Фантастика Борис Акунин
        Жанры #3 Сверхпопулярный проект Бориса Акунина «Жанры» - это попытка создания своеобразного инсектариума жанровой литературы, каждый из пестрых видов и подвидов которой будет представлен одним «классическим» экземпляром.
        Третья книга проекта была, пожалуй, самой неожиданной и непредсказуемой.Новый роман Акунина «Фантастика» вновь доказывает умение автора, сместив угол зрения, придумать увлекательную, в меру правдоподобную интерпретацию известного всем и каждому события. На этот раз им стал август 1991-го - теперь каждый узнает, почему тряслись руки у суровых путчистов и кем на самом деле был Борис Ельцин.
        Борис Акунин
        Фантастика
        I. Дар случайный
        Первая глава
        Авария областного значения
        Случись это десятилетием позже, в охочие до «чернушных» новостей капиталистические времена, о трагедии непременно сообщили бы все газеты и телеканалы. Но советские средства массовой информации не имели обыкновения расстраивать граждан по пустякам. По количеству жертв ЧП попадало в разряд «аварий областного значения», поэтому программа «Время» и главные органы печати о ней умолчали. Из центральных газет лишь еженедельник ГАИ «За безопасность движения» поместил на последней странице, в рубрике «Сводка ДТП», коротенькое сообщение.
        Московская область, Басмановский район

10 мая. На 2км Колиногорского шоссе рейсовый автобус, не вписавшись в поворот, врезался в препятствие. Имеются человеческие жертвы. Расследованием установлено, что авария произошла вследствие грубой ошибки водителя, не справившегося с управлением.
        В областном «Ленинском знамени», по специальному решению бюро обкома, дали десять строк петитом. Правда, с заголовком.
        Больше внимания подготовке кадров
        На собрании партхозактива треста «Мособлобщавтотранс» рассмотрен вопрос о недавней аварии пригородного автобуса маршрута № 685 (Звенигород - ж. д. станция Перхушково), приведшей к человеческим жертвам. Коммунисты потребовали от руководства треста принять меры для повышения уровня профессиональной подготовки шоферского состава. Решено провести месячник безопасности движения на всех маршрутах.
        И лишь районная «Басмановская правда» напечатала более или менее подробный отчет о случившемся. Иначе было нельзя, потому что о происшествии говорил весь район, да еще и плели всякую чушь: будто автобус на полном ходу врезался в колонну краснознаменной Таманской дивизии, расшибся о стальную броню, и погибло чуть не сто пассажиров.
        Чтобы в корне пресечь слухи, бросающие тень на гвардейцев-танкистов (которые действительно в тот день проводили маневры, однако в совершенно другом квадрате), редакция приняла смелое решение - выделила под общественно острый материал целых пол-колонки на второй полосе. Задумка была сместить акцент с негатива на позитив, чтоб статья, несмотря на трагичность содержания, прозвучала не пессимистично, а жизнеутверждающе.
        И ведь получилось.
        Родились в рубашке
        Майский вечер был свеж и ясен, над берегами Москвы-реки стелился легкий, невесомый туман. Погожий денек подходил к концу, в окнах деревенских домов и дач зажглись уютные огоньки. Ничто не предвещало беды.
        Трудяга-автобус пылил по Колиной Горе в сторону Рублево-Успенского шоссе. Народу в салоне было немного - в субботу основной пассажиропоток, как известно, направляется из столицы в область, а не наоборот.
        Сосны знаменитого поселка деятелей науки и искусства мирно шумели над пустынным шоссе, навевая дремоту. Спала природа, спал сосновый бор, клевали носом пассажиры. Как знать, быть может, и 38-летний Ш., водитель автобуса, на миг задремал за рулем. Так или иначе, произошло непоправимое. На крутом повороте многотонную массу вынесло на встречную полосу…
        Специалисты попытались восстановить картину произошедшего. Судя по тормозному пути, этому траурному росчерку, оставшемуся на асфальте, машину повело сначала влево, потом резко бросило вправо.
        Вот реконструкция случившегося по версии штаба расследования, куда вошли опытнейшие следователи прокуратуры и сотрудники автоинспекции.
        Трагедия произошла вследствие рокового совпадения двух факторов. Во-первых, из-за несобранности водителя, который, пытаясь удержаться на полотне дороги, был вынужден прибегнуть к экстренному торможению. Во-вторых, из-за лежащего поперек дороги бревна. Заблокированные передние колеса наехали на препятствие, отчего автобус буквально вздыбился, встал на попа и сам себя раздавил собственной тяжестью. Правда, бревно обнаружено не на дороге, а в пятнадцати метрах от места происшествия, в кювете, но эксперты полагают, что оно было отброшено туда силой удара.
        Все 19 человек, находившиеся в искореженном автобусе, неминуемо должны были погибнуть. Но случилось настоящее чудо! Двое юных пассажиров, занимавших заднее сиденье, десятиклассник Р. и учащийся техникума С. уцелели. Не просто выжили, а именно уцелели! Оба паренька, конечно, находятся в состоянии нервного шока, но врачи нашей районной больницы имени Семашко уже провели всестороннее обследование и уверенно заявляют, что серьезных повреждений нет. В стародавние времена про таких счастливцев сказали бы «в рубашке родились». А мы скажем иначе: «Ребята, вы всё равно что родились заново. У вас впереди большая, интересная жизнь. Проживите ее достойно».
        Корреспондент ничего не наврал и не напутал - добросовестно изложил всё, что выяснил в штабе расследования. Кроме, пожалуй, одного второстепенного обстоятельства, которое лишь заморочило бы читателям голову. Дело в том, что по поводу пресловутого бревна у экспертов имелись серьезные сомнения. Во-первых, оно было целехонько, ни вмятинки, а во-вторых, судя по слою пыли, провалялось в кювете по меньшей мере несколько часов. Однако никакой другой мало-мальски убедительной версии следственная группа выработать не сумела, а начальство, как водится, торопило с заключением, поэтому вина за «дорожно-транспортное происшествие, повлекшее за собой смерть двух или более лиц» была возложена на безгласное бревно и на столь же безответного водителя Ш., чьи изуродованные останки к тому времени уже покоились на басмановском кладбище.
        Так никто и не узнал, что на самом деле случилось вечером 10 мая 1980 года на втором километре Колиногорского шоссе.
        Десятиклассник Р.
        Пока Роб петлял меж высоких штакетников, разыскивая сначала шоссе, а потом автобусную остановку, ему было нехолодно. Три коктейля (настоящий виски с настоящей содовой) еще не выветрились, опять же ходьба согревала. Ну и, конечно, нервы подбавляли электричества.
        Роба трясло от ярости, от обиды, от мысли что всё, в лайфе настал полный финиш, хоть в школу не ходи. А учиться оставалось целых три недели, и потом еще экзамены. Руки на себя наложить, что ли? Нет, в натуре. Всё равно жизнь кончена, после такого-то позора. Хоть выпускной вечер им, подонкам, испортить. Поназаказывали предкам итальянских костюмов, понашили платьев у Славы Зайцева. В черненьком походите, а кое-кто, может, и всплакнет, мстительно думал Роб, всматриваясь в ржавое расписание. Последний автобус в 22.45, сейчас без двадцати одиннадцать. Хоть с этим повезло.
        Однако полчаса спустя стало ясно, что расписание лажовое, к объективной реальности отношения не имеет. Последний автобус то ли проскочил раньше, то ли его вообще отменили.
        Роб неуверенно попробовал голосовать - большим пальцем, по-западному, но машин было мало, и ни одна, конечно, не остановилась. А потом дорога вообще вымерла. Сверху сосны и черное небо, вокруг глухие серые заборы. И холодно, факинг шит, до чего же холодно!
        Он стучал зубами под разбитым фонарем, всхлипывал, бормотал ругательства - по-русски и по-английски.
        Дурацкая, нелепая ситуёвина, совершенно в духе всей его стрёмной лайфстори. Вернуться на дачу? Ни за что, лучше околеть от холода. Двинуть пешедралом? Это на минуточку 25 кэмэ, до Кольцевой. Денег в кармане пятьдесят копеек, а задарма хрен кто подвезет, чай не Калифорния.
        Тут он покраснел от злости, вспомнив, как потратил заветную пятерку. Два месяца в буфете не завтракал, деньги копил. Думал выпендриться перед Регинкой, купил венгерский джин «Марина» за 4.50. А Регинка только нос сморщила, у нее на столе красовалась сплошная фирма из валютной «Березки»: и «бифитер», и виски «тичерс», и даже яичный ликер «адвокат». Венгерское пойло она по-тихому убрала, а Роб сделал вид, будто этого не заметил.
        - Нечего было соваться с кувшинным рылом, драгоценный Роберт Лукич,- сказал он вслух.
        По имени-отчеству Роб обращался к себе только в минуты особенно лютого самоедства. Роберт Лукич! Комбинейшн не для слабонервных. Уже за одно это следовало бы лишить предков родительских прав.
        Фамилия-то Робу досталась неплохая, даже звучная: Дарновский. Что дед назвал фазера «Лукой», в общем, тоже понятно. Старикан был из духовного сословия, что возьмешь с бывшего попа? Но папаша, байдарочник фигов! Но мамхен, работница культуры! Какие ослиные мозги надо иметь, чтобы назвать сына «Робертом»! Это у них, дебильных шестидесятников, поэт Рождественский был заместо ясного солнышка. Матушка и сейчас, бывает, как закатит глаза, как заведет: «Я жизнь люблю безбожно, хоть знаю наперед, что рано или поздно настанет мой черед!» Бе-е, блевать охота.
        Роберт Лукич Дарновский, каково? Обхохочешься.
        Пока молодой - ладно, но как жить, когда войдешь в возраст? Слава богу, будет это нескоро, лет через двадцать. Может, к тому времени дурацкий обычай называть человека по имени-отчеству отомрет, и станет у нас, как в Америке: просто Роберт Дарновский. А еще лучше Роб или Робби. Вон у штатников президент Картер - Джимми и всё, а не Джеймс Лукич или как там его по батюшке.
        Позорная курточка из плащевки не грела, а лишь противно шуршала, и Роб обратил весь человеконенавистнический пыл на своего геройского родителя, потому что куртец покупал именно он. Типа подарок на день рождения. Видел Роб эти выдающиеся произведения отечественного легкопрома в магазине уцененных товаров, цена им 14 рублей. Оно конечно, зарплата у старшего инженера паршивая, плюс мазеру алименты, да двух новых киндеров себе настругал. Только лучше бы ничего не дарил. Или выдал деньгами. Да ну его, урода. Это из-за фазера жизнь Роба превратилась в сплошное унижение. Учился бы в нормальной школе, с детьми обыкновенных родителей, чувствовал бы себя не хуже прочих. На беду, во дворе их дома находилась знаменитая
12-я спецшкола, куда абы кого не принимали, но папаня разузнал, что существует какая-то квота для детей микрорайона, дошустрился аж до ГОРОНО и пристроил-таки сына в пижонское учебное заведение. «Пускай мальчик учит язык, в жизни пригодится».
        Таких, как Роб, принятых по квоте, в классе называли «туземцами». «Туземцы» жили не в отдельных квартирах, а в коммуналках, ели не домашние сэндвичи с сервелатом, а школьные завтраки, летом ездили не к парентам в Вашингтон или Токио, а в пионерлагерь. После восьмилетки всех их на хрен выперли в обычную школу, потому что в 12-ой разукрупняли классы. Уцелели только двое: Шилов, у которого отец инвалид войны, и Дарновский, круглый отличник.
        Счастливая юность у Роба протекала следующим макаром. Вставал он в шесть, потому что до школы из Новогиреева, где мамхену отслюнили квартиру в девятиэтажке, было полтора часа езды. Сидел на первой парте, усердно скрипел шариковой ручкой за 35 копеек - во всем классе такими писали только он да Шилов, остальные всё больше
«паркерами». Когда никто на него не смотрел (то есть почти всегда), исподтишка косился на Регинку Кирпиченко, подругу романтических и эротических грез. Та о грезах, конечно, не догадывалась, потому что была красавица, дипломатическая дочка и вообще существовала в пространстве, которое с панельно-блочным Новогиреевым никак не пересекалось.
        Всего один разок попал Роб в ее волшебное зазеркалье, и каким же обломом всё закончилось!
        Он всхлипнул, поперхнулся холодным воздухом, закашлялся. Из груди донеслось жалобное клокотание, и Роб подумал: отлично, воспаление легких, проболею до конца учебного года, а потом только экзамены сдать и привет, на выпускном как-нибудь без меня перетопчетесь.
        Однако не ночевать же тут было, на этой факаной остановке. Еще в самом деле околеешь. Как собака под забором.
        Он вжал голову в плечи, согнул руки в локтях и затрусил вперед по дороге. Хоть до поворота на Рублево-Успенское шоссе добраться. Может, все-таки подвезет кто-нибудь до Москвы за полтинник. Нет, за сорок пять копеек - пятак надо на метро оставить.
        Отбежал на сотню метров, и вдруг сзади донеслось пофыркивание мотора. Оглянулся - из-за угла сначала выскользнул свет фар, потом вынырнула серая прямоугольная туша.
        Неужели автобус приехал? «Чтоб их подобрать, потерпевших в ночи крушенье, крушенье», как поет мамхенов Окуджава?
        Роб припустил со всех ног назад к бетонному козырьку, да еще руками замахал. Вдруг не остановится?
        Но автобус затормозил. Устало вздохнув типа «как же вы все меня достали», открыл двери.
        Еще не веря нежданной удаче, Роб вскарабкался по ступенькам.
        В салоне горел тусклый свет, орало радио (в московском общественном транспорте такого никогда не бывает), за стеклом позевывал водитель.
        - Оплачиваем проезд,- прогудел динамик, заглушив бубнеж радиопередачи.- Десять копеек.
        Роб кинул в кассу гривенник, оторвал два пятикопеечных билетика.
        Куда бы приткнуться?
        Пипла в автобусе было немного. Все как один дрыхли, развалившись на сиденьях - кто вдвоем, кто сам по себе. Жаться не хотелось, и Роб двинулся по проходу, высматривая свободное место, чтоб без соседа.
        Так и добрался до самого хвоста. На заднем сиденье, правда, тоже сидел какой-то парень, но в самом углу, а диванчик был длинный, поэтому Роб примостился с противоположной стороны. Заворочался, устраиваясь поудобнее.
        Перед тем, как повернуться к окну, покосился на парня, но разглядел лишь темный, угрюмый профиль и надвинутую на глаза кепку брэнда «трудное детство».
        Учащийся техникума С.
        Наверно сунуть надо было - чирик, а то и двадцатипятирублевку, мрачно размышлял Серый. Тогда и койка бы нашлась. Только где такие бабки возьмешь? Стипуха двадцать два пятьдесят в месяц, и ту всю Рожнов отбирает.
        Квакнулась общага, это ясно. А значит, год пропал попусту. Зря Серый таскался в соседний райцентр на электричке и автобусе, зря просиживал портки на занятиях, зря горбатился на практике в гараже. В гробу он видал этот Автомеханический техникум, поступил-то только ради общаги - обещали дать место после первого курса. Чтоб не жить дома, не любоваться каждый день на суку Рожнова.

«Напряженка с местами,- сказал завхоз,- может, к зиме чего-ничего проклюнется. Ты, Дронов, давай, захаживай». А сам улыбится, гад. Точно, на взятку напрашивался. Есть в общежитии койка, после третьекурсника освободилась, которого за пьянку выперли.
        Есть, нету, какая разница. Главное, что не дали.
        Это что же, еще полгода с Рожновым жить? Лучше сдохнуть. Пацаны говорили, если в военкомат заявление подать, могут в армию с семнадцати лет взять, добровольцем. Вот бы зыконско было. Но и до семнадцати еще надо дожить (день рождения у Серого был только в сентябре).
        Хуже всего, что утром, уезжая в техникум, он думал - всё, с концами, больше сюда не вернется. И Рожнову, который третий день пил дома, брякнул напоследок: «Гляди, гнида. Будешь мать бить - урою». Тот зарычал, качнулся с кушетки - опухший весь, морда красная. «Чего ты сказал, секельдявка?!» И захлебнулся матерщиной. Но Серый уже хлопнул дверью, летел вниз по лестнице через две ступеньки. Знал, что отчим спьяну не догонит.
        Но и не забудет. Рожнов, сколько бы ни выпил, памяти никогда не терял. Был он злющий, как волчара, жилистый. В молодости отсидел два года за убийство по неосторожности - стукнул одного в драке, тот приложился затылком о бровку, и карачун. Этот подвиг и последующая отсидка стали для Рожнова главным жизненным событием. Все рассказы про зону, песни оттуда же. И порядки дома тоже завел лагерные. Случалось Серому и «под нарами» (то бишь под кроватью) ночевать, и целую неделю жить «опущенным» (то есть жрать не за столом, а на корточках, дырявой алюминиевой ложкой), приходилось и вовсе без харчей сидеть - это если Рожнов в
«Шизо» засадит. Сначала, гад, еще из инструкции прочтет, наизусть: «Осужденным к лишению свободы, помещенным в штрафной изолятор, запрещаются свидания, телефонные разговоры, приобретение продуктов питания, получение посылок, передач и бандеролей».
        Ну а что отчим устроит за сегодняшний глупый базар, и представить было страшно. До позднего вечера Серый проторчал в техникуме, тянул время, но чему быть, того не миновать - на последнем автобусе поехал-таки назад, в Басманово, где Рожнов его уж заждался.
        Хуже всего в отчиме был запах. Работал он сантехником в ДЭЗе, мытье не уважал, и квартира насквозь пропиталась мерзкой, кислой вонью. Как только мамка на такого гнуса позарилась? Еще пару лет назад была она женщина как женщина, а от жизни с Рожновым превратилась в седую старуху - вечно пьяную и почти такую же, как он, грязную.
        Но мать Серый не винил, ей еще хуже, чем ему доставалось. Когда трезвая, всё плачет. Из детского сада, где уборщицей работала, ее выперли да еще грозятся под суд отдать - посуды и простыней, говорят, много наворовала. А куда ей деваться? Отчиму на водку денег не добудешь - измолотит.
        И он, Серый, тоже хорош. «Урою», а сам драпанул, заступник хренов. То-то Рожнов на мамке, поди, отыгрался, злобу выместил. Для разминки, пока пасынок не вернулся.
        А пасынок вот он, никуда не делся, уже к Колиной Горе подъезжает. Отметелит его Рожнов так, как никогда еще не метелил, это железняк.
        На остановке кто-то вошел, сел на то же сиденье, что Серый, только в другой угол. Очкарик, московский.
        Любовник леди Кулаковой
        В автобусе было светло, снаружи темно, поэтому Роб видел свое отражение в окне почти так же отчетливо, как в зеркале. Вид собственной физиономии настроения не улучшил. Ублюдочные очочки фасона «доживем до понедельника», за ними маленькие глазки, прямые как палки волосы, россыпь прыщей на лбу и - горой Арарат посреди бледных равнин - монументальный носяра, наследство от армянской бабушки.
        Ты урод со смехотворным именем и жалким будущим, сказал Роб своему черному отражению. Семнадцать лет, а уже полный лузер.
        И в эту горькую минуту дальнейшая жизнь предстала перед ним во всей безжалостной очевидности.
        Будет так. Сначала он сунется на филфак, благо в МГУ вступительные в июле. Не пройдет по баллам, потому что нет мохнатой лапы и потому что нервишки на экзаменах подведут. В августе - хенде хох - пойдет сдаваться в педагогический, куда выпускника 12-й спецшколы, конечно, примут с распростертыми. Курсе на четвертом, задроченный гормонами, женится на такой же очкастой задрыге, как он сам, причем даст она ему только после свадьбы. И потом в течение двадцати лет будет откладывать по двадцать рублей с зарплаты, копить на кооператив, как Акакий Акакиевич на шинель.
        А его веселые одноклассники тем временем закончат свои МГИМО и ИСАА, разъедутся по загранкам. Лет через десять, когда Роб, сгибаясь под ветром, будет шкандыбать после работы с авоськой (в ней пакет кефира и пачка макарон), у тротуара лихо притормозит шикарная «лада», а то и «волга», оттуда высунется Петька Солнцев и заорет: «Wow, Дарновский! Робин-Бобин! И очки те же самые! Long time no see! Садись, подвезу!» И, конечно, даже не вспомнит про то, как при всех, при Регинке, втоптал одноклассника в грязь. Ведь зло помнят только обиженные, у обидчиков память короткая.
        Про то, что Регина Кирпиченко устраивает сейшн на даче, в классе стало известно перед майскими. Ее предки собрались на недельку отвалить в Пицунду, а дочку оставили одну. Заключили с ней джентльменское соглашение: собирать френдов на городской квартире ни-ни, потому что там ковры, хрусталь и дорогая техника, зато кантри-хаус в ее полном распоряжении.
        Роб наблюдал за охватившим класс ажиотажем (кого пригласят, кого не пригласят), как Золушка за сборами сестер на королевский бал: не то чтоб безучастно, но безо всякой личной заинтересованности. Уж ему-то точно не светило, так что без толку было интриговать и суетиться.
        И вдруг 5 мая, после классного часа по случаю дня рождения Карла Маркса, подходит к нему Регинка, смотрит своими глазищами и говорит:
        - Робчик, у меня десятого сейшн. На даче, с ночевкой. Если хочешь, приезжай.
        Она стояла у окна вся освещенная солнцем, перетянутые синей лентой волосы сверкали и переливались, и у Роба перехватило в горле, в висках жарко застучало, а в груди, наоборот, стало холодно.
        До чего же она была красивая! Даже если б фазер у нее работал не торгпредом, а дворником, все равно сутулому очкарику такая бьюти-квин никогда и ни за что бы не досталась.
        Главное, она не только красивая была, но и хорошая. Он сразу догадался, чем вызвано неожиданное приглашение. Пару дней назад была городская контрольная по алгебре, а у Регинки с математикой не очень. Кинула через ряд записку: «SOS!». Роб свой первый вариант сразу бросил, наскоро решил задачки второго варианта и тем же манером переправил свернутый листок обратно. Так что не его прыщами прельстилась Регинка - захотела за контрольную отблагодарить.
        - Десятого?- небрежно переспросил он.- Вроде нормально. Ладно, приеду.
        И не удержал лица - просиял счастливой улыбкой.
        Но когда очухался, стало жутко. Что надеть? В синей школьной форме на дачу не поедешь. Можно представить, как остальные расфуфырятся. Им-то хорошо, с их
«Березками» и привозными шмотками, а у него даже джинсов нормальных нет.
        И кинулся на поклон к матери, больше все равно было не к кому. Знал, что имеется у мамхена какая-никакая заначка, даром что ли в своей библиотеке два детских кружка по вечерам ведет.
        Про фирменное тряпье втолковывать ей было без мазы - не врубилась бы. Она до сих пор джинсы называла «техасами», а кроссовки «кедами». Поэтому Роб заговорил на доступном ей языке: мол, приглашен к девочке из очень приличной семьи, не хочется выглядеть оборванцем. Намекнул и на романтические чувства.
        Последнее сработало безотказно. После того, как слинял фазер, Лидочка Львовна (так мать называли все ее сослуживицы) вся как-то пожухла, что называется, махнула на себя рукой. Ни волосы покрасить, ни марафет навести, а одевалась - вообще песня, причем погребальная. Но при волшебных словах «знаешь, мама, эта девочка мне так нравится…» Лидочка Львовна, как старый боевой конь при звуках трубы, тряхнула полугодовыми химическими кудряшками, сверкнула очами и запустила из любимого поэта:
        - Снятся усталым спортсменам рекорды, снятся суровым поэтам слова, снятся влюбленным в огромном городе не-о-битаемые ос-трова!
        - Вот-вот,- кивнул Роб.- Понимаешь, мам, там на даче все в фирме будут, с головы до ног, а я в чем приду? В трениках ха-бэ и сандалях «пионерские»?
        - Всё поняла, ни о чем не беспокойся,- сказала мамхен тоном Василисы Премудрой.
        По правде сказать, он не особо на нее надеялся, но Лидочка Львовна проявила чудеса материнской любви: пошла в местком, поскандалила там, покачала права и добыла талон на настоящие кроссовки «адидас», синие, с тремя белыми полосками и олимпийской символикой. Снаружи они были замшевые, внутри восхитительно упругие - Роб посмотрел, пощупал, остался доволен.
        В общем, на дачу поехал в приподнятом настроении, потому что экипировался более или менее пристойно: румынская рубашка в оранжево-зеленую клетку выглядела сносно, куртку-плащевку он завязал на поясе, чтобы прикрывала неважнецкие индийские джинсы, зато шузы были супер.
        Однако добравшись до соснового колиногорского парадиза, Роб быстро скис.
        Во-первых, сразила дача. Он и не подозревал, что такие бывают: чтоб не шесть соток, а целый кусок леса, и окна от пола до потолка, и огромный камин, и звериные шкуры на полу.
        Во-вторых, одноклассники. Все в джинсовых костюмах, в кожаных куртках, в зеркальных солнечных очках. Курят кто «кент», кто вообще «мор», щелкают пьезозажигалками.
        Ну, а добил Петька Солнцев. Он прикатил последним - видно, для пущего эффекта. Не на автобусе, как Роб, и даже не на такси, как большинство прочих, а на ярко-красном мотоцикле «ямаха». Весь в хрустящей коже, в шнурованных высоких ботинках.
        Стал катать по участку девчонок, и дольше всех Регинку.
        Глядя, как она держится за Петькины бока, Дарновский подумал, что если б она вот так обхватила его, Роба, и прижалась бы к спине своим шестым номером, он бы наверно умер от сердечного приступа.
        Вечером, когда начались танцы-обжиманцы, стало видно, что Петька нацелился на хозяйку дачи всерьез. Атмосфера, как говорится, располагала. Все уже хорошо кайфанули, Витька с Милкой взасос лизались на диване, Сережка с Ленкой вообще ушли наверх (все знали, что у них давно по-взрослому), остальные щека к щеке изображали танго под сдавленный сип группы «Смоуки»:
        A summer evening on Les Champs Elysees,
        A secret rendez-vous they planned for days[Летний вечер на Елисейских Полях, долгожданное тайное свидание… (англ.)] …
        За столом, сплошь уставленным фирменными бутылками, оставались только трое: Дарновский и Петька с Регинкой. Роб сосредоточенно тянул через трубочку виски с содовой (гадость жуткая), изображал задумчивость, а сам с замиранием сердца следил за манипуляциями солнцевской руки. Она уже дважды как бы ненароком опускалась на Регинкино плечо и была мягко снята.
        Третья попытка увенчалась. То ли Регинке надоело ломаться, то ли она разнежилась от музыки, но покрытая золотистыми волосками пятерня захватила плацдарм и постепенно начала его расширять: поглаживаниями, легким маневрированием, а потом и вовсе скользнула подмышку, поближе к вторичному половому признаку.
        Роб наблюдал за Петькиными успехами даже не ревниво, а с унылой, безнадежной завистью.
        Блондинистый красавчик, острый на язык, да разряд по дзюдо, да цековский папа, да японский мотоцикл… Не было у Роба против Солнцева ни одного шанса.
        Так-таки ни одного?- пискнуло несчастное, затюканное самолюбие. А если поворочать мозгами? Если подойти к решению задачи бесстрастно, по-математически?
        Интеллект напрягся на челлендж и тут же выдал подсказку: культур-мультур. Солнцев отродясь ничего не читал кроме «Советского спорта» и «Футбол-хоккея».
        - Ну как тебе Лоуренс с Аксеновым?- спросил Роб Регинку.
        После приглашения на дачу он осмелел и предпринял осторожный демарш: дал ей почитать «Любовника леди Чаттерли» по-английски и рассказ Василия Аксенова, свой самый любимый. Комбинация была неслучайная, со смыслом.
        - Лоуренс чего-то не пошел, нудновато,- охотно откликнулась Регинка.- А рассказ классный. Название клёвое - «Жаль, что вас не было с нами». И концовка супер. Как в сказке.
        - Так это и есть сказка,- грустно улыбнулся Роб.- Разве ты не поняла? Главный герой не стал знаменитым, не женился на кинозвезде. Это он всё нафантазировал, от тоски и одиночества.
        Сказано было правильным тоном - легким, не напрашивающимся на жалость. На Регинку, кажется, подействовало. Она посмотрела на Роба как-то по-особенному, будто увидела впервые. Слегка подалась вперед, ненароком скинув Петькину руку. У Роба внутри всё так и запело.
        Нет, определенно что-то такое между ними в тот момент проскочило, какая-то вибрация, что ли.
        Он небрежно, без нажима, порулил дальше:
        - А «Любовника леди Чаттерли» ты зря бросила. Там вначале, действительно, тяжеловато продраться. Зато потом такие любовные сцены - вообще, крыша едет.
        Петька Солнцев хоть книжек и не читал, но дураком не был - сообразил, что его оттирают. И врезал Робу по полной: и слева, и справа, и по мордасам, и ниже пояса.
        Посмотрев на вальяжно, нога на ногу сидящего Дарновского, задержал взгляд на обтянутой липовым индийским денимом коленке. С деланой почтительностью протянул:
        - Ого. Джины-то - настоящий «Мильтон», с тигром на лейбле. Поди, в «Детском мире» очередь отстоял? Поздравляю.
        Перегнулся и покровительственно потрепал Роба по щеке - того аж передернуло.
        Тут, как назло, еще и кассета кончилась, на веранде стало тихо. Все слышали, как Солнцев утаптывает соперника.
        - А это что? Хоули шит!- Петька ткнул пальцем в горделиво выставленную кроссовку. - Настоящий «адидас»! Где достал? Говорят, во время Олимпиады всем дворникам и туалетным работникам такие выдадут бесплатно.
        Но и этого ему показалось мало.
        - Ну, Робин-Бобин-Барабек, ты прямо картинка из журнала «Работница», настоящий герой-любовник.- Солнцев подмигнул и сделал кулаком похабный жест.- «Любовник леди Кулаковой». Ты бы поосторожней с этим делом, а то никогда от прыщей не избавишься.
        Все так и грохнули. Даже Регинка, предательница, хихикнула. А Роб только глазами захлопал, потому что подлый Петька не только ударил по самым больным местам, но еще и угадал: и про очередь за двенадцатирублевыми джинсами, и, конечно, про «это дело».
        Эх, если б только не позорная растерянность, не жалко отвисшая челюсть, не прилившая к лицу кровь!
        На «леди Кулакову» надо было просто скривиться - мол, фи, сэр, что за пошлость. А по поводу штанов и кроссовок ответить спокойно, с достоинством: «Петь, ты так сильно не гордился бы. Ну, купил тебе папочка бибику и кожаный комбинезончик, большое дело. Да и вообще, мужское ли это дело, о тряпках лялякать?»
        Но сник Роб перед лицом прямой агрессии. Повел себя, как полный кретин: покраснел, вскочил и под всеобщий хохот выбежал вон. То есть фактически признал, что он червяк, гопник, онанист. При всех, при Регинке!
        Как после этого жить?- спросил Роб у своего отражения. Оно по-мефистофельски скривилось, заколыхалось - это машину качнуло на ухабе.
        По радио вялый интеллигентский голос нудил какую-то рифмованную тягомотину, из Пушкина что ли.
        Автобус снизил скорость на повороте, потом ни с того ни с сего вдруг вильнул в сторону, да так резко, что Роб приложился лбом об стекло.
        К группенфюреру
        Серый дернулся от неожиданной, шальной мысли.
        А если самого Рожнова отметелить?
        Ясное дело, не в одиночку.
        Если Мюллера попросить, а?
        А чего. Что Рожнов срок мотал, это Мюллеру по фигу, он и сам в колонии отсидел.
        И взрослого мужика Мюллеру уделать не штука. Особенно если вместе с пацанами из команды.
        Вот на прошлой неделе случай был.
        Шли они, «зонтовские», из Лесгородка по бетонке: Мюллер, Серый, Бухан и Лёха с Пищиком. Вдруг видят - «жигуль» на обочине, с московским номером, и дядька раскорячился, колесо меняет. А время к вечеру, на дороге никого.
        Мюллер говорит, шепотом:
        - Зольдатен, лопатник видали?
        У мужика и вправду из заднего кармана бумажник торчал, крокодиловой кожи. Или, может, черепаховой - короче, богатый лопатник, блестящий.
        - Пищик, Лёха, Серый, в кусты!- скомандовал Мюллер.- Бухан, отстал на десять метров.
        И пошел к машине, не спеша, вразвалочку.
        Серый из кустов смотрел - сердце колотилось. Неужто в натуре на гоп-стоп мужика возьмет? Это ведь не у пацанят возле школы гривенники трясти, это статья, «разбой» называется.
        А москвич, хоть и оглянулся на звук шагов, но ничего такого не подумал. Мюллер собой не ахти какой страшный: рыхлый такой белобрысый пацанок, коротко стриженный, во всем черном. На шпану не похож.
        Настоящая фамилия у старшого «зондеркоманды» была Мельников, по-немецки «Мюллер», как в кино про Штирлица. Он был задвинут на фрицах. Себя велел звать
«группенфюрером», язык сломаешь. Пацанов с Куйбышевской улицы всегда называли
«зонтовскими» - из-за кафе «Дружба», где летом на улице зонты выставляют. Так Мюллер переделал по-своему, сказал: «Мы теперь будем не зонтовские, а зондеркоманда, ясно?» «Зондеркоманда», конечно, красивее, кто спорит.
        Короче, подходит Мюллер к дядьке, остановился, сказал ему чего-то или, может, спросил. Мужик, не оборачиваясь, ответил. Тогда Мюллер как размахнется - и хрясь ребром ладони по наклоненной шее. Тот так и шмякнулся мордой в бампер. А сзади уже Бухан подлетел, и ногой, ногой.
        Когда Серый с остальными подбежали, лопатник был уже в руках у Мюллера, а Бухан дядьку за щиколотки выволакивал - тот с перепугу под тачку полез.
        Мюллер документы раскрыл, прочел вслух фамилию, имя-отчество, адрес.
        - Гляди,- говорит мужику,- мусорам стукнешь, тебе капут.
        А по дядьке видно было, что никуда он не стукнет - до того перетрухал. Только канючил:
        - Ребят, паспорт с правами отдайте, а?
        Дал ему Мюллер вместо паспорта ботинком по ребрам, кинул выпотрошенный лопатник, и все дела.
        После поделил бабки, целых пятьдесят пять рублей: тридцатник себе взял, пятнадцать рублей Бухану. А Лёхе, Пищику и Серому чирик на троих. Еще и сказал:
        - Эх вы, шестеренки. Прибежали на готовое. Фольксштурм какой-то, а не зондеркоманда. Один Бухан - боец, и у того вместо башки кастрюля.
        Что такое «фольксштурм», Серый не знал, но что в городе «зонтовские» числились не в большом авторитете, это факт. И пацанов маловато, и настоящих быков среди них нет. Бухан, хоть и здоровый, но тупой, что правда, то правда. А Мюллер, конечно, знает всякие приемчики типа ребром ладони по шее, но против таких бойцов, как
«сычовский» Репа, кишка у него тонка, не говоря уж про Штыка с его «вокзальными».
        Однако вломить гаду Рожнову, чтоб не беспредельничал, это Мюллеру раз плюнуть. А уж Серый отработает, отблагодарит.
        Эх, раньше надо было додуматься. Стыд мешал. Как расскажешь, что отчим его, шестнадцатилетнего парня, лупцует ремнем по голой заднице и гоняет «под нарами» спать?
        Только сейчас Серому стало не до стыда - жизнь приперла. Очень уж страшно было домой возвращаться.
        Надо в котельную заглянуть. Может, пацаны еще там трутся. Если уже разошлись, придется к Мюллеру на квартиру идти. Это хреново. Батя у Мюллера солидняк, директор мебельного магазина, не разрешает сыну с шпаной водиться. Разозлится группенфюрер, а что делать? Хоть в петлю лезь.
        Серый тяжело вздохнул.
        Тут радио, будто подслушав его муторные мысли, спросило стихами:
        Дар напрасный, дар случайный,
        Жизнь, зачем ты мне дана?
        И поперхнулось. Потому что автобус кинуло вбок - до того сильно, что у Серого кепка слетела с головы.
        Белая колонна, она же белый столб
        Остальных пассажиров тоже качнуло, но дальнейшее произошло так быстро, что вряд ли кто-нибудь из них успел проснуться. Да если и успел, какая разница? Все равно они уже ничего не расскажут.
        Роберт Дарновский взглянул вперед, на кабину водителя, и увидел сквозь двойное стекло посреди дороги нечто очень странное: высокую и широкую белую колонну, даже не то чтобы белую, а будто наполненную изнутри ярким-преярким светом. Сама же колонна была вроде как стеклянная, во всяком случае в ней отразились фары.
        Сергей Дронов увидел то же самое, только немного в ином ракурсе, и назвал про себя колонну «белым столбом».
        Почему шофер так круто рванул влево, было ясно: вылетел из-за поворота, увидел неожиданное препятствие и попытался избежать столкновения. Непонятно другое - зачем в следующий миг он столь же резко вывернул руль обратно.

«Крэзанулся он, что ли?» - мелькнуло в мозгу у Роба.
        А Серый подумал просто: «Щас вмажемся».
        Оба непроизвольно зажмурились, ожидая услышать звон разбитого стекла, но услышали совсем другие звуки, причем Роб одни, а Серый совсем другие.
        Но сначала лучше рассказать, что они увидели.
        Открыв глаза (и Робу, и Серому показалось, что это произошло максимум секунду спустя), оба обнаружили над собой беленый потолок с трещинами. Только у Дарновского перед глазами трещины были продольные, а у Дронова преимущественно поперечные и с желтоватыми разводами.
        Сходность открывшейся их взглядам картины объяснялась просто: ребята очнулись в одном и том же реанимационном отделении басмановской райбольницы, в двух соседних боксах.
        Глава вторая
        Симфония-рапсодия
        А услышал Роб вот что: многоголосое звучание оркестра, в котором сливались сладостный пилёж скрипок, восторженные всхлипы труб, победное рокотание ударных и щекочущее душу пение каких-то неведомых ему инструментов. Уже очнувшись, но еще не вполне придя в себя, десятиклассник подумал: «Суперский музон. Хоть и классика, а не занудство. По-своему не хуже, чем „Лед зеппелин“. Вивальди, что ли?» И первым делом рефлекторно поискал глазами источник, откуда лилась чудесная симфония-расподия или как она там называлась.
        Тогда-то Роб обнаружил и беленый потолок, и крашеные казенной голубоватой краской стены, и стеклянно-металлическую конструкцию, от которой к его забинтованному локтю тянулась трубка. Ни радиоприемника, ни проигрывателя не увидел. Однако метаморфоза, произошедшая с рейсовым автобусом, до того поразила десятиклассника, что он на время забыл о мелодии и захлопал глазами, затряс головой, отчего капельница недовольно булькнула. Музыка, впрочем, не пропала, а словно бы ушла в бэкграунд, как это бывает в кино.
        Потом открылась дверь, в палату вошел бородатый человек в белом халате, и симфония-рапсодия сбавила громкость почти до нуля, но все же не стихла.
        - Где я? В больнице, да? А что случилось?- спросил Роб каким-то не своим, сиплым голосом.
        Врач сел рядом, поправил капельницу, взял пациента за запястье и уставился на часы.
        - Повезло тебе, парень. Прямо хоть в музее показывай. От такого удара все внутренние органы должны были полопаться, позвонки к черту переломиться. Кто впереди сидел, все в лепешку, а тебе хоть бы хны. Вон и пульс нормальный. А находишься ты в больнице имени Семашко, в реанимации, то бишь в отделении интенсивной терапии. Но это для подстраховки. Ты целехонек, здоровехонек, хоть завтра в Афганистан, интернациональный долг выполнять.- Бородатый хохотнул, отсоединяя от локтя трубку - Роб поморщился, когда игла вышла из вены.- Домой мы сообщили, ты не волнуйся. Хорошо, у тебя в кармане паспорт лежал. Что же с автобусом-то стряслось, а? К тебе следователь рвется, хочет выяснить. Ты успел что-нибудь разглядеть?
        Стихнувшая на время музыка вновь зазвучала громче, и как-то очень лихо, по-заводному. Динамики у них тут где-нибудь, что ли? Вряд ли, откуда в занюханной райбольнице саунд-систем такого качества. Тут явно и долби, и вуферы, и частотка класса люкс. Чудно. Дарновский повертел головой, но никакой аудиоаппаратуры не обнаружил.
        Бородатому врачу он сначала хотел сказать про белую колонну на шоссе, но засомневался. Скорей всего она ему привиделась, уже после того, как потерял сознание. Какая на фиг колонна посреди дороги, да еще стеклянная?
        А тут доктор возьми и спроси:
        - Чего ты все головой мотаешь? Зрение не двоится? В ушах не звенит, не шумит? Ну-ка, подними подбородок. Сюда смотри.- И взял пациента руками за виски.
        Надо сказать ему про музыку, подумал Роб. Но тут вдруг встретился с врачом взглядом и вздрогнул: глаза бородатого вспыхнули зеленым кошачьим огнем, зафосфоресцировали. Это было до того неожиданно и жутко, что у десятиклассника сердце подпрыгнуло чуть не до самого горла.
        Музыка умолкла, вчистую. Вместо неё десятиклассник услышал унылый писклявый голос, скороговоркой пробормотавший: «Тень-тере-тень. Щец горячих, тефтелек в судки, дверь на ключ, и граммулечку-другую. Как рукой. Тень-тере-тень».
        - Не дергайся. В глаза смотри!- басом прикрикнул на дернувшегося Роба врач.
        Не было в комнате никого третьего, точно не было!
        Голосишко запищал снова, прямо в ушах у Дарновского: «Зрачки-то, зрачки. Ефимычу сказать, пускай он. Граммулечку, граммулечку…»
        Глаза у доктора пугающим блеском больше не сверкали. Глюк это был, ясно.
        - Я тут один в палате? Или еще кто есть?- осторожно спросил Роб, скосившись. Повернуть голову пока не мог - бородатый по-прежнему сжимал ему виски.
        - Один. Как фон-барон,- весело ответил тот, убирая руки.- Ну вот что, баловень Фортуны. Следователя я к тебе не пущу. Не нравится мне, как ты мигаешь и башкой трясешь. Пускай тебя главврач посмотрит. Ты отдыхай. Аппетита у тебя пока нет и быть не может, а я, брат, проголодался. Загляну к твоему соседу, потом пообедаю, и опять к тебе. Ты только не вставай, лежи. Вот звонок, если что - жми на кнопку.
        Буги-вуги
        Едва врач вышел, Роб вскочил с кровати и как следует исследовал комнату. Все эти чудеса его здорово достали.
        Спокойно, сказал он себе. Просто тут тонкие перегородки. Может, вообще фанерные.
        Он приложил ухо к одной стене - тихо. К другой - то же самое. Снаружи доносились обычные заоконные звуки: дальний шум улицы, шелест листвы, курлыканье голубей.
        Завершив разведку, десятиклассник снова улегся и зажмурил глаза, чтобы отключить зрительные глюки и сконцентрироваться исключительно на слуховых.
        Писклявый голос больше не бормотал - уже хорошо. Зато музыка распоясалась пуще прежнего. Скрипочки и духовые ушли, теперь солировали барабаны, задорно подвывало что-то типа гавайской гитары, вибрировал контрабас. Дарновский лежал и трясся от страха за свою поврежденную психику, а неведомому оркестру это было по фигу. Такое отчебучивал - прямо буги-вуги. Впору было вставать и пускаться в пляс. От этого необъяснимого и неуместного аудиовеселья Робу сделалось совсем страшно. Он лег, натянул одеяло до самых глаз.
        Когда, гремя алюминиевым чайником, вошла санитарка, обрадовался ей, как родной, хотя была она довольно противная: с бородавкой на лбу, усатая, в разношенных тапках. На лежащего даже не взглянула - наверно, пациенты были для нее вроде мебели.
        Налила в стакан блеклого чая, шмякнула на блюдечко два куска рафинада. Потом кряхтя наклонилась, достала из-под кровати утку - та была чистая, Роб ею не пользовался.
        Только теперь санитарка подняла на него глаза и недовольно нахмурилась, будто он в чем-то провинился.
        Роб подавился вскриком - глаза у старухи сверкнули такими же зелеными искрами, как недавно у бородатого доктора.
        - Чего вскинулся? Припадочный, что ли?- скрипуче проворчала санитарка, без интереса глядя на Дарновского.- Ишь, вылупился.
        Еще бы ему не вылупиться! Музыка, терзавшая его барабанные перепонки, пропала, и вместо заводного буги-вуги запел глубокий и звучный женский голос (кажется, такой называется контральто): «Травы, травы, травы не успе-ели от росы серебряной согнуться …» Песня оборвалась на середине строфы. Контральто произнесло: «Ишь ты, пустая. А после на простыню надует».
        - А? Что?- пролепетал Роб, испуганно озираясь.
        - Дерганый какой,- пробурчала старуха, отворачиваясь.- Надоели вы мне все во как…
        Забрала свой чайник и вышла, шлепая задниками.
        И буги-вуги тут же снова вмазало Дарновскому по ушам - так ликующе, так радостно, будто в самом скором времени должен был начаться большой долгожданный праздник.
        Роб застонал, зажал уши руками и даже спрятал голову под подушку. Но музыка от этого тише не стала. Скорее наоборот.
        И тогда на помощь бедному десятикласснику пришел главный и единственный союзник - рациональное мышление, недаром Дарновский был лучшим учеником выпускного класса одной из лучших столичных школ.
        Спокойно, сказал себе Роб. Врач ошибается, я не целехонек и не здоровехонек. Кости у меня целы, но психика в лоскутах. Во-первых, зрительные галлюцинации - вурдалачье посверкивание глаз у бородатого и у бабки. Во-вторых, галлюцинации слуховые: настырная внутричерепная музыка и несуществующие голоса. Может, и еще какие-нибудь симптомы обнаружатся.
        Наверно, у меня контузия или какое-нибудь неявное сотрясение мозга. Надо всё подробно описать главврачу. Ничего, вылечат. Если человек сам сознает, что у него мозги малость съехали, значит, он не полный крэйзи.
        И было тут Робу третье явление, кое-что наконец прояснившее. Не всё, конечно, далеко еще не всё, но некую ключевую деталь.
        В дверь решительно постучали. Не дождавшись отклика, в палату вошел немолодой, но по-молодежному одетый мужчина: вытертая кожаная куртка, остроносые сапоги с медными оковками, лажовые польские джинсы «Одра». На боку у незнакомца висел квадратный футляр.
        - Как самочувствие?- затараторил он прямо с порога и пошел к кровати, заранее протягивая руку.- Корреспондент главной районной газеты Востряков. Это и есть та самая рубашка?- показал он на застиранное больничное белье, в которое Роба обрядили, когда он еще не пришел в сознание.
        - Какая та самая?- напрягся Дарновский (не из-за вопроса, а из-за музыки, при постороннем человеке немедленно уползшей на задний план, но жизнерадостности при этом не утратившей).
        - В которой ты родился,- хохотнул репортер, стискивая больному ладонь.- Вообще-то к тебе сюда нельзя, даже ментов не пускают, но пресса не знает преград.
«На пикапе драном и с одним наганом первыми врывались в города».
        Голос у него был под стать внешности - с дребезжинкой, но бодрый, напористый.
        На Роба корреспондент не cмотрел - возился с диктофоном, который извлек из квадратного футляра.
        - Раз, раз. Одиннадцатое мая, между прочим воскресенье. Райбольница.- Перекрутил, послушал, остался доволен.- Ну, счастливчик, рассказывай.
        И выжидательно уставился на десятиклассника бесцветными припухшими глазками.
        То есть это в первый момент они были бесцветные, а в следующий явственно зазеленели и вспыхнули.
        Поскольку это был уже дубль три, Роб не очень-то и удивился, лишь вжался затылком в подушку.

