Живее всех живых (сборник) Михаил Ардышев
        Повесть «Живее всех живых».
        В небольшом городке Н-ске бушует полтергейст. Гости города - молодая супружеская пара Сергей и Инга - оказываются в гуще событий. Друг Сергея Геннадий, местный учёный, раскрывает им страшную правду о подоплёке аномальных явлений. Волею судьбы именно Инге предстоит вернуть мир и покой в души живых и застрявших в пси-измерении взрослых и детей.
        Кроме данной повести в сборник с одноимённым названием вошли разнообразные рассказы с элементами фантастики и фэнтези. Целевая аудитория сборника - читатели любых возрастов, семейные люди, имеющие детей, владельцы собак, люди, пострадавшие от «сухого закона», и просто все любители хорошей фантастики.
        Михаил Ардышев
        Живее всех живых (сборник)
        Живее всех живых
        1
        Нападение было внезапным. От сильного толчка в спину я просто грохнулся лицом в сырую траву. Инга успела вскрикнуть, но уже через секунду составляла мне компанию на мокром после дождя газоне. Ветер прошёлся по нашим спинам и скрылся в листве ближайшего тополя. Спустя мгновенье дерево задрожало, зашумело листьями, и раздался противный скрипучий звук. Я лежал, уткнувшись лицом в землю, и чувствовал, как волосы на голове неприятно шевелятся. Тем временем, скрип перешёл в подобие старческого прокуренного кашля, и я вдруг понял - это же смех. Невероятно, но привидение забавлялось своей выходкой!
        Одно дело читать «Памятку гостям города Н-ска» и посмеиваться над всеми «реальными случаями» встречи незадачливых туристов, командированных и прочих приезжих с местным полтергейстом. Совсем другое дело лежать в насквозь промокшей одежде и бояться пошевелиться, зная, что в нескольких метрах над тобой затаился и ждёт дух умершего, и, судя по всему, пакостного человека. Нет, нельзя сказать, что я не верил написанному. И даже допускал подобного рода эпизоды с собой в главной роли. Но в глубине души почему-то казалось: вряд ли, а если и случится, то наверняка привидение окажется «добрым», и мы подружимся. Хотя было же написано в Памятке, что в семидесяти восьми процентах случаев это не так. Далеко не так.
        Я медленно повернул голову и посмотрел на жену. «Ты как?» - спросил одними губами. Инга улыбнулась. Всё-таки она у меня молодец. Держится.
        Я скосил глаза к поясу, где висел мобильник. «В случае нападения звоните с Вашего мобильного 666…» - всплыли из памяти строки. Я тогда подумал: какое дурацкое сочетание цифр. Но ведь на это и было рассчитано: дурацкое, но запоминаешь сразу. Очень медленно я опустил левую руку. Пальцы нащупали клавиатуру. Вот и пригодилась моя ностальгическая привязанность к подобным доисторическим кнопочным раритетам. Так, «шестёрка» третья во втором ряду. Раз, два, три. Зелёная кнопка вызова. «Если не можете разговаривать, оставайтесь в режиме передачи. Мы найдём Вас …». Что ж, разговаривать совсем не хотелось. Это чёртово привидение пока затаилось и ничем себя не выдавало, но то, что оно никуда не делось, а где-то здесь, рядом, я чувствовал.
        Мы с Ингой лежали и смотрели друг на друга. Я держал в правой руке её холодную ладошку и поглаживал пальцами. Время, казалось, застыло…
        Я уже начал замерзать в мокрой одежде на остывающей земле, когда вдруг раздался низкий гул, в ушах запульсировало, волосы на голове поднялись и затрещали мелкими электрическими разрядами, а где-то вверху послышался короткий пронзительный свист и хлопок закрывающейся крышки, после чего всё стихло.
        - Эй, внизу. Вы живы?
        Я медленно поднял голову и посмотрел вверх. На фоне звёздного неба мерцал габаритными огнями флаер с тремя люминесцентными шестёрками на брюхе. Поднявшись и отряхнувшись, я помог встать жене. Флаер бесшумно опустился невдалеке. Прозрачный колпак съехал назад, из кабины выпрыгнул мужчина в тёмно-синей униформе спасателя и направился к нам.
        - Как вы себя чувствуете? Вам нужна помощь?- спросил он, подойдя и с тревогой рассматривая нас.
        - Нет, спасибо. Всё в порядке,- успокоил я его.
        Внимательно осмотрев нас и убедившись, что помощь не нужна, спасатель достал из нагрудного кармана рацию.
        - Седьмой докладывает. Лесопарк. Юго-запад. Панкратова Евдокия Петровна. Тысяча девятьсот …- две тысячи … Нападение. Два человека. Не пострадали. Ловушка. Изоляция. Конец связи.
        Рация ответила что-то нечленораздельное. Мужчина удовлетворённо убрал её в карман, и, развернувшись, зашагал к флаеру.
        - Эй, подождите! А как же мы?- крикнула Инга.
        - Идите куда шли,- бросил он через плечо.- Здесь больше не опасно.
        - Постойте, эй!- Я побежал за ним. Спасатель успел поставить ногу на борт машины, когда я догнал его. В кабине сидел его напарник и с любопытством поглядывал на нас.
        - Подождите. Скажите, что это было? То есть я хотел сказать, кто это был?
        - Вы же всё слышали,- поморщившись, ответил тот.- Панкратова. Померла пару лет назад. Шалит иногда.
        Он постоял мгновенье, раздумывая, затем принял решение, убрал ногу с борта и достал сигареты.
        - При жизни стервой была, если честно,- резюмировал спасатель, закуривая. Напарник тоже вылез из кабины и присоединился к нам. Подошла Инга.
        - О мёртвых либо хорошо, либо ничего,- напомнил я.
        - Всё правильно,- кивнул спасатель.- Только у нас добавляют: «К привидениям это не относится».
        Напарники переглянулись понимающе. Чего нельзя сказать о нас с Ингой. Повисла неловкая пауза.
        - Меня Сергеем зовут,- представился я.- Инга, моя жена.
        - Юрий.
        - Саша.
        Мы обменялись рукопожатиями. Рация молчала, и наши спасители, похоже, были не прочь поболтать. Короткая майская ночь только начиналась, после дождя было достаточно прохладно. Тучи разогнало, и потрясающая звёздная россыпь висела над нами во всей красе. Городской шум и яркий искусственный свет были где-то в километре отсюда, а здесь нас окружали только звёзды и треск цикад.
        - Мы первый раз в вашем городе,- начал я.- Слышали, конечно, про полтергейст, но чтоб самим вот так… Жутковато.
        - А второго раза обычно не бывает,- усмехнулся Саша. Он был младший в паре и казался не таким серьёзным, как напарник.
        Мы с Ингой переглянулись. Я спросил:
        - Неужели так опасно? Нам повезло, что остались живы?
        Саша рассмеялся:
        - Да нет, вы не так поняли. Просто после такого экстрима люди на первом же автобусе или поезде ту-ту-у отсюда.
        Я поймал себя на том, что совсем недавно на мокром газоне под деревом с Евдокией Петровной сам проклинал себя за то, что припёрся в этот чёртов город, что ноги моей здесь… и всё в том же духе.
        - Беда это наша,- вздохнул Юрий.- Прямо напасть какая-то. Боремся, конечно, как можем. Научились нейтрализовывать, изолировать, ловушки вот всякие…- Он пнул ногой флаер.- Только толку мало.
        - А кто эти люди?- спросила Инга.- Привидения, я хотела сказать. Почему они это делают? И вообще, почему они здесь, в нашем мире?
        - Неупокоенные души,- ответил Юрий.- Неуютно им здесь, тягостно, мучаются они. Оттого и злятся, вытворяют всякое, прости Господи. Контингент разношёрстный, но одно общее: все не своей смертью померли.
        - Восемь из десяти случаев подобны вашему, а то и похлеще,- добавил Саша.- Наши-то, местные, привыкли, а иногородние прут как мухи на мёд.- И ловко запустил окурок в темноту.
        Я понял, что это относится и к нам с Ингой, но Саша продолжал:
        - Только мы ничего против не имеем, гостям рады. Да и туризм - штука прибыльная.
        - А остальные два из десяти?- спросил я.
        - Нейтральный полтергейст,- ответил Саша, залезая в машину.- Неодушевлённые предметы: вещи, мебель, посуда. Почти не опасно, одним словом. Или контакты с людьми, но другого рода,- закончил он, садясь в кресло.
        - Что значит другого рода?- продолжал допытываться я.
        - Без физического вреда здоровью.
        - И кто ж эти «добрые» привидения?
        Саша бросил на меня какой-то странный взгляд и отвернулся. Я непонимающе посмотрел на Юрия. Тот докуривал сигарету, глубоко затягиваясь и рискуя обжечь пальцы. Раздавив окурок носком ботинка, он развернулся и стал забираться во флаер, так и не удосужив нас ответом.
        Мы в растерянности наблюдали, как Юрий устраивается в кресле. Когда в его кармане ожила рация, он, кажется, даже обрадовался этому.
        - Седьмой на связи.
        На этот раз удалось разобрать слова:
        - Седьмой, вызывает база. Переулок Строителей семь, квартира тридцать два. Недалеко от вас. Полтергейст с пирокинезом. Как поняли?
        - Поняли, вылетаем. Конец связи.
        Давая понять, что разговор окончен, Юрий нажал кнопку на приборной панели, и прозрачный колпак пополз вниз. Но тут же остановился. Юрий повернул голову и посмотрел мне прямо в глаза. Потом перевёл взгляд на Ингу.
        - Это дети.
        - Какие дети?- не поняла жена.
        - Неупокоенные души.
        Колпак ещё не захлопнулся, а флаер, заломив крутой вираж, скрылся в звёздном небе, моргнув на прощанье тускло-зелёными шестёрками.
        Мы постояли несколько минут в полном смятении, приводя в порядок свои мысли. Затем молча направились по тёмной аллее к шумящей вдали автостраде.
        2
        Утро выдалось прекрасным. Я валялся на кровати на четвёртом, последнем этаже гостиницы «Южная». Единственной гостиницы в городе, где вчера по приезду нам удалось снять номер. Вчерашнее происшествие почти забылось, стёрлось из памяти. Сквозь шторы на окне пробивалось солнце. Из открытой балконной двери доносилась утренняя перекличка местных пернатых…
        Инга была в ванной. Сквозь шум льющейся воды был слышен её голос, пытающийся воспроизвести какую-то модную мелодию. Без успеха. Жена явно фальшивила, но это её нисколько не волновало. Впрочем, меня тоже.
        Я дотянулся до тумбочки и взял пульт. Через пару секунд на экране телевизора появилась картинка. Девушка в строгом деловом костюме с микрофоном в руке говорила что-то с серьёзным лицом. Я прибавил звук.
        - …уже третье происшествие с начала недели. На этот раз нападению подверглась супружеская пара из Томска, приехавшая в наш город на научную конференцию.
        На экране появились наши фотографии. Оперативно работают! Хотя вычислить нас было несложно, мы и не скрывались. Зайти на сайт Н-ского научного центра, далее информация по конференциям, стажировкам, командировкам. Список имён, фотографии… Минут семь-десять, я думаю, и вот - пожалуйста. Я с удочкой на Белом озере (ну, люблю я эту фотку!) и Инга в её любимом красном платье (та же история).
        - Инга, иди сюда.- Я попытался перекричать шум воды.- Нас показывают.
        Шум воды стих. Инга выскочила из ванной, на ходу наматывая полотенце, прошлёпала, оставляя мокрые следы, и плюхнулась рядом со мной.
        Тем временем на экране возник Юрий в той же тёмно-синей униформе, на этот раз на фоне логотипа МЧС. Майор Юрий Борзенко, заместитель командира группы быстрого реагирования отдела «П» Управления МЧС по городу Н-ску - значилось в титре.
        - Нападавшая была идентифицирована как почившая неупокоенная Панкратова, семьдесят четыре года на момент смерти. Наш экипаж прибыл на место спустя две минуты…- Я удивлённо поднял брови: две минуты?! Да я продрог весь.- как был получен сигнал. Была применена стандартная процедура изоляции. Благодаря оперативным и слаженным действиям серьёзных последствий удалось избежать, люди не пострадали,- казённой фразой закончил спасатель.
        Журналистка спросила:
        - Что ещё известно о личности нападавшей?
        - До выхода на пенсию работала в Н-ском департаменте образования. Устроила туда же дочь, Кочетову Ольгу Валерьевну, в девичестве Панкратову, впоследствии директора Школы.- Юрий замолчал, посмотрел на журналистку и негромко закончил: - Эффект Эха налицо.
        - Понятно. Я напоминаю нашим зрителям, что послезавтра очередная годовщина Дня Школы.
        Девушка продолжала:
        - Следующий инцидент произошёл спустя каких-то десять минут в квартире на восьмом этаже многоквартирного дома по переулку Строителей, семь.
        Появилась картинка панельной многоэтажки. Камера дала увеличение и наехала на окно, в котором вместо стекла колыхалась на ветру плёнка. Над окном ясно были видны следы копоти, оставленные вырывавшимися языками пламени.
        Пошли кадры, снятые внутри дома. Оператор снимал на ходу. Пролёт лестницы, клетка на четыре квартиры. Направо. Дверь открывается, прихожая, коридор. Кухня, женское лицо. Налево. Комната, видимо, гостиная. Дальше. Дверь в комнату, заходим. Следы пожара повсюду. По каким-то мелким деталям понятно: это была детская.
        Мужчина в майке и трико, хозяин квартиры:
        - Мы ужинали на кухне, когда в детской раздался шум. Там никого не было, мы с женой были на кухне, как я сказал, а Петька ещё не пришёл с тренировки. Петька - сынок наш. Я побежал в детскую. Открываю дверь, а там штора горит на окне. И вдруг в меня стул полетел, я еле дверь успел захлопнуть. Вот так взял, отъехал от Петькиного стола, он на колёсиках, стул то есть, поднялся в воздух и ка-ак понесётся на меня!..
        Откровения мужчины приглушили, он продолжал шевелить губами и возбуждённо жестикулировать, а голос за кадром продолжил:
        - Как нам удалось выяснить, семья Гришаевых приобрела эту квартиру семь месяцев назад. Ранее в ней проживал Рамиз Сайдулаев с семьёй, директор строительного управления, трагически погибший в ноябре прошлого года. Напомню, что возглавляемое Сайдулаевым управление выступало подрядчиком при строительстве Школы.
        Хозяину квартиры опять дали слово:
        - …и вообще, почему моя семья должна страдать? Какие-то…- Он посмотрел в камеру, пожевал губами, ища подходящее слово, но так и не нашёл.- …наломают дров, а я отвечай, да?- Затем почему-то покраснел и обиженно закончил: - У меня тоже, между прочим, дети. Сын вон растёт, Петька.
        Пошла реклама, я убрал звук.
        «Что у вас здесь творится, товарищ майор?» - озадаченно подумал я. Оказалось, вслух.
        - Ты что-то сказал?- спросила Инга.
        - Как думаешь, что за День Школы и Эффект Эха?
        - Не знаю,- буркнула Инга, соскакивая с кровати.- Вечером у твоего Чернова спросим.
        Она открыла шкаф-купе и задумчиво уставилась на развешанные на вешалках платья.
        - Я сегодня до обеда прошвырнусь по магазинам, если ты не против. Встретимся здесь… в обед?
        - После обеда, часа в четыре. Мне ещё на секционном надо посидеть,- с сожаленьем вздохнул я.
        - Как тебе вот это?- спросила Инга, прижимая к груди светло-зелёное в горошек платье выше колен.
        Когда я попытался её схватить, она легко увернулась и скрылась в ванной.
        Генка Чернов был моим однокашником. Пять лет учёбы в университете нас сильно сблизили. Мы стали друзьями. Почвой для дружбы стал общий интерес, точнее, страсть - мы оба любили путешествовать. Не в смысле всяких там хургад и анталий с загоранием на пляже и наслаждением напитками-закусками по системе «всё включено». Нет. Путешествие в нашем понимании этого слова включало рюкзак, спальник, палатку и прочую атрибутику туриста-дикаря. Маршруты выбирались соответствующие: Алтай, Хакасия, Байкал. И подальше от оживлённых мест отдыха, благо необъятная наша Родина предоставляла такую возможность.
        Надо сказать, при первом знакомстве Генка не произвёл на меня ровным счётом никакого впечатления. Щуплый, невысокого роста, застенчивый, в безумных очках-линзах. И в первый месяц учёбы, когда по закону формирования любого коллектива происходит разделение на группы по интересам, нас прибило к разным группам. Роль сыграло и то, что я был местный, а он - общаговский, кемеровчанин.
        Но однажды, в начале октября, мы совершенно случайно пересеклись в городе и разговорились. Он рассказал мне про Горную Шорию, про Шерегеш летом, когда нет толп горнолыжников, облепляющих склоны днём и заполняющих битком кафешки внизу, вечером. Я тоже поведал ему про пару своих подвигов типа «пешком с одной ночёвкой по левому берегу Томи до слияния с Обью». Уже в ближайшие выходные мы предприняли вылазку на Синий Утёс с ночёвкой в палатке на высоком яру над вяло текущей рекой. И, что называется, понеслось. За пять лет на карте азиатской части России осталось не так много мест, где не ступала наша нога.
        Месяц по озёрной Хакасии, по одному-два дня на каждое озеро. Солёное, пресное. Пресное, солёное… Финиш на Столбах в Красноярске, где Генка не рискнул, а я всё-таки забрался на Перья. Или по берегу Байкала от Култука до Селенги. Денег тогда нарочно взяли только на дорогу, так что я потом долго не мог смотреть на грибы в любом виде. Или Обь-Енисейский канал. Песня! Строившийся ещё в царские времена, но так и не законченный, совершенно не судоходный, с армадами комаров «с палец величиной», с вкуснейшей рыбой, был пройден за две недели двумя смертельно уставшими, но счастливыми идиотами…
        После защиты диплома я остался в Томске, а Чернов укатил в Н-ск. Он ещё на четвёртом курсе выезжал пару раз в здешний научный центр на студенческие конференции. Его заметили, взяли в аспирантуру. Я тоже поступил в аспирантуру на своём физфаке. Тогда мне казалось это правильным. Хотя интерес уже пропал… Примерно в то же время я познакомился с Ингой, молоденькой практиканткой-учительницей в школе, где я когда-то учился, и куда меня каким-то ветром занесло в тот день. Взаимная симпатия быстро переросла в любовь, и спустя три месяца Инга стала Морозовой.
        Поэтому вчера утром, увидев Генку в холле на регистрации, я искренне обрадовался. Он почти не изменился. Если не считать лысины, которая во времена студенчества уже начала проявляться, но с возмущеньем отрицалась под личиной «очень высокого лба». В облике теперешнего Генки присутствовали также модные очки-щёлочки и дорогой костюм. На пленарном мы сели рядом, и болтали, пока не объявили его доклад. Чернов вышел к трибуне и начал выступление. И я с белой завистью осознал, как он вырос. Выступать с приглашённым докладом на пленарном заседании международной конференции (за моей спиной щебетали китайцы, а чуть в отдалении грыз карандаш рыжий профессор-немец)- это тебе не хухры-мухры. Да и тематика, как я понял из доклада, была самая передовая. Молодец, Генка!
        Закончив выступать и ответив на вопросы, два из которых были на английском и французском (ответы, соответственно, тоже!), он опять подсел ко мне, и мы договорились продолжить встречу у него дома завтра вечером.
        - Сегодня я не могу,- с огорчением сказал Генка.- Важная встреча.- Он театрально вздохнул.- Но с возлияниями. Освобожусь поздно. А уж завтра мы с тобой…
        - Не сопьёшься, Ген?- поинтересовался я.
        - Ни в жисть,- засмеялся он.- Приходите, познакомишь с женой.
        - А ты не женился?
        Генка вздохнул и с серьёзным видом выдал каламбур поручика Ржевского:
        - Мне не досуг.
        3
        Инга заявилась в шестом часу. Счастливая. С новой сумочкой.
        - Ну как?- Два шага ко мне, разворот, два шага назад, улыбка до ушей.- Представляешь, на распродажу попала. Всего три рубля. У нас я такую за десять видела.
        Представив себе столь грандиозное событие в жизни любой женщины, и выразив обречённое одобрение фразой «тебе очень идёт», я велел ей собираться, так как Чернов ждал нас в шесть. Инга скрылась в ванной, но уже через минуту (!)- удовлетворённая женщина способна творить чудеса - вышла в полной боевой раскраске.
        По дороге мы зашли в магазин и по настоянию Инги («он холостяк, верно? тогда не спорь») купили курицу, колбасу, хлеб, какие-то салаты, а также бутылку коньяка («и лимончик возьми под коньяк») и бутылку водки («теперь ты не спорь, или хочешь, чтоб побежали на ночь глядя?»). Опоздав всего на десять минут, мы зашли в подъезд Генкиного дома.
        Поприветствовав меня рукопожатием, Генка переключил внимание на Ингу. Галантно представился:
        - Геннадий Чернов.
        - Инга Морозова,- в тон ему ответила жена.- Где у вас кухня?
        - Прошу за мной.
        Я прошёл в комнату. Присвистнул.
        Небольшая однокомнатная квартира в стандартной многоэтажке выглядела очень даже ничего. Мягких тонов обои на стенах, неплохой ламинат на полу, двухуровневый потолок с круглым зеркалом в центре и модными лампочками-розетками по окружности. Шкаф-купе во всю противоположную от окна стену. Кровать-трансформер, кресло, компьютерный стол, гибкий TV-экран с диагональю эдак метра полтора. Мои подозрения о финансовом благополучии друга окрепли. Лаконично. Функционально. Холостяцкая нора. Нора-люкс, точнее сказать.
        Из кухни появился обескураженный Генка.
        - Меня выгнали.
        - Правильно сделали.- Я крикнул жене: - Инга, мы пока по чуть-чуть.
        Из кухни донеслось:
        - Ага. Я лимончик режу.
        Генка просиял:
        - Золотая у тебя жена, Серёга.
        Я вздохнул:
        - Жениться тебе надо, барин.
        …Через полчаса прозрачного стекла сервировочный столик стараниями Инги приобрёл вполне приятный глазу вид. Сидеть на кухне Генка наотрез отказался, и мы расположились в комнате. Он на правах хозяина занял кресло, а нам досталась его кровать.
        Коньяк волшебным образом перекочевал в рюмки, и Чернов произнёс тост, оригинальней и остроумней которого человечество ещё не придумало:
        - За встречу.
        …Тара из-под неплохого дагестанского коньяка пылилась под столом, остатки водки - на столе. Чернов вальяжно развалился в кресле. Инга притомилась, и лежала, свернувшись калачиком, на кровати головой у меня на коленях. После пары рейдов на балкон курили в комнате. Салатница из-под корейского хе безропотно приняла участь пепельницы.
        Все страницы совместной молодости были перелистаны, и повисла неловкая пауза. Я вдруг вспомнил про вчерашнее происшествие.
        - Ген, с нами вчера такое приключилось…- И рассказал, как вечерняя прогулка по городу, знакомство с достопримечательностями, закончилась в лесопарке на мокрой траве с привидением.
        Генка не смеялся, даже не улыбнулся, несмотря на то, что я бравировал, вставлял шуточки. Одним словом, пытался показать, что мы-де не лыком шиты, что нас привидениями не запугаешь.
        - Занятно,- произнёс Чернов, когда я закончил.
        - Занятно? Это всё, что ты можешь сказать?
        - Ну-у… Ты хочешь, чтобы я расхохотался? Или запричитал «ой, вы, бедненькие»?
        Я смутился.
        - Нет, но…
        - Знаешь, сколько я таких рассказов слышал? Мы же занимаемся этой тематикой.
        - Так-так. С этого места подробней.
        - Ты сначала налей, потом требуй.
        Я посмотрел на Ингу. Она покачала головой. Мы же с Генкой выпили, закусили.
        Чернов прожевал, откинулся на спинку кресла, закинул ногу за ногу и скрестил руки на животе.
        - Начну издалека. Ещё до меня, лет семь… нет, восемь назад, научный центр выиграл грант по линии МЧС.
        Я удивлённо поднял брови:
        - Грант МЧС?
        - Не удивляйся. Тут как раз началась эта эпидемия, как мы её называем. Буйство полтергейста в массовых масштабах. Ни с того ни с сего горит одежда. Мебель и посуда начинают летать. Ночью по квартире бродит кто-то. Люди видят умерших и прочее-прочее. Посыпались звонки. А куда люди звонят? Правильно, в полицию: «у меня кто-то по квартире шастает», или пожарным, в МЧС то бишь: «хотела сесть на табуретку, а она как вспыхнет». В скорую почти не звонили.- Генка улыбнулся.- «Ко мне вчера муж приходил, он помер уж три месяца, как». Хватало у людей ума, понимали, какой диагноз будет. Но тоже, знаешь, случалось. Когда количество звонков достигло критической массы, чеэсники зашевелились. Напрягли Москву, нашли деньги. Надо ж как-то бороться. А чтобы бороться, надо сперва понять, что это такое. А тут под боком неслабый научный центр. В общем, конкурс был формальным. Забегая вперёд, скажу, что денежки мы отработали с лихвой. Вот ты говорил, что волосы шевелились, когда на траве валялся?
        Я кивнул.
        - Это называется высоковольтный пси-акцептор. В народе - ловушка. Но вернёмся назад. С чего начинается любое научное исследование? Со сбора данных по проблеме. Трудности возникли сразу. Научная литература, включая периодику, как само собой разумеющееся, в нашей ситуации отпадала по определению. Полтергейст, как известно, официальной наукой отрицается. Ну, или, по крайней мере, признаётся как нечто недоказанное. Пошли другим путём. Обратились к уфологам, к их вменяемому меньшинству. Они занимаются не только тарелочками, как я думал, но и барабашками, привидениями и прочей нечистью. Ребята, как оказалось, накопили много информации. Всё собирали, отсеивали явные фальшивки (девяносто шесть из ста), пытались анализировать (безуспешно) и складывали в архив. Вот этим архивом мы, с их любезного согласия, и воспользовались.
        Много интересного узнали. Например, всплеск активности полтергейста наблюдается вблизи мест массовой гибели людей. И проявляет он себя, в большинстве случаев, негативно по отношению к человеку. Не в смысле физической агрессии, а по-другому. Работает вербально, давит на психику, сводит с ума, подталкивает к суициду. Или другой пример. Полтергейст невозможно увидеть прямым зрением.
        - То есть?
        - То есть боковым зрением - пожалуйста. Промелькнёт что-то - ты вроде и не видишь, а мозг фиксирует. Фототехника берёт, и цифра и плёнка, особенно широкоаппертурные объективы. А человеческий глаз… Увидеть можно, видеть не дано.
        - Природу разгадали?
        - Погоди, не перебивай.- Генка сейчас был на трибуне и перебивать его действительно не стоило.- Вторая часть исследования - методика эксперимента. Каким инструментарием, скажи на милость, познавать непознаваемое? Нет, скажем мягче - непознанное? Как аборигену Центральной Африки измерить радиоактивность изотопа урана? Счётчика Гейгера априори нет. Есть абориген, одна штука, шоколадный и в перьях. Есть куча земли, вынутая из рудника, она же ураносодержащая руда. Мы с тобой знаем, что куча сильно «фонит». Сумели втолковать аборигену, что она испускает невидимые смертельные лучи. И ставим ему задачу: измерь-ка, братец, нам эти лучи. В чём измерять? В чём хочешь: в кокосах-бананах, в лунных циклах, в сезонах дождей… Мы столкнулись с такой же проблемой.
        - Не утрируй.
        - Ничуть. Призракометров и упыриографов у нас не было. Счётчиками-датчиками, осциллографами с вольтметрами мерить нечисть?
        Я пожал плечами. Мой друг продолжал сверлить меня взглядом. Я сдался:
        - Правда, не знаю. Попробовать можно.
        - Поздравляю, коллега. На безрыбье сам знаешь что. Так и сделали. Гамма-лучи в попугаях стали мерить. И знаешь, как ни странно, получилось! Взять к примеру этот ВВ пси-акцептор. Случайно ведь получилось…
        Я снова прервал его:
        - Что за «пси»-то?
        Чернов вдруг замолчал, словно споткнувшись о что-то. Затем опустил глаза и тихо спросил:
        - Серёга, у тебя какой допуск?
        - ДСП, а что?
        Он замялся и извиняющимся тоном объяснил:
        - Я подписывал… Гриф, понимаешь?
        - Та-ак…- я откинулся на кровати.
        Лектора, особенно любящего свою работу, трудно заставить прервать лекцию. Генка нашёл выход.
        - Я тебе в общих словах, без деталей. Ладно?
        - Валяй.
        - Четыре вида взаимодействия: электромагнитное, гравитационное, сильное и слабое,- Генка загнул четыре пальца.- Так?
        - Допустим.
        - ?!
        - Да так, так. Не тяни.
        - Четыре. Было известно. Сейчас пять.
        Он жадно смотрел на меня, ожидая эффекта. До меня доходило медленнее, чем до жирафа. Мой друг плюнул.
        - Гравитационное отдыхает: такие траектории фиксировали, мама не горюй. Сильное и слабое тоже не работают: любой материальный объект прошивается, не замечая. С электромагнитным были сомнения, но разобрались: не то. Хотя именно на сильных полях работает «ловушка».
        - Ловушка?- в душе я улыбался. Ох, не выдержит душа поэта, выложит Генка всё, что знает. Но нет…
        - Понимаешь, она не ловушка никакая. Именно акцептор, приёмник. Но в народе прижилось - и ладно. Пси-энергию, как бы это сказать…- Чернов постучал пальцами по столу.- …она притягивает, интересует, манит. Не надолго, к сожаленью.
        - Не изолирует?- я вспомнил спасателя Юрия.
        - Какая, к чёрту, изоляция?!- возмущённо прыснул Генка.- Время локализации от минут до суток.
