Последний эльф из Атлантиды Андрей Дмитриевич Балабуха
        Андрей Балабуха
        Последний эльф из Атлантиды
        «Умер, умер Великий Пан!» - этот вопль уже прозвучал из края в край по всей опечаленной и потемневшей земле богов, по волнам, омывающим светлый берег Лесбоса. Но мы, люди XIXвека, ожидающие в сумерках нового, еще неведомого солнца, предчувствуем, что Великий Пан, умерший пятнадцать веков тому назад, скоро должен воскреснуть… Дмитрий Мережковский. Предисловие к «Дафнису и Хлое»)
        А еще говорят, будто эльфы не умирают…
        Фортинбрас Стукк встал, сделал шаг и невесомо-легким движением закрыл покойному глаза. Он провел здесь весь вчерашний вечер и всю ночь, потому что хоббит ли, эльф, верзила или гном, да хоть орк поганый, не важно - всегда должен найтись тот, кто посидит рядом и проводит в неведомое. Туда никто не должен уходить в одиночестве. Так заведено спокон веку, и заведено правильно.
        Кто сказал, будто эльфы не умирают?
        То есть умирать-то они, может, и не умирают. Кто знает? Но вот погибнуть - это пожалуйста. И встала обида. Ведь уж как берегла судьба Луэллина! Как берегла! И все Средьземелье прошел, да не в наши благостные времена, а в те стародавние, беспокойные, когда еще и прапрадед прапрадеда Фортинбрасова не родился, а может, и того раньше. И море переплыл - от Серой Гавани до самой своей Арды Незапятнанной. И там столетиями жил, и там дела свершал - уж великие ли, не великие ли, не нам судить, но - дела. И в приснопамятные один горестный день и одну бедственную ночь выжить умудрился. И потом в Море Мрака один изо всех уцелел. А уж про века, здесь проведенные, и говорить не приходится… И на же тебе! Поганая балка, что при постройке нового Бар-Суккова дома канат оборвала и упала, торцом на лету зацепила, угодив точнехонько в голову. И - нет больше эльфа. Сгинул Луэллин, не за щепотку трубочного зелья пропал…
        Фортинбрас посмотрел на усопшего. Эльф лежал на спине - спокойно, вытянувшись, словно и впрямь уснул. Только дыхания не было. И еще - контуры тела, казалось, утратили четкость очертаний, как если бы оно источало незримый, нездешний свет. Или в этом повинны слезы на его, Фортинбрасовых, глазах?
        Он повернулся и вышел из комнаты, выключив лампион и беззвучно притворив за собою дверь.
        А три дня спустя холм над эльфовой могилой был уже насыпан и выложен дерном - холм, каких не возводили орк знает сколько веков, со времен погребения последнего тана.
        По старинной традиции столы были расставлены кругом, опоясывающим подошву насыпи - не как один длинный, а в двух-трех шагах друг от друга, так что собравшиеся на поминальный пир сидели группками по трое, четверо, шестеро, но не больше. Потом, как водится, все начнут расхаживать, подсаживаться к другим столам, меняться местами - хоббиты по природе народ общительный. Но в начале каждый должен ощущать себя не только частью огромного сборища, но и в узком дружеском кругу. Тогда только и пойдут правильные разговоры.
        Столы и так ломились от яств, а дюжина дюжих официантов из верзил все подносили и подносили новые из фургонов, стоявших в отдалении на площадке для карет и пиромобилей. И не удивительно: что-что, а поесть хоббиты любят, со вкусом, с чувством, с толком, с расстановкой - какой бы случай их ни собрал (да что уж греха таить, и в одиночку - тоже). Да и по части стряпни они кому хочешь сто очков форы дадут. Но вот из питий стояло только медовое вино из шиповника - то, которое так любил эльф и которое некогда научил изготовлять окрестных обитателей. Выливаясь из тяжелых, лишь недавно извлеченных из холодильника фляг, оно шипело и пенилось, напитывая воздух благоуханием. От подобного аромата и у спящего (если допустить, будто кто-нибудь способен не проснуться, ощутив в ноздрях это волшебное щекотание) возвеселилось бы сердце.
