Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / AUАБВГ / Авраменко Александр : " Красно Солнышко " - читать онлайн

Сохранить .
Красно Солнышко Александр Михайлович Авраменко
        Виктория Гетто
        Наши там
        Настоящая книга написана в редком сейчас жанре чистой альтернативной истории. В ней нет попаданцев, поучающих наших отцов и дедов жизни, нет супергероев с ленинской библиотекой в голове. Обычная жизнь обычных людей. Vвек христианской эры. Славяне открывают и осваивают Американский континент…
        Александр Авраменко, Виктория Гетто
        Красно Солнышко
        Серия «Наши там» выпускается с 2010 года
        
        

* * *
        В лето 6012 от сотворения мира бысть сие. Книга Святовида
        Пролог
        Мороз крепчал. Пронзительно верещал снег под широкими осиновыми досками днища саней. Мохнатая кобыла время от времени всхрапывала, выпуская облака пара из широких заиндевевших ноздрей. Укрытый медвежьей полостью Прокша зябко поёжился. Ушло то время, когда он был молод, и горячая кровь согревала могучее тело. Теперь он стар, уже девятый десяток лет разменял намедни. Болят суставы, тянут жилы сырость и старые раны. Но разум его светел и могуч по-прежнему. Отговаривали его бабки-вещуньи, потворы и кобники, но не смог ведун усидеть на месте, на тёплой лежанке. Слишком важно было откровение Велесово, что пришло к нему во вторую седмицу просинца[1 - Просинец - январь.]. Будь что попроще, послал бы вместо себя баяна Векшу, но дело оказалось слишком важным, чтобы слова можно было доверить кому-то молодшему и по возрасту, и по иерархии. Не всякого волхвы славянские слушать станут. А уж тем более решение своё выносить. А от нынешнего слова судьбы народов зависят. И судьба их. Дадут добро старшие волхвы - изменится история рода славянского. Не дадут - наступит лихая година, и канут в небытие племена. Примет
в себя мать-земля погосты и городки, могилы и жертвенники. Истлеют заброшенными изваяния Стрибога и Перуна, Мокоши и Берегини. Не принесёт удачливый охотник подношение Диване, уважаемой супруге Святобора, покровителя лесов, коими богата словенская земля. И Лада, мать всех богов, истлеет, покинутая своими народами, коих не сумела сохранить на лике своём…
        - Подъезжаем, господине… - обернулся правящий лошадью отрок, ходящий в учениках у облакопрогонителя Малюты, дальнего родственника Прокши.
        Старик открыл неожиданно яркие глаза и сурово кивнул. Юноша невольно передёрнул плечами, словно ему стало холодно. Уж больно не вязались пронзительно-синие, словно у молодого мужчины, глаза с выдубленным солнцем и ветрами, иссечённым глубокими морщинами лицом. Это был знаменитый на всю округу ведун, переживший столько, что ни один баян не в силах измыслить, видавший и неведомые народы, и чудеса заморские, и прошедший не одну битву рядом с воями. Но некогда возгордился молодой славянин силой и ловкостью и не поклонился Перуну, не дал жертву после удачного похода. Люто наказал его буйный бог: зимой, в бою кулачном, поскользнулся на наледи муж, ударился спиной о бугорок, крошечный вроде, и больше не поднялся. Отнялись ноги, отказались ходить. Навсегда отказались. Чего только не делали с воином, как не врачевали - бесполезно. Высохли обе ноги, стали, словно палки, худыми да тонкими. Понял тогда лишь Прокша, что обидел бога. Молил его о пощаде, но Перун своё решение никогда не меняет. Скажет - умрёшь. И сложишь свою голову, как бы ни старался её сохранить. Так и тут, не стал Перун возвращать умение
ходить бывшему воину. Дал ему взамен другой дар, ведовской. Посылал к калике видения, в коих рассказывал, что будет. Честно посылал. Без обмана и морока. Словно через чистый тонкий лёд речной видел Прокша, что случиться должно вскоре. И ни разу предсказания ведуна не обманули славян. Всегда сбывались.
        Разное изрекал Прокша. Когда хорошее, когда плохое. Не скрывал, за кем навий Чернобог придёт, а кому Лада улыбнётся. Честен был. За что снискал уважение поначалу у воинов, затем и у жрецов. А ныне везут Прокшу на Большой собор - волхвам он должен своё слово изречь. И как примут те слово, такой и будет судьба мира…
        - Тпру! - натянул поводья юноша, останавливая кобылку перед высоким, чуть не в три человеческих роста, частоколом.
        Пред оградой людно было. Много народа с варяжских земель съехалось на Большой собор. Были поморяне из краёв, где Ярило по половине года по небесам гуляет, а вторую половину спит крепким сном. Приехали и с полуденного края, где неведомые племена пробуют откусить себе под пастбища землю, принадлежащую славянским родам. И с восходного края земель явились посланцы, и с заходного. Но не каждый, кто возжелал, может прийти на Большой собор. Лишь самые высшие, самые знающие, самые могучие. Так что ждать сопровождающие волхвов, ведунов, баянов, ведьм и прочих за первой оградой должны были. Внутрь же лишь допущенным пройти можно.
        Двое могучих воинов, закованных в доспехи с ног до головы, в алых плащах, подбитых пушистым мехом полярной лисы, шагнули навстречу саням, в которых восседал Прокша, и легко подхватили ведуна на скрещённые руки. Почёт и уважение неслыханное! Единственный он, кого на руках на Собор несут…
        - Постойте чуть, други.
        Мужи замерли. Мгновенная тишина спустилась на людскую толпу, собравшуюся у ворот, ведущих внутрь ограды, увешанной черепами зверей и птиц. А седой словно лунь ведун взглянул на пронзительно-чистое небо, на белый нетронутый снег вокруг, на громады елей, тяжко вздохнул и шепнул, сберегая последние силы для пророчества:
        - Идёмте…
        Ибо знал ведун, что речь его на Соборе последней в жизни будет…
        Глава 1
        В очаге длинной воинской избы ярко пылал пламень. Длинные языки взмётывались над большими поленьями, аккуратно распущенными вдоль, изредка стреляли искрами. Чист огонь, который горит в сложенной из валунов печи, найденных на дне реки Вожи. Высушенные до звона берёзовые дрова почти не дают дыма. Да и тот взвивается тонкими струями в высоту трубы. Избу в слободе топят по-белому. Длинный дымоход - из глиняных пластин, обожжённых до звона. Возле него, под самой крышей, крытой плахами, пущены могучие балки-стропила, которые держат немалую тяжесть скатов и зимнего снега. Вдоль стен из тёсаных брёвен морёного дуба - полати. На них спят воины. Дружина. Могучие мужи, сильнейшие из племени. Те, на кого пал Перунов выбор. Кому бог даровал воинское умение и непростую судьбу. Ибо не каждому дан талант истинным воем стать.
        Нет, как испокон веков заведено: все мужи в племени проходят воинскую науку, начиная с младых лет, едва трава перестаёт коленки дитю росой мочить. Тогда покидает славянин отчий дом, чтобы вернуться в него через долгих двенадцать лет. Или не вернуться. Как боги возжелают. Ибо может юноша голову свою сложить в бою либо не выдержать суровой подготовки, а то и от лихоманки сгореть, невесть зачем насланной девой Мораной. Но коли выживет и вернётся, начинается у него другая жизнь, жизнь свободного пахаря-земледельца. Ставит муж избу, рубит подворье. Не сам, вестимо. Построиться-то он и один может, но сколько времени уйдёт на такое? На помощь приходят родовичи. И близкие, и дальние. Во время стройки убелённые сединами старейшины исподволь наблюдают за молодым мужем, вернувшимся после ратной выучки. Отмечают для себя, ловок ли тот с топором управиться, не заставляет ли животных тягловых больше положенного трудиться. Потом, когда дом и усадьба готовы, собираются старшины на совет, где и выносят свой приговор - быть родовичу полноправным членом рода или стать изгоем. А то и проклясть могут, ничего не
объясняя. Всякое бывало… Но коли благосклонен взгляд стариков, то приходит из капища жрец. Кропит кровью петушиной порог во славу Матери богов, Мокоши Светлой, благословляет нового сородича, и племя поёт ему хвалу. После всего приводят на новое подворье скотину и птицу, набивают амбар зерном для посева, а сундуки - домашней утварью: посудой деревянной, любовно вырезанной долгими зимними вечерами, и глиняной, на круге гончарном сотворённой искусными пальцами, одеждой льняной и шерстяной, расписанной знаками родовыми, и прочим, что необходимо на первое время молодому хозяину. Остальное сам должен добыть либо изготовить, а то и выменять, если будет на что. Но через год снова наведаются к нему старики, придирчиво проверят каждый уголок, каждый сундук. Спросят за каждую вещь, что дал ему род, за каждую курицу, за каждую скотину. Посмотрят, полны ли закрома и кладовые, есть ли за едки-соленья в погребе. Справа воинская, из слободы принесённая воем, в порядке ли? Показал ли себя добрым, разумным хозяином славянин или нет? Строг их взгляд, несмотря на возраст, и зорок. Любую оплошность углядят. И вновь
соберутся на Совет вечером, станут рядить-судить, думу думать. Всю ночь просидят, а наутро, с первыми петухами, пойдут на поле родовича. Ибо по росе видно лучше всего, как тот пахал, как сажал, как ухаживал. Посмотрят, а после вновь в град возвращаются. И опять в избу общинную на Совет. Выпьют старики не один кувшин мёда, съедят не один каравай хлеба, а к вечеру, к зорьке закатной, решение своё вынесут - достоин ли воин стать земледельцем, с честью ли станет носить имя пахаря. Руки у него умелы, к братьям меньшим добр. Нрав спокойный. Посему - принять в род… И появляется улыбка на лице мужчины. Ибо больше он не вьюнош[2 - Вьюнош - младший родович, голоса на Совете не имеющий.] бесправный - хозяин! И отныне у него, как и прочих, слово на сходе общинном право молвить есть. И обязанности. Пусть в слободе парень лучший среди сверстников был, но толку что? Мечом махать, из лука стрелять - дело дурное. Не столь почётное, как носить имя пахаря. Ибо кормить род большего стоит. А врагов на славянских землях в то время и не видывали. Приходили встарь из дальних земель чужаки, но миром решалось всё. Встречались
на поле старшие славян и находников[3 - Находники - атакующие.], договаривались. Выделяли чужим земли, благо Славения велика и обильна ими, показывали выборным, помогали осесть, построиться и корм даже на первый год давали щедро, пока свои урожаи не снимут. Словом, мирно жили. Как и положено. Хлеб - всему голова. Не меч и не сталь.
        Но вот стал славянин родовичем. Владеет подворьем, всяко дело у него в руках спорится, скотина плодится, здоровеет. Приходит и первая осень после признания его и приёма в род. Собирается первый урожай. И на празднике Урожая, благословлённом богами славянскими, выбирает себе молодой родович хозяйку, ладу сердца своего, поскольку за два года уже смог и приглядеть себе усладу по сердцу, и познакомиться, а то и сговориться тайком… Так было… В старину… И не было почётней имени у родовича, чем вольный пахарь…
        Старый дядька Святовид умолк, закончив историю. Усмехнулся в густые висячие усы, осушил ковшик ледяной воды, принесённой отроками, шуганул беззлобно:
        - Всё! Спать всем. С утра в поход пойдём. По Чёрной речке, в Совиное урочище, там по болоту до Сувалок, а далее - снова в Слободу.
        Мальчишки послушно разбежались по своим местам. Слав натянул на голову потёртую волчью шкуру, прикрыл глаза. Странные вещи говорит старый дядька. Чтобы пахарь - да почётнее воина? Когда же такое было? То ли дело - броня крепкая, вострый меч, лук со стрелами, горячий конь под седлом и бегущие в страхе находники, падающие на землю мёртвыми от его руки! Мир! Как же! Придумают старики… Сколько себя помнит отрок, каждый год на славянские земли приходят враги. Из степи, из-за Каменного лба, с полуденных земель. И горят славянские грады и деревни, гибнут люди. Пахари, кузнецы, вои. Женщины, мужчины, дети и старики. Враги не щадят никого. Уводят в полон, выжигают поля. Нет мира на земле. Нигде нет под небом Свароговым. И с каждым годом всё злее враги славянские, всё чаще находники топчут родную землю, всё страшнее и лютее их дела.
        Слав поёжился под вытертой полостью, почесал нос. Плотнее зажмурил веки - спать надо. Утром дядька погонит по лесам и буеракам, придётся туго, коли не отдохнёт хорошо. И так засиделись за бывальщиной. Всё же не утерпел, высунулся из-под длинного старого меха. Точно, у Храбра, друга лучшего, тоже сна нет. Глаза блестят от языков пламени в очаге, а со стороны кажется, будто горят настоящим огнём. Решился спросить, что мучило:
        - Храбр… Храбр? Не спишь?
        - Чего тебе?
        - Чудные речи дядька Святовид говорит.
        - Чем же чудные?
        - Сам посуди, как это - пахарь выше воина стоит?
        Друг почесал макушку, потом пожал плечами, видными из-под шкуры.
        - Так пахарь кормит. А воин - он что, нахлебник. Мечом хлебушко не вырастишь.
        - Зато добудешь!
        Храбр снова голову почесал в раздумьях, потом нашёл ответ, обрадовался:
        - Так и добытый хлеб кто-то вырастил. Значит, без пахаря - никуда. Голодный много не навоюешь.
        Слав затих - верно выходит. Получается, пахарь - главный.
        …Утро началось как обычно: отроки шумной ватагой высыпали во двор, справили свои дела в отхожем месте и помчались гурьбой к ручью. Стремнина всё же подёрнулась за ночь тонкой корочкой льда. Пришлось привычно разбивать лёд кулаками, плескать обжигающую воду в лицо. Потом - по куску еловой смолки в рот, чтобы зубы крепкие почистить. Далее - обратно во двор воинской слободы. Там уже ждали старые бойцы племени, готовые обучать молодёжь суровой воинской науке. Те, кто уже прошёл посвящение и перевалил за шестнадцать вёсен, занимались отдельно, так что сейчас лишь отроки разных лет выстроились в одну линию. Дядька Святовид, потирая чисто выскобленный поутру подбородок, окинул всех зорким, несмотря на прожитые годы, взглядом, ища недостатки, затем сурово бросил:
        - Вздеть мешки!
        Строй рассыпался - беспорядочной гурьбой молодёжь бросилась к вешалу, на котором красовались помеченные рунами заплечные котомки, набитые камнями. Воины постарше уже подготовили их заранее, положив в каждый мешок вес, соответствующий возрасту и сложению отрока. Слав закинул свою ношу за плечи и едва сдержал «ох» - котомка ощутимо потяжелела, по сравнению с прежним разом. Друг Храбр тоже скривился - видать, и ему положили пару лишних, обкатанных рекой булыжников. Зато дядька Святовид довольно улыбнулся, завидев недовольные лица юнцов, потёр шею в вырезе полотняной рубахи - старый шрам, похоже, зудел от мороза. Затем подал команду:
        - Бегом, вперёд!
        Слаженные из толстых дубовых плах, окованные пластинами меди ворота слободы широко распахнулись, и гурьба рванула из них по следу одинокого всадника, прокладывавшего тропу по нетронутому снежному покрову. Путь был неблизкий: от Чёрной речки до Совиного урочища семь вёрст. Да от урочища до Сувалок ещё столько же. Ну и последний отрезок пути, если по прямой, через болото - девять вёрст. А коли топь лесную обходить - так и все пятнадцать. Посему силы стоило экономить. Здесь не время важно, а дойти. Не свалиться замертво посередине дороги, потому что придётся друзьям-товарищам тащить упавшего на себе. Да и ноги беречь нужно - поскользнёшься на обрывистом берегу, подвернёшь ступню - опять же твои друзья тебя понесут, ибо есть у славян одно, но самое важное правило: сам погибай, а товарища выручай. Славы своих не бросают. Ни в беде, ни в радости. Потому и жив народ славянский до сих пор, что один - за всех, и все - за одного. Коли беда в один род приходит, все племена на помощь встают.
        Вот и Сувалки. Половину пути, почитай, отмахали. Слав, выскочив на взгорок, оглянулся, скривился, словно от боли, - отроки растянулись чуть не на версту. Первые уже торили тропу по краю болота, поскольку путь был проложен вокруг не замерзающих даже в самые лютые морозы бездонных пучин, а последние бегуны едва только показывались из-под крон вековых елей. Плохо дело. Плохо… Спина ноет, ибо груз ему дали полуторный против прежнего. Пот заливает лицо, рубашка, поверх которой накинута волчья шкура мехом внутрь, уже мокрая. Если станет бежать медленней, то мокрая одёжа быстро вытянет тепло из разгорячённого тела. Застудит отрок мышцы - и всё, считай, сорвал силу. Не вырастет из него крепкого воина. Но и своих бросать нельзя. Никак нельзя! Помедлив чуток, всё же решился - сбросил с плеч свою котомку, вихрем слетел с горушки, пропахал целину, словно тур могучий, достиг последнего.
        - Что, Олуш, совсем тяжко?
        Тот ничего не ответил, запалённо дыша, замер на месте, потом нагнулся, зачерпнул ладонью снег, и - Слав не поверил своим глазам - отрок, бывший на два года младше его, жадно ухватил белую порошу ртом.
        Хлёсткий удар заставил вытряхнуть снежинки из руки.
        - Совсем с ума сошёл?! Ну, я с тобой ещё поговорю вечером! Бегом!
        - Н-не могу…
        - Можешь. Понял? Можешь! Сдохни, но шевели копытами! Сам себе хуже делал, и другие нонеча из-за тебя должны страдать? Моли всех богов, чтобы я промолчал, Олуш! Беги! Умирай, но беги!..
        Они взобрались на вершину горы, где в снегу стыла котомка Слава, и тот, не останавливаясь, забросил лямки мешка на плечи, толкая впереди себя неразумного. Сколько было говорено - нельзя разгорячённому воину пить на бегу! Самое большее - прополоскать водой рот да выплюнуть, как бы сильно ни хотелось утолить жажду. Тем паче - снег! Растаять он, разумеется, растает во рту. Только ледяная вода, попав в разгорячённое нутро, всю силу отнимет, если не случится и чего хуже. Потому-то Олуш и помирает на ходу, что снег горстями глотает, разбрасывает силу последнюю свою и тормозит прочих отроков. Поскольку будут они ждать последнего у ворот слободы, ибо только все вместе могут войти на подворье. А не будет кого, побегут обратно по следу, искать отставшего. А ведь Олуш уже позади всех почти на двести саженей.
        Вымахнули на очередную гору - далеко внизу расстилается бескрайнее поле. Прищурившись, Слав взглянул на Око Сварожье, Ярило Красное, прикинул - успевают до темноты. Конечно, сумерки уже падут, но до слободы должны засветло добраться. Кинул взгляд влево - Олуш держится рядом. Видно, открылось всё же второе дыхание, когда бросил дурью маяться да снег глотать. Теперь и дышит ровнее, и грудь не ходит ходуном, как до этого, да и шевелится вроде легче. Может, и будет толк со временем. Улыбнулся про себя - и разница-то в две весны всего, а насколько он уже больше знает, чем этот… молодший… Самому такие пробежки не в новинку, а Олуш в первый раз столь длинный путь одолевает… Ничего, тоже привыкнет, втянется. А вот они глупость сотворили: поскольку среди них новик, нужно было сразу пригляд за парнишкой устроить. А теперь потеряли время. Ну, хоть догадались не пускать его тропу торить. Кстати, очередь Слава три версты первым бежать. Участил бег, прорываясь вперёд. Его послушно пропускали - все счёт ведут, все знают, что его время пришло. В науке воинской ведь что: не обязательно первым быть, главное - всем
вместе. Один - за всех, все - за одного. Славяне своих не бросают… Вымахнул вперёд, нагоняя бегущего первым Храбра, кинул руку ему на плечо, выдохнул:
        - Меняемся! Гляди за Олушем!
        - Понял, брат!
        Друг сбавил темп, оттягиваясь назад и пропуская вперёд остальных. Сообразил, что приглядеть за молодшим обязательно нужно.
        Левой - правой. Левой. Правой. Ритм подходящий. Снег, правда, рыхлый, но терпимо. И пот перестал лить в глаза. Словно обрезало. Зорко смотря вперёд, выглядывал коварные ловушки, взметая комья снега за собой. Выскочил на торный путь - бежать куда как легче! Осталось-то всего две версты - и слобода! Промчался саженей триста, оглянулся - все здесь. Все двенадцать отроков. Последними бегут Храбр и Олуш. Нормально. Замер перед покрытыми льдом плахами ворот, отдуваясь. Ан, всё же не в пример легче ему дался этот пробег! В прошлые-то разы едва не валился с ног, оказавшись перед вратами. А сейчас - ничего. И грудь уже успокаивается, и хрипа со свистом внутри нет.
        - Все?
        - Все! - отозвался нестройный хор голосов.
        Слав уловил и глас новика. Кивнул одобрительно, степенно подошёл к воротам, взял колотушку, стукнул в било. Негромко. Лишь бы знак подать. Едва слышно скрипнули петли, разошлись створки. Вот и слобода. На пороге воинской избы стоит дядька Святовид, усмехается одобрительно в длинные усы.
        - Храбр, Слав. Как помоетесь, зайдите ко мне.
        - Да, дядько!
        А глаза уже видят вкусно хрустящих овсом трёх незнакомых коней у коновязи под высоким навесом. Гости? Не дело проявлять излишнее любопытство. Сейчас в баню, смыть с себя пот и шлак, что выступили на коже после такого испытания. Простирнуть быстро едким щёлоком насквозь мокрые порты и рубаху, поменять на чистое. Потом - ужин. Поскольку обед отроки пробегали по лесам и буеракам. И уж потом лишь к дядьке, в его избу, где старые вои-воспитатели живут.
        …Постучали в дощатые двери. Дождались разрешения, вошли в жарко натопленную избу, обстучав в сенях поршни от снега, поклонились в пояс, выказывая уважение старшим и гостям. Выпрямились, жадно рассматривая прибывших. Двое - воины в расцвете лет. Третий младше их, годов двадцать на вид. Одеты добротно. Белёного льна толстые штаны, такие же рубахи. По вороту у каждого - родовые узоры. Да… Вовсе незнамые почему-то. Хотя видно, что дядька Святовид почёт и уважение гостям оказывает нешуточное: стол ломится от яств, на Божьей ладони даже туес немалый стоялого мёда. Однако… И взгляды у всех троих чужаков пронизывающие. Суровые. Одновременно оценивающие.
        Дядька глазами показал - в угол идите. Отроки вновь поклонились, молча уселись на лавке там, где велено.
        - Они? - Похоже, старший из гостей.
        Наставник кивнул:
        - Эти. У одного - слух редкий. Иной раз такое разбирает, что диву даёшься.
        Это о Храбре. У него такой дар.
        Одобрительные кивки гостей. Потом самый молодой с какой-то непонятной иронией взглянул на Слава:
        - А сей отрок чем знатен?
        Святовид в ответ едва заметно улыбнулся:
        - Словенин он.
        И - как отрезало. Ну да, словенин. Как и все в слободе. Как и гости. Что тут такого? Но посуровели лики приезжих. Затем старший вполголоса спросил:
        - Уверен, воин?
        - Слово даю, воевода.
