Эсминцы и коса смерти. Том 2 Августин Ангелов
        Эсминцы и коса смерти #2
        Ветеран флота, умерший в наше время, получает вторую жизнь. Возглавив подразделение диверсантов-корректировщиков, он продолжает менять события начавшейся войны. И не только обороны Ленинграда.
        Глава 1
        Немцы что-то почуяли. Начиная с середины июня, абвер докладывал о перемещениях, производимых большевиками в приграничной полосе. И не только о передислокации воинских формирований, а и о начавшемся вывозе оборудования предприятий, складского имущества и даже ценных специалистов вглубь страны. Только вот, масштабов этих перемещений немецкая разведка не поняла. Немцы посчитали, что такие процессы идут хаотично, имеются лишь на каких-то отдельных участках и являются следствием паники местных властей, опасающихся начала боевых действий. Гораздо больше насторожила немцев всеобщая мобилизация, начавшаяся в СССР официально с 18-го июня. Хотя поводом для ее проведения руководство Советского Союза объявило агрессивные действия Финляндии, начавшей мобилизацию днем раньше, а про Германию ни слова в заявлении советского правительства сказано не было. Но все понимали, против кого эти меры направлены на самом деле. И, тем не менее, стратегические планы руководство Германии менять не стало. Наоборот, Гитлер кричал своим генералам о том, что промедление с началом боевых действий против большевиков недопустимо. И
что нет никаких оснований отменять или переносить сроки нападения на СССР. И генералы соглашались, что изменять планы вторжения веских оснований не имеется. Знаменитый немецкий порядок сыграл, в этом случае, злую шутку с самими немцами. Война началась, как и планировалось руководством Третьего Рейха, ровно в 3 часа ночи с 21 на 22 июня по времени Берлина.
        Точно следуя плану «Барбаросса», бомбардировочные эскадры люфтваффе пошли на заранее намеченные цели, а вермахт двинулся вперед на всем протяжении границы по предусмотренным направлениям. Но, везде немецкие войска натыкались на оборону противника. Даже на тех участках, где, казалось бы, не должно было находиться никаких естественных преград и военных формирований, большевистские силы умудрялись оказывать сопротивление и наносить урон наступающим войскам.
        Дело в том, что немцы, воюя до этого в Европе, привыкли двигаться по дорогам. И они не учли, что засады им большевики способны подготовить почти возле каждого перекрестка, а сами эти перекрестки заминировать. Часто эти засады представляли собой вкопанные в капониры устаревшие танки, причем, замаскированные с особой тщательностью. Потому немецкие танкисты не замечали их поначалу, близко приближались, и становились жертвами прицельного огня в борта. Когда передние машины подбивали, а войсковые колонны останавливались, из перелесков, из-за деревенских домиков, или даже из стогов сена, мирно лежащих на полях, выкатывались советские танки и били по остановившимся после потери головных машин колоннам с обеих сторон дороги из пушек и пулеметов. А, когда немецкие танки съезжали с шоссе и пытались атаковать по пересеченной местности эти засады, обязательно находилась какая-нибудь пушечка, совершенно неприметно спрятанная в покосившемся сарае, или просто в кустах, которая лупила атакующие панцеры, опять же, в борта.
        Спасала положение только оперативная авиационная поддержка. Но и русские с первых часов войны учились вызывать самолеты себе на помощь. Господство люфтваффе в воздухе совсем не было абсолютным. А бомбардировочная авиация сразу понесла существенные потери, попав всюду не только под огонь ПВО, но и под атаки советских истребителей. Хотя, разумеется, «сталинским соколам» опыта ведения воздушного боя пока не хватало, и они теряли больше самолетов, чем немецкие пилоты, уже повоевавшие в небе над Англией, Францией и Польшей. Да и техническое превосходство германских машин сказывалось.
        Если, вызывая по радио авиацию и направляя огонь артиллерии по перекресткам впереди, немецкие танки кое-как все-таки продвигались, хотя и совсем не так быстро, как рассчитывали, то войсковой обоз страдал еще больше и двигался заметно медленнее, подвергаясь внезапным налетам красной конницы. Причем, многие кавалеристы были вооружены автоматическим оружием и гранатами, использовали тачанки с пулеметами и с минометами против немецкой мотопехоты на мотоциклах. Так что немецкие потери росли довольно быстро. Но и потери Красной армии во всех этих засадных боях, конечно, были немалые.
        Помимо засад, в приграничной полосе вермахт встретился и с настоящими оборонительными рубежами. Группа армий Север сходу уперлась в подготовленную оборону Каунаса и Либавы. Очень мощный укрепленный район оказался на пути группы Центр вокруг Брестской крепости. Причем, крепость не была оставлена один на один с превосходящим противником. Лишние войска заранее были выведены и рассредоточены вокруг нее, чтобы не оказаться в ловушке. Мосты через Западный Буг в самом начале боевых действий взорвали, а переправы простреливались. Фланги обороняли артиллеристы и кавалерийские части, дислоцирующиеся в соседних лесах и деревнях. А на железной дороге стояли бронепоезда.
        В самой крепости загодя были подготовлены к обороне все укрепления и огневые рубежи, а гражданские лица, включая членов семей комсостава, - эвакуированы. Здесь же, в районе крепости, был проведен первый в этой войне мощный контрудар по наступающему противнику. Поскольку Брест находился точно на пути наступления 2-й танковой группы Гудериана, Жуков ставил для начала задачу немного придержать быстроногого Гейнца. Поэтому не только саму крепость, но и весь город превратили в укрепленный район.
        Повсюду в казематах Брестской крепости и в каждом подвале по периметру города были подготовлены пулеметные и артиллерийские огневые точки. Причем, каждая пулеметная точка комплектовалась не только пулеметчиками, но и истребителями танков, вооруженными пока, правда, неважно, всего лишь тяжелыми 125-мм ампулометами образца 1941 года, которые выпускал завод номер сто сорок пять в Москве. Эти ампулометы перемещались на колесном станке, что делало их немного похожими издалека на пулемет «Максим». Они приводились в действие охотничьими патронами 12-го калибра и стреляли литровыми стеклянными шарами с горючей смесью «КС» на сотню метров. А каждая артиллерийская позиция прикрывалась пехотными подразделениями. Полевую артиллерию поддерживали батареи тяжелых орудий бронепоездов, размещенных на железнодорожной ветке, ведущей из Бреста в Барановичи. В окрестностях Бреста использовались для обороны и недавно построенные ДОТы укрепрайона новой границы, в то время, как в других местах они были разоружены и взорваны, а их оснащение усилило старую пограничную линию, которую Жуков предполагал использовать, как
основу обороны при дальнейшем продвижении немцев в глубину Советского Союза.
        Конечно, Гудериан не стал тратить время на штурм приграничных укреплений и двинулся в обход с севера и с юга, оставив разбираться с крепостью пехотинцев и артиллеристов вермахта. Но, Жуков знал, как он пойдет, и при попытке обхода Бреста, Гудериан напоролся на мехкорпуса, загодя выведенные из Белостокского выступа и подготовленные к контратаке. Вот так и произошло утром 22-го июня первое в войне встречное танковое сражение. Причем, советские танкисты действовали при поддержке авиации, артиллерии и пехоты, а со стороны Беловежской пущи и из лесов южнее Бреста атаковала кавалерия, отсекая немецкую пехоту от танков. Потери оказались велики с обеих сторон.
        Но, в конце концов, быстрому и опытному Гейнцу удалось прорваться вперед, обойдя Брест с севера, правда, потеряв при этом треть всех своих танков, половину мотострелков и обоза. Все, что пока смог Гудериан, так это закрепиться в Пружанах и вести бои на подступах к Барановичам. О скорейшем выходе к Минску и речи не было. К началу июля бои на центральном направлении шли по линии Ковель-Брест-Кобрин-Пинск-Барановичи-Слоним-Новогрудок-Лида, и образовался Брестский выступ, на острие которого находилась Брестская крепость, ее немцам окружить никак не удавалось, а обход с юга полностью провалился. В лоб взять крепость пока и вовсе не представлялось возможным. А с севера оборона проходила по реке Лесная. Люфтваффе отказывались бомбить укрепления, потому что повсюду там стояли зенитки, к тому же, русские сразу же вызывали свои истребители. И оставалось уповать только на осадную артиллерию, которую постепенно немцы подтягивали из глубины Рейха.
        Герман Гот с 3-й танковой группой тоже потерпел неудачу. Сходу взять Вильнюс у него не получилось. Литовский мятеж не состоялся, а советская оборона оказалась подготовленной. Все мосты через реку Неман большевики взорвали, а места, где было возможно организовать переправы, находились под огневым контролем советской артиллерии. К удивлению немецких генералов, оборона РККА оказалась весьма неплохо организованной. Так что Гот тоже застрял под Вильнюсом, где оборона держалась по реке Вилия, по железнодорожной насыпи и вдоль дороги на Лиду. К началу июля самым большим успехом группы армий Центр стало взятие Белостока, Волковыска, Алитуса, Гродно и Пружан.
        Еще хуже обстояли дела у группы армий Юг. В танковой битве, случившейся в полдень 22-го июня между Владимиром-Волынским и Луцком, итог получился неоднозначным. Сражение началось, когда 14-я танковая дивизия вермахта уже взяла с ходу Владимир-Волынский и, двигаясь к Луцку, переправлялась по мосту возле деревни Войница через одноименную речку. Внезапно деревянный мост был взорван вместе с проходящими немецкими танками. И в этот момент 41-я танковая дивизия полковника Петра Павлова сходу атаковала. Три десятка тяжелых танков КВ-2 своими 152-мм снарядами разрывали панцеры, застрявшие у переправы, в клочья. А триста танков Т-26 ринулись в атаку на оставшиеся в строю немецкие машины. Через пару часов боя панцеры четырнадцатой дивизии перестали существовать. Но и советские легкие танки попали под огонь немецких самоходок, прикрывающих вражеский арьергард, и понесли огромные потери. Владимир-Волынский вернуть не удалось, пришлось отступать к Луцку. Но, координируя действия по радио, на помощь с двух направлений, с севера и с юга, выдвигались танковые корпуса, расставленные заранее.
        Танковая дивизия полковника Павлова была лишь приманкой для немцев. Погнавшись за отступающими к Луцку остатками этой дивизии, они не сразу заметили, как были взяты в клещи советскими мехкорпусами. И тут началось избиение. Если бы не авиация и артиллерия, немцы рисковали потерять все танки группы Клейста. Но и советские мехкорпуса, не имея необходимого боевого опыта и хорошо отлаженного управления, несли очень значительные потери. Результат оказался патовым, никто из противников не смог победить, хотя обе стороны потеряли более половины машин уничтоженными и поврежденными. По итогам сражения позиционное преимущество осталось за немцами, которые закрепились на подступах к Луцку, но дальше двинуться сходу уже не могли. Красная армия, тем не менее, смогла удержаться не только в Луцке, а в Дубно и Бродах.
        Продвижение на Львов давалось немцам еще тяжелее, город держала 6-я армия, усиленная полками НКВД, приданными мехкорпусами, артиллерией и авиацией. А южнее Львова никаких успехов у войск вторжения не имелось вовсе. Наступление румынских частей красноармейцам не только удалось отбить, но и обратить вспять. И к началу июля вдоль границы с Румынией война приобрела позиционный характер. Причем, прикрывая южный фланг сухопутных войск, активно действовали Дунайская флотилия и Черноморский флот.
        С началом войны советским войскам в приграничной полосе дали приказ наносить удары из засад по наступающему неприятелю и потом, избегая окружения, отходить к оборонительным рубежам, определенным заранее. А те формирования, которые отступить на оборонительные рубежи не успевали, должны были отходить в леса и сразу же начинать партизанскую войну против оккупантов. Для чего в определенных местах самых глухих чащоб заранее предусмотрели схроны с вооружением, снаряжением и продуктовыми припасами, расположение которых командирам частей было известно.
        В плен сдаваться никому категорически не рекомендовалось. Бойцам на всех уровнях разъясняли, как собираются фашисты обращаться с военнопленными. А еще всем красноармейцам были обещаны трофеи. С убитых немцев ничего брать не запрещалось, также разрешался и даже поощрялся захват вражеского оружия, амуниции, боеприпасов и даже продуктов и сигарет и пользование ими. Особенно приветствовался захват пулеметов и автоматов, потому что своих в РККА пока не хватало. Поэтому в каждой роте сразу же после начала боевых действий организовали трофейные команды, которые раздевали убитых немцев почти догола. Все пригождалось в солдатском хозяйстве, даже простреленная и окровавленная немецкая форма шла на ветошь для протирки оружия и боевой техники.
        Идея использовать трофеи принадлежала Евгению Лебедеву, с которым Георгий Жуков, видя успехи Балтийского флота и ленинградцев в подготовке к войне, начал иногда советоваться по разным вопросам. В Генеральном штабе Георгия Константиновича боялись, и мало кто воспринимал его просто, как личность, а ни как грозного начальника-генерала. Так что друзей у него почти не имелось. А посоветоваться с умным человеком своего круга иногда было просто необходимо. Но, начать советоваться с другими военачальниками для амбициозного Жукова означало бы проявление слабости. А вот корпусный комиссар из Ленинграда, не имеющий прямого отношения ни к Генеральному штабу РККА, ни к правительственным кругам, очень даже подходил на роль советчика, тем более, что он часто бывал в Москве. Они же были ровесниками, оба родились в 1896-м, к тому же, вместе воевали на Халхин Голе и очень хорошо друг друга понимали. Вот этот Лебедев и предложил после начала войны восполнять недостаток вооружений за счет противника, когда Жуков посетовал, что в войсках много чего пока не хватает. Мысль Жукову очень понравилась, потому что трофеи он
и сам любил. Да и про ампулометы Лебедев тоже подсказал.
        Впрочем, на самом деле эти мысли сначала высказал сын комиссара Лебедева, Александр. Саша встретил начало войны уже старшим лейтенантом. Приказ подписали за три дня до начала боевых действий. Только вот нашивки на кителе, вторую жирненькую золотую полосочку вместо худенькой, не успел сразу поменять на рукавах. В звании его повысили за поимку шпиона, а еще представили к ордену Красной Звезды. Но указ о награждении пока не вышел. В ходе расследования, проведенного контрразведкой, выяснилось, что в Ленинграде и на Балтийском флоте действовала целая сеть агентов абвера. И решительные действия Лебедева помогли вытянуть из этого клубка очень важную ниточку. Допросив Габаряна, вышли и на остальных. Взяли попутно и расхитителей социалистической собственности, родственников Габаряна и других граждан, занимающихся воровством и контрабандой.
        Александр за две недели перед войной ни разу не отдохнул, но сумел организовать диверсионно-корректировочные группы на всех эсминцах ПВО. В каждую входили три человека, оснащенные рацией, пулеметом и моторной лодкой. Организовал он для них и тренировки. Только мало чему можно было научить людей за две недели. И за все это время Александр ни разу не возвращался в город. Лишь в день начала войны, когда командующий Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц приказал устроить смотр эскадры старых эсминцев типа «Новик», только что модернизированных и переоборудованных в корабли ПВО, на Неве, Саша сошел на берег. Но отправился он не домой, а совсем недалеко, в штаб флота, потому что еще с трех часов ночи было введено военное положение. Так что с женой он и на этот раз не увиделся, а лишь поговорил с ней по телефону. Зато пообщался с отцом и с дядей. От них и узнал все новости.
        Глава 2
        К началу второй декады июня 1941 года в Ленинграде и вокруг него, как всегда, продолжались белые ночи. Погода наконец-то наладилась и сделалась теплой по-летнему. Многим людям в это время не спалось, они выходили на прогулку и гуляли почти до утра. На эсминце тоже служили обычные люди. И некоторым из них, несмотря на расписание вахт, не хотелось спать. Краснофлотец Ваня Егоров вылез из гамака и, подойдя к открытому иллюминатору, вглядывался в берег, пытаясь разглядеть влюбленные парочки на набережной. Вокруг раскинулся красивейший пейзаж. Еще бы! «Яков Свердлов» бросил якорь прямо на Неве в самом центре Ленинграда, куда пришла вся эскадра эсминцев противовоздушной обороны, как их соединение теперь называли.
        Близилась полночь, пора было идти на самую трудную «собачью» вахту. Пришла очередь Егорова дежурить у носового орудия с полуночи до четырех утра. Большинство краснофлотцев в кубрике, несмотря на белую ночь, все же спали и весело похрапывали во сне. Даже его друг Саша Денисов тоже уже заснул и вовсю посапывал в своем гамаке. Стараясь не потревожить спящих, Ваня Егоров тихо собрался, вышел из кубрика, переступил через комингс, взобрался по узкому трапу и оказался на палубе полубака.
        Его удивило, что начальство спать, похоже, тоже не собиралось, во всяком случае, командир и старпом стояли на мостике вместе и о чем-то тихо разговаривали. Накануне, всю вторую половину дня начальство выглядело каким-то озабоченным и нервным. Перед выходом из Кронштадта командиры учинили строгие проверки всем боевым частям корабля. Впрочем, особо не нашли, к чему придраться. После модернизации корабль весь блестел и пропах свежей краской, даже подкрашивать пока ничего не приходилось. А совсем поздно вечером, в половину двенадцатого, эскадра пришла из Кронштадта и встала на якоря на Неве. Ради прохода кораблей даже специально развели мосты в городе гораздо раньше обычного. А сами корабли приказали украсить флажками. Так что у сигнальщиков забот прибавилось.
        Егоров принял вахту возле носового орудия у паренька по имени Артем и в приглушенном свете белой ночи продолжил рассматривать берег. Он любовался красивыми зданиями, ростральными колоннами, бастионами Петропавловской крепости, спокойной водой и кораблями. Впереди, прямо по курсу, на траверзе Кировского моста, который был раньше Троицким, стоял на якоре эсминец «Карл Маркс». А сзади, за Республиканским мостом, который раньше назывался Дворцовый, виднелся эсминец «Ленин». Красивым пейзажем городского центра Ваню Егорова было не удивить. Потому что он родился и вырос в Ленинграде. Но, все равно он с огромным удовольствием рассматривал этот шедевр архитектуры и городской планировки. С такого ракурса он центр еще не видел. А потому Ваня с большим интересом наблюдал открывшийся с воды вид. Вот только городское освещение в эту ночь почему-то совсем нигде не включили.
        Вахтенное время текло медленно, ничего не происходило, и Ване постепенно захотелось спать. Наконец, его сменили. Но только Егоров добрался до своего гамака, как вдруг объявили боевую тревогу. Все в кубрике зашевелились, начали быстро одеваться и выскакивать на палубу. Многие спросонья что-то ворчали себе под нос. Тревоги на боевом корабле среди ночи обычное дело, они бывали и раньше. Краснофлотцев будили среди ночи совсем нередко, но никто из них еще не знал, что на этот раз все очень серьезно, что началась война. А во время войны экипаж боевого корабля должен постоянно быть в готовности. Однако, люди не могут находиться сутки напролет в напряжении, они должны меняться и отдыхать, иначе надолго сил не хватит. Потому команда всегда несет службу повахтенно, то есть посменно. На флоте служба разбита на вахты по четыре часа. Все краснофлотцы и командиры четыре часа дежурят и восемь часов отдыхают, потом опять четыре часа дежурят и опять отдыхают. Так и проходят сутки на корабле. И только, когда корабль находится непосредственно в бою, не отдыхает никто. Тогда каждый занимает свое, закрепленное за ним,
место по боевому расписанию.
        Когда корабль идет в бой, в бой выходит и весь его экипаж. Обычные текущие корабельные работы, такие как уборка палуб, зачистка ржавчины, подкраска корпуса, починка неисправных механизмов не первой необходимости откладываются. По сигналу боевой тревоги весь экипаж, готовясь к бою, спешит к своим местам. После этого все двери, люки и иллюминаторы задраиваются. На вахте ты или не на вахте в это время - не имеет значения. Каждый командир и краснофлотец на корабле имеют свое место и номер по боевому расписанию. Потому боевые посты и жилые помещения обслуживающего персонала располагают как можно ближе, чтобы во время тревоги избежать излишней суеты и беготни.
        Краснофлотцы Александр Денисов и Иван Егоров были приписаны к носовому орудию. Еще в учебке они изучали артиллерийское дело, потом тренировались стрелять на учениях из старой четырехдюймовой пушки, и вот теперь входили в расчет нового носового орудия, 76-мм артиллерийской установки 34-К, которая, в отличие от старой пушки, имела щит, защищающий орудийный расчет от осколков и водяных брызг. По боевому расписанию друзья значились подносчиками снарядов. Через пару минут после сигнала боевой тревоги они уже находились на предписанных местах в полной боеготовности.
        Командовал орудием мичман Анатолий Белоногов. Это был конопатый некрасивый парень, вертлявый и со скверным характером, крикливый и визгливый. Он важно восседал на откидном металлическом сидении возле штурвала горизонтальной наводки и, таким образом, возвышался над остальными участниками орудийного расчета. В бою он следил по приборам, чтобы орудие наводилось на цель быстро и точно, согласно целеуказаниям старшего артиллериста из дальномерного поста. По другую сторону от пушки занимал место старослужащий старшина второй статьи Степан Пархоменко. Коренастый брюнет, не менее важный и крикливый, чем его начальник. Пархоменко обеспечивал вертикальную наводку орудия и следил за затвором. Денисов и Егоров должны были подавать снаряды четко по очереди, чтобы обеспечить максимальную скорость стрельбы орудия, двадцать выстрелов в минуту. Простую процедуру получения снаряда из элеватора, поднесения его к пушке и запихивания в казенник, нужно было производить так, чтобы не устать. Ведь каждый патрон для новой пушки весил почти двенадцать килограммов. Но для старой пушки патроны были еще тяжелее и весили все
двадцать кило. Правда, та пушка и стреляла вдвое медленнее. А с новой приходилось крутиться, как белки в колесе.
        Возле орудия находился железный снарядный ящик для экстренных выстрелов. В нем лежал запас орудийных патронов на случай, если немедленно нужно стрелять, а подающий боеприпасы из погреба на палубу элеватор еще не запущен или же вышел из строя. На этом ящике Денисов и Егоров, обычно, сидели в ожидании распоряжений. Когда корабль готовился к стрельбе, подносчиков снарядов не гоняли, давали им сберечь силы. Разговаривать на виду у начальства не полагалось, и друзья просто тихо сидели рядом, наблюдая, как над Ленинградом пробуждается день.
        Боевая тревога заставила весь экипаж занять места по боевому расписанию. Все комендоры находились у орудий, торпедисты заняли места у единственного оставшегося после модернизации торпедного аппарата, сигнальщики поднялись на мачты, машинное отделение развело пары, капитан, старпом, рулевые и вестовые собрались на мостике. Боцманская команда высыпала на палубы. В кают-компании судовой врач спешно организовывал лазарет. Наверху надстройки пришли в движение антенные решетки новой радиолокационной станции, установленной во время модернизации, наблюдательные посты лихорадочно осматривались. Остальные застыли в напряженном ожидании. Но ничего не происходило. Пару раз где-то вдали на большой высоте пролетели несколько самолетов. Не удалось даже рассмотреть опознавательные знаки, но, судя по силуэтам, это были наши «ишаки».
        Вокруг лежал мирный спящий город. И нигде ничего с виду не изменилось. Только наступило утро, мосты свели обратно, и по ним поехали редкие машины. Привычное течение службы нарушилось боевой тревогой, корабль стоял под парами, все находились на местах по боевому расписанию и ждали распоряжений, но их не было. Потому что капитан первого ранга Малевский, в начале недели повышенный в звании и теперь командующий не только своим кораблем, но и всем соединением эсминцев ПВО, тоже толком не знал, что следует делать. А от начальников пока поступила только одна фраза: «Будьте в готовности, оставайтесь на месте, ждите указаний». К девяти утра капитан, наконец-то, объявил отбой боевой тревоги. Те, чья вахта продолжалась, остались на местах, остальные пошли завтракать.
        В десять часов снова объявили тревогу и построили весь экипаж вдоль бортов. В 10:15 по радио выступил сам товарищ Сталин. Сообщение о нападении Германии на Советский Союз команда эсминца слушала, затаив дыхание. После обращения вождя к народу по радио заиграли оптимистичные марши, и Малевский опять объявил отбой тревоги. Но отдыхать многие уходили не сразу. Краснофлотцы переговаривались. Никто не сомневался, что война будет трудной.
        Сидя на снарядном ящике, и думая о начале войны, Ваня Егоров почему-то вспоминал своих близких, мать, отца, брата, сестру, дедушку и бабушку. Ведь его родные совсем недалеко. Здесь, в Ленинграде. Вот бы увидеть их сейчас! Как они там? Коснется ли их война? И как война пойдет? Судя по тому, как немцы берут под контроль Европу, они очень сильны и хорошо подготовлены. Но об этом даже говорить нельзя. Нужно говорить, что побьем их на их же территории. А что на самом деле? Пока неизвестно. Но к родным нельзя. Это только таким баловням судьбы, как Сашка Лебедев, все можно.
        В этот момент Ваня как раз наблюдал, как от борта отваливает моторка с этим Лебедевым, одетым в красивый белый китель с начищенными золотыми пуговицами. Он ехал на берег в компании самого Малевского. И, конечно, Егоров завидовал этому молодому командиру. Из папенькиного сынка он вдруг сделался просто каким-то героем после поимки шпиона, которым оказался главный судовой радист. А теперь еще назначили этого Лебедева начальником диверсантов. Так он совсем совесть потерял. Когда хочет появляется на корабле, а когда хочет, покидает борт. И никто ему не указ, да и вахту стоять ему не надо. Спит себе в кают-компании, развалившись на диване, когда заблагорассудится. А Егорову оставалось только смотреть, как моторка отвезла Лебедева и Малевского на берег и вернулась пустая. На мостике место командира занял старпом.
        Егоров поспал около часа и снова заступил на вахту в полдень. И хотя вокруг пока ничего особенного не происходило, в летнем воздухе уже висело тяжелое напряжение. Всем было ясно, что война с немцами вовсю идет, и где-то на западе сотнями, а, может, уже и тысячами, гибнут люди. В небе иногда мелькали поодиночке и группами самолеты со звездами. Поблескивая на солнце стеклянными колпаками кабин и свежей краской, они улетали на запад и не возвращались. Непонятно откуда по эсминцу расползлись слухи, что над Кронштадтом зенитчики, будто бы, сбили немецкий самолет, который сбрасывал мины. И краснофлотцы шепотом обсуждали эту новость.
        Командир корабля Малевский этой ночью тоже не поспал. Только вечером, накануне, урвал пару часов сна. В белом летнем кителе он стоял на мостике и, молча наблюдая за обстановкой, ждал распоряжений. С виду он выглядел совершенно спокойным, но на душе у него спокойствия не было. Его нервировал дурацкий приказ Трибуца о смотре эсминцев на Неве в воскресенье. Ведь корабли даже не смогли бы маневрировать между мостов, случись, например, массированный авианалет. Боевую тревогу Малевский объявил, потому что из штаба передали, что на Кронштадт идут несколько немецких самолетов. Впрочем, ему не приказали выводить эсминцы к Кронштадту, а отбились своими силами и даже сбили один самолет из девяти. После чего, наоборот, приказали эсминцам оставаться на месте до новых распоряжений и охранять центр города от возможных налетов вражеской авиации. А после обращения товарища Сталина Малевского вызвали на совещание в штаб флота.
        Совещание вел начштаба Пантелеев. Полученные распоряжения несколько удивляли. Похоже, начальство наконец-то подготовило четкий план действий на случай войны. В штабе командиры были спокойные и уверенные. Никто не спорил и не кричал. Вопросов почти не задавали. Если люди четко знают, что надлежит делать, то им и нечего выяснять. Похоже, начальство кардинально поменяло свою обычную осторожную и выжидательную позицию. На совещании комсостава намечались активные действия против немцев и финнов. Оказывается, накануне уже был отдан приказ о срочном походе главных сил с целью помощи в обороне Либавы. И оба линкора, сопровождаемые крейсером Киров и новыми эсминцами уже были там и вели бой. Более того, подводники, как выяснилось, уже сумели потопить пять вражеских минных заградителей и три тральщика.
        На совещании обсуждался десант на Хельсинки с целью выведения Финляндии из войны, в случае, если финны войну начнут, блокирование вражеских портов, морских перевозок противника и нанесения ударов по его прибрежному флангу. А также недопущение вражеских десантов на Моонзунд, на другие важные острова и на базу в Ханко. Тактика эсминцев ПВО, по замыслу начальства, предполагала поддержку десантов, прикрытие от вражеской авиации конвоев с вооружением и, при необходимости, главных сил флота. Еще предусматривались дозоры в водах залива, содействие нашим заградителям, борьба с возможными минными постановками противника, с его кораблями и подводными лодками на наших коммуникациях. Еще указывалось на важность отработки координации действий как с летчиками флота, так и с сухопутной авиацией.
        Все это радовало Сергея Платоновича. Он ожидал от начальства обычного осторожничания. И был удивлен такой активизации флота. Как командир эсминца он всегда считал, что эсминец - это корабль атаки. Да и флот на Балтике у нас мощный: в строю два линкора, два крейсера, множество эсминцев и сторожевиков, тральщиков и подводных лодок. Потому есть хорошие шансы захватить господство на море. Неужели же сделаны наконец-то правильные выводы из недавней зимней войны с Финляндией?
        Пообедав после совещания в столовой флотского штаба, Малевский вернулся на «Яков Свердлов». Ничего по-прежнему не происходило. Приказ был получен пока только о готовности к противовоздушной обороне. Даже сниматься с якорей и переходить в Кронштадт начальство пока не требовало. А потому, дав необходимые указания старпому, Малевский решил немного вздремнуть в своей каюте.
        Тут все и началось. Новый радиолокатор системы «Полет», поднятый на импровизированном дирижабле где-то за городом, засек немецкие самолеты загодя. Это передали из штаба ВНОС. На эсминце снова объявили боевую тревогу. Причем, Малевский, который так и не смог поспать, объявил тревогу для отражения авианалета не только на своем корабле, а и на всем соединении эсминцев. На этот раз все корабли пришли в движение и начали разворачивать орудия на левый борт, в ту сторону, откуда ожидалось появление вражеской авиации. Никаких самолетов пока видно не было, руководствовались данными, полученными с радара «Полет» и общим направлением, переданным из штаба ВНОС. Новая радиолокационная станция, смонтированная на «Якове Свердлове» в виде верхнего этажа надстройки, позволяла обнаруживать самолеты больше, чем на сотню километров, но в этот раз захватила цели гораздо ближе, потому что мешали крыши домов. Впрочем, орудия успели нацелить заранее, а как только немецкие самолеты появились в пределах видимости, эсминцы тут же открыли по ним огонь.
        Глава 3
        Грохотали орудия эсминцев недолго. За считанные минуты несколько немецких самолетов комендорам удалось сбить. Остальные бомбардировщики уходили в разные стороны, выполняя крутые виражи. Причем, три самолета сильно горели. Убегая, они оставляли за собой длинные дымные хвосты в небе. Стрельбу эсминцам пришлось прекратить, потому что, во-первых, уцелевшие вражеские самолеты снизились, чтобы быстрее скрыться от обстрела за городскими крышами, а, во-вторых, появились «сталинские соколы».
        Поскольку, почти все новые советские истребители уже были задействованы в воздушных боях над линией фронта, город защищали старенькие «ишачки» И-16. Но их вылетело сразу несколько эскадрилий. И заходили на перехват они одновременно с трех направлений. Со стороны Невы, со стороны Кронштадта и от Комендантского аэродрома. И «ишачки» успешно догоняли и добивали немецкие бомбардировщики, поврежденные обстрелом с кораблей.
        Зенитные пушки и крупнокалиберные пулеметы эсминцев, направляемые новой системой управления огнем, установленной во время модернизации, сбили восемь немецких самолетов, а еще три сильно повредили. Не молчали и зенитчики города, хоть зенитных постов пока развернули довольно мало, но, на бастионах Петропавловской крепости и на крышах штаба силы ПВО уже успели подготовить свои позиции. Оттуда тоже был открыт огонь. И один вражеский самолет им удалось сбить. Остальных добивали летчики-истребители. Сбивая всех тех врагов, до кого смогли дотянуться. Вырваться и уйти после налета на город удалось только пяти вражеским машинам. Так что этот первый бой с самолетами немцев завершился победой.
        Только все равно раны Ленинграду уже были нанесены. Не долетев до самого центра города и до указанных в боевой задаче целей, бомбардировщики люфтваффе все же сбросили свои бомбы на город. Под плотным зенитным огнем боевых кораблей, неожиданно выставленных большевиками для защиты центра своего второго по значению города, немецкие асы бросали бомбы на городские кварталы. И от бомбового удара сильно пострадала Петроградка. К тому же, большая часть сбитых немецких самолетов тоже упала именно туда. И, продолжая стоять на набережной напротив своего корабля, Александр Лебедев с ужасом наблюдал, как рвутся бомбы и разгораются пожары именно в той стороне, где находился его дом. Там, в квартире на проспекте Карла Либкнехта, бывшем Большом проспекте Петроградской стороны, отдыхала после смены в больнице его жена Наташа. Именно она была там. Отец находился в штабе флота, а мама работала в Смольном.
        Наблюдая, как по небу спускаются несколько парашютов с немецкими пилотами со сбитых бомбардировщиков, недолго думая, Александр бросился от Эрмитажа обратно в сторону штаба флота. На сердце у Лебедева было очень неспокойно. Мало того, что война для Ленинграда началась совсем по-другому, так еще и под бомбы могла попасть любимая жена. В прошлый раз она уже погибала под бомбежкой, когда 19 сентября 1941 года немцы разбомбили госпиталь на Суворовском проспекте, развернутый в Академии легкой промышленности. Наташа тогда стала одной из многочисленных жертв этой варварской бомбардировки. Четыре с половиной сотни людей в тот раз получили ранения и лишились жизни в здании госпиталя. Среди них оказались и сто шестьдесят медицинских работников. И теперь Александр очень волновался за жену.
        Первой мыслью Лебедева после налета было попытаться выпросить у отца или у дяди автомобиль и съездить домой, чтобы убедиться, что с Наташей все в порядке. Но это могло и не получиться. Потому он просто свернул на мост и побежал в сторону Стрелки Васильевского острова. Саша бежал со всех ног. Благодаря интенсивным тренировкам последних двух недель, проведенным ради подготовки корабельных диверсантов, физическая форма Александра заметно улучшилась. Да и нужно было преодолеть всего чуть больше трех километров. Это же не марш-бросок с полной выкладкой, так что минут за пятнадцать он рассчитывал добежать.
        Наблюдая три больших пожара над Петроградской стороной, дым от которых уходил в небо высокими чадящими столбами, Лебедев миновал Стрелку, преодолел еще один мост и, перебежав на Петроградскую сторону, припустил по проспекту Добролюбова. Выбежав на угол проспекта Карла Либкнехта, он благополучно пробежал мимо дома дяди Игоря, расположенного на углу со Зверинской. Дыхание начало сбиваться, и Саша перешел на быстрый шаг. Ему было очень жарко бежать в кителе, но снять его он не решался. Везде на проспекте стояли милиционеры и военные патрули. А обычных прохожих встречалось мало. Хотя никаких последствий налета пока видно не было, а пожары происходили где-то далеко за домами. Только впереди что-то дымилось.
        Наконец, Саша добрался до места и с ужасом увидел, откуда идет дым. От той части их дома, стоящего на углу с улицей Ленина, где находилась родительская квартира, остались одни развалины из которых торчал хвост немецкого бомбардировщика с черным крестом свастики на стабилизаторе. От удара упавшей немецкой машины обрушились сразу три подъезда. И вся эта бесформенная груда развалившихся кирпичей и штукатурки, остатков перекрытий и лестничных пролетов, перемешанная с кусками немецкого самолета и останками жильцов и их мебели сильно дымилась, хотя пламени видно не было. Дым выходил из-под обломков. В той их части, куда врезался самолет, наружу даже вырывались языки пламени.
        С содроганием Лебедев заметил среди развалин торчащий из завала край холодильника ХТЗ-120 и рядом с ним седую мертвую голову их домработницы Екатерины Ивановны. Александр кинулся к останкам, но его остановили какие-то рослые парни, приговаривая, что сюда нельзя. По форме Лебедев сразу узнал сотрудников НКВД. Они были при оружии и быстро оцепляли квартал, занимаясь поиском немецких парашютистов. После предъявления удостоверения сотрудника разведотдела штаба флота сержанту и объяснения, что это его собственный дом пострадал, Александра неохотно допустили к развалинам. Но, кроме угла холодильника и головы несчастной Екатерины Ивановны, ничего своего больше найти не удавалось. Он только приметил чью-то ногу, обутую в сапог, торчащую из-под обломков. Нужно было раскапывать завал. И, если Наташа осталась там, в глубине, под обломками дома, то ей уже вряд ли можно чем-то помочь.
        Вдруг, когда надежда найти жену живой угасла, и сердце сковало страшным холодом потери, Александра, стоящего посреди развалин, окликнул знакомый голос:
        - Сашенька! Как хорошо, что ты здесь!
        Он обернулся и увидел Наташу. Она стояла за оцеплением целая и невредимая, держа в руках две сумки-авоськи, полные продуктов. Александр бросился к жене, обнял ее и поцеловал. Потом, желая помочь, выхватил тяжелые сумки из ее рук и проговорил:
        - Я так рад, что с тобой ничего не случилось, милая! Подумал уже, что завалило тебя вместе с домом.
        - Я на рынок ходила, - сообщила Наташа.
        В связи с началом войны, многие горожане сразу же кинулись за покупками. Не была исключением и Наташа. После ночного дежурства она поспала совсем немного и пошла на рынок, который и в воскресенье, пока что, работал, несмотря на объявление войны. Это ее и спасло.
        - Ты, вот что, возьми деньги и иди пока к Добрыниным. Расскажешь, что произошло и пересидишь у них сколько потребуется. А потом отец какое-нибудь жилье нам организует, - проговорил Саша, вынимая из карманов все свои деньги и вручая их жене.
        Наташа вдруг заплакала. Только сейчас она заметила мертвую голову Екатерины Ивановны, торчащую из развалин на фоне белого куска холодильника. Александр вновь крепко обнял жену и сказал:
        - Это война, дорогая. Теперь нужно быть готовыми ко всякому. Все на войне может случиться.
        - Но, ты же говорил, что поначалу ничего с городом не произойдет, а тут такой ужас! Бедная Екатерина Ивановна, - всхлипывала Наталья.
        - Просто, что-то уже изменилось. Вполне возможно, что я стал причиной этого, - прошептал Александр на ухо любимой.
        - При чем же тут ты? Это все эти немцы проклятые. Это же вот этот их самолет взял, да и упал на наш дом. Быть нам теперь погорельцами, - причитала Наташа, не понимая того, что хотел объяснить ей муж. А Лебедев думал о том, что его информация из будущего уже вовсю начала менять историю.
        - Неважно, что погорельцы, важно, что мы живы! - пытался он подбодрить Наташу. И, вроде бы, она успокаивалась. Оставив развалины догорать, они пошли вместе в сторону дома Добрыниных. Когда уже отходили, увидели, обернувшись, как к руинам подъехала красная пожарная машина.
        Сдав жену на попечение тете Нине, которая, к счастью, оказалась дома, и рассказав о постигшем семью несчастье, Александр вернулся в штаб флота и сообщил о произошедшем дяде Игорю. Отец был недоступен, потому что находился на совещании высшего руководства. Евгений Лебедев только вчера вечером прилетел из Москвы, где он общался не только с Жуковым, но и с самим товарищем Сталиным, который очень заинтересовался данными разведки Балтийского флота об атомном и ракетном проектах, о новых видах вооружения, разрабатываемых немцами, а также о планах Японии. А еще, оказывается, перед самой войной произошли существенные кадровые перестановки не только в войсках и на флотах, но и в верхах.
        Вообще, в штабе ощущалась суета. От дяди Саша узнал, что оборона Либавы идет очень тяжело, с большими потерями. И, если бы не артиллерия флота, эту базу уже могли бы потерять. К счастью, благодаря подошедшим вовремя кораблям, база пока уверенно держалась и не собиралась в ближайшие дни сдаваться. Хотя, конечно, по окончании эффективной обороны, ее предполагалось взорвать и оставить, предварительно эвакуировав на кораблях защитников. По замыслу командования, немцы должны потратить на захват Либавы слишком много сил и времени, что должно было дать возможность укрепить другие участки обороны в Прибалтике. Еще Лебедев узнал, что не только немцы бомбили Ленинград, но и наша дальняя авиация собиралась бомбить Берлин этой ночью с аэродрома на Моонзунде. Но, самой главной и непосредственно касающейся его самого новостью оказался приказ о выходе эскадры эсминцев ПВО к Либаве уже через час. Потому что линкорам, находящимся на траверзе базы и ведущим огонь по противнику, срочно требовались дополнительные силы противовоздушной обороны. Там же, для эффективного поражения наступающих вражеских войск
артиллерийским огнем, могут понадобиться и все диверсанты-корректировщики. И эсминцы выходили туда не одни, а вместе с конвоем транспортов с вооружением и боеприпасами. Выгрузив которые, транспорты должны будут забрать раненых и эвакуированных и уйти обратно тоже совсем не пустыми.
        Поздравить экипажи эсминцев с боевым крещением, с уничтожением немецких бомбардировщиков, отправился сам Трибуц. Для него это было важно, ведь и он сам с 1934-го по 1936-й годы служил командиром эсминца «Яков Свердлов». И не зря он устроил смотр эсминцев ПВО. Чувствовал, что так и надо. Это, можно сказать, был первый триумф вице-адмирала в начавшейся войне. И, конечно, нужно было этим воспользоваться, чтобы показать себя всем военморам заботливым и знающим командиром. Владимир Филиппович поднялся на борт «Якова Свердлова», произнес небольшую речь о доблести и мужестве краснофлотцев и эскадры ПВО, проявившей героизм, сбив немецкие самолеты и предотвратив, тем самым, бомбардировку центра города. Но напомнил, что самые трудные бои еще впереди, и надо быть готовыми к ним. Потом адмирал проехался вдоль эскадры на катере, поднимаясь и на другие эсминцы. Так что командующий вдохновил экипажи, как мог, отправляя эскадру к Либаве. Как только церемония смотра закончилась, а адмирал с адъютантами отбыли, эсминцы запустили машины и начали поднимать якоря. А городские мосты, по приказу командующего Балтийским
флотом, развели для прохода эскадры. Прохожие, которые после налета уже снова высыпали на городские просторы, с интересом наблюдали за происходящим с набережных. И было на что посмотреть. Все эсминцы сверкали новой серо-голубой шаровой окраской, а над ними развивались яркие разноцветные флаги и вымпелы.
        Эскадра эсминцев вышла из устья Невы. Корабли встали на курс и, набирая ход, прошли посередине южного фарватера мимо Кронштадта. Нужно было догонять эскортируемые транспорты, которые уже загрузились и отправились в путь из Морского порта Ленинграда на час раньше эсминцев. Скорость пароходов была небольшой, потому далеко уйти они не могли. В прозрачном вечернем воздухе их дымящие силуэты четко просматривались прямо по курсу.
        Предчувствие войны, несмотря на все увещевания политуправлений, упорно называющих все слухи о предстоящей войне провокацией, витало в воздухе. И Малевский хорошо чувствовал это. Провокационные действия немецкой авиации с частыми нарушениями воздушного пространства СССР давно вызывали у него беспокойство. Еще в начале июня уже ходили слухи о накоплении немецких войск непосредственно возле государственной границы. Краснофлотцы на кораблях с тревогой обсуждали возможность скорого начала военных действий. Между тем, многие флотские командиры понимали, что, в случае войны, из-за своей близости к границе, база в Либаве может быть взята неприятелем сходу. Здравый смысл частично возобладал, начальство взялось за ум, и за пару недель до начала военных действий из Либавы в Ригу, на Моонзунд, в Кронштадт и Таллин началось перебазирование легких сил. Ушли из передовой базы многие подводные лодки и тральщики. Вывели даже эсминец «Ленин», быстро закончив его ремонт и, заодно, перевооружив в корабль ПВО.
        И вот теперь последовал приказ командования всеми силами флота защищать передовую военно-морскую базу в Либаве, хотя положение там уже в первый день войны сложилось критическое. Как рассказал Малевскому сам Трибуц, выйдя большими силами из Восточной Пруссии, немцы за половину суток смяли советские пограничные заставы и приграничный войсковой заслон, подойдя к передовой базе флота на расстояние орудийного выстрела. И, если бы не огонь линкоров, то могли бы уже прорвать оборону. Командиры кораблей, находящихся в Либаве, докладывали, что вражеская авиация вовсю свирепствует, а толкового воздушного прикрытия нашими самолетами нет. Координация действий с летчиками плохо налажена. Вот потому и отправляли эсминцы ПВО на помощь главным силам. К тому же, была уже и атака на главные силы флота вражеских торпедных катеров «шнельботов». Трибуц, правда, сказал, что три немецких катера из девяти нашим новым эсминцам удалось потопить, а остальные вражеские катерники выпустили свои торпеды впустую, никуда не попав. Но, никто не сомневался, что это лишь самая первая вражеская атака на наши корабли.
        Никто не знал, что, глядя вперед по курсу своего корабля на дымы уходящих пароходов, командир эскадры эсминцев думал о своей любви. Все знали его, как нелюдимого и угрюмого «морского волка», который никогда не улыбался. Но, и у Малевского имелась личная жизнь. Его любимая женщина была сейчас там, на переднем крае. Марину недавно перевели из Ленинграда. И последний месяц она служила военным врачом на базе в Либаве. Как она там? Жива ли?
        А Александр Лебедев в это же самое время, стоя на юте возле лееров и глядя на отдаляющийся за кормой Кронштадт и остальные эсминцы, идущие в кильватерной колонне за «Яковом Свердловым», думал о Наташе. Как она там? Поладит ли с Ниной Добрыниной? Одно дело встречаться иногда. И совсем другое - поселиться под одной крышей бок о бок с родней. С его родней, а не ее. Кто Наташа для них? Дальняя родственница? Как сложатся их отношения? О себе, о том, что мог он погибнуть уже в этом самом походе, Александр почему-то совсем не думал. Он находился на родном корабле, и сам этот факт уже придавал силы пережить предстоящую битву.
        Глава 4
        Тем временем, с самого раннего утра 22-го июня в окрестностях передовой военно-морской базы Краснознаменного Балтийского флота в Латвийской Лиепае, она же Либава, происходило тяжелое сражение. С каждым часом немцы теснили защитников. Советские части отступали все дальше от государственной границы, все ближе и ближе к городу и порту. База флота представляла собой огороженную волноломом портовую акваторию с многочисленными складами и с судоремонтным заводом. Сам городок располагался вокруг порта, раскинувшись между озерами Лиепаяс и Тосмарес и берегом Балтийского моря.
        Передовую базу флота защищали фортификационные сооружения, строительство которых началось еще в конце девятнадцатого века. В Империалистическую войну, чтобы не сдать врагу форты, их взорвали, но с 1940-го года, когда Латвия стала советской республикой, строительство оборонительных линий и береговых батарей началось заново. К июню 41-го были полностью оборудованы батареи 130 мм орудий, а также военный аэродром, на котором размещалась 43-я отдельная авиационная эскадрилья ВВС Балтийского флота. На вооружении у нее находились четыре десятка летающих лодок МБР-2. А еще неподалеку находился 148-й истребительный авиационный полк ВВС Прибалтийского Особого военного округа, который, к началу войны имел на вооружении пятьдесят пять устаревших, но исправных бипланов «Чайка» И-153 и пятнадцать «ишачков» И-16. Перед самой войной полк был усилен эскадрильей «ишачков». Кроме самолетов, небо над базой защищали два дивизиона зенитной артиллерии, составляющие шесть батарей зенитных орудий. Одним зенитно-артиллерийским дивизионом командовал майор Русских, а вторым - старший лейтенант Сорока. Совместными усилиями
они и отбили первый авианалет люфтваффе, состоявшийся в 3:55 утра. Но, огонь зениток, а также советские истребители, вылетевшие на перехват немецких Ju-88, не позволили прицельно сбросить бомбы. В первом же воздушном бою три немецких самолета удалось сбить. Защитники, при этом, потеряли восемь «Чаек». Бомбы, сброшенные не прицельно, не причинили особого вреда, они не попали ни на склады военно-морской базы, ни на стоянки кораблей, ни на аэродром. Не пострадал и военно-морской госпиталь. Первый налет на базу удалось отбить.
        Для защиты с суши вокруг города были развернуты части 67-й стрелковой дивизии ПрибОВО из состава 8-й армии. В городе и в ближайших населенных пунктах дислоцировалась 56-й, 114-й и 81-й стрелковые полки, 94-й артиллерийский и 242-й гаубичный полки, а также отдельные противотанковые и зенитно-артиллерийские дивизионы. Кроме того, имелись разведывательный, саперный и автомобильный батальоны. В дивизии был полный комплект необходимого оснащения. Более того, благодаря вовремя начатой мобилизации приграничных округов, численный состав дивизии удалось увеличить почти до десяти тысяч человек личного состава. Боевой задачей дивизии под командованием генерал-майора Николая Дедаева вменялась оборона не только самой Лиепаи, но и большого, почти стокилометрового, участка побережья, по которому были рассредоточены части этой дивизии.
        Принимались и другие меры, необходимые для предстоящей обороны. Если еще в середине июня на военно-морской базе у причалов судоремонтного завода «Тосмаре» стояли пять торпедных катеров и девять подводных лодок, а еще шесть подводных лодок находились в ремонте, то уже к двенадцатому июня все они были выведены и распределены по другим базам. А все усилия завода направили на восстановление и перевооружение самого большого ремонтируемого корабля, остававшегося в Либаве, которым был эсминец «Ленин». Правда, очень уж хорошо подлатать корабль не удавалось. Несмотря на то, что завод перевели на круглосуточную работу, объем восстановительных работ на эсминце был слишком большим. Ведь корабль уже даже выводили из списка боевых и хотели навсегда приписать к учебным кораблям. Но, последовал приказ от командующего флотом срочно вернуть эсминец в строй, да еще и установить новое вооружение, демонтировав прежнее.
        Эсминец «Ленин» был старым. Заложенный в конце 1913-го года на Путиловской верфи в Петербурге, он получил название «Капитан Изылметьев» в честь командующего Балтийским флотом с 1856-го по 1864-й годы контр-адмирала Ивана Николаевича Изыльметьева. В конце 22-го года, под самый Новый год, эсминец переименовали в «Ленин», чтобы поздравить, таким образом, вождя мирового пролетариата. Впрочем, в 20-е годы и другие «новики» были переименованы. «Изяслав» переименовали в «Карл Маркс», эсминец «Десна» переименовали в «Энгельс», «Прямислав» переименовали в «Калинин», да и все другие корабли этого типа тоже переименовали. А самый первый из них, именно «Новик», получил название «Яков Свердлов».
        В отличие от первого «Новика», эсминец «Ленин» представлял собой уже модифицированный вариант. Он немного отличался от прототипа как по внешнему виду, так и по тактико-техническими характеристикам. У эсминцев той серии, к которой принадлежал «Ленин», имелись три дымовых трубы, вместо четырех, а длина корпуса, водоизмещение и скорость были чуть меньше. И теперь его, как и остальные старые эсминцы Балтфлота, тоже быстро переделали в корабль ПВО. Двадцатого июня его приняла Государственная комиссия. Под командованием капитан-лейтенанта Юрия Афанасьева он покинул Либаву и едва успел принять участие в смотре на Неве в центре Ленинграда в день начала войны.
        Так что, после ухода эсминца, больших боевых кораблей в передовой базе не осталось. Имелись только четыре катера охраны рейда и девять пограничных катеров из 4-го дивизиона пограничных судов. После первого вражеского авианалета, на подступах к городу развернулось жестокое сражение. На Лиепаю наступала немецкая 291-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Курта Герцога из состава войск 18-й армии генерал-полковника Георга фон Кюхлера группы армий «Север». Дивизия имела полный состав, в ней, на момент вторжения, имелись более четырнадцати тысяч воинов Рейха. Наступление этой дивизии поддерживали танковые и артиллерийские части группы «Север», а также большое количество авиации люфтваффе.
        Перейдя государственную границу Советского Союза, 291-я дивизия вермахта прорвала оборону пограничных войск и, преодолевая сопротивление засадных огневых позиций, расставленных вдоль дорог и на всех перекрестках, двинулась в направлении на Лиепаю. К полудню немцы дошли до реки Барта, протекающей в семнадцати километрах южнее города. Там фашистов попробовали остановить части 67-й дивизии, взорвав мосты. Но, задержали врага ненадолго. После неудачной попытки форсирования реки с ходу по мостам, немцы перегруппировали войска и навели переправу в узком месте, подальше от огня батарей защитников города, создав огневое прикрытие силами своей артиллерии. Так они переправились через реку, создали плацдарм на другом ее берегу и двинулись к городу.
        Несмотря на подавляющее преимущество врагов, пограничники, бойцы 67-й стрелковой дивизии и моряки военно-морской базы, заранее заняв позиции, стойко держались. Берег из скорострельных пушек пытался обстреливать немецкий отряд торпедных катеров, так называемых «шнельботов». И защитники опасались, что в любой момент, под прикрытием этих катеров, немцы могут попытаться высадить десант в тыл. Потому вражеские катера постоянно отгоняли не только советские катера пограничной охраны, но и артиллерийский огонь батарей, не давая «шнельботам» приближаться к береговым сооружениям. Через несколько часов боя, обстановка на подступах к базе сделалась критической, а положение сражавшихся с превосходящими силами противника - отчаянным. Силами зенитчиков были отбиты несколько массированных авианалетов.