        - Манит, интересует… Как это всё по-людски, Гена. Подходим к главному?
        Мой друг вздохнул.
        - Я тебя понял, Сергей. Я - физик, как и ты. Души нет. По крайней мере, её существование не доказано.
        - ?!!
        - Пси-энергия, как я уже сказал, всего лишь пятый вид взаимодействия.
        - Да-а, Чернов. Ты мне напоминаешь Колумба, открывшего Америку, но так и оставшегося в неведении о сим факте до конца своих дней.
        - Повторяю. Души нет. Есть новый вид энергии, который, по предварительным данным,- Генка поднял указательный палец,- связан с человеком. Точнее, со смертью человека.
        - А как же клиническая смерть, яркий свет, туннель, вся жизнь, как на киноплёнке?
        - Бред.- Чернов рассмеялся.- Я конечно не специалист, но беседовал с одним очень уважаемым нейрохирургом. Сергей, посмотри на солнце пару секунд и закрой глаза. Вот тебе туннель. Органы зрения, как, впрочем, и других чувств, кроме осязания, расположены близко к мозгу. Поэтому при клинической смерти, когда сердце уже не бьётся, мы видим, слышим, даже вкус чувствуем той пластмаски, что нам в рот пихают для искусственной вентиляции лёгких. А роговица, хрусталик отмирать начинают по периферии, отсюда и яркий свет в центре. А вся жизнь как на плёнке… Знаешь, тот нейрохирург за рюмкой чая мне признался, что чем больше мы узнаём о мозге, тем больше мы его не знаем. Так-то вот.
        Я молчал, не зная, что сказать. Мой друг продолжал:
        - Смерть есть ноль на выходе. Безжизненное тело, как ни печально. Другое дело массовая смерть. Вот тут и появляется пси-аномалия,- Чернов грустно ухмыльнулся.- Знаешь, в МЧС придумали, как идентифицировать пси-всплески. Даже базу завели на умерших людей. Гоняются с нашими ловушками за душами неупокоенных…
        Я вдруг понял, что слушаю друга вполуха. Что на языке давно вертится вопрос. Что-то очень важное, связанное со мной и с Ингой, со вчерашним ночным происшествием. И с теми откровениями, что я услышал от Чернова.
        Вспомнил:
        - Генка, что такое День Школы? И Эффект Эха?
        Чернов уставился на меня, затем совсем не по-лекторски почесал затылок и спросил:
        - Там ещё осталось?
        Я взял бутылку с остатками водки, разлил по рюмкам. Мы выпили.
        Генка вздохнул:
        - Со Школы, собственно, всё и началось.- Помолчал задумчиво, потом сказал: - А Эффект Эха вообще не научен. Могу излагать лишь в терминах «говорят, что…»
        - Излагай,- согласился я.
        Инга поднялась и села рядом со мной.
        - Сначала факты. Построили школу. Обычную одиннадцатилетку. Город хоть и маленький, но школа была нужна, как воздух. Старые три просто задыхались. Построили. Первого сентября перерезали ленточку, первоклашка на плече у одиннадцатиклассника позвенела колокольчиком. А в мае школы не стало. Двадцать третьего мая, в аккурат перед последним звонком. В одиннадцать сорок шесть. Секунды не помню, хотя определили точно по записям сейсмографа. Девять лет назад.
        Мы с Ингой слушали, затаив дыхание. Генка продолжал:
        - Взорвалась. Была школа, стала груда камней. Детишки погибли. Много. Семьдесят восемь. Сорок восемь мальчиков, тридцать девочек. Младшие классы. Семь-одиннадцать лет.
        Чернов потянулся и взял со стола пачку. Вытащил сигарету, помял её пальцами, закурил. Выпустил дым и долго смотрел, как сизое облако тает, медленно стекая к открытой балконной двери. Я молча наблюдал за ним.
        - Стали разбираться. И знаешь, такое… всплыло… Инга, что с тобой?
        Я удивлённо посмотрел на жену. Она уткнулась мне в плечо и тихо вздрагивала. Я взял её за руку, обнял.
        Мой друг виновато предложил:
        - Сменим тему?
        - Нет, Гена,- Инга подняла заплаканное лицо.- Прости. Продолжай, пожалуйста.
        Генка посмотрел на меня. Я пожал плечами.
        - Хорошо… Суд был. В Доме культуры. Ползала отгородили под скамью подсудимых. Тридцать четыре человека обвиняемых. Трудовик, он же индивидуальный частный предприниматель. В подвале мастерскую открыл, газом варил, резал что-то. Баллоны обгорелые потом вытаскивали. Директор стройуправления…
        - Сайдулаев,- вспомнил я репортаж по телевизору.
        - Что? Да, кажется. Строил школу. Панели бракованные по дешёвке на заводе покупал. Бригадир строителей. Цемент мешками воровал и продавал. Даже водителей нашли, что те мешки возили. Целый посёлок коттеджный вырос.- Генка выругался.- Директор школы Кочетова. Ездила на последней модели «Лексуса». Один такой был в городе, белый с красным салоном. Инспектор обрнадзора. Инспектор стройнадзора. Рабочий, что последним уходил уже под утро и баллон не закрыл. Сторожа-то откопали, опознали, но какой с него спрос. В крови ноль восемь промилле. Видимо, к обеду проспался и закурил…
        Чернов замолчал. Мы с Ингой боялись дышать. С улицы доносился шум готовящегося ко сну города: торопящиеся домой запоздалые машины, голоса у подъезда, хлопнувшая дверь.
        Генка с горькой иронией тихо продолжил:
        - Сидят. Вроде люди, вроде нет. Зомби. Глаза пустые, безразличные. Плечи понурые. От защиты отказались. Все! У мужиков истерика: «Расстреляйте нас!» Женщины в обмороке, целая бригада скорой дежурила. Реальных сроков дали мало. Прокуратура даже не обжаловала.
        Мой друг посмотрел на нас и медленно произнёс:
        - У всех под завалом погибли дети. У каждого из тридцати четырёх.
        Порыв ветра поднял штору, ворвался в комнату, лизнул меня по щеке. Вверху раздался хлопок, посыпались осколки стекла. Инга вскрикнула. Я поднял голову. Лампочка-розетка чернела пустой спиралью. Хлопнула вторая, рядом. Затем третья, четвёртая. Эстафета прошла вокруг зеркала, и когда взорвалась последняя, восьмая, в комнате воцарился полумрак.
        Я посмотрел на Чернова. Тот сидел натурально с открытым ртом и смотрел в потолок.
        - Китайские?- неуверенно предположил я.
        - Не-а, дорогие покупал,- ошарашенно ответил он.- Наверное, скачок напряжения.
        - Это же галогенки. Там ёмкость, накопление заряда. Им плевать на скачки.
        - Электротехнику вспомни. Забыл, как горят конденсаторы?- Генка попытался вернуть лекторский тон, но это ему не удалось. Он был растерян.- Я сейчас,- сказал он, вскочил, выбежал в коридор и включил там свет.
        - Серёжа.- Инга коснулась моей руки и сказала шёпотом: - Пошли домой.
        Я посмотрел на жену. В её глазах была мольба. Я поцеловал её и прошептал успокаивающе:
        - Конечно. Пойдём.
        Настроение было хуже некуда. Концовка вечера явно не удалась. Чернов был огорчён. Стоял, смотрел, как мы обуваемся, бормотал что-то извиняющимся тоном, мол, не в последний раз. Мне стало его жалко, и я сказал:
        - Ясное дело - не в последний. Ты палатку, надеюсь, не выбросил? А то приеду в отпуск, покажешь окрестности.
        Генка просиял:
        - Какой разговор!
        Мы вышли из подъезда под ночное небо.
        4
        Инга плакала, отвернувшись от меня и уткнувшись в подушку. Я позвал её. Постепенно успокаиваясь, вздрагивая всё реже, она, в конце концов, заснула у меня на плече, забросив, как обычно, на меня ногу.
        Я лежал в темноте и смотрел в потолок. Не спалось.
        Мы не касались этой темы уже несколько лет. Негласное табу соблюдалось неукоснительно. Сейчас, когда жена спала, я вспоминал.
        Нельзя сказать, что мы хотели, планировали ребёнка. По крайней мере, я. Поэтому, когда Инга объявила, что «кажется, ты станешь папой» я несколько удивился. Но потом решил: папой так папой. Месяце на шестом купили коляску. Крутую, дорогую. А вскоре…
        Когда позвонили из школы и сказали, что Ингу увезли на «скорой», я всё бросил, поймал такси и уже через десять минут вбежал в палату. Она спала, накаченная какими-то лекарствами. Живота не было. Я прислонился к стене, осознавая, что произошло.
        Инга сильно изменилась за месяцы беременности. Наверное, это происходит с каждой женщиной. Не знаю, опыта у меня нет. Она серьёзно готовилась к роли мамы. Хотела этого. Купила книжки, ходила в группу таких же будущих мам, занималась специальной гимнастикой.
        Я два дня ночевал в больнице. Спал на полу возле её кровати. Кормил из ложечки, разговаривал с ней, гладил руку. Серьёзно опасался за её рассудок. Потерять ребёнка на седьмом месяце…
        Через три дня я привёз её домой. Первое время было очень тяжело. Инга ходила по квартире, как привидение. Механически выполняла какую-то мелкую домашнюю работу. Но большую часть времени лежала и глядела в окно. Стоял сентябрь, и, мне кажется, она пересчитала все листья на тополе, что рос под нашими окнами. Листья желтели и опадали, и от этого становилось вдвойне страшно. Чтоб отвлечься, я насильно вывез её в деревню. Мы сделали ремонт в тёщином доме, поменяли обои. Немного отпустило.
        Время лечит. К началу зимы жена стала оживать. В конце ноября, вернувшись вечером с работы, я застал Ингу сидящей на кухне. Перед ней на столе лежала телефонная трубка. Она подняла на меня глаза и сказала:
        - Отвези коляску Светке.
        Светка, её лучшая подруга, тоже ходила беременной. Хотя, какое там тоже… Я совсем забыл про неё. Не до того было.
        С коляской была поставлена жирная точка. Ночью у нас был секс. Впервые за несколько месяцев. Это было как в первый раз. Мы оба жутко боялись, но всё прошло хорошо. Одновременно достигнув, мы ещё долго лежали, не в силах разомкнуться. Я целовал её глаза, а она гладила мне волосы…
        Я любил свою жену. Семь лет супружеской жизни - большой срок. Любой семейный психолог может прочитать целую лекцию про серию пережитых к этому времени кризисов, неутешительную статистику разводов и так далее. Но мне было всё равно. Я повзрослел. Моя любовь повзрослела вместе со мной. Между нами появилось что-то неуловимое, невидимая нить, связывающая нас, делающая прекрасным каждый день, прожитый вместе, и невыносимым - в разлуке. И пережитая трагедия только сильнее сблизила нас.
        Инга сладко посапывала у меня на плече, и я, как всегда это бывает, не заметил, как заснул.
        - …строят такие крутые лестницы!
        Евдокия Петровна стояла на площадке между третьим и четвёртым этажом. Она жила на последнем, пятом. Со злостью посмотрев на лестничный пролёт, она вздохнула, подняла с пола сумку и заковыляла наверх. Сначала трость, потом здоровая нога. Так. Вторая ступенька. Трость, нога. Ступенька. Дальше. Эх, лет десять назад… Что там десять, ещё два года назад она поднималась без остановки. Медленно, но без остановки. И это в семьдесят два! А сейчас эта нога. Язва никак не хотела заживать.
        Четвёртый этаж. Евдокия Петровна облокотилась о перила. Перевести дух и дальше. А что дома? Опостылевшие стены. Матильда, её кошка - единственное родное существо. Ольга, дочь, в тюрьме. Ещё шесть лет сидеть. Не пишет, не звонит, замкнулась совсем после того, как зять Виталий бросил. Написал письмо ей в тюрьму, собрал чемодан, занёс ключи от квартиры и укатил. Сказал, что на севера. Адреса не оставил… Муж Валера помер десять лет назад. Внучка Леночка, солнышко, золотце моё. Господи, за что?! Евдокия Петровна сглотнула подступивший к горлу ком. На могилке уже месяц не была, заросла, поди, вся.
        Между четвёртым и пятым она ещё раз остановилась. Вон её дверь, сразу направо. Остался последний пролёт. Доковыляв кое-как, она прислонила трость к двери и полезла в карман пальто за ключами.
        Замок, как назло, не открывался. Евдокия Петровна надавила плечом. Никак. Да что ж такое! Подёргала ручку. Дверь не поддавалась. Рука устала, и женщина отошла от двери передохнуть. Хотела взяться за перила лестницы, когда закружилась голова.
        Ой, мамочки! Всё поплыло вокруг, и Евдокия Петровна начала падать. Выставив левую, поражённую язвой ногу, она инстинктивно приготовилась к неминуемой расплате в виде боли, но нога не нашла опоры. Первая ступенька лестницы оказалась предательски близко. Женщина успела подумать, что сейчас будет очень больно, гораздо больнее усилия на нездоровую ногу. Падение было недолгим. Голова ударилась о бетон лестницы, раздался глухой треск, и свет для Евдокии Петровны померк навсегда.
        …какое странное помещение. Столы на колёсиках, белые простыни, маленькие окна под потолком. А что там, за окнами? Посмотрим. Стена. Немного выше. Асфальт. Ах, это же подвал. Выше, выше, выше. Длинный дом, три этажа, красная крыша. Что-то знакомое. Точно, городская больница. Ладно, назад. Снова столы, простыни и темнота. Вон и дверь. Поглядим. Маленькая комнатка. Стол, горит настольная лампа. Телефон, чайник, две чашки, бумаги какие-то, журналы. Двое в салатовых халатах, парень и девушка. Он что-то говорит, она хихикает. Эх, молодёжь. Одно на уме.
        На улицу… Ночь, звёзды. Красиво-то как! Где у нас главный вход? С другого конца. А мы вот так, сверху, да вокруг. У-у-ух. Прилетели. Приёмный покой. Спим на работе? И что с того, что ночь? Такая молодая, где ж ты так умаялась за день? По мужикам, небось, бегала?
        Назад. Что ж меня туда тянет, к этим столам-простыням? Нет, ну какой сон, а! О-о-оп, прямо в форточку. Конечно в форточку, это и окном-то назвать нельзя. Всё-таки, какая здесь темень, хоть глаз выколи. А мы вот так. Ррраз, и всё видно.
        Тьфу ты. Ноги торчат из-под простыней. Понятно, морг. К чему бы это? Как проснусь, надо сонник посмотреть. И почему мне так хочется заглянуть под эту простынь? Не под ту, ту или во-он ту, а именно под эту? Ну и загляну, что мне стоит.
        А-а-а-а! Нет! Я не такая старая и страшная. Всё, просыпаемся. Просыпаемся, просыпаемся. Про-сы-па-ем-ся.
        - Бабушка.
        Что?! Кто?! Кто меня зовёт? Нет, не может быть!
        - Бабушка, ты не спишь.
        Леночка, внучечка, зайчик ты мой. Как я по тебе скучала! Какая ты… яркая, прямо солнце.
        - Бабушка, ты не спишь, ты умерла.
        Как умерла? Я сплю, всего лишь сплю, а ты мне снишься. Сейчас проснусь, и всё кончится. Дай на тебя посмотреть.
        - Ты не проснёшься. Ты же видела себя под простынёй. Ты умерла, ударилась головой и умерла.
        Помню. Я падаю. Больно. Всё, дальше ничего.
        Нет… Нет, нет, нет! Этого не может быть. Прочь отсюда. На воздух. В ночь. И выше, выше, выше, к звёздам.
        - Бабушка. Мы теперь всегда будем вместе.
        Яркий шар висит рядом. Одно только лицо, детское лицо, такое до боли знакомое.
        Нет, я не верю. Нет! А-а-а-а-а…
        5
        Я проснулся. Инга ещё спала. Светлые волосы разбросаны по подушке, губы приоткрыты. Интересно, снится ей что-нибудь сейчас?
        Бесшумно встав с кровати, я прошёл в ванную, включил свет и облокотился о раковину. Из зеркала смотрело лицо двадцатидевятилетнего парня. Нет, в таком возрасте говорят уже «мужчины». Я повернул голову вправо, влево, рассматривая себя в профиль. Волосы русые прямые, глаза карие, нос… а что нос?- нос на месте. Я усмехнулся, под такую ориентировку полиция может задержать половину мужского населения страны, более-менее подходящего по возрасту.
        Что Инга во мне нашла? Однажды она проговорилась, что у меня волевой подбородок. Я подвигал скулой, потрогал. Щетина - проклятье всего мужского рода независимо от наличия воли у своего носителя - присутствовала и требовала решительных действий. Я взял с полки баллончик с пеной, выдавил на ладошку белый невесомый шарик. А ведь это Инга приучила меня пользоваться станком - призналась, что это так сексуально. Живя у родителей, я пользовался отцовской электрической бритвой.
        Бритьё подходило к концу, когда из комнаты донеслось:
        - Серёжа.
        - Я в ванной.
        - Иди ко мне.
        Я быстро вытерся полотенцем, вышел из ванной. В полутьме добрался до кровати, лёг на бок, лицом к жене. Она тоже лежала на боку и смотрела на меня. Наши глаза были близко, сантиметрах в двадцати.
        - Давай полежим. Просто полежим,- тихо сказала Инга.
        - Давай,- согласился я.
        - Знаешь, мне сон снился. Странный такой.
        - Сны всегда странные.
        - Нет, не всегда. А этот…- Инга задумалась.
        - Просто расскажи всё по порядку,- предложил я.
        - Хорошо.
        Инга перевернулась на спину. Глядя в потолок, начала рассказывать:
        - Я стою одна на поляне в лесу. Нет, не в лесу. Дорожки асфальтовые, клумбы, деревья, трава подстрижена… Это городской парк. Точно. Полумрак, но всё видно. Непонятно, день или ночь. Солнца точно нет. Вокруг меня летают шары. Яркие такие, как маленькие солнышки. Как шаровые молнии, только больше. Размером с большой воздушный шарик. Их много, они везде. И музыка играет, словно ручей журчит, словно детский смех.
        Я представил себе эту сцену, пожал плечами.
        - И что здесь странного?
        - Я с ними разговаривала.- Жена посмотрела на меня.- Как с детьми. Я была как воспитательница в детском саду, выведшая детишек на прогулку. И эти шары вели себя точно как дети. Носились, играли, смеялись. Разве не странно? Я вот думаю, почему шары, почему именно такой образ?
        - Инга, может, не надо?- спросил я с тревогой. Но она спокойно продолжала рассуждать:
        - Не бойся, Серёжа, я в порядке. Допустим, вчерашние события сильно меня взволновали, я была под впечатлением. И мне должно было присниться что-то, связанное с детьми. Наверняка что-то страшное. И проснулась бы я вся в слезах. Но этот сон… Понимаешь, Серёжа, в нем всё не так. Неправильно. Мне трудно объяснить, но эти дети-шары… Я не чувствовала их тепла, они как неживые. Ты знаешь моё отношение к детям. А здесь - ничего, глухая стена. Разговариваю с ними, а в душе пустота, сердце молчит, никаких эмоций. Странно ведь?
        Я молчал. Я был потрясён: табу нарушено, мы говорили о детях. И больше всего потрясало спокойствие жены, её холодная рассудительность. Мне действительно стало страшно.
        Захотелось сменить тему, и я предложил:
        - Любимая, давай сегодня сходим куда-нибудь. В три закрытие конференции и после я совершенно свободен. Куда хочешь - ресторан, кино, концерт?
        Инга придвинулась ко мне, обняла и зашептала мне в ухо:
        - Любимый, своди меня на концерт. Я вчера в городе афиши видела - Бритни Спирс в Н-ске.
        - Она же такая старая!
        - Ну и что, мне нравятся её ранние песни.
        - Хорошо, хорошо. Как скажешь.
        Она отстранилась, посмотрела мне в глаза, улыбнулась и приникла ко мне губами. Я был награждён поцелуем, в конце которого Инга оказалась внизу, а её руки начали стаскивать с меня майку.
        В перерыве между последним пленарным заседанием и закрытием конференции я решил смотаться за билетами.
        Институтский концертный зал был самым большим в городе. Что и понятно, наукоград строился ещё при Советском Союзе со всей подобающей инфраструктурой. Другой конец города, пять остановок на автобусе, но я пошёл пешком. Погода стояла просто на загляденье, настоящее лето. В Томске во второй половине мая возможно всякое, вплоть до заморозков и «временного снежного покрова». Здесь же понималось - всё, настоящее лето, безоговорочно и безвозвратно. Я шёл по проспекту, главному и единственному в Н-ске, закинув пиджак за плечо, и беззаботно взирая на витрины, людей, заполнивших по причине хорошей погоды улицы городка. В этот обеденный час народу было как никогда много. Мамаши с колясками облепили скамейки, тинэйджеры в странном одеянии, согласно только им ведомой моде, сбились в кучки и самозабвенно плевали на всех и вся вокруг, старушки там же, на скамейках рядом с мамашами, осуждающе обсуждали тинэйджеров…
        Рядом с кассой подозрительно никого не было. Таблички «билетов нет» также не наблюдалось, и я с надеждой постучал в окошко.
        - Что стучите, билетов нет,- обиженно ответила кассирша. Как будто мои способности читать её мысли не подвергались никакому сомненью.
        Я обернулся. Если гора не идёт к Магомету… Тинэйджер в бейсболке набок и немыслимо ярких футболке, куртке и шортах нагло и вызывающе смотрел на меня. Понятно, молодой человек, заранее презираешь меня, взрослого? Ну и … с тобой.
        Я подошёл к парню. Спросил:
        - Билеты есть?
        - Есть, а что?- ответил он и сплюнул.
        - Надо два.
        Он, конечно, заломил цену. Но представитель нашего светлого будущего, к счастью, оказался вполне вменяемым. Цену удалось сбить наполовину. Уже отойдя от него на несколько шагов и взглянув на номинал, я понял, что вопрос о вменяемости был задан не по адресу. Обернулся, но продавца уже след простыл. Взмахнув мысленно левой рукой и резко её опустив, я направился к остановке…
        Церемония закрытия конференции шла своим чередом. Выступил представитель городской администрации, отметивший «статус Н-ска как научного центра мирового уровня» (не соврал, кстати). Сорок минут терзал микрофон и уши слушателей немец, убеждающий аудиторию на ужасном английском в «необходимости тесного сотрудничества между Россией и Евросоюзом в развитии инновационных технологий» (что, подкосил очередной кризис старушку Европу?). Наиболее интересно выступил председатель оргкомитета академик Фролов. Умный мужик. Никакой воды. Коротко и грамотно подвёл итоги, отметил удачные доклады, про неудачные дипломатично заметил «неоднозначные результаты», раздал, одним словом, всем сёстрам по серьгам.
        Ближе к концу народ стал подтягиваться. Полупустой в начале заседания зал на глазах заполнялся. Объявленный сразу после закрытия банкет объединял людей независимо от национальности, учёной степени, уровня амбиций и тому подобное.
        Чернов, сидевший до того в президиуме, во время речи немца незаметно слинял, подсел ко мне и на ухо сказал:
        - Серёга, вчера так получилось…
        - Генка, не напрягайся. Всё нормально.
        - На банкет останешься?
        - Не-а. Мы с Ингой на концерт идём.
        - На Бритни Спирс?- Чернов удивлённо поднял брови.
        - Инге она нравится.- Я пожал плечами, оправдываясь.- Ранние песни.
        - Ну, если только ранние.
        Мы попрощались, и Генка побежал на своё место, так как немец наконец-то истощился и председательствующий Фролов с облегчением обратился к залу: «Any questions?». Вопросов не было.
        - …а-а! Как больно.
        Почесав пострадавшую щёку, я резко обернулся. Витька смеялся, уронив лицо в парту.
        - Сайдулаев, не вертись!
        Почему всегда так? Виктория Сергеевна делает замечание мне, когда виноват Витька. Это он залепил мне шариком, свёрнутым из бумаги, из своей плевательницы. Ну ладно, сейчас я тебе…
        Смотрю на учительницу с умным видом. Как вы сказали? «Куликовская битва состоялась…» В каком-каком году? Да что вы говорите! А руки медленно откручивают колпачки у ручки: верхний, потом нижний. Вынимают стержень. Так, оторвём кусочек от тетрадки. От последнего листика, чтоб незаметно было. Быстро его в рот. Разжуём и слепим шарик, ма-а-ленький, вот такой. Осторожно вытаскиваем его. Виктория Сергеевна, отвернитесь, пожалуйста, мне надо в Витьку стрельнуть. Ага, отвернётся она. Наизусть весь учебник знает. А что, если вон в Ленку Кочетову, директрисину дочку, как раз передо мной через парту сидит. Не будет задаваться. Не тронь её, видите ли, «а то маме всё скажу».
        Ага, отвернулась историчка. Сейчас главное быстро.
        Я пово…
        Хлопок. Класс сильно тряхнуло. Пол проваливается. Я падаю, краем глаза успевая заметить, как на меня летит парта с соседнего ряда. Сильный удар в живот, потом снизу по спине…
        …Где я? Что со мной? Темно, ничего не видно. И боль… Поднимается снизу. Из живота? Из ног? Непонятно. Наплывает волнами, такая тягучая. Голова кружится, как на качелях - туда-сюда, туда-сюда. И поворачивает, вращает… Открываю глаза - та же темнота, но кружит меньше.
        Что это за шум? Как на стройке: машины работают, молотки отбойные, голоса. Всё как в тумане, глухо, не разобрать ничего. Где у меня руки? Кажется, чувствую пальцы. Левая рука зажата. А правая? Вроде двигается. Ой, как больно! Опять снизу… Ух, отпустило. Пошевелю правой рукой. Упёрлась в холодное, твёрдое, гладкое. Камень. Дальше никак. Ой, опять накатило… Мама, папа, я сплю? Мне страшно!
        Что это? Свет. Маленькая щёлочка и свет. Щель растёт. Как ярко! Закрываю глаза. Теперь медленно-медленно открываю. Собачка! Ты что тут делаешь? Открыла пасть и дышит, язык вон какой - красный и мокрый. Подняла голову и лает. Зачем ты лаешь?
        Голова сильно кружится. И боль становится сильнее. Закрою глаза, полежу пока, отдохну. Ой, что такое тёплое? Собачка, зачем ты меня лижешь? Щекотно же. Перестала, ушла. И шум затих.
        - Мальчик, ты меня слышишь?
        Кто это? Кто меня зовёт? Надо открыть глаза. Почему так тяжело? Всё плывёт, плывёт… Лицо такое расплывчатое. А внизу уже всё горит, еле терплю. Лицо. Дяденька в форме. Нет, не полицейская. Вспомнил - форма спасателя. Открываю рот, хочу ответить ему. Ничего не получается, хрип один.
        - Мальчик, если слышишь меня, моргни.
        Моргнуть? Закрыть глаза и снова открыть? Попробую. Закрываю. Падаю, падаю, всё кружится-вертится… Теперь открыть. Не могу. Не могу! Мама, я не плачу, мне просто надо открыть глаза. Открыл. Они мокрые, я чувствую.
        - Мальчик, не бойся, мы тебя сейчас вытащим. Ничего не бойся, малыш, всё будет хорошо.
        Дяденька, не уходи, пожалуйста. Мне страшно. И больно очень. Очень-очень. Мне никогда не было так больно. Я уже не терплю, я плачу. Мамочка, забери меня отсюда. Больно! Мама! Мамоч…
        …И это моя школа?! Ничего себе! Большая груда камней. И люди какие-то возятся в форме, военные? хм… с собаками, и машины пожарные стоят. Так это что ж получается - уроков завтра не будет? Вот классно!
        Облечу вокруг. Да-а… Интересно, что случилось? Взорвали, наверное. Старшеклассники, точно. Я на днях забежал в туалет, они там курили, и один говорит: «Я в Сети рецепт бомбы нашёл, давай школу взорвём?» И заржали. Неужели и впрямь они?
        Какой классный сон. Люблю летать во сне. Однажды над городом летал. Как птица - руки в стороны и паришь… Здорово было. Сейчас тоже ничего, над развалинами школы, вот прикол!
        А это что такое? Яркий шар, висит и светится. Ну-ка, ну-ка… Ленка Кочетова?! Ты что здесь делаешь? Это мой сон, чего залезла? Смотрит, моргает: на меня, на развалины, снова на меня.
        - Ты что здесь делаешь?- спрашиваю.
        - Руслан, это ты?
        - Я, кто же ещё.
        - А почему ты в моём сне?
        - В твоём сне?! Это мой сон.
        - Твой? Но я тоже сплю и вижу тебя. Значит, мы оба спим и снимся друг другу.
        Ещё чего не хватало. Кочетова никогда не была в моём вкусе. Косички эти дурацкие, очки. К тому же дочь директрисы нашей, Ольги Валерьевны.
        - Ой, Руслан, смотри, что это там? Полетели, поглядим?
        Ну, полетели. Куклу какую-то вытаскивают из-под обломков. Серая вся, пыльная: одежда серая, сама серая. Дядька взял её на руки, понёс. Точно, кукла: руки-ноги висят, голова висит. Положил на землю, склонился. Ха, целует, что ли? Не-а, дышит часто. Искусственное дыхание кукле делает? Во, дурак! Вон рядом ещё несколько лежат таких же, накрыты брезентом, а ноги торчат.
        Эй, Кочетова, ты куда? Зачем так близко? Ладно, давай поближе. Погоди-ка… Это что ж… Это как?.. Это я?!
        … Ты-то чего ревёшь? Чего повисла над этим брезентом, под него заглядывала, что ли? Понятно. Не реви, говорю, Кочетова. Не реви, Ленка. Лена, не плачь, пожалуйста. Видишь, я же не плачу.
        Я не плачу. Нет. Мне нельзя. Я мальчик, не девочка. Я не буду плакать. Папа говорит, что я - мужчина, а мужчины не плачут.
        - Лена.
        Ревёт.
