МИХАИЛ АХМАНОВ
        
        Посланец Небес
        
        
        МИССИЯ ТРЕВЕЛЬЯНА - 1
        
        
        Аннотация
        
        Планета Осиер была крепким орешком для Фонда развития инопланетных культур. Обладая значительным населениеми всеми необходимыми ресурсами, она застыла в своем разви тии на уровне земного Средневековья. Все попытки прогрес соров подтолкнуть развитие цивилизации заканчивались в лучшем случае бесплодно, в худшем - трагически. Земляне были вынуждены свернуть свою деятельность на Осиере на полвека.
        После пятидесятилетнего перерыва Фонд решает послать назагадочную планету с тайной миссией социопсихолога Ивара Тревельяна. Под видом бродячего певца, члена Братства Рапсодов, он отправляется в путешествие с побережья Жемчужного моря в столицу Империи. Но уже с первых шагов ему становится ясно, что люди владеют далеко не полной инфор мaциeй о том, как устроен этот мир, кому он на самом деле принадлежит и кто определяет его будущее...
        
        
        ГЛАВА 1 БАЗА
        
        Крохотный кораблик оторвался от вытянутого, сверкающего серебром корпуса «Пилигрима» в восьмидесяти тысячах километров от планеты. Сквозь прозрачный колпак, за которым царили холод и тьма, Тревельян видел золотистое солнце, огромный туманный шар Осиера и россыпи самоцветов-звезд, среди которых самыми яркими были альфа и бета Апеллеса. Первая из них казалась изумрудом, оправленным в бархат темноты, вторая была поскромнее - бело-голубоватая искорка на фоне созвездия Шерр. Он припомнил, что у местных так назывался какой-то зверек, водившийся в восточных лесах, в Этланде или Пибале.
        Солнце слепило глаза. Тревельян отвернулся и, запрокинув голову, проводил взглядом «Пилигрим», поджидавший, пока его капсула не удалится на безопасную дистанцию. Когда это случилось, контур корабля начал понемногу расплываться, погружаясь в беспредельность Лимба, словно квантовая пена1 заволакивала его, как самый обычный туман, что поднимается прохладным утром над рекой. Тревельян, путешественник опытный и бывалый, наблюдал такое не в первый раз, но всегда поражался. Конечной точкой маршрута звездного лайнера был один из успешно колонизируемых миров альфы Апеллеса, и там корабль окажется быстрей, чем сам Тревельян на осиерской базе. Ему, не физику; не астрогатору, такое мнилось почти что чудом.
        Шлем управления уловил его мысль, и колпак кабины с солнечной стороны потемнел, приглушая яркость падавшего света. Ренур, осиерское солнце, относился к тому же звездному классу, что и земное светило, и был подобен ему во всех отношениях, кроме одного: в этом мире, из-за отсутствия спутника, не наблюдалось солнечных затмений. Ночи, однако, выглядели чарующими - вместо Луны сияли ближние звезды Апеллеса. Но о ночном очаровании Осиера Тревельян мог судить лишь по голограммам, стереоснимкам и видеофильмам. На этой планете сотрудники Фонда и все другие экспедиции с Земли не появлялись уже пятьдесят лет, с момента внедрения последнего и самого значительного эстапа.
        «Пилигрим» исчез, послав ему на прощание улыбку Лиды, младшего пилота-навигатора. Глядя, как над панелью дальней связи тает ее лицо, Тревельян сладко потянулся. Милая девушка! Очень милая! Ее благосклонность, несомненно, скрасила этот недолгий перелет... Теперь же развлечениям конец, теперь начинается работа... Но эта мысль его не огорчала; свою работу он любил и считался в Фонде одним из лучших разведчиков-наблюдателей, кавалером Почетной Медали и Венка Отваги. Только два греха мешали ему сделаться самым лучшим: склонность к юмору и красивым женщинам. То и другое ценилось Тревельяном почти одинаково, хотя юмор всегда был при нем, а с женщинами время от времени приходилось расставаться. Но, обладая солидным опытом, он делал это весьма деликатно.
        УТК, «утка», или универсальная транспортная капсула, повинуясь его команде, снизилась у северного полюса и, не входя в плотные слои атмосферы, повернула, держа курс над сине-зеленой выпуклостью Западного океана. Достигнув субтропических широт, Тревельян снова повернул, теперь к востоку, и сделал три запланированных витка вокруг планеты, разглядывал серию пейзажей и картин, что проецировались на колпак кабины. Не один месяц просидев в центре подготовки, географию этого мира он знал как таблицу умножения. В Восточном полушарии тут имелся огромный материк, побольше Евразии и Африки вместе взятых, с двумя обширными внутренними морями, десятком гигантских рек и всем остальным, что полагалось такому солидному массиву тверди - горами, лесами, степями, тундрой и ледником, тянувшимся до самого полюса. Весь континент, от горного хребта на юге до ледяных пустошей севера, был обитаемым, причем аборигены отличались от людей Земли лишь в самых незначительных подробностях. Два западных континента, или один, разделенный проливом, были, как обе Америки, вытянуты по меридиану и, уступая втрое своим земным аналогам
по площади, все же являлись приличными кусками суши. Все, что нужно, было в наличии: девственные земли, плодородные почвы, руды и минералы в горах, бухты, удобные для кораблей, масса животных и полезных злаков; словом, все, абсолютно все, кроме людей. Автохтоны с восточного континента полагали, что земля их плоская, и если отплыть в любую сторону на кораблях, то рано или поздно упрешься в Оправу Перстня Мира, который держит в руке Таван-Гез. Богам такая предприимчивость могла не понравиться - и самому Таван-Гезу, и его супруге Таванна-Шихи, и сыну их Тавангур-Дашу. Надо думать, по этой причине к западным материкам не плавали - во всяком случае, в былые годы.
        Облетев планету, Тревельян установил, что за прошедшую половину века будто бы ничего не изменялось. На востоке жизнь кипела: там стояли города, тянулись меж ними дороги, плыли по рекам галеры, парусники и грузовые плоты, вздымали пыль торговые караваны, зеленели поля, фруктовые рощи и пастбища, а кое-где даже шла война, что было, в общем-то, не характерно для центральной Империи и окружавших ее государств. А вот на западе - тишина! Ни струйки дыма над поселением, ни корабля в гавани, ни лодки на реке, ни охотников в степях, переполненных всякой живностью... Это означало, что все усилия Фонда развития инопланетных культур опять ушли водой в песок. Хотя последняя попытка, оформленная в виде учения Дартаха Высоколобого из Этланда, считалась теоретиками ФРИКсамой масштабной и самой надежной за двести восемнадцать лет изучения Осиера.
        - Кое-кому это не понравится, - пробормотал Тревельян, давая команду на посадку. - Я даже знаю кому. Кто у нас занимался с этим Высоколобым? Группа Гайтлера, не иначе идея-то была гайтлеровская... Значит, сам Гайтлер, Колесников, Сойер и Тасман. Гайтлер преставился, ушел к праотцам, даже в призраки ему не захотелось. Тасман... - он наморщил лоб, - Хьюго Тасман числятся у нас без вести пропавшим. А вот Колесников и Сойер живы - здоровы и вполне благополучны. Большие люди, крупные ученые! Кстати, внеземную историю в Академии Сойер читал... и влепил мне...
        Вокруг колпака полыхнуло, заставив Тревельяна прищуриться - «утка» вошла в плотный атмосферный слой, и автопилот включил защитное поле. Оставив воспоминания в покое, Тревельян вызвал изображение поверхности. Как и в начале спуска под ним опять был океан, но уже не Западный, а Восточный. Здесь, в тропическом поясе, на равном удалении от Архипелага и пустынного материка в другом полушарии, лежал небольшой остров, подобный круглой корзинке с зеленью. От Княжеств Архипелага, ближайших обитаемых земель, его отделяло две с лишним тысячи километров. Имени остров не имел и в соответствующих документах упоминался просто: База. Когда ее покинули, Тревельяновы родители еще пешком под стол ходили, но, если судить по голографическим снимкам, место было живописное.
        Двигатель капсулы тихо зажурчал, свечение поля сделалось ярче, на колпаке кабины возникло изображение утеса или даже целой горушки посередине островка.
        - Вот сюда, - произнес Тревельян, отметив маркером ровную террасу у самой вершины. - Давай сюда, малышка поближе к дверям.
        Аппарат, сбрасывая скорость, пошел вниз, небеса приняли густой бирюзовый оттенок, свечение поля исчезло. На секунду «утка» зависла над террасой, словно высматривая участок понадежней, потом, выдвинув посадочные опоры, плавно опустилась на базальтовый карниз. Тревельян стянул шлем, велел сдвинуть колпак и с наслаждением вдохнул теплый воздух, насыщенный запахом зелени и пряными морскими ароматами. Не вылезая из кабины, огляделся. Внизу шелестели деревья, похожие на пальмы, за ними виднелся ровный, заросший травами и цветами лужок, а дальше - золотые пески роскошного пляжа, окатанные морем валуны в бороде водорослей и тихие ласковые воды, простиравшиеся до самого горизонта. Лужок, пляж и деревья выглядели так, будто на остров не ступала нога человека - если не с сотворения Вселенной, то, по крайней мере, в ближайшую тысячу лет. Но Тревельян отлично помнил голограмму этих мест, помнил, какими они были до консервации Базы. На лугу стояли уютные домики со всеми удобствами, на пляже шезлонги, зонтики-грибки и автоматы с прохладительным, под теми пальмами был бар, а вот под этими - кафе, танцплощадка и
место собраний. Но консервация есть консервация; сейчас ни за что не узнаешь, что тут побывали пришельцы из иного мира. То есть узнать, конечно, можно, но для этого понадобятся интравизоры, металлоискатели и взрывчатка, чтобы своротить скалу и добраться до складов, ангаров и рабочих помещений.
        В кронах деревьев свиристели какие-то ярко окрашенные пичужки, над цветами порхала стайка медоносных бабочек, парил над самой водой длинноклювый белоперый рыболов, чуть заметно пошевеливая крыльями. Налюбовавшись этой благостной картиной, Тревельян усмехнулся и молвил:
        - Ну, прямо Таити или курорт на Венере! девушек только не хватает, смугленьких таких, стройненьких, с карими глазками... А ведь были, наверное, и девушки... Не один же Гайтлер тут куковал со своей командой - Тревельян повернулся к панели связи и жестом включил запись. - Май месяц, третий день, тринадцать сорок две единого времени, местное... - он покосился на автоматический хронометр - десять двадцать. Прибыл на осиерскую Базу. Приступаю к осмотру. Ивар Тревельян, социоксенолог.
        Затем он вылез из кабины, забрал мешок со снаряжением и потопал по земле башмаками. Внизу был прочный, надежный базальт, никем не тронутый от века. С моря долетел резкий хриплый вопль - птица-рыболов ринулась к воде и тут же взмыла вверх, сжимая в клюве серебристую рыбешку. Тревельян неодобрительно покачал головой.
        - Что орешь, покой нарушаешь? Поймал свою селедку, и трапезничай в тишине... Ты тут, братец, уже не один. - Он подошел к скалистой стене, что поднималась за террасой, присмотрелся, ткнул пальцем в нужное место и произнес пароль. Стена раскрылась. Стоя на пороге темного прохода, он помахал «утке» рукой - До встречи, солнышко. Прячься!
        Капсула исчезла. Только как следует приглядевшись, можно было заметить серебристый ореол защитного поля. Но Тревельян смотреть на это не стал, а повернулся и направился к лифтам. Скала за его спиной закрылась, в широком коридоре вспыхнул свет, а вместе с ним - табло указателя:
        «Ярус 1: администрация, связь, пункт управления, библиотека, лаборатории, хранилище артефактов, костюмерный блок.
        Ярус 2: жилые помещения, столовая, медицинский комплекс, гибернационный блок.
        Ярус 3: склады №№ 1-8, ангар роботов, транспортный сектор.
        Ярус 4: энергостанция, водоснабжение, деструкция отходов».
        - Все работает, даже удивительно, - сказал себе под нос Тревельян и, шагнув в лифт, спустился на первый ярус. Коридор тут был еще шире, стены облицованы плиткой сочного янтарного цвета, и кое-где висели картины, большей частью морские пейзажи. Осмотрев их и решив, что живописцу до Айвазовского и Пастри далеко, Тревельян направился в пункт управления, уютный овальный залец, где пробужденный паролем голокомп уже подмигивал зеленым глазом.
        - Мои приветствия, наблюдатель. - Компьютер говорил приятным мужским баритоном.
        - Взаимно, старина. Меня зовут Ивар Тревельян, социоксенолог ФРИК, специалист по гуманоидным культурам. Мы с тобой немного потрудимся вместе.
        - Ивар Тревельян, зафиксировано. Чем могу служить?
        - Выполни частичную расконсервацию по варианту «Б». Мне понадобятся костюмерная и лодка. У тебя должны быть маленькие лодки класса «скат»... Я не ошибся?
        - Процедура частичной расконсервации запущена. Подлодок «скат» имеется три. Транспортный сектор, четвертый ангар. Приступаю к проверке двигателя и навигационной системы лодки «Серая полоса». Тестирование займет семьдесят две минуты.
        - Вот и прекрасно. Тестируй, я тем временем принаряжусь.
        - Желаете сеанс лучевой терапии?
        - Нет. Мне еще рано омолаживаться, но поесть и выпить не откажусь. Апельсиновый сок, гренки и яичницу с беконом. Справишься?
        - Безусловно, наблюдатель Тревельян. Куда подать?
        - А вот в костюмерную и подавай.
        Он вышел в коридор, разыскал нужную дверь, вошел и ахнул.
        Костюмерный блок был роскошным. Первым шел зал реквизита, обставленный шкафами с одеждой и стеллажами со всевозможным туземным добром, далее - несколько гримерных, все в зеркалах, с голокамерами, и еще один зал, поменьше - видимо, для инструктажа. Тревельян сунулся в ближайшую гримерную, вытряхнул свой мешок на мягкий удобный диванчик и разделся догола. Все волоски на его теле были удалены, включая усы и бороду, так как ни одна из осиерских рас таких украшений не имела. Зато грива темных волос была достаточно длинной, а бакенбарды просто великолепными - они спускались на два пальца ниже челюсти. Наклонив голову, он провел пальцем по черепному шву, тянувшемуся от верхней части лба до ямок под затылком. Шов тоже был в порядке, как и светлый оттенок кожи, благородной формы нос и едва заметные пигментные пятна под глазами, свидетельство его молодости. Сразу видно, что он не какой-нибудь провинциал с востока или запада, а представитель истинно имперской расы из провинции Трот или, скажем, Ки-Ксора.
        Подмигнув своему изображению в зеркале, Тревельян нащупал медицинский имплант, вмонтированный слева под ребрами, потом имплант с призраком, сидевший в виске, и начал было облачаться, но тут появились яичница и сок. Еду принес маленький робот-гномик; держа поднос в манипуляторах, он терпеливо ждал, пока Тревельян насытится.
        - Что-нибудь еще? - Знакомый баритон раздался из динамиков на груди гнома.
        - Благодарю, я сыт.
        Тревельян натянул нижнее белье, некое подобие сшитых вместе майки и коротких трусов, надел просторные полотняные штаны, спускавшиеся чуть ниже колена, подпоясался широким ремнем и подвесил к нему стальной кинжал местной пейтахской работы. Затем сунул ноги в башмаки с отворотами и накинул пончо, прямоугольный кусок голубой ткани с вырезом для головы, украшенный по низу кисточками. Взял лютню с декой из розового дерева, тронул пальцами звонкие струны и, пробуя голос, пропел:
        - Кто может сравниться с Матильдой моей! - У него тоже был баритон, довольно сильный и приятный, и хороший музыкальный слух. Прочистив горло, он распорядился: - Покажи-ка теперь мою голограмму. В полный рост!
        Посреди гримерной возникло его изображение. Элегантное пончо, знак его профессии, дорогой кинжал, драгоценная лютня, башмаки с медными заклепками... Бакенбарды двумя темными волнами спадают с висков, глаза блестят, лицо худощавое, бледное, взор светел... Очень романтичный облик!
        Тревельян обошел кругом и спросил:
        - Ну, как я тебе? Хорош?
        - Великолепен, наблюдатель Тревельян. Выше всяких похвал! - отозвался голокомп. - Рапсод из Братства, вероятно? Или все-таки пастух?
        - Рапсод. Видишь, лютня!
        - Пастухи иногда тоже ходят с лютнями, - сообщил компьютер.
        - Тебе видней, - буркнул Тревельян. - Ты тут двести лет провел.
        Функции Братства Рапсодов, странствующих сказителей, певцов и наставников в изящных и благородных искусствах, были ему до конца не ясны, так как специалиста по этой узкой теме в Фонде не нашлось, а источники были весьма противоречивы. Тем не менее, для своей миссии он выбрал ипостась рапсода как самую безопасную и надежную. Их Братство являлось уважаемой и разветвленной организацией, для которой не было границ; их обители в каждом крупном городе пользовались защитой властей и экстерриториальностью, их не трогали ни солдаты, ни чиновники, а заносчивое имперское дворянство общалось с ними едва ли не на равных. Причин такого расположения к Братству выяснить не удалось, ибо никто из исследователей им серьезно не занимался, распространяя на этот феномен земные аналогии: аэды, скальды, трубадуры и все такое прочее. Выучив с помощью гипноизлучателя сотни баллад и песен на трех языках, Тревельян был уверен, что найдет пропитание в любой деревне и защиту на любой дороге. Были еще и земные песни, переведенные на осиерский и вложенные в его память в великом множестве.
        Он нацепил наушные украшения, серебряные кольца, что охватывали ушную раковину, заканчиваясь снизу подвесками с бирюзой. Затем подошел к дивану и начал складывать в походный мешок свое имущество: теплый плащ, флягу с водой, полотенце, запасную трусомайку и два замшевых кошеля. В одном хранились огниво и трут, в другом - имперские монеты, десять серебряных, две золотых и пара горстей медяков. в мешок же он сунул лютню. Инструмент сам по себе являлся немалой ценностью, но в него был также вмонтирован голопроектор-пугалка, а в грифе хранилось миниатюрное устройство для аварийной связи. Затянув суму и повесив ее на плечо, Тревельян уставился на последний предмет, лежавший на диване, - цилиндр длиною с ладонь и толщиною в палец. То был лазерный хлыст, универсальный инструмент и страшное оружие в умелых руках. Тревельян пользовался им с мастерством виртуоза.
        Немного подумав, он сунул цилиндрик за отворот башмака и произнес:
        - Ну, вот и все. Благодарю за яичницу и гостеприимство. Как у нас с лодкой дела? С этой «Серой полосой»?
        - Проверка закончена. Все функции в норме. Заложить маршрут?
        - Это не помешает. От Базы - к Архипелагу, затем через Жемчужное море к берегу Хай-Та. Место желательно побезлюднее.
        - Приморский хребет подходит? Там практически нет селений, и ни китобои, ни ловцы жемчуга туда не плавают. Рифы, подводные скалы, стаи аппа...
        - Аппа, - повторил Тревельян, выходя из костюмерной. - Аппа - это акулы такие? Без костей и страшно прожорливые?
        - да, наблюдатель Тревельян.
        - давай к Приморскому хребту. С таким расчетом, чтобы за день я добрался до какой-нибудь деревни. Лодку потом вернешь на Базу.
        - Маршрут заложен, - сообщил компьютер, открывая двери лифта. - Счастливой дороги и удачной миссии, наблюдатель Тревельян.
        - Спасибо, старина.
        Он спустился на третий, предпоследний ярус, в большое квадратное помещение, стены которого были выложены плитками бледно-зеленого нефрита. Плитки светились неярко, вполнакала, как и положено при частичной расконсервации по варианту «Б». В воздухе, у самых стен, горели надписи: «Ангар роботов», «Склады», «Транспортный сектор». Тревельян направился к последнему указателю, прошел под аркой в коридор, достаточно широкий, чтобы в нем развернулись два тяжелых скиммера, оглядел его и решил, что Базу строили с размахом. Иначе и быть не могло: в экономической системе Земли и сотен богатых колоний Фонд развития занимал почетное место в первой десятке приоритетов, сразу за пунктом о безопасности и обороне. Контурный межзвездный двигатель позволил странствовать на тысячи парсек, и человечество, расширяя свое присутствие в Галактике, все чаще обращалось к проблемам не столько практическим, сколь философским. Например, к такой: что оно может сделать для братьев по разуму, пребывающих в дикости и нищете, не ведающих о таких достижениях культуры, как стратолайнеры и медицинские импланты, компьютеры и роботы,
генная инженерия и голофильмы. Экспансия в космос шла без помех, враждебные расы трепетали, дружественные с трудом скрывали зависть, и потому пришел черед благотворительности. Кроме цивилизованных друзей и недругов, в Галактике было полно бедолаг, еще не вылезших из каменного века или эпохи феодальных зверств, которые нуждались в срочной помощи. Отказать им в этом было бы негуманно; к тому же содействие их прогрессивному развитию повышало престиж человечества.
        Но Тревельян, вообще-то склонный к размышлениям на этические темы, сейчас об этом не думал. Разыскав ангар под номером четыре, он осмотрел три лодки, стоявшие у бассейна с водой. Миниатюрные «скаты», рассчитанные на экипаж из трех человек, отличались только полосками на борту, серой, голубой и фиолетовой. «Серая полоса» была готова к плаванию: люк распахнут, кресла подняты, пульт переливается огнями, на голубом экране курсоуказателя - карта с проложенным маршрутом. Тревельян забрался внутрь, сел, бросил суму на соседнее кресло, поерзал, устраиваясь удобнее, и приказал:
        - Двинулись, Серая полоска. Не торопясь, средним ходом.
        Спешить ему, в самом деле, было абсолютно некуда: миссия могла занять шесть или восемь месяцев, а то и целый год. Возможно, больше. Никто не смог бы предсказать, когда она кончится и чем; за много веков история так и не сделалась точной наукой, хотяоперировала массой количественных оценок - порог Киннисона, индексы ДП, ТР, СР, мощность эстапа и тому подобное.
        Лодка соскользнула в бассейн и погрузилась в темную воду. Вспыхнул прожектор, и в ярком пучке света перед Тревельяном возник выходной тоннель. Его отполированные лазером стены медленно поплыли назад, хищной пастью раскрылась диафрагма шлюза, проглотив суденышко, затем сдвинулся наружный щит, и солнечные лучи смещались со светом прожектора. Теперь он находился в осиерском океане, в его первозданных глубинах, в шестнадцати метрах от поверхности. Внизу лежал откос подводной горы, основание острова, заросшее густым лесом водорослей, с причудливыми существами, мелькавшими со всех сторон; вверху мерцала и переливалась морская поверхность, и тоже что-то мельтешило - крохотное, с ноготок окрашенное во все цвета радуги.
        Скорость ощутимо возросла, в иллюминаторах потемнело - судно погружалось.
        - Ты куда? - всполошился Тревельян.
        - Крейсерская глубина - восемьдесят восемь метров, - звучным контральто сообщила лодка.
        - Ты вот что, рыбка моя серая... Ты всплыви-ка на поверхность и открой верхний люк. Хочу на остров поглядеть.
        - Выполняю.
        Они поднялись, и Тревельян высунулся по пояс. На западе, в золотых песках пляжей и зелени пальм, виднелся остров, на востоке до самого горизонта простиралась морская гладь, и оттуда, с восточного края мира, задувал легкий ветерок. «Самая погода для успешной навигации!» - подумал Тревельян. Суда у китобоев с Архипелага надежные, пара тысяч километров для них не расстояние, могли бы с легкостью доплыть сюда, обосноваться на острове, а после двинуться на запад, к новому материку... Однако не плывут, не двигаются! Почему?
        Не двигаются! Никак не желают двигаться! В этом был корень Осиерской Проблемы. Во всех других мирах, лежавших ниже порога Киннисона и, значит, допускавших тайное вмешательство, всякий эстап приносил вполне ощутимые результаты. Эстап, или ЭСТП, элемент социального и технического прогресса, мог носить различные формы; это могла быть идея колеса или одомашнивания животных, мысль о полезности централизованной власти или проект ветряной мельницы, соображения, касавшиеся преимуществ ирригации или единобожия, постулат о том, чтопоедать своих сородичей неэтично, способ строительства каменных стен, производства стали, растительного масла или подсечно-огневое земледелие. Идея, подброшенная правильно и осторожно всегда приносила плоды: цивилизуемые начинали жарить мясо на кострах, ткать холст, строить города, объединяя их в державу, или отправлялись в дальние походы, чтобы найти свободную для заселения территорию. Конечно, это требовало времени, разного в различных мирах, определявшегося мировоззрением, физиологией, общественным устройством того или иного народа, расы, племени, что интегрально отражалось в
ДПИ, движущем пассионарном импульсе. Аналитики Фонда измеряли его в стобалльной шкале, где за сто был принят импульс монголов эпохи Чингисхана, а опорные точки проходили через цезарианский Рим, походы Александра Македонского, нашествие гуннов Атиллы, наполеоновские войны, покорение Америки и другие события того же ряда. При всех отличиях между примитивными инопланетными расами, не было среди них ни одной, чей ДПИ опускался бы ниже тридцати единиц, и это означало, что любая культура способна воспринимать новые идеи, то есть развиваться по восходящей под действием внешнего толчка.
        Не было ни одной, кроме Осиера. При весьма высоких индексах социального и технологического развитии, при высочайшей централизации власти, благоприятных природных условиях и культуре, соответствующей позднему Средневековью, это общество не сделало вперед ни шага, ни к взлету Возрождения, ни тем более к эпохе ВГО, Великих Географических Открытий... Во всяком случае, за полтора столетия подсказок и намеков специалистов Фонда никакое новшество воспринято не было; пассионарный импульс Империи, десятков других государств и сотен варварских племен был равен абсолютному нулю. Компас, подзорная труба, переработка нефти в керосин, производство бумаги - все это кануло в пустоту, как и мысль о морском походе вдоль материка, от Княжеств Архипелага на востоке до Удзени и Островного Королевства на западе. Притом, что во многих прибрежных державах имелся избыток населения, а также отличные суда, великолепные гавани и опытные мореходы! Притом, что в Империи умели строить дворцы и крепости, каналы, акведуки, титанические стены и дороги по лучшим римским образцам. Еще умели шлифовать стекло, подогревать в бассейнах
воду, производить предметы роскоши, ткать гобелены, делать прически и даже печатать книги - но только на пергаменте из рыбьей кожи. Кроме того, имелось множество изысканных искусств, от эротики и кулинарии до живописи, разведения садов и цветников, музыки, танца и тому подобного.
        Однако новые идеи, способные подстегнуть прогресс, не прививались в этом мире и даже, возможно, гасились вполне сознательно, представляя опасность сложившемуся порядку. Порядок держался на власти Империи, так что гипотеза о ее негативной роли приобретала все больше сторонников в Фонде и в осиерской экспедиции. Разумных решений этой проблемы не просматривалось, ибо ни одна из держав на севере, западе и востоке не могла подорвать имперского могущества, и если бы даже возникла жизнеспособная коалиция, попытка справиться с Империей означала бы войну. Не просто войну, а кровавое затяжное противоборство, которое длилось бы несколько десятилетий, нарушило стабильность на всем континенте и унесло миллионы жизней. Это был худший и совершенно неприемлемый из всех возможных исходов.
        На Земле великие империи рушились под напором варваров, но на Осиере данный вариант, казавшийся вполне естественным, не проходил. Варвары севера были слабы и малочисленны, а с южными племенами Империя обращалась так ловко, с таким политическим искусством, отработанным веками, что вопрос об их агрессии не возникал. Кроме того, варварское нашествие было ничем не лучше войны с союзом цивилизованных стран - скорее, много хуже, ибо результатом стал бы упадок древней высокоразвитой культуры. Так что если Империя сопротивлялась новациям фонда, то справиться с ней насильственным путем было никак нельзя.
        Наконец земные эксперты решили, что феномен Осиера определяется факторами геополитическими, особыми природными условиями, позволившими одной из рас - в данном случае центрально-континентальной, или имперской, - добиться преимущества и удержать его на протяжении тысячелетий. Но если Империя и в самом деле являлась тормозом прогресса, то выход из тупика виделся в той же геополитике, в особенностях расположения суши и вод, в миграция народов на незанятые земли и зарождении новых государств. Так возник эстап Гайтлера, включавший вбрасывание информации о шарообразности планеты и проверке этого факта морской экспедицией. Поход в другую половину мира был вполне реален, так как огромных водных пространств, сравнимых с Тихим океаном, на Осиере не имелось. Любая страна Пятипалого моря или Архипелага была способна отправить флотилию на восток, которая, преодолев четыре тысячи километров, достигла бы нового, доселе неведомого материка. То же самое могли бы сделать западные страны, Шо-Инг, Запроливье, Островное Королевство и другие, но их кораблям пришлось бы проплыть семь тысяч километров - что, однако, было
задачей посильной при существующей технике мореходства и кораблестроения. Далее, как полагал Гайтлер и члены его группы, на новый материк ринутся все недовольные, авантюристы, воры, обнищавшие дворяне, безземельный люд - то есть дело пойдет по земному и хорошо известному сценарию. Появятся новые страны, новые, более мобильные общества, восприимчивые к переменам, жаждущие могущества и, возможно, победы над старым континентом; возникнет противовес Империи, что сдвинет ситуацию с мертвой точки.
        Этот эстап, самый масштабный за время изучения Осиера, был внедрен, после чего историки удалились, а База была законсервирована. Временной радиус событий, рассчитанный для эстапа Гайтлера, составлял пятьдесят лет; за этот период, как предполагалось, на Осиере произойдут заметные сдвиги, идея шарообразности мира распространится повсеместно, корабли достигнут западного материка, и там появятся первые поселения. Это и должен был проверить Ивар Тревельян, социоксенолог и один из опытнейших наблюдателей фонда. В том случае, если результаты опять равны нулю, перед ним ставилась задача по выяснению причин такой удивительной пассивности.
        Полюбовавшись островом, он опустился в кресло, велел захлопнуть люк и двигаться ближе к поверхности, в том слое, куда проникали солнечные лучи. Суденышко шустро помчалось на запад, а Тревельян, попивая сок и жуя концентраты из корабельных запасов, принялся изучать морскую фауну и расспрашивать лодку обо всем непонятном. Этому занятию он посвятил время до заката, наступившего рано - сутки на Осиере составляли около двадцати двух земных часов. К вечеру он заскучал, ибо лодка была плохим попутчиком - шуток не понимала и вела беседу исключительно на темы ихтиологии. Не активироватьли призрак-имплант? - мелькнула мысль, но это дело он решил отложить до твердой суши. Потом устроился в кресле поудобнее и заснул.
        Утром они достигли Архипелага. То была цепочка крупных островов, лежавших напротив страны Хай-Та и отделенных от нее небольшим Жемчужным морем. На севере, за вытянутым лезвием меча полуостровом, простиралось море побольше, глубоко вдававшееся в континент пятью заливами и названное по этой причине Пятипалым. Кроме Хай-Та, к нему выходили еще три страны - Этланд, Манкана иГзор. Место было оживленное, так что Тревельян предпочитал высадиться на диком побережье за Жемчужным морем.
        Жемчужных отмелей тут было преизрядной, но промышляли на них только люди из Хай-Та. Жители Архипелага, относившиеся к той жевосточной расе, хайтасцсв не уважали, считая их презренными пожирателями моллюсков. Сами они помаленьку пиратствовали в прибрежных водах, а в океане охотились на китов огромных морских тварей, превосходивших величиной земные аналоги. Эти киты были двоякодышащими и, кроме легких, имели жабры, рыбий пузырь и все остальное, что полагается, а потому могли оставаться под водой на несколько часов. Охота на них была тяжелым и опасным промыслом, Тревельяну захотелось взглянуть на корабли местных китобоев, и он велел выпустить робота «шмеля», маленький летающий перископ. Минут через двадцать тот отыскал флотилию из пяти трехмачтовых судов, идущих под парусами. Корабли были высокобортными, с прямым парусным вооружением, с высокими надстройками на корме и носу - более крупные и надежные посудины, чем каравеллы Колумба. Чего им не хватало, так это духа великого генуэзца. Их капитаны не испытывали тяги к открытию земель и шли не на восток, а на север - то ли по пути миграции китов, то ли
в Пятипалое море, где можно было половить другую рыбку, зазевавшихся купцов имореходов.
        Лодка вошла в пролив между двумя островами, «шмель» поднялся на пару сотен метров, и приникший к обзорному экрану Тревельян увидел прибрежные деревушки, хижины из соломенных матов, лодки с рыбаками у берега и стадо похожих на свиней животных, пожиравших водоросли на отмели. Затем появились строения повыше, и покрупней, вероятно, обитель местного феодала. Целое городище из стоявших торчком бревен, а рядом - причал, тоже бревенчатый, с двумя довольно большими кораблями. За этой пристанью лежала на береговой гальке огромная китовая туша, и десятки людей с топорами и устрашающего вида секачами ползали по ней, врубаясь в плоть морского гиганта.
        - Время промысла? - спросил Тревельян.
        - да, - подтвердила лодка. - Осиерские киты мигрируют по кольцу: от Архипелага на восток, в пролив между двумя западными континентами; потом, огибая нижний континент, на юг, на запад и на север, снова к берегам Архипелага. На карте это выглядит так...
        - Подробностей не надо. - Тревельян задумчиво уставился на кита, чьи чудовищные ребра уже белели среди пластов розоватого мяса. - Значит, киты проходят мимо Архипелага и поворачивают на восток... Скажи-ка, были попытки отправиться на корабле следом за ними?
        - За все время наблюдений не зафиксировано.
        - Это как-то объясняется?
        - Выловленных животных достаточно для пропитания и торговли мясом, жиром и китовым пузырем. Если ловить больше, не хватит рук для их переработки.
        - По данным, с которыми я ознакомился, население Архипелага увеличивается, - заметил Тревельян.
        - Да, но с темпом воспроизводства одна целая и три тысячных. Часть мужчин гибнет на охоте и впиратских набегах.
        Они вошли в узкое Жемчужное море. Его северный берег с полуостровом-мечом простирался на пять сотен километров и был отлогим, со множеством удобных для поселения заливчиков и бухт; на юге вставала громада Приморского хребта, вторгавшаяся в океан другим полуостровом, похожим формой на широкий коготь. За ним, в районе экватора, тянулось море Травы - огромный, заросший водорослями эстуарий, примыкавший к зоне саванн и тропических лесов. Насколько было известно Тревельяну, мореходы в те края не плавали.
        Лодка пересекла море за пару часов. Был полуденный час, когда суденышко приблизилось к безлюдному берегу, над которым нависали скалы, переходившие в заросший субтропическим лесом горный склон. Отозвав «шмеля», Тревельян велел подняться на поверхность и высунулся в люк, разглядывая горы, скалы и огромные деревья, корявые и разлапистые, с веерами длинных зеленовато-серых листьев. Пальмовые дубы всплыло в памяти. Дают орехи и ценную древесину.
        - Осторожнее, - предупредила лодка. - Стая аппа.
        - Акулы?
        - Да. Очень подвижные.
        Внезапно рыбины величиной с барракуду окружили их. Зубастые, бахрома многочисленных плавников, круглые неподвижные глаза... Они были стремительными и гибкими и мчались за лодкой без труда, по временам выпрыгивая из воды и пролетая в воздухе несколько метров. Скелета как такового у этих тварей не имелось, только хрящи, не уступавшие прочностью пластику. Несмотря на свои небольшие размеры, они могли справиться с китом и перевернуть рыбачий баркас.
        Аппа преследовали лодку до самых скал, пока она не выползла на берег, втиснувшись между двух валунов. Тревельян вылез, повесил на плечо мешок, хлопнул ладонью по закрывшемуся люку.
        - Спасибо, Серая... Можешь отправляться назад.
        - Выполняю, - раздался приглушенный корпусом голос.
        Задним ходом лодка передвинулась в воду, поплыла, окруженная быстрыми юркими телами акул, и с тихим плеском исчезла в глубине. Тревельян стоял, провожая ее взглядом. Теперь он остался один на один с планетой Осиер, без защиты земной техники, без могущества, которое давали человеку роботы; межзвездные крейсеры, почти разумные компьютеры, силовые поля и молекулярные деструкторы. Но это его не беспокоило. В такой ситуации он был не первый раз.
        Бросив последний взгляд на море, он повернулся к нему спиной и полез по камням наверх, туда, где зеленели пальмовые дубы, звонко пищали птицы и носились по ветвям какие-то мелкие зверюшки местные белки или древесные кролики, умевшие скакать не хуже белок. Поднявшись метров на двести, он добрался до лесной опушки и уже хотел войти под сень оплетенных лианами деревьев, но вдруг остановился, дернул свои бакенбарды и пробормотал:
        - Призрак, святая Галактика! Забыл, совсем забыл! А дед наверняка обидится!
        Чтобы включить имплант в виске требовалось мысленное усилие. Тревельян напрягся, и под черепом тут же прозвучал знакомый голос:
        «Черт подери! Сгноить меня хочешь, парень? Паршивец трахнутый! Чтоб тебе больше на бабу не влезть! Чтоб тебе водкой подавиться! Чтоб реактор под тобой взорвался! Чтоб…»
        - Дед, - вслух сказал Тревельян, - послушай, дед! Я ведь уже объяснял, что нет у нас ни водки, ни реакторов. Какие еще реакторы, если мы по Лимбу на контурном двигателе летаем! Пьем же исключительно вина да соки и с женщинами скромны до невозможности - во всяком случае, я. Может, успокоишься?
        Но дед успокоиться не захотел и сыпал проклятиями еще минут десять.
        ГЛАВА 2 ПОБЕРЕЖЬЕ ЖЕМЧУЖНОГО МОРЯ
        
        Дед и призрачный Советник Тревельяна, исполнявший обязанности секретаря-регистратора, был тем еще фруктом. Собственно, не дед, а далекий пращур, но, как утверждал Всепланетный генетический архив, Тревельян являлся его прямым потомком в девятнадцатом или двадцатом колене. Олаф Питер Карлос Тревельян-Красногорцев, десантник и командор Звездного флота, пять веков назад совершил немало подвигов, был отмечен всевозможными наградами и пал смертью храбрых в возрасте девяноста двух лет, командуя крейсером «Паллада». Погиб он в том знаменитом сражении в секторе Бетельгейзе, когда три земных крейсера разгромили флотилию дроми, доказав агрессорам и всей Галактике, что среди звезд появилась новая, могучая, воинственная и хорошо вооруженная раса. Но до славной своей гибели старик летал и дрался более семи десятилетий, неоднократно горел и замерзал, командовал десантами, был ранен восемь раз и женат четырежды - словом, накопил огромный опыт, и потому его личность сохраняли в памятном кристалле. Как всякий наблюдатель Фонда, которому предстояли долгие странствия в одиночестве, Тревельян мог взять или не взять с
собой Советника, и, по зрелом размышлении, решил, что призрак ему не помешает. А если уж кого-то выбрать, то, разумеется, предка, кровно близкую персону и, к тому же, в прошлом человека бывалого и решительного. Хотя временами дед был крутоват и заворачивал по-командорски, пользуясь ненормативной лексикой.
        Высказав все, что накипело, он, наконец, утихомирился и обозрел пейзаж. Подобно любому призраку-импланту он состоял в ментальной связи со своим носителем, в данном случае с Тревельяном, и мог использовать его глаза, органы слуха, вкуса, обоняния и даже в некоторой степени тактильный аппарат. Иногда это создавало для Тревельяна определенные трудности, но, в общем и целом они уживались неплохо.
        Осмотревшись, командор резюмировал:
        «Приятная планетка этот Осиер. И горы тут подходящие. Вон в той, с тремя зубцами, я разместил бы командный бункер, на вершине - ракеты ближнего удара, а батарею плазменных метателей закопал бы...»
        - Дед, мы с дроми уже не воюем, - прервал его Тревельян. - И хапторов мы победили, и кни’лина. У нас, в общем-то, мир. Нынче мы милосердны.
        «Хочешь мира, готовься к войне, - мудро заметил старик. - Ну, вам, потомкам нашим, милосердцам недоделанным, виднее… Куда сейчас направимся?»
        - К дороге - отозвался Тревельян, забираясь в лес. - Пройдем перевал и спустимся к дороге. Она тянется у горных отрогов, а затем поворачивает вдоль берега. Не имперский тракт, но все же... Доберемся до какой-нибудь рыбачьей деревушки, и получится, что я пришел с запада. Скажем, окружным путем из Рори.
        Лес, хоть и субтропический, был вполне проходим - пальмовые дубы глушили подлесок. Мощные неохватные стволы серо-фиолетового оттенка уходили вверх, распадались на шесть, восемь, десять стволов поменьше, а те уже обрастали ветвями, листьями и гроздьями орехов величиной в два кулака. Это был верхний ярус лесного мира, с которого зеленым дождем струились вниз лианы с огромными белыми и розовыми цветами, сыпались сухие листья, - кусочки коры и пустая ореховая скорлупа. Очевидно, здесь орехи ели все от мала до велика, но если малые были заметны, и птицы, илазающие зверьки, то ничего по-настоящему великого не попадалось. Самой внушительной фигурой оказался двухметровый змей, встопорщивший при виде Тревельяна поросль колючек на хребте. Выглядел он грозно, и Тревельян его обогнул.
        «Рори это что такое?» полюбопытствовал командор, наскучив молчанием.
        - Столица Хай-Та. Мы туда попадем, но сначала заглянем в Бенгод, порт на Жемчужном морс. Оттуда начинается имперская дорога на восток.
        Солнце стояло в зените, и под кронами дубов разливались жара и духота. Тревельян вспотел, но стащить пончо не решился, в воздухе мельтешили насекомые не самого приятного вида. Крови его как будто не домогались, но кто их знает...
        «Хай-Та» - протянул призрак. - Что-то приличное?
        - Отнюдь. Окраина здешнего мира, захудалое королевство. Горы, леса, жемчужные отмели, жаркий климат... В самом деле, жарко, дьявол!
        «Разве здесь жара, мальчуган? Это не жара, а так, теплая банька. Вот когда кни’лина, сучьи морды, подбили «Свирепого» и я горел на мостике…» - Командор смолк, погрузившись в давние воспоминания, потом очнулся и заметил: «Говоришь, захудалое королевство этот Хай-Та? И что тебе надо в такой дыре? В том же Бенгоде?»
        - Справки кое-какие наведу, сказал Тревельян, ровным шагом поднимаясь к перевалу, до которого осталось не больше двух километров. Он смахнул пот со лба и, не замедляя шага, вытащил флягу и прополоскал горло. В общем-то зной, духота и пешая ходьба не вызывали у него особых возражений. К походным тяготам он был привычен, как и к неприятностям, связанным с этим способом передвижения.
        И потому вовремя почувствовал, что за ним наблюдают. Чувство было ментальное, надежное, и ясно ощущалось, что взгляды, коловшие со всех сторон, не слишком доброжелательны. Так, словно кто-то оценивал его с гастрономической точки зрения.
        Надо уйти из-под деревьев, подсказал инстинкт. Повинуясь ему, Тревельян выбрал прогалину, где дубы росли не слишком густо, вытащил из башмака лазерный хлыст иогляделся. В древесных кронах посверкивали злые маленькие глазки, маячили поросшие рыжей шерстью тела, а временами сверкали зубы, желтые и очень внушительной величины. Слышались также шорохи, негромкое, но угрожающее верещание, а ветер доносил гнилостный запах.
        - Познакомимся? - предложил Тревельян, морщась от этого аромата. - Я ничего плохого вам не сделаю. Клянусь тепловой смертью Вселенной!
        Ветка качнулась, и на землю спрыгнул один из наблюдателей видимо, вожак.
        Существо, появившееся перед Тревельяном. было трудно назвать пародией на человека - скорее, то была пародия на обезьяну. Конкретно, на шимпанзе ростом немного больше метра, но с могучими мышцами рук, плеч и бедер, которые делали эту тварь почти квадратной. Шкура была рыжей, клочковатой и густой, вдоль шеи и спины топорщилась грива, но главным отличием от земного аналога являлись челюсти, снабженные такими клыками, что им позавидовал бы саблезубый тигр. Запах от этого монстра шел ужасающий.
        - Пц, пц-пц! - проверещало существо, делая шаг к Тревельяну.
        - Знаю, что ты пац, только ближе не подходи, - сказал тот, отступая. - Амбре, знаешь ли, у тебя убийственное.
        - Пц! - подтвердил вожак, разевая пасть и демонстрируя клыки.
        По характерному верещанию этих тварей здесь называли пацами. Как помнилось Тревельяну, изучившему по записям животный мир Осиера весьма подробно, пацы были всеядными наподобие медведей и кабанов, ели все от орехов и фруктов до червей и гусениц, и мясом отнюдь не брезговали. Взрослый пац был гораздо умнее и опаснее волка, и, как и волки, они являлись животными стайными. Тем не менее, их ловили, приручали и таскали по городам и селениям для забавы, в караванах бродячих циркачей.
        Вожак пристально поглядел на Тревельяна и облизнулся. Его сородичи ссыпались с ветвей - мощные самцы, крепкие мускулистые самки и целая прорва детенышей. Воняли все они одинаково отвратно. Тревельян, привыкший ко многому, сморщился еще сильнее.
        - Может, договоримся? - сказал он. - Я своей дорогой пойду, вы - своей. Обратно на деревья, к вкусным орешкам.
        - Пц-пц! - быстро произнес вожак, и это явно означало: нет, не договоримся! Ты, братец, повкусней орешков будешь!
        В стае, окружившей Тревельяна, было десятка три взрослых пацев, способных разорвать его в мгновение она. Собственно, это они и собирались сделать.
        «Ну и мерзкие хари! - раздался ментальный голос командора. - Чего ты ждешь, внучок? У тебя же лазерный меч! Нашинкуй отбивных из поганцев!»
        Но устраивать бойню Тревельяну не хотелось. Сунув хлыст за пояс, он вытащил лютню и дернул струны определенным образом, включив голопроектор. Аккорд номер три, для превращения в пламя... Сейчас он представлялся четвероруким хищникам в виде бушующего огня, пусть не жаркого, не палящего, но страшного видом; иллюзия была достаточно реальной, чтобы в нее поверили и зверь, и человек. Скрытый огненными оранжевыми языками, что поднимались выше головы, Тревельян шагнул к вожаку и рявкнул:
        - Этого хватит, вонючка рыжая? Или тиранозавра изобразить?
        Заскулив, пац метнулся к дереву. Его воинство разбегалось; самцы удирали первыми, за ними - самки, схватившие детенышей. Несомненно, они знали, что такое огонь.
        «Я бы им все же кровь пустил, - заметил командор, - для острастки! Чтоб уважали! Люди мы или не люди?»
        «Люди», мысленно ответил ему Тревельян и, не выключая миража, полез на перевал. Миновав седловину, он избавился от огненного обличья. Пологий склон горы тянулся вниз, большие деревья тут уже не попадались, а торчали камни, заросшие кустарником и багровым мхом, поднимавшимся до колена. Но на прибрежной равнине, что лежала к северу, опять курчавились необозримые леса, уходившие кгранице с Этландом, где чащ и дебрей было не меньше, чем в Хай-Та. Скорее всего, даже больше.
        Тревельян спускался быстро, высматривая дорогу, которая, по данным Фонда, проходила между предгорьями и лесной опушкой. То был не широкий благоустроенный имперский тракт, а магистраль местного значения, протоптанная, скорее всего, охотниками из ближайших деревень. Но хайтасцы, кормившиеся в основном дарами моря, к охоте были равнодушны, так что дорога за пятьдесят лет могла исчезнуть начисто.
        Но все же Тревельян ее нашел, не столько дорогу, сколько тропу, бежавшую вдоль лесной опушки. Этот факт подтверждал, что специалисты Базы даром хлеб не ели и картам их можно довериться даже через половину столетия. Трудно было ожидать иного; Фонд развития инопланетных культур являлся слишком серьезным предприятием.
        ФРИК прогрессировал именно культуры, так как это понятие шире цивилизации; скажем, можно говорить о культуре неолита, хотя ее представителей цивилизованными не назовешь. Идея помощи инопланетным расам зародилась в глубокой древности, еще в двадцатом веке, и первый импульс ей дали не философы, не представители точных наук и, конечно, не политики, а писатели фантасты. В современном мире Тревельяна Ивана Ефремова, Лема и братьев Стругацких рассматривали как великих гуманистов, намного опередивших свою эпоху; собственно, их предсказания, выраженные в художественной форме, легли в основу деятельности ФРИК. Но, разумеется, с существенными поправками. Киннисон, один из основателей Фонда, доказал (сначала теоретически, а затем на практике), что положительный эффект внешнего воздействия может бытьдостигнут только в рамках культур, не перешедших некоего порога. Эта граница лежала в позднем Средневековье, когда географические представления о мире еще неясны, когда влияние религии огромно, когда капитал, машины и скорострельные пушки еще не начали своего победного шествия. Помогать без большой крови удавалось
лишь обществам на дотехнологической стадии, еще не вступившим в эпоху Великих географических открытий, не поделившим земли и источники сырья в планетарном масштабе, не имеющим иного транспорта, кроме паруса, лошади к собственных ног. Любое тайное или открытое вмешательство в технологически развитую культуру давало негативный результат, который варьировался от всепланетной войны с десятками миллионов погибших до полного разрушения экологии, с регрессом немногих выживших в троглодитов. В технологическом и даже предтехнологическом обществе конкуренция между державами и их владыками уже настолько велика, что всякий эстап, казалось бы, абсолютно невинный, обращается к военным нуждам либо к достижению экономического превосходства - что, в свою очередь ведет к порабощению соседних стран. Стремление к общепланетному господству обостряет все противоречия, религиозные, расовые, национальные, и жизнь мира в подобный момент зависит лишь от мощности оружия: меч ли это или атомная бомба и смертельный вирус. Во времена Киннисона Фонд попытался прогрессировать три гуманоидные расы, достигшие уровня девятнадцатого
века Земли, но больше такие попытки не повторялись. Миры, погубленные вмешательством извне, были переименованы, и даже Тревельян, социоксенолог, не помнил прежних их названий. Зато нынешние сидели в памяти гвоздем: Ледяной Ад, Горькая Ягода и Рухнувшая Надежда.
        С той поры Фонд научился многому и не допускал ошибок ни в большом, ни в малом. Взять хотя бы эту дорогу... Есть на карте - и значит, есть в реальности.
        По расчетам Тревельяна, он, лазая по горам, не слишком удалился от морского берега - очевидно, на четыре-пять километров. Ренур, местное солнце, стоял еще высоко, была середина дня. Не дня вообще, а времени суток, которые во всех цивилизованных странах Осиера делились на пять периодов: Восход - с семи до десяти утра, Полдень - с десяти до четырнадцати, День - с четырнадцати до восемнадцати, Закат - с восемнадцати до двадцати одного. Остальные восемь часов занимала Ночь. Более мелкие доли времени здесь обозначались как середина и четверть; с одной стороны, не очень точно, с другой, осиерцев это устраивало. Они никуда не торопись, а меньше всего - в эпоху технической революции.
        Середина Дня - четыре часа по земному счету. Тревельян полагал, что еще до начала Заката он выйдет к какой-нибудь деревушке.
        Так оно и получилось. Вскоре он услышал плеск волн, затем тропа резко свернула к северу и сделалась шире, постепенно превращаясь в хорошо утоптанную грунтовую дорогу. Слева от Тревельяна по-прежнему зеленела лесная чаща, а справа были уже не горы, а ровный, усыпанный галькой откос и лазуритовая даль Жемчужного моря. В ней темнели пироги; одни шли под парусом, к другим, застывшим на месте, то и дело поднимались ныряльщики, перебрасывая через борт сетки с раковинами. Берег был изрезан бухтами, их разделяли то невысокая скала, то нагромождение камней или мыс, протянувшийся на сотню-другую метров, и дорога отклонялась и петляла, обходя препятствия. Наконец за очередным поворотом открылся залив побольше тех, что встречались прежде, пальмовая рощица, причалы с лодками, а между рощей и причалами - два десятка аккуратных бревенчатых домиков, навесы, сараи и сети, растянутые дляпросушки.
        На мелководье у берета бродили двое мальчишек с острогами. Увидев Тревельяна, они застыли точно пара изваяний из красноватой меди, затем помчались к берегу, размахивая своими орудиями, подпрыгивая и вскрикивая от избытка чувств. «Хотят напасть?..» - подумал Тревельян, но тут же понял, что ошибается: его приветствовали.
        - Т-ты... т-ты правда рапсод? - заикаясь, спросил один из мальчуганов. У обоих брови были необычайно густыми, а мочки ушей оттянуты почти до плеч.
        - Рапсод, - ответил Тревельян на восточном диалекте. - Рапсод из Братства Рапсодов, и зовут меня Тен-Урхи. Я иду из...
        Но его не дослушали. Пареньки помчались по дороге в деревню, подпрыгивая еще выше и вопя в две глотки:
        «Рапсод! К нам пришел рапсод! Его имя Тен-Урхи! Настоящий рапсод из Семи Провинций! Тен-Урхи!»
        Империю часто называли Семью Провинциями. Двойное имя Тревельяна и его внешность, бакенбарды, темные волосы и пигментные пятна под глазами, были свидетельством того, что он появился на свет в центре материка, у пресного моря Треш. Видимо, люди континентальной расы, да еще певцы, были не частыми гостями в этой деревушке.
        Он вступил на небольшую площадку между домами. Люди сбегались со всех сторон - женщины, ребятишки, старики. Мужчин почти не видно, отметил он, - надо думать, промышляют в море.
        Вперед выступил старик. Одежды на нем, как и на других жителях, было немного - кусок зеленой ткани, обернутый вокруг бедер, да ожерелье из рыбьих костей и птичьих перьев.
        Старец сделал ритуальный знак - описал кружок у сердца. Тревельян ответил тем же.
        - Да будут милостивы к тебе Трое, Тен-Урхи! Я разделяю твое дыхание.
        - А я - твое, - ответил Тревельян.
        - Ты устал? Ты голоден? Ты хочешь пить?
        - Устал, голоден и хочу пить.
        Его не спросили ни о цели визита, ни о том, откуда он пришел и куда направляется. В рыбацких общинах Хай-Та были свои понятия, как встречать чужестранцев.
        - Меня зовут Вашшур, - сказал старик. Затем, коснувшись плеча стоявшего рядом пожилого мужчины, представил его: - Это Нухассин, мой друг и помощник. Эй, женщины! Вы слышали, что сказано гостем, посланным нам богами? Он устал, он голоден, он хочет пить.
        Не прошло и трех минут, как Тревельян уже сидел на циновке под пальмами, перед ним стоял котелок с варевом из моллюсков и рыбы, горой лежали орехи и фрукты, в кувшинчике плескался сок, разбавленный водой. Вашшур и Нухассин сидели напротив, время от времени прикладывались к своим кувшинчикам и развлекали гостя беседой. Остальные обитатели деревни столпились шагах в двадцати, взирая на Тревельяна с интересом и почтением.
        На земной взгляд, они были не очень красивы. Типичные представители восточной расы: удлиненные мочки ушей, красноватая кожа, необычайно густые брови, затеняющие глаза, непривычный цвет волос, почти белесый, отчего все они, и юные, и старые, выглядели поседевшими. Волосы на голове тоже были густыми, но короткими, и росли на темени и затылке, оставляя открытым лоб. Самой странной деталью их лиц являлся нос, крупный, с утопленной вглубь носовой перегородкой, от чего казалось, что у некоторых из них только одна ноздря. Впрочем, их внешность не удивляла Тревельяна; готовясь к своей миссии, он провел много часов в гипнотическом трансе, поглощая знания об Осиере. Про этих людей он знал больше, чем они сами знали о себе. Например, то, что живут они не дольше шестидесяти лет и что мощные легкие и выпуклая грудная клетка делают их превосходными ныряльщиками.
        - Ты пришел, и это доброе предзнаменование, - произнес Вашшур.
        - Да, доброе, - подтвердил Нухассин. - Лов будет удачным.
        - Надеюсь, что так, - кивнул Тревельян, налегая на ароматное варево. После прогулки в горах он сильно проголодался.
        - Люди Высокого и люди Светлого дома - те, что в Бенгоде, - хотят голубой жемчуг. А это большая редкость! - сказал Вашшур.
        - Редкость, - согласился Нухассин. - За год мы набираем вот столько, - он сложил пальцы горстью, - но думаю, что теперь будет больше. Конечно, если ты споешь нам волшебную песнь.
        - Спою, обязательно спою, - пообещал Тревельян, доедая рыбу и тающих на языке моллюсков. Вероятно, речь шла о дани или налоге; Высоким называли правителя Хай-Та, а Светлым домом - императора. Их люди, сидевшие в Бенгоде, были не иначе как налоговыми чиновниками.
        Он поднял кувшинчик, оглядел его и выпил прохладного кислого сока, Вашшур и Нухассин вежливо приложились к своим сосудам. Быт в их деревне был прост, но, отнюдь не примитивен, хижины из вкопанных торчком бревен выглядели прочными и вместительными, котелок из бронзы украшен чеканным орнаментом, глиняные кувшинчики имели изящную форму, а циновка, на которой сидел Тревельян, была искусно сплетена из тростника… Признаки древней культуры, которая, по мнению археологов Фонда, проводивших тайные раскопки, датировалась двумя-тремя тысячелетиями.
        - Я иду из Рори в Бенгод, - сообщил он, приступая к фруктам. По вкусу плоды походили на сливы, а по виду - на апельсин. Во всяком случае, кожура у них была оранжевая.
        - Из Рори в Бенгод... - повторил Вашшур. - Но ты выбрал плохую дорогу, Тен-Урхи! Дорогу между лесом и горами, которой редко ходят. Лучше было бы идти по тракту, который выложен ровными камнями.
        - Но тогда я не попал бы к вам, Вашшур. Кроме того, у плохой дороги есть свои преимущества. - Тревельян стер с губ фруктовый сок. - Она безлюдна, и никто не мешает сочинять новые песни. А это дело требует уединения.
        - Конечно, конечно, - старик закивал. - Люди твоего Братства угодны богам, и грозный Таван-Гез; Заступница Таванна-Шихи и вечно юный Тавангур-даш охраняли тебя на этом пути. Наверное, ты сочинил много песен?
        - Кое-что есть, и сегодня вы их услышите. Но главную песню - может быть, даже сказание - я сочиню в Бенгоде.
        Нухассин поморщился.
        - Там слишком много народа. Уединение в Бенгоде слишком дорогой товар.
        - Кроме уединения мне нужны новые вести, новые мысли и новые слова. - Тревельян погладил живот в знак того, что насытился. - Я слышал, что какие-то люди - может быть, из Хай-Та или Этланда, может быть с Архипелага - плавали на восток. Слышал, что они пересекли океан на своих кораблях и вернулись обратно. Еще слышал, что они нашли за океаном новую землю. Если это правда, я сложу о них сказание.
        Вашшур и Нухассин переглянулись с недоумением.
        - Наши ловцы жемчуга бывают в Бенгоде, но ни о чем подобном им не говорили, сказал старик. Плавать далеко в океан... Разве такое возможно! Там нет никаких земель, но если долго плыть, корабль наткнется на Оправу Мира. А это Таван-Гезу не понравится!
        - Совсем не понравится, - поддакнул Нухассин.
        Тревельян разочарованно вздохнул. Нет слухов о дальних плаваниях в океане... Печально, очень печально! Разумеется, он соберет информацию не только в этом селении на краю света, но и в больших портовых городах востока и запада, в имперских провинциях и в столице. В конце концов, что знали о плавании Колумба в Китае семнадцатого века или, предположим, в дебрях финских лесов?.. С другой стороны, Хай-Та не Китай и не страна Суоми, а держава, близкая к центру событий… если бы такие события состоялись.
        Снова вздохнув, он произнес:
        - Не уверен, что на восток плавали недавно. Может быть, десять или двадцать летназад... Поэтому я все же пойду в Бенгод и постараюсь разузнать там что-то определенное.
        - Тебе не надо идти в Бенгод, - сказал Вашшур. - Уже время Заката, и скоро вернутся пироги с нашими мужчинами. Останься здесь на Ночь, а утром я прикажу, чтобы тебя отвезли в Бенгод под парусом. Если отправиться в середине Восхода, то ты попадешь туда к началу дня. Дорога морем легче, чем по суше.
        Тревельян подумал и согласился. Потом достал из мешка свою лютню, настроил ее и начал петь. Пел он до тех пор, пока не вернулись с моря ловцы жемчуга и не взошли в небесах альфа и бета Апеллеса, известные в этом мире как Ближняя и Дальняя звезда. Песни он пел не свои, чужие, но были то баллады Удзени, Торе, Шо-Инга и Островного Королевства, земель западных и столь далеких, что в этой деревне о них даже не слышали.
        
* * *
        Утром он отправился в Бенгод на пироге с балансиром и высокой мачтой с косым парусом. Сопровождали Тревельяна шестеро парней, и всю дорогу он то пел им песни, то расспрашивал, не ходят ли в ихкраях какие-нибудь слухи о путешествиях в Восточный океан и лежащих за ним землях. Но молодым рыбакам ничего об этом не было известно.
        Может быть, план Гайтлера все же сработал, но экспедиция была секретной? Если Империя не поощряла исследование мира, а восточные страны не хотели нажить неприятностей, то такой вариант не исключался. И десять против одного, что это дело провернули Княжества Архипелага, а не континентальные державы. Во-первых, у Княжеств лучше корабли, во-вторых, они расположены совсем на отшибе, дальше от Империи, чем Хай-Та, Этланд и другие королевства Пятипалого моря, а в-третьих, кому же свершать открытия в океане, как не пиратам и китобоям! Конечно, им нужен финансовый стимул, но разве новые земли не сокровище? Не потому, что там можно вырастить пальмы или откопать в горах злато-серебро, а по причине более веской: в новой земле капитан - король, его помощник - герцог, а самый распоследний юнга - дворянин. Новые земли - это новые державы, и власть в них будет принадлежать тому, кто их откроет. «Разве не заманчивый пряник?..» думал Тревельян. Он почти уговорил себя, что экспедиция состоялась, что тайные плавания через океан идут не первый год и что на Западном материке уже построены форты и даже, может быть,
распаханы под их стенами огороды. Конечно, висевшие над планетой спутники такого не зафиксировали, и сам он, облетая Осиер, ничего не увидел, но многое ли разглядишь с орбиты, если поселок запрятан в девственном лесу!
        Он сошел на пристань в Бенгоде с твердым намерением провести расследование. Все тайное рано или поздно становится явным, но еще до этого начинают циркулировать слухи и сплетни, легенды и байки моряков, а где к ним лучше приобщиться, как не в портовом городе. Бенгод являлся именно таким местом, поскольку в нем была сосредоточена транзитная торговля между Архипелагом и странами Пятипалого моря. В его гавани теснились суда, берег был одним сплошным причалом, а дальше стояли мощные бревенчатые склады для товаров, лавки и конторы купцов, кабаки и таверны, постоялые дворы и маленькие храмы, в которых каждый мореход мог отмолить грехи перед рейсом. За этими портовыми районами, шумными, вонючими и грязными, заваленными рыбьей чешуей, крабьими панцирями, ломаными гниющими бочками, ящиками и корзинами, остатками рваных канатов и парусов, и бог знает чем еще, начинался собственно город: небольшая крепость на холме, казарма, дома наместника, чиновников, торговцев и мастеров побогаче, владевших верфями, кузницами, лесопилками, парусными мастерскими и производствами по выделке рыбьей кожи и переработке китового
пузыря. Здесь было заметно почище, и здесь стояли государственный храм Трех Богов, высокая сигнальная башня с барабанами и трубами для передачи сообщений и цирк, где выступали бродячие актеры. Все из дерева, ибо Хай-Та являлся лесной страной, а срубить дерево много легче, чем выломать и обтесать камень.
        Тревельян побродил по городу, пока не истекло время Дня. Тут особых знаков почтения, как в рыбачьей деревушке ему не оказывали, и никто не говорил, что хочет разделить с ним дыхание. Бенгод являлся местом торговым, и нравы в нем были не патриархальные, а соответствующие городскому назначению; без монет здесь ни похлебки, ни вина не наливали и не пускали на постой. Народ в Бенгоде попадался разный: развеселые моряки с Архипелага в штанах и жилетах, украшенных жемчугом, чинные мастера и подмастерья с женами, солдаты с мечами и алебардами, уличные торговцы с лотками всякой снеди, попрошайки и кабацкий люд в отрепьях, а также вездесущие мальчишки, горластые и полуголые. Иногда проезжала коляска, в которой сидели чиновник или богатый коммерсант, и кое-кто из них, в бакенбардах, с темными волосами и светлой кожей, относился к имперской расе. Все остальные были примерно такими же, как Вашшур, Нухассин и их соплеменники: меднокожими, носатыми, с белесыми волосами.
        По идее, где-то в лабиринте этих узких улочек и крохотных площадей, находился странноприимный дом Братства, но Тревельян не стал его искать. К началу Заката он вернулся в портовый район, выбрал заведение с нарисованным на дверях синим китом, в котором ели и пили мореходы с Архипелага, вошел и сел, скрестив ноги, на кожаную подушку у низкого длинного стола. Хозяин, тощий, как корабельная мачта, принес на блюде местного омара, жуткую тварь размером с футбольный мяч, с двадцатью ногами. Фирменное блюдо, решил Тревельян и, поглядывая на более опытных соседей, разбил панцирь рукоятью кинжала и подцепил на лезвие кусочек розового мяса. К этому блюду полагалась кружка с вином, имевшим привкус фруктов, которыми днем раньше потчевал его Вашшур.
        «Моча, - заметил командор после дегустации. - А краб ничего. Помню, когда я служил на «Койоте», в кают-компании подавали...»
        Он пустился в воспоминания, но это не мешало Тревельяну есть, пить и поглядывать по сторонам. Его сосед справа спал, уткнувшись лицом в миску с объедками, соседи слева спорили, кто дальше метнет гарпун, а по другую сторону стола сидели трое бравых мореходов в дорогой одежде сделанной на островах Архипелага - склеенной особым образом из дубленого китового пузыря и не пропускавшей воду. У них были жилеты, шитые мелким жемчугом, широкие перевязи через плечо и длинные ножи, которыми они умело потрошили двадцатиногих крабов. Эти травили морские байки, что было небезынтересно. В данный момент речь шла об урагане, причем настолько сильном, что он унес в небеса трехмачтовый корабль, протащил над Архипелагом и сбросил в Жемчужное море. Рассказчик, детина со шрамом от глаза до верхней губы, клялся китовыми кишками, что он один из выживших в той катастрофе и что Цилад Кривой, его дружок, каждое слово подтвердит, ибо сам летал на том же судне. Его приятели не верили. Один, с наушным украшением из янтаря, ехидно щурился, другой то и дело дергал мочку, которая списала до плеча.
        Тревельян послушал, отхлебнул вина и сказал:
        - Вот история, достойная песни, почтенные мореходы. Могу ли я узнать...
        - Ты кто таков? - прервал его моряк с янтарной подвеской.
        - Рапсод Тен-Урхи. - Тревельян встряхнул свою суму, и струны лютни протяжно зазвенели. - Разве не видно, что я из Братства?
        - Хоть из китовьего брюха, нам без разницы. Чего тебе надо, рапсод?
        Кажется, эти обитатели Архипелага не испытывали почтения к певцам. Что поделаешь! Архипелаг - окраина мира, где люди невежественны и грубы...
        - Я пришел в Бенгод, чтобы послушать тех, кто плавает в океане, и сочинить о них сказание. Воспеть их отвагу, их опасный труд, их корабли, летящие под парусами, их...
        - Ты пришел куда надо, - снова прервал его моряк, что было совсем уж невежливо. - Но наши истории не для всяких вонючих пацев. Не для всяких, чтоб меня аппа сожрали! Тот, кто хочет их послушать, должен заплатить.
        Тревельян замотал головой, взметнув свои роскошные бакенбарды.
        - Ты что, не понял? Я - рапсод! Разве ты не желаешь, чтобы я прославил твое имя? И имена твоих друзей? Кстати, как вас зовут?
        - Меня - Куссах Четыре Пальца, - моряк с подвеской поднял руку, на которой не хватало мизинца. - Морда со шрамом - Боссин, а этот - Риммхиш. Кстати, на славу нам плевать. Мы парни скромные, трудяги-китобои. Что нам до славы? Да провались она сквозь Кольцо!
        «Не похожи эти прощелыги на китобоев, - заметил командор. И посоветовал: - держи ухо востро, парень!»
        Верно, не похожи, согласился Тревельян. Ножики острые, а физиономии самые бандитские... Вслух же он сказал:
        - Могу я как-то смягчить ваши сердца и развязать языки?
        - Можешь, - отозвался Четыре Пальца, явный заводила в этой компании. - Можешь, лохматая рожа! Вино тут еще не кончилось.
        Тревельян вытащил из сумы кошель и, подзывал хозяина заведения, позвенел монетами. Глаза у Куссаха жадно блеснули, Боссин сглотнул слюну, а Риммхиш, взволновавшись, дернул себя за мочку.
        - Выпивку для всех, - велел Тревельян, вкладывая в ладонь кабатчика серебро - Четыре кружки, да побольше! Потом принесешь еще столько же.
        - Да, господин. Благодарю за щедрость, господин. Да снизойдет на тебя благословение Заступницы Таванна-Шихи!
        Вино появилось в момент, и Куссах со своими приятелями тут же присосались к кружкам. Потом Четыре Пальца спросил:
        - Ну, так какую историю ты хочешь услышать?
        - Наверно, такую же длинную, как шерсть на его щеках, - с ухмылкой молвил Боссин.
        - Да, шерсти много, - кивнул Риммхиш. - Хватит, чтобы сплести пару причальных канатов.
        Не обращая внимания на эти подковырки, Тревельян сказал:
        - Что-нибудь о дальних странствиях в океане. Очень дальних! О смерчах, бурях и неведомых землях, о мудром капитане, который вел корабль на восток, о смелых мореходах, что терпели голод и жажду, а также муки неизвестности, но, преодолев все, узрели невиданное и насладились плодами земли, где не ступала доселе нога человека. Вот об этом я хочу послушать!
        - Красиво говоришь! - буркнул Куссах и передразнил: - Пц-пц-пц! Только что-то я не припомню такого плавания. Не припомню, чтоб меня на столб подвесили! А ты, Боссин? Ты, Риммхиш?
        - Это зависит от числа кружек, - произнес верзила со шрамом, ковыряя в зубах ножом. - Если еще по одной опрокинуть, может, что и вспомнится. Тайное, о чем в кабаке не говорят.
        «Морочат голову? - подумал Тревельян. Или в самом деле что-то знают? С виду явные пираты... У таких, быть может, есть что поведать...»
        Он снова достал кошель ибрякнул его содержимым:
        - Хозяин! Еще по кружке!
        - Кружек не надо, пусть флягу большую тащит, - возразил Куссах. Мне тут хорошая мысль пришла: берем флягу и мотаем из этого нужника к себе на лоханку. Прав Боссин, прав, клянусь канатом! Не все тут можно говорить.
        - А на корабле у нас Цилад, - добавил Боссин, переглянувшись с приятелем. - Цилад, старая мудрая рыба! Чего он только не знает! Тебе, лохматый, на сотню песен хватит. Будешь их петь, пока не окочуришься.
        Кабатчик принес флягу размером с ведро, Риммхиш нежно прижал ее к груди, а Тревельян рассчитался. Затем они покинули заведение и, пошатываясь, углубились в лабиринт узких смрадных переулков, ведущих к причалам. Здесь царило безлюдье, только по кучам отбросов шмыгали крысы и охотившиеся за ними тарли - местные одичавшие псы, с усатыми и круглыми, как у кошек, мордами. Надвигалось время Ночи, и в небесах уже горел изумрудный диск Ближней звезды, добавляя сумраку зеленоватых красок. Дальняя звезда, не такая яркая, тоже взошла и мерцала над горизонтом подобно сапфиру, окруженному мелкими бриллиантами созвездия Шерр.
        Вино было крепким, Тревельян изрядно выпил, но медицинский имплант уже трудился, очищая кровь от алкоголя. У Куссаха, Боссина и Риммхиша такого устройства не имелось, но его с успехом заменяли луженые желудки и привычка к местному пойлу. Они держались, на ногах вполне уверенно, и Риммхиш тащил тяжелую флягу без заметных усилий. Мореходы были много ниже Тревельяна - самый рослый, верзила Боссин, достигал плеча, - но, как все обитателя Архипелага, жилистыми и крепко сбитыми. Ветер трепал их белесые волосы, медная кожа в свете Ближней звезды приняла трупный опенок.
        - Далеко еще? - спросил Тревельян.
        - Не дальше волоса с твоей рожи, - усмехнулся Куссах. - Нам вот сюда... Пара шлагов, и будем на лоханке у Цилада.
        Они свернули в узкую щель между двумя замшелыми амбарами, и тут Четыре Пальца многозначительно хмыкнул. Риммхиш, не выпуская фляги, сорвал с плеча Тревельяна мешок и быстрым шагом ринулся дальше, а Куссах и Боссин вытащили ножи. Тревельян увидел мелькнувшее перед глазами лезвие и тут же почувствовал, как чужая рука шарит у пояса, отыскивая кинжал.
        - Так мы не договаривались, парни, - произнес он, стараясь не упустить из виду Риммхиша со своим мешком. Главной ценностью в его суме являлась лютня с устройством связи и голопроектором-пугалкой. В принципе, их можно было бы имплантировать, но Тревельян решил, что двух имплантов, врача и Советника, ему хватит. Его не зря считали одним из лучших наблюдателей ФРИК; в любом мире и в любой ситуации он умел защитить свое добро.
        Но Куссах и Боссин об этом не знали.
        - Стой, не дергайся, и будешь жив, - прорычал Четыре Пальца, поигрывая ножиком.
        - Стой смирно, и я тебе песенку спою... пц-пц-пц...
        - А я волосню на память отрежу, - молвил Боссин, хватая за левую бакенбарду. - Как у того купца... хо-хо!.. у купца с гзорской посудины... Помнишь, Куссах? Которого мы...
        Договорить он не успел, ибо локоть Тревельяна врезался ему под ребра. Выронив нож и сложившись вдвое, Боссин рухнул на землю и засучил ногами, не в силах вздохнуть. «Дай стервецам по сусалам! - взревел под черепом командор. - Сверни носопыры набок! Ишь, развесили свои хоботы, гадюки паскудные!» Выполняя этот совет, Тревельян ударил Куссаха ребром ладони в переносицу и добавил коленом в промежность. Потом в несколько скачков нагнал Риммхиша, вырвал тяжелую флягу и опустил ему на затылок. Что-то треснуло, но все-таки не кость, а глина; фляга разлетелась осколками, а Риммхиш, лишившись чувств, ткнулся носом в кучу нечистот. Убедившись, что он дышит и что вина в его волосах гораздо больше, чем крови, Тревельян подобрал свой мешок и вернулся к Боссину и Куссаху. Оба валялись на грязной земле и пялились на него с нескрываемым ужасом.
        Присев на корточки, Тревельян вытащил кинжал. Убивать он их не собирался, но клинок - веский довод в пользу честности.
        - Пощади, страж справедливости! - выдавил Куссах, шмыгая разбитым носом. - Хрр... Пощади, во имя Троих! Мы не поверили, что ты из Братства!
        - Никогда бы... - прохрипел Боссин, - никогда бы... руку... не подняли...
        - Не поверили? - переспросил Тревельян. - А почему?
        - Чтоб истинный рапсод заявился к «Синему киту»... хрр... не побрезговал... невиданное дело, клянусь китовьей задницей! У вас же есть свои Дома... И в этом вонючем Бенгоде тоже...
        Надо учесть на будущее, решил Тревельян и поднес лезвие кинжала к глотке Куссаха.
        - Дальнейшее будет зависеть от твоей откровенности, пац. С какого вы корабля?
        - С «Пьяной волны», милостивый господин.
        - Чем промышляете?
        Четыре Пальца отвел взгляд:
        - Так, ловим по мелочи... не китов, а купцов.
        - Про земли на востоке что-то слышали? Ты, или этот ваш Цилад, или кто другой?
        - Цилад с пьяных глаз, что хочешь в трюм нагрузит... Только нет на востоке земель, там Оправа Кольца в руке Таван-Геза. Ты, рапсод, об этом лучше знаешь. Никто туда не плавал... никогда...
        - Ну, черт с вами, живите, - с разочарованием сказал Тревельян и поднялся на ноги. Оставив трех пиратов позади, он вышел из проулка и пересек портовый район, направляясь к городской цитадели и сигнальной башне. За башней, в самом начале имперского тракта, располагалось нечто немыслимое в средневековой Европе станция с пассажирскими каретами, местным аналогом фаэтонов и дилижансов. Возможно, какой-то отправлялся ночью или рано утром... В Бенгоде, как подсказывала интуиция, делать Тревельяну было нечего.
        «Зря ты этих гиен не дорезал... Зря!» - недовольно пробурчал командор.
        «Кровожадный ты, дед, - отозвался Тревельян. - А про устав Фонда помнишь? Пункт четыре, подпункт 4а: без большой нужды не резать».
        «Когда мы накрыли пиратский вертеп в Поясе Астероидов, я про устав не вспоминал. Раскрыли шлюз, и одного за другим, прямо в пустоту... - Он смолк, затем поинтересовался: - Куда теперь?»
        «В Рори, местную столицу. А оттуда - на север, в Этланд».
        «Что ты там забыл?»
        «Надо узнать про одну личность почти исторического масштаба. Про Дартаха Высоколобого… Как жил, что делал, и чем его жизнь завершилась. Помнишь о Дартахе?»
        «Список имен в меня загрузили, - проворчал Советник. Это тот самый Дартах, которому подбросили идею шарообразности мира. Скорее всего, кончил жизнь подвешенным на крюк. Кажется, такие здесь обычаи?»
        «Так больших злодеев казнят, - возразил Тревельян, шагая по безлюдной улице и слушая, как вдали перекликаются сторожа. - Дартах же был безобидным картографом. Правда, весьма настырным».
        «Настырных вешают в первую очередь», - подвел итог дискуссии командор и замолчал.
        Обогнув сигнальную башню, Тревельян вышел к станции и ровной, как древко копья, имперской дороге, серой лентой тянувшейся на запад. В самом ее начале был воздвигнут гранитный пилон пятиметровой высоты с надписью, сделанной крупными четкими буквами. Надпись гласила: «Повеление Светлого дома тверже камня, на котором оно высечено». Рядом с пилоном стоял фаэтон, и в него, при свете фонарей, уже забирались пассажиры.
        ГЛАВА 3 СТРАНА ХАЙ-ТА
        
        Возможно, дороги были самым большим, самым восхитительным чудом Осиера. Они тянулись с востока на запад от одного океана до другого, раздваивались, расстраивались и расчетверялись, соединяя все цивилизованные страны континента, лежавшие в умеренных широтах и в зоне субтропиков. Они пересекали леса, луга и поля, взбирались серпантином на горные перевалы, шли по ущельям, ныряли в пробитые в скалах тоннели, взбегали на мосты, переброшенные через реки и каналы. Они связывали столицы полусотни держав и имперских провинций, все крупные порты и города, и от них отходили тракты местного значения - к городкам, селениям и деревням, к военным лагерям и арсеналам, к верфям, рудникам и каменоломням, к солеварням и лесным вырубкам, к сельским угодьям, латифундиям знати, плантациям пальм, фруктовым рощам и виноградникам. С их помощью с одного конца материка на другой можно было попасть за семьдесят суток, что было бесспорным достижением осиерских строителей - ведь с востока на запад континент простирался на двадцать пять тысяч километров. Правда, дальний юг и крайний север, имперские тракты не охватывали: на
севере находились непроходимые топи и болота, а за ними льды, тогда как юг, примерно третья часть материка, был покрыт джунглями, и там текли огромные реки, по которым можно было добраться до самых отдаленных мест.
        Дороги являлись чудом не только в силу их протяженности и разветвленности, наличия тоннелей, мостов и твердого каменного покрытия. При них и рядом с ними располагался комплекс сооружений и средств, неразрывно связанных с преодолением пространства тем или иным способом, при помощи звука, света, колес повозок, конских копыт и человеческих ног. Через каждые тридцать-сорок километров находились постоялые дворы, конюшни с лошадьми для пассажирских фаэтонов и грузовых телег, колодцы, кузницы и каретные мастерские, склады провианта, рынки, таверны и кабаки. Каждое из этих мест служило опорным пунктом связи, а также охраны порядка и законности; при нем находились воинский отряд и сигнальная башня с обученными людьми, передававшими сообщения с помощью труб, барабанов и вспышек огня. Через каждые пять-восемь километров стоял гранитный или базальтовый пилон с врезанным в камень законом Империи, дорожным правилом, религиозным советом либо изречением одного из императоров. Этой мудрости хватало на все верстовые столбы, так как императоров за два тысячелетия насчитывалось больше сотни, икаждый хоть раз сказал
что-то умное. Пилоны служили не только к поучению, но также внушали страх перед карающей дланью владыки; нередко при них воздвигали вышки с железными крючьями и цепями, украшенные телами преступников. Наконец, по этим дорогам можно было за считанные дни перебросить отряды солдат из лагерей в любую область на западе, севере и востоке: Можно сказать, Империя властвовала и правила с помощью своих дорог.
        Память о титаническом труде, затраченном на их сооружение, сохранилась только в имперских Архивах. Дороги начали строить на заре времен, в легендарную эпоху владыки Уршу-Чага, который объединил Семь Провинций, и продолжали эту работу в течение следующих шести веков, шаг за шагом продвигаясь за Кольцевой хребет к континентальному побережью. Дороги и все сооружения при них существовали уже два тысячелетия, являясь своеобразной премией Империи, даром предков за отсутствие войн, разрушительных нашествий варваров, религиозной и расовой розни - словом, тех социальных катаклизмов, что потрясали Китай и уничтожили Рим и Византию. Империя, конечно, воевала, но на протяжении многих, и многих веков это были локальные конфликты, связанные с подавлением периферийных властолюбцев, возомнивших, что их не достать за реками, лесами и горами. Но император приказывал, и их доставали, тащили к ближайшей дороге и вешали на крюк. Ибо повеление Светлого дома тверже камня, на котором оно высечено.
        
