Сохранить .
Подменный князь Иван Апраксин
        Языческая Русь десятого века. Пылают погребальные костры, и кровь заколотых жрецами младенцев льется на каменные алтари древних богов. С дружиной головорезов, сея смерть и разрушение, на Киев идет зловещий конунг Вольдемар. Немногочисленные христиане со дня на день ожидают расправы.
        Сюда, в этот чужой и страшный мир, неведомое Нечто таинственным образом перенесло молодого московского врача по имени Владимир. Ему нужно выжить самому, а заодно спасти девушку Любаву-Сероглазку, которую он встретил и полюбил. Но зачем он здесь? И что ждет его впереди?
        Иван Апраксин
        Подменный князь
        Глава 1
        Пришелец
        Я, конечно, допускаю путешествие во времени, раз уж мы находимся здесь…
        Пол Андерсон. «Патруль времени»
        Первое, что я услышал проснувшись, был плеск ручья. Вода текла в метре от моей головы, а сам я лежал на крупном песке - холодном и влажном. Сверху шумели кронами березы и осины, по верхам которых гулял ветер.
        Я сел и огляделся. Ручей был нешироким, с прозрачной водой, сквозь которую явственно виднелось поросшее илом дно. Протянув руку, я нащупал ружье и чуть успокоился. В этом было уже что-то понятное: ложась отдохнуть, я положил двустволку вплотную к своему телу. Как-никак, я находился один в лесу и ружье в такой ситуации - дело серьезное. Тем более что места мне не слишком знакомые, а ружье - не мое. Мне дал его Петр.
        С Петром мы шесть лет учились вместе в мединституте в одной группе и все годы даже сидели рядышком. Студенческая дружба, как и школьная, - самая крепкая, я так считаю. После окончания института я остался вМоскве, аПетр вернулся к себе на родину, в маленький белорусский городок, расположенный неподалеку от Полоцка. С тех пор прошли годы, за которые немало воды утекло. Я многое узнал о жизни и практической медицине, работая линейным врачом на московской «Скорой», аПетр сделался заведующим поселковой амбулаторией и получил в свое распоряжение больничку на десять коек, врача-стоматолога и полненькую розовощекую фельдшерицу, на которой не замедлил жениться.
        А неделю назад я приехал к нему погостить.

«Рыбалка отличная, - писал мне Петр, зазывая к себе. - Охота великолепная, а местный самогон - произведение искусства».
        Особенного выбора, где провести отпуск, у меня не было: не вТурцию же ехать на жару по дешевой путевке. Отчего не навестить старого друга и не получить все три вида нехитрых, но зато подлинных удовольствий, которые он описывал?
        Другое дело, что все сложилось не совсем так, как я себе представлял. Во-первых, Петр оказался настоящим трудоголиком, чего за ним прежде отнюдь не замечалось. А население вверенного его попечению поселка, видимо, насквозь больным, потому что мой друг пропадал в своей амбулатории днями напролет. Когда же он, совершенно измотанный, возвращался вечером, об охоте и рыбалке не могло быть речи, так что нам оставалось лишь третье из перечисленных им удовольствий, наиболее доступное, а именно - картофельный самогон. Впрочем, сельская интеллигенция увлекается этим делом еще с чеховских времен…
        Спустя неделю такого отдыха я не выдержал и, поняв, что от Пети толку не будет, выпросил у него двустволку и с раннего утра отправился на охоту в одиночестве. Заблудиться я не слишком боялся: с собой имелся компас, а охотником я был довольно опытным - вырос в военных гарнизонах, где служил отец, а охота там - едва ли не единственное развлечение. Не считая офицерской «стекляшки» и походов по чужим женам, что по молодости лет было для меня недоступно.
        - На кабана пойдешь, - решительно сказал накануне вечером Петя, отсчитывая мне патроны. - У нас их тут сейчас прорва. Жаканом будешь бить, так надежнее.
        - Жакан лучше на медведя, - нерешительно заметил я, но Петя был тверд.
        - Нет у нас медведей, - отрезал он. - Давно всех извели, еще в шестидесятых. Мне только отец рассказывал про них. А кабана жаканом достать - верное дело. Между глаз - и готово. Вот тебе шесть штук, держи. Достанешь кабана - Людка зажарит с картошкой, а я вечером приду, отметим это дело. У меня завтра две операции, так что я поздно буду.
        В лес я вошел в шесть часов утра, когда солнце еще только вставало над деревьями и ночной холод хоронился в темных чащах. Белорусские леса знамениты своими чащобами.
        Через пару часов я с непривычки подустал. Бродить по лесу - это не прогулки по аллеям. Упавшие деревья, густой кустарник, прогалины с крутыми склонами, а ты при полном снаряжении - с ружьем, подсумком, в сапогах, чтоб не промочить ноги в болоте. Правда, следы пребывания кабанов я заметил, уже предполагал вскорости выйти и на зверя, как вдруг…
        Усталость накатила внезапно. Я брел по краю болота, поросшего зыбким светло-зеленым мхом, на котором яркими пятнышками светились кустики созревающей брусники, и внезапно почувствовал слабость. В голове зашумело, ноги сделались слабыми, и стало понятно, что нужно отдохнуть. Избыток кислорода, непривычный для московского жителя, вчерашние возлияния в гостеприимном доме или банальная дистония: на отдыхе не хотелось ставить диагнозы даже себе самому.
        Сел на траву, прислонился спиной к сосне и закрыл глаза. В этот момент я словно куда-то провалился.
        И вот теперь я открыл глаза. Проснулся или очнулся - это можно называть по-разному. Судя по тому, что чувствовал себя хорошо, отдохнувшим и полным сил, лучше сказать, что проснулся. Кроме того, мне что-то снилось, чего при обмороках не бывает, так что - именно проснулся.
        Вот только места я не узнавал. Заснул на краю болота, а проснулся на берегу ручья. И лес вокруг изменился: были сосны, а теперь оказались березы и осины.
        Кто-то таинственный пришел и перетащил меня по лесу на другое место? Абсурд. Кому это надо и зачем? Таскать меня тяжело, хоть я и не толстый, но все-таки рост сто восемьдесят восемь сантиметров. И ружье цело…
        Или я заснул, а потом встал и, как лунатик, бродил по лесу, пока снова не улегся? Ну, это просто бред! Уж чем-чем, а лунатизмом я никогда не страдал. И вообще: если можно в наше время встретить полностью психически здорового москвича, то это ваш покорный слуга.
        Страха не было. Я сидел у ручья и под его мягкий шелест, под шум берез на ветру, медленно перебирал в голове возможные варианты объяснения.
        Я сделался жертвой злоумышленников? Вряд ли, ведь меня не убили и не обокрали.
        Похитили инопланетяне? Интересная мысль, конечно, но тогда где же они? Ау, инопланетяне!
        Или я сошел с ума? Пожалуй, эта версия выглядела наиболее правдоподобной, хоть и печальной. Но психиатрическое заболевание - это не тот диагноз, который человек, даже будучи врачом, может поставить себе сам.
        Впрочем, долго сидеть мне не пришлось. Рев зверя - глухой и мощный - послышался из леса. Казалось, некое чудовище рычит совсем близко от меня. На кабана это было совсем не похоже.
        Вскочив на ноги, я проверил на всякий случай, заряжено ли ружье, а потом побежал на рев. Побежал, правда, это слишком сильно сказано. Теперь лес вокруг меня был совсем иным, чем тот, в который я вошел утром: он стал значительно гуще и сильно засоренным, заваленным гниющими стволами деревьев, непроходимым и каким-то удивительно колючим кустарником. Через этот лес нужно было продираться.
        Вот и поляна, на которую я выскочил наконец, забыв об опасности. И что же?
        Первое, что бросилось в глаза, - обезображенный труп, залитый кровью. Мужчина, судя по коже на ногах, довольно молодой. Больше ничего сказать было невозможно, потому что все остальное представляло собой одну сплошную рану. А лучше сказать - труп был обгрызен со всех сторон и вывороченные внутренности багровым осклизлым комом тянулись из живота несчастной жертвы.
        Никакие убийцы не делают такого, они просто не в состоянии. Человек не может сделать такого с другим человеком - это ему не по силам. Картина была настолько же очевидной, насколько ужасающей - тут орудовал зверь.
        И зверя я увидел уже в следующий момент. В первое мгновение мой взгляд сфокусировался на изуродованном человеческом теле, но затем я увидел и виновника этого кошмара. Черный медведь, нелепо перебирая короткими толстыми лапами, разворачивался в мою сторону. Голова его была низко опущена, но из этого ничего не следовало - зверь отлично разглядел меня и готовился к нападению. Шкура его тускло поблескивала в лучах солнца, пробивавшихся сквозь густую листву деревьев. Глаза мои разом охватили всю поляну - нужно было оценить ситуацию. А один ли медведь или их несколько?
        Вроде один, но вот только позади зверюги я увидел кое-что, заставившее меня содрогнуться. Дерево, а к нему привязана девушка. Как ни странно, она не металась и не кричала. Наверное, потеряла сознание от ужаса. Что ж, немудрено. Она, видимо, смотрела на убийство, совершившееся перед ее глазами, и готовилась стать следующей жертвой. И стала бы ею, если бы не мое внезапное появление.
        Времени на размышления у меня не было совсем: медведь развернулся в мою сторону для нападения. Окровавленная морда с торчащими клыками была по-прежнему опущена в траву, но, по рассказам опытных охотников, я знал - так всегда бывает перед решительным броском. Он зарычал - утробно и угрожающе.

«А Петька врал, что тут нет медведей, - мелькнуло у меня в голове. - В шестидесятых годах извели!»
        Ну да, как бы не так!
        Надо сказать, что на медведей я никогда не охотился. Кабаны - да. Зайцы, лисицы, хотя их везде уже мало осталось. Ну, птицы, конечно. А чтоб медведи - это нет.
        Ну, в первый раз…
        Вскинув ружье, я постарался прицелиться точно между глаз животного. Медведь двигался ко мне будто бы неторопливо, но было ясно: у меня есть один выстрел. Один выстрел - один шанс. Если я промахнусь, то перезарядить ружье точно не успею, - обезумевший от крови и человечины зверь налетит на меня, собьет с ног, и все, пиши пропало. На лесной поляне появится второй обглоданный труп, а вскоре и третий, но я этого уже не увижу.
        Беда была в том, что я не готовился к этой встрече. Готовился-то охотиться на кабана, а встреча с медведем - всегда риск, настоящий. Дыхание перехватило, руки ощутимо тряслись.
        Нормально! Пошатнувшись от сильной отдачи в плечо, я почти сразу увидел, что не промахнулся. Это было главное - попасть. Потому что два жакана, попавшие в голову, не оставляют медведю никаких шансов - это конец.
        Зверь встал на задние лапы, открыв грязное брюхо, покрытое окровавленной шерстью с налипшей травой, а затем повалился назад, на спину. От грохота двух выстрелов с деревьев сорвались стаи птиц, которые теперь с тревожными криками кружились над головой.
        Теперь передо мной на поляне лежали два трупа - обглоданный человеческий и целехонький медвежий. А в следующее мгновение я уже переводил ошалелый взгляд на край поляны, где находилась привязанная к дереву девушка в полуобморочном состоянии. Руки ее были закручены назад, голова откинута. Пора было заняться и ею.
        В эту минуту я внезапно пожалел о том, что сам не могу потерять сознание. В конце концов, все это уже слишком для обычного неподготовленного человека. Проснуться в незнакомом лесу, тут же подвергнуться нападению медведя, убить его, да еще и обнаружить явно приговоренную к страшной смерти в звериных лапах девушку! Нет, ну как тут не захотеть зажмуриться и потерять сознание! Я же не Джеймс Бонд, а нормальный человек…
        Убедившись в том, что яростная зверюга мертва, и даже для надежности пнув тушу ногой, я приблизился к барышне и занялся ею. С каждой минутой мое смятение росло, потому что с самого момента пробуждения я все время сталкивался с чем-то неожиданным и непонятным.
        Девушка была привязана какой-то странной веревкой, сплетенной из коры дерева - осины или бука. А может быть, из стеблей папоротника, я в этом не слишком разбираюсь. И одежда на ней казалась также необычной. Длинное платье из некрашеной холстины, а на ногах - искусно сплетенные, хотя уже несколько изношенные лапти. Согласитесь, так ходят только сумасшедшие художницы или подобного рода эксцентричная публика…
        Вытащив складной нож, я перерезал путы, и в этот момент выяснилось, что девушка вполне в сознании. Видимо, она прикидывалась до тех, пор, пока не убедилась в моих добрых намерениях. Что ж, весьма предусмотрительно с ее стороны.
        - Кто вы? - стараясь унять волнение, спросил я. - И вообще, что здесь произошло? На вас напали?
        В голове у меня уже имелся некий схематический план дальнейших действий. Врачу
«Скорой», да еще вМоскве, часто приходится принимать стремительные решения - жизнь заставляет, ситуации бывают совершенно дикие. Сейчас отведу девушку в поселок, найдем участкового, и если он не пьян с утра, напишем заявление. И пусть дальше милиция разбирается, что тут произошло.
        Но тут девушка заговорила.
        Это не был русский язык. И не был белорусский, хотя в глухих местах под Полоцком, где мы находились, некоторые старики еще могут связать несколько слов по-белорусски - я даже сам слышал. Но нет, девушка ответила мне на чем-то совершенно невообразимом. Я понимал ее хорошо, но оставалось лишь удивляться, отчего это происходит. Или у меня появились новые лингвистические способности?
        - Нас хотели убить, - затараторила спасенная мною жертва. - Нас сХельги схватили прямо в поле, где мы гуляли, и притащили сюда. И привязали, и оставили медведям.
        Она с ужасом покосилась в сторону обглоданного трупа, лежавшего неподалеку.
        - Хельги погиб первым, - пробормотала она, опуская голову. - А первой могла быть я. Просто медведь раньше увидел Хельги, вот так и случилось…
        Она опустилась на корточки, а потом села на землю под деревом, обхватив руками колени под длинным платьем. Глаза ее блуждали, но к смертельно бледному до того лицу возвращался слабый румянец. Только сейчас я рассмотрел ее. Девушке было на вид лет двадцать. Высокого роста, но не крупная, с длинными золотистыми волосами, рассыпающимися по спине.

«Да она красавица», - невольно отметил я про себя, а вслух поинтересовался:
        - Хельги - это он? - И указал на труп несчастного. - Кто он вам? Муж или друг? И кто напал на вас?
        Каким-то образом она поняла меня, хотя я сам мог говорить только по-русски. У меня появилась паранормальная способность не только понимать незнакомый язык, но и говорить на нем? Вот именно в этот момент я впервые понял, что со мной и вокруг меня что-то не так. Что я оказался в каком-то другом мире…
        - Хельги - сын князя Рогвольда, - ответила девушка. - А я - Любава, служанка княжны Рогнеды.
        Воцарилось молчание, пауза зависла. Услышанное повергло меня в некоторый шок.
        - Да? - нерешительно промямлил я. - Вот оно что. Значит, сын князя Рогвольда и служанка княжны Рогнеды… М-м-м… Удивительное дело!
        А что бы вы сказали в ту минуту на моем месте? Просто мне стало совершенно ясно, что, когда мы придем в поселок, участковым дело не ограничится. Придется нам сПетей везти несчастную вПолоцк, в психиатрическую больницу.
        Собственно, а что тут удивительного? Медицина знает массу случаев кратковременного помешательства на почве страха. А уж девушка его натерпелась по полной программе: привязали ее реально, и убитый мною медведь был вполне конкретным. Отчего же неподготовленному человеку не рехнуться от таких ужасов?
        - А напал на вас кто? - спросил я уж на всякий случай, ожидая услышать что-нибудь об инопланетянах или, на худой конец, об агентах ЦРУ. Надо же было выяснить характер бреда…
        - Это они, - с отвращением прошептала Любава, и светло-серые глаза подернулись пеленой презрения. - Это люди конунга Вольдемара. Князь отослал нас с княжной и с Хельги подальше от города, когда войско приблизилось, но нас все равно схватили. Схватили и привязали тут: знали, что медведь придет. Как он рвал Хельги!
        От нахлынувшего жуткого воспоминания и, вероятно, от общего стресса девушка громко зарыдала.

«Пусть поплачет, - решил я. - Может быть, так скорее пройдет шок, и разум к ней вернется».
        Сказав несколько успокоительных слов, я не удержался и погладил девушку по золотым волосам. Может быть, окажись спасенная мною не такой красивой, а покорявее, я удержался бы от этой ласки. Но обстоятельства нашего знакомства вкупе с красотой Любавы произвели должное впечатление: никогда прежде я даже не мечтал о столь романтической встрече…
        Поднявшись на ноги, я приблизился к растерзанному медведем трупу, который оказался совсем голым, даже без остатков одежды. Странно, что злодеи не оставили на несчастном даже трусов, этого обычно не берут.
        Ощущение необычности происходящего не покидало меня, а напротив - усиливалось. Нужно было сесть и спокойно подумать, разобраться во всем, начиная с появившихся у меня паранормальных способностей и заканчивая выяснением личности девушки. Какое странное у нее имя - Любава. Впрочем, это еще ничего по сравнению с именем спутника - Хельги. Откуда появился Хельги в полоцких лесах? Интуристы тут отродясь не бродили…
        Но сесть и подумать я не мог: события развивались слишком быстро и непредсказуемо.
        Любава перестала рыдать и сидела молча, уставившись перед собой полными слез прекрасными глазами.
        Я позвал ее по имени, и она сразу посмотрела на меня. Хорошо, значит, это, скорее всего, ее настоящее имя.
        - А кто такой этот конунг Вольдемар? - быстро спросил я, надеясь, что моя новая знакомая уже пришла в себя.
        - Вольдемар… - Она помолчала, с ненавистью произнеся это слово. - Ты что, не знаешь? Этого окаянного убийцу! Ты правда не знаешь? Он собрал войско и идет на Киев, чтобы отобрать власть у своего родного брата.
        Я помолчал, размышляя, какой задать следующий вопрос. Не хотелось волновать девушку в ее теперешнем состоянии.
        - А кто правит сейчас вКиеве? - осторожно спросил я наконец. Накануне вечером я от нечего делать слушал «Эхо Москвы», где как раз подробно разговаривали о киевских делах - склоках между президентом и парламентом Украины.
        Услышав вопрос, девушка посмотрела на меня, как на сумасшедшего.
        - Как кто? - удивилась она. - Князь киевский Ярополк. Законный сын Святослава, а не приблудный гаденыш, как Вольдемар.
        Впервые Любава посмотрела на меня внимательно. Моя неосведомленность об очевидных вещах поразила ее. Мы одновременно покачали головами, ведь у каждого были основания для недоумения.
        Как всякий нормальный мальчик, я в детстве увлекался историей, да и потом время от времени любил почитать что-нибудь историческое. Поэтому некоторые из произносимых Любавой имен были мне более или менее знакомы. Например, я помнил, что некий Ярополк и вправду правил когда-то Киевской Русью.
        Вообще мне все это не понравилось. Бред девушки был не только упорным, но и довольно систематическим. Она строго держалась древнерусской канвы и не путалась в этом, что само по себе плохой признак при диагностике психического нарушения. Сложный систематизированный бред - скорее признак шизофрении, чем кратковременного шокового помешательства. Печально, такая молодая и красивая…
        - Откуда ты пришел? - вдруг спросила Любава, рассматривая меня с ног до головы. - Ты ведь нездешний. Ничего не знаешь о том, что известно каждому…
        - Я-то? Из Москвы, - сказал я с улыбкой, уже заранее предчувствуя реакцию на эти слова. И не ошибся.
        - Из Москвы? - проговорила девушка удивленно. - А где это? В мадьярской земле или еще дальше?
        Ладно, надо было прекращать этот бессмысленный разговор. Пора уже заняться конкретными делами: идти в поселок, звонить в милицию, вызывать местную «Скорую»…
        - Пойдем, - решительно произнес я, вскидывая ружье на плечо. - Нечего тут долго сидеть. Твоему Хельги уже все равно не поможешь. А запах крови может привлечь других медведей. Вставай и идем.

* * *
        Шли мы не слишком долго. Против моих ожиданий, Любава не спорила, а встала и послушно двинулась за мной. Выглядела она, правда, как сомнамбула, и казалось, ей все равно, куда идти и что теперь делать. Правда, в этом я ошибся.
        - Ты не туда идешь, - негромко произнесла она, стоило мне избрать направление, которое, как мне казалось, ведет в сторону поселка. - Там дальше речка, а потом еще немного и будет болото. Куда ты хочешь пойти?
        - В поселок, - пожал я плечами, вспоминая название. - ВГореличи. А ты куда думала?
        Девушка чуть задумалась и повертела это слово на языке.
        - Гореличи, - повторила она и встряхнула рассыпавшимися по спине длинными волосами. - Ну да, теперь там действительно, наверное, все сгорело. Чувствуешь запах гари?
        Я потянул носом. К моему недоумению, и вправду ощутил довольно сильный запах дыма. Странно, неужели горит поселок? Но если это так и мы находимся от него близко, то отчего же не слышно пожарных сирен? Хоть и порядочная дыра эти Гореличи, но пожарные машины там есть.
        - Вольдемар должен был так поступить, - заметила Любава довольно спокойно. - Мы все надеялись, что просто пройдет стороной, не найдет нас, а он нашел. А раз уж нашел, то не мог, конечно, оставить в живых Хильдегард. - Она пристально взглянула на меня: - Ты хочешь туда идти?
        - Куда - туда?
        Казалось, мы сЛюбавой все больше не понимаем друг друга…
        - Туда. - Она махнула рукой. - Там сейчас пепелище. Все наверняка сожжено, и люди Вольдемара празднуют победу. Убийцы!
        Я вздохнул и сказал примирительно:
        - Давай все-таки пойдем. Если что, я сумею тебя защитить. От медведя спас и от людей этого Вольдемара тоже спасу. Договорились? Идем?
        Я взял ее за руку и внезапно почувствовал, как Любава крепко обхватила мою ладонь своей…
        Из леса мы вышли довольно быстро. Поляна, на которой столь романтично состоялось наше знакомство, оказалась почти что на краю леса, и через несколько минут девушка вывела меня в поле, засеянное колосящейся рожью. Ветер, не слышный в лесу, гулял теперь повсюду, вольно, от чего высоко стоящая рожь колыхалась волнами, словно переливающаяся поверхность моря.
        Запах гари усиливался, поэтому я ускорил шаг, но Любава не отставала. Может быть, она двигалась даже быстрее меня, легко ступая по краю поля обутыми в лапотки ногами.
        Мы держались за руки, и я чувствовал, что это приятно не только мне. Разговоров больше не было; выйдя из леса, мы оба уже стремились к некоей конечной точке. Я - в поселок Гореличи, аЛюбава - на пепелище, оставшееся от сожженного врагами поместья Хильдегард…
        Вот и оно. Мы поднялись на холм, откуда далеко было видно вперед, и остановились разом как вкопанные.
        То, что за минуту до того беспокоило меня, смущало и наводило на неясные подозрения, ушло сразу и безвозвратно. Мой мир рухнул в одно мгновение, и к моей чести, я сразу это осознал.
        Слава богу, у меня есть логическое мышление, я здравый и разумный человек. А значит, готов преклоняться перед фактами, какими бы они ни были.
        Факт заключался в том, что с холма я своими глазами видел отнюдь не поселок Гореличи, и вообще не что-то знакомое и привычное, а то, чего не видел и не мог видеть никогда!
        Никаких иллюзий у меня не было с самого начала, потому что увиденное мною не было инсценировкой или съемками исторического фильма. Нет, такие вещи понятны сразу!
        Это был настоящий черный дым над сгоревшими деревянными строениями из бревен. Настоящий запах горелого человеческого мяса. И совершенно реальное ощущение ужаса и агрессии от всего этого зрелища. Такое не инсценируешь…
        Пепелище с догорающими остатками обуглившихся толстых бревен занимало довольно большую площадь. Все дымилось, а сила жара доносилась даже до холма, на котором мы сЛюбавой застыли в оцепенении.
        Чуть дальше виднелась деревня, то есть хаотичное скопление низких деревянных некрашеных изб, и огромное множество людей, которых отсюда было не разглядеть. Да, видимо, мне и не следовало приближаться к людям до тех пор, пока я наконец не выясню все, что можно, у спасенной мною девушки.
        Я взглянул на Любаву, стоявшую рядом, и вдруг подумал о том, как стремительно и радикально переменились теперь наши взаимоотношения. Еще сорок минут назад я спас ее от смерти и пытался успокоить, а теперь, в общем-то, сам оказался в большой зависимости от нее. Ведь я каким-то образом очутился в ее мире, где она знает все, а я - ничего.
        Вопрос о том, что произошло и каким именно образом я очутился то ли в глубокой древности, то ли в параллельном мире, волей-неволей откладывался. Сейчас, окончательно поняв это, я растерялся по-настоящему. События развивались, и мне нужно было как можно скорее попытаться адаптироваться к ситуации, какой бы странной она мне сейчас ни казалась.
        Кто эти люди, сжегшие поместье? Кто такой конунг Вольдемар? Где я нахожусь?
        Вопросов было сотни сразу, и получить ответ на них я мог лишь от Любавы. Если только эта совсем простая девушка сможет на них ответить…
        Кроме всего прочего, чувство изумления сменилось чувством реальной опасности. Ведь в этом мире нужно было еще и выжить. А тут могли возникнуть сомнения. На тот момент я стоял на холме, хорошо видимый со всех сторон, а рядом со мной была девушка, совсем недавно отданная на съедение диким хищникам.

«Плохое начало для знакомства с чужим миром, - подумал я тревожно. - Как бы и мне не оказаться вскоре привязанным к дереву в лесу. Или как тут еще принято поступать с незнакомцами? Наверное, есть способы и похлеще. Судя по всему, люди конунга Вольдемара не слишком милы при близком общении…»
        - Знаешь, - сказал я, оборачиваясь кЛюбаве и снова беря ее за руку, - мы уже достаточно увидели. Может быть, не стоит напрасно рисковать. Давай вернемся в лес и там поговорим подробно.
        Она снова не спорила со мной, и мы двинулись назад. Кое-что мне уже удалось выяснить. Древний мир это был или параллельный, но женщины здесь слушались мужчин
        - это точно.

* * *
        Промучив Любаву расспросами почти два часа, я смог понять лишь «оперативную обстановку». По моим представлениям, девушка не знала почти ничего.
        Какой сейчас год?
        Она не знала. Что такое год?
        Какой век?
        Удивленный взгляд в ответ и явное недоумение.
        Как называется эта страна?
        Страна? Это земля полочан. Полочане живут здесь издавна. Всегда, наверное. Владеет полочанами князь, который живет в городище Полоцке, его зовут Рогвольд.
        Полоцк далеко отсюда?
        Один день пути.
        А какие народы живут поблизости?
        - Другие… - Любава задумалась, а потом нерешительно перечислила: - Кривичи, а с другой стороны - радимичи и дреговичи. А дальше уже поляне, и у них город Киев, где сидит князь Ярополк, законный сын князя Святослава. А конунг Вольдемар его сводный брат, тоже сын Святослава, но не от жены - княгини, а от Малуши, это каждый знает.
        - Кто такая Малуша?
        - Ключница князя Святослава, - презрительно пожала плечами Любава. - Вроде меня. Я тоже могла бы родить сына князю Рогвольду, но от этого мой сын не стал бы потом полоцким князем. Мало ли у каждого князя женщин, родивших от него детей…
        Я посмотрел на Любаву, и вдруг мне стало интересно.
        - Ты ведь - ключница Рогвольда? - спросил я. - И ты тоже спишь с ним? Ну, как та Малуша со Святославом?
        Задав этот вопрос, я тут же обругал себя.

«Ты дурак, Володя, - сказал я себе. - Ты попал в жуткий переплет, и бог весть, что с тобой теперь будет. А ты интересуешься всякими глупостями!»
        Но Любава нисколько не смутилась.
        - Рогвольд был старый, - грустно ответила она. - Он не мог спать с женщинами. Теперь Вольдемар убил его.
        Это показалось мне любопытным. Приходилось читать о том, что в древности, да и позже, в диких племенах было принято убивать старого вождя, утратившего мужскую силу. Считалось, что раз вождь не может спать с женщинами, то и сражаться уже тоже не способен. А раз так, то он не может быть вождем. А раз не может оставаться вождем, то его надо убить. Чтобы бывший вождь не мозолил глаза новому, полному сил.
        Железная логика, между прочим. С точки зрения диких племен, просто безукоризненно логично и высокоморально. Потому что практично и способствует выживанию племени…
        - Убил, потому что Рогвольд был старый? - уточнил я, но Любава даже улыбнулась в ответ, удивленная моей непонятливостью. Наверное, она считала меня чудаком…
        - УВольдемара большая сила, - произнесла она как завороженная. - Когда Ярополк стал князем вКиеве, Вольдемар в ярости убежал к свеям. Я слышала, что это в холодных краях, за холодным морем. И теперь он идет на Киев, чтобы стать там князем.
        Когда Вольдемар бежал из Киева некоторое время назад, Любава была еще девочкой. Но она знала, что полоцкий князь Рогвольд отказал Вольдемару в помощи и даже не пустил на порог своего терема. Так что теперь, когда Вольдемар с большой ратью двигался обратно кКиеву, никто не сомневался - он не пощадит старого Рогвольда, когда-то отказавшего ему в гостеприимстве.
        - А почему этот злодей Вольдемар победил? - спросил я. - Пусть Рогвольд старый, но ведь есть и воеводы, например. Или, может быть, сыновья…
        При упоминании о сыновьях Любава снова заплакала. Загрызенный медведем Хельги был единственным сыном Рогвольда.
        При известии о приближении войска Вольдемара старый полоцкий князь решил спасти хотя бы свою дочь Рогнеду и отправил ее подальше - в поместье к своей сестре Хильдегард. Вместе сРогнедой отправилась Любава, аХельги сопровождал их. Три дня назад они втроем приехали кХильдегард, а вчера Хельги должен был возвращаться к отцу вПолоцк, чтобы вместе с ним оборонять город.
        Но войско Вольдемара изменило свой предполагаемый маршрут и позавчера с ходу ворвалось в не успевший подготовиться к обороне Полоцк. Подожгли деревянный частокол вокруг города, а спустя короткое время запылал и княжеский терем Рогвольда, на пороге которого лежал убитым и сам престарелый хозяин.
        - Мы узнали об этом вчера, - плача, рассказала Любава. - Прискакал человек и рассказал о том, что все кончено сПолоцком и с князем. Хозяйка Хильдегард и княжна Рогнеда собрались бежать вКиев, под защиту князя Ярополка, и мы даже стали укладывать вещи. Собирались выехать сегодня утром, но не успели - ночью войско Вольдемара окружило поместье и, дождавшись рассвета, подожгло его со всех сторон. А сама Любава вместе сХельги оказалась схваченной врагами еще раньше - в поле, неподалеку от усадьбы.
        В этом месте Любава замялась и умолкла.
        - Послушай, - попробовал я уточнить хронику событий, показавшуюся мне неполной. - Я что-то не понял… А почему вы сХельги на рассвете пошли вдвоем гулять в поле? Вроде бы не время и не место.
        У меня было подозрение на этот счет, но простота и откровенность ответа девушки заставили меня устыдиться своего лукавства.
        - Мы любились, - сказала она, не моргнув глазом, и так спокойно, словно сообщала о самых невинных вещах. - В доме было слишком много людей… Вот мы и ушли в поле на всю ночь. И мы любились. В последний раз! - простонала она, вновь вспомнив о своем горе, и опять разразилась рыданиями.
        Так вот оно что! Теперь я уже начал что-то понимать. Старый князь Рогвольд не заинтересовался очаровательной ключницей, и тогда это сделал его сын. Ну что ж, ничего удивительного, учитывая красоту Любавы.
        Вот только отчего же она так открыто об этом говорит? Или здесь так принято? И вообще, вопрос о том, куда я попал непонятно как, все еще оставался открытым.
        - Послушай, - начал я приставать снова. - Скажи, пожалуйста, а почему у вас такие странные имена? Рогвольд, Хельги, Хильдегард… Вот у тебя русское имя - Любава. А они все кто, немцы, что ли?
        Слово «немцы» девушка не поняла. Она покачала головой и, посмотрев на меня, как на сумасшедшего или душевнобольного, ответила:
        - Меня зовут Любава, и это совсем не русское имя. Я не из русов, а из полочан. И у других такие же имена - у кривичей, радимичей, дреговичей… А князь Рогвольд и вся его родня, вот они как раз русы. У них русские имена.
        Час от часу не легче…
        Теперь, по крайней мере, что-то стало складываться у меня в мозгу. В мире, куда я угодил, племена живут как бы чересполосно. Славяне вперемешку с русами, которые совсем не славяне, а, судя по именам, принадлежат к какому-то германскому племени.
        Более того, здесь, скорее всего, никто не делает разницы между одними и другими. Я попал в мир, где идеи национализма попросту еще не родились, не созрели. Из двух сыновей Святослава один называет себя славянским именем Ярополк, а другой именует себя Вольдемаром - явно германское имя. Но никто тут, похоже, не интересуется этим.
        Впрочем, с этим предстояло еще разобраться.
        Очень хотелось есть. Взглянув на часы, я в очередной раз понял, что многое из привычного стало теперь ненужным. Часы-то у меня работают, но с чем их сверять? Сейчас у меня на руке они добросовестно показывали половину второго. Но это, скорее всего, то время, которое осталось в мире, откуда я неведомым образом провалился. А здесь который час?
        Между тем появилась масса совершенно конкретных проблем, требовавших немедленного решения. В моей охотничьей сумке лежало два бутерброда с сыром и с вареной колбасой, положенные заботливой Любой - женой Петра, провожавшей меня на рассвете из дома. Это очень мило, а что дальше?
        Поговорив сЛюбавой еще некоторое время, я понял, что идти особенно некуда. В сожженном Полоцке делать нечего. Кругом непроходимые леса, а единственная дорога, ведущая до Киева, - это та, по которой движется войско окаянного Вольдемара.
        Порывшись в сумке, я взял себе один бутерброд, а второй отдал девушке. В руки она взяла его с большим недоверием, а затем пристально рассматривала со всех сторон. Очевидно было, что сыра и колбасы она никогда не видела. Да и сама идея хлеба, проложенного чем-то еще, показалась ей странной. Рассмотрев предложенную ей диковинку, Любава убедилась в том, что сам я ем это, откусила тоже.
        Вкус показался ей отвратительным, это тут же отразилось на ее лице: девушка не смогла сдержать гримасы. Видимо, все дело было в вареной колбасе - слишком уж это продукт двадцатого века.
        - Что это? - с отвращением поинтересовалась она, вынимая изо рта надкушенный кусок колбасы. Ей даже не был понятен вкус этого искусственного продукта - плода цивилизации двадцатого века.
        Я лишь вздохнул в ответ и пожал плечами. Ладно, проехали. Не стану же я сейчас объяснять про состав мелко перемолотого фарша, добавления крахмала и прочего. Да и про одобренные Евросоюзом пищевые добавки ей вряд ли будет интересно.
        - Нам придется присоединиться к войску Вольдемара, - сообщил я свое спонтанно принятое решение, стараясь говорить рассудительно. - Мы же не можем идти вдвоем. Другой дороги все равно нет, а идти по лесу мы не сможем. Собьемся с пути и заблудимся, да еще эти медведи…
        При упоминании о медведях девушка вздрогнула и прошептала отрешенно:
        - Еще волки…
        Ах да, я совсем забыл. Как это я не подумал о волках? Надо полагать, тут водятся и волки тоже. Вообще говоря, отличные места: непролазные чащобы на десятки верст, медведи и волки. А с другой стороны, некий конунг, люди которого норовят при первой возможности привязать кого-нибудь к дереву и бросить в лесу. А для развлечения сжечь что-нибудь и разграбить. В хорошенький мир я попал!
        Решение присоединиться к войску возникло у меня само собой: я попросту не видел иного выхода. Особенного страха не было. Еще не успев осмыслить все произошедшее со мной, я задним умом все же понимал, что если кто-то или что-то перенесло меня сюда, в этот неведомый мир, то сделано это не напрасно. Кто-то или что-то имело цель забросить меня сюда. Вряд ли оно сделало это лишь для того, чтобы я был бездарно убит в первый же день пребывания тут.
        Оставался еще один вариант. Можно было забиться подальше в глухой лес, устроить себе там землянку или какой-нибудь иной схрон и тихо сидеть там, «ожидая у моря погоды», в надежде, что как-нибудь все переменится или образуется. Но такое поведение показалось мне совсем уж глупым. Оказавшись здесь, следовало как-то действовать.
        Вспомнилась старая детская притча о лягушке, которая упала в жбан с молоком. Если бы она сидела там смирно, то погибла бы. Но отважная лягушка стала бить лапками, взбила молоко в масло и таким образом спаслась.
        Вот я и решил бить лапками…

* * *
        Я шел по лагерю конунга Вольдемара, крепко держа за руку Любаву. Нам обоим было не по себе, я чувствовал, как девушка дрожит всем телом. Сам же я вел себя настороженно, но во мне появилась какая-то бесшабашность, была не была. После таинственного переноса во времени, а может быть, и в реальности, я ощущал себя по-новому.
        Что уж тут трястись и бояться, если возможно такое!
        Назвать это лагерем было нельзя, никто не собирался задерживаться возле спаленной усадьбы надолго. Число воинов я определил человек в двести пятьдесят, и большая часть из них были пешими. Коней вообще было немного, и часть из них запряжена в волокуши - розвальни на широких полозьях. Передняя часть волокуши была чуть приподнята, а задняя волочилась по земле.
        Что же касается людей…
        Люди не слишком-то обращали на нас внимание, потому что беспрерывно суетились, навьючивая награбленные в усадьбе вещи на лошадей или укладывая их в волокуши. Видимо, усадьба Хильдегард была богатой, потому что из криво, наспех связанных тюков то и дело поблескивали золотые изделия.
        Но это были настоящие воины: в металлических или кожаных шлемах со свисающими наушниками или с шишаками наверху, одиночными или сдвоенными. По таким шлемам обычно узнают скандинавских воинов. Некоторые были и без шлемов, в матерчатых колпаках, но почти у каждого была кольчуга, на мелких сплетенных кольцах которой изредка блестели лучи солнца.
        Хорошо, что незадолго до того я отрастил бородку: так мое отличие меньше бросалось в глаза. Все вокруг меня были бородаты. Конечно, моя короткая бороденка московского интеллигента не шла ни в какое сравнение с самыми разнообразными и экзотически выглядящими бородами окружающих.
        Во всем остальном же я, если специально не приглядываться, мало отличался по внешнему виду от здешних молодцов - очень уж пестро и разнообразно все были тут одеты. Короткие куртки со штанами или длинные зипуны с глубоким запахом, а некоторые в длинных холщовых рубахах и меховых поддевках, поверх которых была натянута кольчуга.
        Говор вокруг стоял разный. С одной стороны я слышал речь, подобную то ли шведскому, то ли немецкому языку, с другой - раскатистые «р-р-р» и мягкие «л» угро-финнов, но больше всего говорили на славянском наречии, которого я, конечно, никогда не понял бы, если бы не таинственно приобретенная мною параспособность. Кстати, именно эта параспособность и придавала мне смелости действовать и не слишком бояться окружающего мира. Тот, кто дал мне эту способность, сделал это не случайно, а значит, может быть, позаботится и обо всем остальном.
        Повсюду стоял очень тяжелый запах, от него было трудно дышать. Он шел из середины лагеря, где горел громадный костер, языки пламени из которого возвышались над головами людей, словно пытались лизнуть низко нависшее небо.
        Внезапно я резко остановился. Прямо передо мной на земле лежало несколько человек. Все они были ранены и, насколько можно судить, очень тяжело. Повязок я не увидел, а то, что увидел, ужаснуло меня.
        О грозности оружия можно судить по ранам, которые оно наносит. Здешние разрубы, сделанные тяжелыми мечами, оказались устрашающими. Люди передо мной истекали кровью, которая текла обильно, никем не останавливаемая и успела основательно пропитать землю. Стоял тяжелый удушливый запах, о котором пишут в воспоминаниях врачи, работавшие в прифронтовых госпиталях…
        Раненых было шесть человек. Они лежали молча, и хотя все были еще живы, успели сильно ослабеть от потери крови. Вспоротые животы, развороченные грудные клетки с торчащими наружу острыми обломками ребер.
        Мне всю жизнь приходилось слышать о том, что войны двадцатого века наиболее беспощадны. Ну, может быть, в смысле массовости поражения мирного населения. Но сейчас, стоя перед этими ранеными воинами, я воочию увидел, что способно сделать с человеческим телом холодное оружие в виде меча или копья.
        Отпустив руку Любавы, я шагнул вперед. За годы медицинской практики на «Скорой» у меня сложился стереотип поведения: увидев больного или раненого, не стоять, а немедленно попытаться что-то сделать. Говорят, что это специфическая черта врача со «Скорой» - он мало думает, а хочет все время действовать. Думаю, это правда. Практика приучила меня к тому, что врач должен делать все сразу и решительно, иначе будет поздно. Пусть даже твои действия будут неправильными: по крайней мере, в тот момент ты не стоял, разинув рот, а делал то, что считал нужным.
        Сам не знаю, что я собирался делать в ту минуту. Никаких инструментов у меня с собой не было, медикаментов - тоже. Вероятно, мой шаг по направлению к раненым воинам был чисто инстинктивным.
        Но сделать я ничего не успел. Как только я опустился на колени рядом с лежавшим с краю молодым воином, у которого из разрубленного живота выпали внутренности, так тотчас же меня оттолкнули. До того молча стоявшие вокруг воины задвигались, и некто, протиснувшийся сквозь них, грубо схватил меня за плечо и буквально отшвырнул в сторону.
        Мужчина был огромного роста, в кожаном шлеме с двумя выступающими металлическими шишаками, в кольчуге, из-под которой торчала сначала поддевка на беличьем меху, а снизу - длинная красного цвета рубаха.
        Видно было, что его ждали, - стоявшие вокруг люди расступились, и даже раненые подали голос, застонали.
        - Вяргис, - послышались голоса. - Вяргис пришел. Пора расходиться.
        Громадный воин, чье имя было Вяргис, отшвырнул меня, не обратив на это никакого внимания. Теперь он повернулся к остальным. Лицо его было грубым, с крупными чертами и угреватой кожей, почти до самых глаз покрытой нерасчесанной бородой. От носа к подбородку шел короткий рубец багрового цвета - след какой-то прошлой битвы.
        - Расходитесь, - сказал он властно. - Пора двигаться дальше. Струги ждут, и путь неблизкий. Давайте, идите.
        Он явно хотел, чтобы все разошлись, оставив его наедине с ранеными. Впрочем, дожидаться, пока люди исполнят его просьбу-повеление, он не стал, а тотчас же обернулся к лежащим на земле и вытащил из-за пояса длинный меч.
        - Не печальтесь о своих домах, - сказал он, обращаясь к своим поверженным товарищам, глядевшим на него во все глаза то ли умоляюще, то ли выжидательно. - Не печальтесь о женах и юных девах, которых оставляете здесь навсегда. Вас ждет веселье и ждут пиры с другими, лучшими девами, и горячие напитки, и много пищи. В доме Перунаса припасено всего вдоволь для воинов, которые храбро сражались.
        Раненые молчали, а у меня от предчувствия сжалось сердце. Конечно, я прекрасно понимал, что присутствую при обычной для этого мира, рутинной процедуре, к которой все привыкли, но мне от сознания этого не было легче смотреть на происходящее. У меня, врача, на глазах собирались убить раненых людей!
        Вяргис сказал свою короткую речь и поднял меч, держась за рукоятку двумя руками.
        - Солимень, - сказал он, обращаясь к одному из раненых - самому молодому, на вид лет пятнадцати. - Ты будешь первым, кто сейчас войдет в дом Перунаса. А за ним будешь ты, Нурм. Вы же были друзьями всегда, с самого детства. Вот и теперь вместе войдете.
        Меч дважды взлетел кверху и дважды опустился. Вяргис бил сверху вниз, пронзая обреченным аорту, чтобы смерть наступила почти мгновенно.

«Вполне гуманно, - подумал я, содрогаясь. - В наши дни это называется эвтаназия - избавление от мучений».
        Без всяких объяснений мне было ясно, свидетелем чего я стал. Тяжелые раны лечить все равно не умели. Тяжело раненные были все равно обречены на мучительную смерть. А войско должно двигаться налегке, некогда и некому таскать за собой полумертвых умирающих людей.
        Оставить раненых на месте тоже невозможно. Даже если их не прирежут разъяренные местные жители, то несчастные станут жертвой диких зверей.
        Увиденное не возмущало меня, а скорее смущало. По моему мнению, врач не может безучастно смотреть на страдания и смерть. А если может - он хоть и не преступник, но не вполне врач. А впрочем, я - человек двадцать первого века…
        Только один из убиваемых перед ударом меча заговорил.
        - Вяргис, - обратился он к нависшему над ним старшему товарищу, уже занесшему меч.
        - Вяргис, позаботься оЛишме. Она совсем маленькая и наверняка пропадет без помощи. Или воины могут ее обидеть в походе…
        - Никто не притронется кЛишме, - ответил богатырь, поднимая меч и нацеливая его так, чтобы он упал острием на аорту несчастного. - Я клянусь тебе, что позабочусь о ней.
        Когда со всеми было покончено, я сумел наконец оторвать свой взгляд от этого зрелища и обернулся. Любава продолжала стоять рядом со мной, никуда не делась, и я понял, что это надолго. А как бы мне хотелось? Ведь волею случая я остался ее единственным защитником среди всех этих людей.
        Трупы добитых воинов подняли на руки и куда-то потащили. Невольно и я последовал туда же, после чего с содроганием понял, отчего по лагерю стелется такой ужасный запах.
        Толстые бревна были сложены домовиной, крест-накрест, правильным четырехугольником. В центре этого пространства бушевало пламя, куда регулярно подбрасывались ветки деревьев, сучья. А сверху лежали человеческие тела.
        Здесь, в этом огромном костре, люди сжигали трупы своих убитых товарищей. Воины брали тела и кидали их в ревущее пламя.
        Для неподготовленного человека - довольно страшное зрелище. Ведь это костер, а не крематорий, где все происходит в закрытых камерах. Мертвые тела в огне ведут себя по-разному: они могут шевелиться, поднимать руки или ноги - результат сокращения мышц под воздействием высокой температуры. И все это происходит на глазах у толпы живых людей, стоящих вокруг.
        Зато почти сразу мне довелось увидеть самого конунга Вольдемара. Он ехал на коне, готовясь встать во главе своих воинов. На крупной лошади сидел молодой мужчина примерно моего возраста, заросший бородой по самые глаза. Зато уж глаза у него не подкачали - они были бешеными и совершенно безумными. Лошадь под ним прядала ушами и тревожно поддавала задом, слегка взбрыкивая. Одет он был в красный плащ, наброшенный на плечи и заколотый у шеи золотой застежкой. На голове высился металлический шлем из пластин, скрепленных наверху, и подвязанный под подбородком кожаным ремешком.
        Я не успел даже испугаться, когда этот зловещий всадник внезапно остановился передо мной. Морда лошади оказалась рядом с моим лицом, можно было слышать ее тяжелое дыхание.
        - Кто ты? - резко спросил Вольдемар, нервно подергивая поводья и уставясь в меня своим немигающим взглядом:
        - Что ты за человек? Ты человек Хильдегард?
        - Нет, - ответил я, стараясь унять возникшую дрожь в ногах и придать своему голосу уверенность. - Я пришел издалека и никогда не видел ни Хильдегард, ни Рогвольда. И вообще никого здесь не знаю. Дело в том, что я лекарь. Лечу людей - больных и раненых.
        - Из какой ты земли? - подозрительно глядя мне в глаза, поинтересовался Вольдемар, а затем взглянул через мое плечо. - А кто эта девушка с тобой? Она тоже лечит людей?
        Я понял, что Любава не испугалась и продолжает стоять за моей спиной. Что ж, такая смелость делает ей честь. Впрочем, не было времени об этом подумать.
        Итак, вот первый серьезный вопрос, заданный мне в этом мире серьезным человеком. А в том, что Вольдемар - серьезный мужчина, у меня не было оснований сомневаться…
        Откуда я? Хм, из Москвы. Из России. Эти ответы категорически не годились. Тут нет Москвы, и никто еще не понимает слова «Россия».
        Кстати, а какой это век? Об этом я еще не успел подумать. Если признать, что это - не параллельный мир, аДревняя Русь, что похоже, то не позже десятого. Разговоры оПерунасе - Перуне наводили именно на это.
        Что ж, попробуем ответить обтекаемо, а заодно эмпирическим путем попробуем определить границы этого мира.
        - Я из латинской земли, - ответил я, как можно спокойнее, и умолк. Вот сейчас будет момент истины. А есть ли в этом мире латинская земля? Если есть - один разговор, а если нет… Если нет, то уж не знаю тогда, какой разговор и вообще как себя вести. Значит, это - параллельный мир, в котором вообще все непредсказуемо и у любого могут вдруг вырасти крылья за спиной или пойти пламя изо рта…
        - Из латинской земли? - озадаченно повторил мои слова Вольдемар. - Оттуда очень далеко плыть на корабле. Как ты добрался сюда, и главное - зачем? Что тебе нужно в наших землях?
        Ага, вот это уже разговор! Все больше данных было за то, что я попал в наш мир, только древний. Ладно, с веком уж потом разберусь, на досуге.
        - Лечить людей, - сказал я твердо. - Я хорошо умею это делать, князь. Все люди болеют, и я умею облегчить их страдания. Разве твоим людям не нужен лекарь?
        Небесно-голубые глаза конунга Вольдемара сверкнули, и он громко захохотал.
        - Что ты говоришь, лекарь! - воскликнул он презрительно. - Сильные воины не болеют никогда, они погибают в бою. А слабые болеют и умирают, и никто не может им помочь.
        Я промолчал, но мне это не помогло.
        - Ты сказал, что болеют все, - продолжил Вольдемар, и его голос стал совсем подозрительным и даже угрожающим. - Ты хочешь сказать, что и я могу заболеть?
        Он чуть двинул коня вперед, и крупные зубы кобылы оказались совсем вплотную к моему лицу. Еще сильнее пахнуло конским потом, я попробовал отступить на шаг назад, но у меня ничего не вышло - толпящиеся и слушающие наш разговор воины стояли за моей спиной плотно.
        - Послушай, - раздался голос князя, - если я заболею, то, значит, это ты навел на меня порчу. Я сварю тебя в котле живого. Ты понял меня, волхв?
        - Я не умею наводить порчу, - пробормотал я, чувствуя, что втягиваюсь в сумасшедший разговор с сумасшедшим человеком. Почему он принимает меня за волхва? Что за чепуха!
        Но тут ко мне пришло неожиданное спасение.
        - Он не волхв, князь! - раздался визгливый голос, и из окружавшей толпы вылез человек в очень странной одежде. На нем был длинный до пят балахон, сверху какая-то кацавейка без воротника, а на голове - высокая остроконечная меховая шапка с бронзовыми бубенчиками, пришитыми по краям. Вид у этого человека был весьма глупый, но это мне так показалось: окружающие явно относились к нему совершенно серьезно.
        - Он не из наших, - продолжал человек, тыча в меня пальцем. - Наверное, он - костоправ. В латинской земле встречаются костоправы. Они ничего не знают ни о прошедшем, ни о будущем, ничего не могут предсказать. Совсем ничего, князь!
        Передо мной был волхв, испугавшийся, что мое появление каким-то образом помешает ему. Конкуренции боятся все…

«Ну и рожа, - невольно отметил я про себя, взглянув на физиономию волхва, - совсем еще не старого человека. Бледная нездоровая кожа, покрытая угрями, немытые слипшиеся патлы льняного цвета, падающие из-под дурацкого колпака, и абсолютно беззубый шамкающий рот!»
        Ситуация могла повернуться, как угодно в ту минуту. Пожалуй, я даже испытал страх, но некогда было подумать об этом. Голубые глаза конунга, с которыми я постоянно сталкивался взглядом, явственно говорили о его невменяемости. Этот молодой человек, казалось, в каждую минуту мог принять какое-нибудь безумное решение, а затем с точно такой же стремительностью поменять его на противоположное…
        И это спасло меня. Внезапно настроение Вольдемара изменилось, он что-то вспомнил, и на лице его промелькнула торжествующая и в то же время лукавая улыбка.
        - Ты можешь помогать в болезнях, - сказал он, обращаясь ко мне и не слушая больше волхва, продолжавшего что-то выкрикивать. - Ведь так ты говорил, лекарь из латинской земли? Тогда помоги моему брату, исцели его. Ну же!
        Он дергал поводья лошади и нетерпеливо глядел на меня.
        Я все понял: мне предлагалось испытание. Что ж, это по-своему правильно. Увидев странного незнакомца, не следует доверять каждому его слову. Нужно проверить, правду ли он говорит. Логичный поступок.
        - Если твой брат болен, князь, - спокойно произнес я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал так предательски от волнения, - то я должен осмотреть его. Наверное, я смогу помочь ему, облегчить страдания.
        На самом деле, как врач, я отлично понимаю, что хоть как-то помочь больному возможно далеко не всегда. А уж в моем тогдашнем положении, без инструментов и лекарств тем более. Но что мне оставалось делать в ту минуту, как не хвататься за единственную соломинку, оставшуюся утопающему?
        Мальчика я увидел через пару минут - столько потребовалось на то, чтобы приближенные дружинники князя протащили меня в хвост выстраивавшейся воинской колонны. На волокуше, покрытой для мягкости плотной тканью, свернутой вчетверо, лежал раненый - почти совсем еще ребенок, лет четырнадцати на вид.
        Лицо мальчика было мертвенно-бледным, а губы - синими. Сверху он был накрыт тулупом, и даже под ним было видно, что его сотрясает дрожь.
        Князь подъехал сзади и, остановив лошадь, свесился вниз.
        - Если спасешь Всеслава, - негромко произнес он, указывая глазами на мальчика, - ты будешь жить. А если нет, если Всеслав, мой брат, умрет, то ты помнишь, что я сделаю с тобой. Помнишь, лекарь?
        - Сваришь меня в котле, - так же тихо ответил я. - А что с ним случилось?
        - Ты должен сам знать, - угрожающе прищурился Вольдемар. - Если ты целитель, то сам знаешь все. Волхвы никогда ни о чем не спрашивают, они сами все знают.
        - Я же не волхв, тебе уже сказали, - пробормотал я, поняв, что остался один на один со своей проблемой. - Мне нужно осмотреть твоего брата, князь. Прикажи твоим людям не толпиться вокруг и не мешать.
        Через минуту княжеские дружинники оттеснили воинов в сторону, да те, казалось, уже утратили интерес к происходящему.
        - Теперь тебе никто не мешает, - сказал Вольдемар. - Покажи свое искусство. Давай посмотрим, подойдут ли твои латинские заклинания моему брату.
        Он снова улыбнулся, и его голубые глаза демонически сверкнули.
        Я опустился на колени перед волокушей и откинул тулуп. Да, тут имелась проблема, что и говорить.
        Всеслав был без сознания. Глаза полуприкрыты, зрачок неподвижен. Дыхание частое, поверхностное, пульс прерывистый, нитевидный. Подержав мальчика за запястье, я отпустил его руку, и она безвольно упала. М-да…
        Дрожал он от потери крови, это я понял с самого начала. А крови было потеряно немало, хоть и не критическое количество. Живот был вспорот справа налево. Вероятно, мечом и, вероятно, одним размашистым движением.
        - Он умирает, - послышался голос Любавы прямо за моим ухом, и я вспомнил о девушке, которая по-прежнему была со мной. Лицо ее было серьезно, а глаза бесстрашно устремлены на рану мальчика.
        - Разрезанный живот - это смерть, - пояснила Любава. - В доме князя Рогвольда моя мать занималась ведовством и лечила людей. Она была большая искусница, но даже она ничего не могла сделать в таком вот случае.
        - А ты помогала своей маме лечить людей? - поинтересовался я.
        Девушка кивнула и промолчала, но по ее вспыхнувшему лицу можно было догадаться, что эта тема ее волнует. Кто знает, может быть, ее мать была действительно умелой знахаркой и дочь гордилась этим…
        - Ну, тогда вот что, коллега, - сказал я, - мне нужна чистая вода, открытый огонь и нитка с иголкой. Пойди и скажи об этом князю.
        Любава поднялась на ноги и метнулась к не успевшему еще отъехать далеко Вольдемару. Я видел, как она ухватилась за край попоны, которой была накрыта лошадь, и принялась что-то говорить. Сам я тем временем принялся осматривать рану. К счастью, она не была глубокой - меч лишь прошелся по низу живота, вспоров его, и сильно повредил толстый кишечник, перерубив его в нескольких местах.
        Скажу сразу, что операций я до того не делал никогда - не мое это дело. Столкнувшись с подобной ситуацией на «Скорой», я ни в коем случае не стал бы делать ничего, а попросту довез бы раненого до хирургического отделения больницы.
        Но в той ситуации нужно было действовать самому. Нож у меня был, и следовало поторопиться, пока мальчик не пришел в себя. Если я хочу удалить поврежденную часть толстого кишечника, затем сшить оставшееся и зашить рану, то нужно спешить - очнувшись, мальчик во время такой вот операции умрет от болевого шока. Ведь у меня не было под рукой ничего из того, что необходимо иметь при любом хирургическом вмешательстве.
        Я не говорю даже о каком-либо наркозе. Нет, мне нечем было вымыть руки, успевшие загрязниться за целый день. Проводить операцию немытыми руками - за такое меня бы четвертовали прославленные хирурги, на чьих учебниках, на чьем многовековом опыте я учился. Успокаивало лишь то, что в тот момент, когда я приступил к операции, все эти выдающиеся хирурги еще не успели родиться…
        Через несколько минут стало ясно, что конунг Вольдемар все же не окончательно безумный человек, потому что хоть в каком-то виде он был способен воспринимать информацию. За плечами у меня появилась Любава, а рядом с ней уже знакомый мне воин Вяргис, которые принесли все то, что мне требовалось. По крайней мере, как они это поняли.
        В деревянной бадейке плескалась чистая вода, имелся зажженный факел, аЛюбава протягивала мне громадную иглу, в ушко которой была протянута грубая толстая нитка. Ни на что иное я не мог рассчитывать.
        Вообще говоря, в любой иной, я имею в виду - нормальной обстановке я отказался бы делать операцию. Любую операцию, а не то что такую сравнительно сложную, к которой был вовсе не подготовлен, как врач. Но в тот безумный первый день, проведенный мною в чужом мире, я был как во сне и действовал необдуманно и спонтанно. А иного выхода все равно не было.
        Чистую воду я использовал как единственно доступный антисептик, а свой охотничий нож прокалил над огнем факела, протянутого мне Вяргисом. Потом вздохнул и приступил…
        Ход операции описывать не стану. Хорошо еще, что мальчик не очнулся и не заорал на весь лагерь от боли. Хорошо также, что никто не схватил меня за руку и не помешал довести дело до конца. А помешать могли - тот же волхв с бубенчиками на шапке, который то и дело слонялся поблизости, ревниво вглядываясь в мои действия. Даже Вяргис - угрюмый палач собственных раненых товарищей молчал и только изредка скалил длинные желтые зубы.
        Когда я принялся иссекать часть толстого кишечника, Любава, наблюдавшая за мной, охнула.
        - Ты собираешься резать его ножом? - только спросила она. - Но так не делают.
        - Делают, - стиснув зубы, пробормотал я. - Точнее, так делают в моем мире. Ничего особенного, только жаль, что нет никаких инструментов.
        Я чуть было не добавил от отчаяния, что, кроме инструментов, у меня нет и никакого соответствующего опыта. Конечно, я когда-то проходил анатомию и даже хирургию, но вы же сами понимаете…
        Самое долгое в операции - это зашивать шов. Рутинное дело, но и к нему нужна сноровка. К тому же у меня здорово тряслись руки, и если, сшивая толстый кишечник, я еще держался, то вскоре почувствовал, что вряд ли способен еще на что-то.
        - Ты умеешь шить? - не оборачиваясь, спросил я, иЛюбава тотчас ответила - да, она умеет.
        - Вот и прекрасно. Бери нитку с иголкой и сшивай ему живот, - сказал я. - Как начато, так и продолжай. Дело нехитрое. Сможешь?
        Сказав это, я передал иглу девушке и, с трудом разминая затекшие ноги, встал. Сполоснул окровавленные руки в бадейке с остатками воды, которой я до этого промывал внутренности своего пациента. Потом прошелся: два шага в одну сторону, два шага в другую. Вяргис с догорающим факелом в руке пристально наблюдал за мной. Подъехал конунг, с интересом взглянул на распростертого мальчика и склонившуюся над ним Любаву. Потом перевел взгляд на меня.
        - Ты исцелил его? - кивнул он в сторону Всеслава. - Я этого не вижу. Он лежит без движения, как мертвый.
        - Но он не умер, - быстро ответил я. - Ему станет лучше, он очнется, а потом станет выздоравливать. Я не исцеляю, князь, а лечу людей. Это длительный процесс. Мальчику нужно лежать в покое долгое время.
        Вольдемар недоверчиво усмехнулся.
        - Ты ковырял ножом у него в животе, я сам видел, - сказал он. - Разве этим можно исцелить? Волхвы никогда так не делают.
        - И часто они исцеляют? - парировал я наугад и не ошибся. Раздражение против любых врачей и недовольство результатами их труда - явление, видимо, общее для всех эпох.
        Вольдемар засмеялся и покачал головой.
        - Но у нас нет возможности оставить Всеслава лежать в покое, - сказал он. - Мы выступаем и должны к вечеру погрузиться на струги.
        Он помолчал, как бы взвешивая что-то. Потом принял решение.
        - Ты можешь идти с нами, - обратился он ко мне. - Будешь сопровождать Всеслава и отвечать за него. Мы все видели твое целительство и обряды, которые ты используешь. Это невиданные в нашей земле обряды: держишь нож в огне, режешь человека этим ножом, а потом будто шьешь что-то. Посмотрим на твое искусство. Если Всеслав умрет, я сварю тебя и накормлю твоим мясом наших собак.
        Он перевел взгляд на Любаву, уже переставшую к тому времени зашивать живот мальчику.
        - Это - твоя помощница? - поинтересовался он. - Она не из здешних?
        Любава открыла рот, чтобы ответить, но я опередил ее, солгав.
        - Нет, - сказал я. - Она не из здешних, князь. Она хорошо мне помогает.
        - У нее есть целительная сила?
        Я кивнул, после чего конунг Вольдемар, казалось, утратил интерес к моей скромной персоне. Он тронул коня и поехал во главу своего войска.
        - Кажется, нас приняли на службу, - сказал я, поворачиваясь к девушке. - Если я не ошибаюсь, Вольдемар пригласил нас следовать с его войском.
        Любава ничего не ответила мне, лишь тяжело вздохнула, опустив голову. Видимо, этот день дался ей так же тяжело, как и мне.