        Основная огневая защита базы состояла из двух береговых батарей 130 мм орудий. Батареи с номером 23, которой командовал старший лейтенант Гордейчук и батареи с номером 27 под командованием старшего лейтенанта Савина. И еще четырех малых батарей калибром поменьше. Остальные береговые батареи только строились и не были еще дооснащены к середине июня. Их и не стали достраивать, а напротив, сняли все установленное оборудование, а бетонные казематы взорвали. К счастью, основные батареи оказались готовы к бою. Да еще и две железнодорожные батареи под командованием капитана Лисицкого, оснащенные восьмью 180-мм орудиями, подошли вовремя. Благодаря точной стрельбе советских артиллеристов, численное превосходство наступавшего противника не привело врагов к быстрому успеху. Даже после форсирования реки, немцы не смогли с ходу ворваться в город.
        К двум часам дня командир военно-морской базы капитан первого ранга Михаил Сергеевич Клевенский оказался в трудном положении, для удержания обороны он бросил в бой всех, кого только мог: курсантов военно-морского училища противовоздушной обороны с их преподавателями, отдельный пехотный батальон, пулеметную железнодорожную и противопожарную роты и даже отряды вооруженных рабочих судоремонтного завода «Тосмаре», которыми руководил секретарь комитета комсомола Имантс Судмалис. Но сил все равно не хватало. Город, казалось, был уже обречен.
        И в этот момент по радио шифрограммой сообщили, что на подмогу подходит флот. Вскоре на горизонте показались линкоры и крейсер «Киров», идущие под защитой новых эсминцев. И, следуя приказу командующего Балтфлотом вице-адмирала Трибуца, корабли сразу активно включились в оборону базы, открыв в 15:00 яростный огонь из всех орудий по наступающим немцам. А в небе над Либавой, на замену неуклюжим летающим лодкам МБР-2, стареньким «чайкам» и «ишачкам» появились «сталинские соколы» на новых истребителях, которые не давали немецким бомбардировщикам прицельно сбрасывать бомбы и даже умудрялись, вступая в воздушные дуэли, сбивать некоторые вражеские самолеты.
        На важном участке обороны, на Гробинской дороге, куда к трем часам дня прорвались немецкие танки, и где оборону держали только курсанты училища ПВО вместе с ротой пожарников, усиленной истребителями танков, вооруженными 125-мм ампулометами, огнем линкоров было быстро остановлено продвижение немецких панцеров. Напоровшись на разрывы 305-мм корабельных снарядов, немецкие танки сразу остановились, а потом, потеряв пару машин, разорванных в клочья попаданиями, медленно начали отползать. На передовых позициях постоянно находились генерал-майор Дедаев, начальник штаба 67-й дивизии полковник Бобович и командиры полков. И они уверенно держали оборону при поддержке артиллерии боевых кораблей и батарей береговой обороны.
        Немецкие «шнельботы» сразу же попробовали атаковать советские корабли, подошедшие к базе. Но, напоровшись на плотный огонь эсминцев, охраняющих линкоры, потеряли три катера, и, выпустив торпеды с большого расстояния, никуда не попав, ушли обратно в сторону Восточной Пруссии. А на случай попыток атаки немецких подводных лодок, советские корабли охранял собственный подводный эскорт, состоящий из десяти подлодок, постоянно патрулирующих водный район и занявших все подходы к Либаве. Благодаря мощной артиллерийской поддержке, оказанной флотом, сходу немцам город взять не удалось. К четырем часам дня первый штурм был отбит. Защитники получили передышку. В это время вокруг города выкапывались окопные щели, возводились дополнительные линии обороны и наспех сооружались огневые точки на случай уличных боев. В них размещалось народное ополчение, состоящее из вооруженных рабочих.
        К вечеру первого дня боевых действий вермахт сумел закрепиться на железнодорожной насыпи в районе озера Ярданс и прервать железнодорожное сообщение между Лиепаей и Ригой. Но, на большее сил у немцев не хватило. Попытка прорваться в город танковым ударом через железную дорогу в район Горбинского замка была отбита с помощью артиллерии линкоров.
        Но немцы не оставляли попыток атаковать. С рассветом следующего дня начался новый штурм. Немцы попытались обойти город дальше с востока, там куда уже не доставала артиллерия флота. И все началось снова. К середине дня штурм опять захлебнулся на подступах к городу, а немецкие танки вновь отступили, попав под огонь кораблей. Так что и атака с востока ничего не принесла немцам, кроме потерь. Причем, штурмующим плохо помогала и их авиация. Потому что «сталинские соколы» никуда, на этот раз, не исчезали, а регулярно вылетали навстречу силам люфтваффе. Вот только координация действий все равно прихрамывала. И наши самолеты почему-то всегда появлялись с опозданием. Так что эскадра эсминцев ПВО совсем не была лишней для обороны.
        Транспорты, везущие вооружение и боеприпасы защитникам Либавы, двигались медленно, делая только двенадцать узлов. И это еще считалось вполне неплохой скоростью для сухогрузов. Судов было всего пять. И все семь эсминцев, охраняя конвой, вынуждены были подстраиваться под медленное движение пароходов. Они шли по водам Финского залива неторопливо. И, казалось, этим увальням-пароходам было все равно, что началась война и там, в порту назначения, уже погибают люди. А командиров военных кораблей такая скорость, конечно, весьма нервировала. На траверзе Гогланда от оператора РЛС поступил сигнал, что со стороны Котки летят самолеты. И через несколько минут они перережут курс конвоя.
        Тотчас объявили боевую тревогу и отражение воздушной атаки. Забегали краснофлотцы, завертелись орудия и пулеметы, нацеливаясь и готовясь к стрельбе. Но самолеты, которых насчитали двадцать семь, прошли мимо на большой высоте. Это были немецкие бомбардировщики, которые, судя по направлению их полета, летели бомбить Таллин. О чем было немедленно сообщено по радио в штаб этой базы флота. Оставалось надеяться, что там вражеские самолеты встретят достойно. Конечно, вызывала удивление вопиющая наглость финнов, которые предоставили немцам свои аэродромы в полное пользование в первый же день войны с СССР. Впрочем, раз они уже и мобилизацию провели, то ничего удивительного в таком факте не было.
        Пока «Яков Свердлов» шел к Либаве, Александр Лебедев проводил последние занятия и инструктажи с группой диверсантов эсминца. За прошедшую неделю ему удалось разработать, составить и утвердить через разведывательный отдел штаба флота регламент единообразного вооружения и экипировки диверсионно-корректировочных групп. А также концепцию их применения на кораблях. Теперь все группы на каждом эсминце состояли из четырех человек: моториста, который отвечал за состояние и исправность моторной лодки; радиста, который отвечал за состояние радиостанции и умел работать на ней; второго радиста, способного подменить первого радиста на рации, он же пулеметчик. Кроме этих троих, имелся командир группы, который, в случае надобности, если диверсант будет ранен или убит, мог подменить любого своего подчиненного. Каждый из диверсантов должен был находиться в хорошей физической форме, уметь хорошо стрелять, обладать навыками оказания первой помощи, знать радиодело и навигацию, а также азы минно-взрывного дела, чтобы суметь заложить, подорвать или обезвредить взрывчатку. Всему пока учились впопыхах, потому что времени
на полноценную подготовку уже совсем не хватало. Ведь война началась.
        Теперь у каждого диверсанта для самообороны имелись пистолет ТТ и нож разведчика. Кроме того, командиру полагался пистолет-пулемет, а радисту и мотористу выдавали по винтовке СВТ. А пулеметчик нес ответственность за ручной пулемет с двумя запасными дисками, лежащими в брезентовой сумке с удобной лямкой, которую можно было вешать через плечо. Кроме этого вооружения, каждому полагались по две фугасных гранаты и по одной дымовой шашке. А у командира имелась еще и ракетница с набором разноцветных сигнальных ракет. Форма одежды тоже была выбрана однообразная. Никаких привлекающих внимание кителей или бушлатов с блестящими пуговицами, а самая простая матросская роба, даже без полосатого воротничка. В качестве головного убора утвердили бескозырку. На случай ранений группе придавалась аптечка с перевязочным материалом. И вот теперь, пока эсминец шел на Либаву, Александр Лебедев еще раз напоминал Павлу Березину, Дмитрию Степанову и Вадиму Полежаеву, как всем этим пользоваться и что следует делать. Он почти не сомневался, что группы корабельных диверсантов-корректировщиков командование сразу же привлечет к
обороне базы. Потому сейчас, в очередной раз, отрабатывали взаимодействие по радио не только с кораблями, а с другими подобными группами, организованными Лебедевым на всех остальных эсминцах эскадры ПВО.
        Глава 5
        Во время первого военного перехода из Ленинграда в Либаву каждый эсминец эскадры ПВО был готов не только отражать налеты авиации, но и атаки подводных лодок и надводных кораблей противника, а также - к преодолению минной угрозы. К счастью, благодаря усилиям подводников из «Стаи красных акул» и, действующим в координации с ними, надводным силам, состоящим из крейсера «Максим Горький» лидеров «Минск» и «Ленинград», и соединения тральщиков, минную угрозу в Финском заливе пока удалось предотвратить. Если не считать немногочисленные мины, те, что враги сбрасывали с самолетов, но которые, впрочем, быстро выявлялись, огораживались буйками и обезвреживались, то минная опасность пока была минимальной. Хотя Малевский не сбрасывал со счетов и ее. Большая ответственность давила на командира конвоя, потому что именно он отвечал за организацию всей обороны соединения и успех проведения сухогрузов с вооружением и боеприпасами в сражающуюся Либаву.
        С потенциальной угрозой, исходящей от вражеских подводных лодок, тоже приходилось считаться. Хотя «Стая красных акул» и здесь преуспела, открыв боевой счет еще перед началом войны с вражеских минных заградителей и тральщиков и пополнив его в день начала войны уже двумя вражескими подлодками. Но никто не мог заранее знать, когда и где враг может нанести удар по конвою. Это, например, могли быть и скоростные немецкие торпедные катера. А рассчитывать на быстрое перестроение кораблей конвоя не приходилось из-за низкой скорости движения транспортов. Да и времени из-за скоротечности атаки для перестроения не останется. Поэтому Малевский заранее перестроил корабли в круговой ордер и дал указания при налете вражеских самолетов, а также при атаке торпедных катеров ставить дымовые завесы над транспортами. Головным шел «Яков Свердлов», а арьергард конвоя прикрывали «Ленин» и «Карл Маркс». Слева от сухогрузов находились «Артем» и «Володарский», а справа шли «Калинин» и «Энгельс».
        Ночь началась неспокойно. По-видимому, вражеские бомбардировщики, пролетевшие над кораблями в районе Гогланда и ушедшие в направлении на Таллин, передали координаты советского конвоя и его курс. Буквально через сорок минут начался налет. С севера, со стороны Финляндии, летели две девятки немецких пикировщиков Ju-87 «Штука». Они явно намеревались прорваться к сухогрузам. Поскольку радиолокационная станция «Якова Свердлова» засекла вражеские самолеты заранее, командир эскадры Малевский успел объявить боевую тревогу для отражения воздушной атаки по всему соединению до подхода противника. Командир эскадры приказал эсминцам навести орудия по азимуту, указанному локатором, и начать постановку дымовой завесы для максимального прикрытия всех пяти транспортов, которые следовали в кильватерной колонне на расстоянии примерно пятнадцати кабельтовых друг за другом. Белая ночь не давала возможности конвою проскочить незаметно, а дымовая завеса позволит немного замаскировать корабли. Во всяком случае, Малевский на это очень надеялся, тем более, что ветра, который мог бы быстро разогнать дымы, почти не было.
Погода стояла теплая и спокойная, почти штиль.
        Пикирующие бомбардировщики Ju-87 Stuka, похожие на хищных птиц, вскоре показались. В их силуэтах угадывалось нечто сатанинское. Радиатор походил на уродливый раскрытый рот, а неубирающиеся шасси напоминали лапы. За что этот самолет получил прозвище «Лаптежник». Прочные шасси позволяли взлетать «штукам» с грунтовых аэродромов. При пикировании включалась громкая и пронзительная сирена. Она применялась не столько для устрашения противника, сколько для того, чтобы летчик, находясь под действием перегрузки, доходящей до шестикратной, мог по тональности звука сирены определять скорость и высоту пикирования, не глядя на приборы. Хотя все те, на кого сбрасывались бомбы, из-за сирены, разумеется, пугались еще больше. Причем, в пикировании опытные пилоты бросали бомбы с очень малой высоты и с отклонением не более тридцати метров от цели.
        «Юнкерс-87» считался прочным и довольно надежным самолетом. Он обладал неплохой управляемостью и имел хороший обзор. Кабина оснащалась большим «фонарем» с бронестеклом. А под креслом, между ног пилота, имелось окошко, закрываемое жалюзи из металла, которое использовалось для поиска цели. Само пилотское кресло защищалось восьмимиллиметровой бронеплитой. Стрелок-радист, сидящий за пилотом и простреливающий воздушное пространство позади самолета из 7,92-мм пулемета MG-15, тоже был неплохо защищен. Курсовое стрелковое вооружение состояло из двух встроенных в крылья пулеметов MG-17 такого же калибра, 7,92 мм, имеющих боезапас по тысяче патронов на каждый ствол.
        Главным недостатком машины авиационные эксперты считали ее не слишком высокие скоростные показатели. Впрочем, этот самолет немцы активно применяли в ходе мировой войны довольно успешно и во Франции, и в Польше. Вот и сейчас, «штуки» шли бомбить советский конвой, будучи уверенными в своей безнаказанности. Командование люфтваффе получило сведения о идущем конвое от летчиков бомбардировщиков, и, сопоставив силуэты эсминцев, защищающих транспорты, пришло к выводу, что старенькие «новики» не окажут серьезного сопротивления. Немцы пока не поняли, что большинство их самолетов над Ленинградом сбили именно эти корабли, а не ПВО города, как они предположили, считая, что роль старых кораблей в отражении налета на город Ленина была лишь вспомогательной и незначительной. Потому они и решили, что восемнадцать самолетов справятся с боевой задачей и разбомбят сухогрузы противника.
        «Юнкерсы» атаковали с высоты четырех с половиной километров. Шесть звеньев по три машины рванулись друг за другом в пикирование, создавая смертоносную карусель. Эсминцы вовремя открыли огонь, но вражеские самолеты ломились напролом сквозь разрывы снарядов, поначалу даже не обращая внимания на разлетающиеся снарядные осколки. А корабельные пушки стреляли неплохо, от их заградительного огня смертельными цветами разрывов зажглось все небо белой ночи на пути пикировщиков. Но, тем не менее, «Юнкерсы» переворачивались в воздухе и входили в пике, завывая сиренами. Правда, пока они подлетали, эсминцы успели поставить дымовую завесу над транспортами, но все же, пароходы выдавал густой черный дым, пробивающийся сквозь серые облака установленной кораблями охранения дымовой завесы. На этот черный дым немецкие летчики и ориентировались. Они пикировали на конвой не зная, что вблизи их встретит еще более плотный огонь, где к выстрелам орудий присоединятся многочисленные зенитные пулеметы.
        И дело для пикировщиков обернулось плохо. За какие-то минуты они потеряли шесть машин, а остальные вынужденно выходили из пике, сбрасывая бомбы с большой высоты и не попадая по целям. И все же, асы люфтваффе, не привыкшие проигрывать, решились на второй заход. Теперь, оставив в покое транспорты, скрывшиеся в облаке дымовой завесы, они нацелились на головной эсминец. А «Яков Свердлов», преследуемый немецкими самолетами, увеличил ход до максимального, рванул вперед от конвоя и пошел зигзагом, одновременно стреляя по преследователям из всех орудий и пулеметов.
        После перевооружения на эсминце стало не хватать людей на все огневые точки. Потому, по новому боевому расписанию, место диверсантов определили за зенитными пулеметами ДШК, установленными на крыльях мостика, из которых пока некому было стрелять. В то время, как в трюмной команде, куда до этого были приписаны Березин со Степановым, людей пока хватало и без них. А носовой артиллерийский погреб, которым заведовал Полежаев, еще не был переоборудован на новую систему элеватора подачи боеприпасов. Потому комендоры, нарушая инструкции, заранее делали большие запасы патронов в железных рундуках возле своих орудий. Так что Александр Лебедев и Павел Березин вели огонь по самолетам с правого борта, а Вадим Полежаев и Дмитрий Степанов - с левого.
        По всему кораблю от стрельбы стоял ужасающий грохот. И остальные эсминцы поддерживали огнем свой флагман. А немецкие пикировщики только добавляли шума своими сиренами, пулеметами и разрывами бомб, которые, к счастью, пока падали вокруг, довольно далеко от корабля. В пике «штуки» приближались настолько, что попасть в них становилось довольно легко. Чем и пользовались комендоры. И еще четыре машины с черными крестами не смогли выйти из пике, камнем упав в воду. А один «Юнкерс» все же вышел, но, подбитый, чадя пробитым мотором, пошел на бреющем прочь и рухнул уже у самого горизонта. Лебедеву было чем гордиться, именно их с Березиным пулеметный расчет сбил этот самолет. Оставшиеся «лаптежники» вынужденно ретировались. Но эсминец не прекращал стрелять, пока они не скрылись за горизонтом. Только тогда, когда стрельба корабля прекратилась, а азарт боя иссяк, и моряки вздохнули с облегчением, Березин и Лебедев заметили, что одна из вражеских очередей прошла совсем близко от них, оставив на правом крыле мостика цепь пулевых отверстий.
        Следующий час прошел спокойно, и Лебедев даже немного вздремнул на диване в кают-компании, когда заметили торпедные катера и вновь объявили боевую тревогу. Большие немецкие корабли и лучшие подводные лодки, занятые войной с «королевой морей» Великобританией в Атлантике, пока к войне против Советского Союза не привлекались. Потому, основной ударной силой кригсмарине на Балтике в июне должны были стать торпедные катера. Немцы собрали для атак на советские корабли больше половины всего своего исправного «москитного флота», тридцать торпедных катеров-«шнельботов». Они имели относительно большое для этого класса маломерных кораблей водоизмещение в сотню тонн, а также хорошую дальность хода до семисот миль и неплохую мореходность. Скорость и маневренность позволяли этим катерам атаковать конвои и быстро уходить без потерь. Во всяком случае, на это они рассчитывали, обычно, действуя нагло и стремительно, разгоняясь в атаке до сорока узлов.
        Но командиры немецких катеров уже знали, что война для кригсмарине началась не слишком удачно. Похоже, на Балтике очень активно действовали подводные лодки большевиков. И, вполне возможно, что начали они охоту еще до самой войны. Так или иначе, минные заградители «Бруммер», «Танненберг», «Ганзеештадт Данциг», «Кенигин Луизе» и «Пройссен» уже лежали на дне, а вместе с ними еще и три тральщика.
        К концу первого дня военных действий по немецкому «москитному флоту» распространились слухи, что не повезло и трем их собратьям, торпедным катерам S-31, S-35 и S-60, потонувшим при попытке атаковать советские линкоры возле Лиепаи, а катер с бортовым номером S-59 оказался серьезно поврежден близкими разрывами снарядов при попытке приблизиться к портовым сооружениям большевиков. Потому, будучи посланными в атаку на конвой, идущий со стороны Ленинграда, флотилия «шнельботов» на этот раз осторожно вышла из финских шхер.
        Все-таки эти кораблики были деревянными и совсем небольшими, размеры в самом высоком месте корпуса от киля до верхней палубы не превышали трех метров. Их прародительницей была быстроходная яхта одного американского миллионера, имеющего немецкие корни, Отто-Германа Кана. Яхта называлась «Охека II» и была построена частной судостроительной фирмой «Фридрих Люрссен». Эта фирма с конца XIX века специализировалась на небольших быстроходных судах и даже, иногда, строила катера по заказам кайзеровского флота. Именно, взяв за основу эту моторную яхту и получили «шнельбот» длиной в тридцать четыре метра, шириной около пяти, и с небольшой осадкой около полутора метров. Максимальную скорость, заявленную в сорок узлов, на практике достигали очень редко и с трудом. Хорошая маневренность обеспечивалась благодаря использованию дополнительных рулей. «Шнельботы» вооружались двумя торпедными аппаратами калибра 533 мм, боекомплект которых составляли четыре торпеды. Две из них заряжались в аппараты, а другие две оставались запасными. Еще имелась двадцатимиллиметровая автоматическая пушка и пара пулеметов MG-34. А для
борьбы с подводными лодками предназначались шесть глубинных бомб и два бомбосбрасывателя. И вот, десять таких катеров шли наперерез конвою с правого борта, с севера, со стороны Финляндии.
        Немецкие катерники думали, что смогут легко приблизиться к конвою, чтобы пустить на дно медлительные сухогрузы, охраняемые такими же медленными старыми военными кораблями. Но Малевский действовал решительно и объявил встречную атаку. Эсминцы, прикрывающие конвой по правому борту, подняли пары, поставили дымовую завесу, и, выполнив поворот «все вдруг», пошли навстречу неприятелю, быстро набирая ход и открыв шквальный огонь.
        «Яков Свердлов», «Калинин», «Энгельс» и «Карл Маркс» шли на маленькие деревянные суденышки, подобно четырем медведям, вышедшим на бой против десяти не самых больших собак. Катерники поначалу не придали должного значения повороту эсминцев. Ведь, судя по силуэтам, это были, всего лишь, старые «новики», не имеющие скорострельных орудий. И немцы сильно удивились, когда с эсминцев заговорили автоматические пушки и крупнокалиберные пулеметы. Мало того, эсминцы набрали ход и умело маневрировали, не желая подставляться под вражеские торпеды. И они уверенно шли в атаку, быстро сокращая расстояние и намереваясь не просто отпугнуть торпедные катера противника, а догнать и уничтожить их.
        На расстоянии шестидесяти кабельтовых «шнельботы» начали перестраиваться в две расходящиеся кильватерные колонны, намереваясь обойти эсминцы и прорваться к конвою с двух сторон, попутно пустив торпеды по эсминцам с близкого расстояния, проходя мимо них. «Шнельботы» надвигались на эсминцы с самоотверженностью самоубийц. Такое сближение требовало железных нервов. Только им этот маневр не удался. Эсминцы тоже перестроились в кильватер и начали стрелять по катерам с обоих бортов. Приблизившись к эсминцам и попав в зону уверенного поражения корабельной артиллерии, три передних катера, один слева по борту, а два - справа от кильватерной колонны эсминцев, получив прямые попадания снарядов, взлетели на воздух вместе со своими торпедами, рассыпавшись в щепки. А остальные, не выдержав вида гибели собратьев, пустили торпеды не по сухогрузам, а по эсминцам и начали разворачиваться. Но эсминцы тоже не стояли на месте, они производили противоторпедное маневрирование, уходя с траектории движения торпед. И удача была на их стороне. Ни одна торпеда не попала в цель. А видя, что противник разворачивается,
намереваясь спасаться бегством, Малевский приказал: «самый полный вперед!»
        И эсминцы пустились в погоню за оставшимися «шнельботами». Вскоре один из них стал отставать от собратьев, теряя ход. Похоже, его серьезно подбили. Неспособный более ни удирать, ни развернуться для атаки запасными торпедами, которые «шнельботы» могли пускать только по курсу, он бессильно лег в дрейф, огрызаясь из пушки и двух пулеметов. В кого-то немцы попали. Троих краснофлотцев на «Якове Свердлове» ранило, а одного убило. Но залп главного калибра отправил немецкий кораблик на дно. Точные попадания с небольшого расстояния разворотили его деревянный корпус и дело завершили пулеметы.
        Александр Лебедев и Павел Березин стояли за гашеткой ДШК попеременно. Они стреляли по катерам так остервенело, что ствол пулемета раскалился и требовал отдыха, а то и замены. Но оба были довольны, что удалось наподдать немцам. Хотя, Лебедев поймал себя на мысли, что впервые за обе свои жизни, вот так, лично, стреляет не по мишеням, а по живым людям. Ему даже показалось, что именно его очередь разорвала немецкого моряка пополам. Правда, тот сам перед этим целился из пулемета в Александра. В прошлый раз Саша был всего лишь лейтенантом на эсминце, когда подорвался на минах во время перехода из Таллина. После чего, Александр, которого спасли из воды тяжело раненым, долго валялся по госпиталям, а, вернувшись в строй, служил, опять же, на кораблях. И самолично ни в кого никогда не стрелял. Теперь же, пришлось. И это было его личное боевое крещение.
        Глава 6
        Двадцать третьего июня по всей западной границе СССР Красная армия вела тяжелые оборонительные бои. Немцы атаковали с завидным напором и самоуверенностью. Действия всех частей вермахта отличались слаженностью и четкостью, знаменитый немецкий порядок предписывал каждому командиру Рейха действовать строго по утвержденному плану. Во Франции, в Польше, да и в других местах, где шли боевые действия до вторжения в Советский Союз, такая установка всегда срабатывала. Потому, от предписанных маршрутов движения никто не отклонялся. Только не знали немецкие командиры, что, на этот раз, обо всех их планах советскому руководству было известно в подробностях. И везде на путях захватчиков готовились засады, минные ловушки и встречные удары, а дальше вермахту подготавливали жаркую огневую встречу с артиллеристскими фейерверками хорошо оснащенные оборонительные рубежи, основой которых служили укрепленные районы старой границы, экстренно довооруженные и занятые дивизиями полного состава военного времени.
        Уже в девять утра по радио на всю страну объявили о создании Ставки Верховного Главнокомандования. Верховным Главнокомандующим и председателем Ставки назначался товарищ Сталин, а его Первым заместителем и Главнокомандующим Западным стратегическим направлением, то есть начальником всех вооруженных сил, разворачиваемых против немцев, назначили генерала Жукова с одновременным присвоением ему звания маршала Советского Союза. Вторым заместителем Верховного Главнокомандующего и Начальником Генерального штаба РККА утвердили маршала Шапошникова, а его заместителем, начальником Оперативного управления Генштаба, назначили генерал-майора Василевского. В Ставку вошел также нарком Иностранных дел Молотов и, снова назначенный наркомом Обороны Ворошилов, который уже занимал эту должность до мая 1940-го года. Таким образом, тех, кто принимал теперь главные решения СССР в войне против Германии, было всего пятеро: Сталин, Жуков, Шапошников, Ворошилов и Молотов.
        Бардак в приграничных военных округах, выявленный комплексной комиссией Генерального штаба перед самой войной, привел к значительным кадровым изменениям. Сталин объявил покровителем всего этого бардака Тимошенко, но обошелся с ним довольно мягко. В отличие от Павлова и Кулика, которые находились под арестом и следствием, Тимошенко всего лишь сместили с должности наркома Обороны и отправили на войну. Буденный был уличен в покровительстве Кулику, попал под горячую руку Сталина и тоже выехал на фронт.
        В первый же день своего существования Ставка утвердила командующих фронтами, образованными против трех наступающих армейских группировок вермахта. Против группы армий «Север» должен был действовать Северо-Западный фронт, который возглавил бывший нарком Тимошенко. Юго-Западный фронт против немецко-румынской группы армий «Юг» должен был возглавить Буденный. А против группы армий «Центр» организовывался Центральный Западный фронт, командовать которым Ставка назначила генерала армии Мерецкова.
        И Сталин утвердил это назначение, а дело, возбужденное НКВД против бывшего начальника Генерального штаба РККА, было тут же прекращено. Ведь вся вина Кирилла Афанасьевича состояла в том, что он говорил высшему руководству правду, что война с Германией неизбежна, и что надо, как можно скорее, укрепляться на границах, проводить мобилизацию и переходить на военное положение. Потому Сталин тогда посчитал его паникером и отстранил Мерецкова с должности начальника Генштаба, назначив вместо него Жукова. Теперь же, ситуация кардинально поменялась, война началась. И товарищ Сталин убедился, что Мерецков был абсолютно прав.
        Секретным приказом Ставки от 23 июня был организован и Карельский фронт. Он пока не воевал, но готовился в ближайшие дни начать боевые действия против Финляндии, с аэродромов которой уже вовсю летали бомбить территорию Советского Союза, в том числе и Ленинград, немецкие самолеты, и в адрес которой Молотовым были заявлены все возможные дипломатические ноты и протесты. Мало того, там же, в Финляндии, базировались и силы немецкого флота, действующие против советских военно-морских сил в Финском заливе. Так что финнов планировалось проучить, а всю Финляндию предполагалось оккупировать, чтобы, выведя ее из войны, исключить угрозу Ленинграду, Краснознаменному Балтийскому флоту и северному сухопутному флангу РККА. И соответствующая операция с названием «Северный песец» уже была разработана Генштабом. Командующим этим важным фронтом, который должен был вскоре начать наступление на финском направлении, Жуков предложил назначить своего заместителя по Генштабу Николая Федоровича Ватутина. Ставка утвердила такое решение, и Ватутину сразу присвоили звание генерал-полковника.
        Произошли и другие кадровые изменения. Вместо маршала Кулика, находящегося под следствием, начальником Главного артиллерийского управления Ставка утвердила Леонида Александровича Говорова, до этого назначения возглавлявшего Артиллерийскую академию РККА имени Дзержинского. С подачи Жукова, Ставка утвердила и важное решение по военно-морскому флоту. Наркомат ВМФ решено было упразднить, а наркома Кузнецова назначили командующим Черноморским флотом вместо Октябрьского, которого вернули обратно на Дальний Восток командовать Амурской военной флотилией, которой Филипп Сергеевич уже благополучно командовал до марта 1939-го года. Жуков убедил Сталина, что в этой войне все флоты необходимо передать в ведение наркомата Обороны и в оперативное подчинение Генерального штаба, а никакой отдельный наркомат ВМФ не нужен вовсе.
        Еще Ставка разработала срочный план по эвакуации населения, особенно специалистов, партийных и советских работников и их семей, а также оборудования промышленных предприятий с тех территорий, угроза захвата которых немцами была весьма вероятной. Масштабный план по мобилизации всего промышленного и человеческого потенциала, и строительства новых предприятий в глубине страны тоже подписали. Был утвержден и план разработки, выпуска и скорейшего принятия на вооружение новых видов оружия и боеприпасов, в том числе ракет и реактивной авиации. Утвердили и постановление о сборе и обращении трофейного оружия и боеприпасов, а также о изучении захваченных в ходе войны иностранных образцов техники и промышленного оборудования. Отдельно Ставка утвердила сверхсекретный проект о начале работ по ядерному делению, поиску и обогащению урана, и по проектированию атомного реактора с целью создания оружейного плутония и, в дальнейшем, ядерного оружия.
        Пока в Ставке целый день совещались главные начальники Советского Союза, в приграничной полосе продолжались тяжелые бои. Днем 23-го июня на просторах Литвы в бой пошла 2-я танковая дивизия. Танки этой дивизии встретились с наступающими немцами возле реки Дубиса и сразу вступили в бой. Командовал дивизией генерал-майор Егор Николаевич Солянкин. В его распоряжении имелись тридцать танков КВ-1 и два с половиной десятка КВ-2, а также сотня танков БТ-7, по тринадцать единиц Т-28 и Т-26, и десяток огнеметных танков, а еще почти тысяча бортовых грузовиков ЗИС-5. Дивизия была заранее развернута и обеспечена всем необходимым. В ней две недели перед войной непрерывно проводили учения и оснащали танки радиоаппаратурой. А шоферов грузовиков готовили к бесперебойной подвозке боеприпасов и топлива танкам, находящимся на поле боя.
        Дивизия выдвинулась из окрестностей станции Гайжюны, где базировалась, в направлении на Расейняй. Но, когда советские танкисты достигли Дубисы, мосты на реке оказались взорваны, а немцы как раз наводили переправы, подавляя огнем своих танков сопротивление остатков 90-й стрелковой дивизии, отошедшей от Расейняя и закрепившейся на северо-восточном берегу Дубисы. Противоположный берег реки и сам городок Расейняй гитлеровцы к тому моменту уже захватили. В Расейняе находились танки шестой танковой дивизии, 2-я кампфгруппа под командованием подполковника Зекендорфа, а 1-я кампфгруппа под командованием полковника Рауса, поддерживаемая моторизованной пехотной бригадой, развивая наступление, с помощью саперов налаживала переправы через реку Дубиса и даже заняла уже небольшой плацдарм, потеснив защитников северо-восточного берега. И тут на помощь красноармейцам пришли танки. А советские танкисты сходу вступили в бой.
        Шестая танковая дивизия вермахта из состава 41-го моторизованного корпуса четвертой танковой группы Эриха Гепнера имела в составе две с половиной сотни танков. Основу ее танкового парка составляли полторы сотни «четверок» Pz IV, самых лучших немецких танков на тот момент. Кроме них имелись десяток «двоек» Pz II и много чешских Pz 35 и Pz 38. Имелась и противотанковая артиллерия в виде 37-мм пушек РАК-37. Но, в момент встречи с советскими танками, дивизия оказалась разделенной. А первая ее кампфгруппа не могла одна удержаться против всей советской дивизии, оснащенной, к тому же, тяжелыми танками.
        Первым погиб немецкий моторизованный батальон, оказавшийся на пути советских танков. Тяжелые КВ не только давили мотоциклы и расчеты противотанковых орудий, но и сокрушали немецкие панцеры «четветки», считающиеся немцами тяжелыми. Сами КВ, при этом, оставались практически неуязвимыми. Правда, некоторые из них в ходе боя лишились гусениц, но это были все успехи противника. За несколько часов боя кампфгруппа полковника Эрхарда Рауса вместе со всей 6-й моторизованной пехотной бригадой 6-й танковой дивизии вермахта перестала существовать. А большая часть машин советской 2-й танковой дивизии благополучно переправилась через речку по наведенным самими же немцами понтонным переправам и двинулась отбивать Расейняй. Наступление советских танков поддерживали остатки 90-й и 48-й стрелковых дивизий.
        Возле небольшого городка и прямо на его улицах произошло столкновение советских танкистов с кампфгруппой подполковника Эриха фон Зекендорфа. И тот бой шел гораздо дольше. Потому что на помощь немцам поспешили другие подразделения гитлеровцев. Но и на выручку 2-й танковой дивизии тоже выдвинулись свои. В небе появились самолеты обеих сторон, закружившие смертельные карусели друг с другом, а сражение за Расейняй не прекращалось до самого вечера, когда от небольшого городка осталось одно пепелище с торчащими вокруг и внутри него десятками обгорелых остовов бронетехники и с многочисленными трупами танкистов, валяющимися рядом со своими подбитыми машинами.
        А победили в сражении тяжелые танки. Из двух танковых дивизий, вражеской и своей, уцелели только они. Из двадцати пяти машин КВ-2 в строю осталось только тринадцать, а из тридцати КВ-1 уцелели только семь. И почти все уцелевшие машины после жестокой битвы хранили на броне следы многочисленных попаданий, но они полностью контролировали дымящиеся руины городка, отбитые у врага. Стоя на крыше башни своего танка, генерал-майор Солянкин осматривал в бинокль горизонт на закате. Кровавое солнце озаряло неверным светом недавнее поле боя, где полегла большая часть его танкистов. Но шестая танковая дивизия вермахта была полностью уничтожена. Хотя война продолжалась. Другие немецкие дивизии 41-го танкового корпуса вермахта, 269-я пехотная и 36-я моторизованная при поддержке первой танковой уже приближались к Расейняю с разных сторон. И вскоре битва продолжилась. А подобные ей сражения шли по всей приграничной полосе от Балтики до Черного моря. Встретив упорное и хорошо подготовленное сопротивление, вермахт замедлил движение, немецкий блицкриг забуксовал.
        Между тем, конвой сухогрузов с вооружением продолжал движение в сторону Либавы. За день эсминцы отбили еще три авианалета и отогнали вражескую подводную лодку. К счастью, советские летчики получили приказ прикрывать конвой с воздуха, и, начиная с девяти утра, авиаподдержка истребителями приходила на выручку конвою более или менее регулярно. Лебедев поспал за эти сутки только часа два. Настолько часто объявлялись тревоги на «Якове Свердлове». Да и спать ему теперь было негде, потому что в кают-компании судовой врач развернул свой маленький госпиталь, а на его диванчике, к которому Александр уже привык, теперь лежал раненый краснофлотец, старшина-сигнальщик Слава Рылеев, серьезно раненый в живот при очередном налете. В течение дня Лебедев с Березиным почистили все части пулемета ДШК и три раза заново приносили боеприпасы из погреба, чтобы наполнять использованные пулеметные ленты по пятьдесят патронов, потому что готовых, наполненных лент, у них имелось очень мало.
        А еще Александру пришлось проводить допрос немецкого моряка, спасенного из воды после уничтожения вражеского торпедного катера. Немец был рыжий, высокий и худой. Он выглядел напуганным и постоянно озирался. Назвался он Куртом Бильдерлингом, фельдфебелем-механиком, которого выкинуло со «шнельбота» взрывом. Он оказался контуженным и отвечал на вопросы невпопад. Немец даже не мог с уверенностью ответить, сколько человек находились на борту погибшего торпедного катера. Но, однако, Курт утверждал очень четко, что немецкие торпедные катера базируются в шхерах возле Хельсинки, и там же находится их плавбаза. Для самого Александра это не было открытием. Он знал, что немец говорил правду.
        Из архивных документов Александру Евгеньевичу было известно, что готовиться к войне с СССР финны начали еще в первой декаде июня 41-го. С момента окончания «Зимней войны» руководство Финляндии вынашивало планы реванша. Руководители финнов были совсем не прочь поддержать фашистов в их агрессивных планах нападения на Советский Союз и предоставить плацдармы на своей территории. Уже 7-го июня через границу между Норвегией и Финляндией передислоцировалась немецкая кампфгруппа «Норд», которую вскоре преобразовали в дивизию СС «Норд». А 10-го числа в порту Похьянма начали выгружаться подразделения 169-й немецкой пехотной дивизии. В тот же день в Рованиеми из Норвегии приехали немецкие офицеры из штаба армии «Норвегия». А после 10-го июня в Финляндии начали проводить первые мобилизационные мероприятия. К 15-му июня 3-й финский армейский корпус перешел в оперативное подчинение командования немецкой армии «Норвегия». Причем, уже на следующий день этот финский корпус получил приказ, сразу же после начала наступления на СССР, выдвигаться к Мурманской железнодорожной линии, чтобы перерезать ее.
        С 17-го июня финны объявили всеобщую мобилизацию, а 18 июня все части финской армии получили приказы своего Генштаба об активных действиях по захвату районов Советского Союза. Финская 14-я дивизия должна была идти на Реболы, 2-й армейский корпус собирался захватить район Илмее - Хиитола - Элисенваара, а 7-й армейский корпус предполагалось двинуть на Сортавалу. Активно готовились воевать с СССР и ВМФ Финляндии. 14-го июня в Финляндию пришли первые шесть минных заградителей кригсмарине, которые провели финские лоцманы. А через три дня в финские шхеры вошли три соединения тех самых немецких торпедных катеров-«шнельботов» с плавбазами. После них подошла дюжина немецких тральщиков. И все эти корабли финны разместили у себя в районах Порккала, Хельсинки и Турку. Еще до начала войны финны начали ставить мины совместно с немцами. В то же самое время для люфтваффе были выделены шесть финских военных аэродромов, куда незамедлительно немцы перебросили свои самолеты. Так что о какой-либо советской агрессии против Финляндии, на самом деле, и речи не могло быть. Жертвой Финляндия точно не была, а сделала свой
выбор совершенно осознанно, еще до начала войны встав на сторону фашистской Германии.
        Глава 7
        Ожесточенное сражение за передовую базу флота продолжалось. Немцы то ослабляли натиск, то снова пытались навалиться всей мощью. Но оборона, значительно усиленная артиллерией флота, крепко держалась. Несмотря на близость собственных территорий Восточной Пруссии и обилие резервов, через двое суток немцы не смогли прорвать периметр. Они охватили город широкой дугой, радиусом в тридцать километров, один конец которой упирался в берег Балтийского моря, а второй - в железную дорогу, ведущую к Риге. Но дальше продвинуться немцам не удавалось. Хотя, при первом натиске они и подошли к базе на очень близкое расстояние, но как только линкоры открыли огонь главным калибром, вынуждены были отступить. Хотя попыток прорваться фашисты не прекращали, концентрируя силы для ударов в разных местах, они пытались атаковать. Кое-где прорывались, но потом снова отходили, неся потери от огня флотской и береговой артиллерии. Части вермахта перегруппировывали силы, берегли свои танки, окапывались и ждали подхода собственной тяжелой артиллерии к городу.
        Тем временем, в военно-морской госпиталь осажденной Либавы все время прибывали раненые. Тяжелых привозили и приносили, а легкораненые приходили самостоятельно. К концу понедельника 23 июня их некуда стало размещать. Все палаты в госпитале переполнились. Даже в коридорах уже почти не осталось мест для лежачих пациентов. А пострадавшие в оборонительных боях краснофлотцы и красноармейцы все пребывали. Потому что на защиту базы флота бросили всех, даже курсантов.
        Начальник терапевтического отделения, военврач третьего ранга, Марина Александровна Ермолова сбивалась с ног от усталости. Окончив в 1938 году Военно-медицинскую академию РККА имени Кирова в Ленинграде и прослужив в поликлинике Кронштадтской базы почти три года, она получила назначение в госпиталь Либавы с повышением. В свои двадцать восемь лет Марина была девушкой одинокой и безквартирной. Приехав в Ленинград из Вологды, долго учась на врача, она много лет мыкалась по комнатам общежитий. А тут, в Лиепае, ей выделили не только хорошую должность, но и маленькую квартирку при госпитале. Потому Марина перевелась на новое место с радостью. К тому же, сам госпиталь был новым и хорошо оснащенным. Имелись в нем и рентгеновский кабинет, и зубоврачебное отделение и, даже, своя собственная аптека. О возможной скорой войне с Германией и о вероятности попасть под первый удар Марина не подумала, веря в пропаганду и считая, что раз между странами заключен Пакт о ненападении, то никакой войны случиться не может.
        Отношения с мужчинами у Марины как-то не складывались. Внешность ее была своеобразной. Выглядела она долговязой, а круглое лицо с курносым носом покрывали веснушки. Тусклые, не окрашенные темно-русые волосы, скрученные в узел на затылке, не бросались в глаза издалека. Да и косметикой она почти не пользовалась. Правда, в академии за ней ухлестывал один хирург, но он оказался женатым, и их отношения постепенно зашли в тупик. Потом клеился практикант из ординатуры, но его вскоре отправили служить на Дальний Восток. И тоже не срослось. К одиночеству она уже привыкла. Но, неожиданно, в ее жизнь вошел капитан Малевский.
        Сначала он появился в ее поле зрения в качестве пациента. Дело было поздней осенью 1940-го. Малевский сильно простудился на службе у себя на корабле и обратился в поликлинику с сильным бронхитом. Простуду он перехаживал на ногах. Несмотря на высокую температуру, от госпитализации отказался, согласившись лишь на амбулаторное лечение. Потому начал посещать поликлинику регулярно. И часто заходил к ней в кабинет, как к лечащему врачу-терапевту. Там, прямо в кабинете поликлиники, в отсутствие медсестры, Малевский впервые поцеловал Марину. Сергей Платонович не был разговорчивым. Ни слова не говоря, он просто сгреб ее в объятия и долго целовал в засос, пока в коридоре не послышались шаги медсестры. И Марина не сопротивлялась, сразу же ответив на страстный поцелуй капитана. Неодолимое пламя страсти вспыхнуло в них обоих одновременно и потянуло друг к другу инстинктивно и мощно. Так они и познакомились. И отношения успешно развивались. В свободное время Сергей заходил к ней, делал дорогие подарки и приглашал в рестораны. Дошло до того, что он сделал ей предложение, и она даже согласилась выйти за него
замуж. Но ее неожиданный перевод в Лиепаю помешал их свадьбе. А тут еще и война разразилась. И начало ее было страшным.
        Все утро и весь день 22 июня немцы бомбили Лиепаю-Либаву почти без остановки. Причем, старались разбомбить и госпиталь. Несколько бомб упали во дворе, а взрывами выбило почти все стекла в окнах. Некоторых раненых, лежащих ближе к окнам, порезало осколками. Две медсестры и один врач пострадали, получив осколочные ранения. Легче стало только тогда, когда подошел флот, а с ним, в качестве прикрытия, прилетели и новые советские самолеты «Яки», «Миги» и Лагги», которые сразу вступили в воздушный бой вместо старых «Чаек» и «Ишачков» и отогнали немецкие бомбардировщики от города. Все это время вокруг стоял ужасный грохот. Здание госпиталя тряслось и ходило ходуном от близких разрывов. Со стороны рейда грохотали орудия линкоров. Им аккомпанировали пушки крейсера Киров, стреляющие чаще, орудия береговых батарей и бронепоездов, вовсю трещали зенитки. Медперсонал бегал и метался, не находя решений для спасения многих жизней тяжелораненых, которых с каждым часом поступало все больше.
        Марина, хоть и служила врачом, но кровь не любила. Конечно, вид и запах крови не заставлял ее падать в обморок, иначе она не смогла бы учиться на медика, но потому она и выбрала специализацию терапевта, а не хирурга, что наблюдать лишний раз кровь ей совсем не хотелось. А тут пришлось. Везде в госпитале она теперь натыкалась на окровавленных людей со страшными ранами, полученными от вражеского артиллерийского огня и авиабомб. Еще хуже было то, что начальник госпиталя, военврач 2-го ранга Иван Иосифович Чинченко приказал ей ассистировать хирургу Борису Васильевичу Соболеву. Были задействованы две резервные операционные, но хирургов катастрофически не хватало. К тому же, старший ординатор хирургического отделения военврач 3-го ранга Александра Николаевна Шишковская, тридцатисемилетняя опытная врач-хирург с большим стажем, участвовавшая в «Зимней войне» с финнами в составе госпиталя, в ночь на 23 июня была отправлена санитарной машиной ближе к передовой для создания там оперативного пункта медпомощи. Так что Марине пришлось встать к операционному столу. Весь день она так и провела, ассистируя в
операциях. Для нее это была работа на грани ада. Вся забрызганная кровью, ампутируя раненым руки и ноги, раздробленные и почти оторванные попаданиями осколков, она думала о Малевском, беспокоилась о нем. Как он там на своем эсминце? Жив ли?
        А «Яков Свердлов», тем временем, вел конвой мимо архипелага Моонзунд. В 23:30 поступил радиосигнал с подводной лодки «С-3». Лодку атаковали немецкие торпедные катера, и подводники срочно просили помощи. «Яков Свердлов» находился ближе всех. Потому Малевский принял решение немедленно идти на выручку. Оставив конвой под прикрытием шести эсминцев, «Свердлов» развил максимальный ход, на который старый корабль еще был способен, выжав из машин целых 33 узла.
        Дело заключалось в том, что подводная лодка «С-3», выведенная из Либавы с судоремонтного завода за неделю перед войной так и не была отремонтирована. Она сохраняла мореходность, но не имела возможности погружаться, трубопроводы вентиляции балластных цистерн разобрали на судоремонтном заводе «Тосмаре», готовясь заменить их. Тут и пришел приказ немедленно покинуть субмарине Либаву и перейти в район Моонзунда. Мощности всех судоремонтных заводов были перегружены, там срочно перевооружали старые эсминцы. Потому на подлодку новые трубы установить до начала военных действий не успели. А пока «С-3» дожидалась своей очереди на ремонт, командование решило использовать ее для патрулирования возле Моонзунда в надводном положении.
        Субмарина не была старой. В 1933-м году предприятие «Союзверфь» и немецкий концерн «Дешимаг» заключили договор о совместной разработке подлодок. Тогда между Германией и СССР отношения были хорошими. Сначала подлодки даже хотели назвать «Н», что значило «немецкая», но потом переименовали в тип «С», что означало «Сталинец». В рамках этого советско-немецкого сотрудничества построили три субмарины «С-1», «С-2» и «С-3». Подлодку спустили на воду в конце 1936-го года. Она участвовала в «Зимней войне» с Финляндией, а ее экипаж считался довольно опытным. Командовал субмариной капитан-лейтенант Николай Александрович Костромичев. Из вооружения, помимо торпед, подлодка «С-3» имела 4-х дюймовую пушку главного калибра, установленную перед рубкой и 45-ти миллиметровое орудие позади рубки. Командование сочло вооружение подлодки достаточным для патрулирования водного района. К тому же, в арсенале подлодки имелись и ручные пулеметы, которые, в случае опасности, устанавливались на рубке. Казалось бы, этого вооружения должно было хватить для противостояния двум деревянным торпедным катерам немцев, которые внезапно
появились на горизонте. Но, 4-х дюймовая пушка, сделав пару выстрелов, перестала стрелять, потому что переклинило ржавый спусковой механизм. Катера продолжили атаку, подошли ближе и выпустили торпеды. Впрочем, не попали. Подлодка маневрировала и отстреливалась. Во время боя выяснилось, что комендоры на подлодке стреляли очень неточно. Они никак не могли попасть в катера даже с близкого расстояния из оставшегося исправным орудия и из ручных пулеметов.
        Если бы «Яков Свердлов» не успел к месту боя вовремя, подлодка вполне могла быть потоплена врагами. Но эсминец появился как раз в тот момент, когда немецкие торпедные катера, поняв, что стрелки на субмарине неважные, кружили на большой скорости вокруг подлодки, поливая ее свинцом из 20-ти миллиметровых автоматических пушек и из пулеметов. Обшивка подлодки уже вся покрылась дырами, многих из экипажа подлодки ранило, а несколько краснофлотцев погибли. Командир головного немецкого катера настолько обнаглел, что даже хотел уже подойти на бросок ручной гранаты, чтобы добить гранатами советскую подлодку. А почему бы и нет, раз экипаж подлодки совсем не умеет стрелять? Но прибывший на помощь эсминец сразу изменил положение. Залп главным калибром с большого расстояния, хоть и не достиг цели, но отогнал наглые «шнельботы» от жертвы.
        Вражеские катерники быстро поняли, что против эсминца почти никаких шансов у них нет. Торпеды на катерах закончились, да еще на их беду стволы автоматических пушек перегрелись от интенсивной стрельбы по субмарине. Оставалось надеяться только на пулеметы и скорость. Экипажи «шнельботов» не привыкли сдаваться. У них имелся богатый боевой опыт. Немецкие торпедные катера, как реальная военно-морская сила, впервые за время войны громко заявили о себе в контексте бегства англичан из Дюнкерка в конце мая 1940-го. Тогда мировые информационные агентства сообщали: «во время эвакуации английских экспедиционных сил немецкие торпедные катера потопили в Ла-Манше английский вспомогательный крейсер, у Остенда потопили английские эскадренные миноносцы «Уэйкфул» и «Графтон», а также лоцманское судно «Комфорт», у Гельдера потопили подводную лодку». Москитный флот Германии действовал быстро и нагло. Пользуясь малозаметностью и высокой скоростью, «шнельботы» не однажды выходили победителями даже из противоборства с эсминцами.
        В этот раз что-то пошло не так, удача неожиданно переметнулась на другую сторону. И «шнельботы» попробовали удрать. Но, не тут-то было. Экипаж поврежденной подлодки, только что казавшийся деморализованным и беспомощным, увидев идущий на помощь эсминец, приободрился и открыл плотный огонь из всего, что имелось на борту, даже из винтовок. Пробоины в деревянных корпусах «шнельботов» множились, вода поступала внутрь, и скорость немецких торпедных катеров начинала падать. А эсминец, между тем, догонял. Упавшая до тридцати узлов скорость не позволяла катерам оторваться от эсминца, делающего больше тридцати узлов. Немецкие моряки пытались отстреливаться из пулеметов, но, к их изумлению, старый эсминец неожиданно оказался вооружен многочисленными крупнокалиберными пулеметами и даже автоматическими пушками, а его комендоры стреляли достаточно неплохо. И пара залпов эсминца решила исход боя.
        Получив критические повреждения, и поняв, что сбежать уже не удастся, немцы прекратили стрелять, застопорили машины, легли в дрейф и спустили флаги. Они сдавались. Командир одного из катеров демонстративно застрелился и утонул, упав за борт. Второй не последовал его примеру, он был моложе и хотел жить. Потому, выполняя указания Александра Лебедева, который выкрикивал команды на немецком языке через громкоговоритель с мостика эсминца, вражеский капитан-лейтенант подвел наполняющийся водой, но все еще остающийся на плаву катер к борту «Якова Свердлова».
        По штормтрапу немецкий экипаж поднялся на советский боевой корабль в полном составе, все мокрые, без оружия и имеющие жалкий вид. Их оказалось больше двадцати. Несколько моряков кригсмарине были ранены. Каждого принимали вооруженные краснофлотцы. Раненым оказывали первую помощь. На эсминце к пленным морякам кригсмарине не испытывали столь острого чувства мести, в отличие от экипажа поврежденной подлодки, где немцев, незадолго до этого чуть не потопивших эту самую подлодку, могли просто разорвать в клочья. Потому немецкий капитан-лейтенант сразу же предпочел подойти к борту эсминца. А абордажная партия, посланная Малевским на «шнельбот», и состоящая из Лебедева и его диверсантов, осмотрев немецкий торпедный катер, сняла радиооборудование, захватила документы, карты и флаг. Второй вражеский катер, между тем, затонул, а его команда оказалась в воде. И теперь абордажная команда превратилась в спасательную, вытащив из воды еще два десятка немцев по одному. Все они оказались из состава третьей флотилии «шнельботов», с 1940-го года действовавшей у берегов Бельгии и Голландии и переведенной на восток
Балтийского моря для войны с Советским Союзом. Командовал флотилией корветенкапитан Фридрих Кеманд. Он же, оказывается, и застрелился на втором катере.
        Малевского радовало, что флотилия вражеских торпедных катеров была разгромлена, а ее командир покончил с собой, признав поражение. Но такое количество пленных на эсминце оставлять совсем не хотелось. Их же надо кормить и охранять. Да и какой смысл доставлять вражеских моряков в осажденную Либаву? Там, наверное, и без того пленных немцев уже девать некуда. Потому Малевский принял решение идти к Моонзунду. В трофейном катере наспех заделали пробоины и, откачав воду, взяли его на буксир, потому что дизель оказался поврежден осколками трехдюймового снаряда, выпущенного одним из орудий «Якова Свердлова». А подводная лодка «С-3», хоть и получила множество пробоин от немецких пушек и пулеметов, мореходность не потеряла и шла за эсминцем самостоятельно. Только медленно. На ней стучали молотки. Это краснофлотцы забивали пробоины деревянными пробками.
