ДОБРЫЙ УБИЙЦА
        Андрей АНИСИМОВ
        Анонс
        Когда-то он был следователем. Хорошим следователем.
        Слишком хорошим, чтобы не нажить себе врагов.
        Теперь он - частный детектив Человек, который пытается забыть свое прошлое Но иногда прошлое возвращается...
        Возвращается - когда гибнет в тюремной больнице при загадочных обстоятельствах его старинный враг, а затем одного за другим убивают двух музыкантов И именно он начинает расследование обстоятельств их гибели.
        Часть первая
        ТЕАТРАЛЬНЫЙ КОНТРАКТ
        Вместо пролога
        Аэропорт Пятигорска в девять часов вечера опустел. Последний рейс на Батуми давно объявили, и народ, прихватив сумки, баулы и пакеты, ринулся в узкий проход, где ручную кладь выборочно осмотрели сотрудники безопасности. Проход вел в отстойник. В сетчатом металлическом загоне пассажиров встретила стюардесса с худым долгоносым лицом и сросшимися бровями.
        В зале остался один старик-нищий. Бродяга пребывал в одежде на все времена года. Зимнюю шапку он держал в руке, распахнутая куртка на синтепоне показывала давно не мытую грудь, на которой поблескивала цепочка с золотым крестом, а ноги, обутые в летние сандалии, продолжали топтаться возле входа. Ждать милостыню было не от кого, но нищий не уходил. Видно, попрошайка имел чутье и ждал не зря.
        В двери аэровокзала вошел молодой мужчина с волнистыми рыжеватыми волосами, одетый в длинное коричневое пальто. В левой руке вошедший держал кейс. Сделав несколько шагов, он остановился и запустил свободную правую руку в карман. Нищий мгновенно превратил лицо в просящую маску и согнулся с протянутой грязной ушанкой. Но прохожий извлек из кармана брюк не подаяние, а билет на батумский рейс. Нищий не отходил.
        - Я хочу есть, - сердито заявил бродяга, сделав шаг к опоздавшему пассажиру.
        Тот посмотрел на него сумрачным взглядом, снова полез в карман и вынул сторублевую бумажку.
        - Ты веришь в Бога, старик? - спросил мужчина, придерживая купюру возле носа нищего.
        - Видишь, я не пропил золотой крест, - ответил попрошайка и потрогал золотую цепочку с крестом на своей груди.
        - Тогда возьми деньги, покушай и помолись за меня.
        - Спасибо, сынок. Я обязательно попрошу, чтобы Господь воздал тебе за доброту, но за кого мне молиться? - вопрошал нищий. - Назови себя.
        - Для Господа имя не важно. Он каждого из нас знает. Ты помолись, и Он поймет, - ответил благодетель и быстро зашагал к секции регистрации пассажиров.
        Регистрация закончилась, и стойка опустела.
        Рыжеватый отыскал дежурного, убежденно и долго с ним о чем-то говорил. Сообразив, что слова не помогут, достал бумажник. Жест подействовал. Взятка исчезла в глубинах синего кителя.
        - Проходи. Но если самолет улетел, претензий мне не высказывай, - открывая служебную дверь, предупредил дежурный. , Долгоносая стюардесса давно увела своих пассажиров, и опоздавшему пришлось одному через все летное поле бежать к самолету.
        Он только успел подняться на трап, как взревели двигатели.
        Пристегивая ремень, едва не отставший путешественник подумал, что не зря подал старику. Господь уже явил ему свою милость и задержал вылет.
        Половина кресел пустовала. Летать самолетами стало слишком дорого, и народ старался обходиться наземным транспортом. Рыжеватый уткнулся в круглое окошко. Навстречу медленно поползли огоньки аэродрома. Подрагивая корпусом, металлическая махина двинулась, не спеша развернулась, приостановилась, постояла, словно набирая в легкие воздуха, потом вздрогнула, взревела всей своей мощью и понеслась вперед.
        Через минуту огоньки летного поля остались внизу. Под брюхом лайнера пунктиром промелькнули обозначенные фонарями линии городских улиц, и все исчезло. Самолет врезался в слой облаков и утонул во мраке. Лишь маленький серебристый кружок металла на крыле высвечивала мигающая зеленая лампочка. Пассажир перестал глядеть в иллюминатор и откинул кресло. Он прикрыл глаза, устроил голову на подголовник и, придерживая на коленях плоский кожаный кейс, замер.
        Так и просидел он все время полета, пока стюардесса не объявила, что они идут на посадку и пора пристегиваться. Беременная женщина, сидевшая в кресле через проход от рыжеватого пассажира, не хотела стеснять свой округлый живот ремнями и виновато улыбнулась.
        Стюардесса повторила просьбу. Мужчину это не касалось - он не отстегивал ремней и теперь мог не шевелиться. Из-за сильного тумана с первого раза пилоты посадить машину не смогли и делали повторную попытку. Наш пассажир вспомнил старого нищего в дверях аэровокзала, его золотой крест на темной, поросшей седыми волосами немытой груди, и подумал, что бродяга, наверное, уже пропил его стольник.
        "Помолится старик за меня или забыл?" - засомневался воздушный путешественник.
        Страшный удар и грохот прервали его размышления. Последнее, что он увидел, были глаза беременной женщины, с удивлением и ужасом застывшие в огненной вспышке.
        На скале, недалеко от батумского аэродрома, спасатели несколько дней собирали останки пассажиров и экипажа. Рыжеватому оторвало голову, и поэтому опознать обезглавленный труп с зажатым в левой руке маленьким кейсом так и не удалось. Кейс оказался запертым. Когда его открыли, то удивились содержимому. Ни документов, ни вещей, ни денег в кейсе не нашли.
        В пустом чемоданчике зловеще покоился нож с длинным и тонким лезвием, наточенным с обеих сторон до остроты бритвы. На золоченой рукоятке ножа, сильно походившего на миниатюрный меч, было по-грузински начертано только одно слово. Дежурный в Пятигорске пожалел опоздавшего и пропустил его без регистрации, поэтому и в списках погибших тот не значился.
        Специальная комиссия составила опись всех найденных вещей. Но через два дня из хранилища батумской таможни нож странным образом исчез. Еще необъяснимее оказалась история с обезглавленным трупом. Его опознала старушка Като. Она утверждала, что обезглавленное тело принадлежит ее сыну. Като уже несколько лет жила в доме престарелых, и все знали, что она бездетная. Но никто другой неизвестным пассажиром не заинтересовался, поэтому через месяц тело ей отдали. Старушка похоронила обезглавленного сына на батумском кладбище и поставила на его могиле дорогой памятник из черного гранита. Ни имени, ни фамилии мастер на памятнике не выбил. На полированном темном камне прохожий мог прочесть лишь одно слово "ШЕДОБИТ". Посетителей кладбища, говорящих по-грузински, это не удивляло.
        О катастрофе несколько дней рассказывали все средства массовой информации. Затем новые события вытеснили со страниц газет и из телевизионных сводок репортажи об авиационной катастрофе под Батуми. И о случившемся все забыли.

1
        К мужу Надю опять не пустили. Она присела на холодный стул, покрытый несвежим белым чехлом, и не отрываясь стала смотреть на дверь палаты. По коридору прошла группа практикантов. Молодые люди что-то записывали в тетради и много смеялись.
        Надя провела в больнице десять дней. Она ездила в гостиницу только спать. Три дня Петра Григорьевича держали в реанимации. Там его курировал молодой врач, только что закончивший обучение. Тот подозревал, что у Петра поврежден позвоночник. Надя уже начала привыкать к страшной мысли, что ее супруг сможет передвигаться лишь в инвалидном кресле. Но, к счастью, диагноз не подтвердился. Ерожина перевели в шестиместную палату. Он был слаб, но Надю узнал, и они немного поговорили.
        Два дня назад ее к мужу не пустили. Вчера повторилась та же история. Женщина сидела целый день в больнице, но ничего не смогла выяснить. Сегодня Надя сумела с утра пробиться в отделение и занять пост у дверей палаты. Время тянулось к обеду, а к ней опять никто не выходил. Надя несколько раз пыталась проникнуть внутрь; но пожилая медсестра прокуренным голосом отправляла ее назад в коридор:
        - Подожди, дочка. Врач к тебе выйдет.
        Прошел еще час. Из грузового лифта два санитара вытолкали мрачный лежак на колесах, обтянутый черным кожзаменителем. Возле Нади они приостановились, раскрыли дверь и, лихо крутанув лежанку, вкатили ее в палату.
        Минут через пять молодые люди вернулись.
        На лежанке под белой простыней просматривались очертания человека. Надя вскочила и, не понимая, что делает, отбросила край простыни. Желтое лицо покойника с застывшим оскалом заставило ее отшатнуться.
        - Ты чего, барышня? - возвращая простыню на место, грозно спросил один из санитаров. - С ними шутить не надо...
        Надя не ответила. Она вернулась на свой стул, закрыла лицо руками и поняла, что ей страшно.
        "Напрасно я отпустила дядю Ваню", - подумала Надя. На утро после того, как Петр протаранил машину Кадкова, Иван Григорьевич приехал в Питер. Но он прибыл в город на Неве не один. Люба путешествовала тем же поездом, но встретились они уже на перроне. К вечеру того же дня из Новгорода на своей "трешке" прикатил Суворов в компании с Таней.
        Общий сбор произошел в больнице.
        Глеб рассказал, как Петр задержал убийцу. Молодой человек до сих пор не мог понять мотиваций шефа. Суворов с Таней тоже остались в недоумении. Один генерал вовсе не удивился, что его друг так странно действовал.
        Наде даже показалось, что Грыжин знал что-то такое, о чем не подозревали другие, и про себя одобрял поступок подполковника.
        Бывший замминистра вернулся в Москву лишь после того, как Петра из реанимации перевели в травматологию. Криминалист уехал раньше. Суворов не мог оставить работу больше чем на один день. В Питере задержались Глеб, Люба и Таня. Михеев сутками возился с машиной, восстанавливая разбитый Петром Григорьевичем "Сааб".
        - Вы Надежда Ивановна Ерожина? - " услышала Надя над собой хрипловатый мужской бас. Она отняла от лица руки и увидела полного мужчину в белом халате. Если бы не голос, его вполне можно было принять за женщину. Гладкие, без намека на щетину щеки, узкие щелочки заплывших глаз и маленький курносый носик больше подходили облику дамы.
        - Да, я Надежда Ерожина, - подтвердила Надя и встала.
        - Ничего веселого вам сказать не могу-с, - сообщил женоподобный доктор, вертя в пухлых ручках маленький блокнот.
        - Веселого я и не жду. Я хочу знать, в каком состоянии находится мой муж?
        - Вот-с, вот-с. В каком состоянии? - повторил за ней доктор и заглянул в блокнот. - Сильная боль по всей ноге, особенно в пальцах.
        Очень скверный симптом-с.
        - При чем тут нога? Удар ведь пришелся в грудь, - возразила Надя.
        - Три ребра-с у него сломаны. Но ребра срастутся, - врач снова просмотрел свои записи. - Так-с. Имеется еще небольшое сотрясение мозга, но и это не смертельно-с. Недельку-с постельного режима, и мог бы гулять.
        А вот нога-с...
        - Что нога? - Надя пыталась добиться внятного ответа.
        - Повторяю, очень-с неприятные симптомы. Высокая температурка с ознобом-с, раз.
        Боль в ноге, особенно в пальцах, два-с. Сероватый оттенок тканей вокруг раны и отечность, три-с. Эти признаки указывают на возможность сепсиса. Я полагаю, для спасения жизни больного ногу-с придется ампутировать. Для операции необходимо ваше согласие.
        Вот-с.
        - Вы спятили? Он же сыщик! - закричала Надя.
        - Не кричите на меня, Надежда Ивановна. Здесь больница-с, а не детский сад-с. Я излагаю правдивую картину болезни, а решать вам-с, - поморщился доктор.
        - Его рану смотрели разные врачи, делали перевязки и не сулили ничего ужасного.
        А вы говорите об ампутации?
        - Возможно-с. Но вы представляете, что значит стать участником ДТП? И это после прежних-с травм. Сегодня картинка другая-с, - невозмутимо сообщил женоподобный толстяк.
        - О чем же вы думали десять дней?! - Надя снова перешла на крик.
        - Больной лежал в другом отделении-с.
        В реанимации коллеги в первую очередь обратили внимание на позвоночник-с. Вот-с, - спокойно пояснил врач.
        - Я должна дать согласие? - спросила Надя дрожащим голосом. Нервы у нее были на пределе, и манера доктора пристраивать к словам уменьшительный суффикс ее бесила. Она еле сдерживалась.
        - Да, раз вы супруга, то должны дать согласие в письменной форме-с.
        - Хорошо, я подумаю. - Надя взяла себя в руки, и голос ее перестал дрожать.
        - На размышленьице-с у вас не больше суток, - предупредил женоподобный доктор и утицей уплыл по коридору.
        Безразличие медицинского персонала поначалу Надю обескураживало. Глубоко в сознании у нее крепилась мысль, что больница - храм здоровья, а врачи - жрецы этого храма.
        Но в обыкновенной городской клинике она столкнулась с совершенно другой реальностью и стала понемногу к ней привыкать.
        В отделении, где лежал Петр, еще соблюдался некоторый порядок, хотя и здесь лекарства приходилось выискивать по аптекам родственникам больных и привозить докторам.
        Медсестре Надя сразу сунула приличную сумму, но на следующий день пришла другая смена и ситуация повторилась. Сестры постоянно менялись, и Ерожина не всегда была уверена, что они помнят, у кого и за что брали деньги.
        От символического больничного питания Надя сразу отказалась. Готовить самой в гостинице возможности не было. Ерожину требовалась особая диета, поэтому еду для него приносила из дома Таня.
        Свое мнение о Назаровой Надя вынуждена была изменить. При первой встрече на даче банкира Татьяна Назарова жене подполковника резко не понравилась. Одно то, что милиционерша готова была поверить мерзкой клевете на Петра, Надю взбесило. Потом она стала подозревать, что младший лейтенант на Ерожина по-женски обижена. Но когда случилось несчастье, Назарова проявила себя настоящим другом. Она взяла отпуск за свой счет, готовила для больного протертые супы, организовала с помощью своего отца гараж для ремонта разбитой машины, поселила в родительской квартире Глеба и Любу. Все деньги уходили на ремонт иномарки, и жить в гостинице Михеевы позволить себе не могли.
        - Дочка, ты чего сидишь, доктор ведь с тобой поговорил, - перебила Надины мысли медицинская сестра.
        - Я бы хотела повидать мужа. Мне нужно посоветоваться с ним об операции, - сказала Надя и полезла в сумку за кошельком.
        - Денег не давай. Все равно не пущу. Больной от температуры в беспамятстве. Ты о себе подумай. Бледная как смерть. Сидишь тут сутками не жрамши.
        Надя медленно побрела по коридору. Люба, как и эта пожилая женщина, ее тоже ругала.
        Надя вспомнила, что сестра предлагала сменить ее и подежурить в больнице. Но Надя не согласилась.
        - Лучше помоги своему Михееву с ремонтом. Он один в гараже загнется, - сказала она Любе.
        Люба помогала - кормила мужика, носилась по магазинам запчастей, выискивая реле, проводки, термостаты и другие мало понятные для женского разумения детали. Глеб - механик и моторист, быстро разобрался с иноземной техникой, и ремонт вступил в завершающую стадию.
        Надя не заметила, как спустилась по лестнице. Она вышла из больницы и остановилась.
        Дальше идти не было сил. Мысль о том, что Петру могут ампутировать ногу, подкашивала ее собственные ноги. Надя присела на мокрую лавку при больничном скверике и достала мобильный телефон:
        - Глеб, Петру собираются делать ампутацию.
        - Перезвони через две минуты, у меня гаечный ключ в зубах, а сам я в "яме", - попросил Михеев.
        Надя подумала и набрала московский телефон генерала. Грыжина дома не оказалось.
        Галина Игнатьевна сообщила, что муж в новом офисе Петра Григорьевича. Надя не знала туда номера, телефон поставили только вчера. Бригада эстонских строителей лишь два дня назад закончила ремонт офиса и теперь восстанавливала их квартиру в Чертаново.
        Генеральша долго копалась в бумагах и наконец продиктовала нужные цифры.
        - Сыскное бюро Петра Ерожина, - услышала Надя знакомый бас генерала.
        - Дядя Ваня, что делать?! Петру хотят отрезать ногу, - сказала она и заплакала.
        - Погоди, он же оклемался! - удивился Грыжин и, услышав, что Надя расплакалась, добавил:
        - Ты без этого.., без паники. Когда назначили операцию?
        - Они мне сутки на размышления дают.
        Без моего согласия резать не будут, - ответила Надя.
        - Сейчас тыкву напрягу. Дай мне полчаса времени. Старый стал - быстро не соображаю, - пожаловался Грыжин.
        Надя поблагодарила его и позвонила Вере.
        - Господи! Что за напасть на наших мужиков! - запричитала сестра. - Моего сегодня, слава Богу, выписывают. Теперь с твоим беда. Погоди, я с Севой посоветуюсь и перезвоню. Ты по мобильному говоришь?
        Надя встала со скамейки и побрела по больничному скверу к выходу с территории клиники.
        На проспекте ветер сдувал с ног. В кожаном пальто становилось холодно, но Надя не чувствовала погоды. Она не знала, куда ей идти, что делать. Ехать в гостиницу, когда Петр лежит в своей палате и ему грозит ужасная операция, Надя не могла. Тут она рядом с ним.
        Ей казалось, что от ее присутствия мужу легче. Первым отзвонил Глеб:
        - Ты чего затихла? Я вылез из "ямы" и жду твоего звонка. Рассказывай по порядку.
        Надя подробно пересказала разговор с доктором.
        - Мы сейчас к тебе приедем. Жди. Будем минут через пятнадцать, - пообещал Глеб.
        - На чем приедете? - не поняла Надя. От набережной Фонтанки, где находился гараж, до больницы в Купчино добираться городским транспортом нужно было не меньше часа.
        - Машина на ходу, - бодро сообщил Михеев.
        Надя вернулась в сквер лечебницы и спряталась от ветра за одноэтажный домик котельной. Взглянув на унылое здание больницы, она заметила справа от главного входа, у железных ворот, странное скопление людей. Надя подошла поближе. Человек двенадцать стояли молча, явно чего-то ожидая. Надя внимательнее оглядела створки ворот и заметила мрачную табличку с надписью "морг". Пока она гадала, чего ждут эти люди, подкатил автобус с черной полосой. Ворота раскрылись, два мужика в синих халатах и клеенчатых фартуках выкатили на тележке гроб и поставили в автобус.
        "Как же обыденно заканчивается жизнь! - промелькнуло в голове Ерожиной. Только на секунду она представила, что вот так вынесут и ее Петра, и поняла, что согласна на операцию. - Пускай без ноги, но живой. Только бы не стоять у этих ворот! Пусть будет все, что угодно, только не это".
        Надя подняла воротник и направилась к главному входу. Она приняла решение и готова была дать письменное согласие на операцию.
        - Надя, ты куда? - Глеб стоял возле машины и с удивлением смотрел, как жена его шефа идет мимо, не обращая на него никакого внимания.
        - Ой, Глеб, как ты быстро! - удивилась Надя. - Я же сказал, что мы будем через пятнадцать минут. Вот и приехали.
        Дверцы "Сааба" раскрылись, и из них вышли Люба с Таней. - Подождите меня, я сейчас, - попросила Надя. - Только напишу согласие на операцию.
        Реакция Глеба, как всегда, оказалась мгновенной. Он сделал два огромных шага, взял Надю на руки и, не обращая внимания на ее протесты, усадил в машину. Таня и Люба с удовольствием вернулись в салон "Сааба".
        - А его мнение тебя не волнует? - поинтересовался Михеев, продолжая держать свою огромную лапу на Надином плече.
        - Петр бредит. У него высокая температура, и меня к нему не пускают. Без операции Петя может умереть, - сказала Ерожина, пытаясь освободиться от руки Глеба.
        - Такой вопрос надо решать без эмоций, - поддержала Назарова.
        - И посоветоваться с другими врачами, - добавила Люба.
        У Нади зазвонил мобильный телефон.
        - Убери свою лапу, я должна достать мобильник, - потребовала супруга Ерожина.
        Глеб нехотя повиновался. Звонил Сева Кроткин.
        - Надька, давай Петра Григорьевича заберем в Москву! Ермаков его вылечит и ногу сохранит. Ермаков - кудесник. Меня уже выписали, - кричал в трубку Сева. Кроткий, который во время болезни говорил слабым и сиплым голосом, вновь обрел знакомый бархатный баритон.
        - Карлсон, ты в своем уме? У него температура под сорок! Петр не выдержит девяти часов дороги, - от возмущения наивностью родственника Надя вспомнила его шутливое прозвище.
        - Выдержит. Он мужик крепкий. И.., потом.., почему девять? Три часа.., и он в Москве - настаивал Кроткин.
        - Это как, на ковре-самолете? - не поняла Надя.
        - Сейчас тебе позвонит Грыжин. Мы с генералом уже все обсудили, - сообщил Сева.
        - О чем вы спорите? - поинтересовалась Люба, когда сестра закончила разговор с Москвой.
        Надя озвучила предложения Севы. Друзья не успели отреагировать, как позвонил Грыжин.
        - Где Михеев? - без предисловий спросил генерал.
        - Рядом со мной в машине.
        - Ты сейчас дашь трубку парню, я с ним обо всем договорюсь. Ваше дело исполнять приказы Михеева. На время болезни Петра я как заместитель Ерожина назначаю его начальником.
        Надя без слов передала Михееву трубку.
        О чем говорил Иван Григорьевич с молодым человеком, друзья не слышали. Глеб же отвечал одной фразой: "Понял, товарищ генерал".
        Закончив разговор с Грыжиным, Глеб рассеянно вернул трубку Наде и задумался. На вопросы женщин он не реагировал, а лишь внимательно смотрел на часы.
        - Во сколько основной персонал заканчивает работу в больнице? - наконец заговорил Михеев.
        Надя, изучившая режим лечебницы досконально, уверенно сообщила, что жизнь в клинике начинается рано - с восьми часов, а после обеда обычно остаются лишь дежурные врачи и санитары.
        - Таня, сейчас мы едем к тебе домой, ты берешь простыни, находишь спальный мешок и всех нас кормишь. Если, конечно, что-нибудь найдешь. У нас всего час свободного времени.
        Назарова кивнула. Надя и Люба обменялись недоуменными взглядами, но вопросов задавать не стали. Глеб завел машину и рванул с места.
        - Набрось ремешок. У меня нет доверенности на машину, и встречи с инспектором нам не нужны, - сказал он Наде.
        Ровно через час они вернулись к больнице.
        - Вы, сестрички, оставайтесь в салоне и ждите, - приказал Михеев Наде и Любе. Затем он взял свернутый спальный мешок и вместе с Таней вышел на улицу. Сестры пронаблюдали в окно, как Глеб с девушкой решительно зашагали к главному входу.
        - Это же безумие, - прошептала Надя.
        - Если доктор сказал, что ты имеешь сутки на раздумье, лучше эти сутки использовать на дело, а не на ожидание, - успокоила сестру Люба.
        Надя вздохнула и замолчала. Прошло двадцать пять минут. В машине время тянулось дольше. Надя смотрела на часы и переживала. Ей казалось, что стрелки замерли. Прошло еще десять минут.
        Огромная фигура Глеба возникла неожиданно. Михеев плюхнулся на водительское место, завел "Сааб" и, дав задний ход, заехал в ворота клиники. Затем по двору обогнул здание и остановился возле входа без всяких табличек или надписей.
        - Когда я появлюсь, сразу вылезай и помогайте его устроить, - выходя из машины, бросил Глеб и исчез за таинственной дверью.
        Минут через десять он появился снова. На этот раз с Таней. Они вместе вынесли спальный мешок с Ерожиным. С помощью Назаровой и сестер Михееву довольно быстро удалось пристроить Петра Григорьевича на заднее сиденье. Иномарка при всей своей вместительности не была приспособлена для транспортировки лежачих больных. Для Тани места не осталось, и она, пожелав друзьям удачи, направилась к метро.
        Михеев вырулил из больничного двора и помчал по проспекту.
        - Надя, звони Грыжину в офис! Он ждет, - потребовал он, сосредоточенно объезжая ухабы.
        Надя обтирала мужу лицо платком и не сразу поняла, что от нее хотят.
        - Ты что, уснула?! - раздраженно крикнул Михеев. Окрик подействовал. Надя достала телефон, потом начала искать номер, который она записала со слов генеральши.
        - Что говорить дяде Ване? - спросила она, нажимая на кнопки мобильного аппарата.
        - Скажи, что Петр Григорьевич уже в машине и мы выбираемся на московскую трассу, - приказал водитель.
        Надя доложила генералу обстановку. Тот понял все с полуслова:
        - Жмите до поста, что на выезде из Питера. Инспектора предупреждены. Как он?
        - Весь в жару. Но, по-моему, в сознании, - ответила Надя.
        - Хорошо, что район Купчино рядом с Московским шоссе. Через город, по питерским ухабам, мы бы его добили, - проворчал Глеб, объезжая очередную выбоину.
        На посту их действительно ждали. Два сотрудника ГИБДД выбежали навстречу и указали место, где поставить машину.
        - Иди, помогай, - сказал Михееву молодой капитан, когда водитель припарковал "Сааб" на самом краю асфальтированной площадки. Михеев вышел и проследовал за капитаном. На площадке у поста стояла антикварная двадцать первая "Волга", и два инспектора вместе с Михеевым откатили ее на грунт.
        - Порядок. Полоса к приему лайнера готова, - сообщил капитан, вытирая руки. - Ждите, сейчас будут.
        Михеев вернулся к машине. От стука дверей Ерожин вздрогнул и открыл глаза.
        - Все будет хорошо, милый. Все хорошо, - зашептала жена.
        Петр кивнул, слабо улыбнулся и опять прикрыл глаза.
        - Готовьте больного. Они здесь, - крикнул капитан, подбегая к машине.
        И сразу где-то сверху послышался гул мотора. Он нарастал и с каждой секундой становился громче. Вертолет с надписью "МЧС" на борту приземлился прямо на площадку. Из него вышли двое в комбинезонах с носилками.
        Глеб осторожно вытянул спальный мешок с Ерожиным и понес им навстречу. Надя, придерживая мужа, шагала рядом.
        - Можем взять на борт только жену, - предупредил один из вертолетчиков.

2
        Константин Филиппович Ермаков приехал домой в половине шестого. Профессор провел трудную операцию и на вопрос супруги: "Почему не обедаешь?" - ответил просто:
        - Не хочу.
        Мария Андреевна молча взяла поднос с супом и покинула кабинет мужа. Она знала, что супругу надо дать время отойти от "больничных" мыслей и физически отдохнуть. Кроме ответственности, которая ложится на плечи хирурга, когда он берет в руки скальпель, у профессора, как у всякого заведующего отделением, имелось и много других административных забот. Помимо этого ему каждый день приходилось преодолевать себя. Элегантный и подтянутый доктор, казалось, пользуется своей тростью больше из причудливого кокетства, нежели по необходимости. И только сам Ермаков ведал, чего ему стоит эта элегантность и легкость. Вернувшись с работы и отстегнув протез, ему предстояло проделать немало процедур, чтобы снять боль, скопившуюся за рабочий день. Собраться после работы в театр или пойти в гости требовало от Константина Филипповича не столько желания, сколько мужества.
        На сегодняшний вечер жена приобрела билеты в Большой. Купила их Мария Андреевна еще три недели назад. Она понимала, что супруг должен морально подготовиться к вечернему походу, и поэтому готовила его к этому событию заранее. Ермаков любил балет, и сейчас, сидя в кресле, он знал, что пересилит повторный выход из дома ради удовольствия попасть на балетную премьеру.
        Личную "Таврию" с ручным управлением Ермаков не загнал в гараж, а оставил возле подъезда. Машина ему полагалась бесплатно как инвалиду афганской кампании, и Константин Филиппович совершенно не страдал от малой престижности такого "лимузина", а весьма гордился заботой государства о своей персоне.
        - Хоть чаю выпей, - громко предложила Мария Андреевна, не покидая кухни.
        - Дай, Маша, мне лучше кофе. Что-то я сегодня притомился и боюсь захрапеть в театре, - попросил Ермаков.
        Когда дома не было посторонних, жена подавала трапезу в кабинет, чтобы Константин Филиппович мог лишний раз не вставать с удобного кресла.
        Ермаков любил свой дом. В этой квартире на Поварской жили еще его родители. Кабинет сыну перешел от отца, тоже военного медика, погибшего в Корее. Страна тогда воевала с "империалистами", и советские медики вместе с военными помогали красным корейским вождям. Мать Ермакова скончалась недавно. В отцовском кабинете Константин Филиппович часто уносился мыслями в годы юности. Вспоминал себя без трости, гоняющим мяч по двору или скользящим на лыжах по заснеженному Подмосковью.
        - Кофе заказывали? - голосом официантки спросила Мария Андреевна.
        - Спасибо, Маша, - улыбнулся профессор, принимая маленький поднос с чашкой кофе, бутербродом с икрой и рюмкой коньяка.
        Подобную роскошь Ермаков позволял себе только по выходным. Поход в театр жена приравняла к выходному дню, чем и вызвала улыбку супруга; - Константин Филиппович залпом отправил в рот рюмку коньяка. Посмаковал, откинувшись в кресле. Потом взял вилку и нож, разрезал бутерброд с икрой на четыре части и не спеша закусил. Кофе профессор пил неторопливо, маленькими глотками. Жена умела готовить этот напиток. Мария Андреевна родилась и выросла в Абхазии, где на границе служил ее отец. В сухумских кофейнях испокон веков работали греки. Они подавали кофе с горячего песка в специальных маленьких турках. Песка супруга профессора не держала, но кофе варила мастерски. Константин Филиппович с сожалением поставил пустую чашку на блюдце и посмотрел на часы. На сборы оставалось двадцать минут.
        Это было как раз то время, которое требовалось, чтобы вернуть протез на место и переодеться в выходной костюм. Профессор оставался старомоден в своих привычках и посещать театр в джинсах считал неприличным.
        Он уже взял в руки рубашку, когда в кабинете появилась жена и растерянно сообщила, что у них в доме гость.
        - Кто? - удивился Ермаков. - Я не слышал звонка.
        - Какой-то генерал. Я выносила мусор, а он вышел из лифта. - Мария Андреевна была уже в вечернем платье, и пустое помойное ведро, которое она держала, выглядело в ее руках несуразно.
        Ермаков взял трость и вышел из кабинета.
        В холле он увидел внушительную фигуру с небольшим брюшком, но мощную и широкоплечую, облаченную в генеральский мундир, украшенный орденами и нашивками.
        - Вы меня, конечно, не помните? - заявила фигура басом. - Меня зовут Иван Григорьевич Грыжин. Видались мы в вашей больнице.
        - Возможно. Но такого пациента, как вы, я бы не забыл, - усмехнулся профессор, оглядывая знаки отличия генерала.
        - Слава Богу, на здоровье не жалуюсь и никогда в больницах не лежал. А был я у вас по поводу моего раненого помощника, подполковника Ерожина, - извиняющимся тоном сообщил гость.
        - Никак сам замминистра пожаловал? - улыбнулся профессор, вспоминая сурового посетителя, навещавшего его больного. - Если мне память не изменяет, вы тогда предпочитали штатский костюм?
        - Увы, теперь я пенсионер. А мундир напялил, чтоб солидно выглядеть. На работу его раза два в год надевал. Не люблю воротничков, шею стесняют, - признался Грыжин.
        - Выходит, весь этот парад в мою честь?
        Польщен. Проходите, присаживайтесь, - пригласил профессор.
        - Сидеть мне некогда, я к вам приехал по делу. Друга спасать надо, - отказался Грыжин от вежливого предложения и прямо в холле поведал профессору о похищении подполковника из питерской лечебницы.
        - Прямо из палаты уволокли? - не поверил Ермаков. - Да вы, генерал, просто-напросто хулиган!
        Отметив в интонации профессора нотки восхищения, Иван Григорьевич приободрился:
        - Профессор, вы в прошлом человек военный, поймете, некогда нам было антимонии разводить. Пока я бы по инстанциям колотился, у него нога сама по себе могла отвалиться, А без ноги сыщику плохо.
        Что такое жить без ноги, Ермакову можно было не объяснять.
        - Маша, театр отменяется, - крикнул он жене.
        Мария Андреевна недовольно покосилась на незваного гостя:
        - Ну вот, а я первый раз это вечернее платье надела.
        - Уж извини, Машенька. Тут некоторые товарищи таких дел понатворили, что теперь мне деваться некуда, - кивнув на генерала, ответил жене Ермаков.
        - Супругу мы до театра доставим, - пообещал Грыжин.
        - Нет, без Кости я на балет не пойду. Надеюсь, Большой театр завтра не закроют. Сходим в другой раз, - ответила Мария Андреевна и гордо понесла на кухню пустое ведро.
        - Маша у меня ко всему привыкла. Двадцать семь лет вместе, - улыбнулся Ермаков.
        Спускаясь на лифте, Константин Филиппович подумал, что не зря оставил машину у подъезда. Но использовать свою "Таврию" ему не пришлось. Рядом с ней красовался "Шевроле" Управления внутренних дел.
        - Прошу. Полковник Бобров с Петровки прислал за вами, - пригласил Иван Григорьевич профессора, открывая ему дверцу рядом с водителем.
        - Мне еще и обратно ехать, - предупредил Ермаков, усаживаясь на сиденье.
        - Обижаете, профессор, - улыбнулся генерал. - Доставим до дома со всеми почестями. - И обратился к водителю:
        - Давай, Коля, жми.
        Водитель рванул с места и включил сирену. По дороге Иван Григорьевич рассказал, как Петр Ерожин выследил убийцу. Как тот стрелял в сыщика и ранил его в ногу. Как Ерожин задержал убийцу, протаранив машину преступника, после чего сам оказался в больнице.
        - Для пенсионера вы довольно лихо организовали операцию по спасению друга, - заметил профессор.
        - Связи остались. Позвонил в МЧС, там мой дружок замом у министра пока служит.
        Он сбегал к начальству. Тот мужик нормальный, все понял. Я, конечно, умолчал, что ребята Ерожина из больницы выкрали. А так все начистоту выложил. - Иван Григорьевич подмигнул Ермакову.
        - Меня как разыскали? - полюбопытствовал Константин Филиппович.
        - Полковник Бобров на вас ориентировку через десять минут выдал. Вы уж не взыщите, профессор. У нас пока в управлении люди работают.
        - Все понимаю. Но почему Петр Григорьевич на таран пошел? - задумчиво проговорил Ермаков. - Он же выследил убийцу. Вот и молодец. Сделал свое дело. Что, в Питере ОМОНа нет?
        - У подполковника свои соображения имелись. Много личного с преступником у него связано. Не хотел Петя чужими жизнями рисковать, - объяснил генерал и посмотрел на часы.
        - Они сейчас в воздухе? - заметив взгляд попутчика, поинтересовался доктор.
        - Через полчаса приземлятся, двадцать минут им надо, чтобы добраться до больницы.
        Не позже чем через час пациент окажется в вашем распоряжении, - отрапортовал Грыжин.
        В больнице на профессора в парадном костюме - а переодеться он не успел, - явившегося в компании с генералом, смотрели во все глаза.
        - Дайте ему халат, - указав на Грыжина, бросил Ермаков охране и, опираясь на трость, пошел к грузовому лифту. Лифт для персонала уже отключили. Иван Григорьевич с трудом натянул халат поверх своего генеральского кителя и поднялся на третий этаж по лестнице. Медсестра средних лет, с сеточкой мелких морщин вокруг внимательных бесцветных глаз, провела его в кабинет заведующего отделением:
        - Просили вас обождать тут. Сам пока готовится. Побегу помогать.
        Иван Григорьевич, кряхтя, сел на диван и из кармана кителя извлек плоскую фляжку.
        Затем он не спеша открутил крышку и сделал большой глоток.
        - Теперь держись, сынок, - негромко проворчал генерал и откинулся на спинку дивана. Он припомнил, что они знакомы немногим более десяти лет. "А сколько всего накрутило за эти годы", - подумал Грыжин. Все началось со звонка в новгородскую квартиру дочери. Он позвонил в то время, когда молодой сыщик начал следствие по делу убийства начальника областного потребсоюза Кадкова.
        - Как тебя зовут, капитан? - спросил тогда заместитель министра.
        - Петей, - ответил Ерожин.
        Через несколько дней Соня приехала в Москву. От дочери Иван Григорьевич и узнал, что мужа застрелила она. Генерал тогда подумал, что капитан Ерожин - хитрый парень и захочет за свое благодеяние помощь заместителя министра в карьере. После первой личной встречи, когда они оба выпили в баньке замминистра, генерал понял, что сильно ошибался.
        Парню просто приглянулась его дочка, и тот, засадив в тюрьму тунеядца Эдика, ее прикрыл.
        Вот теперь Эдик расправился с Соней, да и еще дел наворотил. Что и говорить... У них с Петром Ерожиным все эти годы Эдик Кадков лежал камнем на сердце. Каким бы он не был проходимцем, убийства ведь он тогда не совершал!
        Это они с Ерожиным сломали ему жизнь, превратив парня в зверя. Поэтому Петр и пошел на таран. Они встретились как на дуэли. Да нет, в случае с Эдиком это была скорее охота - один на один, как на медведя с рогатиной.
        Поначалу Петра Григорьевича с Ерожиным связывала их общая тайна, но постепенно генерал привязался к Петру, и тот стал для него вроде сына. Грыжин ценил талант сыщика.
        И хоть ворчал, что слабость к прекрасному полу мешает Ерожину добиться больших чинов, в глубине души он гордился парнем и симпатизировал его бесшабашности и презрению к званиям и карьере.
        Генерал посмотрел на часы и снова потянулся к фляжке.
        "Пора бы им быть", - подумал Иван Григорьевич и глотнул своего любимого армянского коньяка "Ани".
        Время шло. Ермаков заходил несколько раз, но надолго не задерживался. Генерал все чаще поглядывал на часы:
        "Только бы довезли нормально. Что-то долго они тянутся", - в очередной раз забеспокоился Иван Григорьевич и услышал стук женских каблучков.
        В тишине больничных коридоров они звучали оглушительно громко. Дверь кабинета открылась, и Грыжин увидел жену Петра.
        - Дядя Ваня! - проговорила Надя и бросилась к генералу.
        - Довезли? - спросил Грыжин.
        - Довезли. Профессор уже его смотрит. - Молодая женщина прижалась к Ивану Григорьевичу, с трудом сдерживая слезы. Грыжин обнял Надю и почувствовал, как она дрожит в его руках.
        - Не надо, девочка. Ты умница. Ты сделала все, что могла. Петро выдюжит. Он мужик крепкий. Ты не сомневайся.
        - Правда? Вы правда так думаете? - всхлипнула Ерожина.
        - В хорошие руки мы твоего мужа сдали.
        Ермаков сам ногу на войне потерял. Он цену конечностям по себе знает. Зря резать не будет.
        Если уж и решится, значит, по-другому нельзя.
        - Я понимаю. Только бы жил, - вздохнула Надя и достала носовой платок.
        - Вот и молодец, что понимаешь, - похвалил Грыжин девушку и подумал: "Нормальную бабу взял Петро в жены. Хоть и тоща, а сострадает мужу".
        В коридоре снова послышался стук каблуков, но на этот раз шагающих явно было больше. Через минуту в кабинете заведующего отделением сидеть было не на чем. В больницу прибыло семейство Аксеновых почти что в полном составе. Не хватало только Любы и Глеба.
        Марфа Ильинична привезла корзину с провизией. При виде продуктов Надя вспомнила, что очень давно ничего не ела. Хозяйничала Марфа Ильинична. Она поставила электрочайник и принялась выкладывать на рабочий стол профессора привезенные деликатесы.
        Елена Николаевна пыталась уговорить Надю перекусить, но дочь от волнения потеряла аппетит:
        - Мама, еда не лезет в горло. Давай дождемся заключения профессора...
        - А я, с вашего разрешения, закушу, - сообщил Сева Кроткий. Он заметно похудел, но с тех пор как Надя его видела в больнице, уже успел немного наверстать в весе.
        - Ты, Карлсон, ешь, а я пока не могу, - грустно сказала Надя.
        Аксенов стоял молча и теребил пачку "Ротманса". Закурить в кабинете профессора он не решался.
        - Если помрешь с голоду, кто станет мужа выхаживать? - стыдила Надю бабушка.
        В одиннадцать вечера в больнице появился Бобров.
        - Ну как дела? - спросил он, неловко застегивая белый халат.
        - Пока не ясно. Ждем профессора, - ответил генерал.
        - Вижу, неплохо ждете, - заметил полковник, оглядев профессорский письменный стол, заставленный тарелками со всевозможной снедью.
        - Присоединяйтесь, Никита Васильевич, - предложил Аксенов.
        - Я из дома, - отказался от еды Бобров. - Моя помощь нужна?
        - Ты бы, полковник, проследил, чтобы Глеба на трассе не дергали. Он без документов на машину по шоссе идет, - попросил Грыжин.
        - Его с Питера ведут. Не беспокойтесь, Иван Григорьевич, - успокоил Бобров.
        - Для вас мой кабинет не маловат? - спросил возникший на пороге профессор, с изумлением оглядывая собрание родственников и друзей.
        Надя бросилась к Ермакову, остановилась возле него, но сказать ничего не смогла.
        - Ты кто? - Профессор оглядел с ног до головы бледную красавицу, но ответа не, дождался.
        - Это его жена Надя, - пришел на помощь Грыжин.
        - Только, милочка, не падайте здесь в обморок, - строго предупредил Ермаков и, улыбнувшись, добавил:
        - Мне на сегодня вашего мужа вполне достаточно.
        - Как он? - еле прошептала Надя.
        - Будет жить. А при такой красавице жене, по-моему, будет жить очень даже неплохо, - ответил Наде Константин Филиппович.
        И, поняв, что данных слов для нее недостаточно, прошел к своему креслу, резво освобожденному Севой, и устало уточнил:
        - У вашего мужа сломано несколько ребер. Одно раздроблено. Маленький осколок ребра откололся. Его пришлось удалить. Именно это, а не пулевое ранение давало температуру. Простреленная нога тоже запущена. Но.., капельницы, антибиотики... Интенсивная терапия... Через две недели заберете.
        Реакция собравшихся ничем не отличалась от истошного вопля болельщиков после гола, забитого любимой командой.
        - Вы с ума сошли! Тут же больница, - оборвал профессор, стукнув от возмущения тростью об пол. - Быстро по домам.
        Грыжин взял чашку, сполоснул ее кипятком из чайника, затем извлек из кармана свою фляжку и вылил остаток жидкости.
        - Профессор, это хороший армянский коньяк. Выпейте за здоровье Петра. А мы уж дома не один тост произнесем за ваше здоровье.
        Ермаков усмехнулся, взял у генерала коньяк и медленными глотками опорожнил чашку. Надя подошла к профессору, схватила его руку и начала быстро ее целовать.
        - Полноте, милая. Мужчинам руки не целуют, - смутился Ермаков. - И потом, мне кажется, что вам звонят.
        Надя вытерла слезы и вынула из сумочки мобильный телефон. Звонил Глеб.
        - Глебушка, родной, все в порядке! Петру ампутацию делать не будут.
        - Ура! - закричал Глеб.
        - Вы где? - спросила Надя.
        - У меня потек радиатор. Нельзя покупать подержанных запчастей. Экономия к добру не приводит. Придется до завтра торчать в Вышнем Волочке, - ответил Глеб.
        Надя услышала в трубке, как Михеев и Люба весело расхохотались.

3
        Когда Петра Ерожина в Москве перевели из реанимации Первой градской больницы в общую палату и больной уже стал самостоятельно передвигаться, в другой лечебнице, в Петербурге, где серое питерское небо виднелось через стальные прутья решетки, по-прежнему лежал под капельницей Эдуард Михайлович Кадков.
        Первые дни декабря выдались ветреные и морозные. В северной столице выпал снег. Дворик тюремной больницы побелел и под свежим снежным покровом не выглядел столь уныло, как еще несколько дней назад. Но Эдик двор видеть не мог. Он только вчера пришел в сознание. Понемногу вспомнив, как он оказался на больничной койке, Кадков скрипнул зубами и попробовал пошевелиться. Резкая боль в груди и спине не дала сдвинуться с места. Эдик застонал, обвел глазами свою палату и, заметив решетку на окне, грязно выругался.
        В висках стучал навязчивый вопрос "почему?". Ведь он все рассчитал, все сделал грамотно. Эдуарда Михайловича Кадкова, судимого за убийство отца, на свете больше нет.
        Если нашли труп Ходжаева с его ксивой, то должны были на Кадкове поставить крест.
        А не найти труп, выброшенный посреди дороги, невозможно. Эдик был уверен, что убийство депутата Звягинцева и его матроны повесят на сынка Ерожина. Зойка подтвердила, что парня дома нет. Мамаша, конечно, скрывала от посторонних арест сыночка, но Эдика не проведешь. "Гриша в отъезде и когда вернется, не известно", - ответила мамашка Зойке по телефону. Казалось, что все складывается как нельзя лучше, так где же он все-таки прокололся? В больницу его привезли с документами на имя Сергея Васильевича Дорохова. Он выложил за них штуку баксов. Но фальшивая ксива теперь не поможет. Последнее, что запомнил Эдик перед тем, как очнуться на больничной койке, было лицо следователя Ерожина. Если тот жив, то документы на имя Дорохова можно воткнуть себе в задницу. Мент Эдика узнал.
        В палату вошел санитар. Кадков сквозь щелки прикрытых глаз пронаблюдал, как немолодой мужчина в белом халате с безучастным выражением усталого красноватого лица сменил капельницу и, почесав затылок, вышел.
        "Алкаш, - отметил про себя Кадков и подумал:
        - Пожалуй, через недельку оклемаюсь. А на воле куча бабок и классная девчонка. И еще папашкино наследство".
        Кадков был уверен, что его заначку не нашли и никогда не найдут. Кейс Ерожина он запрятал лихо. "Только воли теперь не видать, - опять промелькнула невеселая мысль. - Где же я фраернулся?"
        Эдик принялся вспоминать все по порядку с того дня, когда вышел на волю. А вышел он голодным. Чувство голода не оставляло долго.
        Даже наполнив желудок, Кадков первые две недели все равно хотел есть. Он ел от случая к случаю, не чувствуя вкуса еды и не насыщаясь.
        Две недели он добирался до родного города.
        Денег не было. Кормился, воруя на базарах или выклянчивая еду у сердобольных старушек.
        Однажды в станционном буфете он спрятался за ящики в подсобке, и когда решил, что буфет закрыли, вылез и накинулся на окаменевшие котлеты в витринном холодильнике. Но в буфете остались сторожа. Два дюжих мужика набросились на Эдика и били его. Били прутами по спине. Спина превратилась в кровавое месиво. Эдик потом долго зализывал раны.
        Шрамы от побоев остались до сих пор.
        В первый раз он наелся до отвала у Зойки.
        Зойку Эдик ждал с утра. Последние сто километров до города он доехал в кузове грузовика, забравшись туда на бензоколонке, пока водитель заливал бак. Днем Эдик на улицах появляться опасался. Его вид не внушал доверия, а оказаться опять на нарах сын покойного начальника потребсоюза не желал. К тому же в городе его многие знали, и предстать перед старыми знакомыми в виде грязного бродяги Эдику не позволяла гордость. Он давно продумал план своих действий и в том, что скоро станет богатеньким, не сомневался. Квартиру Куропаткиной Кадков нашел без труда. На улице, где она жила, кроме названия, мало что изменилось.
        Эдик забрался на чердак дома наискосок от Зойкиного и просидел там до сумерек. Скорлупу от яйца, съеденного им в тот день, и обнаружил через некоторое время Глеб Михеев...
        В палату снова вошли. На этот раз, кроме санитара, над больным склонились два врача.
        Эдик, стараясь казаться бесчувственным, из-под прикрытых век с настороженным любопытством разглядывал пришедших. Один врач - мужчина с желтоватым сухим лицом - отбросил простыни и начал щупать Эдику грудь.
        Другой доктор - женщина - внимательно разглядывала приборы, фиксирующие показатели жизнедеятельности пациента.
        - Да, он в сознании, - сказал желтолицый. Эдик зажмурился, стараясь не выдать себя. - Нечего умирающего разыгрывать.
        Скоро будешь показания давать, - строго сообщил врач.
        - Притворяется? - безразличным тоном поинтересовалась женщина.
        - Разыгрывает жмурика, - подтвердил желтолицый и, обратившись к санитару, добавил:
        - Дай ему баландочки, а капельницу убирай. Пусть завтра в общую палату перебирается. Санаторные условия ему больше ни к чему.
        Санитар снял капельницу и вышел вслед за докторами. Снова оставшись в одиночестве, Кадков открыл глаза и уставился в потолок...
        Зойка пришла домой к вечеру. Тогда он и наелся впервые до отвала. Но сначала он утолил другой голод - мужской. Как он набросился на нее! Эдик теперь с отвращением вспоминал пышные формы своей подруги. Вот ведь кто мог его заложить! Хотя Зойки больше нет. Он закрыл ей рот навсегда. Вспомнив, как удачно ему удалось распорядиться зельем старого ветеринара, Кадков самодовольно улыбнулся. Старичок Галицкий и не подозревал, что его шведское лекарство годится не только для собак.
        Первый опыт Эдику пришлось проделать над самим "Айболитом". Он позвонил в дверь ветеринара, когда в его кармане уже хрустели сторублевки и: доллары, а одет бывший зек был как "новый русский" в дорогие заграничные шмотки. Галицкий открыл дверь и первым делом посмотрел под ноги Эдика. Он искал глазами собачку и, не обнаружив ее, поднял удивленный взгляд на посетителя.
        - Моего сенбернара переехала тачка. Надо усыпить. Собака при смерти, тащить его к вам тяжело, да и не захотел напрасно мучить, - сказал Эдик, вынув пятьдесят долларов.
        - У меня прием, я не могу отлучаться, - посетовал Галицкий, с сожалением поглядев на купюру.
        - Не беспокойтесь, зарядите мне шприц, и я сам все сделаю, - предложил сердобольный хозяин сенбернара.
        Галицкий задумался, еще раз взглянул на зелененькую банкноту и пригласил Эдика в кабинет. Там он открыл ящик стола и, взяв оттуда пузырек, ушел за шприцем. Когда Галицкий вернулся, Эдик внимательно рассмотрел бутылочку с ядом и удовлетворенно отметил, что в пузырьке еще осталось больше половины содержимого. Галицкий не успел произнести ни слова, как Эдик вырвал шприц из рук старенького ветеринара и всадил иголку тому чуть ниже локтя. Действие яда оказалось мгновенным. Галицкого тошнило, но он уже потерял сознание. Эдик аккуратно завернул баночку с отравой и шприц в носовой платок, спокойно взял пятидесятидолларовую банкноту и все это спрятал в карман. Когда он выходил из квартиры, ветеринар был мертв.
        Зная особенности препарата, с Ходжаевым Кадков сработал уверенно. Он долго соображал, как притупить бдительность чеченца, и решил поставить на стол до прихода Руслана бутылку коньяка и две полные рюмки. Из одной рюмки все время пили то Зойка, то сам Эдик. У чеченца должно было создаться ощущение, что коньяк в рюмки все время наливают. На самом деле рюмка с ядом оставалась нетронутой. Но это все произошло позже, а в тот день, вернее в ту ночь, которую Эдик провел впервые под крышей Зойкиной квартиры, бывший зек наконец-то расстался с чувством голода. Он был сыт и спал с бабой...
        За дверью палаты раздались голоса. Эдик расслышал, как один из говорящих радостно сказал другому:
        - Давай, Игорек, двигай к Маньке под бочок. Небось не дождется, когда муж придет и засунет.
        - Мне бы сперва пожрать, - ответил другой и тоже развеселился.
        - А ты слопай зековскую баландочку и придешь домой готовеньким, - посоветовал первый.
        "Охрана меняется", - сообразил Кадков.
        Мысль добыть оружие, а потом подбросить пистолет как улику одному из виновников его заключения пришла Эдику еще на зоне. Он поначалу не думал убивать именно мента. Решение созрело в кафе "Русич", когда старший лейтенант Крутиков подозрительно покосился в сторону его столика. Блюститель порядка ужинал с девушкой и находился в лирическом, с точки зрения Кадкова, расслаблении. Это и побудило Эдика начать охоту. Выйдя из кафе, он притулился за брошенным грузовиком, что ржавел во дворе. Затем отследил, как лейтенант проводил девушку и та зазвала его к себе.
        Во дворе, кроме ржавого грузовика, стояло несколько сарайчиков, в которых жильцы держали разный хлам. Эдик, не спуская глаз с дверей дома, посшибал замки и сарайчики обследовал. В одном он обнаружил старый, но рабочий велосипед и кусок трубы. Кадков припрятал велосипед в кустах сирени и, прихватив трубу, вернулся в подъезд. Он долго ждал на лестнице, часто прикладывая ухо к дверному замку. По тишине в квартире Эдик без труда догадался, чем занимаются молодые люди. Он точно рассчитал, что после свидания старший лейтенант будет рассеян, и подобраться к нему незамеченным окажется совсем не трудно.
        Счастливый Крутиков спустился со второго этажа словно с небес и, получив трубой по затылку, скончался на месте. Но Кадков решил не оставлять милиционера возле двери, а оттащить его в темный двор и там раздеть. Будучи большим выдумщиком, он задумал переодеться в форму лейтенанта и явиться к девушке убитого. Кадков не знал, что Назарова тоже работает в милиции. Он предположил, что подруга лейтенанта осталась в квартире одна и будет неплохо с ней позабавиться. Эдик спрятал тело Крутикова за мусорный бак и уже хотел приступить к реализации своего замысла, но тут появился пенсионер с ведром, и убийца не стал рисковать. Он вскочил на велосипед и помчался из города. "
        Татьяна Назарова так и не узнает до конца жизни, что пенсионер Васильев своим ранним выносом помойки, возможно, спас ей жизнь.
        Завладев пистолетом Крутикова, Эдик решил недельки две отсидеться у своей няньки в деревне. Он вовсе не рассчитывал застать там ее внучку Валю, о существовании которой не знал. До него доходили слухи, что сводная сестрица Вера в Питере без мужа прижила ребенка, но то, что ребенок этот уже взрослая девушка, Эдику в голову не приходило.
        - Проснувшись по утру в избе Дарьи Ивановны, Кадков вспомнил ее слова о внучке и из любопытства решил слазить на сеновал. Но, увидев юную девушку, разрумянившуюся ото сна на свежем воздухе, озверел. Сорвав с Вали одеяла, он навалился на нее и стал целовать в пухлые губы. Валя не сразу испугалась. В полусне она просто отпихивала его, не понимая, в чем дело. Когда же девушка очнулась, она истошно закричала. На ее крик явилась нянька с вилами. От кулака своего воспитанника пожилая женщина отключилась, и Кадков снова набросился на Валю. Он разорвал на ней платье, содрал трусы и, жадно впившись в губы, овладел, не обращая внимания на крики и мольбы о помощи. После толстухи Куропаткиной с ее пышными, но от частого пользования подвядшими прелестями юное тело Вали показалось Кадкову верхом наслаждения. Поэтому, когда нянька днем спрятала Валю у мусульманина, он чуть не пристрелил ее от ярости. Потом, немного поостыв под дулом двустволки Халита, который взял внучку Никитиной под свою защиту, Эдик решил не поднимать лишнего шума и на другой день из деревни убрался. Но свежее тело девушки не забыл.
        Вернувшись в Новгород и узнав от Зои, что в бывшей квартире папаши теперь проживает чета депутата Звягинцева, мститель стал тщательно готовиться к налету. Кадков понимал, что осторожный народный избранник кому угодно дверь не откроет. Поэтому он предварительно написал записку и подбросил в почтовый ящик. В записке он соврал, что привез из Москвы для депутата посылку от прежней владелицы квартиры Сони Кадковой.
        Она сообщала, что возвращает новым жильцам то, что случайно забрала при переезде.
        Жадноватый депутат на вранье клюнул. Ему стало любопытно посмотреть на содержимое таинственной посылки. Дверь открыла супруга Звягинцева и получила пулю. Вторая пуля досталась самому хозяину, вышедшему на шум в коридор.
        Еще в зоне Эдик решил, что начнет вольную жизнь с посещения этой квартиры. За год до ареста он однажды застал отца, стоящего на четвереньках в гостиной. Тот что-то прятал в дырку, аккуратненько сделанную в полу.
        Эдик тогда прикинулся, что не заметил растерянного раздражения родителя. Через месяц, празднуя рождение Михаила Алексеевича, Кадков-младший притворился пьяным, и его оставили ночевать в отцовском кабинете.
        Ночью Эдик осторожно выскользнул из-под одеяла, прокрался в гостиную и тихонько простучал паркет в том месте, где видел отца в странной позе. Под тремя паркетинами обозначалась пустота. "Вот где папаша держит свои цацки!" - обрадовался догадливый, сынок, но вскрыть тогда тайник не решился.
        И вот теперь, через десять лет, он уверенным шагом прошелся по гостиной, вычислил нужное место и, присев на корточки, принялся за дело. Через пятнадцать минут паркетины легли на свои места, а содержимое тайника перекочевало в карманы наследника. Перешагнув через труппы хозяев, Эдик не спеша удалился, предварительно создав на кухне натюрморт из бутылки "спрайта" и хрустальных стаканов. Бутылку днем уперла Зойка из раздевалки боксеров стадиона "Вымпел", а стаканы Эдик добыл из хозяйского буфета. Покойный депутат и не догадывался, что, рискуя и добывая взятками крохи со столов толстосумов, топчет немалый капитал, вышагивая по полу собственной квартиры...
        За дверью вновь послышались топот и голоса. Палаты обходил вечерний патруль. Охранник, сменивший в прихожей Игорька, отрапортовал, что на его посту происшествий пока не случилось. Кадков закрыл глаза и притворился спящим. Трое, в наброшенных поверх формы халатах, протопали к койке, внимательно осмотрели больного и отправились дальше. Охранник выключил свет.
        Эдик в темноте попробовал повернуться на правый бок, но от боли стиснул зубы, выругался и остался лежать на спине...
        - Зойка поначалу выполняла поручения Эдика нехотя и со страхом, но после того как всучила брошку своему хозяину и получила штуку баксов, забегала как козочка. За несколько дней она успела подложить пистолет в раздевалку боксеров, выдать звонок с доносом в ментовскую и заманить к себе Ходжаева. Правда, единственным поручением, которое Куропаткина выполнила с удовольствием до материального поощрения, стал звонок сынку Ерожина, Гришке.
        - Что я должна ему говорить? - спросила Зоя.
        - Опиши ему свои сиськи, жопу и ляжки.
        Нарисуй, как он это все получит, и пригласи на свидание в "Интурист", - напутствовал Эдик.
        Зоя выдала звонок и была в ударе. Хвалить свои прелести по телефону ей до этого не приходилось, но женщина справилась с заданием блестяще.
        Кадков шаг за шагом раскручивал свой план. Адреса Соньки и Ерожина в Москве Эдик получил в справочной. О своей бывшей мачехе он все выведал у старушек на скамейке возле подъезда. Они и назвали ему артиста Шемягина. С Ерожиным оказалось сложнее. Возле его башни в Чертаново старушки не сидели.
        Дело Кадкова вели несколько следователей, и потому, кто из них Ерожин, Эдик не помнил.
        Пришлось подежурить возле квартиры. Но Эдик быстро понял, что мент осторожен, и следить за ним не безопасно. Сыщик успел отправить жену к родителям и жил один. Эдик дождался, когда тот уехал, и выломал дверь., Найти столько баксов в маленькой квартирке мента Кадков не ожидал.
        Удача опьянила Эдика, и он вдохновенно выдумал, как разделаться с Соней. Своим замыслом Кадков весьма гордился. Еще в юности он часто подпаивал на отцовские деньги местных артистов и публику эту изучил. Логично рассудив, что столичный киногерой не должен сильно отличаться от новгородских коллег, Эдик легко подловил Шемягина. Он подвез Егора на студию и имел достаточно времени, чтобы разделаться с Соней. Бывшая мачеха сразу открыла дверь. Она кого-то ждала.
        Эдик с удовольствием отметил, что Соня постарела, сильно подурнела. Женщина узнала Эдика не сразу. Кадков вел себя изысканно. Он не кричал, не грозил Соне, а говорил с ней ласковым и вкрадчивым голосом, даже называл мамой. От этого голоса вдова папочки сделалась белая как мел и выложила Эдику все, что его интересовало. Под конец он попросил женщину показать, в какой позе нашли мертвого Михаила Алексеевича. Когда Соня улеглась на тахту, демонстрируя эту позу собственным телом, Эдик ее пристрелил. Работая в перчатках, Кадков был уверен, что и выстрел в Соню, и второй выстрел в голову артиста припишут Шемягину. Но он не учел одного маленького обстоятельства. Эдику не пришло в голову, что пистолет Ходжаева зарегистрирован. Если бы не это, самоубийство артиста выглядело бы абсолютно реальным.
        Кадков спокойно разъезжал на белом "Мерседесе" Ходжаева и пользовался его документами. Он позволял себе и выпить за рулем, усвоив, что, имея баксы в кармане, инспекторов можно не бояться. Эдик разменял сто долларов на мелкие купюры и, когда его останавливали, совал ментам десятки без сожаления.
        Ерожина Эдик убивать не хотел. "Пусть живет и знает, что его сынок отдыхает на нарах". Только тогда, когда он увидел подполковника возле квартиры отравленной Зойки, решился стрелять. Слишком близко к нему подобрался московский мент. После неудачного выстрела Эдик и удрал в Питер к Вале, но первым делом он отправился в деревню Кресты к няньке. Привез Никитиной корзину гостинцев, бил себя в грудь, объясняя, что он раскаивается в своем поступке. А Валю он полюбил и хочет жениться. Сказал, что даже сменил фамилию и имя, чтобы его не понукали прошлым.
        Женщина не сразу, но поверила. На Дарью Ивановну сильное впечатление произвел новый имидж воспитанника, его шикарная одежда и запах дорогого одеколона. Да и белый "Мерседес" свое дело сделал. Эдик наплел, что пошел в бизнес и теперь много зарабатывает, Женившись на внучке Никитиной, он оплатит ее высшее образование и вообще создаст девушке райскую жизнь. Дарья Ивановна развесила уши и выдала адрес дочки и Вали. - Девушку Кадков ждал в "Мерседесе" возле школы с букетом роз. Валя вышла с рюкзачком за спиной в дешевеньком плащике и, простившись с подружками, зашагала домой.
        Кадков немного проехал за ней, потом обогнал и остановился. Выскочив из машины, он схватил Валю за руку и впихнул на заднее сиденье. Валя не успела вскрикнуть, как оказалась вся в розах. Эдик заявил - если она его не выслушает, он пустит себе пулю в лоб. И достал пистолет. Валя открыла рот и затихла.
        Эдик говорил долго. Клялся ей в любви, рассказал о том, что ему довелось пережить в тюрьме, куда он попал по навету. Уверял, что полюбил ее с первого взгляда - там, на чердаке, у няни.
        - Я полночи сидел и смотрел на тебя, а потом не выдержал. Десять лет без женщины молодому мужчине прожить нелегко.
        Заметив на глазах Вали слезы сострадания, Эдик попросил не покидать его сразу.
        - Ты можешь сейчас уйти, но я останусь одиноким и несчастным, - проникновенно прошептал Кадков.
        Валя не ушла. Кадков пересадил ее на переднее сиденье, и они поехали по магазинам.
        Через два часа внучка Никитиной превратилась из бедной школьницы в топ-модель. Вечер они закончили в ресторане.
        Эдик снимал квартиру на Невском. Из этой квартиры Валя позвонила домой и сказала, что вышла замуж и ночевать не придет. Первой ночью Эдик предстал перед ней не диким зверем, а нежным и ласковым любовником. Он почти час раздевал Валю, рассказывая ей о ее красоте, целовал, потом повел к зеркалу. Девушка стеснялась, но для нее все было так ново, красиво и интересно, что к утру она влюбилась в Эдика по уши и даже стала робко отвечать на его страсть. На следующий день Эдик купил на Валино имя квартиру на Васильевском острове. Но ночевали они вновь у него на Невском. Девушка, потрясенная щедростью своего друга, уже не могла ему отказать ни в чем. А Эдик умело и быстро развращал свою юную племянницу. Днем Валя повидалась с мамой и, показав ей документы на квартиру, лишила ту возможности возмущаться поведением дочки.
        Эдик жаловался, что его бизнес очень опасен и он, чтобы сохранить свою жизнь, должен скрываться от конкурентов. В городе, где бизнесменов убивают каждый день, такие байки выглядели вполне правдоподобно. Поэтому Вера дочке поверила и согласилась познакомиться с ее женихом, когда тот посчитает нужным. Казалось, Кадков предусмотрел все. Кому придет в голову искать его в Питере по адресу Вали Никитиной? Кадков не мог понять, как вычислил его московский мент. Но, став хладнокровным убийцей и преступником, Эдик все же сохранил привычки шалопая и соблазнился часами депутата Звягинцева. Имея страсть с юности к дорогим часам, он напялил себе на руку "Ориент" депутата. Жадность побудила Кадкова прихватить Зойкину шубу и подарить ее Вале. Да и направляясь к актрисе Проскуриной за брошкой чеченца, кроме желания насолить московскому следователю, Эдик руководствовался обыкновенной человеческой жадностью.
        Но этого Кадков о себе осознать не мог. Он лежал в темной палате с решетками на окнах и пытался найти звено, которое оборвалось.
        "Если они сумеют раскрутить все эпизоды, мне крышка, - вдруг понял убийца, - но я и им устрою сладкую жизнь. Теперь мне известно от Соньки все. Знаю, как она с ментом засадила меня за решетку. Я расскажу такие подробности, от которых им не отмазаться. Ни ей, ни менту, ни ее папашке-генералу. Жаль, что я не успел пощипать Сашку Кленову. Предок немало денежек в нее всадил".
        Эдик улыбнулся в темноте, представив, как журналисты, падкие на скандалы, станут прыгать от радости, получив от него сенсационные подробности. Он увидел словно наяву цветастые заголовки газет со своими фотографиями.
        Неясные тихие звуки прервали мстительные мысли Кадкова. Как открылась дверь, он не услышал, ощутил лишь движение воздуха от приблизившегося человека. Потом понял, что кто-то склонился к его лицу.
        - Сейчас я тебя, гада, придушу. Но сначала ты расскажешь, куда дел вещи из тайничка отцовской гостиной и валюту Ходжаева. Где доллары из московской квартиры? - раздался зловещий шепот.
        Губы незнакомца приблизились, выдыхая слабый запах дорогого коньяка. Эдик онемел.
        Леденящий ужас сковал все существо убийцы. Он не знал, что бывает так страшно. Внизу живота вдруг заныло и сделалось мокро. Ему хотелось все выложить, лишь бы исчез этот невидимый человек. Эдик силился открыть рот, но спазмы сжали горло, дышать стало нечем.
        Страшный невидимка что-то еще шептал, но Эдик уже не слышал. Сердце Кадкова остановилось. Оно остановилось от страха.
        Утром желтолицый тюремный врач констатировал смерть преступника. "Пожалуй, я рано распорядился снять капельницу", - подумал он и пошел мыть руки.

