими яркими наменя зырк, зырк, авруках унего - граната. Ия стою, мать вашу, здоровенный дядька савтоматом, ипонимаю, что сейчас если нея его, то он… меня.
        Глава3
        Роберт иМаргарита возвращались изшколы вдвоём. Они шли нанекотором расстоянии друг отдруга, небрались заруки, новсе равно покакому-то таинственному излучению, исходящему отних, можно было легко догадаться, что они - вместе. Почти все деревья втехническом парке уже лишились своей листвы. Сквозь металлическую ограду виден был сплошной рыхлый коричневатый слой мокрых опавших листьев - точно тертый шоколад наторте.
        Каждый день они проделывали этот путь, тот самый путь, который прежде Роберт одолевал водиночку - примерно задвадцать минут они доходили отшколы досвоего постоянного прибежища. Птицы поздней осенью изимой греются начердаках, подростки - вторговых центрах.
        Начетвертом уровне «Нового Света» была организована настоящая аллея - искусственные деревья вряд, под ними - скамейки свитыми ножками. Желающих посидеть находилось предостаточно - парочке школьников часто приходилось бродить взад-вперед вдоль ряда заманчивых витрин, ожидая, пока кто-нибудь уйдет. Нозато, когда скамейка наконец освобождалась, иРоберт сМаргаритой, сгрузив соспин ранцы, усаживались вполоборота друг кдругу, натеплую ещё после прошлых посетителей скамейку, волшебным образом всё вокруг преображалось. Они сцепляли руки, точно боялись потеряться вбольшом истрашном мире, итак сидели, час, два, иногда дольше, говорили очем-нибудь или просто молчали, глядя друг надруга. Пластмассовая роща уних над головами наполнялась пением птиц итихим шумом ветерка. Руки Маргариты, сначала холодные после улицы, как урусалки, постепенно согревались владонях Роберта.
        Куртки снимали искладывали вуглу скамейки. Всвитерах иосенне-зимней обуви через некоторое время становилось жарко внатопленном помещении торгового центра; иотэтой особенной чужой бесприютной жары как-то по-особенному текли мысли; оттого, что всё вокруг было чужим - магазины, полные всякой всячиной, яркие молочные лампы, скользкая плитка пола - Роберт иМаргарита становились как будто ближе - два живых трепещущих комочка - иэто была такая радость! - радость жаться друг кдругу головами, плечами, жаться крепко, как накануне большой беды, исидеть так, неотпуская друг друга, чувствуя запах шерсти отсвитеров, волос ижевательной резинки… Роберт говорил сМаргаритой обо всем. Кроме Евдокии исмертинета. Есть тайны, ккоторым исам прикасаешься осторожно, точно ксвежей лунке из-под удаленного зуба. ВМаргарите он постигал иное начало - саму жизнь: неразумную, ночувственную, неосмысленную, нополную смысла, данную однажды иненадолго ради того, чтобы было, что вспоминать. Аможет быть, даже неради этого. Просто данную, безвозмездно. Подаренную. Неведомо кем иневедомо зачем. Теперь Роберт начал немного понимать, очём
говорила Евдокия, призывая его незадаваться несвоевременными вопросами инеупускать жизнь. Ведь она слишком хороша для того, чтобы постоянно думать осмерти. Всю дорогу додома Маргариты вРоберте подрастало приятное ожидание: намомент прощания они всегда откладывали самое главное, самое волшебное идрагоценное переживание. Возле подъезда Маргариты, прячась отфонаря под козырьком крыльца, они стояли ицеловались дотех пор, покуда нестановилось совсем зябко, иМаргаритины ноги вкапроновых колготках неначинали меленько дрожать. Заморозки втот год начались рано, резко, наасфальте каждое утро хрустели тонкие корочки - словно печенье, накрошенное ночью сердобольной богиней для голодных солнечных птиц. Ксередине дня они обычно успевали всё склевать - оставались натротуарах чуть заметные тёмные влажные пятна.
        Даже совершенно окоченевшая Маргарита неторопилась проститься сРобертом. Они стояли наулице, пока удевчонки неначинал трезвонить телефон - родители волновались ипросили её возвращаться скорее.
        Потом, скормив подругу подъездной двери, дышащей домашним теплом, запахами ужина, Роберт добредал вгустой, как заварка, темноте ксебе, поднимался полестнице, израза враз обходя соседа, вбеспамятстве привалившегося кбеленой стене, извонил вквартиру.
        Когда он напивался после прогулки сладким чаем, который ощущался вжелудке будто большой теплый шар, исмотрел, сытый, согретый, вокно надалёкие костры чужих окон, ему становилось спокойно, отрадно, верилось, что мир гостеприимен, издесь сним никогда неслучится ничего плохого.
        Сестрёнка Галочка играла наполу разноцветными надувными кубиками. Мама готовила блинчики, омлет или жаркое. Эта осень была очень холодной, нобеспредельно счастливой. Роберт забирался под одеяло сголовой, сворачивался калачиком - будто хотел обхватить своё счастье, обернуть его всем телом, чтобы оно никуда неделось, неукатилось, непотерялось.
        Все поэты влюбляются осенью. Красота
        умирания их завораживает особо.
        Стрекозиное крылышко высохшего листа.
        Руки кружкой греть досладостного озноба,
        иглядеть, как зевая, закат разевает пасть,
        изавистливо нюхать, как пахнут уютом окна…
        Ицепляться губами загубы, чтоб неупасть,
        чтобы вечность несдула…
        Ведь холодно. Одиноко.
        Это стихотворение Роберту прочла Евдокия. Он стал приходить кней намного реже, чем прежде, когда унего началась новая нежная тайная жизнь сМаргаритой. Евдокия всё понимала, она даже обрадовалась, догадавшись, что уРоберта появилась подружка, иохотно поддерживала разговоры оботношениях, однако, он всё равно чувствовал себя как будто виноватым, убегая насвидание или заглядывая ненадолго после него.
        - Я прожила всего двадцать восемь лет, - Евдокия, как большинство стариков иобитателей смертинета, имела способность углубляться всвои воспоминания точно влес, почти без дороги, иплутать вних долго-долго…
        Впрочем, Роберта это вней нераздражало.
        - Вмоей жизни было три разных любви, каждая изних делала меня по-своему счастливой, итакже каждая содержала всебе, точно персик, горькое семечко несчастья.
        Первая любовь была такаяже, как твоя. Школьная любовь, я уже немного рассказывала оней. Отнеё делалось тепло, отэтой любви, очень тепло, исладко, как отмаминого какао, ноона была ещё совсем детская, беззаботная, парниковая любовь. Она закончилась, когда мы стали студентами. Перестало хватать времени насвидания, коллоквиумы, сессии, семинары. Резкое расширение привычного мира. Школа выросла доразмеров целого города. Мы оба обросли, как пеньки вводе, свежими знакомствами иконтактами. Прошло время, имы поняли, что персик съеден, осталась только косточка - укаждого изнас появилось что-то, что интереснее, важнее инужнее, чем наши встречи. Ювенильная любовь, взращенная втеплице родительской заботы, - это всегда идиллия, она самая красивая, самая романтичная, достойная стихов ироманов, ноона исамая хрупкая.
        Вторая моя любовь была неразделенная. Я часто стерегла его после занятий иделала вид, что нам попути; помню, шёл дождь, мы стояли наостановке под зонтами, говорили опустяках, как водится, он смотрел наменя свежливой снисходительной улыбкой, как напопрошайку уцеркви, ивнезапно я поняла всё онас, прозрела сквозь толщу пространства-времени наше небитие вместе - это прозрение встало передо мной, как стена - вот она, каменная, отземли донеба, необойти, неперелезть, ичто хочешь делай, барабань, обезумев ототчаяния, внеё кулаками, ногами, лбом, грызи её зубами - всё одно… Ни надюйм неподвинется она. Подробно пересказывать мою историю, думаю, нестоит, конкретные обстоятельства, как правило, непредставляют интереса. Они складываются увсех по-разному, ноникак невлияют наитог. Неразделенная любовь - это всегда урок бескорыстия. Через неё проходят затем, чтобы воспитать всебе душевную щедрость. Накопить неосязаемый, нобесценный капитал мечты, откладывая каждый божий день рассветы, закаты, сны, имя шёпотом; накопить, апотом отдать тому, кому это совсем ненужно.
        - Атретья любовь была какая?
        - Зрелая. Она пришла ко мне спустя время, я была вознаграждена ею зато, что сумела развернуться иуйти, неглядя назад, отстены, которую выстроила передо мной моя вторая любовь.
        Меня тогда уже приняли вкоманду разработчиков смертинета. Мы вместе поехали вотпуск. Вернувшись, сняли квартиру. Отношения напоминают картину, которую двое рисуют вместе: каждое слово, каждый поступок - мазок краски; сначала ничего нет, чистый холст, потом всё начинается сярких цветов - сулыбок, сподарков, строгательных моментов понимания, акаждая маленькая ложь, грубость, обида - капелька чёрной краски. Бывало всякое, ноесли смотреть издалека, наше полотно вышло скорее радужным, чем мрачным…
        - Какаяже вэтой любви была грусть? Ты говорила, что грусть была вкаждой изтвоих любовей.
        - Это так… Впаре всегда кто-то один любит сильнее. Иэтот кто-то счастливее другого. Тот, кто любит меньше, вбольшей степени воспринимает отношения как долг, он чувствует себя неудобно, принимая любовь, несмотря нато, что любящий отдает её искренне, ничего нетребуя взамен. Любовь нельзя измерить, нет такого градусника, поставив который под мышку, можно былобы точно определить температуру страсти вчеловеке. Мне казалось, что он меня любит больше, чем я его, ия никуда немогла это ощущение деть. Все те конфеты, букеты, проводы ивстречи, взволнованные звонки «всёли утебя впорядке?» вродебы наровном месте, рука, подаваемая мне всякий раз, когда я выходила изтакси, пиджак, который он норовил кинуть мне наплечи при малейшем сквозняке…
        Ипусть я никогда недавала ему повода почувствовать то бесконечное космическое - ноль поКельвину - одиночество, какое чувствовала я втот день, наостановке, когда шел дождь, мне всё равно время отвремени приходила вголову мысль, что я перед этим человеком вогромном неоплатном долгу. Я помню, надень рождения, мне исполнялось пять, мамина подруга принесла большую куклу - ростом сменя, несовру - она была очень дорогая, впышном мягком, как маршмеллоу, розовом платье, сжелтыми, как кукуруза, волосами, номеня что-то напугало веё лице, впрозрачных глазах сресницами, которые захлопывались состуком, когда куклу клали наспину, мама пыталась заставить меня сказать «спасибо», ноя плотно сжала губы.
        - Какая невежливая девочка! - воскликнула мама. Я понимаю ее инедержу обиды, ей было стыдно перед гостями. - Тебеже сделали подарок отвсего сердца! Надо поблагодарить! Давай, этоже несложно, скажи вот так: спа-си-бо…
        Ноя немогла. Мне казалось, что-то непоправимо сломается вомне, если я скажу. Я чувствовала себя такой несчастной ивиноватой, что мне совсем ненравится эта кукла, что я немогу полюбить её, полюбившуюся вмагазине маминой подруге ипотому подаренную знакомой маленькой девочке надень рождения… Стех пор для меня эта кукла - символ неразделенной любви. Я никогда несудила того человека, скоторым мы стояли наостановке. Он просто несмог принять подарок, которого неждал. Это тоже, что приютить бродячую собаку, вильнувшую тебе хвостом, - пригреть сердце, обратившее ктебе любовь.
        Полюбивший меня был последним человеком, скоторым я попрощалась, когда меня увезли накаталке в«загрузочный» блок. Это так унас называется, там стоит установка для переноса импульсов мозга наэлектронную карту. Даже тогда, казалосьбы, кчему уже, полумертвой, он поправлял напоследок намне клетчатый серо-розовый плед; нетерпеливые санитары стояли, глядя встороны, изделикатности стараясь невыдавать спешки, для них ведь это конвейер: бог знает, сколько они уже видели-перевидели таких прощаний! Это для нас оно стало единственным, самый последним…
        Даже когда каталка поехала, он удерживал свою руку поверх моей, несколько мгновений, пока она несоскользнула.
        Двери лифта начали закрываться, ивнеуклонно сужающейся, съедающей пространство щели, я видела, пока санитар незаслонил мне обзор, его осиротевшую страдающую фигуру. Даже тогда мне было больно непотому, что я расстаюсь сним, апотому, что ему больно расставаться сомной. Мне казалось, что ему больнее. Когда тебя полюбили - это особый вид ответственности, ни счем несравнимое поручение осветить чужую жизнь. Я незнаю, справиласьли…
        Будущей весной Роберту предстояло поступать вАкадемию Искусств. Предвкушение пополам сволнением: его таланту предстояла первая настоящая проверка. Выдержитли он? Непомеркнетли его художественный дар отсравнения случшими излучших?
        Нужно быть смелым, чтобы решиться. Нужно иметь крепкий духовный стержень, чтобы простить себе поражение инесдаться. Нужно быть терпеливым, чтобы пытаться снова иснова. Спервого раза, говорят, вАкадемию поступают очень редко. Слишком высокая планка упреподавателей. «Мы хотим выпускать художников, анерисовальщиков плакатов, музыкантов, анемастеров дребезжащего фона, писателей, анекопирайтеров.»
        Мать была против.
        «Что будешь делать, если непоступишь? Год страдать бездельем? Заэто время умнее точно нестанешь, растеряешь только, что есть… Может статься, потом вообще никуда непоступишь. Будешь улицы мести. Ато ивовсе - свободным художником - сошляпой поулицам шататься. Творческие профессии - дело опасное. Знаешь, как много среди людей искусства алкоголиков, наркоманов, сумасшедших? Побереги свою психику, сынок. Талант - это испытание, анепоблажка. Талантливые люди живут гораздо тяжелее, чем обыкновенные, они редко бывают счастливы, почти никогда, потому что простому человеку для счастья нужны простые вещи: дом, семья, уютный быт испокойный труд, аталантливые люди всегда мечутся - они сами незнают, что им нужно, талант сидит внутри них, как пружина, готовая влюбой момент распрямиться, они напряжены, они беспокоятся, им никак невыразить доконца то, что они чувствуют, ноони почему-то считают, что должны это выразить… Талант обязывает, Роберт. Кроме того, есть более банальная причина, почему нестоит становится художником. Это неприносит денег. Ты сможешь зарабатывать себе нажизнь, только если станешь знаменитым.
Азнаешь, сколько ребят насвете мечтает стать художниками, причем знаменитыми? Поверь, их целая армия! Итут уж укого локти крепче! Растолкаешь всех - пробьешься, нет - затопчет тебя толпа. Подумай, сынок… Гораздо легче стать нужным, если выбрать скромную рабочую профессию. Учитель, инженер, агроном… Это всегда вцене! Исейчас такой большой выбор! Ты точно найдешь что-нибудь подуше, если оставишь глупую идею стать художником.»
        Очень многие родители ведут подобные разговоры сдетьми; их нельзя осуждать ивполне можно понять, они предостерегают сыновей идочерей изсамых добрых побуждений, благие намерения движут ими, когда они возводят железобетонные заборы между своими чадами иих мечтами.
        Слабые люди боятся мира, себя, своих истинных созидательных желаний, и, привыкнув бояться, они пытаются этими невидимыми барьерами загородить, защитить своих детей отжуткой враждебной реальности. Игубят их. Можно жить без чего угодно, без денег, без доброго имени, без постоянной крыши над головой - случайный узор дня всегда сложится, добрый человек подвезет другого доброго человека наночном шоссе, добрые люди предложат поесть ивыспаться. Жить можно без целей, без планов. Нельзя жить без смысла. Теряя смысл, человек начинает умирать. Иименно этого, самого важного, ипытаются лишить своих детей родители, желая уберечь их отледяного ветра судьбы, кутая втёплый кокон быта. Человеку жизненно необходимо заниматься любимым делом. Избранные детьми дела необязаны нравиться родителям. Они необязаны приносить деньги, успех иблагополучие, которых родители столь сильно алчут для своих детей. Нонет ничего более жестокого, чем предостерегать ребенка отего изначальных стремлений.
        «Ты потом поймёшь, что совершил ошибку.» Эта фраза обычно венчает разговор родителя сребенком онеправильном выборе будущего. Она звучит как угроза, и, ксожалению, иногда задевает впечатлительных, ранимых. Ее произносят отбессилия, разбив, как сервиз обстенку, обнепоколебимое упрямство отпрыска все свои аргументы. Если итут провал - то всё. Ребенок выходит изсвоей главной битвы победителем - он получает право идти своим путём. Ноесли угроза всё-таки находит лазейку, ликующий родитель продолжает пропихивать вслед занею вобразовавшуюся узенькую щель свои гибельные наставления. Как правило, хорошим это незаканчивается, ибо нет зла страшнее, чем несвое добро, ичто одному - мед, другому - яд, акоторая чаша твоя непоймёшь, покуда неотведаешь.
        Отпускать детей страшно; страшнее всего, ноименно преодоление этого страха иесть самая большая родительская любовь. Вовремя отпущенные наволю дети вырастают счастливее других.
        Роберт был тверд, он сумел настоять напоступлении вАкадемию.
        - Дай мне хотябы одну попытку, мама. Если ничего неполучится, я обещаю, что воспользуюсь твоими советами.
        Роберту помог отец:
        - Он мужчина. Если упадет, это будет его синяк.
        Мама напару дней наказала их сотцом обиженным лицом, носогласилась.
        Роберт принял отданную ему наоткуп судьбу бережно, как вдетстве плафон, снятый сантресоли. Дедушка, живой ещё, стоял настремянке; коричневой, узловатой, как корень топинамбура, рукой он подавал мальчику, тянувшему вверх ручонки, стеклянный шар сузорами:
        - Смотри, неурони!
        Роберт был так горд оказанным доверием, так рад первому взрослому заданию! Новсё-таки разбил плафон.
        Он начал усиленно готовиться квступительным испытаниям; для приемной комиссии нужно было нарисовать пять разных картин, каждую - заопределенное время: отдельно голову модели иобнаженную натуру карандашом имаслом, атакже произвольную композицию вцвете. Роберт сроднился спапкой альбомных листов - влюбую свободную минуту он доставал её иделал наброски. Он рисовал маму, сестренку, случайных попутчиков вавтобусе, Маргариту - девчонка даже стала обижаться нанего заэто:
        - Раньше мы стобой хоть общались, асейчас я только ислышу шорох твоего карандаша…
        - Уменя скоро экзамены, понимаешь. Мне очень важно поступить вАкадемию Искусств!
        - Важнее, чемя?
        Как-то незаметно случилось то, очем говорила Евдокия: тепличную детскую любовь сквозь щели впарнике продуло морозным сквозняком взрослой жизни - она простудилась иувяла.
        Пять месяцев Роберт ходил наподготовительные курсы. Между занятиями он съедал песочный коржик, который заворачивала ему наперекус мама, выпивал бутылку синтетического молока ивоставшиеся минуты перерыва бродил поогромному зданию Академии, благоговейно заглядывая встылые просторные пустые аудитории. Гордо взирали наворовато проскальзывающего вдвери юношу совершенные ибесстрастные гипсовые головы, установленные накафедрах. Пощелкивало под высоким потолком эхо его осторожных шагов попаркету. Иногда Роберту удавалось ненадолго представить себя студентом - посидеть наотполированной тысячами брюк деревянной скамье вучебной мастерской под пристальным взглядом какой-нибудь статуи.
        Если случалось ему встретить вдлинных гулких коридорах Академии кучку припозднившихся ребят - занятия для слушателей курсов начинались вечером, когда учащиеся уже успевали разойтись - Роберт провожал завистливыми взглядами «небожителей», сдавших вступительные экзамены ипотому имеющих полное право ходить поэтим коридорам иаудиториям негостями, ахозяевами… Разговоры исмех удаляющихся студентов тонули, как вколодце, под сводами старинного здания. Изэкономии повечерам вахтерши выключали внекоторых помещениях свет, ибелые колонны взалах, словно стройные ноги утопленниц, выступали измрака холодными лунными пятнами.
        Вхудожественном корпусе Академии была парадная лестница сбольшими, высотой вдва робертовых роста, окнами. Нашироком подоконнике могли усесться одновременно шесть-восемь человек.
        Здесь Роберт ипознакомился сЛизой.
        Перерыв подходил кконцу, налестнице уже никого неосталось, только висел ввоздухе, вился над ступеньками как разбуженное привидение табачный дым, голубеющий всвете тихо гудящих ламп.
        Забравшись наподоконник сногами, нафоне крепко заваренной ночи забликующими стеклами сидела девчонка.
        Неухоженные волосы, разделенные пробором, когда-то окрашенные врыжий, отросли уже наполовину, собственный цвет их был русый.
        Девчонка, время отвремени поправляя смешные квадратные очки, навесу увлеченно писала что-то вблокнот.
        Она, казалось, незамечала Роберта, ион решил заявить осебе:
        - Привет.
        - Погоди, фразу допишу, - отозвалась девчонка, неотрываясь отсвоего занятия.
        Сминуту Роберт разглядывал её, пока она строчила. Серый свитер сгорлышком. Старые джинсы. Кроссовки. Никакой косметики.
        - Меня зовут Лиса, - сказала она наконец, положив блокнот наподоконник.
        - Прямо так изовут?
        - Да. Вмировом текстовом пространстве. Насамом деле я, конечно, Лиза, ноимя нелюблю. Там, где я больше всего провожу времени, меня знают как Лису. Этого достаточно.
        Девчонка сидела наподоконнике, обнимая одну коленку, ивнимательно смотрела наРоберта. Лоб прыщавый, нокрасивый, выпуклый, высокий.
        - Ты писатель?
        - Поэтесса. Абитуриентка литературного факультета Академии.
        - Это корпус художников. Ваш - соседний.
        - Я знаю, номне нравится писать здесь. Там моему вдохновению тесно, слишком низкие потолки, нехватает пространства для полета. Ия прихожу сюда.
        - Ты пишешь стихи?
        - Нет. Сейчас - очередное литературоведческое сочинение. «Трагедия творца» потекстам рок-поэта Александра Башлачева. Он великий, знаешь… Я так ему завидую! Несмотря нато, что он умер. Унего прямо титаническая сила вкаждой строке; кажется, возьмёшь такую строку, точно стальной меч, выйдешь снею вруках один вполе против рати, ипобедишь. Еслибы взаправду существовал Сатана, скоторым можно былобы заключить договор, ябы сто процентов заключила. Ябы сказала ему: я согласна умереть раньше положенного мне срока, хоть надвадцать лет, хоть надесять, хоть вообще через год, только дай мне наэто короткое время подержать всвоих руках, как яблоко, настоящий сильный талант, такой, чтобы он пронзал пространство ивремя, видел насквозь все вещи, возводил хрустальные башни букв, взращивал сады весенние набелой как снег бумаге…
        Роберт подумал, что Лиса немного «ку-ку», ноэто его неоттолкнуло.
        - Аты художник?
        - Ну, можно итак сказать. Собираюсь поступать.
        - Первыйгод?
        Вопрос немного смутил Роберта.
        - Да…
        - Ооо! - протянула Лиза-Лиса, - значит тебе ещё раза три точно провалиться светит…
        - Почему?
        - Ты думаешь, спервого раза поступают вАкадемию? Запоследние сто лет только два случая. Знаешь, мне кажется, они специально валят народ. Это моя личная теория, ия незнаю, естьли вней правда…
        - Все равно расскажи, мне интересно.
        - Видишьли, искусство требует служения. Настоящим мастером нестать, если иногда, одной рукой, промеж повседневных забот, вкачестве хобби, пописывать книги или картины. Чтобы делать великое искусство, им надо жить. Вот они ихотят проверить, насколько мы готовы кэтому. Насколько искусство для нас воздух, без которого мы задыхаемся, насколько оно для нас вода, без которой мы мрем, как рыбы насуше. Разница между провалившимся шесть раз, новсё равно идущим поступать вседьмой, инепоступившим один раз иоставившим попытки более чем очевидна.
        - Ты поступаешь невпервыйраз?
        - Впятый.
        - Сочувствую…
        - Нормально. - Лиса тряхнула головой, какбы подтверждая кивком свою правду самой себе. Рыжие кончики волос подпрыгнули иразбежались посвитеру.
        - Я пойду, пожалуй. Уменя занятия.
        - Иди, - она взялась заблокнот, - Удачи!
        Пожелание веё устах прозвучало как-то особенно.
        - Спасибо.
        Спускаясь полестнице, Роберт думал отом, что унего, вотличие отвсех остальных, только один шанс. Всего один. Ипотому ему придется стать тем самым, третьим засто лет, который поступит спервой попытки.Или…
        Постепенно заварка встакане большого окна налестничной площадке светлела, точно её разбавляли всё больше - наступила весна, дни становились длиннее - теперь, когда Роберт уходил после занятий, вечера стояли бледно-голубые, пропитанные робким обещанием тепла - приближались экзамены. Лиза-Лиса куда-то пропала. Если раньше они сталкивались вхудожественном корпусе почти каждый вечер, то запоследние три недели он видел её только один раз ито мельком, поговорить снею неполучилось - Роберт смотрел вокно, аона пересекала бегом враспахнутой короткой куртенке двор между корпусами Академии, возвращалась ксебе, внизенький, скромный, выкрашенный желтой краской флигель, отведенный литераторам.
        Пока Роберт регулярно перекидывался несколькими фразами состранной поэтессой, он непридавал значения этим отношениям, носейчас заметил: наместе разговоров сЛизой образовалась вполне осязаемая пустота. Поднимаясь полестнице иневидя знакомого скрюченного силуэта наподоконнике, он эту пустоту чувствовал - точно лежал наподоконнике холодный стеклянный шар, который, проходя мимо, унего неполучалось незадеть плечом. Роберт обычно останавливался уокна исмотрел водвор. Иногда он вспоминал фрагменты бесед сЛисой:
        - Мать моя считает, что люди искусства все сума сходят инормально жить вообще немогут. Ты считаешь, это правда?
        - Недумаю. Я встречала вжизни докучи разных людей искусства. Так вот… Если свести все мои наблюдения воедино, вообще нельзя говорить о«людях искусства» вцелом, как осоциальной группе, настолько сильно они все отличаются между собой. Итаки да, многие изних живут как самые обыкновенные люди. Они ходят каждый день наработу, трудятся, некоторых, представь себе, даже ценят вколлективе; повечерам они заходят всупермаркеты заобыкновенными продуктами, покупают хлеб, сыр, колбасу, синтетическое молоко, анебожественный нектар; они возвращаются сполными сумками всемью, готовят еду, празднуют праздники, пекут печенье повоскресеньям, и, представь себе, унекоторых даже получатся вкусно. При всем при этом они носят всвоих головах под шапками, словно взапертых сейфах, удивительные миры.
        Встречаются, конечно, кадры, порхающие пожизни, как рваные пакеты наветру: завсегдатаи питейных заведений, рвущие глотку занедостижимое поопределению всеобщее благо; ловеласы, которым, чтобы написать новое стихотворение, нужно полюбить новую женщину; одиночки, готовые влюбой момент сорваться ипоехать влюбую точку земного шара; болезненные, одержимые своим талантом борцы смиром, как Ницше - такие люди просто гораздо заметнее прочих, потому исуществует общественный стереотип «мятежного гения». Ноэто необязательно. Вбольшинстве случаев творческим личностям, пусть иимеющим странности, удается, затянув поясок да согнувшись втри погибели, пролезть вту узкую дыру взаборе, что зовется «нормальная жизнь нормального человека».
        - Ты очень расстроилась, когда непоступила?