        Доложив по радио шифровкой в штаб об итогах боя, Малевский получил приказ идти на ближайший остров архипелага, чтобы сдать там трофейный катер и выгрузить пленных немцев. На подходе эсминец встречала флотилия катеров НКВД. А на пирсе немцев уже ожидал конвой. Но Малевский очень спешил. Потому не стал швартоваться к пирсу, а, едва перегрузив пленных на подошедшие катера и сдав трофейный «шнельбот» и спасенную подлодку «С-3» морским пограничникам, снова дал полный вперед машинам, желая поскорее нагнать остальные «Новики».
        Глава 8
        После отхода от Моонзунда на «Якове Свердлове» ждали очередного вражеского авианалета. Германские катерники вполне могли успеть вызвать по радио авиационную поддержку. Хотя пленный командир «шнельбота» и его радист отрицали это. Но были еще и застрелившийся командир второго «шнельбота», и убитый осколком снаряда, утонувший вместе со своим катером радист. А мертвых не допросишь. Но налета не последовало. Погода быстро начала портиться. Налетел северный ветер, небо заволокло низкой облачностью, пошел дождь, температура упала до восьми градусов, а волнение моря резко увеличилось почти до штормового. Поняв, что в такую погоду вражеские самолеты вряд ли прилетят и обнаружат эсминец, Малевский объявил отбой боевой тревоги и сбавил ход. Бороться со стихией на форсаже было чревато поломками машин. А в боевой обстановке такое лучше не допускать. Потому ход убавили до экономичных двадцати двух узлов, которые старенький «Новик» выдавал без напряжения. Курс конвоя был известен, а пароходы двигались по волнам еще медленнее, чем по спокойной воде. Так что к утру эсминец должен обязательно нагнать транспорты
даже спокойным ходом.
        В командире эсминца «Калинин», капитане 2-го ранга Петре Борисовиче Стасове, которому Сергей Платонович оставил командование, уходя на помощь подлодке, он был абсолютно уверен. Стасов зарекомендовал себя, как отличный военмор, очень профессиональный и решительный, с которым Малевского связывала давняя дружба. Так что за транспорты Сергей Платонович почти не волновался. За свой эсминец - не беспокоился, тем более. Командир чувствовал свой корабль, и знал, что тот не подведет. Потому, сдав вахту старпому, Малевский отправился спать. Он прекрасно понимал, что не выспавшийся человек не может полноценно выполнять свои функции. Чтобы восстановиться, приказал и всему экипажу, свободному от вахты, немедленно отдыхать, пока такая возможность имелась. Ведь никто не знает, какие сюрпризы могут приготовить последующие сутки. А в том, что сюрпризы обязательно будут, сомневаться не приходилось. Потому что «Яков Свердлов» находился в зоне боевых действий и шел в осажденную врагом базу.
        Всех раненых краснофлотцев из экипажа эсминца, пострадавших в результате авианалетов и боестолкновений с торпедными катерами противника, сдали на Моонзунде на берег. Потому лазарет в кают-компании пока свернули, и спальное место там снова освободилось. Александр Лебедев улегся на диванчик, но сразу заснуть он не мог. И дело было даже не в том, что диван пропитался кровью и выделениями раненого в живот краснофлотца, который совсем недавно лежал на нем. Возбуждение от начала войны не позволяло Саше выключить мозг, несмотря на то, что он действительно очень устал и хотел спать. Мысли крутились в его голове, напоминая «боевую карусель» немецких пикировщиков. Одна мысль следовала за другой, пикируя и взрывая сознание. Александр, вроде бы, находился не в гуще военных событий, а всего лишь на борту старенького эсминца, прикрывающего конвой тихоходных транспортов, но и он уже мог ясно ощущать, насколько нынешние боевые действия отличались от тех, которые происходили в его прошлой жизни.
        Ведь, тогда подводная лодка «С-3» погибла в бою с двумя немецкими торпедными катерами «S-35» и «S-60», а вражеские катерники, на самом деле, забросали субмарину ручными гранатами, безнаказанно подойдя вплотную к ней, настолько неумело стреляли краснофлотцы-подводники. Вот и получилось, что два маленьких деревянных стотонных катера, бесполезно израсходовавшие свои торпеды, с перегретыми и не стреляющими пушками, фактически из оружия дальнего боя вооруженные только обычными стрелковыми пулеметами, смогли безнаказанно потопить стальную субмарину длиной 77 метров и тысячу тонн водоизмещением. А ведь на подлодке до самого конца 45-миллиметровое орудие оставалось вполне исправным, боекомплект наличествовал, да и пулеметы тоже никуда не девались, а непрерывно стреляли. Только вот не попадали подводники, а немцы попадали. В этом и заключался секрет победы немецких катерников в том бою. В неумении экипажа подлодки «С-3» стрелять по движущимся целям. Маневрировать они умели, от торпед успешно ушли, а вот стрелять не обучились.
        Теперь же, как видно, удача покинула немцев. Перевооруженный старый эсминец не только благополучно защитил и подлодку, и конвой до этого, но и одержал уверенные победы в противоборстве с вражескими катерами. В принципе, ничего необычного в таком раскладе не имелось. Эсминец, как корабль, обладающий заметно большим набором вооружения, и должен был выйти победителем из такого противоборства. При нормальных условиях пара торпедных катеров не могла представлять для подобного корабля большую угрозу. Плотный огонь с эсминца не должен был оставлять маленьким деревянным корабликам, пусть и скоростным, никаких шансов приблизиться. А уйти от торпед, выпущенных с достаточно большого расстояния, вполне позволяло грамотное маневрирование. Ведь эсминец не только мог развить сопоставимую скорость, но и обладал заметно лучшей мореходностью, чем катера. Так что победа, скорее, закономерна. И нет в этом никакой фантастики. Если бы в тот раз экипажи советских кораблей были бы чуть лучше подготовлены к ведению боевых действий, у немецких катерников шансов на победу оставалось бы совсем немного. Да, «шнельботы»
успешно действовали против англичан. Но там им помогала внезапность нападения. В Ла-Манше они выскакивали в атаки на эсминцы либо из-за мысов и островков, либо, пользуясь плохой видимостью в тумане. А на Балтике пока у немецких катерников воспользоваться внезапностью не получалось.
        Расклад менялся. Даже то, что эсминцы успешно отбивались от авианалетов, говорило о больших изменениях. О том, что элемент удачи покинул немцев. Ведь, сколько наших кораблей в тот раз стало жертвами бомбардировок? А теперь у немцев не получается разбомбить даже старые эсминцы. Конечно, сыграло свою роль перевооружение «Новиков» с упором на противовоздушную оборону. Но и удача, та самая мистическая «Фортуна», похоже, покинула Германию и перешла на сторону СССР. Конечно, обобщать и делать выводы было еще преждевременно, но новый главный судовой радист, лейтенант Женя Скворцов, с которым Лебедев разговаривал перед сном в кают-компании, шепнул Александру, что все идет не так уж плохо. По всему Западному направлению Красная армия держит удар. Идут тяжелые оборонительные бои, но нигде немцы пока не смогли значительно продвинуться и добиться решительных успехов. Уверенно держится и база в Либаве, куда они идут. И, надо же! Туда в первый же день войны пришли на помощь тяжелые силы флота, оба линкора и крейсер «Киров», прикрываемые эсминцами новой постройки. Огонь корабельной артиллерии не только отбил
стремительный немецкий штурм, который в нынешней реальности разворачивался даже быстрее, чем в прошлый раз, а и отбросил противника на радиус досягаемости главных корабельных калибров, сорвав попытку окружения города. Краснофлотцы и красноармейцы сражаются очень упорно. Да и советские летчики вместе с зенитчиками показывают себя неплохо. Во всяком случае, только в небе над Либавой немцы уже потеряли больше трех десятков самолетов.
        Конечно, радист не должен был распространяться и разглашать секретные сведения, но он испытывал благодарность Александру. Ведь это именно Лебедев раскрыл шпионскую деятельность Габаряна и, таким образом, устранил его с должности, и теперь на его место назначили именно лейтенанта Скворцова, который до этого был заместителем у Ашота. Иначе ждать бы ему должности начальника БЧ-4 и радиорубки пришлось долго. Да и не нравился ему Габарян. Конфликты между Женей и Ашотом происходили постоянно. Евгений давно подозревал, что Ашот занимается какими-то темными делишками. И очень обрадовался, когда Габаряна удалось «вывести на чистую воду». Так что, Скворцов теперь охотно делился с Лебедевым новостями, к которым, как человек, постоянно слушающий радио, имел непосредственный доступ.
        И, несмотря на начало войны, услышанные новости радовали Александра. Уже одно то, что главные силы флота посланы на защиту передовой базы, означало, что в концепции обороны поменялось многое. К тому же, кадры на самом верху перетасовали, Ставку Верховного Главнокомандования сразу образовали и наркомат ВМФ ликвидировали. Об этом тоже по радио передали. Интересные новости, конечно. А еще интереснее, что именно Георгий Жуков назначен Главкомом Западного направления. Что-то из этого определенно выйдет. Немцам стоит ждать немало неприятных сюрпризов. С такими бодрыми мыслями Лебедев постепенно, все же, начал засыпать. Равномерное движение по волнам, плеск воды и гул машин эсминца хорошо убаюкивали. Лишь одно продолжало беспокоить Сашу: как там родные? Как Наташа? Сумеет ли отец организовать новое жилье взамен разрушенной квартиры, или они так и будут теперь жить вместе с родственниками? Так, думая о родне, Саша и заснул. И проспал он до самого утра.
        Лебедев с удовольствием поспал бы и еще, но боевая тревога разбудила его за час до завтрака. Оказалось, акустики доложили командиру, что засекли подводную лодку справа по борту. Когда Лебедев услышал сирену и выскочил на палубу, там уже царила суета. Вахтенная смена срочно готовила глубинные бомбы. По азимуту цели наводился и единственный, оставшийся на эсминце, торпедный аппарат. И, разумеется, все расчеты орудий тоже готовились к бою. Лебедев бросился к своему ДШК, чуть не столкнувшись от усердия с Березиным, тоже спешащим туда же, согласно боевому расписанию. Эсминец мотало на волнах, по бортам высоко взлетали брызги. Корабль резко увеличил скорость и пошел противоторпедным зигзагом. Возле пулемета, расположенного на крыле мостика, было слышно, как Малевский в ходовой рубке выкрикивает команды.
        Вдруг, на расстоянии, примерно, пяти кабельтовых показался сначала перископ и бурунчик, потом верх рубки и большой пенный бурун, а после вынырнула из-под воды и вся субмарина, окрашенная в серый шаровый цвет. Комендоры прицелились и готовы были открыть огонь по первой же команде, но ее не последовало. Все увидели на рубке большую красную звезду. Подводная лодка оказалась советской. Системы идентификации «свой-чужой» еще не имелось и, не вынырни подлодка вовремя, она легко могла подвергнуться атаке эсминца. Или же эсминец, принятый по ошибке за вражеский корабль, мог стать жертвой торпедной атаки.
        Но, на этот раз все обошлось. Командиры кораблей вовремя распознали друг друга. Подлодка оказалась с бортовым номером «Щ-307». Это была счастливая «Щука» под командованием капитана-лейтенанта Николая Ивановича Петрова из «Стаи красных акул». Она выполняла задание по патрулированию водного района, охраняя дальние подступы к базе в Лиепае на широте Вентспилса. Всплыв, подлодка какое-то время следовала параллельным курсом. На ее мостике показались люди. Приветствуя «Яков Свердлов», подводники махали руками. Постепенно субмарина начала отставать и вскоре пропала вдали за кормой. За эсминцем ей было не угнаться, потому что надводная скорость составляла всего тринадцать узлов, а в подводном положении максимальная скорость была и того меньше, всего восемь с половиной узлов. Так что для охоты за минными заградителями и тральщиками противника такая тихоходная подлодка подходила плохо. Вот ее и отправили патрулировать, прикрывая главные силы флота, находящиеся сейчас в Либаве.
        Конечно же, поняв, что подлодка советская, Малевский сразу дал отбой боевой тревоги, и экипаж эсминца начал готовиться к завтраку. В кают-компании подавали гречневую кашу с мясом, бутерброды с маслом и сыром, и компот. Чтобы тарелки и кружки не скользили по столу во время качки, скатерть специально мочили водой. А вскоре после завтрака сигнальщики заметили дымы на горизонте. Наконец-то они нагнали свой конвой. Погода, по-прежнему, не сильно радовала. Но, в данной ситуации, хмурое утро, затянутое плотной облачностью небо и пелена дождя были только к лучшему, надежно скрывая корабли от вражеской авиации.
        Постепенно «Яков Свердлов» нагонял другие эсминцы, которые двигались малым ходом, выровняв свою скорость с охраняемыми транспортами и выдавая не более двенадцати узлов. Через час «Яков Свердлов» снова оказался впереди конвоя. В районе полудня с той стороны, куда они двигались, начала слышаться канонада. Напоминая поначалу тихие раскаты отдаленного грома, она усиливалась по мере приближения к порту. К трем часам дня вдали показались военные корабли, стоящие на рейде. Два линкора и крейсер в окружении эсминцев. Теперь, одновременно с громом выстрелов, слышимым уже отчетливо и мощно, над главными кораблями Балтфлота виднелись и всполохи залпов. Прибывших тоже заметили и встречали. Навстречу конвою с рейда вышли два новых эсминца проекта «7-У» «Стойкий» и «Сильный». Оба новые, постройки прошлого года. Имея водоизмещение почти две с половиной тысячи тонн, они обладали приличным артиллерийским вооружением, главный калибр которого составляли по четыре стотридцатимиллиметровых орудия, и могли развивать до тридцати шести узлов хода. Кроме того, на этих новых эсминцах имелось неплохое зенитное вооружение,
по два трехтрубных торпедных аппараты и глубинные бомбы.
        Подобных эсминцев первоначально планировалось построить много. И проект сначала назывался просто «7». Но, высшие чины сочли, что линейное расположение машинной установки слишком опасно, потому что один удачно попавший вражеский снаряд может обездвижить весь корабль, что наглядно продемонстрировал инцидент 13 мая 37-го года с британским эсминцем «Хантер», подорвавшимся на мине, наблюдая за военными действиями в Испании. Вследствие взрыва единственной мины британский эсминец, собранный по схеме, идентичной советскому проекту «7», лишился хода и ремонтировался потом целых полтора года. Сразу стали искать виновных. Обвинили разработчиков во вредительстве. Мол, специально применяют, гады, устаревшие схемы расположения механизмов для того, чтобы враги Советского Союза потом могли взорвать любой новый эсминец одной миной! Арестовали начальника КБ, главного инженера, начальника механического отдела, а также главного конструктора проекта. А все корабли проекта «7» постановили перезаложить, как «7-У». Вот и не успели к войне построить столько эсминцев, сколько первоначально задумывали. Хорошо еще, что
успели оснастить ими Балтийский флот. Теперь восемь новых эсминцев прикрывали главные силы флота от вражеской авиации, от подлодок и от торпедных катеров.
        «Новикам» пока приказали занять место на рейде и быть готовыми к отражению воздушных атак. А проводку транспортов к причалам «Стойкий» и «Сильный» взяли на себя. С рейда база флота хорошо просматривалась в бинокль. В городе с шестидесятитысячным населением в нескольких местах виднелся дым от пожаров. Хорошо просматривались пирсы, склады, портовые краны, корпуса судоремонтного завода, маяк, крупное здание мельницы и возвышающиеся над малоэтажной застройкой строения городского центра. Лишь где-то у горизонта грохотала канонада, и шел бой. Время от времени куда-то туда, за горизонт, подняв стволы орудий, направляли свои залпы два линкора и крейсер, создавая те самые громоподобные раскаты, слышимые за многие километры.
        Над портом все еще висела низкая облачность, но ветер переменился с северного на западный, и облака начали расходиться. Так что вражеского авианалета долго ждать не придется.
        Глава 9
        Горели в Лиепае-Либаве резервуары с топливом, которые немцы старались разбомбить в первую очередь. Хорошо еще, что перед самой войной успели вывезти с помощью танкеров и железнодорожных цистерн половину всех топливных запасов, сосредоточенных в Либаве. А там их накопилось немало. Почему-то неразумные снабженцы, то ли из-за собственной глупости, то ли из вредительских соображений, сосредоточили в передовой базе три четверти всех топливных запасов Балтийского флота. Немцы об этом знали от своего «Абвера» и сразу после начала войны начали интенсивно бомбить большие круглые топливные емкости, которые были хорошо заметны с воздуха. К третьему дню войны, несмотря на все усилия зенитчиков и «сталинских соколов» истребительного прикрытия, бомбардировщики «люфтваффе» добились некоторых успехов, разбомбив два больших резервуара из десяти. Потому и начался пожар рядом с портом в нефтеналивном терминале. Густой дым горящей нефти поднимался высоко в небо, а языки пламени взмывали выше портовых кранов. Хорошо еще, что те резервуары, в которые угодили бомбы, были уже почти пустыми и располагались отдельно от
других. В противоположном районе порта горел элеватор. А в самом городе пылали несколько домов.
        Городок, расположенный на песчаной косе между морем и озерами был достаточно древним. Поселение на месте Либавы с названием «Лива» существовало уже тогда, когда немецкий орден Меченосцев пришел в эти земли в тринадцатом веке. Тогда и было дано немецкое название «Либау», которое потом, с течением веков, изменилось на польский манер в «Либаву». А «Лиепая» - это уже название латышское. К 1300-му году немцы, преобразовавшие остатки ордена Меченосцев, разгромленного в войнах с местными жителями, в Ливонский орден, являющийся отделением более мощного Тевтонского ордена, сначала построили собор, а потом возвели замок и обнесли поселение оборонительной стеной. В начале пятнадцатого века, во время войны Литвы с Тевтонским орденом, Либава была сожжена литовцами, при этом, почти все жители погибли. Постепенно поселение возродилось. При разделе наследства прибалтийских рыцарских орденов Либава оказалась на землях Курляндии. Статус города был выдан поселению герцогом Курляндским в 1625-м году.
        Российская Империя получила Курляндию в 1795-м году и вложила в развитие городка огромные деньги. В начале девятнадцатого века достроили порт и прорыли судоходный канал. Благодаря усилиям русских властей и купцов, к началу двадцатого века Либава стала третьим по значению торговым городом-портом на Балтийском море, уступая по товарообороту лишь Петербургу и Риге. До 1915-го года были построены судоремонтный завод, паровая мельница, элеваторы, водонапорная башня и корпуса госпиталя, оборудованы портовые причалы и оборонительные сооружения береговых батарей. Впрочем, последние пришлось взорвать, отступая от немцев во время Первой Мировой войны.
        Историю Лиепаи Александр Лебедев знал, как знал и то, что в городке имелись Морской собор, несколько церквей и два рынка. И что именно из этой базы в начале октября 1904-го года на Русско-Японскую войну отправлялась печально знаменитая 2-ая Тихоокеанская эскадра. Отсюда же начинался и отечественный подводный флот: с 1906-го года и до самого ухода из Либавы Росийской Империи, функционировал Учебный отряд подводного плавания. Теперь же, в 1940-м, с присоединением Латвии к Советскому Союзу, укрепрайон вокруг Либавы начали возводить заново, но не успели его доделать, как началась новая война. И сейчас на подступах к городу гремели бои. Местная легенда гласила, что именно в этом прибалтийском городе рождается ветер. Как бы то ни было, боевой опыт оборонительной войны рождался здесь однозначно.
        Впрочем, долго рассматривать город Саше не удалось. Не до того стало, когда объявили воздушную тревогу. Причем, флотские локаторы, установленные и функционирующие уже не только на «Якове Свердлове», а и на крейсере «Киров», выявили приближение со стороны Восточной Пруссии множества самолетов. Насчитали шестьдесят целей. Такого массированного налета на Лиепаю пока еще не случалось. До этого прилетали до тридцати самолетов за раз. На кораблях взвыли сирены, и все зенитные пушки и пулеметы пришли в движение, начав наводить стволы по указанным азимутам. «Новики», еще не успевшие встать на якоря на рейде, получили приказ командующего эскадрой контр-адмирала Юрия Федоровича Ралля маневрировать вокруг линкоров и прикрывать их от тех вражеских самолетов, которые прорвутся сквозь внешний периметр обороны, составленный из новых эсминцев и береговых дивизионов ПВО. Немедленно по радио были вызваны и собственные авиационные силы прикрытия.
        Юрий Федорович действовал решительно. В командовании эскадрой главных сил наконец-то проявился весь его талант военного моряка. Имея дворянское происхождение, будучи настоящим героем Первой Мировой, награжденным двумя степенями ордена Святого Станислава и двумя степенями ордена Святой Анны за храбрость, до этого он всегда находился «на вторых ролях», его «зажимали», не допуская до непосредственного командования флотом. И вдруг, неожиданно для Трибуца, комиссар Евгений Лебедев продвинул кандидатуру Ралля на должность командующего эскадрой главных сил, как наиболее опытного флотоводца. Контр-адмирал поднял свой брейд-вымпел на «Марате», командиром которого служил с 23-го по 26-й годы.
        Облака рассеялись, а вместо них появилась туча вражеских самолетов. И воздух задрожал от гула винтов. Сигнальщики на «Свердлове» насчитали 45 двухмоторных бомбардировщиков типа «Ю-88» и 15 истребителей прикрытия «Мессершмитт Bf-109», заходящих со стороны моря, чтобы не попадать под довольно сильное городское ПВО. Шли они на высоте пяти километров, а по мере приближения, начали снижаться. Целью налета, как можно было сразу понять по направлению атаки, на этот раз являлся не город и порт, а именно корабли. Немцы поняли, что пока советский флот стоит на рейде и стреляет, успешный штурм Лиепаи провести вряд ли удастся. Обойти же Либаву, окружив и оставив ее в тылу для добивания, у вермахта пока тоже не получалось. РККА прочно удерживала железную дорогу на Ригу. А попытка сходу перерезать ее стремительной танковой атакой провалилась. Танки попали под перекрестный огонь бронепоездов и кораблей и, понеся большие потери, вынуждены были буквально спасаться бегством в относительно безопасной тридцатикилометровой зоне, куда уже не доставал прицельный огонь корабельной артиллерии. Но и там немцев постоянно
обстреливали полевые батареи защитников Лиепаи и атаковали новейшие советские штурмовики «Ил-2», периодически неожиданно прилетающие из глубины советской обороны небольшими эскадрильями.
        Больших военных кораблей, способных дать бой советской эскадре, в июне 41-го на Балтике у немцев не имелось. Готовя свой план «Барбаросса», они никак не рассчитывали на столь активное противодействие со стороны Краснознаменного Балтийского флота. Аналитики из «Абвера» считали советских адмиралов нерешительными, а флот - плохо подготовленным к войне и устаревшим. Потому ставка делалась на торпедные катера и минные заграждения. Разгром 3-й флотилии «шнельботов» большевистскими кораблями, гибель многих минзагов и тральщиков в течение первых же дней войны, стали полной неожиданностью как для руководства «Кригсмарине», так и для высшего военного руководства Третьего Рейха. Ничего не оставалось, как послать авиацию и попытаться срочно вывести из строя корабли противника. Поскольку, предпринятые до этого атаки пикировщиков «Ю-87» оказались малоэффективными, на этот раз на задание отправили эскадру двухмоторных «Ю-88», усиленную хорошим истребительным прикрытием. Большинство пилотов считались опытными ветеранами, за плечами которых остались бомбардировки английских кораблей и портов в «Битве за Британию».
Да и сам самолет нес большую бомбовую нагрузку, чем «лаптежник» и отличался надежностью и хорошим бортовым вооружением, что делало его довольно трудной целью для истребителей.
        Вскоре над акваторией базы началось настоящее воздушное сражение. Как только вражеские самолеты вошли в зону поражения орудий ПВО, корабли открыли огонь. Восемь новых эсминцев и семь старых создавали в небе на пути немецких самолетов плотное заграждение из взрывных волн разрывов и осколков снарядов. К тому же, на горизонте уже появились советские «Миги» и «Лагги», целых восемнадцать новеньких машин, идущие на перехват. Но самолеты «люфтваффе» все равно атаковали, входя в пике и сбрасывая свой смертоносный груз.
        На этот раз фашистские бомбардировщики несли тяжелые бомбы, каждая по полтонны весом, намереваясь, если не потопить, то сильно потрепать советскую эскадру. Но самой главной задачей вражеской авиации было, конечно, вывести из строя линкоры. Между тем, самые большие советские корабли не собирались стоять и ждать, когда их разбомбят. Едва радиолокаторы захватили цели, как командующий эскадрой приказал всем, в том числе линкорам, сняться с якорей и маневрировать. И корабли пришли в движение, а по движущимся целям точное бомбометание всегда выполнить сложнее, тем более, если цель огрызается огнем.
        А советские корабли не только огрызались, но и били на поражение. ПВО эскадры противодействовало вражеской авиации довольно успешно. Сыграли свою положительную роль в обороне и подошедшие «Новики». За несколько минут скоротечного боя семь машин, шесть бомбардировщиков и один «Мессершмитт», получили критические повреждения. Четыре из них упали, а еще три, загоревшись, разворачивались и улетали прочь, бросая бомбы в пустое море. Но, не взирая на потери, большинству вражеских самолетов удалось прорваться сквозь заградительный зенитный огонь эскадры. Только сбросить бомбы точно помешал огонь многочисленных зенитных пулеметов ближней зоны противовоздушной обороны кораблей. Еще четыре немецкие машины загорелись и нашли свою смерть в росчерках трассирующих крупнокалиберных пуль, а остальные бомбардировщики промахивались, беспорядочно бросая бомбы. В акватории рейда от разрывов вздымались высокие фонтаны из водяных струй, смешанных со стальными осколками.
        Попаданий в корабли летчики «люфтваффе», все же, добились. Получив бомбу на ют, загорелся линкор «Октябрьская революция». Крейсеру «Киров» взрыв бомбы разворотил бак. Одному из «Новиков», «Карлу Марксу», близкий разрыв изрешетил осколками надстройки и дымовые трубы, и теперь дым на нем стелился по палубе. Но больше всех не повезло одному из новых эсминцев с названием «Суровый», которому оторвало взрывом носовую оконечность. Тем не менее, авианалет эскадра смогла не только отразить, но и нанести существенные потери противнику.
        А в небе сражение еще долго не утихало. Советские истребители вступили в бой, как уже стало обычным, с опозданием. К счастью, на этот раз, «сталинские соколы» все-таки успели перехватить и подбить несколько вражеских машин до того, как они сами разлетелись в разные стороны и скрылись за горизонтом, возвращаясь обратно на аэродромы базирования. Правда, и два советских истребителя оказались сбитыми в этом воздушном бою над Либавой. Ветер совсем стих, и после боя в ясном небе еще какое-то время висели дымные следы, оставшиеся от горящих самолетов. И медленно спускались парашюты со спасшимися пилотами. Тут уж, разумеется, на кораблях сразу же отрядили команды для их поимки.
        Лебедев и Березин, только что остервенело стреляющие из ДШК по воздушным целям, сразу по окончании воздушной тревоги, выполняя приказ Малевского, кинулись спускать свою моторку на воду, потому что недалеко от «Якова Свердлова» в акваторию опускались сразу два парашютиста. А борьба с вражескими парашютистами вблизи родного эсминца, конечно же, тоже являлась задачей корабельных диверсантов. Потому к моторке уже спешили и Полежаев со Степановым.
        Они не взяли винтовки и пулемет, а пошли ловить немецких пилотов в чем были: в робах, но подпоясанные ремнями, на которых висели кобура с пистолетом «ТТ» и нож разведчика в ножнах. Александр решил, что для поимки сбитых летчиков, упавших в воду, такого вооружения вполне достаточно, ему не хотелось терять время на получение дополнительного оружия из оружейной эсминца. А то, вдруг, с других кораблей быстрее до летунов доберутся? А за поимку каждого из вражеских пилотов полагалась награда, об этом, почему-то, знал уже любой матрос, хотя, официально ничего подобного не объявлялось. Четко, как на учениях, они вчетвером спустили закрепленное за диверсантами плавсредство на воду с помощью шлюп-балок и, запустив двигатель моторки, который теперь постоянно поддерживался в хорошем состоянии, был отремонтирован, обслужен, как полагается, исправен и заправлен, отвалили от «Свердлова».
        Быстро дошли на моторке, ориентируясь на белое шелковое полотно парашюта, распростершееся на поверхности воды, намокающее, но пока не тонущее. Чтобы не запутаться винтом в стропах, мотор заглушили и примерно полтора кабельтова прошли на веслах, пока не обнаружили первого из приводнившихся летчиков, барахтающегося в воде, в руке его сверкал нож, которым пилот-неудачник пытался перерезать стропы, запутавшись в них в момент приводнения. Но в воде, да еще при волнении моря, это плохо получалось. Так что, едва увидев диверсантов на лодке, немецкий пилот принял их за спасателей и, выбросив нож, с радостью вцепился в борт моторки. Тут уж Лебедеву пришлось перерезать стропы парашюта самому. Затащив немца в шлюпку, из воды вытянули и его парашют. Не пропадать же добру.
        Отжимая ткань по мере вытаскивания, кое-как сложили шелковый купол вместе со стропами на баке лодки. И, вновь запустив мотор, пошли за вторым летчиком. А Лебедев сразу приступил к допросу. Немецкий лейтенант Ганс Шнитке, молодой рыжий парень, оказался словоохотливым. После перенесенного стресса, когда в его бомбардировщик попал зенитный снаряд, и все пространство внутри самолета загорелось, летчик был рад, что остался жив и что его так быстро вытащили из холодной воды, и он не успел замерзнуть. Немец даже поблагодарил Лебедева за четкую организацию спасения. Ганс прекрасно понимал, что война с Советским Союзом для него закончилась, не успев толком начаться. По словам Ганса, получалось, что успел он сделать всего три боевых вылета. И он уверял, что к русским относится хорошо, и что ни одна его бомба никуда не попала и никого не убила, что сбрасывал, мол, все свои бомбы просто в воду. Вскоре достали из волн и второго летуна. Им оказался стрелок-радист с того же бомбардировщика. Только, в отличие от Ганса, который совсем не пострадал, стрелок был ранен осколками зенитного снаряда и истекал кровью.
Его перевязали и положили на дно лодки, потому что сидеть он не мог. Большинство осколков попали ему в ягодицы.
        Тем временем, несмотря на авианалет, все пять больших сухогрузов, пришедшие из Ленинграда, благополучно пришвартовались к пирсам и разгружались. Немцы на этот раз бомбили боевые корабли, а порт не трогали. А это означало, что боеприпасами защитники Либавы теперь полностью обеспечены. Потому что разгрузка шла очень быстро, на нее портовые рабочие бросили все силы, понимая, насколько важны для обороны города припасы, привезенные транспортами. Сухогрузы доставили боепитание не только для сухопутных сил, но и для береговых батарей, и, даже, для флота. Доставлено в Лиепаю было и различное вооружение: пушки, пулеметы и минометы, а, кроме того, экспериментальные образцы, которые надлежало испытать в боевых условиях. С завода «Арсенал» поступили в количестве по пятьдесят единиц новейшие ручные гранатометы, автоматы, противотанковые ружья и пять экспериментальных самоходок конструкции Добрынина с 76-мм пушками.
        Глава 10
        Получив должность Главкома Западного направления, Жуков почувствовал, что руки у него развязаны. Теперь организация обороны страны против немцев зависела именно от его воли. Впервые ни Сталин, ни Тимошенко не мешали ему. Первый сбросил на него всю ответственность за принятие военных решений, а последний, наоборот, теперь оказался в подчиненном положении. Но ссориться с Тимошенко Георгий Константинович не собирался. Наоборот, видел в нем сильного военачальника, вполне способного остановить вермахт на порученном направлении. И пока Семен Константинович Жукова не разочаровывал. Едва получив новое назначение, маршал Тимошенко активно включился в боевую работу. И, несмотря на неравенство сил, против немецкой группы армий «Север», оборонительные действия велись пока вполне грамотно и успешно.
        Прибыв на Северо-Западный фронт к полудню 23-го июня, бывший нарком обороны сразу же наладил взаимодействие с Федором Исидоровичем Кузнецовым, командовавшим ПрибОВО, а теперь назначенным заместителем Тимошенко, и с его штабом. Поначалу ситуация с обороной выглядела довольно проблематично. Войска границу удержать не могли и, оставляя засады и минные ловушки на перекрестках дорог, быстро отходили под напором противника, взрывая при отходе мосты. Часть оборудования и техники успели с границы вывезти, строящиеся укрепления взорвали. А инженерные части, строившие их, быстро отводили назад в тыл.
        Перед Северо-Западным фронтом ставилась задача защиты рубежа, протяженностью более трехсот километров, от побережья Балтики и до Белоруссии. Для обороны фронтом было развернуто девятнадцать стрелковых дивизий, четыре танковых и две моторизованных дивизии. Воздушное пространство прикрывали пять авиационных дивизий смешанного состава. Оборона берега Балтийского моря и тридцатикилометровой полосы вдоль него возлагалась на Краснознаменный Балтийский флот, подчиненные ему части береговой обороны, включая охрану баз и морскую пехоту, а для усиления обороны побережья из состава войск фронта было выделено две стрелковых дивизии.
        Общая численность войск Северо-Западного фронта на 23 июня 1941 года, не считая силы флота, составляла около трехсот пятидесяти тысяч человек. В двух механизированных корпусах фронта, 3-м и 12-м, имелось почти полторы тысячи танков, большая часть которых устарела. Фронт имел и почти тысячу триста боевых самолетов, большинство из которых были старых моделей, и около трех тысяч орудий. Но Тимошенко понимал, что этого недостаточно, чтобы, хотя бы, сровнять боевые возможности с противником. А немцы сосредоточили на линии соприкосновения тысячу семьсот танков, более пяти тысяч орудий, больше тысячи новых самолетов и более полумиллиона личного состава. И это, не считая тыловых частей и резервов. Полагаться можно было только на новый хитрый план обороны, разработанный Генштабом, зная планы противника.
        Немецкий танковый клин, устремившийся на штурм Либавы в первый же день войны, намеренно не задерживали, а, согласно новому плану обороны, утвержденному Жуковым и подписанному Сталиным, пропустили к городу, заманив, таким образом, в огневую ловушку, где танки вермахта попали под плотный артиллерийский огонь, поддержанный вовремя подошедшим флотом. В результате, во время двух неудачных попыток штурма Либавы немецкая группа армий «Север» лишилась почти четырех десятков танков и двух батальонов мотопехоты.
        Конечно, очень хорошо проявил себя генерал-майор Дедаев, хладнокровно удержавший позиции. А вот командующий базой флота Клеванский запаниковал, бросив в бой сразу всех, до кого мог дотянуться своим начальственным указующим перстом. Даже курсантов не пожалел. Он не был в курсе планов высшего командования и не знал, что отказ от попытки задержать танки вермахта силами стрелковых дивизий привел к минимизации потерь. Пропустив мимо вражеские танки и мотопехоту, стрелковые части смогли, сдерживая натиск наступающих пехотинцев врага, планомерно отходить на предусмотренные рубежи. Это и позволило к вечеру 23-го июня окружить прорвавшихся немцев, закрепившихся на железнодорожной насыпи возле озера Ярданс. Они держались в маленькой деревне Аланде, но, под артиллерийским огнем корабельных орудий деваться им было некуда. Потеряв половину личного состава, пришлось сдаваться.
        А с приходом в Либаву транспортов с вооружением, войскам 67-й дивизии генерал-майора Дедаева, усиленным отошедшими с боями к городу частями 10-й стрелковой дивизии, при поддержке флотской артиллерии, удалось успешно контратаковать и выбить немцев из тридцатикилометровой зоны городских предместий. К вечеру 24-го июня населенные пункты Бернаты, Руде, Ница, Дубени и Барта были освобождены.
        Советская контратака удалась еще и потому, что 291-я дивизия вермахта, убедившись в невозможности с ходу взять Либаву, развивала успех восточнее, подальше от берега моря, а значит, и от артиллерии советских линкоров. К вечеру 24-го июня, пока части 8-й армии наступали вокруг Либавы, немцы продвигались, взяв под контроль Скуодас, Грамзду, Приекуле и Кроте. Командующий 291-й дивизией генерал артиллерии Курт Герцог ставил перед собой задачу выйти к железной дороге севернее Кроте и перерезать ее.
        На правом фланге советская оборона строилась на удержание Либавы с помощью эскадры главных сил Балтийского флота и восьмой армии. Которая, на этот раз, быстрее и с гораздо меньшими потерями отступила и заняла подготовленные позиции вокруг города, прочно удерживая полукольцо обороны и опираясь на железную дорогу на Ригу. А саму железную дорогу держали части 3-й железнодорожной дивизии войск НКВД, оснащенные двумя бронепоездами. Для усиления обороны железнодорожникам придали 48-ю стрелковую дивизию. Потому, когда передовые части немецкой 291-й дивизии вышли к железной дороге в районе Кроте, они натолкнулись на серьезное сопротивление и остановились. Развивать продвижение было нечем. Велосипедный эскадрон погиб во время неудачного штурма Лиепаи вместе с приданным танковым клином 41-го моторизованного корпуса и с мотоциклистами, устремившись в атаку и оторвавшись от основных сил дивизии. А все три ее пехотных полка тоже понесли немалые потери. И теперь дивизия вынуждена была переходить к обороне, окапываясь на достигнутых рубежах и дожидаясь подкреплений. Таким образом, к ночи 24-го июня немецкое
наступление на побережье Балтийского моря было полностью остановлено защитниками Либавы и железной дороги.
        Следуя плану «Барбаросса», остальные части 18-й полевой армии вермахта пытались нанести удар по шоссе Тильзит - Рига, в направлении через Шауляй на Елгаву и далее на Ригу. 26-й армейский корпус, состоящий из двух пехотных дивизий, 61-й и 217-й, вместе с танками 41-го моторизованного корпуса надвигался на советскую 10-ю стрелковую дивизию, обороняющую Шауляй. Но, и на Шауляй сразу продвинуться немцам не удалось. Там везде вдоль шоссе большевики подготовили танковые засады и минные ловушки. А поперек дороги в местечке Кельме противника встречали позиции 636-го полка противотанковой обороны из состава 9-й артбригады, которой командовал полковник Полянский. В полку имелось шесть артдивизионов и рота крупнокалиберных пулеметов. Основу полка составляли три дивизиона 76-мм и два дивизиона 85-мм орудий. Также имелся дивизион 37-мм зениток и автопарк тягачей и грузовиков снабжения. Две с половиной тысячи человек личного состава и почти сотня орудий представляли собой значительную силу на пути наступающих немцев. К тому же, артиллеристы действовали не одни, а с пехотным прикрытием из частей 10-й стрелковой
дивизии.
        За несколько дней перед началом войны артиллерийская бригада заняла позиции на высотах, господствующих над местностью. Расчеты тщательно замаскировали свои орудия и подготовилась к ведению боевых действий против немцев на огневом рубеже возле поселка Кельме. Командование поставило полку боевую задачу противодействовать прорыву противника по шоссе Тильзит - Рига всеми силами. Полоса обороны строилась таким образом, чтобы простреливать трассу с двух сторон. Во второй половине дня 22-го июня, два полка 125-й стрелковой дивизии, отступающей от границы, присоединились к полку ПТО и заняли позиции вокруг высот, укрепив, таким образом, оборону.
        Рано утром 23 июня командир передового артдивизиона, капитан Федор Штоколов, заметил с НП немецкий передовой дозор мотоциклистов. Они ехали на тяжелых мотоциклах с колясками BMW R-75, и на каждой коляске стоял пулемет MG-34. Эти мотоциклы в 1941-м году только начали производить в Баварии. На начало войны они считались новейшим транспортным средством. Снаряженный мотоцикл весил до четырех сотен килограммов и мог буксировать артиллерийское орудие, настолько приемистым оказался удачный двигатель объемом 0,75 литра. При этом, расход топлива на сотню километров пути составлял не более десяти литров.
        Федор Штоколов насчитал пятьдесят машин. Их подпустили поближе. Огонь открыли только по сигналу с трехсот метров. Залп передового дивизиона проредил колонну. Подбитые мотоциклы поднимало взрывами снарядов в воздух, они кувыркались, повреждая соседние машины и загораживая проезд оставшимся. А по хвосту мотоциклетной колонны ударили из засад крупнокалиберные пулеметы. Немцы попали под перекрестный огонь. И никто из мотоциклистов не вышел живым из той мясорубки. Вскоре на шоссе дымились только останки парней в «фельдграу» и их машин.
        Через четверть часа на шоссе появились немецкие танки «Pz-II». Увидев издалека мертвых мотоциклистов, все пять машин съехали с дороги и осторожно продвигались по целине, ведя огонь из пулеметов. Федор Штоколов дал команду не демаскировать огневые позиции, потому стреляли только шесть орудий, по три с каждой стороны дороги. Первым же залпом три танка оказались подбиты, а два оставшихся начали медленно отползать назад. Один из них удалось подбить следующим залпом, но последний все-таки удрал. Какое-то время ничего не происходило, если не считать того, что к дымящимся остаткам мотоциклов на дороге присоединились подбитые танки, чадя горящим бензином.
        Федор Штоколов ждал прилета вражеской авиации. Зенитчики приготовились, но налета не последовало. По-видимому, с вызовом авиационной поддержки у немцев возникли какие-то трудности. Зато, примерно через час, вражеская дальнобойная артиллерия начала обстрел позиций полка ПТО из-за горизонта. Целый час немцы стреляли из пушек, впрочем, никуда не попав, зато изрешетив воронками поверхность шоссе и еще лучше перемешав останки мотоциклистов и их мотоциклов. Потом снова на дороге показались танки. На этот раз на позиции советских артиллеристов надвигались «Pz-III» и «Pz-IV» и их было много. За ними бежали пехотинцы с автоматами.
        Федор насчитал пятьдесят боевых машин. Они не рискнули двигаться по шоссе, а ползли по обочинам и полям, окружающим дорогу. Капитан приказал подпустить «панцеры» поближе. Крупнокалиберные пулеметы снова заговорили, отрезая пехоту от танков, заставляя пехотинцев залечь, а замаскированные орудия вновь дали залп с трехсот метров. И еще семь танковых экипажей нашли свою смерть в пробитых бронированных гробах, в которые превратились за одно мгновение, нужное для производства выстрела, их танки. Некоторые из подбитых «железных монстров» задымились, некоторые ярко запылали, а две машины просто разорвало в клочья взорвавшимся боезапасом. Борта немецких танков не были рассчитаны на попадание 76-мм снарядов, а, тем более, 85-мм.
        Но, основная масса танков рванулась вперед, обнаружив советские орудия после их залпов. И танкисты тоже стреляли неплохо. Ответным огнем большинство орудий передового дивизиона немцы поразили. По обеим сторонам дороги от разрывов вражеских снарядов взлетали в воздух станины пораженных орудий вместе с артиллеристами. Но в одну из пушек, замаскированную в лесополосе, протянувшейся от дороги между двумя полями, немецкие танкисты попасть никак не могли, хоть и стреляли по ней.
        Это была обычная 76-мм пушка из 8-й батареи. Но она стреляла невероятно точно, каждый ее выстрел попадал в цель. Ничего удивительного в этом не было. Просто расчет орудия оказался грамотным, хорошо обученным. Они подпускали вражеские машины на прямую наводку и хладнокровно расстреливали их. «Панцеры» перестроились и сосредоточили огонь на советской пушке. Близкими разрывами ранило и убило половину расчета. И тогда к орудию встал заместитель политрука, бывший учитель из Челябинской области Александр Федорович Серов. Призванный в 1940-м году в артиллерию, он оказался очень талантливым наводчиком. Каждый его выстрел попадал в цель. Башни пораженных танков взлетали на воздух.
        По приказу капитана Штоколова остальные уцелевшие орудия артдивизиона поддержали огнем точную пушку Серова. А он продолжал подбивать «панцеры» один за другим. Восемнадцать вражеских машин записал в тот день на свой счет наводчик Серов. Он получил серьезные ранения, и после боя его отправили в тыл. А весь артдивизион уничтожил три роты немецких танков. Враги на этом направлении не прошли. В последующие дни бои на шоссе продолжались. Противотанковая артбригада прочно держала оборону против 41-го моторизованного корпуса вермахта. А другая часть этого корпуса потерпела поражение под Расейняем. Советская оборона держалась и по реке Вента, по линии Куршенай - Папиле - Вянта - Векшняй - Маженкяй.
        Южнее наступал 56-й механизированный корпус Эриха фон Манштейна. И там у немцев имелись успехи. Манштейн обходил Каунас с севера. Он старался как можно быстрее выйти на шоссе, ведущее из Каунаса в Даугавпилс, который в советских картах обозначался как Двинск. Танки Манштейна поддерживала шестнадцатая полевая армия вермахта, а чуть южнее второй армейский корпус наступал на сам Каунас. В первый же день немецкого наступления, быстро подавив сопротивление пограничных частей на границе, 56-й моторизованный корпус прорвался к реке Дубиса на северо-западе от Каунаса, пройдя более шестидесяти километров от границы. Несмотря на то, что все мосты оказались взорванными, немецкие саперные части быстро наводили переправы для танков через неширокие реки. Оборона советской одиннадцатой армии рассыпалась. На ее полосу обороны пришлись удары не только танков Манштейна, но и 3-й танковой группы из состава группы армий «Центр», которая наступала в направлении Вильнюса.
        Войска группы армий «Центр», несмотря на взорванные мосты, форсировали Неман уже в первый же день войны. Немецкие 39-й и 57-й моторизованные корпуса развивали успех в районе Алитуса при поддержке дивизий пятого армейского корпуса вермахта. Советская 128-я дивизия генерал-майора Александра Семеновича Зотова отходила с большими потерями, закрепившись вокруг Алитуса, где ей на помощь, навстречу немцам, выдвинулась пятая танковая дивизия из состава одиннадцатой армии. Туда же чуть позже подошел один из мехкорпусов, заранее выведенных из Белостокского выступа.
        Тяжелое сражение за Алитус, в которое командование Северо-Западного фронта бросило все имеющиеся танковые резервы, оказалось неудачным, хотя и помогло немного задержать врага, потерявшего во встречном танковом бою, длящемся целые сутки, почти сотню танков. К вечеру 24 июня частям РККА Алитус пришлось оставить. Но оборона Вильнюса была подготовлена, достаточно укреплена и пока держалась, да и Каунас, как ни странно, тоже упорно оборонялся, и у немцев не имелось никакой возможности выйти в тыл советским войскам или прорваться к Минску с севера.
        Так что Жуков пока вполне удовлетворился оборонительными действиями Тимошенко.
        Глава 11
        Приняв участие в успешном отражении вражеского авианалета сразу по прибытии, эсминцы ПВО бросили якоря на рейде Либавы. Поужинав на корабле, Александр Лебедев получил приказ сойти на берег вместе с отрядом диверсантов-корректировщиков не только с «Якова Свердлова», но и со всех остальных «Новиков». Что-то явно готовилось начальством. Александр нервничал. Он волновался из-за того, что их отряд могут использовать в качестве морской пехоты и просто бросить в бой, заткнув дыру на каком-нибудь участке обороны. Тогда есть опасность, что немцы их поубивают без всякой пользы. А ведь они, прежде всего, корректировщики. Другие специальные навыки у бойцов Лебедева тоже имелись, к диверсиям они готовились. Только две недели не хватило на по-настоящему серьезную подготовку. А вот радиодело и методику корректировки огня за это время освоили неплохо. Как бы то ни было, Александр приказал всем группам полностью экипироваться, проверить и взять с собой оружие, боеприпасы, сухой паек и радиостанции.
        Благодаря усилиям Александра Лебедева, на каждом эсминце ПВО теперь имелись диверсионно-корректировочные группы, состоящие из трех бойцов и командира. Всего на семи эсминцах получалось двадцать восемь человек, фактически, взвод полного состава. На других кораблях флота подобные подразделения еще созданы не были. И начальство, разумеется, об этом знало. Имеющимся диверсантам-корректировщикам даже присвоили статус взвода особого назначения разведывательного отдела штаба Балтийского флота. Теперь настало время применить навыки этого особого подразделения, возглавляемого старшим лейтенантом Лебедевым, в боевых действиях по защите базы флота. А в военных действиях на суше Саша никогда раньше участия не принимал ни в этой, ни в той, прошлой, жизни. Вот и переживал, как будет там, на передовой? Одно дело - заниматься боевой учебой, и совсем другое - идти в настоящий бой.
        Мичман Вадик Полежаев, старшина второй статьи Паша Березин и старший матрос Дима Степанов тоже немного мандражили. Полежаев и Степанов нервно курили. Они собирались с особой тщательностью, экипировку проверяли по несколько раз, чтобы ничего не забыть. У моторки к ним неожиданно присоединился командир корабля. Оказалось, что Малевский временно сдал командование эскадрой эсминцев ПВО командиру «Калинина» и тоже спешил на берег. Сергея Платоновича вызвали на совещание в штаб базы.
        Появился и боцман Мочилов, вместе со своими людьми конвоировавший пленных немецких летунов. Из экипажа сбитого бомбардировщика «Ю-88» уцелели только эти двое. Командир воздушного судна молодой лейтенант Ганс Шнитке и его стрелок-радист фельдфебель Фриц Бауэр. Последний получил осколками зенитного снаряда по мягкому месту и пока передвигался с трудом, хотя корабельный врач и оказал ему всю необходимую первую помощь. Остальные члены экипажа немецкого самолета, стрелок нижней полусферы и бомбардир погибли.
        Выжившие «стервятники люфтваффе» выглядели весьма помято. Вымокшие насквозь после приводнения летные комбинезоны им пришлось снять и переодеться в обычные матросские робы краснофлотцев. Если не знать, что они немцы, то по внешнему виду понять это было невозможно. Обычные парни, ничем не примечательные, среднего роста и комплекции. Ганс - рыжий и сероглазый, как и некоторые из экипажа советского эсминца, а Фриц - кареглазый брюнет, каких вообще миллионы вокруг. На эдаких особенных арийцев изысканной нордической внешности они совсем не походили, да и никакой агрессии, будучи сбитыми, не проявляли. Их тоже взяли с собой, поскольку из штаба приказали сдать всех пленных с кораблей на берег.
        Погода благоприятствовала. Ветер и волнение моря к вечеру утихли. Да и воздух потеплел. Моторка шла ровно, почти не раскачиваясь. Веселые брызги вылетали из-под форштевня нагруженного суденышка. Лебедев занимал место на носу, а Малевский, положив портфель с документами на колени, расположился в середине лодки, сидел на скамье сразу за немцами, рядом с мичманом, между ног которого торчал пулемет, поставленный вертикально, чтобы брызги не попадали в ствол. Березин и Степанов заняли корму. Причем, в парадной форме был только Малевский, а все остальные - в простых темных робах. Вокруг акватория кишела небольшими разъездными суденышками, снующими между кораблями, стоящими на внешнем и внутреннем рейдах. Лавируя между потоков кильватерных струй, создаваемых крупными разъездными катерами и гонящих довольно высокую волну, лодка успешно прошла волнолом и, оказавшись во внутренней бухте, пошла к пирсу. В отдалении, где-то за городом, постоянно слышалась канонада. Иногда к ней присоединялись гораздо более громкие залпы линкоров и крейсера, напоминающие близкие раскаты грома. А в ясном небе кружили «Ишачки» и
«Чайки», патрулирующие воздушное пространство над боевыми кораблями. Новые самолеты «Миги» и «Лагги» командиры от авиации зря не гоняли, берегли их для перехватов при налетах фашистских «стервятников».
        Наконец-то достигли берега и пришвартовали моторку недалеко от штаба. Это был целый комплекс невысоких кирпичных зданий, расположенных между деревьями в городском районе со странным названием Кароста. Периметр огораживал высокий забор с колючей проволокой поверху, охраняемый пулеметными вышками и позициями зенитчиков. Тут было многолюдно. Людские потоки краснофлотцев и красноармейцев как стекались в штаб отовсюду, так и вытекали из него, уходя в примыкающие городские переулки. Тут ездило и много автотранспорта. Как грузовые, так и легковые автомобили приезжали и уезжали наполненные не только грузами, но и людьми с оружием и без него. Во всем чувствовалась зловещая суета, вызванная военной необходимостью.
        Наконец, все прибывшие с «Якова Свердлова» оказались на территории штаба. При входе кордон НКВД тщательно проверил документы, и сержант указал, кому куда идти. Малевский поспешил на совещание комсостава, а Лебедев, первым делом, сдал под расписку пленных немцев тому же сержанту НКВД и поспешил к назначенному начальством месту сбора его взвода возле здания штаба. Выяснилось, что пленных уже вовсю использовали на строительстве дополнительных оборонительных сооружений вокруг базы.
        Вскоре прибыли диверсанты-корректировщики с «Калинина», потом с «Карла Маркса». Дольше всех ждали группу с «Ленина», но, в целом, в полчаса уложились. И как раз вовремя, потому что к ним вышел сухощавый капитан третьего ранга, представившийся заместителем начальника штаба базы Андреем Макаровичем Гордеевым. Он вручил Лебедеву предписание срочно выдвигаться в район Ницы для корректировки огня линкоров по противнику, скопившемуся возле этого населенного пункта. На возражения, что, мол, их радиостанции маломощные и на два десятка километров связь не обеспечат, Гордеев сказал, что передавать данные они будут не прямо на линкоры, а на передовое КП артиллерии, которое находится на одной из батарей, менее чем в восьми километрах от Ницы. Так что все должно получиться. Карту, таблицу частот и позывных Гордеев тоже передал, как и показал, где находятся два грузовика, выделенные штабом взводу Лебедева.
        Напоследок Гордеев сказал:
        - Выдвигайтесь немедленно. Через час начнется артподготовка. К тому моменту вы должны быть на месте и приступить к выполнению боевой задачи.
