Корабль мира «Василий Чапаев» Василий Павлович Аксенов
        Негатив положительного героя #
        Василий Аксенов
        Корабль мира «Василий Чапаев»
        Трехпалубный волжский теплоход далеко не первого, чтобы не сказать третьего, класса проходил мимо поселка Ширяево, где когда-то на склонах Жигулевских гор живописали три студента во главе с Репиным. Ширяевцы были заинтригованы видом двадцати восьми пассажиров, что в оранжевых хитонах под стук барабанов приплясывали на верхней палубе. Кто только нынче не ездит по Волге-матушке!
        Теплоход прошел, и ширяевцы остались в неведении, а читателю следует сразу же узнать, что «Василий Чапаев» был зафрахтован духовной группой Бхага-Йоги, ведомой своим учителем Шрила Прабхавишну Свами (Австралия). Давайте по порядку. Бхага - это божество, то есть Бог есть Бог! Вдохновляет близость славянского и древнеиндийского. Являясь воплощением счастья и плодородия и будучи весьма благосклонен к людям, Бхага, естественно, проводит свадебные церемонии и покровительствует эротике. В мифах о Бхаге нередко упоминается его ладья, именно поэтому двадцать восемь антиподов избрали п/с Волжского речного пароходства для орошения блаженством берегов российской матери. Плывущие вниз по водному потоку австралийцы называли себя бхагаватами, то есть благословенными. Народ это был, с употреблением модного наречия говоря, достаточно тощий, достаточно сияющий, передвигающийся по палубе достаточно мелкими скачками вбок.
        Экипажу «Василия Чапаева», состоящему по странной случайности тоже из двадцати восьми человек, пассажиры нравились. Привезенный на борт турагентством
«Дух-Бродяжий» для непьющих бхагаватов запас спиртного пришелся на долю чапаевцев, и всем хватало, потому что экипаж по волжским стандартам пил умеренно.
        Каждое утро, за четверть часа до восхода солнца, бхагаваты уже стояли на верхней палубе в позе сирхасана, то есть на головах, повернувшись лицами в сторону Ушас, богини утренней зари. Сразу после восхода в оранжевой палатке, открытой к Солнцу, духовный гуру Шрила Прабхавишну совершал ритуал радостного совокупления с кем-нибудь из своей паствы.
        Иногда, впрочем, он предоставлял исполнение ритуала двум таинственно избранным, а сам лишь ассистировал путем наложения кармы.
        Прабхавишну, или Осиянный, был высоким сорокалетним мужчиной с развернутыми плечами и большими лопатами рук. До того как на него сошла благодать, его звали Дерек Доор, и он занимался зубным протезированием в пригородах Сиднея. Идиотизм пригородной жизни привел его однажды в ашрам Четырехрукого Вишну. Неожиданно для всех, и прежде всего для него самого, в нем обнаружилась экстраординарная способность к пению пуран, к медитации и воплощению астральных сигналов. На одном из сеансов он сам мелькнул перед единоверцами в полном вооружении, то есть с плавно двигающимися четырьмя руками, несущими круглую чакру, раковину, булаву и лотос. В другой раз изумленные бхагаваты, прислушавшись к его трансцедентальному бормотанию, поняли, что к нему сошло для прямой беседы одно из воплощений Вишну, а именно Пурушоттама, лучший из людей. С тех пор все члены ашрама уверовали, и Дерек Доор стал гуру под именем Шрила Прабхавишну Свами.
        К тому времени начались грандиозные изменения в России. Международная община кришнаитов с восторгом за ними следила. Еще вчера власти российского пространства подвергали их русских братьев гонениям. Деструктивные силы, известные под именем Цекагебе, клеветали на носителей всеобщей любви, объявляли их агентами иностранных разведок, брали под стражу. Ходили слухи, что в узилищах очищенных людей заставляли есть пучочки вываренной умерщвленной плоти. Борьба добра и зла, однако, еще не вступила в трагическую фазу последних тысячелетий калиюги, вепрь Вараху вовремя сошел на почву России, и оковы пали. Открылись возможности орошения этой почвы вечно освежающими припевами Хари-Рамы.