        - Лена, не плачь.
        - Руслан, мы умерли, да? Это не сон?
        - Да.
        Да, да, да! Если б тебя здесь не было, я бы тоже разревелся, но ты этого никогда не увидишь. Ты подлетела ко мне, висишь рядом - яркий светящийся шар. Веснушки пропали, очков тоже нет. Я, наверное, такой же? А царапина на носу осталась?
        - Руслан, мне страшно.
        - Не бойся, я с тобой.
        - Руслан, не оставляй меня одну.
        - Не оставлю, Лена.
        - Смотри, ещё один…
        Такой же шар. Поднимается из обломков и зависает.
        - Полетим, расскажем,- предлагаю.- Он ещё ничего не знает.
        - Русланчик, я с тобой.
        Мама, папа, как я буду без вас? Я ведь ещё ребёнок. Я не хочу быть взрослым. Не хочу! Мне так страшно…
        6
        Вернувшись ближе к вечеру с закрытия конференции, я застал жену в прекрасном настроении, чем был приятно удивлён. Она сидела на кровати, скрестив по-турецки ноги, и сосредоточенно делала педикюр, при этом мурлыкала старинный шлягер «Oops, I did it again…». Я переоделся в лёгкую толстовку и светлые хлопчатобумажные брюки. Инга ограничилась джинсами и последнего писка блузкой, справедливо заметив: «Не в оперу идём».
        Неспешным шагом, съев по пути по мороженому, мы подошли к «Знанию». Глупо было ожидать другого названия от городка с главным проспектом им. Науки, площадью акад. Алфёрова и ботаническим садом им. Мичурина. Поэтому «Знание» - чем не имя для Дворца культуры научно-исследовательского института.
        Через площадь перед концертным залом к главному входу стекались тонкие ручейки зрителей, заканчивающиеся небольшим столпотворением непосредственно перед дверями. Причиной тому были два охранника заморской поп-дивы - мужчина и женщина - с дубинками металлоискателей в руках. Действовали они слаженно, процедура не занимала более пяти секунд. Мужчины налево, женщины направо. Провели сканером спереди, сзади, руки в стороны - по бокам, раз, два. Пожалуйста, следующий. В холл мы с Ингой прошли почти одновременно.
        В связи с тёплой погодой гардероб не работал. Буфет уже был облеплен страждущими, и мы сразу прошли в зал.
        Примерно так я себе это и представлял. Зал на шестьсот мест без балкона, один сплошной партер. Приятно удивили новые кресла, а также недешёвый красного бархата занавес. На стенах на высоте двух человеческих ростов присутствовали чёрные акустические системы со знакомым логотипом «Dolby». Видимо, концертный зал одновременно являлся кинотеатром.
        Первые два ряда были демонтированы. На расстоянии полутора-двух метров от сцены стояли хромированные стойки с натянутой между ними цепью. Импровизированный танцпол умилял скромными размерами. Внизу, возле лесенки, ведущей на сцену, переговаривались два российских полицейских. На сцене, скрестив руки, стоял чернокожий секьюрити в строгом чёрном костюме, чёрных очках, чёрном галстуке при белоснежной рубашке. Веса в человеке было не менее полутора центнеров, и я, не знаю почему, сразу представил его в аляпистой одежде, лисьей шубе, с золотой цепью, застывшего в рэперской позе с характерной распальцовкой. Стало весело, я ухмыльнулся и направился за Ингой к нашим местам.
        Развалившись в удобных мягких креслах, мы сидели и глазели по сторонам. От нечего делать я вспомнил события вчерашнего вечера и откровения Инги о виденном ночью сне.
        Жена работала в школе преподавателем русского языка и литературы. Помимо врождённого женского, материнского отношения к детям, что, на мой взгляд, является обязательным в данной профессии, она была отличным педагогом. Первое место в областном конкурсе «Учитель года», почётное четвёртое в сомнительном всероссийском говорили сами за себя. Я очень ценил и уважал жену за это, радовался её успехам. Может быть подсознательно, компенсируя своё разочарование в выбранной однажды ошибочно профессии. Хотя внешне у меня было всё хорошо: кандидатская, своя лаборатория, аспиранты, студенты. Я никогда не давал повода усомниться в том, что успешен. Знал, что Инга очень расстроится, узнав, что всё не так. Я любил жену и не мог заставить себя позволить ей переживать за непутёвого мужа.
        После трагедии, которую я считал нашей общей, Инга изменилась. Со стороны всё было, как прежде. И в наших отношениях тоже ничего не произошло, разве что мы стали ещё более близки. Изменилось её отношение к детям. Всё складывалось из мелочей. Звонки домой, детские писклявые голосочки: «Ингу Михайловну можно?» И часовые беседы по телефону, напоминавшие больше работу психолога. И проверка тетрадей допоздна, брошенная в сердцах ручка со словами: «Не могу я ему двойку поставить. Нельзя ему двойку». И задумчивая поза у окна, взгляд на песочницу с копошащимися карапузами, и безграничная тоска в глазах. И просьба: «Переключи!» при просмотре чрезвычайных происшествий по телевизору во время сюжета об очередной трагедии, случившейся с ребёнком.
        Как мне вчера хотелось «переключить» Чернова. Нажать на кнопку и вместо «Младшие классы. Семь-одиннадцать лет…» вызвать хотя бы то же «А помнишь, как купались в Байкале? Жара плюс тридцать, ты с разбегу в воду, а потом пулей назад…». Но Инга не захотела, решила дослушать. Почему? Не знаю.
        И сегодня утром… Что-то произошло с женой. Что-то, чего я не мог понять. Но чувствовал, что это только начало. Ощущение тревоги не покидало меня, нарастало как снежный ком, катящийся с горы. Обычная, на первый взгляд, командировка, каких у меня бывает по пять-шесть в году, вдруг вызвала неожиданный интерес у жены. И это в конце учебного года! Взяла больничный, сказала, как отрезала: «Поеду с тобой».
        Зал, тем временем, почти заполнился. Молодёжи не много, отметил я, очнувшись от воспоминаний. Но и не мало: процентов тридцать тех, кому нет двадцати пяти. Большинство - наши ровесники или чуть постарше. Были и явного вида пенсионеры, которые самой Спирс в родители годились. У них-то откуда такой интерес? Или всё равно на кого идти, лишь бы «в люди»?
        По сцене перед опущенным занавесом пару раз вальяжно продефилировал секьюрити-рэпер. Двое наших полицейских встали на равном удалении друг от друга за ограждением с цепью и смотрели в зал. Свет начал меркнуть.
        Занавес пополз в стороны. Стало совсем темно - глаз выколи. Вдруг вспыхнул прожектор. Яркий круг света бил точно в середину сцены на ударную установку с витиеватой надписью на бочке «Britney Spears» наподобие легендарной «The Beatles».
        Слева из-за кулисы под аплодисменты зала вышла виновница торжества, и я поразился её облику. Так выглядеть в «50 с небольшим»! Идеальная фигурка - блестящий комбинезон только подчёркивал это - ни грамма лишнего веса. Знакомое лицо с плакатов, словно не было за плечами сложной судьбы: пятерых детей, восьми мужей, проблем с алкоголем и наркотиками и прочей гламурной «прелести». Тридцатилетняя девушка и только, вызывающая у всего половозрелого мужского населения вполне определённые чувства. Какой контраст с располневшим к старости Басковым! А ведь он не намного старше неё. И пусть пик карьеры давно позади, и приходится гастролировать по городам типа Н-ска, такое отношение к себе, и, следовательно, к своим зрителям, восхищало. Я искренне кричал и улюлюкал вместе с залом, приветствуя певицу.
        Представление началось. После второй песни мы с Ингой перебрались на танцпол, который оказался реально мал и не мог вместить всех желающих. Люди стояли в проходах. Даже не покинувшие своих мест пенсионеры задорно хлопали и качали головами в такт зажигательных мелодий.
        Спирс выкладывалась на сцене на всю катушку, ничуть не уступая скромной подтанцовке в лице двух молодых парней - белого и чернокожего. Одним прошлым гимнастки это трудно объяснить, тут было что-то ещё. Я сформулировал это как любовь к профессии, знак равенства между «профессия» и «жизнь». Старые хиты проходили на ура. Песни из нового репертуара, благодаря общему драйву концерта, также принимались хорошо. Я успел вспотеть и охрипнуть, когда это началось.
        Искры от первого лопнувшего прожектора, висевшего в ряду таких же на длинной металлической раме над сценой, просто остались незамеченными. Разгорячённая публика восприняла их как запланированный пиротехнический эффект. Череда последовавших за этим вспышек погрузила зал в полутьму. Горели только два софита на стенах, сфокусированных на певице и заглушённых в тот момент красным и зелёным светофильтрами.
        Бритни, как ни в чём не бывало, завершила проход из глубины сцены, обвила ногой микрофонную стойку, перехватила рукой. Последняя, финальная фраза песни прозвучала, что называется, в оригинале - натуральным голосом певицы без помощи электроники. Микрофон сдох. Публика в изумлении безмолвствовала. Спирс в неудобной позе, держа микрофонную стойку то ли рукой, то ли ногой, замерла в ожидании аплодисментов. Но вместо этого раздался грохот от свалившихся практически синхронно акустических систем Dolby. Через секунду хлопнули софиты и воцарилась темнота. Только тусклые надписи ВЫХОД над дверями нарушали сюрреализм происходящего. В гробовой тишине со сцены прозвучало смачное «о-у, щщщит», после чего по залу могильным эхом разнёсся уже знакомый прокуренный кашель. Курок был спущен.
        Пронзительный женский крик привёл толпу в движение. Я сгрёб Ингу, и, круша цепь с двумя ближайшими стойками, ринулся к сцене. Взялся двумя руками за парапет, прижал жену к подмостку и приготовился к худшему.
        Обезумевшие от страха зрители рванули к спасительным дверям, никого и ничего не видя перед собой. Меня сильно толкнули в плечо, потом ещё и ещё раз. Я стоял. После пятого или шестого удара, заметив, что наносит их один и тот же тип размерами в два меня, пытающийся поскорее выбраться и распихивающий всех перед собой, я чуть подался вперёд, освободил правую руку и вмазал ему по челюсти. Тип крякнул и попятился, и, наверное, упал бы, но тотчас был подхвачен толпой и унесён в направлении заветных надписей ВЫХОД.
        На сцене, тем временем, царил не меньший хаос. Поп-дивы с музыкантами и подтанцовкой уже не было. Вместо них присутствовал амбал-охранник, прижимающий правую руку к щеке и что-то быстро бормочущий. Видя, что людей много, а двери узкие, часть зрителей рванула по лесенкам на сцену, полагая вырваться через служебный выход. Наивный американский секьюрити решил воспрепятствовать этому возмутительному акту, но спустя мгновенье уже валялся с переломанным носом. Среди прорвавшихся молодых парней ни один не набирал и половины веса поверженного Голиафа. Помогать ему никто не собирался, двое наших блюстителей порядка, не успев ничего предпринять, были вынесены потоком за пределы зала в первые же секунды паники.
        Дабы ускорить форс-мажорный финал шоу, начали хлопать кресла. Сначала на последнем ряду, затем ближе, ближе. И вот уже весь зал: хлоп-хлоп-хлоп. Сдерживая натиск толпы, я с изумлением уловил в этом перкуссионном сопровождении апокалипсиса знакомый ритм: Oops, I did it again - хлоп, хлоп, хлоп-хлоп-хлоп-хлоп. Однако!
        …Шум стихал. Давка у дверей прекратилась, оказавшиеся на полу неудачники кто на своих двоих, кто на четвереньках направлялись к выходу. Инга опустила руки, которыми зажимала уши, и с опаской выглядывала у меня из-за плеча. В дверях мелькнуло что-то синее, и в зал втиснулся Юрий, наш недавний спаситель, вперёд спиной, волоча за собой квадратную бандуру с длинным толстым кабелем. Переносной пси-акцептор, догадался я. Флаер Службы спасения я заметил ещё на площади, когда мы шли на концерт. Но тогда я не придал этому значения, не разглядел, кто сидит внутри. К тому же машина была облеплена ребятнёй и фотографировавшими их родителями.
        Борзенко дотащил ловушку до середины бывшего танцпола и остановился в метре-двух от нас с Ингой. Перкуссия кресел закончилась, через открытые двери пробивался свет, и уже почти ничего не говорило о произошедшем здесь недавно чрезвычайном происшествии.
        Спасатель вытер пот рукавом и наклонился, намереваясь включить принесённый аппарат. И вдруг произошло неожиданное. Мужчина, словно от удара, поднялся в воздух, совершил немыслимый кульбит, перекувыркнулся через голову и упал на спину ногами к выходу, через который несколькими секундами ранее вошёл.
        Меня толкнуло в спину, Инга от неожиданногсти ойкнула. Раздался протяжный вой, который вскоре затих, будто кончился воздух в лёгких умирающего неведомого чудища.
        Инга прошептала мне в ухо: «Серёжа, я вижу…»
        7
        … ожила рация. Я от неожиданности пролил кофе. Тёмные пятна на синем комбинезоне - теперь стирать. Выругнувшись, я ответил:
        - Седьмой на связи.
        - Седьмой, база вызывает. Доложите обстановку.
        - Всё спокойно. Народ подтягивается.- Отжал тангенту в ожидании ответа. Рация молчала.- Юленька, случилось что?
        - Нет, Юрий Георгиевич, всё в порядке. Шеф приказал проверить посты.
        - Шефу привет,- ответил я, бросая трубку на сиденье рядом. Допил кофе, смял бумажный стаканчик и бросил его в мусорный отсек.
        Народ, действительно, подтягивался. Через площадь к концертному залу неспешным шагом, наслаждаясь погодой, шли люди. Прекрасный тёплый вечер, прекрасное настроение.
        Я взял пачку, открыл и вытащил сигарету. Придётся выходить, датчики дыма не обманешь, натянув презерватив, как когда-то на первых «умных» машинах-иномарках. Флаер, точнее, аэрокар «Renault-Стриж» разработали специально для России, собирали у нас, в Тольятти, наши российские рабочие в расчёте на наших же российских чрезвычайно смышлёных пилотов. А курить на рабочем месте, каковым и являлся флаер, строжайше запрещено. Пункт три-а, параграф четыре. Подписывал, помню.
        Я постучал по стеклу. Эй, малыш, спрыгивай. Сейчас эта штука поедет назад. Вместе с тобой, если не поторопишься.
        Пацан проехал на попе, ловко спрыгнул на землю, оглянулся и побежал к мамаше, держащей камеру и умилённо улыбающейся. Я нажал кнопку на панели, колпак втянулся. Выбрался из машины и закурил.
        - Дяденька, можно с вами сфотоглафиловаться?
        Девчушка лет пяти быстро обернулась: «Мам, я всё правильно говорю?» Получив утвердительный ответ, опять вопросительно уставилась на меня, засунув в рот указательный палец. Эх, куда ж от них денешься…
        - Ребятня, кто хочет сфотографироваться - ко мне!
        Надеюсь, пятна от кофе не будут заметны. Да и кто потом будет рассматривать спасателя, когда главные персонажи на фотографиях и видео - это всегда собственные чада.
        Фотосессия была короткой. Разумные родители после коротких пощёлкиваний и вспышек увели сопротивляющихся детей, воспользовавшись, как всегда, маленькой ложью: «Дяденьке работать надо. Завтра ещё сюда придём. Что? Конечно, залезешь внутрь. Да, порулишь. Конечно, правда. Видишь, дяденька кивает?». Я кивал, куда ж деться…
        Сегодня я дежурил один. Сашка отпросился, поехал куда-то с семьёй. Молодой он, но уже опытный спасатель. Семья у него хорошая: жена Кристина, дочка… имя забыл…, говорил, что второго ждут. Вчера было спокойно, и сегодня с утра ни одного происшествия. Так что поработаю один, мне не в первой. Да и люблю я один работать. Что это - подступающая старость? Может быть. Одиночество - моё привычное состояние последние девять лет, нет, восемь с половиной. Но те последние полгода с Тамарой можно не считать. Одна сплошная тюрьма, хуже - камера пыток. Для обоих. До конца. До смерти жены.
        Позавчера был аврал. Погром на кладбище, пожар на Строителей-семь, парочка приезжих в лесопарке. Я вспомнил ту картину: лежат на траве в луче прожектора, за руки держатся, влюблённые, блин… Мы когда-то такими же были. Тамара - просто красавица, стройная, миниатюрная, на пять лет моложе меня. Когда Витька родился, я летал, пел от радости. В шесть лет уже таскал его с собой на рыбалку. В семь повёз на охоту. Он тогда попросил: «Пап, дай стрельнуть». Дал. Ходил потом в школу с синим плечом, хвастался всем: «Я из ружья стрелял!». Школа. Эта чёртова школа, будь она проклята! Я заскрежетал зубами, тряхнул головой, отгоняя мысли. Обошёл машину, попинал для порядка посадочные амортизаторы и забрался внутрь.
        Поток зрителей почти иссяк. Торопливым шагом шли опаздывающие. Компания молодёжи у входа, наконец, допила пиво и исчезла в дверях. Я взглянул на часы - девятнадцать пятьдесят шесть. Вот-вот начнётся концерт. Потянул на себя рычаг, опуская спинку кресла, удобно расположился и стал ждать…
        Женщина сбегала по лестнице, истошно вопя и перепрыгивая через две ступеньки. Дамская сумочка в левой руке смешно вращалась, как пропеллер. Спустившись на ровное место, женщина сделала пару шагов, неуклюже припала на правую ногу и растянулась на асфальте. При этом сломанный каблук отлетел и валялся в метре от неё.
        Двери, как от удара, распахнулись, и повалила толпа. У меня похолодело внутри. Безумные глаза, перекошенные ужасом лица. Сразу у выхода толпа расходилась веером, люди бежали, спотыкались, падали, вставали, снова падали.
        В мозгу отчеканилось «большие неприятности». Дальше заработали рефлексы.
        Рация.
        - База, вызывает седьмой.
        - База слушает.
        - ДК «Знание». ЧП код прим. Срочно помощь.
        - Принято.
        Отсек с оборудованием. Портативная ловушка. Катушка кабеля. Сначала… кабель. Чёрт, здесь надо вдвоём. Сашки нет. Кто ж знал? Хватаю катушку. Один конец уже зафиксирован в клемме генератора. Бегу. Какая она тяжёлая! Ещё бы, высоковольтный кабель, многожильный, армированный сталью. Разматывается, падает на асфальт, бежит за мной чёрной змейкой. Граждане, расступитесь. Дорогу. Дорогу! Вестибюль. Так, оставим пока здесь. Теперь ловушка. Что это за хлопки в зале? Какой-то ритм, что за чёрт? Ладно, потом. Назад к флаеру. Ловушка. Сорок два килограмма, твою мать! На спину её, как мешок с картошкой. И бегом-бегом. Люди почти все вышли. Ну, дай-то бог.
        Опускаю ловушку на пол. У-ух! Кабель разъёмом в гнездо. Рраз, щелчок - готово. Как же теперь её в зал затащить, она с кабелем совсем неподъёмная стала? Придётся волоком, спиной вперёд. Поехали. Рукой махать не будем. Темень какая! Огляделся через плечо - почти никого. Парочка у сцены, стоят обнявшись. На сцене кто-то лежит, вроде живой - ворочается. Ползёт к выходу какой-то несчастный. В зрительном зале - не видно ничего, но, кажется, пусто. Вот здесь остановимся, примерно на середине этого пятачка, как его, танцпола. Ух, устал. Некогда отдыхать. Где здесь тумблер? Вот он. Вклю…
        …ть твою, больно-то как! Плашмя, да на спину. Позвоночник цел? Руки-ноги… работают, и то ладно. Что это было? Господи, воет как, душу вынимает. Кто ж меня так приложил? Ну, упыри вонючие, как вы мне надоели, что вам всё неймётся!
        А девушка шепчет что-то, глаза - что те блюдца, и смотрит сквозь меня, нет, немного выше. Погодите… Это ж та самая, из лесопарка. И парень её. М-м-м, Морозовы, точно! Вот так встреча.
        Я прошептала ему в ухо: «Серёжа, я вижу».
        Шар висел над спасателем. Жёлтый, яркий, примерно метр в диаметре, горящий ровным светом, как матовая лампочка. Юрий приподнялся на локтях и смотрел на нас. Шар он явно не видел.
        Сергей спросил:
        - Ты что-то сказала?- Затем подался вперёд: - Подожди, ему надо помочь.- И бросился к спасателю, пройдя при этом сквозь шар, прорезав его словно нож - масло.
        Я не успела ничего сказать, предупредить, всё произошло за доли секунды. Шаг, второй. Яркое свечение прямо перед лицом мужа, но он его не замечает, смотрит на Юрия и делает следующий шаг. Голова и плечи исчезают в жёлтом свечении. Ещё шаг - и Сергей вышел из круга, присел на колено над человеком в синей униформе.
        Я прижала руку к сердцу, мне стало дурно. Ноги перестали слушаться, и я сползла на пол. Живой. Серёженька, я так за тебя испугалась!
        Шар поднялся выше и висел маленьким солнцем. Красиво, взгляд не оторвать. Но что-то в нём изменилось. Я вгляделась в матовые переливы - и не поверила своим глазам. Так и сидела на полу с открытым ртом. Мужчины были заняты друг другом и не смотрели на меня. Зато смотрел шар.
        Ровная и гладкая светящаяся сфера заколыхалась, пошла складками. Хаотически меняющийся рельеф после череды бессмысленных превращений сложился в человеческое лицо. Детское лицо. Лицо мальчика, лет десяти-одиннадцати.
        Наши взгляды встретились. Глаза мальчишки поползли на лоб. На исполинский лоб с учётом размеров самого лица. Губы его зашевелились, но я ничего не слышала. Сергей с Юрием переговаривались внизу, спасатель пытался подняться с пола, облокотясь о плечо мужа. С улицы доносились переливы приближающейся сирены. Других звуков не было.
        Шар поднимался. Мальчишка, отчаянно гримасничая, уже не шептал, а кричал. Как в телевизоре, когда показывают кого-нибудь крупным планом, при этом убирают звук до нуля. Или после прогремевшего совсем рядом взрыва, когда сидишь обалдевшая и оглушённая, и взираешь на людей, суетящихся вокруг тебя, что-то тебе говорящих, задающих вопросы. А ты моргаешь, улыбаешься как младенец, а в ушах только гул на одной ноте - у-у-у…
        Я замотала головой. Не слышу. Да не слышу я тебя, мальчик! Видимо, поняв столь простой жест, шар резко взмыл вверх под самый потолок. Я проследила его взглядом. Сначала ничего не заметила - слишком ярко он светил. Затем, как на негативе, опущенном в ванночку с проявителем, начало появляться изображение. На тёмном фоне потолка выступили шары - три, пять, восемь… Такого же размера, только не такие яркие. А точнее, совсем не яркие: мутные, затуманенные. И каждый был лицом. Страшным. Как в калейдоскопе масок - боль, страх, удивление, скорбь, ярость… Лица были взрослые, разных возрастов, мужчины и женщины, старики и молодые, но все неприятные, отталкивающие.
        Я посмотрела на Сергея. Мужчины стояли на ногах, Юрий потирал ушибленную спину.
        Подняла голову. Яркий шар медленно плыл к стене. Мгновенье - и он исчез, растворившись в бетоне. Остальные шары выстроились в линию, и, как под конвоем, направились в том же направлении. По одному исчезая в стене, они покидали поле недавней битвы.
        - Инга,- Сергей подошёл ко мне. Спасатель ковылял следом.- Ты как?
        - Нормально.- Я смотрела на мужа: лицо, плечи - всё было в порядке.
        - Серёжа, ты ничего не чувствуешь?
        - Что я должен чувствовать?
        - Когда ты побежал к Юрию… Здравствуйте, Юра… ты ничего не заметил?
        Спасатель подошёл и смотрел на нас со странным выражением на лице.
        - Нет, а что?
        - Я их видела. Привидения. Ты прошёл сквозь одного из них. Оно как раз висело над Юрием.
        Сергей побледнел, Юрий смотрел на меня, не отрывая глаз. Повисла пауза. Все молчали. Я смотрела на мужчин, они на меня.
        Борзенко осипшим голосом произнёс:
        - Вы где остановились?
        Муж ответил:
        - В «Южной».
        - Я вас подброшу. Флаер на площади. Борт семь-два-два-семь. Подождите меня там. Разговор есть.- Затем помолчал и добавил: - К вам, Инга.
        Мы с Сергеем направились к выходу. Навстречу бежали синие униформы, кто-то тащил ловушки, разматывал кабель. Я обернулась. Молодой спасатель с лейтенантскими звёздочками стоял навытяжку перед Борзенко:
        - Товарищ майор…
        8
        Мне раньше не приходилось летать во флаерах. Так уж сложилось. Пассажирские авиалайнеры не в счёт. Сидишь где-нибудь в середине салона аэробуса на 15Е или F, до иллюминаторов четыре-пять кресел, и всё ощущение полёта сводится к тряске при взлёте-посадке, да неожиданным воздушным ямам во время обеда-завтрака-ужина (ненужное зачеркнуть), когда вилка с нанизанной оливкой норовит попасть не в рот, а мимо.
        Мы с Ингой сравнительно свободно расположились в кресле второго пилота. Честно говоря, снаружи флаер совсем не походил на летательный аппарат. Так, скорее гоночный автомобиль, с расположенной в кормовой части силовой установкой. Всё менялось, стоило заглянуть внутрь. Кабина пилотов авиалайнера - не больше, не меньше. Два кресла, два штурвала (именно штурвала, а не джойстика, как на последних типах самолётов), широченная панель. Прозрачный колпак, выезжающий сзади, только теоретически подразумевал аналогию с кабриолетом. «Без верха» на флаере не полетаешь, мотор просто не заведётся. Но обзор он давал великолепный.
        Борзенко вёл машину мастерски. Учитывая скромные размеры Н-ска, путь из пункта А в пункт Б был выбран нестандартно - через пункт В. Мы сначала резко взмыли вверх по крутой траектории, затем, достигнув незримого потолка, качнулись, словно на качелях, и столь же стремительно понеслись вниз. Впечатление было потрясающим! Сердце кольнуло щемящее чувство дежавю - мгновенья из детства, когда мир казался таким большим, сахарная вата самой вкусной на свете, а мой папа - самым сильным человеком на земле. Мне лет восемь. Приехал луна-парк. Детям до двенадцати нельзя, но папа поговорил с дяденькой в будке, и вот мы уже сидим в кабинке-вагончике. Я крепко держусь за железные поручни, которыми меня пригвоздили к сиденью. Наш паровозик медленно тащится вверх, на миг замирает… и… падает в бездонную пропасть, и я падаю вместе с ним. Ветер бьёт в лицо, я не могу дышать, не хватает воздуха. И чуть не писаюсь от переполнившего меня немыслимого, взрывного коктейля из ужаса, восторга, удивления, радости…
        Падение резко замедлилось, лишь когда до очертаний гостиничного комплекса осталась пара десятков метров. Сделав разворот над самой крышей, мы мягко приземлились в тенистой аллее невдалеке от главного входа.
        Юрий заглушил двигатель, и сидел, держа руки на штурвале и глядя перед собой. Мы тоже не решались начать разговор.
        Наконец, он произнёс:
        - Мне надо вам кое-что рассказать. Там, в лесопарке, я не мог и не хотел - кто вы такие, чтобы всё вам выкладывать. Сейчас ситуация другая.- Он многозначительно посмотрел на Ингу.- Обстоятельства сложились таким образом, что вы оказались вовлечены.
        - Мы многое уже знаем,- сказал я.- Про школу, про детей, про суд.
        - Откуда?- удивился Юрий.
        - Друг рассказал. Один учёный из вашего научного центра.
        - Понятно.- Спасатель усмехнулся.- Они нам тогда сильно помогли со своими ловушками.
        - Пси-акцепторами,- поправил я его.
        - Да, пси… Придумают же название. Вечно они всё усложняют. И так ведь ясно. Нет, упрутся как бараны в новые ворота: не подтверждено, нет доказательств… А ты скажи просто душа, признайся сам себе. Куда там, будут твердить как заведённые: «пси-всплески», «пси-аномалии»…
        Мы с Ингой сидели молча, не перебивали.
        - Мы нашли доказательства. Случайно. Снимок сетчатки.- Борзенко посмотрел на меня. Я непонимающе покачал головой. Он объяснил: - В паспорт человека, любой - общегражданский ли, заграничный,- вклеены чипы с биометрическими данными, с цифровым снимком радужной сетчатки глаз.- Я кивнул.- Когда пошли массовые смерти, кто-то догадался снимать биометрию с умерших и сравнивать с их же прижизненными показателями. Набрали статистику, обработали на компьютере, выделили код. Загнали его в пси-модулятор, на каждой ловушке такой установлен. И всё! Фиксируем привидение, пси-всплеск по-научному, а на мониторе уже досье на него: кто такой, когда помер, фото и тому подобное. С детьми сложнее было.- Юрий вздохнул.- Погибли малолетние. Общегражданских паспортов ни у кого нет, заграничные только у трети. По этим базу создали, по остальным - ничего. Так и ловим по сей день безымянных призраков…
        Борзенко протянул руку, взял пачку сигарет с полочки под панелью, помял её в руке и бросил назад.
        Я вспомнил ухмылку Чернова: «Гоняются за душами неупокоенных…» Покачал головой. Нет, Гена, не всё так просто.
        Инга подала голос, тихо спросила:
        - Юра, что такое Эффект Эха? Как он связан со Школой?
        - Вам ваш друг не рассказывал?
        - Не успел,- ответил я и нахмурился, вспоминая концовку вчерашнего вечера.
        Спасатель жадно посмотрел на сигареты, отвернулся и откинулся на спинку кресла.