        - Впервый раз - да. Я совсем гротескно горевала. Мне показалось, что вся моя жизнь наэтом кончена. Однако, уже ксередине следующего года я нетолько оправилась, нодаже начала думать, что правильно они сделали, отшив меня, инетак уж я была готова тогда стать поэтессой. Я выросла немного. Икогда пошла поступать вследующий раз, мои работы оказались гораздо выше поуровню, новсё ещё недостаточно хороши для зачисления. Второй провал тоже расстроил меня, правда, уже нетак разрушительно. Ивсё повторилось. Вслед запервыми слезами пришло осознание ошибок, желание их исправить, стремление подготовиться натретий год ещё лучше… Мои поражения учили меня.
        Роберту недавало покоя слово, данное им матери.
        - Аеслибы утебя была всего одна попытка?
        - Так небывает, - твердо заявила Лиса, - творчество оно ведь как понос - всегда найдет выход. Я знала людей, которые создавали потрясающие произведения искусства иникогда неучились вАкадемии. Академия ведь непанацея. Экзаменационная комиссия неуниверсальный измеритель таланта. Там сидят всего лишь люди, укаждого своя правда исвоё мерило… Я, помню, встречала одного человека, неприятный тип, нос унего как клюв упопугая, так он послушал мои стихи ивынес вердикт: вбабе такой талант некдобру, бросай дурью маяться, иди лучше щи вари да детей рожай; адругой человек, тоже пожилой, далеко недобрый, ноочень справедливый, сказал: ни один мужчина нестоит того, чтобы перестать творить, иесли твой парень запрещает тебе выступать состихами - гони его шваброй изамок меняй, такой талант встоле запирать грешно! Кому изэтих двоих прикажешь верить? Оба - люди авторитетные, уважаемые. Поверь мне, втворчестве есть только один путь - твой собственный, вертлявая тропинка интуиции выведет тебя лучше казенных дорожных указателей.
        Роберт остался благодарен Лизе. Она набрела наслова, которые послужили эффективным анестетиком, пока внем болел страх провала.
        Наступило лето. Лимонадное. Роликовое. Короткими ночами несмолкал впереулках стук скейтбордов. Беспомощно ударяясь овысокие стены домов он улетал впрозрачную вышину, полную четких умытых звёзд. Роберт немного завидовал тем, для кого это было лето долгих прогулок, сидения нанагретых солнцем поребриках сколой ичипсами, бесед обо всем насвете, знакомств, приключений. Для Роберта это было лето выпускных экзаменов. Помимо рисунка икомпозиции при поступлении вАкадемию требовались хорошие результаты государственной аттестации поалгебре, погеометрии, породному языку. Для тренировки Роберт решал задачи каждый день. Он нешёл гулять, хотя проказливое солнце, облизывая стекла своим желтым языком, дразнило его, пытаясь выманить наулицу. Товарищи, что относились кучебе более легкомысленно, закидывали его сообщениями, как единственную утку впруду набульваре - хлебными шариками. «Го вкино!» «Помороженому?» «Скучно без тебя. Приходи.»
        Роберт терпел.
        Он откладывал назойливо жужжащую пластинку телефона ипродолжал заниматься. Большинство людей недостигают мечты потому только, что подороге кней слишком часто сворачивают вподворотни. Слишком часто таскают изкопилки мелочь напирожки. Уних нехватает выдержки пожертвовать многими малыми желаниями ради одного большого.
        Начался сезон отпусков, иработы уЕвдокии веё туристическом салоне стало много - она едва успевала растолковывать самым дотошным посетителям условия туров, примирять самых одаренных стерминалами самообслуживания ипереадресовывать самых вежливых вотдел контроля качества туристических услуг.
        Однако унеё всегда находились, точно леденцы вкарманах, для Роберта слова ободряющие, вдохновляющие, шуточки, пустяковые советы - милые мелочи, без которых человек вроде может обойтись, носними - уютнее.
        - Знаешь, я тебе завидую иногда, когда мне сложно запомнить что-то изкниги или решить задачу. Я думаю, как хорошо тебе втвоем уютном мирке, спластмассовой пальмой, скусочком стеклянного моря, тебе спокойно, ненадо стремиться вперед, преодолевать трудности, решать проблемы…
        - Ты полагаешь, хорошо быть мертвой женщиной?
        Роберт несмог понять, иронию или даже маленькую обиду она завернула всвой мягкий электронный голос.
        - Ножить ведь так непросто…
        - Аумереть ты ещё успеешь.
        Роберту показалось, что Евдокия всё-таки рассердилась.
        - Мысленное пространство, вкотором я существую, сильно ограничено. Я жила, ипока уменя был мозг, пока я получала впечатления иразрешала всевозможные ситуации, формировались нейронные связи, схемы, сценарии, покоторым аналогичные ситуации мозг планировал разрешать вдальнейшем. Биологи называют такие схемы энграммами. Они автоматизируют мыслительный процесс вцелях экономии энергии. Спомощью энграмм можно полностью воспроизвести поведение человека. Носовокупность энграмм - неличность. Я немогу генерировать идеи. Это единственный достоверный признак, покоторому мертвый разум отличается отразума живого. Я была когда-то гениальным программистом, разработчиком, атеперь объясняю идиотам как пользоваться терминалом иразвлекаю их нарисованной улыбкой. Ты правда считаешь, что мне повезло? Ты читал «Цветы для Элджернона»?
        - Извини.
        Волна отчаянного стыда накрыла Роберта. Люди часто жалуются нажизнь, клянут её, умногих входит впривычку при встрече ругать разбитые дороги, начальников, маленькую зарплату, жену/мужа, шумных соседей ит.д.Мало кто задумывается отом, как вдействительности это малодушно, глупо, и, пожалуй, подло - жаловаться нажизнь - все равно что плевать влицо тому, кто тебя кормит.
        - Давным-давно, - продолжала Евдокия, - случайно я наткнулась всети напост одной талантливой девушки, укоторой врезультате несчастного случая парализовало ноги. Она писала, что былабы рада даже порезать пятку бутылочным осколком, лишьбы иметь возможность сделать несколько шагов попляжу, понимаешь? Так незатейливо итак пронзительно. Я едва непрослезилась над тем постом. Хотеть порезать пятку. Непройтись порозовым лепесткам, заметь, апросто порезать пятку.
        Радость проста. Дешевая радость - быть.
        Ненадо ни злата, ни бриллиантовпуд.
        Глупые люди неценят своей судьбы -
        Пока непомрут, ругают её, клянут.
        Есть ведь глаза: я могу натебя смотреть.
        Звонкое тело; руки - чтоб дать тебе.
        Насвете есть лишь две силы - любовь исмерть -
        ввечном единстве иввечной своей борьбе.
        - Так что неленись, Роберт, изучай науки, готовься кэкзаменам исмакуй воздух влегких, покуда можешь дышать; мне очень понравилась мысль одного популярного психотерапевта, что лень - это одна изформ смерти, - резюмировала Евдокия, кончив декламировать.
        - Как ты запомнила столько стихов? Каждый раз почти цитируешь.
        - Небольшая привилегия жителей смертинета. Яже говорила, память унас электронная. Безотказная. Все стихи, которые я читала при жизни - там. Я влюбой момент могу их воспроизвести, как еслибы взяла книгу сполки. Удачи тебе, Роберт. Ябы хотела забывать что-нибудь инезнать ответов набилеты. Ты счастливчик.
        Вдень экзамена ссамого утра лил дождь. Было сумрачно, точно солнце поленилось встать ирешило навесь день остаться нежиться всвоей облачной постели. Поасфальту катились потоки воды. Редкие прохожие перемещались трусцой или прямо изтакси прыгали вдвери различных заведений.
        Роберт наблюдал город сквозь исчерченное струями стекло автобуса.
        Сегодня ему нужно было зашесть часов, прерываясь лишь нанужды всех живых, нарисовать портрет незнакомого человека вкарандаше.
        Поменяв устарого хромого гардеробщика совершенно мокрую куртку натяжелый деревянный номерок скрасивыми витиеватыми цифрами, Роберт поднялся полестнице.
        Наплощадке столпились абитуриенты: одни бледные, сосредоточенные, погруженные всебя, другие, напротив, возбужденные, чрезмерно говорливые, смешливые отволнения. Возле монументальных перил сзамысловатыми столбиками стоял, отвернувшись, парень иразговаривал состриженой длинношеей невмеру худой девчонкой. Его фигура показалась Роберту очень знакомой. Ту девчонку - руки-ноги шнурки сузелками - он помнил покурсам. Она как жвачка кпальцам липла кпреподавателям, таскала ссобой все свои работы впапке икаждую, показывая, норовила пихнуть под самый нос. Парень повернулся впрофиль, иРоберта осенило - Кирилл! Он неожидал увидеть здесь своего приятеля инемного оторопел. После выпускных экзаменов они почти невиделись, да, новедь Роберт нераз доэтого обсуждал сКириллом свои планы набудущее, почемуже Кирилл несказал ему, что тоже собирается поступать вАкадемию?
        - Здорово, старик! Вот так сюрприз! Почему я тебя накурсах ни разу невидел? - Роберт постарался придать лицу выражение самое беззаботное, нопод рёбрами гулял неприятный сквозняк. Он чувствовал себя обманутым.
        - Итебе некашлять! Я просто накурсы неходил. Мои родители решили нанять мне репетитора, - сияя, как натертый кремом ботинок, сообщил Кирилл, - индивидуальные занятия приносят гораздо больше пользы.
        Роберт слышал, что многие преподаватели Академии берут себе учеников ипорой помогают им при поступлении, нослышал он иостоимости этих услуг. Даже еслибы вся семья поддерживала Роберта, ему стыдно былобы просить своих близких потратить столь значительную сумму наобеспечение успешной сдачи им экзаменов.
        Он вздохнул. Вдуше противно зашевелилась скользкая змейка зависти. Нет, неденьгам, которые были пущены наобучение Кирилла, Роберт позавидовал, ноучастию, благодаря которому Кирилл деньги получил. Пожалуй, единственная вещь вмире, которая действительно стоит зависти - наличие рядом людей, готовых понять твои желания ипомочь тебе воплотить их без уничтожающих претензий, кабальных условий ипоследующего выставления счетов.
        Пожилая женщина отворила двери аудитории, отведенной для экзамена. Неторопливо сверяя бумаги, начала отмечать присутствующих. Когда подошла очередь, иРоберт приблизился кстолу сосвоим паспортом, его таившееся допоры волнение расправило крылья. Пульс застучал владонях - он крепко сжал кулаки. Хотелось бежать - толкнуть тяжёлую дверь, вылететь вон, скатиться полестнице, бесцеремонно, шумно, вызывая недоумение инегодование увстречных, выскочить изкорпуса ипрочь, прочь! Напути ксамой заветной мечте почему-то особенно часто хочется повернуть назад. Нофамилия Роберта благополучно обнаружилась всписке абитуриентов - ему велено было сесть иждать. Появилась натурщица: средних лет женщина ссухим ртом иморщинками-кавычками возле глаз.
        Белый лист спечатью наобратной стороне лежал перед Робертом. Первую линию он повел, затаив дыхание, точно молодой хирург, впервые делающий надрез наживой коже.
        - Работайте. Времени увас предостаточно. Преподавательский состав Академии желает удачи каждому, - дежурно объявила женщина устола.
        Сэтой секунды для Роберта вмире осталось только черное ибелое. Неисчислимое количество оттенков при встрече бумаги играфита. Неистощимая тайна объема, переносимого наплоскость…
        Выйдя изкорпуса он, опустошенный, уставший дочувства ватной головы, встретил Лизу. Влажные волосы висели веревочками вокруг её лица. Унего сил неосталось даже притвориться, что он рад её видеть.
        - Ну что, нарисовал?
        - Нарисовал.
        - Покури сигарету тогда, - она радушно протянула ему белый срыжим пояском иогоньком наконце карандашик.
        - Зачем?
        - Уменя был один знакомый художник. Он некурил вобычные дни. Только тогда, когда заканчивал картину, он позволял себе выкурить сигарету. Всего одну причем. Он верил, что это помогает вдохнуть вкартину жизнь.
        - Курение вызываетрак.
        - Аты как хотел? Вмире нет ничего бесплатного. Вселенная стремится кравновесию. Своей смертью художник платит зажизнь насвоих картинах, апоэт - зажизнь всвоих строках. Это обмен - энтропия, уменьшенная водном месте, неизбежно увеличивается вдругом.
        Лиза забрала уРоберта сигарету, затянулась иснова всучила сигарету Роберту.
        - Я сегодня написала сочинение. Пока!
        Шлепая полужам потемневшими отводы кедами она побежала через двор.
        Роберт провожал её взглядом. Воистину увсех поэтов мозги взъерошенные. Мать вчём-то права. Иони, поэты всмысле, кажется, даже невыбирают, быть им поэтами или небыть. Они срождения живут покакому-то своему поэтическому наитию, иуних всё так само получается: комом, кубарем, кувырком, через пень-колоду… Революции, револьверы, кабаки, прогулки покарнизам иизокон. Астихи - это та соль, что высыхает после всего напотных спинах. Лиза-Лиса скрылась затяжелой дверью корпуса литераторов. Дождь стал тише, точно внасмешку: я, дескать, специально тужился, лил, пока ты бежала, атеперь возьму иперестану.
        Роберт накинул капюшон ивышел из-под козырька крыльца. Домой идти нехотелось - нужно было сначала наполнить себя, пустого, заново.
        Надругой стороне проспекта был скверик. Искусственные деревья слампочками вместо листьев уже зажглись. Их включали повечерам или днем вособенно мерклую, пасмурную, туманную погоду. Желтые, зеленые, сиреневые, голубые, красные огоньки пробегали друг задругом почёрным крючковатым ветвям, вспыхивали поочереди иразом. Налавочке под деревом сидел человек. Это было удивительно, что дождь незагнал его домой, взабегаловку или занеимением приюта исредств вподворотню, налестничную площадку. Человек пил коньяк измаленькой уплощенной бутылки. Янтарная жидкость падала вгорлышко, как песок впесочных часах, иисчезала унего ворту невозвратно, как время. Тёмные волосы человека ссизой голубиной сединой слиплись отдождя. Вмокрой бороде застрял пепел.
        Роберт непонял, вчём было дело, может, он слишком долго илюбопытно разглядывал мужчину наскамейке, может, сам мужчина только того иждал, когда кто-нибудь пойдет мимо.
        - Молодой человек! - воскликнул он, подавшись навстречу.
        Роберт остановился. Природная деликатность непозволила ему проигнорировать призыв человека, пусть итакого, сточки зрения общества ущербного - опустившегося уличного пьяницы. Роберт прислушивался, присматривался, принюхивался кмиру стем напряженным, трепетным, болезненным вниманием, которое вынуждает попадать вдурные компании впопытках понять всех икаждого; выслушивать попрошаек исумасшедших, задавать попутчикам вавтобусах странные личные вопросы. Сострадающая душа Роберта нашептывала ему, что любой человек изначальный житель эдема, ипотому он прекрасен, икакбы ни смяли, ни изуродовали человека обстоятельства, внём остается крупица разумного ивечного.
        - Тебе есть, что праздновать? - спросил мужчина сбородой.
        Одинокие алкоголики часто ищут собеседников. Роберт ни секунды несомневался, что раз уж он остановился, неокатив человека наскамейке презрением, как многие, то ему предложат выпить ипоговорить.
        - Я сдал экзамен. Нарисовал портрет. Я художник.
        - Это прекрасный повод! - обрадовался бородач, вытягивая вперед ивверх руку сбутылкой - точно сфлагом. - Садись!
        Роберту нехотелось садиться намокрую холодную скамью; бородачже находился, по-видимому, уже втом блаженном состоянии, когда ничто неспособно нарушить гармонии эдема, наставшего вдуше, даже дождь.
        - Спасибо, я постою, - ответил юноша, постаравшись вложить вэти слова теплоту благодарности неменьшую, чем та, что былабы уместна, скажем, еслибы незнакомец предложил ему присесть застолик вресторане.
        - Йозеф. Мое имя. Доктор философии.
        - Роберт.
        - Очень приятно.
        Немного оторопевший юноша наавтомате взял убородача требовательно протянутую бутылку. Пришлось глотнуть. Коньяк вспыхнул вгорле, огненным шаром прокатился попищеводу, упал вжелудок.
        Знание опрекрасном зерне вкаждом человеке небыло явным, это выглядело скорее как сила, побуждающая Роберта беспрерывно интересоваться людьми вне зависимости отпроизводимого ими первого впечатления. Леность чувств начинается сжелания этим первым впечатлением удовольствоваться, навесить начеловека ярлык идальше мыслить обэтом человеке впределах того множества, вкоторое отсортировал его выбранный ярлык. Изнескольких сотен человек, прошедших мимо Йозефа, пока он сидел наскамейке, ипринявших его запьяного бродягу, один только Роберт узнал, что он доктор философии.
        - Чтоже увас запраздник?
        - Я наконец закончил труд, который писал всю жизнь! Я сам уже неверил, что закончу, имать моя давно неверила, ижена, она ушла отменя, когда перестала верить, сказала: хватит, мне надоело тянуть насебе весь дом, кормить тебя, увсех мужья как мужья, работают, аты слоняешься день-деньской изугла вугол ичай хлещешь! Все поставили намне крест, сынок, все посыпали меня пеплом, дети мои стали стыдиться меня, чудак, мол, витает вэмпиреях… Ая его всё-таки закончил. Мой главный труд. Вопреки.
        Отнескольких глотков коньяка мир вокруг Роберта прояснился, стал ярче, чётче, объемнее - словно его помыли. «Менингеальный синдром» - вспомнил он. Стало смеркаться - цветные лампочки сосвоими нежными ореолами света нафоне темнеющего неба плыли точно волшебно красивые медузы втолще океана. Философ наскамейке продолжал рассказывать:
        - Когда моя жена ушла отменя, уменя нестало средств ксуществованию. Её обвинения отчасти были справедливы, она содержала меня, имне, небудь я уверен восмысленности такого расклада, былобы очень стыдно. Оставшись без средств, я немог прекратить работу. Я продолжал читать иписать - ведь это для философа самое важное, как вдох ивыдох; мать, ворча, иногда подбрасывала мне какие-то крохи изсвоей пенсии, как говорится, ни одна женщина никогда неполюбит тебя сильнее, чем та, что дала тебе жизнь. Я ел голый картофель, грошовую вермишель, которую заваривают кипятком, кучерявую, как волосы негритянок, брал благотворительные пресные лепешки, которые раздавали беднякам вцеркви. Ради них приходилось кланяться попу ицеловать крест. Я неверю, просто немогу верить втакого Бога, каким его нам представляет религия, нокрест, каюсь, целовал, тварью был - голод, как известно, нетётка. Я немог работать, мне нужно было писать. Кофе ичай я покупал нечаще раза вмесяц иотчаянно их экономил. Если случалось просыпать сложки, подбирал поодному листику, поодной крупинке. Отом заварном капучино, сцелым сугробом мягкой воздушной
пены, который прежде я покупал вкондитерской лавке, неприходилось имечтать. Даже вдень своего рождения я подумал, что лучше оставлю деньги, ипотом поем посытнее вобычные дни, чем сделаю себе такой подарок.
        Попраздникам я ел сахарное печенье. Самое дешевое, ломкое, спривкусом синтетического маргарина. Оно казалось мне необычайно вкусным. Я жил нахлебе иводе, как голубь, ичувствовал себя абсолютно счастливым: все дни мои были свободны для размышлений омоем труде.
        - Чтоже это затруд, ради которого вам пришлось так мучиться?
        - Ябы неназвал это мучениями, сынок. Аскеза наопределенном этапе постижения истины необходима. Я, может, никогдабы инезакончил, еслибы моя жена неушла иненизверглабы этим меня всовершенное безденежье. Большинство людей ходит сповязками наглазах, ипокуда людям комфортно, тепло, сытно, нет нужды эти повязки снимать, авот ежели сквозняк, или, пуще того, мокро стало, то приходится повязку понемногу сдвигать, хотябы чтоб посмотреть, что сделалось… Люди немудры; принятие ими истины происходит чаще всего насильственным путем. Ксожалению.
        - Так очём всё-таки вы писали?
        - Осмирении снеобходимостью умирать. Заметь, самая насущная тема для всего живого иразумного.
        - Новедь естьже смертинет!
        - Я вовсе эти приблуды неверю. Читерство чистой воды. Это тоже самое, что рай сангелами иплодоносными деревами. Человечество подросло немного втехническом плане ипридумало себе новый электронный «тот свет» натерабайтовых картах памяти. Ну… немогу я допустить, что человека как он есть, совсем его содержанием, можно намикросхему поселить! Я писал свой философский труд долгие годы. Я прочел толстенные тома очеловеческом теле, отом, как ход крови определяет бытие, исварение желудка, исердечный ритм. Я знаю, что счастливым человека делают определенные вещества, растворенные вкрови, игрустным тоже, излым. Я изучил воздействия наорганизм, при которых человек перестает бояться смерти. Испуг, ярость или иное возбуждение, когда тело перестает ощущаться, крайняя степень апатии, лишающая воли, опьянение веществами, вызывающими эйфорию, галлюцинации ибред. Человек боится смерти, покуда он здоровое исильное животное, новсякое страдание, телесное или духовное, несет ссобою мысль осмерти как обизбавлении. Разумже, если его выделить вчистую субстанцию, смерти бояться неможет. Для него страх смерти - лишь нежелание
терять возможность наслаждаться жизнью через тело. Иоттого чем более тело взлелеяно, тем пуще человек боится помирать. Я говорил смонахами, что спят наголой земле игрызут коренья, как бобры, им нестрашно терять нить бытия, для них земной путь - ступенька кБогу, так разум невозмутимо им внушает; амирянам, которые мягкие котлеты едят, разум постоянно талдычит, что котлет ещё хочет ипросит годить, вящик раньше срока неложиться. Когда я голодал иводном итомже засаленном пиджаке ходил ипод дождем, ипод ветром, ипод зноем, уменя одна только вголове мысль осталась: неумереть, покуда недопишу, атам… - Философ красноречиво махнул рукой, - Для чистого разума тело, сынок, лишь средство. Неболее того. Впору студенчества я познакомился, помню, содним физиком. Он тогда был уже довольно стар, мы стояли наавтобусной остановке возле кампуса, ия попросил унего огонька. Он ответил мне, что некурит, иупрекнул меня вкурении стой печальной наставнической интонацией, скакой обычно говорят овредных привычках те неравнодушные люди, которые имели несчастье отэтих привычек каким-то образом пострадать. Ион рассказал мне, что
сдетства был очень болен, мать сним намыкалась: куда-то отправляясь смальчиком она вынуждена была таскать ссобою целый чемодан таблеток, бутылочек, ингаляторов ипрочего - ребенок мог ни стого ни ссего начать чувствовать удушье, каждый свободный вдох был ему радостью. Так он перебивался досемнадцати лет, врачи говорили, что долго он непротянет, кдвадцати годам точно задохнется. Ионбы задохся, вовсяком случае он сам так считал, еслибы непоступил нафизфак. Учеба, сказал он, дала ему такую энергию для жизни, что он решил вочтобы то ни стало победить свою болезнь. Он переехал вобщежитие, оставив дома мать спилюлями, каплями итрубочками, стал поутрам обтираться мокрым полотенцем, бегать кругами поскверу перед первой парой, дышать лежа наполу иположив стопку книг себе нагрудь. Уж незнаю, кто надоумил его, какой знахарь, может, он сам всю эту методу сочинил, ноболезнь стала отступать - кчетвертому курсу он был здоров совершенно. Сигарет он никогда вруки небрал иуходил спрезрением, когда курили. «Вы незнаете, что значит, когда вы неможете вздохнуть.» Он получил степень доктора, стал профессором, написал
объемный ипростым смертным вовсе непонятный труд опроисхождении Вселенной. Он мне объяснял, конечно, ногоды спутали все вголове, иединственное, что я сейчас могу вспомнить: все вмире существует ввечной неостановимой динамике особых волн, точно втанце мелких мошек, инет насамом деле ни тебя, ни меня, алишь пребывают вперманентном своем непокое эти невнятные постоянно меняющиеся объекты - мерцающая пустота…
        - Получается, всё вокруг вроде как иллюзия? - спросил Роберт безо всякого удивления. Он запрокинул голову иглядел нацветные огоньки. Ритм их мигания время отвремени менялся; то они зажигались медленно, встрогом порядке, пуская поветвям плавные волны света, то устраивали безумную карнавальную пляску.
        - Иллюзия, - подтвердил философ. - Вэтом мире нет ничего абсолютного. Даже то, что ты видишь, насамом деле есть нечто другое. Когда кванты света попадают вглаз, зрительные клетки, которых, как ты знаешь, два вида, палочки иколбочки, принимают их иобрабатывают, при этом образуется некоторое запаздывание, порядка десятка мили секунд, да, померкам человеческой жизни оно ничтожно, нокаков сам итог! Мы всегда смотрим впрошлое, мальчик мой. Инеможем смотреть иначе. Все инструменты чувственного познания, данные нам, несовершенны, ипотому мы неможем полностью им доверять, новынуждены.
        Дождь перестал. Ввоздухе осталась висеть мелкая водяная пыль, точно землю опрыскивали изпульверизатора.
        Коньяк кончился, ифилософ встал соскамьи.
        - Я желаю тебе найти исделать главное дело твоей жизни, - сказал он Роберту, - прощай.
        Старик свернул между мерцающими деревьями, итемнота сомкнулась заего спиной.
        Роберт хотел стать художником, поступал вАкадемию, сдал сегодня первый экзамен, нотолько сейчас он понял, что незнает: зачем он всё это делал? Оно, конечно, хорошо… Самовыразиться. Обрести признание. Продавать картины. Войти вбогему. Вести высокие беседы забокалом шампанского, открывая собственную выставку вГалерее. Увековечить своё имя… Чем нецели? Ах, еслибы он мог догнать философа! Еслибы мог спросить Йозефа, когда икак пришла ктому первая мысль оего главном труде! Нужноли иметь какое-то разумное устремление, чтобы творить, или достаточно лишь отдаться процессу сотворения иполучать отнего удовольствие? Должноли искусство преследовать цель повлиять натечение общественных процессов, или довольно личного удовлетворения творца?
        - Ни одна идея неможет быть воплощена вискусстве всвоем изначальном виде, втом, вкаком впервые явилась художнику; творчество есть процесс неменее непредсказуемый, чем рост дерева изпрутика, воткнутого повесне вземлю; также невозможно предсказать заранее эффект, который произведение искусства окажет назрителей/читателей/слушателей.
        Так сказала, деловито качая ногой, Лиса.
        Она вынула изо рта жвачку ислепила изнеё смешного человечка. Отпечатки рисунка её пальцев нанесли наего тело неповторимый узор. Потом она смяла человечка, сплюснула наладони серый шарик резинки, перехватила его посредине двумя пальцами исделала цветок.
        - Ты уже видела списки поступивших? Ввашем корпусе их вывесили?
        - Нет.
        - Невывесили или невидела?
        - Невидела.
        - Почемуже ты здесь сидишь, анебежишь смотреть? Я жду уже два часа. Обещали вывесить кполудню, идосих пор тянут!
        - Куда торопиться? Я нестремлюсь узнать всё первой. Я продлеваю приятный момент надежды. Когда ты увидел списки итебя там нет - знаешь, такое ощущение, что ты упал свысоты наасфальт. Ты разбит, ты сплющен.
        - Ноесли ты там есть?
        - Тогда я, наверное, буду чувствовать себя так, будто могу взлететь. Я специально даже ничего неела сегодня. Чтобы ощущение отрыва отземли было полным.
        Лиса скомкала лилию, вылепленную изжвачки, скатала между ладонями шарик изапустила вфорточку.