* * *
        Тревельян встретил утро, покачиваясь на мягкой подушке сиденья в передней половине фаэтона; заднюю, отгороженную шторкой, со спальными полками и тюфяками, занимала какая-то важная особа, знатная дама со своими слугами. Но и в передней части было уютно: восемь сидений у окон и только пять пассажиров, что позволяло вытянуть ноги и не тревожиться, что кто-то споткнется о мешок с драгоценной лютней. Здесь ехали пара мелких чиновников, тучный пожилой торговец и возвращавшийся в Рори аптекарь, который в Бенгоде закупал морских пиявок и какое-то целительное зелье из сушеных водорослей. Зелье, упакованное в два тючка, приятно пахло, но пиявки в стеклянной банке с водой выглядели сущей мерзостью - здоровенные черви с кроваво-красными пастями. Все попутчики Тревельяна были людьми восточной расы, но отличались как от простодушного Вашшура, так и от Куссаха с его компанией. Манеры у них были вполне пристойными, одежды - то ли халаты, то ли куртки с широченными рукавами - чистыми и разукрашенными вышивкой, а разговоры вертелись вокруг добычи жемчуга, ломоты в суставах и имперской налоговой политики. Еще
обсуждали слухи о мятеже в Манкане, который Светлый дом - да будет с ним милость Троих! - подавит в самом скором времени.
        Место в фаэтоне стоило три серебряка, зато ехали быстро - экипаж мчала шестерка лошадей, которых за ночь дважды меняли. Лошади очаровали Тревельяна; они были выше и стройнее земных аналогов, с более длинным корпусом, точеными ногами и невероятно гибкими шеями. Их масть на Земле тоже считалась бы уникальной - черные как уголь, с белыми или пепельными полосками вдоль хребтов. Вероятно, они были очень выносливы и резвы - тащили экипаж шестьдесят-семьдесят километров с вполне приличной скоростью. Оставалось лишь удивляться, почему в Осиере не ездят верхом. Собственно, поводов для удивления было два: почему сами не придумали седло с уздечкой, и почему эстап с этой идеей, заброшенный столетие назад, не взошел здесь пышным цветом.
        Тучный купец вытащил карты из широкого рукава, огладил раскидистые брови и предложил попутчикам:
        - Желаете развлечься, мои господа?
        Чиновники и аптекарь разом кивнули.
        - А ты, достойный рапсод?
        Тревельян испустил глубокий вздох, выдавил слезу и изящнымдвижением мизинца смахнул ее с бакенбарды.
        - Ах, почтенные, мне не до игры! Япребываю в невероятной тоске...
        - Что же так? - спросил один из чиновников.
        - Я ездил в Бенгод к прекрасной девушке, моей возлюбленной… увы, бывшей! Она... она... - Тревельян смахнул вторую слезу, - она меня забыла и сочеталась браком... Такая душевная травма! Ах!
        Он заметил, как дрогнула занавеска в задней половине - там, похоже, внимательно слушали.
        Аптекарь всполошился, нацелив на рапсода внушительный нос.
        - Хочешь, дам чего-нибудь успокоительного? Корень пакса или настой цветов вертали... Еще в таких случаях помогают морские пиявки. Отсасывают дурную кровь.
        Тревельян содрогнулся:
        - Храни тебя Трое, добрый человек, но с этой бедой ясправлюсь без пиявок. Сочиню песню о разбитом сердце, и мне полегчает.
        - Рапсод! - уважительно сказал купец, раздавал карты.
        - Не помню ни единой девицы в Бенгоде, достойной такой любви, - сказал чиновник, потеребив отвислую мочку.
        - Может быть, дочка пекаря Гуззана? - тихо шепнул его коллега. - Она пошла второй женой к...
        - Да ты что, Даммах! Она страшней, чем самка паца!
        - У рапсодов бывают странные вкусы, Зиххар...
        Они погрузились в игру, и теперь Тревельян слышал только звон монет и азартные выкрики: «Колокола!», «А у нас клинки на ваши колокола!», «Трубы и щиты побоку!», «Заступница Таванна-Шихи! Опять колокола!», «А чаши с колесами не хотите?», «У меня снова клинки!», «На всякий клинок найдется щит!», «Это, смотря какой клинок, почтенный!»
        Тревельян, изображая меланхолию, глядел в окно. Мимо промелькнул пилон, а рядом с ним - столб, на котором болтались два скелета. Подковы лошадей грохотали по ровным каменным плитам, дорога была широка и обсажена с обеих сторон плотным кустарником, который недавно подстригали. За этой упругой зеленой изгородью высился лес, но не из пальмовых дубов, а из стройных белокорых деревьев с длинными, в половину метра, голубоватыми иголками. Лес кончился, пошло поле, засаженное вьющимся на кольях злаком с крупными початками, свисавшими до земли, дальше был выгон, где паслись косматые анши, местные козы, а за ним виднелась деревушка. Над очагами во дворах вился дымок, суетились женщины, ветер доносил запах рыбы и свежих лепешек. Навстречу попались возы, груженные бревнами, потом такой же, как их собственный, пассажирский экипаж, потом они обогнали тележку с корзинами фруктов, которую тащил бык не бык, осел не осел, а что-то наподобие пони с рогами. Снова начался лес и сразу отступил, чтобы дать место харчевне и навесу, под которым стояли длинные столы и лавки, занятые дюжиной солдат. На невысоком холме стоял
блокгауз, а у его подножия, на ровном поле, тренировались лучники. Стреляли в головы, что красовались на вершинах трех столбов, и в круживших над ними стервятников.
        «Контрасты Средневековья», - пробормотал командор.
        «Средневековье, да не наше, - мысленно возразил Тревельян. - В нашем от Рима одна латынь осталась. А тут, гляди, какая дорога!»
        «И головы на шестах. Так что ты, паренек, не расслабляйся!»
        С этим Тревельян был полностью согласен. Его работа требовала инициативы и в то же время разумной осторожности.
        Через четверть часа экипаж подкатил к другому заведению, где можно было перекусить, умыться и справить естественные надобности. Компания картежников прервала игру и ринулась в харчевню вместе с двумя возницами прополоскать глотки. Тревельян тоже вышел, заглянул в будку с удобствами, потом выпил у стойки и сжевал лепешку с сильно наперченными овощами и кусочками рыбы. Благородная дама не появилась, но ее служанка сделала кое-какие покупки - свежие фрукты, сок и лучшее вино, не местное, а из Пибала. При этом разглядывала Тревельяна не таясь.
        Полоскание глоток закончилось, возницы расселись на козлах, шестерка скакунов грохнула копытами, экипаж тронулся с места и стал плавно набирать скорость. Чиновники, аптекарь и торговец продолжили игру и скоро вошли в такой азарт, что, казалось, воздух дымится над их залысинами, а из глубоких ноздрей сыплются искры. Тревельян, с прежней задумчивой миной разглядывал окрестности, прикидывал план действий в Рори, столичном городе Хай-Та. Он собирался посетить обитель Братства Рапсодов, но не испытывал надежд узнать там что-то важное. Однако этот визит был бы полезен для адаптации в мире Осиера - ведь всякий певец, явившийся в город, заглянет в странноприимный дом, чтобы пообщаться с местными коллегами. Было бы странно пренебречь такой возможностью! Кроме того, нужно навести справки о дороге в Этланд, и, быть может, что-то узнать о судьбе Дартаха Высоколобого. Это было единственной конкретной задачей, стоявшей перед Тревельяном; в остальном он был свободен и мог осуществлять свою миссию в меру разумения и сил.
        Чьи-то пальцы легко коснулись его плеча. Он вздрогнул и повернул голову.
        - Да будут боги милостивы к тебе, рапсод! Да защитят от демонов бездны!
        Это оказалась служанка знатной дамы. Сунув в руку Тревельяна золотой, она промолвила:
        - Моя госпожа желает тебя видеть. Ей скучно.
        - Мой долг ее развлечь, прогнав тоску какой-нибудь песней или историей. - Тревельян живо вскочил на ноги, сунул монету в пояс и вытащил лютню из мешка. - Я готов, о прекраснейшая из девушек!
        Служанка хихикнула. Нос у нее был такой, что на нем можно было бы подвесить дыню.
        Вслед за носатой девицей Тревельян проник за занавеску, сделал знак почтения, поднял глаза и тут же, будто ослепленный, прикрыл их ладонью. Дама того стоила. Она была метиской, но кровь восточной расы сказалась только на чуть удлиненных ушах и смугловатом оттенке кожи. Все остальное - густые темно-каштановые волосы, пикантный носик, пухлые яркие губы, карие, с поволокой, глаза и стройная, изящная фигурка - принадлежало к имперским образцам в самом лучшем исполнении. Как и ее наряд, шелковая туника, украшенная перьями птицы ках, шитая серебром накидка и замшевые дорожные сапожки. Выглядела она исключительно загадочно и романтично.
        - Разделяю твое дыхание, певец. Мое имя - Чарейт-Дор, - сказала дама, описав круг около сердца. У нее был приятный, мелодичный голос.
        - И я твое, госпожа, - произнес Тревельян. Командор, старый шалун, развеселившись, буркнул: «Хороша штучка эта Чарейт! Не теряйся, сынок. Я бы с такой не только дыхание разделил!» - «Место неподходящее,» - отозвался Тревельян, кланяясь.
        - Меня зовут Тен-Урхи, и я к твоим услугам, высокородная. Что ты желаешь послушать? Песни о любви, что так приятны дамам, или...
        - Или, - сказала она. - Сядь здесь, у моих ног. Я просто хочу побеседовать. Хочу узнать о тебе. Что ты делаешь тут, на краю света, Тен-Урхи? Случайно я услышала о некой девице из Бенгода, которую ты одарял своей благосклонностью. Но, кажется, она тобой пренебрегла?
        - Хм, - сказал Тревельян и повторил: - хмм... Сказать по правде, моя госпожа, история с этой девицей - прошлогодний звон струны. Были, конечно, разные девицы в разных городах, но только не в Бенгоде. Это я выдумал, чтобы не обидеть тех... - Он понизил голос и кивнул в сторону занавески. - Не люблю играть на деньги. Выигрываешь чужие, проигрываешь свои... То и другое в равной степени неприятно.
        Чарейт-Дор улыбнулась и стала еще прелестнее.
        - Ты не простой человек, Тен-Урхи! Чем же на самом деле ты занимался в Бенгоде?
        - На самом деле? Хмм… Собирал древние сказания об Уршу-Чаге Объединителе и его воинах, госпожа.
        Брови Чарейт-дор вопросительно изогнулись. Продемонстрировав знание классической литературы, она заметила:
        - «Анналы эпохи Разбитых Зеркал», не так ли? Но грозные воины Уршу-Чага - да будут милостивы к нему Трое - в эти края не дошли. Им не удалось продвинуться за границы Пибала.
        Древний император Уршу-Чаг являлся на этой планете кем-то вроде короля Артура, а его соратники - подобием рыцарей Круглого Стола. Уршу-Чаг объединил Семь Провинций, положив тем самым начало Империи, а, приступая к этому славному деянию, перебил все зеркала в своем дворце, поклявшись, что не увидит собственного лица, пока не расправится с врагами. По легенде это заняло целых тридцать лет, так что Уршу-Чаг узрел, в конце концов, физиономию старца с седыми баками, расстроился и умер от огорчения. Но его потомки правили Империей до сих пор, а свод «Разбитых Зеркал» пополнялся все новыми песнями.
        - Насчет Пибала все верно, - согласился Тревельян, - но один из воинов решил остаться на завоеванных землях, а его потомки переселились в Хай-Та. Говорят, что кто-то из них даже плавал в Восточном океане дальше островов Архипелага... Разве ты об этом не слышала, госпожа?
        - Нет. - Чарейт-дор покачала темноволосой головкой. - Я ездила в Бенгод не развлекаться древними песнями, а по делам покойного супруга. Он владел там верфью, которую я пожелала продать. - Голос благородной дамы намекал, что о кончине супруга она сожалеет не больше, чем о верфи. - Зато теперь... теперь... - Ее глаза мечтательно затуманились. - Вот что, рапсод Тен-Урхи, спой мне все же песни о любви. Только негромко... А перед тем выпей вина. Это настоящее пибальское.
        Тревельян осушил предложенную чашу и запел. То были знойные, страстные песни Ки-Ксора, фейнланда и Трота, трех южных имперских провинций, и Чарейт-Дор, слушая их, начала томно вздыхать и облизывать пухлые губки розовым язычком. Экипаж остановился для смены лошадей, потом копыта вновь загрохотали, промелькнуло мимо несколько городков, застроенных домами и мастерскими ремесленного люда, печи гончаров и стеклодувов, над которыми вились дымы, обширный военный лагерь, воины на быстрых колесницах, поля и пальмовые рощи все это пронеслось за окном, а Тревельян все пел и пел. Когда же закончил, Чарейт-Дор обволокла его нежным взором, покосилась на своих слуг и проворковала:
        - Жаль!..
        - Мы продолжим приятное знакомство в столице, - сказал Тревельян, догадавшись о смысле этого возгласа.
        - Увы, я не задержусь в Рори. Я еду в Северный Этланд, в Помо, где правит мой брат, высокородный Раббан. - Она снова оглянулась на слуг и прошептала: - Ты мог бы там меня навестить илиотправиться прямо со мной. Раббан будет рад и примет тебя с почетом.
        Какие причины радоваться у Раббана, Тревельян не понял, но на всякий случай кивнул. Затем произнес с сожалением:
        - Мне тоже надо в Этланд, но не на север, а в западную часть страны. В город Экбо, моя прекрасная госпожа.
        В Экбо, в крупнейшем среди стран Пятипалого моря университете, некогда жил и творил дартах Высоколобый, и там его посетила мысль о шарообразности планеты. Собственно, мысль, как и факты, ее подтверждающие принадлежала помощнику дартаха, пожелавшему остаться неизвестным. Вскоре он и вовсе исчез, объявившись спустя какое-то время на Базе ФРИК. Что было дартаху на руку; он счел себя истинным автором новой оригинальной идеи.
        - В Экбо... значит, в Экбо... - протянула Чарейт-дор. Затем с лукавой улыбкой поинтересовалась: - Там ты тоже будешь собирать древние песни про Уршу-Чага?
        Для разнообразия Тревельян решил сказать правду.
        - Нет, высокородная. Я хотел бы прочесть манускрипт одного из ученых, обитавшего когда-то в Экбо. Его звали дартах Высоколобый, и он…
        Чарейт-дор сморщила носик:
        - Дартах? Не тот ли это дартах Помешанный, которого изгнали из университета еще в дни юности моего отца? Отец учился в Экбо, знал дартаха и дал ему приют в нашем имении в Помо. Там хранятся все его пергаменты и карты.
        Сочиняет, желая новой встречи?.. - мелькнуло у Тревельяна в голове. Но сейчас казалось, что Чарейт-Дор с ним не кокетничает. Дартах Помешанный... Похоже на правду! Во всяком случае, такой исход не исключен - ведь никаких следов последнего эстапа пока не замечается.
        Он поклонился и сказал:
        - В таком случае, я обязательно приеду в Помо, моя госпожа. И не только из-за Дартаха.
        Снова поклонившись, Тревельян вернулся в переднюю часть экипажа. Лес отступил, по обеим сторонам дороги теперь лежали поля и луга со стадами коз и овец, над травами кружились медоносные бабочки, селения и городки попадались все чаще. Повозка приближалась к Рори, и, наконец, у очередного пилона дорога раздвоилась, превратившись в кольцо, окружавшее город. Как и в Бенгоде, тутне было защитных стен и башен, даже скромного форта, но в полукилометре от дороги располагался военный лагерь, сотни две прочных бараков, конюшни и сараи для колесниц, стоявшие ровным квадратом вокруг просторной площадки. Внутренняя часть кольца была застроена причудливыми деревянными домами, тянувшимися скорее ввысь, чем вширь, и прорезана радиальными улицами, обсаженными зеленью. Здесь не курились дымы над гончарными печами, не слышался стук молотков, не звучали вопли уличных торговцев и нигде не громоздились кучи мусора. Столица Хай-Та была городом знати, чиновников и тех негоциантов, кто преуспел настолько, чтобы жить в подобном месте, вблизи резиденции правителя.
        Распахнулись широкие ворота, фаэтон въехал во двор, мощенный камнем, и замер между харчевней и конюшнями. Подбежали слуги, начали выпрягать лошадей. Два дюжих парня помогали прибывшим выносить багаж, перетаскивая его к стоявшим поблизости легким коляскам. Но сундуки Чарейт-Дор понесли к другому большому экипажу, который, надо думать, отправлялся на север, в Этланд. Высокородная дама сошла на землю, отыскала взглядом Тревельяна и благосклонно ему улыбнулась:
        - До встречи, рапсод! Надеюсь, ты еще развлечешь нас песнями - там, в поместье моего брата.
        - Непременно, моя прекрасная госпожа. - Откланявшись, он подошел к аптекарю:
        - Кажется, ты из Рори, достойный? Не подскажешь; где здесь обитель Братства?
        Аптекарь, следивший за погрузкой своих пиявок и тюков, махнул рукой:
        - Выйди со двора и сверни в первую же улицу, минуешь площадь, где дворец властителя, и шагай дальше, до речного берега. Там увидишь. Ищи дом с башней, где перед дверями висит лютня. Храни тебя Трое!
        - И тебя, почтеннейший.
        Вскинув на плечо мешок, Тревельян двинулся в дорогу. Прямо напротив станции, по другую сторону тракта, за изгородью начинался парк - видимо, местный зверинец, так как меж деревьев виднелись клетки с животными, по траве разгуливали птицы ках в роскошном оперении, алом, жемчужном и гиацинтовом. Сразу за входной аркой, обрамляя аллею, стояли две клетки: в одной дремал пятнистый даут, хищник из южных джунглей, в другой, перед кучей похожих на банан плодов, сидел нахальный откормленный пац. Есть ему явно не хотелось; задрав заднюю лаву, он чесал под мышкой.
        - Зажрался ты, братец, - сказал Тревельян. Пац поглядел на него, обнажил клыки и облизнулся.
        Улица, тянувшаяся к площади, была застроена добротными домами, обшитыми тесом, с галереями на резных столбиках вдоль второго и третьего этажей, с лесенками, что вели наверх, в жилые покои. Внизу находились лавки, небольшие кабачки, конюшни, кухни, кладовые или иные хозяйственные заведения. Еще Тревельяну попались цирюльня, пруд с яркими рыбками перед зданием бань и портновская мастерская - вероятно, модный салон, ибо у входа виднелись коляски с отчаянноскучавшими возницами. Затем он вышел на площадь иостановился, озираясь.
        Слева - дворец, справа - храм... Внушительные строения, и оба, хоть и деревянные, но на фундаменте из камня. Дворец поражал обилием башенок, лестниц, балконов, окошек, забранных цветным стеклом, изгородей, оплетенных лианами, и красочными тростниковыми циновками, устилавшими землю перед парадным входом, где стояли на часах шестеро солдат. Не королевская резиденция, а, скорее, загородная вилла... Впрочем, первое лицо в Хай-Та хоть и являлось, по сути, королем, не обладало этим титулом - его, как правило, именовали Высоким или властелином. Благородное сословие в любой из осиерских стран не делилось на графов и баронов, маркизов и герцогов; все они были нобилями, а их общественный вес определяли личное богатство и занимаемая должность. Единственным исключением являлся владыка державы и люди его фамилии, способные со временем претендовать на трон, но даже эти не носили пышных титулов князей и королей. Император именовался Светлым домом, все остальные - повелителями или властителями. К нобилю, главе области или города, обращались еще проще: правитель.
        Полюбовавшись дворцом и начищенным до блеска вооружением стражи, Тревельян повернул к храму. Это было строгое здание, выстроенное по традиции в форме увенчанного куполом круга и походившее по этой причине на цирк. Стояла середина Дня, вечернее богослужение еще не начиналось, и у дверей, украшенных растительным орнаментом, было безлюдно. Он вошел, ощутив всей кожей, как жару сменяет приятная прохлада. Сверху, изокон, прорезанных в куполе, падали потоки света, и в солнечных лучах покрытый мозаикой пол святилища искрился и сверкал. Пол - главная святыня в храме, но ходить по нему не возбранялось, ибо он являлся картой, изображением Материка, земли которого и так попирают человеческие ноги. Эту карту, словно цирковую арену, обегал кольцевой каменный барьер, а сверху, с расписного потолка, на нее глядели лики трех богов.
        Согласно осиерской космологии, мир был плоской вставкой в Оправе Кольца или Перстня, который держал в огромной руке Таван-Гез, верховное божество. Днем он взирал на землю и океаны солнечным оком, а вечером закрывал его и открывал звездное. Какой конкретно глаз, левый или правый, был солнцем, а какой - звездами, служило поводом для дискуссий десятков поколений ученых теологов, но все сходились в том, что бога лучше не гневить - вдруг утомленныйзрелищем людских грехов, он закроет оба глаза! Вся надежда в этом случае была на его супругу Заступницу Таванна-Шихи и ихсына, вечно юного Тавангур-Даша. Бог, однако, открывал и закрывал глаза с чудесным постоянством, так как луны у Осиера не было, и, соответственно, не было солнечных и лунных затмений. Трое богов глядели на Кольцо из Великой Пустоты, а под их ногами находилась бездна с обитавшими там демонами и душами грешников, недостойных возродиться в мире людей.
        За спиной Тревельяна кашлянули, и он, придан лицу благочестивое выражение, торопливо очертил круг около сердца. Круг был символом Оправы Кольца.
        - Разделяю твое дыхание, рапсод, произнес подкравшийся к нему тощий жрец в широкой мантии. - Прежде я тебя тут не видел.
        - И я разделяю твое, почтенный. Я только что прибыл из Бенгода и сразу явился в храм, дабы возблагодарить богов за успешное путешествие.
        - Похвально, очень похвально! - одобрил тощий. - Но всякая благодарность нуждается в подкреплении, чтобы милость богов и впредь не покинула тебя.
        - Само собой, - согласился Тревельян и сунул священнослужителю серебряную монету. Тот мгновенно исчез, а Тревельян, устроившись на каменном барьере, начал разглядывать карту.
        Централизация власти на Осиере определялась, вне всякого сомнения, его географической спецификой. В субтропической зоне, в самом центре восточного материка, лежало огромное пресное море Треш, окруженное плодородными равнинами, лесами и лугами, вбирающее пять полноводных рек и сотни менее крупных потоков. Этот благодатный край, равный по площади земной Австралии, был замкнут с севера, запада и востока Кольцевым хребтом, а с юга - искусственным валом, тянувшимся на четыре тысячи километров. То были исконные имперские земли: три провинции к югу от моря Треш и четыре - к северу. Между хребтом и побережьями двух океанов находилось множество государств, населенных людьми западной или восточной расы, подвластных Империи полностью или частично, связанных дорогами и плативших особую подать на содержание воинских гарнизонов. Ряд сравнительно цивилизованных стран, Онинда-Ро, Пейтаха и другие, располагался на севере, освоенном имперскими переселенцами, северной ветвью континентальной расы. За ними простирались дремучие леса, болота, тундра и ледниковая шапка на полюсе. К югу от вала, пересекая континент,
простиралась область саванн, а за ней, в районе экватора и дальше - тропические джунгли, служившие бассейном нескольких гигантских рек. Две из них впадали в море Треш, а остальные текли к другому пресному морю - морю Аса, лежавшему за экватором и горным плато Асайя. Джунгли населяла южная раса, дикие племена, многочисленные и воинственные, с которыми, однако, Империи удавалось ладить. Обликом и обычаями автохтоны Осиера различались не меньше, чем народы Земли, но были и общие признаки: слабо выраженный черепной шов, тянувшийся от лба до затылка, отсутствие волосяного покрова на теле и кое-какие особенности желез внутренней секреции. Из-за последней причины союзы между землянами и осиерцами были бесплодными.
        Карта, которую изучал Тревельян, выглядела почти такой же точной и подробной, как составленная на Базе по результатам орбитальных съемок. Были, конечно, ошибки в очертаниях плато Асайя, моря Аса, водных потоков иогромных гор, что отделяли континент от океана на дальнем юге. Но цивилизованная часть материка, со всеми ее городами, дорогами, мостами, границами стран и шестью разломами-ущельями в Кольцевом хребте, соединявшими Империю с внешним миром, передавалась картой безупречно. Стоя здесь и зная скорость движения экипажей по имперским трактам, можно было определить, сколько дней необходимо для путешествия к морю Треш, к Манкане, Сотаре или Островному Королевству. Либо, скажем, к городу Помо в Северном Этланде. Вероятно, дня четыре, отметил Тревельян и вышел из святилища.
        Добравшись, как советовал аптекарь, до речного берега, он остановился, дернул в изумлении левую бакенбарду и присвистнул. Река именовалась Рориат; то ли ее назвали по имени города, то ли город был назван по реке. Этот поток километровой ширины плавно струился западнее столицы, за кольцевой дорогой, что отделяла дома от высокого, поросшего травой обрыва. В том месте, где на реке виднелись острова, был поставлен мост, опиравшийся на пятьдесят высоких каменных башен-быков, - часть их возвели на островах, часть поднималась с речного дна, но те и другие стояли несокрушимо. Мост, вероятно, был очень древен; вода струилась среди потемневших замшелых камней, в щелях меж ними проросли кустарник и изрядной толщины деревья, а высота сооружения была такой, что под мостом свободно проплывали парусные корабли. Речная гавань располагалась ниже по течению, за излучиной, и, поглядев туда, Тревельян увидел только лес мачт, кровли складов и вышку маяка.
        «Капитально тут строят, - одобрил командор. - Это тебе не избы из бревен. С такого моста я стартовал бы без опаски даже на десантном боте. И речка солидная!»
        «Это еще верхнее течение, - пояснил Тревельян, вспоминая карту. - Река тянется на север, в Этланд и Манкану, а на юг течет до самого моря Аса. Там разлив будет километров десять».
        «Амазонка!» - буркнул командор и смолк.
        Повернувшись спиной к мосту, реке и кораблям, Тревельян разглядел двухэтажное строение в местном стиле, с галереями и башенкой, что высилось на фоне цветущего сада. Вероятно, то была обитель Братства, и, подойдя ближе, он понял, что не ошибся - над гостеприимно распахнутой дверью висело изображение лютни. Тревельян вошел, и оказался в просторном длинном помещении, разделенном надвое аркой: в одной половине - низкий стол с подушками для сидения, очаг, над которым жарилась птица с добрую индейку, полки с посудой и кухонной утварью; в другой - фолианты и свитки пергамента в огромном шкафу, стойка с мечами и копьями, флейты и лютня на стене и большой инструмент, похожий на арфу. В дальнем конце - лестница, ведущая наверх. В окна с распахнутыми ставнями вливался аромат цветов и зелени, от очага тянуло вкусным запахом жаркого.
        - Похоже, я попал куда надо, а главное - вовремя, - пробормотал Тревельян, опускал свой мешок на пол. От очага к нему уже торопился невысокий старичок в широченном халате, носатый, бровастый и беловолосый, как большинство людей в этом городе.
        - Моя кровь - твоя кровь, - сказал он на восточном диалекте. - Хорошо, что ты пришел. Мы скоротаем вечер вчетвером - ты, я, Хурлиулум и эта птица, уже совсем готовая.
        Приветствие в Братстве было иным, нежели у людей обычных, подчеркивающим сакральный смысл крови, в которой, как полагали на Осиере, обитает душа. Тревельян ответил старику теми же словами, добавив, что его зовут Тен-Урхи, и что он прибыл из Бенгода и направляется в Этланд.
        - А я - Шуттарн, дарующий кров в этой обители и мастер игры на флейте. Хурлиулум сейчас подойдет. Он пастух, наставник сыновей нашего владыки.
        В неофициальной табели о рангах пастух и дарующий кров стояли выше рапсода. Пастухи, насколько было известно Тревельяну, были бродячими философами и учителями, а учить могли чему угодно, от математики и грамоты до танцев. В дарующие шли пожилые братья, уже не способные странствовать, но умудренные опытом и годами; считалось, что дарующий кров - глава над всеми членами Братства, которые пребывают в данном городе. Кроме этих почетных званий, были, разумеется, ученики, и были мудрецы, называемые, если использовать земные аналогии, магистрами. Их насчитывалось не более сотни на весь континент.
        Неслышно ступая, вошел гибкий, тонкий человек с рыжими волосами и пронзительным взглядом серых глаз. Пастух, как и подсказывало его имя, принадлежал к западной расе и появился на свет на другом краю материка, где-нибудь в Запроливье или на берегах Мерцающего моря. Тревельян приветствовал его на языке Удзени и по довольной улыбке Хурлиулума понял, что не ошибся.
        Они сели к столу. Птица, которую Тревельян в жареном виде не смог опознать, была великолепна, а свежие лепешки, овощи и кисловатый напиток создавали ей достойный фон. Хурлиулум, однако, ел мало, старый Шуттарн и того меньше, так что на гостя легла основная нагрузка. Одолев половину жаркого, Тревельян, согласно местному обычаю, погладил живот, повернулся к пастуху и сказал:
        - Далеко же тебя занесло от родных мест, Хурлиулум! Отсюда до Мерцающего моря много дней пути, и я еще не встречал в Хай-Та твоих соплеменников.
        - Жизнь без странствий скучна, Тен-Урхи. Особенно такая короткая, как у людей моего племени.
        Представители западной расы жили пятьдесят-шестьдесят лет и быстро старели после сорока. Но это, казалось, не слишком огорчает Хурлиулума. Посмотрев с улыбкой на Тревельяна, он произнес:
        - Среди любого народа, на востоке ли, на западе или в Семи Провинциях, есть непоседы, для коих привычное бытие хуже казни на крюке. Родительский дом их не радует, семья не соблазняет, занятие отца, будь то кузнечный промысел или управление людьми и землями, кажется скучным. Не хотят они всю жизнь махать молотком или судить своих подданных, не хотят видеть из года в год одни и те же лица, своих стареющих соседей, свою жену и ребятишек. Это не для них! Их манят дороги, новые встречи, приключения... Ты понимаешь меня, Тен-Урхи? Ты ведь один из нас, и, значит, сам такой.
        - Понимаю, - сказал Тревельян, и это было чистой правдой. Хоть он не являлся рапсодом и даже уроженцем Осиера, но был из того же племени авантюристов-непосед. Любопытство и тяга к перемене мест являлись теми человеческими свойствами, что не зависят от развития технологии.
        - Влекут не только странствия, но и возможность творить добро, - заметил Шуттарн. Он поднял руки, покачал ладонями, будто чашами весов, посмотрел на одну, потом - на другую. - Вот Светлый дом со всем его могуществом, с великими богатствами, армиями и крепостями, и вот - мы... Мы, Братство! И лишь богам известно, кто значит больше для нашего мира. Ибо мир стоит не на силе, не на звонкой монете не на клинках воинов, а на разуме и добре.
        «Идеалист, - пробурчал командор, невидимый свидетель их беседы. - Мир стоит на промышленном производстве, ракетах и боевых роботах».
        Но Тревельян, не обратив внимания на слова призрака, сказал:
        - Согласен с тобой, Шуттарн, полностью согласен! Но временами разумное, доброе и, безусловно, полезное не принимается людьми. Вот, например... - Он прикрыл глаза, будто вспоминая. - Если измельчить опилки, тряпки и древесные отходы, потом обработать эту массу неким способом, отжать под прессом и высушить, получится лист, удобный для рисования и письма. Более удобный, чем пергамент, и много более дешевый. Слышал я, что такие листы мог делать мастер Цалпа из Рингвара... Еще слышал о котле, в котором кипит вода, а пар по трубкам идет к колесу и его вращает... Четырежды делали такой котел кузнец Суванува из Пейтахи, механик Куммух из Манканы и два строителя кораблей, Рдияс-даг из дневной провинции и Таркодаус из Островного Королевства. А еще дошло до меня, что некий дартах из Этланда считал, будто мир наш подобен шару и парит в пустоте, обращаясь около светила, чему есть многочисленные доказательства. Все это разумные вещи, но люди их не принимают. Почему?
        Пастух и дарующий кров переглянулись. Лицо Шуттарна приняло озабоченное выражение.
        - Видишь ли, Тен-Урхи, разумное еще не значит доброе и полезное. Взять хотя бы этого Дартаха... Мир подобен шару? Но какая от этого польза? Какое добро?
        - Возможно, в мире есть еще неведомые земли в другой половине шара. Отчего бы их не заселить? Разве это не доброе деяние?
        - В мире и так достаточно места, - возразил Хурлиулум. - Наши земли хороши и просторны и устроены предками к нашему благу. Есть где жить, и есть где странствовать! А новый край так просто не заселишь... Много прольется пота, а еще больше - крови.
        Тревельян изогнул бровь.
        - Жалеешь пот, пастух?
        - Не пот, кровь. Споры из-за земель, новых или старых, без крови не обходятся. Пример тому - нынешний бунт в Манкане. Или юг... Как ты думаешь, почему не заселяются южные степи, где больше земель, чем во всех Семи Провинциях? - Тревельян молчал, и Хурлиулум, сделав паузу, продолжил: - Потому, что южные степи отделяют нас от южных лесов к племен дикарей. И нет нужды разбивать там плантации злаков и сажать фруктовые рощи. Пропитания нам хватает.
        Хватает, молча признал Тревельян. В странах субтропического пояса злаки и фрукты росли с такой щедростью, что год в Осиере, где не знали месяцев, делился на сезоны Первого, Второго, Третьего и Четвертого Урожая. Сезоны отсчитывали по возвышению над горизонтом Ближней звезды, и каждый включал десять декад и три праздничных дня. Смены времен года здесь практически не замечалось, ибо ось вращения планеты была почти перпендикулярна плоскости экватора.
        Все это было так, однако он чувствовал какую-то недоговоренность в речах Шуттарна и Хурлиулума. Возможно, чего-то он не знал? Или не понимал? Чего-то такого, с чем не смогли разобраться исследователи фрик за целых полтора столетия?
        - Оставим в покое дартаха с его теориями и новые земли, - сказал Тревельян. - И я не буду вспоминать о паровых котлах, так как бывает, что они взрываются. Но эти листы для письма, которые придумал мастер Цалпа… Они-то кому помешали? - Он поглядел на массивный шкаф, полный толстенных томов и пергаментов. - Книги дороги, они большая редкость, а с этими листами их хватилобы на всех. Больше книг, больше знаний и больше знающих людей... Что в этом плохого?
        Хурлиулум и Шуттарн снова переглянулись.
        - Знание - меч, заточенный с обеих сторон, - молвил дарующий кров. - Ты молод, Тен-Урхи, и этого еще не понимаешь. К тому же ты рапсод, а песнопевцы всегда были склонны фантазировать. - Старик улыбнулся, смягчая резкость своих слов, но его лицо тут же приняло озабоченное выражение. - думаю, тебе надо поговорить с магистром с одним из наших мудрецов, Он объяснит тебе опасность излишнего знания... Скажи, откуда ты слышал про мастера Цалпу, про этого Дартаха и тех людей, что делали паровые котлы? Это случилось так давно, что даже я с трудом припоминаю их имена и страны, где они жили. Кто рассказал тебе о них?
        - Определенно - никто. Странствуя, я слышал слово тут, два слова там... Как ты, верно, заметил, Шуттарн, я рапсод и, значит, ищу темы для песен. А это требует внимания даже к тому, что говорят в харчевнях, в банях, на дорогах и постоялых дворах.
        - И ты был в Островном Королевстве? Так далеко? Там, где сохранилась память о Таркодаусе, строителе котлов и кораблей? - с ноткой недоверия спросил Хурлиулум.
        Попался!.. - мелькнуло у Тревельяна в голове. И правда, далековато! Тем более что рядом сидит уроженец тех далеких мест! Начнет еще расспрашивать про это и про то... Крупных ошибок он не боялся, усвоив под гипнотическим внушением массу данных о географии, природе и обычаях западных стран, но в мелочах вполне мог провраться.
        - Нет, там я не был. - Он сделал жест сожаления. - Я читал о Таркодаусе в Архивах. Его обвинили в колдовстве и насадили на крюк, и эта история была записана для поучения. Я...
        Он смолк, заметив, как отвисли челюсти у собеседников. Опять он что-то не то сказал!
        - Ты был допущен в столичные Архивы? Небывалое дело, клянусь Тремя! - Густые брови Шуттарна дрогнули в изумлении. - Конечно, ты уроженец Семи Провинций и рапсод, но все же... все же...
        «Сошлись на бабу», - подсказал призрак командора, и Тревельян, скромно потупившись, произнес:
        - Мне оказали протекцию... очень вескую протекцию… супруга одного чиновника… гмм... нобиля, чье имя я забыл так прочно, что даже не пытаюсь вспоминать. Ну, вы понимаете... - Будто в смущении, он зарделся, рванул бакенбарду и резко сменил тему: - Твой совет, Шуттарн, о встрече с магистром очень полезен. Я так и сделаю. Кого из мудрецов можно найти поблизости?
        - В Хай-Та никого. Но в Северном Этланде живет почтенный Питхана. В городе Помо.
        «Надо же, в Помо! Перст судьбы…» - подумал Тревельян.
        Хурлиулум поднялся, приблизился к стене, где висели музыкальные инструменты, и снял две флейты. Они были с большим мастерством выточены из розового дерева; мундштуки белели костью, оправа сверкала серебром.
        - Я обучаю сыновей владыки искусству правления. Учу ихзаконам, учу судить справедливо, быть милостивыми к людям и беспощадными к убийцам иворам, - сказал пастух. В свободное время я играю на флейте. Не столь хорошо, как наш хозяин Шуттарн, но все-таки мелодию не испорчу. Особенно если ты, рапсод, поведешь наши флейты за своей лютней.
        Проверяет, догадался Тревельян. Ну что ж, учитель законов может быть подозрительным...
        Он раскрыл мешок, достал лютню, коснулся струн, и они зазвенели под быстрыми пальцами.
        ГЛАВА 4 ЭТЛАНД
        
        Спустя двенадцать дней, преодолев, где пешком, где в экипаже, пару тысяч километров, Тревельян опять сидел у стола, но уже не низкого, а привычной вышины, и под его ягодицами была не кожаная подушка, а деревянный табурет. Этланд, несомненно, являлся более цивилизованной страной, чем Хай-Та, поскольку был ближе к Империи и граничил на западе с Горру, Нанди и Пибалом, лежавшими у подножия Кольцевого хребта. Имперскийтракт пересекал границу с Нанди и уходил к горам, к ущелью, пробитому притоком Рориата, и Первому Разлому, а за ним лежала провинция Восхода, самая восточная область Империи, которая славилась своими медами, зерном и душистой цветочной эссенцией. При желании, Тревельян мог направиться туда, сесть на корабль и проплыть по морю Треш в Мад Аэг, столицу мира. Однако, еще не добравшись до цели, Тревельян узнал, что имение и резиденция Раббана, правителя Северного Этланда, находятся не в Помо, а километрах в сорока от города, в местности с приятным климатом и теплыми целебными источниками. Там, в котловине меж холмов, стоял дворец, окруженный парком, там простирались охотничьи угодья, и там
Раббан проводил восемь декад из десяти в любом сезоне, наезжая в Помо лишь по делам правления. Видимо, они не отнимали много времени. Этланд, в отличие от Хай-Та, являлся понятием скорее географическим, чем политическим, и не имел единого владыки. Это была конфедерация земель и небольших городов, где, под эгидой Империи, правили местные аристократы, так что Раббан, в привычных понятиях, был кем-то вроде полунезависимого князя. Споры и конфликты между владениями, разумеется, случались, но их решал имперский суд, а иногда - традиционный поединок бойцов двух спорящих сторон. Войн и набегов тут не знали, армия любого князя была не больше сотни человек, и край считался мирным и настолько тихим, что даже имперские гарнизоны тут не стояли, за исключением солдат, следивших за порядком на дорогах.
        Разузнав, как добраться в поместье правителя, и осмотрев городок, совсем небольшой, но чистый и ухоженный, Тревельян завернул в обитель Братства, надеясь встретиться с почтенным Питханой. Явился сюда, попал на этот мрачный пир и спросить успел лишь об одном - где проживает премудрый магистр. Оказалось, что здесь, на третьем этаже обители, которая была просторнее и больше, чем те странноприимные дома, что попадались по дороге в Помо. Сообщив об этом, дарующий кров замолчал, всем своим видом намекая, что вопрос о встрече поднимать не стоит. Несвоевременное дело!
        Когда от клыкача остались кости, а в кувшинах показалось дно, пастух Лагарна, старший в этой компании, поднялся, оглядел рапсодов, задержавшись взглядом на Тревельяне, и спросил:
        - Кто знает дорогу?
        - Я. - Вслед за Лагарной встал один из рапсодов, стройный юноша в сером пончо. - Я отведу вас к Раббану, а он уже даст проводников до нужного места.
        К Раббану! Вот только зачем? Не успел Тревельян придумать первую гипотезу, как пастух сказал:
        - Хорошо, Заммор ты нас поведешь. Вооружаемся, братья, и в дорогу! - Его глаза опять остановились на Тревельяне. Боги нам помогают - прислали в помощь крепкого воина.
        - Трое всегда на стороне справедливости, - сказал даббас, дарующий кров, и повел их в соседнюю комнату.
        Там располагался арсенал. Взору изумленного Тревельяна предстало все, изобретенное на Осиере для защиты и нападения: кожаные доспехи и пластинчатые кольчуги, копья, дротики и метательные лезвия разнообразных форм, луки и арбалеты с солидным запасом стрел, большие и малые щиты, мечи с короткими и длинными клинками, прямые, изогнутые и с расширявшимся концом, ножи и кинжалы, секиры, боевые топоры ипалицы. Отряд начал вооружаться, рапсоды натягивали доспехи и примеряли шлемы, а он все стоял и глядел, пока даббас не коснулся его плеча:
        - Мне кажется, этот панцирь тебе подойдет, Тен-Урхи. Большой и прочный, из кожи нагу... Бери его. Чем ты сражаешься? Рубишь секирой или мечом, жалишь копьем? Или стреляешь из арбалета?
        Никто не спрашивал его согласия рубить или стрелять - это, кажется, само собой подразумевалось. Тревельян молча натянул доспех, выбрал подходящий шлем, взял пейтахский меч с длинным, слегка изогнутым лезвием, связку дротиков, арбалет и плотно набитый колчан. Лазерный хлыст в его сапоге стоил всей этой груды железа, дерева и кожи, но обращаться с холодным оружием Тревельян умел: стрелял он вполне прилично, а что до владения клинком, то вряд ли в этом мире нашелся бы более искусный мастер. Глядя, как он проверяет баланс клинка, Лагарна одобрительно кивнул:
        - Видно, ты опытный воин. Случалось биться за справедливость?
        - Не раз, - с уверенным видом отозвался Тревельян. - Нынче последняя декада Второго Урожая, праздник на носу... В такие дни я особенно свиреп, ибо не могу дождаться угощения.
        Но пастух не улыбнулся на шутку, а только спросил:
        - Где ты сражался?
        - Где? Хмм... Повсюду. В северных и южных землях и здесь, на востоке.
        - Отлично. Моя кровь - твоя кровь, Тен-Урхи. Если меня убьют, ты будешь старшим.
        Вооружившись до зубов, они покинули обитель. Дом, как и другие дома Братства, стоял на городской окраине, у мощенного камнем пути, что вел на север, в Манкану. Ушли они тихо, не бряцая металлом, но все же Тревельян увидел жителей, стоявших во дворах или глядевших в окна и провожавших их молча, только взмахами рук и символом божественного круга, который чертили в воздухе. Ему показалось, что люди выглядят испуганными и что в глазах их светится надежда.
        По имперскому тракту «десантники» прошли не больше километра, свернув затем на другую дорогу, не такую широкую, без каменного покрытия, но прямую и с плотно утоптанным грунтом. Тревельян шагал по ней след в след за Лагарной и молодым Заммором, и с каждой секундой Братство Рапсодов превращалось в его воображении в рыцарский орден, в содружество не только певцов, но воинов. Рапсоды, трубадуры? Нет, скорее скальды, владевшие мечом не хуже, чем лирой и голосом. Он уже не сомневался, что специалисты Базы что-то упустили, проглядели нечто важное в этом союзе, возникшем в неведомые времена - может быть, еще до основания Империи. Что ж, подумал он, тем интереснее разобраться и выяснить правду.
        Дорога уходила в лес, такой дремучий, что казалось, он стоит тут с сотворения мира. Ветви огромных деревьев переплетались в вышине, меж огромных стволов, покрытых бугристой корой, поднимался гигантский папоротник, багровели мхи, падал дождь лиан, и по любой опоре карабкалась к небу и свету лоза с узкими, похожими на лезвие кинжала листьями. Лес был живым, полным звуков, шелеста листьев и птичьего щебета. Временами мелькали за деревьями мощные серые туши клыкачей или пятнистая шкура хищной кошки, гулко и громко ухала какая-то птица, скакали по ветвям древесные кролики, маячили среди листвы рыжие пацы, и их назойливое бормотание - пц-пц-пц!.. - звучало со всех сторон. Дорога, однако, была ровной и сравнительно прямой - вероятно, за ней следили и вырубали подлесок.
        Тревельян прибавил шаг, поравнялся с Лагарной, вооруженным щитом и копьем, и спросил:
        - Скажи, достойный… Ты ведь пастух, а значит, наставник я учитель. Какому искусству ты обучаешь?
        - Танцам и изящным манерам, - ответил тот, касаясь наушного украшения, серебряной фигурки плясуна с малахитовой подвеской - Но не только этому, рапсод, не только этому! - Лагарна потряс копьем, и на его губах мелькнула мрачная усмешка.
        Дорога пошла вверх, лес стал светлее, деревья раздвинулись, давая место остроконечным каменным глыбам, скалам и осыпям. Вверху, в разрывах крон, синело небо, и золотистый Ренур изливал на землю полуденный зной. Тревельян прикинул, что от Помо они отшагали километров пятнадцать и что в этом ровном темпе доберутся до поместья к началу Заката. Трое в их отряде несли щиты и копья, двое - топоры и луки, остальные, как он, вооружились мечами и арбалетами. Судя по всему, острая губительная сталь была рапсодам столь же привычна, как нежные флейты и сладкозвучные лютни. Их лица под налобниками шлемов казались грозными, мрачными, но спокойными. Лица людей, которые должны исполнить пусть неприятный, но почетный долг. Они преодолели ручей с каменистым дном и вошли в ущелье, неширокое и живописное. Дорога начала петлять, огибая утесы цвета охры, покрытые пятнами лишайников и хвойными лианами; теперь она просматривалась не больше, чем на десять-пятнадцать шагов. Командор снова пробудился и посоветовал не хлопать ушами, а выслать передовое охранение. Но Лагарна, видимо, не был новичком в воинском искусстве и
обучал не только танцам: по его команде проводник Заммор и еще один воин быстро двинулись вперед.
        Услышав, что за спиной затеялся негромкий разговор, Тревельян решил, что соблюдать молчание не обязательно, и посмотрел на шагавшего рядом рапсода. Звали его Паххат, и был он еще моложе Заммора.
        - Подходящая у нас компания, учитель танцев и восемь музыкантов и певцов, - с улыбкой молвил Тревельян. - Хватит, чтобы повеселить Раббана, его родню и слуги научить их изящным манерам.
        Но юный Паххат не принял шутки, дернув отвисшее ухо - типичный жест для человека его расы, - он хмуро заявил:
        - Мы идем не веселить, не петь и танцевать, и учить не будем тоже. Проучим и покараем, так вернее! Как подобает судьям и стражам справедливости!
        Стражи справедливости? Это Тревельян услышал не в первый раз, так его назвал Куссах Четыре Пальца, пират и разбойник... Видимо, эти слова были не лестью устрашенного злодея и не мольбой о милости, а чем-то большим; может быть, почетным титулом, что говорил о назначении рапсодов и всего их Братства. Возможно ли такое?.. - думал Тревельян, меряя дорогу быстрыми шагами. Петь, учить и складывать сказания - это с одной стороны... С другой - судить и карать, присвоив важные прерогативы имперской власти... А как любая власть относится к подобному деянию? Известно как! Резко отрицательно, вплоть до виселицы, плахи и костра для самозваных судей. Хотя в земной истории были особые институты суда и кары, освященные традицией, - божий суд, суд чести, дуэль и рыцарские поединки... В Средневековье эти феномены уживались с властью, пользуясь даже почетом и общим признанием - в точности, как Братство Рапсодов. Все зависело от ситуации, и, значит, здесь и сейчас она сложилась так, что имперская власть не хочет или не может рассудить Раббана с его оппонентом.
        «Я еду в Помо, - припомнил Тревельян лукавые речи прелестной попутчицы - Ты мог бы там меня навестить или отправиться прямо со мной. Раббан будет рад и примет тебя с почетом...»
        «Еще как будет рад! - молчаливо согласился он. - Еще один меч в отряде приглашенных судей! Больше мечей, больше веских доводов, больше надежды на успех. Но кто же так насолил бедняге Раббану?»
        Любопытство мучило его. Покосившись на юного Паххата, он промолвил:
        - Я появился в Помо сегодня на Восходе, а потому не знаю, к кому мы идем и кого покараем. Неужели Раббана, правителя Северного Этланда?
        - В Северном Этланде Раббан уже ничем не правит, - ответил, услышав его слова, рапсод постарше, которого звали Форрер. - Что значит править? Собирать налоги, судить спорящих, поддерживать в стране порядок. А Раббан…
        - …налогов точно не собирает, - с сухим смешком подсказали сзади.
        - Это так, - кивнул Форрер. - Их собирает другой, в двойном размере, сдирает шкуру с поселян, чтобы прокормить свою дружину. Город пока откупался... Но и до Помо дойдет черед, когда опустеют сундуки купцов и мастеров!
        - У этого другого есть имя?
        - Конечно. Аладжа-Цор, так его зовут. Аладжа-Цор из Мад-Аэга.
        - Из самой имперской столицы?
        - Да. Он...
        Протяжный свист прервал Форрера. Семь воинов ринулись вперед, обогнули утес, что наполовину перегораживал ущелье, и оказались в расширении, на сравнительно ровной площадке, усыпанной щебнем и камнями величиной с кулак. Скалы тут отступали влево и вправо на полсотни метров, склоны их были пологими, заросшими кустарником и хвойными деревьями, чьиискривленные стволы служили насестами двум десяткам лучников. Еще тридцать или сорок бойцов стояли плотной шеренгой посреди дороги, а перед ними - Заммор и сопровождавший его рапсод. Большая часть противников относилась к северной континентальной расе, как и их предводитель, рослый воин в кольчуге, с огромным топором.
        - Люди Аладжа-Цора, - бросил Лагарна и выступил им навстречу. два щитоносца с копьями тутже прикрыли его с обеих сторон.
        «Говорил я, будет драка, - раздался бесплотный голос командора. - Ты поаккуратней, мальчуган… Не нравятся мне эти козлы на флангах… Как бы стрелу тебе в зад не всадили».
        Но Лагарна, похоже, таких опасений не испытывал. Повелительно взмахнув рукой, он распорядился:
        - Прочь с дороги! Не пытайтесь нас остановить! Вспомните: поднявший руку на Братство лишится руки, а вместе с нею - крови и жизни. Не споют над ним погребальных гимнов, и прах его не попадет к Таван-Гезу. - сожрут его плоть лесные хищники, а ночная птица выклюет глаза.
        - Клянусь духами бездны, мы не хотим проливать вашу кровь, - с мрачным видом ответил рослый предводитель. - Не пугай нас, пастух, отправляйся в Помо и уводи своих воинов. Аладжа-Цор, наш благородный повелитель, вам ничего не должен.
        - Об этом мы с ним поговорим и рассудим от имени Братства. А сейчас убирайтесь!
        В глазах предводителя разгоралась ярость. Он оглянулся на своих бойцов, крепче перехватил рукоять топора и процедил сквозь зубы:
        - Убирайся ты! Будь ты хоть трижды из Братства, но людей-то больше у меня! И войны они не из последних! Как и я сам! Я, Майлавата, служивший туаном в войске у...
        - Ты мешок с дерьмом в ржавом доспехе, - с оскорбительной усмешкой произнес Лагарна и тут же отпрянул назад. Топор его противника сверкнул на солнце и опустился, задев плечо пастуха. Кажется, в этом был некий расчет - Лагарна мог двигаться быстрее, но не спешил, словно желая получить ранение. Совсем пустяковое - пониже наплечника доспеха заалела мелкая царапина.
        - Они пролили первую кровь, - прорычал Форрер, выхватывая меч. - Первая кровь, братья!
        В следующий миг Лагарна ударил предводителя копьем. Ударил нижним концом древка в колено, сшиб наземь, проткнул горло острием и проделал все это словно пируэт в изящном танце. Грохнув, сомкнулись три щита, и пастух с двумя певцами, орудуя копьями, ринулись на врагов и проломили строй, оставив на земле четыре трупа. Остальные рапсоды, бросив свои мешки с поклажей и инструментами, шагнули следом, обрушив на людей Аладжа-Цора мечи и топоры. Трещали кости, лилась кровь, падали мертвые и раненые, и Тревельян успел подумать, что стражей справедливости не зря боятся - соперничать с ними в боевом искусстве было нелегко. Мысль мелькнула и тут же оставила его. Мощным ударом он рассек рукоять топора, пробил панцирь, всадил клинок меж ребер схватившегося с ним воина, вырвал стальное жало, полоснул по шее другого противника, отступил, сделал финт, поразил в живот вражеского меченосца, а возникшего ему на смену рубанул по спине. Рапсоды смешались с отрядом врагов, и лучники, засевшие на склонах ущелья, стрел не метали, опасаясь попасть в своих. Но командор был прав - угроза с флангов была очевидной. «Этих мы
перебьем, - подумал Тревельян и снес голову очередному нападавшему, - перебьем, а после что? Или нас тут положат, или стрелки устрашатся и сбегут...» Он заметил, что арбалетов его соратники не бросили - выходит, были готовы помериться силой и с лучниками Аладжа-Цора.
        Схватка распалась; каждый рапсод бился с двумя-тремя противниками, но было незаметно, чтобы те одолевали. Совсем наоборот: то и дело сквозь лязг железа, топот и тяжелое дыхание сражавшихся прорывались вопли раненых врагов и предсмертный хрип прощавшихся с жизнью. Среди троих, атаковавших Тревельяна, один был мускулистым великаном, бледнокожим, с безволосой головой. Такие ему еще не попадались, этот боец был, несомненно, из южан, и факт его присутствия в отряде являлся нарушением имперской монополии. Варваров с дальнего Юга вербовали только в войска Империи, и не было для них иного способа попасть в цивилизованные земли. Этот, возможно, беглый наемник, решил Тревельян. С секирой умеет управляться...
        Умел, поправился он, проткнув великану сердце, двое других тут же швырнули мечи и побежали, за ними помчался еще десяток побежденных, и тут же закричал Лагарна: «К скалам, братья! Снимайте лучников!»
        Воины, бросив мечи и секиры, понеслись к подножию утесов, разыскивая укрытия среди камней. Это маневр был совершен с такой быстротой, словно никто не чувствовал усталости после боя, но улыбнулась удача не всем. В воздухе запели стрелы, один из рапсодов споткнулся на бегу и рухнул навзничь. Потом раздался гневный рык Лагарны: две стрелы вонзились в его щит, третья попала в колено, лишив подвижности. Пастух упал, пополз, волоча раненую ногу, и новый снаряд ударил его в затылок. В то же мгновение свалился и Тревельян; мучительная боль пульсировала в бедре, чуть пониже доспеха, защищавшего живот.
        Он успел забиться в щель между камней.
        «Говорил я тебе, задницу береги! - рявкнул командор. - Ну, что там у тебя?»
        «Кость не задета, в мясо вошло», - отозвался Тревельян, срывая со спины арбалет.
        Прячась за каменной глыбой, он послал три стрелы, сбив двух лучников. Остальные рапсоды тоже стреляли, и не хуже, чем рубились в рукопашной - несколько тел рухнули с высоты, кое-кто повис в кустах мертвым грузом. На залитой кровью площадке тоже лежали трупы, а пятеро раненых хрипло стонали и молили кто о милосердии, кто о помощи. Но дожидаться ее от лучников, их сотоварищей, было не суждено. Все они попали в ловушку, и двинуться с места не могли: внизу их поджидали копья и клинки рапсодов, а путь наверх тоже был дорогой к смерти - меткая стрела нашла бы каждого. Наконец Форрер помахал арбалетом и крикнул:
        - Спускайтесь, отродье пацев! Спускайтесь, забирайте раненых и идите прочь! Слово рапсода, мы вас не тронем!
        Лучники боязливо слезли, прирезали двух тяжело раненных и, оглядываясь, чертя круги над сердцем, заковыляли по ущелью. Когда они скрылись, шесть рапсодов покинули свои убежища. Тревельян тоже выполз из щели и сел, прислонившись к камню спиной. Нога, пробитая стрелой навылет, онемела ниже колена, рану жгло, штанина набухла от крови, но медицинский имплант уже трудился вовсю. Он мог спасти от инфекции, восстановить потерянную кровь, ускорить регенерацию тканей; он мог многое, кроме одного: вытащить стрелу. Тут Тревельяну приходилось полагаться только на собственные руки.
        К нему подскочили Форрер и еще один рапсод по имени Тахниш.
        - Мы поможем, брат! - Тахниш снял с пояса флягу с вином. - Выпей все, и ты не почувствуешь боли, когда мы станем тащить стрелу.
        - Я сделаю это сам. - Под их напряженными взглядами Тревельян обрезал наконечник стрелы кинжалом, стиснул оперенье в липкой от крови ладони, выругался и дернул. Рана полыхнула огнем, но жжение сразу утихло - имплант вспрыснул болеутоляющее. Тревельян посидел минуту, потом, вытерев пот со лба, поманил Тахниша:
        - давай твое вино. Сейчас будет в самый раз.
        Глядя, как он пьет, Форрер сказал:
        - Сам грозный Таван-Гез благоволит тебе, но и Заступница не забывает. Ты не только великий воин, Тен-Урхи, ты еще и очень терпеливый человек.
        - Знал бы ты, какой я рапсод! - Тревельян через силу улыбнулся. - Услышавший мою игру рыдает так, что слезы тут же становятся серебряными монетами.
        - Ты еще сыграешь, брат! Руки твои целы, а нога… нога заживет. Сейчас мы ее перевяжем.
        Необходимости в этом не было, по отказ удивил бы его товарищей. Он позволил Тахнишу обрезать штанину, и тот принялся поливать бедро каким-то жидким снадобьем и обматывать чистыми тряпицами. Тем временем четверо рапсодов принесли тела погибших, положили на землю, сняли доспехи и занялись подсчетом собственных убытков. Помечены были все, кто в руку, кто в плечо, но, к счастью, то были не раны, одни царапины. Наконец бросив печальный взгляд на тело Лагарны, Форрер описал круг у сердца и произнес:
        - Погибли два наших брата, а Тен-Урхи, наш предводитель, ранен и не может идти. Что будем делать, отправим ли кого-нибудь за помощью к правителю Раббану, чтобы прислали нам фургон и лошадей? Или вернемся в Помо и соберем новый отряд, дождавшись нескольких братьев, что бродят по дорогам Этланда? Или...
        Тревельян прервал его нетерпеливым жестом:
        - Берите копья, снимайте с убитых злодеев плащи, делайте носилки! Мы не вернемся в город, а пойдем к Раббану. Он призвал нас на помощь, и не годится о чем-либо просить его.
        Форрер кивнул и принялся вместе с другими рапсодами мастерить носилки. Они не могли бросить здесь тела погибших братьев без надлежащего погребения. Их полагалось сжечь, а прах развеять над морем или над рекой, которая впадает в океан, чтобы останки когда-нибудь, через много-много лет, очутились у Оправы Мира, и попали в руки трех богов. Юный Тавангур-даш поможет им соединиться с блуждающими душами и отведет на суд к отцу, грозному Таван-Гезу, а там каждый получит по заслугам: одни возвратятся на Осиер людьми, другие - змеями, ящерицами и мерзкими пацами, а третьи не возвратятся вовсе, а попадут в бездну демонов.
        - Тебя мы тоже понесем, - сказал Форрер, оборачиваясь к Тревельяну.
        - Нет. - Он пощупал ногу и убедился, что рана уже закрылась. - У меня все быстро заживает. Ты правильно сказал, Форрер - Заступница ко мне милостива. Я могу идти.
        И они пошли.
        
* * *
        Дворец правителя Раббана был выстроен в старопибальском стиле, совсем не похожем на деревянное зодчествоХай-Та и Этланда. Насколько Тревельян разбирался в местной архитектуре, столь же разнообразной и многоликой, как земная, пибальские дворцовые постройки всегда врезали в склон горы или холма, располагая их ярусами, дворец Раббана именно так и выглядел: три трехэтажных каменных квадрата с внутренними двориками стояли один над другим на широких террасах, соединенных лестницами и засаженных декоративным кустарником и цветами. Здания были древними; их, вероятно, возвели в эпоху Дорожной Войны, когда Империя пробивалась на восток. Белый бугристый известняк стен, уступчатая структура, прихотливые извивы лестниц и узкие, подобные трещинам окна делали дворец неотъемлемой частью пейзажа, холмов и скал, дремучего леса, ручьев, водопадов и небольшого гейзера, который четырежды за день наполнил целебными водами несколько бассейнов.
        Едва отряд вышел из леса, как на лестницы и плоские крыши зданий высыпало сотни две народу лучники и стражники с пиками, служанки и слуги в ярких просторных одеждах, какие-то важные господа, над которыми держали зонты - возможно, гости или помощники правителя. Затем звонко и пронзительно запела труба, на нижнюю лестницу выскочили из ворот воины в начищенных до блеска бронзовых шлемах, а за ними целая орда псарей, конюших и дворцовых служителей, сопровождаемая собачьей сворой. Наконец появился человек в имперском обтягивающем платье, расшитом золотом, высоких сапогах и венце, сиявшем драгоценными камнями. Рука об руку с ним шла стройная женщина, в которой Тревельян узнал Чарейт-дор, а дальше торопились прислужники с опахалами и табуретами, виночерпии с подносами и кувшинами, сигнальщики с горнами и два десятка стражей.
        Тарли, местные псы, добрались до рапсодов первыми. Вероятно, то была охотничья порода: крепкие челюсти, длинные ноги, толстые мощные загривки. Прыгали они здорово - на радостях, а может, дожидаясь команды хватать и рвать. За ними примчались псари и солдаты; первые отогнали собак, вторые выстроились в две неровные шеренги, сверкая пиками и шлемами в лучах заходившего солнца. Слуги развернули ковер, поставили табуреты, служанки с опахалами и виночерпии с кувшинами встали по обе его стороны, и перед запыленными покрытыми кровью рапсодами появился сам правитель со своей сестрой. У него был сильный низкий голос.
        - Разделяю ваше дыхание. - Раббан оглядел их отряд и в волнении потянулся к мочке уха. - Но что я вижу! Вы в крови, на ваших доспехах следы ударов, и двое лежат на носилках... Раненые? Или мертвые?
        - Мертвые, правитель, - сказал Тревельян, кланяясь Раббану и, отдельно, Чарейт-дор. - По дороге нам встретились воины Аладжа-Цора, и, должен заметить, были они не очень почтительны. Пришлось преподать им урок.
        Кажется, он все сказал правильно - Форрер, Тахниш и другие рапсоды с одобрением закивали. Правитель сдвинул густые брови. Ему было не меньше пятидесяти, я выглядел он человеком восточной расы, о чем говорило его имя. Либо Чарейт-дор состояла с ним в отдаленном родстве и называла братом из вежливости, либо родилась от второй жены их общего отца, чистокровной женщины Империи. По данным Фонда, браки между богатыми аристократами востока и запада и девушками из мелкого имперского дворянства не являлись редкостью.
        - Тква, Лабро! - громко выкрикнул Раббан имена слуг. - Заберите тела павших рапсодов, обмойте их, облачите в лучшие одежды и положите на поленья из благовонного дерева, завтра мы попрощаемся с ними - да будет милостив к их душам Великий Таван-Гез! Захи и Вы, три бездельника! для живых вызвать лекарей, приготовить омовение в целебном бассейне и трапезу в Охотничьем зале. А сейчас - всем вина! Снимайте доспехи, доблестные братья, садитесь и отдохните!
        Слуги забегали, заметались, засуетились. «Хорошо встречают, с почетом, - одобрил командор. - И малышка наша тоже здесь. Заметил, как глазки-то разгорелись? Смотрит на тебя, как десантник на бифштекс, особенно после корабельного рациона!» - «Женщины любят героев», - скромно ответил Тревельян, принимая из рук виночерпия кубок. Вино было отменное; скорее всего, не пибальское, а из-за хребта, из южной Провинции Фейнланд.
        - Ты - Тен-Урхи, тот самый Тен-Урхи, который поет чудесные песни и интересуется дартахом. Сестра рассказывала о тебе, рапсод, и вот ты здесь. - Раббан осушил кубок и бросил его в толпу служителей, не глядя, кто поймает. - Но не будем сейчас о дартахе. Ты сказал, люди Аладжа-Цора получили урок... Он был для них полезен?
        - Скорее для стервятников и лесных кошек, что пируют сейчас над трупами, - сказал Тревельян, а Форрер добавил:
        - Мы убили тридцать человек, правитель. Ты знаешь, сколько еще осталось?
        Раббан сдвинул на затылок свой венец, лоб его пошел морщинами.
        - Думаю, семь или восемь десятков. Но захотят ли они биться со стражами справедливости? Аладжа-Цор да будет он проклят тремя богами! - набрал злодеев дезертиров из войска, грабит деревни и кормит своих людей неплохо. Но все же не так хорошо, чтобы они рискнули кровью и достойным погребением! - Он оглядел рапсодов, задержавшись взглядом на забинтованной ноге Тревельяна. - Кто из вас вызовет его?
        - Я, - произнес Тревельян, послан сестре правителя нежную улыбку. - Хотя, сказать во правде, я рассчитывал провести здесь время приятнее.
        - Изучая манускрипты дартаха? - лукаво молвила Чарейт-дор.
        - Да, если не представится ничего интересней.
        Представится, сказали ее глаза, непременно представится!
        - Аладжа-Цор - серьезный противник, он обучался фехтованию у лучших мастеров, - промолвил Раббан. - А ты ранен!
        - Пустяки, - Тревельян поднялся. - Но чем скорее мы с братьями доберемся до бассейна и стола, тем крепче будем в битве. Ты позволишь, правитель?
        Он предложил руку Чарейт-дор, и процессия, во главе с Раббаном и рапсодами, потянулась клестнице. Тревельян со своей спутницей приотстали.
        - Ты не очень торопился, - надув губки, сказала Чарейт-дор. - Ты заставил себя ждать.
        - Зато пришел не один, моя прекрасная госпожа. Только не понимаю, кого ты ждала: стража справедливости, рапсода или мужчину по имени Тен-Урхи.
        - Это так важно? Может быть, всех троих, может быть, ни одного... Посмотрим!
        - Посмотрим - это не ответ, - промолвил Тревельян, обнимая Чарейт-Дор за талию.
        «В атаку, парень! - рявкнул командор. - Смелее! Помню, когда я в четвертый раз женился... дьявол! Как же ее звали?.. Ну, неважно. В общем, когда я женился в четвертый раз...» - «Мои планы не простираются так далеко», - урезонил его Тревельян, чувствуя трепет женского тела под тонкой воздушной туникой.
        Чарейт-дор насмешливо покосилась на него, но дерзкую руку не сбросила.
        - Интересно, чего же ты хочешь, рапсод? Тебя искупают в бассейне и накормят досыта, нальют лучшего вина, насыплют в кошелек монеты... Ты ляжешь в мягкую постель и сладко уснешь, а на следующий день будет тебе развлечение - смертельный бой, и не с каким-нибудь голодранцем, а с имперским нобилем. Что еще нужно мужчине?
        Тревельян обнял ее покрепче, бросил взгляд на свое забинтованное бедро и сказал:
        - Этому мужчине нужны сочувствие и женская ласка. И, разумеется, новые штаны.
        
* * *
        Охотничий зал был велик, освещен по вечернему времени лампадами на благовонном масле и украшен трофеями хозяина: дюжиной голов клыкачей и оленей, чучелами хищных лесных кошек, саламандр и пацев, от шерсти которых еще заметно пованивало, птицами ках в роскошном оперении и прочим в том же роде. Жемчужиной коллекции являлась, безусловно, голова нагу, жуткой рептилии, почти дракона, водившейся в болотах на границе с Манканой. Под этой тварью, чья пасть могла отхватить человечью голову, а кожу с трудом пробивало копье, стояло кресло Раббана. Семеро рапсодов разместились вдоль одной стороны стола, а другую заняли Чарейт-Дор и три приближенных правителя, чьи имена и должности огласили слишком быстро и неразборчиво. Один был тучен, уши другого едва не касались плеч, а третий не выделялся ничем, кроме очень маленьких хитрых глазок. Чарейт-Дор сидела напротив Тревельяна, и иногда ее ножка, в лучших куртуазных традициях касалась его башмака.
        Ели и пили в молчании, ибо, хоть в осиерских странах не знали обычая, подобного тризне, о погибших не забывалось, и вино не дарило того беззаботного веселья, какое бывает в компании певцов и музыкантов за столом у щедрого хозяина. Но, когда в небе вспыхнула Ближняя звезда, языки все же развязались, хотя говорили больше о печальном и серьезном. Хитроглазый, оказавшийся жрецом, поведал, что к завтрашнему похоронному обряду все готово: павшие обмыты и облачены в достойные одежды но, быть может, надо надеть на них доспехи? Традиций Братства по этому поводу Тревельян не знал, однако Форрер не задержался с ответом, пояснив, что доспехи ни к чему, но с погибшим рапсодом нужно сжечь его лютню. Затем толстяк, сборщик налогов в Северном Этланде, принялся долго, нудно и подробно перечислять обиды, чинимые Аладжа-Цором и его разбойными людьми, поминая ограбленных купцов, разоренные деревни, угнанные стада и убитых поселян, рискнувших оказать сопротивление. Тревельян слушал и удивлялся, отчего бы правителю не взять своих солдат и не покарать злодея - а если солдат у него не хватает, то почему бы не обратиться
за помощью к соседям, а то и вызвать имперские войска. Спросить? Но остальным рапсодам вроде бы все ясно... Он боялся попасть впросак, а тут еще Чарейт-Дор отвлекала - глядела на него многозначительно и тянулась резвой ножкой к его колену, должно быть, хотела намекнуть, что пора от стола и в постель.
        Тревельян, собственно, был не против, но тут речь зашла о бунте в Манкане и воинах, посланных Светлым домом на мятежников. По слухам, их было пять или десять тысяч, и к ним примкнул - а может быть, и поднял бунт - манканский нобиль по имени Пагуш. Что послужило причиной беспорядков, определенно никто не знал: то ли Пагуш воевал с властителем Манканы из-за каких-то притеснений, то ли поднялся на Гзор, соседнюю страну, желал округлить свои владения, то ли хотел отселиться на новые земли. Услышав об этом, Тревельян насторожился. Феодальная междоусобица? Возможно, возможно... Но могли быть и другие причины. Манкана являлась одной из стран Пятипалого моря и примыкала к нему, вместе с Гзором, с севера. Обе эти державы были обширны, но довольно бедны; других товаров, кроме строевого леса, меда, рыбы и зерна, у них не водилось. Поэтому купцы посещали их редко, а своих кораблей, кроме баркасов, в Гзоре и Манкане не строили. Однако чем черт не шутит! Все же, манканцы были не сухопутным народом, их побережье тянулось на триста километров, а где море, там и рыбаки. Значит…
        Игривая ножка Чарейт-дор снова прервала раздумья Тревельяна. На этот раз к ножке кое-что добавилось - взглядом она показала на дверь. Но тут ловчий, тот самый длинноухий тип, заговорил об имперском войске, посланном на подавление бунта. Он полагал, что армия пройдет над Рориатом по мосту, достигнет Помо и будет двигаться на север, к горам Ашанти, что разделяют Манкану и Гзор. Маршрут подходящий, подумал Тревельян. Отчего бы не присоединиться к войску и не проверить, что творится в Манкане?.. Планы у него были самые неопределенные; в принципе, он хотел добраться до имперских Архивов, где могли сохраняться какие-то записи об экспедициях на запад и восток, а также о паровых машинах, бумаге, компасе и остальных эстапах. Но это являлось перспективой, а в данный момент он был озабочен лишь судьбой Дартаха и рандеву с Аладжа-Цором и мудрым Питханой. Три дела - не считая, конечно, Чарейт-Дор.
        Она снова напомнила о себе, лягнув его в коленку. Затем с пленительной улыбкой повернулась к брату:
        - Наш гость Тен-Урхи хотел взглянуть на те пергаменты, что сохранились после Дартаха. Кажется, они в книгохранилище?
        - В шкафу, - уточнил Раббан и задумчиво поднял вверх глаза. - Я помню этого дартаха... мне стукнуло лет двенадцать, когда он умер... В Экбо он был наставником нашего достойного родителя, и его почитали как великого картографа. Жаль, что он тронулся умом! Отец его пригрел, и здесь, в нашем доме, он прожил много лет. Смерть его была тихой.
        - Чем он занимался? - спросил Тревельян, не обращая внимания на пинки в колено.
        Правитель дернул мочку уха.
        - Учил меня, как рисовать карты и измерять по ним расстояния. Еще бродил по комнатам и лестницам, рассказывая слугам; что мир не плоская земля в Оправе Перстня Таван-Геза, а огромная сфера, висящая в пустоте. Интересно, на чем она тогда держится? - Раббан расхохотался, глотнул вина и подмигнул Тревельяну: - Можешь взглянуть на его записи. Кстати, книгохранилище рядом с покоями моей сестры. Она тебя проводят.
        Тревельян поднялся, отвесил поклон и, следом за Чарейт-дор, вышел из Охотничьего зала в патио. Этот внутренний дворик третьего яруса украшали привезенные из Семи Провинций изваяния чудищ асинто, полуконей-полузмей; их, согласно «Анналам Разбитых Зеркал», запрягали в свои боевые колесницы воины Уршу-Чага Объединителя. Небо затянули тучи, и только слабый свет Ближней звезды да пара факелов у входа в зал позволяли разглядеть массивные мраморные тела мифических тварей.
        - Твой брат умен и очень предупредителен, - молвил Тревельян. - Он так угадывает наши желания, точно способен видеть сквозь стол.
        - Мой брат уже немолод, и у него нет наследника, - ответила Чарейт-дор. - Вся надежда на меня и на тебя.
        «Тут ты промахнулась, милая», - подумал Тревельян, но вслух сказал: - Но я ведь не нобиль, моя прекрасная госпожа. Я всего лишь бедный бродячий рапсод.
        - Ты - мужчина с берегов моря Треш. Чистокровный, что редкость в наших краях, и это значит очень многое. - Она с нежностью потрепала его бакенбарды. - Будь у моего брата такое украшение на лице, он поговорил бы с Аладжа-Цором. Так поговорил бы, что этот гнусный пац отправился бы в путешествие к Оправе Мира!
        Они медленно спускались по лестнице на второй ярус. Начал накрапывать дождь, но, против ожидания, Чарейт-дор не торопилась под крышу.
        - Твой брат не кажется боязливым человеком, - заметил Тревельян. - Странно, что он позвал рапсодов, а не разделался с Аладжа-Цором сам. Он мог бы воззвать к правосудию Светлого дома... мог бы потребовать солдат... Тем более что они скоро будут здесь - те, что идут в Манкану.
        Чарейт-Дор остановилась и удивленно уставилась на него. Тонкая туника женщины намокла под дождем, облепила высокую грудь, обрисовала бутоны сосков.
        - Ты… ты не понимаешь? О Тен-Урхи, поистине ты явился к нам из очень далеких краев! Или ты так увлечен своими песнями и поиском древних легенд про Уршу-Чага, что мирские дела не трогают твой ум!
        - Скорее второе, чем первое, - сказал Тревельян чувствуя, как струйки текут за шиворот и по спине. - Я не понимаю. Так объясни!
        - Аладжа-Цор - один из Восьмисот. Больше того его семья из Нобилей Башни! Его отправили сюда в изгнание за какой-то проступок - кажется, он дрался благородным из Светлого дома и убил его или ранил… Он наказан, но здесь ни один чиновник не осудит его, ни один солдат не станет с ним сражаться, ибо род его высок. Он занял крепость на границе с Манканой, набрал воинов и вытесняет Раббана из наших фамильных владений. Ты о таком разве не слышал? Приходит знатный человек из Семи Провинций, выбирает место получше, город побогаче, селится там - и через несколько лет он правитель. Потому ли, что прежний умер вместе с наследником, или потому, что он женился на дочери прежнего владыки. - Она помолчала и тихо добавила: - На его сестре...
        Они спустились во внутренний дворик, засаженный пальмами, и стояли теперь под дождем не прячась от прохладных струй. Тревельян взял женщину за руку.
        - Тебя он не получит, клянусь в том милостью Трех. Я понял, моя госпожа. Светлый дом не хочет помочь, соседи боятся, и самому опасно поднять руку на Нобиля Башни… И тогда призывают стражей справедливости, так? Стражи приходят и делают кровопускание наглецу. Но если у него сотен пять воинов, стрелки, колесницы и метательные машины, стражи могут не справиться. И что тогда?
        - Воины тут ни при чем, - тихо сказала Чарейт-дор. - Ни один нобиль не откажется от поединка. Эта потеря чести. - Она запрокинула лицо и вдруг рассмеялась. - Ты утомил меня своими разговорами, Тен-Урхи! И я вся мокрая! Мы оба мокрые, и нам надо выпить вина и согреться! В моей опочивальне есть бассейн с теплой водой, совсем маленький, только на двоих... Книгохранилище там, - она показала на входную арку справа, - а мои покои - тут. Куда пойдем?
        - Конечно туда, где можно согреться, - сказал Тревельян и подхватил ее на руки.
        ГЛАВА 5 ЗАМОК
        
        Шагая по лесной тропе следом за двумя проводниками, Тревельян размышлял о пользе традиций. Традицию не стоило путать с законом, ибо закон - творение властьимущих, которые корыстны, пристрастны и всякое дело хотят повернуть к собственной выгоде, даже такое, казалось бы, благородное, как наведение порядка и законности в хаосе традиций и обычаев. Но этот хаос был фундаментальным, как беспорядочное движение мелких частиц, атомов и молекул, на котором держалась Вселенная с ее светилами, туманностями, планетами, со всем, что было мертвым и живым, от песчинки до амебы и от амебы до человека. Подчиняясь социальной термодинамике, хаотические поступки миллионов людей за многие тысячи лет, складываясь и вычитаясь, делясь и умножаясь, давали в итоге некое правило, полезное для всех. Глупая власть его отменила, умная старалась как-то приспособить для себя, зная, что в данном случае запреты и отмены не сработают, даже больше: явятся источником такого катаклизма, который им не пережить и даже не увидеть, ибо в самом начале волнений их вздернут на фонарь.
        Империя являлась властью умной. Распространяясь по континенту, захватывая и подчиняя другие расы и иные страны, насаждая свой закон, она на первых порах стремилась не к тотальному господству, а к деловому соглашению. На фоне грядущих столетий война и насилие, были явлениями краткими, после которых полагалось удержать проглоченный кусок, переварив его без желудочной колики. Самый удобный способ - договориться с местной знатью, и если не включить ее в круг избранных, то хотя быприблизить к нему, давая гарантии на власть, богатство и земли. Как все договора между сильным и слабым, этот тоже нарушался, но по-хитрому: год за годом, век за веком шла ассимиляция и вытеснение иноплеменных знатных семейств, когда через браки, когда прямым захватом отчего наследия или иными путями. Но этот процесс был сбалансирован: Империя невозражала, если самых наглых, самых злобных, творивших жестокости и бесчинства, делали на голову короче. Самоочищающийся организм должен вырабатывать гормон, который поглотит раковые клетки, убьет инфекцию, а тканям здоровым и чистым дарует бодрость. Таким гормоном, механизмом
очищения, и было Братство. Десятки тысяч глаз во всех краях и странах, десятки тысяч рук, готовых взяться за мечи во имя справедливости, но лишь тогда, когда безмолвствовал закон. В такой момент певцы вдруг превращались в рыцарей, искоренявших зло с непревзойденным боевым искусством, ибо клинками они владели так же хорошо, как флейтами и лютнями. Будучи древней традицией, Братство стояло над законом, но не спорило с ним, не посягало на власть Империи, очевидно понимая, что какая-то власть нужна, а эта не хуже прочих. Так они и жили, странствуя по свету; рапсоды, музыканты, учителя, философы, а если нужно - судьи справедливости и палачи.
        Может быть, что-то еще? - размышлял Тревельян. Какие еще функции упустили наблюдатели с Базы? Он вспоминал свой спор с Хурлиулумом в Рори и, хоть та беседа не внушала особых надежд, думал, что внедрение эстапов было бы эффективнее, если бы их поддержало Братство. Скажем, верховая езда... Отчего бы рапсодам не усесться в седла, ведь они так похожи на рыцарей!
        Нет, не похожи, поправил он себя самого. Непоседы, сказал Хурлиулум, те, кого манят дороги, новые встречи, приключения... Еще - стражи справедливости... По сути, они истинные паладины без страха и упрека, тогда как земные рыцари сражались за власть, богатства, земли и почет. Каждый в отдельности и все вместе! Тевтонский орден, госпитальеры, рыцари Храма жаждали власти и земель и были уничтожены, ибо того же хотелось князьям и королям. Неизбежный конфликт... А здесь иное, подобное скорей традиции Востока, бродячим буддийским монахам, мастерам кунг-фу, защитникам обиженных...
        Однако рапсоды не монахи! Совсем не монахи, если вспомнить Чарейт-дор и прошедшую ночь! Жаль, что он не может подарить ей ребенка... Ничего, кроме страстных объятий и воспоминаний... Ну, может быть, еще голову Ададжа-Цора...
        Тропа вывела их в поле, а затем в небольшую деревушку. Три дома из дюжины в ней были сожжены, у руин крайнего висел на столбе мертвый мужчина, со знанием зела насаженный на крюк. другие жилища носили следы погрома, и сломанные изгороди, высаженные двери, разбитые стены амбаров и рухнувшие трубы очагов говорили о том, что отряд вступил на земли нового владыки Северного Этланда. Поперек дороги валялся гниющий труп овцы, на обочине сидела женщина в изодранном платье и выла, закрыв лицо руками; у ее ног неподвижно лежал ребенок. Ни других людей, ни живой скотины не было видно, пока они не прошли селением до вырубленной наполовину плодовой рощи. Тогда сзади послышались шорохи, а затем и робкий шелест голосов: «Рапсоды... рапсоды идут, стражи справедливости... Храни их Таванна-Шихи, Заступница!» Обернувшись, Тревельян увидел оборванных людей, посылавших вдогон отряду священные знаки. Было их немного, не больше, чем уцелевших жилищ.
        «Средневековые зверства, - прокомментировал командор. - Все, как у нас тысячелетие назад».
        «Не все, - возразил Тревельян. - У нас сожгли бы деревню дотла, а жителей повесили. Возможно, посадили на кол. Всех! А тут, видишь, кое-кто уцелел. Нравы тут более мягкие, даже у баронов-разбойников».
        «Просто этот конкретный барон - прагматик. Поля зеленеют, люди нужны, чтоб урожай убрать».
        «Думаешь? А плодовые деревья зачем он вырубил?»
        «Может, фруктов не любит», - сказал командор и смолк.
        Тревельян повернулся к Форреру. Этот рапсод был старше и явно опытное других; на его предплечьях красовались шрамы, а недавняя схватка добавила длинную царапину под ухом.
        - Скажи, брат, когда нас позвал Раббан, проверялись ли его слова? Про всех этих ограбленных купцов убитых поселян и разоренные деревни?
        - Как всегда, Тен-Урхи, как всегда. Ты же знаешь, что Братство словам не верит. Тут Лагарна побродил, с двумя из наших. Пастухи всегда проверяют, прежде чем вести отряд. И не один Раббан нас звал, приходили и другие люди.
        Пастухи проверяют... Ни один из осиерских языков не включал более точного термина - пастырь. Но они были именно пастырями, опекавшими людей всех званий и сословий в цивилизованной части континента. Учителя, наставники и, если надо, судьи... Их суд был суров, и, согласно приговору, Аладжа-Цор мог уже считаться покойником.
        Вчера Тревельян кое-что выведал об этом человеке, хотя Чарейт-дор не очень хотелось о нем вспоминать. Издревле знатные люди Империи насчитывали восемьсот фамилий, и так их продолжали звать по эту пору, хотя одни роды захирели, а другие были истреблены в периоды войн и смут, потрясавших временами огромное государство. Мать Чарейт-дор, вторая супруга ее отца, происходила как раз из такой захудалой семьи, которую уже не числили в аристократах. Но процветающих семейств было изрядно, семьсот пятьдесят две фамилии, и сорок семь из них, самые знатные я богатые, составляли Башню, или императорский совет. Нобиль Башни и члены его рода имели самый высший статус после императорского, и кровь их считалась такой же священной, как у верховного владыки. Согласно осиерской теологии, душа вечна и пребывает в крови, а кровь благородного нобиля неизмеримо дороже крови простых людей. Ее пролитие возможно лишь как жертва Таван-Гезу, чтобы он не оставил мир своим попечением, дарил урожай и открывал то солнечный глаз, то звездный. Во всех же иных случаях кровопускание было грехом, и, чтобы покарать его, виновного
подвешивали за ноги и надрезали жилу на виске. Если же кровь благородного пролита нобилем, то его ссылали, и была та ссылка вечной. Так что Аладжа-Цор, ранивший в поединке родича Светлого дома, вернуться в столицу не мог, но это не мешало возвыситься в другой стране и даже стать ее правителем. Явившись в Этланд, он вскоре выяснил, что у Раббана нет наследника, но есть пригожая и вдовая сестра. Если бы брак состоялся, то можно было биться о любой заклад, что долго бы Раббан не протянул - весьма вероятно, был бы сражен случайной стрелой на охоте. Но притязания Аладжа-Цора отвергли, что стало для него смертельным оскорблением. Так началась война.
        Все это Тревельян выведал в промежутках между страстными стонами и восхищенными вскриками. Когда же Чарейт-Дор угомонилась и задремала, он отдохнул сполчаса, дожидаясь, пока медицинский имплант долечит и восстановит силы, затем поднялся, натянул одежду и выскользнул во двор. дождь закончился, и тучи разошлись, и осиерские звезды сияли во всем своем великолепии. Напротив покоев Чарейт-дор в нише у входной арки, чадил, догорая, факел. Взяв его, Тревельян углубился в длинный коридор, приведший его в довольно большую комнату, где маячили темные контуры кресел, столов и большого шкафа. Вероятно, это и было книгохранилище, сиречь библиотека. Он зажег свечи в подсвечнике на столе и огляделся.
        Считать эту комнату библиотекой было большим преувеличением. Тут на стенах были развешаны рога, головы и чучела зверей, не поместившиеся в Охотничьем зале; с полок скалились нетопыри и саламандры, напротив шкафа находилась стойка с охотничьими копьями, а над шкафом, подвешенная к потолку, парила какая-то крылатая тварь с пушистой серой шерстью и основательными клыками. Что же до самого большого шкафа, то, раскрыв его дверцы, Тревельян увидел ровно пять книг на самой верхней полке. Одной из них были «Анналы эпохиРазбитых Зеркал», другой - «Повесть о нежной любви итомлениях благородного Пия-Радду и красавицы Барушанум», а три остальные являлись охотничьими пособиями. Самый огромный том, переплетенный в кожу, назывался так: «О способах выслеживания болотного дракона нагу. Как его отыскать, окружить и убить, оставшись притом в целости. Сочинение Вассара Одноногого». Судя по содержанию библиотеки, Раббан не был рьяным читателем.
        Записки дартаха отыскались на нижней полке. Не книга, а стопка кое-как обрезанных листов пергамента, прошитых шелковым шнуром. Перетащив ее на стол, поближе к свечам, и быстро просмотрев, Тревельян выяснил, что это не дневник, а восстановленная по памяти копия манускрипта, который был написан в Эрбо и назывался «Истинные доказательства того, что Мир подобен круглому ореху, а не плоской лепешке». О судьбе оригинала тут ничего не сообщалось, но вряд ли он хранился в университетской библиотеке; видимо, его сожгли в день изгнания дартаха.
        Что ж, теперь хотя бы ясно, чем он занимался на склоне лет, в этом дворце, где его приютили из милости. Учил хозяйского наследника рисовать карты и, слово за слово, восстанавливал свою рукопись... Еще бродил по комнатам и лестницам, рассказывая слугам, что мир не плоская земля в Оправе Перстня Таван-Геза, а огромная сфера, висящая в пустоте… Умер тихо.
        Это означало полный провал эстапа Гайтлера и его коллег, Колесникова, Сойера и Тасмана. О чем Тревельян с прискорбием должен был им сообщить по возвращении на Землю - во всяком случае, живым и здоровым Сойеру и Колесникову. И, конечно, пропавшему Тасману, если он когда-нибудь объявится... Но продолжения миссии эта печальная весть не исключала. Итак, глобальный эстап провалился, как прочие акты вмешательства - но почему? для профессионала уровня Тревельяна выяснение фактов являлось самым простым и незатейливым делом; труднее выяснить причины того или иного события. да и круг событий, которые стоит изучить, еще не исчерпан - вот хотя бы этот мятеж в Манкане… Что говорил по этому поводу пастух Хурлиулум? Он обратился к своему незримому секретарю и получил точную цитату: «Споры из-за земель, новых или старых, без крови не обходятся. Пример тому - нынешний бунт Манкане».
        Споры из-за земель, новых или старых... И за ужином толковали, что бунтовщик Пагуш хочет, возможно, отселиться на новые земли. Вдруг в океане?
        Решив обязательно проведать мятежного князя, Тревельян спрятал пергаменты в шкаф и вернулся в опочивальню Чарейт-дор, досыпать. Утром, после погребальных гимнов и прощания с умершими, чей еще теплый прах развеяли над лесной рекой, он отправился в дорогу, сопровождаемый шестью рапсодами и двумя проводниками из ловчих Раббана. Они отлично знали местность и вели отряд сквозь чащу тайными тропами, но добираться все равно предстояло пару дней. Северный Этланд был обширным владением.
        В первый день они миновали четыре селения, являвшие уже знакомые картины: часть домов сгорела, пара трупов на крюках, амбары разграблены, люди жмутся по углам, но при виде рапсодов вылезают из своих развалюх и шепчут благословения. К ночи они попали в пятую деревню, в лучших земных традициях сожженную до основания - видимо, здесь сопротивлялись грабежу с особенным упорством. Такой трудоемкой казнью, как развешивание на крюки, тут заниматься не стали, а просто перекололи жителей пиками. Убивали там, где нашли на улице, во дворах, у очагов и в колыбелях. Трупы были уже объедены стервятниками и лесными кошками. Верещание пацев, прятавшихся за деревьями, подсказывал, что и они приложили к этому делу клыки.
        При виде этой деревни молодых рапсодов зашатало, а форрер помрачнел и буркнул:
        - Отсюда приходили люди в город, в нашу обитель, звать на помощь, должно быть, прознал об этом Аладжа-Цор! да лишится он достойного погребения, как эти несчастные!
        - Мы не успели... - с тоской сказал Заммор, а Тахниш гневно стиснул кулаки и повторил:
        - да, не успели! Тут, не Пибал, не Нанди и не Гору! далекий край... Во всем Этланде три сотни наших, и, пока соберется отряд, четверть сезона минует.
        - Я бы пошел один, - заявил юный Паххат, но Форрер его одернул:
        - даута в одиночку не выслеживают! Один бы ты лежал сейчас в том ущелье, не добравшись до дворца правителя... Кроме того, нужны свидетели.
        Тревельян кивнул. Тот, кто не жаждет встретиться в поединке со стражем справедливости, может защищаться. Казалось бы, чего проще - нанять головорезов, устроить засаду... Но где найти таких, что подняли бы руку на почитаемое Братство? Таких, что не боятся скрестить мечи с лучшими бойцами континента? даже воины Аладжа-Цора люди, видно, отчаянные и лихие - поначалу предлагали разойтись, решить дело миром. Теперь поздно. Один бой ими проигран, а другого не будет - не найти отряда на тайных лесных тропах. Впрочем, часового на ночлеге лучше все же выставить.
        Разбивать лагерь около мертвой деревни не хотелось. Они отошли в лес на пару километров и заночевали у ручья, в кольце молодых медных деревьев. Крона их гигантского прародителя, распылявшего семена по кругу, будто касалась звезд, изумрудный свет альфы Апеллеса тонул в ней, подсвечивал резные красноватые листья, придавая им оттенок темного багрянца. От дерева струился резкий, но приятный аромат, отпугивавший насекомых. Старший проводник сказал, что это хорошее место - медные деревья защищают путников от всякой лесной нечисти.
        Они поужинали, затем Тревельян назначил смены дежурных, оставив себе предрассветную вахту, после чего лег, пристроил голову на толстом корне и уснул. Ему доводилось спать во всяких лесах, в плавучих зыбких джунглях Хаймора, среди гигантских трав Гелири, где ползали тарантулы размером в два кулака, в чахлых сухих зарослях Пта, насквозь продуваемых ветром, в чащобах Селлы, где растения реагируют на тепло, двигаются и шарят по земле псевдоподиями в поисках животной пищи. В каждом месте снились свои сны, мрачные или радостные, но большинство он забывал, едва раскрыв глаза. Возможно, его Советник мог бы рассказать об этих снах - ходили слухи, что призраки-импланты умеют их подглядывать. Но никаких намеков на сей счет, от командора, не поступало, то ли сновидения были неинтересными, то ли, пока потомок спал, предок не подглядывал, а трудился. Он был всегда настороже, когда отключалось сознание Тревельяна, ибо, несмотря на склонность к воспоминаниям и крутоватый армейский жаргон, нес свою службу как полагается старому солдату.
        И разбудил Тревельяна, едва почувствовав опасность:
        «Открой глаза, и оглядимся, парень».
        Тревельян так и сделал. Когда он спал, призрак мог пользоваться только обонянием и слухом.
        Паххат стоял на страже, выполняя долг ответственно: арбалет в руках, меч воткнут в землю, взгляд скользит темным древесным кронам и стволам, огонь в костре пылает и головня наготове. Пятеро рапсодов спят, развалившись по обе стороны костра, каждый в обнимку с оружием, кто с копьем, кто с топором. Проводник - тот, что помладше - сладко похрапывает, а пожилой сидит, привалившись к стволу, уткнувшись лицом в колени, и дремлет вполглаза. Покой, тишина...
        «Что?» - мысленно спросил Тревельян.
        «Прислушайся, мой мальчик».
        «Листья шелестят, сучья в костре потрескивают, проводник храпит... скрипят башмаки Паххата... Больше ничего».
        «Шелестят, потрескивают! - передразнил командор. - Вот так оно и было на пятой луне Карфагена, а потом дроми ка-ак навалились!»
        «Здесь нет дроми, дед».
        «Нет, согласен. А птицы что замолчали? И эти... ушастые, что бегают по деревьям... где они? Я слышал, как целая банда шебуршит над головой, и вдруг затихли! Вонючек рыжих тоже не слышно, а ведь бродили вокруг и лопотали: пац-бац! Так что слушай еще, мой нерадивый потомок. Слушай! Тишина опасна».
        Внезапно Тревельян почувствовал, как крохотные коготки царапнули мозг, прокладывая дорогу к его сознанию. «Блок, парень! Ставь блок!» - взвыл командор, но он оставил совет без внимания. Он был достаточно опытен и тренирован, чтобы понять: это ментальное воздействие не несет угрозы. Его не пытались усыпить или подчинить, и никакой информации не сообщали; в этом телепатическом импульсе были только удивление и робкая надежда.
        Поднявшись, Тревельян махнул рукой Паххату - мол, все в порядке, - сделал шаг к дремавшему проводнику и тронул его за плечо. Тот пробудился мгновенно.
        - Тишина... Слишком тихо, ты не находишь?
        Прислушавшись, старый ловчий втянул воздух похожим на хобот носом.
        - Шерр, мой господин. Кто-то из нас подманил шерра. Лесные твари его боятся, уходят, и наступает тишина.
        - Шерр? - О таком животном Тревельян не помнил, знал только, что так называется созвездие. - Значит, шерр... Опасный зверь?
        - Не опасный, но очень редкий. И дорогой! - Глаза проводника алчно блеснули. - Ищет себе хозяина, но к нам не подойдет. Нас слишком много.
        Покалывание и царапанье в голове Тревельяна прекратились. Хотя он не обладал особым ментальным даром, но призрак-имплант усиливал его чувствительность вполне достаточно, чтобы воспринять эмоцию разочарования. К нему хотели приблизиться, но опасались. Пугали огонь и арбалет в руках Паххата, пугали спящие люди, их запах и сонное бормотание. Потом, в другой раз уловил Тревельян что-то похожее на невысказанную мысль.
        В кроне медного дерева защебетали птицы, мелькнула тень древесного кролика. Проводник усмехнулся:
        - Ушел! Но вернется, господин, обязательно вернется к кому-то из нас, к тебе, ко мне или к ним, он кивнул на спящих. - Кому-то боги пошлют удачу!
        - Этот зверь так полезен?
        - Разные о нем слухи. Говорят, что он летает, что спускается к спящим и сосет кровь, что все в лесу его боятся... Еще говорят, что он понимает человека и может быть ему верен, как ножны клинку. Ты рапсод, и тебе бы шерр пригодился. Хороший спутник в странствиях, хороший сторож.
        - Один сторож у меня уже есть, - пробормотал Тревельян, лег и снова уснул до предрассветного времени.
        То ли деревень не попадалось в этой дикой местности, то ли проводники вели их по самым тайным тропам в глухих дебрях, но больше они не встретили человеческого жилья. Шли до вечерней зари, снова ночевали в лесу, а утром приблизились к цепочке холмов или невысоких пологих гор на границе с Манканой. Здесь была старая дорога, не мощеный имперский тракт, но путь с глубокими колеями от повозок, ведущий ксеверу. Лес по его обочинам отступал все дальше и дальше, пока не исчез совсем, и странники очутились в предгорьях, на земле, где заросшие травой курганы чередовались с глубокими оврагами. Дорога упиралась в возвышенность, на которой стояла древняя крепость, сложенная из неотесанных каменных глыб. Явно не имперской постройки - те укрепления на востоке и западе были стандартными, квадратными в периметре с донжонами по углам и сплошным парапетом по верху стен. Этот же замок состоял из двух приземистых овальных башен, более высокой и пониже, соединенных длинным и широким каменным строением с плоской кровлей, украшенной треугольными зубцами. Зубцы и общая конфигурация делали его похожим на огромного
динозавра с задранной головой и хвостом-молотом. Видимо, в минувшие столетия, еще до имперской экспансии, замок защищал границу от набегов из Манканы, но те времена канули в вечность.
        В полутора километрах от цитадели-динозавра им встретился патруль - дюжина угрюмых воинов в разнокалиберных доспехах и колесница с дивной красоты конем. Проводники отступили назад, рапсоды обнажили оружие, но драться с ними никто не собирался.
        Один из воинов встал напротив Тревельяна, почувствовав в нем предводителя:
        - Наш господин встретится с тобой. Он знает ваши обычаи. Если убьет тебя, то будет драться с остальными, с каждым в свой день. Он вас не боится.
        Но сам воин боялся. Говорил он твердым резким голосом, но глаза его бегали, и подрагивали пальцы, лежавшие на рукояти меча. Видимо, весть о разгроме отряда Майлаваты, бывшего туана, уже докатилась до крепости и вызвала там надлежащий страх и ощущение неизбежности кары. Из разговоров на привалах и ночевках Тревельян уже знал, что, если первая группа рапсодов будет уничтожена, Братство пошлет другую, впятеро большую, и тогда людей Аладжа-Цора перебьют без суда и следствия. Воины, стоявшие перед ним, об этом помнили тоже.
        - Красивый конь, - сказал он, бросив взгляд на колесницу. - Ваш господин отнял его? У кого?
        Воин насупился:
        - Это подарок одного купца. Господин шлет его тебе. Вы будете сражаться перед крепостью на колесницах. Оружие - любое, кроме лука и арбалета.
        Тревельян покачал головой. Видимо, Аладжа-Цор являлся мастером в колесничной схватке, а наблюдателей Фонда таким ристаниям не обучали. Колесница, настоящее произведение искусства из бронзы и дерева, была, на его взгляд, хрупковата, да и упряжь казалась непривычной - еще путешествуя в фаэтоне, он заметил, что тут не вставляют мундштуки в рот лошадям и правят не уздой и вожжами, а щелканьем кнута и словесной командой. Такого умения за пару минут не освоишь.
        - Мне не нужна колесница. Но Аладжа-Цор может сражаться как ему угодно, хоть сидя на спине даута.
        - Пац ему больше подойдет! - со смехом выкрикнул Заммор.
        Щека воина дернулась.
        - Ни один пеший боец не устоит против... - Он махнул рукой и решил перейти к более насущному вопросу: - Что будет с нами, господин? В замке семьдесят три человека, несколько раненых, и есть такие, кто дезертировал из войска... Вы нас убьете? Заточите в Висельных Покоях? Или отошлете палачам Семи Провинций?
        Казнь за дезертирство была мучительной: виновного подвешивали вниз головой над котлом с кипящим маслом. Какие есть наказания у Братства, Тревельян не знал, а потому кивнул Форреру.
        - Вы отправитесь в деревни, где грабили и бесчинствовали, к обиженным вами людям - сказал рапсод - Вы возьмете с собой скотину и зерно, какое еще не сожрали, и раздадите им. Вы восстановите их дома, а вдовам и сиротам замените кормильцев, трудясь в полях и фруктовых рощах. Если женщина захочет разделить с кем-то из вас постель - что ж, его счастье! Если ребенок назовет кого-то из вас отцом, вы примете отцовские заботы, пока она или он не вступят в пору возмужания. Если кто-то захочет вас покарать за убитого родича, взять с вас плату за кровь или убить, да будет так. Братство приговорило!
        - Братство приговорило! - дружным хором поддержали рапсоды, а Форрер добавил:
        - Один из нас будет за вами приглядывать. Вот этот, Заммор... Он из местных, его не обманешь. А теперь собирайтесь, и чтобы ко времени Заката вас не было в крепости!
        Они направились к воротам. Их створки, явно подновленные, обитые железными полосами, темнели посередине соединявшего башни строения. Когда до ворот оставалось две сотни шагов, створки со скрипом распахнулись, и наружу выехала колесница. Этот конь тоже был прекрасен - серый, с темной полосой вдоль хребта, гибкой шеей и пылающими глазами. Тревельян дал себе слово, что не коснется его шкуры ни мечом, ни дротиком.
        Лица Аладжа-Цора он не увидел, даже когда рапсоды подошли ближе - его противник был в глухом шлеме с крестообразной прорезью и легкой, блестящей в солнечных лучах кирасе. Высокий, крепкий человек и, вероятно, умелый воин... Он ждал спокойно, раскачивая в правой руке копье, а левой придерживая круглый щит. На башнях и кровле здания, между треугольных зубцов, замелькали люди, некоторые поднимали обе руки, показывая, что у них нет ни луков, ни арбалетов, ни иного оружия. Воин, говоривший с Тревельяном, обогнал его, подбежал к своему господину и начал что-то объяснять ему - должно быть, условия поединка. Аладжа-Цор резко дернул головой, вытянул копье к рапсодам, потом ткнул им в землю. «Всех обещает уложить, - прокомментировал командор. Ну, парень, не опозорь фамилию! Врежь ему между глаз!»
        Тревельян, однако, думал о другом. «Эти, на башнях, просто зрители, - размышлял он, - и в самом деле без оружия. Я иду убивать их князя, который собрал их вместе, поил, кормил и вел на грабеж, а они глядят, и только! Боятся! Семь десятков воинов, целая дружина!» Это была ситуация, невозможная на Земле, тем более в европейском Средневековье. Там для устрашения князя, графа или барона, засевшего в своем замке с боеспособным отрядом, надо было привести тысячную армию. Что до семерых супервоинов, членов какого-то Братства, то князь велел бы расстрелять их со стен, и люди бы ему повиновались, не думая о неизбежном возмездии. Такова была природа землян, варившихся в котле Средневековья, где за войнами следовали мятежи, за мятежами - голод, за голодом - эпидемии; а за ними - снова войны. Жизнь была динамичной, опасной и короткой, что определяло стереотип поведения: повинуйся сюзерену, грабь, насилуй, убивай и не думай о грядущей каре, ибо шансов дожить до нее немного.
        Но в этом Осиер не походил на Землю. долгий тысячелетний период стабильности, твердая власть и редкость социальных катаклизмов породили иные, более практичные взгляды на преступление и кару. Лучший способ избежать возмездия - встать за спиною сильного вождя, но, если приходит сильнейший, вассальный договор расторгнут. Ибо кто же совершает бесполезное и спорит с сильнейшим? Никто, и потому прежний вождь, раз уж до него добрались, умрет в одиночестве. Чему единственная аналогия, если вспомнить земную историю, церковное отлучение. Но осиерская церковь не знала такой кары, ибо сама идея отлучить человека от бога казалась здесь кощунством и безумием. Братство, к тому же, вовсе не было религиозной организацией.
        Хоть человеческий мир, а правила игры другие. Ни паровая машина им не нужна, ни седла и бумага, ни новый континент...
        Вдоль замковой стены тянулась длинная утоптанная площадка, вполне подходящая для ристалища. Тревельян положил на землю арбалет и дорожный мешок, перевесил меч за спину, чтобы не мешал бегать, вытащил из связки четыре дротика и направился в дальний конец, к той башне, что была пониже. Он прошел мимо Аладжа-Цора - гладкий шлем нобиля был похож на голову змеи, и взгляд, которым он проводил Тревельяна, тоже был змеиным. Внезапно он отставил копье, потянулся к шее, сорвал с нее что-то овальное, блестящее, медальон или другое украшение, и потряс им в воздухе - так, чтобы заметил Тревельян. Потом, приподняв забрало шлема, плюнул на эту штуку и швырнул на землю.
        Амулет? Но с ними, как правило, обращаются с большим почтением... Хотя амулеты бывают всякие, размышлял Тревельян, шагая в свой конец площадки. Одни - для сбережения и победы над врагом, другие - чтоб навести на этого врага порчу.
        Он остановился, заслышав голос Форрера.
        - Аладжа-Цор, нобиль из Семи Провинций! Люди и правитель этого края призвали Братство, чтобы рассудить тебя с ними. Вняв их просьбе, мы взвесили твои деяния и обвиняем тебя в незаконных поборах, грабежах, разбое и убийствах. Кара тебе - смерть! Последняя милость - смерть в бою с Тен-Урхи, нашим братом, чему мы будем свидетелями. Начинайте!
        Вот так - кратко, ясно, и ни слова о богах, мелькнуло у Тревельяна в голове. Никаких пророчеств, никакой огненной руки, пишущей на стенах валтасарову судьбу... Взвешен, осужден и казнен, но волею Братства.
        Мягко ударили в землю копыта, завертелись колеса, лихо вскрикнул Аладжа-Цор, подгоняя коня. Тревельян приподнял дротик. Он не сомневался, что с тридцати шагов пробьет доспех противника, а с двадцати его щит. «Кобылу оприходуй, - посоветовал командор. - Собьешь его с этой телеги, и он твой». «Это не кобыла, а жеребец, и конь-то чем виноват? - возразил Тревельян. - Не буду я коня убивать. Такого красавца!» Командор крепко ругнулся: «Великая Галактика! Что за потомок мне послан! Болван, слизняк, лох недоношенный! Лошадку ему жалко!» Пока Тревельян искал достойный ответ, Аладжа-Цор оказался в пределах броска. Пришлось метнуть дротик.
        Этот столичный аристократ, в самом деле, был хорошим воином - принял удар краем щита и тут же отвел его в сторону, чтобы острие не коснулось кирасы. Но, очевидно, он был изумлен той силой, с которой дротик пробил его щит, и это сказалось на точности ответного удара. Тревельян легко увильнул от его копья, а заодно от колес и конских копыт. Колесница удалялась за пределы смертельного броска и стала разворачиваться, описывая широкий полукруг. Аладжа-Цор управлял конем, пронзительно выпевая высокую ноту, затем тональность его воплей изменилась, и боевая повозка вновь помчалась к Тревельяну.
        Он швырнул дротик, целясь в горло противника, и успел увидеть, как Аладжа-Цор согнулся, прикрываясь щитом. Второй дротик тоже пробил щит и прошел над плечом нобиля, а Тревельян, сделав двойное сальто в воздухе, убрался с пути колесницы. Рана в бедре его не беспокоила: медицинский имплант заживил ее полностью.
        На башнях и кровле минного строения, оценив его трюк, зашумели и заорали. Он не слеша поднялся, взвесил в руке третий дротик. два уже торчали в щите Аладжа-Цора, и теперь он был плохой защитой - быстро не сманеврируешь, не подставишь под удар. Тактика римских легионеров, припомнил Тревельян. Они метали свои пилумы во вражеские щиты, и те приходили в негодность - щитом с двумя-тремя древками не оборонишься. Враг бросал щиты, римляне наваливались строем, и начиналась резня. Били гладиусами, короткими мечами, удобными для схватки грудь о грудь, и резали снизу вверх, потому что...
        Аладжа-Цор отшвырнул щит. Вряд ли он что-то слышал о тактике римских легионеров, но у него были свои хитрости: в левой руке, скрытой до поры до времени щитом, сверкало метательное лезвие. Оружие воинов 3апада, которым в Семи Провинциях владели немногие.
        Противник Тревельяна был, несомненно, в их числе. Стальной треугольник с заточенными краями вырвался из его руки и, промелькнув серебряной молнией, вспорол доспех из кожи нагу, а заодно и Тревельяново плечо. Порез был неглубокий, но показалась кровь, и зрители торжествующе взвыли. Тревельян все же успел метнуть дротик и откатиться в сторону, однако попал не в середину шлема, а в самую его верхушку. Удар был так силен, что сбил шлем и, вероятно, оглушил Аладжа-Цора; он пошатнулся, выпустил копье и рухнул с колесницы. Серый жеребец протащил ее метров восемь или десять и встал, не чувствуя привычной тяжести.
        Аладжа-Цор поднялся. У него было хищное красивое лицо, и пигментные пятна под глазами говорили, что нобилю уже за сорок. Его темно-каштановые бакенбарды спускались ниже плеч, ноздри трепетали от ярости, но темные змеиные зрачки были холодны. Увидев кровь на доспехе Тревельяна, он вытянул меч из-за спины и прошипел на имперском диалекте:
        - Безродный ублюдок, порождение тьмы! Я не верю вашему пророчеству! Я отделю твое мясо от костей и брошу его вонючим пацам!
        Их клинки столкнулись, протяжно зазвенев. Струйка крови стекала по предплечью Тревельяна, но имплант уже трудился, заживляя ссадину. Он парировал несколько бешеных выпадов врага, затем ударил, целясь в колено, но тут же отдернул меч и отступил в сторону. Аладжа-Цор попался на уловку - опустил клинок, защищаясь от ложного удара, напрягся, и, встретил лишь… пустоту, качнулся вперед, открывая спину. Стремительным движением Тревельян перерубил ему хребет.
        На башнях царило мертвое молчание. Он повернулся к рапсодам.
        - Форрер, пусть наши молодые братья обыщут замок и выяснят, сколько в нем награбленного добра и кому оно принадлежит. Потом проследят за погрузкой и вместе с людьми Аладжа-Цора разойдутся по деревням. Этого - он прикоснулся мечом к кирасе мертвеца, - закопать в лесу. Так будет правильно?
        - да, - согласился Форрер. Нельзя, чтобы прах негодяя уплыл к Оправе. Попадет в руки Таван-Геза; и тот разгневается на всех людей... Нехорошо! - Хмыкнув, он спросил: - Что делать мне?
        - Отправляйся с проводниками к правителю Раббану и сообщи ему добрую весть. Сам я пойду в Помо, в нашу обитель.
        На суровом лице Форрера мелькнула усмешка:
        - Мне казалось, что ты сам порадуешь правителя и его сестру, а в Помо отправлюсь я.
        Тревельян вытер клинок о траву и покачал головой:
        - Время радостей миновало, и у правителя мне делать нечего. А в Помо я хочу встретиться с почтенным Питханой.
        Они разошлись. Тревельян направился было к воротам замка, откуда уже тянулись запряженные быками и лошадьми подводы, но вдруг остановился, хлопнул себя по лбу и зашагал назад.
        Амулет! Та штука, которую Аладжа-Цор оплевал и бросил в грязь! Было бы любопытно на нее взглянуть...
        Он нашел амулет, смахнул с него землю и замер с широко распахнутыми в изумлении глазами. Тонкая овальная пластинка на шелковом шнурке являлась голографическим изображением, какого на Осиере быть не могло - ни на восточном континенте, ни на западном и вообще нигде, кроме Базы. Но и на Базе такого наверняка не имелось. Конечно, кто-то мог бы впечатать голограмму в тонкий металлический кружок размером в пол-ладони, но подарить ее осиерцам?.. Это шло вразрез со строгими правилами Фонда и потому казалось сомнительным.
        Однако не артефакт технологической эры потряс Тревельяна, а само изображение. Маленькая, но очень яркая и четкая картинка: труп Аладжа-Цора, валявшийся ничком, с кровавой полосой поперек спины; в вытянутой вперед руке - клинок, а на заднем плане - конь, колесница и башни древней крепости, одна повыше, другая пониже, соединенные длинным каменным строением. Даже видны человеческие фигурки, совсем уж крохотные... Повернувшись, Тревельян бросил взгляд на тело, которое еще не успели убрать. Да, Аладжа-Цор лежал именно в такой позе, и меч был где положено, и конь, и колесница...
        Мистика! Откуда у него голограмма, запечатлевшая момент смерти? Но сей вопрос казался незначительным, неважным, если представить другое: каким образом это удалось запечатлеть? Запечатлеть с потрясающей точностью событие, которое еще не случилось, а затем передать Аладжа-Цору голограмму - несомненно, для предостережения... Может быть, его слова: «Я не верю вашему пророчеству!» - связаны с этой пластинкой, которую он таскал на шее, словно вызов Братству? Но Братство не умеет делать голограмм, а тем более - снимков из будущего!
        Ошеломленный Тревельян огляделся, словно ожидая, что где-то у замка или на дороге вдруг материализуется машина времени, и выйдут из нее то ли далекие потомки землян, то ли иные существа, способные к темпоральным перелетам. Выйдут, достанут голокамеры и направят их на труп Аладжа-Цора, дабы запечатлеть ему неминуемую гибель. А потом прыгнут в прошлое на несколько дней или лет, разыщут еще живого нобиля и преподнесут ему подарок...
        Он усмехнулся, покачал головой и сунул пластинку за пояс. Потом подобрал свою суму и арбалет и направился к воротам с твердым намерением перевернуть весь замок от подвалов до чердаков. Вдруг что-то еще отыщется? Скажем, другая голограмма с посланием лично для него.
        