        - Первые месяцы после трагедии,- начал он,- было относительно спокойно. Затем начались массовые несчастные случаи с летальным исходом: машина сбила, поскользнулся и неудачно упал, отравления нелепые. Те, что в тюрьме, тоже: под циркулярку попал, трос у крана оборвался… Все погибшие - родственники детей из Школы. Близкие, дальние, виноватые, невиновные - все вперемешку. Мы, как получили ловушки, разобрались с управлением, так начали их ловить. Да и не ловушки это вовсе.- Борзенко махнул рукой.- Бывало, загонишь его, крышку захлопнешь, напишешь рапорт, а через неделю другой экипаж с ним же сталкивается. Но суть не в этом. Безобразничают только они. Не дети. Детей и «видели»-то только пару раз. И то - случайно. Позвонит кто-нибудь из родителей, встречает с круглыми глазами: «Чувствую я - здесь он!» Включаем, на мониторе картинка - точно, он. Пацан рыжий, погибший сынок. А только ловушка пуста, плевать он хотел на неё. Через секунду сигнал пропадает - ушёл. Вот так! И главное, никаких неприятностей от них, от детей то есть. А от взрослых… Как с цепи сорвались. Такое вытворяют.
        Не помню кто предложил это название - Эффект Эха, только в точку оно. Смерть махнула косой там, у школы - вжик!- и это «вжик» до сих пор аукается, уносит жизни близких тех погибших ребятишек.
        Юрий замолчал. Почти стемнело. Здесь же, в тени раскидистых каштанов, было совсем темно. Фонари вдоль аллеи ещё не зажгли, и мы сидели под прозрачным колпаком, заглушающем все звуки извне, думая каждый о своём. Я смотрел сквозь невидимое стекло на клочки тёмно-синего неба в молодой листве и представлял чёрный балахон до пят, безразмерный капюшон, в котором не видно лица, рукава без рук и медленный, как в кино на повторе, взмах исполинской косы, разносящий здание школы осколками бетона и кирпича.
        В воцарившейся тишине прозвучало:
        - Юра, вы потеряли кого-то.
        Я не понял по интонации жены, вопрос это был или утверждение. Юрий вздрогнул и затравленно посмотрел на Ингу.
        - Сын? Дочь?
        Его плечи поникли. Он сразу на глазах сгорбился и постарел. Спросил осипшим голосом:
        - Я закурю, можно?- негнущимися пальцами с третьей попытки вытащил сигарету, закурил. На панели замигал красный индикатор. Борзенко нажал кнопку, колпак чуть приподнялся, потянуло прохладой. Дым от сигареты унесло в образовавшийся зазор.
        - Сразу после похорон было тяжело. Меня спасла работа, пропадал там целыми днями, а Тамара… Сейчас я понимаю, что тогда мог бы ей помочь, быть рядом, поддерживать. Но мы сразу стали словно чужими. Ледяной холод внутри и пустота. После сорока дней жена стала оживать, общаться с подругами. Но спали мы уже врозь. А потом у неё начались видения, истерики. Стало совсем невыносимо. В тот день я работал в ночную смену. «Скорую» вызвали соседи. Тамара кричала, била посуду, выгоняла кого-то: «Уходи, я так больше не могу!». Я приехал за ней в больницу, но врачи не пустили, сказали, что сильнейший стресс, депрессия. Следующей ночью она позвонила, попрощалась, сказала, что идёт за ним, что он зовёт её. И пошла. С седьмого этажа. В окно.
        Впервые за время монолога Юрий посмотрел на нас взглядом, полным боли.
        - Сын, Виктор. Витенька.- Помолчал и добавил: - Инга, скажите, что вы видели?
        Жена ответила:
        - Я видела мальчика. Лет десять-одиннадцать. Яркий светящийся шар-лицо. И других - тоже шары, но страшные, безумные. Те были взрослыми. Мальчик разговаривал со мной, но я не слышала слов.
        - Почему?
        - Не знаю. Он хотел сказать мне что-то важное, кричал, но…- Инга покачала головой.
        Борзенко ещё какое-то время пристально смотрел на жену, затем вздохнул и сказал:
        - Завтра День Школы. Вам надо быть там. Мы собираемся каждый год. Все, кто ещё жив. Просто стоим и смотрим в небо. Там всегда бывает сильный ветер, треплет волосы, раздувает одежду. Деревья шумят так, что кажется, шепчет кто-то. Голоса слышатся, детский смех. Мы стоим молча, потом расходимся, не проронив ни слова. Цветы оставляем у Камня, но на утро их уже не бывает. Говорят, ветер разносит. Инга, мне кажется… Я прошу вас.
        - Мы придём. Обязательно,- пообещала жена.
        Она коснулась моей руки, посмотрела в глаза и чуть заметно кивнула.
        - Мы придём. До свиданья, Юра.
        Мы выбрались из машины и зашагали к неоновой вывеске «Гост. ница Южн. я» над центральным входом. У самых дверей я обернулся. Тёмный силуэт флаера оставался на месте. На стекле прозрачного колпака играли блики отражённого света, и я так и не разглядел мужчину, обнявшего штурвал и смотрящего вперёд невидящим взглядом.
        …не была никогда. Почему она такой стала? Почему они все такими становятся? Бабушка… Я так обрадовалась, когда она умерла. Ой, как нехорошо сказала. Ну и что! Это правда. Я действительно обрадовалась, ведь мне было так одиноко. Она меня любила, баловала, я помню. И я её любила. Очень сильно, сильнее, чем маму с папой. Наверное. А она…
        Я давно уже не плачу. Забыла, как это - плакать.
        Я лечу над городом, по-над домами, ныряю в каньоны улиц, облетаю скалы многоэтажек, мчусь по аллее на уровне деревьев, время от времени окунаясь в пучину листьев… Вечер. Я так люблю это время - вечер-ночь. В окнах загорается свет. Люди на кухнях ужинают, или смотрят телевизор. Некоторые уже спят, некоторые ещё только укладываются. Я не сплю. Уже давным-давно. Я забыла, что это значит - спать. Зачем мне спать, у меня нет дома.
        Первое время я целыми днями пропадала у себя. То есть, у мамы с папой в моей… в их квартире. Кружила на кухне вокруг мамы, когда она готовила. Смотрела телевизор с папой. Ложилась в кровать между ними. Но меня никто не замечал. Они проходили сквозь меня, говорили иногда обо мне, словно меня нет совсем. Это было невыносимо! Другие ребята рассказывали, что у них в семьях всё точно так же.
        Потом маму посадили в тюрьму, а папа уехал далеко, в другой город. Я улетела за ним, жила у него. Он сначала пил много водки, а затем пришла другая тётя, и они стали жить вместе. Я стала совсем ему не нужна. Папа ни разу ни заговорил обо мне, не произнёс моего имени. У них родился ребёнок - мой братик. И я вернулась к маме.
        Мама тоже сильно изменилась. Ходила в этой серой жуткой одежде. В тюрьме их было много таких - все одинаковые, серые, хмурые, почти не похожие на женщин. Это было так страшно, ведь мама всегда хорошо одевалась, ездила на красивой машине, белоснежной с красненькими сиденьями. Я ложилась ночью к ней на верхнюю полку и видела, как она плачет, тихо так, чтоб никто не слышал. Я жалела её, шептала: «Мамочка, не плачь», но она меня не слышала. А потом она получила от папы письмо, и совсем сникла. И однажды, вскоре после письма, мама меня увидела! Когда я поняла это, то так обрадовалась, просто закричала от счастья: «Мама, мамочка!». Подлетела к ней, смотрю в глаза, и она на меня смотрит. А дальше… Она равнодушно сказала: «Уходи. Тебя нет и никогда больше не будет. И меня тоже нет. Я теперь никто».- И отвернулась. Я облетела вокруг, прошла сквозь стену, опять вынырнула у её лица. Гляжу на неё, а она лежит с открытыми глазами. Увидела меня, посмотрела несколько секунд и закрыла глаза. Всё.
        Я тогда от отчаяния перебила все лампочки в тюрьме, сорвала крышу с какого-то сарая, ещё не помню что делала. Как мне было больно!…
        Я люблю заглядывать в окна. Раньше мне говорили, что это нехорошо, и первое время я этого не делала. Не решалась. Стеснялась, наверное. А потом… Я забыла, что это значит - хорошо, плохо. Вот это окно мне нравится, такой приятный необычный свет, дверь балконная открыта. У-у-ух, что у нас здесь?
        Сидят трое, двое мужчин и женщина. Столик стеклянный, еда, тарелки, бутылка. Понятно, празднуем что-то. Курим дома? Папа всегда выходил на балкон. Лысый дядька в смешных узких очках говорит. Послушаем.
        - … Тридцать четыре человека обвиняемых… Директор школы Кочетова. Ездила на новом «Лексусе»… Зомби. Глаза пустые, безразличные…
        Замолчи, слышишь!! Замолчи сейчас же! Кто ты такой, чтобы решать. Моя мама никогда… Она… Она… Да ты знаешь, какая она?! Повесил тут зеркала, лампочки всякие модные. На, на! Получай, получай!! Вон отсюда, как здесь противно.
        На воздух и выше, выше. Город на глазах уменьшается. Россыпь огней съёживается, превращается в точку, в горящий уголёк. Таких угольков внизу много, очень много. А я ещё выше, ещё…
        Вокруг только звёзды и чёрный огромный шар внизу. Здесь ночь, но я больше не хочу ночь. Лечу туда, где день. Шар становится голубым. Тонкая оболочка атмосферы кажется такой непрочной, беззащитной, хрупкой. А подо мной белые узоры облаков, синие моря и океаны, тонкие ниточки рек…
        - Лена.
        - Руслан?
        - Привет, я еле за тобой угнался.
        Русланчик, дорогой, мне плохо, мне очень-очень плохо. Как хорошо, что ты здесь.
        - Лена, тебе плохо?
        Как жаль, что я разучилась плакать…
        9
        Природа не терпит однообразия. Утро приветствовало Н-ск дождём. Мы не закрывали на ночь балкон, поэтому перед балконной дверью образовалась небольшая лужа. Было очень даже свежо, и, открыв глаза, я ощутил себя укутанным в одеяло по подбородок. Инга лежала рядом в таком же коконе, но укрытая по самую макушку.
        - Инга, ты спишь?- спросил я шёпотом.
        Из соседнего кокона донеслось:
        - Угу.
        Я сосчитал до трёх, резко сдёрнул одеяло, спрыгнул с кровати, дошлёпал до окна, закрыл балконную дверь, и, схватив с тумбочки одежду, побежал одеваться в ванную.
        Машинально выдавливая пасту из тюбика на зубную щётку, я размышлял.
        Умом я понимал: Чернов прав. Пять лет на физическом факультете любого отучат верить в чудеса. Гроза - это не проделки греческого божка, раскатывающего по небу в колеснице и пуляющего от нечего делать в неразумных людишек стрелами-молниями. Морской шторм - не капризы Посейдона, проигравшегося Дионису в карты в пух и прах и вымещающего злобу на ни в чём не повинных, но обречённых кораблях. На Морозовых в лесопарке напало не привидение, квартиру Гришаевых спалило тоже не оно, и уж тем более глупо подозревать бесплотных духов в заварушке, устроенной на вчерашнем концерте в ДК.
        Нет, нет и нет. Коллега, вы меня удивляете. Вам ли не знать, что А - банальный конденсатор, две обкладки «плюс» и «минус» со слоем атмосферы-диэлектрика посередине и электрическим пробоем, наблюдаемым визуально в виде молний; Б - ещё более банальные атмосферные пертурбации, циклоны и анти-, так сказать,- циклоны. Прибавьте к этому различные по температуре океанские течения, встречу этих двух стихий, и получите своего Посейдона; что же касается В - так это, батенька, пси-аномалия, а упомянутое вами выше привидение - пси-всплеск или локальное возмущение пси-поля. И никакой магии здесь нет, а есть открытый пятый вид взаимодействия, и, кхе-кхе, чем чёрт не шутит, нобелевка лет эдак через …цать.
        Да, Генка, всё так. Но что вчера видела Инга? Каким научным термином назвать родительскую боль? Попробуй, сними биометрию с глаз Борзенко, когда он посмотрел на нас там, во флаере. Ты видел этот взгляд? Все твои компьютеры сдохли бы, выделяя код. Живые, мёртвые, не совсем живые или - как правильно?- не совсем мёртвые, ушедшие в пси-измерение. Пятое измерение, десятое, двадцать пятое… Они все живые, Гена. Нет, не так. Живее всех живых. Навсегда. Это не измеришь. И не надо пытаться.
        Инга лежала на спине, укрывшись с руками, только головёнка торчала.
        - Серёжа, мне холодно,- наигранно стуча зубами, жалобно пролепетала она.
        - Сейчас я тебя согрею,- прорычал я и прыгнул.
        Инга взвизгнула и закрыла лицо руками. Я грохнулся рядом, схватил её в охапку вместе с одеялом, перекатил через себя и крепко обнял. Никогда не дам тебя в обиду. Никому!
        Мы завтракали в ресторане на первом этаже. Я ковырялся вилкой в яичнице, от гнетущего меня волненья кусок не лез в горло. Инга же, напротив, ела с аппетитом. Пустая тарелка стояла в стороне, жена намазывала джемом бутерброд.
        - Во сколько?- буркнул я.
        - В одиннадцать сорок шесть, я точно помню,- не отрываясь, ответила она.- Серёжа, ты что такой хмурый?
        - Не знаю. Я боюсь.
        - Бери пример с меня.
        - Я за тебя боюсь.
        Инга подняла голову и посмотрела на меня. Улыбнулась.
        - Всё будет хорошо, милый.
        - Не нравится мне это. Ты ведёшь себя очень уверенно, а я, как слепой котёнок, следую за тобой.
        Она перестала улыбаться и серьёзным тоном сказала:
        - Бывают ситуации, Серёженька, когда мужчине правильнее всего положиться на женщину.
        Мы обменялись долгим взглядом.
        - Не могу я это есть!- Я бросил вилку и отодвинул недоеденный завтрак.
        - Сходи, покури. Проветрись. Я скоро,- сказала жена, кладя в чашку с кофе кусочки сахара …
        Мы понятия не имели, где находится Школа. Стояли на крыльце гостиницы и смотрели по сторонам. Прямо перед нами на проезжей части было припарковано такси - древнейшего вида Ford-Focus VI, чуть ли не наш ровесник, с опущенным водительским сиденьем и дремлющим на нём мужчиной неопределённого возраста.
        Я подошёл, постучал в окно. Водитель приподнялся с сиденья, протянул руку, приспустил стекло и вопросительно уставился на меня.
        - До Школы не подбросите?- поинтересовался я.
        - До какой школы?- не понял он.
        Я раздумывал всего лишь мгновенье.
        - До той самой.- И многозначительно посмотрел на него.
        Он несколько секунд разглядывал меня, часто моргая, затем кивнул:
        - Садитесь.
        Мы с Ингой расположились на заднем сиденье. Машина отъехала от гостиницы. За окнами проплывал умытый дождём Н-ск. Пару раз низко пролетали флаеры, все частные, разнообразных расцветок. На площади Алфёрова стоял гаишный - сине-белый с поднятым колпаком. Таксист лихо лавировал в потоке, достаточно оживлённом для города столь скромных размеров.
        - У вас что, кто-то в этой Школе…учился?- не выдержал водитель.
        - Да,- опередив меня, ответила Инга.
        - Летит время, уж восемь лет как…
        - Девять.- Я сам поразился тону, которым произнёс это.
        Водитель бросил на нас короткий взгляд в зеркало заднего вида, и оставшийся путь мы проделали в молчании.
        Машина остановилась у парка: низкий металлический забор, живая изгородь и невысокие, от силы десятилетки, каштаны, стройным рядом высившиеся сзади. Я полез в карман. Мелочи не было, в нагрудном кармане нашлось несколько крупных купюр. Я достал самую мелкую - двухрублёвую, протянул таксисту.
        Он посмотрел на деньги и буркнул:
        - Нету у меня сдачи.
        - И не надо.- Я уже открыл дверь и выставил на асфальт правую ногу.
        Он взглянул на меня как-то странно и сказал:
        - Мне тоже не надо. Выходите.
        Я не стал спорить, вернул деньги в карман. Мы вышли из машины. Такси с визгом, шлифуя, укатило прочь.
        Мы стояли перед входом в парк. Стройный ряд каштанов и живой изгороди просто обрывался, образовывая просвет. Не было никакой вывески, парадного входа - просто дорожка, нет, тропинка, ведущая вглубь.
        Я посмотрел по сторонам. Справа, метрах в ста, забор кончался и начинался жилой сектор. Слева, невдалеке, виднелся перекрёсток, за которым высилось административное здание помпезного вида.
        Нам навстречу по тротуару шла женщина, бабулька, в таком нелепом, но знакомом по детским воспоминаниям, да ещё по старым фильмам, платке, и в осеннем пальто, по виду ненамного её моложе. Поравнявшись с нами, женщина остановилась. Лет сто, не меньше, оценил я её возраст.
        - Что, внучата, в Школу пришли? Эх, милые, это ж надо-ть беда-то какая.
        Она поцокала языком, покачала головой. Продолжила:
        - Вот ведь как оно вышло: думали - авось пронесёт, ан нет. Нельзя так жить.
        Бабушка стояла, оперевшись о трость, и заглядывала нам в глаза.
        - Не зря ж говорят: жизнь прожить - не поле перейти. За всё спросится с каждого сполна. Нагрешили так, что не дай Бог. И теперь маются, маются сердешные. А-а…
        Женщина махнула рукой с авоськой и заковыляла прочь. Я смотрел ей вслед, пока Инга меня не окликнула:
        - Серёжа, пойдём.
        Мы прошли в парк. Аллея, если её так можно назвать, сразу за ограждением поворачивала влево. Узкая асфальтовая дорожка, от силы метра два в ширину, шла среди подстриженного газона с невысокими деревьями. За парком следили. Трава была скошена у самого основания не далее, чем один-два дня назад. После дождя газон зеленел яркой, первозданной краской.
        Пройдя пару десятков шагов, мы обнаружили площадь, точнее, поляну: круглую клумбу, засаженную яркими цветами. Неуместным диссонансом в этой картине являлся серебристый микроавтобус, стоящий прямо на газоне в пяти метрах от поляны под одним из каштанов. Из машины выпрыгнул мужчина и зашагал к нам:
        - Серёга, ты что здесь делаешь?
        Я с трудом узнал Чернова. Спортивный костюм, кроссовки, футболка, выглядывающая из-под куртки, совсем ему не шли. Только модные очки напоминали позавчерашнего успешного учёного-физика, излагавшего нам достижения научного центра в изучении проблемы Н-ской пси-аномалии. Мы обменялись рукопожатиями.
        - Возвращаю вопрос. Ты-то здесь какими судьбами?- спросил я.
        - Мы каждый год в этот день разворачиваем здесь мобильную лабораторию. Красота! Такие всплески, уйма материала. У меня двое аспирантов на подходе, дописывают кандидатские, представляешь? Привет, Инга.
        Инга кивнула в ответ, посмотрела на меня и зашагала дальше.
        - Кандидатские, говоришь.- Я начал закипать.
        - Серёга, ты чего?- Чернов непонимающе переводил взгляд с меня на удаляющуюся спину жены.
        Я заскрежетал зубами, но сдержался. Молча отодвинул успешного учёного в сторону и последовал за женой, не оборачиваясь на растерянного Чернова.
        - Геннадий Петрович, вам звонят.- Из микроавтобуса выглянула молоденькая девушка, держа в руке трубку телефона.
        Генка постоял ещё какое-то время, затем тряхнул головой и побежал к машине…
        Мы стояли на площади, теперь уж точно площади, не поляне, озираясь вокруг. Инга взяла меня под руку и прошептала:
        - Я здесь была.
        Я удивлённо открыл рот.
        - Помнишь, я рассказывала тебе сон. Это - то самое место.
        Круглое пространство, окаймлённое невысокими деревьями. В центре - выложенный тротуарной плиткой круг. Я был уверен, посмотри со спутника - круг окажется абсолютно правильным, без намёка на эллипсоидальность. Инга незаметно выскользнула. Четыре скамейки в диаметрально противоположных местах, прямо компас, ни дать ни взять: Норд, Зюйд, Ост и Вест. Довольно многолюдно. Но как-то странно: люди все по одному. Одинокий мужчина в центре, опустив голову, раскачивается на пятках. Бабушка присела на скамейке. Рядом другая, но не переговариваются, что было бы естественно, сидят молча. Молодой мужчина, мой ровесник, мерит шагами пространство перед скамейкой Зюйд. Женщина в платке, сравнительно молодая, но без косметики… И у каждого в руках цветы - две розы, два тюльпана, две гвоздики.
        - Серёжа.
        Я обернулся на звук. Инга стояла на краю площади в десятке шагов от меня. Подойдя, я разглядел большой кусок тёмного гранита, утопленного в земле и подёрнутого зелёным, видимо, от времени. Выбитые тремя столбцами буквы складывались в скорбный список:
        1.АЛЕКСАНДРОВ Денис, 8 лет
        2.АНДРЕЕВ Алёша, 10 лет
        3.БЕРГ Саша, 10 лет
        4.БОРЗЕНКО Витя, 7 лет
        5.ДОРОХОВ Дима, 9 лет
        …
        18.ИШАКОВА Настя, 8 лет
        19.КАНАТ Ильгар, 9 лет
        20.КЕМЕРОВ Валера, 7 лет
        21.КОЧЕТОВА Лена, 10 лет
        …
        55.РЕУТОВ Денис, 8 лет
        56.РЫНДИНА Света, 11 лет
        57.САЙДУЛАЕВ Руслан, 10 лет
        59.САРСАНИЯ Аслан, 8 лет
        60.СЕРКОВА Настя, 9 лет
        …
        76.ЦАРЦОЕВ Доку, 9 лет
        77.ШЕПЕТОВ Глеб, 11 лет
        78.ЩУКИНА Оля, 7 лет
        Я пробегал глазами раз за разом детские имена и фамилии, и во мне нарастало, разгоралось пламя, которое ничем невозможно потушить. Я инстинктивно обнял жену за плечи. Она опустила голову мне на плечо и закрыла лицо руками. Мы стояли, как два истукана, под взгляды ожидающих шторма мужчин и женщин - мам, пап, бабушек, дедушек, близких и не очень, добрых и злых, сварливых, злопамятных, бесчестных, глупых, наивных, щедрых, чистосердечных, таких разных людей.
        Порыв ветра налетел внезапно…
        …стал здесь лидером? Не знаю. Само собой получилось. Может потому, что я - единственный, кто не ревел, не носился как полоумный солнечный зайчик, а был спокоен и собран. Всегда. С самого начала, с тех первых минут над развалинами школы. Или потому, что погиб первым. То есть, мы с Леной Кочетовой были первыми, но она - девочка, а это многое меняет. А ещё потому, что на правах первого встречал остальных, и так и остался для них тем, от кого они узнали страшную правду о своём новом статусе.
        Я тогда разговаривал с каждым, объяснял и успокаивал как мог, как умел. Ребята погибли разные. Много мелюзги, но было и несколько пятиклашек, старше меня на год. Реакция почти во всех случаях следовала одинаковая: недоверие, отрицание, слёзы, истерика. Я сам себе много раз поражался: почему так спокойно всё принял. Мне, если честно, тоже приходилось несладко, но внешне всегда оставался уверенным и собранным. Никто не знает и никогда не узнает, что творилось и творится у меня в душе. Я привык. Такова доля всех старших детей в семье.
        Мне десять лет. Уже давно, девять лет. Девять лет мне десять лет. Звучит смешно, как строка из детского стихотворения Агнии Барто. Но я не смеюсь. И не плачу никогда. Мне нельзя, я здесь главный. У меня семьдесят семь товарищей и почти три сотни обезумевших взрослых - родителей, бабушек-дедушек, дядей-тётей. Я в ответе за них всех. Я, Руслан Рамизович Сайдулаев, погибший ученик четвёртого «в» класса разрушенной школы №4 города Н-ска.
        Дома полгода не был, с самих папиных похорон. До сих пор виню себя в его смерти, хотя поделать ничего не мог. Не мог я поймать его, поскользнувшегося при обходе очередного строящегося объекта, и мягко опустить на землю подальше от торчащих арматурин. Не мог. Как узнал о его смерти, скажу честно, обрадовался. Теплилась надежда на то, что всё будет иначе, не так как у ребят с их близкими. Я ошибался.
        Папа. Отец… Я оберегал, хранил свою семью как мог. Два раза спасал жизнь отцу, один раз спас маму, брата уж не упомню сколько, а однажды в последний момент успел вытолкнуть Сиринку из… Даже вспоминать не хочу. Она, наша самая младшенькая, совсем девушкой стала. Красавица, вся в маму. Шамиль - брат, на год младше меня - заканчивает первый курс Бауманки. Шалопаем был, я с ним пуд соли съел. Сколько раз приходилось заступаться, драться из-за него, забияки. После моей смерти он сильно изменился, повзрослел, оно и понятно: стал старшим братом, у нас в семье с этим строго. Взялся за ум, школу с красным дипломом закончил и укатил поступать в столицу.
        Первый раз это произошло спустя три месяца после взрыва. У Димки Дорохова из третьего «а» папа разбился на машине. Пьяным в столб на полном ходу въехал. Димка рванул туда быстрее пули, возбуждённый, радостный: папка, папка ко мне пришёл! Обратно летят вдвоём. Лучше б я этого не видел. На Димке лица нет. А его батя - гримасничает, хихикает, глаза безумные… За ту неделю ещё у двоих ребят погибли близкие. Картина всегда одна и та же, смерть лишает их рассудка. Почти три сотни набралось наших родных, наших взрослых, ставшими для нас детьми, младенцами неразумными. Включая моего отца.
        Горе мне с ними. Только меня одного слушаются. Оставь без внимания - натворят бед. Спасатели МЧС несколько лет назад изобрели «шарманку». Хоть какая, да помощь, мне. Шарманка - это мы её так прозвали. На самом деле у неё другое название, научное, хитрое очень. Только играет она музыку. Простую, механическую, как на детском ксилофоне. Наши взрослые от неё без ума: как услышат, ныряют в тот железный ящик, и на полдня, а то и на пару дней, о них можно забыть. Возвращаются потом тихие, спокойные, умиротворённые.
        Вчера с концертом этим я маху дал. Не уследил. С Леной Кочетовой был занят, проводил психологическую реабилитацию, как говорится. Срывается она иногда. Девчонка, одно слово. Летали на Северный полюс медведей смотреть. Потом на Южный - «на пингвинчиков». Целый день с ней потерял. А они тут без меня устроили. Чуть Витькиного отца-спасателя не пришибли. Но я успел.
        Не выходит у меня из головы та женщина. Как я разволновался! Сначала не понял: сидит по-смешному на полу перед сценой и на меня глядит. Именно на меня, а не сквозь, как обычно. Я опешил, спрашиваю тихо: «Вы меня видите?». Смотрит, рот открыла. Я громче: «Вы меня видите? Слышите?» Машет головой, не слышу, мол.
        Я проследил за ней… Сегодня она придёт.
        Я лечу к Школе. К скверу, что разбили на её месте к первой годовщине. Сегодня День Школы, придут наши близкие. Всё как обычно, в девятый раз. Мама придёт с Сириной. Уже без папы. Шамиль не придёт, у него зачётная неделя началась.
        И придёт та женщина.
        Сегодня пасмурно, мрачно, солнца нет. Непонятно, день или ночь. С утра шёл дождь.
        Вот и сквер. Наша площадь - Площадь Встречи. Люди. Нас уже ждут. Как всегда. Мне не нужны часы. Метроном у меня в голове. Две минуты, пятнадцать, четырнадцать, … десять секунд. Мы начнём секунда в секунду, как обычно. Если ничего не случится.
        Снижаюсь. Мама, Сирина, привет. Простите, мне нужны не вы. Где же?
        Вот.
        Она стоит у Камня с мужем. Его Сергеем зовут, вчера узнал.
        «Здравствуйте, Инга. Меня зовут Руслан».
        10
        От неожиданности я вздрогнула. Слова прозвучали непосредственно в мозгу. Как в маленьких пуговках-наушниках, совершенно не заглушающих звуки извне и позволяющих слушать музыку, сосредотачиваться на ней, а всё вокруг воспринимать фоном, но не пропускать ничего важного.
        Я резко обернулась. Вчерашний безмолвный собеседник висел прямо передо мной. То же мальчишеское лицо. На этот раз удастся поговорить?
        «Здравствуй, Руслан»,- произнесла я мысленно, не открывая рта. Ощущение было очень странным. Я представила себе строку горящих букв, как в караоке. И просто прочитала слова, гаснущие по мере произнесения. По реакции мальчика поняла, такой способ общения работает.
        «Как ты узнал моё имя?»
        «Я вчера следил за вами. Слышал ваш разговор во флаере с Витькиным папой. Простите».
        «Ты знаешь Витю Борзенко?»
        «Конечно».- Лицо пропало, шар остался на месте, но светился пустой матовой поверхностью. Через секунду Руслан вернулся, сфера заколыхалась и спустя мгновенье обрела знакомые очертания.- «Он уже здесь. Вы разве не видите?»
        Я посмотрела вокруг. Да, они были здесь. Поднялся ветер. Люди на площади смотрели вверх, не пряча лиц, не кутаясь в одежду. Наоборот, позволяли ветру раздувать плащи, забираться под воротник, трепать волосы на голове. Люди думали, что это делает ветер. И только я видела правду.
        Вокруг каждого человека крутился шар. Как щенок, оставленный один на целый день, и, наконец, дождавшийся хозяина, и мечущийся от радости, готовый раствориться в обожаемом двуногом Боге.
        «Вон дядя Юра. И Витька с ним».
        Я не узнала Борзенко в гражданской одежде. Это он, когда мы пришли на площадь, стоял в задумчивой позе, раскачиваясь на пятках. Теперь же, как все, задрал голову и замер, лишь волчок-сын кружился вокруг.
        Я не могла больше смотреть на эту сцену. К горлу подступил ком.
        «Они не видят вас».