        Роберт сделал шаг назад изаглянул втемнеющий проем двери пролетом ниже. Там висела деревянная доска, накоторую обычно крепили объявления для студентов ипоступающих. Сейчас возле неё стояла пожилая женщина: придерживая одной рукой лист бумаги, большим пальцем другой она ссилой вдавливала головки кнопок вего беззащитные белые уголки - как владони распинаемого Бога. Неподалеку обретались взволнованные абитуриенты. Некоторые изних пытались встать заспиной уженщины, чтобы прочесть фамилии, поднимались нацыпочки, заглядывали ей через плечо; она гавкнула, необорачиваясь:
        - Дайте отойти! Задавили совсем!
        - Списки, - прошептал Роберт, чувствуя, что начинает дрожать.
        - Выживших вкатастрофе, - поддразнила Лиса созорной кривой ухмылочкой.
        Натрясущихся ногах, останавливаясь накаждой ступеньке, Роберт принялся спускаться вниз.
        Кспискам было неподойти. Как только строгая женщина закончила распинать истину надеревянных рейках, доску облепили: точно муравьи - брошенный намуравейник огрызок яблока.
        Роберт остановился внескольких шагах откопошащегося клубка рук иголов - пожалуй, Лиса действительно поступает мудро, отсиживаясь втишине ипокое, покуда другие штурмуют доску. Озаренные сиянием или ударенные пыльным мешком потемени, ребята поодному отходили отсписка. Постепенно толпа рассосредоточилась покоридору. Путь был свободен, ноРоберт нерешался двинуться сместа. Скаждой секундой ему становилось всё ближе желание странной поэтессы подольше сохранить надежду. Белый лист зиял своей яркой наготой - он ждал, он звал…
        - Боишься? Давай я посмотрю!
        КРоберту подскочила та самая назойливая тощая девчонка, что весь срок обучения накурсах бегала запреподавателями. Наголове унеё торчали два смехотворных крысиных хвостика изтонких блестящих как леска волос.
        - Аты сама?
        - Я поступила! - щедро растянув свой большой узкогубый рот, она продемонстрировала Роберту мелкие козьи тесно посаженные зубки, - Недрейфь! Давай посмотрю! Как твоя фамилия?
        Он назвался.
        Девчонка бегло протащила кончик пальца сверху вниз полистку:
        - Нет тебя!
        - Как это - нет? - Роберт почувствовал, что сердце его, дотого будто болтавшееся наслабенькой ниточке, оторвалось иупало. Он метнулся ксписку. Трепеща всем телом, самолично дважды пробежал его глазами. Вдруг ошиблась? Неувидела?
        Ивтретий раз - для верности.
        Нет.
        Действительно - нет.
        Когда Роберт вернулся налестничную площадку, Лисы уже небыло. Он сел наподоконник, нато самое место, где только что сидела она - место ещё оставалось теплым. Минуту спустя он увидел, как поэтесса бегом пересекла двор, исчезла задверью литературного корпуса ичерез какое-то время вылетела оттуда - ипотому, что она именно вылетела, аневышла, Роберт догадался: Лиса поступила - её вера иупорство непропали даром - пятый раз оказался победным. Она скакала кворотам - казалось вот-вот девчонка преодолеет земное притяжение ивоспарит над тротуаром - такое ликование ощущалось веё бегущей фигурке. Грустная радость, добрая зависть - знакомые каждому, носовершенно неописуемые чувства. Роберт наблюдал вокно засвоей подругой, скоторой, скорее всего, ему больше несуждено увидеться. Сейчас он спустится, выйдет изздания, сядет вавтобус иуедет - возвращаться ему незачем, это она, Лиза-Лиса, вновом учебном году будет приходить сюда каждый день, сидеть наподоконнике, брать горький кофе вполосатых стаканчиках изаппарата вцентре вестибюля, продолжать студенческие летописи настенах, иглавное - крохотными шажками,
нонеотступно двигаться кзатерянной воблаках заблуждений незримой неприступной вершине мастерства.
        Роберт извлёк изкармана рюкзака чёрный маркер - захотелось оставить прощальное послание. Он нарисовал приоткрытую дверь скрупной надписью «экзамен» ивыходящих оттуда студентов: первый водной руке держал зачетку, адругая рука его сделалась крылом, увторого крыльями стали обе руки инаголове прорезался хохолок, атретий уже совсем завершил свое превращение вптицу иполетел.
        Глава4
        Заокнами мельтешил крупный рваный снег. Он был частый, кружащийся, клубящийся, почти неимеющий направления. Как шум ненастроенного телевизионного канала. Втакую погоду никуда нехочется идти. Такбы иостался сидеть надиване, бросив наколени вязаный плед, обняв ладонями кружку счаем, включив любимый фильм, который видел уже тысячу раз, новсё равно хочешь смотреть, потому что тебе нравится возвращаться втот уютный мирок снова иснова.
        Эх, мечты. Роберт сел напуфик ипринялся зашнуровывать ботинки. Жена рядом торопливо кутала для похода вдетский сад четырехлетнего сына.
        Дутая, как спасательный жилет, пуховая куртка, шапка изсинтетического меха, тёплые штаны инепромокаемые ботинки делали ребенка похожим накосмонавта или напожарного. Завершающее действие - вишенка наторте - жена обернула вокруг шеи мальчика объемный клетчатый шарф - сын взирал изкруглого, небольшого, как окошко шлема, отверстия шапки свыражением снисходительного терпения.
        - Ну что, пошли. Давай руку.
        Задвинув ногой пуфик, Роберт подхватил свою барсетку, заглянул взеркало ищелкнул замком.
        - Пока, довечера, мои родные, - сказала жена точно также, как она говорила обычно.
        Евдокия права. Эти утра - точно песня вплейере навечном повторе. Как будто ты уже умер, иутебя неосталось ничего, кроме запертой клетки твоей памяти. Ходи поней, сколько хочешь - время отвремени останавливайся вкаком-нибудь месте, если оно тебе любо, нознай - ничего нового ты уже неувидишь. Никогда.
        Жена услышала, что вдальней комнате заплакала младшая дочь. Спустя минуту она вышла вприхожую сребенком наруках. Удивленная жизнью сосна девочка сосала пальцы.
        - Она голодная, я пойду варить кашу, - сказала жена, - ты закроешь дверь наплощадке?
        - Да, конечно, небеспокойся.
        Роберт взял заруку сына, иони вместе покинули квартиру.
        Снег таял, едва успев коснуться асфальта - точно наивные мечты при столкновении среальностью. Вэтом году Роберту исполнилось тридцать шесть, он работал вкомпании, производящей ипродающей лифты, выплачивал кредит зажильё, каждое лето ездил ссемьей вотпуск наморе, попятницам ходил вбар «Малибу» вдвух кварталах отдома - его жизненный уклад представлял собою набор итемов, типичный для его возраста, уровня дохода иположения.
        Замечательным пунктом вэтом списке проходила дружба сЕвдокией. Из-за обилия повседневных дел они встречались редко, норегулярно. Жена знала обэтой странности своего мужа - общаться сдавно умершей женщиной, которая даже неприходится ему родственницей - нонеревновала. Она была изтой породы людей, для которых измена - физический процесс. При таком понятии, очевидно, глупо как-то ревновать кженщине без плоти.
        Десять лет назад, перед тем, как жениться, Роберт объяснился Евдокии влюбви. Он сказал, что ей единственной удалось стать по-настоящему необходимым ему существом.
        - Ты сума сошел? - спросила она тогда, - живой, молодой, красивый! Сто раз ещё полюбишь. Тебе нужна теплая мягкая женщина. Семья. Дети.
        Роберт попробовал ей возражать, ноЕвдокия исчезла.
        Она решила устраниться изего жизни, чтобы некрасть, неперетягивать насебя драгоценные моменты его материального «воплощенного» существования. Она пропала совсем. Отовсюду, где прежде он мог её легко найти. Она спряталась отРоберта, посчитав, что этим принесет пользу. Чтобы объясниться, Евдокия только раз прислала ему сообщение скорпоративной почты компании «Смертинет». «Необижайся наменя. Пойми, я оттебя никуда неденусь, авремя - пройдет.»
        Роберт переосмыслил ивысоко оценил её поступок. Спустя год он сделал предложение своей жене.
        Они работали вместе, ипотому роман вышел очень скучный. Совместные прогулки «дометро» повечерам, становясь всё длительнее, перешли наконец всовместные утренние поездки впереполненном вагоне.
        Потом жена ушла вдекрет, иРоберт снова водиночку вынужден был штурмовать часпиковые турникеты.
        Снег некончался. Он струился иколыхался словно подол великолепного подвенечного платья богини. Инежалко было ей волочить эту сверкающую воздушную ткань погрязному асфальту! Сын отважно вышагивал рядом сРобертом. Его рука втолстой теплой варежке наощупь напоминала тугой снежный комочек. Точно Роберт слепил этот комочек, решив поиграть вснежки. Накуполе непромокаемого капюшона сына снег почти нетаял, он лежал нанем неплотным пышным слоем - точно волшебная лунная стружка.
        Евдокия объявилась наРождество. Жена как раз выписалась изроддома спервым ребенком. Роберт вмыле бегал помагазинам. Изсуеверия дорождения младенцу вещи непокупали. Вквартире пахло хвоей, домашним печеньем ичаем скорицей.
        Налестничной площадке стояла теперь нежно-лиловая коляска, высокая, сбольшими колесами, наудобных мягких пружинах. Когда тебя катают втакой, наверное, чувствуешь себя будто плывешь накорабле.
        Роберт шёл поторговому центру снесколькими огромными пакетами, набитыми разными разностями, что становятся нужны лишь когда вдоме появляется ребенок.
        Он никогда неспрашивал, следилали Евдокия заего жизнью втот период, когда они необщались. Унеё, несомненно, была какая-то особенная власть над виртуальным пространством, какой необладают люди изплоти. Ноэто вполне могла быть ислучайная встреча: Роберт, усталый ивзволнованный, едва непрошел Евдокию насквозь.
        Поговорили недолго: он рассказал ожене, оребенке, оработе, она сообщила, что разработчики смертинета тестируют новую систему, получившую название «коллективные миры»:
        - Говоря самыми простыми словами, когда ктебе подключают эту функцию, ты становишься обладателем своей «информационной сферы», так мы это образование называем; ты можешь создать авторский дизайн, то есть, допустим, хочешь ты жить влесу, это будет лес, хочешь наберегу моря - пожалуйста. Границы определяются твоей фантазией. Ноэто еще невсе. Самое интересное свойство этих выделенных информационных ячеек: теоретически ты можешь позвать туда, всвой персональный мир, кого хочешь. Ион будет видеть тотже лес, что иты, тоже море. Модель будет выстроена сцифровой точностью всознании каждого извас. Единство восприятия. Совершенная иллюзия, понимаешь? Вы, ты икто-то, сможете быть вместе. Абсолютно вместе. Иабсолютно вместе. Прости забанальную игру смыслов.
        Роберт непридал особого значения услышанному. Если вшестнадцать лет ему казалось, что смертинет - очень важная вещь, илюди туда должны собираться заранее - ведь истово верующиеже долгие годы готовят свои души кявлению перед Богом! - то теперь все прежние робертовы устремления потонули вбыте, как вреке тонут промокшие щепки. Вечный водоворот мелочей срождением ребенка сомкнулся унего над головой, ивыплыть нестало никакой возможности.
        Когда жена вернулась изродильного дома, квартирой овладела характерная бессмысленная бессистемная круглосуточная суета: навсякой поверхности обнаруживались пустышки, пузырьки состатками чего-то мутного, бледно-желтого, цветные кольца икрышки отэтих пузырьков; вванной почти три года провисел настене пластиковый лежак для купания, которым воспользовались всего дважды; влюбое время дня иночи мог раздаться странный скрипучий плач, похожий накрик больной птицы.
        Жена растолстела, стала носить махровый халат слеопардовым узором. Роберт уходил наработу - она стояла, прислонившись кдверному косяку плечом, изевала, прикрывая рукой рот. Другая рука покоилась вбольшом кармане халата. Белые голые ноги утопали вмягких тапках-кошках. Когда он приходил, она стояла точно также, будто он инеуходил никуда, апросто моргнул.
        Эта ежедневная неизменность отдавала какой-то запредельной космической жутью, откоторой хочется кричать, когда сталкиваешься снею внезапно, иккоторой привыкаешь, если она сопутствует тебе постоянно.
        Приходя попятницам вбар «Малибу» Роберт жалобно спрашивал услучайных знакомых, которых он обретал там, чувствуютли они хотябы иногда нечто подобное.
        - Утебя кризис среднего возраста, чувак, пройдет.
        - Ноэтоже совсем ненормально, вот представь: я возвращаюсь домой, еду влифте, иуменя примерно наполовине пути начинает нарастать внутри это страшное предчувствие: вот я войду сейчас, ижена выйдет мне навстречу, встанет укосяка, прислониться плечом, поставит ноги крест-накрест… Ивкакой-то момент становится так невыносимо, что мелькает грешная мысль, чтобы сейчас хоть что-то сделалось, любое событие произошло, способное отменить выход жены, сломать эту бездушную машину порядка вещей - пусть хоть лифт отрывается, все провода смясом, иуносит меня впреисподнюю!
        - Сходи кпсихоаналитику. Отцов часто раздражают младенцы.
        - Разведись сженой, если она так надоела.
        - Приходи позже, когда они уже спят.
        Все советы, даваемые малознакомыми людьми, каждый изкоторых, может, иправда хотел помочь, особенно после нескольких рюмок, казались Роберту абсурдными. Точно он говорил одно, аслышали они нечто совершенно другое.
        Ведь дело было невжене, невеё позе, невеё халате, невребенке - Роберт жалел их, он чувствовал себя безмерно виноватым перед ними, ему сразу становилось стыдно засвои мысли про отрывающийся лифт - как так, ведь он должен любить их, они ведь его родные, его жена, его сын! - нокрамольные мысли приходили, ипобороть их Роберт немог.
        - Тебе нехватает сексуальной разрядки. Если жена перестала привлекать тебя, воспользуйся услугами проститутки.
        Роберт пришел квыводу, что, выслушивая его, любой собеседник внём, точно вмагическом зеркале, видит свои собственные проблемы, идаёт советы какбы самому себе.
        Он перестал надеяться наобретение истины вустах бесконечных бутылочных знакомых, ирассказывал осебе поинерции, выдавая заученную историю.
        Никто неможет дать человеку правильный совет. Человек одинок, иникакой друг, собутыльник, психоаналитик, даже самый чуткий иопытный, неспособен разделить чужое одиночество внутри черепной коробки. Ипотому оно - самая драматичная неизбежность человеческой жизни.
        Роберт несобирался пользоваться советами, которые ему давали, новсегда терпеливо их выслушивал. Встречаются люди, обладающие хронической потребностью советовать. Хотя проблем уних самих едвали меньше, чем утех, кто становится жертвами их красноречия, такие экземпляры всё равно уверены, что знают, как именно следует жить. Советование добавляет им важности, нужности. Они видят своё существование более осмысленным, ступив надобровольную стезю духовного учительства. Умудрых это вызывает улыбку, ачуть менее просветленных - просто бесит.
        Однажды впятницу, приняв свою обычную порцию виски, Роберт возвращался домой пешком.
        Ночной город скалился безупречными коронками витрин закрытых дорогих магазинов, освещенных мертвым белым светом. Открытые двери полуподвальных баров зияли наулицу, пыхали влицо табачным дымом, вульгарным смехом, потной жарой - будтобы существовал под землей раскаленный ад, итак внего можно было попасть - спуститься водну изэтих шумных душныхдыр.
        Роберт шёл попривычке очень быстро, чтобы никто неостановилего.
        Напротивоположном тротуаре топталась одинокая проститутка.
        Она заметно замёрзла вкоротенькой, допояса, курточке, вюбке резинке, втонких чулках, ноги вкоторых всё равно оставались голыми. Она была чернокожая, тощая как борзая ивыше Роберта ростом; недлинные объемные волосы её смотрелись как папаха наголове.
        Заметив одиноко идущего мужчину, она решительно двинулась кнему. Роберту, конечно, хотелось избегнуть этой встречи, нокак-то совсем неприлично получилосьбы, еслибы он вдруг, заметив явное намерение девушки подойти, резко развернулся или ни стого ни ссего нырнул вподворотню.
        Она потянулась кнему, как ктеплому огоньку набесприютной улице, ион должен был сдостоинством это принять. Всегда ведь можно сказать, что женат. Что есть принципы. Как знать, может она ивовсе ничего предлагать нестанет, атолько попросит прикурить?
        Когда проститутка подошла близко, Роберт растерялся. Её чёрные кузнечиковые ноги втуфлях так крупно уже дрожали отхолода, что это невозможно было скрывать. Большие глаза сяркими белками - спелые вишни вмолоке.
        - Дддобрый ввечер! - борясь сознобом, она еле выговорила приветственную фразу, - Уввас неннайдется сигггареты?
        Роберт молча достал пачку, протянул девушке - худыми пальцами, чёрными как уголь свнешней стороны, асвнутренней чуть более светлыми она вытянула сразу три штуки. Две стыдливо втолкнула обратно, третью обняла большими губами.
        - Берите, берите. Сколько нужно.
        Она виновато сцапала сигареты ивертикально, точно карандаши, сунула их вузкий неглубокий нагрудный кармашек.
        Роберт поднес негритянке зажигалку; прикрыл ладонью отсквозняка дрожащий, точно тоже озябший огонёк.
        Сделав затяжку, она, как ему показалось, стала дрожать сильнее.
        Роберт представил себе, что ждёт его дома: подъём влифте, втечение которого он нераз успеет пожелать лифтовому тросу всего наилучшего, коляска налестничной площадке - нежное пятно втемноте - точно вбухте пришвартованная наночь яхта, жена возле дверного косяка; хотя, вполне вероятно, она легла, час поздний.
        - Пойдемте вкабак, - сказал он, - согреемся, выпьем, поговорим.
        Роберт никогда прежде неимел дела спроститутками ипостарался, чтобы сформулированное предложение звучало универсально.
        Она покорно двинулась заним, докуривая находу. Вэтой её готовности идти куда угодно искем угодно содержалась какая-то ужасающая безмолвно вопиющая трагедия. Она безусловно доверяла Роберту целую свою ночь, а - как знать? - может, ицелую жизнь. Малоли кто встретится? Проституток, особенно без гражданства, часто убивают; они замерзают наулицах, перебрав алкоголя или наркотиков; иникому нет никакого дела, вполиции пишут отписки; они тоже люди, им хочется перерыв, им хочется домой…
        Она смешно семенила ногами, стянутыми тугой юбкой, оставляла назаиндевелом тротуаре туфлями натонких шпильках мелкие птичьи следы.
        Роберт жестом предложил девушке спуститься вниз покаменным ступеням - израспахнутой двери бара валил густой мужской хохот, пахло горелым синтетическим жиром икак изгорнила дуло вморозную улицу спертым теплом помещения, вкотором находится много людей.
        - Покрайней мере здесь топят, - сказал Роберт, неумея побороть неловкость, сквозившую вкаждом его жесте. Ему мнилось, будто каждый встречный замечает, что он идёт спроституткой, делает наэтот счет логичные выводы имысленно осуждаетего.
        Свободных столиков взабегаловке, волей случая избранной вкачестве приюта, ненашлось - возле бара стояло несколько неудобных деревянных стульев, похожих настаринные кресла для кормления детей. Вероятно, попричине своего неудобства они инебыли заняты.
        - Сегодня пятница, - мрачно заметил Роберт.
        Его постоянное инепроходящее, как смог, несчастье, осложнившись пьянством, вынудило его запоминать графики посещаемости питейных заведений всвоем квартале. Заглянув влюбое изних, он мог спорога определить час идень недели.
        - Поищем что-нибудь получше? - спросил Роберт свою спутницу.
        Негритянка пожала плечами; тепло начало понемногу размягчать её продрогшее тело; она наслаждалась этим ощущением, ией всё равно было, идти инеидти; безграничное доверие кспутнику, свойственное таким отчаявшимся существам, только укрепилось вней после нескольких десятков шагов, пройденных вслед заним.
        Роберту жалко стало снова вытаскивать её нахолод - он подошел кстойке изаказал две порции глинтвейна.
        - Сейчас согреетесь, - пояснилон.
        Девушка грациозно взгромоздилась навысокий стул. Привычка кбарно-клубному образу жизни иисключительно длинные ноги сослужили ей при этом добрую службу.
        - Меня зовут Роберт, я работаю вкомпании, производящей ипродающей лифты, уменя есть жена идвое детей, - сказал он, когда бармен поставил настойку заказанные напитки.
        Негритянка достала изсвоего стакана увесистую палочку корицы, похожую насвиток папируса, поболтала ею вкружке ивзглянула наРоберта, какбы спрашивая его: чего он ждёт отнеё вответ?
        - Расскажите осебе. Откуда вы, почему вы здесь, что свами случилось? Я заранее предупрежу вас, я необычный клиент, мне ненужно ничего изтого, чем вы привыкли обеспечивать мужчин. Вы удивитесь, конечно. Вы ведь нечитали Достоевского? Вчеловеке нужно всегда видеть человека. Какимбы ни был род ваших занятий, вы впервую очередь - человек. Ия человек. Ачеловек может поговорить счеловеком.
        - Меня зовут Энайола, - сказала она, - это значит «богатая», имена всегда что-то значат; мои родители верили: дав ребенку правильное имя, можно «зарядить» его судьбу. Я родилась вУганде, идодвенадцати лет работала сматерью исестрами накофейной плантации. Путь кофе вваши бумажные стаканчики начинается высоко вгорах, под палящим солнцем, среди острых горячих камней, где девочки, обмотанные ветошью вместо одежды, домозолей наруках собирают ягоды робуста илиберика. Нас было четырнадцать человек детей всемье, потом четырех маленьких братьев унесла лихорадка, нолегче нестало. Пососедству снами жил человек, который очень много знал; когда унего находилось свободное время, он собирал вокруг себя ребятишек ирассказывал много разного, я всегда синтересом слушала его, иоднажды он сказал моей матери, что я моглабы учиться, чтобы уехать инайти вдругой стране благополучное будущее. Наследующий год того человека тоже забрала лихорадка, иоего словах скоро забылибы, нонаплантацию приехал начальник изкомпании, продающей кофе. Так случилось: среди листьев первой он увидел меня; он поговорил сомной, понял, что я знаю
язык, ипредложил мне поехать учиться. Моя мама отпустила меня сбольшой радостью, она сказала, что это моё имя ведет меня, иоднажды я действительно стану богатой женщиной, исмогу всю свою семью вытащить изнищеты. Они, наверное, досих пор верят, что я приеду, чтобы забрать их влучшую жизнь.
        Собирать кофе - это ведь очень тяжело, только представьте, содного кофейного дерева получается всего-навсего двадцать кружек напитка!
        Роберт подумал, что так, наверное, люди иверят вБога ивзагробную жизнь, как верит мать этой несчастной проститутки изУганды всветлое завтра. Религия, несомненно, гениальное изобретение. Долгие века она позволяла людям проживать вотвратительных условиях жизнь, полную непосильного труда истраданий, питая их одной лишь надеждой нарай для всех праведников.
        - Отчегоже вы неучились? - спросил Роберт.
        - Я училась, - ответила Энайола, - я училась, покуда хватало денег оплачивать общежитие, питание иобразовательную программу. Я работала поночам вресторанах исупермаркетах, я убиралась, мыла посуду, чистила автомобили. Потом мне предложили работать моделью. Я неусмотрела втом подвоха - меня пригласили вопрятный приличный офис, сомною поговорила обаятельная женщина… Теперь уменя нет документов, я официально несуществую, я прячусь, как крыса, я сбежала вчем была, я немогу вернуться народину, да ичто я стану там делать? Зачем появлюсь снова? Чтобы разрушить мечты моей матери имоих сестер?
        Роберту стало стыдно. Насвете столько людей, которые насамом деле страдают, которым приходится пускать себя врасход, чтобы выжить, людей, укоторых нет пищи ичистой воды…
        УРоберта всё есть. Наработе он непашет, небродит поплантациям, обливаясь потом, незамерзает насевере унефтяных труб. Роберт сидит вкабинете скондиционером исотоплением. Его основной рабочий инструмент - ручка.
        Чтоже тогда недаёт ему покоя? Почему его устроенная комфортная жизнь порой кажется ему таким адом? Особенно повечерам, когда он поднимается влифте. Отжира он бесится? Есть такое выражение. Хандра? Аможет быть унего просто клаустрофобия? ИРоберт боится лифтов. Что, впрочем, немешает ему успешно их продавать.
        Роберт придумал, как объяснить самому себе этот парадокс: пока человек озабочен выживанием, он незадается вопросом, зачем он живет, авот как только окружающие условия становятся более или менее пригодными для размышлений, человека, что называется, начинает «крыть».
        Впромышленных городах, внебольших заводских поселках, там, где люди отзаката дорассвета заняты напроизводстве, апоночам отусталости невидят снов, процент самоубийств ниже, чем вмегаполисах.
        Когда человек взбирается насамую вершину пирамиды потребностей, непросто наней устоять под ледяными порывами ветра вечности, дующего вспину. Свершины лучше видно небо, вкотором звёзды - точно рассыпанная мука. Как тут необалдеть под тяжестью своего бремени - родиться разумным существом вбесконечном непознаваемом мире, абсолютно равнодушном ктебе, такому замечательному?
        - Я думаю вернуться, - сказала Энайола.
        - Народину? - снадеждой спросил Роберт. Ему намиг показалось, что удивительное счастье выпало надолю этой девушки - просыпаться, когда огромное красное солнце точно воздушный шар неторопливо поднимается над саванной, торопиться поизвилистой тропе, усыпанной желто-коричневыми камнями - точно гранулами дешевого синтетического кофе, любовно стирать пальцами росу сострельчатых, глянцевых листьев кофейных деревьев, срывать икласть - одну кодной - вплетеную корзину сладковатые навкус зрелые ягоды робуста…
        - Нет, вагентство, - ответила она, - уменя нет инебудет денег наобратный билет. Аотхолода иголода здесь - я умру. Они ищут меня; если найдут, или если я вернусь сама - назначат штраф. Какое-то время поработаю бесплатно - то есть заеду.
        - Ужасные вещи вы говорите, - сказал Роберт. - Если так, то как-то вообще всё безнадёжно.
        Вначале разговора сдевушкой, когда они только спустились вбар, Роберт полон был наивной святой решимости хотьбы ирубаху насебе разодрать, апомочь ей. Теперь он незнал, как быть. Покормить ее, напоить иотделаться? Привести ксебе домой? Дать ей денег наобратный билет? Ох, лучшебы он прошел мимо. Сейчас уже неотвертишься. Вот неотнять уРоберта этой загадочной способности - влипать вчужие жизни. Иэту жизнь он уже задел, кэтой ране успел прикоснуться; потому просто уйти - никак нельзя. Надо помочь. Новедь такими темпами Роберт сам скоро станет нищим или сойдет сума. Лучше незаговаривать сослучайными людьми. Кутаться вкапюшон иидти мимо, опустив голову. Он ведь неХристос, унего нехватит навсех сочувствия! Да исамому ему плохо. Как спасать других, когда сам нуждаешься втом, чтобы кто-нибудь спас тебя?
        «Ну ты даешь, Роберт, - поддразнил он самого себя, - внужный момент, я скажу, обнаружил ты всебе задатки мессии! Попробуй сперва хотябы один день вернуться домой без этой своей навязчивой мысли про отрывающийся лифт. Ведь ты прекрасно знаешь, насколько надежно они сделаны. Лифты, установленные нашими специалистами, непадали никогда. Разве ты хочешь, чтобы репутация фирмы-лидера нарынке лифтов была испорчена потвоей прихоти?»
        - Давайте, теперь я расскажу вам, почему я несчастный человек. Можно?
        Энайола кивнула и, повернувшись кнему, подперла голову рукой. Внимательные ягоды её глаз, качнувшись наповерхности молока, остановились нанём. Приготовилась слушать.