«Москвичок-мозглячок, - протарабанил у него в голове скрипучий голосок.- На Мишку, как его, из «Бэ», Сосновского, нет Сосницкого, похож. Ну давай, бляха-муха, рожай. Батарейка же».
        И тут монетка наконец проскочила. Роб, что называется, въехал. Палата начинала говорить разными голосами и нести дребедень всякий раз, когда он встречался глазами с другим человеком и видел зеленые искры.
        Ничего от него не добился репортер главной районной газеты, ни единого слова. Роб лежал зажмурившись, чтобы больше не видеть зловещего фосфорного посверкивания. И уши заткнул. От скрипучего голоса таким манером избавился, от музыки - нет.
        Как ушел корреспондент, Дарновский не заметил - не до того было.
        Спокойно, без паники, мысленно твердил он. Эмоции потом, сначала рациональный подход.
        Версия номер один, из области паранормальных явлений. Дело в помещении, оно какое-то не такое.
        Это палата насылает музыку, превращает обычных людей в оборотней, включает и выключает бесплотные голоса. Место-то особенное - реанимация. Поди, многие на этой самой кровати медным тазом накрылись. Может, я слышу голоса покойников?
        Это если идти по мистическому пути.
        Теперь попробуем по материалистическому, версия номер два. Еще покошмаристей первой.
        От шока в голове у вас, Роберт Лукич, шарики задвинулись за ролики. От этого ты не можешь смотреть людям в глаза - сразу происходит сдвиг по фазе, прёт всякая бредятина. Что звуки идут из головы, а не из внешнего источника, было очевидно: ведь посетители ни голосов, ни музыки не слышат.
        Психиатр нужен. И чем скорей, тем лучше.
        Роб уже потянулся дрожащим пальцем к звонку, еще секунда, и вызвал бы медсестру. И пришел бы врач, и отправил бы десятиклассника на обследование в психоневрологическую больницу, откуда Дарновский с его уникальными симптомами, наверное, никогда бы уже не вышел.
        Всё так и произошло бы.
        Блюз
        если бы в этот самый миг дверь снова не распахнулась - да так стремительно, что створка с размаху ударилась о стену и в стакане с чаем звякнула ложечка.
        В бокс реанимационного отделения ворвалась бледная, растерзанная мамхен: кофта застегнута криво, взгляд безумный, в руке авоська с четырьмя бугристыми апельсинами.
        - Робчик! Сынулечка!- отчаянно закричала Лидочка Львовна.
        - Мама!- еще громче воскликнул свихнувшийся десятиклассник и разрыдался - горько, взахлеб, как не плакал уже наверное лет пять.
        Авоська упала на пол, желтые шары покатились по линолеуму. Мамхен обхватила перепуганного сына, стала его гладить, целовать в растрепанную макушку. Сама тоже завсхлипывала, сбивчиво заговорила:
        - Позвонили, не волнуйтесь, цел, так повезло, так повезло, а я не пойму, чего повезло-то, ах ты, ах ты. Басманово какое-то, райбольница, а я даже не знаю, с какого вокзала. С Киевского, электричка в 12.55, двадцать минут до отхода, а на перроне очередь, апельсины дают, я встала, а сама думаю - не успею, ах ты, ах ты, как будто это имеет значение. Но успела, за минуту до отхода, вот, где они, упали, только килограмм в одни руки, я говорю, мне сыну в больницу, а они говорят, всем в больницу, миленький, господи, я у главврача, только что, Семена Ефимовича, он сказал, всё хорошо, всё обошлось, я даже испугаться не успела…
        И стало Робу так хорошо, так спокойно под этот ее поток сознания, и музыка не то чтобы пропала, но стала тихая, умиротворяющая, без барабанной трескотни.
        - Мама, да всё нормально, я в порядке,- прогнусавил он в нос, уже стыдясь, что так раскис.
        Вытер слезы, надел очки, посмотрел мамхену в глаза…
        - Аа!
        Затравленно вжал голову в плечи.
        Искры! Зеленые! Из глаз! У родной матери!
        Ну, это был уже чистый фильм ужасов.
        - Что? Что?- переполошилась Лидочка Львовна, но другой голос - хрипловатый, с придыханием, заглушил ее причитания: «Ах ты, ах ты, Ефимович этот, ну конечно, райбольница, мальчик мой бедненький, в Первую градскую, там настоящие специалисты, у Зинпрокофьевны брат, ах ты, ах ты, бледненький-то, бледненький, и глазки, как у маленького, когда ветрянкой, машину, в Москву, скорее…»
        Замер Роб, прислушиваясь к хрипловатому голосу. Еще не окончательно врубился, но уже тепло было, даже горячо. Голос был совсем чужой, незнакомый, но слова мамины: и это «ах ты, ах ты», и библиотечная начальница Зинаида Прокофьевна, у которой брат заведующий отделением в Первой Градской больнице.
        Это я мысли мамхена слышу, дошло наконец до отличника. А раньше слышал мысли врача - про тефтели, про граммулечку в запертом кабинете, про какого-то Ефимыча, который, наверное и есть главврач Семен Ефимович. Нянечка думала про утку и пела. Журналист волновался, что батарейка в магнитофоне сядет, и кого-то я ему напомнил, соученика по школе, что ли.
        И происходит эта аномалия, когда я смотрю человеку в глаза. Сначала вижу зеленый сполох, будто искра проскакивает, потом слышу внутренний голос. Как только раньше не допер? Видно, и в самом деле во время аварии здорово башкой стукнулся - мозги плохо работают.
        Он стиснул пальцами пылающий лоб. От поразительного открытия всего колотило, а музыка в голове звучала опять невпопад - печальная такая, с подвыванием. Чистый блюз.
        Глава третья
        Костольеты
        Серый, очнувшись в больничной палате, тоже услыхал кое-что чудное, но не симфонию и не блюз, а звонкое, сухое пощелкивание примерно следующего звучания: «То-так, то-так. То-так, то-так».
        Сначала, пока в голове не прояснилось, он подумал: часы тикают. Но через минуту-другую, когда малость оклемался и оглядел белую комнату, увидел, что никаких часов нет. Тогда допер: ё-моё, это ж у меня в башке щелкает!
        Постукивание было лихое, звонкое. Где-то он такое уже слышал. И до того важным показалось вспомнить, где именно, что ни о чем другом в первые минуты Серый думать просто не мог. Наверно, не вполне еще очухался.
        Короче, поднатужился, вспомнил.
        По телеку, вот где. Тетки испанские плясали, отщелкивали пальцами. Ну, не пальцами, а там у них такие костяные стукалки, как их, блин.
        Костольеты, что ли.
        Вспомнил - и тут уж окончательно пришел в себя. Задумался, что за комната такая, да почему он в койке лежит, и что это за хреновина, от которой к его руке шланг тянется.
        Но голову ломал недолго. Пришел бородатый врач и всё Серому разъяснил.
        Что автобус, на котором он ехал, грохнулся. Что Серому и еще какому-то пацану повезло, а всех остальных пришлось с асфальта соскребать.
        Неужто мы об стеклянный столб так приложились, хотел спросить Серый, но тут доктор велел ему разинуть рот и высунуть язык - особо не побазаришь.
        - Ты Сергей Дронов, правильно?- говорил врач, давя на высунутый язык ложкой.- Так в студенческом билете сказано. Нашли твой адрес, позвонили. Там какой-то мужик пьяный. Отец что ли? Или сосед?
        Когда бородатый вынул ложку, Серый хмуро ответил:
        - Отчим.
        То-так то-так, то-так то-так, постукивали костольеты.
        - Ну, а как общее самочувствие, везунок? Не мутит? В глазах не двоится?
        - Да вроде нормально,- сказал Дронов и сдуру ляпнул про стук в голове.
        Врач сразу бровями зашевелил, придвинулся. Оттянул одно веко, потом другое. Крякнул. От бородатого несло водярой, вчерашнего распива. Этот запах Серому был хорошо знаком.
        - Стук, говоришь? С эхом или нет? Хм. Не нравится мне это. Энцефалограмму мы тебе сделали, вроде бы проблем нет. Но с психикой шутки плохи. Такая авария это, брат, не комар чихнул. Провериться надо. Кости-мышцы у тебя целы, внутренние органы тоже, ушиба головы нет, так что мариновать тебя здесь незачем. После обеда перевезем тебя в Бузыкино, в психоневрологическую больницу. Там с тобой поработают специалисты, обследуют. Мало ли что.
        И давай в тетрадке строчить, только ручка заскрипела.
        Серого аж в холодный пот кинуло. Слыхал он про бузыкинскую психбольницу. Рожнов там в ЛТП две недели отмокал. Говорит, хуже, чем зона строгого режима. Санитары резиновыми палками по почкам лупят, кормят помоями, а чуть пикнешь - могут засадить хоть на десять лет, без суда, без помиловки. А пацаны рассказывали, что в Бузыкине над психами опыты ставят. Типа вколют нормальному человеку, ну, может, немножко нервному, какую-нибудь хренотень или таблетками потравят, и он становится на всю жизнь идиотом. Да Серый и сам, еще когда маленький был, лазил в дурдом через забор - на психов поглядеть, похохотать. Ходят там доходяги в драных халатах, кто руками машет, кто плачет, кто волосы себе ерошит. А раньше, наверно, были люди как люди.
        - Может, тебе курс укольчиков пропишут. Или таблеточек поглотаешь. Слуховые галлюцинации - это, Сережа, серьезно,- строго сказал бородатый, закрывая тетрадку с приговором.
        Как услышал Серый про укольчики-таблеточки, сердце от ужаса чуть из груди не выпрыгнуло.
        И стук в башке перешел со спокойного «то-так то-так, то-так то-так» на пулеметно-быстрое «токо-так, токо-так, токо-так».
        - Не поеду в Бузыкино!- выкрикнул он.- Не имеете права!
        Врач очень медленно поднял голову.
        - Чтооо тыыы скаазааал?- протянул он чудным голосом - лениво-прелениво, врастяжечку.
        - Нормальный я! И ничего у меня в башке не стучит!
        (Это Серый наврал, костольеты молотили вовсю, будто целый табун лошадей отстукивал по мостовой коваными копытами).
        - Э-э-э-э-э, брааат, даа у-у теебяаа ещёоо и реечь нарууушенааа,- пропел бородатый и плавно, будто в такт тягучей песне, покачал головой.- Ниичевооо нее поняатноо. А-а что-то это тыы такоой блеедны-ый? Нуу-кааа дай-кааа пуульс.
        Торопиться ему, паразиту, похоже, было некуда. Он очень медленно взял Серого за руку и потом ужасно долго пялился на циферблат часов.
        Серый не выдержал, тоже на часы посмотрел. Удивился. Врач был мало того что вялый, но еще и тупой. Никак не мог врубиться, что часы у него сломаны. Секундная стрелка ни хрена не двигалась. То есть двигалась, но еле-еле, от одного перескока до другого можно было до десяти досчитать.
        Посмотрел Серый на урода, от которого сейчас зависела его судьба, и увидел, что у бородатого ползут вверх брови, поднимаясь всё выше и выше.
        - Скоолькооо?! Теень-теерее-теень,- протянул он.- Чтоо заа…- И не договорил, стал подниматься со стула, неспешно так.- Нуу-каа, откииньсяаа, леежиии ии нее шеевелиись. Яаа сейчаас! Тыы толь-коо деержиись, нее отруубайсяа!
        И побежал к двери, но тоже как-то по-уродски. Поднимет ногу, подержит на весу, опустит. Вроде спешит человек, а сам еле ноги переставляет. Вот кого по-хорошему в дурдом бы отправить.
        Короче, свалил бородатый. Наверно, чтоб Серого поскорей в психушку отправить.
        Тут лоховаться было нельзя. Как только дверь за доктором закрылась, Серый вскочил с кровати и рванул к окну.
        Ништяк, первый этаж.
        Дернул раму. Она, видно, совсем старая была, ветхая - слетела с петель. И стекло посыпалось. Ну и хрен с ним!
        Был Серый в трусах и больничной рубашке. По улице особо не пройдешься. А что делать?
        Надел он казенные клеенчатые шлепанцы, чтоб об осколки не обрезаться. Подоконник накрыл одеялом.
        Прыг-скок, и оказался снаружи. Вроде никто не видел.
        Через больничный двор еле-еле полз грузовик.
        Серый, согнувшись, припустил вдоль длинного корпуса.
        Потом - рывок через газон к забору. Подпрыгнул - удачно так, с первой попытки за кромку ухватил. Легко перемахнул на ту сторону, спрыгнул на тротуар и только тогда перевел дух, съехал с нерва.
        Хрен вам, а не Бузыкино.
        И костольеты тоже успокоились, отстукивали уже не «токо-так», а прежнее неторопливое «то-так, то-так».
        Уф!
        Теперь надо было прикинуть, куда податься.
        Домой бы. Одеться по-нормальному и ноги уносить, пока из больницы не приехали в психушку отправлять.
        Но дома отчим.
        Как быть?
        Здесь Серый вспомнил, что в автобусе, перед самой аварией, пришла ему в голову идея: попросить Мюллера, чтоб пуганул Рожнова, навалял гаду по хлебальнику.
        Время было подходящее, третий час. Пацаны наверняка уже подтягиваются к котельной, где у «зондеркоманды» стыкалово или, как велит называть Мюллер, штаб.
        От больницы до котельной недалёко. Можно и в трусах дошлепать.
        Чумовая затыка
        Сначала показалось, что повезло. В штабе он застал Бухана с Вовчиком, а скоро подвалил и сам Мюллер. И нормально так встретили: ахали, по плечу хлопали, говорили, что теперь Серый, мать его, сто лет проживет и всё такое. Но когда, отозвав группенфюрера в сторонку, он заговорил о главном, получился облом.
        - Ты чё, с дуба упал?- удивился Мюллер.- Какой мне навар с твоим отчимом разбираться? Я тебе чё, фигаро-здесь, фигаро-там? Ты команду в свои семейные базары не мешай. Это твоя заморочка, не моя.
        Под перестук насмерть засевших в голове костольет («то-так, то-так») Серый тоскливо смотрел на железный крест, выглядывавший из-под мюллеровской кожанки. Группенфюрер хвастал, что крест настоящий, якобы с фрицевского скелета, найденного в лесу, на болоте. Но скорей всего брехня. У него тетка двоюродная на «Мосфильме» работает. Сперла, поди, со склада, где у них костюмы и цацки всякие.
        - Куда же мне?- тихо сказал Серый.- Дома Рожнов который день квасит. Больница ментов пришлет, в дурдом везти. А у меня, сам гляди, ни шмоток, ни бабок. Вообще пустой. Ни копья.
        - Ладно, пятерку одолжу, пока перекантуешься,- расщедрился группенфюрер.
        А пацаны кое-как приодели. Вовчик сбегал, принес кеды старые и рубашку, Бухан притаранил из гаража отцовский комбинезон, весь черный от масла.
        Оделся Серый, снова к Мюллеру подошел. Не хотелось упрашивать, а надо. Опустил голову, попробовал сызнова:
        - Слышь, ну хоть пугануть бы его, гада, а? Сказал бы ему типа «еще раз Серого тронешь, на ножи поставим», а? Он труханет, точно. Обдрожится весь.
        Группенфюрер не ответил. Тогда Серый поднял глаза и увидел, что у Мюллера у самого дрожит нижняя губа - отвисла и дрожит. А смотрел старшой «зондеркоманды» куда-то поверх дроновского плеча.
        Тут Серый приметил, что и остальные «зонтовские», кто в котельной был, тоже примолкли. Бухан насупился, а Вовчик моргает и весь белый стал.
        Обернулся Серый - и тоже сморгнул.
        В дверях котельной стояли четверо «сычовских»: Арбуз, который при ихнем старшом, Репе, первый помощник, и с ним быки. Одного звать Скок, другой Брыка, а кликуху третьего Серый не знал - сутулый, в кепаре-восьмиклинке, и клешастые руки висят чуть не до колен.
        Рожи у всех четверых были такие, что у Серого противно заходили колени.
        - Чего, «зонты», деловыми стали?- спросил Арбуз и сплюнул.- Мужика на бетонке ты, Мюллер, гоп-стопнул? Разве тебе Репа не говорил: сиди на своей Куйбышевке, не рыпайся? Где Куйбышевка и где бетонка, а? Чумовая затыка вышла, сам виноват. Ответишь.
        - Ты чего лепишь?- попробовал держать понт Мюллер. Цапнул зубами губу, чтоб не дрожала.- Какого мужика?
        - Не гони. Ты сработал, больше некому: блондинистый, весь в черном. Мужик в ментуру заяву накатал, майору Евдокимову. Тот Репу вызвал, говорит: ничего не знаю, бетонка - это у тебя. Бабки мужику вернуть и ксиву, не то сам знаешь. Значит, так, баклан. Ксиву отдаешь, пятьдесят пять тоже. Плюс два раза по пятьдесят пять сверху. Штраф.
        Выходит, пошел-таки побитый дядька в милицию! Подставил захудалых «зонтовских» самому Репе, бригадиру «сычовских», с которыми только свяжись - света не взвидишь.
        Хоть своих четверо и тех тоже, но про махаться нечего было и думать. Такой бычара, как Арбуз, один бы всех уделал, он лежа запросто сто восемьдесят жмет, Серый сам видел.
        - Да где я столько бабок возьму?- сбавил тон «зонтовский» группенфюрер.- Три раза по пятьдесят пять! Это сколько? Сто шестьдесят пять рваных!
        - А не хочешь…… в…..?- набычился Бухан и, сжав кулаки, шагнул навстречу
«сычовским».
        Арбуз, не вынимая рук из карманов, сбоку, страшным по силе и скорости ударом ноги врезал Бухану в пах. Тот согнулся пополам.
        Дубина безмозглая! Теперь из-за него всем кости переломают!
        От страха костольеты, поселившиеся в голове у Серого, забыли про «то-так» и вмазали по черепу дробным «токо-так, токо-так!».
        - Бей их, пацаны!- приказал Арбуз своим.
        Хотел Серый рвануть к выходу, проскочить между «сычовскими», но не рассчитал - налетел плечом на Арбуза. А паршивей всего было то, что Арбуз то ли каблуком зацепился, то ли еще что, но от толчка опрокинулся навзничь. И, похоже, крепко приложился затылком.
        От ужаса Серый замер на месте.
        Третий из «сычовских» быков, который с неизвестной кликухой, медленно повернулся к Серому, ощерил зубы и с пугающей неторопливостью занес кулак.
        Тогда, взвизгнув, Серый толкнул его в грудь, пулей вылетел из котельной и дунул через двор. Бешеный стук костольет гнал его прочь, как зайца.
        Вот теперь ему точно был конец.
        Товарищей бросил на убой - раз.
        Дурдом на хвосте - два.
        Плюс дома Рожнов.
        Из Басманова надо уносить ноги - куда глаза глядят. Здесь Серому жизни больше не будет.
        Только домой все равно нужно заглянуть. Куда поедешь чучелом, в промасленной спецовке? И на какие шиши? Мюллер пятерку дать так и не успел. Хоть сколько-нисколько у мамки денег перехватить. Ну и попрощаться.
        Может, Рожнов уже упился и задрых?
        Токо-так!
        Но и здесь Серому не свезло. Видно, вся его везуха потратилась на аварию.
        Ключом открыть дверь он не мог - ключ остался в больнице, вместе с одеждой и документами. Пришлось звонить.
        Открыла не мать - Рожнов. Он был в шароварах, в обвисшей на плечах майке. Серый сразу понял, что отчим находится на самом поганом этапе запоя: спать не может, есть тоже, даже табаку дыхалка не принимает. Только глушит ханку и бесится.
        Как увидел Серый у Рожнова незажженную папиросу в углу рта, глаза в красных прожилках, лиловый отлив щек, так сразу внутри всё и упало. И костольеты снова перескочили на пулеметный стрекот.
        - А-а-а-а-а, явииилсяааа,- пропел отчим, издевательски растягивая звуки.- А бреехааали чтооо под автообус поопааал. Надуууть хотееелиии? Рожнооовааа еще никтооо нее надуувааал. Зааходиии, миил чеелоовеек, гооостееем бууудешь.
        Медленно, со вкусом стал отводить правую руку, сжимая пальцы в кулак. Уверен был, сволочь, что никуда Серый не денется. Не посмеет ни убежать, ни даже закрыться от удара. Не торопился, растягивал удовольствие.
        Мохнатый кулачище двинулся к лицу Серого, целя точно в нос. Это у Рожнова, когда особенно осатанеет, такая манера: сначала ослепить ударом в нос, чтоб ты захлебнулся кровью, потом левой под дых, дальше сшибет на пол локтем по затылку, ну а напоследок отработает ногами, сколько запалу хватит.
        Но сегодня что-то очень уж вяло он разворачивался. Должно быть, перепил. Серый успел присесть, и кулак со всего маху двинул по косяку. Хряснуло солидно так, смачно.
        - А-а-а, ёооо…- заматерился было отчим, но Серый, боясь второго удара, толкнул его ладонью.
        Не сказать чтоб сильно, однако Рожнов отлетел в коридор, бухнулся об стену и сел на пол.
        Глаза у него недоверчиво выпучились. Из разбитой об дверь кисти сочилась кровь. А рожа из красной, злобной, вдруг стала серой, напуганной.
        И сделалось тут Серому очень хорошо, просто-таки замечательно.
        Он подошел и двинул отчиму ногой по уху - голова мотнулась влево.
        Потом с другой стороны - голова дернулась вправо.
        Рожнов зажмурился и захрипел.
        - Еще когда хавало на меня разинешь - хребет сломаю. А за мать вообще убью!- пообещал Серый.- Узнаю, приеду и убью.
        Перешагнул через съежившегося отчима и пошел в комнату. Взял аттестат за восьмилетку, свидетельство о рождении (паспорт, жалко, в больничке остался). Одёжи прихватил.
        Потом на кухню двинул. Очень жрать хотелось.
        Только пусто было в холодильнике, шаром покати. В окно светило яркое солнце, Серый от него сощурился.
        Хоть воды попить.
        Из водопроводного крана выдулся радужный пузырек. Медленно, очень медленно полетел вниз, со звоном ударился о жесть раковины. Цок!
        Токо-так, токо-так, токо-так!- откликнулась бешеная дробь в висках.
        Глава четвертая
        Опыты
        В Первой градской, куда мамхен перетащила-таки сынулю из райбольницы, диагноз подтвердили: физических травм нет, а про удивительную психическую аномалию Роб помалкивал. Был приглашен знаменитый неврологический профессор Кацнельсон, но Дарновский изо всех сил изображал естественность и в глаза светилу старался не засматриваться - боялся, чтоб выдаст себя, если снова увидит зеленые искорки. Кацнельсон тем не менее что-то такое унюхал. Может, именно из-за того, что десятиклассник упорно отводил взгляд.
        Приговор светила был таков:
        - Сильное потрясение, но это неудивительно. Последствия столь серьезной психической травмы непредсказуемы. Существует так называемый SS, Survivor Syndrome, очень сложное и недостаточно изученное наукой явление. Ясно одно: как всякому, кто выжил в катастрофе, вам предстоит заново выстраивать отношения с жизнью. Вы как бы родились во второй раз, вернулись в состояние новорожденного младенца. Вам предстоит снова учиться всему: ходить по улицам, ездить в транспорте, налаживать отношения с окружающим миром. Не суетитесь, не подгоняйте себя. Процесс это медленный, чреватый всякого рода рисками и неожиданными открытиями.
        И Роб воспользовался советом профессора, даже не подозревавшего, до какой степени он попал в точку.
        Новорожденным младенцем десятиклассник Дарновский себя не чувствовал. Тут скорее было уместно другое сравнение: вроде как жил человек до семнадцати лет слепым и вдруг прозрел, научился видеть - ну, пускай, не весь окружающий мир, а окружающих людей. И они оказались вовсе не такими, как этот человек воображал себе на основании данных слуха-нюха, осязания и чего там еще, ах да, вкуса.
        Люди были одновременно и проще, и сложнее, чем Роб думал. А главное страшнее.
        Взять того же Кацнельсона. Один разок заглянуть ему в глаза все же пришлось - когда тот светил в зрачки фонариком. Ну, разумеется, вспыхнули искры. И раздался настоящий голос профессора, дряхлый-предряхлый, как у столетнего старика. «Выжил, - тоскливо сказал спрятанный в психоневрологе старикашка.- Зачем выжил? Заурядный, некрасивый, прыщи, лживые глазки. А Мишенька… Лучше бы этот лежал с раздавленным лицом… Стоп. Стоп. Стоп. Спокойно».
        На «заурядного» и «некрасивого» Роб страшно оскорбился, но потом, уже после консультации, узнал от заведующего отделением (того самого, брата Зинпрокофьевны), что у светила в прошлом году сын разбился на мотоцикле - его переехала автофура.
        Кацнельсону этому теперь, наверно, на всех молодых парней смотреть тошно, успокоил себя Дарновский.
        А когда ехали из больницы домой, вышло еще хуже. Ненарочно, само получилось, заглянул мамхену в глаза и подслушал такой текстик - чуть не рухнул: «Слава богу, всё хорошо, всё хорошо, домой, винегрет, рассольничек, котлетки его любимые, потом в кровать, доктор про крепкий сон, и можно к Рафику, можно, теперь можно, ах ты, ах ты, трусики поменять, лифчик черный, с кружавчиками…»
        Роб пришел в ужас. Рафик - это наверняка Рафаил Сигизмундович, мамин однокурсник, плешивый, с пузечком, весь воротник в перхоти. Что-то он в последнее время в гости зачастил, но Робу, конечно, и в голову не приходило. У мамхена любовник?! Лифчик с кружавчиками? Это в сорок четыре года?!
        Мамхен додумывала что-то такое вовсе порнографическое, но Роб зажмурился, затряс головой.
        - Что? Что? Голова болит?- переполошилась мамхен.- Я хотела вечером в библиотеку заскочить, в каталоге поработать, но если тебе нехорошо…
        - Нет, мне жутко хорошо. Лучше не бывает. После катастрофы-то,- мстительно сказал он.
        В общем, с самого начала стало ясно, что жизнь с Подарком Судьбы (так Роб окрестил свою новообретенную способность) это не только розы. Штуковина занятная, но в то же время и опасная. Можно такого наслушаться, что не зарадуешься.
        Об этом он и думал в первый послебольничный день - как жить дальше.
        С музыкой, которая теперь звучала в нем неумолчно, прямо rock around the clock[круглые сутки рок (англ.)] , Дарновский свыкся довольно быстро. Она была с ним все время, даже во сне. То мелодичная, то по-авангардистски нервная, то вовсе как ногтем по стеклу. Через пару дней он ее уже почти не замечал. Ну, лабает себе и лабает, непосредственного отношения к действительности этот акустический феномен не имел. Такой концерт без заявок радиослушателей. Единственное - Роб начисто перестал гонять маг, а до аварии только и делал, что кассеты менял. Диско не признавал, только хард-рок или, под настроение, Элвиса. Однако на внутреннюю музыку механическая никак не ложилась, получалась фигня. Если нон-стоп, начавшийся в башке 10 мая, не прекратится, маг и кассеты можно продавать, больше не понадобятся.
        Но музыка - хрен с ней. Куда больше Роба занимал Подарок. Инструмент это был многообещающий, но в обращении явно непростой, требующий навыка. К тому же не снабженный инструкцией по эксплуатации.
        Именно этим - освоением своих новых способностей - Дарновский и решил заняться, благо времени было достаточно, брат Зинпрокофьевны дал жертве катастрофы освобождение от занятий до самого конца учебного года.
        В школе про аварию, конечно, узнали. Звонила и классная руководительница, и староста, и даже Регинка, но Роб велел мамхену к телефону его не подзывать. Ну их всех в болото, тут, как говорит принц Гамлет, имелся магнит попритягательней.
        Итак, механизм Дара (это слово звучало, пожалуй, лучше, чем Подарок) в сущности прост, размышлял десятиклассник. Достаточно встретиться с кем-то взглядом, а потом слышишь его мысли и внутренний голос, который может дать ключ к пониманию самой сути этого человека.
        Теоретическая часть, таким образом, была более-менее ясна. Теперь требовалось проверить ее на практике. Укрепить экспериментальную базу.
        С опытами на живом мамхене Роб завязал, себе дороже. Лучше потренироваться на посторонних.
        И вот день полевых испытаний настал.
        Утром, едва Лидочка Львовна ушла на работу, обладатель Дара, отчаянно волнуясь, предпринял первую вылазку, пока недальнюю - в собственный подъезд, к почтовым ящикам. Стоял, кряхтел, лязгал замочком, вроде как ключ застрял.
        Первые двое жильцов забрали почту, не повернувшись к школьнику и, стало быть, не подставив ему взгляда. Потом спустилась толстая тетка с пятого что ли этажа, и Роб нарочно громко с ней поздоровался. Она обернулась всего на каких-нибудь полсекунды - оказалось, что для прочтения (вернее прослушивания) мыслей хватает и этого. Подслушанная мысль, правда, была не шибко содержательная: «С восьмого что ли. Или с седьмого. Сын этой, библиотекарши. Сахар, сахар. И творог, если есть».
        Тут было важно вот что. Про сахар и творог тетка додумывала, уже отвернувшись, а все равно было слышно, только голос стал потише. Значит, всё время пялиться человеку в глаза не обязательно? Подглядел, потом отвернулся, а голос какое-то время продолжает звучать. Так-так.
        Окей, вышел Роб во двор и провел Эксперимент-2: на миг встретился глазами с дворником и засек по часам, сколько времени слышит чужие мысли без визуального контакта. Оказалось, что, если отключиться от посторонних звуков и малость поднапрячься, то довольно долго - целых 25 секунд. Так что наслушался и про собак, которые гадят где ни попадя, и про их хозяев, которых надо бы мордой в собачье дерьмо, и про какого-то Лифанова, который, если сегодня не отдаст трояк, то надо ему рыло начистить. Робу сейчас всё было интересно, даже про Лифанова.
        Осмелевший и охваченный исследовательским драйвом, он вышел на людную Новогиреевскую улицу, с жадным любопытством заглядывая встречным в глаза.
        Ни единого сбоя! Если удавалось перехватить чей-то взгляд, в нем непременно мелькала зеленая искра, и тут же раздавался внутренний голос.
        Многое из подслушанного было непонятно. Оказывается, большинство людей думают коротенькими обрывками фраз, отдельными словами, причем довольно часто словами несуществующими, очевидно, придуманными для семейного, а то и вовсе сугубо личного употребления. У Роба в его внутреннем, не предназначенном для посторонних лексиконе тоже имелись такие словечки. Например «крыс» - это про человека с неприятным, хищным фейсом. Или «ляка» - про фигуристую герлу. К примеру, подслушал бы кто-нибудь, как он вон про ту парочку подумал: «Такая ляка, а с таким крысом», тоже ни фига бы не врубился.
        Поразительней всего было то, что люди совершенно не чувствовали, что встречный паренек копается у них в головах. Даже жалко их стало, дурачков доверчивых. Понятия не имеют, как это опасно - подставлять свой взгляд чужому человеку.
        Один встречный оказался прибалтом - не то латышом, не то эстонцем. Его внутренний голос Роб тоже услышал, но ни банана не понял, лишь уловил общее ощущение тревоги и выхватил слово «прокуратура». Выходит, люди думают на определенном языке?
        Чтобы проверить, специально съездил на улицу Горького, к гостинице «Националь», и долго топтался там, подслушивая иностранных туристов. Расстроился, потому что в англоязычных мыслях почти ничего не разобрал, несмотря на спецшколу.
        А потом приключилось одно событие, вроде само по себе малозначительное, но произведшее в жизни Роберта Дарновского прямо-таки революционный переворот.
        Возле «Националя» подошел к нему человек в штатском, взял за рукав:
        - Ты чего тут маячишь? У иностранцев шмотки клянчить собрался? А ну дуй отсюда.- Потом незнакомец вдруг сбавил тон, фальшиво улыбнулся.- Или я зря на тебя бочку качу? Может, просто знакомого ждешь?
        Но, посмотрев ему в глаза, Роб услышал: «Интеллигентик, такие по мелочи не фарцуют. Не шурши, товарищ лейтенант. Тут, может, щука. Не спугнуть. Третьего вызвать, этого в отделение и потрясти». Что такое на внутреннем языке товарища лейтенанта означало слово «щука», Роб не знал, но догадался - наверное, «серьезное дело» или «крупная добыча». Ну, а про «третьего» ясно.
        - Дяденька, я хотел значок поменять,- прикинулся Роб идиотом и ткнул пальцем на лацкан куртки, где у него всегда висела эмблемка «Спартак». Болельщиком Дарновский не был, в гробу он видал футбол, а значок носил, чтоб новогиреевская шпана, сплошь спартаковские фанаты, не приставала.
        - Я тебе поменяю.- Взгляд лейтенанта потух, мысль же прозвучала следующая: «Ёлки, до обеда еще два часа». - Вали отсюда. Чтоб больше я тебя тут не видел.
        Так Роб, во-первых, избежал крупной неприятности, а во-вторых, дотумкал, что Дар, если применять его с толком, способен приносить практическую пользу. Даже странно, что очевидную вещь он сообразил не сразу, а ведь считал себя умным.
        И тут в голове десятиклассника началось такое броуновское движение, что он утратил сон и аппетит.
        Следующие четыре дня он не выходил из дому, с утра до вечера разгуливая по комнате и натыкаясь на стены. От перспектив захватывало дух. С умением читать чужие мысли и видеть всякого человека насквозь можно было достичь многого, очень многого.
        На пятый день Роб объявил мамхену:
        - Всё, хорош бездельничать. Я здоров. Завтра пойду в школу.
        Закат Солнцева
        На встречу со свидетелями его колиногорского конфуза Роб шел, стиснув зубы. Нарочно дождался звонка - не хватило храбрости войти в класс до появления учителя. Вся надежда была на то, что история с катастрофой как-то поумерит пыл насмешников. Для пущей жалости любовник леди Кулаковой забинтовал себе голову, а руку повесил на черную перевязь (это уже для импозантности).
        Постоял минуту перед дверью, собираясь с духом. Постучал.
        - Ну кто там еще?- раздался суровый голос Бориса Сергеевича.- Входи. А если бы ты на поезд или самолет опоз…!
        Но увидев просунувшийся в щель забинтованный лоб, учитель смягчил выражение лица.
        - А-а, Дарновский. Выписали?- Видно было, что хочет человек сказать что-нибудь сочувственное, но не умеет. Такой уж Борис Сергеевич был сухарь, недаром его прозвали Тутанхамоном.- Ладно, будем надеяться, до свадьбы заживет,- неуклюже пошутил он, проявив чудеса человечности.
        - Не успеет,- громко сказал с места Петька Солнцев.- У Дарновского свадьба совсем скоро. С одной леди.
        Роб помертвел. Этого-то он и боялся. Неужто весь класс в курсе его позора?
        Однако фыркнул только Сашка Луценко, солнцевский прилипала. Больше никто даже не улыбнулся, в том числе из бывших на Регинкиной даче. На Роба и его липовые раны смотрели сочувственно, а кое-кто из девчонок жалостно сморщился.
        А чего это Солнцев так нарывается, подумалось вдруг Робу. Странно. Все-таки одноклассник, можно сказать, с того света вернулся. Что-то тут не так.
        Он внимательно посмотрел в улыбающуюся физиономию обидчика. Один глаз Солнцева вызывающе подмигнул, потом оба глаза сверкнули, и раздался прерывистый голосок, тоненько прошелестевший: «Знает или нет? Фигня. Откуда ему».
        - Знаю, знаю,- вслух сказал Роб и тоже подмигнул, хоть так и не понял, чего Солнцев боится.
        Петька заморгал. Ага! В десятку!
        - Что ты знаешь?- рассеянно спросил Борис Сергеевич.- Садись за парту. Продолжим урок. Итак, начнем, как обычно, с блиц-опроса по хронологии.
        Дарновский занял свое место, но вправо, где сидела Регинка, пока не смотрел. Для этого надо было собраться с мужеством.
        С исторической наукой успехи у Роба были хуже, чем с остальными предметами. Производительные силы, производственные отношения, классовая борьба - это еще ладно, но на зубреж дат память у него была неважнецкая. Кроме того, имелось у него нехорошее подозрение, что Борис Сергеевич собирается засадить ему во втором полугодии (а стало быть, и за год) четверку, и тогда прощай, медаль.
        Когда учитель, подняв глаза от журнала, спросил:
        - Добровольцы есть?- Роб сразу поднял руку.
        - Хм, безумству храбрых,- промурлыкал Борис Сергеевич, глядя на него поверх очков своими серыми глазами.- Ну-с, Сан-Стефанский мир.

«Восемьсотсемьдесятвосьмой», - тут же проговорил мягкий, с подсюсюкиванием голос.
        - 1878-ой,- уверенно произнес Роб.
        И дальше пошло, как по маслу: задавая вопрос, учитель мысленно давал на него ответ. Чего проще?
        - Восстание Пугачева?
        - 1773 -1775.
        - Отлично. Отмена крепостного права.
        - 1861.
        - Может, и число вспомнишь?
        - 19 февраля.
        - Ну, а… взятие Измаила?
        - 1790-ый.
        - Молодец. Я вижу, Дарновский, авария твоим мозгам только на пользу пошла.
        А сюсюкающий голос прибавил: «Пятерку, конечно, пятерку, и пошел он к черту. Это подонком надо быть. Парень чудом жив остался».
        Борис Сергеевич, насупившись, поставил в журнале закорючку, а Роб призадумался: кто «он»? Неужели директор? Это он требует от Тутанхамона, чтоб поломал Дарновскому медаль? Так-так, учтем.
        Весь остаток урока он готовился к тому, чтобы встретить взгляд Регины. Что он там прочтет? Жалость? Насмешку?
        И как только прозвенел звонок, решительно повернулся вправо.
        Но Регина, до сего момента то и дело на него поглядывавшая (он видел это боковым зрением), быстро опустила голову. Вид у нее был виноватый.
        Вокруг все грохотали стульями, щелкали портфелями, тянулись к выходу, а Роб и Регина оставались на местах.
        Коротко ответив тем, кто спрашивал его о самочувствии («Да нормально всё, башка только немножко и руку стеклом порезало, фигня»), Дарновский ждал, когда они наконец останутся вдвоем.
        Не дождался.
        Подошел Петька, оказывается, тоже не спешивший на перемену, крепко взял Роба за руку повыше локтя и прошипел в ухо:
        - Чего это ты знаешь, дрочила?
        Дарновский посмотрел на него снизу вверх, прочел в голубых глазах угрозу. И смятение. Внутренний голос Солнцева дрожал: «Неужели видел? Не может быть! Он же ни разу не повернулся».
        Так и не въехав, что это он мог видеть и куда ни разу не повернулся, Роб шепнул:
        - Видел, Петюнчик, всё видел. Но ты не трясись, я никому не скажу.
        На красавца-спортсмена стало жалко смотреть - так он посерел и сник.
        Чувствуя, что победил, хоть и не понимая, каким образом, Роб покровительственно шлепнул Солнцева по щеке - раз, второй. И тот ничего, стерпел.
        - Ладно, Петушок, гуляй, у меня тут разговор.
        И вот ведь загадка: Солнцев только носом шмыгнул. Молча вышел, оставил Роба вдвоем с Регинкой.
        Она по-прежнему сидела, опустив лицо. Грудь под черным школьным фартуком быстро поднималась и опускалась - пришлось напомнить себе: в глаза смотреть, не на сиськи.
        - Ты прости меня,- тихо сказала королева класса.- Это я во всем виновата. Из-за меня ты чуть не погиб. Надо было на Петьку, дурака, не орать, а сразу за тобой погнать. Чтоб извинился, привел назад. Он перехватил бы тебя у автобусной остановки, и ничего бы не случилось.
        - А он ходил за мной?- удивился Роб.
        - Да. Но ты уже уехал. Ведь, наверно, минут десять прошло.
        Вот в чем дело, сообразил Роб. Я на остановке не десять минут, а больше получаса торчал. Значит, Солнцев меня видел, но звать назад не стал. И теперь психует, заметил я его тогда или нет. Ведь получается, что это я из-за него на дачу не вернулся и в катастрофу попал. И это всё, из-за чего он трясется? Выходит, слабак Петька. То-то у него голос такой хлипкий.
        - Прости меня, ладно?- повторила Регинка.- Ну пожалуйста.
        Наконец подняла глаза, на ресницах посверкивали хрусталем две слезинки. Нет, не хрусталем - изумрудинками.

«Пойдет звонить, что его с дачи выгнали. Или еще хуже - затравили. Нет, не будет звонить. Он треснутый», - сказал незнакомый женский голос - не злой, не добрый, а самый что ни на есть обыкновенный, скучноватый.
        Роб нахмурился: что такое «треснутый»? А, в смысле втрескался в нее. Такое у Регинки, значит, словечко для учета поклонников.
        - Я и в самом деле чуть не погиб из-за тебя,- строго сказал он.- И ты это отлично знаешь. Нам есть о чем поговорить.
        Регинкины мысли запрыгали в панике: «Папа! Нехорошо. По шерстке. Не здесь! Ирка!»
        Последнее несомненно относилось к Ирке Сапрыкиной, которая как раз сунула в дверь любопытную физиономию.
        - Давай после уроков встретимся,- тихонько, чтоб не услышала Ирка, проговорила Регина.- Знаешь, где?- Она на секунду замолчала, глядя в сторону. «Интимчик, ля-ля, мур-мур, за ушком, как шелковый». - В химлаборатории, у меня ключ.
        - Ладно.
        Регина всё косилась на Сапрыкину, и дальнейших ее мыслей он уже не слышал. Да тут и музыка в голове вмазала такой туш, такой марш Мендельсона, что Роб на время оглох, не веря своему счастью.
        Да мог ли он раньше о таком даже мечтать? Тет-а-тет с самой Регинкой Кирпиченко! С обещанием «интимчика» и «мур-мура»!
        Ах, какие чудесные возможности открывал перед ним Дар!
        Карбонат натрия
        Ключом от лаборатории Регинка владела на совершенно законных основаниях - как председатель школьного клуба «Юный химик».
        Каморка, все стены которой были заставлены шкафами с колбами, ретортами, пробирками и прочими склянками, находилась на последнем этаже, рядом с актовым залом. Для свидания место просто супер.
        После шестого урока, когда школа опустела, Роб с отчаянно колотящимся сердцем поднялся по лестнице, проскользнул мимо полуоткрытой двери зала, где репетировал вокально-инструментальный ансамбль «Школьные годы».
        - Раз-два, раз-два,- донесся гулкий микрофонный голос.- Поехали. «Когда уйдем со школьного двора под звуки нестареющего ва-альса, учитель нас проводит до угла…»
        Роб болезненно поморщился, особенно когда завизжала электрогитара. Даже заткнул уши - плохо стал переносить всякую музыку кроме своей собственной. Тем более что внутренний оркестр в данный момент исполнял для единственного слушателя что-то многообещающее и томное, с восточными подвываниями.
        Тук-тук-тук, тихонько постучал влюбленный десятиклассник в дверь лаборатории.
        Легкие шаги, поворот ключа. Шепот: «Давай, входи скорей».
        Неожиданность номер раз: впустив Роба и заперев дверь, Регинка отошла к окну и отвернулась. Как, спрашивается, ей в мысли заглядывать?
        Пришлось начинать наугад, что называется на таланте.
        - Я всё время о тебе думал,- начал Роб тихо, проникновенно.- Даже когда в реанимации лежал, под капельницей. Как ты могла? Я ведь тогда с дачи ушел не потому что обиделся. Просто противно стало. Петька, инфузория одноклеточная, сморозил пошлость, и все обрадовались, заржали. Все-то ладно, плевать мне на них, но ты, ты ведь тоже улыбнулась! Почему? Ты же не такая, как они. Не пошлая.
        Говоря всё это, он пристроился сбоку от нее. Ждал, когда посмотрит.
        Наконец дождался.
        Взглянула искоса, всего на секунду, и снова повернулась профилем, но хватило и секунды.

«Хороший, умный и треснутый по полной. Жалко, шульдик», - услышал Дарновский.
        Смешался. Что такое «шульдик»?
        Напрягся, чтобы не упустить гаснущий голос. Разобрал еще вот что: «Если б не прыщи на лбу. И очки конечно - кошмар».
        С прыщами он поделать ничего не мог, а очки снял, потер рукой (той самой что на черной перевязи) веки - устало так, печально. Красивый жест, в кино видел. Заодно растрепал волосы, чтоб опустились на лоб, прикрыли следы чрезмерной активности сальных желез.
        И помогло!
        Когда Регинка взглянула на него во второй раз, Роб услышал: «Вообще-то он ничего. Глаза печальные. Ресницы».
        Тут Дарновский допустил ошибку - просиял улыбкой. И Регинка сразу чуть-чуть отодвинулась. «Сейчас. Слюнявыми губами».
        Ах так?
        Он нарочно запыхтел, придвинулся ближе, будто и в самом деле собрался чмокнуть ее в щеку. На самом деле Роб только что сделал важное открытие: после второго соприкосновения взглядами он поймал ее внутренний голос цепче, и теперь тот уже не умолкал, хотя Регинка на поклонника больше не смотрела. Оказывается, на мысли собеседника можно настраиваться, как на радиоволну? Интересно!

«Но чтоб без обид. Типа ты классный, но не в моем духе. Нет: ты классный, но не это, а друг. Точно, что-нибудь про дружбу…»
        - Это что, карбонат натрия?- спросил Дарновский, заинтересованно разглядывая банку с какой-то синеватой дрянью.
        - Нет, это кристаллы сульфата меди. «Ура, без поцелуйчиков. Хотя чего это он?»
        Отлично: она испытывает не только облегчение, но и разочарование. Самолюбие задето. Так держать.
        Он отодвинулся, но не резко, а потихоньку, чтоб не соскочить с волны.
        Помолчали, но не отчужденно, а по-дружески. И мысли у Регинки повернули в правильном направлении: «Правда, хороший. Не делон, это ясно. Без вариантов. Но друг. Книжки там. Ля-ля по душам».
        Я тебе дам «ля-ля», прищурился Дарновский. А что такое на ее языке «делон»? Наверно, парень, который годится в лаверы. Ладно, киска, сейчас тебе будет и Делон, и Бельмондо впридачу.
        - Ты что про Людку Дейнеко думаешь?- спросил он про красивую девчонку из класса
«Б», с которой у Регинки было давнее соперничество.
        - А что? «При чем тут Людка? Чего это он?».- И повернулась, взглянула на него. Но Роб нарочно на нее не смотрел, придал фейсу мечтательность.
        - Красивая,- вздохнул он.- На Брук Шилдс похожа.
        - Дело вкуса. Ты ее в раздевалке не видел… «Тоже еще. Сиськи в прожилках. Жалко, нельзя. Или сказать?»
        - В раздевалке? Ничего бы не пожалел. Бюст у нее - я себе представляю,- закатил глаза Роб.
        Настоящий Регинкин голос взволнованно затарахтел: «Так он не треснутый? Или в Людку? Бюст! Это у нее-то? Он что, слепой?»
        - Как у козы вымя,- вслух сказала школьная королева, скривив губы.
        - Ну да?- не поверил ей Роб.
        И забарабанил пальцами по стеклу - типа неинтересно ему с ней стало. Или, может, о Людке Дейнеко задумался.
        Регинка выдержала недолго, с полминуты.

«Профиль у него ничего. Ну ты у меня сейчас. Людка, да? Людка? Ну-ка, на полную катушку».
        Легонько тронула его за плечо, медовым голосом пропела:
        - Робчик…

«Давай, давай, повернись. Руку ему на плечо. В глаза туман. Посмотреть секундочку, и взгляд вниз. Грудь пых-пых. Сработает. Но не чересчур, а то лизаться полезет».
        - А?- рассеянно спросил он, оборачиваясь.- Чего?
        Ее лицо было совсем близко. Глаза затуманены (это она слегка ресницами похлопала, чтоб белки увлажнить), шестой номер так и ходит туда-сюда, губы приоткрыты. Между мелких ровных зубов высунулся кончик языка.
        Но Роб на охмуреж поддаваться не спешил. Держал паузу.
        Она начала паниковать: «Не работает? Не работает! Другой бы поцеловал. Hy! Hy! Ну пожалуйста!»
        И лишь дождавшись этого самого «пожалуйста» он решительно обнял ее за плечи и, как пишут в старых романах, прильнул устами к устам.
        Перед этим еще раз заглянул в глаза. Контакт? Есть контакт!

«А, а, то-то! Вот тебе, Людка! Хорошо! Отодвинуться! Еще пять секунд и хва… Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Не так же, дурак! Как Петька, кончиком по верхней».
        Как это кончиком? Чего кончиком - языка? Провести по верхней губе, что ли?
        Он попробовал.

«Да глубже, неужели непонятно?»
        Вас понял. Он просунул язык подальше, провел по ее губе, но с внутренней стороны, и сразу был вознагражден.

«Наконец-то! И сюда, сюда. Да! Лучше, чем Петька, лучше! А рукой туда! Только не как Петька, всё испортит. Туда, а не туда!»
        Это было уже сложновато. Куда «туда» и куда «не туда»?
        Дарновский на миг оторвался от ее губ, подсмотрел в глаза и сразу стало ясно, куда лезть ни в коем случае нельзя, а куда необходимо, причем как можно скорей.

«Не туда» это грудь. Должно быть, из-за шестого номера всякие петьки первым делом тянутся к бюсту, а ей это не нравится.

«Туда» - это спина, вот уж никогда бы не дотумкал.
        Он расстегнул пуговки на школьном платье, погладил голое тело над застежкой лифчика, и кожа покрылась благодарными мурашками.

«Ой, ой, хорошо. А теперь туда. Нет, робкий, побоится».
        Но Дарновский не побоялся.
        Приподнял подол платья, немножко поплутал рукой в каких-то шелковых тряпках и резинках, однако заблудиться уже не боялся - внутренний голос Регинки подсказывал, куда двигаться.
        До цели не добрался, потому что совсем близко, за дверью грохотнуло жестью, а по полу сочно зашлепала тряпка.
        - Тетя Маша! Убирать пришла!- выдохнула Регинка и высвободилась.
        Ее лицо было покрыто румянцем, губы распухли и стали густо-красного цвета.
        - Приходи в субботу. Мои уедут на дачу, а я останусь, скажу, надо к экзаменам готовиться,- слегка охрипшим голосом сказала она, приводя в порядок детали туалета, скрытые под платьем.- Придешь?

«Там никто не помешает», - договорили глаза с неестественно расширенными зрачками.
        Домой Роб шел, слегка пошатываясь, будто поддатый. Он и в самом деле слегка опьянел.
        Во-первых, от невероятной, фантастической победы в химлаборатории. Правда, кайф малость подмачивала мыслишка, что Регинка досталась ему не по-честному, да и сама она от всей этой возни как-то девальвировалась. Раньше была королевой, выражаясь возвышенным слогом, владычицей грез. А превратилась в какого-то робота с инструкцией по применению: нажал на кнопку один - пищит, погладил панельку два - мурлычет. Что в субботу он эту леди Чаттерли трахнет - без вопросов.
        Это ладно.
        Куда сильней пьянило сознание, что его Дар в сто, в тысячу крат драгоценней, чем казалось вначале.
        С помощью своего Дара Роб мог достичь всего, чего пожелает. Он был властелином мира!
        Саморамашел, или Всемирно-историческое значение ВОСР
        Как уже было сказано, после выпускных Роб собирался сначала ткнуться на филфак, а когда срежется, спарашютировать в Пед имени Ленина. Но властелину мира киснуть в этом простоквашном заведении было не к лицу, и Дарновский принял до безрассудства смелое решение: поступать в МГИМО, причем прямо на факультет международных отношений, в самый что ни на есть блатной заповедник, где две трети мест заранее расписаны, а остальные зарезервированы для выпускников рабфака. По слухам, «с улицы» в этот царскосельский лицей пробивалось максимум два-три человека, из медалистов.
        Значит, медаль нужно было добыть, кровь из носу. Проблема заключалась в том, что по разнарядке золотой кругляшок выдавался один на школу, а в параллельном классе
«Б» училась Милка Зайчицкая, дочка члена политбюро. Между прочим, тоже отличница, так что медаль Робу никак не светила, даже если историк Борис Сергеевич проявит принципиальность.
        Прежний Дарновский посопел бы и утерся, но теперь, когда фамилия Роба открыла свой сокровенный смысл (происходила она от слова «Дар», тут без вариантов), сдаваться без борьбы не подобало.
        Милка была очкастенькая, тихая, похожая на мышь. Никто к ней не клеился - и не потому что страхолюдная, а потому что папани боязно. Не говоря уж про то, что Зайчицкую в школу привозили на большой черной тачке, и потом до конца уроков в раздевалке сидел охранник, решал кроссворды.
        Роб подошел к Милке на перемене и сразу взял быка за рога.
        - Слушай, она тебе нужна, эта медаль?- укоризненно спросил он, глядя августейшей мышке в глаза.

«О чем он? Какая медаль?», - с искренним удивлением спросил нежный, запинающийся голос.
        - Какая медаль?- сказала Милка вслух. Внешний ее голос, увы, звучал хуже внутреннего.
        - На которую тебя директор с завучем тянут. Потому что перед твоим отцом прогнуться хотят. Ты же и без медали куда хочешь поступишь, тебе только пальцем ткнуть.
        Она часто-часто замигала.

«Как стыдно, господи, как стыдно, неужели правда?»
        - Ты это точно знаешь? Про директора с завучем?
        - Точно.

«Зачем он мне это?»
        - А… а зачем ты мне это говоришь?
        - Затем, что тебе эта позолоченная медяшка на фиг не сдалась. А для меня она единственный шанс поступить туда, куда я хочу. Но портреты моего папы на демонстрациях по Красной площади не носят, поэтому медаль дадут тебе.

«Он честный. Не врет. Не такой, как другие. И глаза».
        Услышав про глаза, Роб сглотнул. Ёкэлэмэнэ, а ведь захочу - моя будет. Дочка самого Зайчицкого! Главное, девка вроде хорошая. Что думает, то и говорит, первый раз такую вижу.
        Но шикнул на себя: стоп, задний ход. Для трали-вали она не годится. Во-первых, крокодилина. Во-вторых, как бы башку не отвинтили. А про законный брак думать еще рано. Ничего, с Даром я любую царевну отхвачу, успеется.
        - Что… что мне делать?- тихо спросила Милка.- Ты скажи, я сделаю.

«Вот если бы такой. Да, именно такой…»
        - Пойди к директору и скажи: очень прошу вас медали мне не давать, папе это не понравится. Я тебе этого никогда не забуду.
        И посмотрел на нее выразительно так, даже проникновенно.
        - Хорошо…- Бледные щеки дурнушки зарозовели.
        В общем, получил Роб свою медаль. Никакая она оказалась не золотая - легонький металлический кружок, покрытый микронным слоем позолоты. Неважно, зато это был ключ к воротам заколдованного замка. Верней, только первый из ключей.
        Медалистам полагалось сдать два экзамена - сочинение и английский, набрав в сумме минимум 9 баллов. Но главное рубилово в МГИМО происходило на так называемом Собеседовании, еще до всяких экзаменов. Там тебя могли спросить о чем угодно, а то и просто завернуть без объяснения причин. Оставляли только своих, «списочных», да для разбавки некоторое количество терпил, которые потом не пройдут по баллам.
        И вот настал тот день кровавый. В аудитории, куда вошел бледный и решительный Дарновский, за столом сидела комиссия из трех человек: посередине щекастый председатель с огромной, будто раздутой башкой и зачесом на малиновой лысине; по бокам еще двое, парень и баба, но на них Роб едва взглянул. Ясно было, что основняк тут Щекан Зачесович. Бой Руслана с Головой, бодрясь сказал себе Роб, разглядывая бугристую проплешину председателя.
        Услышав фамилию абитуриента, тот вдруг заулыбался, приветливо сощурил припухшие глазки.

«Дарновский, Дарновский… кажется, был такой, точно был…»
        Чего-чего? Где это я был?
        Роб насторожился.
        Но председатель полистал блокнотик, насупился.

«Нет, тут Тарновский. А это Дарновский. Ну и шнобель, еврей что ли, вот наглая нация, МГИМО ему подавай. Что бы ему такое вчекалдычить?»
        И вчекалдычил:
        - Ну, молодой человек, расскажите нам про всемирно-историческое значение Великой Октябрьской Социалистической Революции, по пунктам.
        Вопрос бы подлый, каверзный. Все эти чертовы пункты нормальный человек ни за что не упомнит, какой-нибудь обязательно пропустит.
        Начал Роб резво:
        - Великая Октябрьская Социалистическая Революция открыла пути решения коренных проблем, выдвинутых всем ходом мировой истории: о будущем обществе, о социальном прогрессе, о войне и мире. Подтвердила ленинскую теорию социалистической революции…
        Потом, пункта примерно с десятого, сбавил темп, давая Щекану возможность включиться - мысленно подсказывать.
        И всё пошло путем, закончил, как под диктовку:
        - И последний, шестнадцатый пункт: Великая Октябрьская Социалистическая Революция послужила вдохновляющим импульсом для развития новых, революционных форм гуманистического искусства.

«Вот зараза. Ничего, я тебе про нацосвдвижение».
        - Ну как же,- расстроенно развел руками председатель.- Как можно было не упомянуть о таком факторе глобального значения…
        - Да-да,- перебил его Роб.- Великая Октябрьская Социалистическая Революция явилась переломным рубежом в развитии национально-освободительного движения и положила начало кризису колониальной системы.

«Вот … - неожиданно проскочило в мыслях Зачесовича матерное слово,- с языка снял, засранец».
        Он с неудовольствием покачал головой:
        - Поживей надо, поуверенней. Ведь это Великая Октябрьская Социалистическая Революция. Ладно, дадим вам еще шанс.
        Попробовал срезать по датам, но это был пустой номер, после Бориса-то Сергеевича.
        Тогда гнусный Щекан зашел с другого фланга - стал спрашивать имена руководителей братских партий.
        Но для Роба и это была ерунда, просто повторяй за внутренним голосом «Густав Гусак, Николае Чаушеску, товарищ Хонекер», и все дела.
        Однако когда в ход пошли лидеры афро-азиатских стран, выбравших некапиталистический путь развития, экзаменуемый занервничал. Это уже было чистой воды хамство. Уделает его щекастый барбос, возьмет не мытьем так катаньем.
        - … Саморамашел… Менгистухайлемариам,- повторял он вслух за внутренним председателевым голосом (кстати сказать, преотвратным) белиберду, сам же лихорадочно шевелил мозгами.
        Нужно было переходить от обороны к наступлению, иначе вылетишь в аут.
        Он впервые переключил внимание на остальных членов приемной комиссии, которые за все время не произнесли ни слова.
        Ухоженная, миловидная женщина средних лет смотрела на мученика с явной симпатией.
«Бедненький, всё знает. Какая все-таки несправедливость…» Эта и рада бы, но помочь не может. Ну ее.
        Посмотрел на молодого мужика. Наверно, аспирант. Пялится на Роба с интересом, даже с азартом. «Вундеркинд! Умотал Бегемота. Давай, очкарик, пусть покрутится». И на этого надеяться не приходилось. Как и баба, сидит тут для мебели.
        А Бегемот (подходящая кличка) уже начинал беситься. Его внутренний голос сыпал матюгами всё гуще. «Умник,…, наверняка еврейчик. По документам мама-папа русские,…
        наверняка бабушка какая-нибудь Сара Моисеевна,… Точно - мать вон Лидия Львовна. Хм, Львовна».
        - Вы извините, что я лезу с советами,- со сконфуженной улыбкой сказал Роб.- Но вы бы меня лучше на логические способности проверили. Я ведь понимаю, как это важно для будущего дипломата. А память у меня феноменальная, по наследству досталась. Мой дедушка по матери, Лев Иванович Соколов, был шахматный гроссмейстер.
        Это он, положим, приврал, но в пределах допустимого: дед был всего лишь чемпион Свердловска. Про бабушку Маро Ашотовну, наверное, лучше было не поминать. Вдруг Бегемот армян тоже не любит.
        Тот вытер лоб платком. «Господи Исусе, как же я устал от всей этой хреномудии. На выходной плащик старый, шляпу на глаза и на электричке в Лавру, святым мощам поклониться, с отцом Евлампием душой очиститься».
        И по жирному фейсу скользнула тень умиротворенной улыбки. С Евлампием? Так-так.
        - А дедушка по отцу,- продолжал играть в наивняка Дарновский,- у меня вообще всю Библию наизусть знал - и Ветхий Завет, и Новый. Дьячковский сын, а до архиерея выслужился.
        Здесь Бегемот хищно прищурился.

«Врет! Попался!»
        - Да будет вам известно, молодой человек, что архиереи относятся к монашествующим, то есть дают обет безбрачия и детей иметь не могут. М-да, у вас слишком развита фантазия. Тем, кто любит приврать, в Московском Государственном Институте Международных Отношений делать…
        - Так он после революции перешел на сторону советской власти,- простодушно улыбнулся Роб.- Расстригся, женился. Ему тогда уже за пятьдесят было.
        Вот это было сущей правдой. Если желаете, можете проверить. Повезло дедушке Серафиму - тихо доработал бухгалтером на швейной фабрике до 37-го года, а там опять подфартило: не арест, а всего лишь инсульт.
        И дрогнуло тут что-то в мутной душе председателя приемной комиссии. Помог Робу покойный дедушка-архиерей.

«Мальчишка-то на нестеровского отрока Варфоломея похож».
        - Живопись любите?- уже другим, помягчевшим тоном спросил Бегемот.
        - Очень,- внаглую попер Роб.- Особенно художника Нестерова. Не поверите, бывает приду в Третьяковку - часами смотрю, оторваться не могу… А больше всего люблю картину с отроком Варфоломеем. Знаете? В душе что-то такое поднимается, словами объяснить трудно.
        Председатель грозно высморкался. Пошевелил бровями.

«…………! Была не была! Уж одного-то. В крайнем случае, Тарновский-Дарновский, скажу, перепутал. Захотят - пускай на экзаменах валят. Парень-то золото».
        Вышел Роб с собеседования весь употевший, но довольный.
        Во дворе ждала Регинка, вся испереживалась. У нее-то было всё схвачено, место на экономфаке папа-торгпред ей застолбил железно.
        - Ну что, Робчик?
        - Нормально.
        - Ура!
        Обняла его, поцеловала взасос - еле оторвал. Абитуриенты смотрели на Дарновского с завистью: такая Мерелин Монро на шею вешается, а он еще кобенится.
        Регинка деловито прошептала:
        - У меня ключи от дачи. Поехали, отметим?
        Вот ведь пиявка ненасытная. Что он, нанялся? То на квартиру к ней тащись, то на дачу. Никакого здоровья не хватит.
        - Нет, теперь надо к экзаменам готовиться.
        Сочинение про Павку Корчагина он написал осторожненько, чтоб ни одной описочки. Получил, само собой, не пятерку, а четверку - «за недостаточное раскрытие содержания», больше не нашли, к чему придраться.
        А за английский тревожиться не приходилось, он был устный.
        Экзаменаторша стародевического вида, со скрученной на макушке русой косой, беззащитно помаргивала накрашенными глазами, да еще и очки на кончик носа сдвинула, крольчатина.
        Дарновский по-удавьи улыбнулся, мысленно пропел: «Гляжу я на русые косы, ловлю твой доверчивый взгляд».
        Вслух же сказал, с чувством:
        - Good morning! What a nice day we are having today![Добрый день! Какая сегодня чудесная погода! (англ.)]
        Глава пятая
        Зиг хайль
        Когда вернулся из кухни в коридор, отчима там уже не было, только на линолеуме темнело несколько капель крови.
        Это Рожнов правильно скумекал. Была у Серого задумка съездить падле по рылу еще пару раз. И заодно тряхануть, не заначил ли где трояк или хотя бы рублевик.
        Торопиться надо было. Как бы менты не нагрянули. И еще говорят, есть такая психическая неотложка, санитары там хуже мусоров. Скрутят - не вздохнешь.
        Про «сычовских» и думать было страшно. Поди объясняй, что не нарочно Арбуза толкнул. Не кого-нибудь - самого Арбуза! За него «сычовские» такую охоту устроят - не факт, что жив останешься.
        Ну и со своими, «зонтовскими», немногим лучше. Что «сычовские» Мюллера с пацанами круто отметелили, это железняк. А за дроновский толчок вдвойне. Отвечать придется.
        Серый поежился, вспомнив, как Мюллер одного парня из команды на разбор поставил. А тот куда меньше виноват был. Всего лишь общак потерял, восемнадцать рублей с копейками.
        Суд группенфюрер провел в котельной, по всей форме. Сам сел на ящик, весь в черном, пацаны встали у него за спиной, а Мешок (так парня того звали) торчал перед ними всеми один, руки по швам. Прощения просил, обещал бабки за неделю добыть.
        Мюллер же только улыбался - нравилось ему судьей быть. Объявил приговор и тут же велел привести в исполнение. Каждый по очереди подошел к осужденному и плюнул в рожу, а утираться нельзя. Потом Мешок должен быть встать в дверях, наклониться, и Мюллер его с разбегу вышиб пинком из котельной. И объявил остальным: мол, Мешок теперь недочеловек и всякий честный пацан, встретив его во дворе, может и даже обязан дать ему в глаз.
        Не снес Мешок такой житухи, через неделю завербовался на стройку, Байкало-Амурскую дорогу прокладывать.
        Серый тоже умотал бы на любую стройку, только бы к Мюллеру на разбор не попадать. Но как без паспорта?
        Короче, кругом выходила сплошная засада.
        Одна оставалась надежда - на мамку. Теперь, когда ее из детсада выперли, она уборщицей в столовке пристроилась, временно. Хоть покормит чем-ничем, жрать охота. И может займет у кого-нибудь для сына трешницу.
        Из дома Дронов взял всё, что можно толкнуть: рожновскую электробритву, альбом с марками (до шестого класса собирал, потом бросил), клюшку с автографом Балдориса. Но клюшку можно было только кому-нибудь из своих продать, кто знал, как Серому прошлой зимой после матча ЦСКА - «Динамо» Рига сфартило к хоккеистам в раздевалку пролезть. Чужой не поверит, поди докажи, что не сам фломастером накалякал.
        Из подъезда выскочил навьюченный, как верблюд. Через плечо клюшка, на ней узел с барахлом.
        Вдруг со скамейки навстречу поднимается Мюллер. Воротник поднят, руки в карманах. И что удивительно - рожа чистая, без синяков.
        - Зиг хайль, Серый. Куда намылился?
        Серому капут
        - Шайбу гонять? Так зима вроде кончилась.
        Страшней всего группенфюрер был, когда говорил таким вот кошачьим голосом и растягивал толстые губы в полуулыбочке. У подъезда караулит! Может, и остальные тут?
        Дронов осторожно повел глазами туда-сюда, однако других пацанов не обнаружил. Какую же казнь придумал для него Мюллер за трусливый драп с разборки?
        - Ну ты дал,- покачал головой группенфюрер.- Удивил.
        Повесив голову, Серый ждал. Будь что будет. В первую секунду хотел бросить клюшку и дунуть через двор, но вдруг скис, будто воздух из него вышел.
        - Как ты Арбуза-то а? На руках унесли. И Краба уронил - прямо в нокаут. Чего раньше-то темнил, что так махаться можешь?
        Издевается, что ли?
        Но нет, Мюллер смотрел безо всякой насмешки, с боязливым восхищением.
        Подошел, пощупал бицепс, пожал плечами.
        - Вроде пацан как пацан. А так вмазал, что я толком и не разглядел. Как Брюс Ли, честное слово.
        - Кто?
        - Китаеза один, дерется классно. У бати на видео кино есть, придешь ко мне - покажу.
        У Серого от удивления челюсть отвисла, даже не спросил, что такое «видео». Чтоб группенфюрер кого-то к себе домой приглашал? Такого еще не бывало.
        - Проучили «сычовских» классно. Будут помнить.- Мюллер озабоченно нахмурился.- Только тут вот какая хреновина. Брыка, когда уходил, сказал: «Ну, зонты, за это по-взрослому ответите. Ждите». Я ему: «Репой пугаешь? Да мы его на мелкой терке натрем». Так и сказал.
        - Натрем? Репу?- ужаснулся Дронов. «Сычовский» Репа был самый знаменитый боец на все Басманово. Даже Штык, бригадир «вокзальных», первой из басмановских команд, его стороной обходил. Репе двадцать лет, но в армию его не взяли, потому что судимость. Это он еще когда в ПТУ учился, одному парню с Кларыцеткин в драке хребет сломал, пацана того теперь бабка на улицу в коляске вывозит. А на прошлый первомай Репа быку одинцовскому, когда по земле катались, нос вчистую отгрыз, врачи пытались назад пришить - не смогли. Так, говорят, и ходит одинцовский с повязкой поперек рожи.
        Серый покачал головой:
        - Как ты его натрешь-то?
        - Почему я?- Мюллер хлопнул его по плечу.- Ты. Я «сычовским» крикнул: «Если Репа ваш не секло, пускай на Нежданку подваливает, с нашим Серым махаться».

«Токо-так, токо-ток, токо-так»,- взорвался стук костольет. Двор вокруг сделался мутный, покачнулся. Бежавшая вдоль бровки кошка остановилась и дальше двинулась тихонько-тихонько, вкрадчиво.
        Спокуха, спокуха, попробовал уговорить себя Дронов, а сам небрежно спросил:
        - Когда идти-то?
        Плевать, подумал. Всё равно сматывать. Сейчас заскочу к мамке, сшибу денег и на электричку. Сами с Репой разбирайтесь.
        - Ааа?- вопросительно пропел группенфюрер. Не расслышал.
        - Когда идти? На Нежданку-то?- помедленней повторил Серый.
        - Даа пряамоо щаас. Тыы наа, глоотнии. А тоо беелыый веесь.
        И неторопливо достал из кармана своего черного кожана чекушку.
        Серый глотнул от души. И ничего, помогло. Через минуту стукотня поутихла, перешла на обычное «то-так, то-так».
        И стало всё на свете по фигу. Что будет, то будет. Если Сереге Дронову на роду написано гикнуться в неполные семнадцать лет, значит, такая его судьба. Лучше пускай Репа его насмерть уделает, чем хребет сломает или нос откусит. Как человеку жить без носа?
        - Не ссы, Серый, прорвемся,- лихо подмигнул Мюллер, а у самого в глазах попрыгивал страх - поди, уже не рад, что понты развел.- Ты его сразу пихни, как тогда Арбуза. И все дела. Ляжет - не встанет.
        - Я тебе не серый.- Дронов икнул.- Это ты черный, а я не серый, понял?
        Никогда ему не нравилась эта кликуха. Что он, валенок что ли?
        Группенфюрер поднял ладони - мол, без вопросов.
        - Понял. Всё, Серому капут. А как тебя погонять?
        Дронов поворочал мозгами, но с ходу хорошего погоняла придумать не смог:
        - Серегой.
        - Ну Серегой так Серегой. Идем, Серега. Пора.
        Белокурая бестия
        Нежданка - это была заброшенная церковь, никто не помнил, отчего ее так прозвали. Раньше, давным-давно, там помещался склад райторга, но уже хрен знает сколько лет она стояла пустая, заколоченная. Место удобное, на границе трех городских районов: Ленинского, Свердловского и Вокзального - вроде как ничье, поэтому когда возникала какая-нибудь заморока, в Нежданке забивали стрелки и назначали стыки.
        Для стыка с «сычовскими» Мюллер собрал всю «зондеркоманду», даже двух четырнадцатилетних пацанят-петеушников. Всего получилось одиннадцать человек.
        Влезли со двора через окно, там доски раздвигаются.