4
        К большому сожалению любителей драматургии Казимира Щербатого, в новгородском театре пьесу о честной и невинной проститутке два месяца не показывали. Исполнительница заглавной роли уехала в Москву, и ввести на эту роль другую актрису быстро не удалось.
        Все случилось довольно странно. Нателла Проскурина к зиме сильно изменилась. Определить с первого взгляда перемены в актрисе было трудно, но все, кто знал примадонну, отмечали, что она стала задумчива и малообщительна. На удивление подруг и знакомых, Нателла не подпускала к себе близко ни одного поклонника. Такое поведение хорошенькой незамужней актерки вызывало пересуды в труппе.
        Репетировать новую постановку молодого московского автора приехал режиссер из столицы Марк Захарович Тулевич. Перед тем как начать репетиции, Марк Захарович отсмотрел весь репертуар театра. Его высокая фигура с копной седеющих волос понуро восседала в ложе, и понемногу артисты к присутствию режиссера в зале привыкли. Кроме москвича в театр зачастил начальник секретной службы банка Анвар Чакнава. Он тоже добросовестно отсиживал спектакли, на приходил только на те, где была занята Нателла Проскурина. Время от времени примадонне в гримерную присылали букеты белых роз, а иногда Нателла получала конверты, в которых обнаруживались по сотне долларов. К букетам и валюте прилагалась короткая записка: "От друзей Руслана".
        Проскурина догадывалась, кто шлет цветы и деньги, но Анвар к ней в гримерную не заходил и встреч не искал. Однажды Нателла обратила внимание, что горец и режиссер из Москвы сидят вместе и о чем-то оживленно беседуют.
        Наконец Марк Захарович объявил сбор труппы. В новой пьесе роли для Проскуриной не намечалось. Героиня - немолодая женщина Рита, по замыслу драматурга, всю жизнь то ссорилась, то мирилась со своим любовником Германом и на протяжении двух действий выясняла с ним свои отношения. Главным поводом для раздоров любовной пары был секс, и потому, кроме кровати, других декораций не требовалось. Как потом выяснилось, пьеса создавалась для одной из стареющих примадонн столичной сцены, но драматург опоздал со своим творением. Склочная примадонна затеяла скандал из-за очередной роли и от удара скончалась. Пьеса оказалась вакантной. Дирекция областного театра решила, что спектакль на двоих актеров может стать дешевым в постановке, но привлечет зрителя. Да и жена руководителя театра давно не имела возможности блеснуть перед публикой. Роль Риты по возрасту ей приходилась впору. Тулевичу за режиссуру сулили приличный гонорар.
        В одиннадцать утра вся труппа и дирекция собрались в зале. Марк Захарович скромно занял одно из кресел партера вместе с артистами, дождался, когда директор театра объявит о нем, после чего поднялся на сцену и встал у микрофона. Стоял он долго, молчал, засунув руки в карманы, потом обвел присутствующих грустным взглядом карих навыкате глаз, и тихо произнес:
        - Родные мои, простите меня. Вы все хорошие, профессиональные люди, и этот бред я с вами ставить не буду. Мне стыдно.
        В зале поднялся шум. Некоторые из артистов хохотали, другие кричали что-то друг другу.. Тулевич спустился со сцены и, проходя мимо Проскуриной, бросил на ходу:
        - Хочешь играть в моем спектакле, приезжай в Москву. У меня есть для тебя роль.
        Нателла встала и пошла за режиссером:
        - - Куда приезжать, что за роль?
        Тулевич обернулся, всунул ей в руку две визитки и молча удалился. Больше ни его, ни Проскурину в театре не видели.
        Покинув театр., прима донна побрела по городу. В общежитие ей возвращаться не хотелось. Она заглянула в бар "Интуриста", села за столик и достала из сумочки визитки, что вручил ей режиссер. На одной имелся московский адрес и телефон Тулевича, другая принадлежала Анвару Чакнава. На визитке Анвара она прочла лишь служебный телефон и адрес банка. Нателла, не притронувшись к кофе, который заказала, расплатилась и вышла на улицу. Банк располагался в центре города, и она его быстро нашла. Проскурина здесь уже была, но тогда ее привозили на машине, и она не поняла, где банк находится. Здоровенный кавказец в камуфляжной форме Нателлу остановил. Актриса спросила Анвара. Охранник позвонил по внутреннему телефону. Через минуту появился Чакнава. Анвар жестом пригласил примадонну войти и молча проследовал внутрь помещения. Нателла двинулась за ним по коридору и спустилась по лестнице. Чакнава открыл дверь своего кабинета и пропустил Проскурину. Актриса увидела знакомый стол, кресло и три стула. На столе лежала металлическая коробка с французскими сигарами и стояла пепельница с двумя окурками. Анвар выдвинул
Нателле кресло, а сам сел на стул напротив.
        Проскурина молчала, не зная, с чего начать.
        Молчал и хозяин кабинета. Наконец актриса заговорила:
        - Мне предложили уехать в Москву.
        - Знаю, - ответил Анвар и потянулся за сигарой:
        - Можно?
        Нателла кивнула. Чакнава затянулся и, выпустив колечко дыма, посмотрел на Проскурину прекрасными карими глазами.
        - Как мне поступить? - спросила Нателла.
        - Ехать, - ответил Анвар и опустил руку в, карман. Выложив на стол бумажник, он добыл из него пачку долларов, отсчитал пять сотенных купюр и протянул актрисе:
        - На первое время.
        - Зачем вы это делаете? - спросила Нателла, краснея.
        - Хочу, - сказал Анвар и убрал в карман бумажник.
        - Но я так не привыкла. Мне неудобно брать деньги. Может, и я могу что-нибудь для вас сделать?
        Анвар встал, прошелся по кабинету и, остановившись за спиной Нателлы, тихо произнес:
        - Пригласи на премьеру.
        Проскурина поднялась, посмотрела в глаза Анвара и прочла в них такую боль и печаль, что ей стало не по себе.
        - Если вы... Если я вам нравлюсь, возможно, и вы мне... - Она замолчала, стараясь справиться с волнением. - Возможно, и вы мне со временем понравились бы. Я просто очень мало вас знаю.
        Анвар положил свои холеные руки с тонкими длинными пальцами на плечи актрисе:
        - Ты еще встретишь своего мужчину. Я на этом свете гость. Со мной связываться нельзя. - После этого Чакнава развернул Нателлу лицом к двери и, тихонько подталкивая, вывел из банка.
        Проскурина вернулась в общежитие, собрала вещи и вечерним поездом уехала в Москву.
        Режиссер Тулевич принял ее так, будто они расстались пятнадцать минут назад.
        - Вот тебе, роднуша, пьеса. Выпиши роль Маргариты и в шестнадцать ноль-ноль приходи на репетицию. Где ты устроилась?
        В Москве у Проскуриной жила сестра. Она оставила вещи в ее крохотной квартирке и могла несколько дней там погостить. Но сестра жила с мужем и маленьким ребенком в двух малюсеньких комнатенках и принять родственницу надолго не имела возможности.
        - Остановилась у сестры, но попробую снять что-нибудь недорого, - ответила Нателла.
        - Аванс, родная моя, получишь завтра.
        День проживешь? - спросил Тулевич.
        Нателла кивнула, и режиссер принялся что-то объяснять наголо бритому толстому мужчине. Потом Нателла узнала, что этот мужчина - директор, администратор, бухгалтер, кассир.
        Он - это все. И зовут его Яков Михайлович Бок.
        Естественно, что в труппе букву "к" заменили на букву "г", и Якова Михайловича величали просто Богом. Яков Михайлович от предстоящей постановки восторга не испытывал. Он пытался доказать режиссеру, что сатира на сильных мира сего к хорошему не приведет. Но Тулевич только посмеивался.
        Открыв пьесу, Нателла с ужасом ждала, что придется разучивать длинные монологи, но, к ее удивлению, заглавная роль состояла почти из одной без конца повторяющейся фразы "Мы в восхищении!".
        Закладывая в свою голову текст, актеры обычно не запоминают целиком реплики партнеров, а зазубривают лишь последнее слово из этих реплик и воспринимают его как сигнал для того, чтобы открыть рот. Поэтому Нателла старательно выписала себе в тетрадку эти конечные слова, а что происходит в пьесе, толком не поняла. В институте они "Мастера и Маргариту" читали, но содержание романа Проскурина слабо помнила.
        Актриса сняла маленькую квартирку по объявлению за сто долларов в месяц и в шестнадцать часов явилась на репетицию. Репетировал Тулевич в помещении дворца культуры. Проскурина нашла режиссера на сцене, освещенной маленьким прожектором. Зал и все остальные пространства вокруг были погружены в непроницаемый мрак.
        - Начнем с примерки твоего костюма. Кастровский пришел? - крикнул Тулевич в темноту.
        Маленький худенький Кастровский, со спины смахивающий на двенадцатилетнего мальчугана, возник из черной тьмы с деревянным чемоданчиком в руках:
        - Я здесь, Марк Захарович.
        Тулевич оглядел малыша с высоты своего роста, перевел взгляд на Проскурину и сказал:
        - Приступайте, родные мои. Время - деньги.
        - Как вас зовут? - спросил Кастровский.
        - Нателлой, - представилась актриса.
        - А по отчеству? - поинтересовался художник.
        - Владимировна, а зачем? - удивилась Нателла. В театре и престарелых актеров редко величали полным именем, а уж к молодым по имени-отчеству не обращались никогда.
        - Очень приятно, Нателла Владимировна.
        Раздевайтесь.
        Проскурина непонимающе посмотрела на крошку Кастровского, затем на Тулевича. Режиссер сидел в кресле под прожектором и внимательно изучал текст, иногда что-то помечая фломастером.
        - Как раздеваться? - растерянно переспросила актриса.
        - Раздеваться - это значит снимать с себя одежду, - пояснил миниатюрный декоратор. - Не могу же я рисовать по вашему платью?
        - Марк Захарович, тут нет гримерной? - обратилась Проскурина к режиссеру.
        - Роднуша, гримерная имеется, но костюм вместе с художником мы будем создавать прямо на вас, и я хотел бы наблюдать этот процесс на сцене. Кастровский, родненький, покажите актрисе эскиз.
        Кастровский снова растворился в темноте и через минуту явился с большим картоном в руках.
        - Вот, пожалуйста, Нателла Владимировна, - сказал он и пристроил картон под свет прожектора. Нателла взглянула на эскиз и ничего не поняла. На картоне изображалась женщина вся в звездах и полосках. На груди были нарисованы два огромных глаза с темными ресницами, а живот закрывало изображение черного кота.
        - Это трико? - спросила Проскурина.
        - Никакого трико, роднуша. Все это Кастровский изобразит прямо на вас. Поэтому и надо раздеться, - ответил Тулевич и опять углубился в свои записи.
        Нателла разделась. Кастровский открыл свой деревянный чемоданчик, и через час Проскурина стала копией эскиза на картоне.
        - Взгляните, Марк Захарович, - попросил Кастровский режиссера, который все это время не отрывался от своих бумаг. Тулевич отложил листки, спрыгнул в зал и пропал в темноте. Через минуту послышался его, восторженный голос.
        - Божественно. Как вы, родные мои, думаете?
        Вместо ответа во мраке партера раздались аплодисменты. Проскурина вздрогнула. На сцену стали подниматься артисты. Все радостно пожимали Проскуриной руки и говорили комплименты.
        - Итак... - потирая ладони, сказал Тулевич. - Все по местам! Начнем репетицию. Сцена первая, картина первая. - И, повернувшись в сторону темного зала, крикнул:
        - Толечка, родной мой, музыку!

5
        Из больницы Петра Григорьевича привез домой Глеб. Квартиру в Чертаново после разгрома, который учинил в ней Кадков, эстонская бригада не только восстановила, но довела до невероятного шика. Ерожин не мог узнать свое прежнее жилье. Стены, сантехника, светильники - все строители заменили на самое что ни на есть современное. Надя с удовольствием наблюдала за реакцией мужа, когда он, прихрамывая, оглядывал кухню, ванную и комнату. На месте старого телевизора стоял "Панасоник" с огромным экраном. Кроме того, в квартире появился музыкальный центр, - Где ты взяла на все это деньги? - изумился Петр Григорьевич, усевшись в кресло.
        - Кроткий выдал твои проценты от прибыли, за время, что ты руководил фондом. И еще кое-что от этого у нас осталось, - ответила Надя, довольная впечатлением, которое произвели на Петра новая обстановка и ремонт.
        - Ну, ну... - задумчиво произнес Ерожин, все еще не придя в себя от увиденного. - Надо бы лично поблагодарить Вольдемара.
        - Лично не получится. Эстонцы уже работают в Киеве, - улыбнулась Надя.
        - Как насчет новоселья? - спросил Глеб, застывший возле шефа.
        - Не нависай, сядь. Больно ты велик для нашего дворца, - усмехнулся Ерожин.
        Глеб осторожно пристроился на краешек другого кресла, а Надя забралась с ногами на диванчик.
        - С новосельем я бы потянул. Дай оклематься, - ответил Глебу Петр Григорьевич.
        Он хоть и чувствовал себя неплохо, но после больницы спешил наверстать упущенное время и скорее открыть бюро.
        - Можешь познакомиться с корреспонденцией. А я пока пойду осваивать кухню. Там столько всего, что сразу не разберешься. - Надя отправилась хозяйничать, выдав мужу пачку писем и журналов. Через минуту из кухни послышался ее голос:
        - Глеб, помоги разобраться с техникой.
        Здесь такие агрегаты, которых я никогда не видела.
        Глеб поднялся и двинулся на зов. Чтобы добраться до Нади, ему понадобилось сделать четыре шага. Петр проводил взглядом помощника и углубился в чтение. Журналы он отодвинул в сторону, а конверты проглядел и три из них отложил. Первым он распечатал письмо из Новгорода, где в графе обратного адреса значилась фамилия "Ерожин".
        "Отец, спасибо за все. Хотел приехать в больницу, но папа Витя отговорил. Сказал, что нечего тебя волновать, пока не встанешь на ноги. В каникулы обязательно приеду. Сейчас учусь. Наверстываю упущенное. У меня все в порядке. Тебе привет от папы Вити, мамы и Тани Назаровой. Мы с ней встречаемся. Твой сын Гриша".
        Петр Григорьевич отложил письмо и задумался. Дружба сына с младшим лейтенантом его озадачила. Но само послание обрадовало.
        Мысль о том, что на свете живет взрослый мужик и этот мужик - его сын, тепло тронула сердце. Второе письмо тоже было из родного города, но по фирменному продолговатому конверту подполковник догадался, что послание деловое.
        Писал ему банкир. Анчик благодарил за работу. Как и предполагал Ерожин, труп с изуродованным лицом и документами на имя Кадкова принадлежал Ходжаеву. Актриса Проскурина тело опознала. Таким образом, свое обещание найти Руслана сыщик выполнил.
        Анчик желал Петру Григорьевичу здоровья и надеялся, что их сотрудничество продолжится. "Если вы сумеете отыскать и то, о чем мы говорили, половина ваша. Все остается в силе", - напоминал Анчик об их договоре.
        Ерожин просмотрел письмо еще раз. Он прекрасно помнил беседу с банкиром в его кабинете. Рублевый гонорар, который он тогда получил, Петр Григорьевич считал отработанным. Судя по посланию, банкир был того же мнения.
        О том, куда Кадков запрятал награбленное, Ерожин в больнице много думал. Там времени имелось предостаточно. Некоторые мысли у подполковника по этому поводу появились.
        В питерской квартире Вали Никитиной на Среднем проспекте ничего не нашли. Девушка все Глебу рассказала. Он не мог посоветоваться с Ерожиным, тот лежал в больнице без памяти, и на свой страх и риск умолчал о шубе, которую преподнес Вале Кадков. И научил, что говорить на допросе. О том, что лисья шуба принадлежала убитой Зойке, кроме Глеба, не мог знать никто. Девушку по делу не привлекли. Когда Глеб шефу об этом рассказал, Ерожин пожал помощнику руку.
        Третье письмо пришло из Самары. Ерожин распечатал конверт. Под двумя листками в линейку, исписанными мелким женским почерком, стояла подпись Шуры. Письмо начиналось странно. "Петр, не хотела тебе писать, да в себе держать этого больше не могу. Ты человек взрослый, разумный, надеюсь, поймешь глупую бабу с ее дурацкими страхами. Дело касается твоей жены и моего мужа. Только умоляю, пусть о моем письме никто не узнает".
        - Прошу к столу, товарищ подполковник, - позвала Надя.
        Петр поднялся, спрятал письмо в карман и, прихрамывая, двинулся на кухню. Плита, кухонный столик светлого дерева, посуда - все было новое и незнакомое. Высокий холодильник с огромной морозильной камерой, хоть и стоял на прежнем месте, но тоже был новый.
        Ерожин плюхнулся на стул и задумчиво уставился в свою тарелку. Письмо Шуры своим странным началом его зацепило.
        - Ты что такой задумчивый? У нас первая трапеза в новой кухне, а ты уснул, - спросила Надя, заметив чрезмерную рассеянность мужа.
        За завтраком разговор не клеился. Глеб решил, что шеф еще слабоват и ему не до разговоров. Михеев допил свой кофе, смолотил пять бутербродов и стал прощаться.
        - Вашу машину оставляю у подъезда.
        И если я вам сегодня больше не нужен, поеду, повожусь с родным жигуленком, - сказал он; выкладывая на стол ключи от "Сааба".
        - Валяй. Но завтра в восемь повезешь меня на Чистые пруды. Пора работать, - распорядился Петр Григорьевич, продолжая думать о чем-то своем.
        - Ты зачем на котлету сахар высыпал? - Надя с удивлением наблюдала, как супруг взял ложечку из солонки, залез ею в сахарницу и высыпал содержимое на котлету.
        - Разве сахар? - отсутствующим тоном поинтересовался муж и положил котлету в рот.
        - Знаешь, милый, иди лучше в постель.
        По-моему, перемены в доме слишком перегрузили твою головку, - с беспокойством заметила жена и побежала стелить постель. Петр Григорьевич дожевал котлету и послушно поплелся в комнату. Широкая лежанка пахла заводским лаком. Ерожин снял брюки и залез под одеяло.
        - Поспи, милый. Для первого раза ты и так слишком много сегодня ходишь. Константин Филиппович назначил тебе неделю щадящего режима, - напомнила Надя и задвинула шторы. - Господи! Какое счастье, что ты уже дома...
        Петр закрыл глаза и притворился спящим.
        Ему очень хотелось прочитать письмо Шуры, но делать это при Наде Ерожин воздерживался. Лежать с закрытыми глазами ему скоро надоело. Петр Григорьевич приподнялся, попытался зажечь лампу возле тахты, но не мог найти выключатель. Лампа, как и все в доме, была новая.
        - Надя, где она зажигается? - крикнул Ерожин в сторону кухни, поскольку супруга колдовала там с посудомоечной машиной.
        - Ах ты мой бестолковый калека! - рассмеялась она и нажала выключатель над головой Петра.
        Ерожин попросил журналы и принялся их листать.
        - Тебе лучше бы поспать, - посоветовала Надя и удалилась.
        Ерожин послушал, как она гремит на кухне тарелками, быстро вылез из-под одеяла и босиком, стараясь не шуметь, подобрался к брюкам. Выхватив из кармана конверт, вприпрыжку, морщась от боли в ноге, вернулся на тахту и запрятал письмо под подушку. Проделав эту операцию, Петр Григорьевич лег на спину и уткнулся в журнал. Надя закончила с посудой, уселась в кресло и принялась перебирать нетронутую Ерожиным часть корреспонденции.
        - Ты видел? Нас в театр приглашают, - сказала она, достав из конверта жесткий пригласительный билет. Вместе с билетом лежала маленькая записочка. Надя развернула ее и громко прочла приглашение. - Как тебе это нравится?
        - Повтори, пожалуйста, я не расслышал, - попросил подполковник.
        - Слишком ты стал рассеянным В больнице я этого не замечала, - медленно проговорила Надя, с удивлением поглядывая на Петра.
        - Прости, зачитался, - соврал Ерожин.
        - Записочка и приглашение от дамы, - многозначительно сообщила Надя.
        - От какой еще дамы? - не понял супруг.
        - От той, которую ты обворовал и изнасиловал. От актрисы Нателлы Проскуриной.
        В театр на премьеру приглашает.
        - В Новгород? - усмехнулся Ерожин. - Больно далеко.
        - Во-первых, премьера у нее сегодня. Во-вторых, не в Новгороде, а в Москве. В Театре современной пьесы. Слушай. Читаю:
        "Уважаемый Петр Григорьевич! Мне было очень неловко, что я вам принесла столько неприятностей. Из областного театра я ушла.
        Рискнула поступить в антрепризу. Один хороший человек принял участие в моей судьбе.
        Очень была бы рада видеть вас с супругой на премьере. Не думайте, пьеса серьезная, и я очень волнуюсь. Нателла Проскурина".
        Надя отложила записку.
        - Что скажешь?
        - О чем говорить, раз мы все равно опоздали. А что за спектакль?
        Жена развернула пригласительный билет.
        - "Бал Сатаны" по роману Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита". Инсценировка и режиссура Марка Тулевича.
        - Опять Нателла голая на сцене торчать будет, - усмехнулся Ерожин.
        - Почему голая? - не поняла Надя.
        - Потому что на балу Сатаны Маргарита сидит голая. Я этот спектакль сто лет назад на Таганке видел, - ответил Ерожин и вспомнил, что в Театр на Таганке его затащила Соня Кадкова.
        - А может, она вовсе и не Маргариту играет? - предположила Надя.
        - Мастера или Сатану изобразит? - съязвил Петр.
        - Наверное, ты как всегда прав. Тем более жалко. Ты же любишь красивых женщин, - улыбнулась Надя.
        - Пойдем в другой день. Сегодня мне не до театра.
        Супруга снова углубилась в прессу. Петр Григорьевич внимательно посмотрел на жену, минуту подумал и неожиданно попросил:
        - Сходи в магазин, если не устала. Купи водки. Надо же нам ремонт обмыть.
        - Тебе сейчас пить вредно, - не очень решительно возразила она.
        - Немного можно, - настаивал Петр Григорьевич.
        Надя поднялась с кресла и подошла к шкафу. Ерожин нетерпеливо наблюдал, как жена одевается. Как только за Надей закрылась дверь, он выхватил из-под подушки конверт, достал письмо Шуры и, усевшись под лампу, принялся читать. Дочитав до конца, задумался и перечитал снова. Закончив чтение, подполковник встал и, слегка прихрамывая, пошел с письмом по квартире. Обойдя комнату, заглянул на кухню, постоял, размышляя, подвинул стул, забрался на него, открыл дверцу антресолей, где некогда лежал кейс с долларами Вахида, засунул туда письмо, поставил стул на место и вернулся на тахту.
        Когда Надя объявилась с пакетом напитков и провизии, Ерожин, лежа на спине, продолжал изучать иллюстрированный журнал.
        - Ты поднимешься и сядешь в кресло или прикажешь подать тебе ужин в постель? - спросила она, снимая пальто в прихожей.
        - Я поднимусь и сяду в кресло,. - мрачно ответил Петр Григорьевич.
        - Тогда поднимайся, - попросила Надя и исчезла на кухне.
        Подполковник покинул тахту и, прихрамывая, направился к шкафу. Его махровый халат после "кадковского" погрома чудом уцелел, и Ерожин с удовольствием в него облачился.
        Сидя в кресле, он молча наблюдал, как Надя сервирует низкий журнальный стол со столешницей из дымчатого стекла, как ставит на него фужеры и рюмки, раскладывает на тарелочки фрукты и закуски.;.
        - Хочешь, я переоденусь к ужину? - кокетливо спросила молодая женщина, покончив с приготовлениями.
        - Переоденься, - без всяких эмоций согласился Ерожин.
        Надя открыла шкаф, достала платье и ушла с ним в ванную. Пока она там занималась собой, Петр Григорьевич, глядя в одну точку, неподвижно застыл в кресле. Надя вышла. Она чуточку подвела глаза, и от этого они стали еще темнее. За время болезни Петра жена побледнела и немного осунулась, но сейчас, при помощи косметики, цвет лица восстановила.
        Молодая женщина в этот момент и впрямь была удивительно хороша. Но реакции мужа Надя не дождалась. Он смотрел мимо.
        - Что с тобой, Петя? Тебе нехорошо? - спросила она и опустилась в кресло.
        - Нет, все нормально, - ответил Ерожин и взялся открывать водку.
        - Что случилось? Почему ты такой злой и чужой? - прошептала Надя.
        - Тебе показалось, дорогая. - Петр разлил водку в две рюмки и поднял свою:
        - За все хорошее.
        Он выпил залпом.
        - Петя, я же водку не пью. Вот вино. Но я не умею откупоривать бутылки. - Голос женщины звучал обиженно и растерянно. Таким своего мужа Надя наблюдать не привыкла.
        Ерожин взял вино и ввинтил в пробку штопор.
        - Прости, я не сообразил, - сказал он и как бы между делом спросил:
        - Ты давно видела Алексея Ростоцкого?
        - Десять дней назад. А почему ты этим интересуешься? - в свою очередь спросила Надя и покраснела. Ерожин сделал вид, что смущения жены не заметил:
        - Просто так. Он был в Москве?
        - Да, он был в Москве и заходил сюда. - Надя не понимала, чего хочет муж, и потому терялась.
        - В эту квартиру? - Ерожин снова наполнил свою рюмку и залпом выпил.
        - Конечно. Он проверил, как идет ремонт, и связал Вольдемара с киевскими заказчиками, - ответила жена, с тревогой наблюдая, как Петр Григорьевич опять наливает себе водку.
        - Ладно, давай выпьем, - предложил Петр и снова поспешил разделаться со своей рюмкой.
        - Тебе нельзя столько пить после больницы. - Надю все больше удивляло его поведение.
        - Мне ничего нельзя, а другим все можно, - не слишком трезвым голосом возразил Ерожин.
        - Петя, я начинаю тебя бояться. В чем дело? - На глазах Нади выступили слезы.
        - Меня бояться? Это что-то новое, - усмехнулся супруг. Водки в бутылке не осталось, он попробовал налить себе вина, но не попал в фужер:
        - И что вы делали с Ростоцким?
        Алексей принял ремонт и ушел?
        - Нет. Он пригласил меня пообедать, и мы сходили в "Прагу".
        - И все?
        - И все. Петя, ты же напился. Ты ослаб после больницы, тебе будет плохо.
        - Может, мне и так плохо. А почему мне должно быть хорошо? - вопрошал Петр Григорьевич пьяным голосом.
        - Петя, если бы не твоя болезнь, я бы сейчас же уехала на Фрунзенскую. Я не хочу тебя видеть в таком состоянии. Мне больно, - сказала Надя и, заплакав, убежала в ванную. Когда она вышла бледная и без косметики, Петр Григорьевич сидел в кресле, откинув голову и прикрыв глаза.
        - Если ты меня разлюбила, почему честно и прямо не сказать об этом? - Голос его звучал абсолютно трезво, и Надя опешила.
        Только что ее муж был совершенно пьян и приставал с глупостями, а через пять минут перед ней сидел совсем другой человек.
        А Ерожин, пока она в ванной боролась с обидой, вышел в кухню, подставил свой бобрик под струю холодной воды и через минуту протрезвел.
        - Ты с ума сошел? С чего ты взял, что я тебя разлюбила? - искренне изумилась Надя.
        - Нельзя любить двух мужчин сразу. Во всяком случае, я раньше так думал, - ответил Петр и внимательно посмотрел в глаза жены.
        - Кого же я, по-твоему, еще люблю? - Надя начала догадываться, но поверить не могла.
        - Алексея Ростоцкого, кого же еще? - устало ответил Ерожин:
        - Я сам не святой, и много разного в жизни было. Поверь, я пойму и отпущу тебя. Я никогда не выпрашивал любви. Любовь не подают как милостыню.
        - Ты с ума сошел. С Алексеем мы очень подружились. При чем тут любовь?! Да и он любит свою Шуру. Если ты ревнуешь, я могу с ним больше никогда не встречаться, но это же глупо.
        - Пожалуй, глупо, если так, - согласился Петр.
        - Какой же ты дурачок. Такой взрослый и такой ребенок. - Надя подошла к мужу, уселась ему на колени и разревелась. Петр Григорьевич прижал Надю к себе и начал целовать:
        - Как же я давно тебя не видел, - прошептал он и снял с Нади платье.
        - Глупенький, тебе же пока нельзя, - ответила она еле слышно.
        - Почему нельзя? Я еще не умер, - так же тихо заверил Ерожин, поднял жену и, прихрамывая, понес на тахту.
        - Выключи свет. Мне стыдно, - попросила Надя.
        - Что стыдно? - не понял супруг, целуя ей грудь и шею.
        - Стыдно, что я такая зареванная и некрасивая.
        Петр не дал Наде договорить, он взял ее за плечи и поцеловал в соленый от слез, заплаканный рот. Надя обвила своими руками его белобрысую голову и задохнулась от счастья.
        Слова им больше были не нужны.

6
        Небольшой зал Театра современной пьесы не мог вместить всех желающих. Для блатных поставили ряд стульев впритык к сцене. Зрители сидели в проходах, подложив под себя сумки и портфели. Некоторые кавалеры держали подруг на коленях. Слабая вентиляция не могла справиться с духотой. Спектакль шел второй час, но в партере сохранялась напряженная тишина. На затемненной сцене царила Нателла Проскурина. Ерожин не ошибся, что примадонна предстанет перед столичной публикой нагишом. Но он не догадался, что при этом костюм на ней будет, только он окажется нарисованным.
        От Булгакова Марк Захарович Тулевич оставил не много. Пожалуй, лишь имя героини и ее реплику "Мы в восхищении!". В негодяях, явившихся на бал Сатаны, публика без труда угадывала типы сегодняшней России. Олигархи хвалились Маргарите, как разворовывали и грабили страну, как убивали друг друга ради наживы. На что она и отвечала гостям фразой булгаковской Маргариты.
        В финале дали полный свет и в зале и на сцене, но потрясенная публика продолжала молча взирать на артистов. Наконец кто-то нерешительно хлопнул. И тут началось невообразимое. Народ кричал "Браво!", подпрыгивал, аплодировал, свистел.
        Бледная, вымотавшаяся от роли, но счастливая Нателла вглядывалась в ряды партера и пыталась отыскать глазами одного зрителя.
        Его она заметила, как только первый раз вышла на сцену. Анвар достал билет во второй ряд. Он занял то самое место." с которого любил лицезреть свою богиню ее погибший поклонник Руслан Ходжаев. А сейчас публика бесилась и загораживала горца. Наконец Проскурина увидела Анвара. Он застыл и смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Рядом неистово кричали и прыгали, а он сидел неподвижно, как будто спектакль не закончился.
        Потом Нателле понесли цветы и Анвара опять от нее заслонили. Публика требовала постановщика. Марк Захарович поднялся на сцену и, жмурясь под прожекторами, поправил рукой седеющую гриву и поклонился. Потом он подошел к Проскуриной, поднял ее и поцеловал. В зале снова начались крики. Артистов не отпускали. Они уже устали раскланиваться и собирать со сцены цветы. На Проскурину накинули халат. Из-под него странно выглядывали два огромных глаза, нарисованные на ее грудках. Наконец занавес опустился, в зале погасили свет, и публика понемногу потянулась к выходу.
        Нателла сидела в гримерной. Ее туалетный столик был завален цветами, а возле ног стоял тазик с теплой водой. Костюмерша Зина старательно смывала с примадонны ее театральный костюм.
        - Не холодно, детка? - спрашивала Зина.
        - Ничего. Я привычная, - ответила примадонна.
        - Теперь ты станешь знаменитой, - пообещала костюмерша. - Потерпи, я сейчас.
        - Терплю. Только, если можно, побыстрей, - попросила Нателла.
        Тулевич после спектакля пригласил артистов на банкет, но Проскурина не боялась на него опоздать. Она боялась, что Анвар не дождется ее и уедет. Теперь она знала, что горец дал деньги Марку Захаровичу на постановку, но с условием, что именно Проскурина получит главную роль. Покончив с гримом, Зина растерла Нателлу полотенцем, и та быстро оделась. Артисты уже собрались в буфете, и оттуда слышался смех и восклицания. Нателла сразу не пошла к коллегам. Ей почему-то казалось, что горец остался в зале и ждет ее там. Актриса вышла из-за кулис, раздвинула занавес и посмотрела в партер. На кресле второго ряда действительно сидел Анвар Чакнава. Он сидел в той же позе, в которой Нателла видела его со сцены. Проскурина спустилась по ступенькам и медленно пошла между кресел.
        - Анвар, это я, Нателла. Вставай, выпьем по бокалу с нашей труппой, - сказала она.
        Но Анвар молчал. Нателла приблизилась, заглянула в широко раскрытые глаза горца и закричала. Закричала так, что самой показалось, будто ее перепонки сейчас лопнут. На крик прибежал пожарник Федя. За ним в зале стали появляться другие работники театра.
        У Проскуриной началась истерика. Она упала на свободное кресло. Руки и ноги актрисы тряслись и дергались. Она не могла остановить их и заставить слушаться. Рядом сидел красавец Анвар и широко открытыми, мертвыми глазами смотрел на сцену.

7
        Иван Григорьевич Грыжин поднялся затемно.
        - Время - семь. Куда ты в такую рань? т - проворчала Галина Игнатьевна и отвернулась к стенке.
        - Надо, мать. Надо, - ответил генерал, надел халат и отправился в душ. Намывал он себя дольше и тщательнее, чем обычно. Долго брился, широко расставив кривоватые ноги.
        Закончив, оросил щеки и шею из аэрозольного пузыря французской туалетной водой. Покончив с бритьем, внимательно оглядел себя в зеркале и вразвалочку двинул на кухню. Варя давно проснулась. Домработница по деревенской привычке и в городе вставала ни свет ни заря. Увидев хозяина, спросила, не отрываясь от чистки картошки:
        - Не спится, старый хрыч? Пришел" мешаться?
        - Не лайся, Варька. Дай кофейку, - добродушно пробасил Грыжин и уселся за стол.
        Варя с притворной сердитостью полезла в холодильник, достала пакет молока, вылила его в кофейник и поставила на огонь. За много лет она изучила привычки Ивана Григорьевича и знала по его настроению, чем баловать хозяина. Сегодня ему понравится кофе "по-варшавски". Домработница давно выучилась варить кофе на молоке. Напиток был не сложен в приготовлении, но требовал внимания. За кофейником приходилось непрестанно следить, чтобы не прозевать момент закипания.
        - Куда надушился? - уже более миролюбивым тоном поинтересовалась Варя, наливая кофе в любимую кружку генерала.
        - Сегодня начальника жду. Надо все в офисе приготовить. Петро после ремонта своего сыскного бюро не видал. Вот уж рот-то разинет, - ответил Грыжин, прихлебнув из кружки.
        - Чего подать? Сыра, ветчины? Творог хороший вчера из "углового" принесла, - спросила Варя, стоя возле холодильника.
        - Садись со мной, Варюха. Одному кусок в горло не лезет. А чего подать, сама решай, - сказал Грыжин.
        Варя достала и сыра, и ветчины, и творога, после чего присела на краешек стула и налила себе чаю.
        - Кофейком моим брезгуешь? - усмехнулся генерал, покосившись на чашку прислуги.
        - Никак я к вашим кофеям не привыкну.
        Горек он для меня, - призналась Варя. - Выходит, ты, Григорич, теперь в подчинении?
        - Выходит так, Варька. У нас ведь работа будет сдельная. Найдем - заработаем. Не найдем - нет. У Петрухи нюх. А я так, в помощниках. Может, тоже пригожусь. Зря хлеб есть не буду, - пояснил Грыжин.
        - Сутками, как давеча, начнешь пропадать? Не мальчик ты уже для таких гулянок. - Варя вымыла свою чашку, поставила ее в сушилку и, вздохнув, уселась к недочищенной картошке.
        - Ты, старая, поменьше языком мели. Наказал, чтобы помалкивала. Нигде я сутками не пропадал, - насупился Грыжин.
        - Я только тебе сказала. Что же я, глупая, с чужими о твоих делах трепаться? - оправдывалась домработница.
        - Ладно, проехали. - Грыжин допил кофе и вышел в коридор. Возле шкафа он задумался, не надеть ли для первого дня генеральскую форму, но махнул рукой и достал штатский костюм.
        Снежок, выпавший под утро, жильцы затоптать еще не успели. Иван Григорьевич постоял возле подъезда, вдохнул свежий утренний морозец и огляделся. Сосед из нижней квартиры пытал стартером свою "Волгу". Машина за ночь остыла и не желала заводиться.
        - Ты ее, Андреич, примусом под картером погрей, как в войну полуторки оттаивали, - посоветовал Грыжин и, засунув руки в глубокие карманы своего полушубка, решительно зашагал со двора.
        Небо над Москвой только начало светлеть, и фонари еще горели. Иван Григорьевич протопал по Казарменному переулку и повернул к Чистым прудам. Бульварное кольцо, несмотря на раннее время, превратилось в сплошную пробку. Грыжин порадовался, что добыл помещение у себя под боком и может за пять минут пешком добраться до офиса.
        "Петруха на машине минут за сорок тоже подтянется, не помрет. Молод еще. А для офиса нужен центр. Кто в Чертаново потащится?" - мысленно оправдывал себя генерал. За размышлениями он не заметил, как дошагал до дубовой двери с медной ручкой. Небольшая солидная вывеска золотыми буквами сообщала, что здесь находится "Частное сыскное бюро подполковника милиции Петра Ерожина".
        Замок открывался кодовой карточкой. Таких карточек Иван Григорьевич заказал семь - себе, Ерожину, Глебу и Наде. Остальные припрятал на всякий случай, про запас.
        Для посетителей имелся мегафон с кнопкой.
        Генерал рассудил, что охрану нанимать дорого. Надо обходиться техническими средствами. Желание супруги подполковника работать с мужем Иван Григорьевич одобрял. Пока Петр лечился в больнице, генерал с молодой женщиной успел подружиться и сделать вывод, что мадам Ерожина не только красива, но и сообразительна.
        Войдя в офис, Иван Григорьевич отключил сигнализацию и хотел снять дубленку, но зазвонил телефон. Генерал взглянул на часы.
        Стрелки показывали без десяти восемь. Грыжин побежал к телефону.
        - Это офис Ерожина? - спросили в трубке.
        - Так точно. А кто нужен? - поинтересовался генерал, стягивая с себя полушубок.
        - Это вы, Иван Григорьевич? Бобров беспокоит. - Генерал узнал голос полковника с Петровки.
        - Тебе тоже не спится, Никита Васильевич? - Грыжин уселся в директорское кресло и обтер лоб платком. В офисе было тепло.
        - Где Ерожин? Звоню домой, никто не подходит. - Никита Васильевич Бобров был раздосадован.
        - Петро вчера привезли из больницы, а сегодня он уже сюда на работу хотел приехать,.
        Жду к девяти. А ты на мобиль пробовал?
        - И мобиль молчит.
        - Я его сейчас найду. А в чем дело, Никита Васильевич? Что всполошился так рано? - спросил Грыжин и достал из кармана записную книжку.
        - Убийство у меня. Горца из Новгорода вчера в театре зарезали. Подполковник его знает. Тут знакомая убитого, актриса - в истерике всю ночь билась. Требует следователя Ерожина. Мы сейчас приедем, а вы, Иван Григорьевич, уж разыщите Петра.
        Грыжин положил трубку и углубился в записную книжку. Отыскав номер, генерал позвонил на Фрунзенскую. Подошла Марфа Ильинична:
        - Нет Глеба. С полчаса назад к другому зятьку покатил. Ищи его, генерал, у Петра.
        Грыжин набрал номер мобильного телефона Михеева.
        Глеб откликнулся сразу. Но ничего хорошего Грыжин от него не услышал.
        - Договорились, что я к восьми буду в Чертаново. Вот я тут. Сейчас звоню в квартиру.
        Никто не открывает. Телефон молчит, - пожаловался Глеб.
        - Что хочешь, то и делай, а вези его сюда, - разозлился Иван Григорьевич.
        - Постараюсь, товарищ генерал, - неуверенно пообещал Глеб.
        Грыжин положил трубку, встал с директорского кресла, снял наконец-то полушубок и повесил его на вешалку в стенной шкаф. Не успел генерал хозяйским оком окинуть офис, как опять зазвонили. Иван Григорьевич бросился к телефону.
        - Товарищ генерал, Петр Григорьевич нашелся, - доложил Глеб.
        - Где же, позвольте поинтересоваться?
        - В квартире нашелся, товарищ генерал. - Голос молодого человека звучал смущенно.
        - Чем мотивировал, что не открывал дверь? - раздраженно спросил Грыжин.
        - Ничем не мотивировал, товарищ генерал. Они с Надей улыбаются и молчат.
        - Давай сюда Петра. Я ему сейчас поулыбаюсь! - грозно потребовал Грыжин.
        Петр взял трубку.
        - Что случилось? Почему владельцу частного сыскного бюро спать не дают? - обиженно задал вопрос Ерожин.
        - Время - восемь. Мы на девять с тобой договорились о встрече. Хватит дрыхнуть, - возмущался Грыжин.
        - Мы с Надюхой полночи отношения выясняли. Я еле глаза продрал, - оправдывался подполковник.
        - Нашли время. Если бы ты был здоров, а не после больницы, выпорол бы, не моргнув глазом. Честное слово! Я уж и не знал, что думать, - проворчал генерал. - Дуй сюда быстро. Сейчас в офисе будет Никита Бобров. Вчера в театре убили новгородского парня. С Бобровым едет актриса Проскурина. Она тебя хочет видеть.
        - Выезжаю. - Голос Ерожина сразу зазвучал по-военному жестко.
        Не успел Иван Григорьевич закончить телефонные переговоры, как мегафон донес голос полковника с Петровки. Генерал открыл дверь. Никита Васильевич ввел в офис молодую женщину. Генерал раньше не знал актрису Нателлу Проскурину, поэтому, увидев бледное заплаканное существо с побелевшими губами, он не мог представить себе, как она на самом деле выглядит. Но то, что женщина находится в тяжелом шоке, Иван Григорьевич понял. Он принял Нателлу из рук Боброва, снял с нею шубку из синтетической чернобурки и усадил в директорское кресло.
        - Ерожин здесь? - всхлипывая, спросила Нателла.
        - Сейчас приедет, - ответил Грыжин.
        - У вас тут совсем неплохо", - оглядевшись, заметил полковник Бобров. - Может быть, ей водички...
        - Я знаю, что ей надо, - подмигнул Грыжин и полез в свой необъятный карман. Достав из него плоскую фляжку, он взял с подноса тонкий стакан, предназначенный для минеральной воды, и налил в него на четверть своего любимого коньяка. - Выпей, дочка.
        - Что это? - тихо спросила Нателла.
        - Лекарство, - ответил Грыжин и бесцеремонно влил в Проскурину содержимое стакана. Нателла закашлялась, но через минуту щеки ее немного порозовели и губы проявили естественный цвет.
        - Он был не такой, как все, - вдруг сказала женщина и разрыдалась.
        - Хоть плачет, как нормальная баба, а то дергалась и тряслась, - вздохнув, сообщил Никита Васильевич.
        - Когда это случилось? - спросил генерал.
        - Вчера на премьере. Говорят, спектакль имел успех. Народу в зал набилась тьма Публики было чуть ли не в два раза больше, чем кресел. Во время действия этой произошло, - пояснил Бобров.
        - А как она попала к тебе? - Грыжин представлял себе следственные действия ребят с Петровки Они редко возятся с родственниками и друзьями потерпевших. Возможности такой нет, да и к чужому горю привычка вырабатывается.
        - Мне позвонили домой и сообщили об убийстве в театре. Я решил, что дело чрезвычайное и скандальное. Надо заниматься им самому. Прислали машину. Приехал, а она талдычит про Ерожина. Я понял, что эта девушка - знакомая Петра. Зная о его болезни, я беспокоить ночью никого не стал, да и не был уверен, что он уже дома. Вот и таскаю за собой свидетеля со вчерашней ночи. Спала у меня.
        Одну ведь ее не оставишь. Моя Кира до утра пыталась ее успокоить. Но не смогла, - поведал полковник.
        - Пусть выплачется. Кто он ей? Жених?
        Муж? - Грыжин старался спрашивать тихо, но Нателла услышала.
        - Он мой ангел! Вот кто он! - , крикнула актриса и еще горше зарыдала.
        Петр Григорьевич Проскурину видел один раз в лесу. Там же лицезрела Нателлу Надя.
        И только Михеев видел актрису на сцене. Но ни чета Ерожиных, ни Глеб в бледной рыдающей женщине не нашли никого сходства с хорошенькой примадонной. Горе сильно меняет людей.
        Она подняла голову, утерла слезы платком и оглядела вошедших. Взгляд актрисы остановился на подполковнике. Ерожин, опираясь на трость, подошел к Проскуриной и виновато улыбнулся:
        - Нателла, мы с женой вчера получили приглашение на вашу премьеру. Но я только выписался из больницы и не решился идти в театр. Сейчас я пять минут побеседую с полковником Бобровым, а потом мы с вами все обсудим.
        Нателла согласно кивнула.
        - Где мы могли бы поговорить? - спросил Ерожин, нетерпеливо оглядывая офис.
        - Ты тут хозяин, тебе лучше знать, - ответил Грыжин.
        Присутствующие переглянулись. Если бы не плачущая женщина, хохот бы стоял долго.
        - Мы сейчас отправимся всей толпой в магазин и купим чего-нибудь на завтрак. А вы тут беседуйте на здоровье, - сказала Надя.
        Предложение было принято, и в офисе остались только Бобров и Проскурина. Ерожин провел Никиту Васильевича в большую комнату, предложил сесть в кресло, а сам устроился напротив:
        - Выкладывай, полковник, что, по твоему ведомству известно.
        Бобров с кресла встал и, подойдя к окну, поглядел на заснеженный сквер.
        - Зарезали парня сзади. Удар пришелся в сердце. Заключения медицинской экспертизы, как ты понимаешь, еще нет. Но и так все ясно. Грузина зарезали умело. Трудно предположить, что это случайное хулиганство. Но самое интересное - это его документы. Паспорт на имя Анвара Чакнавы фальшивый.
        Я побеседовал с директором труппы. Яков Михайлович Бок сообщил, что человек, называвший себя Анваром Чакнава, финансировал постановку, на премьере которой его убили. Пока это все. Поговори с девушкой. Она желает твоего участия. Согласишься - будем работать вместе. - Бобров попрощался и заспешил в управление.
        Оставшись один, подполковник оглядел комнату для сотрудников. В комнате стояло три стола. На одном лежал телефонный справочник. На втором разместился компьютер и факс. Третий оставался стерильно чистым, если не считать фотографии. Снимок стоял в деревянной рамочке. Петр Григорьевич подошел ближе и обнаружил знакомую карточку Райхон. Жена уже завела себе в офисе рабочее место и украсила его снимком своей мамы.
        Петр Григорьевич вышел в коридор и остановился перед дверью с табличкой "ДИРЕКТОР Петр Григорьевич Ерожин". Петр Григорьевич открыл дверь и вошел в кабинет.
        В его начальственном кресле сидела артистка Нателла Проскурина. Полюбоваться офисом после ремонта Ерожин не успел. Первый рабочий день частного сыскного бюро начинался с убийства.

8
        - Давай, моя твоя жениться будем, - сказал Халит, поглаживая своей сухой смуглой рукой Дарьи Ивановну по спине.
        Никитина резко перевернулась, приподнялась на постели и натянула простыню до подбородка.
        - Ты думай, что мелешь?! Людям на потеху себя выказывать? Нечего сказать, молодые...
        У меня уже внучка чуть замуж не вышла....
        - Спать вместе хорошо?
        - Стара я для невесты, - вздохнула Дарья Ивановна и улеглась на спину.
        - Совсем ты даже не старый. Очень ты даже хороший. Сиська большой, крепкий. Как у девушка сиська. Для меня совсем даже молодой, - запротестовал Халит.
        - Для тебя, старого черта, может и молодая. И откуда только силы берутся?! Не давал спать всю ночь. Тощий, сухенький, а до печенок достал. Зачем я, дура, тебя от простуды выходила? - сказала Дарья и зевнула.
        - Давно женщина нет. Халит любви много скопил. Сегодня маленький часть отдал, - улыбнулся мусульманин.
        - Уморишь, старый черт, если за тебя замуж соглашусь, - проворчала Дарья. - Ты сейчас после болезни, а в силу войдешь, каково?
        Слишком неожиданным для Никитиной стало предложение о замужестве. Да и произошло все как-то быстро. Десять дней назад ударили крепкие морозы. Речку, что текла за лесом, сковал лед. Мусульманин отправился на подледную рыбалку. Проходя мимо ее двора, крикнул: "Готовь чугунок. Моя вернется, уха варить будем". "
        Течением на речке намыло полынью, и Халит провалился в ледяную воду. Возвращался весь обледенелый. Дарья взяла соседа в дом, переодела в сухое белье, но было поздно. Халит застудился. Промокшего рыбака бил озноб, и у него поднялась высокая температура.
        Никитина оставила Халита у себя и неделю ходила за ним. Температура спала. Вчера больной попил чаю и долго ворочался.
        - Чего маешься, не спишь? - спросила Дарья. Халит не ответил.
        Минут через пять Никитина услышала, как мусульманин поднялся и зашлепал босыми пятками по полу. Затем она почувствовала, что он присел на краешек кровати.
        - Ты чего, Халит? - спросила она.
        Вместо ответа сосед быстро забрался под одеяло и, крепко ухватив Дарью, принялся ее целовать. Женщина от неожиданности оторопела Пока она раздумывала, как поступить, Халит времени не терял, и Никитина поняла, что возмущаться поздно...
        Настенные ходики выпихнули из домика кукушку, и та прохрипела семь раз.
        - Куры не кормлены. Раз в мужья набиваешься, иди и корми, - приказала Дарья Ивановна и отвернулась к стенке.
        Халит расплылся в улыбке, ловко выбрался из-под одеяла и, не зажигая света, оделся.
        - Пшеница в сенях, в кадке, - сонно сообщила хозяйка и уснула. Халит надел тулуп, шагнул в сени, отыскал кадку и, насыпав в миску зерна, вышел на улицу.
        На дворе вовсе не светало. Безоблачное небо мерцало яркими звездами, вот только луны Халит не увидел. Вчера с вечера круглая лунища во всю лупила в окно, а к утру спряталась.
        Мусульманин протопал к сараю. Куры от неожиданности, что вместо Дарьи появился мужик, с кудахтаньем забились по углам. Халит насыпал пшеницы в длинную деревянную кормушку, проверил, есть ли вода в поилках, и вышел из сарая. Душа мусульманина требовала праздника. Сегодня ночью закончилась его одинокая жизнь. Хотелось петь. В душе Халита торжественно звучали свадебные карнаи сурнаи. В эти огромные медные дудки на Востоке по праздничным дням трубят музыканты, поднимая их к небу и удерживая на губах без рук.
        "Буду баню топить", - подумал Халит и пошел в сени за ведрами. За ночь цепь на деревянном колодезном валу обледенела. Раскручиваясь, она сыпала в темный зев колодца, ледяные осколки. Халит услышал, как пустое ведро коснулось воды, дождался, когда оно затонет и затяжелеет, и начал накручивать цепь. Ведро поднималось, постукивая о края колодца и расплескивая воду.
        В баньке Дарьи Халит раньше не бывал, но быстро разобрался, что где, и стал заливать котел. Вмонтированный в печь чугун вмещал десять ведер. Чтобы его наполнить, Халит пять раз отшагал до колодца и обратно. Еще шесть ведер требовал бак для холодной воды. Халит наполнил до краев и его. Теперь пришла пора топить печь. Колотых дров в поленнице оказалось мало. Халит и раньше колол Дарье дрова и потому хорошо знал, где искать топор.
        Сухие березовые кругляки кололись со звоном. Мусульманин с удовольствием махал топором. Слабость после перенесенной простуды отступила. Видно, организм Халита после ночи с Дарьей добавил тонуса и прогнал остатки хвори. Дров для парной было уже вполне достаточно, но топор в руках мусульманина продолжал расправляться со звонкой березой. Оглядев кучу наколотых дров, Халит сложил часть в поленницу, а часть понес в баньку. В самой бане и предбаннике для одежды пока было так же морозно, как и на улице, но дровосеку после трудов стало жарко и он скинул тулуп и присел возле печи. Повадки огня старый мусульманин знал хорошо и с огнем ладил. Под кучку дров он заложил кусок бересты и когда поднес спичку, береста вспыхнула, словно ее облили керосином. Скоро принялись и дрова. Языки пламени на глазах набирали силу, и в трубе уютно загудело. Халит подвинул к огню скамейку и, усевшись на нее, огляделся.
        Два месяца назад в этой бане очень долго торчал ненавистный Халиту воспитанник Дарьи. Мусульманин предупреждал Никитину, чтобы она не пускала в дом злого парня. Но тот приехал на машине, приволок колбасы, шоколада, гостинцев всяких - вот Дарья и растаяла. Халит несколько раз ходил вокруг ее дома, опасаясь, что гость обидит Дарью. Но тот пять часов просидел в бане, а потом укатил. На подоконнике пылилась пустая бутылка коньяка.
        Она стояла тут со дня его приезда. Халит знал, что Эдик теперь в тюрьме, и вовсе не сожалел об этом. "Он хуже зверя, и место ему в клетке", - рассуждал мусульманин.
        Постепенно в баньке теплело. Оглядев хозяйским оком темные стены, потолок и пол, Халит понял, что скоро надо баньку ремонтировать. Доски потолка прогнулись и требовали замены. Пол тоже почернел и подгнил. Рассматривая его, Халит заметил, что несколько досок на полу у окошка прибиты новыми гвоздями.
        "Доски старые, гвоздики новые, - удивился Халит. - Зачем Дарья старые доски приколачивала? Если уж чинить, так надо на новые менять", - думал Халит на родном языке, а вот говорить на нем в России было не с кем.
        Он опустился на колени и внимательно исследовал место странного ремонта. "Спрошу Дарью, зачем она это делала", - решил мусульманин.
        Когда Дарья проснулась, на дворе давно рассвело. Никитина поглядела в окошко. Под низким зимним солнцем сверкал и искрился снег. Дарья потянулась и встала. На столе пыхтел горячий самовар, но в избе никого не было.
        Не успела хозяйка одеться, как явился Халит с корзиной. Сняв тулуп, он принялся выставлять на стол мед, банку молока, масло, сыр, колбасу и бутылку водки.
        - Ты что, в магазин успел сходить? - удивилась Никитина. Ближайший магазин от деревни Кресты находился в селе Бронзовицы, в пятнадцати километрах.
        - Халит лыжу надел, туда-сюда быстро катал, - сообщил мусульманин. - Еще Халит баню топил. Давай праздник делать, твоя моя праздновать.
        - Нашел повод... - проворчала Дарья Ивановна, но сама была весьма довольна. Открытой семейной жизни она раньше не знала, и это новое чувство наполняло женщину умилением и покоем.
        - Давай в баню ходить. Моя твоя веником парить. Потом сядем за стол, - предложил Халит.
        - Как же это мы вместе в баню пойдем?
        Срамота какая... - покраснела Дарья.
        - Теперь моя твоя все вместе надо делать, - убежденно ответил Халит. - Твоя без мужчины плохо. Зачем в бане старый доски новым гвоздик прибивал? Халит баню чинить.
        Халит пол чинить. Халит потолок чинить.
        - Баню давно пора ремонтировать. Я сама знаю. Но не умею. И досок никаких я там не прибивала. С чего ты взял?
        - Моя глаза есть, голова есть. Смотрел, новый гвоздик видел, - ответил Халит.
        - Баню как отец покойный поставил, так ее никто и не трогал, - настаивала Дарья Ивановна.
        - Иди, сама пол смотри, новый гвоздик смотри. Твоя вспоминать будет, - предложил мусульманин.
        - Погоди, Халит. Когда Эдик парился, он гвозди зачем-то спрашивал, - напрягла память Дарья Ивановна.
        Халит задумался.
        - Твой Эдик тюрьма сидит. Твой Эдик бандит. Он баня мог автомат прятать, пистолет прятать, взрывчатка прятать. Халит смотреть надо. Баня жар-пар сильный. Взорвать может.
        - Ты прав. Эдик меня обманул. Он не бизнесменом, а настоящим бандитом стал. Спасибо, хорошие люди внучку от тюрьмы сберегли. От него все можно ждать, - согласилась Никитина.
        Халит кивнул, взял топор и пошел в баню.
        В печи тлели угли, после мороза горячий воздух парилки обжигал. Мусульманин разделся до трусов, присел на корточки и начал топором потихоньку поднимать доски пола. Халит насчитал четыре доски, приколоченные новыми гвоздями. Рыхлое подгнившее дерево под топором крошилось. Подцепить и поднять доски было трудно. Халит провозился долго. Он старался не портить баню. Потом решил, что доски все равно придется менять, и взялся за дело смелее. Первую доску пришлось расковырять. Три остальные вынулись легко. Под досками ничего не оказалось. От того, что работать пришлось в духоте, Халит вспотел и решил ополоснуться, но на всякий случай запустил руку в образовавшийся проем и потрогал грунт. Под поднятыми досками он был подозрительно мягким. Мусульманин накинул полушубок и сбегал в сарайчик. Снова напугав кур, он схватил лопату и вернулся в баню.
        Через пятнадцать минут лопата уперлась в жесткий предмет. Халит отложил лопату, разгреб землю руками и осторожно вынул что-то, завернутое в целлофановый мешок. Положив находку на скамейку, Халит аккуратно, стараясь не ударить, смел березовым банным веничком с нее остатки грунта.
        Под прозрачным целлофаном открылся плоский чемоданчик. Мусульманин долго сидел не двигаясь. Отдохнув, он развернул целлофановый мешок. В нем оказался кожаный кейс, запертый на два замочка. Халит взял топор, дрожащими руками втиснул лезвие топора под крышку и нажал. Кейс открылся.
        Ни бомбы, ни автомата в нем мусульманин не обнаружил. Но то, что он увидел, напугало Халита не меньше оружия. В кейсе лежали пачки долларов, драгоценности, конверт с бумагами и два паспорта.
        Халит закрыл кейс, спрятал его обратно в целлофановый пакет и опустил назад в землю. Засыпав ямку грунтом и разровняв его, он приладил назад половицы Одна из них была сильно попорчена топором, но Халит уложил ее к стене, поменяв доски местами. Возле стены следы топора стали почти незаметны. Покончив с этим, мусульманин снял трусы, окатил себя из шайки и быстро оделся.
        Дарья сидела возле самовара и напряженно смотрела в окно. Увидев Халита, она вскочила:
        - Я уж стала бояться. Нашел чего?
        - Не нашел. Пустой там место. Совсем пустой, - ответил Халит и открыл бутылку водки. - Вот жену себе моя нашел. Давай пять капель за это пить будем.
        Дарья усмехнулась и подставила свой стакан.