        Непонятно… Что дядька имеет в виду? А старший уже смотрит на отрока, и ощущение от взгляда приезжего чужака, будто он всю твою душу вынул из тела, на столе разложил, а теперь тщательно рассматривает, ища в ней изъяны. Даже мурашки по спине побежали. Но терпит Слав. Не подаёт виду, что не по себе ему… Внезапно всё пропало. Молодой положил руку на плечо старшего, и отпустило.
        - Верно говорит Святовид: сей отрок - славянин есть, Брячислав.
        Тот на младшего взглянул:
        - Верю тебе, Боян. Сие - словенин! Беру обоих, воин.
        - Так тому и быть, - гулко припечатал доселе молчавший третий.
        Дядька вздохнул:
        - Когда в путь?
        - Утром.
        Святовид посмотрел на притихших отроков, махнул рукой:
        - Идите в избу. Собирайтесь. Поедете с гостями.
        Подростки поднялись, поклонились, потом Храбр осмелился:
        - Куда собираться, дядько?
        - Пойдёте к Хлопоне, в кладовую. Он знает.
        Снова оба юноши поклонились, выказывая уважение, степенно вышли из избы. Но, едва оказавшись на улице, со всех ног припустили к торчащей из снега покатой горбатой крыше оружейни, где ждал их одноногий увечный воин, заведующий кладовой. Тот встретил отроков обычно. Значит - молча. Немногословен был от роду. Указал шуйцей, где стать, чтоб не мешались, сам, поскрипывая оструганной деревяшкой, примотанной ремнями к культе правой ноги, углубился в ряды вешал, где хранилось имущество слободы. Через миг оттуда вылетело два заплечных новеньких мешка, шлёпнулись на большой стол. Затем появился сам, неся в руках ком одёжи. Двое рубах. Двое порток. Одни тёплые, толстой шерсти, зимние. Вторая пара полегче, из льна. Портянки новые. Обмотки. Пояса кожаные, справные, в бляшках бронзовых, густо покрытых жиром. Сунул подросткам по куску ветоши, мол, оттирайте пока. Те принялись за дело. С виду нехитрое, однако, если жир на кожу попадёт, потом пояс пятнами покроется, позору не оберёшься: руки - крюки!
        Легли на стол ножи. Настоящие, воинские, в простых деревянных, обтянутых волчьей шкурой ножнах. Охотничьи-то у каждого отрока свои есть. Пара ложек резных деревянных, каждому. Коробочка берестяная с иглами и нитями, льняными суровыми и жильными. Ещё такая же на вид, но чуть меньше, с крючками рыболовными и лесой. Реки славянские рыбой обильны. Но сие - лишь знак, что поездка у отроков надолго. Зимой рыбу не ловят. Бывает такое, но крайне редко, и только по особому разрешению жрецов. А они такое ой как редко дают… По моточку верёвочки тонкой, сажени по три каждый. Два точильных камня - один грубый, второй тонкий. Каждому. По аркану воинскому. Тоже непонятно. Не в степь же чужаки отроков повезут? Да и не бывало такого, чтобы славяне рать собирали для набега. На защиту земли родной - то да. А вот для того, чтобы набег самим совершить, - никогда. Ибо противно сие самой душе русичей.
        С вещами всё. Хлопоня суровым взглядом оглядел обоих отроков, уже закончивших порученное им дело. Вздохнул, опять исчез среди вешал, затем вновь явился, и оба парня не поверили собственным глазам: мечи… Два небольших, но тем не менее настоящих боевых меча. Затем на стол легли два самострела. Воинских. К каждому - по два тула стрел. Зоркие глаза сразу ухватили наконечники - боевые… Значит, всё же воинский поход? Отроки переглянулись между собой, и, уловив сие, Хлопоня гулко вздохнул, снова ушёл в своё хозяйство. На сей раз его не было дольше против прежнего, потом он вернулся, бросил на пол два мешка. Чуть слышно брякнуло.
        - Примерьте.
        Уже догадываясь, что там, дрожащими от возбуждения руками развязали завязки… Доспех! Пусть не железный, но самый настоящий воинский доспех! Густо проклёпанные большими металлическими бляшками рубахи в палец толщиной кожи из турьего хребта, усиленные на плечах металлическими полосами. Толстые волосяные рубахи, что под кольчугу надевают. Штаны боевые. Тоже кожаные, тоже клёпаные. Сапоги. Глаза разгорелись не на шутку. Отроки стали их торопливо натягивать, но тут же схлопотали по подзатыльнику:
        - Не спеши!
        Спохватились. Успокоились. Не в первый же раз. Так чего суетимся? Чего-чего! То доспех учебный был. Один на всех. А эти - только их! Отрокам даны! Им и владеть воинской справой… Надели. Помахали руками, поприседали, попрыгали. Остались довольны - нигде не жало. Ничего не болталось. Ремнями подтянули немного слабину. Выбрали зазоры. Словом, подогнали по фигуре. Глаз, однако, у дядьки Хлопони…
        - Собирайте всё.
        Каждую вещь тщательно уложили в мешки. Понятно, путь неблизкий. И - надолго. Тоже ясно. Закончив, отдали проверить. Калика заглянул внутрь, одобрительно кивнул, показал - надевайте. Набросили котомки на плечи, вновь попрыгали. Всё плотно. Ничего не гремит, не звенит, не брямкает. Опять дождались одобрения, сняли с плеч мешки, поставили в угол. Утром, после завтрака, заберут. К отрокам в общую избу такое нести не следует. Уже понятно, что язык за зубами держать нужно. Хлопоня опять на отроков взглянул, обронил:
        - Спать здесь будете.
        Открыл неприметную дверь, ведущую в клеть, втолкнул обоих. Закрыл. Глухо стукнул деревянный засов. Храбр со Славом переглянулись: однако… Да делать нечего. Застелили лежаки шкурами, которые тут же лежали, улеглись рядышком, накрылись здоровенным лоскутным одеялом. Сон, впрочем, не шёл, но и разговаривать отчего-то не хотелось. Да и умаялись, если говорить честно, после дневного пробега. Так что уснули почти мгновенно.
        А утром, едва забрезжил свет, Хлопоня обоих разбудил:
        - Собирайтесь.
        Слобода ещё спала, но умывшихся отроков ожидала кухня. Горячая похлёбка, просяная каша, щедро заправленная мясом и льняным маслом, хлебушек тёплый. Дежурный кашевар поглядывал на отроков с жалостью, но держал свои слова при себе. А те уписывали пищу с жадностью. За ночь тела пришли в себя, и хотя вроде ужин и был не менее сытным, но желудок всё необходимое для восстановления сил просто не мог принять в себя за один раз. Так что и Храбр, и Слав восполняли недостающее с аппетитом. Едва закончили и помыли за собой посуду, как стукнула дверь, и в трапезной появился дядька Святовид. Подсел к столу, оглядел обоих мальчишек, вытянувшихся в струнку, остался доволен, похлопал по лавке ладонью. Те послушно уселись по обок.
        - Значит, слушайте. Поедете с князем Брячиславом. Ему два отрока нужны в дружину.
        Кивнули.
        - Он из Арконы.
        Затаили дыхание - чудо, град знаменитый!
        - А там - как ваша судьба ляжет. Но помните: каждый человек - творец своей жизни. Не подведите меня, не опозорьте род.
        - Да, дядько, - в унисон произнесли оба и растерялись от ласки, невиданной прежде.
        Святовид на мгновение прижал их к себе, обхватив за плечи, потом отстранил:
        - Удачи вам, сынки.
        Глава 2
        Солнышко уже начинало красить снег в багрово-розовый цвет, и небо было на удивление чистым. Князь, восседавший на рослом вороном жеребце с удивительно длинной гривой, в которую были вплетены обереги, звучным голосом, не обращаясь ни к кому, произнёс:
        - Добрый знак.
        Затем легонько тронул своего коня. Тот всхрапнул, выпуская клубы пара, сделал первый шаг, переступив через невесть откуда взявшуюся кучку снега на утоптанном сотней ног дворе. За ним потянулись остальные воины Брячислава, и оба отрока из слободы с ними. Скрипнули, закрываясь, ворота, и никто не видел, как к крошечному сугробу подошёл Святовид, нагнулся и вытащил из-под снега обыкновенную плеть, удовлетворённо улыбнулся в усы и вполголоса снова произнёс:
        - Удачи вам, сынки.
        Тридцать воинов вытянулись цепью по узкому санному пути, пробитому родовичами мальчишек, которые возили продукты обучающимся военному ремеслу детям и тем, кто заслужил на поле брани право защищать славянские роды постоянно, сделав войну ремеслом своей жизни. Тишина. Ни слова не проронил ни один из путников с отъезда. Как ни чесались языки у отроков, но, видя пример старших, да и помня, что в слободе им даже попрощаться не дали с ровесниками, парни ехали молча, как и взрослые, понимая, что настанет время, старшие всё расскажут молодшим. Через десяток вёрст неспешного хода свернули на лесную дорогу. Густой, почти непроходимый для чужих бор замедлил путь ненамного, хотя кони ступали по целине сторожко, опасаясь инстинктом попасть в незаметную под пушистым покровом яму. Мальчишки настороженно осматривались по сторонам - а ну как леший начнёт хороводить? Тогда всё пропало, до весны будут блуждать. Если доживут. Воины не стали останавливаться на днёвку, спеша преодолеть отрезок пути до последней слободы рода Медведя племени росавичей, к которому и принадлежал род Волка, из которого происходили Слав и
Храбр, и к вечеру отряд вышел на лёд широкой реки. За весь день никто не проронил ни слова, что, откровенно говоря, напрягало мальчишек. Но поскольку род выказал им доверие, отправив с князем, оба отрока сдерживали себя, получив перед воротами чужой слободы одобрительный взгляд самого Брячислава. Неспешный путь их не утомил, но отданный старшим воем приказ был недвусмысленным: немедля ужинать и спать.
        Так что, лишь перекинувшись парой слов сугубо по делу, когда передавали своих небольших степных мохнатых лошадок коноводам медвежьей слободы, да на кухне, поблагодарив за сытный ужин, отроки с важным видом настоящих дружинников проследовали на сеновал, где зарылись в душистую сухую траву.
        Разбудили их опять затемно. Быстрый плотный завтрак, где нужно было съесть всё до крошки, чтобы не прогневить Божью ладонь, проверка своих лошадей, всё ли у них в порядке. Заглянули в мешки - не требуется ли переложить укладку, чтобы коню было удобнее. Приторочили к сёдлам по мешочку с провизией на дорогу. Кроме пищи обоим выдали по большой медвежьей шубе. Не хотели было брать знак принадлежности к чужому роду оба волчонка, но хватило одного сурового взгляда крепкого воина средних лет, который ходил в помощниках князя, как весь гонор ушёл мгновенно, и плотно скатанные в тючки тулупы заняли своё место среди поклажи. Впрочем, такие же точно подарки получили все воины дружины, и ни один из них даже не подумал отказаться. А ещё у мальчишек забрали их самострелы, заменив подобными же, но более ухватистыми. Новое оружие было немного легче родового, хотя, как заверили, по силе боя и точности ничуть не уступающим волчьему.
        Князь подал команду, и отряд так же молча, как и прежде, двинулся с первыми лучами солнышка дальше… Уже вечером отроки смогли оценить подарок, когда остановились на ночёвку на льду реки. Огня не разводили, просто нахлобучили на головы коней торбы с отборным зерном, спутали передние ноги и улеглись прямо на снегу, закутавшись в дарёные шубы. Старшие воины стерегли по очереди. Отроков к делу пока не приставляли. И хотя утром вставать было тяжко, как-никак третий день в седле, тем не менее мальчишки держались бодро. Завтракали уже на ходу, грызя сушёное мясо и ржаные сухари, запивая холодной речной водой, набранной в берестяные фляги из пробитой мимоходом кем-то из воев проруби. Вода была вкусна, хоть и немного поламывало зубы. Но когда в желудок попала пережёванная пища, юноши и вовсе повеселели, тем паче что один из воев, обгоняя их, бросил, что ночевать будут во граде Лисице. Племя родное, подумаешь, род другой. Ничего страшного. Да и стоять будут аж целых два дня - коням отдохнуть надо, а воинам баньку принять. Уж целую седмицу в пути.
        В племени отроков девятидневную неделю не признавали, жили по семидневной. Так и вышло. Ко второй четверти после полудня показался град. За покрытыми снегом верхушками тына виднелись высокие крыши, украшенные турьими рогами. Глубокий ров опоясывал поселение, над надвратными башнями курились слабым дымком костры стражи. Хоть и неслыханно, чтобы вороги нападали на славянские грады по снегу, но всё когда-нибудь бывает в первый раз, так что службу в поселении знали.
        Оказавшись на площади, князь отдал приказ спешиться и зашагал к выстроившимся перед ним старшинам града. Брячислава встречали хлебом-солью, как и положено дорогого гостя. Увели в родовую избу. Уважение всё же. Прочих воев также определили по домам. Мальчишек забрала с собой одна из вдовушек. Пожилая, но крепкая ещё тётка в длинной оленьей дохе. Дом у неё был не пустой, Слава и Храбра встретили четыре пары глаз. Две девичьих, две мальчишеских. Что дочери у вдовы, что сыновья - близняшки, не различишь. Усадив гостей в красный угол, женщины захлопотали. Младшие, братья, смотрели на гостей восхищёнными глазами - как же, в дружине воинской отроки! Значит - бойцы! Да и девчонки не отставали, стреляя глазками в сторону степенно сидевших на лавке мальчишек, когда носились по избе туда-сюда, выставляя угощение. Наконец хозяйка пригласила гостей к столу, и ребята принялись за трапезу. Младшие дети засновали по двору, таская дрова в баню, над которой уже в полную силу курился столбом дымок каменки. Ели степенно. Опять же молча. Не принято у славян за столом пустые разговоры вести. Закончив, поблагодарили
щедрую хозяйку. Та поклонилась в ответ, дочки тоже. Как стол прибрали да посуду помыли, так и речи держать стали. Говорили, в ожидании, пока истопится Чистота Души, о жизни в граде, о том, как уродился хлебушек в этом году. О пути похода и цели его даже не заикались, ни хозяева, ни гости. Поведали о родичах своих, оказалось, что чуть ли не родственники - кузнец рода Волков намедни сноху в этом граде взял, своему сыну жену. Отроков по осени, согласно укладу, на седмицу домой отпускали, так что новости они градские своего рода знали. Да и так, когда родовичи продукты привозили в слободу, тоже щедро вестями из дому делились. Словом, за речами и время пролетело, а там и банька поспела. Воздух горячий, сухой. Да парку поддать ещё! Жар костей не ломит! А потом, горячие, распаренные, да в сугроб, и снова на полок… Пока парились, хозяйки порты да рубахи выстирали со щёлоком, под коньком повесили в избе. К утру высохнет. А разомлевшие отроки, облачившись в чистую смену, вновь уселись на скамьи за Божью ладонь, наслаждаясь взваром травяным, душистым. Словно вновь лето вернулось, так пахнет вкусно сбор,
запаренный крутым кипятком, да и медок липовый, светлый на столе, свой аромат вносит в общую лепту. Благодать.
        Правда, лепота недолго была. Стукнули в дверь - на пороге незнакомый отрок. Окинул взглядом разомлевших мальчишек, значок княжеский показал, передал на словах: завтра отдыхать, в путь - через день. Должны ещё гости пожаловать. С ними и двинутся. Поблагодарствовали гонца. Снова за взвар принялись, с заедками сладкими подоспевшими. Дочери хозяюшкины подсели к столу, угощают, пересмеиваются, шуточками перешучиваются. А взгляды как друг дружки перехватят, так и девчонки, и ребята краской заливаются. Да дар речи невесть куда теряется.
        Но шутки шутками, а дело делом. Остыв после бани, отроки оделись в верхнее. Кликнули мальцов, попросили их на общинную конюшню проводить, куда коней забрали. Те и счастливы безмерно: ещё бы, ведь их воины попросили помочь! Для четырёхлеток-то ребята четырнадцати вёсен от роду - уже взрослые! Провели. Показали. Что Слав, что Храбр своих лошадок осмотрели тщательно, заглянули в кормушки, проверили воду, что налита коням была, не холодна ли? Не застудят кони боевые нутро себе? Затем сбруей занялись - всё ли в порядке? Ремни, пряжки-застёжки не потянулись ли? Не появилось ли надрывов на подпруге или ещё чего? Попоны высохли ли? Коней хорошо почистили? Спины целые у лошадок мохноногих? По горбушке, щедро солью посыпанной, скормили. А кони ласково тыкались в ладони мальчишек тёплыми губами, жарко дышали ноздрями, довольно всхрапывая при виде хозяев.
        Ночевали все вместе, отроки и сыновья хозяйкины на полу, расстелив даренные намедни шубы. В избе воздух чистый, тёплый, отдохнули хорошо. А поутру и прочие гости пожаловали - ещё воины. Почти пять десятков матёрых мужчин, одетых справно и снаряжённых. Вёл их второй князь, Гостомысл, родной брат Брячислава. С ними тоже отроков двое. Только из рода Куниц, но племени одного, словенского. А ещё с ними жрец ехал. Тоже молодой, немногим старше Храбра и Слава, весны на две. Но уважением пользовался нешуточным среди воинов. Правда, и не задавался положением своим, вёл себя, как и все. Равный среди равных. Хотя, увидев отроков из рода Волка, полоснул таким взглядом, словно ножом взрезал. Но в следующий миг глаза потеплели, и по обоим мальчишкам словно мягкой варежкой прошлись.
        И, как и было уговорено, на третий день в путь двинулись. Все вместе. Куницы с волчатами подружились. Делить-то им нечего было. Одного племени, одного языка, одного уклада. Дружно жили, вели себя вежливо, к старшим с уважением. Так и шли от града к граду, от слободы к слободе. Ночевали, как правило, под крышей. Хотя и в лесу приходилось, и в поле чистом. Жрец Путята вечерами с отроками беседовал, никого из них особо не выделяя. Рассказывал, как прежде словенские племена жили, о древних землях, о богах славянских, о правилах воинских. К костерку молодших иногда подсаживался кто-то из старших воев. Слушал так же, иногда по усатому лицу проскальзывали и эмоции, смотря о чём речь шла. Потом воин уходил, а отроки спать ложились. Ну а с утра снова на коней, и в путь…
        Незаметно в пути и весна пришла. Снег набух, влагой начал сочиться. Появились проталины. Князья, посовещавшись, остановились в одном из градов. Решили обождать, пока земля подсохнет, - не уродовать же лошадей? Конь - друг верный. Так что его жалеть и беречь надобно. А пока землица влагой талой напоена без меры, учёба воинская отрокам: имечами помахать, и из луков, самострелов стрелы по мишеням пускать, и побегать с ношей тяжкой по оврагам-буеракам. Вечерами снова Путята беседы ведёт, просвещает или кто-либо из воев юношей учит: как повязку правильно наложить, как стороны света определить, раны обиходить, как ухаживать за конями, за оружием, за одеждой. Иногда ухватки хитрые боевые показывает. Словом, скучать некогда.
        Две недели незаметно прошли. Грохот по реке, возле града протекающей. Лёд вскрылся! Двое суток льдины по воде непрерывно плыли. Потом река очистилась, правда, бурлила она и кипела. Но братья-князья вместе с Путятой жертву принесли, петуха зарезали. Потом жрец дружинный берегинь вопрошал, с русалками беседовал ночью, до самого водяного, хозяина реки, добрался. Вернулся к князьям, дал добро на продолжение похода. И с утра вся дружина в лес потянулась. Рубили дубы, ясени, берёзы. Чистили от веток, свозили в град, укладывали в высокие поленницы. Взамен старшины дали сухой лес, из которого связали плоты. Завели на них коней, спутав, уложили на брёвна. Затем воины и отроки взошли. Оттолкнулись шестами, выправили на середину, и потекли неспешно берега назад.
        Так проплыли по реке неделю. Выбрались на широкую гладь огромного озера. Таких больших допреж мальчишки никогда и не видели даже! Стоят на плоту, рты разинув от изумления, а воины, глядя на них, улыбаются. Ну а по выходе из реки - град стоит. Великий. Тоже раньше не виданный. Славянские родовые городки перед ним - что хутор извергов перед градом. И лодьи, лодьи перед причалами длинными… На берегу дружину встречали жрецы. Показали князьям значок хитрый, и гордецы склонили головы, проследовали с убелёнными сединами стариками молча, куда те повели, велев на днёвку становиться. Разожгли костры, стали кашу варить, обед ладить. Наелись все, отроки котлы отмыли-отчистили, как молодшие, только тогда вернулись князья. Задумчивые, правда, но вроде как всё нормально прошло. Вскоре подошли к берегу, где дружина стояла, две большие лодьи. Завели на них лошадей, спустили в трюм. Воины следом взошли. Корабельщики паруса, увенчанные знаком Святовидовым, вздели на мачты, и поплыли корабли по озёрной глади.
        Из озера в море вышли. И вскоре сизой полоской вдали показался остров. Как корабельщик об этом прокричал народу с мачты, так оба князя на палубы вышли, взяли каждый по петуху, принесли в жертву. Потом о чём-то молча молились. Слова сердцем складывали. Но и такая молитва богам славянским угодна, ибо не в храмах-капищах истинные славяне молятся, а на воле. И лес ли, степь, озеро или море-океан - не важно. Ибо боги - повсюду. Вместе с людьми от рождения до смерти, да и после неё тоже.
        Бухта, где пристали, была большой. И вся буквально забита лодьями. Стояли в ней корабли самые разные - богато изукрашенные резьбой по дощатым бортам, простые, с палубами и открытыми скамьями для гребцов. Были и иноземные - носатые униремы, на вёслах которых сидели лохматые, грязные, закованные в тяжёлые бронзовые цепи существа, напоминающие людей. Широкие, из узких досок гостей с жарких берегов далёкой Аравии. Даже простые деревянные долблёные челны северных племён. И разноязыкий говор, висевший над пристанями, складывающийся в один сплошной монотонный гул. Храбру даже не по себе стало, и, заметив растерянность мальчишки, Путята прикрикнул:
        - Не потеряйся!
        Князь сурово взглянул на раскрывшего от изумления рот отрока, и тот, спохватившись, стиснул крепко рот.
        - Что, решил воронье гнездо свить?
        Услышавшие немудрёную шутку дружинники рассмеялись. Но тут же вновь принялись за дело - нужно было свести застоявшихся за долгий путь коней на берег. Те недовольно ржали, фыркали, били копытами. Но крепкие руки хватали животных за уздцы и сводили на доски пристани. Перетаскивали и имущество: продукты, шкуры, оружие. Всё быстро перегружали на присланные из храма Святовида, возвышавшегося над Арконой, телеги, на которых сидели служки.
        - По коням! - подал команду Гостомысл, и дружина ходко, распугивая зевак и приезжих, заспешила по улице в гору, на которой находился храм.
        Храбр таращился по сторонам - где ещё увидишь подобные чудеса? Спешит чёрный, словно дёготь, человек в развевающихся одеждах. Или одетый в шкуры чужеземец яростно спорит о чём-то с закованным в панцирь непонятного вида, оставляющий голыми тонкие ноги, таким же чужестранцем. И все кричат, машут руками, жестикулируют… Спохватившись, поддал своей лошадке ногами под брюхо, и та, фыркнув недовольно, ускорила ход. Обоз не торопился, но князья не обращали внимания на отставших - они из храма. Так что ничего не пропадёт. Нужно быстрее добраться до места, доложить старшим ведунам об исполненном деле и действовать дальше.