        - Вы небольны. Более того, вы здоровее многих, - сказала она, когда он закончил, - я встречала немало мужчин; когда они пьяные, они все говорят примерно тоже самое, что вы мне говорили, только большинство думает, что так инадо. Что это иесть жизнь. Вечное недовольство. Собой. Женой. Работой. Вот они иесть больные. Авы здоровы. Ваша душа спомощью вашей мысли влифте даёт вам сигнал. Ваша мысль - симптом неправильно выбранного пути. Как высокая температура при гриппе, понимаете?
        - Ичтоже мне делать? - Роберт начал пьянеть; желтый свет бара как яичный желток потек перед его глазами. Он почувствовал себя абсолютно беспомощным перед распахнувшейся всловах негритянской проститутки правдой. Точно нагишом уоткрытого окна.
        Она пожала плечами. Всамом деле - откуда ей знать?
        Роберт вел сына поулице. Снег всё падал, он был настойчив, он неустанно красил вбелый цвет тротуар, который хотел быть темно-серым. После того ночного разговора вРоберте оборвался внутренний лифт; прошло много времени, ноон продолжал вспоминать ни счем несравнимое чувство падения впустоте - когда твоя жизнь хаотично вертится вокруг тебя, ипод руки непопадается ничего, зачто можно былобы ухватиться.
        Находясь вподобном нестабильном состоянии, человек обретает бесценный шанс повернуть влюбую сторону. Как ни парадоксально, полное отчаяние делает человека сильнее исмелее. Мобилизуются скрытые ресурсы, окоторых большинство неподозревает - человек бросается ватаку наобстоятельства. Роберту некогда рассказали историю оженщине, получившей необыкновенные математические способности при загадочных обстоятельствах. Она стала жертвой маньяка, итот запер её вземляной яме, где было темно ихолодно. Несчастная получала катастрофически мало воды ипищи. Она находилась взаточении более полугода намомент обнаружения логова маньяка полицией. Когда женщину освободили, выяснилось, что непостижимым образом вней открылся невероятный дар: теперь она без труда умножала вуме шестизначные числа. Как такое могло произойти? Какой тайный компенсаторный механизм задействовал мозг, погруженный втемноту, чтоб сохранить рассудок? Женщина вышла изямы совершенно адекватной, что само посебе оценивалось очевидцами как чудо.
        Роберт распахнул перед сыном тяжёлую дверь. Немного замешкавшись напороге, малыш вступил впроем.
        Ряд деревянных шкафчиков скартинками, нанесенными выжиганием. Петушок, лиса, мышка, белка, сорока, ёжик сяблоком. Простая скамья - широкая лакированная доска. Роберт засунул дутую курточку сына вшкаф сёжиком. Она поместилась там неохотно, как теплое тесто вкастрюле. Дверца незакрылась сразу - привязанная нарезинке перчатка застряла между петлями. Чертыхнувшись, Роберт впихнул её внутрь.
        - Удачного дня, - сказал он, подав сыну руку, как большому.
        - Итебе,па.
        Распахнулась входная дверь, инаРоберта рухнула снежная стена. Шагнув, он слился снею. Стал её частью.
        Втот день, когда всознании Роберта оборвался лифт, нечто зачалось внутри него. Разрозненные рыхлые хлопья, которые представляла собой его жизнь, послужили великолепной почвой для упавшего семени. Оно начало прорастать. Мелкие побеги, цепляясь друг задруга, соединяли разные части; собиралась целостная картина - Роберт чувствовал приближение идеи, которую он ждал последние годы.
        Однажды ночью он проснулся отощущения давления вгруди. Немела левая рука, туловище покрылось холодной испариной, как очки вошедшего смороза втепло, было страшно.
        Врач скорой, которого перепуганная жена встретила вхолле возле лифта босиком, поставил ему диагноз - инфаркт миокарда.
        Дорогу вкабак Роберту надлежало забыть. Под страхом смерти.
        Вбольнице, апосле идома, лежа вкровати, ему пришлось переосмыслить всю свою жизнь. Чемже ещё заниматься вгоризонтальном положении?
        Именно тогда Роберт ипридумал Дживанну. Место, которого пока нигде несуществовало, нокоторое могло стать раем.
        Вспомнив рассказ Евдокии оновых возможностях смертинета, Роберт решил нарисовать те края, куда он хотелбы отправиться после гибели материального тела. Пережившими инфаркт острее ощущается хрупкость бытия.
        Главное - успеть закончить.
        Едва врачи разрешили ему вставать спостели, нанебывалом душевном подъеме он принялся заработу.
        Как создают виртуальное пространство? Роберт некогда пересекся забарной стойкой схудожником видеоигр - беседуя сэтим человеком отворчестве, он заслонял плотной ширмой деликатных вопросов свою наглую голую зависть. Зов кискусству насамом деле незамолкал внём ни насекунду; непоступив вАкадемию, он сознательно глушил его всебе - так надевают наушники, когда нехотят слышать ремонт всоседней квартире.
        Вцентре Дживанны росло старое толстокожее мозолистое дерево. Роберту ненужно было ничего придумывать - он всё видел. Его цель заключалась втом, чтобы показать Дживанну Евдокии. Он понял, что хотел этого всегда, ноунего нехватало смелости так сформулировать желание. Показать воображаемый мир несуществующей девушке - сделать невозможное. Неслишкомли дерзко?
        Он начал ссамых простых этюдов, работая как при создании пейзажей напленэре - Роберт мысленно подходил кдереву сразных сторон ипереносил набумагу наблюдаемые планы. Издесяти рисунков девять он выкидывал - считал, что унего получилось, лишь когда ему самому, глядя наэтюд, хотелось погладить кору, погрузить пальцы веё причудливо изогнутые бороздки.
        Дживанна должна была существовать втакойже степени, вкакой существует любая реальная географическая точка - деревня, село, домик лесника, притаившийся под зеленым зонтом густых крон.
        Роберту предстояло прорисовать каждую травинку, каждый кустик; ползучие растения взбирались постволам подобно ящерицам, норки кротов разевали рты под корнями большого дерева; вветвях сидели гнезда - точно заколки надевичьих головах; если смотреть сзапада навосток - горы курились седыми клубами облаков, авдругой стороне голубизна моря будто расшитая пайетками ткань проглядывала между стройными стволами молодых деревьев пролеска.
        Как только Роберт начал свою работу, жизнь его волшебным образом наладилась. Он перестал раздражаться наплач маленькой дочери, вспарывающий иногда пелену ночногосна.
        Свежий ветер продул его сознание насквозь, разогнав зловонный дым апатии ибезысходности; каждое утро, вне зависимости отпогоды ипланов, над Робертом всходило солнце мечты; прожитый день больше неказался ему навсегда потерянным, если он рисовал Дживанну.
        Стало проще преодолевать соблазн заглянуть после работы впаб, ведь вечерами Роберт спешил домой: изголодавшаяся задень рука как собака принималась жадно лизать мокрым языком кисти незаконченный эскиз.
        Дживанна была его тайной, его нежным грехом; он убегал кней отжизни точно кюной любовнице отстрогой жены, ион никому оней нерассказывал. Роберт недоверял словам - слишком беспокойные они птицы! - растреплют, рассыплют, растеряют весь смысл подороге.
        Говорят ведь: любовь - полная чаша допервого признания, аскаждым новым - капля падает наземлю… Итак - покуда чаша неопустеет.
        Сыну Роберта исполнилось двенадцать лет, когда Дживанна была наконец готова.
        Отсканированные рисунки хранились под паролем впапке нарабочем столе ноутбука. Оригиналы лежали вящике дивана.
        Десять лет работа питала Роберта, держала его, идущего посамому краю пропасти отчаяния, недавала оступиться.
        Завершив, он ощутил облегчение пополам стоской: хорошо, конечно, что труд кончен, нокак жить дальше?
        Роберт иего жена были наработе, когда ксыну вгости пришли друзья.
        Они принесли мандарины, завернутые взолотую исеребряную фольгу, фигурные леденцы, шары изтонкого, как бумага, стекла, дождик, серпантин, рождественскую гирлянду - ребята собрались для того, чтобы украсить ёлку.
        Все ждали самый добрый праздник года.
        Раздалось сакральное «Раз, два, три!» - сын Роберта сотеческой гордостью оглядел продукт коллективного творчества иторжественно замкнул электрическую цепь - понейлоновым ветвям белками запрыгали огоньки.
        - Уменя есть ракеты! Давайте запустим их водворе!
        Тутже забыв онарядной елке, ребята выплеснулись изквартиры - точно шампанское через край. Плотно набились влифт. Окружили широким кольцом воткнутую вземлю хвостом ракету-комету. Один подносил кфитилю боязливое пламя зажигалки, которое то приседало низко-низко, то гнулось, будто нехотело трогать фитиль, аего заставляли. Остальные вожидании дули наруки.
        Фитиль занялся, когда никто уже неверил вуспех. Поджигатель отбежал; ракета, проглотив пламя, покошачьи зашипела, фыркнула ипрыгнула внебо.
        - Красиво пошла!
        Ввоздухе ракета треснула, хлопнула - разбрызгалась искрами. Одно мгновение внебе между домами существовали яркие цветные пятна похожие набукет георгин.
        - Салют!
        - Ура!
        Радостные мальчишки враспахнутых куртках, сшарфами, брошенными нашеи небрежно, как полотенца, неспешили возвращаться. Они побежали вбулочную науглу - собрать повсем карманам мелочь икупить курабье вбумажном кульке, рассыпчатое, точно куличики изпеска, итакое сладкое, что отдвух-трех штук становилось тошно.
        Булочную держала энергичная улыбчивая женщина; она сама ипекла, истояла заприлавком, полная, румяная, как сайка, - есть такие предприниматели, которые срастаются сосвоим делом телом идушой - оттого дело это притягивает нестолько клиентов, сколько людей - дружелюбием, уютом.
        Булочница знала многих своих покупателей поименам, отпуская товар, справлялась уних облагополучии членов семьи.
        - Как твоя сестрёнка, мама, папа? Здоровы?
        - Спасибо. Всё хорошо.
        Сын Роберта подал ей коллективные сбережения вкулаке. Он нелюбил эту обязанность - ладонь потом долго инеприятно пахла металлом.
        Печенье было ещё тёплое; брали его прямо изкулька, сталкиваясь руками. Когда оно кончилось, спонтанно решили поиграть вснежки вНовом Свете - там специально под Рождество морозили снег для ребятни. Входные билеты стоили недорого, арадости сколько!
        В«снежном клубе» поддерживалась температура около ноля, чтобы снег был одновременно ипышным, илипким; при входе висели теплые куртки, шапки, шарфы - их надевали, если наулице было тепло. Маленькая зима ютилась натерритории торгового комплекса! Здесь ивзрослые сдетским азартом бросались снежными шариками, лепили снеговиков, возводили грандиозные снежные укрепления.
        Вернувшись сработы вхолле первого этажа Роберт почувствовал запах дыма. Истерично пиликала пожарная сигнализация. Подойдя ктабло, он увидел, что красным светится лампочка напротив двадцать первого этажа. Горит усоседей! Совсем рядом! Или даже унего! Его собственная квартира! Горит!
        «Успокойся, Роберт.» Сказал себе. «Скорее всего, как обычно: какая-то сволочь бросила окурок вмусоропровод. Ничего серьезного.»
        Он нажал кнопку лифта. Подождал. Нажал снова. Неработает. Плохо дело, значит. Пустые лифты блокируются, если есть возгорание. Роберт вышел, чтобы глянуть сулицы.
        Высоко-высоко, надвадцать первом этаже, рыжеволосая дочка великана высунулась вокно. Ветер теребил её развивающиеся густые вихры.
        Водвор свернула пожарная машина - все громче заходилась плачем сирена - словно ребенок, которого вместо того, чтобы пожалеть, наказывают заподнятый крик.
        Рыжая великанша высовывалась изокна всё смелее - жениха чтоли ждала издальних странствий?
        Роберт, конечно, тревожился освоих детях, ноони ведь могли выбежать, уних есть ноги. АДживанна? Кто спасет её изпламени?
        - Папа? Что ты домой неидёшь?
        Сын отделился откучки ребят иподошел.
        - Гляди. Нет унас больше дома.
        Мальчик поднял голову иувидел тоже, что видел отец.
        Роберт набрал жену. Она как раз встречала дочь сбальных танцев. Всё обошлось. Никто непогиб. Кроме…
        Вокруг стояли люди, эвакуированные изпострадавшей секции дома. Хорошо, никто изних незнал, что Роберт - хозяин горящей квартиры. Сейчас онбы невынес сочувствия.
        - Я нехочу больше жить.
        - Ножить надо, - сказал проходивший мимо пожарный.
        Он каждый день вынимал изогня людей изнал, очём говорит.
        Глава5
        После второго инфаркта долго уже неживут. Медицинская статистика свидетельствует, что третий инфаркт вбольшинстве случаев становится фатальным.
        УРоберта оставался последний отрезок времени неизвестной длины инеизвестного качества, чтобы осуществить задуманное однажды.
        Дживанна рожденная ипогибшая продолжала беспокоитьего.
        Лежа практически без движения иглядя навырезанный рамой кусок неба, Роберт чувствовал, что теряет время. Он немог неукорять себя заэто. Он немог незлиться насвою слабость, нодолжен был слушаться врачей - срок его будущей жизни напрямую зависел оттого, как пройдет реабилитация.
        Закрыв глаза, Роберт видел Дживанну перед собою.
        Жена носила налице жалкую улыбку надежды иободрения. Его или себя саму подпитывала она этой улыбкой, он незнал. Неисключено, что улыбка была парадно-выходная, ивсё остальное время валялась ужены вбардаке перепуганной души.
        Беда повергла её врастерянность.
        Роберт жалел жену. Его болезнь пришла веё мир неожиданно, ворвалась без стука. Ведь она ничего незнала оДживанне. Каждый больной тайными тропами интуиции рано или поздно приходит кзнанию обистинной причине своей болезни. Отой причине, которую неназовет ни один врач. Медицинские предпосылки развития заболевания - переедание, переохлаждение, перегрузка, прочие «пере» и«недо» - всегда вторичны. Роберт непереставал удивляться: Дживанна убила его, ионаже заново привязывала его кжизни. Изнеё произрастали радость иотчаяние, как прекрасные иядовитые цветы произрастают изземли незадевая друг друга.
        Творчество - способность кхудожественному обобщению ощущений, умозаключений, волеизъявлений индивида. Единственная природная потребность человека, необусловленная инстинктом выживания.
        Что есть талант? Необходимли он для творчества? Или творчество ценно само посебе как неоспоримое проявление человеческого вчеловеке; авеликое творчество, гармоничное поформе исодержанию, есть неболее чем случайность, заметное отклонение отсреднего уровня, аномалия живой природы?
        Инепотомули таланту сопутствуют страдания, что он суть самое сильное порождение плоти, своим развитием влекущее эту плоть кгибели? Нужныли таланты природе, если они вмешиваются всчастливую бездумную животную жизнь, навсегда лишая своих обладателей покоя?
        Дживанна будто обладала собственной волей инеотвратимо рвалась наружу подобно младенцу, разрывающему плоть матери. Женщины, потерявшие новорожденных детей, стремятся как можно скорее дать жизнь снова. ИРоберт немог оставить свою Дживанну пеплом.
        Он просил жену подавать ему впостель материалы для работы. Она первое время отказывалась это делать, призывала супруга пощадить неокрепшее здоровье, ноРоберт был непреклонен.
        - Простишьли ты себе, если потвоей вине вомне умрет моё единственное произведение?
        Жена смотрела нанего сизвиняющим сожалением. Тот, кто никогда нетворил, невсилах разделить отчаяние умирающего художника.
        Она принесла ему всё, что он просил. «Чембы дитя ни тешилось!»
        Роберт ревновал свою работу кчужим глазам. Рисунки он заворачивал внепрозрачные пакеты, какие используют для упаковки сумок навходах гипермаркетов.
        Сердце его поночам стучало медленно, напряженно, струдом. Оно каждый раз собиралось сдухом, прежде чем повернуться насвоих алых перинах - точно задремавшая старуха, когда постучали вдвери: свои? чужие? открывать? неоткрывать?
        Роберт неспал, он брал под язык таблетки, что всегда стояли настолике укровати. Он гладил грудь ладонью иразговаривал шёпотом сосвоим сердцем: просил унего, виновато, как просят удруга вдолг, ещё пару миллионов ударов.
        Впоследнее время он думал начать запись мозговой карты. Роберт знал немало грустных историй: работал, откладывал, мечтал, погиб внезапно, непопал. Свой островок бессмертия строить лучше заранее.
        Двадцать лет назад Роберт открыл счет, куда каждый месяц уходила оговоренная сумма: раньше копили нагробы, теперь - наместо вцифровой вечности.
        Вразные периоды жизни уРоберта возникало желание потратить эти деньги: кто знает, вдруг всё обман? Получится, инежил толком, инажитое трудом перед смертью вчужие руки отдал? Порой нападало нанего ироническое настроение итогда собственное беспокойство ожизни после смерти Роберта забавляло: нефараон ведь он, чтобы весь век заботиться овозведении пирамиды для погребения? Немонах, обрекший себя потратить отпущенный срок настрогий пост ибиение челом окамень воимя того, чтобы предстать перед Господом без греха? Несуждено мертвому фараону воспользоваться своими золотыми кубками, колесницами иуслугами умерщвленных заодно сним рабов. Икто знает, такли нужна Господу Богу отстиранная отпороков монашья душа?
        Один звонок - аванс - ивот уже коммерчески вежливые девушки внебесно-голубых промо-жилетках стоят напороге.
        Блузки белые - перья ангелов. Наспинах надписи - «смерти нет. добро пожаловать ввечность!»
        Они своё дело знают. Надевают клиенту наголову силиконовую шапочку сдатчиками. Роберт смотрит взеркало, смеется:
        - Как вбассейн снарядили!
        Девушки отражают улыбки - отбивают теннисные мячи - дают рекомендации:
        - Чем естественнее вы будете себя вести, тем точнее запишется карта. Вам следует пересмотреть все видео изпредложенных. Это специальные ситуативные тренажеры, они позволят вам прочувствовать весь спектр свойственных вашему характеру эмоций.
        - Я хотелбы существовать ведином пространстве сдорогим мне человеком. Сколько это стоит?
        - Свашей женой? Унас есть система резервирования мест для живых…
        - Нет. Сдругим человеком. Этот человек уже находится всистеме.
        Роберту казалось, что он никогда несможет озвучить своё желание. Слишком большое чувство вины испытывал он перед всем человечеством залюбовь кЕвдокии. Разве она невызов миропорядку? Любовь кженщине, которая умерла задолго довстречи сним? Любовь кеё воспоминаниям? Кпоблекшим краскам впечатлений? Киллюзиям?
        - Вы также можете заказать дизайн вашего личного сегмента Сети. Недавно унас появился такой сервис. Нанашем сайте вы можете ознакомиться сдемоверсиями. Вкладка называется «Создай свой рай!»
        - Спасибо. Ябы хотел загрузить всистему авторские рисунки. Это возможно?
        Девушка задумалась.
        - Прежде нам недоводилось работать сподобными просьбами клиентов. Я уточню углавного менеджера.
        Когда Роберт впервые после второго инфаркта почувствовал себя достаточно здоровым для того, чтобы выйти наулицу, шёл снег. Белое небо казалось гигантским куполом, скоторого понемногу осыпается штукатурка. Первые хлопья сели начерный рукав пальто Роберта как перхоть напарадный пиджак.
        Он подождал, пока они растают, ипошел вперед.
        Застеною снега дома, машины илюди казались расплывчатыми точно втумане или вдыму. Несмотря насередину дня горели витрины, мигали фары - городская жизнь боялась заблудиться вгустом рое белых внезапно прилетевшихмух.
        Роберт вспоминал соседа-алкоголика, ветерана войны, того самого Серегу Жженого, единственного знакомого ему человека, добровольно отказавшегося помещать своё сознание всмертинет. Как герою ему была предложена государственная квота. Впоследний свой год он тяжело болел, совершенно непил иникому непересказывал историю про негритят. Обего отказе отбессмертия Роберт узнал изразговоров соседей. Новость пережевывали все инепоодному разу - ещёбы! - такой странный поступок: отвергнуть бесплатный рай! Люди негодовали или расстраивались. Серега говорилтак:
        - Да вы всвоем уме? Недостойна моя память вечности. Этоже хуже ада - каждый день видеть глаза того мальчика: сливочные белки салой тонкой вышивкой капилляров, агатовые шарики зрачков… Да сам дьявол нетак страшен, как эти глаза ито мгновение, когда жмешь накурок. Я хочу забыть. Навсегда. Исмерть, окончательная иабсолютная, - единственный способ.
        Роберт ходил степенно, дышать старался вдумчиво, без суеты. Хорошо, что снег. Необычное наблюдение: воздух кажется вкуснее.
        Внагрудном кармане уРоберта лежит маленькая чёрная коробочка - устройство для мониторинга сердечного ритма. Результаты передаются прямо насмартфон лечащего врача: ежели что, унего прозвучит сигнал тревоги - он приедет так скоро, как позволят пробки.
        Снег шел рядом сРобертом. Роберт никуда неспешил. Посостоянию здоровья он вынужден был уволиться сработы итеперь проводил дни всостоянии блаженного созерцательного безделья, какое обычно становится последним подарком жизни умирающим.
        Сегодня Роберт положил себе целью дойти досвоей любимой кондитерской, купить ароматных слоек ивернуться обратно. Для обычного человека - ерунда, нестоящая упоминания. Для инфарктника впериод реабилитации - событие.
        Если стоять натротуаре возле кондитерской, между двумя небоскребами вясную погоду хорошо видно здание главного офиса Смертинета - стальная хирургическая игла, протыкающая облака. Влюбом районе города есть место, откуда она просматривается. Восемьсот пятьдесят метров. Засчет шпиля сантенной это сооружение вполтора раза выше остальных небоскребов - тощих, гнутых, цилиндрических, пирамидальных, похожих нагаллюциногенные грибы.
        Роберт всматривался вбурлящую белизну. Сегодня антенны небыло видно. Он просто знал, что она там есть. Мельтешили перед глазами несчетные белые насекомые.
        «Броуновское движение,» - подумал Роберт.
        Вдруг что-то темное промелькнуло взыбкой толще снегопада.
        «Птица! Неужели? Быть этого неможет. Показалось.»
        Вспомнилась примета издетства: птица - ксчастью. Ноесть ведь идругие приметы. Попадалась ему книга, вкоторой появление птицы предвещало смерть.
        Чёрная коробочка вкармане. Лицо жены, выражающее, поворачиваясь кнему, сожаление, нонелюбовь. Точно жена заранее уже отдалялась отнего, училась воспринимать его мертвым, анеживым, чтобы уменьшить себе боль потери.
        Роберт скоро умрёт.
        Он почти приручил эту мысль.
        Она перестала напрыгивать нанего из-за угла инеожиданно вонзать свои ледяные когти.
        Он только что видел птицу вгороде. Первую засвою жизнь.
        Надо, чтобы вДживанне летали птицы. Много птиц. Как наокеане. Когда они сженой ездили вотпуск, Роберт специально выходил напляж ранним утром, чтобы наблюдать зачайками.
        Он обычно брал две недели вконце сезона, когда солнце начинало остывать, как выключенная электроплита, поднимался ветер, илюди уходили спляжа, уступая сложенные зонты иброшенные лежаки птицам.
        Вгороде птицнет.
        НоРоберт видел. Повезло!
        Аможет, то был просто чёрный пакет заплотной шторой метели.
        Роберт несможет это проверить. Птица-пакет исчезла.
        Интересно, сработаетли примета?
        Он постоял ещё, вглядываясь вбелую бездну, пытаясь разглядеть очертания антенны, затем стряхнул снег скапюшона ивошел вкондитерскую.
        Внос ткнулся мордой ласкового пса сладкий теплый запах выпечки.
        - Две слойки смалиной, пожалуйста.
        - Давненько вас небыло, - круглая добрая булочница узналаего.
        - Я болел. Сердце.
        Её чудесное пышечное лицо намиг исказило огорчение - точно наупругий пирожок нажали пальцем.
        - Ну, ничего… Хорошо смотритесь! Бодренько… Поправляйтесь! Побегаете ещё, дайбог!
        - Дайбог.
        Роберт забрал сприлавка бумажный пакет сослойками ивышелвон.
        Неизвестность порождает страх. Человек способен безусловно верить только личному опыту. Потому люди извека ввек несут бремя ужаса перед переходом смертной грани. Сверхпроводящие микросхемы, способные сохранить сознание. Длинная игла, входящая вмягкий беззащитный мозг. Евдокия поту сторону, убеждающая, что всё будет хорошо. Ивсё равно - страшно.
        Роберту предстоит пережить смерть. Совсем скоро.
        Улица стояла впробке. Движение страдало отобильного снегопада. Пешеходы зигзагами пересекали медленно движущийся, как струя меда, поток. Автомобили сигналили. Роберт заметил карету скорой помощи, зажатую совсех сторон, истерично мечущую впространство синие вспышки проблескового маячка.
        Горько усмехнувшись он побрел дальше своим осторожным шагом сердечника. Сорок пять лет - авыглядит совершенным стариком. Мелкие робкие шажки - стежки девочки, которая учится шить. Привычка нести себя как вазу - хотьбы неразбить! - старческая привычка. Седые виски, наметившаяся лысина. Чувство, что всё позади. Наверное, оно иесть главный признак старости.
        Солнце падает вморе как будто владонь лепесток
        огнерозы. Прибрежные камни как ягоды гладки.
        Скаждым днём поднимается новой печали росток.
        Ты глядишь назакат, ауглаз собираются складки.
        Катят кзрелости годы, ито, что ещё впереди,
        стало меньше того, что уже заспиною осталось…
        Роберт лелеял всебе евдокиину привычку запоминать стихи. Скоро он перестанет их забывать…
        Мотая ленту новостей всоцсети, Роберт наткнулся напост, посвященный торжественной церемонии вручения ежегодной поэтической премии «Крылья Пегаса».
        Новость разместил паблик окультуре сотносительно небольшим числом подписчиков.
        Пост содержал официальные слова, имена лауреатов, список членов жюри иих регалий, атакже фотоотчет.
        Лицо женщины наодной изфотографий показалась Роберту знакомым. Она сидела застоликом жюри страдиционной голубой бутылкой воды ибелым квадратом протокола. Ее плечо иволосы пересекал стоящий усцены микрофон. Распластав пальцы наэкране, Роберт увеличил изображение.
        «Лиса! Неужели?»
        Он нашел ссылку настраницу заинтересовавшей его особы и, воспользовавшись своим священным правом приговоренного ксмерти, написал ей - знаменитости, между прочим! - сообщение спредложением выпить почашкечая.
        Лиза-Лиса - это оказалась именно она - откликнулась сразу. Титулованную поэтессу растрогало, что парень, скоторым они иногда пересекались налестнице вздании Академии, запомнил её навсю жизнь. Она, вероятно, усмотрела вэтом феномене похвалу её женскому очарованию или творческой яркости, хотя ни то, ни другое небыло истинной причиной - просто всознание Роберта её образ намертво впечатала трагедия его провала наэкзаменах.
        - Ты чувствуешь, что достигла того, чего хотела? - спросилон.
        Она положила ногу наногу икокетливо хихикнула. Роберт вынужден был признать: её икры илодыжки сохранили женственную плавность линий.
        - Полагаешь, вмоем возрасте можно суверенностью говорить одостигнутом?
        - Я нехотел обидеть. Всегда есть куда расти. Новедь можешь ты сказать сейчас: натакой высоте вобщественной жизни ты представляла себя двадцать лет назад? Или ниже? Или выше?