9
        Подполковник беседовал с актрисой второй час. Проскурина перестала плакать. Она очень старалась вспомнить все свои встречи с Анваром. Но встреч этих было немного.
        - Вы можете не верить, Петр Григорьевич, - взволнованно говорила примадонна, - он даже мне ни разу свидания не назначил. Цветы присылал, деньги присылал, но в записках своего имени не ставил. Подписывался "От друзей Руслана". Последний месяц ни одного моего спектакля не пропустил.
        Даже где у меня ролька на пять минут была, все равно всю пьесу высиживал. А в гримерную ни разу так и не заглянул. Я не знаю, любил он меня или еще что. Скрытный был.
        Чувствовалась какая-то за ним тайна. А при последней встрече так и сказал: "Я на этом свете гость. Со мной связываться нельзя".
        И такая тоска у него в глазах проявилась, что у меня сердце сжалось. Я не вру. Если бы он меня в койку пригласил, я бы не отказала.
        Хоть чем-нибудь его отблагодарить была бы рада. Но он гордый. Он особенный был. Такого человека убить только последний гад мог.
        - Вы хотите, чтобы я нашел убийцу? - спросил Ерожин, дождавшись, когда Нателла смолкла.
        - Да, я этого хочу. Вы не думайте, я готова оплатить вашу работу. Анвар вложил деньги в нашу постановку. Наш Бог, ну, Яков Михайлович Бок, сказал, что ему полагаются проценты с прибыли, и то, что Анвар вложил, вернет мне. Я эти деньги и отдам на вашу работу. На "Бал Сатаны" билеты по триста рублей покупают. Уже на пять спектаклей вперед все места проданы. Так что не сомневайтесь насчет оплаты. Вы убийцу Руслана нашли и этого выродка найдете. Я вам верю.
        - Может быть, господин директор и наша клиентка сделают перерыв и немного закусят? - приоткрыв в кабинет дверь, спросила Надя.
        - Давайте, Нателла, откликнемся на просьбу сотрудников, - поддержал жену директор.
        Проскурина не знала, как ей поступить, но Петр Григорьевич протянул примадонне руку, помог подняться с кресла, и актриса послушно перешла в другую комнату.
        Один из столов офиса Грыжин, Глеб и Надя превратили в кафетерий. На белой скатерти стояли тарелки с закуской и кофеварка. Когда все уселись, генерал выставил бутылку коньяка и рюмки.
        - Ты нас извини, дочка, - обратился он к Проскуриной. - Но так уж получилось, что сегодня у нас первый рабочий день и ты наша первая клиентка. Мы за тебя обязаны выпить. - Иван Григорьевич редко говорил сразу так много слов, поэтому устал и, замолчав, стал сосредоточенно открывать бутылку.
        Ерожин взглянул на этикетку. Коньяк был грузинский.
        - Чего смотришь? "Ани" не нашел. Он есть только в магазине "Армения". Не ехать же туда, - заметив взгляд подполковника, проворчал Грыжин.
        Нателла коньяк лишь пригубила, но чашку кофе выпила и пару бутербродов съела.
        Присутствующие удовлетворенно отметили, что после этого их первая клиентка вернула себе нормальный цвет лица и похорошела.
        - Чувствую, Глеб, придется нам опять новгородские земли посетить, - сказал Ерожин, когда трапеза подходила к концу.
        - Слушаюсь, товарищ подполковник, - ответил Михеев.
        - К тому же у нас там еще одно дело есть.
        Пора до деревеньки Кресты добраться, - сказал Ерожин, вставая из-за стола:
        - Ас вами, Нателла, мы сейчас поедем в театр. Мне надо поговорить с вашим директором Боком и режиссером Тулевичем.
        Глеб подал Ерожину палку и пошел к машине. Надя крепко пожала актрисе руку и пожелала успеха.
        - Мы обязательно посмотрим ваш спектакль, - пообещала она.
        Проводил актрису до дверей и Грыжин.
        Пожав ей руку, он наклонился к уху подполковника.
        - Ты после театра возвращайся. Все-таки надо, Петро, отметить начало работы бюро сыщика Ерожина. Мы с твоей Надюхой пока подготовимся.
        - Понял, товарищ консультант, - сказал Ерожин, и они с Проскуриной покинули офис.
        Сыщикам повезло. В театре они застали и директора, и режиссера. Бритый наголо директор что-то доказывал Тулевичу, грива которого рядом с головой Бока выглядела поистине львиной.
        - Кто из вас Петр Григорьевич Ерожин? - спросил директор.
        - Ерожин - это я, - ответил подполковник.
        - Я сейчас еду в банк, и времени вам уделить не могу. А завтра в пятнадцать часов буду рад вас видеть. Мне надо подписать с вами контракт, - сообщил Яков Михайлович Бок, поднимаясь с кресла.
        Ерожин хотел выяснить, о каком контракте идет речь. Играть на сцене он не собирался.
        Но Бок уже исчез за дверью. Когда директор вышел, Тулевич устало спросил:
        - Что вы хотели бы, мри родные, услышать?
        - Меня интересует все, - ответил Ерожин и, заметив удивленный взгляд хозяина кабинета, поспешил добавить:
        - Все о господине Чакнава, убитом в зале театра во время спектакля.
        - Мы с ним несколько раз беседовали в Новгороде, - начал Марк Захарович, предложив сыщикам занять кресла.
        Массивная фигура режиссера, его проницательные глаза, манера общаться - все в нем Петру Григорьевичу сразу понравилось. Тулевич задумался, вспоминая свои встречи с горцем, поправил привычным движением руки свою гриву и признался;
        - Анвар на меня произвел впечатление.
        - Деньгами? - предположил Глеб и, заметив недовольный взгляд Ерожина, замолчал.
        - Вовсе нет, родные мои. На денежные мешки я нагляделся, - не обращая внимания на иронию молодого человека, спокойно ответил Тулевич и задумался.
        Петр Григорьевич не торопил, понимая, что собеседник ищет в памяти те штрихи, которые могут показать особенности характера убитого.
        - Он тонко чувствовал театр, - начал Тулевич, собравшись с мыслями. - Мы с ним общались на одном языке. Согласитесь, что для работника банка, родненькие мои, это по меньшей мере редкость. Он даже музыку к спектаклю предложил. Представляете, посоветовал Стравинского! Ни больше ни меньше. - Тулевич взглянул на Ерожина и Глеба, как бы оценивая уровень интеллекта сидящих перед ним детективов. Михеев старался понять, но молчал, опасаясь ляпнуть что-нибудь не то, а Ерожин все понял.
        - Вы хотите сказать, что Анвар был знатоком театра и музыки?
        - Что-то вроде этого, роднуша вы мой. Это был душевно тонкий человек и не профан в наших делах. Когда он взялся за Проскурину, я, грешным делом, подумал, что тут типичный провинциальный адюльтерчик. Богатенький дружок оплачивает свою пассию. Я видел Нателлу в ее шлягере. Кошмар! Пьеска Казимира Щербатого, родненькие мои, это мрак. Но и Нателла там мне не показалась.
        Глеб просиял. Он сам был в ужасе от постановки, на которую попал, выслеживая Зойку Куропаткину. И теперь обрадовался, что мнение профессионала и его сходятся.
        - Ну вот что, родные мои, меня удивило, он не сразу решился финансировать постановку, - продолжал Тулевич. - Грузин отсидел все спектакли, где была занята Проскурина, и только после этого принял решение. У нас состоялся очень серьезный разговор. Он произошел сразу после того, как Анвар закончил изучать Проскурину на сцене. Я был поражен! - Тулевич замолчал и снова задумался. Петр Григорьевич видел, что режиссер мысленно восстанавливает свою встречу с Анваром.
        - Я был поражен, - повторил Тулевич, - как точно и профессионально он разобрал все ее роли. Это были оценки, родные мои, не просто любителя театра. Это был критический анализ профессионала.
        - Вы думаете, что Анвар Чакнава имел театральное образование? - уточнил Петр, доставая блокнот.
        - Нет, роднуша вы мой, не могу утверждать. Но думаю, что образование он получил гуманитарное. По некоторым терминам, фразам, словечкам скорее всего, родненькие мои, тут что-то с музыкой связано. Не знаю почему, но мне так кажется.
        - Значит, Анвар вас убедил доверить Нателле серьезную роль? - подытожил подполковник, что-то записывая.
        - Не просто убедил, а доказал, роднуша вы мой, что она ее по праву заслуживает, - улыбнулся режиссер.
        - Не жалеете? - улыбнулся в ответ Ерожин.
        - Мы выиграли спектакль. Анвар оказался на сто процентов прав. У Нателлы не хватает интеллекта, но у нее дьявольское актерское чутье. А если попросту, родные мои, - талант Но чтобы его раскрыть, надо не один пот из режиссера выгнать.
        - Меня больше интересуют причины, побудившие грузина вложить деньги в Нателлу.
        Он ее любил? Или ожидал коммерческого успеха? По словам Проскуриной, Анвар не стремился к близости. Может, решил заработать на девчонке?
        Режиссер снова задумался:
        - Это и для меня загадка. Когда грузин говорил о Нателле, тон у него был странный. Так может говорить отец о дочери или старший брат о сестре. Хотя иногда глаза у него, родненькие мои, вспыхивали...
        Петр Григорьевич поблагодарил Тулевича и уже на прощание спросил:
        - У вас какие-нибудь мысли об этом убийстве не появились? Может, версия какая возникла? У людей искусства должно быть чутье.
        - Признаюсь, я ломал голову, но ничего, родные мои, не придумал, - ответил Марк Захарович. - Но загадка в парне, поверьте моему режиссерскому нюху, несомненно, была.
        Ерожин и Глеб пожали Тулевичу руку и покинули театр.
        - Я сидел как истукан и очень старался разобраться, о чем говорит этот мужик, но понял мало. Видно, образования не хватает, - пожаловался Михеев.
        - Поднатаскаешься, родненький ты мой, - успокоил Ерожин помощника.
        На Чистые пруды они подкатили, когда уже стемнело. Петр Григорьевич вышел из машины, подождал, опираясь на палку, пока Глеб закатил "Сааб" передними колесами на тротуар, и они вместе зашагали к офису.
        - У вас есть карточка? - спросил Глеб шефа. - Какая карточка? - не понял Ерожин.
        - Карточка, которая открывает замок вашего бюро.
        Карточки у Петра Григорьевича не было.
        Грыжин не успел вручить ее директору, потому как был занят с клиенткой. Михеев сунул карточку в щель замка, и дубовая дверь открылась. Петр Григорьевич вошел в свой офис, услышал громогласное: "Ура директору!" - и получил огромный букет.
        Такую толпу народа подполковник в офисе увидеть не ожидал.
        Петр Григорьевич отдал Наде палку, затем цветы и стал пожимать протянутые к нему руки Ерожина усадили за его директорский стол и первое, что он на нем обнаружил, была бутылка армянского коньяка "Ани". Петр отыскал глазами Грыжина и увидел, что генерал самодовольно ухмыльнулся.

10
        Шура из окна кухни наблюдала, как муж расчищает дорожку возле гаража от снега, и думала о своем письме. Уже после того, как она решилась отправить послание Петру Ерожину, женщина осознала, что поступила дурно.
        Прямых оснований подозревать Алексея в измене Шура не имела. Муж не скрывал своей симпатии к Наде Ерожиной. Всегда сообщал о контактах с ней. Даже описал меню в ресторане "Прага", где они вместе обедали в Москве.
        Но Шура продолжала ревновать и сомневаться. "Недаром говорится: седина в бороду, бес в ребро", - думала она. Часто подолгу разглядывая себя в зеркало, чего раньше никогда не делала, Шура с грустью отмечала признаки старения на своем лице. Косметикой она раньше пользовалась редко. Только когда они с Алексеем выезжали из дома в театр или в гости. Теперь она стала часто подрисовывать себе лицо без всякого повода.
        Алексей покончил с дорожкой, раскрыл ворота гаража и выгнал из него микроавтобус.
        Шура знала, что сейчас он оставит машину с работающим двигателем, чтобы, пока прогреется мотор, успеть ополоснуться и переодеться.
        Ростоцкий дома завтракал редко. Обычно он выпивал стакан кефира или чашку кофе. Серьезнее Алексей трапезничал часа через два на фирме. Обедать, когда позволяло время, он приезжал домой.
        Новый приступ ревности накатил на Шуру после отъезда Гриши Ерожина. К парню Шура привязалась, Ерожин-младший ей нравился.
        Нравился тем, что был по-взрослому прост и по-детски непосредственен.
        "Теперь и телефон звонит редко", - думала Шура, вспоминая, как обрывали телефон девчонки, пока Гриша гостил у них. Сын Ерожина легко и органично вписался в их семью.
        Незнакомые принимали его за сына Алексея, поскольку Гриша был таким же белобрысым и улыбчивым. Парень сразу подружился с Антоном, Ниночкой и их приятелями и с увлечением работал на фирме мужа. Через неделю казалось, что Гриша жил с ними всегда.
        Когда он уехал, в доме стало пусто.
        - Опять голодный поедешь? - сказала Шура Алексею, наблюдая, как он на ходу выпил стакан ряженки.
        - Ты же знаешь, Шурка, не лезет с утра ничего в глотку, - ответил Алексей, надевая свой пуховик.
        - Обедать ждать? - поинтересовалась супруга.
        - Не жди. Сегодня понаедет тьма заказчиков, и я с ними буду крутиться до ночи. Придется кормить обедом, ну и сам перекушу заодно, - ответил Алексей, чмокнул Шуру в губы и вышел из дома. Шура проследила, как он закрыл за собой ворота, сел в машину и газанул в сторону шоссе.
        "Опять буду целый день одна, - вздохнула женщина и пошла в комнату. Минула всего неделя с того дня, как она отослала злополучное письмо. Ответа ждать рано. - Петр, наверное, только его получил, а может, и нет?" - прикинула Шура и уселась к телевизору. Она смотрела на экран и не слышала диктора. Передавали новости. Шуру интересовала только погода. Последние дни снег шел не переставая, и хозяйке хотелось знать, когда все это закончится.
        "Вдруг Ерожин поделится с Алексеем? Или бросит Надю? Как мне тогда жить? Опять я влезла в историю. Кажется, все нормально, деньги есть, муж жив-здоров. Так нет, ревность замучила", - злилась Шура, но поделать с собой ничего не могла. За своими мыслями она прозевала погоду, выключила телевизор и поднялась с кресла. Готовить обед надобность отпала. Шура медленно прошлась по дому. Чистота везде сохранялась идеальная, и жилье уборки не требовало. Шура подошла к двери маленького кабинета мужа.
        У себя Алексей наводил порядок без постороннего участия. Жена боялась перепутать деловые бумаги и по негласному договору в кабинете не убиралась. Но сейчас открыла дверь и, постояв минуту на пороге, вошла.
        На письменном столе навалом лежали рекламные проспекты и журналы. Все они касались строительства и женщину интересовали мало. Шура шагнула к столу, огляделась и, покраснев от смущения, выдвинула ящик. Содержимое заставило Шуру улыбнуться. Там хранились катушки для спиннинга, поплавки, крючки и лески. Этот ящик принадлежал Антону Нижний ящик заполнили папки с документами. Шура не стала в них рыться. Она знала, что в папках лежат старые отчеты, договора и прочая бумажная канитель, связанная с фирмой Алексея. Она открыла последний нижний ящик и замерла. Взгляд упал на стопку писем. Почерк на конвертах Шура узнала. Это был почерк Нади Ерожиной. Шура на миг задумалась, еще раз огляделась, быстро взяла письма и, задвинув ящик, вышла из кабинета.
        Перед тем как приступить к запретному чтению, Шура поглядела в окно и на всякий случай заперла входную дверь на задвижку.
        После этого унесла письма в спальню и, разложив их на трюмо, внимательно проглядела штампы. Первые относились к прошлому лету.
        Надя писала Алексею, каким застала Петра, вернувшись от них. Сообщала, как они с Ерожиным расписались и не стали никому об этом говорить. Делилась своими впечатлениями от походов в театры.
        Все это Шура знала из разговоров с мужем.
        Алексей рассказывал о Наде не столь подробно, но основные факты ее биографии сообщал.
        - Ты из города возле поста повернул не туда. Поезжай обратно. Меня не захватишь?
        Заплачу.
        - Залезай. Тут в ваших снегах заблудиться, что два пальца... - пожаловался автомобилист, открывая дверцу. Шура отряхнула сапожки, постучав один об другой, и с удовольствием уселась в машину.
        - Теща упросила свою мать - старую каргу - к врачу отвезти. А я в этом Волжанкове отродясь не бывал, - ворчал хозяин иномарки.
        - Стариков надо уважать, - ответила Шура.
        - Да ей под девяносто. Чего там уважать?
        Не слышит, не видит. Чем в девяносто лет врач поможет? Тут нужно только с ангелами советоваться, - усмехнулся водитель.
        Через пять минут они были у развилки.
        Шура поблагодарила и полезла в сумку.
        - Да черт с тобой. Обойдусь. Без тебя бы еще час плутал, - отказался от денег ворчливый зять долгожительницы, и Шура, попрощавшись, вышла на дорогу.
        От поста дорожной инспекции до центра она дошагала за десять минут. Весь городок можно было обойти вокруг, потратив меньше часа.
        На почте, ожидая, пока телефонистка соединит их с Самарой, сидели три бабки. Шура подошла к окошку, взяла телеграфный бланк и задумалась. Она не знала, что написать Петру, чтобы тот понял. Полчаса Шура маялась за столом, покусывая ручку. Два раза принималась писать, потом рвала бланк и снова думала. Наконец решилась и твердым почерком вывела: "Я старая дура". Еще минуту посомневалась, потом махнула рукой и быстро дописала. Перечитала и подала листок в окошко.
        Телеграфистка, пробежав глазами бланк, с удивлением взглянула на клиентку. Таких текстов ей еще принимать не доводилось.
        Шура сделала вид, что не понимает удивления работника почты, дождалась, когда та подсчитает слова и, расплатившись, быстро вышла на улицу.
        "Хорошо, если бы телеграмма пришла раньше письма", - подумала женщина и зашагала к памятнику Ленина. Она было собралась зайти на фирму к мужу, но, вспомнив, что у того сегодня обед с заказчиками, передумала. Возле памятника бывшему вождю без всякой надежды дождаться пассажира дремал в своих "Жигулях" единственный таксист города Толя Курочкин. Шура села в его заснеженную "шестерку" и назвала адрес. Курочкину повезло. Шура стала единственной пассажиркой за весь день работы частного таксомотора.

11
        Петр Григорьевич проснулся рано. В голове туманило, во рту пересохло. "И как только алкаши каждый день так начинают?" - подумал он, тихо вылез из-под одеяла и босиком протопал на кухню.
        - Ты куда, Петя? - не просыпаясь, спросила Надя.
        - Спи, милая, я тут; - ответил Ерожин, обследуя заварной чайник.
        Заварка кончилась. В холодильнике от последнего домашнего застолья остался сок.
        Выпив холодную жидкость прямо из пакета, Петр заглянул в ванную. Прополоскав рот, он оглядел себя в зеркало и, к удивлению, следов вчерашнего пьянства на лице не обнаружил.
        "Все равно надо с этим завязывать", - промелькнула в голове совестливая мысль.
        Задержавшись в прихожей, Петр поднял с пола свою куртку и зимнее пальто жены, аккуратно повесил одежду на плечики и, покосившись на тумбочку, где лежало платье и белье Нади, вернулся и снова лег.
        "Вчера в офисе собралась тьма народу. - Ерожин пытался припомнить гостей, явившихся на открытие его бюро. Аксеновы при были всем семейством. Сева Кроткий еще привел с собой трех бизнесменов. Те пожелали стать постоянными клиентами и сегодня в два часа нагрянут подписывать бумагу. Полковник Бобров с Петровки заявился со своей Кирой.
        Три корреспондента из газеты и радио быстро набрались, но записать интервью с подполковником успели трезвыми. Грыжин пригласил замминистра МЧС. Это по его команде Ерожина вывезли вертолетом. Тот задержался недолго. Особенно приятно подполковнику было увидеть у себя профессора Ермакова с супругой. - Сколько же я всего выпил? Ужас.
        В офисе вроде вел себя нормально. А дома?" - Ерожин покосился на спящую жену.
        Надя спала тихо. Судя по розовым щекам и ровному дыханию, последствия вчерашнего безобразия ее не беспокоят. А такого со своей молодой женой Петр Григорьевич никогда раньше не творил. Надю он раздел прямо в прихожей. Даже вещи не дал повесить. Сначала он приволок ее на новый кожаный диван.
        Что нашло на Петра, он не знал и сам. То ли зверь в нем проснулся по пьянке, то ли вчерашний приступ ревности сказался. Ерожин вспомнил, как он схватил своими лапищами нежные, почти детские плечи жены, как билась головка Нади о мягкую спинку кожаного дивана, как он вертел ее, рычал и не мог насытиться. Потом перенес жену на кровать и опять набросился. Последнее, что запомнил Ерожин, это ее темные глаза. Он лежал на спине. Надя приподнялась и, обхватив руками коленки, с удивленным любопытством разглядывала мужа, словно видела его впервые.
        - Ну и зверюга, - сказала она тихо и потушила свет.
        В окне посветлело. Спать больше Петру не хотелось. Он осторожно встал и начал собирать по квартире свои трусы, носки, брюки и рубашку. Убрав все это в ванную, залез под душ и несколько раз поменяв воду с горячей на холодную, растерся полотенцем. Голова посвежела.
        "К трем надо ехать в театр, встречаться с Боком. - Ерожин припомнил, что директор театра выразил желание составить с Петром какой-то контракт. - В артисты к нему я точно не пойду", - усмехнулся Петр Григорьевич и, побрившись, начал одеваться. Чтобы не будить Надю, он напялил на себя все вчерашнее, хотя рубашка была изрядно помята и далеко не первой свежести. Облачившись в пиджак, Ерожин обнаружил в кармане незнакомую пластиковую карточку. Повертев в руках, сообразил, что это ключ от его офиса. Уже в куртке Петр Григорьевич написал на кухне Наде короткую записочку и, тихонечко прикрыв за собой дверь, вышел на лестничную площадку.
        Усевшись в "Сааб", он не успел вставить ключ в зажигание, как зазвонил мобильник.
        - Я хочу срочно вас видеть, - сообщил мужской голос с заметным кавказским акцентом. Голос этот Ерожин однажды уже слышал, но вспомнить не успел. Мужчина его опередил. - Это Анчик из Новгорода. Я в Москве.
        Петр назвал банкиру адрес своего бюро, завел машину и покатил в центр. Начинался второй рабочий день частного сыщика, подполковника в отставке Петра Григорьевича Ерожина.

12
        Надя с трудом открыла глаза. Петр перед уходом задвинул занавески, и она не могла понять, сколько сейчас времени.
        Сладко потянувшись, она зажгла лампу и встала с постели. Подойдя к зеркалу, Надя внимательно себя оглядела и, удовлетворившись тем, что синяков на теле нет, отправилась в ванную. Грудь ныла нестерпимо, и Надя не могла до нее дотронуться.
        "Хорошенький щадящий режим выдерживает мой муженек", - вспомнила Надя предписание профессора Ермакова, грустно улыбнулась и подумала, что больной супруг быстро пошел на поправку.
        С вечера она собиралась пораньше встать и поехать в офис. Там после банкета посуда осталась немытая, и Наде стало стыдно, что она проспала. "Надо позвонить дяде Ване и попросить прощения", - решила Надя, но очень быстро забыла о своем раскаянии.
        Она стояла под душем и, краснея, вспоминала, что вчера вытворял с ней Ерожин. Никакой обиды от "зверств" благоверного она не ощущала. Наоборот, боясь себе в этом признаться, Надя желала повторения. Нет, не сегодня, не сразу. Но таким ей Петр нравился.
        Она с любовью и нежностью размышляла, какой Ерожин бывает разный. То ласковый и заботливый, то - как вчера, зверь зверем. Из-под душа Надю выгнал звонок в прихожей. Она набросила халат и вышла в переднюю. После бандитского погрома в квартире, который учинил мерзкий Кадков, Надя дверь сразу открывать поостереглась.
        - Кто? - спросила она, вытирая полотенцем голову.
        - Телеграмма, - ответили с лестничной площадки.
        Надя заглянула в глазок и увидела раскосую девушку в куртке с большой сумкой через плечо.
        - Здесь проживает Петр Григорьевич Ерожин? - спросила молодая почтальонша и, получив утвердительный ответ, вручила Наде бланк с телеграммой. Ерожина закрыла дверь, бросила телеграмму на тумбочку для обуви и вернулась под душ.
        Закончив полоскаться, Надя вытерлась и пошла на кухню. На кухонном столе она обнаружила записку. Надя взяла клочок бумаги и прочла: "НЕ ОБИЖАЙСЯ, ЛЮБЛЮ!!!"
        "Дурачок, разве на это женщина может обидеться, - улыбнулась Ерожина и, поставив на плиту кофейник, решила взглянуть на телеграмму. - Если что-то срочное, позвоню ему на мобильный", - подумала она.
        Вернувшись с бланком на кухню, Надя одним глазом стала отслеживать кофе, а другим попыталась прочесть текст. Сначала молодая женщина ничего не могла разобрать.
        "Какому слову и почему Петр не должен верить? Какая старая дура"? - прочитав подпись и обратный адрес, Надя тут же забыла о кофейнике.
        Текст был странный. "Я старая дура. Не верь ни одному моему слову. У меня прекрасный муж, а у тебя замечательная девочка-жена. Береги ее. Шура."
        На плите зашипело, и запах горелого кофе заполнил кухню. Надя машинальным движением схватила кофейник, бросила его в раковину и, выключив плиту, продолжала смотреть на телеграфный бланк.
        "Чему не должен верить Петр? - гадала Надя. Внезапно она вспомнила странное поведение Петра, его ревнивый допрос и понемногу начала догадываться. - Вот почему он спрашивал, люблю ли я Алексея?! Шура уверена, что у меня с ее мужем роман. Бедный Алеша! Что там у них?" - Надя прибежала в комнату, раздвинула портьеры и схватила телефон.
        Номер Алексея она помнила наизусть. Ростоцкий ответил сразу. Услышав голос Нади, Алексей очень обрадовался.
        - У тебя, Алеша, дома все в порядке? - волнуясь, спросила Ерожина.
        - Все в норме, - ответил Алексей.
        - А как Шура? - продолжала допрос Надя.
        - Как всегда. Немного скучает без внука.
        Я сутками на работе торчу. А так тоже в норме. Что у вас?
        - У нас все замечательно, - повеселела Надя. - В Москву не думаешь приехать?
        Ростоцкий пока в Москву не собирался. Они еще немного поговорили, и Надя положила трубку. Несколько минут посидев в кресле, она решила повторить попытку с кофейником, но зазвонил телефон.
        - Это Надя Ерожина? - спросил незнакомый женский голос.
        - Я вас слушаю, - ответила Надя.
        - Я Нателла Проскурина.
        - Очень приятно, Нателла. Я вас не узнала. Разбогатеете... - приветливо ответила Надя. - Но Петра дома нет. Он весь в делах.
        - Я не Петру, а вам звоню. Хочу попросить о встрече, - сказала Нателла.
        - Буду рада.
        После звонка в Самару у Нади настроение поднялось, и она отвечала актрисе искренне.
        Проскурина с удовольствием откликнулась на приглашение и выспросила, как найти их башню в Чертаново Почтовый адрес Нателла имела от Анчика, но как добраться - не знала.
        Надя надела домашнее платьице, убрала из прихожей свое белье и одежду и только сейчас заметила палку Ерожина. "Забыл, значит, поправляется". - Улыбнувшись находке, молодая хозяйка пошла на кухню и быстро уничтожила следы кофейной аварии. Когда Нателла позвонила в дверь, стол там был сервирован для завтрака на двоих и горячий кофе в полной сохранности дожидался на плите.
        - Давайте закусим. Я вас ждала, есть уже хочется до чертиков, - призналась Надя, впуская актрису в квартиру.
        Нателла повесила свою синтетическую чернобурку на вешалку и нерешительно пошла за хозяйкой.
        - Я вообще-то есть не хочу, - пыталась слабо сопротивляться Проскурина, но за стол уселась и, с интересом оглядев кухню Ерожиных, серьезно принялась за кофе с бутербродами.
        - Как идет ваш спектакль? - спросила Надя, когда гостья насытилась и закурила.
        - Второй аншлаг. Билеты - в драку.
        Спрашивают лишний от метро, - не без гордости ответила актриса.
        - Петр закончит расследование, и мы обязательно придем, - пообещала Надя. - С билетиком поможете?
        - Конечно, помогу. Давай на "ты", если не возражаешь? - предложила Проскурина.
        - Не возражаю.
        Надя с удовольствием отметила, что ее гостья выглядит совсем не так, как накануне в офисе.
        - Слушай, я вот за чем приехала. Ты с Петром Григорьевичем поговори откровенно.
        Мне кажется, что никто не верит, будто я с Анваром не спала. Думают, что я разыгрываю из себя недотрогу. Кривляюсь или строю кого.
        - Мне кажется, что Петр вам, ой, тебе верит. - Надя забыла, что они договорились на "ты", но сразу исправилась.
        - Мне тоже так кажется. Но он сыщик.
        Ему нужны факты, факты и их мотивация.
        У нас в театре Марк Захарович тоже требует от артистов мотивации. А я сама ничего не понимаю, - призналась Нателла.
        - Хороший был человек Анвар. Бывают же на свете хорошие люди, - покачала головой Надя.
        - Хорошие - бывают. А таких, как Анвар, больше нет, - упрямо сказала Проскурина. - Я вовсе не шлюха, хоть и не святоша. Нормальная баба. Сотнями своих поклонников не считаю, но за десяток ручаюсь. У тебя-то мужиков до мужа много было?
        - Один, - ответила Надя и покраснела.
        - Ты чего стесняешься? Вроде замужем, - удивилась актриса. - Ну и что? Тот один хороший был?
        - Очень хороший, - серьезно сказала Надя. - Просто я никогда ни с кем об этом не говорю.
        - Чего же ты нормального мужика бросила и за другого пошла? - затушив окурок в блюдце, поинтересовалась Нателла.
        - Он был очень молодой, как я, и застенчивый. Я с ним только один раз была... В походе. - Надя задумалась. Она раньше ни с кем, даже с сестрами свою личную жизнь не обсуждала. А с артисткой ей говорилось об этом легко.
        - Ну и что, что молодой? Тебе же Ерожин не из-за денег нужен? - не поняла Нателла.
        - Ой, Петр - это совсем другое. - Надя улыбнулась и, вспомнив вчерашнюю ночь, снова залилась румянцем.
        - Представляю, - понимающе произнесла Нателла. - Когда там, в лесу, стрелять начали, твой Петр на меня навалился. Хоть ты ему и жена, а скажу по совести, мне очень подниматься из-под него не хотелось. А я совсем не озабоченная. Есть что-то в твоем мужике.
        Вообще вы пара красивая. Как с обложки "Плейбоя" пара.
        - А ты спрашиваешь, почему я своего мальчика бросила? Влюбилась в Ерожина и бросила. Не сразу, правда. Я в Петра влюбилась, а он и не знал. Он меня на свадьбе у сестры танцевать пригласил, и я пропала. Со своим парнем гуляю, а думаю о Петре. Я этому мальчику честно сказала. А потом узнала, что Петр в больнице раненый лежит, и сама к нему помчалась. Он открыл глаза в палате, меня увидел, и так у него глаза засветились счастьем, что я поняла - мой, - улыбнулась Надя.
        - Ну и правильно сделала, - согласилась Нателла.
        - И знаешь, мой Петр долго меня в койку не тащил. Я сама хотела, а он выжидал. У меня даже разные мысли появились. Думаю, может в его возрасте этого вообще не надо. У меня взрослых мужиков раньше не было. Откуда мне знать? У нас в семье на такие темы не говорят. Да, Петр мне поначалу странным казался. Что, если и Анвар такой был? - предположила Надя.
        - Может, и был, - согласилась Проскурина. - Поэтому я и говорю тебе. Петру Григорьевичу мне такое рассказывать неудобно.
        Подумает, что я дура. А мне кажется, его женщина убила.
        - С чего ты взяла? - удивилась Надя.
        - Вот, сама смотри. Анвар мужик молодой, с бабками, с тачкой. Внешность ты сама видела. Красавец, - начала развивать свою мысль актриса.
        - Да. Все так, - согласилась Надя, не очень понимая, куда клонит гостья.
        - В городе он два года. Я выясняла. За это время ни с одной девушкой на улице его не видели. Вдруг у него роман с замужней?
        Встречались они тайно. Кто знает, что у замужней бабы на уме? Бывает, что муж в койке не нравится, а бывает, баба сменить из-за денег мужика решила. Город у нас невелик.
        Сплетни расходятся быстро. Та когда поняла, что он возле меня вьется, или узнала, что он деньги в меня вложил, его и прирезала. Может, не сама, а наняла кого.
        Нателла снова достала сигарету.
        - Ты его любила? - спросила Надя.
        - Не знаю. Думала о нем. Цветы, баксы.
        Мужик красивый, необычный. А когда его не стало, у меня на душе потемнело. До него у меня Русланчик был. Того я любила. Хороший мужик, добрый. Гуляка, как все южные, но меня любил. Пока я с ним крутилась, не думала о любви. Он удобный, щедрый, я его при себе как собачку держала. Чуть что - к ноге. И он рядом. А когда погиб, я места себе не находила. Думаю, черт с ним, пришел бы голый, без "мерседесов" своих, приняла бы и такого. Я даже ночами его звала. А когда жив был, отвернусь и сплю. После театра возвращаешься поздно, лишь бы до подушки дотянуться, а ему давай и давай. Чеченец, южная кровь. И днем и ночью готов. А не стало его, я себе простить не могу, что как сонная рыба тогда с ним в койке валялась. Пожалуй, он у меня первый такой был. С остальными путалась больше от скуки. Без Анвара я гибель Русланчика еще сильнее бы переживала, а он мне помог. Ничего не пожалею, а эту гадину или гада найду.
        Я в твоего Петра верю. Он убийцу Русланчика нашел и убийцу Анвара отыщет. Ты ему мысль насчет бабы подбрось, - напомнила Нателла, вставая.
        - Подброшу. Только Петр - человек непростой. У него голова, как компьютер. Уверена, что он и этот вариант просчитал, - предположила Надя, провожая гостью.
        - Спасибо тебе, Надюха. Давай дружить.
        У меня в Москве подруг нет. С кем училась, те разъехались, а ты мне нравишься.
        - Ты мне тоже.
        Уже на пороге Нателла протянула Наде программку спектакля:
        - Там мой номер нацарапан. Живу в чужой квартирке. Снимаю, поэтому телефон временный. Мне наш режиссер общежитие обещал. Вот мужик! Первый раз в театре настоящего мужика вижу.
        - Так в чем же дело? - подмигнула Надя.
        - Он на меня смотрит, как на кубик Рубика, - усмехнулась Нателла и вошла в лифт.
        Надя закрыла за ней дверь, вернулась на кухню и, отложив программку, принялась за посуду. Через десять минут на кухне сделалось стерильно чисто и только с обложки театральной программки на сияющей белизне стола чернело крупными буквами название "БАЛ САТАНЫ". Постановки, в которой актриса Проскурина играла заглавную роль на деньги убитого Анвара Чакнава.

13
        Петр Григорьевич приехал в свой офис на десять минут раньше банкира. Открыв дверь хитроумной электронной карточкой, он с удивлением обнаружил Ивана Григорьевича Грыжина. Генерал в переднике сосредоточенно мыл посуду.
        - Бары гадят, а старику убирать, - добродушно проворчал он вместо приветствия.
        - Не хотел Надю будить. Легли поздно, - виновато улыбнулся Ерожин.
        - Ну и правильно. Молодые могут много спать. Это нам, старикам, не спится. Молодые думают, что жизнь вечная. А нашему брату понятно, что она как одноразовая салфетка.
        Раз высморкался, а в стирку не сдашь. Поэтому и встаем рано. Время жалко, - философски рассуждал Грыжин, расставляя чашки и тарелки по местам.
        Анчик приехал точно к назначенному сроку - минута в минуту. Ерожин пригласил банкира в свой директорский кабинет. Тот огляделся, и подполковник понял, что офис впечатление на клиента произвел.
        - Кто? - сказал Анчик и стал сверлить Ерожина взглядом.
        - Пока не знаю. Хочу вас послушать, - ответил подполковник, поняв, что банкир спрашивает его об убийце Анвара. - Расскажите все, что вам известно о вашем работнике.
        - Анвар мне не просто работник, Анвар мне как брат был, - вздохнул Анчик и полез в карман. Достав пачку "Парламента", банкир вынул из нее сигарету, положил на стол, потом стал искать зажигалку. Нашел и тоже выложил на стол. Но вместо того чтобы закурить, вскочил, подбежал к Ерожину и закричал:
        - Анвар кристальный человек! Таких людей теперь не бывает!
        Ерожин вспомнил, что Проскурина тоже считала Анвара личностью особенной. Эмоциональные оценки убитого подполковнику давали мало информации, и он, чтобы перевести разговор в реальные рамки, сухо произнес:
        - Анчик, я на работе. Начнем по порядку.
        Во-первых, что вы от меня хотите?
        - Как - что? Кто убил друга?! - Банкир стоял возле Ерожина и изумленно моргал глазами. - Разве непонятно?
        - Вы, пожалуйста, сядьте. Повторяю, я на работе. Теперь у нас бюро. Решили нанять меня для расследования - составим контракт.
        Оговорим сумму. Я ведь обязан налоги государству платить.
        Банкир сразу перестал моргать, успокоился и вернулся в свое кресло. Разговор про деньги был ему понятен, но платить он не предполагал.
        - Нателла сказала, что рассчитается за вашу работу. А у нас с вами еще прежнее дело не закончено. Анчик свое слово дал. Анчик свое слово держит. Найдете деньги Ходжаева - Анчик половину дает. А по Анвару мне Нателла...
        - При чем тут Нателла? Хотите с ней совместно заказать расследование - ваше право. Тогда и приходите вместе, - сказал Ерожин, с интересом наблюдая за банкиром. Он впервые выступал в качестве частного детектива и решил с самого начала деловую часть выдерживать четко.
        - Хорошо. Анчик для друга денег не жалеет. Анчик не такой человек, чтобы для друга деньги жалеть. Назовите Анчику вашу сумму.
        - Пять тысяч долларов за результат плюс тысячу сразу на текущие расходы по следствию, - оценил свой труд подполковник.
        Анчик наконец зажег сигарету, затянулся, зачем-то посмотрел на потолок офиса и согласился.
        - Контракт составите с моим сотрудником. Грыжин в бумагах лучше понимает. - Петр Григорьевич поднялся и, препроводив гостя в соседнюю комнату, сдал его Ивану Григорьевичу. Генерал напялил очки и уселся к компьютеру. Ерожин ухмыльнулся и, прихрамывая, вернулся в свой кабинет.
        - Теперь выкладывайте, - сказал он банкиру, когда тот снова пришел к нему.
        - Анвар мне как брат был, - вздохнув, повторил Анчик.
        - Ваши чувства я уважаю, но они информации не несут. Давайте по пунктам. - Ерожин достал свой блокнот и что-то там отметил. - Пункт первый. Как вы познакомились?
        - Анвар два года назад пришел в банк. Я с Анваром поговорил и взял его на работу, - ответил банкир.
        - Подробнее. О чем поговорил, что заставило вас принять незнакомого человека? Принес ли он рекомендации? Назвал общих знакомых? Вспоминайте, Анчик. Знали ли вы, что паспорт у него фальшивый? Мне все это важно, - уточнил Ерожин.
        - Фальшивый? У Анвара паспорт фальшивый? Первый раз слышу, - искренне удивился Анчик.
        - Про паспорт не знали, - пробурчал Ерожин, делая пометку в своем блокноте. - Что же заставило вас ему поверить?
        - Анвар сказал Анчику, что у него семейное горе, о котором он никогда распространяться не будет. Я тоже уехал из Баку из-за жены. Я - азербайджанец, Сильвия - армянка. Я много пережил и стараюсь помогать всем кавказцам, оказавшимся в беде.
        Ерожин с интересом посмотрел на своего заказчика. Ему не приходило в голову, что банкиры могут руководствоваться сердечными побуждениями.
        - Продолжайте. Я вас слушаю, - ободрил подполковник собеседника.
        - Потом я узнал, у Анвара покончила с собой молодая жена. О причинах самоубийства Анвар говорить не хотел.
        Ерожин записал этот факт себе в блокнот.
        - Меня интересует, из каких соображений вы ему поручили секретную службу?
        - Это произошло через год. Сначала я Анвару поручил беседы с клиентами, - вспомнил банкир.
        - Очень любопытно. Что это за беседы, если не секрет? - оживился Ерожин Подполковник был далек от банковской деятельности и впитывал новую информацию с интересом.
        - К нам приходят разные люди. Открывают счета, просят кредиты. Я должен быть в курсе, что из себя представляет клиент. Насколько он надежен. Какими суммами я могу с ним апеллировать Все это надо знать.
        - Тонкое дело, - согласился Ерожин. - Почему вы решили использовать Чакнаву на этом участке?
        - Анвар мне сказал, что, уехав из Грузии, он хотел бы сменить все, и профессию тоже, - вспомнил банкир. - Из нашего с Анваром разговора я сделал вывод, что Анвар человек умный, психолог хороший, и решил попробовать.
        - О своей прежней работе он никогда не говорил? - Ерожин снова сделал пометку в блокноте.
        - Анвар? Никогда! - уверенно ответил Анчик.
        - Выходит, раз вы через год доверили ему отдел, то с новой для себя работой он справился?
        - Справился, очень Анвар даже справился. По Анвара рекомендациям Анчик работал с клиентами почти без потерь. Анвар помог банку получить приличную прибыль. Анвар стал мне как брат.
        Петр Григорьевич с трудом погасил улыбку. Заявление банкира о том, что, получив прибыль, он испытал братские чувства к сотруднику, Ерожина позабавили.
        - Почему вы решили, что он справится и с секретным отделом?
        Анчик покачал головой:
        - Ай, ай, ай, кто другой так хорошо знал клиентов? Анвар с ними первый беседовал и потом следил за своим подопечным по нашим бумагам. Иногда клиент попадал в беду. Иногда делал неверный шаг в бизнесе. Анвар со всем этим разбирался. Через год Анвар всех наших клиентов видел насквозь. Анвар стал моей правой рукой. Вот кем стал Анвар.
        - Значит, у него могли появиться и враги.
        Вам не приходило в голову, что его должность несла потенциальную опасность? - предположил Ерожин.
        - Исключается. Последний год не было никаких серьезных конфликтов с клиентами.
        В Новгороде люди, как рыбки в аквариуме. Все видно. Анвар был спокойный, вежливый был Анвар человек.
        Петр Григорьевич припомнил, как его допрашивал Чакнава, когда думал, что Проскурину изнасиловал и ограбил Ерожин. Не согласиться с банкиром, что Анвар был сдержанным сотрудником, Петр Григорьевич не мог:
        - У убитого были человеческие слабости?
        - Нет. Анвар был из железа, - не раздумывая, выпалил банкир.
        - Припомните: женщины, карты, вино?
        Чем-то же он занимался в свободное время? - Ерожин никак не мог схватить хоть какую-нибудь ниточку и пытался расшевелить банкира.
        - Если Анвар чем и увлекался, то об этом знал только Анвар. Машину Анвар любил. Лес Анвар любил. Гулять один часто ходил. Девушек я рядом с Анваром не видел. В карты Анвар не играл. Пил Анвар очень мало, но в винах Анвар толк знал и был разборчив. Кушал Анвар немного, но тоже не все. Угодить Анвару не в каждом ресторане могли. - Анчик задумался. Ничего больше ему в его голову не приходило.
        Ерожину этого было мало. Петра Григорьевича начала раздражать таинственность вокруг убитого.
        - Что же он за два года никого не трахнул?
        Он же грузин. Вы, кавказцы, народ горячий.
        - Народ мы горячий, - согласился Анчик и вспомнил свою секретаршу Марину. - За себя могу сказать. За Анвара не могу. Может быть, трахал, может, нет. Мне не докладывал.
        - С Проскуриной, по-вашему, у него любовь?
        - Этого я не понял. Спрашивал, зачем ты, Анвар большие деньги решил под юбку бросить? Она тебе за сто долларов такую любовь сыграет, что не надо в театр ходить... Анвар ничего не ответил, только посмотрел на меня и все. Больше я не спрашивал. Анвар загадочный был человек.
        У Ерожина оставался один вопрос. Пока ничего нового Анчик ему не сообщил.
        - Вы у Чакнава дома часто бывали?
        - Никогда. Зачем? - удивился Анчик.
        - Сами говорили, что Анвар вам как брат.
        Как же у брата дома не побывать. Не приглашал?
        - Анвар где-то снимал квартиру или частный домик. Ко мне Анвар приходил, на даче жил. А мне зачем?
        - На той самой даче, где вы нас с Таней Назаровой держали? - улыбнулся Ерожин. - Прокололся тогда ваш начальник секретной службы.
        Банкир неожиданно смутился.
        - Кто старое помянет... Вы и сами могли бы запутаться. Кому придет в голову, что в городе орудует новый бандит-одиночка? Мы своих бандюков всех отслеживаем.
        - Вот это мне и не нравится, - произнес Ерожин. - Своих вы отслеживаете. Выходит, что зарезал Анвара пришлый. Чтобы на него выйти, придется разобраться в прошлой жизни вашего друга. А с чего начать? Вы даже не знаете, где в Новгороде жил Чакнава.
        - Не знаю, - грустно согласился банкир.
        Облаченный в фартук, Грыжин доставил на подносе кофе и три рюмки коньяка.
        - Отметим, господа, сделку.
        - Я в гостинице хорошо покушал, - запротестовал гость из Новгорода.
        Иван Григорьевич поставил поднос на стол, внимательно посмотрел на клиента и поднял рюмку.
        - Не советую, товарищ банкир, отказываться. Не думаю, что вам в роли лакея часто приходилось видеть генерала, да еще бывшего заместителя министра внутренних дел.
        Анчик изумленно заморгал глазами и потянулся к рюмке.

14
        Яков Михайлович Бок выглядел усталым.
        Коммерческий успех постановки "Бал Сатаны" администраторское сердце должен был радовать. Но осторожный Яков Михайлович тревожился. Директор ждал неприятностей.
        Убийство Анвара Чакнавы он воспринял как начало малоприятных событий. Еще два месяца назад, обсуждая с Тулевичем возможные последствия предстоящей антрепризы, Бок предупреждал, что трогать сильных мира сего опасно. А режиссер доказывал, что нынче времена другие, и над опасениями Якова Михайловича подсмеивался.
        "Быстро же наша творческая братия забывает уроки прошлого", - вздохнул директор, трогая свою машину со светофора. Бок сам рулил театральной "Волгой", считая содержание персонального шофера недопустимой роскошью.
        Для перемещения артистов труппы он пользовался автобусом из фирмы по перевозкам. Якову Михайловичу вовсе не импонировало иметь транспорт на балансе театра, волноваться о трезвости водителя, следить, чтобы тот нахалтурил, оплачивать аренду гаража и услуги механика. Директору и без того забот хватало.
        Бок взглянул на часы. "Сыщик, должно быть, уже приехал", - подумал он и прибавил скорость. Вырулив на площадку перед дворцом культуры, Яков Михайлович остановился, но из машины не вышел "Сааб" Ерожина он заметил и понял, что его ждут, но покидать водительское сиденье не торопился.
        Наконец он решил, что выскажет свои мысли детективу откровенно, и, тщательно проверив замки, направился к зданию.
        Петр Григорьевич сидел в плюшевом кресле. При виде директора он встал, оскалившись своей улыбкой добродушного хищника, и, пожав протянутую руку, проследовал в кабинет.
        - Петр Григорьевич, - начал Бок, усевшись за свой письменный стол, - по поручению Нателлы Проскуриной я должен заключить с вами трудовое соглашение. Актриса поручила мне это странное дело, но по договору с покойным Анваром Чакнава она вправе распоряжаться прибылью от постановки "Бала Сатаны". Вы обязуетесь отыскать убийцу Анвара, а я - выплатить вам вознаграждение. Предусмотрен и аванс за вашу работу.
        Согласны?
        - Да. Мы с Проскуриной имели разговор.
        Я взялся за это дело, - подтвердил Ерожин.
        - Тогда обговорим сумму и поставим подписи. - Яков Михайлович достал из ящика стола заранее заготовленный бланк и протянул его Ерожину. Пробел оставался только на том месте, где требовалось указать сумму.
        - Мне бы хотелось сначала задать вам несколько вопросов, - улыбнулся подполковник.
        - Задавайте. Отвечать - не деньги платить, - вздохнул директор.
        - Тяжело с артистами? - поинтересовался Ерожин.
        - У них один недостаток: они всегда хотят есть, - мрачно сообщил Бок.
        - Есть хотят все, - улыбнулся Ерожин.
        - Про всех не знаю. Я работаю с артистами, - пробурчал директор. - Ладно бы ели как люди. Они еду воспринимают как закуску.
        - Вы мудрый человек, Яков Михайлович.
        Что вы сами думаете об этом деле?
        - Вы хотите услышать мое мнение? Пожалуйста. Я уверен, что убийцу вам не найти, - твердо заявил Бок.
        Петр Григорьевич с любопытством оглядел массивную фигуру Якова Михайловича, его мощный бритый череп, холеные руки, и попросил объясниться подробнее.
        - Для того чтобы вы поняли мою мысль, вам бы надо посмотреть пьеску, - многозначительно ответил директор театра.
        - Вы думаете, что убийство Чакнавы и содержание пьесы имеют связь? - Петр Григорьевич не мог скрыть удивления.
        - Я не думаю, а уверен, - подтвердил Бок.
        - Что вас привело к такому заключению? - Ерожин вовсе не ожидал услышать из уст директора версию убийства и с любопытством ждал аргументов.
        - Анвар финансировал постановку. В ней наш режиссер позволил себе обличать известных богачей, связанных с политикой. Убийство Чакнавы - политическая месть. Вот почему я сказал, что вам бы стоило посмотреть пьесу. - Яков Михайлович откинулся в кресле и наблюдал за реакцией сыщика.
        - Помилуйте, тогда начинать месть надо было с Тулевича. Или с вас, - усмехнулся Ерожин.
        - Возможно, что и нам с режиссером грозит опасность, - легко согласился Яков Михайлович. - Но я не вижу ничего удивительно, что первым оказался Анвар.
        - А нельзя ли выразить мысль попонятнее? - Ерожин достал свой блокнот.
        - Деньги решают все. Деньги позволили осуществить постановку. А дал их Анвар. Что тут непонятного? - Тупоумие сыщика Якова Михайловича начинало раздражать. - Спросите у Тулевича, я его предупреждал давно.
        - Вы догадывались о предстоящем убийстве? - Беседа с директором театра становилась для Ерожина все интереснее.
        - Я не утверждаю, что ждал конкретно убийства, но возможность неприятностей не исключал, - подтвердил Бок.
        - Странно, что Марк Захарович не упомянул об этом в нашем разговоре, - сказал Ерожин.
        - Не вижу ничего странного. Тулевич - режиссер и витает в облаках. Он думает, что при демократии все дозволено. Он и тогда посмеялся над моими опасениями, и теперь уверен, что я - старый идиот.
        - Итак, вы убеждены, что тут замешана политика и я убийцу найти не смогу, - подытожил Петр Григорьевич, продолжая делать записи в своем блокноте.
        - Примерно так. Если вы - человек настырный и начнете копать вокруг сильных мира сего, можете быть уверенным, кусочек свинца или ножик в спину найдется и для вас.
        Ерожин не очень испугался. Договорившись о цене за свою работу, он все же подписал контракт и, попросив на прощание зловредную пьесу, покинул театр.
        В офисе подполковника ждали Грыжин, Глеб и Надя. Жена рассказала о визите актрисы Проскуриной.
        - Петя, она не была любовницей Анвара.
        Она призналась, что не отказала бы ему в близости. Но он к ней относился по-рыцарски.
        Нателла уверена, что его убила женщина, - доложила Надя.
        Теперь Петр Григорьевич знал и версию примадонны.
        - Итак, мы имеем дело или с политическими мстителями, или с обиженной любовницей.
        Интересно, что еще нам подскажут творческие индивидуальности? - Петр Григорьевич с удовольствием съел бутерброд с ветчиной и салатом, сооруженный ручками жены, выпил большую чашку бульона и позвонил в Новгород.
        Виктор Иннокентьевич Суворов тоже обедал, и Ерожин застал друга дома. Трубку взяла Наташа. Голоса своей первой жены Петр Григорьевич не слышал много лет и от неожиданности смутился.
        - Здравствуй, Наташа. Не ожидал тебя услышать, - признался бывший супруг.
        - А кого ты ожидал услышать, набирая мой номер? - добродушно съязвила бывшая родственница. Наташа пребывала в хорошем настроении, и смущение Ерожина ее позабавило.
        - Да, я и впрямь сморозил глупость, - согласился Петр и попросил к телефону Суворова.
        - Витя, помоги Глебу найти жилище убитого Анвара Чакнавы. Не мог же он обитать в дупле? Грузин или снимал квартиру, или купил себе что-нибудь под жилье. Глеб завтра выезжает в Новгород и без твоей помощи может долго топтаться на месте, - озадачил Ерожин криминалиста.
        - Петр Григорьевич, я и не знал, что завтра еду в Новгород, - удивился Михеев, когда патрон закончил междугородний разговор.
        - Теперь знаешь, - ответил подполковник и обратился к Грыжину:
        - Иван Григорьевич, у тебя во фляжке что-нибудь осталось?
        Генерал довольно ухмыльнулся и запустил лапищу в свой бездонный карман. Петр Григорьевич проследил, как знакомый сосуд выплывет на свет из брючной бездны генерала, как Грыжин наполнил из него четверть тонкого стакана янтарной жидкостью, затем взял стакан в руку, сделал маленький глоток и, почувствовав приятное тепло в организме, раскрыл пьесу Булгакова - Тулевича "Бал Сатаны".
        Фамилии обличенных в пьесе воротил стали быстро перекочевывать в блокнот сыщика.
        Злодеев оказалось шесть. Но четверо из них уже ушли из жизни. Видно, проблема выживаемости в мире больших денег и большой политики стояла остро.

15
        В центре огромного холла на гроте из белого камня в довольно легкомысленной позе застыла позолоченная Венера. Из правого соска богини летела водяная струя и скатывалась в овальный бассейн. Но журчания воды владелец виллы не различал. Он слышал громкий голос жены.
        Сергей Иванович Косов от семейного скандала давно утомился.
        "Врезать ей, что ли? Достала, чертова баба, - думал он, злобно поглядывая заплывшими глазками на разгневанную супругу. - Нашла время затевать свару".
        Косов вчера ночью вернулся из Рима, а жена ждала его из Гамбурга. В Германии не" все прошло гладко. Напившись с консулом родного российского представительства, Сергей Иванович потребовал себе машину и, сев мертвецки пьяным за руль, покатил по ночному городу. Ему казалось, что он ехал вполне пристойно, и когда полиция после продолжительной погони прижала его возле эстакады на Дюссельдорф, долго не верил, что шел за двести и не по полосе движения, а навстречу. Напомнив немчуре про Сталинград, Косов попытался достать толстенького блюстителя порядка кулаком в морду, но был скручен и доставлен в участок. Две тысячи долларов штрафа, а в марках эта сумма выглядела еще внушительнее, раскрыли утром перед Сергеем Ивановичем решетчатые двери, и он с больной головой снова оказался в знакомом представительстве. Полечив друга, консул на этот раз сам проводил Сергея Ивановича в аэропорт и только после этого посчитал себя от гостеприимства свободным. Но Косов навеселе был горазд на выдумки и умудрился полететь не в Москву, а в Рим, где жила его любовница Элеонора Тиркина. Билет из Рима и навел супругу на мысль об
измене. Госпожа Косова прекрасно знала всех любовниц благоверного и их адреса в любой части света.
        - Ты, скотина, у меня дождесся! - кричала она мужу. - Все счета в швейцарском банке на дочку переведу. Получит после совершеннолетия. А ты у меня выкусишь. Нашел дуру. И дом под Лондоном продам или на брата Вовку оформлю. Я тебе покажу, скотина, как по Римам шастать. Тиркина тебя из говенных луж вытаскивала? Она свои тощие ноги перед тобой раздвинула, когда ты уже депутатом Думы стал. А кто тебя, свинью, до этого терпел? Сколько раз я тебя выгораживала!
        Вспомни, гад ползучий, когда ты еще секретарем комсомольской организации был и Верка Доска от тебя аборт сделала! Я могла тогда не говорить, что ты на это не способен, что ты хороший семьянин и прекрасный человек. А я на собрании дурочку ломала. Тебя бы не только из партии, тебя бы поганой метлой из Москвы назад в твой Пердищинск поперли.
        - Лорка, заткнись, сука. Мне сегодня в Совете безопасности заседать, а ты орешь!
        Голова и так раскалывается. Лучше посмотри на фонтан. Почему из левой сиськи вода у нее не течет? Стоит на неделю отлучиться, все в доме рушится...
        Сергей Иванович тяжело гасил гнев на жену. Он по соображениям осторожности открыл не на себя, а на Ларису несколько счетов и оформил дом под Лондоном. И теперь свои угрозы жена вполне могла выполнить.
        - Чем орать, лучше бы супчику дала, - примирительно проговорил глава семьи и откинулся на спинку кресла. Ручной резьбы итальянское кресло красного дерева под его тяжестью хрустнуло. Этот аварийный звук добавил ярости супруге:
        - Ишь, задницу отъел, мебель переломаешь. Тебе бы только пить и жрать. Раньше хоть в футбол гонял. А теперь совсем расплылся. - Мадам Косова подскочила к мужу и, наклонившись, начала искать место поломки итальянской мебели.
        Сергей Иванович поглядел оплывшим глазом на округлости в фигуре женщины и неожиданно быстро и ловко сгреб ее в свои объятья. Роста Косов был небольшого, но при коротких ногах и внушительном брюхе силу имел богатырскую.
        - Помогите! - завопила Лора, лишаясь по очереди кофты, юбки и бюстгальтера.
        Телохранитель Толя, возникший на крик Лоры, безразличным свинцовым глазом отследил происходящее и молча вышел. Сергей Иванович, закончив готовить супругу к любовному акту, приспустил брюки и, поставив орущую Лору коленками на ковер, сосредоточенно принялся за дело. Жена понемногу затихла, понимая, что крик не поможет, а муж не так часто оказывает ей любовное внимание. Долгое пьянство и лирический загул в заграничном вояже сказывались на реакциях организма, и Сергей Иванович никак не мог достойно завершить начатое. Мешал ему и мелодичный перезвон мобильного телефона, подающий надоедливый сигнал из кармана приспущенных брюк. Наконец мужское естество все же победило, Сергей Иванович издал победный рев и, не меняя позы, пролез в карман за трубкой.
        - Сережа, ты очень занят? - услышал Косов голос своего помощника по депутатской деятельности.
        С Николаем Первухиным Сергей Иванович дружил со школьной скамьи и давно тащил друга юности рядом с собой по жизни.
        - Ты, Колька, другого времени позвонить не нашел? - обиженно поинтересовался Косов, наблюдая, как жена, освободившись от его внимания, собирает по ковру свою одежду.
        "Все-таки задница у Лорки классная", - подумал Сергей Иванович, невольно сравнивая прелести законной подруги с худосочной Элеонорой из Рима.
        - Время обеда. Не думал, что ты спишь, - удивился Николай.
        - Ладно, замнем. Вываливай, - снисходительно разрешил Косов помощнику.
        - Сережа, прими, пожалуйста, подполковника Ерожина. Это частный детектив, и он хочет с тобой переговорить.
        Косов на минуту задумался. Фамилия Ерожин ему ни о чем не говорила, а звание подполковника в его окружении давно не встречалось. Косову часто приходилось общаться с военными, но те носили маршальские или генеральские погоны - На кой ляд мне этот подполковник? Ты думаешь, мне, блядь, делать нечего! - обозлился Косов.
        - Сережа, об этой встречи просил сам Демьянов. Ты меня понял?
        Косов понял. Отказать человеку из президентской команды он, как человек государственный, не мог. Сергей Иванович поднялся с ковра, застегнул брюки и, обиженно посопев, согласился:
        - Пусть приезжает сюда, на дачу. Я до двух на месте, потом еду на Совет безопасности. А что ему надо?
        - Ерожин расследует какое-то убийство.
        Говорят, что это талантливый сыщик. У него частное сыскное бюро. Удели ему минут десять, - ответил помощник.
        Косов спрятал трубку в карман и пошел в столовую. Горячий супчик стоял на столе. "Вот что значит правильно гасить семейные пожары", - самодовольно подумал супруг, опуская ложку в душистое варево.
        Сыщик приехал, когда хозяин дачи принимал ванну. Струи джакузи приятно ползали по короткой туше Косова, готовя Сергея Ивановича к предстоящей государственной деятельности.
        - Садись, подполковник. Ты не девица, авось переживешь, что я без порток, - пригласил он гостя.
        Телохранитель поставил кресло-шезлонг рядом с ванной. Ерожин уселся и, казалось, вовсе не замечал экстравагантности приема.
        Косову это понравилось.
        - Сергей Иванович, вы давно последний раз были в театре? - начал Ерожин.
        - Тебе зачем? - удивился Косов.
        - Убийство, с которым я пытаюсь разобраться, произошло в театре, - ответил детектив.
        - Постараюсь припомнить. Был месяц назад, - напряг память Сергей Иванович.
        - Тогда уж уточните, что за театр вы посетили и какую пьесу смотрели, - попросил Петр Григорьевич - Театр назывался "Мулен Руж". А пьесу хрена с два вспомню. Шампанского ведро вылакал Девки там жопами крутили. Живые картины представляли. Текста вроде не было.
        Да я по-французски плохо волоку. Вот счет помню. Ободрали как липку. Пятнадцать тысяч франков отдал. До сих пор жалко.
        В голосе Косова подполковник услышал нотки искренней грусти. Пятнадцать тысяч, франков Косов забыть не мог.
        - "Мулен Руж" - это в Париже. А меня интересуют московские театры, - уточнил Ерожин.
        Сергей Иванович поднялся из ванны, потребовав, чтобы телохранитель подал полотенце:
        - Ты мне, подполковник, яйца не крути. .Скажи, в чем дело. Смогу - отвечу. Нет - значит, тебе не повезло, - сообщил Косов, растирая себя махрой.
        - Хорошо. В московском театре убит грузин, который финансировал постановку сатирической пьесы. В этой пьесе легко найти аналогию со многим сильными людьми, в том числе и с вами. Есть люди, считающие, что это политическое убийство из мести. Я вынужден эту версию проверить, - отчеканил Ерожин.
        Сергей Иванович отбросил полотенце, выпятил брюхо и, широко расставив свои короткие ноги, изумленно воззрился на сыщика:
        - Ты знаешь, сколько раз в день во всяких газетенках и журнальчиках меня поносят?
        Как только не называют: и бандитом, и вором, и убийцей, и педерастом, и пьяницей! Если я их всех буду мочить, кладбищ в Москве не хватит. А мне на них - срать. В наши театры я вообще не хожу. Там духота и выпить не дают.
        Чего там, бля, делать? Я уж если и позволяю себе оттянуться, так это за кордоном.
        - Но тем не менее бизнесменов, пришедших в политику, иногда убивают, - возразил Петр Григорьевич.
        - Ты дурак или прикидываешься? Убивают за бабки. Если у меня мой кусок изо рта возьмут, замочу враз. И ни одна падла не подкопается. Но твой грузин у меня денег не брал.
        Я ясно формулирую? - Сергей Иванович надел халат. Ерожин понял, что аудиенция закончена, и протянул Косову руку. Тот пожал ее своей влажной ладонищей. - Давай, подполковник. Ты мужик вроде ничего, в другой раз пропустил бы с тобой по стаканчику, но сегодня не могу. В Кремль еду.
        Косов проследил, как телохранитель Толя увел посетителя, постоял некоторое время в раздумье, медленно двинулся на кухню, открыл гигантский холодильник, достал запотевшую бутылку шведской водки, еще раз застыл в размышлении, затем махнул рукой, отвернув крышку на горлышке, сделал мощный глоток и крикнул:
        - Толя! Скажи Евтееву, чтобы фонтан поправил. У Венеры из левой сиськи вода перестала идти.