        Однажды Свами нашел на карте России поселение, именуемое Самара. Имя это пленило его. «Самвара» означало высшее благо, а «Самантабхадра» - нечто всецело доброе, подвигающее вселенную, пусть через все низвержения Шивы, к рождению нового лотоса Брахмы и к благоволению Вишну. Не забыты им были и самаритяне, эти носители мира и добра. Бхагаваты не видели противоречия между христианством и кришнаизмом, полагая нравственную драму библейских заветов внушительной частью общей циркуляции.
        С восторгом австралийцы узнали, что Самары можно достичь по воде. Скольжение бхагаватской ладьи, то есть корабля мира, вниз по Волге очистит этот водный поток от миазмов рухнувшего коммунизма. Там, в Самаре, секта совершит решающее омовение и этим будет способствовать ренессансу берегов. Вот так получилось, что группа ашрама Четырехрукого появилась в Москве.
        Проводя различные переговоры, Свами под своим мирским именем Дерек Доор посещал московские конторы. Одетый в обычный серый костюм, с несколько близоруким выражением лица и маленькими круглыми очками, только что, казалось, скатившимися с высокого лба и спасенными от падения на пол кругленькой картошечкой носа, он походил на бизнесмена или, скорее, на профессора колледжа. Одна лишь деталь - не всегда замечаемая москвичами - выдавала его принадлежность к высшим сферам: золотистые волосы сзади были уложены в изогнутую и прижатую к затылку косицу, что являлось напоминанием о Змее Шеше, на котором, как известно, возлежит великий благодетель вселенной Вишну, он же Хари и Рама.
        Переговоры были недолги, ладья была найдена в лице теплохода «Василий Чапаев», хоть и замызганного, но еще надежного плавсредства. Впрочем, вопросы безопасности мало волновали бхагаватов, поскольку само понятие земной безопасности казалось им немного смешным. Фирма выделила экспедиции и переводчика, столь же бывалого, сколь и растрепанного москвича по имени Лев Обнаг. Он тут же, без всякой подготовки, но эффективно стал переводить обращения «чапаевцев» к жителям берегов. Вот, например, великий гуру обращается со своим священным словом к экипажу буксира «Комсомолец Татарстана» на причале в порту Кинешмы: «Дорогие братья, наши попутчики на пути к нирване! Мы счастливы встретить вас и передать вам откровения Великой Небесной Любви и Благодатного Мира и все благословения нашей священной Тримурти, которых мы достигли благодаря прилежным медитациям и сессиям продолжающегося очищения. Позвольте нам предположить, что вы присоединитесь к нам в наших песнопениях во славу Хари-Кришны, всеобъемлющего защитника Вселенской Жизни и человеческой расы. Хари-Кришна! Хари-Рама!»
        Лев Обнаг тут же переводит: «Привет, братишки-попутчики! Мы очень рады тут с вами потусоваться и передать вам кое-какие откровения в области Небесной Любви, Благотворного Мира, ну и так далее! От нашей божественной Тримурти, вот тут заминка, ну, в общем, большой привет! Мы старательно очищаемся, вот и вы очищайтесь! Спирт здесь ни при чем, нечего ржать! Присоединяйтесь к нам, попляшем, погудим во славу Всеобъемлющего Защитника. Понятно? В общем, хлопаем в ладоши, трясем костями! Не подводите, ребята! Хари-Рама!» Матросня охотно пускалась в трясучку вместе с оранжевой братией, стараясь прежде всего выяснить, кто из бритоголовых мужик, а кто девушка. Бубнили бубны, бряцали бубенцы. Мрачная индустрия изнуренного социализма взирала с берега на входящую в экстаз толпу. Матросики поглаживали вдоль хребтов обнаруженных девушек, нередко, впрочем, ошибаясь.