* * *
        Он ничего не нашел, кроме краденых ковров, гобеленов, тканей и мебели, ларцов с монетой, награбленного зерна, угнанного скота и изрядного количества стрел, луков, копий, мечей и секир. С этим добром могли разобратьсямолодые рапсоды, и разбирались они так четко, лихо и быстро, что вскоре к лесу потянулись груженые возы в сопровождении понурых воинов убитого нобиля. К середине времени Заката крепость совсем опустела, и Тревельян тоже решил не задерживаться в этой древней мрачной цитадели. Как сообщили ему проводники; прямо на западе тянулся имперский тракт, соединявший Помо с Манканой, и путь к нему через холмы, леса и несколько мелких речек был недалек, день-другой, не больше. Иди туда, куда ведет солнечный глаз Таван-Геза, сказал старший проводник. Руководствуясь этим добрым советом, Тревельян отправился в дорогу и до ночи успел одолеть километров двенадцать. Выбрав кольцо медных деревьев, оттеснивших пальмовые дубы и другую растительность, он развел костер, съел лепешку, выпил глоток вина и осмотрел свое плечо и ногу. От пореза остался длинный тонкий шрам, который исчезнет к утру; что до раны в
бедре, то она была уже совсем незаметна.
        Лесной воздух живительной прохладой вливался в легкие, шорохи, скрипы и попискивание птиц раздавались со всех сторон, где-то вдали разочарованно визжала лесная кошка - должно быть, промахнулась, прыгая за кроликом. Зверья посерьезнее - пацев, клыкачей или диких тарлей - слышно не было. Пахло листвой медного дерева, сухим мхом, цветами; в этом субтропическом лесу что-нибудь всегда цвело, не лианы, так кусты, не кусты, так папоротник.
        Решив, что ему ничто не угрожает, Тревельян вытащил пластинку с голограммой и принялся ее рассматривать в свете костра. Она была тонкой, как станиоль, но вероятно, очень прочной - он не смог согнуть пластинку и поцарапать ножом, а также выяснить, из какого она материала. Похоже с изнанки на алюминиевую фольгу, но цвет и блеск немного другие, а фактура иная... Как всякий специалист по гуманоидным культурам, Тревельян умел определять по внешнему виду и на ощупь множество сплавов, пластиков и композитов, но это вещество было ему незнакомо. Задумчиво прищурившись, он вызвал своего Советника и поинтересовался:
        «Есть идеи?»
        «Не наша штучка, - уверенно вынес вердикт командор. - Точно не наша! Я инопланетное шестым чувством чую».
        Это было явное преувеличение - никаких чувств, кроме Тревельяновых, у призрака-импланта не имелось. Вспомнив об этом, Тревельян фыркнул и сказал:
        «Здесь все инопланетное, дед. Даже трава, на которой я сижу, и сучья в костре. Не говоря уж о воздухе».
        «Не передергивай, парень! Мы говорим об артефакте, принадлежащем обществу с высокой технологией. Я такой штуки не помню. Никогда не видел, ни у дроми, ни у хапторов и кни’лина».
        «Давно это было. С тех пор могли изобрести».
        «Нет. Глаза у этих рас не так устроены, чтобы такой картинкой любоваться. Соображаешь?»
        «Это верно», - согласился Тревельян. К тому же после эпохи Темных войн, ни дроми, ни хапторы, ни кни’лина в эту ветвь Галактики не совались и земных интересов не затрагивали. Печальная память о сокрушительных рейдах Звездного флота была еще свежа.
        «В мои времена, - сообщил командор, - мы знали восемнадцать технологически развитых рас, способных к межзвездным перелетам. Четыре или пять были враждебными, и мы задали им перцу... А сколько известно теперь?»
        «Сорок две, и двадцать из них - гуманоиды. - Тревельян спрятал пластинку в мешок. - Думаешь, кто-то из них тайно присутствует на Осиере, в нашей подмандатной зоне?»
        «Этого я не утверждаю. Я только хочу напомнить тебе, мальчуган, что Галактика велика и к сорока двум известным расам может добавиться сорок третья».
        «Это было бы великим событием! - воодушевился Тревельян. - Найти еще одну гуманоидную расу на технологической стадии... Такое открытие обессмертило бы наше имя!»
        «Я и так уже бессмертен, а у тебя есть Почетная Медаль и Венок Отваги, - ворчливо напомнил командор. - Однако... - Он вдруг замолк, но тут же встрепенулся и прошипел: - Шшш... вот оно... снова... чуешь, какая тишина?»
        В голове у Тревельяна кольнуло. Это было не физиологическое, а ментальное ощущение, внешний импульс природного телепата, который пытался зондировать его разум. Хотя сам он не обладал особыми талантами в этой области, но, будучи тренированным наблюдателем, мог распознать ментальную волну, ответить на призыв или поставить непроницаемый блок. Пожалуй, можно было бы и ответить - ничего угрожающего он не ощущал.
        Мысль оформлялась сама собой:
        «Кто ты, и что тебе надо?»
        Четкого ответа в словах или визуальных образах он не получил. Пришло ощущение одиночества, тоски и робкой надежды. Чистая эмпатия, и, к тому же, на инстинктивном уровне... Но Тревельян понял: это существо было дружелюбным.
        Ищет себе хозяина, сказал пожилой проводник. И еще добавил: кому-то боги пошлют удачу...
        «Иди ко мне, - предложил Тревельян. - Иди, не бойся, малыш».
        Его о чем-то спросили. Вопрос тоже не был словесным и содержал недоумение, страх и смутное чувство раздвоенности. «Он знает обо мне, - сказал командор. - Видит одного, но ощущает двоих, и потому испуган. Хотя зверюшка тебе симпатизирует. Лепешку ему предложи. На жратву любая тварь клюнет».
        Тревельян последовал этому совету:
        «Хочешь есть? Иди ко мне, я накормлю».
        Он почувствовал, как его призрак-имплант отгородился ментальным барьером, и в тот же миг что-то небольшое, крылатое, мелькнуло над костром, описало круг в воздухе и свалилось прямо ему в руки. Зверек был точно таким, как чучело над шкафом в библиотеке правителя: серая пушистая шерстка, перепончатые крылья, тоже поросшие коротким мехом, мордочка, похожая на кошачью, и основательная пасть с розовым язычком и острыми клыками.
        - Ты кто? - спросил Тревельян. - На летучую мышь не походишь, скорее на летающего котенка.
        При звуке его голоса существо вздрогнуло и крепче прижалось к нему. Он достал кусочек лепешки, немного сушеного мяса и скормил своему новому приятелю. Тот принял угощение охотно - видимо, был всеядным, как многие животные на Осиере. Тельце у него было теплое, мех - шелковистым и ухоженным, словно у породистой кошки. Рассматривая его и почесывая за ушами, Тревельян обнаружил четыре лапки с острыми коготками, не очень длинный, но пышный хвост и отходившие от лопаток тонкие кости, основание крыльев.
        - Тебя тут, кажется, шерром зовут? Ну, это нам не подходит: шерр - он просто шерр, и ничего больше. А ты теперь мой шерр. - Зверек, соглашаясь, пискнул. - Ты, надеюсь, мальчик? Будешь тогда Греем2. Грей - твое имя, понятно?
        Эмоция покоя и довольства. Затем в сознании Тревельяна поплыли, накладываясь друг на друга, смутные образы: клыкач, пац, дикая кошка, еще какие-то крупные животные, и все бегут, точно от лесного пожара. «Это он услужить предлагает, - молвил, пробудившись, командор. - Всех, говорит, распугаю, спи спокойно. Полезная зверюшка!» Грей заворочался, но тут же затих - видно начал привыкать к странностям хозяина.
        - Слышал я, ты кровь сосешь, - сказал Тревельян. - Так вот: это только с моего разрешения.
        Затем он вытянулся на земле и уснул.
        ГЛАВА 6 МУДРЕЦ, ФОКУСНИК И ВОИН
        
        Почтенный магистр Питхана оказался невысоким северянином, одним из представителей той ветви континентальной расы, что населяла Онинда-Ро, Пейтаху, Рингвар и другие страны к северу от Кольцевого хребта. У него были резкие черты лица, крупный суровый рот и седые бакенбарды; темные пигментные пятна под газами говорили о том, что ему не меньше восьмидесяти осиерских лет. Почтенный возраст, думал Тревельян, сидя в низком удобном кресле и разглядывая обитель магистра. Просторная комната на третьем этаже странноприимного дома была обшита светлым деревом, и в дальнем ее конце стояли подставки с раскрытыми книгами. Еще больше книг должно быть, около сотни хранилось на полках за рабочим столом. На столе виднелась бронзовая чернильница в форме ореха, подсвечник, перья и листы пергамента, исписанные мелким четким почерком. Пол был покрыт ковром, изображавшим луг с различными цветами, а на стенах, наполняя комнату приятным ароматом, висели те же цветы и другие растения, засушенные и тщательно расправленные на деревянных дощечках. Видимо, почтенный Питхана интересовался ботаникой, но это являлось только одним
из его многочисленных занятий. Тревельян, успевший бросить взгляд на рукопись, лежавшую на столе, и на раскрытые книги, убедился, что магистр занимается этикой - в частности, противоречием между желанием и долгом.
        - Ты просил о встрече, сын мой Тен-Урхи, - голос у Питханы, несмотря на возраст, был сильным и звучным. - Ну, так что же? Ты хочешь что-то поведать мне? Или о чем-то расспросить?
        - То и другое, почтенный, то и другое, - молвил Тревельян, поглаживая сидевшего на плече Грея. - Странствуя по свету - а мне довелось побывать в Семи Провинциях и многих странах за Кольцевым хребтом, - видел я многие вещи, придуманные умными людьми к всеобщей пользе и несомненной выгоде. Польза и выгода - два великих стимула, ибо торят дорогу к власти и богатству, а кто же не желает их? Хотя придумавший новое может быть, конечно, не корыстным или жаждущим власти и богатства, а алчущим одной лишь славы... Но сразу найдется человек, нобиль или чиновник, военачальник или торговец, который усмотрит в придуманном пользу и выгоду для себя и сделает так, чтобы о придуманном узнали. Ведь это товар, который можно продать за серебро и золото или получить иные преимущества! Так, во всяком случае, я это понимаю... - Он сделал паузу и посмотрел на магистра. Лицо Питханы было непроницаемым. - Однако, - продолжал Тревельян. - нигде я не встретил интереса к полезному и новому. Все придуманное словно кануло в текучую воду и уплыло к Оправе, в руки трех богов, как прах умерших. А те, кто придумал, или умерли в
бедности, или были объявлены лишившимися разума и изгнаны с привычных мест. Почему?
        Минуту-другую Питхана сидел, будто размышляя над заданным вопросом, и лучи утреннего солнца скользили по его лицу. На Тревельяна он не смотрел, а уставился на ковер, изукрашенный цветами. Его пальцы, сжимавшие подлокотники кресла, вырезанные в форме птичьих головок, казались сухими желтыми палочками.
        Наконец он промолвил:
        - Темны речи твои, рапсод, и мой скудный разум не поспевает за ними. Ты, Тен-Урхи, говоришь о новом, полезном и выгодном, придуманном умными людьми... Но о чем? Не хочешь ли перейти от общего к частному и дать мне какой-нибудь пример?
        - Это не составит труда, почтенный. Во многих местах добывают черное земляное масло для светильников, и некий умелец придумал, как сделать его чище и лучше. - Этот эстап, касавшийся перегонки нефти в керосин, пытались внедрить одним из первых, но, разумеется, безуспешно. Умельца, как помнилось Тревельяну, повесили. - В Семи Провинциях шлифуют стекло, заключают в оправу, и те, чье зрение ослабло, могут лучше видеть с помощью таких стекол. Шлифовщик чье имя я не помню, вставил стекла в трубу, и она приблизила далекое. Еще один мастер придумал, как делать листы, заменяющие пергамент, другой - ремни и особую подкладку из кожи и дерева, что позволяет сесть на лошадь и ездить быстрее, чем в лучшей колеснице. Был еще котел с водой и паром, металлический штырек, который всегда показывает на север, способ закалки стали, краска из коры розового дерева, рама для тканья ковров и гобеленов, также...
        - Хватит, - негромким голосом прервал его магистр, - хватит, сын мой. Скажи, зачем ты отыскиваешь такие истории? Про очищенное масло, трубы со стеклом, листы, ремни, котлы и краску? Разве это занятие для рапсода? Разве не должен рапсод петь древние сказания и сочинять песни о любви или красоте лугов, над которыми порхают медоносные мотыльки? А также глядеть по сторонам зорким оком и, если надо, сделаться судьей и стражем справедливости? А если этого мало для рапсода, то есть еще вино и женщины, пиры в богатых дворцах, трапезы в скромных хижинах и множество мест, которых ты еще не видел... Зачем же ты ищешь то, о чем мне рассказал?
        «А старикан-то опытный демагог! - буркнул командор. - Тот еще стервец! Отвечает вопросом на вопрос и ни в чем не признается».
        Пожалуй, Тревельян был согласен с этой оценкой. Но, являясь продуктом более развитой цивилизации и социоксенологом, он умел вести демагогические речи не хуже Питханы.
        - Ты, безусловно, прав, почтенный. Но рапсоды поют всякие песни, о любви, лугах, пирах и битвах, о веселом, грустном и совсем печальном. Того, кто придумал очистку масла, повесили, и у других умных людей, как мне говорили, жизнь тоже была не очень радостной. По правде сказать, такой суровой и мерзкой, что сложенная мною песня исторгла слезу даже из камня. А за слезы, надо заметить, платят ничуть не хуже, чем за смех... К тому же представь, что я наткнусь на бедолагу-портного, придумавшего застежки для штанов, а его за это - на крюк! Должен ли я вмешаться и действовать как страж справедливости? должен ли собрать отряд, обнажить свой меч и отомстить за этого портного? Ответь мне, почтенный магистр!
        Лицо Питханы окаменело, у рта пролегли суровые складки. Теперь он поднял глаза на Тревельяна и разглядывал его так же пристально, как прежде ковер с травами и цветами. Затем, недовольно хмыкнув, он поинтересовался:
        - Скажи, Тен-Урхи, тебе известно о законах С’Трелла Основателя?
        То, что Тревельян о них понятия не имел, оказалось не самым ужасным; гораздо хуже было другое - он не представлял, положено ли знать о них рапсодам. Но тут ему, к счастью, вспомнилось, что форма имени «С’Трелл» является очень древней, бытовавшей в южных провинциях Ки-Ксоре и Фейнланде тысячелетия назад. Он небрежно повел рукой и молвил:
        - Ха! дело прошлого! Седая старина!
        Возможно, магистр воспринял это как намек на свои седые бакенбарды или иной знак неуважения, но глаза у него полезли на лоб:
        - дело прошлого? Старина? Ты где учился, рапсод? Как долго? И кто был твоим наставником?
        - Учился я всюду, почтенный Питхана, где довелось мне побывать, учился у разных людей и не имел постоянного наставника.
        - Это заметно по пробелам в твоем образовании. - Магистр сурово сдвинул брови. - Не понимаю, как тебе даровали звание рапсода!
        - За великий талант к песнопениям и ловкость в обращении с мечом, - без лишней скромности заявил Тревельян и потянулся к своему дорожному мешку, где хранилась лютня. - Хочешь, я что-нибудь тебе сыграю? Или желаешь усладить свой слух балладой? Скажем, про муки умников, которых подвесили вверх ногами или насадили на крюк?
        Питхана сделал отрицательный жест:
        - Не нужно. Уверен, что ты превосходно поешь и играешь и что твой меч непобедим. Ты это доказал, свершив правосудие над Аладжа-Цором. Уверен также, что ты хороший человек - у тебя шерр, а он не пойдет к тому, кто полон злобных умыслов. Однако пробелы остаются, и я бы посоветовал тебе взять несколько уроков у наших мудрецов.
        - Зачем же искать их? Ты мог бы сам... - начал Тревельян, но Питхана замахал руками:
        - Нет, нет! Я слишком стар, занят последней в моей жизни работой и больше не беру учеников. Тебе нужен кто-нибудь помоложе, а лучше - Аххи-Сек, Великий Наставник и наш мудрейший иерарх. Вопросы, которые ты задавал, как раз для него.
        - Где же мне найти достойного Аххи-Сека?
        - Хмм... Он живет в Полуденной провинции, но иногда путешествует по делам Братства. Отправляйся за Кольцевой хребет, и там тебе скажут в наших домах, где его искать. Надеюсь, он вложит в твою голову толику знаний.
        Ни на один вопрос не ответил и хочет побыстрей отделаться, подумал Тревельян. Пожалуй, лишь один совет полезен - найти магистра помоложе или этого Аххи-Сека, который, вероятно, в Братстве не последний человек - может быть, даже его глава. Но торопиться некуда. Сначала он побывает в Манкане, затем пойдет на юго-запад по землям Пибала и Нанди к Первому Разлому в Кольцевом хребте, через который можно попасть в Провинцию Восхода. Еще можно отправиться из Манканы на запад, в Анз, к Северному валу и Второму Разлому, где течет река, впадающая в море Треш... Так ли, иначе, но он доберется до имперской метрополии и этого Аххи-Сека. А по дороге, глядишь, еще какой-нибудь магистр подвернется.
        Тревельян поднялся, подхватил свой мешок и склонил голову:
        - Благодарю за мудрые советы и беседу, почтенный. Теперь позволь мне удалиться. Твоя кровь - моя кровь.
        - Твоя кровь - моя кровь, - эхом отозвался Питхана, кивнул и направился к своему столу, книгам и рукописи. Его мысли были уже далеко - вероятно, в сферах этики, где разрешалось противоречие между желанием и долгом.
        Спустившись на первый этаж. Тревельян столкнулся с даббасом, дарующим кров в обители Помо. Тот наблюдал, как трое подростков - видимо, ученики - прибирают кухню, трапезную и смежные с ней покои. С любопытством покосившись на зверька, прильнувшего кшее Тревельяна, Даббас принес из кухни увесистый сверток:
        - Вот, возьми, Тен-Урхи. Фляга с вином, немного сухарей, мясо и сушеные фрукты... Пригодится в дороге.
        - Спасибо. Ты милосерден и заботлив, как наша Заступница Таванна-Шихи. - Тревельян сунул запасы в суму и решил, что надо расспросить даббаса. Он был не столь обременен летами, как Шуттарн, дарующий кров из Рори, и казался человеком доброжелательным, а главное, разговорчивым. - После беседы с мудрым Питханой мне захотелось освежить свои знания. Нет ли у тебя какого-то манускрипта, не слишком тяжелого, где говорилось бы о законах Основателя С’Трелла?
        - Есть. - Даббас вышел и вскоре вернулся с небольшим пергаментным свитком. - Это краткий список размышлений С’Трелла. Надеюсь, он тебе пригодится. Тяга к знаниям так похвальна! - Он метнул строгий взгляд на учеников.
        Они покинули дом, затем направились к имперскому тракту по недлинной аллее, обсаженной пальмовыми дубами. Вероятно, даббас решил проводить гостя до самого выхода.
        - Я слышал, - произнес Тревельян, - что войско, идущее на Манкану, уже в Помо.
        - Желаешь к ним присоединиться, Тен-Урхи? Что ж, рапсода всегда примут с удовольствием, ибо веселые песни поддерживают воинский дух и помогают смириться со стертыми ногами и грузом доспехов. Там, дальше по дороге, их лагерь в лесу, и в нем алая палатка военачальника. Они взяли в Помо зерно, мясо и овощи и, думаю, сегодня выступят. Может быть, уже ушли, но ты их догонишь - рапсоды проворнее солдат.
        - Хочу спросить еще об одном. - Тревельян поднял руку, почесал Грея за ушами, и тот довольно пискнул. - Это касается покойного Аладжа-Цора... Скажи, его предупреждали, чтобы не бесчинствовал?
        Даббас усмехнулся:
        - Это один из обычаев, который известен не каждому рапсоду. Предупреждают всегда, Тен-Урхи, если деяния человека таковы, что могут привести его к смерти. К смертному приговору Братства, я хочу сказать. Так что пусть твоя совесть будет спокойна - Аладжа-Цора предупреждали, и не раз.
        - Как?
        - Увещевая его, а когда слова не помогли, один из братьев отвез ему послание, пришедшее в Помо от самого Великого Наставника - запечатанную шкатулку, покрытую черным лаком. Не знаю, что в ней, но обычно получившие такой знак быстро вразумляются. Жаль, что с Аладжа-Цором не получилось... - даббас пожал плечами. - А может, и не жаль! дрянной он был человек, и душа его не достойна прикосновения Таван-Геза.
        - Значит, шкатулку прислал иерарх... - протянул Тревельян. - Сам мудрейший Аххи-Сек из Полуденной провинции... Оч-чень интересно!
        Он распрощался с даббасом, вышел на имперский тракт и зашагал на север в ровном, быстром темпе. Кончилась городская окраина, дорога нырнула в лес и рассекла его прямой серой лентой. Навстречу Тревельяну тянулись фургоны, груженные мешками с солью, - шли, видимо, с побережья, где соль выпаривали из морской воды. Затем показался другой обоз из четырех больших телег, забитый свертками какого-то материала, похожего на плотный серый шелк. Тревельян остановился, оглядел возы, тащивших их быков, возчиков и сидевшего на первой телеге торговца или, возможно, приказчика. Груз был ему незнаком.
        - Красивая ткань, - заметил он, обращаясь к купцу. - И, должно быть, прочная!
        - Это не ткань, рапсод, это пузыри огромных рыб, которых добывают на Архипелаге, важно отозвался торговец. - дорогой товар! Из него делают одежду для моряков. Она не намокает в воде, потому что не сшита, а склеена, и тайна этого клея известна лишь немногим людям на востоке.
        - А вы, должно быть, везете груз в Семь Провинций?
        - Опять не угадал. Везем намного дальше, на границу Тилима и Шо-Инга, в поместье благородного Кадмиамуна.
        - Да, это далекий путь, - сказал Тревельян. - Пусть сохранят вас боги!
        Караван проследовал в сторону Помо, и он забыл о нем, шагая по безлюдной дороге. Примерно через километр попался каменный пилон, торчавший у обочины словно гранитный палец, проткнувший падающие сверху лианы. Тревельян остановился и прочитал выбитую на нем надпись: «Едущий слишком быстро рискует потерять колеса экипажа или загнать своих лошадей».
        «Это верно, - одобрил командор. - Тише едешь - дальше будешь».
        «Я никуда не тороплюсь, даже в Полуденную провинцию, к наставнику Аххи-Секу, - откликнулся Тревельян. - Будем решать проблемы в порядке поступления. Сейчас на очереди Манкана и мятежник Пагуш, а мудрейший иерарх подождет. Хотя, конечно, послания он рассылает любопытные... Пророческий дар у него, что ли?»
        «Плюс оборудование для печати голограмм, - дополнил Советник - Подозрительно! Ты не находишь?»
        Тревельян кивнул, соображая, что система Осиера лежит почти на самой границе сектора, подконтрольного Земле. «Пилигрим» совершил изрядный крюк, чтобы доставить его сюда, хотя колония у альфы Апеллеса, находившаяся ближе к центру галактического рукава, тоже могла считаться пограничным миром. За двести лет присутствия в этом районе земляне дальше не продвинулись; за Осиером, само собой, тоже были звезды, но, по оценке астрогаторов, бесперспективные. Это означало, что кислородных планет у них не имеется, а есть, в лучшем случае астероидный пояс и пара газовых гигантов вроде Юпитера. Бесперспективная зона тянулась на сто семнадцать светолет - приличная дистанция, но не препятствие для корабля, который перемешается в Лимбе. Кто-нибудь мог прилететь, однако...
        «Однако чушь! - продолжил мысль командор. - Появление любого межзвездного транспорта было бы зафиксировано орбитальными спутниками и Базой. даже в режиме консервации!»
        Внезапно Грей завозился на плече Тревельяна, подпрыгнул в воздух, пискнул, очертил круг у него над головой и помчался назад, в сторону города. Летуном он был неплохим, конечно не орел и не почтовый голубь, но шустрая зверюшка. К тому же способная передавать ментальные сообщения, чего ни орлы, ни голуби не умеют. Смутные силуэты замелькали перед внутренним зрением Тревельяна: кроны деревьев, ярко окрашенные птицы, бурые комочки скачущих по ветвям кроликов. Затем возникли полоса дороги, видимая будто бы в тумане, и человеческая фигурка. Незнакомец торопился, чуть ли не бежал.
        «Идет за мной?» - подумал Тревельян, нашарив кинжал у пояса. Прочее оружие он оставил у даббаса, в обители Братства. Оно было лишней тяжестью; на серьезный случай у него имелись голопроектор-пугалка и лазерный хлыст.
        Грей, решивший, что долг перед хозяином исполнен, вернулся, плюхнулся Тревельяну на плечо и получил наградной сухарь. Почти что вслед за ним на дороге появился невысокий худощавый человечек в пестром, обтягивающем, словно трико, одеянии, дырявых сапогах и с плетеной корзиной, которую он тащил за спиной на манер рюкзака. Увидев Тревельяна, путник испустил вздох облегчения, сделал пару шагов и рухнул на колени посреди тракта:
        - О господин! Я мчусь за тобой от порога вашего дома, где мне поведали, что ты собрался в Манкану. О лучший из рапсодов, яркий светоч во мраке ночи! О благородный конь с золотыми копытами и сладкозвучной лютней! О драгоценный камень, сияющий, как Ближняя звезда! О неподкупный страж справедливости! Позволь обнять твои колени и отряхнуть пыль с твоих башмаков.
        - Это все, чего ты хочешь? - сказал несколько ошеломленный Тревельян.
        - Да, только это, - заверил его человечек. - Ну, еще одна малость, о крепостная башня среди жалких хижин возьми меня под свое покровительство и разреши шагать вслед за тобой в Манкану. А уж я... - Тут он увидел Грея, прильнувшего к Тревельяновой шее, и замер с раскрытым ртом.
        - Если ты боишься злодеев или какой-то другой беды, то можешь отправиться туда с войском, что идет впереди нас. Сам я хочу сделать так же.
        С трудом оторвав взгляд от Грея, человечек замотал головой:
        - Поистине, мой господин, солдаты хуже любых злодеев для беззащитного торговца. Одно дело - идти с тобой, о благородный, и совсем другое без тебя. Мой товар разграбят, мои деньги отнимут, и мои бока узнают тяжесть солдатских сапог. Клянусь благоволением Таван-Геза, так оно и будет!
        «Речистый хмырь. Но скользкий», - приговорил командор.
        Тревельян невольно усмехнулся. Волосы у незнакомца были рыжими, черты лица тонкими, исполненными лукавства, но с ними контрастировал огромный нос, похожий на хобот тапира. Ушные мочки свисали до края челюсти и были украшены пластинками лазурита.
        - Значит, ты торговец?
        - Немного торговец, немного знахарь, немного фокусник - из тех, что бродят по дорогам с циркачами. Всего понемногу, мой блистательный господин. А еще я хороший повар и неплохой зверолов. Это ведь шерр на твоем плече? Редкая тебе улыбнулась удача!
        Тревельян продолжал его разглядывать. Одна из первых заповедей наблюдателей - не отказываться от контакта, ибо ценные сведения могут прийти из самых неожиданных источников. А этот тип производил впечатление человека бывалого и, несомненно, ушлого. Среди его профессий наверняка имелись и такие, которых не афишируют.
        - Что-то я не пойму, из каких ты мест, приятель. Нос говорит одно, а рыжие волосы - совсем другое... Кстати, как тебя зовут?
        - Тинитаур, о жемчужина славного Братства. А выгляжу я странно, потому что мой отец-жонглер был с запада, а мать-акробатка - с востока. И родился я где-то по дороге между Хай-Та и Островным Королевством, в нищей повозке циркачей. С тех пор и странствую по свету... Прости за откровенность, но разве это не объединяет нас, о благородный рапсод?
        - Объединяет. Но этого мало.
        - Чего же еще, о серебряный гвоздь, забитый в небо? О кубок с бесценным пибальским вином! Чего...
        Тревельян расхохотался:
        - Гвоздем и кубком меня еще не называли! Можешь идти со мной, Тинитаур. Ты меня развеселил, а смех продляет жизнь.
        - Пусть Таванна-Шихи пошлет тебе десять танцовщиц из Тилима за твою доброту! - Фокусник живо поднялся с коленей. - Но, мой господин, звезда моего счастья, у меня есть спутник. Не такой, как ты и я или твой прекрасный зверь, немного странный, но зато услужливый. Ест все, таскает тяжести, кувыркается на потеху публике, а ночью охраняет сон хозяина. Не гони его, молю!
        - Ну и где же твой приятель? - спросил Тревельян.
        Тинитаур пронзительно свистнул, и из лесной чащи выскочил рыжий мохнатый грязный пац. Несло от него так, что Тревельян отшатнулся, но потом, преодолев брезгливость, осмотрел своего нового попутчика и сказал:
        - Ладно, пусть идет с нами, но ты его вымоешь первом же ручье. - Подумал и со вздохом добавил: - Что поделаешь! Женщины всегда говорили, что у меня отзывчивое сердце.
        
* * *
        Вскоре им попался оставленный армейский лагерь, обширная вырубка в лесу, огороженная невысоким валом и частоколом. Здесь не было никого, кроме стервятников, крыс и диких кошек, пировавших на кучах отбросов. Войско путники нагнали через пару часов, и, судя по тянувшемуся позади обозу, это была полная таркола подразделение, эквивалентное полку или римскому легиону. Тревельян знал, что оно включает три тысячи шестьсот бойцов, из которых треть являлась легковооруженными арбалетчиками, а остальные - щитоносцами вдоспехах, с мечами и копьями. Еще тут была сотня колесниц, предназначенных, видимо, для преследования, небольшие метательные машины на возах и фургон, набитый кандалами. Войско двигалось в строгом порядке, отряд за отрядом во главе со своими офицерами, носившими звание туана, и занимало половину широкого тракта. Вторая половина предназначалась для гражданского транспорта - пассажирских фаэтонов, проносившихся в ту или другую сторону, крестьянских повозок, экипажей местных нобилей и встречавшихся иногда купеческих караванов.
        Тревельян со своими спутниками направился в голову войска. Пац, которого звали Тика, был уже вымыт в ручье, что сопровождалось стонами и жалобным воем, и посему солдаты от них не шарахались, а встречали рапсода и фокусника смехом, грохотом мечей по щитам и пожеланиями разделить дыхание. Армия в Империи с древних времен была наемной, и вербовали в нее большей частью рослых северян из Онинда-Ро, Пейтахи и Рингвара, также варваров и их потомков, осевших в области Южного вала. Вербовка южан являлась важной частью имперской политики, отшлифованной и проверенной веками. дикарям из джунглей разрешалось приходить в Империю, но не отрядами, без своих вождей и только в качестве солдат, служивших не меньше десятилетия. После этого они могли вернуться в отчие пределы, но приобщение к цивилизации, вину, звонкой монете и чистым тюфякам не проходило бесследно: многие оставались еще на десять лет, получая затем земельный надел и право селиться за Южным валом или в любом другом месте, кроме Семи Провинций. Такая политика сдерживания угрозы, исходившей из южных лесов, была чрезвычайно эффективна, а также полезна
обеим сторонам: Империя приобретала солдат, а варвары, не поладившие со своими вождями или влекомые жадностью и любопытством, могли отправиться на север, зная, что там их встретят не мечами, а звоном серебра.
        В тарколе, шедшей в Манкану, южан оказалось не меньше половины. То был совсем особый народ, не похожий на имперцев и жителей запада и востока. Рослые, мощные телом, с широкими скуластыми лицами, они были белокожи, и черепа их покрывали не волосы, а белесый, почти незаметных пух. По этой причине их называли в Империи безволосыми, что было гораздо приемлемей с точки зрения политики, чем оскорбительные термины «дикарь» или «варвар». Что же касается их бледной кожи, явной аномалии для южан, то этот вопрос был изучен экспертами Фонда особо тщательно. Они пришли к выводу, что в дерме представителей всех южный племен отсутствует меланин, так называемый «пигмент загара» чувствительный к ультрафиолетовым лучам. Как и почти полное отсутствие волос на голове, и мощное телосложение, это был генетический признак, отличающий южную расу от остальных обитателей Осиера.
        Обоз, колесницы и колонна пеших воинов растянулись больше, чем на километр, но до авангарда Тревельян так и не добрался. Остановка случилась в придорожной таверне, где, в окружении трех штабных офицеров и десятка вестовых, сидел чахор, предводитель воинства. Он расположился под навесом в походном кресле, пил охлажденное пиво и наблюдал за своими отрядами - держат ли воины строй, все ли в панцирях и при оружии, и не плетутся ли где пьяные или больные. Чахор, как и большинство туанов, был имперским нобилем и, судя по длине бакенбард, породистому носу и наушным украшениям в виде золотых цепочек, принадлежал к весьма привилегированному сословию. Не Нобиль Башни, конечно, решил Тревельян, но точно один из Восьмисот для членов фамилий, входящих в Башню, пост чахор был мелковат; в имперской армии они командовали корпусами из пяти-шести и более таркол.
        Он подошел к военачальнику, по виду - ветерану лет за сорок, представился и испросил разрешения следовать с его воинством в Манкану. Чахор бросил взгляд на Тинитаура и Тику, втянул воздух носом, брезгливо поморщился и сказал, что всякий рапсод - приятный гость за его столом и в его палатке, а вот эта вонючая мерзость, проклятая богами, - тут он кивнул на рыжего паца - пусть ковыляет в обозе вместе со своим хозяином и веселит ужимками солдат. Тинитаура это, кажется, не огорчило; он заявил, что готов облобызать драгоценные стопы полководца, а затем отправился в обоз. Тревельян остался пить вино с чахором и его штабными офицерами.
        Этого нобиля звали Альгейф, а трех его подчиненных - Альраун, Альхард и Альборх. Разумеется, то были их фамильные имена, а воинские - традиция, которой в Империи придерживались уже много столетий. Начало ей положил император Кужух-Шор Справедливый, иона означала, что нобиль, вступающий в войско, должен, забыв о своей семье, служить единственно Светлому Дому и отечеству. Такая самоотверженность умилила командора; послушав затем, как Альгейф ругается, и поглядев, как он хлещет вино, командор заявил, что этот полковник хоть и сухопутная крыса, но свой в доску парень.
        Первый кувшин закончился, когда мимо шли арбалетчики. Альгейф велел подать второй и сказал:
        - Нам повезло, Тен-Урхи, что ты идешь в Манкану. Гнусные земли, поистине задница Таван-Геза, где горы - груды дерьма, болота - конская моча, а бабы - сущая блевотина. Вдобавок вино там такое кислое, что если его выпить и помочиться на сапог, то прожжешь в нем дыры. Большая удача, что мы тебя встретили! Будешь нас развлекать по дороге. Какие ты песни поешь?
        - Какие пожелаешь, благородный, - ответил Тревельян. - О дальних странах и великих деяниях предков, о героизме воинов и грохоте битв, о чистой страсти и зеленых лугах, над которыми порхают медоносные мотыльки.
        - Нет, про мотыльков не надо, - скривился Альгейф.
        - Про чистую страсть, пожалуй, тоже, - добавил Альхард. - Провались она сквозь Оправу!
        - А вот знаешь ли ты балладу о двенадцати способах любви? - спросил Альраун. - Или Песни Плотского Греха? Или сказание о Хантиле Крепком дротике, который развлек за одну ночь сорок тилимских танцовщиц?
        Тревельян кивнул, уловив тематику, приятную для бравых воинов.
        - Разумеется, явсе это знаю, и множество других таких же песен. Желаете послушать, мои господа?
        - Не сейчас, - сказал чахор Альгейф. - Сейчас мы на службе. Я... ик!.. провожу инспекцию войскам.
        Арбалетчики прошли, мимо потянулись колесницы. Хозяин таверны принес третий кувшин. Альгейф выпил, небрежным жестом взбил свои бакенбарды и произнес:
        - Как было сказано, эта Манкана - мерзкий край, но, повелением Светлого дома, мы идем навести в ней порядок. Этот, как его... гниль болотная... Пагуш, вот! Слишком он возомнил о себе, и кончит, я полагаю, крюком в брюхе. Таков наш солдатский долг - идти и насадить его на крюк! Но ты, Тен-Урхи, человек свободный. Так что ты ищешь в тех поганых землях?
        - Видишь ли, мой благородный господин, - молвил Тревельян, - есть у нас, рапсодов, легенда. Лет двести или триста тому назад жил в Гзоре мастер, изготовлявший лютни из розового и медного дерева, и были те лютни так хороши, что ни одна из нынешних с ними не сравнится. Лютни разошлись по свету, но с течением веков осталось их немного, и каждая принадлежит известному певцу. Один из них недавно умер в Манкане, в городе Ильв, и завещал свою лютню первому рапсоду, который доберется в этот город, думаю, мне повезет, так как об этом известно еще немногим.
        - Какое совпадение! - сказал Альборх, один из туанов. - Мы тоже идем в Ильв.
        - Прекрасно! Я буду услаждать благородных воинов песнями всю дорогу.
        За конным отрядом потянулся обоз, и чахор велел Альборху и Альрауну пересчитать возы с провизией и боевыми машинами. Сам же выпил четвертый кувшин вина и приказал подать свою колесницу, пригласив в нее Тревельяна. Боевой возок помчался вдоль воинской колонны, но лошади, топот тысяч ног и звон оружия перепугали Грея. Недовольно заверещав, он снялся с Тревельянова плеча и полетел над кронами деревьев. Альгейф проводил его взглядом.
        - Забавная у тебя зверюшка! Не продашь?
        - Не могу. Шерр сам выбирает хозяина.
        - Да, я об этом слышал. А еще слышал, что шерры могут зачаровать любого и высосать всю кровь.
        - Это враки, мой господин. Он питается фруктами, хлебом и мясом.
        - Жаль! - Альгейф прикрикнул на лошадей и хищно оскалился. - Я бы знал, кому его подложить! Ублюдку Нура-Паху, главнокомандующему Востока! Это он послал мою тарколу в Манкану!
        В начале времени Заката войско встало у сигнальной вышки, и не успели солдаты расставить шатры, как загрохотал барабан - Альгейф сообщал своему начальству, что удалился от Помо на день пути. Тут не было ни постоялого двора, ни харчевни, но у чахора имелись собственные винные запасы. Пару часов Тревельян развлекал его и туанов песенками сомнительного содержания, потом исполнил на бис скабрезные куплеты о распутной супруге мельника и испросил разрешения удалиться.
        Тинитаура он нашел у отведенной им палатки, рядом с костром и котелком, где булькало аппетитное варево. У огня развалился рыжий Тика, грыз какие-то плоды и выискивал в шерсти блох, закусывая ими свой ужин.
        - Хорошо ли ты провел время, мой бесценный господин? - поинтересовался фокусник.
        - Я делал то, что положено рапсоду: пел, - ответил Тревельян.
        - И чахор, конечно, в восхищении, ибо ты воистину великий певец! Ты угоден богам, и я читаю в твоих глазах отблеск небесной славы.
        - Ты умеешь читать?
        Тинитаур слегка смутился:
        - Ну, не по писаному, а исключительно в душах людских. Я, как и ты, много странствовал по свету и приобрел необходимую сноровку. Сейчас вот направляюсь в Манкану, ибо страна эта обширна и не очень населена, а значит; в ней мало знахарей, торговцев и звероловов. Можно заработать на лепешку с медом... А ты что там ищешь, мой господин?
        Подсев к огню, Тревельян пожал плечами:
        - Чего искать рапсоду? Он идет туда, куда зовет сердце.
        Прилетел Грей и опустился на его колени. Тинитаур протянул руку, желая приласкать зверька, но тот оскалился и зашипел. Похоже, фокусник ему не нравился. Определенно не нравился - Тревельян ощутил волну неприязни.
        - Сейчас ты идешь на север, в холодную страну, - сказал Тинитаур, помешивая в котелке. - А бывал ли ты в южных краях?
        - Бывал. В Хай-Та, в провинциях за морем Треш и в других местах.
        - Нет, мой золотой господин; я говорю о настоящем Юге, который лежит за Южным валом и степями, О Юге, где среди дремучих джунглей текут огромные реки Кмари, Рориат и множество других, где водятся странные звери и где живут безволосые дикари, такие же, как солдаты в нашем войске.
        - А что там делать? Зверям и дикарям не нужны мои песни.
        - Вот тут ты ошибаешься, о звезда среди рапсодов. Дикари бывают разные, и у некоторых можно неплохо заработать.
        Интересная мысль, подумал Тревельян, принюхиваясь к аппетитным запахам из котелка.
        - Можно заработать? Как? Разве безволосые добывают золото и серебро?
        - Те, кто возвращается, приносят монеты отсюда, из северных стран, и отдают половину вождю. Такой у них, видишь ли, обычай... кто не отдаст, может остаться без монет и без головы. У некоторых их вождей есть корзины, такие же, как у меня, но набитые не снадобьями и амулетами, а золотом и серебром.
        С этими словами Тинитаур вытащил из своей поклажи мешочек с сушеными травками и сыпанул в котелок. Запах был восхитительный. Хотя Тревельян отужинал в шатре чахора, он не отказался бы сделать это еще раз.
        - Ты и правда отличный повар, Тинитаур.
        - Стараюсь, мой пресветлый господин. - Фокусник достал большие деревянные ложки. - Так что ты думаешь насчет Юга, светоч лютни?
        - Может быть, когда-нибудь я туда заверну. - Он подумал, что южные леса почти не исследованы - среди специалистов Базы очень немногие занимались примитивными племенами.
        - А что, эти вожди с корзинами золота и серебра любят музыку и песни?
        - Они любят славу и знают, что рапсод может воспеть их деяния, - сказал Тинитаур с лукавой усмешкой. Затем они принялись за еду, и, очистив котелок, улеглись в палатке. Тинитаур, весьма вероятно, был тем еще мошенником, но в мешок Тревельяна не лез. К своему счастью - ведь призрак-имплант в сне не нуждался и бдил в любое время дня и ночи.
        ГЛАВА 7 МАНКАНА
        
        На следующий день они пересекли границу Манканы. Имперский тракт здесь раздваивался: одна дорога тянулась вдоль Рориата на север, другая взбиралась на мост и шла на северо-запад, к Анзу. У моста стояли сигнальная вышка и небольшая фортеция с гарнизоном из полсотни солдат, а ниже по течению располагался городок с пристанями, торговыми складами и мастерскими по разделке бревен. Рориат был судоходен на всем верхнем течении, но кораблей здесь попадалось мало; в основном, с севера гнали плоты - ценный лес, что шел на мебель, и строевую древесину. Еще везли зерно в огромных неуклюжих баржах, а суденышки поменьше были загружены знаменитым манканским медом и шкурами пушных зверей.
        Некоторое время войско двигалось вдоль реки. Тут она выглядела не такой широкой и могучей, как в Рори, но все же от берега до берега было метров триста, и через каждые пять-десять километров попадались то деревушка, то городок, то придорожная таверна и пост охраны. Невзирая на мнение Альгейфа, Тревельян не видел в этой стране ничего гнусного и мерзкого. Вино здесь, в самом деле, было кислым, а длинноухие носатые женщины не блистали красотой, но это компенсировалось великолепными видами, свежим прохладным воздухом и пропастью всякой дичи, которая регулярно украшала стол чахора.
        Манкана и лежащий к востоку от нее Гзор были странами почтенной древности, но от народа, что населял их в минувшие времена, не осталось ничего, кроме разбросанных по лесным холмам мегалитов, огромных каменных глыб, поставленных торчком, с равными промежутками меж ними. Зачем нужны были эти крепости, и кто их воздвиг, история Осиера умалчивала, а эксперты ФРИК считали, что эта местность, лежавшая частью в субтропиках, частью в умеренном поясе, была прародиной континентальной расы. Отсюда ее пращуры двинулись в дорогу к морю Треш, уничтожив или оттеснив за Кольцевой хребет обитавшие там западные племена. На освободившееся место просочились из Хай-Та, Этланда, Пибала и других стран краснокожие носатые люди восточной расы, со временем также покоренные имперцами. Эту гипотезу подтверждали только намеки в легендах и мифах да лингвистический анализ диалектов, ибо пути миграций племен и народов на Осиере оставались непрослеженными; тут, по вполне понятным причинам, обширные археологические раскопки не велись.
        Дни тянулись за днями, один бревенчатый городок сменялся другим, грохотали по вечерам барабаны на сигнальных вышках, проносились по дороге экипажи, шли охотники и сборщики меда, упряжки быков тащили бревна к реке. Тревельян то шагал среди солдат, то присаживался на обозную телегу, то ехал в колеснице чахора Альгейфа, развлекая его беседой. Он попытался выяснить подробности насчет мятежа, но Альгейф и сам не знал, что случилось у гор Ашанти, на границе между Манканой и Гзором. Связь с тем краем прервалась, ни никакие вести не доходили уже восемь декад. Последнее послание, что передали барабаны, гласило: Пагуш, владетель приморского города Ильва, затеял междоусобицу с ближним соседом из Гзора, а когда его призвали к ответу, начал вырезать немногочисленные имперские посты - что было уже злоумышленным бунтом против Светлого дома. Еще сообщалось, что в гавани Ильва сосредоточена целая флотилия, но зачем Пагушу те корабли, оставалось лишь гадать. Возможно, он, в самом деле, хотел переселиться на новые земли за океаном или собирался только переплыть залив, высалиться в Гзоре и обрушиться на противника с
тыла. Альгейф должен был войти в Ильв разбить мятежников и, заковав в кандалы, отправить ихв пибальские каменоломни. Пагуша, по усмотрению Алгейфа, полагалось насадить на крюк или подвесить вверх ногами, но перед казнью допросить о причинах мятежа, если же станет запираться; пытать бичом и огнем.
        На огромных пространствах Империи междоусобицы между владетелями всяких рангов не были редкостью. В одних случаях Светлый Дом оставлял их без внимания, как случилось в распре Аладжа-Цора с Раббаном, в других мирил или судил, накладывал на обидчика репарацию в пользу обиженного и, разумеется, имперской казны. Обычно виновник беспорядков мог не опасаться за свою жизнь; его били не по спине, а по карману, и, в крайнем случае, могли лишить владения, досрочно передав его наследнику. Кара пыткой и смертью применялась только в двух случаях: когда была пролита кровь одного из Восьмисот и когда погибали имперские солдаты. Уничтожение гарнизонов, охранных постов на дорогах и сигнальных вышек автоматически переводило местную распрю в разряд мятежа, а если бунтовщиков, как в данном случае, было несколько тысяч, то это уже считалось восстанием.
        Не выяснив ничего о целях Пагуша, Тревельян времени зря не терял и в промежутках между фривольными песнями старался выяснить кое-какие вопросы. Например, о седлах, уздечках и стременах, о подзорной трубе и компасе, то есть об эстапах, полезных для людей военных. Выслушав описание сбруи с удилами, Альгейф сказал, что только последний ублюдок будет совать железный штырь в рот благородному коню, и оного поганца нужно самого запрячь таким манером и проехать на его спине от Западного океана до Восточного. Альраун, которому было рассказано о компасе, заметил, что не видит в этой штуке смысла - в Империи отличные дороги, все расстояния размечены, есть карты на пергаменте и в храмах, а если желаешь забраться в какую-то глушь, то стоит нанять проводника. Во всяком случае, так поступил бы любой нормальный человек, вместо того чтобы блуждать по заколдованной стрелке. Что до подзорной трубы, то данную проблему Тревельян обсудил за кувшином вина с туанами Альхардом и Альборхом. Они согласились, что такой инструмент был бы полезен на поле сражения, однако мастерить его не следует, чтобы не вводить людей в
соблазн, как военных, так и гражданских. Человек грешен, слаб и склонен подглядывать за тайнами ближних, так что труба для дальновидения была бы изобретением безнравственным. Альхард, правда, со вздохом признался, что, будь у него такая вещь, он мог бы насладиться редким зрелищем: его особняк в Мад Аэг стоял рядом с баней, где собирались знатные дамы.
        Эти неудачные эксперименты скрашивал новый спутник Тревельяна, торговец, знахарь и фокусник Тинитаур. Он торговал амулетами и всякими сомнительными травками, начиная от приворотного зелья и кончая микстурой, отбивавшей винный запах, и торговля шла успешно - даже безволосые его не трогали, считая помощником рапсода. По вечерам он жарил дичь на вертеле или готовил похлебку; то и другое было восхитительно и приправлялось массой забавных историй. Тинитаур был человеком бывалым, искушенным в различных хитростях, обманах и мошенничествах, быть может, не в одном городе и не в одной стране его с охотой нацепили бы на крюк. Тревельяну казалось, что фокусник стремится в Манкану лишь по причине разногласий с правосудием, но иногда, слушая его бессовестную лесть, он думал: что ему надо, этому пройдохе, от певца Тен-Урхи? Зарится на шерра? Хочет при случае обокрасть? Но это он мог сделать в первую же ночь - вернее, попытаться, ибо командор всегда стоял на страже.
        Так, то развлекая благородных воинов, то развлекаясь сам, Тревельян шагал и ехал по землям Манканы, пока, в трех днях от побережья и города Ильва, карательная экспедиция не встретила войско бунтовщиков.
        
* * *
        Место было удобное для битвы - впереди лежал широкий луг, к нему с обеих сторон теснились поля и огороды, окружавшие несколько деревушек или, скорее, хуторков - в каждом десяток-другой построек. На севере эту равнину замыкали пологие холмы с торчавшими на вершинах камнями, видимо, мегалитами; до них было немногим больше километра, и Тревельян разглядел суетившиеся там фигурки. Дорога, прорезая луг, ныряла в теснину между двух холмов и терялась вдали, за склонами возвышенностей, поросших травой и кустарником. Поперек луговины, ближе к холмам, стояло войско, тысяч семь или восемь человек, вооруженных копьями, топорами и мечами; впереди шеренга бойцов в панцирях, а за ними - толпа бездоспешных, где редкими искрами поблескивали шлемы. На холмах, среди каменных глыб, тоже были люди - вероятно, лучники и стрелки из арбалетов. Колесниц Тревельян не увидел, за исключением одной, маячившей перед воинским строем прямо посреди дороги. Около возка стоял большой сундук, а рядом с ним - мужчина в жреческой хламиде, поднимавший сплетенный из зеленых ветвей большой венок, символ мира.
        - Развернуть строй! - выкрикнул Альгейф. - Бегом! Быстро, дети пацев! Первый и второй отряды - левый фланг, третий и четвертый - правый, пятый и шестой - в центре! Торопитесь, ублюдки, крысиный кал, бледные морды! Копьеносцы, занять две первые шеренги!
        Выучка у имперских солдат, была блестящая - войско перестраивалось с марша, не затратив лишней минуты. два отряда по четыреста бойцов в каждом двинулись к западу, два - к востоку, и два последних, преодолев стремительным броском три сотни метров, встали за спиной военачальника. Альгейф, озирая местность со своей колесницы, продолжал распоряжаться:
        - Стрелков на фланги! Выдвинуться вперед! Цель - длинноносые отродья, что засели на холмах! Альраун, поведешь тех, что ближе к деревне. Альборх, обстреливай кучу дерьма... видишь, ту, с двумя вершинами. Стрел не жалеть! Альхард, останешься с колесничими.
        Забегали посыльные, раздался топот копыт, послышались выкрики - сотня боевых возков, по четыре в ряд, перекрыла дорогу. Помощники чахора рванулись на свои места.
        - Ты не слишком торопишься, благородный? - спросил Тревельян стоявший рядом с военачальником на колеснице. - Они, кажется, просят мира. Пожалуй, надо сначала разобраться.
        - Разбирайтесь вы, стражи справедливости, а у меня на это нет времени, - буркнул Альгейф.
        - У меня приказ: снять мятежникам головы, пленных - в пибальские каменоломни, а Пагуша, смрадного змея, - на крюк! Когда это сделаю, можно будет и разобраться. - Он вытянул шею и заорал: - Стрелометные машины ставить в ряд за щитоносцами! Подтянуть из обоза фургоны с запасами стрел! При-иготовиться! Выровнять щиты и копья! Бей в барабаны! Марш!
        Таркола двинулась вперед под ритмичный грохот барабанов, ломая кусты и приминая луговые травы. Жрец парламентер, стоявший у сундука, отчаянно замахал венком, но, видя, что на мирные знаки никто не обращает внимания, вскочил в колесницу и погнал лошадей по дороге. На вершинах холмов поднялись неровные цепочки лучников, манканцы сплотились тесней, над их войском протяжно зазвучали трубы, но, кажется, то был не призыв к кровопролитию, а просьба остановиться и вступить в переговоры. Альгейф, однако, ей не внял. Его отряды вдвое или втрое уступавшие числом врагу, надвигались с железной уверенностью профессионалов. Арбалетчики на флангах уже достигли дистанции прицельной стрельбы, зарядили свое оружие и начали рассредоточиваться, вытягиваясь в две шеренги. Щитоносцы всех шести отрядов шли в четыре ряда: в двух первых - воины с длинными копьями, за ними - вооруженные мечами. Над колесницей Альгейфа взмыл имперский стяг, багряное вертикальное полотнище на шесте с перекладиной. На красном фоне прихотливо сплетались семь золотых драконов, символ Семи Провинций, насчитывавший пару тысяч лет; под таким
знаменем сражался и покорял чужие земли легендарный Уршу-Чаг Объединитель.
        Грей, напуганный шумом, снялся с плеча Тревельяна и полетел к лесу. За спиной грохотали колесницы и возы с метательными машинами, уже выехавшие на луг; их длинные шеи торчали словно стволы орудий неуклюжих деревянных танков. Трубы в войске мятежников смолкли - там, вероятно, потеряли надежду на мирное решение конфликта. Стрелки на холмах вскинули луки, воины в доспехах, стоявшие впереди, медленно двинулись навстречу имперцам, увлекли за собой многотысячную массу ратников. Тревельян решил, что Пагуш неважный стратег - отвратительный, честно говоря. С этаким бездоспешным партизанским воинством атаковать имперцев полагалось в лесу, среди оврагов и холмов, где тяжеловооруженные не могут навалиться строем, стрелки не видят цель, а колесницы вообще бесполезны. Если же Пагуш решил сражаться на открытой местности, то, по канонам древнего боевого искусства, воинов в панцирях лучше собрать в ударный отряд, а прочими силами окружить противника, пользуясь численным превосходством и сделав фланговые обходы. Не помешали бы и засады, волчьи ямы с острыми кольями, замаскированные рвы и сотен пять кувшинов с
нефтью. Но в Манкане, вероятно, о таких военных премудростях даже не слышали.
        Альгейф сделал знак шагавшим рядом с колесницей барабанщикам.
        - Три залпа! Стрелки бьют по холмам, стрелометные машины в толпу этих драных ящериц!
        Ритм ударов изменился, и стрелы тучей взмыли вверх, чтобы обрушиться затем на воинство Пагуша. Его бойцы падали сотнями; ни шит, ни доспех не спасали от снарядов метательных машин, да и от арбалетных стрел тоже. Ответ был не очень внушительным, луки манканцев не могли тягаться в дальности боя с имперскими арбалетами.
        Колесница Альгейфа поравнялась с сундуком, сдвинутым солдатами на обочину.
        - Сейчас ударим по-настоящему, - сказал военачальник. - Так ударим, что у этого сброда носы полетят в одну сторону, а уши - в другую! Я знаю, что вы, рапсоды славные рубаки... Но настоящую битву ты когда-нибудь видел? Гляди! Воспоешь это сражение в своих балладах.
        - Пожалуй, мне будет удобнее воспевать во-он с того сундука, заметил Тревельян. - Опять же, хотелось бы выяснить, что в нем такое. Вдруг рескрипт Светлого дома о помиловании.
        Альгейф ухмыльнулся:
        - Это вряд ли! Но ты прав, Тен-Урхи, нужно проверить, что в этом вшивом сундуке. К тому же с отдаления тебе будет лучше видно, чем с моей колесницы. Иди! Вечером споешь в моем шатре. Тревельян спрыгнул на дорогу, а чахор, подняв копье с флажком, проревел:
        - Атакуем! Барабаны, сигнал! Вперед! Р-разом навались!
        Гулко грохнули барабаны, и шеренги имперских солдат, преодолев последнюю сотню метров, ударили на войско Пагуша, опрокидывая воинов в первых рядах. Замелькали копья, сверкнули мечи, брызнула кровь, вой и стон поднялись над толпой манканских ратников. Их оттесняли к холмам, а колесницы, разделившись на два отряда, уже мчались по лугу, чтобы обойти мятежников с обеих сторон и отрезать путь к отступлению. Арбалетчики тоже не дремали: одни с обнаженными клинками полезли на склоны, другие продолжали стрелять, не давая лучникам манканцев поднять голову. Дело шло к тому, что Тревельян наблюдал в разных звездных системах и разных гуманоидных мирах, но в сходных обстоятельствах: к большой резне.
        Он с отвращением отвернулся.
        «Ты гляди, гляди, - сказал командор. - Слегка напоминает десант на гамму Хтона, одну из планет хапторов, в эпоху Темных войн. Масштабы, конечно, не те, добавил Советник с ментальным вздохом, - но ты все равно гляди. Во-первых, положено зафиксировать, а во-вторых, о чем ты будешь петь в шатре бравого полковника?»
        «Все массовые кровопускания похожи, что-нибудь да спою, - буркнул Тревельян. - Давай-ка лучше посмотрим, что у нас в сундуке».
        Сундук был огромный, объемом кубометра полтора, собранный из дорогой древесины медного дерева и окованный бронзой. Замочные петли тоже были бронзовые, но самого замка не имелось. Тревельян счел это разрешением и, не колеблясь, откинул крышку. Откинул, ахнул и застыл.
        «Великая Галактика! - молвил командор в таком же потрясении. - Чтоб мне в черную дыру повалиться! - Немного подумал и добавил: - Ну, Пагуш, ну, манканский олигарх... Вот это подарок! Не счесть алмазов пламенных в палатах белокаменных...»
        Но сундук был набит не алмазами, а рубинами. Огромные камни, одни величиною с палец, другие размером в кулак, даже в неограненном виде производили впечатление невероятного, неподдающегося счету и оценке богатства. Тревельян припомнил, что самоцветы на Осиере столь же дороги, как некогда на Земле, больше всего тут ценились не алмазы, а травяные и морские камни, то есть изумруды и сапфиры. Царской же драгоценностью считался кровавый камень, особый вид багряных рубинов, совпадавших цветом со знаменем Империи. Как раз такие каменья и заполняли сундук.
        Он просидел у этого сокровища больше часа, пока солдаты Альгейфа громили и резали бунтовщиков. Колесницы, обошедшие манканцев с тыла, встали цепью, не пропуская бегущих к холмам, легковооруженные воины заняли возвышенности, согнав оттуда вражеских стрелков, копейщики окружили толпу побежденных плотным кольцом, меченосцы вложили клинки в ножны и взялись за цепи, веревки и кандалы. Разглядывая поле недавней схватки, Тревельян признал, что убитых меньше, чем можно было ожидать; Алъгейф остановил солдат, едва враги прекратили сопротивляться. Теперь его воины не резали и рубили, а вязали и заковывали, и, судя по количеству пленных, это займет их до самого вечера. Видимо, штат рудников в Пибале нуждался в солидном пополнении.
        Тут, у сундука с сокровищем, его и нашел Тинитаур, явившийся сюда из обоза вместе со своей корзиной и пацем Тикой. При виде груды рубинов глаза у фокусника сверкнули и раскрылись как две плошки, огромный нос зашевелился, а уши встали торчком. Он поглядел на сундук, мысленно взвешивая его, потом на Тревельяна, судорожно сглотнул и поинтересовался:
        - Что ты тут делаешь, мой пресветлый господин?
        - Разве не понятно? Охраняю эти камешки. Очевидно, Пагуш желает преподнести их Светлому дому и купить себе жизнь.
        Тинитаур на мгновение прикрыл глаза, потом вцепился в отвислую мочку и как следует дернул.
        - Значит, охраняешь... Послушай, о звезда среди рапсодов, к обозу пристал один мой давний знакомец, очень надежный человек, скупщик всякого добра, какое могут захватить солдаты. Он с Архипелага, а там все знают, когда торговать, а когда хватать и драпать.
        - И что же? - Тревельян насмешливо прищурился, уже догадываясь, какое будет продолжение.
        - У него есть повозка, сиятельный. Такой, знаешь ли, большой фургон с четверкой лошадей. Мы подгоним его сюда, погрузим сундук и...
        - Его вдесятером не поднимешь, - сказал Тревельян.
        Фокусник наморщил лоб, оценивал вес сокровища.
        - да, это верно, блистательный. Ну, ничего, у моего приятеля есть мешки. Погрузим, и прямиком в Этланд! А оттуда - в Пибал или Нанди. Мы будем богаче Светлого дома!
        - Не пойдет. Тебе, быть может, неизвестно, но рапсоды не берут чужого. Такой уж у нас обычай.
        Тинитаур склонил голову к одному плечу, потом к другому, осмотрел Тревельяна, затем покосился на Тику, чесавшего под мышкой. Похоже, он решил, что даже вместе с пацем не одолеть упрямого рапсода.
        - Жаль! Жаль; мой господин, ибо камни из этого сундука могли бы изменить твою жизнь. Конечно, мою имоего знакомца тоже, но твою в особенности. Ты совершаешь большую ошибку, но я настаивать не смею… кто я такой, чтобы настаивать?.. Но посмотри, сундук полон доверху, и камни никто не считал. Если ты отвернешься, а я возьму горсточку-другую, кто узнает? Кто будет против?
        - Моя совесть, - молвил Тревельян и, подняв лицо к небу, захлопнул крышку сундука. - Видишь, там, над нами, солнечный глаз Таван-Геза... А ты еще спрашиваешь, кто узнает!
        - Если бояться оскорбить богов, то даже под кустом не помочишься, - буркнул Тинитаур и удалился с мрачным видом.
        Все обитатели Осиера, за исключением, возможно, безволосых варваров, исповедовали одно вероучение, но были не слишком религиозны, так что поминать богов вкупе с естественными человеческими отправлениями большим грехом не считалось. С одной стороны, это было хорошо, так как Осиер, населенный разными расами, не знал крестовых походов, религиозных войн и той конфессиональной нетерпимости, которая терзала Землю даже в двадцатом и двадцать первом веках. С другой же эта холодность в вопросах веры лишала Фонд важных рычагов влияния, способных подстегнуть прогресс. Было давно известно, что для сообществ, еще не достигших порога Киннисона, воздействие через религию является самым мощным, самым эффективным, если использовать данный фактор с разумной осторожностью. Модификация кровавых культов могла не только сделать их вполне безвредными, но также привести к тому, что пленников уже не резали на алтарях, а посылали на галеры, на плантации, в каменоломни, рудники и мастерские. Это, бесспорно, был новый этап социального развития, и следующим шагом могла быть идея о том, что люди созданы по божьему подобию, что
содержать их в рабстве грех и что в свободном состоянии пользы от них церковным и светским владыкам будет значительно больше. Конечно, такого рода перемены подкреплялись вескими экономическими стимулами, а также чудесами, свершение коих находилось у экспертов ФРИК на самом высоком уровне.
        Жаль, думал Тревельян; жаль, что этот метод на Осиере не работает. Из плоской печатки в кольце не сделать круглую подвеску… Возможно, мысль о шарообразности мира не привилась здесь потому, что означала изменение и полный пересмотр культа трех богов? Счастье еще, что местная веротерпимость позволила еретику дартаху удалиться... В конце концов, его изгнали, а не сожгли на костре!
        Загрохотали колеса возка, Альгейф-победитель остановил лошадей и бросил взгляд на сундук. Его сопровождали вестовые, барабанщики и два десятка безволосых воинов-южан личной стражи. Один из них тащил на веревке мужчину лет сорока, довольно рослого для восточной расы и одетого в роскошный, но сильно помятый наряд - мантию, расшитую жемчугом, и тонкой чеканки доспехи. Вероятно, то был Пагуш, манканский бунтовщик.
        - Что там? - Альгейф кивнул на сундук, и Тревельян откинул крышку. - О! Кровавый камень, чтоб мне провалиться! - Брови военачальника полезли вверх - И в таком количестве! Клянусь Оправой, на это можно скупить половину мад Аэга!
        - Если ты не станешь торопиться, то будет еще сундук, как раз для второй половины, - сварливо вымолвил Пагуш. для мятежника и предводителя разбитого войска он держался довольно уверенно.
        Альгейф сошел с колесницы, оглядел луг, где часть пленных была уже связана и согнана в огромную толпу, другая, под присмотром солдат, таскала убитых и складывала их в штабеля. Вероятно, это зрелище полной и несомненной виктории порадовало сердце чахора - может быть, даже слегка размягчило. Он посмотрел на Пагуша и кивнул.
        - ну, теперь можно и поговорить, а это место не хуже всякого другого. Эй, лодыри безволосые! - Альгейф щелкнул пальцами, подзывая стражу. - Кувшин вина, табурет для меня, табурет для рапсода, а для этого, - он ткнул пальцем в пленника, - вкопать бревно и приделать крюк. Живо!
        - Крюк не нужен, чахор. Зачем нам эти разговоры о крюке? Лучше вели подать два кувшина вина и третий табурет, - предложил Пагуш, осматривая Тревельяна, его голубое, с кисточками, пончо, кинжал пейтахской работы и мешок, в котором просматривались очертания лютни. - Рапсод! Страж справедливости! Это хорошо, что здесь рапсод. Будет свидетелем.
        Принесли вино и табуреты, но только два. Столб тоже притащили, с уже вбитым сверху крюком, но Альгейф пока не велел его вкапывать. Вино разлили по кубкам, военачальник отхлебнул, уселся и сказал Тревельяну:
        - Ты тоже садись, Тен-Урхи. Этот длинноносый ублюдок желает свидетеля из рапсодов. Ну, пусть будет ему свидетель! - Альгейф снова промочил горло, повернулся к пленнику и рявкнул:
        - Ты! Мешок дерьма, отродье навозной кучи! Ты что о себе возомнил, ушастая нечисть? Ты, предавший Светлый дом, осыпавший тебя благодеяниями - ибо дать такому пацу в управление город с землями есть величайшая милость! И чем ты за нее отплатил? Перерезал глотки нашим солдатам и выпустил кишки чиновникам! Ты думал, что ваша поганая Манкана так далеко, что Светлый дом до тебя не дотянется? дотянулся, однако. Я здесь! Я его меч, его копье, его рука! - Военачальник грохнул кулаком по панцирю. - И эта рука подвесит тебя на крюк, а твоих мерзавцев-сообщников угонит в Пибал ломать камень!
        Пагуш слегка поморщился.
        - Ты кончил, чахор? Тогда послушай, что я скажу. Известно ли тебе, что горы Ашанти, разделяющие Манкану и Гзор, ничейная территория? Найденное там принадлежит нашедшему, кем бы он ни был, гзорским или манканским нобилем или чиновником Семи Провинций, присланным в наши края для сбора налогов. Ты со мной согласен?
        - По закону треть найденного - доля Светлого Дома, - сказал Альгейф и уставился на содержимое сундука. - Так! Найденное вижу, и еще вижу манканского нобиля с ушами до плеч. А где гзорский? И как его зовут?
        - Его звали Боннор, и сейчас его прах плывет к Оправе Мира, - печально пояснил Пагуш.
        - А где чиновник?
        - Лимак-Гез следует за Боннором в то же святое место, - сказал Пагуш еще печальнее. - Оба они пали жертвой своего нечестия и жадности, ибо позарились на чужое, на треть Светлого Дома и на мои две трети. Знай же, чахор, что некий рудознатец из моих служителей, ныне тоже усопший, разыскал в горах Ашанти древние копи с этими бесценными камнями. - Пагуш покосился на сундук. - Я послал туда людей, наладил добычу, выстроил целый поселок для рудокопов и первые камни отвез Лимак-Гезу, ибо они законная доля Светлого Дома. Но Лимак-Гез - да проклянут его имя во всех Семи Провинциях! - сказал, что эти копи останутся нашей тайной, а треть добытого пусть идет в его ларцы. Мое возмущение было безмерно! И тогда презренный Лимак-Гез сговорился с Боннором, чей удел лежит по другую сторону хребта Ашанти. Боннор послал воинов в горы, чтобы занять мой рудник, а Лимак-Гез, собран солдат со всех сигнальных вышек и постов, хотел схватить меня в Ильве, бросить в Висельные Покои и, вероятно, убить. Нет, не вероятно, а наверняка! Пришлось и мне собрать людей, чтобы оборониться.
        Выслушав эту туманную историю, Альгейф хмыкнул.
        - Не слишком ли многих ты собрал? Тысяч десять будет, а?
        - Так мне же пришлось биться с двумя! И я с ними справился, а с тобой, чахор, я вовсе не хотел сражаться, о чем говорит этот сундук и знаки мира, что вынесли по моему приказу. Но ты такой торопливый...
        «Лукав и хитер этот Пагуш, - заметил призрачный Советник Тревельяна. - Ох, хитер, собака!» Несомненно, так оно и было. Правдой в рассказе Пагуша являлись рудник, самоцветы и свара, затеянная из-за них, но кто на самом деле собирался скрыть богатство, а кто был честный налогоплательщик, сейчас не установишь. два соперника мертвы, и даже рудознатца прикончили на всякий случай... А сундук с камнями - вот он! И еще второй обещан! Веские доводы. Так что Альгейф может возвращаться восвояси с победой, с двумя сундуками и пленными.
        Пленные больше всего беспокоили Тревельяна. Он уже смирился с тем, что его поход в Манкану - пустые хлопоты, что миссия буксует в прежнем состоянии, что никаких земель за океаном здесь не открыли, а лишь затеяли драку, не поделив внезапного богатства. Пагуш был ловкачом и, очевидно, лжецом, которого не жалко вздернуть, но эта казнь явилась бы признанием вины не только князя, но и его людей. И все они, сколько их есть, восемь или девять тысяч, отправятся в пибальские каменоломни...
        Он видел, что Альгейф колеблется, но продолжались эти колебания ровно столько, сколько осталось напитка в кувшине. Потом военачальник велел подать еще вина и третий табурет.
        - Садись, Пагуш, - Небрежным движением Альгейф взбил свои бакенбарды. - Воистину боги шепчут мне в оба уха! В левое, что ты поведал чистую правду, и значит, никакой битвы меж нами не было. Так, мелкая стычка по недоразумению... Я возвращаюсь назад без пленных, но с сундуком, и сообщаю, что ты навел порядок в Манкане и Гзоре, прирезав парочку бесчестных нобилей. Правым же ухом я слышу, что ты хитрец и враль и что тебя, бунтовщика, нужно подвесить на столбе, а твоих мерзавцев - отослать в каменоломню.
        - А сундук? - напомнил Пагуш.
        - В этом случае сундук - моя добыча, которую ты утаил от Светлого дома.
        - А второй сундук? Учти, чахор, камни в них никто не пересчитывал!
        - Вот это меня и останавливает, - со вздохом признался Альгейф, посматривая на столб с крюком. - Но все же я в большом сомнении... Может, ты, Тен-Урхи, что-то предложишь?
        - Когда голос богов неясен, нужно спросить их еще раз, - сказал Тревельян. - Если история Пагуша правдива, пусть пошлют знамение.
        - Согласен, пусть пошлют, - кивнул Альгейф и огляделся. - Ну, и где оно? Ничего не вижу и не слышу. Выходит, Пагуш, ты сидишь в божественной заднице по самые уши!
        На лбу манканского нобиля выступил пот, щеки побледнели. Тревельян решил его не мучить и вытащил из сумы свою лютню.
        - О знамении нужно просить, благородный Альгейф. Сделаем вот что: я сыграю мелодию и попрошу Таван-Геза явить свой божественный лик. Если так случится, ты заберешь сундуки, оправдаешь Пагуша и отпустишь его людей.
        - Согласен, - повторил Альгейф и сделал знак своей страже. - Поднимайте столб, бездельники! Не думаю, что Таван-Гез захочет взглянуть на манканскую крысу. Его камнями не подкупишь!
        - Что мы знаем о воле богов? - заметил Тревельян и, прикоснувшись к струнам, включил голопроектор. Огромный лик Таван-Геза, что появился в воздухе, был скопирован с тучегонителя Зевса, со статуи работы Фидии, но с небольшой корректировкой: бороду сменили бакенбарды, а лицо божества, величественное и прекрасное, было живым. Сейчас, подчиняясь мелодии, он усмехался, но мог принять другие выражения, от строгого до грозного. Мираж висел секунду и не более, но Пагуш в молитвенном экстазе повалился ниц, за ним рухнули воины Альгейфа, а сам военачальник застыл на табурете с разинутым ртом. Изображая потрясение. Тревельян тоже распростерся на земле, стараясь не повредить свою лютню.
        Голограмма исчезла. Альгейф захлопнул рот, отхлебнул вина, прокашлялся и сказал:
        - Воистину боги тебя возлюбили, рапсод, и снизошли к твоему заступничеству! Эй вы, бледные пацы, поднимитесь и унесите столб! Ты и ты! - Он ткнул пальцем в двух вестовых. - Отыщите Альрауна и передайте, чтобы не тратил на пленников цепи и веревки. Я отпущу тебя, Пагуш, тебя и твоих ушастых. Но не забудь про второй сундук!
        Военачальник поднялся с табурета, взошел на колесницу и погнал лошадей по дороге. За Альгейфом, опасливо оглядываясь на Тревельяна и очерчивая у сердца священный круг, двинулись телохранители, вестовые и барабанщики. Они с Пагушем остались одни.
        Слегка порозовевший манканец отер пот с висков.
        - Не знаю, как ты это сделал, рапсод, но я в твоих вечных должниках. Ты спас мои ребра, кишки и печень. Может быть, несколько рубинов...
        - Передай их обители нашего Братства в Ильве. А я... я буду доволен, если ты ответишь на один вопрос.
        Пагуш ухмыльнулся:
        - Только не спрашивай, правда ли то, что я рассказал. Пусть это останется между мной и богами.
        - Нет, я спрошу о другом. Был слух, что ты собрался куда-то переселяться... В самом деле так?
        - Так. Я уже почти переселился. Четыре декады назад собрал в Ильве рыбачьи посудины, взял своих воинов и переплыл в Гзор через залив. - По лицу Пагуша все еще бродила усмешка. - Переплыл, снес Боннару голову и занял Пазек, его город. Теперь я не только манканский нобиль, но еще и гзорский. Видишь ли, из Пазека вдвое ближе до рубиновых копей, чем из Ильва. Там я и обоснуюсь.
        - А ты не слышал, есть ли какие-то земли в океане, за Пятипалым морем и Архипелагом?
        Пагуш дернул себя за ухо.
        - Если есть, они мне не нужны. Зачем? Манкана была небогатым краем, а теперь, когда найдены камни, я заживу не хуже, чем любой из Восьмисот, даже лучше! Если боги послали горшок с медом, не проси у них ложку можно обойтись и пальцами.
        - Больше у меня нет вопросов, - сказал Тревельян, повернулся и зашагал к обозу, где солдаты уже разбивали лагерь.
        Вечером он пел в шатре Альгейфа, не слишком напрягая свой поэтический дар при описании битвы. Половина спетого была бессовестно похищена из «Илиады», а другая - из «Песни о Роланде», но чахор и его офицеры пришли в полный восторг, напились до полного изумления и напоили Тревельяна. Он, однако, имел перед ними преимущество в виде медицинского импланта и, когда собутыльники угомонились и захрапели, вышел из палатки и, чуть пошатываясь, но твердо выдерживая курс, направился к костру, где его поджидали Тинитаур с рыжим Тикой. Над ним закружила смутная тень, посылавшая ментальный импульс приязни и нежности, потом Грей опустился к Тревельяну на плечо, обхватил пушистым хвостом за шею и пискнул в знак привета. Фокусник, помешивавший аппетитное варево, встретил их радостным возгласом. Он, похоже, уже позабыл о размолвке из-за сундука рубинами или понял, что, уведи они этот сундук, сейчас за ними гнались бы все боевые колесницы Алъгейфа. Заметив, что Тревельяна покачивает, как судно при легком волнении, Тинитаур сыпанул в котелок горсть ароматных трав и снял его с огня.
        - О эти славные воины! Пьют крепко, пьют много, но плохо закусывают... Поешь горячего, мой благородный господин. От горячего винные пары выходят через уши, и, хотя твои не так велики, как мои, эта похлебка дарует тебе облегчение. И сладкий, сладкий сон...
        Благодарно улыбнувшись, Тревельян взял ложку и подсел к котелку - имплант, очищавший его организм, расходовал энергию, а это вызывало аппетит. Он ел и размышлял, не вернуться ли в Помо, а оттуда, по землям Пибала и Нанди, отправиться к разлому в Кольцевом хребте, чтобы попасть в Провинцию Восхода, самый восточный имперский край. Или все-таки дойти до Ильва? Как-никак приморский город, не меньше Бенгода, и он в ладах с его правителем... вдруг что-то удастся узнать... можно и в Пазек заглянуть, другое владение Пагуша, чьи ребра, кишки и печень он спас...
        «Решено, - подумал Тревельян, - отправлюсь в Ильв!» От вина и сытной еды его клонило в сон. Он лег на спину, вытянул ноги, полюбовался звездным пологом, что раскинулся вверху, подмигнул изумрудной Ближней звезде, отыскал бело-голубоватую искорку Дальней на фоне созвездия Шерр. Ночные небеса Осиера были прекрасны. Завтра вечером снова свидимся, мелькнула мысль.
        Но он ошибался.
        ГЛАВА 8 ПУТЬ НА ЮГ
        