16
        Таня Назарова прибрала свой рабочий стол и подошла к Суворову:
        - Виктор Иннокентьевич, можно я сегодня уйду пораньше?
        - Иди, Танюша. У тебя все в порядке? - Криминалист протер свои очки и посмотрел на помощницу.
        - Все. У Гриши соревнования, я бы хотела за него поболеть, - краснея, призналась младший лейтенант.
        - Я тоже хочу попасть на стадион к его выступлению. Могли бы поехать вместе.
        - Тогда я не успею переодеться.
        - Конечно, поезжай, я просто не подумал об этом, - улыбнулся Суворов.
        Виктору Иннокентьевичу дружба Тани с сыном нравилась. За последнее время Гриша сильно изменился. Юноша повзрослел, стал серьезнее и ответственнее, перестал шляться по ночам. Все это не могло не радовать наблюдательного, родителя. Тане дружба с молодым человеком тоже пошла на пользу. Девушка теперь значительно больше внимания уделяла своей внешности, похорошела, в ее движениях появилось больше грации и женского очарования. И только в работе с Назаровой случалась некоторая рассеянность, чего раньше у своей помощницы криминалист не замечал. Виктор Иннокентьевич надеялся, что это явление временное и связано с влюбленностью.
        Суворов посмотрел, как Таня надела шубку и направилась к двери.
        - Завтра в город приедет Глеб. Надо бы помочь парню отыскать жилье убитого Анвара.
        Петр очень просил нашей помощи, - напомнил Виктор Иннокентьевич Тане на прощание.
        Услышав о Петре Ерожине и его сотруднике, Таня снова густо покраснела. Но Суворов уже был занят работой и этого не заметил.
        Таня вышла на улицу и, вместо того чтобы пойти на автобусную остановку, направилась к дежурной машине. Ребята собирались в рейд, и Таня, кокетливо улыбнувшись, попросила подбросить ее до дома. Молодой криминалист постепенно становилась любимицей управления и могла рассчитывать на повышенное мужское внимание коллег. Через пять минут она уже звонила в дверь Анны Степановны.
        - Как хорошо, что ты пришла пораньше, - обрадовалась тетушка. - Я сегодня плохо обедала и очень проголодалась. Думала, что к ужину тебя не дождусь.
        - Тетя, я тороплюсь. У меня полчасика, чтобы переодеться, - предупредила Таня, снимая шубку.
        - Я мигом накрою. А что у тебя за мероприятие? - поинтересовалась Анна Степановна, поспешая на кухню.
        - У Гриши Ерожина соревнования. Хочу успеть на стадион, - ответила Назарова уже из ванной. За стол она пришла с феном в руках. Тетушка не одобряла побочных занятий во время трапезы, но, понимая, что племянница спешит, промолчала.
        - Тебе, кстати, звонил мужчина из Москвы, - сообщила Анна Степановна, наливая Тане в чашку заварку сквозь медное ситечко.
        - Петр Григорьевич? - выдохнула Назарова и снова покраснела.
        - Не представился, но голос молодой. Он тебе пару раз уже звонил, - ответила тетя.
        - Тогда Глеб, - разочарованно протянула Таня и принялась за еду. - Он собирается завтра приехать. Надо бы помочь ему отыскать дом или квартиру Анвара Чакнава. - Таня говорила с полным ртом и под рокот работающего фена, но Анна Степановна все прекрасно поняла.
        - Нечего искать. Я прекрасно знаю, где жил бедный грузинец, - заявила она племяннице.
        Таня перестала жевать и уставилась на тетю.
        - Не может быть?! Виктор Иннокентьевич все паспортные службы на уши поставил и безрезультатно, - выпалила девушка, наконец покончив с бутербродом.
        - Не знаю, кого уж там ставил на уши твой Виктор Иннокентьевич, но если тебя интересует, где снимал квартиру убитый грузинец, можешь записать адрес, - гордо сообщила Анна Степановна и разложила на тарелочки себе и Тане по два сырника.
        - Как вам удалось это выяснить? - Таня один раз между делом обмолвилась о странном убийстве в московском театре, а тетке этого оказалось достаточно.
        - Никакого чуда здесь нет. Анвар снимал половину домика у моей старинной приятельницы Серафимы Блюм. Серафима Аркадьевна души не чаяла в грузинце. До пенсии Блюм преподавала сольфеджио в музыкальной школе, а Анвар - блистательный пианист. Она до сих пор не может понять, почему он торчал в банке. Вполне мог бы давать концерты.
        - Вы об этом давно знаете? - Таня забыла об ужине и прическе и, отключив фен, глядела на тетю во все глаза.
        - О том, что грузинец жил у моей подруги, я естественно, знала. О том, что он пианист, Серафима сообщила только теперь. Анвар по каким-то соображениям скрывал свой талант от окружающих. Но теперь он умер, и Блюм вправе больше не хранить чужую тайну.
        По дороге на стадион Назарова все время вспоминала разговор за ужином.
        "Надо бы позвонить Ерожину в Москву..
        Может быть, для него эта информация важна и не стоит ждать приезда Глеба? Ведь Петр Григорьевич посылал своего сотрудника с целью обнаружить след Чакнавы". Но звонить она не стала. Назарова просто стеснялась говорить с Ерожиным-старшим.
        В крытом зале стадиона, где происходили бои боксеров, народу собралось предостаточно. В основном это были молодые люди. Они оживленно обменивались прогнозами, пили из банок пиво, "спрайт" и прочие напитки, громко приветствовали друг друга, и вели себя в высшей степени непринужденно. Таня отыскала глазами скамейку, где сидели друзья Гриши по институту, и начала пробираться к ним. Ерожин-младший уже успел перезнакомить девушку со своими однокурсниками, и Таня чувствовала себя среди них по-свойски.
        - Давай, Назариха! Греби к нам! - закричал кудрявый длинный Илья, закадычный друг Гриши, заметив знакомую шубку Назаровой. Илья сам спортом не увлекался, но за друга болел преданно. Миниатюрный живчик Федя, тоже сокурсник Ерожина, издавал громкие и непонятные звуки своей губной гармошкой. Таня заткнула уши и рассмеялась. Она еще не успела отвыкнуть от студенческой стихии, и вакханалия сверстников друга Таню веселила. Гриша был почти на два года младше Назаровой. Таня иногда задумывалась, чем объясняется ее интерес к парню. То ли сходством Ерожина-младшего с Ерожиным-старшим, то ли Гриша сам по себе ее обаял? На этот вопрос у Тани ответа не было.
        В зале отчаянно засвистели и затопали ногами. На ринге появилась первая пара и рефери. Боксеры символически поприветствовали друг друга и разошлись по углам. Диктор знакомил зрителей с каждым, перечисляя победы и количество проведенных боев. На слова из репродуктора зал отвечал свистом и ревом.
        Драться предстояло боксерам легкого веса.
        Таня уже немного разбиралась в боксе, но за незнакомых ребят не болела. Ее интересовал только Гриша. Прозвучал гонг, и два молодых боксера сошлись в центре ринга. Шлемы и перчатки делали их похожими друг на друга, и различить спортсменов можно было лишь по цвету формы. Зрители бурно реагировали на любой удачный удар или комбинацию. Тане стало скучно. Она огляделась и увидела Суворова. Виктор Иннокентьевич двигался между скамейками. Таня встала и помахала шефу рукой. Криминалист заметил ее и, улыбнувшись, направился к их скамейке.
        - Я узнала, где жил грузин, - сказала Таня, после того как Виктор Иннокентьевич устроился рядом.
        - Молодчина Ты позвонила Петру? - заволновался криминалист.
        - Нет. Завтра же приедет Глеб, - оправдалась Таня.
        - Надо срочно звонить Ерожину, - не дослушав помощницу, приказал Виктор Иннокентьевич.
        Таня нехотя поднялась и пошла вслед за ним. Выбравшись из зала, они еще некоторое время брели по коридорам стадиона. Суворов дошел до места, откуда крики болельщиков доносились едва слышно, и достал мобильный телефон. Петр Григорьевич выслушал сообщение Назаровой с большим вниманием. Несколько раз переспрашивал и уточнял детали.
        - Завтра в Новгороде буду сам. Необходимо лично осмотреть комнаты, где жил Чакнава. Поездка Глеба отменяется. До встречи.
        На обратном пути Назарова неожиданно остановилась.
        - Виктор Иннокентьевич, я что-то сегодня устала. Передайте Грише привет и скажите, что у меня от стадиона разболелась голова и я поехала домой, - попросила она патрона.
        - Конечно, Танюша, отдыхай. Я все передам, - сочувственно пообещал Суворов.
        Таня вышла на улицу и понуро побрела к автобусной остановке. Голова у нее не болела.
        На Таню подействовал разговор с Ерожиным-старшим. Предстоящая встреча с Петром Григорьевичем взволновала девушку. Она и сама не понимала почему. Она свободный человек и за роман с сыном ей вовсе не стыдно. С Гришей у нее все складывалось чудесно. Парень рвался к ней каждую свободную минуту. Таня вспомнила, как два дня назад он примчался к ней в управление и просидел до конца рабочего дня. Он тогда достал ключи от квартиры друга. Тот с семьей укатил в Питер, и квартира пустовала. Таня млела в его сильных и нежных руках, испытывала почти материнское умиление от того, что Гриша уснул, прижавшись щекой к ее груди. Но чего-то ей все равно не хватало. Она представила, как сегодня вечером после поединка Гриша пригласил бы ее к кому-нибудь из своих друзей. Молодые люди начали бы дурачиться, острить, умничать. Все это по-детски мило и наивно. А ей станет тоскливо. Рядом с Гришей Назарова ни разу не испытала того удивительного чувства покоя, которое захлестнуло ее в машине с его отцом. Тогда она ощутила себя маленькой беззащитной девочкой. Этой девочке до боли хотелось принадлежать большому и сильному
мужчине, сидящему за рулем.
        Таня остановилась возле фонаря, посмотрела наверх, увидела, как в мутный шар света залетают снежные мушки, и смахнула слезу.

17
        Алексей Ростоцкий перечитал факс. Наконец пришел заказ, которого он ждал давно. Комплексная поставка строительных материалов для городка военных меняла профессиональный статус его фирмы. Городок строился для бывших офицеров, выведенных из Германии и ушедших в запас. Строился он за счет немцев, и немецкая строительная компания поставщиком выбрала его. Оборот фирмы Ростоцкого от этого заказа увеличивался в десятки раз. Теперь он на пять лет обеспечен настоящим делом. Всего этого Алексей ждал давно, и не просто ждал, а напряженно работал. Репутация не приходит к фирме, если сидишь сложа руки.
        Ростоцкий медленно поднялся из-за стола, подошел к окну и стал смотреть на заснеженную улицу. Бабка в валенках с калошами набирала воду из колонки. Колонка заледенела, поросла сосульками, и бабка смешно топталась рядом, стараясь не поскользнуться на наледи.
        Алексей проследил, как старушка засеменила с ведрами, и хотел вернуться за стол. Но что-то его остановило. По улице шел невысокий мужчина в стеганом ватном халате и в тюбетейке.
        Лицо азиата показалось Ростоцкому знакомым.
        - Друг, - прошептал он и, как был в костюме, так и выскочил на мороз. Фигурка в халате завернула на перекрестке в сторону базара. Алексей побежал следом. Азиата он нагнал уже возле базарных ворот:
        - Халит! Это я, Алеша.
        Почувствовав руку на своем плече, мужчин на вздрогнул и обернулся. В щелочках его глаз Ростоцкий заметил удивление:
        - Прости, приятель, обознался. Показалось, что друга встретил, - смутился Алексей.
        - Моя совсем не обижайся. Жалко, что не моя твой друг. Но твоя друга встретит. Гора с горой не встретятся, а человек с человеком обязательно, - улыбнулся азиат.
        - Ты с Ферганской долины? - спросил Алексей по-узбекски.
        - Да, с Андижана, - услышав родную речь, обрадовался мужчина. - Как узнал?
        - По тюбетейке, - ответил Ростоцкий. - "В Узбекистане орнамент головного убора в каждой местности свой.
        - Иди сюда, гранат дам, кишмиш дам. Денег не возьму, - предложил азиат, подводя Алексея к прилавку.
        Возле подвяленного винограда и гранатов стояло еще двое молодых парней в стеганых халатах.
        - Вот земляка встретил, - сообщил им торговец, которого Алексей принял за своего друга. Парни тоже заулыбались.
        - Сыновья, - гордо представил молодых людей отец. - Хамид и Умид. А меня Ташпулатом звать.
        - А меня, Ташпулат-ака, Алексеем.
        Как Ростоцкий ни отказывался, ему положили полный пакет гранатов и винограда. Алексей хотел достать из кармана бумажник, но пожилой продавец не на шутку рассердился:
        - Я от чистого сердца тебе хочу подарить наших фруктов, зачем обижаешь. Деньги как воздух - дунул и нету. А подарок на душе дарителя долго теплом лежит.
        - Может, тебе что-нибудь по строительству нужно? У меня гвозди есть, дпурупы есть, - предложил Ростоцкий.
        - Гвоздики хорошо, только везти далеко.
        У нас теперь за деньги все можно купить. Вот наторгуем и дома всего накупим, - отказался от предложения торговец.
        Алексей поблагодарил и быстрым шагом отправился на фирму. В одном костюмчике на морозе долго не погуляешь. Вернувшись к себе, Ростоцкий прошел на склад. Кладовщиком на фирме он держал Петра Афанасьевича Виноградова. Пожилой ветеран отличался немецкой аккуратностью и удивительной для русского человека честностью.
        - Афанасич, найди мне что-нибудь для подарка, - попросил Алексей.
        - Это, смотря, кому дарить? - почесал затылок пожилой кладовщик.
        - А что бы ты брату подарил? - поинтересовался Ростоцкий.
        - Если из нашего хозяйства, пилу бы подарил. Брат у меня столяр.
        - Тащи самую дорогую, - распорядился директор.
        Петр Афанасьевич долго копался в ящиках и наконец явился с пилой в руках. Шведский инструмент, упакованный в промасленный пергамент и жесткий картонный футляр, мог порадовать любого мастера. Алексей заскочил в кабинет, накинул пуховик и зашагал на рынок. Но прилавок, где торговал Ташпулат с сыновьями, опустел. Ростоцкий огляделся.
        Вдалеке мерзла лишь одна бабка с кислой капустой. После обеда рынки в маленьких русских городах торгуют редко. Алексей прошелся по пустым рядам, заглянул во все палатки и павильончики и грустно зашагал назад Вернувшись на фирму, он снова наведался на склад:
        - Петр Афанасьевич, возьми эту пилу и подари своему брату.
        Оставив озадаченного кладовщика гадать о причинах хозяйской щедрости, Ростоцкий Явился в кабинет, снял пуховик и, сев за стол, снова перечитал факс немецкой компании.
        Надо было составлять ответ. Алексей задумался.
        Встреча с узбеком перебила ход привычной деловой жизни Ростоцкий часто вспоминал своего азиатского друга, которого и напомнил ему продавец гранатов. Устроившись в домике на Волге, Алексей сразу отправил ему письмо. До Ростоцкого дошли слухи о кровавых событиях в Фергане, и он волновался за своего друга. Тот был таджиком. Беспокоился, как сказалась на нем и его семье национальная резня. Ответа Алексей не получил. Ростоцкий еще раз взглянул на немецкое предложение и почему-то позвонил в Москву Наде.
        - Алеша, как я рада тебя слышать! - обрадовалась она звонку.
        - У меня хорошие новости, я получил грандиозный заказ. Немцы на пять лет контракт предлагают, - поделился своей удачей Ростоцкий.
        - Ой как хорошо. Я за тебя счастлива, - ответила Надя.
        - А как твои дела, как здоровье Петра? - спросил Алексей.
        Надя довольно долго молчала.
        - У меня тоже новости. Я, кажется, жду ребенка, - сказала она тихо.
        - Ура. Поздравляю! Петр, наверное, на седьмом небе от счастья? - предположил Алексей.
        - Я ему пока ничего не сказала, - замялась Надя.
        - Почему? Ты с ума сошла, - не понял Ростоцкий.
        - Сама не знаю. Боюсь. Мне кажется, что ему это вовсе не нужно.
        - Вот дуреха. Зачем ты за мужа решаешь? - возмутился Алексей.
        - Не знаю. Боюсь и все.
        - Помнишь, когда ты к нам сбежала и Петру не сказала куда, я тебя отругал? И сейчас отругаю. Нечего за нас, мужиков, решать, что нам надо, а чего нет. Обещай, что сегодня же все ему расскажешь, - потребовал Ростоцкий.
        - Сегодня не смогу. Он в Новгород укатил.
        Убийство грузина расследует. - Надя говорила спокойно, но Алексей чувствовал, что молодая женщина волнуется.
        - Позвони, дай телеграмму, найди его по мобильному. Но чтобы сейчас же все мужу рассказала, - приказал Ростоцкий.
        - Слушаюсь, - покорно произнесла Надя.
        - Родишь - я крестным буду, - пообещал Алексей.
        - Алеша, я тебя люблю.
        - И я тебя люблю, Надька. Рожай мне крестницу. И чтоб здоровую и такую же красавицу, как ты.
        Положив трубку, Ростоцкий вскочил из-за стола, набросил на плечи пуховик и выбежал из кабинета. Работать он больше сегодня не хотел. Усевшись в микроавтобус, Алексей завел двигатель и, пока мотор грелся, набрал по мобильному свой домашний номер:
        - Шурка, готовь закуску. Сегодня напьемся! - И, не дождавшись ответа жены, рванул с места.

18
        Серафима Аркадьевна Блюм была из тех странных женщин, рядом с которыми всегда происходит нечто таинственное. Блюм никогда не выходила замуж. Но и не могла назвать себя полноценной старой девой, потому что в девятнадцать лет сожительствовала с чехом Воцлавом Кутелкой. Чех был репрессирован и, отмотав срок, жил на вольном поселении под Соловками. Семья Блюм также не имела права покинуть поселок Керши. Роман девушки с пятидесятилетним ссыльным соседом длился около года, потом чеха арестовали повторно и быстро расстреляли. С тех пор Серафима Блюм близости с мужчиной не имела.
        Пожилая дама вышла на пенсию и коротала век в своем доме на окраине Новгорода. Этот дом, большой и несуразный, она не строила. Дом достался ей в наследство. Живых родственников у Серафимы Аркадьевны не сохранилось, и поэтому когда к ней явился адвокат Телецкий и предложил войти в наследство, понять она ничего не могла. Оказывается, госпоже Блюм завещал все свое имущество бывший ученик музыкальной школы Владимир Юрьевич Трифонов. Для Серафимы это оказалось полной неожиданностью. Ученика Вову Трифонова она с трудом припомнила. Никаких особых отношений у учительницы сольфеджио с мальчиком не возникало. Сорокапятилетний Трифонов умирал от рака и находился до последних дней в полном сознании. Почему он решил написать перед смертью завещание на нее, останется тайной навсегда. Но Блюм, привыкшая за долгую жизнь к странным и таинственным событиям, ничему не удивлялась. Она переехала в дом Трифонова, перевезла туда свой рояль и зажила, словно тут и родилась.
        Анвар Чакнава появился в ее жизни около двух лет назад. Весна была в самом разгаре. В саду Серафимы Аркадьевны буйно цвела сирень.
        Сирень она обожала и раскрывала настежь окна, чтобы любоваться роскошными гроздьями и вдыхать сиреневый аромат. В тот вечер Блюм предавалась ностальгическим воспоминаниям, потом села за рояль и заиграла. Она прекрасно помнила, что играла тогда Скрябина.
        Чакнава возник в проеме, дверей с последним аккордом:
        - Как вы тактично нашли тон для этой прелюдии. Теперь не так исполняют Скрябина. Так его играла моя мама...
        Серафима Аркадьевна вздрогнула, оглянулась и увидела прекрасного молодого человека. Темные глаза его блестели восторгом. Он еще весь оставался в музыке. Серафима Аркадьевна навсегда запомнила этот миг - Скрябин, сирень и прекрасный юноша.
        Она с радостью согласилась сдать ему половину дома и спросила чисто символическую плату. Но Анвар каждый месяц выкладывал на стол стодолларовую купюру. Блюм пыталась сопротивляться, но молодой человек настоял на своем. Серафима Аркадьевна смирилась, но большую часть этих денег тратила на рынке, стараясь побаловать своего постояльца домашними лакомствами.
        То, что за красавцем-грузином скрывается какая-то тайна, хозяйка поняла очень скоро. На ее вопрос, чем молодой человек занимается, Чакнава ответил: "Я банковский служащий".
        Он объяснил, что любит музыку, потому что она часто звучала в детстве в его доме. Родители грузина, по словам Анвара, когда ему исполнилось тринадцать лет, погибли в автомобильной катастрофе. Ему пришлось зарабатывать на жизнь и о музыке забыть. Когда Серафима Аркадьевна предложила ему что-нибудь сыграть, постоялец ответил: "Играть на рояле я не умею". Странную ложь Анвара Серафима Аркадьевна раскрыла лишь спустя год. Это случилось воскресным утром. Блюм собралась на рынок, она намеревалась приготовить праздничный обед и угостить своего любимца. В сердце одинокой стареющей женщины красавец-грузин занял все свободное место. Что за чувства испытывала Серафима Аркадьевна к своему постояльцу, она не могла разобрать и сама. Тут был полный букет: от материнской привязанности бездетной старухи к красивому молодому парню до женского обожания. Не надо думать, что старые люди не могут влюбляться и страдать. Это заблуждение молодых. К тому же Серафима Аркадьевна, испытав страстное влечение к мужчине в далекой юности, сохранила в себе запас пылкости и несла его по жизни. Красавец-грузин с прекрасными глазами
и благородными манерами оказался благодатным объектом для всех нерастраченных порывов госпожи Блюм. Поэтому к праздничным обедам хозяйка относилась трепетно и продукты приобретала только на рынке.
        В то памятное воскресное утро Серафима Аркадьевна по пути на базар вспомнила, что забыла кошелек. Рассеянностью старенькая учительница по сольфеджио страдала постоянно Она вернулась с полдороги и, войдя в свой сад, услышала звуки рояля. Этюд Рахманинова по руке лишь профессиональному пианисту. Блюм слышала мастера. Анвар с таким упоением отдавался миру звуков, что не заметил, как она вошла. Серафима Аркадьевна тихо - присела в углу на краешек кресла и затаила дыхание. Анвар играл без партитуры, по памяти. Наконец он оторвал пальцы от клавиш, медленно закрыл крышку рояля и замер.
        - Вы - большой пианист, Анвар. Почему вы скрываете свой талант?! - не выдержав потока эмоций, воскликнула учительница музыки.
        Анвар вздрогнул и оглянулся. В его прекрасных глазах застыли гнев и обида. Но молодой человек быстро взял себя в руки. Тогда он и попросил ее никому никогда не говорить о том, что она видела и слышала.
        - Если об этом станет известно, мне придется переехать в другой город. В противном случае моей жизни грозит опасность, - признался тайный музыкант.
        Случайно открывшись хозяйке, Анвар стал частенько по вечерам садиться за инструмент.
        Он попросил госпожу Блюм говорить соседям, что это она музицирует. Звуки рояля из ее окон звучали и раньше, а для того чтобы различать руку пианиста, надо быть профессионалом.
        Среди соседей Блюм таких не наблюдалось.
        Тут жили простые, далекие от Парнаса работяги-новгородцы.
        Учительница музыки свято исполняла данное Анвару обещание и, лишь узнав о его гибели, поделилась тайной покойного с подругой.
        - Анна Степановна предупредила свою приятельницу, что с ней хочет поговорить следователь Ерожин, поэтому к свиданию с подполковником Серафима Аркадьевна была готова.
        Женщине это визит был кстати. Она очень тяжело переживала гибель Анвара. За два последних года постоялец стал для нее самым дорогим и близким человеком. И поговорить о нем ей было необходимо.
        Петр Григорьевич очень быстро понял, что госпожа Блюм не просто квартирная хозяйка убитого грузина. Заплаканные глаза Серафимы Аркадьевны, ее трясущиеся руки, которыми она наливала чай гостю, - все говорило о том, что женщина пережила большое горе.
        Петр Григорьевич очень внимательно выслушал пожилую даму. Его особенно интересовали подробности, относящееся к прошлой жизни убитого. Но именно об этом сыщик почти ничего не услышал. Блюм не знала настоящей фамилии горца. Не могла сказать, в каком городе Грузии он родился и вырос. Единственное, в чем она была уверена, так это в том, что Анвар имел консерваторское образование.
        - В музыкальной школе так поставить руку невозможно. Только в консерватории, - утверждала Блюм.
        Учительнице сольфеджио с почти полувековым стажем можно было верить. Но больше всего поразил Ерожина рассказ Блюм об образе жизни грузина. Все вечера Анвар, как правило, проводил дома. Дома он и ужинал.
        Иногда Чакнава по несколько дней отсутствовал, но Блюм знала, что он гостит на даче своего шефа - банкира. Такое поведение молодого кавказца очень удивило Петра Григорьевича. Как мог молодой южанин за два года жизни не завести себе подругу? По словам Анчика, услугами местных проституток Анвар тоже не пользовался.
        "Господи, уж не трахал ли он эту бабку?! - с ужасом подумал Ерожин. - Музыкант... От людей искусства можно всего ожидать".
        - Мне очень неловко вас об этом спрашивать, - стараясь сохранять серьезность момента, наконец решился сыщик. - Но вы еще очень привлекательная дама. Может быть, ваш постоялец был в вас влюблен и вы ответили ему взаимностью? Тогда ему не было смысла заводить связи на стороне?
        Серафима Аркадьевна густо покраснела, и Ерожин решил, что попал в точку. Но ответ старухи его разубедил.
        - О! Если бы он мог меня, старую бабку, полюбить. Я бы ему ни в чем не отказала! Увы... - Тут госпожа Блюм замолчала и свела все к шутке. - Мне приятно, что такой интересный мужчина, как вы, принял меня за женщину-вамп. Но если говорить серьезно, мне кажется, что Анвар просто не встретил свою девушку.
        А в прежней жизни, как мне подсказывает женское чутье, у него был трагический роман.
        - Он вам никогда не говорил, что был женат и жена его погибла? - спросил Ерожин.
        - Никогда, - прошептала Серафима Аркадьевна.
        - Звонил ли ваш постоялец в другие города? Может быть, разговаривал при вас с кем-то? - Подполковник пытался нащупать хоть какую-нибудь ниточку, тянущуюся из прошлого Чакнавы.
        Госпожа Блюм задумалась:
        - Пожалуй, да. Только чаще звонил не он, а ему, и говорил он по-грузински, а этого прекрасного музыкального языка я не знаю.
        - У вас сохранились телефонные счета? - оживился Ерожин.
        - Конечно. Анвар аккуратно оплачивал свои звонки и квитанции мне отдавал.
        Серафима Аркадьевна поднялась из-за стола и вышла. Через минуту она вернулась и протянула Петру Григорьевичу конверт.
        - Тут все счета за два года.
        Ерожин взял конверт.
        - Вы позволите мне забрать бумаги на несколько дней? Я обязательно верну все в целости и сохранности.
        - Конечно, берите. Мне вас представила сама Анна Степановна. После такой рекомендации я спокойно доверила бы вам и кошелек, - впервые за весь разговор хозяйка слабо улыбнулась.
        Петр Григорьевич поблагодарил и попросил провести его в комнату Анвара.
        - Я здесь ничего не трогала. Не могу себя заставить сюда войти, - призналась Серафима Аркадьевна, открывая сыщику дверь.
        - Вы позволите, я тут немного поработаю, - попросил Ерожин.
        - Не буду вам мешать, - тактично заметила госпожа Блюм и оставила Петра Григорьевича одного.
        Ерожин огляделся. В комнате стояла низкая тахта, застеленная ковром. Ковер был огромный и основная его часть покрывала стену. Напротив тахты Ерожин увидел дорогой японский телевизор с огромным экраном. Рядом имелся тоже дорогой и современный музыкальный центр. Дисков было множество. Петр Гриобратной стороне групповой свадебной карточки имелись подписи и дата. Видимо, изображенные на нем поставили свои подписи на память о дне свадьбы. Петр Григорьевич добыл из кармана свое портмоне и аккуратно убрал туда фотографию. После этого он взял второй снимок.
        С карточки на Ерожина смотрело все то же лицо маэстро. Не признать на снимке автора книги по его портрету на титульном листе мог только слепой. На фотографии, в нижнем углу, опять же стоял автограф. Ерожин предположил, что это почерк маэстро. Второй снимок также очутился в портмоне сыщика.
        Обыском подполковник остался доволен, хотя ничего существенного больше ему обнаружить не удалось. Выйдя из комнаты Анвара, Петр Григорьевич поблагодарил госпожу Блюм и оказался на улице. Несколько фонарей тускло освещали заборы соседских домов.
        Ерожин поднял воротник и зашагал к машине. Пока он сидел у Серафимы Аркадьевны, машину запорошило. Подполковник достал из багажника щетку, смахнул снег с ветрового и заднего стекла и уселся за руль. Перед тем как завести двигатель, взглянул на часы.
        "Двадцать три двадцать. Звонить Анчику поздновато. Отложим перевод с грузинского на утро и поедем в гостиницу", - рассудил Петр Григорьевич. Он только сегодня приехал из Москвы и хотел спать. Потом он вспомнил, что обещал Наде по приезде в Новгород отзвонить.
        Надя не спала, но голос у нее звучал странно.
        - Я и ждала твоего звонка, и боялась его, - сказала она мужу.
        - Это еще почему? - удивился Ерожин.
        - Потому что я обещала одному человеку сказать тебе, что ты скоро станешь папочкой.
        Петр Григорьевич замолчал, не совсем понимая, о чем ему говорит Надя.
        - Чего молчишь? Я беременна, - обиженно повторила жена.
        - Надька, не врешь? - закричал Ерожин.
        - Если бы меня не выворачивало наизнанку, разве я бы отпустила тебя одного в дорогу? - капризно сообщила супруга.
        - Я буду самым лучшим папашей во всей Москве! Нет, во всей России! Нет, во всем СНГ!
        Нет, на всей планете!
        - Значит, ты не злишься?" - Голос Нади сразу изменился, стал веселым и нежным.
        - Я злюсь? - возмутился Ерожин.
        - Выходит, Алеша как всегда прав, - сказала Надя.
        - При чем тут Алеша? - насторожился супруг.
        - Я ему первому сказала и призналась, что боюсь говорить тебе. Он меня отругал и приказал рожать девчонку, а он будет крестным.
        - Пора мне познакомиться с твоим Алексеем, - усмехнулся подполковник. - И спросить, на каком основании он заказывает пол моего будущего ребенка?
        - Я тоже так думаю, - рассмеялась Надя.
        - Ты там без меня справишься? - заволновался Петр.
        - А ты больше и не нужен. Все что мог, ты уже сделал. Но все равно, приезжай поскорей.
        Я соскучилась до чертиков.
        - Постараюсь, моя дорогая девочка. Твой легавый пес, кажется, взял след.
        Ерожин завел двигатель и медленно покатил по заснеженной улочке. Движение в городе замерло, и через пять минут он уже парковался возле гостиницы. В "Интуристе" портье долго выискивал ключ от его номера и не нашел.
        - Ваш ключ забрали, - наконец-то сообразил он.
        - Как забрали? - не понял Ерожин. Он поселился в одноместном номере, и кроме него там находиться никто не мог.
        - Ваша жена забрала, - вспомнил портье.
        Подполковник пожал плечами и пошел к лифту. Подойдя к двери, он на минуту остановился, потом взялся за ручку. Дверь открылась. Петр вынул из внутреннего кармана маленький английский пистолет, снял предохранитель и, опустив оружие в карман куртки, вошел в номер.
        - Почему так поздно? - спросила Таня Назарова. Она по-домашнему улеглась на диване и рассматривала журнал мод.

19
        Марк Захарович сидел в ложе и, опустив голову, внимательно прислушивался к каждой реплике своих артистов. Играли ребята превосходно и режиссера радовали. Сегодняшний спектакль особенно волновал Тулевича. В зале сидел его учитель Георгий Андреевич Барсов.
        Восьмидесятилетний корифей продолжал руководить известным московским театром и, не смотря на возраст, сохранил острый критический ум. Вообще, к мнениям коллег Марк Захарович относился спокойно. Но оценку учителя ждал трепетно. Метр высказывал в лицо любому самые нелицеприятные суждения, и ждать от него снисхождения не приходилось.
        Сценическое действо двигалось к финалу.
        Пока все шло без накладок. Зритель в зале сидел напряженно, и каждое слово артиста до него доходило. Тулевич знал этот нерв, протянутый со сцены в зал.
        - Я, я заказал убийство тележурналиста!
        Этот подонок копал под мои деньги, но он мертв, а я богат! - сладострастно докладывал Маргарите очередной гость "Бала Сатаны".
        - Мы в восхищении! - отвечала Нателла репликой своей героини.
        Марк Захарович взглянул на сцену и невольно залюбовался Проскуриной. Трудно было поверить, что девица, жеманно вздыхающая в мелодраме Щербатова, и сегодняшняя Нателла - одно и то же существо.
        "И Кастровский молодец, - с благодарностью подумал Тулевич о своем художнике. - Для того чтобы выпустить на сцену голую девчонку, создав при этом полную иллюзию театрального костюма, нужен талант". Малюсенький Кастровский свои спектакли никогда не смотрел. Он появлялся за полчаса до начала первого акта и, покачиваясь, направлялся в уборную к Проскуриной. Там художник без единого слова раскрывал свой чемоданчик с красками и ждал, пока актриса разденется. Затем так же молча, продолжая с трудом удерживать равновесие, расписывал ее тело и уходил. Марк Захарович знал, что все время, пока театральный художник не имеет новой работы, он пьян. Но стоило тому приступить к эскизам другой постановки, мастер завязывал с выпивкой и до премьеры в рот спиртного не брал.
        - Пил Кастровский в Доме актера. Пил тихо, в одиночестве. Коллеги давно знали особенности характера маленького сценографа и за столик к нему не подсаживались.
        "Надо подумать о репертуаре для Проскуриной. Хороша баба", - неожиданно решил Тулевич. Мысль о том, что он хочет с Нателлой делать очередной спектакль, зрела у режиссера подспудно, а сформировалась только сейчас.
        - Мы в восхищении! - прозвучала финальная реплика героини, и зритель, как и на прошлых спектаклях, затих. Казалось, что пауза между последней фразой, брошенной со сцены, и громом оваций в зале длится бесконечно. Сегодня эта пауза особенно затянулась.
        Марк Захарович уже заволновался. "Неужели провал?! Ведь спектакль шел превосходно и реакцию зрителя он чувствовал шкурой".
        Наконец в мертвой тишине партера кто-то.: резко и громко крикнул: "Браво!"
        Тулевич вздрогнул. Этот резкий голос он прекрасно знал. Так мог крикнуть только учитель.
        И зал прорвало. Казалось, что от шквала оваций обрушатся стены и потолок. В артистов полетели цветы. Зрители вскочили с мест и стали рваться к рампе. Тут уже режиссер испугался по другой причине. "Не случилось бы давки. Хватит убитого грузина". Но беды не произошло.
        Зрители остановились и стоя аплодировали.
        Нателла, безжизненно опустив руки, застыла. На поклоны у нее не осталось сил. Грустные глаза, нарисованные на грудках актрисы, удивленно смотрели в зал, стройные ноги, на которых Кастровский изобразил извивающихся змей, с трудом удерживали ее. Воланд Поляков набросил на героиню халат и поддержал ее за талию.
        - Режиссера! - услышал Тулевич и опять узнал знакомый резкий голос учителя.
        Он поднялся с кресла, вышел из своей ложи и, обойдя по, фойе партер, поднялся на сцену.
        Артисты, завидев его, схватили, подняли и под восторженный рев зрителей принялись подбрасывать вверх. Минут двадцать длилась вакханалия. Народ начал расходиться лишь после того, как в зале и на сцене стали выключать свет. Учитель пришел за кулисы и, обняв Тулевича, выкрикнул реплику Проскуриной:
        - Мы в восхищении! Теперь веди меня в уборную к своей примадонне. Я должен выразить ей восхищение лично.
        Обнаженная Нателла терпеливо ждала, пока костюмерша Зина смоет с нее "театральный костюм".
        - Нателлочка, роднуша. Знакомься, Григорий Андреевич Барсов, собственной персоной, - представил Тулевич учителя.
        Зина не успела смыть роспись с тела Нателлы до конца. Один глаз с ее груди исчез, а второй остался и жалобно взирал на мэтра.
        Часть змеи на бедре продолжала высовывать свой ядовитый раздвоенный язычок, а на животе черной кляксой извивался хвост от недомытого черного кота.
        Высокого красивого старика Проскурина узнала. Шесть лет назад, когда она начинала обучаться сценическим премудростям, Барсов вел в театральном институте параллельный курс. Начинающие студенты ходили смотреть на знаменитого режиссера. И, представ сейчас перед корифеем в таком виде, Проскурина ужасно смутилась.
        - Не красней, детка. Поздравляю. Ты актриса! - ободрил ее Барсов. Потом, оглядев Нателлу с головы до пят, повернулся к Тулевичу:
        - Марик, кажется, ты по-прежнему не женат?
        - Да, Георгий Андреевич. Семья и сцена трудно сочетаются, - ответил режиссер.
        - Не морочь мне голову. Я лучше знаю, что с чем сочетается, - ответил Барсов и обратился к Нателле:
        - А ты, детка, замужем?
        - Нет. Незамужняя я, - громко сообщила Нателла.
        - Вот что, Марик, делай при мне своей примадонне предложение. Я буду шафером на вашей свадьбе, - строго приказал метр.
        Зина выронила губку, которой стирала грим с примадонны.
        - Какое предложение? - не понял Тулевич.
        - Обыкновенное. Руки, сердца. Не знаешь, как это делается? Бери с показа и повторяй за мной, - усмехнулся Барсов и ловко опустился на колено перед Проскуриной. Марк Захарович растерянно моргал своими глазами навыкате. После переживаний за спектакль и волнений за артистов он соображал плохо.
        - Чего стоишь? Делай, как я, - потребовал учитель.
        Тулевич осторожно опустился на колено рядом с Барсовым.
        - Повторяй за мной, салага, - приказал Георгий Андреевич. - Я, Марк Захарович Тулевич, прошу вас, Нателла Проскурина, стать моей законной женой. Ну, чего молчишь?
        - Я, Марк Захарович Тулевич, прошу вас, Нателла, стать моей женой, - повторил режиссер и вопросительно посмотрел на учителя.
        - Отвечай ему, детка, - бросил Барсов Нателле.
        - А что отвечать? - спросила Проскурина.
        - Господи, как вы работаете, если двух слов сымпровизировать не можете... Отвечай: "Я согласная".
        Непонятливость артистов старика начинала раздражать. Он любил легкость в актерской игре и жизни.
        - Я согласная, - повторила Проскурина и опять покраснела с головы до ног.
        Барсов встал с колен, отряхнул свои брюки, поднял выроненную костюмершей губку, вложил ее в руки Тулевичу и сказал Зине:
        - Ты, милая, свободна. Остаток краски жених с невесты смоет сам. Пошли отсюда. Мы им больше не нужны. - После этого Барсов взял Зину под руку и повел из гримерной. Уже в дверях он обернулся и сказал Тулевичу:
        - Ты, Марик, со свадьбой не тяни. Чтобы на следующей неделе расписались. Учитель у тебя стар, может не дождаться. А из этой девочки ты мне вырастишь великую актрису, - и, подтолкнув за дверь Зину, вышел сам.

20
        Петр Григорьевич снял куртку, повесил ее на плечики в стенной шкаф и нерешительно остановился в центре своего номера.
        - Ты так и будешь торчать, как истукан? - спросила Таня, откладывая журнал.
        Ерожин сел в кресло и вопросительно взглянул на незваную гостью. Назарова откинула край простыни, и Петр увидел, что одежды на девушке нет.
        - По-моему, у тебя роман с моим сыном, - сказал он, стараясь не смотреть на мраморную грудь с соблазнительным розовым соском.
        - Господин подполковник, уж от тебя я этого не ожидала, - кокетливо пожурила Таня, приподнимаясь на постели.
        - Чего ты от меня не ожидала? - обреченно поинтересовался Ерожин.
        - Ханжества не ожидала, - уточнила Назарова Ерожин не ответил. Он посмотрел, как гостья положила подушку себе под грудь и перевернулась на живот.
        - Ты сегодня неприступный, как монах, - издевалась Таня.
        - Мне вовсе ни к чему делить тебя с сыном. Я никогда не был извращенцем, а уж на старости лет не стоит экспериментировать, - устало ответил подполковник, но взгляда от спины и бедер Тани не отвел.
        - Браво! Ты теперь верный муж, паинька и кроме собственной жены никаких женщин...
        - Что ты от меня хочешь? - наивно поинтересовался сыщик.
        - Разве я не заслужила немного внимания? Это ведь я нашла тебе училку музыки.
        Сколько бы времени ты потратил, чтобы ее отыскать? Молчишь? Неблагодарный ты мужик. - Назарова медленно встала, потянулась и подошла к Петру:
        - Я тебе совсем не нравлюсь? Посмотри, я красивая. Я совсем послушная, ручная. - Она уселась на колено Петра и стала расстегивать ему рубашку. - Делай со мной все, что захочешь. Все твои желания исполню. - Девушка наклонилась и поцеловала его.
        - Ну зачем ты так? - Ерожин давно завелся. Хоть мысли о беременной жене и охлаждали его, Петр понимал, что долго сопротивляться не сможет. Он всем своим кобелиным организмом чувствовал гладкую и нежную кожу Назаровой, видел ее соблазнительный, немного втянутый животик со светлым пушком между ног, и мысли о жене уплывали.
        - Я так тебя ждала. Так скучала. Я не могу без тебя, Петька. Я и с сынком твоим связалась, потому что парень на тебя похож. Но он ребенок. Хороший, красивый ребенок, а я хочу мужика, г-шептала Таня, раздевая и целуя Ерожина.
        - Ты повзрослела за эти несколько месяцев, девочка, - прорычал Петр и сгреб Таню в охапку, поднял ее, бросил в кресло и быстро скинул с себя одежду.
        Таня смотрела ему в глаза немигающим взглядом. Она, не двигаясь, дождалась, пока он поднял ее на руки, сел в кресло и опустил ее на себя.
        - Ой, какой же ты большой и сильный, - прошептала Таня и закрыла глаза.
        Ерожин озверел. Он не знал, что сделать с этим красивым податливым телом, чтобы насытиться, и понес Таню на диван. Гостиничное ложе скрипело так, что, казалось, с их четвертого до первого этажа все номера содрогаются, как от землетрясения. Тогда он скинул одеяло на пол, бросил туда девушку и накинулся на нее. Петр снова вертел ее, кусал Танины губы, мял грудь и никак не мог получить того, что желал.
        - Я больше не могу, - взмолилась Назарова. Но Петра ее мольбы только разжигали.
        Желание в нем смещалось с яростью и злостью на себя и молодую женщину, которую он брал.
        В конце он чуть не сломал Тане позвоночник.
        Она вскрикнула, и Ерожин отвалился.
        - Какой же ты дикарь... - прошептала Таня, освободившись от его тяжести.
        - Сама виновата, - ответил Ерожин, поднялся и отправился в душ. Таня перебралась на диван, натянула на себя простыню и заплакала.
        Совсем не такой встречи ждала она с москвичом. Ей хотелось, отдав себя, получить взамен любовь и нежность, а получила она жадного безразличного кобеля.
        Петр Григорьевич вернулся из душа и, обнаружив Татьяну в слезах, очень удивился:
        - Ты чего, Танюха? Обиделась? - спросил подполковник, присев рядом. Он хотел погладить Таню по волосам, но она отдернула его руку, вскочила и стала быстро одеваться.
        - Куда ты собралась? На дворе ночь, - забеспокоился Ерожин.
        - Не волнуйся. Ты забыл, что я лейтенант милиции? Управление рядом. Ребята, на, дежурной тачке отвезут домой, - сухо успокоила его Назарова и вышла.
        Подполковник подумал, что надо ее остановить, но в последний момент передумал. Оглядев свой номер, Петр покачал головой и быстро навел порядок. После чего улегся в постель и потушил свет. Сон не шел. После ухода Назаровой осталось раздражение и чувство вины. Ерожин на себя злился. Хотя он легко нашел аргументы, оправдывающие свое мужское поведение, но неприятный осадок в душе оставался. Он снова зажег свет, встал и, облачившись в пижаму, сел за стол. Где-то по соседству на этаже шла пьянка. Ерожин слышал дурацкий смех мужчин и визгливые выкрики женщин. Он достал свой блокнот, две фотографии из книжек Чакнавы, сами книжки и конверт с телефонными счетами. Разложив все это на столе, он задумался, затем встал и вышел из номера. Внизу, у сонного администратора, добыл телефонный справочник, закупил в баре по умопомрачительной цене плоскую бутылочку дрянного коньяка, нарезку свиной грудинки и хотел вернуться в номер. Но что-то его задержало. Ерожин внимательно оглядел усатого парня за стойкой, словно увидел его только сейчас:
        - Ты грузин?
        - Я мегрел, - ответил бармен.
        - По-грузински понимаешь?
        - Как можно не понимать родной язык? - не без обиды ответил бармен.
        - Сумеешь мне перевести несколько грузинских слов? - попросил Ерожин.
        - Давай. Клиентов все равно нет, - охотно согласился парень.
        Через пять минут Ерожин принес фотографии и книги. Сначала он показал бармену титульный лист с портретом породистого музыканта и его автограф:
        - Кто этот человек и что Он написал на своей фотографии?
        Лицо на портрете бармен узнал мгновенно.
        - Это наш великий пианист Гоги Абашидзе, - не без гордости сообщил мегрел. Автограф же он разбирал довольно долго.
        - Что, не можешь понять почерк? - начал терять терпение подполковник.
        - Я не могу понять смысл. Тут очень странная запись. Вот смотри, эти слова любви и поклонения могут относиться только к женщине, а Гоги посвящает их мужчине. Я и задумался.
        Ерожин видел, что бармен и впрямь озадачен.
        - Как фамилия мужчины, которому посвящен этот странный автограф?
        - Мужчину зовут Нодар Местия. Редкая фамилия. Местия - это столица наших сванов. Небольшой городок высоко в горах. Скорее всего Нодар сван, - предположил бармен.
        - А что за народ сваны? Можешь мне рассказать? - попросил Ерожин и, оглядев стойку, предложил:
        - Давай выпьем с тобой по сто грамм. Я хлебну из бутылочки, что у тебя купил, а себе за мой счет налей что хочешь.
        - Спасибо, друг. Ты верни мне этот напиток. Для друзей у меня есть "Греми" - очень хороший грузинский коньяк. И вот лобио из дома. Жена готовила. Покушай. А я на работе и, с твоего разрешения, выпью сока. - Сказав все это, бармен забрал у Ерожина бутылочку с коньяком и вернул деньги.
        - Спасибо, - улыбнулся подполковник.
        Бармен не соврал. "Греми" оказался и вправду хорош. Петр выпил одним глотком половину порции и быстро опорожнил тарелочку с лобио. Кроме чая у мадам Блюм он с утра во рту ничего не держал.
        - Теперь расскажи мне о сванах, - напомнил любознательный клиент.
        - Что о сванах рассказывать. Живут в горах. Имеют дома и в каждом - башню-крепость. Земля у них бедная. Погода холодная.
        Горы. У грузин есть такая поговорка: "Сван задом всю Грузию обошел".
        Петр Григорьевич не понял сути.
        - Почему задом?
        Бармен улыбнулся:
        - Русский крестьянин лопатой землю копает. Грузин - тяпкой. Лопатой копаешь, вбок идешь. Тяпкой тяпаешь, назад пятишься. Понял?
        Про лопату и тяпку Ерожин понял. Про свана нет.
        - Ну сам подумай, я тебе сказал, земля у свана плохая. Чтобы семью кормить, он вниз на равнину должен спускаться и наниматься в работники. Одному огород тяпкой вскопал, другому вскопал, третьему вскопал...
        - Понял, - прервал Ерожин, испугавшись, что мегрел продолжит счет огородов до сотни. - Таким образом, твой сван всю Грузию и обошел задом.
        - Молодец. Соображаешь! - похвалил Ерожина бармен.
        - Выходит, что сваны - народ темный, земледельцы? - предположил Петр Григорьевич.
        - Почему темный? Это поговорка очень старинная. А в начале века, еще до революции, сваны своих детей в Париж учиться отправляли. Потом их пастухи с коровами по-французски говорили. Сваны во всей Грузии живут.
        Они детей в институтах обучают. В деревне в горах теперь больше остались старики. Вот только обычай кровной мести у них сохранился. До сих пор друг друга убивают.
        Ерожин насторожился, но вида не подал.
        - Теперь скажи, что в автографе вашего знаменитого пианиста тебя удивило. Что он такого Нодару Местия пишет?
        Бармен снова уткнулся в книжку:
        - Пишет: "Дорогому и любимому Нодару Местия, от его учителя и обожателя". Понимаешь, по-русски это звучит, а по-грузински так мужчине сказать нельзя. Только женщине.
        Ерожин кивнул и подал бармену свадебную карточку обратной стороной:
        - Можешь фамилии тут разобрать?
        Молодой человек наморщил лоб, потом полез в карман и достал лупу.
        - Лупу держишь, чтобы чаевые разглядеть? - сострил Ерожин.
        - Зря смеешься. Иногда деньги фальшивые дают. Без лупы не поймешь. А фамилии тут такие. Опять Местия Нодар и Нателла.
        И еще двое Ахалшвили. Карло и Отарий.
        Ерожин записал фамилии в блокнот и подал бармену вторую фотографию, где был изображен известный пианист Гоги Абашидзе.
        - Тут еще один автограф вашей знаменитости. Переведи, и больше приставать не буду.
        - Приставай на здоровье. В баре с тоски ночью помрешь, а о родине мне поговорить - сердцу радость, - ответил мегрел и взял в руки портрет пианиста. По мере того как он читал автограф, улыбка с его лица исчезала - Не хочу переводить. Противно.
        - Хоть объясни почему, - удивился Ерожин.
        - Не хочу и все, - уперся парень.
        Петр Григорьевич поблагодарил, допил коньяк и хотел прощаться со своим случайным переводчиком. Но передумал, полез в карман, добыл телефонные счета и попросил бармена посмотреть, нет ли в них кода Грузии.
        Тот снова взял лупу, пробежал глазами несколько счетов и уверенно сообщил:
        - Тут код Тбилиси стоит. У меня там сестра замужем. Я ей часто звоню.
        Петр расплатился, пожелал бармену богатых ночных гуляк и, вернув сонному администратору телефонный справочник, поднялся к себе. Аккуратно убрав книги и фотографии в портфель, Петр Григорьевич разделся и потушил свет. Угрызения совести отступили, и он моментально уснул.

21
        Глеб Михеев не имел никаких указаний от шефа. Парень собирался в Новгород, но в последний момент подполковник надумал ехать сам. Михеев с утра отправился в офис.
        Дубовую дверь на Чистых прудах он открыл в половине девятого и застал Грыжина. Генерал сидел за своим столом и одним пальцем печатал что-то на компьютере.
        - Хорошо, что ты приехал. Ерожин уже звонил. Сгоняй на Петровку, возьми у Боброва фотографии, что Петр из Новгорода факсом перегнал, и возвращайся.
        - Слушаюсь, товарищ генерал, - ответил Глеб и вернулся в свой жигуленок. С Бобровым он связался из проходной по внутреннему телефону. Полковник был занят и велел ждать.
        - Посиди внизу. Я освобожусь и поеду в город. По дороге получишь снимки. - Никита Васильевич спустился минут через двадцать.
        Он выдал Михееву конверт и побежал к машине:
        - Все вопросы к генералу Грыжину.
        У меня убийство, - бросил Бобров на ходу.
        Глеб проводил глазами полковника, проследил, как он прыгнул в черную "Волгу" и та с визгом рванула с места.
        - Привез? - спросил генерал, когда Михеев вернулся в офис.
        Грыжин сидел в той же позе и так же одним пальцем тыкал в клавиатуру компьютера. Иван Григорьевич очень гордился, что начал осваивать с помощью Нади этот современный ящик, и хоть справлялся лишь с несколькими простейшими операциями, уже чувствовал себя профессионалом.
        Глеб протянул Грыжину конверт и устроился рядом. Иван Григорьевич с сожалением оторвался от своего занятия, сдвинул на лоб очки и вынул из конверта снимки. Их было шесть. Грыжин внимательно рассмотрел каждый, пять спрятал обратно, а один протянул Михееву:
        - Этого парня Петр в чем-то подозревает.
        Михеев увидел портрет молодого южанина. Его лицо словно нимб святого на иконе очерчивал круг. После сильного увеличения снимок особой четкостью не отличался.
        - Что я должен сделать? - спросил Глеб.
        - Помолчать и ждать, что скажут старшие, - рявкнул Иван Григорьевич.
        - Слушаюсь, товарищ генерал.
        - Так-то лучше, - согласился Грыжин и подобрел. - Наберись терпения и запоминай.
        Нашего Анвара Чакнава на самом деле звали Нодар Местия. По профессии он вовсе не спецагент, а музыкант. Пройдись по московским концертным залам, театрам, консерваториям.
        Поговори с охраной у служебных входов. Кабаки и казино оставь напоследок. Местия - пианист. Классическую музыку играл, а не песенки "Ксюша в юбочке из плюша". Поинтересуйся, не искал ли кто Нодара Местия.
        Если кого припомнят, покажи этот снимочек.
        Вдруг опознают. Шансов немного, но Петро очень просил проработать эту версию. Ерожин считает, что убийца долго искал жертву, а Анвар, он же Нодар, зная об этом, сменил фамилию и профессию.
        Глеб собрался уходить, но Иван Григорьевич его остановил:
        - Ты с этой публикой общался мало. Послушай моего совета. В таких местах обычно сидят администраторши. Это старые, но активно молодящиеся мымры. Они давно забыли, когда их трахали, но делают вид, что все мужики перед ними стоят на коленях. Поэтому внимание противоположного пола для них все.
        Перед тем как с такой кикиморой начать разговор, скажи ей комплиментик и всучи какой-нибудь подарочек. К примеру, шоколадку или цветочек. Можешь невзначай хлопнуть по жопе, но не слишком сильно. А потом приставай с вопросами. Для мужиков-охранников накупи маленьких коньячков или водки. Есть такие детские бутылочки в любом винном отделе. Вот тебе на это пятьсот рублей, и ни в чем себе не отказывай.
        Глеб хохотнул, взял деньги и, поблагодарив генерала за науку, направился к выходу.
        Возле дверей офиса он столкнулся с Надей.
        - Привет, Глеб. Я думала, что ты с Петром в Новгороде. А ты, оказывается, в Москве, - удивилась она.
        - Петр Григорьевич мне тут работу нашел. В Новгороде жилье Анвара - кстати, он уже не Анвар, а Нодар, - твой муж отыскал без меня. Таня Назарова помогла, - сообщил Глеб и, оглядев молодую женщину, спросил:
        - Ты, часом, не больна? Очень бледная.
        - Готовься, Глеб, скоро дядей будешь, - смущенно улыбнулась Надя.
        - Ой, Надька, поздравляю! А Люба знает?
        Вот обрадуется! - Михеев расплылся в улыбке и стал сам похож на огромного доброго ребенка.
        - И Любе, и Вере, и родителям - сегодня всем скажу. Я только пришла от врача и теперь знаю точно. Раньше боялась сглазить, - сказала Надя и скрылась в офисе.
        Глеб, продолжая улыбаться, зашагал к машине, но, подойдя к своему жигуленку, садиться в него не стал. Постоял, подумал и двинулся к площади. Там возле метро продавалась разная мелочевка: шоколадки, цветочки, сувенирчики. Там же у театральной кассы он выписал с десяток адресов. Начать Михеев решил с зала имени Чайковского на Тверской.
        Он оставил машину в переулке и довольно быстро отыскал служебный вход концертного зала.
        Два парня в камуфляжной форме несли вахту на площадке перед лестницей.
        - Я ищу друга - музыканта. Пропустите, ребята, к администратору. Поговорю, может, помогут... - врал Глеб, импровизируя на ходу.
        - Тут тебе Москва, а не Трижополь. Музыкантов - тыщи, - ответил один из охранников, преграждая Михееву проход. Глеб вспомнил наказ генерала и вынул из кармана два мерзавчика.
        - Да пусти его, раз друга ищет, - смилостивился второй, катая на ладони сувенирную бутылочку с водкой.
        - Не лень тебе, веди его к Краковской, - предложил первый.
        Сердобольный охранник кивнул Глебу и направился вверх по лестнице. Михеев последовал за ним и оказался у раскрытой двери.
        В глубине длинного кабинета за письменным столом сидела пожилая дама в кудряшках и кружевном платье. Перед дамой в кресле ерзал маленький круглый мужчина с бабьим лицом и с косицей на затылке.
        - Берта Абрамовна, тут к вам человек! - сообщил охранник и, оставив Глеба у порога, вернулся на свой пост.
        Берта Абрамовна Краковская продолжала громко общаться с коротышкой, и Михеев не понял, слышала она доклад парня в камуфляже или нет. Михеев притулился у порога и ждал.
        - Ты представляешь, как они будут топать здесь своими сапожищами? Барабана не услышишь, не только арфы. Нет, Альберт, сажать солдат надо до начала. Иначе они сорвут концерт, - громко и категорично заявила хозяйка кабинета.
        - Но, голубушка, светик вы мой, бесценная, это целевой концерт! Вы понимаете, что для зала сегодня значит целевой концерт?
        У них по расписанию маршировка. Раньше они не успеют, - доказывал коротышка Альберт, подпрыгивая в кресле и размахивая короткими ручками.
        - Пусть закончат строевую подготовку на час раньше. От этого мир не перевернется, - не уступала Краковская. Говорила она громко, обращалась к коротышке, но краем глаза отслеживала, производит ли впечатление на незнакомого посетителя ее принципиальная позиция. Глеб решил, что этот спор будет продолжаться бесконечно, но на его удивление Берта Абрамовна вдруг сменила гнев на милость:
        - Ладно, Альберт, поступай как знаешь. Помни, я тебя предупреждала.
        Пухленький коротышка елейно приложился к ручке администраторши и моментально слинял.
        - Вы ко мне, молодой человек? - усталым, но тем же громким голосом обратилась Краковская к Михееву.
        - Да, Берта Абрамовна, к вам. Но я слышал, какой вы деловой, занятой человек, и мне стыдно отнимать ваше время, - говоря все это, Глеб следил, чтобы голос его звучал проникновенно и не фальшиво.
        - Заходите. Только недолго. У меня цейтнот со временем. Сегодня просто сумасшедший день, - пожаловалась Краковская и царственным жестом указала на освобожденное Альбертом кресло.
        Глеб последовал предложению. Кресло оказалось мягким и низким. Колени Михеева едва не уперлись ему в подбородок. Следуя совету генерала Грыжина, молодой человек протянул мадам Краковской коралловый тюльпанчик и кокетливо заглянул в водянистые глаза Берты Абрамовны.
        - Это мне? Какая прелесть, - сразу потеплела хозяйка кабинета. Глеб вспомнил, что генерал предлагал пойти дальше, но шлепнуть мадам Краковскую по заднице счел излишним.
        Услышав душещипательную историю о поиске друга-пианиста, Берта Абрамовна чуть не прослезилась и предложила гостю чая. Оказалось, что она может позволить себе для разговора с молодым человеком отодвинуть дела. На письменном столе появилась коробка шоколадных конфет и кекс с кремом. Михеев уже не знал, как закруглиться. Он выпил две чашки чая, умял почти весь кекс и на всякий случай показал фотографию.
        - А у меня этот грузин был, - твердо заявила Берта Абрамовна, разглядывая снимок на вытянутой руке. - Сейчас вспомню когда.
        Точно, перед юбилейным концертом памяти Клавдии Ивановны Шульженко. Этот грузин - брат вашего друга. Он мне так сказал.
        Но помочь я ничем не смогла. Пианиста с такой странной фамилией у нас нет.
        - А он назвал фамилию? - стараясь не выдавать излишнего интереса, спросил Глеб.
        - Назвал. Я ее где-то записала. Записала на случай, если услышу. Вот, конечно, здесь на календаре - Берта Абрамовна полистала календарь на своем письменном столе и нашла запись. - Нодар Местия. И вот телефон, куда я могла бы позвонить его брату.
        Глеб такой удачи не ожидал. Он вскочил с кресла и чуть не вырвал календарь из рук мадам Краковской. Телефон оказался московским. Михеев его запомнил, а когда вышел на улицу, записал на обороте программки музыкального фестиваля, которую прихватил со стола в кабинете.
        Глеб вовсе не надеялся так быстро напасть на след. Он не знал, что Отарий Ахалшвили обошел почти все концертные залы, театры и филармонии Об этом догадывался Ерожин, а Глебу крупно повезло с первого раза.
        Молодой сыщик решил сначала доложить информацию Грыжину, а уж потом продолжить обход симфонических учреждений в надежде на дальнейший успех. Он уселся в машину, выехал на Тверскую и застрял в пробке.
        От Тверской до Чистых прудов не больше десяти минут езды, но Михеев в этот день в офис так и не попал. В Москве шел снег. Это обычное для зимы событие для московских водителей каждый раз становится бедствием.
        Они часами торчат на Бульварном кольце, на Тверской и на проспекте Мира. Огромный город и в нормальную погоду задыхается от чрезмерной массы транспорта, а стоит природе немного пошалить, как езда по столичным улицам превращается в кошмар.
        Михеев в пробках не злился. После питерских дорог он считал кощунством высказывать претензии столичным властям. Увы, все познается в сравнении. Единственное, что беспокоило начинающего сыщика, так это информация, которую он задерживал. Михеев выключил двигатель и посмотрел в окно. В синей иномарке, что стояла в соседнем ряду с его жигуленком, хорошенькая девушка за рулем нервно беседовала по мобильному телефону.
        За стеклами автомобиля голоса ее Михеев слышать не мог, тем более комично выглядели жесты, которыми девушка сопровождала свою беседу. Глеб вспомнил, что у него в кармане так же имеется телефон. Он вынул трубку и набрал номер Ерожина.
        - Молодец, - похвалил помощника Петр Григорьевич, внимательно выслушав Глеба. - Ты сейчас, когда вылезешь из пробки, пили не в офис, а на Петровку, - распорядился Ерожин. - Там расскажешь Боброву, что узнал в зале Чайковского. С администраторши надо снять официальные показания. Это должны сделать люди Никиты Васильевича. Тогда Бобров получит возможность объявить Ахалшвилли в розыск.
        - Мне продолжать расспросы администраторов? - поинтересовался Михеев.
        - Нет. После разговора с полковником Бобровым двигай ко мне в Новгород. Я в гостинице "Интурист". Отоспишься, и поедем в Кресты. Там твое лесное следопытское образование может нам пригодиться.
        Только Глеб успел попрощаться, как заснеженная масса автомобилей взревела и медленно двинулась вперед. Сзади и сбоку отчаянно завопили клаксоны. Глеб оглянулся и понял, что гудят хорошенькой девушке в синей иномарке. Она продолжала, задерживая десятки машин с разъяренными водителями, говорить по телефону и размахивать руками.