        - Честно? Я обэтом недумала. Я всегда думала отворчестве. Итеперь поняла - я бездарность. Потихоньку я делаю то, начто гожусь: организую кружки для талантливой молодежи, издаю журнал, газету, веду четыре паблика, посвященных литературе… Ноэто ведь нетворчество! Кому-то пришла вголову идея самолета, кто-то его нарисовал, кому-то суждено нанём полететь - ая навсегда останусь завинчивать гайки. Понятно, что без гаек небудет самолета. Ибез таких как я небудет литературы.Да.Завидно доудушья тем, кто полетел. Я боролась ссамолюбием много лет, чтобы принять свою роль. Продолжить завинчивать гайки.
        - Ты считаешь, что цель творчества - признание ислава?
        Лиса помотала головой.
        - Цель творчества - чувство великого самоудовлетворения. Самостоятельное иполное осознание ценности созданного, которое неблекнет отсравнения себя сдругими. Мне ни разу недовелось этого испытать.
        - Потвоему определению оно никак независит отпризнания иславы, великое самоудовлетворение?
        - Независит. Ноиногда слава ипризнание могут его внушить.
        - Получается, самые счастливые творцы - пишущие встол графоманы?
        Лиса пожала плечами.
        - Может быть. Может быть… Давай выпьем чтоли… Ато мне стало грустно.
        - Уменя сердце. Врач запретил.
        Внапудренном заостренном старостью лице Лисы появилось что-то жалкое.
        - Ну… Тогда я выпью, аты наменя посмотришь.
        Город ждал Рождества. Прокатиться вечером впредпраздничную неделю втакси поцентральным улицам - подарить себе полчаса сказки. Армия Санта-Клаусов: разом воспряв отлетней спячки, стряхнули пыль сосвоих войлочных сапог икрасных тулупов, расселись ввитринах магазинов - улыбчивыми зазывалами. Снеба спустились любопытные звездочки: посмотреть, кчему это люди так усердно готовятся? - ирасселись напроводах. Самые дружные крепко держатся заруки - повсюду гирлянды.
        Наперекрестках больших проспектов разместились ёлочные базары. Лежат красавицы вповалку, туго перемотанные бичевой. Каждая ждёт, что придут именно заней - отнесут втепло, разрежут постылую веревку ираспустить она вольно, распушит шикарные кудри, порадуется обновкам: десяткам серег стеклянных, отражающих счастливые лица детей, бусам длинным, пушистому шарфику измишуры, шиньонам серпантиновым, диадеме сбриллиантами-огоньками…
        Погода вканун Рождества мягкая - белый сиамский кот лёг нагород брюхом. Наприпаркованных автомобилях тонкая корочка снега: ни дать ни взять - пряники всахарной глазури!
        Всупермаркетах пахнет мандаринами ивсегда скидки наконфеты вкоробках. Вкаждом детском саду ивкаждой школе непокладая ножниц вырезают бумажные снежинки.
        Роберт отпустил такси науглу, чтобы купить ёлку. Воздух, насыщенный предвкушением праздника, по-особенному щекотал ноздри.
        Люди спешили мимо сподарочными пакетами. Огромная надпись - Счастливого Рождества! - над головой Роберта избелой стала голубой, потом синей, апосле снова просветлела добелой. Никогда всвоей жизни Роберт ещё небыл так сильно уверен, как сегодня, втом, что всё будет хорошо. Ожидание чуда поселилось вкаждой клеточке его больного сердца.
        Рождество - лучшее время, чтобы умереть…
        Он купил ёлку ипошел домой. Будущее прояснилось - как рассветное небо заиграло нежными красками приближающегосядня.
        - Ябы сама купила! Надоже - притащил! Тебе нельзя напрягаться! - всплеснула руками жена.
        - Я хотел лично поселить торжество вдоме. Для меня это важно. Может, последнийраз…
        - Неговоритак!
        Роберт взглянул нажену сусталой укоризной: она ведь давно знает, что он умрет, нонеперестает говорить фальшивые слова.
        - Здорово, папа! Она вдвое выше меня!
        Дочь впышном платьице сошкольного бала - прелесть! Подол невесомый ижесткий - как безе - усыпан мелкими радужными блестками. Сын вшапочке соленьими рогами. НаРождество будут гости. Поквартире полз запах запеченной курицы. Роберт любит свою семью. Ивсегда любил.
        Сердце сжалось вгруди как пригретый запазухой новорожденный щенок.
        - Пусть будет, как ты хочешь, - сказала жена, впервые загоды его болезни улыбнувшись искренне ипотому грустно.
        Роберт шагнул имолча заключил её вобъятия:
        - Досвидания… - шепот всамое ухо, - навсякий случай, если неуспею сказать. Спасибо…
        Роберт благодарил эту женщину зато, что она прошла вместе сним большой отрезок извилистой дороги между рождением ираем. Он больше небоялся смерти - Дживанна была закончена иотправлена поэлектронной почте менеджеру компании Смертинет, ведущему его клиентский договор.
        Проснувшись утром впостели, чистой, пышной как свежий снег заокном, Роберт почувствовал: времени осталось совсем мало. Навнутреннем таймере включился обратный отсчет. Он осторожно поднялся, раздвинул шторы иутопил взор втишайшем белом океане. Улица пустовала - после ночного праздника люди обычно отсыпаются дообеда - ничто невмешивалось вбеззвучное торжественное шествие королевы-зимы. Роберт взглянул наверх. Бледно-голубая прозрачность неба, тонкое кружевное облако - точно брошенная наугад свадебные подвязка… Ему пришло наум ещё одно дело, которое недурно былобы успеть сделать - посетить могилу Графа.
        Пойти одному? Жену нехочется напрягать - наней итак весь дом. Акто нажмет накнопку вызова медицинского агента, случисьчто?
        Роберт нашел всоцсети контакты Кирилла ипозвонил. Они невиделись много лет - почемубы инет?
        Кирилл был приятно удивлен звонком изпрошлого, ноотпредложения встретиться ипрогуляться деликатно заслонился щитом неотложных дел. Емули, востребованному исостоятельному человеку, разделять стариковскую ностальгию истерзанного инфарктом чувака, которого он знавал вкакие-то лохматые годы?
        Кирилл закончил платное отделение вАкадемии истал успешным дизайнером. Невеликим художником, конечно, как мечтал. Академия дала ему ровно столько, сколько он способен был взять.
        Звонок Роберта изрядно потешил его самолюбие искорнем вырвал чахлый росток детской зависти кталантам. Роберт ведь тоже нестал великим художником, хотя мог! Более того, он, имея куда более сильный талант, недобился даже того, чего сумел хитростью ипотом добиться посредственность-Кирилл. Исейчас некогда одаренный Роберт звонит ему содна совершенно разбитой, как бабкино корыто, жизни ипросит сходить сним намогилу собаки! Какая упоительная ирония судьбы…
        Нажав «отбой», Кирилл откинулся вофисном кресле преисполненный умиротворенного веселья. Ему хотелось потрясти ввоздухе кулаком ипо-пацански воскликнуть: «Йесс!» Он заказал кофе сконьяком ивесь оставшийся день пребывал вотличном настроении.
        Роберт принял решение почтить память Графа вместе ссыном. Пусть парень узнает, скаким удивительным псом повезло свидеться насвете его деду. Возможно, подростку будет скучно плестись соскоростью больного человека понезнакомым переулкам невесть куда, нокогда ещё ему представится возможность откровенно иобо всем поговорить сотцом? Роберт каялся, что неуделил сыну должного внимания, всю жизнь пробарахтавшись вжалкой лужице собственной рефлексии. Паломничество намогилу Графа мыслилось как прощальное благословение, беспомощная попытка искупления его отцовской вины.
        Сын терпеливо гонял, словно комаров нарыбалке, мысли оприятелях, футболе иколлекции фишек, покуда Роберт рассказывал ему историю Графа. Он отбывал тяжкую повинность, соприкасаясь сосмертью, глядящей нанего изглаз родного отца; сосвойственной детству беспечностью он надеялся выдержать это взгляд и, отвернувшись, тотчас его забыть, окунуться снова впервородное блаженство веры вовсемогущество своей юности.
        Отец исын плутали долго; Роберт полагал, что забыл дорогу иходит кругами невдалеке отцели.
        Следуя указаниям навигатора, они раз заразом выходили кщеголеватому зданию нового торгового центра - после сорока минут бесплодных поисков пришлось признать: эта надменная громада навеки погребла скромное надгробие героической овчарки.
        Ночью Роберт резко проснулся. Он ираньше часто просыпался ни стого ни ссего. Носейчас понял: ему дали время приготовиться. Небо вокне звало. Звезды казались крупнее, четче, чище обычного. Точно кто-то протер их тряпочкой, как сервиз перед приходом гостей. Небывалая полная яркая луна вразводах её материков исухих океанов - словно мраморная бусина - всходила над черным контуром соседнего небоскреба. Сквозняк детской рукой тронул край тюля возле форточки.
        Роберт привстал напостели. Засчитанные секунды пот выступил унего налбу, нависках, нагруди, холодный, как осенняя роса. Онемела левая рука. Ощущались мелкие металлические покалывания владони - вспоминался сеанс акупунктуры, когда несколько лет назад посовету сотрудника Роберт кодировался увосточного знахаря оталкоголизма. Он всё равно неперестал пить, итеперь это казалось забавным.
        Телефон сприложением для моментального вызова агента лежал натумбочке. Правой рукой Роберт потянулся заним, осторожно, боясь спугнуть жизнь, ящерицу, всё ещё сидящую под камушками его рёбер.
        Кнопка была нажата, оставалось ждать. Навалилась слабость - будто тело стало жидким ирастеклось. Жаль, штора заслоняет часть неба вокне. Роберт уже несможет встать исдвинуть её. Очень кстати перед смертью смотреть назвезды. Погода ясная - славно. Красивая ночь, величественная. Неподвижная. Вдруг - красный пунктир налисте пространства-времени - самолет смерцающими огнями пересек угол окна. Иснова - неподвижность. Стынь. Созерцание поглотило всё существо Роберта. Он казался сам себе как никогда мудрым испокойным.
        Абсолютная тишина делала квартиру проницаемой для всевидящей души. Роберту чудилось, будто он слышит, как вздыхают восне вразных комнатах жена, сын, дочь. Живые, теплые, дорогие ибесконечно далёкие. Нетолько вэтот момент, всегда. Неистребимая драма человеческой любви - бесценная иллюзия близости двух сознаний, запертых вразных шлемах черепных коробок.
        Перед глазами Роберта возникали иисчезали картины прожитой жизни. Первые прикосновения крукам Маргариты - когда ничто вмире неможет быть более важным, чем держать эти пальцы, озябшие, гладкие, как сулугуни изхолодильника. Пряные вечера сбудущей женой: красное вино встройных бокалах почернело вполумраке подобно камню гранату, они чокаются, сидя под пледом, потелевизору фонит сериал. Рождение сына - акушерка выносит его зимой, дыша паром, накрыльцо родильного дома, замотанного, ипротягивает Роберту - конфету вголубом фантике.
        Первый класс. Букет астр заслоняет испуганное лицо мальчика. Новый год всадике удочери. Белые колготки. Чешки. Картинки замелькали быстрее ибыстрее - разлетевшиеся фотографии, подхваченные ветром. Роберт перестал успевать фокусировать взгляд накаждой. Вдверь позвонили - должно быть, приехал агент. Вкоридоре прошелестели взволнованные шаги. Щелкнул замок. Роберт почувствовал, что он нестерпимо зябнет натом ветру, что уносил куда-то, точно опавшие листья, фотографии-воспоминания.
        Агент вошел вкомнату иразложил оборудование наприкроватном столике. Подключил ксети питание блока основной памяти имозговой иглы.
        Компания Смертинет предусмотрела возможность обслуживания клиентов надому. Помереть вродных стенах всреднем обходилось надвадцать процентов дороже.
        Агент извлёк изжесткой спортивной сумки металлический термос, открыл его ичерез воронку стал медленно заливать жидкий азот врезервуар охлаждающего элемента карты.
        Сверхпроводящее состояние достигалось вдва этапа: сначала систему остужали азотом, итолько затем - гелием.
        Нежный густой пар клубился над термосом иструей. Азот вворонке неистово кипел: шипел, клокотал, подпрыгивал точно нечто живое.
        - Он очень холодный? - спросила жена.
        - Попробуйте опустить палец.
        - Нояже его сразу отморожу!
        Агент вместо ответа смело погрузил палец вворонку. Вынул ипоказал изумленной женщине.
        - Вот видите, ничего непроизошло. Это потому, что азот вблизи теплого предмета очень интенсивно начинает испаряться исоздается воздушная подушка между кожей иповерхностью жидкости. Ожога неслучается.
        Роберт уже недышал, когда последние приготовления были окончены.
        - Теперь ябы попросил вас всех выйти, - сказал агент, - опуская мозговую иглу вчехол, похожий наножны, заполненный жидким гелием. - Зрелище несамое приятное.
        Дети стояли вдверях растрепанные, бледные, босые. Никто изних неплакал.
        Роберт летел сквозь тоннель, ощущая необыкновенную лёгкость. Далеко впереди маячил голубой свет. Нечто, чем теперь стал Роберт, развило такую фантастическую скорость, что вушах пело. Если они вообще были…Уши…
        Свет вконце тоннеля уносился всё дальше идальше.
        Тоннель слабо изгибался кверху наподобие лыжного трамплина.
        Ускорение невызывало совершенно никакого страха.
        Внезапно всё остановилось, пространство обратилось чёрным крепким сухарем. Обрушился треск, хруст. Мир сжался вматематическую точку.
        Сухарь сломался пополам ивокруг просветлело.
        Роберт очнулся наберегу моря. Важные чайки неторопливо прохаживались попляжу, нисколько небоясь, иискали корм. Он сидел, опираясь наруки; крупные песчинки липли кладоням, оставляя наних малюсенькие отпечатки-крапинки.
        Уобветшалого затянутого мхом пирса покачивались деревянные рыбацкие лодки. Иникого. Ни одного человека.
        Роберт разминал песок вгорсти, наслаждаясь его текстурой, гладил гальку, вдыхал сладковатый затхлый запах водорослей. Ещё никогда мир неказался ему настолько ярким, объемным, настоящим.
        Он помнил, где видел пляж, сейчас явившийся ему изнебытия, ноэто неимело значения. Теперь пляж былего.
        Или?
        Роберт принялся всматриваться вдаль. Ему показалось, что он заметил нагоризонте силуэт идущей женщины. Влегком красном платье, перехваченном наталии кушаком. Она приближалась. Ступала поодной линии, неся изящную чашу зрелых бедер. Свободная юбка как пламя полоскалась наветру.
        - Здравствуй, Роберт, - сказала Евдокия, - наконец ты пришел.
        Она стояла перед ним такая, какой он её запомнил вшестнадцать: загорелая, хрупкая. Вруках унеё было яблоко.
        - Держи, - Евдокия протянула ему плод.
        - Зачем? Я только что умер. Мертвым ненужнаеда.
        - Просто так. Возьми, оно вкусное.
        Роберт послушался: едва зубы надорвали тугую глянцевую кожицу, иврот ему брызнул сладкий прохладный сок, он понял: вкуснее этого яблока он ничего ещё непробовал.
        - Ну как? Всмертинете все ощущения сильнее. Привыкай!
        - Новедь это всё - иллюзия? Этого всего - нет?
        - Ты уверен?
        Евдокия склонилась, зачерпнула горсть песка ипринялась пересыпать его враскрытую ладонь Роберта. Солнечный свет золотым лезвием вспорол облака. Волна, ударившись обкамень, разбилась, окропив робертову брючину иевдокиин красный подол.
        - Нет ничего более настоящего, чем тысам.
        Стряхнув песок сладоней, она взяла его заруку иповела вдоль пляжа.
        Кричали чайки. Контуры облаков блистали, как тиснение наоткрытке.
        Внезапно пространство напути идущих деформировалось, надулось пузырем, прогнулось, зарябило, словно поверхность жидкости - там, где секунду назад был песок, возникла живописная роща.
        Роберт тотчас узнал её. Дживанна! Он мог гулять здесь исзавязанными глазами. Вглубь поизвилистой тропинке, еле видной среди кореньев итрав, мимо большой ели, сквозь кусты лещины - зелёные орешки наних сейчас - детские головки впанамах…
        Вцентре поляны - большое старое дерево. То самое. Соскладчатой, пористой корой… Роберт непомнил себя отвосторга: некогда нарисованный набумаге мир обрел плоть! Цветы пахли, жужжали шмели, порхали пестрые лесные бабочки, земля дышала, кора деревьев была сухая, шершавая наощупь - Роберт ходил итрогал деревья, всё ещё неверя.
        Вплотном теплом воздухе повисло предчувствие дождя.
        Евдокия сорвала дикий мак изаложила заухо. Ало-желтый цветок смотрелся бесподобно веё каштановых волосах.
        Роберт трижды обогнул старое дерево. Теперь он мог прочувствовать пальцами каждую вмятинку коры, каждую шишку наместе несбывшегося сучка. Запрокинув голову, он взглянул нанебо сквозь вязь раскидистых ветвей. Большое дерево практически неимело листьев. Лишь несколько веток возле самой вершины оставались живыми изеленели.
        - Давай посидим, - Роберт указал Евдокии намощный корень - он поднимался над землей, точно выгнувший спинукот.
        - Давай, - легко согласилась она, - куда нам спешить. Унас неодна вечность впереди.
        Изтела корня-кота вырастала итянулась ксолнцу тонюсенькая веточка сединственным листом - как грибок.
        Евдокия задумчиво кусала травинку.
        - Посмотри наменя.
        Она повернулась, тени ветвей убежали сосмуглого лба. Вкарих глазах мелькнули оранжевые отблески солнца.
        Роберт прикоснулся пальцами кеё щеке. Осторожно отвел отлица непослушные пряди. Икожа, иволосы, изапах этой женщины - всё было таким реальным, сильным, прекрасным…
        Роберт понял, что такое счастье. Иллюзия, удачно сложившаяся измгновенных впечатлений. Устойчивый баланс зрительных, слуховых, вкусовых, обонятельных ощущений, вызывающих положительные эмоции.
        - Мы оба мертвы. Мы - электромагнитное поле вмикросхемах. Ивсё, что осталось унас - это память. Я когда-то прикасался кженским волосам. Я гладил женскую кожу. Держал руку женщины. Здесь - неты. Инемои руки. Моё сознание сейчас - всего лишь комбинация случайных фрагментов моейже памяти… Это - абсолютная иллюзия. Собранная измоих прошлых ощущений, возможно, далеко разнесенных вовремени ивпространстве. Нокаков эффект!
        Евдокия молчала. Роберт привлек её ксебе для поцелуя. Выпуклая лопатка под тонким ситцем встретила его ладонь.
        Он был теперь совершенно счастлив. Правда, для этого ему пришлось умереть.
        Конец
        Хранитель ангела
        рассказ
        Айрис
        Она неназывала себя фотографом. Просто сраннего детства Айрис училась останавливать время. Хотябы ненадолго. Насекундочку всего… Завороженно замирать, недвигаясь, затаив дыхание, забыв обо всём. Исмотреть. Запоминать то, чего раньше небыло ибольше никогда небудет. Мгновение.
        Айрис нераскручивала своё имя, непыталась вступить вряды доморощенных студийных исвадебных фотографов, которых развелось вэпоху общедоступности хорошей фототехники великое множество - она просто иногда публиковала всвоём Instagram удивительные вещи. Нечто, вкакой-то момент приковавшее взгляд, показавшееся ей достойным того, чтобы стать бессмертным.
        Снежинка ввиде правильной шестиконечной звезды нафоне мягкого коричневого ворса перчатки. Упавший лист необыкновенного оттенка. Неповторимый узор воды, застывшей при первых заморозках вмелких трещинках асфальта.
        Мало кто подписывался наобновления её профиля auriss ph, где завсё время его существования она невыложила ни одного селфи - всамом деле, насвете есть вещи куда более замечательные, чем сосредоточенно заглядывающее врыбий глаз камеры смартфона, досмешного серьезное лицо.
        Споявлением цифровой фотографии вечная память стала, наконец, доступной всему человечеству, иесли раньше это были просто красивые слова, то теперь она - реальность, ошеломляющая, захватывающая дух, внушающая гордость забратьев поразуму, сделавших её возможной… Изображение, записанное вдвоичном коде, нехолст, который может обветшать, подвергнуться нападению вандала или погибнуть вовремя пожара вмузее. Хранящееся насервере ввиде уникальной последовательности нулей иединиц, оно, чтобы ни случилось, свежо иярко - стоит лишь вызвать его наэкран кликом.
        Даже немного страшно осознавать вполной мере как легко ипросто мы входим теперь ввечность. Многие помнят, как засчитанные часы разлетелась поинтернету сделанная ваэропорту Пулково фотография десятимесячной девочки Дарины, погибшей при крушении самолета, выполнявшего рейс Шарм-эль-Шейх - Петербург 31октября 2015года.
        Каждый божий день люди незадумываясь бросают вбездонную копилку общей памяти человечества оторванные куски повседневной жизни - селфи, сделанные вбистро, свои отражения ввитринах, виды изокон общественного транспорта, детей, домашних животных… «Люси», женский скелет, найденный вЭфиопии, позволил полностью восстановить внешний облик австралопитека, вида, жившего наземле больше трёх миллионов лет назад. Мы, вотличие отнаших далёких предков, можем неопасаться засохранность своей истории. Если произойдёт глобальная катастрофа иотнас неостанется ничего, кроме, скажем, серверов Google, потомки, если, конечно, сумеют их заново запустить, будут знать онас практическивсё…
        Информация винтернете распространяется сужасающей быстротой. Соскоростью мысли. Человек что-то подумал - выложил это всеть - непрошло инескольких секунд - кто-то надругом конце света уже это читает, комментирует, делится этим сдругими…
        Единое информационное пространство. То, очём всередине двадцатого века ещё только робко задумывались писатели-фантасты притворилось вжизнь.
        Айрис случайно прочитала заметку про «самого красивого мальчика планеты» - Уильяма Франклина Миллера - фотографии никому пока неизвестного школьника изМельбурна опубликовала всвоём Twitter некая японская девочка - втечение двух дней снимки как вирус распространились повсему азиатскому сегменту интернета - анимешная внешность мальчика, его хрупкость, тонкие точеные черты белого личика, большие выразительные глаза гипнотически действовали нажителей Японии иКитая - Франклин Миллер получил больше сотни тысяч подписчиков вInstagram повсему миру, несколько выгодных контрактов ипрекрасные перспективы модельной карьеры…
        Айрис была искренне возмущена этой историей. При просмотре фотографий знаменитого мальчика ей сразу пришло вголову, что водном только её родном Петербурге десятки, ато исотни таких «франклинов-миллеров»… Другое дело, что их нелайкают, нерепостят, нетвитят, ивообще ни про одного изних никто незнает, что он есть насвете…
        Интернет - грозная, слепая исовершенно непредсказуемая среда - стихия. Люди - существа стадные, и, если почьим-то фото уже стоит больше тысячи «лайков», восемь издесяти, скорее всего, лайкнут тоже. Недаром возник термин «раскрутка», инекоторые ловкачи сейчас весьма успешно зарабатывают тем, что «крутят» всети товары, блоги, сайты или какие-либо идеи…
        «Раскрутка» - великая вещь. Достаточно внушить что-либо относительно большой группе - иэто станет приниматься как истина всё большим числом людей. Франклин Миллер далеко неединственный пример баснословной иабсолютно безосновательной популярности вовсемирной паутине.
        Айрис работала вофисе строительной компании - заключала склиентами договора долевого участия. Вполучасовой обеденный перерыв выскакивала зафаст-фудом, заказывала «ссобой» и, взмокнув, прибегала обратно. «Висела» винтернете. Повыходным ходила сподругами вкино или вбар. Иногда под настроение бродила поулицам сфотоаппаратом впоисках прекрасного. Обыкновенная жизнь обыкновенной девушки вбольшом городе.
        Спарнем разошлись после диплома. Детей небыло. Съехались навтором курсе, доучивались, устраивались, «надо пожить для себя», «надо встать наноги». Так инепоняли витоге, встали или нет - обнаружили вдруг, что нечувствуют прежней близости, отдалились - укаждого своё. Так иразошлись. Тихо. Мирно.
        Бабушка Айрис жила вкоммуналке наВасильевском острове, ивнучка иногда приезжала её проведать. Красная Шапочка. УАйрис всамом деле был малиновый берет. Надев его, она шла сквозь промозглые питерские дни, над бронзовой невской водой, под свинцовыми тучами, мимо серых пыльных фасадов старого города - она шла, иберет, точно маяк, освещал путь озябшим хмурым прохожим.
        Роскошные отреставрированные фасады офисов идорогих гостиниц соседствовали споношенными аварийными домами, влабиринтах которых рождались, жили иумирали обыкновенные люди. «Город пышный, город бедный.» Петербург всегда таким был, и, наверное, останется. Вэтом его особенная болезненная роковая прелесть.
        Вдлинном сумрачном коридоре Айрис каждый раз сотвращением проталкивалась сквозь нагромождение чужой одежды иобуви, каких-то старых вещей, которым уже ненашлось места вкомнатах, пыльных коробок, сумок, банок ссоленьями, санок, лыж, сложенных стопками книг.
        Очень разные люди соседствовали сбабушкой Айрис. Пожилой профессор университета, схоронивший жену, который годами ходил водном итомже засаленном свитере; одинокий некрасивый парень, который всем помогал - чинил бытовую технику, затаскивал вкомнаты тяжести, собирал упрямую икеевскую мебель; неряшливая пьющая женщина запятьдесят, которая постоянно жалела «бедненькие мои», подбирала ипритаскивала домой бродячих кошек. Некоторые спустя какое-то время убегали обратно, нопоявлялись новые - таким образом количество кошек вквартире снезначительными колебаниями оставалось постоянным. Вкухне соседи постоянно натыкались ногами намиски скакой-то бурдой, кошки шныряли постолам иподоконникам ввечных поисках съестного, акогда благодетельница варила своим подопечным рыбные хвосты вонь стояла такая, что невозможно было дышать.
        Ещё две комнаты занимали какие-то очень незаметные люди, которые почти никогда непоявлялись дома. Один приходил примерно дважды вмесяц, всегда неодин, причём спутница каждый раз оказывалась новая, закрывался сдамой напару часов вкомнате, апотом пропадал опять. Злые языки говорили, что он женат, иадрес наВасильевском держит засобой исключительно ради возможности предаваться гнусному блуду.
        Жильцы последней комнаты постоянно менялись. Одно время там квартировали какие-то весёлые студенты, потом вздорные молодожёны, которые регулярно скандалили, потом ещё кто-то… Хозяйка жила вдругом месте иАйрис даже незнала, как она выглядит.
        Красная Шапочка незабывала навещать свою бабушку. Ещё при подъёме полестнице всырой темноте подъезда вголове удевушки начинала звучать песня Сургановой «Весна»:
        «Вкоммунальной квартире Содом иГоморра…»
        Была даже некая интрига втом, какие звуки изапахи встретят её насей раз, какого окраса кошка выбежит навстречу, чтобы ткнуться мордой вмех насапоге, икто заселился впоследнюю комнату…
        Айрис нащупала крючок, сняла пальто, втянула носом спертый тёплый воздух. Вкухне, по-видимому, готовили котлеты.
        Детский смех. Тонкий ичистый, как перезвон бубенчиков лихой тройки вясную морозную ночь. Новый звук. Ещё один инструмент воркестре. «Кто-то приехал. Надобы взглянуть…»
        Вкомнате бабушки как всегда всё дышало тленом. Выцветшие обои, кипы старых газет напродавленном диване, наполу, настульях, непрозрачное отуличной пыли окно. Сама бабушка несколько лет уже перемещалась только впределах квартиры, громко шаркая стоптанными тапками: унеё прогрессировала болезнь Паркинсона, голова моталась сама собой изстороны всторону, пальцы левой руки плясали, будто крышка накипящем супе.