        «Да. Но вы видите?»
        Я кивнула.
        «Значит, вы - особенная».
        Я смотрела на него, на маленького мальчика, которого нет, которого не существовало ни по каким документам. Чьё тело в могилке давно истлело. Который стал призраком. Привидением, разговаривающим сейчас со мной.
        «Значит, вы сможете нам помочь».
        Как, Руслан? Как я могу вам помочь? Я, несчастная молодая женщина, которая не смогла стать мамой, не смогла выносить и родить своего ребёнка. Которая обожает детей, но, видно, не достойна такого счастья. Ущербная. Калека.
        «Я не могу, Руслан».
        Он висит на уровне моего лица. Чей-то сын. Чья-то боль, незаживающая рана.
        «Но вы же видите нас. Значит, вы можете. Надо просто сильно-сильно захотеть».
        Сильно-сильно захотеть… Я должна. Я смогу.
        Я громко крикнула:
        - Слушайте, все.
        На меня уставились полторы сотни пар глаз. Живые люди, живущие в нашем мире, вот уже девять лет несущие на душе тяжёлый камень. Дети-призраки, застрявшие в пси-измерении и мучающиеся не меньше живых. Все смотрели на меня. Ветер стих. Волчки остановились. Безмолвные фигуры застыли на площади под низким серым небом: человек, шар, человек, шар…
        - У меня мало времени. Первый. Юрий Борзенко. Витя рядом с вами, висит справа на уровне вашего лица. Он слушает вас.
        Сорокавосьмилетний мужчина с начинающими седеть висками вздрогнул, опасливо посмотрел направо и сбившимся голосом произнёс:
        - Витенька.
        - Говорите, Юра.
        Спасатель прокашлялся.
        - Сынок, как ты?
        - Он говорит, что очень любит вас. Что не хочет, чтоб вы умирали. Чтоб вы жили долго. И что у него всё хорошо.
        У мужчины на скулах заиграли желваки. Голос сорвался.
        - Сыночек…
        - Он говорит, что мама с ним. У неё тоже всё хорошо.
        Юрий резко поднял руку и уткнулся лицом в рукав.
        Что-то изменилось на площади. Люди непроизвольно сделали шаг по направлению ко мне. Глаза горели неожиданно мелькнувшей надеждой, глотком воздуха для утопающего, слепой родительской любовью, страшной болью девятилетней выдержки. Господи, мне надо это выдержать.
        - Второй. Рындина Ольга. Света здесь, говорите.
        Молодая женщина без косметики не выдержала. Сквозь спазмы рыдания только и смогла вымолвить:
        - Светочка, родненькая.
        Двое мужчин подхватили её под руки…
        Площадь опустела. Люди ушли. Мы с Сергеем стояли в окружении светящихся шаров, тесно сбившихся вокруг нас. В ногах была слабость, и муж поддерживал меня. За всё время он не произнёс ни слова, и я была очень благодарна ему за это.
        На меня смотрели жадные глаза. Детские глаза. Смотрели, как на воспитательницу в детском саду, как на учительницу в школе.
        «Что нам делать?» - спросил Руслан.
        Я должна это сделать. Для себя. Для них. Для этих несчастных ребятишек. Я закрыла глаза, собралась с духом.
        «Руслан, иди ко мне».
        «Куда?»
        Я положила руки на живот:
        «Сюда».
        «А… можно?»
        «Иди ко мне, сыночек. Иди к мамочке».
        Через мгновенье мой живот засветился мягким тёплым светом, я блаженно улыбнулась.
        «Мама, мамочка, как у тебя хорошо!»
        Я улыбалась, по щекам катились слёзы.
        «Сыночек, маленький мой, ненаглядный …»
        Сергей взял меня за руку:
        - Инга. Инга!
        Я с трудом открыла глаза и посмотрела на него.
        - Серёженька, я знаю. Просто дай мне немного побыть с ним. Совсем чуть-чуть. Я знаю, что делаю. Так надо.
        Он отпустил мою руку и отвернулся. Я гладила живот руками и кусала губы, пытаясь сдержать слёзы.
        «Мама, почему ты плачешь? Ведь нам так хорошо вдвоём?»
        «Да, сыночек».
        Я посмотрела на детей. Они облепили меня так, что со стороны, наверное, я выглядела в сплошном сияющем круге. Каждый норовил коснуться меня, глаза горели таким понятным детским желанием: мама, мамочка!
        «Послушайте меня, зайки мои. Послушайте, что вам скажет мама».
        Господи, помоги мне, дай мне силы. Пожалуйста.
        «Вы сейчас полетите далеко-далеко, в разные стороны. Каждый полетит, куда хочет. Вы найдёте каждый свою маму. Новую маму. Молодую тётю, у которой в животе зарождается новая жизнь. Вы поймёте это, увидите, вы же можете такое видеть? И вы станете этим маленьким ребёночком. Каждый из вас. Сначала эмбрионом, потом будете расти, и через девять месяцев родитесь. Снова. Вы будете жить. Летите».
        Всё. Я задержала дыхание. Стояла в центре горящей сферы и считала удары сердца: раз, два, три… Словно осколки при взрыве, во все стороны метнулись яркие лучи, невидимые в нашем мире.
        Я успела крикнуть:
        - Руслан!
        Один шар остановился как вкопанный и медленно вернулся ко мне.
        «Да, мама, то есть… Инга».
        «Руслан, ещё не всё. Ваши взрослые. Вы должны им помочь».
        «Как?»
        «Вы должны их отпустить».
        Он висел и смотрел на меня непонимающим взглядом.
        «Они здесь из-за вас. Из-за вас они не могут уйти».
        «Почему? Мы не хотели этого».
        «Знаю. Не хотели. Вы неосознанно позвали их. Перехватили в самый момент смерти. Они были в пути, но не сюда, и не должны были оказаться здесь. Отпустите их».
        Руслан тихо спросил:
        «Как?»
        «Вспомните их живыми. У тебя кто, папа?»
        Он кивнул.
        «Вспомни его. Каким он был. Как он любил тебя. Как ты любил его. Вспомни самые лучшие моменты в твоей жизни, как вам было хорошо. Вспомни и отпусти».
        Он поднял на меня глаза, полные слёз. А говорят, что привидения не умеют плакать.
        «Я понял, Инга. Я всё сделаю».
        - Деда, смотри, что это?
        Пятилетний внук тряс деда за рукав.
        - Где?
        - Вон там, в небе.
        Дед, профессор, декан астрономического факультета на пенсии, посмотрел вверх, на серое покрывало облаков. Вчера было солнышко. Опять погода сменилась. Снова кости будет ломить. Эх, старость…
        - Да где? Я ничего не вижу.
        И тут он увидел. Облака озарились яркой вспышкой. Источник света находился выше, метрах в ста от нижнего эшелона облачности, профессионально заметил астроном. Через секунду сверкнуло ещё, в двух километрах на восток. Потом ещё, ещё. Над городом разразился настоящий фейерверк, скрываемый плотными дождевыми облаками.
        Дед с внуком стояли, и, задрав головы, смотрели на разыгравшееся в небесах представление. Дед открыл рот: такого он давно не видел. Надо позвонить в институт коллегам, поинтересоваться, что за атмосферная аномалия такая. Внук просто смотрел: красиво, огоньки какие-то бабахают, как салют недавний на День Победы.
        Яркие шары поднимались из разных точек города. Медленно всплывали, словно пузырьки в открытой бутылке содовой. Невидимыми проходили сквозь облака и взрывались, озаряя небо разноцветьем искр. С каждой вспышкой на Земле на одну неупокоенную душу становилось меньше.
        Шея затекла. Дед опустил голову. Почти три сотни вспышек! Это надо ж.
        …пятнадцать минут назад проехали станцию Тайга. Незадолго до этого я, не включая свет и стараясь не шуметь, взял полотенце, пакет с туалетными принадлежностями и неслышно выскользнул из купе. Большинство пассажиров вагона ещё спало, и я безо всякой очереди смог умыться и привести себя в порядок.
        Ингу разбудил противный женский голос станционного диспетчера: «Тридцать восьмой фирменный прибыл на…». Интересно, в РЖД нарочно набирают на эту должность дам с таким характерным тембром голоса? Или дело в электронике: микрофоны, динамики? Как бы то ни было, жена проснулась, сунула ноги в домашние тапочки, схватила пакет и пошла занимать очередь. Вагон просыпался, разбуженный не то местной диспетчершей, не то вдруг замолкнувшим убаюкивающим перестукиванием колёсных пар.
        Я, тем временем, собрал постель, свою и жены, и понёс проводнице. Не одному мне пришла в голову такая мысль. Очередь в три человека продвигалась подозрительно медленно. Подойдя к заветной двери служебного купе, я понял, в чём дело: «Разворачивайте». Понятно: опись, протокол, сдал, принял. Покончив с формальностями, я вернулся в купе. Инга сидела на дерматиновом диване и смотрела в окно. Рядом лежали свёрнутые рулоном матрасы. Я быстро перекидал их наверх и сел напротив жены. Поезд тронулся, и здание вокзала медленно поплыло вправо.
        Включили радио. До Томска было уже недалеко, и машинист (или кто в поезде крутит ручку настройки?) выбрал одну из местных FM-станций. Раздался гитарный перебор. Я узнал песню - недавний хит одного томского барда. Немного не по сезону, но всё равно приятно:
        Снова Вербное воскресенье,
        И поспать с утра не даёт
        Разномастных пернатых пение.
        На Томи ломается лёд.
        Но часы не стоят на месте,
        А герои не любят чай.
        Кто-то будет распят и воскреснет,
        Где-то лужей сойдёт свеча…
        - Серёжа,- тихо позвала Инга.
        Я посмотрел на жену. Она, не отрывая взгляда от окна купе, негромко произнесла:
        - Приедем домой, куплю тест на беременность. Мне кажется… Я чувствую…- Затем повернула голову и посмотрела мне прямо в глаза: - Я чувствую.
        Мы смотрели друг на друга долгие секунды под стук колёс, мерно отсчитывающих свой нехитрый ритм, и лирические откровения поэта, исповедующегося перед публикой в своей грусти в канун светлого дня для всех христиан. Потом я сгрёб её ладошки и уронил в них лицо.
        За окном поезда мелькали сосны, кедры, придорожные деревни - такие родные сибирские пейзажи. Ладони жены пахли душистым мылом.
        Инга смотрела на мою голову и плакала. Молча. Слёзы текли по щекам, стекали на подбородок и капали мне на волосы. А из динамиков неслось:
        …Кто-то из гаража машину
        После долгой зимы возьмёт,
        Кто-то встретит свою половину,
        Но по глупости не поймёт.
        Для кого-то весна - спасенье,
        Для кого-то - сезон хлопот.
        Снова Вербное воскресенье,
        На Томи ломается лёд…
        Родная моя, мы едем домой.
        Мы едем домой.
        Домой.
        Семь Я
        Трамвай, звеня и дребезжа на стыках, пересёк проспект и подкатил к остановке. Двери с шумом разъехались, и Денис вошёл в полупустой по причине позднего часа вагон. Опустился в свободное кресло и угрюмо уставился в окно.
        Новый год на носу, а ты пашешь, как лошадь. У нормальных людей корпоративы, беготня по магазинам в поисках подарков, а у тебя - работа каждый день с раннего утра и до позднего вечера. Блин. Поскорей бы добраться домой. А что дома? Моя крепость с недавнего времени перестала радовать. С недавнего… Денис задумался. Да, уже неделя прошла. Может, позвонить Лене? Сказать, как мне хреново без неё? Безо всяких там сюсюканий, а просто так: «Приезжай»? Нет.
        Трамвай, покачиваясь баркасом на волнах, плыл по Вицмана. Денис глядел в тёмное окно на отражение молодой кондукторши, увлечённо листающей свой смартфон. Мерный перестук колёсных пар убаюкивал…
        Нет. Не я тогда кричал в прихожей. И не моими были слёзы на подушке. Не мною были произнесены те обидные слова, как пощёчины.
        На Политехнической никто не сел. Двери обиженно захлопнулись, трамвай звякнул и покатил дальше…
        Наверное, не надо близко принимать к сердцу слова, сказанные женщиной в минуту душевных волнений. Но мы, мужики, привыкли верить словам.
        Я не буду звонить.
        Ведь неделю как-то прожил.
        Тут выход один…
        …Либо пить, либо работать…
        …Работать…
        Тряхнуло.
        …Я и работаю…
        …А что делать?..
        Подбородок безвольно упал на грудь.
        - Папка, возьми меня на руки!- мальчик вопросительно смотрел на меня. Я обернулся. Вокруг никого не было. Уже загорелся зелёный, и толпа дружно ринулась через дорогу под нетерпеливое урчание застывших перед светофором машин.
        - Папка, я устал, возьми меня.- Мальчишка состроил плаксивую гримасу.
        Я опустился перед ним на корточки.
        - Мальчик, ты со мной разговариваешь?
        - Я уста-а-ал,- прохныкал он, и неожиданно, сделав шаг вперёд, повис на мне.
        Ничего не соображая, я взял на руки незнакомого ребёнка. Зелёный свет предупреждающе замигал, включился красный, и машины с рёвом, выбрасывая из-под колёс грязную раскисшую массу, ринулись по проспекту.
        Я стоял дурак дураком, судорожно пытаясь сообразить, что же делать дальше. Обратиться в полицию? Конечно. Но сначала попытаться выяснить хоть что-нибудь у самого ребёнка. Сколько ему лет? Я пошевелил уже начинающей затекать под его весом рукой. Килограммов двенадцать-пятнадцать. Лет пять,- прикинул я. Плюс-минус два года,- добавил после признания недостаточных своих познаний в данном вопросе. Так, для начала…
        - Хочешь мороженого?
        - Ага.- Пацан оторвался от моего плеча и с надеждой уставился на меня карими глазёнками.
        - Пошли,- скомандовал я, и с живым грузом на руках направился к видневшейся невдалеке вывеске детского кафе.
        Заняв столик у окна, я раздел ребёнка (синий пуховичок с капюшоном, отороченным мехом, такого же цвета шарф, вязаная шапочка с Дракошей), разделся сам и понёс одежду в гардероб, оставив «сына» в компании подошедшей молоденькой официантки. Возвратившись, я обнаружил их мирно беседующими.
        - Он что-нибудь заказал?- обратился я к девушке, кивая в сторону мальчишки.
        - Да. Рома сказал, что хочет мороженого. Правда, ещё не выбрал какого. Ромочка, может фисташкового?
        Ага, значит Рома. Официантка вопросительно смотрела на мальчика. Тот вытер рукавом нос, подумал и сказал:
        - Это такое зелёненькое? Нет. Хочу розового, клубничного.
        Девушка что-то быстро записала в блокнот и обратилась ко мне:
        - А папа что будет?
        Я мысленно хмыкнул. Что же будет «папа»?
        - То же самое.
        Девушка удалилась, а я внимательно посмотрел на ребёнка.
        Да, пожалуй, лет пять. Курносый носик, цепкие глазки, чернеющие на розовом с мороза личике. Свитерок под толстым зимним комбинезоном на лямках. В общем, ничего особенного. Обычный ребёнок. Мальчишка с интересом поглядывал по сторонам, качая под столом ногами. Помещение кафе было в новогоднем убранстве: под потолком висела мишура, в углу непременным атрибутом стояла ёлка, большие оконные витражи были исписаны чем-то подобающим приближающемуся празднику. Под потолком висел приличных размеров ЖК-монитор, по которому в данный момент шёл старый советский новогодний мультик. Кажется, "Двенадцать месяцев".
        - Рома,- осторожно начал я.- Давай поиграем в игру.
        - Давай. В какую?- тут же отозвался малыш.
        - В такую: представь, что мы с тобой не знакомы.
        - Классно!- Он с жадностью уставился на меня.- Как на улице, да?
        - Ну… да, в общем.- Я откашлялся и с наигранной суровостью спросил: - Мальчик, как тебя зовут?
        Мальчишка залился звонким смехом.
        - Папка, ты такой смешной. Меня зовут Рома.
        Принесли мороженое.
        - Хорошо. А как меня зовут?
        - Папа.
        Я почесал затылок. Детская логика, ничего не поделаешь. Попробуем вот так…
        - Пап на свете много. Чтобы их не перепутать, у каждого есть имя. Ты знаешь, какое имя у меня?
        - Конечно. Денис. То есть Денис Петрович.- Мальчик невинно посмотрел на меня своими бусинками и отправил в рот ложечку мороженого.
        Я обалденно смотрел на него, осознавая, что понимание происходящего отодвигается от меня всё дальше и дальше.
        - А фамилия…- медленно произнёс я, уже зная, какой услышу ответ.
        - Галкин,- добил меня пацан.
        Я взял ложечку, отломил кусочек от розового кругляшка и машинально отправил его в рот. В голове возникла картинка. «Скорая», озаряя вечерний город синим маячком, лихо подъезжает к кафе, и меня, уже укутанного в смирительную рубашку, выводят под руки двое санитаров. Человек сошёл с ума. Да, прямо здесь, в кафе. Разойдитесь, здесь вам не цирк. Да разойдитесь же…
        Так, спокойно.
        - А мама у тебя есть, Рома?- спросил я, пытаясь скрыть волнение в голосе.
        - Да,- беззаботно ответил мальчик.- Мама Лена, Елена Геннадьевна.
        Это уже интересней. Елена Геннадьевна, говоришь? Вот откуда ноги растут… Я достал мобильник.
        - Ты ешь мороженое, а мне позвонить надо.
        Не звони мне больше? Видеть тебя не хочу? Кажется, так мы с тобой расстались, Лена. Оригинальный же ты придумала способ помириться.
        - Алло,- раздалось в трубке.
        - Это я.
        - Денис, я же тебе сказала…- Голос у Лены был злой. Точно такой же, как неделю назад, когда мы поссорились. Разругались в пух и прах.
        - Подожди, Лена. Со мной рядом сидит Рома, мальчик лет пяти. Ест мороженое и упорно зовёт меня папой. Ты ничего не хочешь мне сказать?
        Трубка молчала.
        - Лена, ты здесь?
        - Пять лет… Папой зовёт… Какая же ты сволочь, Галкин!
        - Стой, не бросай трубку! Значит, это… не ты?
        - Что «не ты»!?
        - Ну…- Я прикрыл трубку рукой и заговорил шёпотом.- Я думал, это ты специально подстроила, чтобы помириться.
        - Ты совсем кретин, Денис?
        - Тогда я ничего не понимаю. Мальчик подошёл ко мне на улице и назвал папой.
        - Позвони в полицию. Ребёнок потерялся, разве не понятно?
        - Я это и собирался сделать, но он знает, как меня зовут. Всё: имя-отчество, фамилию. И ещё… он сказал, что ты, Елена Геннадьевна, его мама.
        Лена молчала. Я тоже. Наконец в трубке раздалось:
        - Вы где?
        - В «Лимпопо» на Ленина.
        - Я в «Пассаже», в квартале от вас. Сейчас подойду.
        Раздались гудки, и я убрал телефон в карман.
        - Что, мама сейчас придёт?- спросил малыш, не поднимая головы. Он уже доел мороженое, и сейчас соскребал ложкой остатки со стенок розетки.
        - Да, Елена Геннадьевна сейчас подойдёт,- уклончиво ответил я.
        Сладкого совсем не хотелось, и я пододвинул ему свою порцию.
        - Хочешь моё?
        Мальчик жадно посмотрел на почти не тронутую горку розового лакомства, затем вздохнул:
        - Не-а. Ты же знаешь, мама ругаться будет. Вдруг горло заболит?
        - Да, ты прав,- согласился я.
        Рома переключил внимание на телевизор под потолком. Корзина подснежников к Новому году - это круто…
        - Мама!- Малыш соскочил со стула и бросился к стоящей в дверях Лене. Он обнял её, прижался и защебетал:
        - Мы с папкой мороженое ели. Я своё съел, а его не стал, потому что я могу заболеть. Правильно? Мама, ну можно я чуть-чуть у папы попробую, ну одну ложечку? Я не заболею, честно. Можно?
        Лена стояла и ошарашенно переводила взгляд с меня на Рому.
        - Рома, дай маме раздеться,- пришёл я ей на помощь.
        - Конечно, можно… Рома,- наконец смогла произнести «мама».
        - Ура!- малыш уже бежал назад к столику. Он забрался на стул, протянул руку и придвинул к себе полную розетку.
        Лена, немного поколебавшись, подошла к нам и опустилась на стул. Я поднял брови и кивнул в сторону ребёнка. Мол, вот - полюбуйся.
        - А он похож на тебя,- задумчиво произнесла Лена, не сводя глаз с мальчика, поглощавшего вторую порцию мороженого.
        - И на тебя тоже,- не остался я в долгу.- Посмотри: нос курносый, губки бантиком.
        - У меня не такой курносый,- попыталась она возразить.
        - Ещё какой такой.
        - Денис, что происходит?- спросила Лена после паузы.
        Тише! Я поднёс палец к губам. Но малыш, шустро орудующий ложкой, не обращал на нас никакого внимания.
        «Мама» смотрела на меня растерянно и виновато. Мне было не легче. Я пожал плечами: не знаю я, что происходит. Сам ничего не понимаю. Чтоб мне провалиться на этом…
        - Ну всё, пошли домой,- заявил довольный ребёнок, развалившись на стуле.- Я, кажется, объелся.
        Я посмотрел на Лену: пошли домой, дорогая? Поднялся.
        - Сейчас принесу одежду. Мама, расплатись, пожалуйста.
        Не дав ей возразить, я направился в гардероб…
        На гудящий проспект мы вышли втроём. Рома крепко держал нас за руки - папа справа, мама слева. Постояв на крыльце, мы спустились вниз по ступенькам и влились в бурлящий поток таких же людей, суетливо спешащих по своим делам в эти последние часы уходящего года. Рома уверенно вёл нас по направлению к моему дому…
        Я шарил по карманам, пытаясь найти ключи. Чёрт, куда я их сунул? Лена после секундного колебания достала свои и открыла дверь. Я успел подумать, что ключи она мне не вернула. И не выбросила их, хотя сказано в тот памятный вечер было много всего. «Забери свои ключи!» Бла-бла-бла… Как я не люблю ругаться! Нет ничего хуже, чем женский крик. Нет, есть: женские слёзы.
        Ромка первым влетел в прихожую и привычным жестом, встав на цыпочки, щёлкнул выключателем. Я уже перестал чему-либо удивляться, а Лена застыла на пороге, наблюдая, как ребёнок, быстро разувшись, помчался в дальнюю комнату с криком: «Мам, пап, я за ноут». В ответ на её немой вопрос я только пожал плечами: сам в шоке, мать. Раздевшись, мы оба, не сговариваясь, прошли в спальню и осторожно заглянули внутрь. Ромка сидел за компьютерным столом и, высунув язык, умело орудовал мышкой. Я неслышно подошёл сзади и взглянул на монитор. Мультяшная корова лихо прыгала по ступенькам, уворачиваясь время от времени от стреляющих в неё неприятного вида дядек с ружьями.
        - Пятый уровень. Пап, не мешай.
        Я молча развернулся и вышел из комнаты, увлекая за собой Лену.
        Мы сидели на кухне, опустив глаза, друг напротив друга. Над столом тикали ходики. Я поднял голову: семь часов вечера. Надо что-то делать.
        - В холодильнике курица под соусом и бутылка водки. Я никого не ждал. Думал, встречу Новый год и спать лягу.
        Лена подняла на меня глаза.
        - А я хотела у Люськи…
        Мы посмотрели друг на друга, и я принял решение.
        - Завтра будем разбираться, что к чему. А сейчас - курицу в духовку, а я - в магазин за ёлкой, шампанским, салатами, и… всё такое. Вопросы есть?
        Лена покачала головой.
        В прихожей я обернулся. Лена, уже в фартуке, возилась у плиты. Из спальни донеслось: «Вот, блин!» Видимо, корову всё-таки подстрелили…
        Я открыл дверь и ввалился в квартиру с мохнатой ёлкой в одной руке и пакетом, полным продуктов, в другой. Не разуваясь, прошагал в зал, где застал «маму» с «сыном», сидящих по-турецки перед раскрытой коробкой с ёлочными украшениями. Пол вокруг них был завален разноцветными шарами и гроздьями гирлянд.
        - Вот и Дед Мороз пришёл, ёлку принёс,- увидев меня, весело продекламировала «мама».
        - Ты что, мама? Это не Дед Мороз, это папа,- серьёзным тоном возразил «сын» и на четвереньках подполз ко мне.- Где ставить будем? Как обычно, в углу?
        - Конечно. Доставайте крестовину.
        Подстрогав ствол у места спила, я насадил ёлку на деревянную подставку и водрузил на законное место в противоположном от телевизора углу.
        - Кто будет наряжать?
        - Мы, мы!- Лена с Ромой тянули руки.
        - Хорошо. Тогда я на кухню резать салаты.
        Оливье был почти готов, когда сзади бесшумно подошла Лена и обняла меня. Так привычно. Так приятно. Словно не было никакой ссоры.
        Встав на цыпочки, она зашептала мне в ухо:
        - Дениска, он всё обо мне знает. Моих родителей - его бабушку и дедушку. Где они живут. Где я работаю… Всё-всё-всё. Даже знает о моей родинке рядом с пупком.
        Она замолчала. Я резал солёный огурец. Откромсав с обеих его сторон по приличному куску, я отправил одну «попку» себе в рот, вторую подал через плечо. Через секунду сквозь аппетитное хрумканье донеслось:
        - Знаешь, он такой милый. Мне иногда кажется…
        - Мам,- раздалось из зала.- Помоги мне. Я не достаю.
        Лена убежала. Я высыпал порезанный огурец в большое блюдо к ожидавшим его картошке, яйцам, колбасе, зелёному горошку и полез в холодильник за майонезом.
        Стол получился на загляденье. Мы торжественно стояли вокруг, не решаясь присесть. Ромка не выдержал первым.
        - Чего стоим?- И забрался на стул. Мы последовали его примеру.
        По телевизору прогудели фанфары, появился Путин.
        - Денис, открывай,- негромко предложила Лена. Я взял бутылку шампанского.
        - Папка, сделай, чтоб бабахнуло!- восторженно прошептал Ромка.
        Я осторожно потянул пробку, одновременно вращая её из стороны в сторону. В последний момент резко отпустил, и она с хлопком выстрелила. Лена ойкнула, а Ромка радостно захлопал в ладоши.
        Президент всё ещё говорил, и наш малыш спросил, наблюдая, как я разливаю пенящуюся жидкость по бокалам:
        - А зачем люди чокаются?
        Я пояснил:
        - Древний обычай. Когда чокаешься, напиток переливается из одного бокала в другой. Это знак доверия, что тебя не хотят отравить.
        Ромке я налил сок.
        Часы на Спасской башне пробили первый раз.
        - …два, три, четыре…- считали мы хором. На двенадцатом ударе небо за окном озарилось фонтанами множества фейерверков, заранее закупленных предусмотрительными гражданами. Мы закричали «Ура» и выпили. А потом прилипли к стеклу и долго смотрели на яркие вспышки в чёрном небе, на людей, высыпавших из подъездов, на всеобщее ликование и массовое умопомрачение. Такого Нового года в моей жизни точно не было…
        Идти кататься с горок предложил Ромка. Мы с Леной переглянулись. В груди ностальгически кольнуло. Когда ж я последний раз…? Увидев озорной огонёк в её глазах, я, не раздумывая, скомандовал:
        - Давайте наперегонки. Кто быстрей оденется, тот первым катится.
        Народ дружно покинул праздничные столы и нестройной толпой двигался в сторону парка культуры, где, как всегда, был выстроен снежный городок. Дети юных возрастов, преимущественно на плечах захмелевших папаш, радовались редкой возможности не отправиться рано спать.
        - У меня ледянок нет,- грустно изрёк Рома.
        Я огляделся. Почти каждый ребёнок держал в руках пластиковые санки - этакое сиденье с ручкой, рельефом повторяющее детскую попу.
        - Ждите меня здесь,- крикнул я и побежал к ближайшему круглосуточному ларьку. Ледянки в таких местах не продают, конечно же. Но через минуту я уже нёсся обратно с приличного размера картонкой из-под марокканских мандаринов.
        В снежном городке был аншлаг. Мы медленно продвигались наверх по крутой деревянной лестнице. Здесь все были равны. Ребёнок, взрослый - не важно. Вернее, взрослых здесь не было. Все были детьми: пяти-, десяти, сорока- и шестидесятилетними. Когда подошла наша очередь, мы дружно плюхнулись на картонку: Рома, мама и я замыкающим. Я хотел оттолкнуться, но не успел. Кто-то сзади любезно мне помог, и, судя по всему, ногой. Мы понеслись…
        Не надо ломать копья в попытках изобрести машину времени. Всё до банальности просто. В одно мгновенье я перенёсся на…цать лет назад. Чувства нисколько не притупились. Те же восторг, страх, возбуждение. Всё быстрее и быстрее, и ветер в лицо, «эй, впереди, отходите!» Деревянный помост кончается, подо мной неровный лёд, надо тормозить, а впереди копошатся, пытаясь подняться, такие же, как я. И мы сбиваем их, они валятся на нас, лежат, смеются. И всем хорошо…
        Мы выползли на снег, все втроём. Сидели и хохотали, обнявшись. Потом, как по команде, вскочили и побежали занимать очередь у деревянной лестницы.
        …Домой мы брели усталые и счастливые. На полпути Ромка закапризничал, и я взял его на руки. Он уткнулся мне в грудь и быстро заснул. Снег падал большими пушистыми хлопьями. Мы шли по тополиной аллее, оставляя за собой две неприметные дорожки следов. Минута, и, облепленные упавшими снежинками, они пропадали в белом ковре скрывающего всё и вся новогоднего снега.
        Ромка так и не проснулся, лишь пробормотал что-то, когда Лена раздевала его. Но как только голова коснулась подушки, он сразу затих. Мы стояли возле дивана и смотрели на это спящее под одеялом чудо. Кто ты, маленький мальчик Рома, так похожий на ангела?