22
        В квартире Аксеновых на Фрунзенской набережной в дверь то и дело звонили. Первым приехал Николай Грыжин. Сын генерала весьма успешно начал свою деятельность в фирме Аксенова. Иван Вячеславович с его помощью выплатил своим работникам долг по зарплате, сменил в офисе компьютеры и расплатился с налоговыми органами. Два дня назад они с молодым компаньоном даже обсуждали идею найти новое помещение для офиса. Фирме требовался зал для переговоров, директорского кабинета уже не хватало. Сам Аксенов приободрился, перестал баловаться спиртным, и Елена Николаевна не могла на мужа нарадоваться. Это стал прежний, уверенный в себе, по-военному подтянутый, деловой мужик.
        В дверь снова позвонили, и Люба, чуть не наступив на кота Фауста, побежала открывать.
        В доме давно не собиралось столько народу, и кот нервничал. Сева Кроткин, полностью набравший прежний вес, ввалился в квартиру с огромным тортом. Веру рядом с супругом можно было и не заметить, все пространство занимал Сева. Марфа Ильинична с невесткой хлопотали на кухне, родных принимала Люба.
        Стол был накрыт, но мужчины за него не садились. Ждали генерала Грыжина. Без его участия аксеновский совет состояться не мог. Все в семействе Ивана Вячеславовича стали почитать генерала как близкого родственника. Глеб укатил к Ерожину в Новгород и отсутствовал по уважительной причине. А от Нади и ее мужа, по замыслу родни, совет должен был состояться в тайне, поэтому молодую женщину пригласили прийти попозже, а отсутствие подполковника собравшихся родственников его жены как никогда устраивало.
        Генерал Грыжин приехал прямо из офиса и хотел есть.
        - Катите сюда полевую кухню, господа Аксеновы, - заявил он с порога, вручая Любе по три роскошные розы для Марфы Ильиничны и ее невестки. - Передай "бабушке" и "прабабушке" и веди за стол.
        Поняв, что все собрались, вдова зычным голосом приказала рассаживаться. Своего приказа Марфе Ильиничне ни для кого повторять не пришлось. У Севы Кроткина чувство голода было хроническим, а все остальные мужчины прибыли после работы и давно с заметным интересом поглядывали на сервированный стол. Первые пятнадцать минут гости и хозяева сосредоточились на еде, и за столом слышались лишь короткие реплики, связанные непосредственно с трапезой Лишь Николаю Грыжину поесть спокойно не давали Без конца звякал мобильный телефон, который он держал рядом с тарелкой.
        Спиртного Марфа Ильинична подавать не разрешила.
        - Сначала все обсудим на трезвую голову, а потом за десертом напейтесь хоть до одури, - заявила вдова в начале ужина.
        Сева, умевший есть много и быстро, первым аккуратно сложил на пустой тарелке вилку и нож и, оглядев хитрым глазом собравшихся, заявил:
        - Считаю сход, посвященный перспективе появления нового члена нашей семьи, открытым.
        - Тогда огласи и повестку дня, - предложил Грыжин-младший.
        - Повестка простая. Наденька ждет ребенка, и квартира сыщика в Чертаново становится им мала, - низким голосом заявила Марфа Ильинична. - Я правнучку в такой тесноте родить не позволю. Думайте, мужчины.
        - Чего тут думать? Квартирку Петра Григорьевича надо передать Любе с Глебом, а на жилье для семьи Ерожиных скинуться, - ответил Сева.
        - А вам не кажется, что Петра Григорьевича такая наша инициатива обидит? - засомневалась Вера.
        - Что значит обидит? Петр всем нам помог, теперь наша очередь, - убежденно возразил Кроткий.
        Марфа Ильинична оставалась категорична.
        - Я спрашивать Петра не намерена. Разговор идет о моей правнучке, нравится ему это или нет, а для ребенка нужно место. Да и Любе с Глебом пришло время иметь свой угол. Хоть я к парню привыкла и по своей воле их бы не отпустила, но Любе пора стать хозяйкой.
        - Я не уверена, что Глеб примет такой подарок. Он у меня мужик гордый, - сказала Люба и смутилась.
        - Гордый, так отработает. Ерожин у него из зарплаты за квартирку вычтет, - успокоил молодую супругу Михеева генерал Грыжин. - А без рассрочки вам еще сто лет в кабинете отца обитать. Ты, Люба, о папаше подумай. Ему без своего кабинета не очень удобно жить.
        - Нет, Иван Григорьевич, мне места в квартире хватает, а без детей будет скучно, - возразил Аксенов. - Мне большая семья нравится. Я люблю, когда все вместе.
        - Ты бы вечно в таборе сидел. Я сколько лет делю кухню с твоей матерью? Это чудо, что мы наконец поладили. Мать у тебя золотая.
        Если бы не она, я бы после убийства Фатимы рехнулась. Но все равно, любая женщина на кухне хозяйкой себя должна чувствовать, - неожиданно резко "наехала" на мужа Елена Николаевна.
        - Ну зачем ты об этом, Лена. Сегодня мы о Наде говорим... - тихо возразил Иван Вячеславович и опустил глаза в пустую тарелку. Но Елена Николаевна не успокоилась:
        - Мы здесь люди взрослые. Напрасно ты, Ваня, думаешь, что Глебу и Любе с нами уж так хорошо. В своей квартире они могут без штанов в туалет сходить. Не бояться ночью, слышим ли мы, как они целуются, или не слышим. Все это портит нервы и жизнь. Если нет возможности, тогда никуда не денешься. А когда возможность есть, жить взрослым детям, да еще семейным, с родителями - свинство.
        Все замолчали. От тихой и молчаливой жены Аксенова такого напора никто не ждал.
        - Зачем далеко ходить? Ваша Надька беременна, а Любка нет. Вот вам и доказательство преимуществ самостоятельной жизни супругов, - усмехнулся Грыжин.
        - Вообще-то Елена Николаевна права, - поддержал тещу Сева Кроткий, оставив без внимания довод генерала. - Это наша российская привычка торчать друг у друга на голове.
        Поговорка "В тесноте, да не в обиде" не от хорошей жизни. Мрак и бескультурье. В Европе это давно поняли. Там взрослые дети живут самостоятельно, а у нас родители детей до пенсии считают грудными и стараются при себе до гроба держать.
        Марфа Ильинична всех молча выслушала.
        - Молодежь высказалась? Теперь я скажу. Когда Ваня с семьей из Германии сюда въехал, я не слишком радовалась. Потом сказала себе: "Не будь, Марфа, эгоисткой Куда тебе одной с Фаустом такая квартира". И терпела. У меня в доме порядки свои. У невестки свои. Я у них в Германии с трудом десять дней выдержала. Все меня в чужом доме раздражало. А Лену - в моем. Нас с невесткой горе подружило. Но все равно, я бы, Ваня, себе отдельное жилье завела. В гости ходите хоть каждый день. И пироги напеку, и обед подам не хуже ресторанного. А жить вольготней врозь. Наладишь доход, купи мне маленькую квартирку по соседству. Помру, правнукам достанется.
        После слов вдовы наступила долгая пауза.
        Потом все заговорили разом. Шум за столом стоял такой, что звонка в дверь никто не услышал. Наде надоело звонить, и она достала из сумки ключи. В прихожей, снимая шубу, она была озадачена несвойственным для аксеновского дома галдежом. Надя постояла возле вешалки, машинально оглядела себя в зеркале, поправила прическу, осторожно вошла в столовую и остановилась на пороге. За столом все кричали и что-то доказывали друг другу. О чем шла речь, понять было невозможно. Со стороны могло показаться, что в квартире разразился крупный скандал, который вполне может завершиться мордобоем.
        - Надя! - вздрогнула Елена Николаевна, заметив дочку. - Наденька! - Повторила она уже громко, вскочила и бросилась к дочери:
        - Милая моя, родная, как я за тебя рада! - твердила мать, прижав Надю к себе.
        Крики за столом смолкли. Все смотрели на Надю, словно видели ее впервые. Аксенов встал, поднял дочь и, словно ребенка, закружил по комнате. Николай Грыжин крикнул:
        "Ура Надьке!" За столом его поддержали. Сева ловко выкатил со стула свою тушку, вырвал Надю из рук тестя и понес к столу.
        - Ты что, Севка? Тебе после операции тяжести поднимать нельзя, - забеспокоилась Вера.
        - Тоже мне тяжесть, - усмехнулся Кроткин.
        - Карлсон, Вера права. Тебе рано изображать Голиафа, - согласилась с сестрой Люба.
        Сева поставил Надю на пол и, обиженно посапывая, вернулся на свое место. Надю обступили и начали поздравлять. Каждый хотел до нее дотронуться и сказать что-нибудь хорошее.
        - Что тут происходит? - растерянно спросила виновница торжества, наконец оказавшись за столом.
        - Тут, Надька, спорят отцы, дети и бабушки, - пояснил молчавший все это время Николай Грыжин.
        - О чем спорят? - не поняла Надя.
        - О жизни.., твоей и твоего мужа. - Николай хотел что-то добавить, но опять запел его мобильный телефон.
        - Грыжин слушает. Да, запрашивал. Вчера цены держались по тридцать два доллара за баррель. Хорошо, шлите факс.

23
        Вера Никитина сегодня могла выспаться.
        Она смену отработала, и теперь ей предстояло набраться сил. Водить трамвай вовсе не легкое дело. На работу приходится выходить ночью. В пять утра появляются первые пассажиры и надо выводить вагон на линию. Поэтому, услышав звонок в дверь, Вера взглянула на часы, по-мужски выругалась и, набросив халат, босиком вышла в прихожую.
        Хотела спросить, кого там черти несут, но сдержалась и спросила:
        - Кто там?
        - Почта. Вам телеграмма, - ответил ломающийся мальчишеский голос.
        Вера открыла дверь и увидела подростка с большой почтовой сумкой через плечо.
        - Вы Вера Михайловна Никитина? - поинтересовался почтальон и, получив утвердительный кивок заспанной неприветливой женщины, подал ей бланк.
        Вера расписалась и захлопнула перед носом мальчугана дверь. Бросив телеграмму на комод, она снова залезла в кровать и накрылась с головой одеялом. Но сон пропал. Стала думать: от кого могло бы прийти послание? Вспомнила про одинокую мать в деревне.
        "Не случилось ли чего с мамой"? - кольнула сердце тревожная мысль. Женщина вскочила, взяла бланк и зажгла лампу. На улице давно рассвело, но свет в полуподвальную квартирку Дровяного переулка просачивался с трудом. Еще летом косые лучи низкого питерского солнца сюда пробивались, а зимой стоял полумрак.
        Вера читала текст и ничего не могла понять.
        Подпись на телеграмме, как она и предполагала, оказалась материнская. Но текст походил на розыгрыш.
        "Дочь, я выхожу замуж. Бери Валю и приезжай". Дальше следовали дата и подпись.
        Вера повертела бланк в руках, снова перечитала и, усевшись на кровать, стала думать, кто бы мог над ней подшутить. Число в телеграмме стояло сегодняшнее. Вера быстро оделась и, не завтракая и не умываясь, побежала на почту. Там долго изучали бланк, сверяли со своими бумагами и сообщили, что телеграмма подлинная, приняли ее из Бронзовицкого почтового отделения. Село Бронзовицы и впрямь было ближайшим от Крестов населенным пунктом, где имелась почта.
        Вера набрала в магазине консервов, вернулась домой и стала собираться в дорогу. Кроме своих вещей, она собрала Валину сумку, чтобы та, придя из школы, не тратила время на сборы. После страшного романа дочери с Кадковым, о котором Вера узнала уже после того, как Эдик оказался в тюремной больнице, они между собой почти не разговаривали. Нет, о своем романе с богатым бизнесменом дочь поведала матери сразу. Вера только не знала, что этот богатый бизнесмен ее сводный брат.
        В купленной Эдиком квартире Валя не жила, она даже боялась туда заглянуть. Валя продолжала ходить в последний класс, а после школы из квартирки в Дровяном переулке не отлучалась. Они с матерью молча вместе ужинали, когда трамвайные смены Веры позволяли ей бывать вечерами дома. Вера тряслась каждый день, боясь, что Валю посадят.
        Она запретила дочери надевать злополучную лисью шубу - подарок бандита - и другие, купленные им вещи. Валя не спорила. Шли дни, а Валю никто арестовывать не приходил.
        Веру однажды вызвали и сняли свидетельские показания. Она призналась, что знает о своем родстве с Кадковым, но дел с ним никогда не имела и даже в зрелом возрасте не встречалась. А видела его в детстве, когда мама работала у Кадковых в доме.
        Следователь спрашивал и о квартире. Но Вера послушала совет Глеба Михеева, молодого человека из Москвы, и сказала, что купила дочери квартиру на свои деньги. Вообще Михеев им с Валей помог избежать большой беды, и Вера была ему очень благодарна. В те дни к ним приехала и Дарья Ивановна. Тогда Вера и узнала от мамы, что Кадков Валю изнасиловал. Вера жалела дочку, но тепла между ними не стало.
        Валя пришла как всегда сразу после занятий. Вера молча протянула ей телеграмму.
        Валя прочитала и удивленно посмотрела на мать.
        - Чего вылупилась? Я знаю не больше твоего. Мать зовет, надо ехать. Я твои вещи собрала. Одевайся, быстро ешь, и пошли, - отрезала Вера.
        На Новгородский автобус они едва не опоздали. От метро до автовокзала на Обводном канале мчались бегом. Автобус немного задержался, и им повезло. Билет купили уже у водителя. Двух свободных кресел рядом не нашлось. Вера села вперед, а дочь нашла место в последних рядах. Просить, чтобы пассажиры с ними поменялись местами, не стали. Все равно между собой они теперь не говорили, и так даже было лучше.
        Вале в попутчики достался пожилой, сухонький дед.
        - Пролезай, дочка, к окошку. Я курящий.
        Буду выходить и тебя беспокоить.
        Валя кивнула и устроилась в кресле у окна.
        Короткий зимний день подходил к концу. Когда выехали из Питера, начало смеркаться.
        Валя смотрела на летящие навстречу машины, домики вдоль шоссе и думала только об одном - как сказать матери? Эта навязчивая мысль неотступно преследовала девушку вторую неделю. Мать стала совсем чужая, и Валя ее побаивалась. Она не боялась, что мать ее ударит. Вера последний раз ее отлупила лет шесть назад и больше ремень в руки не брала.
        Тогда Валя напялила мамину кофточку и ушла в ней гулять. - Кофточка была выходная, а Валя ее испачкала краской. Ребята присели поболтать и не заметили, что скамейка недавно окрашена. Но это были детские дела. Сейчас ей история с кофточкой казалась невинной шалостью.
        Девушка поняла, что с ней что-то творится, не так давно. Хотя первая мысль пришла месяца два назад. В тот раз она не обратила внимания. На второй месяц Валя забеспокоилась. Но страшно ей стало по-настоящему, две недели назад, когда на уроке русского языка ее затошнило. Валя с трудом досидела до перемены и на следующий урок не пошла.
        Своего отца Валя не знала. Она больше не интересовалась, какой он и кем был. Мама никогда об этом с ней не заговаривала. Однажды дочка спросила прямо: "Кто мой папа?" Мать посмотрела на нее и ничего не ответила. Валя мамин взгляд запомнила, и охота задавать этот вопрос у ребенка отпала. Когда Вале исполнилось шестнадцать, Вера ее предупредила:
        - Родишь, как я, без мужа, - убью.
        В Новгород они въехали уже в темноте.
        Валя очень боялась, что ее укачает и опять начнет тошнить. Но все обошлось, до новгородского автовокзала она доехала нормально. Последний автобус на Лугу уходил через полчаса. Вера сводила дочку в платный туалет и купила им по стакану кофе с беляшами.
        Беляши оказались холодными и жесткими, как резина, кофе мутный, горячий и безвкусный. Валя долго и трудно жевала свой беляш.
        Но кофейная жидкость ее согрела. Потом они пошли в магазин, и Вера прикупила бутылку водки и килограмм разных конфет.
        Старый, переживший не один капитальный ремонт автобус "Новгород - Луга" скрипел и надрывался двигателем. В щели несло холодом. Народ поднимал воротники и кутался. От тряски Валю начало мутить. Ехать им было не очень долго. С места они с мамой встали заранее. Остановки на повороте к их деревне не предусмотрели, но Вера упросила шофера, и он остановился.
        Они вышли на шоссе, дождались, когда автобус, выпустив струю светлого дыма, съехал с обочины, свернули на проселок и двинулись к деревне. Красные автобусные огоньки растворились в синеве заснеженной бетонки, затем смолк хриплый рокот двигателя, и наступила тишина. Валя вздохнула полной грудью, тошнота пропала. Впереди не было ни фонарей, ни огоньков. Если бы не луна, пришлось бы шагать в полном мраке. Но однобокая луна искрила снег и освещала накатанную колею. Они шли уже минут сорок. Небольшой ельник остался позади, и справа замерцали огоньки бывшей колхозной МТС.
        - Еще три километра, - сказала Вера и остановилась. Ладонь от ноши затекла, и она взяла сумку другой рукой. Консервы были тяжелые.
        - Давай я понесу, - предложила Валя.
        - Тебе тяжести сейчас носить нельзя, - отрезала Вера и зашагала дальше.
        "Неужели она знает?" - испуганно подумала Валя и поспешила за матерью.
        Два столба света ударили им в спину, затем качнулись, поднялись на холм и пропали, потом снова замаячили, но уже ярче.
        Валя оглянулась. Свет бил из двух белых точек. За ними шла машина. Зимой дачники в Кресты не ездили, и Вера с опаской стала думать, кто бы это мог быть. Пока она раздумывала, машина их нагнала. Путницы сошли с колеи, давая проехать, но машина остановилась.
        - Куда топаете, девочки? - спросил водитель.
        - В Кресты топаем, юноша, - ответила Вера. Голос мужчины ей показался знакомым.
        - Ой, Петр Григорьевич, это же Валя с матерью, - радостно сообщил водитель сидящему рядом пассажиру.
        - Глеб, - прошептала Валя.
        Михеев вышел, открыл заднюю дверь и запустил туда путешественниц.
        - Как тепло, - обрадовалась Валя.
        - Ясное дело, это же не колымага "Луга - Новгород", - заметила Вера.
        - Петр Григорьевич, узнаешь девушку со Среднего проспекта? - спросил Глеб, трогая с места.
        - Без лисьей шубы не узнаю, - признался подполковник и, повернувшись к женщинам, предложил:
        - Давайте, красавицы, знакомиться. Я Петр Григорьевич Ерожин. Это для молодицы Вали, а для Веры просто Петр.
        - Чего же знакомиться, раз вы нас знаете? - удивилась Вера.
        - Одно дело: знать по делу, другое по телу... - скаламбурил сыщик Ерожин и пожал путницам руки.
        Часть вторая
        ДОБРЫЙ УБИЙЦА

24
        Удар гонга прозвучал торжественно и глухо. Это означало, что служитель поместья господин Морвиль приглашал обитателей замка Тур Даржан к завтраку. Гоги Ираклиевич зевнул и посмотрел в окно. Яркий солнечный луч резко пробивался в щель между ставнями. Маэстро вовсе не жаждал вставать, и завтракать ему совсем не хотелось. Вчера после концерта артиста привезли сюда уже к ночи, до часу кормили ужином, да еще заставили играть на старинном клавесине. Гоги немало выпил и, вместо того чтобы рано лечь и выспаться, шалил до трех. Клавесин оказался расстроен, две клавиши у него западали, но пианист увлекся и, вдохновленный игрой на антикварном чудовище, долго потешал публику. Сегодня Гоги предстояло давать серьезный концерт, и такое поведение маэстро накануне выступления было возмутительно. Перед сном, возле огромного камина хозяйка развлекала гостей ужасными анекдотами из истории замка. Она поведала, что в правом флигеле есть комната, где по странному роковому совпадению, начиная с семнадцатого века, умирали все мужчины рода Даржан. Завел эту печальную традицию прапрапрадед Сьюзен, Ив Мария Клод де Даржан.
Его принесли в злополучную комнату после дуэли, и он в ней скончался от ран.
        Затем Сьюзен подробно описала последующие смерти. Комнату прозвали "шамбр де кадавр", и гостей никогда в ней не оставляли на ночь.
        По словам Сьюзен, прислуга не раз замечала, как из этой комнаты по ночам выскакивают призраки и раздается жуткий смех.
        - Я хочу, чтобы меня именно туда поселили на ночлег, - потребовал Гоги Ираклиевич.
        Сьюзен возражала. Все отговаривали маэстро, но Гоги уперся. Видимо, хозяйка ни в шутку верила старым сказкам о предках, потому что в семь утра к гостю осторожно заглянул господин Морвиль и, пока не удостоверился, что Гоги спит, а не отдал концы, торчал у его изголовья.
        Маэстро потянулся, разминая кисти, хрустнул костяшками пальцев и сел. Спал Гоги Ираклиевич в пестрой шелковой пижаме и в бигуди. Как бы ни устал артист, в каком бы состоянии ни оказался к ночи, "цирюльную" процедуру перед сном он проделывал неукоснительно. Вставать не хотелось, но в замке существовали свои порядки, а Гоги Ираклиевич "был человеком воспитанным и нарушать их не желал. Знаменитый гость понимал, что без него трапезу не начнут, а задерживать всех невежливо. Маэстро встал, распахнул ставни и, освободив свои седеющие локоны от папильоток, подошел к умывальнику. Возле раковины севрского фарфора стоял кувшин с водой и лежало мыло. Гоги Ираклиевич не первый раз гостил в замке и знал, что воду из кувшина следует на английский манер налить в раковину, предварительно заткнув ее пробкой, а умывшись, воду слить. Освежив лицо прохладной водой, маэстро надел свой стеганый халат, который всегда сопровождал его в гастролях, и, отшагав длинный коридор из флигеля, спустился в зал. С хозяйкой замка Гоги Ираклиевич вел дружбу не один десяток лет и потому мог себе позволить выйти к завтраку одетым
по-домашнему. Столовый зал утопал в цветах.
        Букеты стояли на камине, столике для визиток в холле, на огромном обеденном столе овальной формы и даже на полу. Цветы привез в замок специальный фургон, поскольку в легковые машины они не вмещались. Так парижские музыкальные гурманы выразили вчера во время концерта свое восхищение игрой приезжего пианиста.
        Все уже сидели за столом и маэстро встретили громкими аплодисментами.
        - Друзья, как видите, комната смерти мне нипочем. Я прекрасно выспался и вовсе не страдал кошмарами. Да и привидения меня не посещали, если не считать господина Морвиля, который появился в жуткую рань смотреть, не помер ли я.
        - Браво, Тоги. Вы первый мужчина из моих поклонников, рискнувший на этот смелый эксперимент, - рассмеялась Сьюзен.
        - Я уверен, что злой рок распространяется только на членов семьи Даржан. Вот если, моя дорогая, мы с вами сходили бы под венец, тогда я в эту комнату не пошел бы спать ни за какие коврижки. Но совершенно по другим соображениям, - многозначительно улыбнулся маэстро, целуя руку хозяйке.
        - Вам, Гоги, это не грозит. Прожив весь век холостяком, вы изрядно набаловались, и теперь вас не оженишь, - ответила Сьюзен и посадила Гоги Ираклиевича рядом с собой.
        Завтрак проходил в милой болтовне. Ночевать в замке остались человек десять. Все приехали сюда прямо после вчерашнего концерта маэстро, намереваясь и сегодня вечером слушать пианиста.
        Гоги Ираклиевич с удовольствием участвовал в беседе. Он любил французский язык и говорил свободно, с едва заметным кавказским акцентом. От вина пианист отказался - ему предстояло вечером вновь покорять парижскую публику, и он позволил себе лишь чашечку кофе. Долго спорили, где обедать, и решили сделать это в Париже. Артист не хотел выходить на сцену после обильной трапезы, поэтому договорились направиться в китайский ресторанчик и ограничиться дегустацией экзотических блюд. Наконец завтрак подошел к концу.
        Несмотря на конец зимы, погода в предместьях Парижа держалась теплая и солнечная.
        Сьюзен предложила показать Гоги окрестности. Предстояла автомобильная прогулка, и Гоги Ираклиевич поднялся в свою "шамбр де кадавр", чтобы переодеться к прогулке. Достав любимый старомодный чемодан из ниши стенного шкафа, Гоги заметил кроме бирки аэропорта Орли на ручке чемодана еще одну бумажку с надписью на грузинском языке.
        Маэстро сорвал ее и, поскольку в углу комнаты было темновато, подошел к окну.
        "Мразь, теперь пришла твоя очередь" - прочитал Тоги. Артист побледнел, и руки у него задрожали. Гоги Ираклиевич уселся на маленький пуфик у постели и минут пять просидел не двигаясь. Затем вскочил, раскрыл чемодан, достал замшевую куртку, светлые брюки, рубашку и торопливо оделся. Быстро покончив с туалетом, что для маэстро было вовсе не свойственно, музыкант спустился вниз и, с трудом изобразив на лице светскую улыбку, попросил разрешения позвонить в Россию. Сьюзен провела его в кабинет. Современный телефон-факс совсем не вписывался в старинный интерьер отделанного дубовыми панелями кабинета. Гоги Ираклиевич уселся в кресло и принялся за набор номера. Он долго возился с телефоном, хотя у него дома в Тбилиси стоял такой же аппарат, но позвонить не смог.
        - Сьюзен, у меня ничего не получается, - признался артист;
        Хозяйка замка пришла, на помощь, но и у нее ничего не получилось.
        - Что-то со связью, - она развела в стороны свои маленькие аристократические ручки. - Заедем во время прогулки на почту и спросим, в чем дело. С почты и позвонишь, - успокоила она гостя.
        Колонной из трех машин компания выехала за чугунные ворота и покатила по маленькому городку. До столицы Франции от замка Сьюзен было не больше тридцати километров, но здесь протекала совсем другая, неторопливая жизнь. Городок выглядел вымершим. Из местных жителей им навстречу попался лишь продавец зелени, понуро кативший свою тележку. Почта находилась в конце улицы. Гоги Ираклиевич и Сьюзен, извинившись перед знакомыми за вынужденную остановку, вошли в маленький почтовый зал. Почтальон дремал.
        Его разбудил колокольчик над дверью. Пожилой служащий с кавалерийскими усами, браво подкрученными вверх, поцеловал Сьюзен ручку и посетовал, сообщив, что французские телефонисты бастуют, а потому позвонить им не удастся.
        - Возможно, в Париже не все телефонные узлы поддержали забастовку, и вам повезет, - ободрил он на прощание клиентов и снова погрузился в дрему.
        Гоги Ираклиевич в автомобиле пытался шутить и не выказывать своего волнения, но это ему не слишком удавалось.
        - Ты занемог? - встревожилась подруга пианиста, заметив, что ее знаменитый приятель не может найти себе места.
        - Нет, дорогая, со мной все в порядке, просто я бы хотел скорее очутится в Париже и сесть за рояль. В моем концерте есть места, которые необходимо пройти перед выступлением.
        Но Гоги лукавил. Он рвался добраться до действующего телефона. Однако связь не работала и в Париже. Телефонисты Франции вели себя солидарно. И лишь в военном департаменте, где у мадам Даржан служил высокопоставленный друг, Гоги Ираклиевич наконец получил возможность позвонить в Россию.
        После телефонного разговора артист совсем утратил способность к непринужденным светским беседам и, отказавшись от обеда в китайском ресторане, поехал в отель. Несмотря на свое нервное напряжение, а возможно, благодаря ему, концерт знаменитый маэстро отыграл блистательно. Парижские меломаны даже отметили удивительный нерв в его исполнении, чему музыкальный обозреватель газеты "Фигаро" посвятил отдельную главу своей рецензии.

25
        Никита Васильевич Бобров трудился по убийству Анвара Чакнава без особого энтузиазма. Получив заключение, что паспорт зарезанного грузина фальшивый, начальник отдела по раскрытию убийств классифицировал для себя это дело как "разборки лиц кавказской национальности" и сотрудников не доставал. Работы в отделе хватало. Но некоторый интерес все же проявлял. Полковнику с Петровки ничто человеческое было не чуждо.
        Вполне естественно, что личные отношения между людьми так или иначе сказываются и на их работе. Бобров долго возился с Нателлой Проскуриной. Актриса ночевала у него дома. Странная история с меценатом-грузином стала хоть небольшой, но частью личной жизни Никиты Васильевича. Да и его жена Кира время от времени интересовалась вечерами, что нового в следствии. Может быть, полковник и поднажал бы на подчиненных, но начальник знал, что Ерожин это убийство копает всерьез, а в профессиональных качествах Петра Григорьевича Бобров не сомневался. Поэтому, получив от помощника Ерожина, Глеба, наводку на Концертный зал имени Чайковского и телефон предполагаемого убийцы, полковник Послал туда своего лучшего следователя Тимофея Волкова. Тот не только снял показания с госпожи Краковской, но и подрядил двух своих сотрудников пройтись по концертным залам Москвы. Ерожин, как всегда, оказался прав. Отарий Ахалшвили засветился и там. Он побывал в трех из пяти опрошенных музыкально-концертных учреждениях.
        Бобров заявил Ахалшвили в розыск и позвонил своему тбилисскому коллеге полковнику Резо Салакаури. Тот обещал содействие, и вчера Никита Васильевич ждал звонка из Тбилиси. Но Резо не позвонил.
        Придя сегодня утром на работу, Никита Васильевич первым делом заказал Тбилиси сам.
        - Послушай, Никита, закрой это дело.
        Отец Отария уважаемый у нас человек, генерал, лачальник батумской таможни. Сын его инженер и тоже не бандит. Не надо портить хорошим людям жизнь. Это дело чисто семейное, - раздраженно сказал Салакаури и, немного помолчав, добавил:
        - К тому же Отарий пропал и у отца горе. Два с половиной года назад он потерял дочь. А теперь исчез сын.
        - Как исчез? - не понял Бобров.
        - Как люди теперь исчезают? Ушел из дома и не вернулся. Знаешь, что на Кавказе творится. Что мне тебе объяснять?
        Бобров положил трубку и задумался. По голосу Резо полковник понял, что тому известно гораздо больше, чем он сказал московскому коллеге. С Резо Салакаури Никите Васильевичу довелось встречаться довольно часто. В разгар перестройки, когда Боброву "из бегов" предложили занять кабинет начальника отдела по раскрытию убийств, они вместе работали над бандой. Компания состояла из москвичей, жителей Тбилиси и Ростова. Тогда полковнику довелось несколько раз посетить столицу Грузии, а Салакаури побывать в Москве и Ростове. Следователи не только встречались в кабинетах. В Ростове они жили в одной гостинице, вместе ужинали, немало выпили и, конечно, подружились. Может быть, в личной беседе Резо сказал бы другу больше.
        Но по телефону из независимого суверенного государства лишнего не сболтнешь.
        Никита Васильевич уже решил связаться с Ерожиным и сообщить ему результат беседы с грузинским коллегой. Но вспомнил, что сыщик дал тбилисский номер телефона и просил узнать, кому он принадлежит. Вчера Бобров этот номер продиктовал Резо Салакаури.
        Тот или забыл, или не успел выяснить. Полковник снова заказал Тбилиси:
        - Прости, Резо, что я тебе надоедаю. Ты не забыл про тбилисский номерок? Не узнал, чей телефончик?
        - Узнал. Это телефон очень уважаемого человека. Он никак не может быть замешан в преступных делах, - без особой радости в голосе ответил полковник Салакаури.
        - Я ни в чем владельца телефона не обвиняю. Просто хочу узнать его имя, - успокоил Бобров собеседника.
        - Номер принадлежит нашему гениальному пианисту Гоги Ираклиевичу Абашидзе, - нехотя сообщил Резо Салакаури. Пообещав не причинить беспокойства великому пианисту, Бобров поблагодарил грузинского коллегу и положил трубку.
        "Теперь пора связаться с Ерожиным", - подумал Никита Васильевич, но не успел. Из восточного округа столицы отзвонил Волков.
        Следователь снова натолкнулся на Ахалшвили. Волков случайно показал его фото вместе с фотографиями других кавказцев, подозреваемых в различных преступлениях, директору Волгоградского рынка, и тот Отария Ахалшвили опознал.
        Никита Васильевич выслушал доклад следователя и взглянул в окно. Небо прояснилось, и низкое зимнее солнышко манило на улицу.
        Полковнику надоело торчать в кабинете, и поговорить с директором рынка Бобров решил сам. Он распорядился о транспорте, не спеша спустился по лестнице, вышел во двор и, зажмурившись от солнечных лучей, уселся в машину.
        Никита Васильевич не любил быстрой езды.
        Поездка на рынок и не требовала срочности.
        Водитель переползал от светофора к светофору. На Рязанке машины шли сплошным потоком, но заторов не произошло. Бобров спокойно развалился на заднем сиденье и поглядывал на улицу. Снег кончился, дорожные службы успели его разгрести, и столица выглядела пристойно. Директор рынка, азербайджанец Рафик Карулов, принял Боброва в своем кабинете, а взглянув на удостоверение полковника, приказал подать им чая и стал чрезмерно внимателен.
        - Все об этом парне и как можно подробнее, - попросил Никита Васильевич и с удовольствием отхлебнул чай из маленького пузатого стаканчика, оправленного в серебряный подстаканник.
        - Я с ним много не общался. Парень работал хорошо, претензий у меня к нему не было, - вспоминал азербайджанец.
        - Кем он у вас работал? - Бобров не торопился. Он с удовольствием удрал из отдела под вполне приличным предлогом, и покидать кабинет рыночного директора не спешил.
        - Работал. Все делал. Погрузка, уборка. За порядком приглядывал. У нас тут мастера на все руки. Узких специалистов не держим, - улыбнулся Рафик.
        - Об этом я догадываюсь, - усмехнулся Бобров, поглядев на два огромных золотых перстня на пальцах директора и его золотую цепь, больше смахивающую на ошейник.
        - Может быть, Отарий с кем-то дружил.
        Я бы послушал человека, который его знал поближе, - намекнул Никита Васильевич.
        Директор на минуту вышел и вернулся с тремя молодыми кавказцами:
        - Вот вся его бригада, - представил директор своих работяг и поговорил с ними на родном языке. Из общения с бригадой Бобров узнал кое-что любопытное. Свободного времени с коллегами по рынку Отарий не проводил.
        По словам мрачного парня с челкой, он был образованный, с инженерным дипломом, потому развлекаться так, как это делали его напарники, не хотел. После работы он исчезал, и чем занимался, парни не знали. Один из них видел Отария с высокой блондинкой. Блондинка работала рядом в книжном магазине и часто забегала на рынок за покупками. Женщина имела двенадцатилетнюю дочь и, по предположению троицы, жила разведенной. Бобров поблагодарил гостеприимного Рафика и его молодцов и прямиком направился к книжному магазину.
        " Высокую блондинку звали Галей Анциферовой. В этот день у нее был выходной, а работала ее сменщица Света. Никита Васильевич зашел в маленький кабинетик завмага, показал пожилому лысеющему начальнику свое удостоверение и попросил его рассказать о продавщице. Семен Самойлович Цымерман - так величали хозяина книжного магазина - усадил полковника в кресло и пробрался за свой письменный стол. Стол этот был так завален всевозможной бумажной продукцией, что стоило к нему прикоснуться, как часть товара летела на пол.
        - Теснота, - пожаловался Цымерман. - Что я могу сказать о Гале? Несчастная, красивая русская девчонка, у которой, как и у тысячи других, не сложилась личная жизнь.
        Работает она нормально. В душу я к ней не лезу Но свою судьбу она сама вывалила. Человеку с человеком хочется поделиться.
        Пользы от этого никакой, а душе облегчение.
        - Меня интересует не так сама Галя, как ее друг-грузин, - уточнил Никита Васильевич.
        - Отарий? - переспросил Цымерман.
        - Вы с ним знакомы? - Никита Васильевич давно лично не работал по следственным делам на улице и сейчас вспоминал молодость и получал от допроса необычайное удовольствие.
        - Знаком, - грустно подтвердил Пымерман. - Нормальный парень, только зачем обещать женщине лишнего? Пожил, помог ей, приласкал, потешился - и хорошо. Обещать не надо.
        - В чем же он обманул вашу красавицу? - поинтересовался Никита Васильевич.
        - В чем все мужики обманывают доверчивых женщин? Обещал, когда сматывался, что напишет, позвонит, заберет, женится. Полный набор, - монотонно перечислил завмаг.
        - Не написал, не позвонил, не забрал и не женился, - покачал головой Бобров. - Что же Галя?
        - Что Галя? Страдает, плачет, думает, что ее милый погиб или попал в переделку. В самое очевидное верить не желает. - Семен Самойлович улыбнулся грустной улыбкой человека, хорошо знающего этот мир.
        Бобров записал адрес Гали и показал завмагу номер телефона, полученный от Глеба.
        Телефон из календаря мадам Краковской, администратора зала имени Чайковского, принадлежал Анциферовой.
        Жила Галя рядом в пятиэтажке Никита Васильевич поблагодарил мудрого еврея за полученную информацию, попрощался и покинул тесный кабинет. Кивнув водителю, чтобы тот оставался на месте, полковник с удовольствием зашагал по указанному адресу пешком.
        Мобильный телефон в кармане молчал. Это означало: в отделе ничего экстренного нет и начальник не нужен. "Пусть немного от меня отдохнут", - подумал полковник и вошел в подъезд.
        Галя жила на последнем, пятом этаже. Бобров поднялся и порадовался за себя, поскольку не задохнулся. Жизнь с приятной женщиной Кирой, с которой он на днях тихо и без помпы оформил свои отношения, благотворно сказывалась на здоровье полковника.
        Дверь открыла длинноногая беленькая девочка, и Бобров понял, что это Галина дочь. По разочарованному личику ребенка он догадался, что она ждала не его.
        - Мама, к тебе пришли, - сообщила дочка, впуская Никиту Васильевича в тесную прихожую.
        Он неловко шагнул в забитый вещами коридорчик и, едва не повалив детский велосипед, застыл в ожидании.
        Галя, в застиранном халатике и стареньком фартучке, немного смутилась при виде незнакомого мужчины, но быстро со своим смущением справилась, вытерла о фартук руки и поздоровалась.
        - Я полковник Бобров из отдела убийств Московского уголовного розыска. Хочу с вами поговорить о вашем друге, - представился Никита Васильевич и увидел, что Галя стала белая как мел.
        - Его убили? - прошептала она, едва не теряя сознание.
        - О том, что произошло с вашим другом, я хотел бы разобраться с вами вместе.
        Никиту Васильевича проводили в комнату, где тоже особого порядка он не заметил. Бобров уселся в дешевенькое драное кресло, Галя притулилась на край стула напротив и испуганно смотрела на посетителя.
        - Расскажите мне о вашем приятеле. Какой это был человек? Что вы знаете о его прошлом? Одним словом, чем больше я буду знать, тем скорее мы его найдем. - Никита Васильевич хотел добавить "и посадим", но, видя страдающие глаза хозяйки, промолчал.
        - Отарий был не таким, как все, - начала Галя, и Бобров вспомнил слова Цымермана.
        "Ну-ну, - подумал полковник, - началось". И, набравшись терпения, спросил:
        - Так чем же он отличался?
        - Он меня любил, и я его тоже люблю, - призналась Галя.
        Для Боброва подобное заявление не несло информации. Он не подал вида и ждал, что скажет Галя еще. Но Галя молчала. Молчал и Никита Васильевич. Зато в соседней комнате истошно завопил кот.
        - Перестань приставать к Барсику, - крикнула Галя и пояснила гостю:
        - Дочь дрессирует кота, а ему это не нравится.
        - Давайте вернемся к Отарию, - напомнил Бобров. - Начнем с того, где и как вы познакомились.
        - Познакомились на рынке. Я по бабьей жадности, чтобы часто не ходить, взяла десять килограммов картошки. Еле подняла. Отарий мне донес сумку до дома. Из вежливости напоила его чаем. Отарий стал ко мне заходить.
        Приносил дочке гостинцы, играл с ней. Маша очень к нему привязалась.
        "Вот почему у нее были разочарованные глаза, когда она увидела в дверях не Отария, а другого мужика", - подумал Бобров.
        - Я тоже к нему привыкла. Отарий очень добрый человек, - сказала Галя, и в глазах у нее появилась нежность.
        "Добрый. И нож в спину Анвара воткнул по-доброму. Прямо в сердце, чтобы тот не мучился", - подумал Никита Васильевич, продолжая приветливым ободряющим взглядом смотреть на блондинку.
        - Я с ним вспомнила, что я женщина, а не рабочая лошадь. Все по дому делал, вставал в пять. Вечерами-то он учился, - сказала Галя.
        - Насчет учебы хотелось бы узнать поподробнее, - оживился полковник.
        - Отарий не хотел всю жизнь работать на рынке. У него был диплом горного инженера.
        Но теперь этого мало. Нужен компьютер. Отарий каждый вечер до десяти часов занимался на компьютерных курсах.
        - Какого числа он уехал? - словно между делом спросил Никита Васильевич.
        Галя число назвала. Это был день премьеры "Бала Сатаны" в Театре современной пьесы. Бобров задумался:
        - Тогда он тоже вернулся в десять?
        - Нет, он вернулся около полуночи, сказал, что дома у него неприятности и он должен срочно ехать. Сказал, что уже взял билет на ночной поезд.
        - Вы уверены, что он уехал поездом? - заинтересовался полковник.
        - Конечно, мы с Машей его проводили и в вагон посадили. Он нам из окошка помахал.
        Поезд "Москва - Пятигорск".
        - Он родом из Пятигорска?
        - Не знаю.
        - Отарий обещал за вами вернуться?
        - Нет. Он сказал, что в Россию больше не приедет. Просил меня приехать к нему. Обещал позвонить, когда мне выезжать. - На глазах Гали появились слезы:
        - Скажите честно, Отарий жив?!
        - Я этого не знаю. Но должен вас проинформировать, что Отарий подозревается в убийстве. Если он появится, а вы нам не сообщите, пойдете по статье как соучастница, - предупредил Бобров.
        Глаза Гали выразили изумление и испуг:
        - Отарий не мог убить. Он кошку обидеть не мог. Барсик сидел у него на голове. Вы мне говорите не правду.
        - Вину преступника доказывает суд. Я не судья, но следствие располагает фактами, что ваш друг в Театре современной пьесы зарезал человека.
        - Зарезал.. - прошептала Галя.
        - Да, зарезал, - жестко повторил Бобров.
        - Чем зарезал? - Галин голос резко изменился.
        - По заключению экспертизы это был очень острый, длинный нож или финка с узким, обоюдоострым лезвием.
        - Я этот нож видела, - растерянно прошептала подруга Отария.
        - Вы видели? При каких обстоятельствах? - Бобров ощутил былой азарт сыщика.
        - Маша... - так же тихо произнесла женщина.
        - Что Маша?
        - Маша открыла чемоданчик Отария, нашла там этот ножик и играла с ним. Он был такой красивый, с золотой рукояткой и похож на игрушечный меч. На его рукоятке было что-то написано. Отарчик очень испугался, что девочка поранится, - вспомнила Галя.
        - Он оставлял чемодан с ножом дома? - удивился Бобров.
        - Никогда. Он всегда уходил со своим чемоданчиком. Маша открыла его утром, пока Отарий стоял под душем.
        Ничего большего Никита Васильевич от встречи с Галей не ждал. Сомнений в том, что Отарий Ахалшвили зарезал Нодара Местия, у полковника больше не оставалось. На прощание Никита Васильевич еще раз напомнил Анциферовой об ответственности.
        - Можете меня убивать, но если Отарчик позвонит и позовет, побегу к нему хоть на Северный полюс, - ответила Галя и заплакала.
        Никита Васильевич спустился с пятого этажа, быстрым шагом добрался до автомобильной стоянки у рынка и, усевшись в машину, сказал водителю:.
        - Вези меня домой, что-то я сегодня не хочу больше работать.
        - Вы торопитесь? - на всякий случай спросил водитель.
        - Нет. Вези, как вез, - проворчал полковник и откинулся на спинку сиденья. Он ехал, поглядывая на отражавшие низкое солнце окна московских домов, и философски размышлял, что за каждым из этих окон своя комедия, драма или, как у Гали, трагедия. И еще полковник почувствовал, что Отарий Ахалшвили не обманывал женщину. С ним, видимо, и впрямь не все в порядке. Полковник достал из кармана мобильный телефон и позвонил Ерожину. Рассказ Боброва Петра Григорьевича вовсе не удивил.
        - Я что-то в этом роде и предполагал, - ответил сыщик. - Дело за малым. Поймать убийцу.
        - Если он еще жив, - ответил Никита Васильевич и спрятал трубку в карман.

26
        Дорога, упираясь в избу престарелой девушки Агриппины, врезалась в центр деревни Кресты под прямым углом.
        - Куда сворачивать? - поинтересовался Михеев у Веры Никитиной и ее дочери, притормаживая у перекрестка.
        - К нам направо, - ответила Вера.
        Ерожин заметил свежий след трактора.
        Трактор повернул налево. Глеб крутанул руль вправо и через минуту встал у забора последней избы. Ни света в окошках или других признаков жизни пассажиры "Сааба" не обнаружили. А выйдя из салона, оглядели темные очертания никитинской крыши с трубой, искрящийся под лунным светом нетронутый снег и ощутили звенящую тишину.
        - Ой, не нравится мне все это... - запричитала Вера, направляясь с Валей к крыльцу.
        Петр Григорьевич и Глеб остались возле автомобиля. Пассажирки уже успели рассказать сыщикам об удивительной телеграмме, которой Дарья Ивановна Никитина приглашала дочь и внучку.
        - Для свадьбы тут слишком тихо, - пробурчал себе под нос Ерожин.
        - Да, вообще-то все это странно. Бабке около шестидесяти. В этом возрасте о кладбище надо думать, а она замуж собралась, - вслух размышлял Михеев.
        - Молод ты еще, Глеб. Вот Чак Норис, ровесник бабульки Никитиной, женился в этом году на двадцатилетней девке. Никто и не пискнул.
        - Так то Чак Норис! - ответил Глеб, удивляясь сравнению шефа.
        - Чем наша бабушка хуже? Тем, что не американка? - усмехнулся Петр Григорьевич. Глеб хотел что-то возразить, но Вера с дочкой вернулись, и он замолчал.
        - Я уж не знаю, что и думать. В доме тишина. Дверь на замке. Ключа в потайном месте нет, - не на шутку разволновавшись, сообщила Вера. Непонятная телеграмма матери и ее отсутствие в доме женщину пугали.
        - Если гости и прибыли на эту свадьбу, то свернули они в другую сторону. Давайте прогуляемся, - предложил Ерожин.
        - Идите, Петр Григорьевич. А я за вами потихоньку поползу. Не хочу машину здесь оставлять. Уж очень место дикое, - сказал Глеб, садясь за руль.
        "В диком месте куда безопаснее, чем на.
        Тверской", - про себя подумал подполковник, но мысль свою не озвучил, а взял под руки Веру и Валю, и они зашагали по деревне. Внезапно вдалеке хлопнула дверь, и путники явственно услышали музыку. Через минуту дверь хлопнула еще раз и музыка исчезла.
        - Гуляют на другом конце деревни, - обрадовался Петр. - Кто там у вас обитает?
        - Там дедушка Халит живет, - сказала Валя и при мысли о своем заступнике улыбнулась.
        Вера внезапно остановилась:
        - Неужто мать за чучмека надумала...
        - Что надумала? - переспросил Ерожин.
        - Замуж за чурку выходить. Вот чего, - пояснила Вера, и голос ее стал злым и жестким.
        - Никак вы, Вера Михайловна, расистка? - удивился Ерожин. - Вот уж не думал.
        - Что, русских мало? - не унималась Вера.
        - Значит, мало, раз вы себе не нашли. Зачем же мать оговаривать, - улыбнулся Петр Григорьевич. - И потом гадать осталось недолго. Сейчас все и узнаем.
        Вера прикусила губу и замолчала. В последней избушке во всех окнах весело мерцали огоньки, а когда они подошли поближе, то услышали и звуки музыки. У забора стоял трактор с прицепными санями. Петр Григорьевич этот трактор помнил. "Кировец" вытащил "Сааб" из лужи в лесочке, когда он осенью с Татьяной Назаровой предпринял первую неудачную попытку посетить деревню Кресты. Михеев подогнал к калитке "Сааб" и вышел из машины:
        - Вы, Петр Григорьевич, опять попали в десятку. Я тоже заметил след этого трактора, но мысль, что он привез гостей, мне в голову не пришла.
        - Дочка! Внучка! Все-таки приехали! - бросилась к двери Дарья Ивановна, увидев Веру и Валю на пороге.
        Предположение дочери оказалось верным.
        - Знакомьтесь, Халит. Теперь мой муженек, - представила Никитина гостям мусульманина. Петра Григорьевича и Глеба усадили за стол. Халит им сразу налил по граненому стаканчику самогона и положил холодца.
        - Моя рад хорошим людям. Согревать с дороги надо, - улыбнулся азиат, вовсе утопив зрачки в щелочках век.
        По лицам присутствующих Ерожин без труда догадался, что праздновать они начали давно. Он огляделся. За столом сидел однозубый мужичок, знакомый Ерожину по осеннему приключению с машиной. Тракторист Гена восседал и блаженно улыбался рядом с суровой крупной бабой. Потом Ерожин выяснил, что бабу зовут Прасковьей и она является супругой веселого тракториста. Однозубый, которого Дарья Ивановна представила как соседа Колю, тоже сидел с женой. Маленькая и худенькая Зина, в отличие от мрачной супружницы тракториста, не переставала смеяться ни на минуту. Ее веселые маленькие глазки перепрыгивали с одного лица на другое, и трудно было не развеселиться от этого смешливого взгляда. В углу одиноко притулился непьющий Санек. При виде Веры он заметно оживился. Трезвенник учился с Верой Никитиной в одном классе начальной деревенской школы и таил к ней давнюю симпатию. Ошарашенная неожиданным поворотом в судьбе матери, женщина сидела, насупившись, и оживления Санька не замечала. Подполковник этот нюанс взял на заметку.
        Но не гости поразили Петра Григорьевича.
        Его удивила сама горница. Изба, в которой они оказались, внутри вовсе не походила на деревенскую обитель россиян средней полосы. Чучела птиц, шкурки зверей на стенах, пучки трав, свисающие с потолка и наполнявшие помещение слабым дурманящим запахом, - все было необычно и таинственно. Таким Петр Григорьевич с детства представлял себе жилище лесного колдуна. Сам хозяин, несмотря на улыбчивую маску внешнего добродушия, посматривал на Ерожина и Михеева из своих щелочек глаз настороженно. Петр Григорьевич это быстро отметил и наблюдал за Халитом пристально. Его отношение к московским гостям резко изменилось после того, как внучка Дарьи Ивановны о чем-то с азиатом пошепталась. Валя глазами указала Халиту на Глеба, и Ерожин понял, что разговор идет о них.
        - Давай, моя твоя по одной пить будем, - предложил Халит, подсаживаясь к сыщикам.
        - Мне за руль садиться, - отказался Глеб.
        - Зачем за руль. Время ночь. Гулять будем, потом спать будем, - весело возразил Халит.
        - Не смотрите, что тут место мало. У меня целый дом пустует. Муж приказал к нему переехать. Я не хотела, да против хозяина не попрешь, - улыбнулась Дарья Ивановна, поддерживая приглашение Халита заночевать в Крестах.
        - Глеб, раз нас оставляют, давай вдарим по самогону. Давненько я первачка не пробовал, - легко согласился Петр Григорьевич. Он чокнулся с Халитом и залпом осушил граненый стаканчик. Когда Халит отошел к другим гостям, Ерожин тихо сказал Глебу:
        - Заставить русскую бабу переехать из своего дома, да еще в одной деревне, не так-то легко. Надо понять, в чем тут секретик. Пить по-настоящему умеешь?
        - Как по-настоящему? - переспросил Глеб.
        - По-настоящему - это значит жрать водку как свинья и при этом оставаться джентльменом и все соображать, - пояснил подполковник.
        - Друзья по морю не жаловались, - улыбнулся Михеев. Он и впрямь мог выпить ведро и внешне не хмелеть.
        - Тогда вперед, - ободрил подполковник Глеба, обвел глазами присутствующих и гаркнул:
        - За молодых!
        Тракторист Гена и однозубый Коля москвича радостно поддержали. Супруга тракториста, суровая Прасковья, еще больше насупилась, но стаканчик подняла. Улыбчивая Зина охотно поддержала тост. Валечка налила себе клюквенного морсу, и только Вера продолжала сидеть безучастно.
        - Ты, Вера, почему такая кислая? Ты маму не отпеваешь, а замуж выдаешь. И выдаешь за хорошего человека. Ну-ка, давай поднимай свою чарку, - обратился Ерожин к дочери невесты.
        Та подумала, хотела что-то возразить, но молча подняла стаканчик с самогоном.
        - И не страдай. Я в Узбекистане хороших людей не меньше, чем в России, видел. Видел и дерьмо, так его и у нас хватает. Верно я говорю, Халит? - продолжал подполковник воспитательную работу с унылой Верой.
        Неловкость, возникшая в избе после появления незнакомых большинству присутствующих москвичей, исчезла. Санек тихо выбрался из своего угла, поставил на допотопный проигрыватель пластинку и подошел к Вере:
        - Потанцуем, соседка?
        Вера, порозовевшая после самогона, осмотрела бывшего однокашника оценивающим женским взглядом и, усмехнувшись, поднялась из-за стола. Потянул свою мрачную супругу в круг и тракторист Гена. Прасковья вышла и по-мужски повела подвыпившего мужа. Смешливая Зина сама подскочила к Глебу и, не обращая внимания на ворчание однозубого Коли, пригласила Михеева. Огромный Глеб неловко топтался посередине горницы, стараясь не задеть головой лампочку. Дарья, с удовольствием оглядев танцующих гостей, взялась за самовар. Валя, раскрасневшаяся и довольная, вскочила помогать бабушке-невесте. Она в душе очень одобряла поступок Дарьи Ивановны и даже на время забыла о своих женских проблемах.
        - Твоя хорошие слова сказал. Моя в Узбекистане всю жизнь жил. Горя знал, но и радость видел. Люди хорошие везде много. - Халит подсел к Ерожину и наполнил ему стаканчик. - Рыбу кушай. Моя сам рыба ловил.
        Это зайчик печеный. В городе не найдешь. Халит сам стрелял, сам готовил. Угощайся.
        Петр Григорьевич закусывал с удовольствием. Еда на столе была на редкость вкусная и для горожанина диковинная. Не было только свинины.
        - Ты Халит, давно в России живешь? - спросил Ерожин, отламывая заячью лапку.
        - Скоро пять лет живу. В Ферганской долине родился, думала, умирать буду. Семья земля лежит, а моя жив. Дом горел, моя бежал.
        Хотел в России друга находить, не находил.
        Тут остался, новый жена нашел. Трудно один на свете жить. Халит для себя жить не умеет.
        - Почему своего друга найти не смог? - поинтересовался Ерожин.
        - Друг уезжал. Сам не знала куда. Обещала письмо писать. Может, и писала, но Халит не дождался. Бежал Халит. От друга только фотка есть. Адреса нет, - пояснил хозяин.
        - Выпьем, Халит, чтобы ты здесь новый дом завел и новое счастье, - предложил Петр Григорьевич, поднимая стаканчик. Халит выпил половину, поставил остаток на стол. - Хочешь, моя твоя фотка друга покажет. Твоя в большом городе живет. Разный люди много видит, - предложил Халит.
        - Покажи. Почему не посмотреть, - с удовольствием согласился Ерожин. Подполковник решил поближе познакомиться с мужем Никитиной, и совместный просмотр фотографий его устраивал. Халит жестом пригласил москвича в маленькую светелку, дверь в которую вела из горницы. В комнатушке, отделенной от остальной избы перегородкой не до потолка, музыка и голоса гостей слышались так же громко, как и за столом, но здесь мужчины чувствовали себя уединенно. Халит открыл крышку кованого сундука, порылся там и достал сумку-планшет. С такими сумками ходили офицеры еще в немецкую войну.
        - Тут моя все бумаги сохраняет, - пояснил азиат, добывая из планшетки конверт с фотографиями. Он бережно вынул снимки из конверта черной бумаги и по одной протягивал Ерожину.
        - Моя сынок Бакир со своей Туриндой. Их с детьми Аллах забрал. Вот, моя с женой Барчин. Тоже Аллах взял. А вот моя русский друг.
        Ерожин увидел рядом с Халитом и его супругой белобрысого парня лет тридцати. Снимок был сделан на фоне гигантской железной птицы. Эту птицу, главную достопримечательность Андижана, подполковник хорошо знал.
        Он даже помнил, что птицу по своей инициативе соорудил после войны плененный немец. йод ее крыльями расположилось кафе-мороженое. Андижанцы рассказывали про железного орла легенду, будто ночью птица летайэт в Ташкент, а к утру возвращается.
        - Так ты родом из Андижана? - изумился Петр Григорьевич очередному совпадению в его азиатской биографии.
        - Моя в Андижане родился. В Оши жил.
        На Памир ходил, там маленький домик был.
        Халит мумие собирал, растения для лекарств собирал. В Андижан моя возил на пункт. Сдавал травку, сдавал мумие. Деньги брал, назад в Оши ехала. Русский друг со мной не один годик жила. Мне как сын стала. Тоже мумие собирал, змей ловил, иногда домой ехала в Россия;
        Ерожин пытался рассмотреть лицо русского парня на фотографии. Но фотография пожелтела, и мелкий снимок не давал возможности четко разглядеть черты человека.
        - Нет ли у тебя другой фотографии друга? - поинтересовался Ерожин. Халит перебрал снимки в своем конверте и протянул Петру Григорьевичу:
        - Моя не хотел этот фотка показывать.
        Тут моя друг с женщиной. Плохой она женщин. Приемный пункт работал. Там Алешка с ним знакомил. Много горя этот женщин другу принес.
        Петр Григорьевич взглянул на снимок и ощутил, как по его спине поползли струйки холодного пота. С фотографии на него смотрела Райхон. Рядом с узбечкой улыбался красивый молодой блондин.
        Петру Григорьевичу сразу вспомнился душный азиатский вечер. Квартира Вахида Ибрагимова в микрорайоне Андижана, сросшиеся брови Райхон, ее темные соски, бритый низ живота.
        Подполковник, покраснел от жгучего стыда. В тот вечер он напоил друга и переспал с его женой.
        - Алешка этот женщин сильно любил, - покачал головой Халит, не замечая замешательства москвича.
        - Дай мне эту карточку. Не обещаю твоего друга найти, но чем черт не шутит, - попросил Ерожин.
        - Бери. Но твоя моя не совсем дает, - без особого удовольствия разрешил Халит.
        - Почему же ты своего Алешку через справочное бюро не искал? - спросил Ерожин, не выпуская снимок из рук.
        - Моя имя знал, фамилию знал, а у вас еще имя отца надо. Моя думала, отчество как и у нас, по фамилии отца, у русских не так.
        Петр Григорьевич еще раз внимательно взглянул на снимок. В голове зазвучали слова узбечки, как будто разговор происходил вчера.
        - У тебя нет русского брата? - спросила Райхон, прижимаясь к нему в танце.
        - Нет. А почему ты спрашиваешь? - удивился Петр.
        - У меня был русский парень, сильно на тебя похож, - ответила тогда Райхон. Теперь Ерожин смотрел на фотографию этого парня. - Самовар поспевает. Ты, муженек, куда пропал? - крикнула Дарья Ивановна, заметив отсутствие Халита.
        - Пойдем моя твоя чай пить. Нехорошо жена обижать, - вставая, предложил Халит гостю.
        - Ты иди, а я немного посижу и приду.
        Хочу еще на фотографии твои посмотреть.
        Мне они молодость напомнили, - попросил Петр Григорьевич.
        - Еще насмотришься. Моя твоя чай пьем, фотка не убежит, - сказал Халит, но вышел, не дожидаясь гостя.
        Ерожин поднес фотоснимок к тусклой лампочке. В улыбке белобрысого парня проскальзывало что-то до боли Ерожину знакомое.
        "Господи, так иногда улыбалась Надя, - понял Ерожин, - Алеша?" Неужели он нашел отца своей жены?
        Петр Григорьевич вернулся за стол, поднял свой стаканчик, снова наполненный Халитом, и предложил тост:
        - Выпьем за наших друзей. Выпьем, Халит, за твоего русского друга Алешку. Как его фамилия? Помнишь?
        - Как забыть друга? Моя помнит. Ростоский его фамилия.
        - Алексей Ростоцкий! - Петр залпом глотнул самогон. В сознание всплывало множество деталей. Припомнились слова Шуры, когда она говорила о своем муже: "Вы с ним похожи. Такой же поджарый и белобрысый.
        Солидности не нажил. Что ты, что он - мальчишки". Петр Григорьевич подошел к азиату, обнял его и пообещал:
        - Халит, я найду твоего русского друга.
        - Твоя шутит? - не поверил Халит.
        - Я никогда так серьезно не говорил, - улыбнулся Ерожин.
        - Что у вас за секреты? - строго спросила Дарья Ивановна, не поняв, о нем ее муж беседует с московским сыщиком.
        - Так, вспомнили наши общие азиатские дела, - ответил Ерожин и пошел приглашать хозяйку. Дарья Ивановна оказалась мастерица танцевать. Петр Григорьевич вел женщину в такт старого танго и оглядывал стол.
        Тракториста Гену совсем развезло, его супруга беспощадно подняла мужа со стула и, подпихивая, повела в сени.
        - Прощай, Дарья. Счастье тебе с твоим басурманином. Он, не в пример нашим мужикам, норму понимает. Спасибо за хлеб-соль, но пора и честь знать. Мой еще выпьет - на трактор не залезет, - бросила Прасковья на прощание и вытолкнула Гену за дверь. За ними потянулся и однозубый Коля со своей смешливой Зиной.
        - Верка, пойдем прогуляемся до околицы? - набрался смелости трезвенник Санек, когда часть гостей рассосалась и рев трактора за окном поутих. Вера не противилась. Ее мрачное настроение понемногу отступило, да и крепкий самогон свое дело сделал.
        - Халит, иди истопи печь в моей избе.
        Пока москвичи чая попьют, изба согреется, - вернувшись после танца на свое хозяйское место, наказала Дарья Ивановна мужу.
        - Мы с Глебом тоже бы прошлись. После вашего застолья надо живот протрясти, - "попросил Ерожин.
        - Только не долго. Вернетесь, самовар опять закипит, - согласилась Дарья Ивановна.
        - Туда схожу, обратно схожу, - пообещал Халит.
        - Сколько звезд! - восхитился Глеб, вдыхая чистый морозный воздух.
        - Да, в городе мы небо редко видим, - признался Ерожин и спросил Халита:
        - Не мерзнешь? Русская зима морозная.
        - Халит мороз привык. Памир тоже мороз.
        Мороз и ветер с ним. Так дунет, что Халита до кишка достанет, - улыбнулся мусульманин.
        Они пересекали деревню. Забитые накрест окна в пустеющих домах выглядели печально.
        Вокруг мерцал серебристый снег от лунного света и стояла звенящая тишина.
        - Тихо у вас, - сказал Глеб, поднимая воротник куртки.
        - Даже собак не слышно, - удивился Петр Григорьевич.
        - Собак нет. Был собак у Дарьи. Хороший собак. Дошем звать. Теперь нет. - Халит сообщил это совсем другим тоном, чем говорил раньше.
        - Куда же собака Дарьи подевалась? - спросил Ерожин.
        Халит не ответил. Он шагал впереди и молчал. Потом остановился:
        - Плохой человек у Дарьи был. Топор брал, убил Доша. Я говорил Дарья: не пускай плохой человек. Осенью опять пустил. Халита не слушал. Гостинцы брал у него. Баню топил.
        Теперь слыхал, он тюрма сидит. - Высказавшись, мусульманин двинулся дальше.
        - Что же, он осенью сюда париться приезжал? - остановился Петр Григорьевич.
        - Долго париться. Пять часов баня сидел.
        Никуда не ходил. Потом машина сидел, в город ехал, - ответил Халит, останавливаясь у последнего двора:
        - Вот Дарьин избушка. Заходи, гостем будешь.
        Халит, не снимая полушубка, присел возле печи. Быстро и ловко настругал лучин, столбиком уложил дрова и чиркнул спичкой. Через три минуты огонь набрал силу и уютно загудел в трубе.
        - Халит, я к вам по делу ехал. Не знал, что на свадьбу попаду. Потому без подарка заявился, - начал Ерожин.
        - Если твоя слово держит, Алешка найдешь - твоя мне как брат будет. Лучший подарка моя не надо, - ответил Халит, закрывая дверцу печи. - Моя и так довольна. Валечка рассказал, как Глеб его от беды спасла. Моя перед твоя, Глеб, Аллах видит, до гроба помнить.
        - Поможешь нам, если твоего Алешку найду? - не отставал Ерожин.
        - Моя сказал, как брат будешь. Халит не пьяный. Халит свое слово помнит.
        Ерожин поглядел на часы. Стрелки показывали половину двенадцатого ночи. Петр Григорьевич минуту подумал и достал мобильный телефон.
        - Ты, Халит, голос своего друга узнаешь? - спросил он азиата, набирая самарский номер.
        - Моя не только голос, моя его шаг за километр узнает, - заверил азиат Ерожина.
        Трубку долго не брали. Наконец Ерожин услышал заспанный голос Ростоцкого.
        - Алексей, прости, что разбудил. Я сейчас тебя соединю с одним человеком. Поговоришь, если вы друг друга узнаете, в обиде на поздний звонок не будешь. Передаю трубку.
        Халит и Михеев смотрели на Ерожина с большим удивлением. Глеб вообще не понимал, что происходит, а азиат, услышав имя друга, не мог от волнения прийти в себя. Петр передал Халиту трубку:
        - Говори. Там твой Алешка.
        Халит дрожащими руками взял мобильный аппарат и никак поначалу не мог приладить его к уху. Ерожин помог.
        - Алешка, ты моя слышишь? - вопрошал мусульманин. В трубке ответили. Какое-то время оба говорили несуразные вещи, наконец Ростоцкий узнал собеседника.
        - Алешка, моя твоя год искал. Барчин и Бакир нет. Туриндой нет. Внучков нет. Моя дом горел. Моя один бежала. Моя милиций брали.
        Моя туда-сюда гоняли. Моя давно Россия живет. Сегодня моя женился. - Халит перешел на узбекский. Но через минуту вернул трубку подполковнику. Больше говорить Халит не мог, его душили слезы. Ерожин взял мобильный телефон. По голосу Алексея он понял, что и тот сдерживается с трудом.
        - Алеша, я нашел твоего друга, и вы скоро увидитесь. Только обещай мне, что до нашей встречи ты Наде не скажешь ни слова.
        Переговорим - все поймешь, - попросил подполковник и убрал телефон в карман.
        Подождав, пока Халит успокоится, он взял его за плечи и, пристально взглянув в покрасневшие от слез щелочки глаз, спросил:
        - Халит, куда бандит Эдик спрятал свои вещи? Это ворованные вещи. Их надо вернуть людям.
        Халит ничего не ответил, смахнул рукавом слезу и сделал знак сыщикам, чтобы они шли за ним. Петр Григорьевич с Глебом вышли на улицу и увидели, как азиат отпирает дверь баньки.