        Фортинбрас Стукк сидел за главным столом - прямо напротив заваленного огромной каменной глыбой входа в могильник. Там, в конце длинного коридора, лежал в погребальной камере эльф. Лежал, как тогда, в спальне собственного дома, вытянувшись на спине, только укрыт был не серым шерстяным одеялом, а грудами белых цветов: известно ведь, что цвет траура у эльфов - белый. Белые же - то ли седые, то ли от природы такие, кто знает? - волосы, еще недавно свободно ниспадавшие на плечи, были схвачены золотым обручем, и надо лбом источал тихое сияние желтый дымчатый топаз, в незапамятные времена добытый гномами в недрах Кернгормского хребта, что в далекой Каледонии. Как требовал того древний обычай, под правую руку Луэллину положили обнаженный меч - такой же древний, как его владелец, и так же молодо блестящий, как сверкали еще совсем недавно эльфийские глаза. С другого бока вытянулся в рост хозяина длинный тисовый лук со спущенной тетивой; колчан со стрелами поместился поперек дубового ложа в ногах. Таким запомнил Луэллина Фортинбрас Стукк - и другим вовек уже не увидит.
        Однако Фортинбрас не тосковал - как не оплакивали эльфа и остальные, собравшиеся тут. Ведь когда уходит из жизни друг, надо радоваться, что он был, а не горевать, что его больше нет. Радоваться - и вспоминать его с легким сердцем.
        Они и вспоминали. Каждому нашлось, что рассказать и что послушать. Еще бы: ведь любой из них появился на свет, когда Луэллин уже давным-давно был столь же изначальной принадлежностью здешних мест, как Фернейская скала, о которую день и ночь разбиваются морские волны.
        Но Фортинбрас понимал: потом неизбежно настанет момент, когда захочется послушать не рассказанное, но записанное. То, что уже отлилось в форму, которая останется навсегда. То один, то другой станут подсаживаться к его столу и просить: «Прочти что-нибудь… - или: - Прочти о…»
        И тогда Фортинбрас Стукк, прополоснув горло глотком вина, откроет Книгу - толстый, в полторы ладони, том, обтянутый нежнейшей кордобской козьей кожей.
        Эту книгу начал писать еще прадед его прадеда, и она передавалась из поколения в поколение - так что сам Фортинбрас был шестым из ее авторов. Тончайшая бумага была испещрена не типографскими литерами, но - совсем не в духе века - словами, написанными от руки шестью разными почерками, в которых явственно проступало наследственное сходство. Фортинбрас понимал, что рано или поздно монополии его рода придет конец, и, будучи растиражированной, она под каким-нибудь претенциозным заглавием вроде «Книга Луэллина, Учителя Мудрости, последнего эльфа из Атлантиды», украсит книжную полку едва ли не в каждом доме - рядом с великим творением легендарного Бильбо Бэггинса. Впрочем, это еще когда будет! Хорошо бы не дожить… А пока… Да, книга завершена, поставлена последняя точка. Но покуда она еще принадлежит ему и только ему, и он один вправе читать с ее страниц.
        Фортинбрас как в зеркало Галадриэли смотрел. Или - Шалот? Да орк с ним! Не важно. Важно, что к столику его в этот самый момент подсел юный Сэмюэль Пингль из Эшуорфа. Не в пример остальным облаченный не в сюртук, а в совершенно не приличествую случаю куцую визитку, он, перехватив Фортинбрасов взгляд, чуть пожал плечами, чуть развел руки и обезоруживающе улыбнулся:
        - Я ж века сын…
        И в этом был весь господин Пингль. Или принимай, каков есть, или не принимай вовсе. Фортинбрасу он все-таки был симпатичен.
        - Мы тут со стариной Переслегинсом поспорили, - начал Пингль, - сколько же все-таки Луэллин тут прожил? Я говорю, лет пятьсот. Он - всю, мол, тыщу. Заложились на десять синеньких. Что там у тебя в Книге на сей счет? Кто прав?