«Сычовских» внутри еще не было.
        Под дырявым куполом покаркивали вороны, высокий полукруглый потолок не по-доброму прятался в темноте, и «зонтовские» как-то сразу поджались друг к другу. Хорохорились, конечно. И матюгались, и даже хохотали, но толстые стены откликались таким нехорошим эхом, что хотелось говорить потише, а лучше вообще перейти на шепот.
        Группенфюрер как мог подбадривал свое трусившее войско:
        - Зольдатен, слабо Репе против нашего Сереги. Бухан, скажи им, как Серега Арбуза положил - не кулаком даже, плечом.
        Бухан угрюмо прогудел:
        - Я не видал. Меня Арбуз вырубил.
        Сам Дронов стоял, прислонившись спиной к стене. Водяра из башки еще не выветрилась, и был он вроде как в полусне. Просто ждал и слушал свое «то-так, то-так».
        Но приметил, что пацаны держатся от него на расстоянии и пялятся так, будто в первый раз видят. Или в последний. Как на покойника, вяло подумал он.
        Полчаса так протоптались. Пьяная дурь из дроновской головы начала понемногу выходить, и разом шевельнулись два непохожих, но, видно, родственных чувства - страх и надежда. Может, не придет Репа? Мало ли чего - уехал куда. Или не нашли его побитые «сычовцы».
        Он уж и воздуху набрал, чтобы сказать: «Обгадился Репа. Не придет. Пошли, что ли?» - но тут на всю церковь затрещало, загрохотало, так что вороны наверху перепуганно захлопали крыльями. Это лопнула и разлетелась от сильного удара заколоченная крест-накрест дверь.
        Не стал Репа лезть через окно, побрезговал - вышиб дубовую створку ногой.
        И застыл в сером проеме - показал себя во всей красе.
        Головища у первейшего басмановского бойца была с котел, лобастая и совсем круглая. За нее и кликуху получил. Рост небольшой, но зато в ширину он был почти такой же, как в вышину.
        Осмотрелся Репа, сплюнул.
        - Гляди, в самделе пришли. Который?
        Из-за плеча высунулся Арбуз, ткнул пальцем на Серегу:
        - Вон тот, у стенки.
        Репа кивнул, шагнул вперед, и за ним густо повалили «сычовские» быки - много, человек двадцать.

«Зонтовские» разом попятились в дальний угол, впереди остался только Мюллер. И, само собой, Дронов - куда ему деваться?
        Поглядел на него Репа, недоверчиво поинтересовался:
        - Ты чё, стручок гороховый? Борзеешь? Жить надоело?
        У Сереги язык залип. И хотел бы ответить, да не может.
        - Уговор был: один на один.- Мюллер оглянулся на скисшую «зондеркоманду».- Чтоб всё по-честному, по понятиям.
        - Рубашку кровищей не попортить,- вполголоса, как бы размышляя вслух, сказал сам себе Репа.
        Снял рубашку, тельник, не глядя кинул своим - те подхватили.
        Встал посреди церкви по пояс голый, весь в татуировках: у него там и баба, и финка, и купол с крестом, много чего.
        От этой бандитской живописи Серегу, наконец, пробило. Выдохся водочный запал, сползло отупение.
        И тряхануло, как электротоком, аж зубы заклацали: ёлки, во что вляпался?!
        Токо-так, токо-так, токо-так, подхватили костольеты, еще быстрей, чем зубы.
        - Нуу, суукии зонтоовскиее,- вкусно протянул Репа,- щаас клоопа ваашего приихлоопнуу, иа наа всеех нааа ваас оттопчуусь!
        Двинулся на Серегу вразвалочку, правая рука за спиной, левая чуть выставлена вперед. Плавно подпрыгнул, потянулся левой к дроновской шее.
        Чисто балерина, мелькнуло в голове, выёживается. Увернуться от растопыренной пятерни было нетрудно - Серега просто шагнул в сторону.
        Репа мягко приземлился, крутанулся на каблуке и выкинул ногу, чтоб сбоку подцепить противника за коленку. Но опять замешкался, запонтовался - Дро-нов сделал два быстрых шага назад, и Репа чуть не грохнулся.
        Смотреть на него стало жутко. Маленькие глазки налились кровью, баба на груди побагровела.
        Гулко и глухо взревев, Репа кинулся на Серегу - побыстрей, чем раньше, но все равно Дронов без труда успел отшатнуться и развернуться, так что оказался сзади. Увидел мускулистую спину, широкий затылок с жирной складкой. Вдруг вспомнил, как Мюллер пинком вышиб Мешка из котельной. И со всей силы влупил пендаля по обтянутому джинсами заду с медными заклепками.
        Тут стряслось чудное. Репу подкинуло вверх, и он раскорячившись вмазался в расписную стену - прямо в блеклого угодника с седой бородой. Сполз, оставив на выцветшей рясе святого красную полосу.
        Серега так и обомлел. Вмазал он, конечно, хорошо, от души, но чтоб стокилограммового амбала подкинуло, как футбольный мяч?
        Он ждал, что Репа сейчас поднимется и вконец озвереет, но «сычовский» вожак лежал неподвижно. Толстенная рука была странно вывернута, пальцы разжались.
        Убил?!
        Сзади шумнуло.
        Серега испугался, что это остальные быки на него кинулись, обернулся. Но увидел одни спины. «Сычовские», неуклюже давясь и толкаясь, ломанули в дверь, а некоторые лезли в окно.
        Мюллер, изогнувшись черной загогулиной, левой рукой переломил в локте правую, сжатую в кулак, и протяжно крикнул:
        - Поонялии, суукиии, ктоо тепеерь центроовоой?
        Всё, дошло до Сереги. Бой кончен.
        Он сразу весь обмяк. Стало тяжело дышать, по лбу стекал пот. Зато «токо-так» перестало барабанить по ушам.
        Подошел группенфюрер, обнял за плечи.
        - Ты, Серега, знаешь кто? Сверхчеловек.- И прибавил непонятное.- Белокурая бестия.
        Но Дронову сейчас было не до загадок. Он нагнулся, перевернул Репу на спину. Увидел белки закатившихся глаз. Сглотнул.
        - Мертвый?
        Мюллер пощупал толстую, как бревно, шею.
        - Дышит. Сейчас побрызгаю - очухается. Стал расстегивать ширинку, но Серега оттолкнул группенфюрера.
        - Не надо. За это он тебя грохнет, насмерть. Когда я уеду.
        - Куда это?
        - Не знаю. Нельзя мне тут.
        И объяснил про больницу, про разбитое окно, а главное про дурдом. Мюллер засмеялся:
        - Права не имеют. Ты, Серега, главное, меня держись. Я тебя в обиду не дам. Если что, батю подключу. Я за тебя теперь землю переверну, ясно? Двое нас с тобой, сверхчеловеков, на всё долбаное Басманово. Они у нас вот где будут.
        Он тряханул сжатым кулаком.
        - Иди домой, Серега, отдыхай. Заслужил. И не заморачивайся из-за всякой хрени. Всё нормально будет. Слово группенфюрера.
        Вон оно что
        На пороге ему на шею кинулась мамка.
        - Сергунечка, родненький, чтой-то доктор говорит?- зашепелявила она (передние зубы Рожнов выбил, еще в позапрошлом году). И давай его обнимать, ощупывать.- Будто ты в автобусе побился?
        Он отодвинулся - от матери здорово разило перегаром.
        - Целый я, целый. Какой еще доктор?
        - Да вот,- повернулась она лицом к коридору. И тут - на тебе, давно не виделись - из комнаты в коридор выкатил бородатый, который из больницы. У Сереги «то-так» скакнул было на «токо-так», но на пару секунд, не больше. Вспомнилось, что Мюллер говорил.
        - Вы чего? Вы права не имеете! Не поеду я!- попятился Дронов, а сам весь напружинился - ну как у доктора и санитары с собой, из психической неотложки.
        - Не волнуйся, тебе нельзя!- быстро, но мирно заговорил врач.- Я одежду твою привез, документы. Ты чего сбежал-то? Тебе покой нужен. У тебя мерцающая аритмия. Пульс триста двадцать, вчетверо быстрее нормы. Это очень опасно. Сердце может не выдержать. Ну-ка, иди в комнату, сядь. А лучше ляг.
        В комнате бородатый стал измерять пульс.
        - Ничего не понимаю… Нормальный, семьдесят пять.
        Зато Серега понял. Когда у него от страха сердце сжимается, и в башке с «то-так» на «токо-так» переходит, это пульс в четыре раза ускоряется. То есть не все вокруг начинают медленно говорить и двигаться, а он сам вчетверо ушустряется. Вот оно что! То-то и Рожнов вмазать ему не смог, и даже Репа. Ему казалось, что они шевелятся, как сонные мухи. Или как в замедленном кино. А на самом деле они-то были нормальные, это он прыгал, будто Чарли Чаплин.
        - А что твой стук в голове?- спросил доктор растерянно.- Не беспокоит?
        - Прошло,- отмахнулся Серега.- Как на улицу вышел, сразу башку ветром продуло. А вы не напутали тогда, насчет триста двадцати?
        Бородатого он теперь не боялся, совсем.
        - Всё может быть,- растерянно пробормотал врач.- Дай еще раз померяю.
        Теперь и вовсе вышло семьдесят.
        - Пить надо меньше.- Серега выдернул руку.- Врач, называется.
        А сам думал: вчетверо быстрей! Вчетверо!
        Новый порядок
        Раньше Серега Дронов думал, что человеческая жизнь может так быстро меняться только в кино. Или в сказке. Типа жил на свете замухрышка, кто ни попадя об него ботинки вытирал, и вдруг - бац, поймал волшебную щуку либо конька-горбунка. И сразу как повалило: и то, и это, и полцарства впридачу.
        Во-первых, Рожнов. Сколько Серега с ним, заразой, промучился, а тут чик-чирик, и нет Рожнова.
        После стыка в Нежданке думал Серега отделать отчима как следует - и за ШИЗО, и за мамкины выбитые зубы, но Рожнов дома больше не появлялся. Так испугался пасынковой лихости, что даже шмотки свои не забрал. И из ДЭЗа уволился. Уехал куда-то, с концами, будто и не было его.
        Мамка денек поплакала и перестала. Серега с ней беседу провел: мол, будешь квасить - смотри. Она только голову в плечи вжала, и с тех пор он ее пьяной не видел. Наверно, так у нее душа устроена, надо ей кого-то бояться, не мужа, так сына.
        Дома хорошо стало. Чисто, спокойно. Захочешь жрать - в холодильнике суп, котлеты. Ночью не орет никто, не лается, спи - не хочу.
        А спал Дронов теперь допоздна. Потому что днем и вечером дел было выше крыши. Помогал Мюллеру в Басманове новый порядок устраивать. Это Мюллер так назвал - Новый Порядок. В смысле, что «зондеркоманда» с этих пор в городе главная, как ее группенфюрер решит, так и будет.
        Начал он с двух соседних команд, прибрал их к рукам, назвал «бригадами». Это у него легко получилось. Взял с собой на стык Серегу, сказал: ничего не говори, просто помалкивай.
        Про то, как Серега Арбуза уделал и самого Репу по стенке размазал, уже все знали. И смотрели на «зонтовского» бойца с почтением, стал Дронов в городе сильно авторитетным человеком.
        Прежних «зонтовских» Мюллер тоже переименовал в бригаду. Серегу назначил бригаденфюрером и своим первым помощником.
        Потом перетер кое с кем из «сычовских». Без Репы, которого увезли в больницу с переломами и лопнутой селезенкой, те между собой перегрызлись: одни стояли за Репу, другие откололись, признали за старшого Арбуза. Ну а тот увел их под Мюллера, тоже стал бригаденфюрером.
        Теперь можно было потягаться и с «вокзальными».
        У них за первача числился Штык, парень взрослый, деловой. Он мелочевкой не промышлял, знался с серьезными людьми из московских, крутил гешефты с дальнобойщиками.
        Вызвал Мюллер его на стрелку, потолковать. С собой взял только Серегу. Осторожный Штык привел с собой восьмерых.
        - Справишься если что?- углом рта прошептал группенфюрер, когда увидел такую кодлу.
        - Запросто,- дернул плечом Дронов, уверенный, что «токо-так» его не подведет.
        - А вынут перья?
        - Плевать. Ты только в сторонку отойди, чтоб не порезали.
        Подумаешь - перья. Пока они размахнутся, он между ними как между стоячими пройдет. Мигнуть не успеют - по ушам настучит. А удар кулаком на счетверенной скорости - это как бампером грузовика на скорости шестьдесят.
        - Тогда так,- велел Мюллер.- Скомандую «мочи!» - бей, Штыка первого.
        В тот раз Серега чуть не запалился.
        К разговору он почти не прислушивался, ждал команды. Честно говоря, хотелось еще раз свой «токо-так» проверить.
        Штык на него косился с опаской, быки тоже глаз не спускали. Это было приятно.
        Но когда перетер сорвался на базар и Мюллер крикнул: «Ах так? Мочи их, Серега!» - ничего не произошло. Сердце не проснулось, по-прежнему отстукивало размеренное
«то-так, то-так».
        Понял Серега, в чем дело, да поздно. Очень уж он в себе уверен, страха нет. А без испуга «токо-так» не заработает, как мотор без искры.
        Размахнулся он, чтоб Штыку в харю дать, но слабенько - тот отпрыгнул и как заорет:
        - Пацаны, ставь их на ножи!
        Трое выхватили железки, кинулись к Сереге. Вот тут-то его двигатель с перепугу и завелся. Можно сказать, с пол-оборота.
        Токо-так, токо-так, токо-так!
        Дальше просто. Накостылял всем восьмерым, меньше минуты понадобилось. Потом погнался за Штыком, который улепетывал во все лопатки в сторону проспекта. Старался, бедный, локтями отмахивал, и далеко успел отбежать - метров на двести. Только Серега при своем «токо-таке» его в два счета настиг. Подсек по щиколотке, наддал по загривку, и старшой «вокзальных» приложился мордой об асфальт. Дронов его ногой прижал, чтоб не дергался, и держал так, пока Мюллер подойдет.
        Пульс у Сереги уже вошел в норму, и Штык, если б захотел, мог легко высвободиться. Но откуда ж ему было знать? Лежал смирно, не шевелился.
        И когда Мюллер ему объяснял, какой теперь в Басманове будет порядок, Штык не спорил, помалкивал в тряпочку.
        Не стерпел только, когда группенфюрер сказал:
        - Будешь мне от своих дальнобойных дел по два хруста в неделю отстегивать.
        - Ты чего?- прохрипел Штык из-под Серегиного ботинка.- По два не смогу, мне еще с московскими делиться. Сотню куда ни шло.
        Они стали торговаться, а Сереге сейчас было не до бабок. Сильно напугался, что костольеты его когда-нибудь возьмут да подведут.
        Короче, занервничал Серега. И ходил сам не свой несколько дней.
        Спасибо, случай помог.
        Пришивал он себе пуговицу и загнал иголку под ноготь. Больно - жуть.
        Вдруг костольеты сами по себе, безо всякого испуга, как дали: токо-так, токо-так, токо-так!
        И Серега сделал важное открытие: в скоростной режим можно попасть не только от страха, но и от боли.
        А потом оказалось, что можно обойтись и без боли. Выяснилось это на общем стыке, куда Мюллер собрал всех басмановских бригадиров - про Новый Порядок обшуршать. Серегу, понятно, прихватил с собой, а тот, не будь дурак, спрятал в воротнике иголку. Если будет заваруха, ткнет себе под ноготь, и тогда ему никто не страшен.
        И возник на стыке момент, когда показалось, что сейчас пойдет всеобщее мочилово.
        Пока Мюллер про свой Новый Порядок лепил - про бригаденфюреров, еще про какую-то фрицевскую фигню, его спокойно слушали. Когда сказал, что надо с городского рынка
«неарийцев» гнать, даже горячо поддержали, и Тюха, бригадир, то бишь бригаденфюрер
«тельмановских», крикнул, не расслышав: «Давно пора азерийцов этих носатых на бабки ставить, а то жируют, на „волгах“ ездеют!»
        Но потом группенфюрер наехал на Штыка, и тут запахло заморокой.
        - С дальнобойными,- сказал,- хочу сам работать. Сведешь.
        Штык побелел весь:
        - За горло берешь?
        Встал, и вместе с ним поднялись трое быков, кого он с собой привел.
        Серега тоже вскочил, но сердце у него само частить не захотело, пришлось иголку вынимать. Однако стоило поднести ее к пальцу и вспомнить, как это больно, когда кончиком под ноготь,- и пульс взорвался, застрочил, как бешеный.
        Тогда обошлось без махалова. Поглядев на Дронова, молча вставшего за спиной у группенфюрера, Штык скис, сел на место.
        С того случая иголка для Сереги стала самой что ни на есть неразлучной подругой, никогда с ней не расставался. Если в речке купался - в плавки втыкал.
        Случай на переезде
        Шел, значит, Серега вечером вдоль железки один. От Нежданки, где у Мюллера теперь
«бункер», домой. Место глухое, почти никто не ходит, особенно после темноты, а ему-то кого бояться?
        Вдруг сзади шорох. Обернулся - от забора две тени. Посмотрел на них спокойно, подождал, пока подойдут.
        Штык это был и с ним какой-то парень, на вид лет двадцати пяти. В джинсовом костюме, американской кепке с дурацким длинным козырьком. Когда они приблизились, оказалось, что лицо у парня плоское и почти безгубое, а взгляд неподвижный, немигающий.
        Нисколько Серега не испугался. Даже в голову ничего плохого не пришло. Не сдурел же Штык на него, Серегу Дронова, всего с одним быком переть?
        Догадался: покупать будет.
        Став при Мюллере наипервейшим бригаденфюрером, Серега получал по сотне в неделю. Приоделся, мамке одёжи накупил, стал нацеливаться на мотоцикл «урал». Но Штык от шоферюг, которые в Москву левый товар гоняют, совсем другие бабки имел. Мюллер говорил - тыщи.
        Не то что Серега сдал бы кореша за штуку или даже за две, но любопытно стало, сколько предложит?
        Только Штык нисколько не предложил.
        - Этот?- спросил его плосколицый.
        - Этот. Нет его - и геморроя нет. Без него Мюллер - дырка от бублика.
        Тогда Серега посмотрел на парня повнимательней. Говор у того был московский, врастяжку. Но не в говоре дело. Глаза страшные. Как две черные дырки.
        От одного этого взгляда, безо всякой иголки, у Сереги режим включился.
        Москвич не спеша (хотя на самом деле, наверно, одним быстрым движением) достал из кармана тяжелую черную штуку.
        Пистолет! Настоящий!
        Стал поднимать.
        Только увидев, как палец жмет на крючок, а дуло изнутри озаряется пороховой вспышкой, Серега проснулся и дернулся в сторону.
        Выстрела он почти не слышал (по железке как раз грохотал грузовой состав), лишь мимо уха просвистело.
        Назад, на улицу не побежишь - Штык с парнем дорогу перегородили. Справа высокий забор. Слева несется поезд. Оставалось одно - бежать вдоль путей. Только пуля-то все равно догонит, она не вчетверо, а в сто раз быстрее.
        Не побежал Серега, на это ума хватило. Попятился, не сводя глаз с пистолета.
        И опять в самый момент выстрела скакнул в сторону. И еще раз. И еще.
        Бах! Бах! Бах!
        - Вот сука вертлявая!- выругался московский, выставил руку с волыной вперед и побежал прямо на Дронова.
        Тот развернулся и дернул вдоль железки, что было мочи, стараясь двигаться не по прямой, а зигзагами.
        Товарняк уже пронесся, и до переезда с автоматическим шлагбаумом оставалось всего ничего. Там машины ходят, фонари горят - добежать бы только.
        Теперь жахнуло громко, и пуля просвистела у самой шеи.
        Серега с перепугу зажмурился - и не заметил под ногой камень. С разбегу, с размаху зарылся мордой в землю, чуть через голову не перелетел. Больно!
        Хотел подняться, а правая нога не держит! Подвернул. А может, вообще сломал.
        Недалеко оторвался он от погони, метров на тридцать. Если б нога не подвела, удрал бы, а так всё, кранты.
        Московский неторопливо трусил к нему по дорожке, на ходу меняя обойму. Штык поспевал сзади.
        Вдруг кто-то громко крикнул:
        - Эээй, ребяаатааа! Чтооо это у вааас тууут творииитсяаа?
        На переезде, по ту сторону железки, стоял мужик, то есть гражданин - в шляпе, при галстуке. Наверно, не слышал выстрелов, а то дунул бы от греха.
        Московский остановился, оглянулся на Штыка.
        Тот махнул рукой: валим отсюда!
        Ясно, зачем им свидетель? Одно дело Серегу Дронова кокнуть и после под электричку кинуть. Совсем другое - грохнуть солидного человека в шляпе. Тем более там еще
«волга» стояла, черная, с зажженными фарами. Вроде даже и шофер за рулем сидел.
        Штыка с его московским мочилой как ветром сдуло.
        Гражданин подошел.
        Сначала еле двигался, но когда Серега понял, что останется жив, и съехал с
«токо-така», шаг незнакомца сразу ускорился.
        - За что это они тебя пристрелить хотели?- с любопытством спросил он, присаживаясь на корточки.
        Значит, все-таки слышал выстрелы? И не убежал? Чудно.
        - Ногу зашиб?- гражданин помог подняться, довел Серегу до штабеля бревен, усадил. - Жалко. Такие ноги беречь надо. Какой спурт!
        - Чего?- насторожился Дронов.
        - Спурт. Рывок в забеге. Я не замерял, но, по-моему, на мировой рекорд тянет. Конечно, когда в спину из «Макарова» палят, всякий припустит, но такой скорости я еще не видывал. Так за что тот парень в тебя выстрелил?
        Не «стрелял», а «выстрелил»? Значит, дядька видел только самый конец - как Серега, пригнувшись, дул вдоль шпал. Ну да, раньше ему товарняк заслонял, понятно.
        - Не знаю. Шпана какая-то привязалась,- пробурчал Серега и потрогал щиколотку. Кажется, опухает.
        - А ты сам кто?- не отставала любопытная шляпа.
        Между прочим, он мне жизнь спас, подумал Серега и ответил по-вежливому:
        - Серега я. Дронов.
        - А я Иван Пантелеевич. Будем знакомы.
        Крепко пожал руку.
        Потом обернулся к машине, крикнул:
        - Эй, Володя, давай сюда.
        Если на черной «волге» раскатывает, да еще с водилой, значит, какой-то шишкарь.
        Тачка переехала на эту сторону, подрулила вплотную к штабелю.
        - Ну-ка, развернись. Посвети сюда дальним.
        Серега прикрыл глаза от яркого света, а Иван Пантелеевич присел, расшнуровал ему ботинок и осторожно пошевелил ступню.
        - Тихо, не дергайся… Слава богу, не перелом. И связки вроде целы. Ерундовское растяжение. Через три дня заживет. Повезло тебе. И соколам тоже.
        При чем тут соколы, Серега не врубился. Подумал, может, ослышался.
        - Вы доктор, да?
        Очень уж ловко дядька ощупал ногу, даже больно не сделал.
        - Нет, Сергей, я не доктор,- весело ответил Иван Пантелеевич, выпрямляясь.- Я человек, который доверяет своей интуиции. И если она за каким-то хреном велит ему не сидеть у закрытого шлагбаума, а на минутку выйти и подышать свежим воздухом, я ее слушаю.
        Сколько дядьке лет, понять было трудно. Лицо у него было не то чтобы молодое, но и не старое. Хорошее такое лицо, крепкое.
        - А еще, Сережа, я член правления спортивного общества «Ленинские соколы». И сейчас ты поедешь со мной - все равно на одной ноге далеко не упрыгаешь. Двинем мы с тобой в одну хорошую больницу, где тебе грамотно наложат повязку. А по дороге, Сергей, у нас с тобой будет очень серьезный разговор.
        II. Исполнение желаний
        Глава шестая
        Представитель сильного гендера
        Нынче с утра саундтрек как взбесился. Еще толком не проснувшись, Роберт услышал вздохи труб и нервные взвизги струнных, а стоило ему открыть глаза и прищуриться от льющегося в спальню солнца, как грянула увертюра: мощная, торжественная, с взлетами, от которых замирало сердце.
        Музыка вела себя неординарно и позднее, когда Дарновский умывался, брился, «брал» душ (он любил англицизмы, считал, что они придают его манере выражаться неповторимость и шарм). Потом неспешно завтракал с женой (ей на работу было к двенадцати, у него же четверг и вовсе числился «библиотечным днем»), а сам всё прислушивался к мелодическому буйству, обрушившемуся на его душу. Или на мозг? Этот вопрос он для себя за десять лет так и не решил. Если у человека есть душа, то наверное все-таки на душу.

«Саундтреком к лайфстори» Роберт прозвал свою внутреннюю музыку, еще когда был сопливым щенком и только-только привыкал жить с Даром. Не такое дурное название, между прочим. Если относиться к жизни, как к кинокартине, в которой ты играешь главную роль. Правда, с режиссером ты никогда не встречался и сценария не читал, но это у всех так. Роберт, по крайней мере, хоть слышит музыкальное сопровождение, а другим не дано и этого. Музыка к фильму «Жизнь Р. Дарновского» была качественная, не такая, как в кичовых киноподелках, где, если на экране происходит что-то грустное, то ноют флейты и скрипки, а если кто пошутил или поскользнулся на апельсиновой корке, то за кадром звучит «ха-ха-ха». Саундтрек у Роберта очень часто не совпадал, а то и контрастировал с происходящим. Вроде день как день, ничего особенного от него не ожидаешь, но музыка обещает: жди, готовься, сегодня что-то случится.
        Поэтому, зная, что саундтрек никогда не обманывает, Дарновский с утра был настороже, глядел и слушал в оба.
        Инструментальное богатство и симфонический размах концерта предвещали день необыкновенный, а между тем всё пока шло обычным чередом. Ну, кофе с молоком, чуть подгоревший тост, по радио пел Валерий Леонтьев, жена говорила про скучное.
        Как всегда, опустив свои замечательные пушистые ресницы и неглубоко затягиваясь сигаретой, она лениво рассказывала про то, как встретила свою однокурсницу, дочь бывшего секретаря ЦК. Роберт эту Машу Демьянцеву помнил плохо, поэтому слушал вполуха - сосредоточился на саундтреке.
        - Ну и чем она занимается?- рассеянно спросил он.
        - Дурью мается,- вздохнула жена, сбив алым ногтем столбик пепла.
        - В каком смысле?
        - В прямом. Сидит на дури и жутко от этого мается. Когда папочка лег в Кремлевскую стену, муженек сразу сделал ласты Сама она ни черта не умеет. Распродает антикварку и колет всякую бяку. Другую бы посадили давно, но она все ж таки Демьянцева.
        - Ясно.- Роберт подавил зевок.- Ты прямо сейчас на работу?
        - Да. Потом к Людке поеду, обещала девчонкам новьё привезти.
        Работа у нее была завидная - в «Совпарфимпэксе», папа пристроил. С загранками, с необременительным графиком, а главное, всегда имелся запас фирменных флакончиков с образцами духов, косметические наборчики, пудреницы и прочий дефицит Продавая эту мелкую чепуху подружкам и подружкам подружек, жена имела доход раз в десять больше своей зарплаты.
        Самостоятельная она была у Роберта. Золото, а не жена. Даже ездила на собственной
«семерке». Две машины на семью - еще недавно это считалось бы верхом буржуйства, но времена переменились. Теперь вроде как ничего особенного. Некоторые вообще на иномарках раскатывают, и никто косо не смотрит.
        Дарновский оглядел кухню - большущую, двенадцатиметровую, с финским гарнитуром, с югославской мойкой. На столе всё как положено: и настоящий «Нескафе» в банке, и сыр «виола», и апельсиновый джем - спасибо тестевой «кормушке». Но в последнее время всё это номенклатурное великолепие перестало Роберта удовлетворять. Неладно было что-то в совковском королевстве.
        Сколько сил, сколько нервов, в конце концов, сколько Дара потрачено, а ради чего? Разваливается система, рассыпается к чертовой матери. То, что раньше казалось алмазами, превращается в дешевые стекляшки.
        Взять хоть их квартиру. Юго-Запад, хороший панельно-кирпичный дом, 62 метра общей площади на двоих, чистый лифт, даже вахтерша в подъезде. Но кооператоры и фирмачи из совместных предприятий теперь выкупают в центре здоровенные коммуналки, выкладывают за них пять, а то и десять тысяч долларов, ломают перегородки и устраивают себе настоящие апартаменты европейского уровня. Названия-то какие: лофт, патио, зимний сад.
        Или та же машина. Еще год назад, когда Роберт ехал на своей вишневой «девятке» экспортной комплектации, все на него завистливо пялились. А нынче на Москве и
«мерседес» не редкость.
        Да и ситуация с работой нравилась ему всё меньше и меньше.
        Давно ли думал, что прочно оседлал Фортуну, гарантировал себе светлое будущее. Тесть, конечно, много чем помог, но главную заслугу Роберт все же приписывал себе. Точнее своему Дару. Хотя еще неизвестно, как обошелся бы с таким подарком судьбы кто-нибудь поглупее, из слабого гендера.
        Давным-давно, еще в институте, Роберт вычислил, что человечество делится на два пола, или, выражаясь по-современному, гендера. Причем не на мужчин-женщин, потому что всякие там сиськи-бороды не более чем внешняя видимость. Есть сильный гендер и слабый гендер. Слабые люди всю жизнь стараются быть не хуже других. Сильным во что бы то ни стало нужно стать лучше всех. И неважно, что человек понимает под
«лучше»: богатство, карьеру, талант или моральные качества.
        Самое интересное, что, в отличие от физиологического, ментальный гендер к человеку гвоздями не приколочен. Его можно поменять, как это сделал Роберт. В прежней жизни, до Аварии, он был типичный слабак: изо всех сил пыжился не отстать от окружающих, и ни черта у него не выходило. Но из-за чудесного Дара, преподнесенного Судьбой, он переместился в иную категорию, с тех пор его задача - обойти других, и с этой задачей он вполне справляется. Потому что у него хорошие мозги, воля и неубойный джокер в рукаве.
        За минувшие годы Роберт сросся с Даром намертво. Отбери - станет, как слепой. Хуже, чем слепой. Со временем Дар превратился в его главный орган чувств, как нюх у пса. Слепая или оглохшая, собака не пропадет, а без нюха сделается совершенно беспомощна.
        Исследуя свое сокровище, Дарновский много экспериментировал. Пытаясь определить границы возможного, иной раз, бывало, доходил до маразма.
        Например, еще первокурсником, уселся перед телевизором, когда престарелый генсек, с трудом ворочая языком, читал по бумажке какую-то тягомотину, и долго пытался поймать взгляд Леонида Ильича.
        Вдруг удастся прочесть мысли руководителя партии и государства прямо с экрана? Ух, какие перспективы открылись бы перед будущим международником!
        Смешно вспомнить.
        На самом деле для того чтоб слышать внутренний голос другого человека, требовался непосредственный визуальный контакт.
        Ничего, и этим инструментом можно было достичь очень многого.
        Как тяжелоатлеты качают штангу, разрабатывая мышцы, так и Роберт развил свою
«маскулатуру» до совершенства. Научился с одного «очного» контакта продолжительностью в секунду тянуть из человека мысли две, а то и три минуты.
        Со временем выработалась привычка без особой нужды в глаза окружающим не смотреть, не то обрушивалось слишком много лишней, а иногда и обидной для самолюбия информации. Если же человек и его внутренний голос почему-либо представляли интерес, Роберт вел себя так: взглянет раз - и отводит глаза. Потом, через некоторое время, еще. Посторонним казалось, что он застенчив.
        Была у него одна игра. Познакомится с кем-нибудь и неделю или две старается не встречаться с этим человеком взглядом. Составит себе о нем представление, пользуясь лишь арсеналом, доступным обычным людям. Потом подслушает мысли и проверит, правильно понял нового знакомца или нет. Почти всегда оказывалось, что чего-то главного не приметил. Диковинное существо хомо сапиенс: на языке одно, а на уме совсем другое.
        В институте Роберт учился с полной отдачей, без дураков, особенно налегая на иностранные языки. Понимал, как это поможет ему в светлом будущем. Сидишь за столом переговоров с каким-нибудь иностранным дипломатом и видишь его, голубчика, насквозь, как рентгеном.
        Английский у него был первый, французский второй, а с третьего курса Дарновский факультативно взял еще и немецкий, который потом пригодился больше всего. После первого курса, малость похимичив при помощи Дара, он пристроился в интернациональный стройотряд, поехал летом в Карл-Марксштадт рыть фундамент для Дома советско-немецкой дружбы. С этого момента окончательно переориентировался на германское направление.
        На пятом курсе съездил на стажировку в ФРГ (это уже тесть помог, в ту пору еще будущий). А перед самым дипломом прорвался в члены КПСС - большая победа, потому что квота для студентов была маленькая, под самых мохнатолапых первачей. Но опять помог Дар, да и тесть Всеволод Игнатьевич, к тому времени уже состоявшийся, в нужный момент устроил звоночек.
        Распределился Роберт в совершенно сказочное место: в НИИКС, Научно-исследовательский институт капиталистических стран. Две стабильные загранкомандировки ежегодно, к 25 годам гарантированный диссер и место старшего научного (300 рэ, если с надбавками), а там можно и в завсекторы выйти, после чего вообще открываются все пути. Например, не проблема поехать в хорошее посольство, годика на три - укрепить материальную базу, подсобрать материал для докторской. Где-то к середине 90-х, едва перевалив за тридцатник, Дарновский был бы доктор наук, ценнейший кадр. Такого хоть в дипломатические советники бери, хоть в заведующие отделом (а это, между прочим, номенклатура ЦК). Кстати, не фантастика была бы и попасть прямо на Старую площадь - инструктором в международный или идеологический. Нудновато, конечно, зато в смысле карьеры самое оно.
        Карьера пошла бы еще шустрей, если бы он одновременно запустился по второй линии - по органам, как многие его коллеги. По этому поводу Роберт советовался с тестем, человеком умным и здравым. Всеволод Игнатьевич сказал: не стоит. Поженить тебя с Конторой не штука, но сейчас столько «двоеженцев» развелось, что в будущем может оказаться перспективнее положение «моногама». Особенно, если будет шанс устроиться в какую-нибудь серьезную международную организацию. Те ведь тоже не дураки, знают, кто из наших с погонами, а кто нет.
        Совет, как обычно, был мудрый. Хотя на гебешном поприще Роберт мог бы достичь ого-го каких успехов, с его-то талантом. Где-нибудь на рауте за бокальчиком джин-тоника перемолвиться парой слов с иностранным резидентом, ненавязчиво заглянуть ему в глаза… Эх, знала бы Родина, какой боец невидимого фронта зря пропадает.
        Но не обломилась Дарновскому работа в ООН или ЮНЕСКО - те, кто туда попал, сидели крепко, бульдозером не вывернешь. А родной НИИКС девальвировался прямо на глазах. Краткосрочная загранка уже не бог весть какая привилегия, теперь многие таскаются, даже бывшие невыездные. Ну, пробился он в завсекторы, и что проку? Зарплата при нынешних ценах - смехота. Если б не тесть с его «кормушкой», да не жена с парфюмерно-косметическим приработком, жил бы Роберт, как все трудящиеся: кушал борщ из томатной пасты и икру минтая с морской капустой. По нынешним временам не то что НИИКС, но даже, страшно вымолвить, ЦК КПСС завидным местом работы быть перестал. Умные люди норовили пересесть в другие санки. Вот Всеволод Игнатьевич из Комитета давно уже соскочил, и Роберту бы пора. Инерция мешала. А еще жалко было потраченного времени. И Дара, израсходованного, как выясняется, на ерунду - на членство в обанкротившейся партии, на дурацкую диссертацию, на полезные связи и прочую лажу.
        Свои
        Такие вот кислые думы одолевали Роберта Дарновского, когда он после завтрака курил на кухне и удивлялся на саундтрек, ни к селу ни к городу закативший целое гала-представление. Что же означает эта «Ода к радости»? К чему бы?
        А потом в кухню заглянула наведшая марафет жена, сказала своим грудным голосом:
«Ты чего сидишь? Даже тарелки не убрал» - и он сразу обо всем забыл. Что-что, а искусство косметики Инна знала в совершенстве.
        Чушь это, что к красоте привыкаешь. К уродству, наверно, можно. К красоте никогда.
        Женщин красивее Инны он в своей жизни не встречал. Разве что на киноэкране. Изабель Аджани чем-то на нее похожа, но черт знает эту Изабель, какая она в жизни - скорее всего Инне и в подметки не годится.
        Дело было даже не в красоте, ею рано или поздно наедаешься. Любоваться любуешься, а голода уже нет. Главное, чем Инна взяла прежнего плейбоя и держала крепко, уже который год,- таинственность. Вот крючок, с которого ни один мужчина не соскочит никогда. Особенно такой, которому, обычно достаточно (ха-ха) глазом моргнуть, чтоб пролезть в самую задушевную тайну.
        К 27 годам Роберт Дарновский до такой степени изучил человечество, что его трудно было удивить потемками в чужой душе. Как сказал поэт, «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей» - а если еще и слышал их мысли, тем более. Поэтому оснований для высокой (но вполне адекватной) самооценки у него хватало.
        Собою Роберт был хоть куда: значительный нос, волевая прорезь широкого рта, классные очки в массивной оправе, прямые волосы стильно расчесаны надвое, а-ля Тургенев. Женщины на Дарновского заглядывались. А посмотрела ему в глаза - считай, пропала. Сколько он их в свое время выпотрошил и после поводил на веревочке. Первый эксперимент, с незабвенной Регинкой Кирпиченко, это были милые детские игры. Впоследствии случалось Робу приручать женщин классом куда как повыше. И ни одного сбоя, за всю его плейбойскую карьеру. Только вот - скучновато. Вроде как играть на деньги с партнером, все карты которого просвечивают. Прибыльно, но быстро надоедает.
        К третьему курсу Роберт нагулялся-накувыркался досыта. Начал присматривать перспективную невесту, благо в МГИМО они водились в ассортименте. Запросы у властителя чужих дум были строгие: чтоб подходящий папаня, чтоб сама не стерва, ну и не уродина, конечно. Было несколько неплохих вариантов. На одном уже почти остановился. Фазер замминистра, сама миленькая, типа верная супруга и добродетельная мать. Собирался уже киндера ей забацать, чтоб ускорить процесс. Но тут на одном сейшне встретил Инну. Она была на курс старше Роба, училась в том же институте, но на журфаке. Номенклатурное дитя в третьем поколении, английский-французский с четырех лет и прочее. Однако клюнул он не на аристократичность, а на сонную, русалочью красоту.
        Черты лица у Инны были правильные, даже безупречные, но при этом с ведьмовщинкой: полные, будто припухшие губы, очень белая кожа и тени в подглазьях - как будто после страстной ночи (на самом деле от исключительно длинных и густых ресниц). Когда Роб при первой встрече подсел к русалке поближе и по своему обыкновению попробовал заглянуть ей в глаза, фиг у него вышло. Таких ресниц он ни у кого больше не встречал. К тому же Инна взгляд на собеседников почти не поднимала, такая у нее была манера. Смотрела вниз и в сторону, а если и взглянет, то коротенько блеснет глазами через пушистую преграду - и баста. От этого мерцающего, неуловимого взгляда Роб задымился, как подбитый истребитель, и завалился в штопор.
        Сначала раззадорился, всё пытался исхитриться и подслушать ее внутренний голос, чуть шею себе не свернул. А когда понял, что случай безнадежный, не прорвешься, впервые в жизни стал ухаживать по-честному, без подглядывания и жульничества. Самое поразительное - получилось! Черт знает, чем пробил Роб прекрасную русалку, но, видно, нашла она в нем что-то, углядела сквозь свои уникальные ресницы.
        Когда он шел от нее после первой ночи, ощущал себя по-настоящему счастливым. Нашлась девушка, которая полюбила его не из-за Дара. И какая девушка! А в душу ей я заглянуть еще успею, будет случай, сказал он себе в то утро.
        И ошибся.
        Со временем выяснилось, что Инна не только на людей, но и на предметы прямо никогда не смотрит. Лишь украдкой и сквозь ресницы. То ли у нее сильное периферийное зрение, то ли дефицит любопытства.
        Подолгу и в упор она смотрела только на себя. Могла часа два просидеть перед зеркалом, накладывая косметику или возясь со своими чудесными волосами. Иногда распустит по плечам, иногда сплетет в косу, иногда по-старомодному взобьет кверху - ей шла любая прическа.
        Мужики на улице оборачивались Инне вслед, и лица при этом у них приобретали одинаковое жадное выражение, но Роберт жену не ревновал. Он-то знал, что мужчины ее совсем не интересуют. Она их просто не замечает.
        Эта Спящая Красавица живет в собственном мире, куда никому доступа нет. Но при этом и наблюдательна, и практична, и очень неглупа. Как всё это в ней сочетается - бог весть.
        Через какое-то время Роберт оставил попытки подловить ее взгляд. Потому что запал на нее по-настоящему. Наверно, на всю жизнь.
        Пусть будет на свете женщина, самая главная из всех, которая останется для него тайной. Ведь разгадать тайну - это значит ее убить. Кого ты этим накажешь? В первую очередь самого себя.
        Во-первых, это глупо. Во-вторых, нечестно. А в-третьих, положа руку на сердце, разве мы хотим знать, что на самом деле думают близкие люди? Достаточно вспомнить давний эксперимент с мамхеном…
        Лишь изредка Роберт позволял себе подглядеть через замочную скважину в подводное царство своей русалки, и то в совершенно определенный момент - сразу после оргазма, который случался у Инны очень редко. В такую минуту, чувствуя себя героем, он нежно, как бы лаская, слегка раздвигал ей пальцами веки. Глаза жены, наполненные сытым блеском, послушно зажигались кошачьими огоньками, но всякий раз Роберт слышал одно и то же: «Как хорошо, как же хорошо, м-м-м, хорошо, ай да кролик».
        Когда в первый раз понял, что это он - «кролик», обиделся. В лицо она его никогда так не называла. Но, подумав, остыл. Мало ли какие у кого с самим собой игры. Тем более, кроликов Инна обожала, они у нее были повсюду - на брелке от ключей, на зеркальце автомобиля. Даже на зимней шапочке красовалась ушастая эмблема
«Плейбоя». Если это был фетишизм, то кличку «кролик» следовало считать лестной.
        А неуловимый взгляд, как выяснилось, у них, Строевых, был семейным. Александра Васильевна, завиднейшая из тещ, во время нечастых родственных визитов рта почти не открывала, смотрела только на мужа или на накрытый стол, чуть что - срывалась на кухню, хлопотать. У молодых дома появилась всего один раз, на новоселье. Просидела весь вечер, перекладывая с места на место ножи и вилки. Она и на родную дочь, кажется, никогда не смотрела. А чтоб поболтать по телефону, как это делают нормальные дочки-матери, это у них и подавно было не заведено. Должно быть, всю энергию своей вялой души, всю отпущенную природой необильную страстность Александра Васильевна инвестировала в мужа, блестящего и громокипучего Всеволода Игнатьевича.
        Этот монополизировал темперамент всего своего семейства. Неудивительно, что его женщины получились такими квелыми: большего заряда электричества не вынесли бы стены ни одной квартиры.
        Теща-то черт с ней, даром не надо, а вот тестю Роберт в глаза бы заглянул. Дорого бы заплатил, чтобы послушать его настоящий голос и мысли. Только хрена. Молчаливостью Всеволод Игнатьевич не отличался, взгляда не прятал, но никогда не расставался с темными очками. В юности, аспирантом Физтеха, был на секретных испытаниях и, как сам говорил, «по щенячьему любопытству» оказался слишком близко к вспышке. С тех пор не выносил яркого света, совсем. Очки у него были особенные,
«хамелеон»: при свете дня или электрическом освещении темнели до полной черноты. Поди-ка, подсмотри через такие в глаза.
        За вычетом травмированного зрения Всеволод Игнатьевич был человеком исключительного здоровья. Зимой лыжник, летом теннисист, он носил твидовые пиджаки, ловко облегавшие спортивную фигуру, ходил легкой пружинистой походкой, мог запросто пройтись на руках. Хотел бы Роберт в пятьдесят лет выглядеть так же.
        А биография у Всеволода Игнатьевича была такая. Его отец служил в органах в самые тяжелые, мусорные годы. Начал при Дзержинском, закончил при Андропове. Судя по всему, имел крепкие нервы и безошибочное чувство меры. Когда сослуживцы рвались наверх, держался в тени, от повышений уклонялся. Чуял, что наверху опасней всего. Двинул в гору, когда стало безопасно, в пятидесятые. Вдруг обнаружилось, что он замечательный организатор, ветеран ленинского призыва, а прежние руководители (все как один вредители) его недооценивали. И поднялся Иннин дедушка ровно до того поста, который хотел занять, и просидел на нем до самой пенсии.
        Был пенсионером союзного значения, умер у себя на даче восьмидесяти пяти лет, когда ловил рыбу в собственном пруду. Роберт старика не застал, но, судя по рассказам, человек был умнейший.
        И сына пустил по правильному пути. Отдал не в Высшую школу КГБ, а в Физико-Технологический, потому что физика в нынешние времена на вес золота, а прочее само устроится. И точно: Контора приняла краснодипломника при таком папе и такой анкете, что называется, с распростертыми.
        Когда Роберт сошелся с Инной, Всеволод Игнатьевич Строев уже был молодой генерал с совершенно фантастическими связями. Мог бы, как Кнуров из «Бесприданницы», сказать про себя: «Для меня невозможного мало». Служил он тогда, в 84-ом, в каком-то жутко засекреченном ящике - даже дочь не знала, чем он там занимается.
        Но в 86-ом вдруг выкинул штуку - вышел в отставку и возглавил крупную экологическую организацию с звучным названием Центр СОС (Центр по спасению окружающей среды) - тогда, после Чернобыля, это стало актуальным направлением.
        Лишь пару лет спустя Роберт оценил дальновидность тестя, который раньше всех сообразил, что времена гэбэ уходят в прошлое, и заранее спарашютировал в чистую, перспективную сферу. Тут тебе и загранкомандировки, и конференции, бюджетное и внебюджетное финансирование, да щедрые гранты от международных организаций, даже своя квота при выборах народных депутатов.
        Всеволод Игнатьевич теперь раскатывал не на «волге», а на «линкольне» - подарок американских коллег. Жил не на зарплату, а на стипендию, только не подумайте, что студенческую - от Всемирной Организации Здравоохранения, валютную, с большими нулями. Никаких экологических подвигов Центр СОС, правда, не совершал и газеты про эту организацию писали нечасто. Но достаточно было того, что в СССР существует такой авторитетный негосударственный орган, непременный атрибут всякой цивилизованной страны на исходе двадцатого века. Центр располагался за МКАД, на большой огороженной территории, где Дарновский ни разу не был, потому что неинтересно - только пару раз подвозил тестя до ворот. В Центре СОС без конца проводились какие-то дорогостоящие и, как подозревал Роберт, абсолютно показушные эксперименты с флорой и фауной. Иногда тесть давал какое-нибудь газетное интервью:
«проблема спасения баргузинского енота решена» или «ничто больше не угрожает алтайской фиалке».
        Умный человек, что сказать.
        Постный день
        С прихода Всеволода Игнатьевича всё и началось. Именно тогда самое что ни на есть заурядное утро сделало зигзаг, предсказанный саундтреком.
        В разгар завистливых мыслей о тесте, вовремя спарашютировавшем на кисельные берега экологии, раздался звонок в дверь.
        Это был он, легок на помине.
        Влетел, как обычно, смерчем-ураганом.
        - Дочура, воздушная тревога! Принято решение заморозить валютные счета граждан. Указ уже на столе у Павлова, сегодня должен подписать.
        - Да ты что!- ахнула Инна.- У меня во «Внешбанке» с командировок почти две тысячи накопилось!
        - А у меня с кровавых номенклатурных времен десять тысяч,- весело ответил тесть. - Ты, лапа, не перебивай, слушай родителя. Я договорился со складом
«Внешпосылторга», там есть холодильники «Розенлев», телевизоры «Панасоник» и кое-какая мелочевка. Но надо срочно, до трех дня. Потом трудящиеся пронюхают, и нахлынет орда. Собирайся, живо! Готовность две минуты. Роберт, ты с нами едешь?
        Спрошено было для проформы. Всеволод Игнатьевич знал, что зять по торговой части не энтузиаст.
        - Пусть Инна сама решает. А мне надо статью доработать, про советско-германское гуманитарное сотрудничество.
        Жена стукала дверцами шкафа, грохотала полками, старалась уложиться в две минуты, хотя обычно одевалась минимум полчаса. Отец - единственный человек на свете, кто мог заставить ее торопиться.
        Тем временем тесть сел напротив Роберта, поморщился на табачный дым (он не пил и не курил).
        - Чего кислый? Солнышко сияет, птички поют, жена красавица, еще один финский холодильник тебе привезет, видешник. Потом проявит индивидуально-трудовую смекалку, впарит кому-нибудь за мешок деревянных. А ты нос повесил. Ты скажи мне, чего тебе надо, ты ответь, германист молодой. Или у тебя сегодня постный день?
        Вот что значит гэбешная закваска. К себе в душу лезть не дает, а настроение зятя вмиг срисовал.
        Конечно, не через две минуты, но и никак не через полчаса смерч-ураган умчался и уволок Инну с собой.
        Остался Роберт один.
        Посадил ему тесть занозу в мозг. Постный день? В самом деле, что это его сегодня крутит-ломает? Майское солнышко, листочки, а на сердце все тоскливей и тоскливей.
        Бывают в жизни такие дни. Вдруг поймешь, что ползал по земле муравьишкой, собирал кучу из еловых иголочек да щепочек, но дунул ветер и разметал твою недвижимость к чертовой матери. Чего, спрашивается, суетился? Чего мельтешил?
        Тут Роберт на себя разозлился. Тоже еще Екклезиаст выискался: суета сует и всяческая суета. Вся страна сейчас оказалась у разбитого корыта, он еще из счастливцев, не так плохо устроился.
        Дурак я, что в МГИМО пошел, вдруг подумал он. Надо было в консерваторию, на композиторский. Достаточно было бы ноты выучить и бери, записывай музыку, которая с утра до вечера звучит в башке, причем за все годы ни разу не повторилась.
        Ах, какой волшебный марш играл сейчас у Дарновского внутри: волновал душу, звал куда-то, навстречу не то сумасшедшей радости, не то невиданным приключениям. Похоже на увертюру из фильма «Дети капитана Гранта», только еще газированней, прямо в носу щекочет. Ну-ка, ну-ка, куда это зовет музыка?
        Он напрягся, чувствуя, что еще чуть-чуть и догадается, мелодия подскажет, почему день сегодня особенный и что в такой день нужно делать.
        Телефон помешал, сбил.
        Главное, звонок оказался пустой, от мамхена. Как поживаешь, как здоровье и всё такое.
        Он отвечал односложно, досадливо хмурился. Музыка почти утихла, так ничего и не подсказав.
        - …Была на рынке. Говядина - двадцать рублей кило. Редиска - пятьдесят копеек! С ума все посходили. Пол-зарплаты потратила. А что делать? Ко мне в гости Рафаил Сигизмундович должен придти. У него событие, дали заслуженного работника культуры…
        Роберт мысленно отключился - про мамхенова хахеля слушать было неприятно, так и не привык к тому, что у Лидочки Львовны могут быть свои предклимактерические радости.
        Потом, как обычно, она заговорила про внука (а еще лучше внучку) - мол, не надумали ли.
        - Нет,- сказал Роб в тысячный раз.- Инна считает, что рано. Знаешь, мам?- он посмотрел на часы, хотя она все равно его не видела.- Ты извини, но я сейчас звонок жду, с работы.
        - Всё-всё.- Мамхен заторопилась.- Я ведь что позвонила. Сегодня десять лет. Ты помнишь? Господи,- всхлипнула она,- ведь чудом, чудом жив остался!
        Тут-то Дарновский наконец сообразил, что сегодня за день. Десятое мая! Ровно десять лет!
        И музыка как врезала, на полную мощность: да, да, горячо! Вперед!
        Куда «вперед»?
        Он прислушался к себе и вдруг понял, куда.
        Давно собирался прокатиться на то место, но как-то духу не хватало. А сейчас почувствовал: сегодня можно. Даже необходимо.
        Тем более юбилей. Круглая дата.
        Глава седьмая
        Сэнсэй
        В тот же самый день, а именно в четверг 10 мая 1990 года, заслуженный мастер спорта, кавалер ордена Трудового красного знамени, член ЦК ВЛКСМ, многократный чемпион мира Сергей Дронов проснулся от телефонного звонка.
        Открыл глаза, посмотрел на люстру. Хрустальные подвески радужно посверкивали, утро выдалось погожее. На правой руке лежала чья-то голова. Сергей лениво скосил глаза. Лица не увидел, его закрывали растрепавшиеся светлые волосы. Он взял прядку, посмотрел. Крашеные.
        Не обращая внимания на трезвонящий телефон, Сергей высвободил руку, потянулся. В окна было видно сад, уже начинавший зеленеть. Сейчас бы в бассейн нырнуть, подумал Дронов. А что - построить не проблема. Участок, слава богу, позволяет - 80 соток. И разрешение получить пара пустяков. А по бабкам это встанет тысяч в полста, фигня.
        На тумбочке стояла бутылка коньяку и бокал. Пил не Сергей, ему алкоголь был не нужен, а эта, как ее, Галя, что ли. Или Оля. Из ансамбля «Березка», вчера на открытии Гольф-клуба склеил.
        Здорово же он ее уходил. Дрыхнет, как под наркозом. Лица не вспомнить, но красивая - это сто процентов. Они там, в ансамбле «Березка», все красивые. Крашеная вот только.
        Он встал, пару раз присел, помахал руками. С тех пор, как завязал тренироваться по четыре часа в день, тело стало не такое легкое, как раньше. Надо все-таки хоть пару раз в неделю на стадион выбираться - по кругу погонять, попрыгать.
        Телефон в гостиной всё надрывался. Отключить лень, отвечать неохота. Не было на свете людей, звонок которых имел бы для Сергея Дронова важность. Ничего, перезвонят. Умыться надо, душ принять.
        Сердце ровно постукивало: то-так, то-так. И вдруг, ни с того ни с сего, скакнуло.
        Токо-так, токо-так, токо-так!
        В воздухе застыла муха. Стало видно медленные движения прозрачных крылышек.
        Что за хренотень? С чего бы?
        Через несколько секунд скоростной режим отключился, тоже сам по себе, но с чего он врубился-то? Такого никогда не случалось. Если только во сне, когда приснится что-нибудь страшное.
        Ужасно Сергей изумился. И встревожился.
        А тут еще телефон не унимался. Достал.
        Дронов взял трубку и раздраженно сказал:
        - Ну?
        Ошибся он, оказывается. Имелся на свете человек, звонок которого был важен.
        - Баранки гну,- раздался в трубке сердитый голос Сэнсэя.- Ты чего там, бабу с утра тянешь? Десять минут, как моська, гудки слушаю.
        - Сэнсэй, да вы же…- Сергей хотел сказать, «по утрам не звоните никогда», но вовремя вспомнил про вчерашнюю договоренность.- Всё путем. Я предупредил. Ждут в двенадцать. Вы говорили, в пол двенадцатого заедете, а они нас ждут в двенадцать. Нормально. Покажут участки, а потом поедем…
        - Не получится,- перебил Сэнсэй.- Заседание у меня, срочное. Поезжай один … …!- Он выругался, что позволял себе редко - только когда здорово злился.- Автоответчик бы завел, что ли, раз трубку не берешь. Столько времени на тебя, …, потратил.
        И разъединился.
        Нехорошо получилось. Не через секретаршу звонил, лично. А он такого человека ждать заставил. Можно сказать, самого главного человека во всей своей жизни.
        Если бы не счастливая встреча с тем, кого Сергей привык называть «Сэнсэем», (это по-японски «Учитель»), ничего бы этого не было - ни медалей, ни положения, ни квартиры на Ленинском, ни дачи. Вообще ничего. Скорей всего, замочили бы чересчур шустрого пацана Серегу какие-нибудь серьезные бандиты - если не тогда, на железнодорожном переезде, то в следующий раз. Дурак он был, не врубался, какой ломовой прикуп ему судьба отвалила.
        Случай помог. Поехал Иван Пантелеевич по шефским делам в область, на обратном пути машина встала у шлагбаума, и захотелось ему подышать вечерним воздухом. А не захотелось бы?
        Тогда, по дороге в медцентр спортивного общества, состоялся у них ключевой разговор.
        - Разбойничаешь помалу?- спросил Сэнсэй. Он сидел впереди, рядом с шофером, а Серега сзади.- Не ври, не на лоха напал. Я сам с этого начинал. Потому что глупый был, вокруг одни запертые двери, а силенка через край бьет. Я тебе покажу, куда эту силу направить. Если захочешь, конечно.
        - Куда?- вытянул шею зеленый, шестнадцатилетний Дронов.
        - В спорт.
        - А-а,- разочаровался Серега. Ему, дурню, вообразилось, что гражданин с веселыми глазами сейчас в разведчики позовет, шпионов ловить.
        - Чего «а-а». В твоем возрасте главное - характер выковать. А спорт для этого самое оно. Если, конечно, у человека физданные есть. У тебя они точно есть, я видел. Ну-ка, проверим реакцию. Лови.
        И кинул в лицо леденец в бумажке (у него всегда в кармане барбариски, любит кислое). Движение молниеносное, едва уловимое - конфетка попала Сереге точнехонько по носу.
        - Не спи!
        Бросил еще раз. Дронов, хоть и был готов, но не успел даже руку поднять.
        - Еще!
        Теперь вроде и руку заранее поднял, пальцы растопырил, но все равно пропустил - леденец обидно щелкнул по лбу.
        - Э, брат, может, я в тебе ошибся?
        Это задело Серегу за живое. Левой рукой он выдернул из воротника иголку, тайком приставил к ногтю и припугнул сам себя: «щас как засажу».
        Сработало.
        И следующие пять барбарисок поймал запросто.
        - Здорово!- Иван Пантелеевич улыбнулся.- Есть руда, будет и металл. Только гляди, Сережа, не прозявь свой талант. Это самое большое преступление, которое может совершить человек. Меня слушай, я тебя настоящим человеком сделаю, на большую дорогу выведу.
        Поверил ему тогда Серега, сразу. Потому что никогда в жизни таких людей не встречал.
        И правильно сделал, что поверил.
        О, спорт!
        Сергея поселили в общежитии «Ленинских соколов», без экзаменов приняли в Институт физкультуры, где он отучился пять лет, почти не появляясь на занятиях. Во-первых, у него была индивидуальная программа обучения и тренировок, а во-вторых, какие сессии-зачеты могут быть у чемпиона?
        Когда-то спортивный клуб, название которого вскоре стало неотделимо от имени Сергея Дронова, принадлежал Военно-Воздушному Флоту и звался немного по-другому -
«Сталинские соколы». Теперь он вроде как числился при министерстве гражданской авиации, но это значило не больше, чем принадлежность «Спартака» мясо-молочной промышленности. «Соколы» были организацией самостоятельной, весьма авторитетной и мощной. На футбол и хоккей клуб ставку не делал - в этих видах спорта была слишком сильная конкуренция, а держал курс на лидерство по легкой атлетике, и на этом поприще не имел себе равных не только в Союзе, но и, пожалуй, во всем мире. Не зря в газетах за «Ленинскими соколами» закрепилось лестное прозвище «кузницы мировых рекордов». А с появлением нового юного дарования молоты в прославленной кузнице застучали с удвоенной (нет, с учетверенной) быстротой.
        Иван Пантелеевич Дыбайло (такая у Сэнсэя необычная фамилия - сильная, с металлом) вообще-то в «Ленинских соколах» на службе не состоял. Он был человек большой, государственный, а клубом занимался на общественных началах - вроде хобби такое. Руководство спортобщества перед ним прямо на задних лапках ходило, потому что опора и оплот. И тренировочную базу пробить, и импортное оборудование достать, даже новый стадион построить - всё может.
        Про свою основную работу Сэнсэй никогда не рассказывал. Оно и понятно - «Соколами» и лично Дроновым он занимался для души, то есть для того, чтоб отдохнуть от своих важных дел, на время о них забыть. К тому же (это Сергей понял со временем), Ивана Пантелеевича как крупный номенклатурный кадр несколько раз перемещали с одной руководящей должности на другую. В первой половине восьмидесятых он, похоже, служил в ВЦСПС - во всяком случае, Серега заезжал за ним в профсоюзный комплекс на Ленинском. Потом работа Сенсея переместилась на Старую площадь, в один из корпусов Центрального Комитета. Но чем бы он там, в своих государственных высотах ни занимался, страсть у Ивана Пантелеевича была одна - спорт, на который он тратил всё свободное время. А уж сколько с Дроновым, щенком лопоухим, провозился - вовек не отблагодарить, не рассчитаться. Лично вел перспективного спортсмена, причем не по-любительски, а профессионально, как тренер самой что ни на есть высшей квалификации.
        Тогда, летом 1980-го, он протащил Серегу чуть не по всем видам спорта, выбирая оптимальный.
        Тяжелую атлетику отмел сразу, сказал, скелет хлипковат, да и быстрая реакция там не главное.
        Бокс тоже забодал - скорость классная, но силенки маловато.
        Для бега на длинные и даже средние дистанции Дронов не шибко годился - разгонялся ого-го как, но потом выдыхался.
        Зато когда Сэнсэй поставил его на стометровку, Серега (само собой, с помощью заветной иголки) дал по гаревой дорожке результат 3,5 секунды! У Ивана Пантелеевича на лбу аж пот выступил.
        - Ты вот что,- сказал он хрипло,- ты так не бегай. А то поломаешь к черту всю мировую легкоатлетику. Уже скоро десять лет, как никто не может побить рекорд Джима Ханса - 9,95, а ты три с половиной! Учись гасить скорость. Твоя задача - 9,
0, понял?
        Ладно, перешли в бассейн. Плавал Серега тогда хреновато, по-деревенски, но как припустил саженками по-вдоль бассейна, прямо вода закипела. Прогнал 100-метровую дистанцию за 22 секунды с копейками. А мировой рекордсмен Джим Монтгомери, как выяснилось, на олимпиаде в Монреале вольным стилем еле-еле разменял пятидесятку.
        В длину - исключительно благодаря быстрому разбегу - Дронов сиганул на десять с хвостиком, при том что рекорд Джесси Оуэна (8,13) считался непобиваемым уже полтора десятка лет.
        В высоту прыгнул на 2 метра 87 сантиметров, и это безо всякой подготовки.
        После первого же Серегиного рекорда Иван Пантелеевич позаботился о том, чтобы дальнейшие испытания проходили без свидетелей.
        - На тебя надо гриф «совершенно секретно» шлепнуть,- сказал он, возбужденно потирая руки.- Ты водородная бомба советского спорта. Ну, попляшут они у нас!
        По мнению Сэнсэя, у Дронова был хороший потенциал для пинга-понга, тенниса, футбола, хоккея, однако выбор остановили все-таки на легкой атлетике.
        - У тебя такой запас мощности, что ты можешь каждый год по новому мировому рекорду давать. Будешь понемножку уменьшать торможение, и все дела. А когда натренируешь мышцы да поднаберешь техники, то улучшишь результат раза в полтора против нынешнего. Не задирай нос, не разбалтывай дисциплинку, и станешь величайшим спортсменом всех времен, это я тебе гарантирую.
        Эх, счастливое было время.
        Дурацкое словечко «костольеты» из Серегиного употребления вышло. Для обозначения внутреннего тайного отстука больше подходило красивое слово «Метроном». Переводить Метроном в Режим Дронов научился без перебоев. Иной раз и иголку доставать не требовалось, достаточно было вспомнить, что она здесь, в специальном кармашке спортивных трусов или плавок.
        Кстати о кастаньетах (а не «костольетах», как он, лапоть басмановский, называл): при желании Сергей мог бы и в танце достичь больших высот. Когда бывал на дискотеке или где танцевали, Метроном в два счета подстраивался под музыку, и Дронов телом, ногами, шеей такое выделывал - все вокруг замирали. Попался бы Сереге на железнодорожном переезде не спортивный деятель, а, скажем, Игорь Моисеев, быть бы Дронову сейчас народным артистом, каким-нибудь Махмудом Эсамбаевым.
        Но Иван Пантелеевич интересовался не ритмами, а метрами и долями секунд. В то лето в Москве шла Олимпиада, на которую Серега, конечно, попасть не успел. Зато под руководством Сэнсэя дублировал все легкоатлетические состязания и дал тогда не то десять, не то пятнадцать мировых рекордов, да каких!
        - Ничего,- уверенно говорил тренер.- Следующая олимпиада твоя.
        Насчет этого Иван Пантелеевич, положим, ошибся, но тут не Серегина и уж тем более не Сэнсэева вина. Ладно, про это разговор отдельный, но вообще-то рекорды, почетные звания и золотые медали в последующие годы на Дронова посыпались прямо ливнем, так что даже надоедать стало.
        Хорошо, что кроме спорта в жизни были и другие заводные вещи - танцы и секс.
        Мужчина из бывшего басмановского цыпленка получился красивый: светловолосый, с загустевшими и лихо сросшимися на переносице бровями, с открытым и уверенным взглядом. Рост - метр восемьдесят семь, про фигуру-осанку и говорить нечего. Такому молодцу бабу в койку затащить - только свистнуть. Но Сергей себя по дешевке не разменивал, спутниц подбирал с большим разбором, красавицу к красавице. Бабником себя не считал. У бабника как? Ему бы трахнуть все равно кого, как ни попадя, лишь бы количественный показатель увеличить, и поскакал себе дальше, за новыми трофеями. Сергей же ставил на качество. Чтоб если женщина к нему в постель попала, то, сколько ей потом мужиков ни встреться, помнила всю жизнь. Дело-то нехитрое - утянуть ее за собой в Режим. И чтоб до обморока, до закатившихся глаз. Пусть знает, как оно должно быть: токо-так, токо-так, и больше никак.
        Сломанные крылья
        Взлет чудо-атлета к вершинам был, как и положено «соколу», стремительным. Еще до конца олимпийского года Сергей Дронов стал чемпионом Всесоюзной спартакиады в шести видах спорта, зимой впервые поехал на международные состязания, произвел сенсацию и заработал прозвище Mr. Mercury, «мистер Ртуть» и заодно бог Меркурий - тот самый, кого изображают с крылышками на щиколотках. Клип «Мы рекордсмены», в котором мистер Меркурий в паре со своим тезкой из знаменитой рок-группы отплясывал у чаши с олимпийским огнем, несколько месяцев продержался в хит-парадах ведущих мировых телеканалов и даже был один раз показан по первой программе в новогоднем
«Волшебном фонаре». Денег, правда, Дронов за это не получил, все миллионы достались Госкомспорту, но ничего, он тоже в накладе не остался, грех жаловаться. Страна Советов умела проявлять заботу о своих героях. Одарила Сергея всем, чем могла: чудесной квартирой в цековском доме на Ленинском проспекте, целыми двумя (!
        машинами - «ладой» и «волгой», а главное Любовью Государства, которая стоила подороже любых капиталистических миллионов.
        В общем, всё в жизни у Дронова удалось. Кроме одного.
        Зря он танцевал на Акрополе возле огненной чаши, зря изображал олимпийского небожителя. Подняться на высшую ступеньку спортивной славы ему так и не довелось.
        В Сан-Францискской олимпиаде 1984 года Советский Союз не участвовал - обиделся на бойкот 1980 года. А следующие игры реакционное руководство МОК постановило провести в Южной Корее, марионеточный режим которой страны социалистического лагеря решительно отвергали. 1992 же год был фантастически далек. Сереге к тому времени будет под тридцатник, для легкоатлета возраст пенсионный. К тому же после двух провалившихся олимпиад казалось, что детищу Пьера де Кубертена вообще настают кранты.
        Но случилось чудо - Перестройка. Как будто специально для Сергея Дронова в кресло генсека после нескольких дряхлых стариков вскарабкался шустрый, говорливый реформатор, и многое из того, что еще вчера представлялось совершенно невообразимым, вдруг стало возможным. Например, участие в Олимпиаде, и наплевать, что у СССР с Корейской республикой нет дипломатических отношений. Ну не фантастика?
        В Сеул Дронов ехал брать минимум десять желтяков, после чего наверняка стал бы самой главной звездой за всю историю спорта. Впору Книгу рекордов Гинесса переименовывать в Книгу рекордов Дронова.
        Но вместо невиданного триумфа вышел неслыханный скандал.
        Во время обычной предстартовой медпроверки, предусмотренной регламентом, Сергея ужалила в шею подлая южнокорейская оса. От боли сам собой включился Режим, все датчики зашкалили. Врачи переполошились, решили, что русские изобрели какой-то новый стимулятор, отправили Дронова на повторный допинг-контроль, а тамошние гестаповцы в погоне за сенсацией дисквалифицировали мистера Ртуть вчистую.
        Наши, конечно, пошумели - мол, гнусная провокация, заговор с целью убрать с дороги главного конкурента и прочее, но беду было уже не исправить. Сергею в гостиничный номер лично позвонил генеральный секретарь ЦК КПСС, сказал теплые слова. Только факт остался фактом: с большим спортом было покончено.
        Несколько месяцев Дронов прожил как во сне - всё не мог очухаться, поверить в случившееся.
        В неполные двадцать пять, на самом взлете, «Ленинскому соколу» Сереге Дронову сломали крылья. Как в стихотворении у писателя Горького: «Пал с неба сокол с разбитой грудью».
        Государство жертву сеульских козней заботой не оставило, с этим-то всё было в порядке. Предложили на выбор несколько отличных вариантов: тренерскую работу, общественную, даже членство в Верховном Совете РСФСР. Сергею было все равно. Когда в Госкомспорте посоветовали брать должность в Легкоатлетической федерации (загранки, распределитель, командировочные, перспектива роста), он согласился.
        Больше всех в этот тяжелый период жизни его поддержал Сэнсэй - морально.
        Сказал очень важную вещь: «Когда ты оказался в низшей точке, не вешай носа, ведь оттуда есть только один путь - наверх. Кто не падал, высоко не взлетит. Жди, смотри, прислушивайся к себе. Внутренний голос подскажет, куда тебе двигаться дальше - может, в самом неожиданном направлении».
        Вконец скисший Сергей тогда большого значения этим словам не придал. На такую высоту, с которой он грохнулся, второй раз не поднимешься. Какое еще «неожиданное направление»? Какая может быть польза от Метронома кроме спорта? Не в танцоры же в самом деле идти, курам на смех.
        Но Сэнсэй, как всегда оказался прав. Жизнь на этом не кончилась.
        Перестройка в одном отдельно взятом районе
        На второй месяц безделья, то бишь службы в Федерации, когда Сергей уже начинал подумывать, не уйти ли к черту в цирк, каким-нибудь акробатом или воздушным гимнастом, в кабинет вошла секретарша.
        - Сергей Иванович, к вам посетитель.
        На визитной карточке - затейной, с эмблемой, витязем в шлеме - было напечатано:
        Молодежный жилищный комплекс «Русич»
        Андрей Вениаминович Мельников
        Председатель правления
        Сергей вздохнул. Опять будут звать почетным гостем на какую-нибудь задрипанную районную спартакиаду. Или с комсомольцами встречаться.
        Вошел мужчина невысокого роста, полноватый, одет странно: защитный френч, как у Сталина в кино, синие брюки с красной каймой и ослепительно начищенные сапоги. Отставной что ли? Из афганцев?
        - Здорово, Серега. Не узнал?- неуверенно сказал вошедший, и только тогда, по улыбке (губы улыбаются, глаза нет), Дронов его узнал.
        - Мюллер!
        Теперь быший дроновский покровитель стал больше похож на группенфюрера Мюллера. Щеки наел, глазки подзаплыли салом, белобрысые волосы уже заметно редели.
        - Мельников я.- Мюллер сконфуженно махнул рукой.- Хорошая русская фамилия. А то было баловство, детство в заднице играло.
        Обрадовался Сергей старому корешу. Прямо из кабинета повез в «Узбекистан», все равно на работе делать было не хрена. В ресторане выяснилось, что оба не пьют. Дронов сказал, из-за спорта (хотя на самом деле из-за Метронома - тот от алкоголя начинал козлить). А Мельников был принципиальный противник пьянства.
        Он, горячась, рассказал, как планомерно, по-подлому спаивают русскую нацию и кому это выгодно. Потом, под горячее, перешли на воспоминания.
        - Когда ты из Басманова свалил, мне туго пришлось. Я не в порядке критики,- поспешно прибавил Мюллер (ни «Мельниковым», ни «Андреем» для Дронова он так и не стал).- Я же понимаю, такая маза засветила. Ну и вообще молодец, поддержал честь отчизны. Национальный герой, русский богатырь. Я про другое. Штыка помнишь?
        Как не помнить. Сергей кивнул.
        - Без тебя он обнаглел, пришлось с ним город пополам делить. Но в прошлом году Штыка азеры грохнули, так что теперь Басманово единое и неделимое. Мой стал город, на все сто.- Мюллер дожевал кусок шашлыка, проглотил, запил минералкой.- Рынок держу, так? По автосервису позиции хорошие, по бензозаправкам. МЖК - это чисто вывеска. Чтоб квоту по стройматериалам прикрыть. Хотя и строю тоже, но с этим сейчас напряженка. А в последнее время мне в городе тесновато стало, хочу на район распространиться. Есть и задумки, и наработки. Ресурса не хватает, административного.
        Уже ясно стало, что Мюллер не просто так явился, со старым приятелем побазарить. Есть у него конкретное дело. Дронов не торопил, не выспрашивал - сам расскажет.
        И Мюллер рассказал.
        - Колхоз «Светлый путь» помнишь? Пять километров от города? Есть план лесок у них отжать, 15 га. С председателем я сговорился. Десять тракторов ему добуду - это для документов, типа бартер. Самому новую «волгу», жене норковую шубу и двадцать штук налом. Но без райкома и райисполкома никак. Я пробовал - уперся в стенку. Не мой уровень, сам не протолкну. Вот если бы ты подключился. Ты у нас в районе после Ленина второй человек.- Мюллер ухмыльнулся.- Напротив райкома доска «Ими гордится Басманово», так твой портрет самый здоровенный, три метра на два. Начальство из окон каждый день на твою физию любуется.
        - Знаю,- засмущался Сергей,- мать рассказывала. Ты чего, решил лесным хозяйством заняться?
        Мюллер заржал и стал похож на себя прежнего.
        - Что я, с дуба упал? Места-то у нас за городом какие - сосновый бор, две реки, до Москвы дочихнуть можно. А из дач только государственные да старые кооперативы вроде Колиной горы. Если бы расторговаться, соточка в среднем по тысяче рублей пойдет, влегкую. В Москве сейчас барыг навалом - в два счета расхватают. Оформили бы, как лесхозяйство, а там распилили бы на участки, и все дела. Надо только, чтобы начальство не придиралось. Я для них шпана, уголовный элемент. А тебе такое дело обтяпать - раз плюнуть. Гляди, Серег: если обеспечишь прикрытие, я хорошие бабки дам, жилиться не стану. Полторы тысячи соток в среднем по штуке - прикинь, сколько это будет. Хватит и райкому с исполкомом отстегнуть, и нам с тобой останется. Сто пятьдесят железно твои. Ну, хочешь двести?
        Двести тысяч рублей! Таких денег, несмотря на все командировочные и медальные, Дронов, конечно, в глаза не видывал.
        - А чего надо делать?- осторожно спросил он.
        - Учредим социально-благотворительный фонд. «За здоровый образ жизни» или там, не знаю, «Поддержки ветеранов спорта». Ты председателем будешь, я замом. Съездишь со мной к паре начальничков. Шашлычка с ними похаваешь, про больших людей расскажешь - наши басмановские тузики от счастья перелопаются. А детали я с ними потом отдельно проговорю. Всё чисто, законно. Максимум, что потребуется - звоночек из обкома организовать. Сможешь?
        - Запросто. Есть знакомые. Даже со Старой площади можно.
        - Ну вот,- обрадовался Мюллер.- Сейчас такое время, Серега, лоховаться нельзя. Надо тебе в бизнес уходить. Тем более, видишь, какой у тебя с олимпиадой тухляк вышел. Да хрен с ним, со спортом. Пускай теперь другие за тебя и побегают, и попрыгают.
        Все прошло без сучка, без задоринки - еще проще, чем говорил Мюллер. Даже звонок не понадобился. Районное начальство пофотографировалось с живой легендой, первый секретарь выпил с ним на брудершафт. Фонду «Здоровье и спорт» (такое название получила новоучрежденная организация) обещали зеленую улицу как общественно полезному начинанию.
        Через три недели Сергей получил дипломат, набитый пачками сторублевок. И Мюллер сказал, что это только начало. Здоровье и спорт это, между прочим, не только домики в сосновом лесу, но еще здоровое питание, аттракционы, бильярдные, да мало ли.
        Что поразительно, Сэнсэй расколол Дронова при первой же встрече. Кинул взгляд на перстень с алмазом (Сергей взял его в комиссионной ювелирке на Арбате за семнадцать тысяч), на часы «ролекс» и вцепился насмерть: давай, выкладывай, с каких барышей шикуешь.
        Пришлось рассказать - темнить с Иваном Пантелеевичем он не привык. Был уверен, что Сэнсэй задаст ему по первое число, но тот внимательно выслушал и задумался.
        Потом прищурившись сказал, вроде как сам себе:
        - У нас теперь курс в НЭП играться. Ну что ж, устроим им НЭП, по всем законам капиталистических джунглей. Плюс возьмем на вооружение социалистический опыт.
        Сергей ни черта не понял. Переспросил. И тогда Иван Пантелеевич его удивил.
        - Фонд твой дурацкий пускай живет. Но под моим присмотром. Кустарщины я не потерплю. Что это за разговор: районное начальство обещало не придираться к вашим дачным шахер-махерам. А сменят через год начальство, тогда что? Нет, брат, тут по-взрослому надо, всерьез. Есть решение партии развивать фермерское хозяйство. Под это будут выделяться земли. Конечно, разные по качеству и далеко не всем. Но общественно значимым организациям в первую очередь. По заранее согласованному списку. Усек?
        И обрисовал схему.
        Главную работу - получение разрешения на землеотвод - он берет на себя. С мелким бандитом Мельниковым дел иметь напрямую не станет, много чести. Только через Дронова, Пускай бывший группенфюрер шестерит по мелочам, занимается текучкой и решает трудности, если таковые возникнут на местах.
        - За это вам с ним треть прибыли, как поделить - решайте сами. Две трети будешь отдавать мне. А забалует твой Мюллер - плюну и разотру.
        - Не забалует,- пообещал Сергей, ошарашенный открывающимися перспективами.- У него башка варит.
        И жизнь пошла такая - только успевай вертеться да придумывать, куда бы деньги потратить.
        Сергей раньше считал себя человеком богатым, но только теперь осознал, что такое настоящий достаток.
        Переселился в двухэтажный кирпичный дом, бывшую госдачу, выкупленную за смешные деньги - шесть тысяч. «Волгарь» и «лада» второй год пылились в гараже, Сергей теперь гонял на джипе «гранд чероки», а для культурных выездов еще держал «ауди».