27
        После гибели Анвара Чакнавы дела в банке Анчика шли неважно. Банкир выдал приличный кредит фирме, которая через месяц после этого обанкротилась. Судебная тяжба со страховой компанией оптимизма не внушала-.
        Страховщики находили все новые пункты в страховом договоре, которые банкрот, по их мнению, нарушил. Оставался проверенный способ наехать на них, подключив к делу лихих ребят. Но затевать большую войну Анчик не хотел. Банкир не первый год вел дела и понимал, что стоит ступить на тропу войны, неприятности начнут нарастать, как снежный ком. По его наблюдениям ни один предприниматель от вражды с партнерами в деньгах не выиграл.
        Жена Сильва гостила у родителей в Ереване. В другое время Анчик с радостью бы воспользовался свободой и загулял, но сейчас ему было не до веселья. Секретарша Марина, когда он вызывал ее в кабинет, задерживалась, ожидая, что шеф проснется и поймет, что она .давно ждет его внимания не только по делам банка. Но и томных взглядов секретарши Анчик не замечал. Капитал таял. Отсутствие верной информации, которой его снабжал Чакнава, банкир ощущал на собственной шкуре.
        Посасывая из миниатюрной чашечки любимый кофе по-турецки, хозяин кабинета тоскливо щелкал мышкой компьютера, изучал финансовые потоки и недовольно сопел. Звонок Ерожина стал первой приятной неожиданностью за весь рабочий день. Подполковник просил о свидании.
        - Анчик готов принять вас в любое время, - искренне обрадовался банкир. Он понимал, что с пустыми руками детектив не явится. Но внезапно радостное выражение с лица Анчика исчезло. "Скорее всего Ерожин нашел убийцу Анвара и потребует платы", - предположил он. В сейфе кабинета лежало две тысячи долларов. Это был весь черный нал банкира и гонорара сыщика он не покрывал.
        Ерожин приехал, как и обещал, ровно через полчаса. В кабинет он вошел не один, а со своим здоровенным помощником. В руках Михеев держал кейс.
        - Вы знакомы? Это мой сотрудник Глеб Михеев, - представил огромного парня Ерожин и уселся в кресло напротив. Глеб с кейсом присел поодаль.
        - Кофе, коньяк? - привычно предложил Анчик. - Мне, конечно, не удастся вас удивить. Кофе у Анчика, как в вашем офисе, генералы не подают. Но Марина свое дело знает.
        - От коньячка я бы не отказался. Да и повод имеется, - улыбнулся Ерожин.
        - Вы меня, подполковник, интригуете, - признался Анчик, нажимая кнопку.
        Марина с подносом появилась через минуту. Как она за это время умудрилась заготовить бутербродики с икоркой, нарезать лимон и почистить ананас, для гостей осталось тайной.
        - У нас с вами нет письменного договора, - дипломатично начал Ерожин. - Хотя имеется письмо, где вы наши договоренности подтверждаете.
        - Петр Григорьевич, зачем такие слова говорите? Разве Анчик дал повод сомневаться в его честности? - притворно обиделся банкир.
        - Я это говорю не для того, чтобы вас обидеть, а затем, чтобы напомнить. С тех пор как я сидел в этом кабинете последний раз, времени утекло немало, - улыбнулся подполковник.
        - Вы что-нибудь нашли? - Глаза Анчика загорелись от любопытства. Ерожин молча полез в карман, извлек свой бумажник, достал оттуда вчетверо сложенный листок и подал банкиру. Анчик осторожно взял бумагу, развернул ее и, надев очки, принялся внимательно разглядывать.
        - Что это? - спросил он для порядка, хотя содержание бумаги исчерпывающе отвечало на этот вопрос.
        - Это документ - купчая на собственность Руслана Ходжаева, - невозмутимо пояснил Петр Григорьевич. - Предварительная оценка коттеджа чеченца в Толмачево говорит о сумме в сто пятьдесят тысяч долларов. Столько и выложил за нее Руслан. Если он ваш должник, вы через суд легко вернете себе эти деньги. А я бы хотел, памятуя наш с вами договор, рассчитывать на половину этой суммы.
        Анчик задумался. Глаза банкира превратились в два калькулятора, в которых Ерожин отчетливо заметил мелькающие цифры.
        - Сколько же, по-вашему, от Анчика вам полагается? - спросил он наконец.
        - Я не математик. Но разделить сто пятьдесят на два могу, - усмехнулся Петр Григорьевич - Считаете вы неплохо, - согласился Анчик. - Но считаете как физическое лицо. Анчик - банкир и, имея в руках эту очень приятную для нашего банка бумагу, считает по-другому.
        - Поделитесь финансовым опытом с физическим лицом, - спокойно предложил подполковник.
        - Суды, адвокаты, налог на недвижимость при переходе собственности из рук в руки, взятки чиновникам, чтобы те не тянули лишнего времени. Итого - минус тысяч двадцать, - быстро прикинул Анчик. - Я могу ошибиться тысячи на две, но в основном картина выглядит так.
        - Выходит, мне остается всего шестьдесят пять тысяч? - огорченно изрек Ерожин.
        - Ну, - если все пойдет без осложнений, примерно так, - согласился банкир.
        - А какие осложнения могут возникнуть? - поинтересовался Ерожин.
        - Вот уж чего не знаю, того не знаю. Ответа на это у Анчика нет. Ответ есть только у Аллаха. Могут выплыть родственники или оказаться? это Руслан занял деньги в другом банке раньше, чем у нас. И тому подобное. Анчик не Бог, Анчик - банкир. Не надо от Анчика требовать невозможного, - закончил свою мысль хозяин кабинета.
        - Выходит, я свою работу выполнил, но получить за нее ничего не могу? - искренне огорчился сыщик.
        - Анчик этого не сказал. Мы сейчас составим письменное соглашение, где после судебного решения в нашу пользу вы получите свою долю, выраженную в сумме пятидесяти процентов от общей суммы, - успокоил банкир.
        - Это уже лучше. Но я бы хотел часть денег получить сразу, поскольку свою работу уже завершил, - настаивал Ерожин.
        - Я вас вполне понимаю, но сейчас в банке очень напряженно с наличностью, - покачал головой Анчик. - Сколько бы вас устроило по минимуму?
        - Надеюсь, тысяч пять я заработал? - улыбнулся Ерожин.
        - Боюсь, что больше двух не наскребу, - предположил банкир, и принялся что-то искать в компьютере.
        - Я вовсе не намерен вас грабить. А сумма, о которой я спрашиваю, у вас есть, - уверенно заявил сыщик.
        Анчик удивленно заморгал глазами, явно обескураженный заявлением посетителя.
        Подполковник выдержал паузу и обратился к помощнику:
        - Глеб, подай, пожалуйста, наш чемоданчик.
        Михеев подошел к столу, положил кейс между банкиром и шефом, после чего замер в ожидании.
        - Открой его, - попросил Ерожин. Михеев наклонился, открыл кейс и вернулся на свое место. Банкир заглянул внутрь и увидел пачки долларов.
        - Что это? - спросил он с дрожью в голосе.
        - Наши деньги, - ответил подполковник. - Вы же поручили мне найти доллары Ходжаева. Я их нашел.
        На минуту банкир лишился дара речи. Он смотрел на Ерожина, потом на Глеба и снова возвращал взгляд к раскрытому кейсу. Наконец успокоился, надел очки и принялся за подсчет. Пачки из кейса выплывали на письменный стол, лишаясь резинки, которой были перехвачены. Ловкость, с которой Анчик считал купюры, Ерожина и Глеба заставили переглянуться. Оба с трудом сдерживали улыбку.
        - Здесь всего двадцать семь тысяч. - В голосе банкира послышалось разочарование.
        - Да? - притворно удивился подполковник.
        - Можете пересчитать, если не верите, - обиженно буркнул банкир.
        - После вас? - улыбнулся Ерожин. - Не издевайтесь надо мной, Анчик.
        - Да, но Руслан взял у меня пятьдесят тысяч, - продолжал огорчаться хозяин кабинета.
        - Странные вы люди, банкиры, - усмехнулся Петр Григорьевич. - Полчаса назад вы и не мечтали вернуть хоть эту сумму, а сейчас недовольны, что тут не все деньги. Эдик успел кое-что потратить. Он купил машину, которую я ему разбил. Еще сделал несколько покупок.
        Это все, что у него осталось.
        - Да, Петр Григорьевич, вы правы. Вместо того чтобы воздать хвалу Всевышнему, Анчик начинает ропотать. - Банкир вынул из ящика стола калькулятор и молча поколдовал с ним минуту. - Вам причитается восемнадцать тысяч пятьсот. Это половина наличных, что вы нашли, и пять тысяч за бумагу по недвижимости в качестве аванса.
        Банкир отсчитал деньги и подвинул к Ерожину его часть:
        - Теперь можем обмыть вашу удачу.
        Анчик потянулся к рюмке, но Ерожин его остановил.
        - Рано, Анчик. Еще не все. - С этими словами Петр Григорьевич запустил руку в карман куртки и достал мешочек.
        - Это еще что? - не понял банкир.
        - Это драгоценности Кадкова, на которые Руслан и брал у вас деньги. - Петр Григорьевич развязал мешочек и вывалил на стол целую груду ювелирных изделий. - Я хочу поступить следующим образом. Первым делом надо эти вещи честно оценить. У вас есть такая возможность?
        Анчик поднял трубку и что-то сказал по-грузински. Через три минуты в кабинете возник огромный черноволосый бородач. Анчик кивнул на драгоценности, и тот без слов подошел к столу. Большущие лапы грузина ловко брали одну вещицу за другой. Бородач осматривал вещь через обыкновенную лупу и откладывал в сторону. Полчаса в кабинете сохранялась напряженная тишина. Наконец оценщик достал из кармана автоматическую ручку, написал что-то на календаре банкира и молча вышел.
        - Эти штучки стоят сто шестьдесят тысяч долларов, - сказал Анчик, глядя на запись в календаре.
        - Я предлагаю следующее, - начал Ерожин. - Вы добираете себе часть изделий на сумму, истраченную Кадковым из ваших денег. Из остальной части я беру себе за работу и возвращаю вещи наследникам. Их у Кадкова шестеро. Это Дарья Ивановна Никитина, ее дочь и внучка, а также родственники вдовы Кадкова-старшего. Иван Григорьевич Грыжин, его супруга и сын. И лишь одну вещь предстоит вернуть постороннему. Это брошь, подаренная Русланом актрисе Проскуриной.
        Вы сможете ее здесь найти?
        Анчик быстро оглядел драгоценности и одним движением отодвинул в сторону брошь, украшенную крупным бриллиантом и небольшими рубинами:
        - По описанию Нателлы, Руслан подарил ей это.
        - Остается решить, какая часть гасит долг Руслана, - сказал Ерожин и начал жевать бутербродик с икрой.
        В кабинете снова появился огромный бородач-грузин. Анчик, на сей раз по-русски, попросил его изъять из коллекции несколько вещей на сумму в двадцать три тысячи долларов.
        - Вынь, Вано, и распиши, сколько стоит каждая цацка.
        Вано выбрал пять изделий. Каждую вещицу уложил на бумажку и написал ее стоимость.
        - Вот теперь можем и выпить, - улыбнулся Ерожин, когда бородач повторно покинул кабинет.
        Банкир достал из кармана пиджака белоснежный платок и вытер испарину со лба.
        - Анчик хочет предложить вам, Петр Григорьевич, занять должность начальника секретного отдела банка. Вам я не стану платить зарплату, как Анвару. Вам я предлагаю процент с прибыли. Это будут настоящие деньги.
        - Спасибо за предложение. Я понимаю, что оно заманчиво, но, увы, нужно раскручивать свою фирму. У меня есть сотрудники, и их надо кормить, - ответил Ерожин и подмигнул Глебу.
        Выйдя из банка, Петр Григорьевич уселся на сиденье рядом с водителем, попросил Глеба "пилить" в Москву и, откинув голову на подголовник, прикрыл глаза. Так он просидел километров двести. Потом приподнялся, оглядел окрестности и спросил Глеба:
        - Ты говорил с любовницей Отария Ахалшвили?
        - Вы о чем? - не понял Михеев. Новгородские события вытеснили из его головы московские дела. Глеб до сих пор не мог опомниться. Он с восхищением наблюдал за работой шефа и старался анализировать его поступки, но получалось это с трудом. Манипуляции Ерожина молодой помощник воспринимал как выступление иллюзиониста.
        - Ты говорил с любовницей убийцы Анвара? - повторил Ерожин.
        - Нет. Я отдал Боброву телефон и, как вы сказали, попросил его снять показания с администраторши в зале имени Чайковского.
        Дальше полковник действовал самостоятельно.
        - Дай мне ее телефон, - попросил Ерожин.
        Глеб задумался.
        - Сейчас вспомню, куда я его записал. Передав номер Боброву, я перестал держать его в голове. Посмотрите в бардачке. Мне кажется, я записал его на программке концертного зала и засунул туда, - наконец вспомнил Михеев и обогнал очередной грузовик.
        Петр Григорьевич приоткрыл дверцу бардачка, пошарил в глубине и вынул желтоватую программку. Зимний день заканчивался, и за окном машины начинало быстро смеркаться. Петр Григорьевич вгляделся, нашел номер телефона, выписал его себе в блокнот и хотел убрать афишку. Но промелькнула фамилия, зацепившая внимание сыщика. Он напряг зрение и пролистал программку еще раз.
        Фамилия, привлекшая внимание Ерожина, стояла на первой странице. "Рахманинов. Концерт для фортепьяно с оркестром. Исполняет Гоги Абашидзе".
        Петр Григорьевич заложил в голову день концерта и спрятал афишку назад. Он добыл из памяти сухое породистое лицо маэстро и вспомнил, как мучился с переводом текста на фотографии бармен в новгородской гостинице. Великий грузинский пианист, по размышлению Ерожина, к убийству Анвара прямого отношения иметь не мог. Но что-то подсказывало сыщику, что в дружбе музыканта и горца надо разобраться.
        Петр Григорьевич давно уложил все факты по этому делу в одну цепочку. У Анвара при невыясненных обстоятельствах погибает супруга. Молодая жена Чакнавы, Нателла, свела счеты с жизнью. Ерожин предположил, что и Нателле Проскуриной Анвар помогал еще и потому, что женщины были тезками. После таинственного самоубийства жены горец меняет фамилию, делает себе подложные документы и бежит из Грузии. Он не только меняет имя, но также опасается заниматься любимым делом. Горец боится. Он знает, что по .следу идет безжалостный убийца. Музыкальный мир тесен, и найти там приличного пианиста с консерваторским образованием не так трудно. Другое дело - банковский чиновник.
        Банков развелось такое количество, что искать там человека, да еще сменившего имя и фамилию, занятие неблагодарное и малоперспективное. Как и предполагал Анвар Чакнава, он же Нодар Местия, убийца искал его в мире музыки. Скорее всего Отарий Ахалшвили набрел на жертву случайно. Не свяжись Анвар с театром и не появись в Москве, кто знает, возможно, он прожил бы еще долгие годы. Но горец приехал на премьеру своей протеже и получил нож в сердце.
        Отарий Ахалшвили запечатлен на свадебном снимке горца. Легко предположить, что Отарий - близкий родственник юной жены Чакнава. Он считает Анвара виновником гибели молодой женщины и, по обычаям сванов, затевает кровную месть. Странными для Ерожина казались в этом деле два факта. Первый - почему Отарий не приехал домой. По словам Боброва, тот говорил с Тбилиси и получил информацию, что до Батуми Отарий не добрался. То, что грузин разрешил проводить себя до вагона своей любовнице и дал администраторше ее домашний телефон, говорит о том, что он не профессиональный преступник.
        Иначе он бы заметал следы и действовал осмотрительнее. Бобров сообщил Ерожину, что подозреваемый в убийстве Отарий Ахалшвили предупредил свою возлюбленную, что в Россию не вернется. Скорее всего он считал, что выполнил поставленную задачу и укатил навсегда. Тогда почему Отарий не дома?
        Вторым, пока не имеющим для Ерожина четкого объяснения фактом, оставалась дружба Анвара и знаменитого пианиста. Из телефонных счетов постояльца Серафимы Аркадьевны Блюм подполковник понял, что пианисту молодой человек звонил один раз. По словам учительницы сольфеджио, разговаривали они чаще. Выходит, что инициатива контактов исходила от маэстро. Сыщик предположил, что метр догадывался о грозящей Анвару опасности и волновался за него. Узнав, что Гоги Абашидзе выступает в Москве, Ерожин решил с ним встретиться лично.
        Машина сбросила скорость. Подполковник открыл глаза, посмотрел в окно и понял, что они подкатили к Московской окружной автодороге.
        - В город не надо, - сказал он Михееву. - Вези меня в Домодедово и из аэропорта отправляйся домой. Но сначала забрось ко мне в Чертаново кейс. Не хочу таскать деньги и ювелирку с собой. Кейс кинь на антресоли над кухней. Наде ничего не объясняй, скажи, что завтра к вечеру вернусь.
        - А потом мне что делать? - спросил Глеб, сворачивая на окружную автостраду.
        - Готовься к поездке в Пятигорск. Будем завершать дело убийцы Анвара, Отария Ахалшвили, - ответил подполковник и снова прикрыл глаза.

28
        Надя проснулась, но вставать ей не хотелось. Новое чувство, что теперь она существует в двух лицах, было непривычно. Женщина несла в себе торжественную тайну бытия. Восторженная реакция мужа по телефону избавила Надю от всяких сомнений, и она радостно смирилась с ролью будущей матери. Совершенно незаметно для нее самой голову молодой женщины стали заполнять мысли, связанные с материнством. Вчера она накупила ворох литературы с советами специалистов и сейчас листала их, выискивая нужные рекомендации. Самые элементарные наставления казались ей откровениями и верхом мудрости.
        Смена привычек Наде не грозила. Курить она так и не приохотилась. Вина пила совсем немного и больше за компанию, чем для собственного удовольствия, а потому отказаться от спиртного ей было смехотворно просто.
        Хуже дело обстояло с прогулками, которыми Надя вовсе не увлекалась, и таскаться пешком не очень любила. Но в советах профессионалов прогулки на воздухе стояли чуть ли не на первом месте, и Надя решила с сегодняшнего дня по два часа в день гулять обязательно. Затем надо было пересмотреть всю систему питания. Ведь теперь она не просто должна есть, как едят все люди. Ей предстояло кормить будущего малыша. И почему будущего?
        Он же уже с ней.
        Надя посмотрела на часы. Стрелки показывали пятнадцать минут одиннадцатого, и она позвонила в офис:
        - Дядя Ваня, я немного проспала, и если во мне нет срочной необходимости, пришла бы после обеда. Очень хочется пройтись по магазинам и посмотреть всякую детскую мелочь.
        - Надюшка, можешь вообще сегодня отдыхать, - пробасил Грыжин. - Петр из Новгорода вернется не раньше вечера, а я сижу и готовлю первый отчет налоговым крокодилам, - Нет, дядя Ваня. После обеда постараюсь явиться на работу. Нельзя распускаться, - не слишком уверенно пообещала Ерожина и, улыбнувшись на трогательно заботливый тон генерала, положила трубку.
        От кофе за завтраком Надя отказалась. Это было первое ограничение, с которого будущая мама начала свой новый день. Не успел закипеть чайник, как в дверь стали трезвонить.
        Таких пожарных звонков в свою квартиру Надя не припоминала. На вопрос: "Кто там?" - хозяйка услышала знакомый баритон Севы. Открыв дверь, она обнаружила родственника с огромной корзиной в руках. Рядом с ним улыбались обе сестрички, тоже имевшие при себе объемные пакеты.
        Прямиком отправившись на кухню, Сева поставил корзину на стол и начал выкладывать из нее продукты.
        - Карлсон, ты бы сначала разделся, а потом изображал Деда Мороза, - притворно строго проворчала Надя.
        Вера и Люба сестру поддержали и прямо на кухне стянули с Кроткина дубленку.
        - Вы с ума сошли! Куда столько жратвы? - искренне ужаснулась Надя, оглядев огромных кур, куски говядины, бананы, ананас, яблоки и клубнику. - Мужик в отъезде, что я буду со всем этим делать?
        - Тебе теперь надо много и качественно есть, - со значением заявил Кроткий.
        - Сейчас ты сваришь парную курицу, накрутишь телячьих котлеток и изволь лопать за двоих, - приказала Вера.
        - Мы хотим дождаться здорового и сильного племянника, - добавила Люба, выкладывая на стол творог и сметану.
        - Ладно, - вздохнула Надя. - Давайте .хоть вместе позавтракаем. Я только встала.
        - А я спешу в фонд. В одиннадцать в Гнездниковском переговоры. Два члена правительства припрутся. Неудобно опаздывать, - с большим сожалением оглядев заваленный продуктами стол, сообщил Сева.
        Оставшись одни, сестры быстро соорудили роскошный завтрак.
        - Садись, мамашка, - пригласила Вера сестру, покончив с приготовлениями. Надя села, оглядела сыр, творог и ветчину. Лицо у нее стало грустное и виноватое.
        - Чего тебе не так? - удивилась Люба, заметив унылый взгляд хозяйки дома.
        - Ой, девчонки, стыдно сказать, - замялась Надя.
        - Говори. Небось не чужие, - ободрила сестру Вера.
        - Знаете, чего мне хочется... - стыдливо начала Ерожина.
        - Откуда :нам знать, - пожала плечами Люба.
        - Мене хочется кофе, но не нашего домашнего, а ту бурду, что дают на вокзале в буфетах. И еще хочется селедки. Только не из супермаркета, а ржавой и вонючей, какая лежала в сельпо на даче. Помните?
        - Началось, - вздохнула Вера. - Это еще ничего, а моя подружка по институту, Катя, требовала себе на обед шкурки от сарделек...
        Сестры долго и весело смеялись. Надя, борясь с отвращением и мечтая о вонючей селедке, все же откушала рыночного творога со сметаной и умяла бутерброд с ветчиной. Не успели молодые женщины встать из-за стола, как в дверь снова позвонили.
        - Я открою, - вскочила Люба.
        - Только спроси, кто!. - крикнула Надя ей вдогонку.
        - Ой, мама! - растерялась Надя, увидев на пороге Елену Николаевну. Аксенова не торопясь разделась, отдала дочкам пакет с гранатами и вошла на кухню:
        - Вы, девочки, к Наде надолго? - спросила она тихим голосом.
        - Нет, мы только позавтракали вместе и сейчас дальше побежим, - ответила Вера.
        - Вот и хорошо, - так же тихо произнесла Елена Николаевна, усаживаясь за стол. - Мне бы с Надей немного посидеть.
        Вера с Любой понимающе переглянулись и пошли одеваться.
        Оставшись вдвоем, мать и дочь некоторое время молчали. Надя чувствовала, что мама хочет ей сказать что-то важное, и стеснялась торопить ее. А Елена Николаевна никак не решалась начать этот разговор со взрослой дочерью, хотя считала своим долгом его провести.
        - Девочка моя, ты уже самостоятельная женщина и не мне тебя учить. Но я родила троих... - Елена Николаевна в этом месте вдруг замолчала и покраснела. Аксенова вспомнила, что перед ней сидит не родная дочь, но пересилила себя и продолжила:
        - Да, троих девочек. Вырастила их, и при этом не потеряла любовь мужа. Твой отец, Иван Вячеславович Аксенов, совсем не так прост, как кажется.
        Если бы я позволила себе распуститься и потерять женскую привлекательность, не знаю, сохранилась бы наша семья до сих пор. Я ни на минуту об этом не забывала.
        У тебя начинается новый этап семейной жизни. Беременной женщине хочется покапризничать, ей бывает нехорошо, мучает тошнота, находит раздражительность. Все это нормально. Но мужчина этого не должен чувствовать. Он так устроен. Головой он понимает, что жена в положении, а своим мужицким началом - нет. Твой Петр хороший мужик и талантливый специалист, но он совсем не монах.
        Не позволяй ему скучать дома. Не создавай в семье раздражительную и истеричную обстановку. Ты меня понимаешь?
        Надя прекрасно понимала свою мать и очень была ей благодарна. Она встала из-за стола, подошла к Елене Николаевне, присела перед ней на корточки и наклонила свою голову ей на колени:
        - Спасибо, мама.
        - Я не все сказала. Первые два месяца ты должна очень за собой следить. Все выкидыши обычно происходят в это время. Ничего не поднимай тяжелого, никаких перегрузок и тому подобного. С мужем можешь спать как обычно, но без выкрутасов. Поняла?
        Надя покраснела, но кивнула и поцеловала Елене Николаевне руку. - Тогда дай мне кувшин, я надавлю из гранатов сока, и мы с тобой выпьем. Вина тебе теперь нельзя. Острого и перченого тоже, вообще соблюдай строгую диету. И старайся поменьше торчать дома, почаще выходи на улицу.
        Надя отыскала в буфете стекляный кувшин. Елена Николаевна помыла красные шары и умело - азиатский опыт не прошел даром - стала мять гранаты пальцами. Когда плод становился мягким, она протыкала его кончиком ножа и легко сливала сок в кувшин.
        - Ой, как у тебя это здорово получается! - восхитилась Надя.
        - Пожила бы ты с мое в Узбекистане, еще и не тому бы научилась, - улыбнулась Елена Николаевна.
        Разлив сок в бокалы, дочь и мать чокнулись и с удовольствием выпили терпкую жидкость.
        -Здорово! - сказала Надя и облизнула губы.
        - Вкус Андижана, - задумчиво произнесла Аксенова, возвращая пустой бокал на стол.
        - Мама, почему ты никогда не рассказывала мне о своей жизни там? - спросила Надя.
        - Одевайся, погуляем, и я расскажу. Вообще-то жизнь офицерской жены - хоть на Северном полюсе, хоть в Африке - мало чем отличается. Но в Андижане был большой базар.
        Надя быстро оделась, и они вышли на улицу.
        В Чертаново шел снег. Ровные аккуратные снежинки летели с неба и тихо ложились на землю. Ветра не было, к казалось, что сказочная рука мороза сыплет эти сверкающие зимние чудеса, чтобы украсить ими большой каменный город. Город, в котором люди порой забывают, что на свете случается зима и лето, весна и золотая осень. Забывают, что они - часть Божьего мира, созданного Великим Творцом на радость всего живого.
        - Мама, ты всегда-всегда любила папу и ни разу ему не изменила? - спросила Надя и сама испугалась своего вопроса.
        - Один раз чуть не изменила, - просто ответила Елена Николаевна, нисколько не смутившись слов дочери.
        - Это было до того, как ты нас родила, или после? - не отставала Надя.
        Елена Николаевна некоторое время продолжала идти молча, потом остановилась и весело рассмеялась:
        - Это было назло. Мне показалось, что Аксенов увлекся другой женщиной, и я стала флиртовать с его молодым заместителем. Мужик был обворожительно красив, сложен как бог, но полная дубина. И я не смогла. А потом выяснилось, что я все себе сама напридумала.
        Твой отец проявлял внимание к женщине потому, что его попросил об этом комендант города. Просьба генерала для полковника все равно что приказ. Женщина была дочерью коменданта и в Германию переехала недавно, У нее не было друзей, и она хотела возвращаться. А комендант этого очень боялся. Потом она влюбилась и вышла замуж. Тогда я поумнела и сказала себе, что если муж загулял, то ты сама в этом виновата. Значит, стала скучной или позволила себе превратиться, в обычную домашнюю вещь. Кое-кто думает, что после брака роман между мужчиной и женщиной прекращается. Это глупость. Стоит роману закончится, и мужик начинает искать новый на стороне. Поэтому задача жены - суметь удержать в отношениях с мужем все признаки романтических отношений на всю жизнь.
        - Они о многом поговорили за эту прогулку.
        Надя проводила маму до стоянки такси, когда на город опустились сумерки. В офис в тот день она так и не попала. Возвращаясь, Ерожина увидела возле подъезда башни знакомый черный "Сааб". Хотела припустить бегом но, вспомнив советы матери, лишь прибавила шагу.
        Перед тем как заскочить в подъезд, на всякий случай заглянула в машину и увидела за рулем Глеба. Тот сидел, откинув голову, и дремал.
        - Глеб, ты чего не поднимаешься к нам? - удивилась Надя.
        - Тебя жду. Не могу в квартиру попасть.
        - У Пети же есть ключи...
        - Петр Григорьевич вернется только завтра к вечеру, - ответил Глеб и зевнул.
        - Он все еще в Новгороде? - разочарованно выговорила Надя.
        - Нет, я отвез Петра Григорьевича в аэропорт, и он куда-то улетел, - стараясь не встречаться глазами с супругой шефа, соврал Михеев.
        - И не сказал куда? - все больше удивлялась Надя.
        - Нет. Обещал все рассказать после возвращения. А мне поручил привезти этот чемоданчик.
        - Ну пошли, я тебя хоть накормлю. - Ерожина, продолжая оставаться в растерянности, дождалась, пока Михеев запрет машину и пойдет за ней.
        В квартире Глеб, не раздеваясь, отправился на кухню и раскрыл дверцы антресолей. Он уже хотел засунуть туда кейс, но Надя запротестовала:
        - Дай я хоть там пыль смахну. - Она взяла табуретку, встала на нее и потянулась в глубину с тряпкой На пустой доске белели сложенные листки бумаги. Надя взяла их. Это были разлинованные листки из школьной тетради. Она развернула их и увидела письмо, написанное мелким женским почерком Не слезая с табуретки, Надя прочла первые строки.
        "Петр, не хотела тебе писать, да в себе держать этого больше не могу". Ерожина, забыв про Глеба, спустилась вниз, медленно вошла в комнату, уселась на диван, зажгла лампу и стала читать дальше.
        "Ты человек взрослый, разумный, надеюсь, поймешь глупую бабу с ее дурацкими страхами. Дело касается твоей жены и моего мужа. Только умоляю, пусть о моем письме никто не узнает".
        - Надя, может, дашь чего поесть? Ты же обещала, - жалобно с порога попросил Михеев Надя не шелохнулась. Она продолжала чтение.
        Михеев просьбу повторил громче. Хозяйка отложила листки и сердито посмотрела на парня - Ты что, первый раз в доме! Жратвы - полный холодильник, бери что хочешь.
        Помощник мужа повернулся и тихо уплыл на кухню.
        "С беременными женщинами надо быть поосторожнее", - решил он, запихивая в рот огромный кусок ветчины.

29
        Петр Григорьевич знал, что до Самары лететь около двух часов, но самолет болтался в воздухе уже на двадцать минут больше. Подполковник заметил, что не только он один с недоумением поглядывает на часы. Бритый молодой человек в кресле через ряд каждые пять минут оголял запястье на левой руке и отслеживал движение стрелок на своей "Сейке". Женщина напротив тоже третий раз смотрела на часики. Ерожин встал, пересек передний салон, в котором летел, и, обнаружив в закутке стюардессу, разливающую минеральную воду в пластиковые стаканчики, остановился:
        - Девушка, что бы это могло означать? Мы летим в Самару или к Господу Богу?
        - А куда бы вам больше хотелось? - вопросом ответила стюардесса и стрельнула в Ерожина косящими синими глазами.
        "Тоже мне, падший ангел", - подумал подполковник и ответил:
        - С вами, пожалуй, без разницы. А без вас хотелось бы уже приземлиться в Самаре.
        - Так летите со мной. Вот подержите поднос, раз вы такой беспокойный пассажир.
        Ерожин взял большой пластмассовый поднос в руки и терпеливо ждал, пока синеглазая стюардесса наполнит с десяток стаканчиков.
        Закуток был тесен, и девушка невзначай несколько раз рукой коснулась пассажира, а наклоняясь за новой бутылкой, дала ему возможность заглянуть в разрез форменного пиджачка.
        "Хороша, бестия", - наметанным глазом определил Петр Григорьевич.
        - Можете меня тут подождать. Сейчас разнесу воду, и процесс придется повторить, - сказала она и снова брызнула в Ерожина своим синим взглядом.
        - А сейчас идите на место и пристегнитесь, - приказала небесная красавица, когда и второй поднос оказался с наполненными стаканчиками.
        - Неужели наконец Самара? - улыбнулся подполковник. - Теперь даже грустно, что полет заканчивается...
        - Не расстраивайтесь. У нас вынужденная посадка в Нижнем. В Самаре снег и поле замело на метр. Часа три проторчим. Можете пригласить меня в бар, - ответила синеглазая бестия и, покачивая бедрами, удалилась к пилотам.
        "Удачно получилось, что я не просил Алексея меня встречать", - подумал Петр Григорьевич, усаживаясь на место. Пассажиры восприняли сообщение о вынужденной посадке без особых эмоций. Вынужденная все же лучше аварийной. Коснувшись колесами бетона, лайнер сильно тряхнуло, и он побежал по полосе, упираясь в нее тормозами. Закончив бег, стальная махина замерла, и наступила удивительная тишина. Довольно долго самолет стоял, а пассажирам ничего не сообщали. В круглом окне, кроме бесконечной снежной белизны, Ерожин ничего не видел Наконец в салоне появилась знакомая бортпроводница и, разрешив оставить ручную кладь на креслах, предложила пассажирам выйти из самолета.
        Петр Григорьевич не вставал. Делать в Нижнем ему было нечего. Сообщить Алексею точное время своего прилета он не мог, потому что этого точного времени не знал никто. Скоро подполковник остался в салоне один.
        - Так вы приглашаете меня в бар или жметесь? - Голос стюардессы прозвучал сзади. Петр Григорьевич оглянулся, еще раз встретился с призывной синевой косящего взгляда и, вздохнув, поднялся с места.
        Автобус с пассажирами уже укатил, и они вдвоем зашагали к зданию аэровокзала пешком.
        Синеглазку звали Галей, она с трудом удерживала равновесие на своих высоких каблуках.
        Снег под ногами лежал мокрый и скользкий.
        Ерожин взял Галю под руку и, поддерживая девушку, довольно быстро добрался до цели.
        - Можем пойти в бар аэровокзала, но здесь дорого и все разбавленное. Тут есть небольшая частная гостиница, там намного лучше.
        - Знания - сила, - согласился Петр Григорьевич и молча зашагал в указанном направлении.
        - Ты послушный козлик, - улыбнулась Галя.
        - У меня есть выбор? - поинтересовался подполковник.
        - Выбор всегда есть. Можно торчать одному в зале, а можно пойти в ресторан, где тебя обдерут и напоют сивухой. Еще один вариант я тебе назвала.
        - А не успеем прокатиться в город? - спросил Ерожин. В Нижнем он зимой не бывал, и посмотреть на город в снегу был не против.
        - Ты знаешь, сколько отсюда до центра?
        Час на тачке, не меньше, а по такому снегу вообще - мрак. Мы можем тут и сутки торчать, а можем через два часа подняться.
        Синеглазка не обманула. В баре маленького частного отеля оказалось уютно. Они устроились в уголке под большим экзотическим деревом и положили одежду на соседний стул.
        Посетителей кроме них было всего трое, да и сидела та троица далеко.
        - Тебя кормить? - поинтересовался Брожин.
        - Если ты при бабках, покорми, - ответила Галя и, достав маленькое зеркальце и косметичку, стала добавлять ресницы на своем курносом личике. Покончив с макияжем, она убрала косметичку в сумку, извлекла оттуда мобильный телефон и положила его перед собой на столик.
        - Понадоблюсь - вызовут, - ответила она на вопросительный взгляд Петра Григорьевича.
        Длинный как спица бармен с зализанной челкой темных волос несколько раз вопросительно поглядывал на них. Ерожин кивнул, и "спица", покинув стойку, зашагал к их столику. Шел он, как цапля, высоко выбрасывая колени и покачивая в такт шагу маленькой головой.
        Ерожин выдал Гале меню, и она заказала солянку, мясное ассорти, кофе, ликер и шоколадку. Себе Ерожин спросил водки и бутерброд с осетриной. Он давно не ел, но чувства голода не испытывал.
        Галя закусывала быстро, но красиво. Ерожин с удовольствием поглядывал на ее маленькие нервные пальчики, и пока Галя насыщалась, успел разделаться со своей водкой.
        Внутри потеплело и стало относительно комфортно. Петр Григорьевич встал, подошел к бару и попросил обновить графинчик. Возвращаясь, он увидел, что Галя откинулась на спинку стула и закурила. Красивые коленки девушки задержали взгляд подполковника, и он немного постоял у столика, перед тем как занять свое место.
        На продолжение романа с синеглазой стюардессой Ерожин не рассчитывал. Он был рад случайному знакомству, поскольку вынужденное и тупое торчание в аэропорту оно скрашивает.
        - Ты, конечно, женат, у тебя куча детей, и дома ты изображаешь верного козлика, - предположила Галя; затягиваясь сигаретой.
        - Если тебе такая картина нравится, я не возражаю, - согласился подполковник и весело подмигнул девушке.
        - Тут за двадцать баксов дадут приличный номер; как ты, козлик, к этому относишься?
        - Не думал об этом, - искренне признался Петр Григорьевич.
        - А если подумаешь? Не бойся, я не платная, просто в тебе что-то есть, а мне сегодня тошно, - пояснила девушка и допила свой ликер.
        Ерожин хотел отшутиться и под приличным предлогом отказаться, но вместо этого пролез в бумажник, достал стодолларовую купюру и протянул Гале.
        - Хватит?
        - Вполне. - Галя взяла деньги и пошла к бармену.
        В маленьком зашторенном номере она быстро разделась и, укладываясь на тахту, положила свой мобильник возле подушки. - Если позовут, тебе, козлик, придется быстро закругляться, - предупредила она Ерожина.
        Подполковник снял брюки, вспомнил Таню Назарову и номер в новгородском "Интуристе". Близости с Таней он тогда не хотел, но девушка завела его. Он знал ее тело - они за последние месяцы немало вместе пережили, и по-своему младший лейтенант милиции стала для Ерожина человеком близким. А эту лежащую в постели синеглазку Петр Григорьевич видел в первый раз и не мог понять, зачем он здесь оказался.
        - Ты, козлик, случайно не импотент? - поинтересовалась Галя. Откинув одеяло, она потянулась, встала и, взяв сигарету, подошла к окну.
        Девчонка была и впрямь хороша. Большая упругая грудь, высокая нежная шея, нервные, немного угловатые плечи и длинные ноги. Про такие ноги Ерожин говорил, что они растут от ушей. Желание пришло внезапно и захлестнуло Петра целиком. Он подошел к Гале, обнял ее, повернул головку девушки к себе и впился в пухлые капризные губы. Уложив ее на тахту, Петр заглянул в косящие глаза и сжал так, что, - казалось, кости Гали не выдержат. Галя не отвечала. Она не мигая следила за Ерожиным своими синими глазами и, казалось, наблюдала за ним со стороны. Эта ее безучастность еще больше раззадоривала Петра.
        Телефон зазвонил в самое неподходящее время. Галя не отреагировала. Это звонил не ее телефон. Звонок раздавался из кармана ерожинского пиджака. Петр отвалился от девушки, но не вставал. Звонки не смолкали. Он пересилил себя и, подойдя к стулу, вынул трубку.
        - Ты куда запропастился? Испугался, что станешь папочкой, и исчез? - Надя пыталась шутить, но голос у нее был грустный.
        - Я застрял в Нижнем Новгороде, - стараясь казаться естественным, ответил Ерожин.
        - У тебя все в порядке? В тебя никто не стрелял, не брал в заложники? А то приеду выручать...
        - Нет, моя хорошая девочка, у меня все в порядке. Если погода позволит, завтра вечером буду дома, - пообещал супруг и, убрав трубку в карман, присел на тахту. Галя лежала молча, затем уселась на тахте и, обхватив колени руками, рассмеялась. Ерожин не реагировал.
        - Что, козлик, стыдно? - спросила Галя и погладила Ерожина по спине. Петр молчал.
        Галя перестала смеяться. - Ну почему вы, мужики, все такие гады? - Раздражения в ее словах не было, скорее сквозила тоска.
        - А вы? - Ерожин спросил, чтобы не молчать. Ответа он не ждал. Но девушка ответила.
        Ответила не сразу. Она встала, щелкнула зажигалкой и, пустив дым, вернулась на тахту:
        - Мы слабые. Когда нас бросают, мы ищем, к кому бы, притулиться. Нам простительно, а вам, сильным и самостоятельным, нет. Вы все паршивые кобели. Ты не обижайся, я без злости. Просто мерзко.

30
        Серафима Аркадьевна Блюм после разговора с сыщиком из дома не выходила. С гибелью постояльца нужда в праздничных обедах отпала, и походы на рынок стали ни к чему. Да и на пенсию особо не разгуляешься. За рояль женщина после гибели горца не садилась. Последние два года она играла часто, но играла для него. Анвар чувствовал каждую ноту, каждый музыкальный нерв Такой слушатель не мог не вдохновлять исполнителя, и Блюм играла вдохновенно.
        "Скорее всего я до весны не дотяну", - глядя через стекло на заснеженный сад, думала пожилая женщина. Она больше не ждала цветения сирени. Жить стало нечем. Сумерки давно опустились, а она так и сидела, не зажигая света.
        "Как жаль, что никто не записал его, - качала головой Серафима Аркадьевна, вспоминая игру Анвара. - Ушел из жизни большой музыкант, и ничего не осталось. А скольким людям он бы мог подарить радость". Потом она с гневом размышляла об убийце своего постояльца. "Какой же это злой и черствый человек", - думала женщина, и сердце ее наполнялось горечью.
        Телефон в доме молчал. Раз в неделю отзванивала Анна Степановна. Старая подруга чувствовала настроение Серафимы Аркадьевны и старалась поддержать ее, рассказывая местные новости и сплетни. Но Блюм хотя и была благодарна подруге за заботу, но за пределами своих стен интересов давно не имела.
        Встреча с сыщиком на несколько дней оживила пенсионерку. Она просила Ерожина держать ее в курсе дел. Петр Григорьевич обещал сообщить, если найдет убийцу и распутает это страшное преступление. Но для него это был лишь профессиональный эпизод, а для пожилой женщины - конец всему светлому в жизни.
        На дворе совсем стемнело. Серафима Аркадьевна тяжело поднялась с кресла, включила свет и, шаркая тапочками, побрела на кухню. "Надо заставить себя поужинать", - подумала она и поставила на плиту чайник.
        Хотела сесть за маленький кухонный столик и подождать, пока чайник закипит, но вздрогнула от телефонного звонка. Анна Сергеевна звонила два дня назад, и ее звонка Блюм не ждала. Да и звонок был другой, резкий и частый. "Межгород", - поняла Серафима Аркадьевна и поспешила к аппарату.
        - Я бы хотел поговорить с Анваром, - услышала она приятный баритон с чуть заметным кавказским акцентом.
        - Увы, его уже нет, - печально ответила женщина.
        - А когда он появится? - не поняв трагической ноты в интонации Блюм, настаивали в трубке - Вы меня не поняли. Анвара нет в живых.
        Он погиб, - пояснила Серафима Аркадьевна На другом конце провода замолчали, потом дали отбой, и Серафима Аркадьевна услышала частые короткие гудки. Она хотела вернуться на кухню, но не пошла, осталась у аппарата.
        Через минуту телефон зазвонил снова.
        - Простите, я вас правильно понял? Нодарчик погиб?
        - Вы спрашивали Анвара, - напомнила Блюм.
        - Да. Я спрашивал Анвара, - подтвердил баритон.
        - Анвара убили, - тихо сказала Серафима Аркадьевна непонятливому собеседнику.
        Связь опять прервалась. Блюм несколько минут постояла в раздумье, но, услышав ворчание кипящего чайника, вернулась на кухню.
        Не успела она выключить газ, как телефон зазвонил снова.
        - Простите меня, что надоедаю. Я звоню из Парижа. Тут сегодня бастуют связисты, и говорить трудно, - пожаловался баритон в трубке.
        - Я на вас не в обиде, - заверила Блюм.
        - Расскажите, когда и как произошла эта трагедия? - попросил неизвестный собеседник из Парижа.
        - Я знаю не много. Анвара зарезали. Ножом в спину. Зарезали в московском театре во время спектакля. Убийцу ищет очень приятный и знающий сыщик. Его зовут Петр Григорьевич Фамилию я на память не скажу. Надо смотреть в блокноте, а я без очков.
        - Это я виноват! - воскликнул голос в трубке - Умоляю, дайте мне телефон этого сыщика Я должен с ним говорить Я назову имя убийцы. Через два дня я буду играть концерт в Москве, и мы могли бы с ним встретиться лично Заклинаю вас, дайте его номер.
        - Вы могли бы перезвонить мне через полчаса? Я постараюсь вам помочь, но без разрешения моей приятельницы, которая представила мне Петра Григорьевича, я вам дать его номер не осмелюсь, - ответила Блюм. - Ас кем, простите, я имею честь говорить?
        - Меня зовут Гоги Абашидзе. Я пианист. Анварчик - мой ученик, - ответили в трубке.
        - Гоги Ираклиевич Абашидзе? Я не ослышалась? - Серафима Аркадьевна побледнела, и голос ее задрожал.
        - Вы не ошиблись. Меня действительно зовут Гоги Ираклиевичем. Откуда вы меня знаете? - удивился маэстро.
        - Вас знает любой мало-мальски образованный музыкант Я слышала вас в записи. Вы божественный пианист, - борясь с волнением, сообщила Блюм.
        - Тем более помогите мне. Свяжите с сыщиком, - настаивал Абашидзе.
        - Позвоните мне через полчаса. Я вам обещаю, что сделаю все возможное. - Серафима Аркадьевна положила трубку и без сил опустилась на табурет. Так она просидела минут пять. Потом набрала номер своей подруги.
        - Анечка, милая, у меня сейчас чуть инфаркт не произошел, - сообщила она дрожащим голосом.
        - Что случилось, Серафима? Тебе нужен врач? - забеспокоилась Анна Степановна.
        - Нет. Представляешь, с кем я сейчас говорила?!
        - Откуда мне знать, милая, - удивилась вопросу Анна Степановна.
        - Я говорила с самим Гоги Абашидзе, - торжественно сообщила Блюм.
        - Кто он? Я впервые слышу эту фамилию, - ответила подруга.
        - Как, ты не знаешь Абашидзе? - не поверила Серафима Аркадьевна. - Это великий пианист нашего времени! - чуть не заплакала Блюм.
        - Ну извини меня, милая. Темная у тебя подруга, - покаялась Анна Степановна. Услышав, что Абашидзе желает говорить с подполковником Ерожиным, подруга милостиво разрешила Блюм дать телефон подполковника великому пианисту. Серафима Аркадьевна забыла про чай и ужин и не отходила от аппарата до двенадцати ночи. Но знаменитый маэстро не позвонил. Не позвонил он и на другой день, хотя пожилая женщина из дома ни на минуту не отлучалась. Междугородний звонок раздался в пять утра через сутки.
        - Вы меня извините. Во Франции забастовщики совсем отключили связь. Я звоню из Варшавы. Через полчаса у меня самолет. Вечером был очень тяжелый концерт и я не нашел в себе силы сделать звонок, - признался маэстро. Он записал номер Ерожина, поблагодарил взволнованную женщину и повесил трубку.
        Серафима Аркадьевна заснуть больше не смогла. Она, ворочаясь и вздыхая, полежала полчаса в постели. Затем встала, зажгла свет, нашла в музыкальной тумбочке концерт Рахманинова в исполнении Гоги Ираклиевича Абашидзе и поставила пластинку на круг.
        Мощные звуки рояля заполнили странный дом учительницы сольфеджио, доставшийся ей по наследству от ученика Вовы Трифонова. Хозяйка слушала музыку, а губы ее беззвучно произносили имя погибшего постояльца.