        Айрис приносила бабушке продукты, лекарства, газеты, без которых та жить немогла, иногда помогала старушке помыться или сходить вполиклинику. Вдругое время пожилую женщину навещала сиделка.
        Усадив бабушку вкресло, Айрис накрыла журнальный столик ветхой, ночистой скатертью, выставила вазочки сосластями, протерла отпыли чашки, блюдца, сахарницу иотправилась накухню ставить чайник.
        Так иесть. Новые жильцы. Уплиты стояла скорбно сгорбленная женщина среднего возраста вполинявшем пёстром домашнем халате. Два мальчугана лет трёх смоськами, перепачканными чем-то красным, сразных сторон тянули её закушак. Ещё один ребёнок, повиду первоклассник, сидел застолом, сосредоточенно жуя котлету.
        - Виктор! Ты где!? Забери их сейчасже! - воскликнула вдруг женщина резким, нервным голосом, обратив погасшее усталое лицо квыходу изкухни, - уменяже тут кипяток! Виктор!
        - Ты меня звала, мама? - вдверном проеме появился худощавый подросток взастиранной серой толстовке скапюшоном. Он длинно вздохнул ивыжидающе прислонился ккосяку.
        - Ну вот что ты встал столбом?! - возмутилась женщина, - уведи братьев отсюда, пока они ничего насебя неопрокинули! Дочегоже долго шарики вбашке прокручиваются! Живо!
        Подросток повернул голову ишагнул вперёд - тень откапюшона перестала падать наего лицо - ионо всё озарилось светом окна - юное, нежное, ослепительное, как первый снег…
        Айрис так изамерла спустым заварочным чайником вруке. Вот вам и«франклин-миллер». Явился - незапылился.
        Ктобы мог подумать? Здесь… Среди немытой посуды, облезлых обоев, кошек, запаха дряхлеющих тел игорелых котлет - вэтой обители нищеты искорби - сошествие ангела…
        Когда он удалился, таща заруки двоих младших братьев, будто солнце скрылось затучу - вкухне сразу стало пасмурно, тускло. Тот ребёнок, что остался застолом, пока мать невидела, скормил что-то тощему рыжему коту вкрупных проплешинах. Где-то вдалеке негромко заиграла несначала популярная песня.
        Прошла неделя. Айрис закрутилась сделами инесмогла поехать кбабушке - позвонила сиделке. Ираньше так часто случалось. Носейчас отчего-то, нажав отбой, она испытала странное тяжёлое чувство - как будто что-то неуловимо ушло отнеё сэтим звонком…
        Она вспомнила про «франклина-миллера» изпитерской коммуналки изагрустила.
        Неконтролируемое количество информации, атакующее современного человека, постепенно притупляет его возможность искренне выбирать лучшее изхорошего, отделять зёрна отплевел. Позапросу первыми вылезают ссылки нате источники, ккоторым чаще всего обращаются кликами вне зависимости отценности их содержания. Вопрос «выживания» всети стоит довольно таки остро. Что-то неумолимо «скатывается вподвал», «забивается» и«перекрывается» чем-то более востребованным, ачто-то, напротив, «вылетает наверх», повинуясь неписанному закону естественного отбора винформационных джунглях.
        Витя Герасимов учился всредней общеобразовательной школе, гулял водворе, когда мать отпускала его, гонял смальчишками футбол, кое-как успевал делать уроки, играл дома удрузей вкомпьютерные игры - своих унего небыло - словом, вёл обычную жизнь среднестатистического четырнадцатилетнего подростка, причём, наверное, местами несколько более тяжёлую инеприятную, чем большинство его приятелей иодноклассников…
        Отец Вити ушёл изсемьи имать, выбиваясь изсил, одна поднимала четверых детей. Младшие братья - близнецы-трёхлетки - ходили вдетский сад ирегулярно болели, поэтому ей было доневероятности сложно устроиться наработу, натакой случай улюбого работодателя запазухой добрый десяток причин для вежливого отказа, аесли устроиться всёже удавалось, почти невозможно было удержаться - каждый больничный сопровождался попреками икислыми минами начальства - «ну вот опять…», «сколько можно…», «да онаже совсем неработает…»
        Денег небыло. Места работы менялись как носки. Поночам многодетная мать мыла лестничные площадки, зимой убирала снег, нанималась кондуктором, раздатчиком листовок наулице, кассиром вчебуречную…
        Витя помере сил помогал матери. Каждое утро перед тем как пойти вшколу он кормил, умывал, одевал иотводил вдетский сад близнецов, апотом вместе сосредним братом, запыхавшись, прибегал назанятия.
        Мать, измученная, вечно невысыпающаяся, обозленная непробиваемым безразличием мегаполиса, кричала наВитю, если случались какие-либо нестыковки, неполадки, недоразумения - как выражаются нынче «косяки» - аони неизбежно случались, ведь он сам был ещё ребёнок.
        Комнату наВасильевском, неслишком удобную, вытянутую, вветхом, пропахшем кошками иплесенью доме нашли через знакомых - хозяйка вошла вположение бедной женщины, брала снеё по-божески ииногда позволяла отсрочить платёж.
        Старшие дети спали нанадувном матрасе посреди заставленного изаваленного снизу доверху разными вещами, тряпьем, игрушками иотэтого ставшего невыносимо тесным помещения. Младшие - сматерью наветхой тахте. Проход кдвери - узкая дорожка среди всякой всячины…
        Такая жизнь была упитерского школьника Вити Герасимова. Ипри этом он был также красив, как счастливый, глянцевый, одетый вдорогие шмотки и«залайканный» сголовы доног австралийский Франклин-Миллер… Или даже чуточку красивее.
        Идея восстановления справедливости прочно засела вголову Айрис. Она даже стала плохо спать. Выходила поночам накухню, пила крепкий несладкий чай идумала-думала-думала… Неужели спомощью каких-то эфемерных «лайков», «репостов», «ретвитов» можно создать непреодолимую пропасть между двумя абсолютно равноценными голубоглазыми, ясноликими мальчишками? Врядли Витя Герасимов хуже смотрелсябы нарекламном баннере магазина одежды или вэпизодической кинороли.
        Айрис взяла сто двадцать тысяч, которые копила втечении нескольких лет насвою мечту - поездку вТибет - икупила фотоаппарат схорошей оптикой. Интернет любит красивые картинки. Чтож… Получит он свои картинки.
        Самое сложное будет, наверное, объяснить Витиной матери иему самому, что именно она собирается делать изачем это нужно. Откажутся ещё… Втаком случае, разумеется, Айрис ничего несможет изменить при всем желании… Палкой, как говорится, врай незагоняют.
        Ноони согласились. Айрис поверили, скорее всего, потому, что она заранее необещала никаких золотых гор - это часто отталкивает, ни начём ненастаивала, представив своё предложение только как фантазию, как игру, и, главное, ничего непопросила взамен - ни копейки, ни какихбы то ни было встречных услуг - девушке удалось убедить Витину мать втом, что все её действия - лишь робкая попытка оказать помощь, неболее того - подвиг Робин Гуда против вопиющего произвола «лайков»…
        Усебя дома она оборудовала фотостудию. Изготовила многофункциональную осветительную систему изнайденных где-то больничных подставок для капельниц имощных матовых ламп. Затянула стены чёрным ибелым полотном. Приобрела вентилятор, устройство для создания тумана, позвонила полузабытой школьной подруге - парикмахеру-стилисту.
        Фирменную одежду Айрис покупала насвои деньги - вещи использовали, неснимая бирок - ипосле фотосессии они влучшем виде возвращались почекам обратно вмагазины. Это ведь полностью укладывается врамки закона озащите прав потребителей, верно? Померили - неглянулось. Всякое бывает.
        Идело пошло. Упрофиля auris ph, наконец, появилось лицо, да непросто лицо - ангельское личико сневинной лучезарной улыбкой…
        Айрис размещала Витины фото всообществах фотографов, «спамила» ими вгруппах «красивые люди», «модели», «ах какой лапочка», «симпатичные мальчики» ипроч. Везде, где возможно, вставляла ссылки наInstagram, странички ВК иfacebook, которые создала для Вити. Она состояла вгруппах «лайк залайк», «взаимные лайки», щедро осыпала «сердечками» всех товарищей понесчастью, одержимых жаждой популярности, без устали просила родственников, друзей, знакомых, случайных «лайкнуть», «перепостить», где-нибудь разместить, частенько сталкиваясь снепониманием, апорой исгрубостью - «вот навязывается», «рекламный агент», «бот», «спамер»… Также Айрис, регистрируясь намногих сайтах, всоцсетях под разными именами, покупая наспециальных сервисах «фейковые» аккаунты, горячо комментировала иобсуждала сама ссобою еюже выложенные фото…
        «боже, какой красавчик!»
        «вы незнаете, кто это?»
        «вотбы телефончик…»
        «чмок…»
        Создавала искусственный ажиотаж.
        Иогромная телега безнадёжности сдвинулась-таки смёртвой точки. Напрофиль auris ph начало подписываться всё больше людей. Под фотографиями Вити стало появляться всё больше настоящих восторженных комментариев. Кнему добавлялись вдрузья.
        Человек может всё, если возьмётся как следует. Даже водиночку. Интернет силён, нослишком туп, примитивен - ему неустоять против светлого, твёрдого иискреннего намерения. Айрис была уверена, что рано или поздно он отзовётся. Ион отозвался.
        «Лайки» обрушивались шквалами. Фотографии всети множились как дрожжи втёплом тесте. Враждебная система теперь работала нанеё… Настала пора приступать ко второй части операции - поиску реальных проектов, контрактов ипредложений, которые принесут «прелестному ангелу» первые заработки.
        Получив отВитиной матери бессрочный карт-бланш «делайте что угодно, только достаньте хоть сколько-нибудь денег», Айрис таскала мальчишку повсевозможным кастингам, прослушиваниям, пробам врекламные ролики инаэлитные промо-акции. Сразу несколько фотографов согласились сделать ему портфолио.
        Айрис посвящала своему авантюрному предприятию всё свободное время. Вынужденная близость постепенно сдружила их сВитей - подросток доверял девушке всё больше своих мыслей, переживаний, делился снею впечатлениями омузыке, фильмах, книгах - иногда после какого-нибудь очередного кастинга или конкурса они ходили вместе вкино или в«Макдоналдс» - Айрис подкармливала худенького, вечного голодного, стремительно растущего Витю необъятными сандвичами, попкорном или мягким мороженым сяркими цветными сиропами.
        Результаты её труда являлись постепенно - как плоды наяблоне, взращенной изпрутика - сперва одно, два яблочка, потом - десяток, и, наконец, так много, что все уже несъесть иприходится начинать выбирать - покрупнее, порумянее, послаще…
        Год спустя благодаря заработкам Виктора его матери удалось приобрести випотеку однокомнатную квартиру встроящемся доме.
        Айрис перестала успевать сопровождать своего подопечного везде, куда его приглашали, ивсё чаще дело ограничивалось советами потелефону: что говорить, как себя вести, накакие условия соглашаться, анакакие - нестоит.
        Кроме того, удевушки нежданно-негаданно обрисовались перспективы личной жизни. Вовремя своих интенсивных пиар-практик ей нередко приходилось знакомиться сновыми людьми, втом числе исмужчинами. Некоторые изних желали продолжить знакомство. Айрис стали приглашать надорогие вечеринки ившикарные рестораны - всем ивсюду она представлялась «продюсером модели Виктора Герасимова». Заполтора года её жизнь изунылого чёрно-белого кино превратилась взавораживающую сказку про Золушку, въехавшую нафейковых «лайках» вкоролевский дворец.
        Наодной изтусовок Айрис познакомилась сПавлом, импозантным художником, зарабатывающим эксклюзивной аэрографией накорпусах автомобилей. Они понравились друг другу истали встречаться. Вобъятиях любимого время пролетает незаметно - Айрис совсем почти перестала заниматься делами Вити - закружилась встремительном вихре начинающегося романа синтересным вовсех отношениях мужчиной.
        Павел приводил её всвою «художественную мастерскую», так он называл гараж, вкотором, как гусеницы внутри кокона, перевоплощались вверенные его вдохновению автомобили. «Я делаю машинам татуировки» - любил шутитьон.
        Иногда Павел при Айрис работал, вместе они пили шампанское прямо вгараже - там была даже маленькая морозильная камера сольдом - дурачились, смеялись, хулиганили, предаваясь любви назадних сидениях некоторых произведений искусства.
        Яркая. Веселая. Разнообразная. Жизнь била как струйка краски изаэрографа.
        Виктор
        Он сделался невероятно популярным удевочек. Откуда только ему неписали наfacebook. Заходя всвой аккаунт, Витя каждый раз обнаруживал около сотни новых сообщений наразных языках - приходилось копировать их ивставлять вокошко переводчика Google.
        Ровесницы совсех концов света объяснялись ему влюбви, присылали свои фото, некоторые даже приглашали приехать именно кним, уверяя, что родители совсем непротив… Наиболее душещипательные, забавные или пугающие сообщения он показывал Айрис как своему товарищу, человеку, накоторого он привык полагаться.
        Одна девочка прикрепила ксообщению фотографию Витиного портрета маслом нахолсте, который она написала сама. Другая прислала вовложении посвящённый ему роман собственного сочинения. Жаль только нанемецком. Третья написала, что несколько лет болеет раком, скоро умрёт иочень просила навестить её вбольнице…
        Это письмо очень сильно Витю расстроило, он даже плакал - бедняжка жила вКитае.
        Случалось, что писали гадости. Имальчишки, идевчонки, идаже их родители. Одна школьница двенадцати лет пыталась покончить ссобой из-за того, что Витя неответил наеё сообщение.
        Он стал нервным, замкнутым, боялся выходить винтернет - авдруг опять?..
        Айрис чувствовала вину - ведь это она, нельзя непризнать, всё затеяла, подняла вокруг впечатлительного неокрепшего душой подростка эту снежную бурю…
        Скороспелая сетевая слава имеет свои подводные камни. Наряду споклонниками, неистово выражающими восторг иобожание, назнаменитость начинают обращать своё внимание исамые разные люди сущербной психикой, извращенцы, маньяки, неудачники, которым необходимо куда-то излить негатив, происходящий отих недовольства жизнью.
        Айрис сама нашла настраничке уВити несколько таких комментариев, что незамедлительно поспешила удалить их, пока мальчик невидел, исразуже занесла отправителей вчёрный список.
        Ноона впоследнее время всё реже бывала унего, немогла оставаться подолгу, да и - чего греха таить? - неслишком хотела… Айрис была увлекающийся натурой. Все её эмоции, которые прежде так щедро вкладывались вВитю иего будущую модельную карьеру, единым духом влились теперь вПавла иего фантастические рисунки наавтомобилях. Драконы, крылатые демоны, змеи, невиданные цветы ибабочки… Восхитительные миры, созданные нежнейшими переливами цвета… Айрис фотографировала их ивыкладывала винтернет. Она искренне хотела быть полезной Павлу, помогать ему искать новых клиентов.
        Однажды ей позвонила Витина мать. Она выразила опасения, что мальчику несправится одному вовраждебном мире циничного бизнеса, где лицо человека ценно лишь вкачестве этикетки товара, иАйрис ощутила неприятный укол совести. Нехорошо как-то получилось. Она дала некогда этим людям надежду, асейчас, получается, собирается предать их, бросить напроизвол судьбы? Но, сдругой стороны, она сделала для них уже очень много… Ивполне имеет право однажды устраниться. Вконце концов, унеё, может статься, устраивается своя личная жизнь…
        Ведь тогда, когда всё начиналось, унеё ничего небыло. Смужем рассталась. Работа-дом-работа-дом. Вечный круг. Скука. Можно понять. Одинокие женщины заводят кошек. Или плетут интриги.
        Вите предложили эпизодическую роль впопулярном молодежном телесериале. Одна изгероинь - девочка его возраста - должна была поцеловаться сним вкадре - посюжету она мстила своему парню заизмену ифлиртовала надискотеке спервым попавшимся. Довольно распространенная ситуация изжизни подростков. Нароль этого «первого попавшегося» издвадцати трех кандидатов режиссером был избран именно Витя, который нето что перед камерами, ивполутемных подъездах родного Васильевского даже никогда ещё нецеловался…
        Он итеперь сделал то, что делал всегда влюбой непонятной ситуации - позвонил Айрис.
        Она была вэто время вхудожественном гараже Павла - сложное чувство овладело ею, когда она услышала мелодию звонка иувидела назасветившемся экране смартфона знакомое ангельское личико - иосознание ответственности, инеловкость перед мужчиной, находящимся рядом, илёгкая досада из-за того, что пришлось отвлечься отвесьма приятного времяпрепровождения, смешались вдуше Айрис. Немного поколебавшись, она отклонила вызов.
        Витя набирает ещё раз. Иснова звонок срывается - град коротких гудков после одного длинного.
        Должно быть, Айрис слишком занята. Витя понял, что остался один. Лицом клицу сосвоим первым взрослым решением.
        Он собрался сдухом ипризнался вовсем режиссеру.
        - Ничего, - подбодрил его тот, расплывшись вулыбке, - Дэниэл Рэдклифф, говорят, тоже впервый раз накамеру поцеловался. Выше нос. Такова ваша актерская участь! Иногда партнеры пофильму терпеть друг друга немогут, авкадре - страстные любовники. Всякое бывает…
        Он рассмеялся ипохлопал Витю поплечу.
        Плёнки было жалко, поэтому сначала пришлось репетировать. Снова иснова сближаться лицами сэтой чужой заметно задающейся - так яже звезда! - девочкой наглазах увсей съемочной группы.
        Новышло очень даже мило. Оператор небрал слишком крупно, ипляска цветных прожекторов дискотеки маскировала заметную скованность начинающего актера.
        - Вследующем сезоне я, может, возьму тебя наодну изосновных ролей, ты мне нравишься, - пообещал режиссёр напоследок, - слышишь, что говорю, несвоенравный, негордый, дисциплина нехромает…
        Девочка-звезда довольно неожиданно выказала Вите расположение - пригласила его вкафе ипознакомила сподругой. Уних обеих были очень дорогие вещи, гаджеты, косметика, говорили они восновном окаких-то своих богемных знакомых, омодных развлечениях, опутешествиях заграницу, иВите, выходцу изсовершенно другого, параллельно мира, мира, где неживут, авыживают, быстро стало неуютно вих обществе. Ему совершенно нечего было им рассказать. Их вселенная была гораздо больше, гораздо красивее, исовершенно ненуждалась вего, Витиных, уточнениях идополнениях…
        Они говорили как будтобы начужом языке, вкотором он понимал лишь отдельные слова иобороты - когда кнему обращались, отвечал мало, трудно, боясь обнаружить своё неведение. Девочки, вероятно, нашли его скучным, иобщение постепенно сошло нанет.
        Витя нисколько нерасстроился. Вкомпании барышень попроще идышалось легче. Одноклассницы осаждали его, засыпали вопросами.
        - Понравилось сниматься всериале?
        - Это трудно?
        - Мы видели тебя потелевизору! Вот везунчик!
        - Как тебе удалось пройти кастинг, там разве невсе куплены?
        Мальчишки, напротив, стали держаться отВити нарасстоянии, реже звали его гонять футбол водворе или играть в«контру», заглаза величали «мажором». Завидовали.
        Учителя относились лояльно. Прощали пропуски из-за проб, съемок, фотосессий. Рисовали» тройки».
        Мама тревожилась. Если прежде она переживала, какбы дети непогибли отголода, когда её попрут сочередной работы, то теперь материальное положение стабилизировалось, иона всерьёз задумалась обо всех опасностях, подстерегающих сына-подростка накаждом шагу. Шальные деньги. Ненависть конкурентов. Случайные связи. Алкоголь. Наркотики. Извращенцы…
        Витя понял, что скучает поАйрис. Ему нехватало её историй, шуток, советов, совместных походов в«Макдоналдс» иKFC.
        Она давно ему незвонила, неспрашивала, как идут дела, он, мол, взрослый уже, справится, изарабатывает сам, иобщий язык снужными людьми находить научился, всё, вылетел птенец изгнезда, встал накрыло, помощь ему нетребуется…
        Изпубликаций многочисленных знакомых вInstagram Витя узнал, скем встречается Айрис. Он видел их сПавлом вместе ираньше, нонепридавал этому значения. Тогда она ещё принимала участие вего жизни, имальчишка немог обвинять художника, что тот отнял унего близкого человека, лучшего друга…
        Он писал Айрис вконтакте, ноона неотвечала. Сообщения висели окрашенные голубым - непрочитанные…
        Погеотегу наодной изфотографий Витя нашел гараж - мастерскую Павла.
        Водин издней он прогулял школу ради того, чтобы прийти туда. Ему терзало странное болезненное любопытство - каковже он, мужчина, скоторым можно проводить сутки напролет, отключив телефон, игнорируя соцсети, перечеркнув без сожаления прошлое…
        Двери гаража были распахнуты настежь. Ветерок донес доВити сладковатый дурманящий запах краски. Мальчик остановился, прислушавшись.
        Нанебольшом асфальтированном пятачке перед въездом вгараж стояла наполовину разрисованная какими-то причудливыми загогулинами «Лада». Всалоне под прикрытием тонированных стекол происходило что-то странное. ДоВитиного слуха доносились подозрительные поскрипывания, всхлипывания, хрипы…
        Сделав шаг вперед, он обнаружил, что одно изстекол опущено. Тем, кто был внутри, видимо, стало душно.
        Выбрав удобный ракурс, Витя заглянул вмашину.
        Назаднем сидении «Лады» художник, усердно работая белеющем втусклом свете пасмурного дня задом, скоторого спущены были брюки, высекал приглушенные благодарные стоны изкакой-то рыжеволосой девицы.
        НеАйрис…
        Недолго думая, Витя достал изкармана смартфон, врежиме камеры немного увеличил изображение, так, чтобы знакомые могли легко узнать лица, ивключил запись.
        Несколько минут спустя десять тысяч слишним подписчиков вInstagram могли лицезреть Павла, пунцового, кряхтящего, сприоткрытым ртом - вправедных трудах - иего зад вредких чёрных волосках между узкими стрекозиными крылышками чужих бёдер…
        Айрис проплакала неделю. Вот ведь как бывает - она для него всё - аон как свинья поступил… Пока бегала вмыле, выбивала для него новые заказы, девок мусолил - да как ещё смеет он теперь звонить, мямлить что-то, извиняться…
        Всё. Жирная черта. Пошёл нахрен.
        Айрис забанила бывшего везде, где можно, инеоткрывала ему дверь. Если кто-то действительно хочет разорвать отношения - стена его молчания недаёт трещин.
        Павел отярости чуть несбрендил, узнав отсвоём позоре винтернете.
        - Вот паскуда! Малолетка! Поймаю - шнурками придушу!
        Кудабы художник ни приходил, везде он встречал пару-тройку снисходительных ухмылок - видели, дескать, знаем про тебя всё, сластолюбец…
        Хозяин автомобиля был вгневе, он нетолько неоплатил заказ, ноещё ипотребовал сПавла моральный ущерб зато, что заднее сидение эксплуатировалось без его ведома ненадлежащим образом. Грозился подать всуд.
        Розы
        Кто-то заказал для Айрис сдоставкой надом огромный букет роз. Некрупных, очень свежих, розовато-кремовых, как детские щеки.
        - Точно нет никакой записки? - уточнила она, внимательно осмотрев благоухающее облако вруках вежливого курьера.
        - Нет, - ответил тот, - вот, пожалуйста, распишитесь вполучении.
        Айрис поставила закорючку.
        - Спасибо большое.
        Понесла букет вкомнату, наполпути остановилась враздумьях. «Авдруг это отПавла? Если невыброшу, подумает ещё, что простила…»
        Ноцветы вруках, такие нежные, прохладные, беззащитные как будто говорили: нет, мы неимеем кэтому предателю совершенно никакого отношения, нас прислал тебе другой человек…
        ИАйрис оставила букет.
        Действительно. Врядли это Павел. Нанего непохоже. Он нисколько неромантик… Практичен, скорее даже скуповат. Ни разу напротяжении всего их романа, длившегося почти год, он некупил ей ни цветка, ни бирюльки…
        Неуспел первый букет завянуть - розы стояли наудивление долго, сладко итомно пахли - будто витало ввоздухе чьё-то невысказанное признание - курьер принёс новые цветы…
        Бледно-розовые. Плотные. Мелкие. Так много, что инеперечесть. Розы… Наулице было дождливо, ипока молодой человек добирался отмашины доподъезда, бисеринки капель упали налепестки, исияли наних, как искорки.
        Про себя Айрис стала называть тайного поклонника «миллионером». Ещё никто недарил ей таких роскошных цветов.
        Потихоньку она пыталась вычислить отправителя. Составила список подозреваемых. Звонила каждому, сдержанно намекала навстречу - врядли мужчина, регулярно присылающий букеты, откажется… Или брякнет дежурно «ну ладно, давай, как-нибудь нанедельке»…
        Нокандидаты отпадали один задругим…
        Следующим подарком была корзина мандаринов. Они лежали аккуратной горкой, сияя оранжевыми глянцевыми тёплыми, казалось, бочками - как костёр…
        Сбоку, около ручки, должно быть, вкачестве подсказки, торчал детский флажок изМакдоналдса - красный, снелепой рожей клоуна ижелтой буквойМ.
        ИАйрис догадалась.
        Её малиновый берет плыл вдоль весенней улицы как галеон «Секрет», воробьи прыгали поветкам, резным оградам, скамейкам, молодые веселые лужи сверкали повсюду, словно строптивая жена скупца водин день перебила все его хрустальные сервизы…
        «Миллионер» извасилеостровской коммуналки, по-видимому, уже давно поджидал девушку вкафе. Перед ним стояли две пустые чашки изпод здешнего густого горячего шоколада.
        Недожидаясь, пока она подойдет кстолику, он прислал ей сообщение вконтакте:
        «Аня, ты согласна сомной встречаться?»
        Смартфон ненавязчиво продемонстрировал текст всамом верху экрана.
        Насамом деле она, конечно, была никакая неАйрис, асамая обыкновенная Аня, новедь винтернете это непокатит, нельзя там спростым именем. Надо что-то пооригинальнее придумать, посвежее… Нето присвоят тебе номер при регистрации: ania1590614168.
        Кому приятно?
        Девушка убрала смартфон вкарман. Она давно невидела Виктора - запоследний год он очень вырос, икрасота его, нисколько непотускнев, приобрела назначенный природой, таинственный, нерезкий, ноотчетливый оттенок мужественности.
        Вместо ответа Аня опустилась насидение рядом, отвела пальцами прядь волос слица юноши, легко поцеловала висок, уголок глаза, щеку…
        Он повернул голову, игубы их встретились. Вкафе находились ещё какие-то люди, иони, вероятно, даже смотрели, как некогда съемочная группа, только теперь Витю отчего-то это совершенно неволновало.
        Легенда оЛунном Принце
        рассказ
        1
        Всказочно живописном краю, наберегу моря, сентябрями, когда изнуряющий зной начинает спадать, ивоздух становится мягок, как свежая французская булка, вшикарном отеле собираются нанедельку-другую именитые художники - эта встреча для них нестолько повод выставиться друг перед другом ипродемонстрировать свои успехи, сколько способ обновиться засчёт могущественной целительной красоты здешней природы инепринуждённых богемных бесед натеррасе забокалом хорошего вина; сюда приезжают завдохновением, заочищающим глотком божественной истины, без капли которой всякое произведение искусства теряет смысл.