«Скажите, Лев, чье имя носит наш корабль?- спросил однажды Свами.- Я ловлю в нем отзвуки восемнадцатой главной пураны».

«И неудивительно,- тут же ответствовал Лев Обнаг.- Василий Чапаев - это исторический герой и в то же время источник хорошего настроения».
        Бхагаваты просияли. Плыть на ладье с именем героя и источника хорошего настроения - это ли не благо, это ли не счастливый жребий!
        Лев Обнаг никогда не присоединялся к общим танцам, подчеркивая этим, что он тут технический специалист, но отнюдь не единомышленник. И впрямь, трудно было представить Льва среди очищающихся бхагаватов. Не зная умеренности ни в чем, он нажрал себе пузо, странное для его двадцати восьми лет. Оное с трудом вмещалось в джинсы и не втягивалось под ребра при приближении девушек. Клочковатая борода и плохо поддающиеся гребню спиральки волос оставляли экспонированными лишь небольшие части его лица; ну, нос, ну, верхние подушечки щек, ну, поблескивающий ленивым цинизмом глаз, то левый, то правый, в зависимости от того, куда направлялась в данный момент его пятерня.
        С точки зрения австралийских бхагаватов, их переводчик был преисполнен скверны. Он никогда не отказывался от употребления кусков умерщвленной плоти, то есть отбивных, бифштексов и жареных цыплят, жрал и яйца. Дурман алкоголя приводил его в восторг, особенно если на халяву. Что же касается точки зрения Льва, то его тошнило от кулинарных пристрастий бхагаватов. Мало того, что не лопают ни мяса, ни рыбы, они еще отвергают те овощи, употребление которых связано с прекращением овощной жизни. Морковка, например, в пищу не годилась, потому что ты ее вытаскиваешь из земли целиком и таким образом прекращаешь ее существование. С картошкой еще сложнее, ибо ты не один ее клубень берешь, а варварски выворачиваешь весь куст. С огурцами дело обстоит получше, особенно с теми, что, дозрев, сами отвалились. Из яблок тоже лучше всего паданцы. Основным источником протеинов для секты были орехи. Ореховое дерево потряси, и получишь множество веществ, тогда как дерево само не только не умрет, но воспрянет. В общем, устроили себе эти шизики добровольный ГУЛАГ, если не считать ритуальных траханий, так думал Лев Обнаг о
своих подопечных.
        Свами иногда на него посматривал со вниманием. Неужели от близости к нам этот молодой, отекший русский не чувствует никакой благодати? Неужели ему не хочется избавиться от подкожных пластов первородного греха?

«Хочешь пива, Дерек?» - иногда спрашивал грешник великого Прабхавишну. Свами только улыбался, садился в позу лотоса, колечками пальцев очерчивал круг очищения. Ему действительно в жару по старой памяти хотелось пива. Распрямляя пальцы и простирая ладони, он получал вместо пива великолепное количество солярной праны. Учись, Лев, приобщайся, перестань мусолить горлышки бутылок! Лев не учился, не приобщался, мусолил.
        Впрочем, на третий или на четвертый день стало замечаться, что переводчик все-таки слегка подпадает под всеблагое влияние. Однажды он поинтересовался, нельзя ли ему поучаствовать в утреннем ритуале универсального соития. В частности, эстетически полезным было бы иметь партнершей ту участницу плавания, которая значится в списке под именем Сесили Комбри.
        Выслушав, учитель взял его своими неслабыми руками за плечи и минут пятнадцать смотрел в глаза. Зеркала души Льва Обнага сначала юлили, но потом зафиксировались под огромными радужными зрачками Шрилы Прабхавишну. Ради хорошего пистона можно и в гляделки поиграть, твердил себе выпускник Института им. Мориса Тореза, но тут ему вдруг стало страшно, а потом все страшнее, а когда стало совсем невыносимо, железное объятие распалось. Гуру отечески улыбался.

«Брат мой Лев!- сказал он в стиле Франциска Ассизского.- Ты имеешь в виду сестру Ваджраяну?»
        Обнаг кивнул и сглотнул слюну, похожую на кусочек засохшего козьего сыра.

«А знаешь ли ты, что ее также называют Змеей Шеша и что я возлежу на ней во время церемоний полнолуния?»