80-метровую квартиру на Ленинском отдал мамке. Она давно уже не работала, жила на сыновние деньги, а тут и вовсе распушила хвост: вставила фарфоровые зубы, сделала в Центре Красоты подтяжку и стала чистая Эдита Пьеха, даже лучше. А чего, не старая еще. Бабе сорок пять, ягодка опять. Пускай поживет в свое удовольствие, за все прежние мытарства. Шубы так шубы, кольца так кольца, маникюрши-массажистки - ради бога. Полюбила деньги тратить, всё ей мало. Да ладно, не жалко. Куда ее девать, эту капусту. Не мариновать же?
        У поворота
        Никогда Серега не был жаден на деньги. Того, что накопил, ему бы с лихвой хватило. Но взялся за гуж, не говори что не дюж. Сэнсэй человек масштабный, так дачный бизнес раскрутил - ого-го. Работы у Дронова хватало.
        Вот и сегодня надо было гнать за реку, смотреть новые участки - годятся, не годятся. Лучше бы, конечно, с Иваном Пантелеевичем, у него глаз алмаз, вмиг просекает перспективу, на годы вперед. Но и Сергей за полтора года кое-чему научился.
        Короче, сел в джип, поехал.
        Свернул со своего Любавинского шоссе на Рублевку, погнал через заповедную зону, которая (Сэнсэй обещал) скоро тоже на списание пойдет. То-то бабок наварится. Цены с 88-го не просто подросли, теперь за дачные участки брали исключительно зелеными. Раньше за валютные операции в особо крупных размерах высшую меру давали, а нынче народ ни черта не боится. Свобода.
        Когда тормоза на повороте скрежетнули как-то чересчур пронзительно, Сергей покосился на спидометр.
        Ни хрена себе! Сто восемьдесят! Как это он еще с трассы не слетел?
        Оказывается, сердце работало в Режиме, барабанило в учетверенном ритме. А он задумался, не заметил.
        Дронов резко сбросил скорость, потом вообще затормозил.
        Что за дела? Второй раз за день. Может, заболел?
        И вдруг Сергея пробило.
        Впереди, всего в ста метрах, был поворот на Колину Гору, а там мост, и за ним поворот, где он когда-то увидел Белый Столб и чуть не сыграл в ящик.
        Может, Метроном почуял близость места, где он впервые начал отстукивать свои то-так да токо-так?
        Вряд ли. По этому шоссе за минувшие годы Дронов проносился много раз, но ничего такого не случалось.
        Направо, кстати сказать, ни разу не повернул. Если надо было в ту сторону, ездил в объезд. Нипочему, а так просто. Сердце не лежало.
        Сегодня же сердце явно звало: поверни, поверни.
        Ну, он и повернул. Потому что сердца нужно слушаться.
        Глава восьмая
        Счастливого пути
        Дарновский тащился по узкому Рублевскому шоссе за самосвалом на скорости сорок. И не обгонишь - двойная разделительная, а правила движения он из принципа не нарушал, считал, что все российские беды именно из-за того, что никто не хочет порядок соблюдать. Переходят улицу на красный свет, паркуются где запрещено, кидают бумажки на тротуар, а потом удивляются, что в стране бардак.
        Музыка между тем наигрывала всё быстрей, всё призывнее - будто разом и подгоняла, и подманивала.
        Он даже сказал вслух, с раздражением: «Да понял уже, понял. Еду».
        Кто бы мог подумать, что у него в подсознание встроен календарь? Какая-то извилина в подкорке среагировала на звукосочетание «десятоемая» и самопроизвольно включилась. Интересно, если б мамхен не напомнила, он сам так и не сообразил бы, что сегодняшний концерт юбилейный?
        Самосвал, наконец, свернул в сторону, и Роберт разогнался до разрешенных шестидесяти. Судя по карте, сейчас будет поле, там пост ГАИ и поворот направо, к мосту.
        Повернул.
        Саундтрек сразу сменил ритм и тональность, музыка стала тихой, лирической, но не умиротворяющей, а наоборот - какой-то сжимающей сердце.
        Ничего, сказал себе Роберт, вон уже мост видно, а за ним тот самый поворот. Скоро эти загадки разъяснятся. Вряд ли, конечно, что-нибудь произойдет. Просто выйду, возложу воображаемый венок, постою немножко. На этой минуте молчания концерт скорее всего и закончится. Извилина удовлетворится и уйдет в подполье до следующего юбилея.
        На мосту, кажется, шли ремонтные работы, встречные потоки машин пересекали реку по очереди, и «девятка» Дарновского встала в длинный хвост.
        Кажется, за Колиной Горой тогда была деревня и пустое поле, припомнил Роберт, оглядываясь по сторонам. А теперь, гляди ты, поля почти не осталось - сплошное строительство: коттеджи, коттеджи. Дачный бум.
        И машин вон сколько. Причем ни одного «запорожца» или старого «москвича», все больше «лады» дорогих моделей да «волги», немало и иномарок. Это новые нэпманы. Осваивают кантри-лайф, по западному образцу. А возле лимузинов шустрят представители «индивидуально-трудовой деятельности», еще один продукт Перестройки: шпанистого вида мальчишки предлагают протереть стекло, бабка носит кастрюлю с пирожками, одноногий инвалид продает какие-то брошюрки, худенькая девушка в косынке торгует ландышами.
        Туфта, фикция всё это кооперативное движение и так называемая «легализация теневой экономики». Прав тесть: прикрытие для номенклатурных ворюг, чтоб безбоязненно воровали. Никогда ничего путного в этой стране не будет (это Роберт уже сам вывел), никакой частной инициативы, никакого «капитализма с человеческим лицом». Как были пустые прилавки, так и останутся. Весь капитализм - мальчишки с мертвыми глазами, которые сначала мазнут грязной тряпкой по чистому стеклу, а потом нагло требуют рублевку. Бабка со своим антисанитарным печевом. Да сорваннные вопреки всем запретам ландыши, которых в подмосковных лесах скоро вообще не останется.
        Тут как раз подошла цветочница.
        На ней был старый плащ болонья, какие сто лет уже никто не носит, и резиновые сапожки, слишком широкие для тонких лодыжек. Из-под косынки выбивалась прядка густого медового цвета, который весьма популярен у фирм-производителей краски для волос, но в природе встречается крайне редко.
        Про девушку Роберт подумал: какая некрасивая, бедняжка. Лицо треугольником, рот широченный, вздернутый нос. Даже большие, устало прикрытые глаза не спасают, скорей наоборот. Какой-то лягушонок с глазищами стрекозы.
        Цветочница молча протянула в опущенное окно букетик.
        - Срывать в лесу ландыши запрещено законом,- строго сказал ей Дарновский.- Или вы не знаете?
        Ждал, что сельская жительница огрызнется, но она промолчала. И выражение лица какое-то странное. Точнее сказать, на ее лице не было никакого выражения, чего с людьми вообще-то не бывает. Заслуженный антрополог Роберт знал это точно.
        Чокнутая, догадался он. Поэтому по-сиротски одета и рта не раскрывает.
        На секунду стало любопытно, а что у такой крэзанушки делается в голове?
        Посмотрел в стрекозьи глаза, которые в первую секунду оказались синими-пресиними, потом, как полагается, на мгновение сверкнули зелеными огоньками и снова засинели.
        Поразительно, но никаких мыслей Дарновский не услышал. Полный сон разума, что ли? Никаких эмоций или хотя бы бредовых образов? Впервые он сталкивался с таким феноменом - чтоб внутри у человека царила полная тишина.
        Но вдруг раздался негромкий и очень красивый, никак не соответствующий невзрачной внешности голос.
        - Счастливого пути,- сказал голос.
        И что-то с Робертом произошло. Причем не со слухом, а со зрением.
        Услышав пожелание, Дарновский от неожиданности сморгнул, а когда через долю секунды поднял веки, то обмер.
        Нет, он не увидел ничего нового. Он увидел по-новому.
        То же девичье лицо, и черты те же, но, Господи, какой изысканный контур лица, какой нежный рот, какой точеный, будто высеченный из алебастра нос! А светящаяся изнутри кожа!
        Ёлки, да она красавица, фантастическая красавица, потрясенно подумал Роберт. Как это я сразу не разглядел!
        А глаза-то, глаза! Солнечный свет в синей воде.
        И, как человек, испорченный рефлексией, сам на себя скривился. «Солнечный свет в синей воде». Поздравляю, Роберт Лукич, с пошлостью. Фи! «Придите на цветы взглянуть, всего одна минута, приколет розу вам на грудь цветочница Анюта».
        Он встряхнулся, отгоняя наваждение. Отвел глаза.
        Из бардачка, где лежали пятерки для гаишников, достал бумажку, протянул в окно.
        - На, держи. Да не надо мне твоих ландышей,- отмахнулся от букетика.
        Тут как раз ряд двинулся, и Роберт нажал на газ.
        Пока медленно ехал по мосту, всё качал головой.
        Что это было? Что за трансформация, вернее перекос в восприятии, ведь сама-то девушка какой была, такой и осталась? А если она в самом деле так хороша, почему он не увидел ее феноменальной красоты сразу же?
        Странно, что музыка почти стихла, он не мог разобрать мелодии.
        Вдруг Роберт дернулся.
        Цветочница сказала: «Счастливого пути» - он отчетливо слышал. Но ее губы не шевельнулись, он же смотрел на них!
        Значит, она так подумала? Искренне пожелала незнакомому, да еще нагрубившему ей человеку счастливого пути? Поразительно.
        Он по инерции докатил до конца моста, и очнулся, лишь когда до цели поездки, того самого рокового поворота, оставалось всего ничего.
        Что ты делаешь, идиот? Вернись!

«Упустил счастье», мелькнула неожиданная, совершенно внерациональная, но оттого еще более поразившая его мысль. Какое счастье, почему упустил, Роберт не понял, но чувство утраты - огромной, невозвратной - обрушилось на него и заставило задохнуться.
        Не доехав до поворота какие-нибудь две сотни метров, Дарновский сделал то, чего никогда себе не позволял и за что всегда осуждающе сигналил другим водителям: нагло, перед самым носом у встречных «жигулей», развернулся через двойную. Его, конечно, тоже обдудели. Плевать.
        Он гнал машину назад, на ту сторону реки, хотя был уверен, что девушки там уже нет. Ушла, исчезла. А может быть, ее вообще не существовало.
        Движение остановилось в обе стороны. Прямо посреди моста застрял грузовик, шофер возился под открытым капотом.
        Черт, черт, черт!
        Роберт вышел, приподнялся на цыпочки, пытаясь углядеть на том берегу девушку.
        Не исчезла!
        Вон ее желтая капроновая косынка! Цветочница стояла у здоровенного джипа с тонированными стеклами, протягивала свои букетики.
        Роберт чуть не расплакался от облегчения. Еще минута-другая, и он снова увидит солнце в синей воде!
        Нервишки-то не того, сердито усмехнулся он, смахивая навернувшуюся слезу. Лечиться надо.
        Мария
        А времена настают хорошие, правильные, думал Дронов, постукивая пальцами по рулю. Джип стоял на месте, перед мостом образовалась пробка. У кого есть мозги и энергия, наконец-то могут по-человечески жить. Кругом строительство, и дома по большей части богатые, кирпичной кладки. Видок пока, конечно, некрасивый. Не умеют у нас культурно строить. Нет чтоб сначала дорогу хорошую провести, вагончики поставить для рабочих. Развезут грязюку, загадят все вокруг. Но ничего, со временем научатся.
        Сэнсэй говорит: если б вожжи не враз выпускали, а потихоньку, страна оправилась бы, люди научились бы и работать, и зарабатывать. Мудрый китайский человек Дэн Сяопин понимает: сначала нужно накормить голодных, построить жизнеспособную экономическую систему, а потом уже свободу давать. Голодный бездельник свободы не заслуживает, он от нее только дуреет. Наш же генсек Горбушкин этой простой истины не понимает, оттого и катимся в тартарары.
        А когда Сергей спросил, как же, мол, демократия, Иван Пантелеевич только вздохнул. Нет, сказал, на свете никакой демократии. Есть два типа людей - ведущие и ведомые. Подавляющее большинство людей, если им свободами башку не дурить, будут счастливы, когда их кто-то ведет. Только водители должны быть людьми толковыми, а не импотентами вроде нашего Меченого. Веди за собой народ по-правильному, и никто тебя не попрекнет, что ты живешь богаче и имеешь больше прав. Это тебе награда за то, что не только о своей выгоде заботишься и не робеешь принимать общественно важные решения.
        Про себя Дронов знал, что родился ведомым, но благодаря Метроному переквалифицировался в ведущие.
        Вон там, на той стороне реки, находится Место, где шестнадцатилетний обглодыш Серый должен был закончить свою копеечную жизнь, а вместо этого родился заново.
        Недаром сердце выколачивает: токо-так, токо-так.
        Мимо ряда автомобилей медленно шла стройная девушка в желтой косынке. Что медленно - это нормально, когда Сергей в Режиме, всё вокруг замедляется, но девушка двигалась как-то необыкновенно красиво, плавно. В руке она держала ландыши.
        Заметила, что Сергей на нее пялится, подошла, улыбнулась - он остолбенел.
        К красивым телкам Дронов привык, но рядом с этой царевной артистки и манекенщицы, с которыми он обычно хороводился, были кошки драные. А тут незнакомка еще протяжным жестом сдернула с головы косынку. По плечам, колыхаясь неспешными волнами, рассыпались медового цвета волосы, и над ними - честное слово - полыхнуло золотистое сияние!
        Режим отключился так же неожиданно, как перед тем врубился.
        То-так, то-так, зачарованно стучало сердце.
        Сергей высунулся из окна.
        - Тебя как звать?
        Она молчала. Уже не улыбалась, глядела на него очень внимательно и серьезно. Глаза у нее были огромные, с зеленым отливом. Такого цвета он никогда не видел.
        Почему она не отвечает, подумал он.
        И вдруг понял. Нет, почувствовал.
        Он должен сам угадать ее имя, это очень важно! Не угадаю - всё. А что «всё», и сам не знал.
        Дикая была мысль, даже идиотская, но Дронов в ней почему-то не усомнился.
        Ужасно волнуясь, он спросил:
        - Мария?
        И она кивнула. Угадал!
        - Поедешь? Со мной?- робко проговорил он, потому что это сейчас было главнее всего.
        Она по-прежнему молчала, глядя ему в глаза.
        Не поедет, обреченно подумал он. Такая королевна - и хрен знает с кем, хрен знает куда…
        Но девушка по имени Мария вдруг кивнула. Не задорно, не радостно, а грустно. Или - точнее - обреченно.
        Сорвался Дронов, чуть не грохнулся с высокой ступеньки, что-то ноги плохо держали. Обошел вокруг джипа, причем еще дважды споткнулся, потому что не сводил с Марии глаз. Открыл дверцу. Хотел взять девушку за руку, но не решился.
        - Садись.
        Она ступила на подножку, чуть замешкалась, и Сергей бережно придержал тонкий локоть.
        От этого легкого прикосновения затаившийся Метроном встрепенулся, перескочил на дробное «токо-так».
        И в кресло она садилась бесконечно долго, он прямо весь истомился - не передумала бы.
        Зато когда вернулся на водительское сиденье, развернулся и дал по газам, над дорогой только взвилось облачко голубоватого дыма.
        Глава девятая
        Слово из книжек
        Сергей, хоть и мчался на сумасшедшей скорости, сначала смотрел только на Марию. Из-за этого на повороте чуть не вылетел в кювет, едва успел вывернуть руль. Ужасно испугался - не за себя, за нее. Любая другая женщина от такого бешеного зигзага взвизгнула бы, но эта не издала ни звука. Даже головы не повернула, глядела прямо перед собой.
        Что это она все молчит? Хоть бы слово сказала.
        Теперь он следил за дорогой, вел машину осторожно, на восьмидесяти, а из-за Режима казалось, что джип еле ползет.
        Стараясь не частить и поотчетливей выговаривать слова, Сергей спросил:
        - Ты где живешь, Маш? В Лычково?
        Так называлась деревня, около которой она торговала цветами.
        Молчит, будто не слышит. Попробовал еще раз:
        - Марусь, тебе лет-то сколько? С родителями живешь или…
        Голос у него дрогнул. Про «или» - что у нее есть муж или кто там - и думать не хотелось.
        Опять не удостоила ответом. Будто не слышала. Сергей подумал: может, ей не нравится, как я ее называю - Маша, Маруся? Сделал третий заход:
        - Нет, правда. Мария, ты с кем живешь-то?
        Только тут она на него взглянула, и он понял: да, ее надо называть полным именем -
«Мария».
        Но рта все равно не открыла, показала один палец, с розовым, неровно подстриженным ногтем.
        - Одна? Кивнула.
        - Ты чего, немая?- наконец дошло до Дронова. Грубо спросил, неловко. Но Мария не обиделась.
        Коротко улыбнулась. Слегка наклонила голову (то ли отвечая «да», то ли в каком другом смысле) и снова стала смотреть на дорогу.
        Ну и хорошо, что немая, сказал себе Сергей. Наверно, из-за этого она такая особенная. Ведь не просто же красивая, а именно особенная. Не была б немая, несла бы сейчас какую-нибудь дребедень, всё впечатление бы поломала.
        - Слушай, Мария, хочешь пожить у меня?- кинулся он как головой в омут. И затараторил, позабыв, что нормальный человек такую скороговорку разобрать не смог бы.- Нет, ты не думай, просто пожить, ничего такого. У меня дом большой, в Жучиловке. Один живу.
        Она опять повернулась, уставилась на него долгим взглядом, как тогда.
        А он боялся голову повернуть, держался за руль ни жив ни мертв. От нервов рванул на обгон прямо перед носом у встречного грузовика, едва не впаялся.
        Зато когда Мария медленно, задумчиво кивнула, да не один раз, а дважды, его прямо обожгло.
        От нахлынувшего счастья, от разом скинувшего скорость Метронома Сергей понес чушь:
        - Ну и правильно. Не пожалеешь. Ты еще не знаешь, кто я. Я Сергей Дронов. Слыхала про такого?
        Она помотала головой, озадаченно приподняла брови.
        - Да ты чего?- поразился он.- Про меня по телевизору документальное кино сколько раз крутили. «Сокола полет» называется. И в новостях. Я двадцатичетырехкратный чемпион мира, у меня мировых рекордов…
        Тут она прыснула - по-девчоночьи, прикрыв рот ладонью, и Дронов заткнулся, покраснел. Хрен знает, чего она захихикала. Хорошо еще, если в значении «ну ты здоров врать» - это дело поправимое. Только, похоже, смех был не то чтобы недоверчивый, а такой… Ну вроде как взрослому человеку потешно, когда карапуз своими фантиками или игрушечными машинками хвастается. Вот какой это был смех.
        Разозлился Сергей, обругал себя: ну чего ты мельтешишься, козлина, чего шестеришь? Обычная подмосковная девчонка, просто красивая очень. Ладно, поправился он, пускай не обычная, пускай особенная. Очень возможно, что второй такой на свете нет - ни в Америке, ни в Азии, нигде. Но все равно ведь женщина. Что он, бабских примочек не знает? Ведь взрослый мужик, так и веди себя по-взрослому, по-мужиковски.
        - Приодеть бы тебя,- сказал он, глядя на ее плащик и нитяные чулки.- Ну и вообще. Макьяжик там, маникюр-педикюр. Ты как, не против такого предложения?
        Хотел бы он посмотреть на девчонку, которая была бы против.
        Мария в первую минуту вроде как не поняла, слегка наморщила лоб. Потом тряхнула челкой, энергично кивнула.
        Точно - девушка как девушка, отлегло у Сергея. И улыбаться, оказывается, умеет по-нормальному. А на переносице у нее, он только сейчас разглядел, бледно-золотые пятнышки веснушек. Ну подумаешь - веснушки, но от этого открытия сердце чуть снова не соскочило в Режим, однако передумало и только быстро сжалось-разжалось. Наверно, это и называется «нежность», пришло Дронову на ум слово, которого он никогда в жизни не употреблял и всегда полагал, что оно придумано для книжек.
        Золушка и Принц
        Раз такое дело, Сергей не стал в Жучиловку заезжать, дунул прямо на Калининский, в Центр Красоты.
        Директор недавно участок взял под дачу, так что Дронова встретил как дорогого гостя. Поцеловал спутнице, руку, на редкостную ее внешность внимания не обратил (наверно, объелся красотой на работе) и сразу пристал, нельзя ли силикатного кирпича и щебенки достать, через Андрея Вениаминовича, Мюллера то есть.
        - Видали?- перебил Сергей, показывая на Марию.- Человек прямо из экспедиции, в чем была. Геолог, два месяца в тайге. От холодов даже голос потеряла. А вечером нам в итальянское посольство на прием. Обслужите по полной программе. Маски там всякие, массаж, ноготочки - ну, сами знаете. Косметику, понятно, не польскую, а французскую…
        Директор подхватил:
        - Для вас, Сергей Иванович, из сейфа настоящий «Ланком» достану, только что получил набор из новой коллекции. И насчет волос не беспокойтесь, позвоню Альбине Петровне в «Чародейку». Там сегодня Пьер работает, пусть отменит кого-нибудь из клиентов. Возвращайтесь к шести, не узнаете свою даму. Так как насчет кирпича и щебеночки?
        - Без проблем.
        С Калининского Сергей дунул в цековский распределитель за деликатесами, потом сгонял на центральный рынок, оттуда к Ванде, волшебнице по части шмоток - отоварился на четыре с половиной штуки. Квартира у Ванды вроде склада - обувные коробки до потолка, шкафы с тряпьем, ящики разных колготок-шарфиков, черт ногу сломит. Пришлось звонить в Центр Красоты, чтоб Марии померили талию, бедра, ступни. Выбрал всё самое лучшее, на свой вкус.
        Короче, еле-еле к шести поспел на Калининский.
        Но мог бы особо не торопиться, над Марией колдовал великий парикмахер Пьер. Сотню возьмет, не меньше. Да хоть две.
        Передал Сергей ассистентке пакеты, коробку с обувью. Сел в кресло ждать. Листал журнал «Бурда», волновался.
        Мария вышла без четверти семь. Такая, что у Дронова журнал на пол выскользнул.
        Нет, она не стала красивей, потому что некуда. Но из чумазой золушки превратилась в такую фифу - на любой, самый крутой вернисаж приведи, будет королевой. Не зря Сергей отстегнул чумовые бабки за гипюровую блузку, сквозь которую просвечивал лиловый лифчик, на кожаную мини-юбку, на замшевые сапоги выше колен и красные сетчатые колготки.
        Мария с любопытством разглядывала себя в зеркале, хлопая приклеенными ресницами - то так повернется, то этак. Потрогала волосы, растрепанные, будто на сеновале ночевала. Хихикнула.
        - Мадемуазель, укладку не трогаем,- переполошился Пьер, горделиво оглядывавший свое творение.- Это деликатная конструкция. И по улице не ходить. В машину, из машины, и только.
        Небрежным жестом взял у Дронова бумажку.
        - Мерси. Забирайте вашу болтунью. Ни слова за час. Впервые встречаю такую клиентку. Конечно, к такой стильной прическе больше подошел бы черный коктейль-дресс и открытые туфли на каблуке. А вот это уж совсем лишнее,- скривившись, ткнул Пьер на красные колготки.
        Марию его слова, кажется, встревожили. Она снова посмотрела на себя в зеркало, потом на Дронова. Как он любил у женщин этот взгляд - неуверенный, сомневающийся.
        Показал ей большой палец и закатил глаза. Она засмеялась.
        - Ничего, после сама решит, что ей нравится. Выбор есть.
        Что правда, то правда - всё заднее сиденье джипа было завалено пакетами, свертками и коробками.
        Перед тем, как забрать Марию, Дронов успел заскочить в «Прагу», велел оставить столик на двоих, с видом на Арбатскую площадь, но теперь подумал: на фиг «Прагу». Домой, и чтоб вокруг никого. Вдвоем.
        Про любовь
        Сев в машину, Мария почти сразу уснула. Наверно от избытка впечатлений. Дронов вел джип ровно-ровно, никогда так не водил. В левый ряд не выезжал, даже никого ни разу не обогнал. Сердце у него в Режим не перескакивало, но трепетало на самой грани. На светофоре смотрел на девушку не отрываясь, и всё ему мало было.
        Она откинула голову назад, приоткрыла рот, между тонких неярких губ влажно блестели зубы, на шее подрагивала голубая жилка.
        Вот бы не проснулась до самого дома, уснула бы крепко-крепко, мечтал он. Чтоб через порог на руках внести.
        И сбылось!
        Он нажал на пульт, ворота бесшумно раздвинулись. Гравий во дворе малость поскрипел, но тихо. Дверца открылась, почти не лязгнув, а закрывать ее он не стал. Вторая тоже не подвела.
        Задыхаясь от того самого, книжного чувства, Сергей осторожно взял Марию на руки. Она, не проснувшись, обняла его за шею и по-детски чмокнула губами. Килограммов сорок, ей-богу, подумал он. Пушинка.
        Ступая на цыпочках, он перенес ее в спальню - не в свою, а в боковую, где ночевала мать, когда заезжала проведать.
        Положил на кровать, снял невесомые сапожки. Прикрыл пледом.
        Развел в камине огонь, сделал на столе красиво: свечи в серебряном канделябре, розы с рынка, поставил бутылку «Золотого шампанского», приборы, разложил на блюде деликатесы из «кормушки». Несколько раз ходил подглядеть в щелку. Застыв, любовался на разметавшиеся по подушке локоны - от сторублевой прически мало что осталось (ну и фиг с ней). На свесившуюся голую руку старался не пялиться, а то Метроном не выдерживал.
        Про то, что будет или чего не будет после ужина, думать боялся. Ведь она как ребенок. Но это только по виду, на самом деле - женщина, самая что ни на есть настоящая, в чем в чем, а тут у Сергея нюх был верный. Девчонок-недоростков он на дух не выносил, хотя они на него вешались прямо гроздьями. Одна поклонница, в Челябинске что ли или в Свердловске, даже в номер через балкон пролезла. Размалеванная, крашеные волосы, сиськи по полпуда, а самой максимум шестнадцать лет - слюнявый щенячий запах выдал. «Подрасти сначала»,- сказал он и тем же манером, с балкона, спустил обратно, ревущую.
        Но от Марии пахло как надо. Ох, как же от нее пахло…
        Только хрупкая очень, не сломать бы. Как эти ее ландыши. Как бокал тонкого стекла. Как золотая рыбка из аквариума.
        Будить ее он не посмел. Она вышла сама, довольно скоро - или, может, время так быстро пролетело.
        Увидела стол, просияла - оценила Дроновские старания. И красной икры поела, и черной, попробовала крабов, финского салями, а на ананас, прежде чем взять ломтик, долго любовалась. Может, никогда такого фрукта не видела.
        Сергей сидел, как дурак, с бутылкой шампанского, никак не мог открыть - руки тряслись. Когда разливал по бокалам, половину расплескал.
        Тогда она подняла на него глаза, вопросительно.
        - Я тебя люблю,- хрипло произнес Дронов слова, которых никогда никому не говорил и не думал, что когда-нибудь скажет. А ведь сколько раз втолковывал влюбленным в него бабам: в этом деле слова ни к чему.
        Мария кивнула, улыбнулась. Он понял это так: мол, что ж, спасибо.
        Подошел, неуверенно протянул к ней руки, готовый убрать их при малейшем признаке недовольства или испуга.
        Но она приподнялась ему навстречу, закрыла глаза и вытянула губы трубочкой.
        Всё шло хорошо, просто замечательно.
        Тихо ты, тихо, приказал Сергей сердцу. Не мельтеши, тут особый случай.
        Бережно поднял Марию на руки. Теперь, когда она не спала, показалось, что весу в ней вообще нет.
        У себя в спальне он заранее расстелил кровать - огромную, из румынского гарнитура
«Людовик Шестнадцатый», белую такую, с золотыми финтифлюшками.
        Но не хватило выдержки. Донес плавно, уложил осторожненько, но как начал раздевать, сорвался. Зазвенело сердце, взорвался Метроном, и больше Сергей ничего не слышал, лишь токо-так, токо-так, токо-так!
        Классно всё получилось. Еще лучше, чем обычно. Другие женщины словно бы уступали его ритму, а эта - единственная из всех - сама в нем существовала, на такой же скорости, что Сергей. А может, и еще на более головокружительной. Впервые он почувствовал себя получившим никак не меньше, чем подарил.
        Только одно неприятно зацепило. Он почему-то не сомневался, что она девушка, что никого у нее раньше не было.
        Долго собирался с духом. Уже отдышался, вернулся в обычный ритм. Гладил ее по плечу, вздыхал. Наконец выдавил:
        - Я у тебя не первый…
        Она беззвучно рассмеялась, помотала головой и показала ему один палец. «Нет, первый». А может быть, «Ты мой единственный». Тем же пальцем пощекотала ему кончик носа, и Дронов тоже засмеялся. Не поверить ей было нельзя.
        Счастливый Дронов
        И началось у Сергея счастье.
        Утром он просыпался первый и, опершись на локоть, смотрел на нее спящую - никогда не надоедало.
        А сердце, предчувствуя, уже нетерпеливо разгонялось, подводя к Режиму.
        Любили они друг друга подолгу - так ему, во всяком случае казалось. Расцеплялись мокрые от пота. Но по часам выходило, что меньше пяти минут. Это из-за учетверенного полета времени. Может, токо-так даже быстрей, чем вчетверо наяривал, никто ведь Сергею в эти мгновения пульс не измерял.
        Ну, а если надо было с утра пораньше ехать по делам Фонда, Дронов вставал потихоньку и до вечера носил неутоленный голод в себе, накапливал - это тоже было счастье.
        Днем он всё время был в разъездах, гонял по району: по объектам, в райком-исполком, по областным конторам, в каждой из которых у него завелись деловые знакомые или, как теперь говорили, «бизнес-партнеры».
        Чем занималась в течение дня Мария, он не знал, ведь по телефону с ней не поговоришь, да и вечером не расскажет. Он пробовал расспрашивать, но беседа получалась короткой.
        - Книжки читала?
        Качает головой.
        - Телек смотрела?
        Качает (хотя дома целых три телевизора, и все японские).
        - А видик?
        То же самое.
        За цветами ухаживает, решил Сергей, заметив, как похорошел и попышнел сад. Он вообще-то любил всякую зелень, и в комнатах было полным-полно растений в горшках и кадках, только раньше они плохо приживались, сохли, а теперь так разрослись, что дом стал похож на оранжерею.
        И чисто стало. Соседняя тетка, которая приходила убирать, сказала, что больше не будет - незачем. Ни соринки, ни пылинки.
        Но при этом Сергей никогда, даже если возвращался рано или если получалось заскочить в середине дня, не заставал Марию с лейкой или пылесосом. Как ни войдет, она всегда находилась в одном и том же месте, как кошка: сидит в гостиной, в глубоком кресле, разглядывает модные журналы. Он ей их привозил прямо тоннами, все подряд. Выражение лица у Марии, пока еще не подняла голову и не заметила, что он смотрит, было, как у маленькой девочки, которая увидела что-то необыкновенное: глаза распахнуты, рот приоткрыт, язычок сосредоточенно проводит по губам. Ничего прекрасней этой картины, наверно, на свете нет. Вечерние сумерки, в твоем доме твоя женщина сидит в кресле с ногами, и льется мягкий свет торшера, и тишина.
        С нежностью грубоватая душа Дронова свыкалась трудно, и мысли в эту драгоценную минуту у него были не размягченные, а наоборот, свирепые: ну, если кто-нибудь ее обидит - хоть пальцем, хоть взглядом, думал Сергей. И скрипел зубами, представляя, что сделает с гадом.
        Вечер в его новой счастливой жизни был самое лучшее время суток. Впереди еще столько всего - и ужин вдвоем, и помолчать у камина, и, конечно, любовь, а потом дождаться, когда она ровно задышит, улыбнуться и уснуть самому.
        Зато дни он сильно не любил. Делал всё, что требовалось, но не жил, а терпел и без конца смотрел на часы. Оказывается, у жизни тоже существовало два режима - медленный, это когда без Марии, и убыстренный, когда с ней.
        То, что она немая, совсем не мешало, даже наоборот. На двадцать седьмом году от роду, перепробовав сто или, может, двести баб, Сергей сделал открытие: твоя настоящая женщина - та, с которой слова не нужны. Они скорее всего только напортили бы.
        Беда только, что не было возможности спросить, чего ей хочется. Прямо мука мученическая: денег куры не клюют, возможности почти неограниченные, а порадовать любимую женщину подарком - проблема. Цветы он ей, конечно, привозил, каждый день, но больше по привычке. В саду были и розы, и тюльпаны, и лилии - что хочешь. Пробовал потыкать пальцем на картинки в ее любимых журналах. Мол, покажи, что тебе купить. Мария только смеялась, качала головой. Кажется, ей нравилось разглядывать не тряпки, а красивых и нарядных манекенщиц.
        Но со временем Дронов научился угадывать ее желания, это было куда приятнее. Например, заметил, что, Мария хмурит брови всякий раз, когда посмотрит на частокол вокруг дома - четырехметровый, глухой. И догадался. Поменял на ажурную кованую решетку, тридцать тысяч отвалил, но ребята постарались, за три дня поставили. Марии понравилось - теперь, глядя во двор, она улыбалась, да и сад сразу сделался радостный, светлый.
        Когда они вдвоем сидели у камина, слушая, как трещит огонь, Сергею казалось, что это у них такой разговор, о чем-то очень серьезном, важном, чего обычными словами не выразишь. На душе делалось тревожно, но в то же время и хорошо. Что-то внутри подрагивало, натягивалось, будто душу тянуло в две разные стороны, и сильно тянуло, чуть не до разрыва. Однажды Дронов догадался. Это его дневная и ночная жизни больше не хотят уживаться друг с другом. Потому что нет ничего общего между Мюллером, налом-откатом, жадными рожами чиновников - и Марией, когда она вот так сидит в кресле, смотрит на огонь, и отсветы делают ее лицо полупрозрачным.
        Проблема на производстве
        А в дневной жизни, чего говорить, случалось всякое, иной раз и страшное.
        В первую же неделю новой счастливой жизни на Дронова и вовсе свалилась стопудовая заморока.
        Очень долго тянулся геморрой с лесным участком, принадлежавшим дому отдыха
«Раздолье». Сэнсэй уже пробил передачу земли наверху, и в районе давно согласовали, но директор оказался мужик упертый, ни в какую не уступал. Мюллер и так к нему подъезжал, и этак - глухо. Ну и попросил Сергея поучаствовать, типа оказать ветерану уважение. А то этот пень лесной уж и заявление в прокуратуру накатал.
        Ладно. Забили встречу в кооперативном кафе «Поплавок», которое держал один из Мюллеровых ребят.
        Всё чин чином, культурно: табличка «спецобслуживание», никого посторонних, накрытый стол на троих. Но без официантов, чтоб директор свидетелей не стремался. Только в углу, за отдельным столиком, сидел Мюллеров телохранитель Федул (по-настоящему не то Федулов, не то Федулин, Сергей толком не помнил). С некоторых пор Мюллер без него никуда - многим на хвост наступил, в том числе и серьезным людям, так что осторожность не помешает. Федул этот был афганский спецназовец, посмотришь на рожу - жуть берет.
        Короче, Мюллер домотдыховского директора (Васильев его фамилия) обхаживал, Федул сидел у нетронутого бокала с минералкой, а Сергей, хоть в разговоре вроде бы и участвовал, но больше улыбкой и поддакиванием, а сам думал о Марии, о том, что через два часа увидит ее.
        И замечтался, пропустил момент, с которого дело вкось пошло. Вроде даже и слышал, что голоса стали громче, злее, но включился поздно - только когда Васильев ладонью по столу хлопнул. Морда красная, глаза сверкают. Мужик он был хоть и немолодой, седой весь, но кряжистый такой и голосина - бас.
        - Ты меня, Мельников, на испуг не бери! Я полковник Советской Армии! Во Вьетнаме бомб напалмовых не боялся, а уж тебя, пузырь зачесанный, и подавно!
        Виноват на самом деле был Сергей - не вмешался вовремя, прослушал, из-за чего дед всколыхнулся. Видимо из-за дочки. Мюллер по дороге сказал: «А не возьмет бабки, я его через девчонку прищемлю. У него дочка поздняя, пылинки с нее сдувает». Вот, наверно, и прищемил, идиот.
        Но и Васильеву не надо было про зачес говорить - Мюллер из-за своей проплешины здорово переживал, недавно за пересадку волос пять штук отстегнул. Не помогло.
        Стал он весь белый, через стол перегнулся, хвать старика за узел галстука. А руки у Мюллера сильные, черный пояс по карате. Директор захрипел, руками по столу зашарил, вслепую.
        - Всё, достал ты меня, барбос! Завтра заяву свою из прокуратуры заберешь. А не заберешь - мои пацаны твою Людку после школы отловят и на хор поставят. Это железно!- брызгал слюной Мюллер.
        Главное, видел ведь Сергей, что рука Васильева наткнулась на столовый нож и вцепилась в рукоятку. Но Режим не включился. Только и успел крикнуть:
        - Мюллер!
        А дед уже замахнулся и точно всадил бы тупой железякой Мюллеру в шею или еще куда, но тут Федул как жахнет из своего «Макарова» - у директора только башка мотнулась. Красные брызги на скатерть, на блюдо с заливным судаком…
        У Мюллера отвисла челюсть. Руки он разжал, и Васильев без крика, без стона завалился вместе со стулом.
        Здесь-то Сергея токо-так и тряхнул, да поздно.
        - Ты чего натворил, урод?- крикнул он то ли Мюллеру, то ли Федулу - сам не знал.
        - Ааа?- растерянно пропел Мюллер, не поняв скороговорки.- Псиихануул яаа Сеереегаа. Фииг-няя. Щаас емуу ящиик пииваа приивяжеем и в реечкуу.
        А там прямо под террасой Истра течет, потому и «Поплавок».
        - Какой ящик, гад?- вскинулся Дорин, зверея от мысли о непоправимости случившегося.- Он член бюро райкома! Его вон шофер в тачке ждет! Шофера тоже в речку кинешь? И «волгу»?
        - Ааа?- опять не врубился Мюллер. Схватил его тогда Сергей за шиворот и мордой, мордой в окровавленную рыбу, так что у кореша из носа брызнуло, подбавило в желе краснянки.
        - Руукии убраал!- взревел тут Федул, приподнимаясь, и снова полез к себе подмышку.
        Только где было спецназовцу против Дронова, когда он в Режиме.
        В два скачка Сергей оказался на другом конце комнаты и прежде, чем Федул успел пушку из кобуры выковырять, вмазал ему со всего маху, от души. Тот с тошнотворным хрустом приложился затылком о бревно, сполз. И затих.
        Токо-так сразу отключился.
        - Серег, я его выгоню,- пролепетал Мюллер, смахивая с рожи листок петрушки.- А хочешь - вообще закопаю. На тебя он не должен был хавало разевать…
        Подошел к неподвижному охраннику, пнул его ногой - и вдруг быстро присел на корточки.
        - Серег, а ведь ты его того… Втухлую уделал. Не дышит.
        Я убил человека, сказал себе Сергей, и ничего не почувствовал кроме тоски.
        Мария, Мария!
        - Блин, чё делать-то, а?- заметался Мюллер.- Два трупака!
        - Жди,- велел ему Дронов и стал звонить Сэнсэю - на него теперь была вся надежда.
        Слава богу, застал дома.
        - Ты что ребусами говоришь?- перебил Иван Пантелеевич, послушав минуту-другую.- Говори прямым текстом, мой телефон прослушивать некому.
        Ну, Сергей и объяснил прямым. Сэнсэй присвистнул:
        - Э, ребята, да вы резвитесь не по-пионерски.
        Замолчал.
        Дронов, затаив дыхание, ждал.
        - Шофер слышал выстрел?- медленно спросил Иван Пантелеевич.
        - Шофер слышал? Проверь!- махнул рукой Сергей.
        Мюллер подошел к окну. Там, метрах в тридцати под фонарем стояла Васильевская
«волга».
        - Вроде нет, тут же немецкие стеклопакеты… Точно нет. Вон сидит, башкой дергает - музон у него.
        - Не слышал,- доложил Сергей в трубку.
        - Тогда так. Пусть твой ублюдок отправит шофера - мол, директора наш водитель отвезет. Потом пускай посадит в свою тачку мертвого охранника, за руль. Рядом директора. Там близко мост, так?
        - Так.
        - Ночью, когда на дороге никого, пусть столкнет тачку с моста в реку. Стоп. Пуля в голове?
        - Пуля в голове?- переадресовал Сергей вопрос Мюллеру.
        Тот присел, брезгливо приподнял голову Васильева.
        - Нет, навылет прошла.
        Дронов повторил:
        - Нет, навылет. Но экспертиза же все равно…
        - Не твоя забота!- Впервые в голосе Сэнсэя лязгнул металл.- Ты, Сережа, свои интеллектуальные способности уже проявил. Теперь отдохни. Никакой экспертизы не будет. Обычное ДТП. Всё, уезжай оттуда. Да поживей. Мюллер сам справится, а тебе рисковать незачем. Домой, домой. Я к тебе еду.
        И обошлось. Расследование, конечно, было, но обычное, какое бывает при аварии. С лесным участком тоже всё устроилось. Но в тот вечер Дронов получил от Сэнсэя по полной программе.
        - Я тебе мораль читать не буду. Одно спрошу: как ты допустил? Фашистюга этот твой гад и подонок, за то его и держим. Но ты-то, ты-то! Во что вляпался! А где твоя хваленая реакция была, где были мозги?
        Желваки так и ходили на каменном лице Ивана Пантелеевича. Сергей слушал, опустив голову - в оправдание сказать было нечего.
        - Гляди, Сережа, если я в тебе разочаруюсь, то один раз и навсегда.
        И так это было сказано, что у Дронова по позвоночнику пробежали ледяные иголки.
        Иван Пантелеевич понял, что хватит. Сменил тон.
        - А что это у тебя за интересная особа поселилась? В домашних тапочках разгуливает, в халате. Вроде не твой типаж?- весело спросил он.
        С Марией Сергей его не знакомил, не тот был момент - она сама выглянула в прихожую, посмотреть, кто это приехал в такой поздний час. Иван Пантелеевич поздоровался, она кивнула - вот и всё общение.
        - Почему не мой?- нахмурился Сергей.
        - Ты любишь фигуристых, с конфетной мордашкой, а эта тощая, страшненькая. Ты где ее подцепил?
        - В Лычкове,- неохотно ответил Дорин, обидевшись за Марию.
        - Когда?
        - В прошлый четверг, а что?
        - Да нет, ничего. Что-нибудь про нее знаешь?
        - Что мне надо - знаю.
        По голосу Сэнсэй понял, что его питомец на взводе.
        - Ладно, не рычи. Я тебя понимаю. Есть в ней какая-то изюминка. Глазищи хороши.
        И пропел: «Где ж вы, где ж вы, очи карие…»
        Сергей буркнул:
        - Чего это карие?
        - А какие же?- удивился Иван Пантелеевич.- Карие и есть, с бархатным отливом. Э-э, чемпион, да ты втюрился не на шутку. Первый раз тебя таким вижу. Жениться, что ли, собрался?
        Но видя, что Сергей окончательно набычился, сменил тему - заговорил о деле.
        Кончилось счастье
        Четыре месяца с хвостиком продолжалось счастье Сергея Дронова. Вечером 21 сентября кончилось.
        Он вернулся домой не поздно, в шестом часу, с охапкой мокрой сирени - нарвал в саду, под дождем.
        Весело крикнул с порога:
        - Уф, вымок весь! В ванну полезу, греться. Хочешь со мной?
        Откликнуться она, понятно, не могла, но он ждал, что выскочит навстречу.
        Не выскочила. И в гостиной было тихо - не скрипнуло кресло, не зашелестели шаги.
        Он заглянул - горит торшер, на полу валяются плед и журнал. И, что странно, окно нараспашку. А, как уже говорилось, дождь был сильный, ветер. Рама так и моталась туда-сюда.
        У Сергея подогнулись коленки. Еще ничего точно не знал - может, она в туалет вышла или еще куда, но сердце подсказало.
        И ведь всегда, каждый день своего недолгого счастья он знал, что так и закончится. Ниоткуда взялась, в никуда и исчезнет. Придет он однажды, а дом пуст. Упорхнуло счастье, вылетело в окно.
        Дорин тяжело сел на пол и глухо, неумело заплакал.
        Глава десятая
        Придурочная Анька
        В четверг 10 мая 1990 года во втором часу пополудни Роберт Дарновский сошел с ума.
        Ничем другим объяснить его поведение в последующие дни невозможно.
        До этого дня завсектором НИИКС был здравомыслящим, рассудочным, волевым человеком, что называется, с нордическим характером, а тут вдруг превратился в какого-то Дмитрия Карамазова.
        Логический ум и железная воля дали трещину в ту минуту, когда Роберт развернул свою «девятку» через двойную полосу, и окончательно рассыпались в труху, когда он увидел, как поразительная цветочница садится в большой черный джип, который немедленно на невероятной скорости унес ее прочь.
        Дарновский повел себя, как последний идиот, стыдно вспомнить. Сначала закричал. Потом кинулся вдогонку - на своих двоих. Потом вспомнил про машину, вернулся за руль. И ни с места, потому что некуда было - пробка.
        Дальше хуже.
        Сердце вдруг защемило такой невыносимой, звериной тоской, такой болью утраты, что представитель сильного гендера заплакал, точнее завыл, потому что плакать давно разучился.
        В общем, произошел полный распад личности. По счастью, кратковременный.
        Неимоверным усилием воли Роберт взял себя в руки, придал эмоциональному хаосу структурированную, рациональную форму.
        Вопрос первый: была ли девушка? Может он задремал за рулем и видел сон? Или стал жертвой галлюцинации?
        Проверил. Была. В бардачке стало пятью рублями меньше. Если массы в одном месте убыло, то в другом прибыло. Закон Михаилы Васильевича Ломоносова.
        Вопрос второй: был ли джип?
        Он притормозил на повороте у поста ГАИ. Подошел к милиционеру.
        - Здравствуйте. Тут минут пять назад черный джип проезжал, здоровенный такой. Не заметили? Это мой друг, я за ним должен был, да вот подотстал.
        Не так много по нашим дорогам шикарных черных джипов ездит, должен был заметить гаишник, если ворон не считал.
        Роберт так и впился взглядом в опухшие с похмелья глаза.