        - Есть! - выпалил Лебедев. И тут же выкрикнул команду:
        - По машинам!
        И его бойцы сразу же начали забираться в кузова «полуторок». Перед войной Лебедев проводил занятия по боевому слаживанию групп диверсантов с разных эсминцев всего один раз. Но порядок распределения ребята запомнили. Переговорив между собой и выяснив, кто с какого корабля, они без вопросов разделились на два отделения и расселись по грузовикам. Первым отделением командовал мичман Полежаев, а вторым - мичман Протасов с эсминца «Калинин». Лебедев расположился рядом с шофером в кабине головной машины, и они поехали в сторону линии фронта. Саша слышал, как краснофлотцы переговариваются в кузове, делясь впечатлениями о первом боевом походе, об отбитых авианалетах и потопленных немецких торпедных катерах, но замечаний им не делал.
        Сначала проехали мимо госпиталя. Вереница телег и грузовиков с ранеными у его ворот совсем не радовала. Потом проезжали мимо дымящихся руин нескольких домов, в которые попали вражеские бомбы. Выжившие жители суетились на пепелище, пытаясь отыскать пропавших родных и собственные вещи, погребенные под кучами битых кирпичей и щебня, в которые превратились жилища. Картины войны удручающе подействовали на краснофлотцев. Все разговоры сразу прекратили, притихли и дальше ехали молча.
        Когда проезжали береговые батареи, недалеко за ними наблюдали несколько разрывов тяжелых снарядов дальнобойной осадной артиллерии немцев, которую те спешно подтягивали к городу со стороны Восточной Пруссии. Когда проехали лес Рейню, за деревенькой Перконе возле дороги увидели несколько сожженных немецких танков-двоек и бронетранспортеров на полугусеничном ходу «Ганомагов». Возле них валялись незахороненные пока трупы в «фельдграу». То были следы неудачного немецкого штурма. Дальше увидели живых немцев, одетых в ту же униформу цвета «фельдграу», роющих на подходах к городу траншеи под строгим наблюдением бойцов НКВД, вооруженных автоматами.
        Еще дальше по обеим сторонам дороги пошли линии обороны. Сначала попадались военные обозники, потом позиции артиллерии. Впереди них располагались замаскированные маскировочными сетками штабные блиндажи передовых батальонов, позиции фронтовых зенитчиков и траншеи второй линии. А дальше впереди, в паре километров, находился передний край соприкосновения с противником. И там постоянно стреляли пулеметы и грохотали полевые орудия. Туда и лежал путь взвода морского осназа, но сначала нужно было доложить о прибытии на КП армейского батальона, совместно с силами которого флотским диверсантам предстояло действовать, согласно приказу. Времени до начала артподготовки оставалось в обрез, и Лебедев, едва остановились, пулей выскочил из машины и, приказав не глушить моторы и оставаться бойцам на местах, побежал докладываться комбату.
        Майор Вячеслав Евгеньевич Шепелев показался хмурым и неприветливым пожилым и совершенно седым мужчиной с широким квадратным лицом, изборожденным морщинами. Хотя лет ему, наверное, было не больше сорока. Некоторые передние зубы во рту у него отсутствовали, и он шепелявил, как бы оправдывая свою фамилию. Лебедев не знал, что перед ним многоопытный командир, участник «Зимней войны», где он и поседел, потеряв половину своего стрелкового батальона от огня финских снайперов. Теперь Шепелеву комдив Дедаев приказал взять Ницу. Не ту, разумеется, что на Лазурном берегу Франции, а эту, ближайшую латышскую деревню с таким же названием, расположенную на берегу реки Барты. Сейчас в этом селе немцы заняли несколько домов и центральную усадьбу, как заняли они и колокольню церкви, посадив туда пулеметный расчет.
        Но, по-настоящему над деревней и прилегающей местностью доминировала высота рядом с Бернаты, горка с местным названием Пусену, представляющая собой большую прибрежную песчаную дюну, высотой 37 метров, самую высокую дюну Латвии, поросшую лесом, где немцы создали целый форпост, оснащенный станковыми пулеметами и полевой артиллерией и откуда простреливали весь передний край советской обороны. Вот оттуда врагов и предстояло выбивать в первую очередь, раз уж решили пойти в наступление. И помочь в этом должен был огонь с кораблей. Но они стояли на рейде Либавы больше чем в двух десятках километров по прямой от Ницы, а на таком существенном расстоянии огонь линкоров не отличался точностью. Тратить снаряды зря тоже совсем не хотелось. После двух суток обороны базы, когда артиллерийские корабли отгоняли немецкие танки, стреляя по площадям, снарядов главного калибра в запасе осталось не так уж много. Потому командование и озаботилось срочно послать в полосу наступления отряд корректировщиков.
        В штабном блиндаже батальона было душно и накурено. Что-то бубнил в трубку телефонист. В дальнем углу дремал какой-то доходяга. Стоя над картой, лежащей на столе, Шепелев и его начштаба капитан Головин растолковывали Лебедеву, какие огневые точки немцев необходимо подавить первым делом для успеха предстоящей атаки. Начать следовало с высоты 37 метров возле деревеньки Бернаты, а затем уничтожить колокольню в Нице и подавить артиллерию противника, находящуюся в оперативной глубине за этими двумя населенными пунктами. После чего нужно было перенести огонь по скоплениям противника возле дорог. Задача предстояла не из легких, тем более, что все подходящие для корректировки огня точки, возвышающиеся над местностью, находились в руках у противника. Но, приказ предстояло выполнять, и Лебедев, сказав майору «Есть!», заторопился к выходу.
        Комбат остановил его:
        - Ты куда, старлей? Тебя на местности сориентирует наш главный батальонный разведчик, сержант Перминов. Он местный. С самого присоединения Латвии тут живет. Всех собак знает.
        Лебедев обернулся, тощий парень, которого Саша принял поначалу за какого-то раненого или больного, поднялся из угла и, протянув руку, представился:
        - Комвзвода разведки Василий Перминов. Пойдемте. Провожу вас на передовую. Покажу дислокацию.
        Когда они подъехали к передовой и остановились возле маленького лесочка, Лебедев приказал покинуть машины и отправил «полуторки» обратно. Дальше ехать грузовикам не стоило. Они легко могли попасть под огонь противника, который постоянно постреливал в этом направлении. Саша взглянул на часы. До начала артподготовки оставалась всего четверть часа, а корректировщики даже еще не вышли на прямую видимость целей. Он сообщил об этом Василию, чтобы поторопить его.
        Тот что-то прикинул в уме и проговорил:
        - Тут это, есть заброшенная радиовышка в следующем перелеске. Оттуда все вокруг видно. Там до войны, когда Латвия еще советской не была, ретранслятор какой-то строить начали, да забросили стройку, когда наши пришли.
        - Так веди, давай, скорее, - торопил разведчика Лебедев.
        - Да, идем уже. Через лесок, за мной идите. Но есть одна сложность, - сообщил сержант.
        - Какая еще сложность? - не понял Лебедев.
        - Вышка, как я сказал, в следующем перелеске. А он находится на нейтральной полосе. Вот этот лесок еще наш, а тот, через двести метров, не наш уже, - просветил сержант.
        - А немцы там есть? - спросил Саша.
        - Не знаю. Утром не было. Может, и сейчас нет. Это же нейтральная полоса между нами и немцами, - ответил Вася Перминов.
        Через лесок диверсанты шли друг за другом, стараясь не шуметь и ступать след в след, как их учили на практических занятиях в Лисьем Носу инструкторы. Лебедев думал о том, что зря они взяли с собой столько радиостанций. Если нормальный наблюдательный пункт для корректировки стрельбы будет только один, то и радиостанция нужна только одна, а шесть остальных не понадобятся. Потому, едва они миновали лесок и вышли на позицию взвода разведчиков сержанта Перминова, Александр приказал оставить пять радиостанций вместе с группами с пяти эсминцев на позиции разведвзвода. Вперед к заброшенной радиовышке он решил пойти сам со своей группой, а для подстраховки взял диверсантов с эсминца «Карл Маркс».
        Вышка действительно торчала из соседнего перелеска. Перелески разделяла двухсотметровая полоса поля. Росшая здесь пшеница еще не набрала высоту, потому спрятаться в ней не представлялось возможным. Позиции немцев Перминов тоже показал. Они располагались в полукилометре впереди, по берегу реки Барты. Возле вышки их не должно быть. Хотя, кто их знает. Может, уже сидят там какие-нибудь наглые молодые снайперы, вчерашние воспитанники «гитлерюгенда», и ждут добычу? Поежившись, Лебедев подавил подступающее чувство страха и неизвестности и скомандовал:
        - За мной! К вышке! Бегом! Пошли!
        Глава 12
        Пригнув голову, Лебедев побежал к перелеску так быстро, как только мог. Когда он сдавал нормы ГТО, то преодолевал стометровку на оценку «отлично», почти укладываясь в тринадцать секунд. Сейчас же он, наверное, бежал еще быстрее. И первые сто метров преодолел успешно. Потом еще пятьдесят. Его бойцы бежали за ним. Даже радисты с тяжелыми рациями старались не отставать. Но, когда до перелеска оставалось уже метров двадцать, неожиданно со стороны немцев ударил пулемет. И к первому пулемету через считаные секунды присоединился второй, а затем и третий. Били от речки с фронта и с флангов.
        Спасло то, что сектор обстрела не был заранее пристрелян противником и, к тому же, перекрывался перелеском. Пули, зацокав по стволам и ветвям довольно высоких деревьев, растущих плотно друг к другу, не причинили вреда, лишь осыпав людей щепками. Немецким пулеметам откуда-то сзади с флангов ответили очереди нескольких «Максимов». Пока велась перестрелка пулеметчиков, корректировщики успели добежать до маленькой кирпичной будки, расположенной у подножия вышки посередине перелеска. Здесь немцев еще не было. Но они заметили краснофлотцев. А краснофлотцы увидели, как со стороны противника к перелеску тут же пошла большая группа пехотинцев, численностью до взвода. Правда, пулеметчики «Максимов», ведущие фланговый огонь, заставили гитлеровцев залечь. Так что расстояние метров в четыреста, отделяющее перелесок от речки, вражеские солдаты должны преодолеть под пулеметным огнем не слишком быстро. Да и не все дойдут. Поэтому на счет встречи с ними Александр пока не беспокоился.
        Добежав до недостроенной радиомачты, Лебедев дал указания бойцам приготовить оружие к бою и занять оборону на краю перелеска напротив противника. Но стрелять только в том случае, если немцы подойдут совсем близко, чтобы заранее не демаскировать собственные позиции. А сам командир корректировщиков полез на вышку, приказав расчету радиостанции, роль которого выполняли Павел Березин, тащивший саму рацию, и Дима Степанов, несущий аккумуляторы, лезть следом.
        Металлоконструкция стояла на бетонном фундаменте и была высотой метров сорок. Наверное, строилась с расчетом на вдвое большую высоту, потому что построенная часть выглядела довольно массивной, прочностные характеристики ее конструкции явно рассчитывались на более серьезные нагрузки. Да и при ближайшем рассмотрении Лебедев заметил, что наверху даже не смонтирована площадка, а несущие элементы торчат несимметрично. Все подтверждало рассказ сержанта из разведки о том, что строительство бросили, так и не достроив сооружение. Даже никакой лестницы, ведущей на вышку, не имелось.
        К счастью, несущая конструкция была довольно ажурной. Карабкаясь наверх по многочисленным стальным «фермам», Лебедев приметил для себя нижнюю площадку, которая, в отличие от верхней части башни, выглядела вполне готовой и находилась, примерно, на высоте пятиэтажного дома, метрах в пятнадцати над землей, на уровне верхушек деревьев. Для наблюдения за ровной и почти плоской местностью этой высоты должно было хватить. Саша довольно быстро преодолел подъем. А вот у расчета радиостанции возникли трудности. Березин зацепился рацией за какой-то длинный болт, видимо, не обрезанный строителями, и чуть не сорвался. И Александру пришлось снова спускаться на несколько пролетов и помогать Паше. Наконец, кое-как, тяжелую рацию и ее аккумуляторы затащили на решетчатую площадку радиовышки и начали собирать комплект для связи, установив антенну параллельно вертикальной несущей конструкции башни, таким образом, чтобы длинный штырь антенны не было видно издалека со стороны немцев.
        Позиция для наблюдательного пункта оказалась неплохой. Листва крон деревьев поднималась над уровнем площадки, примерно, на метр. И, если не вставать во весь рост, то можно было наблюдать за местностью в бинокль через прогалины в листве древесных верхушек без особого риска сразу быть обнаруженным. А, если сразу немцы корректировщика не заметят и не ликвидируют, то потом, когда линкоры начнут стрелять, шансы противника будут уменьшаться с каждым залпом. Немцы, заметившие передвижение на советской стороне нескольких фигур в сторону перелеска с вышкой, пока по ней не стреляли. Видимо, еще не поняли, что наверх уже поднялся корректировщик. Деревья надежно скрывали нижнюю площадку, а наверху башни никого не было. Но в сторону перелеска продолжала движение вражеская пехота. Солдаты вермахта, залегшие сначала от пулеметного огня, продолжали двигаться в сторону вышки через поле, где ползком, а где короткими перебежками.
        Судя по стрелкам наручных часов, до артподготовки оставалась всего пара минут, когда удалось наладить связь с командным пунктом артиллеристов. Рацию настроили по таблице частот, и, используя выданные штабом позывные, Березин начал проверять связь:
        - «Медведь», я «Белка», как слышно? Прием.
        Пашка повторил в трубку три раза, прежде, чем артиллеристы ответили:
        - «Белка», я «Медведь». Слышу хорошо.
        Первым делом Лебедев сориентировался по карте и передал координаты своего НП, чтобы исключить дружественный огонь. Настоящего дальномера у Александра не имелось, он корректировал огонь, определяя расстояния «на глаз» с помощью бинокля с дальномерными делениями, а азимут выставлял по карте и компасу. Тем не менее, он довольно правильно сообщал артиллеристам береговой батареи координаты, азимут и удаление цели. А те, в свою очередь, сообщали на флагманский линкор, да и своим орудийным расчетам давали указания, потому что эта батарея тоже принимала участие в артподготовке. И если первый корабельный залп 305-ти мм «чемоданов» лег с недолетом, то второй, уже скорректированный, точно накрыл высоту 37 метров, подняв в воздух тучи песка вместе со стволами чахлых сосенок и со всеми засевшими там немцами с их пушками и пулеметами.
        Дальше, на следующие цели, огонь линкоров переносился четко, согласно плану корректировки. Только понеся значительные потери, немцы поняли, что огонь откуда-то корректируется. Поскольку других достаточно высоких объектов вокруг они не обнаружили, то ударили по вышке из всего, что имелось у них на переднем крае. А, может быть, запеленговали радиостанцию и били по пеленгу. В ответ на залпы линкоров, со стороны неприятеля по перелеску затрещали многочисленные пулеметы, ударили полевые орудия, да и минометы начали обстрел. Несколько деревьев в перелеске упали, скошенные разрывами. Осколки и щепки летели вверх, осыпая радиомачту. Она содрогалась и звенела железом. Некоторые осколки мин и снарядов проносились совсем близко над Лебедевым, и он слышал их смертельный свист, казалось, над самым ухом.
        Саше не оставалось ничего другого, как, в первую очередь, выдавать артиллеристам флота координаты тех огневых точек, которые угрожали лично ему и его группе. И, если бы не флотская артиллерия, их, наверняка, немцы давно уже смешали бы с землей вместе со всем перелеском. Но удары тяжелых корабельных «чемоданов» делали свое дело. И многие огневые точки противника вскоре заткнулись, а колонны техники, скопившиеся у переправ через реку, удалось разметать точными попаданиями. Отогнана от реки была и вражеская пехота, уже вовсю начавшая окапываться на этом рубеже. Но те немцы, которые пошли от реки в сторону перелеска не отступали, упорно продолжая движение вперед ползком и короткими перебежками.
        В целом, корректировка получилась неплохо. Взвод осназа РОШ справился с боевой задачей и не ударил, как говориться, в грязь лицом. Начальство могло радоваться. Вообще же, Лебедев сильно злился на местное начальство. Он считал совершенно бессмысленным отправку на передний край сразу всех семи групп корректировщиков с эсминцев ПВО. Причем, чтобы корректировать огонь только на одном направлении. Тем более, что, фактически, корректировал огонь только он сам и расчет его радиостанции. На первый раз им просто повезло, что немцы в них не попадали. А случись такое, что вражеские снаряды накрыли бы точно позиции корректировщиков? Тогда флот сразу лишился бы всех своих корректировочных групп. Но начальство, как всегда, не думая о таких мелочах, бросило в бой сразу их всех. Перестраховались семикратно, наверное, раз сразу семь расчетов радиостанций отправили для решения одной боевой задачи. И, конечно, Лебедеву совсем не хотелось бы, чтобы, как и в тот раз, оплачивали опыт пролитой кровью. После возвращения с задания Александр решил обязательно написать обширный рапорт на эту тему не только своему дяде,
начальнику РОШ, но и начальству базы в Либаве. Пусть потом ругаются, сколько хотят, но, может быть, выводы, все же, сделают.
        Хотя многие цели артиллерии флота и удалось подавить, опасность еще не миновала. Тот немецкий взвод, который выдвинулся в сторону вышки, подобрался уже слишком близко. Увидев, что артиллерия и пулеметы вермахта бьют по перелеску, а оттуда никто не стреляет, гитлеровцы осмелели и, поднявшись во весь рост, побежали в атаку. Командовал ими фельдфебель, вооруженный автоматом. Еще у нескольких автоматы тоже имелись, но все остальные держали в руках простые армейские карабины фирмы «Маузер». На поясе у всех висели гранаты с длинными деревянными ручками «Stielhandgranate-24», более известные, как «колотушки». Лебедев понял, что ближе врагов подпускать нельзя, иначе могут закидать этими самыми «колотушками». Кинуть гранату немцы способны метров на пятьдесят, а то и дальше, а ее осколки сохраняют поражающий эффект до пятнадцати метров вокруг места падения. Потому Саша закричал Полежаеву, расположившемуся внизу в кустах, растущих между деревьев, лежа на животе и держа немцев на прицеле:
        - Открыть огонь! Не подпускать их на бросок гранаты!
        И Полежаев сначала дал длинную очередь, скосившую сразу нескольких немцев, а потом, экономя патроны, начал тщательно прицеливаться и стрелять короткими. И каждая короткая очередь мичмана, произведенная из ручного пулемета, опирающегося на расставленные сошки, безошибочно находила жертву. Это заставило немцев снова залечь метрах в шестидесяти от края перелеска. Кто-то из них метнул гранату, но не докинул. Осколки прошуршали по кустам, никого не задев. Диверсанты-корректировщики с эсминца «Карл Маркс» тоже взялись за оружие. С правого фланга заговорил их пулемет, заухали винтовочные выстрелы и затрещал пистолет-пулемет командира группы, мичмана Феди Иванова.
        Лебедев тоже залег на своей наблюдательной площадке и начал выцеливать в прицел своего ППД между ветвей фигуру какого-то немецкого пехотинца, когда вражеская минометная мина попала в одну из опор башни ближе к фундаменту. От взрыва всю конструкцию очень сильно тряхнуло, металл основания скрутило, и вся недостроенная радиовышка накренилась градусов на двадцать. Лебедев удержался, Березин тоже, а вот Степанов полетел вниз и сильно ударился, но, к счастью, не убился, зацепившись в последний момент за вырванную взрывом и торчащую наружу «ферму». А вот радиостанции, которую тоже отбросило взрывом, повезло меньше. Она разбилась вдребезги об бетон основания.
        На этом корректировка огня закончилась. Но уже по времени закончилась и артподготовка. Соответственно, острой необходимости в радиостанции пока не было, хотя внизу у группы с эсминца «Карл Маркс» запасная имелась. В воздух взметнулись красные ракеты и позади перелеска, справа и слева, в атаку пошли бойцы комбата Шепелева и не только. Лебедев обернулся на звук моторов и увидел на правом фланге несколько боевых машин со скошенными бронеплитами в передней части, в прорезях которых торчали пушки и курсовые пулеметы, а наверху закрытой рубки имелись настоящие командирские башенки. То были экспериментальные самоходки конструкции Добрынина, прибывшие на транспортах вместе с другим вооружением. И начальство базы, вопреки заводским инструкциям, предписывающим использовать эти машины только из засад в качестве противотанкового оружия, сразу же бросило их в наступление в качестве танков.
        Вместе с самоходками в атаку, развернувшись длинными цепями, справа и слева от покосившейся вышки шли советские пехотинцы. Но бой с немецким пехотным взводом на подступах к перелеску и не думал прекращаться. Хотя, под огнем двух ручных пулеметов немцы залегли и отвечали только редкими выстрелами из карабинов, но они не отступали и не намеревались сдаваться, рискуя вскоре попасть в окружение. А, если враг не сдается, то его уничтожают. Эту истину Лебедев хорошо помнил.
        Без радиостанции находиться на перекошенной радиовышке смысла больше не было. И Лебедев дал команду спускаться. Внизу выяснилось, что Димка Степанов не только сильно ушибся при взрыве, но еще и хватанул несколько осколков в бок. Вся правая сторона его робы уже намокла от крови. Березин, достав аптечку из своего вещевого мешка, тут же начал оказывать товарищу первую помощь. Глубоких проникающих ран вроде бы не имелось. На счастье Димки, осколки прошли по его ребрам только вскользь.
        Лебедев поспешил на передовую, залег неподалеку от Полежаева и начал стрелять по врагам из своего ППД. Взрывы снарядов и мин, выпущенных немцами при обстреле перелеска, хоть и не убили никого из краснофлотцев, но проредили растительность изрядно. С десяток деревьев повалило, разломило и посекло разрывами, а на месте, где до этого были сплошные кусты, зияли воронки с дымящимися остатками корней растений. Попали немцы и в кирпичную будку, сделав в ее стене, толщиной в кирпич, пару приличных дырок. После артподготовки пушки и минометы с немецкой стороны пока не стреляли. Похоже, что огневые точки противника, действительно, удалось подавить. Но пехотный взвод вермахта, несмотря на потери, понесенные от пулеметного огня краснофлотцев, продолжал стрелять, не оставляя попыток, все же, добраться до перелеска. Впрочем, назад немцы отступить уже и не могли. Советская атака, накатывающаяся с флангов, не оставляла немцам никаких шансов.
        - Аufgebt! - закричал им Лебедев, призывая сдаваться.
        - Deutschen Soldaten nicht kapitulieren! - заорал фельдфебель о том, что немецкие солдаты никогда не сдаются и выпустил длинную очередь из своего автомата в сторону Лебедева, заставив Сашу залечь недалеко от Полежаева за древесным стволом.
        Вместо того, чтобы начать бросать оружие, отчаявшиеся немцы рванулись вперед, прямо на пулеметы. И пулеметчики били почти в упор. Но очереди скосили не всех. Кто-то из пехотинцев вермахта успел кинуть гранаты в сторону пулеметчиков. И Александр с ужасом наблюдал, как осколками разодрало пулеметный диск, и как отлетела в сторону фуражка мичмана, а по его лбу потекла кровь, после чего Полежаев ткнулся лицом в станину своего пулемета и больше не подавал признаков жизни. Между тем, уцелевшие немцы, подняв оружие, бежали прямо на него. Александр, продолжая лежать на земле возле ствола дерева, дал по ним очередь снизу-вверх. Двое упали на месте. Но и патроны в его ППД закончились. А за упавшими солдатами на Лебедева, целясь из автомата, неумолимо надвигалась мощная фигура фельдфебеля. Обдумывать действия было уже некогда. Саша рванул из кобуры пистолет и перекатился с линии огня в кусты, надеясь прикрыться деревом. Короткая очередь прошла совсем рядом с его головой, но фельдфебель промазал, а Лебедев выстрелил из пистолета и попал, ранив немца в правую руку. Он скривился от боли, но все еще пытался
перехватить свой автомат левой и продолжить стрелять. Только вот патроны кончились и у него. А тут и Березин подоспел. Вдвоем они немца и повязали. Сильным бойцом оказался этот фельдфебель. Но вдвоем фашиста кое-как скрутили. Хотя, если бы не его ранение, то неизвестно, как бы эта стычка закончилась. А так получилось, что восемь диверсантов-корректировщиков положили целый взвод врагов и взяли в плен их командира. Причем, никого не убило. Даже Полежаев остался жив, только был ранен осколками и контужен близким взрывом гранаты.
        Глава 13
        После трех суток боевых действий вермахта на территории СССР, намеченный к исполнению блицкриг очень сильно пробуксовывал. График наступления срывался. Немецкие войска упирались в оборону Красной армии на всех направлениях ударов. Потери личного состава и боевой техники росли с каждым часом войны. Командование вооруженных сил Третьего Рейха уже сильно волновалось. Неужели Генеральный штаб Германии недооценил силы большевиков? Неужели план «Барбаросса» не предусмотрел всех возможностей противодействия противника? Неужели советские руководители, генералы и комиссары, эти «унтерменши», недочеловеки, которые лишь немного отличаются от зверья, люди третьего сорта в глазах немцев, способны мыслить стратегически? Вопросов в штабах пока было значительно больше, чем ответов на них.
        Все первые дни войны Гитлер не переставал остервенело орать на своих генералов. А, после того, как в ночь с 24-го на 25-е июня советские самолеты дальней авиации бомбили Берлин, он окончательно рассвирепел и набросился с кулаками на Геринга, который, по мнению фюрера, был виноват в том, что советская авиация оказалась вовсе не разгромленной, а вполне неплохо чувствовала себя в небе, оказывая сильное противодействие летчикам «люфтваффе». И даже то, что за каждый сбитый немецкий самолет большевики платили двумя, а то и тремя своими, не успокаивало. Но больше всего бесило вождя немецкой нации то обстоятельство, что Красная армия не только продуманно оборонялась, но и наносила успешные болезненные контрудары по наступающим войскам Германии.
        На юге боевые действия никуда не продвигались, румынские войска топтались на месте, вели бои, фактически, на собственных границах, а танковые клинья вермахта, направленные на Украину, увязли в боях под Дубно и Луцком. В центре главным гвоздем обороны Красной армии оказалась Брестская крепость, расположившаяся на острие уже образовавшегося Брестского выступа, очень мощно защищенного советскими войсками со всех сторон. И теперь немецкому командованию нужно было срочно строить новые планы, что же с этим Брестским выступом делать. При имеющемся положении дел и количестве войск обойти его, отрезать от остальных сил РККА и взять в клещи вермахту никак не удавалось. Захлопнуть капкан вокруг Белостока и быстро двинуться в сторону Минска тоже не получилось. Русские ловко выскользнули из ловушки, заранее отведя основные силы от Белостока. Манштейну с тяжелыми потерями удалось взять Алитус. Но это, пожалуй, был пока самый крупный успех всего немецкого наступления.
        Под Либау вчера вечером состоялся просто разгром приморского фланга группы «Север», когда русским при поддержке артиллерии своего флота удалось полностью очистить от немецких войск тридцатикилометровую зону вокруг города. А затем ночью большевики бомбили саму столицу Рейха. Их самолеты летели со стороны Риги и островов Моонзунда. И это в то время, когда у немцев не имелось никакой возможности для ответной бомбардировки Москвы, которая находилась пока слишком далеко от немецких аэродромов.
        Советскими бомбами оказались разрушены несколько важных берлинских фабрик, погибли мирные граждане Германии. К тому же, бомбардировке подверглась и немецкая база флота в Пиллау. Позор и политический крах, вот что это значило в глазах фюрера. И Геринг, понимая, что претензии Гитлера на этот раз вполне обоснованы, предлагал немедленно усилить бомбардировки Ленинграда с аэродромов Финляндии. Но фюрер сейчас уже требовал другого. Он кричал, что причиной поражения и остановки наступления группы армий «Север» является Балтийский флот большевиков.
        Планы немецких адмиралов запереть минами советский флот в Финском заливе не только не осуществились, а полностью провалились. Большевики каким-то образом эти планы разгадали и, несмотря на все предпринятые меры маскировки, и даже на приказ начать минные постановки до начала войны, отследили с подлодок и пустили на дно минные заградители групп «Кобра» и «Норд» вместе с тральщиками. А попытки ставить минные заграждения с помощью авиации натолкнулись на систему ПВО противника, оснащенную вполне приличными зенитными пушками, многочисленными истребителями и даже радарами. Помимо всего прочего, большевистские корабли полностью разгромили на Балтике 3-ю флотилию немецких торпедных катеров. Не помогло даже то, что раньше эта флотилия успешно действовала против англичан в Ла-Манше, и ее личный состав имел большой боевой опыт и отличную выучку.
        Фюрер кричал, что вопреки сведениям «Абвера», вражеский флот оказался очень сильным и хорошо подготовленным к войне и теперь представлял огромную опасность не только для немецкого судоходства на Балтике, но и для всего приморского фланга вермахта. Потому его нужно немедленно потопить. Особенно оба советских линкора. И пусть Геринг срочно перебросит туда торпедоносцы. А адмиралы должны в самое ближайшее время собрать все, что способно двигаться по воде и стрелять, чтобы направить эти свои корыта на Балтику против большевистского флота. Иначе Германия вскоре рискует потерять все важнейшие коммуникации на Балтийском море, а это чревато срывом поставок ценной руды из Норвегии, да и Финляндии тогда Рейх не сможет никак помочь, а немецкие войска, уже размещенные там, останутся отрезанными от снабжения.
        Как нарочно, военно-морской флот Германии находился в эти дни совсем в неважном состоянии. Рана от потопления лучшего линкора «кригсмарине» англичанами совсем недавно, в мае, ощущалась немецкими адмиралами слишком свежей. Новый же линкор «Тирпиц», систершип «Бисмарка», еще не отправлялся ни в один боевой поход, а устранял недостатки, выявленные в ходе испытаний.
        Достаточно мощные линейные крейсера «Шарнхорст» и «Гнейзенау» стояли во Франции в порту Бреста на ремонте после рейдов в Атлантику, заблокированные английским флотом. «Шарнхорст» и «Гнейзенау» действовали в Атлантике под руководством покойного адмирала Гюнтера Лютьенса, а «Принц Ойген» сопровождал его в тот роковой рейд, когда Лютьенс погиб вместе с флагманским линкором «Бисмарк». «Гнейзенау» и «Шарнхорст» не смогли принять участие в этом последнем походе своего флагмана из-за серьезных технических неполадок. И теперь вместе с линейными крейсерами находился и тяжелый крейсер «Принц Ойген», который не имел значительных пробоин после перестрелки с британскими кораблями во время сопровождения «Бисмарка», но получил серьезные повреждения от британских авиабомб уже в самом порту Бреста. После боев в Атлантике линейные крейсера пытались зализать в Бресте раны. Но, чтобы предотвратить их новый боевой поход, англичане начали регулярные бомбардировки французского порта. Кроме бомбометания бронебойных бомб, они старались заминировать портовую акваторию магнитными минами, сбрасывая их с самолетов.
        У «Шарнхорста» после рейда и авианалетов имелись пробоины и были проблемы с охлаждением котлов. А «Гнейзенау» повезло еще меньше. Находясь в порту Бреста, еще в начале апреля он подвергся нападению английских торпедоносцев. Перед этим, 3-го апреля, английские бомбардировщики разбомбили отель «Континенталь», расположенный недалеко от порта, где жили офицеры немецких линейных крейсеров, а 6-го числа атака четырех торпедоносцев типа «Бофорт» завершилась для англичан удачно. Один из самолетов, управляемый канадским экипажем под командованием опытного пилота Кеннета Кэмпбелла, прорвался к внутренней гавани. Хоть отчаянная атака и завершилась гибелью самолета и всего экипажа, но достигла цели.
        Торпеда попала в правый борт линейного крейсера в районе кормовой башни главного калибра. Площадь пробоины составила более двухсот квадратных метров. Корабль принял более трех тысяч тонн воды, получил крен на правый борт и осел на корму. Все это было, тем более, обидно, что за день до этого, опасаясь бомбежек порта, «Гнейзенау» вышел из дока и пришвартовался к бочке в гавани, где надеялся прикрыться с одной стороны молом, а с другой противолодочной сетью.
        Кроме большой пробоины, от взрыва пострадали продольные и поперечные переборки, деформировалось двойное дно, вал правого винта вместе с подшипниками сильно повредило, соседний вал среднего винта тоже вышел из строя. Главные турбины машинных отделений с номерами 1 и 3, а также вспомогательные механизмы машин оказались повреждены и затоплены, а все электрооборудование закоротило. Нефть вытекала из пробитых топливных цистерн. Даже центральный пост управления машинами корабля и кормовой пост управления артиллерией оказались затоплены вместе с погребами кормовой башни главного калибра.
        Корабль спасло только то, что спасательный буксир подошел очень быстро и сразу же начал откачивать воду, поступающую в пробоину. А команда оперативно установила на пробоину пластырь. Кое-как поврежденный линейный крейсер завели в док. Сильные повреждения заставили «Гнейзенау» встать на ремонт очень надолго. Положение корабля еще больше усугубилось, когда в ночь с девятого на десятое апреля англичане организовали новый массированный налет. В ту ночь почти полсотни британских самолетов сбросили на порт Бреста около пятидесяти тонн бронебойных бомб. В «Гнейзенау» попали четыре из них. Одна упала у передней надстройки, взорвавшись на палубе возле правого борта. Вторая пробила надстройку, две палубу под ней и взорвалась внизу, разворотив нижнюю бронепалубу и поубивав многих из команды. Третья угодила прямо в боевую рубку, но чудом не сдетонировала. Четвертая тоже не взорвалась, пробив палубу и застряв в обломках.
        Взрывы бомб привели к немалым жертвам. Из экипажа линейного крейсера погибли семь десятков моряков, а почти сотня получила ранения разной степени тяжести. Осколками повредило переборки и даже бронеплиты барбета башни «Бруно». Произошли возгорания электрических кабелей и трансформаторов в передней части корабля. Были повреждены центральный пост управления огнем, гирокомпасы и системы связи. Начался пожар. Чтобы не допустить возгорания артпогреба башни «Бруно», его пришлось затопить. После этой бомбардировки судоремонтники пришли к выводу, что ремонт «Гнейзенау» затянется не менее, чем на четыре месяца.
        Помимо линкора и двух линейных крейсеров, в распоряжении «кригсмарине» имелись еще, так называемые, «карманные линкоры», броненосные корабли типа «Дойчланд», вооруженные одиннадцатидюймовками. После гибели «Адмирала Шпее» в самом начале Второй Мировой войны, их осталось в строю всего два. Головной корабль «Дойчланд» в ноябре 1939-го переименовали в «Лютцов» из-за продажи одноименного недостроенного тяжелого крейсера Советскому Союзу, к войне с которым в тот момент Германия еще не готовилась. 13 июня 1941-го года, то есть перед самой войной с СССР, при попытке прорваться на просторы Атлантики, «Лютцов» атаковали британские торпедоносцы «Бофорт», и одна из торпед вошла в середину корабля. Два машинных отделения сразу затопило, броненосец потерял ход и получил крен в двадцать градусов на левый борт, набрав больше тысячи тонн воды. С большим трудом «карманный линкор» добрался до немецкого Киля и встал там на ремонт, который обещал быть очень серьезным. Второй подобный корабль, «Адмирал Шеер» тоже ремонтировался после атлантического похода.
        Тяжелый крейсер «Адмирал Хиппер» с весны проходил глубокую модернизацию и находился в разобранном состоянии на верфи «Deutsche Werke». Ремонтировались и два легких крейсера из четырех. Таким образом, из состава флота крупных надводных кораблей только легкие крейсера «Нюрнберг» и «Кельн» немедленно могли быть задействованы в боевых действиях против русских. Кроме того, на Балтике имелись два немецких броненосца постройки начала века «Шлезвиг-Гольштейн» и «Силезия», вооруженные четырьмя старыми одиннадцатидюймовками каждый, два десятка подводных лодок, десяток эсминцев, торпедные катера двух оставшихся флотилий «шнельботов», тральщики и прочая мелочь, вроде мобилизованных и вооруженных гражданских судов, самым крупным из которых даже присвоили статус вспомогательных крейсеров, но настоящими крейсерами они от этого не стали.
        Все эти силы для боя с русской эскадрой не могли быть достаточными. Два линкора, пусть старых и медлительных, но достаточно неплохо бронированных, имели по двенадцать двенадцатидюймовых пушек главного калибра. И их суммарный вес залпа значительно превышал возможности даже восьми пятнадцатидюймовок «Тирпица», не говоря уже об остальных немецких боевых кораблях.
        О состоянии флота Германии фюреру честно доложил сам Главнокомандующий «кригсмарине», гросс-адмирал Эрих Редер, срочно вызванный в ставку. Выслушав доклад, Гитлер, вопреки ожиданиям присутствующих, не стал орать на адмирала, а приказал ему незамедлительно задействовать против большевиков новейший линкор «Тирпиц». Принятый в эксплуатацию флотом 25-го февраля 1941-го года, самый мощный боевой корабль Германии проходил испытания в акватории Балтийского моря. Но, в начале июня, при проведении учебных стрельб недалеко от острова Рюген, выяснилось, что имеются большие проблемы не только с точным наведением корабельной артиллерии главного калибра, но и со всей системой управления огнем. И вот, теперь Гитлер не просто требовал послать этот корабль с такими существенными недостатками против большевистских линкоров, но и провозгласил командующим морским походом на Балтийском море лично гросс-адмирала Редера.
        До этого момента, пуританин по убеждениям, Эрих Редер, утонченный интеллигент и любитель симфонической музыки, в роду которого были учителя и придворные музыканты, никогда зря не рисковал немецкими кораблями. Он всегда отличался особенной осторожностью, старался лишний раз не высовываться, был предусмотрителен и больше молчал, нежели говорил. Теперь же Гитлер потребовал от него самых решительных наступательных действий на Балтике. И отказать фюреру Редер никак не мог. Он был уже стариком, родился в 1876 году, в апреле 41-го ему стукнуло 65 лет. Он давно привык к покою кабинетов и совсем отвык от мостиков боевых кораблей. Но делать было нечего, пришлось сразу же начинать готовиться к походу. После получения указаний от фюрера, Редер вылетел в Готенхафен, бывшую польскую Гдыню, захваченную немцами вместе со всей остальной польской территорией. Там гросс-адмирал собирался принять командование эскадрой.
        На все немецкие военные корабли сразу же сообщили приказ Главнокомандующего флотом о сборе ударной эскадры, и те из них, которые находились в приемлемом техническом состоянии, начали выдвигаться из мест дислокации. А пока немецкие корабли соберутся в Готенхафене, да пока дойдут до русской эскадры, летчики Геринга обещали потрепать большевистский флот с помощью торпедоносцев. Может быть, они, хотя бы, сильно повредят вражеские корабли? Во всяком случае, гросс-адмирал Редер очень на это надеялся.
        Готовящуюся наступательную операцию немецкого флота Гитлер сразу же назвал «Ход ферзем», имея в виду единственный полноценный немецкий линкор. Редер же, помимо «Тирпица», подумывал привлечь к будущей флотской операции и «Шарнхорст», ремонт которого, кажется, уже заканчивался в Бресте. Если поторопить судоремонтников, тогда, вместе с двумя легкими крейсерами и с эсминцами прикрытия, это флотское объединение еще сможет сойти за более или менее полноценную эскадру. А, в том случае, если «Шарнхорст» будет в строю вместе с «Тирпицем», шансы отправить на дно корабли большевиков сильно возрастут. Если, конечно, немецким морякам повезет.
        Глава 14
        Атака красноармейцев захлестнула маленький перелесок с обеих сторон и покатилась дальше. Пехотинцы из батальона майора Шепелева не орали «Ура!», не кричали «За Родину!» или «За Сталина!», а бежали на врага молча. Вокруг слышался только топот множества ног и выстрелы. Иногда эти звуки перемежались грохотом разрывов и воплями раненых.
        Пленного немецкого фельдфебеля пришлось связать ремнями, потому что он, даже будучи раненым в руку выше кисти, не оставлял попыток вырываться и отбиваться. А на все вопросы и уговоры на немецком языке вести себя смирно, произносимые Александром, унтер только брыкался, издавал звуки, напоминающие рычание, да еще и пытался кусаться. Наверное, он был шокирован, что весь его взвод погиб так глупо и бесславно. Впрочем, не все умерли. Троих раненых солдат вермахта диверсанты подобрали, оказали им первую помощь и тоже взяли в плен. И теперь двое из них, более или менее пришедшие в себя, с ужасом наблюдали за странным поведением своего командира. Все говорило о том, что фельдфебель, похоже, тронулся умом. Он-то думал, что пехотный взвод вермахта легко займет перелесок, обороняемый всего несколькими советскими бойцами. И никак не ожидал напороться на такое упорное сопротивление.
        Лебедев связался со штабом по рации, принадлежащей корректировщикам с эсминца «Карл Маркс» и доложил об успешном завершении операции. После чего взводу диверсантов приказали возвращаться к месту исходной дислокации и там ждать дальнейших распоряжений. Александр вызвал с помощью радиостанции оба грузовика, которые перед боем отправил в расположение штаба батальона. На самих «полуторках» никаких раций, конечно, не имелось, а вот в штабе у Шепелева Лебедев приметил радиооборудование и даже выяснил у начштаба частоту и позывные. С четвертой попытки до батальонного радиста удалось докричаться сквозь треск помех. Он пообещал выслать грузовики. А пока машины ехали, Саша снова залез на покосившуюся вышку, чтобы посмотреть в бинокль, как идет наступление.
        Советская пехота уже переправлялась через неширокую речку и успешно занимала деревню Ница. Огневое противодействие немцев после артподготовки, произведенной главным калибром линкоров, оказалось довольно слабым, а оставшиеся очаги обороны оперативно обстреливали и подавляли орудийные расчеты пяти самоходок, которые стреляли совсем неплохо. Лебедев наконец-то получил возможность внимательно рассмотреть новые боевые машины.
        Формой экспериментальные самоходки внешне напоминали нечто среднее между немецкими «Хетцерами» и «Ягдпантерами». Александр вспомнил, что рисовал именно эти детища военной промышленности фашистской Германии для Леши на кухне в квартире дяди Игоря. Только вот, такие САУ у немцев появятся значительно позже. По крайней мере, в тот раз «Хетцеры» и «Ягдпантеры» появились только в конце 43-го года. Изделия Лешки Добрынина, конечно, по сути, никакими «Ягдпантерами» или «Хетцерами» не являлись. Но внешней формой их очень напоминали. Только пушка торчала покороче, да силуэт, над которым возвышалась командирская башенка, получился ниже, а передний броневой лист был скошен назад сильнее, градусов на семьдесят пять, начинаясь перед гусеницами и перекрывая переднюю проекцию машины таким образом, что верхняя треть ходовой части оказывалась защищенной броней. И этот бронелист оказался достаточно толстым, чтобы немецкие полевые пушки не могли пробить САУ в лоб даже прямой наводкой с близкого расстояния. Главное, командир не должен был в бою допускать разворота новой боевой машины бортом к противнику. Впрочем, как
раз для этого у него имелась командирская башенка с хорошим обзором.
        Четыре самоходки выглядели одинаковыми, а пятая разительно отличалась от них вооружением и открытой сверху рубкой. В прорези переднего бронелиста торчала автоматическая 37-ми мм пушка, спаренная с пулеметом ДШК. Сначала Александр не совсем понял назначение этой машины, но, когда через несколько минут из-за горизонта с юго-запада налетели полтора десятка вражеских самолетов, вызванные отступающими немцами, он увидел, как эта странная самоходка лихо разворачивалась навстречу пикировщикам, крутилась на месте на гусеницах, отслеживая их курс, и, поднимая стволы пушки и пулемета почти вертикально, отгоняла «лаптежники» частыми выстрелами, не давая им точно выполнять пикирование на бронетехнику. В результате, два немецких самолета оказались подбиты. Задымившись, они удрали обратно за горизонт. А ни одна самоходка от разрывов бомб не пострадала. Так что, пока все новые САУ показывали себя в бою неплохо.
        К моменту, когда корректировщики начали загружаться в подъехавшие грузовики, деревня Ница уже оказалась в руках бойцов батальона майора Шепелева. А значит, свою боевую задачу корректировщики, действительно, выполнили. На этот раз в кабины усадили раненых. Мичман Полежаев с забинтованной головой после контузии передвигался с трудом, а Димка Степанов потерял много крови и совсем ослаб. Потому Лебедев уступил свое место рядом с водителем и поехал в кузове, сидя на длинной скамейке вместе с остальными краснофлотцами, рассевшимися вдоль бортов. А пленных немцев посадили на пол посередине.
        Старый грузовик совсем не отличался мягкостью подвески и все, сидящие в кузове «полуторки», хорошо чувствовали любую кочку. Тряска и дорожная пыль не давали расслабиться в пути. Крепко держась за борт, Александр смотрел назад. На западе догорал закат, красное солнце садилось за прибрежные дюны, освещая кровавым отсветом поле недавнего боя. А над самой большой усадьбой Ницы уже развевался красный флажок. Навстречу грузовикам двигались в ту сторону колонны бойцов подкрепления. Миновав линии передовых частей, на обратном пути диверсанты снова проезжали мимо брошенной немецкой техники. Только на этот раз трупы немцев, павших во время штурма Либавы, не попадались на глаза. Похоже, убитых уже похоронили пленные немцы, орудующие лопатами поблизости. Да и саму технику утаскивали в тыл тягачи, по-видимому, на ремонт, а может, на разборку. Ведь, теперь вышел приказ собирать и использовать любое трофейное имущество и вооружение.
        Когда въезжали в город, уже смеркалось. Первым делом Лебедев решил определить раненых краснофлотцев в городской военно-морской госпиталь. Но, когда они подъехали к его воротам, там по-прежнему стояла длинная очередь из машин. Александру пришлось выпрыгнуть из кузова и идти узнавать, можно ли как-то пристроить Полежаева и Степанова на лечение. Здание госпиталя имело страшноватый вид. Многие выбитые после бомбежки окна наспех заколотили фанерой и досками. А те стекла, которые еще оставались, заклеили газетами в несколько слоев для светомаскировки. Внутри здания горели лишь редкие лампочки, отбрасывая по всем углам длинные тени.
        Приемный покой оказался переполненным. Везде лежали и сидели пострадавшие. Многие стонали, другие, напротив, не приходили в сознание, лежа на носилках, положенных прямо на пол. Медперсонал бегал и суетился. И никто не хотел общаться с Лебедевым. Тем более, что одетый в обычную матросскую робу, да еще и замызганную после боя, он не производил впечатления командира, а казался всем встречным рядовым краснофлотцем непонятно зачем пришедшим в переполненное и без того лечебное учреждение.
        Ситуация разрешилась случайно, когда, уже отчаявшись поговорить хоть с кем-нибудь из персонала госпиталя, Саша внезапно наткнулся на Малевского. В закутке коридора, каким-то чудом оставшемся пока свободным от нашествия раненых, командир эсминца обнимал какую-то женщину в белом халате. Он улыбался, нежно гладил ее по русым волосам, прижимая к сердцу, и говорил что-то тихонько на ушко. А она смотрела на капитана влюбленными глазами. И это было очень странно наблюдать, потому что, в представлении Лебедева, Малевский казался эдаким морским волком, холодным и расчетливым, с мгновенной реакцией хищной рыбы и с бронированным сердцем, неспособным ни на какие чувства. Что, например, хорошо подтверждала недавно проведенная им решительная атака эсминцев на немецкие торпедные катера. А тут такие неожиданности обнаружились, прямо какой-то «лямур тужур».
        Подойти и помешать беседе командира корабля с его женщиной казалось Лебедеву дурным тоном. Потому он остановился поодаль у противоположной стены, раздумывая, как же поступить. Его раненые бойцы и так уже ждали медицинской помощи слишком долго. Но тут Александра заметил сам Малевский и развернулся к нему лицом. Его женщина сразу отпрянула от командира и тоже повернулась.
        - Марина, это старший лейтенант с моего эсминца Саша Лебедев, - сразу же представил его Малевский.
        - Разрешите обратиться, товарищ командир? - произнес Александр по уставу.
        - Обращайся. Рассказывай, что случилось у тебя, - сказал Сергей Платонович.
        Малевский достаточно хорошо знал этого парня, чтобы понять, что чего-то ему нужно и побыстрее. Тем более, что раньше таким замызганным он Лебедева никогда не видел. В какую-то передрягу попал старлей, не иначе. Потому Малевский совсем не удивился, узнав, что Александр совсем недавно побывал в настоящем бою на сухопутном фронте. И конечно, он тоже преисполнился решимости помочь раненым Полежаеву и Степанову. Ведь это же члены экипажа эсминца «Яков Свердлов», а Малевский считал себя ответственным за каждого, кто служил под его командованием. Потому он сразу же отрекомендовал Александру свою женщину, как военного врача. А та сказала, что окажет всю возможную помощь и, если потребуется, разместит раненых в госпитале. Так что Саше осталось только сбегать к грузовику и попросить краснофлотцев помочь довести раненых до приемного покоя.
        Пока врач Марина осматривала раны Полежаева и Степанова, параллельно давая указания медсестрам, суетящимся вокруг с бинтами и медицинскими инструментами, Малевский, взглянув на Александра серьезно, сказал ему:
        - За последний месяц ты сильно переменился. Перестал пить и куролесить. Стал взрослее и серьезнее. И таким ты мне нравишься гораздо больше. А то я уже не знал, как от очередного пьяницы избавиться. Мне выпивохи и дураки на корабле не нужны.
        - Я пить бросил потому, наверное, что приближение войны почувствовал, - сообщил Саша.
        - А я думаю, что дошло до тебя, что если не бросишь, то и командиром хорошим никогда не станешь. Чтобы людьми эффективно командовать, ясную голову нужно иметь в первую очередь, - высказал Малевский свое мнение.
        Саши сделалось как-то неловко, что, действительно, еще совсем недавно, всего какой-то месяц назад, он мог запросто явиться на вахту нетрезвым и беспечным, совершенно не задумываясь о том, что от его действий зависит безопасность корабля и тех, кто на нем находится.
        Вдруг Малевский подошел к нему вплотную и сказал в самое ухо:
        - Просьба у меня к тебе есть, Лебедев.
        - Какая? - спросил Саша, не понимая, о чем может идти речь.
        А Малевский проговорил:
        - Серьезная. Это мужской разговор. Пойдем выйдем, поговорим, пока Марина наших раненых штопает.
        Александр кивнул и пошел следом за командиром во двор госпиталя. Они отошли подальше от чужих ушей, встав под деревьями. И Сергей Платонович сказал:
        - Я хочу попросить тебя об одном очень личном деле. Даже, можно сказать, об одолжении. Вот скажи, ты свою жену Наташку любишь?
        - Да. Люблю Наташку, конечно. Только не понимаю, причем она? - промямлил Лебедев.
        А Малевский продолжал:
        - Ну, раз любишь, то поймешь меня. Помоги мне вытащить Маринку с передовой. Она очень дорога мне. Я люблю ее и не желаю, чтобы она постоянно рисковала жизнью, находясь на переднем крае, почти у самого фронта. Ее за месяц до войны сюда послали, а я не смог отговорить. А теперь она уже двое суток не спала из-за постоянного притока раненых. У них хирургов не хватает, а несколько медиков погибли в госпитале под бомбами в первые же сутки войны. И дальше положение здесь, скорее всего, ухудшится еще больше. Эту базу вряд ли удержим. Пару недель, может быть, в Либаве продержимся, но не больше. За это время немцы подтянут и развернут резервы, да и выдвинут на позиции вокруг города тяжелые осадные орудия. А уж бомбить Либаву будут нещадно. Так что флот не сможет находиться на рейде порта очень долго. Я на совещании комсостава только что был. Так вот, там озвучили боевую задачу: как можно больше частей вермахта перемолоть под Либавой. А потом флоту нужно будет отойти на траверз Моонзунда. Так что, когда станут кончаться горючее и боепитание, корабли уйдут. И тут может случиться подобие Дюнкерка с таким же
хаосом. А то и гораздо хуже, потому что опыта масштабных эвакуаций под огнем противника у нас нет, и флот наш далеко не английский. Да и на совещании про эвакуацию пока ни слова сказано не было, а только про то, чтобы устроить здесь мясорубку для врагов.
        Лебедев совсем не ожидал услышать от командира соединения эсминцев ПВО, которого считал до этого вечера самым решительным и хладнокровным военмором, такие слова неуверенности в силах родного флота. И Саша совсем не понимал, как может помочь Малевскому в ситуации с его женщиной.
        Потому сказал то, что и подумал:
        - А чем же я помочь могу?
        - Ты можешь попросить своего отца распорядиться о начале эвакуации госпиталя. Я знаю, что твой отец по должности это вполне сможет устроить. Посмотри, насколько все здесь в больничке переполнено. Тут уже совершенно не хватает, не то что коек для раненых, а и самих медиков на всех раненых не имеется. И то ли еще будет! Так что пора начать эвакуацию уже сейчас. И постепенно, начиная с раненых, эвакуировать из города всех людей, которые не задействованы в обороне. Вон транспорты, те самые, из нашего конвоя, стоят в порту. На них разгрузка уже заканчивается. Так скажи отцу, чтобы погрузили раненых туда, ну и Маринку мою для сопровождения отправили вместе с ними в Ленинград, - быстро проговорил Малевский, оглядываясь вокруг, опасаясь, чтобы никто не услышал его слова.