«Ну, если это так сложно, тогда не надо»,- пробормотал москвич, но тут учитель взял его голову в свои ладони и сказал, что приветствует его первую попытку выхода из круга скверны в мир самоотречения, ибо что же такое половой акт, если не самоотречение на пути к нирване.
        На следующее утро, с первыми бликами рассвета, в виду проплывающих справа Жигулевских гор (символы юги благоденствия), а также отстаивающихся и подванивающих слева лихтеров и барж (символы поздней калиюги, т.е. Апокалипсиса) бхагаваты раздели Обнага донага и с нежностью, но без восхищения осмотрели его природные богатства. Затем помолились, танцуя вокруг, чтобы их новый брат очистился от шлаков и приобщился к бесконечному телу Вишну. В оранжевую палатку скользнула Ваджраяна, она же Змея Шеша. Она взяла в ладони оробевшего воробья Обнага, чтобы превратить его в клекочущего сокола. Между тем Свами, скользя своими баскетбольными ладонями по позвоночникам возлюбленной дочери и новообретенного брата, накладывал на них карму. Очумевший в Москве от мелкого разврата, Обнаг вдруг почувствовал неслыханный восторг. Ей-ей, сестра Ваджраяна стоит бифштекса, пел он. Первый шаг к приобщению состоялся.
        Лев налег на орехи, хотя временами, что греха таить, у себя в каюте налегал и на московскую колбасу под пиво. Он еще не обрил башки, однако начал гладко, до синего отсвета, зачесывать волосы назад. Ваджраяна однажды ему сказала, что, если он удалит кустарник с груди и из области крестца, к нему войдут братья Шуми-рари и Шэри-рати, и тогда, возможно, у него из пупка вырастет побег блаженного лотоса.
        Так они подвигались к Самаре, и однажды они прибыли в Самару. Вдоль бесконечного города тянулась набережная для прогулок. Да, забыл, стоял конец июня. Тлели два киоска, остатки ночного боя двух коммерческих структур. Вот еще одна, едва не упущенная деталь: лучи слегка заходящего солнца небрежно играли в окнах ведущей наземной мануфактуры, столетнего немецкого завода по производству пива. Подземные военные заводы не подавали признаков жизни.
        На пристани Корабль Мира встречали местные кришнаиты, кто в простых, покрашенных фурацилином, тогах, кто в жилетах строительных рабочих. Представитель областной администрации, бывший политический заключенный, а также президент фирмы
«Интерзнание» с серьгой в ухе произносили приветственные речи. Два бывших инструктора обкома КПСС подметали аллеи. В бывшем павильоне ДОСААФ, не дожидаясь заката, работала дискотека. Из окна свисало полуживое тело. Семья каракалпаков в количестве сорока человек, пробирающаяся из низовий великой реки в ее верховья, готовила себе ужин, при виде которого содрогнулось бы и сердце афганского моджахеддина. Словом, город жил. Повсюду в нем продавалось сладкое шампанское и невредный голландский спирт «Royal». Население называло его «роялем», то есть превращало свою жизнь в постоянный концерт.
        Танцуя и поя, секта отправилась на прогулку по городу. Прохожие на улицах не обращали на них никакого внимания. В равной степени народ не очень-то вдохновлялся афишами духовных миссионеров местного происхождения, в частности юношей Авессаломом и девицей Томой Дэви-Хлеб-Благовест-София. Задерживал внимание самарцев только курс доллара, вывешенный в окне банка «Сарынь». Доллар стоял высоко, как июньское солнце, но в отличие от оного не снижался к вечеру. Волнующее долларовое будущее грезилось городу, еще вчера закрытому от всего мира колоссальным советским подземным секретом.
        Мы приближаемся теперь к эпицентру нашего рассказа, то есть к одной из центральных площадей города Самары.
        Большое цивилизованное пространство условно квадратных очертаний. На одной его стороне российским каменным пирогом конца XIX века располагается здание театра. На другой стороне в некогда роскошном особняке стиля модерн проживает музей оружия, куда переводчик Лев Обнаг не пригласит своих подопечных во избежание общих конвульсий. На третьей стороне высится конструктивистской дылдой штаб Приволжско-Уральского военного округа с красной звездой на лбу, то есть как бы современный циклоп. На четвертой же стороне прямоугольника стоит обыкновенный большой дом партийно-советского стиля, из которого, как сейчас стало известно, тридцатисемиметровая шахта ведет в пещеру зверя, Иосифа Сталина.
        Пещеру эту вырыли во время войны, рассказывал Обнаг на австрало-английском языке. Немецко-фашистские войска подходили к столице нашей родины. Сталин-сука боялся, что его разбомбит Геринг, и убежал в Самару. В те времена этот город назывался Куйбышев.
        При этих словах Шрила Прабхавишну Свами вдруг содрогнулся всем телом.

«Хуйбышев?!» - вскричал он.

«Не Хуйбышев, а Куйбышев,- профессионально поправил переводчик.- Все поняли? Город назывался Куйбышев, но ни в коем случае не Хуйбышев! Ты поняла, Змея Шеша?»
        Закрыв лицо руками и согнувшись в три погибели, Свами протанцевал на одном месте, как будто отгонял злого духа. Вся группа повторила его движения.

«Я чувствую, буря идет на нас,- бормотал Свами.- Мне это не нравится! Куйбышев, это плохо звучит! Молитесь, чтобы не подошло ближе! Уходи! Уходи!»