31
        Алексею Ростоцкому часто снился один и тот же сон. Это был сон мучительный и заканчивался он всегда одинаково. Алексею снилось, что он идет по пустынному плоскогорью. В одной руке у него мешок, в другой - рогатина.
        Алексей приближается к камню. На камне лежит огромная кобра. Змея медленно поднимает голову, раздувает свой капюшон и начинает зловеще раскачиваться. Алексей готовит рогатину, целится в шею змеи. Он должен прижать рогатиной голову гада к земле, а затем положить змею в мешок. Но рогатина проходит мимо, и рептилия делает смертельный выпад. Укусила его кобра или нет, Ростоцкий не знает. В этом месте он всегда просыпается.
        Алексей за свою бытность в Азии отловил не одну сотню кобр. Змей он сдавал и получал за это деньги. Кобр Ростоцкий не боялся. Кобра - благородная змея. Она никогда не нападает без предупреждения. Да и атакует кобра на то расстояние, на которое подняла над землей свою красивую голову. Другое дело - гадюка. Все разновидности этого подлого и очень ядовитого существа коварны. Гадюка может напасть внезапно, даже если ее не трогать.
        Сегодня ночью сон опять повторился, но закончился он необычно. Кобра как всегда поднялась и раздула свой капюшон, а Ростоцкий не промазал. Рогатина точно ухватила голову змеи и прижала ее к камню. Алексей схватил извивающуюся кобру, спокойно положил в мешок и только после этого проснулся. Много лет он ждал во сне этой победы, и вот она свершилась.
        Случается, что удача во сне откладывает свой отпечаток на весь день. Так произошло и сегодня. Алексей блистательно провел переговоры с немецкими партнерами. Контракт, о котором он так долго мечтал, подписан. Сын Антон на переговорах присутствовал и довольно сносно переводил. В два часа дня закончился обед с немцами, на котором партнеры сказали немало лестных тостов в адрес Алексея и его фирмы.
        Работать Ростоцкий больше не хотел, но, проводив немцев, из офиса не уходил. Алексей ждал звонка Ерожина. Петр Григорьевич обещал позвонить перед вылетом, но время тянулось к четырем, а звонка не было. Алексей несколько раз набирал номер мобильника Ерожина, но связь была отключена. Ростоцкий знал, что пользоваться мобильным телефоном на борту самолета запрещено. Он опасался, что Ерожин уже в воздухе, а он не успеет его встретить. До самарского аэропорта от их районного центра было около восьмидесяти километров. Летом на машине Алексей докатил бы туда за сорок минут. Но сейчас зима.
        После того как Ростоцкий услышал по телефону голос Халита, думы об азиатской молодости стали посещать его постоянно. Вот и сейчас Алексей сидел за своим письменным столом, смотрел в окно на заснеженные крыши, а видел знойное небо над Ферганской долиной.
        В то время после укуса гюрзы он давно оправился, но Халит долго не хотел его пускать на промысел одного. Ростоцкий пошел с Халитом в горы собирать мумие. Совместный поход оказался удачным, и они по возвращении отправились в Андижан сдавать свою добычу.
        В двухэтажном домике, где находилась контора потребсоюза, обычно сидел толстый узбек с большим черным портфелем. Алексей забыл, как звали приемщика, помнил только, что тот всегда норовил их обжулить. Но в тот раз вместо него за столом сидела смуглая красавица.
        От ее взгляда Алексею сразу стало тревожно, и он старался глазами с ней не встречаться. Но взгляд темных, любопытных и манящих глаз на себе чувствовал.
        - Как тебя зовут, русский батыр? - спросила узбечка. Говорила она совсем без акцента. Алексей представился.
        - Садись с другом, чай пей, лепешку кушай. Дорога у вас за плечами большая, - предложила приемщица.
        - Давай твоя моя чай пьем. Зачем красивый женщин обижать? - улыбнулся Халит.
        Алексей сел за стол. Узбечка налила Халиту чай в отдельную пиалу, а ему подвинула свою. Один краешек краснел следом губной помады. Алексей еще больше смутился, но пиалу взял. Когда он сделал первый глоток, узбечка сказала:
        - Из моей пиалушки пьешь, мои мысли узнаешь.
        - А какие у тебя мысли? - поддержал игру Ростоцкий.
        - Хочу приехать к вам на стан. Посмотреть на месте, как русский батыр змей ловит.
        - Ой, приезжай, плов кушать будем, бишбармак кушать будем, кумыс пить, - обрадовался Халит, не понимая, что красавица затеяла флирт с его русским другом.., Телефон прервал воспоминания, но звонил не Ерожин из аэропорта, а бухгалтер из банка. Ростоцкий открыл в компьютере договор, по которому возник вопрос, назвал бухгалтеру нужные цифры и положил трубку.
        ...Он тогда думал, что красавица шутит. Но она не думала шутить. Через неделю возле домика Халита остановился "газик", и Алексей увидел андижанскую приемщицу. Халит ушел на промысел. Семья его сына жила в Оши, а в домик в предгорье родственники приезжали только на выходные.
        Алексей вышел навстречу гостье. Машина оказалась попутной, путешественница махнула рукой водителю, и "газик" растворился в бесконечном мареве дороги. Сумка гостьи оказалась тяжелой.
        - Городские гостинцы вам везу, - улыбнулась молодая женщина. Она вовсе не удивилась, что Ростоцкий один, быстро принялась за хозяйство и накрыла стол. Забывший женское внимание Алексей с удовольствием наблюдал за ловкими действиями узбечки. А ее призывные взгляды без слов говорили о том, что к русскому она приехала вовсе не за тем, чтобы изучать змеиный промысел. Ростоцкий уже два месяца жил отшельником, и близость красивой женщины не могла оставить его равнодушным. К ночи гостья выбрала из кипы одеял Халита мягкую стеганую курпачу, оправленную малиновым шелком, и, глянув на Алексея, вышла на улицу. Метров за триста от домика промысловиков из огромного камня бил ключ и начинал свой путь маленький ручей. Видимо, гостья тут уже бывала и уверенным шагом направилась к этому камню. Их первая ночь запомнилась Алексею не только прекрасным телом узбечки, ее темными пьянящими глазами, упругой грудью с темными торчащими сосками и бархатной смуглой кожей, но и звездами над головой. Со стороны гор слышался волчий вой, а вокруг все звенело от песенок беданы. Так в Узбекистане зовут перепелку. Эта была
необычная, волшебная ночь.
        - Я на выходные приеду к тебе в Андижан, - пообещал Алексей, когда утром попутный "газик" загудел возле домика. Водитель возвращался в город, и красавица уезжала с ним.
        - Я сама к тебе приеду. Меня никогда не ищи, - сказала она на прощание. Алексей и не искал. Но каждый день поглядывал на дорогу. Тогда он и занялся изучением узбекского языка...
        Звонок прозвенел в половине пятого. Ростоцкий вздрогнул. Так далеко от кабинета он улетел в своих мыслях.
        - Нас посадили в Нижнем. Три часа маяли, и, кажется, теперь полетим. Во всяком случае, посадку объявили, - сообщил Ерожин.
        Ростоцкий отзвонил домой Шуре и сказал, что привезет гостя:
        - Я не знаю, каким временем располагает Петр, но если он сможет у нас заночевать, будь готова. Придумай что-нибудь на ужин, - попросил Алексей, накинул пуховик и вышел к машине.
        Больше девяносто Алексей гнать не решился. На скользкой бетонке уже через пять километров он насчитал две аварии.
        Каким чудом Ерожин сумел отыскать Халита, Ростоцкий не знал и гадать не хотел. Он был уверен, что Петр летит к нему именно по этому поводу и сам все расскажет. Немного удивила Алексея та таинственность, которой обставил свой прилет Ерожин. Почему он не хотел, чтобы Надя знала, куда отправился ее муж? Но Ростоцкий слово сдержал и в Москву не позвонил.
        На посту, перед выездом на трассу Москва - Астрахань, машину остановили. Инспектор долго смотрел в документы и ходил вокруг микроавтобуса. Алексей боялся, что страж дороги решит проверить его на алкоголь. За обедом с немцами он выпил три рюмки водки, и запах мог сохраниться. Но обошлось. Не найдя повода для поборов, инспектор, глядя поверх головы Ростоцкого, вернул документы и козырнул на прощание.
        Добравшись без приключений до аэропорта, Алексей запер свой микроавтобус и вошел в зал. Судя по табло, самолет из Москвы посадку еще не совершил. Ростоцкий расстегнул пуховик и уселся в кресло.
        "Хорошо бы, если Ерожин привезет Халита с собой", - думал Ростоцкий и снова улетал в воспоминания.
        Когда красавица узбечка навестила домик промысловиков еще раз, Халит дома был. Мудрый друг сразу понял, что женщина приехала к Алексею. Он покачал головой, и когда они на несколько минут остались одни, сказал Ростоцкому:
        - Твоя, Алешка, взрослый. Женщин тебе надо, но не раскрывай ей свой сердца.
        Но Ростоцкий не послушал старшего друга. Андижанская красавица знала секреты обольщения. Скоро она стала для Алексея как наркотик. Он часами сидел и смотрел на дорогу. Если ехала машина, вскакивал, и сердце его учащенно билось.
        Ростоцкий так увлекся воспоминаниями, что не заметил надписи на табло. Только второе объявление по радио заставило его опомниться. Алексей стал соображать, как он узнает Ерожина. О внешних признаках они не успели договориться. Алексей со слов Шуры запомнил, что Ерожин так же белобрыс, как и он, и они чем-то схожи. Ростоцкий решил не рисковать и вынул мобильный телефон.
        Мелодичный звонок раздался рядом. Алексей оглянулся и увидел спину мужчины в кожаной куртке Спортивная шапочка скрывала макушку пассажира, и прически объекта Алексей видеть не мог. Мужчина полез в карман и достал свой мобильный телефон. Ростоцкий подошел вплотную к обладателю кожаной куртки и спросил в трубку:
        - Петр?
        - Да, слушаю, - ответил мужчина.
        - Оглянись, будь добр, - попросил Алексей. Петр оглянулся и увидел Ростоцкого с трубкой в руке. Они пожали друг другу руки и расхохотались.
        - Ты сможешь у нас переночевать? - спросил Алексей после того, как они вдоволь повеселились.
        - Тебе пилить со мной туда, потом везти меня обратно. Давай махнем в Самару. Пообедаем вместе, а потом решим, что делать будем.
        Мне бы хотелось завтра с утра быть в офисе, - ответил Ерожин.
        - Как скажешь. Шура будет рада тебя повидать, и обещаю, ужин у нас дома, не говоря о вкусовых достоинствах, много безопаснее ресторанного, - усмехнулся Ростоцкий.
        - Если тебе не лень отмахать сто пятьдесят верст, я с удовольствием поужинаю у вас.
        Шура меня уже однажды кормила, и должен признаться, хозяйка она классная, - согласился Петр Григорьевич и последовал за Алексеем к машине.
        - Рассказывай, как нашел Халита? Я, грешным делом, надеялся, что ты его прихватишь. - Алексей вырулил со стоянки и, заплатив охраннику возле шлагбаума, рванул к трассе.
        - Халит женился. Неловко отрывать его от дома в первые дни медового месяца, - улыбнулся Ерожин и снял с головы шапочку.
        Алексей взглянул на его прическу и скинул свою кепку. Мужчины поглядели друг на друга и снова расхохотались.
        - Расскажи, как он. Я не видел друга больше пятнадцати лет. Он и тогда был не молод.
        Постарел? - допытывался Алексей.
        - В те годы я его не знал. По-моему, твой Халит в полном порядке. Жена у него - хорошая русская баба. Ей нет л шестидесяти. И по тому, как она поглядывает на твоего друга, возрастных проблем у него не имеется, - доложил Ерожин.
        - Ай да Халит-ака, - обрадовался Ростоцкий. - Знаешь, совсем недавно я видел узбека - думал, Халит. Побежал за ним, напугал человека. Оказался тоже с Ферганской долины. Торговать с сыновьями приезжал. Так мне тяжело стало, и тут твой звонок. Или их Аллах помог, или наш Господь вмешался, только все это похоже на чудо.
        - Чудеса, мужик, только начинаются. Готовь нервишки, - предупредил Ерожин.
        - Что-то ты загадками говоришь Давай выкладывай все сразу, - предложил Ростоцкий, сворачивая на основную трассу.
        - Не стоит в дороге. Боюсь за свою персону. Услышишь - руль бросишь А у меня еще дел много, и работа, и жена беременная, так что потерпи, Алешенька, - усмехнулся Ерожин.
        - Я не очень слабонервный. Руль девицы бросают, а я за собой такого не помню, - обиженно проворчал Алексей и прибавил скорость.
        - Не обижайся. Кроме того, для нашего разговора ручка и бумага нужна. Считать придется, а за рулем это неудобно, - успокоил Петр Григорьевич водителя.
        - Я в уме неплохо считаю. По работе цифрами приходится ворочать. Навык есть, - не унимался Алексей.
        - Ты когда с Райхон расстался? - резко спросил Ерожин.
        Алексей обернулся. В его глазах застыло недоумение.
        - Смотри на дорогу. Сказал ведь, что в кювете очутимся, - забеспокоился пассажир.
        Алексей сбавил скорость, прижался к обочине и остановился.
        - Ты о чем. Петр? Тебе про Райхон Халит наболтал? - Алексей побледнел, и голос его звучал глухо.
        - Халит не болтает. Он мне карточку показал, а Райхон я знал, - ответил Ерожин.
        - Ну это дела старые. Что теперь вспоминать? - вздохнул Ростоцкий.
        - Давай, Алешка, я за руль сяду. Ты по дороге меня выслушаешь и угробить не сможешь. Знаешь, как в армии говорят - солдат спит, служба идет. Вот и мы поговорим, а машина поедет.
        Ростоцкий нехотя уступил водительское место. Петр Григорьевич проверил передачи, тронул сцепление, завел автобус и вырулил на трассу. Минут пять ехали молча. Каждый думал о своем.
        - Тебе Шура андижанскую историю рассказала? - спросил Ерожин. Он уже освоился с особенностями незнакомой машины и покатил легко и свободно.
        - В общих чертах, - ответил Ростоцкий.
        - Знаешь, кому она дитя подменила? - продолжал допрос подполковник.
        - Второй жене своего бывшего мужа, - Алексею не хотелось об этом говорить, но он понял, что Ерожин спрашивает не из праздного любопытства.
        - А как звали вторую жену, она сказала? - Подполковник старался не отвлекаться от дороги, но боковым зрением следил за реакцией Алексея.
        - Зачем мне это? - удивился Ростоцкий.
        - Его вторую жену звали Райхон, - сообщал подполковник, продолжая наблюдать за собеседником.
        Ростоцкий побледнел и впился рукой в обшивку сиденья. Он ожидал чего угодно, но только не этого.
        - Откуда ты знаешь?
        - Долгая песня. И слова плохие, - ответил Ерожин. - Дело в другом. Девочку, которую подменила Шура, теперь зовут Надя, и она моя жена. А ты, Алешенька, скорее всего, и есть ее настоящий отец. А это значит, что ты мой тесть. Вот сиди, дорогой тесть, и считай, раз у тебя с арифметикой все в порядке.
        Ерожин продолжал спокойно вести машину. Ростоцкий еще больше побледнел и, стиснув зубы, молчал. Прошло не меньше десяти минут. Ерожин гнал около сотни. Задние колеса автобуса немного водило, но Петр чувствовал, что на ровной дороге не занесет. Неожиданно с криком: "Я отец Надьки!" - Ростоцкий бросился на Ерожина и сжал его в объятиях. Петр Григорьевич резко дернул руль. Машину закрутило, они вылетели на обочину и оказались в поле. Автобус несколько раз развернуло, затем он оторвал от поля колеса, поднял задок, на мгновение замер, медленно опустился и перевернулся. Лобовое стекло в миг покрылось паутиной трещин.
        - Кажется, приехали, - констатировал Петр Григорьевич, освобождаясь из объятий вновь обретенного родственника.
        - Ты в порядке? - спросил Ростоцкий, приходя в себя от потрясения, связанного с его отцовством. Ерожину показалась, что на аварию тот вообще не обратил внимания.
        - Вроде цел, - ответил подполковник, ощупывая свои конечности. :
        - У тебя лоб в крови, - сказал Ростоцкий и полез в карман за платком. Петр Григорьевич потрогал свой лоб. Рука действительно испачкалась кровью.
        - Зеркальцем зацепило, - понял подполковник. - Ерунда, мы отделались легким испугом. Надо вылезать.
        В это время в его кармане зазвонил мобильный телефон. Достать трубку в позе, в которой оказался подполковник, оказалось не просто. Наконец он добрался до телефона:
        - Ерожин слушает.
        - С вами говорит очень несчастный человек, - услышал сыщик голос; с небольшим кавказским акцентом.
        - Нельзя ли без эмоций? Я с вами беседую из перевернутой машины и сижу вниз головой. Поэтому прошу говорить короче и по делу.
        - Извините. Меня зовут Гоги Абашидзе.
        Смерть Нодара Местия и моих рук дело. Завтра вечером я даю концерт в Москве. Не могли бы мы встретиться?,;:.
        Ерожин на минуту задумался:
        - Да, я бы тоже хотел вас видеть. Где и когда? - спросил подполковник, забыв, что сидит вниз головой.
        - Завтра в шесть на Тверской в концертном зале. До выхода на сцену у меня будет целый час, и мы успеем поговорить. Я предупрежу службы, вас ко мне проведут.
        Закончив разговор, Петр наконец принял нормальное положение. Потолок автобуса превратился в его пол. Алексей с Ерожиным доползли до задней дверцы, и та на удивление легко открылась. Ерожин протер лоб снегом, приложил к нему платок и спросил Алексея:
        - Что будем делать с машиной?
        - Черт с ней, с машиной! - закричал Ростоцкий. - Пошли на трассу. Проголосуем, и через полчаса будем дома. Машину заберут!
        Представляешь, я отец Надьки, а ты говоришь - машина?!
        - Я представляю, - вздохнул Петр Григорьевич. - На чем ты меня теперь в аэропорт повезешь, - вот я чего не представляю.
        Алексей посмотрел на Ерожина.
        - Да я тебя, сынок, на руках до Москвы донесу, - и, словно в подтверждение своих слов, схватил Ерожина и поволок к трассе.
        - Да отпусти, черт, грыжу заработаешь.
        Тоже мне, папаня нашелся! Твой сынок пудов пять весит, - запротестовал подполковник.
        Две машины пронеслись мимо. В третьей оказался знакомый Алексея. Они забрались в черный джип. Ростоцкий по телефону связался с приятелем в местном автосервисе и попросил забрать микроавтобус. Через двадцать минут оба, обнявшись, входили в калитку дома Ростоцких.

32
        - Танюша, поживи несколько дней за хозяйку. Серафима Аркадьевна Блюм совсем расклеилась. Надо ее поддержать, - сказала Анна Степановна племяннице, когда та вышла к завтраку. Таня кивнула. Последние несколько дней Назарова была рассеянна и часто отвечала невпопад. Поэтому тетушка сочла своим долгом сообщение повторить.
        - Я поняла, Анна Степановна. Свет выключать, газ проверять, воду перекрывать и запирать дверь на два замка.
        - Вот и умница. А я сомневалась, услышала ты меня или нет, - улыбнулась пожилая женщина. - Как ты думаешь, скоро твой Петр Григорьевич найдет убийцу грузинца?
        - С чего вы взяли, что он мой? - покраснела Назарова.
        - Ясно почему. Мне кажется, что ваш роман с его сыном в зените. Мне нравится, что мальчик из хорошей семьи. А это в наше время немало значит. Конечно, он еще молод для брака, но это уже зависит, голубушка, от тебя.
        У меня есть кузина, Виолетта Андреевна. Я тебе уже про нее рассказывала. Так вот, муженек младше ее на двенадцать лет и всю жизнь души в супруге не чает.
        - Я о браке пока не думала, - соврала Таня. Она давно запуталась в многочисленных родственных связях тетушки и боялась, что та начнет свой подробный рассказ заново. Но тетушка от темы не отвлеклась:
        - А ты подумай. Кстати, я не буду иметь ничего против, если мальчик будет у нас бывать, - сказала мадам Полищук и, немного подумав, добавила:
        - Даже в мое отсутствие.
        Таня покраснела еще гуще, но ничего не ответила. Повторять Анна Степановна не стала.
        По пунцовому лицу племянницы она поняла, что смысл ее слов до девушки дошел.
        Оказавшись в одиночестве, Таня умылась, но осталась в халатике. Сегодня Виктор Иннокентьевич разрешил ей на работу не выходить. Всю неделю лаборатория трудилась на два-три часа дольше положенного, и Назарова заслуженно получила отгул. Но младший лейтенант с некоторых пор стала замечать, что патрон относится к ней слишком предупредительно. Видно, Гриша поделился своими личными планами с родителем, и тот воспринимал свою сотрудницу как будущего члена семьи.
        Рассеянность Тани и была вызвана тем, что ей предстояло нелегкое решение. Неделю назад Григорий Ерожин сделал ей предложение.
        Таня пыталась проанализировать свою личную ситуацию, но ничего путного из этих размышлений не получалось. Назарова поняла, что любит она, к несчастью, не сына, а отца.
        Отказав сыну, она не сможет найти вразумительного предлога для встреч с Петром Григорьевичем. После их последнего свидания, когда Таня внаглую прыгнула подполковнику в койку, видеться без повода с Ерожиным ей было неловко. Но и оставить сыщика в покое Таня не могла. Постепенно решение созрело.
        Гриша позвонил после обеда. У него сегодня было только две пары. Молодой человек рано освободился от занятий и зашел в управление. Узнав, что его возлюбленная сегодня свободна, он сразу и позвонил.
        - Можешь меня навестить. Только без глупостей, - предупредила Таня и повесила трубку.
        Назарова своим бабьим чутьем прекрасно понимала, что привязала к себе избалованного девичьим вниманием парня тем, что держала с ним дистанцию и не раскисала. Свое общество она для Гриши специально дозировала. Парень вынужден был выпрашивать у нее возможность побыть вместе. Таня не была опытной кокоткой, но она любила не Гришу, а потому голову не теряла.
        Ерожин-младший не заставил себя долго ждать. Он явился с букетом тюльпанов и тортиком.
        - Опять у папы Вити деньги клянчил? - не без иронии поинтересовалась молодая хозяйка, принимая дары.
        - Нет, у мамы, - ответил Гриша и покраснел.
        - Еще лучше. Сколько раз я тебе говорила: или зарабатывай сам, или перестань изображать Рокфеллера, - отчитала Таня ухажера, поставив тюльпаны в вазу.
        Гриша снял ботинки и, пользуясь тем, что возлюбленная держала вазу и ее руки были заняты, обнял Таню сзади.
        - Не приставай. Я хочу с тобой поговорить, - огрызнулась она и присела в кресло.
        Гриша пристроился рядом на пол и стал гладить девушке ноги.
        - Подожди ты со своими нежностями.
        Сказала, хочу поговорить. - Голос Тани звучал строго, но Гриша внимания на это не обращал. В нем, кроме одного молодого желания, ни чувств, ни мыслей не осталось. Назарова поняла, что говорить с ним сейчас бесполезно, встала и пошла в свою комнату. Гриша разделся мгновенно. Она еще не успела снять халат, а он уже был без брюк, рубашки и трусов. Таня оглядела молодого человека, отметила его боевую готовность и, вздохнув, улеглась на свою узкую лежанку.
        Гриша в отличие от отца был с ней нежен.
        Он любовался ее телом, целовал коленки и грудь, и брал ее так, словно она была не из плоти, а из хрусталя и могла рассыпаться. Все это ей было приятно. Отвращения к молодому и красивому самцу она не испытывала, но не испытывала и сильной страсти.
        - Какой же ты теленок, ласковый и глупый, - шептала Таня и прикрывала глаза.
        - Я тебя люблю, - повторял Гриша, уплывая с ней в розовый чудесный мир, и ему казалось, что и возлюбленная разделяет все его чувства.
        - Я выйду за тебя замуж при одном условии, - сказала Таня и ушла в ванную.
        Гриша уселся на тахту, глазами преданной собачки проводил ее до двери и крикнул:
        - Ура!
        - Чего ты радуешься, дурачок. Ты же не слышал моего условия, - донеслось до него из ванной комнаты.
        - Мне плевать на все твои условия. Все сделаю. Я люблю тебя! - крикнул Гриша, скатился на пол и встал на руки. На руках он дошел до двери, остановился, убрал левую руку и остался стоять на правой.
        Таня вышла из ванной и направилась в кухню. Тетка оставила ей обед, и Назарова решила парня накормить. Гриша явился к столу в чем мать родила.
        - Ты хоть брюки надень, не в бане, - сказала Таня.
        - Давай свое условие, - потребовал Ерожин, не обращая внимания на слова девушки.
        - Пока брюки не наденешь, говорить с тобой не стану.
        Гриша нехотя поднялся, нашел свои штаны в коридоре и вернулся в них.
        - Теперь другое дело, - сказала Таня, строго оглядев молодого человека. - Я выйду за тебя замуж, если ты упросишь своего родного отца взять меня к нему на работу.
        - Ты и так с ним работаешь" - не понял Ерожин.
        - Я работаю с твоим отчимом. А хочу работать в фирме твоего отца. Понял?
        Гриша наконец понял:
        - Так он в Москве.
        - Вот и прекрасно. С чего ты решил, что я хочу всю жизнь торчать в этой дыре? - сказала Таня и поставила на стол тарелку с супом. - Ешь, сто раз греть не буду.
        - Мне же надо доучиться, - недоумевал Гриша, принимаясь за суп.
        - Весной получишь диплом. Работу найдешь в Москве. Петр и тебе поможет, - уверенно заявила Назарова.
        - А если отец не согласится? Я же его почти не знаю.
        - Зато я его знаю очень хорошо, - перебила Назарова. - Я вижу, ты просто тряпка.
        Как доходит до дела, так в кусты.
        - Зачем ты так, Таня? Поедем в Москву и встретимся с отцом. Но где мы будем жить?
        - Это уже разговор мужчины, - успокоилась Назарова. - С жильем устроимся.
        Мои родители помогут. У тебя два папаши. Они не оставят бедных молодоженов на улице.
        - Я согласен, - без особого оптимизма сообщил Гриша.
        - Тогда и я согласна, - улыбнулась Таня.
        - Когда в загс? - загорелся молодой Ерожин.
        - Паспорт при тебе? - ; поинтересовалась Назарова.
        - Дома, - ответил молодой человек.
        - Давай беги за паспортом, и через час встречаемся у загса.
        - Танька, ты просто чудо! Бегу. - Гриша быстро нашел все свои вещи и через минуту скатился с лестницы.
        Таня сбросила халатик, подошла к зеркалу, осмотрела себя со всех сторон, затем открыла шкаф, достала серый выходной костюмчик и ушла с ним в ванную. Через десять минут, подкрашенная и нарядная, она подошла к телефону, набрала питерский номер и сообщила родителям, что выходит замуж и намерена перебираться в Москву.
        - Не волнуйтесь, я все продумала. Перед свадьбой приедете знакомиться с его родителями и обсудите, как нам помочь с жильем в столице.
        - Ты его хоть любишь? - поинтересовалась мама.
        - Он меня любит. Для брака это гораздо важнее, - ответила Назарова и, положив трубку, надела шубу.
        Таня с замужеством торопилась не случайно. Она чувствовала, что последнее свидание с Петром Григорьевичем не прошло для ее женского организма бесследно.

33
        Самолет из Самары по расписанию Должен был приземлиться в шестнадцать пятьдесят.
        Глеб подрулил к стоянке возле аэровокзала ровно в шестнадцать. Молодой человек боялся опоздать, потому что шеф договорился о важной встрече и несколько раз повторил Михееву, чтобы тот приезжал заранее. До половины пятого Михеев сидел в машине и слушал радио. В багажнике "Сааба" лежал небольшой чемоданчик с его вещами на случай, если сегодня же придется отправляться в Пятигорск. Глеб сделал музыку тише и стал думать о Любе. Молодая жена рассказала ему, что, возможно, Петр Григорьевич с Надей переедут в новую квартиру. Тогда у помощника появится шанс выкупить в рассрочку жилье шефа в Чертаново. Михееву эта идея очень понравилась, но молодой человек пока не понимал, сколько может заработать. О деньгах он с Ерожиным ни разу не говорил Да и о чем говорить, когда он еще совсем ничему не научился. Работа сыщика Михееву очень нравилась, но, видя возможности шефа, Глеб догадывался, что пройдет много лет, прежде чем он достаточно поднатореет в сыскной деятельности.
        Михеев спросил Любу, не стоит ли поискать другую работу, чтобы им стало легче материально, но жена об этом даже слышать не хотела.
        Ноги у Глеба затекли, и сидеть в машине надоело Когда стрелки часов на панели показали шестнадцать тридцать, он направился в зал.
        В шестнадцать пятьдесят самолет из Самары не прилетел. Не прилетел он и в семнадцать, но лишь в семнадцать десять на табло появилась информация о задержке рейса. Глеб пошел в буфет, взял себе булку с сосиской и чашку черного кофе. Он не успел пообедать, и живот сводило от голода.
        Глеб проглотил бутерброд и заказал второй.
        Часы показали половину шестого, а объявления о посадке самарского рейса по-прежнему не прозвучало. Разделавшись с булками и кофе, Глеб не почувствовал, что закусил, но оставаться в буфете не рискнул. Решил обратиться к администратору. Но возле окна с надписью "Информация" собралась толпа, и Михеев вернулся к табло. Ничего нового он там не увидел. Оставалось только ждать.
        Петр Григорьевич с пластырем на лбу появился без трех минут шесть. Не говоря ни слова, он кивнул помощнику и побежал к машине. Михеев хотел сесть за руль, но Ерожин указал ему на место пассажира и за руль уселся сам. До Москвы они домчались за двенадцать минут. Трасса от Домодедова имела несколько рядов и позволяла выжимать двести.
        - Но в самом городе пришлось тянуться от светофора к светофору. Ерожин злился и гнал машину в любую щель, которая возникала на дороге. В Москве царил час пик, и пробиться к центру без задержек не смог даже подполковник. На Тверскую они въехали без пяти семь вечера. Бросив машину под ответственность Глеба, Петр Григорьевич кинулся к служебному входу концертного зала, но охрана его остановила.
        - Да, Гоги Абашидзе распорядился провести Ерожина в его комнату. Но сейчас маэстро должен выходить на сцену, и Петру Григорьевичу придется ждать перерыва, - все это подполковнику сообщил молодой администратор, дежуривший вместе с охраной при входе.
        Закончив свой монолог, администратор вручил Ерожину листок с номером кресла, который давал владельцу право присутствовать на концерте. Из служебных помещений Ерожина провели прямо в зал. Его место находилось в самой середине партера, в третьем ряду.
        Подполковник сел и огляделся. Рядом с ним замер мужчина с большим лысоватым черепом. Лицо мужчины сыщику показалось знакомым. Потом он понял, что не раз видел этого деятеля на телевизионном экране. Но припомнить, кто его сосед и чем занимается, Ерожин не смог. Таких знакомых общественных лиц сыщик в зале увидел немало. Дамы красовались в вечерних платьях и источали ароматы парижских парфюмерных концернов. На коленях многие держали букеты или одиночные цветы. В основном это были розы. Ерожин отметил не один десяток настоящих красавиц.
        Покончив с изучением публики, сыщик посмотрел на сцену. Зал был переполнен, а сцена пустовала. Подполковник взглянул на часы.
        Стрелки перевалили за семь вечера. По афишам, которые он успел разглядеть в коридоре, концерт должен уже начаться. Да и сам пианист по телефону назвал это же время.
        Неожиданно публика оживилась. На сцене появились девочки в балетных пачках с огромными бантами в косичках. Они выбежали парами и вынесли три корзины великолепных роз. Юные создания установили розы на самом краю сцены, напряженно улыбнулись и замерли в поклоне. Ерожин успел рассмотреть лица малышек. Щеки их были напудрены, а глазки подведены тушью. Под одобрительные возгласы публики крошки скрылись за кулисами, Минут пять над креслами стоял тихий гул. В партере переговаривались, предвкушая удовольствие. Казалось, весь зал был пропитан торжественным ожиданием. Петр Григорьевич впервые попал на концерт симфонической музыки. Он иногда с удовольствием слушал ее по радио, особенно в машине во время долгих поездок. Но в концерт ни разу не ходил. Ему даже трудно было представить себя, покупающего билет в консерваторию.
        "Надо бы о Надей, сходить", - подумал Петр Григорьевич. Публика и обстановка в зале ему нравились.
        Прошло еще минут пять. В партере раздались редкие хлопки. Затем их стало больше, и они стали громче. Через несколько минут зал уже гремел овацией. Потом к аплодисментам добавились голоса.
        Ерожин прислушался и понял, что зал скандирует имя Абашидзе. Люди хлопали в ладоши и кричали: "Гоги! Гоги! Гоги!"
        Шло время, а на сцену никто не выходил.
        Торжественное ожидание сменилось недоуменными возгласами и ворчанием. Наконец на сцене появился человек в черном костюме и перекошенном галстуке. Он как-то бочком подошел к микрофону и, заикаясь, сказал:
        - Ува-ж-аемые дамы и г-г-г-господа. По техниче-че-че-ским причинам концерт состояться не может. Д-д-деньги за билеты вам вернут в наших кассах и кас-с-сах города в течение те-те-текущей недели.
        В зале затопали, засвистели. Ерожин услышал крики: "Сволочи!" Сам не осознавая, что делает, он вдруг, расталкивая публику, сорвался с места и, не обращая внимания на брань и угрозы, помчался к той двери, через которую его вывели на сцену. В служебном коридоре царило смятение, бегали какие-то люди, что-то кричали. Петр Григорьевич выхватил из кармана удостоверение подполковника милиции и, подойдя к одному из перепуганных сотрудников, приказал, чтобы его проводили в комнату Гоги Абашидзе. Ерожина повели на второй этаж. Возле двойных черных дверей собралась безмолвная толпа. Ерожин растолкал людей и ворвался в комнату. На диване возле рояля лежал человек во фраке. Его сухое породистое лицо неестественно откинулось назад. На обивке дивана темнело маленькое блестящее пятнышко свежей крови. Гоги Ираклиевич Абашидзе был мертв. Ерожин отошел к дверям и попытался сдержать людей, которые рвались в комнату великого пианиста.
        - До приезда следственной группы всем оставаться за дверью, - приказал подполковник и достал из кармана мобильный телефон.
        Бобров уже ехал по Тверской.
        - Постарайся удержать место, чтобы его не затоптали, - попросил он. И Ерожин старался. Когда Никита Васильевич с оперативной группой через несколько минут появился на месте преступления, Петр Григорьевич вздохнул с облегчением. Пока специалисты осматривали труп и комнату, Бобров подошел к Ерожину:
        - Давай ориентировку, - приказным тоном потребовал полковник.
        - На кого? - не понял Ерожин.
        - На убийцу. Ты же знаешь, кто это сделал. Иначе бы не торчал тут.
        - Абашидзе назначил мне свидание на шесть вечера, но самолет из Самары опоздал.
        Меня к пианисту уже не пустили, а посадили по его контрамарке в партер. Когда концерт стал задерживаться, я почувствовал неладное, но все уже произошло, - рассказал Ерожин.
        Бобров внимательно выслушал и упрямо повторил:
        - Давай ориентировку.
        - Скорее всего он уже в аэропорту или на вокзале, -'- предположил Петр Григорьевич.
        - Кто он?
        - Ты его знаешь. Его фамилия Ахалшвили, - ответил подполковник и, растолкав толпу зевак за дверью, вышел в коридор.

34
        Надя не понимала, что ее беспокоит. Сначала она думала, что волнуется за Петра, но после телефонного разговора с мужем тревога не исчезла, а, наоборот, усилилась.
        "Почему Ерожин оказался в Нижнем Новгороде?" - гадала женщина. К тому, что он мотается в свой родной город, она привыкла. События последних месяцев связали его с новгородскими землями, и к частым поездкам туда Надя относилась спокойно. Кадкова в живых уже не было, а значит, и не стало смертельной опасности, исходящей от убийцы. Но Нижний Новгород совсем не относился к сфере интересов сыскного бюро. Если Петр там оказался случайно, куда же он летел? В Самару?
        Письмо Шуры Надя перечитала несколько раз. Она поняла, что телеграмма от нее пришла позже письма и по смыслу относилась к ревнивому посланию. "Шура опомнилась, сообразила, что ее подозрения необоснованны, и отбила телеграмму. Но вдруг Петр не поверил и затаил на Алексея обиду. - Надя еще раз прокрутила в памяти разговор с мужем. - Голос у него был чужой. Петр явно нервничал и говорил сухо". Так он с ней по телефону никогда не разговаривал. Наде стало страшно.
        Она не знала, как может проявить свою ревность ее супруг.
        "Не дай бог, он полетел в Самару разбираться с Алексеем. - Надя догадывалась, что в качестве врага ее Петр не подарок. Очень подозрительно вел себя и Глеб. - Как он мог не знать, куда и зачем летит его шеф?" Надя вспомнила, как Михеев мялся и отводил свой взгляд. Такое поведение ему вовсе не свойственно. Глеб - парень прямой, врать не привык, потому и смущался.
        "Позвонить Алексею и предупредить его? - Эта мысль не раз посещала Ерожину. - Но и Алексей - мужик крутой. Если дело у них дойдет до ссоры, он вряд ли что-нибудь расскажет".
        А зная, что она ждет ребенка, наверняка не станет ее волновать. И Надя решила лететь в Самару сама. Она с трудом дозвонилась до справочной аэропорта и выяснила, что ближайший рейс туда завтра в семь утра. Вещей Надя решила не брать. Маленькой спортивной сумки вполне достаточно. Дело оставалось за малым. Для путешествия нужны деньги. Надя заглянула в свой кошелек и насчитала полторы тысячи. Этого даже на билет могло не хватить. В прошлый раз она ездила к Ростоцким на поезде, и сколько стоит перелет на самолете, не знала. Надя посмотрела на часы. "Наверное, дядя Ваня уже ушел из офиса", - решила она, но на всякий случай позвонила. Грыжин трубку не взял. Тогда она позвонила Вере на мобильный.
        - Верка, ты где? - спросила Надя, услышав в трубке, кроме голоса сестры, типичный шум застолья.
        - Мы с Кроткиным на дне рождения. У тебя что-нибудь срочное? - весело поинтересовалась Вера.
        - Нет, сестричка. Гуляйте. Созвонимся завтра, - ответила Надя и позвонила отцу.
        Аксенов уже приехал домой и только что вышел из душа.
        - Папа, Петр в отъезде, а мне срочно понадобились деньги. Можешь мне одолжить тысяч шесть-семь? - спросила Надя.
        - О чем разговор, девочка? Только я притомился, на фирме умотали. Ты в силах сама приехать?
        - Конечно, папа. Спасибо тебе. Сейчас выезжаю.
        Надя положила трубку, быстро оделась и вышла из квартиры. На улице стоял легкий морозец. Народ с сумками и пакетами возвращался из центра. Пожилая дама в шубе и платке выгуливала шерстистую колли. Псина улыбчиво потянулась к Наде и ткнулась носом в ее руку. Надя погладила собаку и быстрым шагом, миновав сквер между башнями, вышла на Чертановскую улицу. Она не успела поднять руку, как рядом возникла старенькая "Волга".
        "Только бы они не поубивали друг друга)" - думала Ерожина, усаживаясь в такси.
        Жуткие картины разборки мужа с Алексеем вставали перед ней, и, сердце от этого сжималось и колотилось.
        - На Фрунзенскую набережную, пожалуйста, - попросила Надя водителя и почувствовала резкую боль внизу живота.
        - Через Кутузовский поедем? - переспросил пожилой таксист, включая счетчик.
        Но пассажирка не ответила. Водитель оглянулся и увидел, что молодая женщина, бледная как мел, силится что-то сказать и не может. Таксист притормозил, вышел из машины и, открыв заднюю дверцу, наклонился к лицу пассажирки.
        - Мне плохо. Деньги в сумочке, - прошептала Надя и потеряла сознание.
        - Господи, только этого мне не хватало, - перепугался водитель, быстро сел за руль и погнал к больнице.
        В приемном покое Надя пришла в себя, смогла назвать свою фамилию и сообщить, что беременна. Но встать сама не сумела. Она слышала, что ее куда-то везли, потом был яркий свет и какие-то голоса.
        - Сильное кровотечение, - сказал женский голос.
        - Какой срок? - спросил мужчина.
        - При первичном осмотре - недель пять, не больше, - ответила женщина.
        - Готовьте к операции, - приказал мужской голос.
        - Хорошо, Дмитрий Николаевич, - согласилась женщина.
        Надя хотела крикнуть "Нет!". Она даже слышала свой крик. Но это ей только мерещилось. Она и губами пошевелить не могла. Потом ее опять куда-то везли. Она вдруг оказалась на большой площади под палящим азиатским солнцем. Купола мечетей врезались в яркое до боли синее небо. Над городом звучала мусульманская молитва, и старики в белых одеждах сидели прямо в голубой пыли, под жгучим солнцем и, сложив ладони, о чем-то просили Аллаха. Наде тоже хотелось помолиться, но она не знала мусульманских слов.
        - Это ничего, детка. Молись нашему Господу, - услышала Надя голос из своего детства и увидела бабушку Катю, маму Елены Николаевны, которая умерла, когда ей было шесть лет.
        - Я, бабуля, и наших молитв не знаю, - призналась Надя.
        - Вспомни, я же тебя учила, - просила бабушка, склонившись над ней.
        - Не могу. - Надя силилась вспомнить слова, но только туман плыл перед глазами.
        - Тогда повторяй за мной. Отче наш, Иже еси на небесех. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя... - Голос понемногу стихал, и вместо бабушки Надя увидела Райхон.
        - Мама, это ты? - спросила она и совсем не удивилась.
        - Я, дочка. Зачем ты это сделала?
        - Что, мама?
        - Зачем ты убила моего внука?
        - Я не убивала, - крикнула Надя, очнулась и увидела склоненное над собой лицо немолодой женщины в пестром халате.
        - Господи, она белая как смерть. Бабы, надо девчонку покормить. У кого чего есть, тащите сюда.
        - Где я? - спросила Надя еле слышным шепотом.
        - В палате ты. Здесь мы все после аборта.
        Не тужи, не пропадешь. Бабы у нас собрались хорошие.
        Надя отвернулась к стене, и из ее темных прекрасных глаз сами собой потекли слезы.

35
        Никита Васильевич Бобров вернулся на Петровку и отзвонил домой, чтобы Кира его не ждала.
        - Ложись и спи. Сегодня мне предстоит веселая ночь. Знаменитость зарезали. Теперь только успевай отмахиваться, - пожаловался он жене.
        Операцию "Перехват" задействовали сразу. В управлении размножали портрет Отария Ахалшвили сотнями. Через полчаса после убийства пианиста квартиру продавщицы книжного магазина Галины Анциферовой взяли под наблюдение. На вокзалах и в аэропортах сотрудники милиции начали массовые проверки. Все кассирши и администраторы получили фото предполагаемого убийцы и его имя и фамилию. ,. , Бобров поверил Ерожину не сразу. Хотя догадывался, что тот знает преступника. Не зря подполковник оказался в нужном месте и в нужное время. Но полностью Никита Васильевич уверился, что Ерожин прав, после того как медэксперт обследовал рану убитого. Гоги Ираклиевича Абашидзе зарезали так же и примерно тем же оружием, что и Нодара Местия в Театре современной пьесы. Подобные совпадения редко бывают случайными.. :
        Бобров злился, что отпустил Ерожина. Он пытался найти его, но ни мобильный, ни домашний телефоны подполковника не отвечали.
        Тогда Бобров позвонил домой Грыжину:
        - Где черти носят вашего детектива? Он мне позарез нужен.
        - Ты на меня, полковник не наезжай, - ответил генерал басом. - Мне Ерожин не подчиняется. Он мой начальник, и я не могу ему приказать сидеть и ждать твоего звонка.
        - Извините, Иван Григорьевич, но тут убийство. Я Ерожина час назад видел и сам виноват, что отпустил. Он мне очень нужен.
        Помогите отыскать. Он вас послушается, - сменил Бобров приказной тон на просительный.
        - Вот это другой разговор, - смягчился генерал. - Попробую. Но Петро только сегодня вернулся в Москву, и мы еще не встречались. Не знаю его планов.
        Никита Васильевич поблагодарил и вызвал своих ребят на совещание. Волков доложил о принятых мерах:
        - Все службы уже задействованы, но результатов пока нет.
        О том, что результатов пока нет, Бобров знал и сам.
        - Возьми, Тимофей, Курский вокзал под личное наблюдение. Побоится он самолетом лететь. Поездом легче улизнуть. Предупреди дорожную милицию. Пусть на тех поездах, что в грузинскую сторону направляются, купе проводников обшарят. Эти шельмы любят денежки в карман класть и пускать к себе зайцев. Я бы на месте грузина именно так и по" ступил.
        Совещание прервал звонок министра. Услышав, что пока убийца знаменитого маэстро не найден, министр приказал усилить работу и связаться с посольством Грузии в Москве:
        - Пускай свои службы тоже подключают.
        Много толку от них не будет, но дипломатию соблюдем.
        - Слушаюсь, товарищ министр, - без особого энтузиазма ответил Бобров и обещал генералу держать его в курсе дела.
        Первое сообщение, прибавившее Никите Васильевичу оптимизма, поступило не из Курского вокзала, а именно из аэропорта Домодедово. Человек с фамилией Ахалшвили пытался купить билет на тбилисский рейс. Но поведение кассирши показалось ему подозрительным, он выхватил у нее из рук свой паспорт и смешался с толпой. Бобров вызвал машину и с оперативной группой помчался в аэропорт. Полковник не любил быстрой езды, но сегодня сам торопил водителя;
        - Что ты, Коля, тащишься, как трактор?
        Прибавь. Упустим грузина. Он где-то там топчется, - ворчал Бобров, хотя водитель и так гнал сто сорок. Больше управленческая "Волга" выжать и не могла.
        В Домодедово Никита Васильевич собрал руководителей всех силовых служб и велел прочесать все вокруг аэропорта:
        - Обыщите все закоулки. Ахалшвили мог выбросить свои вещи, если понял, что в капкане, - потребовал Бобров.
        Прошел час, но убийца задержан не был.
        Никита Васильевич еще раз позвонил генералу Грыжину. Иван Григорьевич и сам был растерян.
        - Странная штука. Не знаю, что и думать.
        Телефоны Петро молчат. Молчит мобильный его помощника. Но самое удивительное, что никто не берет трубку в квартире Аксеновых на Фрунзенской набережной. Чертовщина какая-то, - жаловался генерал.
        Бобров поблагодарил Ивана Григорьевича за старания и просил связаться с ним, если Ерожин объявится. Настроение полковника начало быстро падать. Он уже хотел вернуться на Петровку, но тут появилась девушка - лейтенант милиции - и осторожно выложила ему на стол что-то, завернутое в газету.
        - Что это, красавица? - спросил Бобров.
        Лейтенант кончиками пальцев, стараясь не дотронуться до предмета, развернула газету.
        Никита Васильевич увидел длинный обоюдоострый нож - финку, смахивающую на миниатюрный меч. На золоченой ручке имелась надпись на грузинском языке.
        Это было то самое оружие, которое Никите Васильевичу описала Галя, любовница Отария.
        - Волков, он здесь! - крикнул Бобров по рации и аккуратно завернул финку назад в газету.
        - Где нашла? - спросил он девушку, которая продолжала стоять возле стола полковника.
        - Нашли в урне, недалеко от камеры хранения, - ответила лейтенант и повела Никиту Васильевича показывать место находки.
        Подуставшие работники спецслужб, получив сообщение о найденном оружии, начали поиск убийцы с удвоенной энергией. Все понимали, что след горячий. Бобров передал дежурным на пост при въезде в Москву, чтобы проверяли все легковые машины и кабины грузовиков, идущие со стороны Домодедово. По вагонам электрички, что связывала аэропорт с Павелецким вокзалом, тоже прошлись сотрудники.
        Портретов Отария Ахалшвили было в избытке.
        Бобров решил перекусить. Он потягивал крепкий черный чай, чтобы прогнать сонливость. Время давно перевалило за полночь.
        Полковник ждал результата. Он был уверен, что грузину улизнуть не удастся. Но время шло, а приятных новостей больше никто не приносил. Неожиданным для Боброва оказался звонок генерала Грыжина.
        - Я думал, Иван Григорьевич, что вы давно спите, - сказал полковник, глядя на часы.
        - Петр у меня, - сообщил генерал. - Но его лучше сейчас не трогать.
        " - Перебрал? - предположил Бобров.
        - Нет. У него несчастье с женой, - ответил Грыжин.
        - Что случилось?
        - Петро сам тебе потом расскажет, если захочет. Дай ему время опомниться, - посоветовал генерал. г Бобров не стал настаивать и попрощался.
        "Грустно, - подумал он. - Ерожин сейчас бы очень пригодился..."
        Прошло еще сорок минут, убийца оставался на свободе. Никита Васильевич минут пять сидел с закрытыми глазами, потом резко вскочил и побежал в кассовый зал. Заметив одного из своих сотрудников, он велел тому показать кассиршу, которая держала в руках паспорт предполагаемого убийцы. Полненькая девушка Ирина Степнюк, имя и фамилия которой сообщала надпись на карточке, укрепленной на лацкане пиджака, кассу уже закрыла и собиралась домой.
        - Ты можешь описать этого человека? - спросил Бобров.
        - Я не успела его рассмотреть. Увидела фамилию и хотела сообщить дежурному администратору, но он удрал.
        - Посмотри на эту карточку. - Бобров протянул одну из копий с портретом Отария.
        - Мне уже ее показывали. Нет, не помню.
        Я его лица не успела разглядеть, - засмущалась кассирша. - Их столько за смену проходит, разве упомнишь...
        - Ну а в паспорте на фотографию посмотрела? - терпеливо продолжал расспрашивать полковник.
        Ирина Степнюк задумалась:
        - Нет, не посмотрела, а вот год рождения запомнила. Он родился, когда война с немцами началась. Я на историка учусь. Мы сейчас Вторую мировую проходим. Он родился в одна тысяча девятьсот сорок первом.
        Бобров ничего не ответил. Он достал телефон и скомандовал отбой.
        - Все свободны. Сотрудникам отдела убийств завтра в девять на совещание.
        Затем Никита Васильевич не спеша убрал телефон в карман, накинул на плечи полушубок и пошел к машине. Назад в Москву его везли медленно. Быстрой езды полковник не любил.

36
        - Ты, Петро, как был кобелиной, так кобелем и остался, - констатировал Иван Григорьевич, засыпая очередную порцию темно-коричневых зерен в свою допотопную кофейную мельницу. - Мне тебя, конечно, Петро, очень жаль. Девочку ты в жены надыбал славненькую. Она хоть и молода, а уже человечек.
        Думаешь, я не понимаю, как приятно мужику на сердце, когда по дому прыгает такая пташка. Грыжин все понимает. Помню, когда моя Галя молодая была, так я сижу за столом, а она ходит, чирикает. Неважно о чем. О чем может женщина говорить? Я голосок слушаю, на нее искоса поглядываю, и мне хорошо. Горько тебе сейчас. Ой как горько. Молодец, что к старику пришел. Только не жди от меня добрых слов.
        Скотина ты.
        - Ну вот, расскажи тебе, Григории, все начистоту, а ты еще и обложишь, - упрекнул Ерожин генерала. Он поделился с Иваном Григорьевичем своим мимолетным романом в Нижнем Новгороде и теперь получал по заслугам.
        За окном пока не рассвело, но зимнее московское утро уже входило в город. Генерал и подполковник сидели на кухне четвертый час.
        Три кофейника они выхлебали, и сейчас Иван Григорьевич крутил на своем брюхе мельницу для четвертой порции. Ерожин приехал к генералу сразу из больницы. Петр Григорьевич поведал о несчастье с Надей, и они засели на кухне. От спиртного, не сговариваясь, оба отказались и пили кофе.
        - Я тебя, Петро, люблю. Иначе бы и на порог не пустил, - признался Грыжин. - Да и бесшабашность твоя меня всегда веселила.
        Чего греха таить, иногда и завидовал. Думаешь, в радость до генеральских чинов портки протирать? Нет, Петро, это дело не очень веселое. Только вот что я тебе скажу. Каждому мужику Бог отпускает. Кому на шахтера, кому на музыканта, как этому Гоги, пусть земля ему будет пухом. Тебе Господь отпустил на сыщика. Отпустил много, а вот теперь пришла пора спрашивать. Господь пренебрежения к своим дарам не прощает. Ты мог свое имя на весь мир прославить. Мог школу целую создать. А ты прожил, как твоя самолетная шлюшка сказала, козликом. Вот и получаешь.
        - Что же, я, по-твоему, не работал? - обиделся Ерожин.
        Генерал включил газ, поставил на него пустой кофейник, подождал, пока донышко накалится, и всыпал в него свой помол. Еще подождал пару минут, затем налил из чайника немного воды В кофейнике зашипело, и Грыжин приподнял его над огнем. Потом снова поставил и, глядя на темную закипающую массу, ответил гостю:
        - Ты, Петро, работал между делом. А делом своим считал баб трахать. Но ты же человек, а не племенной хряк. Вот тебя Господь теперь карает.
        - Он не меня, а Надю карает. Ее-то за чтя? - возразил Петр Григорьевич.
        - Ее он не карает, ее он испытывает. У нее вся жизнь впереди. А для тебя этот ребенок мог последней настоящей радостью стать. Ты в молодости отцовства не понял. А теперь ой как бы приохотился! - Иван Григорьевич дождался, когда пена кипящей шапкой нависла над кофейником, снял его с огня и разлил по чашечкам.
        - По твоим словам, Григорич, выходит, что человек я вовсе пропащий и хорошего мне больше ждать нечего, - проворчал Ерожин, прихлебывая горячий густой напиток. Варить кофе генерал Грыжин умел.
        - Это зависит от того, готов ли ты у жизни учиться. Если готов, еще не все потеряно. С моих лет ты, пацан. Вдумайся, как ты жил, и делай вывод.
        - А как я жил? - поинтересовался подполковник.
        - Я же сказал - как скотина, - усмехнулся генерал.
        - Почему уж так? - не очень уверенно переспросил Ерожин.
        - Жену с ребенком ты бросил. С моей Сонькой связался попусту. Не было бы Соньки, другая бы подвернулась. Девок на свете - пруд пруди.
        - Жену не я бросил, а она меня. Сама к Суворову ушла, - возразил Ерожин.
        - Ты, Петро, дурилкой-то не прикидывайся. Ты не бросил, но все сделал, чтобы твоя Наталья сбежала. Везет тебе на хороших людей, вот Суворов и подвернулся. Сына твоего вырастил.
        - Это правда, - согласился Ерожин, опорожняя чашечку.
        - Конечно, правда. Зачем старику врать?
        В Москве ты болтался, как говно в проруби.
        Я, когда ты на Надьку глаз положил, очень был недоволен. Потом гляжу - вроде у вас серьезно. Ну, думаю, может, остепенится парень.
        И не мешал.
        - Я Надю по-настоящему люблю. Когда она исчезла после Фатимы, думал, жить не смогу, - вспомнил Петр Григорьевич. - Да и сейчас, как увидел ее в больнице - бледненькую, всю в слезах, - руку бы себе отрезал, если бы помогло.
        - Ты бы, Петро, лучше хер свой отрезал... Люблю... Если любишь, зачем на первую встречную шлюху лезешь? Что, тебе шестнадцать? Поговорил бы ты с женой по телефону ласково, она бы не намылилась в Самару. А при бабе какой разговор.
        - Надя этого не поняла, - вздохнул Петр Григорьевич.
        - Может, этого и не поняла, но сердечко ее что-то почувствовало.
        - Виноват, Иван Григорьевич, - согласился Ерожин.
        - "Виноват". Тоже мне ребеночек. Ладно, прошлого не изменишь. Молись, чтобы Надька из больницы здоровенькой вышла. А теперь давай спать.
        - После твоего напитка двое суток не уснешь, - сказал Петр и посмотрел на часы. - Девятый час уже. Поеду к Боброву на Петровку. Пора полковнику объяснить, что к чему.
        - Валяй, если не спится. А я после кофе как убитый отключаюсь. Стоит голову на подушку положить, - признался Иван Григорьевич.
        Ерожин надел куртку и, не прощаясь, двинул из генеральской квартиры. В дверях остановился, посмотрел в глаза генерала и вышел.
        Усаживаясь в машину, снова вспомнил жену. Вспомнил, какая тоска была в ее взгляде, когда она его увидела. Надя всегда так радовалась их встречам, а тут только загрустила. Почему Ерожин не поехал к Аксеновым, а пришел к Грыжину?
        Возле палаты собралась вся Надина семья.
        Даже Кроткий после больницы поехал с Верой ночевать на Фрунзенскую. Петру Григорьевичу было стыдно оставаться с Аксеновыми, и он отказался.
        Машин в городе оказалось не так много, как обычно в это утреннее время. Через пять минут Ерожин свернул к управлению.
        Бобров проводил свое утреннее совещание.
        Выглядел Никита Васильевич бледным и усталым. Ерожин понял, что и полковник ночью не спал.
        - Здравствуй, Ерожин. Слышал, у тебя дома нехорошо. Спасибо, что приехал. Сейчас отпущу своих орлов и возьмусь за тебя, - пообещал Бобров.
        Ерожин пристроился в уголок и, слушая наставления начальника отдела своим подчиненным, продолжал думать о Наде.
        Не застав жену дома и обнаружив злополучное письмо Шуры, Петр Григорьевич сразу почувствовал, что с Надей не все в порядке.
        А узнав от Аксенова, что она поехала к нему за деньгами, все понял и помчался на Фрунзенскую. Туда и позвонили из больницы.
        - Ну что, подполковник? Зачем меня вчера приложил? - обратился Никита Васильевич к Ерожину, "накачав" своих работников.
        - Почему - приложил? - притворно удивился сыщик.
        - Не сказал, кого именно из Ахалшвили надо ловить. Я бегал за Отарием, а ткнул пианиста не он, - пояснил Никита Васильевич.
        - Почем я знал, какой Ахалшвили тебе нужен? - слукавил Петр Григорьевич.
        - Ладно, я не барышня. Мне очки втирать не надо. Выкладывай все, что знаешь, - проворчал Бобров.
        - Сначала ты выкладывай. Я у тебя не служу, ты мне зарплаты не платишь, поэтому начнем с тебя, - усмехнулся Ерожин.
        Бобров встал, вышел из кабинета и через несколько минут вернулся со свертком в руках:
        - Погляди, красивая вещица.
        Ерожин развернул бумагу. В прозрачном пластиковом пакете лежал длинный острый нож, похожий на миниатюрный меч. На его золоченой рукоятке имелась грузинская надпись.
        - Где нашел? - спросил Ерожин, любуясь оружием.
        - В урне Домодедова, - прищурился Бобров. - Но это еще не все. Ножичек я получил вчера, а вот эту бумажку сегодня, пятнадцать минут назад. - Бобров раскрыл ящик письменного стола, вынул лист бумаги и протянул Ерожину:
        - Читай, это тебе будет любопытно.
        Петр Григорьевич взял в руки бумагу и пересел к окну. Факс пришел из Пятигорска. Там по фотографии Отария Ахалшвили опознал старый нищий, постоянно торчащий на аэровокзале. Нищий запомнил убийцу по щедрой милостыне, которую тот ему вручил. Отдавая деньги бродяге, Отарий просил за него молиться.
        - Понятно. Что дальше? - спросил Ерожин, возвращая факс Боброву.
        - Нищий не смог назвать даты и времени.
        Но приблизительно день вспомнил. Я посмотрел сводки и нашел очень любопытный фактик. В те дни под Батуми разбился самолет рейсом из Пятигорска. - Никита Васильевич ждал реакции подполковника.
        - Вот в чем дело! - воскликнул Ерожин и вскочил с места. Он снова взял факс и еще раз внимательно его перечитал.
        - Ты доволен? - поинтересовался Бобров.
        - Не то слово. Я хотел еще вчера сам податься в Пятигорск, да жена попала в больницу, - ответил Петр Григорьевич.
        - Что с Надей?
        - Ничего, уже все в порядке.
        Никита Васильевич понял, что подполковник на личные темы говорить не хочет, и с удовольствием вернулся к делу.
        - Теперь твоя очередь. Я тебе свои карты выложил.
        Ерожин прошелся по кабинету, постоял у окна, затем сел напротив Боброва и тихо сказал:
        - Вендетта.
        - Ты имеешь в виду кровную месть?
        - Именно так, - подтвердил Ерожин.
        - Но мы с тобой не в Испании. О кровной мести среди грузин я ничего не слышал.
        - В Грузии живет не один народ. Там есть мегрелы, есть хевсуры, есть сваны. Среди горцев такой обычай сохранился. Нодар Местия - сван. Ахалшвили тоже. Просто они давно не живут в горах.
        - Допустим. Но с чего такая уверенность?
        В этом преступлении обе жертвы - музыканты. Тебе не кажется это странным? - заметил Бобров.
        - Казалось. Когда я узнал, что Местия скрывал свою музыкальную профессию, такое подозрение родилось и у меня. Но долго я с ним не носился. Бармен в "Интуристе" Новгорода, рассказывая мне о сванах, обронил что-то об их пристрастии к вендетте. После этого я уже не сомневался. Тут кровная месть.
        - Сейчас мои орлы поехали в аэропорт.
        Они встретят полковника внутренних дел Грузии, моего друга, Резо Салакаури. Мне бы хотелось, чтобы ты был при нашем разговоре, - попросил полковник.
        - С удовольствием. Неплохо было бы до этого задержать убийцу, - согласился Ерожин.
        - Мы уже распечатали портрет Ахалшвили-старшего. Думаю, ему не скрыться. Все вокзалы и аэропорты предупреждены. На трассах тоже идут проверки.
        - Это хорошо. Но не думаю, что такой человек - генерал, большая шишка на батумской таможне - станет убегать, как заяц, - усмехнулся Петр Григорьевич.
        - Тебе многое известно, поделись с другом подробностями. - Никита Васильевич нажал кнопку и, вернув вошедшему эксперту пакет с кинжалом, приготовился слушать.
        - Причины этого преступления я не знаю:
        Гоги Абашидзе хотел мне об этом рассказать, но не успел. Он по телефону сам себя обвинил в убийстве Нодара Местия. Поэтому он не случайно стал жертвой.
        - Ты думаешь, что он зарезал горца в театре? - удивился Бобров. - Но это ни в какие ворота...
        - Нет, я этого не думаю, - улыбнулся Ерожин. - Там история другая. Если бы мы знали, почему покончила с собой Нателла Местия, мы бы знали и все остальное. Женщина была дочерью Карло Ахалшвили и сестрой Отария Ахалшвили. Они оба по каким-то причинам считали Нодара виновником ее гибели.
        - Начал кровную месть Отарий?
        - Да, он долго выискивал обидчика сестры и наконец настиг его. Но, судя по всему, сам погиб в катастрофе. Я не очень понимаю, как нож Отария оказался в руках отца. Остальное очевидно.
        - Вот здесь я никакой загадки не вижу, - уверенно заявил Бобров. - Багаж жертв упавшего самолета не мог миновать батумскую таможню, а Карло Вахтангович ее начальник.
        Вполне возможно, что нож стал посмертным посланием отцу от сына.
        Разговор двух детективов прервал звонок Волкова из аэропорта.
        - Никита Васильевич, ваш друг в Москву не прилетел, - доложил майор.
        - Странно, - произнес Никита Васильевич, отключив связь.
        - Что, заболел твой грузинский приятель? - усмехнулся Ерожин.
        - Не знаю, но в Москве он не появился.
        - Позвони, узнаешь, что его внезапно скрутил радикулит или пробрал понос, - съехидничал Петр Григорьевич.
        Бобров набрал номер Тбилиси и, не поговорив и секунды, положил трубку.
        - Ну и сукин ты сын, Ерожин. Резо вчера отравился на банкете и вылететь не смог.
        - Шашлычка перекушал, - добавил Ерожин. - Ладно, Никита, лови грузина, если сможешь, а я поеду к Наде в больницу. Днем заскочу.
        Выйдя из управления, Ерожин в больницу сразу не поехал. Он позвонил Глебу и назначил помощнику встречу на Тверской.
        - Как там на Фрунзенской? - поинтересовался Ерожин, когда молодой человек сел к нему в машину.
        - Кисло, - ответил Михеев.
        Петр Григорьевич загнал "Сааб" в переулок и кивнул Глебу, чтобы тот следовал за ним. Они молча зашагали между машинами, выбрались на Тверскую, и Петр Григорьевич остановился возле шикарного магазина "Меха".
        - Ты - лесной человек, по шкурам специалист. Один раз твои знания о пушнине послужили делу. Поработай консультантом еще раз, - попросил Ерожин помощника, запуская его за притемненные двери салона.
        В магазине было пустынно и пахло валютой. Петр Григорьевич медленно прошелся вдоль витрины и остановился возле шикарных манекенов. Женские фигуры поблескивали черным лаком и несли на себе пушистые шубы из рыжей лисицы.
        - Хочу Надьке купить такую же, как Кадков преподнес Вале, - сообщил Ерожин Глебу, указывая на мех. - Смотри качество, эксперт.
        - Вам шубку? - К Ерожину и его помощнику гарцующей походкой шла молодая продавщица. Девушка постукивала каблучками высоких замшевых сапог и обворожительно улыбалась.
        - Да, я хотел бы прикупить у вас для жены шубку, - подтвердил подполковник.
        - Какого роста ваша супруга? - продолжая обворожительно улыбаться, спросила девица. Ерожин прочитал на табличке, приколотой к воротнику кофточки продавщицы, ее имя и обратился к Глебу:
        - Как ты думаешь, Надя и Оля одного роста?
        - Надя немного повыше, ноги у нее подлиннее и попка поуже, - отчеканил Глеб.
        Оля сделала вид, что ничего не услышала.
        Она продолжала стоять и скалить свои зубки.
        Три шубы Михеев забраковал сразу. Девушка удалилась и принесла еще три.
        - Эта выделана нормально и лиса забита в начале зимы, когда мех покрепче. Ее можете приобретать, - наконец выбрал Михеев.
        Ерожин попросил упаковать приобретение и направился к кассе. Глеб так и не узнал, сколько стоил подарок шефа его супруге. Петр Григорьевич о сумме, которую он выложил, чтобы замолить свой грех перед Надей, предпочитал не распространяться.