«Друг Дронова? Не похож. Брешет. А если не брешет? Ну их, с ихними делами».
        - Не видал,- бесстрастно ответил лейтенант.
        - Ну извините.
        Итак, установлено три важных факта, даже четыре: джип был, принадлежит он человеку по фамилии Дронов, и человек это, судя по всему, в здешних местах известный, причем по-недоброму. Если уж милиционер предпочитает «с ихними делами» не связываться… Наверное, туземный мафиозо.
        За девушку с синими глазами стало тревожно. Возможно, она попала в беду. Эмоции и психоз тут не при чем, сказал себе Роберт. Всякий нормальный мужчина на моем месте так бы этого не оставил.
        Как быть?
        Пораскинул мозгами, придумал.
        Расспросить шушеру, которая торгует по соседству. Может, что-то про нее знают.
        У мальчишек-чистильщиков как раз был перекур. Присев на корточки, они громко гоготали, матерились, лихо сплевывали. Но Дарновский к ним подходить не стал. Ну их, этих гаврошей, будут друг перед другом выпендриваться.
        Вот инвалид, который продает брошюрки, другое дело. Опять же на костыле, значит, скорее всего, местный. Вряд ли на деревяшке издалека прискакал.
        Дарновский подошел, сделал вид, что изучает печатную продукцию.

«Кама-сутра по-русски», «Как уберечься от сглаза», «Протоколы Сионских мудрецов»,
«Я была любовницей Сталина». Дрянные обложки, серая бумага. Стоило ради такой свободы печати цензурные гайки развинчивать.
        - Сборник кроссвордов возьму, вот этот, толстый,- сказал он, выбирая книжонки подороже.- И еще маркиза де Сада.
        - А?
        - Вон, «Сто дней содома». Да не надо мне сдачи, оставьте себе.
        Глазки у инвалида были красные, в прожилках. Мысли предсказуемые: «Еще трюндель и харэ, хватит на заправиться».
        Трюндель - это три рубля? Что ж, поможем ветерану в решении его проблемы.
        Роберт помахал бумажником, как бы в сомнении.
        - Календарь с бабами сколько стоит?

«Пятерку надо. Даст».
        - Трояк,- тем не менее сказал инвалид, в последний миг решив не рисковать.- Ты гляди, какие крали, одна к одной.
        Он открыл страницу «Январь», где в три цвета была напечатана уворованная из
«Плейбоя» фотография.
        - Январь,- фыркнул Роберт.- А на дворе май. Да и баба хреновая. У вас тут одна ландыши продавала, не хуже. Знаете ее?
        - Аньку-то? Придурочную?- удивился старик.- Кто ж ее не знает? Каждый день тут торчит.
        Так и есть - ненормальная, мысленно вздохнул Дарновский. Хорошая у нас с ней получилась бы парочка: она чокнутая и я с приветом.
        - А где она живет?

«Ишь, кобель очкастый, Аньку ему, а хрен в грызло не хошь?»
        - Это я без понятия,- отрезал инвалид.- Берешь календарь или как?
        Допытываться Роберт не стал. Не хочет говорить - не надо. Дальнейшее было вопросом техники.
        Подошел к тетке, продававшей пирожки. Купил пару с мясом. Спросил, где живет Аня-цветочница, и все дела: моментально получил всю нужную информацию, частью устно, частью визуально.
        Третий дом от дороги, с красной железной крышей. Там «немая дурочка» и живет, вдвоем с бабулей. Бабулю звать Дарья Михайловна, раньше работала в каких-то
«Березках», черт знает, что это такое, но название пирожница произнесла с завистью и почтением. Про себя обозвала бабулю «пьянчужкой» - Роберт намотал на ус.
        Отойдя подальше, пирожки выкинул, не хватало еще отравиться этой дрянью.
        Рассказ бабули
        Дом под железной крышей (в самом деле покрытой облупившимся суриком), судя по виду, знавал лучшие времена. Был он из некогда дефицитного желтого кирпича, с монументальным крыльцом, но кирпич по углам потрескался, а перильца на крыльце прогнулись. Звонок не работал, пришлось долго стучать.
        Наконец дверь приоткрылась, в щель выглянула жирная, сильно поддатая старуха.
        - Чего?- подозрительно сощурилась она.- Кого тебе?
        Взгляд скользнул вниз, на две бутылки паршивого портвейна, которые молодой человек прижимал к груди. Ничего приличнее в сельмаге не нашлось, да и за этой отравой полчаса в очереди отстоял. Но, судя по жадному огоньку, блеснувшему в старухиных глазах, подход был выбран верный.
        - Проблема у меня.- Роберт заулыбался.- Хочется выпить, а стакана нет. На улице, без закуси и тем более из горла не употребляю принципиально. Не пригласите?
        - «Три семерки»?- деловито спросила бабуля Дарья Михайловна.- Стаканы есть. Даже бокалы, чешский хрусталь. А закусим яблочками - свои, с прошлого года.
        - Годится.
        Комната, где сели за стол, к удивлению Дарновского, была обставлена по совковским меркам совсем не бедно. Гарнитур, на стене ковер, да и бокалы в самом деле оказались хрустальными. А главное, чисто было, не так, как должно бы у старой алкоголички и ее психически ненормальной внучки.
        Взгляд старухи поймать было непросто, она смотрела только на портвейн. Но после первого же глотка раскраснелась, замаслилась, разболталась - незачем стало и подглядывать. Тем более (он знал по опыту), у пьяниц этого склада в самом деле что на уме, то и на языке. Про зловещую черную машину Дарновский решил пока помалкивать. Черт ее знает, эту Аньку. Может, она на шоссе не только цветочками зарабатывает, и катание на джипах для нее в порядке вещей.
        А кроме того почему-то хотелось узнать про странную цветочницу как можно больше.
        Сначала пришлось послушать про то, какие раньше были хорошие времена и какие теперь стали плохие, и про подлеца Горбачева, и про то, что Сталина на них нет. А охотней всего Дарья Михайловна болтала про времена своего величия, когда работала поварихой в соседнем совминовском пансионате «Березки». Какие хочешь продукты имела и людям доставала - не за так, конечно. Каждое лето дочку, а потом внучку в Гагру возила, вон какой дом отгрохала, и всё сама, без мужика. Но в позапрошлом году, как начал Горбач с привилегиями воевать, в «Березках» половину обслуги разогнали. И ее тоже на пенсию задвинули, а пенсия 95 рублей. Проживи-ка вдвоем. Пианину продали, всё равно без толку стояла. Швейную машинку гэдээровскую. Стенку
«Ольховка декор». А как иначе? Сейчас на рынке десяток яиц мало червонец стоит. Анька даром что малахольная, но кушает дай Боже, не напасешься.
        Здесь очень кстати было этот поток информации повернуть в нужное русло. Что Роберт и сделал.
        - Малахольная? С рождения, что ли?
        - Нет. Когда маленькая была, девочка как девочка. В классе первая отличница. И шустренькая, сообразительная. У нас в пансионате на выходе контроль был, чтоб продукты не выносили. Так я Аньку приспособила. Зайдет ко мне, вроде как бабулю проведать. Я ей сумку. Сосисочки там, антрекотики, колбаска-сервелат, фарш. Кило на пять, больше ей не унести. Через проходную иду пустая - на, обыскивай. А внучка дождется темноты. И, как отдыхающие по номерам разойдутся или там в кино, дует к забору. Худенькая, между прутьями пролезет и через десять минут дома.
        Дарья Михайловна засмеялась, вспоминая хорошее. Выпила, пососала дольку яблока. Горестно вздохнула.
        - А потом вот что случилось. Сижу, жду ее, а она не идет и не идет. Уж ночь, а ее нет. Пропала! Сумку с продуктами после в кустах нашли, а моей Анечки нет. Два дня ее вся милиция искала. Сколько я слез выплакала, уж не чаяла живой увидеть…- Старуха всхлипнула, глотнула еще.- Егерь ее нашел, в лесу. Сидела на пеньке, вся перепачканная и не в себе, только дрожала. Что с ней было, почему по лесу двое суток бродила, так никто и не узнал. Думали, снасильничал гад какой-нибудь - нет, целехонькая. Только замолчала с тех пор и стала вроде как полоумная. Нет, не то чтоб полоумная - поумней иных прочих. Но молчит, и всё тут! Читать-писать разучилась. Куда девать сироту?
        - Почему сироту?- спросил Роберт, слушавший очень внимательно.- А родители?
        - Нету,- отрезала бабуля и сердито стукнула ладонью по столу.- Отца не было, а мать у ней сука. Я Анечке и мамка, и папка. Где вторая-то? Открывай.
        Вторую бутылку старуха не осилила, сомлела. До момента, когда она опустилась лбом на стол и всхрапнула, Роберт успел выяснить следующее.
        После того случая девочку отдали в интернат для дефективных детей, но там она чуть не зачахла - пожалела ее Дарья Михайловна, забрала домой. И пока работала в своем пансионате, жили неплохо. Но на пенсии бабуля, по ее выражению, стала «болеть нервами и употреблять». Внучка же начала продавать на дороге цветы: летом ирисы, осенью хризантемы и астры, весной подснежники, ландыши, а зимой делала веночки из еловых веток с шишками, красивые. В общем, как понял Дарновский, худо-бедно хватало и на еду, и старухе на «нервы».
        Когда он в конце концов рассказал про черный джип, Дарья Михайловна была уже совсем хорошая. Беспечно махнула рукой:
        - Ничего, отыщется. Она всегда находится, Анька моя. Бывает, что месяц ее нет или больше, а потом ничего, возвращается к бабуленьке.
        Это была информация важная, заслуживающая обмозгования.
        Больше ничего существенного Роберт не узнал. Разве что запала в память одна фраза.
        Как старуха сказала-то? «Никакая она не дурочка, просто она другая. Разве дурочки бывают такие чистенькие?»
        Просто она другая.
        Поняв, что бабулю уже не разбудишь, Дарновский прошелся по дому. Комнату Ани определил без труда. Действительно, очень чисто и совершенно ничего лишнего: кровать, тумбочка, платяной шкаф. Ни картинки на стене, ни книжки, ни безделушки. Какая-то монашеская келья. Несомненно, отсутствие чего-либо личностного свидетельствовало о психическом нездоровье, о том что личность как таковая отсутствует. То-то и внутренний голос у нее молчал. Если не считать пожелания счастливого пути…
        На обратном пути в город Роберт подвел итоги.
        Девушка с серьезными умственными отклонениями, да еще и немая. Видимо, не ангельского поведения, раз садится в чужие машины и, бывает, пропадает по месяцу. Тревожило то, что на сей раз она попала в лапы к какому-то подозрительному Дронову, которого опасается даже милиция. Страшно представить, что может сделать бандит с беззащитной девушкой. Так это оставлять нельзя.
        Хоть себе-то не ври, благородный рыцарь, покривился Роберт. Если б она не была редкостной красавицей, черта с два стал бы ты на нее время тратить.
        Это была правда, хоть и неуютная для самомнения.
        Терзала и другая мысль, мучительная: если бы он повернул раньше, девушка не попала бы в джип, к неведомому, страшному Дронову.
        Что он сейчас с ней делает?
        Плохо было Роберту, очень плохо.
        Диагноз
        А к вечеру, когда вернулся домой, стало совсем худо, уже не в моральном смысле, а в физическом.
        Подскочила температура, зубы выщелкивали дробь, сердце билось неровно - то медленней, то быстрее.
        Инна испугалась - с мужем никогда такого не бывало. Сначала хотела вызвать «скорую помощь», но известно, сколько проку от бесплатной медицины. Вместо этого позвонила отцу, нельзя ли добыть дежурного врача из Кремлевки.
        Всеволод Игнатьевич, незаменимый человек в любой кризисной ситуации, отреагировал незамедлительно. Примчался сам, усадил трясущегося зятя в свой «линкольн» и на бешеной скорости, прилепив на крышу «мигалку», которая осталась за ним еще с прежней службы, доставил больного в Кунцево. Лично проследил, чтобы Роберта уложили в отдельную палату и, несмотря на позднее время, поднял на ноги всех необходимых специалистов.
        С диагнозом возникли затруднения. Заведующий отделением сказал: «Будем исключать все варианты по очереди, начиная с худшего».
        В течение нескольких часов пациента возили из кабинета в кабинет: электрокардиограмма, УЗИ, всякие анализы, томограмма мозга и прочее, и прочее.
        - Ну что,- в конце концов сказал заведующий, изучив результаты.- Всё вроде бы в норме, аномальных явлений никаких, а общее состояние тяжелое. Тремор, аритимия, головная боль, угнетенное состояние. Скорее всего мы имеем дело с необычно сильным неврозом. Нужно приглашать Тихвинского.
        Назавтра больного обследовал профессор Тихвинский, главный авторитет в области нервных заболеваний нетипичного рисунка.
        Роберт, вялый после снотворного и очень слабый, рассказал про вчерашнее. Разумеется, кроме подслушанного мысленного пожелания счастливого пути. Профессор слушал чрезвычайно внимательно, а историю о том, как цветочница вдруг превратилась в королеву красоты, попросил изложить еще раз, с максимальными подробностями. Особенно его заинтересовали глаза, похожие на солнечные лучики в синей воде.
        - Лучики, значит, так-так,- покивал Тихвинский.- Тогда понятно.
        - Что понятно?
        - Вас, молодой человек, выражаясь по-старинному, сглазили,- преспокойно объяснил профессор, строча в медицинской карте.
        - Чего-чего?!- неинтеллигентно переспросил Дарновский и попытался заглянуть врачу в глаза (раньше как-то не до того было - очень уж паршиво себя чувствовал).

«Любопытненько, любопытненько, м-м-м, просто классика, а я еще в семьдесят четвертом, ничего, дайте срок, и до нобелевочки докатит, растет матерьяльчик, растет», - мурлыкал сытенький, уютненький голос.
        Слушать профессора оказалось интереснее, чем подслушивать - такие невероятные вещи он рассказывал.
        - Так называемый «сглаз», он же «черный глаз» не суеверие и не фольклорные выдумки. По-научному это называется «визуальное зомбирование» - воздействие на психоэмоциональное состояние другого человека при помощи взгляда. Всякие Кашпировские и Чумаки, которых нынче только ленивый не обзывает шарлатанами, на самом деле не просто шоумены, а люди, излучающие визуальную энергию особо концентрированной интенсивности. Первую статью об этом малоизученном наукой феномене я опубликовал еще в семьдесят четвертом году.- Видно было, что профессор сел на любимого конька, у него и у самого из глаз прямо засочилась «визуальная энергия».- Особенно часто способности этого рода встречаются у субъектов с аномальным складом личности и у людей с психическими патологиями. К последней категории несомненно относится и ваша цветочница. Она наверняка считает себя невозможной красавицей, рядом с которой все прочие женщины - серые воробьишки. Пока вы не встретились с ней взглядом, вы видели ее такой, какова она на самом деле. Но стоило ей вступить с вами в визуальный контакт, и ее убежденность моментально вам передалась.
Такого рода воздействие - шок для психики. Ваш мозг пытается прийти в себя, исторгнуть навязанную извне идеограмму. Отсюда и скверное физическое самочувствие.
        - Но… Но она действительно невероятно красива,- пролепетал Дарновский.- Если бы вы ее видели!
        - Ну, а это мы проверим. Давайте-ка попробуем нарисовать портрет вашей Ундины. Форма головы?
        Он взял бумагу, карандаш с ластиком и очень искусно, следуя указаниям Роберта, набросал женское лицо. Если какая-то деталь получалась непохоже, уточнял, стирал резинкой, подправлял. Через десять минут с листка на Дарновского смотрела Анна, как будто зарисованная с натуры.
        - Нуте-с, давайте разберемся.- Тихвинский наклонил голову, разглядывая портрет. Поморщился.- Лицо диспропорционально вытянутое, треугольное. Рот почти безгубый, чуть не до ушей. Нос лучше было бы изобразить в профиль, вы тогда увидели бы, что он недалеко ушел от буратининого. Помилуйте, молодой человек, вы «Незнакомку» Крамского помните? «Венеру» Боттичелли? Ренуаровских женщин? Да она жуткая дурнушка, ваша фам-фаталь.
        Роберт теперь и сам это видел. У него будто пелена с глаз упала, даже в жар бросило от стыда.
        Хваленого умника, хозяина своей судьбы сглазила деревенская идиотка!
        - Знаете, вы только жене моей не рассказывайте,- попросил он, опустив голову.- И тестю. Ну там, нервный срыв, переутомление. Только без подробностей, ладно?
        - Не нужно учить меня врачебной этике.- Профессор приосанился. «Отличный казус, отличный, в самый раз для доклада в Ларнаке, 27-летний пациент Д., м-м-м, легко внушаемого типа, м-м-м…». - Ну как, мы чувствуем себя получше?
        Роберт прислушался к себе и вдруг понял, что он совсем здоров. Ни головной боли, ни ёканья в сердце. Тихвинский снял с него сглаз. Вот это врач!
        - Да, я в порядке.
        - Все-таки полежите пока в стационаре, понаблюдайтесь, попринимайте легких транквилизаторов. Визуальное зомбирование - это не шутки. Вы еще легко отделались.

«Родное Подмосковье»
        Через неделю Роберт вернулся к обычной жизни и этот постыдный майский эпизод старался не вспоминать. Неприятно было думать, что он «легко внушаемого типа».
        Вот тебе и Дар. Оказывается, есть люди с даром посильнее, чем у него. И поопасней.
        Охотник за чужими взглядами может и сам оказаться жертвой.
        Кончился май (тьфу на него!), расцвело и увяло лето, наступила последняя осень великой империи. Цены в магазинах еще держались, но продукты исчезали один за другим. Сначала пропал кофе, потом сыр, колбаса. Чай можно было купить только краснодарский третьего сорта, и за тем выстраивалась очередь. То и дело исчезали сигареты, спиртное продавали в обмен на пустые бутылки, «по две единицы товара в одни руки». А на окраинах страны уже попахивало дымом и кровью, союз нерушимый республик свободных скрипел и лязгал, как дряхлый драндулет, готовый рассыпаться если не на ближайшем ухабе, так на следующем.
        Роберт писал докторскую диссертацию на тему, которая утратила всякую актуальность. Да и сама цель, когда-то казавшаяся заманчивой (доктор наук в неполные тридцать), утратила всякий смысл. Показатели статуса и престижа изменились, а Дарновский продолжал прорубаться сквозь джунгли туда, где уже не было никакого Эльдорадо.
        Он и сам это отлично понимал, но привычка и инерция - тяжкий груз. Вместе с подавляющим большинством соотечественников он пребывал в странном оцепенении, наблюдая захватывающую картину всеобщего разброда и распада.
        Очнулся Роберт дождливым сентябрьским вечером, когда сидел и тупо щелкал пультом, переключая телепрограммы. Дольше чем на минуту ни на одном канале не задерживался.
        На третьей кнопке шла тягомотная передача «Родное Подмосковье» - про какой-то фонд, заботящийся о здоровье и хорошей спортивной форме граждан родного Басмановского района. На экране появился председатель чудесного фонда, молодой смазливый парень, талдычил что-то косноязычное про здоровую смену. Физиономия показалась смутно знакомой. Тут и субтитр выскочил: Сергей Дронов, многократный чемпион мира. Ах да, легкоатлет. Какой-то с ним скандал был на последней олимпиаде, спортсмена этого тогда часто показывали.
        Вдруг Роберта как током дернуло.
        Басмановский район! Дронов!
        Чемпион-председатель перерезал ленточку на церемонии открытия какого-то детского спортивного учреждения. Камера проехала по публике, дала общий план.
        Бандитские рожи, изо всех сил старающиеся сохранять умильное выражение. Поодаль вереница машин, среди них большой черный джип - тот самый или точно такой же.
        Роберт вскочил, принялся расхаживать по комнате.
        - Ты чего?- оторвалась от «Нового мира» Инна. Но посмотрела не прямо на мужа, а немного в сторону.
        Что все-таки за странная манера не глядеть на человека, когда к нему обращаешься, с внезапным раздражением подумал он, хотя, казалось бы, за шесть лет пора было привыкнуть.
        - Ничего,- буркнул Роберт.
        И вдруг подумал: съездить в это, как его, Лычково. Проверить, вернулась девчонка или нет. Если нет…
        Он задохнулся - с ним опять начинало твориться что-то непонятное.
        Если цветочница с того самого дня пропала, то Дронову этому придется кое-что объяснить. У себя в Басманове он, может, и король, но у тестя Всеволода Игнатьевича в органах осталось полно друзей, причем далеко не районного уровня.
        Здесь Дарновский немножко заколебался. Что он, собственно, объяснит тестю? Да и потом, малахольная Анька наверняка давно уже вернулась к своей бабуле. На что эта дурочка красавцу-спортсмену? Ну, побаловался немного, да и отправил восвояси. На Джека-Потрошителя он не похож.
        И все-таки лучше съездить. А то совесть будет неспокойна.
        Кстати, заодно проверить, чей Дар сильнее. Это она в прошлый раз его врасплох взяла. Но кто предупрежден, тот вооружен. Ну, а если окажется, что ее взгляд снова его визуально прозомбировал и серая уточка превратилась в жар-птицу, метод лечения известен: на прием к профессору Тихвинскому, он в два счета вправит мозги обратно.
        В первый же библиотечный день Дарновский сгонял в Лычково.
        Дом с красной крышей стоял заколоченный, со слепыми ставнями.
        Соседка рассказала, что Дарью Михайловну еще в июне хватил инсульт. Умерла в больнице.
        - А внучка, Аня?- быстро спросил Роберт.
        - Давно не появлялась. Еще с весны.
        К машине он шел, бессвязно бормоча: «Тревога, тревога. Дронов, Дронов… В милицию. Нет, не в милицию. Звонить, скорее звонить…»
        Но когда немного успокоился, звонить тестю передумал. Во-первых, что за спешка, через столько-то времени? Если что плохое и случилось, так не исправишь. Во-вторых, бог весть что Всеволод Игнатьевич подумает. С чего это зять так беспокоится о какой-то подмосковной девчонке? Как бывший гебешный генерал, сопоставит факты, вспомнит про майский нервный срыв… А главное, дело не такое уж мудреное, можно и без органов обойтись. Во всяком случае на этапе первичного сбора информации.
        Легкая
        Высоко организованное мышление в два счета выстроило план действий.
        Через полчаса Дарновский был уже в райцентре. Название и адрес дроновского фонда («Здоровье и спорт») в райисполкомовском отделе справок дали сразу: улица Красных коммунаров, 16.
        Роберт сначала проехал, а потом и прошел пешком мимо двухэтажного офиса, очень солидного, с настоящей евроотделкой - даже в Москве таких пока было немного. Задерживаться не стал, потому что у фальшмраморного входа прохаживался качок в черном костюме и галстуке, а над дверью торчала камера видеонаблюдения. Серьезное заведение, сразу видно.
        На стоянке было припарковано несколько машин, сплошь иномарки, но знакомый джип отсутствовал.
        Дарновский пристроился на скамейке в чахлом скверике, на противоположной стороне улицы. Проторчал полтора часа и дождался. К дому на большой скорости подлетел черный вседорожник, встал как влитой. На тротуар с высокой подножки легко спрыгнул парень в кремовом костюме. Дронов!
        Охранник бросился открывать дверь, а Роберт зачем-то засек время. 15.43.
        Усмехнулся сам на себя: тоже еще филер выискался. И подумалось - а не хватит ли? На кой мне всё это надо? Повалял дурака и хватит, пора домой.
        Но сам знал, что никуда не уедет.
        В 19.18 Дронов вышел в сопровождении какого-то противного мужика, одутловатого, с зачесом на лысине. Коротко поговорили, потом одутловатый сел в «сааб», где его ждал шофер, Дронов в джип, и разъехались в разные стороны.
        Роберт со всех ног кинулся к своей «девятке», припаркованной за углом.
        Рванул с места - как в кино, с визгом. Хорошо, джип ждал на светофоре, а то потерял бы.
        Вести наблюдение Дарновского никто не обучал, но следить за приметным автомобилем оказалось несложно - черный горб торчал над плоскими крышами отечественных легковушек, да и трафик в Басманове был не такой, как в Москве. «Девятка» держалась от «гранд-чероки» метрах в ста, и ничего, нормально. Выехав из города, Дронов дал газу - на сто шестьдесят, если не больше. Роберт, как ни жал на педаль, соответствовать не мог, кубатура не та и лошадей маловато. Джип оторвался от него, как от стоячего.
        Но Дарновский продолжал гнать по шоссе - будто заранее знал, что его настырность будет вознаграждена.
        Через пару километров показался дачный поселок. Новехонький, чистенький, с красивыми домами и здоровенными участками. На табличке написано «Жучиловка».
        Роберт сбросил скорость до двадцати. Ехал, вертел головой вправо-влево.
        И увидел за красивой кованой оградой черное чудовище.
        Есть!
        Шикарный у мафиозного чемпиона был дом, самая настоящая вилла. А сад вообще заглядение - с пышными розовыми кустами, с оранжереей. Но больше всего Роберту приглянулась ограда: не шибко высокая, через такую можно перелезть и не будучи альпинистом. Опять же собака нигде не лает, тоже дело.
        Тут будущий доктор наук захлопал глазами, затряс головой. Опомнился.
        Вы что, Роберт Лукич, совсем ку-ку? Какие еще альпинисты? Какие собаки? Тоже Фанфан-Тюльпан выискался.
        Так на себя рассердился, что когда садился в машину - со всего размаха хлопнул дверцей. К чертовой матери уехал, не оглянулся.
        Всё было правильно, только ночью он не смог уснуть. Саундтрек ныл что-то тоскливое, смутно напоминающее сиротскую мелодию «Позабыт, позаброшен». Роберт долго ворочался, потом потихоньку встал. Зачем-то оделся.
        Сидел на кухне, курил.
        Когда за окном начало сереть, из коридора вышла жена, похожая на всплывшую из омута наяду (она всегда спала голая). Сонным голосом, не разлепляя ресниц, спросила:
        - Ты что? Пять часов. Бессонница? Прими элениум.
        - В аэропорт надо ехать, баден-вюртембергская делегация прилетает,- неожиданно для самого себя соврал Роберт.
        - А-а.
        Она скрылась в туалете, а он вдруг снялся и поехал.
        Меньше чем через час был около дома Дронова.
        Еще не рассвело, по крыше машины дребезжал мелкий дождик.
        Всё, пора завязывать с этим дурдомом. Потрачу сегодняшний день и баста, твердо пообещал себе Дарновский.
        Джип выехал из ворот в полдевятого. Дронов сидел за рулем один.
        Еще полчаса спустя на крыльцо вышла женщина, и в ту же секунду, словно специально дожидалось, из-за туч проглянуло солнце.
        Она? Не она?
        С бьющимся сердцем Роберт вылез из «девятки», подобрался к решетке вплотную, но так, чтобы его прикрывали заросли.
        Она! Ошибки быть не могло, он узнал тонкий, пожалуй, даже угловатый силуэт.
        Девушка медленно шла по дорожке, собирала букет хризантем. Подолгу стояла перед каждым кустиком. Наклонив голову, смотрела, иногда даже трогала бутон - и чаще всего проходила дальше. Будто прислушивалась, ждала некоего сигнала. Срезала всего шесть цветков, а ушло у нее на это по меньшей мере минут двадцать.
        Ее лица Роберт пока не видел, девушка была повернута к нему спиной.
        Ну что, убедился, остолоп? Жива, здорова, не убил ее страшный мафиозо, не расчленил. Да не просто жива - всё у чокнутой Аньки, похоже, тип-топ.
        Кимоно на ней такое, от которого и разборчивая Инка не отказалась бы. Домашние туфли «Гуччи», из последнего каталога - жена на них облизывалась, говорила, безумно дорогие. Ишь какой Царевной-Лебедью стала прежняя Серая Шейка.
        В общем, можно было с чистой совестью двигать восвояси, но Роберт медлил. Очень хотелось, чтоб она повернулась. Еще разок посмотреть на ее лицо, убедиться, что зомбирование, оно же сглаз, больше не действует.
        Фигурка-то точно не фонтан. Локти острые, позвонки на шее торчат. Присела на корточки - обнажились ноги, слишком тонкие, и коленки костлявые.
        Но тут девушка обернулась, провожая взглядом порхавшую над дорожкой бабочку - и Дарновский вцепился обеими руками в решетку.
        Как он мог поверить идиоту профессору? Как мог забыть этот контур скулы, неповторимый разрез глаз, нежный рисунок рта?
        А про зомбирование - чушь, бред. Ведь она на него даже не глядела, вообще не видела.
        Когда девушка снова повернулась к цветам, Роберт чуть застонал, как от боли - не насмотрелся.
        Прижался горящим лбом к железному пруту.
        Снова начинало накрапывать.
        Анна (а никакая не Анька!) зябко поежилась, ушла в дом. Хотел он ее окликнуть, но не смог.
        Это не безумие, сказал себе Дарновский. Безумием было потерять целых четыре месяца!
        Он не знал, сколько простоял так, прижавшись к решетке, но, кажется, долго. Не заметил, что утро померкло, что дождь набирает силу.
        Только когда за шиворот скатилась холодная струйка, поднял голову, и стекла очков моментально забрызгало.
        По-собачьи встряхнувшись, представитель сильного пола спрятал очки в карман и полез по прутьям. Соскользнул. Снова полез. Со второй попытки одолел ограду. Спрыгнул.
        Удивительно. Всю свою жизнь просчитывал каждый ход, каждый поступок, взвешивал все за и против, а тут ни на секунду не задумался.
        Одно окно на первом этаже источало мягкое сияние. Она там, понял Роберт. Включила свет, потому что в комнате сумрачно.
        К входной двери соваться не стал. Вдруг в доме еще кто-то есть?
        Приблизился к освещенному окну. Попробовал подтянуться - не хватило сил.
        Тогда отошел, разбежался, подпрыгнул. Ухватился за раму, ногой уперся в приступку. Довольно крепко приложился о стену коленом и не заметил боли.
        Кое-как подтянулся, уселся на подоконнике.
        Надел очки.
        Девушка сидела совсем близко, можно было дотянуться рукой. Устроилась в кресле с ногами, закрылась пледом. Оранжево светился торшер. На столике дымилась чашка, донесся аромат жасминового чая.
        Что это она так внимательно рассматривает?
        Не то альбом, не то иллюстрированный журнал.
        Как Роберт штурмовал окно, Анна не слышала - шум дождя заглушил.
        Он мог бы долго так на нее смотреть. Смотреть и слушать музыку, звучавшую у него внутри.
        Но Анна почувствовала его взгляд, оглянулась.
        И было зеленое мерцание, на миг придавшее ее синим глазам оттенок морской воды, и раздался голос - тот самый, что некогда пожелал ему счастливого пути.

«А вот и он. Какой все-таки некрасивый».
        Первой фразе (а она-то и была самая интересная) Роберт не придал значения, так неприятно поразила его вторая. Конечно, волосы у него были растрепаны и замшевый пиджак потемнел на плечах от дождя, но «такой некрасивый»? Это еще что за новости?

«Ничего, это поправимо, - продолжил голос и произнес вещь еще более удивительную. - Ты меня слышишь? Ну конечно. Я еще тогда поняла».
        Но Роберт и это пропустил мимо ушей - торопился произнести заранее приготовленные слова, объяснить свое внезапное вторжение:
        - Здравствуй, Анна,- хрипло сказал он.- Я искал тебя. Чтобы… чтобы сказать: твоя бабушка…
        Он запнулся, сообразив, что о смерти Дарьи Михайловны следовало бы сообщить как-то потактичнее. Все-таки старая алкоголичка была для этой девушки единственным близким человеком.
        Анна грустно кивнула. «Я знаю. Я почувствовала. Сначала ей сделалось очень больно, но совсем недолго. Потом она уснула. А потом ее не стало… Ты можешь не говорить, я тебя и так услышу».
        Тут-то до него наконец дошло. Она знает, что он слышит ее мысли! И тоже умеет слушать. Вот в чем дело! Вот почему ее вид так на него действует! Они - совладельцы Дара, они одной крови!
        - Ты… тоже?!- все-таки проговорил он вслух. Спохватился, сжал губы и мысленно продолжил.

«Ты умеешь читать мысли?»

«Я не читаю. Я чувствую. Я знала, что ты рано или поздно придешь за мной. И ты пришел».
        После этого оставалось сказать - нет, подумать - только одно:

«Иди ко мне, я увезу тебя отсюда. Я… без тебя теперь не смогу».
        Мысленно произнеся слова, которые он вряд ли смог бы, не покраснев, проговорить, Роберт понял, что сказанное - не преувеличение, а чистая правда. Что бы с ним ни делали, без нее он отсюда не уйдет.

«Я знаю». Она отвела глаза, осмотрела комнату - и он перестал ее слышать, хотя должен был бы, контакт не мог так внезапно оборваться. Когда Анна снова повернулась к нему, лицо ее было печально.

«Хорошо. Идем».
        Она поднялась. Плед соскользнул на пол, журнал упал. Как была, в домашнем кимоно, она подошла к окну.
        Роберт спрыгнул вниз, под льющиеся с крыши струи, поднял руки, и Анна опустилась в них.
        Она была очень легкая.
        Глава одиннадцатая
        Счастливый Роберт

«Ты везешь меня к себе домой?», спросила она в машине, стряхивая капли с волос.

«Нет, мы будем жить… в другом месте». Роберт отвернулся, чтобы она не услышала дальнейших его мыслей, хоть и не был уверен, что это ухищрение поможет - кажется, Анна владела Даром не хуже, чем он, а может быть, и лучше.
        Впрочем, самую опасную мысль, о жене, он тут же загнал подальше - после, про это после.
        А куда везти Анну, он уже знал. Вот ведь странно - вроде был не в себе, совершал какие-то совершенно немыслимые поступки, а прагматизм никуда не делся, шарики крутились, серое вещество функционировало.
        - Заедем ко мне на работу, на минутку,- сказал он вслух - якобы потому что нужно глядеть на дорогу.
        И, хоть не смотрел на Анну, услышал ответ: «Хорошо. Ты только не волнуйся. И ничего не бойся».
        Оказывается, она может с ним разговаривать и без визуального контакта. Это значит, и слышать его внутренний голос? Наверняка.
        И Роберт стал думать про безопасное: какая же она красивая и какое счастье, что она с ним поехала. Это было совсем нетрудно.
        Поразительно, но никакого обычного разговора, вполне естественного в подобных обстоятельствах, между ними не произошло: он не объяснялся в безумной любви, не рассказывал о себе, даже имени своего не назвал, а она ни о чем не спрашивала. Ему почему-то казалось, что она всё про него знает и без объяснений.
        Оставив ее в машине около института, Роберт заскочил во французский отдел, где Мишка Лабазников сегодня отчитывался по прохождению стажировки. Мишка сидел в Сорбонне, на шикарной полуторагодичной халяве, которую получил не без Робертовой протекции. В Москву приехал на неделю, а потом назад в Париж.
        Выманив должника в коридор, Дарновский сразу спросил про главное:
        - Помнишь, ты мне ключи от хаты предлагал. Она по-прежнему пустая? Не сдал?
        - Что ты. Ленка трясется из-за бабушкиной коллекции. А что, ключи нужны?- Мишка оживился.- Ну ты свинья. От своей королевы красоты гуляешь?
        - Дашь ключи или нет?
        - Само собой. Я в шесть отваливаю в Шереметьево. Ключи оставлю у соседки, в 46-ой. Только вы там потише куролесьте, фарфор Ленкин не переколотите.- Лабазников заговорщически шепнул.- А кто у тебя завелся-то? Неужто еще краше Инки?
        - Краше. Слушай,- перешел на следующий виток нахальства Роберт.- Ленка наверно себе в Париже барахла накупила, московские шмотки носить не будет.
        - А, провинциалочка,- понимающе кивнул Мишка.- «Хороша я, хороша, плохо лишь одета». Да бери, конечно. Ленка сколько раз говорила: вернусь, всё из шкафа на помойку. Только как у твоей цыпы с комплекцией? Ленка у меня, сам знаешь, существо эфемерное. Одежда 42-й, обувь 35-й.
        - В самый раз будет.
        В общем, и с хатой, и с гардеробом устроилось.
        До вечера катались по городу. Пообедали попросту, в пельменной. В глаза Анне он заглядывать по-прежнему не решался, поэтому мыслей ее не слышал. И чем ближе подходило время ехать к Мишке, тем больше нервничал.
        В семь часов они вошли в шикарную квартиру на Кутузовском, всю уставленную стеклянными этажерками с фарфоровыми фигурками. Анна так и прилипла к ним - все до одной рассмотрела, а некоторые даже погладила.
        Роберт ждал ее в спальне, под огромной златорамной копией матиссовского хоровода, перед широченной арабской кроватью (со вкусом у Мишки с Ленкой было так себе). Сейчас должно было произойти то, ради чего романтические юноши похищают прекрасных девиц. Эротического возбуждения он, однако, не испытывал, лишь непонятный страх.
        Минут десять так простоял, всё больше волнуясь, прежде чем наконец заглянула Анна.

«Ты что здесь делаешь?»
        Глаза ясные, совершенно невинные, безо всякой задней мысли (уж это-то Дарновский, властитель чужих дум, видел ясно).
        Он поспешно шагнул к ней, обнял и опустил глаза, чтоб она не прочла в них страх. Стал целовать ее в шею.
        Что же не так? Что мешает?
        Инна?
        Нет, о ней он сейчас не думал.
        Может то, что он не получает подсказок, как в прежние донжуанские времена? Не удается сыграть в «горячо-холодно»? Но за годы моногамного брака с длинноресничной Инной он вроде бы привык обходиться без суфлера.
        Нет, не то. Что-то другое мешало Роберту забыть обо всем на свете и умереть от счастья в объятиях прекраснейшей из женщин.
        Она взяла его ладонями за виски, мягко подняла ему голову.

«Это можно, только когда иначе нельзя. А тебе это не нужно. Давай лучше пить чай. Тут есть чай?»

«Она права, - подумал, то есть всё равно что произнес он.- Не сейчас, потом. Когда будет правильный момент».
        Чай у Лабазниковых нашелся, и приличный, «Три слона». У хозяйственной Ленки с запасами вообще оказалось всё в порядке, одних консервных банок, наверное, штук сто. Видимо, когда уезжала в Париж, предполагала, что за время отсутствия в Москве с продуктами настанет полный карачун. Был в шкафах и сгущенный кофе, и зеленый горошек, и концентрированное молоко, и тушеное мясо, и венгерские овощные салаты.
        Любовное гнездышко со снабжением по первой категории, только вот с любовью перебои, мрачно думал Дарновский, распечатывая печенье и открывая банку джема.
        Только это он с собой кокетничал. На самом деле, убравшись подальше от голозадых танцоров Матисса и арабского ложа сладострастья, он испытал неимоверное облегчение. Сразу стало легко, хорошо и… естественно - вот точное слово.
        Ему было сейчас просто замечательно. Смотреть, как Анна дует на горячий чай, как намазывает печенье джемом. Или даже просто улыбается.
        Он больше не прятал от нее глаз, но, оказывается, внутренний голос тоже может обходиться без слов. В душе играла негромкая музыка, напоминающая шелест листвы или плеск волн, и Роберт был уверен, что Анна всё это тоже слышит. Впервые он давал послушать свой саундтрек другому человеку, а это в тысячу раз интимней любого секса, даже самого расчудесного. Любовью он мог заниматься с любой женщиной. Делить свою тайную музыку - только с этой.
        Всё это требовало осмысления.
        Пока Анна мыла посуду, он курил у окна. Смотрел на вечерний проспект (блики электричества на мокром асфальте, красные огоньки машин) и впервые за этот сумасшедший день попытался мыслить рационально.
        Опасное оказалось занятие.
        Сразу накатили ужас и растерянность. Ситуация, в которую он загнал себя и эту девушку - единственную на свете - была совершенно безвыходной.
        Жена! Как быть с Инной?
        Нельзя же просто так взять и исчезнуть. Надо позвонить ей. И что сказать? «Больше к тебе не вернусь, полюбил другую?» Вот так, с бухты-барахты? Это жестоко, подло, ответственные люди так не поступают. Нужно объяснить… Нет, такое не объяснишь. Ладно, хотя бы проговорить всё, что должно быть сказано. Только глядя в глаза, а не на телефонный шнур. Надо ехать.
        Но оставлять Анну одну нельзя. Она необыкновенная, она обладательница Дара. И всё же она как ребенок во взрослом мире. Когда Роберт клянчил, чтобы она уехала с ним, он ведь не признался, что женат.
        Почти полночь. Инна наверняка с ума сходит. Обзвонила всех, кого могла. Тоже стоит на кухне у окна, нервно затягивается сигаретой, смотрит, не свернет ли во двор
«девятка»…
        Дарновский стиснул зубы, чтобы не застонать.
        Что же делать?
        На плечо ему легла тонкая рука, длинные пальцы пощекотали шею.

«Поезжай домой. Я устала, хочу спать. А ты приедешь завтра».
        Он живо обернулся. Она услышала! Поняла!

«Нет, я приеду сегодня. Поговорю… с ней и вернусь».

«Завтра. А теперь иди. Со мной ничего не случится».
        И Роберт сразу успокоился, как Иван-царевич, которому Василиса Прекрасная пообещала, что утро будет вечера мудренее.
        Домой ехал с твердым намерением объясниться с женой. Даже в дверь звонил резко, бесповоротно.
        Но когда Инна открыла, его ждал шок.
        - Где ты был?- всхлипнула она, глядя ему в грудь. Ударила мягким кулачком в грудь, ткнулась лбом.- Я папе… Он в милицию… Все аварии с вишневыми «девятками»… Почему ты не позвонил?
        Нет, шок был не в том, что жена плакала (хотя это случалось очень редко). Роберта потрясло другое.
        Он всегда считал Инну сногсшибательной красавицей, и все вокруг подтверждали это мнение. Однако дверь ему открыла какая-то толстомордая, тупоносая, жирногубая баба с уродливо длинными, мохнатыми, как гусеницы, ресницами. Когда эта уродина прижалась к нему и вцепилась своими хищными, красными когтями, он содрогнулся от отвращения.
        И не сказал того, что собирался. Потому что стало безумно ее жалко. Царевна, превратившаяся в лягушку,- персонаж душераздирающе трагический.
        Что-то наврал про прилипчивых бундесов и затянувшийся ужин в ресторане, и она поверила - так быстро, так охотно, что у Дарновского сжалось сердце.
        Потом они до половины второго, как и в предыдущие дни, сидели перед телевизором, смотрели фильм из американской ретроспективы, одной из первых голливудских ласточек, залетевших на советский голубой экран.
        Здесь Роберта ждало еще одно открытие. Актриса с мировым именем, красотой которой он восхищался еще вчера, тоже чудовищно посквернела. Нос неприятно тупой, нижняя челюсть тяжелая, рот похож на редиску, а бюст по-коровьи объемист. Зато другая, игравшая дурнушку, оказалась ничего себе: подбородок у нее был хороший, сужающийся книзу, и правильные тонкие губы.
        Стоп, сказал себе Роберт. Это не Инна с Деми Мур резко подурнели, это у меня изменились критерии красоты… Обладательница идеального лица (треугольного, широкоротого, с острым вздернутым носиком) сейчас спит в чужой квартире на Кутузовском проспекте.
        - Чушь какая,- сказал Роберт, поднимаясь.- Ты ведь тоже не смотришь. Пойдем спать, а? Мне рано вставать. Запарка на работе, придется торчать допоздна, даже библиотечные дни квакнулись.
        Инна без интереса кивнула своим мясистым шнобелем.
        С утра пораньше Роберт заскочил к директору института. Попросил освободить от завсекторства и перевести обратно в старшие научные - нужен свободный график, чтобы навалиться на докторскую. Директор изумился. Подумал: «Намылился наш хитрован на какое-то хорошее местечко. Подготавливает отход. Наверно, тесть пристроил. Эх, и мне бы пора». Но вслух отнесся с пониманием, пожелал научных успехов.
        Прямо с работы, где теперь можно было не показываться вовсе, Дарновский поехал на Кутузовский. Цветы купил по дороге, еду прихватил из домашнего холодильника (не одними же консервами кормить прекраснейшую девушку планеты).
        Анна еще спала, по-детски сложив ладони под щекой.
        Он остановился в дверях спальни и долго смотрел, испытывая очень мощное, но незнакомое чувство, совсем не такое, какое следовало бы испытывать при виде прекрасной девушки с разбросанными по подушке волосами и высовывающимся из-под одеяла обнаженным плечом. Роберту хотелось не сжать ее в объятьях, не впиться в горячее, податливое, женское, а нежно погладить и легонько, не разбудив, поцеловать.
        Что это со мной, покачал он головой. Однако сделал именно то, что собирался. Присел на корточки, погладил ложбинку под ключицей и, едва коснувшись губами, поцеловал.
        Анна улыбнулась, открыла глаза.

«Это ты. Как хорошо».
        Роберт побледнел от острого, почти болезненного ощущения абсолютного счастья. В окне, в отличие от вчерашнего, светило солнце, желтеющие верхушки деревьев на синем небе были до китча красивы.
        Инь и Ань
        И началась жизнь, явственно поделенная на две половины.
        С утра и до вечера Роберт был с Анной, с вечера до утра - с Инной. По мере того как осень сначала набирала силу, а потом теряла ее, переходя в зиму, цвет каждой из половин делался всё отчетливей. Жизнь с Анной была белая, радостная. С Инной - черная, наполненная мукой и чувством вины. Роберт мрачно шутил сам с собой: Инь и Ань.
        Вечером, когда темнело (с каждым днем это происходило все раньше), у него начинало портиться настроение. Анна это чувствовала. Сказала (ему теперь казалось, что она и в самом деле с ним разговаривает), что она существо природное, зимой много спит, и правда чуть не с шести часов начинала клевать носом, зевать. В восемь, а в декабре бывало, что и раньше, решительно объявляла, чтобы он выметался - ей пора умываться и баиньки.
        Когда он приезжал утром, она еще спала. У Роберта было ощущение, что, если он не приедет, она вовсе не проснется. Однажды он задержался, приехал во втором часу - Анна, действительно, еще спала.
        С Инной жилось совсем иначе.
        От стыда и вечной виноватости он стал с ней очень ласков и внимателен. Ловко и правдоподобно врал про загруженность в институте - к счастью, у Инны не было привычки звонить ему на работу. Что-то она безусловно чувствовала, он гораздо чаще, чем раньше, ловил на себе ее быстрый, искоса взгляд. Тут-то и попробовать бы заглянуть в него, очень возможно, что получилось бы. Но Роберт старался даже случайно не встретиться с Инной глазами. Совестно, да и, честно говоря, неприятно. Очень уж страшненькая, бедняжка. Чтоб жена не догадалась, до какой степени она стала ему физически несимпатична, Дарновский занимался с ней любовью каждую ночь. Такого не бывало с медового месяца. Достаточно было закрыть глаза, представить Анну, и дальнейшее происходило само собой. Вот ведь странно: в белой половинке жизни, когда Анна была рядом, сексуального желания не возникало, а на расстоянии вспомнит, как она после прогулки снимает через голову свитер или просто, поджав ногу, вытряхивает из сапожка снег - и в жар кидает.
        В конце концов эту загадку он разгадал. Когда гуляли в парке.
        Находясь с Анной, Роберт словно возвращался в детство. Они то катались на коньках, то кидались снежками, то просто валяли дурака. Так вот, вез он ее на санках, бежал рысцой, изображая ретивого коня. Ржал, выгибал шею, она звонко смеялась. Потом обернулся, увидел ее разрумянившиеся щеки, блестящие глаза - на вид ей можно было дать лет двенадцать - и вдруг пронзило: она моя сестренка! Да, не возлюбленная, а сестра! Кто ж поволочет в кровать родную сестру?
        Очень это было странно.
        Больше всего Роберт ненавидел выходные. Суббота еще куда ни шло. В этот день Инна навещала своих родителей, а он ездил к матери. Только теперь Дарновский бессовестно сачковал. Заскочит на полчаса, много на час - и к Анне.
        Зато по воскресеньям она сидела в квартире совсем одна. Ненавистный, нескончаемый день. Но Анна ни разу не пожаловалась. Когда он спрашивал, где она была и что делала, всегда отвечала одно и то же: гуляла. Если Роберт начинал приставать, выспрашивать подробности, отводила глаза, и он сразу переставал ее слышать.
        Кажется, ей никогда не бывало скучно. Книг она не читала совсем (может, и в самом деле не умела?), телевизор смотрела странно - не новости, не фильмы и ток-шоу, как все нормальные люди, а мультфильмы или занудную муру по образовательному каналу: про каких-нибудь муравьев или миграцию птиц. Любила листать альбомы с репродукциями, по часу рассматривая какую-нибудь «Сдачу Бреды» или «Гибель Помпеи».
        В магазин она не ходила, Роберт пополнял холодильник сам. Врала бабуля-покойница, что аппетит у ее внучки дай Боже. Ела Анна, как канарейка. Только чаю много пила. В первый же вечер, уходя, Роберт положил на телевизор пачку денег - чтоб тратила. Потом, сколько ни проверял, не убавилось ни одной бумажки.
        Странный год
        А денег в тот странный год, когда страна катилась в тартарары, у Роберта было много. Причем не «деревянных» (рублей тогда у всех москвичей вдруг стало полным-полно, только на них ничего нельзя было купить), а настоящих, гринбэков.
        Это тесть выручал.
        Сначала помог удачно поменять машину. Почти новый «гольф», прямо из Германии, достался Роберту, считай, даром - почти по той же цене, по какой ушла вишневая
«девятка».
        Потом Всеволод Игнатьевич и вовсе облагодетельствовал, добыл для зятя шикарную долгоиграющую халтуру: переводить с английского, немецкого и французского всякую экологическую лабуду. Оплачивала перевод международная организация, причем по европейским расценкам, 20 долларов за лист. За час стрекотни на машинке Дарновский запросто выколачивал свою трехмесячную зарплату. Осенью правительство впервые девальвировало рубль и потом проделало это еще несколько раз, так что солидные институтские пятьсот рублей превратились в жалкие пятнадцать баксов.
        В апреле должны были вернуться Лабазниковы, но к этому времени Роберт уже переселил Анну в однокомнатную квартиру близ Кузьминского парка, купил за четыре тысячи долларов - теперь это стало можно.
        Здесь было гораздо уютнее, чем у Инки (так он мысленно называл свое ночное жилище) и даже в кутузовских хоромах. Анна проявила неожиданный талант к обустройству гнезда. Повела Роберта в хозяйственный, поставила в длинную очередь за обоями и краской, а ремонт провела сама. Где научилась - непонятно. Неделю ходила чумазая и очень довольная. Дарновский был при ней чернорабочим. Она его ни о чем не спрашивала, мнением не интересовалась, лишь командовала: подай, принеси, подержи, да не так, глупый.
        Получился настоящий парадиз. Ярко, легко, празднично и главное - каждый сантиметр наполнен Анной. Здесь была территория полного, беспримесного счастья.
        Днем Роберт жил в раю, вечером и ночью возвращался в ад, но оба эти времени - и светлое, и темное - неслись с невероятной скоростью. Страна, называвшаяся диковинным негеографическим именем «Советский Союз», с тошнотворным ускорением летела куда-то под гору, с откоса.
        Жизнь необратимо и стремительно менялась, причем исключительно в худшую сторону. Многие вокруг, позабыв о пионерском детстве и комсомольской юности, вдруг уверовали в Христа, принялись штудировать Священное Писание. Наибольшей популярностью у неофитов пользовалось «Откровение Иоанна Богослова». Выяснилось, что «чернобыль» по-украински означает «полынь», и все заговорили о близости Апокалипсиса, ибо в Книге было сказано: «Имя сей звезде „полынь“; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки».
        В московских магазинах ввели невиданный режим - внутрь пускали только по паспортам со столичной пропиской. При этом на полках все равно не было ничего кроме пластиковых пакетов и трехлитровых банок с березовым соком. В универмагах картина была совсем уже сюрреалистическая. Толпа стояла у пустых прилавков и ждала, не выкинут ли хоть что-нибудь - неважно что. С осени начались перебои с хлебом. Даже в Институте капстран, всегда снабжавшемся продовольственными заказами по цековскому лимиту, теперь можно было добыть в лучшем случае тощую синюю курицу да банку сайры. Затравили, добили борьбой с привилегиями и многолетнего друга семьи -
«кормушку», до самого последнего времени исправно снабжавшую Всеволода Игнатьевича колбасой, красной рыбой и прочими раритетами.
        И что же? Дрогнул отставной генерал Строев, пришел в уныние, дал родным пропасть? Ничуть не бывало.
        Его замечательный Центр «СОС», среди всяких прочих удовольствий, оказался адресополучателем гуманитарной помощи, хлынувшей в бывшую Империю Зла из бывшего Мира Чистогана. Всеволод Игнатьевич, посмеиваясь, рассказывал, что в Центре посылки вскрывают на предмет санитарного контроля и экологической безопасности - в полном соответствии с международными нормами. Продукты не долговременного хранения (то есть всё за исключением сахара и круп) изымают на предмет профилактического уничтожения. Этими самыми «профилактически уничтоженными» ветчинами, сырами, мидиями, а бывало, что и гусиной печенкой, тесть питал любимую дочь и изменщика зятя лучше, чем во времена номенклатурных привилегий. Чем кормилась остальная часть населения, для Роберта было загадкой. Но как-то выкручивались, с голода никто не умирал. И ждали близкой развязки, потому что все чувствовали - так жить нельзя.
        В Прибалтике и Закавказье туземцы хотели независимости, за это в них стреляли из автоматов и били острыми саперными лопатками.
        Депутаты на съезде требовали отставки президента.
        Самые смелые и самые дальновидные члены КПСС публично сдавали партийные билеты.
        Газетные аналитики предсказывали два возможных исхода: или фашистская диктатура в русском (то есть в еще более диком, чем германский) формате, или гражданская война. Свободомыслящая интеллигенция отдавала предпочтение второму варианту.
        Ощущение всенародного помешательства отлично соответствовало внутреннему состоянию Роберта. Он тоже был не в себе, ежедневно перемещаясь из маниакальной дневной зоны в депрессивную ночную. Никакая психика не выдержала бы этот контрастный душ, эту перемежающуюся лихорадку. Перед всеми Дарновский был виноват - и перед Анной, и перед Инной, и перед благодетелем-тестем.
        Если бы жена хоть раз возмутилась, если б попробовала уличить его во вранье, он взорвался бы, всё ей рассказал, и будь что будет. Но Инна была тиха, кротка и доверчива.
        Окончательно потеряв совесть, Роберт и по воскресеньям стал удирать в Кузьминки. Сначала на часок, потом на дольше. Жена снесла и это. Находясь с ней, он чувствовал себя подлецом, скотиной, палачом. И тем больше рвался из мира тьмы в мир света. Очень давно уже он столько не ходил пешком. Машину Анна не любила, они гуляли по улицам. Посмотреть со стороны - идут двое, взявшись за руки. Друг на друга не смотрят, молчат. На самом же деле они говорили, только не вслух. Обо всем на свете. Иные из их бесед не очень-то и перескажешь, потому что нет таких слов. Но были и разговоры, вполне поддающиеся пересказу.
        Разговоры с Анной
        Например, такой - про Дар.
        Откуда он у Анны взялся, она не рассказывала. Роберт предполагал, что, скорее всего, с того странного эпизода, когда она два дня бродила по лесу, а потом вдруг разучилась говорить вслух. Попробовал спросить, но Анна сразу отключилась - она умела делать свои мысли непроницаемыми, если не желала касаться какой-то темы.
        Как-то само собой определилось, что вопрос о рождении Дара обсуждению не подлежит, он под запретом. Между прочим, Роберту про аварию и Белую Колонну говорить почему-то тоже не хотелось. Даже с ней.
        А Дар, как выяснилось, у Анны был несколько иного свойства. Может быть, даже противоположного.