        Слав изумлённо запрокинул голову, так что с головы чуть не слетела шапка, - огромный четырёхликий идол возвышался над городом. Оказывается, он намного больше, чем показалось вначале снизу, от бухты. Вот и изгородь морёного дуба, за которой возвышаются дома. Не такие, как в их родном граде. Построены на иной манер. Только высокие крыши роднят с теми, что привычны его взору. Громадные створки ворот бесшумно распахнулись, и к князьям бросились отроки в белых одеждах, принимая лошадей. Брячислав нетерпеливо спрыгнул со своего вороного, обернулся к младшему брату:
        - Гостомысл, определи всех. Потом приходи в верхнюю светлицу.
        Тот кивнул, стал сыпать распоряжениями. Первым делом - кони. Потом - баня. Затем еда и отдых.
        С утра всех дружинников и отроков построили, и вдоль шеренги затаивших дыхание людей провели белоснежного коня. Тот был ухожен на диво. Его шкура просто лоснилась, а длинный хвост свисал до самой земли. Лошадь вели два жреца немалого ранга.
        - Конь Святовидов, - прошептал в восхищении стоящий рядом с Храбром воин.
        Все дружинники были одеты в выданные после бани белые порты и рубахи. Точно такие же, как у жрецов. Только без родовых знаков… После провода коня вдоль строя двинулись жрецы. Все - пожилые. Один так и вовсе… Таких старых людей отроки никогда не видели. Изрезанное глубокими морщинами лицо цвета каштана, чуть дрожащие руки, тем не менее крепко сжимающие жреческий посох. И - удивительно светлые глаза, словно сияющие изнутри. Шли молча, казалось, служители даже не обращали ни малейшего внимания на почтительно застывших воинов. Прошли до конца шеренги, остановились. Передохнули немного, ушли внутрь храма. Все ждали. Оба отрока-волчонка буквально лопались от нетерпения - ведь за полгода пути они так и не узнали, для чего отдал их род в дружину князьям. И для чего они нужны братьям, так и неизвестно. Но, похоже, сейчас разгадка самого главного секрета уже близка. И верно. Гулко ударило било. Раскрылись ворота, наружу вышли люди. Жрецы и братья-князья. Подошли к строю. Замерли напротив. Из их сопровождающих старших людей вышли двое плечистых молодцев. Остановились чуть позади всех. Чего-то ждут. Народ
напрягся. Занервничал. Кое-кто стал переглядываться. Снова ударило било. Вышел вперёд Гостомысл:
        - Радожа, Пуст, Ольг - выйдите вперёд! Вольга, Прост - тоже выйдите!
        Названные шагнули, оказавшись сразу у всех на виду. Остальные ждут - к добру ли, к худу людей поименовали. Старший жрец посохом махнул:
        - Уведите их на задний двор.
        Князья кивком подтвердили: мол, делайте, что велено. Пятеро ушли, понурив головы. А старший жрец вновь посохом махнул, зазвенели весело колечки бронзовые, в головку дерева врезанные.
        - Братие! Дело вам поручено от храма Святовидова, от народа славянского. И исполнить его надобно обязательно. Согласны ли вы на разлуку долгую с родной землёй, с домами отчими?
        - Согласны! - хором прогудел ответ.
        - Доброй ли волей вы на дело сие идёте?
        - Доброй!
        - Да будет так, братья!
        Жрец склонил голову и снова ушёл в храм. Князья переглянулись между собой, на сей раз Брячислав речь повёл:
        - В поход идём, дружина! В дальний и долгий. Во славу земли словенской, во имя родов наших!
        - Гой-да! - грянул к небу синему общий крик.
        Всех отвели в дом дружинный, длинное деревянное строение. Вдоль стен - лавки для спанья, шкурами укрытые. Велели по своим местам расходиться. А где своё, кто знает? Храбр со Славом быстро сообразили - где мешки их, намедни обозным из храма сданные, согласно приказу, лежат, там и место их. Так и оказалось. Снова молчаливой похвалы удостоились, и рады по уши. Да ещё сердце поёт - в поход идут! В дальний! Наравне со славными воинами! Значит, признали их достоинства, сочли за равных себе ветераны дружины. А вечером… И рты пооткрывали в изумлении все отроки. Дружно вчетвером. Двоих-то отсеяли утром… Оказывается, и воины дружинные также из разных родов, и в поход впервые идут! Не в том смысле, что вообще впервые, а что вместе! Со всех славянских слобод воинских по приказу жрецов выделили князьям лучших дружинников. И теперь у братьев рать доселе невиданная. Не родовая, а всего племени славянского! От всех родов здесь лучшие из лучших собрались! Словом, было чему дивиться, ибо не слыхано подобное ране было.
        Утром все на зарядку побежали. И взрослые, и отроки. Одной дружиной. В одном строю. Потом - в реке, через Аркону текущую, омовение. Дале - в оружейную храмовую. Там встречали люди, по ухваткам и поведению видно - мастера. Да такие, что и лучшие перед ними - новички неопытные. Внимательно осматривали каждого, просили показать то одно, то другое. Когда воин делал, что сказано, быстро совещались, затем забирали старое оружие, выдавали другое. Что мечи, что ножи, что луки со стрелами, что броню. Храбра и Слава экипировали заново. И долго вечером сидели отроки над полученной справою, рты открывши от изумления, ибо подобной работы даже представить себе не могли: доспех по рубахе железной, собранной из множества крошечных колечек. Рукавицы такие же, сверху чешуйками крохотными обшитыми. Вроде металл, а гнётся как бы не легче, чем рукавицы-шубники зимние. На ноги - сапоги. Подошва толстая. Тоже металлом обшитая. Ну и прочее оружие. Теперь люди каждодневно в своей броне и своим оружием бились. Не всерьёз, конечно. Для учёбы воинской. Чтобы рука и тело к новому снаряжению привыкли. Прочие занятия окромя
ратной учёбы тоже были - и плавали в полном доспехе, и ныряли. И на разных хитрых снарядах бою учились: скажем, берут бревно, подвешивают его на верёвках. Потом двое начинают раскачивать того, кто на том бревне стоит. Тут и так удержаться сложно, так ещё и нужно либо из лука-самострела за сотню шагов стрелу в бычий глаз нарисованный положить без промаха, либо с таким же другом-соратником сразиться на мечах, секирах, ножах, а то и просто на кулачках. Словом, доставалось. Редко кто без синяков да шишек ходил.
        К осени, однако, народ уже попривык, кое-чему научился. Но кто же по жёлтой листве в походы ходит? Так и продолжалась учёба воинская. Отроки за этот год вытянулись, раздались в плечах. Как-никак, по пятнадцать вёсен каждому минуло.
        Зиму встречали в Арконе. Опять же все вместе. Ребята уже пообтёрлись, ходили по граду, как местные. Задевать их опасались - на рубахах знаки храмовые. Значит, Святовидовы они отроки. Обидь такого - самого бога обидишь. Да и видели горожане, как по утрам они вместе со взрослыми дружинниками бегают, плавают, в стенке стоят в бою кулачном. Словом, уважали. Ровесники же вообще как на живых богов глядели.
        Так и зима пролетела. Потекли сугробы, посерел снег, ручьи зазвенели по улицам града, брёвнами вымощенными. И едва потянуло с моря Варяжского густым солёным ветром, закатили жрецы пир для дружинников на добрую дорогу. А чтоб уверенности в добром исполнении задуманного больше было, жертву принесли. Жреца Чернобога, черноризца, пожелавшего свою веру рабскую среди свободных людей исповедовать. Сожгли монаха. А прах по ветру развеяли.
        Глава 3
        Насадов было четыре, на пятьдесят воев каждый. Кормщики - наилучшие, которых смогли разыскать жрецы храма Святовида. Когда дружинники приехали в потаённую бухту в десяти верстах от града, то многие удивились увиденному. Да и откуда лесным да степным воинам знать, сколь велики морские суда? Привыкли к долблёнкам-однодеревкам да большим плотам, ежели требовалось груз какой перевезти. Разве что росичи на лодьях набойных[4 - Набойная лодья - лодка с наращёнными-набитыми бортами.] к Торжку-острову ходили, так и то их кораблики что детская тележка перед большим возом. Но когда удивление первое прошло, то освоились воины с кораблями своими быстро. Лодьи уже были снаряжены для похода, но, как издревле славяне говаривали: доверяй, но проверяй. Потому сутки напролёт без роздыха люди вникали в каждую щёлку, вскрывали и проверяли каждый доставленный на борт тюк, каждый бочонок. Да и то - шуточное ли дело затеяно? Судьба всех славянских племён, жизнь всех родичей от этого похода зависит. Потому и не ленились, осматривали и проверяли всё самым тщательным и въедливым образом. Даже князья не погнушались в ледяную
весеннюю воду нырять, днища осматривать. Хотя можно было корабли и на берег вытащить. Славу и Храбру доверили канаты корабельные осматривать. Замаялись отроки, если честно. Ведь каждую бухту троса надо размотать, проверить, нет ли изъянов на крепкой пеньке, всяких свивов, узелков. Ровна ли нить, крепко ли скручены вертушкой пряди. Дело серьёзное, ответственное, поскольку иной раз от каната жизнь зависит - а ну как в шторм лопнет трос, и понесёт сорванную с якоря лодью на камни? Дружинники, что поопытней, конечно, за ними приглядывали тайком, но не подвели отроки. С честью выдержали испытание. Потом всё заново под палубы грузили. Укладывали, привязывали, крепили на совесть. Ведь поход дальний.
        Бочки и меха водой ключевой наполнили. Лес, что на всякий случай, если ремонт в пути делать придётся, на палубы уложили. А утром, едва Ярило край показал, протрубил рог Брячиславов, поход начиная, и ударили вёсла по воде, роняя искрящиеся капли с лопастей. Отроки от незнания подумали, что так весь путь на вёслах и пойдут, но едва от берега отошли с половину версты и корабли на глубокую воду выбрались, так кормщик велел парус вздеть. Скрипнули блоки, затрещали, натягиваясь, снасти, пало белое полотнище со знаком Громовика, разлапистым. Подул ветер лёгкий, попутный, и помчались насады морские по глади морской Варяжского моря. Отойдя на полдня пути от острова Буяна[5 - Он же Руян, Рюген.], Путята, идущий на лодье Брячислава, на нос, увенчанный главой конской, взошёл, воздел руки к Ярилу, уже полную силу набравшему, и запел. И вторили ему взрослые мужи, ибо пел жрец хвалу богам славянским, прося их удачу даровать воинам, ищущим спасение и надежду на будущее родам своим. И так же, как и взрослые, подпевали чистыми голосами Храбр и Слав, истинно веруя в лучшее.
        Через неделю пути четыре лодьи миновали пролив, покидая родное море. Начинались земли, чужие словенам, где проживали разные дикие племена - германцы, франки, саксы, галлы. Так о них жрец рассказывал. Зверю дикому подобные в этих племенах люди жили. Вроде и железо знают, и огнём пользоваться умеют, но веруют в распятого раба, чистоту телесную и духовную не соблюдают и воюют меж собой постоянно, вместо того чтобы как людям единого языка и племени в мире жить. Дивились небывалому на славянских землях отроки, впрочем, и взрослые тоже. Как же можно, чтобы, скажем, росавич на полянина руку поднял? Да не бывать этому никогда! И не только из-за правды словенской, но и потому, что даже подобное коли случится, так считай, на своего брата родного злоумыслил, родную сестру опозорил, родителей своих из дому выгнал. Вот что такое на сородича руку поднять, войной пойти. А тут… В порядке вещей, как видно. Когда владыка одного града на другой войной идёт, чтобы получить больше власти, больше денег, рабов, челяди. И не думает даже о том, что убивает своих же земляков и родичей.
        Почти неделю обходили берега земель франков. Славянские насады в море, само собой, вороги засекли. Взвились дымные сигналы длинной цепочкой, уходя в глубь вековых лесов. Храбр поинтересовался у кормщика, мол, нападать будут? Рать собирают? Тот ухмыльнулся, ничего не ответил. Но князь вопрос отрока услышал, пояснил: франки, завидев лодьи, бегут в страхе от берега дальше в леса, надеются, там их дружинники не найдут. Отрок не поверил, да пришлось. Брячислав решил сделать остановку. На песчаный берег небольшого острова с песнями вытащили насады, осмотрели - остались довольны. Швы не текут, но то и так понятно - днища внутри сухие. Грузы, покрышками сыромятными затянутые, - в целости и сохранности. Просто народ от плавания долгого подустал, развеяться надо бы. Размять косточки. Заодно и, если повезёт, оружие опробовать в деле.
        Огромные росские волкодавы, в одиночку останавливающие матёрого бера[6 - Бер - медведь.], след в лесу, плотно подступающем к воде, взяли сразу. Опустили носы к земле и помчались молча, вои - следом. Собаки у словен умные. Почти как люди. Такой пёс и с ребёнком за няньку побудет, и защитит, если что, и охранит. Словом, бежали собаки хоть и быстро, да с умом, и воин в полной броне за ними поспеть может, не сбивая дыхание. Долго ли, коротко, стали псы как вкопанные. А тут и дымком потянуло. И ещё… смрадом непонятным. То ли человечьим дерьмом, то ли животным. Закрутили носами отроки, а собаки и вовсе улеглись на листву опалую, лапами длинные морды прикрыли. Им-то, с тонким нюхом, вообще невмоготу. Князь Гостомысл, поскольку брат его, Брячислав, с лодьями остался, двоих дружинников в розыск отрядил. Те исчезли в густой листве, а остальные вои улеглись на землю, затаились. Да так, что шалый олень из лесу вышел, ногой с острым копытцем Славу на руку чуть не ступил. Тот вовремя ладонь отодвинул. Ждёт дружина воев посланных терпеливо, мошкару и гнусь лесную от себя отгоняя. Время должное прошло, вновь
посланцы у засады появились бесшумно, как приучен каждый воин сызмальства. Подошли к князю, докладывают. Тот их выслушал, взглянул на отроков, усмехнулся, знаком к себе позвал. Ребята перед ним замерли, ждут. А Гостомысл усмехается:
        - Пойдёте в деревню, приведёте мне шесть коров. Свежатинки поедим.
        Храбр даже не поверил услышанному: как это, пойти вчетвером и привести животину? А ну как там врагов видимо-невидимо? Князь посуровел, голос повысил: приказано - делай. Деваться некуда, старший велел. А Оладья, один из тех, что на розыск ходил, взглядом разрешения у князя испросил, совет даёт: заходите по одному с каждой стороны света. Тогда франки сбежать не смогут. И тоже улыбается. Приказ есть приказ. Делать нечего, пошли отроки. Все четверо. Проверили лишь, легко ли мечи из ножен выходят, да щиты за спины закинули, лёгкие, круглые. Самострелов не брали, старший князь Брячислав не позволил воинам брать дальнобойное оружие.
        Деревня была довольно большой. Дворов на тридцать. Только домов отроки не увидели. Полукруглые крыши землянок выдавались горбами из-под земли в небольшой низине. Открылась и причина смрада - на одной из окраин высилась большая куча костей, внутренностей животных, какого-то мусора. В центре деревни суетились. Храбр не поверил своим глазам: иэто - люди?! Низкорослые, кривоногие. С длинными нечёсаными спутанными патлами, свисающими ниже плеч. Одетые в рванину непонятного цвета. Ступни обмотаны обрывками шкур, а большинство и вовсе босые. Не разберёшь, где мужчина, где женщина. Только детишек и можно различить - те совсем крохотные. И - голые. Лишь у девчонок срам тряпицами прикрыт. У всех малышей животы вздутые, а ножки - тоненькие и кривые, с распухшими суставами. Таких среди славян отроду не знали! Железа не видать вовсе. Кое у кого из диких - дубины деревянные, с наростами на концах. Видно, из капа делали…
        Меж людей мечется живность - крохотные комки шерсти серого цвета. Только по звонкому блеянию можно понять, что это овцы. Такие же тощие и рахитичные, как и сами обитатели деревни. А вон, кажется, то, что здесь называется коровами. Да у славян собаки больше! Невольно губы растянулись в улыбке.
        Отрок поправил шелом, обнажил меч и неспешно двинулся в деревню. Его заметили. Поднялся неимоверный вой и визг. Пронзительные голоса женщин слились в один заунывный стон. Дикари засуетились, кое-кто, подхватив свои нелепые дубины и заострённые колья, бросился было на славянского юношу, в одиночку спокойно идущего навстречу врагам. Но тут новый всплеск криков заставил смельчаков остановиться. Дикари завидели и остальных троих отроков. Куда делся их первый храбрый порыв? Мгновение - и вот уже толпа нападающих подаётся назад, к середине деревни, где мечутся в панике остальные жители поселения и скот.
        Храбр вошёл в кривую улочку, образованную низкими горбами крыш землянок, и вынужден был приоткрыть рот - дышать носом он не мог, настолько невыносимый смрад стоял вокруг. Чтобы поставить ногу, тоже приходилось глядеть в оба - человеческие экскременты валялись буквально повсюду. А толпа всё сжималась и сжималась, крик становился всё громче, всё пронзительнее… С диким визгом откуда-то из-под ног дикарей вывернулось нечто длинное, худое, горбатое, рванулось навстречу отроку, и тот, совершенно рефлекторно вырвав из ножен клинок, развалил нападающего на него зверя надвое, и лишь потом сообразил, что это была свинья. Блеск мелькнувшего меча, мгновенная смерть животного вызвала неожиданную реакцию со стороны дикарей - на землю полетели колья, дубины, серпы из дерева, и вся толпа повалилась ничком на землю, прикрывая головы. Отрок приблизился - обитатели этого вонючего места лежали не шевелясь. Толкнул одного полузверя ногой, тот мелко-мелко задрожал, а потом вдруг с шумом и вонью обделался. Тоненько заскулил, словно обиженный щенок. Храбру стало противно.
        - Слав, выбери коров, и уходим. А то я здесь задохнусь!
        Друг прогудел в ответ, не разжимая губ:
        - Не ты один!
        Два других отрока, Олег и Добрыня, засуетились - они давно признали главенство обоих волчат, тем более что друзья не кичились ни своей силой, ни умением и всегда готовы были прийти на выручку более младшим и слабым товарищам. Быстро выхватили из стада самых упитанных, по здешним меркам, коров, отогнали в сторону. Храбр развернулся и двинулся следом за угоняемым скотом, прислушиваясь, не раздастся ли позади топот ног желающих отобрать у находников кровное. Куда там! Юноши уже перевалили гребень низины и начали углубляться в лес, а жители деревни так и лежали неподвижно. Только за дальностью отдельных голосов было не различить, всё сливалось в один заунывный вой.
        - Княже, а худобу так и погоним через лес? - Слав вопросительно посмотрел на улыбающегося Гостомысла.
        Тот ответил, ещё бы - дружинник ведь отрок несмышлёный:
        - Скотину пока подержим. Сейчас самое интересное будет. Наберись терпения.
        И верно - едва взрослые воины ловко замотали тряпицами пасти крошечных коровок, спутали им ноги и завалили в кусты, прикрыв нарезанными ветками орешника, как сторожевые подали знак, прокуковав кукушкой, - началось.
        Прежде всего - вой из деревни начал затихать. Через некоторое время оттуда вырвался одинокий всадник и охлюпкой[7 - Без седла.], трясясь всем телом, непрерывно колотя кобылу по брюху голыми пятками, куда-то заспешил. Храбр потянул было из-за пояса метательный нож, благо посланец должен был проехать в пределах досягаемости броска, но тяжёлая рука старшего воя легла на плечо отрока. Тот обернулся. Дружинник поднёс палец к губам и отрицательно покачал головой. Понятно. Ждать. Гонца - пропустить. Набраться терпения, как князь посоветовал. Спутаные коровы затихли, перестав сопеть и вздыхать. Тощие бока с торчащими через шкуру рёбрами мерно вздымались. Уснули на солнышке, которое уже поднялось к зениту и вовсю жарило почти отвесными лучами.
        Вдруг дозорный, сидящий на вершине густой высокой ели, тоненько пискнул, словно придавленная ловушкой белка, и дружинники сразу насторожились - условный знак! Враги на подходе! Князь вскинул руку в латной шипастой рукавице, сжатую в кулак. Махнул вправо - и сразу два десятка воинов потянули из ножен боевые ножи, забросив щиты за спины.
        - Твой - справа.
        Справа? Отрок не понял, что шепнул ему старший, но послушно повторил то, что делал более опытный воин. Вытащил из засапожных ножен длинный клинок, осторожно, чтобы не выдать себя движением, забросил круглый щит за спину. С шумом и треском кто-то ломился через подлесок в приготовленную засаду. Сердце юноши лихорадочно заколотилось - похоже, сейчас будет сеча. Князь вновь вздел руку, повёл ей немного вверх. Дозорный раскатился дробью дятла. Храбр напрягся - сигнал, что враги уже… вот… сейчас… И верно, из-за ближних стволов могучих дубов вывернулся первый всадник, довольно рослый, почти с самого отрока человек в… Юноша не поверил своим глазам - у того не было доспеха! Какая-то вонючая до невозможности шкура, резкий запах от которой разносился на несколько саженей вокруг, на неё сверху было нашито несколько квадратных пластин из рога. На лошади вояки не было, точно так же, как и у гонца, седла и стремян. Просто спина животного была накрыта скверно выделанным мехом. Вооружён всадник был квадратным щитом из толстых досок, ничем не окованных, а в руке держал толстую суковатую дубину, всю утыканную
клыками то ли кабанов, то ли медведей. За ним мчались, насколько это возможно на неосёдланных лошадях, да ещё по довольно густым зарослям, другие воины, вооружённые и одетые куда хуже первого чужака. Кое у кого в руках были вообще каменные топоры.
        Вожак аборигенов уже почти поравнялся с отроком, и тот ощутил лёгкий толчок - мол, давай! Рубить такого? Да это же позору не оберёшься! Решение пришло мгновенно - оторвавшись от земли, в прыжке ударил ногой в лоб опешившему от невиданного франку или саксу. Того снесло с клячи, словно бревном. И со всех сторон одновременно на врага бросились славянские дружинники. Схватка была быстротечной. Почти мгновенной. Местные вояки даже не успели воспользоваться своим горе-оружием, как уже лежали на обильно усыпанной палой листвой земле. Кто нещадно скрученный верёвками, кто без сознания. Некоторые подвывали от боли, держась за выбитые из суставов конечности. Но дружинники не получили даже царапин. Гостомысл довольно улыбался - удача на стороне его воинов. Хороший знак! Даже очень хороший! Святовид благоволит задуманному жрецами, значит, прав Прокша-провидец! Трижды прав!
        - Вздеть этого. - Князь указал на того вонючку, которого свалил Храбр.
        Миг - и вот уже дикарь стоит на коленях с растянутыми руками, привязанными к толстой жерди. Славянин чуть наклонился к пленнику, произнёс несколько слов на неведомом языке. Чужак замотал головой, зачастил, захлёбываясь. Гостомысл слушал, потом перевёл:
        - Это - Оттон. Местный князь. Франк. Его усадьба неподалёку. Он готов нам сдать укрепление, если мы пощадим его. Сопровождающие Оттона воины его не волнуют. Деревня, где мы взяли скот, принадлежит также ему.