        Тревельян очнулся в тесной каморке, закованный в ручные и ножные кандалы. Он лежал на боку, поджав ноги, а руки вытянув перед собой, и кончики пальцев скользили по плохо оструганным доскам пола. Как это получилось, он сообразить не мог - в голове стоял туман, и посетившая ее мысль была короткой, из двух-трех слов. К тому же эти мысли плохо сцеплялись друг с другом, и никак не желали выстроиться в связную гипотезу. Но все же Тревельян отметил ряд любопытных моментов: во-первых, пол под ним покачивался, во-вторых, сквозь щели в потолке в его закуток тянулись лучики света, а в-третьих, цепи на нем были явно из альгейфовых запасов.
        Последнее их этих наблюдений наконец-то разродилось гипотезой. Возможно, Альгейф велел его арестовать? Проспался и переменил решение: Пагуша все-таки на крюк, его людей - в пибальские каменоломни, а рапсода, что за них заступился, - наверняка мошенника! - в железо! Чтобы, значит, не показывал сомнительных фокусов с божьей головой... Очень логичная гипотеза, но разрушал ее единственный, однако веский факт: Альгейф со всем своим штабом никак не мог проснуться раньше Тревельяна. Все же медицинских имплантов у них не было.
        А его имплант исправно трудился, рассеивал окутавший сознание туман. Он слышал какие-то возгласы наверху, скрипы и топот, а за стеной - вроде бы плеск и негромкое шуршание. Все это не походило на звуки фургона, который катится по тракту; не было ни грохота копыт, ни щелканья бича, да и покачивало не так, как в экипаже. Его закуток тоже не походил на тележный кузов - тут были изогнутые брусья, к которым снаружи крепилась обшивка, и не полотняный тент, а деревянный потолок. Странно! Где он очутился?
        Преодолевая слабость, Тревельян перевернулся на спину, подтянул ноги и сел. Расстояние между его головой и потолком было не больше ладони. Во весь рост не встанешь... Топот босых ног наверху сделался громче, и сквозь него пробивались голоса. Но о чем толкуют, Тревельян еще не понимал.
        «...сукин ты сын, лох недоделанный, корабельная крыса, очнись! - взорвалось в голове внезапным фейерверком. - Слабак, сопляк, поганец! Немочь трахнутая! Чтоб тебе в реакторе сгореть! Чтоб тебя живьем в гальюн спустили! Очнись, недоумок! Кто меня проклял этаким хилым потомством, Будда или Аллах? Потрох вшивый, приди в себя! Ты...»
        «Да слышу я, дед, слышу, - отозвался Тревельян. - Где это мы? И что с нами?»
        «Ну, наконец-то! - Тон Советника разом переменился. - Подсыпали тебе чего-то в супчик. У меня нет связи твоим мед-имплантом, но травка крепкая. думаю, местный наркотик... Семь часов имплант тебя чистит».
        «И что случилось за это время?» - спросил Тревельян, преодолевая вялость мыслей.
        «Пришел какой-то хмырь, и вместе с нашим жуликом сунули они тебя в мешок. Потащили... Судя по звукам, подальше от лагеря, через лес, к дороге. Там ждала телега. Бросили тебя на дно, сверху эта вонючая тварь уселась, пац блохастый, свистнули на лошадок и погнали. Ехали долго, часа четыре, и я полагаю, что к реке. Есть тут большая река, мальчуган?»
        «Рориат, верхнее течение. Та речка, которой мы в Рори любовались».
        «Вот-вот! Заковали тебя, перетащили на корабль, и теперь ты куда-то плывешь. Говорил ведь тебе, скудоумному, остерегайся! Прохвост он, этот Тинитаур! Хорошо, если сам по себе, а вдруг из местной охранки? И везет тебя прямо в испанский сапог и на дыбу!»
        «Везти-то везет, но еще надо довезти», - буркнул Тревельян и огляделся пристальней. Конечно, он на корабле! Щели вверху сложились правильным квадратом - не иначе, люк, а изогнутые брусья - бимсы; за бортом плещет и шуршит вода, поскрипывают снасти, хлопает парус, гудят канаты, и что-то долдонят голоса. Один вроде бы знакомый... Тинитаур, прохвост!
        «А я что тебе говорил?» - зашипел змеей Советник, но Тревельян велел ему заткнуться. Разговоры на палубе шли интересные, и пропускать деталей не хотелось, благо слух восстановился полностью.
        - Не шарь в его мешке, Сайлава, - распоряжался Тинитаур, - пусть лежит, где лежит. Оставь в покое, сын ящерицы, тебе говорю!
        - Так звенит в мешке, - возражал второй, незнакомый голос. - Звенит! Монеты, серебро, должно быть… Как же не обшарить? У меня медяк меж пальцев не проскочит, а тут серебро! Кинжал, опять же, дорогой...
        - Оставь, болван! То не монеты звенят, а струны его лютни! Безволосые в лагере толковали, что колдовской инструмент... сыграл он на нем и Таван-Геза вызвал... А ты, моча змеиная, не ту струну заденешь, и явится не Таван-Гез, а нечисть из Великой Бездны! да нам и Таван-Гез не нужен. Или желаешь до срока к Оправе отплыть?
        - Не, не желаю. Но ежели в мешке монеты...
        - Мой то мешок, и лапы к нему не тяни! Мой рапсод, и все, что при нем и на нем, тоже мое! Тебе, потомок тарля, заплачено? Заплачено! А за что? Чтобы ты нас на Юг доставил! А там Кривая Нога тебя вознаградит. Знай свое, паруса да канаты! Плыви и на мель не посади!
        - Мелей в Рориате спокон веку не бывало, - отозвался Сайлава. - Ну, а мешок ты лучше убери. Чтобы меня и моих парней соблазн не мучил. - Он звонко хлопнул о палубу. - Посмотрим, как он там? Может, очнулся, воды хочет или пожрать?
        - Не очнулся. От моих трав проспит до самого Заката, а то и всю ночь. Я ведь ему не корень пакса дал и не сушеные цветы вертали! - Тинитаур сухо рассмеялся и добавил: - Ты, Сайлава, зря не суетись. Медовую лепешку медом поливать не надо.
        Разговор прекратился. Отметив, что голос Тинитаура стал другим, более резким, уверенным и командным, Тревельян пошарил в сапоге и выяснил, что лазерный хлыст исчез. Не было, конечно, и кинжала на поясе, и самого пояса, ничего не было, кроме одежды и наушных украшений из серебра и бирюзы. Они, как и забота фокусника о мешке, намекали, что Тинитаур не собирается его грабить, а везет на Юг с какой-то непонятной целью. Вряд ли она имела отношение к его миссии, и вряд ли в диких джунглях что-то слышали о шарообразности мира или интересовались бумагой и перегонкой нефти в керосин. Иными словами, в джунгли Тревельяну совсем не хотелось, но сделать он ничего не мог: кандалы и цепи были прочными. Он подумывал о том, чтобы подать голос, спросить еды и питья, а заодно потолковать с Тинитауром, но решил, что это успеется. Фокусник думает, что он одурманен зельем, и пусть оно так и будет; не надо разглашать свое последнее преимущество.
        «Юг... - задумчиво молвил командор. - И далеко этот Юг?»
        «Сейчас прикинем».
        Тревельян вызвал в памяти карту. Огромная река начиналась в лесах Манканы со множества притоков, пересекала Этланд и Хай-Та и, обогнув Приморский хребет, устремлялась в саванну, а затем в джунгли, прокладывая путь к пресному морю Аса длиною в восемь с лишним тысяч километров. до границы джунглей - не менее пяти... Хоть и под парусом, и вниз по течению, а раньше двух декад не доберешься... С одной стороны, потерянное время, а с другой - отчего не взглянуть на безволосых в естественном виде? Вдруг эстап Гайтлера сработает там, где не ожидали? На Земле полинезийцы были способны к очень дальним плаваниям без всяких каравелл и галеонов, всего лишь на пирогах с балансиром... Была у варваров тяга к перемене мест, а как переплыть океан уж он им подскажет! И поселятся они на западном материке, приручат диких лошадей, сядут в седла, выстроят дороги и города, изобретут бумагу и паровую махину, компас и подзорную трубу, и пойдет у них цивилизация семимильными шагами, на зависть Империи и сопредельным странам... Почему бы и нет!
        С этой мыслью Тревельян уснул, а когда проснулся, в щелях люка было темно, а на душе - тоскливо и страшно. Он скорчился на полу, стараясь разобраться в этих ощущениях, и через минуту-другую стало ясно, что они пришли извне. Где-то на палубе страдал и мучился верный Грей, посаженный, видимо, в клетку, лишенный хозяйской заботы и ласки. Тревельян сосредоточился и начал успокаивать зверька - не бойся, мол, я рядом и не дам тебя в обиду. Соприкоснувшись с его ментальной аурой, Грей воспрянул и послал в ответ самые счастливые эмоции, потом притих - кажется, занялся каким-то фруктом.
        Тревельян лежал в темноте, размышляя о том и о сем. Сначала о загадочной голограмме, взятой у Аладжа-Цора, затем о наставнике Аххи-Секе из Полуденной Провинции, рассылающем такие штучки злодеям-аристократам. Может, не только им? Просто у благородных дворян в средневековом мире больше шансов совершить непотребство. Очень было б любопытно поглядеть на список Аххи-Сека, что и кому он посылал... Вдруг самому императору, Светлому Дому? Не только Царствующему ныне, но и предкам его, остерегая их от слишком крупномасштабных злодейств? Как ни круги, а, если не считать эпохи Разбитых Зеркал и грозного воителя Уршу-Чага, осиерская история катилась вперед много спокойнее земной. Не было здесь катастроф, соизмеримых с распадами Римской и Поднебесной империй, с нашествиями готов, гуннов и монголов, с гибелью древнейших цивилизаций, шумерской и египетской. Не было религиозною фанатизма и тысячелетней борьбы между христианским миром и исламом, не было Старца Горы и костров инквизиции, крестовых походов и столетних войн, что плавно переросли в мировые, сокрушительных набегов викингов и жутких кровавых богов,
которым поклонялись финикийцы, майя и ацтеки. А главное, не было здесь геноцида, который практиковали испанцы и англосаксы, уничтожавшие индейцев, японцы, истреблявшие айнов, арабы, избавившие Египет от египтян, и представители белой расы, что охотились на чернокожих своих собратьев и торговали ими, как скотом. Что же касается прочих планет, где довелось побывать Тревельяну, тех миров, что населяли двуногие гуманоиды, еще не достигшие порога Киннисона, то там придерживались правила: если жестокость выгодна, она произойдет. А если не выгодна, произойдет тоже, ибо не выгодой единой жив и счастлив человек; надо ему и самолюбие потешить, и власть показать, и славу добыть, чтобы враги трепетали и гадили в штаны при звуке его боевых барабанов. По этим причинам в тех мирах все развивалось близко к земному сценарию.
        После таких глобальных тем мысль Тревельяна скользнула к более конкретному, к их разговорам с Тинитауром о Далеком Юге, где среди дремучих джунглей текут огромные реки, Кмари, Рориат и множество других, где водятся странные звери и где живут безволосые дикари, у чьих вождей можно неплохо заработать. Не был ли Кривая Нога одним из них? И что за работу он мог предложить? Изображать жаркое по случаю большого торжества?
        Подумав об этом, он усмехнулся. Жаркое? Ну, этовряд ли! Народ джунглей, делившийся на сотни кланов и родов, был не слишком хорошо описан и изучен, но ни один эксперт по примитивным племенам не отмечал эпизодов каннибализма. Даже пацев дикари не ели и не охотились на них, считая их мясо нечистым, а шкуру - слишком грубой и вонючей.
        С другой стороны, рапсод - это вам не пац... Если он понадобился для каких-то ритуальных целей, кулинарную исключать нельзя. Скажем, решило племя разнообразить культурную жизнь, создать ансамбль песни и танца, чтобы артисты лучше пели и плясали, им необходим рапсод-наставник. Обучит он их, а потом съедят дорогого учителя, чтобы каждый унаследовал искорку его таланта...
        Тревельян захихикал и тут же зажал рот, боясь, что услышал на палубе. Не раз его собирались съесть, то в виде жаркого, то без горячей обработки, но это кончалось для гурманов большим разочарованием. Плохо кончалось, говоря по совести, по чести. Взять хотя бы тот случай на Селле, в лесу растений-людоедов...
        Он припомнил тот случай, потом десяток других, наслаждаясь хранившимся в памяти, пока не начало светать. К этому времени он ощущал легкий голод, а также желание облегчиться. Медицинский имплант отчасти блокировал эти естественные позывы, но все же Тревельян провел без еды, питья и отхожего места больше суток. Решив, что действие снадобий уже закончилось, он поднялся и стукнул в люк кулаком.
        - Эй, мерзавцы, прокляни вас Таван-Гез! Где я? Куда вы меня везете? И чего вам надо?
        Он колотил и орал до тех пор, пока крышка люка не откинулась, явив свет нарождавшейся зари и хитрую рожу Тинитаура.
        - Да будешь ты благополучен, о птица ках среди рапсодов! - молвил фокусник. - Ты на корабле, вместе со мной, твоим слугой, и плывем мы, драгоценный господин, на Юг по широкому Рориату. Но еще недостаточно широкому, чтобы ты мог вылезти наверх. Тут, понимаешь, много плотов и других кораблей, и если вздумается тебе крикнуть, нас непременно обыщут. Так что потерпи до безлюдных мест, а пока что вот тебе кувшин с водой, вотеда и вот большой горшок, который ты можешь использовать по своему усмотрению.
        Тревельян принял все эти предметы, потом сказал:
        - Ты осужден мной, Тинитаур. Но знаешь, что может смягчить твою участь?
        - Я слушаю, мой золотой повелитель, слушаю внимательно.
        - Будь добр к моему зверьку, иначе я скормлю тебя крокодилам.
        По лицу фокусника расплылась издевательская ухмылка.
        - Вот как? А кто такие кор... кор-ки-ди.. словом, те чудища, которым ты отдашь меня, ничтожного?
        - Не обижай зверька, иначе познакомишься с ними поближе, - сказал Тревельян и отвернулся.
        Его выпустили на палубу через восемь дней, когда корабль, следуя по течению Рориата, миновал Этланд, Хай-Та и Приморский хребет, вторгавшийся невысокими лесистыми отрогами в южную степь. Река здесь достигала двухкилометровой ширины, но текла довольно быстро, еще не растеряв инерции падения с равнин за хребтом, лежавших выше степного региона. Речные воды и степь были тут безлюдными; люди восточной расы неездили на юг, а безволосые варвары пробирались на север в центре континента, бассейнами рек Фейн и Кмари ведущими к Южному валу.
        Но безлюдье отнюдь не означало пустоты, ибо животные, рыбы и птицы водились здесь в неисчислимом изобилии. Рыб и сухопутных тварей было трудно разглядеть, но Тревельян увидел забавных созданий, похожих на маленьких юрких дельфинов, на выдр, бобров или котиков, на змей с плавниками и острыми колючка вдоль хребта. В воздухе, то высоко, то над самой водой вились пернатые сотни пород, а на волнах качались птицы поразительной величины, втрое массивнее страуса с длинной гибкой шеей и клювом, не уступавшим крокодильей пасти. Что до крокодилов, обещанных Тинитауру то в южных реках, в зоне джунглей, они тоже водились, но называли их дикари по-разному. Суть же была одинаковой: зубы в три ряда и невероятная прожорливость.
        Птиц и зверей Тревельян разглядывал недолго, сосредоточив внимание на корабле. Суденышко было небольшим, метров двенадцати в длину, но с палубным настилом, кормовой надстройкой, высокой мачтой и косыми парусами, которые сейчас раздувал гулявший над саванной свежий ветер. Быстроходная посудина, решил Тревельян, прикинув, что, с учетом скорости течения они делают километров двадцать в час, а то и больше. Шкипер Сайлава оказался дюжим северянином с рябой рожей и короткими бачками, а в команде у него были двое парней, люди восточной расы, по виду такие же разбойники, как встреченный в Бенгоде Куссах. Будь у него закованы только руки, Тревельян схватился бы с этой троицей и отправил бы их вместе с фокусником за борт. Однако ножные кандалы были тяжелыми, цепь к ним слишком короткой, и это ограничивало подвижность. К тому же Тревельяна мучило любопытство. Почти смирившись с этой южной эскападой, он сел у мачты, рядом с клеткой Грея, и просунул пальцы сквозь решетку. Шерр приник к ним своей кошачьей мордочкой и радостно пискнул.
        - Ты похитил рапсода, - сказал Тревельян расположившемуся рядом Тинитауру. - Большой грех, опасное деяние, клянусь благоволением богов! Не боишься, фокусник?
        - Боюсь, о мой господин с грозным взглядом, но меня вдохновляет мысль о шестистах золотых. Столько мне обещано, если я доставлю в племя Кривой Ноги настоящего рапсода. Большие деньги для такого бедняка, как я!
        - Возможно, ты с ними расстанешься на обратной дороге. Лица твоих компаньонов не внушают мне доверия.
        - Мне тоже, но у меня есть хороший страж. - Тинитаур показал взглядом на Тику, сидевшего на крыше надстройки и скалившего клыки. - Ты не поверишь, на что способна эта тварь! Перегрызет горло быстрей, чем я припомню свое имя.
        - Ну, дело твое. Тревельян прищурился на солнце, стоявшее в зените, и зевнул. - Скажи-ка, фокусник, зачем Кривой Ноге рапсод? Да еще за шестьсот золотых?
        - Шестьсот мне, а тебя он одарит еще щедрее, пообещал Тинитаур. - Видишь ли, мой сладкозвучный господин, Кривая Нога - великий вождь, и правит он семью деревнями и лесом на целый день пути от речного берега. Все у него есть в избытке, тысяча воинов, женщины для дня и ночи, ожерелье из костей врагов, горшки с монетой и даже вино, которое я временами вожу ему с севера. Но от мужей, что служили Светлому Дому и возвратились на юг, он узнал про главное сокровище, про славу. И сказали ему те бывшие солдаты, что победа в битве или поединке - четверть славы, а три четверти - песня, которую сложит об этом рапсод, дабы великое свершение не растворилось без следа, а помнилось долгие годы. И потому…
        - Хватит, - сказал Тревельян, - это я понял. А не понял того, к чему выкрадывать рапсода и везти его на юг в оковах. Не проще ли нанять?
        Тинитаур вздохнул.
        - Странные люди в твоем Братстве, мой сиятельный господин. Не соблазняет их ни серебро, ни золото, и потому пришлось мне выслеживать рапсода точно птицу ках и даже идти с ним в Манкану, чтобы проверить, в ярком ли он оперении, или так, птенец хриплоголосый. Что поделаешь! Не желают даровитые рапсоды воспевать склоки и драки между племенами дикарей ни за какую цену. да и ты сам такой же! Если бы мы столковались у того сундука с рубинами... - Фокусник хмыкнул и почесал свой длинный нос. - Однако не столковались! И теперь, как сказано тобой, ты плывешь на юг в оковах, и я продам тебя как пленника. Из лесов, где живут дикари, непривычному человеку не выбраться, и вряд ли ты снова увидишь Семь Провинций и другие северные земли. Но не горюй! У Кривой Ноги тебе будет хорошо.
        - А я и не горюю.
        - Да? - Фокусник подозрительно уставился на Тревельяна. - Можно узнать, почему?
        - Потому, что ты ошибся на мой счет. Я человек привычный.
        Через четыре-пять дней местность начала меняться, в саванне поднялись пологие, заросшие лесом холмы, среди которых, то слева, то справа, струились притоки Рориата. Затем холмы исчезли, но деревья придвинулись ближе к речным берегам, перебрались на острова, которых попадалось все больше и больше, и, наконец, затопили окрестность до самого горизонта зеленым непроницаемым пологом. Течение стало медленнее, воды потеряли прежнюю чистоту и прозрачность и начали припахивать гнилью, висевшее в знойном безоблачном небе солнце жгло, как раскаленная печь. Тревельян, намучившись в своем душном закутке и в железных оковах, практиковал медитацию, отключаясь на долгие часы. В принципе, с помощью импланта он мог вообще уснуть на несколько дней, но это бы выглядело странным. И опасным! Вдруг Тинитаур решит, что рапсод покончил с собой каким-то хитрым способом, и, посокрушавшись об утраченной награде, выбросит его за борт? В реке уже появились местные крокодилы, да и других зубастых тварей было полно.
        Шкипер Сайлава вел свое суденышко в стрежне сильного течения и подальше от берегов, где, кроме неприятных чудищ, плыли подмытые и рухнувшие в воду деревья, а на дне таились коряги и топляки. Сайлава, очевидно, бывал тут не в первый раз и знал эту реку и ее опасности слишком хорошо, а потому не приближался к суше. Слушая в перерывах между трансом его болтовню и реплики матросов, Тревельян узнал, что безволосые варвары не строят хижин вблизи большой воды и с неохотой плавают по Рориату, перебираясь с берега на берег лишь в исключительных случаях. Их поселения располагались у притоков, где вода была чище, где в изобилии водилась рыба и где на песчаных отмелях каждый год откладывали яйца стаи гигантских черепах. Нижнее течение и дельта реки, впадавшей в южное пресное море Аса, были вообще необитаемы - там начиналась область болот и трясин, наполнявших воздух зловонными миазмами. Насколько помнилось Тревельяну, из Империи туда никто не добирался, а экспедиции с Базы осматривали дельту с воздуха, со скиммеров, приземляясь западнее, на прочную почву плато Асайя.
        Соразмеряя скорость судна с течением реки, он думал, что обратная дорога к цивилизации, в Хай-Та, а тем более в Этланд, займет пять или шесть декад - может быть, и больше. Но из джунглей по Рориату возвращались редко, лишь торговцы вроде Сайлавы и Тинитаура снабжавшие безволосых дикарей вином, рапсодами и другими предметами роскоши. Более удобный путь в Империю проходил западнее, где на север, к морю текли другие огромные реки - Фейн, в тысяче километров от Рориата, а за ним, еще дальше на запад, бассейн Кмари, который, считая с притоками, занимал часть континента. Те безволосые, что собирались служить Светлому Дому, плыли именно этой дорогой.
        Наконец в один из дней кораблик повернул к правому берегу и вошел в приток, медленно струивший прозрачные воды меж исполинских стволов, зарослей травы в рост человека и песчаных пляжей, где виднелись темные каменные глыбы и ползали почти неотличимые от них черепахи в таких же темных ребристых панцирях. Приток сам по себе был рекой немалой, но ее ширина скрадывалась отмелями и островами, скалами, что выступали из лесной чащи, и множеством рукавов, ответвлявшихся от основного русла. Олин из них изгибался широким серпом, и на самой его середине, под кронами могучих пальмовых дубов, стояла деревня. С палубы Тревельян ее не разглядел - хижины заслоняла зелень, и к тому же в этот момент матрос Сайлавы начал сбивать него ножную цепь.
        Вероятно, за их корабликом давно наблюдали с берега - у пристани из неохватных бревен, где покачивались лодки, поджидал отряд воинов, но никакой толпы любопытных, ни ребятишек, ни женщин тут не замечалось. Воины, мускулистые крепыши лет под сорок в ремнях и набедренных повязках, имели при себе кинжалы и копья имперского образца и, судя по выправке, отслужили свое Светлому Дому. Было их не меньше трех десятков, и, пока матрос снимал с Тревельяна наручники, одни подтянули суденышко к причалу, другие выстроились цепочкой от воды до ближнего сарая. Распоряжался здесь дородный и высокий муж в шлеме, с мечом на перевязи и с повадками бывалого сержанта. Он первым ступил на палубу, оглядел команду и, не здороваясь, буркнул на языке Семи Провинций:
        - Привез?
        - Привез, как не привезти, - подтвердил Тинитаур, выскочив вперед и кивая на Тревельяна. - Вот он! Вот самый звонкоголосый рапсод в восточных землях, и зовут его Тен-Урхи. Клянусь, он стоит каждой монеты, обещанной мне великим вождем! Ты ведь знаешь, Волосатый, что Тинитаур до Оправы Мира доберется и разыщет для великого вожди лучшее из лучших! Лучшее вино, лучшие ткани, лучших женщин и лучшего рапсода! поистине этот Тен-Урхи…
        - Хватит болтать, - оборвал его Волосатый и, сняв шлем, продемонстрировал поросший редкой белесой шерстью череп. Шерсти было не очень много, но все же среди безволосых он мог по праву носить свое прозвище. - Разгружайте! А этого, - варвар кивнул на Тревельяна, - к Хозяину!
        Шкипер сдвинул крышку люка, и воины стали передавать по цепочке запечатанные кувшины с вином и тюки - видимо, с тканью и другим товаром. Тревельян, с удовольствием разминая ноги, спрыгнул на пристань и остановился.
        - Пошел! - Его чувствительно толкнули в спину.
        - Не сделаю ни шага, пока не вернут мое имущество. Мою лютню, мой мешок, моего зверька!
        - Отдай ему все, что он хочет, - велел Тинитауру Волосатый. - Все! Знаю я вас, крысюков... У всякого пальцы зудят на чужое...
        Сайлава выпустил из клетки Грея, и тот с радостным верещанием метнулся к Тревельяну. Фокусник принес его суму. Кажется, ничего не исчезло - лютня и кошель на месте, а вместе с ними - кинжал, цилиндрик лазерного хлыста и завернутая в плащ голограмма. На самом дне - фляжка, огниво с трутом и мятый, так и не просмотренный пергамент, дар даббаса.
        Его повели с причала восемь воинов. Фокусник семенил позади, многословно втолковывая Волосатому, какую редкостную дичь он изловил; Тревельян, прислушиваясь к его словам, мстительно усмехался. От реки в лес вела утоптанная дорожка, и вдоль нее стояли хижины - сооружения с плетеными стенами, крытые древесной корой. Тут и там горели костры, хлопотали у горшков и котлов скуластые бледнокожие женщины, сушились растянутые на решетках шкуры, носились ребятишки, а компания подростков метала дротики в большой деревянный щит. Появление Тревельяна интереса у них не вызвало. Эти дикари были совсем не любопытны и не похожи на земных полинезийцев или папуасов.
        В конце улицы, за широкой площадкой, находился дворец вождя, десятка три строений попросторнее, чьи кровли из коры и листьев были подперты неошкуренными столбами. Это место окружала изгородь, скорее символическая, чем реальная преграда - шесты с черепами и оружием врагов, вбитые в землю и переплетенные лианами, два шеста повыше обозначали вход. На них тоже скалились черепа, но звериные, с внушительными клыками.
        Тревельяна, его мешок и его зверюшку поставили перед лицом грозного вождя, сидевшего в кольце хижин на огромном пне, покрытом пятнистой шкурой даута. Справа и слева от него стояли воины, за спиной устроились жены, числом не меньше сорока, и среди них Тревельян с удивлением заметил нескольких женщин восточной расы. Наверняка Тинитаур снабжал вождя не только вином и рапсодами.
        Сам Кривая Нога был не стар и не молод, видимо пятый десяток еще не разменял. Его черты хранили привычное выражение надменности, и всякий, кто видел его, понимал, что этот человек хитер, опасен и жесток. От своих крепышей-соплеменников он отличался худощавым сложением, но его руки и запястья, перевитые жилами, и большие, с толстыми пальцами ладони намекали, что он боец не из последних и пополняет самолично свою коллекцию черепов. Он был одет в роскошный плащ из ярких перьев птицы ках и короткие широкие штаны, какие в Хай-Та и Этланде носили повсеместно. Оттуда их, надо думать, и привезли, вместе с кожаными сандалиями, в которых едва умещались огромные ступни вождя.
        «Не нравится мне это мурло», - сказал командор.
        «Мне тоже», - отозвался Тревельян.
        Волосатый, ухватив его без лишних церемоний за шею, притормозил в нескольких шагах от Кривой Ноги, почтительно сняв шлем, отрапортовал:
        - Рапсод, великий вождь. Тот, которого тебе обещал торговец с верховьев реки. Сам он тоже здесь. Слюной сходит, так ему хочется дорваться до твоего золота.
        Это было сказано на диалекте варваров, заложенном память Тревельяна вместе с прочей осиерской лингвистикой. Знал ли его Тинитаур, оставалось неясным, но он живо выскочил вперед и затараторил, мешая слова восточного наречия и языка Семи Провинций:
        - Я привез тебе не просто рапсода, о великий вождь, певца, что так же затмевает прочих, как в сиянии Ближней звезды гаснут другие звезды. Голос его силен и звонок, а лютня из розового дерева звучит так сладко, что радует сердца богов. И он умеет складывать такие песни, которые восславят твою мощь и внушат твоим врагам зависть, страх и ужас перед твоей силой. Он будет петь о твоей силе, твоей храбрости и твоей щедрости - ведь ты, конечно, не забыл о нашем уговоре и приготовил золото, обещанное мне. Но сперва услышь, как он поет, и ты, клянусь тремя богами, увеличишь плату, ибо это рапсод из рапсодов, который...
        «Ну, козел! Ну, трепло болтливое! - прокомментировал Советник. - Что будешь делать, парень? Споешь этой образине в перьях?»
        «Конечно, спою, - отозвался Тревельян. - Чтобы услышали, как звонок мой голос и как моя лютня радует сердца богов. Вот прямо сейчас и начнем».
        Похоже, великий вождь был того же мнения. Он поднялся, обошел, прихрамывая, вокруг Тревельяна (его левая нога была повреждена - колено торчало вбок), осмотрел товар и пробурчал на языке Семи Провинций:
        - Выглядит неплохо. Крепкий, высокий, волосатый... Может, я и подброшу тебе золота, торговец, если его голос сладок, а песни такие же длинные, как шерсть на щеках. - Он больно ткнул Тревельяна пальцем в живот, уселся на свой пень и приказал: - Пой! Пой, ублюдок, а мы послушаем - я, мои воины и мои жены!
        Тревельян вытащил лютню, а вместе с нею - лазерный хлыст, который сунул за пояс. Мало ли что! Вдруг его пение не понравится вождю и тот решит украсить новым экспонатом свое собрание черепов! Предосторожность не бывает лишней...
        Он подмигнул Тинитауру и тронул струны лютни. Она откликнулась тем звуком, какой издает пила, наткнувшись на железный гвоздь. Вождь нахмурился, воины зашептались, а женщины заткнули уши. Тинитаур слегка побледнел.
        - Инструмент нуждается в настройке, - пояснил Тревельян. - да и руки у меня того... подрагивают... Меня везли много дней в тесной каюте и в цепях, так что я даже не мог помочиться как следует. О еде и питье лучше уж не вспоминать... - Он извлек из лютни долгий пронзительный стон. - Вода, сырое зерно, заплесневелые лепешки... Это рапсоду, который пьет лучшие вина и заедает медом и птичьими яйцами! да и тут мне ничего не поднесли... Боюсь, сегодня я не в голосе.
        Тревельян попытался взять высокую ноту и пустил петуха. до фокусника, кажется, дошло, что искусство не терпит насилия и несвободы и мстит своим пленителям. Бледность на его щеках усугубилась, переходя к зеленым оттенкам. Кривая Нога грозно нахмурился.
        - Э-э... - начал Тинитаур, но Тревельян перебил, откашлявшись и снова дернув струны лютни.
        - Хоть мое горло не увлажнили здесь мед и вино, я все-таки спою великому вождю, - заявил он. - Спою балладу о богаче Хайхате Кривоногом и его сорока женах. Этот Хайхат, по правде говоря, был не только кривоног, а еще и бессилен, так что его женам приходилось туго. И вот он нанял одного пройдоху, торговца всякими снадобьями, который обещал... Впрочем, не буду пересказывать, а лучше потешу вас своим пением и сладкими звуками лютни.
        Набрав воздуха в грудь, он огласил окрестность визгливым воплем и под звуки лютни, не очень мелодичные, но громкие, принялся описывать внешность Хайхата. Странное дело, этот Хайхат был так похож на Кривую Ногу, словно они оказались братьями-близнецами. Тинитаур окончательно позеленел и начал потихоньку пятиться, пока не наткнулся на меч в лапе Волосатого. Жены вождя захихикали, воины раскрыли рты, а вождь вскочил, вытянул к певцу руку с огромным, угрожающе сжатым кулаком и заревел:
        - Еще слово, и ты станешь трупом, вонючий пац! - Тревельян покорно умолк, и Кривая Нога медленно повернулся к фокуснику. На лице вождя уже не было следов гнева; обладая властью, он умел справляться со своими чувствами, и это делало его особенно опасным. долгую минуту он рассматривал Тинитаура, словно навозную муху, угодившую в суп, затем ровным голосом сказал: - Прогнать три раза древками копий вокруг деревни и, если останется жив, отрезать язык, которым лгал мне, и бросить обманщика в его лодку. Пусть убирается! За вино и другие товары не платить.
        Фокусник захлебнулся криком, когда его потащили со двора, потом крик ужаса перешел в вопли боли. Вождь внимал им, довольно покачивая головой, поглаживая перья своей накидки и скаля зубы, когда особо громкий вопль заглушал стук ударов. Тревельян слушал тоже, размышляя о неизбежном возмездии, которое ждет работорговца на том или на этом свете. Совесть его была спокойна.
        - Хорошо поет! - сказал Кривая Нога после очередной серенады визгов, стонов и хрипов. - Ну, теперь твоя очередь, рапсод. - Он склонил голову к плечу и прищурился, прожигая Тревельяна взглядом. - Или вовсе не рапсод, а сообщник той длинноносой крысы? Сговорились меня обмануть, так? Что же торговец не выбрал кого-то поумнее, чем ты, волосатая морда?
        Тревельян расправил плечи и поднял повыше лютню.
        - Не сомневайся, вождь, я настоящий рапсод, похищенный в далекой стране и привезенный сюда против воли. Рапсоды такого не любят... А еще им не нравится, когда продают их самих и их песни, даже по самой высокой цене. - Он коснулся струн, и лютня грозно зарокотала, аккомпанируя далеким крикам фокусника. - Помни, вождь: всякого, кто продаст людей, постигнет наказание. Помни и о том, что, осудив Тинитаура, ты был моей карающей рукой.
        «Круто ты с ним, заметил командор. - Теперь не подружитесь».
        «Не подружимся, это точно», - согласился Тревельян.
        По знаку Кривой Ноги воины окружили его и начали сжимать кольцо…
        - Может, ты и вправду рапсод, - молвил вождь, - но проверять, так ли это, я не стану. И знаешь, почему? Потому, что важно не как ты поешь и играешь, а важно, о чем. Сейчас тебя забьют палками за дерзость, а труп бросят в реку, на поживу рыбам. Ты не тот рапсод, который мне нужен.
        - И ты не тот вождь, который нужен мне, - отозвался Тревельян. - Я сказал: всякого, кто продает людей, постигнет наказание... Но тех, кто покупает, постигнет тоже.
        Прозвенел аккорд, и страшное чудище, огромный тиранозавр рекс, воздвиглось над двором, хижинами и оградой с черепами. Под прикрытием этой жуткой голограммы, под звуки панических криков и топот разбегавшихся, Тревельян шагнул к великому вождю. В его руке подрагивал лазерный хлыст.
        ГЛАВА 9 ВОЗВРАЩЕНИЕ
        
        Спустя семь декад - или два с лишним месяца по земному счету - к воротам укрепления в Южном валу подошел странник. Был он запылен и оборван; остатки голубого выцветшего пончо едва прикрывали плечи, неухоженные бакенбарды падали на грудь, штаны висели клочьями, некогда щегольские башмаки с медными заклепками доживали последние дни. На плече странника сидел маленький шерр с серым мехом, у пояса болтался кинжал в потертых ножнах, а весь багаж составляла сума, такая же пыльная, как ее хозяин. Но, невзирая на эти признаки неблагополучия и даже, быть может, полного бедствия, странник шел по тропе бодрым шагом и насвистывал мелодию марша. Небольшая крепость с четырьмя квадратными башнями стояла на берегу полноводного фейна, у моста, переброшенного через реку еще в глубокой древности. Южнее лежала степь с редкими усадьбами поселенцев, бывших наемных солдат, на запад тянулась громада Южного вала, который продолжался за рекой, поворачивая там к северо-востоку, а за валом и крепостью начинался Фейнланд, самая просторная, богатая и знаменитая из трех южных имперских провинций. Сюда можно было приплыть по
течению Фейна, причалить у каменной пристани и подняться наверх, во внутренний дворик цитадели. Можно было прийти пешком, по тропе, протоптанной среди степных трав, накатанной колесами повозок поселенцев, но и в этом случае путник попадал во двор, к столу, за которым сидели два имперских военных чиновника. Один записывал прозвище пришедшего, не забывая расспросить, какого он рода-племени и где примерно его деревня; другой отсыпал в кошель серебряки и вручал задаток новобранцу. Затем пришедшего с юга отправляли в казарму, где грозные туаны выбивали из него дурь, обучая целых два сезона колоть и рубить, маршировать и ступать в строю, метать копья и дротики, а также выказывать почтение к вышестоящим воинским чинам. После этого он считался солдатом и попадал в имперский гарнизон, на пост дорожной охраны или в армейский лагерь.
        Такая судьба ожидала пришельцев, ибо все они были безволосыми и попадали в Империю в качестве наемников. Но странник с шерром на плече принадлежал к народу Семи Провинций, что подтверждалось цветом его кожи, густыми волосами, длинными бакенбардами пигментными отметинами под глазами. Чтобы такой человек появился с Юга!.. Это относилось к разряду чудес, и потому поглядеть на него сбежались и простые воины, и комендант гарнизона, и два чиновника-вербовщика.
        - Разделяю твое дыхание, - сказал комендант, пожилой туан из благородного, но небогатого семейства. - Откуда идешь, путник? Кто ты таков, как твое имя, и из какого ты сословия?
        Все эти вопросы полагалось выяснить согласно уставу пограничной службы, но устав уставом, а интерес интересом. И потому туан, солдаты и чиновники нетерпеливо ждали ответа и пялили на пришельца и его зверюшку любопытные глаза.
        Странник приосанился и положил ладонь на рукоять кинжала.
        - Разделяю твое дыхание, отважный воин. Имя мое Тен-Урхи. Я рапсод, певец из Братства Рапсодов, и до недавнего времени бродил по дорогам востока, по Этланду, Хай-Та и Манкане.
        - Это очень далеко от нас, - молвил один из чиновников, недоверчиво поглаживая бакенбарды, заплетенные цветными лентами. - И если ты, в самом деле, рапсод, бродивший по дорогам востока, то здесь ты появился не с той стороны.
        - Не стой, - согласился пришелец. - Я был в Манкане вместе с воинством чахора Альгейфа, замирившего мятежников, и там один негодяй опоил меня сонным зельем, заковал в цепи, отвез к берегам Рориата и бросил в трюм корабля. И тот корабль плыл по реке до самых южных лесов, ибо мой пленитель собирался привезти рапсода вождю варварского племени, за что ему были обещаны хорошие деньги. Так я попал к дикарям, но вскоре убежал от них, добрался до Фейна, построил плот и отправился в плавание на север, в родные края. Плот мой был неуклюж, его разбило на порогах, и с тех пор я иду пешком. И, наконец, пришел!
        Тут странник упал на колени, согнулся и поцеловал одну из плит, коими был облицован внутренний дворик.
        Ври виде этого, даже суровый служака-туан пустил слезу. Потом утер глаза и произнес:
        - Дивную историю ты поведал нам, клянусь Тремя Богами! Но скажи, Тен-Урхи, зачем рапсод тому вождю безволосых? Обычно им нужны вино и ткани, железные изделия, одежда и всякие побрякушки, вроде ожерелий из стекла. Рапсодов мы им еще не поставляли!
        - Мир меняется, почтенный воин, меняется, хотим мы того или нет, сказал странник, поднимаясь на ноги. - Эти безволосые в южном лесу уже не совсем дикари - ведь те, что вернулись, говорят им о величии и славе Светлого дома и о том, что ценится в наших краях. Стоит ли удивляться, что их вожди тоже пожелали величия и славы? А слава - дым над костром, в котором пылают слова рапсодов.
        - Воистину так! - в один голос воскликнули чиновники, итот, который записывал имена пришедших в крепость дикарей, сказал:
        - Останься у нас, Тен-Урхи, на несколько дней и расскажи во всех подробностях свою историю. Мы запишем ее на лучшем пергаменте!
        Пришелец усмехнулся и молвил что-то непонятное о своих авторских правах. Потом добавил:
        - Вспомни, достойный, что я рапсод, и потому все уже записано, уложено и хранится здесь, - он коснулся лба. Если мне принесут напиться - но только не воды! - я спою вам песню, поведаю сказание, и вы услышите первыми балладу о похищении Тен-Урхи и бегстве его из южных лесов.
        Комендант велел подать лучшего вина. Странник промочил горло, достал из мешка лютню, тронул струны и запел. Пел он от времени Полдня до времени Заката, и были те песни чудесными.
        
* * *
        Тиранозавр-мираж распугал всех воинов и жен Кривой Ноги, а заодно и жителей селения. Надолго они запомнят колдуна-рапсода, с которым так не повезло великому вождю! Оставив его труп у пня, Тревельян спустился по безлюдной улице к причалам, где тоже не было ни одной души, и стал соображать: то ли, захватив кораблик Сайлавы, двинуться вверх по реке в Хай-Та, то ли отправиться на запад к Фейну и плыть потом в южные провинции Империи. Наконец он решил, что с парусным судном одному не справиться, а вылавливать в джунглях Сайлаву и его матросов - дело долгое. К тому же приток Рориата, куда его завезли, тянулся к западу, а в воде у причала были пять или шесть десятков узких легких лодок, похожих на каноэ. Выбрав одну из них, Тревельян посадил Грея на корму и взялся за весла.
        По этой речке он путешествовал на запад четыре дня, оказавшись во владениях соседнего клана. Тут прикидываться динозавром не пришлось - вождь Танцующий На Отмелях, узнав о гибели Кривой Ноги и проверив эту радостную весть, принял гостя с почетом, выставил редкое угощение, маринованных улиток, а послушав Тревельяновы песни, одарил его ночной женой из своего гарема. Разделение на женщин дня и Ночи было принято во многих племенах; дневные супруги, уже не способные к деторождению, вели хозяйство, ночные предназначались исключительно для постельных забав. Тревельян отклонил щедрую награду, попросив вместо ночной жены метательные дротики, топор, катамаран с сильными гребцами и толкового проводника. С их помощью он продвинулся к западу на сотню с лишним километров; кроме того, Танцующий снабдил его рекомендательным письмом к вождю Пьяные Глаза. Письмо хранилось в особой корзинке и состояло из трех палочек, которые надо было вручать адресату в определенном порядке. К первой прицепили серое перо стервятника, клочок шерсти паца и вылепленную из глины, чуть искривленную ногу; эта символика значила, что
неприятного соседа уже клюют, жуют и поедают. Ко второй палочке прядью Тревельяновых волос был привязан стальной наконечник стрелы в знак того, что Кривая Нога погиб не случайно, а убит волосатым северянином. Третья палочка тоже с волосами Тревельяна, была облита медом, дабы никто не сомневался, что хоть он слишком волосат, но человек хороший, достойный доверия и помощи.
        Пьяные Глаза все понял верно и явил не меньшее гостеприимство, чем Танцующий. К несчастью, имелись у него два недостатка: во-первых, он оправдывал свое прозвание, а во-вторых, с западными соседями жил немирно, так что рекомендация с медом и волосами могла сыграть совсем в другую сторону. Накачивая Тревельяна местной брагой из пережеванной мякоти лиан, он уговаривал гостя взять копье, встать во главе его бесстрашных воинов и показать соседям, где зимуют раки и куда Макар телят не гонял. В местном варианте эти эвфемизмы звучали, конечно, по-другому - наладить Таван-Гезу в задницу что, впрочем, сути дела не меняло. Но командор, несмотря на привычку к кровопролитию, в дрязги вождей лезть не советовал, и Тревельян был с ним согласен. Покинув на границе племя Пьяных Глаз, он перебрался через водораздел в бассейн Фейна, к одному из его восточных притоков, и там, в какой-то деревушке украл каноэ. Операция прошла не безупречно, хозяева решили, что похищение - демарш соседей-наглецов, и сели в свои лодки, пустились в погоню. Каноэ Тревельяна было маленьким и легким, но соревноваться с многовесельной
посудиной он никак не мог и, подпустив преследователей ближе, включил пугалку. На этот раз явился не динозавр, а Великий Кракен, тварь, приближенная к водной стихии, сорок метров толстенных щупальцев, гигантский клюв и глаза размером с ракетные дюзы. Тревельян, не оглядываясь, работал веслом, а сзади вопили и орали так, что закладывало уши. Потом раздался треск и новые вопли - лодки повернули к берегу, и одна из них наскочила на камни.
        Больше его не беспокоили на всем пути до Фейна. Опасность, впрочем, грозила не только со стороны людей - клык и коготь выпускали кровь с той же быстрой, как дротик и копье. Хотя осиерский тропический лес был не чета губительным джунглям Селлы, где хищная живая флора могла оплести ветвями и удушить слона, здесь тоже были свои неприятности. В реке - огромные плотоядные черепахи, а также крокодилы, поменьше земных, но более юркие и шустрые; в болотах - драконы нагу и другие рептилии, что достигают в южных краях гигантской величины; на суше - дауты, местные кошки размером с тигра, бронированные саламандры, змеи и рыжие пацы - эти мигрировали по лесу большими стаями, пожирая точно саранча мелких и крупных животных, яйца, птиц, плоды и все, до чего могли дотянуться.
        Но Тревельяна звери обходили стороной. Временами, посматривая на Грея, он вспоминал слова проводника, который вел рапсодов к крепости Аладжа-Цора: кому-то боги пошлют удачу. И еще: хороший спутник в странствиях, хороший сторож. Сторож и в самом деле отменный! Чем и как он отпугивал хищных чудовищ, Тревельян не разобрался - наверное, для этого был нужен прирожденный телепат, каких на Земле считали единицами, - но способ действовал безотказно. Грей дремал на его плече, а крокодилы спешили подальше от лодки, черепахи ползли на берег, в лесу же, едва он разводил огонь, наставала мертвая тишина. Шерр, очевидно, был ночным животным, так как покидал хозяина лишь в темноте, а днем поднимался в воздух лишь в редких случаях. Что он искал во время своих полетов? Вряд ли пропитание - Тревельян охотился успешно, рыбы и птицы им хватало, не говоря уж о плодах и черепашьих яйцах. Может быть, хотел размяться? Но как-то раз над костром плавно промелькнули две крылатые тени, и меньшая опустилась Тревельяну на плечо, а та, что побольше, пискнула и улетела в ночь. Значит, шерр нуждался в общении, в компании
сородичей? Возможно, не мог без них жить?.. Эта мысль опечалила Тревельяна. Он почти решил, что заберет на Землю своего зверька, но теперь это было проблематичным. Среди информации о флоре и фауне Осиера, которой его снабдили, не нашлось ничего о повадках шерров, сроке их жизни, способе размножения и странной, почти невероятной привязанности к людям. Неудивительно! Животный мир этой планеты был так же богат, как земной, и сотни, если не тысячи видов были еще не изучены. Собственно, полное изучение и описание не входило в задачи ФРИК; предполагалось, что автотроны, достигнув вершин прогресса, сделают это сами.
        В одну из ночей, сидя у костра, Тревельян ознакомился с пергаментом, подаренным даббасом. Это была копия с древнего манускрипта, изрядно сокращенная: и адаптированная - видимо, для рапсодов-учеников. О древности оригинала говорили старинные обороты и слова, вышедшие из употребления; рукопись насчитывала семь или восемь столетий, и, судя по именам, которые встречались в тексте, местом ее создания были южные имперские провинции, фейнланд или Ки-Ксора. С’Трелл Основатель изложил свои законы в виде притч, чей смысл был понятен самому неискушенному разуму; они не носили религиозного содержания, и боги в них даже не упоминались. В одной рассказывалось о двух братьях, которым отец сосватал невесту в далеком городе, с тем условием, что девушка достанется тому, кто раньше доберется к ней. Первый брат вышел в дорогу пешком и каждый день проходил определенное расстояние; второй решил, что гораздо быстрее доплыть по реке, нанял лодку, но она перевернулась, налетев на камни. Тогда он сел в экипаж, но по ошибке поехал не в ту сторону, пришлось пересаживаться в другую повозку, которая благополучно свалилась с
моста. Сменив ее на колесницу, торопыга проигрался в карты в придорожном кабаке, а братец-пешеход тем временем был уже в нужном месте. Ему и досталась красавица вместе с богатым приданым. другая история была о семействе скотоводов, что долгими годами выводили быков, выбирая в производители самых сильных, самых резвых и умных, так что с течением лет их животные стали превосходны, и семья разбогатела. Имелись и притчи про опасность технологии - например, о знатном нобиле, который возжелал поярче осветить свой дом в вечерний период. Лампы заправляли китовым жиром, земляным маслом, всякими благовониями, но капризный нобиль остался недоволен и велел слугам смешать все жиры и масла. Смесь пылала ярко, но жарко, и дом, в конце концов, сгорел. Таких историй было полтора десятка, и после них, С’Трелл делал вывод: наилучшие результаты приносят медленные и терпеливые усилия. Он, вероятно, был сторонником эволюции, а не революции.
        Закончив чтение, Тревельян вытащил пластинку с изображением гибели Аладжа-Цора, поглядел на нее и задумался. И медальон, и пергамент пришли от Братства, из одного источника, но не вязались друг с другом; пергамент отрицал прогресс и всяческую суету, а голограмма была продуктом высочайшей технологии. Правда, мудрый Аххи-Сек, таинственный наставник, использовал ее в воспитательных целях и делал это локально и адресно, а потому его пророчества нельзя было считать эстапом. Действия Фонда влияли на массы людей, на общество в целом, подталкивали его к переменам, тогда как Аххи-Сек был озабочен жизнью и смертью лишь одного человека или, быть может, нескольких. Он стремился предотвратить конкретный акт жестокости, что при любом результате на судьбах мира не сказалось бы никак.
        Тут Тревельяну вспомнилось, что иерарх шлет голограммы в закрытых и запечатанных шкатулках, а значит - вполне возможно! - сам незнаком с их содержимым. В этом случае Аххи-Сек являлся таким же живым инструментом, как дартах Высоколобый, мастер Цалпа из Рингвара, кузнец Суванува и прочие агенты влияния, которых использовал Фонд, внедряя ту или иную идею. За Аххи-Секом мог стоять кто-то другой, кто-то подобный Тревельяну и экспертам ФРИК, наблюдатель звездной расы еще неизвестной человечеству. Сам по себе этот факт, кого бы ни нашли на Осиере, друзей или врагов, был чрезвычайно важен - не зря, обсуждая его с командором Тревельян сказал, что рассчитывает обессмертить свое имя. Но если принять такую гипотезу, сразу возникали новые вопросы. Сколько лет или веков находятся на Осиере эти существа? Как поддерживают связь с метрополией - ведь ни один чужой корабль не появлялся здесь за время двух столетий? Как они выглядят, как маскируются и ведут наблюдения? И, наконец, в чем их цель, кого и что они на самом деле изучают, средневековье Осиера или людей Земли, возможных соперников в этом секторе
пространства?
        Придется тряхнуть Аххи-Сека, но аккуратно, думал Тревельян. Очень аккуратно, ведь иерарх - или же те, кто прячется за ним, были равны могуществом землянам. Способность к межзвездным перелетам, интерес к иным мирам, голографическая техника, неведомые материалы и совершенная маскировка... даже более того - умение предугадать грядущее и отразить его в визуальных образах, настолько ярких и совпадающих с реальностью, что это мнилось едва ли не чудом! Пожалуй, на прогностических компьютерах тоже можно было бы промоделировать печальную судьбу Аладжа-Цора, но не с такими подробностями. Тревельян приблизил пластинку к свету, поглядел на тело нобиля, лежавшего ничком, на рану поперек спины, на меч в откинутой руке и хмыкнул. Невероятная точность! Просто фантастическая!
        Еще не раз он доставал медальон, пытаясь представить, как сделано предсказание, и размышляя о возможностях неведомых пришельцев. Место и время к этому располагали; времени было сколько угодно, место тоже подходило для раздумий: яркий огонек костра, смутные тени деревьев поодаль, небо, усыпанное звездами, Тишина, безопасность... Последнее - заслуга Грея, но его зверек, оберегавший хозяина в пути, все же не был всесилен. Третья ночевка на берегу Фейна вышла неспокойной - чья-то темная большая тень маячила за древесными стволами, кто-то там топтался и сопел, временами утробно порыкивая и прикидывая, как бы добраться до лакомства у жаркого огня. Тревельян совсем уже собрался вытащить хлыст и укоротить визитера на голову, но тут прямо ему в колени спланировал Грей и, приподнявшись на задних лапках, испустил волну уверенности и покоя. Мол, не тревожься, хозяин, я с этой тварью вмиг разделаюсь, я ей сейчас покажу, как к нам принюхиваться! И показал - да так, что тот, большой и темный, не разбирая дороги, бросился к реке, плюхнулся в воду и исчез. Сквозь топот в сопение Тревельян расслышал какой-то треск,
однако не обратил внимания на эти звуки. Утром же обнаружил, что тварь прошлась по его лодке, да так основательно, что о ремонте нечего и думать. Он свалил хлыстом четыре дерева, что росли у самой воды, нарезал лиан и связал плот. В джунглях, пока возможно, передвигаются по рекам, а Фейн являлся очень подходящей рекой и полностью оправдывал эту аксиому. Не такой широкий, как Рориат, но все же метров восемьсот от берега до берега, с быстрым течением и темной прохладной водой приятного вкуса... Но главное, он нес посудину Тревельяна в нужном направлении и с приличной скоростью.
        Из притоков выплывали лодки. Слишком назойливых и агрессивных приходилось пугать, но бывало и что в путника летели не стрелы и дротики, а фрукты и цветы. Хоть люди здесь принадлежали к одному этническому типу и говорили на одном языке, все же имелись меж ними различия. Эксперты ФРИК по примитивным культурам утверждали, что модус вивенди3 небольших сообществ, включающих несколько сотен людей, часто определяется их лидером; племя, где вождь справедлив и не очень жесток, будет спокойным и миролюбивым, тогда как сородичи тирана и кровожадного властолюбца станут, скорее всего, негодяями. Этот тезис Тревельян проверил на практике в разных мирах и был его сторонником, но с важной оговоркой: даже завзятые миролюбцы уважают силу. Там, где его принимали по-доброму, он играл и пел и раз-другой показывал, на что способен, являя не страшные, но впечатляющие образы, лица богов, солнечный восход над океаном или фейерверк, каким украшались многие земные празднества. Это укрепляло его славу песнопевца-колдуна.
        С теми вождями, что казались поумней, он заводил долгие обстоятельные беседы. Там, на севере, у моря Треш, стоят большие города, там, от океана до океана, тянутся ленты дорог и несутся по ним экипажи с быстрыми лошадьми, там одежды богаты и красивы, дома удобны, а столы в харчевнях ломятся от всякой вкусной снеди и вина; там умеют записывать людские речи знаками на пергаменте, и сохранять их десять или двадцать поколений; там делают посуду из стекла, кожаные башмаки и ремни, стальные топоры, мечи и наконечники для стрел, бронзовые кубки, наушные украшения из серебра и тысячи других вещей. Все это не сказка - ведь многие воины служили северным владыкам и, возвратившись, приносили чудные предметы, рассказывали полные чудес истории, и то, о чем говорят так долго и так подробно, не может быть выдумкой. Вот чего достигли люди! И здесь, на юге, могут достичь не меньшего, ибо земля вокруг богата и обильна, есть в ней лес и камень, и значит, можно строить города. Так почему бы этим не заняться? Построить город, развести сады, пустить на пастбища стада быков, посеять злаки...
        Несчастные люди на вашем севере, отвечали вожди, и несчастны наши братья, что остались там. Дни их заняты не благородным и приятным делом, не охотой в не набегами на соседей; они ковыряются в земле, или рубят лес и таскают бревна, или громоздят камень на камень, или стоят у печей, обжигая горшки, или выносят навоз из лошадиных и бычьих стойл. Хижина из прутьев и ветвей лучше каменного дома, лодка и река лучше каменной дороги, лошади и колесницы, жареный клыкач лучше любой еды в харчевнях, а что до людских речей, то сохранять их не надо, ведь всегда можно сказать новые. Сады и быки не нужны; в лесу полно зверей и плодов, на отмелях - черепах, а в воде - рыбы. Вино, конечно, приятная штука, и вино, и ткани, и сосуды, и стальные мечи. Новсе это и так приносят с севера вместе с золотом и серебром, приносят в обмен на службу вашему вождю. Ипока он нуждается в верных и сильных воинах, этот поток не оскудеет.
        Тревельян вздыхал и, сокрушаясь, говорил командору: «Что тут поделаешь! Типично полинезийское мышление... Все есть, всем довольны, а чего нет, то можно выменять или купить. Даже, если приспичит, рапсода». - «Полинезийское! - возмущался Советник. - «Придумали себе терминологию! Какое еще полинезийское? Бездельники они и нахалюги, клопы на загривке природы! Я бы таких в корабельный гальюн загнал, чтобы дерьмо со стенок бритвой отскребали». - «Ты, дед, перекрестись! Какое дерьмо в гальюне? - возражал Тревельян. - В твои времена уже имелись вакуумные унитазы, причем безоткатного действия!» - «Безоткатного! Как же! - ехидно хмыкал командор. - Ты бы туда заглянул во время невесомости, когда на борту курсанты-сопляки!» - «Мы не о курсантах толкуем, а о местных варварах и неприятии ими прогресса. Хотя, с другой стороны...» - «Вот-вот, с другой! Все энергичные парни подались в Империю и встали под ружье. Перекачка носителей пассионарности так у вас, кажется, называется? Качают год за годом, век за веком, и теперь здесь полный отстой!» - «Ты, дед, не прав. по данным имперских Архивов, каждый год с юга
приходят от двенадцати до пятнадцати тысяч новобранцев. Стабильное количество за весь период наших наблюдений».
        Так, то беседуя с вождями, то споря с командором, то размышляя над загадочной пластинкой-голограммой Аххи-Сека, Тревельян продвигался вперед и вперед, пока не оставил за спиной холмы и джунгли, очутившись в безбрежном просторе саванны. Река тут разливалась шире и текла медленнее, зато деревья не заслоняли пейзажа и не мешали глядеть на всякое зверье, какого в лесу не водилось. К тому же теперь Тревельян не сидел в кандалах, а был свободен как ветер, плыл по воле течения и волн и мог наслаждаться с безопасного расстояния видом неисчислимых стад быков, антилоп и прочих травоядных. Попадались тут очень забавные звери, не описанные в материалах ФРИК, которым он давал свои названия. Антилопы в коричнево-желтую полоску с гибкими длинными шеями получили имя зеброжирафов, огромная рогатая тварь с коротким хоботом и ногами как бревна стала слонорогом, быки, похожие на зубров и бизонов, но с лосиными рогами лопатой, были названы зубросями. Тревельян развлекался бы так и дальше, придумывал тапирленей, гнубаранов, лисойотов и лирохвостых страусов, но по дороге встретились перекаты, которых он преодолеть не
смог. Лианы лопнули, плот разнесло по бревнам, сам путешественник, наглотавшись воды, выплыл вместе с мешком в тихую заводь, указанную Греем. К счастью, крушение случилось в немногих днях пути от Южного вала, в оставшуюся дорогу Тревельян преодолел пешком.
        Преодолел, добрался, оборванный и запыленный, до пограничной крепости, удивил ее обитателей испел им балладу о похищении рапсода Тен-Урхи и бегстве его из южных лесов.
        
* * *
        На следующий день, когда Тревельян покинул укрепление, вид его изменился к лучшему. Во-первых, он посетил офицерские бани - час отмокал в бассейне, потом выдирал из волос колючки и веточки, потом мылился и смывал, смывал и мылился, а два новобранца таскали ему кувшины с водой, кувшинчики с жидким пенящимся бальзамом да подбрасывали в очаг поленья. Во-вторых, случилось у него свидание с гарнизонным цирюльником, мастером не из лучших, который не столько стриг, сколько ставил пиявки и клизмы и прикладывал к синякам целебную мазь. Но все же он сумел подрезать Тревельяну бакенбарды до примерно одинаковой длины и расчесать волосы конским гребнем. В-третьих, отоспавшись, он заглянул поутру в цейхгауз и сторговал там подержанные, но еще прочные башмаки, пару армейских штанов в обтяжку, белье, тунику, ремень и новый мешок. Одежда была не слишком щеголеватая, однако не лохмотья, где дырка дыру догоняет. Теперь Тревельян походил не на рапсода, а на отставного воина из северян, бывшего сержанта, который отслужил десяток лет и бредет к себе родину, в Рингвар или Пейтаху.
        Распрощавшись с воинами и пограничным начальством, он вышел на дорогу по другую сторону Южного вала. Тут была уже не дикая степь, тут был Фейнланд, и по обе стороны тракта, насколько хватало глаз, тянулись посадки лозы, пьяных ягод и синих медовых маков, над которыми кружили бабочки. Тут произрастало все, из чего готовили лучшие имперские вина сотни сортов, и каждый был особенным и назывался по имени своего селения баргундским или эйнжуйским, тикайским или шайпонским, мадерским или хересским. Центром же виноделия и торговли вином был городок Мад Торваль, лежавший километрах в пятнадцати дальше по дороге. Иногда все вина, что делали здесь, называли торвальскими, и по сравнению с ними пибальские, ценимые на востоке казались обычной сивухой.
        Подумал об этом, Тревельян усмехнулся, вытащил свою фляжку, глотнул и бодро зашагал по дороге, обгоняя крестьянские возы, запряженные медлительными быками. Вслед ему с крепостной башни загрохотал барабан, где-то впереди, на сигнальной вышке у тракта, звонко откликнулся другой. Передавали не военным, а обычным гражданским кодом, который был ему понятен; сообщение шло от коменданта крепости и говорилось в нем о певце по имени Тен-Урхи, пришедшем с дальнего Юга, о рапсоде, который набит новыми песнями, как корзина гроздьями пьянящих ягод. Эта весть стрелой пролетела до Мад Торваля и умчалась дальше, видимо в Мад Эборн, столицу провинции. Через час, когда Тревельян одолел треть расстояния до Мад Торваля, пришел ответ, краткий, как удар колокола, но повторенный несколько раз: «Ждем!»
        Ждем, ждемм, ждеммм...
        Похоже, он возвращался с юга известным человеком.
        Это подтвердилось в Мад Торвале, чистеньком белокаменном городке, застроенном особняками виноторговцев, лавками, тавернами (в каждой предлагали напиток только одного сорта), складами с рядами бочек и шумным базаром. Были тут, разумеется, и храм Трех Богов, и станция пассажирских фаэтонов, и вилла местного правителя, и странноприимный дом Братства; имелось даже что-то вроде винной биржи с аукционом, где редкие сорта раскупались столичными аристократами, купцами и владельцами мастерских за баснословные деньги. Тревельян, следуя по накатанному пути, разыскал обитель Братства и провел в ней три следующих дня, распевая песни, наслаждаясь винами, отъедаясь за щедрым столом и нежась в лучах славы. ВМад Торвале этот дом являлся чем-то средним между гостиницей рапсодов, театром и клубом избранных; что ни вечер, тут собирались десятка два певцов и музыкантов и вдвое больше местных нобилей и богатеев с женами и дочерьми. Тревельян пел, пил, рассказывал свою историю, пел снова, а когда уставал, его сменяли другие искусники флейты и лютни, и до восхода Ближней звезды слышались то страстные серенады южных
провинций, то северные баллады, то медленные тягучие мелодии востока, то веселые лукавые песенки западных стран.
        Впрочем, он не только пел и развлекался. В лавке, рекомендованной ему дарующим кров, нашлось все нужное рапсоду, от голубого вышитого пончо с перьями и до сапог с серебряными пряжками и прочного ремня из кожи нагу. В одной из лучших оружейных мастерских ему наточили кинжал и подогнали к клинку новые ножны; у ювелира почистили ушные украшения; в цирюльне постригли по столичной моде, сделали завивку баков и заплели их шелковыми лентами. Теперь он не был похож на отставного солдата или, тем более, на бродягу-оборванца, а стал, по выражению Тинитаура (возможно уже покойного) звездой среди рапсодов и ярким светочем во мраке ночи.
        Но этим его успехи не ограничились. Беседуя то с одним коллегой, то с другим, он наводил разговор на иерарха и выяснил массу любопытного. Совет магистра Питханы насчет Полуденной Провинции оказался верен; именно там была резиденция премудрого Аххи-Сека, но жил он не в блистательнойстолице Мад Аэг, а севернее на добрую тысячу километров, у городка Мад дегги, под самым Кольцевым хребтом. Говорили, что Великий Наставник любит горные пейзажи, свежий воздух и уединение, что, размышляя о судьбах мира, он погружается в транс и сидит у водоема, глядя на бутон кувшинки, - сидит, не вкушая еды и питья, и думает так долго, что бутон становится цветком. Еще говорили, что ему известно все на свете: число небесных звезд в ночном зрачке Таван-Геза, и дороги китов в океане, и места, где таятся в земле рудные залежи, и мысли владык, повелевающих людьми, и чаяния простонародья. Словом, он являлся самой подходящей личностью, чтобы выяснять, отчего осиерцам не нужны бумага, седла, керосин и материк в другом полушарии.
        Слухи о его возрасте были противоречивы: кто утверждал, что он еще не стар, то есть не достиг шестидесяти, а кто говорил, что иерарх, недавно отпраздновав свое столетие, вступает в совершенные годы. Среди людей континентальной расы (а именно к ней, судя по имени, принадлежал Аххи-Сек) столетний юбилей не был редкостью - в среднем они жили до восьмидесяти и считались, на Осиере долгожителями. Не исключалось, что Аххи-Секу сотня лет, но, может быть, и меньше - все сходились в том, что выглядит он преотлично и полон сил и бодрости. Но - странное дело! - ни один собеседник Тревельяна лично с ним не виделся, а, говоря о возрасте и внешности, ссылался на слова других рапсодов или пастухов. Верный признак, что иерарх допускал к себе не всякого.
        Тревельян, знакомый не с одной гуманоидной расой, считал молву о мудрости Аххи-Сека сильно преувеличенной. Человек - создание двойственное, сочетающее иррациональность с трезвостью мысли и приземленностью желаний, а это значит, что, кроме богов, которых никто нигде не видел, людям нужны земные лидеры, и среди них мудрецы, пророки иподвижники, наделенные едва ли не всеведением. В этом качестве и выступал Аххи-Сек, если он был осиерцем. Но забывать о другом варианте тоже не стоило; может, он и правда великий мудрец, но мудрость эта не от мира сего.
        Так ли, иначе, но Тревельян решил не торопиться и посетить иерарха тогда, когда закончит изыскания в столице, в имперских Архивах. Это являлось таким же необходимым делом, как выяснение судьбы Дартаха и расспросы в портовых городах на востоке и западе, ибо в Архивы попадало все происходившее в Империи на протяжении тысячелетий. В отдельном своде отражались наказания, и было интересно посмотреть, что там записано про дартаха и упомянут ли он вообще, а если упомянут, какую вину ему вчинили.
        Как добраться до Архивов, учреждения закрытого и, возможно, секретного, Тревельян пока не знал и раздумывал об этом по пути к Мад Эборну. Отправился он туда в фаэтоне, так как дорога предстояла не близкая - Фейнланд, край просторный, по площади слегка не дотягивал до Франции, а Семь Провинций в целом были побольше Западной Европы. Эта благодатная земля в самом центре континента, охваченная с трех сторон высокими горами, разделялась морем Треш на две неравные части: северная, большая, находилась в умеренной зоне, южная, меньшая - в области субтропиков. Северные районы тянулись в широтном направлении почти на семь тысяч километров и, если перечислять их по движению солнца, носили имена Провинции Восхода, затем Полуденной и Дневной Провинций и, наконец, Провинции Заката; южные звались Трот, Фейнланд и Ки-Ксора. Трот, лежавший к востоку от Фейнланда, за рекой, что принесла Тревельяна из джунглей, был невелик, но важен: там добывали земляное масло, олово, медь и железную руду, обогащенную никелем. Ки-Ксора, расположенная на западе за другой рекой, Кмари, была поменьше Фейнланда и являлась богатейшей из
имперских провинций: тут, в речных притоках, были россыпи золота, а в каменистых предгорьях - серебряные копи. Фейнланд славился вином, фруктами, легким нравом жителей и превосходным климатом: его морское побережье, живописное, изрезанное множеством бухт, называлось Улыбкой Таванна-Шихи и считалось издревле лучшим курортом Империи. Что до четырех северных провинций, то были они обширны, плодородны и обильны водами: три крупные реки струились по их просторам, впадая в море Треш. Море величиной и формой напоминало Средиземное в родном мире Тревельяна, с полуостровами причудливой формы и сотнями островов; кое-где между северным и южным берегами было от пятисот до тысячи километров, но столицу Мад Аэг в Полуденной Провинции отделял от Мад Эборна в Фейнланде пролив шириною километров восемьдесят. Оба города лежали на оконечностях больших полуостровов, вытянутых навстречу друг другу, и здесь был политический, культурный и исторический центр Империи. У Светлого Дома, ее повелителя имелись дворцы по обе стороны пролива, но главная резиденция находилась на острове Понт Крир, к западу от Мад Эборна и к югу от
Мад Аэг. Там же, на острове, стояла огромная пирамида имперских Архивов.
        По геополитическим параметрам Осиер считался историками и экспертами ФРИК уникальной планетой. Наличие в центре континента морской акватории с бассейнами нескольких рек, земель с прекрасным орошением, плодородной почвой и речной транспортной сетью - все это, вкупе с теплым ровным климатом, стимулировало развитие сельского хозяйства и первых производств, горнорудного, кузнечного, ткацкого, гончарного. Общность обычаев, языка и верований, интенсивный товарообмен и множество городов привели к консолидации населения и подавлению центробежных тенденций. Уже в глубокой древности жители Семи Провинций ощущали себя единым народом, и это чувство общности успело созреть, не нарушенное вторжениями извне или массовыми миграциями других племен с востока и запада. Все прилегающие к морю земли - анклав или, фактически, внутренний субконтинент - были отлично защищены горами с трех сторон света, а с четвертой, южной, лежала степь с немногочисленными охотничьими племенами, не знавшими преимуществ лошади и воинского строя, не умевшими ни штурмовать цитадели, ни преодолевать большие расстояния, а потому обособленными
и не опасными. Эти факторы сделали континентальную расу доминирующей, и с течением лет и веков она все крепче утверждалась вершителем судеб Осиера - ведь все накопленное за тысячелетия, все созданное предками, города и дороги, мосты и крепости, порты и рудники, все было в целости, а не лежало в руинах, как древние сооружения Земли. Подчеркивая эту разницу, Ахмад Ши-чен, социолингвист и восьмой по счету руководитель Базы, как-то сказал: римский Колизей - археологический памятник, тогда как Арена Рапсодов в Мад Эборне предмет не археологии, а процветающего бизнеса. И это было верно. Осиерские колизеи и парфеноны стояли целыми, никто не жег тут библиотек, не сбивал с камней надписи прежних властителей, не уродовал их статуй, не запахивал городов, как сделали римляне с Карфагеном, и не бросал их, как древние майя, на расправу джунглям. Еслине считать мегалитов в Манкане и пещер в Рингваре, тут не было загадочных сооружений, подобных статуям острова Пасхи или террасе в Баальбеке; о всяком монументе, башне, храме или дворце, даже простоявших два тысячелетия было доподлинно известно, кто икогда воздвиг их и
с какими целями. Что же касается любителей писать на древних стенах или увечить изваяния, то было их немного, так как поступали с ними по закону Уршу-Чага, выбитому вдоль всех дорог на каждом тридцатом пилоне: «Поднявший руку на сие творение будет сам поднят на столбе с крюком меж ребер». До Мад Эборна Тревельян добирался три дня и видел эту надпись сотни раз.
        ГЛАВА 10 МАД ЭБОРН
        