«Ну, не дурачьтесь, ребята,- увещевал Лев.- Я знаю, среди вас есть студенты-руссисты. Ты, Ваджраяна, например, прекрасно знаешь, что „куй“ - это императив от глагола „ковать“, а „хуй“ - это просто императив, верно? К тому же до Куйбышева этот город все-таки четыре века был Самарой».
        Ему удалось утихомирить бхагаватов, и группа направилась к монументальному памятнику в центре площади. Знатная металлоработа, бронзовое литье. Скульптура состояла из семи человеческих фигур и одной лошади. Верхом сидел человек с шашкой, за ним матрос тащил пулемет, боевая женщина сжимала винтовку, казак обнажал клинок, пролетарий готовил гранату, сельский мужик тоже чем-то грозил… Был также там и неопознанный по сословию человек, который нес в себе вражью пулю и готовился упасть. Все лица этой скульптуры были исполнены неукротимой ненависти.

«Que est que се?- почему-то по-французски спросил Свами.- Common explique-vous cette assamblage?»[Что это? Не могли бы вы объяснить эту мешанину? (франц.).]
        Лев приободрился. Ему хотелось отвлечь внимание от почему-то неблагозвучного слова
«Куйбышев». «А этот монумент, братцы, как раз посвящен тому человеку, чье имя носит наша ладья, легендарному полководцу здешней гражданской войны, Василию Чапаеву. Да-да, вообразите, тот самый Чапаев, каково!»
        Он ждал веселого оживления, однако в ответ кришнаиты застыли как вкопанные. Замолчали бубны и барабаны. Возникла немая сцена, или даже своего рода альтернативная скульптурная группа, где в противовес устрашающей манизеровской бронзе основные роли играли складки оранжевых одежд и выбритые до бильярдной матовости башки посвященных. Взоры всей группы были обращены к Шрила Прабхавишну Свами, а тот являл собой в эту минуту воплощенную трагедию. Руки его были воздеты к закату, одно колено преклонено, другое выпирало вперед, словно узник, пытающийся в бессильном отчаянии покачнуть стены замка. Мощное и длинное тело Свами, казалось, потеряло свою внутреннюю колонну, приобретя взамен качающийся маятник. Очи его то вспыхивали отражениями вселенского огневорота, то погружались во мрак черных дыр. Глас его глухо речитативил что-то из шестой пураны.
        Так продолжалось почти четверть часа. Лев Обнаг весь взмок от дурных предчувствий.

«В чем дело, Дерек?- шептал он под локоть вождю.- Смотри, аборигены собираются. Как бы нам не оскандалиться при публике. Давай сваливать!»
        Прабхавишну наконец встряхнулся, ладонями стер с лица свое чудовищное отчуждение и вперил просветлевший взор в бронзовое лицо усатого кавалериста.