        - Это как понять - принадлежит? - не понял кто-то из воев, и князь пояснил:
        - То его рабы. Потому и принадлежит.
        - Рабы?!
        - Рабы, - повторил князь. Потом скомандовал: - Повязать всех. Кто уже в путах, проверьте получше, чтобы не сразу освободились.
        Воины быстро упаковали пленников, прикрутив их за шеи к длинным крепким жердям, а руки связав за спиной. Впрочем, это, наверное, было лишним - низкорослые франки, а самый высокий из них, Оттон, чуть ниже самого младшего из славянских отроков. С ужасом косились на возвышающихся над пленниками на две, а то и три головы, закованных в сталь гигантов, общающихся между собой на неведомом языке. Пленного вождя франков выпихнули вперёд, и тот, понурив голову, послушно повёл захватчиков разорять свой дом.
        - Олег, худобу освободи. Пускай к рабам возвращается.
        Самый младший из отроков торопливо полоснул ножом по сыромятным ремешкам, спутывавшим ноги угнанных коров, и бросился нагонять остальных. На немой взгляд Слава шепнул:
        - Спят. Даже не проснулись.
        Отрок улыбнулся - наука воинская, изученная в Арконе, впрок пошла не только ему.
        Идущий впереди Оттон вывел дружину из леса, и сразу за деревьями пошла накатанная повозками колея. Пленный франк что-то пробурчал, угрюмо отведя глаза в сторону:
        - Он просит не вести его с остальными. Позор воину.
        - Позор воину? Он себя воином считает?! - Дружинники возмутились не на шутку: ещё бы - от своих родовичей отказался! Крестьян держит в чёрном теле - у славян собаки лучше живут, чем его рабы! Воинов подчинённых готов на смерть отправить, лишь бы шкуру спасти. И самое главное - не колеблясь ни мгновения, повёл врагов к родным очагам, вместо того чтобы умереть, но не выдать сородичей. Так о какой же чести может речь идти?!
        Гостомысл выслушал всех, потом молча обнажил меч, кольнул пленника в грудь, коротко что-то бросил на том же незнакомом языке. Оттон взмолился, но тут уже князь не выдержал, а просто отвесил тому хорошую затрещину. Завизжав, франк торопливо, едва ли не бегом, побежал вперёд.
        Небрежно оструганный тын, редкий и худой. Вольга, самый сильный из славян, ради шутки легко выдернул вкопанное кое-как в гребень невысокого песчаного вала бревно. Двухэтажное бревенчатое строение под земляной крышей - обиталище самого Оттона и его семьи - морщинистой, измученной тяжёлой жизнью женщины, моложе самого франка лет на пять, и троих детей - двух мальчишек лет десяти - одиннадцати и дочери, девицы пятнадцати лет с довольно правильными чертами лица, если бы не их острота, отчего в ней проскальзывало нечто птичье. Больше всего дочь франка смахивала на ворону. Причём злую, нахохлившуюся, поскольку на данный момент славяне опытной рукой потрошили погреба и подвалы подворья. Немногочисленных слуг и служанок загнали в сарай, где раньше держали лошадей. Впрочем, славяне не собирались забирать этих скакунов. Даже до усадьбы вождя дружина шла ходким шагом, так как ни один франкский конь не выдержал бы славянского воина в полном доспехе, просто переломившись в хребте. Лошади, как и люди, были низкорослыми и тощими.
        Гостомысл откровенно скучал - франк оказался нищий. Единственное - наверняка знает, где здесь ближайший город. Вот там можно чем-нибудь поживиться. А здесь… Шкуры мелкие и плохо выделанные. Кислый вонючий эль, в котором неизвестно что плавает, ни один славянин не возьмёт в рот, побрезгует. Тканей нет. Железа нет. Ни золота, ни серебра. Ничего. Всего лишь отроков чуть проверили, да, можно сказать, потренировали. Дружина немного попрактиковалась слаженному бою. Хотя с таким сражением воевать вообще разучиться можно. Ну, не соперники они. Вообще. Народец мелкий, тощий, худой. Может, спросить брата и Путяту? Земля вроде бы хорошая, жирная. Даже непонятно, с чего здесь всё такое мелкое уродилось? Однако Храбра поощрить надобно бы. Молодец парень. Далеко пойдёт.
        Князь поднялся с бревна, на котором сидел, лениво обозревая картину грабежа, поманил отрока. Тот послушно замер перед ним.
        - Хорошо справился в лесу. Точно попал. Вот тебе награда. У тебя… - Гостомысл прищурился на солнышко, снова взглянул на отрока: - Как коснётся Ярило тех веток, уходим. Управишься?
        - Что, княже? - не понял тот.
        Младший князь протянул могучую руку, ухватил дочь Оттона за шею, рванул покрывало с головы девицы, толкнул в ноги юноше:
        - Забирай. Она твоя.
        Та ахнула, поняв без перевода, что сейчас будет. Открыла было рот, чтобы закричать-завизжать, но Храбр спокойно, словно не в первый раз, рванул дочку Оттона за волосы, подымая с земли, затем сунул ей кулак в душу[8 - Душа - солнечное сплетение.]. Пленница задохнулась, а отрок, без всякой натуги забросив лёгкое тело на плечо, понёс её к высившемуся чуть поодаль стожку. Мать девицы что-то умоляюще забормотала, скрестив руки на плоской высохшей груди, рухнула перед славянином на колени, Оттон же лишь отвернулся, это его не касается.
        Храбр сбросил практически лишённое веса тело на вкусно пахнущее сено. Девица поползла назад, вжимаясь в плотную стену сухой травы, её огромные глаза, единственное, что было в ней по-настоящему красиво, наполнились слезами. Юноша наклонился, рванул пальцем глухое платье грубой ткани грязно-коричневого цвета. Материя легко поддалась, расползаясь по нитям основы, обнажая грязное, желтоватое тело. Отрок сплюнул:
        - Тьфу, вонючая зараза.
        Тощие кривые ноги. Плоская, едва возвышающаяся грудь с большими коричневыми сосками. Впалый голодный живот. Торчащие рёбра. Словно и не хозяйская дочь. Стало просто противно. А девица между тем что-то умоляюще бормотала, её глаза стали ещё больше, и она не отводила их от лица славянина, словно пытаясь выпросить пощаду у жуткого гиганта. Храбр мотнул головой, отступил на шаг, вышел из-за стога, не упуская, впрочем, из виду пленницу, тщетно прикрывающуюся руками, крикнул:
        - Княже, дозволь слово молвить?!
        Гостомысл отозвался сразу, благо во дворе было тихо - воины делали своё дело бесшумно, передвигаясь привычным пружинистым, лёгким, беззвучным шагом. Пленники же боязливо молчали, боясь обратить на себя недовольство захватчиков. Домашняя скотина, имеющаяся в усадьбе франка, уже перебита. Во всяком случае, та её часть, которую славяне собирались забрать с собой, и туши животных и птиц свалены на пару возов.
        - Говори.
        - Уж больно тощ да грязен подарок, княже. Прости, что не слушаю твоего приказа, но брезгую я. Её мыть три года прежде надо.
        Гостомысл раскатился смехом, развёл руки в стороны:
        - Уж прости, франки бань не имеют! Для них вода хуже смерти! Или, может, боишься, что порвётся сия девица под тобой? Мелковата будет?
        Дружинники грохнули смехом, кое-кто даже ухватился за животы от хохота. Отрок насупился, но князь махнул рукой, и веселье оборвалось в мгновение ока.
        - Чего ржёте, жеребцы стоялые? Правильно парень сделал, что не стал девку портить. Молодец! Брось её, Храбр, пусть своего бога молит за спасение. И вы, жеребцы стоялые, тоже заканчивайте. Уходим.
        - Князь? - Рядом с Гостомыслом вырос старший дружинник.
        Тот отрицательно мотнул головой:
        - Жечь постройки не будем. Рабам только хуже сделаем. Оттона же кончайте. Недостоин он править людьми.
        Старший воин кивнул. Молнией сверкнул меч, и франк рухнул на грязную землю, обливаясь кровью из рассечённого черепа.
        Скрипнули колёса телег, всхрапнули и недовольно заржали запряжённые в них тощие клячи франков. Слуги с ужасом смотрели на распростёртое в луже крови тело своего бывшего владыки. Захватчики уходили в зловещей тишине.
        Глава 4
        После сытного завтрака дружинники спихнули лодьи на воду, и вёсла вновь рассекли гладь моря. К обеду Путята-жрец подошёл к Брячиславу, идущему на первом насаде:
        - Княже, Оловянные острова.
        - Вижу, - коротко ответил тот.
        Справа по борту показались в дымке меловые утёсы. Князь кивнул кормчему, тот переложил широкое рулевое весло, и, слегка накренясь, лодья повернула к отвесным обрывистым берегам. Внезапно вперёдсмотрящий, находящийся на вершине мачты, засвистел, потом крикнул:
        - Паруса впереди! Вижу парус! Спускают!
        Брячислав задрал голову, крикнул:
        - Не потеряешь?!
        - Такого-то урода? - ответил вопросом на вопрос дружинник, и короткое неудовольствие на миг промелькнуло по суровому лицу князя, но он промолчал, просто отдал короткую команду:
        - Добавить ходу!
        Чаще загрохотало било, отбивающее ритм гребцам. Кормщик задрал голову, и сидящий на мачте воин указал направление. Некоторое время шли молча, кроме ударов била слышался плеск воды в борта да скрип уключин. На лице Брячислава появилась довольная ухмылка - большой грузовой корабль спешил к берегу. Пузатый, неуклюжий, с двумя высокими надстройками-башнями - на носу и на корме. Там гребли изо всех сил, паруса спустили. А вскоре донёсся звук барабана. Задающий темп надсмотрщик был либо неопытный, либо растерялся, хотя вполне возможно, что гребцы на «купце» просто устали от непосильного напряжения. Время от времени одно из вёсел не успевало за остальными, лопасти сталкивались, и корабль сразу терял ход на то мгновение, пока надсмотрщики не восстанавливали порядок. Напротив, четыре славянские лодьи шли ходко. Воины держали постоянный ритм, к которому привыкли за недели пути, а узкие корпуса легко резали воду. Брячислав вздел к небу свой меч. По этому сигналу первая смена, ранее сидевшая на вёслах, уступила места второй, уже облачённой в доспехи, и бросилась надевать снаряжение.
        - Стрелки.
        Четверо лучших бросилось на нос. Заскрипели могучие луки из турьих рогов, запели тетивы. Резкий хлопок по щитку, прикрывающему руку, оперённая стрела взвилась в небо, провожаемая взглядами. Есть! Вошла глубоко в борт вражьего судна. Но не пробила, хотя рабы на весле перепугались изрядно, даже выронили весло, отчего корабль вновь замедлил ход на несколько мгновений. Дружинники быстро внесли поправку в прицелы и… Первые тулы опустели за считаные мгновения: когда стрелок накладывал на свой лук пятую стрелу, первые четыре ещё шили в воздухе, и смертоносный град обрушился на купеческий корабль. Оттуда донеслись вопли, крики раненых, вёсла с треском столкнулись, «купец» окончательно потерял ход, и через несколько ударов вёсел лодьи настигли его. Взвились в воздух крючья, намертво сцепляя корабли. Ухватившись за канаты, дружинники с рёвом подтянули борта друг к другу. Сухой треск дерева. Звон лопающихся вёсел, которые чужаки просто не могли втянуть внутрь. Грохнуло о борт купеческого корабля славянское весло, и, словно танцуя, лёгким быстрым шагом по нему пробежал Брячислав. Его встречали - воины в
металлических коротких доспехах, обнажающих бёдра, с прямоугольными длинными щитами, украшенными массивными умбонами, составили плотную стенку.
        - Барра! - непонятный, но явно боевой клич.
        Блеск коротких клинков и злых прищуренных глаз из-под шлемов, украшенных перьями.
        Князь потянул из ножен второй клинок - римляне. Либо - англы. Как говорили в Арконе, Рим покинул Оловянные острова, раздираемые набегами варваров-кочевников, отозвав оттуда войска на защиту Вечного города. Ну, сейчас выясним… Его мечи взметнулись вверх - правый, готовый ужалить врага в любое место, левый прямо перед собой, наискось. А позади и рядом уже верные дружинники… Выстраивается клин, и воины словно не замечают, что вся палуба завалена тюками и бочками. Они проходят сквозь препятствия. Обманное движение, и острый взгляд замечает, как один из противников кривится от боли, - знатные стрелки в дружине княжеской. И пятна крови на досках. Где же те, кого нашли славянские стрелы? А нашли, похоже, немало! Алые лужи ещё даже не изменили свой цвет. Правда, несколько дорожек уходят к квадратным отверстиям люков. Спустили под палубу? Выпад, отбив. Силён враг, силён! Едва не отсушил руку ответным ударом. Опытный воин. Да не учёл, что сталь на славянских клинках гораздо лучше, чем у него. Вскрикнуло перерубленное железо. Улетел куда-то за борт отсечённый ударом славянского меча клинок вражеского оружия.
Но один из стены вдруг выбрасывает руку в жалящем смертельном ударе, и спасают дружинники, сразу тремя мечами пригвождая смертельное жало стены щитов к коже. Вскрик, ибо уже знает враг, что потеряна его рука навсегда. Обрывающийся в клёкоте, ибо из-за спины тех, кто рубится в первых рядах, вдруг выпрыгивают другие, свежие воины, со страшной силой бьют в щиты, разнося стенку солдат. И замечает вдруг князь проклятый символ распятого раба на груди брони своего противника. Мгновенно каменеет лицо Брячислава, звучит страшная команда:
        - Никого не щадить! Проклятые!
        Лица славян искажаются ненавистью, и мечи вздымаются вверх с утроенной, учетверённой скоростью. Миг - и изрубленные тела защитников торгового судна уже лежат бесформенной грудой на палубе, густо залитой рудой. Воины бросаются в башни-надстройки, выламывают запертые двери. Слышны истошные вопли умирающих, отчаянный визг женщин. Тщетно, дружина не знает пощады. Христиане умирают один за другим, славяне не щадят ни женщин, ни мужчин. Всё. Остались лишь те, кто прикован цепями под досками палубы. Рабы, сидящие на вёслах. Двое воинов спрыгивают вниз, звенят разрубаемые бронзовые цепи. Щурясь от солнечного света, наверху появляются существа… Назвать их людьми у воинов не поворачивается язык. Их рёбра, кажется, сейчас прорвут кожу. Волосы спутаны и грязны, бесформенными клочьями свисают с головы. Многие полностью наги, редко у кого чресла препоясаны куском мешковины. Их глаза слезятся, грудь сотрясается от кашля, рвущего внутренности. Рабы отвыкли от чистого воздуха, находясь всё время под палубой, в вони испражнений и гнили. Кое-кто крестится. Таких берут на заметку, но пока не трогают, просто отводят
чуть в сторону от остальных.
        Лицо одного из освобождённых вдруг загорается радостью, когда он видит славянские символы на щитах воинов. Силится что-то сказать, но тщетно. Его горло душат спазмы, и тогда бывший раб делает некий жест. Жрец Путята, завидев это, молниеносно перемахивает с кормы насада на борт вражьего корабля, подбегает к освобождённому, не обращая внимания на грязь и вонь, исходящие от несчастного, подхватывает ходячий скелет и, бережно поддерживая под руку, отводит его в сторону. Усаживает, срывает с пояса флягу с водой. Раб жадно пьёт, потом начинает кашлять. Жрец терпеливо ждёт, когда у освобождённого кончится приступ. Наконец тот начинает быстро шептать что-то на ухо Путяте. Шептать, потому что нет сил говорить громко. Славянин выслушивает очень внимательно. Дружинники не на шутку заинтересованы происходящим, не забывая сортировать всё ещё поднимающихся снизу гребцов. Наконец жрец подзывает к себе двух младших отроков:
        - Отмыть и одеть. Но пока не кормить. Я сам.
        Два молчаливых кивка. Плещет брошенное за борт ведро, набирая воду для мытья освобождённого, а Путята подходит к князю, что-то шепчет ему на ухо. Брячислав кивает и суровым взглядом обводит сбившихся христиан, потом звучит короткая команда, и рабы летят за борт с жалобными воплями.
        Небольшой сундучок с золотом, ворох свитков. Куча тюков с тканями, заморские вина из неведомых земель. Тщательно запечатанный ларец с горстью оправленных в серебро костей. Человечьих. Кости - тоже за борт, к ещё барахтающимся там живым врагам. Серебро - в общую казну. Добыча невелика. Ну да и не за ней пришли славяне сюда, к Оловянным берегам. Это так, мимоходом.
        - Что с прочими делать, княже?
        - Брось их. Выживут - значит, так тому и быть. Проклятых среди них нет, и ладно.
        Слав вместе с Храбром суетятся возле спасённого, исполняя приказы жреца. Таскают воду из-за борта, обмывают страшно исхудалое тело. Обрезают длинные грязные волосы. Человек постепенно затихает в их ловких руках, и Путята хмурится, но, пощупав жилу на виске, успокаивается. Заворачивает спасённого в чистую шкуру, относит на нос своего судна. Лодьи отцепляются от пузатого, уже выпотрошенного судна, ударяет чистым голосом било, и четыре корабля ложатся на прежний курс. Жрец присаживается рядом с завёрнутым в шкуру человеком, на лице которого написано неземное блаженство, и они вполголоса начинают беседу.
        Через какое-то время поднялся Путята, прошёл на корму, к князю. Отроки, как и велено, за спасённым приглядывают. Человек как человек. Лишь полосы у него на щеках. Непонятные. Словно бы в узоры складываются. Треугольники. Спирали. Квадраты. Чужак глянул на славян острым на удивление взглядом, но слова не молвил ни единого. Просто молча лежит. Набирается сил. Отдыхает. А тем временем насады начали курс менять. Огибают Оловянные острова. Уходят южнее, вдоль белеющих меловых скал. Весь день шли под парусом. По правому борту тоже земля показалась. Чужак её как увидел, заволновался. Одно слово вымолвил, да худой, словно у скелета, рукой, из-под шкуры выпростав, на второй остров указал: «Эрин». Знамо, так та земля называется.
        На ночёвку к берегу не приставали. Остановились на глубокой воде, выбросив за борт плавучие якоря - запасные мачты, связав их тросом. Да сторожевых поставили вдвое больше против обычного. А поутру, едва рассвело и через туман утренний воду рассмотреть с бортов можно стало, дальше тронулись. Роса обильно покрыла всё, но вскоре ветерок высушил влагу, хотя одежда ещё долго волглой была. И так два дня. Питались, разводя муку водой, делая болтушку. Мясо вяленое грызли. Так и перебивались, благо воды пресной вдосталь с собой ещё у франков набрали. Шли в тишине. Князья строго-настрого запретили лишние разговоры, и обычных шуток и подначек слышно не было. Словно тревожились о чём-то братья-вожди. Опасались.
        На третий день Брячислав на берег взглянул, подозвал к себе Путяту. Тот тоже долго в зелёные берега всматривался, потом к чужаку пошёл. Опять о чём-то беседовали, отроки ни слова из того языка, на котором речи велись, не поняли. Но, видно, жрец наречие неведомое прекрасно знал, потому что вернулся на корму к князю, что-то тому нашептал на ухо. Брячислав кивнул и отдал команду пристать к берегу. Подходящее место нашлось не сразу. Уж больно берега обрывисты были. Но потом отыскалась бухточка. Пятерых воев отправили на утёсы, что вплотную окружили небольшой песчаный пляж, в дозор. Остальные на берег сошли. И чужак с ними. За время, что на славянской лодье был, он в себя пришёл, немного окреп.
        Путята между делом поведал отрокам, что сей чужанин - брат по вере славянской. Друид. А корабль тот - каторгой римской был. А чужанина солдаты римские отловили за Стеной, и служки обрезанного иудея поначалу хотели чужого жреца живьём сжечь, да, видимо, заступились старые боги, и отправили того всего лишь на каторгу, гребцом на корабль, где тот три года веслом ворочал. Подивились отроки лютости ромейской. На заметку взяли. Запомнили накрепко. Пытались расспросить чужака о вере в обрезанного, но тот по-славянски слова не разумеет, а они его наречие не знают. Так что неудача их постигла. А жаль.
        Сутки дружина в той бухте лагерем стояла. Сушилась, ела горячее. А на второй день сторожевые сигнал подали - гости пожаловали.
        Храбр и Слав с удивлением смотрели на старцев в белых одеждах, украшенных цветочными гирляндами и с посохами с растущими из тех веточками. Они вышли из дубравы, виднеющейся вдали, и неспешной походкой, но удивительно быстро подошли к дозорным. Те, предупреждённые заранее, препятствий пришедшим не чинили. Напротив, едва увидели, как старцы из лесу выходят, тут же послали сигнальную стрелу. И когда чужинцы к бухте, где дружина лагерем стояла, подошли, одетых в белые одежды встречали оба князя славянских, Путята-жрец да спасённый славянами чужак. При виде своих родичей последний склонил голову перед ними, потом на колени опустился, и каждый из пришедших коснулся правой рукой головы спасённого, что-то произнося на своём языке. Потом лишь к князьям подошли, но уже все вместе, поприветствовали друг друга, как равные. Правда, каждый по-своему. Но не чужаки князьям кланялись, а князья перед ними головы гордые склонили.
        - …Значит, Арторус и Мирддин перешли Стену?
        Старший из друидов, которого кроме посоха отличал ещё и висящий на поясе небольшой золотой серп, кивнул. Гостомысл переглянулся с братом, затем вновь задал вопрос:
        - И помогают им в этом жрецы распятого раба?
        - Проклятые богами основали своё поселение неподалёку отсюда. В дне пути ваших кораблей. Аллоэль, холм предков, осквернён этими исчадиями богов тьмы! Священные рощи они сводят на то, чтобы построить капища своему проклятому истинными. Воины, сопровождающие нелюдей, ловят наших братьев и сестёр, заставляют их пытками отречься от старых богов, а затем делают рабами. Строят заставы, прокладывают новые дороги. И повсюду - смерть! Людей жгут живьём, распинают на символах иудея, топят. Им отрубают конечности. Воистину, невозможно представить, что творят с народом жрецы распятого! И мы молим наших братьев о помощи - изгнать проклятых богами! Освободить народ от чужой нам веры!
        Князья снова переглянулись между собой, и на этот раз ответил Брячислав, задумчиво потерев ладонью тщательно выбритый подбородок:
        - Мы не торговцы, но знаем твёрдо одну истину: ничего не даётся просто так. Что мы получим взамен?
        Друиды поскучнели. Потом старший из них нехотя выплюнул:
        - Мы дадим вам золото…
        Гостомысл вскинул ладонь, останавливая говорящего:
        - Не оскорбляй нас, друид!
        Один из пришедших, что помоложе, вскинулся:
        - Вы сами завели речь об оплате!
        - Речь не о плате. Мы поможем вам. А вы помогите взамен нам…
        Старший друид ударил посохом по земле:
        - И чем же мы можем помочь?
        - Знанием. Поделишься, жрец?
        - Знанием? - Он взглянул из-под мохнатых седых бровей так, словно хотел испепелить пришельца с берегов Роси, но князь стойко выдержал взгляд.