        Выслушав командира, Лебедев задумался. Малевский, разумеется, сильно переживал из-за своей возлюбленной. У него, вроде бы, сугубо личная мотивация. Но, по существу проблемы, он, все-таки, прав. Когда базу будут сдавать, хаос, разумеется, предотвратить не удастся никакими силами. Можно только постараться этот хаос минимизировать. Да и то, лишь при грамотном, четком и продуманном управлении. А его нет и, похоже, не предвидится, если уж на корректировку огня в одном направлении послали семь расчетов радиостанций, а на все другие - ни одного, то чего ожидать дальше от начальства? Он помнил, что в тот раз из Либавы почти никакой эвакуации не организовали, как не организовывали ее и из многих других мест. Только из Одессы более или менее нормальная эвакуация получилась. Из Таллина пытались организовать, да только приобрела она все черты катастрофы. Из Ханко, тоже, примерно, с тем же успехом. Даже из Севастополя не вывезли не то что мирное население, а и военных, защитников города, бросили многие десятки тысяч людей на произвол немцев.
        Потому, немного подумав, Александр сказал:
        - Я, Сергей Платонович, эту проблему понимаю. И поговорил бы, конечно, с отцом. Вот только, нету такой технической возможности. По рации открытым текстом о таком не поговоришь. Телеграмму не пошлешь. Телефоны, даже если пока и работают какие-то междугородние линии, то, учитывая военное время, все прослушиваются людьми из НКВД. Как же я могу с ним связаться?
        - А ты письмо напиши. И передадим через летчика, - предложил командир.
        - Так летчик вскроет конверт, прочитает и стуканет в НКВД. Тогда и мне, и вам, и моему отцу неприятности будут гарантированы, - возразил Саша.
        - Этот летчик не настучит никуда. Потому что он мой племянник и просто хороший парень, - сказал Малевский.
        Потом добавил:
        - Так что, давай, Саша, пиши письмо. И на аэродром сразу отвезем.
        Глава 15
        После того, как Марина вместе с медсестрами обработала раны Полежаева и Степанова, выяснилось, что ни тот, ни другой не желают оставаться в госпитале, а хотят возвратиться на свой эсминец. Врач согласилась. Ведь госпиталь и без того был переполнен. И какой-то особый уход за членами экипажа Малевского организовать уже не представлялось возможным. А на эсминце они могли отлежаться в нормальных, привычных им условиях. И там, в конце концов, находился судовой врач, пока почти ничем не загруженный, который имел все возможности позаботиться о них гораздо лучше. Да и сами ранения угрозы для жизни не представляли. Осколки Марина извлекла, а раны зашила. Потому, заполнив сопроводительные бумаги и выписав необходимые медицинские заключения и рецепты, она отпустила пациентов на амбулаторное лечение.
        Пока Лебедев с помощью Малевского и его женщины разбирался с ранеными, остальные корректировщики вместе с пленными немцами просидели в «полуторках». И все бойцы, включая пленных, очень устали и хотели есть. Учитывая загруженность госпиталя своими ранеными, Александр не потащил туда взятых в плен солдат вермахта, хотя и они тоже нуждались в медпомощи. Им оказали первую помощь сами краснофлотцы, как могли, применив свои аптечки. Но повязки уже пропитались кровью. Потому и немцев нужно было скорее куда-то пристраивать.
        Малевский, прощаясь с Мариной, долго целовал ее в губы, не стесняясь ни Александра, ни раненых, и обещал вытащить ее из этого ада, в филиал которого все больше с каждым днем превращался военно-морской госпиталь Либавы. Потом командир просидел в машине всю дорогу грустный и угрюмый. Он не потребовал пересадить кого-то из раненых в кузов, а сам залез туда без лишних слов и ехал вместе с краснофлотцами, как и Лебедев.
        Едва Полежаева и Степанова снова посадили в кабины машин, они поехали сразу в штаб базы. К счастью, от госпиталя до штаба оказалось совсем недалеко. Там Лебедев доложил о прибытии своего взвода оперативному дежурному, затем передал пленных сотрудникам НКВД, дежурящим на посту при въезде, потом решил вопрос с довольствием и проживанием взвода в казарме. И только после всех этих хлопот наконец-то получил возможность написать письмо отцу.
        Химическим карандашом на обрывке тетрадного листка, выпрошенного у оперативного дежурного, Саша написал суть просьбы Малевского про Марину, не забыв упомянуть о необходимости начинать эвакуировать не только раненых, но и всех тех городских жителей, которые мало помогут в обороне Либавы, детей, женщин, специалистов мирных профессий, учителей, партийных и советских работников, а также оборудование городских предприятий и документы из канцелярий советских учреждений и архивов. В конце письма он не удержался и приписал, что управление обороной базы организовано неважно, приведя собственный пример и пожаловавшись на то, что экспериментальные САУ, едва разгрузив их с сухогрузов, сразу бросили в атаку вместо танков. Ну, и передавал, конечно, маме, Наташе и дяде Игорю большой привет. Последнему он собирался в ближайшее время отправить рапорт по официальным каналам, как начальнику РОШ.
        Малевскому удалось не только выпросить у дежурного конверт из вощеной бумаги, но и даже запечатать послание большой сургучной печатью штаба. И теперь письмо выглядело солидным и официальным. До аэродрома они с командиром добрались только ближе к полуночи все на той же полуторке. Причем, Малевский теперь ехал в кабине, а Лебедеву пришлось снова трястись в кузове, хотя пустой грузовичок подпрыгивал на ухабах грунтовки еще сильнее. Никаких светомаскировочных устройств не имелось, потому машина двигалась в ночи с выключенными фарами и ползла довольно медленно. Хорошо еще, что водитель оказался старослужащим и знал, куда следует ехать, потому что из-за повсеместной светомаскировки огни нигде не горели и почти ничего видно не было. Хорошо еще, что небо оказалось безоблачным, и кое-как доехали при свете луны и звезд, а также полоски багрового зарева над горизонтом где-то далеко на юго-западе, над линией фронта. Оттуда периодически доносились и звуки артиллерийских залпов.
        Сам аэродром принадлежал авиации флота. И он тоже никак не освещался. На КПП, казалось, не было ни души, но, как только они приблизились, оттуда их окликнул какой-то краснофлотец с винтовкой СВТ в руках и в бескозырке, приказав остановиться и предъявить документы. Малевский вышел к нему, представился, и попросил немедленно позвать своего племянника, летчика Малевского. Боец вернулся в караулку и доложил там кому-то. Изнутри послышалось какое-то недовольное ворчание, и вскоре на пороге показался начкар в чине старшины, вооруженный пистолетом-пулеметом ППД.
        Он представился:
        - Старшина Василий Сергеев, начальник караула.
        Посветив электрическим фонариком, и увидев перед собой военмора высокого звания, одетого в парадную форму, Сергеев проговорил:
        - Днем приезжайте, товарищ капитан первого ранга, сейчас время позднее, все летчики давно уже спят.
        - Дело срочное, старшина. Просто так я бы не приехал. Давай, буди его прямо сейчас. Со мной тут важный человек из разведки штаба флота. Он тоже им интересуется, - ввернул Малевский, намекая на Лебедева.
        - Я не имею такого права, летчиков будить, да и покидать караульное помещение до окончания смены не могу, - возразил старшина.
        - Я понимаю, что до казармы топать полкилометра тебе неохота. Бойца тоже посылать не хочешь, жалеешь или боишься ослабить караул. Понимаю. Время военное. Бдительность не помешает. Ну, так позвони дежурному, пусть там племяша моего разбудят, да сам он сюда придет, - потребовал Малевский.
        - Так связи нет. Телефон в караулке недавно перестал работать, - объяснил старшина.
        - И часто у вас такие проблемы со связью? - спросил Малевский.
        - Бывают иногда, - неуверенно ответил Сергеев.
        - А ты не думаешь, что это диверсанты могли линию перерезать? - подал голос Лебедев, выпрыгнув из кузова «полуторки».
        - Я послал Рогова, второго бойца, проверить линию. Если бы перерезали, он бы уже тревогу поднял, - сообщил старшина.
        - А сколько времени прошло, как боец ушел? - спросил Александр. Нехорошее предчувствие все больше завладевало им.
        - Так, двадцать минут прошло, - сказал Сергеев, взглянув на часы в свете своего фонарика.
        - Не многовато ли? - спросил Малевский.
        И тут возле железного забора, тянущегося от КПП, метрах в тридцати, в направлении как раз перпендикулярном спине начкара, Лебедев уловил какое-то движение. Пока они разговаривали, какие-то люди в гражданском беспрепятственно перелезали через забор на территорию аэродрома, перерезав колючую проволоку, идущую поверху. И этих людей Лебедев насчитал человек десять. Забираясь на довольно высокий забор, они вставали друг другу на плечи. В руках у одного из них в лунном свете он заметил немецкий автомат, а у других имелись карабины.
        - Диверсанты там, у забора! - заорал он и рванул из кобуры свой «ТТ».
        Тотчас началась пальба. Причем, пули полетели откуда-то из кустов, росших у дороги метрах в пятидесяти до КПП. По этой дороге они только что проезжали. Начкар тут же упал замертво, подстреленный невидимыми снайперами сразу двумя пулями. Одна попала в грудь, а другая - в висок. Похоже, били на свет фонарика бедолаги Сергеева.
        - Укрыться в помещении! - закричал Лебедев, вталкивая туда Малевского, одетого в белый летний китель, который легко мог стать следующей мишенью.
        Нагнувшись, Александр прихватил автомат убитого, услышав в этот момент, как пули вжикнули над головой, и, влетев в караулку следом за Малевским, занял позицию в дверном проеме, улегшись животом на бетонный пол. Боец с СВТ, между тем, выстрелил в сторону кустов из открытого окошка пропускного пункта. В ответ опять прилетели две пули, только на этот раз не попали, а, отрикошетив от бетонного потолка КПП, воткнулись в письменный стол, пробив насквозь столешницу и застряв в пачках караульных журналов, которые лежали внутри в ящиках. Уловив взглядом одну из вспышек от выстрелов, Лебедев послал туда из ППД покойного старшины длинную очередь. Ему даже послышался короткий вскрик. Во всяком случае, снайперы диверсантов перестали стрелять. Боец с СВТ по-прежнему держал кусты на мушке. Но, поняв, что снайперы могут бить по вспышке выстрела, пока выжидал.
        Лебедев лихорадочно думал, что предпринять. Ждать было нельзя. У диверсантов, наверняка, есть гранаты. Так что в любой момент могут в окошко «колотушку» закинуть. Чтобы не подпустить их, нужно оборону и снаружи КПП держать. А там никого нет. Впрочем, там остался водитель, а у него есть в кабине грузовичка табельная «трехлинейка». И, если он за своим грузовичком заляжет, да еще если и стрелять умеет, то тогда шансы продержаться есть. Помещение КПП сделано из бетона. Стены из стрелковки не пробить. Окна под потолком узкие, вроде бойниц, и их всего два. Наскоком трудно взять. А, вдруг, шофер не умеет стрелять? Или трусом окажется? Что тогда?
        И тут со стороны «полуторки» как раз раздался выстрел, затем - второй. А кто-то снаружи, с другой стороны, с той, где диверсанты лезли через забор, закричал, причем, совсем не по-немецки. Лебедев точно не знал, что это за язык.
        - На латышском, гады, разговаривают, - тихо проговорил Малевский, стоя возле второго дальнего окна.
        Никакого оружия у командира не имелось. И Лебедеву пришлось отдать ему свой «ТТ». Теперь они держали оборону вчетвером. Лебедев с ППД, Малевский с пистолетом и краснофлотец с СВТ внутри КПП, а водитель с «трехлинейкой» - снаружи.
        - Это, наверное, «Айзсарги», местные фашисты, - пробормотал краснофлотец.
        Потом добавил:
        - С нами инструктаж недавно проводили, что они могут неожиданно нападать на караулы.
        И тут Лебедев вспомнил, что, действительно, были в этих краях такие местные «народные мстители», боровшиеся против «советской оккупации». Они нападали на военные части, убивали коммунистов и местных рабочих, поддерживающих советскую власть. Так что, может, они и не немецкие диверсанты, но враги, однозначно. Но это - к лучшему, потому что с таким количеством отлично подготовленных, оснащенных и вооруженных до зубов немецких диверсантов им вчетвером никак не справиться, а с этими, может, и удастся. Но не пришлось. Услышав выстрелы, на аэродроме, хоть и с опозданием, подняли тревогу. Взвыла сирена, зажглись прожектора, и люди у забора заметались, пытаясь бежать. Но не успели. Через считанные мгновения на них скрестили световые лучи с вышек и ударили с разных сторон пулеметы. Лебедев наблюдал, как фигуры в гражданском прыснули в разные стороны, пытаясь разбежаться, но были скошены пулеметчиками. Все секторы вокруг оказались пристреляны заранее. Из кустов еще кто-то пытался отстреливаться, но совсем недолго. Потом и оттуда побежали.
        Вдруг, перед дверным проемом с противоположной стороны возле трупа старшины склонилась фигура с винтовкой. Лебедев вскинул автомат, но, в последний момент услышал возглас:
        - Колян! Ты хоть жив там?
        - Черт, Рогов! Где ты шляешься? - закричал изнутри пропускного пункта краснофлотец с СВТ.
        - Так это боец, которого старшина послал линию проверять? - спросил Лебедев.
        Парень с СВТ кивнул.
        - Да, я Рогов и есть, - подтвердил краснофлотец.
        И тут же спросил:
        - А это кто с тобой, Колян?
        - А это начальство, Димка, неожиданно приехало с проверкой, так что не ори! - предупредил краснофлотец сослуживца.
        Тот стушевался и спросил уже тихо:
        - А кто Васю нашего застрелил?
        Второй краснофлотец ответил:
        - Местные гады какие-то. Про которых недавно на инструктаже предупреждали, что напасть могут.
        - Так это они, что ли, стреляли? - уточнил Димка Рогов.
        - А ты что, выстрелов не слышал? - спросил Лебедев, подойдя к парню вплотную.
        Тот смущенно проговорил:
        - Да я линию проверил и по нужде потом отошел метров на сто в кусты. А когда стрелять начали, там и просидел. И не видел ничего, потому что мне обзор грузовик загораживал, только выстрелы слышал.
        Вскоре от второго КПП появился взвод охраны, который прочесывал всю местность перед забором.
        Бойцы окружили КПП. Пулеметчики с ручными пулеметами взяли на прицел оба окна и дверной проем. Кто-то из темноты заорал командирским голосом:
        - Выходите по одному с поднятыми руками!
        - Здесь все свои! - прокричал в ответ краснофлотец, вооруженный СВТ.
        - Это кто говорит? - задал вопрос все тот же командирский голос.
        - Это я, старший матрос Николай Петренко, помощник начкара! Старшину Сергеева убили, а Димка Рогов со мной! - закричал в ответ краснофлотец.
        - Ну, выходите тогда, чего там сидеть? - сказали из темноты уже совсем другим тоном.
        Краснофлотец вышел из будки КПП, а следом за ним и Лебедев с Малевским.
        - А это кто с тобой? - спросил подошедший командир взвода с зычным голосом, оказавшийся всего лишь молоденьким лейтенантом.
        Малевский и Лебедев представились и рассказали в двух словах ситуацию.
        - Вы тогда здесь побудьте, пока местность закончим прочесывать, а я о вас командиру доложу.
        После такого серьезного происшествия со стрельбой весь аэродром, конечно, проснулся. Удалось застрелить троих диверсантов, а четвертого взяли раненым, но живым. И это, действительно, оказались местные антисоветские партизаны-подпольщики, которые активизировались сразу же после начала войны. Но разбиралось с ними НКВД, потому туда передали не только задержанного, но и трупы его погибших боевых товарищей, личности которых предстояло выяснить. Оказалось, что внутри территории аэродрома у врагов имелись пособники, потому что линии связи внешне остались целыми, но кто-то проник на узел связи, через который эти линии проходили, и попортил оборудование внутри.
        Малевского и Лебедева, присутствовавших при всей этой заварухе, следователь пытался заставили написать объяснительные, пришлось Лебедеву предъявлять удостоверение разведчика и говорить, что прибыли они с капитаном первого ранга на аэродром как будто бы навестить племянника, а на самом деле для того, чтобы отправить очень важное срочное донесение в штаб флота самолетом. И что, вообще-то, это в рамках секретной операции разведки и никак не относится к произошедшему инциденту. На что следователь, сказав для устрашения: «мы обязательно проверим», отпустил их с миром. А аэродромное начальство, напротив, обрадовалось, увидев их. Оказалось, что командир эскадрильи майор Нечаев старый знакомый Малевского. После всего случившегося, они прошли в кабинет, где хозяин налил им по стопке коньяка. А вскоре подошел и племянник командира эсминцев.
        Племянник Малевского походил на своего дядю формой носа и цветом глаз. Но лицо его имело мягкие округлые очертания и казалось не суровым, а, напротив, весьма добродушным. Звали его Олегом. И, как выяснилось, он уже дослужился до капитана, а по возрасту подходил к тридцатилетнему рубежу. Летал он на истребителе И-16, на том самом «ишачке». Только вот подбили его машину в первый же день войны, хотя до родного аэродрома он дотянул и самолет посадил, несмотря на то, что масло вытекало, а мотор работал с перебоями после того, как туда угодила очередь немецкого «Мессершмидта». Он не один за эти трое суток остался «безлошадным». И завтра рано утром группа летчиков, оставшихся без своих боевых машин, вылетала в Ленинград на транспортном самолете переучиваться на новые истребители «Як-1». Об этом командир знал, когда предлагал Александру передать отцу письмо, потому что до этого уже переговорил со своим племянником по телефону. Так что приезд дяди на аэродром и его просьба передать конверт в Ленинград члену военного совета флота Евгению Лебедеву не стали для Олега неожиданностью. И конечно, он с радостью
согласился угодить дяде. Отношения у них между собой оказались примерно такими же, как и у самого Лебедева с его дядей Игорем. Потому Александр совсем не удивился всей этой ситуации. В любом случае, он был рад, что удалось отправить письмо отцу.
        Глава 16
        Обратно с аэродрома Лебедев и Малевский выехали только в третьем часу ночи. Когда они садились в свой грузовик, который, к счастью, не пострадал во время перестрелки, то оба слышали, как где-то в высоте гудели самолеты. Только вот, наши это летят, или немецкие было не разобрать. Вроде бы, звук появился откуда-то со стороны Риги. По дороге командир поведал Александру, что на совещании комсостава говорилось о том, что флот скоро придет в движение и начнет курсировать вдоль берега. Потому что на якорях кораблям оставаться опасно, и они не должны быть неподвижными целями для авиации противника. Под большим секретом Малевский сообщил, что и десант на врага готовится.
        И действительно, несмотря на ночное время, в порту ощущалась суета. Маленькие каботажные сухогрузы подвозили к боевым кораблям боеприпасы, а танкеры-бункеровщики загружались топливом и тоже шли на рейд, чтобы прямо там производить бункеровку, перекачивая нефть на корабли прямо в море. Волнения на Балтике в эти сутки стихло почти до полного штиля, и командование хотело воспользоваться этим, подготовив за ночь эскадру к последующему выдвижению.
        Проводив Малевского на пирсе, где он сел на разъездной катер, направляясь на «Яков Свердлов», Александр поспешил в казарму к своим бойцам. Там, прежде, чем отправиться спать, он написал два рапорта. Один на имя командующего базой Михаила Сергеевича Клевенского, а второй для своего дяди, начальника РОШ. В них Лебедев указывал на недостатки в боевом применении корректировочных групп. Зарегистрировав бумаги у оперативного дежурного, спать Саша улегся только в половине четвертого.
        Утро 25-го июня началось с хороших новостей, которые передали по радио из Москвы. Оказалось, что самолеты советской дальней авиации ночью успешно бомбили Берлин, вернувшись без потерь обратно. И это известие обсуждали буквально все в городе. Была и вторая, еще более приятная для защитников базы весть. Вчерашний контрудар Красной армии под Либавой принес тактический успех. Впервые с начала войны войскам Красной армии при поддержке Краснознаменного Балтийского флота удалось отбросить противника на тридцать километров и закрепиться на достигнутых рубежах. Об этом тоже сказали по центральному радио. В этот день звуки боев действительно сильно отдалились и почти не были слышны в городе.
        Но, вражеская авиация не оставляла попыток разбомбить порт. Утренний налет для немцев оказался неудачным, потеряв еще пару машин от огня зениток, они ретировались, но в обед снова прилетели, смогли удачно скинуть несколько бомб и подожгли оставшиеся емкости с горючим в порту. К счастью, к этому моменту основная часть топлива из этих баков уже была перекачана на корабли. Тем не менее, пожар в нефтеналивном терминале разгорелся с новой силой. Досталось и элеватору. После бомбежки он тоже горел.
        Чтобы закрепить успех, достигнутый накануне вечером на приморском фланге, командование срочно решило организовать тактический десант в тыл фашистов. В то место на берегу, где возле населенного пункта Паланга, на перекрестке дорог, по данным авиационной, а также войсковой разведки, скопились отступившие от Либавы группы снабжения противника, перемешавшись с прибывающими из Восточной Пруссии резервами. Задача ставилась полностью разгромить их с помощью корабельной артиллерии. А потом, когда враг будет деморализован, десантники должны были высадиться на берег и ударить от Паланги на север, навстречу своим войскам по приморскому шоссе на Руцаву, захватить ее и выйти к линии фронта в районе все той же Ницы с юга. А оттуда, от деревни Ница, тоже будут пытаться наносить удар по немецким войскам навстречу десантникам армейские части. Таким образом, замысел операции состоял в том, чтобы попытаться отрезать и уничтожить все резервы вермахта, застрявшие в прибрежной полосе десятикилометровой ширины от Паланги до Ницы.
        По замыслу командования, десант должен был высаживаться в темное время суток с плавсредств, имеющихся в порту Либавы. Предполагалось задействовать «морские охотники» пограничной охраны, моторные баркасы и шлюпки с моторами с боевых кораблей. Для поддержки десанта вся эскадра собиралась поднять якоря, выйти в море и переместиться больше, чем на полсотни километров южнее вдоль побережья. Миновав линию фронта, расположенную сейчас в тридцати километрах к югу от города, корабли должны были пройти еще почти такое же расстояние вдоль занятого фашистами берега и обрушить всю мощь артиллерии на узел дорог и аэропорт в Паланге. После чего на малых судах должен быть высажен десант. Для участия в нем по воздуху с раннего утра специально перебрасывали на аэродром Либавы транспортными самолетами два полка морской пехоты с Моонзунда.
        И Лебедеву дали новый приказ. Ему со своим взводом предстояло вечером высаживаться с кораблей на берег в самой первой, разведывательной волне десанта, чтобы корректировать огонь флотских орудий. А на подготовку оставалось совсем немного времени. Тем не менее, Александру удалось получить на узле связи при штабе новую рацию, взамен разбитой, для своей группы. Проведя в первой половине дня последние учения и инструктажи перед участием в предстоящем десанте, после обеда взвод осназа РОШ получил приказ вернуться на свои эсминцы и готовиться к вечерней высадке.
        Было неизвестно, что там сказал Клевенскому отец Александра. Да и сказал ли по телефону, или же прислал шифрограмму? Возможно, что это даже сделал и не он сам, а попенял Трибуцу или Пантелееву, а те уже дали соответствующие указания командиру базы? Но, так или иначе, а письмо, переданное с летчиком, сработало. Заместитель начальника штаба обороны Либавы, который проводил с Лебедевым последний инструктаж после обеда, особо остановился на распределении групп диверсантов-корректировщиков по целям и кораблям.
        Теперь их прикрепляли к разным подразделениям предстоящего десанта. И сектора для корректировки всем выделяли разные. Да и огневое обеспечение тоже очень разнилось. Руководство решило, что корректировочные группы должны обязательно быть продублированными на случай гибели расчета одной радиостанции, либо ее поломки. Для этой цели семь групп корректировщиков дополнили восьмой, высланной с флагманского линкора «Марат». И теперь действовать по одному сектору целей должны были две группы корректировщиков. Основная и дублирующая.
        А секторов в предстоящей операции имелось четыре. Так, группа Лебедева, вместе с корректировщиками с эсминца «Карл Маркс», отвечала за обстрел северного сектора, куда входил аэропорт Паланги и все огневые позиции немцев от береговой линии до аэропорта и вокруг него. Эта группа должна была направлять огонь линкора «Октябрьская Революция». Флагманская группа и корректировщики с эсминца «Калинин» отвечали за подавление вражеской артиллерии огнем линкора «Марат» в самом городке и вокруг него, а также за огневой контроль перекрестков дорог. Группам с «Ленина» и «Володарского» выделили южный сектор, а поддерживать их огнем должны были новые эсминцы, 130-ти мм орудия которых добивали на двадцать пять километров. Корректировщикам с «Артема» и с «Энгельса» поручили сектор между аэродромом и городком. Огнем их должны были поддержать старые эсминцы, способные стрелять из своих универсальных трехдюймовок почти на тринадцать километров, а также крейсер «Киров», девять 180-ти мм пушек которого могли отправлять снаряды на дальность до тридцати семи километров.
        После попадания вражеской бомбы, взорвавшейся на баке, носовую оконечность крейсера «Киров» выгнуло и изуродовало, заклинило брашпильный механизм, поубивало десяток краснофлотцев, а ранило еще больше, но мореходность, артиллерия и даже оборудование радара были пока на крейсере в полном порядке. Даже передняя орудийная башня не пострадала, а только ее броня получила многочисленные царапины от осколков. На «Марксе» дымовую трубу, поврежденную осколками бомбы, тоже починили своими силами. А вот эсминец «Суровый» с оторванным бомбой носом был поставлен в док судоремонтного завода. Так что, больших потерь возле Либавы эскадра главных сил флота пока не понесла, собираясь вскоре продолжить боевые действия.
        Но руководство «люфтваффе» готовило для советского Балтийского флота неприятный сюрприз. После утреннего совещания у фюрера, Геринг приказал перебросить торпедоносцы «He-111» из эскадры KG26. То были «Крылатые львы», три десятка самолетов под командованием майора Вернера Байлинга. И их срочно перегоняли из Греции со Средиземноморского театра военных действий на аэродромы в Восточной Пруссии для предстоящей атаки на советские корабли. Первоначально эти самолеты предполагалось перебросить в Норвегию и использовать против англичан, но фюрер, как всегда неожиданно, внес коррективы. И за час до полудня приказ на немедленную передислокацию был получен в штабе воздушной эскадры. Но из Греции путь авиагруппе предстоял неблизкий. А на месте снова нужно будет проверить техническое состояние машин, заправить их и привесить торпеды. Потому для атаки советских кораблей из Восточной Пруссии торпедоносцы могли вылететь только ближе к вечеру. Командир авиагруппы планировал даже специально немного потянуть время, чтобы дождаться заката и лететь в атаку, имея за спиной закатное солнце, а возвращаться на базу уже в
темное время суток.
        Эскадра «Крылатых львов» представляла собой элитное подразделение немецкого военно-воздушного флота, специально предназначенное для борьбы с кораблями противников. К июню 1941-го боевой опыт «Крылатых львов» уже был очень серьезным. Летчики эскадры принимали участие во всех главных воздушных сражениях идущей мировой войны. Совсем недавно самолеты из этого подразделения участвовали в битве за Крит, где потопили несколько британских кораблей. Обычно, они действовали эскадрильями по десять самолетов под прикрытием сопоставимого количества истребителей. Вместе с низколетящими торпедоносцами немцами часто использовались и пикировщики. Но, на этот раз, их отправляли именно ради массированной атаки торпедами. И главными целями определили два советских линкора.
        К весне 41-го года, помимо торпедоносцев «He-111-J», «Крылатые Львы» первыми начали получать новейшие машины производства фирмы «Хенкель», модели «Не-111Н-6», оснащенные двигателями «Jumo-211F-1». Эти движки развивали мощность при взлете до тысячи четырехсот лошадиных сил. Самолеты оснащались двумя торпедами «F-5b» на внешних держателях, установленных под фюзеляжем. Вместо торпед на эти же держатели можно было легко привесить тяжелые бомбы. Кроме того, еще до тонны бомб влезало в бомбовый отсек. «Хенкель» имел для собственной обороны шесть пулеметов «MG-15». Только вот, немецкие авиационные торпеды не отличались надежностью. Плохо действовали гидростаты, из-за неполадок которых торпеды не держали заданную глубину. Часто «капризничали» и электромагнитные неконтактные взрыватели, процент отказов которых достигал половины от общего количества торпедных пусков. Все это потом, в самом конце 41-го года, заставило торпедоносцы Германии перейти на итальянские самолетные торпеды, гораздо более надежные, чем собственно немецкие.
        Получив инструктаж, взвод Лебедева покинул территорию штаба базы и отправился в порт, где каждая группа рассаживалась в моторку со своего эсминца. В порту суета не прекращалась. Письмо отцу подействовало и здесь. На сухогрузы теперь грузили длинную колонну раненых. Кто из них был способен передвигаться, те шли кое-как самостоятельно, лежачих же несли на носилках легко раненые краснофлотцы. А возле трапа всех проверяла по спискам та самая доктор Марина, о которой так просил Малевский.
        Когда Саша подошел к ней, женщина сразу же узнала его и, улыбаясь, поведала, что уезжает в Ленинград на пароходе, попросив передать пламенный привет Сергею Платоновичу и поблагодарить его за то, что устроил ей новое назначение. Марина, разумеется, не знала, что своей отправкой в эвакуацию обязана вовсе даже не Малевскому, а ему, Александру. Точнее, его отцу, комиссару Евгению Лебедеву, который, получив письмо, переданное летчиком, не стал тянуть, а сразу же сделал необходимые распоряжения. Саша обратил внимание, что на следующий сухогруз, стоящий дальше у этого же пирса, грузили каких-то многочисленных гражданских вместе с их семьями. А на третий пароход перегружали огромные вязанки архивных документов. Все это говорило о том, что эвакуация из Либавы потихоньку начиналась.
        Прибыв на свой эсминец после обеда, Лебедев, первым делом, поинтересовался состоянием Полежаева и Степанова. У первого оказалась забинтованной голова, а у второго повязки покрывали всю грудь. Судовой врач сказал, что лечение идет в плановом порядке, повышенной температуры у пациентов не отмечено, но они должны находиться в покое еще целую неделю. В то же время, сами Вадим и Дмитрий уверяли, что вполне уже здоровы. До них, каким-то образом, дошли слухи о подготовке десанта в Палангу, и оба решительно рвались в бой. Саше пришлось побеседовать с ними и убедить, что сейчас их место на эсминце. Пусть лучше выздоравливают. А, в случае авианалета, встанут к пулемету ДШК. Стрелять по вражеским самолетам они способны в любом состоянии. С чем оба согласились. Наверное, Лебедев говорил достаточно убедительно.
        Оставив в покое обоих раненых, Александр побежал по всему «Якову Свердлову» искать им замену. Сперва нашел единственного оставшегося не пострадавшим бойца своей группы Пашку Березина и посоветовался с ним. У комсомольского организатора имелся железный довод о том, что радиоделу учить человека несведущего достаточно долго. Потому Павел посоветовал взять с собой младшего корабельного радиста, старшего матроса Петьку Ефимова. Тот, по крайней мере, уже умел не только отлично управляться с рацией, но даже работать ключом, если вдруг такое умение понадобится. Руководствуясь этим же принципом, что переучивать кого-нибудь уже просто нет времени, Александр спустился в машинное отделение и, поговорив там с механиком и его мотористами, выбрал еще одного парня, матроса Витю Беличенко по прозвищу «Бельчонок», которое дали ему в машинной команде за шустрость и маленький рост. Впрочем, эти качества не помешают, скорее, наоборот, пригодятся на передовой.
        Отобрав кандидатуры, Саша нашел Малевского в его капитанской каюте. Дверь оказалась приоткрытой, а хозяин каюты уже не спал, сидя в кресле, прикрученном к полу, возле иллюминатора за маленьким письменным столиком. Да и спал ли он вообще? Во всяком случае, вид его оставался таким же грустным и задумчивым, как и в тот момент, когда они расстались с Мариной. Да еще и вокруг глаз залегли глубокие тени. Чтобы приободрить командира, Лебедев сперва рассказал ему о новом назначении Марины и начавшейся эвакуации, а когда Малевский немного повеселел, то Саша перешел к делу, попросив утвердить обоих выбранных им матросов в группу корабельных диверсантов, вместо раненых. Конечно, командир сразу вписал все необходимые изменения в документы. Он сообщил Александру, что вот теперь наконец-то успокоился и сможет пару часиков поспать, чего желает и Лебедеву, поскольку вечером, похоже, им потребуются все знания и быстрота реакции, потому что эскадра пойдет в бой. Тем более, двойная бодрость потребуется Саше, который должен отправиться на берег, занятый врагами, вместе с десантниками первой волны.
        Глава 17
        После четырех часов дня на корабли начали грузиться морские пехотинцы первой особой бригады морской пехоты Краснознаменного Балтийского флота, дислоцированной в Таллине. В предстоящей операции, которой в штабе флота дали название «Нерпа», командование постановило задействовать только два полка из этой бригады. Командиры в штабе посчитали, что почти две с половиной тысячи человек для решения весьма ограниченной боевой задачи по разгрому вражеской группировки в Паланге должно хватить. В штабе решили, что основным инструментом уничтожения противника выступит артиллерия флота, корректируемая группами Лебедева, а морпехи возьмут на себя только добивание врагов, зачистку территории и прорыв обратно к линии фронта с тыла немецких войск. Еще такое решение обуславливалось тем, что на большее количество бойцов просто не хватит плавсредств для десантирования. И так предполагалось задействовать все маленькие посудины, имеющиеся на боевых кораблях в качестве десантных лодок.
        Это не была самодеятельность. Идею десанта предложил Тимошенко, Жуков одобрил ее, а Сталин охотно утвердил. Ведь успешная десантная операция, проведенная против немцев в самом начале войны, без сомнения, прибавила бы политические очки советской власти в глазах мирового сообщества. Потому, решение о десантировании спустили сверху. Командование Балтийского флота поставили перед фактом, а командующий эскадрой главных сил флота контр-адмирал Ралль вместе с командиром военно-морской базы в Либаве каперангом Клевенским и с начальником сухопутной обороны города генерал-майором Дедаевым вынуждены были такое решение руководства выполнять.
        Как и при любой десантной операции, риск, разумеется, имелся немалый. Тем более, что опыта организации подобных операций в начавшейся войне с Германией еще не приобрели. И рисковать решили, в первую очередь, старыми эсминцами. Сыграло роль и то, что «Новики» имели меньшую осадку, чем новые эсминцы проекта 7-у, которые сидели в воде на полметра глубже. Осадка новых составляла четыре метра, тогда как у старых эсминцев она была меньше трех с половиной. Так что старые «Новики» могли подойти к берегу ближе, чем новые. И потому они должны были возглавить атаку. Дно в районе Паланги выстилал мягкий песок, камней там почти не имелось, потому, если даже старые эсминцы при высадке десанта станут тыкаться форштевнями в песок, ничего страшного с ними не произойдет. Лишь бы со всего хода сдуру на мель не выбросились. Впрочем, об этом командиров всех семи кораблей предупредили особо.
        Начальники в штабе подсчитали, что на каждом старом эсминце есть два моторных баркаса, две моторные лодки и пара яликов с веслами. А это уже, в пересчете на семь кораблей, целых сорок две небольших посудины, которые способны вместить батальон полного состава. Вот этот батальон морских пехотинцев и должен был высаживаться на вражеский берег первым. Ему ставилась боевая задача, отвлекая на себя внимание противника, вскрыть вражескую систему огня и обеспечить прикрытие развертывания корректировочных групп. Так что на долю ребят из этого батальона выпадало самое трудное испытание. Им, фактически, предстояло вызвать вражеский огонь на себя и пытаться под этим огнем закрепиться на берегу. Командира батальона морских пехотинцев Михаила Силина успокаивало только то, что эскадра прикроет им спину и поддержит огнем из множества орудий.
        За первой волной десанта должна была, по плану операции «Нерпа», последовать вторая, более многочисленная, для перевозки которой на берег уже предполагалось задействовать самоходные баржи, буксиры, моторные баркасы разъездные катера и сейнера, реквизированные у местных рыбаков и изъятые из портовых служб. На них разместились все остальные десантники, кроме передового батальона. К берегу они пойдут только тогда, когда вражеские огневые точки будут подавлены артиллерией эскадры. А пока просто поплетутся «хвостом» за боевыми кораблями.
        К восьми вечера морпехов на «Яков Свердлов» прибыло шестьдесят человек. Впрочем, ровно по столько же их разместилось и на остальных эсминцах ПВО. Но штаб батальона располагался именно на «Свердлове». И это обстоятельство позволяло сразу наладить взаимодействие между штабом морпехов и диверсионно-корректировочными группами.
        Последовав совету Малевского, Лебедев вздремнул пару часиков на диване в кают-компании. А когда он проснулся, то сразу же познакомился с комбатом Михаилом Силиным и его начальником штаба капитаном Дмитрием Кулешовым, которые сидели рядом за столом и пили чай. Майор произвел на Александра впечатление вполне надежного серьезного командира. Лицом он даже немного напоминал Малевского и выглядел не менее суровым и уверенным в себе и в своих морпехах. Начштаба тоже порадовал хорошим знанием оперативной обстановки. И Саша сразу обсудил с ними все аспекты предстоящей корректировки.
        Морпехи комбата тоже выглядели вполне надежными. Только вот, касок им, почему-то, не дали. И на головах у бойцов красовались бескозырки. При этом, одеты они были в летнюю полевую форму пехотинцев, но с пододетыми под нее тельняшками. Даже их командный состав выглядел почти также, только вместо бескозырок на головах у командиров, начиная от мичманов, красовались черные флотские фуражки с якорем на кокарде. Глядя на этих парней, сочетающих в экипировке черты пехотинцев и моряков, Лебедев вспомнил, что единую форму для морской пехоты введут только в марте 44-го.
        Вооружены они, правда, были достаточно хорошо. В каждом отделении имелся ручной пулемет ДП, а у командира отделения был ППД. Остальные бойцы сжимали в руках неплохие самозарядные винтовки конструкции Токарева. Кроме того, многие тащили на себе перекинутые через плечи крест на крест и опоясывающие талию пулеметные ленты для «Максимов», хотя самих пулеметов этого типа видно не было, но, наверное, «Максимы» состояли на вооружении в пулеметной роте, которая расположилась на других эсминцах, а ленты раздали бойцам заранее, чтобы запасти, таким образом, побольше боеприпасов для предстоящего боя.
        Гораздо больше удивило Лебедева наличие в каждом отделении бойца с настоящим гранатометом, внешне похожим на РПГ-2. Оказалось, что перед отправкой на корабли, морпехам раздали с оружейного склада базы ту самую опытную партию ПРГД, переносных реактивных гранатометов конструкции Алексея Добрынина, привезенную сухогрузным конвоем вместе с прочим вооружением. Так что и противотанковые средства у бойцов батальона морской пехоты теперь имелись.
        Бои весь день шли далеко от города, и немецкая авиация сосредоточила свои усилия где-то там, на линии фронта, вечером оставив Либаву и порт в покое. Перед отправкой эскадры произвели тщательную разведку водного района силами флотской авиаразведки, подводных лодок и «малых охотников» пограничной охраны. Но кораблей противника не обнаружили, кроме одинокой подлодки, которая пыталась вести наблюдение за советскими кораблями. Вражескую подводную лодку долго преследовали и отгоняли подальше, вывалив на нее множество глубинных бомб. Потопили или нет, никто с уверенностью сказать не мог, хотя командиры двух «охотников» уверяли, что видели масляное пятно на месте взрывов.
        Якоря начали поднимать перед закатом. Чтобы обмануть бдительность неприятеля, контр-адмирал Ралль приказал идти сначала курсом мористее. Чтобы потом, за пределами видимости немецких наблюдателей, развернуться и выйти на Палангу в темное время не вдоль берега, а со стороны открытого моря. В таком случае немцы до самого конца не смогут понять, что же задумала русская эскадра. Пусть сначала неприятель решит, что корабли уходят из Либавы, а потом эскадра появится в неожиданном месте. К тому же, специально распространили дезинформацию для ушей вражеских агентов, в том числе, как бы проговорившись и в радиоэфире, что главные силы Балтийского флота выходят из Либавы, чтобы атаковать немецкий порт Пиллау. «Вот пусть там немчура и паникует», - решил Юрий Федорович. Стоя на мостике флагманского линкора «Марат», он приказал эскадре начать движение.
        Покинув акваторию базы, эскадра построилась в три параллельные кильватерные колонны. В центре шли оба линкора и крейсер, справа от них, прикрывая тяжелые корабли от возможного авианалета, находились эсминцы ПВО, а слева двигались новые эсминцы. Либава уже скрылась за горизонтом, когда радиолокаторы, установленные на «Якове Свердлове» и на крейсере, обнаружили вражеские самолеты, идущие со стороны Восточной Пруссии. Операторы насчитали три больших пятна целей. На всех кораблях немедленно объявили воздушную тревогу. Вскоре на фоне красного закатного солнца показались черные точки вражеских самолетов. Наблюдатели насчитали более восьмидесяти бортов. И это был крупнейший налет на эскадру, превосходивший все те, которые немцы организовывали до этого, не только по численности задействованных самолетов, но и по боевым качествам, поскольку в атаку на советские корабли впервые вылетели торпедоносцы. И каждый из них нес под фюзеляжем пару торпед. Три десятка машин «Хенкель-111» из эскадры «Крылатых львов» шли под прикрытием такого же количества «Мессершмидтов». И, кроме них, в налете участвовали больше двух
десятков «лаптежников».
        Как только воздушные цели удалось обнаружить, с аэродромов в окрестностях Либавы взлетели полтора десятка новых «Лаггов» и «Мигов», а также три десятка «ишачков». Все силы истребительной авиации флота, имеющиеся в наличии поблизости, были задействованы для прикрытия эскадры с воздуха. Но «сталинские соколы», как всегда, немного запаздывали. А бой кораблей с самолетами, между тем, уже начался. Зенитные орудия открыли плотный заградительный огонь. Командующий приказал линкорам увеличить ход до самого полного. Они являлись наиболее медленными в эскадре, и все остальные корабли вынуждены были ограничивать скорость своего хода их скоростью в 24 узла.
        По боевому расписанию, Лебедев и Березин встали к своему зенитному пулемету. На противоположном крыле мостика у такого же ДШК появились раненые Полежаев и Степанов. Рассматривая в бинокль приближающуюся самолетную армаду, Лебедев вспомнил налеты на Кронштадт, когда немцы собирались потопить с воздуха Балтийский флот. Линкор «Марат» они тогда повредили сильно, но флот выстоял. И это при том, что корабли в тот раз стояли у причалов и в гаванях, представляя собой неподвижные цели. Сейчас же все они двигались. К тому же, на этот раз, линкоры прикрывались от авианалетов не только обычными эсминцами, но и специализированными эсминцами ПВО.
        Плотный заградительный огонь семи эсминцев не дал всем торпедоносцам приблизиться к линкорам по прямой траектории. И они разлетелись по двум сторонам, вынужденные огибать эскадру и разворачиваться для новой атаки. Но, первая десятка «Хенкелей» все же сбросила торпеды прежде, чем ретироваться. И двадцать торпед рванулись в сторону кораблей. Две из них сразу утонули, одна взорвалась то ли от удара о воду, то ли от попадания снаряда с какого-то эсминца, но семнадцать спешили к целям. Корабли маневрировали, и только одна торпеда попала в эсминец «Ленин». Но взрыв корабль не потопил, лишь оторвал часть носа до первого орудия. На борту шла борьба за живучесть, эсминец не потерял способность двигаться, а его зенитная артиллерия продолжала стрелять. Оставшиеся торпеды первого залпа цели не поразили. Только последняя попала в «Марат», но и она не взорвалась.
        Волна пикировщиков, накинувшаяся на корабли следом за торпедоносцами, лишившись двух машин, тоже не достигла успеха. Хотя пара бомб и попала во флагманский линкор, но взорвались они на кромке кормы, не причинив серьезных повреждений. А вот «Ленину» снова не повезло. Взрывом бомбы ему снесло вторую дымовую трубу и повредило котельное оборудование. На корабле начался пожар. Тем временем, оставшиеся торпедоносцы заходили в атаку с двух направлений.
        Но положение в воздухе уже изменилось. Прилетели советские истребители и сразу связали воздушным боем «Мессершмидты» прикрытия, а десяток «ишачков» атаковали одну из групп торпедоносцев, подбив три машины и отогнав оставшиеся подальше от кораблей. В это время последняя десятка «Хенкелей», развернувшись, снова заходила в атаку со стороны закатного солнца. Эсминцы стреляли неистово. С линкоров и с крейсера тоже яростно били зенитки. В воздухе между кораблями и самолетами висели сплошные облака разрывов. И еще три «Хенкеля» ткнулись в воду, так и не добравшись до целей. Но семь машин торпеды, все же, скинули. Несколько опять не взорвались, а половина прошла мимо. Но четыре торпеды, выпущенные экипажем командира авиагруппы «Крылатых львов» майора Вернера Байлинга и его ведомым, шли точно в середину флагманского линкора. Но тут командир эсминца «Володарский», который следовал в кильватере за эсминцами «Яков Свердлов» и «Калинин», увидев, что торпеды, пересекая курс его корабля, идут точно в линкор «Марат», увеличил ход до максимального и подставил под удар борт своего эсминца. Три из четырех торпед,
попав в неожиданное препятствие, сразу взорвались. Эсминец мгновенно разорвало на части и, окутанный дымом, он полностью скрылся под водой за пару минут.
        Шесть десятков морпехов, большинство которых находились на палубе, оказались в воде. Почти половину из них вытащили из воды с контузиями разной степени тяжести. А из экипажа выжили только четверо краснофлотцев. Остальных спасти не удалось. Вся эскадра скорбела, но воздушный бой продолжался. «Мессершмидты» потеряли уже три машины, а эскадрилья новых советских истребителей лишилась пяти машин. Из стареньких «ишачков» четыре дымились, но оставались в воздухе, а два упали в море. Но торпедоносцы им, все же, потрепать удалось. Еще три «Хенкеля» ушли под воду, а остальные, сбросив оставшиеся торпеды впустую, удирали под огнем зениток на свой аэродром. Вскоре и немецкие истребители, развернувшись, начали уходить в сторону Восточной Пруссии.
        Тревожные сирены на кораблях стихли. Краешек красного солнца быстро скрылся за горизонтом, а кроваво-красный закат перешел сначала в багровую полосу над морем, потом погас. В наступившей тишине ночи слышался только гул корабельных машин и клокотание водяных потоков в кильватерных струях. Эскадра находилась в открытом море, в нескольких десятках километров от берега, когда контр-адмирал Ралль приказал изменить курс и идти на Палангу. Несмотря на потерю героического эсминца «Володарский», который изначально назывался «Победитель», и на серьезные повреждения эсминца «Ленин», эскадра продолжала выполнять боевое задание.
        Десантную операцию никто не отменял. Хотя десантники, еще никуда не высадившись, уже понесли потери. Вместе с «Володарским» погиб не только почти весь его экипаж и тридцать два морских пехотинца, но и вся группа диверсантов-корректировщиков. На «Ленине» пожар потушили, а воду, поступающую со стороны оторванной носовой части, пока успешно откачивали, но командующий приказал раненому эсминцу немедленно возвращаться на базу. Правда, в последний момент морпехов, из которых от взрыва торпеды погибли двое, а трое оказались серьезно ранены, перегрузили на другие корабли. Корректировщиков с «Ленина» Лебедев забрал к себе на «Яков Свердлов».
        Время близилось к полуночи, когда эскадра вышла в расчетный квадрат. Эскадра легла в дрейф, поджидая флотилию малых судов, предназначенных для погрузки второй волны десантников. Вскоре на флагмане получили условный сигнал с одной из подводных лодок, патрулирующих акваторию вокруг эскадры. Десантные суденышки шли по заливу в темноте. Вереди путь прокладывали «морские охотники» с пушками наизготовку, в их кильватере следовали моторные катера, вооруженные только одним пулеметом. За ними шли гражданские реквизированные буксиры, сейнеры, баркасы и разъездные катерки. Промозглый ветер погнал небольшую волну. Небо заволокло облаками, но дождя не было.
        Александр Лебедев, пытаясь вглядеться в темную даль в сторону берега, сжимал ствол своего ППД. Ему было зябко, а мысль о том, что придется лезть в холодную воду, возможно, под вражеским огнем, совершенно не радовала. Между тем, плавсредства быстро подходили к месту сбора. И вскоре оставшимся в строю пяти эсминцам дали команду выдвигаться. Десантная операция «Нерпа» начиналась.
        Глава 18
        Про место высадки Александр Лебедев помнил, что Паланга считалась маленьким курортным городком «янтарного пояса» Прибалтики, где были длинные песчаные пляжи, добывался и обрабатывался янтарь. Местечко имело долгую историю, начинающуюся с владычества ордена Меченосцев. В городке имелся красивый дворец графов Тышкевичей, построенный в конце 19-го столетия. Еще в архитектурном облике выделялся костел постройки 1907-го года и старинная аптека. Но основную городскую застройку составляли деревянные усадьбы.
        На побережье Паланги, за многокилометровым пляжем из белого песка шириной в сотню метров, находилась полоса песчаных дюн, поросших соснами. И там, скорее всего, засели противодесантные силы противника. А длинный пирс, построенный в 1888-м году и выдающийся в море почти на полкилометра из-за слишком малых прибрежных глубин, тоже, наверняка, охранялся со всей немецкой предусмотрительностью.
        Не только корабельные диверсанты-корректировщики были распределены по секторам, а и начало всей десантной операции подразумевало четыре направления атаки. По замыслу командования, четыре роты штурмового батальона должны были подойти на плавсредствах каждая к своему сектору. И, после артподготовки, которую предполагалось произвести с помощью корабельных орудий, сходу начать штурм береговых высот, тех самых дюн, поросших лесом.
        Был почти час ночи, когда небо плотно заволокло облаками, звезды и луна спрятались, и наступила достаточная темнота. Малевский отдал приказ подойти к берегу на полкилометра и спустить плавсредства с первой волной десанта. Он собирался отвлечь внимание неприятеля от хлипких десантных суденышек неожиданным появлением советских эсминцев в районе Паланги.
        Боевые корабли приближались к городу со стороны открытого моря. Но вдруг, с пирса начал светить прожектор. Не раздумывая, Малевский быстро погасил его, отдав команду на поражение. С берега в сторону эсминца сразу выстрелили несколько пушек, но попаданий не добились, и корабль изменил курс, уйдя в темноте чуть севернее, как раз на траверз аэропорта. Ткнувшись форштевнем в мягкий песок, «Яков Свердлов» остановился носом к берегу, и высадка десанта началась.
        Лебедев разместился в своей моторке вместе с Павлом Березиным и двумя новыми бойцами, взятыми в диверсионную группу вместо раненых Полежаева и Степанова. Петя Ефимов держал в руках пулемет, а на плече нес брезентовую сумку с запасными дисками. Как радист, он точно подойдет, а вот, хорошо ли Петя умеет обращаться с ручным пулеметом, это пока большой вопрос. Моторист Витя Беличенко пока неплохо справлялся с обязанностями, во всяком случае, он грамотно действовал при спуске лодки на воду с помощью шлюпбалок и завел мотор с первой же попытки. Но как эти двое поведут себя в бою?
        Вместе с двумя новыми корректировщиками в лодку Лебедева сели и майор Силин с начальником штаба своего батальона, с собственным радистом, с пулеметчиком, с ординарцем, вооруженным СВТ и с санинструктором, который держал в руках большой саквояж-аптечку с красным крестом на боку. Десять человек с вооружением моторка тянула с трудом. Помогало лишь то, что, несмотря на поднявшийся промозглый северный ветер, море еще оставалось достаточно спокойным, и волны пока не захлестывали низко просевшую в воде лодку. В черноте ночи острое зрение Александра уже различало силуэты береговой возвышенности.
        После залпа «Свердлова» по пирсу, немцы на берегу, разумеется, проснулись, объявили тревогу, всполошились и сперва попытались включить другие прожекторы. Только когда эсминцы разнесли огнем несколько штук, в ход пошли осветительные ракеты. К этому моменту все десантные средства уже спустили на воду, и лодки с морскими пехотинцами спешили к берегу, как могли.
        Вдоль всей прибрежной полосы небо за мгновения осветилось яркими немецкими ракетами, медленно спускающимися на маленьких парашютах. Почти одновременно со всей полосы прибрежных дюн застрочили пулеметы и заговорили орудия, выцеливая десантные плавсредства и старые эсминцы, подошедшие к берегу довольно близко. Открыв огонь, передний край немцев сразу же проявил себя, вскрыв собственную оборону.
        И эскадра советских кораблей не преминула воспользоваться этим обстоятельством. Ведь ее основные силы, расположенные за семь километров от берега, немцы не могли увидеть даже при всех своих чудесах пиротехники. Ракеты освещали только сам пляж, но со стороны моря уже летела смерть в виде залпа всей эскадры по выявленным огневым точкам. Понадобилось всего лишь три залпа, чтобы почти все то, что стреляло у немцев на берегу заткнулось. Где-то в отдалении еще строчил одинокий пулемет и хлопали выстрелы карабинов, но пушки и большинство пулеметов замолчали. Во всяком случае, в секторе Лебедева пока было тихо. Никто с берега не стрелял даже из карабинов. Осветительные ракеты погасли, догорев. И Саша внимательно всматривался в берег, как и положено впередсмотрящему. Они уже находились в каких-то считанных метрах от пляжа.
        - Подходим! Приготовиться! - тихо предупредил он экипаж своего суденышка.
        Как только лодка ткнулась в песок, он приказал своей группе:
        - Глуши мотор! Пошли! Все за мной!
        И Александр первым спрыгнул с носа моторки в холодную воду залива. Все остальные, включая комбата и его штаб, тоже покинули лодку. Между тем, до берега по воде десантникам надо было преодолеть еще метров пятнадцать. У самого пляжа море оказалось настолько мелким, что последние метры не могла преодолеть даже такая небольшая лодочка.