«Ты людей слышишь, а я их вижу. Ты их читаешь, а я будто кино смотрю». И от того, что она внутреннюю суть не слышала, а видела, внешний облик человека для нее то ли вовсе не существовал, то ли не имел значения. Красота и уродство распределялись по каким-то иным критериям.
        Обнаружилось это однажды в январе, когда Роберт, оцепенев, смотрел репортаж про события в Литве. Популярный ведущий славил подвиг десантников, которые убили полтора десятка безоружных людей и захватили Вильнюсский телецентр.
        - Настанет день, и этим ста шестидесяти парням, спасшим Литву, поставят памятник в бронзе,- с пафосом вещал красавец-блондин.
        Роберт болезненно морщился.
        Анна, совершенно безразличная к политике, рассеянно подняла взгляд от альбома репродукций.

«Как только таких на экран выпускают?».

«Да, законченный мерзавец», согласился Дарновский.
        Она удивилась.

«Разве можно так говорить, не зная человека? Может быть, он собак любит. Или лошадей. Старушке какой-нибудь помогает. Но какой же он, бедненький, некрасивый. Все-таки телевизионный ведущий должен быть хорош собой».

«Некрасивый? - Роберт оглянулся на нее, и понял, что она не шутит.- А кто же тогда красивый?»

«Дай-ка».
        Анна взяла пульт, пощелкала переключателем. Только сначала убрала звук - она всегда смотрела передачи внемую, говорила, звук мешает.

«Вот, смотри, какая красавица». По четвертому каналу показывали толстую тетку с обвисшим подбородком и неухоженными волосами. «Прямо кустодиевская или ренуаровская. Наверное, киноактриса». Анна мечтательно вздохнула.
        Роберт тетку уже видел, ее не первый раз показывали. У этой юродивой трое своих детей, а она из детдома еще семерых взяла, причем инвалидов. Чем всю эту ораву собиралась кормить, неизвестно. Дарновский подобную бездумную, нищую благотворительность осуждал, считал безответственностью.
        Другой записной красавицей у Анны оказалась полоумная правозащитница Новодворская, экстремистских воззрений которой Роберт не разделял и объяснял их исключительно женской неустроенностью и внешней непривлекательностью. «Да ты что? - поразилась Анна.- Посмотри, какие у нее глаза, какая улыбка! Сразу видно, что она бескорыстна и верит в то, что говорит. На месте мужчины я влюбилась бы в нее без памяти».
        Тут он кое-что вспомнил.

«Погоди-ка. Когда я залез к тебе в окно, ты сказала: „Какой все-таки некрасивый“. Значит, Новодворская у тебя красавица, а я урод?».
        Анна смутилась. «С тех пор ты здорово похорошел. Честное слово. Может, оттого, что много мучаешься. Раньше у тебя было такое несимпатичное, самодовольное лицо, а теперь ты очень даже ничего».

«Но ведь я подлец!», - вырвалась у Роберта опасная мысль (мысль - не слово, сдержать трудно).

«У подлецов душа не болит, - наставительно сказала Анна, зевнув,- время было уже к вечеру.- Только живот. Или зубы».
        Или еще.
        Однажды разговор зашел о политике, которой Анна, как уже говорилось, абсолютно не интересовалась. Ей было абсолютно все равно - коммунисты, демократы, националисты. Людей она оценивала не по воззрениям и даже не по поступкам, а по каким-то другим параметрам.
        Вообще-то в ту зиму держаться в стороне от политических событий было непросто. Москвичи без конца собирались на митинги и демонстрации, огромными толпами.
        На самое большое сборище, когда на Манежную площадь вышло чуть не полмиллиона человек, Роберт привел с собой Анну - пусть посмотрит.
        Многие стояли с самодельными транспарантами и плакатами, все что-то скандировали, шумели, кричали то «ура!», то «долой!».
        Анна с любопытством вертела головой. «Смотри, мужчин тут гораздо больше, чем женщин».
        Роб начал умничать. Дескать, несанкционированная властями демонстрация - это предвестие революции, то есть Хаоса, а Хаос принадлежит к мужской сфере деятельности, женский пол отвечает за Упорядоченность.
        Обычно Анна не поддерживала бесед на отвлеченные темы - то ли не интересовалась абстракциями, то ли не очень их понимала. Так Роберту во всяком случае казалось. А тут удивила.

«Дело не в этом. Просто мужчина отвечает за Большой Мир, а женщина за Мир Малый, неужели ты не понимаешь?».

«Это что еще за умаление роли женщин?» - улыбнулся он.

«Почему умаление? Малый Мир гораздо важнее Большого», - без тени сомнения выдала она. «Малый Мир - это мир любви к человеку, а Большой Мир - любви к человечеству. Настоящая Женщина никогда не предаст любимого человека или своего ребенка ради идеи, или Родины, или даже спасения всего людского рода. А Настоящий Мужчина никогда не предаст идею или Родину, не говоря уж у судьбах человечества, ради любимой женщины или ребенка. Потому что для мужчины предать веру, в какую бы там ерунду он ни верил, это предать самого себя. А предав себя, он перестанет быть Настоящим Мужчиной. И тогда Настоящая Женщина первая его разлюбит, ей такой не нужен. Она скорее, простит ему, если он предаст ее, но не самого себя… Ты хмуришься? Я непонятно объясняю?».
        Понятно-то понятно, Роберта встревожило другое.

«Почему ты говоришь про предательство?».

«Потому что рано или поздно придется выбирать. - Она грустно покачала головой.- Это страшный выбор. В любом случае оказываешься предателем - или Большого Мира, или Малого».

«Тогда я не хочу быть Настоящим Мужчиной», - содрогнувшись, сказал Роберт.
        Вот теперь она ответила непонятно: «Кто ж этого хочет?».
        Такие вот молчаливые разговоры вели они между собой. А может, и не вели. Не исключено, что весь этот обмен мыслями Роберт напридумывал сам, глядя в синие с искорками Аннины глаза.
        Снова 10 мая
        Апокалипсис апокалипсисом, но за зимой, как обычно, пришла весна. Начиная с апреля света стало больше, чем тьмы, и ненадежное равновесие во вселенной Дарновского нарушилось. Белая половинка жизни стала всё активнее вытеснять черную. Находиться с Инной, говорить с ней о ничего не значащих вещах, обнимать ее неприятно плотное, округлое тело становилось всё тягостней.
        Крепло предчувствие: что-то произойдет, что-то близится. Саундтрек днем почти стихал, зато с вечера начинал исполнять какие-то заупокойные мессы и траурные марши.
        Из-за апрельских серых туч вынырнул май-баловник, главный месяц в жизни Роберта. На сей раз пропускать знаменательную дату он не собирался. Потому что это была не только годовщина Дара. Исполнялся ровно год с того дня, когда Роберт впервые увидел Анну.
        Ей-то на юбилей, кажется, было наплевать. Такое ощущение, что хода времени для нее вообще не существовало. Во всяком случае, она никогда не знала, какой нынче день недели, отличала только воскресенья, да и то лишь потому, что просыпалась утром сама, без Роберта.
        К примеру, перед Новым Годом он очень страдал, что оставляет ее в такую ночь одну. Никак не мог собраться с духом, чтобы сказать об этом. Что может быть ужаснее, чем встретить бой курантов в одиночку? Когда, мучительно краснея, стал просить прощения, Анна ужасно удивилась. «Ночь как ночь, лягу спать и всё».
        Она никогда не вспоминала прошлое, не говорила о будущем. Ее мир назывался «Здесь и Сейчас». Тем не менее, не отметить 10 мая было бы неправильно. Анна как хочет, а для Роберта это был день вдвойне особенный.
        И готовился к празднику он всерьез.
        Развернул целую интригу, чтобы отделаться от жены. Отправил ее на неделю в турпоездку по Скандинавии, Инна давно об этом мечтала. Это означало, что целых семь суток он будет с Анной не только днем, но и ночью.
        Может быть, наконец то самое произойдет. Разумеется, без понукания, а само собой, естественным образом, или, как выразилась тогда Анна, «потому что это необходимо». Ну, а про сестру и кровное родство - глупости. Да, конечно, Анна ему сестра, но в то же время, в зависимости от ситуации и настроения, она бывает и дочерью, и матерью, в ней соединены все женские роли. Как же можно обойтись без самой главной? Он - мужчина, она - Женщина, The Woman, то есть единственная в мире. К тому же сама сказала, что он похорошел и стал «очень даже ничего».
        В общем, на десятое у Дарновского были большие планы.
        Утром отвез Инну в Шереметьево - и скорей в Кузьминки, будить Анну.
        Приехал не с пустыми руками. С огромным букетом роз, с бутылкой настоящего «Клико» из валютного магазина и с подарком, особенного значения - элегантное белое платье, точно по Анниной фигуре. Отстегнул две годовые зарплаты среднестатистического советского человека.
        С невинным видом сказал: «Его надо надевать на голое тело, такой фасон».
        Сказал вслух, потому что Анна прижимала невесомое творение миланских кудесников к груди, а носом зарылась в букет и, зажмурившись, сосредоточенно вдыхала аромат. Очень кстати - заглядывать в мысли Роберта ей сейчас было незачем.

«А как же? - спросила она, отложив букет и разворачивая платье во всю длину.- Ведь это неприлично».
        - Прилично. Ткань тонкая, но плотная. Я выйду, надень.
        Когда пять минут спустя он вернулся в комнату, Анна стояла перед зеркалом. Платье было открытое, на тонких белых лямках. В Роберте шевельнулось чувство явно не братского происхождения. Он обрадовался. Но в зеркале отразился ее взгляд - вопросительный и явно тревожный. Дарновский поскорее отвернулся.

«Сегодня всё разрешится», успел услышать он.
        Что ж, он был того же мнения.
        Раз такое дело, праздничную программу Роберт решил переменить. Вместо ужина при свечах - торжественный завтрак. При свете дня всё, наверное, произойдет естественнее, ведь темнота не Аннина стихия.
        Пока он, как фокусник, доставал из сумки разные вкусности и выставлял их на стол, Анна была непривычно тиха. То есть, она, разумеется, всегда была тиха, но сейчас сидела не поднимая глаз, и ее мыслей Роберт не слышал.
        Но вот стол был накрыт.
        Дарновский хотел открыть бутылку и вдруг почувствовал - это лишнее. Всё произойдет прямо сейчас, без дурацкого ритуала с непременным питьем французской газировки.
        Волновался он ужасно, но по-правильному волновался, как надо. И у Анны на скулах выступил румянец, это был отличный симптом.
        Отставив бутылку, Роберт шагнул к ней, взял за руки, потянул со стула и принялся целовать маленькую кисть. Пальцы слабо шевелились в ответ, но и только.
        На помощь пришло платье, словно в благодарность за потраченные деньги.
        Бретелька плавно, сама собой, соскользнула вбок, полностью обнажив острое плечо. Роберт так и впился в него глазами.
        Дело было не в беззащитной обнаженности. Ему случалось видеть и более интимные части ее тела - Анна стыдливостью не отличалась. Как и Инна, она спала голой, и когда Роберт утром приходил ее будить, ему не раз приходилось натягивать на нее сползшее одеяло. При этом он не испытывал ничего кроме нежности и восхищения перед красотой ее гибкого, тонкого тела. А один раз, еще зимой, они так намерзлись в парке, что Анна затащила его принимать горячую ванну вдвоем. И тоже ничего - было просто весело. Плескались, как дети в лягушатнике.
        Но сейчас он смотрел на ее обнаженное плечо, всего лишь плечо - и не мог ни вдохнуть, не выдохнуть.
        С усилием поднял глаза и сказал всё то, что собирался - гораздо лучше, чем это проговорилось бы словами.
        Взгляд Анны потемнел. Роберт услышал: «Да, конечно, да - если ты так…» В этой недосказанности, вернее недомысленности присутствовало именно что многоточие, в котором он уловил некое ожидание, причем не радостное, а тревожное.
        Но это остановить его не могло.
        Он сделал то, ради чего и было выбрано платье чудесного покроя: расстегнул две молнии на боках, спустил бретельку со второго плеча - и белый шелк сам собой соскользнул вниз.
        Тут до Роберта дошло, зачем нужны были все эти долгие месяцы платоники. Чтобы страсть, как перекрытая река, набрала мощь, забурлила и прорвав дамбу, разлилась до самого горизонта.
        Сейчас у них всё будет так, как ни у кого никогда еще не бывало - это он знал твердо.
        Дрожащими руками он рвал рубашку через голову, сыпались пуговицы. Анна стояла перед ним, опустив руки. Глаза ее были закрыты.
        Именно в этот момент раздался звонок в дверь.
        - Черт с ним,- вслух пробормотал Роберт.- Ошибка. Все равно. Наплевать.
        Но глаза Анны открылись, и он услышал: «Вот оно».

«Что оно? Не обращай внимания. Позвонят и перестанут».

«Не перестанут. Нужно открыть».

«Да зачем?»

«Он все равно войдет».

«Кто?»
        Звонки и в самом деле не умолкали, к ним прибавился стук, да еще какой.
        Квартира была малогабаритная, из комнаты до прихожей всего пять шагов.
        Выругавшись, Дарновский пошел к двери - не открыть, а заглянуть в глазок, что за пожар такой.
        Но дверь сама вывалилась ему навстречу, с ужасающим треском и грохотом.
        За ней в маленькую прихожую ворвался мужчина.
        Увидел Роберта, на миг замер, и Дарновский его узнал. Это был чемпион и басмановский годфазер Дронов. Бешеный взгляд обжег: «Убью!» Потом скользнул Роберту через плечо. «Ну и пусть!… Господи, какая!»
        В этом возгласе было столько страдания и восторга, что Роберт, несмотря на всю опасность ситуации, оглянулся.
        И тоже застыл.
        Анна стояла посреди комнаты, прикрывшись ладонями - закрывала не тело, лицо. Белая ткань лежала складками у ее ног.
        У Роберта в голове замелькали стремительные, не связанные между собой мысли.

«Как Афродита из пены… Я сам тебя убью, гад. За нее - запросто…».
        Но в следующее мгновение чудовищная сила подбросила его вверх, так что Роберт пролетел по воздуху и спиной обрушился на стол.
        Грохот подломившихся ножек, звон стекла, отчаянный крик Анны - потом мощный, все заглушивший всплеск саундтрека, и Дарновский на несколько секунд лишился сознания.
        Глава двенадцатая
        Вишневая «девятка»
        В тот вечер, когда она исчезла, в Сергее будто что-то сломалось, и сначала показалось, что поломка неисправима.
        По всему, Дронов должен был закинуться по-крутому - ну, типа носиться по дому, орать, размахивать кулаками, а он как-то съежился, опустился на пол, ткнулся лицом в осиротевший плед и заплакал. Потому что сразу понял: это навсегда. Никогда больше он Марии не увидит. Никогда не разбудит ее поцелуем. Никогда не подглядит, как она сидит в кресле и листает журнал. Столько всяких «никогда» обрушилось на бедного экс-чемпиона, что он замычал от боли.
        Вдруг стукнуло: а может, ее на самом деле не было? Может, Мария ему приснилась? Был такой длинный обалденный сон, но все сны рано или поздно заканчиваются.
        Он вскочил. Как последний придурок, побежал по комнатам.
        Нет, не сон. Вон ее шмотки в шкафу. Вон длинный темно-золотой волосок на подушке. Кожаные тапки, за сто баксов брал.
        Так сделалось страшно, тоскливо, будто мир перевернулся вверх тормашками, поломались все законы природы. Как так: вечер уже, а Марии нет? Это днем он один, а вечером и ночью всегда с ней! Разве по-другому бывает?
        Никогда Сергей не боялся темноты, даже пацаненком, а тут, как стемнело, затрясся от страха.
        Это не счастье кончилось. Это к концу подрулила жизнь.
        Внезапно всего передернуло. Стоп! Ему страшно, по-крутому страшно, а сердце вяло постукивает «то-так, то-так, то-так, то-так».
        Неужели и Метроном его кинул, вместе с Марией?
        Дронов схватился за лацкан, выдернул иголку.
        Ничего.
        Уколол палец.
        Глухо.
        Засадил под ноготь, до крови, и больно было, очень больно, а ни фига.
        В панике он кинулся в ванную, цапнул с полки лезвие «жиллет», чирк по запястью. Опять больно, темная кровь так и брызнула в раковину.
        То-так, то-так. То-так, то-так.
        Дронов полоснул по вене еще и еще, уже на диком нерве.
        Режим не включался.
        И тут на Сергея накатил такой ужас, какого он, кажется, никогда еще не испытывал. Дронов завыл в голос, с размаху ударился лбом о зеркало - так, что оно треснуло.
        Не сразу, а секунд наверно через пять-десять где-то в самой глубине его существа на ужас откликнулось слабое эхо. Сердце шевельнулось, будто просыпаясь. Толчок. Скачок. Наконец, постепенно разгоняясь, движок завелся.
        Токо-так, токо-так, токо-так!
        Кровь ударила из порезов, как из шланга - по разбитому зеркалу, по кафелю.
        Сергей застонал от облегчения. Метроном уцелел. Жизнь продолжается.
        Перетянул полотенцем порезанную руку, вмиг оказался в гостиной, у телефона.
        Набрал домашний номер Сэнсэя.
        - Серёожаа, тыы?- сонно протянул Иван Пантелеевич. Оказывается, уже ночь, а Дронов даже не заметил.- Яаа тебяя нее пониимаааю. Гоовоории медленнееее.
        Сергей заставил себя выйти из Режима. Объяснил, что произошло.
        Железный мужик Сэнсэй, сразу понял, что у парня беда, нужно помочь. И немедленно перешел на деловой тон.
        - Фамилия у твоей Марии какая? Отчество? Где прописана?
        - …Не знаю. Около Лычкова я ее встретил, это деревня такая, на Колиногорском шоссе.
        - Ну и молодежь пошла,- проворчал Иван Пантелеевич.- Сколько вместе прожили, фамилию не знает. Ладно. Подключу кого надо. Ты только не дрожи голосом, успокойся.
        Но Сергей не успокоился. Разбудил Мюллера. Про Марию тот слышал, но видеть не видел, не хотел Дронов пускать его в светлую часть своей жизни.
        Сказал Мюллеру, что пропала девушка, надо найти. Описал внешность. Не особо рассчитывал на мюллеровских пацанов, но пусть порыщут, землю носом пороют.
        Что еще можно сделать, он не знал, но сидеть в пустом доме тоже не мог. Поэтому сел в машину и до утра гонял по ночным дорогам, смотался в Лычково. Вдруг Мария где-то бродит одна, под осенним дождем. Как эти, лунатики. Все-таки чудная она, не такая, как обычные люди.
        Первым доложился Мюллер, через два дня. Выяснил немного. Соседка из дома напротив видела в то утро припаркованную «девятку», вишневого цвета. Стояла долго, потом исчезла.
        Опросили всю улицу, ни к кому на такой тачке не приезжали. Магазинов или контор тут нет. Зачем стояла? Хрен ее знает, может, просто мотор заглох. Скорее всего, ерунда.

«Девятке» Сергей сначала значения не придал, потому что ждал звонка от всемогущего Ивана Пантелеевича.
        Но Сэнсэй убил.
        - Ничего нет. Девушка по имени Мария с похожими приметами в деревне Лычково не проживает. А все Марии, какие проживают, на месте.
        Тогда Дронов сказал про подозрительную машину: нельзя ли через ГАИ добыть регистрационный номер вишневой «девятки».
        - С ума сошел?- гаркнул на него Сэнсэй.- Ты знаешь, сколько их, вишневых
«девяток»? Мне твои фокусы уже вот где, Ромео хренов. Ты вообще работать думаешь? Если будешь вести себя по-бабьи, мы с тобой расстанемся. Со всеми вытекающими.
        Сергей сделал над собой усилие, сдержался. Еще не хватало в такой момент остаться без заработка, без поддержки.
        Прикинулся, будто всё нормально, мало ли телок на белом свете.
        И вроде как вернулся к обычной жизни: разъезды, деловые встречи, посиделки с нужными людьми.
        Но смысл его существования теперь сводился к одному - к поиску.
        Кроме «девятки» искать было нечего. И Дронов вцепился в эту ниточку мертвой хваткой.
        В милиции у него были и свои контакты, без Ивана Пантелеевича. Через начальника областного ГАИ Сергей добыл список номеров всех вишневых «девяток», зарегистрированных в Подмосковье. А потом и в столице. Модель была новая, цвет не ходовой. В списке значилось 219 машин, не сильно много.
        Дальше так.
        Отобрал из мюллеровских парней четверых потолковей, все - бывшие менты. Объяснил, что надо делать.
        Собрать краткие сведения о том или тех, кто ездит на каждой тачке: имя, возраст, профессия плюс фотка скрытой камерой. Не рассусоливать, хватит по одному дню на
«девятку». На первом этапе главное - отсеять лишних.
        Пацаны пахали два месяца без выходных, и в результате почти половина «девяток» отвалилась. Во-первых, старичье, во-вторых, бабы (две эти категории Дронов решил исключить из числа подозреваемых), потом машины, которые в тот день находились в ремонте или дальней поездке, несколько «девяток» оказались уже проданы, ну и кое-кого из владельцев Сергей исключил, поглядев на фотокарточку, потому что не могла Мария уехать с таким мордоворотом, ни за какие коврижки.
        Всё в этом поиске было дурное, бестолковое, построенное на песке. Но Дронов верил, что чутье выведет его на гнойного подонка, похитившего Марию. Что ее именно похитили и что сделал это какой-то гнойный подонок, он знал твердо.
        Кандидатов в подонки после первого этапа оказалось 112. Теперь дело пошло медленней. На каждого пришлось копать в глубину, вести слежку. Одни вылетели быстро, с другими волынка растягивалась на неделю, а то и больше. Несколько раз казалось, что след верный, но выскакивала пустышка. Десяток тайных любовниц, пара вторых семей и один курьер по наркоте - вот и весь улов, который дали следующие пять месяцев.
        К апрелю стало ясно, что сеть пустая, все рыбешки в ней дохлые. Ни одна из 112 вишневых «девяток» к Марии отношения не имела.
        Не давая себе впасть в отчаяние, Сергей вернулся к отсеву, начал просматривать данные заново. Кроме того велел заняться проданными машинами - у которых в сентябре был один владелец, а теперь другой.
        И первая же из них вывела на цель.
        Лучше бы не находил

30 апреля это было.
        Позвонил один из четырех парней, восьмой месяц занятых поисками «девятки», и сказал:
        - Алё, это Стас. Я сейчас работаю по мужику, который продал госномер «Ж 3214 МО»
17 октября прошлого года, фамилия Дарновский, он теперь на «фольксваген-гольфе» катает. Видел его с ба… то есть с женщиной. Красивая - охренеть. В точности, как вы говорили. Прямо киноактриса. Только снять на камеру не получилось. Я из автомата звоню, пасу около ихнего дома.
        - Киноактриса?- хрипло переспросил Сергей.- Давай адрес, сейчас буду.
        И скоро был на месте.
        - Предположительно вон те окна на пятом. Зажглись через 90 секунд после того как они вошли в подъезд.
        - Дай.- Дронов вырвал из рук Стаса бинокль - профессиональный, с режимом ночного видения.
        Через несколько минут за занавеской мелькнула тень - женская, стройная.
        Токо-так, токо-так, токо-так, сорвалось сердце. Сергей хотел немедленно броситься туда, высадить дверь и будь что будет, но, слава Богу, хватило выдержки.
        - Свободен. Дальше я сам.
        Всю ночь просидел в джипе, почти не отрываясь от окуляров. В половине второго свет в окнах погас.
        Спать совсем не хотелось. Какое там. Казалось, что время, больше полугода дремавшее в режиме «то-так, то-так», наконец пробудилось, задвигалось.
        Рассвело. Из подъездов на работу потянулись жильцы - кто сел в машину, кто потрюхал в сторону метро.
        В 9.47 занавески на одном из окон рывком распахнулись. Молодой мужик, очкастый, волосы по-пижонски расчесаны на две стороны. Неужто этот? Пальцы так сжали бинокль, что внутри что-то жалобно хрустнуло.
        Через сорок пять минут кандидат в гнойные подонки вышел из подъезда и направился к синему «гольфу» (тачку-то Сергей уже давно идентифицировал). Отъехал.
        Что делать? Подняться в квартиру, позвонить?
        Страшно. Что он скажет Марии? Если это, конечно, она.
        За стеклом что-то шевельнулось, и Дронов дрожащими руками вскинул к глазам бинокль.
        От нервов не сразу нашел нужное окно. А когда нашел, застонал от разочарования.
        Там стояла никакая не Мария, а губастая и щекастая телка, с густо подведенными глазами, или, может, это у нее ресницы были наклеены.
        Тьфу! Опять пустышка!
        Заскрипев зубами, Сергей с места взял разгон, на выезде из двора обошел синий
«гольф» и погнал по проспекту Вернадского. Так и просвистел бы мимо своей судьбы, если б не светофор возле метро «Юго-Западная».
        Остановился на красный свет, глянул в зеркало - вдруг видит, что очкастый пижон вылез из тачки и покупает в киоске букет цветов. Это на работу-то? То есть, может, конечно, там у кого-нибудь день рождения или еще какой праздник, но красные розы, да еще столько?
        Сердце у Сергея в Режим не сорвалось, но екнуть екнуло.
        Поотстал он, пристроился за «гольфом» сзади.
        Через центр пижон промахнул без остановок, вырулил на Волгоградку. Вряд ли он так далеко на работу ездит, на другой конец города, прикидывал Дронов, это в час пик часа два пропилишь.
        И точно. Мужик ехал не на работу. Остановился у жилой пятиэтажки, недалеко от Кузьминского парка.
        Меньше часа прождал Сергей во дворе, наугад шаря биноклем по окнам.
        Потом из подъезда вышел очкастый. За руку с Марией. И оба смеются.
        Сергей тоже засмеялся - так хорошо ему стало, когда он ее увидел, после двести шестнадцати дней разлуки.
        Это уж потом, секунд через пять, когда они прошли совсем близко и стало видно, какая довольная у гнойного подонка морда, Дронов подавился смехом и вцепился руками в руль. Чтоб не убить.
        Дело было важное, самое важное на свете, наломать дров нельзя. И Сергей решил не торопиться, теперь никуда не денутся.
        Несколько дней ушло на сбор информации, зато он вызнал об очкастом воре всё.
        Непонятно было только, что Мария нашла в этом хлюпике. По всем статьям был Дарновский против Сергея полное чмо: и по внешним данным, и по богатству, да еще женатый. Как это он может жить со своей губастой шваброй, когда есть Мария? Загадка.
        Другая загадка: Дронов ни разу не видел, чтобы гнойник обнимал Марию или целовал.
        В доме напротив Сергей снял квартиру, поставил хорошую оптику, с тепловизором, чтоб сквозь занавески было видно. Думал, увижу, как они там в койке кувыркаются - умру. Но ничего такого не произошло, ни разу. Мария и Дарновский обычно просто сидели друг напротив друга и молчали. Или пили чай. Или смотрели телевизор. А вечером он уезжал домой на Вернадского, и она оставалась одна.
        И назначил Дронов день, когда распутает все эти загадки. И разберется с Марией - раз и навсегда.
        Особенный день, десятое мая. Ровно год с тех пор, как увидел ее впервые.
        Десятого мая всё началось, пускай десятого и закончится.
        Прозрачный дым
        На подоконнике, рядом с установленной на треноге трубой для подглядывания (какое-то у нее имелось специальное название, не вспомнить), лежал пистолет. У Мюллера позаимствовал. Не для очкастого подонка - тому достаточно будет разок врезать, как тогда Федулу. Но ударить Марию невозможно. Совсем. Для того и понадобился «Макаров».
        Задать ей один вопрос: «Почему?» Ответить она не ответит, но, может, хоть по глазам что-то станет ясно. После одним выстрелом ее, другим себя.
        Такой примерно у Дронова выработался план.
        С раннего утра он засел у своей хитрой трубы, подглядывал. Сначала особенно не за чем было. Мария лежала на кровати. Спала. По комнате гуляли солнечные зайчики.
        Потом появился этот - со здоровенным букетом, с какими-то пакетами. Будто догадался, что день сегодня особенный. Самый последний из дней. Во всяком случае для трех заинтересованных лиц.
        Мария надела что-то белое, гнойник накрыл на стол. Бутылку поставил. В принципе можно было уже идти к ним туда, подводить черту, но Сергей медлил. Хотел понять, что у них за праздник такой.
        И домедлился.
        Дарновский, гнида, облапил Марию, стал на ней платье расстегивать, а она стоит, руки опустила, не возражает.
        Дальше Сергей смотреть не смог. Режим вспенил ему кровь, сорвал с места и десять, а может и пять секунд спустя Дронов был уже в доме напротив, возле кожаной двери. В руке держал маленькую сумочку на петле (называется - барсетка). В сумочке пистолет. Не бежать же было через двор с волыной наперевес.
        Звонил-звонил, стучал-стучал - не открыли. Ему показалось, что он целую вечность жал на кнопку и молотил по косяку, но это из-за Метронома.
        Надоело. Отскочил, двинул по двери ногой. Хороший получился удар: створка влетела внутрь, петли вывернуло с мясом.
        Навстречу гнойный подонок, по пояс голый. Глаза выпучены, губа отвисла.
        А за его спиной, в комнате, стояла Мария, в чем мать родила - точь-в-точь такая, как снилась Дронову по ночам. Тварь!
        Роберта этого щуплого он просто толкнул, так что тот подлетел в воздух и плюхнулся на скатерть, а потом вместе со столом завалился на пол.
        Под ногами у Сергея тоже стукнуло, железом. Ремень барсетки оборвался. Хрен с ней.
        Мария нагнулась, подняла и натянула платье. Это ранило больше всего. Значит, от очкастого не прикрывалась, а тут застеснялась!
        - Ты… с ним?- глупо, бестолково забормотал Сергей.- Ты к нему… почему?
        Она смотрела своими глазищами, в которых не было ни страха, ни вины. И, само собой, молчала - немая же.
        Тогда он спросил про главное:
        - Ты этого, да? Любишь?
        Мария кивнула, взгляда не отвела.
        Дронов чуть не всхлипнул. Хотя почему «чуть» - всхлипнул, да еще как.
        - А… а меня?
        И снова она кивнула. Между прочим, смотрела на него ласково, хорошо смотрела. Как в те времена. Сергей перестал вообще что-либо понимать.
        - Любишь меня?- переспросил он.
        Кивнула в третий раз, да еще подошла и погладила по щеке, по подбородку - Дронова дернуло, как током.
        Сзади раздался шорох. Сергей растерянно оглянулся. Это подонок очухался. Уставился Дронову в глаза, ощерил зубы.

«Хорошо что у меня сумка с пистолетом упала,- подумал Сергей,- а то натворил бы я дел. Любит! Она меня любит!»
        Он осторожно взял ее за плечи, посмотрел в глаза и убедился: любит, без вопросов.

«Токо-так» стихло. И вообще тихо стало, всё вокруг успокоилось.
        Дарновский на четвереньках полз к двери, его шатало из стороны в сторону. Пускай уматывает, его счастье.
        - Я… я без тебя… я с ума сошел…- дрожащим голосом проговорил Сергей.- В натуре сдвинулся.
        Щелкнул металл.
        Сергей обернулся и увидел, что очкастый гнойник сидит на полу прихожей, в руке у него ПМ. Откуда узнал, что в барсетке оружие - непонятно, но по перекошенной роже было ясно: сейчас выстрелит. Дронов на его месте и сам бы выстрелил.
        Скорей в Режим, пронеслось в голове. Рука дернулась к лацкану, где иголка.
        - Я тебе дам иголку,- прошипел пижон Роберт. Снял пушку с предохранителя, дослал патрон. Крикнул Марии, назвав ее другим именем.- Анна, отойди!
        Про иголку-то он откуда? Ведь ни одна живая душа, даже Сэнсэй не знал!
        Всё, кранты, понял Дронов и шагнул в сторону, чтобы пуля, пройдя насквозь, не зацепила Марию.
        Подонок тоже на нее глянул. И что-то с ним произошло. Заморгал, задвигал бровями. Рука с пистолетом малость опустилась.
        Не стал Сергей ждать - другого шанса не будет. Был он хоть и не в Режиме, но все равно спортсмен, сколько лет по шесть-семь часов в день реакцию-координацию отрабатывал. Прыгнул вперед - и ногой по дулу.
        Пистолет стукнулся об стену. Шандарахнул выстрел - в ушах заложило. Но Дронов не поглядел, куда попала пуля, вцепился врагу в шею.
        Пижон его, надо сказать, удивил. Хоть и хлюпик, а одной рукой рванул Сергею губу, зубами потянулся к горлу, сам сипит: «Моя! Моя!»
        - Моя!- зарычал и Дронов. Врезал справа, слева, но очкарик не отлип - тоже осатанел.
        Выход был один - иголка. Сергей ее уж и выдернул, но Дарновский вынул руку у него изо рта, схватил за кисть - не давал уколоться.
        Над ними белой лебедью металась Мария. Выкрикивала что-то бессвязное, по-птичьи. То ли ужасалась, то ли сердилась.
        Потом как размахнется ногой, как врежет поганому Роберту по уху, чтоб не рвал Сергею зубами горло. Дронов повернул к ней голову, просиял улыбкой - и тоже получил ногой, только по затылку.
        Дзынь!
        Зазвенело оконное стекло, в нем появилась круглая дырка, от нее лучиками разбежались трещины. Что-то глухо чмокнуло в стену, отлетело на пол, закрутилось. Патрон не патрон, трубка не трубка - небольшая продолговатая штуковина, из которой повалил прозрачный дым.
        Попялился Дронов на этакое диво секунд несколько - глаза закатились под лоб, а сам он упал навзничь. Отрубился.
        Сколько пролежал так, неизвестно. А когда заморгал, пришел в чувство, первый кого увидел - гнойного подонка. Тот сидел, привалясь к стенке, и тоже хлопал глазами.
        Марии же не было. Исчезла.
        Покачнувшись, Дронов встал. Заглянул на кухню, в санузел. Нет, нигде нет!
        - Куда ты ее дел?- спросил он у подлого Роберта, с трудом ворочая языком.- Где она?
        Тот, тоже с трудом, выдавил:
        - Не знаю…
        III. Примерещилось?
        Глава тринадцатая
        Сила и мысль
        И еще пропал пистолет. Пулевое отверстие в потолке осталось, а самого оружия на полу не было.
        - Козлы мы с тобой,- вздохнул басмановский бугай.- Вцепились друг дружке в глотку. Вот она и сбежала. Только зачем пушку взяла?
        - Это ты козел безмозглый!- Роберт втянул воздух полной грудью, отчего снова закружилась голова.- Через окошко по-твоему птичка влетела? Сладкий сон навеяла?
        - Чего?- вылупился на него громила. В глазах читалось: «Какая птичка? Говори по-людски, гад».
        - Того! Похитили Анну!
        - В смысле, Марию? Кто?!
        - Откуда я знаю. Тот или те, кто за нами следил.
        Дарновский подбежал к простреленному окну.
        - Это я за вами следил,- сказал бандит Дронов, не врубаясь.- Но я-то тут был. Кто ж тогда?
        Роберт с ненавистью посмотрел на питекантропа, погубившего его счастье. Услышал неожиданное: «Это Он. Потому что десятое мая. Он дал, Он и взял. И с Метрономом так будет. Десятого мая дал, десятого мая и заберет. Может, через год, а может, через десять».
        Про загадочный Метроном, на который Дронов уповал как на источник силы, Роберт уже знал - подслушал во время драки. «Метроном» включался при помощи какой-то иголки, ею спортсмен хотел уколоть себя в палец. Всё это было очень интересно, при других обстоятельствах Дарновский обязательно покопался бы у инфузории в мозгах, разобрался бы что к чему. Но сейчас имело значение лишь одно - Анна, всё прочее было неважно.
        И все же упоминание о десятом мая, когда некий «Он» (Бог, что ли?) дает и забирает, потрясло Роберта. До такой степени, что он воскликнул:
        - Тебе-то что дали десятого мая? Какой такой метроном?
        Дронов заморгал.
        - …Откуда знаешь? Ты что… тоже? Десятого мая? «Автобус. Белый столб. Рожнов. Темно. Колина гора. Токо-так», - частил довольно звучный баритон. Половины Роберт не разобрал, но хватило и того, что он понял.
        - Ты был в том автобусе?! В восьмидесятом, да? Из соседней палаты, петеушник!
        - Сам ты петеушник, я в техникуме учился… А ты - тот московский пацан?!
        Они потрясенно смотрели друг на друга.
        - Так что за «метроном» тебе достался?- спросил Дарновский, потому что в мыслях тупоумного собеседника преобладали не слова, а какая-то ритмичная стукотня.
        - Могу двигаться вчетверо быстрей нормального. Теперь даже впятеро, потому что натренировался,- не слишком складно объяснил тот, но с учетом подслушанного стало более или менее ясно.
        - Для этого тебе надо перейти в особый режим? При помощи иголки, да?
        Дронов испуганно уставился на него.
        - А… а тебе чего обломилось?
        Так я тебе и сказал, подумал Роберт.
        - Интеллектуальные способности.
        - Сообразиловка, что ли? Вот почему ты в два счета всё просекаешь - и про иголку, и про то, что Мария не сама сбежала.

«Мария! Кто? Зачем? Где она?» - выкрикнул баритон, и Дронов заметался по комнате.
        - Ты следил за нами, а кто-то следил за тобой,- объяснил ему Роберт, поднимая с пола большой металлический патрон.
        Понюхал - снова закружилась голова, как тогда.
        - Это какой-то усыпляющий газ быстрого действия. Пальнули через окно, вырубили нас. Пока мы с тобой валялись в отключке, унесли Анну.
        - Так надо их догнать! Чего мы телимся?
        Спортсмен рванулся в прихожую, но Дарновский поймал его за рукав.
        - На часы посмотри, кретин. Когда ты высадил дверь, было без десяти одиннадцать. А сейчас почти двенадцать. Мы с тобой целый час продрыхли.
        - Что же делать?
        Глядя на растерянную физиономию экс-чемпиона, Роберт лихорадочно соображал.
        - Надо ее найти. Те, кто ее похитил, люди серьезные, это ясно. Кто они - вот главный вопрос.
        - Вряд ли люди,- перешел на шепот Дронов, озираясь.- Это Он. Или Она.
        - В смысле Дьявол или Нечистая Сила?- с серьезным видом покивал Роберт (понять, что имеется в виду под местоимениями было нетрудно - про себя басмановец проговорил это прямым текстом).- Как рабочая гипотеза любопытно. Но зачем Нечистой Силе девушка? Анна-то здесь при чем? Ведь в автобусе ее не было и Белой Колонны (по-твоему Белого Столба) она не видела.
        - Так ведь Мария тоже оттуда!- Дронов возбужденно взмахнул руками.- Из деревни Лычково! До моста там сто метров!
        - Ну и что?- пожал плечами Дарновский.- Давай-ка не будем тратить время на ерунду. Предлагаю временный союз.
        - А?- подозрительно прищурился басмановский Рэмбо. «Какой союз? Надуть хочет, падлюка».
        И надую, мысленно пообещал ему Роберт.
        - Разборки между собой откладываем на потом,- медленно начал он, стараясь говорить на понятном одноклеточному существу языке.- Ищем Анну вместе, а найдем - порешаем по-взрослому, кому она достанется. Те, кто ее забрал, не знают, с кем связались. Мы с тобой не лохи какие-нибудь, верно?
        - Ты чего со мной как с придурком разговариваешь? Говори по-нормальному, я тоже кандидат наук, как и ты,- огрызнулся Дронов (вот тебе и одноклеточный).- Правда, физкультурных, но всё равно.
        - По-нормальному так по-нормальному. Ты - Сила, я - Мысль. Комбинация неубойная - если выложимся по полной. А я ради Анны…
        Он задохнулся.
        - Я тоже,- мрачно заявил Дронов.- Только завязывай называть Марию Анной.
        - Как хочу, так и буду называть. Мария, - фыркнул Роберт.- Придумал тоже.
        - А с чего ты взял, что она «Анна»?
        - Сама сказала.
        - Лепи больше. Она немая. Я ее спросил: ты Мария? И она кивнула.
        - Чтоб от тебя, осла, отвязаться. А то начал бы все на свете имена перечислять.
        - Ну ты, поганка! Я тебя и без Режима в стенку вдавлю!
        Они снова вцепились друг другу в горло. Роберт хотел уже двинуть терминатору коленкой в пах, но вовремя вспомнил, что в намечающемся союзе он - ответственный за мысль.
        - Ладно, пускай она для тебя будет Мария, а для меня Анна. Неважно. Займемся дедукцией. Ну, то есть…
        - Без тебя знаю, что такое «дедукция!» - рявкнул Дронов.- Ты кончай выёживаться, научный сотрудник, а то я тебя…
        - Стоп, стоп!- поднял ладонь Роберт.- Беседа опять угрожает повернуть в неконструктивном направлении. Начнем сначала. Рабочую гипотезу о Нечистой Силе, выдвинутую вами, дорогой коллега, давайте отметем сразу как полную лабуду. И впредь попрошу меня в координаты сумеречного сознания не затаскивать. Если есть сомнения, сбегайте в церковь за святой водой, покропите тут углы, злые чары и рассеются.
        Кандидат физкультурных наук слушал, недобро посверкивая глазами. «Пускай покуражится, сморчок. Лишь бы дело говорил».
        Вот это подход правильный, одобрил Дарновский и перешел с иронического тона на деловой.
        - Что мы имеем?- Он показал на патрон.- Факт первый. Похитители обладают продвинутыми техническими средствами. Я читал про такой газ. Чем-то похожим недавно воспользовались французские коммандос при освобождении самолета с заложниками.
        - Тут НАТО замешано, что ли?- выкатил глаза Дронов.
        - Фигато. Я же просил - без сумеречного сознания. Нечистую Силу, теорию заговоров и злодеев-шпионов давай оставим для идиотов. Лады? Переходим к факту второму.
        Он подошел к окну, потрогал трещины, дырку.
        - Смотри. Стекло двойное, оба отверстия расположены на одном уровне. Это значит, что стрельнули не снизу, а из точки, которая находится где-то напротив. То есть вон в той пятиэтажке, больше негде. И расстояние тут метров тридцать, максимум тридцать пять. Не промажешь. Согласен, Голиаф Гераклович?
        - Меня Сергей зовут.
        - Очень приятно. Только обойдемся без рукопожатий, ладно?
        - Так вон мои окна,- сказал Дронов.- Неужто из них шмальнули?
        Роберт сначала не понял, потом прислушался - ах, вот оно что, басмановский мафиозо установил в соседнем доме пункт наблюдения. То-то вломился так невовремя.
        - Нет, не мои,- сообщил Сергей, глядя в дырку.- Траектория не та. Соседняя квартира, точно. Ну-ка, умник, двигай за мной!
        Роберт кинулся догонять, натягивая рубашку. - Вот эта,- остановился Дронов перед ничем не примечательной дверью в соседнем доме.- Моя в третьем подъезде, через стенку.- Он вынул иголку, но даже не донес до пальца - воткнул обратно в лацкан.- Дик. Нвсчай.
        - А?
        - Отойди-ка. На всякий случай,- очень быстро произнес Сергей.- Счс яйм строю.
        Его движения стали мелкими, сливающимися одно с другим, как мах стрекозьих крылышек.
        Трррах! Нога с бешеной силой двинула по дерматину. Дверь треснула пополам.
        ТРРРАХ! Обе половинки с хрустом вдавились внутрь.
        Роберт еще не успел закрыть разинутый рот, а Дронов уже исчез внутри.
        Это была однокомнатная квартирка, такая же, как у Анны. Совсем пустая. Только у окна стояла металлическая коробка, похожая на допотопный кинопроектор, по которому родители когда-то крутили фильмы собственного производства про турпоходы и беззвучное пение у костра.
        - Аппаратурка-то получше, чем у меня,- тоном знатока сообщил Дронов.- Такой тепловизор штук на 20 зеленых тянет, да еще поди-ка через границу провези.
        - Гляди, а это что?- показал Дарновский на маленькую черную коробочку, прикрепленную прямо к обоям. От нее вниз свисали два шнура, один с наушником, второй с маленьким окуляром.
        Роберт заглянул в стеклышко и увидел комнату, такую же, как эта, но с мебелью. Обзор был отличный, только какой-то выпуклый, как отражение в капельке воды.
        - Дай-ка,- отодвинул его плечом Сергей. Тоже заглянул, присвистнул.- Это ж моя хата. Секли за мной. Круто. Световолоконный, с широкоугольным объективом. И прослушка на пьезодатчиках. У меня пацаны знакомые в Седьмом управлении, по наружке служат. У них и то такой техники нет.
        - Это к вопросу о нечистой силе,- заметил Дарновский, но не ехидно - встревоженно.
        Серьезные люди тут работали. Очень серьезные.
        - Чего делать будем, интеллект? В засаде сядем? Зря я тогда дверь поломал.
        - Не вернутся они. Не идиоты.
        - А как же мы будем Марию искать? Пока дрочимся тут, они ее, может, убивают. Или…
        Дронов не договорил, но Роберт услышал и так.
        - Насчет «или» успокойся. Это не сексуальные маньяки. Тут что-то особое. Они не случайно оставили нас живыми и на свободе, только пистолет забрали. Им от нас что-то нужно…
        Он прикусил язык. Стоп. Если те вели такую плотную слежку раньше, то наверняка следят и теперь. Может, в эту самую секунду. Нетрудно ведь было предположить, что пункт наблюдения будет вычислен по траектории газового патрона.
        Эврика! Вот за этот хвост мы их и уцепим. Жалко, с Дроновым нельзя пообщаться мысленно, как с Анной. Не объяснишь.
        - Марш за мной!- сказал Роберт.- Поедем в одно место.
        - Куда?
        - Увидишь.
        - Далеко?
        - Да уж неблизко.
        - Если неблизко, тогда лучше на моем «широком».
        - Нет, поедем на «гольфе».
        В подъезде Дарновский остановился, еле слышно шепнул на ухо:
        - Я рулю, ты глядишь в оба. В заднее зеркало. Как заметишь хвост - уводим в тихое место и за жабры. Понял?
        Дронов сообразил насчет возможной прослушки, молча показал большой палец.
        - Я только из «широкого» куртец прихвачу.
        И подмигнул, словно замыслил некий сюрприз. Но с Робертом сюрпризы не проходили.
«Стас камерку оставил, в багажнике, самое оно», подслушал Дарновский и одобрительно кивнул.
        Компактную профессиональную видеокамеру-автомат Дронов установил под задним подголовником, сверху прикрыл курткой.
        И поехали. В центр, оттуда в Бескудники, потом в Ясенево. Часов шесть откатали. Роберт нарочно выбирал улицы потише, несколько раз нарушал правила, срывался на красный свет, но никакой слежки не заметил. Дронов тоже, хотя буквально прилип глазами к зеркалу.

«Кассета кончается. Надо покрутить где-нибудь», написал Сергей на бумажке.
        Есть такое место, кивком ответил Роберт. Приписал: «Ленинский, покажу».
        - А машину ты хорошо водишь?- спросил он, подмигнув.
        Чемпион понял.
        - Да получше тебя.
        Поменялись местами. Привычным жестом Дронов на секунду достал иголку, спрятал обратно, и рука на рычаге скоростей задвигалась, как у колотящего по барабанам рок-ударника.
        Интеллигентный «гольф», не привыкший к такому обращению, жалобно заскрипел, завизжал, но, взнузданный крепкой рукой, выпрыгнул из потока, вмиг разлетелся до небывалой для себя скорости в полторы сотни и, лавируя между машинами, рванул в сторону Ленинского проспекта. Угнаться за этим метеором можно было разве что на истребителе.
        Направление Роберт показывал жестами. Когда справа показалось здание НИИКСа. просто ткнул пальцем: туда.
        Присутствие уже закончилось, в зальчике, предназначенном для выступлений с использованием слайдов и видеоматериалов, было пусто.
        Роберт принес банку растворимого кофе, вскипятил воды и засели просматривать кассету. Есть ни тому, ни другому не хотелось. Совсем.
        В четыре глаза, да со стоп-кадрами получилось эффективнее, чем вживую.
        Первый автомобиль, который возник в кадре повторно (сначала на Волгоградке, потом на Дмитровке), заметил Дронов. Белая «копейка». Увеличение дало и регистрационный номер: М 3400 МО. В кабине двое мужчин.
        Потом обнаружился второй - синяя «волга», тоже водитель и пассажир.
        Третий.
        Четвертый.
        Пятый.
        Шестой.
        Седьмой.
        Восьмой.
        Неудивительно, что, находясь в «гольфе», Роберт с Сергеем никакой слежки не заметили. Вели их исключительно грамотно, с частой подменой и, разумеется, с радиосвязью. Двигались и впереди, и сзади, и по параллельным улицам.
        - Не по-детски пасли,- резюмировал чемпион.- Теперь чего?
        - Дадим себя найти. Едем ко мне, на Вернадского. Наверняка они там ждут. Отдохнем малость. И надо подкрепиться, а то скиснем. Поехали-поехали, там пусто. Жена в отъезде.
        - Знаю, рейс «Москва-Хельсинки», 9.15,- сказал Дронов, подлый шпик.
        Охота на охотников
        Дома они сосредоточенно пожевали холодных котлет, оставленных Инной. Между собой не разговаривали. Во-первых, может, и тут стояла прослушка - хрен его знает. Если уж на восьми машинах по улицам ведут, все возможно. А во-вторых, сильно этот Илья Муромец Роберту не нравился. Судя по мыслям Дронова, на основе полной взаимности.

«Ничего, ты мне только Марию найди. А там я тебя, как комара», такие примерно тексты выдавал внутренний голос союзника.
        А я тебя, как медведя - рогатиной в брюхо, думал Роберт. Но пока подыши кислородом, пригодишься.
        - Ладно. Я думаю, пора,- сказал он, поднимаясь.
        Сел в машину, Дронов за руль. Повернули в сторону области. И почти сразу на хвост села красная «четверка», одна из тех. Держала дистанцию, но теперь они знали, на какие автомобили обращать внимание.
        За Кольцевой «четверку» сменила «нива», на видеокассете она была номером восьмым.
        Куда ехать, решал Дронов, он эти места знал лучше. Свернул с трассы вправо, на пустое шоссе. Оттуда в лес, под кирпич. Свет фар выхватил из темноты щит с надписью «Артюховское лесничество».
        - Сейчас поворот будет,- сказал Сергей и подмигнул - значит, удобное место. Что означала мысль «Сухая осина», Дарновский не понял.

«Гольф» остановился сразу за изгибом дороги.
        Не говоря ни слова, Дронов вышел, поколдовал со своей иголкой и с фантастической скоростью побежал назад. Роберт пробовал не отставать, но куда там.
        Впереди раздался громкий треск. Запыхавшийся Дарновский увидел, как поперек асфальтовой полосы падает сухое дерево - должно быть, та самая осина.
        - Спрчьс!- приказал человек-мотор. Роберт понял и спрятался за куст. Донесся приближающийся шелест шин. «Нива» подкатила к преграде, затормозила. Лучи фар стали ярче, осветили дерево.
        Было видно, как человек, сидящий рядом с водителем, говорит в телефонную трубку.
        Лязгнула правая дверца.
        Вышел парень в бейсбольной кепке. Осторожно огляделся по сторонам, держа руку в кармане.
        Не усмотрев и не услышав ничего угрожающего, подошел к осине и попытался ее сдвинуть.
        - Леха, блин! Ну выйди же, помоги!
        Едва второй коснулся ногой асфальта - из темноты налетел вихрь. Надо отдать
«бейсболисту» должное, он с поразительной быстротой выхватил из кармана пистолет и даже успел полуразвернуться. Но не более.
        В гигантском скачке Дронов взмыл в воздух и нанес удар ногой в голову. Без малейшего интервала перелетел через капот и открытой ладонью шлепнул Леху по уху - Роберт поморщился от резкого звука. Можно себе представить, каково было Лехе. Тот опрокинулся и не встал.
        Подбежав к «бейсболисту», Роберт сразу понял, что проку от него не будет. Глаза закатились, рот разинут, нога судорожно подергивается. Тяжелое сотрясение мозга - как минимум. Подобрал упавший пистолет - большой и тяжелый, никогда такого не видел. Порылся в карманах, извлек темно-красное удостоверение с гербом. Открыл - и сердце нехорошо скакнуло.
        Комитет государственной безопасности СССР
        Фролов Иван Дмитриевич, капитан, зам. начальника отделения.
        И фотография в форме.
        Дронову решил пока не говорить - не струсил бы.
        Крикнул:
        - Ну что твой? Этот вглухую. Перестарался ты.
        - Мой нормально,- весело отозвался Сергей, оттащив осину с дороги. Он говорил уже нормальным голосом, без стрекотни.- Ошалел немного, скоро очухается.
        - Тогда садись за руль, едем. Моя тачка пускай тут остается. А этого свои подберут.
        - Ух ты,- сказал Дронов, увидев в руке напарника диковинный пистолет.- Настоящий АПС. Крутые пацаны на нас сели.
        У Лехи оружия не оказалось. Документов тоже, даже водительских прав.
        Затолкали «языка» на заднее сиденье, связали руки. Роберт сел рядом.
        Только-только отъехали, запищал радиотелефон.
        Дарновский перегнулся через переднее сиденье, взял трубку.
        - Третий? Ну что у вас? Что с упавшим деревом?… Отвечайте! Отвечайте! Коробочка три, просыпайся!- загудел в ухе требовательный голос.
        Дронов полуобернулся - тоже хотел слышать.
        Секунду поколебавшись, Роберт поскреб по защитному колпачку микрофона ногтем, потом отвернулся подальше и кринул:
        - Вас слышу плохо! Антенну зацепило!
        - Что? Кто это?
        - Фролов! Это Фролов! Слышно?- надрывался он, для верности еще прикрыв рот ладонью.
        - Нет! Громче говори!
        - Антенну! Ан-тен-ну повредило!- и снова заскреб ногтем, вроде как помехи.
        Сергей уверенно гнал «ниву» по темной дороге, прислушиваясь к разговору.
        - Не слышу тебя, капитан. Ладно, главное, что ты меня слышишь,- немного успокоилась трубка.
        При слове «капитан» автомобиль вильнул - до Дронова дошло, что это не бандиты.
        - Мотай на ус, Иван. Судя по карте, дорога раздваивается. Справа вас перехватит коробочка один, слева седьмой. А вы дуйте домой. Все равно без связи от вас проку нет. Как понял?
        - Поонял,- гулко ответил липовый капитан.
        - Ну и ладушки. Конец связи.
        Резко завизжали тормоза.
        - Менты?- глухим голосом спросил Дронов. И сам себе ответил.- Не, откуда у них
«стечкин». Гэбуха.
        - А ты боялся, что нечистая сила,- попытался подбодрить его Роберт.
        Не вышло.
        Басмановский супермен тоскливо выматерился.
        Вздохнул. Мрачно сказал:
        - Плевать. Все равно Марию вытаскивать надо.
        - Пока надо поворачивать. Слыхал - они нас перехватят и справа, и слева.
        - Сзади тоже кто-нибудь тащится, для подстраховки.
        Дронов тронул с места, напряженно вглядываясь в мрак. Вдруг, вывернув руль, двинул через обочину, прямо в чащу.
        - Ты что?!
        - Сиди, держись крепче. Я в Артюховский лес не просто так свернул. Есть тут местечко, очень удобное для разговора по душам. Я туда на джипе проезжал, значит и на этой тачке проеду. Движок роторный, лошадей под двести, сила.
        Оказалось, что едет он не вслепую, а по тропе. Роберт разглядел двойную полосу подсвеченной фарами колеи.
        Тряска была жуткая. Пленный Леха ударился головой о дверцу, застонал.
        - Куда едем-то?- спросил Дарновский.
        - Площадка над речкой. Шашлыки там жарили, с нашими райисполкомовскими. Красотища. Никого вокруг, особенно ночью. Потолкуем с нашим Лехой. А потом съеду по склону. Если осторожно - получится. Оттуда на проселок, а потом на шоссе. Уйдем.
        Роберт с сомнением посмотрел на телефон. Плохо себе представлял, как работает эта штука. Вдруг на пульте (или где там) могут подключиться и послушать, о чем говорят в машине. Опять же локаторы какие-то есть, пеленгаторы - во всяком случае, в шпионских фильмах. Всё это нужно было прояснить.

«Нива» выехала из леса на маленькую поляну, за которой чернела пустота. Мотор замолчал, и стало слышно, что внизу плещется вода.
        Обрыв, понял Роберт, выйдя из машины. Довольно высокий, метров пятнадцать. За рекой темное широкое поле. Вдали огоньки.
        - Бери этого за руки, я за ноги,- сказал Дарновский.- Вытаскивай. Очухался или нет?
        У Лехи глаза были закрыты, но веки чуть дрогнули.
        - Очухался. Сам выйдет,- уверенно заявил Сергей и с размаху двинул пленного кулаком по скуле.
        Бред какой-то
        Тот понял, что прикидываться бесполезно. Открыл глаза. Что, собственно, от него и требовалось. Низкий, подрыкивающий голос затараторил: «Что они со мной? Убьют? От мутных всего можно. Если уж включились. Точно включились! В санаторий сообщить. Срочно. Эх, маячок бы».
        Какой санаторий? Роберт ни черта не понял. Лишь то, что радиомаяка в «ниве» нет - уже хорошо. Теперь требовалось выяснить про телефон.
        - Скажите пожалуйста,- вежливо спросил Дарновский, решив взять на себя изобретенную ими же, чекистами, роль «доброго следователя»,- а по этому аппарату можно позвонить как по обычному номеру? Или только через оператора?

«Или не включились? А то не спрашивал бы», опять подумал непонятное Леха.
        - Можно, через шестерку,- сказал он вслух. «Давай, нажми! Шестерочка, выручай!»
        Что такое шестерка? Наверное, она включает микрофон на пульте, сообразил Роберт. Он набрал первые попавшиеся семь цифр, без шестерки, следя за взглядом кагебешника. Тот не отрываясь смотрел на диск.

«2341874, не набрал шестерку, гад. 2341874, не забыть».
        Отлично, телефон чистый, иначе не запоминал бы. Роберт положил трубку.
        - Что ты с ним ля-ля разводишь?- не выдержал Дронов.
        Схватил пленника за воротник, выволок из машины, швырнул на траву.
        - Где она? Ну, мозги вышибу!

«Сейчас ударит! Ищут! Ее! Старый был прав!»
        - Кто?- быстро переспросил Роберт.
        - О ком вы, мужики? Я чего-то не въеду,- медленно проговорил Леха.
        Дарновский удержал чемпионов кулак, уже готовый снова обрушиться на «языка».
        - Алексей, мы знаем больше, чем вы думаете. Где она? Куда ее увезли?
        - Я правда не понимаю.
        Но отчетливо прозвучало: «Чернопосадский, Чернопосадский. Врет, на пушку берет».
        - А номер дома? «Хрен тебе. Восемь».
        Оказалось, что проводить допрос - дело ерундовское. Как институтскому преподавателю на экзамене отвечать.
        - Что дом 8, мы знаем. Где именно ее держат?- добродушно, как и положено иезуиту-следователю, спросил Роберт.
        - А?- поразился Сергей.
        Ну, а в глазах Лехи мелькнул ужас. «Старый предупреждал! Сканирует! Люся, неужели никогда? Так и будешь меня гадом считать…»
        Про Люсю, видимо, было личное, к делу не относилось.
        - Да будет ломаться.- Роберт подмигнул.- А то поехали в санаторий, к Старому. У него спросим.
        Бухнул наобум, но реакция превзошла все ожидания.