        Путята наклонился к уху князя, что-то зашептал, но Брячислав отмахнулся:
        - Потом, жрец.
        И тот отпрянул. Славянин слегка усмехнулся, дёрнув длинным усом:
        - Ведомо ли вам, почтенные, есть ли какие вольные земли после ваших островов?
        Старший из друидов чётко ответил:
        - Нет. Мы не можем дать ответ на твой вопрос.
        - Не можете… Потому, что не знаете, или потому, что не хотите?
        Старик тряхнул посохом и так же твёрдо произнёс:
        - Ты можешь отказаться помогать нам, славянин, и сотни наших братьев погибнут. Но мы… не хотим отвечать. Понимай как знаешь.
        Брячислав молчал, и Слав ощутил, как вокруг князя сгущается нечто… тёмное… Ему даже стало не по себе. Наконец тот ответил:
        - Пусть будет так, друид. Не хочешь - не надо. Тогда дай нам проводника.
        - Зачем?
        - Кто-то же должен показать нам путь к капищу проклятого?
        На лице старика появилось облегчение, а остальные жрецы сразу зашевелились, стали негромко переговариваться на своём языке.
        - Он поведёт вас.
        Поднялся довольно молодой, но уже имеющий серебряный серп на поясе мужчина, слегка поклонился, потом вновь уселся на траву, а старший продолжил:
        - Знает ваш язык. Немного, но достаточно, чтобы объясниться.
        - Хорошо.
        - Когда вы отправитесь в путь?
        Брячислав нагнулся к Гостомыслу, перемолвился короткими фразами, вновь распрямился:
        - Утром следующего дня, жрец.
        - Пусть будет так. Лаэль будет на берегу утром.
        Все друиды молча поднялись, поклонились и ушли по тропе наверх. Двое повели спасённого дружинниками чужака. Брячислав с облегчением вздохнул, потянулся:
        - Они меня утомили.
        - Да, брат. Меня тоже.
        - Однако хитрецы! Желают нашими руками таскать каштаны из огня! Вы проливайте свою кровь, но мы вам ничего не скажем!
        - Ха! Ты думаешь, они что-то знают на самом деле?
        - А разве нет? - Гостомысл удивлённо взглянул на старшего брата.
        Тот погладил длинный оселедец на выбритой голове.
        - Нет. Поэтому друид и не стал говорить. Он просто не знает. А показать незнание для него несмываемый позор. Так-то, брат!
        Второй князь покачал головой:
        - Вот же… Раз так…
        - Тут вот что, брат… Я слыхал об этом капище. Год назад на арконском торжище один из торговых гостей хвалился, будто бы монах из этого капища вернулся с Зелёных островов, где основал поселение.
        - Зелёные острова? Но это же Эрин!
        - Не Эрин. Он отплыл в ту сторону, напротив которой встаёт Ярило. И там спустя недели пути нашёл землю, где из земли бьют горячие ключи кипятка и множество дымов пробивает себе путь наверх. Перезимовав там, двинулся дальше, поскольку стаи птиц летели в ту сторону осенью и возвращались весной жирными и откормленными. Подумав, сей жрец проклятого рассудил вполне здраво, что там, куда улетают птицы, есть иная земля. Обильная и сытная, раз твари зимуют в тех местах.
        - И друиды…
        - Они - не друиды. Может, один или два из них. Остальные - просто… - Старший князь махнул рукой в отвращении и, заметив, что отроки смотрят на него удивлёнными глазами, рассвирепел не на шутку:
        - Бездельничаете?! Оружие проверили?! Доспехи почистили?! Десять кругов вдоль бухты туда и назад в полной броне! Завтра в бой, а вы ворон ловите!
        Делать нечего, пришлось торопливо доставать из мешков доспехи, надевать их, а потом бежать по вязкому мокрому песку. Хвала богам, что бухта не слишком велика. Все четыре насада практически полностью её заняли. Но всё равно, попотели. Потом чистили брони, проверяли тулы со стрелами, словом, улеглись отроки, уже когда давно стемнело…
        - Слав, спишь?
        Тот сонным голосом ответил:
        - Нет ещё…
        Храбр подполз поближе, накрыл голову обоих шкурой, едва слышно прошептал:
        - Как думаешь, зачем нам вольные земли?
        - Не знаю. Прости, но я спать хочу. Давай после капища поганого поговорим, хорошо?
        Друг обиделся, откатился в сторону. Впрочем, досталось и ему, так что буквально через пару вздохов он уже провалился в глубокий, но чуткий сон.
        Разбудили отроков рано. Ещё было темно, но костры, разведённые в выкопанных в песке ямах, уже горели вовсю, и запах горячей каши щекотал ноздри. Быстрое умывание и завтрак.
        - А ты друида видел?
        - Не-а…
        - Так вон же он! С Путятой стоит!
        Старый друид был не в белых одеждах, в которых являлся накануне, а в коричневом длиннополом одеянии. Впрочем, посох и серп у пояса оставались у него по-прежнему…
        - Точно…
        - Пошевеливайтесь, отроки! Нечего лясы точить!
        И юноши с утроенной скоростью заработали деревянными ложками. Потом посуду за собой помыть, помочь дежурным вымыть котлы. Под дружные выкрики насады стронулись с места и закачались на воде. Воины заспешили на их палубы, занимали свои места. Друид взошёл на корабль Брячислава, и отроки довольно переглянулись между собой - может, выдастся момент и можно будет переговорить с чужином? Узнать о землях, мимо которых плывут лодьи, что за такая проклятая богами вера в распятого, или проклятого истинными богами. И что такое вообще этот раб…
        - Гой-да!
        Гулко в рассветном тумане ударило било, вёсла легли на воду, выводя насады из бухты. Ещё удар, и ещё… Острые носы легко резали чёрно-синюю гладь, вздымая белопенные усы.
        Друид торчал на корме, и отроки даже обиделись - вот, не поговорить. Не узнать…
        Глава 5
        Монастырь находился в большой ложбине, между невысоких плоских холмов, густо поросших ельником. Дружинники, оставив два десятка охраны лодий, вытащенных на берег, затаились, ожидая вестей от посланных к строениям капища распятого раба разведчиков. Те вернулись ещё затемно. В монастыре, судя по хлопотам, готовились к какому-то празднеству. Услышав об этом, друид долго морщил лоб, потом, пожав плечами, поведал, что вроде бы у проклятых ничего такого особого не должно быть. Может, прибыл какой-то важный гость? Братья-князья задумались над вестью - не хотелось бы ввязываться в тяжёлую сечу. Ромеи - умелые бойцы, известные по всей обитаемой земле. И случись с ними схлестнуться, потери среди воинов неизбежны. А у них каждый меч на счету. Впрочем, этот монастырь - единственное место, где могут знать о землях за Оловянными островами. Так что хочешь не хочешь, а штурмовать придётся. Хотя стены невысоки, да и само капище невелико. Монахов - человек пятьдесят самое большее. Ну а если кто приехал из-за Стены, то вряд ли с ним большая дружина. Да и на морской каторге хвалёных римских солдат побили на удивление
быстро. Может, и слава знаменитых легионов дутая? Приказ прозвучал, и, крадучись, дружинники двинулись к сложенным из дикого камня стенам… Славянские воины сызмальства учились искусству скрадывания[9 - Здесь: маскировки.]. Русский воин умел проползти под носом у дикого зверя так, что тот и ухом не поводил. Могли почесать шею пьющего воду оленя, просочиться через густой кустарник, не шевельнув ветки с росой. Так что через некоторое время, когда в монастыре ударили в колокол, возвещая к утренней молитве, сто пятьдесят воинов дружины уже замерли под стеной, ожидая сигнала князей. Но Брячислав медлил, и вскоре стало ясно почему: под бормотание молитв монахи, облачённые в грубые грязные вонючие рубища, потянулись в самое высокое строение посередине монастыря, увенчанное крестом. Через короткое время почти все они, за исключением пары послушников, отличающихся от прочих одеждой, собрались там, и только тогда старший князь дал команду. В один миг взметнулись в воздух арканы, ухватив своими петлями зубцы стены, и дружинники, споро перебирая руками, в мгновение ока оказались во дворе. С силой пущенное копьё
ударило не ко времени вышедшего служку в затылок, погрузив его навсегда в глубокий сон без сновидений. И, бесшумно приземлившись на полусогнутые ноги, воины быстро оцепили все строения, подперев ворота молельни кстати валяющимися кольями. Затем началась проверка всех помещений. Монахи по-прежнему заунывно тянули свои молебны, ещё не зная, что уже не они хозяева этого места. С найденными в монастыре очень немногими людьми покончили в мгновение ока. Да и что могли те против лучших из лучших? Ничего. Короткий взмах меча, а то и удар голой рукой - и вот уже бездыханное тело распластывается там, где его застигла смерть.
        К ногам князей бросили перепуганного полуодетого мужчину средних лет, непрерывно бормочущего нечто вроде «Брендан, Брендан». Брячислав толкнул Путяту:
        - Чего он?
        Жрец прислушался, потом спросил мужичка на той самой квакающей молве, на которой общался со спасённым с каторги чужаком. Мужик ответил. Путята переспросил. И пленный повторил вновь то же самое. На лице жреца появилась улыбка.
        - Повезло нам, княже, неслыханно…
        - С чего бы это?
        - Так вот он… - молодой мужчина указал на пленника, - и есть тот самый Брендан, который намедни вернулся из своего путешествия.
        - Ха, мореплаватель, говоришь? И на чём он ходит? На своих кожаных корачах? Не смеши.
        Но улыбка жреца стала ещё шире.
        - Сей Брендан ходил семь лет по морям за Оловянными островами. И именно он открыл земли с кипящей водой и Зелёные острова, князь.
        - Что?! - Глаза Брячислава расширились, и князь медленно произнёс: - Спроси его, может ли он показать дорогу туда?
        Путята проквакал сказанное на латыни, и монах часто-часто закивал. Гостомысл взглянул на брата и, получив от того немое согласие, сказал:
        - Скажи монаху, что мы сохраним ему жизнь, если он покажет нам путь в те места. Не обманет - будет жить. Если солгал - рыб в море кормить будет.
        Жрец вновь перевёл славянские слова, и Брендан снова закивал, заколотил себя в грудь, забормотал. Брячислав махнул рукой:
        - Уведите его, и стеречь как зеницу ока.
        Двое дружинников вывели пленного через уже давно распахнутые настежь ворота.
        - А с прочими что делать, княже?
        Старший воин показал на церковь, из которой по-прежнему доносилось заунывное пение, и Гостомысл зловеще усмехнулся:
        - Друиды поведали мне, что сии служители обожают жечь тех, кто не верует в их Бога, живьём на кострах. Так поджарьте их тоже.
        Без лишних слов воины принялись за дело: они снесли к стенам строения дрова из больших поленниц, вытащили из келий мебель, подтянули деревянные телеги, в обилии стоящие под навесами. Между тем монахи внутри спохватились - молитва давно закончилась, но попытка выйти из церкви не удалась. Поднявшись же на звонницу, они в ужасе обнаружили, что двор полон суетящимися воинами в неведомом им вооружении и одеждах, надеясь, что это просто грабители и, сохранив жизнь обитателям монастыря, скоро уйдут. А славяне, уже подкатив пару бочек с маслом, найденным в поварне, ловко вышибли их днища и вёдрами обильно полили дерево, покрывающее церковь до середины стен. Путята высек огонь, запалив факел, и медленно произнёс нараспев:
        - Истинным богам приносим в жертву нечестивцев, поклоняющихся проклятому истинными богами.
        Широко размахнулся, и, прочертив короткую дымную дугу, факел упал на груду дров. Миг - и первый, ещё робкий огонёк пробежал по расколотому вдоль бревну. Другой жадно, с рёвом набросился на обильную пищу, вкусно приправленную маслом. Высокое пламя с гулом взметнулось ввысь с такой жадностью, что затрещали волосы от жара у тех, кто стоял ближе всех. Вопль ужаса донёсся изнутри церкви, но голос огня был громче. Спустя некоторое время строение превратилось в вулкан, извергающий из себя обломки камня, лопающегося от неимоверного жара. А крики сгорающих заживо монахов стихли почти мгновенно.
        Друид с сердитым видом подошёл к князю и плюнул ему под ноги:
        - Легко ты отпустил их, князь!
        Брячислав, при этом действии чужака схватившись за меч, с усилием разжал пальцы, сузив глаза, и медленно процедил:
        - Ты, жрец, оказывается, и на нашем языке говорить умеешь?.. И это, по-твоему, легко?
        Тот упрямо повторил:
        - Легко. Видел бы ты, что они творили здесь по округе… - Отвернулся и услышал голос князя:
        - Росичи наслаждения в чужих муках не ищут и не видят. Запомни это, друид, и передай своим. - Спустя мгновение послышалась команда: - Возвращаемся!
        Плотный строй дружинников покинул чадящие, жутко воняющие горелым мясом развалины церкви и вышел за ворота бывшего монастыря. В середине вели пленного монаха, накинув ему верёвку на шею и скрутив руки за спиной. Князь знаком поманил к себе Храбра и Слава и, вручив им конец пут, сурово бросил:
        - Головой отвечаете.
        Оба отрока вытянулись, ударили себя кулаками в грудь, кивнули.
        Первые вёрсты пути прошли спокойно. Пыльная дорога, белая трава по её краям. Кто-то из воинов нагнулся, на ходу сорвал пучок, понюхал, скривился, выбросил, пояснив товарищам:
        - Вроде с виду сочная, а горечью отдаёт. На такой хороший скот не вырастишь.
        Монах торопливо перебирал босыми ногами, стараясь не отставать от идущих ровным воинским шагом воинов, не переставая что-то шептать себе под нос. Прислушавшись, Храбр уловил: «Домине, Амен, Езус Крайст» идругую тарабарщину. Махнул рукой другу:
        - Похоже, проклятому молится.
        Тот сурово взглянул на съёжившегося от такого взгляда пленника, бросил:
        - Он ему теперь не поможет.
        Дружинники перевалили холм и вдруг встали как вкопанные - в низине так же замер воинский строй.
        - Ромеи!
        Плотные ряды продолговатых прямоугольных щитов, уже виденные славянами ранее, на плавучей каторге, ощетинились рядами копий. Надо отдать должное выучке противника - они сбили коробку буквально за мгновения. Непривычного вида шлемы с гребнями, с ремнями, доспехи и голые ноги. Но в этот раз им противостояли не полуголые пикты, а настоящие воины, с ног до головы закованные в сталь и железо. Раз - и самые сильные и опытные продвигаются в передние шеренги. Два - монаха и отроков задвигают в глубину строя. Три - ряды дружинников перестраиваются в клин. Так же, как и у римлян, сталкиваются с треском ростовые щиты и выстраивают стену, зло ощетинившуюся копьями. Но есть и различие - щиты славян прикрывают воинов почти с ног до головы, а копья держат товарищи щитоносцев, готовые орудовать ими обеими руками. Да и оружие у них длиннее римского. Но и это не всё - в отличие от римского неполного легиона из шести манипул славяне бьются тройками - копьеносец, щитоноша и секиробоец - боец, вооружённый двуручной широколезвийной секирой на длинной, окованной металлом рукояти. И всё это одновременно со всеми. Каждая
тройка - звено одной стены - дружины.
        Свистнула свирель в руках Путяты-жреца, и по её звуку все одновременно сделали первый шаг. Брячислав вскинул руку, и из-за стены щитов ударил стальной дождь. Лучшие из лучших принялись за работу. Тяжёлую, страдную воинскую работу. Пять смертей в воздухе. Шестая - на тетиве. Попасть в глаз оленю с трёхсот шагов - для них детская забава.
        - Барра! - разнёсся уже знакомый славянам крик снизу, от ромейского строя.
        Голоногие переходят на быстрый шаг. У них бьёт барабан. Хрипло вскрикивает невиданная доселе труба, опоясывающая трубача, и затихает, издав непонятный звук, - меткая стрела жалит музыканта в шею, пробивает её, заставив несчастного захлебнуться своей кровью и выплеснуть её окровавленными губами в буксин. Спустя мгновение падает барабанщик - стрелки славян бьют метко и зло. Щиты моментально обрастают жуткой щетиной, мешая воинам. Но через мгновение славянские стрелки меняют прицел, и на этот раз противнику приходится гораздо хуже - стальные острия находят щели в сплошной стене, прошивают поножи, валя солдат на землю, проскакивают в узкую полоску между шлемом и краем щита. Легион тем не менее атакует, теряя одного за другим своих солдат. Строй взбирается на холм по узкой дороге, оставляя за собой холмики тел и уменьшаясь на глазах. Монах замер, скрестив связанные руки на груди, а Храбр толкнул Слава:
        - Выдержат?!
        Выдержали. Добрались до выстроившейся стенки боевых троек, благо столкнулись нос к носу - разделяло римлян и дружину меньше сотни саженей. Так что лучники били по сути в упор. С грохотом и треском сошлись щиты, послышались злые короткие выкрики римских командиров, и… лопнул один вражеский щит, другой… Узкое четырёхгранное лезвие пробивает вязкий дуб, обтянутый толстой кожей. Секиробойцы, пользуясь своим ростом, благо все ромеи ниже славян на голову, а то и больше, с оттяжкой, на выдохе обрушивают на солдат своё жуткое оружие, разваливая тела на части. Не помогают и доспехи. Щитоносцы утыкают низ своих больших миндалевидных щитов в землю, упираются в него ступнёй - всё, они - скала, которую не сдвинуть никому. И сказывается длина славянских копий, отбрасывающих врага, не дающая сойтись вплотную.
        Исступлённые крики обозлённых римлян, команды их командиров. Все силы брошены на то, чтобы проломить эту неуязвимую стену из высоченных щитов алого цвета, чтобы дотянуться до врага, поразить его мечом, на худой конец вцепиться зубами в горло. Тщетно. Эти неведомые гиганты стоят нерушимо. Кажется, они не люди, а могучие титаны из древних легенд, восставшие против богов. Удар огромного топора, который не в силах удержать обычный человек, разбивает щит вдребезги, отсекает не только руку, держащую щит, но и разваливает самого воина надвое, до самой земли. А товарищ гиганта страхует - защищает от других врагов, щитоносец ловко орудует неподъёмным для ромея щитом, и в сердце солдата невольно закрадывается страх. И пропадает неведомо куда боевой пыл, становится тяжелее орудовать коротким солдатским мечом, выпадает из руки сарисса…
        Стихают команды командиров, легионеры дерутся уже не столько для того, чтобы уничтожить неизвестных варваров, сколько чтобы сохранить свою жизнь. В запале схватки они не замечают, что их противник уже перестраивается. Края алой стены дружины выплёскивают два языка, охватывающие быстро редеющую манипулу, которую неумолимо перемалывают секироносцы и лучники. Громкий, нечеловеческий рык из глубины славянского строя, и… Удар щитом, не таким массивным, как у тех, кто прикрывает своих товарищей, но при славянской силушке и его достаточно. Легионер катится по земле, а длинный прямой клинок рассекает его тело, словно и нет кожаных, густо проклёпанных медью доспехов. Булат против кожи. Сталь против меди. Сила против слабости…
        Снова рык, и остатки манипулы почти мгновенно растворяются среди тусклых, крашенных в коричневый и чёрный цвет доспехов. Славяне не любят блестящее, сияющее золотом и серебром оружие. Случайный солнечный зайчик может выдать воинов врагу задолго до того, как человеческий глаз различит противников. Лишь лезвия мечей сияют чистотой и невиданным прежде рисунком булатной стали. И крошит славянское оружие солдат распятого, проклятого истинными богами.
        Короткий хриплый вскрик. Ещё один… Воин выпрямился над телом, махнул рукой:
        - Княже, мы закончили!
        - Идём дальше.
        Снова выстраивается коробка строя. Дружина двигается дальше, оставив за собой горы трупов. Раненых римлян добили. Ни к чему раньше времени поклоняющимся распятому знать о том, что славянские воины появились на Оловянных островах. Храбр потянул верёвку, привязанную к шее пленника:
        - Эй, поднимайся. Пошли!
        Тот, видимо, понял по смыслу, что делать. Поднялся с колен, как его поставили в самом начале сечи, прикрыв своими щитами, отроки. Как-никак - ответственность за жизнь сего чужака на них. Сам князь доверил! И оправдать это доверие нужно даже ценой собственной жизни. Только старшие отроков в бой не пустили. Раньше - да. Так то и не противники были дружинникам. А в этот раз всё серьёзно. Настоящая битва. Да и врагов больше, чем славян. Хорошо, что лучников у ромеев не было. Ну и… мелковаты они против наших-то… То ли недокормлены сызмальства, то ли народ такой низкорослый испокон веков. Сами отроки повыше иных солдат были. Впрочем, недолго им уже в отроках ходить. Ещё две весны - и станут взрослыми…
        Вот и бухта, в которой ждут лодьи. И вдруг вновь останавливается дружина. Князья проталкиваются вперёд - перед небольшим строем воинов, оставшихся сторожить насады, собралась огромная толпа полуголых низкорослых людей, одетых в шкуры, а то и вообще без них, в одних набедренных кожаных фартуках. У всех раскрашены разными знаками лица. В руках - луки, дубины, копья. Оружие, впрочем, худое. Наконечники у кого каменные, у кого вообще костяные. Редко у кого медные или бронзовые. Железных так и вовсе, почитай, нет. Что-то орут, то ли оскорбляют, то ли просят - их речь неведома. Перед толпой - одетые в свои белые одежды друиды. Слав тридцать душ насчитал. С посохами ветвистыми, с серпами на поясах. Увидели выходящую на берег остальную дружину славянскую - притихли. Но как различили монаха на вервии, словно взорвались. Заорали бешено, затрясли своим жалким оружием, а друиды вперёд подались. Правда, старший из них обернулся, знак какой-то сделал, и весь ор словно обрезало. Тишина угрюмая воцарилась на берегу. Подошли ближе к славянам, остановились перед князьями:
        - Отдайте нам монаха!
        Гостомысл вперёд шагнул:
        - Нет.
        Старший из друидов с нажимом повторил:
        - Отдайте! Вы обещали! Ни один из служителей проклятого живым не уйдёт!
        Брячислав отодвинул брата:
        - Обещали. И слово своё сдержали. В отличие от вас. Все поклоняющиеся распятому мертвы.
        Друид посох вскинул, указал на сжавшегося Брендана, отроки шагнули вперёд, вскинули щиты, прикрывая пленника.
        - Этот жив!
        - Мы обещали ему жизнь, если сей служитель проведёт нас на Зелёную землю. Слово сказано.
        - Ты тоже обещал нам его жизнь!
        Брячислав насупился, взглянул сурово из-под густых бровей, повторил:
        - Слово, данное обманщику, силы не имеет.
        - Что?!
        Друид даже отшатнулся, сделал движение, словно хотел обернуться, да не успел - князь продолжил речь:
        - Тогда скажи, зачем натравил на нас ромейских солдат?
        И… осёкся друид. Молвил потрясённо:
        - Откуда ты знаешь?!
        Скривились губы Гостомысла в недоброй ухмылке.