* * *
        Только поздним вечером мы дошли до реки. К тому времени я уже еле брел, стараясь лишь сохранять равновесие. Мы сЛюбавой плелись в хвосте идущего войска, глотая пыль, поднимавшуюся от сотен человеческих ног и десятков лошадиных копыт. Дорога была узкой, петлявшей среди лесов и полей.
        Рядом с нами на волокуше тащили раненого мальчика Всеслава, и время от времени я подходил к нему. Рядом шел Вяргис, волоча за собой громадный меч и искоса поглядывая на меня.
        Говорить мы не могли - все очень сильно устали. Из прежних слов Любавы и из обрывков доносившихся до меня разговоров воинов между собой я понял, что войско Вольдемара ночью причалило на стругах к берегу реки, по которой оно спускалось на юг, в сторону Киева, и дальше двинулось пешим порядком.
        К раннему утру Вольдемар подошел к усадьбе сестры князя Рогвольда Хильдегард, и дождавшись рассвета, с первыми лучами солнца, напал на нее. Усадьба охранялась несколькими десятками дружинников и сторожей, но это была надежная защита от бродячих разбойников, а не от целого войска, внезапно появившегося в этих краях.
        Сына Рогвольда - Хельги привязали к дереву в лесу, чтобы он умер мучительной смертью: либо от голода и жажды, либо от когтей и зубов дикого зверя. Как я уже видел, случилось второе. Любаву, бывшую с ним, привязали к дереву тоже, но уже за компанию - против нее люди Вольдемара ничего иметь не могли, а насиловать ее просто не имелось времени и желания - впереди ждала богатая усадьба, где можно было награбить много чего, а женщины там и без Любавы водились в избытке.
        Как мне стало понятно, с обитателями усадьбы поступили по всем правилам тогдашней воинской чести: Вольдемар не хотел вести себя как преступник. Например, он приказал своим воинам сидеть смирно и не нападать на усадьбу до рассвета, ждать первого луча солнца. Потому что напасть ночью - это бесчестье для воина.
        А когда солнце выглянуло над лесом, усадьбу захватили и разграбили дочиста, после чего дом и остальные постройки подожгли. Затем согнали в кучу всех оставшихся в живых обитателей поместья и отделили девушек и молодых женщин. Всех остальных убили сразу, и тела их не стали сжигать, а так и бросили на земле, чтобы лесные звери имели себе пищу.
        Отделенных прежде молодых женщин всем войском насиловали по очереди все утро и первую половину дня, пока готовилась на кострах пища. Затем несчастных, уже полумертвых от насилий, убили тоже.
        В живых были оставлены только хозяйка поместья Хильдегард - сестра полоцкого князя иРогнеда - его дочь, которых лично Вольдемар приказал пощадить. Но участь их оказалась незавидной…
        Любава увидела свою бывшую госпожу случайно, только когда войско выстроилось и начало свое движение к реке. Эта встреча буквально потрясла ее. О себе я уж не говорю: все пережитое за этот день казалось мне ужасным и нереальным…
        Мимо нас медленно проехал на коне воин, от седла которого тянулась веревка, к другому концу которой были привязаны за шею две женщины. Обе они были совершенно голые, со связанными сзади руками.
        Конь двигался неспешной рысью, но несчастные все равно были принуждены бежать за ним, вытягивая шеи с закинутыми на них петлями. Иногда они спотыкались на неровной земле и падали. Тогда всадник, приостановив коня, давал женщинам подняться и небрежно стегал их длинной плеткой, зажатой в руке, свободной от поводьев. Видимо, удары плети все же оказывались очень болезненными, потому что женщины громко вскрикивали и пытались бежать быстрее. На их обнаженных телах уже виднелось по нескольку кровавых ссадин…
        Увидев эту леденящую кровь картину, Любава как-то странно напряглась, потом вздрогнула от узнавания, а затем закрыла лицо обеими руками.
        - Это моя госпожа Рогнеда, - сказала она спустя несколько мгновений. - А с ней - госпожа Хильдегард… Что с ними будет?
        Видно было, что девушка потрясена. Ей никогда не приходило в голову, что с ее хозяйкой - юной княжной может случиться такое. Или с гордой и властной Хильдегард, любимой сестрой влиятельного князя.
        Что с ними будет? Это явно был риторический вопрос. Уже один тот факт, что обеих раздели догола и позорно гонят на веревке на глазах у всего войска, давал совершенно определенный ответ.
        - Sic transit gloria mundi, - пробормотал я, не найдясь, что сказать по поводу увиденного. - Так проходит мирская слава.
        Любава ничего не ответила. Может быть, она даже не услышала моих слов - ей вполне хватило увиденного.
        Я заметил, что обе женщины очень красивы, правда, по-разному. Обе они были блондинками с длинными золотистыми волосами, совсем как уЛюбавы. Обе - белокожие, обе - с великолепными фигурами, выставленными на всеобщее обозрение. Только Рогнеда была стройной красавицей лет восемнадцати, а ее тетка имела более грузную комплекцию, но все еще сохраняла прекрасные формы. Что ж, будет чем развлечься жестоким воинам Вольдемара на очередном привале.
        Конечно, на Любаву увиденное произвело гораздо более сильное впечатление, чем на меня. Как-никак, она знала этих двух женщин прежде и теперь ужаснулась метаморфозе, а еще вернее - ее поразила идея о том, как все в жизни временно и относительно. Вчерашние госпожи и хозяйки в одночасье оказались жалкими рабынями, грубо влекомыми на посмешище и поругание.
        Что касается меня, то я в течение одного дня превратился из врача московской
«Скорой помощи» в целителя при войске какого-то конунга. Так что мои органы, отвечающие за изумление и растерянность, к тому времени уже атрофировались от перенапряжения.
        Струги мы увидели, едва за поворотом дороги показалась река. Не слишком широкая, но медленная, с очень живописными берегами, поросшими густым кустарником и деревьями, опускающими в зеркальную гладь воды свои пышные кроны.
        Видимо, воины, оставленные в охранении, загодя увидели нашу колонну, потому что когда мы оказались на берегу, на стругах уже вовсю кипела работа. Мостки были перекинуты на берег, и воины принялись таскать на борт тюки с награбленным.
        Шатер конунга стоял чуть поодаль, иВольдемар проехал туда. Все остальные расположились на ночлег вокруг разведенных костров.
        Вероятно, Вяргис имел от Вольдемара какое-нибудь распоряжение насчет нас сЛюбавой или же то оказалось его личной инициативой, но он подвел нас к одному из костров и сказал сидящим там воинам, чтобы о нас позаботились. Здесь же лежал и несчастный мальчик Всеслав, к тому времени пришедший в сознание.
        Над костром вялилась пойманная, видимо, за день рыба.
        С краю кострища, в раскаленных углях стоял большой глиняный горшок, из которого поднимался пар, и, едва поймав запах носом, я вдруг понял, насколько голоден. Ведь я еще утром собирался раздобыть где-нибудь еду, да так и не случилось.
        Нас накормили, только с посудой тут имелись большие проблемы. Сказать точнее - ее не было вовсе. Каждый имел большую деревянную ложку, которую носил заткнутой либо за пояс, либо за голенище сапога. Вот этими ложками все по очереди и черпали из котла. Ложки были большими, и поэтому за один раз можно было зачерпнуть некоторую порцию, съев которую можно было подходить к котлу снова. Я заметил, что в среднем каждый из едоков черпает из котла по пять-шесть раз. Это было довольно удобно, потому что позволяло каждому есть в стороне, а не толпиться постоянно всем вместе вокруг горшка.
        Ложки нам в конце концов выдали, но это не было легко и просто. Общих ложек нет, а свою давать никто не хочет. В конце концов все тот же Вяргис где-то раздобыл ложки, и мы сЛюбавой принялись за еду.
        Вот, правда, с едой у меня возникли проблемы. Если Любава с отвращением глядела на бутерброд с докторской колбасой, то теперь мне предстояло привыкнуть к здешней еде.
        В горшке оказалась довольно густая каша, сваренная из цельного ржаного зерна, а для питательности туда были добавлены крупные куски копченого сала. Уже позже я узнал, что точно так же варят овес с салом, и вообще любое зерно. Сидевшие вокруг у костра воины называли это блюдо каэракиля.
        Хлеба не нашлось: ржаная каша была единственной пищей среди воинов Вольдемара. Запивали пищу пивом, за которым по очереди прикладывались к деревянному бочонку. Впрочем, назвать это пивом можно с такой же точностью, как и квасом. Может быть, это была брага. По крайней мере, это был напиток из закисшего зерна, в котором содержалось не больше двух-трех градусов, - довольно пенный, отчего сразу стало пучить живот.
        Сидевшие рядом с нами воины поглядывали на нас сЛюбавой недружелюбно, но никто не пытался нас обидеть. Впрочем, это ни о чем не говорило: к нам присматривались.
        - Ты узнаешь здесь кого-нибудь? - тихо спросил я у девушки, наклонившись к самому ее уху. - Кого-нибудь из тех, кто напал на вас сХельги?
        Она отрицательно качнула головой, не поднимая глаз. Ну и отлично. Кто знает, что случилось бы, узнай кто-то из воинов ту девушку, которую утром обрекли на смерть…
        Поев при свете костра, потому что уже совсем стемнело, я подошел кВсеславу, лежавшему молча.
        Мальчик отказался от пищи, и я обрадовался этому. Сам я забыл предупредить о том, чтобы ему ничего не давали, кроме воды.
        - Как дела? - спросил я, взяв его за руку, чтобы измерить пульс. В ответ он только пошевелил пересохшими губами и закрыл глаза. Температура у него была высокая, он весь горел.
        - У него сильный жар, - услышал я голос Любавы, которая все время жалась ко мне и не отходила ни на шаг. Теперь она тоже держала мальчика за руку.
        - Очень верное замечание, коллега, - ответил я с горькой иронией. - Этого следовало ожидать, иначе и быть не может. Вот только вопрос: чем снимать температуру? У тебя, случайно, нет аспирина? Или, может, сбегаешь в аптеку?
        Любава пристально посмотрела на меня и произнесла слово, которого я не понял.
        - Это трава, - пояснила она. - Если сделать настойку, то жар уйдет. Но у меня нет с собой ничего.
        - А ты знаешь, как выглядит эта трава? - спросил я, и девушка кивнула.
        Но идти ночью искать траву было бессмысленно, так что, в любом случае, приходилось ждать до утра.
        - Он поправится? - вдруг спросила у меня Любава, кивнув на мальчика.
        Я вздохнул. Врачу очень трудно ощущать собственное бессилие.
        - Вряд ли, - честно сказал я в ответ. - Видишь ли, все против этого. Будем предполагать, что я удачно сделал операцию. По крайней мере, мне бы хотелось так думать… Но обязательно начнется загноение. Да, собственно, оно уже идет, и температура свидетельствует именно об этом.
        - Жар? - уточнила Любава, и мне не оставалось ничего иного, как, улыбнувшись ее понятливости, кивнуть.
        - И не только потому что у меня нет антисептических препаратов, а просто нагноение бывает очень часто, даже если все измазать йодом. Антибиотиков нет, так что…
        Я махнул рукой и отвернулся. Не излагать же неграмотной девушке содержание
«Очерков гнойной хирургии». Да и вообще - плохо наше дело.
        Вариться мне в котле на радость Вольдемаровым собакам!
        - Утро вечера мудренее, - сказал я и повалился на бок рядом сЛюбавой. Будь что будет, силы окончательно оставили меня. Этот безумный день должен был уже наконец хоть как-то закончиться!

* * *
        День закончился, и даже большая часть ночи прошла вполне спокойно. Сквозь сон я иногда слышал разговоры сидевших у костра и ходивших мимо воинов, их смех. Слышал лай собак, которые во множестве были в войске и сидели привязанные у речного берега.
        Мне даже снился сон, который предстояло вспомнить только спустя время.
        А проснулся я под утро, разбуженный дикими криками, заставившими меня стряхнуть с себя нечеловеческую усталость и оцепенение.
        Проснулся не я один: лежавшие вокруг у костра вповалку воины тоже подняли головы.
        Кричала Любава, да, впрочем, я сразу ее увидел. И не только увидел, но оценил и понял ситуацию.
        Ничего нового или старого, такое бывает в любом войске. Да что там войске, такое случается в любой компании, где собираются много мужчин и одна женщина.
        Вероятно, спавшая рядом со мной Любава проснулась и отошла в сторонку справить нужду. Вот тут ее и настиг один из воинов. То ли он следил всю ночь и ждал подходящего момента, то ли проснулся одновременно с девушкой, но, во всяком случае, парнем он оказался сексуально озабоченным.
        Он повалил девушку на землю в десяти шагах от костра и теперь лежал сверху, яростно пытаясь раздвинуть ей колени. Холщовое платье на Любаве было уже задрано к ляжкам, а сама она отчаянно сопротивлялась, издавая при этом крики о помощи.
        Мгновенно сбросив с себя остатки тяжелого сна, я вскочил на ноги. Воин был так увлечен своим делом, что даже не обернулся, когда я схватил его сзади за плечо. Но уже в следующий миг, когда я попытался оторвать его от Любавы, он принял меня во внимание. Оставив девушку лежать на земле, воин поднялся и смерил меня блуждающим взглядом. В его глазах были похоть и ярость - ничего человеческого. Или слишком много человеческого, если считать человека зверем. Это уж кому как нравится…
        Мы встретились взглядами, я оценил его мощную фигуру и вспомнил о том, что когда-то в ранней юности занимался борьбой. Но только давно это было.
        Правда, воин и не думал со мной бороться, он сразу же вытащил из-за пояса длинный нож с широким лезвием. Взвесив его в руке, он смотрел на меня и ухмылялся.
        Оглянувшись вокруг, я увидел множество лиц, но никто не подумал вмешаться. От криков девушки проснулись не только воины, спавшие возле нашего костра. От соседних костров тоже смотрели на нас во все глаза. Мельком я поймал взгляд Вяргиса, который был тут старшим, как я заметил, но и он лишь смотрел, явно не собираясь что-либо предпринимать.
        Мы были чужаками здесь, в этом войске, а значит, попросту не подпадали под действие здешних законов. Если тут были какие-то законы и правила, то на нас сЛюбавой они, в любом случае, не распространялись.
        Наверное, князь Вольдемар действительно поручил Вяргису присматривать за нами, но защищать нас суровый воин не видел особенной необходимости.
        - Оставь ее, - сказал я насильнику, стуча зубами от охватившего меня страха. - Не трогай ее, она моя.
        - Твоя? - Он казался очень удивленным. - Это твоя жена? Жена должна сидеть дома, а не ходить в походы.
        Прозвучавшие слова показались мне достаточно рассудительными, чтобы продолжать диалог. Но не тут-то было - в следующий миг воин бросился на меня и попытался полоснуть ножом по лицу.
        К счастью, мне удалось увернуться, отскочив далеко назад. Нельзя было принимать открытый бой с этим человеком - слишком уж предсказуемым был результат. Да и куда я против грозного ножа?
        Увидев, как я проворно отскочил, насильник засмеялся, и спрятав нож обратно за кожаный пояс, обернулся к пытавшейся подняться с земли Любаве.
        - Куда? - крикнул он, схватив ее за распущенные волосы. - Ложись назад! Вон куда твой защитник убежал.
        Он указал на меня, вернувшегося к костру, и неправильно расценил мои действия. В следующую секунду я поднял с земли ружье…
        Передо мной была сложная дилемма. Стоило ли пускать в ход оружие, да еще огнестрельное? Надо ли так страшно рисковать сейчас?
        В конце концов, я ведь не знаю здешних нравов и обычаев. Очень может быть, что если женщина оказалась в войске, то она должна принадлежать всем желающим. А почему бы и нет? Ведь законные жены, вероятно, действительно сидят по домам.
        Да и сама Любава…

«Сейчас она кричала и отбивалась, - думал я, - но кто знает, как она на самом деле отнеслась бы к насилию? Она ведь не человек нашего времени, у них тут должны быть свои собственные понятия о женской чести. С какой простой и откровенностью рассказала она мне накануне о том, как «любилась» с княжеским сыном…»
        Но потом я вспомнил отчаянные глаза Любавы и то, как безутешно она зарыдала, увидев свою молодую госпожу, влекомую на поругание. Нет, наверное, обычаи обычаями, а к такому насилию женщины непривычны во все времена.
        Кроме того, действовать я был обязан. Оказавшись в агрессивной воинственной среде, я должен был отвечать на агрессию. Брось я сейчас Любаву, отступись от нее, и уже завтра со мной самим сделают еще что-нибудь похуже - это закон звериной стаи.
        Ружье было заряжено еще накануне. Я поднял его и навел стволы на воина, уже успевшего повалить Любаву вновь на землю и устраивавшегося на ней. Теперь она даже не сопротивлялась, а лишь отвернув в сторону лицо, смотрела куда-то вбок.
        - Встань и отойди от нее, - скомандовал я воину, но тот уже уверился в моем бессилии, а вид ружья ему ничего не говорил. Подумаешь, какая-то странная железная палка.

«Жаль, что заряжено жаканом, - подумал я в последнее мгновение, целясь насильнику в ногу. - Дроби вполне достаточно было бы. А теперь придется ногу отнимать».
        Я выстрелил, и от грохота все вокруг вскочили. Воин попытался подняться, но не смог. Он повалился вбок, хватаясь руками за рану в голени.
        Никто не понял, что именно произошло. Ошеломленные воины переглядывались, косились на меня и кричали о чем-то. Несколько товарищей подошли к раненому и принялись осматривать его.
        Рана в ноге выглядела совсем не страшно в сравнении с теми ранами, которые наносились тут мечами и топорами. Так, небольшое кровоточащее отверстие…
        Любава отбежала в сторону и пыталась трясущимися руками стянуть на груди разорванное платье.
        - Как ты это сделал? - спросил Вяргис, приближаясь ко мне и с опаской глядя на ружье в моих руках. Он как-то связал в своем сознании странные железные палки и ранение, нанесенное его воину.
        От ответа на этот вопрос могла зависеть моя жизнь. А какой ответ будет для меня благоприятным?
        - Я поразил твоего человека из оружия, которое принес с собой из моей страны, - стараясь выражаться помягче, медленно проговорил я.
        - Ты поразил его громом?
        - Нет, - сказал я, решив, что врать не стоит. Мне, может быть, придется провести в этом мире еще много времени, и ложь дорого обойдется впоследствии. - Я поразил его маленьким куском металла, который вылетел из этой вот трубки с очень большой силой. А гром - это просто шум, с которым металл вылетел наружу. Такая штучка может пробить любую кольчугу.
        Вяргис качнул головой:
        - Кольчугу может пробить и стрела, выпущенная из хорошего лука. Но стрелу я вижу, а твой кусок металла… Где он?
        - В ноге, конечно, - ответил я. - Если хочешь, я могу его вынуть. Только я хочу, чтобы никто из твоих людей больше не приставал к моей подруге.
        Вяргис остался спокоен.
        - Ждан сам виноват, - произнес он. - У вас был бой, и ты победил.
        Ага, очень хорошо! Мой выстрел был признан боем, поединком, в котором я поразил врага. Это была хорошая новость, а плохую новость Вяргис сообщил мне тотчас же.
        - Теперь девушка опять твоя, - сказал он миролюбиво. - До тех пор, пока ее не захочет отобрать у тебя кто-нибудь еще.
        Любава приблизилась ко мне и встала рядом. Она еще вся дрожала, и я, поддавшись внезапному порыву, крепко обнял ее за плечи, прижал к себе. Я вдруг понял все, как-то одним махом охватил в своем сознании, где я и что произошло. До этого, весь предыдущий день до меня не доходило со всей ясностью и простотой то, что докатило только сейчас.
        Накануне я действовал во многом механически, как бы плыл по течению событий, следуя за обстоятельствами. Наверное, последняя встряска сЖданом и моим выстрелом в него, сделанным от полного отчаяния, поставила все на свои места.
        Где я оказался? Что со мной? Для чего это и ради чего? Кто даст ответ?
        Мир, где я оказался, совсем не похож на мой. И далеко не только тем, что здесь нет автомобилей и аспирина, мобильников и пистолетов. К этому как раз еще можно было бы привыкнуть, но дело обстоит значительно хуже. Мир этот не похож во всем. Люди здесь по-иному мыслят, иначе общаются друг с другом, здесь царят непривычные и непонятные мне законы жизни.
        Это далекое прошлое? Или одна из параллельных реальностей? Этого я определить не мог. Но ясно было, что мир этот - языческий, с чуждыми мне нравственными законами, с непостижимыми для меня понятиями о добре и зле.
        И в этом мире я совершенно один, и есть у меня только один близкий человек, который тянется ко мне, нуждается во мне. Человек, которого я могу защитить, согреть и накормить. Эта вот девушка!
        То, что Любава волею судьбы оказалась красавицей, было приятным, но привходящим обстоятельством, о котором я из скромности предпочитал не думать вовсе.
        - Ты сильно испугалась? - спросил я девушку, которая буквально приникла ко мне всем телом.
        - Сильно, - призналась она. - Я не думала, что ты сможешь одолеть этого Ждана. Он приставал ко мне еще до сна, когда я отходила от костра. Но я тогда вырвалась и убежала к тебе, и он не посмел… А теперь… Теперь…
        - Ладно, успокойся, детка, - сказал я, придавая своему голосу уверенность. - Подумаешь, какой-то немытый Ждан. Больше он к тебе не полезет, и никто не полезет
        - я не дам тебя в обиду.
        Рядом сЛюбавой я ощущал себя сильным и смелым, но это опасное чувство - оно может привести к безрассудству. Кроме того, мне захотелось быть еще и благородным.
        - Кстати, оЖдане, - заметил я. - Хоть он и грязная скотина, но нужно позаботиться о его здоровье. Давай-ка, я подойду к нему.
        Помимо благородства было и еще одно соображение. Случившийся инцидент следовало как можно скорее притушить. Конечно, после того, как я столь эффективно использовал ружье, другие воины станут относиться ко мне с опаской и поостерегутся нападать, но мало ли что может случиться. Воины - люди специфические, не стоит делать себе из них врагов. Тем более что особенно мне следовало проявлять осмотрительность: я тут чужак, один и тычусь в этом незнакомом мире, как слепой котенок. В следующий раз, если кто-то захочет убить меня, ружье может и не помочь. Да и зарядов у меня осталось кот наплакал…
        Когда я подошел к корчащемуся на земле Ждану, все расступились. Он сидел, схватившись за ногу и с изумлением разглядывая ее. Боль была не слишком сильной, но ступать на ногу человек не мог.
        Увидев меня, он вскинул голову, и я заметил в его глазах страх.
        - Эй, - строго сказал один из молодых воинов по имени Канателень, обращаясь ко мне, - ты не можешь сейчас его убить.
        - Ты мог убить его сразу, - добавил другой, - но теперь уже поздно добивать, время прошло. Это будет не по правилам.
        Ну и прекрасно! Значит, все то, что я сделал до этого, признано соответствующим правилам, и на том спасибо. Мне оставалось лишь широко улыбнуться.
        - Я и не собираюсь его убивать, - радостно сообщил я всей честной компании. - Просто он ранен, и я хочу осмотреть рану. Надо же вылечить вашего милого Ждана.
        Пуля пробила мягкие ткани и сухожилия, но не задела кость - я мог гордиться метким выстрелом. Более гуманного ранения из ружья нанести просто невозможно. Правда, парень будет сильно хромать всю оставшуюся жизнь, но с этим уж ничего не поделаешь: ему следовало подумать хорошенько, прежде чем лезть к моей девушке.
        Странно, но в ту минуту я впервые подумал оЛюбаве именно как о «своей девушке».
        - У тебя внутри находится железо, - сообщил яЖдану, который только моргал, глядя на меня. - Можно вытащить это железо, и тогда нога постепенно будет заживать. Правда, ходить нормально ты не сможешь еще дней двадцать, но потом поправишься. Только тебе придется потерпеть, потому что мне придется резать тебе ногу, чтобы вынуть железо.
        - А где стрела? - наклоняясь ко мне, спросил Канателень, и все сразу умолкли - этот вопрос интересовал всех.
        - Мы не видели лука и нет стрелы, - добавил Канателень. - Как ты выстрелил вЖдана?
        - Я уже объяснил Вяргису. Железо вылетает вот из этих трубок. - Я указал на ружье, закинутое за спину. - И может поразить человека на большом расстоянии. Гораздо дальше, чем стрела, пущенная из лука.
        - Это волшебство? - пробормотал Ждан, продолжая держаться за свою ногу.
        Я кивнул. Пусть будет так - это волшебство. В этом языческом мире быть волшебником не опасно. Наоборот, волшебников тут должны бояться. Недаром тут в почете волхвы с бубенчиками и заклинаниями.
        Пулю из ноги Ждана я вытащил довольно ловко, пришлось сделать лишь небольшой надрез. Кричать от боли здесь было не принято среди воинов, поэтому Ждан терпел молча и даже не стонал, хотя от боли лицо его побледнело и покрылось бисеринками пота.
        По правде сказать, я и сам вспотел от напряжения. Резать по-живому, без наркоза - дело непривычное. Но главное, к чему я не мог привыкнуть и отсутствие чего приводило меня в отчаяние, - это антисептика. Я не мог обеззаразить рану, свой нож и даже свои руки. Стерильность - главное условие успешного хирургического вмешательства, а у меня не было ни мыла, ни йода!
        Для очистки совести я даже поинтересовался, нет ли спирта. Спирт решил бы проблему. Но нет, напрасная надежда: о спирте здесь никто слыхом не слыхивал…
        К тому времени, когда я закончил, наступило утро. Рассвело, и воины принялись перетаскивать свои пожитки с берега на струги. Конунг Вольдемар на своем коне отъехал в сторону и оттуда наблюдал за приготовлениями к отплытию. Его шатер, сшитый из разноцветных кусков крашеной кожи, сложили и поволокли на один из стругов.
        Теперь, при свете занимающегося дня стало видно, что струги представляют собой весьма живописное зрелище. Их было десять, и все разного цвета. Главный и самый большой, на котором плыл Вольдемар, был, конечно же, красный. Другой - ярко-зеленый, еще один - синий…
        На носу у каждого струга имелось грубо вырезанное деревянное изображение какого-нибудь бога. Все боги здесь были мужчинами, и только на носах двух стругов были изображены женщины, что было понятно по длинным волосам, которые явно имел в виду резчик.
        Назвать эти изображения искусством нельзя - работа выглядела откровенно топорно. Да, видимо, никто и не преследовал цели создать нечто художественное: нести изображение, знак какого-либо бога означало встать под его покровительство.
        Всеславу за ночь стало хуже: наложенный мною шов оставался на месте, но воспаление усиливалось. Мальчик весь пылал и бредил.
        - Умрет, - сказал я себе, невольно кося глазом в сторону гарцующего неподалеку Вольдемара. - Точно умрет. И сделать ничего нельзя.
        Сама по себе смерть этого мальчика не была бы для меня трагична. Мало ли трупов таких же мальчиков сожгли вчера на погребальном костре у меня на глазах! А сколько их еще бросили на растерзание диким зверям - любителям гниющей человеческой падали…
        Но со смертью Всеслава могла закончиться и моя собственная жизнь, так нелепо и глупо связанная с его жизнью по прихоти безумного конунга.
        - Нужна трава, - решительно сказала Любава, присевшая рядом со мной возле мальчика. - Я могу набрать и сделать отвар. Без отвара у него жар не пройдет.

«С отваром тоже не пройдет», - хотел было в сердцах ответить я, но промолчал. Все равно нам не на что было больше надеяться.
        Судя по скорости сборов, у нас в запасе было еще около часа.
        - А ты сумеешь найти нужную траву? - спросил я у девушки, и она уверенно кивнула в ответ.
        - Я всегда и собирала травы по заказу матери, - сообщила она. - Мне ли не знать? Только я не хочу идти одна.
        Она выразительно посмотрела на снующих вокруг воинов, и я понял ее - она боялась, что кто-то из них пойдет за ней.
        - Вяргис, - обратился я к стоявшему неподалеку новому знакомому. - Девушка хочет пойти в лес и насобирать целебных трав для Всеслава. Но она боится идти одна.
        - Ты не пойдешь с ней, - угрюмо произнес воин. - Ты останешься здесь и ответишь конунгу за жизнь его любимца. Канателень пойдет с ней. Эй! - И он подозвал молодого воина.
        - Только веди себя хорошо, - чистосердечно предупредил я этого парня. - Видишь железные трубки у меня в руке? Видел, что случилось со Жданом? Эта девушка - моя!

* * *
        На струг мы погрузились в числе последних. Он был зеленого цвета, а на носу у него громоздилась вырезанная из осины крупная деревянная колода с вырубленными на нем топором изображениями. Присмотревшись, я понял, что на колоде изображено три женских лица, обращенных в разные стороны. Довольно странное, если не сказать зловещее зрелище: почему-то сразу вспомнилась горгона Медуза с ее многими головами…
        Кроме двух десятков воинов на струге были и другие живые существа: пять баранов, жалобно мычащих в специально огороженном для них закуте, и пять громадных собак в железных ошейниках, очень лохматых и совершенно устрашающего вида. Ясно было, что это - боевые псы, специально обученные сражаться и разрывать неприятеля на части своими острыми клыками.
        Баранов же везли в качестве пищи, мобильной и всегда готовой к употреблению. Вероятно, сами бараны об этом догадывались, потому что все время волновались и глядели вокруг себя большими несчастными глазами. Общество защиты животных еще не было учреждено в этом мире…
        Посреди днища нашего небольшого беспалубного корабля на обитой железом площадке постоянно горел небольшой костер, возле которого и пристроилась Любава с котелком, в котором варила отвар из собранных только что трав.
        Паруса не поднимали, мы шли вниз по течению, а воины, усевшиеся с обоих бортов за весла, лишь редкими взмахами направляли струг по центру реки.
        Примерно с этого момента я стал постепенно ощущать себя частью происходящего. До этого все время я хоть и действовал, делал и говорил что-то, эмоционально оставался чуждым окружающему. И лишь усевшись на корме струга, увидев, как ритмично поднимаются над водой весла и как Любава робко и неуверенно улыбается мне, склонившись с котелком у огня, я невольно вдруг поймал себя на местоимении
«мы».

«Вот мы и поплыли», - сказал я себе.
        Мы - это не только я с вчера еще незнакомой девушкой, но и другие люди, которых узнал также недавно, но с которыми уже успели сложиться какие-то отношения. Вчера вечером мы вместе черпали кашу из котелка, а сегодня даже успели повздорить, а затем помириться. Теперь это уже были «мы», и я с внутренним изумлением ощутил себя частью общего целого - отряда воинов, движущихся неизвестно когда и куда…
        Впрочем, куда - это я скоро узнал. Собственно, об этом знали здесь все - целью был Киев. Оставив позади себя разграбленный и сожженный Полоцк и другие бесчисленные городки и усадьбы, конунг Вольдемар неуклонно шел на юг, спускаясь по рекам к стольному городу.
        Шлепали весла по водной глади, громко жаловались на жизнь бараны в своем закутке, свирепо порыкивали боевые псы, а мимо по обе стороны реки тянулись красивейшие пейзажи - заливные луга, рощи деревьев с пышно-зелеными купами, и редкие хуторки из двух-трех домов, с низкими соломенными крышами.

«Природа прекрасна во все века: деяния человеческие ужасны». Эту философскую фразу я прочитал когда-то давно в старинном медицинском труде. Тогда я не особо задумался об этом, а сейчас пришло время вспомнить…
        Любава сделала свой отвар и пыталась влить его с глиняной плошки в рот несчастному Всеславу. Мальчик готов был пить, он еще надеялся выжить, хотя у меня на этот счет были самые мрачные предчувствия.
        - Далеко ли до Киева? - спросил я у сидевшего рядом Вяргиса, и даже сам улыбнулся, подумав, как нелепо светски звучит этот вопрос. Таким тоном спрашивают у соседа по пульману ТЖВ, далеко ли до Брюсселя…
        Но воин не ощутил юмора ситуации. Он дернул себя за длинные, наполовину седые усы и ответил:
        - Два дня плыть. Или три, как погода будет. Но дело того стоит. Ты бывал вКиеве, знахарь?
        Решив не сообщать о том, как однажды промаялся в аэропорту Борисполь во время вынужденной посадки, я отрицательно покачал головой.
        - Киев - очень богатый город, - сообщил Вяргис. - Я бывал там два раза. Там много золота и серебра. Очень много, всем хватит. А если конунг разрешит всех жителей продать хазарам, то мы получим золота еще больше.
        Говорил он это совершенно серьезно, и оставалось лишь поразиться прямоте и цельности натуры этих людей.
        - Но я слышал, что Вольдемар сам собирается стать князем Киева, - сказал я. - Это так? Но тогда вряд ли он разрешит продать в рабство всех жителей. Над кем же он будет князем?
        Вяргис на секунду задумался, даже наморщив лоб, отчего глубокая складка пролегла на нем. Явно мышление не было для него привычным занятием.
        - Жители откуда-то потом появляются сами, - наконец сказал он, решив для себя вопрос. - Наверное, придут из других городов или из деревень вокруг. Киев ведь стольный город великого князя. Все хотят жить в таком богатом городе.
        - Но город уже не будет богатым после того, как вы заберете из него все золото и уведете в рабство всех жителей, - заметил я. - Вряд ли Вольдемару захочется остаться князем над пустым и нищим городом.
        Эта мысль показалась Вяргису неожиданной, и он хмуро глянул на меня исподлобья. Я решил прекратить опасный разговор и не злить старого воина понапрасну.
        Любава напоила-таки мальчика своим отваром и теперь, вполне удовлетворенная, села рядом со мной, доверчиво положив голову мне на колени. Иногда я удивлялся ее откровенности…
        - Кто это? - спросил я, указывая на деревянную колоду с изображениями на носу нашего струга.
        Вяргис сЛюбавой невольно переглянулись. Я задал, видимо, совершенно дикий вопрос.
        Наверное, так же посмотрели бы друг на друга два москвича, если кто-нибудь вдруг спросил бы у них, что такое Кремль или Красная площадь.
        - Это богини, - неуверенно ответил Вяргис, не веря, что я действительно могу этого не знать. - Если их хорошо ублажить, они помогают нам повсюду. Поэтому мы всегда возим их с собой.
        - А почему их три? - поинтересовался я, все еще не в силах привыкнуть к языческому ходу мышления.
        - Это Масторава, Вирява иВедява, - снисходительно пояснил Вяргис. - Масторава - богиня всей земли, она помогает в выращивании пищи. Вирява - хозяйка лесов и помогает в охоте. Если заблудишься в лесу, то Вирява может вывести тебя… АВедява помогает нам сейчас, когда мы плывем, - она владеет силами вод.
        - В нашей земле мы называем их всех по-другому, - подала голос Любава. - Эти имена дали богиням в той земле, откуда пришли эти люди. - Она кивнула на Вяргиса, стараясь не глядеть на него. Видимо, она все еще не могла простить им того, что они сделали с ее молодой хозяйкой, с несчастным Хельги, со старым Рогвольдом, да и собирались сделать с нею самой…
        Слова Любавы пришлись как нельзя кстати: мне уже давно пора было разобраться, откуда действительно пришли все эти люди? Кто такие эти воины конунга Вольдемара? Что за разноплеменный сброд собрал и ведет сейчас на Киев этот юноша с безумными глазами?
        - Все из разных мест, - задумчиво сообщил Вяргис, потеребив довольно длинную бороду с сильной проседью, - но все из северных земель. Когда Вольдемар бежал из Киева, он сначала появился в земле свеев, у конунга Хакона Смелого. Оттуда, из свейской земли, от далекого холодного моря пошли сВольдемаром первые храбрые люди. Вот они, видишь, плывут на тех стругах.
        Вяргис протянул руку и указал на струги, следовавшие прямо за стругом Вольдемара.
        - А когда он проходил потом через наши, новгородские, земли, то позвал и нас. Я возглавил наших людей, потому что много где побывал, видел разные земли и участвовал в битвах.
        - А как называется ваш народ?
        Вяргис назвал какое-то слово, значения которого я не понял. Наверное, этот народ попросту успел к исторически обозримому времени смешаться с другими народами или изменил название.
        - Но я видел у вас в войске много славян, - осторожно сказал я, на что воин солидно кивнул.
        - Конечно, - согласился он. - У нас много славян, да ведь и сам Вольдемар - славянин. Сын Святослава…
        Полученную информацию необходимо было осмыслить. В который уже раз за последние два дня я горько пожалел о том, что мало интересовался русской историей. Интересовался, конечно, и даже книжки на эту тему читал, но, видимо, недостаточно. Я никак не мог соотнести прочитанное в книжках с тем, что видел и слышал сейчас. Моя память мучительно извлекала полузабытые исторические факты, и эти факты очень плохо соответствовали тому, что меня окружало.
        Почему, если это древняя Русь, многие живущие здесь носят неславянские имена и говорят не по-славянски? С одной стороны рядом со мной сидела Любава, ночью я прострелил ногу Ждану, а в Киеве сидел князь Ярополк, сын Святослава. Но с другой стороны, тут же были полоцкий князь Рогвольд, его дочь Рогнеда и сестра Хильдегард, и эти люди вроде бы отнюдь не чувствовали себя в этой стране чужеземцами. А на носу нашего струга красовались богини финно-угорского пантеона, и рассказывал мне о них новгородец Вяргис - предводитель кого? Мери? Муромы? Веси? Карелы?
        И самое главное, как ключевая загадка в сложном ребусе: кто такой конунг Вольдемар?
        От ответа на этот вопрос для меня многое зависело. Убей бог, но такого исторического персонажа я не мог припомнить!
        А от ответа на вопрос оВольдемаре зависело, попал я в древний, но все-таки реальный мир или же в мир, похожий на наш, но, на самом деле, искаженный…
        О самом главном вопросе, стоявшем передо мной, я вообще предпочитал не думать.
        Потому что реальный это мир или искаженный, я когда-нибудь узнаю. А вот почему такое со мной произошло, и вообще, что это было…
        Кто перенес меня сюда? Зачем? С какой целью?

* * *
        Как это ни удивительно, мальчик Всеслав не умер. Против самых мрачных моих ожиданий, отвар, изготовленный Любавой, оказался действительно целебным. Вероятно, собранная ею трава на самом деле обладала антисептическими и противовоспалительными свойствами. Каждые четыре часа я осматривал наложенный мною шов, но не находил признаков нагноения. А раз так, у нас сЛюбавой появился реальный шанс остаться в живых. Пусть князь Вольдемар и сумасшедший злодей, но как-никак его задание было выполнено - Всеслав остался в живых.
        Теперь у меня на струге было два пациента - Ждан не мог ходить, но позволял мне перевязывать его и смотрел отнюдь не злобно. Вероятно, все закончилось так мирно потому, что произошедшее между мною иЖданом было рутинным событием, и обе стороны повели себя так, как предписывали правила. Между нами состоялся поединок, в котором я каким-то образом победил. А раз так - инцидент исчерпан.
        Хотя Вяргис предсказывал, что плыть до Киева мы будем два дня, путешествие наше растянулось на целых четыре. На ночь мы причаливали к берегу и располагались большим лагерем. Воины жгли костры и устраивались на ночлег под открытым небом. Лишь Вольдемар ночевал в своем шатре, вокруг которого на ночь выставлялось охранение.
        Днем же он плыл впереди своего войска на струге, нос которого был украшен женской головой. Не тремя сразу, как на нашем судне, а одной, но зато что это было за чудище!
        Резчик постарался сделать свою деревянную скульптуру пострашнее. Длинные волосы, огромные выпученные глаза, а на голове что-то наподобие рогов. К тому же голова эта была раскрашена: волосы черные, глаза - красные, а само лицо ярко-желтого цвета.
        Это была богиня Мокошь - один из самых чтимых идолов. Наверное, потому, что Мокошь считалась матерью любимого бога Вольдемара - Перуна, или Перунаса, громадное изображение которого я сначала видеть не мог - оно занимало на струге много места, но было перевязано материей и скрыто от глаз.
        - Вольдемар особенно чтит Перуна, - пояснил мне Ждан, который постепенно во время моих перевязок разговорился. - В наших краях больше доверяют Велесу иЧернобогу, а вот Вольдемар привязался кПеруну. Говорят, это стало так после того, как он вернулся с севера, от свеев и с берегов холодного моря. Что ж, - добавил он, проявив неожиданную для своего возраста и темперамента рассудительность, - воля его… Посмотрим, как будет Перун помогать конунгу Вольдемару, когда мы подойдем кКиеву. Слушай, скажи мне, когда я смогу ходить, - с тревогой обратился он ко мне.
        - Не очень скоро, - ответил я. - Дней двадцать еще должно пройти.
        Я показал два раза раскинутые пальцы на обеих руках, иЖдан понял меня. Лицо его омрачилось.
        - Сделай скорее, - чуть не умоляюще проговорил он. - Если я не смогу участвовать в битве за Киев, то не получу и своей доли. Никто не станет подпускать меня к дележу добычи. Волхв, исцели меня быстрее!
        Ждан был родом из Новгорода, и это был его первый дальний поход. Прежде приходилось сражаться только в мелких стычках, когда новгородцы ходили в небольшие походы по собственной земле, отстаивая ее от посягательств многочисленных соседей.
        Теперь он намеревался здорово обогатиться вКиеве, и вот такая незадача…
        - Ты сам виноват, - попробовал я урезонить его. - Зачем ты полез к моей девушке? Нечего теперь обижаться.
        Но здесь наше взаимопонимание заканчивалось самым роковым образом. Этой разницы в подходах преодолеть было невозможно.
        - Ты же спал, - недоуменно отвечал Ждан. - И потом, я вечером у костра рассмотрел тебя и подумал, что ты слабее меня. А если так, то девушка должна принадлежать мне по справедливости.
        Он сокрушенно покачал головой и сказал:
        - Откуда же я мог знать, что ты волхв и у тебя есть вот эта железная палка, из которой ты поразишь меня, как отравленной стрелой. Если бы я знал, то не стал бы отнимать у тебя девушку.
        Ну да, в глазах Ждана я был просто чужеземец, то есть человек, которого можно спокойно ограбить или убить, и это в общем-то будет правильно. А девушку у такого отобрать и сделать своей собственностью - это доблесть.
        Чем больше я общался с окружавшими меня воинами, тем яснее становилась для меня моральная пропасть, зияющая между нами. По-своему, они даже были довольно милыми людьми, и мы вполне ладили после того, как случай со Жданом поставил все на свои места и мы выяснили, кто есть кто. Нас сЛюбавой не обижали, даже кормили и вообще не задирали, но я отчетливо понимал, в чем тут причина. Это было лишь потому, что меня теперь боялись из-за железной палки, а еще из-за того, что в глазах воинов я был волшебником - то ли волхвом, то ли знахарем, а может быть, колдуном, способным наслать порчу, уничтожить и вообще постоять за себя. В противном случае все обернулось бы для нас с девушкой гораздо хуже.
        Нельзя сказать, что в этом мире не было моральных законов, то есть понятий о добре и зле. Такие понятия были, вот только одна беда: они абсолютно отличались от моих, от всего-всего, к чему я привык и что считал естественным.
        Этот мир жил по другим законам. Хорошо быть сильным, богатым, крепким. Плохо быть слабым, бедным и больным. Слабые должны служить сильным, а бедные - богатым, и это правильно, морально. А если слабый не хочет служить сильному, то сильный его убьет и это будет морально, хорошо.
        Мы сидели сЖданом возле борта струга и мирно беседовали, поглядывая на прозрачную воду, но если бы тем утром я не догадался воспользоваться ружьем, этот самый Ждан спокойно убил бы меня, а затем еще более спокойно, с чувством правильности совершаемого, вернулся бы кЛюбаве и изнасиловал ее. А все окружающие его товарищи пожали бы плечами и, скорее всего, никак не прокомментировали бы его поступок. Потому что именно такой поступок казался им нормальным.
        - Если ты исцелишь меня быстро, - говорил Ждан, умоляюще глядя на меня, - то я отдам тебе половину того, что будет полагаться мне после разграбления Киева.
        Слово «грабеж» не было здесь ругательным, и его никто не стеснялся употреблять открыто. Грабеж считался доблестью, делом настоящих мужчин, лихих воинов и добытчиков. Грабежом жили викинги - те же русы, да и сам великий киевский князь Святослав регулярно и с удовольствием ходил с войском грабить богатый Константинополь - Царьград.
        Во время одной из стоянок, когда еще не совсем стемнело, я решил прогуляться по лагерю, тем более что Вяргис тоже захотел пройтись - размяться после целого дня сидения в струге. Бродить по лагерю в одиночку, без провожатого я бы не решился.
        Мало ли что может прийти в голову любому из разноплеменных воинов: я не произвожу впечатления богатыря, а это само по себе означает здесь приглашение показать на мне свою удаль…
        Ночи были довольно прохладными, люди теснились поближе к кострам. Моя охотничья куртка не согревала, и уже на второй вечер юный Канателень вдруг принес откуда-то две длинные безрукавки из старой потрескавшейся кожи, подбитые кое-где облезшим мехом лисицы. Одну он отдал мне, а вторую Любаве, выразительно посмотрев на нее при этом.
        Что означал этот его взгляд? Наверное, Канателень хотел сказать, чтобы Любава обратила на него внимание. А то несправедливо выходит. Он - такой ловкий и сильный парень, отличный воин, а она отдает предпочтение какому-то дохляку вроде меня.

«Небось, этот твой знахарь не нашел для тебя теплой одежды, а я нашел», - вот что наверняка хотел сказать моей подруге бравый молодой человек.
        Но я не стал упираться, а взял принесенную мне безрукавку и поблагодарил. В конце концов, почему бы и нет? Что мне, околевать теперь от холода?
        Тем более что принесенная нам сЛюбавой одежда наверняка отнюдь не была куплена на базаре и не сделана любящими руками родителей Канателеня. Скорее всего, это была часть награбленного вПолоцке или в усадьбе Хильдегард имущества…
        Мы шли сВяргисом неспешно, иногда он негромким криком приветствовал знакомых воинов, сидевших у костров, они отвечали ему. В меховой безрукавке я почти окончательно перестал выделяться одеждой среди прочих участников похода, и на меня не обращали внимания. От реки шла сырость и прохлада. Теперь уже понятно было, что эта река - Днепр, потому что до Киева оставалось, по словам опытных воинов, совсем немного пути.
        Возле шатра Вольдемара горел костер, вокруг которого расположились приближенные дружинники, на охрану которых конунг полагался больше всего. Стоял бочонок с пивом, из которого воины попеременно пили, и громко хохотали при этом. Именно громкий хохот привлек мое внимание, потому что народ тут в основном был угрюмым и не склонным к излишнему веселью. Может быть, все воины вообще таковы, не знаю.
        Но эти вели себя как-то уж очень развязно, и я пригляделся к ним.
        Что это? Поминутно заслоняемая фигурами толпящихся у костра воинов, виднелась голая женщина. Она стояла на четвереньках, а сзади и спереди ею владели два воина. Остальные наблюдали за действом, гогоча и подбадривая своих двух товарищей.
        - Это Хильдегард, - поймав мой вопросительный взгляд, пояснил Вяргис, словно говорил о чем-то само собой разумеющемся. - Молодую, Рогнеду, Вольдемар взял в наложницы себе, а старую отдал воинам, чтобы они тоже позабавились. Не пропадать же добру, пока мы в походе и не каждую ночь воины могут найти себе женщин.
        Увидев мое смятение при таком объяснении, он засмеялся и пояснил, как для неразумного ребенка:
        - Рогнеда сейчас в шатре ублажает конунга, а ее тетка - здесь ублажает воинов. Разве это плохо?
        Я промолчал, только подумал, как хорошо, что Любавы сейчас нет здесь с нами и она не видит, что сделали с ее молодой хозяйкой и с бывшей владелицей поместья Хильдегард…
        Хотя, может быть, Любава как раз и не удивилась бы увиденному: в отличие от меня она прекрасно знала законы своего мира.
        - Вольдемар знает нужды своих воинов, - с удовлетворением сказал Вяргис. - Он и сам очень охоч до женщин. Когда он появился в наших новгородских землях, то привез с собой больше женщин, чем пальцев на моих руках и ногах. Все они были захвачены им по пути, в набегах на деревни.
        - И где теперь все эти женщины? - спросил я, уже почти заранее зная ответ.
        - Вольдемар решил, что глупо тащить их с собой в поход на Киев. Зачем? - пожал плечами Вяргис. - ВКиеве князь Вольдемар найдет себе сколько угодно наложниц. А тех, с которыми пришел к нам, он продал богатым людям. Кого-то просто подарил. Отцу Всеслава, например, он подарил вот сколько своих женщин. - Вяргис растопырил заскорузлую от рукояти тяжелого меча ладонь и показал мне три пальца. Самых лучших женщин ему подарил. Тех, которых он захватил на берегу холодного моря.
        - Но мне Вольдемар сказал, что Всеслав - его брат, - заметил я с изумлением, хотя, честно говоря, с самого начала подозревал, что конунг говорит неправду. Поручив мальчика моим заботам, он с тех пор больше ни разу не поинтересовался его состоянием. Все-таки какие бы дикие нравы ни царили в этом мире, с братьями так не поступают.
        - Конунг пошутил, - усмехнулся в длинные усы старый воин. - Он веселый человек и любит шутить. И любит называть своими братьями тех мальчиков, которых выбирает для своих утех. Он забрал сына у боярина Добрыни, а ему за это подарил трех своих наложниц с холодного моря. Настоящие красавицы…
        - Зачем Вольдемару мальчики, если у него столько наложниц? - спросил я, обнаруживая полную неосведомленность о страстях, бушующих в людях не моего круга…
        Вяргис, к тому времени уже успевший привыкнуть к тому, что я умственно отсталый и вообще не от мира сего, взглянул на меня со снисходительностью старика, дающего ответы несмышленому младенцу.
        - Разве князь может ограничивать свои желания? - сказал он. - Князь - сильный человек, у него есть сила и войско, он властен над жизнью и смертью всех людей вокруг. Как он пожелает - так и сделает. АВольдемар - молодой князь, в нем много силы и много желаний. Он хочет иметь все: наложниц-женщин и наложников-мальчиков. Только мальчиков он называет своими братьями.
        Вяргис сообщал мне все это с доброй улыбкой, однако я чуть ли не дрожал от отвращения. Ну и чудовище этот князь Вольдемар!
        Конечно, мне в жизни приходилось слышать о разных моральных уродствах и преступлениях, но никак я не предполагал, что могу оказаться в мире, где ко всему этому относятся с таким поистине поощрительным равнодушием, как к должному.
        Так вот кого я лечу от тяжелой раны! Бедный мальчишка, я и не знал…
        - А отец Всеслава согласился на такой обмен? - осторожно поинтересовался я. - Ну, я имею в виду - обменять собственного сына на трех девушек-рабынь? Значит, сейчас сам Добрыня развлекается в объятиях красоток с моря и при этом знает, что его собственный сын служит временным развлечением для Вольдемара?
        - Не думаю, что Добрыня утешается с девушками, - хмыкнул Вяргис. - Добрыня - совсем не такой человек, как Вольдемар. Наверное, он очень жалеет сына, но что он мог сделать? Вольдемар явился к нему в поместье со своими людьми, иДобрыня принял его, как гостя. А потом Вольдемару приглянулся Всеслав, и он потребовал его себе. Если бы Добрыня отказался, Вольдемар сжег бы поместье, аДобрыню убил. А жена Добрыни и две его дочери сейчас плакали и стонали бы вон там, у костра воинов, рядом сХильдегард…
        Видимо, собственные слова оХильдегард возбудили Вяргиса, и он, вспомнив о женщине, оживился.
        - Подожди меня тут, - вдруг сказал он, - или иди со мной - как хочешь.
        Он направился в сторону костра, откуда все надрывнее становились жалобные вопли терзаемой женщины: видимо, воины в своих издевательствах над беззащитной разошлись не на шутку…
        - Пойду тоже порадуюсь, - обернувшись ко мне, пояснил Вяргис, - пока эти молодцы совсем не уморили ее.
        - А тебя пустят туда? - дрогнувшим голосом спросил я на всякий случай.
        - Обязательно, - бросил мне воин. - Я вижу своего кума там, он мне не откажет. Пойдем.
        Но я не пошел, остался стоять в стороне. Комары целыми стаями налетали на меня, и приходилось все время отмахиваться. Тихий шум текущего Днепра заглушался криками развлекающихся воинов и гомоном, доносящимся от многочисленных костров, составлявших лагерь. Черными громадами покачивались на воде причаленные плоскодонные струги. Деревянные головы языческих богов и богинь в темноте были не видны, но их грозные силуэты отчетливо виднелись на фоне не успевшего еще до конца потемнеть ночного неба.
        Я стоял и старался не слушать рыдающих воплей женщины у костра и взрывов хохота толпившихся там воинов. Криками они подбадривали Вяргиса, который вскоре подошел ко мне, весьма довольный собой.
        - Поздно подошел, - с некоторым сожалением сказал он, поправляя одежду. - Она уже ни на что не годится…
        В этот момент из шатра на мгновение появился конунг, который вытолкнул оттуда обнаженную и еле передвигающую ноги Рогнеду. Девушка, пошатываясь, остановилась и мутным взором обвела гогочущую толпу. Волосы ее были распущены, а сама она, покрытая потом, дрожала от ночной прохлады.
        - Отведите обеих обратно на струг, - повелительно крикнул Вольдемар. - Обратно на цепь, до завтра.

* * *
        Любаве я не рассказал об увиденном. Когда мы сВяргисом вернулись к костру, девушка уже спала.
        А ночью мне приснился сон, который я запомнил.
        Я увидел своего отца, умершего несколько лет назад. Всю свою жизнь он был военным медиком, отчего мы всю жизнь мотались по разным гарнизонам. И врачом я стал в силу отцовской профессии, чтобы быть, как папа. Он считал себя врачом, для него это было главным в жизни. Жизнь сложилась так, что папа служил в армии, но это как раз было для него вторично. Не военным, не офицером он себя считал, а именно врачом. Целителем. Лекарем. Самого широкого профиля. Он часто цитировал Гиппократа:
«Медицина редко исцеляет, иногда облегчает и часто утешает». Невеселая фраза, но правдивая. Чем умнее врач, чем шире он мыслит, тем в большей степени осознает ограниченность своих возможностей.
        Папа всю жизнь служил в армии, но не любил ее, и поэтому всегда избегал носить военную форму. На службе носил, конечно, хотя все равно под белым халатом, а в иных случаях - никогда. Поэтому я не запомнил его в военной форме.
        Но вот удивительно: во сне отец предстал именно в форме, да еще в парадной - в мундире лазоревого цвета, с черно-оранжевым поясом и в белой рубашке с черным галстуком. Все честь по чести.
        И сон был каким-то странным. Во сне я отчетливо осознавал, где нахожусь и что происходит.
        - Папа? - сказал я. - Что ты здесь делаешь? Тебе тут не место.
        - Сейчас не об этом речь, сынок, - ответил он строго.
        - А о чем сейчас речь?
        - О тебе, Володя. Ты прав - мне тут не место, но я скоро уйду отсюда. А ты должен знать, что твое место как раз здесь.
        - Здесь? - переспросил я. Если человек способен во сне изумляться, то я был изумлен этим странным разговором.
        - Да, здесь, - произнес отец, пристально глядя на меня. - Ты здесь не случайно, а потому что так надо.
        - Кому надо? Тебе?
        - Так предназначено, - получил я ответ.
        Отец находился передо мной, и мы разговаривали, однако губы его не шевелились, а голос просто гулко звучал в моей голове. Помню, что меня это нисколько не удивляло, хотя сам разговор казался странным.
        В какое-то мгновение я вдруг осознал, что отец явился мне во сне с какой-то целью и хочет сообщить нечто важное. Тут же пришел испуг: а вдруг сон сейчас прервется или отец куда-то исчезнет, а я так ничего и не пойму. Мне захотелось срочно задать ему какие-нибудь главные вопросы, чтобы успеть получить ответ. Но нужные вопросы не получались: во сне бывает такая заторможенность…
        - Что мне делать? - задал я наконец вопрос. Или не я, а вопрос от моего имени прозвучал сам собой?
        - Не бояться. Все под контролем, - сказал папа. - А что делать, ты узнаешь сам.
        - Ты где? Где ты сейчас?
        - Здесь, - ответил отец. - Смешной ты. Где же мне быть? Я здесь, рядом с тобой.
        Когда я проснулся, этот сон сразу отчетливо вспомнился мне, да так точно, словно врезался в мою память. И больше того: внезапно я вспомнил или догадался о том, что этот самый сон снился мне уже, по крайней мере, два раза, только я тогда, проснувшись, не мог его вспомнить. Когда я потерял сознание у ручья, а проснулся возле болота - это был первый раз. И в последующую ночь - тоже, уже вторично.
        То есть отец снился мне и говорил со мной до тех пор, пока я не запомнил наконец этот сон и этот разговор. Значит, это послание, которое настойчиво мне передавалось. Но что оно значит?
        Без сомнения, разговор шел о моем нынешнем положении. Отец давал мне понять, что случившееся не случайно, что все под контролем. Это, кстати, была его любимая фраза при жизни, он любил ее повторять…
        - Мистика, - сказал я себе, умываясь холодной речной водой, и тотчас же рассмеялся. Да уж, вот это действительно - мистика. А все, что я - врач московской
«Скорой» вижу сейчас перед своими глазами, - это не мистика? Гогочущие разноплеменные воины, плещущиеся в воде вокруг меня, лесные дебри и сидящий вКиеве князь Ярополк - это не мистика?
        Но сон принес мне какое-то успокоение. По крайней мере, я ощутил себя не в полном одиночестве. Может быть, такова и была цель столь настойчиво передававшегося мне послания: успокоить меня, убедить в том, что случившееся со мной и происходящее вокруг меня - не ошибка природы, не бред больного разума, а нечто, подчиненное некоему плану. И что все действительно под контролем…
        Утешало это слабо. А безумный конунг Вольдемар - тоже под контролем? А злые вши, резво переползающие на ночных стоянках от человека к человеку? Погребальные костры для убитых? Это тоже под контролем?
        А какова степень этого контроля? И самое главное: а кто, собственно, контролер?
        Впрочем, мир, в котором я находился, не располагал к долгим размышлениям. Завтракать тут было не принято, так что, умывшись, мы вместе сЛюбавой со всеми погрузились на струг, а к середине дня из-за поворота реки показался Киев.