«Я узнал тебя, Чапаев!- возгласил он, и вся его паства, не исключая и Обнага, замерла в ожидании потрясающих откровений.- Я предчувствовал твое появление! Тебе удалось обмануть меня, представ в виде Корабля Мира, но теперь ты открыл свою подлинную суть, Чапаев, в этой восьмифигурной группе, полной ненависти и жажды крови. О, братья, мы видим воплощение демона Вритри, демона Мадху и демона Мура! Ты разоблачен, Чапаев! Мы принимаем твой вызов, Чапаев! И сейчас, на закате, в Самаре, сбросившей шкуру Куйбышева, мы клянемся, что уйдем от тебя еще до рассвета! Хари-Кришна! Хари-Рама!»
        Разом забили все гонги и зазвенели все бубны. Все двадцать восемь демоноборческих бхагаватов затряслись в танце, славящем Покровителя Всего Сущего. К ним присоединилась местная группа единомышленников в фурацилиновых тогах и жилетах техники безопасности, в основном бывшие ученики ПТУ им. Фурманова. Они-то простодушно предполагали, что весь этот экстаз вызван восторгом перед шедевром революционного искусства. Толпа направилась обратно к пристани.
        До наступления темноты бхагаваты предавались на палубе медитации, а потом поели гречневой каши с бразильским орехом и разошлись по каютам. Лев Обнаг попытался было уединиться с Ваджраяной, но оказалось, что она этой ночью призвана играть роль ложа во время бдения великого Свами. В одиночестве Лев принял у себя в каюте стакан «Абсолюта» и нервно, почти не разжевывая, уничтожил полбатона финского сервелата. Слава тебе, изобильная Скандинавия, мелькнуло в его мгновенно опьяневшей башке, но он тут же отогнал эту мысль как неуместную. Обстановка на
«Чапае» ему крайне не нравилась. Добрались из Сиднея до Самары, и вот на тебе: вместо всенощной трясучки накануне Великого Омовения разошлись по каютам и бормочут там свои головоломные пураны. Уж не задумали ли фейерверка в стиле Дэвида кореша? Случись такое, сгорит заодно с пароходом и весь «Дух-Бродяжий», то есть и Льва Обнага прожиточный минимум. Может, милицию предупредить, ОМОН где-нибудь припрятать? Однако тогда ведь получится настоящее стукачество, а ведь переводчики в нашей стране никогда стукачеством не занимались. Получится своего рода предательство невинных душ, а ведь вместе со всеми приобщался как-никак к гибким таинствам Сесили Комбри. А не поискать ли того чувака из «Интерзнания», с серьгой в ухе? Есть в нем что-то свое, кмовское. Может, что подскажет?
        В годы издыхания коммунизма юный Лев Обнаг приобщился к органам комсомола и хорошо узнал тогдашнюю породу деятелей, бойких пареньков с многозначительным полуприщуром, с кривенькой улыбочкой, которые все как бы находились в невысказанном заговоре против отцов Партии.
        Коммерческий Союз Молодежи, одним словом. Этот малый, шеф самарского
«Интерзнания», как его звать, Сигизмундом, что ли, он точно из тех, из кмовских, с ним надо поговорить о кришнаитах.
        Быстро подпоясав пузо адидасовским ремнем и натянув на всклокоченные космы лакостовскую кепку, Лев Обнаг перебежал трап и замелькал в темноте по набережной рибоковскими туфлями с катафотными пятками. Еще днем он заметил опытным взглядом место, где могли располагаться гнездовья молодежных неформалов. Это был приволжский парк, и в нем под могучими кронами досовковых деревьев располагались яркие павильоны с зазывными объявлениями; мелькнул там, кажется, и щит
«Интерзнания».
        В парке Обнаг немедленно заблудился. Откуда-то доносился рокот комсомольских гитар, но Лев никак не мог найти направление. Везде, во мраке, напоенном смесью пионов и креозота, вроде бы совокуплялись, во всяком случае, ничем иным нельзя было объяснить несущиеся из кущ звуки; все-таки не джунгли же. Несколько раз он оступался, оскальзывался и потом, чертыхаясь, выбирался, то из липкого фонтана, то из захезанного грота. Кто-то иной раз интересовался, какого х… ищет человече. Сигаретки освещали не очень-то приветливые очертания подбородков и надбровных дуг; все-таки было похоже на джунгли. «Интерзнание» местный народ называл
«Истерзанием».

«Эй, кто тут „Истерзанием“ интересуется?» - вдруг возопила из освещенного проема двери бабища в белом халате. Обеими руками она отряхивала грудь и живот, как будто только что остригла взвод солдат. Лев рванул, едва не сбил бабу с ног, удержал мокрыми лапами. Лапы и впрямь оказались в остриженных волосах. В парикмахерском зале общества «Интерзнание» окатывали почти под ноль, с оставлением одних лишь тонких оселедцев, целую толпу вчерашних длинноволосых пэтэушников.
        Рванул дальше сквозь волосяное облако и вскоре попал в обширный кабинет, где как раз и командовал Сигизмунд. Обстановка была сродни штурму Днепрогэса или что там было, как его там. Комса, испещренная американскими надписями, вбегала и выбегала.

«Знакомься со всеми, Лев!- крикнул занятый Сигизмунд.- Готовим акцию „Пир духа“!

«Пердуха?» - ошарашенно переспросил Обнаг.

«Ладно, ладно, эта хохма уже завяла!» - хохотнул Сигизмунд.
        На стульях сидели участники «акции», из которых иные были известны по расклейкам в городе, в частности юноша Авессалом и Тома Дэви-Хлеб-Благовест-София. Были также православный священник и ксендз. К Обнагу подошел знакомиться полковник ВСР с роскошью советских орденов на ватной груди. Косматая папаха и пара музейных крестов говорили о том, что он еще как бы и атаман казаков.

«Много о вас слышал,- сказал он Льву.- Я из Гуманитарной Академии вооруженных сил».

«Звучит как вегетарианский клуб людоедов»,- раздраженно буркнул Обнаг. Полковник расхохотался.

«Не лишено, браток! Ребятам скажу, вот будет смеху! Держим контакт, лады?»
        Сигизмунд вдруг по телам бросился ко Льву.