        - Ромеи лежат в пяти верстах отсюда. Ворон кормят. Мы же не потеряли ни одного воина. Так что не рассчитали вы нашей силы. А вздумаете этих дикарей натравить… - Снова ухмыльнулся, слегка вытянул меч из ножен, пустил зайчика в глаза друиду. Тот отшатнулся от неожиданности, а князь добавил: - Как думаешь, друид, сколько твоих пиктов уцелеет, если схлестнёмся? Лучше разойдёмся по-хорошему. Мы уйдём. Монах с нами уйдёт. Здесь не останется. Так что, получается, мы слово своё сдержим, в отличие от вас, служителей проклятого истинными на вашей земле не останется. Договорились?
        Скривился друид, будто полыни наелся, да деваться некуда - сам себя и сдал со всеми потрохами. Молвил, будто выплюнул:
        - Пусть так и будет. Но отныне мы враги.
        Брячислав спокойно, даже лениво припечатал:
        - Пусть так и будет. Враги. Но пока от берега не отчалим - друзья.
        Как же не хотелось друиду эти слова говорить, да деваться некуда:
        - Друзья… - Глянул на солнышко красное, опять выплюнул слова из губ своих: - Времени у вас - пока солнце вершины большого дуба не коснётся. - Показал рукой какого.
        Князья глянули, кивнули… Монаха сразу вниз, под палубу запихнули. И отроков с ним до кучи. Через борта деревянные только крики послышались:
        - И - раз! И - раз!
        Колыхнулась лодья, затем ещё раз. Потом, чувствуется, заскользила по водам морским. Замерла на месте. Заскрипели доски палубы. Затопали ноги воинов. Храбр со Славом оба словно струна на гуслях - а ну как послышится звон металла, крики нападающих? Но пока тишина. Пискнули уключины, замолкли. Лишь по первому гребку они звуки издают, а потом тихо работают. Качнулась вновь лодья. Двинулась, видимо. Тут Слав Храбра в бок толкнул:
        - Глянь!
        Друг посмотрел и рот открыл от изумления - монах пленный руками связанными доски у лодьи гладит, швы щупает, и лицо у пленника такое изумлённое. Потом даже зависть проявилась. Вздохнул Брендан, потом что-то грустно произнёс, ни к кому не обращаясь, и сел прямо на киль, проходящий понизу, обхватил ладонями спутанными нечёсаную голову с выбритой макушкой и опять про себя забормотал непонятно что…
        Долго ли, коротко ли, крышка люка откинулась, Путята вниз заглянул, весело произнёс:
        - Всё, вылезайте. И этого с собой тащите. Можете с него путы снять.
        Слав кивнул, нож вытащил из ножен, к монаху подошёл. А тот тоскливо на отрока глянул и подбородок задрал, мол, режь ему горло. Удивился славянин такому, даже жалко мужчину стало, но виду не подал. Разрезал верёвки, запястья пленника стягивающие. Благо не своя, из дому. В том монастыре и нашли. Славянскую-то распутал бы бережно, вновь в мешок уложил - пригодится. А эта - неровная, суковатая, как говорится. Только на выброс… Монах удивился, что-то спросил, но парнишка отрицательно покачал головой: мол, извини, не понимаю… Вымахнул наружу, спустил вниз руку - цепляйся. Брендан сообразил. Ухватился, да Храбр снизу подсадил. Вытащили общими усилиями. А Слав удивился - ладонь у этого служки твёрдая, в мозолях. Как у воина… Или гребца…
        Друг тоже наружу выбрался. Люк плотно на место вставили, а Путята смотрит на монаха, улыбается:
        - Так, орлы, быстренько водички взяли, вымыли его. А то попахивает. - Покрутил носом, шагнул назад, добавил: - И побыстрее. Братья с сим служкой потолковать хотят…
        Глава 6
        С мытьём пришлось повозиться. Оба отрока поначалу даже решили, что пленник вообще никогда тело не омывал, тем более что реакция монаха на первое вылитое на него ведро воды была поразительной. Брендан рухнул на колени и прикрыл голову руками, затем затрясся и стал громко читать свои заклинания. Правда, потом, когда Храбр, преодолевая отвращение, намылил ему голову, а Слав стал оттирать жёсткой мочалкой из конского волоса худое, но жилистое тело, немного успокоился. Увидя, что ирландец пришёл в себя, юноши сунули ему банные принадлежности, знаками кое-как показав: мол, дальше сам. Правда, с водой пришлось всё же помочь, и монах стал шумно отфыркиваться и довольно охать. Закончив мытьё, что-то произнёс, обращаясь к обоим славянам, и по интонациям было понятно, что это - благодарность. Отроки кивнули в ответ.
        Увидев, что поручение выполнено, вновь явился Путята и забрал монаха с собой, на корму, где возле кормщика стоял князь. Было видно, что завязалась оживлённая беседа. Жрец спрашивал, потом перетолмачивал на славянский язык. Князь задавал вопросы, пленник, выслушав перевод, отвечал. Несколько раз оба собеседника, поскольку пленником монаха просто было уже не назвать, настолько он естественно, без всякого испуга вёл себя с Брячиславом, переспрашивали друг друга, не в силах поверить услышанному. Но Путята подтверждал сказанное, и опять оба - и монах, и князь - уверялись в истинности слов друг друга. Жаль, расслышать разговор было нельзя, но отроки набрались терпения - князь у них добрый человек. Нужно будет - всем расскажет.
        Тут Путята отошёл к своим мешкам, покопался в них и вытащил небольшой ларец. Извлёк оттуда миску, крохотную детскую лодочку и небольшую бутылочку жидкого масла. Налил его в миску, очень осторожно опустил в жидкость игрушку. Та некоторое время колебалась, но вскоре успокоилась, застыв в одном положении. Храбр толкнул Слава в бок:
        - Смотри!
        Брендан застыл, словно поражённый громом, его глаза стали круглыми от удивления, а князь довольно улыбнулся в усы, погладил их ладонью, затем беседа продолжилась. И было видно, что монах отвечал на все вопросы с удовольствием, без принуждения. К обеду поток слов, похоже, иссяк, и усталый Путята вновь привёл монаха к отрокам:
        - Присмотрите за бедолагой.
        Юноши вопросительно взглянули на жреца, а тот, усмехнувшись, ответил на невысказанный вопрос:
        - Нормальный он. Теперь с нами плыть просится. Сам. Доброй волей.
        - Но он же…
        Путята махнул рукой:
        - Брендан семь лет по окрестным морям ходил. Всё здесь знает.
        - Семь лет?!
        Юноши потрясённо взглянули друг на друга, потом посмотрели на монаха, тот, видно поняв, что речь идёт о нём, как-то виновато попытался улыбнуться. Жрец кивнул, положив руку на плечо бывшего пленника:
        - Семь лет. Что такое корач, знаете?
        - Нет…
        - Лодка это. Большая. Из кожи и прутьев. Круглая. Скорости нет. Места мало. Поэтому и так долго. До островов Кипящей воды почти восемь седмиц плыл. А мы - за десять дён доберёмся. Так-то вот. Словом, присмотрите за ним. Помогите устроиться. Князь велел ему из запасов дружинных одежду дать.
        - А… оружие?
        - Рано ещё. Ножа пока хватит. Бриться.
        Храбр кивнул. А Путята закончил речь:
        - Словом, присматривайте. Он же не просто так в морях пропадал. Его сжечь хотели.
        - С… сжечь?!
        - Ага. Он в распятом усомнился. Вот и пришлось бежать за тридевять земель. Нам на удачу.
        Жрец кивнул отрокам и зашагал обратно на корму. Из-под палубы вылез кашевар, застучал деревянным половником по дну миски. Громко, словно трещоткой:
        - Подходи по одному!
        Нелегко готовить в пути, на раскачивающемся корабле. Но славянская мысль справилась с этой задачей - круглый котёл на цепях, в котором горит огонь, накрытый железной крышкой, на которую ставят казан, где готовится пища. Корабль качается, а печка всё время ровно стоит. Ни капли еды не выльется, кашевара не ошпарит. Ну, конечно, ежели шторм, тогда вообще всё гасят, и дружина болтушкой мучной али толоконной питается и мясом сухим. А если море синее спокойное, так почему желудки здоровые горячим не побаловать?
        Монах было вскочил от неожиданности, но Слав опустил ему руку на плечо, кивнул успокаивающе, слегка подтолкнул вслед за Храбром. Дружинники быстро получали каждый свою порцию. Князь также стоял в общей очереди, что вновь шокировало Брендана, остальные вели себя привычно. Ну что князь? Первый среди равных. Как боги славянские, как предки, чьи души оберегают потомков от несчастий. Без вожака стае нельзя. А так - такой же воин, как и все.
        Кашевар искоса взглянул на стоящего перед ним монаха, собрался что-то сказать, Храбр насторожился, но тут перед ними возник Путята:
        - Слово князя.
        Воин молча кивнул, запустил половник в котёл и грохнул полный, с горкой, в деревянную миску:
        - Ешь, худоба! Ты небось такого и не пробовал! Отведай славянской каши!
        Монах, потрясённо взглянув на гору еды в миске, поблагодарил на своём языке, и жрец перевёл:
        - Спасибо говорит.
        Кашевар расплылся в улыбке:
        - И тебе спасибо, добрый человек! Ежели работу каждого хвалить - душа чище станет!
        Трое вернулись на нос, уселись. Храбр достал полученный каравай - остававшиеся на берегу воины в ожидании дружинников расстарались испечь свежего хлебушка. Распластал круглую буханку на ровные ломти:
        - Налетай!..
        Брендан уписывал кашу так, что трещало за ушами.
        А от хлеба его было вообще не оторвать. Смолотил несколько толстых кусков и всё что-то бормотал. Слав вздохнул:
        - Эх, жаль, непонятно. А хочется тебя порасспрашивать о многом…
        Впрочем, выход вскоре нашёлся - стали объясняться жестами. Монах показывал на предмет, а кто-нибудь из отроков громко говорил значение слова на родной речи. Брендан старательно повторял до тех пор, пока не получалось правильно. Вскоре к ним подсел Путята. Внимательно слушал. А там и сам князь присоединился.
        - Спроси его, Путята, а почему он так нашей лодье удивился?
        Жрец улыбнулся:
        - Это я и без вопроса знаю. О кораче же я тебе рассказывал?
        - Да.
        - Вот и Брендан был удивлён, увидев столь большой и быстрый корабль, построенный из дерева. Римские каторги он видел. Но они не подходят для плавания на большие расстояния. Слишком много съедают и выпивают рабы, гребущие на вёслах. Да и не приспособлены те корабли для дальних плаваний. И осадка мелка, и груза много не возмёшь. А у нас - паруса ветер вольный раздувает, а коли нет его, так воины вёслами ходко гребут.
        - А если ветра долго не будет, Путята?
        - Позовём. Будет у нас ветер-ветрило паруса светлые надувать, кораблик наш к цели великой неся, поручение племён славянских помогая исполнить.
        Отроки переглянулись - спросить? Что же такое дружине ранее на землях славянских неслыханное делать велено? Но сидящий молча Брячислав полоснул острым взглядом обоих, и слова застряли в горле. Впрочем, жрец, обменявшись незаметными взглядами с князем, сделал невидимый юношам жест за спиной, и князь произнёс:
        - Край мира ищем. Как нам заповедано.
        - Край мира?!
        - Он самый.
        - А мы не упадём? В бездну проклятую?
        - Не упадём. - Жрец раскатисто рассмеялся: - Сие - выдумка. Нет никакой бездны. Точнее, есть. Где грешные души врагов наших прозябают. Но уж точно не там, куда мы идём. Ладно. Отдыхайте. Вам ночью море смотреть.
        - А…
        - Брендан? Да ничего. Пусть тоже ложится. Ему сегодня досталось…
        Путята перевёл, и монах, с благодарностью посмотрев на князя, склонил перед ним голову, но тот нахмурился:
        - Скажи ему, чтобы забывал такое делать. Не принято это у нас. Ибо мы - равны друг перед другом.
        Развернулся, ушёл к кормщику, остановился над миской с маслом, где плавал кораблик игрушечный, что-то поясняя кормщику, тот понятливо кивал.
        …Брендан не солгал. Через десять дней похода Храбр, сидящий на мачте, первый заметил вдалеке туманное облачко и закричал во всю глотку:
        - Земля! Справа по борту - земля!
        Дружинники, свободные от вёсел, столпились на носу, вглядываясь в горизонт, пока наконец подошедшие ближе лодьи не дали возможность рассмотреть им виднеющиеся вдали зубчатые вершины острова. Брендан, при крике вперёдсмотрящего бросившийся на корму, к князю и Путяте, что-то возбуждённо заговорил, непрестанно указывая вперёд по ходу насада. Жрец, как обычно, переводил, князь кивал. Зычный голос кормщика, привыкшего отдавать команды в любую погоду, перекрыл возбуждённый ропот воинов:
        - Ирландец говорит, сейчас острова цепью пойдут. Один за другим! Это - острова Кипящей воды!..
        И верно, ближе к вечеру все три лодьи благополучно бросили якорь в большой полукруглой бухте. Берег был каменистый. Но камни оказались не острыми, а круглыми, окатанными водой. Обломки дерева загромождали небольшой пляж, и князь уже хотел было давать команду покинуть корабли, как монах, не отставая, возбуждённо заговорил, указывая на изъеденные трещинами скалы, окружающие бухту. Путята выслушал, подивился, перевёл:
        - Монах глаголет, что вода здесь дышит.
        - Дышит? - Брячислав удивлённо взглянул на жреца.
        Тот после краткого раздумья просиял:
        - Я думаю, княже, что вода здесь высоко поднимается. Приливы большие. - Прищурился на застывшее на одном уровне солнышко, скривился: - Знать, близко мы к полуночи. Ярило по кругу ходит, отдыхать не хочет. Не сказать, когда вода вверх пойдёт.
        - А тепло. Не чую холода.
        Брячислав задумчиво погладил выскобленный подбородок, потом решительно махнул рукой:
        - Кто свободен - на берег. Пусть Гостомысл ведёт охотников. Остальные - ждать на лодьях большой воды.
        Храбр остался на насаде, Славу повезло больше - вместе с другими воинами он сошёл на берег. Высокие горы, над некоторыми из них курился лёгкий то ли дым, то ли пар. Яркая, какой не встречал в родных краях, зелень. Кто-то из воев склонился над покрытой невиданными ягодами кочкой, удивлённо произнёс:
        - Смотрите, братие, словно бы малина, а жёлтая[10 - Морошка.].
        И верно - яркий цвет ягод выделялся на фоне зеленовато-багровых листьев. Воин осторожно сорвал одну из ягод, из-под пальцев брызнул сок.
        - Мягкая какая… - произнёс досадливо, взял вторую, куда осторожнее. Взял в рот, подержал на языке, проглотил, расплылся в улыбке: - Вкусна!
        Ели, причмокивали от удовольствия. Потом наткнулись ещё и на другие - одни оказались знакомыми, только невиданных прежде размеров, как голубика-ягода. Другие - твёрдые, красные, с кожистыми плотными листиками, горьковатые[11 - Брусника.], но тоже понравились. Удивила одна, словно растущая на крохотных ёлочках. Чёрная, по нескольку штук на одном кусте. Одна вода. Точнее - сок, чуть терпковатый, слегка вяжущий язык[12 - Вороника.]. А грибы… Слав, когда подберёзовик увидел, обомлел. С половину щита конного воина. Громадный, на крепкой черноватой ножке, и без единого червяка! Сыроежки же алые вообще были на каждом шагу. Воины поначалу ломали и их, но потом, набрав подосиновиков, подберёзовиков, на растущие, словно сорная трава, на каждом шагу сыроежки уже и внимания не обращали. Нашли и кипящую воду: вышли в одну лощинку - а там ключи с крутым кипятком на каждом шагу. Вода в них разная: где чистая, которую пить можно, просто вскипячённая подземным жаром. А где - маслянисто поблёскивающая, в кремневых узорах по берегу. Раз едва не испугались, потом, правда, смеялись долго - фыркнула земля, плюнула
паром, заклокотало у неё внутри, и вверх вырвался фонтан кипятка, рассыпался горячим дождём.
        Возвращались отягощённые грузом: ягодами, грибами, набили и птицы, которой видимо-невидимо было на берегу. Пришли - ахнули. Лодьи стоят, чуть покосившись, на берегу. А до моря - шагов сто. И берег весь песчаный, в длинных зелёных соплях водорослей. Кое-где - громадные валуны, тоже морскими желудями усыпанные и увитые длинными лентами морской капусты. Оставшиеся уже на берегу. Вои плавника набрали, костры жгут, воду кипятят. Дожидаются добытчиков. Пока ужин готовился, князья с Бренданом и Путятой уединились, присели на песочек. Веточками по грунту водят, рисуют. Поясняют друг другу, что к чему.
        Цепь этих островов длинная. Несколько седмиц нужно плыть вдоль них, чтобы достичь Зелёной земли. А эти острова Кипящей воды к жизни мало пригодны. Нет, конечно, рыбакам, охотникам здесь прокормиться можно. Но чтобы постоянно жить… Зимы суровые. Почвы скудные, да и мало их. Правда, рыбы видимо-невидимо. Брендан со своими людьми здесь зимовал, знает, что такое здешние зимы. Несладко придётся даже славянам, к холодам привыкшим. Князья вначале не поверили, потом, когда огляделись получше, убедились. Врать монаху, коли решился он со славянами уйти, смысла нет. Кругом камень голый. Деревья маленькие, тонкие. Из такого ни лодку не построишь, ни избу не срубишь. Коли у берёз родных ствол коричневый, да и ростом они едва до колена воину. Между скал - настоящие трубы, в которых ветер воет, даже если вокруг тихо. Значит, когда метели начнутся, там вообще не пройти будет. И что на зиму заготавливать? Опять одну рыбу? Ни скот пасти, ни хлеб сеять возможности нет. Значит, нужно плыть дальше, к той самой далёкой Зелёной земле, смотреть, не будет ли там лучше.
        Переночевали на берегу. Остров пустой, но всё равно часовых выставили, велели замечать, когда вода прибывать будет. Тогда дружину будить, на лодьи грузиться, дальше плыть. Так и стало. Первую воду упустили. Ночь всё же была. Хотя светло как днём. И солнышко по кругу так и двигается. А вторая вода утром пошла. Дозорные, как велено, всех подняли. По насадам разобрались, и, когда заколыхались лодьи на полной воде, грянуло било, ударили вёсла, двинулись насады дальше от первого острова.
        Уже серпень-жнец[13 - Серпень - август.] к концу близился, когда достигли Зелёной земли. Ровные пологие берега, тающие вдали. Воздел Путята руки к Яриле, поблагодарил за успех и помощь. Потом седмицу шли вдоль берега, выбирая место для долгой стоянки. Князья, посоветовавшись, решили на зимовку стать, чтобы узнать, какие здесь зимы, да и партии охотничьи в разные стороны разослать - провиант заготовить, землю разведать… Нашли. Большая поляна на берегу бухты, почти прикрытой высокими языками песчаных гряд. Большой ручей с пресной водой, сосны, берёзы, дубы, ели. И зверя много было. Испещрены окрестности следами волков, лис, кабанов и оленей. Спугнули медведя. Тот добрый был - осень, чай, брюхо полное. Ушёл сам, без понуждения. А медведь громадный.
        Место выбрав, снарядили князья партии охотников на все четыре стороны света. По пять человек в каждой. А остальные хозяйством занялись - нужно до снегов построить жилища для дружинников, посёлок оградой обнести. Пусть пока людей не видать, но появятся. А ну как с худом, не с добром? Хотя две сотни воинов славян - орешек крепкий, не всякий разгрызёт. Но лишней крови не хочется… А ещё погреба для продуктов, кузню походную наладить, баню возвести, ибо грязь и теснота - первые помощники хворобы. Так что дел у всех по горло было. Копали под фундамент траншеи, под хранилища ямы. Рубили и пилили дубы по всей округе, таскали на себе. Лошадей-то нет. Не кабана же дикого или оленя пугливого в упряжь впрягать? Острили вершины, вкапывали в землю прочно. Каждый день уходили в леса по десятку воинов. Добывали зверя лесного. Отроки, все четверо, не только наравне со взрослыми работали, но и, как молодшие, ягоды-грибы собирали. Мочили, солили. Благо туесов берестяных наделали воины много. Так ведь и на зимовку тоже становилось аж двести человек.
        Через месяц, когда листья совсем жёлтые стали, что-то проясняться начало. Вытянулись поперёк друг другу два длинных строения из тёсаных брёвен. Ощетинился частокол белизной острых верхушек. Внутри - подсыпаны брёвна ограды землёй. Плотно утоптанной и прибитой деревянными колотушками. Сделаны и навесы. Поднялись вышки по всем четырём сторонам земли. Круглые макушки подвалов-землянок. Морозы падут - льда нарубят в ручье. По весне ледники сделают. Дымится кузня. Второй столб почти невидимого дыма - кухня. Разгружали лодьи - диву дивились. Тогда и самые тугодумы поняли, зачем их в такой поход послали. Совет племён новые земли для жизни ищет. Только зачем в такую даль? Неужели мало вокруг славян свободных мест? Те же саксы или франки - ну не противники они славянам. Пришли, прогнали - живи, коли хочется. Впрочем, воинов дела Совета не волнуют. Поручили роды лучшим из лучших земли найти дальние - значит, выполним.
        Тем временем и охотничьи партии, посланные на разведку земель, возвращаться начали. И весть принесли - здесь люди живут. Народ насторожился. Что за люди? Чем занимаются? Под чьей рукой ходят? Но ходоки лишь разводили руками - мало что узнали. Оружие у местных деревянное и каменное. Ни железа, ни бронзы, ни, тем паче, стали - не видели. Живут в шатрах, крытых шкурами. Основательно дома не строят. Есть собаки, но мелкие. Оленей пасут. Рыбу ловят с лодок крохотных, на одного-двух человек. Лодочки, кстати, тоже из шкур. Но с корачами ничего общего не имеют. Князья задумались, позвали Брендана. Тот только руками развёл - он с товарищами лишь пристал к берегу ненадолго. Простояли пару дней, пока корабль свой утлый чинили, швы у них в одном месте разошлись. В глубину земли не ходили, разведку не вели. Да и стоянка у ирландцев была много севернее, чем сейчас построена. Видно, что не лжёт монах. Да и славяне на местных тоже не сразу наткнулись. Охотничьим партиям пришлось далеко в глубь вновь открытых земель пройти. Решили пока ничего не предпринимать.
        Дружина зимует. Потихоньку разведывает окрестности. А по весне решать будут. Кто знает, что за это время произойти может? На том и постановили… А Брендан в дружине начал приживаться. Уже пытался говорить на славянской речи. Старался в меру сил быть полезным. От работы и поручений не увиливал, да ещё и знатоком каменьев оказался, что само по себе ценно. Вечерами же монах с Путятой обычно время проводил, вели оба беседы длинные, другим непонятные, поскольку общались на неведомом остальным языке, латынью именуемой.