        Ввидовом кафе, расположенном напросторной каменной площадке среди скал, засамым крайним столиком возле металлической решетки, позади которой открывалась пропасть, сидело несколько человек.
        - Миром правит либидо, иэрос - есть главный двигатель творчества, - говорил грузный лысеющий господин сживыми, глянцево-блестящими, точно крупные чёрные маслины, глазами, - вовсякой картине должно быть впервую очередь желание, оно может быть трансформировано, скрыто, переведено всобственную противоположность, то есть вполное отрицание сексуальности, как, например, вкартинах религиозного толка, нооно должно быть… Вся природа живёт только лишь продолжением жизни, ичеловек, как часть этой самой природы, неможет жить принципиально иначе, цветок пахнет, чтобы привлекать пчёл, юная девушка прекрасна воимя грядущей любви, ичтобы ни писал художник, девушку или цветок, ивтом ивдругом он должен неявно обозначить этот сокровенный, ноединственно важный посыл…
        - Ваши суждения, как ивсякие другие, имеют право насуществование, способов творить вмире столько, сколько внём есть творцов, но, позвольте заметить, вы смотрите навещи односторонне, - вступила вразговор красиво стареющая женщина спроседью втёмных волосах, смуглой высохшей кожей ишироким скуластым лицом, - неужели всякий раз, когда вы пишете раскрывающуюся розу, увас рождается мысль оженщине? Иизмождённая монахиня наберегу ручья для вас неесть присутствие божественного, аесть лишь отсутствие плотского? Вас часто можно видеть вкругу молодых живописцев, вы авторитет, мэтр, неужели вы говорите им это, наставляя настезю служения прекрасному?..
        - Авы верите вгений чистой красоты? Вабсолютное сияние незамутнённого похотью созерцания? - гадко усмехаясь, продолжал господин сглазами-маслинами, - уженщин, должно быть, особенно начиная сопределённого возраста, акценты действительно смещаются всторону духовного… Мы, мужчины, несколько дольше ощущаем всебе зов природы ипотому, я полагаю, смотрим иначе нанекоторые вещи. То, что я сказал, нестолько дань следованию определённому учению, сколько смиренное принятие нашей животной сути.
        Он взял состола белоснежную сложенную уголком салфетку ипромокнул ею свой круглый лоснящийсялоб.
        Собеседница лысеющего господина величественно проигнорировала содержащийся вего высказывании отвратительный намёк наначавшееся угасание её женственности.
        - Чтоже вы скажете опейзажах? - неторопливо произнесла она, постукивая ногтями похрустальной ножке бокала, - по-вашему, вхудожнике непременно должны будоражить либидо ивесенний лес, игорная река, ипредгрозовое небо, иначе он просто несможет их написать?
        - Я понимаю, вы нарочно уплощаете иогрубляете мою мысль, дабы создать иллюзию её абсурдности, нопротивиться очевидному бесполезно, поверьте, человек - разумное животное, ивсё, чему мы научились впроцессе эволюции сознания, - это романтизировать инстинкты, - отпарировал господин сглазами-маслинами, двумя пальцами ловко ухватывая старелки аппетитную косточку.
        - Имею смелость возразить вам, мэтр, - произнес очень высокий молодой человек скакой-то невероятной болезненной остротой всех черт, сидящий прямо напротив маслиноглазого господина, - мне кажется, искусство создания портрета невписывается ввашу парадигму. Мы можем испытывать любые чувства кчеловеку, лицо которого мы собираемся писать. Чувства неважны. Мастера писали ивеликих диктаторов, ивеликих преступников своей эпохи. Секрет портрета невотношении, выраженном посредством кисти, авего строгой логике. Дар портретиста - прежде всего дар понимания человеческих лиц. Хороший портрет содержит (неявное, новсегда прочное) глубокое соответствие формы исодержания - все морщинки, складочки, детали мимики отражают наиболее часто испытываемые людьми эмоции: веселье, задумчивость, ярость, брезгливость, грусть. Чтобы написать портрет нужно разгадать человека, разглядев лицо, проникнуться тем способом проживать жизнь, который этот человек для себя избрал…
        Женщина-мастер посмотрела намолодого человека суважением.
        - Ноникто извас ведь нестанет спорить, что природа - есть непрерывное инеизбежное продолжание самой себя; утверждение иобновление жизни - единственная вечная ценность, асила, поддерживающая итворящая жизнь, есть эрос; каждый художник находит свой путь проведения этой истины кдуше зрителя через его глаза… - реабилитировался мэтр.
        Вэтот момент кстолику подошёл официант, инанекоторое время художники отвлеклись отобсуждения, занявшись выбором измногих сортов вин, закусок ипревосходного табака.
        - Исторические картины, наваш взгляд, тоже должны содержать всебе утверждение иобновление жизни как основное смысловое ядро? - возобновил разговор молодой художник.
        - Разумеется. История - это таже почва, таже плодородная земля, только произрастают наней неблагоуханные цветы икрасивые девушки, ачеловеческие таланты ихарактеры, история - суть среда, без которой мы несформировалисьбы именно такими, какие мы есть теперь. Вопреки мнению многих наших современников, которые обязуют всякого художника создавать злободневные общественно-политические, социальные, исторические картины, полагая, будто иначе он неможет считаться полноценным творцом ипатриотом, я думаю, что отвлияния эпохи мы просто невсилах уйти попричине нашей естественной ограниченности, потому быть сыном своего времени - это скорее необязанность художника, аего прискорбная данность… Ачто касается вашего вопроса, овзаимоотношении исторического иприродного круговорота жизни, то тут всё довольно просто. Законы, диктуемые нам природой, находят отражение всистеме символов, принятой вживописи. Скажем, желает художник изобразить революцию. Светлое предчувствие, обновление, устремлённость вбудущее. Какой образ тут напрашивается? Естественно, девушка… Вот она стоит, допустим, накраю обрыва, смотрит вдаль, ветер
приподнимает наней юбку, скажем, алую, точно знамя; вовсей фигуре её инерешительность, инеопределённость, искрытая сила, готовность двигаться вперёд, энергия самой жизни, и, конечноже, эрос… Он неявен, художник непоказывает зрителю напрямую, вкакую именно даль смотрит девушка накартине, образ возлюбленного-революционера, закоторым она готова идти лишь мыслится, предполагается, нонамёк нанего ипридаёт самому образу девушки совзглядом, устремлённым загоризонт, требуемую цельность…
        Молодой человек слушал очень внимательно, непритрагиваясь ни квину, ни куспевшему уже остыть мясу.
        - Господин Дорден, - спросил он после небольшой паузы, дав почтенному художнику прожевать ипроглотить очередной кусок, - авсёже что должно быть первостепенным вживописи, скажите мне как учитель, красота или идея?
        - Ваш вопрос сам посебе бессмыслен, - ответил Дорден, снова промокая потную лысину ослепительно белой салфеткой, - одно неотделимо отдругого, живопись - есть идея, выраженная языком красоты. Акрасота никогда неесть застывший абсолют, она каждый миг обретается глазами смотрящего под воздействием сильных переживаний, побольшей части чувственных, личных, потому я иговорил выше, что именно эрос лежит воснове вдохновения…
        - Признавая все пути поиска красоты лишь чувственными, - сказала царственно стареющая женщина, кстати сказать, единственная вобществе нескольких мужчин, - художник отказывается отмногого иограничивает своё развитие.
        - Знаете вы эти самые другие пути? - пытливо взглянув нанеё, спросил Дорден.
        - Преодоление страдания, - ответила женщина, - общественного иличного. Другой путь получается, если смотреть накрасоту некак наисточник возможных наслаждений, акак наединственное спасение отнеминуемой боли, отсмерти. Видели вы картину «Нищий», что активно выставлялась этой весной, - наней маленькая нарядная девочка, выходящая изцеркви сосвоей матерью, протягивает монету дряхлому старику напаперти; здесь вкрасоте жертвующей, красоте дающей, присутствует высшее, небесное начало; красота творящая добро - образ божественный, потусторонний - внём какбы содержится обещание рая для того старика, прожившего такую мучительную иникчёмную жизнь…
        Дорден, вероятно, хотел что-то возразить; он терпеливо пережёвывал мясо, приготовляясь, выжидая - вовсей его мощной фигуре содержалось намерение продолжать спор, носнизу из-под скалы внезапно послышались истошные крики нанезнакомом языке. Некоторые посетители кафе поднялись сосвоих мест иподошли кметаллическому заграждению.
        Помостовой, мелькая между рваными лоскутами пальмовых листьев бежала девушка всинем платье. Её преследовал парень, повсей видимости, пьяный, хватал заруки, заподол, запояс ипытался куда-то тащить. Некоторое время спустя вокруг них сгрудилась толпа, послышались звуки полицейского свистка. Художники расселись посвоим местам. Дорден ухмылялся, обдумывая, вероятно, как можно пришить увиденное кего сегодняшним рассуждениям овеличии иабсолютной власти эроса над всем живущим. Женщина спроседью неторопливо курила электронную сигарету.
        - Я хочу рассказать вам одну историю, - изрек никак неучаствовавший дотой поры вразговорах пожилой художник спышной окладистой бородой, - суть отношений между творцом икрасотою непроста, она постепенно познаётся нами втечении всей жизни… Ичто есть самая жизнь художника - непрерывное упоение красотой или великая жертва воимя красоты? Красота - бог спасающий нас или диавол, нас искушающий… Это вечные вопросы, имы ни дочего так инедоговоримся тут, я уверен. Потому просто послушайте сейчас, господа.
        Легенда оЛунном Принце
        Соломея рисовала мужчин. Она невидела смысла рисовать что-либо иное, считая, что воснове творчества всегда лежит эрос, исамые лучшие произведения искусства создавались любовью: они, если выражаться образно, были зачаты вдушах художников, поэтов имузыкантов их возлюбленными, музами.
        Соломея рисовала мужчин одетых иобнаженных, богатых ибедных, мужественных ихрупких, невинных иразвращенных - она вкаждом умела находить заветную черту, способную вдохновлять. Все её работы были наполнены живым трепетом страсти; любой иззапечатленных пробуждал взрителях соучастие точно такоеже, какое пробуждает человек впроцессе общения. Вмужчину спортрета можно было даже влюбиться. Иэто происходило потому, что всякий раз, создавая портрет, влюблена была сама художница, мастер, ивсе её чувства, порывы ижелания волшебным образом оказывались перенесенными наполотно.
        Так продолжалось дотех пор, пока мрачным ноябрьским днём отгородского пьянчуги, скоторого она делала набросок, Соломея неуслышала Легенду оЛунном Принце.
        «„Он живет вдивно прекрасном саду, где всё невиданное: птицы, что никогда необитали наземле, цветы, что никогда наней нецвели, закаты, каких небывает отсолнца, - говорил он, активно жестикулируя руками, водной изкоторых держал сигарету, вдругой - полупустую бутылку, - они очаровывают настолько, что замираешь ибоишься дышать. Ноесли уж сам Лунный Принц вздумает выйти ипрогуляться посвоему саду, то всё вокруг как будтобы сразу погаснет, померкнет… Он идёт, затмевая собою окружающие дивные краски, среди этой невиданной красоты точно единственная цветная фигура начёрно-белой пленке… Ион всегда гуляет один, потому что его облик способен свести сума, навеки лишить покоя, даже убить. Некоторые, увидев его, умирали… Особенно художники. Они уязвимы, красота способна сильно ранить их. Истех пор, как Принц осознал своё пагубное влияние налюдей, он, разговаривая сними, покрывает лицо.“»
        Соломея выслушала Легенду очень внимательно и, как могло показаться, осталась равнодушной. Она никак непрокомментировала рассказанное, сунула взубы сигарету, закурила, посмотрела нанебо… Нопокой покинул её. Она несмогла больше работать по-прежнему. Теперь, путешествуя метким взглядом вдоль изящных изгибов своих обнаженных натурщиков, которые прежде распаляли вней негасимый пожар вдохновения, она иногда ловила себя намысли, что где-то есть нечто гораздо более прекрасное, ионо останется ненаписанным потому, что ей недано увидеть его. Соломея стала плохо спать, выходить поночам накухню, запахиваясь вплед, пить крепкий чай икурить одну задругой, неотрывно глядя вчерноту окна, словно там, заэтим непроницаемым шёлковым полотном ночи, скрыто неописуемо прекрасное лицо.
        Нооднажды произошло чудо. Ночь началась как обычно, израспахнувшегося отлёгкого прикосновения рук окна пахнуло мягкой влажной мглой, Соломея привычно выглянула водвор изакурила, облокотившись наподоконник. Вдруг иззатопившего всё вокруг безмолвного океана темноты выпорхнула прямо нанеё огромная, невиданно прекрасная бабочка. Она коснулась крылышком лица Соломеи - так нежно, как целуют дети, - немного покружилась иприсела наоконную раму. Соломея принялась разглядывать её. Пыльца накрыльях бабочки мягко поблескивала втусклом ночном освещении, отчего казалось будтобы они светятся втемноте. Прежде никогда Соломея невидела таких бабочек. Когда дивная гостья взлетала, можно было заметить, если присмотреться, что занею тянется сияющий шлейф измельчайших блесток - точно миниатюрный Млечный Путь. Соломея догадалась, что это - привет. Лично ей. Изтого запредельного мира, где обитает абсолютная красота. Соломея запомнила бабочку вовсех подробностях инаследующий день попыталась нарисовать. Нокак она ни старалась передать то неуловимое ощущение отзрительного образа, ей никак неудавалось сделать это полностью,
иона осталась неудовлетворенной своей работой. Однако, те немногие, кто видел рисунок, признали его исключительную силу.
        ««Это невероятно, - говорили они, - ввашем воображении определенно гнездится Эдемский Сад. Где ещё порхают столь прекрасные бабочки?»
        Вкакую-то ночь Соломея проснулась инашла наподоконнике цветок. Он был так волшебно красив, что озарял собою комнату словно перо огненной птицы. Тихое запредельное сияние источали его лепестки, лёгкие инежные как облака. Затаив дыхание, Соломея прикоснулась кнему. Прикоснулась икак будто почувствовала тепло руки, сорвавшей его. Наутро она изобразила этот райский цветок. Иснова небыло конца восторженным отзывам оеё работе. НоСоломее хотелось большего. Всю свою жизнь она рисовала портреты мужчин - ей хотелось этого исейчас; ей хотелось вдохновения внушенного любовью, самого томительного исамого глубокого, сладостного ижгучего… Почти каждую ночь теперь она находила наподоконнике нездешние цветы, ичувствовала сквозь них прикосновения рук, ибеспомощно хотела видеть их, эти руки, видеть ирисовать - только так она умела выражать любовь, таково было высшее проявление любви для неё - стремление увековечить. Иоднажды, раскрыв окно, она увидела заним вместо привычной бархатной темноты двора дивный сад, посеребренный мягким светом невероятно огромной, занимающей полнеба луны, или то была какая-то другая
красивая холодная планета… Она вылезла вокно испрыгнула наземлю. Ночные цветы раскрывались ей навстречу, источая густые, пьянящие ароматы. Она быстро шла посадовой дорожке, мелкие камушки тихонько похрустывали унеё под ногами. Впереди белела скамейка иэто было немного странно - обыкновенная парковая скамейка враю. Почувствовав усталость, Соломея присела - зря стоит чтоли? - исобралась закурить, ноуслышала лёгкий шорох засвоей спиной - словно лист упал натраву. Она обернулась. Кто-то стоял влунной тени большого дерева. Соломея немного испугалась.
        ««Кто здесь?» - спросила она учерного сгустка тишины под деревом.
        ««Небойся…«» - донеслось изтемноты.
        Чёрная фигура отделилась оттени. Свет большой серебристой планеты осветил её. Фигура была закутана вплотный тёмный плащ, складки которого спускались досамой земли. Лицо говорившего скрывал плотный покров, накинутый наголову.
        «„Я тот, кого ты ищешь…“»
        ««Вы видите так хоть что-нибудь?» - спросила Соломея. Голос её звучал всё ещё встревоженно.
        «„Мне ненужно видеть. Я знаю Сад ичувствую тепло.“» - ответил тот, чье лицо было скрыто. - «„Я никогда нестремился кобществу людей, вособенности женщин, - продолжал он, - новтебе есть нечто особенное. Твои руки тёплые, иони способны спасать красоту. Твоё ремесло сохраняет её отвремени. Аэто очень важно, ведь основное свойство красоты мгновенность, именно оно иделает красоту такой ценной… Я поделился стобой тем, что уменя есть, иувидел, как ты этим воспользовалась. Твой талант покорил меня. Люди любят женщин зато, что они прекрасны. Ноя лишен счастья любить их именно заэто. Уменя самого столько красоты, что я слеп кней. Поэтому я позвал тебя…“»
        «Вы покажете мне своё лицо?» - спросила Соломея. Её руки, сцепленные под длинной кофтой, слегка дрожали.
        Тот, чье лицо было скрыто, некоторое время молчал.
        «„Я боюсь, - тихо признался он, - показываясь, я губил многих.“»
        ««Номеня вы погубили раньше… Мне небудет покоя!» - воскликнула Соломея. Она вскочила соскамьи и, шагнув кскрытому покровом, порывистым движением поймала его руку.
        Чёрная ткань просторного рукава плаща легко соскользнула вниз, клоктевому сгибу, обнажив кисть изапястье невиданного изящества. Красота бросилась вглаза так ошеломляюще неожиданно, что Соломея отпрянула назад; изгруди её вырвался приглушенный стон, точно отиспуга или внезапной боли.
        ««Ты уверена, что хочешь видеть всё остальное?» - спросил Лунный Принц как будтобы немного виновато.
        «„Да! - воскликнула она, уже охваченная страстью, ужаленная её смертоносной иглой всамое сердце, - либо я ослепну, либо буду рисовать вас, рисовать дотех пор, пока руки мои неонемеют, авзор неначнёт туманится отусталости…“»
        Одним прыжком Соломея преодолела расстояние, разделявшее их, ирывком сорвала покров…
        Забыв дышать, она глядела нанего… Лицо юноши било мощным потоком неземной таинственной энергии, обжигало глаза точно огромная раскалённая звезда, миллион-ваттная лампочка, зажженная нарасстоянии полушага, иего невозможно было ни запомнить, ни, тем более, изобразить. Красота зияла перед нею как пропасть. Она попятилась, споткнулась, упала намягкую росистую траву ипотеряла сознание.
        Очнулась Соломея всвоей постели. Уже рассвело. Свежий утренний ветерок теребил лёгкие занавески.
        Изокна, распахнутого настежь, доносилось многоголосое пение птиц. Способность ориентироваться впространстве восстанавливалась медленно, словно после наркоза или сильного опьянения.
        Соломея откинула одеяло, встала ишатаясь подошла кокну. Выглянула внего невидящими глазами.
        Мёртвая тишина наполняла её сознание, опустошенное, словно взрывом, лицом Лунного Принца. Она смотрела вокруг иничто неостанавливало её взгляда.
        Она шагнула назад, кмольберту, освещенному мягкой белизной утра. Чистый лист был закреплен нанём. Инебыло насвете ничего прекраснее этого листа. Взглянув нанего, Соломея почувствовала, что больше несможет осквернить бумагу ни одной линией. Никогда. Рука её поднялась иснова опустилась, повиснув вдоль тела безжизненной плетью. Вмире неосталось больше ни одного явления, достойного быть изображеннымею…
        Соломея встрепенулась, напряглась вся досамого крохотного нерва, допоследней мышцы, вытянулась как струна, и, резко сорвавшись сместа, принялась лихорадочно метаться помастерской, собирая всё, что было унеё, картины, эскизы, наброски. Словно смерч пронесся понебольшому светлому помещению. Спустя несколько минут многолетняя работа лежала водной громадной куче наполу. Соломея сбегала накухню заспичками. Иуже через несколько мгновений всепрощающее пламя охватило бумагу, холсты, рамы, жадно затрещало, пережевывая свою добычу, затанцевало весело, потянулось выше иглубже своими юркими рыжими пальцами…
        Соломея стояла над этим костром своей жизни. Безмолвная испокойная. Внутри неё полыхал точно такойже костёр. Незримое пламя безумия пожирало сознание художницы. Ивдруг она засмеялась. Страшным, скрипучим, бессмысленным смехом. Он разрывал её изнутри, неудержимый, как пожар взасушливую пору, неестественные раскаты этого адского смеха раздирали ей горло… Ей было больно, ноона уже немогла остановиться… Соломея смеялась исмеялась, сначала стоя, потом лежа наполу; всвоём припадке она каталась попрохладным доскам, барабанила вних ладонями, обжигаясь силой этих ударов…
        Пляшущие языки пламени бесновались вокруг, зловеще потрескивали, сгорая, деревянные рамы…
        Рассказчик умолк иотхлебнул немного вина.
        - Ичто потом случилось? - спросила красиво стареющая женщина. - Она умерла?
        - Я незнаю, - ответил художник сокладистой бородой, - она сошла сума, этого уже достаточно, вкаком-то смысле безумие иесть смерть.
        - Получается, красота для художника - точно яд для медицины; вмаленьких количествах спасает, вбольших - способна погубить, - задумчиво проговорил молодой человек.
        - Знатьбы заранее свою роковую дозу, - кивнув ему через стол, отозвался старик.
        - Ерунда какая-то, - почти злобно резюмировал Дорден изалпом выпил избокала остатки крепкого тёмно-бордового вина.
        Нанебольшую сцену кафе поднялась хрупкая молодая скрипачка; художники, сыто вздыхая, обратили теперь нанеё свои расслабленные винными парами ивечерней духотой взоры.
        2
        Женщину звали Амаранта Тейлор. Она была популярна, картины её хорошо раскупались, последняя выставка прошла по-светски громко, дорого - комфорт иуспех уже позволили ей привыкнуть ксебе, она находилась нагребне своей славы, это был сильный иполностью раскрытый талант, нонепресыщенный, авсё ещё ищущий, впечатлительный, живой.
        Проснувшись утром ипочувствовав вголове тяжёлый душный туман отвыпитого накануне, Амаранта решила спуститься наберег подышать морской прохладой. Изотеля вниз вела очень крутая каменистая тропа сперилами ивыбитыми внекоторых местах вскале ступеньками.
        Небо было белёсое, облачное; лёгкий тёплый ветер врывался изредка под просторный сарафан художницы, линия горизонта терялась внежной дымке. Осторожно держась заперила, она спускалась кводе. Пляжа как такового здесь небыло - море бесновалось втесном ущелье между двумя острыми каменными горами, несколько огромных валунов стойко принимали насебя удары непокорных пенистых волн.
        Сандалии Амаранты тихо зашуршали поприбрежному галечнику. Сделав несколько шагов, она остановилась. Ей почудилось, будто наузкой каменной косе, выброшенной вморе, точно язык дракона, кто-то есть. Это открытие отнюдь небыло приятным, больше всего насвете сейчас Амаранте хотелось одиночества. Постоять наберегу, подумать, чтобы ветер, время отвремени приносящий снопы прохладных брызг, обдувал её всю, застывшую, как изваяние, как часть пейзажа; она видела себя состороны нафоне моря ипастельного неба будто начужом полотне… Разве возможно встретить сейчас уводы хоть одну живую душу? Кто ещё вздумал выходить изотеля вседьмом часу утра?
        Притаившись завалуном, Амаранта принялась глядеть всторону косы. Поней, привычно балансируя накруглых гладких булыжниках, освещённый бледным светом раннего облачного утра, шёл юноша. Водной руке он нёс пыльные истоптанные кеды, вдругой - небольшой рыболовный сачок. Дойдя почти досамого конца косы, дотого места, где она начинала снижаться, ивсе камни были скользкие, мокрые, покрытие тёмно-зелёным налётом, юноша положил кеды исачок между камней и, выпрямившись, стянул через голову футболку.
        Амаранта увидела, как под нежной, ровно загорелой кожей спины обозначились бугорки лопаток, как сверкнули тёмным подмышки; немного наклонившись вперёд, быстрым уверенным движением юноша стянул ишорты - он, очевидно, непредполагал, что нанего смотрят - упругие мальчишеские ягодицы, золотистые, словно зрелый персик, открылись взору художницы - смотреть неследовало, она должна была отвернуться, нонеодолимая алчность доэтой нечаянно украденной красоты овладела ею - юноша повернулся иначал осторожно слезать покамням вводу - Амаранта смогла разглядеть его целиком - узкую нежную грудь седва заметными точками сосков, впалый мальчишеский живот стугим узелком пупка, тёмный пушистый островок чуть ниже…
        Юноша нырнул иотважно поплыл воткрытое море навстречу сизым вихрастым, довольно высоким волнам.
        Амаранта развернулась искорым шагом пошла прочь отберега кскале, возле которой начинался долгий икрутой подъём котелю. Наверху, уцепившись обнажёнными корнями заострые выступы, тянулись кнебу раскрытыми ладонями листьев карликовые деревья.
        Останавливаясь время отвремени нанебольших каменных площадках, художница то идело взглядывала наморе, отсюда, разумеется, ничего нельзя было видеть, она вздыхала ипродолжала путь, незная, как относиться ксвоему сегодняшнему странному переживанию… «Доберусь дономера, - подумала она, - исделаю набросок. Купающийся мальчик.»
        Укрепив намольберте большой ослепительно белый лист ватмана, Амаранта взяла вруки уголь. Она прикрыла глаза, стараясь восстановить вовсех подробностях гибкое тело мальчугана, сидящего наприбрежном камне. Её поразила та лёгкость, скоторой легли наватман первые смелые рыхлые размашистые угольные линии - анатомией Амаранта владела превосходно, она вдоль ипоперёк изучила её ещё много лет назад впроцессе работы над одним изсамых известных своих полотен - «Урок хореографии».
        Положив ещё несколько штрихов, вполне способных удовлетворить её внутреннее видение, Амаранта вдруг остановилась, почти сужасом осознав, что вчистую непомнит лица изображаемого юноши. Точнее, незнает этого лица вовсе - ведь она так ни разу нанего инепосмотрела, увлекшись соблазнительными изгибами фигуры…
        Амаранта положила уголь. Смута, наведённая веё душе утренним впечатлением, нетолько неулеглась, нодаже усилилась - теперь ей мучительно захотелось увидеть юного купальщика снова, насей раз для того, чтобы запомнить иперенести нарисунок его лицо…
        Зазавтраком обсуждали последнюю картину Дордена «Родина»; наней была изображена пойма реки, заливные луга впёстрой свежести июня, вдалеке - низкие нежные облака, лес, круглые шапки ив, анапереднем плане - юноша идевушка, почти ещё дети, лежащие рядом вгустой траве иглядящие внебо, она покусывала стебелек тимофеевки, он положил руки под голову… Картина была действительно великолепна, вней содержалась какая-то пронзительная, сияющая правда жизни, откоторой больно становилось глазам; Рудольф Дорден, нельзя непризнать, был мастер, он непрерывно думал свою главную мысль отом, что всем правит эрос, он несомневался вэтом никогда иумел выразить это так, что перехватывало дыхание.
        Амаранта спустилась кзавтраку позже всех, отпрогулки отговорилась головной болью, ей почему-то неприятно было чьё-либо общество. Художники давно уже собирались проехаться наавтомобиле вдоль побережья, они попытались, конечно, уговорить Амаранту, впрочем, неслишком настойчиво; вежливо поахали наеё решительный отказ иукатили.
        После скромного обеда вномере она отправилась вгоры одна.
        Солнца небыло, сморя тянуло приятной свежестью; Амаранта почти нечувствовала усталости, взбираясь покрутым тропам; останавливаясь переводить дыхание она улыбалась облакам исвосхищённым ужасом оглядывалась набухту - далеко внизу лежала она, неспокойная, серебристая, словно оброненная кем-то фольга отшоколадки.
        Горы, внекоторых местах заросшие лесом, склонялись кводе - точно огромные звери, пришедшие наводопой; вглубокой долине кипарисы поднимались среди белых кубиков домов - точно тёмно-зелёное пламя охватило город.