«А где твои? Надеюсь, участвуют?»
        Обнаг попытался отвести его в сторону: «Видишь ли, они готовятся к Великому Омовению…»

«Это звучит, Великое Омовение!- воскликнул Сигизмунд.- Это может стать апофеозом! Сейчас наши режиссеры с тобой поговорят. Пенёнзы у них есть, у твоих жмуриков? Эх, старый, а помнишь, как тогда-то было, а? Ну, не время для ностальгии. Начинаем, дамы и господа!»
        Не успев опомниться, Лев Обнаг оказался вместе с толпой «истерзанцев» на сцене театра под открытым небом, в зенит которого затаившийся под землей военно-промышленный комплекс в этот час выпускал свою отраву. Ночь плескала ладонями над свежевыбритыми башками. Сигизмунд подошел к микрофону.

«Ну, привет, ребята!- сказал он.- В нашей стране много юмора связано с именем Василия Ивановича Чапаева и его друзей. Разрешите для затравки выпустить на сцену звезду российских боевых полей… Анку-Пулеметчицу!»
        Хлопцы вдарили по-над-мудями, то бишь по электрострунам. Под рокот децибелов выскочил бабец, всем на заглядение: потенция с бедрами до колен обтянута
«велосипедками» в цветах, ниже - шнурованные сапожищи, выше - мускулистый живот, еще выше - бюстгальтер камуфляжной расцветки в знак принадлежности к боевому сословию.
        Эх, раз, еще раз!
        Он меня от пули спас!
        А кто прав, кто виноват,
        Про это знает наркомат! -
        заголосила и заплясала Анка со здоровенным пенисом микрофона у красного, как роза революции, рта.
        Лев Обнаг взирал на это шоу, как на откровение, пока не понял, что оно означает. Поняв, забыл про «Интерзнание» и устремился сквозь толпу, сквозь парк, сквозь миазмы снарядно-ракетно-самолетного города к водному потоку неистребимой чистоты, где двадцать восемь вверенных ему душ страждали в этот час на спине прикинувшегося пароходом триединства индуистских демонов. Кажется, у него появился небольшой шанс предотвратить то, что он полагал трагедией, то есть то, что бхагаватам казалось неизбежной ликующей победой над Вритри, Мадху и Муром.
        На верхней палубе под луной он застал всю группу за исключением Свами и его возлюбленной дщери Ваджраяны. Мальчики и девочки обматывали себе голени и запястья длиннейшим шнуром индийского джута. Приглушенное славословие «Хари-Рама» неслось на берег. В ответ иногда долетали пьяные вопли.

«Чем это вы занимаетесь, ребята?» - спросил Обнаг.

«Готовимся к финальному омовению»,- с тихими улыбками объяснили ему.

«А что означает эта факинг-веревка?» - полюбопытствовал он.

«Она должна предотвратить бессмысленное всплывание»,- объяснили они.

«Бессмысленное всплывание?»

«Да, Лео, бессмысленное всплывание».
        Два вахтенных матроса тут втащили на палубу порядочных размеров ржавый якорь. Заказано интуристами, выполняем. Сервис есть сервис. Этот якорь, будучи привязан к общей веревке, действительно предотвратит бессмысленное всплывание, решил Обнаг.
        Луна из золотого блюда уже превратилась в серебряное, побледнели и засвинцовели волжские переливы, когда все заинтересованные лица собрались на корме «Чапаева». Шрила Прабхавишну и Ваджраяна под аккомпанемент всей группы пели строки из
«Бхагавата-Пураны», повествующие о подвигах Кришны, приближающих Его к образу Вишну. Свами был доволен: веревка надежно охватывала конечности всех его жен и мужей. Как только бхагаваты сойдут в воду, он сбросит за борт якорь, а как только Волга сомкнется над их головами, то есть когда станет ясно, что триумвират демонов, принявший вид Чапаева, побит, великий Свами сам уйдет в глубину, обнявшись со своей Змеей Шеша. Уже под водой он перережет трос якоря, и освобожденные от грузила тела поплывут в водном потоке, понемногу поедаемые осетрами, символизируя собой вечное перевоплощение всего сущего.