* * *
        Со всех кораблей нашей флотилии раздался дружный рев - это разноплеменные воины на своих языках выражали чувства по поводу достижения цели путешествия. В криках было торжество, боевые кличи и радость скорой наживы. А в том, что нажива будет богатой, сомневаться не приходилось - раскинувшийся на берегу Днепра город выглядел не только большим, но и явно зажиточным.
        Как ни были скудны мои воспоминания из школьного курса отечественной истории, все же я сразу вспомнил о том, что именно Киев долгое время являлся главным перевалочным пунктом на важнейшем торговом пути «из варяг в греки», то есть из Северной Руси иСкандинавии вКонстантинополь - столицу Византийской империи.
        Сейчас я в этом наглядно убедился. Длинные деревянные причалы со сходнями, растянувшиеся вдоль реки, свидетельствовали о том, что здесь бывает много судов, а деревянные склады, закрывшие весь город со стороны берега, указывали на то, что товаров вКиеве хранится немало.
        Да и сам город, спускающийся к воде, был как на ладони. В центре - бревенчатый терем киевского князя, в два этажа, с двускатной красного цвета крышей, с крыльцом, укрытым навесом. Вокруг терема - высокий частокол, огораживающий двор значительных размеров. Правда, во двор также выходили двери хозяйственных построек
        - конюшни, птичника, хлева, так что прямо перед княжеским крыльцом вовсю резвились куры, гуси, и сильно пахло конским навозом.
        Несколькими днями раньше мне не удалось увидеть поместье Хильдегард, уже сожженное дотла ко времени моего появления, но позже я убедился в том, что принцип построек был однотипным: каждое жилье, будь оно княжеским, боярским или купеческим, представляло собой замкнутый хозяйственно-оборонительный комплекс. Высокий частокол и мощные бревенчатые стены построек защищали от вора или неприятеля, а внутри было сосредоточено все для ведения жизни: жилые помещения, хлев для разнообразного скота, птичник, склады продуктов и даже колодец.
        Все в городе было организовано для частной жизни, таким образом, чтобы улица играла лишь строго коммуникативную роль, то есть места, по которому можно пройти или проехать из одного пункта в другой, не более того. Это уже гораздо позже улица изменила отчасти свое назначение и стала тем, чем является улица в центре современной Москвы - местом, где можно людей посмотреть и себя показать.
        А здесь, в древнем Киеве людей смотрели и себя показывали только в домах и во дворах, окруженных частоколом.
        Впрочем, все это я рассмотрел и осмыслил уже потом, а сейчас мы сЛюбавой сидели в струге и во все глаза смотрели на открывшийся перед нами город. Воины вокруг нас кричали что-то грозно-воинственное, предвкушая победу, кровь и добычу, а мы гадали о том, что станет теперь с нами.
        Общий вид города был для меня непривычным. Не так выглядят современные города, и не такими видел я древнерусские города на школьных картинках. Через несколько секунд я понял причину этого: здесь не было храмов с их куполами и колокольнями, которые неизменно присутствуют во всех знакомых нам городских пейзажах. Тут их не имелось - город был плоский, и это сразу напомнило мне о том, что я нахожусь в языческом мире. Со всеми, как говорится, вытекающими отсюда последствиями, которых я к тому времени уже успел увидеть немало…
        В виду города на стругах подняли паруса - прямоугольные полотнища, раздуваемые ветром. На каждом парусе были крупно нарисованы в красках боги - покровители данного корабля. На нашем - трехголовая гидра: Ведява, Вирява иМасторава, на соседнем - рогатая богиня Мокошь, с выпученными глазами, а над стругом конунга Вольдемара взвился квадратный парус с изображением грозного Перуна - с серебряной головой и золотыми усами, торчащими в разные стороны.
        Паруса подняли, видимо, специально для устрашения неприятеля. Из города нас, несомненно, сразу заметили: с реки видно было, как забегали по улицам группы людей, как поскакали всадники от княжеского терема. А еще через несколько минут послышались пронзительные звуки длинных дудок, которыми местные музыканты призывали рать готовиться к сражению.
        Как мы узнали впоследствии, о движении войска Вольдемара здесь знали заранее, и, конечно, загодя готовились к отражению врага. Казавшаяся нам хаотичной суета в городе очень быстро сменилась вполне очевидной боевой готовностью. На берегу у пристаней появились сначала первые группы сторожевых воинов, а затем подошла основная дружина - все пространство от частоколов окраинных домов и усадеб до причалов у воды запестрело разноцветными одеяниями, блеском ратных доспехов и круглыми красными щитами. День выдался солнечным, и ярко сверкали шлемы дружинников киевского князя Ярополка.
        Наши струги остановились, гребцы табанили веслами воду, удерживая суда напротив города. Все вместе с обеих сторон выглядело как демонстрация силы и грозных боевых намерений.
        Вольдемар, вставший на носу своего корабля, смотрел на Киев, разглядывал собравшееся войско и самого Ярополка, не замедлившего вскоре появиться на коне, в боевом облачении и в красном плаще - таком же, как у сводного брата.
        Братья смотрели друг на друга, разделенные расстоянием метров в сто пятьдесят. Ярополк на своем коне подъехал к самому краю пристани, аВольдемар едва ли не свесился со струга, стараясь получше рассмотреть своего врага.
        О чем они думали в те минуты, не слушая грозных криков своих собравшихся воинов и пения дудок, возвещавших скорую битву?
        Может быть, они вспоминали детство, проведенное вместе в тереме князя Святослава?
        Наверное, они были друзьями и вместе бегали по двору, забирались на кромку высокого частокола, окружавшего родительский дом?
        Они вместе росли, вместе учились воинским искусствам, и может быть, даже вместе мечтали о том, о чем мечтают от века все мальчишки по всему лицу земли: о подвигах, о завоеванных богатствах, о славе.
        Только один из братьев был законным сыном князя Святослава, а второй - тоже его сыном и даже признанным, но рожденным не от жены, а от ключницы. Святослав не делал разницы между своими сыновьями, они воспитывались вместе и поровну пользовались его любовью. Оттого и мечтали вместе, сидя, тесно прижавшись друг к другу на красном княжеском крыльце. Однако погиб отец - Святослав, наступила для братьев взрослая жизнь, и пути их разошлись: один брат стал князем киевским, а второй…
        Второй осознал внезапно, что он - лишь сын ключницы, потому что у великого князя Святослава может быть только один законный наследник.
        Братья, разделенные рекой, смотрели друг на друга молча: ни один из них не сделал попытки что-либо крикнуть другому, хотя по воде звуки разносились далеко. Наконец, первым не выдержал Вольдемар. Повелительно махнув рукой, он отдал гребцам приказ, и корабль начал разворачиваться, чтобы пристать к противоположному берегу. Другие струги, поняв маневр, стали также разворачиваться.
        Ясно было, что немедленного штурма и битвы не будет - Вольдемар оценил силы встречающего его противника и решил не десантироваться. В ту минуту я подумал о том, что конунг хоть и порядочный фрукт, но далеко не сумасшедший. Дружина Ярополка, ожидавшая нас на берегу, была ничуть не малочисленна. На первый взгляд воинов там было даже больше, чем имелось на всех наших стругах, - Ярополк дорожил своей властью и подготовился к встрече с братом основательно.
        Яростные вопли боевых дудок на берегу сделались громче - там явно чувствовали, что сумели напугать пришельцев. Киеву, как богатейшему центру, расположенному на важнейшем торговом пути, было не привыкать к отражению всяческих угроз. Князья киевские из поколения в поколение сами любили эту древнюю забаву - ежегодно садиться на быстрые ладьи и плыть куда подальше, грабить богатые города - Константинополь в первую очередь. Грабили булгарские города и мадьярские, но столица Византии была, конечно, вне конкуренции - грабить ее было интереснее всего. Так что киевский князь лучше многих других понимал грозящую ему отовсюду опасность и потому не только укреплял сам город, но и постоянно держал возле себя большую дружину.
        Сейчас Ярополку показалось, что брат испугался его войска и потому отошел к противоположному берегу. В тот день я и сам так подумал…
        Причалив, мы стали разгружаться. Как обычно, первым установили пестрый шатер князя Вольдемара, затем сгрузили припасы и развели костры. На сей раз готовилось пиршество, и потому со стругов согнали овец и баранов, которые предназначались на ужин воинству.
        С противоположного берега, от киевских причалов за нами неотрывно смотрели оставленные Ярополком караульные.
        Обеим сторонам было понятно, что ставки сделаны и решающая битва неминуема. Либо Вольдемар все-таки решится атаковать и высадится на городском берегу, либо уЯрополка не выдержат нервы и он нападет первым.
        Мне оставалось лишь думать о том, к какой стороне окончательно примкнуть. Можно остаться в войске Вольдемара, благо тут мы сЛюбавой уже прижились и наше присутствие не вызывало никаких реакций. А можно было перебежать вКиев и остаться там.
        Я спрашивал себя, как следует поступить, и не находил никакого внятного ответа. Мне не нравится Вольдемар? Да, он сам и порядки в его войске мне не нравятся. Но откуда я знаю, что представляет собой князь Ярополк и его Киев? Не покажется ли мне там еще хуже?
        - Надо бежать, - шепнула мне Любава, улучив момент. - ВКиеве, под защитой князя Ярополка мы и княжна Рогнеда будем в безопасности.
        У меня не было такой уверенности. Да и что может знать ключница полоцкого князя Рогвольда о порядках, царящих вКиеве? Может быть, всем чужакам там без лишних разговоров просто отрубают головы. Нет, на слова Любавы не стоило полагаться.
        - Княжна Рогнеда? - переспросил я. - Ну, мы с тобой еще можем сбежать отсюда вКиев - за нами никто не следит. Но как там может оказаться твоя Рогнеда?
        Я не сказал о том, что бывшую полоцкую княжну держат на струге Вольдемара посаженной на цепь…
        - Мы возьмем ее с собой, - невозмутимо ответила Любава, пристально посмотрев мне в глаза. - Поможем ей бежать, освободим ее.
        Сказано это было с такой уверенностью, словно я был предводителем войска, а не отверженным и подозрительным пришельцем, которого не убивают лишь потому, что он каким-то образом может пригодиться.
        Я - в сомнительной роли спасителя Рогнеды? Это выглядело просто смешно…
        Чтобы прекратить этот разговор, я отошел в сторону и принялся осматривать доверенных моему попечению раненых. Всеславу становилось все лучше, и тут нельзя было не признать заслуги Любавы. Если бы не найденная ею трава и сделанный отвар, которым она на всем протяжении пути без устали поила мальчика, воспаления было бы не миновать. Сделанная мною операция ничего не стоила бы, начнись процесс нагноения. До изобретения антибиотиков в середине XX века тысячи врачей делали смелые и даже уникальные операции, а потом с тоской и болью были вынуждены бессильно наблюдать, как их пациенты медленно умирают от гноя и воспаления.
        Вероятно, принесенная Любавой трава была известна знахарям, и ею пользовались, но с течением времени то ли знахари забыли свои тайны, то ли с ними слишком жестоко расправились и вывели подчистую, но рецепт чудодейственного отвара оказался забыт навеки.
        Всеслав уже мог сидеть и даже вставал, хотя был все еще слаб из-за потери крови. Глядя в его бледное лицо, я пытался найти в нем проблески радости и надежды. Так всегда бывает с выздоравливающими, а уж кВсеславу это можно было бы отнести с полным основанием. Как-никак, а уж он-то точно находился на волосок от смерти.
        Но нет, глаза мальчика оставались пустыми и безжизненными, а движения вялыми, словно он не хотел выздоравливать.
        - Ты скоро будешь здоров, - осторожно сообщил я своему пациенту. - Еще несколько дней, и если ты будешь осторожен и не повредишь рану, то я сниму шов и ты сможешь бегать повсюду.
        - Бегать? - перевел на меня взгляд мальчик, и его бескровные губы усмехнулись. - Когда я поправлюсь, конунг заберет меня обратно к себе.
        После того, что поведал мне Вяргис, настроение мальчика было мне понятным. Оторванный от родного дома, от родителей и вынужденный служить позорной утехой жестокому и развратному Вольдемару, он был глубоко подавлен. Естественно, Всеслав не мог радоваться выздоровлению. Но что мог я сделать для него?
        - А ты не можешь сбежать? - спросил я его негромко. - Если тебе не нравится у конунга, то почему бы тебе не попробовать уйти от него? УВольдемара сейчас много забот и без тебя, он может попросту не хватиться тебя и не послать погоню.
        Всеслав снова испытующе посмотрел на меня. С такими взглядами мне уже не раз приходилось сталкиваться здесь. На меня смотрели как на придурка…
        Мальчик словно спрашивал себя, являюсь я полным идиотом или провокатором, подосланным Вольдемаром.
        - Куда уйти? - наконец сказал он, и его глаза, вспыхнувшие было на мгновение, опять потускнели. - Мне некуда идти. Даже если он не пошлет погоню, то куда я могу убежать?
        - Домой, конечно, - ответил я. - Наверное, родители тоскуют по тебе. Они были бы рады увидеть тебя снова.
        Мальчик покачал головой и промолчал, а мне оставалось лишь в который раз убедиться в том, насколько мало я знаю этот мир и понимаю здешних людей. Всеслав был уверен в том, что после всего случившегося с ним отец не захочет видеть его, а родные не примут его обратно.
        Жестоко? Ну да, однако как мог я судить этих людей? У них свои понятия о морали и чести. Вероятно, Всеслав совершенно прав, и его отчаяние обоснованно. Я вздохнул и отвернулся в сторону.
        Теперь уже точно можно было сказать, что Всеславу не больше двенадцати-тринадцати лет, об этом говорило его телосложение и состояние кожных покровов.
        Дело в том, что за время своего нахождения среди новых спутников я убедился в том, что значит жизнь без медицины. Конечно, безупречная экология окружающей среды и натуральная пища много значат. В том и другом здесь не было недостатка. Однако…
        В здешних домах еще не было печей, а отопление производилось очагом, дым от которого выпускали через открытую дверь в одном случае или через дырку в потолке - в другом. На практике это приводило к тому, что люди всю свою жизнь спали в сильно задымленных помещениях.
        Огромное содержание свинца и меди в металлических предметах - кружках, котлах для варки пищи отравляло организм каждый день - с младенчества и до самой смерти человека. Организм адаптировался к постоянно поступающей отраве, но серо-землистый цвет лица у большинства окружавших меня людей неопровержимо свидетельствовал о том, что ежедневное отравление не проходит бесследно. Бледная пористая кожа на лице, множество мелких прыщей и язвочек почти у каждого человека - вот что первым делом бросалось в глаза.
        Я уж не говорю о последствиях оспы и незнания мер предосторожности при ней: многие лица были рябыми, буквально изрытыми шрамами. А зубы? Если зуб выбит, или выпал сам, или вырос кривым - не было стоматологов, чтобы это исправить.
        Грязь с рук и тела смывали специально собранной в сосуд мочой недельной давности - там образовывалась щелочь, и это помогало, но мылись таким образом далеко не каждый день. А попробуйте промыть волосы без мыла!
        Воины славянских племен и русы решали проблему волос радикально - их головы были обритыми. Но каких мук стоило регулярно брить голову неровным металлическим ножом!
        Зато у славян голова хотя бы не чесалась, как у финнов, балтов и свеев, потому что вши были тут постоянным и вездесущим проклятием.
        Любава выбрила голову сначала Всеславу, ставшему почти что ее воспитанником, а затем и мне - об этом я попросил сам, понимая, что иного выхода нет: еще день-другой, и вши замучают меня.
        - Почему ты и твои воины не бреете головы? - спросил я у Вяргиса, молча наблюдавшего за этой процедурой. - Ведь это спасает от насекомых.
        - Зачем? - хмуро сказал он в ответ, неодобрительно глядя на мои страдания под тупым ножом. - Только русы и славяне делают так. Настоящим воинам это не пристало. Мы не боимся вшей и никогда не боялись. Наши отцы и деды делали так.
        Достойный ответ, на который у меня не нашлось возражений. Действительно, а на что опираться людям, не умеющим читать и писать, кроме как на авторитет предков? Так делали отцы, и они жили, и родили нас. Значит, это хорошо, и мы будем делать так же.
        Горели вокруг нас костры, и пиршество было почти готово. Разделанных баранов жарили на вертелах, а в котлах уже кипела жидкая овсяная каша, приправленная морковью и брюквой - овощами, которые воины собрали с нескольких полей, принадлежавших местным крестьянам, разбежавшимся при одном лишь появлении неприятеля.
        Но пир пришлось отложить. В тот вечер мне впервые пришлось увидеть нечто невероятное, к чему я точно не был готов.
        Со струга Вольдемара сгрузили завернутую в ткань статую Перуна, чего прежде не делали - статуя ночевала на корабле. Теперь же дружинники с предосторожностями вынесли на берег огромных размеров предмет и, размотав ткань, принялись устанавливать его.
        Статуя - это сильно сказано. При свете костров и факелов я хорошо разглядел Перуна. Это был толстый, в два обхвата деревянный столб четырех метров длиной, увенчанный вырубленным изображением лица. Там были нос, два глаза, усы и борода. Работа выполнялась топором, и поэтому черты лица лишь намечались. Волосы этой головы были покрыты серебром, а длинные усы - золотом. Дырки-глаза покрашены черной краской.
        Этот размалеванный истукан производил жуткое впечатление не только на меня, но, насколько я заметил, и на многих окружавших меня людей. На Перуна смотрели с разными выражениями лиц, но основными были тут страх и трепет.
        Странно было наблюдать за тем, как живые люди, с которыми я провел бок о бок уже несколько дней, изменились при виде идола. На протяжении долгого времени, и еще час назад эта грубо раскрашенная громоздкая деревянная колода валялась на дне струга. Об нее спотыкались, не обращая никакого внимания, ведь это просто толстое бревно.
        Но теперь, вытащенная на свет и установленная вертикально, топорно выполненная фигура вдруг стала устрашающим идолом - богом, которому оказывались почести.
        Что это было? Привычка, впитанная с молоком матери и внушенная с младенчества? Уважение к авторитету предков? Коллективное бессознательное, которое так часто во все времена оборачивается массовым психозом?
        Несколько десятков человек орудовали деревянными лопатами, роя землю и наваливая высокий холм. Сюда, на его вершину и водрузили громадное изображение Перуна. Перед этим отесанным и ярко раскрашенным деревянным столбом установили специально принесенные крупные камни, и только тогда я догадался, что готовится жертвенник - центральное и самое главное место предстоящего ритуала.
        Камни были взяты неподалеку - в брошенной разбежавшимися крестьянами деревушке. Там, на площади посреди стоявших кругом домов, имелся жертвенник, сложенный из камней. Вот этот жертвенник воины Вольдемара и перенесли на берег реки, где устроили становище. Вероятнее всего, сделано это было намеренно, чтобы происходящее хорошо было видно с другого берега Днепра, из Киева, откуда, без сомнения, сотни глаз зорко наблюдали за приготовлениями. Несмотря на то что сгущалась ночь, полыхавшие огни громадных костров хорошо освещали берег.
        Появился сам князь, на этот раз пеший, но разодетый еще более пышно, чем прежде. Кроме красного плаща, накинутого на плечи, появилась тяжелая золотая цепь на груди. Оба запястья украшали золотые браслеты с цветными камнями, тускло сверкавшими в свете костров и факелов. А на голове уВольдемара сидела туго натянутая золотая корона с высокими зубцами, похожими на маленькие рожки, и тоже блестевшая вделанными в нее камнями.
        Лицо князя-конунга казалось вдохновенным: глаза блестели, на щеках играл румянец возбуждения, а губы нервно подергивались. Впрочем, таким я его уже видел однажды, когда единственный раз беседовал с ним на залитой кровью земле, среди трупов возле разоренного поместья.
        Исключая меня, все остальные толпившиеся вокруг сооруженного жертвенника отлично знали правила и понимали, что сейчас будет. Знали они и то, как нужно себя вести, поэтому я старался не высовываться и делал, как все вокруг меня. А воины образовали большой круг, в центре которого остался Вольдемар и еще несколько человек, которых я сначала не узнал. Потом присмотрелся - это оказались волхвы, которых я уже видел прежде, но теперь они выступали уже в новом обличье. Их было трое - крепкие, рослые мужики с длинными, ниже плеч волосами. Однако если раньше я всегда видел их в долгополой одежде, да еще в шапках с бубенчиками, то теперь все трое были обнажены до пояса. Из одежды на них имелись только шаровары и мягкие кожаные сапоги без каблуков.
        Впрочем, кроме этих ставших вполне привычными персон я увидел и совсем нового человека. За несколько дней, проведенных в пути вместе с войском Вольдемара, я успел если не узнать в лицо всех воинов, то, по крайней мере, привыкнуть к их общему облику. Но стоявший в центре круга рядом с князем человек явно появился откуда-то со стороны - это было новое лицо. Прежде всего - он не выглядел, как воин. Никаких доспехов на нем не было, да и оружия он не носил. Мужчина был примерно лет сорока на вид, с волосами, стриженными в кружок, и крупными залысинами. Лицо его, до самых глаз заросшее густой с проседью бородой, выглядело интеллектуально и уже этим резко выделялось среди окружающих.
        - Кто это? - спросил я у стоявшего рядом со мной Вяргиса, но тот лишь качнул кудлатой головой.
        - Никогда раньше не видел его, - ответил мой новый товарищ. - Наверное, это - друг Вольдемара.
        Да, но откуда взялся этот друг? Одет он был богато: длинный, ниже колен кафтан из хорошей шерсти синего цвета, перехваченный по талии золотым наборным поясом, состоящим из пластин, а на груди - почти такая же, как уВольдемара, золотая цепь с висящим на ней большим украшением в виде клубка змей…
        Стоявшие вокруг меня воины галдели и переговаривались и вдруг резко замолкли. Князь шел прямо ко мне.
        Только когда он приблизился, я понял, что светящиеся безумием глаза его глядят не на меня, а рядом, и, лишь скосив взгляд, увидел Всеслава, который, видимо, незаметно прибрел следом за мной и притаился возле.
        - Ты поправляешься? - удивленно спросил князь, разглядывая мальчика. - Ты можешь ходить? А я уже думал, что ты давно мертв.
        Всеслав ничего не ответил Вольдемару, только затрясся от страха. Дрожь маленького щуплого тела я почувствовал сразу - Всеслав инстинктивно прижался ко мне, как бы ища защиты от своего мучителя, вновь обратившего на него свое внимание. Наверняка мальчишка дорого дал бы за то, чтобы Вольдемар навсегда забыл о его существовании.
        Но нет, князь довольно улыбнулся и только теперь перевел свой взгляд на меня.
        - Это ты сделал, чародей? - сказал он, пристально вглядываясь в мое лицо, словно пытаясь высмотреть там что-то его заинтересовавшее. - Ты смог исцелить моего брата? Я помню, что рана была очень тяжелая, там было столько крови.
        - Ты попросил меня вылечить его, князь, - спокойно ответил я, стараясь не выдать охватившего меня волнения. - Рана и вправду была тяжела, и мальчик мог умереть. Но мне удалось исцелить его. Я выполнил твое поручение.
        А что мне оставалось делать? В моем положении попросту не оставалось ничего иного, как заискивать перед этим всесильным человеком, каков бы он ни был. В ином случае моя судьба, да и судьба Любавы, была бы очевидной…
        - Он скоро будет здоров? - поинтересовался Вольдемар, снова взглянув на мальчика.
        - Сделай это побыстрее, заморский чародей! Я уже успел соскучиться по моему брату.
        Он ухмыльнулся, и этот оскал снова заставил Всеслава прижаться ко мне.
        - Смотри, Блуд, - обратился князь к подошедшему сзади своему гостю в синем кафтане, - к моему войску прибился волхв из далеких стран, который вообще-то мне не нравится, и я убил бы его, но он, как оказалось, умеет исцелять раненых. И делает это совсем неплохо. Из мальчишки, - князь кивнул на Всеслава, - вытекло столько крови, что я удивился: думал, что столько не бывает. И что же? Вот он стоит, почти совсем здоровый, и скоро будет готов снова перебраться в мой шатер, как и подобает брату.
        Князь засмеялся, а гость по имени Блуд внимательно посмотрел на меня.
        - А что ты еще умеешь? - спросил он. - И из каких ты краев, заморский чародей?
        - Из Москвы, - сообщил я совершенно спокойно. Этот ответ мне уже приходилось давать не раз за последние дни, и реакция на него меня устраивала: спрашивавший ничего об этом месте не слышал и не задавал дальнейших вопросов.
        - Ты бывал вЦарьграде? - задал следующий вопрос Блуд. Голос его был негромкий, и смотрел он очень внимательно. Первое впечатление меня не обмануло: передо мной стоял первый встреченный здесь человек, который был по-настоящему способен воспринимать и анализировать информацию. Это было видно по взгляду, по осмысленному выражению лица и даже по голосу - размеренному, негромкому.
        - ВЦарьграде мне бывать не приходилось, - сказал я. - А кроме ран умею лечить разные болезни. Это - мое основное занятие.
        В ту минуту я напрягся, как струна. Мне остро захотелось оказаться поближе к этому незнакомцу, поговорить с ним. Он не был мне приятен и вообще производил впечатление хитрого и опасного человека - один взгляд его чего стоил! Но именно поговорив с ним, я мог бы лучше понять, где я нахожусь и что происходит…
        Однако князю Вольдемару уже наскучил этот разговор, тем более что его ждало любимое развлечение.
        - Пора! - внезапно громко закричал он, обводя вновь вспыхнувшим взглядом своих воинов. - Настало время служить Перуну! Воины мои, мои братья! Послужим Перуну, и он даст нам удачу и богатство!
        Ропот пробежал по толпе: здешние воины устали ждать и обрадовались тому, что представление сейчас начнется.
        В горящие костры подбросили дров, отчего огонь заполыхал еще ярче. Трое обнаженных по пояс мужчин выступили вперед, и на улыбающихся лицах их застыло выражение твердой решимости. Сейчас это уже были не волхвы, а жрецы грозного культа - без шапок с бубенчиками! Стоило лишь взглянуть на их лица, на мускулистые торсы, и сразу становилось понятно - тут речь идет о серьезных вещах.
        - Мы приступили к городу Киеву, - закричал Вольдемар, обводя взглядом своих воинов и обращаясь к ним. - Это богатый город. В нем много добра, в нем товары со всего света! Здесь самые богатые купцы со своими складами и кораблями, наполненными богатством. Этот город - мой, я его великий князь по праву рождения. Я войду вКиев и сяду на престоле Святослава, а вы - мои друзья и братья, моя верная дружина - станете самыми богатыми людьми на свете. Вы вернетесь домой богачами!
        Я слушал князя и думал о том, что риторика военных завоевателей и вообще всяких политиканов примерно одинакова во все века. Сначала объявить себя носителем верховной власти и справедливости, потом посулить всем богатство, а затем польстить и назвать всех братьями. Так обращается главарь к своей банде, и точно так же обращается военный вождь к солдатам. Братья… Стоявший рядом со мной мальчик Всеслав уж точно знал, что имеет в виду Вольдемар, называя людей братьями. Что этот князь делает с так называемыми братьями…
        Но главным действующим лицом тут был не Вольдемар. Трое жрецов в шароварах стояли молчаливо и ждали своей роли.
        - Приведите сюда женщин! - крикнул конунг, и тотчас же выделенные для этого воины вытолкнули в середину круга обеих несчастных пленниц - голых и растрепанных, дрожащих от ужаса. Седые волосы Хильдегард спутались и висели грязными сосульками по плечам. Ее худое тело, выставленное на позор, было покрыто синяками и струпьями от побоев. Бывшая хозяйка поместья и сестра полоцкого князя озиралась с безумным видом, и казалось, от свалившихся на нее несчастий уже окончательно потеряла рассудок.
        Стоявшая рядом с ней Рогнеда выглядела спокойной, но, скорее всего, это была отрешенность. То, через что ей пришлось пройти, в мгновение ока превратившись из княжеской дочери в рабыню и наложницу извращенного мучителя, тоже замутило ее мозг. Рогнеда стояла, прижимаясь к своей тетке и опустив глаза, словно происходившее вокруг ее не волновало. Треск и снопы искр от множества горящих костров, вопли Вольдемара и нестройный рев воинов, казалось, не трогали ее…
        Теперь князь замолчал, и вперед выступил один из жрецов, казавшийся среди двух других старшим. Засалившиеся седые волосы свисали по сторонам лица, а складки вокруг рта и тусклый блеск глаз свидетельствовали о том, что человеку сильно под пятьдесят. При этом обнаженный торс его оставался мускулистым, от жара костров на нем поблескивали капельки пота.
        - Великий Перун сопровождал нас в походе! - закричал жрец, стараясь перекрыть своим голосом гомон толпы и треск горящих сучьев. - Его сила помогала нам одолевать врагов. А сам Перун голодал, потому что мы не кормили его в пути. Теперь ему предстоит насытиться свежей кровью, и, став сытым, он подарит нам еще одну, самую славную победу.
        Сердце мое сжалось при этих словах. Во всей стоявшей здесь толпе один я почти до самого конца не понимал, что должно произойти. Все остальные знали это точно: нрав князя Вольдемара и его приверженность кровавому культу Перуна были хорошо известны всему войску, собранному в северных землях. Далеко не всем тут по нраву приходились человеческие приношения богам, но спорить никто не осмеливался. Тем более что факты были налицо: князю-конунгу Вольдемару действительно сопутствовала удача. А если так - его бог силен и могуществен.
        Жрец обернулся к князю, и тот кивнул. Видно было, что вся зловещая процедура тут расписана как по нотам - каждый отлично знал свою роль.
        - Вы знаете этих двух женщин, - закричал снова жрец, указывая на Хильдегард иРонеду. - Это не простые женщины, а сестра и дочь полоцкого князя. Рогвольд теперь мертв, и убит он за то, что был лучшим другом Ярополка, захватившего престол вКиеве. Престол, который на самом деле принадлежит по праву сильнейшему брату - Вольдемару!
        Толпа воинов снова взревела, одобряя сказанное. При этом, глядя в раскрасневшиеся лица разноплеменных воинов, в их мутные глаза, уже готовые увидеть жертвоприношение, я понимал: им в общем-то совершенно безразлично, по праву хочет их предводитель княжить вКиеве или же нет. Право принадлежит тому, у кого есть реальная сила. Есть сила - это значит, всевластные и не очень всевластные боги его поддерживают. А раз так, нужно идти за ним и выполнять его волю. И тогда будет все: богатая нажива, золото, женщины…
        - Кровь Хильдегард будет первой, - изрек жрец, оборачиваясь к своим коллегам. По этому знаку оба здоровенных мужика набросились на стоящую перед ними женщину и веревкой скрутили ей руки. Следующим движением они бросили ее спиной на самый крупный камень алтаря перед статуей идола.
        Толпа замерла. В руке старшего жреца появился нож.

«Володя, - сказал я себе, - соберись с силами и стой спокойно. Постарайся не потерять сознание, потому что все это - не шутка. Ты присутствуешь при самом настоящем человеческом жертвоприношении, и это всерьез».
        Сознание мое отказывалось верить происходящему. Уже много дней, с тех пор как оказался здесь, в этой чудовищной чертовщине, мне нередко казалось, что все вокруг меня ирреально, что я вижу некий сон. Но теперь, как никогда прежде, я вдруг с невероятной отчетливостью осознал, что это - реальность, что я на самом деле нахожусь «здесь и сейчас»…
        Здесь и сейчас у меня на глазах трое дюжих мужиков зарежут двух истерзанных и беззащитных женщин. Причем сделают это под одобрительный гул толпы народа и во славу деревянного идола! Каково?
        Я испытывал сокрушительную беспомощность. Нет, о том, чтобы воспрепятствовать происходящему, у меня не было мысли: самому бы уцелеть. Но я не мог даже проснуться, потому что это был не сон…
        - Владыка Перун! - закричал громовым голосом старший жрец, да с такой силой, что жилы вздулись у него на шее, а старческие вены - на лбу. - Прими эту кровь и насыться ею! Прими от нас дар, а взамен дай нам победу! Дай нам богатой наживы вКиеве!
        Под крики воинов, под немигающим взглядом князя Вольдемара старший жрец склонился к обнаженному трепещущему телу Хильдегард, и нож вонзился в грудь несчастной жертвы. Видно было, что жрец этот не впервой орудует таким образом ножом, потому что действия его были точны: уже через несколько мгновений он вскрыл грудную клетку, причем сделал это весьма грамотно. Женщина билась в его руках и пронзительно кричала до того самого момента, когда проникшая ей под ребра рука жреца не нащупала сердце. Одним размашистым движением он вырвал его из груди жертвы, и в этот момент она затихла. Тело обмякло, и наступила смерть.
        Ловко карабкаясь по камням, составлявшим алтарь, жрец поднялся к верхушке идола и крепко прижал кровоточащее сердце жертвы к «лицу» Перуна. Подержав его таким образом некоторое время, он отнял руку и на этот раз прижал кусок кровавой плоти к своему лицу.
        Это было отвратительное для меня зрелище. Видеть, как еще горячая человеческая кровь размазана по деревянной статуе и по лицу жреца, как она стекает с его седой бороды… О, к такому нужно привыкать.
        - Перун не насытился! - закричал жрец, и его глаза сверкнули с высоты алтаря. - Давайте следующую жертву!
        Успевшую к тому времени потерять сознание Рогнеду швырнули на камни рядом с распростертым телом тетки, из громадной раны в котором кровь изливалась прямо на камни. В это мгновение раздался пронзительный крик, который перекрыл гул толпы и весь гвалт вокруг. Это кричала Любава, я сразу понял. Да и не было тут, кроме нее, других женщин.
        Девушка не побоялась пойти следом за мной и, видимо, стойко переносила выпавшее ей ужасное зрелище, не обнаруживая своего присутствия. Но при виде того, что сейчас собираются сделать с ее бывшей госпожой, Любава не выдержала.
        Она попыталась даже пробиться вперед, но стоявшие вокруг воины ее не пустили: никакая женщина не должна мешать жертвоприношению.
        Жрец с окровавленным ртом и бородой спустился с вершины алтаря и уже приготовился принести вторую жертву, когда неожиданно раздался голос.
        - Князь, - громко сказал мой новый знакомый Блуд, стоявший по-прежнему рядом сВольдемаром, - я понимаю, что жертва, предназначенная богу, священна. Но может быть, ты мог бы принести Перуну другую жертву?
        Услышав эти слова, жрец замер с ножом в руке. Многие из стоявших в круге воинов, также услышав это, умолкли и с любопытством устремили взгляды на своего князя. Я же, со своей стороны, еще раз убедился в том, что интуиция меня не обманула. Кто бы ни был этот пришлый человек, откуда бы он ни появился в лагере князя Вольдемара, но князь с ним считался. Кто бы еще посмел прервать жертвоприношение и рассердить князя неуместными словами?
        Более того, Блуд оставался совершенно спокоен. Он был уверен в том, что Вольдемар не рассердится на него. А если даже рассердится, то Блуда это мало волновало. Вот это было по-настоящему интересно, и я снова пожалел о том, что мне не удалось пока разговориться с этим человеком.
        За все время пребывания здесь я впервые увидел человека, который не боялся Вольдемара.
        - Другую? - переспросил опешивший князь. - А почему ты просишь об этом, Блуд? Что тебе до жертвы? Почему ты хочешь отобрать ее уПеруна?
        - Подари мне эту девушку, князь, - последовал ответ гостя. - Она мне понравилась, а мы же с тобой друзья. Разве не так?
        - Девушку? - захохотал Вольдемар, а за ним и многие из стоявших вокруг него дружинников. - Она не девушка, ты ошибся. Конечно, Перуну было бы приятнее получить кровь девственницы, но она уже не такова. Я сделал ее своей наложницей, Блуд.
        Говоря это, Вольдемар не отрывал взгляда от лица своего гостя, как бы ловя проблески чувств. Но напрасно: выражение лица Блуда оставалось прежним - спокойным и уверенным, даже чуть-чуть высокомерным.
        - Меня это не смутит, князь, - все так же спокойно ответил он. - Ты же знаешь мою любовь к женщинам. И весь Киев знает, что в моем доме живет больше всего женщин, чем у кого бы то ни было. Разве не так? - Он засмеялся, почесав бороду всей пятерней, и рассудительно продолжил: - Мне незазорно взять наложницу после тебя. Ты будешь князем вКиеве, а я всего лишь твоим боярином. Прошу тебя, выполни мою просьбу.
        Говорил он вежливо и даже почтительно, но в глазах уБлуда сверкали какие-то подозрительные искорки, заставившие меня поверить: Блуд ни секунды не сомневается в том, что князь исполнит его просьбу. Откуда в нем такая уверенность?
        Уже насмотревшись на Вольдемара, я знал, что никто вообще не мог чувствовать себя в безопасности, находясь рядом с этим безумным и кровожадным человеком. А невесть откуда появившийся Блуд явно ощущал себя хозяином положения.
        Несколько мгновений Вольдемар молчал, как бы раздумывая. Жрец, видя замешательство князя, приблизился, опустив нож.
        - Она принадлежит Перуну, - произнес он угрожающе, буравя взглядом Блуда, а затем как бы гипнотизируя Вольдемара. - Ее кровь принадлежит Перуну, она обещана ему. Бойся бога-ревнителя, князь! Не отбирай то, что обещано богу.
        Глаза Вольдемара закатились, как у всякого припадочного в момент сильного нервного напряжения. Медленно он повернулся к жрецу и, запрокинув голову к звездному небу, нараспев тягуче сказал:
        - Выбери другую жертву, Жеривол! Возьми для бога любую жертву, но эту просит подарить ему мой гость. Гостю я не могу отказать. Забирай ее себе, Блуд.
        Пропев все это, Вольдемар снова обрел нормальный взгляд и вдруг демонически захохотал, брызжа слюной.
        - И запомни, Блуд, мой боярин, что теперь у тебя не будет больше всех женщин вКиеве. Потому что больше всех их будет у меня! Эй! - Он повернулся к воинам вблизи себя. - Отдайте эту девку боярину! Пользуйся моей подстилкой, Блуд, и помни мою доброту к тебе!
        Гость низко поклонился, опустив правую руку так, что она коснулась земли под ногами, но князь уже не смотрел на это, потому что резко повернулся к жрецу, стоявшему рядом.
        - А ты, Жеривол, выбирай другую жертву нашему богу, - произнес Вольдемар, усмехаясь. - Не мог же я отказать знатному киевскому боярину.
        Жрец стоял, набычившись, явно недовольный таким поворотом событий. Намеченная жертва ускользнула из самых рук, иЖеривол определенно считал это оскорблением Перуна. «Что ж, - подумал я в ту минуту, - между светской и духовной властью до наших дней происходят столкновения интересов…»
        - Ну же, давай, - нетерпеливо приказал князь, и жрец, словно встрепенувшись, медленно обвел своими тусклыми глазами стоявших вокруг. Толпа сразу притихла, осознав, что сейчас будет происходить. Догадался и я, после всего увиденного мною я уже начал понимать здешние «правила игры».
        Двое людей подняли с жертвенника бесчувственную Рогнеду и оттащили ее в сторону. Почти тотчас же рядом с распростертой на земле Рогнедой я увидел метнувшуюся к ней Любаву. На какую-то долю секунды я даже ощутил невольный укол ревности. А бросилась бы Любава так же и ко мне в подобной ситуации? Я спас ей жизнь, мы сблизились за последние дни, но мне вдруг показалось, что Рогнеду - свою бывшую хозяйку она ставит гораздо выше меня. Впрочем, чего же я мог желать? В конце концов, обе девушки, вероятно, были дружны с детства и привязаны друг к дружке…
        Потоптавшись на месте и, видимо, погасив внутреннее бешенство, Жеривол подозвал другого жреца, который потянул длинную полоску ткани. Этой тряпочкой из холстины Жеривол завязал себе глаза, и все сразу умолкли. Наступила тишина, нарушаемая лишь треском костров вокруг.
        Начался выбор второй жертвы для Перуна. Поскольку все стоявшие здесь были своими, воинами князя Вольдемара, было логично положиться на волю самого бога. Пусть Перун сам укажет жрецу с завязанными глазами на того, чьей кровью он хотел бы насытиться…
        Жеривол медленно двигался вдоль стоящих воинов, и при его приближении люди молча отшатывались. Каждый понимал, что хоть вероятность и мала, но в общем-то выбор жреца вполне может пасть и на него. Тогда его выдернут из толпы и в мгновение ока он уже не будет больше воином-дружинником, богатырем и искателем наживы, а превратится в голое безгласное тело, чья кровь пойдет на задабривание деревянного идола, высящегося перед каменным алтарем в пламени горящих костров. Потому что такова воля грозного и кровожадного бога, и его товарищи, только что стоявшие рядом, испуганно будут таращиться на то, как жрец занесет свой нож.
        Жеривол шел, тщательно отмеривая каждый свой шаг. Иногда он, как слепой, протягивал вперед руки и ощупывал кого-то из стоявших перед ним. Касался, проводил руками по телу, по одежде, а потом шел дальше…

«Уж не меня ли он ищет? - боязливо подумал я, когда жрец остановился рядом со мной. - А что? Если подумать, то я - самая подходящая жертва здесь. Пришелец, чужеземец, непонятный человек. Почему бы именно его и не принести в жертву Перуну?
        От напряжения пот выступил у меня на затылке, и я ощутил, как капля его стекает за воротник моей рубашки.
        Рука жреца коснулась меня, и прошлась по рукаву. Усилием воли я остался стоять на месте. Только бы не меня, только бы пронесло!
        И вдруг в одно мгновение все кончилось. Рука Жеривола метнулась вправо и, миновав меня, схватилась за одежду жавшегося ко мне Всеслава.
        Вздох облегчения пронесся по толпе воинов. Жертва была избрана!
        - Вот он! - закричал жрец, срывая с глаз повязку и вытаскивая помертвевшего мальчика за собой в середину круга. - Перун избрал себе жертву!
        Я метнул взгляд на нахмурившегося Вольдемара. Несомненно, выбор жреца не понравился сумасбродному князю. Думаю, что у него, как и у меня, не было сомнений в том, что Жеривол избрал жертву вовсе не по научению Перуна, а руководствуясь собственными соображениями. Кто уж там разберется, каким образом ему удавалось подсмотреть сквозь повязанную на глаза тряпочку, но, надо полагать, за годы тренировок тут можно как-нибудь исхитриться.
        Да, впрочем, о причинах выбора можно было легко догадаться. Князь отобрал уЖеривола намеченную жертву - Рогнеду, а теперь оскорбленный жрец решил отыграться, схватив взамен Всеслава - княжеского любовника. Гамбит, однако…
        К счастью, мальчик так и не успел до конца осознать, что произошло. Он с ужасом смотрел на меня, как на своего единственного защитника, но что я мог поделать? Мальчик с отчаянием озирался, ища глазами Вольдемара, но князь в досаде отвернулся: отбирать у жреца вторую жертву подряд было уже невозможно даже и для князя.
        Когда же до Всеслава дошло, что помощи ждать неоткуда, лицо его задергалось, и он завопил - пронзительно, безнадежно. Так кричит животное, когда осознает неминуемую гибель в лапах хищника.
        Когда с него сорвали одежду и обнажилось хрупкое тело подростка, я с особенной жалостью взглянул на наложенный мною шов. Он ведь уже заживал, и от раны мальчик почти поправился. На беду понесло его сюда, в круг воинов рядом с алтарем Перуна. Лежал бы себе возле костра, благо что раненый…
        Крякнув, Жеривол размашисто нанес удар и вскрыл грудную клетку мальчика одним движением. Вторым и таким же точным он извлек трепещущее сердце, с которым радостно полез наверх - порадовать своего бога.
        Богослужение свершилось, и теперь воины, радостные, расходились к своим кострам, где готова уже была обильная пища и пиво с брагой. Некоторое время я не мог прийти в себя, ощущая свою чужеродность среди окружавших меня людей. Постепенно я успокоился. Мне помогла мысль о том, что они ведут себя спокойно и как ни в чем не бывало, потому что у них всех совершенно иной, отличный от моего жизненный опыт. На их глазах пролилась кровь. Ну и что, если каждый из этих людей видел потоки человеческой крови с самого детства? Они проливали кровь врагов, или странников, или купцов. Проливали свою кровь, если приходилось. Рубленые раны, отрубленные головы и конечности, мертвые тела - эти картины сопровождали всю их жизнь.
        И что грозный бог по имени Перун требует для себя крови жертв - в этом не было для здешних людей ничего удивительного. Бог помогает в битве, позволяет получить богатую добычу, а за это он требует жертвы - человеческой крови. Разве это несправедливо? Баш на баш, натуральный обмен: о морали тут речи не шло.
        Я подошел кЛюбаве, которая успела к тому времени привести в чувство свою госпожу и возле которой оставалась.
        - Кто ты? - спросил ее приблизившийся Блуд. - Что ты тут делаешь, возле моей новой рабыни?
        - Я была ключницей князя Рогвольда, - ответила девушка, подняв голову к стоявшему над ней боярину, - и служила госпоже Рогнеде. И теперь снова хотела бы служить.
        В ее голосе промелькнула надежда. Любаве казалось, что если Рогнеда осталась в живых, то и все остальное может перемениться.
        Блуд усмехнулся.
        - У рабынь не бывает служанок, - заметил он. - И моей новой рабыне ты не нужна. Возьмите ее и отведите в лодку, - обратился он к двоим слугам, сопровождавшим его. Рогнеду повели в сторону реки, Любава побрела следом.
        В этот момент Блуд заметил меня и наши взгляды вновь скрестились.
        - А, это ты, - произнес боярин, разглядывая меня вновь. - Тебе понравилось жертвоприношение? В стране, из которой ты пришел, так делают?
        Я отрицательно покачал головой.
        - А какие болезни ты умеешь лечить?
        На этот раз пришел мой черед усмехнуться. Чисто профессиональное, ничего личного. Просто уже многократно пришлось убедиться в том, что профессия врача неизменно вызывает живой интерес почти у всех. Каждый человек либо сам чем-то болен, либо болеют его родственники. Тема болезней и их лечения не чужда ни одному человеку, в каком бы месте или времени он ни жил.
        И где бы ты ни оказался: в поезде, в компании знакомых или малознакомых людей, но стоит сказать, что ты врач, и вопросам к тебе не будет конца. Лучше уж вовсе не признаваться.
        Однако сейчас я понимал, что именно медицина может помочь мне. В этом мире мне, для того чтобы выжить, нужно было как-то выделиться, доказать свою полезность. А в противном случае не вечно же будет мне везти, а от ружья не много толку, если удача отвернется от меня.
        - Каждая болезнь требует разного лечения, - осторожно сказал я. - Все люди болеют по-разному. Кого-то можно вылечить, а кого-то нет.
        - Странно ты говоришь, - покачал головой Блуд. - Сколько встречал я в жизни лекарей, и каждый клялся, что умеет лечить все. А ты сам признаешься, что не все можешь. Какой же ты чародей?
        - Я не чародей, а просто лекарь, - ответил я, стараясь правильно подбирать слова.
        - Могу определить, какая у человека болезнь, и придумать, какими средствами можно вылечить ее или хотя бы облегчить.
        - Твоя речь похожа на то, как говорят лекари вЦарьграде, - с сомнением в голосе сказал боярин. - Мне приходилось там бывать, и не раз. Византийские лекари говорят, как ты. Признайся мне - ты из Византии?
        Когда же я помотал головой, Блуд произнес внушительно:
        - Зайди ко мне вКиеве. Может быть, ты мне пригодишься. Тем более что мальчика, которого ты вылечил, все равно уже больше нет в живых. Вольдемару ты теперь вряд ли понадобишься: он еще не в том возрасте, когда люди думают о болезнях. Его интересуют совсем другие вещи в жизни. А нам с тобой найдется о чем поговорить.
        - Для этого мне еще придется оказаться вКиеве, - осторожно проговорил я. - Как я видел, город будет обороняться, и войска там много.
        - Ну да, - кивнул боярин, а потом загадочно улыбнулся: - И все-таки я думаю, что вКиеве ты скоро окажешься. И придешь ко мне.
        Он повернулся и пошел в сторону Днепра, где его, видимо, поджидала лодка, в которую уже была отведена Рогнеда.
        Глава 2
        Любовник
        Любава казалась безутешной. Мы встретились с нею возле костра, где сидели уже знакомые нам воины, среди которых мы находились все последние дни. На праздничный ужин сегодня был густой суп из баранины и собранных в поле овощей - капусты, брюквы, репы и моркови. Я понял, что баран был из тех, что мы везли с собой на струге. Оказавшись в виду Киева, воины решили заколоть всю привезенную живность и съесть ее. Хранить припасы было больше не надо: впереди битва за город и победа, а значит, к услугам победителей окажутся все богатства Киева, включая еду. А если случится поражение, то мертвым все равно не нужно съестное…
        К тому времени мы сЛюбавой уже успели обзавестись личными деревянными ложками большого размера, как здесь было принято. Ложки я сам выточил на одной из стоянок, и немало этим гордился, чем вызвал удивление Любавы - по ее представлениям, каждый человек вырезал себе ложки с самого детства, и в этом не было ничего особенного. Но для меня это была одна из первых маленьких побед.
        - Больше я никогда ее не увижу, - сокрушалась Любава, думая о том, что ее бывшая хозяйка, едва уцелев от смерти, вновь попала в рабство уже к другому человеку. И будет ли Блуд более милостив к ней, чем Вольдемар?
        По мне, так Блуд просто не мог быть хуже Вольдемара. Потому что ничего хуже быть не может. Но когда я сообщил это свое умозаключение девушке, она снова разрыдалась.
        - Может, - сказала она сквозь слезы. - Всегда может быть хуже. Ты просто не знаешь, потому что ты очень наивный и простой человек.
        Услышав эти слова, я смог лишь пожать плечами и улыбнуться. Наверное, Любава по-своему права. С ее точки зрения, я - совсем простак. Даже, вероятно, недоумок. А как же иначе? Ведь я не знал и не умел самых элементарных вещей…
        О только что закончившемся жертвоприношении никто не говорил: воины сидели вокруг костра и молча хлебали похлебку, изредка обмениваясь замечаниями, которые, впрочем, были нейтральными.
        Что ж, я их прекрасно понимал. Мальчик Всеслав был у них на попечении в течение нескольких дней пути. Все видели, как мучительно он поправлялся после своего ранения, как хлопотала вокруг него Любава. Может быть, глядя на него, кто-то вспоминал своего оставленного дома младшего брата или сына. А теперь мальчика просто тупо зарезали у них на глазах. Чтобы умилостивить Перуна…
        Полно, да так ли уж верили все эти люди в необходимость кровавого жертвоприношения? Но осуждать совершившееся никто не смел: ведь Перун был любимым богом князя Вольдемара.
        Правда, во время общей еды и сидения у костра я заметил нечто непривычное. На нас сЛюбавой как-то странно косились и старались держаться подальше.
        К чему бы это? И не надвигается ли на нас новая угроза?
        После того как котел оказался вычерпан до дна иЛюбава сКанателенем потащили его к реке, чтобы вымыть, ко мне подсел Вяргис. Некоторое время он теребил себя за длинные сивые усы, а потом решительно, хоть и негромко сказал:
        - Надо поговорить.
        Видимо, сидевшие рядом воины догадывались, о чем пойдет разговор, или же попросту точно знали это, но все они проявили тактичность, и уже через несколько мгновений мы сВяргисом остались у костра одни.
        - Говори, - предложил я, предчувствуя недоброе.
        - Всеслава больше нет, - проговорил старый воин, глядя в догорающее пламя. - А если его нет, то и ты князю больше не нужен.
        Мы помолчали. Молчал Вяргис, и молчал я. А что, собственно, я мог сказать? Все и так было предельно ясно. Или ничего не ясно, но это не меняло моего положения.
        - Что же мне теперь делать? - спросил я и сам устыдился того, как жалко и растерянно прозвучал мой голос.
        Вяргис опять помолчал, потом крякнул и сказал:
        - Откуда мне это знать? Ты странный человек, необычный. Не знаю, откуда ты пришел и что тебе нужно здесь. Делай что хочешь. Но помни только, что лучше тебе больше не попадаться на глаза конунгу. Ты ему больше не нужен, а тех, кто ему не нужен, он убивает.
        Вяргис коротко глянул на меня из-под густых, нависших над глазами бровей и, хмыкнув, добавил:
        - А ты - не просто ненужный человек, а вредный для конунга. Потому что каждый раз, глядя на тебя, Вольдемар будет вспоминать о том, как его перехитрил Жеривол. Вольдемар настоял на своем, а жрец отомстил ему за это.
        - Ты тоже не веришь в то, что Жеривол выбрал вторую жертву по наущению Перуна? - поинтересовался я, на что Вяргис хрипло рассмеялся.
        - Кто же этому верит? - ответил он. - И сам Вольдемар не верит. Но теперь он взбешен.
        Вдалеке между догорающих костров показались фигуры возвращающихся с берега Любавы иКанателеня.
        - А девушке тоже грозит опасность?
        - Девушке опасность грозит всегда, - философски заметил Вяргис, покосившись на приближающуюся Любаву. - Ее можно взять себе в рабыни, она ведь ничейная. А можно продать хазарам - они любят светловолосых девушек. Да мало ли что еще можно с ней сделать…
        - Значит, нам надо бежать? - уточнил я на всякий случай. Но на сей раз старый сивоусый воин вообще не удостоил меня ответом. Он поднялся на ноги и бросил:
        - Я все тебе сказал.
        Умный человек этот Вяргис, даром что неграмотный и язычник. Живи он в наше время, непременно стал бы государственным деятелем. Генералом каким-нибудь…
        Правда, он и тут чувствовал себя генералом. На протяжении многих дней я видел, как боятся и уважают его другие воины. Как уверенно он ощущает себя в мире. Вот и сейчас: ведь он самостоятельно принял решение предупредить меня об опасности. Пожалел. Наверное, как иЛюбава, считает меня недоумком.
        - Канателень сказал, что завтра с утра будет штурм Киева, - сообщила Любава, присаживаясь рядом со мной. - Он говорит, что завтра же Киев будет взят.
        - И что же?
        - Мы окажемся в городе, и я смогу проникнуть кРогнеде, - простодушно ответила девушка. «Боже, и это она считает меня дурачком!»
        - Ты хочешь стать еще одной наложницей боярина Блуда? - поинтересовался я, стараясь придать побольше иронии своему голосу. Хотя в тот момент мне вообще было не до иронии…
        Любава покачала головой.
        - Нет, совсем наоборот. Я помогу Рогнеде бежать.
        - Куда? Куда вы побежите?
        Я уже кое-что понимал в здешней действительности. Куда могут бежать две молодые красивые девушки, не имеющие защитников и покровителей? Князь Рогвольд убит, Полоцк разорен.
        - Ты знаешь, что сделали сВсеславом? - спросил я.
        - Канателень мне сказал, - кивнула девушка. - Его принесли в жертву Перуну.
        Как ни странно, Любава совсем не была потрясена этим.
        - Ты считаешь, что это правильно? - удивился я. - Тебе не жалко мальчика? Ведь ты за ним ухаживала все это время.
        - Жалко? Нет, мне было его жалко, - ответила Любава совершенно спокойно. - И я желала ему быстрой смерти. Лучше умереть, чем жить в таком позоре. Наложником князя…
        - Но ведь ты собираешься спасти Рогнеду и убежать куда-то с ней, - заметил я. - Раз так, то ты не считаешь, что и ей лучше умереть, чем жить с позором?
        - Совсем нет. - Любава вскинула голову и посмотрела мне прямо в глаза с некоторым недоумением. - Как ты не понимаешь? Рогнеда ведь женщина. Для нее это совсем не такой позор, как для мужчины.
        Я пожал плечами. Женскую логику мне было никогда не понять.
        Когда же я рассказал о нашем разговоре сВяргисом, Любава охотно согласилась.
        - Конечно, - сказала она с готовностью. - Давай убежим отсюда. Тем более что это всего на одну ночь, до завтра. А завтра мы все равно уже будем вКиеве, а это - большой город, Вольдемар нас там никогда не найдет.
        Сбежали мы недалеко. Да и не бежали вовсе, а просто с достоинством удалились. Сначала исчезла Любава, а спустя какое-то время я медленно встал, как бы невзначай подхватил свое ружье, а потом так же неспешно двинулся к лесу. По лагерю все время сновали люди, так что и мои передвижения остались незамеченными. Лишь в самом конце, когда я в последний раз обернулся назад, то увидел внимательные глаза следившего за моими маневрами Вяргиса. Но он сидел молча и не подал мне никакого знака.
        На ночь мы устроились в лесу, примерно в километре от разбитого лагеря. Спать на земле показалось мне опасным, и в темноте я нашел громадное, в три обхвата дерево
        - старое, почти засохшее, но еще крепко стоящее. В полутора метрах от земли находилось большое дупло, где вполне могли разместиться два человека. Подсадив туда Любаву, я втянул следом ружье, и мы принялись устраиваться на ночлег.
        Подстелив под себя мою куртку и накрывшись той, что была на девушке, мы легли и прижались друг к другу. В лесу было совсем тихо, лишь стрекотали кузнечики и кричала вдали какая-то ночная птица.
        Тело Любавы было горячим, она крепко прижимала меня крутым бедром. Вытащив откуда-то из своего платья два яблока, она предложила одно мне.
        - Где нарвала? - спросил я.
        - Канателень подарил, - ответила девушка, вонзая крепкие белые зубы в яблочную мякоть, так что по подбородку ее потек сок. - Когда я уходила сейчас, он догадался, что я убегаю. Вот и дал.
        Ага, значит, наш побег не был секретом для наших новых друзей. Может быть даже, Вяргис давал мне совет сбежать с общего ведома. Что ж, очень благородно с их стороны.
        - Он что же, ухаживает за тобой, этот Канателень? - поинтересовался я как бы невзначай. Кстати, я не был уверен, что девушка поймет меня. Может быть, здесь не знают, что такое ухаживания?
        Но она поняла и тихонько засмеялась.
        - Ухаживает, - подтвердила Любава довольным голосом, продолжая грызть яблоко. - Я ему нравлюсь, он сам мне сказал.
        - Когда? Когда сказал?
        - Сегодня у реки, когда мы мыли котел, - сообщила девушка. - И раньше еще говорил. Много раз.
        - Ах, вот как, - протянул я, не зная, как следует реагировать, и не в силах разобраться с тем, что сам чувствую по этому поводу.
        - Ну да, - подтвердила Любава и хихикнула. В дупле было темно, и ее лицо я не видел в темноте.
        Она молчала, явно ожидая моих дальнейших вопросов.
        - Много раз, - повторил я. - Ну и как - он тебе тоже нравится?
        Девушка хихикнула снова. Потом не сдержалась и прыснула.
        - Нет, - сказала она. - Не нравится. Мне нравится другой мужчина. Совсем другой.
        Она чуть повернулась, и к прижавшемуся ко мне бедру прибавилась тяжелая горячая под тонкой холстиной платья грудь. Глаза Любавы сверкали в темноте прямо перед моим лицом.
        - Другой? - как-то вяло переспросил я, чувствуя, как мой язык заплетается. - И кто же это? Вяргис, наверное?
        - Наверное, - засмеялась Любава, и ее огромные блестящие глаза приблизились ко мне. - Наверное, он. Только на самом деле мне нравишься ты.
        А я еще думал, что в здешнем мире не умеют целоваться! Еще как умеют! Любава накрыла мой рот своими жаркими губами и буквально впилась в меня.
        Объятия ее оказались крепкими, а объем легких несравним с моим, так что я едва дышал, когда она выпустила меня. Но, в целом, чувствовал себя отлично, хотя и был обескуражен неожиданностью.
        - А сама считаешь меня придурком, - произнес я, тяжело дыша.
        - Не придурком, а странным, - сказала Любава, аккуратно поставив засос на шее. - Ты очень странный. Очень. Ты как будто пришел из другого мира.
        - Да? - чуть было не подскочил я от этого заявления, но не смог дернуться, потому что был придавлен телом девушки.
        - Да, - подтвердила она. - А мне нравятся такие пришельцы.
        Любава опустила руку вниз и решительно нащупала меня под одеждой. Обнаруженное явно показалось ей удовлетворительным, потому что в следующее мгновение девушка снова оживилась и, все еще прерывисто дыша, сказала:
        - Слушай, пришелец. Тут тесно, в этом дупле. Давай вылезем и спустимся на траву. Она мягкая, а?