        За окном ещё раздавались редкие хлопки да всполохи последних фейерверков. Кто-то пытался пьяным голосом завести песнь про мороз и коня, но бросил эту попытку под возмущённое женское шиканье.
        - Денис.- Лена лежала у меня на плече и водила ногтем, рисуя на моей груди только ей ведомый замысловатый узор.- Ты знаешь, я была не права. Мне не надо было на тебя давить. Если не хочешь знакомиться с родителями, значит время ещё не пришло.
        - Нет, Лена. Я много думал об этом. Я хочу тебе кое-что сказать.- Ноготь на груди замер. Я прислушался к своим ощущениям. Никакого волнения, чувства эпохальности события и в помине не было. Я спокоен. Почему? Может, потому что это правильно, потому что я действительно этого хочу?
        - Выходи за меня замуж.
        Лена поднялась на локте и посмотрела мне в глаза. Что она увидела там, я не знаю. Я же в этих двух голубых океанах, наконец, увидел то, что предстаёт перед путником после многолетних скитаний.
        Причал.
        Конец исканий.
        Вместо ответа, Лена наклонилась и поцеловала меня…
        Я проваливался в сон. Падал, падал, падал в бездонный колодец небытия. На самом краю тающего сознания возник её голос:
        - Любимый, я боюсь, что утром сказка кончится. Ромка исчезнет, а ты забудешь, что говорил мне.
        «Не кончится, не исчезнет, не забуду»,- успел я подумать и отключился.
        - Мужчина. Мужчина!- кондукторша трясла его за плечо.
        - А? Что?
        - Конечная. Выходим.
        Денис несколько секунд непонимающе пялился на девушку, затем повернул голову и посмотрел в окно. Действительно, конечная. Обернулся: пустой вагон.
        - Я спал?
        - Нет. Сидели и разглядывали свои колени. С закрытыми глазами.- Кондукторша улыбнулась. А что? Пассажир трезвый, одет прилично. Можно и пошутить.
        - Вот чёрт. Извините.
        Денис вскочил и быстро вышел на мороз в гостеприимно распахнутые двери.
        Луна на своём привычном месте флегматично взирала на мир. Блёклые точки звёзд дрожали в восходящих потоках тёплого воздуха. Нет, ну надо же! Никогда не засыпал в транспорте, а тут… А этот сон. Денис стоял и мотал головой, прогоняя видение. Как реалистично! Он всё ещё чувствовал Ленину голову на своей груди, запах её волос. «…Утром сказка кончится…» Нет уж, дудки!
        Он достал телефон.
        Тихий, уставший, такой родной голос:
        - Алло, Денис?
        Конечно, я, любимая.
        - Здравствуй. Лена, я хочу, чтобы у нас был ребёнок.
        Тишина в трубке. Всхлипы.
        - Лена, ты меня слышишь?
        Срывающийся голос, почти шёпот:
        - Прости меня, Денис. Я такая дура. Я сейчас приеду. Можно?
        - Приезжай.
        Амур неслышно выскользнул из-под одеяла, подошёл к окну, расстегнул и скинул пижамную рубашку, а затем брючки. Постояв немного голышом, он повёл плечами, расправляя крылья. Острые мальчишеские лопатки выгнулись, затрепетали перьями и раскрылись в два величественных белых крыла. Неужели вы думаете, что у амуров маленькие крылышки размером с голубиные? И как, скажите на милость, на таких летать взрослому пятилетнему мальчику?
        Амур подпрыгнул и завис в полуметре от пола. Огромные лебединые крылья опускались и поднимались с глухим уханьем. В комнате поднялся небольшой ураган. Штора на окне заколыхалась в такт взмахам, шары на ёлке начали позвякивать, ударяясь друг о друга. Мальчик настороженно посмотрел на дверь спальни: не разбудить бы. Затем одним взмахом преодолел расстояние до окна и растворился в исписанном зимним узором стекле.
        Тодд
        1
        - Петька, сгоняй-ка в подвал, принеси воды.- Старый боец протянул пацану фляжку.- Скоро опять попрут, чтоб их…- Он приподнялся и опасливо выглянул в окно.
        Двенадцатилетний подросток буркнул: «Угу», закинул за спину автомат, схватил фляжку и стремглав бросился к лестнице, бормоча под нос: «Я сейчас, Макар Саввич, я пулей».
        Боец, тем временем, устало опустился на пол, прислонился спиной к стене и расстегнул верхнюю пуговицу фуфайки. Свой ППШ с раскалённым от стрельбы стволом он поставил рядом. Закрыл глаза и сидел, слушая непривычную тишину, нарушаемую лишь далёким грохотом боя.
        Прибежал Петька, протянул полную фляжку. Зипунов неторопливо отхлебнул, глядя на чумазое мальчишеское лицо. Эх, не детское это дело - война. Тебе сейчас за партой надо сидеть, малой, а не воевать.
        - Сам-то будешь?- он протянул пацану фляжку.
        - Не-а, дядь Макар, я попил уже.
        - Ну, смотри.- Зипунов завинтил крышку, положил фляжку на пол.- Лёг бы ты, поспал чуток?- кивнул он в сторону угла комнаты, где на полу валялась куча тряпья.- Время есть. Раньше чем через полчаса фрицы не полезут.
        Пацан улыбнулся и по-детски вытер рукавом нос.
        Сердце Зипунова кольнуло. Он вспомнил, как Петька прибился к ним ещё там, в Касторном, почитай под самим Воронежем.
        …Они шли, вытянувшись колонной, смертельно уставшие бойцы и командиры с серыми от пыли лицами, шли по горящей деревне. Деревенька-то - одна лишь улица с русскими избами по обе стороны. Целых почти нет ни одной, стоят закопчённые печи с высокими кирпичными трубами, а вокруг - головешки чёрные. Кое-где ещё догорает, видно недавно фрицы отбомбились. Стервятники иродовы.
        Трое суток они сдерживали немцев. Не дрогнули. Выполнили приказ командарма. Дивизия приняла главный удар левофланговой наступающей группировки фашистских войск. Её танковые и механизированные корпуса рвались к Воронежу, чтобы потом, наступая на юг вдоль Дона, выйти к его излучине, соединиться с Паулюсом, ломающим оборону красных от самого Харькова, и уже совместно ринуться на Сталинград, перекрыть Волгу - главную артерию Советов, по которой они получали Бакинскую нефть. Три дня необходимо было армии и фронту на перегруппировку сил. Дивизия выстояла. И лишь теперь, получив приказ на занятие нового рубежа, начала организованный отход. И пусть потери были очень велики - личного состава осталось неполный батальон, матчасть вся потеряна - они не дрогнули, выстояли!..
        Петька стоял возле сожжённого дома и плакал. Плакал, как плачет любой ребёнок: вздрагивал плечами, уронив голову и вытирая рукавом сопли. Колонна бойцов поравнялась с ним, каждый смотрел на плачущего ребёнка, думал о своём. На скулах бойцов играли желваки. Мальчишка обернулся, и, вглядываясь в лица солдат, начал успокаиваться, в глазах его появилась надежда. Неожиданно он сорвался с места и помчался к командиру, шагающему впереди. Догнав, он дёрнул того за рукав:
        - Дяденька командир, возьмите меня с собой!
        Старший лейтенант скосил на него глаза, но проигнорировал. Даже с шагу не сбился. Мальчик не отставал, семенил рядом.
        - Возьмите! У меня никого больше нет. Мамку с сёстрами убило бомбой. Батька воюет, уже год ни слуху ни духу…
        Старлей вдруг остановился, крикнул: «Подопригора, веди колонну!», и присел на корточки.
        - Зовут-то тебя как, парень?
        - Петькой. Петром Васильевичем Мальцевым.
        - А лет тебе сколько?
        - Тринадцать… Будет осенью.
        Командир вздохнул:
        - Мал ты ещё, Пётр Васильевич. Не могу я тебя взять.
        Пацан насупился. Казалось, слёзы вновь брызнут из его глаз. Но нет. Он отчаянно посмотрел в глаза старлею и упрямо прокричал тому в лицо:
        - Я всё равно уйду воевать. Не с вами, так с другими. Я хочу немцам мстить, понимаете? Мстить, мстить…
        Командир замолчал, повернул голову и задумчиво посмотрел на своих бойцов, бредущих по пыльной дороге. Поймал взгляд старшины Зипунова. Тот чуть заметно кивнул.
        Старший лейтенант поднялся, оправил гимнастёрку и зычно скомандовал:
        - Боец Мальцев, встать в строй!
        Глаза пацана стали, что те блюдца. Улыбка стёрла остатки слёз. Зипунов позвал его:
        - Иди к нам, малой. Вставай вот здесь, рядышком. Понеси-ка мой автомат, а то я умаялся малость…
        Тодд ликовал. Планета была бриллиантом, огранённым алмазом, столь же прекрасным, сколь и дорогим. То, что он успел увидеть, услышать и почувствовать за неполный виток над мерцающей плёнкой атмосферы, потрясло Тодда до глубины души.
        О, Великий космос! Тодд всегда верил, что ему повезёт. Верил, когда подавал заявление в Гильдию дальних странствий. Верил, когда, застыв в строю таких же юнцов, повторял строки Кодекса странника. Верил, когда вводил в бортком координаты выбранной наугад звезды в одном из щупальцев Большой спирали. Верил, закрывая глаза и погружаясь в анабиоз своего первого, и, как оказалось, невероятно удачного прыжка. Верил всегда. И ему повезло. Удача - капризное божество. Можно странствовать всю жизнь, принося перед каждым прыжком щедрые дары в Храм удачи. Как старик Солл. И иметь в своём активе перед Самым последним странствием лишь пару-тройку совершенно непригодных для жизни, но признанных условно рентабельными для промышленной разработки планет. Тогда остаётся последний раз лечь в удобное кресло, ткнуть, не глядя, в мерцающую голограмму звёздного неба (что совсем недавно проделал Тодд) и исчезнуть, одновременно возникнув за тысячи световых лет от дома. Удалив предварительно из борткома координату возврата. Бедняга Солл…
        А можно и по-другому. Как Несс зи’Край, легендарный Несс-поцелованный-удачей. В третьем странствии, после серии безрезультатных прыжков, вынырнуть в астероидном поясе, умудриться не погибнуть, а найти среди несущихся каменных глыб громадный - четыреста линейных размеров его корабля - кусок застывшей воды, суметь вытолкнуть его из общего потока, вызвать транспорт и во главе торжественной процессии прибыть на ближайшую базу уже в статусе зи’Края - Героя нации.
        Но даже Нессу удача не улыбалась так, как ему, Тодду…
        Свой корабль-модуль - вытянутую антрацитово-чёрную светопоглощающую капсулу - Тодд оставил на тёмной стороне единственного спутника планеты. Он испытал смешанные чувства - недоверие, страх, изумление,- когда бортком после секундной задержки выдал ёмкую и лаконичную характеристику объекта: КОСМИЧЕСКАЯ БАЗА-СФЕРА. НЕ ФУНКЦИОНИРУЕТ. ВЕРОЯТНАЯ ПРИЧИНА - ЗАБРОШЕНА. Сделав пару витков над спутником, Тодд уже самостоятельно без помощи компьютера пришёл к тому же выводу. Идеальная сфера, угловая скорость вращения синхронизирована с планетой, правильная - как по циркулю - круговая орбита. Последний аргумент - полая внутри (датчики-зонды корабля врать не умеют)- сомнений не оставлял: творение разумных существ. Великий космос, несмотря на своё всемогущество, создавать такое бы не стал. Слишком скучно. Опустившись на спутник, Тодд понял, что заброшена база давно. Слой космической пыли с кавернами-кратерами, оставленными блуждающим космическим мусором, за миллионы лет спрессовался в грунт и достигал сотой части диаметра сферы.
        Как бы то ни было, Тодда интересовал не спутник, а планета. Выбрав универсальную энергооболочку, он легко преодолел силу притяжения покинутой базы (гравитационные генераторы которой, как ни странно, исправно работали) и направился к величественно парящему на расстоянии световой секунды гигантскому голубому шару в тонкой атмосферной оболочке, освещённому с одной стороны местным светилом…
        2
        - Так ляжешь, что ль?
        - Нет, не хочу, Макар Саввич.
        - Ну смотри, дело хозяйское. Тогда сбегай, посмотри, как там дела у ребят? Как с боеприпасами?
        - Слушаюсь, товарищ старшина.
        Петька вскочил, козырнул и скрылся в лестничном проёме.
        «А ведь хороший боец выйдет»,- подумал Зипунов, провожая его взглядом.
        Старшина выглянул в окно. Немцев пока не было. И слава богу. Дом надо удержать любой ценой. Это понимали все: и наши, и фрицы. Удачно занимая перекрёсток, из него можно контролировать улицу, упирающуюся в двухстах метрах к востоку в балку, которая спускалась к самой Волге. Фрицы, соответственно, заняв дом, открывали себе кратчайший путь к той самой Волге аккурат в том месте, где одна из немногих действующих наших переправ хорошо простреливалась. Из любого оружия.
        Послышались выстрелы. С потолка посыпалось. «Началось»,- подумал Зипунов, беря автомат и передёргивая затвор. Он занял место у окна и глянул вниз. Цепочка фрицев, прижимаясь к земле, короткими перебежками приближалась к дому. Сейчас я вам, родимые, всыплю. Он прицелился, и короткой очередью скосил фрица, недальновидно не пожелавшего пригнуться. Остальные тут же залегли и начали стрелять. Так-то, черти.
        Прибежал Петька.
        - Дядь Макар! Зинка, кажись, того…
        - Чего «того»?
        - Ну, это… Рожает.
        Зипунов выругался.
        - Нашла время. Ладно. Бери Нечипорука и дуй в подвал. Поможешь, коли так.
        - Дядь Макар, я с вами!
        - Боец Мальцев, это приказ!
        Петьку как ветром сдуло. Дай-то бог. Господи, тут смерть повсюду витает, а она рожать вздумала. Надо ж. И сколько их таких здесь, в Сталинграде, не успевших эвакуироваться. А как успеешь, когда на каждом углу стреляют, бомбят. Как началось всё двадцать третьего августа, так и продолжается без единого передыху. Почитай, месяц как. Эх…
        Из соседнего окна раздался треск. И снизу. И сверху. Молодцы, ребята! Сейчас мы вас поджарим, сволочи! Немцы по одному, прячась за кучами битого кирпича, приближались перебежками. Вот один из бегущих, вскинув руки, рухнул на землю. Готов! Что за чёрт? Словно облако сгустилось над убитым фрицем. Словно воздух заколыхался мелкой рябью и через мгновенье растворился. Тьфу ты, наваждение! От усталости, не иначе как. Три дня уж толком не спамши. Да и питание - одни сухари, да вода. Зипунов мотнул головой, прогоняя видение.
        - Командир, танк!- прокричал Петров из соседней комнаты.
        Где? Вот он, панцер проклятый. Т-IV, покачивая стволом-обрубком, вырулил из-за угла и пёр к дому.
        - Приготовить гранаты и бутылки!
        Танк стрелковым оружием не возьмёшь. Гранатой можно, или коктейлем Молотова. Но это на расстоянии броска. А у него пушка, как жахнет - и кранты… Вот он поравнялся с фрицами, засевшими за кучей. Ага, сейчас они перебегут под его броню, и так, крадучись, подойдут к самым окнам.
        - Славяне, приготовиться! Встретим супостата.
        Танк остановился. Башня повернулась. Пушка поднялась.
        - Ложись!- успел крикнуть Зипунов.
        …Вот так бабахнуло! В ушах гудело. Зипунов с трудом поднял голову. Петрову, кажись, конец. Старшина ползком прополз до дверного проёма, ведущего в соседнюю комнату, заглянул внутрь. Сашка лежал в луже крови. Одной ноги не было. Всё. Зипунов пополз назад. Схватил одну из бутылок, стоящих рядком под окном, чиркнул спичкой, поджёг запал. Сашку убили, сволочи! Зипунов начал вскипать. Сейчас я тебе, гад! На миг выглянул из окна, прикинул расстояние и метнул.
        Как вспыхнуло-то! Зипунов вскочил к окну. Куда лезешь?! На, получай! Танкист обмяк, так и не успев вылезти из люка. Ага, горим?! Вот вам, чтоб не мучились. Факела догорали уже недвижимыми. Вроде все. Зипунов ещё поводил стволом, выискивая цель. Живых больше не наблюдалось…
        Атмосфера планеты была азотной, на четверть разбавленной кислородом. Но не это было главным. Вода! Тодд по снижающейся траектории пролетел над экватором, затаив дыхание, разглядывая океаны воды, в которых гигантскими буро-зелёными пятнами дрейфовали континенты. Два простейших атома водорода, цепляющихся под почти прямым углом к атому кислорода - универсальная формула жизни. Вода была здесь повсюду! В атмосфере - в виде паров, формирующих замысловатые облака над безбрежными океанами и конденсирующихся над сушей, проливающихся потоками тёплого дождя. (Тодд не сомневался, что дожди на планете непременно тёплые, хотя вблизи полюсов температура и падала ниже затвердевания - белые поля замёрзшей воды свидетельствовали об этом). На суше - в виде рек и озёр, от мелководных ручьёв, пенящихся в ущельях горных складок, до величественных потоков, мерно текущих по равнинам среди лесов, степей и пустынь; от крохотных лужиц, отражающих небо осколками разбитого зеркала, до глубоких и обширных водоёмов, разбавляющих голубым зелёный ковёр материков. И, конечно же, в океанах…
        Не в силах более сдерживаться, Тодд ринулся вниз, стрелой пронёсся над белыми бурунами волн и нырнул, устремляясь вглубь и чувствуя всей оболочкой нарастающее давление. Океан кишел жизнью. От обилия её форм Тодд чуть не потерял голову. Многомиллионные стаи плавающей жизни синхронно, словно единый организм, отворачивались, сбегали от него, несущегося стремительной тенью в тёмно-синей глубине. Вынырнув у берега, Тодд окунулся в густую чащу леса и понёсся сквозь кроны высоких деревьев, распугивая летающую жизнь, фонтаном брызг уносящуюся прочь. Он летел над поросшей колючей травой равниной с одиноко стоящими раскидистыми великанами, а впереди и от него гулко топала бегающая жизнь, потревоженная неведомо откуда взявшимся порывом ветра… Тодд хохотал, обезумев от счастья. Он нашёл, нашёл!
        А потом он увидел Их.
        По жёлтой, словно выжженной, степи самого большого континента планеты, с востока на запад, в направлении голубой нитки полноводной реки, двигалась пыльная колонна. Тодд, заинтересовавшись, приблизился вплотную, синхронизовал скорость, и незамеченным (кто ж различит сгусток энергии в чистом виде!) полетел рядом, с интересом разглядывая странного вида колымагу из дерева, металла, углеводородов и спёкшегося до прозрачности кремния. Машиной управляло существо, одетое в ткани растительного происхождения. Изо рта существа торчал скрученный клочок бумаги с тлеющей травой, руками оно держало стальной тор, служащий, по всей видимости, органом управления машиной. Колымага была загружена деревянными ящиками, в которых ровными рядами лежали металлические цилиндры-конусы неизвестного назначения. Машин в колонне было не менее полусотни, и путь они держали к дымящему вдалеке городу.
        В том, что это был именно город, сомнений не было. Тодд в одно мгновенье преодолел расстояние до реки, тенью скользнул под самые облака и завис, разглядывая сквозь чёрную дымку прямые лучи улиц и строения вдоль них. Город занимал правый крутой берег в том месте, где река поворачивала с северо-востока на юго-восток. Река, по-видимому, являлась главной транспортной артерией города: Тодд разглядел широкую улицу, идущую параллельно берегу, и множество мелких, пересекающих её и упирающихся в береговой обрыв.
        Город горел. Он буквально весь был укутан дымом. Горели и дымили дома, большей частью разрушенные и представляющие собой груды камней. Тодд нашёл это обстоятельство странным. Огонь и дым - признаки деятельности разумных существ. Допустим, аборигены теплокровны и температура атмосферного воздуха здесь, в северных широтах, для них некомфортна, и они пользуются огнём, чтобы согреться. Такой вывод удовлетворил Тодда. Но как они живут в таких разрушенных домах? Чтобы ответить на этот вопрос, Тодд спустился и полетел вдоль главной улицы чуть выше крыш.
        Еще одной особенностью, на которую Тодд, снизившись, сразу же обратил внимание, было обилие летающего железа. Железные капли со свистом рассекали воздух, врезались в стены домов, в твёрдое покрытие улиц, вызывая фонтанчики пыли. Крупные капли, достигнув цели, превращались в огромные фонтаны из обломков зданий, камней, земли. Тодд стал свидетелем, как одна из таких ревущих железных бестий вонзилась в подножие высокого - в пять этажей - дома, пробуравила стену и взорвалась. Дом тряхнуло, и в следующее мгновение вся стена с пятью этажами медленно и величественно осела, превратившись в пылящую груду обломков. Тодду пришлось понизить предел чувствительности датчиков, чтобы не оглохнуть, такой здесь стоял грохот…
        3
        - Товарищ санинструктор. Товарищ санинструктор!- Петька дёргал за штанину Нечипорука, прильнувшего к окну и стрелявшего короткими очередями.
        - Чего… тебе…?- не оборачиваясь, в паузах между выстрелами спросил тот.
        - Товарищ старшина приказал вам в подвал. Срочно. Там Зинка рожает.
        - Всё ж тебе не ради бога! Евсейкин, держи оборону.
        Боец, набивавший патронами магазин своего ППШ, поднял голову, понимающе кивнул и занял место товарища.
        - Ну, пошли, боец Мальцев,- сказал Нечипорук, поднимая с пола сумку с красным крестом.
        …Зинка лежала на горе тряпья и часто дышала.
        - Ой, рожаю. Рожаю!- смешно окая, запричитала она, завидев Нечипорука.- Дядя Миша, рожаю ведь!
        - Рожаешь, милая, рожаешь,- успокоил её Нечипорук, расстёгивая сумку.
        - Петьку-то прогоните, мал он ещё,- попыталась возразить роженица.
        - Какой он тебе Петька?- весомо возразил санинструктор.- Он боец Красной Армии, а в данный момент - помощник санинструктора.- И уже обращаясь к Петьке: - Ну-ка, боец, организуй горячей воды. Вон котелок, над керосинкой разогрей. И вот что…- Он вытащил из сумки, развернул и протянул простынь.- Как знал, не порезал на бинты. Подашь, когда скажу.
        Петька принял простынь, свернул, засунул за пазуху и побежал организовывать кипяток.
        - Давай тужься, милая, тужься,- склонился Нечипорук над Зинкой.
        …Нечипорук взял на руки младенца, поднял его, повертел, чтоб мамаша видела:
        - Вот, Зинка, пацан у тебя. Смотри, какой богатырь!
        Зинка, отмучавшись, лежала и тихо улыбалась.
        - Сейчас я его…- Нечипорук вытащил нож, что-то им отрезал, засунул обратно в штанину и требовательно крикнул Петьке:
        - Простынь давай!
        Петька, сидевший всё это время в сторонке отвернувшись и лишь в конце осмелившийся повернуть голову, вытащил простынь и протянул Нечипоруку. Тот ловко спеленал младенца и протянул матери. Зинка обняла малыша и прижала к себе. Петька, открыв рот, смотрел на эту сцену. Он был потрясён увиденным.
        - Вот так, милая. Как назовёшь-то, придумала?- улыбаясь, спросил санинструктор.
        Глаза Зинки вдруг расширились, лицо исказила гримаса.
        - Дя…
        Слева, со стороны лестницы, затрещало. Дядя Миша неловко выгнулся и упал на Зинку. Петька повернул голову на звук. Фриц стоял в проёме двери, из автомата в его руках шёл дымок.
        - Не-е-ет!- Петька скидывал с плеча автомат, не сводя с фашиста глаз и понимая, что не успеет выстрелить. Их взгляды встретились, и Петька ясно разглядел короткие огненные вспышки, подёргивания ствола в руках врага… Всё. Это конец,- подумал он, но глаза закрыть не успел.
        То, что произошло дальше, никакому объяснению не поддавалось. Что-то случилось со временем. Пространство между Петькой и фрицем вдруг задрожало, замерцало. Четыре серые кляксы шмякнулись, со звонким «чпок» ударившись о неведомую преграду, повисели мгновенье и опали. Чуть видимая, колышущаяся простыня, сотканная из воздуха, вдруг вспыхнула тысячами искр и рассеялась, испарилась ночным туманом под первыми утренними лучами солнца. Петька увидел, как у фашиста от удивления расширились глаза, и в следующее мгновенье нажал на курок. Пули прошили немца насквозь. За его спиной фонтанчиками взвилась штукатурка. Фриц крякнул и кулем осел на пол.
        Петька повернул голову. Нечипорук лежал на Зинке. Гимнастёрка на спине была бурой, изодранной в трёх местах. У Зинки во лбу сияла красная дырочка, стена за ней была вся в кровяных брызгах. Петька подполз, взял на руки кулёк. Малыш лежал с закрытыми глазами и смешно причмокивал губами. Живой! Петька прижал его к себе, лихорадочно соображая, что же делать дальше. Вверху раздавалась стрельба. Второй этаж. Нет, третий. «Прорвались-таки, гады»,- подумал Петька.
        Подбежав к дверному проёму, он глянул вверх. Вроде никого. Поднялся по лестнице до первого этажа, осмотрелся, и, согнувшись, добежал до двери, ведущей на улицу. Прижался к стене, переводя дыхание. Кто здесь лежит? Зинченко, Зиновьев, Соломатин, а там?… Пелепяк. Все убиты. Петька сглотнул, прогоняя подступивший ком. Как же так?!.. А вон фриц мёртвый, гад!
        Высунув голову, он бросил короткий взгляд по сторонам - никого. Штаб батальона там, в конце улицы у самой балки. Вперёд! Петька выбежал и помчался, петляя словно заяц, огибая кучи битого кирпича. Вокруг зазвенело и заныло, рикошетируя и обдавая фонтанчиками пыли. Петька добежал до чудом сохранившейся стены полностью разрушенного дома и опустился на землю. Малыш в свёртке молчал, видимо, спал.
        Петька бросил взгляд назад. Дом гулко отдавал частым сухим треском, прерываемым взрывами гранат. Внутри шёл бой. «Я мигом, Макар Саввич. Продержитесь там. Я скоро»,- прошептал подросток, поднимаясь на ноги.
        Он успел сделать ещё пару шагов, когда сзади, одновременно с оглушающим грохотом, его сильно толкнуло в спину. Падая, он каким-то чудом перевернулся и свалился на битый кирпич, больно ударившись затылком. Кулёк заворочался, запищал. «Тссс»,- на автомате зашипел Петька, покачивая младенца. Взгляд его был устремлён на огромное чёрное облако.
        То место, где раньше стоял дом и где Петька с красноармейцами провёл последние трое суток, вяло разбухало клубами чёрного, расширялось вверх и в стороны, поглощая соседние здания. Достигнув пика, облако начало спадать, словно гигантское дерево решило одномоментно сбросить все свои листья. Дым растворялся, и Петька пристально вглядывался, пытаясь различить знакомые очертания. Но дома больше не было…
        Прошло уже много времени, а молодой боец продолжал лежать в непривычной тишине под низким осенним небом с новой Жизнью в руках и пустым взором, потухшим огнём в глазах. Облако давно осело, обнажив груду обломков, но Петька был не в силах подняться и продолжить путь. Ему просто не хотелось этого. Какая-то апатия овладела им.
        Спустя ещё какое-то время он с трудом поднялся, и, пошатываясь, пьяной походкой в полный рост побрёл по улице.
        …Сильная рука схватила его за шиворот и дёрнула в тёмный простенок между домами.
        - Малой, ты совсем охренел?! Жизнь не дорога?
        Знакомое лицо, из их роты.
        - А-а, Бондарь…
        Красноармеец с тревогой в глазах ощупывал Петьку.
        - Цел? Не молчи. Ранен? А это что у тебя?
        - Отнеси в санчасть. Зинка родила. Мальчик. А мне туда надо… Пусти.
        - Куда туда?! Накрыли дом, нету его больше. Полутонная авиабомба, не меньше.
        - Пусти, говорю!- Петька отчаянно пытался вырваться.- Мне… туда… надо.
        - А ну, не балуй,- прохрипел Бондарь и поволок его к штабу.
        Аборигены в этом невероятном калейдоскопе местной Жизни также присутствовали. Пролетая над одним из домов, Тодд заметил частые огненные всполохи в нескольких пустых оконных проёмах. Заинтересовавшись, он подлетел ближе. Источником огня были металлические приспособления в руках аборигенов, которые последние прижимали к лицу, давя на короткие, торчащие снизу рычажки. При каждой вспышке из жерла приспособления вылетала железная капля и с недовольным хлопком уносилась прочь. Тодд проследил путь капель и увидел, что заканчивается он на противоположной стороне улицы. Там вдоль груды камней, бывшей когда-то домом, ползком двигалась другая группа аборигенов с такими же каплеметательницами в руках. Ползущие аборигены временами останавливались и пускали их в дело, направляя в сторону собратьев, засевших в доме. Тодд недоумевал. Что это - какая-то неведомая ему игра? Тогда в чём заключается её цель, каковы её правила?
        Тем временем, одна из капель, пущенных из дома, разорвала одежду и вонзилась в тело одного из ползущих. Тот резко дёрнулся и замер, нелепо распластав руки. Тодд, намереваясь понять суть игры, стремглав подлетел к нему и заглянул в лицо. Абориген лежал неподвижно, из уголка рта стекала тонкая струйка красной жидкости. Тодд задействовал аппаратуру. Датчики после секундной паузы пискнули: ЖИЗНИ НЕТ. Тодд удивился, повторил запрос. Датчики вторично пискнули: ЖИЗНИ НЕТ. Тодд, ничего не понимая, висел над неподвижным аборигеном и смотрел в на глазах сереющее лицо, на бурое пятно, расползающееся по спине. Страшная догадка вспыхнула искоркой в его мозгу и начала расти, парализую Тодда.