        Когда все высадились, суденышко пришлось вручную затаскивать на берег, чтобы, если внезапно разгуляются волны, моторку не повредило и не утащило в море. Они смогли это сделать, потому что вокруг было темно и тихо. Конечно, все промочили ноги. Но это оказалось не самым худшим. Гораздо хуже было через некоторое время столкнуться с отрядом береговой охраны, спешащим на пляж с линии дюн, откуда снова начали взлетать осветительные ракеты и заработал пулемет. Только что десантировавшаяся группа сразу залегла, вжавшись в песок возле своей лодки, вытащенной на берег.
        Но за их спиной эсминец ударил из всех орудий очередным залпом, и верхушки ближайших дюн разметало разрывами снарядов, а вражеский пулемет снова замолчал. Только немецкие солдаты, выскочившие из-за дюн, продолжали быстро приближаться. Но Александр насчитал их не слишком много. Взвода полтора, не больше. Наверное, поначалу они решили, что десантных лодок всего одна или две, вот и выбежали сдуру из-под защиты дюн и деревьев на песок пляжа, сразу же оказавшись в равном положении с десантниками. И теперь под огнем двух ручных пулеметов передовых групп Лебедева и Силина, немцы залегли, постреливая из карабинов и изредка посылая очереди из своих «шмайсеров» МР - 40.
        Между тем, к берегу справа и слева подошли остальные десантные средства с эсминца «Яков Свердлов», и количество бойцов под непосредственным командованием майора сразу резко прибавилось. А положение немцев, залегших в песок, немедленно ухудшилось. Два взвода десантников пошли в атаку на них от береговой линии одновременно с двух сторон, стреляя на ходу.
        - Первый взвод! Держите противника огнем, не давайте им поднять головы! Второй взвод! Взять высоту, которая перед нами! - громко проорал комбат, импровизированный командный пункт которого разместился в центре высадки, возле лодки, вытащенной на берег.
        - Старлей, вызови эсминец. Пусть еще раз накроют дюны впереди залпами перед атакой моих парней, - обратился Силин к Лебедеву.
        Березин и Ефимов как раз закончили налаживать рацию, подсоединили антенну и аккумуляторы, настроили частоты и Александр вызвал начальника артиллерии «Якова Свердлова», передав ему координаты цели. Через минуту грохнул залп, затем второй. Александр подтвердил накрытие верхушек дюн, и морская пехота пошла на приступ.
        Впрочем, там наверху прибрежной возвышенности никого не оказалось, кроме остатков полевой пушки, уничтоженной точным попаданием снарядов эсминца в боеукладку и мертвого пулеметного расчета неподалеку. Если немцы и готовились отражать десант на этом участке берега, то небольшой. Они никак не предполагали, что русские организуют масштабную десантную операцию, да еще поддержат ее всей мощью эскадры. К тому же, немцы никак не ожидали увидеть краснофлотцев именно в Паланге, которая даже не была каким-либо значительным портом, а являлась, всего лишь, маленьким курортным местечком.
        Быстро взяв Палангу в первый же день войны, сейчас немцы отвозили сюда своих раненых с фронта. Тут стояли пара госпиталей, тыловые части снабжения и находился аэродром, уже вовсю используемый «люфтваффе». А из Восточной Пруссии в городок по шоссе прибывали пополнения для фронта. Хотя основной поток подкреплений в приморской полосе шел по железной дороге, проложенной через соседнюю Кретингу.
        Перестрелка с немецким тыловым охранным подразделением, вышедшим навстречу десанту, вскоре закончилась безоговорочной капитуляцией противника, попавшего в окружение на голом песчаном пляже. Через несколько минут командиры взводов морпехов отрапортовали, что берег в районе высадки полностью зачищен. Лебедев и Силин, вслед за бойцами быстро переместились на высотку.
        Нужно было, не теряя времени, начинать корректировку огня по аэродрому. Для этого Лебедев залез с биноклем на сосну. В темноте мало что было видно, но, немцы сами очень помогли, когда внезапно зажгли на своем аэродроме, находящемся всего лишь в полутора километрах от берега, яркие прожектора. Одновременно оттуда послышалось и гудение прогреваемых авиационных двигателей. Все говорило о том, что немецкие пилоты решились лететь в атаку ночью. И важно было им такой возможности не дать.
        Лебедев приказал Березину, который расположился под деревом вместе с настроенной рацией и с остальными бойцами группы, используя таблицу частот и позывных, связаться с главным артиллеристом линкора «Октябрьская Революция». Когда связь довольно быстро установилась, Александр передал координаты. Пашка Березин продублировал в трубку. И корабельные орудия дали залп по аэродрому через считанные секунды. Потом, после небольшой корректировки - еще один.
        В бинокль Лебедев хорошо видел, как взлетали в воздух обломки самолетов в свете еще работающих аэродромных прожекторов. После третьего залпа они погасли, а все авиационные моторы прекратили гудеть. Над аэродромом, при этом, несмотря на то, что прожекторы погасли, стало только светлее от высоких языков пламени разгорающегося пожара вспыхнувшего авиационного топлива. И Александр скорректировал еще пару залпов, которые окончательно уничтожили весь парк вражеских самолетов.
        Пока Лебедев корректировал огонь по аэродрому, в других секторах тоже начался обстрел противника. В городе запылали пожары. Со своего высокого дерева Александр наблюдал в отсветах пламени, как разлетелась на куски башенка костела. Между тем, успех первой волны десанта был уже очевиден, прибрежные дюны морпехам удалось оседлать без особых потерь. Несколько немецких танков и с десяток зениток, охранявших городок, быстро уничтожили тяжелые снаряды кораблей, чьи залпы теперь четко корректировались во всех секторах на направлениях атаки.
        Бойцы батальона майора Силина, не теряя времени, спускались с прибрежных дюн в городок и быстро захватывали его улицы. Когда все тяжелое вооружение обороняющихся немцев повыбивала корабельная артиллерия, сопротивление сделалось совсем слабым. Враги оказались деморализованы внезапностью нападения. Ведь по ночам немцы воевать не привыкли. Когда началась атака на городок, почти все они спали.
        Многие немецкие тыловики просто бросали свои карабины и сразу сдавались в плен. Кроме того, почти без выстрелов удалось захватить и оба госпиталя, расположенные в черте города. И никто пока толком не знал, что же делать с таким большим количеством пленных, да еще и раненых. Паланга, фактически, была взята бойцами передового батальона, а вторая волна десантников еще только начинала высаживаться на берег. Только теперь морпехи высаживались открыто, без опасений попасть под обстрел, прямо на городской пирс. И им даже не приходилось мочить ноги.
        Десантная операция разворачивалась по плану. Вот только, внезапно этот план изменился. В последний момент в штабе Северо-Западного фронта получили информацию армейской разведки, что основная масса немецких резервов на приморский участок фронта поступает по железной дороге из Восточной Пруссии через Кретингу. Тимошенко сразу же выдал приказ изменить задачу десанта. И вместо того, чтобы, разгромив вражеские силы в Паланге, сразу идти на Руцаву и потом выходить к Нице, теперь ставилась задача взять Кретингу и перерезать железную дорогу, проходящую сквозь этот городок. А там находились не только тыловые, но и боевые части вермахта. Да и внезапности уже не получалось, потому что немцы уже знали о катастрофе в Паланге и готовились к отражению атаки десанта тщательно, спешно устанавливая опорные пункты на его пути и подтянув два бронепоезда с тяжелыми орудиями на железнодорожную станцию Кретинги.
        Кроме того, на рассвете немецким командованием предполагалось продолжить авианалеты на советские корабли. А ночью силы «кригсмарине» попробовали подобраться к эскадре главных сил Краснознаменного Балтийского флота с помощью группы подлодок «U-140», «U-142», «U-144», «U-145» и «U-149». Но немецкие подводники напоролись на охранение из многочисленных «морских охотников» и советских субмарин. В открытом море на подходе к эскадре состоялось настоящее сражение, в котором немецкая сторона вынужденно отступила, потеряв одну из подлодок, «U-140». А вторая, «U-149», оказалась серьезно повреждена глубинными бомбами. Советская сторона, при этом, никаких потерь не понесла.
        Когда советские морские пехотинцы заняли Палангу, флот получил приказ не только поддержать их огнем, но и оказывать всяческую поддержку, включая эвакуацию раненых. А новая боевая задача была чревата серьезными потерями. Рейд на Кретингу обещал кровавое побоище. Небольшой городок представлял собой важный транспортный узел, и потому немцы заботились об организации его обороны гораздо серьезнее, чем об охране Паланги, расположенной в тринадцати километрах и имеющей второстепенное значение.
        В Кретинге размещались части двадцать третьего армейского корпуса вермахта, который являлся резервом немецкой группы армий «Север». 23-м корпусом командовал генерал Альбрехт Шуберт. В состав этого корпуса вермахта входили 206-я пехотная дивизия под командованием генерал-лейтенанта Гуго Хефеля, 110-я пехотная дивизия, возглавляемая генерал-лейтенантом Эрнстом Зэйфертом и 86-я пехотная дивизия, которой руководил генерал-лейтенант Иоахим Витгеф.
        Все дивизии 23-го корпуса участвовали в войне с Польшей, но не сыграли особой роли на театре боевых действий. Они комплектовались, в основном, резервистами. Задачей этих дивизий была охрана железнодорожных и автомобильных дорог на занятых территориях. Вооружение этих резервных частей, которые подтягивались к фронту из Восточной Пруссии через Кретингу, оставляло желать лучшего. В основном, оно состояло из пехотных карабинов, зенитных орудий, а также из легких полевых пушек. Но солдат в каждой дивизии корпуса насчитывалось по пятнадцать тысяч. И в ту ночь корпус как раз двигался к фронту, заполонив всю Кретингу.
        Глава 19
        Прибыв в Готенхафен, гросс-адмирал Эрих Редер сразу взошел на борт старого эскадренного броненосца «Шлезвиг-Гольштейн». Адмирал считал этот корабль символическим, потому что именно с него на рассвете 1-го сентября 1939 года немецкие моряки сделали первые залпы по польским укреплениям в Вестерплатте, положив начало всем последующим боевым действиям Второй мировой.
        Заложенный в Киле в 1905-м году и принятый в состав флота в 1908-м, броненосец имел славную историю. Он принимал участие в крупнейшей военно-морской битве Первой мировой войны, в Ютландском сражении, в котором флот Германии успешно противостоял флоту Великобритании. В те сутки с 31 мая по 1 июня 1916-го года немецкий флот проявил настоящий героизм. Двадцать семь тяжелых кораблей Германии при поддержке одиннадцати крейсеров и шести десятков эсминцев смогли навязать решительный бой четырем десяткам тяжелых кораблей, трем десяткам крейсеров и восьмидесяти эсминцам английского флота.
        Там, в Северном море, в районе полуострова Ютландия, принадлежащего Дании, англичане потеряли почти семь тысяч моряков убитыми. Немцы, конечно, тоже понесли потери, лишившись линейного крейсера «Лютцов», броненосца «Померания», крейсеров «Висбаден», «Эльбинг», «Росток» и «Фрауэнлоб», а также пяти эсминцев и потеряв убитыми три тысячи моряков. Но, потери англичан оказались гораздо серьезнее и вдвое больше по тоннажу и количеству погибших. На дно пошли линейные крейсера «Королева Мэри», «Индефатигебл» и «Инвинсибл», броненосные крейсера «Диффенс», «Уорриор» и «Блэк Принс», а также восемь эсминцев. То была выдающаяся победа флота Германии, хоть она и не изменила стратегический расклад в Первой мировой, но каждый немецкий моряк гордился той славной битвой. Точно также, как и скорбел о затопленном 21-го июня 1919-го года в бухте Скапа-Флоу мощном немецком военно-морском флоте, по итогам проигрыша в той войне.
        Теперь же, безнадежно постаревший «Шлезвиг-Гольштейн», который тогда избежал затопления в Скапа-Флоу, потому что уже на тот момент считался устаревшим морально, должен был заканчивать свои дни в качестве учебного корабля со старыми изношенными машинами и орудиями. К тому же, в прошлом году он сел на мель у берегов Дании и его только недавно кое-как подлатали. Но адмирал все же поднял свой брейд-вымпел на этом броненосце, а не на однотипной «Силезии».
        Просто поблизости, кроме пары старых броненосцев, других крупных боевых кораблей пока не имелось. Линейному крейсеру «Шарнхорст» приказали срочно заканчивать ремонтные работы и выдвигаться из французского Бреста. Но пока он снарядится, испытает отремонтированные машины и перейдет оттуда, пройдет, конечно, целая неделя.
        Линкор «Тирпиц» тоже находился далеко. Накануне, после учебных стрельб на Балтике, он вернулся в главную базу флота Вильгельмсхафен для ожидания решения технической комиссии об устранениях выявленных на учениях недостатков систем наведения орудий и управления огнем. Только некогда уже было все эти проблемы устранять.
        Получив приказ фюрера о немедленном проведении операции «Ход ферзем» против большевистской эскадры, Редер сразу послал шифрограмму на линкор. Но тот оказался не готов к немедленному походу. Корабль предстояло бункеровать и загружать боезапасом, который почти весь расстреляли во время учебных стрельб. Значит, и «Тирпиц» придется ждать долго. Ведь из Вильгельмсхафена крейсерским ходом идти до Готенхафена почти трое суток. Быстрее всех к месту сбора немецкой эскадры обещали прибыть легкие крейсера «Нюрнберг» и «Кельн», а также несколько эсминцев. Подлодки, торпедные катера и самолеты флота охраняли водный район.
        Эрих Редер не случайно собирал эскадру в Готенхафене, бывшей польской Гдыне, в порту, быстро выросшем из рыбацкой деревушки. Адмирал опасался, что, если начать собирать главные силы флота ближе к линии фронта, например, в портах Восточной Пруссии, то неприятностей не избежать.
        Активность неприятельских подлодок и разведывательной авиации могла быстро привести к обнаружению немецких кораблей до того, как они составят боеспособную эскадру. И тогда, во-первых, будет утрачен эффект внезапности, а во-вторых, большевистские корабли вполне смогут решительной атакой потопить существенную часть всего немецкого флота без особого вреда для себя.
        Хотя, разумеется, бывшая Гдыня была плохо приспособлена для приема внушительной эскадры. Многие сооружения базового обеспечения в Готенхафене еще только строились. Не имелось даже достаточно мощных береговых батарей, а только несколько 150-ти мм орудий и два зенитных дивизиона, что располагались на Хельской косе на бастионах, захваченных у поляков.
        Доклады о положении на Балтийском театре военных действий Эриха Редера серьезно беспокоили. Мало того, что к 25-му июня буквально по всему морю свирепствовали вражеские субмарины, так еще и эскадра легких сил противника объявилась на морских коммуникациях. Большевистский крейсер «Максим Горький» вместе с лидерами эсминцев «Ленинград» и «Минск», с целой флотилией тральщиков, торпедных катеров и подлодок, сеяли смерть в Финском заливе, сведя к нулю все усилия кригсмарине и финских союзников по постановке минных заграждений. Результатом чего оказалась потеря почти всех минных заградителей и половины флота тральщиков. И с каждым днем войны потери только нарастали. Над морским сообщением Германии с Финляндией уже нависла реальная угроза. А маршрутам, соединяющим Третий Рейх с Норвегией, серьезно угрожала активность советских подводных лодок.
        К тому же, разведка докладывала, что большевики спешно укрепляют острова Моонзунда, оснащают батареи береговой обороны орудиями больших калибров, уже сделали там военные аэродромы и собираются оттуда высылать самолеты для поддержки своих кораблей в любой точке Балтийского моря. Да и Берлин уже бомбят с тех аэродромов. А ответить нечем. Вечером адмиралу доложили, что большевистская эскадра снялась с рейда Либау и, по данным разведки, двинулась в сторону Пиллау, чтобы высадить там десант. А торпедоносцы Геринга, его любимцы «Крылатые львы», смогли потопить на закате дня только один старый советский эсминец, а вторую такую же старую калошу повредили. И это оказалось все, на что способны знаменитые асы торпедной войны. Причем, потери немецкой авиации в этой операции перевешивали весь достигнутый скромный успех. К тому же, подводники кригсмарине потеряли еще одну подлодку при попытке атаки.
        Конечно, гросс-адмирал сразу же дал указания подводным лодкам отойти из района Либау и обеспечить охрану подходов к Пиллау. Береговым частям Редер приказал укрепить противодесантную оборону по побережью, используя все резервы, артиллеристам дал указания привести в боеготовность орудия береговой обороны и зенитные дивизионы, а также задействовать всех тыловиков для отражения атаки.
        Но никакой атаки на Пиллау не последовало. Ночью, когда старый Редер уже клевал носом, расположившись в удобном адмиральском кресле, ему сообщили о русском десанте, только что высаженном в Паланге. Русские опять обманули немецкую разведку. Гросс-адмирал скрипел зубами от бессилия, но сделать ничего не мог. Ему оставалось только ждать подхода кораблей на рейд Готенхафена.
        Тем временем, начиналась атака десанта на Кретингу. Палангу оставили под контролем пограничников и приданных им бойцов НКВД с отступивших от границы и расформированных погранзастав, высадившихся вместе с десантом с «Морских охотников». Они сразу занялись охраной пленных и собиранием трофеев в виде брошенного немцами оружия. Карабинов «Маузер» оказалось так много, что их складывали в большие кучи, которые обливали бензином и жгли, чтобы вывести из строя, а немецкие автоматы, пулеметы, патроны и гранаты бережно собирали и грузили на плавсредства для отправки в Либаву.
        Выдвинувшись из Паланги, десантники попытались атаковать сходу, но, напоровшись на систему огня, которую немцы успели срочно организовать, вынуждены были залечь. Основу немецкой обороны Кретинги составляли два бронепоезда и три дивизиона 88-мм зениток. Танков у обороняющихся имелось мало, потому что почти все они ушли от побережья восточнее, пытаясь расширить прорыв вермахта в обход Либавы. Зато в городке скопилось очень много пехотинцев, пара дивизий из 23-го армейского корпуса находились в эшелонах, стоящих на станции. Их тоже немецкое командование немедленно задействовало в обороне.
        У наступающих на Кретингу со стороны Паланги морских пехотинцев ничего, кроме легкого вооружения, не имелось. А по численности два полка морпехов, брошенные в атаку на железнодорожную станцию неожиданным решением Тимошенко, уступали противнику больше, чем в десять раз. Но за ними стояла артиллерия флота. Линкоры, крейсер и новые эсминцы уверенно доставали огнем своих орудий до всех окрестностей небольшого городка.
        Дорогу, ведущую от Паланги к Кретинге, немцы спешно укрепили. Она вся простреливалась. Потому морпехи двинулись вперед по пересеченной местности. Только пешком между городками нужно идти часа два в спокойной обстановке. А темной ночью и под вражеским огнем продвижение пешком, конечно же, шло гораздо труднее и медленнее. Примерно через час, когда десантники находились почти посередине между населенными пунктами, немцы начали запускать свои осветительные ракеты и открыли плотный огонь. Морпехи залегли и не могли продвигаться дальше.
        Но, Александр Лебедев со своей группой корректировщиков и вместе с корректировщиками с эсминца «Карл Маркс», продвинувшись вперед в рядах штурмового батальона майора Силина, уже смогли занять какой-то амбар в окрестностях Кретинги, пустой и брошенный, но с довольно высокой островерхой крышей. Связь работала исправно. И вскоре корабли начали обстрел городка и железнодорожной станции.
        В ответ били бронепоезда и «Ахт-ахты», но, в отличие от корабельной артиллерии, каждый выстрел которой корректировался на переднем крае, немцы стреляли вслепую. По кораблям они попасть не могли. А вот по десантникам попадали. Но, поскольку, морпехи рассредоточились на местности, каждый залп целого бронепоезда выводил из строя трех-четырех десантников, в то время, как любой выстрел линкоров, крейсера и новых эсминцев пожинал полноценную кровавую жатву. Скученные в городке немецкие войска под огнем флота несли огромные потери. Им просто некуда было спрятаться.
        Александр хорошо видел в бинокль с крыши амбара, как, пораженный тяжелыми «чемоданами» с «Октябрьской революции», взлетел на воздух вражеский бронепоезд, как под огнем 130-мм орудий новых эсминцев запылали склады на станции, как линкор «Марат» попал во второй бронепоезд, и он загорелся. Как под ударом с крейсера «Киров» взорвались склады бензина, сложенных в штабеля двухсотлитровых бочек для немецкого автотранспорта и бронетехники.
        Минут через двадцать артиллерийской канонады, доносящейся со стороны моря, весь городок уже ярко пылал, а во всполохах разрывов в воздух взлетали обломки эшелонов и станционных сооружений вперемешку с телами немецких солдат и офицеров. Вражеская артиллерия была полностью подавлена. И морпехи пошли вперед. Но, напоровшись на все еще плотный стрелковый огонь из карабинов и пулеметов, залегли снова, хотя уже гораздо ближе к Кретинге.
        Тогда в дело снова вступили корректировщики и орудия кораблей. После второй фазы обстрела, отчаявшиеся немцы, наконец-то поняв, что защищаться в районе станции и городка бесполезно и губительно, всем скопом пошли в атаку. Их было все еще очень много, намного больше, чем советских морских пехотинцев. Расстояние между противниками стремительно сокращалось. И огонь кораблей прекратился. Теперь, когда бой шел на коротких дистанциях, дальнобойная артиллерия эскадры рисковала попасть по своим.
        В свете разгоревшегося над станцией пожарища цепи наступающих немцев были хорошо видны. Подпустив их поближе, по команде разом заговорили ручные пулеметы морпехов, защелкали СВТ и затарахтели пистолеты-пулеметы. Но немцы отвечали тоже из ручных пулеметов, из редких в их цепях «шмайсеров» и из многочисленных карабинов. Они несли потери, но упорно продвигались вперед, навстречу морпехам.
        Пехотинцы вермахта за короткое время придвинулись достаточно близко, направляясь через небольшое поле прямо к тому амбару, где находился Александр с группой корректировщиков. И Лебедев приказал открыть огонь. С мансарды амбара заработал ручной пулемет. Старший матрос Владик Скворцов с эсминца «Карл Маркс» стрелял неплохо. Его поддерживал из своего ППД мичман Федя Иванов и двое краснофлотцев с самозарядными винтовками Токарева. А группа со «Свердлова» почти не стреляла, вернее, с первого этажа амбара, из открытых в сторону противника ворот, били только СВТ комсорга Березина и моториста Беличенко, а младший радист с эсминца, которому доверили ручной пулемет, все никак не мог начать стрельбу. Похоже, с таким оружием обращаться парень умел плохо, хотя при самой высадке, на пляже Паланги, он выпустил в сторону противника несколько очередей.
        Немецкие пули свистели совсем рядом, и Саше срочно пришлось спуститься вниз, чтобы разобраться, что же случилось с пулеметом. Выяснилось, что парень по дороге уронил оружие в песок. И теперь затвор заклинило. Пулемет нуждался в переборке и чистке, что под вражеским огнем произвести было весьма затруднительно. Тем более, что немцы находились уже всего лишь метрах в семидесяти от позиции корректировщиков. Враги двигались короткими перебежками, и их силуэты четко просматривались на фоне сплошного пожарища, в которое превратилась вся Кретинга. Лебедев приказал радисту отложить пулемет в сторону и стрелять из трофейного «шмайсера», который они подобрали по дороге еще в Паланге. Так дело пошло лучше. Лебедев залег рядом и открыл огонь из своего ППД.
        Он услышал, как недалеко на правом фланге майор Силин прокричал своим бойцам: «Примкнуть штыки!» А затем Александр увидел, как морпехи сошлись с передовой вражеской цепью в штыковую. И хотя немцев приходилось по двое, а то и по трое на каждого морского пехотинца, цепь морпехов прошла сквозь цепь немцев почти не поредев, а застреленные в упор и пронзенные штыками солдаты вермахта остались лежать неподвижно. И сам комбат Силин шел вместе со своими бойцами, а со штыка, примкнутого к его СВТ и блестевшего, отражая всполохи пожарища, капала кровь. Только что Лебедев видел, как майор собственными руками ловко заколол этим штыком двух немцев.
        Но, победой в этом бою пока не пахло. Откуда-то из пригородных перелесков на помощь вражеской пехоте выкатились танки, спрятанные и не принимавшие участия в бою до этого, чтобы не попасть под огонь корабельной артиллерии. Майор сразу приказал своим морпехам залечь и приготовиться к отражению танковой атаки. Вражеских танков оказалось не слишком много, всего пять штук «Panzerkampfwagen 38(t)» чешского производства. Они неторопливо выкатились из-за деревьев и начали бить по морпехам. Но комбат Силин дал команду приготовить новые гранатометы. И оружие конструкции Алексея Добрынина впервые проявило себя на поле боя. Кумулятивного заряда у этих гранатометов пока не имелось, были только фугасные и зажигательные. Потому с одного выстрела танк подбить не удавалось, но, когда с трех или четырех сторон одновременно прилетали «подарки», танки обездвиживались и загорались. Так что вскоре на поле боя перед батальоном майора Силина не осталось и целых вражеских танков, а только чадили подбитые. Увидев гибель «Панцеров», своей последней надежды, немцы побежали. Атака морпехов на Кретингу подходила к победному
завершению.
        Глава 20
        Когда бойцы майора Михаила Силина ворвались на городские улочки, там уже горело все, что могло: дома, склады, сараи, заборы, деревья и даже трава. Бензин, разлившийся из разбросанных взрывами снарядов и лопнувших немецких двухсотлитровых бочек, пропитал все вокруг на сотни метров. В Кретинге остались только мертвые и тяжело раненые, вынужденные погибать в огне. Все остальные из городка сбежали.
        Никто не оказывал сопротивления. Стрельба прекратилась. Но, пытаясь пробраться к станции, морские пехотинцы попали в огненную ловушку. С трех сторон стояли стены огня, станция вся горела. Получалось, что боевую задачу морпехи выполнили. Немцев из Кретинги с помощью флотской артиллерии прогнали, а железнодорожную станцию вывели из строя.
        Комбат доложил об этом по рации в штаб. Оттуда пришел приказ передовому батальону закрепиться в городке, организовать оборону и ждать подхода основных сил десанта, а также дальнейших распоряжений. Но, где же закрепляться, если все вокруг горит? Ясности не было. Лезть в пекло майор не стал, а приказал расположиться за пределами зоны пожарищ на окраине.
        Дело в том, что маршал Тимошенко, волевым решением изменив первоначальный план операции «Нерпа» и дав приказ атаковать Кретингу силами морского десанта, не продумал путей отхода для десантников. А оставаться в районе станции долго для них не представлялось возможным. Немцы, довольно быстро сбежав из горящей Кретинги, уже начинали перегруппировываться за пределами городка и угрожали обрушиться на десантников со всех сторон. Их командиры собирались, используя все еще подавляющее численное преимущество, а также спешно подходящие подкрепления, окружить и уничтожить советский десант. Таким образом, оказавшись в городке, морпехи поменялись с немцами диспозицией. Теперь солдаты вермахта рассредоточились в сельской местности, в то время, как десантники скучились в горящей Кретинге, где не имелось никаких надежных укрытий. Оставаться долго там на одном месте было чревато потерями. Тем более, что немцы уже нацеливали на городок свою полевую артиллерию с разных сторон.
        Когда немецкие солдаты достаточно далеко отбежали от Кретинги, а советские морпехи, наоборот, втянулись внутрь горящего городка, начался артобстрел. Немцы использовали свою дивизионную артиллерию. С направления Витяляя стреляли 105-мм гаубицы, способные добивать на девятнадцать километров. А вскоре со стороны соседнего поселения Картяны начали прилетать снаряды тяжелых 150-мм полевых орудий «К-16», которые пролетали больше двадцати километров. Каждый осколочно-фугасный снаряд этой пушки начинялся пятью килограммами взрывчатого вещества. Хуже того, через полчаса к дивизионной артиллерии вермахта с юго-запада, со стороны Восточной Пруссии, присоединился огонь новейших дальнобойных немецких 170-ти мм орудий «K. Mrs. Laf», установленных на мортирных лафетах и стреляющих почти на три десятка километров.
        Лебедев хорошо помнил, что в войне немецкая артиллерия сыграла роль не меньшую, нежели стальные клинья «панцеров». У немцев качество орудий было превосходным, а в вопросах эксплуатации и транспортировки пушек царил полный порядок. В то время, когда у Красной армии орудия, в большинстве случаев, тянули лошади, а то и сами бойцы, у вермахта имелся достаточно серьезный парк тягачей за исправностью и снабжением которых горюче-смазочными материалами и запасными частями немцы тщательно следили. Потому их артиллерия оставалась мобильной на дивизионном уровне и, в большинстве случаев, поспевала за танками, в отличие от советской. Вот и сейчас немцы развернули и задействовали свои пушки против десанта довольно быстро.
        Подавить всю эту вражескую артиллерию, бьющую по Кретинге с разных направлений с закрытых позиций и по навесным траекториям, флот не мог по чисто техническим причинам. Во-первых, расстояние от кораблей до вражеских пушек превышало тридцать километров. Во-вторых, даже самый дальнобойный из всей советской эскадры крейсер «Киров» на больших дистанциях выстрела имел очень приличный разброс снарядов. В-третьих, корректировщики из группы Александра Лебедева могли корректировать стрельбу флота лишь визуально. А немецкие пушки в этот раз находились за горизонтом и стояли на замаскированных закрытых позициях.
        Для того, чтобы бороться с вражеской артиллерией, укрытой за складками местности, требовалась служба артиллерийской авиаразведки, которая пока не была создана. Или нужно было обладать специальными артиллерийскими радарами, которых, конечно же, в те годы еще нигде не имелось, потому что они появились на пару десятилетий позже окончания войны.
        Лебедев, конечно, знал, что к началу Великой Отечественной все-таки существовали кое-какие способы обнаружения закрытых артиллерийских позиций. Например, звукометрия. Еще с Русско-Японской войны места размещения вражеских орудий пытались вычислять по вспышкам выстрелов. Так, заметив вспышку или дымный след от выстрела, можно было отметить на карте направление. Для расчета расстояния до неприятельской пушки артиллеристы пытались использовать разницу в скоростях звука и света. Зная скорость звука, считали время прохождения звуковой волны после вспышки выстрела. А по этому интервалу можно было легко высчитать дистанцию до цели.
        Создавались и приборы, вроде «звукового дальномера Буланже». В трубке с вязкой жидкостью смещался поршень, подключенный к мембране звукоуловителя. Значение смещения показывало расстояние до орудия противника. Фактически, это был первый прибор для измерения того самого временного отрезка, проходящего от вспышки выстрела до появления его звука.
        Русский офицер Николай-Карл Альбертович Бенуа, сын знаменитого художника, основал отечественную звуковую разведку. В 1909-м году он усовершенствовал прибор Буланже, сделав его электро-механическим со шкалами, позволяющими точнее определять расстояние до вражеских орудий по звуковой волне. Этот талантливый изобретатель, занимавший должность старшего инженера лаборатории точной механики завода имени Кулакова, в марте 35-го был арестован и отправлен в ссылку в Северный Казахстан. В 38-м его арестовали повторно и по обвинению в шпионаже расстреляли. Обвинили, что, мол, иностранные державы используют его разработки для собственных звукоулавливающих приборов. Так что дело совершенствования звукоулавливающей аппаратуры артиллерийской разведки к 41-му году особо не продвинулось, кроме области противовоздушной звуковой разведки, где активно использовали звукоулавливатели, впрочем, неспособные работать в условиях именно артиллерийской канонады.
        Еще на звуковую пеленгацию далеко расположенных вражеских орудий влияли факторы атмосферной неоднородности, различных температурных слоев, восходящих или нисходящих воздушных потоков, ветра, метеоусловий и рефракции звуковых волн. К тому же, немцы тоже все это знали и старались не допускать, чтобы вспышки от выстрелов их орудий были далеко видны, стреляя из-за препятствий. Так что «на глазок» скорректировать стрельбу по закрытым позициям можно было только с очень большими погрешностями, следовательно, неэффективно.
        А это означало, что сидеть дальше в Кретинге под артиллерийским огнем противника корабельным корректировщикам становилось бессмысленно. Фашисты стреляли пока не прицельно, по квадратам карты, но, все равно, после каждого залпа погибало по несколько человек. Но командование не принимало никаких решений.
        Маршалу Тимошенко доложили о тактической победе, что Кретинга взята, а он, в свою очередь, доложил радостную весть Главнокомандующему Западным стратегическим направлением Жукову, что силами двух полков морского десанта, при поддержке артиллерии Краснознаменного Балтийского флота, враг разбит и выбит не только из Паланги, но и из Кретинги, а важная железная дорога, по которой противник подвозил подкрепления, перерезана. При этом перечислялось, что уничтожено до дивизии личного состава немцев, два бронепоезда, четыре эшелона на путях, склады горючего и боеприпасов, два зенитных дивизиона и две танковые роты.
        В эйфории от успеха, командиры высоких званий не подумали, что морпехи прямо сейчас гибнут под артиллерийским огнем. И приказ на удержание станции оставался в силе. Все это делало положение морской пехоты очень тревожным. Еще немного, и оно станет безвыходным.
        Летняя короткая ночь заканчивалась, и неумолимо приближался рассвет, когда немцы начнут корректировать огонь своей артиллерии с самолетов. Да и сами самолеты, наверняка, пойдут в атаку и на десант, и на корабли. И, если последние защищены зенитной артиллерией, к тому же, вызовут для своего прикрытия собственную флотскую авиацию, то морпехам рассчитывать почти не на что. Никаких средств ПВО, кроме пулеметов «Максим», у них не имелось. Так что, надо было следовать первоначальному плану, ударив на Руцаву с юга, пока немцы не опомнились. При том раскладе десантники имели хорошие шансы прорваться из Паланги в район Ницы, тем более, если бы оттуда организовали встречный удар, как и было предусмотрено первоначальным планом операции «Нерпа».
        А теперь из Кретинги можно только спешно отступать обратно к Паланге, где под прикрытием артиллерии эскадры быстро грузиться обратно на корабли и уходить. Либо бессмысленно погибнуть на занятом рубеже возле станции, выполняя приказ, а точнее, бездействие начальства. И надо отходить как можно быстрее, пока артиллеристы вермахта не взяли под огневой контроль все пути вокруг городка. К тому же, и немецкая пехота не будет долго сидеть без дела, а, перегруппировавшись и согласовав действия с артиллерией и авиацией, пойдет вперед, стараясь окружить Кретингу и уничтожить десант.
        Все свои соображения Александр высказал майору Силину, временный штаб которого расположился на окраине горящего городка в развалинах какого-то частного дома, куда накануне штурма угодил корабельный снаряд не слишком большого калибра, снеся крышу и половину второго этажа. Но первый этаж все еще оставался совсем целым, в нем даже сохранилась вся хозяйская мебель, да и огонь пока обходил стороной этот участок. Комбат Силин молча выслушал доводы командира корректировщиков, кивнул и сказал:
        - Я все понимаю, Саня, но приказ нарушать права не имею. Нам сказано было выбить противника и закрепиться в населенном пункте. Значит, закрепимся. Если надо, то и насмерть будем стоять. Хоть в огне, хоть под снарядами. Нас к этому готовили в мирное время, чтобы в бою занять рубеж и держаться. А то, что от твоих корректировщиков мало толку в этой обстановке, я не виноват. Вы нам помогли уже достаточно, спасибо и на том. Если погибать будем, то огонь кораблей на себя вызывайте. А пока просто стойте вместе с нами на занятом рубеже. Дальше видно будет. Авось, прорвемся, старлей.
        И тут же комбат отдал приказ батальону окапываться в щелях по окраинам.
        Выслушав майора, Лебедев поразился решимости этого неглупого человека и храброго командира погибнуть по-дурацки в развалинах маленького городка, насквозь простреливаемого вражеской артиллерией. Тем более, что городок этот удержать имеющимися силами невозможно. Фактически, оставаясь в Кретинге, два полка морской пехоты рисковали сражаться против второго эшелона всего приморского фланга группы армий «Север». И у Саши не имелось сомнений, что их скоро окружат и уничтожат в «котле». Тогда ему, действительно, придется вызывать огонь эскадры на себя. Хотя и это мало поможет, а просто оттянет конец сил десанта. «Неужели же нас бросят в огненном кольце? Должен же быть какой-то выход?» - лихорадочно рассуждал Александр. Впрочем, он тоже, как человек военный, прекрасно знал, что приказы не обсуждают, их выполняют, как бы глупо они не выглядели.
        Выполняя приказ своего комбата, морпехи пустили в ход лопаты. И это не был обыкновенный шанцевый инструмент. У десантников имелись даже не специальные саперные лопаты, а лопаты-минометы калибра 37-мм. В походном положении миномет представлял собой настоящую лопату весом в полтора килограмма. Причем, ствол использовался как черенок. А материалом полотна являлась броневая сталь. И, в случае необходимости, десантники окапывались с помощью этого инструмента. Полотно для копания крепилось к нижней части ствола шаровым шарниром и фиксировалось кольцом в «копательном положении». В бою же такая лопата легко становилась минометом. В боевом положении фиксатор лопатного полотна убирался, и оно легко выполняло функцию опорной плиты, а крышка, закрывающая ствол, снималась, изнутри нее доставали сошку, хранящуюся в стволе-черенке. С помощью этой сошки и регулировали угол наклона. Ствол в нижней, казенной части, имел боек, на который падала полукилограммовая мина при заряжании, накалываясь капсюлем вышибного патрона. В минуту из такого лопатного миномета можно было сделать до трех десятков выстрелов. Но у этого
легкого и полезного в хозяйстве оружия имелись и существенные недостатке. У его не оснастили никакими прицельными приспособлениями, и стрельбу приходилось вести «на глазок», к тому же, бил такой миномет всего на две с половиной сотни метров, а осколочное действие боеприпаса оставляло желать лучшего.
        Тем временем, пока бойцы копали щели, вслед за батальоном Силина подходили другие подразделения десанта. Справа начала окапываться пулеметная рота, вооруженная теми самыми пулеметами «Максим», для которых каждый морпех тащил на себе пулеметные ленты. Причем, в составе роты имелись даже зенитные варианты «Максимов», устанавливаемых на треногах. Но это были все средства ПВО морской пехоты. Пулемет, в общем, имел неплохие характеристики стрельбы, но винтовочный калибр «Максима» не обладал необходимым останавливающим действием против немецких самолетов.
        Слева соседями батальона оказалась рота минометчиков с 50-ти мм ротными минометами. Уже не «лопатными», а самыми настоящими, стреляющими на восемьсот метров. Постепенно подтягивались и все остальные морпехи, сразу же начиная окапываться под огнем противника, охватив Кретингу по окраинам полукругом.
        Немцы пока еще огонь своей артиллерии не корректировали, а если и пытались, то получалось у них плохо, потому что высокие языки пламени городского пожара вместе со столбами дыма создавали надежную маскировочную завесу перед позициями морских пехотинцев. Дым «ел» глаза, от него делалось трудно дышать, а от сгоревших трупов, которые валялись по всему городку и особенно плотно на станции, в воздухе стоял ужасный смрад. Но, дымные облака прикрывали морпехов, давая им возможность неплохо окопаться за остаток ночи.
        Едва забрезжил рассвет, в бой пошла пехота вермахта. И, первым делом, немцы с двух сторон атаковали дорогу на Палангу, оставшуюся за спиной морских пехотинцев, попытавшись взять десантников в клещи и отрезать от эскадры. К счастью, первую атаку удалось отбить довольно легко, почти без потерь среди обороняющихся морпехов, потому что вся дорога позади простреливалась корабельной артиллерией. И Лебедев, сидя наверху полуразвалившегося второго этажа «штабного дома» на какой-то полуобгоревшей балке, опять успешно вызвал огонь по вражеской пехоте.
        Немецкие пехотинцы под корабельным огнем снова отступили, но в бой на рассвете вступила авиация. Бомбить позиции морпехов немцы прислали два десятка «лаптежников». Под огнем зенитных «Максимов» летчики люфтваффе нервничали, и бомбы падали хаотично, не причиняя большого вреда, а один из самолетов даже задымился. В это же время на корабли советской эскадры началась новая атака торпедоносцев. Асы люфтваффе из эскадры «Крылатых львов» снова заходили на цели.
        Глава 21
        Командование Краснознаменного Балтийского флота внимательно следило за действиями своей эскадры главных сил, высадившей десант в районе Паланги. И, конечно, вечерняя атака вражеских торпедоносцев на корабли вечером 25-го июня заставила принимать ответные меры незамедлительно. За ночь на аэродромы Моонзунда и Риги были переброшены все свободные самолеты флотской авиации. Благодаря своевременному раскрытию разведкой штаба флота планов врага по началу войны и вовремя принятым мерам, попытки немцев в первые часы вторжения разбомбить самолеты Балтфлота на аэродромах оказались тщетными. Флотская авиация сохранилась в полном объеме и быстро начала включаться в боевые действия. Уже в первый же день войны военно-морские авиаторы успешно отбивали вражеские налеты на передовую базу флота в Либаве и противодействовали воздушным атакам на Кронштадт и Ленинград. Теперь же, с появлением на Балтийском театре военных действий эскадры «Крылатых львов» на новейших торпедоносцах, советские летчики готовились принять вызов.
        Во время проведения операции «Нерпа» военный совет штаба флота перешел на казарменное положение. Евгений Лебедев постоянно держал ситуацию вокруг эскадры под контролем. Тем более, что там находился его единственный сын Александр. Получив от него записку, доставленную летчиком, племянником Малевского, он незамедлительно принял меры по налаживанию эффективного взаимодействия корректировочных групп с корабельной артиллерией, распределив их по секторам стрельбы. Выполнил он и личную просьбу самого Малевского, организовав эвакуацию раненых из Либавы в сопровождении той самой женщины, военного врача, о которой просил командир соединения эсминцев ПВО. Тем более, что необходимость эвакуации на самом деле назрела. И, разумеется, Евгений Лебедев знал, что его сыну пришлось идти на берег вместе с десантом, чтобы корректировать стрельбу кораблей. Потому старший Лебедев, будучи комиссаром флота, заставлял штабных действовать в круглосуточном режиме.
        После того, как в первый же вражеский авианалет на Ленинград квартира их семьи оказалась уничтожена, Евгений Лебедев, разместив жену и невестку у родственников, почти постоянно находился на службе. Питался он в штабной столовой, а спал в комнате отдыха. Личным примером он быстро добился того, что и Трибуц с Пантелеевым теперь почти безвылазно сидели в штабе, постоянно работая над улучшением боевого управления всеми силами Балтийского флота. Втроем они быстро разработали и осуществили оборонительную операцию в Либаве, продумали и выполняли операцию «Нерпа», разрабатывали планы высадки десанта на Хельсинки, если Финляндия вступит в войну.
        Но финское правительство теперь не спешило. После краха совместной с немцами операции по минированию Финского залива, после потерь минных заградителей и тральщиков, и, тем более, после того, как советская эскадра легких сил во главе с крейсером «Максим Горький» начала рейдерствовать на коммуникациях, топя все немецкие суда, встречающиеся на морских просторах, финны присмирели и выжидали. Кроме того, что немцы использовали финские аэродромы для бомбежек Ленинграда, никаких других враждебных действий властями Финляндии пока не предпринималось. Не слишком уверенное продвижение немецких войск за несколько первых суток войны вглубь территории СССР вместе с явными поражениями кригсмарине на море, подрывало веру финнов в военную мощь Германии.
        Финское правительство лавировало и выжидало. Оно объявило по дипломатическим каналам властям СССР, что немцы, как будто бы, захватили военные объекты, в том числе, аэродромы на финской территории и удерживают их силой, как собственные военные базы. И пока, мол, финны не знают, как можно это положение изменить, но ведут переговоры с Германией по вопросу вывода ее войск со своей территории. В то же время, финны не спешили разоружать свою армию. Напротив, она стояла у границы с СССР в полной боевой готовности. На все это указывал глава советской дипломатии товарищ Молотов в ноте от 25-го июня, предупреждая, что если меры против нахождения вооруженных сил Германии на территории Финляндии финны в самое ближайшее время не примут, то это вынужден будет сделать Советский Союз.
        Так что разработка десантной операции на Хельсинки не прекращалась. Разрабатывал штаб флота и планы обороны Риги, островов Моонзунда и Таллина против наступающих немцев, а против финнов, если они все же вступят в войну, кроме десантной операции, планировалась оборона Выборга и удар на Котку при поддержке флота. И все это согласовывалось Евгением Лебедевым непосредственно с Жуковым. Фактически, действиями Краснознаменного Балтийского флота теперь руководили эти два человека. Георгий Жуков и Евгений Лебедев. А Трибуц с Пантелеевым играли роль исполнителей воли Главнокомандующего Западным Стратегическим направлением, который принимал все решения по Балтфлоту, советуясь с Евгением Лебедевым. С Жуковым они решили активнее использовать на приморском фланге самолеты, спасенные из-под первого удара немцев. Под давлением доводов комиссара Лебедева и получив, для подстраховки, официальный приказ от Жукова, командующий флотом вице-адмирал Трибуц поставил боевую задачу флотским летунам защищать не только корабли, но и высаженный десант всеми силами морской авиации. А ее у Балтфлота насчитывалось немало.
        К началу немецкого вторжения ВВС КБФ сформировали три авиабригады, отдельный авиаполк и семь отдельных эскадрилий. У флота имелось сто семьдесят бомбардировщиков, сто тридцать разведывательных самолетов и триста пятьдесят истребителей. Большинство истребительного авиапарка составляли машины И-16, «ишачки», как их называли сами пилоты из-за своенравности и сложности пилотирования. Даже выдающийся летчик Валерий Чкалов считал этот истребитель непростым в управлении. И-16 являлся изделием КБ Поликарпова, испытания самолета начались в конце 1933-го года, а в следующем машину запустили в серийное производство. Это был первый советский истребитель с убирающимися шасси. Его проектировали, как скоростной моноплан для маневренного воздушного боя. Получился небольшой самолет с хорошей маневренностью и малой инерцией, но неустойчивый в полете. Потому он требовал от пилотов повышенного внимания, реагируя на любое неверное движение. Аварийность поначалу оказалась достаточно высокой. Этот истребитель не прощал ошибок, зато те летчики, которые хорошо осваивали его, потом легко пилотировали машины других типов.
        Боевой путь «ишачка» начался во время гражданской войны в Испании в конце 1936-го года. Он активно применялся и на Халхин-Голе, а также в «Зимней войне» с Финляндией. С самолетами люфтваффе над территорией СССР «ишачки» схлестнулись в воздушных боях уже в первое военное утро. Боевой счет оказался не в пользу «ишачков» на один сбитый «Мессершмидт» приходилось, в среднем, два И-16. Хотя, при умелой тактике боя, у советских пилотов имелись хорошие шансы на победу. «Ишачки» отличались большей живучестью мотора. Их силовая установка, имеющая воздушное охлаждение, оказывалась менее чувствительной к пробоинам. В то время, как для того, чтобы сбить 109-й «Мессершмидт» достаточно было попасть всего одной пулей в систему охлаждения двигателя. К тому же, более широкий двигатель И-16 лучше защищал летчика от пуль и осколков при лобовых атаках. Хотя винтовочный калибр вооружения был недостаточным, тем не менее, немецкие самолеты «ишачками» сбивались.
        К началу войны с Германией «ишачки» стали основными истребителями Военно-Воздушных Сил не только Балтфлота, а и всего СССР. Благодаря раскрытию немецких планов вторжения разведкой Балтийского флота, вовремя передислоцированные с приграничных аэродромов, заставленных макетами и списанными машинами, подвергнутых массированным немецким авианалетам в первое военное утро, И-16 почти полностью сохранили количественное преимущество. Потому в воздушных боях первых военных дней на стороне «ишачков» почти всегда имелся численный перевес.
        Никакого господства немецкой авиации в воздухе с началом войны не наблюдалось. Немецкий план уничтожить советскую авиацию передового базирования ударами по аэродромам провалился. И борьба основных истребителей противоборствующих стран пошла на равных: численное преимущество «ишачков» против технического превосходства «мессеров». Полторы тысячи истребителей И-16, сохраненных от первого вражеского удара на переднем крае, играли важную роль в той оборонительной стратегической операции с названием «Красный штык», которую проводил Жуков с целью измотать и обескровить ударные силы противника. Несмотря на все свои недостатки, боевые задачи эти несколько устаревшие самолеты все еще могли успешно выполнять. Большие потери истребителей И-16 в воздушных боях начала войны объяснялись не столько техническим отставанием, сколько недостаточным боевым опытом советских пилотов, неважной слаженностью и нечеткостью управления эскадрильями.
        По-прежнему существовали проблемы с радиосвязью. Несмотря на принятые в последние две недели перед войной срочные меры, оснащение самолетов радиооборудованием оставляло желать лучшего. А без радиосвязи невозможной становилась и точная авианаводка. Самолеты дооборудовали уже в ходе боевых действий, все ведущие звеньев в обязательном порядке теперь должны были иметь радиостанции, а ведомые - хотя бы приемники. Но электронная промышленность СССР не могла справиться с возросшими запросами ВВС, армии и флота на радиоаппаратуру столь быстро.
        Невзирая на сложности, командующий ВВС КБФ генерал-майор авиации Василий Васильевич Ермаченков, выполняя приказ Трибуца о срочном формировании авиабригады особого назначения, включил в спешно формируемую авиагруппу прикрытия эскадры главных сил сто двадцать «ишачков» и три десятка новейших истребителей МИГ-3, разработанных в КБ Микояна и Гуревича в 1940-м году на базе истребителя МИГ -1.
        Новые «Миги» тоже не были лишены недостатков, их вооружение оставалось слабым, они не отличались хорошей маневренностью на малых высотах, но обладали отличными высотными и скоростными характеристиками, могли подниматься до двенадцати километров и развивать скорость до шестисот пятидесяти километров в час. Потому их использовали в качестве перехватчиков. И эти воздушные силы за ночь перебросили из районов Таллина, Моонзунда и Риги на аэродромы возле Либавы. А оттуда на рассвете они вылетели на перехват самолетов противника. В том, что немцы утром повторят торпедную атаку на корабли эскадры мало кто сомневался.
        Когда двадцать пять «Крылатых львов», подлатав дыры, полученные от осколков зенитной артиллерии, вновь на рассвете 26-го июня устремились в атаку на советскую эскадру, сопровождаемые таким же количеством «Мессершмидтов», они не ожидали встретить уже на подлете к кораблям противника целую воздушную армаду, летящую навстречу сразу на нескольких высотных эшелонах. Асы торпедной войны еще не знали, что советские летчики Краснознаменного Балтийского флота не только получили боевую задачу не допускать вражеские самолеты к кораблям, а, в первую очередь, атаковать и уничтожать «Хенкели» с торпедами. Против оставшихся в строю торпедоносцев эскадры «Крылатых львов» и их истребительного прикрытия «сталинские соколы» на этот раз имели троекратное численное преимущество. И им наконец-то удалось оказаться вовремя в нужном месте.
        Этот воздушный бой вылился в настоящую воздушную бойню. Пока «Миги» связали боем «Мессершмидты», атаковав их сверху, «сталинские соколы» на «ишачках» обрушились на ведущие машины торпедоносных «Не-111». Эти двухмоторные самолеты отличались неплохой живучестью и защитным вооружением, но, снизившись для предстоящей атаки и оказавшись на малых высотах, они безнадежно проигрывали «ишачкам» в маневренности. А подавляющее численное преимущество «ишачков» давало возможность, заходя со стороны встающего солнца и атакуя одновременно с разных углов атаки, уверенно поражать немецкие торпедоносцы.
        «Хенкели» эскадры «Крылатых львов» остервенело отстреливались, сбивая советские истребители, но и пулеметные очереди «ишачков» настигали цели. Вскоре пять торпедоносцев задымились, а еще один сорвался в «штопор», уйдя под воду. Восемь И-16 тоже упали, а еще три загорелись, но их собратьев оставалось в небе еще очень много. И это не давало никакой возможности «Крылатым львам» приблизиться к советским кораблям на расстояние пуска торпед. В то же время, утяжеленные своим смертоносным грузом, они не могли и удрать. Потому им приходилось просто скидывать торпеды в воду без всяких шансов попасть по советской эскадре. «Мессершмидты» прикрытия тоже понесли потери. Четыре машины не вернулись на аэродром под Кенигсбергом. Так что вторая попытка потопить корабли главных сил Краснознаменного Балтийского флота завершилась для немецких асов из «Крылатых львов» еще хуже, чем первая.
        В это время на позиции морских пехотинцев в Кретинге началась вторая атака немецкой пехоты. Не в силах перерезать дорогу на Палангу, полностью находящуюся под огневым контролем большевистского флота, офицеры из штаба 23-го армейского корпуса вермахта погнали солдат в наступление с другой стороны. Пожар на улицах начал ослабевать, и отступившие от станции немцы, перегруппировавшись, попытались продвигаться обратно к железной дороге со стороны рынка, используя как плацдарм развалины монастыря францисканцев и церкви, которые после обстрела с линкоров еще дымились, но уже не горели. Перебегая от одних развалин к другим, немцы постепенно концентрировались по берегу речки Акмена, протекающей через центр городка с севера на юг.
        Бойцы комбата Силина за это время окопались и держали позиции в полукилометре от станции. После неудачной атаки противника, попытавшегося сходу взять десант в клещи, перерезав дорогу на Палангу, окопавшемуся батальону поставили задачу охранять эту дорогу и прикрывать тыл. А остальные силы морской пехоты вышли к железной дороге с двух сторон и заняли позиции южнее и севернее горящей станции, держа под своим огневым контролем весь берег Акмены в городской черте.