        Названия всех поселений в Семи Провинциях начиналось со слова «Мад», что означало не город, а место где пролилась кровь предков. Это было связано с похоронным обрядом: умершему надрезали вену у локтя и выпускали на землю несколько капель крови, полагая, что с ними выходит из тела и освобождается его душа. Плоть подлежала сожжению, а затем прах везли к ближайшей реке, впадающей в океан, а если умерший был знатным человеком, то к самому океанскому берегу, обычно на запад, через Сотару и Тилим. Земля, освященная кровью, хранимая предками, была защищенной от духов бездны и подходящей для поселения, особенно если кровь принадлежала благородному человеку. Такая кровь неизмеримо превосходила алую жидкость, текущую в жилах простонародья, а кровь Светлого Дома вообще почиталась настоящей драгоценностью. В начале каждого года император приносил ее в жертву, даруя земле перед Храмом Поклонения в Мад Аэг пару капель, и этот обряд был всенародным праздником. Существовала и другая традиция: император мог пролить свою кровь в жилище подданного, и это воспринималось как награда и великое отличие.
        В каждом мире свои прибамбасы, думал Тревельян, въезжая в ворота Мад Эборна, второго по величине и самого разгульного, самого веселого города Империи. Туземцы Гелири клали покойных в муравейники, а черепа и кости мололи в муку и удобряли поля, надеясь, что предки возродятся в злаках и плодах; на Пта, засушливой планете, плоть каменела под жарким солнцем, после чего эти мумии развешивали на деревьях - вернее, на огромных пустынных колючках, считавшихся у птаитов деревьями; на Селле мертвецов бросали в джунглях, чтобы хищная флора, пожрав тела умерших, не трогала живых. На Высокой Горе смерть не признавали вовсе, ибо, по причине холодного климата, тела не подвергались тлению, и, значит, ушедшие родичи просто впадали в сон, который когда-нибудь кончится. Их хранили в пещерах, где миллионы тел столетие за столетием вмерзали в лед.
        Стен в Мад Эборне, как и в других городах, не имелось, и потому ворота были чистой фикцией, которую можно обойти и слева, и справа. Но фикцией великолепной, сложенной из розового гранита, что добывали в пибальских каменоломнях, отделанной желтым и красным мрамором из Сотары, украшенной фризом из сотен танцующих фигурок и ликами какого-то древнего императора. Их арка, опиравшаяся на шестигранные колонны, возносилась над дорогой метров на пятнадцать, и сразу за ней была широкая площадь с храмом Трех Богов на западной стороне иАреной Рапсодов - на восточной. Арена, возведенная восемнадцать столетий назад, могла и правда быть достойной соперницей Колизея, как по архитектурному замыслу, так и по величине. Семиэтажное здание в форме подковы обнимало мощенный гранитом плац; внутри располагались открытые ложи для зрителей, с наружной стороны - галереи с лавками, массажными кабинетами, мастерскими ювелиров, ваятелей и портных, цирюльнями, харчевнями, кабаками - словом, всем, что привлекает публику. И публика не избежала соблазна: хоть представлений в тот день не намечалось, однако на галереях этого
средневекового супермаркета толпились тысячи три или четыре праздного люда, богато разодетого и бренчавшего серебром.
        Покинув экипаж на стоянке рядом с храмом, Тревельян, лавируя в толпе, стал протискиваться к дальнему краю площади. Статус рапсода был весьма высок: слуги, разносчики, мастеровые, красотки из веселых домов и даже не бедные с виду щеголи из торгового сословия уступали ему дорогу, однако нобилей и дам в роскошных туалетах, полагалось обходить, отвешивая поклоны. Некоторые из дворян милостиво кивали в ответ, другие смотрели, как на пустое место, или бросали любопытный взгляд на шерра, но у молодых особ он пользовался явным успехом - три-четыре девицы успели состроить ему глазки. В этой оживленной толчее он наблюдал как бы десятки, даже сотни своих подобий, мужчин с темными гривами и длинными завитыми бакенбардами, с узкими загорелыми лицами, впалыми щеками, носами благородной формы и сероватыми отметинами под нижним веком. Постепенно этот единый облик континентальной расы начал делиться и расщепляться, будто луч белого света, диспергирующий на стеклянной призме; Тревельян заметил, что у простонародья физиономии пошире и посмуглей, а баки короче и не украшены ни лентами, ни жемчужными нитями, что
девушки-служанки хоть и приятны собой, но лишены изящества и томности аристократок, что на лицах с темными пигментными пятнами возраст прочертил морщины у носа и губ. Эти отличия подчеркивались разнообразием одежд: у нобилей - яркие обтягивающие туники с широкими кожаными или шелковыми поясами, с вышивкой в виде листьев, цветов, геометрического орнамента либо украшенные перьями, с легкими воздушными накидками; у богатой, но не столь благородной публики - хламиды попросторнее глубоких тонов, синие, темно-зеленые и темно-красные, иногда с серебряной строчкой и кистями понизу; у прислуги и мастеровых - короткие просторные штаны, белые, серые, желтые безрукавки и сумки через плечо, с инструментом или нужным хозяину скарбом. С поясов дворян свисали веера, флакончики с благовониями, платки и шарфы; мужчина с кинжалом встречался редко - у имперских нобилей не было традиции ходить повсюду вооруженными. Аристократы здесь брались за оружие в трех случаях: на охоте, ради поединка чести и на военной службе, которая считалась занятием достойным и почетным, но не слишком прибыльным.
        Потонув минут на десять в этой толпе, Тревельян, наконец, пересек площадь, выбрался к домам в дальнем ее конце и остановился, пораженный. Тут не было пешего пути; площадь дюжиной ступеней спускалась к водам канала, уходившего в обе стороны, а другой канал, более широкий и прямой как стрела, был прямо перед ним и тянулся к морю, синевшему где-то вдалеке клочками яркого шелка. Вдоль этого канала стояли уже не дома, а дворцы из желтого, розового и зеленоватого камня, с башенками, арками и витыми колоннами, с лестницами, что спускались прямо к воде, и цветущими кустами в больших каменных вазах. На уровне второго этажа выступали лоджии и балконы, увитые зеленью, с пестрыми тентами на шестах, и оттуда доносились звуки музыки, смех и веселые голоса. По каналу плыли гребные лодки под паланкинами, и раскрашенная носовая часть суденышек изображала птиц или зверей, уже знакомых Тревельяну, саламандру или дракона нагу, клыкача или коня, медоносную бабочку, птицу ках или птицу-рыболова. Еще больше лодок самого фантастического вида были причалены к площади - собственно, уже не площади, а пристани в километр
длиной, выходившей к поперечному, более узкому каналу. Над ним и над другой водной магистралью, той, что тянулась к морю, горбатились мосты числом тридцать или сорок, все разные видом, то с причудливыми фонарями, то с аркой посередине, то с изваяниями мифических чудищ, пальмами в кадках или павильоном на резных столбиках. Зрелище было чарующее, пестрое, живое, и Тревельян, прикрыв ладонью глаза от яркого света Ренура, испустил восхищенное: «О!»
        - Не первое «о», которое я слышу на этом месте, - раздался иронический голос за его спиной. - Не бывал прежде в Мад Эборне, рапсод?
        Тревельян обернулся и отвесил поклон нобилю лет тридцати, в персиковом наряде, расшитом золотыми кружками и подпоясанном длинным шелковым кушаком. Глаза у щеголя были темными и хитроватыми, конституция изящной, но слишком субтильной, бакенбарды - жидкими, зато невероятной длины, до самого пояса. Глядел он вроде бы доброжелательно, но с заметным оттенком превосходства.
        - Разделяю твое дыхание, - пробормотал Тревельян. - Да, мой господин, я не бывал в Мад Эборне, не бывал в Фейнланде, и я восхищен.
        - Северянин?
        - Хмм… да, родом из Дневной Провинции. Но сейчас возвращаюсь с юга.
        - С юга? Ты уверен? - Хитроглазый приподнял бровь. - Южнее Фейнланда ничего нет.
        - Кое-что есть, благородный. Степь, реки, джунгли, люди и прорва всякого хищного зверья.
        Брови щеголя взлетели еще выше.
        - Клянусь духами бездны! Так ты - тот самый бродяга-рапсод, о котором сообщили из Мад Торваля! Тот, что сбежал от безволосых! Как тебя?.. Тен-Урхи?.. Очень, оч-чень интересно! Надо рассказать Ках-дагу и Пия-Гези... пожалуй, еще Тирина-Лу...
        Он рванулся к площади. Тревельян, однако, успел ухватить его за кушак - почтительно, но крепко.
        - Прости, мой господин. Не подскажешь ли, где обитель нашего Братства?
        - Шагай вон через тот мост со столбами, где птицы ках, и попадешь к каналу Благоухания - там, на углу, бани с цирюльней, мимо бань иди до кабака «Ржавый меч», где треугольная площадь и канал раздваивается. Если хочешь к веселым девочкам, распусти завязки кошеля и сверни налево, а если все-таки в обитель, то направо, вдоль канала Ближней Звезды, потом опять направо, к побережью. Там и найдешь свою обитель - за оградой большое медное дерево растет. А не хочешь плутать, лодку найми, если на юге не порастратился. - С этими словами щеголь исчез в толпе, бормоча под нос - Падма-Хор... ему тоже надо сказать... непременно...
        «Хлюст, - приговорил командор. - А городок ничего. Видел старые фильмы о Венеции? Вот такой она и была, пока не ушла под воду».
        «Ее подняли и восстановили двести лет назад», - сообщил Тревельян, направляясь к мосту с бронзовыми птицами ках. Похожие на павлинов птицы, гордо топорща хвосты, сидели на мраморных колоннах.
        «Подняли, надо же! - удивился Советник. - А затонула она в мое время, с концами затонула, и многие об этом сокрушались. Итальянцы, те прямо рыдали. Все! Ну, может быть, через одного».
        Тревельян взошел на мост. Его перебросили к узкой мостовой (четыре шага поперек), что тянулась между домамии каналом. Канал был меньше центрального и дома тут стояли не такие роскошные, но тоже весьма живописные.
        «Что сокрушаться и рыдать, - заметил он, перебираясь на другую сторону. - Спасли бы Венецию сами. Техника у вас была. И техника, и нужная технология».
        Угловое Строение походило на баню - сквозь двойную шеренгу колонн просматривался сад с фонтанами и водоемом, в котором возлежали солидные мужи в белых простынках. Полунагие девушки разносили фрукты и вино.
        «Технология у нас была, - командор испустил ментальный вздох, - да не было денег. Ни шиша!»
        «Это еще почему?» - спросил Тревельян, минуя баню и Цирюльню. Вода плескалась у самых его ног, покачивая лодки с ожидавшими в них слугами и гребцами.
        «Воевали мы, - напомнил командор. - Как раз с дроми схватились, с крысиным отродьем! Так что дилемма была такая: или Венеция, или шесть боевых крейсеров».
        Тревельян зашагал по узкой дорожке, выложенной желтыми и зелеными плитками. Над ним нависали балконы, за оградами шелестели деревья, бросая тень на мостовую, рядом плыли лодки, подгоняемые неторопливыми взмахами весел. Здесь их оказалось не так много, как в центральном канале, но пешеходов он не видел вообще. Очевидно, лодки в Мад Эборне были самым привычным транспортом.
        «А вот и меч», - молвил командор, когда на глаза Тревельяну попалась входная арка кабачка с висевшим над ней оружием. Меч был, в самом деле, ржавый, но очень основательный, в человеческий рост и шириной с ладонь. Канал в этом месте раздваивался, образуя треугольную площадь, к которой с обоих берегов вели два мостика. Поглядев налево, Тревельян увидел неширокую водную магистраль, затененную похожими на ивы деревьями, и маленькие домики, скорее даже павильоны, щедро увитые зеленью; между ними змеились дорожки, кое-где поблескивали струи фонтанов, но никакого движения не замечалось. Час был ранний, и, вероятно, в местном квартале веселых девиц еще отдыхали после напряженной ночи. Канал, уходивший направо, казался пошире, но тоже выглядел пустынным - тут, едва не задевая веслами о берег, плыла единственная лодка с пологом на четырех столбиках, прикрывавшим от солнца корму.
        Как советовал щеголь в персиковом наряде, Тревельян повернул в правую сторону. дорожка сделалась поуже, а у другого берега ее не было совсем. дома и парадные лестницы исчезли; к этому каналу выходили задние дворы усадеб, обнесенные каменными стенами трехметровой высоты. Иногда в них попадались плотно закрытые дверцы и калитки, бронзовые или обитые железом, небольшие и, вероятно, очень прочные; их вид намекал, что хозяева пользуются этими входами-выходами для тайных дел, когда желают удалиться незаметно или попасть домой, не привлекая лишнего внимания.
        «Здесь мы должны повернуть», - напомнил командор.
        «Да - кивнул Тревельян. - Чувствуешь? Уже пахнет морем».
        Грей на его плече завозился, потом опять затих, обхватив шею хвостом. Они поравнялись с лодкой. Ее украшала резная головка дауда с оскаленными клыками, полог из легкой полупрозрачной ткани свешивался почти до бортов, и в глубине виднелись две фигурки. Шестеро мускулистых гребцов гнали ее вперед неторопливыми взмахами весел.
        Подог раздвинулся.
        - Рапсод! Смотри, Тургу-даш, рапсод! Ка-акой хорошенький!
        Голос был молодой и звонкий. Оглянувшись, Тревельян увидел, что на него смотрит девушка неземной красоты: брови вразлет, губы как розы, глаза сияют изумрудами, густые темно-каштановьге волосы уложены в сложную прическу. Пигментные пятна почти незаметны - значит, ей было лет семнадцать-восемнадцать.
        - Ка-акой зверек! Хочу! - сказала зеленоглазая; по прежнему глядя на Тревельяна. Он, вероятно, заинтересовал юную леди больше, чем Грей.
        Полог раздвинулся шире, и рядом с девичьим личиком появилась физиономия старца в седых бакенбардах:
        - Разделяю твое дыхание, рапсод, - произнес старик.
        - И я твое, почтенный.
        - Не продашь ли шерра? Моя госпожа очень хорошо заплатит.
        - Бесполезно. Если возраст наделил тебя мудростью, ты должен знать, что шерр сам выбирает хозяина. Его нельзя ни продать, ни ку...
        Взмах изящной ручки и раздраженный голосок прервали его:
        - Ты глупец, Тургу-Даш! Я не зверька хочу, а рапсода!
        - Но моя госпожа!..
        - Хочу!
        - Моя цена... - начал было Тревельян, но не успел закончить - зеленоглазая снова махнула рукой, на этот раз гребцам:
        - Теки и дрза! Сюда его! Ко мне! двое дюжих парней бросили весла, выскочили на дорожку и аккуратно подхватили Тревельяна, один под коленки, другой за плечи. Грей возмущенно заверещал.
        - Эй, пацы лохматые! Вы что!..
        - С госпожой не спорят, - сказал Теки или, быть может, дрза.
        - Госпоже повинуются, - добавил дрза или, быть может Теки.
        В мгновение ока они перенесли Тревельяна в лодку и сунули на заднюю скамью, рядом с седовласым Тургу-Дашем. «Снова тебя похитили, сынок, - благодушно заметил командор. - А девчонка-то ничего! Птичка зеленоглазая... Покрасивей и помоложе той, которую ты оставил в Этланде».
        Весла опустились, плеснула вода, лодка неторопливо поплыла мимо глухих каменных стен. девушка, поблескивая глазками, рассматривала Тревельяна.
        - Ты не находишь, Тургу-даш, что вблизи он еще лучше? А зверек просто оча-аровательный!
        - Она протянула руку к Грею и тут же вскрикнула; - Ой!
        Шерр панибратства не любил и цапнул ее за палец.
        - О боги! Твоя драгоценная кровь! - в панике простонал Тургу-даш.
        - Ерунда. - Зеленоглазая сунула палец в рот и невнятно пробормотала: - Я восьму их опоих. Этого хорошенького апсода и его хо-ошенького зве-ака.
        - Мы еще не условились о цене, - сказал Тревельян, внимая ментальным слухом хихиканью командора. - Последний раз за меня давали шестьсот золотых, но я уверен, что стою дороже.
        Девушка вытащила палец изо рта, прищурилась, осмотрела его и сказала:
        - Тургу-даш! Объясни этому кра-асивому рапсоду, какое счастье ему выпало.
        - Слушаюсь, моя госпожа. - Старик повернулся к Тревельяну и сообщил: - Перед тобой, певец, Лиана-Шихи. Склони голову, сделай знак почтения и назови свое имя.
        - Тен-Урхи. Боюсь, я ничего не слышал о твоей госпоже. Может быть, она коллекционирует рапсодов?
        - Она может делать все что угодно, ибо принадлежит к семье Светлого дома, - с важностью пояснил старец. Ты знаешь, кто родной брат ее покойного отца? - Тургу-даш поднял глаза вверх и очертил у сердца священный круг.
        Рот Тревельяна округлился в изумлении.
        - Неужели... сам?..
        - Нет, не Светлый дом, да живет он вечно. Но если... гмм... если когда-нибудь случится непоправимое, то Ниган-Таш, дядя моей госпожи, может претендовать на... Ну, ты сам понимаешь! Об этом не говорят, пока владыка жив, но Башне известно, кто более других угоден Трем Богам.
        Высшая власть в Империи была наследственной по мужской линии, ибо тут придерживались того же святого принципа, что и во Французском королевстве: негоже лилиям прясть. Власть, однако, не передавалась от отца к сыну или от брата к брату. Понятия о бастардах, незаконных отпрысках, здесь не существовало, и в результате свежая кровь вливалась без помех в жилы правящей фамилии, а число императорских родичей не иссякало, а только множилось, и все они считались потомками Уршу-Чага Объединителя. Сколько их было сейчас, Тревельян не знал, но половину столетия назад эксперты Базы оценивали семейство Светлого дома в двести двадцать семь персон, и вряд ли оно сократилось за истекшее время. Если отбросить слишком старых и слишком юных; также женщин и младенцев, этот род включал не меньше сорока мужей, которые, в случае смерти повелителя, могли сменить его на троне. Выбирали знатные Нобили Башни, что являлось их важнейшей функцией и самой почетной из привилегий. В реальном списке претендентов обычно значилось не больше десяти имен, так как будущий владыка должен был соответствовать неким признакам, как
физическим, так и духовным. Здоровье, крепость тела и величественная осанка считались непременными, а также государственный разум, воля, хорошая память и отсутствие злонамеренности. Очень ценился дар видеть сны, но такие властители были редкостью; рубины среди прочих, не столь драгоценных самоцветов.
        «Я правильно понял, мальчуган? Птичкин дядюшка - наследник?» - поинтересовался командор.
        «Один из наследников. Может быть, один из трех или один из десяти. В любом случае очень важная персона. Принц! А она - принцесса!»
        «И что это значит для нас?»
        «Что птичка нас склюет и не подавится», - буркнул Тревельян, прервав ментальную беседу. Лиана-Шихи глядела на него, капризно надув губки и явно ожидая восторгов и комплиментов. Он поклонился, сделал жест почтения и произнес:
        - Да пребудет с тобой милость Таван-Геза, госпожа, и пусть Заступница Таванна-Шихи, одарившая тебя частицей своего божественного имени, сохранит навеки твою красоту.
        Принцесса обольстительно улыбнулась, а Тургу-даш сказал:
        - Ну, вижу, ты понял, рапсод... как тебя?.. Тен-Урхи!.. Это имя мне что-то напоминает... да, напоминает… Он стал накручивать на палец седую бакенбарду, потом хлопнул себя по лбу: - Прости, госпожа, своего недостойного наставника и его забывчивость! Тен-Урхи! Конечно, Тен-Урхи! Тот самый Тен-Урхи, о котором сообщили барабаны! Тот, который...
        - Тот, тот, - подтвердил Тревельян, бросив взгляд на берега канала. Они плыли уже по другому водному пути, более оживленному и широкому, по обе стороны которого прятались под сенью древних пальмовых дубов дворцы и небольшие площади с развлекательными заведениями. Лодку Лианы-Шихи узнавали и поспешно убирались с дороги.
        - Что зна-ачит - тот? - Зеленоглазая нахмурилась, и ее наставник пояснил:
        - Тен-Урхи странствовал на дальнем Юге, жил среди безволосых и недавно вернулся в Фейнлаид, одолев путь через леса и степи. - Промолвив это, Тугу-Даш соизволил повернуться к Тревельяну: - Из Мад Торваля передали, что ты сочинил историю о своих странствиях?
        - Да, это так.
        Лиана-Шихи захлопала в ладоши:
        - Чудесно! Желаю услышать об этом! Немедленно!
        - Это длинное сказание, госпожа, и лучше оставить его на вечер, - предложил Тревельян, наклонившись за лютней. - А сейчас, если пожелаешь, я спою тебе морские баллады Запроливья. Мы рядом с морем, и это меня вдохновляет.
        Лодка, в самом деле, выплыла в главный канал и приближалась к побережью. до Тревельяна уже доносился мерный рокот волн.
        - Пой! - приказала принцесса. - И отбрось полог! Хочу, чтобы все видели меня и моего кра-асивого рапсода!
        «Тщеславная девица наша птичка», - заметил командор.
        «Это точно. Не нравится она мне. Слишком надменные манеры».
        «С таким дядей можно о манерах не беспокоиться».
        Тревельян вздохнул и запел. После второй баллады канал расширился, образовав приличное озеро, которое отделяла от моря высокая, укрепленная камнями насыпь. Не дамба, а, скорее, целый рукотворный холм, который с течением лет стал такой же деталью пейзажа, как облака и блистающие под солнцем морские просторы. По озеру, будто совершая променад, кружились лодки. Холм украшал тенистый парк со множеством строений, чьи кровли, шпили и башенки торчали над ограждающей стеной. На самой вершине холма виднелось мраморное здание, подобное венцу из розовых кораллов, забытому на зеленом пушистом ковре. Зрелище было таким чарующим, что Тревельян замолк с раскрытым ртом.
        - Дворец Лат-Хора, Нобиля Башни, правителя Фейнланда и Мад Эборна, - сказал наставник принцессы. - Моя госпожа почтила его своим присутствием. Здесь ты будешь жить, певец, пока это угодно госпоже.
        - Вообще-то я собирался отыскать обитель рапсодов и… - начал Тревельян, но Лиана-Шихи, зеленоглазая птичка, прервала его одним движением бровей.
        - Ты будешь жить та-ам, где я прикажу! Тургу-Даш, пусть его поселят рядом с моими покоями. А ты, Теки, проследи, чтобы он не сбежал. Пой, рапсод! Мне нравятся морские песни.
        С этими песнями они и прибыли к холму, на котором стоял дворец правителя. Возраст дворцового комплекса насчитывал немало веков; его возвели из камней и прочного медного дерева по правилам древней имперской архитектуры, не признававшей огромных целостных сооружений, поделенных на залы, комнаты и коридоры. Ввиду мягкого морского климата, редких дождей и отсутствия бурь, пространство, прилегающее к дому, считалось у жителей жилым, а само жилище включало отдельные строения, павильоны и беседки, которые были живописно разбросаны в саду и связаны дорожками и крытыми переходами. В соответствии с этим принципом родовой дворец Лат-Хора состоял из сотен отдельных покоев, лестниц и террас, поднимавшихся по склону холма к главному зданию, носившему имя Зала Сорока Колонн. То было место приемов и торжеств, соединенное галереями с восточной половиной, где жил правитель и его семья, и западной, предназначавшейся для именитых гостей. Тут, в чертогах Благоухания, Алого Заката, Сладких Снов, приятных Трапез и других с названиями в том же духе, гостила принцесса со своим немалым штатом. Тревельяна доставили в Покой
Верных Слуг, прочную башню в три этажа, где окна в верхней комнате напоминали бойницы и были забраны решетками. Здесь его и разместили. Что до нижних помещений, то их занимали гребцы, а точнее, два десятка птичкиных телохранителей под командой Теки.
        Пробиться сквозь эту толпу без большого шума не было никакой возможности. Пугать тиранозавром и кракеном или, тем более, устраивать резню Тревельян не собирался; первое ославило бы его как подозрительно колдуна, а второе было деянием антигуманным - ведь сослуживцы Теки ничем его не обидели и выполняли приказ своей госпожи со всем к нему уважением. Он находился уже не в дремучих лесах, а в краю цивилизованном, где всякая странность вроде превращения в ящера или в цветущий куст была заметна, и слух о ней разносился стремительно, с громким барабанным боем. Вдобавок о путнике-рапсоде, прибывшем с Юга, уже сообщили в Мад Эборн, в столицу и, вероятно, а другие города. Было это плохо или было хорошо? Среди коллег Тревельяна мнения по этому поводу ходили разные: одни являлись убежденными сторонниками анонимности и скрытности, другие считали, что слава хоть и привлекает лишнее внимание, зато увеличивает возможности для наблюдений и прогрессивных воздействий. Так ли, иначе, но дело с капризной принцессой хотелось все же закончить по-мирному, по-доброму: спеть ей песни, какие пожелает, покрасоваться рядом в
лодке и откланяться.
        В комнате с бойницами Тревельян просидел до вечерней зари. Затем появился Теки, представился полным именем - Теки-Гах - и предложил пленнику фрукты, мясо и вино. Судя по наушным украшениям и кинжалу у пояса, он относился к сословию мелких дворян, а это были люди служивые и не чванливые. Они с Тревельяном распили кувшин торвальского, после чего телохранитель посмотрел в окошко и сказал:
        - Ближняя звезда уже поднялась. Пойдем, рапсод! Теперь я должен отвести тебя к госпоже.
        Тревельян схватился за мешок с лютней, но Теки, усмехаясь, покачал головой:
        - Свой инструмент и своего зверька оставь здесь. Этой ночью вы с госпожой будете петь дуэтом. - И он очень похоже изобразил учащенное дыхание и пару стонов.
        - Не думаю, что эта песня мне по нраву, - пробурчал Тревельян.
        - Почему? Она молода и очень красива... - Теки вдруг стал серьезным. - Делай, рапсод, что она пожелает, и обретешь удовольствие, деньги и полезные знакомства. Чего тебе надо еще? Любой мужчина отдал бы половину крови, чтобы очутиться на твоем месте!
        - В том-то и дело, что я не любой, - вздохнул Тревельян, спускаясь по лестнице вслед за Теки.
        Его отвели в восьмиугольный павильон, называвшийся Звездным чертогом. Вместо стен тут были резные столбики и плотные синие драпировки, свисавшие с поперечных балок, а вместо потолка и крыши - звездное ночное небо. Посреди павильона стояло круглое мягкое ложе размером с теннисный корт, у изголовья горели свечи в серебряных шандалах, на столбиках висели зеркала, и в каждом отражалась Лиана-Шихи, очень соблазнительная в своей полупрозрачной коротенькой тунике. Чудесное зрелище, но Тревельяна оно не вдохновляло. Он любил всяких женщин и девиц, но только не таких, которые пытались взять верх над ним.
        - Сюда! - Зеленоглазая хлопнула о покрывало, но Тревельян сел на самый край, подальше от ее нагих коленок.
        - Госпожа желает послушать историю моих скитаний?
        - Желает, но не сейчас.
        Он подергал ленточки в своих бакенбардах.
        - Прекрасная ночь, не правда ли? Звезды - как глаза красавиц, запах цветов - как аромат их дыхания, а музыка, что доносится с озера, как их переливчатый смех... В такую ночь я мечтаю о том, чтобы воспарить в небеса окунуться в звездный свет, смыв разом все грехи, все плотские желания, все...
        Принцесса нетерпеливо шевельнулась.
        - Обещаю, что ты туда попадешь, прямо в звездное око Таван-Геза. Вот этим путем. - Она приподняла краешек туники и раздвинула бедра.
        «Этой птичке зубы не заговоришь. Знает, чего хочет», - прокомментировал командор.
        «Маленькая развратная дрянь!» - откликнулся Тревельян, а вслух сказал:
        - Ах, моя госпожа, то, что я вижу, требует песни, и я сейчас ее спою. Уверен, тебе понравится. Я могу петь без своего инструмента.
        Брови Лианы-Шихи сошлись на переносице. В зыбком пламени свечей она выглядела лет на десять старше, и выражение ее лица не сулило ничего хорошего.
        - Ка-акие песни, рапсод? Ты здесь не ради песен!
        - Я знаю, зачем я тут, - проникновенно сказал Тревельян. - Но, видишь ли, моя зеленоглазая владычица, дело между мужчиной и женщиной не сводится к кувырканью в постели. Если ограничиться постелью, теряешь самое приятное и драгоценное - восторг души, нашедшей родственную душу. Твой наставник Тургу-Даш не говорил тебе об этом? Тогда позволь мне объяснить. Я расскажу тебе о робком взгляде и нежном касании о песнях и цветах, что предназначены любимой, о первом поцелуе и…
        Звонкий голосок Лианы-Шихи вдруг сделался хрипловатым и резким:
        - Ты, рапсод, красив, но разума у тебя не больше, чем у лесного паца! Тургу-Даш научил меня читать, писать и считать, а теперь учит древней истории, и в других поучениях я не нуждаюсь, ни его, ни твоих! Я хорошо считаю, и мне известно, что бывает с человеком, если разделить его напополам. Хочешь, чтоб это случилось с тобой? Или ты желаешь вместо моей постели попасть в другое место?
        - От другого места я бы не отказался, - молвил Тревельян. - Разлука сохраняет свежесть чувств. Ты поймешь это, когда немного остынешь.
        Принцесса набросила покрывало на голые ноги и хлопнула в ладоши. Теки-Гах возник как из-под земли.
        - Лат-Хора ко мне! С его стражей!
        «Идиот! - прорычал командор, - Эта принцесса - племянница наследника! для тебя - прямой ход в имперские Архивы, не говоря уж о связях в высшем обществе! Что тебя останавливает? Ты ведь переспал с Чарейт-Дор? Или я ошибаюсь?»
        «Чарейт-дор мне нравилась, а эта юная стриптизерша - нет».
        «Но твоя миссия...»
        «Сейчас у меня внеслужебное время, - сообщил Тревельян. - На этом давай закончим».
        В павильоне появился мужчина зрелых лет с лицом значительным и важным. Его одеяние свидетельствовало о поспешности сборов, но главное он не забыл: большой, свисавший с шеи медальон с драконом являлся знаком власти над провинцией. Правителя сопровождали Теки и четыре воина в полном вооружения.
        - Я здесь, моя госпожа, - Лат-Хор склонил голову. - Чего ты желаешь?
        - Чтобы этого рапсода отправили в Висельные Покои! - принцесса ткнула в Тревельяна изящным пальчиком. - Пусть его посадят в яму с пацами, и пусть он сидит там два... нет, три дня! Пусть сидит дольше, если я о нем забуду. - Она подняла взгляд к звездам и сморщила носик. - Я еще не решила, забуду или нет.
        - Будет исполнено, - сказал Лат-Хор. - Какое обвинение я должен ему предъявить?
        - Разве нужны какие-то обвинения?
        - Да, моя драгоценная гостья. Тебе, конечно, известно, что так полагается по закону. И обвинения должны быть серьезными, иначе не оберешься хлопот с Братством Рапсодов.
        Зеленые глаза сверкнули.
        - Что мне до них!
        - Думаю, тебе будет неприятно, если рапсоды откажутся петь в твоем доме. И в любом другом, где ты окажешься среди гостей. Представь такую картину: ты входишь во дворец Ниган-Таша, твоего почтенного родича, где собрались Нобили Башни с сыновьями, дочерьми и женами, где блещут праздничные огни и звучит музыка - ты входишь, песни и музыка смолкают, и рапсоды удаляются. И все знают почему! Не очень приятно, да? Так что нам необходимо обвинение.
        «Мудрый человек этот Лат-Хор, - заметил Советник Тревельяна. - Умеет воспитывать молодежь!»
        Принцесса натянула покрывало до плеч и призадумалась. Потом, фыркнув, промолвила:
        - Я обвиняю его в насилии!
        - О! - Правитель мельком оглядел Тревельяна. - А на вид такой приличный юноша! Значит, насилие... Куда же глядели твои стражи? И когда он успел штаны натянуть? Ну, неважно... Но за насилие - даже за мысль об этом, учитывая твою благородную кровь, положена не яма с пацами, а малый крюк. Вот в это место, - Лат-Хор ткнул себя повыше пупка. - Он будет умирать примерно с Восхода до Заката. Наверное, ты захочешь послушать, как он кричит?
        Лиана-Шихи содрогнулась:
        - Нет! Нет, да помилует меня Заступница! Пусть будет яма с пацами! За дерзость!
        - Хмм, дерзость... это вполне подходит. Пошли, рапсод! Вы, - правитель повернулся к стражам, - следуйте за нами на расстоянии десяти шагов. Когда я скажу, приблизитесь и отведете его в Висельные Покои. Приятной ночи, моя госпожа.
        Он повернулся и вышел, подталкивая Тревельяна перед собой.
        Висельными Покоями в Семи Провинциях и сопредельных странах именовалась тюрьма, бывшая одновременно и местом экзекуций. В Империи преступников не жгли на кострах и не рубили им голов или конечностей, не топили и не сажали на кол, а исключительно подвешивали. Эти казни былиразнообразными и, в зависимости от вины, вели к быстрой и безболезненной кончине, либо смерти мучительной и долгой. В первом случае вешали за шею или на крюк, пронзавший сердце, во втором казнимый висел вниз головой или крюк втыкали под ребра, в пах и другие места, чтобы дорога к Оправе не показалась слишком легкой. Что до орудий казни, то столб и веревка всегда оставались столбом и веревкой, а вот крюки были разные, большие, средние и малые, тупые и острые, гладкие и с зазубринами. Но коль угроза крюка миновала, то Тревельян о нем не думал, а лихорадочно пытался вспомнить, что же такое яма с пацами. Вспомнил, наконец, и помрачнел. В яму, собственно, сажали узника, а сверху водружалась клетка с решетчатым полом, и сквозь него продукты жизнедеятельности пацев валились вниз, прямо на голову страдальцу. Это сопровождалось визгом и
радостным воем - пацы были умными зверюгами и умели развлекаться.
        Должно быть, мрачные мысли отразились на лице Тревельяна, так как Лат-Хор повернулся к нему и сказал:
        - Я примерно представляю, что между вами произошло. Вы, рапсоды, странный народ, клянусь Тремя Богами! Во всяком случае, кое-кто из вас. Тебе протянули сладкий плод, а ты пожелал, чтобы подали на золотом блюде и с поклонами... Гордыня иупрямство, упрямство и гордыня! Вот за это и будешь наказан. Я изгоняю тебя из Мад Эборна! Девчонке скажу, что ты сбежал, - она, конечно, не поверит, но это неважно. Мы с Ниган-Ташем друзья, и здесь она находится под моим присмотром.
        - Ты справедлив, молвил Тревельян.
        Правитель усмехнулся:
        - Со стражем справедливости нельзя иначе, и неприятности с Братством мне тоже не нужны. - Он откинул голову, всматриваясь в небо. - Уже совсем стемнело, рапсод. Мои люди отведут тебя на пристань, посадят в лодку и переправят... Куда? Куда ты хочешь?
        - В столицу, мой благородный господин. И еще пусть принесут мои вещи и моего зверька. Или хотя бы мою лютню... Она в Покое Верных Слуг.
        Лат-Хор подозвал стража, отдал распоряжение. Потом сказал:
        - Не советую тебе ехать в Мад Аэг. Девушка скоро туда вернется, и, хоть город огромный, вдруг вы встретитесь... Тебе надо скрыться на несколько дней на островах. Потом переберешься на восток или на запад, в Провинцию Восхода или дневную... Так будет лучше всего.
        - На островах? Что за Острова, мой господин?
        - Острова в проливе между Мад Эборном и столицей. Там поместья богатых людей, и один из них считает меня своим покровителем. Уго-Тасми, не из знатных нобилей, просто торговец солью... Я прикажу, чтобы тебя отвезли к нему. Место уединенное, а усадьба очень хороша. Отдохнешь, а в благодарность будешь развлекать хозяина.
        Они спустились с холма к морю. Вдоль берега тянулась каменная пристань и покачивались корабли, совсем большие и размером с океанскую яхту, но Лат-Хор прошел мимо них. За пристанью была небольшая бухта, почти незаметная за кронами ив. Шагая к ней, Лат-Хор бросил охранникам:
        - Бина и Миора ко мне. Если спят, разбудите. И проверьте, что они не пьяны. Я не хочу, чтобы рапсода утопили.
        Над морем, тихо шелестевшим у их ног, раскинулся темный бархатный шатер, усыпанный звездами-светлячками. Ближняя уже стояла в зените, и от нее, как от земной луны, бежала по водной глади светлая узкая дорожка. дворцовый холм отделял их от озера и города, но приглушенные звуки музыки и гул доносились даже сюда. На благодатном берегу, которому улыбнулась Таванна-Шихи, царил вечный праздник.
        Принесли мешок Тревельяна с сидевшим на нем зверьком, и тут же торопливо подбежали двое дюжих лодочников - видимо, Бин и Миор, на вид почти трезвые. Лат-Хор начал вполголоса давать им указания. Лодочники кланялись и чертили круги над сердцем. Потом выбрали одну из лодок у маленького причала и взялись за весла.
        - Садись, рапсод. - произнес Лат-Хор. - Они знают, куда плыть.
        Тревельян поклонился:
        - Да будут милостивы к тебе Таван-Гез, Таванна-Шихи и Тавангур-даш! Я ценю честь, которую ты мне оказал. Я сложу песню о некоем рапсоде, о мудром правителе Мад Эборна о взбалмошной девице, которая...
        Лат-Хор сделал жест отрицания:
        - Не надо песни! Пусть это дело останется между нами, и пусть никто не узнает о нем, как о монетке, брошенной в море. - Он сунул руку в свой кошель, серебряный кружок мелькнул в свете звезд и с тихим плеском исчез в волнах. - не попадайся больше на глаза Лиане-Шихи. А если все же попадешься, наберись, рапсод, терпения и мужества и сделай с ней все неприличия, о коих говорится в Песнях Плотского Греха. В другой раз меня поблизости не будет!
        Он расхохотался и пошел вверх по тропинке, сопровождаемый стражниками.
        «Неглуп, очень неглуп, - заметил командор. - Я бы взял его вторым помощником».
        «Почему не первым?» - спросил Тревельян, устраиваясь в лодке.
        «Второй помощник имеет дело с экипажем, это работа психолога, и тут допустимы легкий характер и склонность к юмору. Первый замещает командира и должен выполнять приказы в точности. Не рассуждать, а выполнять все приказы вышестоящего начальства! Чувствуешь разницу?»
        «Чувствую, - мрачно отозвался Тревельян. - Кандидат в первые помощники сунул бы меня в яму с пацами».
        «Именно так, мальчуган, именно так», - хихикнул его Советник.
        Гребцы навалились на весла, и лодка вышла в темное море.
        ГЛАВА 11 ТОРГОВЕЦ СОЛЬЮ
        
        Островов и островков в морских водах между Мад Эборном и столицей Мад Аэг насчитывалось, вероятно, сотни две или три. Самый крупный, размером в восьмушку Сицилии, не относился к этому архипелагу, так как лежал порядком западнее пролива, и плавание вблизи него было под запретом: остров Понт Крир являлся императорской резиденцией. Другие клочки суши, окруженные водой, не поражали размерами: у тех, что побольше, береговая линия составляла от десяти до пяти километров, а некоторые и островом не назовешь - так, торчит из воды утес, а на нем три пальмы да сосна. Но если поперечник островка равнялся хотя бы сотне метров, был уже обитаем и, более того, оборудован по самому высшему классу: парк или сад, цветники, причалы, купальни, хозяйственные службы и вилла, какая кому по карману, иногда скромный домик на дюжину комнат, а иногда целый дворец. Островные усадьбы очень ценись среди имперской знати и людей торгового сословия; с одной стороны, уединение, покой и тишина, с другой до Мад Эборна и столицы можно было добраться на парусном судне меньше, чем за половину дня. Льстило сознание того, что обитаешь,
подобно Светлому Дому, на личном острове и что пейзаж вокруг такой же, каким любуется сам император: изумрудная морская гладь под сапфировым небом, белые пушистые облака и солнечный глаз Таван-Геза.
        Ньорк, остров Уго-Тасми, торговца солью, был не из самых больших, однако вполне приличной величины - овал шириной в километр и длиною в полтора. Добирались к нему, сначала на веслах, а потом под парусом, часов шесть, и это плавание звездной ночью, в теплых тихих водах, под ласковым дуновением зефира, показалось Тревельяну чарующим - особенно после тех неприятностей, что грозили клеткой с пацами. Он вытащил лютню, коснулся струн, запел, и лодочники подхватили хрипловатыми, но сильными голосами. Спели подходящие к случаю серенады всех Семи Провинций, спели куплеты о лукавой танцовщице из Тилима, спели марш имперских солдат и песни китобоев с Архипелага. Затем Тревельян принялся расспрашивать Бина и Миора про Уго-Тасми, будущего своего хозяина, а еще о том, что связывает торговца солью с высокой персоной Нобиля Башни и правителя Фейнланда. Лодочники оказались парнями словоохотливыми и, как бывает среди слуг великих людей, знавшими все досконально - тем более что их господин гостил у торговца дважды в год и даже обменивался с Уго-Тасми письмами, а потому Бин и Миор плавали на остров часто.
        С их слов получалось, что Уго-Тасми унаследовал богатство и доходный промысел от отца, а тот - от простолюдина, державшего то ли гончарную, то ли стекольную мастерскую в Мад дуире, городишке в Провинции Восхода, у Первого Разлома. деду Уго-Тасми сказочно повезло: копаясь в предгорьях в поисках песка, а может, глины, он наткнулся на соляные залежи. Соль в Семи Провинциях была проблемой, ее везли из Этланда и Запроливья, с морских берегов, а также с севера, из Рингвара, где были солевые озера. Соль невысокого качества выпаривали из воды, и на вкус она казалась горьковатой; а каменная соль, найденная то ли горшечником, то ли стекольщиком, была намного лучше. Обычный человек доложил бы о своей удаче правителю Мад Дуиры, получил награду в десять золотых и успокоился на этом, но дед Уго-Тасми был не таков. Нашлись у него откуда-то деньги для первых разработок, после чего с караваном соли отправился он в столицу, соль продал, а из Нобилей Башни выбрал самого бедного и честолюбивого, потерявшего, в силу различных причин, родовые дворцы и поместья, и даже пост правителя Фейнланда. К нему и пришел умный дед
Уго-Тасми с нижайшей просьбой о покровительстве и компаньонстве. Теперь благородный Лат-Хор, потомок того нобиля, бедным себя не считал; ибо соль вернула его роду все утерянное, и земельные угодья, и должности, и дворцы. Так что его дружба с Уго-Тасми являлась не просто душевной склонностью, а была замешана на крепком коммерческом интересе.
        Что до острова Ньорк, то удачливый горшечник, а может, стекольщик, приобрел его давно, лет пятьдесят назад, превратив со временем в уютное фамильное гнездышко. Нобиль, его высокий компаньон, облагородил землю каплей своей крови, и дед Уго-Тасми, а также его отец, счастливо жали и пристойно скончались в своем островном введении. дед, злословили Бин и Миор, хоть из тех, кому улыбнулась Таванна-Шихи, но вряд ли отличался благородными манерами, а вот его потомки, сын и внук, учились в самых знаменитых университетах и были людьми образованными. Если так, общение с торговцем обещает несколько приятных вечеров, решил Тревельян. Не исключалось даже небольшое расследование, ибо история рода Уго-Тасми могла быть связана свмешательством извне - внезапное открытие, богатство и процветающий промысел напоминали последствия эстапа. Хотя, с другой стороны, все могло произойти естественным путем, и сама удачная находка, и хитрый маневр основателя фирмы. В технологическом плане тут ничего нового не просматривалось - в Империи были солеварни, и были ветряные мельницы с жерновами для дробления зерна, руды и чего
угодно. Почему бы не молоть на них каменную соль?..
        Звезды померкли, восход расплескал по морю алые крылья, потом над линией горизонта поднялся яркий золотисто-оранжевый солнечный диск. Бин и Миор спустили парус и взялись за весла, направляя лодку в проход между рифами, вокруг которых плескалась вода. дальше открывались небольшая бухточка в форме подковы, песчаный пляж с купальней и башенкой маяка, линия пальм на заднем плане, а на переднем - причал с катамараном, парой яликов и двухмачтовым парусным судном, похожим на драгоценную игрушку. Едва лодка обогнула рифы, на башне затрубили, и где-то в середине острова, скрытой за пологом зелени, отозвалась вторая труба. Из помещения внизу башни выскочили трое молодцов, один помчался к пальмам и исчез, двое других заторопились к пристани.
        - Не будем спешить, - сказал Бин, лениво пошевеливая веслом. - Уго-Тасми почитает нашего господина и всегда ждет его у воды, чтобы проводить в дом.
        - Ждет вместе с женами, - добавил Миор и подмигнул: - А жены у него хороши! Особенно малютка из Тилима.
        Они медленно приближались к берегу. Не прошло и десяти минут, как из-за деревьев появилась целая процессия: впереди - мужчина в легких сандалиях и просторной белой мантии, за ним - стайка пестро одетых женщин, слуги с опахалами и носильщики с паланкином. Их было человек двадцать, и, заметив, с какой поспешностью они мчатся, Тревельян устыдился. Все же причиной переполоха был не высокий правитель Мад Эборна, а скромный рапсод.
        Бин и Миор сложили весла, лодка стукнулась о камень причала, ловкие руки подхватили брошенный канат, и Тревельян сошел на берег. Мужчина в белой мантии поклонился ему.
        - Разделяю твое дыхание!
        - И я твое, почтенный.
        Мужчина был высок, приятен лицом и крепок. Глаза темные, живые, бакенбарды коротко подрезаны, губы словно готовы изогнуться в насмешливой улыбке. Судя по пигментным пятнам, ему было где-то между срока и пятьюдесятью годами.
        Он приложил к груди растопыренную пятерню:
        - Уго-Тасми, солепромышленник и торговец. А ты, я вижу, рапсод... Мой высокородный друг послал тебя с какой-то вестью?
        - Не с вестью, а с просьбой, - улыбнулся Тревельян, с первого взгляда проникшийся симпатией к хозяину. - Я - Тен-Урхи, и у меня случилась неприятность в Мад Эборне... так, совсем маленькая, тянула лишь на клетку с пацами... Но мудрый Лат-Хор меня пощадил и отправил погостить к тебе, пока об этой неприятности не позабудут.
        В глазах Уго-Тасми вспыхнул нечестивый огонек.
        - Ты молод и хорош собой, так что легко догадаться о причинах неприятности. Но я не буду спрашивать, из чьей спальни ты выскочил без штанов... - Он ухмыльнулся и похлопал Тревельяна по плечу. - Будь моим гостем, рапсод! Эти две женщины, Кора-Ати и Саринома, мои жены, и я надеюсь, что ты не нарушишь их покой. Остальные - служанки и слуги моего дома. Пойдем! Ты приехал как раз к утренней трапезе.
        Саринома, принадлежавшая к западной расе, была молода, смугла, светловолоса и очень красива. Кора-Ати, уроженка Семи Провинций, выглядела постарше; лицо у нее было приятное, с огромными темными глазами и ярким ртом. Служанки, что перешептывались и хихикали за спинами хозяек, тоже были весьма миловидны. Тревельян почувствовал, что здесь он отдохнет душой и телом.
        Они направились к тропинке, что вела мимо пальмой рощи дальше в парк. Тут росли разлапистые пальмовые дубы и медные деревья, посреди лужаек с изумрудной травой поднимался кустарник, покрытый алыми и белыми цветами, в отдалении, будто позволяя любоваться собой, стояли сосны с длинными мягкими иголками, тут и там были разбросаны живописные скалы - с одной из них свергался маленький хрустальный водопад. Парк выглядел ухоженным; ни подлеска, ни диких зарослей и ничего пугающего или мрачного. Порхали и пели птицы, носились по ветвям древесные кролики, а над полянами пестрым облаком висели мотыльки, собиравшие мед. Рай, да и только! Грей, вероятно, пришел к тому же мнению, снялся с хозяйского плеча и полетел обследовать окрестности.
        Уго-Тасми проводил зверька пристальным взглядом.
        - У тебя шерр... Значит, ты удачлив!
        - Пристал ко мне в лесах Этланда и в самом деле принес удачу - ведь я в таком прекрасном месте!
        - Благодарю. - Торговец солью склонил голову. - Этланд далеко от моря Треш… Пришлось постранствовать, Тен-Урхи?
        - Что для рапсода дороже женщин, вина и мягкой постели? Только дорога, - сказал Тревельян. - Я был в Хай-Та, Этланде иМанкане, потом отправился вниз по Рориату на Дальний Юг... правда, не по своей воле. Вернулся в Фейнланд и хотел побыть какое-то время в Мад Эборне, но...
        Он пожал плечами.
        - О, так ты был на Юге? - с неподдельным интересом спросил Уго-Тасми. - Эту часть материка почти не посещают... ты непременно расскажешь мне о своих приключениях, Тен-Урхи! В молодости я тоже постранствовал по свету, пока не умер мой отец, да я исейчас, бывает, езжу по делам. - Он вздохнул и понизил голос: - Присматриваю за своими промыслами и навещаю сына не от Коры-Ати и, конечно, не от Сариномы, она слишком молода... до них у меня была другая супруга, но ее прах уже в руке Таван-Геза.
        - Сочувствую тебе, - молвил Тревельян. - Пусть душа поскорей обретет новое тело.
        - Пусть. - Тень грусти скользнула по лицу торговца. - Она умерла, но у меня остался сын, совсем уже взрослый и похожий на мужчин нашего рода. Он, как и я любитель путешествовать, а это для юношей полезно. Сейчас он в Запроливье. Там есть школы, где учат строительству судов и мореходному искусству.
        Деревья расступились. Теперь под ногами была дорожка из мозаичных плиток, а по обе ее стороны - цветники, два фонтана, пруд с разноцветными рыбками, изысканной формы павильон и, под шелковым тентом, стол и скамьи из медного дерева. дорожка вела к трехэтажному особняку с венецианскими окнами, высокими каминными трубами истенами из тесаного камня. Увидев его, Тревельян замер на половине шага, но тут же, чтобы не показать удивления, промолвил:
        - Прекрасный дом, Уго-Тасми! Я таких нигде не встречал, ни на востоке, ни на западе, ни в северных провинциях. Чудо как хорош! Эти окна, и башенки по углам, и бронзовые решетки... Где так строят?
        - Строили, - сказал хозяин. - Когда-то так строили в Рингваре. Очень древний стиль.
        «Врет, - сообщил командор. - По имеющимся у меня: данным, в Рингваре в старину копали землянки и рубили избы. А это...»
        «...викторианский стиль, - закончил Тревельян. - Англия, конец девятнадцатого века. Очень похоже! Хотя стекла слишком толстые, а оконный переплет слишком мелкий. Что скажешь? Совпадение?»
        «Возможно. Но ухо держи востро!»
        Слуги разошлись, служанки, под присмотром хозяек, принялись таскать на стол паштеты и салаты, рыбу и лепешки, но трем самым пригожим Уго-Тасми велел задержаться и, оглядев их, сказал:
        - Это Элли, Китти и Милли. Ну, мои красавицы, кто хочет услужить нашему гостю?
        Хотели все, но Китти, сразу выскочившая вперед, была пошустрей своих товарок. Уго-Тасми вперил в нее строгий взгляд:
        - Отведи достойного рапсода в пальмовый чертог, помоги вымыться и переодеться, потом сюда, к столу. И без глупостей, девушка! до ночи еще далеко.
        Китти повела Тревельяна в дом, потом из холла на второй этаж, оглядываясь, посматривая на красивого рапсода и лукаво улыбаясь. Она была миниатюрной, гибкой и очень хорошенькой - явная смесь континентальной и западной рас, одаривших ее темными волосами, смугловатой кожей и тонкими чертами лица. Пальмовый чертог - опочивальня с кабинетом, обшитые светлым пальмовым деревом находился в западном крыле просторного особняка. Тут было даже что-то вроде ванной - большая медная лохань в отдельном закутке, куда Китти запихнула Тревельяна, содрав с него одежду. Такое поведение не считалось фривольным - в Империи, да и в большинстве сопредельных стран, не было запретов на наготу. Правда, Китти тоже стала раздеваться, но Тревельян напомнил ей хозяйские слова: до ночи еще далеко, так что без глупостей, девушка!
        Вытершись, он облачился в сандалии и такую же, как у Уго-Тасми, мягкую полотняную мантию с прорезями для рук. Китти глядела на него с прежней лукавой улыбкой; должно быть, ждала, что сейчас он сделает с ней что-нибудь интересное, то ли в кресле, то ли на постели или прямо на столе. Но Тревельян только подмигнул ей и спросил на западном диалекте:
        - Давно ли служишь здесь, милая?
        - Три года, мой господин. Я приехала из Тилима с госпожой Сариномой... Ты говоришь по-нашему?
        - Я рапсод, и говорю по-всякому. Я даже знаю, что прежде тебя звали не Китти.
        - Да, в Тилиме я была Катахной. - Она произнесла свое имя с придыханием, характерным для западных языков. - Это хозяин назвал меня Китти. Он всем дает новые имена… всем, кроме своих жен, У него такие странные привычки... Но он хороший человек!
        - Ничуть не сомневаюсь. Сегодня, когда Таван-Гез закроет солнечное око и откроет звездное, яхочу послушать, как ты жила в Тилиме. Расскажешь?
        Щечки Китти порозовели.
        - Да, мой господин. Ты мне споешь? Совсем тихо, только мне?
        - Спою, - подтвердил Тревельян. - Только тебе.
        Он спустился по лестнице, размышляя о том, что вот была девушка вчера - да не простая, принцесса! - и есть девушка сегодня, не такая знатная и красивая, но к одной не лежало сердце, а для другой готово оно раскрыться. На час, или на ночь, или на несколько ночей, как будет угодно судьбе... Но разве он не властен над своей судьбой? Разве не может взять на Базе тонну золота, а лучше - глайдер с интравизором, полетать над долами, горами и найти рубиновые копи, как Пагуш, или залежи соли, как Уго-Тасми? Либо нечто другое, что тоже ценится в этом мире и позволяет разбогатеть безмерно, купить такой же райский островок, дворцы во всех Семи Провинциях, а заодно вельможу-покровителя... И жить! Жить никуда не торопясь, не прыгая от звезды к звезде, наслаждаясь покоем, любовью прекрасных женщин, каждым мгновением бытия... Встречать рассветы, провожать закаты, слушать, как рокочет прибой и шумят деревья, а если захочется, странствовать по морям и землям в обличье нобиля или рапсода, воина или купца... Жить, а не служить! Не получать заданий, не диктовать отчетов не притворяться своим среди чужих, а стать своим
на самом деле... И жить долго и счастливо.
        «Главное, долго, - заметил командор. - Кого устроит счастье на двадцать-тридцать лет? Желательно хотя бы век, а на такое время медицинского импланта не хватит. Чтобы век прожить и не состариться, нужны определенные усилия».
        «И оборудование, - добавил Тревельян. - Поищем?»
        «Зачем искать? Можно просто спросить».
        «Начнет отпираться. К тому же искать интереснее».
        «Ну, как знаешь,» - пробурчал Советник.
        Тревельян пересек холл, украшенный морскими пейзажами и бронзовыми лампами в форме драконов нагу, открыл двери и поглядел на хозяина и двух хозяек, поджидавших его у накрытого стола. Лучезарно улыбаясь, он направился к ним.
        
* * *
        До чего приятной была жизнь на острове Уго-Тасми! Если, утомившись ночью, проспишь и пропустишь свет или, увлеченный беседой, не полюбуешься закатом, то сделаешь это завтра или послезавтра, ибо рассветы и закаты чередовались с дивным постоянством. Плюс к этому дом со всеми удобствами, какие мыслимы в текущую эпоху, плодоносящий сад и парк - отличное место для моциона, мягкий ровный климат, морские купания и прогулки, трапезы в доме и на природе, но неизменно с изысканными винами и блюдами. Плюс преданные и не ленивые слуги, хороший повар, великолепный массажист, три садовника, прелестные служанки... О служанках можно было бы поговорить особо, и не только о Китти, но Тревельян предпочитал не слишком углубляться в эту тему и не копить воспоминаний. Воспоминания - источник сожалений... А он уже сожалел о том часе идне когда придется покинуть маленький Эдем солеторговца.
        Они с хозяином едва ли не сдружились. Нельзя сказать, что Уго-Тасми испытывал дефицит общения - жизнь он вел вполне светскую, посещал на яхте то столицу, то Мад Эборн и своих соседей, сам принимал гостей и временами ездил на охоту в горы Провинции Восхода и в поля Фейнланда. Но беседы с Тревельяном его развлекали - быть может, по той причине, что Тен-Урхи, как положено рапсоду, был набит историями по самую завязку. Большую часть этих сказаний, песен и баллад он усвоил еще на Земле, под гипнозом, но, постранствовав от Манканы до южных лесов, мог поведать что-то свое, оригинальное. Кроме рассказов про Аладжа-Цора, нобиля-разбойника, про мятеж Пагуша, похищение и эскападу на Дальнем Юге, были и другие темы, более интересные Тревельяну. Например, о паровом котле, изобретенном четырежды, Суванувой из Пейтахи, Куммухом изМанканы, Рдияс-Дагом из Дневной Провинции и Таркодаусом из Островного Королевства. Еще о бумаге мастера Цалпы, о керосине и подзорных трубах, седлах, компасе и краске из коры розового дерева и, разумеется, о Дартахе Высоколобом и его теориях. Уго-Тасми слушал с любопытством, улыбался и
молчал. Знает?.. - мелькало у Тревельяна в голове. Знает обо всем и даже имеет собственное мнение? Возможно, уже разобрался с феноменом Осиера? Это не исключалось, если подозрения насчет солеторговца были справедливыми.
        Пожалуй, их стоило подкрепить, и Тревельян уже знал, где скрыты нужные доказательства. Его интерес к архитектуре льстил хозяину, и вместе они осмотрели дом от чердака до подвалов и винных погребов, задержавшись в огромной и удивительно богатой библиотеке. Дом был чист. Само собой, не исключалось, что в подвале, библиотеке или хозяйской спальне есть тайная дверь или секретный люк, но Тревельян не верил в столь примитивные решения. Как их ни прячь, за половину века люк или дверь могли попасться на глаза кому-то из прислуги, добавив к странностям хозяина еще одну. Странностей имелось множество, и Китти, главный информатор, хоть жила на острове не так давно, о чем-то слышала от слуг, ну а чему-то была сама свидетелем.
        К примеру, никто не встречался с хозяйским сыном и наследником. Считалось, что он путешествует по дальним странам, чтобы набраться знаний и ума, но остров он не посещал, и даже Кора-Ати с Сариномой не были ему представлены. Каждый год, в сезон Четвертого Урожая, Уго-Тасми отправлялся в путь, чтобы повидаться с сыном, но ездил всегда в одиночестве, даже без Боба и Дика, своих телохранителей. Возвращался всегда с изрядным грузом книг, особенно древних манускриптов, которые ценил превыше золота и собирал всю жизнь так же, как его отец. Все эти книги, старые и не очень, он мог читать и, казалось, знал все языки и диалекты, сколько их есть на Осиере. С книгами он возился больше всего, чертил какие-то схемы, что-то записывал, но значки его письма не походили ни на единый имперский алфавит, ни на старинные символы Хай-Та, Горру, Тилима, Запроливья и других держав на востоке и западе. Еще он любил рассказывать истории как настоящий рапсод, и слуги собирались их послушать - о мальчике, потерянном в лесу и выросшем в логове тарлей, о человеке, нашедшем лампу, которой повиновались духи бездны, о престарелом
повелителе, что разделил свою страну между тремя дочерьми, о красавице, бежавшей с возлюбленным от мужа, и разгоревшейся из-за нее войне. Случалось хозяину впадать в глубокую задумчивость, и тогда, он удалялся в павильон, садился на ковер и медитировал от времени Восхода до Заката, не принимал ни пищи, ни питья. Жены и слуги знали, что мешать ему нельзя, что он размышляет о божественном, и даже, быть может, смотрит вещие сны, посланные Заступницей, ибо из павильона он выходил с просветленным лицом и бодрым видом. Самой же главной странностью в глазах служанок было отсутствие детей у госпожи Кора-Ати и госпожи Сариномы. хотя, как шептались женщины постарше, хозяин был не из тех мужчин, которые дремлют в постели. Возможно, он не хотел других наследников и требовал, чтобы жены пили отвар корня суири, предохранявший от зачатия? Но, прислуживая Сариноме в спальне, Китти такого не замечала.
        Что до имен, которыми Уго-Тасми одаривал слуг мужского и женского пола, то это отвечало имперскому обычаю и не казалось Китти удивительным. Бывало на Осиере, что имена менялись; были имена воинские, были морские, были те, которые супруг давал своим женам, господин - прислужникам, мастер - подмастерьям. Наконец, человек недовольный именем, полученным от рождения, тоже мог его переменить; такова была традиция западной расы, прижившаяся в Семи Провинциях давным-давно. Нет, для Китти имена не относились к числу хозяйских странностей, и не имелось среди них чего-нибудь другого, какой-то истории о тайной дверце и секретном закутке, куда по временам удалялся господин. Ничего такого, кроме павильона.
        В одну из ночей Тревельян его обследовал.
        То было изящное строение из драгоценного медного дерева: шесть столбиков, выточенных в форме древесных стволов с бугристой корой, а между ними - резные ветви и листья, цветы и плоды, бабочки и птицы. Сверху ветви сходились пышной огромной корзинкой, внизу был лакированный пол, застеленный коричневым, в тон дереву, ковром. Павильон походил на изделия древнего Китая, на ту искусную резьбу, в которой не повторялся ни один элемент, где каждый листок и цветок был отличен от другого и выглядел, как заведено в природе, неповторимым и единственным. Стояло это сооружение на шестигранном фундаменте из тесаного гранита диаметром метров пять и высотой до пояса.
        Тревельян приложил к нему ладонь, потом прижался ухом и щекой, зажмурился и ощутил едва заметную вибрацию. Не обладая той разновидностью паранормального дара, что позволяла лоцировать энергетические установки, он не мог проникнуть взглядом через камень, но представлял, что спрятано за этими гранитными стенами. Большая, немного сплющенная полусфера в кольце мигающих зеленых огоньков, экраны-отражатели со всех сторон, массивный диск источника питания, эмиттер, направленный вверх - так, чтобы излучение пронизывало пол и омывало человека посреди ковра. Бесконтактная лучевая терапия... Возможно, самое главное из достижений землян... Ибо что дороже молодости и жизни?
        «Генератор, - предположил командор. - Не разбираюсь я в ваших нынешних моделях, но там определенно генератор. А это нарушение устава Фонда. Помнишь, какой пункт?»
        «Тут добрый десяток нарушен, - заметил Тревельян. - Он не должен был здесь оставаться, вести записи на земных языках, использовать свой опыт и знания в личных целях. Конечно, тащить сюда такую установку тоже возбраняется».
        «Всякая тварь хочет жить, а человек - особенно, - с ментальным вздохом прокомментировал Советник. - А камера под этой резной мухоловкой небольшая... В мои времена такой аппарат три комнаты занимал, и суетилась при нем дюжина бездельников».
        «Теперь это небольшая и автономная установка. Скорее всего, там КПЖ-5 зарыта, с торсионным генератором. Пока планета крутится вокруг оси, энергии хоть отбавляй».
        «КПЖ... - повторил командор. - Это как расшифровать?»
        «Комплекс продления жизни, стационарная модель пятая модификация. Сейчас на холостом ходу, только генератор энергию сосет».
        «А сверху все в резьбе да в кружевах... Умно! Нужный листик повернешь, машинка и включится».
        «С листиком это вряд ли, - возразил Тревельян. - дистанционное управление у него. думаю, через имплант. Вмонтировал куда-нибудь под мышку или в ягодицу вколол... Теперь это просто, дед».
        «Нам бы такое, когда мы с дроми бились, - проворчал командор. - Ну, что будешь делать с этим прощелыгой?»
        Отступив от павильона, Тревельян крадучись направился в дом. В свои пальмовые чертоги, где сладким сном спала гибкая смуглая девушка.
        «Что буду делать? А ничего! Поговорю, обменяюсь мнениями... Может, он что-то полезное подскажет».
        «Как ничего? А ваш нарушенный устав? А кража казенного добра? А, наконец, двоеженство? В мои времена, да за такие фокусы...»
        Тревельян бесшумно проник в холл и стал подниматься по лестнице.
        «Времена изменились, дед. Нарушение устава ФРИК не влечет ни наказания, ни дисквалификации. Ему подчиняются добровольно, и каждый вправе расторгнуть договор».
        «Тогда это не устав, а пособие по ловле блох!» - возмутился командор, но Тревельян, не слушая его, юркнул в дверь своих покоев. Китти-Катахна вздохнула, повернула к нему свое личико и улыбнулась во сне.
        
* * *
        Они сидели в библиотеке, под которую была отведена половина третьего этажа. Библиотека была совсем не такой, как во дворце Раббана, правителя Северного Этланда - никаких чучел, рогов и звериных голов, да и площадь двухсветного высокого зала побольше в десять раз. В то же время вид такого количества полок, заставленных крупными и мелкими томами, ларцами и шкатулками со свитками и тонкими пластинами из дерева и бронзы, был Тревельяну непривычен; в его понятиях библиотека являлась голографическим экраном перед мягким креслом. Конечно, как специалист по гуманоидным культурам, он видел древние библиотеки на Земле, но в состоянии консервации - книги и прочие раритеты хранились в стасис-контейнерах, в залах с аргоновой атмосферой, а все их страницы, вплоть до мельчайшего чернильного пятна, были давно скопированы и уложены компьютерную память. Те библиотеки были мертвыми, застывшими в своих аргоновых гробницах, а эта, принадлежавшая Уго-Тасми, живой; к каждой книге можно прикоснуться, взять ее в руки, перенести на стол, раскрыть... И книг было такое множество!
        - Почти четырнадцать тысяч томов, - с гордостью сказал хозяин. - У меня есть редчайшие рукописи... «Странствие на север» Токот-Преги, возраст двенадцать веков, в ту пору Рингвар, Пейтаха и Ониндо-Ро еще не были заселены... «Сказание о владыках Архипелага», повесть тех времен, когда в Семи Провинциях еще не знали о Жемчужном море... Есть даже «Песни птицы ках»! Ты их знаешь, Тен-Урхи?
        - Разумеется, - кивнул Тревельян, - разумеется. И с этими «Песнями» знаком, и с двумя другими манускриптами, которые ты назвал. - Подняв руку, он погладил дремавшего на плече Грея. - Я согласен с тобой, это настоящие редкости!
        В глазах Уго-Тасми сверкнула ирония.
        - И с тем знаком, и с этим... Удивительно! Клянусь Тремя, ты очень образованный рапсод!
        - А ты очень образованный солеторговец, - отпарировал Тревельян. - И потому я расскажу одну историю, которая будет понятна только тебе. Тебе, и только тебе на всем огромном Осиере... - Он сделал паузу, не спуская взгляда с Уго-Тасми. - Жил на одной далекой звезде человек, избравший работу... ну, скажем, наставника. Только наставлял он не двух-трех учеников, а целые племена и народы, обитавшие у других звезд и не столь могущественные, как люди его родного мира, поэтому был он воистину посланцем небес. Случилось так, что он попал сюда, на Осиер, и здесь ему весьма понравилось, и решил он бросить прежнее свое занятие, найти какой-нибудь промысел, дающий почет и богатство, и жить тут в свое удовольствие. Что касается богатства и почета, то добиться их было не сложно, ведь этот посланец небес умел превращать в золотые монеты камень, руду или, к примеру, соль. Вот с жизнью оказалось тяжелее... дело в том, что люди на его звезде жили долго и сохраняли силы молодости едва ли не до последних своих дней, но для этого имприходилось становиться под волшебный дождик. Так, иногда, время от времени... дряхлеть и
умирать тому человеку не хотелось, и он утащил с собой ведро с волшебной водицей, а может быть, целую бочку или цистерну... может, что-то еще прихватил, не менее волшебное... В общем, стал он богат и купил себе остров, назвав его Ньорком, потому что родился в Нью-Йорке, а имя выбрал себе Уго-Тасми, похожее на Хьюго Тасмана. И жил он на Осиере целых пятьдесят лет, а чтобы не удивлялись его долголетию, превращался из деда в отца, из отца в сына, пока, наконец...
        - не встретил другого посланца небес! - рассмеявшись, сказал Тасман. Он ничуть не выглядел обескураженным, даже наоборот - в его глазах плясали искорки веселья. - Если бы ты знал, сколько хлопот мне доставляют превращения! Временами хочется прикончить Уго-Тасми, торговца солью, и сделаться Хуг-Тасом, владельцем ковровых мастерских... Ну, с этим можно еще не торопиться. - Он хлопнул ладонью по колену и спросил: - Когда ты догадался?
        - Заподозрил, скажем так. Когда услышал имена девушек и увидел твою усадьбу. Прошлое не отпускает, а, Тасман?
        Его собеседник кивнул, пригасив улыбку.
        - да. Пятьдесят лет срок изрядный, и я уже наполовину осиерец, но другая половина все еще оттуда, с Земли... - Лицо Тасмана стало задумчивым. - Как тебя зовут, Тен-Урхи?
        - Ивар Тревельян, наблюдатель Фонда, социоксенолог.
        - Не помню такого. Сколько тебе лет?
        - Тридцать восемь.
        - Ты совсем молод... Мне было сорок два, когда я тут застрял. Я прожил на Осиере долго и проживу дольше... Мне тут нравится, Ивар.
        - Не хочешь улететь со мной?
        - Не могу.
        - Не можешь? - Тревельян удивленно нахмурился. - Я понимаю, не хочешь... Но почему не можешь?
        - Потому, что все было совсем не так, как в придуманной тобой истории. Отдаю должное твоему воображению, однако... Однако есть вещи, Ивар, о которых лучше тебе не знать. - Тасман поднялся, прошел от стены к стене, оглядел полки с ларцами и книгами и резко сменил тему: - Как предполагалось, Фонд выждал половину века и прислал наблюдателя. Тебя. Ты должен проверить действие последнего эстапа? Эстапа Гайтлера, внедренного через дартаха из Экбо?
        - да, именно так.
        - Вот что я тебе скажу, Ивар: убирайся отсюда и с чистой совестью садись за отчет. Результаты у нас нулевые. - Тасман вперил взгляд в одну из шкатулок, что была инкрустирована серебром и перламутром. Затем поинтересовался: Что с моими коллегами - с теми, из нашей группы? Кроме них, у меня не осталось близких на Земле.
        - Гайтлер умер.
        Голова Тасмана печально поникла.
        - да, конечно... Курт был уже очень стар...
        - Колесников и Сойер живы и благополучны. Сойеру я сдавал экзамен. Шестнадцать лет назад, в Академии.
        - Они ничего не знали... - медленно и будто бы сам для себя промолвил Тасман. - Ровным счетом ничего...
        - Не знали о чем? - спросил Тревельян, но не дождался ответа. Эти полунамеки начали его раздражать. Конечно, Тасман, проведя здесь много лет, лучше ориентировался в ситуации, но это еще не повод, чтобы изгонять с планеты его, Тревельяна, полномочного эмиссара ФРИК! Во всяком случае, если предложено убираться, то должны быть хоть какие-то объяснения. Не намеки и даже не гипотезы, а точные данные! Либо Тасман выяснял, отчего эстапы тонут здесь, как камни в трясине, либо нет, но ту или другую ситуацию надо ясно обозначить. Тем более что...
        Он сунул руку за пояс, нащупал медальон Аладжа-Цора. Потом, не вынимал его, сказал:
        - Вряд ли я могу сейчас убраться, да еще с чистой совестью. Видишь ли, Хьюго, тут обнаружились новые факты. Такое, что вам с Гайтлером и не снилось.
        - Гайтлер уже в лучшем мире, а я... Откуда ты знаешь, что мне снится? Вернее, что мне известно, а что - нет?
        Продолжая сжимать в ладони голографическую пластинку; Тревельян, после многозначительной паузы, промолвил:
        - Что бы тебе ни было известно, ты не спешишь делиться информацией. А ведь мы, коллега, тут не одни... Кто-то сюда добрался, раньше или позже нас, и этот кто-то нам мешает. Так что я думаю...
        - Кто добрался, когда и зачем? - перебил Тасман, резко обернувшись. - У тебя есть доказательства? Или одни пустые домыслы?
        - Не домыслы, нет. Взгляни-ка на это, - Тревельян раскрыл ладонь с загадочной голограммой. - Помнишь историю с Аладжа-Цором, что я тебе рассказывал? С тем знатным нобилем, которого покарало Братство? Но, пред тем как покарать, ему послали предупреждение, что-то вроде пророчества или знака грядущей судьбы. Я нашел это рядом с его трупом и могу засвидетельствовать абсолютную точность визуального образа.
        Тасман, стоявший у полок, стремительно шагнул к столу и впился взглядом в медальон. Отблеск какого-то чувства, промелькнувшего в его глазах, был непонятен Тревельяну, но командор, видавший всякие виды, разобрался с ним быстрей. «А ведь он боится! - прошелестело ментальным эхом. - Боится, клянусь Галактикой! Он знает про эту штуку!»
        - Значит, нашел рядом с трупом... - Щеки Тасмана слегка побледнели. Ну, раз нашел, уже ничего не поделаешь. Теперь я обязан с тобой поделиться, просто обязан предупредить! Как говорят, во многом знании многие печали, а я добавлю - много страха. Но вдруг это знание тебя спасет...
        Он вернулся к полкам, раскрыл ларец - тот самый, в серебре и перламутре, - вытащил два медальона, точно таких же формой и размерами, как присланный Аладжа-Цору, и бросил их на стол. На одном была прелестная картинка: Хьюго Тасман в окружении красивых женщин, слева и справа от них фонтаны и пышная зелень, а на заднем плане - викторианский особняк с каминными трубами и высокими полукруглыми окнами. Другая голограмма выглядела не так приятно: столб, а на нем - мертвое нагое тело, пронзенное крюком. Голова свалилась на грудь, лица не видно, но Тревельян не сомневался, что это тоже изображение Тасмана.
        - Тебя предупредили? - спросил он хриплым голосом. - Два варианта судьбы, на выбор?
        - Да. Уверен, тут не может быть двух мнений.
        - И как это к тебе попало?
        Тасман задумчиво потер висок. Если он, в самом деле, боялся, то теперь скрывал свой страх с большим искусством.
        - Как попало? Ну, это тоже целая история, и более правдивая, чем повесть рапсода Тен-Урхи о солеторговце Уго-Тасми... Понимаешь, Ивар, тебе - да и руководству Фонда известно об эстапе Гайтлера лишь то, что сообщил сам Гайтлер. Но его истинные планы... ну, они были несколько шире официальных, скажем так. Даже Колесиков и Сойер остались в неведении.
        «Парень начинает колоться, - заметил командор. - Похоже, он тут не только с бабами развлекается».
        Тасман сел в кресло, побарабанил пальцами по столу, разложил перед собой все три голограммы, прищурился, поглядел на них с нехорошей усмешкой. Потом произнес:
        - Я остался здесь по просьбе Гайтлера. У нас не было уверенности, что эстап сработает, собственно, он и я считали, что эта затея, как все предыдущие, обречена на неудачу. И тогда вступал в действие наш тайный план...
        - Тебе предназначалась роль местного Колумба?
        - Ну, ты правильно понял, коллега Ивар. Но сначала я должен был укорениться, приобрести определенный статус, друзей и покровителей в высоких сферах и, разумеется, финансовые средства. Это заняло около трех лет. дартаха тем временем изгнали из Экбо, его трактат пылился в сундуке книгохранилища, и мысли о землях в другой половине мира ровным счетом никого не волновали - ни в странах Пятипалого моря, ни на западе, ни в Семи Провинциях. Пришло время действовать, и я отправился в Бенгод, где приобрел большое, только что построенное судно, закупил снаряжение и попытался набрать команду. Вот тут и начались проблемы! Я не мог найти людей в прибрежных городах Хай-Та и Этланда, готовых плыть в Восточный океан, не мог ни за какие деньги! Конечно, речь шла о знающих, умелых мореходах, а не о портовых оборванцах... Мне нужен был многочисленный экипаж, человек сто или сто двадцать, чтобы, вернувшись, они рассказали о новой земле во всех кабаках от Бенгода до Ильва и Пазека. Но одни были заняты, другие опасались пиратов с Архипелага, бурь или морских чудовищ, третьи сочли меня безумцем, который всех погубит в
океане, четвертые решили, что плыть к Оправе Мира святотатство. Хотя народ здесь не очень религиозен, однако...
        - …однако они не имеют морской традиции, которая была у португальцев, испанцев, голландцев и англичан, а до них - у викингов, - подхватил Тревельян. - Традиции дальних морских походов и поисков неведомых земель. Сугубо континентальная психология, даже в прибрежных странах.
        - да, конечно, я тоже об этом думал, и потому, наняв временный экипаж, перебрался на Архипелаг, в диранто. Китобои посмелее моряков из Хай-Та и Этланда, и кто-нибудь последовал бы за мной, но тут мое судно спалили. То есть его подожгли, а вместе с ним выгорела половина лодок и баркасов в гавани, а пирсы и деревянные склады еле отстояли... Местный князек объявил, что я приношу несчастье, и тут же изгнал меня из города, хорошо, что не повесил... Я вернулся в Бенгод за новым судном, но там уже знали, куда я собрался, и подходящего не нашлось, ни нового, ни старого, ни в Бенгоде, ни на верфях других городов, хотя я объездил их десятки.
        - Я побывал в Бенгоде. Собственно, с него странствия и начались, - произнес Тревельян. - Там ничего не помнят о тебе и твоей попытке. Хотя прошла почти половина века...
        Некоторое время они обсуждали, что могло случиться за этот период, и согласились, что равновероятны две возможности: либо слухи диссипируют и исчезают почти без следа, либо расходятся шире и шире, превращаясь в устойчивый комплекс легенд. Очевидно, события пошли по первому сценарию. Этот факт был очевиден, и проблема состояла в том, сами ли пошли или их направили.
        - Черт с ними, со слухами. - Сказал, наконец, Тревельян. - дальше что случилось?
        - дальше? После фиаско на востоке я отправился на запад. Пересек континент, добрался до Мерцающего моря, до Запроливья и Княжеств Шо-Инга, где меня никто не знал, выбрал лучшие верфи и заказал целую флотилию, четыре корабля. Мог бы и больше - средств хватало, соль с моих промыслов текла рекой, и только в столицу вывозили по шесть караванов за сезон. Потом, в один прекрасный день, я получил предупреждение, эту вот шкатулку. В спальне моей обнаружилась, дьявол, запечатанная, а верфи с моими судами уже горели! И тогда я понял...
        Он отвернулся, стиснув на коленях кулаки.
        Все остальное Тревельян сумел домыслить сам. Его коллегу не изгоняли отсюда - совсем наоборот, ему предписывалось жить здесь до естественной кончины, жить тихо, спокойно и счастливо, не помышляя о кораблях, о дальних плаваниях и заморских землях. База, как возможность побега с Осиера, тоже находились под запретом - отправитель шкатулки был, очевидно, в курсе планов ФРИК покинуть этот мир на длительное время. Он - или они?.. - не желали, чтобы Тасман делился догадками с кем-нибудь из своих, но убивать его не собирались. Только в крайнем случае, только если он отвергнет щедрые дары - райский остров в теплом море и уютный дом, где ждут хозяина ласковые женщины и древние книги... Выбор между этой жизнью и крюком был очевиден, так что не стоило упрекать Тасмана в малодушии.
        - Знаешь, кто рассылает эти шкатулки? - сказал Тревельян и, когда собеседник покачал головой, добавил: - Братство Рапсодов, мой благородный орден, что надзирает за справедливостью... вернее, самый главный его шеф, мудрейший Аххи-Сек, Великий Наставник из Мад дегги. Есть такой городишко в Полуденной, у Кольцевого хребта...
        - думаешь, он?..
        - Не знаю, Хьюго. Может, этот Аххи-Сек - оракул при настоящих пророках, простая марионетка... Ну, я до него доберусь! до него или до истинных кукловодов!
        Наступила тишина. Тасман размышлял; его глаза скользили по полкам, заставленным книгами, по резной мебели и окнам, распахнутым в сад, словно он, лаская взглядом просторную комнату, пытался взвесить два варианта грядущей судьбы: столб с крюком и это свое уютное жилище. Наконец он произнес с глубоким вздохом:
        - Я тебе помогу, Ивар. Хватит прятать голову в песок... Помогу!
        - Помоги, только немного - у тебя тут яхта, вот и отправь меня в столицу. Пусть твои парни отвезут, чтобы тебе не светиться. И еще - может, имеешь какие-то связи в Архивах? Хочется мне туда попасть.
        - С Архивами вряд ли буду полезен, не вхож я на императорский остров, а в столицу сам отвезу. У меня вилла в пригороде, поживу на ней и за тобой присмотрю. В Мад Аэг есть мои доверенные люди... прикормил пару-другую чиновников...
        - договорились. - Тревельян поднялся, шагнул к раскрытому окну. Внизу служанки под командой красавицы Сариномы уже собирали на стол, готовясь к вечерней трапезе, и он увидел смуглые плечи и пышноволосую головку Китти. Милая девушка, мелькнула мысль. Будет ли вспоминать рапсода, который пел ей нежные песни по ночам?.. Сняв наушные украшения, серебряные кольца с подвесками из бирюзы, он протянул их Тасману: - Для той девушки, для Катахны... больше мне нечего подарить. И скажи, что я ее не забуду.
        Тасман улыбнулся:
        - Скажешь сам. В Мад Аэг мы отправимся утром.
        ГЛАВА 12 СТОЛИЦА
        
        Мад Аэг, имперская столица и самый крупный город обитаемого мира, лежал у просторной бухты и был возведен на семнадцати холмах, частью обращенных к морю, частью выходившим к северной равнине, садам и лесу, который считался заповедным охотничьим угодьем правящей фамилии. В прежние времена возвышенностей насчитывалось больше, но тысячу двести лет тому назад, в эпоху правления Матак-Сари Благословенного, когда город начал быстро разрастаться, многие холмы срыли, чтобы засыпать ложбины и овраги по окраинам, куда бурной волной выплескивались городские предместья. Каждый из уцелевших холмов с глубокой старины носил имя, и все они были изрезаны террасами, которые укрепляли циклопические каменные стены и соединяли широкие лестницы. Три холма к западу от бухты и четыре к востоку вздымались над морем скалистыми массивами, и их обитатели могли любоваться с вышины гаванью, полной кораблей, огромной торговой площадью, прибрежным храмом Трех Богов и сине-зеленым морским простором. Здесь, на каменных выступах, естественных или рукотворных стояли дворцы Восьмисот Фамилий, семейные гнезда, которые не
перестраивались, а лишь иногда подновлялись, дабы порадовать почтенных предков, проливших кровь на эти скалы. Места на прибрежных холмах было немного, и потому при строительстве дворцов не придерживались традиционного стиля с разделением на павильоны, беседки и отдельные покои. Этот стиль считался древним, но жилища знати в Мад Аэг превосходили его стариной на доброе тысячелетие: некогда их воздвигли так, как полагалось двадцать пять веков назад: массивные каменные строения с передним фасадом в виде уступчатой пирамиды, круглой или прямоугольной башни, украшенной портиком и колоннами. Задняя часть обычно пристраивалась к скале, в которой были выдолблены полости - кельи слуг, кладовые, кухни и конюшни. Эти ласточкины гнезда служили обителями главам родов, а менее важные их члены предпочитали жить с большими удобствами, кто на холмах, обращенных к лесу, кто на виллах в зоне садов, кто даже в предместьях, среди дворян, не отличавшихся особойзнатностью, и разбогатевших купцов.
        Ввиду особенностей пейзажа, в центральном районе Мад Аэг не было улиц, а только лестницы, террасы площади между холмами, похожие на ущелья с прихотливыми извивами. Однако ущелья облагороженные, с ровным дном, выложенным гранитной плиткой или мозаикой, с зеленым обрамлением из могучих деревьев, с массой фонтанов и водоемов, украшенные колоннадами, пилонами и статуями, с базарами, храмами, банями, лавками и харчевнями, где с восхода до заката толпился народ. Предместья охватывали холмистый центр полукольцом, и там, кроме жилых домов, тоже имелись храмы, бани и рынки, а также казармы, мастерские, школы и первый в Семи Провинциях, почтенной древности университет. От казарм, стоявших точно крепость в окружении рвов, высоких стен, мостов и опускных решеток, начиналась имперская дорога, рассекавшая предместья, плодовые рощи и лес и уходившая на север. Километрах в восьмидесяти от столицы, у цитадели Меча и Щита, она растраивалась; один путь по-прежнему тянулся я север до самого Мад Дегги, два других шли на восток и запад, в соседние провинции.
        По современным земным понятиям Мад Аэг был городком небольшим, населенным едва ли миллионом жителей, но все относительно, все познается в сравнении, всякому миру и всякому времени - свои масштабы и точки отсчета. Средневековый Париж перед Столетней войной считался чудом света, самым крупным из европейских городов, а жили в нем всего-то двести тысяч человек. Так что, если обратиться к прошлому, то получалось, что Мад Аэг впятеро превосходит Париж многолюдством, площадь имеет больше в двадцать раз и отличается гораздо лучшим благоустройством. Конечно, теперь на Земле, где Европейская, Сахарская или Сибирская жилые зоны простирались на сотни километров в любую сторону, миллионный город был рядовым явлением, камешком средних размеров среди утесов, валунов и глыб. Пожалуй, в дюжине-другой колоний, на Высокой Горе или Арнибе, заселенных еще в эпоху Темных Войн, ситуация была такая же; человечество плодилось и размножалось, благословляя Лимб и контурный двигатель, открывшие дорогу к любым мирам Вселенной, Но тут, на просторной планете, еще не познавшей тяжкой пяты мегаполисов, миллионное скопление людей
являлось фактом чрезвычайным, поразительным и приводящим в ужас или в восторг. Тем более что за проливом лежал еще один такой же город - Мад Эборн, лишь слегка уступавший столице.
        Примерно об этом думал Тревельян, когда, распрощавшись с Хьюго Тасманом и его великолепной яхтой, пробирался вдоль шеренги длинных причалов к выходу из гавани. Несмотря на утренний час, тут уже было шумно, ярко, пестро; развевались флаги, с резким щелчком падали паруса, сияла медная оковка бортов, пахло потом и деревом, водой и какими-то неведомыми пряностями, а крики, топот ног и гул голосов заглушал временами пронзительный скрежет якорной цепи. У пристаней и на рейде разгружались торговые парусники со всех концов моря Треш, сновали между ними катамараны, баркасы и лодки, щеголеватые прогулочные галеры покачивались за каменным молом или, гордо растопырив весла, плыли по лазоревым волнам под грохот барабанов. Отдельно, у высокой башни маяка, стояли парусные и гребные корабли морской охраны, небольшие, но юркие и быстроходные, с катапультами на носу и корме, под вымпелами с семью имперскими драконами. Там звякало железо, ревели туаны, равняя строй, поблескивали острия пик, и яркое утреннее солнце отражалось в бронзовых шлемах и панцирях. Мимо Тревельяна катились телеги, забитые мешками, корзинами и
бочками, шагали чередой грузчики, торопясь то к складам, то к кораблям, шли, переругиваясь, купцы: один тащил другого к судну, груженному чем-то гнилым, тканью или канатами. Гавань ограждала стена шестиметровой высоты, и у ее подножия в живописном беспорядке ютились харчевни и лавки, навесы торговцев, ночлежки, кабаки и прочие заведения, где сошедший на берег мореход мог с толком позвенеть серебром. Порядка, однако, было куда больше, чем в Бенгоде; не попадалось ни куч мусора, ни попрошаек, ни бродячих тарлей, ни подозрительных рож, изукрашенных шрамами, зато через каждую сотню шагов маячили стражники при палках, плетках и кинжалах. В толпе людей континентальной расы, высоких и темноволосых, встречались смуглые гибкие пришельцы с запада и обитатели востока с медной кожей, огромными носами и вытянутыми до плеч мочками, но тех и других - не очень много; по виду, купцы, приплывшие за столичным товаром, или посыльные чиновники. Аристократов Тревельян тут не заметил - похоже, гавань их ничем не привлекала.
        Ошибочное мнение! Сразу за огромной аркой с тремя пролетами, ведущей на торговую площадь, была таверна с постоялым двором, фонтаном, цветником и парой десятков скамей под навесом из зеленой парусины. На скамейках лежали мягкие подушки, фонтан сиял мозаикой и позолотой, а запахи блюд, витавшие в воздухе, определенно намекали, что цены здесь кусаются. Вполне приличное заведение, не для простых мореходов, пьяниц итрудяг; сидели в нем солидные мужи торгового сословия, пили торвальские вина, закусывали жарким из клыкача и толковали о своих делах. Тревельян, шагавший мимо, только успел принюхаться к мясному аромату и подумать, что клыкач, видать, молоденький, не кабан, а поросенок, и хоть он откушал на яхте, но, пожалуй, стоит...
        Знакомая фигура заступила ему дорогу. Щеголеватый нобиль субтильного сложения, с хитроватым взглядом и бакенбардами до пояса... Теперь он был не в персиковом наряде с золотым шитьем, а в лиловом, отороченном понизу перьями птицы ках, и в синей накидке, заколотой у горла жемчужной брошью. Наушные украшения тоже были из жемчугов, и не каких-нибудь, а голубых, самых редкостных, что добывают на побережье Хай-Та, и, разглядев это диво, Тревельян вдруг ощутил вкус похлебки, которой его угощали Вашшур и Нухассин, и услыхал их голоса. Как давно это было! И как далеко от моря Треш...
        - Вот и ты, рапсод Тен-Урхи, вот и ты, - сказал щеголь, ухватившись за краешек Тревельянова пончо, - А я тебя который день тут поджидаю! В Мад Эборне тыисчез с такой быстротой, что мои друзья не успели насладиться твоим искусством. Зато теперь...
        - Прости, мой благородный господин, я очень спешу в обитель Братства. - Тревельян попытался вырваться из цепких пальцев щеголя. - Я даже не буду спрашивать, где расположена обитель; во-первых, я это знаю, а во-вторых, встреча с тобой - плохое предзнаменование.
        - В самом деле? - Хитроглазый потянул его к скамье. - Разве знакомство с прелестной Лианой-Шихи закончилась так плохо? Ах, да-да, я что-то припоминаю о клетке с пацами, от которой ты избавился по доброте и мудрости правителя Лат-Хора... Кажется, потом тебя отвезли на некий остров, где ты гостил целых четырнадцать дней?
        «Этот хмырь слишком много знает, буркнул призрачный Советник. - Не нравится мне его рожа! Наверняка из местных филеров!»
        Пожалуй, командор был прав, и в этом случае не исключались решительные меры. Оглядевшись, Тревельян сгреб нобиля за шиворот и обнял, будто старого друга, слегка прижимая кончиком пальца сонную артерию.
        - А вот этого не советую, - просипел хитроглазый. - Не советую, ибо я тут не один. - Он дрыгнул ногой, и рядом с Тревельяном выросли четверо крепких молодцов. - Я знаю, рапсод, что ты нас всех положишь... знаю, какой ты боец, наслышан про Аладжа-Цора... Да только драться-то к чему? Ты ведь с каким-то делом прибыл, и не надо, чтобы тебя искали по всей столице за сопротивление властям.
        - А ты власть? - спросил Тревельян, слегка ослабив захват и скосив глаза на подручных хитроглазого.
        - Всякой власти нужны такие, кто ищет и следит, неопределенно ответил тот. - Мы стараемся... Я и мои приятели... Ках-Даг, Пия-Гези, Тирина-Лу...
        - Благородные нобили?
        - В том, чтобы искать и следить, нет урона чести! Тем более если того пожелала высокая персона, - гордо ответил щеголь и дернул Тревельяна за одежду. - Пойдем, рапсод, поговорим.
        Они направились к скамье под тентом, сев подальше от пирующих купцов. Четверо из группы захвата исчезли; но Тревельян подозревал, что в нужный момент они возникнут как из-под земли. Впрочем, скрыться от них было нетрудно - за постоялым двором бурлила площадь, огромная, шумная и полная народа. Целые толпы сновали между торговых рядов, кто продавал, кто покупал, кто пил или бранился, не сойдясь в цене, и ускользнуть от шайки хитроглазого он мог в любое время. Но тот глядел в корень - были у Тревельяна дела в столице, так что уходить в подполье или бежать ему совсем не улыбалось.
        - Где твой зверек? - спросил щеголь, устроившись на мягкой подушке.
        - Здесь, - Тревельян приоткрыл клапан мешка, и Грей робко высунул мордочку. - Он не любит суеты и шума. Лесной житель, понимаешь.
        Почтительное обращение «мой господин» было опущено, но хитроглазый словно не заметил вольности. Был ли он, в самом деле, нобилем? В конце концов, манеры ибогатая одежда ничего не значили; лицедейское искусство Империи достигло больших высот.
        - Забавная тварь. - Хитроглазый протянул руку, но тут же ее отдернул. - Меня, рапсод, зовут Сач-Гези, и в этом городе, как и во многих других, я знаю каждого купца, певца или бродягу, что притащился в Семь Провинций с востока или запада. Обычно я живу в свое удовольствие по ту или по эту стороны пролива, но бывает, ко мне обращаются с просьбами. То ли найти кого-то, то ли за кем-то присмотреть... Такие люди просят, что им никак не откажешь, клянусь солнечным глазом! - Он поднял лицо к ясному небу и начертил у сердца круг. - Понимаешь, Тен-Урхи, в моем ремесле очень важно не дожидаться приказа. Приказ напоминает, что хоть ты человек из знатного рода, однако лицо подчиненное, тогда как просьба…
        - Это все философия и благородные слюни, - оборвал его Тревельян. - Тебе поручили меня найти, ты поискал и нашел. Что дальше?
        - Ну, если ты не желаешь дружеской беседы... - Сач-Гези скроил обиженную мину. - Если так, перейдем к делам. С тобой желают встретиться, рапсод. Оч-чень, оч-чень важная персона! - Он снова поднял глаза вверх. - Некий заботливый дядюшка, узнавший о приключениях своей племянницы.
        - Узнавший от кого?
        - Ну, предположим, от меня. Девица взбалмошная, с норовом, за такой нужен глаз да глаз... С Теки ты ведь знаком? Ну, я присматриваю, а он помогает. Без нас почтенному Лат-Хору было бы не справиться, никак не справиться. Воистину женщина сведет с ума любого мудреца! - Сач-Гези вздохнул и закончил: - Так что я должен тебя доставить на Сигнальный холм, в Старый дворец, где обитает господин мой Ниган-Таш. Надеюсь, ты не очень огорчен?
        - Смотря по тому, чем это грозит. Клеткой с пацами? Или крюком?
        - Как договоритесь, но обычно господин наш милостив. Понимаешь, рапсод, наследника Светлого Дома не красит жестокость, о чем известно и ему, и Нобилям Башни. Так что если он решит тебя прихлопнуть, то сделает это не в своем дворце.
        Деваться некуда, подумал Тревельян. Сбежать? Исчезнуть? Но Ниган-Таш, конечно, оскорбится, а обижать такого вельможу штука опасная - из-под земли достанет! Ну, не достанет, так затруднит работу... Конца у миссии еще не видно, и странствовать, озираясь через шаг, было бы лишней и неприятной нагрузкой. Сменить личину? Это возможно, но он так вжился в образ рапсода! Были у него резервные обличья, были, но так не хотелось бросить лютню, снять голубое пончо и кинжал и превратиться в бродячего торговца или фокусника, как недоброй памяти Тинитаур! Опять же, Ниган-Таш, в благоприятном случае, мог посодействовать с Архивами, и мысль вдохновила Тревельяна. Запихнув Грея обратно в мешок, он решительно поднялся и кивнул:
        - Пойдем! Нельзя, чтобы такой господин совсем истомился от ожидания. Не хочу вызывать его гнев. Зачем мне лишние дни в клетке с пацами?
        - Это мудро! - сказал Сач-Гези, похлопав его по спине. Оч-чень мудро, рапсод! Только мы не пойдем, а поедем.
        Он щелкнул пальцами, и из-за угла таверны выкатилась коляска, запряженная парой серых жеребцов. Тревельян уставился на них в немом восхищении, но тут его проворно взяли под обе руки и, приподняв, водрузили на мягкое сиденье как самый ценный груз. Двое помощников Сач-Гези встали на запятках, двое устроились на облучке, свистнул бич, и коляска понеслась сквозь разбегавшуюся толпу. Они ехали вдоль стены, что огораживала гавань, направляясь к самому высокому из прибрежных холмов, и Тревельян, прикрыв глаза, вспоминал его историю.
        Тут, на Сигнальном холме, названном по вышке с барабанами и трубами, начинался Мад Аэг. Согласно легендам, тут была крепость нобиля, чьим потомком, через двадцать поколений, станет Уршу-Чаг Объединитель, и отсюда его славный пращур совершал набеги на соседей, расширяя свои владения, обогащаясь землями, скотом, зерном и новыми подданными, пока не раздвинул границы княжества до Кольцевого хребта. За три поколения до Уршу-Чага здесь был уже немалый город с гаванью и сотней тысяч населения, и тогда старую крепость частью развалили, частью засыпали землей, на вершине возвели дворец, а на нижних бастионах, превращенных в террасы - жилища знатных воинов, будущих Нобилей Башни. Этот дворец теперь называли Старым, и именно в его стенах Уршу-Чаг бил зеркала и клялся, что не увидит собственного лица, пока не расправится с врагами. Спустя пять-шесть веков началось строительство новой резиденции на острове Понт Крир, куда со временем перебрался сам император, императорский двор и все основные департаменты. Но Старый дворец не разрушили, не забросили и не покинули - не было на Осиере такой традиции что-то
бросать, тем более святую землю с кровью предков. Дворец остался собственностью правящего рода, и один из принцев, самый уважаемый и знатный, обитал на Сигнальном холме как наследник отчего достояния. Теперь это был Ниган-Таш, и значит, он являлся самым верным кандидатом в императоры.
        Площадь закончилась, экипаж замедлил ход и миновал пробитый в скале тоннель, поверх которого шла лестница к нижнему и более верхним уровням-террасам, куда колесный транспорт взбирался по крутой дороге, спиралью обвивавшей холм. Лошади двинулись шагом, будто давая возможность рассмотреть древнюю крепостную стену, что подпирала террасы, и лежавшую внизу, за каменным дорожным ограждением, торговую площадь. Вскоре коляска въехала на первый ярус, куда ступенчатыми пирамидами выходили фасады четырех дворцов; Сач-Гези, бесцеремонно тыкая пальцем, называл, кому они принадлежат, кто из хозяев хлещет вино, причем пибальскую бурду, кто без ума от тилимских танцовщиц, а кто уличен в низменной дружбе с купцами и пополняет капитал за счет торговли строительным камнем и лесом.
        Дорога круто повернула. Ко второй террасе она поднималась над морем, и Тревельян следил, как встают на горизонте острова, подобные то цветочной корзинке, то вулканическому конусу в обрамлении зелени, то золотому песчаному блину с пальмовой рощей. Внизу перед ним раскрылась гавань, лес мачт у пристаней, галеры бороздившие бухту или плывущие к островам, лодки, склады и судно Тасмана со спущенными парусами. Его хозяин стоял на палубе и, задрав голову, разглядывал холм и ползущую по дороге коляску, будто мог увидеть Тревельяна с окружавшей его компанией. Шум, что доносился из гавани, был едва слышен, заглушенный рокотом волн у подножья утеса.
        Один за другим они миновали второй, третий, четвертый и пятый ярусы, проезжая мимо старинных зданий, под арками, несущимилестницы, мимо источника, бившего прямо из скалы ипадавшего вниз стремительным радужным водопадом. За ограждением дороги мелькали то морская гладь с яркими солнечными бликами, то заполненная народом торговая площадь, то склоны ближайших холмов, тоже прорезанных террасами и застроенных так плотно, что казалось - тут жилища не восьмисот семейств, а, по крайней мере, пяти тысяч. Наконец экипаж приблизился к вершине, и теперь они остались один на один с золотистым диском Ренура, облаками и просторным бирюзовым небом. Холмы словно осели, вниз, и только соседний, названный в честь Таван-Геза продолжал соперничать с Сигнальным; его венчало огромное круглое строение, храм Трех Богов с тремя шпилями, что поддерживали бронзовое Кольцо, символ Оправы Мира.
        Древняя сигнальная башня вздымалась над стеной с треугольными зубцами, прохаживались по стене часовые-арбалетчики, блестели начищенные шлемы, свисал имперский штандарт, семь золотых драконов на пурпурном фоне. У ворот, кованой решетки, скрепленной изображениями нагу и даутов, стояли под командой туана стражи из безволосых, десять воинов с секирами и десять копьеносцев. Сач-Гези был тут, видимо, известен: стражи грохнули оружием в щиты, туан поклонился и сделал знак рукой - мол, проезжайте, благородный господин.
        Коляска вкатилась в небольшой двор перед трехэтажным зданием в форме подковы. Мощные квадратные колонны выступали на четверть из фасада, в их основании свернулись кольцом огромные хищные кошки, узкие окна зияли как расщелины в скале, второй этаж сдвинут вглубь над первым, третий - над вторым... древняя монументальная архитектура, когда считалось: чем прочней, тем лучше. Напоминает древнеегипетскую, решил Тревельян, окинув дворец быстрым взглядом. Он его уже видел, и не раз - на голограммах полного присутствия, снятых сотрудниками Базы.
        - Ждать здесь, - бросил Сач-Гези и, оправляя свою роскошную накидку, заторопился во дворец.
        Там он и пропал, и в этот день и в будущие дни Тревельян с ним больше не свиделся. За ним выслали другого нобиля, толстого, как отъевшийся клыкач, в алой мантии, под которой колыхалось объемистое брюхо, с серебряным жезлом в пухлой лапе. Он поманил Тревельяна за собой, нырнул под арку входа, провел его через обширную залу с лестницами из розового гранита, уставленную сотней изваяний императоров - все на одно лицо, в диадеме из рубинов - и с неожиданной ловкостью проскользнул в узкую дверь в дальней стене. Они прошли здание насквозь, очутившись на зеленом лугу, обсаженном столетними деревьями. С этой стороны, обращенной к морю, дворец выглядел повеселее: окна казались шире, колонны изящней, и в их основаниях не кошки скалили зубы, а распускали мозаичные яркие хвосты птицы ках. Среди колонн высились два монумента: слева - Уршу-Чаг Объединитель, наступивший на осколки зеркала, справа - славнейший из его потомков Фаргу-Тана Покоритель Запада, чьи войска дошли до Островного Королевства, Запроливья и Шо-Инга.
        - Господин развлекается, - негромко сказал толстяк в алом. - Ты, рапсод, стой молча, смотри в землю, пасть не разевай и помни, что дышишь одним воздухом с владыкой, что вознесен над людьми и странами, как этот холм над морем.
        - Я буду безмолвной песчинкой у его стопы, - заверил толстяка Тревельян. - И постараюсь не дышать, чтобы господину осталось больше воздуха.
        Луг, у которого они очутились, был вытянут в длину и отделен от края утеса пальмовыми дубами и живой изгородью из тростника, похожего на бамбук, чьи коленчатые стволы обвивали цветущие лианы. Всередине лужайки торчал толстый шест с заструганным концом, где была намалевана человеческая физиономия: два глаза, брови рот, нос и грубое подобие ушей. Шагах в пятидесяти от этой мишени стоял худощавый сорокалетний мужчина в простой полотняной тупике, что оставляла открытыми сильные плечи и крепкую шею, В руках у него был лук, а двое служителей держали полные стрел колчаны.
        Толстый нобиль, приседая и кланяясь, двинулся к лучнику и доложил:
        - Рапсод, которого ты пожелал увидеть, доставлен, мой господин. Его привез Сач-Гези.
        Лучник - несомненно, Ниган-Таш, - повелительно кивнул.
        - Пусть подойдет и встанет здесь. Сач-Гези выдать сотню золотых. Иди!
        Толстяк с завидной резвостью исчез, а Тревельян приблизился, склонил голову и очертил круг у сердца. У Ниган-Таша было властное лицо с резкими, но правильными чертами: чуть выпуклые надбровья, пронзительные темные глаза, нос и рот изящной лепки, твердый подбородок и бакенбарды ниже уха. Внешность для императора - лучше не придумать! И, вероятно, наследник был силен - когда он натянул тетиву, на предплечьях тугими шарами вздулись мышцы.
        Свистнула стрела, вонзившись в левый глаз мишени. Ниган-Таш вытянул руку, и слуга вложил в нее новый снаряд. Наследник покосился на Тревельяна, и взгляд не обещал ничего хорошего.
        - Я уважаю ваше Братство, - негромким, но звучным голосом промолвил он. - Я полагал, что Братство тоже меня уважает. - Снова свистнула стрела, ударив в правый глаз. - Меня и всю мою семью. - Он согнул лук. - Уважает достаточно, чтобы не отказать в незначительной просьбе. Совсем мелкой. - Он выдохнул и спустил тетиву. Стрела попала в нос мишени. - Исполнить такую просьбу для мужчины, тем более рапсода, - сущий пустяк. Многие сочли бы это счастьем. Но не ты, а?
        Тревельян поклонился и с сокрушенным видом развел руками. Лук у наследника был превосходный, в человеческий рост, склеенный из полосок медного дерева и рога, - словом, пейтахский лук из самых дорогих. Стрелытоже точили и оперяли в Пейтахе, где, как известно, трудились лучшие на континенте оружейники. Стрелять из такого лука на пятьдесят шагов было сущим святотатством.
        Ниган-Таш всадил стрелу в левую бровь.
        - Мой друг Лат-Хор тебя выручил. - Сильные руки вновь растянули тетиву. - Это я одобряю. Нельзя по капризу девчонки тащить человека в Висельные Покои. Тем более рапсода, стража справедливости! - Резкий щелчок, свист, и стрела воткнулась в правую бровь. - Однако ты виновен. Виновен, ибо не подчинился крови Уршу-Чага. Не девчонке, а священной крови! - Новый снаряд ударился в мишень, прямо меж нарисованных губ. - А раз виновен, то подлежишь наказанию! Однако я не караю людей, не выслушав их оправданий. - Ниган-Таш повернулся к Тревельяну и оглядел его с головы до ног. - Что скажешь, рапсод?
        - Скажу, мой благородный господин, что из такого лука надо стрелять на сто пятьдесят шагов. Лучше на двести, но здесь не хватит места.
        Казалось, наследник онемел от такой дерзости. Потом, заломив бровь, впился взглядом в лицо нахального рапсода и медленно процедил:
        - Говоришь, на сто пятьдесят? Неплохо, клянусь демонами бездны! И ты попал бы с такого расстояния в мою мишень? Из моего лука?
        - Попал бы, господин. Желаешь, в левый глаз, желаешь, в правый, или куда тебе угодно.
        Нигап-Таш насупился и кивнул слугам.
        - Рани, Дхот! Отмерьте сто пятьдесят шагов и передвиньте столб! Стрелы вытащить! Мы будем стрелять по дальней мишени. - Лицо наследника посуровело - кажется, он был задет сомнением в его искусстве лучника гораздо больше, чем историей с Лиана-Шихи. - Ну, рапсод, посмотрим, чего ты стоишь! Если не попадешь хотя бы в столб...
        - Если не попаду, то встану сам вместо мишени, - предложил Тревельян, опуская наземь свой мешок. - Встану с любым плодом на голове, хоть с тем, что не больше кулака. Надеюсь, мой господин не промажет.
        Ниган-Таш нахмурился еще суровей.
        - Дурная шутка, рапсод! Я не варвар, чтобы стрелять живого человека или в плод у него на голове! Мы придумаем что-нибудь другое... - Внезапно он ухмыльнулся, и сунул лук под мышку и хлопнул в ладоши. - Что тебе было обещано? Клетка с пацами? Вот ее и получишь! За дерзость! На три дня!
        - А если попаду?
        - Тогда вина с тебя будет снята.
        Тревельян поклонился:
        - Господин милостив, а я не настолько дерзок, чтобы стрелять первым. После тебя, мой повелитель.
        Мишень уже передвинули, вбив в землю, и один из слуг встал за древесным стволом неподалеку от нее. Тревельян послюнил палец, проверил ветер, но воздух казался неподвижным. Даже облака застыли в бирюзовом небе, расположившись так, чтобы не скрывать солнечный глаз Таван-Геза. Бог, наверно, решил полюбоваться состязанием.
        - В правый глаз, - сказал Ниган-Таш, прицелился и пустил стрелу. Она мелькнула над поляной, ударила в столб, пестрое оперение затрепетало, будто призывая лучников к себе. Из-за дерева выскочил слуга, подбежал к мишени, поглядел и вскинул руку с отставленным указательным пальцем. На палец от центра, сообразил Тревельян, принимая лук от наследника.
        - Если мне будет позволено заметить, ты, господин, слишком резко отпускаешь тетиву. Надо плавнее... Вот так!
        Стрела вонзилась точно в середину правого глаза - туда, где был намалеван черный зрачок. «Ну, прямо Робин Гуд! - беззвучно восхитился Советник. - Хвалю! Знай наших!»
        Ниган-Таш жестом предложил сделать еще несколько выстрелов, и Тревельян поразил левый глаз, переносицу и оба уха. Наследник уставилсяна него, и уже не с раздражением, а присматриваясь к тому, как гнется лук в умелых руках, как стрелок оттягивает тетиву и с какой скоростью мечет стрелы.
        - Важно не только смотреть, но также слушать, - произнес Тревельян. - Плохо, если тетива щелкает или стонет. Она должна петь! Прислушайся, мой господин. - Он выпустил шестую стрелу, попав в бровь над левымглазом.
        - Дай-ка мне! - Ниган-Таш выстрелил трижды, остался доволен результатом и, расплывшись в улыбке, сказал: - Вижу, Тен-Урхи, что ты не хвастун, а изрядный лучник и советы твои полезны. Когда я был молод, меня обучал боевым искусствам наставник из вашего Братства, но ты, клянусь богами, его превзошел! Постреляем еще?
        - Разумеется, - отозвался Тревельян, и не успело солнце подняться в зенит, как они уже были лучшим друзьями. Просто удивительно, как хобби сближает мужчин, особенно спортивные экзерсисы на свежем воздухе! Рани и Дхот валились с ног, бегая к мишени и вытаскивая стрелы, мотаясь то на дворцовую кухню за пирожками, то в кладовые за прохладительным и фруктами, то в оружейную за вторым луком, а рапсод и наследник престола стреляли и стреляли, стараясь превзойти друг друга мастерством. Но справедливости ради надо заметить, что Тревельян, помня, с кем соревнуется, старался чуть меньше, чем Ниган-Таш.
        Наконец его сановитый соперник устал и, опустив лук, промолвил:
        - Славно ты мечешь стрелы, Тен-Урхи! Поистине руки твои из железа, спина из бронзы, а глаза острей, чем у птицы-рыболова. Думаю, и с другими членами все в порядке... Что же свой собственный дротик не метнул, когда того пожелала моя племянница? Разве она не красива? Разве не молода?
        - Я не видел девушки прекраснее и никогда не увижу, однако... - Тревельян понурился с тоской, - однако господин, я дал обет не прикасаться к женщине.
        - Вот как! Ты видный юноша, и ты рапсод и воин, женщины любят таких. Похоже, с этим обетом ты погорячился. Не говоря уж о том, что чуть не попал в клетку пацами... - Ниган-Таш приподнял брови и, подумав предложил: - Я один из владык Семи Провинций и сопредельных стран, и в моих жилах течет священная кровь такая же, как у Светлого дома. Я готов пролить ее каплю, чтобы освободить тебя от обета.
        - Нельзя, мой господин. - Тревельян опечалился еще больше. - Дело идет о фамильной чести. Правда есть одна возможность... В надежде на нее, я и прибыл Мад Аэг.
        Ниган-Таш величественно приосанился, расправил плечи, вытянул руку и повелел:
        - Рассказывай!
        Какая осанка! Какой баритон! Какой император будет! - подумал Тревельян, изображая лицом и жестам смущение.
        - Знай же, мой благородный господин, что я открываю тебе семейную тайну. - Выдержав паузу, он быстро заговорил: - Мой прадед с отцовской стороны считался уважаемым мастером, добытчиком горючего земляного масла, и был он из тех людей, что умеют отыскивать источники в песках и болотах, копать шахты и вычерпывать масло где с поверхности, а где из самых недр земли. На масле он разбогател, и служили ему сорок работников, были у него в Рингваре, откуда происходит наш род, две красивые жены, хороший дом, лошади и повозки с бочками. Но в зрелых годах вселились в него, должно быть зловредные духи бездны, подтолкнув к опасному деянию, сотворил он некую жидкость с мерзким запахом, горевшую синим огнем, и пламя от нее было много сильнее и жарче, чем от земляного масла. Подтолкнули его демоны, не иначе! Думал он нажить еще больше богатства, однажды проклятая жидкость разлилась, вспыхнула, сгорел его дом, и дома соседей, и, может быть, погибли люди, о чем за давностью лет никто уже не ведает. Прадеда же моего казнили на столбе...
        Голос Тревельяна дрогнул и стих. Он шмыгнул носом и вытер бакенбардами увлажнившиеся глаза. Ниган-Таш сменив одну позу на другую, столь же величественную, покивал головой.
        - Грустная история, Тен-Урхи. Но все же что тебя печалит? Да, твой предок был безрассуден, но ни ты, ни твой отец и дед, никто из вас не отвечает за его вину, которую он искупил собственной смертью. - Глаза нобиля вдруг затуманились, потом он вскинул руку и воскликнул: - Великие боги, я понимаю! Ты хочешь знать, какой он смертью умер, так?
        Безусловно, Ниган-Таш годился в императоры - разум у него был быстрый.
        - Да, мой господин! Если прадеда казнили милосердной казнью, вонзив в сердце крюк, то это еще меньшая из бед. Но если казнь была позорной, если его подвесили за ноги и развели внизу огонь, если над ним не пропели погребальных гимнов, прах не бросили в реку, и душа не добралась до Оправы... Это, сам понимаешь, требует особых искупительных жертв! Мысль о его смерти долго мучила меня, и вот, в прошлом сезоне Третьего Урожая, я поклялся, что не коснусь ни женщины, ни девушки, пока не узнаю истину. Но, к сожалению, все записи о казни предка давно отосланы в Архивы...
        Когда история завершилась, Ниган-Таш оказал честь рассказчику, возложив руку на его плечо и даже слегка стиснув пальцы. Властные черты наследника как будто стали мягче, взгляд потерял пронзительную жесткость - видимо, он был растроган и полон сочувствия.
        - Похвальная забота о душе предка... - с задумчивым видом произнес Ниган-Таш. - Похвальная забота и достойный обет... Я помогу тебе, Тен-Урхи, ибо милосердие угодно Заступнице Таванна-Шихи, и души творящих добро не попадут в бездну к демонам. Через три дня, считая от сегодняшнего, ты можешь отправляться на Понт Крир. В Архивах будут извещены и примут тебя. Ты доволен?
        Тревельян преклонил колено.
        - Мой господин... да будешь ты призван к высшей власти... да будут дни твои счастливы... да будешь ты здоров и крепок, и пусть боги пошлют тебе столько лет, сколько ярких перьев у птицы ках...
        - Пока что они послали мне своенравную племянницу, за которую я отвечаю перед душой умершего брата, - сказал Ниган-Таш. - А посему я думаю, что ты мне пригодишься Тен-Урхи. Я ищу супруга для своей племянницы, молодого нобиля, но нрав ее известен, и ни один из знатных и достойных не горит желанием взять ее в свой дом. Ее наставник Тургу-Даш учен, но слишком стар и мягок, и только потакает ей. Ты же юноша редких достоинств, твердый духом, способный внушить уважение к мужчине, и когда ты отрешишься от своих обетов, я рассчитываю на тебя. Скажем, на два-три сезона.
        «Тебя вербуют в дрессировщики строптивой птичке?» - насмешливо полюбопытствовал командор. В сущности, так оно и было. На Осиере царили свободные нравы, и в будущей супруге ценился опыт, а не девственность. Собственно, тут и понятия такого не имелось, ибо физиология женщин в этом мире была отлична в данном пункте от земной. Девицам, знатным и не очень, не возбранялось пошалить, даже невзирая на сословные различия, пока и поскольку это не касалось дел серьезных - брачных обрядов, семейного имущества и рождения наследников. Так что в словах Ниган-Таша не было ничего странного или удивительного.
        - Благодарю за честь, - сказал Тревельян. - Не знаю, что у меня получится, но постараюсь. В конце концов, воспитание молодежи - одна из задач нашего Братства.
        На этом он и откланялся, спустился с холма и прошел через весь город к северной окраине, где, как объяснил ему Тасман, стояла обитель рапсодов.
        