        - Вот, слушай. - Фортинбрас открыл том. - Это в самом начале. «В год тысяча триста сорок второй от восшествия на престол последнего из Великих Королей, на четвертой гебдомаде великого мрака, пришедшего с запада, к Загогульному мысу, что лежит в пяти лигах от маяка севернее маяка Край Тьмы, прибило корабль мертвецов. Он был эльфийской постройки, которую сразу же выдавали глазу изящные обводы, но весь почернел, а борта казались изъязвленными. Не уцелело ни одной мачты, а доски палубы были проломлены во многих местах, и на дне трюма лежали камни, будто выпущенные гигантской катапультой. Все на корабле были мертвы - и двадцать семь верзил, и оркова дюжина гномов, и даже пара хоббитов, один очень старый, а другой сравнительно молодой. И лишь единственный эльф еще подавал признаки жизни. Его перевезли…» Впрочем, это уже неважно. Как видишь, Сэмми, это было шестьсот тридцать один год назад. Так что врете вы оба.
        - Но я все-таки ближе к истине, - рассмеялся юный Пингль. - А Переслегинс врет всегда, привычка у него такая. Пойду, скажу ему, что выиграл. Ну, скажем, процентов на семьдесят. Так что семь синеньких с него, - и Сэмюэль испарился, будто и не бывало.
        Не успел Фортинбрас выпить еще глоток и закусить воздушно-нектарную сладость ломтиком брийского сыра, как рядом нарисовалась Бугенвиллия Колдобинг - из новомодных дам-писательниц, строчащих нескончаемые повествования о девах, вечно юных даже в тринадцатом замужестве. Вот уж кого видеть вовсе не хотелось! Но долг есть долг.
        - Скажите, любезнейший господин Стукк, - замедоточила Бугенвиллия, - неправда ли, Учитель Мудрости чувствовал себя среди нас бесконечно, беспредельно, бескрайне одиноким?
        «И терпеть не мог, когда его так называли!» - чуть было не сказал Фортинбрас, но вовремя удержался: что с дамочки возьмешь? Он снова открыл Книгу. Жаль, не составлен еще указатель… Но и память пока не отшибло! Это где-то в дедовых записях. Значит, часть четвертая. И, кажется, ближе к концу… Он принялся листать - неторопливо, как раз настолько, чтобы госпожа Колдобинг прониклась ощущением своей малозначимости.
        - Вот, сударыня: «…и тогда я, осмелившись, спросил Учителя…»
        И дед, орк его побери, туда же! Забыл, совсем запамятовал… И как его только угораздило! Не был, не был никогда эльф никаким учителем! Он просто жил и был рядом. Просто разговаривал - с каждым, кто подходил к нему или к кому подходил он сам. И уж как-то так само собой получалось, что после разговоров этих в мозгу рождались странные, непривычные, новые мысли. Может, и присутствовало в том некое эльфийское волшебство, но никакого учительства с ученичеством и в помине не было! Да и сам Луэллин говорил: «Вы, хоббиты, эльфийской магии чужды. Зато обладаете своей - магией знания. Вам бы только немножко извилины расчесать, чтобы зудели…» И накаркал - вечно в черепе чешется…
        - «…спросил Учителя, - с отвращением повторил Фортинбрас, - каково это, чувствовать себя последним не из рода, не из племени, но из всех первосотворенных? На что эльф ответил, улыбнувшись обычной своей горько-светлой улыбкой: „Никто не может быть одинок, Арво, пока ему есть кого впустить в свое сердце и пока ему находится место в чьих-то сердцах!“ И, поразмыслив, я понял, что мы не одной крови, он и я, но мы одного духа, он и я. Мысль эта была свежей, как первый распустившийся подснежник».
        Фортинбрас поднял глаза от страницы: Бугенвиллия, подперев кулачком щеку, смотрела не то в пустоту, не то вглубь себя.