        Если майор Силин собирался сидеть по щелям и погибать под вражескими снарядами, пока начальство не прикажет иное, то командир бригады морской пехоты и всего десанта полковник Тимофей Михайлович Перфилов имел другое мнение. Он понимал, что застревать на одном месте для морского десанта подобно смерти, потому дал команду не сидеть в обороне, а сближаться с немцами и выбивать их из центра городка, не давая накапливать силы для атак. К тому же, полковник не без основания полагал, что, если удастся сблизиться и перемешаться с порядками неприятеля в руинах улиц, огонь немецкой артиллерии, скорее всего, прекратится. Иначе немцы будут иметь все шансы попасть не по советским морским десантникам, а по своим собственным солдатам. И морпехи постепенно продвигались с окраин к главной городской речке Акмене со стороны Паланги, навстречу врагам, обходя по дуге горящую станцию, где все еще бушевал пожар и взрывались боеприпасы в горящих эшелонах, разбрасывая осколки во все стороны, что не давало людям возможности приблизиться. По приказу полковника, морские пехотинцы под завесой стелющегося дыма от пожарища
закрепились на железнодорожной насыпи справа и слева от станции. Они сразу же начали разбирать рельсы и минировать саму насыпь в нескольких местах. Таким образом, половина Кретинги, обращенная в сторону Паланги, вместе со станцией, до самой речки Акмене оказалась в руках морпехов.
        Александр Лебедев со своей группой корректировщиков покинул расположение штаба комбата Силина и продвинулся вперед вслед за другими морпехами, заняв старое кирпичное здание, расположенное ближе к речке. В нем размещался какой-то вещевой склад. Многочисленные тюки оказались наполнены униформой вермахта. Обслуга склада сбежала из-под обстрела, но огонь сюда не дошел. Впрочем, немецкие тряпки мало интересовали Сашу. Просто с частично уцелевшей после обстрела мансарды этого двухэтажного строения хорошо просматривался городской центр, станция и берег речки. И Александр вновь давал кораблям координаты целей, а залпы флотской артиллерии ровняли с землей все те места, где начинали концентрироваться для атаки немцы: разрушенную старинную колокольню церкви, францисканский монастырь, усадьбу графов Тышкевичей, часовни, водонапорную башню и здание мельницы.
        Глава 22
        Пока корабли эскадры подавляли огнем своих орудий попытки немцев концентрироваться в центре городка, морские пехотинцы, выполняя приказ комбрига Тимофея Михайловича Перфилова, форсировали речку Акмене и готовились атаковать противника, удерживающего центральную часть Кретинги, с двух сторон, с севера и с юга. Когда десантники подошли к реке, корабельной артиллерии дали команду прекратить огонь, и морпехи, успешно преодолев сходу неширокую водную преграду, пошли в атаку, быстро продвигаясь к францисканскому монастырю, который уже сильно пострадал от залпов линкоров, но все еще представлял собой достаточно серьезное сооружение. Это было самое мощное здание Кретинги. Оно вполне могло использоваться в качестве фортификационного, находясь наверху холма и обладая обширной огороженной территорией и глубокими подвалами.
        Наверное, раньше, до войны, маленький жемайтийский городок выглядел опрятно и уютно. Но теперь тут разверзся настоящий ад. Горели руины, исторгая отвратительный запах горящих трупов. На улицах повсюду лежали мертвецы и части человеческих тел, разбросанные взрывами. Евангелическая лютеранская церковь, построенная в неоготическом стиле в конце 19-го века и здание ратуши, к тому моменту, уже полностью лежали в руинах, а центральная площадь городка возле ратуши во всех направлениях простреливалась обеими сторонами. Костел монастыря, посвященный Деве Марии, с высокой колокольней и шпилем, откуда можно было держать под прицелом весь городок с окрестностями, линкоры уничтожили первыми же залпами. Усилиями корабельных корректировщиков, никаких высоких зданий в городке к утру уже не осталось.
        Но архитектурный ансамбль монастыря ордена францисканцев постройки начала 17-го века включал в себя старинные здания с толстыми кирпичными стенами, которые не так-то просто было разрушить до основания даже тяжелой артиллерией эскадры. К тому же, вокруг монастырского комплекса имелся оборонительный вал с каменной стеной. Так что немцы, закрепившись там, использовали эту территорию, как настоящую крепость. Укрепились они и в старом парке рядом с монастырем, выкопав линию окопов. Даже знаменитый грот, где, по преданию, верующим являлась Дева Мария, солдаты вермахта превратили в пулеметную точку.
        Как только обстрел с кораблей прекратился, и советские морские пехотинцы пошли в атаку, немцы, казалось, повылазили из всех щелей в районе монастыря. Только что они сидели по окопам и подвалам, как вдруг, быстро развернув пулеметные точки и минометы, открыли огонь по наступающим. Морпехи тоже отвечали из своих пулеметов и минометов. Но, когда на склонах холма и в парке завязался ближний бой. Немцы выкатили из подвалов на прямую наводку уцелевшие полевые орудия. И десанту снова пришлось залечь. Минометная стрельба оказалась неэффективной, потому что многие мины взрывались в ветвях старых деревьев парка, не долетая до целей. А никакой полевой артиллерии у десантников не имелось. Полковник Перфилов понимал, что вся его затея с атакой центра городка и, особенно, монастыря не более, чем авантюра. Но авантюрой была и вся эта затея маршала Тимошенко с ударом в направлении станции. Нужно было, конечно, пока враги не опомнились, прорываться по их тылам к линии фронта. Но, подходящий момент уже упустили, кинув силы на Кретингу. Как опытный командир, Тимофей Михайлович Перфилов знал, что силами одной
бригады, состоящей из двух полков, оснащенных стрелковым вооружением, городок и станцию удержать против 23-го корпуса вермахта невозможно. Все, на что были способны силы десанта, так это выбить противника решительной атакой, занять городок, продержаться в нем какое-то время, при условии огневой поддержки от артиллерии эскадры, и героически погибнуть под артиллерийским огнем противника, даже отбив все атаки вражеской пехоты, хотя и на это вряд ли хватит боеприпасов.
        Разумеется, полковник не хотел допустить, чтобы его бойцы погибли зря. Потому, при серьезном противодействии немцев, он сразу посылал полкам команду отставить атаку и залечь, тут же связываясь по рации с флагманским артиллеристом эскадры, вызывая огонь кораблей.
        Флагманский артиллерист с линкора «Марат» выдавал указания своему радисту вызвать корректировщиков по секторам. Корректировщики получали сигнал и начинали передавать координаты. Получив данные о расположении целей от корректировщиков, флагарт делал необходимые указания, а линкоры, новые эсминцы и крейсер производили пристрелочные залпы. После чего указания корабельным артиллеристам корректировались по секторам стрельбы до тех пор, пока цели не оказывались пораженными.
        Старые эсминцы в этих обстрелах не участвовали. Эскадра стояла не близко от берега, находясь за несколько километров, на дальнем рейде Паланги. С такого расстояния орудия эсминцев ПВО до Кретинги, конечно, не добивали. Старые эсминцы пока понесли самые серьезные потери из всей эскадры, лишившись утонувшего «Володарского» и тяжело поврежденного «Ленина», отправленного на длительный ремонт в Либаву. По указанию командующего эскадрой, соединение под командованием каперанга Малевского занималось прикрытием от авианалетов и держало под прицелом берег на случай, если враги вознамерятся двинуться к Паланге по суше. Чего пока не происходило только потому, что все силы второго эшелона на приморском участке фронта вермахт вынужденно стянул к Кретинге, сражение за которую началось ночью и вспыхнуло с новой силой с рассвета.
        Помимо периодических атак вражеской авиации, которые, начиная с утра этого дня, 26-го июня, успешно отбивались летчиками флотской авиабригады особого назначения, посланной командованием для прикрытия эскадры главных сил, со стороны открытого моря периодически пытались проникнуть немецкие подводные лодки. И, конечно, их появление тоже вызывало беспокойство контр-адмирала Ралля. Но и тут, помимо собственных подводников и «морских охотников», на помощь приходила авиация.
        Спешно сформированный командованием ВВС Краснознаменного Балтийского флота противолодочный авиаполк состоял из фанерно-деревянных гидросамолетов МРБ-2, которые вооружались двумя пулеметами винтовочного калибра с боекомплектом по тысяче патронов на ствол и брали на наружной подвеске до пяти центнеров бомб. Эти летающие лодки могли взлетать и садиться прямо в море даже при волнении с высотой волн более полуметра. В первый день войны командир базы в Либаве каперанг Клевенский приказал использовать гидросамолеты для прикрытия базы вместе с истребителями-бипланами «чайками» И-153. Но, к счастью, к городу быстро перебросили «ишачки» и более новые самолеты, потому слишком больших потерь летающие лодки понести не успели.
        МБР-2 были предназначены не для воздушных боев, а именно для патрулирования и разведывательных полетов над акваторией. Скорость этих гидросамолетов, морских ближних разведчиков, оснащенных единственным мотором, едва ли дотягивала до двухсот пятидесяти километров в час. К тому же, имелись существенные недостатки, связанные, в том числе, с деревянной конструкцией корпуса. Например, древесина, из которой делали эти летающие лодки, как это ни странно, быстро намокала в воде и коробилась. Чтобы свести этот неприятный эффект к минимуму, летающие лодки нужно было время от времени вытаскивать на берег, сушить и заново красить. Чтобы спускать на воду, или доставать из воды применяли специальные тележки, по две штуки на один гидросамолет.
        Но, несмотря на все недостатки, в качестве противолодочных самолетов эти летающие лодки сразу показали себя неплохо. Их эскадрилья выследила еще одну стаю вражеских субмарин, пытающихся подобраться к кораблям эскадры на рассвете 26-го июня со стороны открытого моря. Бомбами четыре подлодки удалось отогнать, а одна из них, получив сильные повреждения, вынужденно всплыла, но была добита последовавшим бомбовым ударом и затонула. Немцы несколько раз предпринимали попытки атаковать морских пехотинцев с воздуха, но авиация флота успешно отражала и эти попытки.
        Тем временем, после очередного корабельного артналета полковник Перфилов приказал штурмовать старинный монастырь, полуразрушенный, дымящийся, лишившийся артиллерийских позиций, но еще огрызающийся из многочисленных карабинов и нескольких уцелевших пулеметов. Корректировщикам полковник, связавшись по рации с их командиром, тоже порекомендовал сменить позиции и продвинуться на холм поближе к монастырю. Формально Александр Лебедев служил в разведке штаба флота и не подчинялся полковнику Перфилову, но спорить с ним не стал, потому что позиция на холме, конечно же, казалась предпочтительнее.
        Впрочем, Саша разделял мнение полковника, что, раз начальство никакого нового приказа пока не родило, то двигаться в сложившейся ситуации все же лучше, чем оставаться на одном месте. Особенно не нравились ему окрестности все еще горящей железнодорожной станции, куда уже начали регулярно прилетать издалека тяжелые немецкие снаряды дальнобойных пушек, до батарей которых корабельная артиллерия не добивала. В развалинах монастыря шансов уцелеть при разрывах снарядов, все же, имелось несколько больше, чем на открытом месте или в очень заметном здании вещевого склада возле железной дороги. Но Александр все еще сомневался, когда раздался страшный грохот, земля вздрогнула, а дальний угол здания обвалился от близкого разрыва. Оставаться тут дальше сделалось опасным.
        Убедившись в бинокль, что морпехи пошли в наступление с двух сторон от станции, и сверившись с картой, Александр принял решение тоже постепенно выдвигаться вперед. Покинув здание, корректировщики подожгли вражеский вещевой склад и осторожно двинулись по кустам, полоса которых начиналась недалеко от здания склада, в направлении речки. Впереди шел Лебедев с ППД, за ним с пулеметом следовал Петя Ефимов. Затем с радиостанцией на спине топал Паша Березин, за которым нес аккумуляторы Витя Беличенко, а сзади тащилась дублирующая группа с эсминца «Карл Маркс» под предводительством мичмана Феди Иванова. Всю ночь краснофлотцы не спали, и усталость уже чувствовалась.
        Судя по звукам стрельбы, бой шел где-то в отдалении на противоположном берегу речушки. Где-то там стрекотали пулеметы и постреливали немецкие карабины и винтовки десантников. Если все это время, с момента высадки на пляже в Паланге, они шли вместе с морскими пехотинцами, то теперь впервые следовали по территории, еще недавно занятой противником, самостоятельно. Лебедев старался вести группу осторожно. Время от времени он останавливался и пытался прислушиваться. Но звуки боя, идущего впереди, в центре городка и разрывы снарядов сзади, в районе станции, перебивали все другие звуки.
        Вдруг по ним начали стрелять. Причем тех, кто стрелял, видно не было, а пули свистели рядом, скашивая ветки с кустов и невысоких деревьев, растущих возле реки. Только выстрелы слышались откуда-то из-за кустов, со стороны берега. Дав пару очередей в ту сторону по прибрежным кустам, Лебедев приказал обходить стреляющих с двух сторон. Вскоре выяснилось, что стреляют несколько немецких солдат, залегших на маленькой лодочной пристани на берегу речки среди перевернутых лодок. Осторожно обойдя их дальше по берегу, Лебедев залег возле какого-то дерева, прицелился и послал длинную очередь из ППД в сторону вражеских солдат. Стрелять оттуда прекратили, но неизвестно было, убил ли Лебедев врагов, или нет. И потому он приказал, на всякий случай, кинуть на пристань гранату. Один из краснофлотцев с «Карла Маркса», подобравшийся по кустам ближе всего к пристани, выполнил его приказ. Заметив кинутую гранату, тотчас из-за лодок выскочили двое немцев с карабинами, но очередь мичмана Иванова успокоила их навсегда.
        Когда Лебедев со своей группой перешел городскую речку, прыгая по остаткам взорванного мостика, через которые морпехи уже навели импровизированную хлипкую переправу из стволов поваленных небольших деревьев, они оказались в районе городского кладбища, а впереди, возле собора, на склонах небольшого холма, вовсю шел бой. Вдоль улицы, ведущей в ту сторону, свистели пули. Чтобы не попадать под обстрел, пришлось пробираться через кладбище, прячась за развороченными взрывами памятниками и могильными склепами, после чего корректировщики уткнулись в пруд, обойдя который по берегу, заросшему кустарником и деревьями, краснофлотцы неожиданно вышли на вражеские позиции с фланга.
        Морские пехотинцы уже схлестнулись тут с немцами в ближнем бою. Как оказалось, в монастырском парке находилась линия вражеских окопов, куда десантники уже добрались. Получилось, что, пройдя через кладбище, корректировщики сократили путь. Но это не сильно их обрадовало, потому что они неожиданно оказались на поле боя. Саша увидел, как бойцы полковника Перфилова сражались с солдатами вермахта в рукопашную в парке возле монастыря, но как-либо помочь не мог. С расстояния в сотню метров, на котором находился старший лейтенант со своими бойцами, невозможно было точно стрелять в массу дерущихся людей так, чтобы не попасть в своих. Впрочем, морские пехотинцы обходились и без его помощи, ловко орудуя штыками и достреливая врагов из своих СВТ. Эти парни предпочитали не тратить патроны в том случае, когда можно было просто заколоть противника.
        Уцелевшие немцы побежали из парка. И все бы ничего, но бросились наутек они именно в направлении группы корректировщиков. Толпа человек сорок в «фельдграу» ломанулась из монастырского парка прямо навстречу Лебедеву. Надо было залечь, но, вместо этого, Александр прокричал им на немецком, чтобы бросали оружие и сдавались. А это оказалось ошибкой.
        Толпа уже пошла вразнос, с каждой секундой все больше теряя не только облик воинского подразделения, но и простое человеческое поведение, и все больше повинуясь животному стадному чувству и страху гибели. Они бежали за своим вожаком, а этот вожак, молодой белобрысый лейтенант с бледным перекошенным лицом, вооруженный «шмайсером», полоснул по Александру очередью. И одна из пуль попала. Лебедева обожгло слева в районе груди. Он тут же упал, но успел выкрикнуть команду открыть огонь.
        И на этот раз новый пулеметчик Петя Ефимов не подвел. Пока они сидели в вещевом амбаре, парень перебрал и тщательно вычистил свое оружие от попавшего песка, нарезав полоски ветоши из немецких шинелей. И сейчас, видимо желая реабилитироваться в глазах товарищей, он начал бить из своего пулемета прямо с рук. И стрелял до тех пор, пока вся толпа бегущих немцев не превратилась в неподвижные трупы, а в диске пулемета не закончились патроны. Но и тогда парень продолжал стоять с дымящимся пулеметом в руках, остекленело глядя на лежащих перед ним немцев. Потом изо рта его хлынула кровь, он качнулся вперед и упал лицом вниз, обняв напоследок свой пулемет, словно девушку. Одна из пуль, выпущенных убитыми им врагами перед смертью, вошла парню в сердце. Так старший матрос Петр Ефимов и погиб. И это был первый подчиненный Лебедева, погибший на этой войне.
        Сам же Александр остался жив чудом. Его спас бинокль, висевший на груди. Попав в оптический прибор и разбив его, пуля чуть изменила траекторию и прошла по груди вскользь, порвала кожу и слой мышц на левом боку, сильно ударила по ребрам и улетела дальше. Но крови из рваной раны натекло много. Голова у Александра закружилась, мир вокруг начал меркнуть, и на какое-то время Лебедев потерял сознание.
        Глава 23
        Несмотря на успех внезапной атаки на центр Кретинги и молниеносного штурма развалин монастыря, полковник Перфилов не собирался закрепляться там надолго. Этой атакой он просто отогнал противника на какое-то время из центральной части городка, связав немцев боем, перемешавшись с их боевыми порядками и не дав возможности стрелять по десанту из дальнобойной артиллерии без риска попасть по своим собственным солдатам.
        Маленький тактический успех был достигнут. Но у комбрига не имелось никаких сомнений, что стратегически десант скоро проиграет неравное сражение. И потому, он ждал приказа к отступлению, как манны небесной, почти уже не надеясь, что такой приказ, единственно разумный в сложившемся положении, вообще дадут.
        Тимофей Михайлович хорошо знал, что начальство слишком часто не задумывалось о положении бойцов, заставляя выполнять бессмысленные приказы по удержанию позиций любой ценой. Отсюда проистекали большие потери среди личного состава. Так было, например, на «зимней войне» с Финляндией, в которой участвовал комбриг. И теперь все повторялось снова. Ну, неужели не сделаны большими начальниками никакие выводы из собственных ошибок?
        Но, какие-то выводы, все же, к счастью, сделали. Полковник Перфилов не зря постоянно докладывал об угрожающем положении десанта контр-адмиралу Раллю, а Ралль не зря связывался с вице-адмиралом Трибуцем, предлагая отозвать десантников, пока не поздно. Трибуц, в свою очередь, жаловался бригадному комиссару Лебедеву, а Евгений Лебедев звонил в Москву Жукову. И Жуков орал в трубку на Тимошенко, выговаривая ему, почему не продумал пути отхода десанта из Кретинги, из-за чего поставил под угрозу всю операцию «Нерпа».
        Едва завершилось сражение за центр городка, и морпехи зачистили руины монастыря, как пришел новый приказ маршала Тимошенко: всем силам десанта срочно отступать в Палангу и грузиться обратно на корабли. Момент был как раз подходящий. Немцы, только что оставившие центр Кретинги, полагали, что десант закрепится в развалинах. Артиллеристы вермахта уже готовились бить по остаткам монастыря всей мощью артиллерии, имеющейся в окрестностях. И, конечно, командование 23-го пехотного корпуса вермахта не предполагало, что, едва выбив противника, морские пехотинцы немедленно начнут отход. Тем временем, захватив те трофеи, которые можно было унести на себе и заминировав уцелевшие после боя остатки монастыря, морпехи пустились в обратный путь.
        Лебедева перевязали сами краснофлотцы, воспользовавшись аптечкой, но его мутило от кровопотери, и бил озноб. К тому же, ребра на левом боку очень сильно болели при каждом движении. Тем не менее, Александр кое-как шел самостоятельно, стараясь поменьше шевелить левой рукой, а правой иногда, когда голова особо сильно кружилась, опираясь на мичмана Федю Иванова.
        Петю Ефимова они придумали похоронить неподалеку, на краю кладбища Кретинги, поближе к монастырю. Его положили в пустую могилу, с которой взрывом сдвинуло гранитную могильную плиту. Могила была солидной и старой. Корректировщики приметили ее, когда двигались через кладбище к месту боя, в котором погиб Петя. От того, кто лежал в этой могиле раньше, ничего уже не осталось. Наверху у изголовья стоял хорошо заметный надгробный камень из серого гранита с надписью, наполовину затертой временем.
        Кто был похоронен там и когда, понять не представлялось возможным. Сохранилась лишь эпитафия: «Aliis lucens uror». Лебедев перевел латинскую надпись: «Светя другим, сгораю». Она всем понравилась. Место запомнили, чтобы после войны перезахоронить героя. Хотя и эта могила выглядела очень прилично. Возможно, потом они просто закажут новую надпись на этом старом памятнике. Что-нибудь, вроде: «Здесь покоится героический краснофлотец Петр Ефимов, спасший товарищей огнем своего пулемета». Война шла уже несколько суток, а в победе никто из них даже не сомневался. Тем более, после того, как сами наблюдали бегство немцев и массовое истребление их тем же Ефимовым, не говоря уже о множестве жертв огня корабельной артиллерии.
        Документы у мертвого бойца забрали, а могильную плиту общими усилиями задвинули на место. Времени на церемонии у них не осталось. Поступил приказ срочно уходить из городка. Его передали всем остальным корректировочным группам, и в радиостанции у Березина на этом как раз закончился заряд аккумуляторов.
        Лебедев всю дорогу корил себя за то, что едва не погубил их всех. Ну, что за манера кричать врагам, чтобы они сдавались? Только демаскировал себя и остальных краснофлотцев. И, если бы не погибший Петя Ефимов, который не растерялся и спас товарищей ценой своей жизни, все они могли погибнуть. А нужно было, увидев бегущих немцев, просто тихонько залечь и расстрелять их из двух пулеметов. Но, не выработан еще необходимый боевой опыт, а нужные рефлексы еще не впитались в кровь, вот и свалял Сашка дурака. Впредь он решил действовать на фронте гораздо осторожнее.
        Чтобы не отстать от морпехов, корректировщики двинулись напрямик, быстро выйдя к реке. Тут их взорам предстала страшная картина. На лужайке возле речки на деревьях висели повешенные. Трое мужчин и одна женщина в гражданской одежде. На каждом из них висели таблички с надписью корявыми буквами по-русски: «комиссар». А в дальнем конце этой же лужайки лежали трупы расстрелянных в форме политруков. Заниматься похоронами краснофлотцы не имели возможности, но они аккуратно сняли повешенных с деревьев, забросали тела ветками и выкинули в реку страшные таблички.
        На этот раз через речку пришлось переправляться вброд. Она хоть и оказалась неглубокой, но ноги промокли у всех. Спасало положение только то, что день обещал быть теплым и солнечным. Возвращаться в сторону Паланги казалось легче, ведь они уже знали эту дорогу. За рекой все также продолжали падать немецкие снаряды в районе станции. Немцы били из дальнобойных пушек, думая, что станция занята советскими морпехами, в то время, как там не было никого. Так что тяжелые снаряды просто крошили в труху все, что еще уцелело после пожара. Например, на глазах у Лебедева и его товарищей разнесли на кирпичи тот самый вещевой склад, в котором они сидели перед броском к монастырю, оказавшемся, практически, бессмысленным.
        Они обошли сектор разрывов подальше и снова оказались на окраине, на позициях батальона Силина. Тут заговорила рация группы с эсминца «Карл Маркс». Корректировщикам предписывалось отходить последними, вместе со штабом батальона арьергардного прикрытия. Получалось, что они не только начинали десант самыми первыми, но и отходить будут самыми последними.
        Тем временем, бой за центр города, прекратившийся на какое-то время, перерос в артобстрел. Отведя свои силы на безопасное расстояние, немцы начали бить по территории монастыря из дивизионных орудий, считая, что там в подвалах засели морпехи. А они уже оттуда ушли. Переправившись за речку и рассредоточившись, морская пехота двигались обратно в сторону Паланги. Лишь батальон майора Силина и корректировщики Лебедева оставались на позициях. Они должны были прикрывать отступление, в том числе, и с использованием флотской артиллерии, если потребуется.
        Через полчаса артобстрел прекратился, и немцы пошли в атаку на центр Кретинги. К этому времени основная масса морских пехотинцев уже покинула городок. И только бойцы комбата Силина оставались на позициях, впрочем, затаившись и никак пока себя не проявляя, окопавшись по пригородным перелескам. Еще через полчаса немцы, осторожно продвигаясь, снова заняли центр Кретинги, втянувшись обратно в городок. И сразу же получили новую порцию залпов с кораблей эскадры. Что, конечно, вызвало у них некоторое замешательство. Солдаты вермахта слишком поздно поняли, что попали в огневую ловушку, и что никаких советских морпехов в городке давно уже нет.
        Немцы бросились в погоню через речку, но и речка вся уже давно оказалась пристрелянной. На ее берегу снаряды, посланные советской эскадрой, тоже поубивали много людей в униформе цвета фельдграу. А, когда немецкие пехотинцы, которым повезло через речку перебраться, все же двинулись от нее к железной дороге, то попали на этот раз под минометный обстрел арьергардного батальона под командованием Силина.
        Потери немцев все росли, а догнать отступающих морпехов у них никак не получалось. Причем, последние особо не торопились, по пути собрав все трофеи, которые могли унести. А их оказалось немало. Каждый морской пехотинец тащил с собой какое-нибудь немецкое оружие и боезапас к нему, а также вещевой мешок, набитый всякой снедью, включая сигареты, сахар, баварские сосиски и даже бутылки шнапса. Не зря же, отступая, морские пехотинцы прошли поближе к станции, где уже прекратились взрывы горящих боеприпасов, да и пожар почти угас. Они поживились в продовольственных складах, предназначенных для армии вторжения, которые почти не пострадали от пожара, только лишившись местами крыш, стен и ворот от обстрела. Отступая, морпехи заминировали все, что там еще оставалось.
        Не в силах помешать отступлению десантников, немцы вызвали авиационную поддержку. Прилетевшие «лаптежники» начали бомбить позиции арьергардного батальона, а морпехи Силина стреляли по ним из зенитных «Максимов». Как ни странно, после того, как Силин доложил об авианалете, быстро прилетели «красные соколы» на «ишачках» и успешно отогнали «стервятников». Но и немцы за это время продвинулись вперед, снова заняв станцию и железнодорожную насыпь. Тогда Силин дал команду на подрыв фугасов, заложенных морпехами под рельсами, а Лебедев снова вызвал флотскую артиллерию. Так что немцы никак не могли продвинуться из центра Кретинги к окраинам в сторону Паланги. Вся местность между речкой Акмене и железной дорогой оказалась под огневым контролем десанта. Наконец, пришел приказ и Силину сниматься с позиций. Комбат распорядился поджечь заготовленные дымовые шашки. Поставив дымовую завесу, морпехи быстро покидали щели и, рассредоточиваясь, направлялись в сторону Паланги, перебегая от одного перелеска к другому.
        Там их уже поджидал сводный заградительный батальон НКВД, собранный из бойцов погранотрядов, отступивших в первый день войны под натиском неприятеля. И сейчас эти бойцы, перевезенные на «морских охотниках» и пограничных катерах в Палангу для поддержки десанта, должны были прикрыть морских пехотинцев на заключительной фазе отхода. В тот самый ответственный момент, когда десант будет грузиться обратно на корабли.
        Немцы слишком поздно разгадали план советского командования эвакуировать десантников. Они ожидали, что морпехи просто передислоцируются из Кретинги обратно в Палангу, где продолжат упорное сопротивление. Вместо этого, авиаразведчик, парящий высоко в небе на своей «раме», доложил, что русские начали грузиться на корабли. Тогда командование группы армий «Север» решило помешать эвакуации, но особых сил для этого не имело. Все ударные части завязли в боях, идущих по всей линии фронта. И почти вся фронтовая авиация воевала там же.
        К 26-му июня основная борьба в полосе наступления группы «Север» развернулась восточнее Либавы. Удар наносился по местности, куда не добивала ни артиллерия советского Балтийского флота, ни его береговых батарей, и где танки вермахта не оставляли попыток прорваться к железной дороге, идущей от Либавы на Ригу, чтобы перерезать ее. Немцы рвались к станции Салдус. Одновременно развернулись бои за Шауляй и Каунас. Под Алитусом Манштейн выиграл встречное танковое сражение, а под Расейняем немцы проиграли советским танкистам. Вильнюс тоже пока никак не могли взять.
        Потому командующий группой армий «Север» генерал-фельдмаршал Вильгельм фон Лееб, пожилой и опытный военачальник, родившийся в 1876-м году в Баварии, вся жизнь которого прошла на военной службе, вынужден был использовать для борьбы с десантом противника только второй войсковой эшелон. Но командиры 23-го пехотного корпуса разочаровали его, не сумев организовать эффективный отпор против советской десантной операции. Впрочем, не менее фон Лееба разочаровали и силы кригсмарине, не способные ничего предпринять против большевистского флота, который с каждым днем все увереннее захватывал господство в водах Балтики и серьезно угрожал всему приморскому флангу вермахта. Во всяком случае, из-за противодействия корабельной артиллерии никакой возможности взять в ближайшие дни Либаву фон Лееб не видел. Авиаторы тоже ничем его не радовали. Расхваленные Герингом «Крылатые львы», спешно переброшенные с Крита, оказались бессильны против советской эскадры.
        В этих сложных условиях, когда все остальные не предпринимали против русского десанта почти ничего, фон Леебу совсем не хотелось кидать свои тыловые ресурсы на истребление под огонь большевистского флота. Тыловики и без того понесли большие потери в материальной части и людях, а 23-й корпус лишился за одну ночь целой дивизии от внезапного удара советской корабельной артиллерии и морской пехоты на Кретингу. Так что фон Лееб, получив донесение, что вражеские десантники, похоже, уходят, просто ждал, когда они уберутся сами. И, для порядка, конечно, снова вызвал авиацию.
        Фон Лееб участвовал во французском наступлении вермахта и хорошо помнил Дюнкерк. Там именно немецкая авиация больше всего мешала врагам вывозить свои войска, окруженные на берегу. Вот, пусть и сейчас мешают. Странно, что у асов люфтваффе, которые так успешно действовали против англичан и французов, не получается столь же хорошо действовать против русских. Почему так происходило, фон Лееб понять не мог. Как не мог понять, почему проваливается план блицкрига, забуксовав на протяжении всего фронта от Балтики до Черного моря. Наверное, удача отвернулась от немцев? Как еще объяснить весь этот позор?
        Александр Лебедеву оказал помощь штабной военфельдшер майора Силина. Обработав рану, он сшил ее края, но сказал, что рана выглядит неважно и, возможно, два ребра треснули. Но без рентгена точно узнать невозможно. Александр уже горел в лихорадке, почти ничего не соображал и едва переставлял ноги после потери крови, когда их наконец начали грузить обратно на корабли. К тому моменту, когда арьергардный батальон десантников подошел к пирсу, как раз начался очередной авианалет. Десятка три «лаптежников» кружили над дюнами, под плотным зенитным огнем кораблей бросая бомбы непонятно куда, а самолеты с красными звездами на крыльях в стороне вели воздушный бой с «мессершмидтами». От разрывов бомб и зенитных снарядов, казалось, что сотрясается само небо. Эсминцы, между тем, принимали людей на борт прямо с пирса. В то время, как один корабль подходил под погрузку, остальные, маневрируя в акватории, прикрывали его от вражеских самолетов зенитным огнем. Вражеские бомбы пока не попадали в корабли, но успехи у немецких авиаторов имелись. Они уже довольно сильно разбомбили длинный пирс Паланги.
        И к тому моменту, когда к пристани пришвартовался «Яков Свердлов», во многих местах деревянного настила пирса зияли огромные дыры, через которые приходилось переходить очень осторожно. Но, по-другому попасть на корабль уже не представлялось возможным. Пока десант действовал в глубине берега, корабельные команды вернули все мелкие плавсредства обратно на эсминцы. Потому Лебедев до конца не был уверен, что дойдет в своем нынешнем состояни до родного корабля. И в одиночку он едва ли дошел бы. Но, боевые товарищи оказались рядом. Они поддерживали его всю дорогу, а местами и тащили на себе своего командира. И, главное, никто не винил его в смерти Пети Ефимова.
        Глава 24
        На эсминце Александра Лебедева раздели и положили все на тот же диван в кают-компании, где перед погрузкой десантников военный врач развернул маленький лазарет, готовясь к приему раненых, которые наверняка имелись среди морских пехотинцев, вернувшихся с берега. Но, раненого Александра на борту «Якова Свердлова» встретил лично командир корабля. Малевский стоял рядом и настаивал начать осмотр пациентов именно с Лебедева. Потому, первым делом, доктор и осмотрел старшего лейтенанта. Врач поменял повязку и сделал какой-то укол. И ничего не сказал, но Саша чувствовал, что пока о выздоровлении речь не идет. Все тело вокруг раны ужасно болело, а озноб бил все сильнее. Температура поднималась, а антибиотиков не имелось. Происходящее вокруг Саша уже воспринимал словно через вату. В горячке Александр какое-то время не спал, но вскоре, все же, заснул. Только сон, который он увидел в бреду на эсминце, показался ему потом очень странным.
        Саше снилось, словно бы он опять маленький мальчик и находится в домике своего дедушки в деревеньке под Лугой. Августовский день выдался сухим и жарким. Пятнадцатилетний Александр только что вернулся из лесу, где с другом Сережкой пытался искать грибы. Но грибов почему-то почти не было. Видимо, слишком сухая погода являлась тому причиной. Лес начинался сразу за их домом. Небольшая покосившаяся от времени бревенчатая изба стояла на самом краю деревни, при въезде в нее с проселочной дороги, которая вела к шоссе и дальше к Кингисепу. Саша мечтал о купании в речке, но это уже потом, после обеда. Сейчас он очень проголодался и собирался поскорее пообедать.
        Простившись с Сережей, который тоже спешил на обед в домик своей бабушки, находящийся ближе к центру деревушки, юный Александр вбежал в дом и поспешил к умывальнику, висящему в углу избы, сразу за сенями. Вымыв руки, он зажег керосиновый примус и поставил на керосинку чугунок с гречневой кашей, сдобренной кусочками тушеного мяса. Саша помогал деду по хозяйству, как мог. Ведь он гостил у дедушки на каникулах. А бабушка три года назад умерла, и старик вел одинокую жизнь вдовца. Сейчас он был дома, в спальне, но не садился обедать, а зачем-то вытащил всю одежду из шкафа и кинул ее разноцветным ворохом на свою тахту. В руках у него Саша увидел отвертку, которой дедушка пытался подковырнуть в шкафу фанерное дно. Бросив взгляд на внука, он проговорил:
        - Закрой дверь на щеколду, немцы близко. Говорят, что они уже Лужский рубеж прорвали.
        Сашка не мог вспомнить, когда в последний раз дедушка требовал запирать дверь. Такого не бывало. В деревне все друг друга знали, и двери здесь летом не запирал никто. Все жили так скромно, что брать ворам было просто нечего. Закрывались деревенские жители только зимой, от холода. Но просьбу старика Александр выполнил, плотно закрыл дверь и задвинул щеколду, затем вернулся в горницу. Канонада не смолкала, где-то далеко, за лесами, наверное, на Лужском рубеже, стреляли пушки.
        Между тем, дед поднял внутреннее дно шкафа и извлек большую плоскую коробку и несколько странных свертков. Саша изумленно уставился на него: в картонной коробке оказался большой черный длинноствольный пистолет и магазины с патронами, а в свертках были широкий ремень с портупеей через плечо и деревянная кобура-приклад. Дедушка быстро опоясался, вооружился и выпрямился. Его вид сразу стал каким-то суровым и воинственным. Что в шкафу имеется двойное дно, Александру даже не могло прийти в голову.
        - Откуда это у тебя, дедуля? - спросил он старика, набравшись смелости.
        Дед взглянул на пистолет в своей руке, отблески огонька керосинки играли на темном блестящем металле. Большой пистолет неуловимо отличался от других подобных пистолетов. «Маузер» деда казался более серьезным и солидным и излучал странное золотистое сияние вокруг себя, словно бы какая-то дымка искривляла пространство возле оружия.
        - Это волшебный «Маузер». Он такой единственный. Никогда не промахивается. Мне достался еще на Первой мировой войне, - сказал дед.
        Потом объяснил:
        - Я воевал очень далеко отсюда. И заплатил очень дорого, своей кровью. Два раза меня чуть не убили. Но молодой был, выжил. Твоя мама не одобрила бы, что я держу оружие дома, где находится ребенок, потому я и прятал так тщательно пистолет. Она очень хотела, чтобы я навсегда забыл прошлое. И не раз я подумывал, что она права, и нужно просто зарыть этот волшебный предмет где-нибудь в лесу. Но я не решился, чувствовал, что он может еще понадобиться. Потому иногда доставал и чистил его.
        Пистолет излучал силу, Александр зачарованно любовался им.
        - Зарыть? Зачем же закапывать такой красивый пистолет? - спросил мальчик.
        Старик усмехнулся:
        - А какой от него толк, когда работаешь в колхозе простым счетоводом? Только неприятности нажить можно большие, если узнает кто-нибудь. Люди то у нас добрые и правильные, - сразу сообщат, куда надо.
        Он положил пистолет на стол, потом разобрал его, почистил, зарядил, убрал в кобуру и проговорил:
        - Знаешь, Сашка, меня одолевают самые дурные и мрачные предчувствия, если немцы придут, то пощады от них не жди. Или они нас, или мы их. Думаю, я вовремя вытащил волшебный «Маузер». Он защитит. Не раз спасал он меня в ту войну. Уйдем с тобой партизанить.
        Старик вымыл руки и вытер их белой тряпицей, заменяющей полотенце. Потом разложил в глиняные миски кашу с мясом. Но, едва они уселись обедать, как со стороны проселка раздалось какое-то стрекотание. Домик стоял на небольшом пригорке, и проселочная дорога, идущая через поле, просматривалась довольно далеко.
        Поднимая пыль, к деревне приближались два мотоцикла. Вскоре уже можно было различить немецкие кресты на колясках и мотоциклистов в форме цвета фельдграу. На каждом мотоцикле ехали трое немцев. Тот, что сидел в коляске переднего, нацеливал пулемет на избы ничего не подозревающих жителей. В коляске заднего мотоцикла находился офицер с автоматом.
        - Это их передовой разъезд, - сказал дед и задернул шторы, оставив узкую щель для наблюдения.
        Доехав до околицы, мотоциклы остановились. Двое немцев, сидящих позади водителей, слезли и, сняв с предохранителей винтовки, пошли по деревенской улице, послышались грубые голоса на немецком языке. Они приблизились к калитке крайнего дома и, не постучавшись, с винтовками в руках вошли во двор.
        Александр и его дедушка затаились и наблюдали за чужаками из-за штор. Вдруг дверь содрогнулась от удара ноги. Сашка боялся, из его головы куда-то исчезли все мысли, по телу пошли мурашки, руки тряслись.
        Дед тихо отодвинулся от стола и, вытащив «Маузер», снял оружие с предохранителя.
        - Спрячься под стол, - приказал он шепотом.
        Дверь распахнулась с оглушительным треском, выбитая прикладом, и железная щеколда со звоном полетела на пол. Дверной проем заполнила фигура немца, в руках он держал карабин и наводил дуло на дедушку. Последовал оглушительный грохот. Дед выстрелил первым, и фигура в дверях стала заваливаться на спину. Другой немец что-то закричал и отпрянул назад. Но пуля из «Маузера» нашла и его прежде, чем тот взял старика на прицел.
        - Беги, Сашка! Прячься в лесу! Я догоню! Через заднюю дверь! Давай, бегом! - прокричал дед, на ходу подхватывая приготовленный заранее рюкзак.
        Через лес они бежали долго. Наконец-то лес закончился. Вокруг простиралось выгоревшее широкое поле, на котором недавно прошли бои, оно выглядело страшнее, чем кладбище. Повсюду торчали остовы взорванных орудий и подбитых танков, темнели провалы окопов и воронок, лежали во множестве непогребенные мертвецы.
        Дедушка, старый и бородатый, сидел рядом с Александром на толстом стволе дерева, поваленного взрывом. Это был привал на краю погоста, возле сожженной соседней деревни, от которой, посреди пепелища, остались одни печки. Старик угостил внука краюхой хлеба, потом дал запить водой из фляги. Потом резко встал и поманил идти за собой на невысокий холм.
        Впереди, выше по склону, стеной стоял густой смешанный лес, и узкая тропка терялась в нем. Любая опасность могла таиться там, под пологом высоких берез и разлапистых елей, но старый и опытный боец пробирался уверенно. Александр тоже был готов к неожиданностям и решительно шел дальше за стариком.
        Лес не пугал его, а вот на открытой местности было неуютно. И хотя на поле боя остались только мертвые, казалось, что чьи-то невидимые злые глаза неотступно следят за каждым движением. Тьма накрыла мир дымом войны. Назло войне и смерти лес жил, дышал и рос, как всегда. Он встретил путников неверными тенями колышущихся на летнем ветерке ветвей, запахом листвы и влажной земли.
        Старый боец ступал тихо и слушал лес. Александр заметил, что его дедушка под пологом деревьев чувствовал себя, как дома. Александр знал о нем только то, что когда-то, еще не будучи счетоводом, он работал лесником и охотником, а отец старика, и дед, и дед его деда все были лесниками, охотниками и егерями, жили на природе, охраняли леса от вырубок, занимались добычей лисиц и куниц, не брезговали и зайцами, отстреливали слишком обнаглевших волков, выслеживали шатунов-медведей, не идущих на спячку. И продолжать дело предков ему, что называется «на роду было написано». Так и было, в первые годы советской власти дедушка Саши работал лесником где-то в приграничных лесах. Теперь же он вспомнил прошлую профессию и на войне охотился на врагов. Оскал старика походил на волчий, а глаза смотрели хищно. И пятнадцатилетний Александр знал, что рядом с ним идет даже не простой лесник, а настоящий хранитель лесов.
        Вскоре показалась небольшая прогалина, которую пересекала тропинка. Вдруг, впереди вспорхнула какая-то птаха, и птичьи голоса на мгновение нарушили лесное спокойствие. Что-то встревожило птиц. Старик прислушался, понюхал воздух, пригляделся к тропинке и приготовил свой волшебный «Маузер».
        Метрах в двадцати впереди, среди ельника Саша заметил обгорелый куст и небольшую воронку под ним, а в опавшей листве увидел красноармейский сапог и, поодаль, еще один. Из сапог торчали обломки костей и обрывки плоти, мясо еще не объели лесные звери, но оно уже потемнело. Кому-то недавно не повезло остаться без ног. Справа под кустиком Александр увидел бесформенный труп красноармейца. Он, похоже, несколько часов назад наступил на мину. Надо быть осторожнее.
        Внимание старого хранителя леса привлекло легкое движение на другом конце прогалины. Он дал знак Александру присесть и спрятаться за мелкой еловой порослью, а сам изготовился к бою. На полянку вышли двое немцев. Первым шел крупный рыжеватый детина, вооруженный карабином, простой солдат. Замыкающий, меньше ростом, был чернявым парнем с нашивками унтер-офицера. На ремне через плечо у него висел автомат. Похоже, немцы выставили на этой тропе заслон и патрулировали местность.
        Враги остановились возле лежащих у тропинки сапог и их подорвавшегося хозяина. Унтер что-то приказал солдату. Тот повесил карабин за спину и, нагнувшись, поднял обувь покойника с его ногами, затем выбросил в маленький овражек подальше от тропинки. После этого немец волоком потянул туда тело, не забыв, впрочем, обыскать покойника. Пока солдат возился, унтер достал из вещевого мешка мину и тонкую проволоку и присел на корточки у тропинки, по-видимому, собираясь устанавливать новую ловушку взамен взорвавшейся.
        Это был шанс. Охотник не хотел тревожить покой леса выстрелами, он положил свой маузер в кобуру и достал из ножен острый клинок. Бесшумно, подобно хищному зверю, двинулся старик вперед, прячась за ельником, и вдруг, с проворством рыси выскочил из зарослей с ножом в руке прямо за спиной немца. Одним резким движением охотник перерезал унтеру горло. Тот захрипел, захлебнулся кровью и осел на землю. Второй немец только и успел, что обернуться и удивленно вытаращить глаза. Охотник стремительно прыгнул, и его острый нож вошел в сердце рыжему солдату. Выстрелов не прозвучало. Лес не вздрогнул.
        Дедушка по виду был простым стариком. Но, Александр почему-то знал про него, что на войне дед не писал дневников и не строчил рапортов, не вел счет убитым врагам, не делал зарубок на винтовке и на ноже и даже не интересовался документами мертвых. Его интересовали только простые вещи. Он быстро и со знанием дела осмотрел тела, нашел у рядового пачку галет в кармане, а у унтера на поясе фляжку со шнапсом. Угостив Александра галетами, он привесил трофейную флягу к себе на ремень, сбросил тела с тропы, отдал Саше немецкий автомат унтера. После чего дед и внук вдвоем пошли по лесу дальше. Вскоре они обнаружили и обошли стороной немецкий палаточный лагерь частей тылового прикрытия, откуда высылались дозоры на поиски бойцов РККА, угодивших в окружение.
        К вечеру хранитель леса и Саша отошли от расположения немцев достаточно для того, чтобы устроиться на привал без опасения быть обнаруженными. В чаще, в распадке у маленького ручья старый охотник зажег небольшой костерок и приготовил им двоим ужин из разогретой банки тушенки и трофейных немецких галет. После ужина они устроились под кустами, привалившись спиной к стволам высоких берез. Уже стемнело, и охотник закрыл глаза, но его чуткие слух и обоняние продолжали сообщать о каждом движении под лесным навесом. Наконец, он заговорил:
        «Знаешь, Саша, я раньше был потомственным лесником и охотником, а человек, который всю жизнь живет среди зверей, да еще и предки которого среди зверей жили, сам в какой-то степени превращается в зверя. Чувства его обостряются, а весь мир видится по-другому, совсем не таким, как видит окружающее обычный горожанин.
        А уж, если много поколений людей живет в глухом лесу, то начинают они чувствовать природу не хуже всех остальных зверей и даже, может быть, лучше их, потому что, в отличие от зверей, человек наделен интеллектом. И ты, как мой внук, тоже мог бы идти по звериным тропам. Если бы захотел. Ибо, дано тебе многое от рождения. И способности эти никуда не деваются. Вот я на счетовода выучился, но до сих пор умею слушать лес по-звериному. И я могу тебе сказать, что слышу сейчас, как где-то в чащобе ухнул филин, зашевелились в подлеске мелкие зверьки, но ни крупных зверей, ни людей на пару километров вокруг нет. Потому мы можем поговорить спокойно.
        И я хочу рассказать тебе, внучек, что имею способности даже чувствовать деревья. Вот сейчас я чувствую себя той толстой березой, возле которой сижу, могу смотреть на мир кончиками ее веток, помнить ее воспоминания, чувствовать ее чувствами. Дерево знает, что с Запада поднялась тьма, что величайший черный паук в виде свастики растет и расширяется, все больше наползая на остальной мир, поглощая целые страны и угрожая живому смертью. Дерево дрожит, оно боится этого огромного паука, который уже дотянулся и до этого леса, уже взял окрестные земли под свою черную власть и, не останавливаясь, продолжает распространяться дальше на Восток, сея везде ужас и смерть. И только ты, Сашка, можешь остановить его, потому что ты несешь в этот мир свет и удачу. И пока ты здесь, военная удача будет находиться на твоей стороне. Потому что не зря ты послан сюда во второй раз, а с миссией…»
        Досмотреть сон Лебедеву не дала корабельная сирена. А еще он почувствовал, как вибрирует стальное тело эсминца, набирая ход и маневрируя. Эсминцы ПВО снова отбивались от авианалета противника. «Как же так, ведь этот дедушка, отец матери, Кирилл Игнатьевич, умер еще в 39-м? Да и я давно не маленький. И что за волшебный «маузер», который никогда не промахивается? И что за звериные тропы? К чему же такой сон?» - недоумевал Александр под грохот зенитной канонады.
        Глава 25
        Проснувшись, Александр Лебедев почувствовал себя значительно лучше. Он поднялся с дивана, накинул теплый бушлат, которым его накрыли заботливые товарищи в качестве дополнительного одеяла, и вышел из кают-компании на палубу к леерам шкафута правого борта. Рана под повязкой после пробуждения болела меньше, а горячка прошла. Саша увидел, что солнце постепенно клонится к закату, а эскадра снова стоит на рейде Либавы. Заканчивался четверг, 26-е июня.
        Лебедев был рад, что остался жив и даже, вроде бы, выздоравливал, хотя и чувствовал еще слабость в теле и легкое головокружение. Над городом в первый раз с начала войны Лебедев не заметил ни дыма, ни самолетов. О войне в этот момент не напоминало почти ничего, кроме его собственной раны. Воздух потеплел, ветерок чувствовался слабо, вокруг разливался в морском воздухе хороший летний вечер. Рядом с Александром возле лееров шкафута никого не было, на эсминце все занимались обычными делами вахты.
        Поразмышляв о своем странном сне, который приснился в горячке, Александр подумал, что в бреду и не такое присниться может. Хотя, конечно, военная удача, о которой говорил во сне покойный дед, совсем не помешает. А вот Пете Ефимову не повезло, удача ему не улыбнулась. Теперь Александру предстояло написать письмо-похоронку его родным. Ведь это, можно сказать, святая обязанность. Тем более, что парень погиб из-за его, Лебедева, командирской оплошности. Все же, сказывается отсутствие сухопутного боевого опыта. Неважный, наверное, он командир для диверсантов…
        Его мрачные мысли прервал Пашка Березин, который незаметно подошел, выразил радость, что старлей поправляется и сразу начал рассказывать ему последние корабельные новости. Оказывается, на эсминце не осталось никого из морских пехотинцев. Их всех уже выгрузили на берег. Получалось, что Саша проспал почти весь день. А новостей было много.
        После гибели Пети Ефимова на «Якове Свердлове» не хватало радиста, и новый начальник радиорубки, лейтенант Женя Скворцов, предложил Березину, как корректировщику уже достаточно неплохо освоившему радиодело, перейти из машинной команды на должность младшего радиста. Они разговорились, когда Березин пришел в радиорубку, чтобы сдать аккумуляторы от радиостанции корректировочной группы на подзарядку. И Женя много всего интересного Пашке рассказал. Теперь все эти новости Пашка пересказывал Лебедеву и, заодно, просил похлопотать об его переводе в радисты перед каперангом Малевским.
        К этому моменту боевые действия вокруг Либавы приняли позиционный характер. После разгрома, учиненного советским десантом в Паланге и Кретинге, немцы перегруппировывали свои силы, задействованные на приморском фланге. Главный удар на этом участке фронта теперь наносился вермахтом в обход Либавы и подальше от морского берега, простреливаемого кораблями. На расстоянии шестидесяти километров от города важное сражение шло за железную дорогу, ведущую из Либавы на Ригу. Там борьба развернулась на тридцатикилометровом отрезке от станции Скрунда до станции Салдус. И вся интенсивность боевых действий переместилась туда. А вокруг города немцы окопались за пределами зоны обстрела корабельной артиллерии и устраивали лишь беспокоящие вылазки и авианалеты.
        Защитники базы КБФ воспользовались возникшей паузой для укрепления собственных позиций. Из порта под охраной «морских охотников» ушли пароходы, те самые сухогрузы, которые эсминцы ПВО конвоировали в Либаву. Теперь эти пароходы увезли большинство раненых и всех тех гражданских, которые не были задействованы в обороне. А также вывезли архивы и кое-какое оборудование с промышленных предприятий.
        В док судоремонтного завода «Тосмаре» встал на серьезный ремонт эсминец «Ленин». Эсминец «Володарский» погиб в боевом походе, но, кажется, других потерь при проведении десантной операции «Нерпа» корабли эскадры главных сил Балтфлота не понесли. Так что, без сомнения, операция оказалась успешной. Малыми силами удалось нанести противнику весьма чувствительный удар.
        Глядя вокруг и слушая Пашку, Александр вспоминал родных, отца, маму, жену и дядю с семьей. Как они там в Ленинграде? И когда еще он увидится с ними? Война разлучала людей, делала окружающее напряженным, непредсказуемым и опасным. Например, он сам меньше суток назад вполне мог погибнуть. В то же время, Лебедев чувствовал, что какая-то незримая струнка войны зазвучала по-другому. И этот воюющий мир начинал необратимо меняться. Картина боевых действий уже вырисовывалась несколько другая, нежели та, которую помнил он.
        В это же время пожилой гросс-адмирал Эрих Редер стоял на мостике старого броненосца «Шлезьвиг-Гольштейн», наблюдая, как в гавань Готенхафена входят легкие крейсера «Нюрнберг», «Кельн» и «Эмден». До них уже прибыл один из эсминцев. Эскадра главных сил флота начинала формироваться. Медленно, но верно, со всей немецкой педантичностью моряки кригсмарине стягивали силы в захваченную у Польши Гдыню, готовясь к большому походу против советской эскадры. Судьба господства над Балтийским морем должна решиться в генеральном морском сражении эскадр Германии и Советского Союза, раз так решил Гитлер, для чего гросс-адмирал и собирал свой «Балтенфлотте» в Готенхафене.
        Крейсер «Нюрнберг», спущенный на воду в конце 1934-го года и принятый в состав флота годом позже, считался неплохим кораблем в своем классе. Но, ничего выдающегося в нем не было. Свое название корабль унаследовал от одноименного крейсера, участвовавшего в Первой мировой войне и потопленного в бою возле Фолклендских островов в декабре 1914-го английским броненосным крейсером «Кент». Новый «Нюрнберг» строили, как и его систершип «Лейпциг», немного переработав и модернизировав проект «К». Потому эти два корабля не очень сильно отличались от предшественников. Разве что дымоходы котлов свели вместе в одну общую трубу, расположили башни главного калибра в одну линию, немного усилили конструкцию корпуса и бронирование, применив були вдоль корпуса и на носу.