* * *
        Наверное, мы спали бы долго, но утром нас разбудили пронзительные звуки, доносившиеся с другого берега широкой реки.

«Началась битва, - подумал я, еще не разлепив глаза. - Воины Вольдемара пошли на штурм Киева. Что-то будет…»
        Не сговариваясь, мы сЛюбавой вылезли из нашего дупла и стремглав побежали к берегу, чтобы видеть разворачивающуюся там картину.
        Но нет, ничего подобного. Штурма мы не увидели. На другом берегу, у киевских причалов стоял рядами народ. Там были яркие плащи бояр, сверкающие шлемы дружинников с круглыми красными щитами и копьями. Но шум производили не они, а толпа музыкантов, стоявших спереди и совместными усилиями издававших звуки, которые могли бы поднять из могилы мертвого.
        Музыкантов было человек сто, из них больше половины имели дудки, деревянные трубы различной длины и диаметра. Одни пищали, как младенцы, другие гудели, третьи надсадно выли. Собранные вместе и орущие одновременно и вразнобой, эти духовые инструменты создавали такой «кошачий концерт», что впору было заткнуть уши и бежать, куда глаза глядят.
        Впрочем, дудки и трубы вместе с изогнутыми рогами производили бы еще не такое ужасное впечатление, если бы не множество барабанов разной величины, которые также грохали невпопад и в разном ритме - от мелкой дроби до глубоких уханий, от которых рябь шла по днепровской воде.
        Своего берега мы видеть не могли, и лагерь князя Вольдемара оставался скрытым от нас за поворотом реки и густым лесом. Но вскоре оттуда появился большой плот, сколоченный из длинных бревен. На плоту стоял белого цвета полотняный шатер.
        Все это было мало похоже на начало битвы.
        - Давай подойдем поближе, - предложил я, и мы сЛюбавой побежали вдоль берега. По пути я здорово вымочил ноги, но вскоре мы приблизились к лагерю настолько, что стали слышны крики воинов оттуда и можно было явственно разглядеть плот, медленно продвигающийся к середине реки.
        Десяток воинов Вольдемара ловко орудовали массивными шестами, достигающими дна, и таким образом толкали плот на стремнину.
        Зачем это? Что сейчас будет?
        И не связано ли происходящее со вчерашним визитом в лагерь кВольдемару киевского боярина Блуда?
        Ну да, наверное, он и был послан в качестве парламентера от князя Ярополка Святославовича.
        От противоположного берега отчалила лодка, в которой кроме гребцов сидели три человека. В одном из них я узнал Блуда. Двое других также были в красных плащах и сверкающих на солнце боевых доспехах из металла.
        Кто это? Уж не сам ли князь киевский Ярополк?
        Судя по всему, это было он, потому что почти сразу полог шатра, установленного на плоту, откинулся и наружу появился Вольдемар. Он был без доспехов на этот раз. Под красным плащом виднелась длинная белая рубаха, перепоясанная серебряным шнуром. На голове Вольдемара был славянский шлем с высоким шишаком, но никакого оружия не имелось. Завоеватель явно хотел продемонстрировать свои мирные намерения.
        - Будут переговоры, - сказал яЛюбаве. - Вероятно, Блуд вчера специально приезжал, чтобы договориться об этом.
        - Переговоры? - хмыкнула девушка и пожала плечами. - О чем они могут переговариваться? Вольдемар пришел сюда с войском не для того, чтобы о чем-то разговаривать.
        Да, тут сложно было не согласиться. Вряд ли иЯрополк со своей стороны согласится просто так отдать свою столицу сводному брату. С чего бы это?
        А кроме того, не стоит забывать и о войске Вольдемара. За несколько дней мы успели присмотреться к этим людям, и понятно было, что никуда они просто так не уйдут. Они явились сюда с определенной целью - им надо было захватить и разграбить богатый город. Что будет, если Вольдемар сейчас вернется к своим воинам и сообщит им о том, что достигнут мир? Да эти же воины попросту разорвут Вольдемара на куски и бросят собакам. Князь здесь - это тот, кто ведет в бой и гарантирует добычу - золото и рабов. Если этого нет, то не нужен такой князь…
        Лодка приблизилась к плоту, и воины подтянули ее баграми. Первым на плот сошел Ярополк. Хотя Днепр и широкая река, но с берега я сумел разглядеть его достаточно хорошо. СВольдемаром он был примерно одного возраста, так что моя догадка о том, что в детстве они вполне могли вместе играть, оказалась правдоподобной. Разница между братьями выражалась в пластике. Лица Ярополка мне не удалось разглядеть как следует, однако все движения его фигуры были какими-то вялыми, нерешительными. Фигура Ярополка со стороны выглядела словно набитая ватой. Осторожно взобрался на плот и медленно на полусогнутых ногах двинулся вперед.
        Полная противоположность порывистому и стремительному Вольдемару, у которого не только горели глаза, но и во всей повадке ощущалось какое-то бешеное напряжение. Два сводных брата, от одного отца - один ватный, а другой пружинистый.
        За Ярополком на плот сошли Блуд и еще один человек, одетый так же, но очень высокого роста, с кудрявой золотистой бородой.
        - Это Свенельд, - вдруг сообщила мне Любава. - Он - славный киевский воевода. Это он всегда командовал дружиной при князе Святославе.
        - Откуда ты знаешь? - удивился я. Прежде Любава не баловала меня своими познаниями о здешней политической жизни.
        - Свенельд был другом князя Рогвольда, - пояснила девушка. - Он несколько раз приезжал к нам вПолоцк и гостил у нас.
        - Ты с ним знакома?
        Мне вдруг подумалось, что Любава ведь была ключницей уРогвольда, а это значит, что вполне могла быть знакома с приезжим киевским воеводой весьма близко. При здешних свободных нравах это более чем возможно.
        - Ты спала с ним? - задал я вопрос совсем прямо и постарался заглянуть Любаве в глаза.
        - Свенельд - красивый мужчина, - уклончиво ответила она, и взгляд ее серых глаз уплыл в сторону, сделавшись мечтательным, - аРогвольд был совсем старый…
        Испытав мгновенный и очень болезненный укол ревности, я постарался взять себя в руки. В конце концов, здесь такие нравы и нечего «лезть со своим уставом в чужой монастырь». Любава была совершенно честна и естественна. Еще в первую нашу встречу она с первых же слов сообщила, что «любилась» с княжеским сыном Хельги. Для них в этом нет ничего особенного…
        - Значит, у тебя неплохие связи в здешнем бомонде, - покачал я головой. Девушка не поняла меня и посмотрела удивленно.
        - Я имею в виду, что Свенельд может помочь тебе, если потребуется, - пояснил я. - Ну, мало ли что… Раз вы с ним близко знакомы.
        - Я уже думала об этом, - откровенно бросила в ответ Любава, не отрывая глаз от происходившего на плоту. - Надо же что-то придумать, чтобы спасти Рогнеду…
        А что, Любава оказалась весьма практичной особой. Вот уж я раньше не ожидал от нее. Недаром ходила в ключницах у князя Рогвольда.
        Ключница, между прочим - это серьезная должность. Доверенное лицо князя, распоряжающееся в общем-то всем в княжеском доме. Впоследствии эта должность называлась министром двора. А в наше время как? Наверное, управляющий делами Президента…
        Размышления мои были прерваны возгласом Любавы.
        - Смотри! Смотри! Вон туда! - Она возбужденно показывала мне рукой на плот, и, едва взглянув, я сразу понял, в чем тут дело. Понял, зачем приезжал вчера Блуд и почему Вольдемар согласился на переговоры. И что это будут за переговоры…
        Перед шатром стояли Вольдемар, а напротив него князь Ярополк и чуть позади него, на полшага, - Блуд со Свенельдом. Они о чем-то спокойно разговаривали, и картинка выглядела бы мирно. Но в шатре оказалась вторая дверь - с задней стороны. На наших глазах оттуда вылез воин, вооруженный длинным мечом, в короткой кольчуге и без шлема. Выбравшись из шатра, он медленно пробрался к углу и выглянул оттуда.
        С киевского берега всего этого не было видно, а с нашего обзор открывался отличный. Происходящее видели не только мы сЛюбавой, но и все войско Вольдемара, наблюдавшее за «переговорами» с берега неподалеку.
        - Он сейчас убьет его, - прошептала Любава, глядевшая на плот как зачарованная.
        - Кого? - спросил я, весь дрожа в предчувствии того, что сейчас случится нечто неминуемое.
        - Не знаю кого, - ответила девушка. - Откуда мне знать? Но убьет!
        Как бы в подтверждение ее слов, воин стремительно выскочил из-за шатра и, высоко подняв меч, бросился к группе людей. В следующее мгновение Вольдемар отшатнулся в сторону, давая проход, аБлуд со Свенельдом ловко отскочили назад.
        Меч обрушился на Ярополка, ударив в плечо рядом с головой, и разрубил тело почти до пояса.
        Все произошло в течение двух-трех секунд. Скорее всего, несчастный киевский князь даже не успел осознать приближающуюся смерть. По крайней мере, он не мучился - это я утверждаю, как врач. Удар меча сокрушил такие важные жизненные артерии, что смерть наступила в течение минуты.
        Вероломное убийство произошло на плоту, стоящем на самой середине реки, под ярким утренним солнцем. Его хорошо видно было с обоих берегов реки, и оба берега закричали одновременно. Вопль поднялся со стороны лагеря Вольдемара - это был звериный рык воинов, готовых ринуться в кровавый бой за добычу. А с киевского берега несся многотысячный крик отчаяния и возмущения.
        - Здорово, - сказал я, переводя дыхание. - Просто класс! Знаешь, милая, теперь я окончательно убедился: народ у вас тут серьезный, ничего не скажу.
        Любава, сидя на траве у самой кромки воды, рыдала. Не от нервного потрясения, конечно. Она рыдала оттого, что на ее глазах все надежды пошли прахом. Она-то рассчитывала проникнуть вКиев под защиту князя Ярополка и освободить Рогнеду. А теперь мертвое тело несостоявшегося избавителя лежало на плоту посередине Днепра.
        - Успокойся, - стараясь подбодрить девушку, сказал я. - СБлудом-то ничего не случилось. Он-то как раз остался целехонек. Меня он вообще приглашал заходить запросто, а ты со мной, так что…
        - Блуд? - мгновенно прекратив рыдать, переспросила Любава. - Блуд приглашал тебя? Почему?
        Она утерла слезы и теперь смотрела на меня, покрасневшая от переживаний, но очень красивая.
        - Я ведь лекарь и умею лечить разные болезни. Вот Блуд и захотел полечиться, наверное, - ответил я. - А почему бы и нет? Мужчина он уже в возрасте, а судя по тому, что у него большой гарем, не чужд разных излишеств. Надо полечить старика.
        - Блуд - главный человек вКиеве, - тихо произнесла Любава. - Это я точно знаю. Свенельд часто говорил об этом Рогвольду, я слышала. Да это и не секрет. Все знают, что именно боярин Блуд посоветовал Ярополку убить отца - князя Святослава. Блуд все и подстроил.
        Любава пристально глядела на меня, словно ожидая реакции на свои слова. Но после всего виденного здесь, да и слышанного тоже, удивить меня было уже трудно.
        - Милые люди, что тут сказать, - невольно усмехнулся я. - Тем не менее, мы с тобой непременно отправимся навестить Блуда.
        - Но почему? - так и не могла понять меня девушка.
        - Хотя бы потому, что больше нам просто некуда идти.
        На самом деле, помимо всех прочих соображений, я вспоминал свой сон, который недаром мне снился. Какую главную мысль хотел довести до меня отец? Он дал мне понять, чтобы я не пугался, плыл по течению, что все под контролем. А что делать, ты сам поймешь - вот как он сказал…
        А на тот момент обстоятельства складывались так, что, кроме визита кБлуду, у меня не было иной дороги.
        Крики с нашего берега усилились. Вольдемар, подскочив к неостывшему трупу своего брата, поддел его сапогом и сбросил в воду. Вздувшийся красный плащ мертвого киевского князя поплыл вниз по течению.
        Это послужило сигналом для всего войска. Струги с сидящими в них воинами отчалили и стремительно понеслись наперерез реки к киевским пристаням. Быстрота и натиск всегда были главными союзниками завоевателей.
        Мы видели весело взлетающие ряды длинных весел, развевающиеся на ветру бороды Вольдемаровых воинов и блеск приготовленного к бою оружия.
        Но битвы не случилось, как не нужен оказался и штурм города. Когда струги оказались на середине реки, в рядах защитников Киева началось движение. Засверкали на солнце мечи, столкнулись в схватке копья, взлетели над головами боевые топоры. Как мы узнали впоследствии, это по сигналу воеводы Свенельда киевские воины бросились на «ближнюю дружину» убитого князя. Кого-то убили, а кто-то успел убежать, но после гибели Ярополка защитников уКиева просто не оказалось. Ближняя дружина исчезла, а основное киевское войско перешло на сторону конунга Вольдемара.
        Правда, воины самого Вольдемара были обескуражены. Их струги причалили к берегу, где уже стояли сам Вольдемар, а с ним - Блуд, Свенельд, другие бояре и полностью вооруженное киевское войско. Вроде бы Киев был взят, цель достигнута, но воины недоумевали: а когда же будет добыча? Ведь именно ради добычи пошли они с севера сюда за Вольдемаром.
        Впрочем, мы сЛюбавой не стали больше смотреть, а вернулись в свое дупло. Все и так было предельно ясно, и мне следовало подумать о дальнейших действиях.
        Показываться вКиеве сегодня мне совсем не хотелось. Пересечь Днепр и оказаться в большом чужом городе, в который вошла иноземная армия, - это значило подвергать себя смертельной опасности. Стать жертвой какой-нибудь дикой выходки разбушевавшихся воинов было бы очень обидно. Тем более что после запомнившегося мне сна я постоянно возвращался к нему мыслями, пытаясь разгадать, для чего я оказался здесь. Что от меня требуется?
        Вопрос о том, кто или что забросил меня в этот мир, я сразу отметал, как не имеющий ответа. Мои запросы были гораздо скромнее: я жаждал хотя бы просто понять, что этим неведомым силам от меня нужно. Для чего я тут?
        Поняв это, я смогу поступать правильно и в конце концов останусь в живых. А может быть, даже за хорошее поведение меня закинут обратно - в мой мир, вXXI век, вМоскву или хотя бы туда, откуда забрали - вПолоцкий район Республики Беларусь…
        Но здешний мир был очень плохо приспособлен для размышлений. В этом я уже успел убедиться прежде и получил подтверждение теперь, едва мы сЛюбавой приблизились к
«нашему» дубу…
        Прямо под деревом сидел человек. Он не говорил ни слова и молча смотрел на нас, словно ожидал наших действий.
        Любава ойкнула и остановилась. Остановился и я, на всякий случай горько сожалея о том, что, впопыхах вскочив утром, оставил в дупле свое ружье. Теперь до него было уже не добраться.
        Человек был на вид довольно молодой, хотя трудно определять возраст людей, заросших волосами до самых глаз. Темные волосы спускались ниже плеч и ни с какой стороны не были подстрижены. Кудлатая шапка волос закрывала лицо со всех сторон и прядями спускалась даже ниже лба, отчего глаза лишь проглядывали. К тому же человек не мыл голову уже очень-очень давно, явно не меньше года, потому что волосы слиплись в однородную массу. Оставалось лишь догадываться о тех мучениях, которые доставляют при этом вши…
        Борода же спускалась на грудь, а на лице закрывала почти все щеки. Из одежды на человеке не было почти ничего. Точнее, его наряд состоял из одного предмета - длинной, почти до пят шубы, крытой кожей, с облезлым заячьим мехом внутрь. Одеяние это было надето на голое тело, в чем я позже неоднократно убедился.
        Босые ноги с желтыми пятками вызывающе торчали наружу.
        После всех своих приключений и неожиданностей, подстерегающих на каждом шагу, я к тому времени уже окончательно утратил способность пугаться. Юмор и ирония остались единственными моими защитниками. Только так я мог надеяться не сойти с ума.
        - Ну, что ж ты остановилась? - спокойно обратился я к застывшей на месте Любаве. - Смотри, какой красивый мужчина. Наверное, он хочет с нами познакомиться поближе.
        Незнакомец продолжал молчать, не отрывая от нас своего мутного взгляда. Уж не глухонемой ли он? И не совсем ли дикий человек? А что, если он сейчас вдруг как зарычит, да оскалится, да как кинется на нас!
        Что тогда? На помощь звать некого, а сам я справлюсь ли с ним? Как знать, а вдруг он будет кусаться…
        - Здравствуй, добрый человек, - на всякий случай миролюбиво сказал я, подходя поближе.
        К моему удивлению, человек сразу ответил приветствием.
        - Кто ты? - спросила вдруг Любава, боязливо стоявшая у меня за спиной.
        - Я здесь живу, - спокойно произнес незнакомец, вежливо поджимая босые ступни и подтягивая их под шубу. Вставать он не собирался.
        - Где ты живешь? - переспросила Любава, и тогда человек кивком головы указал на
«наше» дупло.
        - Вот здесь, - сказал он. - Здесь я живу уже долго.
        Мы во все глаза смотрели на него, не зная, чего следует ожидать, а он, сидя на траве, совершенно невозмутимо снизу вверх разглядывал нас.
        - Меня зовут Захария, - вдруг добавил он и неожиданно широко улыбнулся. Рот уЗахарии был щербатым, в нем не хватало изрядного количества зубов, но сама улыбка оказалась чудесной, обезоруживающей и сразу осветившей его лицо. Так улыбаются несмышленые дети и еще некоторые сумасшедшие.
        Но Любава внезапно заволновалась и выступила из-за моей спины.
        - Ты живешь в этом дупле? - обеспокоенно спросила она. - Вот прямо здесь?
        Захария кивнул и опустил глаза.
        - Но ведь мы же спали тут прошлой ночью, - заметил я недоуменно. - А где был в это время ты?
        - Здесь, - буркнул незнакомец и снова отвел глаза в сторону. - Увидел, что вы сюда забрались, и не стал вам мешать.
        - А где же ты спал?
        - Рядышком, вот тут. - Странный человек указал на куст в двух метрах от дуба.
        Так вот оно что! Оказывается, прошлой ночью, когда мы сЛюбавой, выбравшись из дупла на траву, занимались любовными утехами, то не заметили, что делаем это совсем рядом с посторонним человеком. Получается, что этот Захария полночи наблюдал за нашими забавами. Он все видел и слышал! Мы даже не заметили его в темноте, а он не подал и знака, что находится поблизости и является как бы невольным участником наших любовных упражнений!
        Уж не вуайерист ли он? А почему бы и нет? Сексуальные извращения встречаются в любую эпоху и, наверное, в любом мире…
        Но Любаву волновали совсем не эти пустяки, а совсем другое.
        - Покажи руки, - вдруг требовательно сказала она, и голос ее дрогнул. - И все тело тоже покажи.
        Захария послушно вытянул вперед руки, выпростав их из широких рукавов, и высунул ноги из-под шубы. Но Любаве это показалось недостаточным.
        - Весь покажись! - потребовала она.
        А поймав мой удивленный взгляд, громко сказала:
        - Мы спали в его дупле всю ночь. А если у него проказа?
        Ах, вот оно что! Я и не подумал о такой возможности. Ну да, в моем мире никакой проказы практически не существует, нет реальной опасности заразиться этой смертельной, неизлечимой болезнью. Например, я, как врач, ни разу не сталкивался с этим древним проклятием рода человеческого. Нет, проказа теоретически существует и в нашем мире: вИндии, например. Даже вСредней Азии имеются лепрозории, где пытаются лечить эту болезнь. Но вРоссии иЕвропе угроза заразиться проказой - чистая теория, даже смешная.
        Но для Любавы это было совсем не смешно. Захария вновь покорно поднялся на ноги и одним движением распахнул свое одеяние, представ перед нами совершенно голым. Мы увидели худое, истощенное тело с впалым животом и выпирающими ребрами. Человек выглядел как узник концлагеря.
        - Ты что, голодаешь? - спросил я его, пока Любава придирчиво присматривалась к сероватой, покрытой прыщами коже нашего нового знакомца.
        - Это пост, - коротко ответил он, а потом, вскинув на меня глаза, горделиво прибавил: - Ты не знаешь, что это такое.
        Тут я уже почувствовал себя вправе обидеться. Пусть я и ничего не смыслю в этом мире, но о посте я все-таки имею представление. Моя бабушка регулярно постилась перед Пасхой…
        - Почему это не знаю? - возразил я. - Пост - это отказ от мяса и некоторых других видов пищи. Делается это для того, чтобы угодить Богу.
        Немытое и занавешенное волосами лицо Захарии снова прояснилось.
        - Ты христианин? - спросил он меня с надеждой. И вновь его потрясающая улыбка заворожила меня…
        Но с ответом следовало быть осторожным. Конечно, бабушка, папина мама, крестила меня, когда мне было лет десять. Я хорошо помню, как она водила меня в храм на окраине городка и как мы там долго ждали в числе других неофитов. Но может ли называть себя христианином человек, который с тех пор ни разу не причащался? Пусть я не образец нравственности, но шутить с такими вещами не хотел.
        - Нет, я не христианин, - пришлось мне ответить, и улыбка Захарии погасла.
        - Ты оглашенный? - не желая терять надежду, уточнил он.
        Я охотно кивнул, и мы оба вздохнули с облегчением. Оглашенный - это по церковной терминологии человек, который «оглашен», то есть ему известен смысл Евангелия. Что ж, для меня и моих взаимоотношений с религией это вполне подходящий термин.
        - Он чистый, - радостно сообщила Любава. - Никаких пятен и лишаев нет. А я уж испугалась. Живет один в лесу, с чего бы это?
        Успокоившись на предмет проказы, Любава даже слегка развеселилась.
        - А что ты тут делаешь? - спросила она уЗахарии, на что тот с достоинством ответил:
        - Я - монах.
        И снова в его голосе и в самом выражении лица промелькнуло что-то горделивое, словно этот нечесаный и давно не мытый человек ощущал себя гораздо выше нас.
        - Но монахи живут в монастыре, - осторожно заметил я. - Разве тут монастырь?
        - Ты ничего не знаешь о монашестве, - тихо ответил Захария. - В монастырях живут только слабые духом. Те, кому нужна поддержка себе подобных, кто не полагается на Господа. Я жил в монастыре, а потом ушел. Понял, что должен пройти искус.
        Ага, перед нами был монах-отшельник. Я вспомнил, что читал об этом прежде. Христианское монашество зародилось вЕгипте, и именно в форме отшельничества. Монахи-подвижники уходили в пустыню и там жили в полном одиночестве и самоотречении. А в монастыри они стали объединяться уже гораздо позднее…
        Но вот какая история! Захария оказался первым встреченным мною в этом мире христианином! Все, с кем я имел дело до этого, были язычниками. И в Киеве я не увидел ни одного церковного купола или креста.
        Так, значит, в этом мире есть христиане. Это меня обрадовало уже потому, что было еще одним подтверждением того, что я нахожусь пусть и в чужой для меня эпохе, но все-таки в моем, а не в параллельном мире, от которого вообще непонятно, чего можно ожидать.
        Страх, что меня закинуло в параллельный мир, не оставлял меня с самого начала. Это был главный вопрос, над которым я бился. Я пробыл здесь уже неделю, и столько всего успело произойти, но каждую минуту я невольно с затаенным ужасом отмечал те или иные детали, которые свидетельствовали о том, что это мой мир! То, что все вокруг было относительно похожим на Древнюю Русь, еще ни о чем не говорило. И в любой миг меня могло поджидать сокрушительное разочарование. Например, можно было только через месяц случайно узнать о том, что женщины здесь не рожают детей, а высиживают их в яйцах…
        Встреча с отшельником дала мне новую надежду. Появилось новое свидетельство, что я нахожусь в самой настоящей Древней Руси, в эпоху до ее крещения. Это было уже что-то конкретное!
        Правда, сама Древняя Русь была мало похожа на то, что мне приходилось видеть в исторических фильмах, и то, что приходилось читать в романах на эту тему.

«Но это, пожалуй, не проблема Древней Руси, - сказал я себе с очередным вздохом. - Скорее это моя проблема. И проблема фильмов, которые я смотрел, и книг, которые читал. Создатели книг и фильмов ведь не видели всего этого своими глазами, как довелось сейчас мне. Они хотели, чтобы было красиво! И никто не хотел снимать фильмы с курными землянками, топящимися по-черному, с поголовной вшивостью, гнилыми зубами и овчинами на голое тело…»
        - Послушай, - сказала Любава, обращаясь кЗахарии, - у тебя нет какой-нибудь еды? Потому что мы голодны и могли бы тебе заплатить.
        К слову сказать, Любава с самого начала была убеждена в том, что я - богатый человек. Еще бы, она ведь зорким глазом приметила у меня массу вещей, назначения которых не понимала, но в ценности которых была абсолютно уверена. Чего стоили одни наручные часы, уж не говоря о пустой пачке сигарет «Мальборо», сумке с патронами, зажигалке…
        - Еда? - рассеянно улыбнулся монах и протянул руку в сторону подступающего к реке леса. - Здесь много еды. Ягоды, грибы, корни трав, да и сама трава. Можно поймать рыбу…
        Как вскоре выяснилось, никакой едой мы тут поживиться не могли. Сам Захария питался подножным кормом, а пойманную рыбу даже не готовил, а ел прямо сырой.
        - А как же зимой? - поинтересовался я, когда Любава утратила всякий интерес к нашему нищему другу и отошла в сторону.
        - Зимой иногда приносят, - смиренно потупившись, ответил монах. - Зимой тут без добрых людей не выжить. Прежде жил я в греческой земле, у ромеев, так там благодать, тепло. Весь год можно питаться как птице небесной.
        - А в Киеве много христиан? - спросил я.
        - Много, - убежденно сказал отшельник. - Еще княгиня Хельга исповедовала нашу греческую веру. А с тех пор сколько воды утекло. Сам князь Ярополк, я слышал, готовится стать христианином.
        - Ну, - заметил я, - этого он, положим, уже не успеет. Не бывать Ярополку христианином.
        Тут выяснилось, что не только я могу потреблять информацию и удивляться. Монах Захария потому и был отшельником, что не интересовался мирскими делами и даже бежал от них. Так, услышав сегодня утром боевую музыку с реки и шум войск, он намеренно не пошел на берег, а остался тут.
        Я думал, что он огорчится моим известием о взятии Киева язычником Вольдемаром и о гибели князя Ярополка, но не тут-то было. Отшельнику это оказалось совершенно безразлично. Он для того и отшельник, чтобы думать не оКиеве, или о князе, или даже о христианстве вообще. Его интересует только спасение собственной души.
        На этот раз мне самому пришлось выступить в роли человека, приносящего известия и вещающего о последних событиях.
        - А кто пришел вКиев? - все-таки поинтересовался Захария. Услышав о князе Вольдемаре, он испугался.
        - Теперь конец всем киевским святым, - твердо сказал он. - Кто же не знает, как этот сын Святослава относится к христианству? При Ярополке святым вКиеве жилось вольготно. У меня там остались братья.
        Святыми Захария называл членов христианской общины и братьями - их же.
        Как выяснилось, вКиеве имелся-таки один христианский храм, но низкий и без купола, переделанный из жилого дома. Вот почему со стороны реки он и не был виден. С единственным киевским священником, отцом Иоанном, Захария был хорошо знаком, и батюшка еженедельно по воскресным дням присылал своего дьякона Федора к отшельнику, чтобы передать святое причастие. Проблемой отшельника всегда является причастие - его может святить только священник в алтаре…
        - Теперь, боюсь, уж не дождаться мне благодати такой, - заметил Захария встревоженно. - Вольдемар - ревностный идолопоклонник. Не бывать больше богослужениям под его правлением.
        Пока мы разговаривали, Любава собрала в имевшуюся у отшельника корзинку ягод и, вернувшись, подсела к нам. За это время Захария успел рассказать, что родился он в деревне неподалеку от Киева, а крещение принял вКонстантинополе, куда попал в качестве гребца на ладье одного купца, продававшего вВизантию меха и лесной мед.
        - И сподобил меня Господь оказаться в монастыре, - говорил он. - Греческий монастырь на берегу теплого моря. Там телу хорошо, прелестно. Но дух мой возгорелся кГосподу и возревновал о святости. Вот я и вернулся сюда, в родную землю, чтоб тут совершить подвиг.
        - Какой подвиг? - сначала не понял я, но Захария строго взглянув на меня, пояснил:
        - Подвиг духовный.
        Именно духовным подвигом Захария называл свое отшельничество. Жить в одиночестве, без людей, без дома, в тесном дупле, питаясь собирательством. Зато ничто не отрывает от молитвы, ничто не уводит мысль от Бога, не искушает мирскими соблазнами.
        - А по-славянски тебя как зовут? - вдруг спросила Любава, перебив монаха.
        - Окунем, - неохотно буркнул он. - Но об этом я не помню, потому что в славянстве я умер, а во Христе воскрес как Захария, грешный и смиренный раб Божий.
        - А по дому ты не тоскуешь? - снова спросила Любава с внезапно проснувшимся интересом. - У тебя ведь родители еще могут быть живы, да? Братья, сестры?
        - Святые - мои братья, - отрезал монах. - Церковь - мне семья: отец, мать, братья и сестры.
        - А не скучно тебе без дома, без родителей? - не унималась Любава, с жалостью смотревшая на нашего нового знакомого. - А без девушки? О женщинах ты не тоскуешь? Ты же мужчина!
        Последние слова явно смутили и раздосадовали Захарию. Может быть, Любава попала в самую точку, и вопрос о женщинах действительно был для отшельника болезненным.
        - Не спрашивай меня об этом, - стараясь сдержать раздражение, смиренно ответил Захария. - Есть вопросы, которые нельзя задавать, тебе это известно. Я же не спрашиваю твоего настоящего имени.
        - Я бы тебе и не сказала, - с вызовом парировала Любава, но осеклась и больше с вопросами к монаху не лезла.
        - А как ты тут зимой живешь? - поинтересовался я. - Холодно же.
        - Костер жгу, - объяснил отшельник. - Возле костра и сплю.
        - А чужие люди тебя не донимают? Сам понимаешь - воры, разбойники. Мало ли кто может прийти на свет костра.
        Захария безмятежно улыбнулся.
        - Воры, - сказал он. - Что же они у меня возьмут? Одежду вот эту? Я сам им отдам, если им нужно. А если убьют, то мне даже лучше будет. Разом все кончится, весь мой искус, иГосподь меня, как невинно убиенного, сразу на небеса заберет.
        Кажется, этот человек был искренен.
        - На ночь вам тут оставаться нельзя, - строго сказал он. - И не думайте. Мне тут люди вообще не нужны, а уж женщина - тем более.
        Он стыдливо потупился.
        - А ты слышал нас прошлой ночью? - прямо спросил я, на что монах кивнул и, уведя взгляд в сторону, буркнул:
        - Я молился, до меня не достигало.
        Впрочем, судя по его покрасневшему в этот момент лицу, он был не вполне искренен и скорее, принимая желаемое за действительное, успокаивал себя.
        - Если вам негде вКиеве жить, - сказал он, - то можете пойти кФедору-дьякону. Хоть он женщин тоже не принимает в доме, но ты все-таки оглашенный, - пояснил он мне. - Может быть, хоть на первое время сжалится.

* * *
        Чтобы переправиться вКиев, нам пришлось украсть лодку. Множество их было привязано у дощатой пристани на нашем берегу Днепра. Видимо, смерды из расположенной здесь деревни занимались то ли рыболовством, то ли речным извозом, но количество лодок было велико.
        Пользуясь тем, что напуганные нашествием жители еще не вернулись из леса к своим хозяйствам, я тщательно осмотрел доставшиеся в наше пользование плавсредства. Лодки были мелкие, почти плоскодонные, сделанные либо из тонких досок, либо долбленые. В одиночку столкнуть в воду такую колоду мне было не по силам, и я выбрал дощатую.
        Погрузившись, мы поплыли к другому берегу. Помня об увиденной мною утром картине форсирования Днепра, я использовал найденный здесь же длинный шест и отталкивался им, доставая до дна. Правда, на всякий случай, взял я и весла, и правильно сделал. Оказавшись на середине реки, я вдруг почувствовал, что шест не достает до дна, и нас понесло течением.
        Любава помогала мне, взяв второе весло и усиленно загребая, чтобы выправить лодку.
        - А что это Захария тебе сказал насчет второго имени? - задал я вопрос. - А ты еще ответила ему, что не сказала бы… У тебя есть второе имя?
        - Конечно, есть, - кивнула Любава, уже успевшая смириться с тем, что я не знаю самых элементарных вещей. - Только не второе, а первое. Второе - Любава, это для людей.
        - А первое для чего?
        - Первое имя - тайное, - пояснила девушка. - Его дают человеку родители, когда он только родится. Имя это знают родители и еще боги - все те, кто заботится о человеке. А чужим его знать нельзя.
        - И какое же у тебя первое имя?
        - Тебе тоже не скажу, - улыбнулась девушка. - Все зовут Любавой, и ты тоже зови. Ты же не бог.
        - Нет, не бог, это точно, - покачал я головой. - Кстати, а в каких богов ты веришь?
        - А у тебя нет первого имени? - не ответив на этот вопрос, задала свой девушка. - Ты только Владимир?
        А когда я утвердительно кивнул, обеспокоенно заметила:
        - Это очень плохо. Потому что если Владимир - твое настоящее имя, то любой, кто захочет, может наслать на тебя чары или еще хуже - порчу. Злые духи сразу поймут, на кого насылается порча, и все. Тебе обязательно нужно иметь настоящее, тайное имя.
        - А как мне его получить? - улыбнулся я. - Ведь тайное имя дают родители, а моих родителей здесь нет.
        - Я знаю, - ответила Любава, уже окончательно выбившаяся из сил от работы с веслом на быстром днепровском течении. - Ты - человек из другого мира.
        Не знаю, что именно вкладывала Любава в свои слова, когда уже второй раз говорила мне так. По сути, это совершенно правильно и отражает истинное положение вещей, но как могла неграмотная девушка из глубокой древности осознать такой факт? Я ведь и сам до конца не понимал, как такое возможно. Да что там до конца…
        - Тайное имя дает тот, кто любит человека, - сказала девушка. - Тот, кто желает ему добра.
        В этот миг наша лодка попала в речной водоворот. Стремительное течение закрутило ее на месте и вода потащила вниз. Нос лодки вдруг клюнул, затем клюнул сильнее, иЛюбава закричала. Увидев ее испуганные глаза, я догадался, что девушка не умеет плавать. Схватив весло, я принялся отчаянно загребать, чтобы выплыть хоть куда, лишь бы вырваться из захватившего нас гибельного водяного кружения. От моих усилий лодка сильно накренилась сначала в одну, а потом в другую сторону. Услышав за спиной плеск, я догадался, что нечто упало в воду. Лишь спустя минуту, когда моя лихорадочная работа веслом позволила миновать опасную стремнину, я сумел оглянуться и понял, что случилась крупная неприятность - в воду упало мое ружье.
        Переправа через реку оказалась гораздо труднее, чем я мог себе представить. Днепр весьма широк, и переплыть его на плоскодонке при помощи весел без уключин - дело непростое. Оно потребовало напряжения всех физических сил, так что, когда нос нашей лодочки уткнулся наконец в киевскую пристань, мы сЛюбавой оба были в изнеможении.
        Некоторое время я переживал по поводу утраты ружья. Как-никак, оно оставалось моим единственным защитником. Из ружья я застрелил угрожавшего Любаве медведя, из ружья сумел ранить Ждана. Оно придавало мне уверенности в себе.
        Как это часто бывает, на помощь моему расстроенному духу пришла философия.

«В конце концов, - сказал я себе, - ружье было лишь иллюзией безопасности. Ни от чего серьезного оно бы меня все равно не спасло. Может быть, и неплохо, что оно утонуло. Теперь, по крайней мере, буду надеяться только на себя. Тем более что пора привыкать: похоже на то, что в этом мире я всерьез и надолго».
        Пристань оказалась пуста, нас никто не встречал, что уже было хорошо. Ведь мы очутились вКиеве в крайне неспокойное время: еще утром в город вошло войско Вольдемара, и здесь сменилась власть.
        Не встретив никого на пристани, мы побрели в город, выбрав одну из улиц, спускавшихся к реке. Как я и увидел со стороны, улицы здесь были глухие, то есть представляли собой место, с обеих сторон огороженное высокими, глухими заборами. За заборами слышались человеческие голоса, лай собак, квохтанье кур и мычание скотины, но увидеть ничего было нельзя. При каждом доме был сад, но и о садах можно было лишь догадываться по торчащим над заборами верхушкам деревьев.
        Все же о чем-то можно было судить. Например, было очевидно, что разноплеменное войско Вольдемара вошло утром в город совершенно мирно. Не было сожженных домов, порушенных заборов и вообще никакого намека на разорение. Штурма и разграбления города, о котором всю дорогу сюда трепетно мечтал мой друг Вяргис со своими товарищами, не произошло.
        Людей на улицах было немного - все сидели по домам. Идти поэтому было тревожно - не удалось затесаться среди толпы. Мы поднялись в город по одной улице, затем свернули на другую. Заборы и вообще строения здесь были деревянные и некрашеные: видимо, краска еще слишком дорого стоила и была сугубо привозным товаром для богатых.
        Правда, терем князя киевского, к которому мы вскоре приблизились, сверкал яркими цветами. Окруженный частоколом, он был трехэтажным и возвышался над всеми окрестными строениями. Деревянная крыша у него была высокой, крутой, покрытой красной краской. Сам же терем был желтым, веселым на вид, с крошечными оконцами по всем трем этажам, и каждое оконце имело крепкие ставни. В принципе, этот терем был своего рода замок, который с одинаковым успехом можно было использовать как для обычной жизни, так и для долгой обороны. Маленькие оконца в случае нападения служили бойницами, а княжеское крыльцо выглядело вообще неприступным. Высокое, с навесом, оно вело сразу на второй этаж.
        Как я узнал впоследствии, ворота княжеского двора обычно бывали крепко заперты, но в тот раз, когда мы сЛюбавой подошли к нему, все было нараспашку, и мы смогли увидеть то, что происходило внутри. Прямо во дворе стояли длинные столы, накрытые вышитыми скатертями. По обе стороны столов - длинные лавки, на которых сидели дружинники князя и приглашенные бояре.
        Вольдемар праздновал свою победу и восшествие на киевский престол.
        Стоявшие в воротах воины не пускали во двор зевак, которых тут оказалось немало: киевляне собрались возле княжеского терема и с большим любопытством заглядывали внутрь. Понять их можно - не каждый день да и не каждый год в государстве происходят такие головокружительные события. В один день произошла полная смена власти, да еще такая драматическая. Еще утром киевской землей правил Ярополк, а сейчас его труп болтается где-то в днепровских плавнях. Что-то обещает Киеву новое правление?
        Видимо, улицы, которыми мы шли по городу, не случайно были пусты: все, кого интересовало происходящее, толпились здесь. И ворота тоже отворены были не случайно - это было намеренное действие, чтобы жители Киева увидели воочию, кто теперь правит ими и как его принимают самые знатные люди княжества.
        Это была своего рода рекламная кампания. В отсутствие телевидения, радио и газет единственным средством распиарить нового вождя была публичность его чествования. Пусть толпы жителей смотрят через открытые ворота на своего нового властелина и на те почести, которые ему воздаются!
        Народу было много у ворот, но немало и внутри двора. За столами сидело человек сто мужчин - это были княжеские воины, - так называемая ближняя дружина, а еще ближе к самому князю располагались бояре в шубах, несмотря на летнюю погоду. Шуба здесь была признаком богатства и знатности, ее носили, невзирая на температуру воздуха.
        Прислуживали многочисленные слуги, мужчины и женщины. Посуды за столом не было: ели вареное мясо, которое брали руками с серебряных блюд, а также кашу из поставленных здесь же котлов. При этом использовались большие ложки, почти такие же, как виденные мною ранее у воинов. Правда, пили из высоких серебряных стаканов
        - их я не смог подробно разглядеть.
        Чтобы увидеть получше, мне пришлось проталкиваться сквозь толпу, неохотно расступавшуюся. Как и в войске Вольдемара, никто особенно не интересовался нами сЛюбавой. Если и обращали внимание на часы, мелькавшие у меня на запястье, или на успевшую стать грязной и засаленной рубашку, то очень скоро равнодушно отводили взгляд.
        На самом деле люди от природы не слишком любопытны. Если по улице современной Москвы пойдет человек в боярской шубе и долгополом кафтане, подпоясанный саблей, интереса публики к нему хватит ненадолго. Чудно, смешно, да и только. Во все века люди гораздо больше интересуются своими заботами…
        Часто провозглашались тосты. При этом все вставали из-за столов и низко, до земли кланялись Вольдемару, сидевшему во главе и обводившему тяжелым пристальным взглядом всех присутствовавших. Слова тостов не были мне слышны, но следовавшие за тем общие крики здравиц отлично разносились по всей округе.
        Кричали здравицы князю Владимиру…
        Ну да, ведь Вольдемар - это всего лишь скандинавский вариант имени Владимир. Итак, на моих глазах завоеватель Вольдемар, явившийся сюда с разношерстной бандой викингов, балтов, финнов и северных славян, в одночасье сделался киевским князем.
        - Слава князю Владимиру! - кричали бояре с дружинниками, кланяясь и поднимая кверху серебряные стаканы.
        И в этот момент меня словно пронзило током! В один миг все встало в моей голове по местам, словно разлеглось по полочкам то, что день за днем накапливалось в виде разрозненной информации. Всплыли в памяти забытые факты из когда-то читанных мною учебников, и догадки превратились в реальность.
        Да что же я раньше не понимал? Как же посмел забыть важные вещи и не смог сопоставить когда-то читанное с тем, что довелось увидеть? А ведь все так очевидно!
        Конунг Вольдемар - это ведь теперь и есть князь киевский Владимир! Тот самый Владимир Святой - креститель Руси, о котором так много приходилось мне слышать. Кто же не знает из истории этого имени?
        Так вот оно что!
        В тот момент я испытал сильнейшее потрясение. Загадка разрешилась. Я нахожусь не в параллельном мире, чего так боялся, а в самом настоящем мире, только древнем. В десятом веке, проще говоря. Это, что происходит сейчас вокруг меня, - Русь десятого века, самая настоящая.
        Тут больше не было никаких сомнений, пелена спала с моих глаз.
        - Пойдем, - сказал яЛюбаве, которая поджидала меня в сторонке, не решившись лезть следом через толпу мужчин. - Теперь все ясно. Слава великому князю Владимиру!
        Видимо, девушка почувствовала мое ошеломленное состояние. Она во все глаза глядела на меня, не решаясь задать вопрос. По моему лицу было ясно, что говорить я сейчас не в силах.
        Мы медленно брели по улице, уходящей вниз, в сторону от княжеского терема. Ноги мои двигались плохо, как бы нехотя: вся энергия ушла на мыслительный процесс. В моем мозгу бешено, сменяя одна другую, метались мысли.
        Итак, это настоящая Русь десятого века. Я присутствую при взятии Киева князем Владимиром. Все правильно, он убил своего брата Ярополка Святославовича и сел на киевский престол. Все верно, все сходится.
        Но разве этот молодой человек с повадками маньяка-убийцы, этот насильник и сладострастник похож хоть сколько-нибудь на князя Владимира Святого? Это он будет через несколько лет крестить Русь? Он станет мудрым и добрым правителем, о котором потом века народ будет слагать былины? Вот это чудовище, которое сидит там за пиршественным столом с руками, по локоть обагренными кровью жертв?
        Что-то не укладывалось у меня в голове.
        Говорят, что человеческая память бездонна и что даже самые глубоко забытые факты могут с особенной четкостью всплывать в минуты высокого нервного напряжения. А еще лучше - при потрясении. Как врач, я с этим не сталкивался, но проходить в курсе психиатрии доводилось. Теперь именно это произошло со мной.
        Да, я вспомнил, что на самом деле читал в учебнике истории о том, что первоначально князь Владимир был язычником и даже имел многочисленный гарем, но потом исправился, взялся за ум и стал мудрым вождем славяно-русов. В книге об этом было ровно полторы строчки…
        Ну что ж, вот эти самые полторы строчки мне и довелось увидеть своими глазами. В них вместились кровавые человеческие жертвоприношения, трупы убитых женщин и детей, сожженные деревни и города, разоренный Полоцк, изнасилованная Рогнеда, коварное братоубийство.
        Учебники истории иной раз умеют быть исключительно лаконичными.

«Зато потом он станет умным и добрым, - стараясь успокоиться, сказал я себе. - Даже примет крещение и крестит Русь. Покается в своих злодеяниях и станет отцом русской государственности».

«Ну да, - тут же ответил я сам себе, - расскажи об этом Рогнеде. И мальчику Всеславу. И убитому Рогвольду, и убитому Ярополку, и сошедшей с ума от ужаса Хильдегард.
        Полно, да способен ли такой человек, как Вольдемар, стать вдруг добрым и мудрым? Способен ли покаяться? Я уже достаточно насмотрелся на этого яростного безумца.
        - Куда мы идем? - догнала меня Любава.
        Я остановился и посмотрел на нее. Действительно, а куда нам теперь идти?
        Конечно, у меня имелось приглашение от боярина Блуда, но идти туда мне совсем не хотелось. К тому же, хоть я и не увидел Блуда среди гостей на княжеском пиру, можно было не сомневаться, что он сейчас там, в числе киевской знати. Приветствует нового князя Киева, будущего Владимира Святого. О, боже…
        - КБлуду не пойдем, - сказал я твердо. - Знаешь, что-то за последнее время мне сильно надоели негодяи.
        Это ведь именно Блуд подставил своего князя Ярополка, предал его, обрек на смерть.
        - Ну-у, - протянула Любава, тревожно глядя на меня и даже беря за руку. - Не волнуйся так. Это ведь самое обычное дело - предать своего господина ради более сильного. Наверное, Блуд все рассчитал и теперь сумеет войти в доверие кВольдемару. Станет его правой рукой, ближним боярином. Блуд заслужил себе богатство и власть.
        - Не уверен, - пожал я плечами. - Подлость Блуд совершил - это точно. Предательство совершил, да. А вот можно ли войти в доверие к этому припадочному придурку - не уверен. Кстати, он ведь теперь не Вольдемар, аВладимир, ты слышала, как кричали?
        - Владимир - красивое имя, - ласково улыбнулась мне Любава. - Как у тебя. Вы с князем - тезки. Кстати, ты ведь на него похож.
        - Похож? - удивился я. - С чего ты взяла?
        - Конечно, похож, - засмеялась девушка. - Я с самого первого раза это увидела. Вы по виду прямо как братья… Только он - князь, а ты…
        Она вдруг смутилась и опустила глаза.
        - Ну, говори, - усмехнулся я. - Что ж ты замолчала? Он - князь, а я кто?
        - Ты - совсем другой, - пробормотала Любава. - Ты - из другого мира. Не такой, как все.
        Она вдруг вскинула руку и погладила меня по голове, по спутанным и давно не мытым волосам.
        Ну вот, приплыли. С чего это женщинам кажется, что нам, мужчинам, приятно, когда нас гладят по голове? Этот жест означает жалость, желание приголубить, утешить. Любава так и смотрела меня - как на маленького, с нежностью. Так она обо мне и думала: человек не от мира сего, блаженный. В общем-то никчемный.
        Обидно, между прочим.
        А что я мог этому противопоставить? Любава и впрямь считала меня никчемным. Драться на мечах или топорах не умею. Физической силой похвастаться не могу. Куда мне до какого-нибудь Канателеня!
        - Ты - не из латинских стран, - вдруг сказала Любава, заглядывая мне в глаза. - Ты всем говоришь, что пришел оттуда, но я знаю, что это не так.
        - Откуда же я, по-твоему?
        - Не знаю, - грустно произнесла девушка и покачала головой. - Только чувствую, что издалека. Совсем издалека.
        Пришел мой черед замяться. Не рассказывать же ей сейчас о том, откуда я пришел на самом деле. Я и сам этого не понимаю. Да и место неподходящее.
        Когда мы отошли от княжеского терема, уже начинало смеркаться - слуги во дворе разжигали факелы. А теперь на улице уже почти совсем стемнело. Поскольку факелов не предвиделось, а фонарей здесь явно не водилось, пора было задуматься о том, куда идти. Не ночевать же на киевской улице под чьим-нибудь забором. Правда, с безопасностью тут проблем не было: повсюду от самой пристани нам постоянно попадались навстречу небольшие отряды городских стражников, которые ходили день и ночь по городу по четверо, следя за порядком. На нас стражники не обращали особого внимания: вКиеве, куда приезжали купцы и искатели приключений со всех концов света, странно выглядящие люди примелькались и не вызывали к себе интереса.
        Спросить, нет ли поблизости приличного отеля? Сомнительно…
        - Пойдем к дьякону, - сказал я. - Захария объяснил нам, как до него добраться.
        - А он пустит нас? - усомнилась Любава. - Неизвестных людей, да на ночь глядя…
        - Дьякон пустит, - уверенно сказал я. - Передадим привет от Захарии, и вообще… К тому же больше нам идти все равно некуда. Или у тебя есть какие-нибудь предложения?
        Любава потупилась, ресницы ее чуть дрогнули. Она промолчала и отрицательно качнула головой.
        - Пойдем, куда ты скажешь, - тихо ответила она.
        Я - не дурак и все прекрасно понял. Она могла бы пойти кСвенельду. Но знала, что меня туда с ней вряд ли пустят, да и не пойду я туда. ИЛюбава решила идти со мной.

* * *
        Найти дом Феодора-диакона оказалось весьма просто - Захария не солгал. Христиан вКиеве было совсем мало, так что все они были на виду, а уж единственный диакон - в особенности.
        Дом был таким же, как все остальные, окруженный высоким частоколом, с глухими крепко-накрепко запертыми воротами. Сначала на стук откликнулись собаки, дружно взревевшие в три глотки, и лишь спустя пару минут в воротах появилась маленькая щель.
        Услышав имя отшельника, нас впустили во двор, а затем и в дом, стоявший в окружении хозяйственных пристроек. В отличие от того, что мне приходилось видеть в деревнях по пути сюда, дом этот уже больше походил на те древнерусские дома, которые я в детстве рассматривал на картинках в учебнике. По крайней мере, он представлял собой бревенчатый сруб, стоящий на каменном фундаменте, а не обшитую деревом землянку. Крыша тоже была тесовой, а не покрытой слоями соломы, как повсюду. Правда, печи не было, а посредине помещения располагался сложенный из камней очаг. Сейчас он был погашен из-за летнего времени, но в холодные времена, когда его топили, то дым стлался по комнате и уходил кверху, в специально прорубленное в крыше отверстие. Точно такую же систему отопления мне уже довелось видеть здесь повсюду. Видимо, до появления печей еще оставались годы, если не столетия…
        По стенам дома шли деревянные лавки примерно в метр шириной, на которых жители днем сидели, а ночью укладывались спать. Матрасы и постельное белье были еще неизвестны: спали на собственной одежде и укрывались ею же.
        Войдя, мы сразу оказались в окружении многих людей: вся большая семья Феодора жила вместе - идея отдельных комнат еще не приобрела популярности. Хозяин жил вместе со всеми, и каждый домочадец был на виду, под неусыпным оком.
        Как я понял впоследствии, семья Феодора состояла из его жены, трех сыновей, двух невесток, двух дочерей и большого количества ребятишек младшего возраста, число которых мне так и не удалось установить.
        Мужчины в доме внешним видом не отличались от тех, что мы видели на улицах, но женщины выглядели иначе. Головы их были закутаны в платки до самых бровей.
        Сам диакон принял нас, сидя на лавке в парадном углу дома, под развешанными там иконами. Было ему лет пятьдесят, но на вид гораздо больше из-за излишней полноты и нездоровой отечности, которая бросалась в глаза.
        В длинном расстегнутом кафтане малинового цвета, из-под которого виднелась белая рубаха с косым воротом, и в синих шароварах, Феодор производил впечатление состоятельного человека. Одежда из крашеной ткани была признаком материального благополучия, как и многочисленные украшения по преимуществу из бронзы и червленого серебра. Правда, Феодор из-за своего духовного сана не носил украшений, но это с лихвой окупалось его домочадцами. Взрослые сыновья звенели крупными серьгами в ушах, а женщины - наборными монистами и браслетами искусной работы.
        - Ты крещеный? - сразу спросил у меня Феодор, едва я назвался знакомым отшельника Захарии. А когда я ответил утвердительно, метнул строгий взгляд на Любаву, стоявшую в шаге за моей спиной.
        - А она что - поганая? Почему голову не покрывает?
        Голос у диакона был резкий, каркающий. Маленькие глаза смотрели исподлобья, и вообще чувствовалось, что человек явно не в духе. Во всяком случае, вопросы он задавал в тоне участкового уполномоченного.
        - Она не христианка, - ответил я. - Не знает, что нужно покрывать голову.
        - А звать тебя как?
        Услышав имя Владимир, диакон чуть было не подскочил на лавке и вытаращился на меня.
        - Как Владимир? - спросил он. - Ты же сам сказал, что крещен. АВладимир - не христианское имя, а поганое.
        Ну да, он был по-своему совершенно прав. Я потупился, не зная, что ответить. Действительно, Владимир - это языческое славянское имя. Оно стало христианским уже гораздо позже, а для диакона десятого века являлось очевидным свидетельством моего
«поганства», как тут называли язычников.
        Теперь Феодор смотрел на меня уже совсем подозрительно и недружелюбно. Если мы действительно собирались остаться тут на ночлег, мне следовало срочно что-то придумать.
        - Прости меня, я просто забыл, - сказал я, стараясь выкрутиться из положения, в которое сам себя поставил по легкомыслию. - Владимир - мое прежнее имя, до крещения. А крестили меня Николаем. Это я приплел имя своего отца, решив, что для такого дела худо не будет. И зачем я сказал, что крещен? Нужно было сказать, что оглашенный, как я сказал Захарии. Тогда не запутался бы…
        - Николай, - повторил следом за мной диакон. - А что вКиеве делаешь? Ты не с ними пришел? Не с этими?
        Он покрутил головой и сделал такое гадливое выражение лица, что у меня не осталось сомнений в том, кто имеется в виду.
        - Не с новым князем? - наконец пояснил Феодор.
        - Мы - сами по себе, - уклончиво ответил я, не вдаваясь в подробности. - Я лекарь, лечу разные болезни. А это - моя помощница.
        - Что ж ты - христианин, с поганой связался? - мрачно поинтересовался диакон, уставив на Любаву свои заплывшие глаза.
        Это был допрос с пристрастием, и мы оба чувствовали себя неуютно.
        - Сказано же вСвященном Писании, что неверная жена освящается верным мужем, - ответил я и сам изумился, как внезапно и негаданно всплыла в моем мозгу эта цитата из Библии. Конечно, я читал Библию в студенческие годы, и довольно часто, но не старался ничего запоминать. А вышло, что действительно самые разные сведения хранятся у нас в голове и способны временами всплывать самым неожиданным образом…
        - ВСвященном Писании? - удивился Феодор и даже покраснел от досады. - Ты что же, читал Священное Писание?
        Он был поражен.
        - Конечно, читал, - ответил я. - А ты что же, не читал?
        - Я не знаю греческого языка, - ответил диакон, потупясь. - И не знаю грамоты.
        Теперь пришел мой черед удивляться.
        - Как же ты служишь? - спросил я. - Ведь без грамоты и не читая Священное Писание невозможно служить в церкви.
        - Отец Иоанн мне рассказывал, - пояснил Феодор. - А служу с голоса. Отец Иоанн меня научил, я запомнил, вот и служу. И знаю, что это означает.
        Диакон заговорил по-гречески, и я понял, что он имеет в виду. Священник научил его богослужению на греческом языке, иФеодор просто заучил это наизусть. С голоса на голос.
        В каком-то смысле тяжелейшая задача. Попробуй выучи наизусть на незнакомом языке все то, что должен провозглашать в церкви диакон! И подсмотреть ведь нельзя, если ты неграмотный.
        Все остальные члены семьи диакона прислушивались к нашему разговору. Они старались этого не показать, и никто старался не смотреть в нашу сторону, но по напряженному молчанию можно было судить о внимании, обращенном на нас.
        - А от каких болезней ты лечишь? - с интересом спросил нас хозяин. Поскольку с таким вопросом ко мне уже не раз обращались тут, я несколько осмелел. Мы сЛюбавой падали от усталости, были голодны, как волки, аФеодор даже не предложил нам присесть. Разговаривал как царь со своими слугами или как хозяин с работниками. А мы ведь были гостями, как ни крути…
        Об этом я и сказал диакону, не постеснялся. Пусть тут десятый век, но ведь ноги-то не железные.
        - Садись рядом, - после короткого раздумья предложил Феодор. - А помощница твоя пусть во дворе подождет, там и отдохнет. Негоже поганой в христианском доме сидеть.
        Вот это да! К такому я был не готов. Вообще, мир в который я попал, нравился мне все меньше и меньше…
        - Нет, - твердо произнес я, стараясь говорить как можно спокойнее. - Похоже, отец Иоанн хоть и рассказывал тебе оСвященном Писании, но, видно, не все успел рассказать. Одним словом, либо ты принимаешь нас твоими гостями, либо нет, и тогда мы уходим. Но если принимаешь, то моя девушка не будет сидеть во дворе. - А поскольку Феодор молчал, то я добавил более миролюбиво: - Уверен, что отец Иоанн еще расскажет тебе о том, как Священное Писание учит относиться к людям. Ко всем людям, независимо от того, какого они народа и какой веры. Там про это много сказано, ты еще узнаешь об этом. А потом мы поговорим о твоих болезнях. Я вижу, ты больной человек.
        То ли мои увещевания подействовали, то ли диакону не терпелось поговорить о своих недугах со знающим человеком, но он мрачно буркнул в ответ:
        - Садитесь оба.
        Жаловался он на постоянную сухость во рту, желание пить и невозможность напиться.
        - Живот только раздувает, а во рту все равно все шершавое, будто и не пил, - рассказал он. - А еще слабость во всем теле, даже с утра. Иной раз всю службу на ногах не выстоишь, приходится присаживаться.
        Я взял его за запястье. Пульс слабого наполнения, частый. Вместе с уже замеченной мною отечностью лица картина складывалась совершенно определенная. Конечно, хорошо бы сделать анализ крови, но где же тут взять лабораторию?
        - Диабет, - сказал я вслух, забывшись.
        - Что? - хором переспросили Феодор сЛюбавой.
        В своем времени я непременно потребовал бы сделать анализ крови на сахар. Это рутинная и несложная процедура. Однако в данном случае клиническая картина диабета была очевидной без всяких анализов.
        Я задумчиво посмотрел в лицо диакона. Прописать ему инсулин, который изобретут через тысячу лет?
        Врачу всегда очень неприятно ощущать собственную беспомощность. Наверное, мне потому и нравилось работать на «Скорой», что там всегда есть возможность сделать с больным хоть что-то: поставить укол, сделать искусственное дыхание или наложить повязку. На самом деле это зачастую лишь имитация деятельности, и пациенту мои манипуляции все равно не помогут, но все же…
        А в данном случае все не так. У человека тяжелое хроническое заболевание. Я понимаю его характер, но сделать ничего не могу, потому что нет лекарств. Никаких. А, кроме того, при диабете необходим регулярный контроль сахара в крови. А как его осуществить, если невозможно сделать анализ крови?
        - Нужно соблюдать диету, - сказал я, отпуская руку Феодора. - Следи за тем, что ты ешь. Некоторые продукты тебе есть нельзя.
        А поскольку диакон смотрел на меня с все возрастающим недоверием, я решил объяснить ему свой совет. Пусть он поймет меня.
        - Тебе сегодня лучше, чем обычно, или хуже? - спросил я.
        - Хуже, - мрачно заявил он. - С утра было нормально и днем тоже, а к вечеру стало гораздо хуже. Я думаю, это оттого, что принесли дурные новости: Владимир стал князем киевским. Не жить больше христианам вКиеве…
        - А что ты ел сегодня днем? - поинтересовалсяя.
        - Как что? Мяса я не ем, - ответил Феодор. - А сегодня ел морковь в меду - самая полезная пища.
        - Ну да, - кивнул я. - Самая полезная, только не для тебя. Для тебя это как раз сочетание недопустимых продуктов. Тебя нельзя есть ни морковь, ни мед. Совсем ни капли, ни крошки.