37
        - Какого черта ты, роднуша, дрыхнешь?!
        В десять репетиция, а мы еще не завтракали, - крикнул Тулевич. Он, обвязанный махровым полотенцем, только покинул душ и шествовал в кабинет.
        - Дай выспаться. На репетициях достаешь, дома от тебя покоя нет, - недовольно ответила Проскурина и перевернулась на другой бок. Она уже три дня жила в квартире режиссера и пыталась отстаивать свои права.
        - Ты забыла, моя родная? Мы после репетиции женимся. А в шесть тебе надо гримироваться к спектаклю, - напомнил Тулевич и уселся за свой письменный стол.
        - Господи, замолчишь ты наконец! - простонала Проскурина, но глаза открыла.
        - Где нежность в голосе любящей женщины?! Где, роднуша, овсянка для режиссера?! - восклицал Тулевич, уткнувшись в свои записи. Нателла поднялась, нащупала шлепанцы и голая потащилась в ванную. По дороге приостановилась, зашла в кабинет и, обняв Тулевича сзади, чмокнула его в седоватую гриву.
        - Хоть поцелуйчика дождался. Придется мне, моя родненькая, ставить твой утренний подъем. Без режиссуры ты разваливаешься на части, - проворчал Марк Захарович, но голос его выдавал полное удовольствие:
        - Кого, кроме Барсова, зовем на свадьбу?
        - Жалкий завтрак между репетицией и спектаклем ты называешь свадьбой? - спросила Проскурина из ванной. Она стояла под душем, но дверь не закрывала. Тулевич столько раз видел ее голой на сцене, что теперь смешно было бы разыгрывать застенчивость.
        - А чем ты, собственно, роднуша, недовольна? Мы, как бродячие пилигримы, все делаем в дороге. И женимся тоже. Представь себе, родная моя, что я сниму ресторан, назову кучу болванов, которые нажрутся, напьются и станут орать "горько".
        - Зато будет как у людей, - без особой убежденности сообщила примадонна.
        - А мы, роднуша, артисты, а не люди.
        Люди приходят на нас смотреть. Приходят как в зверинец. А мы их веселим. Поэтому как у людей нам нельзя.
        Нателла закончила купаться, набросила на себя халат, босиком прошлепала в кабинет Тулевича и села к нему на колени:
        - Скажи честно, что ты просто жмот. Тебе жалко на свадьбу тратить деньги!
        - И жмот тоже. Чем плохо, моя родная, быть жмотом? И потом, что ты тут делаешь?
        Сейчас ты меня заведешь, я вместо того, чтобы готовиться к репетиции, потащу тебя в койку. - Тулевич поднял Проскурину и понес в спальню. - А через три недели мне сдавать спектакль. - С этими словами режиссер уложил Проскурину в постель и смолк. Дальше на комментарии его уже не хватило.
        - Я тебя, кажется, начинаю любить, - прошептала Нателла и обняла Тулевича.
        - А я тебя уже начал, - ответил он и нашел ее губы.
        В театр они мчались на такси. Нателла, устроившись на заднем сиденье, занималась макияжем. Марк Захарович спешно проглядывал свои записи к репетиции. Позавтракать они так и не успели.
        - Я хочу пригласить сыщика с женой. Ты не возражаешь?
        Тулевич не возражал. Детектив ему понравился, да и поглядеть на жену Ерожина режиссеру было любопытно. Нателла про Надю ему уже не раз рассказывала. Перед репетицией Проскурина Наде позвонила. Но трубку никто не взял. Тогда она позвонила в офис. Подошел Грыжин. Генерал исправно ходил на работу и с восьми до шести вечера от стола не отлучался.
        Нателла передала приглашение Ерожиным и для порядка пригласила генерала.
        - Днем не могу. Я же на работе. Ерожин - другое дело. Он начальник. Приглашение ему передам. Но с женой он приехать не сможет.
        Надя в больнице, - ответил Грыжин.
        - А что с ней? - с искренним огорчением поинтересовалась Нателла.
        - Не знаю. Что-то по вашим бабьим делам, - дипломатично ушел от ответа Иван Григорьевич.
        Проскурина заспешила в зал, но наткнулась на запертую дверь.
        - В чем дело? - спросила она Тулевича, заглянув в его режиссерский кабинет.
        - Яков Михайлович сказал, чтобы мы сегодня репетировали в фойе. Зал почему-то занят, - недовольным тоном ответил Марк Захарович.
        Репетиция прошла вяло. В полдень Яков Михайлович Бок потребовал репетицию приостановить, потому что главного режиссера и ведущую артистку ждет машина. Театральной "Волгой" правил приглашенный шофер. Директор изменил своему правилу и сам за руль не сел.
        - У меня сегодня и здесь дел хватает, - ворчал он, выпихивая Тулевича с Нателлой из театра.
        Процедура бракосочетания заняла ровно час двадцать пять минут. Час десять из этого времени ушло на дорогу. Свидетелями выступили костюмерша Зина и радист Толечка.
        Муж и жена в сопровождении свидетелей были доставлены назад к театру. Нанятый шофер открыл им дверцы, чинно выпустил из машины, затем со словами: "Вернете Якову Михайловичу" - запер машину и, отдав Тулевичу ключи, зашагал прочь.
        Молодожены и сопровождающие вошли в пустынное фойе, поднялись в буфет и нигде никого не увидели. Театр был пустынен и тих.
        - Однако странная встреча главного режиссера в его торжественный день, - проговорил Тулевич и дернул дверную ручку. Дверь в зал открылась, и загремела музыка. Прожектора высветили превращенную в райский сад сцену. Ее украшал небольшой столик с винами и яствами. Два маленьких негритенка взяли молодоженов за руки и повели к столу.
        В этот момент в зале вспыхнул свет и раздались аплодисменты. Нателла посмотрела на свою руку, там, где ее держал негритенок, и увидела, что она черная. Краска, сделавшая малышей негритятами, не успела подсохнуть.
        - Вот почему наш директор не пустил репетировать в зал, - сказал жене Тулевич. - Он готовил нам сюрприз.
        Аплодисменты не стихали.
        - Поздравляю, господа. Пора играть свадьбу, - раздался громкий резкий голос, и молодожены увидели Барсова. Корифей с огромным букетом роз склонился перед Проскуриной на колено, поцеловал ей руку, встал и сказал Тулевичу:
        - Прости, дорогой, но эту постановку в твоем театре осуществил я, - после чего хлопнул в ладоши. Свет в зале погас, и из темноты стали выплывать актеры и актрисы, актеры - в костюмах Воланда, а актрисы были загримированы под Проскурину в роли Маргариты. С их обнаженных грудок на новобрачных смотрели огромные нарисованные глаза.
        Актеры и актрисы несли подарки молодоженам и ставили их возле столика.
        - Мы в восхищении! - кричали молодожены в один голос. И с ними ликовал корифей сцены, восьмидесятилетний учитель Тулевича, Георгий Андреевич Барсов.
        На этом официальная часть закончилась, и началась пьянка.
        Георгий Андреевич остался за столиком с виновниками торжества. Остальные пили и закусывали в зале. Тележки с напитками и угощениями разъезжали между рядов. Неожиданно к столику поднялся огромный мужчина в черной маске. Он гигантскими шагами приблизился к Проскуриной, поцеловал невесте руку и, не выпуская ее из своих огромных лап, повернул ладонь примадонны вверх. Задержав ее так на несколько мгновений, незнакомец туда что-то вложил и быстро ретировался.
        Проскурина взглянула на свою ладонь и побледнела.
        - Что с тобой, дорогуша? - спросил Тулевич, заметив, как его бледная супруга осторожно кладет на стол сверкающую вещицу.
        - Это его брошка, - прошептала Проскурина и лишилась чувств. Тулевич подхватил жену и вопросительно посмотрел на учителя.
        - Боже упаси, я этого не ставил, - сказал Барсов, поняв взгляд ученика. - Дай ей воды.
        Не видишь, малышке плохо.
        Сидевшие в зале решили, что молодожены и метр разыгрывают очередную шутку, и громко зааплодировали. Тулевич побрызгал лицо Проскуриной водой из бутылки с нарзаном, и она открыла глаза.
        - Кто это был? - спросила Проскурина шепотом.
        - Не знаю, - так же шепотом ответил Тулевич.
        Нателла немного пришла в себя, взяла со стола брошку, повертела ее в руках и убрала в сумку. Свадьба заканчивалась. Пора было готовить зал к вечернему спектаклю. Сегодняшний "Бал Сатаны" играли для инвалидов, и опаздывать с началом было неэтично. Когда Кастровский с чемоданчиком вошел в гримерную к Проскуриной, у примадонны началась истерика. Возвращение к Нателле брошки покойного Руслана Ходжаева подействовало на актрису удручающе.

38
        Дмитрий Николаевич Лозинский, сделавший операцию Наде Ерожиной, советовал Петру Григорьевичу еще пару дней подержать жену в больнице:
        - Мы за ней немного приглядим. Пока все нормально, но у молодых женщин, прошедших через это первый раз, случаются осложнения.
        Когда вы ее заберете домой, то постарайтесь найти способ вывести ее из стресса. Она очень подавлена.
        - Вы можете перевести ее в отдельную палату? - спросил подполковник.
        - Можем. У нас есть коммерческое отделение. Но ваша супруга этого не хочет, - ответил гинеколог. - Сейчас она к вам сама выйдет.
        Петр Григорьевич устроился в кресле и стал, не отрываясь смотреть на дверь. При виде жены, бледной, похудевшей, в несуразном больничном халате, у Ерожина сжалось сердце.
        - Петя, у меня теперь, возможно, вообще не будет детей. Ты меня прогонишь? - не здороваясь, спросила Надя тихим голосом.
        Петр долго клялся, что по-прежнему любит и обожает жену. И что, наоборот, теперь она ему еще дороже. Рассказал, как они обнимались с Алексеем и перевернули автобус. Старался ее развеселить и ободрить. В конце концов Надя улыбнулась, но ее огромные темные глаза продолжали тосковать. В отдельную палату она переходить не хотела, потому что соседки опекали ее и рассказывали о себе. Надя наслушалась такого, о чем раньше и думать не могла. Ерожин оставил для супруги мешок деликатесов и покатил на фирму к Аксенову.
        Иван Вячеславович играл с Петровичем в шахматы. У него еще не закончился перерыв, и он перед очередными переговорами хотел расслабиться.
        - Уделите мне десять минут, - попросил Ерожин.
        - Сдаюсь. Ты, Петрович, выиграл, - сказал Аксенов старому водителю и пригласил зятя в кабинет.
        - Я нашел отца Нади, - сообщил Ерожин и увидел, что лицо хозяина кабинета вытягивается. - Я не спятил. Я нашел настоящего ее отца. Нам надо договориться, как с этим жить, - сказал подполковник.
        Наконец Аксенов понял:
        - Хоть мужик нормальный?
        - Классный мужик, - улыбнулся Ерожин. - Вы подружитесь.
        - Что же делать. Жизнь - странная штука, - вздохнул Аксенов. Он давно привык к мысли, что Надя не родная дочка, но сердцем этого не воспринимал. А тут - другой отец.
        - Девочка очень удручена случившимся.
        Я вас прошу: сделайте вид, что для вас это не очень большая, а главное, не слишком горькая неожиданность.
        - У твоего сына два папочки, пусть и у Надюхи будет два. Знакомь, даже любопытно, - согласился Аксенов после некоторого раздумья.
        - Алексей не москвич. Он живет в Самаре. Приедет - познакомлю. Кстати, у него крупная строительная фирма. Может быть, еще дела вместе закрутите?
        Оставив Аксенова переваривать новость, Ерожин сел в машину и покатил в Гнездниковгский к Кроткину.
        Сева беседовал через переводчика с китайцами, и Ерожину пришлось ждать. Петр Григорьевич сел в кресло рядом с секретарем Рудиком и подумал: "Какое счастье, что мне больше не надо изображать директора фонда".
        Время, когда он замещал болезного Севу, Ерожин вспоминал с ужасом.
        - Я на секунду, - успокоил он Кроткина, когда тот проводил гостей и полез в свой холодильник.
        - Я тебя рад видеть, Петр. Откушай со мной лососинки. Вчера финны приволокли.
        Хороша, - сообщил Сева, выкладывая на стол увесистый сверток в пергаменте.
        - Спасибо, ел, - отказался Ерожин. - Слышал, что, пока я сидел в Новгороде, вы для меня квартирку побольше подыскали. У меня деньги есть. Хочу выкупить.
        - Да. Было. Хорошая квартира из двух комнат, приличного холла и темного чуланчика. Рядом с Аксеновыми.
        - Годится, - улыбнулся Ерожин, записал телефон фирмы, с которой шел разговор о квартире, и, оставив Кроткина лакомиться рыбой, покатил на Чистые пруды.
        В свой офис он попал к часу. Грыжин разогревал супчик, и Ерожин с удовольствием разделил трапезу генерала. Фирменные супы домработницы Вари подполковник уважая.
        - Иван Григорьевич, а ты живешь и не знаешь, что богат. Я тебе наследство привез, да вручить все времени не было. - Ерожин с удовольствием смотрел, как в руках генерала замерла ложка.
        - Ты что-то, Петро, хреновину несешь, - проворчал Грыжин, возвращая внимание к тарелке.
        Петр Григорьевич высыпал на стол золото и камни Кадкова.
        - Что это, Петя? - Грыжин едва не подавился.
        - Тайничок твоего покойного зятя, - пояснил Ерожин.
        - Добрался-таки, сукин ты сын, - восторженно проговорил генерал. В восторг его привели не сами сокровища, а работа своего молодого шефа.
        - Слушай, Григорич, по совести это надо делить так. Тебе, сыну Коле и твоей суженой.
        Затем няньке Кадкова Дарье и ее дочери с внучкой. Ну и мне чуть-чуть за труды.
        - Как скажешь, Петро. Для меня это как с неба, поэтому решай сам, - высказался Грыжин и полез в карман за фляжкой. - Это дело надо обмыть. Ты на свадьбу-то к актерке не поехал?
        - Нет, Глеба послал с подарком. Пусть к светским тусовкам привыкает. А то как был лесной мужик, так и есть. Пиши, генерал, в Питер. Пусть за наш счет на выходные приезжают и Халита захватят.
        - Кому писать? - засопел Иван Григорьевич и достал листок бумаги.
        - Пиши Вере Никитиной. Пусть она и организует выезд матери с мужем. Ее адрес у тебя в компьютере есть.
        Генерал отложил листок, разлил коньяк и, не дожидаясь Петра, залпом выпил.
        - Я, конечно, написать могу. Но они не приедут.
        - Почему, мы же дорогу оплатим? - не понял подполковник.
        - Ты, Петро, забыл, что такое деревенские люди, а я помню. Их с места можно только войной или холерой снять. А твой Халит небось вообще документов не имеет. Как они поедут? Теперь без паспорта билета и на поезд не купишь.
        - Надо помочь ему с документами.
        - Поможем, но не в один день. Документы - штука волокитная.
        - Алеша, у нас больше ребенка нет. Надя в больнице. У нее был выкидыш. Выезжай.
        - Первым рейсом, - ответил Ростоцкий.
        Ерожин положил трубку и потряс фляжку генерала. Коньяк в ней закончился.
        - Что будем пить, Григория?
        - Ты пошарь у меня за компьютером. Там еще пара бутылочек сохранилась, - ответил генерал и ухмыльнулся.
        Ерожин вышел в соседнюю комнату. Не успел он протянуть руку за бутылкой, как в дверь позвонили.
        - Кто? - не очень ласково спросил Грыжин.
        - Григорий Петрович Ерожин, - ответили в микрофон с улицы.
        - Кто, кто? - не понял генерал.
        - Это я, сын Петра Григорьевича. Гриша Ерожин.
        - Петро, открывай, к тебе сынок из Новгорода явился, - крикнул Грыжин и стал быстро прятать в сейф деньги и драгоценности.
        Подполковник вышел в переднюю и отпер дверь. На пороге стояли его сын Гриша и Таня Назарова.
        - Знакомься, отец, моя невеста.
        - Мы, кажется, уже знакомы, - невесело улыбнулся Петр Григорьевич и впустил сына с девушкой в офис.

39
        - Какой ты у меня бравый красавец! - восторженно оглядев мужа, воскликнула Кира.
        В форме она своего полковника видела впервые До этого, открывая шкаф, Кира иногда поглядывала на китель, таинственно мерцающий погонами, но на супруге форменного прикида не наблюдала никогда.
        Никита Васильевич Бобров парадную форму надевал три раза. Один - когда примерял, получив звание. А это было еще до второго брака. Другой раз - когда шел на вызов к министру принимать поздравления и третий раз - сегодня.
        Водитель Коля спросил шефа, как его везти: гнать или катить медленно.
        - Мы должны быть у подъезда в шестнадцать ноль-ноль, - приказал полковник, назвал адрес и затих на заднем сиденье.
        Утром Никита Васильевич составил вместе с пресс-атташе Петровки бумагу и отослал ее в грузинское посольство. Кроме этого он дал факс в Министерство внутренних дел Грузии с ориентировкой на Карло Ахалшвили как подозреваемого в убийстве знаменитого пианиста.
        Реакция последовала незамедлительно.
        3-Боброва пригласили в посольство, предупредив, что его официально примет сам посол.
        Ехать на протокольный прием в штатском Бобров не имел права, поэтому пришлось заскочить домой и переодеться. Миновав Патриаршие пруды, где булгаковский Воланд предсказал смерть Берлиоза, машина свернула и через минуту остановилась у парадного старинного особняка. Бобров вышел, глянул на флаг независимой Грузии и позвонил.
        Посетителя моментально впустили, и высокий молодой человек в безупречном черном костюме и сияющих лаком черных ботинках повел его вверх по широкой лестнице. Перед высокими двойными дверьми молодой проводник на минуту задержался, затем распахнул обе двери и пропустил в них гостя.
        Посол сидел за своим письменным столом в огромном кабинете, но при виде полковника поднялся и с натянутой улыбкой пошел навстречу. В левой руке хозяин кабинета держал папку с государственным гербом, а правой пожал гостю руку. Поздоровавшись, дипломат остался стоять напротив Боброва. Улыбка с интеллигентного усталого лица немолодого мужчины быстро сошла, и посол заговорил сухо и официально Говорил он совсем без акцента, и Боброву стало странно, что его принимает посол иностранного государства.
        - Имею честь сообщить в ответ на ваш запрос, что Карло Вахтангович Ахалшвили является ответственным работником таможенной службы Грузии. Карло Вахтангович действительно в указанное в запросе время находился в Москве по делам службы. Во время гибели великого грузинского музыканта Гоги Ираклиевича Абашидзе Карло Вахтангович проводил совещание с работниками посольства и находился безотлучно в его стенах.
        В связи с этим подозревать Ахалшвили в данном преступлении оснований нет. Если русской стороне нужны свидетельские показания, то они имеются и в письменной форме передаются в вашем лице соответствующим органам. - С этими словами посол подал Боброву папку, что держал в левой руке, а правую протянул для прощального рукопожатия.
        Молодой сотрудник в безупречном черном костюме, продолжая сверкать лаком башмаков, сопроводил полковника вниз по лестнице и с улыбкой открыл перед ним парадную дверь. Весь прием, включая лестничные проходы, занял семь минут.
        Никита Васильевич вернулся домой, переоделся в штатский костюм, с удовольствием пообедал и поехал в управление.
        В дверях он столкнулся с Ерожиным. Петр Григорьевич, не застав Боброва, покидал здание.
        - Не уходи. Дела пошли странные, - сказал Никита Васильевич, взяв Ерожина под руку. Они вернулись в отдел. По дороге полковник поделился новостями.
        - Ахалшвили спрятался в посольстве, - улыбнулся Ерожин, усаживаясь в кресло. - Ты не перевел надпись на рукоятке ножа?
        - Пока нет.
        - Когда переведут, дай мне знать.
        - Хорошо. Чаю хочешь? - спросил Никита Васильевич.
        Ерожин хотел.
        - Я должен с ним поговорить, - задумчиво произнес Петр Григорьевич, прихлебывая горячий черный чай. У Боброва заварки, по известному анекдоту, не жалели, и чай смахивал на чифирчик.
        - Не знаю, как тебе это удастся, - покачал головой Бобров. - Они его не покажут.
        - Посмотрим, - так же задумчиво проговорил Ерожин. - Давай мне их телефон.
        - Ты хочешь звонить? Гиблое дело, - заверил Никита Васильевич, но телефон посольства выдал. Ерожин в посольство звонить не стал. Он позвонил в Новгород Анчику, продиктовал ему посольский номер и объяснил, что от банкира требуется.
        Через пятнадцать минут Анчик сообщил, что Карло Вахтангович Ахалшвили готов принять частного детектива Ерожина завтра в одиннадцать часов утра.
        - А ты говоришь, гиблое дело, - уел Петр Григорьевич начальника отдела по раскрытию убийств.
        - Ты - известный лис, - признался Бобров и попросил Ерожина после разговора с грузином поделиться услышанным.
        - Поделиться смогу, но сделать тебе ничего не удастся. Скорее всего они решили сор из избы не выносить, - предупредил сыщик и, попрощавшись, покинул кабинет. На стоянке возле "Сааба" Ерожина дожидался помощник.
        - Ну, вручил брошку Проскуриной? - спросил подполковник, открывая машину.
        - Вручил, - виноватым тоном доложил Михеев.
        - А реакция невесты? - полюбопытствовал Ерожин.
        - Упала в обморок, - ответил Глеб.
        - Чем ты этого добился? - спросил Ерожин.
        Такого он вовсе не ожидал. Михеев подробно рассказал, как он вписался в театрализованную свадьбу, выпросил маску и вышел на сцену.
        - Заставь дурака?!... - воскликнул Петр Григорьевич. - Ты понимаешь, что натворил?
        - Нет, - искренне недоумевал Михеев.
        Он старался выполнить поручение с выдумкой, как того просил Ерожин, и рассчитывав на похвалу шефа.
        - Сам подумай, если ты выходишь замуж и тебе в день свадьбы возвращают подарок покойного любовника! Да она решила, что ты - посланец с того света Хоть бы маску не напяливал.
        - Что же теперь делать? - поник обескураженный помощник.
        - Я покупаю цветы и - в театр. А ты бери мою машину. Завтра утром получишь у Грыжина зарплату, и дальше он тебе все объяснит, - приказал подполковник. - Где твой жигуленок? Давай ключи.
        Машина Михеева стояла на другой стороне улицы. Ерожин поменялся с помощником ключами и перешел дорогу. Забравшись в старенький жигуленок, Петр Григорьевич подвинул сиденье поближе (Михеев со своим ростом в машине еле умещался) и тронул с места. Выбрав в цветочном киоске роскошные темные, с бархатными лепестками розы, подполковник подрулил к театру и попал в антракт. Публика в фойе оказалась странная - в основном с костылями и палками. Большинство зрителей расселось за буфетными столиками. Девушки в непонятной для Ерожина форме на подносах разносили напитки и бутерброды. Некоторые зрители медленно катили вдоль стен в инвалидных креслах и разглядывали фотопортреты артистов. Наблюдал за порядком в фойе сам директор.
        - Что у вас сегодня происходит, Яков Михайлович? - спросил Ерожин.
        - Префектура округа дает благотворительный спектакль для инвалидов, - не без гордости ответил Бок.
        - Я бы хотел поздравить Нателлу. Помогите до нее добраться, - попросил Петр Григорьевич.
        - Она сегодня не в себе. Перед спектаклем устроила истерику, боюсь, ее лучше не трогать, - горестно сообщил Яков Михайлович.
        Он очень старался, организовывая для Тулевича и Проскуриной хороший праздник, и был огорчен случившимся.
        - Уверен, что мое посещение исправит настроение примадонны, - заверил сыщик.
        - Будем надеяться, - скептически заметил Яков Михайлович, провожая сыщика к Проскуриной.
        Нателла сидела возле туалетного столика и подрисовывала стершееся ухо кота на своем животе.
        - Поздравляем вас, Нателла Владимировна, с законным браком, - сказал подполковник и положил розы на туалетный столик.
        - Как хорошо, что вы пришли. Сегодня во время нашей с Мариком свадьбы...
        - Я все знаю. Никакого чуда не произошло, - перебил примадонну подполковник. - Просто я нашел тайник бандита Кадкова, и в нем оказалась ваша брошка. Помните, вы считали, что я у вас ее отнял. Теперь вы знаете, что это не так. Зато я вам ее возвращаю.
        Способ, которым решил вернуть подарок Руслана мой помощник, довольно жуткий. Но он не хотел вас напугать, а решил не выделяться. Ведь ваша свадьба смахивала на карнавал.
        - Господи, а я чуть от страха не умерла.
        Решила, что Руслан с того света меня укоряет. Винит за то, что я замуж выхожу... Дура я, - обрадовалась Проскурина и, выглянув за дверь, закричала:
        - Марик, иди скорей сюда!
        Тулевич прибежал сразу. Его глаза готовы были выскочить из орбит.
        - Что опять случилось, Нателлочка?
        - Представляешь?! Брошку, оказывается, Петр Григорьевич мне вернул.
        - В вас, подполковник, погибает великий режиссер. Придумать такую жуть мог, пожалуй, только Альфред Хичкок Ерожин еще раз объяснил, как все произошло, и, когда Тулевич расхохотался, добавил:
        - Нателла Владимировна, убийцу Анвара я нашел. Завтра в одиннадцать я встречаюсь с его отцом.
        - Он в тюрьме! - воскликнула Проскурина. - Я счастлива. Я готова заплатить вам по договору. Класс! Не будь Анвара, я бы не встретила Марика. А теперь мой ангел-хранитель отмщен.
        - Убийца Анвара мертв. Он погиб в авиационной катастрофе. Мне достаточно расчетов с банкиром Анчиком, и с вас я денег не возьму.
        Вкладывайте ваши деньги в новые постановки, - улыбнулся сыщик.
        - Кто же оказался убийцей? - спросил Тулевич.
        Ерожин хотел ответить, но прозвенел последний звонок, и Проскуриной надо было выходить на сцену Нателла пожала Ерожину руку, воскликнула: "Мы в восхищении!" - и скрылась.
        - Поздравляю. У вас очаровательная жена, - сказал Ерожин Тулевичу, провожая Нателлу взглядом. Оценке подполковника стоило доверять. Опыт в данном вопросе он имел изрядный.

40
        Переговорив с Ерожиным, Ростоцкий побледнел, надел пуховик и бросился на улицу.
        Первый рейс из Самары был в семь утра. Микроавтобус Алексея еще не вышел из ремонта.
        Он на это время взял у своего механика маленький "Форд". Отправляться на нем в Москву смысла не имело. Самолетом все равно окажешься на месте раньше. Алексей решил ехать домой.
        Он уселся в фордик и повернул ключ. Двигатель старой машинки подмерз и затарахтел на одном цилиндре. Через минуту свечи отогрелись, и движок заработал нормально. Непривычно легкую машину заносило. Алексей нервничал и два раза едва не улетел в кювет.
        Взяв себя в руки, он перестал газовать и поехал тише.
        Дома кроме жены Ростоцкий застал Антона. Сын привез родителям щенка. Неделю назад их пес Стенька сдох. Маленькая овчарочка с влажными мутными глазками жалобно скулила и тыкалась в мебель носом.
        Алексей, кивнув жене и сыну, быстро прошел в свой кабинет и закрыл дверь. Антон и Шура переглянулись.
        После посещения их дома Петром Ерожиным Шура заметила, что с мужем творится что-то неладное. Эти проявления выражались в необычном для Алексея оптимизме. Таким веселым и искрящимся Шура его не знала. Она гадала, с чем это связано, но понять не могла.
        Ревновать супруга к самому Петру было совсем глупо. Два дня назад она попыталась выяснить причину непомерной веселости Алексея.
        - Скоро узнаешь. Подожди месяцев семь, - рассмеялся Ростоцкий и обнял жену.
        Сегодня Шура поняла, что муж не в себе.
        - Антоша, сходи к отцу. Что он там засел?
        Есть не идет, щенка смотреть не хочет, - волновалась женщина.
        Антон сидел на ковре и баловался с собачкой. Он уже хотел встать, как Алексей вышел сам. Шура взглянула на мужа и испугалась его бледности.
        - Шура, Антон. Мне надо с вами серьезно поговорить, - заявил Ростоцкий. Шура почувствовала, что у нее внутри все похолодело и сжалось.
        "Вот оно. Сейчас скажет, что уходит из дома". Шура этого давно ждала и боялась. Хоть она и запрятала свою ревность в глубину сердца, но избавиться от нее совсем не могла.
        - Что случилось, отец? - Антон тоже понял, что произошло нечто серьезное, но он в первую очередь подумал о фирме. Антон вчера сам сдавал отчет в налоговую полицию.
        - Что-то с налогами напутали?
        - Нет, на фирме все нормально. Дела у нас идут как никогда. Я должен поговорить с вами о личном, - ответил Алексей сыну. Теперь побледнела Шура. Но женщина решила молчать и ждать.
        - Это было очень давно, - начал Ростоцкий. Он ходил по комнате, и Антон внимательно следил за его ногами. Сын боялся, что отец наступит на щенка. Но Алексей видел маленькую собачку и аккуратно ее обходил. - Тебя, Антон, тогда еще не было. В техникуме я полюбил девушку. Она тоже училась, как и я.
        Звали ее Тоней. У Тони уже был парень, она на меня не смотрела, а вот ее подружка Светлана в меня влюбилась и проходу не давала.
        Светлана была капризной избалованной штучкой и мне вовсе не нравилась. Зато она нравилась моему брату Сергею.
        Техникум я закончил, пошел работать и все бегал за Тоней. Но Тоня вышла замуж за своего парня. Я сел в поезд и уехал. Завербовался в Узбекистан ловить змей. Деньги за это давали приличные, правда, навыка у меня не было.
        Случайно один парень рассказал, вот я и дернулся.
        Добрался я до Ташкента, потом приехал в Андижан, подписал договор, и послали меня в горы возле Оши. Есть такой городок в предгорьях Памира. Два раза сходил за змеюками с инструктором и потом работал сам. Через два месяца цапнула меня гюрза. Эта их гадюка - ядовитая дрянь. Мне раздуло ногу, и если бы не Халит, я мог подохнуть. Халит случайно на меня напоролся, притащил к себе в дом, и они с женой вместе меня выходили.
        Он собирал в горах мумие, а сдавать товар тоже ездил в Андижан. Мы с ним деньги в одной конторе получали. В этой конторе работала молодая женщина, узбечка. Очень красивая женщина. Мы с ней сошлись. Я хотел на ней жениться, но она отказывалась и посмеивалась надо мной. В дом она меня к себе не пускала, а ко мне в Оши приезжала. Неожиданно я узнал, что эта женщина замужем. Я ей сказал, что больше видеть ее не желаю, и никогда больше не видел. Я с горя сразу вернулся домой и женился на Светлане. Тогда и появился на свет Антон, ну и второй. Не хочу о нем говорить.
        Светлана требовала много денег. Дома я столько заработать не мог и снова завербовался в Азию. Брат Сергей тем временем завел подпольный цех и стал богатеньким. Светлана сбежала с ним и сынков бросила. Я оставил малышей на сестру и поехал в Азию в последний раз. Хотел заработать побольше денег, построить дом и спокойно вырастить детей. Вот тогда я и встретил тебя, Шура. Встретил, полюбил и до сих пор люблю.
        Шура с облегчением вздохнула. Алексей о своей молодости раньше не говорил, и теперь она слушала с интересом.
        Ростоцкий задумался, помолчал, взял щенка на руки, сел с ним на диван и, пощекотав собачку за ухом, снова заговорил:
        - Прошлым летом к нам в дом пришла девушка. Пришла она к Шуре. Ты, Шура, знаешь почему. Я не об этом. Надя за несколько дней стала мне как родная. Я знаю, Шура, ты о другом думала, а она мне не как баба, а как ребенок пришлась. Мы подружились. Всем эта дружба со стороны странной казалась. У меня близких людей, кроме вас, двое: Надя и Халит. Халит нашелся. Скоро друга увижу. Ерожин Халита случайно встретил и карточку той женщины у него увидел. Женщину эту Петр знал. Это была жена его приятеля Райхон Ибрагимова.
        - Опять Райхон, - прошептала Шура. - Почему эта гадина даже мертвая меня достает?
        - Да, Шура. Ты ведь мне имени своего бывшего мужа не говорила. А Надя - дочь Райхон и моя дочь. Вот что я вам хотел сказать. Сейчас она больна, и я завтра первым рейсом в Москву.
        - Выходит, Надька - моя сестричка? - сообразил Антон и обрадовался. - Классная девчонка. Я о такой сестре и мечтать не мог.
        - Господи, до чего же свет мал, - сказала Шура и подошла к мужу. - Прости меня, дуру. Это все мои дела аукнулись. И ревность мою дурацкую прости. А почему ты обещал рассказать через семь месяцев?
        - Надя забеременела, мы с Петром договорились до рождения ребенка ей меня не открывать, чтобы не волновать. А у Нади не получилось. Петр сказал, что она в больнице и ребенка больше нет.
        Алексей замолчал, встал, протянул щенка Антону и ушел в свой кабинет. Шура заметила на глазах мужа слезы и побежала реветь в спальню. Антон остался со щенком один. Песик у Алексея пригрелся и помалкивал, а теперь, в других руках, громко заскулил. Антон вышел в кухню, налил в бутылку молока, надел на горлышко соску и ткнул щенку. Тот прихватил ее, зачавкал и затих. Антон положил песика в коробку на тряпочку и вошел в кабинет Алексея:
        - Па, отвези щенка Надьке. Я вам еще закажу. У друга через месяц тоже клубная сука щенится.
        Алексей посмотрел на сына и улыбнулся.

41
        Ерожин проснулся потому, что по крыше топали. Он ошалело огляделся, вспомнил, что спит в машине, и опять закрыл глаза. По крыше ходили голуби. Ноги у него закоченели. За два часа, что он не включал двигатель, машина вымерзла. Старенький жигуленок Михеева, не его "Сааб". В щели задувало. Если бы не оттепель, и часа не выдержал бы. Но сегодня шел первый день весны.
        Подполковник потянулся, долго искал ручку, чтобы поднять кресло. В чужой машине без привычки сразу не разберешься. Это в своей хватаешься за все на ощупь и сразу находишь.
        Наконец протертое кресло поднялось, и Ерожин завел двигатель. Температурная стрелка словно замерла на нулевой отметке и не желала сдвигаться. Движок простуженно тарахтел и не мог поднять температуру. Петр включил вентилятор печки. Моторчик заверещал и погнал холодный воздух. Только минут через десять в салоне опять стало сносно.
        На улице оставалось по-ночному темно, но на проспекте машины начали шуметь. Ночью проедет одна-две, и сразу наступает тишина.
        А сейчас автомобили пошли непрерывно. Подполковник посветил на часы. Стрелки показывали десять минут седьмого. Жигуленок стоял у стены больничного корпуса. Там на третьем этаже спала Надя. От этой мысли Петру Григорьевичу стало на душе тепло и уютно. Он включил радио и под тихую музыку еще немного подремал.
        Спать бомжем ему в Москве пришлось в первый раз. Особенно комично это выглядело, если учесть, что он владелец двух квартир.
        Вчера он съездил в новую квартиру и оставил ключи слесарю. Кран на кухне подтекал, и слесарь утром должен был заняться ремонтом.
        Оформить покупку недвижимости в столь короткий срок помог Ерожину сын Ивана Григорьевича, Коля. Хватка у парня оказалась железная. Подполковник понял, как повезло Аксенову с компаньоном. Поэтому он мог себе позволять играть с водителем в шахматы...
        Теперь Ерожин о ключах пожалел. Хоть в новой квартире и пусто, зато там было тепло.
        А вчера, приехав к себе в Чертаново, он, лишь войдя в лифт, вспомнил, что отдал ключи Грише. Сын с Таней хотел два дня пожить в Москве. Если бы Ерожин вспомнил об этом раньше, он бы поехал сразу к Грыжину или на Фрунзенскую. Но ему надо было обязательно попасть домой. Появляться в посольстве Грузии в грязной рубашке Ерожин не имел права. Он даже решил надеть по этому случаю костюм и галстук.
        Подполковник осторожно позвонил в свой звонок. Дверь открылась сразу. Так открывала Надя, когда поджидала мужа вечерами. Но это была не Надя, а Таня Назарова. Она прямо на пороге обняла его и попыталась поцеловать.
        - Как я по тебе соскучилась, Петя, - шептала она, стараясь найти его губы.
        - Побойся сына. - возмутился Ерожин, отстраняя девушку от себя.
        - Гриши нет. Он уехал, - шепнула Таня.
        - Почему, вы же хотели два дня пожить в Москве? - не понял Ерожин.
        - У него завтра занятия, и я ему посоветовала не прогуливать, - сообщила Назарова. - Не ругайся, я очень соскучилась и хотела побыть с тобой. Он ничего не понял. - Я тоже ничего не понимаю, - признался Ерожин. - Зачем ты собралась за него замуж, если сразу намерена спать с другими?
        - Я не намерена спать с другими. Я люблю тебя и жду твоего ребенка. Другой возможности видеться с тобой у меня нет, - сказала Таня и снова попыталась обнять Петра.
        - Какого ребенка? - спросил Ерожин.
        В голосе его звучала растерянность.
        - В последний раз в гостинице я от тебя забеременела.
        - Так прошло еще мало времени, - возразил подполковник и стал вспоминать, когда это было.
        - Не так мало, чтобы я этого не поняла.
        Возьми меня к себе на работу. Мы с Гришей переедем в Москву, и я смогу быть рядом с тобой. Я буду растить твоего ребенка и стану очень верной и послушной любовницей. Гриша ничего не узнает...
        - Таня, я женат и люблю свою жену, - попытался образумить девушку подполковник.
        - Ну и живи с ней. А мы будем просто встречаться, - спокойно ответила Назарова.
        - Вот что, милая, я сейчас ухожу. Когда будешь уезжать, отдай ключи в офис Ивану Григорьевичу. Мне очень жаль, что так получилось. Ребенка мне от тебя не надо. Я тебя не люблю и делить с сыном не желаю, - сказал Ерожин и вышел.
        - Если ты меня не возьмешь на работу и не перевезешь в Москву сына, я все расскажу Наде. Я тебя отпускать не намерена, - услышал вслед Петр Григорьевич и, не дожидаясь лифта, слетел вниз.
        Выйдя на улицу, подполковник сел в машину и понял, что ночевать ни к кому не поедет.
        Ему до боли захотелось увидеть Надю. Но время уже было ночное. Он приехал к больнице, поставил машину к стене корпуса, где лежала жена, и откинул сиденье.
        По радио пропищало семь. Петр вдруг вспомнил, что у него есть ключ от офиса. Почему он не подумал об этом вчера? Наверное, Назарова так вывела его из равновесия, что подполковник стал плохо соображать. Ерожин вырулил на проспект и увидел светящийся магазинчик. За стеклом стояли цветы. Это был дорогой цветочный ларек, который работал круглые сутки. Ерожин остановил машину, купил семь белых роз. Надя любила белые цветы. Он вернулся к больнице и стал ждать. В половине восьмого на работу потянулись ранние службы: поварихи, уборщицы, нянечки. Ерожин остановил одну из них, всучил две десятки и попросил отнести розы Наде в палату.
        - Ладно, оттащу. Лучше бы ты ей курочку передал. Абортницы аппетит имеют зверский, - посоветовала бабка и скрылась за дверью.
        В восемь Иван Григорьевич Грыжин вошел в офис и обнаружил директора, крепко спящего в своем кресле. Генерал прикрыл дверь директорского кабинета и на цыпочках проследовал в свою комнату. Ерожин не слышал, как приходил его помощник и как генерал лазил в сейф за деньгами, не слышал звонков и голосов посетителей из уличного микрофона.
        Подполковник проснулся в десять и получил кофе с пирожком, испеченным Варей.
        - Тебя новгородские дети из дома выселили? - предположил Иван Григорьевич.
        Ерожин не спорил. Рассказывать генералу правду ему было неприятно. Отзавтракав, директор сыскного бюро вышел на улицу, купил себе новую рубашку и, переодевшись в машине, поехал встречаться с убийцей.
        Нажав кнопку в дверях посольства, Ерожин назвал себя и довольно долго ждал. Наконец ему открыли. Двое крепких молодых людей попросили подождать еще, но уже внутри. Один из них что-то сказал в мобильную трубку по-грузински. Прошло минут пять. В кармане одного из охранников звякнул телефон. Он снова что-то сказал по-грузински, и Ерожина повели по коридору. Сопровождающие своими карточками открыли несколько дверей, и Петр Григорьевич очутился в маленьком зимнем садике.
        На скамейке у миниатюрного фонтана сидел человек в пижаме и читал газету на грузинском языке.
        - Вы и есть Карло Вахтангович Ахалшвили? - поинтересовался Ерожин, хотя по фотографии грузина узнал сразу.
        - Может быть, я, может быть, и нет, - ответил мужчина, оглядел Ерожина печальными добрыми глазами и указал подполковнику на скамейку рядом с собой.
        - Я согласен. Будем считать, что вы - человек, похожий на Карло Вахтанговича Ахалшвили. Мы в Москве в эту игру уже играли, - усмехнулся Ерожин, присаживаясь рядом.
        - Мне сказали, что вы человек разумный и порядочный, поэтому я согласился с вами встретиться, - тихо сказал Ахалшвили и отложил газету. - Я вас внимательно слушаю.
        - Карло Вахтангович, мне все известно. Но я не знаю - почему? - сказал Ерожин.
        - Интересное начало для разговора двух умных мужчин, - одними глазами улыбнулся грузин. - Сначала расскажите, что знаете вы. А я подумаю.
        - Пожалуйста. Но ничего нового я вам не расскажу, - начал Ерожин и, поняв, что собеседник на это реагировать не будет, продолжил:
        - Человек, похожий на Карло Вахтанговича Ахалшвили, несколько лет назад выдает свою красавицу дочь за молодого, талантливого, красивого парня. Этот человек очень любит свою дочь. Внезапно его любимое дитя кончает жизнь самоубийством. Кончает страшно - бросается в пропасть. - Ерожин замолчал и посмотрел в лицо грузина. Добрые и печальные глаза его собеседника превратились в два горящих угля. Петр Григорьевич немного помолчал, словно собираясь с мыслями, и стал рассказывать дальше.
        - Отец молодой женщины понимает, что в смерти дочери виноват зять. Зять тоже знает, что отец жены в курсе, и бежит из Грузии.
        Кроме дочери у человека, похожего на Карло Вахтанговича Ахалшвили, есть сын. Этот сын клянется отомстить за сестру и едет в Россию, чтобы найти и убить обидчика. Он его ищет долго. Для этого ему приходится делать грязную работу на рынке, общаться с молодыми людьми с интеллектом много ниже себя, но молодой человек все терпит ради поставленной цели. Наконец случай ему помогает и он всаживает длинный и тонкий нож в сердце молодого вдовца. Но судьба лишает и его жизни.
        Тогда меч поднимает отец. На свете есть еще один человек, виновный в гибели его дочери.
        Это великий грузинский музыкант Гоги Абашидзе. Отец не хочет убивать музыканта на родине и едет для этого в Москву. Вот, пожалуй, и все, что я знаю.
        - А что ты, мальчик, хотел бы знать еще? - устало спросил грузин. Ерожин взглянул на него и увидел бледный лоб, красноватые пятна на щеках, сразу ставшие старческими и дряблыми, и потухшие безразличные глаза. Карло пережил всю историю вместе с рассказчиком еще раз, и это его утомило.
        - Я бы хотел знать причину, заставившую нормального человека, а вовсе не уголовника, взять в руки нож. Вот и все, что я хочу услышать, - ответил подполковник.
        - Ты действительно знаешь много и принимаешь чужую боль близко к сердцу. Я расскажу тебе историю, которую слышал в самолете. Она похожа на ту, что ты рассказал. Только имени пассажира, от которого ее слышал, не знаю. - Грузин встал, прошелся по садику, освежил в фонтане лицо и вернулся на скамейку.
        - В одном южном городе по соседству живут две семьи. Эти семьи дружат так, как не дружат братья и сестры, потому что они одной крови и из одного селения. Они вместе спустились с гор и вместе устраивали новую жизнь на равнине. Обе семьи всегда помогали друг другу. В одной семье растет сын и дочь.
        Другой семье Господь дал одного ребенка - красавца сына. Отец и мать сына - страстные поклонники горнолыжного спорта. У нас в Грузии есть такое местечко - Бакуриани. Русские знают воду боржоми. Боржоми - это маленький милый городок. Над ним высоко в горах и расположился наш горнолыжный курорт. Однажды весной, когда в горах еще крепкий снег, а под солнцем можно загорать, муж и жена садятся в машину и едут в горы.
        Но на дорогу ложится туман, отец мальчика не справляется с управлением машины, и они летят в пропасть. Мальчик остается сиротой и идет в семью друга. У него стопроцентный слух, и когда приходит время, отец сына и дочери везет сироту в большой город и отдает лучшему учителю, который в этом городе есть.
        Мальчик превращается в юношу и становится прекрасным музыкантом. На каникулы он приезжает в семью друга и проводит там все свободное время. Между дочерью друга и сиротой завязывается нежная дружба. Проходит время, и молодой прекрасный музыкант просит у друга, которого считает своим отцом, руки дочери. На свадьбу приезжают люди из самых далеких мест. И простые крестьяне, и люди знаменитые, известные не только в Грузии. Молодые уходят жить в дом сироты. Но все, кроме стен, им делает семья невесты.
        Зятю-музыканту, поскольку он любит красивые машины, в подарок покупают прекрасный заграничный автомобиль. Такой машины ни у кого в этом маленьком городе нет. А богатых людей в нем в избытке. Молодые живут год.
        И отец дочери начинает замечать, что молодая женщина грустит. Он спрашивает ее, чего им не хватает. Но дочь не говорит ни слова. Однажды погостить к зятю приезжает его учитель. Знаменитого музыканта встречают как президента. Эскорт из двенадцати машин везет его от аэропорта в дом. Столы ломятся, вино течет рекой. Великого маэстро славят и почитают, как царя. Гость живет неделю. Он неразлучен с учеником. Они вместе гуляют, музицируют. В доме сироты два рояля. Это тоже подарок зятю. Однажды молодая женщина ночью просыпается и видит, что мужа рядом нет.
        Она тихонько встает и идет по дому. Из комнаты гостя слышен шепот. Женщина подходит к двери. Дверь немного открыта, она смотрит в комнату и видит своего мужа в постели гостя. Они любят друг друга как мужчина и женщина. Сердце молодой женщины наполняется горем и гневом. Она пишет письмо мужу, где рассказывает, что знает о его греховной связи с учителем, бежит из дома и бросается со скалы вниз. Письмо чудом попадает к брату. Он рассказывает отцу, и они решают, что молодой человек не достоен жить на свете. Потому...
        - Что написано на рукоятке ножа? - перебил Ерожин рассказчика.
        - Откуда я знаю, что написано на рукоятке какого-то ножа. Я вам рассказал историю, которую услышал от незнакомых людей в самолете, - печально ответил Ахалшвили.
        - Я примерно так все себе и представлял.
        Одного не могу понять, как можно, отняв чу жую жизнь, успокоить свою совесть, - задумчиво проговорил Ерожин. - С бандитами все ясно. У них совести нет. А как жить с этим человеку, похожему на Карло Вахтанговича Ахалшвили, я не понимаю.
        - И я тоже не понимаю. Это закон наших предков, - ответил он и протянул Ерожину руку:
        - В грузинском языке есть страшное слово "шедобит". Оно означает "прощай". Но это не простое прощание. Этим словом люди прощаются навсегда.
        - Не обессудьте, Карло Вахтангович, но руки я вам не подам.
        - Это ваше право. - Грузин поднял со скамейки свою газету и медленно пошел из сада.

42
        Надя улыбнулась от чего-то светлого и ароматного. Она открыла глаза и увидела на своей тумбочке прекрасные белые розы. Они стояли в простой литровой стеклянной банке и от этого несоответствия казались еще прекраснее.
        - Петя, - прошептала она и вдруг поняла, что тоска, сжимающая ей последние три дня сердце, отпустила. И еще поняла, что ужасно хочет есть. Большую часть из мешка с деликатесами, что принес Ерожин, смели соседки по палате. Но кое-что все же осталось.
        Надя вынула бумажный стаканчик с икрой.
        Его соседки не тронули. Дорогой икрой женщины угощаться постеснялись. Надя взяла ложку и быстро с икрой расправилась. Потом съела два банана и захотела пить. Картонный пакетик с соком никак не хотел протыкаться пластиковой соломинкой. Наконец она его проткнула, и несколько капель брызнули на простыню. Она быстро высосала сок и достала из тумбочки второй пакетик.
        Рядом с ее койкой стояла койка Лиды. Сегодня здесь было пусто. Лиду забрал муж.
        Надя знала, что супруг соседки работает водителем фуры. Лида сделала аборт, потому что уже имела четверых детей. Лида и склонилась над ней, когда Надю привезли в палату. Женщина, несмотря на грубые обороты речи и полное отсутствие стеснительности, имела доброе сердце и с состраданием опекала Надю.
        В дверь заглянула незнакомая нянечка и, посмотрев на розы, улыбнулась:
        - Твой с семи утра под окнами дежурил.
        Вот от него я тебе цветочки принесла. Сказала ему, лучше бы курочку передал. Жди, наверное, притащит. Заботливый у тебя мужик. Это и понятно. Молоденьких все любят.
        Потом Надю позвали в кабинет врача. Еще вчера ей было совершенно безразлично, что ее смотрит врач-мужчина. А сегодня Надя застеснялась и вошла в кабинет пунцовая.
        - Цвет на щечках появился, - удовлетворенно заметил доктор, указывая ей на страшное кресло. - Ну что же, сегодня можно тебя выписывать. Когда принесут результаты анализов, можно собираться домой.
        - Дмитрий Николаевич, а правда, что у меня может больше никогда не получиться? - спросила Надя, вставая.
        - Чего не получиться? - не понял гинеколог.
        - Забеременеть, - пояснила Надя.
        - Это от твоего супруга зависит. Но полгодика я бы не советовал. Пусть маточка окрепнет. Успеешь, здесь ко мне пятидесятилетние на аборты бегают, а тебе куда спешить? - усмехнулся доктор, стягивая перчатки.
        Надя вернулась в палату, сияя от удовольствия. Ответ доктора ее успокоил. Она уселась на свою койку и только тогда заметила, что рядом появилась новая соседка. Молодая темноволосая женщина была бы красавицей, если не чуть скошеный подбородок. Он лишал черты ее лица идеальных пропорций, но не портил. Женщина смотрела в потолок и при появлении Нади не пошевелилась.
        - Вам больно? - участливо спросила Ерожина. - Может, дать поесть?
        Надя помнила, как ее окружили в палате заботой, и хотела теперь сама быть полезной.
        Соседка не ответила. Надя постеснялась быть назойливой и замолчала.
        - Как же я хотела ребенка. - Надя взглянула на соседку: та продолжала лежать в той же позе и смотреть в потолок. Надя даже подумала, что это сказал кто-то другой. Но толстушку Лину увели на осмотр, а на койке у окна спала Ольга Фанеева и похрапывала.
        - У вас тоже кровотечение и выкидыш? - участливо спросила Надя, поняв, что слова все же принадлежали соседке.
        - Почему? Я здорова как лошадь и могу рожать каждый год, - ответила соседка и первый раз взглянула Наде в глаза. - Ты спрашивала, больно ли мне? Ерунда. Больно, что я не могу позволить себе ребенка.
        - Почему не можете позволить, если вы здоровы? - удивилась Надя.
        - Прокормить не могу. Вот почему, - отрезала соседка и снова стала глядеть в потолок.
        - Как прокормить? У вас проблемы с грудью? - Надя никак не могла додуматься, о чем говорит женщина.
        - Не понимаешь? У меня проблема с деньгами.
        - А... Нет мужа, - решила Надя.
        - Господи, да есть у меня муж. Толку-то что? Мы вместе зарабатываем две тысячи. На них можно купить только три таких букетика, что стоит у тебя на тумбочке.
        - А почему же ваш муж не работает? - Наде в голову не приходило, что работающий мужчина не в состоянии прокормить ребенка.
        - Он работает. Научный сотрудник. И я вкалываю в школе. У него восемьсот "чистыми", а у меня тысяча двести. Я каждый день ломаю голову, чем его накормить. Какой уж тут ребенок.
        Надя не знала, что сказать соседке в утешение. Легла и задумалась. Она помнила, что у отца тоже были проблемы с деньгами. Он три месяца не мог выплатить зарплату сотрудникам. Но папа пил. Может быть, и у этой молодой женщины муж - пьяница. И словно отвечая на ее мысли, соседка горестно добавила:
        - Мужик не пьет, ни курит. Я хожу в одном костюмчике три года. А денег нет. А ребенок - очень дорогое удовольствие. Мы считали, прикидывали. Ничего не получается. Вот и не решилась.
        В палату вошла нянечка и положила на тумбочку соседке небольшой пакет:
        - Вам передачка.
        Женщина приподнялась, слабо застонала и, придерживая низ живота рукой, взяла пакет, откуда достала бутылку кефира и пластиковую коробочку от маргарина "Рама". Открыла коробочку, вынула из нее куриную ножку и стала сосредоточенно есть.
        Надя посмотрела на свой стаканчик от икры, быстро спрятала его в тумбочку и отвернулась. Ей стало стыдно. Через несколько минут она украдкой посмотрела на соседку. Та лежала с книжкой. Надя взглянула на обложку и прочла название "Уроки труда для умственно отсталых детей". Надя закрыла глаза и стала представлять себе, как выглядит муж этой красивой женщины, который получает восемьсот "чистыми". У нее ничего не получилось, и она уснула. Проснулась от того, что на нее смотрят. Дмитрий Николаевич стоял возле постели с журналом в руке.
        - Анализы у тебя нормальные, можно идти домой. Внизу тебя ждут.
        - Кто ждет? - спросила Надя и приподнялась на подушку.
        - Много женщин. И муж среди них, - усмехнулся доктор и подошел к соседке:
        - У вас, Овсеева, здоровье железное. Анализы - как будто операции и не было. До вечера отдохните, и если температуры не будет, отправляйтесь домой.
        - Что я здесь до вечера буду торчать? Мне мужа надо кормить. Он в семь с работы приходит, - ответила Овсеева и снова уткнулась в книжку.
        Надя спустилась вниз, получила свои вещи, переоделась и вышла в холл.
        - Надька, ура! - бросились к ней сестры и Елена Николаевна. Надя обнялась с родными и огляделась. Подполковник стоял у дверей и улыбался. Он держал в руках огромный пакет. Надя подошла к мужу. Петр положил пакет на стул, обнял жену и прижал к себе.
        - Как хорошо, что все уже позади, - сказал он, вынул из пакета огромную рыжую шубу, встряхнул ее и подал жене.
        - Что это, Петя? - удивилась Ерожина.
        - Это тебе, чтобы не мерзла, - ответил Петр Григорьевич и как ребенка впихнул Надю в мягкий пушистый мех.
        У подъезда стояли три машины. "Мерседес" Кроткина с незнакомым водителем, "Волга" Аксенова с Петровичем за рулем и старенький жигуленок Михеева.
        Надя вышла и не понимала, куда ей садиться. Машины Ерожина она не увидела.
        - А где "Сааб"? - спросила Надя.
        - Махнулся с Глебом не глядя, - улыбнулся Петр Григорьевич и распахнул дверцу "Жигулей". - Поедешь со мной или выберешь транспорт покомфортабельнее?
        Надя засмеялась, уселась в "Жигули" и прижалась к мужу. Автоколонна медленно двинулась от больницы.
        - Господи, какое счастье, что я на свободе, - сказала Надя и погладила мех на рукаве. - Эта шубка стоит кучу денег. В больнице со мной лежала женщина. Она сделала аборт, потому что им с мужем не на что кормить ребенка. Представляешь?
        - Люди живут по-разному. В большом городе, как в лесу. Выживают те, кто посильнее.
        Это не обязательно те, кто лучше... - философски заметил Ерожин.
        - Ты разбогател?
        - Я вернул твои деньги - разве ты не посмотрела, что положил Глеб на антресоли?
        - Нет, а зачем?
        - Хотя бы для того, чтобы не занимать у родителей на билет в Самару.
        - Как ты догадался про Самару? Я не говорила...
        - Увидел Шуркино письмо и вычислил.
        Ты забыла? Муж у тебя сыщик.
        - Я испугалась, что ты полетел в Самару драться с Алексеем.
        - Что-то вроде этого я и подумал.
        - Ты ее видел?
        - Кого?
        - Шуру.
        - Ты ее тоже скоро увидишь, - усмехнулся Ерожин. - Тебе предстоит узнать много нового. Готовься к сюрпризам. Мы с тобой через несколько дней большой компанией едем в Самару.
        - Ой как хорошо. А кто в компании?
        - Я нашел Алешиного друга. Его с женой Глеб привезет в Москву, и мы вместе двинем на Волгу. Он привезет и Веру с дочкой. Те получат свою часть кадковского наследства и вернутся в Питер. А мы с Халитом, Дарьей и Алексеем поедем в Самару.
        - Тебе Алеша понравился? - Надя ждала ответа, затаив дыхание.
        - Я же тебе в больнице рассказал, что мы так обнимались, что перевернули машину.
        - Я думала, ты просто дурачишься, чтобы меня развеселить.
        - Нет. Я сказал правду, - заверил Ерожин и опустил руку в карман. Его мобильный телефон пропел свою мелодию.
        - Петр, говорит Суворов.
        - Слушаю, Витя.
        - Ты не знаешь" что происходит с Таней Назаровой?
        - Нет. А что случилось?
        - Она появилась на работе сразу после приезда из Москвы, написала заявление об уходе и отправилась в Питер к родителям.
        Я думал, ты в курсе, почему она так поступила. Гриша очень расстроен. Таня сказала ему, что больше не вернется, и отказалась выходить за него замуж.
        - Нет, Витя. Мы с ней об этом не говорили..
        - Ну тогда извини.
        Ерожин убрал телефон в карман и несколько минут рулил молча.
        - Что-нибудь случилось? - с тревогой спросила жена.
        - Нет, милая', все в порядке.
        Надя заметила, что они свернули на Фрунзенскую набережную, но поворот к дому Аксенова проехали.
        - Петя, ты за разговором проскочил. Нам же направо.
        - Не волнуйся, я все вижу. - Ерожин свернул в следующий переулок и остановился у дома, как две капли воды похожего на аксеновский. С удовлетворением оглядев грузовик с надписью "Доставка мебели", он вышел и открыл жене дверцу.
        - Петя, мы куда? - заволновалась Надя.
        Она не понимала, зачем ее сюда привезли.
        - Домой, Наденька, - мы теперь тут живем.
        Надя замолчала и, удивленно поглядывая вокруг, пошла за мужем. "Волга" и "Мерседес" подкатили следом, и вся компания двинулась к подъезду. Лифт остановился на пятом этаже. Петр достал из кармана ключи, но дверь в квартиру оказалась открытой.
        - Что вы, диван не можете в угол нормально загнать? - услышала Надя баритон Кроткина.
        - Шкаф задвиньте до стены. Так, теперь вправо, - это уже звучал бас Грыжина.
        - На себя прими, потом вправо и чуть назад. - Надя остановилась у порога. Третий голос был до боли знаком.
        Надя вошла и увидела Алексея. Ростоцкий без рубашки и босиком орудовал с рабочими.
        - Алеша, - прошептала Надя. - Как я рада, что ты тут. Видишь, я тебе все наврала, и ты не сможешь стать крестным отцом нашего ребеночка.
        - Он бы и так не смог им стать, - сказал Ерожин и, обняв Алексея, подвел его к жене.
        - Почему ты так говоришь, Петя?
        - Потому что Алексей Гаврилович Ростоцкий и есть твой родной отец, - сказал Ерожин и достал из портмоне фотографию.
        Надя поглядела на карточку и увидела на ней молодого Алексея и улыбающуюся Райхон.
        - Вот почему ко мне приходила мама! Спасибо тебе, Петя.
        - Семейный заказ я выполнил, и на те деньги, что ты мне заплатила за работу, купил нам новую квартирку. - Он хотел еще что-то добавить, но в его кармане снова зазвонил мобильный.
        - Ерожин, ты меня слышишь?
        - Слышу, Никита, - ответил Петр Григорьевич, без труда узнав голос полковника Боброва.
        - Со мной только что связались из посольства Грузии. Полчаса назад Карло Вахтангович Ахалшвили покончил жизнь самоубийством.
        - Значит, он так и не смог себе объяснить этого... - немного помолчав, ответил подполковник.
        - Ты о чем, Петр?
        - Долго рассказывать. Я припомнил наш разговор с убийцей.
        - Ты хотел знать перевод слова, написанного на рукоятке ножа, - напомнил Никита Васильевич. - Это слово "шедобит". Оно переводится как "прощай". Но это не обычное слово. Этим словом грузины прощаются навсегда.
        Ерожин поблагодарил, спрятал телефон и посмотрел на жену. Надя сидела на диване с Алексеем Ростоцким и держала в руках маленького лопоухого щенка. Ее темные, прекрасные глаза светились от счастья.
44

45