        Невозможно… Невероятно… Чудовищно…Этого просто не могло быть…
        Аборигены лишали друг друга Жизни. Осознанно. Намеренно.
        Это было святотатством. Как явиться в Храм удачи без подношения. Тодд представил себе эту картину, и ему стало дурно. Жизнь - самое ценное, что есть во вселенной, наиредчайший дар Великого космоса - здесь, на планете, ничего не стоила. Тодд огляделся по сторонам и заметил то, на что раньше не обращал внимания. Среди обломков камней, ям-воронок от попадания капель-убийц, среди всего этого серого и пыльного, горящего и чадящего ада лежали мёртвые аборигены. Такие же серые, как всё вокруг. Их было много. То, что он принял за кучи рваного тряпья, были тела аборигенов. Жизнь покинула их давно. Они лежали и разлагались, а вокруг продолжала свирепствовать бойня, унося всё новые и новые жизни.
        Из оцепенения его вывел лязг и грохот на другом конце улицы. Из-за угла дома выполз страшного вида железный монстр, неуклюже развернулся на месте и медленно пополз в сторону Тодда. Огонь из окон на мгновенье прекратился, затем возобновился с удвоенной силой. Капли с шумом забарабанили по его стальному панцирю. Они с визгом отскакивали от него, не причиняя никакого вреда. Под градом железного дождя монстр продолжал ползти, приближаясь к дому. Поравнявшись с грудой камней, за которой прятались оставшиеся в живых аборигены, монстр остановился, верхняя его часть повернулась, торчащая из неё труба поднялась и уставилась в пустые оконные глазницы. Через секунду труба плюнула огнём, и одно из окон заволокло дымом.
        Тодд метнулся к окну. В пыли ничего нельзя было разобрать. Когда она стала оседать, Тодд различил на полу силуэт аборигена в красной луже. Одной конечности у аборигена не было. Тодд уже безо всяких датчиков понял, что тот мёртв.
        Монстр продолжил движение. Лежавшие за камнями существа перебежали под защиту его панциря и теперь семенили, пригнувшись и прижимаясь к его борту. Неожиданно из окна второго этажа что-то вылетело, ударилось о броню чудовища и разлетелось множеством осколков. Брызнувшая при этом во все стороны жидкость тут же вспыхнула. Монстра заволокло дымом. Прятавшиеся за ним аборигены завопили, попадали на землю, пытаясь сбить пламя. Из окон ударил огонь, и лишённые защиты горящие, катающиеся по земле факелы вскоре затихли. Из открывшегося люка неподвижно свисало чёрное тело. Ещё один абориген в чёрном (видимо, «чёрные» управляли машиной,- подумал Тодд) успел спрыгнуть на землю и сделать пару шагов, прежде чем его настигла капля-убийца. Наступила тишина, лишь вдалеке приглушённо ухали разрывы и часто стрекотало.
        Уловив краем глаза какое-то движение, Тодд резко обернулся. К дому, в котором засели аборигены, подкралась группа других. Тодд уже начал их различать. Тех, что в доме, он назвал «обороняющиеся», других - «наступающие». Первые, увлечённые уничтожением монстра, просто не заметили эту группу подкравшихся. В намерениях последних у Тодда не осталось никакого сомнения. Цель этой чудовищной игры - захватить дом. Лишив жизни всех, кто внутри. Таковы были правила. И появление железного чудовища было лишь отвлекающим манёвром, тактическим ходом в безжалостном поединке.
        Наступавшие (Тодд насчитал двенадцать аборигенов) прижались к стене дома, разрушенной выше третьего этажа, и неслышно переговаривались, большей частью непонятными короткими жестами. Внезапно один из них снял висевший на поясе металлический цилиндр и швырнул в проём стены, служивший когда-то дверью. Аборигены, как по команде, пригнулись. Через мгновенье раздался хлопок, и из проёма пыхнуло клубом пыли. Наступавшие один за другим скрылись в дыму. Затрещали выстрелы. Тодд, не раздумывая, нырнул следом.
        Эффект внезапности сработал. В первых двух комнатах Тодд обнаружил четверых мёртвых оборонявшихся. Присутствовал также один умирающий наступавший: он лежал в проходе на спине с открытыми глазами, его конечности конвульсивно подрагивали. Тодд завис над ним, сканируя тело. Сгусток мышц в центре грудной клетки сжался, потом разжался и замер навсегда. Открытые глаза поблекли и остекленели. Жизнь покидала тела аборигенов так легко… Тем временем топот ног был уже на лестнице. Тодд стремглав бросился туда. Группа разделилась. Одни лезли наверх, убивая и умирая. Другие направились вниз - дом, как оказалось, имел этажи ниже уровня земли. Тодд, обгоняя наступавших, бросился туда.
        Меняя на ходу чувствительность светофильтров (освещения в подвале не было), Тодд первым влетел в больших размеров помещение. И тут же, словно ударившись о невидимую преграду, встал как вкопанный. Столько потрясений за один день - это уже слишком!
        В дальнем углу помещения лежал абориген с неестественно расставленными нижними конечностями. Над ним склонился другой. Рядом сидел третий, невысокого роста и хрупкого сложения. Но взгляд Тодда был устремлён на первого. Аборигены были живородящими! И это, без сомнения, была самка. И он, Тодд, только что стал свидетелем таинства!
        …На родине - его родном Пирре - всё происходило не так. Тодд вспомнил свой пятый день рождения. Суровый и торжественный взгляд отца: «Наступил День выбора, сынок». Путь к Храму выбора, куда ручейками стекались парами такие же отцы-и-сыновья. Волнительная тишина. Мерцающая плёнка защитного поля в центре огромного зала, под которой дозревали тысячи яиц… Ломающаяся скорлупа и влажный затуманенный взгляд первой вылупившейся будущей хранительницы…
        Тодд, не смея дышать, заворожено наблюдал, как второй абориген, держа одной рукой красный пищащий и копошащийся комок, отрезал ножом пуповину, ловко спеленал малыша белой тряпкой, которую ему подал третий, и протянул получившийся кулёк матери…
        Топот сзади заставил Тодда обернуться. Один из нападавших появился в проёме двери и сходу открыл огонь, выпустив длинную очередь поперек всего зала. Принимавший роды абориген резко выгнулся и повалился вперёд на мать с ребёнком. Женщина вскрикнула и затихла.
        Что-то случилось со временем. Третий оборонявшийся хрупкий абориген неестественно медленно снимал с плеча оружие. Его рот открылся и Тодд услышал низкий протяжный вой. Переведя взгляд влево, он заметил, что кулёк чуть заметно шевелится. Младенец жив! Тодд обернулся. Стрелявший так же медленно поворачивал ствол оружия на крик. Тодд понял, что оставшийся в живых абориген не успеет. И тогда только родившаяся жизнь погибнет!
        Тодд не понял, что произошло дальше. Он начал действовать, не отдавая себе отчёта.
        Трансформация заняла не больше доли секунды…
        4
        Санинструкторша осторожно приняла свёрток и скрылась с ним за пологом из масксетки, закрывающим вход в штабную землянку. Мальцев стоял перед командиром, понурив голову, опустив глаза в пол. Он только что с большим трудом, сумбурно, изо всех сил стараясь не разреветься, доложил комбату о происшедшем с ним и теперь переминался с ноги на ногу. Старший лейтенант, уже минуту стоявший и разглядывавший подростка, повернулся, подошёл к столу и налил себе воды из чайника.
        - Вот что, Мальцев. Слушай приказ.- Комбат кашлянул, прочищая горло.- Поступаешь в распоряжение сержанта Сергеевой из санвзвода. Ваша задача: как стемнеет, доставить раненых и младенца… имя-то дали?
        - Не успели. Убило всех.
        - Кх … доставить к переправе и на первом же транспорте на левый берег.
        Петька вскинул голову:
        - Товарищ старший лейтенант. Я не поплыву на левый берег.
        - Это ещё почему?
        - Мне надо туда,- Петька мотнул головой в сторону улицы.
        - Отт-ставить, боец!
        - Но…
        Командир подошёл, присел, сжал руками плечи подростка.
        - Петька, пойми, Нет их больше. Погиб Зипунов, погиб как герой.
        Петька поднял голову. Сдерживаться он больше не мог, в глазах стояли слёзы.
        - Там… Макар Саввич, Зинка, дядя Миша… Зиновьев, Петров… Там все.
        - Так бывает на войне.
        - Нет. Может, они живы. Может, не всех… Пустите!- Он вырвался из рук командира и выбежал из землянки.
        Старший лейтенант ещё какое-то время посидел на корточках, затем вздохнул и поднялся. Не спеша подошёл к выходу и выглянул наружу.
        Возле входа, вытянувшись в шеренгу, замерла группа бойцов. Последним, заметно уступая всем в росте, стоял Петька. Младший лейтенант, инструктирующий группу, повернул голову и вопросительно посмотрел на командира. Тот не сводил глаз с Мальцева. Мальчишка застыл по стойке «смирно», упрямо уставившись перед собой, вытянув левую руку вдоль туловища, правой он сжимал ремень автомата за плечом. Повисла пауза. На короткий миг смолкла даже далёкая канонада. Повисшая тишина звенела, словно непрерывно бьющий в набат колокол. Тишина…
        Старлей перевёл взгляд на командира группы, коротко кивнул. Младший лейтенант скомандовал:
        - Взвод. Нале-во. За мной.
        Пригнувшись, он побежал по улице вдоль разрушенных домов. Бойцы последовали за ним. Командир проводил их взглядом. Вышел из землянки. Медленно достал из кармана пачку папирос. Вытащил одну, закурил. Поднял голову.
        Солнца он не видел больше недели. То ли осенняя сплошная облачность была тому виной, то ли непрерывный и густой дым горящего города. Думать о таких мелочах просто не было времени. Теперь же старший лейтенант вглядывался в бугристый бесконечный ковёр облаков, а в голову лезли забытые и оттого непривычные мысли.
        «Середина сентября. Картошку, поди, всю выкопали уже. Рожь тоже убрали, коли сухо. А если дожди? В Сибири-то оно всякое бывает».
        Он закрыл глаза. Словно из тумана всплыл образ жены. Такой родной, но… далёкой. Фотокарточка всегда была при нём. В нагрудном кармане. Вместе с партбилетом. 1940 год, июль, Городской сад. Сфотографироваться предложила Лена: «Давай? Ты как раз в форме. А я в новом платье. А?» Сашка стоял в центре, обиженный, что не дали доесть мороженое. Сколько же ему сейчас? Помладше Петьки будет…
        Веки вдруг вспыхнули. Старлей открыл глаза. Сквозь просвет в облаках светило солнце. Улыбнувшись, он прошептал:
        - И вам привет, любимые…
        Голограмма задрожала и погасла. Автоматически включилось освещение. Председательствующий поднялся, окинул взглядом собравшихся.
        - Кинетический импульс был слишком велик, энергетическая оболочка не выдержала перегрузки и… Содержащийся в атмосфере агрессивный кислород не оставил пилоту шансов. Его звали Тодд. Это было его первое странствие…
        Все молчали.
        Председатель продолжил:
        - После обрыва связи с пилотом корабль стартовал в автоматическом режиме и вернулся на Пирр. Координата планеты известна. Вот только… Кто хочет высказаться?
        Все, не сговариваясь, повернули головы к Риффу, старейшему из собравшихся. Тот, откашлявшись, грузно поднялся со своего места.
        - Вопрос, как я понимаю, что нам делать дальше?- Рифф не спеша переводил взгляд с одного на другого коллегу из Высокого Трибунала, пока не завершил круг. Те, в свою очередь, не спускали глаз с него: кто же, как не он, самый старый, самый опытный, даст правильный ответ на столь непростой вопрос.
        - Мне видится три варианта, три пути дальнейшего развития событий. Первый - он же абсолютно неприемлемый в свете проповедуемого Нацией Мировоззрения - наказать инопланетников.
        Раздался приглушённый ропот. Рифф продолжал.
        - Понимаю ваши чувства, друзья. Поэтому и назвал данный путь неприемлемым. «Лишать жизни разумных существ - не наш удел. Жизнь - слишком ценный дар Великого космоса, чтобы разменивать его на глупую месть»,- процитировал он всем известные строки. Продолжил:
        - Путь второй - реморализация обитателей Планеты.
        Все внимательно слушали, не отрывая глаз от выступающего.
        - Но давайте вспомним историю Пирра. К мировоззрению нации мы пришли сами. Пусть через пять войн за воду, две угрозы пандемии, через Великое потрясение, в конце концов. (Присутствующие вскинули руки в короткой молитве). Но сами! Нас никто не вёл, никто не помогал, не подсказывал. Нас никто не реморализовывал.- Последнее слово Рифф произнёс по слогам.- Хотя могли, и мы это знаем. Когда Далёкие…
        - Не стоит напоминать нам о Далёких, мудрый Рифф. Мы не забыли,- чересчур резко прервал его председатель. Затем извинился: - Простите, продолжайте.
        - Хорошо. Тогда остаётся третий путь.- Рифф выдержал паузу.- Он может многим не понравиться, но мне он кажется единственно верным. Мы должны забыть о существовании планеты.
        Повисшую мёртвую тишину нарушил Кэрр, самый молодой из Судей:
        - Поясните, мудрый Рифф.
        - Просто забыть о ней на какое-то время. Оставить зонды-автоматы, которые будут собирать информацию и передавать на Пирр, скажем, каждые тысячу… нет, сто тысяч витков. И когда придёт время, наши далёкие потомки вернутся на планету.
        - Но вода?! На планете столько воды,- воскликнул Кэрр.
        Рифф устало вздохнул:
        - Мой юный друг. Вести дела можно только с равными тебе и на равных. В любом другом случае возникнет доминирование, диктат воли сильнейшего. В краткосрочной перспективе это принесёт безусловную выгоду. Мы будем обеспечены драгоценной водой на долгое время. Но посмотри вперёд. Далеко в будущее. На десять, сто своих потомков вперёд. Аборигены планеты станут Нацией. И мы не сможем им помешать в этом всё по той же причине, прописанной в Мировоззрении. Что тогда? Копившийся всё это время у них комплекс слабого и униженного разрастётся до таких размеров, что неминуемо приведёт к войне. А мы, как уже говорилось, не способны лишать жизни разумных существ. Что из этого следует?
        - Мы обречены?- прошептал Кэрр.
        - Вот именно. Вот именно, мой юный друг.- Рифф опустился на своё место.- Я закончил.
        Какое-то время все молчали.
        Председатель поднялся на ноги.
        - Предлагаю проголосовать за предложение многоуважаемого Риффа.- Он первым положил руку на тускло светящийся круг напротив своего места. К столу нестройно потянулись руки остальных членов Трибунала. Последней легла рука Кэрра.
        - Мы вернёмся! Обязательно вернёмся,- выкрикнул он. И уже тише: - В другой раз.
        - Кстати,- неожиданно сказал Рифф.- Предлагаю поминать пилота Тодда зи’Краем. Мы никогда ранее не присваивали сей титул пиррянину после его жизни, но… Почему нет?
        Гольд
        1
        Андрей уверенно вёл машину. Левая рука на руле, правая на рычаге коробки передач. Дорога - две чёрные полосы - убегает вдаль. Негромкая музыка. Печка на малых оборотах гонит тёплый воздух. Сосны и ели в тяжёлых снежных шапках проносятся слева и справа. Февраль, скоро весна… Светка справа щебечет что-то:
        - … и представляешь, заходит Ирка в этом ужасном зелёном платье. Мы, конечно, киваем, мол, тебе идёт. Нет, ну надо же быть такой дурой! Как она не понимает, что с её фигурой…
        Андрей бросил взгляд в зеркало заднего вида. Гольд сидит на своём законном месте, занимая чуть ли не половину багажного отделения. С умным видом глядит в окно. Андрей усмехнулся. Гляди ж ты - собака, а такое умное, можно сказать философское выражение лица. Морды, то есть.
        - Гольд!
        Пёс повернул голову, посмотрел на хозяина.
        - Есть хочешь? Ну, или там, в туалет?
        Гольд приглушённо тявкнул. Хозяин, не приставай к собаке. Рули себе, не отвлекайся от дороги.
        Светка вдруг прервала монолог:
        - Ой, а я хочу!
        - В туалет?
        - И в туалет, и съела бы чего-нибудь.
        - Хорошо, скоро кафешка слева будет. Остановимся.
        Дорога по длинной дуге поворачивала направо. Можно даже скорость не сбрасывать. Андрей хорошо это помнил, прошлым летом здесь ездил. Тогда на ста сорока километрах он лихо, как в Формуле-один, вошёл в вираж. Правда, правым колесом чирканул обочину так, что камни полетели. Так сейчас всего сто двадцать…
        Кафешка появилась быстрее, чем он ожидал. Андрей успел удивиться, но в следующее мгновенье начал тормозить, негромко ругаясь про себя. Съезд налево к одноэтажному кирпичному зданию с яркой вывеской был уже рядом, в паре сотен метров.
        Машина, вильнув, вышла из асфальтовой колеи. Андрей напрягся, взял руль обеими руками, пытаясь вернуть Ниссан на две надёжные чёрные полосы.
        Длинная ярко-красная фура вынырнула неожиданно. Конец дуги оказался предательски близко. Вдобавок ко всему, его скрывал лесок. Андрей покрылся холодным потом. Он судорожно прикидывал расстояния: несущийся навстречу Volvo (не меньше сотни прёт, зараза), съезд к кафешке, его собственная скорость (чёрт, кажется, зад заносить начинает)…
        Светка схватила за рукав:
        - Андрей!
        - Молчи!
        Успею! Андрей крутанул руль, выходя на встречку. Снежный нанос, разделяющий полосы, гулко прокатился под колёсами. Машину ещё сильнее занесло. Светка вскрикнула. И Андрей с глупой обидой понял, что не успеет. Он даже не испугался. На это не осталось времени.
        Тяжёлый трак на всей скорости ударил минивэн, в одно мгновенье смял его и отбросил на тридцать метров влево от дороги. Водитель трейлера вдавил педаль тормоза, и длинная фура, останавливаясь, вся в клубах пара, пошла юзом и вбок, перегораживая обе полосы. Через полторы сотни метров она, согнутая под немыслимым углом, наконец, встала.
        Из кафе высыпали немногочисленные посетители. Люди бежали к месту трагедии, на ходу надевая куртки и шапки…
        2
        Сержант Петров захлопнул заднюю дверцу «скорой». Проводил взглядом отъезжающую «газель» с красным крестом на капоте, увозящую два тела в чёрных пластиковых саванах, и направился к кафе.
        Посетителей не было. Конечно, кто захочет быть записанным в свидетели. По судам потом таскаться… Петров занял ближайший столик у окна, положил на него синюю полицейскую шапку с кокардой, того же цвета папку и позвал:
        - Хозяин.
        Белая дверь в дальнем углу приоткрылась и показалась голова. Пожилой нерусский мужчина в фартуке взглянул на гостя, обречённо вздохнул и вышел, вытирая руки о полотенце.
        - Звал, начальник?
        - Подойдите, мне надо показания записать.
        Хозяин кафе присел на свободный стул. Сержант не спеша достал бумагу и ручку.
        - Фамилия, имя, отчество?
        - Улусбаев Сулим Кужутдинович,- почти без акцента, растягивая непривычные русскому уху имена, ответил мужчина…
        - … Вот здесь распишитесь. Записано с моих…- Петров развернул протокол, протянул ручку. Улусбаев аккуратно расписался. Заискивающе спросил:
        - Может, покушаешь, начальник?
        Сержант посмотрел на хозяина кафе. И действительно, почему нет? В животе уже давно неприятно урчало. И денег наверняка не возьмёт этот нерусский.
        Чёрт, некогда.
        - В другой раз. Спасибо.
        Петров нахлобучил шапку, и, сунув папку под мышку, вышел из кафе. Почти дошёл до своей дэпээсной вазовской десятки, когда его окликнули:
        - А с собакой что делать, начальник?
        Сержант посмотрел на дорогу. Немецкая овчарка лежала, прижав уши, на грязном снегу и тихо поскуливала, поводя вверх мордой. Прямо на то самое место улеглась,- подумал Петров. Он вспомнил, как пёс метался вокруг машины, вокруг спасателей, режущих искорёженный металл, потом санитаров, достающих то, что осталось от водителя с пассажиркой. А теперь вот лежит, воет, бедолага.
        - Себе возьми. Пёс вроде хороший.
        3
        - Неси добавку, хозяин,- громогласно изрёк крупный мужчина в засаленной джинсовой безрукавке.
        Сулим взял у него из рук пустую тарелку и скрылся в дверях кухни. Через минуту он появился снова, неся посетителю дымящийся суп.
        - Я давно хотел у тебя спросить, Сулим,- сказал мужчина, дуя на ложку.- Как так получается, что ты - нерусский - так вкусно готовишь борщ?
        Хозяин кафе лукаво прищурился:
        - Тут главное - душа. С душой надо готовить. А что готовить - борщ или бешбармак - разницы нет.
        - Слушай, а что за собака там сидит, у дороги? Часто её вижу,- через какое-то время, отодвигая пустую тарелку и откидываясь на спинку стула, спросил мужчина.
        Сулим сразу погрустнел. Вздохнул, поцокал языком.
        - Больше года уже прошло. В конце прошлой зимы машина здесь разбилась. Все погибли, а собака выжила. Почти не пострадала. Хромала только пару месяцев, а так - ничего, ни царапины. Живёт здесь. То есть ночует. А целыми днями сидит там, на месте, где всё произошло.
        - Смотри ты,- задумчиво изрёк мужчина, глядя в окно. Пёс сидел на обочине в ста метрах от кафе, поворачивая голову вслед проносящимся машинам. Больше года, а собака помнит. Ждёт. Не уходит.
        - Посчитай-ка мне два беляша, Сулим. Пойду, покормлю пса.
        Хозяин что-то по-таджикски отрывисто крикнул двенадцатилетнему черноволосому пацану за стойкой. Тот скрылся в кухне.
        - Мы его кормим,- словно оправдываясь, сказал Сулим.- Только он не очень-то ест. Гордый. Положишь перед ним, а он морду воротит. Когда отойдёшь, он нехотя так возьмёт, съест, будто одолжение тебе делает. И гладить себя только недавно стал позволять. Всё рычал, глядел исподлобья.
        Прибежал пацан, принёс беляши.
        - Да-а, дела,- только и сказал мужчина. Затем поднялся, кивнул в сторону окна: - Схожу я.
        - Сходи, сходи, дорогой,- Сулим проводил его понимающим взглядом.
        Мужчина вышел из кафе и направился к сидящей на обочине немецкой овчарке.
        Подошёл, присел на корточки, развернул и положил на землю пакет с беляшами.
        - Привет, собака. На вот, подкрепись. Ждать-то тоже силы нужны, знаешь ли.
        Пёс равнодушно посмотрел на ещё дымящуюся вкуснятину, потом на мужчину и отвернулся.
        - Какие мы гордые!- усмехнулся мужчина.
        Мимо пронеслась легковая машина. Пёс проводил её долгим взглядом, повернул голову и взглянул человеку прямо в глаза. Улыбка медленно сползла с лица мужчины.
        - Бедолага, хреново тебе, вижу.
        Он поднял руку и осторожно коснулся собачьей головы. Пёс скосил на него глаза, но голову не отвёл. Мужчина уже смелее погладил его.
        - Хороший ты пёс. Только зря здесь сидишь. Не вернутся твои хозяева. Нет их больше. Погибли они.
        Пёс гавкнул и оскалился. Человек быстро убрал руку, поднялся. Ошеломлённо посмотрел на собаку.
        - Ничего себе! Ты что ж, всё понимаешь?
        Пёс ещё раз, уже не так грозно гавкнул и отвернулся. Мужчина обалденно покачал головой:
        - Ну и дела! Ладно, живи как хочешь.
        Он развернулся и зашагал в сторону кафе. На полпути остановился, обернулся и крикнул:
        - Я здесь часто езжу. Буду к тебе заглядывать. Ты не против?
        4
        Машина…
        Не остановилась. Не та. Не Хозяин.
        Ещё одна…
        Не остановилась.
        А вот большая, длинная, громкая. Это машина не Хозяина, но кто его знает, может Хозяин купил себе новую? Такую большую и плохо пахнущую…
        Нет. Не остановилась.
        Пошёл дождь. Уже осень, скоро выпадет снег. Зима… Какая же она по счёту? Почему же Хозяин всё не едет?
        Хозяин, я жду тебя. Я уже очень-очень долго жду тебя. Ты приедешь, выйдешь из машины, позовёшь меня. Как всегда это делаешь: Гольд. Го-о-ольд! Я подбегу к тебе, встану на задние лапы, оближу тебе всё лицо. А потом мы поедем домой. Там твоя Женщина приготовит вкусный ужин. И ты дашь мне косточку. Потом вы закроетесь в спальне, а я лягу мордой на твои тапочки и засну. И мне приснится сон, хороший-хороший. Там будешь ты, и буду я. Ну, может быть твоя Женщина будет, она тоже хорошая. Мне часто снятся сны. Почти каждую ночь. Но когда я просыпаюсь, тебя нет. А я хочу, чтоб ты был…
        Машина.
        Остановилась.
        Выходит Человек. Не Хозяин. Но я его знаю, он часто останавливается. Даёт еду, разговаривает со мной. Я не против. Он хороший Человек. Я знаю очень много хороших Людей. Они часто останавливаются возле меня, гладят, кормят. Жалеют меня. Зачем? Не надо меня жалеть. Я самый счастливый пёс на свете. Потому что я жду Хозяина. Моего Хозяина.
        …Подошёл. Что? Косточки? Спасибо, добрый Человек. Я поем, но… позже. Хозяин не разрешает мне есть с чужих рук, но Его ведь пока нет. А мне нужны силы.
        … Гладит меня. Я позволяю. Даже не лаю.
        … Разговаривает.
        Уехал.
        Я жду.
        Хозяин, я жду тебя. Я дождусь, обязательно дождусь. Ты выйдешь из машины, позовёшь меня. Я подбегу, встану на задние…
        5
        Совершенно седой старик - хозяин кафе - появился в дверях и что-то коротко бросил высокому молодому парню за стойкой на своём языке. Посетители - шесть водителей-дальнобойщиков - оторвались от тарелок и вопросительно уставились на него. Что-то в голосе старика заставило это сделать.
        - Как издох?- по-русски растерянно пробормотал парень.- Дядя, ты уверен?
        Сулим покосился на посетителей, вздохнул. Он знал их всех, его постоянные гости. Пусть слушают.
        - Пёс издох.
        - Барбос?!- водитель, обедающий за ближайшим столиком, поднялся со стула.
        - Да.
        Восемь мужчин вывалили из кафе и побежали к лежащей на обочине собаке.
        Гольд лежал на животе, положив голову на правую лапу, стеклянными глазами глядя вслед очередной пронёсшейся машине. Люди окружили его кольцом и стояли молча. Холодный осенний дождь затекал за воротники, капал с волос.
        - Принеси лопату. В кладовке,- тихо приказал старик. Парень сорвался с места, убежал.
        Опять повисла тишина. Прошелестела туманом брызг машина.
        - Вот поэтому я не люблю кошек,- сказал кто-то из мужчин.
        С высоты ста метров картина представлялась безрадостной и унылой: дорога, кафе, группа мужчин на обочине, голое поле и голый лес. Природа замерла. Земля ждала зиму. Ждала снега, чтоб поскорей укрыться мягким белым покрывалом и заснуть на долгие месяцы.
        С десяти километров деталей не разобрать. Лоскутное одеяло где-то далеко внизу - и то, если повезёт и не будет облачности. А так: пушистый белый ковёр, медленно плывущий за иллюминатором, и пронзительная синева вверху. И в качестве последнего штриха - миловидная стюардесса, предлагающая чай-кофе-сок…
        За сотни тысяч световых лет от Земли, на планете, название которой никто не знал, было лето. Вечное лето. На вершине холма, поросшего сочной зелёной травой, стоял мужчина, уперев руки в бока. На нём были джинсы и широкая ковбойская рубаха. Мужчина слегка щурился от яркого солнца и улыбался. Его взгляд был устремлён вниз, к подножью холма.
        Немецкая овчарка, высунув язык, неслась наверх. Тёмной стрелой, утопая по брюхо в ярко-зелёном море, Гольд мчался к Тому-Кого-Он-Ждал. Он дождался. Хозяин всё-таки пришёл за ним.
        Андрей присел на одно колено и протянул руки вперёд. Гольд больше не мог сдерживаться, и, хотя до Хозяина было ещё далеко, прыгнул. Собаки не умеют летать, но то на Земле. А здесь пёс парил в метре над травой, вытянувшись струной, не сводя глаз с Божества.
        Андрей не выдержал удара и повалился на спину. Он лежал и хохотал, крутя головой и стараясь уклониться от влажного и горячего собачьего языка.
        С высоты ста метров они были очень хорошо видны - две копошащиеся фигуры на вершине изумрудного холма. Гольд. И его Хозяин.
        Холмик был хорошо виден с дороги. Штакетина с прибитой картонкой: БАРБОС. ЖДАЛ ХОЗЯИНА СЕМЬ ЛЕТ. Никто ведь не знал, как его на самом деле звали…
        Шесть фур медленно, одна за другой, проехали мимо. Каждый водитель давил клаксон. Встречные машины непроизвольно сбавляли ход, их водители непонимающе пялились на колонну КАМАЗов, СуперМАЗов, Сканий, устроивших громкую какофонию возле придорожного кафе.