«А иначе будет сахарная кома, - хотел было добавить я для убедительности. - И тогда тебе точно крышка, причем быстрая».
        Но говорить вслух не стал, потому что эта самая кома и так не минует моего пациента. При отсутствии контроля сахара, как ни старайся соблюдать диету, а шансов на долгую жизнь нет.
        - Чудак ты, - покровительственно усмехнулся Феодор, пожав плечами на мои слова. - Уж не знаю, из каких краев ты пришел сюда, но только вряд ли кто-то захочет здесь у тебя лечиться.
        - Почему? - сразу не понял я такого категорического суждения.
        Вероятно, наш хозяин проникся сочувствием к такому придурку, как я, и потому снизошел до объяснения.
        - Ну, ты хоть сам послушай, что ты говоришь, - сказал он. - Морковь и редька - это же главная еда человека, она дает бодрость и полезна всем, от ребятишек до стариков. А мед дает силу, в нем целебные свойства, он дает здоровье. Кто же этого не знает? А ты говоришь, что этого мне нельзя есть. Ты, наверное, плохо учился своему ремеслу лекаря или просто самозванец.
        Я уныло промолчал. А что можно возразить? Рассказывать про функцию поджелудочной железы и выработку инсулина? Про свойства продуктов содержать в себе сахар?
        А поскольку я растерянно молчал, диакон истолковал это по-своему.
        - Ладно, - сказал он, махнув рукой. - Если уж тебя брат Захария прислал и ты из наших, хоть и странный какой-то, то не гнать же тебя на улицу. Но в доме вас оставить не могу. Девка твоя - поганая, и потом, чувствует мое сердце, что ты с ней блудишь. Ведь блудишь?
        Мы сЛюбавой ничего не ответили, иФеодор, найдя в этом подтверждение своим догадкам о нашей порочности, сокрушенно вздохнул.
        - Так что в доме вас не оставлю. Идите на сеновал, там и ночуйте.

* * *
        На сеновал нас конвоировали старший сын Феодора и его жена с двумя маленькими детьми, цеплявшимися за подол ее платья. Сын по дороге дал нам напиться из колодца, вырытого посреди двора, а невестка молча сунула Любаве большую плоскую лепешку из пшеницы и несколько длинных огурцов с пупырышками.
        Во дворе, несмотря на темноту, мы увидели двух огромных лохматых собак, которые были привязаны у забора. Это были настоящие волкодавы, и очень яростные. При виде нас они принялись рваться, явно намереваясь растерзать пришельцев, и если бы сын хозяина не прикрикнул на них, дело могло закончиться плохо - веревки, которыми псы были привязаны, выглядели довольно ненадежно. Вообще, здесь принимались серьезные меры безопасности. В доме у входа мы увидели два топора с длинной рукояткой, вполне пригодные к бою, а также железный кистень - грозное оружие.
        Едва мы вошли в сарай, где хранилось сено, молодой хозяин ловко захлопнул дверь и подпер ее с внешней стороны здоровенной дубиной.
        Мы были в гостях, и нам дали приют, но в то же самое время мы как бы находились под арестом. Хотя как не понять хозяев: чужие люди, неизвестно кто, а в доме столько добра!
        Сено было свежим, недавно скошенным, от чего благоухание его забивало все остальные запахи: конюшни, расположенной с одного бока, и летней кухни - с другого. Аромат свежескошенного сена и молодая красивая женщина, с которой у тебя только вчера завязался роман: разве этого недостаточно для того, чтобы хоть на время забыть всякие свои злоключения?
        Забравшись на высокий сеновал, мы поужинали хлебом с огурцами. Не слишком сытная трапеза, к тому же огурцы были исключительно уродливыми на вид - кривыми и бугристыми.

«Зато уж точно без всяких нитратов и пестицидов», - подумал я, с хрустом откусывая. Огурец оказался сладким и очень сочным. Уже после я понял, насколько иным может быть вкус овощей и фруктов, которые выращиваются без химических удобрений.
        - Он скоро умрет, если не будет лечиться, - сказала Любава, когда мы заговорили о нашем новом знакомом. - Почему ты сказал ему только о еде и ничего не сказал о лечении?
        - Какое может быть лечение? - буркнул я, давясь черствой лепешкой. - Если нет лекарств…
        - А травы? - улыбнулась девушка. - От этой болезни хорошо подходит отвар из почек сирени или девясила. Разве ты не знал? А еще лекарь…
        Она засмеялась, и мне стало обидно.
        - А ты знаешь, что за болезнь уФеодора? - спросил я. - Ну, коллега, каков ваш диагноз?
        - Болезнь у него от пищи, - ответила Любава, не заметив моей иронии. - Что бы ни съел, все будет плохо. Эту порчу домовой насылает. Я, как вошла, сразу заметила, что во всех углах подметено. Ни соринки, ни пылинки, уж не говоря о крошках еды. Жадные они, здешние хозяева.
        Любава осуждающе покачала головой, а мне стало интересно послушать дальше.
        Выяснилось, что вокруг человека всегда много всякой невидимой живности. В доме - домовой, в сарае - сарайный, на сеновале - сенной. И живность эта хочет есть, причем вполне материальную пищу. А если остается голодной, то злится и может наслать на людей разные виды порчи, которые и есть болезни. Поэтому всякий здравомыслящий человек должен не жадничать и оставлять домовым пищу - крошки хлеба или обрезки овощей. Одним словом, домовые очень приветствуют, если в доме редко метут полы.
        А лечение бывает трех видов. Первое, самое простое - это лечение травами. Нужно знать их все и знать, какая трава помогает при каких признаках болезни. Еще нужно уметь приготовлять отвары и делать мази.
        - Если захочешь, - великодушно предложила девушка, - то я как-нибудь покажу тебе некоторые травы и покажу, как готовить из них лекарства.
        Зато о двух других средствах целительства Любава хоть и знала хорошо, но рассказывать мне наотрез отказалась. Сказала только, что одно - это окуривание порченого, больного человека специальным составом курений, а второе я даже не сразу понял.
        - Бел-горюч камень Алатырь, - так сказала Любава и, несмотря на мои расспросы, ничего более не пояснила. - Всему этому меня мама научила, - сказала она. - Мама была знаменитая ворожея и целительница, а я с детства у нее училась. Князь Рогвольд давно болел, поэтому для него лечение было очень важно. Вот он и взял меня себе в ключницы ради этого.
        Она засмеялась, показав снова свою очаровательную улыбку.
        - Другие князья и бояре ключницами всегда берут своих наложниц, - поведала она лукаво. - Но старый Рогвольд не нуждался в этом. Правда, он очень боялся, что об этом станет известно людям.
        - Его мужская слабость помешала бы ему оставаться князем? - уточнил я, на что Любава уклончиво заметила:
        - Людям не нравится, если князь слабый. Все хотят быть под защитой сильного господина.
        Когда мать Любавы умерла, Рогвольд пригласил к себе ее дочь и предложил сделаться ключницей вместо матери, а заодно и целительницей своего престарелого хозяина.
        - Ты будешь спать со мной? - спросила тогда семнадцатилетняя Любава, с опаской глядя на хилое тело и трясущиеся руки Рогвольда.
        - Нет, - ответил он. - Но люди должны думать, что мы с тобой спим. Ты поняла меня? Это мое условие.
        - Я поняла, - сказала Любава. - А кто тогда будет со мной спать?
        Услышав, что станет наложницей княжеского сына Хельги, она обрадовалась. Хельги был молодой красавец, с вьющимися светлыми волосами, голубоглазый, как все русы, и очень ласковый с женщинами - о его нежностях много и возбужденно судачили многочисленные служанки в княжеском тереме и вокруг. И мужская сила у него была ого-го, не то, что у старика-отца.
        - Он был неутомим, - с грустью сказала Любава, вспомнив о своем прежнем любовнике, и глаза ее подернулись пеленой печали. - Настоящий мужчина!
        Тут мне стало совсем неприятно. Нет, я не Отелло, но нельзя же так в открытую издеваться над моими чувствами. Хельги - настоящий мужчина. Воевода Свенельд, видимо, тоже. А я что - не мужчина, что ли?
        - Конечно, мужчина, - засмеялась Любава, когда я выразил ей свое возмущение. - Ты
        - пришелец-мужчина, и ты мне очень нравишься! Ты - лучше всех, Солнышко! - с этими словами она прыгнула на меня, и мы оба провалились в мягкое сено.
        Уж не знаю, каков был покойный Хельги, но Любава явно была ему под стать и не уступала в «неутомимости». Бешеная энергия и сладострастие буквально исходили от ее крепкого тела. В любовных ласках она не стыдилась ничего, и ей не приходило в голову обуздывать свои желания. Сдержанная в обычной жизни, в постели Любава становилась настоящей тигрицей, самозабвенно предающейся плотским утехам.
        Она отдавалась вся, целиком, до последней клетки своего тела. Я чувствовал это по ее дрожи, по ненасытной игре податливых и ищущих губ, по жару раскрытых бедер. Но она и брала свое, не стесняясь требовать желаемого удовольствия. Обхватив меня крепкими ногами и скрестив их у меня на спине, она яростно рывками двигалась мне навстречу.
        Мы были уже совершенно мокрыми от пота, когда Любава хрипло произнесла:
        - По-звериному. - И, выскользнув из моих объятий, встала на четвереньки, высоко задрав кверху тяжелый округлый зад.
        Она стояла на локтях и коленях, опустив голову, так что золотистые волосы рассыпались по сену, перемешавшись с ним. Она ждала, крупно вздрагивая всем телом, и действительно в ту минуту была так похожа на норовистого, дикого, но укрощенного зверя, что я залюбовался.
        Шлепнув девушку ладонью по отставленному заду, я спросил:
        - Любишь вот так, по-звериному?
        Она утвердительно замычала, и тогда я шлепнул гораздо сильнее, так что звук разнесся по всему сеновалу. Любава застонала, но продолжала стоять в ожидании ласки.
        Видимо, поняв мое желание, она произнесла вслух:
        - Люблю…
        - Коленки шире, - велел я. - Еще! Еще шире! И прогнись как следует.
        Я вошел в нее сзади - сразу и с размаха. Она взревела от сладкой боли и сладострастия, а затем, чуть помедлив и постепенно привыкая к ощущениям, так же с рычанием надвинулась на меня. Я стоял сзади на коленях, а мои руки лежали на ее крепких бедрах, задавая нужный ритм. Когда мы привыкли к нашим движениям и рычание Любавы сменилось ее благодарным сопением, я протянул руку и, крепко схватив ее за волосы, потянул на себя. Она со стоном запрокинула голову, все ее напряженно изогнувшееся тело дрожало, как натянутая тетива…
        А потом, когда я сам себе уже казался утомленным и бессильным, как выжатый лимон, вдруг решительно сказала:
        - Теперь я буду сверху.
        И усевшись на меня верхом, начала еще одну бесконечную скачку, от напора которой я снова забыл все на свете, и силы вернулись ко мне. Полногрудая, с тонкой, но крепкой талией, с распущенными волосами, Любава, тяжело дыша, прыгала на мне, словно боевая наездница, напоминая вакхические художественные образы, подобные кляйстовской Пентезилее.
        Наши тела были скользкими, как у индусов, которые перед занятиями сексом смазывают все тело кунжутным маслом. Пот лил с нас градом, смешиваясь, оба мы уже задыхались, но не могли оторваться друг от друга. Все это время глаза Любавы были широко открыты, она смотрела на меня в упор, не отрываясь. Прыжок на мне вверх, с коротким всхлипом, а затем - вниз, уже медленнее, с громким протяжным стоном, вырывавшимся у нее из груди, как победный торжествующий клич наслаждения. А глаза с неподвижными, как у кошки, зрачками при этом все время были устремлены на меня. Любава занималась любовью самозабвенно, как будто приносила жертву какому-то неведомому божеству. Или в ту минуту этим божеством для нее был я?
        - Тебе понравилось? - спросил я, когда все закончилось иЛюбава, приникнув ко мне, покрывала мою грудь благодарными поцелуями.
        - Да, Солнышко, - прошептала она. - Это было прекрасно.
        - А почему Солнышко? - нашел я в себе силы для удивления.
        - А кто же ты? - спокойно ответила она, не отрывая своих губ. - Конечно, Солнышко. Красное Солнышко. - Она еще чуть подумала и с уверенностью добавила: - Мое Красное Солнышко.
        Говорила она неохотно, словно собиралась после некоторого перерыва возобновить наши занятия и теперь не хотела отвлекаться. Но я чувствовал, что мне, по крайней мере, необходим более длительный перерыв.
        - Вот как, - сказал я, нежась под поцелуями в районе живота. - Значит, ты придумала для меня имя. Ну да, ты же собиралась это сделать. Так теперь мое первое и главное имя будет Солнышко. Так?
        - Красное Солнышко, - пробормотала Любава. - Так гораздо красивее. И, кроме того, так звать тебя буду только я.
        Продолжая целовать меня, Любава медленно, но упорно сползала все ниже и ниже, и еще через минуту я испытал ощущения, показавшие мне со всей определенностью, что моя подруга отнюдь не собирается успокаиваться на достигнутом.
        Она собиралась пойти по второму кругу.
        - Кстати, - сказал я, - если теперь ты знаешь мое первое имя, раз сама его придумала, то и я имею право знать твое. Разве не так?
        В ответ Любава промычала, потому что говорить уже не могла. Вместо слов, показавшихся ей в тот момент излишними, она удвоила свои усилия в определенном направлении, действуя при этом необычайно искусно.
        Скажу откровенно: мне двадцать семь лет и я никогда не вел жизнь монаха. А поскольку не был женат, то моя сексуальная практика отнюдь не ограничивалась одной женщиной. Более того, я всегда считал себя если не завзятым Казановой, то во всяком случае вполне опытным покорителем женских сердец и иных частей тела.
        Но так хорошо, как сЛюбавой, мне не было никогда и ни с кем. С первого же раза, когда мы сошлись на траве-мураве под дуплом гигантского дуба, это было полное, стопроцентное попадание. Мы сЛюбавой «попали» друг в друга - тут не было сомнения.
        Женщина может быть писаной красавицей, умницей и интеллектуалкой. Может обладать ногами Наоми Кемпбелл и сексуальностью Анжелины Джоли. И вы охотно признаете все это и будете хоть всю жизнь уговаривать себя, что вам с ней хорошо. Но потом в один прекрасный день появится та, с которой вы «попадаете» друг в друга во всем, - и тогда вы погибли!
        За годы своих московских любовных похождений я догадывался, что это так, но испытать подобное, этот феномен мне довелось только сейчас, на киевском сеновале десятого века от Рождества Христова. Здесь, среди пахучего сена, полуголодный и усталый, я встретил свою настоящую любовь.
        Не знаю, чувствовала ли моя подруга в тот момент то же, что ия. Может быть, нет, потому что у женщин такие вещи происходят как-то по-другому. Но действовала она по-настоящему умело, потому что уже через пять минут мое лирическое настроение снова сменилось боевым и тело мое воспряло для новых схваток, в которых я должен был смело потягаться с сонмом мужчин, владевших воспоминаниями и фантазиями моей подруги.
        Я должен был победить их! По-настоящему женщиной можно овладеть, лишь вытеснив из ее сознания всех других мужчин, которых она знала или о которых мечтала. И чем заменить их? Собою одним. Это нелегкая задача для ума и для тела.
        - Теперь ты довольна? - спросил я, когда мы прошли по второму кругу иЛюбава, успокоившись, лежала в моих объятиях. Перед глазами у меня шли черно-красные круги, а сердце готово было выскочить из груди и бухало там, словно кузнечный молот.
        - Теперь - да, Солнышко, - умиротворенно промурлыкала девушка и хихикнула о чем-то своем.
        - Ты ведь так и не ответила мне, не назвала свое настоящее имя.
        - Да? - снова хихикнула она и прижалась ко мне своим все еще обжигающим телом. - А мне показалось, что я ответила. Разве нет?
        - Но я не услышал. Ты как-то невнятно ответила, я не понял.
        Она поцеловала меня в шею, потом взялась зубами за мочку уха и потянула на себя.
        - Разве ты еще не догадался? - сказала она. - Солнышко, какой ты ненаблюдательный. Первое имя ведь дают по внешности. Ты заметил, какого цвета у меня глаза?
        - Тебя зовут Серые Глаза?
        - Сероглазка! - сказала девушка и, больно укусив меня за ухо, засмеялась. - Как же ты сразу не догадался! А еще пришелец из другого мира…

* * *
        В эту ночь мне снова снился сон, который я запомнил. Мы с отцом шли рядом по огромному полю, засеянному алыми маками. День был очень ярким, с голубым небом и разлитым под ним морем красных цветов, расстилающимся беспредельно, за горизонт. На горизонте алый цвет сливался с голубым, и там, как будто в мареве, видна была тонкая линия всех цветов радуги, протянувшаяся от края и до края. Не бывает в мире живых людей таких беспредельных пространств!
        На этот раз я снова отчетливо осознавал, что это - сон, а не реальность, и так же осознавал, что он снится мне неспроста.
        Видя отца, чувствуя его рядом с собой, я испытывал тревожное чувство: мне хотелось его о многом спросить, но я не решался. Не потому, что боялся спросить, а попросту не мог сформулировать вопросы. О чем спрашивать, когда все непонятно?
        - Ты молодец, - послышался наконец голос в моих ушах.
        - Я все делаю правильно? - спросил я, испытав внезапную радость.
        - Ты ничего не делаешь, - раздался спокойный ответ. - Вот поэтому и молодец.
        - Папа, тебе нравится Любава? - вдруг спросил я, задав вопрос, волновавший меня в ту ночь сильнее всего.
        - Это неважно, - ответил голос, и я ощутил пустоту, разочарование.
        Чего же тогда хочет отец? Зачем он здесь и что хочет сказать мне? Или это я должен что-то сказать ему?
        Мы не шли по полю. По крайней мере, ног своих я не чувствовал и не видел. Мы с отцом как будто медленно плыли в алом цвете, низко паря над землей.
        Странно, в реальной жизни я никогда не бывал на маковом поле. Да и вряд ли это вообще возможно, если ты не занимаешься изготовлением наркотика. Посевы мака жестко контролируются. И почему папа избрал именно такой антураж для нашей встречи? Насколько я помню, он никогда не был любителем всяких излишних эффектов.
        - Зачем я здесь, папа? Что я должен делать?
        - Делать ничего не нужно, - сказал он. - Да ты и не можешь ничего сделать. Разве ты еще не до конца ощутил свою беспомощность?
        О да. Ощутил в полной мере. До такой степени, что чувствовал себя раздавленным и уничтоженным. Игрушкой в руках непонятных мне сил.
        - Ты нужен мне здесь, - сказал отец. - Ты должен совершить свою работу, для которой предназначен.
        - Кем предназначен?
        - Мной, - ответил он и надолго замолчал. Во сне невозможно контролировать время, но мне казалось, что прошла вечность, прежде чем до меня дошла следующая информация.
        - Ты очень нужен в этом времени. Так было задумано с самого начала, и теперь пришел твой черед сыграть свою роль.
        Мы продолжали двигаться бок о бок, и вдруг я сообразил, что отца не вижу, а лишь ощущаю его присутствие рядом с собой. Интересно, он снова в своем парадном офицерском мундире?
        Я попытался повернуть голову, чтобы увидеть отца, но тщетно. Я знал, что рядом со мной - он, но голова моя не поворачивалась в нужном направлении. Во сне человек не владеет своим телом, это известно. А вот мыслями своими владеет, если постарается. Я напрягся изо всех сил и сформулировал свой вопрос, показавшийся мне в тот момент самым-самым главным.
        - Папа, - спросил я, с трудом выговаривая слова, - я когда-нибудь вернусь вМоскву? В свою обычную нормальную жизнь?
        - Вернешься, - ответил он. - Только это совсем не главное. Напрасно ты так думаешь. Самое главное для тебя - здесь, потому ты тут и находишься. Когда сделаешь свою работу, то вернешься обратно. Но это будет уже совсем неважно.
        - А кто переместил меня сюда?
        - Я, - послышался голос. - Конечно, я. Кто же еще? Ведь ты нужен мне.
        Теперь я увидел его. Папа стоял передо мной все в том же парадном лазоревом мундире, в каком я редко видел его в жизни. Зачем он так оделся?
        Я не задал вопроса о мундире, но папа услышал меня.
        - А какая разница, Володя? Может быть, потом ты увидишь меня и по-другому. Это будет зависеть от тебя.
        Отец улыбнулся и похлопал меня по плечу. Я ощутил тяжесть его руки, как материального предмета. В детстве он часто так делал, хлопал меня по плечу, когда хотел выразить удовлетворение мной.
        - Все будет хорошо, только не бойся.
        - Что мне нужно делать? - прокричал я, осознавая, что сейчас вот пройдет миг, и отец исчезнет, и сон закончится.
        Мой голос прозвучал громко, я старался, чтобы мой крик дошел до отца. Он снова ободряюще улыбнулся и поправил фуражку на голове так, чтобы середина козырька приходилась точно по кончику носа, - военные часто так делают.
        - Все сделается само собой, - сказал он. - А ты только должен вести себя прилично. Я знаю: ты - приличный мальчик, так что не сомневаюсь в тебе.
        Сначала исчезло поле, словно и не колыхались только что на теплом ветерке миллионы маков вокруг нас. Мы остались в пустоте, в ослепительно-черном космическом пространстве. Звезды, рассыпанные в агатово-черном небе, были разными - яркими и не очень. Они слали издалека свой свет, и он отражался, поблескивал на пуговицах офицерского мундира моего отца, на его кокарде, на бляшке парадного ремня.
        Не успел я испугаться, как в следующее мгновение и мой отец стал стремительно удаляться. Он по-прежнему стоял, не шевелясь и улыбаясь мне, но фигура его вдруг стала улетать вдаль от меня, к свету далеких звезд, как мотылек, как бабочка, стремящаяся к лучу.
        Я открыл глаза и увидел над собой крышу сеновала. Рядом спала Любава, а за тонкой дощатой стенкой слышалось сопение лошадей в конюшне. Они тоже спали, только стоя. Бог знает, видят ли лошади сны…
        Любава одной рукой обнимала меня, а сама лежала на боку, близко придвинув свое лицо к моему. Дышала она тихо, словно затаилась, но ее легкое дыхание достигало меня.
        Разметавшиеся волосы, свившиеся колечками, обрамляли ее лицо, показавшееся мне в ту минуту особенно прекрасным. Я с новой силой ощутил, насколько счастлив с ней рядом, насколько мне повезло встретить ее. Может быть, действительно стоило перенестись из двадцать первого века сюда лишь для того, чтобы повстречать эту женщину?
        Некоторое время я размышлял над увиденным и услышанным. Никакого сомнения: эти сны посылаются мне для информации о чем-то. Это вроде инструктажа, вот только о чем? В чем смысл?
        На этот, второй раз информации, полученной мною, было гораздо больше. Теперь уже с полной уверенностью можно было сказать, что ситуация явно находится под контролем. Та сила, которая забросила меня сюда, наблюдала за мной и давала советы.
        Вот только какие?
        Мне стало известно, что я здесь не случайно. Что должен совершить какую-то работу. Какую работу и что я реально могу?
        Вылечить диакона Феодора от диабета? Но я не могу этого, и вряд ли нужно было ради этого забрасывать меня в десятый век. И самое главное: кто перебросил меня сюда?
        Отец во сне сказал мне, что это сделал он. Но мой покойный папа - обычный военный врач. Конечно, я верю в то, что сейчас он на небесах, но вряд ли может влиять на мою судьбу, да еще так радикально…
        А, впрочем, в одном мой папа во сне был очевидно прав. Я действительно был совершенно беспомощен и ничего сделать не мог. Так что мне просто не оставалось ничего иного, кроме как последовать данному мне совету: ничего не предпринимать и плыть по течению.
        Не слишком приятная перспектива для мужчины…

* * *
        На следующий день я думал о доблести - так мне велела Сероглазка.
        - Ты пойдешь со мной? - спросил я утром, когда мы проснулись и услышали со двора человеческие голоса, кудахтанье кур и мычание коров.
        Она сидела на сене и, протирая заспанные глаза, смотрела по сторонам, словно не понимала, где находится.
        - А куда? - спросила она.
        И правда, куда? Феодор приютил нас на ночлег, но у меня не было уверенности, что гостеприимство диакона будет долгим. Ну, еще одна ночь или две. А потом придется уходить и искать другое пристанище. Но какое?
        Передо мной стояла большая проблема. Вот, мы добрались до Киева, столичного города, и что дальше? Куда теперь идти и что делать? И самое главное: как снискать хлеб насущный? Сколько же можно питаться из милости и быть нахлебником. Кроме всего прочего, со мной была Любава, которую я теперь мысленно называл Сероглазкой. Я нес ответственность не только за себя, но и за нее тоже.
        Как прокормить себя и ее?
        Окажись я просто в другой стране, пусть даже совсем незнакомой, вопрос заработка бы не стоял так остро. В конце концов, я дипломированный врач, и пусть у меня с собой нет диплома, знания-то остались. Если даже невозможно устроиться на работу врачом, можно стать медбратом, санитаром, да мало ли кем еще в области медицины.
        Но здесь…
        Провидение, или Бог, или Судьба, или космические пришельцы забросили меня в этот мир, но выживать здесь мне придется самому.
        Видимо, вся буря сомнений отразились на моем лице, потому что Любава усмехнулась и сказала:
        - Наверное, мне лучше остаться пока здесь. А ты пойди, осмотрись. Незачем мне таскаться повсюду с тобой.
        - А ты что будешь делать?
        Любава встряхнула длинными волосами, из которых посыпалось застрявшее там сено.
        - Пойду помогу женщинам в доме, - сказала она. - Наверное, им нужна помощь. Пол помыть или готовить еду. Нужно же как-то отрабатывать ночлег и пищу. А ты сходи, посмотри на Киев.
        Потом Любава спрыгнула с высокого сеновала и, оглянувшись на меня, добавила:
        - Киев - столица доблести. Так и называют этот город. Я не бывала тут прежде, но много слышала о нем.
        - Чьей доблести? - не понял я.
        - Славянской доблести, - пояснила моя девушка, и в глазах ее мелькнула гордость. - С тех пор, как здесь стали править князья-славяне, много легенд ходит о доблести киевлян.
        Оставив Любаву в доме диакона, я отправился в вынужденную экскурсию по городу, в который попал.
        Мое вчерашнее впечатление оказалось не вполне верным. Потрясенный случившимся государственным переворотом и нашествием иноплеменного войска, город затих, притаился в ожидании своей судьбы. Теперь же, когда прошел день, минула ночь и ничего страшного не случилось, Киев ожил, вернулся в свою нормальную колею. Как говорится в таких случаях: жизнь продолжается…
        Я шел по городу и во все глаза смотрел на окружающее. Улицы были полны народа, идущего по своим делам. Конных здесь было немного, еще меньше я видел повозок-волокуш. Идущие по улицам люди были одеты гораздо богаче, чем в деревнях, где мне уже приходилось побывать. Впрочем, столичные жители во все времена выглядят шикарнее своих сельских собратьев.
        Мужчины были в шерстяных кафтанах до колен, под которыми имелись еще более длинные рубахи из холстины или льна, вышитые по вороту и на рукавах. Очень популярны были широкие шаровары, ниспадающие на обувь - кожаную у тех, кто побогаче, или сплетенную из соломы - прообраз лаптей.
        Отличить славян было легко по обритым головам с длинными чубами, отброшенными на сторону или назад, а иногда даже обвитым вокруг головы. Славян тут было подавляющее большинство, хотя часто встречались и представители иных народов.
        По мере моего продвижения по городу становилось все яснее, что Киев - не просто столица славянского племени полян, но крупный торговый и военный центр. На Днепре перед городом у пристаней, протянувшихся в длину больше километра, стояли многочисленные суда - весельные и те, что ходят под парусом. Ладьи были разной величины, и по украшениям на них, по раскраске парусов было понятно, что пришли они сюда с разных концов мира.
        Разноязыкая толпа у пристани, одетые самым причудливым образом люди, обилие сгружаемых и разгружаемых товаров - все говорило о том, что Киев стоит в исключительно важном месте. Он - главный перевалочный пункт на торговом пути «из варяг в греки», то есть из Скандинавии, славянских и финских земель вКонстантинополь - столицу Византийской империи.
        Весь этот огромный мир, раскинувшийся на бескрайних пространствах от Черного до Белого моря, еще оставался раздробленным, неустоявшимся, бурлящим человеческим океаном. Это был гигантский котел народностей и рас, которые еще не оформились в народы и государства.
        На юге - хазары, на севере - викинги, на востоке многочисленные тюрки, а в середине - будущая русская земля.
        Я шел по городу и видел приметы будущего величия русской земли. Огромный речной порт с обилием складов, откуда товары из всех стран мира растекаются по городам и селам. Высокие рослые люди - мужчины и женщины, которым предстоит стать отцами и матерями десятков поколений, составляющих мощный русский народ.
        Сейчас все эти люди еще не осознают своей общности, своей общей великой судьбы. Они еще именуют себя полянами, кривичами, дреговичами, русами. Они торгуют, воюют, защищают и приумножают свое имущество, любят, воспитывают детей.
        Они не могли знать будущего, но я - мог. Я смотрел на Киев, раскрывшийся перед моим взором, и был способен прозревать недалекое, да и далекое, будущее.
        Впрочем, уже и сейчас я видел явственные приметы доблести, о которой мне сказала Любава. Среди встреченных мною людей было много воинов или тех, кто носил оружие. Это свидетельствовало о том, что Киев - военная держава.
        И правда, я сразу вспомнил о том, что иду по городу, который уже давно своими военными победами наводит ужас на врагов. За несколько десятилетий до моего появления здесь киевский князь Олег со своей дружиной осадил прославленный Константинополь - жемчужину цивилизованного мира - и грозил полным истреблением города. Второй Рим, как его называли, трепетал пред победоносным воинством славян и русов!
        Золотой щит, который князь Олег дерзко прибил к воротам Константинополя, или Царьграда, как славяне его называли, оставался весомым памятником воинской доблести киевлян.
        Отсюда, с киевских берегов отплывали ладьи князя Святослава, вновь отправлявшегося сражаться сВизантией. Святослав решил повторить славный подвиг Олега. Вот отсюда, от зеленых днепровских берегов он отправился в поход, ставший для него последним.
        Кто же не помнит слова Святослава, сказанные им своей дружине перед последним, роковым боем с хазарами? Слова, исполненные воинской доблести, истинного рыцарства, при этом сказанные с подлинно римской лаконичностью?
        - Лучше быть мертвыми, - сказал Святослав, - чем плененными. Сразимся, братья, ибо мертвые сраму не имеют.
        Я смотрел на пеструю толпу возле днепровской пристани, на рыночной площади, возле княжеского терема и думал о прошлом и будущем, которое силился представить себе. И при виде этих людей - одновременно моих предков и современников - сердце мое наполнялось гордостью. Как много побед у них за плечами и насколько больше - впереди у их потомков, у будущих поколений русских!
        Я прошелся по самым людным местам, обошел весь город. Повсюду мне встречались иноземные купцы - черноглазые хазары в овчинных шубах и кудлатых бараньих шапках, несмотря на летний зной, а рядом с ними торговцы из Византии - кареглазые, смуглые сыны южных краев. Северян я уже узнавал хорошо, потому что их много было в войске конунга Вольдемара: длинноволосые финны, скандинавы с заплетенными косичками. Киев и вправду производил впечатление средоточия славянских земель - их столицы.
        Ворота княжеского двора теперь уже были заперты. Возле них стояли несколько дружинников в боевом облачении - в кольчугах, стальных шлемах с высокими шишаками, с копьями в руках.
        Увидев их, мне вдруг пришло в голову, что за всю свою прогулку я не увидел ни одного из тех воинов, которые пришли сюда с князем Вольдемаром-Владимиром. Где они все, почему не ходят по рынку, не сидят на пристанях, не толпятся возле терема своего вождя? В конце концов, разве не они привели его сюда на княжение? Конечно, без предательства боярина Блуда и воеводы Свенельда, привезших Ярополка на встречу кВладимиру, словно барана на заклание, дело бы не выгорело. Но ведь иБлуд со Свенельдом палец о палец бы не ударили, если бы не мощная дружина, стоявшая за спиной Владимира!
        И вот наступил второй день княжения Владимира, а где же теперь его воины - те, что пришли за ним из северных земель?
        Странно…
        Вспомнив оВяргисе, Ждане, Канателене и прочих, с кем я невольно делил пищу в течение нескольких дней похода, я вспомнил о еде. А вместе с едой и обо всех прочих благах жизни, которых оказался лишен.
        Нужно было срочно что-то предпринять, потому что в противном случае мы сЛюбавой очень скоро оказались бы голодными и бездомными.
        Как ни крути, а придется идти кБлуду. Не он ли сам меня приглашал?
        Идти туда мне совсем не хотелось, но больше делать было все равно нечего. А кроме того, мне пришло в голову, что раз я оказался в этом мире, то нужно идти везде и повсюду - прямо и напролом. Ведь кто знает, где подстерегает меня удача и где - поражение?
        Найти дом Блуда не составило труда - его терем оказался едва ли не больше, чем княжеский. И более того - дом частично был каменный, чему я несказанно удивился. В стопроцентно деревянном Киеве я уже не надеялся увидеть каменное строение. И вдруг, едва войдя в боярский двор, я увидел, что первый этаж терема сложен из обтесанных камней и лишь второй этаж бревенчатый. Блуд явно стремился идти в ногу со временем!
        - А-а! - протянул боярин, едва я переступил порог комнаты на втором этаже, куда меня провел слуга с начисто обритой головой и усами, свисающими ниже подбородка. - Старый знакомый! Лекарь! Я думал, что ты уже не появишься.
        Мне стоило некоторого морального усилия заставить себя поклониться в пояс, коснувшись рукой пола, как здесь было принято. Но следовало привыкать, раз уж я задержался в десятом веке надолго.
        В доме Блуда уже имелось разделение на комнаты, что еще раз говорило о том, что боярин следит за современными веяниями. Та, в которой мы встретились, была небольшой и почти пустой. Из мебели здесь имелось только деревянное кресло с высокой спинкой, покрытое цветастой шерстяной тканью, и лавка у стены. Зато стены были украшены красиво выделанными шкурами медведя, волка и лося. Вероятно, эта комната служила Блуду чем-то вроде делового кабинета.
        Сам он сидел в кресле, а мне предложил сесть на лавку. Это было важно: я уже успел заметить, что здесь люди очень тщательно следят за субординацией, называя это
«честью». Согласно правилам «чести», сидеть могли только равные люди, а всем нижестоящим оставалось стоять на ногах. Значит, Блуд не сумел меня классифицировать, а потому на всякий случай предложил присесть.
        Сегодня он был одет в длинную, почти до колен малиновую рубаху из шелка, подпоясанную серебряным наборным поясом, состоящим из мелких бляшек, и в белые шаровары, собранные книзу у щиколоток. Эта нарядная одежда дополнялась обилием украшений из золота, которых на Блуде было навешано в избытке. Длинные тяжелые серьги в обоих ушах и золотые с цветными камнями затейливые перстни на каждом пальце обеих рук. Голова Блуда была тщательно выбрита пару часов назад, о чем говорили мелкие порезы, не успевшие до конца зажить.
        - Ты приглашал меня зайти, боярин, - сказал я. - Вчера я не пришел к тебе, потому что подумал - ты на пиру у князя Владимира.
        - Верно, - кивнул Блуд, продолжая буравить меня своими внимательными глазами. - Я хотел, чтобы ты полечил меня, лекарь. Ты ведь учился своему искусству вВизантии?
        - Нет, - покачал я головой. - Я никогда не бывал вВизантии. И ты уже спрашивал меня об этом, боярин.
        - Да, - согласился Блуд и крутанул унизанными перстнями пальцами возле своей головы. - Я подумал, а вдруг ты об этом забыл… А где же ты учился? И вообще, откуда ты пришел?
        Это уже был серьезный разговор, причем разговор с умным и проницательным человеком. Передо мной был не полубезумный конунг и не воин с далекого севера. Прежде чем ответить, следовало три раза взвесить каждое слово.
        - Знаешь, боярин, - медленно произнес я, не опуская взгляда, - я не могу сказать тебе, откуда я пришел. Лгать я не хочу, потому что уважаю тебя, но и сказать не могу. Ты лучше не спрашивай меня.
        Блуд снова покрутил пальцами.
        - А ты знаешь, как называется человек, который не может и не хочет сказать, откуда он пришел? Знаешь? Такой человек называется лазутчик. Лазутчик, подосланный врагом, чтобы выведывать тайны. Чтобы потом вернее нанести удар.
        Лицо боярина было серьезным, он не шутил. О, боже, час от часу не легче! Теперь меня еще и приняли за шпиона!
        - Кто тебя прислал? - продолжил Блуд, пристально глядя мне в глаза. - Византийский император? Свеи? Булгары? Знаешь, что делают у нас с лазутчиками?
        Я сокрушенно покачал головой. Хороший вопрос: что тут делают со шпионами. Не знаю точно, но вполне могу себе представить…
        Думать об этом не хотелось. Пот выступил у меня на спине, и рубашка прилипла к телу. Во рту пересохло, и я судорожно сглотнул. Выходило так, что я сам нарвался на смерть, да еще мучительную. Мог ведь и не приходить кБлуду…
        - Лазутчика можно отдать собакам, чтобы они растерзали его, - мечтательно сказал боярин, не уставая вертеть пальцами правой руки. - А еще можно утопить вДнепре, но это лучше делать зимой, когда лед. Опускают в прорубь, и готово дело. Но лучше всего, конечно, посадить на кол. Будешь умирать долго-долго. Если правильно посадить человека, то смерть наступит только на другой день.
        Он улыбался мне, говоря все это, и при каждом его слове мурашки пробегали у меня по коже. Вот, принесло же меня сюда!
        Вероятно, Блуд очень внимательно следил за выражением моего лица, потому что в тот момент, когда я уже был близок к обмороку, он засмеялся и сказал:
        - Не бойся, пришелец. Я просто пошутил, у меня веселый нрав. Лазутчик ты или нет - мы еще посмотрим. А пока что повернись ко мне боком.
        Плохо соображая, я встал и повернулся к боярину боком.
        - Да нет, - поморщился он. - Не надо вставать. Покажи боком свое лицо.
        Несколько секунд он глядел на мой профиль, потом велел повернуться другой стороной.
        - Ты ведь недавно отпустил бороду? - спросил он. - Она у тебя совсем короткая. Ты раньше брил лицо?
        Услышав мой утвердительный ответ, Блуд строго сказал:
        - Тебе нужно немедленно сбрить бороду. И брей лицо каждый день, ты меня понял?
        - Зачем? - растерянно пробормотал я. - И у меня нет хорошего ножа.
        О том, что здесь нет мыла и я не знаю, как без этого вообще бриться, я не сказал.
        Но Блуд, казалось, сам понял мои затруднения. Громким хлопком рук он вызвал слугу, который, вероятно, караулил под дверью.
        - Принеси все, что нужно для бритья, - велел боярин. - Побреешь вот этого человека.
        Когда через короткое время слуга вернулся и подошел ко мне, Блуд добавил:
        - Голову не брить. Сбрей ему бороду, только дочиста.
        Ничего не понимая, я отдался в руки брадобрея. Зачем это нужно? Какое дело Блуду до моей бороды?
        Между тем боярину было неинтересно наблюдать за процессом, так что он встал с кресла и вышел, оставив меня наедине со слугой.
        А тот принес миску с горячей водой, тряпку, остро заточенный нож и глиняный кувшинчик с топленым жиром. Сначала он смочил тряпку в воде и обтер мое лицо вместе с отросшей длинной щетиной. Затем той же тряпкой зачерпнул из кувшина топленый жир и намазал бороду вместо мыльной пены. А затем принялся брить…
        Однажды Марк Твен пошутил, что лучше один раз родить, чем всю жизнь бриться. Но он в своем девятнадцатом веке все-таки использовал более совершенные средства, чем те, которыми брили сейчас меня. Хотя горячая вода и жир смягчили кожу и не было слишком больно, все же нож, пусть самый острый, - это не безопасная бритва.
        Когда через десять минут я, стерпев все, провел ладонью по нижней части лица, то обнаружил, что выбрит гладко, но кроваво. Кровь сочилась из многочисленных порезов на коже, как на голове уБлуда. Слуга же невозмутимо окунул ту же тряпку в ту же воду, а затем аккуратно приложил ее к моему лицу. Наверное, это делалось для облегчения страданий побритого, но как же быть с антисептикой? Одеколонов я тут не заметил.
        Вернувшийся боярин осмотрел мое оголившееся лицо и остался доволен.
        - Зачем это было нужно? - все-таки поинтересовался я. Действительно, какое дело Блуду до моей бороды?
        Но он не ответил мне, только властно повторил:
        - Брей бороду каждый день. - Потом снова уставился на меня и сказал: - Так от каких болезней умеешь ты лечить?
        - А на что ты жалуешься? - задал я стандартный врачебный вопрос.
        Теперь наша беседа перешла в доверительную плоскость. Блуд жаловался на постоянные головные боли, частые и обильные носовые кровотечения, неприятное сердцебиение, сопровождающееся слабостью и потом.
        - Раздевайся до пояса, - твердо сказал я, выслушав жалобы. - И есть ли в доме какая-нибудь тонкая трубка?
        Удивленно посмотрев на меня, боярин снял с себя рубаху. Не менее изумленный слуга притащил несколько трубок - деревянную из бамбука, оказавшуюся слишком длинной, и металлическую, невесть для чего предназначавшуюся, но пригодную для использования в качестве стетоскопа.
        - Штаны снимать? - неуверенным голосом спросил Блуд. В который раз я отметил про себя, что пациенты во все века одинаковы - робеют и боятся врачебных процедур. В этом смысле моя профессия - почти уникальная. Ведь от врача каждый человек ждет помощи в своей болезни - будь то киевский боярин, нефтяной олигарх или всемогущий генерал спецслужб. Болезнь - это такая штука… Когда она приходит, обычный врач становится вдруг очень важным человеком.
        - Штаны оставь, - разрешил я и, приложив «стетоскоп» к груди, стал выслушивать сердце и легкие.
        Хрипы есть, но в пределах нормы. Заложенности нет. В этом мире ведь еще нет табака, иБлуд никогда в жизни не курил.
        А вот тоны сердца меня совсем не порадовали. Судя по жалобам, Блуд уже давно страдал гипертонией. А поскольку болезнь зашла далеко, это сказалось на сердечной деятельности - вот откуда сердцебиение и слабость с потом. Ишемия.
        Кивнув на трубку, через которую я прослушивал его, боярин довольно равнодушно поинтересовался:
        - Это магия?
        Я покачал головой и сел обратно на лавку. Пока Блуд натягивал и подпоясывал рубаху, я думал, чем можно ему помочь.
        Высокое давление было очевидным, но тонометра у меня нет. Как лечить гипертоника, если нет средства для измерения давления крови?
        Ну ладно, с этим еще можно смириться. А что назначить в качестве лечения? Вообще-то, гипертония - сравнительно несложная болезнь. Самое главное - это контроль артериального давления. А оно, давление, поддается контролю, стоит лишь применить нужные препараты. Их десятки, если не сотни, и задача врача заключается лишь в том, чтобы подобрать из этого множества наиболее подходящие для конкретного пациента. Кто победнее, пусть пьет энап или метапролол, кто побогаче - престариум или карведилол. Они все помогают.
        Но вот беда: в десятом веке ничего этого нет.
        А чем лечили в старину? Когда-то я читал об этом в учебнике, и профессор рассказывал что-то такое. Помнится, я даже записывал в конспект. А, да - трава наперстянка. Настой или отвар из наперстянки, вот что! Применялся для лечения всех болезней, связанных с сердечно-сосудистой системой.
        Очень хорошо, но как выглядит наперстянка? Надо спросить уЛюбавы, она знает травы, и если название не изменилось, то она поймет меня.
        - Ну, что скажешь, лекарь? - нетерпеливо спросил Блуд, и в глазах у него мелькнули злые огоньки. Тоже естественно: больной всегда раздражается, если видит, что доктор глубоко задумался.
        - Гипертония, - сказал я, - осложненная ишемической болезнью. - Потом, помолчав, добавил: - Бессолевая диета. Жирную пищу исключить. Спокойный образ жизни. Прогулки на свежем воздухе. Физические упражнения не рекомендуются.
        Голос мой упал. Запинаясь, я разъяснил, что значат эти мои рекомендации, и лишь потом взглянул на Блуда.
        - Так, - спокойно, но грозно сказал он, поерзав в своем кресле. - Это все? Я думал, ты заклинания прочтешь. Что, и заклинания не можешь?
        Он пожевал губами и мрачно продолжил, сдерживая нарастающий гнев:
        - Соленое, говоришь, и жирное не есть. Прогуливаться по двору, не волноваться… А ты знаешь, что я ближний боярин князя? - выкрикнул он, вращая глазами. - На мне все государство! Все подати, казна, торговля!
        Он встал с кресла и попытался взять себя в руки. Ему это удалось, Блуд вообще отлично умел владеть собой - в этом его качестве я впоследствии не раз убеждался.
        - У меня одних наложниц шестнадцать! - уже гораздо тише, прежним голосом заметил он. - А твое лечение - не есть соли!
        - Я приготовлю тебе лекарство, - сказал я осторожно. - Но сейчас у меня его нет. Для приготовления нужна моя помощница. Она разбирается в лечебных травах.
        - Так позови ее сюда, - тут же сказал Блуд, и глаза его сверкнули. - Или боишься? Я видел ее. Это та самая, которая подруга Рогнеды? Пусть придет.
        - Как же я ее позову сюда, - ответил я, - если ты меня самого собираешься посадить на кол, как лазутчика? Ее тоже посадишь?
        - Нет, - усмехнулся боярин. - Она - девка красивая. Зачем же ее на кол? Ее можно на что-нибудь другое посадить. - Он засмеялся.
        - Если я вернусь к своей помощнице, то она поможет мне и мы приготовим для тебя лекарство, - стараясь говорить спокойно, хотя все внутри меня содрогалось и кипело, произнес я. А про себя решил, что надо бы мне только выбраться из этого дома, и ноги моей тут больше не будет.
        Блуд между тем был настоящим политиком - активным и коварным. Эта его способность постоянно, при каждом повороте обострять разговор, вертеть собеседником, запугивать его - чисто политическое качество.
        Но со мной он явно просчитался. Как-никак я - дитя гораздо более развитой цивилизации и обманывать умею. А почему бы и нет, в конце концов? Как он со мной, так и я с ним! Раз он считает возможным играть со мной, то почему бы и мне не поступать так же?
        - Хорошо, - сказал боярин, чуть поразмыслив. - Я тебя отпущу, но с условием, что ты вернешься. А пойдешь с провожатым, - добавил он, заметив, как при первых словах его фразы у меня загорелись глаза. - В провожатые моего человека тебе дам. Он тебя проводит к твоей крале. И запомни: если завтра же не придешь, я тебя сумею найти. Уж вКиеве ты от меня никуда не спрячешься.
        Делать было нечего, и спустя некоторое время я вышел со двора в сопровождении здоровенного дядьки лет сорока - угрюмого и молчаливого, зорко смотревшего по сторонам из-под насупленных бровей. Был он не обрит, а лыс, его голова блестела в лучах заходящего солнца. За то время, пока я бродил по Киеву, а затем «гостил» уБлуда, день успел склониться к закату. На улицах стемнело и народу сильно поубавилось.
        Это было плохо, потому что мне непременно нужно было сбежать от моего провожатого. Не вести же его в дом диакона Феодора, где ждала меня Любава, наверняка уже начавшая беспокоиться из-за моего долгого отсутствия.
        А как убежать, если мужик гораздо здоровее меня, а улицы вокруг пустынны? Тут не затеряешься в толпе…
        Мы прошли уже половину расстояния, а я никак не мог найти средства для побега. И внезапно удача улыбнулась мне!
        Из-за угла внезапно послышались громкие голоса, показавшиеся знакомыми. А еще через мгновение мы оказались лицом к лицу с большой группой воинов, пришедших сВольдемаром. Было их шесть человек, среди которых я увидел всех своих старых знакомых - Вяргиса, Канателеня и даже сильно хромающего, опирающегося на сучковатую палку Ждана. Вся компания, вероятно, только что вышла из харчевни, где здорово нагрузилась выпивкой. Шли они пошатываясь, а совершенно хмельной Канателень тащил в руках небольшой бочонок.
        Мой провожатый резко остановился, не желая сталкиваться на темной улице с подгулявшей компанией чужеземцев, но было уже поздно. Шедший впереди Вяргис с зажженным факелом в руке осветил нас, и все встали как вкопанные.
        Дальше произошло невероятное. Воины тоже узнали меня и тотчас обступили со всех сторон. То ли пиво с вином играло в их головах, то ли проделанное совместно путешествие вспомнилось им, но только со всех сторон на меня посыпались приветствия.
        - Куда ты пропал? - закричал Вяргис, с силой хлопнув меня по спине. - А мы тебя потеряли! Где же ты был, когда мы переправлялись сюда, в город?
        Не напоминать же ему было в тот момент, что это он сам предложил мне исчезнуть из лагеря. Старый воин был слишком пьян для воспоминаний или сделал вид, что ничего не помнит.
        - Сбежал, а ногу мою не посмотрел, - закричал Ждан без всякой злости. - Обещал вылечить, а сам пропал! Где ты был?
        - АЛюбава где, почему не с тобой? - шатаясь со своим бочонком, спрашивал юный Канателень.
        Это была встреча старых товарищей, давно не видевшихся и вновь обретших друг друга. Мог ли я думать, что все именно так обернется? И что воины Вольдемара станут моими спасителями в критическую минуту?
        Наверное, мы сЛюбавой пришлись по душе этим людям…
        - Это вы куда-то пропали, - ответил я. - Целый день хожу по городу, а вас ни разу не видел.
        Я видел, что все они искренне рады видеть меня. Впрочем, и мое отношение к ним несколько изменилось. Все познается в сравнении. После знакомства с боярином Блудом эти бесхитростные воины из северных земель не казались мне такими уж чудовищами.
        - Пойдем с нами, - предложил Вяргис, схватив меня за руку. - Мы тут выпили, а бочонок пива еще с собой прихватили. Хоть выпьем всласть, раз конунг не сдержал свое слово и забыл нас.
        - Пойдем, - поддержали его товарищи, радушно глядя на меня.
        - Пошли, - недолго думая, радостно согласился я. Уж лучше с ними, чем с этим хмырем!
        Мой провожатый испуганно схватил меня за другую руку.
        - Ему нельзя, - попытался твердо сказать он. - Я - человек ближнего боярина. Боярин Блуд велел привести к нему этого человека.
        Много ли нужно, чтобы вывести из себя пьяных воинов-чужеземцев?
        - Что? - закричал Вяргис. - Какого еще боярина? Пусть благодарит богов, что мы из него кишки не выпустили! Князь Вольдемар не дал нам пройтись по Киеву!
        - Боярин Блуд - друг князя, - попытался урезонить воинов мой угрюмый провожатый, но никакого успеха это не имело.
        - Твой боярин - друг князя, а ты нам не друг, - буркнул Вяргис и, внезапно выбросив вперед свою здоровенную лапищу, так ткнул киевлянина в грудь, что тот от неожиданности чуть было не упал. Но, удержавшись на ногах, вытащил из-за пояса длинный меч. Наверное, боярский слуга решил, что пьяные воины ему не слишком страшны.
        А в этот момент произошла еще одна неприятность: из-за угла показалось четверо городских стражников, вооруженных копьями. Но если еще вчера такие встречи меня радовали, потому что можно было не бояться разбойников, то сейчас в сердце мое вселился страх.
        А стражники оказались настоящими профессионалами: с одного взгляда они поняли, что происходит. Шестеро пьяных северных воинов диковатого вида, а перед ними киевлянин с обнаженным мечом. Все было ясно!
        Ни слова не говоря, стражники взяли свои копья на изготовку.
        - Эй, - закричал старший из них. - А ну, отойдите в сторону! Что тут происходит?
        - Помогите! - радостно обратился боярский слуга, не сводя глаз с воинов Вяргиса. - Я - человек боярина Блуда, он послал меня. А эти вот…
        Он не успел договорить, как Вяргис и его воины с лязгом и бранными криками вытащили свое оружие.
        Мне пришло в голову, что вот сейчас - самое подходящее время, чтобы сбежать отсюда. Минутой раньше было бы рано, а минутой позже я могу опоздать. Но слуга Блуда, видимо, понял мое намерение и потому, держа меч в правой руке, левой вцепился в мое плечо мертвой хваткой.
        - Стой, - прошипел он угрожающе. - Ты куда собрался? Думал, твои дружки тебе помогут?
        Появление стражников, видимо, подействовало на моего провожатого успокаивающе. Ох, напрасно! Ни в какие времена полиция не может выстоять против профессиональных солдат. Городская стража создается для борьбы с ворами и грабителями, а не для схваток с регулярной армией.
        - Бросьте оружие! - крикнул воинам главный стражник - пожилой мужчина в железном шлеме и кольчуге, надетой поверх длинной белой рубахи. - Мы - стража князя Владимира!
        Ага, уже перестроились! Наверняка еще вчера они кричали, что они - стража князя Ярополка…
        Впрочем, имя князя вызвало у воинов только еще больший гнев. Разговоры были окончены, не начавшись.
        Бой начался в почти кромешной темноте, но все участники, похоже, обладали кошачьим зрением.
        Силы противников были почти равны, но северные воины действовали гораздо решительнее и несмотря на опьянение - быстрее.
        Выставившие перед собой копья стражники просто не успели ничего сделать. Вяргис рванулся вперед и мечом отбросил одно копье в сторону, а второе мощным коротким ударом перерубил. Одновременно Канателень, швырнувший на землю свой бочонок, и другие воины тоже бросились вперед. В темноте слышался треск дерева, лязг металла и сдавленные крики. Хруст, с которым сталь меча входит в человеческое тело, я услышал тогда впервые…
        Пальцы провожатого, сжимавшие мое плечо, ослабли. Это хромой Ждан, в одно мгновение подскочивший к боярскому слуге, вонзил ему в глаз широкий нож. Лезвие вошло до половины, но этого оказалось достаточно.
        - Ну вот, - сказал Ждан, приближая свое лицо к моему и дыша пивными парами. - Теперь ты точно мой должник, лекарь. Будешь мою ногу лечить, а то сам видел, что может быть. - Он вырвал нож из глаза боярского слуги, и тот тихо, мешком, осел на землю. На нож и на мучнисто-белое лицо Ждана с блуждающим взглядом я старался не смотреть.
        Схватка оказалась короткой. Двое стражников были зарублены на месте, а двое других убежали. О том, что стало с моим провожатым, я не думал: обычно удар ножом в глаз не оставляет шансов на жизнь.
        - Бежим отсюда, - хрипло скомандовал Вяргис, тщательно вытирая лезвие своего меча об одежду одного из убитых. - Этих стражников здесь полный город. Не можем же мы воевать со всеми. Давай с нами, лекарь!
        Теперь уже бежать было поздно, да и не хотел я оставаться один на улице. А что, если меня обвинят в убийстве боярского слуги? Ведь его послал со мной Блуд, а теперь слуга мертв.
        Мы побежали по темной улице. В современном городе, даже если нет фонарей, свет может поступать из освещенных окон. Здесь же на улицу выходили только высокие глухие заборы, так что темнота была абсолютной. Мы бежали вдоль домовых оград, мимо ворот, и нас сопровождал лишь встревоженный лай сидящих на привязи собак.
        Когда улица, где произошла наша встреча, осталась далеко позади, мы пошли медленнее. Хромающего Ждана тащили под руки, а он резво прыгал на одной ноге. Теперь я был свободен и мог не опасаться непредсказуемого Блуда, однако оставался в руках воинов. Что я могу теперь сделать? Поблагодарить их за помощь и удалиться? Вряд ли это им понравится. Они испытывали ко мне дружеские чувства и очень выручили в неприятный для меня момент, но теперь мне следовало идти с ними.
        - А где вы живете? - спросил я у Вяргиса, шагавшего рядом со мной, все еще тяжело дыша. - Я ходил по городу целый день, а никого из вас не видел.
        В ответ Вяргис рассказал удивившие меня вещи. Как только накануне утром войско переправилось через Днепр и оказалось на киевском берегу, конунг Вольдемар, в мгновение ока превратившийся в князя Владимира, сообщил своим верным воинам-соратникам, что поход окончен и цель достигнута - Киев взят.
        Воинов это повергло в шок, потому что их целью было вовсе не воцарение Владимира, а возможность разграбить Киев.
        Когда же они поняли, что оказались обманутыми в своих лучших ожиданиях, и закричали об этом, вперед выступили сразу трое: князь Владимир, ближний боярин Блуд и воевода Свенельд.
        - Друзья! - сказали они каждый по очереди, но примерно одинаково. - Мы так благодарны вам за то, что вы проделали столь славный поход! Благодаря вам свергнут и убит Ярополк иВладимир стал князем. Все это только благодаря вам. Но зачем же грабить город, когда все так мирно и хорошо?
        Вот так они говорили все трое, соревнуясь в красноречии. А потом твердо пообещали щедро наградить войско.
        - Сейчас вы будете отдыхать, - сказал воинам Владимир. - Я прикажу отвести вам лучшее место в городе и доставить вам съестных припасов. А горожане тем временем соберут награду для вас, и она будет огромна. Потому что все вы - мои братья, которым я обязан своим княжением.
        А Блуд специально сказал, что собрано будет так много добра - золота, серебра и ценных мехов, что куча достанет до верхушки княжеского терема.
        - До верхушки? - переспросил я, иВяргис уверенно кивнул:
        - Сказал, что до верхушки.
        Ага, все ясно. В мое время и в моем мире каждый разумный человек знает, что если банк обещает под депозит больше восьми процентов годовых, то это значит, что он, скорее всего, вообще не собирается возвращать деньги. Правда, разумных людей очень мало, и поэтому жертв «пирамид» и прочих лохотронов не убавляется.
        - Ты думаешь, князь выполнит свое обещание? - как бы вскользь поинтересовался я. - Куча из золота и серебра до верхушки терема - это очень много.
        - Конечно, выполнит, - усмехнулся Вяргис. - Если через три дня нам не отдадут эту кучу богатств, мы тут все разнесем и возьмем свою добычу сами.
        - Вам обещали отдать через три дня? - на всякий случай осторожно уточнил я.
        - Уже через два, - гордо ответил старый воин, и я поежился. Что ж, значит, времени на то, чтобы сбежать отсюда, у меня не так уж много. Через два дня меня не должно быть рядом с этими воинами. В противном случае, я разделю их судьбу. А у всех людей, которым слишком много должны, судьба оказывается незавидная…
        Лагерь пришедших сВольдемаром воинов расположился на пологом холме неподалеку от княжеского терема. Здесь стояли палатки, горели костры и вкусно пахло едой. Меня пригласили к костру, где вручили большую оловянную кружку с пивом, налитым из бочонка, который все-таки ухитрился дотащить сюда Канателень.
        Пиво оказалось темным, очень густым и весьма крепким. Правда, пить мне не очень хотелось, я предпочитал поесть. Когда же мне позволили присоседиться к котлу с жидкой пшенной кашей и вареным мясом, я вдруг подумал о том, что все не случайно. Эти северные воины, сначала так устрашившие меня, до сих пор оставались единственными моими друзьями. Кто спас меня сегодня от боярского провожатого? Кто накормил меня сейчас? А после пары огурцов и лепешки, доставшейся мне в доме Феодора, это была полноценная еда!
        По мере того как я сидел у костра и видел вокруг себя знакомые лица, мое желание немедленно сбежать все больше уходило в тень, пряталось в подсознании. На самом деле мне было хорошо здесь, среди этих малопонятных, но симпатичных мне людей. Сначала они казались мне пьяными, но стоило мне самому осушить первую кружку пива, как наше состояние сравнялось.
        Все здесь были злы на князя, потому что были уверены, что он предал их. В то, что с ними расплатятся, воины верили, так как верили в свои силы и способность диктовать требования любому правителю. Этот лихой народ, привыкший рисковать жизнью и убивать, знал цену своему бешенству. Вольдемар обманул их в другом: он лишил их битвы!
        Войско, собранное из скандинавов, финнов и северных славян-новгородцев, шло за Вольдемаром отнюдь не только для того, чтобы обогатиться. На первом месте для них было показать свою удаль, бесстрашие. Золото и меха хороши лишь в том случае, если для их добычи нужно сражаться. То, что не добыто кровью - своей и чужой, - не так уж интересно.
        А конунг обещал расплатиться, как с обыкновенными наемными работниками. Но эти люди не ощущали себя наемными работниками: они чувствовали себя витязями, берсерками, героями.
        Кроме всего прочего, их оскорбило требование князя: не выходить из лагеря в город.
        - Через три дня я сам приду к вам и позову к себе во двор, - сказал Вольдемар, имея в виду княжеский терем, в котором теперь утвердился. - Там вас будет ждать обещанная награда. А потом мы с вами вновь отправимся в поход и добудем еще больше в богатых странах.
        Но в город Владимир запретил входить, а для надежности даже поставил стражу из своей новой дружины, доставшейся ему по наследству от убитого брата Ярополка. Княжеская стража вокруг лагеря была немногочисленная, и при желании закаленные в боях воины могли бы ее разогнать, но делать этого не решались: ведь все ждали обещанных богатств.
        Только Вяргис с пятью своими людьми днем ухитрился выбраться из лагеря. Воины отправились вКиев искать вина и женщин. Про женщин я уточнять не стал, а в том, что найти вино им удалось, сомнений не было.
        Когда все принесенное пиво было выпито, пришла пора спать. После бурно проведенной ночи, а затем трудного дня, да еще под влиянием сытной пищи и выпивки, глаза мои слипались, и сильно клонило ко сну. Больше всего хотелось лечь возле догоравшего костра и заснуть. Именно так и поступили мои товарищи, но я не мог себе этого позволить.
        Во-первых, как представителю более развитой цивилизации, мне, в отличие от окружавших меня воинов, было понятно, что добром их ожидание киевского золота не кончится. Я не знал, что именно произойдет, но в том, что развязка будет неприятной, сомнений не было.
        А кроме того, меня ждала Любава. Можно было себе представить, как она волнуется теперь…
        Но нужно было выждать, пока все сидевшие со мной у костра не заснут. Вяргис долго укладывался и кряхтел, о чем-то еще спорили пьяные Ждан сКанателенем, а другие воины ходили от одного костра к другому, рассказывая о том, как выбрались сегодня
«в самоволку».
        Много раз я отчаянно боролся со сном, чуть ли не раздвигая себе веки пальцами. Два раза пришлось ущипнуть себя, чтобы упорный сон не сморил меня в последнюю минуту.
        Только когда захрапели все вокруг, и у соседних костров также остались одни спящие, я тихонько поднялся на ноги.
        Хорошо ли бросать в беде людей? Тем более товарищей, ведь эти воины сегодня спасли меня из блудовских лап. Но выбора у меня не было. Не объяснять же Вяргису, что боюсь оставаться с ними…
        Аккуратно обойдя спящий лагерь, я вышел к длинному рву, вырытому на его окраине. Оттуда шел сильный запах, потому что ров был вырыт специально в качестве туалета для трехсот воинов.
        Расчет мой оказался верным: княжеские дружинники, оцепившие лагерь, постарались не дышать смрадом возле рва и жгли свой костер поодаль. Мне оставалось лишь перепрыгнуть ров и, оставаясь незамеченным, броситься наутек из опасного места.
        Выбравшись на окраинную улицу города, я вздохнул спокойно. О том, чтобы в кромешной тьме двигаться по Киеву и найти дом Феодора, не могло быть и речи. Ночь мне предстояло провести, хоронясь где-нибудь под забором, пока не рассветет.
        Ночь выдалась довольно прохладной, и у меня зуб на зуб не попадал. К счастью, мне удалось найти заросли густого кустарника, росшего прямо на краю улицы, и таким образом остаться незамеченным. Несмотря на глубокую ночь, по улице несколько раз прошли городские стражники, которые, несомненно, сильно заинтересовались бы моей скромной персоной.
        Укрывшись в кустах, я дрожал от холода, но сидел тихо в ожидании рассвета. Тем не менее усталость взяла свое, и уже под самое утро я заснул.
        Этой ночью мне ничего не снилось. Я спал и во сне радовался этому. Честно говоря, своих снов я стал побаиваться. Несмотря на то что снился мне отец и то, что он говорил мне, было доброжелательным, сны эти вселяли в меня ощущение тревоги. Я понимал, что некая неведомая сила, перенесшая меня сюда, дает мне инструкции. Сила перенесла меня сюда с какой-то определенной целью, которой я не знаю. И она не оставляет меня в покое, а пытается манипулировать если не мною, то моим сознанием. А появление в снах отца меня нисколько не обманывало…
        Проснуться я не мог долго. Постепенно в мой сон вторгались шумы, человеческие голоса, топот конских копыт. Я чувствовал, что пора открыть глаза и сбросить с себя затянувшееся забытье, но никак не мог раскачаться. Когда же пробудился окончательно, то сразу же испугался: прямо по улице, в двух метрах от кустарника, под которым я притаился, шла колонна людей.
        Сначала - пешие воины, с красными круглыми щитами за спиной, с копьями и волочащимися по земле мечами в кожаных или деревянных ножнах. Следом - конница, поднимавшая столбы пыли за собой, от которой я сразу стал задыхаться.
        Точно определить количество воинов я не мог, но ясно было, что отряд не маленький. В первую секунду я решил, что это мои друзья - северные воины осознали наконец двусмысленность своего положения и решили уйти. Но сразу же понял - это не они. Проходившие мимо меня воины выглядели иначе: их внешний вид и вооружение отличались от того, что я привык видеть у тех, что пришли сВольдемаром.
        Подождав, пока войско пройдет мимо и уляжется поднятая им пыль, я вылез из кустов и побежал к дому Феодора. Сердце мое выпрыгивало от волнения: мне вдруг пришло в голову, что Любава не стала меня ждать так долго и ушла куда-нибудь. А если так, то я могу больше ее не увидеть.
        Но нет, мои опасения оказались напрасны. Стоило мне после долгого стука в ворота оказаться во дворе, как Любава бросилась ко мне. Обхватив меня за шею, она повисла на мне.
        - Солнышко! - затараторила она без остановки. - А я так волновалась, так переживала за тебя! Милое Солнышко! Где же ты был, где пропадал? Я уж вся извелась, ожидая тебя. Не знала, что подумать. Все, что угодно, могло ведь с тобой случиться. Красное Солнышко, не пропадай больше, а то я совсем с ума сойду…
        Ну да, как я мог забыть: ведь Любава считала меня придурком, не приспособленным к обычной жизни. Наверное, по ее представлениям, я мог просто заблудиться или уйти в лес. Или упасть в реку и там утонуть.
        Но ее волнение, раскрасневшиеся щеки и блестящие чуть ли не от слез глаза сказали мне о многом…