«Не мутный! Полицай! Старый ошибся! Сейчас и меня! Нет! Лучше сдохнуть!»
        Хоть Дарновский и услышал во внутреннем голосе пленника истерические ноты, но все же не был готов к тому, что произошло дальше.
        - Лежать!- рыкнул Сергей, но Леха, ловко перевернувшись через голову, вскочил на ноги, даже связанные руки не помешали.
        - Держи!
        Роберт был уверен, что гебешник рванет в лес, однако вышло по-другому.
        В несколько прыжков Леха достиг обрыва и рыбкой сиганул вниз.
        - Уплывет, гад!- ахнул Дронов.
        Но когда секунду спустя союзники заглянули через край, стало ясно, что пленный никуда не уплыл. Над полем и излучиной реки светила луна, и было хорошо видно белый песок, на нем - едва прикрытый водой черный силуэт с неестественно вывернутой головой.
        - Козлина! Хоть бы поглядел, куда ныряет,- потрясенно пробормотал Сергей.
        Роберт объяснил:
        - Он не нырял. Он сдохнуть хотел.
        - Да ладно,- не поверил тупоумный соратник.- Ну вот, Лукич, теперь мы с тобой государственные преступники. Одного чекиста стукнули, второго кокнули. Поди докажи, что он сам.
        - Надо уматывать. Ты говорил, сможешь съехать по склону?
        - Да, вон там полого,- показал Сергей.- Ты чего это ему впаривал? Какой дом 8? Какой санаторий?
        - Не знаю. Когда он был еще без сознания, пробормотал: «доложить в санаторий, дом
8». Ты не слыхал - как раз из машины вылезал.
        - А-а. Это наверно их контора называется - Санаторий,- проявил неожиданную смекалку кандидат физкультурных наук.- Зачем только комитетчикам Мария?
        - Анна,- поправил кандидат политологических наук.- Не знаю.
        Мысли у Дронова в этот момент были такие: «Одно дело бандюганы, другое Контора. Санаторий, блин. Звонить надо. Только он, больше никто не поможет».
        - Что делать-то будем?- спросил заинтересованный Дарновский.- Прямо ума не приложу. Полный тупик. Идеи есть?
        - Идей нет.- Дронов осторожно, но уверенно вел машину по заросшему молодой травой склону.- Есть один хороший человек. Он поможет.
        Глава четырнадцатая
        Усвистел
        - Ну так звони своему хорошему человеку.- Умник сунул трубку.- Аппарат чистый.
        - Откуда знаешь?
        - Знаю.
        Чего-то темнишь ты, парень, уже не в первый раз подумал Сергей. Ладно, я тебя после разъясню. Когда Марию найдем.
        Номер Сэнсэя напарнику говорить не стал, сам набрал, скосив глаза на диск.
        Гудка, наверно, после десятого Иван Пантелеевич наконец отозвался.
        - Милая у тебя появилась привычка по ночам меня будить,- говорит.- Ты где?
        - По полю еду.
        И рассказал, какая каша тут заварилась. По возможности коротко, но ничего важного не упустил.
        Сначала Сэнсэй вставлял короткие замечания по ходу. Услышал про КГБ - присвистнул и обещал выяснить, что да к чему. Когда дошло до трупа, крякнул, сказал - придется залечь на дно. А потом разговор вдруг оборвался.
        Было это так.
        - Да, тут вот еще что.- Сергей вспомнил подробность, которая могла Ивану Пантелеевичу что-то подсказать.- Козел этот, который с обрыва прыгнул, какой-то санаторий поминал. Типа докладывать туда надо. Я так подумал, что этот санаторий не медицинское какое-нибудь учреждение, а…
        - Санаторий?- перебил его Сэнсэй странно изменившимся голосом.- Ты не ослышался?
        Дронов поглядел на умника, который прижимался ухом к самой трубке. Тот кивнул.
        - Точно. А что это за…
        - Вот что, друг дорогой.- Иван Пантелеевич нервно откашлялся.- Ты мне больше не звони. И упаси тебя Боже когда-нибудь попасться мне на глаза. Ублюдок, во что впутать хотел! Тебе совет нужен? Изволь. Лучшее, что ты можешь теперь сделать,- вернись на тот обрыв и тоже грохнись с него.
        Вытаращив глаза, Дронов посмотрел на пищавшую сердитыми гудками трубку. Впервые за эту довольно-таки кошмарную ночь ему стало по-настоящему жутко.
        - Никогда не слыхал, чтоб он так разговаривал. Что это за Санаторий такой, если его сам Сэнсэй испугался!
        А умник, который знать не знал, какой крепкий мужик Иван Пантелеевич, значения не придал. Пожал плечами:
        - Все равно залечь на дно для нас не вариант. Надо Анну спасать.
        - Марию,- из принципа поправил Сергей.
        Стыдно стало, что так труханул. Дарновский хоть и хлюпик, но не раскис, дело говорит. Видно, не зря Мария его полюбила.
        От этой мысли сердце противно сжалось, и страха как не бывало.
        - Куда едем? Вон впереди шоссе. Налево в Москву, направо в область.
        - В Москву,- велел умник.- Давай, жми на полный. Светло уже.
        Ну, Сергей и нажал. Тачка у гебешников была что надо. Лучше «широкого». На посту ГАИ мент засвистел, замахал палкой, но когда разглядел номер, взял под козырек. Красота, а не езда.
        Раз такое дело, Дронов вообще по встречке погнал, благо из Москвы машин ехало мало, всё больше из области, на работу.
        На светофоре все-таки пришлось встать - по поперечному Антоновскому шоссе тоже шел поток.
        От будки вразвалочку приближался регулировщик. Думал, как минимум червонец к нему приехал, а то и четвертак - за езду по встречке-то.
        Это он номер не разглядел. Подошел со стороны пассажира, пузырь ленивый, просунул рожу.
        Роберт ему прямо в нос развернутую корочку. Что, съел?
        Гаишник башку из окна вынул, козырнул. Тут желтый свет включился, и Сергей дал по газам.
        Едва отъехали, вдруг умник велел:
        - Стой!
        Дронов затормозил.
        - Чего ты?
        Лицо у Дарновского было не то злое, не то напряженное. И говорил он сдавленным голосом, коротко.
        - Быстро! Выскакиваем. Голосуешь и сваливаешь. Давай!
        Выпрыгнул из машины, как ошпаренный. Сергей за ним.
        - Да чё случилось-то?
        Умник стоял на обочине, махал рукой - и сразу же остановился «москвичок».
        - Значит, так,- быстро-быстро и шепотом заговорил Дарновский, уже держась за открытую дверцу.- Ни к кому из тех, кого знаешь. Засядь где-нибудь и сиди. В семь часов вечера, у входа в Центральный Телеграф. Входишь туда, через минуту выходишь. Я подойду. Если не подойду - завтра. Послезавтра. И так каждый день. Шеф, поехали!
        - Да стой ты!- схватил его за плечо Сергей.- Я с тобой!
        - Нельзя. Слишком приметная пара.
        Отпихнул, хлопнул дверцей и усвистел, темнила проклятый.
        Девять тяжелых дней
        Сергей, конечно, тоже замахал рукой. Почти сразу остановилась другая машина,
«волга». Поехал Дронов в сторону Москвы, сам ничего не понимает. Вдруг сзади сирена и железный мегафонный голос: «К обочине! К обочине!»
        Начальство на работу везут, что ли?
        Он оглянулся.
        По разделительной полосе, крутя мигалкой, неслись обыкновенные «жигули».
        Нет, не обыкновенные.
        Машина номер четыре, из вчерашнего списка! За нею еще три, оттуда же.
        Пролетели мимо на дикой скорости - тоже торопились в Москву.
        Парой минут раньше, и накрыли бы! Откуда Дарновский узнал что сзади погоня?
        Загадка.
        Другой вопрос: куда податься?
        Деньги у Сергея, как всегда, при себе были, но не сказать, чтоб очень много: пара
«франклинов» и пачка деревяшек.
        Умник сказал, к знакомым нельзя. В гостиницу, надо думать, тем более.
        - Давай к Курскому вокзалу,- велел Дронов водиле.
        Это место, где приезжий человек задешево и без прописки может снять временное жилье - хоть на неделю, хоть на одну ночь.
        У первой же бабки Сергей взял комнату в Измайлове, по пятерке в сутки.
        - Тебе на сколько?- спросила она.
        - Там видно будет.
        И засел Сергей на съемной хате думу думать.
        Во-первых, про Дарновского. Тут мешались злоба, надежда и страх: что если умник сбежал не только из-за погони? Вдруг он сообразил своими мозгами, подаренными Белым Столбом, как найти Марию, и хочет сделать это в одиночку?
        Во-вторых, про непонятный Санаторий. Что же это за учреждение такое, если сам Иван Пантелеевич, человек влиятельный и бесстрашный, так испугался?
        Короче, одни вопросы были у Дронова, ответов ноль.
        Еле-еле дотерпел до вечера.
        Ровно в семь вошел с улицы Горького на Телеграф. Потоптался там пару минут. Вышел обратно. Дарновского не было.
        Значит, завтра.
        На следующий день всё то же самое.
        Утром и днем он просидел в четырех стенах, тупо глядя в допотопный черно-белый телек. В семь опять был у Телеграфа.
        Голяк.
        И на третий день, и на четвертый.
        Паршиво стало Сергею, почти так же паршиво, как после первого исчезновения Марии. И всё сильнее крепло подозрение, что обманул его умник. Может, они сейчас вдвоем уже где-нибудь в Сочах или на Пицунде. Греются на солнышке, шашлыки едят, над доверчивым козлом посмеиваются. То есть не Мария, конечно, посмеивается, а гаденыш этот.
        Чтобы можно было уснуть, вечером Дронов придумал снимать напряжение. Поздно, часу в двенадцатом, бегал по Измайловскому парку в полной темноте - в Режиме. Несся прямо через лес, быстро лавируя между деревьями. Это упражнение требовало полной концентрации, иначе расшибешься насмерть.
        Иногда в стороны брызгали шпанята-малолетки или влюбленные парочки, напуганные вылетевшим из мрака зигзагообразным вихрем.
        К себе в комнату возвращался вымотанный. Падал на кровать, засыпал без снов.
        Утром продирал глаза, первым делом смотрел на часы - сколько осталось до девятнадцати ноль ноль.
        Дарновский объявился только на девятый день, когда Сергей перестал надеяться.
        Хитрый особняк
        Он поднимался по ступенькам, не глядя вокруг, потому что ничего такого уже не ждал. Вдруг сзади по плечу - шлеп.
        Обернулся - умник.
        - Ёлки!- чуть не всхлипнул Сергей.- Ты где столько пропадал?
        - Потом,- кинул Дарновский, поманив за собой.
        Дронов за эти дни пообтрепался, купленная на рынке советская электробритва плохо пробривала щетину - в общем, так себе видок был, а очкастый Роберт гляделся гладко, ухоженно. Даже вроде бы духами от него пахло. Женскими!
        - Ты где тусовался-то?- не выдержал Сергей, догнав напарника (это уж в подземном переходе было).
        - У знакомой.
        - А сам говорил, к знакомым не соваться.
        - То к старым. А это новая. На улице познакомился. На фейс страшна, но баба хорошая.
        Сергей немного успокоился.
        - Как ты можешь с другими… после Марии?
        И передернулся - трудно ему было такой вопрос задать.
        Умник вздохнул, ничего не ответил.
        Вел он Сергея мимо Художественного театра на Кузнецкий, потом по Петровке мимо Сандунов и вверх по горбатому переулку. Шли быстро.
        Про главное спросить Дронов боялся. Наконец собрался с духом:
        - Ну что? Выяснил что-нибудь?
        Дарновский просто, без понтов, сказал:
        - Я нашел ее.
        - Где она?!- остановился Сергей.- Куда ты ее дел?
        - Если бы я ее куда-то дел, я бы за тобой не пришел.- Дарновский мрачно на него оглянулся.- На кой ты нам сдался, век бы тебя не видать. Из-за тебя, придурка, всё случилось.
        - Из-за меня?!- Дронов сжал кулаки, но ничего, сдержался. Не время было.- Где Мария, говори, гад!
        - Анну держат в одном хитром учреждении. И без тебя ее оттуда не вытащить. Сейчас покажу место.
        Они шли переулком за улицей Жданова, эти места Сергей знал плохо. На табличке было написано «Чернопосадский пер.».
        Дарновский уверенно вошел в подъезд старого трехэтажного домишки - грязного, с пыльными, а частью и выбитыми стеклами. Ясно: выселенка, под снос.
        В большой пустой квартире, где пахло трухой и мышами, у окна стояла заляпанная краской табуретка. На подоконнике - несколько пустых бутылок из-под кефира и нарзана.
        - Чего это тут?- спросил Сергей, озираясь.
        - Мой НП. Больше недели тут просидел, с утра до вечера. Вон за тем домом сёк.
        Дронов посмотрел, куда показывал умник, но дома не увидел, только каменную ограду, высокую. Будка проходной, крепкие автоматические ворота. Из-за стены торчали верхушки деревьев, и в глубине зеленая железная крыша. Судя по ней - обычный московский особнячок, в старых районах таких навалом. Около входа висела какая-то вывеска, но отсюда не прочтешь. Что еще? Табличка с номером дома: восемь.
        Стоп! Это ж тот парень про дом восемь поминал, который с обрыва прыгнул. В смысле, не дом прыгнул, а парень, Лехой его звали.
        - Санаторий, да?- почему-то шепотом спросил Сергей.- Это Санаторий?
        - Хрен его знает. Но она точно там.
        Откуда знаешь, хотел спросить Дронов, но по лицу напарника понял - не скажет. Ладно, не суть важно.
        - А чего мы отсюда пялимся, почему ближе не подошли?
        - Камеры видишь?
        Присмотрелся Сергей - точно. На одном углу камера видеонаблюдения, на другом тоже.
        - В соседнем переулке, куда другая стена выходит, еще две камеры. И с противоположной стороны. Тут всё без дураков.
        - А что на вывеске написано?
        Дарновский достал из кармана театральный бинокль.
        - Хороший, восьмикратный, у знакомой взял.

«ИНСТИТУТ СУДЕБНОЙ МЕДИЦИНЫ. 4-я ЛАБОРАТОРИЯ», прочитал Сергей, подкрутив винтик.
        - Судебной медицины?
        - Туфта. Я узнавал: Нет в ИСМ никакой 4-й лаборатории. Даже не слышали про такую. Дом 8 по Чернопосадскому переулку принадлежит Комитету, как половина зданий в этом квартале. Я выяснил, что в этом особняке при Сталине располагался один из отделов Спецлаборатории. Слыхал про такую?
        Дронов помотал головой.
        - Жутко засекреченная контора, где занимались химическими и медицинскими экспериментами. Всякие там яды, психотропы и прочие бяки для борьбы с фашизмом, империализмом и врагами народа. Они, похоже, и сейчас там над чем-то мудреным химичат. Во всяком случае, работают тут сплошь одни очкастые, вроде меня. Я уже всех в лицо знаю.
        - А охрана что?
        - Шестеро, их по рожам видно - без очков и не отмечены печатью интеллекта. Через сутки работают, трое и трое.
        - Трое - фигня,- успокоился Сергей.
        - Рад слышать. Только как внутрь-то попасть? Сотрудники входят и выходят вон через ту проходную. Если кто на машине - открываются ворота, но охранник глядит в оба, не проскользнешь.
        - Сотрудников много?
        - Нет.- Дарновский достал блокнотик.- Из постоянно приходящих я насчитал семь мужиков и трех баб. Четверо на тачках приезжают, остальные пешком. Бывают и посетители. Один раз «скорая помощь» приезжала. Навороченная, «мерседес». Дальше. Начальником здесь лысый такой, пожилой. По будням его привозят на «волге», по выходным (он тут и в субботу торчит, и в воскресенье) приезжает на «пятерке» сам, номер «К 4400 МО».
        - Блатной. Менты таких не останавливают.
        - Они тут допоздна работают, где-то примерно до полвосьмого, но лысый всегда задерживается. Вчера уехал в десять, а бывает и позже. Горит на работе.
        Из проходной вышел мужчина в шляпе.
        - 7.29,- сказал Роберт.- Сейчас потянутся.
        И точно: в течение десяти минут с территории выехали три машины, вышли два мужика и две бабы.
        - В лаборатории (если это лаборатория) остался Лысый. «Волга» за ним ни разу раньше девяти не приезжала.- Дарновский сверил по блокноту.- И еще должна быть молодая блондинка, крашеная. Если, конечно, раньше не ушла, пока я за тобой ходил.
        - Лаборатория?- дошло вдруг до Сергея.- И Марию тут держат? А… а что они с ней делают?!
        - Почем я знаю!- огрызнулся Дарновский, и стало ясно, что этот вопрос ему тоже не дает покоя.- Ты не спрашивай, ты слушай. План у меня такой. Я вчера за лысым проследил. Тачки у меня нет, пришлось водилу частного нанять. Сказал ему, жена от меня гуляет. Ладно, не имеет значения. Короче, живет он на Ленинском проспекте, в сталинском доме. Завтра суббота, так? Он поедет на своей «пятерке». Ты его возьмешь прямо во дворе - без членовредительства, аккуратно. Сядем в тачку, я с ним немножко потолкую, по душам. Всё что надо, выясню. Он нам расскажет, что они тут делают с Анной. Потом провезет нас внутрь - спрячемся сзади. Машину его не проверяют, охранник просто ручкой делает, и всё. Ну, а внутри будем действовать по обстоятельствам. Как тебе план?
        - Хреновый,- отрезал Сергей.- Ты тут больше недели партизанил, а ее, может, мучают! И еще до завтра ждать? Выкуси.
        - Дубина, я ж тебе показывал - здесь камеры наблюдения, стены три метра.
        - Три двадцать - три тридцать,- поправил его Дронов, глядя в бинокль.- Фигня, Лукич. Перемудрил ты. Сегодня Марию и вытащим. Прямо сейчас.
        Как в детстве
        Он прошелся по комнатам, где на полу валялся всякий мусор и хлам, глядя под ноги.
        Умник тащился следом, всё норовил заглянуть в лицо.
        - Ты что задумал? Ты что ищешь-то, а?
        Сергей подобрал старую подтяжку, натянул - нет, слабовата. Бросил.
        Нашел в ванной резиновую грелку - вот это было то, что надо. Отрезал полоску, подергал, остался доволен. Пол-дела сделано.
        Теперь сама рогулька. У стены стояла спинка от железной кровати. Он перешел в Режим, разодрал крепления. Попробовал приладить и так, и сяк. Не подошло.
        - Пойдем, поднимемся на второй этаж.
        Дарновский уже не приставал с вопросами, только заглядывал в лицо. Сергей отворачивался от него, как от настырной мухи,- умник сейчас ему только мешал.
        На втором этаже двери квартир были заколочены, но это была ерунда, хватило одного хорошего удара ногой. Нашлось и то, что Сергей искал - рама от детского велика. Лишнее он отломал, оставил железный угол, вроде буквы Y.
        - Да что ты делаешь-то?- не выдержал Дарновский, глядя, как Сергей прикручивает к железяке резиновую полоску.
        Дронов натянул, примерился.
        - Сразу видно, что ты из интеллигентов, Лукич. Детства у тебя не было. Воробьев, из рогульки не сшибал.
        - А, так это рогатка!
        - У нас пацаны говорили «рогулька». Рассохшееся окно открываться никак не желало, пришлось снова на минутку перейти в Режим.
        Зато отсюда было видно не только стену, но и верхнюю часть особняка - он оказался совсем небольшой, одноэтажный. Там было крыльцо с колоннами, ступеньки.
        - Тащи сюда гайки, болты, всё, что найдешь,- велел Сергей.
        Первый выстрел вмазал в стену далеко от камеры, метра на полтора в сторону. Все-таки лет пятнадцать не практиковался.
        Второй попал ближе. Третий вообще рядом.
        В объектив Дронов влепил с четырнадцатого захода. Из камеры брызнули искры, да и звякнуло прилично, хорошо слыхать даже через улицу.
        На улице между тем уже почти стемнело, а фонари еще не зажгли - самое оно.
        - Давай за мной!
        Перейдя на «токо-так», Сергей слетел вниз по лестнице, перебежал к стене, под сектор обзора разбитой камеры. Подскочил метра на два, легко подтянулся, лег на стену. Сзади с ужасающей медлительностью топотал умник.
        Свесившись, Дронов протянул ему руку. Тот подпрыгнул, ухватился за кисть, но влезть никак не мог, беспомощно сучил по стене ногами.
        Крякнув, Сергей втащил напарника на стену. Спрыгнул вниз, помог спуститься интеллигенту.
        Дарновский пыхтел, как паровоз, мял потянутое плечо, но в общем держался молодцом.
        Шепотом спросил:
        - А даальшеее-тоо?
        В кусты, показал Дронов.
        Спрятались.
        С момента удачного попадания прошло минуты полторы, навряд ли больше.
        Из дома лениво вышел здоровенный лоб в темном костюме. Подошел к стене. Задрав голову, поглядел на вырубленную камеру.
        - Чегоо там?- выглянул из будки-проходной другой охранник, с газетой в руке.
        - Да каамера закозлила. Картиинка пропала. Пойдуу за Семенычем.
        Вернулся в особняк и минут через пять привел третьего, который нес на плече складную лестницу, а в руке сундучок - наверно, с инструментами.
        - Су-пеер!- выдохнул в ухо умник.- Всее троое здеесь. Даваай, тоолькоо валии в поолныый ааут, чтооб нее встааали. Семь беед одииин отвееет.
        Тоже советчик. А то бы Сергей сам не сообразил. Тот, который Семеныч, медленно влез по лестнице, поковырялся в камере.
        - Неет, саами не сдеелаем. Лоопнуулаа. Звонии, Вась, пускааай гавриилу из техниического присылаают.
        Дронов сорвался с места. Охранника, что стоял под лестницей, двинул кулаком по затылку - только череп хрустнул. Из-под Семеныча выдернул лестницу, и пока тот плавно падал на землю, наведался к будке, вырубил газетного читателя хорошим ударом в переносицу - минимум часов на несколько, а то и навсегда.
        Туда, обратно - секунды две прошло. Семеныч успел и грохнуться, и охнуть, и даже до подмышки дотянуться. Но пушку достать, конечно, не сшустрил. Сергей уже у стены был, впечатал последнему охраннику каблуком в висок.
        И, не теряя времени, дунул к крыльцу, из Режима пока выходить не стал.
        Это и спасло ему жизнь.
        Когда Дронов влетел в маленький вестибюль, первое что увидел - шеренгу мониторов сбоку над стойкой. Семь из них показывали прилегающие переулки и двор, один был покрыт мелкой рябью, а в том, что располагался поверху, виднелась дорожка до ворот и по ней, еле переставляя ноги, бежал Дарновский. Это бы ладно, но за стойкой стоял коротко стриженый мужик в костюме и при галстуке. В левой руке он держал телефонную трубку, в правой - автоматический «стечкин», точь-в-точь такой же, какой умник подобрал в лесу.
        - Стояать!- приказал охранник (вот урод Дарновский - «трое, трое»), и стоило Сергею чуть шевельнуться, бабахнул очередью.
        Дронов едва успел присесть. Второй раз в жизни в него шмаляли из пушки почти в упор, но нынешний стрелок был сильно ловчей тогдашнего бандюгана, да и волына у него была посерьезней.
        Как петрушка, запрыгал Сергей по неширокому помещению, думая не о том, как достать охранника - ноги бы унести. Скакнул на подоконник, оттуда, перевернувшись через голову, к вешалке, потом к зеркалу.
        Короткие, хищные очереди совсем чуть-чуть не поспевали за ним. Разнесли в щепы подоконник. Отрекошетили от окна (стекло там оказалось хитрое, непробиваемое). Расфигачили зеркало.
        - Та-та-та,- присоединился к стрекочущемуся голосу «стечкина» второй, точно такой же.
        Охранника отбросило к столу, пальба прекратилась.
        В дверях стоял Дарновский, очень бледный, с пистолетом в руке. При себе, выходит, держал, а не сказал товарищу.
        - Ты, Штирлиц хренов!- рявкнул на него Сергей.- Говорил, трое! Меня из-за тебя чуть на замочили!
        - Ааа?- не разобрал его быстрой речи напарник, но сам проблеял про то же.- Нее пойумуу, откууда еще одиин взяялся. Моожеет, четвеертыый ноочью сменяаетсяа? Лаадно, плеваать. Живеей!
        Дронов и сам понимал, что пошевеливаться надо, а то лысый начальник или та крашеная девка, про которых говорил Дарновский, наверняка уже за телефон схватились - после такой канонады.
        Насчет девки он, однако, ошибся. В коридоре, за первым же поворотом, налетел на нее. Очкастая, в белом халате, рот разинут, глаза выпучены. Застыла и стоит. Наверно, услыхала пальбу и окоченела. Или, может, выскочила из кабинета посмотреть, в чем дело, а ей навстречу Сергей, человек-молния.
        - Держии ее!- крикнул сзади Дарновский. Подбежал, оттолкнул, вцепился девке пальцами в плечи, а взглядом впился в лицо. Задал вопрос всего из одного слова:
        - Где?
        - К-ктоо?- тоненько заикнулась блондинка.
        - Самаа знааешь!
        Она ничего не ответила, только сглотнула, но умник ни с того ни с сего сказал:
        - Даа, нам нуужен Илья Петроович. Гдее его ка-бинеет? Ведии!
        У той кровь так и отлила от лица. Но упираться очкастая и не подумала. Показала куда-то дрожащим пальцем:
        - Это там…
        - Скорей, лысый вызовет подмогу!- крикнул Сергей, которому была невыносима медлительность тех двоих.
        Дарновский его понял - начинал привыкать к скороговорке, что ли.
        - Не вызовет. Он в звукоизолированном отсеке. Выстрелов слышать не мог.
        - Откуда ты знаешь?
        Умник лишь улыбнулся своей поганенькой улыбочкой. Когда-нибудь он проглотит ее вместе с зубами, пообещал себе Дронов, и напарник сразу посерьезнел. Будто подслушал.
        Коридор закончился дверью с электронным замком.
        - Открывай!- приказал Роберт.
        А Сергей из Режима пока вышел. Нельзя злоупотреблять - слишком много сил высасывает, а они еще могут понадобится.
        Блондинка тихо сказала:
        - Код знает только Илья Петрович…
        Дарновский снова взял ее за плечи, будто собрался поцеловать.
        - Ну так вызови его.
        Сообразил же, что лысого Илью Петровича можно вызвать! Умник есть умник.
        Очкастая девка нажала какую-то кнопочку:
        - Да?- отозвался приятный мужской голос. На всякий случай Сергей взял блондинку двумя пальцами пониже затылка и сдавил - мол, если что, хребет сломаю. Дарновский тоже внес свой вклад - приставил ей «стечкина» к виску.
        - Илья Петрович, это я, Алина.
        Пискнул замок, дверь приоткрылась.
        Тихоня
        Сергей сразу цапнул иголку и вперед. Токо-так, токо-так!
        Комната без окон. Искусственный свет, яркий. Какие-то навороченные приборы, шкафы с пробирками, непонятные схемы на стенах. За большим столом, заваленном бумажками, лысый дядя в золотых очочках. По виду - профессор.
        Увидел гостей, потянулся куда-то вниз, только где ему Дронова опередить. Сергей прыгнул прямо от двери на стол, пихнул этого самого Петровича, но не сильно - только чтоб тот откатился от кнопки (или что у него там) на кресле с колесиками.
        Все равно толчок получился довольно конкретный - лысый въехал спиной в стену и приложился затылком, но не сильно, без отруба.
        И сразу стал бледный, очки съехали, губы заходили ходуном. Сообразил, что к чему.
        Дарновский усадил блондинку Алину в другое кресло, насильно. Предупредил:
        - Хочешь жить - сиди тихо.- Потом перегнулся через стол и хорошо так, убедительно спросил.- Где она?
        - Вы Дарновский. А вы Дронов…
        Петрович перевел взгляд с одного на другого и вдруг зажмурился. Надо думать, с перепуга.
        Мымра крашеная: «Ой!» - и тоже прикрыла глаза ладонями.
        - Сюда смотреть!- гаркнул Роберт. Профессор замотал головой.
        - Сергей, заставь его открыть глаза!
        - Зачем?- удивился Дронов.- Если б он уши заткнул - другое дело. А спрашивать и так можно.
        - Делай, что говорю!- взбеленился умник.
        - Да как я его заставлю?
        - Не знаю! Врежь ему!
        Разозлился тут Сергей. Тем более, он все равно уже с Режима съехал.
        - Да пошел ты! Что я тебе, гестапо, что ли? Пускай так говорит. Вот если не захочет, тогда я ему лысину на пупок натяну.
        - Сергей Иванович, вы не в курсе,- сказал зажмуренный.- Ваш друг сканирует эманацию подкорки по глазам.
        - Чего?
        - Читает чужие мысли. Есть у него такой талант.
        Сначала Сергей решил, что Петрович насмехается, хочет дураком выставить. Но потом кое-что припомнил и медленно повернулся к иуде Роберту. Куда бы тебе, тварь ты подлая, вмазать - по очкам или в челюсть.
        - Я тебе вмажу,- быстро прикрыл лицо Дарновский, чем окончательно себя выдал.- Ты что, не понял, Лобачевский: Илья Петрович нас стравить хочет?
        Обошел вокруг стола и как треснет лысого рукояткой «стечкина» по лбу.
        - Где Анна?
        Прав был Роберт, скотина, тысячу раз прав. Не до разборок, после поквитаемся.
        - Да, где Мария?- рявкнул Дронов и показал профессору кулак.
        - Ее тут нет.
        - Не ври!- хором крикнули напарники, а Дарновский снова стукнул Петровича, теперь по лысине.
        - Только не по голове, прошу вас,- жалобно попросил тот.- Я ведь не отказываюсь отвечать на ваши вопросы. Дама, которую вы ищете, действительно, пробыла здесь некоторое время. Потом ее перевезли в другое место. Если не ошибаюсь, 12-го числа. Нет, прошу прощения, 13-го. Мы свою работу выполнили, держать ее здесь далее было незачем.
        - Какую работу?- дрогнувшим голосом спросил Дронов.
        - Комплексное обследование: физиологическое, нооневрологическое, психометрическое, химанализ. Установили, что она не зомбоид и отправили в Санаторий.
        - Зомбоид?
        Сергей озадаченно посмотрел на Роберта, но у того на физиономии тоже было недоумение.
        - Ну, что она не из полицаев,- пояснил профессор, по-прежнему не открывая глаз.
        - Что ты мне туфту гонишь!- взорвался Дронов.- Я тебе сейчас зенки пальцами вытяну, чтоб Лукич в них заглянул! Где Мария?
        Лысый весь сжался.
        - Клянусь вам, ее увезли в Санаторий на спецавтомобиле.
        - Тринадцатого?- Роберт полистал блокнот.- На «скорой помощи», в 15.21?
        - Не помню, во сколько. Кажется, да, в середине дня. Да вы сами можете убедиться.
        Прикрывая глаза от Дарновского рукой, он подкатился на кресле к столу, стал передвигать папки.
        Сергей заметил, что Алина подглядывает из-за ладоней, но всякий раз, когда Роберт смотрит в ее сторону, сдвигает пальцы.
        Ну Робчик, ну проныра. Это он и у Марии таким манером в мыслях копался? Тогда нечего удивляться, что он сумел заморочить девочке голову.
        - Вот, извольте.
        Профессор показал темно-синюю папку с наклейкой:

«М.И. Долина, 1970г. р., категория 3/М(?)»
        - Что такое категория 3/М?- нахмурился Дарновский.
        - Зомбоид или мутант. Первыми занимаемся мы, вторыми - Санаторий. Гражданка Долина не наша, поэтому и отправлена туда.
        Надо же, оказывается, ее фамилия «Долина». Красиво, особенно если ударение на втором слоге. А насчет имени…
        - М.И.! Видал?- торжествующе сказал Сергей умнику, оттолкнув профессора обратно к стенке - чтоб до кнопки не дотянулся.- Я говорил, никакая она не Анна, а Мария. Съел?
        - Какие зомбоиды, какие мутанты?- затряс головой Роберт, а от Сергея отмахнулся. - Сам ты Мария. Дай сюда.
        Открыл папку, прочитал вслух:
        - «Фамилия: Долина. Имя: Марианна. Отчество: Игоревна…»
        Они переглянулись. Марианна, вот как ее зовут! То есть и Мария, и Анна…
        Сергей тоже заглянул в досье.
        После анкетных данных, толком прочесть которые торопыга Роберт не дал, пошли какие-то схемы, диаграммы, напичканные непонятными терминами отчеты и цветные фотографии. На фотки-то Сергей больше всего и смотрел.
        Лицо Марии, то есть Марианны в фас, в профиль, сзади. Глаза закрыты, а волосы, чудесные волосы медового цвета обриты наголо. Ну, гады!
        Хотя она и безволосой показалась ему ужасно красивой. Никогда бы не подумал, что обнаженная женская голова выглядит так беззащитно, так - ну да, сексуально, а чего такого?
        - Зачем вы ее обрили?- нехорошим голосом спросил Роберт.
        - Это необходимая процедура для ноографии,- непонятно ответил Петрович.
        - А почему глаза закрыты?
        - Усыпляющий укол.
        Но были в папке и фотокарточки ее открытых глаз, правого и левого отдельно.
        - Кстати, глаза у Марианны Игоревны необычные. Радужная оболочка в разном освещении меняет свет, у нас даже возникли споры между собой, какой из оттенков базовый. В природе такое встречается крайне редко.
        Хотел Сергей сказать, что глаза у Марии зеленые, но увидел следующий снимок и поперхнулся.
        Она там была совсем голая: на спине, потом на животе.
        Дальше шли сплошняком одни формулы.
        - Вы тут ничего не поймете,- осторожно подглядел профессор.- Смотрите в самый конец.
        На последней странице значилось: «13.05.90 в 15.15 отправлена в Санаторий с диагнозом „М“.
        - Видите, я же говорил.
        - Кто такие «полицаи»?- вдруг ни к селу ни к городу спросил Роберт.- Когда ваша помощница увидела нас в коридоре, ее первая мысль была: «Полицаи! Неужели ошибка диагноза?»
        Илья Петрович молчал.
        - Что вы с нами сделаете? Убьете?- дрожащим голосом спросила Алина.
        - Будете вилять, точно замочим,- пообещал Сергей.- Спрашивай, Робчик!
        И умник отчеканил:
        - Вопрос первый: что такое «полицаи»? Вопрос второй: что такое «зомбоиды»? Вопрос третий: что такое «мутанты»? Вопрос четвертый: чем занимается Санаторий? Вопрос пятый: как туда попасть? Это первая порция. Хотите дожить до второй - отвечайте.
        И щелкнул предохранителем. Лысый задрожал.
        Если уж кончать, то лучше сначала блондинистую уродину, подумал Дронов. Она меньше знает, а Петрович пускай поглядит, что его ждет.
        И Роберт, похоже, пришел к такому выводу.
        - Нет, начнем с дамы. Лейдиз фёрст.
        Перевел ствол на Алину.
        Та быстро сказала:
        - Илья Петрович обманул вас. Папка фальшивая. Ваша подруга здесь, на подземном этаже. В боксе.
        Сергей вздрогнул, а Дарновский, молодчага, на нервы времени тратить не стал - резко повернулся к профессору.
        Тот укоризненно пробормотал:
        - Ах, Алина, Алина…- И медленно, неохотно кивнул.
        - Ну-ка, встали,- страшно волнуясь, приказал Дронов.- Ведите!
        Шли в таком порядке: впереди Петрович с Сергеем, сзади Роберт тащил под руку сникшую Алину.
        Из коридора в подвал вела лестница, закончившаяся стальной дверью.
        - Этот код я знаю,- сообщила блондинка - видно, очень уж ей умирать не хотелось.
        Потыкала пальчиками, и массивная створка открылась. За ней был типа тамбур, длиной метра три, а потом еще одна дверь.
        - Но второй код знает только Илья Петрович,- заложила начальника Алина.
        - Петрович нам откроет, правда?- Сергей слегка двинул лысого локтем под ребра.
        - Да-да, конечно,- пробормотал тот.
        Он здорово нервничал - всё не мог попасть в нужные кнопки.
        А Сергея трясло от возбуждения. Неужели сейчас он увидит Марию?
        - Если вы, гады, с ней что-нибудь…
        - Нет-нет, уверяю вас, она совершенно здорова!
        Наконец-то.
        Вторая дверь тоже открылась.
        - Если позволите, я первый,- сказал профессор.- Тут нужно знать, где включается свет.
        И шагнул вперед, в темноту.
        Дронов хотел последовать за ним - вдруг сзади крик, грохот.
        Обернулся, видит - Роберт согнулся пополам, а блондинистая тихоня с размаху рубит его ребром ладони по шее.
        Пистолет упал на пол, Дарновский и вовсе скрючился в три погибели. Дернулся Сергей за иголкой, но Алина уже выпрыгнула назад, на лестницу и захлопнула за собой дверь. Повернулся в другую сторону - и успел увидеть, что вторая дверь тоже захлопывается.
        Вот и Режим включился, да что проку?
        Ломанулся Дронов в одну створку, во вторую. Куда там. Из гранатомета не прошибешь.
        И все равно, рассвирепев, он раз за разом кидался на сталь, бил по ней ногами, кулаками - аж пена изо рта полезла.
        Дарновский, одной рукой нянча зашибленный пах, другой - затылок, тягуче простонал:
        - Угомониись ты, бульдоозер! В башкее отдаает. Неяасно чтоо лии? Конеец нам. Сгореелииии…
        Глава пятнадцатая
        Ну вот мы и проснулись
        Мелодия, как всегда, проснулась первой.
        Сначала Роберт услышал ее мощное, торжественное рокотание, потом открыл глаза, увидел белый потолок и капельницу возле кровати, вдохнул специфический больничный запах и сказал себе: «Это я очнулся после аварии, со мной должно случиться что-то чудесное - я это твердо знаю».
        Потер глаза, потому что изображение расплывалось и двоилось - гораздо сильнее, чем если он просто снимал очки.
        Но лучше видно не стало. Тогда он повернул голову, увидел тумбочку и пошарил по ней рукой.
        Очков не было. Разбились, что ли? Жалко, «Кристиан Диор» все-таки.
        Странно. У меня очки «Кристиан Диор», а хожу в индийских джинсах за 12 рублей. Он наморщил лоб, мучительно приводя в порядок механизм мышления и памяти.
        Привел.
        Вспомнил.
        Рывком приподнялся.
        Зараза! Где очки? Ничего толком не разглядишь!
        Близорукость у Роберта была не ужасная, минус два, вообще-то он более или менее мог обходиться и без очков, если, конечно, не вел машину. Но за время отключки его зрение катастрофически ухудшилось. Вместо окна он видел светлое пятно, вместо лампы под потолком - круг, а углы довольно просторной палаты (или камеры?) и вовсе расплывались.
        Спокойно, сказал себе Дарновский. Нужно привести этот хаос в упорядоченное состояние. Восстанавливаем цепь событий.
        Десятое мая - помню.
        Сумасшедшую гонку по Артюховскому лесу, а потом через поле - помню.
        Потом подслушал внутренний голос гаишника: «Они, блин, точно! Срочно по рации…» и сообразил, что угнанная «нива» в розыске. Разбежались с Дроновым. Что после? Ах да, Нина.
        Он поморщился.
        Когда понадобилось найти какое-нибудь пристанище, так сказать, базу, Роберт поступил просто. Пошел в интеллигентное место, к театру на Таганке, дождался, когда в антракте публика выйдет на улицу подымить и пошарил взглядом по глазам одиноких женщин. У одной прочел - на свой счет: «Смотрит на меня, вот бы подошел. Симпатичный, и кажется не жлоб. Остынь, Нинок, тебе не светит». Все женщины вокруг, разумеется, казались ему поразительно некрасивыми, но эта и по стандартным понятиям была нехороша собой: полноватая, нос уточкой, не шибко ухоженная. В общем, типикал «старая-дева-синий-чулок». Он еще покрутился возле нее, дособирая информацию. Одинокая. Переводит с английского и репетиторствует. Неплохо зарабатывает. Живет одна. Мужика нет и уже не надеется. Себя называет «Нинок».
        У нее и перекантовался, пока вел наблюдение за особняком в Чернопосадском переулке. Ходил туда, как на работу, с раннего утра до позднего вечера, а по ночам расплачивался за приют - утешал домохозяйку посредством психоанализа и сексотерапии. С последним было без проблем. Как вспомнит «Афродиту в пене» - сразу герой-любовник.
        Жалко, конечно Нинку. Попользовался хорошей бабой и слинял не попрощавшись. Хотя это еще посмотреть, кто кем попользовался. Будет ей что вспомнить до самой пенсии.
        Вот с Инной хуже. Она должна вернуться 24-го, а сегодня уже… Собственно, какое? Все еще девятнадцатое мая? Он прищурился на яркий свет, льющийся из окна. Нет, уже двадцатое. Сколько же часов он провалялся без сознания?
        Вчера вечером они с Дроновым, как два идиота, попались в элементарный капкан. Тихая мышка Алина обвела их вокруг пальца, а зажмуренный Илья Петрович ей ловко подыграл. Не было там в подвале никакой Анны, это ясно.
        В капкане они проторчали довольно долго, уже не хватало кислорода, по всему телу выступила противная испарина. «Кранты, задохнемся», сказал Дронов. Но тут под потолком раздалось какое-то легкое шипение, воздух прозрачно колыхнулся, и Роберт ощутил знакомый запах. Большое спасибо, нюхали уже - точно так же пах влетевший в окно патрон.
        Оба, наученные опытом, заткнули носы, а Сергей еще и прикрыл рот мокрой от пота рубашкой.
        Но через секунду Роберт одумался.
        - Пускай усыпляют,- сказал он.- Значит, еще не конец. Дыши носом, Рэмбо. Какой у нас выбор? Sleep tight[Приятного сна (англ.)] .
        На этом воспоминания, само собой, заканчивались. Дальше шли только сны - длинные, тягостные, монотонные, как и положено сновидениям химического происхождения. Тогда, в кузьминской квартире, то ли надышались меньше, то ли состав был несколько другой, но очнулись быстро. А сейчас вон все тело затекло, и на дворе уже утро, а пожалуй, что и день - вон как лениво светит солнце.
        Что же все-таки снилось?
        Какой-то голос всё время задавал вопросы. Другой, смутно знакомый, на них отвечал. Каждое слово гулко отдавалось в черепе. Разговор был нескончаемый, мучительный, а о чем - не вспомнить.
        Роберт снова потер глаза, надеясь, что туман рассеется.
        Нет, не рассеялся, но - поразительная вещь - ногти оказались коротко подстрижены. А были длинные и не очень чистые, это он хорошо помнил. Вот этот, на указательном, обломался, когда он в Чернопосадском лез на стену. А теперь в полном порядке.
        Ну и сервис у них тут, сыронизировал Дарновский для храбрости, аж с маникюрчиком.
        Тихонько скрипнула дверь. Вошел человек, но сквозь туман ни лица, ни одежды было не разглядеть - кто-то снизу и посередине темный, а верхушка белая. Надо полагать, седой.
        - Ну вот мы и проснулись,- весело сказал странно знакомый голос, хотя Роберт был уверен, что слышит его впервые.- Капельница нам больше не нужна. Сейчас свежего кофейку, бодрящую микстурку и будем как новенькие.
        Подошел к кровати, сел.
        Сильно сощурившись, Роберт разглядел умное морщинистое лицо, аккуратно расчесанные седины.
        - Где я? Вы кто?
        - Вы находитесь в Санатории. Да-да, в том самом. А я полковник Васильев, Александр Александрович.
        Старый! Вот это наверно кто. Тот самый, которого мысленно поминал самоубийца Леха.
        Легкие шаги, мелодичное позвякивание, аромат кофе. В убогое поле зрения Дарновского вплыла стройная женщина в белом.
        - Спасибо, Люсенька. Поставьте сюда. Капельницу, пожалуйста.
        Быстрые пальцы поколдовали над Робертовым локтем - что-то потянули, что-то помазали, да еще, похоже, и припудрили.
        - Что-нибудь еще, Александр Александрович?
        - Одежда здесь? Ага. Тогда все. А вы, Роберт Лукич, выпейте вот это - поможет избавиться от остаточных явлений.
        Дарновский охотно потянулся к стакану. Избавиться от остаточных явлений ужасно хотелось, особенно от чертова тумана. Посмотреть бы в глаза товарищу полковнику.
        Он выпил отдающую ментолом микстуру до последней капли. Голова, действительно, прояснилась. Зрение - увы.
        - Что у меня с глазами?- спросил Роберт.- Дайте мои очки.
        - Очки в нагрудном кармане вашей куртки, куртка висит вон там, на стуле. Только окуляры вам не помогут. Вам закапали атропин - обследовали глазное дно. Зрение довольно приличное, беспокоиться совершенно не о чем. Небольшая близорукость. Если захотите, можно подкорректировать. У нас хорошие отношения с Центром микрохирургии глаза профессора Федорова, устроим без очереди.
        Проклятье, как некстати, подумал было Дарновский, а потом вспомнил профессора Илью Петровича. Врет полковник про глазное дно. Просто гебешники знают про Дар. Вот и закапали атропина, чтоб в их мысли заглянуть не мог.
        - Вы любите черный, крепкий, арабика, с тремя ложками сахара,- не спросил, а как бы припомнил Александр Александрович.
        - Откуда вы знаете?
        Возникла дикая мысль: они арестовали и допросили Инну, больше узнать такие подробности им было не от кого. Бред! Про что допросили, про кофе?
        - Я про вас всё знаю.
        - От кого?
        - От вас, Роберт Лукич. Вы же сами мне все и рассказали во время наших бесед.
        Дарновский заморгал.
        - Разве мы с вами встречались? Что-то не припомню.
        Васильев засмеялся, но не издевательски, а добродушно.
        - Много-много раз. Вы просто запамятовали. Вам, должно быть, кажется, что вы проспали несколько часов, а на самом деле вы у нас гостите уже давненько.
        Значит, это были не сны - про вопросы, про гулко отдающиеся в черепе ответы…
        - Вы допрашивали меня, накачав какой-то дрянью, которая подавляет волю?
        - Не только волю. Что не менее существенно, этот препарат стирает в подкорке все воспоминания о допросе, кроме самых рудиментарных. Я знаю про вас всё. Абсолютно всё. И то, что нас интересовало с профессиональной точки зрения, и то, что нам понадобилось просто для изучения вашей личности. Хотите расскажу, как звали вашу детсадовскую пассию? Мила Брусникина. А вашу матушку к почтенному Рафаилу Сигизмундовичу вы ревнуете совершенно напрасно. Ваши эротические кошмары на сей счет безосновательны. Три года назад Рафаила Сигизмундовича оперировали по поводу рака простаты, и теперь у них с Лидией Львовной отношения чисто платонические.
        Здесь Роберт пожалел, что ему, как Дронову, не достался дар молниеносного движения. Взять бы сейчас этого лощеного мерзавца за лацканы, да приложить благородными сединами об стенку…
        - На хрена вы меня разбудили, полковник?- процедил Роберт.- Копались бы в моих мозгах и дальше - занятие, достойное вашего учреждения.
        - Ну уж от вас-то такой упрек слышать довольно странно,- снова рассмеялся Васильев.
        В десятку, подумал Дарновский.
        - А разбудили мы вас потому, что таково решение руководства. Первоначально мы собирались поместить вас на долгосрочное криопсихическое хранение…
        - Что это такое?
        - «Крио» - холод, «психо» - ну, сами знаете. Некоторые ваши… коллеги лежат у нас в боксах по нескольку лет. Только переворачиваем их, как бревна, да массаж от пролежней делаем. Но вас решено активизировать.
        - Какие еще коллеги? Нет у меня никаких коллег! И почему это вы решили меня активизировать?- здесь Роберт скривился - очень уж ему не понравилось слово.
        - Потому что вам предстоит принять некое решение,- ответил полковник на второй вопрос, пропустив мимо ушей первый.
        Им от меня что-то нужно, понял Дарновский. Что именно, сейчас не столь важно. Главное, что у меня есть рычаг, а значит, можно переходить в атаку.
        И задал вопрос про самое главное:
        - Где Анна?
        Александр Александрович удовлетворенно покивал:
        - Я всё ждал, когда вы спросите. Ваш товарищ, например, поинтересовался судьбой роковой женщины, едва лишь открыл глаза. Ну, оно и понятно: склад личности у него не интровертно-рефлексирующий, как у вас, а эмоциоцентричный.
        - Где Анна?- упрямо повторил Роберт.
        - Марианна Игоревна тоже у нас, где ж ей быть. Вы не тревожьтесь, с ней все в полном порядке.
        - Я хочу ее видеть.
        Полковник вздохнул - кажется, ему становилось скучно.
        - Может быть, сначала вы меня выслушаете до конца? Поверьте, я сообщу вам много интересного.
        - Нет,- отрезал Дарновский.- Сначала я должен увидеть ее. А если вы мне наврали… - он оборвал фразу на угрожающей ноте, не договорив, потому что не знал, чем можно напутать этого благодушного и уверенного в себе джентльмена.
        Конечно, Васильев и не подумал испугаться. Улыбнулся, развел руками.
        - М-да, в пасифицированном состоянии беседовать с вами гораздо легче. Но зато в активизированном интересней.
        И весело хмыкнул.
        - Что тут смешного?- грубо спросил Роберт.
        - То, что разница между вами и гражданином Дроновым, при всей противоположности, совершенно исчезает, когда дело касается одной милой барышни. Реакция абсолютно идентичная. Сергей Иванович, у которого коэффициент интеллектуального развития почти вдвое ниже, чем у вас, заявил мне то же самое. Ничего не желаю слышать, пока не увижу ее.
        Дарновский враждебно сощурился на собеседника.
        - Вы и ай-кью у нас проверили?
        - Мы проверили всё, что только было возможно.
        - Хватит болтать!- рявкнул Роберт. Этот старый хлыщ его чудовищно раздражал.- Где Анна?
        Александр Александрович сокрушенно вздохнул.
        - Вы неуважительны по отношению к старшим, это нехорошо. Следствие чрезмерного самомнения, порожденного вашим так называемым Даром. Ладно. Как говорится, уступаю насилию.- Нет, он все-таки издевался, это теперь стало ясно.- Ваша одежда, как я уже сказал, здесь. Зубная щетка и расческа в санузле. Бриться не нужно, это сделала Люсенька час назад, пока вы еще почивали. Когда приведете себя в порядок, идите по коридору налево. Там в конце дверь.
        Полковник поднялся.
        - И там будет Анна?- недоверчиво спросил Роберт.
        - Она уже там.
        Явление второе и третье
        Под диковинную смесь марша и болеро Дарновский шел по светлому коридору с симпатичными акварельками на стенах. Ошибиться дверью было невозможно - она здесь имелась всего одна, в самом конце.
        Сердце колотилось, почти как у Дронова в Режиме. Неужели за дверью Анна?
        Он оперся рукой о стену, чувствуя, что должен отдышаться. Да и ноги были, будто деревянные. Мышцы задеревенели, что ли?
        За окном виднелся газон, деревья. Прямо возле стекла покачивалась ветка. Роберт напряг зрение и увидел, что листья не юные, какими были еще вчера, в смысле 19 мая, а грубые, напитавшиеся солнцем. Сколько же времени прошло?
        Перед самой дверью он остановился снова. Глубоко вздохнул. Повернул ручку.
        Большая комната, на открытом окне подрагивают шторы, пахнет свежестью и цветами.
        Четыре кресла. В одном, кажется, сидит Васильев - во всяком случае, кто-то седой, остальные три вроде бы пустые.
        - Явление второе,- сказал седой. Да, это был полковник.- Она и он.
        Роберт сделал несколько шагов и вдруг увидел, что крайнее справа кресло не пустое - в нем, подобрав ноги и обхватив себя руками за плечи, сидела… Да, да!
        - Анна!
        Он бросился к ней.
        Думал, она бритая наголо - ведь собственными глазами видел на фотографии,- но у Анны на голове топорщился стильный бобрик, очень ей идущий. Чтоб на столько отрасти, волосам нужно месяца три, вряд ли меньше. Неужели прошло столько времени? Неважно!
        Он обнял ее, и она тоже обхватила его за плечи. Они не поцеловались, а в упор, почти касаясь лбами, посмотрели друг другу в глаза, это было куда важней.

«Ты жива! Что они с тобой делали?».

«Не знаю. Я только что проснулась. Где мы?».

«Это какая-то кагэбешная контора, называется „Санаторий“. Господи, как долго я тебя не видел!».

«Разве? - в синих глазах мелькнуло удивление.- Я помню прозрачный дым, я упала… И проснулась здесь. Зачем мне остригли волосы? Я уродливая, да?».
        Надо было отдать полковнику должное. Он тактично помалкивал, попыхивал трубкой, выдувая клубы изысканно ароматного дыма. Впрочем, Роберт про него и не помнил.

«Ты прекрасна. Еще прекрасней, чем прежде». Он вспомнил бедную Нину с ее мышиного цвета волосами, пухлым телом, страстным похрюкиванием и передернулся от отвращения.
        Щелкнула дверная ручка.
        - Явление третье,- с комической торжественностью объявил Васильев.- Он, она и соперник.
        Роберт обернулся, прищурился.
        - Мария!
        От противоположной двери, неуклюже расставив руки, бежал Дронов.
        - Отцепись от нее!
        Грубо отпихнул Дарновского, облапил Анну, начал целовать.
        Роберт вспылил. Размахнулся, хотел врезать хаму, но чертов атропин помешал - кулак еле чиркнул по щеке. Коротко обернувшись, терминатор пихнул Дарновского в грудь, и тот отлетел в кресло.
        - Господа соперники, брек!- встревожился Александр Александрович.- Роберт Лукич, не вставайте! А вы, Сергей Иванович, сядьте!
        Окей, уселись. Но когда Роберт придвинул кресло поближе, чтобы видеть глаза Анны, Дронов немедленно заорал:
        - Не липни к ней!
        - Я ничего не вижу,- с достоинством сказал Дарновский.- Они закапали мне в глаза атропин! Видишь, урод, какие у меня зрачки.
        Дронов посопел.
        - У тебя вообще видок, будто ты неделю пил без просыпа.
        - Что без просыпа, это точно. Но боюсь, что не неделю…
        Васильев постучал трубкой по подлокотнику.
        - Попрошу внимания! Ваше требование выполнено - Марианна Игоревна перед вами. Как видите, жива-здорова. Теперь, может быть, вы меня наконец выслушаете?

«Послушаем его», сказал взгляд Анны.
        - Говорите, мы слушаем,- кивнул Роберт. Рядом с ней ему было хорошо.
        - Валяйте,- поддакнул и Дронов, все-таки подползший вместе с креслом к Анне с другой стороны.
        - Руку убрал!- шикнул на него Роберт.- Думаешь, я совсем слепой? А то я тоже начну!
        - Ладно, ладно,- проворчал чемпион.
        Александр Александрович рассмеялся, но как-то рассеянно. Чувствовалось: человек готовится к ответственному разговору.
        - Итак. Я - Александр Александрович Васильев, сотрудник некоего специального учреждения, которое, будем так говорить, ассоциировано с Комитетом государственной безопасности. То, что я с вами беседую, означает, что вы благополучно прошли очень сложную и многоступенчатую проверку. Выражаясь языком юридическим, в мотивах ваших поступков криминала не обнаружено. Да и в самих поступках…

«Они про меня знают, поэтому и вывели мне зрение из строя, - тем временем говорил Роберт Анне.- А ты? У тебя глаза в порядке?».

«Да».

«Отлично. Ты будешь моими глазами. Говори мне, что этот человек думает на самом деле? Каким ты его видишь?».
        Она на несколько секунд отвернулась, рассматривая говорившего.

«Его зовут не Александр Александрович и не Васильев. Он умный, хитрый, но он ничего не решает. Есть кто-то другой, чьи приказы он выполняет».
        Дебил Дронов громко шепнул:
        - Отодвинься от нее, жухала!
        Очевидное - невероятное
        - В наших поступках не обнаружено криминала?- перебил Роберт фальшивого Александра Александровича, отмахнувшись от бывшего напарника.
        - Да. Вы с Сергеем Ивановичем убили четверых сотрудников КГБ и еще двоим нанесли тяжкие телесные повреждения, но тем не менее принято решение не привлекать вас к ответственности. Во-первых, мы в Санатории и сами не придерживаемся юридических норм - как говорится, не до жиру, быть бы живу (но об этом чуть позже). А во-вторых, вы реагировали так, как и должны были реагировать. Повторяю: вы ни в чем не обвиняетесь и, если пожелаете, можете идти на все четыре стороны. Никто вас не запугивает и не шантажирует. Выбор, который вам предстоит сделать, должен быть не вынужденным, а добровольным.
        Полковник (уж звание-то у него, наверное, было настоящее) поднял ладонь, предупреждая вопросы.
        - А сейчас я открою вам совершенно секретную информацию.- Он выдержал паузу и тихо, веско сказал.- Человечеству угрожает смертельная опасность. Не изнутри - извне.
        - Инопланетяне, что ли?- хмыкнул Роберт.
        - Да. И вы напрасно усмехаетесь, Роберт Лукич. Это не комикс и не ужастик, а достоверный, хоть и тщательно засекреченный факт. Существует некая внеземная сила, находящаяся на гораздо более высокой стадии развития. Она давно ведет за нашей планетой наблюдение. Вероятно, уже много веков. Мы знаем о том, что находимся под колпаком, последние сорок лет. Развитие науки и техники впервые позволило зафиксировать инопланетный мониторинг в 1947 году - открытие сделала служба противовоздушной обороны США. С начала шестидесятых сверхдержавы взяли курс на активную защиту против непрошеных наблюдателей. Огромные затраты на космические полеты и исследования в семидесятые и первую половину восьмидесятых годов объясняются именно этим. Советское государство, не самая преуспевающая страна мира, тратило миллиарды не на то, чтоб «на Марсе яблони цвели», мы вместе с американцами пытались построить систему космической обороны. Но несколько лет назад компетентные органы пришли к выводу, что эти усилия и затраты неэффективны. Для Мигрантов наши орбитальные станции и «шаттлы» не более чем детские игрушки. Американцы пока
еще упорствуют, и это их дело (хотят кидать деньги на ветер - пускай), но Советский Союз избрал иной путь противодействия Мигрантам, менее затратный и более эффективный.
        - Почему вы называете их «Мигрантами»?- спросил Дарновский, ошарашенный услышанным.
        - Потому что и мы, и наши партнеры из НАТО убеждены: цель «наблюдателей» - подготовка условий для переселения на Землю. Действуют они не спеша, осторожно. Возможно, у них гораздо большая продолжительность жизни, а может, вообще время течет в ином темпе. Их явно интересует наша планета. А что до людей, то к нам Мигранты присматриваются, решая, что удобнее: приспособить нас для обслуживания или уничтожить. Похоже, склоняются к последнему, причем эту задачу мы, кажется, должны выполнить сами.
        - Как это?- не понял Дронов.
        - Самоуничтожиться. Нанеся среде обитания минимальный ущерб. Можно считать установленным и доказанным, что идея и принцип действия нейтронной бомбы подброшен американским ученым Мигрантами. Они хотят выморить нас, как тараканов, не повредив при этом планеты. Но трюк разгадан и провален. Сейчас идут секретные советско-американские переговоры, в результате которых нейтронное оружие будет запрещено и уничтожено. А вот стратегическое ядерное оружие останется. Вовсе не потому что великие державы маньяки или самоубийцы. Напрасно борцы за мир так кипятятся. Неужели они думают, руководящая элита не понимает, что Земля превращена в пороховую бочку, готовую взорваться в любую секунду? В том-то и состоит гарантия нашего выживания! Пока у нас есть пресловутая кнопка, Мигранты к нам не сунутся. Потому что мы разнесем планету вдребезги, и они останутся с носом!
        - Ни фига себе,- сказал на это экс-чемпион. Анна же смотрела на полковника испытующе, поймать ее взгляд Роберту никак не удавалось.
        - Поэтому наши враги разработали новый метод.- Васильев уже давно не улыбался, его лицо было сосредоточенным и строгим.- Они активно продвигают идею всеобщего ядерного разоружения. Так называемая Разрядка, если вы обратили внимание, началась сразу после Чернобыльской катастрофы. Это не случайное совпадение. Есть сведения, что Мигранты очень испугались, как бы человечество не погубило Землю по собственной дурости и неосторожности.
        - Минутку. Что-то я не понял,- вскинул руку Дарновский.- Вы сказали «активно продвигают». Но каким образом? Что у них тут, свои представительства, что ли?
        - Не представительства - представители. Мигранты умеют влиять на поведение людей, подчинять их своей воле. Особенно их интересуют государственные и общественные деятели. Своим агентам наши враги расчищают путь наверх, помогают делать карьеру, пробиваться на ключевые должности. Для того в великих державах и созданы строго засекреченные структуры вроде нашего Санатория. Их задача - руководить Сопротивлением, то есть противодействовать Мигрантам: выявлять предателей и вражеских агентов, срывать их козни. Еще в начале шестидесятых при Комитете был создан секретный «космический отдел». Тогда там работало всего полтора десятка сотрудников. Я попал туда мальчишкой, сразу после института. Впоследствии, когда размеры угрозы стали яснее, отдел был преобразован в серьезную структуру с мирным названием Центр профилактических разработок. Санаторий - это название неофициальное, от латинского sanatio, то есть санация, оздоровление. Аналогичные учреждения есть в США, Британии, Франции, Японии и ФРГ. К сожалению, из-за
«холодной войны» долгое время сотрудничество между нами почти отсутствовало. Есть мнение, что противостояние Восток-Запад тоже было спровоцировано Мигрантами. Старый принцип «разделяй и властвуй».
        Роберту наконец удалось привлечь внимание Анны.