* * *
        В ней Тревельян провел три дня, посвятив их изучению столицы, беседам с дарующим кров Нурам-Сином и сбору сведений, полезных для его миссии. Одной из базовых дисциплин у социоксенологов была, разумеется, древняя история Земли, и в юности он провел немало дней в античных и средневековых городах, погружаясь в их голокомпьютерные реконструкции. Он помнил, как выглядели Мемфис и Вавилон, Рим и Афины, Париж, Лондон, Киев и Москва на протяжении тысячелетий помнил виды ганзейских портов и городов Китая, поселений майя, инков и ацтеков; храмы Камбоджи и Индии буддийские святилища, стены Ниневии, рыцарские замки, соборы и дворцы все было живо в его памяти. Реконструкции, титанический труд земных историков в последние триста-четыреста лет, являлись голограммами полного присутствия; в их псевдореальности можно не только бродить по древним улицам, разглядывая архитектурные шедевры, но также общаться с предками, чейоблик, язык и обычаи воссоздавались компьютерным интеллектом. Забыть такое невозможно, тем более профессионалу, и Тревельян, воскрешая картины былого, сравнивал их с настоящим, с имперской столицей
Мад Аэг.
        Сравнение было не в пользу земных поселений. Мад Аэг решительно не походил на средневековый город, стиснутый стенами, с узкими кривыми улочками, заваленными мусором и грязью, на вонючий человеческий муравейник, где дома лепились друг к другу, и где нечистоты выплескивали из окна. Пожалуй, с ним могли соперничать лишь Рим или Константинополь в пору их расцвета, но в Мад Аэг не имелось ни крепостных стен, ни ворот, ни башен, ни трущоб. За его холмистым центром с гаванью и дворцами знати лежала обширная территория, застроенная жилищами, лавками и мастерскими тех, кто относился к среднему сословию. Здесь были улицы - прямые, довольно широкие, обсаженные деревьями, чьи мощные стволы намекали на почтенный возраст; здесь были рынки и святилища, бани и школы, амфитеатры, где шли представления, большой зверинец, рощи для прогулок и даже некое подобие стадионов; наконец, здесь был наземный водовод-акведук из огромных глиняных труб и канализация - то и другое обслуживали особые команды, и служба их считалась почетной и выгодной. Для Тревельяна эти чистота и порядок, эти ухоженные дома, водовод с канализацией
и непременная, заботливо хранимая зелень перед лавками и мастерскими относились скорее к явлению социальному, чем градостроительному; они говорили о стабильном и обеспеченном существовании, которое в бурной кровавой земной истории не достигалось нигде и никогда. Разве только в легендарный золотой век, в мифической Атлантиде... Возможно, думал он, это благоденствие и объясняет осиерский феномен, инерцию к прогрессу? В обществе, где население растет не очень быстро, где нет нашествий, войн, религиозной вражды, где знать не слишком давит прочие сословия, новое вроде бы ни к чему и даже более того - новое может служить источником потрясений. Как сказано у С’Трелла Основателя: наилучшие результаты приносят медленные и терпеливые усилия, эволюция, а не революция.
        Он больше не говорил об этом с рапсодами и пастухами, что жили в обители, не говорил и с Нурам-Сином, дарующим кров, не поминал о бумаге, седлах, зрительных трубах и паровой машине. О дальних морских экспедициях и заморских землях тоже, конечно, ни слова; это были вопросы, приберегаемые для иерарха, и к ним теперь добавился еще один, касавшийся Хьюго Тасмана. Тасман был здесь в почетном плену, и если сам он с ним смирился, то Тревельяна такой поворот не устраивал. Гордость его была задета, гордость потомка гениев, что проложили дорогу к звездам, и воинов, их отвоевавших, гордость расы, победившей в Темных войнах, заставившей склониться всех врагов. Всех до единого! И могущественных хапторов, и жестоких дроми, и высокомерных гордецов кни’лина! А это значило, что никто в Галактике не смел диктовать свою волю человеку, свершать над ним насилие или пленять, - пусть даже плен подобен раю! Пожалуй, с этим было важнее разобраться, чем с парадоксами Осиера, не признававшего седла, керосин, бумагу и остальные дары цивилизации.
        Впрочем, одно могло быть связано с другим, и потому Тревельян расспрашивал про Аххи-Сека, полагая, что уж в столичном городе, где членов Братства было сотен пять, найдется кто-то, знавший мудреца не понаслышке. Но он ошибся. Ему рассказывали те же байки, что в гостеприимном Мад Торвале - о том, что Аххи-Секу нравятся уединение и горные пейзажи, что он сидит у водоема, любуясь на цветок кувшинки, что ему известно обо всем на свете и что не так давно, всего лишь год назад, может, два, он перешагнул рубеж столетия. Или не перешагнул, хотя, вне всякого сомнения, он зрелый человек, лет на шестьдесят, никак не меньше. Сам не видал, но, по словам знакомого рапсода, которого сейчас в столице нет, выглядит он преотлично и полон сил и бодрости...
        Если кто-то и бывал в Мад Дегги, то не спешит похвастаться такой удачей, понял Тревельян. В столице жили шестеро магистров; возможно, эти уважаемые члены Братства встречались лично с Ахки-Секом, но испросить у них аудиенции в течение трех дней не удалось. Решив, что займется этим после возвращения, Тревельян нанял парусный баркас и отправился на императорский остров, где провел незабываемые дни. К резиденции Светлого Дома его, конечно, и близко не подпустили, но Понт Крир был велик и прекрасен; в этом огромном заповеднике размещались три-четыре городка, а всю остальную территорию занимали парки и охотничьи угодья. С вершины гигантской пирамиды Архивов он мог любоваться изумительными видами и даже побродить среди живописных скал, водопадов и плодовых рощ, ибо слово Ниган-Таша было веским, и рапсоду, снискавшему милость наследника, дозволялось многое. В частности, никто не лез с вопросом, что он ищет в сундуках с пергаментами, хранивших списки наказаний за последнюю тысячу лет. Пергаменты были разложены в хронологическом порядке, так что найти информацию о пострадавших изобретателях не составляло
труда - тем более что город или иное место жительства указывались тоже. Кроме этих сведений, имелись определение вины и приговор, записанные с лапидарной краткостью, в одну строку. Приговоры и вины были разнообразными, так что Тревельян не обнаружил в них ни статистической закономерности, ни чьей-то волосатой лапы с дирижерской палочкой. О Дартахе сообщалось: «Обезумел, и потому лишен почета и изгнан». Механик Куммух из Манканы, построивший паровую машину, был удостоен более подробной записи: «По собственному неразумию обжег помощников горячим паром. Десять плетей и штраф четыре золотых». Рядом с именем несчастного изобретателя керосина значилось: «Повинен в пожаре, смерти троих и увечьях многих. Средний крюк под ребра. Лишен погребения». Легче других отделался Цалпа из Рингвара со своими бумажными листами, приговоренный к штрафу по жалобе цеха пергаментщиков; его обвинили в хищении трех серебряков из цеховой кассы. В этом Тревельян усмотрел сходство Землей и прочими гуманоидными мирами: тут, на Осиере тоже не упускали случая сделать подлянку конкуренту.
        Зафиксировав все вины и кары в памяти Советника, он вернулся в Мад Аэг, в обитель Братства. Дарующий кров, хлопотливый экспансивный толстячок с седеющими бакенбардами, встретил его на пороге, раскрыл объятия, прижал к объемистому брюху и произнес традиционное приветствие:
        - Твоя кровь - моя кровь! Рад тебя видеть снова Тен-Урхи. Был ли успешным твой путь? И хорошо ли тебя приняли на острове? Подумать только, ты добрался до самого Понт Крира! И что же, пел перед Светлым домом? Или рассказывал чудесную историю о странствии на Юг? Остался ли доволен повелитель? И чем он тебя одарил?
        - Твоя кровь моя кровь, Нурам-Син, - сказал Тревельян, переступая порог павильона, где была трапезная. - На острове я видел лишь сады, леса, сундуки с пергаментами да хмурые рожи архивных крыс. Светлый дом был очень занят - говорят, ему привезли новую наложницу из Онинда-Ро, девицу редкой красоты, но совершенно безразличную к музыке. Так что с владыкой я не встречался, но меня посетил вельможа двора и сказал, что Светлый дом передает тебе привет.
        Добродушная физиономия Нурам-Сина расплылась в улыбке:
        - Все шутишь, Тен-Урхи! Надолго ли к нам? Я поселю тебя в прежнем покое, в Чертоге Грез, что в кольце медных деревьев. Тебе ведь там понравилось? Или, если пожелаешь...
        - В Чертоге Грез мне самое место, ибо я собираюсь сложить балладу о прекрасном острове Понт Крир, где тоже растут медные деревья, - ответил Тревельян. - еще мне хотелось бы встретиться с магистрами... ну, не со всеми шестью, а хотя бы с двумя-тремя. Надеюсь, они вложат немного ума в голову бедного рапсода. Ты поможешь мне с этим, Нурам-Син?
        - Разумеется, брат, разумеется, да, кстати... - дарующий кров юркнул в кладовку, где хранилась посуда, и появился с небольшим ларцом в руках. - Один из наших был тут проездом и оставил это для тебя. Здесь какой-то дар, а от кого, ты знаешь. Так сказал посланец.
        По спине Тревельяна побежали мурашки. Стараясь не выдать возбуждения, он кивнул, сунул ларчик под мышку и направился в покои Грез. Окно в павильоне было распахнуто, над ним шелестели ветви медного дерева, и свет вечернего солнца, профильтрованный листвой, окрашивал комнату в зеленоватые тона морских глубин. Сняв Грея с плеч, Тревельян устроил его на теплом подоконнике, постоял, улавливая волны приязни и покоя, что шли от зверька, и, собравшись с духом, подступил к ларцу.
        Изящная шкатулка, отделанная янтарем, была запечатана. Для этого на Осиере применяли не воск и сургуч, а смолу особой породы хвойных деревьев, застывавшую плотной твердой массой. На печатях - никаких гербов, письмен или символов; просто два аккуратных желтых кружка, чей цвет гармонировал с янтарем. Внимательно осмотрев их и даже понюхав, Тревельян поддел печати кинжалом и раскрыл ларец.
        Как ожидалось, в нем лежали два медальона с голограммами. На одной - темная скорчившаяся фигурка среди каменных стен, в позе, изображавшей страдание, на другой - силуэт «утки», транспортной капсулы, взмывающей в космос над туманным шаром планеты. С минуту Тревельян разглядывал картинки, морща лоб инакручивая на палец левую бакенбарду, потом хмыкнул и произнес:
        - Ясная альтернатива! Или убирайся вон, или попадешь в темницу, и будешь гнить там до скончания веков!
        «Вроде как милость тебе оказали, малыш, - заметил командор. - Все же разрешено удалиться. А твоего приятеля, Тасмана этого, не отпускают. Как думаешь, почему?»
        - Может, он им больше насолил, чем я, - молвил Тревельян. Или держат его в порядке эксперимента. Интересно им, может ли землянин тут ассимилироваться.
        «Почему же нет? Если поместье подходящее, особнячок, гарем, хорошая кухня и книжки... Очень соблазнительно! Дроми, когда мы их прижали, тоже пытались кой-кого из наших ассимилировать. Правда, таких соблазнов не обещали... бабы у них, знаешь ли, не того... - Советник помолчал, затем спросил: - Ну, что собираешься делать? Сядем на «утку» или продолжим наши игры?»
        - Продолжим. В Мад Дегги!
        «Ты же хотел с магистрами потолковать»
        - Это уже ни к чему. - Тревельян бросил взгляд намедальоны и захлопнул крышку. - Завтра отправимся на север, к Аххи-Секу. Как говорили ассирийцы, шкура льва стоит десяти живых шакалов.
        «Моя кровь! - одобрил командор. - Только ты, внучок, не горячись. Однажды, когда я летал на «Койоте, а может, уже на «Свирепом»...»
        Он пустился в воспоминания и бормотал до самого заката, пока Тревельян не улегся в постель. Спалось ему плохо. Всю ночь снился приставленный к горлу нож.
        ГЛАВА 13 ДОРОГА НА СЕВЕР
        
        Утро Тревельян встретил на станции пассажирских экипажей, что располагалась при дороге подальше воинских казарм; почти на самой городской окраине, и походила на большой вокзал, какие были на Земле в двадцатом веке. Здесь имелись перроны, длинные каменные возвышения числом четырнадцать, под кровлями, которые поддерживали статуи змей, драконов нагу, лесных кошек, клыкастых даутов и других животных - на каждом перроне свои, высеченные с большим мастерством из гранита, базальта, известняка и мрамора. Здесь были подъездные пути, по которым экипажи выезжали на имперский тракт, двигаясь между перронов; каждый путь заканчивался аркой широких ворот, украшенных цветными флагами и полотнищами ткани. Здесь, окружая перроны с трех сторон, лепились друг к другу бесчисленные кабаки, цирюльни, постоялые дворы и лавки с всевозможными товарами, от мягких подушек под седалище, башмаков, плащей, вина и фруктов до столичных сувениров, наушных украшений, цепочек и пестрых ленточек, что заплетали в бакенбарды. Здесь нашлось место длянескольких бань с горячими и прохладными бассейнами, где приезжие могли освежиться с
дороги и размять затекшие от долгого сидения члены. Еще здесь были три кузницы, сигнальная вышка, храм, помещение для стражи, туалеты с проточной водой, огромные каретные сараи и конюшни и даже что-то вроде справочного бюро, где сидели громкоголосые служители, объявлявшие о наличии свободных мест и отправке фаэтонов. Чего не имелось так это точного расписания: экипажи уходили, по мере того как в них набивались пассажиры. А их была тьма! Наверное, человек пятьсот, а с приезжими - вся тысяча; как-никак, Мад Аэг являлся столицей, и его «вокзал» был много больше, чем скромные станции в провинциальных городах.
        Тревельян протолкался к барьеру, где сидели оравшие во всю глотку служители, подождал, когда один из них закроет рот, и вымолвил:
        - Мад Дегги.
        - Четыре серебряка. От клыкачей.
        Последнее означало, что экипаж отойдет от перрона с изваяниями клыкачей. Кто-то шумно дышал Тревельяну в затылок, пытаясь протиснуться к барьеру, но он уперся, не освобождая место.
        - Когда? На восходе?
        - Нет. Экипаж подадут в середине полуденного времени.
        - А если пораньше?
        - Пораньше только с пересадкой в Мад Бельте, и это, почтенный, будет стоить шесть серебряков. - Служитель приподнялся, вытянул руку и пронзительно завопил: - В Мад Анесе от большой Змеи! В Мад Лабарш от даутов! Три места в Мад Лабарне, отправляется сейчас! Кому в Мад Лабарне, дневная Провинция! К даутам, даутам! В Мад Тиверру и дальше в Сотару от быков! Торопитесь, мои господа!
        - Да проклянут тебя боги! Оглушил, отродье паца! - пропыхтел кто-то за спиной Тревельяна. Он повернул голову - прямо на него уставился пучеглазый парень с тощими бакенбардами, по виду из мелких чиновников или приказчиков. От него несло дешевым вином.
        - Ты, рапсод, в Мад Дегги собрался?
        - Почтенный рапсод, - поправил Тревельян.
        - Почтенный, конечно.. прости... разделяю твое дыхание...
        Тревельян кивнул с холодным видом в знак того, что извинения приняты.
        - Мой господин тоже едет в Мад Дегги, в заказной повозке. Велел поискать кого-нибудь с деньгами. Место найдется, если заплатишь свою долю.
        - Сколько?
        - Семь серебряков, почтенный.
        - Не многовато?
        - Ну, ты ведь не один, а со зверюшкой... - Тощие Бакенбарды выпучил глаза на Грея, дремавшего на Тревельяновом плече. Опять же, повозка заказная, легкая, коней четыре... значит, быстрей поедем... Опять же, важные люди будут с тобой… мой господин и его помощник.
        - Знал бы ты, с какими важными людьми я разделял дыхание! - задрав нос, похвастался Тревельян, - Ладно, согласен. Но деньги я передам не тебе, а твоему господину.
        - Обижаешь, - сказал Тощие Бакенбарды и повел на перрон, кровлю которого подпирали вставшие на дыбы мраморные саламандры. Здесь, у небольшого возка, похожего на старинную земную карету, но чуть пошире и подлинней, скучалапара будущих попутчиков Тревельяна. Старшему, судя по пигментным пятнам под глазами, было за сорок, и он, от бакенбард до башмаков, в самом деле, выглядел важным и осанистым. Его щеголеватый помощник казался моложе лет на десять; пряди волос в его пышных завитых бакенбардах переплетали лазоревые ленточки, а на шее висела цепь в палец толщиной, то ли золотая, то ли подделка из бронзы. При этих господах был еще один служитель, крепкий широкоплечий малый с коротко подрезанными баками, вооруженныйдубинкой.
        Дворяне, но из мелких, решил Тревельян. Видимо, чиновники. Едут по делам службы, наняли экипаж за казенные и решили подзаработать. Ну, не будем обманывать их ожиданий.
        Он пробормотал приветствие, высыпал монеты в широкую ладонь Важных Бакенбард, после чего все пятеро погрузились в экипаж. Господа заняли диванчик сзади, слуги устроились на переднем, спиной к движению, а Тревельяну досталось место напротив дверец, тоже довольно удобное. Он сидел между начальствующими и подчиненными, и это как бы подчеркивало его статус: не господин, не слуга, а свободный рапсод. Кошка, которая гуляет сама по себе.
        Возница гикнул на лошадей, возок тронулся, перрон с изваяниями саламандр и людскими толпами неторопливо поплыл назад, мелькнули воротас зелеными, голубыми и желтыми флажками, и экипаж развернулся, выезжая на имперский тракт. Они проехали мимо пилона с надписью: «Благословенны странники, ибо их шаги измеряют мир». Щелкнул бич, грохнули о камень копыта четырех лошадей, возок, набирая скорость, помчался по дороге, замелькали деревья и дома предместья, потом застройка кончилась и пошли сады. Ветви гнулись под весом паа, крупных оранжевых плодов, формой в цветом напоминавших земные апельсины. Но сходство было только внешним; паа скорей являлись местными сливами.
        - Хвала Трем! - произнес Важные Бакенбарды. Вот мы и в дороге.
        - По такому случаю... - продолжил его помощник, кивая слугам.
        Короткие Бакенбарды тут же полез в объемистый баул, вытащил два винных кувшинчика и передал их Тощим Бакенбардам. За кувшинами последовали три бокала из сотарского стекла и две фаянсовые кружки. В бокалы налили вино из Фейнланда для Тревельяна и господ, в кружки - пибальское для слуг. Выпили молча - тосты под выпивку на Осиере не были приняты. Потом Важные Бакенбарды утер губы и сказал:
        - Любопытный у тебя зверек, рапсод. Откуда этакое диво?
        - Из Этланда, мой господин. Это шерр.
        - Шерр? Никогда не видел! Таких даже в зверинце Светлого дома нет.
        Намекает, что бывал на Понт Крире, догадался Тревельян. В самом деле, важная персона! Не иначе как инспектор налоговой службы или чиновник дорожного департамента.
        - Я слышал о шеррах, - молвил Завитые Бакенбарды, поигрывая свисавшей с шеи массивной цепочкой. - Вроде бы они нагоняют беспробудный сон и кровь сосут?
        - Это враки, - возразил Тревельян, решив обойтись в этот раз без «моего господина». - IIIерр любит фрукты и орехи. Впрочем, мясо тоже ест.
        - Кстати, о фруктах... - Завитые Бакенбарды снова кивнул служителям, и из баула появилась корзинка с дарами местных садов. Выпили по второй, закусили, после чего старший из попутчиков спросил:
        - Ты, рапсод, в Мад Дегги развлечься едешь? Или петь тебя пригласили в доме достойного Нобиля? Или желаешь полечиться?
        - Полечиться? - приподнял брови Тревельян. - Это как?
        - А так, что в горах за Мад Дегги бьет целебный ключ, и воды те помогают при тягостях в животе и многих других недугах, - охотно пояснил Завитые Бакенбарды. - Ты животом не озабочен?
        - Только когда он пуст, почтенный. А в Мад Дегги я еду по делам Братства, везу особое снадобье для нашего великого Наставника Аххи-Сека. Это бальзам из южных лесов, и цена ему золотая монета за маленькую ложку. Редкая вещь! А вы, мои господа, хотите в Мад Дегги лечиться?
        - Нет, - с ухмылкой сказал Завитые Бакенбарды. - Мы, рапсод, больше других лечим.
        Его начальник рассудительно добавил:
        - Ты едешь по делам вашего Братства, а мы - по делам своего департамента. И дела те таковы, что лучше не поминать о них при посторонних. - Тут он грозно осмотрел служителей, которые вытянулись под этим взглядом и застыли с каменными лицами.
        Точно налоговые инспекторы, да еще с двумя подмастерьями для черной работы, подумал Тревельян, разглядывая рожи Коротких и Тощих Бакенбард. Едут накрыть неплательщика или к самому правителю Мад Дегги с внезапной ревизией. Будет кто-то под плетьми и палками! А может, даже на столбе!
        Их карета, миновав район садов и пальмовых рощ, очутилась под лесными сводами. Этот лес, как и дубрава на Понт Крире, тоже считался охотничьим заповедником, но разрядом пониже - здесь могли развлекаться нобили Восьмисот семейств и, по особому разрешению подданные более низких сословий. Места хватало всем, ибо лес тянулся на восемьдесят километров до цитадели Меча и Щита, и только за крепостью его сменяли крестьянские хозяйства и латифундии богатых землевладельцев. Тут, кроме уже знакомых пальмовых дубов, розовыхи медных деревьев, пальм и бамбука, росли сосны чудовищной величины, с ровными серо-коричневыми стволами, уходившими к небу метров на сорок-пятьдесят. Воздух былполон запахами хвои и смолы, птичьего щебета и стрекота древесных кроликов. Временами деревья отступали от тракта, давая место лугу, над которым легким цветным облаком кружились бабочки или стояла харчевня с сигнальной вышкой и постом охраны. Пейзаж разнообразили скалы, валуны, оставленные древним ледником, и речки с темной глубокой водой, над которыми нависали каменные горбы мостов. Километра три-четыре дорога шла вдоль большого
лесного озера, и Тревельян услышал, как на другом его берегу поют охотничьи рожки, и заливается лаем стая тарлей. Завитые Бакенбарды, который явно был на подхвате у своего шефа, щелкнул пальцами и бросил взгляд на баул. Оттуда тотчас появился бронзовый поднос, за ним жаренная на вертеле птица размером побольше индейки, лепешки, мед и полотенца для вытирания рук. Похоже, налоговые чиновники привыкли путешествовать с комфортом, наслаждаясь всеми дорожными радостями - отдельной каретой, едой, выпивкой и беседой. Наверняка и песнями, подумал Тревельян, и не ошибся. Когда с жарким было покончено, а лепешки и мед залиты последним кубком вина, Важные Бакенбарды сыто рыгнул и сказал:
        - Уверен, рапсод, что ты не из последних в своем мастерстве и знаешь, чем развлечь благородных людей.
        - Наш господин любит песни запада, - тут же сообщил Тощие Бакенбарды. - Но не морские, не те, что поют в Запроливье, а тилимские и сотарские.
        Короткие Бакенбарды уточнил:
        - Это песни, под которые пляшут западные танцовщицы. Ну, понимаешь, что-то такое... - Приподнявшись, он изобразил пару фривольных движений задом.
        - Вот-вот, - одобрил Завитые Бакенбарды таким тоном, что было ясно: его вкусы полностью совпадают со вкусами начальника, - Ты с такими песнями знаком?
        - Знаком, но нынче я не в голосе, - ответил Тревельян, решив, что птичье крылышко, вино и три лепешки слишком ничтожная плата за его искусство. А за место в экипаже эти прощелыги содрали семь серебряков! Могли бы и бесплатно подвезти, если хотели, чтобы рапсод развлекал.
        - Это почему не в голосе? - поинтересовался Важные Бакенбарды и неодобрительно прищелкнул языком.
        - Потому, что я думаю лишь о своем поручении, а не о песнях легкомысленного свойства. Не каждому, мой господин, так доверяют. Отвезти бальзам мудрейшему Аххи-Секу! Ответственное дело! И очень, очень почетное!
        - Он что же, болен, ваш Великий Наставник? Зачем этот бальзам? - спросил Завитые Бакенбарды.
        - Вовсе нет. Он отпраздновал свое столетие, вступил в совершенный возраст, но по-прежнему силен и крепок как матерыйлесной клыкач. Зелье, что я везу, нужно совсем для другого.
        Тревельян сделал большие глаза, понизил голос.
        - Это не тайна, но вообще-то в Братстве не поощряются разговоры о Наставнике с чужими... Однако всевы люди достойные, и явам кое-что скажу, поклянетесь, что ни слова дальше не пойдет.
        - Ни слова! Чтоб мне Таван-Гез вырвал язык и набил рот помоями! - Важные Бакенбарды нарисовал у сердца круг. - Клянусь за себя и своих людей!
        - Так вот, - все еще шепотом продолжил Тревельян, есть у Великого Наставника обычай сидеть у водоема и глядеть на рыбок, жаб и всякие озерные цветы, что раскрываются днем и закрываются к ночи. Он может просидеть так много дней, не вкушая пищи и питья и думая о судьбах мира, и думы эти так глубоки, что зов не достигает его разума, и если даже закричать или потрясти его за плечи, он не воспрянет к жизни сей.
        - Да ну! - поразился Тощие Бакенбарды, выкатив глаза.
        - Именно так: не воспрянет! И есть только один способ его пробудить - поднести к лицу Наставника бальзам и дать понюхать. Запах зелья такой возбуждающий, что мертвеца подымет, и я везу его в стеклянном флаконе, завернутом в плотную ткань, уложенном в шкатулку и запечатанном печатями. - Тревельян похлопал по своему мешку:
        - Здесь он, этот бальзам из южных лесов! Приносят его безволосые раз в десять лет, и за такой флакон мы отдаем кошель золота.
        Он показал руками, какой величины кошель, и в экипаже наступила почтительная тишина. Потом Короткие Бакенбарды откашлялся, бросил опасливый взгляд на своего начальника и спросил:
        - А нельзя ли... того-этого... нюхнуть?
        - Никак нельзя. Во-первых, ларец запечатан, а во-вторых… - Тревельян выдержал паузу, - во-вторых, как было сказано, зелье очень возбуждает. Хотя Наставнику сто лет, но даже ему в момент пробуждения надо... просто необходимо... ну, вы понимаете, господа... На этот случай у него есть пара девушек-служанок. Ну, а нам ведь не сотня лет! И мы путешествуем без девушек!
        «Здоров ты врать, внучок! - буркнул, пробудившись, командор. - Язык как на веревочке подвешен!»
        «Не жалуюсь», - мысленно отозвался Тревельян, следя за лицами слушателей. Двое слуг и Завитые Бакенбарды внимали с интересом, а что до их шефа, то он, похоже, был вдохновлен - и до такой степени, что глазки сверкали, а челюсть отвисла. Наклонившись к Тревельяну, он пробормотал:
        - Говоришь, за маленькую ложку берут золотой? И надолго ее хватает, этой ложки?
        - Раз на двадцать. Потом бальзам выветривается.
        - Хррм... - Физиономия Важных Бакенбард побагровела. - Я бы взял ложечку-другую может, и побольше... так, на пробу, из любопытства... Я знаком с Нурам-Сином, вашим дарующим кров. Как ты думаешь, у него еще есть это зелье?
        Трое его подчиненных тоже сидели красные, явно сдерживая смех. Важные Бакенбарды окинул их грозным взглядом, и щеки у всех троих тут же начали бледнеть. Видно, их шеф был крутоват, злопамятен и скор на расправу.
        - Ну, так есть у него зелье?
        Тревельян раскрыл было рот, чтобы ответить, но тут их экипаж вырвался из леса на открытую равнину, и пассажиры приникли к окнам. Зрелище, открывшееся им, стоило того: впереди возвышались два скалистых холма, вершины которых, были выровнены и обнесены палисадом из темного камня. За этой первой оборонительной линией вставали стены внушительной ширины и высоты с восьмиугольными башнями через каждые семьдесят-сто шагов, и башен этих насчитывалось ровно сорок, по двадцать на западном и восточном холмах. Еще выше башен были центральные цитадели, увенчанные куполами в окружении бронзовых шпилей и каких-то каменных фигур, которых за дальностью расстояния Тревельян не разглядел. На уровне второй линии укреплений оба холма соединялись огромным каменным мостом на мощных гранитных опорах, по которому могли проехать в ряд десять колесниц. С обоих концов моста стояли по две башни, а его опоры были сделаны в виде двенадцати арок, подпиравших каменные балки, парапет и донжоны с бойницами для стрелков. Дорога перед крепостью делилась натрое: центральный путь шел на север под мощными арками, два других тракта,
ведущих на запад и восток, проходили под холмами на расстоянии прицельного выстрела из лука, исчезая вдали. От каждой из этих дорог поднимались зигзагами лестницы к воротам во внешних стенах, а рядом тянулись пандусы для въезда фургонов и колесниц. На лестницах и у ворот поблескивали доспехи стражей, по верху стен прохаживались арбалетчики, на шпилях ибашнях развевались пурпурные с золотом имперские штандарты.
        То была цитадель Меча и Щита, первая настоящая крепость, увиденная Тревельяном. Здесь стояли четыре тарколы, около пятнадцати тысяч солдат - внушительный гарнизон, охранявший подходы к столице и важный транспортный узел, откуда имперские тракты вели на три стороны света, ко всем цивилизованным державам. Впрочем, эти стены и башни, как и сама Полуденная Провинция, не видели врагов два с лишним тысячелетия. Воевали здесь в глубокой древности, когда Уршу-Чаг Объединитель бился с непокорными князьями.
        - Грозный вид, - произнес Завитые Бакенбарды, поглаживая свисавшую на грудь золотую цепь. - Мощь Светлого дома нетленна, и тверда его рука.
        - Да будет он жив, здоров и могуч! - в один голос откликнулись служители, а их господин очертил под сердцем круг.
        Возок добрался до растроения дороги, где была круглая площадка с пилоном посередине. Тревельян напряг глаза, пытаясь прочитать надпись, и вдруг инерция прижала его к стенке кареты - они поворачивали. Через несколько мгновений, их экипаж, удалившийся от моста и центральной дороги, уже мчался, набирая скорость, мимо лестницы, поднимавшейся к восточным крепостным вратам.
        - Мы свернули! - сообщил Тревельян, бросив за окно недоуменный взгляд. - Похоже, наши возницы не в ладах с географией. В Мад Дегги - на север, а эта дорога в Провинцию Восхода!
        - Клянусь богами, рапсод прав! Едем не туда, - поддержал его Важные Бакенбарды.
        - Ну-ка, ты! - Он ткнул пальцем в пучеглазого. - Разберись!
        Служитель открыл задвижку в передке кареты, высунул голову в маленькое оконце и пустился в переговоры с возницами. Затем, вернувшись на место, доложил:
        - Объезд, мой господин. Возничие говорят, мост рухнул через Мийош. А река глубокая, бродом не перебраться... Едем к другому мосту, старому, что около Мад Ская.
        - Не предупредили, сыновья пацев! - недовольно пробурчал Важные Бакенбарды. - А плачено им за быстроту! Я с них деньги назад стребую! Треть или даже половину!
        - Клянутся, что будем на месте вовремя, какобещались, - сообщил пучеглазый. - Сказали, объезд недолгий, только чуть потрясет - к старому мосту лесом поедем.
        - Чтоб их прах не доплыл до Оправы! - проклял возниц Важные Бакенбарды, и тут экипаж свернул с имперского тракта на север, в лес. Дорога была грунтовая, узкая, но довольно ровная - трясло не сильно. Звонкий цокот копыт по камню сменился глухиммонотонным стуком, скорость упала, однако возок благополучно пробирался вперед среди огромных сосен. Этот лес уже не был заповедным, и кое-где виднелись следы вырубки - сосны шли на мачты и обшивку кораблей.
        Успокоившись, Важные Бакенбарды повернулся к Тревельяну.
        - Так что насчет этого зелья? Которое по золотомуза ложку? Есть у Нурам-Сина запас?
        - Есть, мой господин, не сомневайся. Нурам-Син дарующий кров, а значит, человек запасливый. Коли ты с ним в дружбе, он, быть может, тебе бесплатно даст.
        «Догонит и еще даст», - ехидно добавил командор.
        - Хрмм, бесплатно... Бесплатно - это хорошо. Мы служители Светлого Дома, и хоть эта служба почетна, на ней не разбогатеешь. Хрмм... А как это зелье пользуют. Надо ли только нюхать или можно внутрь принять?
        - Можно и внутрь, - с любезной улыбкой сообщил Тревельян. - Все от цели зависит, почтенный. Если ты хочешь осчастливить женщину один раз, достаточно нюхнуть, а если два или три, то лизнуть. Самым кончиком языка.
        - А если каплю в вино и выпить?
        - Ну, тогда одной женщины не хватит. Одной такого счастья не вынести, нужны по меньшей мере, четыре или пять.
        - Четыре... - задумчиво произнес Важные Бакенбарды, подняв глаза вверх. У меня как раз четыре жены... Если Нурам-Син все же потребует денег, во что мне обойдутся их радости?
        Он погрузился в сложные вычисления, а Тревельян глядел на него, развлекаясь от души. Глядел, хихикал про себя, потешался и потому пропустил нечто новое и странное: в глухом лесу вдруг возникли за деревьями высокие стены с башенками по углам, а в стене - небольшие, но прочные ворота. Створки их были гостеприимно распахнуты, и экипаж, свернув с дороги, въехал во двор и остановился.
        - Прибыли, - сказал Завитые Бакенбарды, снимая висевшую на шее цепочку.
        - Точно, прибыли, - подтвердил пучеглазый, сунулся в баул, но вытащил на этот раз не закуску и не кувшин с вином, а прочный кожаный ремень.
        - Должно быть, харчевня, - сказал Тревельян, выглядывая в окошко.
        - Харчевня, - кивнул Важные Бакенбарды, ощерясь в ухмылке. - И ты, сын паца, будешь столоваться в ней, пока зубы не сгниют. - Он приподнялся с сиденья и вдруг гаркнул: - За дело, молодцы! Хватай его! Вяжи!
        На Тревельяна навалились трое. Не просто навалились: Короткие Бакенбарды ткнул его дубинкой в живот, пучеглазый схватил за ноги, пытаясь обкрутить ремнем лодыжки, а Завитые Бакенбарды с неожиданной ловкостью захлестнул вокруг шеи цепь. Она оказалась очень прочной, явно не золотой, а бронзовой.
        Грей негодующе пискнул и, снявшись с хозяйского плеча, вцепился Завитым Бакенбардам в волосы. Испуганно вскрикнув, тот ослабил нажим, и Тревельян, полузадушенный и ошеломленный, смог глотнуть немного воздуха. В следующий миг он лягнул Тощие Бакенбарды в челюсть, отбросив его на заднее сиденье, врезал под дых Коротким Бакенбардам, сбросил Завитые со спины и размахнулся, собираясь засветить их шефу в глаз. Драться в тесноте кареты было неудобно и опасно - тут он мог рассчитывать лишь на силу, а все познания в боевых искусствах пропадали втуне. Чтобы прыгать и бить, бить и прыгать, требовался простор, а его-то как раз и не хватало.
        В глаз Важным Бакенбардам он не попал - завитой помощник, выдрав Грея из волос и выкинув в окно, повис на его руке. Зарычав от ярости, Тревельян принялся шарить другой рукой у пояса, пытаясь вытащить кинжал, но запястье обхватили цепкие пальцы Тощих Бакенбард. Короткие Бакенбарды, третий из нападавших, ворочался где-то под ним на дне возка, сипел, хрипел и рвался ударить куда-нибудь палкой, но не мог размахнуться и только тыкал Тревельяна то в ребра, то в ягодицы. «Выпусти им кишки! Лазерный хлыст у тебя, недоумок!» - рявкнул командор, но до этого главного оружия было никак не дотянуться, мешали чужие руки, ноги и челюсти. Да и махать хлыстом в такой тесноте не очень хотелось, чтобы не отхватить себе ногу. Но если разрезать проклятый экипаж…
        С этой мыслью Тревельян вырвался от пучеглазого, чтобы залезть в сапог, но тут Важные Бакенбарды взревел: «Пакса, Дорри, сюда!» Дверцы распахнулись, в карету ворвались двое дюжих возниц, и первого пришлось встретить тычком в промежность. Заорав, он вылетел вон, но по двору уже бежали какие-то другие люди, в каждую конечность Тревельяна вцепились четыре сильные руки, цепочка снова захлестнула горло, потом колени, локти обхватили ремнями и потащили его из экипажа точно куль с мукой.
        Он лежал на спине, осматривая узкий дворик, высокие стены и башни, крепкие ворота и мрачное каменное здание поперек двора. На харчевню это решительно не походило. Решетки в окнах-амбразурах здания лучше всяких слов подсказывали, куда он попал. Но почему? 3а что?
        Пыльный башмак уперся ему в грудь, потом над ним склонилась торжествующая рожа Важных Бакенбард.
        - Не жмет? - осведомился он, поддевая носком башмака связанные руки Тревельяна. Ухмыльнулся и врезал ему по ребрам. - Думаешь, рапсод, ты очень умный? Очень хитрый, да? Новый удар. - Думал, нашлись болваны, которым можно вешать на уши шерсть пацев? Про бальзам, про девок ивашего Наставника? - Тычок в живот, такой сильный, что замерло дыхание. - Ну, и как теперь?
        «Теперь я дурак дураком», - подумал Тревельян, а вслухпрохрипел: - Наше Братство... так не оставит... Ты стража... на стража справедливости... руку поднял... меня найдут...
        В глазах Важных Бакенбард мелькнуло злорадство.
        - Только и дел вашему Братству тревожиться из-за отступника-рапсода! Да если хочешь знать... - Внезапно он прикусил язык и со всей силы ударил Тревельяна в челюсть. Раздался хруст, кровь затопила рот, и от болевого шока Тревельян чуть не потерял сознание. Но медицинский имплант тут же добавил успокоительного, позволив не выпасть из реальности. Он глядел в синее бездонное небо, терпел боль и слушал, как Важные Бакенбарды с кем-то говорит - должно быть, с местным начальством:
        - Ну, Ти-Хор, наша работа закончена. Мы тебе его доставили, чтоб ему ока Таван-Геза не видать!
        - И не увидит. - Короткий смешок. - Ни дневного увидит, ни ночного. Мешок его где?
        - Вот мешок, но кошель с деньгами я заберу. Нам, знаешь ли, досталось! Кому ребра сломал, кому зубы вышиб, а Пакса, вон, до сих пор промежность трет и стонет... Поосторожнее вы с ним. Силы, как у клыкача...
        - С каменной стеной не повоюешь, - раздался ответ. - Тащите его!
        Тревельяна подняли и понесли через двор к мрачному зданию. Последнее, что он увидел, было крылатой тенью, мелькнувшей над угловой башней. Страх и горечь Грея полоснули его как ножом.
        
* * *
        Трещина в челюсти зажила через двое суток, и все это время Тревельян не мог жевать. Впрочем, жевать особо было нечего - спускали раз в день корзину с сухой лепешкой да кувшином затхлой воды. В эти считанные секунды в камере был полумрак, ибо стражники наверху являлись с факелами, а все остальное время царила непроглядная тьма. Но в свете он не очень нуждался, он и так уже исследовал свое узилище во всех подробностях.
        Каменный мешок два с половиной на два метра. Пол - цельная скала, потолок на высоте тройного человеческого роста, и в нем люк, в который едва прошла узкая деревянная лестница, когда его спускали вниз. Люк прикрывали железной крышкой, которая, судя по доносившемуся скрежету и лязгу, крепилась на нескольких засовах. Ни топчана, ни табурета, ни стола... Единственным предметом обстановки мог считаться нужник - дыра, пробитая в полу, от которой несло мерзким запахом. Дыра уходила глубоко, аТревельян, напрягая слух, различал, как где-то внизу тихо плещет и журчит вода. Видимо, под скалой текли подземные воды, уносившие нечистоты - те, что не оседали на стенках вонючей трубы.
        Этот далекий плеск был единственным звуком, который он слышал, вонь - единственным запахом, который обонял. Имелись и другие развлечения - можно было лежать на жестком холодном полу, сидеть, подпрыгивать и ходить, четыре шага в одну сторону и четыре в другую. Все точь-в-точь как на голограмме, присланной ему в шкатулке: камера-мешок, мрак и фигура узника, что скорчился в отчаянии у каменной стены. Отчаяния Тревельян еще не испытывал, но полагал, что вскоре будет с большой теплотой вспоминать хищные леса Селлы, плавучие джунгли Хаймора и пустыни Пта.
        Его мешок забрали, отняли пояс с кинжалом, содрали новые ушные украшения, купленные в столице, но сапоги и одежду оставили, и обыскать не удосужились. Как правило, обыскивают там, где в одежде есть карманы и придумано множество маленьких полезных штучек, крохотные компьютеры и передатчики, миниатюрные капсулы со взрывчаткой или парализующим газом, голографические пугалки и тому подобное. На Осиере цивилизация до этого не дошла, и потому Тревельян сохранил свой лазерный хлыст, что позволяло тешиться иллюзиями. Например, он мог мечтать о ступеньках, которые выжжет в стене, и подсчитывать, на сколько хватит заряда, на две ступени или только на одну.
        Кроме этой забавы да изучения стен и смрадной дыры в полу, он спал и провел во сне большую часть двух истекших суток. Сон в данном случае являлся полезным даже необходимым, так как заживление ушибов и особенно трещины в нижней челюсти шло быстрее, а дергаться до обретения нужной физической формы было бессмысленно.
        Наконец внутренние часы Тревельяна подсказали, то наступает утро третьего дня. Он откусил от лепешки, убедился, что с челюстью порядок, быстро проглотил двухдневный рацион, запил водой и поинтересовался:
        «Ну, дед, что скажешь?»
        «Что скажу? - пробурчал командор. - Попал ты, парень, как кур в ощип!»
        «Это само собой, но я о другом: причина, причина! С чего хватать ничтожного рапсода и хоронить в каземате? Да еще по-тайному, по-тихому!»
        «Может птичка наша расстаралась? Приехала домой учинила дядюшке скандал? Ну, а он...»
        «Это вряд ли. Дядюшка - крепкий кадр, скандалом его не проймешь. К тому же были у него большие планы насчет меня и птички. Я вот думаю...»
        «Да?» - поторопил его Советник.
        «Помнишь, как этот важный хмырь меня назвал? Рапсод-отступник! И добавил, что Братство из-за меня тревожиться не будет, даже больше - он что-то еще хотел добавить, но не решился. Подозрительно, а?»
        «Подозрительно, - согласился командор. - Опять этот медальон с пророчеством. Знаешь, такие предсказания и мне под силу. Вот, например, когда я колонию дроми штурмовал у звезды Барнарда. У меня эскадра крейсеров, фрегаты и транспорты с десантным корпусом, а у них - три занюханных ствола с ракетами да силы самобороны. Я им тоже мог бы пару голограмм отправить! В одной все живые стоят, только руки вверх, а на другой - руины и обугленные трупы… Чем не пророчество?»
        «Ну и как, отправил?» - спросил Тревельян.
        «Нет. Скомандовал огонь из всех калибров и сбросил десантников. Что поделаешь! Жестокие были времена, суровые... - Испустив ментальный вздох, командор задумался на секунду, потом сказал: - Похоже, все-таки, что Братство тебя продало, внучок. Ну, не Братство, так этот Аххи-Сек, наставничья задница! Ему ведь чего надо, раз ты с планеты не убрался? Надо фасон держать, то есть, чтобы предсказание исполнилось! Вот он и стакнулся с кем-то, и тебя упрятали... может, заплатил или обещал услугой отдариться... скажем, возбуждающим бальзамчиком».
        «Стакнулся с кем-то... - повторил Тревельян, не обращая внимания на подковырку деда. - А с кем? С кем, я спрашиваю? Это ведь непростые люди, особенно начальничек их, который щеки надувал. Ты ведь пойми: пока ехали, я над ним потешался, а он, значит, надо мной… Большой хитрости мужик! Профессионал! - Тут он пощупал челюсть и добавил: - И бьет крепко».
        «Профессионал, хитрец и бьет крепко, - повторил Советник. - Ну, и что тебя удивляет? Во всех царствах-государствах есть служба с такими профессионалами тем более в империях».
        «Служба, может, и есть, но у нас о ней никакой информации. Ни о службе, ни о возможных ее связях с Братством, ни о таких вот замках в лесу с тайными темницами... Полтора века наблюдали за автотронами, а об этом данных нет!»
        «Как нет? Теперь есть! - возразил командор. - Данных теперь - выше крыши! И что будешь с ними делать, паренек? Что вообще ты намерен делать?»
        «Песни петь». - буркнул Тревельян. Поднялся, встал среди своей каморки, задрал голову вверх и запел. Голос у него был сильный, громкий, стены темницы резонировали, и пение наверняка было слышно в верхнем коридоре, а может, и по всей тюрьме. Он исполнил на русском «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», потом на английском «Правь, Британия, морями» и начал на французском «Марсельезу»‚ но в этот момент люк лязгнул, приоткрылся.
        - Эй, отродье паца! - рявкнул стражник. - Прекрати!
        - Я рапсод, - с достоинством сказал Тревельян.
        - И что с того?
        - Рапсод должен упражняться в своем искусстве. Иначе как я буду петь на пирах, и увеселять людей?
        - Теперь ты никого не будешь увеселять, - сообщил стражник. - Никого и никогда.
        - А разве вы, обитающие в этой крепости, не люди? - спросил Тревельян и, не дождавшись ответа, снова запел.
        И пел, с перерывами на еду и сон, целых восемь дней. Пел большей частью, древние земные песни, «Интернационал» и «Янки дудль», «дубинушку» и «долог путь до Типперери», «Очи черные» и «Боже, царя храни». Пел во весь голос, и от того стража не слышала, как он шаркает ногами, ползая по стенам, и иногда свергается вниз с шестиметровой высоты. Стены темницы сложили без раствора из плотно пригнанных друг к другу плит, но все же, между ними были щели и трещины, где поменьше, а где и побольше. Большие Тревельян аккуратно расширял своим лазером, совсем чуть-чуть, чтобы только зацепиться пальцами. Влезть наверх по стенке не составляло для него труда, но дальше шел потолок, и из самой удобной позиции до люка оставалось около метра. План его был таков: в то мгновение, когда откинут крышку, уцепиться за стражника, рвануть наверх и, пользуясь всеобщим ошеломлением, вырубить охрану. Вряд ли пищу разносили целым взводом, а успокоить троих-четверых он смог бы в полной тишине и быстро. Дальше действовать по обстоятельствам, либо бежать, либо остаться и переловить тюремщиков. Ему казалось, что это тайное узилище в
лесу невелико - может, сидят тут несколько особо ценных заключенных, а сторожат их ленивые мерзавцы числом десятка два. Повязать бы их, не пуская кровь, и добраться до лютни... Лютню с пугалкой и передатчиком он бросить не мог.
        План был вполне реален за исключением единственной проблемы: он пока что не придумал, как закрепиться у потолка, чтобы пролезть в люк с необходимой быстротой. Нужна надежная опора, а где ее сыщешь на гладком потолке? Разорвать пончо и сделать петлю? Но как закрепить ее поосновательней?.. Тревельян размышлял на эти темы, распевая во весь голос: «Сижу я на нарах в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой». Однако песня древних террористов не подсказала выхода, иперешел к классическим ариям, исполнив «Сатана там правит бал» и «Паду ли я, стрелой пронзенный». Затем ему вспомнились Чарейт-Дор и Лидочка, младший пилот-навигатор с «Пилигрима». Потянуло к любовной лирике, и Тревельян начал было «Я встретил вас», но тут наверху послышались странные шорохи. Он смолк, прислушался и, не услышав ничего, вжался в угол и приготовил на всякий случай свой лазерный хлыст.
        Лязгнула крышка люка, и сверху свесился человек. В отблесках факелов Тревельян разглядел его лицо - широкоскулое, бледное, лишенное всяких следов растительности. Безволосый! Воин, несомненно... Убийца? С шести метров он не мог достать его хлыстом, но если солдат спрыгнет в камеру...
        - Ивар? Ты где? Я ни черта не вижу. - раздался знакомый голос, а вслед за ним сверху упала веревка. Вылезай! Быстрее!
        К люку Тревельян взлетел как выпущенная из клетки птица. Там, в нешироком коридоре, валялись тела трех стражников, стояла корзинка с кувшином и сухой лепешкой, и с пронзительным писком метался под каменными сводами Грей. Завидев хозяина, он тут же рухнул к нему на плечо, потерся о щеку мохнатой мордочкой и довольно заурчал. Безволосый солдат прикоснулся к браслету на предплечье, что-то щелкнуло, и перед Тревельяном возник Хьюго Тасман. Они обнялись.
        - Не удивляйся, у меня проектор, - сказал Тасман, демонстрируя свой браслет. - Тут оказалось девять олухов, и каждый теперь присягнет, что на них напал какой-то бешеный дикарь. А Уго-Тасми сейчас на своем корабле болтается у побережья и, очевидно, ловит рыбку... С ним верная команда, и парни точно знают, что хозяин не отлучался. - Его зубы сверкнули в усмешке, на всякий случай...
        - А эти что? Мертвы? - Тревельян покосился на стражей.
        - Ну почему же? Как сказал один из местных властелинов, к исполняющим долг относись с почтением... - подняв край туники, Тасман показал кобуру с парализатором. - Придут в себя через пару часов и вспомнят безволосого бандита. А мы тем временем... - Он включил и тут же выключил браслет, превратившись на секунду в уроженца запада, по виду - богатого купца.
        - Мнится мне, что ты не только КПЖ с генератором утащил, - заметил Тревельян. - И много у тебя таких забавных штучек?
        - На мой век хватит. Пошли!
        В конце коридора была крутая лестница, и, судя по длине, камеры располагались в глубоком подземелье. Поднявшись на несколько ступенек, Тревельян оглянулся и спросил:
        - Тут кто-то еще есть? Другие узники?
        - Никого, кроме тебя. - Лицо Тасмана стало задумчивым. - Слышал я о таких секретных апартаментах, но видеть не видел... Здесь обычно те сидят, кто не вписался в легальное правосудие. Вины как будто нет, вешать не за что и в Висельных Покоях тоже держать неудобно, а все же надо изолировать. К примеру, слишком любопытного рапсода.
        - Люди, которые меня схватили... Ты что-нибудь о них знаешь? Может, они с Братством связаны?
        - Может, и связаны, но об этом мне ничего не известно. А люди, думаю, из Ночного Ока, тайной имперской службы, что разрешает по-тихому всякие проблемы. Кое кого я даже лично знаю... - Тасман поднимался по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек. - Я ведь, Ивар, почему забеспокоился? Есть у меня надежные помощники, плачу им золотом за каждую услугу, можно сказать, своя агентурная сеть в Семи Провинциях. Один за тобой присмотрел, когда ты в карету садился, и тех четверых описал, что были с тобой, другому я велел встречать тебя в Мад Дегги, о чем передали барабанами...
        - Через сигнальные вышки? Разве такое возможно? - спросил удивленный Тревельян.
        - Возможно, все возможно, если платишь. Ну, отбарабанили мне, что ты не прибыл. Очень подозрительно, учитывая вид твоих попутчиков... Ну, а потом зверюшка твоя прилетела, умница-шерр! Яхту нашел, спустился прямо мне на плечи и как заверещит! Показал дорогу, и вот я здесь.
        - Умница-шерр... - повторил Тревельян, благодарно поглаживая мягкую шерстку. Грей пискнул - он был чуток к ласке.
        Они поднялись в каземат с массивной, прочной дверью, сейчас распахнутой настежь. Тут, между лавкой и топчаном, лежали еще двое охранников, и на одном Тревельян обнаружил свой пояс с кинжалом, а на другом - ушные украшения. Мешок нашелся на полке, вделанной в каменную стену, но в нем были только лютня и принадлежности для разжигания огня. Плащ, шкатулка с медальонами, фляжка и даже пергамент с манускриптом С’Трелла Основателя исчезли, не говоря уж о деньгах, экспроприированных Важными Бакенбардами.
        Тревельян наклонился, снял с бесчувственного стража пояс и кинжал.
        - Я все пытаюсь сообразить, почему тебя схватили, - раздался за его спиной голос Тасмана. - Вроде ты никому не насолил, кроме капризной девицы. Конечно, Ниган-Таш, дядя ее, большой вельможа, но не самодур, и слывет человеком справедливым... Информация из первых рук, от Лат-Хора, моего приятеля. Они с Ниган-Ташем...
        - Ниган-Таш здесь ни при чем, - сказал Тревельян, застегивая пояс. - Ты ведь в курсе, что я в Мад Дегги направлялся, к нашему Великому Наставнику... Так вот, кто-то не хочет, чтобы ятуда попал.
        - Кто? Есть гипотезы?
        - Есть. Но пока, извини, я ими делиться не буду. - Он заглянул в мешок, недовольно хмыкнул и проворчал: - Тоже мне Ночное Око, имперская служба! Пацы вонючие! Грабители!
        - Ты не нервничай, я тебе приготовил кой-чего в дорогу, - молвил Тасман. - Арбалет, еда, монеты, а еще... еще сюрприз! - Он загадочно усмехнулся.
        - Какой сюрприз?
        - Увидишь. Ты ведьв Мад дегги собрался, не пешком же тебе туда идти!
        Миновав мрачный холл и дворик с недвижным телом стража у ворот, они углубились в лес по грунтовой дороге. Тревельян шагал и раздумывал, сказать ли коллеге про шкатулку с двумя медальонами или нет; посовещался с командором и решил, что не стоит. Не сейчас. Вот когда он разберется с Аххи-Секом и вызовет транспорт для возвращения на Базу, тогда, пожалуй, время поговорить... Кто бы ни прятался в тени Великого Наставника, его пророчества нельзя считать неотвратимыми: вот он, Тревельян, угодил в темницу, как предсказано, но все же выбрался оттуда! Значит, и крюк для Тасмана вещь гипотетическая; захочет, улетит с Тревельяном на Базу, дождется «Пилигрима» и...
        Обогнув густые заросли бамбука, он замер в восхищении. Тут, на небольшой поляне у дороги, стояла колесница, запряженная серым рысаком, а к ее передку были привязаны поводья еще одной лошади. То был могучий жеребец, черный как ночь, с серебристой гривой и белой полосой вдоль хребта, с гибкой лебединой шеей, длинными ногами и широкими крепкими копытами. И он был под седлом! Старинная земная упряжь в полном сборе: седло, к которому приторочен арбалет, седельные сумки, уздечка, стремена, подпруга... Но главное - конь! Чудо как хорош!
        Тасман, улыбаясь, наслаждался его изумлением.
        - Кличка Даут, потому как любит иногда кусаться, - сказал он наконец. - Приучен ходить под седлом и в колесничной сбруе, но только в одиночку - партнеры ему не нравятся, грызет. В лесу ты на нем царь и бог, Ивар, никто не догонит! Лесом и поезжай, а на дорогу верхом не суйся - это вызовет ба-а-альшое удивление. К тому же искать тебя могут на дороге. Но если ночью... да, ночью можно рискнуть. Промчишься мимо постов, где не заметят, где примут за зверя или демона... А за ночь ты на Дауте двести километров одолеешь.
        - Двести! - восхитился Тревельян. - Неужели двести?
        - Это не земной конь, Ивар. Здесь лошади быстрей, выносливей и умней. - Тасман погладил бархатные ноздри жеребца, пошептал ему что-то в ухо. - Ну, садись и отправляйся лесом на север, а я на дорогу поеду. То есть не я, а купец Хуваравус из Тилима, который затем исчезнет, словно его и не было. - Он прикоснулся к браслету и стал смуглым, рыжеволосым и невысоким человеком запада.
        - Спасибо тебе, - сказал Тревельян, поднимаясь в седло. За то, что выручил, спасибо, и за этого коня тоже. Если захочешь улететь со мной, если решишь вернуться… Словом, не думай ты об этом проклятом крюке! Тут, Хьюго, есть варианты.
        - Варианты есть всегда, - философски заметил Тасман и положил руку ему на колено. - Послушай, Ивар... тогда, на моем острове, я не все сказал... не все, ибо часть истории с моим неудавшимся плаванием - анализ сделанных ошибок. Сейчас я поступил бы иначе... Я полагаю, нельзя навязывать чужому миру то, что он не приемлет, к чему не готов, что идет вразрез с его традицией. Но Осиер велик, и где-то кто-то в нем желает странного. Кто-то недоволен, понимаешь? Не обижен более ловким и сильным соседом или имперским чиновником, не возмущен налогом или решением суда, не затевает бунт против правителя, желая большей власти, не потерпел фиаско влюбви или поражение на дуэли... И в этих случаях люди будут недовольны, но по-иному, по-иному... Истинно же недовольные те, кто ощущает беспокойство без видимой причины и жаждет чего-то такого, чему нет места в повседневном бытии. Чего-то необычного, возвышенного…
        - Ты говоришь о романтиках? - спросил Тревельян.
        Тасман улыбнулся, и голограмма купца Хуваравуса послушно повторила улыбку.
        - Я говорю о недовольных, но ты, коллега, можешь называть их романтиками. Я отыскал бы их, набрал экипаж и отплыл в заокеанские земли… Но поздно! Время мое ушло, Ивар. Теперь ты решаешь, что делать, делать ли что-то вообще.
        Кивнув, Тревельян пожал его руку, тронул поводья и неторопливо направился в лес. Древесные ветви сомкнулись над ним, спрятали от неба, облаков и солнца, укрыли от чужого глаза, обволокли густыми тенями и негромким прерывистым шелестом. Даут шел легко, потряхивая серебряной гривой, переступая длинными, точеными ногами и изредка пофыркивая. Утренний воздух был свеж и прохладен, и в нем разливался терпкий запах смолы.
        - Удачи! - долетело издалека, - Удачи тебе, Ивар! Потом, совсем уже тихо: - Ищи! Ищи недовольных!
        ГЛАВА 14 ПОД КОЛЬЦЕВЫМ ХРЕБТОМ
        
        Две ночи Тревельян провел в лесу. Днем ехал вдоль дороги по просекам и полянам, перебирался через ручьи и мелкие речки, огибал утесы из нагромождений каменных глыб и слушал, что говорят барабаны и трубы на сигнальных вышках. В Империи и сопредельных странах быт принят универсальный код для передачи сообщений, однако имелись и секретные, не все из которых расшифровали и описали эксперты Фонда. Но таких посланий Тревельян не уловил; все были понятны, все касались повседневных дел, и ни в одном не прозвучал приказ поймать сбежавшего рапсода. Видно, Тасман не ошибся: Ночное Око решало проблемы по-тихому, не сообщая о них всему миру грохотом барабанов.
        На третий день, когда до Мад Дегги оставалось километров сто двадцать, Тревельян выехал к большому селению, окруженному полями, плантациями пряных трав и рыбными садками, целой системой водоемов, соединенных с довольно полноводной речкой. Дорога тут взбиралась на мост, за которым нашелся постоялый двор с харчевней, а поблизости - неизменная сигнальная вышка с тремя десятками солдат под командой туана.
        Решившись рискнуть, Тревельян снял со своего скакуна седло и упряжь, разыскал в седельной сумке плащ, сделал тючок и, набросив уздечку на шею Даута, вывел его на дорогу. Воины, наемники-безволосые в легких панцирях и шлемах, даже не поглядели на него, офицер покосился на коня, но не окликнул и не велел подойти. Миновав ворота постоялого двора, Тревельян оставил лошадь у коновязи и сел на лавку под полосатым тентом. Кроме него, тут ожидали трапезы два хмурых нобиля, ехавших, очевидно, по делам службы - оба при мечах и кинжалах; их колесница с каурым жеребчиком стояла неподалеку. Жеребчик был так себе. Даут покосился на него, раздул ноздри и презрительно фыркнул.
        Не прошло и минуты, как появился хозяин с подносом, оделил нобилей яствами и кувшином пибальского и шагнул к Тревельяну:
        - Чего желаешь, почтенный?
        - Того же, что у тех господ. - Перед нобилями дымилась горка свежих пирожков. - Еще зерна для моей лошади, а мне - вина, только не пибальского, а торвальского. Да, и свежих фруктов моему шерру!
        Последнее нобили, кажется расслышали. Выглядевший постарше повернул голову, окинул Тревельяна пристальным взглядом, поглядел на Даута и раскрыл рот. Затем уставился на Грея, дремавшего на хозяйском плече.
        «Похоже, тебя ожидали, малыш, и уже признали, - Проинформировал командор. - Лошадка их смутила. Рапсод с лошадкой им не нужен, а нужен тот, который со зверюшкой».
        «Думаешь, этииз Ночного Ока?»
        «Не исключаю. Боевые ребята, и с оружием! На ликвидаторов похожи».
        Обслуживали в харчевне с похвальной быстротой: не успел Тревельян и глазом моргнуть, как во двор выскочил парень с корытом зерна, миловидная девица подала фрукты, оранжевые паа, а хозяин притащил кувшин с вином, серебряную чашу и пирожки. Унюхав еду, Грей проснулся, перебрался с плеча на стол и сел там на задних лапках, поводя мохнатой мордочкой и, вероятно решая, с чего начать, с пирожков или с фруктов. Нобили, скрываясь, разглядывали Тревельяна с его зверьком и шептались. У того, что постарше, были резкие хищные черты и необычное ушное украшение - свернувшаяся кольцом змея из малахита.
        Тревельян, оголодавший после лесной сухомятки, навалился на пирожки. Приготовили их отменно.
        - У тебя, почтенный, хороший конь, - молвил хозяин. - Что же ты идешь пешком?
        - Хороший, но с норовом. Озлился, понес, разбил возок! Пришлось бросить. Сам едва жив остался.
        - С таким жеребцом не всякий справится, - кивнул хозяин, глядя, как Даут хрупает зерно.
        - Не всякий, - согласился Тревельян. - А я возничий неопытный.
        Он выпил вина из серебряной чаши и решил, что это все-таки торвальское, хотя не лучший сорт. Хозяин собрался что-то сказать, но тут его окликнул нобиль с малахитовой змеей:
        - Ты, сын черепахи! Почему мы пьем из глиняных чаш, а этот рапсод - из серебряной?
        - Потому, мой господин, что он заказал торвальское, которое втрое дороже пибальского.
        Лицо нобиля налилось кровью.
        - Ты уверен, что этот бродяга заплатит за вино?
        Не говоря ни слова, Тревельян полез в кошелек, вытащил золотой, поглядел на него, бросил обратно и достал два серебряка. Царская плата! Бык в Семи Провинциях стоил восемь серебряных монет.
        - Этого хватит, почтенный хозяин?
        - О, ты щедр, мой господин! Клянусь богами!
        Нобиль яростно дернул бакенбарду и сказал, обращаясь к приятелю:
        - Мир рушится! Бродяга-рапсод пьет из серебряной чаши и золотом бренчит, а у знатных людей вино в глиняных кружках... чтоб ему в бездну провалиться! Эй, потомок паца! Неси нам тоже серебряные кубки!
        Хозяин подмигнул Тревельяну, затем с постной рожей повернулся к соседнему столу:
        - Прости, благородный, но я бедный человек, и у меня одна серебряная чаша. Для тех, кто пьет торвальское.
        «Сейчас они к тебе прицепятся, - заметил командор. - Из-за вина, из-за чаши или...»
        У коновязи жалобно взвизгнул жеребчик. Он полез к корыту с зерном, но Даут не любил таких вольностей и цапнул его за холку. Потом добавил передним копытом. Хорошо добавил - каурый шарахнулся в сторону и дернул колесницу. Из нее посыпалось всякое имущество, арбалеты, связки стрел и небольшой сундучок.
        Младший нобиль бросился успокаивать лошадь, старый медленно поднялся, положив ладонь на рукоять меча. Кажется, он был доволен - по его лицу блуждала улыбка.
        - Эй, рапсод! Твоя кляча изуродовала моего коня! А еще я вижу, что мой сундук треснул!
        - Ну, и чего ты хочешь? - спросил Тревельян, доедая пирожки.
        - Ровным счетом ничего. Просто заберу твоего мерина, в компенсацию за убытки.
        - Я заплачу. Сколько?
        Он вытащил кошелек, который, заботами Тасмана чуть не лопался от денег. Глаза нобиля жадно блеснули.
        - Можешь заплатить, но мерина я все равно заберу.
        - Тогда не получишь ничего. - Последний пирожок исчез во рту Тревельяна. Он глотнул вина и сказал хозяину: - Ты мудрый человек, раз держишь серебряную чащу для достойных людей, для тех, кто пьет торвальское и может за него платить. А нищим сгодятся глиняные кружки.
        «Не круто ли берешь?» - полюбопытствовал командор.
        «В самый раз. Хвост мне не нужен, и эти двое отсюда не уедут».
        Нобиль с малахитовой змеей осмотрел Тревельяна, задержавшись взглядом на его кинжале. Затем презрительно сощурился, сбросил накидку и снял перевязь с мечом.
        - Надо проучить наглого рапсода, - сказал он будто бы самому себе. - У тебя острый язык, страж справедливости, но не острее моего клинка. Хочешь потанцевать со мной?
        Это было формальным вызовом. Здесь, на Осиере; дуэль не являлась прерогативой одного лишь благородного сословия; всякий мог защищать свою честь с оружием в руках. Но по правилам и при свидетелях.
        - Не откажусь. - Тревельян поднялся. - Но я один, а у тебя есть спутник. Скажет потом, что я зарезал нобиля подло, из-за угла... - Он кивнул хозяину: - Пусть твой парень сбегает к солдатам и позовет туана. Чем больше свидетелей, тем лучше.
        - Согласен. - Нобиль, разминаясь, покрутил правой кистью, потом левой. Его товарищ успокоил лошадь, встал у ворот со скучающим видом. Но глаза у него бегали, осматривая площадку посреди двора, каждую выбоину на ней и каждый камешек. Тревельян не сомневался, что с этим типом тоже придется скрестить клинки.
        Явился туан, мужчина средних лет в кожаном доспехе с имперским гербом. Осанкой и выражением лица он напоминал Альгейфа с его офицерами - та же привычка к власти читалась в глазах, и руки привычно лежали на рукоятях меча и кинжала.
        - Из-за чего спор? - спросил он зычным голосом.
        Противник Тревельяна ухмыльнулся:
        - Мы не сошлись во мнениях, чья лошадь лучше.
        - Это любой заднице понятно. - Офицер, повернувшись всем корпусом, оглядел Даута и каурого жеребчика. - Ну, дело ваше... кого помилует Заступница, тот и прав... Биться будете с кинжалами? Тогда клинки вон из ножен, и сходитесь!
        Нобиль выхватил кинжал и, оказавшись в три шага рядом с Тревельяном, тут же ударил снизу, нацелившись в живот. Лязгнули клинки, на секунду оба дуэлянта замерли, пытаясь пересилить друг друга, потом отскочили, снова сошлись, и над двором поплыл звон и скрежет стали. Но продолжалось это недолго - после обмена дюжиной выпадов Тревельян отступил к столам и скамьям, а его противник - к коновязи.
        Теперь они знали силу друг друга. Нобиль оказался настоящим мастером, и если он, в самом деле, был из Ночного Ока, то поручались ему задания особые, такие, где надо упокоить слишком прытких, которым не сидится в тихой камере. Фехтовал он в пейтахской манере, держа клинок острием к себе и перебрасывая его из руки в руку, но это могло быть обманом; наверняка такой искусник, зная приемы многих школ, как западных, так и восточных. Но на легкую победу он уже не надеялся. Это выдавали глаза - презрение в них сменялось настороженностью.
        «Ловкий головорез, - заметил командор. - Ты уж, мальчуган, поаккуратней... Глотку проткнет, имплант не поможет».
        Сблизившись на пару шагов, они начали кружить по двору, слегка согнувшись и делая плавные жесты, то опуская клинки, то отводя их в сторону, то направляя с угрозой к противнику. Солнце играло на блестящих серебристых лезвиях. Зрители молчали, но каждый по-своему: нобиль у ворот как будто скучал, туан следил за поединком с видом знатока, а содержатель харчевни и домашние, высыпавшие во двор, глядели на редкий спектакль со страхом и тайным ожиданием, когда же наконец прольется кровь.
        Новая атака была внезапной, и, хотя Тревельян успел отпрыгнуть, лезвие полоснуло его чуть выше локтя. Царапина! Он толкнул противника плечом (правилами это дозволялось), и тот, не выдержав напора, покатился по земле. Но тут же стремительно вскочил, ощерился, заметил кровь, и стал мелкими шагами приближаться к Тревельяну. На лбу его выступила испарина, грудь вздымалась часто и неровно, бакенбарды слиплись от пота. Борцы выглядели одинаково рослыми, с длинными руками и крепкими мышцами, но Тревельян был явно посильнее более вынослив - его дыхание не сбилось, и утомления он не ощущал. В этой схватке время и жаркие лучи Ренура были ему верными союзниками.
        Его враг был опытен и это понимал. Сделав несколько ложных выпадов, он снова ринулся в атаку, поднырнул у Тревельяна под рукой, зашел со спины и резко ударил кинжалом, целясь под лопатку, но пронзил лишь пустоту. Усмехнувшись, Тревельян отступил на шаг, глядя в лицо соперника, буркнул: «Похоже, мой конь все-таки лучше!» Щеки нобиля побагровели. Со свистом выдохнув воздух, он двинулся направо, заставив Тревельяна развернуться - так, что ворота оказались теперь позади него, а солнце светило в затылок. Смысл этого маневра был непонятен; возможно, враг терял контроль и уверенность в собственных силах.
        - Когда ты умрешь, - сказал Тревельян, - я сложу балладу об этом поединке и назову ее «Торвальское против пибальского». Или лучше «Серебро против глины»? Тебе как больше нравится?
        Он стоял, спрятав кинжал за спиной, перебрасывая из руки в руку и наблюдая за глазами противника. Когда в них вспыхнуло и разгорелось пламя ярости, он был готов. Нобиль рванулся к нему, грозя оружием, острие коснулось кожи у горла, и в ту же секунду клинок Тревельяна пронзил его сердце. Оттолкнув труп, он наклонился, потянул рукоять на себя, услышал, как что-то свистнуло у самого уха, почувствовал, как всколыхнулся воздух, и тут же приник к земле. Сзади раздалось отрывистое «Х-ха!». Тревельян вскочил, сжимая кинжал, обернулся и увидел, как обезглавленное тело второго нобиля валится вниз. Пронзительно, с ужасом, взвизгнула девушка - та, что подавала ему фрукты.
        - Это отродье паца бросил в тебя нож, - сказан туан вытирая лезвие меча о накидку убитого. Он осмотрел клинок, убедился, что на нем нет следов крови, и сунул в ножны. Потом поднял руку: - Именем Светлого дома! Я, Альдер, благородный туан, свидетельствую, что рапсод... как твое имя?... Тен-Урхи?.. что рапсод Тен-Урхи убил нобиля, чье имя мне неизвестно, в честном поединке. Я забираю коня, тела убитых и все их имущество, дабы передать родичам покойных, если они появятся и докажут, как положено, родство. - Повернувшись затем к коновязи, офицер взглянул на жеребцов и ухмыльнулся: - Еще я свидетельствую, что конь рапсода могуч, как дракон нагу, и в сравнении с ним лошадь спорившего - жалкая кляча.
        Тревельян поклонился:
        - Благодарю тебя, мой господин. Ты спас мне жизнь.
        - Благодари Заступницу. Если ты доплывешь до Оправы раньше меня, расскажи ей, как туан Альдер тебе помог, и пусть это зачтется во искупление моих грехов. Я пришлю солдат за телами, конем и повозкой.
        С этими словами туан Альдер направился к воротам вышел со двора.
        - Достойный человек! - сказал хозяин харчевни. - Он тут уже три сезона и всегда платит за свое вино. А мог бы и не платить!
        - Достойный, - согласился Тревельян, зачерпнул не считая, монеты из кошеля и высыпал их в ладонь хозяина. - Наливай ему теперь только торвальское и купи для него самый красивый серебряный кубок.
        Хозяин остолбенел, увидев пять или шесть золотых, потом начал благодарить и кланяться и, наконец, предложил:
        - Твоя повозка разбита, так, может, возьмешь одну из моих? Я человек небогатый, но кое-что у меня найдется, и для тебя явыберу самую лучшую, мой щедрый господин! Она легка, как птичье перышко, колеса большие, прочные, сиденье мягкое, передок украшен бронзой, и сбруя при ней из толстой бычьей кожи, украшенной пурпуром. Прошу тебя, окажи мне честь, приняв ее! Как иначе ты отправишься в дорогу? Пойдешь пешком, имея такого коня? Боги меня не простят, если я допущу такое! А ты человек божий, ибо им угодна щедрость!
        - Я согласен, - сказал Тревельян. - Только объясни мне, откуда у человека небогатого такая роскошная колесница.
        - От молодого знатного нобиля, который пропил в моей харчевне и колесницу, и пару лошадей, и меч свой и все запасное платье.
        - Это сколько надо выпить! - восхитился Тревельян. - Он что же, провел у тебя целый год?
        - Нет, четыре дня, но пил не один, поилвсех прохожих и проезжих. А потом... да будет милостива к нему Таванна-Шихи... - хозяин описал над сердцем круг, - потом забрался на сигнальную башню и спрыгнул вниз. Говорят, от несчастной любви.
        - Хорошая история для песни, - молвил Тревельян, тоже рисуя круг. - Ну, выводи свою колесницу!
        
* * *
        В этом возке он на следующий день добрался до окраины Мад Дегги. Возок и, правда, был отличный, так что Тревельян не раз помянул несчастного влюбленного добрым словом. Его история казалась романтичной и заставляла вспомнить земную старину, Тристана и Изольду, Ромео и Джульетту, Лейлу и Меджнуна. Что-то искреннее, трогательное было в ней: все пропить, всех напоить и сигануть с высокой башни в любовном исступлении... Бесспорное свидетельство душевной широты! В текущую эпоху так на Земле не поступали, предпочитая ментотерапию, телепатическую чистку и другие методы, что избавляли от причинявшей горе страсти с полной гарантией. Впрочем, думал Тревельян, женщины тоже стали не в пример добрее, и теперь никто не гибнет от любви. Опять же и наука не стоит на месте... Если совсем уж край и к недотроге никак не подобраться, можно компьютерную копию соорудить. Хоть в виртуальном пространстве, а все-таки любовь!
        Когда такие размышления надоедали, он совершенствовал свое искусство колесничего. Азы были ему известны: щелкнешь бичом слева - левый поворот, щелкнешь справа - правый, огреешь по крупу - значит, жми, лошадка, побыстрей, а если поводья взять на себя, то это означает остановку. Но, кроме этих основных сигналов, имелись и другие, которые он знал в теории, а Даут - на практике. Лошади ценились здесь не только за красоту, и выносливость и скорость бега, но также за ум; хорошо обученный конь понимал до тридцати сигналов, подаваемых голосом, щелканьем бича и натяжением поводьев. Похоже, Даут был с ними знаком и милостиво разрешал Тревельяну поудивляться его способностям.
        Так час за часом они мчались вперед и вперед, обгоняя тяжелые, громоздкие, запряженные шестеркой фаэтоны, крестьянские телеги и торговые караваны с повозками, груженными тканью и бочками вина, посудой и амфорами с маслом для светильников, изделиями из бронзы и деревом ценных пород. Мимо проносились деревушки среди зелени полей, пилоны с древней мудростью, сигнальные башни, постоялые дворы с конюшнями, кузницами и водопоями; однажды попался воинский лагерь, окруженный высокими валами, рвами и площадками с утоптанной землей для тренировки солдат. Случалось, копыта Даута грохотали по мостам, переброшенным над реками и ручьями, многочисленными, но не широкими; по-настоящему крупные реки текли на западе и востоке, отделяя Полуденную Провинцию от соседних. Наконец впереди, между зеленой землей и синим небом, показалось что-то похожее на грозовую темную тучу. Вначале она выглядела узкой, размытой вдоль линии горизонта, но постепенно росла, тянулась к небесам, выбрасывала вверх остроконечные пики, подпиравшие облака. То был Кольцевой хребет, за которым лежали северные страны, обширный, дикий и лесистый
Рингвар простиравшийся до зоны полярных болот, и маленькая Пейтаха с ее железными рудниками и мастерскими, где делали лучшее в этом мире оружие.
        Дорога пошла вверх, и вскоре показался город, стоявший на плоском отроге хребта - скопище белых, серых и розовых домиков, будто притулившихся на великаньей ладони. Над черепичными крышами возносились башенки дворца правителя, купол храма Трех Богов еще какие-то башни и шпили, казавшиеся совсем крохотными на фоне величия гор. В среднем Кольцевой хребет достигал трех-четырех километров, но отдельные вершины дотягивались до пяти и даже шести, причем каких либо дорог в горах, проходящих по ущельям и перевалам не было ни сейчас, ни в древности. Возможно, их удалось бы построить, затратив на это столетия, но природа решила эту проблему: в гигантской стене хребта было шесть опять же гигантских разломов, каньонов, пробитых реками и тянувшихся из Семи Провинций к другим обитаемым территориям. Первый Разлом располагался на востоке, соединяя Провинцию Восхода с Нанди, Горру, Пибалом, дальше со странами Пятипалого моря; Второй, Третий и Четвертый лежали в северной части хребта, и через них можно было попасть в Анз, Рингвар, Пейтаху и Онинда-Ро; Пятый и Шестой вели к западным странам, Шии, Пятиречью. Сотаре,
Тилиму и берегам Мерцающегоморя. Каждый из имперских трактов, проложенных в разломах был защищен крепостями и воинскими лагерями с многочисленными гарнизонами; остальная часть хребта считалась недоступной ни конному, ни пешему, и потому не охранялась.
        Мад Дегги стоял восточнее Третьего Разлома и реки Пантары, что отделяла Полуденную Провинцию от Дневной. С дороги город казался компактным и небольшим; вряд ли в нем насчитывалось больше пятнадцати тысяч жителей. Но обитель Братства в нем, разумеется, была, все же Мад Дегги служил торговым центром на пути к Пейтахе, а к тому же являлся местом, выбранным для постоянной резиденции Великого Наставника. Видимо, Аххи-Сек, как говорили Тревельяну, был неравнодушен к горным видам; и правда, тут открывались великолепные пейзажи.
        В обитель Тревельян не поехал, а, миновав город, нашел на северной окраине постоялый двор с кабачком, выпил вина и осведомился у хозяина, как добраться до мудрейшего учителя. Оказалось, что к его жилищу ведет тропинка, по которой в колеснице не проедешь, а идти пешком придется половину времени Полудня, то есть около двух часов. Узнав об этом, Тревельян велел распрячь и покормить Даута и, оставив коня с возком на конюшне трактирщика, взял мешок, посадил Грея на плечо и направился в горы. Полдень давно миновал, но он надеялся, что будет у мудрейшего еще до заката.
        Так оно и вышло. Тропинка извивалась среди скал, но неизменно вела наверх, и, наконец, обогнув очередной утес, он увидел лощину с небольшим горным озером в кольце огромных сосен, холм на его берегу и уединеннуюусадьбу из белого камня, врезанную в склон возвышенности. Солнце плавало над хребтом еще довольно высоко, освещая эту идиллическую, полную тишины и покоя картину. С места, где стоял Тревельян, была видна ограда из каких-то каменных изваяний, за нею - небольшой, но пышный сад с прудом, а дальше - приземистое квадратное здание с внутренним двориком. Постройка была в том же старопибальском стиле, что и дворец Раббана в Этланде, только намного меньше. О людях, живших с Великим Наставником, Тревельяну не рассказали ничего, но вряд ли их было больше трех-пяти человек. И вряд ли они представляли опасность.
        Однако, глядя на мирный пейзаж у озера, он ощутил внезапный внутренний трепет и холодок под сердцем. Это тревожное ощущение тут же передалось Грею, зверекзапищал, привстал на задних лапках, цепляясь передними за волосы Тревельяна, и расправил крылья, словно желая защитить хозяина от неприятностей и бед. А тотстоял и думал, что здесь, на тихом озерном берегу, на далеком Осиере, он встретится с чем-то еще неведомым землянам, с цивилизацией, не уступавшей им в могуществе, с расой, которая может стать союзником или врагом. Страшным врагом, если она способна предвидеть будущее! Правда, прогноз его судьбы не оправдался но…
        «...но твоя жизнь еще не закончилась, - напомнил командор. - Не обманывай себя, малыш, ты еще можешь угодить в ту самую яму, которую тебе нарисовали. Ты вылез из нее, но кто знает, что с тобой случится завтра послезавтра? Возможно, тот первый случай был предостережением. Так сказать, пробой пера».
        «Я знаю, - молвил Тревельян в ответ, - я знаю».
        Затем он вытер пот с висков и твердыми шагами направился к усадьбе, добравшись до ограды, он вздрогнул и остановился в изумлении. Барьер, отделявший усадьбу от внешнего мира, представлял собой стенку Метровой высоты, сложенную из тесаных камней, на которой, точно на пьедестале, высились статуи пацев втрое больше натуральной величины. Тут были пацы, стоящие и сидящие, хмурые, грустные и скалившие зубы в чем-то напоминавшем улыбку, пацы-самки, пацы-самцы и пацы-детеныши, пацы, жующие орехи или глядящие задумчиво вдаль; словом, тут были пацы в разнообразных видах, причем все они держались друг за друга верхними и нижними лапами, образуя, с одной стороны, единую композицию, а с другой - преграду, которую трудно одолеть. Кроме того, изваяния, высеченные из охристого и буроватого камня, являлись поразительно правдоподобными: искусство мастера - или, скорее, мастеров, - внушало искреннее восхищение.
        Только зачем эти умельцы изваяли пацев? Повсюду на Осиере, как в восточных и западных странах, так и в Семи Провинциях и даже на юге, у безволосых дикарей, пацы считались животными нечистыми, тварями жадными, мерзкими, вонючими и, безусловно, враждебными людям. Они воровали мелкий скот и птицу, зерно и овощи из амбаров, фрукты из плодовых рощ, они могли загрызть ребенка или женщину, а стая пацев была опасна даже для вооруженного мужчины, в чем Тревельян убедился еще в Хай-Та, в первый же день прибытия на материк. Иногда циркачи и фокусники, коллеги покойного Тинитаура приручали пацев, Учили ихвсяким забавным ужимкам - довольно редкий случай, ибо дрессировке поддавалось одно из ста животных; этим, да еще клеткой в Висельных Покоях, и ограничивалось их практическое использование. В местном фольклоре они всегда играли отрицательную роль глупых и хищных прощелыг, коими брезговал любой приличный зверь, от грозных драконов нагу до древесных кроликов. Словом, пацы были мало достойными созданиями.
        - Пц-пц-пц, - сказал Тревельян, покачал головой и не спеша, двинулся вдоль странной ограды. Она привела его к вратам, двум статуям совсем уж гигантской величины, протянутые лапы которых образовывали арку. Он шел в сад и, стараясь превозмочь волнение, зашагал по засыпанной гравием дорожке. Если не считать скрипакамней под ногами, монотонного жужжания насекомых и шелеста листьев, вокруг царила тишина. Тишина и безлюдье - он не увидел ни женщины, ни мужчины, ни помощника-рапсода или пастуха, ни слуги или служанки. Никто не окликнул его, не пожелал разделить дыхание, не спросил, зачем он явился и по какому праву тревожит Великого Наставника.
        Так, в тишине и молчании, Тревельян добрался небольшого овального пруда перед входом в дом. В нем колыхались нежные кувшинки, ветер чуть рябил поверхность прозрачной воды, а на берегу; на зеленой траве расположился сухонький старец в белой просторной хламиде. Судя по жидким седым бакенбардам и пигментным пятнам цвета зрелого каштана, было ему порядком за восемьдесят - возможно, все сто с хорошим гаком. Однако его маленькое личико казалось гладким, почти лишенным морщин, а безмятежный взгляд подсказывал, что свойственные старости недуги его не беспокоят. Ни ломота в костях, ни учащенное сердцебиение, ни неприятности с желудком и прочие хворобы.
        «Ну и фокус! - подумал Тревельян при виде благостной картины. Все было в точности так, как описали: бодрый старичок совершенных лет сидит у водоема с кувшинками и размышляет о судьбах мира. Наверно, десять дней уже не ест, не пьет и под кусты не бегает… К тому же на вид человек, а не пришелец. Не просто человек, а настоящий гуру! Мудрый, безобидный, добрый. Правда, может послать медальон, где получатель висит на крюке или гниет в темнице.
        Он склонил голову.
        - Моя кровь - твоя кровь, отец мой. Я рапсод Тен-Урхи. Извини за вторжение... Чтобы увидеть тебя, я прошел, проехал и проплыл половину Мира.
        - Моя кровь - твоя кровь, рапсод Тен-Урхи, - неторопливо произнес старик. - Тен-Урхи, странствующий с шерром на плече от берегов Жемчужного моря... Тен-Урхи, свершивший в Этланде суд справедливости... Тен-Урхи, похищенный в Манкане и побывавший на дальнем Юге... Тен-Урхи, вернувшийся в Фейнланд и переплывший море Треш... Большое путешествие, много событий, клянусь Тремя! Ты в самом деле прошел, проехал и проплыл половину мира. Ну, садись! - Он хлопнул по траве изящной маленькой ладонью.
        - Ты много обо мне знаешь, почтенный, - сказал Тревельян, опускаясь на землю.
        - Меньше, чем хотелось бы, сын мой. Юноша таких достоинств давно прославился бы в нашем Братстве, а о тебе ‚ узнали лишь пару сезонов назад. Где ты был, Тен-Урхи, что ты делал, до того как появился в Хай-Та? Кажется, в Бенгоде? А потом в Рори, у дарующего кров Шуттарна? Прежде я о тебе не слыхал.
        «Неплохо у него поставлена разведка, - заметил призрачный Советник Тревельяна. - Ну, как выкрутишься? Только не рассказывай ему про несчастную любовь или казненного прадедушку. Все равно не поверит».
        - Конечно, ты не слышал обо мне, - молвил Тревельян. - В мире такое множество людей! А я прежде не был рапсодом. Я был... ээ... ловцом птиц.
        - Для птицелова ты неплохо владеешь арбалетом и мечом.
        - В лесах, где водятся птицы, много опасностей. Вдруг наскочишь на клыкача или дикую кошку...
        Старик, усмехнувшись, покивал седовласой головой:
        - Ну, ладно, ладно. Значит, ты ловил птичек, а потом стал рапсодом. Прорезался талант, я думаю?
        - Вроде того, отец мой.
        - И велик ли твой дар, юноша? Хорош ли голос, проворны ли пальцы, скользящие по струнам?
        - Об этом лучше судить тебе самому. - Тревельян раскрыл мешок, вытащил лютню, откашлялся и во все горло запел: - Бывали дни веселые, гулял я, молодец...
        Великий Наставник слушал, склонив голову к плечу и закрыв глаза. Веки у него были точно из желтого пергамента.
        - Прекрасный голос, чудная мелодия, - похвал он, когда песня отзвучала. - Но я не понял ни слова. На каком языке ты пел? И что это за песнопение?
        - Это песня южных Дикарей, - пояснил Тревельян. - Поют ее во время пира, когда два бочонка с вином уже опустели, а два еще остались. Ну а язык... Это наречие племени, вождь которого носит имя Пьяные Глаза.
        - Велик Таван-Гез! - старец описал круг над сердцем. - Каких чудес не бывает на свете! Каких странных имен! Взять хотя бы тебя... Имя у тебя обычное для Семи Провинций, но в остальном, ты чудо из чудес. Был птицеловом, стал рапсодом... А ведь рапсодов учат с детства! Чьим же ты был учеником? Кто твой наставник? Кто привел тебя в наше Братство и посвятил в рапсоды? И дал тебе в руки лютню, набросил на плечи голубой плащ и принял твои клятвы? Где это было?
        Тревельян смущенно потупился:
        - Сказать по правде, отец мой, я самоучка. Но учился я усердно и, кроме искусств пения и битв, копил все крохи мудрости, какие нашлись в пергаментах и речах людей достойных, вроде магистра Питханы из Помо. Так что теперь я умею не только петь, играть на лютне и сражаться. Я даже постиг законы С’Трелла Основателя.
        - Вот как? - Старик прищурился. - Если ты так много знаешь, то зачем пришел сюда?
        - Потому, что желаю знать больше. Почтенный магистр Питхана не смог ответить на все мои вопросы, но посоветовал...
        Великий Наставник прервал его, махнув тонкой изящной рукой.
        - Я знаю, что посоветовал магистр Питхана, и знаю, какие вопросы ты задавал ему. Но почему ты думаешь, что я смогу на них ответить?
        - Если не ты, то кто же? - Тревельян сделал жест почтения. - Тебе, отец мой, ведомы судьбы человеческие, желания богов и тайны этого мира. Ты все познал! Пути китов в океане и число небесных звезд в ночном глазу Таван-Геза, места, где таятся в земле рудные залежи, мысли владык, повелевающих людьми, и шепот деревьев и трав. Ты - мудрейший! Ты глава Братства Рапсодов Великий Наставник Аххи-Сек...
        «Так его, так! - язвительно поощрил командор. - Оближи как следует, мудрецы это любят! Спереди оближи и сзади!»
        Старец усмехнулся с легкой насмешкой:
        - Ну, познал я не все - ведь язык того племени, где вождем Пьяные Глаза, мне неизвестен. Но дело не в том, что я знаю и чего не знаю, совсем не в том, рапсод Тен-Урхи.
        - А в чем же?
        - С чего ты взял, что я - Великий Наставник Аххи-Сек?
        