* * *
        - Сегодня утром в город вошел большой отряд воинов, - сказал яФеодору. - Ты не знаешь, что это за войско?
        Мы шли по улице, направляясь в церковь на богослужение, куда диакон вместе со всеми своими домочадцами пригласил и нас. Так мы и двигались большой группой: впереди мы сФеодором, рядом его сыновья, затем - детишки гурьбой, а замыкали шествие женщины, среди которых была иЛюбава. На улице вечерело, служба должна была скоро начаться, и диакон спешил.
        - Войско? - переспросил он меня и пожал плечами. - Известное дело. Слышал я утром: это новый князь вызвал из Чернигова. Там рать большая, потому что граница. Дальше
        - мадьярские земли.
        - А зачем князю черниговская рать? - осторожно поинтересовался я. - Ему что - мало своей дружины? Вроде войны близкой не предвидится.
        - Кто его знает? - недовольно буркнул мой собеседник. - Это не наше дело, а княжеское да боярское. Может быть, новый князь решил сразу в поход идти.
        Шел он тяжело, задыхаясь и ловя ртом воздух. Видно было, что Феодору хочется остановиться и передохнуть, но он на самом деле торопился.
        - Отец Иоанн сегодня будет большую литургию служить, - сказал он. - С евхаристией. Не знаю, как устою столько времени. Да ничего: Бог поможет.
        Потом диакон стал рассказывать мне о том, как сам принял крещение, будучи еще молодым, и как вместе со священником они строили храм и создавали первый приход вКиеве.
        - Трудно было, - говорил он. - Все нас боялись, шарахались. Однажды чуть не растерзали прямо на площади. Отец Иоанн вышел на площадь у рынка и стал проповедовать Евангелие иИстинного Бога. Сначала народ спокойно слушал, многие даже интересовались греческим Богом. А потом, когда услышали, что Бог - один и что поклоняться можно только Ему, то сильно обозлились. Ропот пошел, а потом и крик.
        Отец Иоанн сказал, что наши прежние боги - вовсе не боги, а идолы бесчувственные: деревянные чурбаны и камни, и нет от них никакой пользы. Вот тут народ сильно рассердился.
        Феодор наконец остановился, обессилев и отер со лба мелкие бисеринки выступившего пота. Потом усмехнулся от своих воспоминаний.
        - Они-то думали, что греческий Бог, которого Иоанн проповедует, такой же, как и их прежние боги - Чернобог, Даждьбог, Велес. Что можно им служить и приносить дары, а заодно и греческому Богу. АИоанн сказал тогда: либо одно, либо другое. Либо вы служите ложным богам, идолам, и тогда вы - поганые, и нет вам спасения, и умрете, и не воскреснете никогда. Либо вы примете в сердце свое истинного Бога, сотворившего небо и землю, и принесшего за вас жертву искупительную - сладчайшего Иисуса Христа. И если креститесь, то спасете себя во веки веков. И станете бессмертными, иБог будет благоволить к вам.
        Но тогда вы должны признать, что прежние идолы - ложные, и не служить им больше, и забыть о них.
        Вот тогда толпа и взревела! Я думал, убьют нас сИоанном на месте.
        - А почему? - спросил я. - Что людей так возмутило?
        Диакон засмеялся и покачал головой, удивляясь моей непонятливости.
        - Как что? - сказал он. - Закричали, что наши древние боги всегда помогали нашим отцам и дедам. Что от древних богов - все величие Киева. Что нельзя забывать заветы предков. Ну и как обычно еще…
        - Что как обычно? - не понял я, потому что диакон раздраженно махнул рукой и умолк.
        - Кричали, что мы - лазутчики византийского императора. Присланы им специально, чтобы отвратить народ от древних богов и насадить чужую иноземную веру. Да ты сам разве не слышал всех этих разговоров? В том месте, откуда ты пришел, разве так же не говорят?
        - Не знаю, - честно признался я. - А здесь до сих пор народ так думает?
        - Ну да, - кивнул диакон. - В тот раз, когда нас с отцом Иоанном чуть не разорвали на куски, то княгиня нас спасла - послала дружинников. Она сама христианка была - наша княгиня Ольга. Тому уж много лет прошло, она умерла давно, но пока жива была, не давала нас в обиду. При ней много народу вКиеве крестилось. Мы с отцом Иоанном даже думали второй храм открывать, но потом все опять пошло прахом. Князь Святослав храбрый был воин и много побед одержал, но христианство не мог признать ни в какую. Боялся! Считал, что старые боги ему помогают в войнах. Что в них - сила! Среди его дружинников даже немалое число крестились, стали христианами, но Святослав всегда на них за это косился. Вот и пострадал через это.
        - Как - через это? - снова не понял. - Ведь Святослава убили хазары. Разве не так?
        Я отчетливо помнил из школьных учебников, что Святослав ходил под Царьград воевать с византийцами, потерпел поражение и решил вернуться вКиев. А по пути на днепровских порогах его подстерегли хазары.
        - Хазары? - усмехнулся Феодор. - Ну да, хазары убили князя Святослава. Да только откуда же они узнали о том, что Святослав с дружиной там именно будет проходить? И что дружина слабая? И время точное, когда напасть?
        - Откуда же? - с искренним недоумением спросил я, но диакон решил, что и так сказал слишком много.
        - Кто ж этого не знает? - пожал он плечами. - Вот говорят, что ты вчера уБлуда в гостях был. Был ведь? Ну вот, уБлуда лучше об этом и спроси. Он много может об этом рассказать. Если захочет, конечно. - Феодор опять засмеялся, показав крепкие, здоровые зубы. При затяжном диабете зубы редко бывают здоровыми, но, может быть, это только в мое время стало так…
        Мы подошли к храму - довольно большому, но низкому сооружению, стоявшему, однако, на каменном фундаменте. Храм представлял собой сруб с двухскатной крышей из досок, без купола и без колокольни. Видно было, что выстроен он специально с расчетом на то, чтобы не бросаться в глаза. Глядя на него, я оценил значение только что услышанного рассказа Феодора. Здешние христиане, хоть временами и пользовались покровительством князей, все же повсеместно сталкивались с враждебностью народа и потому старались держаться незаметно.
        Мы пришли немного раньше всех остальных, потому что Феодору нужно было еще переодеться для служения.
        По всему в храме было видно, что украшали его с любовью. Царские Врата, за которыми скрывался алтарь, были обиты серебром, а подсвечники с витыми ножками были настоящим произведением искусства. Правда, иконы, которых тут было во множестве, оказались совсем не похожи на те, к которым я привык. Видимо, иконы, а также все убранство храма были привезены из Константинополя и потому были византийской работы. В отличие от гораздо более поздних икон русского письма - ярких и насыщенных цветом - эти были строго выдержаны в черно-бежево-коричневой гамме. В колористическом смысле это придавало иконам теплоту, но вместе с тем делало их суровыми, мрачными. Иисус с огромными черными глазами и длинной волной спадающих на плечи волос совсем не походил на привычные иконные лики.
        И Богородица в виде томной восточной красавицы-царевны смотрелась для меня неожиданно.
        Оклады многих икон были украшены драгоценными камнями, причем зачастую вделанными туда в разное время. Присмотревшись к некоторым, я осознал их немалую ценность.
        Подошедшая сзади Любава взяла меня за руку, и я почувствовал, как она нервничает.
        - Ты что - боишься? - удивленно спросил я, глядя на то, как растерянно озирается Любава и как глаза ее стреляют с одного предмета на другой.
        - Нет, - покачала она головой, но лицо все равно оставалось напуганным. Ну да, как же я забыл: она ведь никогда прежде не бывала в христианской церкви. Ей все казалось здесь чуждым и непонятным. Наверное, даже враждебным. По правде сказать, я ее понимал. Переступив здешний порог, я с самого начала осознавал: нарисованное и установленное в христианском храме, как бы мрачно ни выглядело, подчинено одной цели: рассказать о божественной любви, о милосердии и о жертве Иисуса, которую Он принес для спасения человечества. В христианском храме, по определению, не может быть ничего враждебного, а если что-то выглядит таковым, то, значит, мы ошибаемся и нужно протереть глаза.
        Ну, я-то это знал с детства, а вот Любава ничего такого не слышала. Наоборот, она выросла в мире, где религия представляла собой сонм самых разных богов, которые ненасытно требовали себе жертв и были весьма недружелюбны. В язычестве каждый бог
        - это отнюдь не олицетворение доброты и прощения, а существо, которое нужно усердно задабривать.
        Увидев на стенах иконные лики, показавшиеся ей грозными, Любава испугалась. Для нее это были зловещие идолы, пострашнее тех, к которым она привыкла.
        - Не бойся, - тихо сказал я, сжав ее руку. - Потом ты сама поймешь, что нет на свете более безопасного места, чем церковь, где присутствует Иисус Христос.
        Внезапно кто-то сильно толкнул меня, да так, что я от неожиданности едва не потерял равновесие. Любава отскочила в сторону. Перед нами стоял человек в расшитой золотом ризе священника и в высокой островерхой камилавке.
        - Грех-то какой, - возмущенно загрохотал он мощным трубным голосом. - Грех-то! Грех! Это ты Николай?
        Светло-голубые глаза священника прямо и требовательно смотрели на меня. Он был высок ростом и крепок в плечах, как настоящий викинг. Я вспомнил, что Захария рассказал мне о том, что киевский священник отец Иоанн родом из варягов, и сразу понял, кто передо мной. Заодно я вспомнил и о том, что накануне сам назвался Николаем, утверждая, что это мое крестильное имя.
        - Феодор говорил мне о тебе, что ты развратен, - загромыхал негодующий духовный пастырь, косясь в сторону Любавы. - Но я вижу, что ты до бесстыдства дошел! Мало, что поганую вБожий храм с собой привел, да еще и блудом тут с ней норовишь заниматься!
        По всей видимости, батюшку сильно возмутило, что мы сЛюбавой стояли, держась за руки.
        Я вздохнул. Что ж, тут ничего не поделаешь: священник по-своему совершенно прав, а я - нет. В этом веке и в этих обстоятельствах так себя вести было нельзя. То, на что вXX веке никто не обратил бы внимания, здесь считается недопустимым.
        Казалось, отец Иоанн готов испепелить меня на месте. Вообще, со своей мощной фигурой и огромными кулаками, которые он теперь сжимал от ярости, священнослужитель больше походил на воина вроде тех, которые пришли сВольдемаром из северных земель.
        Но спорить, а тем более обижаться было бы глупо. К тому же куда нам сЛюбавой идти, если мы рассоримся с этими людьми?
        - Прости меня, батюшка, - сказал я и низко поклонился. - Это я виноват, а на девушку не сердись - она не знает, как следует себя вести. Я совсем скоро научу ее.
        Перед моим склоненным лицом появилась здоровенная рука священника, повернутая тыльной стороной кверху. Была она крупная, мускулистая, поросшая редкими рыжеватыми волосками.
        Сомневаться не приходилось, да и медлить - тоже. Поцеловав эту руку, я разогнулся. Отец Иоанн резко повернулся ко мне спиной и направился обратно в алтарь.
        Между тем народ уже собрался, и весь храм оказался заполненным мужчинами и женщинами с детьми.
        Распределились люди в церкви тоже совсем не так, как было мне привычно. Мужчины прошли вперед и плотными рядами, плечом к плечу встали перед алтарем. Женщины с детьми остались сзади, и из-за мужчин видны были только их головы в белых платках.
        Появился Феодор в диаконском облачении. Он двигался нарочито медленно, плавно, будто бы плыл по храму. Светильники были зажжены, они чуть потрескивали, создавая уютную атмосферу. Неровное, колышащееся освещение выхватывало лишь части внутреннего убранства, отдельные иконные лики, светильники, лица прихожан.
        Когда все собрались, входную дверь церкви плотно прикрыли, образовав таким образом замкнутое молитвенное пространство, в котором и должно было проходить богослужение. Считалось, что все, кто хотел прийти сюда, пришли к началу службы, и незачем держать дверь открытой для случайных любопытствующих прохожих.
        Диакон встал на амвоне перед Царскими Вратами и, высоко подняв правой рукой край епитрахили, провозгласил первое уставное моление.
        Вся служба здесь велась по-гречески. Естественно, ни одного слова не было понятно, но все присутствующие твердо знали, когда следует осенять себя крестным знамением, а когда кланяться. Отец Иоанн вышел с кадилом и двинулся в обход храма, останавливаясь перед каждой иконой. Прихожане, оставшиеся в центре помещения, медленно поворачивались следом за шествием кадящего священника.
        Впервые за все время пребывания в десятом веке я испытывал настоящее спокойствие, чувство защищенности. Можно сказать, что я почти физически ощущал присутствие Бога. Моего Бога, Который ведет меня по жизни, крепко взяв за руку, как отец ведет свое дитя.
        Наверное, в этой моей любви к храму главная заслуга принадлежит моей маме. Когда я был еще совсем маленьким, она во время прогулок часто водила меня в церковь. Сама она не молилась и меня молиться не учила, да и вообще она не была религиозной женщиной. Но что-то тянуло ее в храм, а вместе с ней и я приучился к церковному интерьеру, к горящим свечам, иконам, пению. Конечно, это отличало меня от большинства моих сверстников. Для них дорога в храм была закрыта: с младенчества родители и школа прививали им страх перед религией, презрение к верующим людям, отвращение к церкви. Они просто боялись сюда ходить, им было страшно и неуютно.
        Папе мы не говорили об этих наших походах. Мама не просила меня молчать, но я и сам понимал, что не стоит распространяться. Он был советским офицером, а советская власть, если очень мягко выражаться, не приветствовала хождение в церковь.
        Так мы и стояли среди тающих восковых свечей, молящихся и кланяющихся людей, под пение и возгласы диакона и священника. Наши сердца согревались, и это ощущение защищенности, тепла и любви, окутывавшее меня тогда, навсегда осталось со мной.
        Когда мы выходили, мама обнимала меня за плечи, и мы медленно шли домой, еще очарованные пережитыми эмоциями, стараясь не расплескать их. Однажды мы вышли из храма зимой и побрели в свете ночных фонарей через заснеженный парк, отделявший кафедральный собор от официального центра города. Стоял мороз, снежинки кружились в черном небе. На мне была шапка с длинными ушами, все время налезавшая на глаза. Я оглянулся на светящиеся теплом окошки собора, оставшегося за спиной, и спросил маму:
        - А почему мы ходим сюда редко? Давай ходить каждый день. Это ведь можно?
        На что мама грустно улыбнулась и, поправив мне шапку на голове, ответила:
        - Когда-нибудь потом, Володенька. Потом. Когда-нибудь эта власть наконец накроется медным тазом, и тогда можно будет ходить в церковь каждый день.
        - А когда? - спросил я.
        - Не знаю, когда, - покачала головой мама. - Боюсь, что не слишком скоро, сынок. Но это обязательно произойдет. Нужно только подождать.
        Как мама сказала, так и произошло: безбожная страна с оглушительным треском развалилась на наших глазах. Причем гораздо скорее, чем мама предполагала. Правда, сама она до этого не дожила: умерла еще молодой. А я остался и увидел, как сбылись ее предсказания. Другое дело, что, став взрослым, я уже не ходил в церковь каждый день, как собирался в детстве. Но все равно каждый раз, заходя в храм, я вспоминаю маму и чувство счастья, охватывавшее нас в те минуты.
        - Кирие элейсон, - запел хор, когда диакон Феодор принялся по-гречески читать просительную ектенью.
        Мы сЛюбавой стояли позади всех, но немного сбоку, так что хорошо было видно все происходящее. В храме царил полумрак. На улице уже стемнело, да и много ли света могло пробиться сквозь крошечные окошки, больше похожие на крепостные бойницы? Свет давали только свечи, горящие перед иконами, и несколько масляных светильников, развешанных по стенам.
        И вдруг ощущение спокойствия пропало. Это произошло в одно мгновение, стоило мне, как и всем присутствующим, осознать нашу уязвимость от внешнего мира. Со всех четырех сторон послышался сильный грохот, разом заглушивший слова диакона и пение хора.
        Деревянный храм стал сотрясаться от наносимых ударов. Феодор замолчал и повернулся, отец Иоанн вышел из алтаря, и в свете свечей я увидел его побледневшее растерянное лицо. Стоявшие позади женщины с детьми рванулись было на улицу, столпились у дверей и тотчас же отпрянули, испугавшись. Дверь оказалась закрыта снаружи.
        Взоры людей обратились к окнам, но и там мы увидели тьму непроглядную. Ну да, вот почему был грохот - это заколачивали снаружи дверь и окна храма.
        Я почувствовал, как Любава стиснула мою руку. Мы переглянулись и поняли друг друга. Перепуганные люди метались по тесному храму, плакали и кричали дети, голосили женщины. Мужчины пытались выломать изнутри дверь и окна, но ничего не выходило: нападавшие приготовились заранее и припасли очень толстые доски, которыми заколотили выходы.
        Цель этого была совершенно ясна: нас собирались сжечь заживо!
        На короткое мгновение у меня мелькнула мысль о том, что фантазия убийц во все века довольно однообразна. В двадцатом веке фашисты поступали точно таким же образом.
        А кто это сейчас? Впрочем, размышлять об этом времени не было. Никто не собирался с нами разговаривать или требовать чего-то. Окружившие храм снаружи люди имели одну и совершенно конкретную цель - сжечь строение вместе со всеми находящимися внутри.
        Послышался треск - это загорелась принесенная нападавшими солома и мелкие дрова. В храме наступила короткая тишина. Люди замерли с перекошенными, белыми от ужаса лицами, с безумными глазами. Они стояли, словно прислушиваясь и не веря в то, что все это происходит с ними в действительности. Сейчас их сожгут. Мужчин, стариков, женщин и детей - без разбора.
        Любава прижалась ко мне, и мы снова встретились взглядами. Мы оба не хотели умирать.
        Треск снаружи становился сильнее, женщины вокруг нас снова закричали. Теперь уже явственно слышался запах дыма, это огонь охватил деревянные стены, и дым, сначала струйками, а затем клубами повалил внутрь помещения.
        В дыму стало плохо видно, от горящих стен исходил жар, огонь перебрался на деревянную кровлю, и сверху посыпались искры. У меня, как у многих, возникла идея дождаться, пока сгорит дверь, а затем выломать ее и выбраться наружу. Конечно, если горящая крыша не рухнет до этого. Люди, надеясь на это, во все глаза глядели на дверь, ожидая, когда массивный дуб поддастся разрушительной силе пламени.
        Но потом я понял, что это - в буквальном смысле слова не выход. Во-первых, в двери возникнет ужасная толкучка, а кроме того, именно там нас и будут поджидать нападающие. Кто не сгорит в огне, тот погибнет от меча, а это плохая альтернатива.

«Я был перенесен из двадцать первого в десятый век, чтобы бездарно и тупо сгореть, не успев ничего сделать, - подумал я. - Этого не может быть! Я должен, просто обязан спастись отсюда!»
        Недаром в моих таинственных снах Нечто внушало мне, что у меня есть предназначение. Что я заброшен сюда для того, чтобы выполнить некую работу. А раз так, то я должен спастись.
        Вместе с тем я понимал, что это самое Нечто отнюдь не станет вторгаться в события и вытаскивать меня. Спасать свою шкуру мне придется самому!
        Но как? Времени оставалось все меньше и меньше. Любава молчала, она лишь умоляюще смотрела на меня, и это заставляло мой мозг работать еще интенсивнее. В конце концов, кроме всего прочего, я только совсем недавно встретил свою первую настоящую любовь! Погибнуть сейчас было бы верхом глупости…
        Итак, что мы имеем? Заколоченный снаружи храм, к тому же горящий. А снаружи наверняка стоят люди с оружием. Невесело, и соображать нужно быстро. Очень быстро. С крыши уже падали горящие части кровли, все помещение заволокло дымом, и слышались лишь отчаянные крики женщин и детей…

«Если Бог закрывает двери, он обязательно оставляет открытым окно». Кто сказал эту внезапно вспомнившуюся мне фразу? В ту минуту я этого не помнил, но вдруг что-то меня озарило.
        Я вспомнил о том, что почти все виденные мною старинные храмы имеют еще одну дверь
        - сзади, со стороны алтаря. Мирянам входить в эту дверь возбраняется, она предназначена лишь для духовенства, которое имеет возможность входить в церковь через алтарное помещение.
        Есть ли здесь такая задняя дверь?
        - Бежим! - крикнул яЛюбаве и потянул ее за руку. - За мной!
        В дыму видно было уже очень плохо, так что двигался я по памяти. Пробившись через столпившихся людей, мы выскочили на клирос, а там я увидел прямо перед собой обитые серебром и расписанные ликами Царские Врата.
        Распахнув их, я втащил за собой Любаву в алтарь. Вообще-то женщинам вход в алтарь запрещен в любом случае. Если женщина оказывается в алтаре, его нужно освящать заново. Впрочем, в нашем случае это не имело значения: этим алтарем уже не будут пользоваться, он сгорит через несколько минут.
        Дыма здесь было столько же, но очертания стола с антиминсом еще угадывались, а впереди…
        Впереди была открытая дверь, в проеме которой виднелась массивная фигура отца Иоанна.
        Ага, значит, я оказался прав! Задняя дверь тут есть, и ей уже воспользовались священник и диакон. Что ж, странно было бы судить их за то, что они спасали свои жизни.
        А что они еще могли и что должны были сделать?
        Позвать за собой всех прихожан? Но это создало бы толпу, давку, это привлекло бы внимание врагов, и все погибли бы. А вдвоем у них оставался шанс выскочить незамеченными. Хорошо ли духовным лицам спасать себя, бросив умирать свою паству? Можно ли судить за такое? Человеческим судом - нет, нельзя. На такие дела только один судья - Бог…
        Подбежав к низенькой двери, я нырнул в нее, таща за собой Любаву. Земля оказалась в метре внизу, так что мы буквально вывалились наружу и упали. Кругом было светло, как днем. Сыпались искры, жар исходил от пожара, трещало горящее дерево. Это был задний двор церкви, выходящий на соседние дома, окруженный забором. В ярких отсветах пламени повсюду метались фигуры, и я понял, что мы не спаслись. Да, из огня мы выбрались, однако главное дело было не сделано.
        Я сразу же узнал нападавших - это были северные воины, пришедшие сюда сВладимиром. С обнаженными мечами они стояли вокруг пожарища, поджидая нас.
        Отец Иоанн отбивался от двух пытавшихся схватить его воинов. Был он безоружен, но успел схватить отвалившуюся доску и, размахивая ею, сумел превратить ее в грозное оружие. Громадного роста, широкий в плечах, он как медведь шарахался по двору, и воины опасливо отскакивали от него.
        - Берегись! - кричал он, крутя вокруг себя пылающую с одного конца доску. - Расступись, зашибу!
        Вид его был настолько страшен, что никто из нападавших не решался приблизиться к нему. Мое первое впечатление о священнике не обмануло: он был, несомненно, настоящим викингом - бесстрашным и грозным в бою. Сейчас, в минуту опасности, он вновь превратился в того, кем наверняка был прежде, - в воина, беспощадного к врагам и не боящегося за собственную жизнь.
        Что касается диакона, то он сумел добраться до высокого забора и чуть было не перелез через него, но оказался слишком тяжелым и неповоротливым: не прошло и минуты, как его схватили и стали закручивать назад руки.
        На меня тотчас же налетел один из воинов, который попытался зарубить меня прямо на месте. Его поднятый длинный меч взлетел над моей головой, но в последнее мгновение мне удалось увернуться. Почти сразу я оказался в поле зрения другого, который ринулся на меня, выставив вперед копье с заостренным железным наконечником. Еще один миг, и это железо вошло бы в мое тело, пропороло живот. Одновременно я услышал, как закричала за спиной у меня Любава - ее тоже схватили.
        В тот момент я решил защищаться. В конце концов, какого черта! Если уж все сложилось так глупо и неудачно, то пусть хоть в последние минуты своей жизни я не буду трусить и метаться, как заяц! И, может быть, Любава перестанет считать меня никчемным недоумком!
        Отскочив в сторону, я схватился за деревянное древко нацеленного в мой живот копья и резко рванул его.
        Не ожидавший этого воин оказался совсем рядом со мной, и я схватил его обеими руками за горло. Наверное, в тот миг меня охватило какое-то безумие, потому что я попытался голыми руками задушить вооруженного человека.
        Говорят, что сумасшедшие во время припадков бывают очень сильными. То же случилось и со мной. Я сжал пальцы на горле воина с такой силой, что ощутил, как он умирает. О том, что противник может ударить меня мечом или ножом, я тогда совсем не думал. И оказался прав: мое внезапное сопротивление и сила пальцев оказались таковыми, что воин сразу ослабел и выронил оружие…
        Видимо, я задушил бы его насмерть, такая во мне бушевала ярость, если бы сзади на меня не набросился другой. Кто-то повис у меня на плечах, а затем я ощутил ужасный удар по голове, после чего потерял сознание.

* * *
        Солнце пробивалось сквозь широкие щели между бревнами, из которых было срублено помещение. Да-да, вКиеве десятого века имелась тюрьма, самая настоящая. Вероятно, люди начинают обзаводиться полицией и тюрьмами сразу, как только спускаются с деревьев и берут в руки дубину.
        Тюрьма была довольно большая, состоящая из нескольких обширных помещений для различных категорий узников. Когда я очнулся здесь наутро после всего произошедшего, то первым моим чувством была радость. Да что там - радость. Счастье! Это было самое настоящее счастье!
        Когда я потерял сознание и упал во дворе горящего храма, то был полностью уверен - глаз мне уже не открыть и света божьего не видать.
        Голова от полученного удара страшно болела, и перед глазами все плыло, но это было неважно. От сотрясения мозга редко умирают, оно проходит. Конечно, если сотрясений за жизнь несколько, то можно стать дураком, но это будет уже потом, а сейчас… Я сел на соломе и, протерев глаза, огляделся. Да, это тюрьма, плохая новость. Меня не убили, я жив и почти здоров - это новость хорошая.
        По обе стороны от меня сидели отец Иоанн и диакон, тоже вполне невредимые, если не считать синяков на лицах. Кроме них, в помещении никого не было. Нас поймали и посадили втроем: я не знал, хорошая это новость или плохая.
        - Кто это был? - задал я первый вопрос. Мой язык заплетался, и слова прозвучали невнятно. Однако священнослужители прекрасно поняли меня.
        - Князь Владимир приказал сжечь огнем всех христиан вКиеве, - проговорил отец Иоанн. - Я видел его, он сам приехал посмотреть.
        - Мы так и знали, - добавил Феодор, лежа на спине и отрешенно глядя в потолок. - Владимир давно собирался расправиться с христианами. Весь в отца своего пошел, вСвятослава. Тот тоже возвращался вКиев и собирался поубивать нас всех.
        - Что ж, - вздохнул Иоанн, - отец не сумел, так сын за него совершит это.
        Постепенно картина прояснялась. Когда я потерял сознание и нас схватили, священник и диакон видели самого князя Владимира, сидящего на коне поодаль и наблюдавшего за сожжением церкви и побоищем. Исполнителями были северные воины, тут я не обознался. Видимо, Владимир давно намеревался расправиться с христианами, раз приступил к этому делу почти сразу же, как только утвердил свою власть вКиеве. Но использовать для этого княжескую дружину или вызванное из Чернигова войско он не решился. Как-никак дружина была местная и черниговцы - близкие соседи, а христиане вКиеве жили уже давно. Многие язычники дружили с христианами или даже были их родственниками, так что при массовом убийстве христиан местные войска могли оказаться ненадежными. Тут лучше всего подходили северные воины, которым было все равно, кого резать, в надежде получить куш.
        - Они сожгли всех? - поинтересовался я, опустив глаза.
        - Всех, - спокойно ответил Иоанн. - Кто не сгорел и сумел выскочить сквозь огонь, тех подняли на копья. Деточки малые, женщины… Словом, все хорошо: все прямиком на небо пошли.
        - Мучениками стали, - согласно и даже как-то радостно кивнул диакон. - Прямо кБогу отправились, вЦарствие Небесное. Скоро и мы туда же пойдем.
        При мысли о том, что Любава оказалась в числе погибших, я похолодел и сжал кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Не может быть! Не может все обернуться так бездарно! Неужели неведомая сила перенесла меня сюда лишь для того, чтобы отобрать первую любовь? Или для того, чтобы таким образом научить смирению? Но для этого вовсе не стоило таскать меня так далеко…
        На мои расспросы оЛюбаве оба моих сокамерника ничего не ответили. Она их не интересовала, да, кажется, они уже вполне погрузились в собственные размышления. Твердости их духа и непоколебимой вере в благодать можно было бы позавидовать. Но я-то не был готов к смерти, тем более мученической.

«И вообще, - сказал я себе с раздражением, - при чем тут я? Выходит, что меня перетащили из моего времени в это лишь для того, чтобы я принял участие в местных разборках. А я совсем этого не хочу. Не готов, мне это не интересно. Что от меня надо?»

«АЛюбаву тебе надо? - тут же возразил я сам себе». Как говорится, Любава и эта эпоха идут в одном пакете.
        Целый день я, забившись в угол, просидел на соломе, ощущая собственную растерянность и беспомощность. Феодор сИоанном либо молчали, либо громко читали молитвы по-гречески, не обращая на меня внимания.
        Один раз нам принесли поесть, и я убедился в том, что, по крайней мере, голодом здесь морить не собираются. Как мне предстояло узнать впоследствии, какие-либо пытки или иные формы мучительства здесь были совершенно не приняты. Если человек в чем-то виновен, возьми с него виру серебром или золотом. Если виновен сильно - убей его, он подлежит смерти. Но пытать, мучить голодом или еще как-то - это не приходило в голову ни русам, ни славянам. А тюрьма, в которую нас посадили, была всего лишь нижней клетью в доме боярина Блуда. И узников здесь не держали долго: либо отпускали, либо убивали самым быстрым и незатейливым способом. Нам сказал об этом слуга в длинной подпоясанной рубахе, принесший большую деревянную миску с пшенной кашей, заправленной маслом, и несколько кусков мяса на гладкой, чисто вымытой доске.
        Сообщив это, слуга тотчас умолк и ретировался: видно, ему строго-настрого запретили разговаривать с нами.
        Так я снова оказался в доме Блуда, что совсем не радовало. Чудом спасшись от боярина совсем недавно, я угодил сюда же, но при еще более неприятных обстоятельствах.
        Тучи сгущались над моей головой, и ощущение безвыходности, словно я бегу по замкнутому кругу, усиливалось с каждым часом.
        Что нас ждет? Какова будет моя собственная участь? Жива ли Любава?
        Сомнения мои разрешились уже ближе к ночи, когда уже знакомый слуга явился и приказал мне идти за ним наверх.
        - Боярин зовет, - важно сказал он, и пока мы взбирались по лестницам наверх, бдительно следил за каждым моим движением. Еще бы: раз меня посадили в боярскую тюрьму, я был опасным злодеем. Скорее всего, даже колдуном, потому что о христианах вКиеве распространяли самые нелестные слухи. Шпионы Византии - это было самое легкое обвинение.
        Против моих ожиданий, Блуд находился в самом благостном расположении духа и, увидев меня, даже расплылся в улыбке.
        - Сбежать от меня хотел? - добродушно посмеиваясь, спросил он. - От меня вКиеве сбежать невозможно. Только хуже будет.
        - Твоего человека, которого ты дал мне в провожатые, убил не я, - начал я говорить, но боярин остановил меня повелительным жестом руки.
        - Конечно, не ты, - заметил он. - На тебя я и не думал. Ты не способен на такое: для этого нужно быть воином.
        - Меня отбили воины, пришедшие с князем, - пояснил я, но Блуда не волновали такие пустяки. Откинувшись к тесовой стене, он внимательно рассматривал меня, стоящего перед ним. Блуд уже не в первый раз глядел на меня так изучающе, что заставляло меня волноваться. Как-никак, парень я молодой и собой ничего. Может быть, Блуду надоели его шестнадцать наложниц? Кто их тут знает, но этого я бы не смог перенести…
        - Я даже знал, где ты можешь скрываться, - с довольным видом произнес боярин. - Только у христиан. Они - странные люди, и ты - странный человек. Где ж тебе еще быть? Я не приказал привести тебя, потому что знал - ты мне сам попадешься.
        - А зачем я тебе, боярин? - решившись наконец внести ясность в этот вопрос, сказал я. - Ты раньше уже хотел оставить меня у себя. Теперь вот я тоже вижу, ты позвал меня к себе. Я ведь не сделал тебе ничего плохого и даже не замышлял. И вообще - я в Киеве посторонний человек. В то, что я могу тебя вылечить от болезней, ты сам не веришь. Так на что я тебе?
        Мои слова только развеселили Блуда. Он смотрел на меня, как кошка, играющая с мышью…
        - Ты все верно говоришь, - усмехнулся он. - Человек ты посторонний - это так. Правда, я не понимаю, откуда ты явился. Сдается мне, что совсем не из латинских стран. Это ты князю Вольдемару рассказывай: может, он тебе поверит. Но я - нет.
        Блуд поковырял в зубах щепочкой, которую держал в руке, и, продолжая с интересом глядеть на меня, вдруг спросил:
        - Кстати, а что ты думаешь о христианах? Ты сам - христианин?
        Мне вдруг показалось, что наступил «момент истины». В своих приключениях в этом мире я дошел до определенной точки, когда испытал потребность заявить о своем месте здесь. Люди, с которыми я общался прежде, не были пригодны для этого. Они не поняли бы меня. Но сейчас я стоял перед человеком, несомненно, очень умным. Насчет моральных качеств «ближнего боярина» я не испытывал никаких иллюзий, но он показался мне тем единственным человеком, которому я могу сказать правду.

«Терять мне все равно особенно нечего, - подумал я. - Скорее всего, меня попросту убьют, в конце концов. Но сБлудом никогда заранее не знаешь, куда он может повернуть».
        Я немного помялся, не зная, с чего начать.
        - Боярин, мне трудно ответить на твой вопрос о христианах, - медленно проговорил я. - Дело в том, что я в самом деле пришелец издалека, из очень далекой и диковинной страны. Быть христианином в моей стране - это не совсем то, что быть здесь.
        - Я слышал обо всех странах, - самодовольно усмехнулся Блуд.
        - О той стране, откуда я пришел, ты слышать не мог, - ответил я. - Эта страна - будущее. Я провалился во времени и оказался в вашей эпохе. Сейчас здесь идет десятый век по христианскому календарю, а я пришел из двадцать первого.
        - А-а, так ты все-таки христианин, - задумчиво пробормотал Блуд. - Ну, что ж, тем лучше.
        Казалось, сказанное мною не произвело на него никакого впечатления. Боярин словно пропустил мои слова о будущем мимо ушей. Погрузившись в свои мысли, он продолжал разглядывать меня.
        - Ты понял, что я сказал? - не выдержав повисшей паузы, обратился я к Блуду. - Ты только что услышал, что я пришел из будущего. Ты когда-нибудь прежде встречал людей из далекого будущего?
        Боярин слегка поморщился, я сбил его с какой-то интересной мысли.
        - Из будущего? - переспросил он и пожал плечами. - Нет, прежде не видел и не слыхал о таком. Ну и что? Мало ли чего мне не приходилось видеть? Наверное, и такое бывает. Не в этом дело.
        - Не в этом? - удивился я. - Неужели тебе не интересно, что случится в будущем? Ведь я из двадцать первого века! Ты можешь себе это представить?
        Блуд перестал мечтательно улыбаться и нахмурился.
        - Наверное, могу, - серьезно ответил он мне. - Но для чего? Мне совершенно неинтересно, что будет в этом твоем далеком веке. Я - ближний боярин киевского князя, и времена настали неспокойные. Да что там: времена уже давно неспокойные. Мне гораздо интереснее, что происходит вКиеве сейчас и что случится через год.
        Я испытал болезненный укол горького разочарования. Мне казалось, что Блуд, как умный человек, оценит произошедшее со мной. По моим представлениям, он должен был сначала не поверить, потом удивиться, а затем засыпать меня вопросами о будущем… И что же? Ничего этого не произошло!
        Мне вспомнился известный рассказ Рея Брэдбери о том, как три космонавта прилетели на Марс и пытались рассказать о себе и о Земле марсианам. Но марсиан это нисколько не интересовало…
        Может быть, Блуд принимает меня за сумасшедшего? Я спросил об этом прямо, но боярин только качнул головой.
        - Да нет, на сумасшедшего ты не похож, - заметил он равнодушно. - Впрочем, ты годишься мне и в качестве сумасшедшего. Это бы ничего не изменило в моем замысле. К тому же за три дня я уже привык иметь дело с сумасшедшим.
        Я мгновенно понял его. А поняв, испугался за себя по-настоящему…
        - Ты имеешь в виду… - начал я осторожно, но Блуд улыбнулся и закончил за меня:
        - Нашего нового князя, - сказал он спокойно. - Я имею в виду князя Владимира. Он безумен, это же совершенно очевидно. ВВизантии таких помещают в специальные заведения при монастырях. А у нас он стал киевским князем.
        Мне стало очень страшно в ту минуту. Если ближний боярин Блуд говорит такое открыто, значит, мне заведомо не суждено выйти из этого терема живым.
        Наверняка прочитав мои мысли, этот ужасный человек снова улыбнулся.
        - Боишься? - спросил он, сверкнув карими глазами. - Правильно делаешь. Меня все боятся, а ты будешь бояться меня всю свою жизнь. А теперь вот что… - Боярин щелкнул пальцами, как бы давая понять, что разговор окончен, а затем громко хлопнул в ладоши.
        Дверь тотчас приотворилась, и в нее просунулась бритая голова давешнего слуги.
        - Принаряди его, - кивнул в мою сторону хозяин. - Ты знаешь, как. Только чтоб никто не видел его в наряде. Понял?
        Слуга уже подтолкнул меня к двери, но я уперся.
        - Боярин, - стараясь говорить твердо, сказал я, - ты ничего мне не говоришь: останусь я в живых или нет. Зачем я тебе нужен… Но ты должен сказать, где моя девушка. Где Любава? Куда ты девал ее? Я имею право это знать.
        - Право? - удивился Блуд, похоже, совершенно искренно. - Наверное, ты все-таки действительно сумасшедший или говоришь правду о том, что явился из какого-то другого времени. Право может иметь только владетельный князь и больше никто. Право дается лишь мечом, воинской силой. Какое право может иметь безоружный человек, к тому же пленник?
        Блуд даже пожал плечами, он и вправду был изумлен моей репликой.
        - К тому же я не знаю, где твоя девушка, - вдруг закончил он. - Убита, наверное. Их всех там поубивали.
        В каморке под лестницей слуга указал мне на ворох одежды, лежавший на сундуке. Вздохнув и не понимая ничего, я разделся, а затем принялся натягивать на себя незнакомые вещи. Это были очень странные ощущения. Одежду здешних людей я видел постоянно, и самую разную, но надевать ее на себя еще не пробовал.
        Прежде всего, отличалась сама ткань. Вся она делалась вручную и по совершенно иной технологии, чем в мое время. Льняные шаровары, надетые на голое тело, потому что нижнего белья тут не предусматривалось, казались грубыми и колющими. Шелковая рубаха была хороша, но рукава ее были вшиты так странно, что с непривычки это раздражало. А уж насчет длинного, до колен кафтана я не говорю - сукно было толстым и неровным, что ощущалось даже пальцами. В нем можно было спокойно ходить зимой, как в пальто.
        Правда, пуговицы мне понравились: крупные, медные, с чеканкой.
        - Готов? - поинтересовался слуга, до этого молча наблюдавший за мной. - Сиди теперь здесь, потом позовут.
        С этими словами он исчез, заперев снаружи дверь и оставив меня одного.
        Жалко, что нет зеркал: мне любопытно было взглянуть на себя в новом обличье. Стоя в тесной каморке, я сделал пару шагов до стены, затем развернулся. Расправил плечи, повертел головой.
        И что будет дальше? Видимо, казнь в ближайшее время мне не грозила, иначе меня не стали бы переодевать.
        Из разговора сБлудом я ничего не понял, кроме того, он явно имеет на меня какие-то виды. Но какие? Что он задумал? Коварства ему не занимать, об этом я уже знал довольно.
        И вообще: что будет дальше? Что меня ждет?
        Неужели таинственная сила забросила меня сюда лишь для того, чтобы отдать в руки боярина Блуда с его темными замыслами? И я совершенно не верил в то, что Любава могла погибнуть…
        Глава 3
        Князь
        Сидеть в каморке мне пришлось недолго, хотя за это время я изрядно понервничал. Хуже всего - не знать, что тебя ждет. Даже не иметь никаких предположений насчет этого. Зачем, например, переодевать меня в роскошный, по здешним понятиям, наряд? А в том, что он именно роскошный, сомневаться не приходилось. Шелковая рубаха, длиннополый суконный кафтан темно-синего цвета, да в придачу еще кожаные сапоги с каблуками - вКиеве десятого века подобным образом одевались лишь очень богатые и значительные люди. Правда, на мне не было украшений - колец в ушах, браслета на руке: всего того, чем в изобилии украшалась местная знать.
        - Пойдем, - сказал слуга, отпирая дверь. - Боярин зовет.
        На этот раз Блуд был не один. В горнице рядом с ним сидел крупный мужчина, очень богато одетый, с надменным выражением лица. Был он на вид ровесником хозяину дома
        - лет пятидесяти, но в отличие от Блуда этот был настоящим здоровяком. Косая сажень в плечах, румянец во всю щеку и громадные руки - длинные, как у обезьяны, заканчивающиеся кулаками размером с головку ребенка.
        Это явно был не администратор, как Блуд, не ловкий царедворец, не политик. Передо мной сидел воин, хоть и не молодой, но еще полный сил и грозной отваги.

«Свенельд, - догадался я, глядя на сильно тронутую сединой бороду. - Это воевода Свенельд. Тот самый, который вместе сБлудом спокойно смотрел, как убивают князя Ярополка».
        Конечно, это его я видел на плоту посреди Днепра. Но видел издали, с берега, а теперь Свенельд был прямо передо мной и вместе сБлудом рассматривал меня.
        - Это он, - произнес боярин, кивнув на меня.
        - Ты мог бы и не говорить, - ответил воевода, не отрывая от меня своих голубых глаз. - Действительно, очень похож. Очень. Ты был прав. Как ты его нашел?
        - Сам подвернулся, - с усмешкой ответил Блуд. - Кстати, его зовут Владимиром. Это его настоящее имя.
        Свенельд недоверчиво покачал головой.
        - А откуда он появился? - спросил он. - Из каких краев?
        Он встал с лавки и, приблизившись ко мне, рявкнул:
        - Ты лазутчик? Откуда? Из Византии?
        - Оставь, - протянул оставшийся сидеть Блуд. - Он не лазутчик, это ясно. Он забрел к нам из самого безопасного места на свете. Из будущего. По крайней мере, он так говорит, и меня это устраивает. Будущему до нас нет дела, как и нам до будущего.
        Свенельд обернулся к хозяину и, когда спустя несколько секунд до него дошел смысл сказанного, громко засмеялся.
        - Хорошо, - сказал он. - Ты правильно заметил, боярин, нам нет дела до будущего, а будущему нет дела до нас. Но готов ли он служить нам с тобой?
        В этот момент мое терпение закончилось. Какого черта, в конце концов! Бояться мне все равно нечего: чему быть - того не миновать. От моего безропотного молчания лучше не станет.
        - Друзья мои, - вдруг услышал я словно со стороны собственный голос. - Вы разговариваете в моем присутствии так, как будто я - бессмысленная скотина. Вы обсуждаете меня, обмениваетесь мнениями на мой счет, а между тем я - точно такой же взрослый человек, как вы. Ваше поведение кажется мне странным.
        Наступила тишина. Оба мужчины ошеломленно смотрели на меня, и лица у них были такие, будто с ними неожиданно заговорил деревянный сундук…
        Когда шок прошел и мои новые знакомые наконец поверили собственным ушам, Свенельд крякнул и сказал:
        - Да, он действительно не из Византии. ВВизантии ему бы сразу вырвали язык, посмей он так разговаривать.
        Он с интересом посмотрел на меня и даже заглянул для верности в глаза.
        - Послушай, Владимир, - обратился он на этот раз ко мне непосредственно, - ты понимаешь, где находишься? Ты понимаешь, кто с тобой говорит?
        - Конечно, понимаю, - ответил я по-прежнему раздраженно. - Но я привык обсуждать возникшие проблемы, так быстрее появляется взаимопонимание. Вам что-то от меня нужно - это ясно. В противном случае я продолжал бы сидеть в клети под домом вместе с двумя другими узниками. Если вы спокойно объясните мне, в чем дело, будет лучше.
        - Кому будет лучше? - поинтересовался Блуд, обладавший гораздо более тонким умом, чем Свенельд.
        - Всем, - входя в раж, быстро ответил я. - На кого я похож? Объясните мне. И, кроме того, боярин, - добавил я, решив не снижать темпа и напора, - я так и не получил от тебя ответа насчет моей девушки Любавы. Что с ней? Тем более что и почтенному воеводе тоже было бы интересно узнать о ее судьбе - они старые знакомые.
        Мои слова заинтриговали Свенельда, он даже распрямил слегка сутулые плечи и провел рукой по длинной бороде.
        - Ты помнишь Любаву - ключницу князя Рогвольда? - спросил я, обращаясь к воеводе.
        Тот кивнул и слегка улыбнулся. Приятные воспоминания нахлынули на него.
        - Любава говорила мне о том, что вы с ней были близко знакомы, - добавил я, но в этом уже не было необходимости. Свенельд расплылся в улыбке и, взглянув на Блуда, доверительно сообщил:
        - Очень хороша была у старого Рогвольда ключница. Очень хороша. А где она теперь? Что с ней?
        - Пропала куда-то, - недовольно буркнул боярин. - Откуда я знаю? Она в церкви была вместе вот с этим, когда…
        - Когда ваши люди зажгли храм и стали убивать всех там находящихся людей, - вставил я. - Любава была там со мной. И теперь я хочу знать, где она.
        - Это были не наши люди, - мрачно выдавил из себя Блуд. - Совсем не наши люди. Мы
        - вообще не враги христианам. Все это злодейство совершили люди князя Владимира по его приказу. А мы только смотрели на это. Тебя спасли, между прочим, по моему приказу. Если бы не я - подняли бы на копья, как всех других.
        - Ну да, - отозвался я иронически. - Спасибо тебе, боярин, спас жизнь. Правда, ты не стал бы меня спасать, если бы я не был тебе зачем-то нужен. Ведь правда?
        - Правда, - кивнул Блуд. - Ты нам нужен. Но мы со Свенельдом - люди честные и печемся о благе Киева и всего княжества. Всех земель его: кривичей, дреговичей, новгородцев, а не только русов и полян. Мы напрасно людей не губим и не стали бы убивать христиан.
        Эти слова окончательно вывели меня из себя. Никогда не любил я тех, кто рядится в одежды благородства, не имея для этого оснований.
        - Честные люди? - переспросил я. - А когда при вас же убили на реке князя Ярополка? Вашего князя, который вам доверился, взял с собой. А вы стояли и смотрели, как его убивают. Очень честно с вашей стороны!
        Мои слова задели за живое Свенельда.
        - А что мы могли сделать? - мрачно заметил он, глядя в сторону. - Все же произошло так быстро…
        Старый воин совсем не умел лгать и выкручиваться. Ему самому было неловко за себя.
        - Вы все прекрасно знали, - парировал я в ответ. - Боярин Блуд накануне вечером был в лагере Владимира. Я видел его там. Вы заранее договорились сВладимиром об убийстве Ярополка - вашего законного князя.
        Снова наступила пауза. Воевода и боярин смотрели друг на друга. Потом Блуд принял решение.
        - Да, - сказал он, вставая с лавки. - Уж не знаю, из будущего ты пришел или из прошлого, или еще откуда, но голова у тебя неплохая. И язык работает хорошо, словно ты вВизантии обучался. Слышал я, есть такая наука, риторика называется. Берут вот таких, как ты, и учат много лет. А потом такие, как ты, становятся ужасными говорунами.
        - И им вырывают языки, - вставил Свенельд.
        - Язык ему пока рано вырывать, - миролюбиво ответил Блуд. - Может быть, потом. А сейчас вот что: в столовой горнице угощение готово. Мы с воеводой собирались повечерять, а тебя обратно в клеть отправить. Ну, да уж ладно: решил я, что надо нам с тобой познакомиться поближе. Ты к нашему делу подходишь, как я вижу. Только вопросов у тебя слишком много, ничего ты в жизни не понимаешь.