«Дети мои,- умиротворенно сказал Свами.- Наш друг и гид, носящий имя величественного зверя, хочет обратить к нам свое прощальное слово!» Все братство протянуло к переводчику свои ладони. Лев Обнаг закудрявился до полной дикости.
        Внутренний монолог Льва Обнага

«Ну, бля, никогда себе не прощу, если не произнесу сейчас монолога! В конце концов, пусть горит огнем весь „Дух-Бродяжий“, но ты, Лев Обнаг, все-таки наследник великой культуры, хоть и не совсем русский!
        Тарарах-меня-по-полкам-мелкими кольцами, передо мной сейчас контрапункт жизни! Полностью обнаглев, попрошу помощи у Георгия Победоносца! Дай мне сил сохранить эти жизни и мои комиссионные! Федор Достоевский и Василий Розанов, вкупе с героями революционной молодежи Леонидом Каннегиссером и Фанни Каплан, не покиньте меня в этот момент! Эх, не хватает сейчас еще стакана «абсолютки», и все-таки полный вперед!»
        Внешний монолог Льва Обнага

«Хари-Кришна, Хари-Рама! Доброе утро, бойз энд гёрлз! От имени нашей фирмы и всего народа Москвы аплодирую участникам акции Окончательное Омовение! Рискну, однако, сделать несколько уточнений. Ваш великий и божественный вождь Шрила Прабхавишну Свами орлиной зоркостью своей, унаследованной через череду священных воплощений, проник в самую суть российского человеческого поля. Земля эта была одержима демонами, и Василий Иванович Чапаев, конечно же, был воплощением Вритри, Мадху и Мура, которые так неожиданно разоблачили себя в бронзе на главной площади Самары, бывшего города Куйбышева. Однако был ли наш пароход, вот эта ржавая посудина, ловушкой, приготовленной для нас могучими демонами; вот в чем вопрос! Дело даже не в том, что турагентство „Дух-Бродяжий“ bona fide гарантирует своим клиентам стопроцентное сотрудничество, дело гораздо глубже.
        Дело в том, что сам Чапаев, будучи, безусловно, фурией гражданской войны, запечатлевшейся позднее в демонических произведениях бумаги, целлюлозы и бронзы, с годами, то есть примерно сорок лет спустя после своего собственного Окончательного Омовения в водах Урала, вдруг начал проявлять признаки освобождения от демонического начала, воплощаясь в бесконечной серии веселых анекдотов, с помощью которых наш еле живой народ пытался освободиться от бесов коммунизма. Я вам расскажу кое-какие из этих маленьких историй, судите сами.
        Василий Иванович сидит в штабе. Вбегает его ординарец Петька. «Василий Иванович, белого привезли!» Он имеет в виду пленного белого офицера. Чапаев вскакивает.
«Сколько ящиков?» У него на уме белое вино, то есть водка.
        Чапаев получил новую квартиру. Показывает Петьке газовую плиту. «А это зачем, Василий Иванович?» «Для кайфа, Петька,- поясняет Чапаев.- Перекрываешь дверь и окна, открываешь все краники и балдеешь!»
        Чапаев и Петька в Париже, на Елисейских Полях. В толпе проходит футболист Пеле, на него все оглядываются. «А это кто ж такой знаменитый»,- интересуется командир. Петька вглядывается: «А это, Василий Иванович, не кто иной, как Солженицын Александр Исаевич». Чапай качает головой: эка очернили человека!
        Чапаев с Петькой приходят в баню. «А ты грязнее меня, Василий Иванович»,- говорит Петька. «Так ведь я же старше»,- отвечает Чапай…
        Так, сидя в позе, отдаленно напоминавшей позу лотоса, то есть подложив пятки под отягощенное грехом пузо, новоявленная Шехерезада рассказала своим слушателям тысячу и одну историю из новой, недьявольской жизни командира Чапая и его друзей. К концу монолога все члены ашрама Четырехрукого катались по палубе, смеясь, как дети, и целуясь, как пчелы. Свами обрезал веревку, соединявшую людей с грузилом, и объявил, что Окончательное Омовение заменяется простым Великим Омовением у берегов Самары, где им открылась суть демоноборческого процесса России.
        В это время на пристани появилась вереница грузовиков и автобусов, а также съемочный кран. На открытой платформе «КамАЗа» катила целиком вся вышеописанная скульптурная группа в живом исполнении, включая лошадь. Сам Чапай вместо сабли держал в руке гладиолус. Поигрывала цветастыми бедрами уже знакомая нам Анка-Пулеметчица. Продолжалась акция «Пир духа». Все-таки еще черти, с космической грустью подумал Шрила Прабхавишну Свами, все-таки маленькие чертенята.
        На востоке из-за цементных хрящей города поднималось солнце, похожее на глаз неопохмелившегося человека.
        notes
        Примечания

1
        Что это? Не могли бы вы объяснить эту мешанину? (франц.).