* * *
        Ночевал Тревельян в уютной небольшой опочивальне, окна которой выходили к озеру. Сразу уснуть не удалось; больше часа он ворочался на ложе, слушал, как плещет вода и шумят деревья, глядел на звездное небо за окном, на изумруд Ближней звезды и сапфир Дальней, думал и вспоминал, вспоминал...
        Старец оказался гостеприимным хозяином: от пруда с кувшинками они перебрались во внутренний дворик, к столу с вечерней трапезой. В доме вдруг обнаружились люди, несколько крепких шустрых молодцов, то ли служители, то ли ученики. Но разговору они не мешали; подали отварную птицу с приправами, мед, сыр, вино, лепешки, а затем исчезли, словно их ветром сдуло. Престарелый хозяин, которого, как выяснилось, звали Орри-Шаном, пригубил из чаши, одобрительно причмокнул и сказал:
        - Кажется, ты удивлен, Тен-Урхи.
        - Да, - подтвердил Тревельян, - удивлен. И сильно!
        - Но почему? Ты ведь рапсод, хоть не прошел посвящения. Ты настоящий рапсод, ибо долгие годы ученичества и положенные обряды не делают певца певцом, сказителя сказителем; для этого нужно иметь то, что есть у тебя - фантазию, дар играть словами, приятный голос, ловкие пальцы. И, будучи рапсодом, ты должен знать мощь легенд и силу слов. Люди обычно верят не тому, что существует на самом деле, а рассказанному и записанному, особенно если речь идет о событиях давних, соизмеримых сроком с жизнью поколений. Люди хотят, чтобы где-то ну, например, в горах за Мад Дегги - сидел у пруда старый мудрец, смотрел на цветущие кувшинки и размышлял о вечном. Пусть! Раз хотят, так и будет! Разве трудно пойти им навстречу и сделать так, чтобы маленький кусочек мира походил на сказку? Орри-Шан сделал еще глоток из чаши и добавил: - согласись, что это вдохновляет. А вдохновение так необходимо! И певцам-рапсодам, и пастухам-наставникам.
        - Ну, и давно их вдохновляют такими сказками? - поинтересовался Тревельян.
        - Ты видел деревья у озера? Им больше тысячи лет, я думаю, этому дому не меньше. Сад, конечно, приходится обновлять.
        Тревельян прожевал мясо, запил вином и задал следующий вопрос:
        - Кто-нибудь знает правду?
        Старец лукаво прищурился:
        - Какую правду?
        - О том, что нет никакого Аххи-Сека.
        - Кто сказал, что его нет? Аххи-Сек существует и живет на острове в Западном океане, около побережья Удзени, а я живу здесь, как его посланец и представитель. Об этом знают… знают те, кому положено. Теперь знаешь и ты.
        Конечно, существует, подумал Тревельян. Еще как существует! Иначе кто бы рассылал эти медальоны-голограммы? Кто упек его в тюрьму, а Тасмана - в цветущий Парадиз с красотками-гуриями? Явноне Орри-Шан! Он всего лишь ширма, исполнитель повелений...
        - Ты встречался с Аххи-Секом?
        - Нет. Видишь ли, юноша, Великий Наставник в некотором роде символ, а символ должен быть недосягаем и окружен таинственностью. Если кто-то и видел Аххи-Сека, то лишь по собственной его воле и желанию. А я... я получаю от него советы и послания.
        - В запечатанных шкатулках?
        - Иногда это довольно большие ларцы, иногда шкатулки, иногда пергаментные свитки. Одни я могу распечатать, другие обязан передать по назначению не вскрывая. Бывает и так, что я сохраняю послание несколько дней, чтобы потом отправить его или уничтожить. Вот, недавно...
        Он умолк, но Тревельян продолжил про себя недоговоренное:
        «Недавно ты получил шкатулку, украшенную янтарем, а еще письмо, пергаментный свиток или пакет. Шкатулку ты отослал в столичную обитель, где Нурам-Син, дарующий кров вручил ее рапсоду по имени Тен-Урхи. Что до письма, то и оно отправилось в столицу в Ночное Око, и было в нем такое повеление: если рапсод Тен-Урхи поедет на восток, ни в чем ему не препятствовать, а ежели на север, засадить в кутузку. И держать там до трупного окоченения!»
        Получалось, что за ним следят, следят за каждым телодвижением и шагом, но как? Каким образом? Этого Тревельян не понимал. Ясно, что о событиях в Хай-Та и Этланде могли сообщить коллеги по профессии, но в Манкане их не было, и ни одна душа в Братстве Рапсодов не знала, что его похитили. А Орри-Шану об этом известно!
        Есть над чем подумать, решил он и зашел с другого конца:
        - Аххи-Сек шлет советы не только членам Братства?
        - Конечно, сын мой. Иногда я должен передать послание нобилю или купцу, чиновнику или простолюдину, иногда кому-то из Восьмисот и даже... - Старец показал глазами вверх. - Светлый дом очень ценит советы мудрейшего.
        - А если совету не последовать?
        Лицо Орри-Шана омрачилось, глаза посуровели.
        - Это прискорбный случай, Тен-Урхи, очень прискорбный! И он ведет к большой беде! Возможно, к такой, какая случилась с небезызвестным тебе Аладжа-Цором, или к иному несчастью. Знаешь, правил некогда в Семи Провинциях мудрый император Пау-Тун. И сказал он однажды слова назидания, и были те слова такими: пренебрегающий добрым советом достоин смерти в куче навоза.
        - Полностью с ним согласен. - Тревельян, сытый и довольный, вытянул ноги и откинулся на спинку кресла. Все же он узнал немало, хотя кое-какие сведения - например, об острове у берегов Удзени - казались с точки зрения местной географии чистой фантастикой. С этим еще предстояло разбираться, а сейчас... Он сделал жест почтения, выдавил виноватую улыбку и сказал: - Прости, отец мой, что мучаю тебя вопросами, но они уже иссякают - осталось только два. Позволишь ли спросить?
        - Любопытство не входит в число смертных грехов, - произнес Орри-Шан. - Спрашивай.
        - Как приходят к тебе послания Великого Наставника? Ведь кто-то должен привозить все эти ларцы, шкатулки и свитки с острова у берегов Удзени... А путь оттуда далек! Надо ехать много дней, через земли Понса, Пятиречья, Онинда-Ро и Пейтаху.
        - Нет, нет, все много проще, - старец покачал головой. - Ты не поверишь, но послания вдруг возникают прямо здесь, на этом вот столе, словно сотканные из воздуха и света... или из воздуха и тьмы, если они появляются ночью. Чудо? - Он выдержал паузу. - Но что есть чудо? Нечто странное и непривычное, а я уже привык. Привык и к вещим снам, которые иногда посылает мне Наставник. Тоже чудо! Чудо для тебя, а для меня - лишь свидетельство его мудрости.
        Телепортация, подумал Тревельян, старательно изображая удивление. В принципе через беспредельность Лимба допускался мгновенный переброс любых объектов, но для этого был нужен агрегат, сравнимый по сложности и мощности с контурным двигателем «Пилигрима», раз пришельцы добрались сюда, значит, имелась у них нужная машинерия - и, возможно, в более миниатюрном и экономичном исполнении, чем у землян.
        - Если Аххи-Сек так мудр, - сказал он, - то над ним не властны сами боги и даже смерть. Поистине он равен Таван-Гезу и может сесть вместе с Тремя у Оправы Мира!
        - Это неверно, Тен-Урхи. Боги есть боги, они не подвластны времени и вечности, а Ахха-Сек когда-нибудь умрет, как умерли его предшественники. И тогда у нас будет новый Великий Наставник, указанный им перед смертью и посвященный во все его тайны. - Орри-Шан хихикнул: - Может быть, я или ты... Скорее ты, ибо я слишком стар.
        «Он не знает, что Аххи-Сек приговорил меня кизгнанию с планеты, - решил Тревельян. - Значит, не вскрывал шкатулку и не замешан в историю с Ночным Оком. Хорошо, если так. Старикан симпатичный» - «Но, возможно, лукавый, - напомнил о себе командор. - И, возможно, сам не знает правды. Не обманывайся, малыш!»
        Прикрыв глаза, Тревельян задумался. Потом услышал:
        - Кажется, ты утомлен, Тен-Урхи. Отправишься спать? Или у тебя есть еще вопросы?
        - Только один, почтенный, только один. Скажи, почему у твоего жилища такая странная ограда? Не грозные дауты, не благородные кони, а твари вонючие и грязные... Пацы!
        - Не внешний облик важен, но внутренняя суть, - ответил старец. - Ты ведь читал записки С’Трелла Основателя? Пацы живут в согласии с его законом и никуда не торопятся, в отличие от даутов и лошадей. Возможно, неспешное существование - лучший путь к мудрости.
        Лежа в темноте опочивальни, озаренной лишь светом звезд, Тревельян размышлял над этими словами. Потом его мысли переключились на обитель Аххи-Сека, чье местоположение было загадкой или нелепым вымыслом. Возможно, верны подозрения командора, и Орри-Шан лукавил либо сам не знал всей правды. Картирование планеты осуществлялось с низкоорбитальных спутников, и было детальным, точным и безошибочным, как любая из рутинных операций, порученных компьютеру. От объективов голокамер мог укрыться какой-нибудь лесной ручей в два метра ширины, домик в дремучей чащобе, но уж никак не остров! Конечно, в Западном океане имелись острова, какой же без них океан! Был целый архипелаг у необитаемого континента и еще один остров, Фадр, лежавший у входа в Мерцающее море - огромный, вытянутый наконечником стрелы, что целилась в Княжества Шо-Инга на восточном морском берегу. Сам же Фадр являлся территорией Островного Королевства, обширной и древней морской державы, а к северу от него, за сорокакилометровой полосою вод, стояли торговые города Запроливья. Удзени, снабжавшая их верфи лесом и рабочей силой, лежала еще севернее
- последний форпост цивилизации перед полярными болотами, тайгой и льдами.
        И у ее неприветливых скалистых берегов не было ни единого острова.
        ГЛАВА 15 СТРАНСТВИЕ НА ЗАПАД
        
        От Мад Дегги имперский тракт вел на запад, к мосту через широкую медленную Пантару, за которой лежала Дневная Провинция. Там, у старинного города Мад Брунерполного мраморных храмов, башен, пирамид и давних воспоминаний дорога пересекалась с другим путем, ведущим от побережья моря Треш и уходившим на север, в теснины Третьего Разлома. Когда-то здесь прошли армии Уршу-Чага Объединителя, и в память об этом у каждого святилища, у пирамиды местного университета, дворца правителя и различных присутственных мест стояли изваяния грозного владыки. Уршу-Чаг на колеснице, Уршу-Чаг с поднятым мечом, Уршу-Чаг натягивает лук, дабы поразить врагов, Уршу-Чаг с ногой на шее местного непокорного князя... Эти монументы воздвигали в течение двух тысячелетий, и теперь казалось, что их больше, чем жителей в городе, - наверное, еще и потому, что статуи были огромными и у их подножий люди терялись, как лилипуты, заблудившиеся среди исполинской каменной рати.
        Захватив Мад Брунер и обложив его данью, войско Уршу-Чага двинулось сквозь ущелье в Пейтаху, тогда дикую и населенную северными варварами, частью уничтоженными, частью вытесненными в полярные и топи, где они сгинули в ближайшее столетие. У входа в Разлом император возвел крепость, но дальше Пейтахи не пошел, оставив покорение западных земель своим наследникам. Это оказалось нелегкой задачей, ибо страны, лежавшие между Мерцающим морем и Кольцевым хребтом, были древними, многочисленными и воинственными. Однако даже давление со стороны Империи не заставило их образумиться и объединиться. В каждой державе шли свары и вендетты среди удельных князей, а сверх того Пятиречье враждовало с Понсом и Шии, Понс - с Тилимом, Тилим - с Сотарой, Островное Королевство - с Запроливьем, а пиратские Княжества Шо-Инга грабили все города и земли, куда могли добраться их корабли. Лезть в эту кровавую кашу граничило с безумием, но для Империи Запад был слишком лакомым куском, чтобы оставить его в покое. Во многих отношениях Запад был цивилизованней Востока и даже Семи Провинций первых императоров; здесь процветали всякие
ремесла и художества, живопись, ткачество, строительство судов, мостов и военных машин, разведение лошадей и наилучших пород скота, а еще такие утонченные в искусства, как ювелирное, портновское и парфюмерное. Почвы в западных странах не отличались тем плодородием, каким благословили боги Семь Провинций, однако там росли невиданные овощи и фрукты, а на лугах Островного Королевства паслись косматые быки с белым, пепельным и желтым шелковым руном. И, наконец, последнее по счету, но, возможно, первое по значению: люди Запада, в отличие от восточной расы, были изящны и красивы. Особенно их женщины, покорные и страстные, познавшие секреты танца и изощренной любви! Цвет волос у них был непривычный, светлый и рыжий, тела смуглые и гибкие, губы пухлые, глаза зеленые и синие - сочетание, которого в других местах не встретишь. И это манило так же сильно, как их цветущая, но слишком краткая молодость. Мужчины и женщины Запада жили недолго, лет до пятидесяти-шестидесяти, старились после сорока, зато созревали рано, уже к двенадцати годам.
        Так ли, иначе, но Империя пришла в западный край, протянула дороги вплоть до Удзени и Островного Королевства расставила сигнальные башни и воинские гарнизоны, смирила корсаров Шо-Инга, вздернула на столбы непокорных владык, а их дочерей отправила в постели имперских нобилей. И народилось новое племя, уже не столь прекрасное видом, но жившее подольше и заступившее на место прежней знати. Теперь в жилах западных правителей текло достаточно имперской крови, чтобы сделать их благоразумными, а главное, верными Светлому Дому; междоусобиц стало меньше, зато ремесла и искусства расцвели. А люди, способные к ним, всегда отличались большей фантазией и восприимчивостью к новому.
        
* * *
        От Мад Брунера Тревельян повернул на север, к теснинам, осыпям и скалам Третьего Разлома. По большому счету его миссия была выполнена; он убедился в наличии тайных сил, что регулировали жизнь на Осиере и, очевидно, с успехом сводили к нулю усилия ФРИК. Проводником этой политики демпфирования и сглаживания являлось Братство Рапсодов, структура столь же разветвленная, как имперский чиновничий аппарат, однако державшаяся в тени и не связанная с официальной властью. Оставалось неясным, было ли Братство создано гипотетическими пришельцами или они использовали древний орден бродячих учителей и певцов, внедрившись в него, поставив под свой контроль и постепенно расширив его задачи. В любом случае подобный ход казался Тревельяну более изящным иэффективным, чем методы Фонда, который действовал локальными «точечными уколами», пытаясь внедрить эстапы через конкретных людей, никак не связанных друг с другом. Мощная организация подошла бы лучше на роль проводника различных перемен и новшеств, но этот вариант уже использовали чужаки, с прямо противоположной целью.
        Эту цель и полагалось определить. Не ее внешнее выражение, не планомерное изъятие эстапов и наказание причастных к ним людей, но глубинные мотивы чужаков. С чего бы им противодействовать землянам? Для демонстрации своего могущества? Из неприязни к расе выскочек, явившихся в Галактике всего тысячелетие назад, потеснивших ее древние народы? Может, ради мести за победу в Темных войнах, которая задела их каким-то боком? Но во всех подобных случаях они бы не таились, а предъявили счет открыто - скажем, в виде пары крейсеров и сотни истребителей в системе Осиера. Или, много логичней, эскадра явилась бы не сюда, а к какой-нибудь дальней земной колонии и разнесла ее в пух и прах.
        Однако все эти резоны, как и возможное развитие событий, казались Тревельяну чистым вымыслом. По словам Орри-Шана, усадьбе в горах была тысяча лет, и, разумеется, подразумевалось, что все эти десять веков советы с западного острова не иссякают. Значит, какая-то звездная раса появилась здесь гораздо раньше землян и патронирует планету с той эпохи, когда на Земле еще и радио не придумали. И все же это не означало, что Фонд обязан уступить первооткрывателям - ведь осиерцы, как и земляне, были людьми, а кто такие их тайные патроны? Возможно, осьминоги или пауки, которые затормозили технологию, чтобы устроить тут со временем мясную ферму. Или, предположим, охотничий заповедник.
        Кроме таких мрачноватых гипотез, Тревельян собирался выяснить и кое-что еще. К примеру, мониторинг, установленный за ним, - если это не фикция, какую технику используют для непрерывной слежки? Где база пришельцев, загадочный остров у берегов Удзени, и почему он не виден с орбиты? Сколь велико их влияние на Братство, на тайные службы и аристократию Империи? Еще не помешала бы информация об их физиологии и внешнем виде, психологических особенностях и способах коммуникации, о языке, оружии, энергетических ресурсах и материнском мире. Словом, что попадется в сеть, то и рыба, а сеть нужно забросить со скал Удзени.
        Но до них было еще далеко. Вороной Даут катил возок по глубокому каньону, с обеих сторон плотной шеренгой стояли горы, поросшие сосной и кедром, в сотне шагов от тракта бурлил поток, дававший начало многоводной Пантаре, и каждый километр свергались со склонов водопады с повисшими над ними полотнами неярких радуг. Постоялые дворы, сигнальные башни, харчевни и пилоны встречались с прежним постоянством, но все строения здесь были выложены не из тесаного камня, а из больших овальных валунов, скрепленных известью. То и дело Тревельян обгонял обозы с южными фруктами и вином, с тканями и стеклянной посудой, а навстречу тянулись большие фургоны со связками дротиков и стрел, с луками и арбалетами, с мечами и клинками для мечей и с более мирными орудиями, кузнечным инструментом и земледельческим инвентарем. Товарообмен между Пейтахой и Семью Провинциями считался самым оживленным на материке, но допускали к экспорту иимпорту не всякого, а, по традиции, только гильдию наследственных купцов Ар Туш, что означало в примерном переводе Вольная Компания. Ввозили все необходимое для жизни, вплоть до сапог, муки и
глиняных горшков, ибо Пейтаха не производила ничего, кроме металла и металлических изделий. Зато этого добра хватало чуть ли не на всю Империю.
        Через несколько часов быстрой езды ущелье расширилось, горы стали ниже, речка с питавшими ее водопадами исчезла, и Тревельян выехал на лесистую равнину. Тут и там над ней курились дымы, и ноздри щекотал устойчивый запах тлеющего угля и наваристой мясной хлебки. Углем пахло от кузниц, оружейных мастерских, стоянок-углежогов, а похлебкой - от врезанной в скалы крепости с четырьмя бастионами, что охраняла Третий Разлом. Этот форт был не таким огромным, как цитадель Меча и Щита, зато у его подножия виднелся постоялый двор с конюшнями, каретными сараями, складам товаров и дюжиной харчевен и кабаков, где, судя по звукам и ароматам, ели и пили сотни четыре народу. Время шло к вечерней трапезе, и Тревельян, сглотнув слюну, свернул в гостеприимно распахнутые ворота и отужинал компании купцов, возниц и погонщиков.
        К востоку от Пейтахи лежал Рингвар, к Онинда-Ро, и до границ этой державы он добирался четыре дня. Дорога сделалась шире, по ней катились нескончаемым потоком крытые фургоны с товарами и телеги, груженные железными и медными отливками, оловом, свинцом и, в сопровождении охраны, возы с серебром и малахитом. Перекрестков прибавилось; налево, к близким горам, уходили ответвления, проложенные до шахт, копей и доменных печей, где выплавляли металл, направо тянулись подъездные пути к мастерским и кузницам, полным звона, грохота и шипения раскаленного железа, охлаждаемого в чанах с водой. Над каждым из этих путей стояла арка с именем мастера, хвалебной надписью в его честь и видом предлагаемых изделий «Броню Эр-Сати не пробьют копье и меч», - читал Тревельян, - «Арбалеты Сандом-Че, лучшие меж океаном Востока и океаном Запада», «Мастер кинжалов Со-Минтра. Любая длина любые украшения, любые цены», «Понимающий в оружии выбирает клинок Пар-Занга», «Мастер Сатрама-Хирш. Луки и стрелы для настоящих воинов». Более прочих его впечатлила краткая надпись: «Секиры Найти-Ка. От плеча до паха». Эту арку венчал
огромный топор, а к столбам были прибиты разрубленные щиты, панцири и кольчуги.
        У каждого перекрестка стояла корчма, а кое-где и три-четыре. Народ, что собирался в них по вечерам, принадлежал к континентальной расе, но люди здесь были выше и крупнее, чем в Семи Провинциях, и мало заботились о длине бакенбард, наушных украшениях и изысканных манерах. Зато рапсода встречали с восторгом, просили спеть протяжные баллады севера, стучали восхищенно кулаками по столам и угощали в благодарность так, что Тревельян едва доползал до постели. Хвала певцу приятна! Но еще приятней было то, что ни в одном кабаке не маячили рожи убийц из Ночного Ока и никакие нобили не зарились на его коня и не бросали ему вызов. Сначала Тревельяну показалось, что след его потерян, но, поразмыслив, он сообразил, что в этих кабаках, среди кузнецов и оружейников, углежогов и рудокопов, аристократам, как и другим наемникам Ночного Ока, совсем не место. Скорей всего их тут приветствовать не будут, а врежут кружкой по башке и выкинут в окно. Северяне знали себе цену; правили тут цеховые старшины, каждый юноша владел оружием, и в этих краях Империя набирала лучших и самых надежных солдат. Что неудивительно, жители
Пейтахи вели происхождение от воинов Уршу-Чага, осевших когда-то в завоеванной стране.
        На границе Онинда-Ро, кроме обычного пилона с изречением, стояла массивная гранитная плита, извещавшая, что в этой стране правит доблестный Сирам-Харт из рода Нобилей Башни. В отличие от пейтахской равнины, местность тут была гористая, а горы - красивыми, но бесплодными. Ни руды в них не было, ни зверья, а только голый камень, зато отличного качества. На первые десять километров пути попалось несколько каменоломен, полных шума, грохота и рабочего люда; кто шурфы бьет, кто загоняет в них клинья и поливает водой, кто шлифует плиты или дробит тяжелым молотом щебенку. Нелегка работа, зато жители Онинда-Ро считались непревзойденными каменотесами и строителями. Главный их промысел был не в этих карьерах, а на стороне, в Семи Провинциях и западных странах; они прокладывали дороги, возводили крепости и мосты и славились особым искусством - пробивать тоннели в скалах.
        Тоннелей хватало и в их стране, но все же имперский тракт петлял, огибая отвесные гранитные утесы, взбираясь к перевалам, кружа по карнизам, вырубленным на трехсотметровой высоте. Фаэтоны и телеги двигались тут медленно, осторожно, никто никого не обгонял, кони были в мыле и возницы тоже: с одной стороны зияла пропасть, с другой нависала несокрушимая скала. Наконец дорога пошла вниз, к приветливой речной долине, зеленеющей полями злаков, и Тревельян вздохнул с облегчением; на этом опасном пути он больше полагался на чутье Даута, чем на свое искусство колесничего.
        За ближайшим кабачком, где он выпил кружку местного вина, тракт раздваивался. Широкая, мощенная камнем магистраль уходила на север вдоль выступающего отрога Кольцевого хребта; более узкое ответвление, засыпанное щебнем, упрямо лезло наверх, к перевалу между двумя горами, похожими на полуразрушенные башни рыцарских замков. Один путь обещал удобства, другой - прекрасные горные виды, и, поскольку Даут был еще свеж, Тревельян решил, что поедет напрямую. Правда, из наблюдений за путниками выяснилось, что горная дорога не пользуется популярностью; все фаэтоны, колесницы и возы сворачивали на главный тракт. Все, кроме одного каравана из восьми телег, груженных так, что прогибались колесные оси. Тревельян подумал, что там, где пройдет тяжелый воз, проскочит и легкая колесница; выпил еще кружку и погнал Даута по крутому узкому пути.
        Вскоре они настигли ушедший вперед караван. Удивительный, если не сказать больше; на телегах - корзины с сушеными фруктами и сыром, мешки с зерном, винные амфоры, а охраняют это богатство сорок солдат под командой туана. Причем солдаты не простые, ни одного безволосого, все северяне и, судя по виду, прослужившие не один десяток лет.
        Ветераны, лучшие бойцы Империи! Все в кирасах и шлемах, половина с копьями, другая с мечами, за спинами - щиты, но луков или арбалетов не видать. Возчики тоже молодцы как на подбор, дюжие парни с бичами и дубинками. Каждую телегу тащит шестерка крепких лошадей.
        С чего бы такая охрана? - подумал Тревельян, пристраиваясь в хвост процессии. Везут продовольствие в какую-то горную крепость? Ну, хватило бы пары солдат, чтобы сберечь вино и фрукты для компота... А тут целый боевой отряд! Может, в мешках и корзинах под зерном и фруктами спрятаны сокровища? Кошели с серебром и золотом или ларцы с кровавым камнем? Но зачем тащить их в горы? Отчего не везти по объездному тракту, где на каждом шагу посты и сигнальные башни?
        Когда дорога втянулась в ущелье с обрывистыми склонами, он, кажется, решил эту задачу. Конечно, груз для крепостного гарнизона, а воины не охраняют его, но идут на смену своим товарищам. Оно и понятно: в этаких диких горах долго не высидишь, даже по служебной надобности и за двойные деньги. Сменять солдат - вполне гуманное решение... Правда, идут они в полной выкладке, потеют под грузом щитов и доспехов, и это странно - могли бы кое-что и на телеги положить. Туан, должно быть, тот еще гад и скотина, не разрешает, гонит в жару во всей амуниции...
        Тут его заметило начальство, и туан, предположительно гад и скотина, переместился в арьергард колонны. Не сказать, чтобы он выглядел слишком строгим, скорее наоборот. Был он в возрасте Тревельяна, с широким улыбчивым лицом ивеселыми глазами; панцирь богатый чеканкой серебром, пурпурная накидка с алыми перьями, ремни из кожи нагу, меч и кинжал явно пейтахской работы, на перевязи - фляжка и рог. Настоящий благородный нобиль и, похоже, человек воспитанный.
        - Разделяю твое дыхание, рапсод! Да будет с тобой милость Таван-Геза!
        - И с тобой, отважный воин. Меня зовут Тен-Урхи. - Из вежливости Тревельян сошел с колесницы, и зашагал рядом - обогнать обоз в этих теснинах не было никакой возможности.
        - Я Шри-Кор, старший над этими бездельниками, представился туан. - Хороший у тебя конь, Тен-Урхи Фейнландской породы, э? С таким конем любой путь недалек... Но ты не поехал по ровной дороге, а увязался за нами в горы.
        - Не поехал, - согласился Тревельян. - Величие гор рождает вдохновение. Вдруг в конце пути сложится песня или даже баллада... Так что, господин мой Шри-Кор есть прямой смысл наведаться в горы.
        - Может быть, но пока я их величия не вижу. - Офицер бросил взгляд на темные мрачные стены ущелья, скрывавшие небо и солнце, ухмыльнулся и заявил: - Дальше будет еще хуже, пойдем из ущелья в ущелье, одно другого глубже и страшней. Не первый раз везу продовольствие и все удивляюсь: дорога здесь такая, словно ее проложили в бездну к демонам. Так что, Тен-Урхи, тывдохновишься лишь на погребальный гимн.
        - А вид с перевала? - возразил Тревельян.
        - До перевала еще добраться надо, а это не всегда выходит. - Тон Шри-Кора был мрачнее некуда, но в глазах пряталась лукавая смешинка. - Когда минуем перевал, считай, мы в безопасности.
        Тревельян, в свою очередь, огляделся по сторонам. Пейзаж, и правда, был безрадостный, но ничего тревожного вокруг не замечалось.
        - Разве тут есть какая-то опасность? Вроде бы драконы нагу в горах не водятся.
        - Зато есть разбойники.
        - Кто? Ра-азбойники? - Глаза у Тревельяна чуть не лезли на лоб. Пираты на этой планете имелись, грабили купцов на западе, щипали на востоке, пользуясь тем, что боевого флота Империя не держала ни в Мерцающем, ни в Пятипалом и Жемчужном морях. Были, разумеется, воры и бандиты, промышлявшие по окраинам, большей частью в портовых городах вроде Бенгода, были изгои благородного сословия, искавшие земель и власти затевавшие междоусобицы, были мятежники, хотя причиной бунтов являлись все те же свары среди провинциальных нобилей. Но разбойники! Да еще такие, что для охраны обоза нужен целый воинский отряд! Это не слишком вязалось с царившим на Осиере благолепием.
        - И много их, этих разбойников? - поинтересовался Тревельян, справившись с удивлением.
        - Изрядно. Целое племя в горах, - сообщил Шри-Кор. - Откуда доподлинно взялись, о том надо в Архивах смотреть, а люди рассказывают такую легенду. Будто бы в войске Уршу-Чага - пусть славится он вечно! - была сотня лихих молодцов из Висельных Покоев. Владыка нуждался в солдатах, а потому помиловал их и приказал набрать отряд, хотя таким мерзавцам место не в боевой шеренге, а на столбе. Когда, после битвы под городом, армия вошла в Мад Брунер, эти потомки пацев стали грабить лавки и дома, затем добрались до храмов идворца правителя, где было полно серебряной посуды и всяких каменьев, морских, кровавых, травяных, а сундуки ломились от монет. Уршу-Чаг велел их повязать, развесить на крюках и лишить погребения. Кто-то, однако, их предупредил - бросили они серебро и камни, схватили женщин и побежали через Разлом в Пейтаху, а оттуда добрались до этих мест. От них и пошло разбойничье племя… Живут теперь в горах как дикие звери, грабят торговцев и не желают служить Светлому дому. Обижены на Уршу-Чага и всех владык, его наследников.
        - Трудно ли покончить с ними? - спросил Тревельян. - Отправить в горы воинов, взять главарей, а остальных переселить в низину. Пусть ковыряются в земле, скот пасут.
        Туан покачал головой:
        - Нелегкое дело! Живут они в недоступных местах и прячутся в глубокие пещеры, и нрав у них злобный. Такие не годятся для земли и ремесла. Свирепые люди! Но ты, - тут он лихо взбил бакенбарды, - ты не тревожься Тен-Урхи. Раз идешь с нами, ты под защитой моих солдат.
        «Темнит он что-то, - буркнул командор, - пудрит мозги. Чтобы за двадцать веков не выбили разбойничье семя! Быть такого не может!»
        «И правда, подозрительно», - согласился Тревельян, а вслух сказал:
        - Я не тревожусь, мой господин. К оружию и схваткам я привычен и, если нападут на нас, встану рядом с твоими воинами, В моей колеснице есть арбалет с хорошим запасом стрел.
        Шри-Кор вдруг взволновался:
        - Вот что, Тен-Урхи, ты не вздумай в драку лезть! Наслышан я о стражах справедливости и вашем боевом искусстве, только дело тут не твое и карать здесь некого!
        - Как это некого, если купцов грабят! И убивают, должно быть! Безвинных людей, которые...
        - Нет, не убивают, прервал его туан. Товары, конечно, берут... Но ведь купцам не обязательно сюда тащиться, они не рапсоды, и вдохновение им вроде ни к чему. Нижняя дорога лучше, а ежели кто пожелает, то и на ней вдохновится, в каждой харчевне и кабаке. - Сделав паузу, Шри-Кор подергал свои бакенбарды и тоном извинения произнес: - Знаешь, Тен-Урхи, отдай-ка ты мне свой арбалет. Вы, певцы, люди горячие, вспыльчивые... Начнешь стрелы метать и всадишь кому-нибудь из моих под лопатку.
        - Я попадаю в монету со ста шагов, - проинформировал Тревельян, но арбалет отдал. Шри-Кор был приятным спутником, хорошим собеседником, и обижать его не хотелось, К тому же он отвечал перед богами, императором и собственным начальством за этот караван, за груз и за людей, а значит, за Тен-Урхи тоже, раз уж их свела судьба.
        Они неторопливо шли по каменистой дороге, под нависшими скалами, вслед телегам и охраняющим их воинам. Даут пофыркивал сзади и временами тыкался мордой в спину Тревельяна, Грей, как обычно, дремал на его плече, и время проходило быстро в занимательной беседе. Разговорчивый Шри-Кор был готов болтать на любые темы и рассуждал о повадках шерров, тилимских красавицах-плясуньях, древних балладах Запроливья, торвальском вине и охоте на клыкачей, которые водились в лесах Онинда-Ро в великом множестве. Говорил он о чем угодно, только не о том, куда идет его отряд, и Тревельян решил, что это большая военная тайна. Настаивать было бы невежливо, и к тому же рассказы Шри-Кора о танцовщицах из Тилима оказались чрезвычайно занимательны. Слушая их, Тревельян вспоминал райский остров в море Треш, синее море, жаркое солнце и милую Китти-Катахну.
        Дорога между тем стала еще круче и мрачнее. Из одного ущелья они перешли в другое, еще более глубокое, полоска неба над головой сделалась узкой, как ленточка в бакенбардах, скалистые вершины закрыли перевал, потом надвинулись тучи, и в каменной щели, где пробирался обоз, потемнело. Копыта лошадей скользили по щебню, от конских спин и крупов валил пар, ругались возчики, поминая демоновбездны, и на особо крутых подъемах солдатам приходилось толкать телеги, что тоже не вызывало у них энтузиазма. Толкали меченосцы, а копейщики бдительно озирались по сторонам и не выпускали из рук оружия. Глядя на них, Тревельян прикидывал, сколько же нужно разбойников-горцев, чтобы одолеть такой ряд. Получалось, что добрая сотня - при том условии, что атака будет внезапной, и воинов для начала засыплют стрелами, выбив личный состав наполовину. Что до отсутствия в отряде лучников, то это было удивительным, ибо лук против разбойника - первый и главный аргумент, а стрелять под прикрытием возов было бы очень удобно. Но, вероятно, имелись какие-то важные соображения, тактические или стратегические, чтобы обойтись без
дальнобойного оружия - недаром ведь Шри-Кор забрал у него арбалет.
        Каньон расширился, открыв взгляду затянутые облаками небеса и бесплодные отвесные серо-коричневые утесы, изрезанные трещинами. Дальний конец ущелья был завален каменными глыбами, но дорога, поднимаясь высоким горбом, сворачивала влево, в другую теснину, извилистую, как змея, но с более пологими склонами. Караван замедлил движение, две головные телеги повернули и одна за другой преодолели подъем; лошади, под свист бича и крики погонщика, начали втаскивать на крутизну третий воз. В этот момент послышался глухой удар, брызнули осколки камня, и Тревельян увидел, как о поверхность утеса, над шлемами солдат, разбились еще три-четыре ядра, выпущенных из пращи.
        - Велик Таван-Гез! - воскликнул Шри-Кор, бросаясь вперед. - К оружию, воины! В две шеренги становись! Прикрыться щитами! Мечи вон!
        Тревельян, выхватив кинжал, кинулся вслед за туаном, соображая, как бы разжиться чем-нибудь более подходящим, кроме короткого клинка. Со склонов и с каменного завала спускались рослые, косматые, страшные видом горцы-разбойники, набегали толпой, потрясая дубинами и топорами, и хоть оказалось их немного, пять или шесть десятков, атака, видимо, была серьезным испытанием - возницы полезли под телеги, а солдаты живо укрылись за щитами и выставили копья и клинки. Тревельян, не имевший ни шлема, ни доспеха, петлял на бегу как заяц; мнилось, что там, на скалах, какой-то лучник или пращник уже поднимает оружие, целясь ему под лопатку. Грей, не выдержав этих скачков, недовольно заверещал, взлетел в воздух пушистым мячиком и начал кружить над головой хозяина. Не подстрелили бы его, мелькнула мысль. Зверек, вероятно, понял и метнулся к утесу, став почти незаметным на сером фоне.
        Однако стрел и дротиков не метали и даже больше не бросались камнями из пращи. Тревельян не успел этому удивиться, как трое горцев ринулись к нему, грозя тяжелыми дубинами. Его кинжал был коротковат и против дубин бесполезен, но тут подвернулся воз с винными бочонками и еще один, с мешками, набитыми зерном. Крякнув, Тревельян схватил увесистый бочонок и бросил в первого разбойника, попал ему в плечо; второго уложил мешком, а третий вдруг остановился, но можно было поклясться, что он не так испуган, как удивлен. «Бей башибузуков!» - рявкнул командор и запел древний гимн, с которым шли на абордаж десантники. Тревельян взялся за другой мешок, но тут его заметил туан Шри-Кор и завопил во всю глотку:
        - Рапсод! Рапсода берегите! Эй, Харни, Муки, Лайзи! Держите его! Крепче! Башкой ответите за каждый синяк!
        Его схватили за ноги и, сбив на землю, затащили под телегу. Там трое дюжих возчиков навалились на Тревельяна, увещевая и уговаривая:
        - Не лезь, господин рапсод, не рыпайся и не высовывайся!
        - Не наше то дело, и разберутся без нас!
        - Лучше спой чего-нибудь нежного, чтоб слеза прошибла!
        - Вы что, рехнулись, братцы? Бой идет, людей убивают! Какие песни? Отпустите!
        Но держали его крепко, и завершающую часть сражения он наблюдал из-под воза. Казалось, солдатам-ветеранам было нетрудно переколоть и порубить напавшую шайку, ударив сомкнутым строем, но то ли сердца у них дрогнули, то ли Шрн-Кор был в тактике слабоват и допустил, чтобы его бойцов оттеснили от телег, а потом прижали к скалам. Там они оборонялись с превеликим шумом, лязгом и грохотом, хотя нападавших осталось человек тридцать - остальные выпрягали лошадей, вьючили на них мешки и бочки и уводили куда-то наверх по незаметной тропинке. Спустились еще десять или пятнадцать разбойников с конями, и грабеж продолжился, тащили все, вино, фрукты, зерно, несколько амфор с маслом. Солдаты тем временем оборонялись: копья, мечи, щиты и доспехи против дубин и топоров. Кто-то стонал, кто-то падал, и в один момент Тревельяну показалось, что земля устлана трупами.
        - Грабят, - печально сказал он.
        - Грабят, подтвердил возница, державший его ноги.
        - Перебьют солдат, до нас доберутся.
        - Ну, это вряд ли, возразили ему. - Заступница Таванна-Шихи не допустит.
        - А может, мы сзади нападем? - Тревельян попытался вывернуться, но его придавили к земле.
        - Нет, господин рапсод, не надо. Лежи, не трепыхайся.
        Тем временем возы опустели, и в горы потянулся караван навьюченных по самые уши лошадей. Разбойники исчезали один за другим, и только несколько особо рьяных еще рычали и прыгали перед строем солдат. Бойцов у Шри-Кора осталось не больше половины; кто валялся недвижим, кто сидел, держась за голову или другую часть тела, и оглашал ущелье стонами. Потери вроде были налицо, это сражение совсем не походило на кровавую схватку с людьми Аладжа-Цора в этландском лесу.
        «Комедия! - презрительно заметил командор. - Разбойнички, небось, продадут награбленное, а деньги поделят с солдатами. Знаем мы эти фокусы! За них интенданта с «Ночной грозы» расстреляли. То есть не расстреляли, а бросили в реактор. Он, понимаешь...»
        Но тутпоследний разбойник скрылся за скалами, и Тревельян услышал голос Шри-Кора:
        - Конец! Поднимайтесь, лодыри! Эй, Харни! Можно отпустить рапсода.
        Он вылез из-под телеги и огляделся. Павшие воины вставали, отряхивали пыль, пересмеивались; стоны смолкли, и ни единого трупа, ни единой капли крови не замечалось на земле и среди глыб по обочинам дороги. Возы были очищены полностью, а из шести лошадей при каждом оставалось две - вполне достаточно, чтобы стащить телеги вниз. Возницы, ругаясь и щелкая бичами, уже начал разворачивать крайний воз, и не было сомнений, что караван сейчас отправится обратно.
        - Ну, как? Понравилось? - Тревельян обернулся - за его спиной с лукавой улыбкой стоял Шри-Кор и протягивал арбалет. - Надеюсь, боги послали тебе вдохновение, и ты сложишь песню о великой битве в урочище... Духи бездны! Все забываю название этой дыры! Ну, можешь придумать любое. Кровавая Задница подойдет?
        - Лучше ущелье Брехунов, - сказал Тревельян, посматривая на пустые возы. - Не объяснишь ли, мой господин, что все это значит?
        Туан пожал плечами:
        - Разбойничьему племени тоже надо жить, а горы тут суровы и бесплодны. Мы подкармливаем этих злодеев, и за это они не спускаются к нижней дороге и никого не беспокоят. Так повелел достойный Сирам-Харт, правитель этого края, и так делали его отец, и дед, и много поколения предков. Древняя мудрость гласит: если не хочешь, чтобы дикий тарль задрал быка, брось ему на съедение птицу.
        - А драка к чему?
        - Люди тут гордые и желают брать добычу с боя. Ну, пусть... для солдат развлечение и полезный урок - никого не убить, не ранить, и обойтись без синяков. Если кого и огреют дубиной, то он не в обиде. Ты ведь не стал бы сердиться на мальчишку-сорванца?
        - И все же я не понимаю, - промолвил Тревельян. - Если разбойники не настоящие, отчего бы не переселить их? Если не хотят пахать и сеять, так есть в Онинда-Ро дремучие леса, богатые зверьем, а к тому же...
        Рот туна растянулся до ушей.
        - Ты пришлый человек, Тен-Урхи, и потому не понимаешь, а я из этих мест. Представь: нигде, ни на востоке, ни на западе, ни даже в Семи Провинциях нет разбойников, а у нас есть! Это не меньшее чудо, чем копи в Пейтахе, где добывают серебро, или остров, откуда Светлый Дом правит всеми землями. Чем еще мы можем похвастать? Онинда-Ро - страна небогатая...
        Зов возничего, который пытался развернуть телегу, прервал их разговор:
        - Мой господин! С колесницей-то что делать? С той, в которой ехал рапсод?
        Нехорошее предчувствие, возникшее у Тревельяна, тут же подтвердилось: его экипаж стоял посреди дороги в нем валялся мешок с лютней и прочим имуществом и плащ, в который были завернуты седло и стремена. Что до Даута, то его и след простыл.
        - Дети пацев! - выругался Тревельян. - Они украли моего коня!
        Шри-Кор выглядел смущенным. Сняв шлем, он почесал в затылке, хмыкнул и предложил:
        - Я найду лошадь для твоей колесницы. Конечно, это будет не твой фейнландский конь, но ты можешь отправиться в столицу, в Мад Техен, и подать прошение господину нашему Сирам-Харту. Я готов подтвердить, что конь дорогой... Пятьдесят золотых тебя утешат?
        - Ни пятьдесят, ни сто, ни даже тысяча, - ответил Тревельян. Еще бы! Даут был бесценен - единственный конь на всей планете, который ходил под седлом! - Вот что, Шри-Кор, пусть мою колесницу сдвинут на обочину и оставят здесь. Я наведаюсь к этим горцам-разбойникам. Или они вернут мне коня, или...
        - В том-тон дело, что есть второе «или»! - воскликнул туан, хватая его за край накидки. - Я ведь не шутил, сказав, что люди они свирепые! Сбросят тебя со скалы, и кровь твоя будет на мне... Не ходи к ним, Тен-Урхи! Да и как ты их найдешь?
        - Найду. - Тревельян отвел руку Шри-Кора, вытащил лютню из мешка и повесил на плечо. Потом сказал: - Не тревожься за меня. Второе «или» означает не мой полет со скал, а большие неприятности для этих мерзавцев. У них, наверное, есть вождь? Знаешь ли ты его имя?
        - Я с ним не встречался, но слышал, что его зовут Лакасса. Не знаю, что за человек, но боюсь, что больше мы с тобой не увидимся. А жаль! Ты мне понравился, рапсод Тен-Урхи.
        - Ты мне тоже, туан Шри-Кор. Да хранят тебя Трое!
        Кивнув на прощание, Тревельян полез наверх по едва заметной тропинке, что тянулась по склону ущелья. Вскоре он перевалил за гребень, и телеги, лошади, солдаты и возницы исчезли внизу. Пропала и тропа. Теперь перед ним высился хаос остроконечных скал, рваных гранитных глыб величиною с дом и осыпей, свергавшихся с вершин утесов. Тут можно было пройти, без сомнения можно, раз горцы прошли с лошадьми и тяжелым грузом, но количество дорог исчислялось тремя десятками, и, вероятно, двадцать девять из них вели в тупики. Тревельян гадать не стал, а, закрыв глаза, сосредоточился и послал в пространство ментальный призыв. Вскоре над ним зашелестели крылья, и на плечо опустился Грей.
        - Придется тебе поработать, малыш, - сказал Тревельян, скармливая зверьку горсть сушеных фруктов. - Видишь, Даута у нас увели... Ищи, где Даут! Найдешь, покажешь мне.
        Грей взмыл и воздух, поднялся над скалами, сделал несколько плавных кругов, что-то высматривая на земле, потом скрылся, метнувшись вниз. Тревельян сел, откупорил фляжку, глотнул вина и принялся обдумывать, чем и как напугает горцев. Голопроектор в его лютне хранил пару десятков изображений, и самыми мерзкими являлись тиранозавр, чудовищный спрут и тварь под названием дикокрыс, полурастение-полуживотное с планеты Селла. Крыса он здесь еще не демонстрировал, уж больно жуткое было чудище. Это с одной стороны, а с другой, за конокрадство полагалась самая страшная кара. Остановившись на крысе, Тревельян проверил, что лазерный хлыст на месте, и отпил еще глоток. Тучи разошлись, выглянуло солнце, и стало жарковато.
        Вернулся Грей, запищал, заметался, посылая ментальные импульсы тревоги. «Иду, иду», - буркнул Тревельян, поднимаясь и вешая флягу на пояс. Его крылатый проводник уверенно полетел к узкому проходу меж двух утесов, и там нашлась пропавшая тропа - кое-где в мелкой щебенке даже виднелись отпечатки подошв и копыт. Поблуждав в лабиринте среди нагретых солнцем глыб, Тревельян вышел на огромную гранитную плиту, одним краем повисшую над пропастью, а другим упиравшуюся в горный склон, где, кроме мха, росли жалкие деревья с искривленными стволами. Следы снова пропали, Грей устремился вперед, вернулся минут через двадцать и показал дорогу. За плитой выпиравшей из земли словно панцирь чудовищной черепахи, опять началось нагромождение скал, перемежавшихся с осыпями и трещинами, которые надо было то перепрыгивать, то обходить. Но Тревельян шел легко и быстро - путь, доступный лошадям, не требовал большого напряжения от выносливого человека. Дважды он замечал места, очень подходящие для засады, но сторожей там не было; один раз набрел на ключ, бивший из глубокой расселины, - вода в нем оказалась холодной, как
кометное ядро в облаке Оорта.
        Была середина времени Заката, когда Тревельян, проблуждав едва ли не пять часов, очутился на пологом горном склоне, где рос невысокий обглоданный кустарник и темнели отверстия нескольких пещер. В кустах бродили косматые анши, местный аналог коз, а у пещер, вокруг лошадей с мешками и бочонками, толпилась тьма народа - сотни, должно быть, полторы. Женщины, дети, мужчины... Кто разгружал животных, кто тащил в пещеру груз, а кто, на радостях, вышибал затычку из бочонка. Несколько мужчин окружили Даута - двое повисли на поводьях, пригибая голову коня к земле, остальные снимали с него поклажу, стараясь не подходить сзади. При виде этой сцены сердце Тревельяна возрадовалось.
        - Похоже, старина Даут внушил им уважение, - пробормотал он и начал быстро спускаться. Грей, тревожно свистнув, спланировал к гранитной глыбе рядом с тропой, закружился, предупреждая хозяина об опасности. Над камнем мелькнула дубинка, зверек увернулся от нее, заверещал, растопырив лапы и выпустив коготки. «Назад, - мысленно приказал Тревельян. - Это тебе не зверь и не птица, а человек. Двуногую скотину не напугаешь».
        Из-за глыбы выступил сторож, настоящий гигант - в парне было метра два, и столько же - в толстой дубинке, которой он воинственно размахивал. Как все представители континентальной расы, он был безусым и безбородым, но с длинными густыми бакенбардами, заплетенными в косицы и связанными под челюстью узлом. Плечи у него были такими, что на них мог улечься матерый клыкач, а шея походила на ствол не первой молодости дерева. Что до рожи, то она показалась Тревельяну знакомой.
        - Не тебе ли я засветил бочонком? - спросил он, приближаясь.
        - Так это был ты, кал анши! - обрадовался великан, перехватывая поудобнее дубину. Затем он пригляделся к гостю и в удивлении наморщил лоб: - Эй, а кто ты такой? Что за ублюдок? Не солдат, не купец, не возница… Кто, спрашиваю?
        - Рапсод.
        - Ра-апсод? Это который песни поет и байки сказывает? Никогда таких не видывал!
        - Что ты вообще видел, кроме гор и коз, - вполголоса пробормотал Тревельян. - Ну-ка, приятель, отведи меня к Лакассе, вашему вождю. Есть у меня до него дело.
        - Лакасса не с каждым будет говорить. Сам понимаешь, большой человек! - Великан отложил дубину и упер в бока огромные кулаки. - Опять же, бочонком в меня швырнул, а это не по правилам. Нельзя кидаться!
        - А из пращи камнями можно?
        - Так то в скалу! А ты в меня! Бочонком! Бочонок-то треснул, и вино дорогой вытекло!
        - Ну, и чего ты хочешь? Другой бочонок?
        - Не. - Страж выпятил грудь и напряг могучие мышцы. - Попробуй, столкни меня с дороги!
        - Это мы быстро, - пообещал Тревельян, толкнул его в левый бок, толкнул в правый, но парень стоял как скала. Тогда он сделал вил, что хочет схватить противника за руку, а сам присел, зацепил его под коленями и опрокинул на землю.
        - Не по правилам! - завопил великан, но сапог Тревельяна уже упирался ему в грудь, а у горла поблескивало лезвие кинжала. Грей с победным писком спланировал на хозяйское плечо, заверещал и оскалил зубы.
        - Видишь этого зверя? - сказал Тревельян, не убирая клинка. - Ты не смотри, что он маленький, зубы-то как шилья! Прожорливый, любит кровь сосать, а у тебя крови много. Не поделишься?
        Перед такой жуткой угрозой страж капитулировал, я через минуту они уже спускались вниз, к пещерам.
        
* * *
        Тревельян сидел на камне у крохотного костерка из прутьев, рядом с кряжистым мужчиной в засаленной полотняной тунике. Несмотря на жалкую одежду, выглядел тот королем или, по крайней мере, герцогом; на лице с крупными чертами читалась привычка к власти, темные глаза глядели уверенно и спокойно, в углах губ прятались суровые морщины. Пигментные пятна были почти неразличимы на загорелой обветренной коже, но, вероятно, предводителю горцев Лакассе уже стукнуло пятьдесят. Против ожиданий, он сам и его соплеменники оказались людьми дружелюбными, так что их свидание с дикокрысом Тревельян решил отложить.
        В отличие от гиганта-стража Лакасса, умудренный жизньюи даже какое-то время трудившийся в каменоломнях Онинда-Ро, слышал о рапсодах и ихБратстве. Но в его родных горах рапсод, да еще с шерром на плече, являлся не меньшей редкостью, чем снег в джунглях юга, и потому вождь рассматривал Тревельяна с нескрываемым интересом.
        - Говорили мне, - прогудел он басом, - что вы, певцы, ходите от западных пределов мира до восточных, и что в каждом городе есть у вас дом, где живут с учениками самые старые и мудрые из вас.
        - Это правда, - подтвердил Тревельян. - Тех старцев называют дарующими кров.
        - Еще говорили, что есть среди вас учителя, познавшие все искусства, от пения и танца до схваток с мечом и копьем, от чеканки бронзовых кувшинов до метания стрел и дротиков.
        - И это верно, - сказал Тревельян. - Учителя зовутся пастухами, ибо пасут они учеников и заботятся о них, как вы о своих аншах.
        - Еще мне говорили, что каждый рапсод - отличный воин, и в этом я сам убедился. - На губах Лакассы мелькнула скупая усмешка. Здорово ты приласкал бочонком Чегараму! А Ситиванду - мешком!
        - А мне кое-что говорили про вас, - в свой черед, молвил Тревельян. - Не сочти за обиду, вождь, но говорили, что люди вы злые и свирепые и происходите от насильников и грабителей из войска Уршу-Чага. Будто хотел он покарать за это ваших предков, но они бежали от владыки и укрылись в горах. И что с тех пор не желаете вы трудиться, а грабите по дорогам людей и, если дают вам выкуп - такой, как сегодня, - то и его вы желаете взять не миром, а в бою и драке.
        Лицо Лакассы омрачилось. Он налил в кружку вина, протянул Тревельяну и сказал:
        - В этом только одна правда, Тен-Урхи, - та, что предки наши из солдат Объединителя. Уршу-Чага - да возродится он в этом мире! - был мудр и, отправляясь в поход, набрал сотню бойцов, не нобилей, а простого звания, но искусных в воинском ремесле, бескорыстных и честных. Честных, вот что главное! Ибо поручались им штурмы дворцов непокорных правителей, а затем их охрана - ведь в тех дворцах были собраны великие богатства, серебро и золото, и кровавый камень, и морской, и травяной, и драгоценные чаши, светильники, оружие, ларцы и прочие сокровища, что ослепляют глаза и возбуждают алчность. Воинам из благородных Уршу-Чаг не мог довериться, зная, что сочтут они это своей добычей, а если карать их столбом и крюком, то нобили уйдут, и он останется без войска. А наши предки служили ему не ради грабежа, но из любви к Объединителю, из преданности и чести, ибо был он велик, как ни один из его потомков. И все же владыка их прогнал... - Печально поникнув головой, он добавил: - Не потому прогнал, что был недоволен их службой, но лишь по настоянию своих военачальников-чахоров, а один из них стал предком владык
Онинда-Ро. И ложь о наших пращурах тоже от него пошла.
        - Это случилось давно, - сказал Тревельян, - так давно, что имена ваших обидчиков если где и найдешь, так в самых дальних сундуках Архивов. Почему бы теперь вам не вернуться в обитаемые земли? Думаю, Сирам-Харт, правитель этой страны, одарил бы вас угодьями, и развели бы вы стада быков вместо этих тощих аншей.
        - Может, и одарил бы, но жили бы мы под властью его людей, платили бы ему налоги, а наши юноши служили в войске или ломали камень, как я когда-то. А мы такого не хотим! Здесь мы свободны, и хоть скуден наш край, но нет над нами господина. Не мы платим, а платят нам, платят потому что боятся!
        - Нет, вождь, не боятся. Если Сирам-Харт пожелает, его солдаты разыщут вас в горах и перебьют всех до последнего младенца. Но он, вероятно, не жесток и помнит о вине своих предков. Ну и к тому же... - привычным жестом Тревельян коснулся бакенбард, - к тому же для воинов вы что-то вроде развлечения. Вы будто древний памятник, какие я видел в Мад Брунере, - стоят, никому не мешают, и даже полезны как свидетельство почтенной старины.
        Лакасса тоскливо вздохнул.
        - Жестокие слова, рапсод, но я не обижаюсь, я знаю, что это правда. Нам нужна свежая кровь, нужны женщины, но отыскать их трудно - не всякая пойдет в горы за своим избранником и согласится жить в пещере, рожать детей на каменном полу... Сам я в молодости искал четыре года... Жизнь здесь тяжела! Здесь не растет ничего, кроме кустов с жесткой корой, и даже лошадей мы забиваем на мясо, их нечем тут кормить. Забили бы и твоего коня, если бы ты не пришел за ним... - Вождь мрачно уставился на пламя догоравшего костра. - Но куда нам деваться, куда бежать? Говорят, что мир велик, но он принадлежит не моему народу. Все земли на востоке и на западе под чьей-либо властью, и людям, привыкшим к воле, там места нет.
        Ищи недовольных! - услышал Тревельян голос Хьюго Тасмана, да так отчетливо, что едва не вздрогнул. Вот и недовольные, подумал он, целое племя, что хочет убраться из Империи. Только живет оно в самой середине континента, и до любого из двух океанов отсюда десять тысяч километров. Но если бы они преодолели этот путь, что дальше? Эти люди не видели ни моря, ни кораблей, ни лодок, ни парусов и весел; как переправить их на новый материк? И как сделать это быстро и тайно, чтобы никто не помешал, не сжег корабли и не отправил горное племя в каменоломни? Об этом стоило поразмыслить, а сейчас Тревельян сказал:
        - Кроме запада и востока, есть еще дальний Север и дальний Юг. Что ты знаешь о них, Лакасса?
        - Я не такой невежественный дикарь, как можно подумать, да и другие наши старейшины бывали в Онинда-Ро и даже в Пейтахе. На севере - непроходимые болота с гнилой водой, а на юге - степи и леса, где обитают люди с бледной кожей и без волос. Места там много, но эти безволосые когда-нибудь отыщут нас и уничтожат. Да и как туда добраться? Между нами и югом - горы, Семь Провинций и море Треш... Слишком дальний путь и, слишком опасные земли! Разве не так, Тен-Урхи?
        - Так, - согласился Тревельян. - И все же ты ошибаешься, Лакасса. Ошибаешься!
        - В чем же, рапсод?
        - Ты сказал, что мир велик, и это верно. Но ты не представляешь, как он огромен!
        Он разровнял остывший пепел и начал чертить карту.
        ГЛАВА 16 ТИЛИМ
        
        Вставало и садилось солнце, подмигивала изумрудным глазом Ближняя звезда, дул ветер, то прохладный, то жаркий, гнал по небу облака и тучи, падали теплые недолгие дожди, и дорога вновь струилась под копытами Даута, временами прямая, как древко копья, или петляющая среди горных отрогов, переброшенная по мостам над реками, прячущаяся в ущельях и тоннелях, протянувшаяся серой каменной лентой от города к городу, где она неизменно распадалась на озера площадей, протоки улиц и паутину переулков. Из Онинда-Ро Тревельян перебрался в местность, называемую Пятиречьем - здесь по великой западной равнине текли пять крупных медленных рек, сливавшихся на протяжении тысячи километров в одну гигантскую, что несла свои воды через Верхний и Средний Понс к Запроливью и Мерцающему морю. Но в Понс он не свернул, а направился на юго-запад в небольшую страну Шии, граничившую на юге с Тилимом и Сотарой. От Пятиречья и Сотары ее отделяли отроги Кольцевого хребта, ставшие для Шии божьим благословением в доимперскую немирную эпоху горы хранили от вражеских нашествий, так что Шии не сделалась провинцией Сотары и не попала в
клыки владык Пятиречья, жадных до чужих земель. Теперь эти беды и страхи остались в далеком прошлом; Империя, гарант стабильности нерушимости границ, поддерживала здесь такие же порядки, как в Этланде, Хай-Та, Пибале и других восточных странах. Посты, сигнальные вышки и воинские лагеря встречались с прежней регулярностью, а между ними стояли пилоны, и каждое второе изречение напоминало о казнях, которые ждут нарушителей мира.
        С Тилимом, лежавшим между Сотарой и прибрежным Шо-Ингом, Шии традиционно связывали добрососедские отношения, дело не в том, что тилимцы отличались меньшей воинственностью, чем сотарцы - как раз, наоборот, в древности они точили клинки и секиры по любому поводу, и без повода тоже. Но рубеж с Тилимом не имел естественных препятствий вроде гор и рек, так что жители Шии поступили мудро, выбрав себе повелителем принца из младшей ветви тилимского правящего дома. Его потомки, став королями, помнили о беззащитном рубеже и мощи Тилима, превосходившего Шин величиной раз в десять, и брали в супруги только тилимских принцесс, дабы укрепить трои и династию выгодными родственными связями. Теперь это тоже стало частью прошлого, так как в Тилиме, Шии и большинстве западных стран, быть может, повсюду, кроме Шо-Инга, правили короли-полукровки, метисы, происходившие от древних законных владык и самых знатных нобилей Семи Провинций. Их женщины были по-прежнему красивы, а что до мужчин, носивших иногда местные тилимские, иногда имперские имена, то бакенбарды росли у всех, хотя уже не темной масти, а светлые или        Но Тилим отличался не только красотою женщин и храбростью мужчин. Пользуясь земными аналогиями, эксперты ФРИК обычно сравнивали его с Францией в последние десятилетия перед Столетней войной, когда держава Людовика Святого и Филиппа Красивого на пике своего могущества. Что до Тилима, то он давно уже не воевал, но оставался самой богатой, самой просвещенной и самой притягательной из западных держав. Этому способствовали и плодородие его земель, и роскошь древних городов, и пышные, изысканные празднества, и процветающие искусства, но более всего - центральное расположение среди западных стран и проходившие через Тилим торговые пути. Купцы и богатые горожане были здесь в таком же почете, как местная аристократия, и браки между этими сословиями не являлись редкостью. Если же говорить о самом примечательном в Тилиме, то славился он вином, которое конкурировало с торвальским, ювелирными и стеклянными изделиями, тканями, гобеленами и коврами, картинами, что рисовались на пергаменте особой выделки, а также мастерством своих танцовщиц. Это был отдельный класс, такой же, как гейши Японии и куртизанки Рима,
женщины свободные, искусные в любви, прошедшие долгое обучение и нередко весьма богатые. Они не только украшали жизнь мужчин в самом Тилиме, но и являлись важным предметом экспорта.
        Тревельян, однако, ехал сюда не развлекаться, а по той причине, что через Тилим и его великолепную столицу Ферантин лежала прямая дорога к Княжествам Шо-Инга и побережью Мерцающего моря. Там он хотел нанять небольшое суденышко и выйти в океан на поиски острова Великого Наставника. Если остров существует, а не является мистической фантазией Орри-Шана, он будет найден! Как именно, Тревельян еще не знал и не пытался строить планы поисков, ибо ситуация была неясной в главном и основном моменте: почему этот участок суши, окруженный водой, не попал под объективы орбитальных спутников.
        В принципе, найти корабль для этого похода можно было в торговых городах Запроливья, в Островном Королевстве и в самом Удзени, но подходило не всякое судно, а такое, которое Тревельян мог полностью контролировать. Экипаж - не больше пяти человек, которым, в случае бунта, можно внушить уважение бичом и кулаком; размеры - с океанскую яхту, плюс вместительные трюмы, плюс надежность, необходимая для плавания в океане, плюс прямое парусное вооружение и быстроходность. Такие суда были только в Шо-Инге; обычно их владельцы занимались контрабандой и мелким грабежом в Запроливье, Торе, Пини-Пта и других приморских странах. Да и люди в Княжествах были лихие и не боялись, как другие моряки, выходить в открытый океан.
        Но на пути к Шо-Ингу Тилим не минуешь, а попав сюда, никак не проедешь мимо Ферантина. Так что в один из дней Тревельян приблизился к северным вратам тилимской столицы, где звучали трубы и развевались флаги - видимо, по случаю какого-то праздника. Не желая попасть в сумятицу перед воротами, он разыскал постоялый двор на въезде в город, перекусил, оставил Даута в конюшне жевать зерно, посадил на плечо Грея и собрался прогуляться.
        Постоялый двор был полон приезжих, что, вероятно являлось обычной ситуацией для Ферантина. Невысокие смуглые люди, светловолосые, быстрые в движениях распрягали и поили лошадей и, перекликаясь высокимизвонкими голосами, таскали хозяйский багаж; их господа в ярких облегающих одеждах пили вино на террасе, командовали слугами да присматривались к девушкам, разносившим подносы и кувшины. Среди этой суеты выделялись пара десятков мужчин с востока, возницы, торговец, сопровождавший груз; их громоздкие телеги забитые плотными серыми свертками, стояли в углу двора, резко отличаясь от пассажирских фаэтонов и щегольских экипажей тилимцев. Тревельян, проходивший мимо, остановился, бросил любопытный взгляд на восточный товар и приподнял брови. Китовые пузыри, несомненно! Шесть фургонов, полных китовых пузырей! Разумеется, то был не тот караван, который встретился в Этланде; с тех пор прошло достаточно времени, чтобы дважды пересечь материк. Куда же везут эти рыбьи потроха? И кому? Возможно, по прежнему адресу?
        Купец, распоряжавшийся у телег, вежливо ответил на его поклон. Как у всех уроженцев востока, у него были густые брови и внушительный, нависавший над верхней губой нос; он и его люди казались среди тилимцев гоблинами, попавшими в царство эльфов.
        - Скажи, почтенный, - промолвил Тревельян, - твой обоз направляется в Шо-Инг? Точнее, на самую границу Шо-Инга и Тилима, в поместье благородного Кадмиамуна?
        - Да, рапсод. - Купец был явно удивлен. - Кадмиамун, мой господин, из семьи богатых нобилей, но занимается торговлей. Дальней торговлей, с Архипелагом и Хай-Та. Я Сейлад, один из его помощников. Ты знаешь моего господина?
        - Я слышал о нем, Сейлад. Надеюсь даже повидать его, так как иду в Шо-Инг. Скажи, щедр ли он? Любит ли музыку и пение?
        Сейлад пожал плечами:
        - Щедрость его выше похвал, но что до песен, о том я не знаю. Он человек ученый, со всякими причудами. Может, любит песни, может, нет, а вот на твоего зверька посмотрит обязательно. Редкая тварь!
        - Значит, он ученый... А не опасно ему жить в Шо-Инге? Я слышал, люди с побережья изрядные разбойники.
        - Они разбойничают в море, а моего господина обходят за день пути. Знаешь, кто его единокровный брат? - Тревельян наклонился, и Сейлад прошептал ему в ухо: - Кадмидаус, один из владык Мерцающего моря... нобиль, купец и... ну, сам понимаешь. Так что всякий, кто тронет Кадмиамуна, живо пойдет на рыбий корм.
        Тревельян с пониманием кивнул. Видимо, братец ученого Кадмиамуна являлся одним из князей Шо-Инга, промышлявших тем же самым ремеслом, что их восточные коллеги в Пятипалом море. Он снова оглядел фургоны и спросил:
        - Не знаешь, зачем твоему господину китовые пузыри? У него мастерские, где клеют морскую одежду?
        Сейлад хитро усмехнулся:
        - Мастерские у него и правда есть, но что в них клеют спрашивай самого господина. Ты ведь к нему собрался? Ну, легкого тебе пути! Может, твои песни ему понравятся.
        Кивнув на прощание, Тревельян вышел со двора направился к городским вратам. Некогда Ферантин окружали настоящие стены с боевыми башнями и бастионами, но с приходом имперского войска их верхняя часть была срыта, а камни уложены в мостовые площадей и улиц. Древний фундамент, однако, остался, а тилимцы являлись слишком практичными людьми, чтобы забросить такое монументальное сооружение. Поэтому город окружили новой стеной, включавшей великолепные колоннады для прогулок, изящные смотровые башенки, с которых можно любоваться видом на столицу, террасы засаженные деревьями, святилища и храмы, среди которых не было двух одинаковых, и целые аллеи изваяний, где статуи местных владык соседствовали с фонтанами, мифическими чудищами, бюстами императоров и божественным Таван-Гезом, повергающим ниц зловредных духов бездны. Все это высекли и возвели из розоватого известняка, которым был богат Тилим, и город, чьи здания виднелись за колоннадами и зелеными рощами, тоже был розовым, воздушным и светлым, точно его слепили из подсвеченных солнцем облаков.
        У ворот, украшенных флагами, венками и цветочными гирляндами, толпились разного звания люди, слушали речи герольдов. Те, чтобы привлечь внимание, трубили в трубы, а затем самый горластый объявлял, что завтра благородный Супинулум, правитель Тилима, друг и верный союзник повелителя Семи Провинций, пожертвует кровь в храме Трех Богов, дабы процветали все тилимские города и земли, а народ его был крепок, не обделен потомками и всякий день имел в левой руке бурдюк с вином, а в правой - окорок. Жертва крови состоится на Восходе, затем начнется карнавал, где дозволяется каждому пить, танцевать, веселиться и скрывать лицо под маской, а также глядеть на представления плясуний, фокусников, акробатов и борцов. И будет так три ночи и три дня.
        Выслушав это объявление, Тревельян протолкался сквозь массы бездельников и любопытных, прошел под каменной аркой, ступил на широкую городскую улицу, тоже украшенную флажками и запруженную народом, и огляделся, выбирая дальнейший маршрут. Но не успел он сделать и шага, как чьи-то руки вцепились в его накидку, и тонкий молодой голос выкрикнул над самым ухом:
        - Рапсод! Рапсод, чтоб меня демоны бездны сожрали! Рапсод из Семи Провинций! И такой красавчик! Прямо Тавангур-Даш! Да еще с такой забавной зверюшкой!
        Тревельян повернул голову. Перед ним стоял юный пригожий герольд в пестром одеянии: голубые обтягивающие штаны, алая безрукавка, расшитая серебром, короткий желтый плащ с кружевами, белые башмаки и высокая похожая на печную трубу шляпа. За поясом у него были длинный медный горн и сложенный веер. Богатырем он не выглядел, но за накидку Тревельяна держался крепко.
        - Разделяю твое дыхание, юноша. Я, в самом деле, рапсод, да еще с забавной зверюшкой. Ну, и чего ты хочешь от нас обоих?
        - И я твое, - парень быстро очертил круг над сердцем. - Я Тукинул, помощник главного устроителя празднеств и торжеств, который сидит у самых ног правителя. Нам, понимаешь ли, нужен девятый рапсод для славного турнира Медоносной Бабочки. И если голос твой так же приятен, как облик и одеяние, ты нам подойдешь.
        - Спасибо, но участие в турнире не входит в мои планы, Тукинул.
        - Зови меня Туки. Как твое имя, рапсод? Тен-Урхи? Ты что же, не слышал про Медоносную Бабочку? - Глаза юного герольда распахнулись шире. - Самые прославленные, самые знаменитые певцы мечтают попасть на этот турнир! Он украшение любого праздника в столице, а приз, который…
        - Прости, Туки, - перебил Тревельян, - но я не знаменитый певец.
        - Поучаствуешь в этом турнире и сразу станешь прославленным и знаменитым, - молвил юноша, демонстрируя рациональный подход к делу. Затем он сообщил таинственным шепотом: - Я поведаю тебе всю правду про Медоносную Бабочку, но о таких вещах не говорят в толпе. Нет, не говорят, ибо слова мои только для избранных. Удели мне капельку времени, Тен-Урхи, и пойдем вот сюда… вот в эту уютную таверну, чей хозяин мне знаком, и я могу поклясться, что он вино не разбавляет... во всяком случае то, которое мне подают. Ты, я вижу, с дороги, и кубок-другой тебе ведь не помешает? Да и мне тоже, я уже голоса почти лишился, пока вопил у этих клятых ворот...
        Не выпуская из левой руки пончо Тревельяна, он потянул его сквозь толпу, потом выхватил из-за пояса горн и принялся колотить им по головам и плечам сограждан, приговаривая:
        - Расступитесь, добрые жители Ферантина, дайте дорогу служителю празднеств! Не напирайте, не лезьте мне под ноги! Я знаю, каждый хочет на меня взглянуть, однако толкаться ни к чему! Всякий, кто меня толкнет, вместо карнавала повеселится в клетке с пацами! И вместо вина будет глотать их мочу, клянусь в том Заступницей Таванна-Шихи!
        «Ну и пижон! - высказал свое мнение командор. - Попадались мне такие олухи среди гардемаринов. Трое суток карцера, и каждый день - наряд на чистку дюз. Через месяц - как шелковые!»
        Представив, как Туки чистит дюзы, Тревельян ухмыльнулся, но без сопротивления последовал за ним кстолу и кувшину с чашами. Парень был говорливый, но симпатичный и, вероятно, знал в Ферантине каждого второго, кого не знал, тех упоминать не стоило. Ценный источник информации!
        Освежившись терпким прохладным напитком, он произнес:
        - Значит, вам нужен девятый рапсод... Я полагаю, восемь других уже нашлись?
        - Да, и среди них Хиджи-Дор Звонкие Струны из Мад Тусса, что в дневной Провинции, и Фириданум Сладкоголосый из Праа, что в Сотаре. Какие великие певцы! Какие луженые глотки! И какие пальцы! Бегают по струнам быстрее, чем змея за древесным кроликом! Однако, - тут Туки наклонился поближе к Тревельяну и понизил голос, - кроме глотки и пальцев нужны еще приятный облик и дар сочинителя. Особенно дар, ибо каждый участник турнира поет три новые песни: любовную, воинственную и гимн красотам природы.
        - Новых песен у меня пара фургонов и еще тележка, - сообщил Тревельян, - и на лютне я играю лихо. Но вот за сладкозвучность глотки поручиться не могу.
        - Давай испытаем, - предложил Туки, оглядывая кабачок. Он был крохотным, на четыре столика, и хозяин - видимо, из почтения к служителю празднеств и его секретным переговорам - очистил территорию от клиентов и закрыл дверь.
        Тревельян прочистил горло, набрал в грудь воздуха, испустил для разминки мощный вопль и запел «Эх, дубинушка, ухнем». Стеклянные бокалы на полках задребезжали, с потолка что-то посылалось, то ли краска, то ли штукатурка, а оглушенный кабатчик присел, спрятавшись за стойкой.
        - Громко, - оценил Туки. - Громко - это хорошо, твой голос наполнит зал. Видишь ли, турнир Бабочки проводится не в амфитеатре, а в закрытом помещении, куда приглашают только избранных. Это зрелище не для толпы и всякой черни, а для людей образованных и понимающих. Будет правитель со своими близкими, нобили - из тех, что познатней, богатых горожан с полсотни, мудрецы из нашей академии, рапсоды и, конечно, девушки.
        - Что за девушки? - спросил Тревельян, начиная проявлять интерес к делу.
        - Тилимские танцовщицы. У вас, певцов, Братсво, а у них - Сестринство. Вот из этого Сестринства и плясуньи, самые лучшие и знаменитые. Надо сказать, - Туки снова придвинулся ближе и зашептал, - что хотя турниру покровительствует сам правитель, благородный Супинулум, но денежки дает Сестринство, и угощение от них и все призы, не говоря уж о главном. Поэтому они…
        - Подожди, не торопись, прервал его Тревельян. - Что у вас за главная награда? И почему у турнира такое название? Медоносная Бабочка, а, скажем, не Ферантинская Птичка или Лучшая Глотка Тилима?
        - Так я же об этом и толкую! Турнир проводит Сестринство танцовщиц, и третьему певцу положено сто золотых, второму - двести, а первому... - Туки закатил глаза. - Первому, то есть победителю, - ночь услад с прекраснейшей Арьеной, она у нас нынче в бабочках, и от такого приза даже покойник не откажется. Наплыв желающих огромен, и на сегодняшний день сто восемнадцать рапсодов явились в Ферантин и толкутся у двери моего господина, устроителя празднеств. А я сижу тут и уговариваю тебя! Да с таким громким голосом, с такой внешностью и новыми песнями ты... - Туки махнул рукой и приложился к кружке.
        Рука Тревельяна машинально коснулась бакенбард. Он дернул левую, потом правую, едва не выдрав ленточки, поднял глаза к потолку и протянул:
        - Вот, значит, как... Могу ли я предположить, что Медоносная Бабочка некий символ? Обозначающий порывы плотской страсти, любовь прекрасной женщины, что служит призом победителю?
        - Можешь, можешь. - Юный герольд допил кружку и грохнул ею о стол. - Еще вина, хозяин! Кстати, друг мой Тен-Урхи, именно в этот сезон, завтра поутру, начнутся брачные игры у бабочек, что можно увидеть на всех медоносных лугах. Так что карнавал и наш турнир приурочены к их воздушным свадьбам, и сам правитель жертвует кровь, когда у бабочек... как ты говоришь?.. ах да, порывы плотской страсти. Красиво сказано! Вот в такое утро наш благородный Супинулум и кольнет пальчик кинжальчиком, ни днем раньше, ни днем позже.
        - Я вижу, Арьена у вас девушка популярная, - сказал Тревельян. - Как-никак, сто восемнадцать претендентов... И не набрать девяти? Почему?
        - Потому, что надо учесть ее интересы - ведь отдуваться-то ей! Рапсод, допущенный к турниру, должен иметь приятную внешность и подходящий возраст, а большинство желающих или сопливые юнцы, или слишком староваты, или не вышли рожами. Вот ты, Тен-Урхи, подойдешь! Должен сказать, что судит турнир сама Медоносная Бабочка, и побеждает временами отнюдь не самый голосистый. Ей, знаешь ли, виднее... И у тебя есть шансы, клянусь Тремя Богами!
        - Я польщен. - Тревельян склонил голову. - Я уже почти согласен, Туки. Если к награде добавить еще чуть-чуть... сущую малость... добавить кое-что, то я уверен что «почти» исчезнет.
        - Чего ты хочешь? Денег?
        - Нет. Я направляюсь в Шо-Инг, к Мерцающему морю, и мне нужны рекомендательные письма. Желательно к правителю Кадмидаусу и брату его Кадмиамуну. Если бы твой господин, устроитель празднеств, написал их, или, что еще лучше, сам благородный Супинулум оказал такую милость...
        - Шо-Инг! Демоны бездны, Шо-Инг! Что тебе делать в Шо-Инге, рапсод? Люди там невежественны и грубы, земли заброшены, а города их - те, что у морского побережья - больше походят на торговый склад и разбойничье логово.
        - Однако я должен туда добраться, найти корабль и выйти в море. Понимаешь, Туки, был у меня наставник из ваших краев по имени... ээ... Хурлиулум, и перед смертью просил он, чтобы прах его не бросали в реку, а опустили в морские воды, а лучше даже - в Западный океан. Прах его здесь, - Тревельян коснулся мешка. - Много дел он не успел доделать на земле, и потому торопится вернуться от Оправы. А для этого нужно, чтобы прах попал туда быстрей.
        Туки описал круг над сердцем:
        - Благочестивы твои намерения, Тен-Урхи... Я поговорю сосвоим господином, и он, наверное, устроит тебе пару пергаментных свитков с печатями правителя. Но ты согласен петь? Завтра, во время Полдня, на Арене Быстрых Ног и Гибких Бедер?
        «Хорошее название, - прокомментировал командор. - Многообещающее!»
        Что до Тревельяна, то он лишь спросил:
        - Как добраться до этой арены, Туки?
        - Не беспокойся, Тен-Урхи, я провожу тебя. А сейчас скажи, чего ты желаешь. С этого мгновения ты - почетный гость Ферантина! Что тебе нужно, рапсод?
        - Баня, цирюльник и новая одежда. Но не спеши, Туки, не спеши… В кувшине еще есть вино.
        