* * *
        Стол у боярина Блуда был накрыт богато. Только здесь, после нескольких недель пребывания на Руси десятого века, я увидел наконец то, что всегда ассоциируется у современного человека с древнерусской стариной - обильные рыбные закуски, аппетитные соленые грибы в мисочке, маленькие крепкие огурчики, покрытые пупырышками, моченый горох и квашеная капуста.
        То, что я видел до этого в войске князя Вольдемара или в доме диакона Феодора, очень мало напоминало наши представления о древнерусской еде: овсяная или пшенная каша, плохо приготовленное мясо либо вареные овощи почти без соли, которая была очень дорога…
        Здесь же длинный деревянный стол был уставлен глиняными блюдами или мисками, в каждой из которых находилось что-то вкусное.
        - Садись, - предложил мне боярин, указав на лавку по другую сторону стола.
        Неудобств было два: полное отсутствие вилок, но к этому я уже успел привыкнуть, а кроме того, отсутствие водки. Не такой уж я любитель водки, но закуски на столе были такого сорта, что вызывали мгновенную ассоциацию именно с этим напитком.
        Стояло в кувшине пиво: очень темное, без пены, кисловатое. Этот напиток здесь так назывался, но в моем времени никто не назвал бы это пивом. В другом кувшине было вино - густое, терпкое и даже довольно крепкое. Как я узнал потом, его привозили вКиев хазары, делавшие его в своих виноградниках далеко на юге.
        Впрочем, больше всего меня в ту минуту волновало ожидание предстоящего разговора. Теперь я уже понял, что первое впечатление меня не обмануло: боярин Блуд действительно оказался тем самым человеком, которого я до тех пор тщетно надеялся встретить. Причина его интереса ко мне была мне еще неясна, но мой встречный интерес к этому человеку оправдался - только он мог действительно объяснить мне события, свидетелем и участником которых я стал.
        - Когда я был маленьким… - начал говорить Блуд, и я тотчас же невольно улыбнулся. Слова показались мне странными. Трудно было представить себе маленьким мальчиком хитрого и беспринципного человека, сидевшего передо мной. Конечно, когда-то иБлуд был мальчуганом, но слишком уж велика оказалась дистанция, которую он прошел за свою жизнь…
        - Когда я был маленьким, никто вКиеве и не слышал о христианах, - сказал боярин.
        - Известно было, что вВизантии люди поклоняются своему богу - какому-то Христу, и строят для него большие храмы. Мы знали об этом, потому что из Византии приезжали купцы, да и мы сами не раз ходили походами в южные земли. Князь Олег даже подступил с войском к стенам самого Константинополя и вернулся оттуда с большой добычей. Но христианская вера никого вКиеве не интересовала. Какая разница, какому богу там поклоняются? У каждого народа свои боги.
        Так было до недавнего времени. Первые христиане появились вКиеве в княжение Ольги, которая ездила в южные земли и в византийском городе Корсунь на берегу Черного моря приняла крещение - стала христианкой. За ней потянулись ближайшие люди из ее окружения - в первую очередь дружинники.
        Блуд не рассказывал связно, но он был готов отвечать на мои вопросы. Некоторые из них заставляли боярина удивляться моей неосведомленности, и он с недоумением качал головой, но зато другие, напротив, приводили его в изумление тем, какие подробности я знаю.
        Правда, знал я немного, лихорадочно выискивая в памяти то, что читал когда-то по древней истории.
        Поначалу принятие христианства некоторыми киевлянами воспринималось как новая увлекательная игра. Всем казалось, что в происходящем нет ничего особенного. Считалось, что бог византийцев - это просто еще один из богов, вроде русских или славяно-финских богов. Просто еще один бог, которого не худо присоединить к пантеону и на всякий случай приносить жертвы и ему. Отчего бы и нет?
        Византия как раз входила в моду среди киевлян. Это была мощная держава, а столица ее Константинополь был огромным городом, застроенным каменными домами и великолепными храмами. Оттуда везли предметы роскоши и всякие удивительные вещи.
        Одной из таких диковинок стало и поклонение некоему Христу.
        Однако довольно скоро выяснилось, что Христос - этот греческий бог, совсем не похож на всяких там велесов, мокошей и чернобогов. Он оказался Бог-ревнитель, не желающий соседствовать с иными богами. Для Него, Господа Христа, иных богов не существовало, они были просто идолами, наваждениями бесовской силы.
        И стало нужно выбирать одно из двух: либо поклоняться одному лишь чужому греческому Христу, и только ему, прокляв богов своих отцов и дедов, заветы родины, заветы седой старины, овеянные славой, победами, либо оставаться в прежней вере.
        Не всякий человек способен сделать такой сложный выбор.
        Проблема первых киевских христиан заключалась еще и в том, что ничего не было переведено на славянский язык. Русы к тому времени свой собственный язык почти забыли и тоже говорили по-славянски, как большинство населения в полянских, древлянских и кривичских землях. АБиблия была на греческом, и богослужения в христианских церквах тоже велись по-гречески. Все это дополнительно делало христиан в глазах остального населения явными агентами Византии…
        Для тех, кто принял веру вХриста и не пожелал отступиться, настали тяжелые времена. Княгиня Ольга умерла, а ставший князем ее сын Святослав на дух не переносил христианство. Он с детства хранил заветы старины и считал, что только боги отцов надежны и заслуживают поклонения.
        Когда Блуд говорил об этом, я заметил, что глаза его заблестели. Он говорил оСвятославе с явным восхищением. Что ж, всякая твердость убеждений заслуживает уважения, аБлуд ведь знал этого твердого человека лично.
        - Он был великим воином! - воскликнул боярин, успевший уже раскраснеться от выпитого вина. - Святослав думал только о войне, он посвятил себя войне. Из всех походов он возвращался с богатой добычей.
        - И ничего не боялся, - добавил мрачно молчавший до этого Свенельд. - Он был бесстрашен, как настоящий берсерк! В бою это был дикий зверь, почуявший запах крови и рвущийся к ней! Я сражался с ним рядом…
        Князь Святослав в очередной раз отправился в поход на Византию: богатство византийских краев не давало ему покоя, да он и не мыслил себе иной жизни - набеги на византийские города издавна считались главной удалью русов и славян. Войско погрузилось в быстроходные ладьи, воины-гребцы сели за весла, и женам с детьми, стоявшим на киевской пристани, оставалось лишь терпеливо ожидать мужей и отцов с богатой добычей из дальних краев.
        - В дружине Святослава было довольно много христиан, - заметил Блуд, рассказывая о последнем походе грозного, воинственного князя. - Всего дружинников было двадцать сотен, и все отборные, иных князь с собой не брал. А из них христиан было почти сто человек - немало.
        - Да что говорить, - вздохнул Блуд. - Брат Святослава, княжич Олаф тоже был христианином.
        Поход с самого начала стал складываться неудачно. Сначала при выходе вЧерное море ладьи разметал сильный ветер, и войско долго не могло соединиться. Потом, когда Святославу удалось наконец собрать дружину вновь, византийские войска уже успели изготовиться к обороне. Поднявшись по реке Дунай в северную часть болгарских земель, дружина славяно-русов встретилась с армией византийского императора Иоанна Цимисхия.
        - Болгары нам изменили, - сказал Свенельд, непроизвольно сжав кулаки. - Подлые люди… Увидели, что Цимисхий собрал большое войско, и испугались. Когда болгары ушли от нас на его сторону, нас осталось совсем мало - только киевская дружина.
        Видно было, что Свенельд до сих пор переживает факт предательства болгар, поначалу сражавшихся вместе с русами против византийцев. Лицо его стало мрачно, глаза метали молнии. Одним движением он осушил глиняный стакан с вином и тотчас налил себе из кувшина следующий.
        - Ну, если бы войско Святослава вело себя в болгарских землях по-другому, - язвительно заметил Блуд, - тогда, наверное, и болгарские воины поступили бы иначе.
        - Я этого не делал, - буркнул Свенельд, покачав головой.
        - Ну и что? - пожал плечами боярин. - Ты не делал, а почти все воины делали. Вот и результат - болгары испугались и перешли на сторону Цимисхия. Ты сам рассказывал мне оДоростоле.
        Когда в результате нескольких серьезных стычек, неудачных для Святослава, его войско оказалось запертым в городе-крепости Доростол на берегу Дуная, воины стали готовиться к последней битве.
        Со всех сторон крепость окружало византийское войско, а русов со славянами осталось не больше полутора тысяч. Осада византийцами Доростола длилась несколько недель. Многократно Цимисхий водил свои войска на штурм, так же многократно славяно-русы делали вылазки из крепости.
        За это время воины Святослава умертвили все население Доростола, включая женщин и стариков, а младенцев в течение нескольких ночей при свете факелов закалывали на сооруженных алтарях, принося в жертву своим богам.
        - И так вы поступали во всех городах и деревнях, куда приходили? - сказал Блуд Свенельду. - Разве не так? Войско Святослава зверствовало так, как никто до него. Изнасилованные женщины, а также девочки и мальчики без разбору, а в конце все убиты и сожжены вместе с деревнями. Было такое, Свенельд?
        Старый воин был не слишком умен, но честен, так что он мрачно кивнул.
        - Я сам этого не делал, - лишь повторил он упрямо. - Я не насиловал детей и не убивал их.
        - Ты - добрый человек, Свенельд, кто же этого не знает? - пожал плечами боярин. - Ты водил воинов в бой и на смерть и крепко стоял в бою. А за все остальное ты не отвечаешь, правда?
        - Но ведь и богам жертвы нужно приносить, - с недоумением сказал воевода. - Разве мог я противиться, когда воины приносили в жертву богам младенцев? Боги любят такие жертвы, это известно издавна. В обмен на кровь младенцев они даруют победу.
        Блуд криво усмехнулся.
        - Да, это известно, - кивнул он. - Так делал Святослав, а до него Ингвар, а до него еще деды и прадеды. Так делает нынешний князь Владимир, мы это видим.
        Блуд помолчал, а затем тихо закончил:
        - А потом мы удивляемся, почему от нас в ужасе бегут союзники. Почему нас сторонятся соседние народы. Почему, если с нами даже имеют дело, то все равно относятся как к диким зверям.
        Казалось, Блуд говорит все это не Свенельду и не мне, а сам с собой, как бы обращаясь к пустому пространству. Видимо, он давно уже обдумывал многое, а сейчас дал себе волю порассуждать. А чего ему было бояться? Со Свенельдом они, видимо, были давними друзьями и имели общие тайны, так что его боярин мог не опасаться. К тому же имелась большая вероятность того, что славный воевода попросту мало понимал из того, что говорилось.
        Что же касается меня, то я уж точно не представлял для Блуда никакой опасности. Бесправный человек, висящий между жизнью и смертью. Человек, которого нет…
        Правда, я был зачем-то нужен Блуду, и осознание этого отчасти меня успокаивало. Вот только узнать бы, для чего. Но пока что я сидел здесь, за одним столом с влиятельнейшими людьми княжества и мне оставалось лишь жадно ловить каждое сказанное слово.
        - Ты не прав, боярин, - сказал Свенельд, которому явно не понравились речи Блуда.
        - Мы, русы и славяне, - самые храбрые воины в мире. Все народы вокруг это отлично знают. Не случайно византийские императоры зовут наши дружины на помощь, когда им грозит беда.
        - Это так, - возразил Блуд. - И это не так. Нас зовут, как диких зверей, чтобы мы сражались с другими дикими зверями. За это византийцы платят нашим воинам золотом. Но эти же византийцы не считают нас равными себе людьми. Нас боятся и одновременно используют в своих целях. Но когда мы сами попадаем в беду, византийцы не приходят к нам на помощь. Разве не так? А помощь нам бывает нужна часто. Очень часто. Разве мало у нас врагов? Вся Русь обложена врагами со всех сторон: половцы, печенеги, хазары. Да разве сами византийцы нам не враги?
        Блуд перевел дух и закончил, глядя прямо в глаза Свенельду:
        - Вот и получается, что мы - славные и храбрые воины. И льем свою кровь почем зря, и растрачиваем наше богатство попусту в войнах, которые не приносят нам никакой пользы.
        - Мы всегда возвращаемся с богатой добычей! - выкрикнул воевода, но Блуд лишь презрительно махнул рукой.
        - Ерунда! Чего стоит эта добыча, если она не приносит мира и спокойствия нашей стране!
        - К чему ты клонишь, Блуд?
        Вид уСвенельда был довольно растерянный. Этот человек в течение всей жизни был отважным воином, умелым воеводой, но никогда прежде от него не требовалось так много думать об отвлеченных вещах. Видно было, что он силится понять хитроумного боярина, но ему это не удается. Слова как-то проскальзывали мимо сознания, и от этого Свенельд испытывал ощущение тревоги.
        Честно говоря, тревогу испытывал ия. К этому моменту мне стало понятно, что я каким-то странным образом присутствую при историческом моменте. До этого вечера за столом у боярина Блуда я не ощущал себя свидетелем истории. Слишком много мне приходилось заботиться о том, чтобы постичь произошедшее со мною самим, да и все происходящее вокруг меня. Нужно было заботиться о себе, оЛюбаве, примеряться к незнакомой обстановке, спасать свою жизнь.
        Теперь же я сумел оценить, куда попал и свидетелем чего являюсь. Оказалось, что в этом мире есть не одни лишь неграмотные воины-язычники, не одни лишь темные толпы людей, не способные осознать себя и свою жизнь. Передо мной сидел Блуд - человек, чьи речи явственно свидетельствовали о том, что интеллект его чрезвычайно высок. Может быть, Блуд был неграмотным и не знал букв. Впоследствии я убедился, что именно так и было, но с мозгами и аналитическими способностями у боярина все было в порядке. Что же касается Свенельда, то хоть он и плохо понимал своего друга, но делал для этого отчаянные усилия.
        Передо мной сидели за столом лучшие люди древнерусского государства. А я, невольно оказавшийся рядом с ними, являлся в ту минуту свидетелем совершающейся на моих глазах истории. Потому что великие битвы и кровавые казни совершаются уже потом, а предшествуют им созревающие идеи…
        - А клоню я к тому, - веско произнес Блуд, - что мы должны побеспокоиться о том, чтобы у нас создалось настоящее государство. Крепкое государство. Такое же крепкое, как Византия, как Римская империя в странах запада. А не союз разных племен, который скреплен только военной силой киевского князя. Пока этого не случится, мы будем и дальше понапрасну проливать кровь в сражениях, которым не будет конца.
        Он перевел дух, сказанное им волновало его самого. Может быть, Блуд впервые излагал вслух то, о чем думал долгие годы…
        - А создать государство невозможно до тех пор, пока мы не откажемся от наших богов. Пока не прекратим человеческие жертвы и не перестанем пугать соседей. Одним словом, пока мы не станем христианской страной.
        - Христианской страной? - удивился Свенельд. - Ты хочешь стать христианином, Блуд?
        Он засмеялся и покрутил головой.
        - Ну и дела… Я знаю тебя с детства, боярин Блуд. Мы с тобой играли еще мальчишками и ловили рыбу вДнепре. И ты хочешь стать христианином? Я ли слышу от тебя это?
        Свенельд кивнул в сторону закрытой двери.
        - Ты готов отказаться от своего гарема? Может быть, ты утратил мужскую силу, Блуд? А куда ты денешь своих женщин? Подаришь их мне или еще кому-то?
        Внезапно взгляд воеводы остановился на мне, и ему пришла в голову идея.
        - Послушай, Владимир, - сказал он, усмехаясь. - Боярин говорит, что ты явился к нам из будущего. Что ж, очень хорошо. Наверное, ты колдун. Говорят, что волхвы и прочие колдуны из заморских стран могут творить разные чудеса… Ну, скажи нам, ты знаешь будущее?
        Впервые за все время нахождения здесь мне задали вопрос, на который я был способен ответить. Да еще как ответить! Я не умел разводить костер без спичек и был не способен драться мечом, что умел делать здесь каждый мужчина. Но рассказать про будущее я мог!
        Мне пришло в голову, что сделай я это сейчас, и мои шансы на выживание сильно возрастут. Во всяком случае, это могло бы резко поднять мой рейтинг в глазах влиятельных собеседников.
        Вот только…
        А надо ли это делать? Имею ли я право на это? Не окажутся ли мои предсказания гибельными?
        С одной стороны, если некая сила забросила меня сюда, в прошлое, то это может означать то, что я могу пророчествовать о будущем. Не для этого ли я сюда послан?
        Нет, не для этого. Если бы таинственная сила хотела этого, сюда послан был бы совсем иной человек. Профессиональный историк, например. Или специалист по геополитике, вроде Жириновского…
        Теперь оба моих собеседника смотрели на меня в упор.
        Так что же, Владимир, ты знаешь будущее этой страны?
        Я взялся за тяжелую кружку и отпил кисловатого почти черного напитка, называемого здесь пивом.
        - Да, я знаю будущее.
        - Скажи же нам, эта страна будет христианским царством? Когда это случится, если случится? Кто будет нашим князем?
        - Я не могу вам этого сказать.
        Произнести эти слова было нелегко, я чуть не поперхнулся от охватившего меня волнения.
        - Не можешь или не хочешь? - Глаза Блуда сделались вдруг узкими, пристальными и недобрыми. У этого человека было много личин. В разных ситуациях он мог поворачиваться разными своими сторонами…
        - Не хочу, - твердо ответил я, решив, что если уж начал вести себя честно, то следует делать это до конца. Как говорится, делай, что должно, и будь, что будет.
        - Не хочешь? - поразился такой наглости Свенельд. - А если посадить тебя на кол? На тонкий кол, слегка изогнутый? Чтобы ты сползал по нему медленно-медленно, пока не издохнешь, как проткнутый червяк?
        Я обратился кБлуду.
        - Этого нельзя делать, боярин, - сказал я как можно спокойнее. - Под пыткой я, естественно, расскажу все, что знаю. Но вам не следует этого знать. Если я расскажу вам будущее, это повлияет на ваши поступки. Вы начнете действовать в соответствии с тем будущим, о котором вы будете знать. То есть не так, как вы поступили бы просто так, не зная ничего. А если ваши поступки изменятся, то и само будущее может измениться. Оно окажется уже не таким, каким я его знаю.
        Произнеся эту тираду, я замер в ожидании. Это был острый момент. Понял меня Блуд или нет?
        Если не понял, то дальше все просто: меня посадят на кол и начнут пытать, выспрашивая о будущем. А что же я сделаю? Конечно, под пыткой я расскажу. И тогда будущее неминуемо изменится. Но в этом случае исчезну и я или же изменюсь до неузнаваемости. Ибо такой, как я есть, я мог появиться лишь в том будущем, которое сложилось в результате того, что Блуд со Свенельдом будущего не знали и действия их были свободны от этого знания…
        Запутанно, конечно. Если бы Блуд предложил мне объясниться подробнее, вряд ли я оказался бы на высоте.
        Но боярин не подкачал. Он оправдал доверие тех сил, которые зашвырнули меня из XXI века к нему в терем.
        - Он прав, Свенельд, - изрек Блуд после недолгой мучительной паузы. - Нам не надо знать будущее. - Потом с интересом взглянул на меня: - Вот теперь я, пожалуй, действительно верю в то, что ты явился из будущего. Самозванец на твоем месте начал бы пророчествовать, да так, что его было бы не остановить…

* * *
        Когда войска императора Цимисхия заперли ослабевшую дружину Святослава в крепости Доростол, киевскому князю пришлось сдаться.
        Впрочем, сдача была почетной. Византийцы уже убедились в том, что отряд русов и славян готов погибнуть в бою, унеся с собой сотни жизней императорских воинов. Святославу и его дружине разрешили выйти из крепости с оружием в руках и плыть на своих ладьях обратно вКиев. Цимисхий гарантировал им безопасность.
        Переговоры об этой почетной сдаче крепости велись на воде. Император Византии в роскошных, шитых золотом одеждах стоял на борту своей боевой триремы в окружении пышной свиты. Он буквально олицетворял величие многовековой греческой империи.
        А Святослав приплыл из крепости на небольшой ладье, в которой сидел среди обычных воинов-гребцов. Длинный чуб его, обернутый вокруг обритой по обычаю головы, был единственным украшением, не считая серебряных колец в ушах. В длинной белой рубахе он поднялся во весь рост в покачивающейся на волнах ладье и назвал себя.
        Вид этого человека показался настолько простым, что с палубы триремы даже переспросили, точно ли перед ними киевский князь.
        Едва договоренность была достигнута, дружина Святослава тотчас вышла из крепости и в тяжелом молчании отправилась домой, вКиев. Вошли вДнепр и стали подниматься вверх.
        Возвращение было ужасным. Святослав даже думать не мог о том, как вернется в свою столицу разбитым, без воинской добычи. Какой же он князь после этого?
        В мучительных раздумьях сидел он в струге, вглядываясь в проплывающие берега, и силился понять, отчего удача отвернулась от него и его дружины. Чем они оказались хуже своих предков, неоднократно совершавших успешные набеги на греческие земли и даже на сам Константинополь?
        И решение пришло. Оно оказалось совершенно очевидным. Когда эта мысль пришла в голову Святослава, он даже удивился, отчего же не сообразил сразу.
        Все дело в христианах! О, Святослав всегда неприязненно относился к этим людям. Жалкие, трусливые людишки, поклоняющиеся мертвому еврею. Скорее всего, скрытые враги своей Родины, шпионы Византии. А если даже не так, то все равно: эти люди презрели славу отцов, забыли о боевом духе русов.
        Святослав всегда с болью в сердце смотрел на своего брата Олафа, который тоже стал христианином. Как мог он! Как мог его родной любимый брат стать изменником Родины!
        Так вот в чем дело! Догадка пронзила сердце киевского князя! Древним богам надоело ждать, пока он, Святослав, поймет свою ошибку. Боги, издревле благосклонные к русам и славянам, всегда помогавшие им в боях и набегах, обиделись. Они обиделись на то, что киевский князь оказался столь неблагодарным. Он, Святослав, не должен был допустить расползание греческой заразы по родной земле!
        Разве даруют победу боги, если вКиеве - столице русской земли стоят мерзкие христианские храмы? Разве может победить врагов дружина, в которой многие воины - христиане?
        Что может быть отвратительнее для древних богов?
        И Святослав понял, что пришло время решительных действий. Поражение, которое потерпел он и его дружина в болгарских землях, - это последнее предупреждение от родных богов. Они хотят, чтобы кровь христиан обагрила их алтари…
        План действий зрел в голове Святослава. Вернувшись вКиев, он сровняет с землей христианский храм. А на развалинах его устроит алтарь Перуну, Велесу, Чернобогу и всем другим богам. Этот алтарь будет каменным, и камни долго будут омываться дымящейся кровью киевских христиан-изменников. Только насытив человеческой кровью, можно вернуть благорасположение богов.
        Но возвращаться вКиев с такой дружиной нельзя. В ней много христиан и много тех, кто сочувствует им.
        Значит, сначала нужно привести в порядок дружину. Пусть воины-христиане ответят своими жизнями за то, что Святослав потерпел поражение.
        Наступали осенние холода. Двигаться вверх по замерзающему Днепру становилось все труднее. На ночных стоянках мокрый снег засыпал палатки, гасил едва разведенные костры.
        На одной из таких стоянок Святослав поделился своими замыслами со Свенельдом. И, против своего ожидания, не встретил поддержки. Храбрый воевода, на которого всегда можно было положиться в бою, на сей раз не одобрил намерений своего князя.
        Конечно, Свенельд не сказал об этом прямо. Зная бешеный и безжалостный характер своего господина и соратника, лишь промолчал, почесывая бороду и сосредоточенно глядя в огонь костра.
        Воевода вообще не очень любил думать, и отвлеченные мысли посещали его нечасто. Ему всегда казалось, что Святослав - именно такой князь, каким и должен быть киевский властитель. Воинственный, грозный, удалой. Бешеный и безжалостный. Да-да, а почему нет? Князь-берсерк, сам идущий на смерть и, не задумываясь, сеющий смерть вокруг себя. Славный воин, любимец дружины. Настоящий вождь своего смелого и гордого народа.
        Свенельд и себя считал таким же. Только что не родился князем, а во всем остальном чем он отличался от Святослава?
        Сидя у костра на днепровской стоянке и глядя в костер, Свенельд вдруг впервые понял, что в чем-то он все-таки отличается от своего князя.
        Ему совсем не хотелось убивать христиан.
        Врагов - да, но собственных товарищей по оружию? Собственных сограждан-киевлян? И за что? Свенельд всегда чтил древних богов, а о христианах вообще как-то не думал, ему это было неинтересно. Но убивать их за иностранную веру?

«Наверное, потому боги и не сделали меня князем, - подумал Свенельд. - Мало во мне жестокости. Мало!»
        А вслух сказал:
        - Но ведь твой родной брат Олаф… Он ведь тоже христианин. И он очень храбрый воин. Разве ты сам, князь, не видел своего брата в битве?
        Да, тут было не поспорить. Дружинники-христиане сражались нисколько не хуже всех остальных. Среди них были такие же отважные бойцы. Княжич Олаф был среди них…
        Но Святослав даже не счел нужным ответить воеводе. Вопрос был решен. Разве дело в личной храбрости или в иных личных достоинствах? Христиане - это люди, которые поклоняются иноземному богу и предали Родину. За это они должны быть уничтожены, а иначе милость древних русских богов никогда не вернется кСвятославу.
        - Мы сделаем большую стоянку, - сказал он, стрельнув глазами в воеводу. - Вверх по реке, на острове Березань. Там все и решим.
        Свенельд прекрасно знал Березань: много раз проходил мимо днепровскими водами. А еще лучше он знал, что имеет в виду князь под словами «все решим».
        Он живо представил себе топкий островок, поросший березами, и то, в какую кровавую западню превратится это место по воле обезумевшего от бессильной ярости властителя.
        В ту ночь киевский князь Святослав совершил роковую ошибку. Он доверился воеводе Свенельду, потому что знал - он такой же язычник, преданный воин, смелый и не любящий рассуждать.
        Такой же, да не такой. Князь не захотел подумать о том, что его верный воевода не любит и не хочет проливать невинную кровь…
        Князь сообщил о своем решении воеводе, но забыл поинтересоваться, что же Свенельд думает об этом. Частая ошибка единоличных правителей. Любая преданность ведь имеет свои пределы.
        В ту же ночь испугавшийся Свенельд со своими людьми ушел. Сев под утро потихоньку в струги, они отчалили и налегли на весла. Уже скоро стоянка Святослава скрылась за поворотом реки.
        Опасаясь погони разъяренного князя, Свенельд свернул сДнепра в сторону и двинулся кКиеву долинами Южного Буга. Путь был нелегким, но отряд воеводы двигался стремительно, подгоняемый страхом.
        Со Свенельдом ушли те, кто не хотел братоубийственных расправ.
        О том, что случилось на Березани, точно известно немногое. Собрав всю дружину, князь открыто и яростно обвинил в понесенном поражении воинов-христиан. Из-за них Перун, Велес и другие боги отвернулись от войска и отняли ожидаемую победу.
        Слова оправданий, как и мольбы о пощаде, не были услышаны. Да оно и не могло быть иначе: строгие идолы требовали человеческой крови. Заколотых вДоростоле младенцев оказалось недостаточно, совсем недостаточно.
        Возбужденные Святославом воины вдруг посмотрели на своих товарищей-христиан, и словно пелена спала с их глаз. Они увидели, что перед ними - враги. Те, из-за кого и случились все беды. Смерть им!
        Первым был убит княжич Олаф. Сам Святослав с болью в сердце вонзил свой острый меч в грудь родного брата. Но Олаф умер быстро, ему не пришлось пережить предсмертных мучений.
        Стоянка на Березани оказалась долгой. Ударили морозы, Днепр быстро стянуло льдом, и проход на стругах стал невозможным. Стали готовиться к зимовке.
        После ухода Свенельда с его людьми ярости князя Святослава не было предела. Он понял, что обманулся в собственном воеводе и тот предал его. Теперь он, Святослав, остался один на один с ненавистным Христом, которого необходимо было изгнать вон из русских земель. Из русских сердец, из русской души.
        Князю пришло в голову, что убивать христиан следует не просто так, а предварительно пытая. Чтобы замучить до смерти. Чтобы древние боги могли сполна насладиться воплями и медленно текущей на алтарь кровью…
        Воины рубили березы по острову и жгли костры возле занесенных снегом палаток. Ходили на охоту, били зверя в лесах и степях по обе стороны Днепра. Разъезды печенежских всадников изредка появлялись на горизонте, но почти тут же исчезали в снежной пыли, поднятой копытами лихих коней…
        Христиан убивали каждый день по одному. Вздергивали на деревянную поперечину над каменным алтарем и принародно пытали. Кровь медленно стекала по обнаженному телу, тускло сверкая в морозном воздухе. От пронзительных криков истязуемого снимались стаями птицы с деревьев, кружили над воинским станом.
        Зимовка на Березани оказалась именно такой, как опасался Свенельд.
        Князь Святослав смотрел на принесение в жертву богам своих недавних соратников и с удовлетворением думал о том, как устроит точно то же самое вКиеве, стоит ему весной вернуться туда.
        И вКиеве думали об этом же…
        Оставшийся за отца на киевском престоле малолетний княжич Ярополк выслушал вернувшегося воеводу Свенельда и пришел в ужас. Он помнил бабушку - христианку княгиню Ольгу, и сердце его уже давно принадлежало Христу. Бабушка, оставшись вдовой после гибели мужа - князя Ингвара-Игоря, открыто крестилась и приняла христианство. Ярополк с детства полюбил греческое богослужение, проводившееся в киевском храме. Напевный хор, иконы Святой Троицы и святых угодников и теплящиеся перед ними свечи в полумраке церкви. И то, как бабушка наклонялась к нему и рассказывала:
        - Это еще что, - говорила она. - Вот вырастешь, поедешь вКонстантинополь и увидишь там собор Святой Софии - Премудрости Божией. Как услышишь пение в том соборе и весь чин священный, так покажется тебе, что ты не на земле грешной, а прямо на небо попал, кОтцу Небесному.
        В княжеском тереме при княгине Ольге постоянно находились греческие монахи и священники, приехавшие из Константинополя. Помнил Ярополк и то, как однажды из далеких западных земель явился к княгине посланец римского папы - епископ Адальберт.
        Маленького роста, щуплый, он постоянно кутался в долгополую шубу из волчьего меха и пугливо озирался по сторонам в высоких княжеских хоромах. Впрочем, оказался он совсем не робкого десятка. Да робкого и не послали бы сюда, в языческие земли.
        Адальберт боялся, что язычники растерзают его, не станут слушать. Обритые воины в поддевках из звериных шкур, капища идолов на перекрестках киевских улиц - все казалось ему враждебным, не готовым к тому, чтобы услышать Слово Божие.
        Но оказалось, что опасения епископа были хоть и не совсем напрасны, однако разочарование подстерегало его совсем с другой, неожиданной стороны.
        Полного и официального разделения христианской церкви на Восточную иЗападную тогда еще не произошло, но фактически отношения между Римом иКонстантинополем были к тому времени разорваны. Между двумя крупнейшими церквями росла конкуренция, подогреваемая взаимным недоброжелательством. Поэтому греческие священники и монахи, окружавшие княгиню Ольгу, сделали все, чтобы сначала не допустить к ней римского епископа, а затем, когда встреча все же произошла, отвратить от него сердце киевской властительницы.
        Конечно, лицом к лицу и глаза в глаза они кланялись епископу Адальберту и называли его «возлюбленным братом», однако, оставшись наедине с неискушенной в религиозных вопросах княгиней, усердно расписывали ей ужасы римского мира, ложность римской церкви. Из их рассказов выходило, что из-под длинных священнических одежд Адальберта при любом неловком движении могут показаться копытца и кончик хвоста, которым соблазняются неокрепшие духом христиане-прозелиты. Маленький княжич Ярополк, присутствовавший при этих увещеваниях, потом с интересом присматривался к епископу из Рима в ожидании увидеть те самые копыта из-под сутаны…
        Адальберт уехал ни с чем, его визит вКиев опоздал на десяток лет. Княгиня Ольга уже приняла крещение по восточному обряду, и считала своими учителями греков.
        - Твой отец, князь Святослав, вернется весной вКиев и перебьет всех христиан, - объяснил юному княжичу воевода Свенельд. - Он так и сказал мне, перед тем как я покинул его.
        О том, что пришлось срочно бежать из лагеря обезумевшего Святослава, Свенельд не говорил. Зачем волновать ребенка, рассказывая о том, как бросил его отца?
        - Князь остановился с дружиной на острове Березань, - сказал Ярополку воевода. - А меня послал впереди себя.
        Вот и все объяснения. Такая же версия появления Свенельда с его воинами вКиеве до того, как туда вернулся Святослав, была выдвинута и для всех горожан. Догадывались ли горожане о том, что произошло, или нет? Кого это волнует, пусть думают что хотят…
        Тем более что Свенельд с боярином Блудом были уверены: жизнь Киева в их руках, и они должны срочно что-то сделать.
        Наступит весна, и в столицу вернется обезумевший Святослав, а вместе с ним - ошалевшая от крови дружина. Что станет сКиевом после этого? Начнутся погромы христиан, а их уже совсем немало. И не кончится ли дело братоубийственной резней, но уже не на острове Березань, а в столице княжества?
        - Твой отец собирается умертвить христиан, - сказал Свенельд Ярополку.
        - И меня тоже? - ошарашенно спросил мальчик.
        Что должен был ответить на это воевода? Он достаточно хорошо знал князя Святослава, чтобы понимать - роковой исход неизбежен. Если князь вбил себе в голову, что древним богам нужна кровь христиан, то никому здесь не поздоровится.
        Много вина с пивом выпили в тереме Блуда ближний боярин и храбрый воевода. Они пили, ели и в разговорах своих ходили вокруг да около. Хоть и знали друг друга давно, и прекрасно понимали друг друга, но сказать окончательное слово никто не решался.
        Слухи о том, что происходит сейчас на Березани, ползли по Киеву. Свенельд обмолвился об этом своим воинам, ушедшим с ним, а те разнесли весть о кровавом безумии князя своим родным и близким. Город сжался в бессильном страхе. О предстоящем возвращении Святослава с дружиной предпочитали не говорить: понимали, что неминуемо начнется.
        И взгляды всех невольно обращались к занесенной снегом высокой крыше терема боярина Блуда. Знал народ, что ближний боярин хитер и крепок умом. Но можно ли рассчитывать на него сейчас? Захочет ли он заступиться за христиан?
        А кто еще мог защитить их? Малолетний княжич Ярополк?
        Именно ответственность перед историей, перед народом толкнула тогда Блуда со Свенельдом к тому, чтобы решительное слово было наконец произнесено между ними. Конечно, об истории они не думали, а о народе - еще меньше, но чувство самосохранения и некоторый опыт подсказывали им, что задуманной князем резни допустить нельзя.
        Случилось это после третьего кувшина сладкого хазарского вина, когда глаза у обоих налились кровью. Такое многократно случалось и раньше, и в этих случаях слуга, дежуривший за дверью и чутко прислушивавшийся к происходящему, обычно засовывал голову в горницу. Потому что знал: сейчас боярин пожелает развлечься сам и развлечь своего дорого гостя. А это значило, что нужно только спросить, какую именно наложницу следует привести.
        Развлечения Блуда были слугам известны. Уже несколько лет, как мужские силы оставили боярина. Не совсем, не до конца, но значительно ослабели. Ослабели настолько, что он уже не мог прийти в сексуальное возбуждение без дополнительной встряски. А дополнительной встряской для него служило наблюдение за чужим половым актом…
        В этом отношении воевода Свенельд подходил боярину как нельзя лучше. Не только храбрый воин, но и мощный неутомимый любовник, он был готов к «подвигам» в любое время.
        Наложницу приводили одну, иСвенельд, бегло осмотрев ее и тотчас отставив в сторону пиво с вином, приступал к любовным утехам. Делал он это на лавке либо на полу, устланном медвежьей шкурой, и нимало не заботился о том, что со стороны за этим процессом пристально наблюдает хозяин дома. Блуд же сидел неподвижно, и лишь глаза его постепенно разгорались. Затем на щеках выступал румянец: сначала бледный, затем лицо шло пятнами, и уже потом все оно становилось багрово-красным. Губы его начинали подергиваться, и в уголках появлялись пузырьки слюны…
        - Эй! - кричал он тогда сдавленным голосом, вызывая слугу. Теперь ему срочно требовалась вторая женщина из числа наложниц - для него самого.
        Слугам было строжайше запрещено рассказывать кому-либо о забавах хозяина: Блуд опасался насмешек над своей слабостью. Хотя, побывав вКонстантинополе среди византийских вельмож, он знал, что совсем не одинок в своих пристрастиях. Еще со времен Древнего Рима престарелые императоры и знать возбуждали себя зрелищем совокупляющихся рабов и рабынь. Легендарный император Август любил возлежать на ложе посреди сотни занимающихся любовью юных пар…
        Конечно, забавы в киевском тереме Блуда совсем не походили по масштабам на римские оргии, однако человеческая сущность везде одинакова.
        Но в тот вечер, когда был выпит третий кувшин вина и боярин с воеводой умолкли, прислушиваясь к завываниям зимнего февральского ветра за крепкими стенами терема, наложниц звать не стали. Слуга за дверью напрасно прислушивался в ожидании привычных приказаний.
        - Ты ведь был дружен сКурей? - пристально глядя в глаза Свенельду, спросил Блуд.
        - Мы вместе играли в детстве, - просто ответил воевода. - Я говорил тебе, Блуд. Наши отцы были друзьями.
        Конечно, говорил, иБлуд запомнил эту информацию, которая в данный момент оказалась для него важной. Печенеги издавна рыскали по степям южнее Киева. Практически вся территория от Киева до Крымского полуострова, где располагались византийские города, принадлежала печенегам. Не контролировалась ими полностью, потому что печенеги - кочевой народ и попросту не нуждаются в закрепленной за ними специальной земле. Но именно они, печенеги, всегда были тут хозяевами.
        Иногда киевские князья вступали с ними в союзы, иногда - воевали, как когда. Печенеги совершали набеги на киевские земли, а славяно-русы отвечали им точно тем же, и удача переходила от одних к другим.
        Но с приходом к власти вКиеве Святослава, а у печенегов - хана Кури отношения испортились совершенно. Эти два человека не выносили друг друга и никак не могли договориться.
        Несколько раз Блуд лично пытался помирить своего князя с печенежским ханом, но все безрезультатно. Непомерная гордыня и буйный нрав обоих не позволял им сблизиться и пойти хоть на какие-нибудь уступки. Блуду же это казалось важным, потому что как-никак речные пути кЧерному морю, столь важные для киевлян, неминуемо проходили через степи печенегов.
        А Святослав этого понимать не желал. Один раз Блуду уже удалось устроить встречу двух властителей. Действуя обходными путями, боярин через своих людей в стане печенегов добился того, что Куря послал киевскому князю приглашение приехать на большой пир, который хан давал по случаю очередной победы над хазарами. Победа была некрупная и незначительная, но награбили тогда печенеги много, так что было чем похвастаться - в их руки попало сразу несколько хазарских караванов с персидскими коврами, пряностями и золотыми изделиями.
        Скольких трудов стоило Блуду добиться такого приглашения, а потом еще и уговорить Святослава принять его. И что же? Прямо на пиру Святославу приглянулась старшая дочь хана - чернобровая красавица Меруза. Мало ему было киевлянок, или пленниц, захваченных в византийских городах вКрыму, или болгарок? Нет, этого Блуд одобрить не мог. Такой необузданный нрав был ему непонятен…
        Святослав воспользовался тем, что хозяева и гости на печенежском пиру опьянели, после чего насильно уволок сопротивляющуюся Мерузу и с помощью ближних дружинников перебросил ее поперек своего коня.
        Куря и его приближенные осмыслили произошедшее только спустя какое-то время и потому организовали погоню с большим опозданием. Отряд всадников-печенегов гнался за похитителем ханской дочери всю ночь и все утро, но нагнать не удалось.
        Узнав обо всем произошедшем, Блуд был вне себя. Все труды его оказались напрасными, и все из-за глупой, дикой прихоти князя, который не желал знать удержу своим желаниям.
        Сам Блуд только в последние годы стал испытывать мужские проблемы, а до этого он славился вКиеве своей страстью к женщинам. По его приказу тащили к нему в терем прямо с улицы замужних женщин и совсем молоденьких девиц. Все бывало, Блуд не отказывал себе в утехах. Но он никогда не выходил за рамки правил. Затащили к тебе женщину, ты ее изнасиловал, попользовался, сколько душе угодно, а потом поступи как положено, как велят обычаи и законы - отпусти женщину обратно домой, к мужу или к отцу, а вслед пошли хороший дорогой подарок. Заплати виру, и чувствуй себя честным человеком.
        Во всех случаях, когда дело касалось простого народа, закон виры действовал неукоснительно. Есть вира - нет бесчестья. Изнасилованная женщина или девушка уже не считалась обесчещенной, и с семьи ее снимался позор: дело было лишь за размером виры. Заплати побольше, и весь Киев будет знать, что боярин Блуд - честный человек.
        Но в данном случае Блуд с самого начала понял, что вира не пройдет. Меруза - ханская дочь, аСвятослав совершил немыслимый поступок. Он, будучи с честью приглашенным на пир, обманул доверие равного себе хозяина. Такие вещи выкупами не решаются.
        Если бы Святослав даже отправил Мерузу назад, к отцу, и с ней послал целый караван подарков за нанесенное оскорбление, это, скорее всего, не было бы принято.
        Но князь не поступил даже так. Он пользовался Мерузой несколько дней, а затем она ему надоела, и он отдал несчастную на потеху своим дружинникам. Когда же те отпустили ее, Меруза уже не была красавицей и ханской дочерью. Полуголая, растерзанная девушка прибилась к каравану, шедшему через южные степи. Уже привычно расплачиваясь с возницами своим телом, она добралась до стоянки хана Кури, где и предстала перед отцом.
        Ох, лучше бы она этого не делала! Лучше бы Меруза отправилась куда угодно, в любую сторону, кроме печенежских степей! Потому что в любом другом месте ее судьба могла бы сложиться по-разному. В ханском стане же никаких вариантов развития событий не было…
        Куря уже оплакал свою дочь. Хан стиснул кулаки и, взяв себя в руки, пережил удар судьбы. Была у него дочь - красавица Меруза, которую он любил и которой гордился, а теперь ее нет.
        Не может же хан печенегов, от которого трепещут все четыре стороны света, принять обратно в свой шатер дочь, обесчещенную киевским князем! Куря не захотел даже смотреть на нее, счел неуместным и усилием воли подавил в себе остатки отцовского чувства.
        В тот же вечер Мерузу утопили в реке.
        А бескрайние просторы дикой степи от Крыма до Киева и от Днепра до хазарских земель теперь знали, что нет у хана Кури более ненавистного врага, чем киевский князь Святослав…
        А Блуд с досадой каждый раз вспоминал эту историю. Вспоминая, крякал и мрачно строил гримасы на своем выразительном лице. Печенеги ведь никуда не делись и продолжают властвовать над степью.
        И вот появилась великолепная возможность раз и навсегда помириться сКурей…
        - Ты не хотел бы навестить друга своего детства? - мягко поинтересовался Блуд, не отрывая глаз от раскрасневшегося лица воеводы. - Вы бы вспомнили ваши игры и ваших отцов, которые были друзьями… Думаю, Куря был бы рад тебя повидать.
        - Да, мы давно не виделись, - подтвердил Свенельд. - С тех пор, как Святослав окончательно рассорился сКурей, мы и не видались. Уже пять лет…
        - Пять лет! - подхватил боярин. - Срок-то немалый. Пора уже вам сКурей снова подружиться.
        Как ни простоват был воевода Свенельд, но столь прозрачный намек он понял сразу. Да что же тут было не понять? Ясно, что имелся лишь один способ подружиться заново с печенежским ханом…
        - Куря никогда не простит князю обиду, - медленно произнес он, опустив свои голубые глаза. - Только смерть примирит его.
        Блуд молчал, не отводя взгляда. Он знал, что собеседник прекрасно понял его, и теперь боярин с тревогой ожидал ответа по существу. Станет Свенельд его союзником до конца или даст слабину, струсит?
        Умолк иСвенельд, не зная, что ответить. Он сбежал сБерезани, потому что не хотел проливать кровь невинных, а теперь ему предлагалось пролить гораздо больше крови. Да еще сделать это чужими руками, что уж совсем не по сердцу храброму воину…
        Куда ни кинь - выходило нехорошо.
        - Это же наши люди, - с усилием проговорил он наконец. - Это мои соратники. Мы сражались плечом к плечу во многих походах…
        Но уБлуда уже был заготовлен ответ.
        - А ты хочешь, чтобы эти твои соратники во главе со Святославом весной вернулись сюда и перерезали половину Киева? - спросил он. - Тебя, кстати, зарежут первым, еще до христиан. Тебя, твою семью и твоих дружинников. Разве не так? Так, и ты знаешь это, воевода.

* * *
        Ближе к концу зимы в стан печенегов по окраинным заснеженным тропам прискакал слуга киевского воеводы.
        Увидев такую наглость, печенежские воины даже не убили его сразу, а отвели, как он просил, к ханскому шатру. И там, в тишине слуга передал Куре слова о том, что князь Святослав с небольшой дружиной стоит на острове Березань, а вскоре, как лед сДнепра сойдет, двинется вверх по реке кКиеву.
        - Кто тебя послал? - спросил Куря, недобро прищурившись. Узнав, что перед ним посланец Свенельда, усмехнулся в длинные свисающие усы. Подумал, что при случае надо будет пригласить старого друга на охоту. Или прислать ему пару красивых наложниц, из тех пленниц, что были захвачены недавно. Отчего же не поблагодарить за оказанную услугу?
        - Что передать воеводе? - задал вопрос слуга, но ответа не получил. Хан Куря не хотел подвергать опасности своего товарища детских игр. Важная информация передана успешно, и слуге больше незачем жить. А вдруг этот человек расскажет кому-нибудь о том, что киевский воевода прислал его к печенегам предупредить оСвятославе? Скорее всего, Свенельду не нужна такая слава…
        - Задушите его, - бросил хан, стоило русскому слуге выйти из шатра.
        И уже утром следующего дня посыльные Кури на своих быстрых конях бросились врассыпную по заснеженной степи собирать в ставку хана отборные печенежские отряды.
        О том, что произошло несколькими неделями спустя, много лет пели гусляры по всей русской земле. Дрожали звонкие струны, лилась надрывная мелодия под пальцами песенников, и сами они выводили чистыми голосами печальную повесть о мужественном князе Святославе.
        Пели о том, как, снявшись с зимней стоянки на Березани, дружина двинулась на стругах вверх по реке и как дошла до знаменитых днепровских порогов. Здесь было мелко, ледяная вода лихо перекатывалась через камни, и нужно было вылезать из стругов. По колено, а то и по пояс в воде, от которой ломило кости, воины вручную, надсаживаясь, тащили тяжелые струги. Место это было самое опасное, самое гиблое на всем протяжении пути по Днепру. Берега здесь сужались, и руки дружинников были заняты волоком судов с нагруженным на них вооружением и остатками богатой добычи из болгарских земель.
        Святослав не отставал от своих воинов, вместе с ними тащил ладью, дрожа от холода и тревожно поглядывая по сторонам. В те минуты он вспоминал о своих древних дедовских богах, которые, по его разумению, непременно должны были помочь ему, защитить. Да и как же могли они не защитить, после стольких жертв, принесенных им на Березани во все прошедшие месяцы? Разве мало ненавистной крови христиан пролил Святослав на их алтари?
        Оказалось, что мало…
        Перун-громовержец, Велес - скотий бог, и другие идолы не помогли Святославу, когда внезапно оба берега реки покрылись фигурами конных печенежских воинов.
        На сытых конях, в своих лисьих пушистых шапках, узкоглазые печенежские воины скакали прямо на дружину Святослава. И сколько их было! Сотни, больше тысячи!
        Уж не все ли печенежское войско собралось здесь, устроило засаду славной киевской дружине?
        А именно так оно и было. Хан Куря понимал, что подобная удача бывает раз в жизни, и только сейчас может он по-настоящему отомстить за нанесенную много лет назад обиду. Он собрал здесь почти всех своих воинов и единым ударом надеялся покончить со Святославом.
        Триста лет спустя пели гусляры о том, как, вздымая веером брызги ледяной днепровской воды, с визгом налетели печенеги на растерявшихся киевских воинов. Как мужественно сражались русы и славяне, прикрываясь красными щитами и вздымая к небу длинные тяжелые мечи, зазубренные в битвах.
        Как Святослав отбивался от врагов до последнего и не позволил взять себя живым. Как один за другим падали вокруг него дружинники и как, наконец, телами воинов оказалось устлано дно злополучных днепровских порогов.
        Не спасся никто, хотя воины Святослава дорого продали свои жизни.
        Когда все было кончено, хан подъехал к распростертому телу князя и тяжело спрыгнул с коня. Несколько секунд он с удовлетворением во взоре стоял над убитым, а затем вытащил свой широкий кинжал из дамасской стали и, присев на корточки, быстро и умело отрезал голову.
        Под восхищенными взглядами своих воинов Куря подбросил голову Святослава кверху, поймал ее за длинный чуб, а затем небрежным жестом протянул своему слуге:
        - Отдай ремесленнику, - распорядился он, усмехаясь. - Пусть обложит череп серебром и сделает для меня чашу.
        - Хан будет пить вино и вспоминать о киевском князе, - угодливо поддакнул стоявший рядом сотник - товарищ по многим битвам. Но Куря перестал улыбаться и отрезал в ответ, отворачиваясь:
        - Я буду вспоминать дочь и то, как отомстил за нее. АСвятослава мне незачем вспоминать: он был вор и дикий зверь. Украл дочь из моего шатра, на моем пиру. Даже дикие звери так не поступают…
        В каком-то смысле уСвятослава после смерти была еще долгая жизнь. Череп его, превращенный в чашу для вина, долго служил потехой хану Куре и его гостям на многочисленных пирах. Не раз печенежский хан с любезной ухмылкой демонстрировал эту чашу византийским послам и предлагал пригубить из нее вина. Те хмыкали, пожимали плечами, но не отказывались - пили.
        А вКиеве тем временем наступила ожидаемая благодать. Едва стало известно о гибели князя с дружиной, бояре во главе сБлудом иСвенельдом возвели на престол малолетнего Ярополка. Было ему двенадцать лет в ту пору, иБлуд надеялся, что ему удастся на много лет вперед обеспечить свое влияние на молодого князя.
        О том, кто «навел» на Святослава печенегов, вКиеве ходило много разговоров, но вслух ничего произнесено не было. С одной стороны, все было слишком понятно: возвращения князя мало кто желал, и гибель его оказалась весьма своевременной. С другой же стороны, как-то не хотелось вслух объявлять о том, что Блуду со Свенельдом ради спасения княжества от озверевшего князя-язычника пришлось совершить предательство…
        Единственное, за чем не уследили, было исчезновение юного Вольдемара - незаконного сына Святослава от ключницы Малуши. Сама Малуша была красавицей, и было в ней что-то неопределенное, но такое, что сводило мужчин с ума. Впрочем, мужчины вообще старались не смотреть в сторону прекрасной княжеской ключницы, чтобы не вызвать гнева Святослава.
        То, что князь любит Малушу гораздо сильнее своей законной супруги, тоже не являлось секретом. Именно сМалушей проводил он время в своих покоях. Именно ее брал с собой на дальнюю охоту и в дальние поездки, когда требовалось выступать с дружиной - собирать дань с вечно непокорных, вечно бунтующих окраин княжества.
        Политическое устройство киевского княжества было нехитрым, еще не успев приобрести сложные и замысловатые византийские черты. Князь правил единолично, но вместе с ближней дружиной - то есть с несколькими десятками человек, живших в его княжеском тереме и бывших всегда рядом. С этими ближними дружинниками князь вместе ел, вместе пил и даже вместе спал во время походов и охоты. Военная добыча, как и собранная дань, делилась между князем и его дружиной. Именно эти люди были ближе самых близких родственников.
        Бояр было еще немного, и они еще оправдывали свое название - это были «люди боя», то есть лучшие дружинники, разбогатевшие от обильной добычи в военных походах и от тучных земель, подаренных им князем за храбрость в войне. Пожалуй, Блуд был первым боярином - профессиональным политиком и государственным деятелем, по слабости здоровья никогда не принимавшим участия в боевых походах. Его уделом были посольства, дипломатия и внутренние дела обширного княжества.
        Блуду с самого начала сильно не нравилось чрезмерное увлечение Святослава своей очаровательной ключницей. Конечно, с кем спать - дело самого князя, иБлуд не собирался об этом судить. Но рождение уМалуши сына и привязанность князя к своему незаконному отпрыску беспокоили ближнего боярина. Он предвидел возникновение сложностей в будущем.
        Мать Ярополка считалась княгиней, и сам Ярополк - законным наследником, но на пирах рядом с князем дружинники видели Малушу, и в дальнем походе она же сопровождала его, а когда князю приходило в голову обратить внимание на сыновей, то первым он отмечал Вольдемара…
        - Конечно, когда Святослав погиб, - заметил Блуд, прервав свой неспешный рассказ.
        - И когда Ярополк стал князем, следовало бы тут же аккуратно зарезать Вольдемара, чтоб не мешался под ногами. Ну, упал бы на ножик, играючи. Мало ли, бывает с мальчишками…
        - Недоглядели, - пробурчал Свенельд, уже успевший к тому моменту сильно опьянеть и теперь угрюмо смотревший в дно своей серебряной чаши.
        - Недоглядели, - кивнул Блуд, покачав головой и разведя руками в перстнях и браслетах. - Да ведь за всем сразу не усмотришь…
        Вольдемар исчез из княжеского терема и вообще из Киева. Хватились его не сразу. Малуша за год до того умерла, и некому было особенно интересоваться мальчиком.
        А мальчик, которому к тому времени шел шестнадцатый год, вдруг объявился в северных землях, вНовгороде. А оттуда двинулся еще дальше - на берега Балтики и в Скандинавию.
        - Постой, боярин, - решился я прервать повествование Блуда. - Постой, постой… Как же это удалось? Сам посуди: мальчик шестнадцати лет, беззащитный сирота, без денег. И вдруг преодолевает в одиночку такие пространства.
        Наверное, прежде мне бы не пришла в голову такая мысль. Но теперь, уже осмотревшись в этом мире, я понимал - здесь свои суровые законы, которые не обойдешь.
        Хорошо сидеть в квартире на пятом этаже и при свете уютной лампы читать в учебнике: «Юный князь Владимир бежал из Киева и пробрался вСкандинавию…»
        Попробуй проберись! Это не современный мир и даже не Римская империя. Это - Русь десятого века, где шумят непроходимые леса с волками, нет никаких дорог, а люди от города к городу передвигаются речным путем и обязательно в составе вооруженных караванов, что стоит немалых денег.
        А если ты одинокий мальчик-сирота да еще без денег, то не стоит и выходить за городские ворота. Потому что никуда ты не доберешься, а тебя просто зарежут, как барана, и все вокруг скажут, что сделано это справедливо и законно.
        - Как Владимир мог оказаться сначала вНовгороде, а затем вСкандинавии? Это ведь очень далеко отсюда!
        Блуд метнул в меня испепеляющий взор и недоуменно покачал головой:
        - Не знаю. Видно, кто-то помог ему…
        - Кто помог? - вдруг поднял голову Свенельд, до того уже почти засыпавший над своей чашей. - Кто помог ему выбраться отсюда и бежать? Кто помог ему бежать к варягам?
        Свенельд помотал головой над столом, словно пытаясь стряхнуть сонное оцепенение. Блуд с неудовольствием крякнул и сказал:
        - Что ты опять за свое, воевода! Наверное, уж нашлись лихие люди, кто помог. Были ведь и у князя Святослава сторонники. Могли помочь приблудному щенку. Где ты теперь сыщешь этих лихих людей? Да и не время сейчас с этим разбираться.
        Блуд хлопнул в ладоши, и в дверь просунулась голова слуги. Парень хитро улыбался, явно ожидая обычного в таких случаях приказания - привести девку или даже двух. Но на сей раз ошибся.
        - Воевода устал, - кивнул Блуд в сторону уронившего снова голову Свенельда. - Уложи нашего гостя поудобнее. Да сам рядом побудь. Чтоб, если проснется и захочет чего, чтоб отказу ни в чем не было. Квасу там подай, или сбитня сладкого, или еще чего… Понял?
        Дождавшись, когда слуга помог Свенельду подняться и увел его, пошатывающегося, в другую горницу, Блуд тяжело взглянул на меня и спросил:
        - Ты хочешь задавать вопросы или хочешь спасти свою жизнь?
        Опасность заданного мною вопроса стала ясна мне сразу, едва лишь я произнес его. Мне и вправду следовало попридержать язык и не лезть на рожон. Неужели и так было не ясно, в чем тут дело и кто помог юному Вольдемару-Владимиру бежать из Киева на Север?
        Это сделал сам Блуд, который, уничтожив ставшего опасным Святослава, посадил на княжеский престол его законного сына, но, на всякий случай, хотел иметь еще и запасной вариант в лице сына ключницы. Пусть бежит и пусть живет, мало ли что…
        - Разве сам Свенельд не задавал тебе того же вопроса? - сказал я. - Наверняка и другие тоже задавали…
        - Задавал Свенельд, - задумчиво почесал в бороде Блуд. - Задавали и другие тоже. Но как им отвечать - мое дело. А ты должен молчать и не мешать мне. Потому что ты нужен не для вопросов, а для другого. Знаешь, твои новые друзья - Феодор иИоанн живут сегодня последний день. Завтра их умертвят на алтаре Перуна. Ты хочешь присоединиться к ним? Это очень легко устроить. Жеривол будет рад: ему чем больше крови пролить на алтарь - тем лучше.
        Имя зловещего жреца заставило меня вспомнить ужасную сцену жертвоприношения, которой пришлось быть свидетелем, и я невольно содрогнулся. Человека всегда можно напугать…
        Несмотря на выпитое вино, голова моя оставалась ясной. Я попросту не имел права расслабиться. Во-первых, я понимал, что жизнь моя действительно висит на волоске и может быть прервана по любому поводу, который покажется Блуду основательным. А во-вторых, мне непременно нужно было выяснить все до конца, раз уж Блуд разговорился и мне представилась наконец возможность понять, что происходит со мной и вокруг меня. В конечном счете хотел понять, зачем я здесь и что нужно от меня ближнему боярину.
        - Вряд ли ты пошлешь меня на смерть, Блуд, - сказал я. - Ведь ты сидишь сейчас со мной и разговариваешь не просто так. Зачем-то я нужен тебе. Убить меня ты мог и раньше, да и сейчас у тебя есть возможность сделать это, причем любым удобным способом. А раз так, то пришла пора нам с тобой объясниться.
        Говорил я смело, но ведь и терять мне было в ту минуту абсолютно нечего. Что за человек Блуд, мне было уже вполне ясно…
        - Умно, - кивнул Блуд с оттенком одобрения. - Это, пожалуй, единственное, что смущает меня в тебе. Но раз уж ты появился здесь, рядом со мной, то, значит, сама судьба привела тебя и негоже мне капризничать. - Он вздохнул. - Придется иметь дело с тобой. Но все равно - берегись. В конце концов, я могу и переменить свое решение.
        - Так в чем же дело? На кого я похож?
        Немного помолчав, боярин подпер голову рукой и с тоской в голосе ответил:
        - Ты был прав. Я действительно помог Вольдемару бежать из Киева и добраться до Новгорода. Тамошний посадник Добрыня - мой старый друг и кровный брат, так что по моей просьбе он принял юнца с распростертыми объятиями.
        Побыв вНовгороде, уже с помощью Добрыни Вольдемар двинулся дальше - в сторону Балтийского моря. И, оказавшись там, принялся искать помощи и поддержки у всех, кого только мог склонить на свою сторону.
        Козыри у него были двух видов: моральные и материальные.
        Как выглядело происшедшее с его слов?
        Хоть и незаконный, но зато любимый сын киевского князя, у которого после подлого убийства отца отняли престол. Кто это сделал? Христианская партия Киева, то есть агенты Византии, которая решила прибрать к рукам обширные и богатые киевские земли.
        Что же остается делать лишенному престола сыну Святослава? Только просить помощи у соседей: варягов, финнов, да у тех же новгородцев. Пусть они все вместе придут ему на помощь и помогут вернуть киевский престол…
        Варяги, балты, финны и новгородцы слушали Вольдемара и сочувствовали ему. Его дело казалось им правым. Действительно, благородный языческий наследник славного отца стал жертвой происков христиан - ставленников алчной Византии.
        То, что Ярополк - законнорожденный сын Святослава, аВольдемар - сын от ключницы, ни на кого не производило впечатления. В условиях язычества и отсутствия церковных обрядов само понятие «законного» и «незаконного» брака было расплывчатым. У князя может быть вообще много жен, и какая из них законная? И вообще: если нет бракосочетания, то чем ключница, оказавшаяся в постели князя, отличается от княгини?
        Вольдемар знал, куда бежать и у кого просить помощи: люди, к которым он обращался, еще не имели никаких оснований для четких правовых норм…
        Другое дело, что в одном отношении десятый век ничем не отличался от двадцать первого, а именно в том, что из чистого сочувствия к бедному наследнику никто не пошевелил бы пальцем. В конце концов, какая разница скандинавам, балтам и новгородцам, кого именно там несправедливо обидели в далеком Киеве?
        Но и на это был ответ у претендента на княжеский престол.
        - Когда я стану князем, - говорил он, - то создам великую общность народов, поклоняющихся древним богам. Со всех сторон теснят нас чуждые, иноземные боги. С востока - мусульмане с их Аллахом иМохаммедом. С запада - римские христиане, с юга - греческие христиане. В конце концов, они захватят наши земли и поработят нас всех. Но мы сохраним нашу древнюю веру и останемся свободными.
        Варягам Вольдемар обещал беспошлинный и беспрепятственный проход по Днепру кЧерному морю. Это было важно для торговли и для самого главного: ладьи скандинавских конунгов вместе со славяно-русскими дружинами могли бы выходить вЧерное море, а оттуда вСредиземное. Какая возможность для того, чтобы держать в страхе и ужасе богатые города Средиземноморья!
        Новгородцам обещалась полная отмена всякой дани Киеву. И самое главное, изюминка
«проекта» - возможность разграбить богатейший Киев! Войско, которое пойдет сВольдемаром и посадит его на княжеский престол, получит на три дня город в свое распоряжение!
        Сколько золота хранится в домах киевлян! Сколько товаров лежит на складах купцов! Сколько рабов и рабынь можно угнать вВизантию или Хазарию и продать там!
        От таких щедрых предложений не отказываются. А выглядит все совсем благородно: защитим древних богов! Перебьем христиан и восстановим величие Перуна!