«Что ты про все это скажешь? И еще: что на самом деле думает этот полковник?».

«Я не знаю. Не знаю… Но этот человек верит в то, о чем говорит. Будь осторожен. Когда будешь принимать решение, решай не рассудком - душой».
        Дарновский сдвинул брови.

«Какое решение?»

«Скоро узнаешь».

«Как это - душой?»

«Сам поймешь».
        И она снова отвернулась.
        Полковник же, не догадываясь об этом беззвучном обмене мнениями, продолжал свою лекцию:
        - Наш советский Санаторий первым вычислил, что кратчайший выход на инопланетян - не космические полеты на неуклюжих керосинках, а агентурная работа, то есть направление, в котором мы, чекисты, традиционно сильны. Ведь главная трудность войны с Мигрантами заключается в почти полном отсутствии информации о противнике. Мы не знаем, кто они, где расположена их планета, как они выглядят. Судя по тому, что их привлекают природные условия Земли, они должны быть сходного с людьми физиологического устройства. Однако до сих пор ни один из Мигрантов к нам в руки не попал - ни живым, ни мертвым. Несколько раз мы обнаруживали микрообломки летательных аппаратов, тех самых пресловутых НЛО, потерпевших крушение или по счастливой случайности сбитых нашими ракетами. Но проку было мало - похоже, у них там встроен механизм самоаннигиляции. Значит, решили мы, будем добираться до этих существ через завербованных ими агентов. Во-первых, людям-перевертышам наверняка что-то известно об их инопланетных хозяевах. А во-вторых, рано или поздно при помощи агента-двойника мы зацапаем и космического гостя.
        Роберт обеспокоенно взглянул на Анну - поняла ли она, куда клонит ветеран антимигрантского Сопротивления. Но девушка по-прежнему на него не смотрела, на ее лице застыло отсутствующее выражение.
        - Мы похожи на белорусских партизан,- горько усмехнулся полковник.- Воюем не с немцами, а с соотечественниками-полицаями. Именно так - «полицаями» - у нас в Санатории называют сознательных предателей человечества. Иногда эти выродки добираются до очень высоких постов, потому что получают поддержку от своих покровителей, а кроме того обладают незаурядными способностями. О, Мигранты умеют подбирать кадры.- Снова невеселая улыбка.- Принятый международный термин для таких людей - «зомбоиды», потому что они принадлежат не себе, а тем, кто их прозомбировал. Использовать этот материал во благо человечества уже невозможно.
        Трое «мутных»
        - Но кроме «зомбоидов-полицаев», существуют еще так называемые «мутанты» или, как прозвали их наши ребята, «мутные». Это люди, которые по той или иной причине попали в поле зрение Мигрантов, подверглись обработке и обладают разного рода необычными способностями. Один, например, мог дышать под водой, другой летать, третий - вы будете смеяться - генерировал электричество.
        Никто не засмеялся. Даже до Дронова наконец дошло - он тревожно посмотрел на Роберта.
        Александр Александрович тем же доверительным тоном продолжил:
        - У нас нет единого мнения, зачем Мигранты это делают. Возможно, экспериментируют - нельзя ли использовать человечество для обслуживания, разделив по полезным функциям: человек-птица, человек-рыба, человек-генератор и прочее. Согласно другой гипотезе, «мутные» - своего рода мины замедленного действия. Мигранты расставляют их в самых разных местах, чтобы однажды активизировать для каких-то своих целей. Когда нам удается выявлять таких людей, мы помещаем их под тщательнейшее наблюдение. За «мутными» наверняка следят и Мигранты, а значит, есть шанс рано или поздно взять кого-то из них или хотя бы «полицая»…- Полковник обезоруживающе улыбнулся.- Здесь я сделаю паузу, потому что вижу по вашим лицам: вы уже поняли, к чему я веду.
        - Мы - «мутные»?- набычившись спросил Дронов.
        - Да, вы «мутанты».
        - Спасибо, что не «полицаи»,- язвительно заметил Дарновский.
        - Да, с этим я вас поздравляю.- Васильев серьезно посмотрел на него.- Чтобы снять с вас подозрение, понадобилась долгая, обстоятельная проверка. По-хорошему, ей следовало бы продолжаться еще несколько месяцев, потому что проведены не все тесты, но Руководству вы понадобились именно сейчас.
        - Почему?- подался вперед Роберт, пытаясь разглядеть выражение лица Александра Александровича.
        - Об этом вы скоро узнаете. Не от меня.
        - А что это был за Белый Столб?- спросил вдруг Дронов.- Ну, в который автобус вмазался?
        - Вы имеете в виду инцидент 10 мая 1980 года?- уточнил Васильев.- Автобус врезался в летательный аппарат Мигрантов, только что приземлившийся на ночном шоссе. Аналогичный случай имел место в Неваде в 1964 году, но там погибли все пассажиры - корабли Мигрантов изготовлены из какого-то сверхпрочного материала, ракета «земля-воздух» разбивается об него в труху, если только по случайности не угодит в сопло. Вы двое, конечно, тоже погибли, но были меньше покорежены, чем остальные, и Мигранты сумели вернуть вас к жизни. Следов медицинского вмешательства на ваших телах обнаружить не удалось, но это из-за того, что наша техника находится на слишком низком уровне. На прощанье Мигранты сделали каждому из вас по подарку. А может быть, ваши экстраординарные способности - просто побочный эффект медицинской операции, это тоже одна из версий.
        Роберту очень нужно было узнать, что обо всем этом думает Анна. Он повернулся к ней и вдруг увидел, что девушка спит, опустив голову на плечо.
        - Что с ней?- вскричал он.- Она нездорова?
        - Нет-нет,- успокаивающе поднял руки Александр Александрович.- Просто уснула. Физически она слабее, чем вы двое. И к тому же находилась в пасифицированном состоянии на 10 дней дольше. Пускай отдыхает. Она здесь персонаж второстепенный, вспомогательный.
        - А в самом деле!- спохватился Дарновский.- При чем здесь Анна? Ее ведь в автобусе не было.
        - Именно над этим мы ломали голову весь последний год, как только она появилась около вас обоих. Вначале преобладала точка зрения, что Марианна Долина -
«зомбоид», подосланный, чтобы активизировать наших «мутантов». А может быть, для того, чтобы вы уничтожили друг друга, поскольку оказались непригодны для какой-то неизвестной нам цели. В определенный момент - когда вы вцепились друг другу в горло, нам показалось, что вторая версия верна. Группа наблюдения приняла спонтанное решение защитить вас двоих, а ее изъять для лабораторного обследования. Но Марианна Игоревна не «зомбоид». Она скорее всего тоже относится к категории
«мутантов». Правда, природа ее дара не вполне понятна. Судя по всему, это гипертрофированная интуиция, то есть внерациональная способность предугадывать события. И еще Марианна, судя по некоторым признакам, умеет невербальным образом воздействовать на эмоции окружающих. А почему она оказалась в одной связке с вами, понятно. Свой трудно идентифицируемый дар она получила тогда же и там же.
        - Как это?- удивился Дронов.
        - В 1980 году ей было девять лет. Она шла домой из пансионата «Березки», несла сумку с продуктами. Провизия была ворованная, поэтому девочка и оказалась на шоссе в такое позднее время. Вероятно, дело было так. Водитель автобуса, вылетев из-за поворота, сначала увидел посреди дороги странный объект, вывернул руль влево, чтобы избежать столкновения, увидел на обочине, прямо перед собой, застывшую девочку и рефлекторно снова рванул машину вправо… Следственная группа обнаружила в непосредственной близости от места аварии следы детских ног. Этот факт особо отмечен в протоколе - предполагалось, что ребенок мог видеть катастрофу и дать свидетельские показания. Что маленькая Марианна там увидела, мы не знаем. Возможно, зрелище крушения повергло ее в глубокий нервный шок, и наши сердобольные космические приятели ее тоже слегка «полечили». К сожалению, допросить Марианну Игоревну, даже в пасифицированном состоянии, невозможно - она не владеет речевым аппаратом.
        - Так, получается, вы ничего про нее не выяснили?- спросил Роберт.
        - Почему же, мы выяснили всё.- Полковник заглянул в книжечку.- Биологический отец девушки установлен. Лаптев Игорь Сергеевич. Ничего особо интересного: был под Москвой в студенческом стройотряде; имел маленькое приключение с лычковской девицей, матерью Марианны; о существовании дочери не знает; работает инженером по технике безопасности. Теперь мать. Долина Евдокия Прокофьевна. Бросив грудного ребенка, уехала. Сейчас замужем, двое детей, живет в Калининграде. От мужа, корабельного механика, наличие добрачной дочери скрывает. В общем, достойная особа. Это ж надо - деревенскую девочку назвать Марианной,- возмущенно заметил Александр Александрович, как будто именно в этом состояло главное злодеяние беглой Евдокии Прокофьевны.- Вся эта анкетная лирика ничего не дает и не объясняет. Ясно одно: вы трое в одном и том же месте, в одно и то же время, так сказать, родились заново.
        - Тройняшки, что ли?- засмеялся Дронов, святая простота. Весело ему стало!
        Полковнику вот весело не было. Наоборот, с каждой минутой он делался всё серьезней. Пожалуй, даже напряженней.
        - Можно выразиться и так.- Васильев помолчал.- Ну вот, Роберт Лукич и Сергей Иванович. Я рассказал вам всё, на что был уполномочен. Теперь вам нужно хорошенько обо всем этом подумать. Не так-то просто осознать, что наш мир не совсем таков, как кажется недостаточно информированному большинству.
        - А почему не сообщить человечеству об угрожающей опасности?- вызывающе поинтересовался Роберт.- На кой нужна вся эта секретность? Нравится ощущать себя жрецами-хранителями великой тайны?
        - У нас с Западом по этому поводу нет единства позиций,- спокойно объяснил полковник.- Наше руководство считает, что незачем устраивать панику. Есть компетентные органы, пускай у них голова болит, а попусту нервировать население незачем. На Западе же действуют иначе. Они уже лет тридцать потихоньку внедряют идею инопланетной опасности в массовое сознание. Разве вы не видите, сколько в Голливуде снимается фильмов на эту тему? Американцы считают, что это поможет человечеству избежать психологического шока. Ну, не знаю, поживем-увидим…
        Он взглянул на часы.
        - Все, товарищи. Время. Вам нужно собраться с мыслями перед тем, как каждый из вас примет решение.
        Дронов взорвался:
        - Решение, решение, да что за решение-то?
        - Об этом с вами будет говорить директор.- Васильев торжественно поднял палец.- Лично.
        - Когда?
        - Не могу сказать. Он очень занятой человек. Если хотите, погуляйте по территории, у нас тут очень красиво. И столовая отличная. Как при коммунизме - всё есть и всё бесплатно.
        - Стоп!- насторожился Дарновский.- Вы говорили, что мы свободны и можем идти на все четыре стороны, а теперь «погуляйте по территории»…
        - Можете отправляться домой или куда вам угодно. Директор сам вас найдет. Единственно лишь Марианне Игоревне придется на некоторое время здесь задержаться.
        В заложницах оставляют, понял Роберт. Порылись у нас в мозгах и теперь твердо знают, что без нее мы никуда не денемся.
        - Зачем это?- воинственно поднялся из кресла Дронов.
        - Понимаю, о чем вы подумали.- Полковник с видом оскорбленного достоинства вздохнул.- Марианна Игоревна тоже совершенно свободна. Но вы видите, в каком она ослабленном состоянии. Ей нужно пройти курс реабилитации - это денька три-четыре, максимум пять. Вы сможете ее навещать, когда пожелаете. Можно было бы подержать ее на постельном режиме и в домашних условиях, но…- Он тактично понизил голос.- Насколько я понимаю, это вопрос пока открытый? В смысле, в чьих домашних условиях она будет пребывать. Не мое дело и не смею вторгаться, но как человек старшего возраста и изрядного опыта позволю себе дать вам совет. Будет лучше, если вы предоставите Марианне Игоревне сделать выбор самой.
        Бывшие напарники посмотрели друг на друга, челюсти у обоих нехорошо сжались.
        - Я дождусь здесь, когда она проснется,- твердо сказал Роберт.
        - И я,- подхватил Дронов.- А там видно будет.
        - Ради бога.- Александр Александрович устало потер глаза.- Я пока наведаюсь к себе в кабинет, поработаю. Не прощаюсь - еще увидимся.
        Когда он вышел, в комнате наступила полная тишина, лишь ровно дышала спящая Анна.
        - Потолкуем?- шепнул Дронов. Роберт показал на стены: не здесь. Сергей кивнул.
        - Пошли во двор, перекурим это дело.
        Открыл окно, ловко перемахнул через подоконник. Роберт, кряхтя, полез за ним.
        Та, без которой смерть
        Уже с той стороны окна оба, не сговариваясь оглянулись на девушку в кресле.
        - Сама так сама,- сказал Роберт.- Это будет по-честному. Согласен? Мы оба знаем, каково без нее, но давай дадим друг другу слово, по-мужски. Если она выберет меня - ты сваливаешь. Совсем, вчистую. Я то же самое. Хотя по мне лучше в петлю.
        - Только без твоих гипнотических штучек,- набычился Дронов.
        - Гипнозом не владею. А то бы ты у меня на поводке ходил, как дрессированный медведь. Так что? Уговор или мочиловка без правил?
        Дронов закрыл глаза - видно, не очень поверил в атропин. Подумал. Тряхнул головой.
        - Лады.
        Они крепко пожали друг другу руки. Хоть Роберт и был уверен в победе, а все же перехватило дыхание.
        Вокруг не было ни души. Над клумбами порхали бабочки, по верхушкам деревьев погуливал легкий ветер, аккуратные дорожки желтели просеянным песком. В самом деле - санаторий, да и только.
        Теперь, когда главное определилось, надо было сменить тему.
        - Чего от нас хотят, как ты думаешь?
        Сергей пожал плечами.
        - Ясно чего. Внедрить к инопланетянам, двойными агентами.
        - Ты что, поверил в эту лабуду?- усмехнулся Дарновский, щурясь. Расширенным зрачкам было больно от яркого света.
        - Так ведь ответственный сотрудник Комитета!- изумился Дронов.- Самого секретного подразделения! Иван Пантелеевич, и тот спасовал. Такие люди ваньку валять не станут.
        - В спецслужбах псих на психе сидит и психом погоняет. Чем секретнее, тем чеканутей. Какие на хрен инопланетяне? Никто их не видел, откуда они прилетают, неизвестно, чего хотят - тоже, одни гипотезы. Но при этом целая свора получает немеряные бабки, может запросто ловить людей и замораживать им мозги. Законы им по фигу, твори что хочешь - Родина разрешает. Несколько хитрых сволочей из разных стран, с большими звездами на погонах, изобрели эту дурку, чтоб держать за горло весь мир. Как же, планета в опасности! Получайте, спасители человечества, полный карт-бланш. А все потому, что на свете полно людей, которым нравится верить в заговоры, тайные козни и коварного, вездесущего врага. Вот на ком все эти ЦРУ, КГБ и прочие «Интеллидженс-сервисы» держатся. Напуганными людьми удобно рулить. Сереж, хоть ты-то с ума не сходи.
        - А Дар - твой и мой? Откуда он по-твоему взялся?
        - Да мало ли на свете не изученных наукой явлений. Может, это следствие клинической смерти.
        - А Белый Столб?
        - Галлюцинация. Или какая-нибудь шаровая молния нетипичной конфигурации. Не знаю! Этот Васильев говорит, что Анна была на шоссе и все видела. Но ни про какой Белый Столб она мне не рассказывала.
        - Как она расскажет, если она немая!
        - Это она для тебя немая.
        Они качнулись навстречу друг другу, готовые вцепиться друг в друга.
        - Ты все-таки ее гипнотизировал, гад!- бледнея, прохрипел Дронов.- Я… я за нее тебе глотку перегрызу.
        Он коротко посмотрел в окно и вдруг просиял.
        - Проснулась!
        Роберт тоже повернулся, но ничего не увидел - только смутные контуры.
        А Дронов уже карабкался на подоконник. Едва удержавшись, чтоб не стащить гада за ремень обратно, Дарновский полез следом.
        Дронов подоспел к Анне первым. Опустился на колени, взял ее за кисти, да еще стал целовать руку, сволочь.
        - Как ты, любимая? Тебе лучше, солнышко?- сюсюкал Дронов, и она позволяла ему слюнявить себе пальцы, но смотрела, между прочим, на Роберта, глаза в глаза!
        Целовальщику кивнула, погладила по волосам, и тот триумфально оглянулся на Дарновского: что, мол, съел?
        Пускай радуется. Зато Роберт вел с ней разговор.

«Эти люди опасные психи. Я вытащу тебя отсюда».

«Нет, они не сумасшедшие. Старик говорил правду. Те, кого он называет
„Мигрантами“, действительно существуют. Это они спасли нам жизнь и оставили на память по подарку».
        Роберт потрясенно заморгал. Не верить Анне он не мог.

«Значит, опасность для Земли действительно существует?»

«Этого я не знаю. Старик верит в то, что говорит, но он злой, он только прикидывается добрым. А у злых людей и правда злая. Сам всё про человечество да про человечество, а никакого человечества нет. Есть ты, есть я, есть каждый человек в отдельности. И стоит один человек не меньше, чем остальные миллиарды. Но Старику на одного человека наплевать. Он видит лес, а деревьев не видит».

«Я тебя не понимаю. - У Роберта голова шла кругом.- Так Белая Колонна была? Ты ее видела?».

«Видела. Но это была не колонна и не столб. Луч. Он светил сверху вниз. Уперся в землю. Стал короче, короче. А внутри был свет. Живой».

«В каком смысле?».

«Не знаю. Белый живой свет, я хорошо это помню. А потом из темноты появился другой свет - желтый, мертвый. Скрежет, треск, крики. Дальше ничего не было. Но я знаю: те, кого старик называет «Мигрантами», не злые. И мешать им не нужно».

«Тебе про них что-то известно?».

«Ничего. Но я чувствую».
        - Милая, я буду здесь с тобой, пока ты не поправишься,- сказал Дронов.- Никуда не уйду.

«Да, так будет лучше. А ты иди», - услышал Роберт и покачнулся, будто от удара в лицо.

«Я не оставлю тебя здесь! С этими. И особенно с ним!».

«Не бойся. Мы больше не расстанемся. Я всегда смогу говорить с тобой, даже если ты далеко», - сказал ему нежный синий взгляд.

«Я не понимаю…».

«Я тоже. Но это так. Раньше не могла, а теперь могу. Вот отвернись. Слышишь меня? .

«Да».

«А теперь отойди к двери. Слышишь?».

«Слышу».

«Я сейчас не могу уйти отсюда. У меня совсем нет сил. Я очень устала. Иди и ничего не бойся. Я буду с тобой».
        Когда она ему это пообещала, Роберт сразу успокоился. Оглянулся на Дронова, по-прежнему ползавшего на коленках, улыбнулся с чувством жалостливого превосходства и вышел в коридор.
        Навстречу, дымя трубкой, шагал полковник Васильев.
        - Уходите? Я распоряжусь, чтобы вас отвезли домой. Идите по главной аллее направо. Она длинная, полтора километра. Разомните мышцы, подышите воздухом. К вечеру обещали дождь, а сейчас благодать. Выходите через проходную, вас пропустят, и подождите снаружи. Машину подадут туда.
        Роберт шел по длинной прямой дорожке, щурился от просеянных сквозь листву солнечных лучей и вел разговор с Анной.

«Видишь, я могу говорить с тобой, расстояния между нами больше не существует».

«А я? Как мне позвать тебя?».

«Когда-нибудь это произойдет само собой. Тебе просто нужно этого очень захотеть… Сегодня ты примешь важное решение. Я уже знаю, каким оно будет. И ты знаешь».

«Нет, не знаю».

«Знаешь. Они найдут тебя».

«Кто? Мигранты? Как? Когда?».
        Ничего не изменилось, точно так же светило солнце и под ногами шуршал асфальт, но Анны с ним уже не было. Ее голос умолк.
        Глава шестнадцатая
        В дирекции
        Сергей держал ее за руки, чувствовал тепло. Они были вдвоем, темнила Роберт наконец ушел - понял, что ему не светит, что свой выбор Мария уже сделала.
        Одно только смущало - она на него совсем не смотрела, и взгляд какой-то нездешний, отсутствующий. О чем думает, непонятно.
        Он прижался лбом к ее коленям, обнял их. Тогда легкая рука погладила его по голове, взъерошила волосы.
        Дронов посмотрел вверх. Вот теперь Мария глядела на него, глаза у нее были такие, будто она очень хочет ему что-то сказать.
        - Я для тебя всё сделаю, мне бы только понять. Ты чего хочешь, а?
        Но как он ни старался, так и не въехал. Заметил только, что в углах рта у нее стала просвечивать улыбка, а на скулах проступил румянец - тот самый, от воспоминаний о котором его бросало в жар все долгие месяцы.
        И надо же, в такой момент в комнату вперся полковник. Причем сначала вошел, а потом уже постучал - привлек к себе внимание.
        - Сергей Иванович, вас ждет директор. Идемте, я провожу.
        - Я вернусь,- сказал Дронов Марии.
        - Конечно, вернетесь. И очень скоро. Разговор будет недолгим,- уверил его Васильев.
        А Сергей с неудовольствием подумал: «Откуда он знает? Может, я еще поломаюсь».
        - Куда идти-то?- спросил он во дворе. Других зданий поблизости не наблюдалось - одни кусты да деревья.
        - Лучше подъедем. Территория здесь изрядная, до дирекции с километр будет.
        Они сели в черную «волгу» - Александр Александрович за руль. Снял с сиденья кожаную папку, небрежно кинул назад, включил радио, и машина тихо зашуршала по асфальту.
        По радио передавали новости. Сначала Дронов почти не слушал. Потом вздрогнул, навострил уши.
        - …причем отдельные экстремистские элементы и просто горячие головы, не разобравшись в ситуации, пытаются возводить вокруг так называемого «Белого дома» баррикады. Решением Государственного комитета по чрезвычайному положению с двадцати одного ноль ноль в Москве вводится комендантский час. Гражданам, не имеющим специального пропуска выходить из дома запрещается. Нарушители буду задерживаться сотрудниками правоохранительных органов. Для поддержания законности и порядка в город будет введен дополнительный контингент внутренних войск, в том числе танки и боевые машины пехоты. Граждан просят сохранять спокойствие и во избежание несчастных случаев воздержаться от пользования частным автотранспортом. Временно исполняющий обязанности президента товарищ Янаев…
        - Ёлки, это что за фигня?- ошарашенно спросил Сергей.
        - Да, такие у нас дела,- хмуро ответил полковник.- Решается, быть Советскому Союзу или не быть. Именно поэтому директор и принял решение вывести вас из пасифицированного состояния, не доведя тестирование до конца.
        - А зачем мы ему?
        - Вы, Сергей Иванович. Персонально вы, в первую очередь. Однако мы уже приехали. Он сам вам расскажет.
        Автомобиль остановился перед небольшим, уютного вида домом, к которому никак не подходило официальное название «дирекция». С отвеса черепичной крыши спускался густой занавес из стеблей дикого винограда, на высоких окнах с раскрытыми деревянными ставнями белели ситцевые занавесочки. Такие дома Дронов видел только в фильмах - французских или там итальянских.
        - Ступайте-ступайте,- поторопил его полковник.- Я потом.
        В прихожей на диване сидел человек в белой рубашке и галстуке, смотрел телевизор. На экране показывали площадь, битком набитую народом. Потом крупно балкон, и на нем Ельцин. Он тряс чубом и что-то говорил, охранник прикрывал президента Российской республики пуленепробиваемым щитом.
        - Сегодня днем на площади перед Белым Домом прошел многотысячный митинг в поддержку президента РСФСР Бориса Ельцина и российского правительства,- рассказывали за кадром. Никогда раньше Дронов не слышал, чтобы у телевизионного диктора взволнованно подрагивал голос.
        Коротко оглянувшись на вошедшего, человек в белой рубашке показал:
        - Вам туда.- И снова уставился в экран.
        Внутри дом оказался больше, чем казалось снаружи. Сергей прошел по коридору, где на полу лежал домотканый деревенский коврик.
        Приоткрыл дверь, думая, что попадет в предбанник или секретарскую.
        Но попал сразу в директорский кабинет. Это было ясно по размеру, по Т-образному столу, по хреновой туче телефонов и карте мира на стене. Плюс в углу еще стоял государственный флаг.
        Как следует всё разглядеть, правда, Дронов не мог - солнце уже клонилось к закату, а окна кабинета выходили на запад, так что пришлось прищуриться и даже прикрыть глаза ладонью.
        У стены тоже помигивал телевизор, здоровенный - наверно, метра полтора по диагонали. Картинка та же - митинг перед Белым Домом. Только без звука.
        А у подоконника стоял мужчина, поливал из лейки цветы. На фоне ослепительного яркого прямоугольника было видно только силуэт.
        Мужчина повернулся и сказал знакомым голосом:
        - Давай сюда, Сережа. Что ты встал?
        Это был Сэнсэй - такой же, как всегда, подтянутый, в элегантном синем блейзере, седой бобрик волос посверкивает на солнце.
        Полицай Чубатый
        - Вы?- обомлел Дронов.- А… а что вы-то здесь делаете?
        - Работаю, Сережа. Уже который год.
        Иван Пантелеевич подошел, по-дружески обнял питомца за плечо, усадил в кресло, а сам пристроился тут же, на подлокотнике, так что Сергею пришлось задрать голову.
        - Сам всё обустраивал, налаживал. Даже дом этот сам спроектировал. В нем спокойно работается и хорошо думается. «Венецианское окно и вьющийся виноград, он поднимается к самой крыше»,- с чувством продекламировал Сэнсэй какую-то цитату.- Теперь ты часто будешь здесь бывать.
        - Так вы не в ВЦСПС работали? И не в ЦК?- всё не мог опомниться Дронов.
        - Нет, Сережа. Я давно, с семидесятых, возглавляю направление по борьбе с Мигрантами. Сначала это был отдел, потом центр, потом управление, теперь вот Санаторий, но цель нашей деятельности не менялась. Смысл моей жизни - уберечь нашу бедную планету от оккупации. Васильев рассказал вам, что мы держим на особом учете всех «мутантов». Ты на это слово не обижайся, способность к мутации - неотъемлемое условие эволюции и вообще совершенствования. Тебя я вел лично, с самого начала. Во-первых, потому что парень ты перспективный. А во-вторых, потому что ты мне понравился. Ты не просто обладатель драгоценного Дара, ты личность, человек с характером. Я вырастил тебя медленно и любовно, как жемчужину в раковине - извини за такое лирическое сравнение. Ты мне давно, как сын. Я знал, что однажды ты принесешь Родине и человечеству неоценимую пользу. Этот час настал.
        - Погодите, Иван Пантелеевич! Но я же вам звонил, говорил про Санаторий, а вы…- Сергей дернулся из кресла, но директор удержал его.
        - В тот момент я не мог поступить иначе. Не было ясности. Вы с Дарновским будто с цепи сорвались, и у нас возникло подозрение, не упустили ли мы тебя. Может быть, Мигранты опередили нас и активизировали мину замедленного действия. Задача на тот момент была одна: как можно скорей найти вас и обездвижить. Я говорил с тобой ровно столько, чтобы звонок запеленговали и локализировали.- Сэнсэй улыбнулся.- Но вы оказались шустрее. Оставили моих ребят с носом. Молодцы!
        - А… А почему вы мне с самого начала, еще в восьмидесятом году, не объяснили что к чему?
        - Для нас было очень важно понаблюдать за тобой. В каком направлении ты будешь развиваться, кто будет около тебя крутиться. Рано или поздно Мигранты вышли бы с тобой на контакт, и тогда, может быть, нам удалось бы взять кого-то из них. Это значило бы больше, чем победа Советского Союза в Великой Отечественной, уж можешь мне поверить. Но ничего, до Мигрантов мы с тобой еще доберемся. Пока же надо отбиться от «полицаев». Совсем они обнаглели, лезут из всех щелей. Ты мне одно скажи: на чьей ты стороне?
        - На вашей, какой вопрос,- обиделся Сергей.
        - Другого ответа я не ждал. Тогда слушай.- Иван Пантелеевич встал, подошел к телевизору, по которому все еще показывали толпу перед Белым Домом.- Положение критическое. Некоторое время назад к нам поступили сведения, что Горбачев -
«зомбоид». Наверх его протащили Мигранты - сначала в Политбюро, потом в генеральные секретари, то есть в лидеры одной из двух мировых сверхдержав. Вся так называемая Перестройка вкупе с Разрядкой - это тщательно разработанная диверсия, чтобы развалить планетарную систему ядерной защиты. На экстренной встрече компетентных лиц было принято решение нанести контрудар. Предатель человечества изолирован на крымской даче, власть в руки взял Госкомитет по чрезвычайному положению, ГКЧП. Но мы столкнулись с мощнейшим противодействием. В чем-то сплоховали сами, но главное - недооценили могущество и наглость Мигрантов. Они сорвали арест Чубатого,- Иван Пантелеевич кивнул на экран, где снова тряс седой челкой президент РСФСР,- а он тоже «полицай», это установлено стопроцентно. В результате сложилась патовая ситуация. В самом центре столицы гноится раковая опухоль, которую мы не можем прооперировать…
        Зазвонил один из телефонов.
        - Да?- отрывисто сказал Сэнсэй.- То есть как это?.. Он что, с ума съехал? Ну надави, дай ему валерьянки, что ли!… Давай, дорогой, давай, продавливай своего шефа. Иначе - сам знаешь.
        Он сердито брякнул трубкой.
        - На чем я…? Ах да, патовая ситуация. Чубатый засел в Белом Доме. Вокруг живое кольцо из десятков тысяч болванов, которые не понимают, что здесь происходит на самом деле. Какая к лешему демократия, какая свобода! Это «пятая колонна» чужой, враждебной силы!- Иван Пантелеевич в сердцах махнул кулаком.- Время работает против нас. Все ведущие новостные телеканалы ведут прямую трансляцию. В регионах с каждым часом все больше наглеют - там «полицаев» тоже хватает. Если сегодня ночью не устраним этот бардак - всё, государству конец. Будем действовать решительно. По-хирургически. Без крови, может быть, даже большой крови обойтись нам вряд ли удастся. Ничего, в мире пару лет поноют и забудут. Как забыли площадь Тяньаньмынь - там было то же самое. Дэн Сяопин принял тяжелое, но единственно верное решение, передавил несколько сотен глупых мальчишек и девчонок танками. Ужасно, конечно, но зато Китай был спасен от хаоса и гражданской войны, в котором погибли бы миллионы…
        - Вы меня не агитируйте,- перебил директора Сергей, озабоченно сдвинув брови.- Вы говорите, что я должен сделать.
        Глаза Ивана Пантелеевича растроганно блеснули. Он прочистил горло, очевидно, не желая, чтобы дрогнул голос.
        - Спасибо, Сережа. Я в тебе не ошибся. А сделать нужно вот что.- Он дернул подбородком в сторону экрана.- Проникнуть в Белый Дом. И уничтожить Чубатого. Без него всё развалится. А главное - вернуться обратно невредимым, еще до начала спецоперации группы «Альфа». Ты понадобишься Родине для других важных дел. Главная война у нас с тобой впереди, боев будет много. Как, справишься? Чубатого очень плотно охраняют. Возможно, там есть и «мутные».
        - Надо - сделаю,- уверенно сказал Дронов. Сэнсэй взглянул на часы, улыбнулся.
        - Вот так. Разговор занял девять минут. А я сказал Васильеву - десять. Мол, больше десяти минут для того, чтоб Серега встал в строй, не понадобится, я этого парня знаю. Оставайся здесь. Я позову Александра Александровича. Он проведет с тобой инструктаж.
        Крепко пожал Дронову руку - не удержался, еще и обнял.
        Шепнул: «Спасибо».
        Вышел.
        Минуту спустя появился полковник. Подмышкой он держал ту самую кожаную папку, что была в машине.
        - Итак,- без предисловий начал он,- начнем с поэтажного плана здания правительства РСФСР.
        Глава семнадцатая
        Мог бы и раньше
        Роберт медленно шел по длинной прямой аллее, пытаясь снова поймать заветную волну. Увы, звучала только музыка, почему-то печальная. Анну он больше не слышал.
        Вокруг было очень красиво, настоящий парадиз. К сожалению, из-за чертова атропина ничего толком разглядеть не удавалось. За деревьями там и сям виднелись крыши домов, какие-то стеклянные крыши оранжерейного вида, даже теннисный корт. Хорошо обустроились защитники человечества, ничего не скажешь.
        В конце концов впереди показались ворота.
        Как и говорил полковник, никто Дарновского не остановил.
        Молодой человек в костюме нажал кнопку, открывая дверь. Вежливо сказал:
        - До свидания. Машина сейчас подъедет. Подождите немножко.
        - Прощайте,- мрачно сказал Роберт.
        За оградой было поле, на дальнем конце которого виднелась трасса, по ней сплошным потоком шли машины. Еще дальше густо торчали корпуса домов.
        Похоже, кольцевая, сощурившись, вычислил Дарновский.
        Странно, это место показалось ему знакомым. Наверное, не раз проносился мимо, просто не обращал внимания на ничем не примечательный забор. Мало ли за городской чертой всяких учреждений с высокими заборами.
        Немного постоял. Прошелся взад-вперед. Странной мелодией развлекал его нынче саундтрек - вроде бы мирной, даже, выражаясь пошлым языком, чарующей, а все-таки грустной. Типа «И отчего, не знаю, слезы приходят светлые ко мне». Как будто впереди ожидало нечто очень хорошее, но не без горчинки. Впрочем, это ни черта не значило - по опыту было известно: представления Роберта и неведомого композитора о том, что для него хорошо, а что плохо, не всегда совпадают.
        Где же обещанная машина, начинал злиться Дарновский. Послать что ли ее к лешему, дойти до шоссе пешком и проголосовать?
        Он сердито обернулся к проходной и вдруг заметил сбоку вывеску. Синие буквы на белом фоне. Ну-ка, интересно. Какое прикрытие избрала себе самая засекреченная в стране контора?
        И опять показалось, что всё это он когда-то уже видел.
        Подошел вплотную, уткнулся в вывеску носом.
        Научно-исследовательский центр по спасению окружающей среды
        Здрасьте! Ведь здесь работает тесть, Роберт пару раз подвозил его до ворот почтенного экологического учреждения!
        Обладатель выдающегося ай-кью разинул рот и по-идиотски захлопал своими полуослепшими глазами. А тем временем ворота бесшумно разъехались, и прямо к Роберту подрулил знакомый «линкольн». Из опущенного окна доносились звуки радио. Приоткрылась дверца, высунулся Всеволод Игнатьевич, собственной персоной.
        - Залезай, Роб. Извини, что заставил ждать. Ах, вот оно что! Но тогда получается, что…
        Не успев додумать, что тогда получается, Дарновский оцепенело уселся в машину.
        Тесть провел рукой по ежику седых волос (он всегда стригся коротко, по-спортивному), засмеялся.
        - Ну и физия у тебя, родственничек.
        Был он, как всегда, франтом - в блейзере с золотыми пуговицами, в шотландском клетчатом галстуке, в темных очках.
        - Так вы директор Санатория,- пробормотал Роберт.- А ваш Центр СОС, стало быть, и есть Санаторий. Я мог бы и раньше догадаться.
        - Мог бы,- согласился Всеволод Игнатьевич.- Мозгами тебя Господь не обидел. Интуиции только маловато. Что жмуришься? Солнце слепит? На-ка, надень.
        Сдернул очки, протянул. Впервые Дарновский видел его глаза и, если б не атропин, мог бы в них заглянуть.
        Ага, сейчас. Если бы не атропин, тесть бы очки ни за что не снял.
        - Так вот почему вы всегда прятали глаза…
        - Конечно. Мы довольно быстро вычислили, в чем состоит твой Дар. Зачем мне нужно, чтобы «мутный» рылся в моих мозгах?

«Линкольн» ловко ввинтился в поток автомобилей, быстро переместился в левый ряд. Что Всеволод Игнатьевич классно водит машину, Роберт знал давно.
        Какое-то время ехали молча. Дает возможность придти в себя, понял Дарновский.
        - Видишь, что творится?- показал тесть на странные, громоздкие грузовики, стоявшие вдоль трассы.
        Роберт присмотрелся - нет, не грузовики. Бронетранспортеры.
        - Парад, что ли?- спросил он.- Какое сегодня число?
        - Сегодня 20 августа. Это не парад, а битва за будущее нашего государства. И, вероятно, всей планеты,- очень серьезно сказал всегдашний балагур.- Принято решение положить конец бардаку. Хватит с нас хаоса. Дело зашло слишком далеко. Мы не можем себе позволить стать легкой добычей для врага. Пришло время проявить твердость и наказать предателей. Мы берем власть в свои руки.
        На сердце у Роберта тоскливо защемило. Всё, гуд бай, гласность. Пессимистические прогнозы сбываются.
        - Кто «мы»? КГБ?- уныло спросил он.
        - Нет, Клуб.
        Вариант «Каппа»
        - А?- неинтеллигентно переспросил кандидат наук, думая, что ослышался.- Клуб?
        - Да. Неужели ты думаешь, что нашим великим государством управляли те жалкие старики, Брежневы да Черненки, все эти сиськи-масиськи? Нет, Роберт. Уже много лет все важные решения в стране принимает некий неформальный орган - так сказать, клуб по интересам. Потому так и назван. Интересы у нас понятно какие: величие Родины и защита человеческой цивилизации. Члены Клуба занимают высокое положение, но не на самом виду - у вторых и третьих лиц гораздо больше свободы маневра, чем у первых.
        - И вы один из членов?
        - Да.
        Дарновский покачал головой.
        - Значит, про инопланетян всё туфта. Я так и знал. Страшилка, придуманная, чтоб иметь карт-бланш, да?
        - Нет, не туфта. Человечеству действительно угрожает смертельная опасность. Мне потому и была оказана честь стать членом Клуба, что я веду это направление, важность которого с каждым годом всё возрастает. Поэтому у меня особые права и полномочия.- Тесть коротко улыбнулся, на секунду сделавшись похожим на прежнего шутника.- Как у Джеймса Бонда.
        - Лицензия на убийство? Для Санатория законы не существуют, это я уже понял.
        Тесть ловко пролетел перекресток на желтый свет, обогнал громыхающую железом танковую колонну.
        В отличие от МКАД, в городе легковушек было почти не видно, никогда еще Роберт не видел ранним вечером в Москве таких пустых улиц, даже в воскресенье. Впрочем, какой нынче день недели, он не знал.
        - Да, на нас общепринятые законы не распространяются,- жестко сказал Всеволод Игнатьевич.- Пойми ты, мы ведем неравную борьбу с куда более сильным противником. Они знают про нас всё, мы про них почти ничего. В последние годы Мигранты совсем распоясались, причем плацдармом выбрали именно нашу страну - как самое слабое звено в цепи великих ядерных держав, в полном соответствии с ленинской теорией. Наш Клуб оказался не на высоте, вовремя не разглядели, что на роль руководителя партии и государства нам подсунули «полицая». Удивляться нечему. В распоряжении Мигрантов богатый арсенал. Тут тебе и зомбирование, и промывание мозгов, и искусственное генерирование любых ситуаций - хоть политических, хоть природных. Мы все равно что аборигены с луками и стрелами против колонизаторов, вооруженных по последнему слову боевой техники. Скажу тебе со всей откровенностью: шансов на победу у нас немного. Собственно, только один.- Тесть рубанул ребром ладони по рулю.- Мы молодая, варварская цивилизация, у нас кровь еще не остыла. А они старые и энтропичные, с холодной водичкой в жилах или что там у них. У них
существуют какие-то свои правила, по которым они действуют, и ограничения, которые они строго соблюдают. Значит, мы должны быть непредсказуемы, вести драку без правил. Пусть увидят, что об нас можно обломать зубы. Пусть подыщут себе какую-нибудь другую планету, у жителей которой характер послабее. Ведь убрались же мы, великая держава, из маленького, отсталого Афганистана. А потому что в конце концов поняли: эти сдохнут, но не сдадутся. Точно с такой же ситуацией двадцать лет назад столкнулись и американцы - во Вьетнаме.
        Раздался звонок. А Роберт и не знал, что «линкольн» тестя оснащен радиотелефоном.
        - Да?… Так и сказал?- Всеволод Игнатьевич довольно громко скрипнул зубами.- Он что, забыл, кто его выдвинул? Поговори с ним по-мужски. Пусть не трясется. Он генерал или тряпка? Танки для того и существуют, чтоб из них стрелять! А гусеницы, чтоб давить!… Давай, жду.
        Пожалуй, Роберт впервые видел тестя в таком раздражении.
        - Будете людей гусеницами давить? По принципу: бей своих, чтоб чужие боялись? Послушайте, Всеволод Игнатьевич, а может, вы с вашими санаториями и клубами хуже Мигрантов, а?
        Сказал - и сам испугался. Умный человек тем и отличается от глупого, что лепит не всю правду-матку, а пропускает ее через фильтр, в зависимости от собеседника.
        Но тесть не оскорбился. На минутку умолк, как бы призадумавшись над вопросом, и ответил спокойно, рассудительно:
        - Да что говорить. Мы, конечно, не сахарные. Но мы по крайней мере свои. Родились на Земле, ею вскормлены, и умрем тоже здесь. Живем грешно, зато своим умом, не на поводке бегаем. И господ со стороны нам не надо. Ты со мной согласен?
        Он покосился на Роберта.
        - А с чего вы взяли, что Мигранты хотят нас оккупировать? Может, это ваши домыслы? Что если они просто хотят нам помочь?
        - Подарить райское блаженство?- горько улыбнулся Всеволод Игнатьевич.- Сначала делают подарки отдельным представителям вроде тебя с Сережкой, а потом осчастливят всех остальных. Знаешь, какое кодовое название у международной программы по отслеживанию «мутантов»? «Дары волхвов».
        - Почему?
        - Ходила у америкосов одна теорийка. В порядке бреда. Что Иисус Христос - это одна из ранних попыток, предпринятых Мигрантами с целью перепрограммировать человечество. Ну, поменять людям базовые этические установки. Выбрали инопланетяне по каким-то параметрам младенца, наделили его особыми Дарами. Рождественская звезда из Библии - это, мол, космический корабль. Волхвы - экипаж.- Тесть засмеялся, но опять невесело.- Только не очень-то у них вышло. Мы ведь не роботы, нас не надо перепрограммировать, как-нибудь сами в своих проблемах разберемся.
        Дарновский сделал скептическую гримасу.
        - Вы в этом уверены?
        - А не разберемся - значит, туда нам и дорога.
        Опять зазвонил телефон.
        - Как «в прострации»?- крикнул Всеволод Игнатьевич.- И руки дрожат? А зрачки?… Даже так? ……!- выругался он по матери, чего за ним никогда не водилось.- Те же симптомы, что у остальных!
        Он в ярости шмякнул трубкой о панель. Резко затормозил у тротуара и несколько секунд сидел, закрыв ладонями лицо. От такого всплеска эмоций Роберт занервничал.
        - Что случилось? А?
        Ответил тесть нескоро, но зато, когда убрал ладони, был снова сдержан и хладнокровен.
        - Всё,- сказал он.- Провал. Они оказались сильнее. Мы слишком долго готовились и слишком медленно разворачивались. Мигранты успели нанести контрудар. Вмазали по членам Чрезвычайного Комитета психопенетрацией.
        - Чем-чем?
        - Сфокусированным психопенетрационным излучением. Американцы предупреждали, что Мигранты владеют подобной технологией. Это мощное лучевое воздействие на психику человека. Все члены ГКЧП и ключевые военачальники скисли, хотя люди исключительно волевые, можно даже сказать, железные. Полный паралич воли. К каждому из них приставлено по члену Клуба, но поделать ничего нельзя. Одни и те же симптомы: тремор рук, нефиксированный взгляд, неадекватная нервозность, абсолютное отключение механизма принятия решений. Переиграли нас Мигранты.
        - И что же вы будете делать?
        - У нас остаются кое-какие ресурсы, но задействовать их бессмысленно. Шансы на победу слишком малы, сиутация вышла из-под контроля. Ночной штурм Белого Дома придется отменить. Иначе вместо китайского варианта у нас получится всесоюзная кровавая баня… Да, решено!
        Он подобрал жалобно попискивающую трубку, набрал номер.
        - Сан Саныч? Ты в курсе, да?… Ладно, эмоции потом. Сейчас так. Группе «альфе» отбой - это первое. Инструктаж прекращай. Акция отменяется… Да - нет смысла. Снимай Дронова с пробега. В остальном - общая эвакуация по варианту «Каппа». Ну, давай. Исполняй.

«Линкольн» плавно взял с места.
        - С какого это пробега вы снимаете Дронова?- настороженно поинтересовался Роберт.
        Всеволод Игнатьевич, кажется, не расслышал. Он смотрел перед собой, напряженно о чем-то размышляя.
        - Что ж, на данном отрезке «полицаи» взяли верх. Но проигранный бой это еще не проигранная война. Подобный вариант нами просчитан, всё предусмотрено. По плану
«Каппа» сопротивление будет вестись из подполья. Если не дергаться, не суетиться, со временем - может, лет через десять, мы снова окажемся у руля. Людские ресурсы-то есть. И рычаги влияния никуда не денутся. У Мигрантов свои агенты, у нас свои. Что-что, а операции по внедрению проводить мы умеем. И Клуб никуда не денется. Просто на время уйдет поглубже в тень. Ясно одно: Клубу понадобится свежая кровь. Об этом, собственно, я и хотел с тобой поговорить. Есть мнение ввести тебя в состав постоянных членов.- Всеволод Игнатьевич торжественно поднял палец.- Ты даже себе не представляешь, какие это возможности перед тобой открывает. Ну и, конечно, какую возлагает ответственность. Тебе сколько лет, двадцать восемь? Мне, когда я вступал, было сорок, и я считался вундеркиндом. Но пришло время омолодить состав, сегодняшнее фиаско - лучшее тому доказательство. Я поручился за тебя. Потому что ты обладаешь всеми необходимыми качествами: умом, целеустремленностью, твердостью характера. Мне ли не знать. Ну и твой Дар, конечно, нам тоже пригодится.
        Дарновский подумал и спросил:
        - Дронова тоже берете?
        - Нет, у Сергея своя стезя. Он, выражаясь по-библейски, не Муж Совета, а Муж Силы, в Клубе ему не место. С Дроновым поработают наши специалисты, как следует его подготовят, и он станет нашим советским Бэтменом. Уже поминавшийся агент 007 против Сереги будет вша на гребешке. А для заданий стратегической важности мы будем использовать вашу группу целиком. Это будет наше секретное оружие.
        - «Группа» - это в смысле я и Дронов?
        - Нет, вы трое. Ты как-то сказал Дронову (я слышал запись этого разговора): «Ты Сила, я Мысль, вместе мы комбинация неубойная». Но Силы и Мысли недостаточно, что продемонстрировал ваш прокол в Лаборатории. Я только сейчас понял, что идеальную боевую ячейку образует вся ваша троица: Интеллект, Сила плюс Интуиция. Вот союз, который одолеет любую преграду и решит какую угодно проблему. Ты, конечно, будешь считаться в группе старшим - как член Клуба. Но, думаю, фактическое лидерство станет определять конкретная ситуация: что в данный момент важнее - расчет, чутье или действие. Вы трое просто созданы друг для друга. У вас даже фамилии похожи: Дарновский, Дронов и Долина.
        А ведь верно, подумал Роберт. Получается 3-D. Только лучше бы этих «Д» было только два, третье явно лишнее.
        - Почему она одна на нас двоих?- мрачно спросил он многоумного тестя.
        Тот философски пожал плечами.
        - Я думал про это. Может быть, чтобы вы с Сережей постоянно напрягали все силы, эксплуатировали Дар на всю катушку. Ты и Дронов, как анод и катод, а Марианна - проносящийся между вами ток. Куда вас этот любовный треугольник выведет, кого она выберет - не знаю, самому интересно. Я бы поставил на тебя. Духовная связь прочнее телесной.

«Знает, про всё знает!- понял Роберт.- Даже про то, что у меня с Анной ничего не было. Сам же я наверняка и наболтал во время допросов».
        - Только и второго из своих сетей она не выпустит,- все тем же задумчивым тоном продолжил Всеволод Игнатьевич.- Что ж, треугольник - весьма устойчивая геометрическая фигура. Опять же, необходимая для интересов дела.
        Действие атропина понемногу начинало ослабевать. Дарновский вдруг обнаружил, что уже может различать контуры домов. Он посмотрел вокруг. Что-то больно долго они ехали - если, конечно, тесть вез его домой, на Вернадского.
        Э, да ведь это Волгоградка! За разговорами он не заметил, как они чуть не весь город промахнули. Ну да - трафика-то никакого нет.
        - Куда вы меня везете?- заерзал на сиденье Роберт.
        Всеволод Игнатьевич удивился.
        - Как куда? Ты же хотел домой? Вот я тебя и везу в Кузьминки, в ваше с Марианной гнездышко. Она немножко окрепнет, и доставим к тебе, в лучшем виде.
        Покраснев и опустив глаза, Дарновский несмело спросил:
        - А… а как же ваша дочь? Инна?
        О, Господи, только сейчас до него дошло. Ведь три месяца прошло! Как там Инна? Что отец ей рассказал? И рассказал ли вообще что-нибудь?
        Тесть невозмутимо ответил:
        - Во-первых, она не Инна. Во-вторых она мне не дочь. Это наша сотрудница, выполнявшая долгосрочное задание, которое теперь закончилось. Не переживай ты так из-за нее. А то во время допросов прямо достоевщину какую-то устроил: «я подлец, я мерзавец, я предатель». С Инной всё будет нормально. Ты для нее всегда был просто
«кроликом».
        - Кем?- пролепетал Роберт, вспомнив, что именно этим словом жена мысленно называла его, находясь в посткоитальной расслабленности.
        - Ну, словечко у нас такое в Санатории. «Кролик» - это «мутный», находящийся под постоянным наблюдением. Вроде как подопытный. Юмор такой, не обижайся. Мы ведь на вас с Сергеем первоначально как вышли? У меня есть специальный отдел, который занимается мониторингом всяких странных, логически трудно объяснимых происшествий. Пролопачивает провинциальную прессу, проверяет слухи и прочее. А тут ДТП, в котором рейсовый автобус ни с того ни с сего разбивается в лепешку непонятно обо что, причем двое пассажиров остаются целехоньки. Это довольно типичный случай. Например, если где-нибудь ни с того ни с сего грохнулся самолет, а кто-то из бывших на борту чудодейственным образом уцелел - девяносто девять процентов, что без Мигрантов не обошлось. Мы вас обоих поместили под наблюдение. Убедились: точно, наши кадры. Вел вас с Сережей лично я. Потом подключил Инну. Семь лет с тобой проработала, из лейтенантов в капитаны выросла.
        - А… а теща? Ну, Александра Васильевна?
        - Тоже наша сотрудница, майор запаса. У меня, Роб, на самом деле сын и дочка. Жена умница. Я вас обязательно познакомлю.
        Тут Роберт умолк надолго. Наверно, минут на пять. Нужно было разобраться в собственных чувствах.
        Ощущал ли он себя униженным? Да, безусловно. Но в сто раз сильнее было несказанное облегчение. Будто лопнули и разлетелись стягивавшие душу цепи.
        Он свободен! Он никому ничего не должен! Какое счастье!
        Тем временем «линкольн» уже въезжал во двор пятиэтажки.
        - Вон стоит твой «гольф», забрали из леса,- показал Всеволод Игнатьевич.- Дверца незаперта. Ключи от зажигания и от квартиры в бардачке. Стекло там заменили, даже уборочку сделали. В холодильнике полно жратвы. Отдыхай. Ну, до скорого.
        И пожал бывшему (или нет, фиктивному) зятю руку.
        - Как? И вы не спросите, что я решил?- сощурился Дарновский.
        - Сегодня не спрошу. Ты побудь один, подумай.- Директор Санатория улыбнулся.- Э, э! Ты в меня взглядом-то не впивайся!- Он сдернул с Роберта очки, нацепил на нос. - Ну тебя к черту - зрачки начали уменьшаться.
        Помахал на прощание рукой, умчался.
        Умный мужик, поглядел ему вслед Дарновский. Сильный. Если б не Анна, охмурил бы меня. Проглотил бы и не поперхнулся.
        Поднялся в квартиру, прошелся по комнате.
        В шкафу висело белое платье, то самое. Роберт прижался к нему лицом. Ткань пахла Анной.
        Она действительно жила здесь, это был не сон. И скоро она будет здесь снова.
        Хороший вопрос
        Сидел ночью один, не отрываясь смотрел прямую трансляцию по CNN. Думал: все сошли с ума, даже американцы. Как будто других новостей в мире нет.
        Главное, ничего не происходит: силуэт Белого Дома вдали, темнота, пару раз небо прочертили трассирующие очереди - и всё. Женщина-комментатор говорит, говорит. Голос тревожный, а сказать особенно нечего, повторяет одно и то же.
        И ведь знал уже, чем закончится, а оторваться от экрана не мог.
        Музыка предупреждала: готовься. Сейчас произойдет что-то страшное. Жди.
        Вот он и дождался.
        В какой-то момент саундтрек споткнулся, сбавил звук почти до нуля, и послышалось тихое дыхание.
        Анна!

«Я тебя слышу, любимая! - встрепенулся Дарновский.- Говори! Я дома. У нас дома. Как ты себя чувствуешь? Когда ты придешь? Хочешь, я приеду за тобой прямо сейчас! .

«Не нужно, - печально ответила Анна.- Я должна остаться с ним. Прости меня».
        Это было до того неожиданно, до того невероятно, что он растерялся.

«С кем? С Дроновым? Ты… ты любишь его, не меня?».

«Я люблю тебя. Очень люблю. Но я не могу его оставить. Без меня он погибнет. Ему нельзя быть одному».

«А мне можно? - Роберт вскочил, взмахнул руками, хоть она и не могла его видеть.- Я тоже жить один не стану!».

«Ты не один. Они о тебе позаботятся, с ними ты будешь под надежной защитой. А он выбрал этих, его путь труднее, и я не могу его бросить».

«Постой, но ведь ты сама подтолкнула меня к такому выбору! Я тоже согласен быть с этими, только бы с тобой!».

«Не сможешь. Прощай, милый. Это наш последний разговор, больше ты меня не услышишь».

«Почему!?»

«Мне будет очень не хватать тебя, но я не смогу говорить с тобой. - Ее голос с каждым мгновением делался всё тише. - Не знаю, почему, но я это чувствую. Нет, знаю. Наверное, потому что это было бы предательством. Прощай. Слушай мелодию, в ней ответ».
        И больше он не услышал ни слова. Может, из-за музыки. Проклятый саундтрек зазвучал громче и окончательно заглушил голос Анны.

«Какой ответ? Зачем мне мелодия, если нет тебя? Анна! Анна! Отзовись!».
        Лишь когда снизу застучали, Роберт понял, что кричит в голос.
        С той секунды, когда Анна умолкла, Дарновский не мог ни сидеть, ни стоять. Его бросало по комнате, он натыкался на стены, бормотал что-то бессвязное.
        Находиться в доме, где ее больше никогда не будет, было невыносимо.
        Он сам не помнил, как вывалился из подъезда. В руке болтался брелок с ключами от
«гольфа».
        Правильно! Ехать, куда глаза глядят. Зрение почти восстановилось - во всяком случае, в темноте и через очки видно было почти нормально.
        Никогда еще Роберт не гонял по Москве на такой скорости, не соблюдая никаких правил.
        Но и Москва такой еще не бывала. Ни одного гаишника на совершенно пустых улицах. Мертвый безлюдный город, лишь жутким голубым сиянием светятся окна. Все свихнулись, никто не спит - смотрят телевизор.
        Проносясь по Садовому кольцу, Роберт увидел толпу. Там орали, чем-то размахивали, посреди мостовой пылал троллейбус.
        Он объехал сумятицу стороной, ему ни до кого не было дела. Безумная, прерывистая мелодия гнала его вперед, вперед, вперед.
        Все вокруг рехнулись. Всеволод Игнатьевич со своими Мигрантами, москвичи, CNN. Даже Анна.
        Когда человек вдруг сознает, что он один - нормальный, а все остальные психи, это уже диагноз.
        Роберт Лукич, вы чекалдыкнулись на всю крышу. И, возможно, уже давно.
        Улица начала расплываться, словно бы подтаивать. Снова атропин, подумал Дарновский, а потом сообразил: это он плачет.
        О ком? О чем?
        Об Анне? Нет, ее жалеть незачем. Она всегда знает, как поступать. Не женщина, а скала, не сдвинешь.
        О себе? Себя не жалко.
        О Даре, вот о чем он плакал.
        Как ты распорядился своим Даром, кто бы тебе его ни дал - Бог, которого нет, инопланетяне, которых тоже нет, или сотрясение мозговых клеток? Ты мог проникнуть в тайны человеческого сознания и подсознания, стать гениальным психотерапевтом, утешителем страдающих или голосом безгласных, а вместо этого десять лет рылся в навозной куче, выклевывая оттуда жалкие крохи. А может быть, истинным Даром было вовсе не умение копаться в чужих мыслях, а Мелодия?
        Словно в подтверждение, саундтрек взорвался еще более неистовым, прямо латиноамериканским ритмом.
        Вот и музыка тоже свихнулась - чему она радуется? Психу-одиночке жить на свете незачем. Еще поддать газу, и на первом же крутом повороте всё закончится. Мелодия оборвется, и продолжения не будет.
        Что это дорога вдруг потемнела, пропали дома?
        Оказывается, безумного водителя вынесло на загородное шоссе - то самое, Рублевское. Выходит, руки не просто крутили баранку, они знали, куда ехать.
        Всё складывалось просто отлично. Где всё началось, там и закончится.
        Поворот на Колину Гору он пролетел, едва не перевернувшись - два левых колеса оторвались от земли.
        Нет, здесь было бы слишком рано.
        Еще надо миновать мост, и за ним будет поворот, где на такой скорости точно не вписаться. Еще полминуты, не больше.
        Внезапно Роберта осенило. А что если на самом деле он погиб тогда, в автобусе? И всё, бывшее потом, не более чем предсмертная химера, примерещившаяся угасающему сознанию?
        - А вот это мы сейчас проверим,- свирепо сказал он вслух и вдавил педаль газа.
        Через мост пролетел вихрем. Вывернул руль, хоть и ясно было - сейчас вмажется в деревья на той стороне изгиба дороги.
        Но за поворотом были не деревья. Там стояла, упираясь в самое небо, Белая Колонна, наполненная живым светом.
        Последняя мысль, уже в самый момент столкновения, была такая: а мелодия-то звучит. Значит, не конец? Продолжение следует?
        notes
        Примечания

1
        Летний вечер на Елисейских Полях, долгожданное тайное свидание… (англ.)

2
        круглые сутки рок (англ.)

3
        Добрый день! Какая сегодня чудесная погода! (англ.)

4
        Приятного сна (англ.)