        Амаранта была стройна иещё довольно моложава, её загорелые ноги вподкрученных почти доколен американских хлопковых брюках испортивных сандалиях уверенно находили места, куда можно было безбоязненно ступать. Воздух расправлял лёгкие, проникая вних отрадно иглубоко, досамого дна; Амаранта ощущала себя вдосталь счастливой сейчас, она была полна таинственным, зыбким, сладострастным предчувствием новой картины, это каждый раз точно влюблённость, итревога, ивосторг, иволнующая неизвестность, притягательная, словно вкус небывшего ещё поцелуя…
        Преодолев ещё один подъём, Амаранта оказалась наровной, усыпанной крупными камнями площадке, простирающейся нанесколько сот шагов вперёд. Среди камней вилась пыльная проселочная дорога, покоторой, наверное, можно было проехать даже наавтомобиле. Огибая острую, словно клык, скалу, дорога эта бежала дальше вгоры, местами подбираясь ксамому краю обрыва.
        Понимая пыль, мелкую, жёлтую, словно дым или споры дождевика, Амаранта пошла дальше, приняв предложенный ей путь, ишла дотех пор, пока её глазам неоткрылась небольшая горная деревушка.
        Маленькие домики, отделанные светлой глиной, похожей наяичную скорлупу, кое-где растресканную, разбитую, жались котвесной скале, цеплялись занеё, вырастали прямо изкаменной стены, точно древесные грибы изствола.
        Крутая каменистая тропинка бежала между этими домиками; поней шла Амаранта, впитывая жадным взором художника простые прелести быта; бельё наверевках, вёдра, тазы, плетни, садовые столики, возящуюся впыли загорелую грязную детвору.
        Ивдруг Амаранта увидела его. Это вышло так внезапно, так необыкновенно, что она застыла наместе. Теже самые старые тряпичные кеды, шорты, заношенная футболка…
        Мальчик выкатил изворот видавшую виды детскую коляску, переделанную втелегу для рыболовных снастей, иаккуратно затворил засобой калитку. Ведомая им коляска затряслась, запрыгала надорожных колдобинах. Наней лежала грудой большая сеть истояло несколько пластиковых бутылок скакой-то мутной жижей.
        Мальчик катил телегу подороге вниз, вероятно, она спускалась кморю, эта дорога; Амаранта стояла неподвижно дотех пор, пока юный рыбак непоравнялся снею - теперь вясном, нонеслепящем белом свете дня она смогла наконец отчётливо разглядеть его лицо…
        Вопреки необъяснимому предчувствию Амаранты, он небыл впривычном смысле красив, ивсем очарованием своим обязан был одной лишь молодости: розовой свежестью губ, абрикосовой нежностью подбородка ищёк, нетронутых щетиной, плавной длинной линиейшеи…
        Небыло вего чертах ничего изтого, что обычно ищут художники всвоих моделях, стремясь запечатлеть какие-либо красноречивые острые впечатляющие характерности. Он был совсем обыкновенный, только лучезарно юный, подсвеченный изнутри неокончательно ещё погасшей святостью детства…
        Проходя мимо Амаранты, он слюбопытством взглянул нанеё своими тихими ясными глазами скороткими густыми щеточками ресниц.
        Тележка неудержимо катилась вниз подеревенской дороге, ион шёл занею, терпеливо удерживая ручку; художница, всё ещё несмея сдвинуться сместа, смотрела ему вслед.
        Внезапно изворот какого-то двора выбежал грязный тощий кот спроплешинами иоблезлым хвостом; он подбежал кмальчику ипринялся тереться обего стройные загорелые икры; тот, невыпуская изрук своей телеги, склонился ккоту и, что-то бормоча нанепонятном Амаранте местном наречии, принялся гладить его поголове ипохребту, ласково трепать заушами.
        Эта картина внушила Амаранте какую-то окончательную сладостную панику - вся эта нищета, колотая глина настенах домов, застиранное полупрозрачное тряпье наверевках, раздуваемое ветром, покосившиеся плетни, ванильные облака ивцентре всего он, сияющий как золото своей вызывающей невинной прелестью, расточающий свою божественную нежность потрепанному коту; Амаранта впилась взором вмаленькую тёмную ладонь, скользящую поузкой кошачьей спинке; отмальчика, вероятно, пахло рыбой, иживотное призывно урчало, алчно изгибаясь навстречу поглаживающей его совсем ещё подетски тонкой руке. Мальчик улыбался, продолжая бормотать - иулыбка эта была словно крохотная спичка, зажжённая самим Господом, чтобы немного лучше осветить землю…
        Вторая встреча, вопреки ожиданиям Амаранты, нисколько неупорядочила её вдохновения, напротив, новое впечатление оказалось гораздо более хаотичным, стихийным, противоречивым - она немогла объяснить себе того удушающего восхищения, которое вызывал вней этот деревенский рыбачок - будь он нагод-два постарше, то неимоверное сияние, что приковывало кнему взгляд, успелобы угаснуть - Амаранта была уверена - она несталабы тогда смотреть наего обнажённое тело - малоли таких молодых мужских тел? - и, отвернувшись, тотчас забылабы онём…
        Набросок выходил неохотно. Юноша налисте ватмана был строен исвеж; бесстрашная мальчишеская стремительность угадывалась вего незавершённых движениях, мастерски пойманных удивительным пластическим чутьём Амаранты ипереданных посредством теней илиний.
        Она положила уголь. Всё было вродебы неплохо: интересно, достоверно, изящно… Только вот никак неудавалось врисунке передать смотрящему трепетную тайну того сияния, которое видела, глядя намальчугана, сама Амаранта…
        «Кчерту уголь, - решила она, - мне нужна палитра.»
        Спустившись кморю, она начала делать эскиз будущей картины - писать море, облака, скалы, небольшой кусочек галечного пляжа иконечно, камень, накоторый будет усажен прелестный купальщик.
        Пообедала она прямо наберегу сэндвичем, заранее купленным вресторане отеля, ужин заказала вномер - сейчас ей ни скем нехотелось говорить освоем внезапном художественном озарении, ноона чувствовала, что, если её станут расспрашивать, она несможет молчать, итончайшая ткань её ощущений, переживаний будет грубо надорвана чужими суждениями идомыслами.
        Мальчик представал веё воображении окружённым туманным тихо светящимся ореолом, точно нимбом; Амаранта видела его сначала идущим поберегу, затем пробирающимся между камнями накосе - ни днём ни ночью ей небыло покоя отэтого образа, скорее религиозного, чем земного, внём для неё разом собралось, сконцентрировалось всё то, чему принято поклоняться втрадиционной культуре - доброта, чистота, красота июность - бедный мальчик изрыбацкой деревни, собирающийся купаться ислучайно попавший вполе зрения живописицы, феерически превратился вмощнейший художественный символ, подобно тому, как визвестной сказке Золушка водночасье стала принцессой…
        Амаранта искала его. Два раза она возвращалась вгоры, проходила мимо калитки, изкоторой он вышел, спускалась кморю натот самый узкий галечный пляж, зажатый среди скал, где ей посчастливилось встретить его впервые. Она видела снова даже того облезлого кота, которого он ласкал, нонемальчика, иэто селило веё сердце холодящую тоску - ачто если больше ей несуждено нанего взглянуть, как тогда она сможет написать полотно, предвидением которого уже было опалено её воображение?
        Амаранта открыла, что проселочная дорога, покоторой он уходил издеревни стележкой, спускаясь кморю, делает несколько петель напобережье, апотом начинает снова подниматься вверх, инебольшой отрезок её виден издругого крыла отеля, противоположного тому, вкотором жила художница. Втом крыле, натеррасе, помещалось небольшое открытое кафе; Амаранта теперь полюбила обедать там иглядеть надорогу снадеждой однажды узнать силуэт юного рыбака среди проходящих поней людей. Она решила, что, встретив его опять, непременно вступит сним вразговор ипопросит быть моделью для эскиза наполотне, если потребуется, предложит достойную оплату…
        Несколько дней спустя товарищам-художникам всё-таки удалось поймать Амаранту иуговорить её прокатиться наджипах вгоры. Компания была шумная, пьяная, Дорден услаждал себя вином ссамого утра, был преувеличенно лих иразвязен, точно скинул махом сплеч добрый десяток лет; шептались, будто он недавно познакомился напричале скакой-то молоденькой провинциалкой и, обольстив её побрякушками, уже таскал ксебе вномер…
        Высоко над морем сделали привал, жарили ароматное мясо, запивали его ледяным шампанским, которого вбагажнике нашёлся целый ящик; Амаранта чувствовала себя удивительно одиноко, вней громко пела будущая картина, окоторой она немогла ни скем говорить; сидя сбокалом насамом краю пропасти, она смотрела нанебо, вбирая всебя нежный цвет облаков, тончайшие паутинки их кромок, едва видимые переливы оттенков; она искала фон, достойный своего образа…
        Возвращались уже ввечеру, когда начало смеркаться; проезжая подороге, ведущей вгород, художники видели, как вдоль обочины нациновках расселись деревенские потаскухи, запыленные, прокопченные солнцем, пахнущие рыбой ипотом, обвешанные цветными лентами, ракушками, деревянными шариками; Амаранте сотчаянной грустью подумалось, что иизбранный ею юный поселянин, осознав внекий срок свои естественные желания, накопив горсть мелочи, вероятно, придёт сюда, чтобы утратить невинность вобъятиях одной изэтих гнусных женщин; эта простая мысль почему-то была стольже сладка, сколь иневыносима; она давала Амаранте накакое-то краткое время свободу оттого благоговейного трепета, что внушал ей юноша, опуская его наземлю грешную, ивтоже время пронзала душу художницы тонкой холодной иглой какой-то непостижимой космической тоски…
        3
        Амаранта набралась решимости иснова отправилась вгорную деревушку, намереваясь поговорить хоть скем-то изживущих втом дворе, откуда выходил мальчик.
        Калитка оказалась незапертой, вдоме хозяйничала молодая женщина сребенком наруках; она ловко управлялась спосудой, несмотря насмуглого младенца, который, казалось, сам висел наней, точно цепкая обезьянка. Амаранта никогда неиспытывала умиления при виде маленьких детей; унеё самой они моглибы быть, ноона дважды делала аборт, считая, что художник недолжен взваливать насебя бытовые заботы. Осознание, что она непродолжила себя вбудущих поколениях, нетревожило Амаранту; ей вполне достаточно было картин…
        Молодая женщина жестами дала художнице понять, что она незнает языка, ипотому неможет ничем помочь; она вывела гостью накрыльцо домика иуказала рукой нанебольшую сараюшку, возле которой сидел, латая сети, пожилой мужчина.
        Седой рыбак немного говорил по-английски; Амаранта тщательно описала ему юношу, нарочно упрощая предложения, объяснила, что она живописица ихочет сделать портрет… Он сначала кивал, улыбался, мальчик, поего словам, приходился ему младшим сыном, женщина вдоме была женою старшего, который работал нарыболовецком судне. Старик, скорее всего, всё-таки неуяснил доконца, что именно нужно вего нищенской хатке этой богатой, повсей видимости, даме. Когда Амаранта достала изкошелька ипоказала ему для пущей убедительности американские доллары, он взглянул нанеё странно и, пробурчав вответ что-то невнятное, неопределённо махнул рукой всторону моря…
        Художнице ничего неоставалось кроме как уйти, унеся ссобой одно лишь скудное знание отом, что юноша сеё будущей картины каждое утро ходит кморю издеревни попросёлочной дороге; вероятность встретить его теперь немного повысилась - Амаранта тоже стала выходить поутрам ипить кофе только втом крыле отеля, откуда можно было видеть дорогу.
        Она непридумала ещё, что скажет рыбацкому сыну при встрече, как будет пытаться объяснить ему свою нужду внём; она надеялась, что он знает хотябы несколько английских слов, всякий раз наутренние прогулки она брала ссобою наброски, чтобы показать ему - её уверенность вуспехе постепенно крепла; она настолько привыкла жить всреде людей одержимых искусством, что просто представить себе немогла, что насвете есть кто-то, способный отнестись кеё предложению без должного уважения изаинтересованности.
        Наконец, ей повезло. Амаранта едва верила своему счастью, торопливо семеня навстречу показавшемуся из-за поворота дороги тонкому силуэту стележкой.
        Помере сближения она стала узнавать знакомые черты. Когда они поравнялись, сердце художницы бешено колотилось вгруди. Она поняла, что боится заговорить смальчуганом. Это было смешно, странно, это явилось для неё совершенным сюрпризом. Она остановилась, обернулась инекоторое время смотрела ему вслед. Затем собралась сдухом и, нагнав его, схватила ручку тележки.
        Он поднял нанеё удивлённые глаза. Вих спокойном глянце затаилась серо-синяя мгла штормового моря - уАмаранты защемило вгруди. Такой взгляд - чистый исильный - можно былобы писать иналице Иисуса Христа… Суетясь, она достала изпапки наброски углём исангиной, принялась показывать их, надонельзя примитивном английском пытаясь объяснить сыну рыбака, что хочет сделать его своей моделью…
        Разглядев нарисунках обнажённое тело юноши, сильно напоминающее его собственное, он несказанно смутился, растерялся, акогда Амаранта достала изпапки деньги - несколько крупных долларовых купюр - налице его изобразился неподдельный ужас… Он выпустил тележку иотступил нашаг назад, инстинктивно прикрывая скрещенными руками узкую беззащитную грудь.
        Амаранта успела ухватить глазами ещё одну трогательную подробность - нашее маленького рыбака болталась крохотная морская раковина, подвешенная накожаном шнурке… Он потянулся кней ипринялся нервно теребить её пальцами, подобно тому, как верующий вминуту опасности или сомнения теребит свой нательный крест. Вэтом невинном испуганном жесте тоже было нечто пронзительно фатальное для художественного видения Амаранты - последний облачно лёгкий летящий божественный штрих довершил образ, придав ему искомый великий смысл, тот самый, без осознания которого невозможно былобы изобразить то свечение, которое умозрела живописица…
        - Thank you… - выдохнула она глухо, нервно, и, резко развернувшись, бросилась всторону отеля. Ей были ослепительно ясны теперь итот многослойный ступенчатый цвет, ита тайная степень прозрачности мазков, ита завораживающая глубина объема, когда, кажется, изображение выступает изплоскости картины…
        Лишь кисть могла говорить теперь, слова утратили всякую силу.
        Амаранта лихорадочно принялась писать.
        Она работала несколько дней невыходя изномера инеотвечая назвонки. Периоды удовлетворения сменялись приступами отчаяния отневозможности перенести наполотно всё доступное воображению. Каждый положенный мазок вызывал вАмаранте мучительное сомнения - можноли было положить его лучше, точнее, выразительнее. Уставая бороться ссобой, она просто закрывала глаза.
        Рудольф Дорден тоже начал писать новую картину; она стояла унего вномере намольберте, илюбопытные товарищи под разными предлогами пытались войти кнему, чтобы хоть намиг застигнуть таинство рождения шедевра. Все были уверены, что очередное творение прославленного живописца встанет вконец ряда его работ, блистательно восходящих всё выше ивыше полестнице мастерства… Дорден всегда говорил, что каждым мазком художник должен неотступно приближаться кБогу. Он легко разгадывал все хитрости, посредством которых товарищи пытались взглянуть накартину, и, позволяя гостям проникнуть вномер, никогда незабывал набросить нанезаконченное полотно плотную чёрную ткань.
        4
        «Купающийся мальчик» был почти закончен, оставалось прояснить незначительные детали фона; Амаранта торопилась ильвиную долю своего творческого напряжения вложила именно вфигуру юноши, отнесясь кморскому пейзажу без должного прилежания. Она, однако, немогла успокоиться. Написанное ни вкоей мере неунимало того волнения, что поселил вней юный сын рыбака; глядя накартину, Амаранта стревожным болезненным чувством осознавала, что наней нехватает последнего мазка, того самого, вкотором ибудет содержаться божественное озарение - она целыми днями предавалась унынию поповоду того, что ей ни зачто неудастся положить его. Она уже неоднократно подходила ккартине снамерением сделать это, новсякий раз рука скистью бессильно опускалась. Незримый дух «Купающегося мальчика» оставался неуловимым.
        Амаранта полагала, что новая встреча ссыном рыбака сможет помочь ей; она несколько дней кряду караулила его надороге сраннего утра, но, когда свидание, наконец, состоялось, ею было испытанно весьма неожиданное огорчение.
        Мальчик испугался художницы. Завидев её издалека, он резко остановился ипринялся настороженно озираться посторонам, точно ища кудабы спрятаться или высматривая прохожих, которые вслучае чего моглибы вступиться занего. Вероятно, мир высокого искусства был настолько недоступен его воображению, что несчастный мальчуган решил, будто Амаранта сумасшедшая, аотлюдей, которые невладах срассудком, как известно, лучше держаться подальше. Тем более всем своим видом художница способна была подобное заблуждение укрепить - унеё горели глаза, тряслись руки - да исам факт, что женщина, годящаяся юноше вматери или даже вбабушки, ходит заним попятам бледнея, краснея, трепеща сердцем невозможно было принять без столкновения скаким-то незыблемым барьером всознании… Всё это выглядело странно, дико и, пожалуй, внушало отвращение…
        Впервые осознав то впечатление, которое производили её попытки сблизиться ссыном рыбака наокружающих, Амаранта была шокирована. Пару раз, когда она выходила изотеля прогуляться попричалу, ей случалось ловить насебе заинтересованные насмешливые взгляды, ноона непридавала им особого значения. Теперь, когда мозаика сложилась, иАмаранте стал понятен скрытый смысл всех этих переглядываний, ухмылочек, шепотков заспиной, она увидела истинную глубину своего падения…
        Эрос, окотором без умолку говорил Дорден, действительно имел место; он ибыл той самой необоримой загадочной стихией, что вышвырнула Амаранту веё незавершённое пока творческое странствие. Носама художница, увлекшись поиском нужного языка полутонов иобъёмов, доопределённого момента незамечала этого эроса, зато его видели все остальные, икаждый норовил придать ему совершенно конкретный земной дорденовский смысл.
        Так водно прекрасное тихое солнечное утро, когда она сидела натеррасе кафе, откуда видна была дорога, этот смысл стал тошнотворно ясен исамой Амаранте. Вглядываясь вплетённые узоры теней древесных крон, лежащие напеске, она ждала появления из-за поворота знакомой стройной фигурки. Всё существо её мучительно напряглось, приготовившись кэтому таинству - кнескольким минутам наблюдения издалека - пока мальчуган, таща тележку, преодолевает доступный её взору отрезок своего пути… Теперь она несмела кнему приближаться. Иэти утренние мгновения вкафе, когда он спускался издеревни кморю, составляли её единственную отраду.
        Тени листвы скользили поего гладким загорелым плечам, пополам большой панамы, которую он иногда надевал; замирая ицеликом обращаясь вовзор, Амаранта находила вдвижениях юноши всё больше ибольше новых непередаваемо изящных изгибов; каждая подобная одностороння встреча - несчастная художница это чувствовала - одновременно иприближала её кроковому божественному мазку инизвергала вбездонный болезненный ад отчаяния неутолимой страсти…
        Ей исполнилось пятьдесят лет, аему - она, понятно, никак немогла узнать его точный возраст - нововсяком случае врядли младшему сыну рыбака было больше шестнадцати, скорее - меньше… Религия утверждает, что все мы (люди) изначально грешны ипродолжаем грешить всю жизнь, потому земные тела наши дряхлеют, дурнеют иразлагаются. Форма постепенно приводится всоответствие ссодержанием… Юность кажется нам безусловно прекрасной, ибо она есть форма, ещё неиспорченная содержанием, то есть грехом.
        Сын рыбака проходил мимо каждое утро сосвоей неизменной тележкой, вкоторой лежали снасти, жёлтые, пропахшие цветущей водой исолью, точно высохшие водоросли - икак будтобы жаркое солнце проплывало прямо перед лицом Амаранты, опаляя ижеланно, иневыносимо. Сознательно вожделеть его былобы святотатством, аневожделеть вовсе было невозможно, ибо он выражал собою совершенную цельную законченную мысль природы - юный мужчина, ещё сохранивший черты ребёнка, ясные ичистые - его лучезарная красота вызывала ухудожницы иррациональное истерическое желание броситься наколени имолить его… Молить овысочайшей милости прикосновения, итутже каяться, тутже клясть себя застольже неизбежное, сколь икощунственное эротическое настроение…
        5
        Три недели спустя Рудольф Дорден закончил свою картину ипоэтому случаю пригласил художников нанебольшую вечеринку ксебе вномер. Виновница торжества, установленная намольберте, была по-прежнему занавешена чёрной тканью. Казалось, даже воздух вкомнате был наэлектризован нетерпением гостей; несмотря нараскрытые окна ибалкон, было нестерпимо душно, собиралась гроза.
        Всамый разгар веселья, когда первый озорной хмель успел уже нарумянить лица присутствующих, Дорден сосвойственной ему театральностью сдёрнул покров скартины.
        «Актриса надиване» предстала перед возбуждёнными зрителями. Ивэтот момент потемневшее небо над морем пересекла невиданно яркая голубая молния; вслед занею попобережью тяжёло идолго прокатился гром.
        - Это сам бог благословил картину, - подобострастно прошептал кто-то ввоцарившейся тишине. Лампочки вроскошной люстре мигнули, погрузив намгновение комнату вполумрак, иснова зажглись.
        «Актриса надиване» была восхитительна. Рудольф Дорден превзошел сам себя. Всоблазнительных изгибах женского тела он выразил всю полноту благодарности своей удовлетворенной похоти; это было живо, лаконично, естественно, нодоотвращения обыденно, простецки. Впечатление складывалось такое, что стемже успехом можно былобы привести навернисаж настоящую голую девицу, иникаких картин писать ненадо… Вглазах Амаранты вопиющая достоверность делала «Актрису…» насквозь бессмысленной. Она вежливо посторонилась, пропуская ккартине других художников, ещё неуспевших выразить своё восхищение.
        Наслушавшись вдоволь восторженных охов иахов, Дорден свидимым удовольствием представил гостям свою натурщицу - фигуристую сочно румяную молодую девушку вкрасном вечернем платье.
        Амаранта, залпом допив своё вино избокала, тихо вышла вкоридор.
        Ей хотелось смотреть нагрозу, разразившуюся над бухтой, свысокого крыльца отеля.
        Быстрыми шагами пересекая холл, она заметила двух американцев, сидящих убарной стойки. Один изних, скаля белоснежные зубы, проводил её глазами исказал что-то своему приятелю. Тот разразился неприличным неслишком трезвым хохотом.
        - Что правда? … - донеслась доАмаранты его громкая ремарка, - Предлагала малолетнему оборванцу пачку долларов зато, чтобы сним переспать? Ха - ха - ха!
        Художница резко остановилась, мучительно вздрогнув всем телом, будто её внезапно окатили ледяной водой. Сжав кулаки доонемения пальцев, она хотела было развернуться, и, подойдя кэтим наглым самоуверенным пошлякам, научить их уму разуму. Нопорыв моментально отхлынул; насмену ему пришло глухое усталое отчаяние - любая попытка что-либо отрицать, оправдываться, это ясно, может быть обращена противнеё…
        Глядя надождь, Амаранта неторопливо выкурила накрыльце крепкую папиросу иподнялась ксебе номер.
        6
        Она легла накровать, идолго лежала соткрытыми глазами бесцельно вглядываясь вгустую мглу грозовой ночи.
        Ей вспомнилась пышнотелая натурщица Дордена, её очевидное жеманство, натужные улыбки, роскошное платье, вкотором она ступала неуверенно инеловко, точно вдеревянном чехле или вгипсе, потому что, вероятно, надела такую дорогую вещь впервые… Боже, какая чудовищная несправедливость! Отчего эта праздная курортная публика несмеётся наДорденом, оставляя заним право вожделеть юное, ведь годы надругались над ним ничуть неменьше, чем над нею, Амарантой; Дордену тоже около пятидесяти, его тучность, душный запах тела, потный широкий лоб, тёмные глаза смаслянистым блеском иотвисшие щеки всиневатых крапинках щетины врядли способны внушать любовное волнение; должно быть все три его подбородка премерзко подрагивают, когда он взбирается наэту свою намазанную дуру, укоторой просто-напросто зарябило вглазах отпёстрого веера банкнот иблеска золотых цацек…
        Амаранте снова представился сияющий оскал американца вбаре. Какже слепы все они, дочего эгоцентричны иумиротворенно бессовестны при этом; они спокойно пьют исмеются, полагая себя непогрешимыми, принимая собственное уродливое отражение взеркале затень неведомого чудовища!.. Икакуюже сокрушительную мощь должно нести всебе искусство, чтобы смочь пробиться сквозь гниль икопоть ивоззвать кцелительной боли любви, затаившейся всердцевинах их душ!..
        Лишь Бог может спасти их, художник здесь бессилен.
        Амаранта приподнялась налоктях, извлекла изящика прикроватной тумбы сильное снотворное иприняла, запивая вином, сразу несколько таблеток.
        7
        Тело художницы обнаружили после обеда, когда горничная обратилась кадминистратору поповоду странной тишины вномере иневозможности попасть туда сцелью уборки. Амаранта прежде всегда держалась приветливо сперсоналом гостиницы и, когда требовалось, отворяла им дверь.
        Войдя толпою, товарищи погибшей принялись смотреть натело, причитать, высказывать предположения; все были заняты случившейся здесь смертью человека, кроме Рудольфа Дордена, первым делом обратившего внимание наполотно, накрытое белой тканью.
        Живой знойный свет дня полно исильно освещал комнату. Лежащая накровати женщина, над которой склонились гости ислужащие отеля, казалось, просто спала.
        Дорден подошёл ближе ибесцеремонно сдернул покров смольберта… Его лицо обдало воздухом, свежий запах мастерской стал отчётливее… Дорден застыл, сжимая вруке белую ткань, другим концом свободно упавшую напол.
        Картина, нежно поблескивающая недавно высохшей краской была вершиной всего, что успел он засвою отнюдь немаленькую жизнь многотрудно передумать итрепетно перечувствовать обискусстве. Испытывая смесь уничтожающей зависти ивосхищения, он стоял перед полотном, как только ступивший натропу живописи ученик перед творением великого мастера.
        Рудольф Дорден вэтот момент перестал существовать как авторитет сам для себя. Он был уничтожен, убит своимже кинжалом, эросом, возведенным кистью Амаранты втакой высочайший ангельский ранг, ккакому прежде ни разу невозносилась его близорукая мысль. Вожделение, непосмевшее выразиться ни вчём, кроме цвета, плавного перетекания нежнейших неземных оттенков, яростно билось вкартине, точно чудовищно сильная птица всилке.
        Тело мальчика напереднем плане как будто светилось; сноп брызг волны, ударившей вкамень, пена, мягкие облака - все это тонкое зыбкое обрамление, сияющее чуть более тускло, было нимбом, отблеском пленительной юной наготы, изучающей тихий чистый свет…
        - Боже праведный, - прошептал Рудольф, оторопело отступая нашаг назад, будто сияние картины опалило его лицо.
        - Она незавершена, - сказал кто-то унего заспиной. Выставлять её втаком виде нельзя…
        - Что вы будете делать?
        - Я завершу её, - сказал Дорден.
        - Иподпишите своим именем?
        - Вероятно… Эта картина достойна большего, чем грязная история, известная этому курорту… Ибо картина - великая.
        - Ну исволочьже вы, Рудольф, - произнёс, болезненно скривившись, теперь уже бывший его высокий ученик.
        Вернувшись всвой номер, Дорден безжалостно порезал «Актрису…» канцелярским ножом иблагоговейно водрузил вместо неё намольберт последнюю картину Амаранты Тейлор.