* * *
        Когда наш разговор дошел до этого места, мне вдруг стало весело. Наверное, к тому времени я выпил уже слишком много сладкого вина, хотя никогда не любил портвейн…
        - Ты сам создал проблему, - засмеялся я в лицо Блуду. - А теперь, видно, и сам не рад. Если бы ты вовремя приказал прирезать Вольдемара, сейчас ты бы так не переживал.
        Но Блуд не разделил моего веселья.
        - Если бы я сейчас так не переживал, - отрезал он, - ты бы не сидел здесь, а ждал своей очереди на алтарь. Завтра бы рассказал Жериволу, из какого будущего ты пришел. Конечно, если бы успел до того, как тот вспорол бы тебе живот.
        Дело в том, что молодой князь Ярополк не оправдал ожиданий Блуда, Свенельда и других бояр. Был он слишком тихим, робким и нерешительным. С одной стороны, это хорошо для приближенных - таким государем можно вертеть, как заблагорассудится. Но вКиеве десятого века князь был слишком на виду, его было не спрятать за боярскими спинами. По всем понятиям князь киевский должен без устали пировать со своей дружиной, участвовать в состязаниях, быть лихим охотником и уметь взять на рогатину медведя…
        А еще он должен лично возглавлять дружину в набегах на соседей и лично рубить головы врагам направо и налево. Тогда это - вождь, предводитель, и дружинники убеждаются в этом каждый день. АКиевом и всем княжеством правит тот, кто правит дружиной…
        Князь Ярополк был полной противоположностью этому образу.
        Не организовал ни одного набега на соседей. А раз так, то дружина сидит без военной добычи.
        Заговорили о том, что молодой князь - трус.
        - Он и был трус, - сказал Блуд. - Правду о нем говорили. Да и вообще - никудышный оказался князь. Даже дань собрать не мог. Молиться только любил. В тереме полно икон навешал, которые от бабки сохранились. Да из Константинополя еще новых привезли…
        Вот, посмотрев на все это, Блуд решил: пора менять князя. Эксперимент сЯрополком не удался. Отец с сыном представляли собою две крайности: Святослав был слишком уж буйный и жестокий, аЯрополк чрезмерно вялый и мягкий. То и другое равно приводит киевских князей к смерти.
        А тут наготове как раз и оказался Владимир. К тому времени он уже почти собрал войско в северных землях для похода за отцовским наследством. Вот вовремя и подоспел гонец от Блуда, который сообщил приятную новость: иди, князь, бери престол, тебя ждут в родном городе.
        - Я же не знал, что он сумасшедший, - затеребил бороду Блуд, дойдя до этого места.
        - В детстве вроде был обыкновенный, как все. Хотя, может быть, он только рядом со Святославом казался нормальным…
        Теперь следовало срочно что-то делать. Не оставлять же княжество в руках безумного маньяка, который готов половину населения столицы отправить на алтари Перуна и других богов.
        - А христиан уже почти что половина, - закончил Блуд свою горестную повесть. - И нельзя же допустить, чтобы их всех поубивали. А дело к тому идет.
        - Вот уж не думал, что ты сочувствуешь христианам, - заметил я намеренно грубовато, чтобы, вызвав боярина на откровенность, прояснить и этот вопрос.
        - Я не сочувствую, - пожал плечами Блуд. - Мне это вообще неинтересно. Не верю я во все это: ни вПеруна, ни вМокошь, ни вХриста. И русалок, думаю, не бывает, и домовые - все придумки человеческие.
        Да, Блуд был идеальным образцом «человека на все времена» - он решительно не верил ни вБога, ни в черта. Более того, ему было даже неинтересно думать об этом. Такие живут и руководят жизнью других во все эпохи.
        А с такими людьми следует говорить предметно, иначе они не понимают. Да и нет смысла разводить теории.
        - Что тебе нужно от меня, боярин?
        - Нужен новый князь, - коротко и деловито ответил Блуд.
        - Где же я возьму тебе нового князя?
        - А тебе не надо его нигде брать, - сказал боярин, выразительно глянув на меня.
        - Тогда при чем тут я вообще?
        - Да при том, Владимир, - Блуд неопределенно усмехнулся. - Что ты и будешь князем.

* * *
        - Если хочешь пойти со мной и посмотреть на жертвоприношение, - сказал Блуд, - то придется одеться смердом и снова побриться дочиста. Сейчас велю - тебе принесут все принадлежности.
        В доме Блуда была редкостная диковинка - зеркало. Этот удивительный предмет боярин лично привез из Константинополя и держал под замком в одном из своих сундуков. Владельцу зеркала казалось, что оно может преждевременно износиться, если в него будут смотреться все подряд…
        Зеркало было, конечно, не такое, к каким привык я, однако смотреться него было можно. Очень гладко отполированная серебряная поверхность отражала черты лица довольно мутно и расплывчато, но в целом узнать себя было можно.
        Принадлежностями для бритья были острый нож и кусок свиного сала, которым следовало предварительно натирать щеки. В отсутствии мыла и, соответственно, мыльной пены это был единственный способ как-то смягчить бритье.
        Поминутно опуская нож в плошку с горячей водой и кривясь от боли в истерзанных щеках, я брился медленно, глядя на свое отражение.
        Надо же, и как это мне только не приходило в голову самому, что я ведь как две капли воды похож на нового киевского князя. Хотя что тут удивительного?
        Мы по-разному одеты, по-разному себя ведем, да еще я бритый, аВладимир зарос бородой до самых глаз. Никому и не приходила мысль сравнивать нас. Нужно было обладать наблюдательностью боярина Блуда, чтобы с первого взгляда отметить странную вещь: Вольдемар-Владимир как брат-близнец похож на прибившегося к его войску неизвестного лекаря…
        С чего бы это? - подумал Блуд. - И уж не перст ли это судьбы? Такие совпадения не бывают случайными.
        В богов Блуд не верил, а в то, что судьба иной раз указывает, кому что следует делать, - верил.
        - Когда я в первый раз увидел тебя в лагере Владимира на том берегу Днепра, - смеясь, рассказал боярин, - то сначала подумал, что ты еще один сын князя Святослава, о котором я не знаю. Но потом сразу успокоился - ведь я всегда вел учет всем щенкам Святослава от разных женщин. Думаю, он и сам в такой точности не знал, сколько у него сыновей, как знал я.
        Теперь намерения боярина стали ясны: он сам с удовольствием посвятил меня в них.
        - Владимира придется убрать, - сказал он. - Это уже ясно, тут ничего не поделаешь. Неподходящий он человек. А тебя поставим на его место. Лицом и фигурой вы совершенно похожи, никто не заметит подмены. Вас родная мать не различит. Тем более что Малуша давно померла. Редкая стерва была, - добавил Блуд и захохотал. - А тебе даже привыкать не надо. Тебя даже зовут так же - Владимиром. Послушай, ты думаешь, это случайно так получилось, что у вас даже имена одинаковые?
        На самом деле меня занимал этот вопрос, и я давал на него ответ такой же, как Блуд.
        Конечно, все произошедшее не случайно. Сила, забросившая меня в этот мир, действовала не слепо, а совершенно намеренно. Я - абсолютный физический двойник Владимира Киевского, и при этом меня даже зовут так же. А заброшен я оказался в то самое место и в тот самый день, где только и мог реально встретиться со своим двойником, примкнуть к его войску.
        Окажись я даже в том же месте, но днем раньше или днем позже, и все - я не только никогда не встретился бы сВольдемаром-Владимиром, но даже и не узнал бы никогда о нашем поразительном сходстве.
        Теперь становилось понятным загадочное содержание таинственных снов, не дававших мне покоя. Они с упорством снились мне, а я никак не мог разгадать, какую информацию пытается довести до меня Нечто, совершившее со мной метаморфозу.
        Теперь все становилось на свои места.
        В снах Нечто сообщало мне о той задаче, которую я должен выполнить. Так вот она, эта задача: мне нарисовал ее боярин Блуд.
        - Ты станешь князем вместо Владимира, - говорил он. - Исправишь все его ошибки и сделаешь то, что должен сделать. А именно: отменишь поклонение старым богам и принесешь в страну единую религию. Без этого Русь никогда не станет вровень с другими державами. Если будем держаться старых богов, мы вскоре просто развалимся по племенам, как было прежде.
        Мне предстояло стать для Руси тем, кем был князь Владимир. То есть даже проще и больше: мне предстояло стать самим князем Владимиром.
        Теперь предназначение мое стало понятным мне самому, хотя легче от этого не становилось. Я был подавлен свалившимся на меня. Черпать душевные силы оставалось лишь в осознании того, что Нечто ведет меня и руководит происходящим. А что я мог предпринять, оказавшись игрушкой в руках Неведомого, имевшего свою цель?
        Я сидел на лавке перед столом в отведенной мне горнице и с остервенением скреб лицо ножом. Боярин объяснил мне, что бреюсь я в последний раз, а после этого буду спрятан в его доме до тех пор, пока борода моя не отрастет до такой же длины, как у князя. И тогда придет срок…
        На жертвоприношение мне идти совсем не хотелось. Жуткую эту процедуру я уже видел, и повторять не было нужды. Но я решил идти вместе сБлудом, в составе его свиты лишь для того, чтобы попытаться узнать хоть что-либо оСероглазке. Моя Любава пропала бесследно в ту минуту, когда я потерял сознание, оглушенный возле горящей церкви.
        - Не знаю, - говорил Блуд и мотал головой. - Пропала твоя девица, как сквозь землю провалилась.
        - Не знаю, - вторил ему Свенельд, успевший проспаться после выпитого накануне.
        Нужно было искать Любаву, а сидя в тереме Блуда, уж точно ничего не найдешь.

* * *
        Огромный алтарь был устроен на месте пепелища от сожженного христианского храма. Несомненно, это символическое решение приняли князь Владимир и языческие жрецы во главе сЖериволом, чтобы испугать население Киева. Чтобы показать торжество своих богов и навсегда утвердить кровавые ритуалы.
        Для устройства капища были использованы камни от разломанного фундамента церкви и принесены еще новые. Алтари представляли собой кучи камней, расположенные кругом. На вершине каждого был укреплен толстый деревянный столб с вырезанными на нем лицами богов. Для меня они были неразличимы, но жрецы и народ, видимо, понимали, кто из них Мокошь, кто - Чернобог, а кто - Велес. Самая высокая куча камней посередине круга предназначалась для столба с вырезанной наверху головой грозного Перуна. Этого я сразу узнал по серебряным волосам и золотым усам.
        Видимо, очевидная привязанность Владимира именно кПеруну и настойчивое желание возвысить его среди других богов славяно-русско-финского пантеона диктовалось его неосознанным стремлением создать культ единого бога, главного среди всех прочих. Идея единобожия, скрепляющего народы княжества, уже витала в воздухе. Решением Владимира был Перун.
        А почему именно Перун был избран в качестве верховного божества, тоже понятно. Это бог, требующий пролития человеческой крови. Что может лучше и крепче сплотить членов разбойничьей банды, чем совместно пролитая кровь? Каждый главарь шайки это знает и стремится поскорее и понадежнее привязать к себе подельников именно таким способом.
        Владимир же вслед за своим отцом рассматривал дружину и приближенных именно как шайку, с которой готовился держать в страхе свой собственный народ и совершать набеги на соседние.
        Вся большая площадь с капищем посередине была запружена народом. Может быть, все население Киева пришло сюда. Впереди всех толпились северные воины, которым явно отводилась главная роль в предстоящем представлении. За ними - пришедшие вКиев по приказу князя черниговские дружинники. Те и другие были без доспехов и даже почти без оружия. Зная, что предстоит не бой, а хладнокровное убийство безоружных, они оставили в лагерях тяжелые шлемы, красные деревянные щиты, булавы и зазубренные секиры. Лишь изредка среди воинов мелькали мечи в ножнах или копья, на которые предпочитали опираться стоя.
        А за спинами воинов колыхалось море людей - мужчин и женщин с детьми на руках, которые пришли поглазеть на устроенное князем служение древним богам.
        Как знать, осуждали люди то, что должно было произойти, или просто тупо глазели на зрелище - безмолвная толпа не выдает своих истинных чувств.
        Я стоял в группе слуг боярина Блуда, стараясь не привлекать к себе внимания. Мы находились на пригорке, откуда отлично видна была вся картина. При ярком свете осеннего теплого дня даже не верилось, что очень скоро на наших глазах будет происходить чудовищная экзекуция.
        Поскольку мы стояли довольно высоко, в просветах между домами, окружающими площадь, виднелся Днепр с его красивой излучиной и плывущие по нему торговые струги под цветными парусами. Я вдруг вспомнил виденные на открытках пейзажи Киева XX века и подумал, что вот на том холме будет стоять огромный памятник князю Владимиру. Выходит, что мне…
        Или все-таки не мне?
        Люди XX иXXI веков будут смотреть на этот памятник, глядящий в сторону плавно текущего Днепра, и вряд ли кто-то из них сумеет представить себе, что тут творилось в десятом веке и как выглядел реальный прототип величественного памятника.
        Впрочем, мое философское настроение длилось недолго. Я жадно всматривался в толпу, окружавшую алтари, стараясь найти Любаву. Кто знает, не увижу ли я ее? Ведь если она жива, то наверняка ищет меня. А если ищет, то куда же ей и пойти, как не сюда…
        Вот стоит Вяргис - мой старый знакомый в овчинной поддевке, а рядом с ним молодой Канателень в длинной белой рубахе, расшитой по вороту цветным узором. А вот иЖдан
        - он почти не хромает, стоит твердо и даже переминается с ноги на ногу. Что ж, неплохо я его подлечил от мною же нанесенной раны…
        Чуть поодаль стоял оркестр, то есть три десятка музыкантов, вооруженных уже виденными мною трубами различной длины, от совсем коротких и широких дудок до двухметровых изогнутых на конце труб. Играли они одновременно, издавая все вместе умопомрачительный рев, сотрясавший воздух далеко вокруг. Была ли в основе этой музыки какая-либо изначально заложенная мелодия, не возьмусь сказать.
        Рядом с музыкантами находилось несколько жрецов во главе сЖериволом. Все были обнажены по пояс, а за поясом у каждого был заткнут широкий ритуальный нож с длинной рукояткой. Жрецы оживленно переговаривались и посматривали в сторону приготовленных для принесения в жертву десяти баранов и двух десятков кур, посаженных в плетеные клетки.
        На коне здесь был только князь. Грациозная белая кобыла стояла смирно, лишь слегка прядая ушами от грохота музыки и раздававшихся криков. Владимир снова был в красном плаще, заколотом у ворота крупной золотой булавкой. Голову он теперь обрил, оставив длинный чуб спереди. Вероятно, он хотел напоминать обликом своего отца - Святослава.
        Я глядел на него и старался понять, неужели мы с ним до такой степени схожи внешне. Мне казалось, что нет. Вроде бы рост у него повыше моего, хотя трудно сказать. Да и крылья носа, похоже, немного не такие…
        Однако со стороны виднее, аБлуд со Свенельдом после тщательного осмотра вновь подтвердили нашу физическую идентичность. Значит, Нечто специально нашло меня, для того чтобы, протащив сквозь столетия, забросить в нужное время и место.
        Внезапно оглушительная музыка, буквально разрывавшая слух, стихла. Из звуков остался лишь неясный гомон толпы, блеяние баранов и куриное кудахтанье.
        - Ведут, ведут, - раздались крики в толпе, и люди начали расступаться.
        По образовавшемуся проходу несколько воинов вели отца Иоанна и дьякона Феодора. Оба они были в священном облачении, аИоанн даже в черном клобуке, из-под которого торчали длинные светлые волосы.
        Пленников не били и не истязали, до того как вывести на люди. Шли оба уверенно, только смертельно бледные лица и растерянные глаза выдавали их состояние.
        - Это христиане! Смерть христианам! - закричали в толпе несколько человек, но никто не подхватил, и голоса скоро смолкли.
        Князь Владимир тронул бока лошади каблуками своих сапог и выехал поближе к середине образовавшегося круга.
        Толпа умолкла, все глаза устремились на молодого властителя.
        Владимир обвел взглядом глядящих на него людей, и в глазах его зажегся уже знакомый мне и, наверное, многим огонек.
        - Вот они! - крикнул князь, указывая затянутой в перчатку рукой на остановившихся перед ним пленников. - Эти люди - последние христиане вКиеве! Они будут принесены в жертву нашим богам, и больше на священной земле Киева не будет места иноземной заразе!
        Владимир снова тронул свою кобылу и медленным шагом поехал по кругу.
        - Они говорили - не убей! - закричал он, указывая на стоящих священнослужителей. - Они говорили - будьте слабыми! Они говорили - прощайте врагов! Вот что они говорили, чему учили вас.
        Он остановился и, протянув руку вперед, обвел ею свой «пантеон» - все деревянные столбы с вырезанными ликами идолов.
        - Они говорили - не чтите наших древних богов! - опять продолжил князь свою дидактическую речь, обращаясь к молчащей толпе слушателей. - Мы казним этих врагов!
        Владимир умолк, задохнувшись от собственного крика. Вопил он громко, изо всех сил, а теперь еще и сам возбудился от ненависти, которую хотел посеять в сердцах своих слушателей, - в уголках его ярко-алых губ выступила пена…

«Боже, - невольно подумал я. - Говорят, мы с ним похожи как две капли… Неужели и я выгляжу таким же припадочным монстром? Да нет же, не может быть…»
        Через толпу прошествовали жрецы, иЖеривол с торжествующей ухмылкой приблизился к отцу Иоанну. Это был миг его торжества!
        В руках жреца был нож, одним взмахом которого он сверху вниз распорол священническое облачение своей жертвы. Другой жрец, зашедший сзади, разрезал веревку, которой были связаны руки человека.
        Резко обернувшись к толпе, отец Иоанн попытался что-то сказать, но ему этого не позволили - одним движением он был опрокинут на спину, и два жреца, подхватив тело, потащили его к главному жертвеннику, над которым возвышался Перун.
        Мелькнуло бледное лицо священника, его всклокоченная длинная борода и ошалелые глаза. Все же он ухитрился вскинуть кверху руку и в последний миг, сложив перста, благословил окружавшую его толпу.

«Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят…»
        Описывать жертвоприношение я не стану. Все было так же, как с несчастным Всеславом иХильдегард, тут прибавить нечего. Вывалившиеся внутренности из вспоротого живота и кровь, лившаяся потоком, окропили камни на Перуновом алтаре. Следом пришла очередь диакона Феодора, который оказался счастливее своего священника - он потерял сознание, перед тем как быть убитым…
        Двух этих людей специально пощадили сразу и оставили до сегодняшнего дня, чтобы умертвить на языческом алтаре. Тела всех прочих, сожженных в храме или убитых при попытках бежать, были уничтожены еще раньше.
        Сам обряд жертвоприношения был довольно долгим, потому что требовалось насытить кровью и всех остальных богов, кроме Перуна. Лишь ему - громовержцу досталась кровь человеческая. Мокошу, Велесу и прочим идолам достались в жертву бараны и курицы. Вытащенные из своих клеток птицы вырывались, били крыльями и квохтали на всю округу, а перья от них летели в разные стороны над головами столпившихся людей.
        Смотревший на все это неподвижно Блуд вдруг обернулся и, поискав меня глазами среди своих слуг, подозвал поближе.
        - Скажи, - обратился он ко мне негромко, - а в твое время тоже приносят человеческие жертвы богам? Там, откуда ты пришел?
        - Нет, - покачал я головой. - В мое время никому не приходит в голову такое.
        - А я вижу это зрелище всю свою жизнь, - так же тихо сказал боярин, прикрывая тяжелыми веками глаза. - Раньше бывало редко, а при Святославе как пошло, как пошло…
        В то мгновение лицо его было каким-то отрешенным и безучастным, а морщины, казалось, еще глубже и резче расчертили щеки. Сейчас он сам напоминал одного из тех идолов, чьи лики, вырезанные на столбах, высились неподалеку…
        - Это хорошо, что в твое время людей не убивают ради богов, - промолвил Блуд. - Значит, можно надеяться, что когда-нибудь это прекратится.
        - Тебе не нравятся человеческие жертвоприношения? - стараясь говорить совсем тихо, на ухо, спросил я.
        - Нет, - мотнул головой боярин. - А тебе?
        - Это ужасно, - прошептал я в ответ.
        - А-а, - неопределенно промычал Блуд и отвернулся от меня.
        Никак не понять было этого странного человека…
        В течение всей процедуры мы больше не обменялись ни словом, а когда все закончилось, Блуд оставил нас и пошел к князю Владимиру, чтобы поздравить его с тем, что жертвоприношение прошло столь удачно и древние боги теперь будут благосклонны.
        А рядом со мной внезапно оказался старый приятель Канателень. Несомненно, он тоже высмотрел меня в толпе и ждал минуты, когда можно будет приблизиться.
        Протолкавшись между боярскими слугами, юный воин прижался ко мне чуть ли не вплотную и без всяких приветствий сказал:
        - Твоя девушка теперь у нас.
        Он выпалил это и умолк. Молчал и я, потрясенный. Вот уж не ожидал такого поворота событий…
        - Я подумал, что тебе надо сказать, - продолжил тогда Канателень. - Она все время плачет и хочет к тебе. Собиралась даже сюда пойти, но мы ее не пустили, потому что это опасно.
        - Почему опасно? - сдуру спросил я, а потом опомнился и спросил о главном: - Но как Любава у вас оказалась?
        - Очень просто, - ухмыльнулся парень. - Когда мы зажгли избу для молитв и все стали оттуда разбегаться, то мы всех убивали сразу. Так велел князь. А твоя девушка, Любава - она была рядом с тобой, и вас увидел Вяргис. Тебя хотели тоже убить сразу, но подошел боярин - вот этот, - Канателень кивнул в сторону Блуда, - и приказал тебя не трогать, а отдать ему вместе с этими двумя христианскими жрецами. Ну вот, тебя отдали, аЛюбаву мы все вместе забрали с собой в лагерь. Зачем ее убивать? Она же не христианка…
        - Что вы с ней сделали? - спросил я, и у меня захолонуло сердце. Уж мне ли не знать, что тут бывает с одинокими девушками, приведенными в лагерь к северным воинам?
        Канателень понял меня и снова усмехнулся, покачав головой:
        - Нет, - сказал он. - Нет, ничего плохого. Она сказала, что она - твоя девушка и что ты скоро придешь и заберешь ее.
        И, видя сомнение на моем лице, добавил:
        - Конечно, были такие, кто хотел не обратить на ее слова внимания… Но мы сЖданом вынули мечи.
        Я уже успел узнать, что это было серьезно. Вынимать меч в собственном лагере, против своих товарищей считалось совершенно недопустимым, и в таких случаях обе стороны конфликта должны были крепко подумать…
        - Сюда мы ее не пустили, - сообщил Канателень, - но я могу ей что-нибудь передать от тебя. Ты на свободе?
        Вопрос заставил меня задуматься. На свободе ли я? Интересно, а что думает об этом боярин Блуд?
        - Завтра я приду к вам в лагерь, - сказал я твердо. Так или иначе, но пусть Любава меня ждет.
        Я надеялся на успех. В конце концов, если Блуд действительно имеет на меня такие планы, как сказал, то почему бы ему не выполнить мою просьбу и не позволить остаться сСероглазкой?

* * *
        - Теперь нужен месяц на то, чтобы у тебя отросла борода, - заметил боярин, когда мы уже вернулись к нему домой. - У князя она стала довольно длинной. Так что с завтрашнего дня ни шагу отсюда не делай. Сиди, чтобы тебя никто не увидел раньше времени.
        Тогда я рассказал ему оЛюбаве.
        - Что тебе до этого, боярин? - добавил я в конце. - Я люблю эту девушку и хочу быть с ней. Разве она помешает твоим планам?
        Блуд некоторое время размышлял, потом сказал задумчиво:
        - Ладно, это твое дело. Но тебе придется взять в жены еще одну женщину. Ты ведь не против двух жен? Это даже мало: другие князья имеют по десять и по двенадцать…
        - Какую еще женщину? - опешил я.
        - Как какую? - усмехнулся Блуд. - Короткая у тебя память! Рогнеду, конечно. А что же ты думал? Сначала убил ее отца и брата, затем изнасиловал ее, да так, что она забеременела от тебя. А теперь хочешь от нее отделаться? Нет, так не пойдет.
        - Но это же не я сделал, - попробовал я возразить, но тут же осекся, аБлуд, откровенно потешаясь над моим замешательством, засмеялся.
        - Вот именно, - сказал он. - Привыкай теперь. Станешь князем Владимиром и будешь отвечать за все, что сделала эта бешеная собака. За Рогнеду, например…
        Он посерьезнел.
        - Это нужно сделать обязательно, - твердо велел он. - Рогвольда уже не воскресишь, и сына его тоже. Но Полоцку и полочанам нанесена большая обида, они ее не простят. А если не простят, единству нашей земли нанесен будет урон. Полочане просто отделятся от нас и уйдут под руку польского короля. Единственный способ как-то загладить произошедшее - это тебе жениться на Рогнеде. Я предлагаю единственный достойный выход.
        - Хорошо, об этом мы потом поговорим, - ответил я. - Ведь есть еще время, целый месяц. А завтра я хотел бы привести сюда Любаву и остаться с ней.
        Но Блуд был непреклонен. Он перестал смеяться и, взглянув на меня своими обычными тусклыми глазами, негромко сказал:
        - Я для того собираюсь сделать тебя князем, чтобы ты слушался меня, мальчик. Решать, когда нам с тобой и о чем разговаривать, буду я. И ты, став князем по моей милости, будешь им оставаться до тех пор, пока будешь слушаться меня. Во всем. Думаю, ты меня понимаешь.
        О, я понимал…
        - Любаву свою можешь привести, - разрешил Блуд. - Надо же тебе с кем-то тешиться. Да иСвенельд будет рад, я точно знаю. - Боярин снова засмеялся.
        Но на другой день мне пойти не удалось. Спал я в помещении, специально выделенном для меня в подвальном этаже боярского терема. Раньше там сидели Феодор сИоанном, принявшие мученическую смерть за веру, а теперь все помещение принадлежало мне.
        Условием было - не высовываться и без нужды не шататься по дому и по обширному двору.
        - Мои люди - молчуны, - сказал Блуд, - но никогда нельзя быть уверенным. Борода станет отрастать, и не ровен час, кто-нибудь из-за забора или откуда еще сообразит, что больно уж ты на князя смахиваешь. А знать о наших планах никто не должен.
        На мою сознательность, впрочем, Блуд не слишком рассчитывал, поэтому держали меня под замком. Чтобы выйти на задний двор к выгребной яме, накрытой плетеным настилом с выложенным поверх мхом, нужно было стучаться изнутри моей комнаты и звать слугу. Выпускал он не всегда.
        - У боярина гости, - отвечал он сурово. - Нечего тебе сейчас ходить, на глаза попадешься. Сиди и терпи.
        Был ли я узником? Пожалуй, сам я так не думал, хотя неудобство и двусмысленность своего положения я осознавал.

«Вот приведу сюда Любаву, - размышлял я с тревогой, - и будет она тут со мной сидеть. Скучно ей станет… А наверху Свенельд, с которым она уже близко знакома. А вдруг он ее наверх вызовет? Что я тогда тут стану делать, сидя под замком?»
        К вечеру я совсем было собрался идти все же за Любавой и позвал слугу, но тот неожиданно объявил мне:
        - Не время сейчас. Боярин гостя принимает, тебя видеть скоро захотят. Велено тебе сказать, что по своему делу завтра пойдешь.
        Кто бы это мог быть? Свенельду меня уже показывали. Неужели у боярина появился еще один сообщник? Вряд ли, ведь он должен понимать, что чем шире круг посвященных в замысел людей, тем больше вероятность предательства…
        Кроме всего прочего, меня очень тянуло кЛюбаве - моей Сероглазке. Стоило мне представить себе ее и то, как она с надеждой ждет меня, сердце мое замирало. Наверняка Канателень уже рассказал ей о том, что видел меня и что я обещал прийти. Теперь Сероглазка ждет и для нее тянется каждая минута в ожидании. А я не иду, и сегодня не приду. Все из-за прихоти боярина Блуда. Что он еще придумал?
        Ближе к вечеру, когда стало смеркаться, меня позвали наверх.
        В тереме на лавках сидели Блуд и незнакомый мне человек. Было ему на вид лет сорок, высокого роста, с длинной бородой, значительно старившей еще молодое лицо. К тому же человек был не обрит, а имел длинные светлые волосы, чуть начавшие седеть по вискам.
        Одет он был в длинный кафтан с двумя рядами искусно сделанных медных пуговиц, наглухо застегнутый до самого горла. В левом ухе висела тяжелая массивная золотая серьга, а на каждом пальце обеих рук, которые мужчина держал на коленях, сверкало по крупному перстню с драгоценными камнями.
        Когда человек увидел меня, вошедшего в горницу, лицо его внезапно изменилось. Он сверкнул глазами на меня, а затем тотчас метнул взгляд на Блуда, но промолчал.
        - Что, похож? - спросил негромко Боярин. - Как родной брат, верно? Вот и я говорю. Бороды только не хватает.
        Я понимал, что Блуд устроил еще одни «смотрины», как уже устраивал со Свенельдом, но было непонятно, кто передо мной.
        Мужчина не проронил ни слова в ответ, лишь пристально, с оттенком изумления, глядел на меня.
        - Ну, Владимир, - обратился ко мне Блуд, усмехнувшись, - расскажи моему гостю о том, кого ты лечил по дороге сюда, вКиев. И все расскажи, от начала до самого конца.
        В этот момент ко мне пришла догадка. Я понял, кто сидел сейчас в горнице боярина. Понял и то, для чего Блуд вызвал меня и требовал подробного рассказа.
        Это был новгородский посадник Добрыня, явившийся вКиев в поисках своего сына Всеслава…
        Что ж, замысел боярина становился мне понятен.
        А почему бы мне не рассказать о том, что знаю и видел? Тяжело сообщать страдающему отцу о том страшном, что произошло с его сыном. Но ведь, в конце концов, совсем не я виноват в случившемся.
        Стоя перед Блудом иДобрыней, я начал свое повествование о том, как конунг Вольдемар поручил моим заботам раненого мальчика.
        Говорил о проведенной мною операции - не смог удержаться, ведь она была предметом моей профессиональной гордости. Потом рассказал о наших беседах с мальчиком, пока мы вместе плыли на струге с северными воинами.
        - Всеслав держался молодцом, - сказал я. - Только был очень расстроен из-за того, что теперь не сможет вернуться в родительский дом. Он был уверен, что отец считает его опозоренным и не захочет больше видеть.
        При этих моих словах глаза Блуда сверкнули, и я понял, что он доволен моим рассказом: это было именно то, чего он хотел добиться.
        Лицо Добрыни почернело, а вокруг рта появились тяжелые складки. Желваки от сдерживаемой ярости заиграли на скулах. Вероятно, посадник так сильно стиснул зубы, что, казалось, послышался скрип…
        - Это он сам тебе сказал? - коротко спросил Добрыня.
        - Сам, - кивнул я. - Всеслав очень переживал из-за того, что сделал с ним князь. Ему казалось, что теперь он осквернен и не может переступить порог дома своего отца.
        Посадник крякнул и покачал головой, аБлуд, обращаясь ко мне, елейным голосом тихонько сказал:
        - Ты не тяни, дальше рассказывай.
        Когда я дошел до стоянки на берегу Днепра напротив Киева и до жертвоприношения, у меня возникло сильное желание как бы невзначай сообщить о том, что боярин Блуд, между прочим, тоже был там и мог бы рассказать не хуже меня. Но пришлось сдержаться. Как бы ни относился я к Блуду и что бы ни думал о его моральном облике, в настоящее время мне не было никакого резона вредить ему и ссорить его сДобрыней.
        Рассказал о том, как жрец Жеривол зарезал на Перуновом алтаре Хильдегард. Затем помедлил немного и дошел до того места, как следующей жертвой был избран Всеслав…
        Добрыня слушал меня, вскинув голову и весь обратившись в слух. Руки его, до того лежавшие на коленях расслабленно, теперь сжимались в кулаки. Глядя в окаменевшее лицо Добрыни с остекленевшими глазами-плошками, я пытался представить себе, что сейчас чувствует этот человек.
        Понятно было уже, что несчастный Всеслав ошибался насчет своего отца. Ничего подобного: Добрыня почти сразу же бросился следом за войском Вольдемара, надеясь еще спасти сына, каким-либо образом вырвать его из рук развратного деспота.
        Если с подростками и молодыми людьми случаются подобные постыдные истории, как случилось сВсеславом, они обычно склонны излишне драматизировать это. Это от молодости, от отсутствия жизненного опыта. А взрослые люди, способные видеть перспективу, как Добрыня, уже знают, что жизнь человека может быть длинной, что все забудется и канет в небытие. Мало ли что бывает…
        Нет такого позора, который нельзя забыть самому и заставить забыть окружающих. Это
        - вопрос времени и власти.
        Для Всеслава стать княжеским наложником означало фатальную трагедию, после которой невозможно не только возвращение в родной дом, но и вообще возвращение к обычной нормальной жизни. АДобрыня при всем своем страдании за сына осознавал: и это пройдет. Лишь бы вернуть Всеслава домой, а там уж как-нибудь…
        Слушая сейчас мой рассказ о смерти своего сына, новгородский посадник лишь скрипел зубами, наливаясь ненавистью и жаждой мести. Но, видимо, Блуд неплохо знал своего гостя, и знал его нордическую сдержанность. Как истинный северянин, Добрыня был интровертом по психологическому типу и явно не имел склонности к совершению сумасбродных, да и просто необдуманных импульсивных поступков. Чувства и мысли зрели в нем изнутри.
        Я закончил свой рассказ, аДобрыня так и не произнес больше ни слова. Он сидел, как завороженный, и молчал.
        - Несчастный мальчик, - пробормотал Блуд, сокрушенно качая головой. - Ведь я знал его с самого младенчества.
        - Всеслав играл у тебя на коленях, боярин, - промолвил Добрыня, прерывая свое тяжелое молчание. - Ты слышал его первые слова.
        - Я подарил ему греческий короткий меч, - вспоминая, добавил Блуд. - Помнишь, как понравился Всеславу этот меч? Он любил играть с ним…
        Казалось, еще миг, иБлуд заключит Добрыню в свои объятия, чтобы разделить с ним горе о смерти сына.
        При виде этой лицемерной сцены я задохнулся от возмущения и вспыхнувшей во мне острой неприязни кБлуду. Может быть, я даже напомнил бы ему немедленно о том, как он молча стоял и смотрел на жертвоприношение, будто посторонний человек. Плюнул бы на все и напомнил…
        Но в тот момент во мне словно что-то щелкнуло, и в голову пришла совершенно неожиданная мысль.

«А кто ты такой, - спросил я себя, - чтобы судить этого человека? Да, Блуд на твоих глазах стоял и смотрел на то, как приносят в жертву сына его друга. Мальчика, игравшего у него на коленях. Стоял и смотрел, и ни один мускул на его лице не дрогнул при этом.
        А откуда ты, Владимир, знаешь, что он чувствовал в тот момент на самом деле? За много лет Блуд научился в совершенстве владеть собой. Разве ты, Владимир, можешь знать, что было в ту минуту у боярина на сердце? Кто ты, чтобы судить другого человека?»
        Эта внезапно пришедшая ко мне мысль поразила меня потому, что в общем-то была для меня совершенно неожиданной. Казалось, что я сам внутренне изменился, стал другим человеком. Может быть, обстоятельства заставили меня стремительно измениться, пересмотреть свое отношение к жизни и к людям. Или то неведомое Нечто, что забросило меня сюда и приготовило к той роли, которую я должен был сыграть в истории, позаботилось и о том, чтобы я внутренне соответствовал своему новому значительному предназначению?
        Как знать, как знать…

* * *
        Настоящий удар я получил на следующий день. Утром Блуд сам вызвался отвести меня в лагерь северных воинов и забрать оттуда Любаву. Скорее всего, боярин опасался, что я снова сбегу, да на сей раз еще и с ценной информацией о его намерениях. Но в данном случае меня это вполне устраивало: явиться за Любавой в сопровождении ближнего боярина князя и с его слугами. Что могло быть лучше?
        Но судьба решила иначе. Я опоздал ровно на один день. И сейчас, я думаю, что тут сыграло роль не коварство боярина, намеренно задержавшего меня накануне. Нет, думаю, что Блуд и сам не мог предвидеть того, что произошло ночью.
        Вечером в лагерь приехал сам князь Владимир. Выехав на своем белом коне в центр столпившихся воинов, он объявил своим бывшим соратникам, что благодарен им за службу. Благодарен за то, что они привели его вКиев и фактически посадили на княжеский престол.
        - Вы уже давно ждете обещанной награды, - сказал он глядящим на него во все глаза воинам. - Я клялся вам, что награжу вас бесчисленными сокровищами и позволю завладеть многими богатствами этого города. Завтра я сдержу свое слово.
        По этому торжественному поводу в лагерь по княжескому повелению было завезено большое количество пива, браги и хмельного меда из киевских погребов. Владимир отправился в свой высокий терем, окруженный ближними дружинниками, а в лагере начался пир. Пили много, да и как не напиться, если все тяготы позади и завтра ты станешь богачом?
        А глубокой ночью, когда близился рассвет и усталые караульные под храп пьяных товарищей дремали возле затухающих костров, лагерь окружила многочисленная черниговская дружина. Триста воинов, специально вызванных князем, трезвые и выспавшиеся, со всех сторон обложили стоянку северных воинов. Почти тотчас к черниговцам присоединились дружинники самого князя Владимира.
        Когда над Днепром показался красный круг солнца и наступило утро, судьба северной рати, пришедшей сВладимиром, была предрешена. Силы были не равны. Северные воины все равно вступили бы в бой, много положили бы вокруг себя врагов, дорого продавая свои жизни, но Владимир предвидел это. Поэтому им был избран мягкий вариант.
        Можно не сомневаться, что наилучшим решением проблемы того, как избавиться от своих прежних соратников, ставших теперь ненужными и опасными, было бы их поголовное истребление. Но Владимир отлично знал, что за бесстрашный народ северные воины, и не хотел устраивать побоище вКиеве с риском потерять в бою лучшую часть своих людей.
        Черниговские дружинники молча, составив багряные щиты, принялись теснить гостей в сторону днепровских пристаней. Северная рать так же молча громадной тесной толпой медленно двигалась к реке.
        Оружия никто не вынимал, только наконечники копий сверкали над заостренными шишаками шлемов.
        Никто не хотел спешить. Обе стороны надеялись закончить дело мирно, без кровопролития, которое могло оказаться ужасающим для обеих сторон.
        Облако пыли, поднятое ногами многих сотен людей, двигалось к пристаням. Высыпавшие из домов киевляне, а вместе с ними и мы с боярином Блудом и его слугами наблюдали это медленное вытеснение чужого войска за пределы города.
        Самого князя нигде не было видно, он решил не присутствовать. Всем здесь командовал черниговский воевода - человек, у которого уж точно не было никаких обязательств перед пришедшими сВладимиром воинами.
        - Кажется, твоих дружков сейчас выставят из Киева, - сказал мне Блуд, пристально наблюдавший с пригорка за происходящим. - А я-то все думал-гадал, как князь собирается исполнять свое обещание им. А он вот что придумал… Что ж, умно и ловко!
        Боярин щурился, силясь разглядеть происходящее получше, но было далеко и пыль скрывала многое…
        - Мне бы вызволить оттуда Любаву, - сказал я задрожавшим голосом. - Она ведь наверняка там, среди них…
        Блуд перевел на меня взгляд своих серо-коричневых глаз с белками, розовыми от постоянно лопающихся сосудов, и в первое мгновение не мог понять, о чем это я. Потом вспомнил, усмехнулся.
        - А-а, ты все о своей девушке, - ответил он. - Нашел о чем думать! Ну да ладно, давай поближе подойдем. Посмотрим, что можно сделать.
        Но сделать было ничего нельзя. Задуманная князем тайная спецоперация проводилась так, как только подобные вещи и могут проводиться. Черниговские воины не знали Блуда и не подпустили его близко, а их начальник сделал вид, что не видит ближнего боярина. При виде Блуда он юркнул в сторону, принявшись яростно покрикивать на своих воинов.
        Пока черниговцы и княжеские дружинники теснили северных воинов к пристани, какие-то разговоры между ними происходили. Поэтому всем было уже ясно, что кровопролитие не предполагается. Струги, привязанные к причалам, были пусты и ждали своих хозяев.
        Я увидел знакомые уже носы кораблей с головами деревянных идолов и принялся искать глазами тот, на котором плыл сюда вместе сВяргисом и его товарищами.
        Ага, вот и они! Мрачный Вяргис, взбешенный Ждан, резво хромающий рядом, а вот и знакомое румяное лицо Канателеня…
        Любава шла рядом с ним, опустив голову и не глядя по сторонам. Боже, как сжалось мое сердце при виде ее - моей желанной и такой милой!
        - Вот она! - возбужденно крикнул яБлуду, толкнул его локтем. - Боярин, надо вызволить мою девушку.
        - Да? - отозвался Блуд, не оборачиваясь. - А как?
        Вот на борт струга взошел Вяргис с лицом чернее тучи, за ним следующие несколько человек, помогшие забраться Ждану, а потом иКанателень принялся подсаживать мою Любаву…
        А что я мог сделать? Кинуться туда и попытаться пробиться сквозь строй черниговских воинов? А затем смешаться с толпой озлобленных и взбешенных северян и попробовать что-то объяснить им?
        - Не вздумай, - словно прочитав мои мысли, буркнул Блуд и для верности схватил меня за рукав кафтана. Он выразительно глянул на своих слуг, стоявших рядом, и они, точно поняв своего господина, тотчас сомкнулись вокруг меня.
        - Если Любаву увезут, - сказал я твердо, - то я ни на что не согласен. Вообще, я тогда за себя не отвечаю. Мне нужна эта девушка!
        Боярин промолчал и отвернулся.
        Как же так? Неужели сейчас прямо у меня на глазах увезут мою Сероглазку? Неужели мы больше никогда не увидимся?
        В отчаянии я принялся озираться и вскоре заметил в толпе стоящих и наблюдающих за зрелищем киевлян воеводу Свенельда. Если Блуд выглядел просто задумчивым и отстраненным, то на лице Свенельда были написаны все чувства, владевшие им. Гнев, обида, стыд.
        Обида за то, что его - киевского воеводу - даже не поставили в известность о готовящемся. Гнев на князя Владимира, совершившего вероломное предательство по отношению к своим прежним товарищам, которым он был на самом деле всем обязан. И стыд за себя, который не смог предотвратить такой позор…
        Впрочем, до моральных терзаний Свенельда мне в ту минуту не было дела. Наши взгляды встретились, и я указал ему глазами на Любаву, уже взобравшуюся на струг. Не сомневаюсь, что воевода меня прекрасно понял. Но в ответ лишь покачал головой и отвернулся. Он тоже ничем не мог помочь.
        - Слишком поздно, - уже потом пояснил мне Блуд, как бы оправдываясь за свое бездействие. - Ты привлек бы к себе внимание дружинников князя, если бы вмешался. Тебя схватили бы… Кто знает, чем бы все это закончилось. Для тебя самого и для всего нашего замысла. Просто чудо, что только я увидел, насколько ты схож сВладимиром. Но ведь глаза есть не у меня одного. Нет, тебе нельзя было туда соваться.
        Все уже погрузились на корабли и смотрели оттуда на толпу киевлян и на дружинников, оставшихся на пристани. Со стругов были сняты паруса и весла, так что суда были неуправляемыми.
        Только сейчас, спустившись по косогору на своей белой кобыле, на пристани появился князь Владимир. Строй дружинников отделял его от сидевших в стругах. Копыта лошади простучали по бревнам настила пристани, и, въехав повыше, Владимир громко произнес короткую речь.
        - Плывите на юг! - крикнул он. - Спускайтесь по Днепру и отправляйтесь в южные страны. Там добудете себе богатства, а сюда не возвращайтесь! Никогда!
        Оставалось лишь удивляться нордическому лаконизму его речи, вдруг зазвучавшей мощно, как чеканная латынь. Оказывается, даже эта нелюдь, сделавшись князем, приобрела способность выражаться историческими фразами. А еще говорят, что не место делает человека…
        Воины на пристани принялись длинными баграми выталкивать струги ближе к середине реки, на днепровское течение. Северяне в молчании продолжали сидеть у бортов своих кораблей, глядя на медленно уплывающий берег. Берег предательства и вероломства, по их понятиям.
        Проплыли мимо меня три зловещие деревянные головы на носу хорошо знакомого судна: Масторава, Ведява иВирява.
        В последний момент Любава наконец меня увидела. Ее лицо исказилось, и она вскочила на ноги, будто намереваясь немедленно прыгнуть в воду. Ждан сКанателенем схватили ее за руки и удержали. Сероглазка смотрела на меня, и я тоже не мог оторвать от нее взгляд. Это была трагическая минута бессилия и отчаяния.
        Когда спустя время мы сЛюбавой вспоминали то утро, она вдруг со смехом сказала, что, глядя на меня, стоящего на берегу, уже точно знала, что мы расстаемся не навсегда и что обязательно будем вместе. До сих пор я не верю в это, хоть Сероглазка и утверждает, что это именно так. Нет, я хорошо помню ее глаза в ту минуту: они были полны растерянности и тоски.
        Кто из нас мог знать тогда, как сложится наша жизнь?
        Струги один за другим тянулись по течению реки, унося прочь обретенную мною и почти тотчас потерянную любовь.
        А что оставалось теперь делать мне? Лишь уныло плестись вслед за Блудом в его высокий терем.

* * *
        Поздняя осень - время безрадостное. Ледяной ветер дует со стороны Днепра, обрывает остатки пожухлой листвы с деревьев и злобно воет, кружит по глухим киевским улицам. Из-за высоких заборов, из-за замкнутых ворот надсадно лают продрогшие собаки, и все ждут первого снега.
        Тучи на небе с каждым днем все темнеют, затем чернеют, и когда наливаются последней сине-лиловой чернотой, взбухают, и редкий первый снежок мелкими хлопьями начинает кружить в воздухе, покрывая землю и дома тонким погребальным саваном - лето закончилось.
        В такое время люди ходят друг к другу в гости: надо ведь чем-то веселить застывшее сердце.
        Боярин Блуд устраивал большой пир для князя Владимира и его ближней дружины. Так полагалось: начиналась осень, и первый пир для князя и дружины устраивал ближний боярин. Затем - по старшинству. Воевода Свенельд, потом боярин Волк, поставлявший пищу для княжеского стола, а за ним боярин Стан, боярин Магнус, боярин Первуша…
        К пиру Блуд готовился основательно. Основным блюдом была греческая каша с жареным луком, рубленым яйцом, заправленная греческим же оливковым маслом. Были и еще закуски - оленье мясо, томленное в горшках, сваренная с медом репа, квашеная капуста, но главным блюдом оставалась каша - к ней было самое пристальное внимание поваров. Собственно, понятие «большой пир» ведь так и называлось: большая каша.
        С утра боярин вызвал меня из моего закутка наверх. Он лично осмотрел мою отросшую бороду и остался доволен - она стала густой и длинной.
        - Надо поправить, - деловито заметил Блуд и вытащил из-под кафтана заткнутый за пояс широкий нож. Орудуя им, он подрезал мне бороду со всех сторон, а затем с сожалением покачал головой.
        - Надо бы проредить, - сказал он, с сомнением глядя на мою бороду. - У нелюдя-то она редкая стала, повылезли волосы-то. Я вчера смотрел…
        Представив себе, как боярин сейчас начнет прореживать мою бороду и какие способы для этого существуют в десятом веке, я отчаянно замотал головой. Но Блуду было не до этого.
        - Ладно, - произнес он, махнув рукой и убирая грозный нож. - Все пьяные будут, не заметят. А потом уж поздно будет приглядываться.
        Ближе к вечеру, когда ожидалось появление князя с дружинниками, Блуд снова пришел в горницу наверху и сказал мрачно:
        - Будь готов теперь. Большое дело затеяли, не подведи. А подведешь, так сам понимаешь - разговоров с тобой не много будет. Уж ты меня знаешь…
        Боярин не ошибался и выразился точно: уж я его знал. На что способен этот человек, было мне известно.
        Сверху, схоронясь за створкой ставня, я наблюдал, как совершаются последние приготовления. День выдался холодный, как и положено поздней осенью, но чистый, ясный. Посередине обширного боярского двора был сооружен длинный дощатый стол, установленный на «козлах», а по обе стороны его - лавки для гостей. Неподалеку на костре варилась каша в громадном котле, и на отдельных столах были разложены закуски, лепешки хлеба и стояли жбаны с пивом, вином и брагой. Здесь слуги наливали напитки в серебряные ковши и подносили отдельно каждому гостю.
        Жареное оленье мясо высилось горками на серебряных же блюдах, а сверху был навален золотистый репчатый лук.
        По двору тянуло дымом от костра, суетились люди, лаяли мечущиеся здесь же собаки, а я смотрел сверху на все это оживление и думал сразу о двух вещах. О том, что присутствую при историческом событии, а очень скоро, совсем скоро мне суждено стать не просто свидетелем, но и активным участником этой истории.
        Думал и о том, что смелый замысел боярина Блуда может и провалиться. Мало ли что, и тогда безумный Владимир еще надолго останется киевским князем. А я? А я, конечно, погибну. Погибну просто потому, что мне здесь больше нечего будет делать, мне не останется места в этом мире.
        А вот и князь. Ворота широко распахнулись. Впереди шел Владимир, за ним человек двадцать дружинников, одетых богато, с дорогим оружием. Только теперь, увидев своего тезку, я понял, насколько зоркий глаз у боярина - мы ведь с князем действительно похожи, как близнецы.
        Боярин вышел навстречу, поклонился низко, коснувшись правой рукой припорошенной легким снежком земли.
        Взвыла музыка: приглашенные Блудом музыканты рявкнули в свои трубы и рожки. Под рев, вопли и визги музыки пир начался.
        Мне оставалось лишь ждать приказов и умирать от страха. В случае неудачи задуманного я, несомненно, буду казнен первым. Ну, не первым, наверное, вторым после Блуда…
        Пили много, слуги то и дело подносили гостям наполненные ковши с пивом и вином. Таков был замысел: когда дойдет до дела, все должны быть пьяны. Со двора раздавался гул голосов и крики, становившиеся все более разнузданными.
        Музыка время от времени начинала играть, а потом умолкала.
        Открылась дверь, и вошел слуга. Ожидая чего угодно, я вскочил на ноги и приготовился к худшему. Как знать, что на уме уБлуда? Этот человек может обмануть всех, а уж меня - в первую очередь.
        - Спустись в подклеть, - велел посланный, и я пошел за ним. Тесная каморка в нижнем этаже дома была утоплена в землю так, что лишь встав на цыпочки можно было дотянуться до оконца, находящегося на уровне земли. Отсюда был виден задний двор. Два сарая, из которых один дровяной, а второй хозяйственный, и в проходе между ними вырыта выгребная яма. Эта яма мне была хорошо знакома, потому что это был единственный в доме туалет - для всех: для хозяина, слуг, для женщин и детей. В туалетных делах никаких сословных или половых различий тут не существовало.
        Теперь слуга уже не уходил - он оставался рядом со мной неотлучно. Соглядатай? Что приказал ему сделать боярин?
        Музыка и крики гостей отсюда были почти не слышны - пир происходил по другую сторону дома.
        Задний двор перед нашими глазами был безлюден. Еще находясь наверху, я заметил из своего окна, что дружинники не утруждают себя долгим походом за удовлетворением естественных потребностей. Захотев помочиться, они просто отходили в сторону и делали свои дела прямо на глазах у товарищей. Наверное, в этом отсутствии стыдливости было что-то от боевого братства - в долгих походах ведь воины не стесняются друг друга…
        Внезапно послышался топот многих ног по деревянной лестнице, ведущей сверху. Мы со слугой одновременно вскочили и насторожились. Стук сапог и тяжелое сопение приближалось.
        Боярин Блуд иДобрыня тащили вниз бездыханное тело Владимира.
        Как я узнал позднее, задуманное Блудом осуществилось наилучшим образом. В разгар пира князь, уже успевший ошалеть от крепкого медового напитка, смешанного с византийским вином, вдруг поинтересовался у хозяина дома, как поживает подаренная ему Рогнеда.
        Владимир спросил о ней, и в глазах его вспыхнул уже хорошо знакомый боярину огонек садистского безумия. Впрочем, Блуд ожидал этого вопроса и был готов к нему.
        - Ты хочешь посмотреть на нее? - спросил он. - Княжна беременна…
        - Рогнеда - не княжна, - засмеялся Владимир. - Она теперь твоя рабыня. Так говоришь, она посмела понести?
        Блуд кивнул.
        - Как же так? - еще грубее захохотал князь. - Разве мало я бил ее ногами в живот? Я бил ее каждый раз после того, как совокуплялся с ней. И она посмела понести? Или это ты обрюхатил ее, Блуд?
        - Нет, князь, - осторожно покачал головой боярин. - Я уже не в том возрасте… Это твой ребенок.
        Лицо Владимира исказилось злобой, он вскочил на ноги. Сидевшие рядом ближние дружинники попытались усадить его обратно, совали ему в руки ковш со свежим пивом, но он оттолкнул их.
        - Мой ребенок родится только от той, от которой я пожелаю. Веди меня! - приказал он. - Покажи мне эту наглую рабыню, которая посмела… Которая посмела…
        Он задыхался от злобы, привычная всем окружающим ярость снова накатила на него.
        - Я приведу ее сюда! - крикнул он, обращаясь ко всем пирующим, которые не слышали предыдущего разговора и не поняли сразу, о чем идет речь. - Приведу, и мы пустим ее по кругу. Да, дочь Рогвольда достанется всем вам, моим друзьям, по очереди! А потом я сам вырежу у нее из живота этого щенка, приплод, и сам брошу его собакам!
        Не понявшие, о ком говорит князь, но успевшие сильно захмелеть дружинники загоготали, а боярин Блуд вежливо улыбнулся.
        Он поклонился и предложил сопровождать дорого гостя и выполнить любое его желание.
        Они вошли в дом, причем на ступеньках высокого крыльца Блуд предупредительно придерживал князя за локоть. А сразу за дверью стоял новгородский посадник Добрыня с длинным и тонким кинжалом.
        Весь месяц, что Добрыня жил в ожидании близкой мести, он обдумывал, чем будет приятнее убить ненавистного нелюдя. Сердце его склонялось к секире, он любил это оружие. Секирой можно было бы нарубить князя частями, и от каждой отсеченной части получить моральное удовлетворение.
        Еще Добрыне нравилась булава. Если ударить ею изо всей силы, голова противника раскалывается, как перезрелый арбуз, а это эффектно и тоже может принести радость.
        Но эти варианты пришлось отбросить, потому что получилось бы слишком кроваво. Кроваво - само по себе очень хорошо для мстителя за правое дело, каким ощущал себя Добрыня, но хорошо в поле или в лесу. Если же кровь обильно разольется по деревянному полу, а мозги князя забрызгают стены, может выйти совсем не хорошо.
        Поэтому в качестве оружия был избран длинный и тонкий кинжал. Именно его Добрыня и держал наготове, стоя за дверью в ожидании, когда Блуд приведет князя.
        Едва Владимир ступил на порог, как встретился взглядом с новгородским посадником. В глазах Добрыни он прочитал свой смертный приговор.
        - Ты помнишь моего сына Всеслава? - спросил Добрыня.
        - Помню, - коротко ответил Владимир.
        - Ты забрал его из моего дома и опозорил. Помнишь ли это? - продолжал посадник.
        - Помню, - коротко отвечал князь. Одним резким движением он повернулся назад и попытался качнуться обратно, в только что прикрывшуюся за ним дверь. На что он рассчитывал? На чудо, наверное. А спасение было так близко - стоило лишь оказаться снаружи, во дворе, откуда явственно слышались громкие голоса пировавших дружинников. Эх, если бы знали они, что произошло с их князем, которого они только что видели!
        Но сзади, закрывая собой дверь, стоял боярин Блуд, на лице которого все еще играла вежливая улыбка…
        - Ты убил моего сына, - закончил Добрыня и на сей раз уже не стал ожидать ответа. Тонкое стальное лезвие вошло точно в грудь князя и тотчас достигло сердца - рука у посадника была опытная и сильная.
        Спустя минуту я наблюдал за тем, как мертвое тело стащили по лестнице к двери, ведущей на задний двор.
        - Помогай, что стоишь! - рявкнул Блуд своему слуге, застывшему рядом со мной.
        В мгновение ока с трупа была сорвана богатая княжеская одежда, и на полу остался лежать голый мертвец, еще пять минут назад бывший грозным убийцей и вершителем людских судеб.
        - Одевайся! - бросил мне боярин, указав на раскиданную одежду Владимира. - И не вздумай выходить. Стой здесь и жди.
        В закутке все было приготовлено заранее. Видно, Блуд расчетливо готовился и обдумал все необходимые детали.
        Мертвеца закутали материей с ног до головы и обвязали веревкой. Спеленутую таким образом куклу поволокли за ноги через двор. Голова стучала по кочкам и камням…
        Возле самой выгребной ямы были приготовлены два мешка с камнями, которые привязали к трупу с обеих сторон.
        Слуга поднял дощатую и выложенную дерном крышку, после чего Добрыня сБлудом, неловко суетясь, столкнули тело князя Владимира в выгребную яму.
        Когда все вернулись в дом и увидели меня, уже облачившегося в княжеские одежды, то на короткое мгновение невольно замерли. Я догадался, почему: на эту самую долю секунды им вдруг показалось, что перед ними воскресший только что мертвец.
        - Похож, - выдавил из себя Добрыня, с подозрением глядя на меня. - Что и говорить… Князь.
        - Князь Владимир, государь земли Русской, владыка Киева, - произнес Блуд, как бы обкатывая на языке эти слова применительно ко мне. Ему еще требовалось усилие, чтобы поверить в то, что перед ним действительно новый князь Владимир - такой, каким он сам только что его создал…
        Я же стоял, почти не шевелясь, еще не готовый ни к каким действиям.
        - Пойдем, князь, - вдруг мягко сказал Блуд, беря меня под локоть. - Пойдем, дружина заждалась. Разве весело им пировать без своего князя?
        Мы двинулись через дом к выходу во двор, где шумели гости. В ту минуту, ошалелый, я не полностью осознавал, что произошло. Мне было известно, что Нечто достигло своей цели, и эта цель была мне сейчас понятна до конца.
        Я знал, зачем я здесь, для чего и что мне предстоит сделать в будущем. Мне - князю Владимиру Киевскому, а не кому-то другому.
        Но как это будет и чего будет это стоить, мне предстояло узнать лишь потом.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к