        Так время шло. Поднимались строения заставы, наполнялись закрома. Хоть и привезли с собой многое воины, но на всю жизнь не напасёшься. Так что доставалось всем - и охотникам, и лесорубам, и тем, кто запасы готовил, словом, исключений не было. Жалели, что нет с собой лошадей. Насчёт собачек поначалу тоже переживали. Славянский волкодав - первый сторож. Учует ворога за версту, хозяина предупредит. Да тут Слав помог - бродил раз по холмам, лесом заросшим, грибы-ягоды собирал, и услышал вдруг скулёж в яме-овраге. Жалобный такой. Едва ли не смертный. Залюбопытствовал, раздвинул кусты, а там промоина в земле, сажени четыре глубиной. А внизу - два глаза жёлтым горят. Злобой истекают. Зажёг бересту, опустил на шесте - волк. Молодой совсем. Глупый. Видать, весеннего помёта. Наверное, погнался за зайцем или другой добычей, да и в азарте свалился в ямину. А там - ни воды, ни еды. Сколько в яме просидел, кто знает. Только когда отрок вниз по верёвке спустился, сил даже шевельнуться у животины не было. Только попытался пасть открыть, и всё. Глаза закрылись. Когда юноша в городок зверя на руках принёс, многие
удивились. Но приняли хорошо. Да и то, славяне люди такие, чужому горю не радуются. А зверь лесной - что брат родной. Не случайно ведь, взяв добычу, просит воин прощения у Матери лесной. Не забавы ради. Ради пропитания на охоту люди ходят. Долго волк в себя приходил, но оклемался. Храбр со Славом его из рожка водой ключевой поили, мясо жевали - сил у зверя не было кусочек крохотный проглотить. Молочка бы, конечно, да коров тоже нет. Вообще скотины-худобы славяне с собой в поход не взяли. Но весной, ежели зимовка пройдёт успешно, пошлют насад к родным берегам, в Аркону достославную. Доложить, что поручение старших исполнено. И начнут ждать новых гостей-поселенцев.
        А волк оклемался. В силу вошёл. И за отроками обоими, как за мамкой, ходит. И службу несёт верную - вместе с дозорными стережёт городок воинский. Не зря свой кусок ест. На глазах вымахал, шерсть густая. С отливом. Матереть стал. Хороший зверь. Добрый.
        Глава 7
        Зима наступила как-то резко. Просто в один прекрасный вечер легли дружинники спать, а утром проснулись - всё белым-бело. Лёг снег прямо на тёплую землю. Бывало и на славянских землях такое. Только вот на родине такой покров обычно сходил, пока морозы землицу не промораживали. А здесь сначала снега навалило чуть ли не в сажень, а потом уже только морозы грохнули. Впрочем, грохнули - сильно сказано. Просто опустились. И не такие холодные, как дома, но зато постоянные и резкие. Обжигало тело, словно огнём. Жрец объяснял, что влаги в воздухе много, потому и кажется, что мороз сильней обычного. А так - как бы не теплее, чем в родных краях. Впрочем, вскоре притерпелись. Ведь человек каков? По осени ему одна погода кажется чуть ли не холодом лютым. А по весне точно так же на улице, а тело говорит, что жара несусветная. Привыкает за зиму к морозам. А потом по новой, к теплу. Словом, приспосабливается человек ко всему.
        Хотя и настала зима, народ без дела не сидел. Работы по хозяйству хватало: идорожки вокруг града со двором от снега расчистить, и баню истопить, и еду приготовить на двести здоровых человек. Одежду постирать, заштопать. Обувь, соответственно. Жрец записи вёл на бересте - какая погода стояла сегодня. Холодно ли, тепло ли. Ветер с полуночи или с Ярилиной избы. Падал ли снег нынче, или чистым небо продержалось. Словом, обо всём, что в округе творилось. Охотники, понаделав лыж, лазили по округе. Без добычи не возвращались. Дичи вокруг было видимо-невидимо. А ещё занимались люди воинской наукой. Куда же без неё? Любой навык, если его не развивать и не поддерживать, теряется быстро. Бегали по округе, забросив мешки с камнями на спину. Купались в ручье в любую погоду помимо бани. Рубились на учебном и боевом оружии. Стрелки - те каждый день по тулу стрел в мишени на поле специальном выпускали. Гордились, хвастались своим умением. Поскольку времени свободного, несмотря на все заботы, всё же достаточно было, отроков тренировали особенно тщательно. Впрочем, отроками уже и трудно их назвать было. Вытянулись
юноши, заматерели. В плечах раздались, силой налились за поход долгий. Ростом мужей взрослых догнали. А в умении воинском и вовсе мало кому уступят.
        Брендан, кстати, ещё один талант выказал, помимо прочих. Смотрел раз, как юноши на палках между собой бьются, не выдержал. Взял шест и показал… Да так, что все свободные от работы люди сбежались посмотреть на искусство невиданное. Гудит воздух, просто рвётся от гибкого наконечника простой палки. Простая деревяшка, а, оказывается, может быть страшным оружием в умелых руках. Загорелись юноши, попросили обучить их искусству невиданному. Князь тоже заинтересовался. Добро дал.
        Так дни за днями и летели. Долго ли, коротко ли, а пахнуло с моря густым солёным ветром. Снег стал рыхлым, глубоким. Солнышко пригрело. Волк затосковал, скулил часто, на своих друзей тоскливо смотрит. Понятно почему. Вывел его Слав за ограду, погладил лобастую голову, затем в нос влажный поцеловал, присев на корточки, подтолкнул к лесу - беги, коль душа зовёт. Тот понял, лизнул в щёку шершавым языком, помчался, взрывая сугробы мощными лапами. Миг - и исчез за кустами. А у отрока вдруг в горле запершило. Сглотнул ком, непонятно откуда взявшийся, вернулся домой…
        Вскоре птицы в лесу ошалели. В любое время дня и ночи шум стоит, песни на все голоса. Особливо вороны… Оно конечно, на родной земле и воробей чужого соловья за пояс заткнёт, но тут… Голос противный до ужаса. Хриплый, даже уши режет, словно ножом. А там и снег ручьями стал исходить, кое-где простенькие цветочки мать-и-мачехи на пригорках, где первые проталины появились, выглянули. Весна пришла. Стали дружинники в путь обратный собираться. Насады, на зиму на берег вытащенные и на козлы поставленные, проверять, смолить и конопатить. Князья над тем, кто из дружинников вернётся в Аркону, задумались. Бросили между собой жребий, чтобы никому обидно не было. Если повезло, то повидаешь родные берега, а то и близких. Нет - терпи. Настанет и твой черёд. Только позже. Никто не роптал. Жребий есть жребий.
        Единственный, кто удачу не испытывал, - Путята-жрец. Ему-то в любом случае вернуться надо было, доложить на Совете, что за земли новые найдены, можно ли на них переселяться. И уже совсем было собрались воины в обратный путь, да залив ещё льдом покрыт был. Не вскрылся. Оно можно, конечно, лодьи на себе перетащить на чистую воду. Да только лёд - знак, что рано ещё в путь пускаться. Так что ждать нужно ещё до того времени, когда ударит било на корме и с единым выдохом лягут вёсла на воду, толкая лодью по воде. И взглянет голова зверя, украшающая нос, на морскую гладь чуть надменно - владыки морей идут… Да беда вдруг случилась нежданная…
        - Княже!
        Брячислав, уже собравшийся ложиться спать на широкой лавке, укрытой ворохом шкур, вскочил - в голосе дружинника звучала нешуточная тревога.
        - В чём дело, Ставр?
        - Вольга и Прокл не вернулись. Ушли, ещё Ярило спал. Обещали к обеду дома быть, да нет до сих пор. Чую, неладное с ними приключилось.
        Пропали два опытных дружинника? Те, кто уже исходил всю округу и знающие каждый кустик в окрестностях городка? Верно говорит воин. Неладное что-то.
        - Ещё, княже. Не по себе мне. Стою на вышке, а ощущение, будто смотрят за мной. Стерегут.
        Ещё хуже. Ставру не кажется. Любой славянин чужой взгляд чует всей кожей. Неужели… Брячислав торопливо натянул сапоги, застегнул снятый было на ночь ремень. Прицепил ножны с мечом, набросил на плечи меховой плащ, шагнул из своей комнаты, которую делил с братом. Воин застыл при виде оружного князя. Тот коротко бросил:
        - Пошли.
        Снег давно сошёл. Это просто бухта всё не могла открыться. Так что подошли к вздымающейся вверх на десяток саженей вышке, взобрались наверх, быстро перебирая руками перекладины. Второй часовой напряжённо всматривался в темноту. Брячислав вполголоса спросил:
        - Что у тебя, Бравлин?
        Тот так же негромко ответил:
        - Двоих видел, княже. Чужие. В шкуры одетые. Оружье не рассмотрел. Темно больно. Прячутся под елями. Передвигаются сторожко.
        Брячислав напряг глаза, всматриваясь туда, куда показал воин. Некоторое время ничего не происходило, потом под раскидистыми ветвями огромной ели шевельнулось нечто тёмное.
        - Вижу. Шума не поднимать. За ограду не выходить. Утром пошлём отряд. Известно, куда наши пошли?
        - Так к дальнему ручью, княже. Там камешки красивые есть. Вольха хотел набрать, своей супруге ожерелье сделать.
        Брячислав кивнул:
        - Ясно. Смотрите в оба. Смене мой приказ передайте: вида не подавать, что мы о чужих знаем. Тревогу бить, если нападут. А так - пусть люди отдыхают. Как рассветёт, пошлём отряд на розыски. Всё.
        Шагнул к открытому, чернеющему темнотой люку в полу, скользнул вниз по длинному, отполированному руками и одеждой шесту. Вернулся в дом. Брат приподнялся на локте, взглянул вопросительно:
        - Что там?
        - Местные. Видать, нашли нас. Похоже, худое замыслили. Двое воев пропали.
        - Это слышал. Сколько человек пошлём?
        - Думаю, два десятка хватит.
        - Лучше пять. У меня на душе тревожно. Малое число и побить могут. А с полусотней вряд ли справятся.
        - Так тому и быть…
        Улеглись оба. Глаза закрыли, а сон не идёт - впервые с теми, кто здесь испокон веку жил, встречаются славяне. Да не добром, похоже. Ну как просто дружинников в полон взяли, да за выкуп вернут? А коли побили до смерти, что тогда? Тут, правда, закон есть. По правде славянской убийц судить станут. Но… Не стоит загадывать. Хочешь не хочешь, а спать нужно. Чтобы голова с утра светлой была, руки не дрожали и глаз зоркий оставался.
        …Только в путь на поиски собрались, радость у Храбра со Славом. Едва рассвело - у ворот сидит матёрый волчище. Да не один, а с волчицей. Та - тощая, поджарая. Опасливо косится на глазеющих из-за тына дружинников. За луки народ хвататься не стал, узнали сразу Волчка, что отроки пригрели и спасли. Даже заулыбались. А уж что с юношами творилось - даже тревога за товарищей на миг отступила. Радость от встречи с другом. Поверил людям волк. Сам вернулся после свадьбы лесной, да ещё и супругу привёл. Чудо чудное! Диво дивное! Однако увидел, что люди собираются, заволновался. Волчицу свою увёл в конуру, для него людьми сколоченную на заднем дворе да шкурами обитую. Втолкнул в занавешенный лаз. Гавкнул ей. Та коротко отозвалась. Брячислав хоть и спешил, но распорядился принести гостье нежданной с поварни похлёбки. Затем махнул рукой, приказ отдал:
        - Пошли!
        Первым делом проверили ельник, что городок славянский окружал, и верно - следы чужаков сразу обнаружились. Двое. На широких круглых лыжах, из тонких ремешков плетённых. Пришли со стороны дальнего ручья, куда воины пропавшие пошли. Туда же и ушли, как светать стало. Часа два назад. Нахмурился князь. Плохо дело. Хотели бы чужаки миром договориться, встретили бы с рассветом славян. А тут… Волчок следы чужие обнюхал, морду поднял к небу, коротко пролаял, затем вперёд бросился. Князь сразу понял, команду дал. А зверь впереди мчится, нос к земле опустил. По следу ведёт. За ним - дружинники. Волчьей рысью. В полных доспехах с оружием наготове. Полверсты бегом, столько же - быстрым шагом. Волчок впереди. Снег сошёл уже. Но земля мягкая, влажная. Идти и бежать тяжело. Но спешат славяне - товарищи в беде.
        - Что? - Брячислав ковырял носком сапога гальку, сидя на прибрежном валуне.
        Ставр глухо ответил:
        - Обоих побили. Похоже, из засады. По стреле в глаз каждому. Сразу наповал. Одёжу сняли. Всё, что с ними было, - тоже. Тела бросили вниз. Знаешь ведь, княже, там, ниже по течению, - водопад. Думали, видимо, вода злое дело скроет. Да просчитались. Дерево поперёк легло. За него наши други и… - Сглотнул, махнул рукой.
        Князь помолчал, наливаясь злобой, потом негромко, но страшно произнёс:
        - Убили, чтобы пограбить? - Снова помолчал, потом бросил: - Слава ко мне. С Волчком.
        Спустя мгновение оба выросли перед сидящим князем. Тот взглянул на зверя, прижавшегося к ноге парня. На самого юношу:
        - Сможет твой зверь следы убийц разыскать?
        Слав нахмурился, чуток подумал, потом ответил:
        - Думаю, княже, надо Волчка спросить. Что он скажет.
        - Так спрашивай.
        - Сейчас, князь.
        Опустился на корточки, взялся за морду обеими руками, внимательно взглянул в глаза зверя. Неслыханное дело - тот морду не отвернул. Смотрели друг другу в очи, не мигая, не отворачиваясь. Потом волк, словно пёс, коротко гавкнул. Слав его по лобастой голове погладил, выпрямился, посмотрел князю в лицо, ответил:
        - Волчок говорит, что он с женой сделает всё, чтобы найти этих убийц. Но просит поберечь его супругу. На сносях она.
        Верить юноше? Не верить? Парень из рода Волка. А волчата с лесными братьями на короткой ноге. Да слыхивал Брячислав, что избранные из лесных родов могут с меньшими общаться. Не зря старый воин ему в той слободе тогда сказал, что отрок сей - истинный славянин. Значит, самый избранный?
        Слав молчал, ожидая решения князя, но тут волк снова пролаял, и юноша встрепенулся:
        - Чужаки недалеко. Он узнал их по запаху. Может отвести к их стоянке.
        Ну вот и проверим… Князь выпрямился:
        - Боевой порядок. Двинули.
        …Стойбище оказалось на большой галечной косе, образованной плавно изгибающимся ручьём, текущим с близлежащих гор. Двадцать остроконечных шатров, над некоторыми курился дымок. Снуют повсюду своеобразной, необычной походкой женщины и девушки. Суетятся бегающие стайками дети. Похоже, чужаки даже в мыслях не держали того, что славяне могут отомстить за своих убитых сородичей. Несколько мужчин благодушно лежат на вытертых шкурах возле бережка, наблюдая за женщинами.
        Князь молча подал знак, и воины начали незаметно растягиваться цепью, окружая чужое поселение. Волк навострил уши, мускулы под шкурой напряглись, но рука, лёгшая ему на загривок, успокоила зверя. Было ясно, почему зверь заволновался - от ручья донёсся лай. Собаки? Извечные враги? Не страшно. Тревогу поднимать поздно - все уже заняли свои места, готовясь к бою. В таком стойбище не могло быть много народа.
        Внезапно князь скрипнул зубами - один из лежащих на шкурах мужчин поднял к небу стальной нож, пуская им зайчики в глаза детям. Больше никаких доказательств не требовалось - это те самые, которые убили славян. Брячислав медленно поднял руку, потом резко опустил. По этому сигналу лучники пустили стрелы. Никто в посёлке не успел ничего понять - бесшумная смерть била точно, пригвождая одетые в шкуры тела к земле, убивая сразу. С мужчинами расправились в мгновение ока. Женщин пока не трогали. Но вот послышался дикий вопль увидевшей смерть одной чужачки, другой… Шкуры, прикрывающие входы в шатры, начали отворачиваться, и стрелки перенесли прицел. Тонкая замша - плохая защита от тяжёлой длинной стрелы со стальным наконечником, пробивающей насквозь всадника вместе с лошадью в степях. Если тот без доспехов. А тут - кожа. Били почти в упор, выкашивая людей. Доставалось не только мужчинам-воинам. Часть шатров была прикрыта другими, и стрелки били вслепую, по привычке перекидывая стрелы через высокие вершины строений, пока кто-то не сообразил, что можно стрелять и настильно.
        Треснула кожа, когда страшным ударом боевой стрелы выбросило наружу очередное тело, разорвав покрышку утлого жилища. Брячислав, уже не таясь, поднялся, вскинул к солнцу меч, и по его сигналу воины двинулись к разгромленному стойбищу, где практически не осталось мужчин-защитников. Короткий взмах, словно блеск молнии. Падает, обливаясь кровью, тщедушное низкорослое тело чудом уцелевшего чужака, выскочившего навстречу славянам с костяным копьём. Удар сапога заставляет женщину, схватившуюся за каменный нож, отлететь на несколько шагов и бессильно распластаться на мелкой гальке, намытой бурным ручьём. В ужасе дети, только что беззаботно игравшие на бережке, сбились в кучу, а воины, закованные в сталь, неумолимо надвигаются, высясь над небольшого роста оленеводами, словно башни. Неуязвимые, жуткие в своей беспощадности, словно злые чучунаа[14 - Чучунаа - великаны-людоеды.] из сказок. Несколько мгновений, словно вечность для проигравших схватку. Взвизгивает предсмертно собака-лайка, пытавшаяся наброситься на волка, спокойно и торжественно вышагивающего рядом со Славом. Мощные челюсти легко перекусили её
хребет. Удар закованной в боевую перчатку руки швыряет пытавшуюся проскочить между воинами старуху. Не рассчитал воин своих сил. Падает на камни уже мёртвое тело с нелепо изогнутой шеей. Визг. Крики ужаса.
        Воины обшаривают кожаные шатры. Добивают кое-где раненых. Спокойно и деловито. Не обращая внимания на плач и стенания, несущиеся от согнанных в одну кучу уцелевших женщин и детей. Перед князем кладётся найденное: два стальных ножа, топор, колчан со стрелами и лук, пояса, украшенные бляшками, одежда.
        - Всё нашли?
        Ставр подходит ближе, рассматривает кучку собранного, отрицательно мотает головой:
        - Нет. У Вольги кошель был. Он в нём оберег носил, женой даренный. Его нет. Может, у тех? - кивает в сторону клубящейся толпы.
        Брячислав поднимается с бревна:
        - Ищите.
        Слав выходит вперёд вместе с Волчком. Зверь обнюхивает возвращённое, вопросительно смотрит на старшего брата. Тот кивает, и оба исчезают в мятущейся ужасом кучке потерявших всякий людской облик чужаков. Князь не успевает досчитать до десяти, как юноша выталкивает оттуда старика. У того - жиденькая бородёнка, гноящиеся глаза, изрезанное морщинами плоское лицо, искажённое настоящим ужасом. Взмах меча распарывает вонючие шкуры, укрывающие грязное тщедушное тельце. Брезгливо Слав ковыряется в мехах, вытаскивает полотняный, шитый узорами кошель, и Ставр обрадованно восклицает:
        - Он!
        Князь бросает:
        - По славянской правде вору руки рубят.
        Огонь искать не надо. Похоже, чужаки готовились пировать в честь добытого добра, так что углей предостаточно. Ставр мгновение примеривается, сталь взблёскивает на ярком весеннем солнышке… Дикий вопль отзывается эхом в толпе. Обе кисти, с искривлёнными ревматизмом суставами, падают на гальку. Последним движением умирающих мышц пальцы скрючиваются, а двое воинов, ухватив ещё не сообразившего, что произошло, старика, с силой суют обрубки в огонь. Тот бьётся, ревёт раненым туром, потом лишается чувств.
        Князь снова говорит:
        - По правде нашей, за убийство родича карает род убивца смертью. Око за око, зуб за зуб. Дружина - наш род. Пали други наши, наши родовичи. Отомстим за смерть. Не щадить никого.
        Жестоко, но справедливо. Воины обнажают мечи, надвигаются на толпу. Там понимают, что пришла смерть. Вознёсшийся вой, казалось, заставляет дрогнуть небеса, и князь кивает:
        - Мужчин, если есть…
        Находят ещё двоих, затесавшихся в самую гущу. Расправа коротка: вначале им рубят руки, потом ноги и, в последнюю очередь, голову. Всех раздевают донага. Женщин, что помоложе и посмазливей, привязывают к вбитым в землю колышкам, и к ним выстраивается очередь желающих. Остальных… Вскоре вниз по ручью уплывают мёртвые тела. Пощады нет. Хоть и противно, но Брячислав понимает, что если славяне хотят здесь остаться, то надо сразу показать, что любая попытка навредить его людям будет караться быстро и без всякой пощады. Так что эта резня - просто вынужденная необходимость. Хвала богам, что грудных детей нет. Видно, нелегко племени пришлось зимой. Не выжили. Или запрет у них на это…
        - Княже…
        Воины кидают перед ним худенькую девушку. Почти девочку. Та пытается прикрыться руками, но… Брячислав отворачивается, и тут ему на глаза попадает Слав со своим волком.
        - Эй, отрок!
        Юноша вскакивает, подбегает к князю, и Брячислав толкает девчонку к юноше:
        - Забирай.
        Слав недоумённо смотрит то на подарок, то на князя:
        - А что мне с ней делать, княже?
        Дружинники смеются. Брячислав показывает на трудящегося над растянутой пленницей очередного воина:
        - А вон, что тот делает, то и ты. Коли стесняешься - шатров много. Главное, вшей не подхвати. Или блох.
        До юноши наконец доходит, что ему советуют. Слав хватает пленницу за длинные чёрные волосы, пахнущие прогорклым жиром, тащит в первый попавшийся шатёр, весь в дырах от стрел. Спустя некоторое время слышен тоненький вскрик боли. Кто-то смеётся:
        - Знать, девица попалась!
        Все вновь веселятся… Но вот всё заканчивается. Пять застывших неподвижно тел, привязанных ремешками к кольям, с безобразно раскинутыми ногами. Лужи крови. Всё ещё лежащий без сознания искалеченный старик. Кто-то из дружинников направляется к нему, обнажая на ходу меч, но князь останавливает его:
        - Оставь. Пусть расскажет остальным, что здесь случилось.
        Из шатра выходит, оправляя доспехи, Слав. Волк, оставшийся перед входом в шатёр, неспешно поднимается, идёт рядом.
        - Ты её кончил? - спрашивает Брячислав и по тому, как потрясённо смотрит на старшего юноша, понимает, что у того даже в мыслях не было ничего подобного.
        Князь собирается было отдать жестокий приказ и вдруг замирает на полуслове - этого делать нельзя. У парня была его первая женщина… И после такого убить её? Юноша просто не сможет. Или надломится духовно. Мысленно проклинает тёмных богов и машет рукой:
        - Становись! Возвращаемся.
        По дороге забирают оба тела своих товарищей, ждущие друзей на берегу. Вечером будет тризна. Большой костёр, на котором сожгут павших, дабы очистились их души и вознеслись к Ирию, где будут помогать тем, кто ещё жив. Затем братья по дружине сядут за общий стол, станут пировать, поминая добром павших. Ибо так заведено с самого Начала - о мёртвых либо ничего, либо только хорошее.