        С 1936-го года «Нюрнберг» являлся флагманом разведывательной эскадры кригсмарине, как самый крупный легкий крейсер Германии. Он участвовал в испанской гражданской войне, оказывая поддержку силам генерала Франко, а в 39-м принял участие в захвате литовской Клайпеды, переименованной немцами в Мемель. Крейсер действовал и против англичан. Но, в декабре 39-го британская торпеда, выпущенная подлодкой «Соломон», оторвала кораблю большой кусок носовой части. После чего крейсер ремонтировался почти полгода. С середины 40-го «Нюрнберг» использовался для проводки конвоев в Норвегию и обратно, но с февраля 41-го требовал ремонта и потому выполнял роль учебного корабля для курсантов. Так он и встретил войну.
        В плане конструктивных решений «Нюрнберг» во многом повторял головной корабль серии «Лейпциг», но, все же, немного отличался в лучшую сторону. Полное водоизмещение корабля судостроители увеличили до девяти тысяч тонн, а также еще немного усилили прочность конструкции и бронирование. Максимальная скорость хода составляла 32 узла. В целом, крейсер получился немного длиннее и чуть шире «Лейпцига», достигнув в длину ста восьмидесяти метров, а в ширину - почти шестнадцать с половиной. Но, его вооружение оставалось таким же, как и у систершипа, кроме небольшого усиления противовоздушной обороны.
        «Нюрнберг» имел те же девять 150-мм пушек в качестве главного калибра, в трех башнях по три орудия, из которых две башни находились на корме и лишь одна - на носу. Боезапас составлял по полторы сотни снарядов на каждую пушку. Ручное заряжание при хорошо обученной обслуге орудий позволяло производить до дюжины выстрелов за минуту. Кроме того, имелись и четыре трехтрубных торпедных аппарата калибра 533-мм. Зенитное вооружение крейсера к началу войны состояло из четырех спаренных 88-мм зенитных установок «SK C/32», четырех спаренных 37-мм зениток «SK C/30» и четырех 20-мм автоматических пушек «C/30». Была даже корабельная авиация, представленная двумя разведывательными гидросамолетами «Arado Ar-196», запускаемыми с катапульты, а после посадки извлекаемыми из воды кран-балкой.
        «Кельн» построили раньше «Нюрнберга», он принадлежал к предыдущему поколению легких крейсеров типа «К» и немного уступал «Нюрнбергу» размерами, хотя главный калибр обоих кораблей был идентичен и составлял те же девять пушек по 150-мм в трех башенных установках. Компоновка основного вооружения казалась похожей, одна башня спереди корабля на носу, и две сзади в кормовой части. Хотя и имелось отличие, заключающееся в том, что вторую от кормовой оконечности башню конструкторы сдвинули на левый борт на пару метров, а ближайшую к корме подвинули в противоположном направлении. Сделано это было для лучшего охвата секторов стрельбы при отступлении. Концепция легкого крейсера предполагала использование кораблей этого типа в качестве разведывательных, и, при обнаружении крупных сил неприятеля, они должны были не вступать в бой, а удирать, отстреливаясь.
        Шесть котлов, питаемых нефтью, и четыре турбины выдавали мощность в шестьдесят пять тысяч лошадиных сил, что обеспечивало проектную скорость до тридцати двух узлов. Имелись и дизельные установки для обеспечения экономичного хода. Водоизмещение крейсера составляло восемь тысяч тонн, при длине 174 м и наибольшей ширине 15,2 м. К началу войны крейсер серьезно дооснастили зенитным вооружением. Он получил три сдвоенных 88-мм пушки «SK C/32», четыре сдвоенных 37-мм орудия «SK C/30» и восемнадцать 20-мм пушек «Flak-30».
        Введенный в состав флота в 1930-м году и встретивший начало войны далеко не новым, «Кельн», тем не менее, участвовал в боевых действиях в составе разведывательной эскадры, обеспечивал постановки минных заграждений и даже иногда сопровождал тяжелые корабли. Еще он промышлял тем, что выманивал крейсера и эсминцы противника на себя, убегая в заранее известном направлении и подставляя, таким образом, английские корабли под удары немецких подлодок и авиации. «Кельну» повезло в том, что он не погиб во время захвата немецкими силами Дании и Норвегии, как это случилось с его систершипами «Кенигсбергом» и «Карлсруэ», потопленными британцами. С февраля 41-го этот крейсер тоже, как и «Нюрнберг», переквалифицировали в учебный.
        Легкий крейсер «Эмден», вступивший в строй в 1925-м году, имел размеры поскромнее. Его полное водоизмещение немного не доходило до семи тысяч тонн, а длина составляла сто пятьдесят пять метров при ширине чуть больше четырнадцати. Максимальная скорость чуть-чуть не дотягивала до тридцати узлов. А главный калибр составляли восемь 150-мм орудий, расположенных по отдельности, по устаревшей схеме: два на носу, два на корме и по два по бортам. Кроме того, корабль оснащался двумя двухтрубными торпедными аппаратами. Во время модернизаций перед войной на крейсере усилили зенитную артиллерию до трех 88-мм пушек, до четырех 37-мм автоматов и до восемнадцати 20-мм.
        Когда столицу Норвегии взяли немецкие воздушные десантники, десятого апреля 1940-го года, «Эмден» пришел на рейд Осло, где оставался до июня, выполняя задачи связного крейсера, несущего дозорную службу в водном районе вблизи норвежской столицы. Затем командование кригсмарине решило отозвать крейсер и использовать его в качестве учебного. Экипаж расформировали, многих моряков перевели в оккупированную Францию, а сам корабль в ноябре поставили на ремонт, который длился до февраля 41-го. К лету его снова отправили к берегам Норвегии. И вот теперь он прибыл в Готенхафен вместе с двумя другими легкими крейсерами.
        В последнее время на всех трех легких крейсерах обучали новобранцев и проводили практику курсантов. Так что теперь перед командующим немецким флотом находились легкие крейсера, полностью укомплектованные новобранцами, курсантами и стажерами. И гросс-адмирал об этом хорошо знал. Но, деваться ему было некуда, менять экипажи уже было поздно. Приказ фюрера висел над Редером, словно Дамоклов меч. Тем более, что из-за того, что немецкий флот ничем не смог помешать русскому десанту, фюрер разозлился еще сильней. Потому Редер приказал немедленно вернуть все три корабля в боевой состав кригсмарине.
        С эсминцами тоже дела обстояли не лучшим образом. Опыт эксплуатации новейших эсминцев, которые Редер решил привлечь к предстоящей операции «Ход ферзем», только нарабатывался. И потому их экипажи тоже нельзя было назвать опытными. К тому же, их преследовали досадные неудачи. Из новейших эсминцев в Готенхафен пока прибыл только «Z-26». Его систершипы «Z-25» и «Z-27» оказались невезучими. Эсминец «Z-25» на переходе из Киля наскочил на камни возле Хегессена. А «Z-27» как раз в этот день, рано утром 26-го июня, столкнулся в бухте Данцига с подводной лодкой «U-652». И оба эсминца пришлось срочно отправлять в ремонт, да еще и субмарину вместе с ними. А «Z-23» и «Z-24» на переходе подверглись налету английской авиации и оба получили сильные повреждения, тоже надолго оказавшись в ремонте. Потому новейший эсминец «Z-26» и пришел в Готенхафен в гордом одиночестве. Все остальные боевые единицы этого соединения выбыли из действующего состава флота на неопределенный срок.
        «Z-26», принятый в состав флота совсем недавно, в январе 1941-го года, представлял собой новейшие эскадренные миноносцы Германии, развитие довольно удачного проекта «1936». Эсминец являлся универсальным кораблем с усиленным артиллерийским вооружением. Его главный калибр составляли четыре 150-мм орудия. При длине цельносварного корпуса 127 и ширине 12 метров, он имел осадку менее четырех метров и полное водоизмещение в три с половиной тысячи тонн. Надстройки частично покрывались легким противоосколочным бронированием. Шесть котлов и две турбины обеспечивали мощность до семидесяти тысяч лошадиных сил, что позволяло «Z-26» развивать скорость до тридцати шести узлов.
        Кроме орудий главного калибра, артиллерийское вооружение корабля состояло из двух спаренных полуавтоматических 37-мм пушек «С/30» и пяти автоматических зениток калибром 20-мм. На борту устанавливались два четырехтрубных торпедных аппарата калибром 533-мм. Имелись четыре бомбомета и два бомбосбрасывателя с боезапасом в три десятка глубинных бомб для борьбы с субмаринами, и шесть десятков мин для постановки заграждений. В целом, эсминцы этого типа казались гросс-адмиралу вполне удачными. И то, что он в силу неблагоприятных обстоятельств не сможет использовать их в предстоящей морской баталии вызывало у Редера чувство досады.
        Но еще несколько эсминцев вскоре должны были прибыть, хотя, к сожалению, не такие новые. Потому что Редер, едва получив приказ фюрера о формировании эскадры на Балтике, приказал немедленно отозвать шестую флотилию эсминцев, сформированную для отправки в Норвегию, под командование генерал-адмирала Германа Бема. Редер решил, что Бем пока перебьется без этого подкрепления и приказал капитану-цур-зее Шульцу Хенриксу следовать со своим соединением в Готенхафен. И вскоре для усиления эскадры должны были прибыть еще пять эсминцев: «Герман Шеман», «Ганс Лоди», «Фридрих Экольд», «Рихард Байцен» и «Карл Гальстер».
        Когда шестая флотилия достигнет Готенхафена, в эскадре будет насчитываться, помимо двух старых броненосцев и трех легких крейсера со стажерскими экипажами, аж, целых шесть эсминцев. Все равно не слишком серьезная, конечно, флотилия. Редер мог привлечь к операции против большевистского флота побольше эсминцев и даже легкий крейсер «Лейпциг», но отозвать их из вод Норвегии означало не только потерять всякую инициативу в морской войне против Британии на норвежском театре боевых действий, но и ставило под угрозу всю систему охраны водных районов этой оккупированной страны и транспортных конвоев. Да и гросс-адмирал, готовясь к морскому сражению с советским флотом, надеялся, конечно, не на эсминцы и легкие крейсера, а, в основном, на линейный крейсер «Шарнхорст» и на линкор «Тирпиц».
        Глава 26
        Павел Березин любил поговорить. Потому, наверное, он и делал успешную карьеру по комсомольской линии, что был общительным и словоохотливым. Язык у него, что называется, был подвешен правильно. Он умел завязать беседу с незнакомым человеком и разговорить молчуна точно также, как умел и произносить речи, почти не готовясь и без бумажки. И научился к месту вворачивать в свои выступления правильные слова про мудрую политику партии и лично товарища Сталина. Кроме того, Березин выделялся и другими необходимыми для лидера коллектива качествами. Его ум обладал гибкостью и хорошей скоростью мыслительных реакций. Соображал Пашка быстро. При этом, характер его отличался спокойной уверенностью, с сослуживцами Березин старался не конфликтовать, но умел и строго спросить с подчиненных, если нужно. Как имел способности и гасить конфликты при необходимости.
        Если поначалу к Лебедеву Павел относился несколько настороженно и, как и большинство членов команды «Якова Свердлова», видел в нем «папенькиного сынка», баловня судьбы и выскочку, то за последний месяц Березин изменил свое мнение о Саше кардинально. Этому, конечно, в большой степени, способствовали перемены в самом Александре. Наблюдая за ним, Паша видел, как молодой командир быстро меняется в лучшую сторону. Бросалось в глаза, что, сделав над собой усилие, Александр прекратил пить. Причем, он не кичился этим, мол, вот какой я молодец, что сумел «завязать» с дурной привычкой, а просто перестал интересоваться выпивкой. Ведь до этого все на корабле знали, что Сашка втихаря ходит к радистам и выпивает у них спирт, который выдается для протирки контактов радиоаппаратуры.
        Теперь же, как только начался июнь, Лебедев спиртом и спиртным интересоваться перестал. Как отрезало. И эту перемену «папенькиного сынка» тоже заметил весь экипаж. Потом на Пашку, как и на многих других из экипажа эсминца, произвела большое впечатление история с поимкой Лебедевым Габаряна, который оказался немецким шпионом. Да и само то, что недавно постоянно выпивший Лебедев, который частенько стоял вахту «навеселе», в одночасье сделался трезвым и храбрым разведчиком, который не побоялся выходить на вражескую территорию за ценными сведениями, сильно подняло репутацию Александра в глазах коллектива.
        И вот теперь, после начала войны, Лебедев не попросил своих влиятельных родственников отправить его подальше от линии фронта, а, можно сказать, сам напросился на передний край военных действий, не просто организовав корабельные корректировочные группы, а самолично возглавив их. И все участники этих групп видели, какое личное мужество демонстрировал Лебедев, например, самостоятельно корректируя огонь кораблей под обстрелом вражеской артиллерии, или находясь впереди групп и ведя людей за собой.
        Даже в тот роковой момент, когда они неожиданно напоролись на толпу бегущих немцев, выйдя с кладбища в Кретинге, Лебедев шел первым. И, конечно, то, что убили не его, а Петю Ефимова явилось простой случайностью. Никакой вины Лебедева в случившемся Березин не видел. Наоборот, все, через что им пришлось пройти вместе в десантной операции, только еще больше сблизило Павла с Александром.
        Потому Березин искренне желал Лебедеву скорейшего выздоровления и охотно делился со старшим лейтенантом новостями. Конечно, Пашка, как и любой карьерист, своей выгоды тоже никогда не упускал. И теперь он четко осознал, что, если кто и поможет ему в карьере, так это Лебедев. Потому, едва заметив, что командиру диверсантов-корректировщиков уже полегчало, свободный от вахты Березин подошел к нему и начал пересказывать все, что услышал от нового начальника радиорубки, который, действительно, зазывал Березина к себе в младшие радисты.
        И Пашка не хотел упускать такую возможность. Только вот, решение о переводе краснофлотца из одной боевой части в другую мог принять на корабле лишь единственный человек, его командир Сергей Платонович Малевский. Березин же обратил внимание, что с началом войны отношение Малевского к Лебедеву тоже улучшилось. Не зря же каперанг, когда они взошли на борт эсминца, возвратившись из десанта, буквально неся на себе раненого командира корректировщиков, сразу приказал корабельному доктору Мише Гринбергу первым делом заняться раной старшего лейтенанта, а все остальные пятнадцать раненых дожидались в это время очереди. Умный Березин понимал, что есть, конечно же, в поведении Малевского личные мотивы. Вполне возможно, что своим повышением в звании и должности он обязан именно отцу Лебедева. А значит, если кто и может попросить Малевского о переводе Березина в радисты, так это Лебедев.
        А должность корабельного радиста сулила отличные перспективы. Во-первых, радисты всегда считались «белой костью», элитой экипажа. Они не делали никакой грязной работы и постоянно знали все новости с «большой земли». К тому же, значение радиодела с течением времени только увеличивалось. Это как раз была та отрасль военного и гражданского хозяйства, которая имела отличные перспективы роста и развития, как на войне, так и после нее. И закрепиться на должности младшего радиста сулило Березину не только карьерный рост, но и освоение интересной и полезной профессии, которой всегда можно будет себя прокормить. К тому же, радиодело ему просто нравилось.
        Начав осваивать радиостанцию, как диверсант-корректировщик, Пашка почувствовал, что ему, оказывается, очень интересно копаться в проводах, разбираться в электрических схемах, параметрах радиодеталей и таблицах частот. Для него эти занятия казались не менее увлекательными, чем решение сложного кроссворда. Потому он с большим удовольствием следил за рацией и даже сам безропотно таскал ее тяжесть на собственной спине. Даже, когда в группу взяли того самого Петю Ефимова, который уже служил радистом и знал радиодело лучше Березина, Пашка рацию ему в первом боевом выходе не доверил. А быть вторым номером, нести аккумуляторы к ней, Петя, разобидевшись, наотрез отказался. Вот и вышло так, что оказался Петя в критический момент с пулеметом. И, если бы не это стечение обстоятельств, то, может быть, Ефимов был бы жив, а мертв он, Березин. Так что не только у Саши Лебедева, но и у Пашки Березина был повод упрекать самого себя в смерти товарища.
        Потому о гибели Ефимова они со старшим лейтенантом не говорили, стоя рядом у лееров на шкафуте. А говорили о новостях, которых имелось довольно много. Березин рассказывал Лебедеву, что пока они ночью участвовали в десантной операции, бомбардировщики дальней авиации снова летали с Моонзунда бомбить Берлин. Кроме того, советские самолеты бомбили еще и Кенигсберг.
        Судя по сводкам информбюро, передаваемым по радио из Москвы, приходить в радиорубку и слушать которые Березин, как корабельный комсорг, проводящий политинформацию для экипажа, имел полное право, тяжелые бои происходили по всей линии фронта, но никаких критических прорывов советской обороны пока не имелось. Немецкий блицкриг, задуманный руководством Германии, как серия внезапных и быстрых ударов танковыми клиньями, с каждым днем все больше превращался в медленную мясорубку тяжелой позиционной войны.
        В это же самое время, когда Березин и Лебедев беседовали на шкафуте, на баке, сидя на снарядном ящике, вели разговоры подносчики снарядов первого орудия. Краснофлотцы Александр Денисов и Иван Егоров, воспользовавшись паузой, когда начальства не было рядом, обсуждали произошедшие события начала войны с Германией.
        - Скажи, Ваня, как ты думаешь, мы победим? - спросил своего товарища матрос Денисов.
        - Не знаю, Саня, - честно ответил матрос Егоров.
        - Ты чего это в победу нашу не веришь? - удивился Денисов.
        - Да верю я в победу. Просто вон у них какая сила, у немцев. Бомбят нашу эскадру так часто, что я уже устал снаряды к пушке подносить, потому что все время только и делаем, что авианалеты отражаем. Все мышцы в теле болят, и руки, словно, отваливаются, - честно высказался Егоров.
        - Так и у меня мышцы болят не меньше твоего. А все равно думаю, что мы победим обязательно, - сказал Денисов.
        - И что же придает тебе оптимизма? - поинтересовался Ваня.
        Денисов ответил:
        - Ну, хотя бы то уже, что наши истребители начали регулярно прилетать во время авианалетов на помощь нашей эскадре. В первые дни наши летуны почти не появлялись. А теперь, благодаря им, нас даже немецкие торпедоносцы пока не потопили.
        - Да, хоть иногда эти «красные соколы» прилетать начали вовремя. Уже дело, - согласился Иван. Но тут же добавил:
        - Но, посмотри вокруг, прошло пока всего немного времени, как война началась, а вон, сколько уже наших прибили. Эсминец «Володарский» вместе со всем экипажем потонул, а «Ленин» без носа остался, тоже там немало краснофлотцев погибло. Да и морских пехотинцев, помнишь, сколько к нам на корабль подсадили? А назад с берега вернулись только две трети, из них еще и раненых полно.
        - Так и немцам сильно досталось. Сколько их там в Паланге и Кретинге «чемоданы» с линкоров положили! - возразил Саша Денисов.
        - Не знаю, какие потери у немцев, но наших точно прибили много, да и ранили изрядно. Вон, даже старлея Лебедева сильно раненым на борт приволокли, сам он еле ноги переставлял. Я своими глазами видел, - поделился Егоров.
        - Так, говорят, вроде сплоховал этот Лебедев. Мне Витька Беличенко из машинной команды рассказал, который с корректировщиками ходил в десант вместо раненого Степанова, будто бы подставил старлей Петьку Ефимова в Кретинге под пули, - поделился с другом Денисов.
        - А что от такого папенькиного сынка ожидать? Да я бы поостерегся с подобным командиром в бой идти. Он же лютый пьяница и разгильдяй. Не пьет какое-то время, но это ничего не значит. Все равно, если тяга к спиртному имеется, то и запьет снова. Вот таким и везет по жизни, вон, он всего год после училища отслужил, а уже старшим лейтенантом стал, а теперь, глядишь, после ранения и медальку какую ему дадут, - проговорил Егоров.
        - Бери выше, Ваня. Это нам с тобой, если чего и дадут за эту войну, то медальку какую-нибудь паршивенькую. И то, если живы останемся. А таким, как Лебедев, комсоставу, да еще со связями, ордена положены. Да и героем он считается, шпиона же поймал у всех на глазах, можно сказать, - пробормотал Денисов.
        - Так, там и со шпионом не все чисто. Слышал я, что Габарян сигаретами торговал, да водкой, а Лебедеву ее бесплатно не давал пить. Вот Лебедев и отомстил армянину из-за этого, подставил и в шпионы записал. У нас же легко можно любого человека в шпионы записать, для этого особого ума не нужно, сам понимаешь. Анонимку достаточно настрочить куда следует, - сказал Егоров.
        - Ты это, потише такое говори, - предупредил Денисов товарища. И, покрутив головой, убедившись, что рядом по-прежнему никого нет, тихо произнес:
        - Нет, Ваня, я слышал, что книгу немецкую для шифрования у того арестованного радиста нашли.
        - Так и что с того, Саня? Лебедев же немецкую книгу легко мог сам армянину подбросить, а потом сделать вид, какой он герой, шпиона при всех задержал с поличным, - возразил Егоров.
        - Ну, не знаю, что там насчет этой истории с поимкой шпиона. А в том, что немцы сильны, так я с тобой, Ваня, согласен, - протянул Денисов. Потом добавил:
        - Только верю я, что и мы сильны не менее. Иначе лучше не жить, если не верить в победу. А нужно тогда сразу за борт прыгнуть. В холодной воде Балтики долго не поплаваешь, как судороги прихватят, так и пойдешь рыбам на корм.
        - Нет, Саня, за борт успеем еще. Пока поживем, да постреляем. Я же не говорю, что в победу совсем не верю. Верю, конечно, каким-то краешком сердца, но другим его краешком опасаюсь просто, что слишком уж наш противник мощен и умен. И нам бы учиться нужно не хуже быть, да вот, сам видишь, кто у нас командиры. Зверь Малевский, который одним своим взглядом волю любого нормального человека на корабле подавляет, да выскочка Лебедев, тезка твой, - проговорил Иван.
        - Это точно, что Малевский, как зверь. Я мимо него даже проходить опасаюсь. Волка напоминает. Так и боюсь, что укусит. Такое у него всегда выражение лица угрюмое и хищное. А Лебедев хорошо еще, что теперь командует не экипажем, а только своими корректировщиками. Да уж, один только старпом из начальства еще ничего, нормальный дядька, вроде бы, - протянул Александр Денисов, соглашаясь с товарищем.
        Эти двое с удовольствием беседовали бы дальше, перемывая кости всему экипажу, но тут снова завыла сирена воздушной тревоги. Большая стая немецких «лаптежников» заходила для атаки эскадры со стороны садящегося солнца. По тревоге быстро прибежали и заняли места все остальные участники орудийного расчета. Командир орудия, конопатый мичман Толя Белоногов, приказал наводить пушку по целеуказанию с поста управления огнем.
        И очередной бой с авиацией противника начался. Закрутились штурвалы вертикальной и горизонтальной наводки в умелых руках наводчиков, а латунные патроны для пушки замелькали в быстрых руках подносчиков, отправляясь в казенник орудия, откуда снаряды при каждом выстреле летели далеко вверх, навстречу летчикам люфтваффе, а большие стреляные гильзы, еще горячие и дымящиеся, падали на палубу.
        Грохот от залпов стоял такой, что разговаривать делалось невозможно. Не в силах подлететь вплотную к эсминцу ПВО и точно сбросить на него бомбы, вражеские самолеты огрызались пулеметным огнем, и очереди врезались в обшивку корабля. Но броневой щит орудия хорошо держал удары пуль винтовочного калибра, и они пока бессильно отскакивали от брони, не причиняя вреда расчету.
        Воздушная тревога началась, как всегда, внезапно, взвыв сиреной и заставив весь экипаж забегать по трапам, занимая места по боевому расписанию. В машинном отделении подняли пары, и корабль начал набирать скорость, необходимую для маневрирования. Комендоры кинулись к орудиям, и через считанные секунды стволы стали поворачиваться в сторону целей.
        Березин вместе с раненым Лебедевым поднялись наверх, к своему ДШК. На этот раз стрелял Березин, а Лебедев только помогал подавать ленту. Делать резких движений и в полную силу шевелить левой рукой он еще не мог. Голова пока сильно кружилась, а раненый бок отзывался резкой болью. Тем не менее, Александр находился у зенитного пулемета и покидать боевой пост не собирался. Тем более, что напротив, на противоположном крыле мостика за таким же ДШК стояли тоже раненые Полежаев и Степанов.
        Во время отражения налета вражеской авиации капитан первого ранга Малевский стоял на мостике «Якова Свердлова» под обстрелом. Он не имел желания играть со смертью, но считал обязательным подвергаться риску в бою не меньше, чем любой другой член экипажа. Малевский знал, что личным примером собственной невозмутимости заставляет краснофлотцев делать все возможное, что требуется от каждого из них во время боя. И суровое выражение лица являлось для него необходимым внешним атрибутом. Он знал, что его не только остерегаются прогневать, а видя, что командир не боится, команда приободряется и перестает испытывать страх. Под пулеметными очередями и разрывами бомб, падающих то слева, то справа по борту в двух-трех кабельтовых, Сергей Платонович, четко отдавая команды вахтенным маневрировать, время от времени поворачивал голову и невозмутимо взирал в сторону востока. Малевский смотрел в том направлении, куда ушел сухогруз, увозя его любимую женщину Марину из осажденной Либавы в пока еще относительно безопасный Ленинград.
        Глава 27
        Ленинград привыкал снова становиться прифронтовым городом. Один раз прифронтовым он уже являлся совсем недавно, во время «Зимней войны» с Финляндией. Та война, которая продлилась сто пять дней, однажды уже меняла уклад жизни горожан на военный лад. И теперь, с первого дня войны с Германией, город снова погрузился в темноту светомаскировки, а его жители начали получать продукты по карточкам.
        Символом светомаскировки в те дни стал синий свет электрических лампочек. Потому что требования к светозатемнению, выдвинутые военными и утвержденные городским правительством, предполагали заменять все городские лампочки синими, либо изготовленными из специального синего стекла, либо окрашенными синей краской. И теперь специальные команды электриков ходили по улицам, по парадным и квартирам с банками синей краски, крася все лампочки, которые попадались, в синий. Окна в квартирах заклеивали газетами.
        Во время «Зимней войны» посещение общественных мест, работы и учебы никто не отменял, но жить и передвигаться в затемненном городе зимой сделалось намного сложнее. Трамваи и троллейбусы ходили по-прежнему, но в темноте улиц даже номера их маршрутов разглядеть оказывалось непросто. Лица прохожих скрывала темнота, отчего сразу же возросла уличная преступность. Участились случаи хулиганства и воровства. Злоумышленники в темноте нападали на одиноких прохожих и выхватывали сумки у женщин, безнаказанно убегая во тьму.
        В июне 41-го горожанам было немного легче соблюдать светомаскировку, потому что летом световой день имел максимальную продолжительность. Но, и теперь выявлялись случаи, когда жители отказывались соблюдать светомаскировочные правила и даже пытались сопротивляться проведению светомаскировочных мероприятий, не пуская электриков с синей краской в свои квартиры.
        23-го июня по указанию военных и Жданова началось создание системы контрольно-пропускных пунктов на всех въездах в Ленинград, где проверялись документы у водителей и пассажиров, а также выявлялись нарушения светомаскировки на транспорте. Всем дежурным на КПП раздали кисточки и ведерки с ультрамариновой краской для принудительного закрашивания незатемненных фар.
        За неделю войны количество транспорта в городе резко уменьшилось. В рамках мобилизационных мероприятий грузовой и легковой автотранспорт вместе с водителями реквизировался для дооснащения армии. В результате чего трудовые резервы транспортных контор и автопарков сильно сократились уже к концу июня. И это, разумеется, повлияло на работу общественного транспорта пагубно. Почти все автобусные маршруты сократили, а перемещаться по городу теперь можно было лишь на троллейбусах и трамваях, которые тоже ходили значительно реже, потому что, при отсутствии грузовиков, некоторые грузы приходилось перевозить внутри города на тех же трамваях, многие из которых переоборудовали в грузовые.
        В армию начинали призывать медицинских работников. В городе спешно разворачивали госпитали для приема раненых с фронта. Городскому правительству к концу июня уже было хорошо известно, что война с Германией вдоль западной границы СССР идет тяжелая и с большими потерями. Все понимали, и даже Жданов, что это пока только начало, а вот-вот начнутся и боевые действия против Финляндии. Потому во всех городских больницах спешно готовили дополнительные койки для приема раненых, поток которых уже начал поступать в Ленинград из зоны боевых действий в Прибалтике.
        Наташа Лебедева дежурила в больнице почти безвылазно. После того, как в первый же день войны квартиру родителей ее мужа разбомбили, а самого мужа отправили на передовую, она находила утешение только в своей работе. Конечно, Добрынины казались милыми людьми, но Наташа сама не хотела мешаться под ногами у мужниной родни. Кто она им? Бесприданница? Собственная гордость изводила Наташу, потому она почти не возвращалась в квартиру на углу Карла Либкнехта и Зверинской, предпочитая ночевать прямо в больнице, в сестринской комнате на жесткой больничной койке. Питалась она там же, в больничной столовой.
        Объясняла Наташа свое отсутствие очень просто, необходимостью помогать раненым. Что она и делала. Больница, в которой работала девушка, пока считалась гражданской, но отдел кадров уже подготовил списки военнообязанных для военкомата. Наташе, как молодой медсестре, должны были присвоить звание младшего сержанта медицинской службы, и она уже подумывала проситься на фронт, в госпиталя первой линии или в санитарные эшелоны.
        Наташа не знала, жив ли еще ее муж, или же он уже погиб? А, может быть, он сильно ранен и станет инвалидом? Таким же, каких наблюдала она ежедневно среди поступающего потока раненых. С оторванными руками, ногами, а то и мужскими принадлежностями. Потому воображение рисовало девушке страшные картины, когда она думала про Александра, задействованного в обороне Либавы. И, конечно, это только усиливало ее обиду на родных мужа. Ну, неужели же, при всех своих связях, они не могли похлопотать о том, чтобы Сашу оставили при штабе?
        После первой бомбежки, совершенной силами люфтваффе с аэродромов Финляндии вечером 22-го июня, город Ленина до конца месяца немцы пытались бомбить в ответ на бомбардировки Берлина еще пару раз. Но, именно первый налет оказался самым результативным, потому что бомбардировщики тогда не только сумели прорваться к городу, но и смогли скинуть бомбы на жилые кварталы Петроградской стороны, хотя до своих настоящих целей, расположенных в самом центре, так и не долетели из-за противодействия эсминцев ПВО, оказавшихся в тот момент на Неве.
        Больше такой возможности успешно отбомбиться немецким летчикам пока не давали. Наземные силы ПВО на направлениях подлета к Ленинграду укрепили дополнительными зенитными орудиями, а к отражению налетов вражеских бомбардировщиков привлекли не только армейские истребители, но и авиацию флота. К тому же, новый комплекс РЛС дальнего обнаружения «Полет», поднимаемый на дирижабле над Токсово, позволял заранее обнаруживать цели.
        В самом Ленинграде и его пригородах развернули второй корпус ПВО, который имел шесть сотен 85-мм зенитных орудий, две с половиной сотни зениток калибра 76-мм и почти три сотни зенитных пушек малого калибра и пулеметов. Вокруг города разместились почти три сотни наблюдательных постов ВНОС. На боевом дежурстве стояли и три сотни аэростатов заграждения. А помимо новейшей радиолокационной станции «Полет», имелись и восемь других, устаревших и не таких мощных, но модернизируемых по одной прямо по ходу боевых действий.
        Если зенитные орудия располагались в самом городе и его пригородах, то истребительная авиация готовилась перехватывать бомбардировщики противника в непосредственной близости от границы. Девять истребительных полков ВВС, которые располагались вокруг Ленинграда, имели почти пять сотен истребителей, из которых почти две сотни составляли новейшие МиГ-3. Причем, Кронштадт и акваторию Финского залива прикрывали истребительные силы Балтфлота. А в флотских ВВС имелось еще три сотни машин. Хотя половина из них и была задействована в сражении за Либаву для прикрытия кораблей и передовой базы флота, но и оставшиеся представляли собой немалую силу. Сильнее позиции ПВО и истребительной авиации располагались только вокруг Москвы. Потому того, что имелось в наличии, должно было хватить для отражения угроз Ленинграду с воздуха. И пока, действительно, хватало. Только первый налет немецких бомбардировщиков застал систему ПВО города врасплох, а последующие налеты успешно отражались.
        Вопреки ожиданиям самих же финнов, опасающихся справедливого возмездия за эти немецкие бомбежки Ленинграда со стороны СССР, советское правительство медлило с вооруженным ответом. Втягиваться в войну с Финляндией, в то время, когда необходимо кидать основные силы против немецкого наступления, Жуков сходу не собирался. Георгий Константинович убеждал Сталина выждать для того, чтобы выиграть время на подготовку эффективного десанта на Хельсинки, план которого спешно разработал и воплощал в жизнь Генеральный штаб, а командующий Карельским фронтом Ватутин в это время наводил должный порядок в войсках, разворачивая эшелоны прикрытия, согласно плану мобилизации, и укрепляя оборонительные районы.
        Сталин соглашался с Жуковым только потому, что СССР, в этом случае, политически выглядел жертвой агрессии со стороны Финляндии. Ну, еще бы! С ее территории уже не только произведена одна успешная бомбардировка Ленинграда, но и предприняты затем еще две попытки! Что, конечно же, осуждали Великобритания и Соединенные Штаты.
        Нарком Иностранных дел Молотов негодовал. Он не только выражал озабоченность и слал правительству Ристо Рюти дипломатические ноты протестов, но и собирал пресс-конференции для иностранных журналистов, а также выступал по столичному радио с осуждением агрессивных действий северных соседей, разоблачая их приготовления к войне на стороне Третьего Рейха. Он отметил, что в Финляндии проведена мобилизация, и общая численность финских вооруженных сил уже достигает шестисот пятидесяти тысяч бойцов. И что Финляндия подготовила для вторжения в СССР более восемнадцати дивизий, включая моторизованные.
        Молотов заявлял, что финская сторона грубо нарушает Московский договор, оккупировав демилитаризованные Аландские острова и посягнув на неприкосновенность советских консульств. Нарком также сделал достоянием общественности факты формирования и отправки на советскую территорию финских разведывательно-диверсионных групп, которые, к счастью, были обезврежены.
        Иностранным журналистам предъявили диверсионную группу «Мартин» Генштаба Финляндии в полном составе, перехваченную по данным, полученным от разведки Балтфлота в первом часу ночи 23-го июня на советской территории. Также предъявили и пленных бойцов групп «Эрна», подготовленных на финской территории и десантировавшихся 24-го июня на острова Муха и Эзель, где они сразу же угодили в ловушку, устроенную силами НКВД, исходя из разведданных РОШ Балтийского флота.
        Были пресечены и действия разведывательно-диверсионных групп финского третьего корпуса на подходах к Кандалакше. Причем, обнародовал Молотов и то, что финские корабли принимали активное участие вместе с немецкими минными заградителями и тральщиками в сорванной советским Краснознаменным Балтийским флотом операции по постановке минных заграждений в Финском заливе, предъявив прессе нескольких спасенных советскими моряками членов экипажей этих кораблей.
        На пресс-конференции Молотов сделал вывод, что финская сторона нарушила многие статьи Московского мирного договора, по которому Финляндия не должна была иметь агрессивных планов, и ей не разрешалось участвовать в коалициях, размещать военные базы иностранных государств на своей территории и мешать транзиту советских грузов через свою территорию и акваторию. Также Финляндия не имела права высаживать десант на Аландских островах, что грубо нарушало демилитаризованный статус этой территории.
        Так что к утру 27-го июня, после выступления Молотова накануне вечером, западные новостные агентства пестрели заголовками о том, что Финляндия нарушила статус нейтрального государства и вступила в военный союз с Германией против СССР. Хотя официально Финляндия ничего такого не объявляла. Ее руководство отмалчивалось. Но из Третьего Рейха финское правительство торопили, готовясь 28-го июня вторгнуться в Советскую Карелию с финской территории вместе с финнами.
        Генштаб РККА давно, еще с 40-го года, разрабатывал планы на случай агрессии со стороны Финляндии. Которая, конечно же, не удовлетворилась подписанием Московского мирного договора от двенадцатого марта 40-го года. Обида, разумеется, с финской стороны копилась и искала выхода. И в советском правительстве это хорошо понимали. К тому же, помимо потери части страны, финнов очень мучал вопрос обустройства тех вынужденных переселенцев, которые покинули немалую территорию, отошедшую к СССР после «Зимней войны».
        Потому в советском руководстве церемониться с Финляндией, которая, фактически, уже вступила в войну на стороне Германии, никто не собирался. Просто, дипломатическими демаршами хотели выиграть немного времени на более тщательную подготовку к военным действиям. Не слишком удачный опыт «Зимней войны» все же сказывался на более взвешенном принятии решений, а еще, конечно, повлияла ценнейшая разведывательная информация, предоставленная советскому руководству разведкой штаба Краснознаменного Балтийского флота с подачи Александра Лебедева.
        Операция Генштаба с названием «Северный песец» предусматривала связать боями все силы финнов и частей вермахта, переброшенных на территорию Финляндии. Карельский фронт, пока не воюющий, готовился отражать немецко-финское вторжение с использованием той же тактики минных ловушек и взорванных мостов, а также изматывания противника на всех направлениях наступления засадами, которая уже хорошо себя проявила в приграничных сражениях в Прибалтике, в Белоруссии и на Украине. К счастью, благодаря разведывательной информации, полученной от РОШ КБФ, все направления ударов, планируемых врагами, как и состав сил, задействованных в них, оказались известны заранее.
        Операция «Северный песец» предусматривала не только изматывать силы врагов в боях на границе, но и в это время, когда противник не сможет маневрировать резервами, неожиданно высадить десант в Хельсинки. И, подобно тому, как немцы захватывали норвежскую столицу Осло, задействовать не только корабли Краснознаменного Балтийского флота и его морскую пехоту, но и, одновременно, парашютно-десантные войска сухопутных сил. Причем, координировать все действия между флотом, воздушными и морскими десантниками предполагалось посредством радиосвязи.
        С подачи Евгения Лебедева, который узнал о широчайших возможностях беспроводной связи от сына, Жуков прочно уверовал в радиосвязь, как в самое передовое и необходимое средство для оперативного управления войсками. Корректировка огня артиллерии по радио, как и радиовзаимодействие между войсками, авиацией и флотом отлично зарекомендовали себя с первых же дней войны.
        Летчики теперь меньше качали крыльями друг другу, зато слушали, что приказывает ведущий эскадрильи или звена. Благодаря установке перед самой войной радиостанций на командирские танки до ротного уровня механизированных корпусов, а на остальные - приемников, на поле боя почти исчезла необходимость в подаче флажных сигналов, а управление танковыми силами сделалось гораздо более эффективным. Что и позволило обескровить танковые клинья вермахта во встречных сражениях танкистов.
        В связи с резким увеличением потребностей в радиостанциях и радиолокаторах, Комитет Обороны постановил срочно увеличить мощности имеющихся в глубине страны радиозаводов на базе оборудования, эвакуированного из Прибалтики и Белоруссии. Но, этого все равно оказывалось недостаточно для обеспечения беспроводной связью всех сухопутных войск, авиации и флота, потому постановили немедленно создать еще десять радиозаводов на Урале.
        По рекомендации Евгения Лебедева внимательно исследовалось лично Жуковым боевое применение опытных изделий ленинградского завода номер семь. Самоходные установки, брошенные в бой в окрестностях Либавы, неплохо показывали себя. Также, как в ходе десантной операции «Нерпа» хорошо проявились преимущества новых ручных гранатометов, противотанковых винтовок и автоматов конструкции Алексея Добрынина. И к концу июня Георгий Константинович официально порекомендовал эти виды вооружений к серийному производству.
        Глава 28
        Начальник разведки штаба Балтфлота, Игорь Добрынин был очень доволен. Все проверки, проведенные в его ведомстве по указанию из Москвы, завершились благополучно. По итогам этих проверок ему присвоили звание капитана первого ранга, а уже 26-го июня вышел указ Верховного Совета о награждении Добрынина орденом Ленина за предоставление правительству СССР особо важной разведывательной информации. Хотя он прекрасно понимал, что сведения предоставлены не им самим, а его племянником Сашей Лебедевым, но себя Игорь считал все же награжденным вполне справедливо, потому что это именно он придумал, как все сведения, рассказанные Александром, подать наверх. Да и весь этот придуманный «Красный септет» тоже являлся его собственным изобретением.
        Наверху все важнейшие сведения, предоставленные РОШ КБФ, перепроверили и подтвердили. А, самое главное, они подтвердились сами собой с момента начала войны. Немецкие войска, действительно, развивали наступление вглубь СССР, точно следуя плану «Барбаросса». И потому, Игоря Добрынина, как единственного начальника разведки, сумевшего добыть исчерпывающие сведения о планах и силах немецкого вторжения, так щедро наградили.
        Конечно, на племянника Игорь Добрынин тоже подал наградной лист на орден «Красной звезды» за мужество, проявленное при задержании шпиона и доставке важных разведывательных сведений. Но, указ пришел о награждении Александра Лебедева не орденом, а медалью «За отвагу». В начале войны награды из Москвы выдавались неохотно.
        А наверху, действительно, все разведывательные сведения от «Красного септета» оценили по достоинству, потому что важнейшая информация, приведенная в них, подтвердилась даже в мелких деталях. Например, все вражеские разведывательно-диверсионные группы были обезврежены именно в тех местах высадки и в то время, которое указывалось разведкой.
        Даже хваленный немецкий осназ «Бранденбург-800» удалось нейтрализовать, зная оперативные планы этого подразделения. Да, что там диверсионные группы! Благодаря верным разведывательным сведениям, абсолютно точно совпавшим с реальной расстановкой вражеских сил и планов, удалось более или менее эффективно парировать все немецкие удары. И к концу июня перевести молниеносную войну, которую задумали немцы, в тяжелую позиционную фазу. Замедляя продвижение противника засадами и ловушками, артиллерийскими обстрелами и авиационными налетами, и с каждым выигранным днем укрепляя мощь эшелонированной обороны, которая выстраивалась с опорой на укрепрайоны рубежей старой государственной границы.
        То, что советские руководители и военачальники увидели в предоставленных разведкой Балтфлота планах абсолютно точные сведения, не только повлияло на расклад сил на театре военных действий самым кардинальным образом, но и привело к серьезнейшим кадровым перестановкам на всех уровнях. И, конечно же, в разведке. Так, прежний начальник Разведывательного управления Генерального штаба Филипп Иванович Голиков, сразу же был отстранен от должности, как некомпетентный. Кроме того, органы госбезопасности обвиняли его в намеренном вредительстве и усыплении бдительности советского руководства, и вскоре он оказался под арестом.
        Место начальника Разведупра Генштаба занял бригадный инженер Панфилов, эрудированный человек с высшим техническим образованием, возглавлявший до этого аналитический отдел разведки, а его заместителем назначили подполковника Василия Андреевича Новобранца, до этого занимающего должность начальника отдела с номером пять (информации) разведывательного управления РККА. Вспомнили, что Новобранец, как начальник 5-го отдела РУ РККА, несколько раз пытался лично докладывать руководству страны реальное положение дел по поводу приготовлений Германии к войне с Советским Союзом, за что впал в немилость у Голикова и чуть не попал под машину репрессий.
        Сведения, полученные на самом верху от разведки Балтфлота, были настолько правдивы, точны и детализированы, что на их фоне работа разведки всех других разведывательных управлений, казалась гаданием на кофейной гуще. Потому, никто не возражал, что необходимо наградить Игоря Добрынина за великолепную организацию разведывательных каналов. Разумеется, сведения перепроверяли по всем возможным направлениям, но, никаких несоответствий обнаружить не удалось, напротив, выяснилось, что многие источники внешней разведки никуда не годятся, не зная и сотой части того, о чем сообщали осведомители Игоря Добрынина, все сведения от которых подтверждались полностью.
        Производились попытки выяснить личности агентов из «Красного септета», предпринятые по личному поручению Сталина Павлом Анатольевичем Судоплатовым, успешно руководившим ликвидацией Троцкого за год до начала войны с Германией и теперь назначенным начальником Особой группы разведывательного управления НКВД. Судоплатов через свою обширную зарубежную агентурную сеть развернул настоящее шпионское следствие, но все попытки выйти на фигурантов из «Красного септета» ни к чему не приводили, заходя каждый раз в тупик.
        Создавалось впечатление, что, либо организация невероятно законспирирована, либо ее просто не существует, а просто кто-то один, каким-то невероятным образом, владеющий подобными сверхважными сведениями, предоставляет их в РОШ Балтийского флота через неких подставных лиц. Проблема определения источника столь секретных сведений заключалась еще и в том, что данными подобного масштаба, касающимися не каких-то отдельных подразделений, а, в целом, всей немецкой военной машины, мог располагать только один из главных руководителей Третьего Рейха.
        И опытный Судоплатов ломал голову, кто же из немецких руководителей столь внезапно решил переметнуться на сторону Советского Союза, и что подвигло его на такой шаг, не только на настоящее предательство своей страны, но и на нанесение ей неприемлемого ущерба? Кто мог быть настолько обижен на фюрера? Возможно, всему виной являлись какие-то личные мотивы?
        И тут Судоплатову пришла шальная мысль, а что, если тут замешан еврейский вопрос? Это, само по себе, выглядело довольно правдоподобным. Не все военные руководители Третьего Рейха безропотно соглашались с политикой Гитлера в отношении евреев. Например, Судоплатов выяснил, что командующий кригсмарине пожилой гросс-адмирал Эрих Редер защищает евреев в рядах флота.
        Имел место случай, когда главнокомандующий кригсмарине даже поругался с Гитлером из-за какого-то отставного контр-адмирала Карла Кюленталя с еврейскими корнями, не давая поражать его в правах. И, в итоге, гросс-адмирал отстоял перед фюрером неприкосновенность не только личностей самого отставника и его еврейской супруги, но и собственности всей этой еврейской семьи, вытребовав у Гитлера специальный указ, чтобы спасти от сокращений даже контр-адмиральскую пенсию. Редер лично составил и подал докладную записку фюреру о предоставлении Кюленталю и его семье особого статуса. Отчего Гитлер впал в бешенство и, разорвав бумагу, кричал, чтобы Редер не смел вмешиваться в такие важные темы внутренней политики Германии, как «еврейский вопрос». Редер молча выслушал тирады фюрера, но, на очередном совещании снова предоставил ему на подпись ту же бумагу. И она снова полетела в корзину. И так продолжалось до того, пока бумага не была подписана.
        Эрих Редер был человеком упорным, умеющим настоять на своем. Хотя, после этого события отношения между Редером и Гитлером серьезно пострадали, гросс-адмирал продолжал поддерживать евреев, имеющих отношение к кригсмарине. Еще гросс-адмирал пытался оградить флот от партийного влияния и настаивал на неприкосновенности офицеров кригсмарине со стороны гестапо. И в флотских кругах об этих особенностях главнокомандующего все знали. Получалось, что с точки зрения национал-социалистической партии, Редер явно занимал конфронтационную позицию.
        Возможно, это было мотивом. Тем более, что Эрих Редер тоже моряк, а потому делалась понятной и передача сведений советской стороне именно через военно-морскую разведку. Или, все-таки, за передачей сверхсекретных сведений стоял сам начальник «Абвера» адмирал Вильгельм Канарис, соратник Редера? Или, быть может, они оба? Этот вопрос еще предстояло прояснить, но Судоплатов почему-то уверовал, что именно адмиральский след в предоставленных разведывательных данных наиболее вероятный.
        К тому же, в переданных «Красным септетом» сведениях большое внимание уделялось военно-морским объектам и предстоящим операциям флота, что, например, позволило советской стороне сорвать постановку немецкими и финскими кораблями минных заграждений в Финском заливе. Раскрывались не только немецкие, но и финские планы на начало войны. А это значило, что либо, действительно, у информатора имелся сообщник в Финляндии, причем не менее высокопоставленный там, чем сам информатор в Германии. Либо этот информатор лично стоял у руля предстоящей военной операции, готовящейся совместно с финнами против Советского Союза. Может быть, главный сообщник немецкого информатора в Финляндии тот самый Маннергейм, который когда-то служил в русской армии и, может быть, под старость лет воспылал любовью к бывшей родной стране?
        Нестыковок в предоставленной «Красным септетом» информации почти не имелось. Вернее, их, как таковых, не существовало. Но, одно обстоятельство смущало Судоплатова. Про готовящийся в первый день войны налет на Ленинград сказано ничего не было. Казалось бы, все самолеты, задействованные в операции «Барбаросса», распределялись строго по направлениям ударов. И вдруг, немцы неожиданно находят дополнительные воздушные силы для налета на город Ленина, не стесняясь подставлять под ответный советский удар Финляндию гораздо раньше намеченной даты начала вторжения с ее территории. В отношение этого факта Судоплатов, конечно, допускал немцами некую импровизацию в последний момент. А, имея в виду, что разведывательные сведения поступили советской стороне заранее, время для небольшого дополнения плана военного вторжения у немцев имелось. Вот только высокопоставленные информаторы почему-то об этом дополнении не сообщили, как не сообщали они и о переброске торпедоносцев с острова Крит против советских кораблей на Балтике. Может, просто не успевали? Вполне возможно. В любом случае, кроме этой детали, других
расхождений с планом «Барбаросса» и реальным началом боевых действий со стороны Германии не последовало. И Судоплатов докладывал Сталину все, как есть, включая и все собственные версии, относительно личностей неожиданных информаторов.
        Сталин выслушал и доклад Берии о проверках и мерах вдоль границ перед войной, а также в Прибалтике. Как выяснилось, ради того, чтобы успеть навести порядок вдоль границ за очень короткий срок и ликвидировать Прибалтийских националистов, Берии пришлось временно освободить чекистов по всей стране от рассмотрения доносов и анонимок и командировать эту кадровую армию на зачистки вредительских элементов, массово произведенные в приграничных округах в течение пары недель перед самой войной. Успехи НКВД в Прибалтике тоже впечатляли. Все неблагонадежные воинские части, состоящие из представителей прибалтийских народов, были отправлены на Дальний Восток и в Казахстан, где их разоружили и переформировали, проведя фильтрационные мероприятия и значительно разбавив контингентом из Казахстана и Средней Азии.
        Поэтому с началом наступления немцев никаких значительных национальных антисоветских мятежей в Прибалтике не произошло, а экстремистские организации, вроде Айзсаргов в Латвии, удалось ликвидировать почти полностью. Удалось обезвредить и многочисленные немецкие шпионские сети, организованные перед войной на всем приграничном пространстве, в Прибалтике и даже в Ленинграде и Москве. И в этом тоже помогла информация от разведки Балтийского флота, потому что, помимо плана «Барбаросса», переданными «Красным септетом» оказались и списки ключевых немецких агентов. Так что Сталин работой, проделанной Берией, тоже остался доволен.
        Еще Сталин вместе с Берией, Судоплатовым и Молотовым активно обсуждал перспективу «уранового проекта», организовав по нему отдельную рабочую группу и в Комитете Обороны. Ведь «Красный септет» предоставил информацию и по этим разработкам. Причем, не только ведущимся в Германии, но и в Соединенных Штатах. А такая осведомленность, как считал Судоплатов, как раз говорила о том, что в деятельности «Красного септета», так или иначе, замешан глава «Абвера» Канарис.
        В те дни конца июня Иосиф Виссарионович пребывал в не слишком хорошем расположении духа. Он отчетливо понимал, что только обладание детальными планами противника, которые так вовремя предоставила разведка Краснознаменного Балтийского флота, спасло Советский Союз от внезапного разгрома. Теперь же, когда вторжение вермахта произошло, а фатального разгрома СССР в приграничных боях не случилось, война обещала стать затяжной и тяжелой для обеих сторон, перейдя в позиционную фазу.
        В последние дни июня Сталину докладывали, что, помимо значительных потерь в армии во встречных боях и при отступлениях, имеются и некоторые военные успехи. Решение, исходящее от Жукова, об упразднении Наркомата Военно-морского флота и подчинении флотов Генштабу и Главнокомандующим стратегических направлений, оказалось верным. Во всяком случае, флоты сразу значительно активизировались.
        Балтийский флот успешно защитил свою передовую базу в Либаве и провел стремительную десантную операцию «Нерпа». Северный флот с первого военного дня начал активно сражаться с группировкой немцев в Норвегии, а Черноморский в ночь с 25-го на 26-е июня нанес болезненный удар дальнобойной корабельной артиллерией по нефтяным терминалам румынской Констанцы. Бывший нарком ВМФ Кузнецов сразу же хорошо проявил себя в качестве командующего Черноморским флотом. Он использовал план операции, подготовленный контр-адмиралом Владимирским, усилив ударную эскадру линкором «Парижская коммуна», а также крейсерами «Молотов» и «Ворошилов», нанеся инфраструктуре порта Констанца значительный ущерб, а также пустив на дно вражеские суда и военные корабли, находящиеся в припортовой акватории.
        Сталин хотел бы немедленно начать стратегическое наступление, но он понимал, что сил для победоносных военных действий на вражеской территории на огромном фронте от Балтики до Черного моря не осталось, потому что все передовые порядки Красной армии перемалывались во встречных боях в попытках обескровить ударную мощь противника, что кое-как удавалось, но с огромным трудом и ценой больших потерь. Впрочем, главное, что давала такая оборонительная тактика плана Жукова «Красный штык», так это время для развертывания эшелонированной обороны. Наблюдая за действиями Георгия Константиновича, Сталин радовался, что все эти вынужденные военные решения, связанные с постепенным отступлением и со значительными потерями на фронтах войны с Германией, не нужно принимать ему лично, и теперь есть с кого спросить, в случае серьезных неудач.
        Заполучив план «Барбаросса», Сталин наконец-то точно знал реальное соотношение сил и понимал, что война с немцами обещает быть долгой и кровопролитной. Потому он возлагал большие надежды не на какой-то прорыв или контрудар на фронте, растянувшемся от Балтийского до Черного моря, а на быструю и победоносную войну против Финляндии. План «Северный песец» приближался к завершающей стадии, когда следом за бумажными проработками начиналась фаза воплощения в реальность.