* * *
        Была у Тревельяна мысль заглянуть в ферантинскую обитель Братства, пообщаться с дарующим кров и навести справки о соперниках, однако он решил не рисковать. Масса трудов затрачена, чтобы уйти от наблюдения в горах Онинда-Ро и на дорогах Шии и Пейтахи, да и то нет уверенности, что получилось - ведь он не выяснил, как за ним следят. В такой ситуации лучше забыть про обитель, чтобы не засветиться до срока. Если уж выпала ему судьба петь на Арене Быстрых Ног, то все должно быть как ее название: явился, спел и смылся. Само собой, с рекомендательными письмами.
        Письма Туки доставил утром следующего дня, и выглядели они очень солидно: целых три пергаментных свитка с золотыми шнурами и висевшими на них печатями - не из какой-нибудь смолы, а из посеребренного свинца. Тревельян упаковал их в сумку и вместе с герольдом вышел во двор, отметив, что от восточного обоза уже и следов не осталось - Сейлад, вероятно, не соблазнился праздником и выступил в путь на Восходе. Слуги уже запрягли Даута, так что осталось лишь подняться в колесницу, щелкнуть бичом и выехать за ворота. Что он и сделал.
        Арена Быстрых Ног и Гибких Бедер была за городом, на землях школы или, возможно, целой академии Сестринства, где обучали всяким премудростям юных танцовщиц. Подходящее место, чтобы исчезнуть после выступления, решил Тревельян, оглядев территорию. Школа находилась в парке с причудливо переплетенными дорожками и густыми зарослями, среди которых прятались десятка два построек разного калибра. Арена, правда, оказалась зданием заметным, торчавшим над деревьями; она представляла собой высокий и обширный павильон с тренировочным залом и примыкавшими к нему покоями, где можно было отдохнуть, перекусить и даже принять ванну. Тут, очевидно, занимались, кроме танцев, и другими науками, ибо в каждой комнате стояла внушительной величины кровать, что наводило на грешные мысли. Чертог, предназначенный Тревельяну, был отделан синим шелком, и его глубокий холодный цвет действовал успокоительно.
        Он устроил Грея на мягкой подушке, затем, переодевшись и прихватив лютню, в сопровождении Туки направился в зал. Там, на овальной площадке с деревянным полом, уже скользили в танце девушки, развлекавшие гостей; смуглые гибкие тела почти обнажены, стройные босые ноги выбивают ритм стремительной пляски, глаза сверкают, руки ткут в воздухе невидимое полотно, волосы плещут рыжими и золотистыми волнами. Тревельян замер было в восхищении, но Туки толкнул его в бок и прошипел:
        - Еще наглядишься! Поклоны, рапсод, поклоны! В ту сторону и вот в эту!
        Слева, в дальнем конце арены, стояло кресло, похожее на трон, и в нем, окруженный свитой нарядных дам и кавалеров, восседал важный господин, отличавшийся изрядной тучностью, блеском украшений и светлыми баками, завитыми по моде Семи Провинций. Благородный Супинулум, понял Тревельян и, описав у сердца круг, низко поклонился; в конце концов, полученные им письма стоили этих скромных знаков почтения. Затем он перевел взгляд направо, вздрогнул и обомлел: в другом конце Арены Быстрых Ног, на невысоком, устланном ковром помосте, сидела девушка невероятной, поистине неземной прелести. Глаза у нее были яркими, синими, губы алыми, лоб высоким и чистым, брови - как птичьи крылья, распластанные в полете, носик - очаровательно задорным, чуть вздернутым вверх. Обрамляли всю эту красоту светло-каштановые кудри, в которых сияла диадема из морских камней.
        Вот, думал Тревельян, чудо природы, недолговечное и хрупкое, перед которым, однако, пасуют все достижения высшей цивилизации, все эти роботы, клоны, компьютеры и гравилеты, квазиживые механизмы, контурный двигатель, звездные лайнеры и боевые крейсера, лазеры и голопроекторы. Теоретические разработки ФРИК и полевой опыт агентов подтверждали, что красота и физическое совершенство ценятся во всех гуманоидных мирах, на всех стадиях развития культуры; собственно, то был один из пограничных феноменов, что отделяли пусть примитивное, но человеческое общество от звериной стаи. Красота чужих, но не чуждых, рас воспринималась землянами вполне адекватно, и это доказывало, что технология и социальный прогресс не так уж сильновлияют на психику, как полагали далекие предки в начале космической эры и позже, в эпоху экспансии и Темных войн. Достигнув божественного могущества, люди Земли все еще были людьми, не превратившись в уродливых карликов с гипертрофированным мозгом, не став лишенными чувств киборгами или насекомыми, подчиненными коллективному разуму. И сейчас, глядя на красавицу Арьену, Тревельян ощущал
это с особой остротой.
        - Закрой рот и поклонись, - прошелестел голос Туки. Когда это было сделано, он повел Тревельяна мимо танцующих девушек к скамье, где сидели восемь рапсодов. Другие скамьи окружали арену и были заполнены избранной публикой - нобили, горожане, певцы, которым не выпала удача принять участие в турнире; всего человек триста. Между ними сновали служители с подносами, и слышался протяжный звон монет. При появлении Тревельяна зазвенело громче.
        - Делают ставки? - спросил он у Туки.
        - Еще какие! Это самое притягательное - угадать, кого Арьена уложит к себе в постель. Гляди-ка, на подносах уже горы серебра! А у тех, кто собирает с богатеев, - сплошное золото! Кстати, седьмая часть идет Сестринству.
        - Неплохая коммерция, - заметил Тревельян, добравшись до своих коллег-соперников. Приветствую вас, братья. Ваша кровь - моя кровь. Рапсоды ответили дружным хором и потеснились, освобождая место на скамье. Все, как на подбор, бравые молодцы, двое из Семи Провинций, один северянин, остальные люди западной расы, смуглые и светловолосые. Глядели они на Тревельяна с любопытством, но без неприязни, а он смотрел только на прекрасную Арьену. В какой-то миг их взгляды встретились, и Тревельяну стало ясно: если он выиграет в этом турнире, то без награды не уйдет. Это ломало его планы, но стоило ли из-за них лишаться маленьких человеческих радостей?
        Командор был того же мнения. Пока представляли рапсодов и объявляли условия состязания, он призывал Тревельяна постоять за честь Земли и выиграть оба поединка, в зале и в постели. «Не посрами фамилии, малыш, - беззвучно шептал он под черепом. - Десант не сдается и не отступает! Штурм унд дранг! Но пасаран!» Тревельян велел ему заткнуться, и в этот миг Арьена плавно повела рукой.
        - Первая песня! - громко объявил герольд, и в зале воцарилась почтительная тишина. - Песня о красоте цветов, прелести залитого солнцем луга, лесной тишине и прохладе, грозном могуществе гор и звоне ручьев. Достойный Фантаур из Нижнего Понса! Мы слушаем тебя.
        Фантаур не произвел впечатления и был награжден редкими одобрительными криками. Играл он неплохо, но голос оказался слабоват, а сочинение его о медоносных бабочках, пустившихся в брачный полет, отдавало конъюнктурщиной. Что до своих песнопений, то в них Тревельян был уверен. Его творческий запас включал шотландские баллады и русские романсы, песни Китая и Франции, Германии и Индии, африканские напевы и творения бардов двадцатого века. Все это, тщательно отобранное и переведенное на местные языки, адаптированное к осиерской музыкальной традиции, было заложено в его память под гипноизлучателем. При случае он мог спеть за Эдит Пиаф или Карузо, а то и за целый древний ансамбль вроде «Битлз» или «АББА». Конечно, в силу своих вокальных возможностей.
        Его очередь была последней, что позволяло прикинуть силы конкурентов. Пожалуй, в первой семерке лишь Хиджи-Дор Звонкие Струны представлял проблему, но потягаться с ним на равных Тревельян бы смог: Хиджи-Дор играл великолепно, однако его мощный бас казался не слишком пригодным для нежной лирической песни. Да и внешность не подходила - Хиджи-Дор был мускулист, с могучей грудью и гривой темных растрепанных волос, торчавших во все стороны. Он, вероятно, это учитывал и спел о буре над Кольцевым хребтом, о раскатах грома, блеске молний и ярости стихий. «На грани фола, - ревниво заметил командор. - А в общем ничего. Почти Шаляпин!»
        Восьмым пел Фириданум Сладкоголосый из Праа, и, когда его сильный, звонкий баритон взметнулся под сводами зала, стало ясно, с кем придется посоперничать. Это был достойный конкурент, владевший мастерством лютниста и голосом не хуже, чем выбранной темой. Вдобавок он оказался молод ихорош собой - невысокий, стройный, с правильными чертами и водопадом золотистых локонов до плеч. Тревельян заметил, что Арьена глядит на него весьма благосклонно и улыбается алыми губками. Похоже, Медоносная Бабочка была не прочь полетать с этим красавцем-мотыльком.
        Наконец пришла его очередь, и, подняв лютню, он выступил вперед и встал у помоста. Когда назвали имя Тен-Урхи, Певца С Шерром На Плече, среди рапсодов-зрителей наметилось движение; кто зашептал, склонившись к уху соседа, кто приподнялся, чтобы разглядеть его получше, а кто заторопился к выходу. Доносить побежали, решил Тревельян, трогая пальцами струны. Кому - понятно, да только как? До обители Орри-Шана в Полуденной Провинции путь далек, а остров у берегов Удзени тоже не близко... Или тут, в Ферантине, уже получили инструкции Великого Наставника?
        Лютня ожила под его рукой, запела, зарокотала, застонала, и Тревельян забыл об этих мелочах. Репертуар, подобранный ему экспертами Фонда, был обширен и в нужной степени привязан к местным реалиям; так, вместо луны упоминалась Ближняя звезда, а названия цветов, животных и деревьев заменялись местными аналогами. Но даже эта вивисекция была не в силах справиться с очарованием романса на стихи Есенина, и бурный восторг публики стал наградой Тревельяну. Кричали так же долго и так же громко, как после выступления Фириданума, и командор, оценив интенсивность шума, сообщил: «С этим блондинистым фертом идете ноздря в ноздрю. Подбрось в реактор уголька и обходи по боевой траектории!»
        Уместный совет - следующим номером программы шла боевая песня. Но тут у Тревельяна были сложности, так как в земных военных маршах и тому подобных сочинениях, разнообразных и многочисленных, упоминались ружья и пушки, батальоны, что идут в атаку под шквальным огнем, крейсера, лазерные орудия и боевые роботы. Таких слов из песни не выбросишь, винтовку мечом не заменишь! Поэтому он выбрал эпизод из «Илиады», схватку Ахилла с Гектором, которую специалисты ФРИК перенесли в эпоху Уршу-Чага. К сожалению, строй любого из осиерских языков был не приспособлен к гекзаметру, Гомер подвергся большей переделке, чем Есенин, и в результате вместе с водой выплеснули дитя. Хоть Тревельяну удалось сорвать крики одобрения, лидером на этот раз стал Хиджи-Дор из Дневной Провинции, воспевший мощным басом взятие имперским войском Сахаса, долгую кровавую осаду, свершившуюся то ли семнадцать, то ли шестнадцать веков назад. Отличная баллада, заслуженный успех, молча признал Тревельян, слушая, как приветствуют соперника. Крики не смолкали долго - Сахас являлся столицей Сотары, с которой тилимцы были на ножах.
        - Не унывай, это ничего не значит, - шепнул ему на ухо Туки. - Пустые вопли! Решать-то будет наша красотка, а ей этот Сахас до Ближней звезды! К тому же, - многозначительно добавил он, - я точно знаю, что у Хиджи-Дора шансов нет.
        - Почему?
        - Слишком волосат. Она, - Туки стрельнул глазами на прекрасную Арьену, - волосатых не любит.
        - Но я тоже... - забеспокоился Тревельян, но юный герольд ободряюще хлопнул его по плечу:
        - Ты выглядишь великолепно. Недаром вчера побывал у цирюльника.
        Наступило время Дня, был объявлен перерыв, и зрители разошлись по ближайшим покоям, к манящим винами и закусками столам. Правитель с места не поднялся, но лицезреть его никто не мог: придворные обступили Супинулума плотным кругом, и из-за этой живой стены доносились только смачное чавканье да неясный рык. Медоносная Бабочка тоже осталась на своем помосте, грациозно ела фрукты, мило улыбалась да разглядывала своих мотыльков, которых обносили прохладительным. Тревельян заметил, что ее взгляд все чаще обращается к нему и сладкогласому Фиридануму; похоже, сейчас и решалось, кто станет победителем и завоюет главный приз.
        «Девица себе на уме, - заметил призрачный Советник Тревельяна. - Думаю, ты ей приглянулся. Этот блондинчик против тебя мелковат».
        «Зато голосист».
        «В мужчине главное не голос, а бравый вид и крепкий... Крепкая закваска, я хочу сказать».
        «С закваской у меня все в порядке. Передалась по наследству», - проинформировал Тревельян, любуясь нежным личиком Арьены.
        «Так что же в Шо-Инг сегодня не поедем? Останемся тут на ночь?»
        «Может быть. Посмотрим».
        Публика, сверкая украшениями, стала возвращаться на свои места, между скамьями вновь засновали служители, и на подносы обрушился звонкий град монет. Наблюдая за их сверкающим потоком, Тревельян решил, что коммерсанты в Сестринстве неплохие - здесь пахло суммами в десятки тысяч золотых, и, вероятно, выигрывались и пускались прахом целые состояния. Еще он размышлял о том, не стоит ли задержаться в Ферантине на два оставшихся праздничных дня, пройтись по городу с карнавальным шествием, поглядеть на борцов и фокусников, испить тилимских вин и - кто знает! - вернуться к Арьене на вторую и на третью ночь. Если, конечно, он удостоится первой.
        - Слушайте, слушайте! - раздался зычный голос герольда. - Песня третья, и последняя! Песня о томлении и нежной страсти, о чувствах, что вложены богами в души женщин и мужчин, песня о любви... - Тут Арьена сделала какой-то непонятный знак, и герольд с поспешностью добавил: - Но обязательно несчастной! О гибельной любви, ведущей к смерти, однако превозмогающей ее силою чувств!
        Тревельян возликовал, а физиономии его соперников сразу увяли. Они, конечно, готовились пропеть хвалу любовным радостям, что начинаются с первого взгляда, пронзающего сердце, а кончаются в постели. Возможно, имелись и другие варианты, но тоже наверняка мажорные, в которых воспевались красота Арьены, сияние ее очей, нежность губ, румянец ланит и прочие прелести. У Тревельяна же был заготовлен романс, написанный великим Дарсонвалем на слова Эдгара По и переведенный исключительно удачно, песня про Эннабел Ли, столь прекрасная, сколь и трагичная. А главное, так подходящая к названной теме!
        Стараясь не обнаружить торжества, он слушал выступления соперников. Им приходилось импровизировать и выкручиваться, и у одних эти потуги выглядели жалко, а у других вполне достойно - Хиджи-Дор и Фириданум были и тут на высоте, перестроившись с завидной быстротой с мажора на минор. По жребию Тревельян пел седьмым, и едва зарокотали струны его лютни, как Арьена поднялась, шагнула на самый край помоста и, склонив головку к плечу, потупила взор. На этот знак благоволения публика отозвалась сдержанным гулом, раздался шелест одежд, потом опять зазвенели золото и серебро, но сыпался металл уже не на подносы, а в кошельки выигравших счастливцев. Тревельян не слышал ничего. Он пел, глядя на девушку, раз за разом повторяя рефрен: «И ни горние ангелы в высях небес, ни демоны в недрах земли не в силах душу мою разлучить с душой моей Эннабел Ли»4, - и каждый аккорд, каждое слово были так прекрасны, что шум прекратился сам собой, зал очарованно замер, и, когда песня отзвучала, под сводами арены на миг воцарялась тишина.
        Потом ее взорвали топот ног, восторженные крики и протяжное пение труб герольдов. Арьена шагнула с помоста - нет, не шагнула, а взлетела в парящем прыжке танцовщицы, но полет ее был краток и завершился в объятиях Тревельяна. Кажется, сюда она и хотела попасть. Руки девушки обвили его шею, щеку обожгло жаркое дыхание, и он услышал нежный шепот:
        - Отнеси меня в свои покои. Скорей! Ночь уже близка…
        В самом деле, близка, подумал Тревельян, заметив, что в зале уже зажигают светильники. Подхватив на руки Арьену, он решительно направился к выходу. Губы ее были теплыми и сладкими.
        
* * *
        Их ждали чертог, обтянутый синим шелком, разобранное ложе, кувшин с вином, фрукты и медовые лепешки. Прохладный вечерний воздух струился в распахнутое окно, сияла в темнеющем небе Ближняя звезда, и где-то вдалеке слышались ржание лошадей и скрип колес - то разъезжались зрители. Напряжение, еще недавно владевшее Тревельяном, исчезло; он опустил свою награду на постель, знаком попросил налить вина и подошел к окну. Свежий ветер шевельнул его волосы, охладил разгоряченное лицо.
        Нужно ли остаться? Должно ли? Желал ли он искренне эту девушку, с которой обменялся едва ли парой слов? Да, она была божественно прекрасна, красивее Кити, Чарейт-Дор и Лианы-Шихи, и он понимал, что очарован одной лишь ее красотой. Достаточно, чтоб получить удовольствие, но слишком мало для любви... Разве не сказал, он Лиане-Шихи, капризной принцессе, что дела между мужчиной и женщиной не сводятся к кувырканью в постели? Что в этом случае теряешь самое приятное и драгоценное - восторг души, нашедшей родственную душу? Что...
        «Чего ты медлишь? - напомнил о себе командор. - Красавица ждет, а ты маешься и предаешься раздумьям! А хвастал, что с закваской все в порядке! Да на твоем месте... любой вшивый сержант... он бы...»
        «Я не любой вшивый сержант», - оборвал его Тревельян.
        «Ну, как знаешь. Я отключаюсь».
        Призрачный голос смолк, и в то же мгновение взвизгнула Арьена. Стремительно обернувшись, Тревельян увидел, как она, полунагая, сжалась на кровати, а в дверь валит целая толпа: имперский нобиль при бакенбардах и оружии, четыре местных стража к еще какие-то личности, числом пять или шесть, закутанные в плащи, под которыми поблескивала сталь доспехов.
        - Рапсод Тен-Урхи? - властно осведомился нобиль. - Собирайся, сын паца, у тебя свидание в другом месте. Пойдешь с нами!
        - Пойду, - молвил Тревельян едва ли не с облегчением и поклонился прекрасной Арьене: - Прости, моя красавица, не судьба! Но я не сумею тебя забыть. Ни за что, нет, ни за что! Сердце мое, сгоревшее в пламени страсти, стало мертвым углем, но ты вдохнешь в него жизнь, когда я вернусь к тебе. А вернусь я обязательно!
        - Это вряд ли, - заметил нобиль, окинув чертог бдительным оком.
        - Торопись, рапсод! И не пытайся выпрыгнуть в окно - там тоже наши!
        - Не сомневаюсь. - Тревельян поднял свою лютню и послал девушке воздушный поцелуй. - Я, собственно, готов. Куда идти?
        Его провели через опустевшую арену в парк, где под деревьями уже сгустились сумерки. Тут стражам и явился дикокрыс с планеты Селла. В полумраке он выглядел особенно внушительно и жутко.
        ГЛАВА 17 ШО-ИНГ
        
        Шо-Инг, протянувшийся почти на тысячу километров вдоль побережья Мерцающего моря, не походил на другие державы континента. Море было узким, но длинным, глубоко вдававшимся в сушу, и формой напоминало серп со множеством щербин-полуостровов. Страны, лежавшие на его берегах и повторяющие очертания побережья, выглядели рваными лентами, где-то пошире, где-то поуже, но в любом случае длина их значительно превосходила ширину. В этом Шо-Инг не отличался от Запроливья или, скажем, Торе, где жители ловили рыбу, разводили скот, пахали землю, торговали и занимались всякими иными промыслами. Но территория Шо-Инга на день, а то и на два дня пути от морских берегов, до самых границ с Тилимом и Понсом, являла картину дикости, запустения и полного безлюдья. Тут не было ни полей, ни пастбищ, ни фруктовых рощ, ни медвяных лугов, ни деревень или усадеб знати, не было ровным счетом ничего, кроме обширной холмистой местности, пересеченной оврагами и заросшей где деревьями, где гигантским тростником, а где и сорной травой по грудь человеку. В Шо-Инге не сеяли, не жали, не пахали, не добывали руду, не выпаривали соль, и
даже рыболовство считалось тут малопочтенным делом, что для приморской страны было совсем уж странно и удивительно. Тем не менее, Шо-Инг процветал. Процветал в доимперские времена и процветал под рукой Империи, чья власть, надо признать была тут весьма эфемерной, сосредоточенной вдоль трактов, ведущих в Шо-Инг из Нижнего Понса и Тилима.
        По большому счету единой страны здесь не сложилось, а стояли у моря тридцать семь городов, чьи князья-правители были в родстве друг с другом, и потому все деловые вопросы решали по-родственному, не подписывая союзных грамот, не апеллируя к договорам и руководствуясь не законами, а понятиями. Каждый город имел право получить определенные доходы, но квота была жесткой, и превышение ее в ущерб чужому бизнесу каралось с похвальной быстротой: в гавань нарушителя входили боевые корабли соседей, племянников, кузенов и дядьев, и провинившегося родича скармливали акулам. Китов, как на востоке, в Мерцающем море и Западном океане не было, а вот акулы водились, все те же свирепые, вечно голодные аппа.
        Цивилизация финикийского типа, утверждали эксперты ФРИК. Общего, в самом деле, было много. Как в древней земной Финикии города Шо-Инга, небольшие по площади, но густонаселенные, ютились большей частью на маленьких прибрежных островах с двумя-тремя удобными гаванями. Как в Финикии, здесь строили превосходные корабли, что являлось единственным легальным делом жителей Шо-Инга. Как в Финикии, большая часть населения кормилась не столько дарами моря, сколько морской торговлей и пиратством; инги, как называли местных автотронов, были от века и по наследству мореходами и контрабандистами, причем в последнем промысле их монополия осталась столь же прочной, как десять и двадцать столетий назад. Торговые пошлины и налоги являлись важной статьей дохода Империи и местных владык, но перевозки в основном производились по суше, по дорогам, что были под контролем от восточных до западных стран. Другое дело - море; там не поставишь солдата у каждой волны, не возведешь пилоны и сигнальные башни, не вкопаешь в воду столб с крюком. Внешние моря, граничившие с океанами, не слишком интересовали Империю и были отданы на
откуп ее вассалам. Вассалы из прибрежных стран крутились как умели и, если говорить о Западе, считали, что хоть Шо-Инг и лезет в их мошну, но затевать с ним спор себе дороже.
        Возможно и другое - не исключалось, что Светлый Дом Фаргу-Тана, чьи войска дошли до пределов западных земель, проявил великую мудрость, оставив некогда Шо-Инг в покое, а не стерев его в прах. Стереть-то он мог, но что получил бы взамен? Горы трупов, обезлюдевший берег, страх и ненависть людей Запада... Так что Фаргу-Тана ингов не вырезал и городов их не разрушил, однако намекнул князьям-разбойникам, что в любом занятии умеренность полезна и даже необходима. Пусть контрабанда, но не морской грабеж, а если все-таки грабеж, то без жестокостей, без крови и сожженных кораблей... Чтобы намек был понятен, Фаргу-Тана велел дотянуть имперские дороги до трех шо-ингских городов, тех, что стояли на суше, а на границах, в Тилиме и Нижнем Понсе, возвести крепости с солидным гарнизоном. Так что Шо-Инг остался вроде бы под управлением вольных князей и в то же время под имперским присмотром.
        Князей и их морские дружины это не слишком беспокоило. Как и прежде, они плавали в Тор, Удзень и Островное Королевство с тилимскими винами, предметами роскоши из Понса, Шии и Сотары, тканями, гобеленами и пейтахским оружием, а обратно везли зерно и шерсть, мед и строевой лес, парусину и канаты. Случая взять товар даром тоже не пропускали, особенно если встречался корабль из Запроливья, с которым была у них жестокая конкуренция. Но вся эта бурная деятельность велась море, в городах и вдоль дорог, соединявших побережье внешним миром. Остальная часть Шо-Ивга оставалась дикой и безлюдной пустошью.
        
* * *
        Когда Тревельян пересек границу, перемена была разительной. На востоке, по другую сторону гряды невысоких холмов, простирались тучные тилимские пажити, стояли селения и города, окруженные виноградниками, нагуливал мясо скот, паслись лошади, и все, от дома до колодца, от двора до сада, выглядело таким ухоженным таким обласканным руками человека, что радовался взор. Здесь, за холмами, единственным признаком цивилизации являлась имперская крепость у тракта, мощное каменное сооружение о пяти бастионах, на которых дежурили лучники. Дальше простирался первобытный лес, непролазная чаща с корявыми деревьями, чьи кроны сплетались друг с другом, превращая дорогу в мрачный полутемный тоннель. Пилоны с надписями и сигнальные вышки тут тоже попадались, но изредка, а постоялых дворов и харчевен не было вовсе. Холмыто поднимались по обе стороны дороги, то уступали место глубоким оврагам с темными лесными ручьями, и здесь имперский путь шел по мостам и насыпям, вонзаясь в дебри точно стальной клинок, такой же неотвратимый, жесткий и твердый, как воля создавшего его владыки.
        Безлюдье было Тревельяну на руку. Похоже, ему готовили новый каменный мешок; он не сомневался, что у Ночного Ока имелись и в Тилиме замки с тайными узилищами, где беспокойные рапсоды или иные диссиденты могли рассчитывать на полный пансион. Но его миссия приближалась к концу, и можно было обороняться активно, если не хлыстом, так с помощью голографических видений. Весьма вероятно, о самозваном рапсоде Тен-Урхи будут вспоминать как о злом чародее, повелителе всяких чудовищ и нечисти, но это уже не беспокоило Тревельяна; срок его пребывания на Осиере истекал.
        Сбежав из тилимской столицы, он мчался всю ночь, а утром, на первом же постоялом дворе, выяснил, что до рубежей Шо-Инга осталось всего ничего - половина дня пути. Но Дауту требовался отдых, так что пришлось рискнуть и задержаться до середины времени Полдня. Его не преследовали - то ли потому, что быстроногий Даут обогнал погоню, то ли из-за страха, который Тен-Урхи внушил своим поимщикам. Как-никак, с дикокрысом они до сих пор не встречались, а вид этой твари мог мертвеца из могилы поднять. Достойная месть мерзавцам из Ночного Ока! Хотя, с другой стороны, что бы он делал, если б не прервалось свидание с Арьеной?
        Была и другая польза от бессонной ночи и бешеной скачки: нервное напряжение подстегнуло мысль, направив ее в нужное русло и одарив догадкой насчет таинственного острова у берегов Удзени. Существовал ли он на самом деле, так и осталось неясным, но вот проблему со спутниками и наблюдением с орбиты Тревельян решил. Полной уверенности в этом не было, но он собирался связаться с компьютером базы и уточнить ситуацию. Шо-Инг для этого был прямо подарком судьбы: место дикое, уединенное, можно от погони скрыться иналадить контакт, не беспокоясь о нежеланных свидетелях.
        Снова отправившись в дорогу, Тревельян ко времени Заката нагнал обоз с китовым пузырем. Сейлада его появление не слишком удивило: он только поскреб свой длинный нос, дернул отвисшую мочку и заявил, что лошадь у Тен-Урхи хороша - не конь, а прямо ветер. Сейлад собирался заночевать на границе, у крепости, что в планы Тревельяна не входило; он спросил, как добраться в имение Кадмиамуна, и распрощался с купцом. Не прошло и двух часов, как он пересек рубежи Шо-Инга, проехал до третьего поста после крепости, где несли охрану южные наемники, и отыскал неприметную тропу на север. Путь по ней был нелегким; начало темнеть, а тропа с выбоинами от колес тяжелых фургонов, не походила на имперский тракт. Но Тревельян упорно ехал вперед и вперед, пока не углубился в лесную чащу километров на двадцать. Выбрав подходящее место на поляне у ручья, он остановился, выпряг лошадь, разложил костер и поужинал сухой лепешкой, разделив ее с Греем. Потом хлебнул вина из фляги и достал свою лютню.
        Кроме голопроектора-пугалки, в нее был вмонтирован крохотный передатчик. Связь осуществлялась только голосом, видеоконтакт требовал большей мощности, но Тревельян надеялся, что обойдется без передачи изображений. Это устройство предназначалось на аварийный случай, когда необходимо вызвать лодку или летательный аппарат для спешной эвакуации, но, разумеется, связавшись с компьютером, можно было получить и кое-какие справки. Включался передатчик так же, как пугалка, звуковым паролем, то есть с помощью определенного аккорда. Коснувшись струн в нужном порядке, Тревельян положил инструмент на колени, склонился над ним и услышал ровный негромкий голос:
        - Приветствую вас, наблюдатель Ивар Тревельян. Имеется информация.
        - Валяй, дружище. Я слушаю.
        - Через тридцать шесть стандартных суток в системе Осиера может появиться «Пилигрим». Конечно, если пожелаете. Есть другие варианты: примерно через пятьдесят суток вас готов забрать «Колумб» и через девяносто - «Звенящая рапсодия». Какому из трех кораблей нужно послать сигнал?
        - «Пилигриму», - распорядился Тревельян. - Дольше месяца я здесь не задержусь.
        - Чем еще могу служить? Нужен транспорт?
        - Нет. Необходимы кое-какие сведения.
        - Готов предоставить.
        - Скажи, старина, сколько орбитальных спутников ты использовал для картирования планеты? В каком они состоянии в данный момент?
        - Картирование производилось с помощью трех орбитальных систем, - доложил голокомп. - Одна на широтной орбите над экватором и две на меридиональных. Все системы в рабочем режиме. Осуществляют слежение за околопланетарным пространством и межзвездную связь.
        - Ты делал съемку только в видеодиапазоне?
        - Как правило, наблюдатель Тревельян. Обычная процедура для планеты, не обладающей высокоразвитой технологией. Ее поверхность фиксировалась в длинах волн, доступных человеческому зрению, исключая полярные зоны с постоянной облачностью. Там применялись сканеры других типов - инфракрасные, ультрафиолетовые и...
        - Достаточно. Подробности мне не нужны. Океан к западу от побережья Удзени обследовался только визуальной техникой?
        - Один момент. Идет проверка. - Секундное молчание, потом: - Да, наблюдатель Тревельян.
        - Полагаю, при этом был пропущен географический объект. Скорее всего, небольшой остров.
        - Это невозможно. Разрешение аппаратуры на спутниках позволяет...
        - Не пререкаться! - рявкнул Тревельян. - Когда указанная мной область будет доступна прямому наблюдению с орбиты?
        - Через шесть часов пятьдесят шесть минут семнадцать секунд, - бесстрастно отрапортовал компьютер. - Со второго меридионального спутника.
        - Приказываю повторить сканирование во всех диапазонах следящих устройств. Первая задача: обнаружить остров, определить его форму, размеры и засечь положение относительно каких-либо заметных береговых ориентиров. Вторая задача: детально изучить поверхность острова и подступы к нему. Рельеф, растительность, водные источники, искусственные объекты, рифы у берегов и так далее. Я свяжусь с тобой... скажем, через семь часов десять минут. Ясно?
        - Да, наблюдатель Тревельян.
        - Выполняй!
        Выключив передатчик, он огляделся, потом бросил взгляд на небо. Стволы деревьев маячили серыми тенями в неярком зареве костра, вверху, на пятачке среди древесных крон, горели звезды, но ни Ближней, ни дальней Тревельян не видел - большая часть небесной сферы была закрыта лесом. В дальнем конце поляны, на дороге стояла его повозка, и там пофыркивал и хрупал травой Даут. Кроме этих звуков да шелеста листвы, он не услышал ничего - Грей, летавший где-то поблизости, охранял их лагерь от нежеланных визитеров. Тревельян потянулся, сладко зевнул и сообщил командору:
        «Теперь можно и поспать. Скоро, дед, мы все узнаем».
        «Хочешь прогуляться в океан?»
        «Обязательно. Отчего не прогуляться? Найдем кораблик, доплывем до острова, вступим в контакт... Я ведь тебе говорил, какие почести ждут первооткрывателя новой расы. А я человек тщеславный!»
        «В такой вояж я бы прихватил что-нибудь помощнее твоего хлыста. Сообщи на Базу, пусть пришлют тебе десяток боевых роботов».
        «Таких роботов здесь нет».
        «Ну, тогда хотя бы метатель плазмы! Желательно широкофокусный, с мощностью в импульсе до мегатонны».
        «Тут нет оружия такой мо...» - начал Тревельян и смолк с раскрытым ртом. Что-то темное закрыло звезды, и он решил было, что возвращается Грей, но тут же догадался, что это не его зверек - объект летел медленно, плавно и довольно высоко. Темнота не позволяла разглядеть его форму, но, судя по звездам, исчезавшим с одной стороны таинственного летуна и затем появлявшимся с другой, он был велик - достаточно велик, чтобы не спутать его с живой тварью, парящей над лесом на тридцатиметровых крыльях. Впрочем, крыльев у него как будто не было, но поручиться в этом Тревельян не мог - света Ближней звезды не хватало.
        - Что за дьявольщина... - пробормотал он. На его плечо беззвучно опустился Грей. - Как ты думаешь, чьи это шутки, малыш? Нашего приятеля с острова? Мы решили его засечь, а он сам появился, так?
        Грей потерся мягким бочком о Тревельяново ухо, излучая волны дружелюбия и преданности, а командор пробурчал:
        «Здоровая дура... А чья? Вот был бы у тебя метатель, тут же и разобрались бы, прямо не сходя с этого места!»
        - Разберемся без метателя, - сказал Тревельян, дождался, когда странный объект исчезнет за деревьями. Лег на спину и закрыл глаза. И снилась ему в эту ночь прекрасная Арьена, танцующая среди синих шелков, на синем, как море, ковре.
        
* * *
        Наутро он первым делом связался с Базой. Голос компьютера казался бесстрастным, без всяких признаков вины, зато представленный им доклад был полон.
        - Объект: остров. Форма: неправильный эллипс, ориентированный с юго-запада на северо-восток. Размеры: один километр двести сорок метров по большой оси, восемьсот тридцать пять метров по малой. Береговой ориентир: маяк в гавани Петассы, курс сорок три градуса от северного меридиана, дистанция восемьдесят девять и три десятых километра. Остров плоский, без заметных возвышенностей, максимальная высота над уровнем моря двадцать два метра. Покрыт растительностью, предположительно пальмами, по берегам - песчаные пляжи. Рифов нет. С восточной стороны - отмели, с западной - бухта, доступная для судов с малой осадкой. Рядом с бухтой - искусственное сооружение. Дом, предположительно деревянный. Небольшой, спрятанный под деревьями, заметен только участок кровли из пальмовых листьев.
        - Хижина? - переспросил Тревельян.
        - Скорее бунгало.
        - Что еще?
        После недолгой паузы голокомп сообщил:
        - Объект в оптике не фиксируется, наблюдатель Тревельян. Установлен путем сканирования в тепловом и ультрафиолетовом диапазонах.
        О причинах этой невидимости Тревельян догадывался, однако мнением компьютера не пренебрег:
        - Твои выводы?
        - Силовой щит или поля, отклоняющие световые потоки, не обнаружены. Самое вероятное объяснение феномена - голографическая завеса. Оптика показывает на месте острова водную поверхность.
        - Принято. - Подумав, он спросил: - Есть какие-то транспортные средства? Расчищенные площадки для летательных аппаратов? Причал для судов? Коммуникации любого типа? Защитные системы?
        - Не обнаружено, наблюдатель Тревельян.
        - Тогда конец связи.
        Минут десять он сидел, глядя на собственные колени и пытаясь представить этот остров, так похожий формой и величиной на Ньорк, райскую обитель Хьюго Тасмана. Клочок суши в океане, пальмы, пески, маленькая бухта, и на ее берегу - домик, крытый листьями... Бунгало. Лачуга. И из нее управляют здешним миром. Ну, не совсем управляют - скорее, оказывают влияние, И очень успешно! Намного успешнее, чем Фонд развития инопланетных культур.
        Покачав головой, Тревельян поднялся, бросил взгляд на небо, затем посмотрел на Даута и свой возок. Небо было чистым и невинным, будто не летали в нем по ночам всякие странные объекты, а Даут выглядел бодрым и сытым. Решив, что не стоит мучиться в повозке, Тревельян оседлал коня, бросил колесницу и отправился дальше верхом. Никто не увидит его в этих диких дебрях, кроме, возможно, Кадмиамуна, а он, надо думать, переживет такое потрясение. Странный тип, размышлял Тревельян, покачиваясь в седле; богатый нобиль и ученый, по словам Сейлада, но живет не в городе, а в дремучем лесу, да еще таком неприветливом и мрачном. Быть может, имелись для этого какие-то причины, не менее веские, чем у горцев-разбойников из Онинда-Ро? Человек - существо общественное, и просто так в отшельники не идет...
        Рытвины и колеи на дороге были глубокими - очевидно, тут прошел не один обоз, и ходили они десятилетиями. Корявые деревья стали мельче, зато появились заросли высокого тростника, напоминающего бамбук, но не с коленчатыми, а с прямыми, ровными стволами. Над лесом мельтешили птицы, мелькали какие-то мелкие зверьки, но крупные животные не показывались. Правда, несколько раз Тревельян различал далекий рев клыкачей и верещание пацев, однако следов и кучек помета на дороге не попадалось - похоже, лесные твари тут были пугаными.
        Он ехал до середины времени Полдня, пока деревья и тростник не разошлись, открыв обширное пространство с утоптанной землей, тянувшееся по обе стороны дороги. Очевидно, здесь, на отвоеванной у леса вырубке, жил благородный Кадмиамун, но представшее взгляду Тревельяна не очень походило на усадьбу знатного вельможи. Слева виднелись навесы и сараи и слышались разнообразные промышленные шумы: удары молотков по металлу, визгливая мелодия пил, что вгрызаются в дерево, трески и скрипы, лязги и грохоты. Там дымили горны, работали мастера, и ветер доносил запахи свежей древесины, горевших угольев и еще чего-то мерзкого, тухлого, как несвежая рыба. Вид справа казался благообразнее: тут был поселок, рассчитанный, судя по количеству хижин, сотни на две народа, а дальше стоял просторный бревенчатый дом о двух этажах и чуть поодаль - огромный сарай, метров на десять выше дома. В поселке суетились у открытых очагов старые и молодые женщины, играли в пыли ребятишки, а те, что постарше, пасли на опушке коз и домашнюю птицу. Перед домом - вероятно, господским - рос цветущий куст, единственное украшение территории, и
рядом с ним была коновязь. К ней Тревельян и направился.
        Он не успел сойти с коня, как на крыльцо выскочил хозяин, невысокий, смуглый и светловолосый инг, слегка кривоногий, коренастый, с длинными руками, как и положено человеку, чьи предки стояли на зыбкой палубе и тянули канаты. Одет он был по местной моде, в штаны чуть ниже колен и полотняную рубаху; только золотые браслеты на обнаженных руках подсказывали, что это богатый и знатный вельможа.
        - Невероятно! - произнес человек, глядя на Тревельяна во все глаза. - Невероятно, клянусь милостью всех трех богов! Доводилось мне слышать про умельца, смастерившего такую упряжь, а вижу ее я в первый раз! Да еще на лошади рапсода! А рапсод-то непростой, с шерром на плече....
        - Разделяю твое дыхание, благородный Кадмиамун, - сказал Тревельян и спешился.
        Справившись с изумлением, человек на крыльце склонил голову, и стало заметно, что волосы у него не просто светлые, а седые. Ему было лет пятьдесят - почтенный возраст для представителя западной расы.
        - Раз ты рапсод, приветствуй меня как положено, - произнес он, очертив круг нал сердцем. - Твоя кровь - моя кровь!
        Пришел черед изумляться Тревельяну:
        - Мое имя Тен-Урхи, и я, в самом деле, рапсод, но ты, ты... Мне говорили, что ты ученый человек и знатный нобиль, брат самого Кадмидауса, и еще говорили, что ты не плаваешь по морю, а торгуешь с восточными странами. Однако...
        Кадмиамун прервал его нетерпеливым жестом.
        - Все это верно, но еще я магистр Братства - хотя теперь, должно быть, бывший. Магистр, ушедший в тень, и все же ты меня нашел... - Его взгляд внезапно сделался настороженным. - Тебя... тебя отправили ко мне с каким-то посланием?
        - Нет, я приехал сам с просьбой о помощи. - Тревельян, придерживая одной рукой Грея, потянул другой из мешка свитки с печатями. - Приехал и привез рекомендательные письма. Вот они... от правителя Тилима и от...
        Магистр снова отмахнулся.
        - Значит, ларца или шкатулки у тебя нет? Отлично! А письма мне не нужны. Это, - он ткнул пальцем в оседланного Даута, лучшая рекомендация! Сам придумал? Сам обучил коня?
        «Похоже, мы нашли родственную душу, - заметил командор. - Счастливая случайность, а?»
        «Нет. Кто ищет, тот всегда найдет», - ответил Тревельян, а вслух сказал: - Упряжь придумана не мной, и я не обучал коня. Это, магистр, подарок друга, чье имя лучше не называть.
        - Согласен с тобой, Тен-Урхи. Меньше знаешь лишнего, дольше проживешь... особенно в нашем Братстве. - Кадмиамун подмигнул и стал похож на типичного инга-пирата. - Однако ты с дороги. Голоден? Хочешь умыться?
        - Голоден и хочу умыться, - подтвердил Тревельян. - Но прежде надо накормить коня. Посмотри, мой господин, как снимают эту упряжь. Расстегиваешь ремень, потом берешься обеими руками за выступы на сиденье и...
        
* * *
        До вечера они поговорили о многом. О мастере Цалпе из Рингвара, делавшем бумагу, о паровых машинах Суванувы и Куммуха, Рдияс-Дага и Таркодауса, что из Островного Королевства, о несчастном изобретателе керосина, о шлифовальщике стекол, собравшем подзорную трубу, о новых способах закалки стали и краске из розового дерева. Осведомленность Кадмиамуна впечатляла; об одних изобретениях и причастных к ним людях он слышал чуть ли не из первых рук, о других собрал информацию по крупинкам, но во всех случаях определенно знал, что случилось с мастерами, механиками и кузнецами, придумавшими то и это, а потом оштрафованными, изгнанными или кончившими жизнь на столбе. И, разумеется, как человек предусмотрительный и разумный, он учитывал эти сведения. Зачем иначе он прятался в этой глуши? Зачем распускал повсюду слух, что превратился в торговца?
        Но говорить на эти темы опальный магистр не желал. Возможно, вовсе не опальный, а тихо удалившийся из Братства, исчезнувший в диких лесах, ибо нашел какое-то дело, не совместимое с прежним своим занятием и магистерским титулом. Может быть, он задумывался о печальных судьбах изобретателей, но, оставаясь человеком Средневековья, не мог и помыслить об истинной причине их трагедий. Об этом он знал не больше, чем про миры у крохотных далеких звезд и их просвещенных обитателях. Джордано Бруно на Осиере еще не появился. Так что о Братстве и о Великом Наставнике Аххи-Секе они не говорили, равно как о ларцах и шкатулках, про которые Кадмиамун, должно быть, слышал, раз опасался такого подарка. Когда же небеса померкли, и зажглась в них Ближняя звезда, магистр встал, поманил за собой Тревельяна и вышел из дома.
        - Ты не спросил меня о многом, Тен-Урхи, хотя вопросы трепетали на твоих губах. - Кадмиамун медленно направился к Огромному сараю, но вдруг остановился и втянул носом воздух. Чувствуешь запах, которым тянет от моих мастерских?
        - Да. Прости, мой господин, но это омерзительная вонь. Там гниет рыбья требуха?
        Магистр ухмыльнулся:
        - Это пахнет клей, тот самый клей, которым люди Архипелага скрепляют китовые пузыри, делая из них одежду. Я немного изменил состав… тут, в Шо-Инге, мы тоже кое-что умеем... Если пропитать этой жидкостью пузыри и сделать из них мешок - большой мешок, понимаешь? - он не пропустит воду, пар и даже то невидимое, чем мы дышим. - Кадмиамун поднял руку и дунул на ладонь, - Я покажу тебе, что можно с этим сделать. Но сначала скажи мне, Тен-Урхи, не хочешь ли остаться тут со мной? Мне нужны люди, надежные, умелые, и я собираю их отовсюду, с Востока, с Запада и из Семи Провинций. Твой разум пытлив… Ты рапсод и воин, а это значит, что ты храбр... Мне нужны храбрецы!
        - Благодарю за доверие, но я не могу остаться, - сказал, склонив голову, Тревельян, - Мой путь лежит в Шо-Инг и дальше, через Мерцающее море, к берегам Удзени. Я хотел просить тебя… может, ты замолвишь слово перед своим сиятельным братом, и он даст мне судно? Небольшой корабль с тремя-четырьмя мореходами.
        Глаза магистра сверкнули:
        - Что ты хочешь делать у берегов Удзени?
        - Я найду там остров, некий клочок суши, который скрыт от человеческих глаз. Но я знаю, как и где искать. Я найду его и задам вопросы, которые не задал тебе.
        - Остров, скрытый от человеческих глаз... - медленно повторил Кадмиамун. - Ты, Тен-Урхи, еще храбрее, чем я думал! Или безрассуднее... Конечно, я помогу тебе, рапсод, но сначала ты должен узнать, от чего отказываешься. Идем!
        Они зашагали к сараю, к суетившимся там мастеровым, к пылающим факелам и лампам, к большому горну, где ревело пламя, к трубам, что тянулись по земле к чему-то огромному, бесформенному, вяло шевелящемуся над большой продолговатой корзиной, сплетенной из тростника. «Аэростат, - подумал Тревельян, - боже мой, аэростат! Без вмешательства ФРИК, без идей, подброшенных извне, без всяких подсказок! Ну и Кадмиамун, магистр из семьи пиратов! Своим умом дошел!»
        - Ты, должно быть, удивишься, - сказал Кадмиамун, остановившись поодаль и глядя на темную взбухающую массу, - но вспомни, Тен-Урхи, о сколь поразительных вещах мы говорили сегодня. О трубе, что делает близким далекое, о яростной горючей жидкости, о стрелке, что всегда показывает в одну и ту же сторону... А этот большой мешок, надутый теплым воздухом, может подняться в небо. И не только подняться, но лететь по ветру и нести груз, десять человек в корзине и несколько камней. - Он резко повернул голову: - Ты мне веришь, или думаешь, что старый магистр выжил из ума?
        - Верю, мой господин, и я в изумлении. Как не верить? Прошлой ночью я видел что-то огромное, заслонившее звезды... Это был твой летающий мешок?
        - Да. Я с помощниками поднимаюсь в небо по ночам.
        - Чтобы вас не видел солнечный глаз Таван-Геза?
        Кадмиамун рассмеялся:
        - Поверь, Тен-Урхи, бог видит солнечным и звездным глазом одинаково прекрасно! Если бы он разгневался на меня, то сжег бы молнией семнадцать лет назад, когда я впервые надул четыре маленьких мешка и оторвался от земли. Но он этого не сделал, и, значит, человеку дозволяется летать! Пока ночью, чтобы никто не увидел, не напугался, не донес... Люди, знаешь ли, не столь умны и милосердны, как боги.
        «Семнадцать лет! - послышался голос командора. - Он летает уже семнадцать лет! Лихой парень!»
        «К сожалению, не парень, а почти старик. Люди этой расы живут недолго», - с грустью отозвался Тревельян. Словно подслушав его мысли, Кадмиамун сказал:
        - У меня есть хорошие мастера, целая сотня, но ни один из них не сядет рядом со мной в корзине, ибо их страх сильнее любопытства. У меня есть храбрые помощники, немного, но есть, и они летают со мной. Мне осталось мало лет, и лучшему из них я завещаю свои богатства и свое дело. Хочешь стать им, Тен-Урхи?
        - Хотел бы, мой господин, но у каждого из нас, у тебя и у меня, своя дорога. Если я вернусь с того острова... - Тревельян почтительно склонил голову и сменил тему: - Ты говоришь, что твой мешок летает по ветру? Однако ночью я видел его над лесом, а теперь он здесь. Как такое возможно?
        - Ветры переменчивы, но в небе, как в море, есть свои течения, их можно найти, когда летаешь выше или ниже. Горло мешка открыто, и под ним стоит жаровня. Положи в нее уголь, зажги его, выбрось из корзины камни, и мешок поднимется, а если станет холодно, он станет опускаться. Я уже знаю, какие ветры дуют над морем, над Шо-Ингом и Тилимом на разной высоте и как поймать нужный ветер.
        - Ты летаешь даже над морем и Тилимом? - На этот раз Тревельян был на самом деле поражен.
        - С Пан-Тиком и Сорадом, моими помощниками, я добирался до границ Шии, - с гордостью промолвил Кадмиамун. - Всего половина ночи туда и половина обратно. А над морем ветры дуют еще быстрей. Иногда мне кажется, что еще немного, и я долечу до самой Оправы…
        Тревельян глубоко вздохнул. В его ушах снова звучал голос Тасмана. Ищи недовольных! Истинно недовольных, тех, кто ощущает беспокойство без видимой причины и жаждет чего-то такого, чему нет места в повседневном бытии... Чего-то необычного, возвышенного...
        - Мой господин, ты никогда не долетишь до Оправы, потому что ее просто нет. Ее не существует! - сказал, он. - Там, за Мерцающим морем, лежит океан, потом земля, которой никто еще не видел, и другой океан, и если двигаться все дальше и дальше на запад, ты пролетишь над Архипелагом и окажешься у берегов Хай-Та или Гзора.
        Кадмиамун недоуменно нахмурился:
        - То есть, двигаясь на запад, приду на восток... Но разве это возможно, Тен-Урхи? Разве мир замкнут подобно кругу?
        - Да, в каком-то смысле, только он не круг, а шар. Огромный шар, который висит в пустоте и обращается вокруг центрального светила. Мы живем на поверхности этой сферы, но она так велика, что любой обозримый глазами участок кажется нам плоским. Имя Дартаха Высоколобого из Этланда тебе о чем-нибудь говорит? Это его теория. Ты слышал о ней?
        - Слышал только то, что этот Дартах был безумцем и умер в изгнании. - Свет факелов упал на лицо магистра, и Тревельян увидел, как он взволнован. - Но то, что ты сказал... Случалось, что я возвращался из полета ранним утром и глядел на мир при свете дня... С большой, очень большой высоты он, в самом деле, кажется немного выпуклым, но, когда спускаешься, опять становится плоским. - Кадмиамун резко вскинул голову. - Я хочу ознакомиться с учением этого Дартаха! Скажи, после него что-то осталось? Манускрипт, какие-то записки?
        - Да. Осталась книга, которая хранится во дворце Раббана, правителя Северного Этланда, живущего близ города Помо. Я сам ее видел. Раббану она не нужна, и, если ты пошлешь к нему своих людей с богатыми дарами, он, думаю, ее отдаст.
        Аэростат, надутый теплым воздухом, уже не лежал на корзине, а парил над ней, удерживаемый толстыми канатами. Он был похож на дирижабль - гигантский огурец длиной в полсотни метров, охваченный сетью с подвешенной к ней гондолой. Несколько человек грузили в нее камни и мешки с углем.
        - Кажется, ты говорил о земле, что лежит за океаном? - спросил магистр. - Велик ли этот остров?
        - Не остров, целый материк, хотя не такой большой, как наш. Он вытянут с юга на север, так что мимо не пролетишь. До него примерно столько же, сколько от Шо-Инга до Пейтахи и дневной Провинции.
        - Долгий путь. Однако... - Кадмиамун уставился в землю, что-то высчитывая. - Если сделать летательный мешок побольше и взять с собой запас угля можно было бы добраться и взглянуть на эти земли... Только кто полетит со мной в такую даль?
        - Найдутся желающие, - с улыбкой сказал Тревельян. - Ты ведь ищешь храбрецов? Ну, так есть в Онинда-Ро целое племя, слывущее в тех краях разбойничьим, народ вождя Лакассы не слишком многочисленный, но человек двести в нем наберется. Очень им неуютно в диких и пустых горах. Если ты их разыщешь и если перевезешь сюда... лучше не всех сразу, а небольшими группами, по двадцать-тридцать мужчин и женщин с каждым караваном, что идет к тебе с востока... Они будут хорошими спутниками. Он и потомки воинов, и горцы, так что не боятся высоты.
        Кадмиамун окинул его острым взглядом:
        - Откуда ты все это знаешь, Тен-Урхи? О землях за океаном и расстоянии до них, о том, что мир подобен шару, об этом Дартахе и горцах из Онинда-Ро и даже о книге, что хранится у правителя Северного Этланда?
        - Я нашел эту книгу случайно и прочитал ее. А остальное... - Тревельян пожал плечами. - Я ведь странник-рапсод! Когда бродишь по свету, узнаешь о разных вещах, особенно если твои уши и глаза открыты.
        - Твоим глазам и ушам можно позавидовать, - сказал Кадмиамун, поворачиваясь к парящему над корзиной аэростату. Сегодня, Тен-Урхи, я отправляюсь к Мерцающему морю. Мы пролетим над побережьем и городом Кадмидауса, моего брата, и можем опуститься где-нибудь неподалеку, чтобы высадить тебя. Выброси прежние письма, те, что из Тилима, я дам тебе новое, и брат найдет для тебя корабль. Ну, как, полетишь со мной?
        - С радостью! Но я хотел бы сделать тебе подарок, почтенный магистр. Мой конь... он мне больше не нужен. Ты будешь ему хорошим хозяином.
        - Пока ты не вернешься, Тен-Урхи, пока не вернешься.
        - Это вряд ли, мой господин.
        ГЛАВА 18 ВЕЛИКИЙ НАСТАВНИК
        
        Ночью, при свете Ближней звезды, вода сияла и переливалась молочным опаловым блеском, меркнущим с восходом солнца. Этот эффект, от которого Мерцающее море получило свое название, вызывался люминесценцией крохотных полурастений- полуживотных viagrus spantanum, отдаленного аналога земного планктона. Великое множество рыб, тюленей, морских черепах и ракообразных пожирали этот природный питательный бульон, плодились и размножались близ водной поверхности, попадая затем в рыбачьи сети и под удары острог. Море кормило людей Торе и Пини-Пта, Удзени и Запроливья, огромного острова Фадр и даже гордых мореходов ингов, предпочитавших рыбе мясо. Они добывали черепах, тюленейи жутких тварей, которых можно было при желании считать омарами или лангустами, но, по мнению Тревельяна, имевшими больше сходства со скорпионом, только метровой длины. Клешней у них было целых шесть, и Гин готовил их отменно - отваривал в морской воде, извлекал мясо и тушил его с пряностями.
        С судном и экипажем Тревельяну повезло - князь Кадмидаус, владетель Аламии, видимо, брата уважал и к просьбе его отнесся с полным пониманием. Тем более что в Тревельяновой сумке нашлись золотые монеты, дар Хьюго Тасмана, что подкрепило письмо магистра. Кораблик был небольшим, метров двадцати в длину, но высокобортным, с двумя мачтами, просторным трюмом и высокой кормовой надстройкой. Звалось это суденышко «Ночным ветром» и принадлежало семье почтенных контрабандистов, возивших только дорогой товар, тилимские ткани, пейтахские клинки и торвальские вина. Но, должно быть, в предыдущем рейсе «Ветер» был нагружен пряностями, так как его трюм, каюты и даже палуба благоухали столь соблазнительно и остро, что Тревельян временами сглатывал слюну.
        Шкиперу Шаду, главе семейного промысла, стукнуло сорок, он плавал с двенадцати лет и знал все рифы, мели и течения от берегов Шо-Инга до Пини-Пта на юге и Удзени на севере. Был он крепок телом, мрачноват, немногословен и довольно высок для представителя западной расы - Тревельяну до уха. Гин и Морни, два его племянника, числились в матросах, но, кроме того, Гин исполнял обязанности кока и суперкарго, а Морни - штурмана и первого помощника. Вообще-то эти трое, как положено на западе, носили длинные сложные имена, кончавшиеся то ли на «ус», то ли на «ум», но в море пользоваться ими считалось непозволительной роскошью. В море соображать и действовать нужно быстро, команды должны быть краткими, как и имена, даже у пассажира, зафрахтовавшего судно. По этой причине Тен-Урхи стал просто Теном.
        Если не считать этой клички и виртуозной ругани при парусных работах, команда относилась к Тревельяну с уважением. Во-первых, он был рапсодом, редкой птицей для Шо-Инга, где Братство даже обителей не строило; во-вторых, его прислал сам благородный Кадмидаус, чье слово было веским, как абордажный топор; в-третьих, он заплатил сотню золотых, что оказалось еще важнее двух первых обстоятельств. Золото всюду золото, даже в Манкане, где его в глаза не видели, говаривал Шад, полный презрения к бедным жителям востока. Тревельян мог бы ему возразить, рассказав о хитром правителе Пагуше, о руднике в горах Ашанти и драгоценном камне, который обогатит Манкану, но вместо этого он садился у мачты на палубу и, перебирая струны, пел морские песни ингов, баллады Островного Королевства и поносные куплеты о жадных торговцах Запроливья. Слушали его с большой охотой, но только днем; ночью, в самое романтическое время, шкипер петь запрещал, ибо пение и звуки лютни привлекали морских демонов. А с ними Шад не желал встречаться.
        За четырнадцать дней «Ночной ветер», то резво мчавшийся под развернутыми парусами, то дремавший на мелкой штилевой волне, прошел Мерцающее море, длинное и извилистое, и достиг пролива, отделявшго остров Фадр с Островным Королевством от северных морских берегов, где стояли торговые города Запроливья. Для ингов купеческая запроливная держава была конкурентом номер один, с которым в прошлом сводили не раз кровавые счеты. В нынешние мирные времена резать и жечь друг друга запрещалось, однако Шад полагал, что имперский закон крепок на суше, а в море может случиться всякое. Тем более что «Ветер» был судном небольшим, и боевая галера с сотней моряков могла пустить его на дно в считанные мгновения. Поэтому проливом не шли, а крались, прижимаясь к южному островному берегу, где отношение к ингам было вполне лояльное. Жители Фадра - те, что обитали поближе к соленой воде - тоже неплохо кормились от контрабанды, и каждое семейство ингов имело здесь надежных друзей и деловых компаньонов.
        Пролив миновали без проблем. Его западная часть уже относилась к Удзени, и тут, в нескольких гостеприимных бухтах, были порты, через которые в Шо-Инг вывозился корабельный лес, от пальмовых дубов и сосен для палуб, мачт и корпусов до дорогого розового дерева, которым обшивали капитанские каюты. Тут судно задержалось на день - взяли на борт свежую воду, мясо, фрукты и вино.
        Тревельян, предвидя расставание с Осиером, посадил Грея на плечо, сошел на берег, прогулялся по городу, заглянул в святилище Трех Богов, постоял над картой материка, выложенной, как обычно, из мозаики, отсыпал в ладонь жрецу горсть серебряных монет. Всякие мысли бродили в его голове - о том, что Чарейт-Дор в далеком Этланде так и не дождется от него ни сына, ни дочери, что своенравная Лиана-Шихи, оставшись без твердой мужской руки, будет по-прежнему обузой для дядюшки принца, что не вернется он на райский остров к Кити-Катахве и не увидит танцев прекрасной Арьены на синем, как море, ковре. Еще он думал о горцах-разбойниках - как полетят они за океан вместе с магистром Кадмиамуном, а если не с ним, то с кем-то из его помощников, но полетят обязательно! Полетят и вступят во владение вольной землей, и станут там множиться и множиться, распашут целину, построят города, научатся делать бумагу, подзорные трубы, ткацкие станы и паровые котлы; может, научатся сами, а может, сотрудники Фонда, вернувшись на Базу, одарят поселенцев парой-другой ценных идей. И если это случится, то план Гайтлера все же
сработает, и, значит, не зря Дартах, осмеянный и изгнанный, восстановил свою книгу, не зря остался в этом мире Тасман, попав под жернова судьбы, и сам он, Ивар Тревельян, тоже прилетел сюда не зря. О многом передумал он, прощаясь с Осиером, вспомнил даже о пророчестве, сулившем ему то ли путь домой, то ли горечь поражения и гибель в каменном мешке. Но капризы фортуны его уже не тревожили. Что-то - может быть, обостренная интуиция наблюдателя? - подсказывало ему, что он поступает верно, что события идут так, как должны идти, и что Галактика, вместе с Землей, Осиером и им самим, вращается в нужную сторону.
        Утром они покинули гавань, а вместе с ней и пролив. За проливом находился мыс, самая западная точка континента, и здесь береговая линия поворачивала на север под прямым углом. Этот безымянный мыс былграницей; акватория Мерцающего моря осталась позади, и теперь бушприт «Ночного ветра» резал океанскую волну. Прошел день, и вид берега изменился; удобные бухты с раскинувшимися рядом городками исчезли, вместо лесистой равнины поднялась гряда холмов, превратившихся вскоре в серые, неприветливые скалы. Соленые воды ревели и бились у их подножий, упрямо катили вал за валом, но камень не поддавался, стоял неколебимой стеной, оберегая лежавшую за ним землю. Так выглядело все побережье Удзени, обращенное к Западному океану и протянувшееся в места суровые и необитаемые, вплоть до северных болот и льдов. Правда, в трехстах километрах от пограничного мыса был залив, пригодный для стоянки кораблей, и портовый город, довольно большой и оживленный, в котором кончалось ответвление имперской дороги. Город назывался Петассой и служил Тревельяну ориентиром в поисках загадочного острова.
        К Петассе они подошли на третью ночь, увидели очертания далекого берега, свет маяка в гавани и повернули на северо-запад. Перед рассветом, когда за кормой осталось изрядное расстояние, Тревельян приказал спустить паруса, бросить якорь и ложиться на боковую. Себя в эту ночь он назначил вахтенным. Его уставшие спутники быстро заснули, а он, дождавшись, когда над морем появится краешек солнца, сыграл на лютне нужную мелодию и связался с компьютером Базы.
        - Наблюдатель Тревельян? В вашем распоряжении.
        Велев компьютеру говорить потише, Тревельян сказал:
        - Я нахожусь на судне у западного побережья Удзени. Небольшой двухмачтовый корабль со спущенными парусами, километрах в пятидесяти от берега в районе Петассы… Ты можешь его сканировать через орбитальный спутник?
        - Выполнено, наблюдатель Тревельян. Ваши точные координаты…
        - Они мне не нужны. Сориентируй меня относительно острова - того объекта, который скрыт голографической завесой.
        - Курс пятьдесят два градуса от северного меридиана, дистанция тридцать семь километров.
        - У меня нет компаса. Сканируй непрерывно положение судна и давай корректировку. Задача: вывести корабль на расстояние километра от острова.
        - Принято, наблюдатель Тревельян, - едва слышно прошелестела лютня.
        Вместе с солнцем поднялся Шад, растолкал племянников, велел Гину заняться приготовлением трапезы, а сам, дождавшись кивка Тревельяна, выбрал якорь и начал с Морни ставить паруса. «Ночной ветер» тронулся в путь, подгоняемый легким бризом, дувшим со стороны суши. Шкипер оглядел горизонт, хмыкнул и пробурчал:
        - Не довелось мне плавать в этих водах далеко от берега, но в Петассе я бывал. Тот еще гадючник! Один приличный кабак на весь порт... И в том кабаке не говорили, что есть тут какой-то остров. Не говорили, клянусь парусом и мачтой!
        - Это волшебная земля, - пояснил Тревельян. - Зачарованная.
        Шкипер издал пару неопределенных звуков, а Морни, стоявший у руля и более доверчивый по причине юных лет, живо заинтересовался:
        - А что в ней волшебного, мой господин? Обитают ли там колдуны, или духи бездны, иди какие-то чудища? Или, - его глаза округлились, - там закопан клад? Золотые монеты или цветные каменья?
        - Остров невидим, вот и все его волшебство. Ни клада там нет, ни колдунов, один песок да несколько деревьев.
        Шад громко высморкался и сплюнул за борт.
        - Я не спрашиваю, Тен, зачем тебе эта вонючая дыра, где только песок с деревьями. Твое это дело, не мое, а мне ты золотом заплатил, и я в твои дела не лезу. Я должен тебя довезти до острова, и все! А как довезти, если остров не виден? Куда править, куда плыть?
        - Это подскажет моя лютня, - промолвил Тревельян. - Остров волшебный, но лютня у меня тоже волшебная. Ты ведь понимаешь, что против волшебства годится только другое волшебство! - Он склонился над своим инструментом и прошептал: - Корректировка курса.
        - Семь градусов к западу, - чуть слышно раздалось в ответ.
        - Туда! - Тревельян вытянул руку, показывая направление. Шад уставился на него как на полного идиота, фыркнул и сказал:
        - Морни, рыбья требуха, правь, куда показывает господин. Гин, жратва готова?
        Они поели, Гин сменил Морни у штурвала, а Тревельян покормил своего зверька сушеными фруктами - мясо крабов и черепах Грей есть отказывался. Тем временем «Ночной ветер» резво бежал вперед. Океан, раскинувшись на все четыре стороны света, поблескивал серебром под лучами утреннего солнца, в небе плыли облака, и таяла, уже едва заметная над горизонтом, Ближняя звезда. Ветер был свежим и ровным, но не сильным, и Тревельян, побеседовав с лютней, выяснил, что они идут со скоростью десять-двенадцать километров в час и несколько отклонились к западу. Он снова уточнил направление.
        Шкипер сунул ему мех с вином, потом приложился сам и буркнул:
        - Доселе не встречался я с рапсодами. Скажи, Тен, у всех пацев из вашего Братства моча вместо мозгов? Или ты один такой недоумок?
        - Ты не веришь в волшебство? - полюбопытствовал Тревельян. - Не веришь, что остров может быть невидимым?
        - Верю. Клянусь канатом и веслом, если выхлебать этот бурдюк, не разглядишь даже дыру, куда положено мочиться! Ты пей, рапсод, пей... Если остров невидимый, вино тебе так и так не повредит.
        Гин хихикнул, Морни захохотал, а Тревельян прикинул, что плыть оставалось пару часов. При этой мысли по его спине забегали холодные мурашки и вино показалось кисловатым. Однако сейчас он был не сам по себе, не песчинка, затерянная в огромном мире, где нет ни электричества, ни связи, ни быстрых скиммеров, ни даже компаса; сейчас он был включен в земную техносферу и выполнял в ней самую важную роль: руководил и командовал. По его желанию и воле сканеры заатмосферного спутника следили за крохотным суденышком, передавая сигналы на Базу со скважностью в пять миллисекунд; компьютер фиксировал их, привязывал точку в океане к координатной сетке и, снова через спутник, отзывался кратким рапортом. Вся эта скрытая мощь, все эти силы, охватившие Осиер не мифическим, а реальным кольцом, были покорны ему, Тревельяну, служили верно, быстро и надежно, как полагается машинам, чья первая забота - человек. Его безопасность, его желания, его приказы… Думая об этом, он обретал покой и уверенность в себе.
        Наконец из лютни донеслось:
        - Объект на заданной дистанции. До южной оконечности острова девятьсот семьдесят метров, до северной - тысяча пятнадцать. Жду дальнейших указаний.
        - Будь на связи, - шепнул Тревельян и, повернувшись к Шаду, молвил, перейдя на западный диалект: - Да будут с тобой милость богов и моя благодарность! Ты лучший из мореходов Шо-Инга, и твое искусство не оплатишь деньгами. Однако... - Он вытащил из сумы кошелек с последними монетами и вложил его в руку шкипера. - Наше путешествие закончилось, почтенный Шад. Ложись в дрейф и прикажи своим парням спустить лодку.
        Шкипер взвесил кошелек в ладони, кивнул повелительно Морни и Гину и сказал:
        - Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, рапсод. Не видать тут ни острова, ни даже паршивой скалы, а до берега ходу половина дня на моем корыте. Далековато! На лодке до вечера не доплыть... Придет ночь, а с ней - морские демоны... Боюсь, света дня ты уже не увидишь!
        Тревельян бросил в лодку, плясавшую рядом с бортом корабля, свой мешок, посадил на него Грея, затем хлопнул шкипера по мускулистому плечу:
        - Не беспокойся, Шад! Ты ведь помнишь, что остров невидим? Что же тебя удивляет?
        - Невидимое можно пощупать, Тен. Можно ковырнуть ногой песок, можно расквасить нос о дерево... А ты покидаешь палубу посреди океана! Вот, смотри! - Перегнувшись через фальшборт, шкипер ткнул веслом в волну: - Разве это песок или камень? Или помет пацев? Это вода, жидкая соленая вода!
        - Около острова отмели, тоже невидимые, - пояснил Тревельян, спускаясь в лодку. - Поэтому я поплыву один. Не хочу, чтобы ты посадил свой корабль на мель. Дай мне весла!
        - Держи! Может, возьмешь еду? Или хотя бы вино?
        Тревельян, продев весла в кожаные петли, заменявшие уключины, покачал годовой:
        - Благодарю тебя, Шад, но мне ничего не нужно. Разделяю твое дыхание в последний раз... и твое, Морни, и твое, Гин... Когда увидите, что я исчез, будто растаял в тумане, поворачивайте руль и плывите на восток, к берегам Удзени. Не приближайтесь к острову! Тут правда есть опасные отмели.
        - Клянусь якорем и палубой! - сказал шкипер. - Или ты небывалый храбрец, или полный недоумок! Даже жратвы не взял! Ну, захочешь есть, слопаешь свою зверюшку!
        Улыбнувшись, Тревельян махнул ему рукой и навалился на весла. Лодка была крохотная, рассчитанная на двух человек, и прыгала на невысокой волне. Грей забеспокоился; брызги попали на его шкурку, он попробовал слизать их розовым язычком и недовольно пискнул - не понравилась соленая вода.
        - Терпи, - сказал Тревельян, твердо решивший забрать зверька с собой. - Скоро будем на «Пилигриме». Яблоки, груши, апельсины, бифштексы с кровью - все твое... А дома будешь летать в моем саду, пугать ежей и белок. Конечно, если останемся живы.
        «Взял бы с собой метатель плазмы, меньше было бы сомнений», - заметил командор, но Тревельян не отозвался - повернув голову, он разглядывал возникший из пустоты берег. Только что он пересек границу миража, я перед ним, в золоте и зелени, открылась земная твердь, а за кормою лодки он видел распускавший паруса корабль. На палубе суетились маленькие фигурки, «Ночной ветер» поворачивался и, словно прощаясь с Тревельяном, покачивал реями. Последний привет Осиера, подумал он и, отвернувшись, сосредоточил внимание на островке.
        Остров был точно таким, как в описании компьютера: овал длиною в километр, пальмы с перистыми листьями в окружении золотистых песков, маленькая бухта - словно щербина на границе земли и воды. Волны с тихим шуршанием вылизывают пляж, шелестят на ветру деревья, сияет полуденное солнце, и от всей этой картины веет таким покоем, такой умиротворенностью, что даже сердце начинает биться тише, словно желая попасть в такт мерному рокоту волн.
        «Похоже, твой иерарх живет как Робинзон, - заметил Советник Тревельяна, наблюдавший за берегом его глазами. - Ракет не видно, и лазерной артиллерии тоже. Высадимся?»
        «Для этого мы сюда и приплыли, дед».
        Тревельян шевельнул веслами, лодка скользнула вперед и ткнулась носом во влажный песок. Он посадил Грея на левое плечо, справа повесил лютню, коснулся струн и позвал:
        - Компьютер!
        - Слушаю, наблюдатель Тревельян.
        - Приготовь скиммер. Вышлешь на остров по моей команде. Место приземления - у бухты, ориентир - лодка.
        - Будет исполнено.
        Тревельян ступил на берег, сделал первые шаги. Крохотная волна ринулась следом, затем отползла с шипением, наполнив водой отпечаток его башмака. Алый краб величиною с ноготок пробежал по песку, плюхнулся в эту импровизированную ванну. Воздух пах морем и свежей зеленью. Над кронами пальм кружили птицы, но, кроме деревьев, ничего не поднималось к небесам, ни струйки дыма, ни мачты с антенной, ни иного сооружения.
        - Благодать! - произнес Тревельян. - Еще лучше, чем у Тасмана. Покой, как на нашем острове, где База.
        «Может, и тут все закопано в землю, - молвил командор. - Сверху - благодать, а снизу - плазменные батареи, бомбы и дивизия боевых роботов. Ты, дружок, не расслабляйся и про дроми не забывай! Про хапторов и кни’лина тоже!»
        «Не думаю, что они здесь побывали, дед. Не их почерк».
        Тревельян пересек полоску пляжа и, оглядевшись, зашагал по тропинке, проложенной сквозь пальмовую рощицу. Под ногами была влажная почва, но не утоптанная, а довольно рыхлая, будто ходил здесь один человек и не слишком часто, земля даже сохранила его следы - правда, неясные, так что понять можно было одно: ходили тут босиком, и пятка у ходившего была круглая, а пальцы на ногах - довольно длинными. Может, и не пальцы вовсе, а щупальцы, и в этом случае пришелец, оккупировавший остров, не был гуманоидом.
        Чтобы успокоиться, он считал шаги. Их оказалось семьдесят шесть, а семьдесят седьмой уже пришелся на поляну, в дальнем конце которой, под деревьями, виднелась хижина не хижина, бунгало не бунгало, а некая постройка с решетчатыми стенами, заплетенными густой цветущей лозой, крытая сверху пальмовым листом. Стены казались вроде бы пластиковыми и стояли не прямо, а с наклоном внутрь: ни двери, ни окон не было, а вместо них зиял в передней стене широкий проем, занавешенный циновкой. Кровля выдавалась далеко за периметр домика, образуя навес, поддерживаемый то ли столбиками, то ли тонкими деревцами с гладкой коричневой корой.
        Тревельян приблизился, стараясь не дышать и ступать потише. Под навесом кто-то был - там, у низенького столика, похожего на изделия Хай-Та, стояли пара табуретов и плетеное кресло-качалка, колыхавшееся взад-вперед, взад-вперед и чуть слышно поскрипывающее. Над спинкой торчал волосатый затылок, и, вероятно, сидевший в кресле знал о присутствии незваного гостя, но не обращал на него ни малейшего внимания.
        Скрип-скрип, скрип-скрип... И снова: скрип-скрип...
        Сделав еще десяток шагов, Тревельян сглотнул слюну и замер с выпученными глазами. В качалке расположился не человек, не хаптор, не дроми или кни’лина. Несомненно, это был пац! Не совсем такой, как в осиерских лесах - шкура не рыжая, не бурая, а скорее сероватая, как у Грея, не грязная, а сияющая чистотой, лежавшая волосок к волоску. Кроме того, лоб у этого четверорукого был довольно высок, челюсть не столь массивна, взгляд вполне осмыслен и на всех четырех лапах были не ногти; а, скорее, ногти. И от него не воняло - во всяком случае, Тревельян с двух метров не ощущал никакого мерзкого запаха.
        Однако то был пац! Стопроцентный пац! Вцепившись нижними лапами в край стола, он покачивался в своем кресле, будто более важного дела в мире не существовало.
        Тревельян глядел на паца, пац глядел на Тревельяна.
        Скрип-скрип, скрип-скрип... Так продолжалось пару минут, затем Тревельян пожал плечами, отвернулся, шагнул к проему, занавешенному циновкой, и позвал:
        - Почтенный Аххи-Сек! Великий Наставник! - Подождал немного, вслушиваясь в тишину, затем произнес: - Извини за вторжение, но, думаю, двум посланцам небес есть о чем поговорить. Например, о ситуации на Осиере и, если желаешь, о дружбе между нашими звездными расами. - Снова тишина. - Ну, не хочешь говорить о дружбе, побеседуем о чем-нибудь еще. Я могу рассказать тебе о «Пилигриме», одном из наших кораблей, и его молекулярных деструкторах. Что скажешь, почтенный Аххи-Сек? Это тебя интересует?
        - Ни в малейшей степени, - раздался звучный голос за его спиной. - И здесь, двуногий, нет другого Аххи-Сека, кроме меня.
        Тревельян стремительно обернулся. Пац смотрел на него и скалил зубы. Зубы, не клыки! Клыков у этого создания, кажется, не имелось.
        - Вижу, ты немного удивлен? - Назвавшийся Аххи-Секом говорил на диалекте Семи Провинций без малейшего акцента. - Стыдно, мой юный друг! Тен-Урхи, местного рапсода, еще можно было бы понять, но для Ивара Тревельяна, представителя звездной расы и - как ты сказал?.. - посланца небес, это непростительно! Это доказывает, что вы, двуногие, высокомерны и слишком горды. Настолько обуяны гордыней, что считаете вправе явиться в чужой мир и переделывать его по собственному разумению, уподобляясь богам из ваших собственных легенд и сказок. Ускоряете то, подталкиваете это... Быстрее, еще быстрее, совсем быстро! Чтобы ваших двуногих собратьев здесь и в других мирах стало больше, стало совсем много, миллиарды и миллиарды! Чтобы всякий клочок океана и суши были под контролем, чтобы ваши машины плодились как блохи в собачьей шкуре, чтобы эти... как их?.. молекулярные деструкторы целились в каждую живую тварь. - Он прекратил раскачиваться и закончил: - Но быстро и много не значит хорошо. Как следует из вашей собственной истории, быстрый прогресс не увеличивает счастья.
        Уже на середине этого монолога Тревельян пришел в себя и уселся на табурет. Напряжение покинуло его, лицо разгладилось, дыхание стало ровным. Он был слишком опытным исследователем, чтобы дивиться обличью чужака, услышанным речам или внезапному повороту событий. И еще он был доволен, если не сказать больше - с этим существом можно было говорить, а значит, и договориться. Самое страшное, когда говорить не пытаются, а сразу стреляют, из деструкторов, плазменных пушек, лазеров и прочей смертоносной машинерии. Но данный случай явно был другим. К счастью!
        Дождавшись, когда Аххи-Сек замолчит, Тревельян произнес с мягкой улыбкой:
        - Не судите, и судимы не будете... Полагаю, это относится и к двуногим, и к четвероруким. Что до высокомерия и удивления, показавшихся тебе обидными; то ты, почтенный, не прав. Просто в лесах этой планеты водятся существа, не очень разумные, но отдаленно похожие на вашу расу, и я, сказать по правде, был ошеломлен. Прими мои извинения, если это показалось тебе оскорбительным, и перейдем к делу.
        Раскрыв внушительную пасть, Аххи-Сек издал утробное уханье, означавшее, по-видимому, добродушный смех.
        - Это уже лучше, гораздо лучше, Ивар Тревельян! Ну, к делу, так к делу. Хочешь сравнить наши позиции? Не имею возражений. Начнем, пожалуй, с хронологии.
        - Да, формально это самый важный фактор. Итак, сколько времени Осиер находится под вашим патронажем?
        - Более восемнадцати веков. И замечу, что последние два столетия были для меня довольно хлопотливыми.
        - Восемнадцать веков! - Тревельян, изумленный, покачал головой. - И все это время именно ты...
        - Нет, не только я. Мы долговечны, но и для нас это немалый срок. Я - пятый Хранитель. Если угодно, пятый Аххи-Сек, Великий Наставник и глава Братства Рапсодов. Того самого, к которому ты решил присоединиться.
        - Созданному вами?
        - Реформированному, скажем так. Организация существовала еще до нас, в глубокой древности. На благо Осиера мы расширили ее функции, усилили влияние и приспособили к своим целям.
        - И эти цели?..
        Аххи-Сек почесал волосатую грудь.
        - Полагаю, те же, что у вас, разница только в понятии счастья. В вашем обществе его видят в прогрессе технологии, в накоплении материальных благ, во власти над природой наконец, в той власти, которая практически адекватна насилию. Для нас счастье нечто другое.
        - Просьба уточнить, Хранитель.
        - Язык Осиера не слишком подходит для этого, да и ваш, боюсь, бедноват. Мало выразительных средств, не хватает терминов, не говоря уж о жестикуляции и звуковой гамме... Однако я - эксперт по двуногим, я знаю вас лучше моих сородичей и попытаюсь объяснить. - Его мимика была не совсем понятна Тревельяну - вероятно, Ахки-Сек задумался. Потом сказал: - Жизнь в гармонии с миром - это подойдет?
        - Вполне. Но мы тоже к этому стремимся.
        - Вы стремитесь еще ко многому другому и хотите получить все побыстрей, тогда как гармония - результат медленного и долгого, очень долгого развития. Мы, четверорукие, предусмотрительны и терпеливы, а вы, двуногие, слишком суетитесь там, где надо ждать, и ваша суетливость всегда оборачивается кровью. Взять хотя бы ваши действия тут, на Осиере... все эти паровые машины, горючие жидкости, сплавы с добавкой хрома и никеля, зрительные трубы, седла, бумага... Чтобы стабилизировать обстановку, мне пришлось изрядно потрудиться, иногда даже проявить жестокость, а этого я не люблю. Нам, всей моей расе, это не нравится!
        - Не вижу, что опасного в бумаге и седлах, - нахмурившись, буркнул Тревельян.
        - Начнете с бумаги, кончите порохом, начнете с седел, кончите боевой кавалерией!
        - Такие последствия просчитывались, Хранитель. Мы удержали бы контроль за ситуацией. У нас достаточно опыта в других мирах.
        Аххи-Сек вытянул над столом переднюю лапу, оказавшуюся чудовищно длинной, и погладил Грея, сидевшего на Тревельяновом плече.
        - Какой очаровательный зверек... да, Ивар Тревельян, опыта у вас достаточно, но этот мир контролируете не вы. Поэтому уходите и не мешайте. Демонтируйте вашу базу, уберите спутники... Пусть все тут идет неторопливо, шаг за шагом, и свершается в свой черед.
        - Слово первооткрывателя священно, - со вздохом согласился Тревельян. - Я уважаю твое мнение и доведу его до старших коллег, а те - до лидеров нашей планеты, Но, вероятно, понадобится еще не один обмен информацией, ибо вы знаете о нас много, а мы о вас - мало. К тому же не будем забывать, что Осиер населяют наши двуногие братья. Иными словами, люди, а не...
        Он запнулся, и Хранитель, весело оскалившись, закончил:
        - ...не пацы и не обезьяны, так? Что ж, вы можете следить за нашей работой, находясь здесь в качестве частных лиц. Люди имеют право жить с людьми, никто против этого не возражает. Вот и живите на Осиере, наслаждайтесь его красотой, охотьтесь в его лесах, плавайте по его морям, пейте его вина, любите его женщин... Но живите так, как живут обитатели этого мира, не пытаясь его переделать, живите, как живет твой друг Хьюго Тасман.
        - Которого ты приговорил к заключению! Прямо скажем, не очень дипломатичный акт! С большими последствиями для нашей чистой и горячей дружбы!
        - Можно ли чувствовать себя заключенным, когда тебе подарен целый мир? А если бы твой друг хотел улететь с Осиера, хотел по-настоящему, он, наверное, это бы сделал.
        - Несмотря на твое пророчество? - вкрадчиво молвил Тревельян, вдруг ощутив, что их переговоры приблизились к главному вопросу. А был он таким: кто сильнее? - и оставался пока неясным. В конце концов, деструкторы, метатели плазмы и боевые роботы - детские игрушки в сравнении с предсказанием будущего.
        - Пророчества временами выполняются по той причине, что в них желают верить, - заметил Аххи-Сек.
        - Готов согласиться с этим. - На губах Тревельяна мелькнула коварная улыбка. - Я получил от тебя два предсказания, но не поверил ни первому, ни второму. И вот я здесь, перед тобой!
        - Не поверил... - с явной насмешкой мохнатый собеседник. - Как было сказано, иногда верят, и пророчество исполняется. Но бывает и так: не верят, а оно все равно исполняется. От судьбы, мой друг, не уйдешь! Вспомни, что я тебе предсказал!
        Улыбка Тревельяна стала торжествующей.
        - Предлагались два варианта, или я немедленно убираюсь с планеты, или закончу жизнь в каменном мешке. Но я не убрался, и я - на твоей базе. Ни то ни другое не исполнилось!
        - Ты в этом уверен? Разве ты не улетишь через несколько дней на своем корабле? И разве это не один из предложенных вариантов? - Оскал Аххи-Сека был много шире поблекшей Тревельяновой улыбки. - Видишь ли, мой дорогой рапсод, «немедленно убраться» - это твоя интерпретация. На самом деле, если бы ты попробовал убраться немедленно, то как раз очутился бы в том каменном мешке, где просидел бы до самой кончины. Другой и более приемлемый вариант развития событий таков: ты, преодолевая некоторые трудности, все же находишь меня, мы беседуем, и ты улетаешь. Что и случится в скором будущем.
        «Ловко вывернулся! - раздался беззвучный голос командора. - Браво! Хитрый черт!»
        - Казуистика, - сказал Тревельян, - элементарная казуистика! Фокусы, чушь, ерунда! Попытка перевернуть ситуацию с ног на голову! У нас, у двуногих, это называют так: делать хорошую мину при плохой игре. Тебе понятен смысл этого выражения?
        - Понятен. - Аххи-Сек уже не ухмылялся, и его маленькие глазки под выпуклыми дугами надбровий смотрели пронзительно и остро. - Вы, двуногие, искусны в своем ремесле, мы, четверорукие, - в своем... С этого острова я могу послать ментальный сигнал любому из моих помощников на континенте. Отправить без всякого напряжения, прямо отсюда. - Он коснулся лба. - Сигнал воспримут как словесное послание или как вещий сон, и это одна из граней моего искусства. Есть и другая... Ты, Ивар Тревельян, улетишь с Осиера, но жизнь твоя будет продолжаться, так? Хочешь увидеть ее конец?
        Он растопырил над столом поросшие шерстью пальцы, приподнял ладонь, и под ней блеснуло что-то металлическое, округлое, небольшое. Медальон! Овал с голограммой-пророчеством! Он лежал оборотной стороной кверху, и изображения не было видно. Тревельян мог поклясться, что мгновением раньше стол был пуст.
        - Переверни, если хочешь узнать свою судьбу, - предложил Хранитель. - Умрешь ли ты, как говорится у вас, в своей постели, или будешь убит в каком-то из чужих миров, погребен под снежной лавиной или в океанской бездне, сожжен на костре или в огне вулкана, распят, как один из ваших пророков, пронзен копьем, обезглавлен, растерзан диким зверем … У тебя опасная профессия, Ивар Тревельян, и никакой из этих вариантов исключить нельзя. Где и как придет к тебе смерть? Ни ты не знаешь, ни я. Пока! Но стоит перевернуть эту пластинку…
        «Запугивает, чучело волосатое!» - буркнул командор, но Тревельян знал, чувствовал, что это не так. Не запугивает, но предупреждает! Ему вдруг стало ясно, что перед ним не обманщик, не искушенный в казуистике хитрец, а существо с даром предвидения, который, может быть, являлся нормой для четвероруких или чем-то таким же удивительным и редким, как телепатия у человека. Так ли, иначе, но Аххи-Сек не играл с ним; просто хотел, чтобы ему поверили и в будущем, при дальнейших контактах, не забывали, что его раса не беззащитна. Ведь, в конечном счете, побеждает не тот, чьи пушки крупнее калибром, а умеющий предвидеть, куда упадут и где разорвутся снаряды.
        Тревельян поглядел на пластинку и сказал:
        - Мы не будем ее переворачивать. Знание, которое ты предлагаешь, слишком тяжело и горько и не доставит удовольствия ни мне, ни тебе. Сойдемся в том, что я тебе верю и беру свои слова обратно - те, насчет казуистики и фокусов. Вполне возможно, все происходит именно так, как ты предсказал.
        Огромные губы Аххи-Сека дрогнули, в глазах сверкнул веселый огонек.
        - С тобой приятно иметь дело, Ивар Тревельян. Для двуногих ты на редкость толерантен.
        - Профессия обязывает, - скромно заметил Тревельян, наклонившись над струнами лютни. - Компьютер! Миссия завершена, можешь посылать за мной. - Он поднял голову и объяснил: - Сюда прилетит воздушное судно и приземлится на берегу. Мне пора уходить, Хранитель. Я рад нашей встрече и сожалею, что она не состоялась раньше. Ты и я, да и эксперты с нашей Базы потратили много усилий и времени. А зря!
        Аххи-Сек провел над столом ладонью, и медальон исчез. Совсем человеческим жестом он покачал головой.
        - Ничего не бывает зря, мой юный друг. Проходит время, тратятся усилия, и туманное становится определеннее и яснее. Вы для нас были незнакомцами, и, думаю, преждевременный контакт не принес бы пользы. Тебя я тоже хотел изучить, понаблюдать за тобой, поразмыслить... Вы, люди, такие разные!
        - Понаблюдать, - выхватил слово Тревельян, вспомнив, что есть еще неясные моменты. - Я знаю, что ты за мной следил. Но как?
        - Существуют разные способы. Иногда я воспринимаю информацию прямо из мозга человека, с которым установлена ментальная связь...
        - Как с Орри-Шаном?
        - Да, как с Орри-Шаном, - подтвердил Хранитель, но не с ним одним. Я собираю информацию со всего материка, и не только от людей. - Он снова протянул руку и погладил Грея. - Этот маленький зверек - не с Осиера, а с моей родной планеты, но здесь он отлично прижился, плодится и размножается уже больше тысячи лет. Шерр - так его здесь назвали - умен, воспринимает чувства разумных существ, даже некоторые простые мысли и служит ретранслятором. - Тревельян нахмурился, но Аххи-Сек, изобразив нечто похожее на улыбку, произнес: - Нет, не считай, что он предатель, что он шпионил за тобой! Это всего лишь зверек... Он к тебе искренне привязан, и прогонять его не нужно - без тебя он, вероятнее всего, умрет с тоски. Если же говорить о его контакте со мной, то яне знал, о чем ты думаешь, что чувствуешь, только где находишься. Примерно, так как ментальный сигнал не поддается точной локации на больших расстояниях.
        Он говорил, и Тревельян, посматривая на него, чувствовал, как поддается магии ровного звучного голоса. Физиономия Хранителя уже не казалась ему жуткой звериной мордой, густая короткая шерсть выглядела словно одеяние, под которым бугрились могучие мышцы, огромные лапы стали руками, а глаза - о, глаза были так выразительны, так спокойны и мудры! Не Великий Наставник сидел перед ним, не иерарх Братства Рапсодов, не тайный властитель Осиера, а такой же, как он, посланец со звезд. И делить им было нечего, и не о чем спорить.
        Тревельян поднялся, протянул руку и ощутил крепкое дружеское пожатие. Ладонь Аххи-Сека казалась горячей - видимо, температура тела была у него выше человеческой.
        - Я знаю этот ваш земной обычай. - молвил он. - Раскрытая рука значит, в ней нет оружия... Так?
        - Так, - подтвердил Тревельян и протянул ему свою лютню. - Вот, возьми. Здесь передатчик, и если захочешь, ты можешь связаться с компьютером Базы, послать сигнал и запросить любую информацию. И еще - Он; тронул струны, и лютня отозвалась тихим аккордом. - Еще здесь хранятся песни, все песни Осиера и Земли. Жаль, что я тороплюсь и не могу спеть тебе их сам.
        - Да будет твой путь легок, Ивар Тревельян. Вы, двуногие, всегда торопитесь, сказал Хранитель, растягивая свой огромный рот. Кажется, это означало добродушную усмешку.
        ...Скиммер приземлился у бухты и снова взмыл в воздух вместе с Тревельяном, его невидимым Советником и серым пушистым зверьком. Повинуясь приказу, аппарат кружил в вышине, и на его экранах остров был ясно виден - желтый песок, зеленые пальмы и темная фигурка под деревьями с запрокинутой головой и нечеловечески длинными руками. Одна из них поднялась, начертила в воздухе круг, затем коснулась груди. Вероятно, сердце у Аххи-Сека тоже было слева.
        - Прощай, Хранитель, - тихо произнес Тревельян, потом вызвал компьютер Базы.
        - Слушаю, наблюдатель Тревельян.
        - На этой планете есть еще один человек. Тебе известно об этом?
        - Да. Хьюго Тасман, сотрудник Фонда, лингвист и доктор экспериментальной истории. Но он не выходит на связь. Ни одного сеанса примерно за пятьдесят местных лет.
        - Все же попробуй до него достучаться. Скажи, что вызывает Ивар. Прошла минута, другая, третья... Скиммер по расширяющейся спирали поднимался над островом. Когда небо потемнело, и в нем вспыхнули звезды, Тревельян услышал:
        - Ивар, ты? Это Хьюго. Есть новости?
        - Как не быть. Работа закончена, я возвращаюсь на Базу, а через несколько дней здесь появится «Пилигрим». - Помолчав, он добавил: - Ну, и что ты об этом думаешь, Хьюго?
        Тишина. Скиммер, пронзив атмосферу, шел по огромной дуге, что нависала над половиной планеты, от западного океана до восточного.
        Тасман откашлялся.
        - Нет, Ивар, нет. Лети один, коллега. Я... Понимаешь, нельзя прожить половину столетия без привязанностей, без обязательств, без друзей, без возлюбленных... Я не могу их покинуть, не могу и не хочу. - Он вздохнул. - Наверное, Ивар, я уже больше осиерец, чем землянин. Когда-нибудь я умру, и надо мной споют погребальные гимны, тело сожгут на костре, а прах бросят в реку, чтобы он доплыл до Оправы... Так и должно быть. Я остаюсь.
        - Долгих лет тебе, Хьюго. Надеюсь, ты еще не скоро поплывешь к Оправе.
        - И тебе желаю того же. Может быть, когда-нибудь увидимся.
        - Может быть.
        Тасман отключился.
        - Прав Хранитель, прав, - произнес Тревельян. - Если бы он хотел улететь с Осиера, он бы это сделал. Но здесь так спокойно, а наш мир так суетлив!
        Ближняя звезда сияла над скиммером, ее изумрудный луч колол глаза. Тревельян прищурился, всматриваясь в темноту, усеянную яркими разноцветными искрами, словно ожидая, что вот-вот среди них возникнет «Пилигрим», вынырнувший серебряной рыбкой из безвременья Лимба. Но этого, конечно, случиться никак не могло; у Вселенной свои законы, и движение звездных лайнеров, даже таких, которым любая дорога коротка, сообразуется с ними. Придется подождать, провести на Базе пару дней... Ну, ничего, будет время для отчета! Непростой документ... никто ведь в Фонде да и на всей Земле не ожидал, чем обернется эта миссия... Среди сорока двух рас, известных землянам, разумные четверорукие приматы еще не попадались. К тому же такие мудрые, такие терпеливые...
        Скиммер мчался над огромным континентом, и где-то внизу в стремительном темпе проносились города и страны, мелькали горы, реки, леса и поля. Удзени, Шо-Инг, Тилим, Сотара, Кольцевой хребет и Семь Провинций у моря Треш... Убаюканный тишиной и ровным сиянием звезд, Тревельян задремал. Ему редко снились сны, но в этот раз привиделся воздушный шар, летящий над синим морем-океаном, а в его корзине - магистр Кадмиамун и вождь горцев-разбойников Лакасса; будто парят они в вышине и, передавая друг другу подзорную трубу, разглядывают берег неведомого западного материка. Сон наполнил его радостью, и Тревельян, незримый свидетель их торжества, мысленно произнес: «Разделяю ваше дыхание». И в ответ донеслось: «Будь счастлив, посланец небес! Твоя кровь - наша кровь».
        Четверорукие предусмотрительны и терпеливы, двуногие отважны и упрямы. Кто из них прав?
        
        1 Лимб или Край, Окраина - область квантового шума, хаоса, который окружает Вселенную. В Лимбе корабли перемещаются быстрее света. Квантовая пена - хаотические флуктуации субквантовых частиц, слагающих поле и вещество. При попытке совместить две точки пространства (сделать мгновенный прокол) квантовая пена играет роль противодействующего фактора.
        2 Грей (gгау) - серый (англ.)
        3 Модус вивенди - образ жизни, способ существования (лат).
        4 Перевод В. В. Рогова. Цитируется по изданию: Эдгар Аллан По: «Полное собрание рассказов». М, 1970. Изд-во «Академия», серия «Литературные