        А из динамиков, встроенных в передние двери, нёсся древний мотив, неизвестно каким образом затесавшийся в ротацию модной FM-станции:
        If it takes forever
        I will wait for you
        For a thousand summers
        I will wait for you…
        Под небом голубым
        За миллионы лет до…
        Самка диплодока перестала жевать и вопросительно посмотрела на детёныша. Её первенец, мирно пасущийся на небольшом отдалении, неожиданно выгнул шею вверх и жалобно завыл. Самка издала протяжный вой, который, умей она говорить, означал бы: «Чего ты испугался, глупый?» Действительно, диплодоки, ввиду своих ошеломляющих размеров, имели крайне мало естественных врагов среди себе подобных. И уж точно опасность не могла прийти с неба. Но детёныш опустился на траву и заскулил. Маленькая головка на толстой длинной шее торчала вверх, как нераспустившийся бутон сказочного исполинского цветка.
        Самка подняла голову. Птеродактилей поблизости не было. Но то, что творилось выше, гораздо выше той высоты, на которую способен забраться самый крупный и сильный летающий динозавр, привело её в полное замешательство. Такого никогда не было на её памяти. Самка не знала, бояться ей или нет, но на всякий случай требовательно мыкнула на детёныша. Того не пришлось звать дважды. Он поднялся с земли, засеменил к матери, уткнулся в её левую переднюю ногу, а шею изогнул так, что голова оказалась под материнским животом. Спрятавшись таким образом от всех мыслимых и немыслимых неприятностей, детёныш перестал дрожать и успокоился. Не буду смотреть на это и бояться, пусть мама смотрит.
        Самка смотрела вверх и испытывала… удивление? К сожаленью, её мозг был слишком мал, и такие сложные эмоции были ей недоступны. Детёныш рядом, трётся головой о брюхо, а значит, материнский инстинкт может отдыхать. А это ведь самое главное! И самка просто смотрела в небо на непонятный калейдоскоп вспышек, яркие молнии в безоблачной синеве - никогда не виденное ею ранее представление, последний спектакль в её жизни…
        Аркадианин понял, что следующего удара ему не выдержать. Генератор магнитного поля гудел на пределе возможностей. А подпитки с момента последней атаки почти никакой не поступало. Вражеский корабль загнал его в зону над магнитным полюсом планеты и не выпускал. Полусферы мерцающих магнитных покрывал были совсем рядом, только дотянись. Но враг атаковал всякий раз, когда до спасительных полей оставалось рукой подать.
        Впрочем, аркадианин платил тем же. Ведя бой практически в невесомости, высоко над атмосферной шапкой планеты, он лишал противника главного преимущества. Гравитационному преобразователю для подзарядки требовалось как минимум «же». Видя, как неуклюже вражеский корабль завершает манёвр после атаки, чуть не стоившей ему жизни, аркадианин с надеждой заметил, что гравидвигатель противника в столь же плачевном состоянии, что и его магнитогенератор. Такой шанс нельзя было упускать, и он пошёл ва-банк.
        Поднырнув снизу под серебристую сферу Последователя Воды, аркадианин дал полную мощность (всю, что осталась!) на носовой расщепитель. Почерневший эллипсоид, отражавший когда-то в чистом зелёном спектре и казавшийся оттого гигантским изумрудом, выплюнул пучок невидимых глазу частиц. Поток деструктурирующего излучения, разрушающего внутримолекулярные магнитные связи, с неумолимой быстротой понёсся к кораблю Водного. Мерцающая сфера пошла разводами, пытаясь сконцентрировать оставшуюся мощность в месте предполагаемого удара, но… Видимо, гравитационный преобразователь выдохся сильнее магнитного генератора.
        Аркадианин ясно увидел момент удара. Сфера вспыхнула сверхновой, и он на мгновенье ослеп, несмотря на включившиеся светофильтры. Зрение вернулось, и рубку эллипсоида сотряс восторженный крик. Слава Смотрящим! Враг повержен!
        Но миг радости был недолгим. В следующее мгновенье восторг сменился смертельным ужасом. Аркадианин понял, что это конец, но поверить так и не успел.
        За миг до коллапса гравитационный преобразователь на корабле Последователя Воды впитал в себя высвободившуюся колоссальную энергию от мириада распадающихся молекул, образующих сферу корабля. И достиг пика мощности, оголив планету, а заодно и её спутник. Лишившись гравитации, планета вздохнула, разбухла и вновь съёжилась до прежних размеров. Но в ту самую секунду «крылья бабочки» - магнитные полусферы планеты - сомкнулись и закоротили, сожгли магнитный генератор на его, аркадианина корабле. Последней его мыслью было: «Как же так?» Испепеляющее жёсткое излучение такого близкого светила этой системы, более не останавливаемое мёртвыми защитными экранами, за несколько секунд превратило тело космонавта в дымящуюся головёшку. И теперь уже точно чёрный эллипсоид начал свой неспешный бег по снижающейся орбите. Орбите, которая через много-много лет превратит корабль в крупный метеор, сгорающий в плотных слоях атмосферы.
        Последнее, что увидела самка диплодока, была ярчайшая вспышка, расколовшая небо. Когда боль от сожжённых глаз достигла мозга, самка истошно взревела. Но рёв внезапно оборвался в тот миг, когда лишившаяся удерживающей силы атмосфера планеты рванула вверх. Давление упало до нуля, и, одновременно с вскипевшей кровью и разорванными лёгкими миллионов её обитателей, Земля перевернула новую страницу в своей истории.
        Чуть позже
        Сайт EarthNews.net глобальной сети Internet. 23 сентября 2132 года. Русская версия.
        На он-лайн пресс-конференции с базы в Антарктиде исполнительный директор ESA (Earth Space Agency - EarthNews.net) г-н Лу Тянь (Xhi Lu Tan - EarthNews.net) сообщил:
        - Чуть больше недели назад, 20 сентября, в 0.35 по Гринвичу (GMT - Greenwich Mean Time - EarthNews.net) спутником слежения RS30 на базу «Бдительная» (SB «Bditelnaya» - EarthNews.net) на Марсе был передан сигнал об обнаружении космического объекта. Объект был идентифицирован как неизвестная ранее комета класса А1. Ядро кометы представляла сфера из твёрдого вещества, предположительно льда. Диаметр сферы около 650 метров. Скорость 450 километров в секунду. Просчитанная траектория кометы с вероятностью 98.7% выводила её в точку пересечения с орбитой Земли в момент её нахождения в оной сегодня в 14.44 GMT, то есть (взгляд на часы) семь минут назад. Проще говоря, пару минут назад мог произойти катаклизм небывалого в истории Земли масштаба. Это явилось бы без преувеличения концом человеческой цивилизации.
        Нашим агентством срочно были предприняты все необходимые меры. Для нейтрализации угрозы мы задействовали российский модуль-фугас термоядерного типа «Запал» (TNMF «Zapal» - EarthNews.net). В 02.40 объект был уничтожен. В настоящее время мы мониторим осколки кометы размерами более десяти метров. Благодарю за внимание. Ваши вопросы?
        - Садык Кужумбеков, Астана Тудэй, Республика Казахстан, Россия. Господин Лу Тянь, нам стало известно из достоверных источников, что совсем недавно произошёл ещё один серьёзный инцидент в вашем ведомстве, также связанный с обнаружением некоего космического объекта. Как вы можете это прокомментировать?
        Лу Тянь после короткого перешёптывания со своим заместителем, сидящим справа:
        - Да, вы правы. Неделю назад произошёл похожий инцидент. (Покашливание). Мы как раз готовили пресс-релиз, но вы нас опередили. (Улыбка). В секторе Юпитера бразильский исследовательский зонд Buscador (RZ «Buscador» - EarthNews.net) обнаружил странный космический объект.
        - В чём была его странность?
        - Во-первых, в форме. Правильный эллипсоид с осями 250 и 700 метров. Во-вторых, в цвете. Зелёный в видимом диапазоне. Позже будут представлены фотографии, которые успел передать зонд.
        - Что значит «успел»?
        - Подождите. В-третьих, в траектории и скорости. Прямолинейная, индифферентная к каким-либо гравитационным возмущениям. С постоянным торможением. (Пауза). Buscador прозондировал объект в широком диапазоне спектра - от оптики до жёсткого рентгена и гамма. Именно после импульса жёсткого рентгена связь с зондом была потеряна. Последний полученный снимок показал резкий скачок оптического преломления и отражения.
        - Поясните.
        - Эллипсоид вдруг, м-м-м, почернел. Затем сменил траекторию и покинул Солнечную систему (пауза, гробовая тишина в зале) со скоростью, близкой к световой.
        Шум в зале, выкрики с места. Громче всех:
        - Господин Лу Тянь, господи-и-ин Лу Тянь. Вы меня слышите? Жак Лурье, Пари Ситуазьен, Франция, Евросоюз. Вы хотите сказать, что мы спугнули инопланетный космический корабль?!
        Лу Тянь, пытаясь перекричать возбуждённых журналистов:
        - Я хочу сказать… (шум стихает). Я лишь привёл факты. Выводы делать рано. Прошу вас, дождитесь пресс-релиза. Наше агентство в настоящее время кропотливо трудится над полученной информацией. Результаты будут тщательным образом проанализированы, а выводы представлены общественности. Господа, наберитесь терпения.
        Шум, крики в зале. Всеобщее возбуждение. Конец трансляции.
        Две бутылки водки или К вопросу о телекинезе
        Лето одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года было в самом разгаре. Середина июля, сезон отпусков… Таёжный сибирский город Томск изнывал от жары. Листва на деревьях, уж две недели не знавших дождя, не то в знак протеста, не то в силу естественных природных причин приобрела неприятный буро-зелёный цвет. Пыль, прибиваемая поливальными машинами на рассвете, уже к девяти часам утра противнейшим образом материализовывалась и вкупе с жарой давила, сводила с ума угрюмых горожан, коим не посчастливилось в эту пору оккупировать пляжи Ялты-Сочи.
        На часах было начало двенадцатого утра. Гений Афанасьевич привычным жестом вытер платком шею, промокнул лоб и уныло воззрился на цепочку впереди стоящих людей. Очередь, казалось, не двигалась. Мужчина нервно вскинул руку и взглянул на часы. Семь с половиной минут прошло с тех пор, как он последний раз вытирал пот. Господи, он не продвинулся ни на метр! Тот же столб слева, заклеенный объявлениями. Тот же грязный пиджак впереди, принадлежащий, судя по всему, злоупотребляющему гражданину. А перед ним человек сто пятьдесят. Сегодня пятница, стало быть, продают только до обеда. Уже начало двенадцатого. Осталось меньше двух часов. «За что?» - тоскливо подумал Гений Афанасьевич. Он вдруг ясно осознал своё бессилие перед жизненными обстоятельствами, перед очевиднейшим образом абсурдной ситуацией, в которой невольно оказался. Но что поделаешь?!
        Он работал заведующим кафедрой минералогии госуниверситета. Будучи человеком глубоко интеллигентным, Гений Афанасьевич испытывал настоящие муки, отягощённые чувством унижения, выстаивая очередь за спиртным в этой одной из четырёх «точек» на весь полумиллионный Томск. Благодаря маразму руководителя государства («благими намерениями вымощена…»), помноженному на маразм исполнителя - первого секретаря местного обкома, Томск превратился в форпост борьбы с «зелёным змием». Блата Гений Афанасьевич не имел, вернее, не желал иметь. Наверняка среди его студентов или коллег нашлись бы «нужные люди». Но завкафедрой минералогии был человеком законопослушным и обходных путей не искал. Он стойко переносил все тяготы, выпавшие на долю многострадального советского гражданина. Кто ж виноват, что завтра приезжает коллега, профессор Горьковского университета, что мест в гостинице нет, что гостя придётся принимать дома, что сидеть «насухую» - моветон…
        Гений Афанасьевич, дабы заглушить душевные муки, принялся разглядывать очередь впереди себя, делающую зигзаг вправо-влево по выставленному турникету и пропадающую в дверях продмага. Завсегдатаев подобных заведений было немного, процентов тридцать. Большинство же людей выглядело вполне прилично. На их лицах читалась такая же тоска и уныние. Солнце, почти добравшееся до зенита, так же нещадно палило их головы. Вопреки ожиданиям, Гений Афанасьевич не почувствовал облегчения. То обстоятельство, что он не один такой несчастный, увы, нисколько не согрело ему душу. Присутствующее меньшинство, представленное парой десятков сильно пьющих мужчин, разбавленных парой-тройкой такого же вида женщин, никакого дискомфорта, видимо, не испытывали: о чём-то оживлённо переговаривались, смеялись… Дополнял картину припаркованный в тени раскидистого тополя милицейский УАЗ. Трое служителей правопорядка, открыв настежь все двери, прохлаждались внутри (контингент спокойный, беспорядков не предвидится).
        Троица колоритного вида не спеша продефилировала вдоль цепочки ожидающих в очереди людей. Возглавлял её крепкого телосложения и высокого роста мужчина в расстёгнутой рубашке. Левая, доступная взору Гения Афанасьевича, рука и могучая грудь имели неестественный синий цвет от обилия татуировок. Завкафедрой успел заметить изображение русалки, выполненное явно небесталанным художником. Вид мужчины не оставлял сомнения в его богатом тюремном прошлом. Двое других, такого же синего цвета, отличались от первого гораздо более скромными габаритами и чем-то неуловимым: походкой, манерами. Они семенили позади громилы на почтительном расстоянии. Гению Афанасьевичу невольно вспомнился мультфильм «Маугли» и один из его персонажей - Шерхан со своим шакалом.
        «Шерхан», тем временем, приблизился к УАЗу, заискивающе улыбнулся, облокотился о водительскую дверь и негромко заговорил с милиционером. Его дружки остановились в двух шагах и ждали, лузгая семечки и поглядывая исподлобья на толпу.
        Переговоры закончились. Громила, оскалив два ряда железных зубов, в нелепом реверансе изрёк: «Будь здоров, гражданин начальник», и направился к турникету. «Шакалы» поспешили следом. Турникет был последним рубежом обороны перед заветной дверью магазина. Напоминая полосу препятствий, так называемую «змейку», справа и слева протянулись два длинных барьера, сваренных из дюймовой стальной трубы и вкопанных через каждые два метра прямо в асфальт.
        Находящиеся по ту сторону барьера счастливчики настороженно наблюдали за приближением троицы, справедливо не ожидая от неё ничего хорошего.
        Громила подошёл к первому повороту «змейки». На его пути оказался старичок безобидного вида в лёгкой летней рубашке без рукавов и старомодной фетровой шляпе. Встретившись взглядом с амбалом, старичок непроизвольно сделал шаг назад.
        …Троица неумолимо продвигалась ко входу в магазин. Люди либо уступали дорогу сами, либо вынужденно отступали под натиском громилы и его подельников. Последнее препятствие неожиданно возникло на нижней ступеньке крыльца магазина. Путь троице преградил не меньшей комплекции грозного вида мужчина. Без тени страха он веско бросил амбалу: «Сиплый, не борзей!» Ропот толпы одномоментно стих. Из УАЗа на асфальт спрыгнул милиционер и пристально посмотрел в их сторону. «Шерхан», покосившись на милицейскую машину, приобнял дерзнувшего и что-то зашептал ему на ухо. Затем отстранился и строго спросил: «Ещё есть вопросы?» Смельчак бросил на своего визави угрюмый взгляд, вздохнул и сделал шаг назад. Сиплый исчез за заветной дверью, а «шакалы» постовыми встали по обе её стороны.
        Толпа взорвалась. Люди выражали своё возмущение. Старичок в шляпе быстро подошёл к УАЗу и начал выговаривать что-то сидящим там стражам порядка. Народ бурлил, и градус кипения повышался с каждой минутой. Милиционеры высыпали из машины. Старший оказался капитаном. Он поднял руку, пытаясь привлечь к себе внимание: «Граждане, успокойтесь!» Куда там! Полетели оскорбления. Сначала в адрес милиции, потом (неслыханное дело!) в адрес самогО товарища Егора Кузьмича. Капитана прошиб холодный пот. Надо было что-то предпринимать.
        В это мгновенье открылась дверь магазина, и появился громила. В руках он держал две бутылки водки. Окинув взглядом победителя толпу, он медленно, держа бутылки над головой, спустился с крыльца и направился к турникету.
        Гений Афанасьевич, не отрывая взгляда, смотрел на две бутылки водки, проплывающие над головами честно ожидающих своей очереди граждан. Внутри него рождалась настоящая буря. Он чувствовал, что контролировать себя становится всё труднее. В висках запульсировало, глаза налились внезапно возникшей пронзительной ненавистью. Он покраснел, лицо стало пунцовым. Мысли - одна страшней другой - калейдоскопом проносились в голове.
        «Сволочь. Мерзавец. Интеллигентные люди стоят в очереди как положено, а ты, негодяй, вот так, нахрапом? Подавись этой водкой! Пусть она у тебя поперёк горла встанет. Провались ты к чёртовой матери с Горбачёвым-Лигачёвым в придачу. Я, доктор наук, автор двух сотен научных трудов, вынужден так унижаться. Что ж за страна такая! Из-за двух бутылок водки. ДВУХ БУТЫЛОК ВОДКИ! ВОТ ЭТОЙ. И ЭТОЙ. ПЕРВОЙ И ВТОРОЙ…»
        Сиплый и компания плыли вдоль очереди. Выражение лица громилы волшебным образом менялось. Улыбка медленно сползала с наглой рожи. Руки опустились вниз. Он скользил взглядом по лицам людей, и в его глазах как в зеркале читалось: презрение, удивление, непонимание, настороженность, беспокойство, страх, ужас.
        Миновав турникет, он доковылял до открытого пространства, остановился и повернулся к очереди. Две сотни ненавидящих пар глаз прожигали его насквозь. Его дружки выглядывали из-за могучей спины и представляли собой жалкое зрелище.
        Громила судорожно сглотнул с севшим голосом прохрипел: «Мужики, вы чё!» Этот же вопрос можно было задать расстрельной команде, ловящей тебя, стоящего у стенки, в перекрестие прицела. Тишина, стоявшая уже добрую минуту с того момента, как троица вышла из магазина, ещё сильней сгустилась. Птицы, вяло щебетавшие в ветках тополя, замолкли. Шум проспекта волшебным образом исчез. Ветер стих. Даже солнце чуть померкло. Всё замерло.
        В образовавшемся акустическом вакууме неожиданно громко раздалось:
        Дзин-н-нь…
        Сиплый опустил полные ужаса глаза вниз. В правой руке он зажимал горлышко поллитровки со знакомой каждому красно-белой этикеткой. Горлышко заканчивалось рваными краями стекла, а ниже, на пыльном асфальте, в куче осколков того, что секунду назад было бутылкой, растекалось тёмное пятно. Через мгновенье «дзинь» повторилось. Вторая бутылка казалось целой, на асфальт потоком жидкости вынесло лишь аккуратно срезанное, будто стеклорезом, донышко.
        Громила поднял безумное лицо. Две лужи под ним слились в одну, и только сухие штаны несчастного говорили, что дело не в неприятном конфузе-недержании. Трясущимися руками он поднял вверх свою нечестным образом добытую водку, безумным взором оглядел то, что от неё осталось. Затем резко выбросил экс-бутылки вперёд, словно не стекло это было вовсе, а раскалённый металл, и с душераздирающим криком «а-а-а-а-а!» побежал прочь.
        Его дружки бегали быстрее и очень скоро оставили его позади.
        Нонсенс
        Первым решил взять слово председательствующий. Он откашлялся в кулак, но подняться со своего места не соизволил: много чести этому сопляку.
        - Итак, молодой человек, вы утверждаете, что из известных науке четырёх видов взаимодействия, а именно: сильного, слабого, электромагнитного и гравитационного, по крайней мере два…- Маститый учёный поднял вверх указательный палец и снисходительно улыбнулся.- Я повторяю: два! не работают?!
        Молодой человек, стоящий возле исписанной доски и вытирающий мокрой тряпкой руки от мела, виновато поднял глаза.
        - Я говорил, что при определённых условиях, созданных…
        - Достаточно,- перебили его.- Мы это уже слышали. Мало того, что вы тратите наше драгоценное время на выслушивание этой чепухи, вы, как я понял из доклада, беспардонно уклонились от темы дипломной работы и использовали дорогостоящую установку ионно-лучевой имплантации для своих псевдонаучных экспериментов.
        - Но я получил результат,- попытался возразить докладчик.
        - ЭТО вы называете результатом?!- председательствующий простёр руки к доске.- Помилуйте, молодой человек, это не результат, это… это… нонсенс какой-то!- Он выглядел чрезвычайно довольным тем, что нашёл подходящее слово.- Это просто нонсенс, что бомбардировка катионами кристалла типа сфалерит приводит к разрыву магнитных связей и… как это у вас… «эффекту памяти».
        - Но…- Докладчик совсем скис под напором маститого учёного.- Я же привёл все выкладки. Вот здесь и здесь.- Он повернулся к доске и ткнул в две многоэтажные формулы.
        - Че-пу-ха,- неумолимо, по слогам продекламировал маститый учёный.- Сделанные вами допущения при выводе этих уравнений настолько далеки от реальности, насколько вы - от истины.
        Довольный собой и приведённым сравнением он замолчал. Затем недвусмысленно посмотрел на сидящего слева коллегу - не менее маститого учёного.
        Старичок, кряхтя, поднялся.
        - Любезный сударь, не кажется ли вам, что называть доклад…- Он сдвинул очки на лоб, поднёс листок к лицу и близоруко сощурил глаза.- «Телепортация материальных объектов: теория и эксперимент» слишком смело? Теория, как мы все здесь убедились, не выдерживает никакой критики. А, стало быть, переходить к эксперименту нет никакого смысла. Я понимаю: молодость, кровь кипит. Но в науке всегда надо быть осторожным. Назови вы доклад, скажем, «К вопросу о корректности…» ну и так далее, было бы прекрасное поле для дискуссии. Получилась бы неплохая статья в «Вопросы физики». Да и мы с коллегами, как соавторы, помогли бы вам.- Коллеги дружно закивали.- А в таком виде, как представили вы… Отнюдь.
        Так же кряхтя, выступающий сел.
        Молодой человек, смотрящий исподлобья на уважаемую комиссию, начал закипать.
        - А по-моему, нонсенсом является игнорирование эксперимента как довода в защиту теории,- зло сказал он.- Но я вам сейчас покажу.- И полез в рюкзак, лежащий на полу возле трибуны.
        Комиссия зашумела, но докладчик больше никого не слушал. Он вынул металлическую коробку, чуть больше сигаретной пачки, и две рамки примерно 10 на 15. Вместо фотографий рамки сияли какой-то нереальной антрацитовой чернотой. Молодой человек поставил рамки вертикально на стол друг напротив друга на расстоянии примерно одного метра и взял в руки металлическую коробку.
        - Юноша, прекратите этот балаган.- Председательствующий попытался пресечь безобразие.
        - В качестве источника питания используется обычная пальчиковая батарейка,- игнорируя его реплику, продолжал докладчик.- Нажимаем…- Рамки замерцали дрожащим голубым светом. Впечатление было таким, что в тёмном помещении включили телевизор и смотрят на него сбоку.
        - Если мои выкладки не верны, то рука просто упрётся в материальную преграду.
        Молодой человек демонстративно поднял правую руку, закатал рукав, сжал кулак и медленно направил её в сторону левой рамки, словно нанося удар невидимому противнику на заторможенном повторе. Кулак коснулся рамки и стал истаивать в голубом сиянии. Рука на глазах начала укорачиваться. С тыльной стороны рамки по-прежнему ничего не было. В зале воцарилась абсолютная тишина. Даже муха, баражжировавшая до того под потолком, сочла разумным сесть на плафон и не шуметь.
        Вдруг раздался одновременный вздох. Из правой рамки показался пропавший кулак и начал выползать, вытягивая за собой руку. Наконец движение прекратилось. Молодой человек стоял, согнувшись, возле левой рамки, рука по локоть была "обрезана" фосфоресцирующим свечением. Далее шло пустое пространство, свечение-близнец и, будто из преисподней, торчало предплечье с кулаком.
        Неожиданно кулак медленно разжался и превратился в расставленную пятерню. Так же медленно пальцы стали сжиматься и через мгновенье трансформировались во всем известную комбинацию из большого, указательного и среднего. Затем вся композиция стремительно пошла влево, молодой человек выдернул из рамки совершенно целую и невредимую руку и поднял её вверх, являя миру.
        Не говоря ни слова, он обошёл стол, взял коробку и нажал кнопку. Рамки погасли. Он небрежно повалил их на стол, положил одна на одну и получившуюся стопку убрал в рюкзак. Коробка-пульт отправилась следом. Закинув рюкзак за спину, он оглядел аудиторию презрительным взглядом и вышел из зала.
        Полминуты стояла гробовая тишина. Первым пришёл в себя председательствующий. Сорвавшимся голосом он скорее прохрипел, чем сказал:
        - Коллеги, прошу высказываться.
        Коллеги молчали.
        Старичок-профессор слева неуверенно пролепетал:
        - С учётом услышанного ранее, увиденное можно объяснить…- Он замолчал, пожевал губами, и, не найдя слов, в надежде посмотрел на председательствующего.
        Тот понял, что помощи ждать неоткуда и закончил фразу:
        - … как массовую зрительную галлюцинацию.
        Зал облегчённо вздохнул. Ободрённый такой реакцией, маститый учёный уже уверенным голосом продолжил:
        - Ибо без научной теории нет и не может быть никакого эксперимента. А может быть лишь шарлатанство, цирковые фокусы, и, как в нашем случае, галлюцинации, вызванные… м-м… гипнозом. Да, массовым гипнозом.
        Зал возбуждённо шумел. Председательствующий взял листок с повесткой дня.
        - После перерыва заслушаем ещё один доклад «Блокиратор силовых линий гравитационного поля на тканевой подложке»… Что за чёрт?- Он нахмурился, вчитываясь.- В скобках написано: КОВЁР-САМОЛЁТ.
        «Ну что за день сегодня,- страдальчески подумал маститый учёный. Когда же отпуск!»
        - Всё, перерыв. Да откройте ж кто-нибудь окно. Духота в зале.
        СМС
        Пи-пи… Пи-пи…
        Новое сообщение. От +7111111 1111. Хм… Какой странный номер.
        Открыть.
        «Привет».
        Ответить.
        «Привет. Ты кто?»
        Пи-пи… Пи-пи…
        «Сергей».
        Какой ещё Сергей?
        «Какой Сергей?»
        Пи-пи…
        «Зубрилин».
        Зубрилин? Серёга?! Вот это да! Сколько лет, сколько зим.
        «Дружище!!! Ща перезвоню».
        Пи…
        «Не надо. Не могу говорить».
        «ОК. Как сам?»
        «Андрей, я по делу. Не отвлекаю?»
        «Излагай».
        «Помнишь ту вечеринку на пятом курсе на День Радио?»
        «Ну».
        «Ты тогда с Юлькой вовсю мутил. Хотели пожениться. В тот вечер ты быстро отрубился. А мы… В общем, я был с ней».
        Смотрю на строки, но ничего не вижу. В голове пустота. Сердце колотит в груди. Уши горят. Откидываю голову назад, тупо гляжу в потолок. Телефон в руке. Дрожит. Не телефон, рука.
        Бросаю взгляд на дверь. Старший ещё не пришёл из школы. Младшего должна жена забрать из садика. Юля. Та самая.
        Ответить.
        «Почему…»
        Вскипаю.
        «… ты рассказываешь мне об этом…»
        Гад! Сволочь!!
        «… сейчас???»
        Считаю удары сердца и пялюсь в экран. Где-то на втором десятке:
        Пи-пи… Пи-пи…
        Открыть.
        «Потому что ДОЛЖЕН сказать именно сегодня. Прости меня. И прощай».
        Прощай?! Ну уж нет!
        Тыкаю пальцем в кнопки. Чёрт, давно пора сенсорник купить. Плюс семь. Сколько там единиц? Раз, два… девять, десять.
        Вызов.
        До-ми-соль.
        «Неправильно набран номер».
        Неправильно?! Хрен-то ты угадала… Он же у меня где-то был.
        Телефонная книга. Имена.
        А… Б… …Е… Ж… З… Вот!
        Вызов.
        Пи-и-и… Пи-и-и… Пи-и-и…
        - Алло?
        Тихий женский голос. Скорее, пожилой женщины.
        Глубоко дышу, стараясь успокоиться.
        - Здравствуйте. Могу я услышать Сергея Зубрилина?
        Тишина. И совсем тихо:
        - А вы кто?
        - Я его давнишний приятель ещё по университету. Меня зовут Андрей. Андрей Иванов.
        - Сергея нет. Он умер.
        - Как умер?- вырывается автоматически.
        - Разбился на машине. Сегодня сорок дней. А почему вы звоните?
        Теперь молчу я. Не знаю, что сказать. Вся ярость куда-то улетучилась. Сижу оглушённый, гляжу перед собой.
        Говорит она:
        - Я мама. Вера Ильинична. Знаете, Андрей, сегодня такой день, будто весь мир сошёл с ума. С самих похорон ни одного звонка, а сегодня с утра…- Замолкает. Слышны всхлипы. После паузы: - …звонят и звонят. Как с цепи сорвались. Какие-то старые знакомые, друзья детства. Я о половине и не слыхала даже. Вас-то я помню, Серёжа как-то рассказывал. И знаете, кто кричит в трубку, кто плачет, и всем чего-то надо. А у меня сердце…- Плачет.- …разрывается.
        Молчу.
        - Я телефон его не смогла выбросить. Так и лежит на тумбочке. Всегда включен. Заряжала уже несколько раз. Никто не звонит, а я всё равно не могу. Это как частичка его. Вы простите, что я так… перед вами. Вы что-то хотели?
        - Нет. Примите мои соболезнования.
        Отбой.
        Скоро вернётся Игорь из школы. А потом Юля с Никитой приедут из садика. И мы сядем ужинать. А завтра суббота, поедем на каток. Потом зайдём в кафе…
        И всё у нас будет хорошо.
        Как прежде.
        Она, наверное, уже всё забыла.
        А я ничего не знал.
        И не знаю.
        И не узнаю никогда.
        Пи-пи… Пи-пи…