        - Какое величие духа! - прошептала она наконец, и Фортинбрас задался вопросом, о ком речь: об эльфе или о деде. Но решил, что все-таки о Луэллине: небось, Арво Стукк для писательницы - так, хоббит, волею случая оказавшийся рядом с Великим…
        Когда дамочка растворилась в перемещающемся многолюдстве, он ощутил острое желание чем-нибудь закусить ее недавнее присутствие и с удовольствием отведал пирога с холодной телятиной. Впрочем, без помех насладиться вкусом божественной стряпни Мелиссы Бигфут (тут уж не ошибешься!) не удалось - природа, как известно, не терпит пустоты, и на месте писательницы уже сидел Дрого Прибрежневс, как всегда, равно подтянутый и поддатый, причем тем более подтянутый, чем более поддатый.
        - Слушай, Фортинбрас, я вот все думаю…
        - И о чем же?
        - А понимал Луэллин, что в конечном счете все-таки смертен? И, главное, внезапно смертен?
        Эк загнул!
        - Не знаю, Дрого. Но сдается мне, понимал. Иначе… - Фортинбрас вновь принялся листать Книгу. Где же это? Кажется, во второй части… Или нет, в третьей? Точно, в третьей. Ну-ка, ну-ка… - Иначе с чего бы он сказал прапрадеду такое: «Каждый из нас - свеча на ветру. И в любой миг ее может погасить ветер. Но не свеча важна - важен свет, который в тебе».
        - Круто закручено! И как прикажешь понимать?
        Фортинбрас почесал затылок - обычно оно помогало. И этот раз не стал исключением:
        - Никак не прикажу. Сам подумай. А додумаешься - другим скажи. Неужели слабо?
        - Мне? - возмутился Дрого. - Да я… Вот увидишь!
        «Скорее уж - услышу, - подумал Фортинбрас, глядя вслед удаляющемуся твердым шагом соседу. - И хорошо бы, чтоб не глупость!» Впрочем, по трезву Дрого думать умел, тут не возразишь. Может, и вправду истолкует…
        Но истолкования попросил старый Арно Подспудникс.
        - Скажи-ка, малыш Форти…
        Орк ему в печень! Скоро уже пятьдесят семь стукнет, а все «малыш»! Впрочем, с высоты его ста двенадцати… Но все равно обидно.
        - …а что там, сказывают, толковал эльф про наше долголетие?
        Ну, это просто - в дедовых записях. Фортинбрас и сам не раз возвращался к этому месту. Он отработанным движением раскрыл книгу почти на нужном месте - понадобилось перелистнуть каких-то пять-шесть страниц.
        - «Вам, хоббитам, повезло, ибо век ваш долог, не то что у людей. Есть мера нового, которую можно привнести за свою жизнь и за свою жизнь воспринять. И вы никогда ее не превысите, поскольку жизнь ваша долга. И потому магия знания пойдет вам впрок - прогресс науки никогда не обгонит совершенствования нравов». Вы это имели в виду, господин Подспудникс?
        - Может, и это. Подумать надо, - и старик Арно удалился, причем спина его напоминала пусть и слегка согнувшийся, но мощный дуб.
        Воспользовавшись паузой, господин Стукк отведал седла косули под брусничным вареньем, запив добрым глотком шиповникового вина. Пальцы его тем временем сами собой листали книгу, пока взгляд вдруг не остановился на отцовском почерке - еще молодом, твердом, уверенном. И слова, вроде бы читаные-перечитаные, бросились вдруг в глаза: «Ты печалишься, что со мною рано или поздно уйдут из мира все эльфы? Ошибаешься, друг мой! Посмотри вокруг. Не так много времени прошло, а в каждом из вас появилось что-то эльфийское. Капелька нашего света. В ком больше, в ком меньше. Но он будет разрастаться, хотя вы и останетесь честными добрыми хоббитами. И значит, если и ушли мы, то не в неведомое, а в глубь вас…»
        При слове «свет» в мозгу словно тренькнул колокольчик. Интересно, не про этот ли «свет, который в тебе» толковал Луэллин прежде? И во что он может разгореться? Вот бы увидеть…
        Фортинбрас не догадывался, насколько везучим окажется - он не увидит. Как не мог вообразить и того, сколь многообильно разлетятся по векам и народам слова, фразы и мысли из Книги, кожаный переплет которой сейчас невольно поглаживала его рука.