        Слав шагает в общем строю. Рядом с достоинством трусит неспешно Волчок. Вчера - молодший, отныне - полноправный член дружины славянской. На душе - странное чувство. Он впервые познал женщину. Стал мужчиной. Пусть она и сопротивлялась, пыталась кусаться, отбивалась изо всех своих слабеньких силёнок, но он взял её. Вкусил сладость Тайного. Это нужно обдумать и понять. А ещё юноша чувствует, как его спину сверлит из-за дырявых шкур шатра ненавидящий взгляд…
        Глава 8
        Не спустили местные лютой расправы. Оно и понятно - свой всегда ближе к телу, чем пришлые. И всегда прав. Не поняли намёка оленеводы, и началась война. Да только зря решились их вожди на это. Против закованных в сталь славян костяные луки слабы, а каменные наконечники коротких копий ломаются, словно сухая трава под подошвой. Так что получалась не битва честная, а просто бойня. Соберутся чужаки вроде бы тучей. Может, три сотни воинов или четыре. Приплывут неведомо откуда на своих лодках-каяках, закрутят над головой боевые плети - куски кости к ремешкам привязанные с дырками проделанными. Воздух воет, морок вороги пытаются нагнать на славянских воинов. Пустят тучу стрел тоненьких, начинают высаживаться на берег. А дружинники дождутся, пока те все на землю выйдут да к стенам подбегут, и начинают стрельбу из луков и самострелов. Тяжёлые стрелы костяные доспехи насквозь пробивают, сметают находников, словно веник снег с валенок. Потом ворота распахиваются, и стена щитов да секироносцев зачищает уцелевших и раненых. Побросают тела в воду - пусть плывут себе с приливом.
        Правда, одного местные всё же добились. Не стали братья-князья лодью с вестями в Аркону посылать. Решили сначала порядок навести здесь, на Зелёной земле. Очистить края новые. Ещё Путята носом крутил - не нравилось ему здесь… Словом, воевали, если можно так сказать, почти каждую неделю. Рутиной уже такие нападения стали. И скучными до невозможности. Кроме первых двух воев, павших в засаде, дружина никого не потеряла. Даже раненых не было. Так, пара поцарапанных. Потом война на спад пошла. Стали реже чужаки наведываться. Поначалу-то каждую неделю приплывали. Потом - раз в две недели. А уже месяц никого не было. Видно, перемололи славяне силу заморскую. Выбили всех, кто оружие мог в руках держать.
        Тем временем волчица ощенилась. Четверых принесла. Трёх кобельков да одну сучку. Толстые, пушистые, головастые. К людям ластятся, но и о собственном достоинстве не забывают. Гордые всё же лесные звери. Забавные. Когда играются, шум и писк далеко стоит. Таскают друг дружку за уши, валяют по земле, потом к матери бегут, уткнутся в живот с висящими чуть ли не до земли набухшими сосками, чмокают довольно, сосут. И не волнует четвёрку пушистых лобастых колобков, что за стенами бревенчатыми смерть жатву собирает, режут перед оградой-тыном людей, словно скот. Не пугают зверёнышей смертные крики оленеводов, падающих один за другим под ударами стальных мечей…
        Уж разноцвет[15 - Разноцвет - июнь.] закончился, грозник[16 - Грозник - июль.] настал. Справили Рождение Перуново, Купайлу, как смогли. Мир наступил. Зерно опять в этом году из-за битв постоянных посеять не смогли. Да и никакого скота не было, чем землю-матушку пахать. Оленей, правда, что местные разводили, пригнали. Да животина вся слабая. Такой худобе плуг совсем не потянуть. И борону тоже. Силёнок маловато. А впрягать их по шесть, по восемь - так что вспашут, то и затопчут. Коней надо, быков… Но что толку мечтать? Нет их здесь. Не водятся. Не живут, короче… Конечно, можно и сейчас лодью послать в Аркону. Успеет корабль до льдов-снегов туда дойти. Только зачем? Станет меньше воинов в городке. А ну как чужаки смогут собрать рать могучую, неисчислимую? Задавят числом. Не хватит для победы как раз тех полсотни мечей, что уйдут с благой вестью. Да потом соберут поселенцев, пошлют на новые земли. Приплывут лодьи к Зелёной земле, а там… Городок порушен. Воины убиты. А на обратный путь ни времени до зимы, ни припасов. И защиты никакой. Словом, в пасть Змию угодят славянские души. Нет, нельзя посылать,
пока все проблемы не решены. Потерпим ещё год. А на следующий…
        Храбр, если честно, другу-побратиму позавидовал. Тот уже с женщиной побыл, а он, по глупости своей, тогда отказался. У франков. Дружба их даже одно время трещину дала. Незаметную для других. Только вовремя спохватился юноша. Одумался. Понял, что это навий отец Чернобог ему соблазн послал. Повинился перед товарищем. Тот понял. Простил. Не затаил обиды.
        Тут донесли дозорные, что один из чужаков возле городка ходит. Но - мирно. Не пакостит. Ловушки на зверя не рушит. Гадостей-засад не устраивает. Мельком видели - ростом мал. Не мужчина. Не воин. Князья, поразмыслив, снова послали Слава на поиски. Волчок к нему больше прикипел. Словно отца родного слушался. А вот Лада, волчица, больше Храбра любила…
        Вышла пара с утра, пока ещё роса не легла на землю, чтобы следов не оставлять. Устроились в засаде, на тропе. Волчок показал, где чужак ходит к городку. Слав терпения набрался, стал ждать. Через какое-то время зверь уши насторожил, потом носом в бок ткнул - идёт противник. И не сказать что особо таится. Слав нож вытащил, приготовился. И верно, вышла фигура в шкурах. Только… Смотрит парень - неладно что-то с этим оленеводом. Одежда вся из вытертого, в проплешинах меха. Ни вышивок, ни бисера. Словно с чужого плеча. Кое-где дыры видны. Да и походка странная. Непонятно как-то двигается. Ну… не совсем по-людски. Голова под капюшоном неподвижна. Спина сгорблена. А шаг - широкий, размашистый… Напрягся воин. Приготовился к прыжку. Волк тоже шерсть на загривке вздыбил, клыки обнажил. Но - молча. Жаль, не рассмотреть, кто это гостем незваным пожаловал… Потом разберёмся…
        Вот враг поравнялся с кустами, где лежал, укрывшись, воин. Слав бесшумно поднялся, прыгнул… То ли шестым чувством тот уловил нападение, то ли тому его боги помогли - увернулся от захвата и смертельного удара лезвием по горлу. Покатился по небольшому склону, затих внизу. Попытался было вскочить, да волк уже тут как тут, замер над оленеводом, клыки ощерил, лапу на грудь поставил, прижал к земле, зарычал жутко. Страшно. Слав вскочил, бросился к подошве горки. Коленом в грудь ударил, ножом уже замахнулся, чтобы прикончить, да закричал чужак тоненько, жалобно, рукой прикрылся… И откатился молодой славянин в сторону, смотрит ошеломлённо на плачущую девушку. Узнал он её. Ту самую. Первую в своей жизни женщину… А она смотрит на него, слёзы градом из карих блестящих от голода глаз катятся. Щёки впалые. Худые. Ладошку свою кусает.
        Поднялся Слав, отозвал Волчка. Шагнул к ней осторожно, а дева вдруг в ноги ему кинулась. Обняла, лопочет что-то непонятное и слезами заливается. Потом поднялась с опаской с колен. Взяла его большую ладонь, прижала к животу… Охнул парень. Брюхатая девчонка-то! Ощутил выпуклость… Не поверил даже поначалу. Опустился, в свою очередь, перед ней на колени, раздвинул шкуры грязные, прижался ухом к туго натянутой коже и отшатнулся. Маленькое сердечко бьётся у неё внутри… Девчонка поначалу было отшатнулась, когда он шкуры раздёрнул, потом сообразила, что парень делать собирается. Замерла смирнёхонько. А как Слав на ноги вновь поднялся, одежду торопливо поправила. Смотрит на него жалобно. Росточком ему едва до груди. Чуть приобнял он её за плечо худенькое, к себе прижал ласково. Повёл к ручью, бьющему неподалёку. По дороге котомку свою подобрал. Как к воде вышли, усадил на бережку, развязал мешок, вытащил из него краюху хлеба да кусок мяса жареного. На тряпицу чистую выложил, девушку за руку взял, положил её ладонь на еду. Отпустил, показал знаками: ешь, мол, вижу, что оголодала. Волк рядом сидит. Умными
глазами смотрит на обоих. Но ушами шевелит - слушает вокруг.
        Девчонка накинулась на мясо, словно умирающий на живую воду. Смолотила в мгновение ока. А хлеб не тронула. Не знает, что это такое. Слав пытался объяснить, да без толку. Не понимают друг друга. Пока не отломил кусочек да не прожевал. Тогда с опаской и хлебушек съела. Вздохнул парень, поднялся. Ну что с ней теперь делать ему? Прогнать? Зимой помрёт. Если за лето благодатное так отощала, то что с ней после станет, когда холода нагрянут? А она смотрит на него так… И жалостливо, и с надеждой… Бросить её? Или что? Или… Личико округлое. Носик маленький, ровный. Не такой, как у прочих оленеводов, плоский и широкий. Глаза, как прежде заметил, карие. Необычно узкого разреза, но большие. Волосы чёрные, что вороново крыло. Длинные, до пояса…
        Когда юноша с ней бок о бок, держась за руки, на поляну перед городком вышел, часовые было за луки схватились. Потом разглядели, что рядом с парочкой Волчок спокойно бежит, опустили оружие. Двое подошли, стали у ворот. Парень поднял голову, крикнул:
        - Хочу с князем переговорить, прежде чем решение принять.
        Воины, что в дозоре стояли, одобрили. Правильно Слав делает. Коли парень чужачку привёл, то должен прежде, чем в городок войдёт, разрешения испросить да пояснить, что к чему. Послали за Брячиславом. Тот вместе с братом явился. Глянул старший князь на стоящих перед воротами, прищурился, выкрикнул:
        - Ну, поведай нам, отрок. Что у тебя за дело такое?
        Юноша голову опустил, потом выпрямился, снизу вверх на ограду глянул:
        - Она - подарок твой, княже…
        Брячислав всмотрелся - не узнал. Да и стоит ли запоминать всех, кто на твоём пути встречается? Тем более какую-то… Но виду не подал, чтобы ненароком брата-дружинника не обидеть, спросил в ответ:
        - И что?
        Рухнул Слав на колени:
        - Прости, княже, на сносях девица. И не по совести мне мать своего дитяти на произвол судьбы бросить. Не по-нашему это. Дозволь мне с ней остаться. Признаю я ребёнка её своим…
        Произнёс роковые слова, и замерли все, ожидая, что решит князь-воевода.
        Нахмурился Брячислав. Пожевал ус вислый. На брата взглянул, на воинов, ждущих его слов.
        - А ежели она ночью ворота городка своим откроет? Или потравит всех?
        Слав выпрямился, твёрдо ответил:
        - Не сделает дева того, княже. Головой ручаюсь.
        Помолчал Брячислав, потом рукой махнул:
        - Будь по-твоему. Коли согласен её в жёны по правде родовой взять, живите в граде.
        Юноша просиял, заулыбался, а Гостомысл добавил:
        - Можете в клети возле лодий обустроиться. Только отмой её сначала.
        Носом повёл, и Слав восхитился - нюхом младший князь не уступал зверю лесному. Избранница юноши, мягко говоря, попахивала. Жиром прогорклым, старым. Шкурами сырыми, из которых её одежда была на скорую руку корешками лесными смётана. Ведь славяне, когда род её извели, всё имущество пожгли. И рухлядь, и оружие. В кучу сложили, шатры сверху свалили да запалили. Ничего не оставили.
        Шагнул внутрь городка юноша. Впрочем, уже не юноша. Муж. Рядом с ним жена идёт водимая. Жмётся к своему защитнику, ёжится под внимательными взглядами. Сразу видно, боится. Вцепилась ручонками в руку супруга, словно о защите молит. Дрогнули суровые сердца. Пожалели. Пришли молодые к клети, что Гостомысл под жильё указал. Не со всеми же в общей избе воинской жить женатым? Слав девицу усадил на крылечко, сам внутрь вошёл. Почесал затылок - работы много. Сколько здесь добра всякого! За дело принялся. Тюки, мешки по другим местам разложить, распихать. Канаты заново повесить на вешала. Да мусор выгрести. Девица увидала, что тот делает, с места сорвалась, внутрь сунулась, осмотрелась. Выскочила наружу. Едва Слав после очередной ноши подошёл к будущему дому - подскочила к парню, уцепилась за нож на его поясе. Тот понял, дал. Девица кусок длинный от шкуры, в которую одета была, отхватила да внутрь клети опять нырнула. Парень за ней, а та уже метёт пол дощатый, мусор выгребает, паутину из углов вычищает. Ага, понятно.
        Вскоре новый дом пустой стоял. Слав воды принёс, показал знаками и примером, что вымыть надо. Девчонка сразу за работу принялась. Да споро так! Ловко! Сразу видно, без дела сидеть не привыкла. Закончила быстро. Муж двери распахнул - пусть проветривается. А тут и братья-дружинники пожаловали. Молодым обустройство принесли. Перво-наперво - ложе супружеское, из прочных, тёсанных топором досок срубленное. С шутками-прибаутками внутрь внесли, у стены поставили. Затем шкуры выделанные, саморучно добытые. Чтобы было на чём спать да укрываться. Утварь кухонную не стали дарить. Всё равно все славы в общей зале питаются. Зато подарили отрез полотна белёного на одежду новобрачной. Иголки-заколки железные, нитки суровые и тонкие льняные. Небольшой ножичек женский, который замужние женщины на поясе носят, как знак семейственности, вместе с ключами от клетей-кладовых. Этого имущества пока у молодых нет, но со временем появится, когда окончательно род славянский здесь осядет.
        Потом позвали в баню. Истопили ради такого случая. Та уже жаром пышет, камни накалились. Новоиспечённая супруга заверещала истошно, когда Слав её в предбанник втолкнул да оттуда жаром повеяло. Испугалась, что он её зажарить хочет и съесть. Пришлось от сраму ей рот затыкать да шкуры грязные другой рукой сдирать не жалеючи. Раздел - оставил, пока сам разоблачался. Она в угол забилась - не выскакивать же голой на улицу перед всеми? Парень двери в парную открыл, поманил её рукой за собой. Девица губу закусила, но пошла, хотя отшатнулась было от сухого жара. Не смущаясь. Да это понятно. Он уже давно её мужем стал. Ещё тогда, в первую седмицу берёзозола[17 - Берёзозол - апрель.]. Всё видел. Всё с ней делал.
        Первая вода иссиня-чёрная была. Супруга новоявленная отфыркивалась, но стояла смирно. Руки вдоль тела опустив. Скрёб её парень, не жалея, мочалкой жёсткой из конского волоса, и грязь с девицы прямо пластами сходила. Рёбра все наружу. Грудки небольшие, торчком стоят. Бёдра тоненькие, как у птички. Оголодала совсем. Сколько времени она вокруг лагеря славянского ходила? Питалась чем придётся? Ягод-грибов ещё нет. Зверь лесной к себе теперь не подпускает, уже научен. Удача, коли птицу камнем подшибёшь или корешок съедобный из земли выцарапаешь. Да ещё - беременная.
        Покончив с телом, принялся парень ей волосы промывать. Долго с ними возился, но справился. Все веточки-листья вычесал. Жир треклятый, которым местные жители голову мажут, смыл. Потом напоследок водой тёплой окатил. А девица млеть начала, глазищи закатывать. Испугался Слав, подхватил на руки, вынес в предбанник. Там жена отдышалась, в себя пришла. Непривычна к бане славянской и жаре парной. Хотя банник к чужачке по-доброму отнёсся - пар лёгкий дал нынче. А когда девица отдышалась, спохватился молодой славянин - во что одеть-то её? Не в шкуры же?! Сообразил. Натянул на неё рубаху свою чистую. Как раз до коленок достала. Та удивилась, стала материю льняную руками щупать, рассматривать. Подхватил её муж на руки, понёс в новый дом. Там на ложе уложил, накрыл полостью из меха медведя, укутал, чтобы не простыла с непривычки. Высунулась наружу девица, смотрит на него жалобно. Потом на рот свой показала. Сделала вид, что жуёт. Понятно. Голодная. Развёл Слав руками в стороны. Потом показал на Ярилу-Солнышко. Как мог, пояснил, что скоро ужин, отчертив рукой две полосы на косяке дверном, благо полотнище
деревянное закрывать не стал. Тогда и поедят. Поняла - не поняла, но глаза закрыла. Уснула. Понятное дело. Намаялась за день. Переволновалась, бедная. Ещё утром сиротой была. Не знала, проживёт ли день, или задерёт её зверь лесной, а то и славянский лучник стрелой подшибёт. Теперь же вроде новая жизнь устроилась.
        Время пришло - разбудил муж супругу нежданную, повёл есть. Пришлось учить деву ложкой пользоваться. А то было решила кашу рукой зачерпнуть. Развеселила всех, пока Брячислав на весельчаков не цыкнул. А как есть закончили, поманил к себе парня, в сторонку отвёл. Правда, жена следом, как ниточка за иголкой, увязалась. Боится одна оставаться. Но князь на это слова худого не сказал. Всё равно не понимает, о чём речь идти будет. Гостомысл рядом с братом стал.
        - Ты, Слав, понимаешь, что теперь в ответе за неё?
        Тот кивнул. Насупился. А князь дальше речь ведёт:
        - Хорошо. Но дело тебе другое есть. Важное. Обучи свою половину языку нашему.
        - Само собой, княже. Не руками же с ней разговаривать?
        - Ночами лучше руками, - буркнул с усмешкой Гостомысл.
        Юноша краской залился. Чай, у них сегодня первая ночь будет…
        - Кончай парня в краску вгонять, - негромко обмолвился князь, и все вновь стали серьёзными, а девчонка ухватила мужа за руку, прижалась плотно к его боку.
        - Учи. Всему учи. Чую - не ты последний девицу местную в жёны взял. Но тебе первому поведаю - не гожи эти земли для славян. Так мне сердце подсказывает. Пойдём по весне дальше. Куда - не знаю. А видеть твоё счастье для двух сотен мужчин, уже столько времени без жёнок обходящихся, тяжко. Потому посмотрим, получится ли местных девок в жёны брать. У нас ведь почти все холостые дома были. Так что…
        Кивнул парень в ответ - нелёгкую ношу на него князь взваливает. Ой нелёгкую… А тот ещё добавил:
        - Чтобы без дела твоя девка не сидела - смотри, что она умеет. Приставим её на хозяйство.
        - Как повелишь, княже.
        Улыбнулся Брячислав иннуитке ласково. Легонько толкнул парня в плечо. Иди, мол, любуйся со своей… Слав в ответ просиял, ухватил супругу под ручку, пошёл к себе, в клеть. Старший же из князей взглянул на своеобразную походку девушки, обратился к брату:
        - Что думаешь?
        Тот помолчал, потом ответил:
        - Получится у них всё. Сладится. Главное уже ясно - дети у нас могут быть. Меня другое волнует - не предаст?
        - Не думаю. Волчонок сей души звериные читает, словно книги Святовидовы. А уж людские для парня - будто солнышко. Насквозь видны. Тут другое, брат. Зерно у нас кончается, а урожая не будет. Пусть Путята отвары ладит да Брендан от него не отстаёт, помогает. Но ещё год на мясной пище нам не протянуть. Сляжем все. Или нам по примеру самоедцев оленью кровь живую пить? Неладно это. Сейчас в войне затишье настало. Так что собирайся. Возьмёшь сотню воинов, пойдёте обратно. Но не в Аркону. Купите у ирландцев жита, сколь сможете. Ну, или ромеев ограбите, мне всё равно. Но хлеб нам как воздух нужен. И… - Помолчал, подумал, всё же решился: - Постарайся скотину, хоть какую-нибудь, доставить. Овец, коровок, лошадей. Что получится.
        - Весточку через друидов посылать будем?
        Князь отрицательно мотнул головой:
        - Ни в коем случае! Мутят они воду. Боюсь доверять им.
        - И я тоже, брат…
        Поутру начали насады готовить в путь. Две из четырёх. Впрочем, чего тут? Ведь по весне хотели в Аркону возвращаться. Но тогда решили один корабль послать. Но и остальные тоже в порядок привели. Не любит славянин, когда у него дела не сделаны, заброшены. Тем более кормильцы, пахари морские. Так что лодьи в полном порядке. Припасы, правда, нужны на дорогу. Водой запастись. Запас оружия опять же. Седмица и пролетела. Девчонка Славова меж тем приживаться стала. Уже не так дичится. Лицо рукой не прикрывает. А когда парень ей платье справил, вывел во двор, так народ и ахнул - стройная, словно тростиночка, только животик круглый из-под ткани выделяется. Волосы длинные в косу по славянскому обычаю заплетены. На щеках румянец заиграл. И походка изменилась. Шаг поменьше стал. Видать, муж отучать начал. А то ходила широким скользящим шагом, характерным таким[18 - Такая походка присуща всем женщинам северных племён, которых с детства заставляли носить тяжести и бегать за оленьей упряжкой.]. Да парень тоже изменился. Как-то вдруг взрослым стал. Оно понятно. Ответственность на плечи легла. За дом. За семью. То
один был, сам по себе, а тут сразу и жена, и дитя, правда пока не родившееся.
        Решили лодьи в путь отправлять, пока море спокойное. В прошлый раз уже в середине зарева[19 - Зарев - август.] штормить начало. А ну как в этот раз так же будет? Путь ведь не близкий.
        Грохнуло било, легли вёсла на воду, скользнули лодьи лебедями по воде. Только к выходу из бухты приблизились, как вдруг резко табанить стали, не разворачиваясь, назад пошли. Оставшиеся на берегу взволновались, тут и дозорные на мысу сигнал подали. Хрипло рог протрубил. Враги! Словно пёрышки, насады на плечи взлетели, бегом воины занесли их в городок, несмотря на то что гружёные те были. Вернулись и часовые, доложились - тьма невиданная лодочек приближается. Не было ещё столько ни разу. Посуровели князья, взглянули косо на некстати высунувшуюся из клети на шум девицу, но сдержались. А воины уже доспехи надевают, оружие проверяют. Сладили между делом два самострела больших. Доселе невиданных. Брендан уговорил попробовать. Чертёж начертил. Ложка с противовесами. Назвал сие чудо мудрёным латинским словом - требучет. А наши в самострел переиначили. Камни пудовые сия махина на двести сажен кидала. И расчёты этого оружия уже давно все места пристреляли.
        Но странно. Не слышно гула привычного. Не воют на морском просторе военные бичи. Тихо плывут. Не торчат вверх копья маленькие. Да и вёслами ворочают, похоже, с трудом. Присмотрелся Брячислав, глазам своим не поверил. А тут и вдруг девчонка вывернулась под руку. На стену забралась, ладонь к глазам поднесла, всплеснула руками в изумлении, бросилась к князьям, что-то загомонила по-своему. На меч показывает, руки скрещивает перед собой, головой мотает отрицательно. И повторяет уже выученное:
        - Нет. Нет!
        - Никак, говорить хотят оленьи пастухи? - произнёс кто-то в стороне, увидев, как лодки столпились у входа в бухту, а внутрь вошла лишь одна, но большая, на четверых.
        Раньше такую и не видывали! Над утлым судёнышком шест взвился, с привязанным к верхушке лоскутом. Последний, сидящий в лодочке, размахивал им из стороны в сторону.
        - Не стрелять пока, - распорядился Брячислав.
        А гости незваные уже на берег выходят. Тяжко так. Ну точно, старики! Вылезли из лодок, отошли чуть от воды, присели на корточки. Застыли неподвижно. Ждут чего-то.
        - Рискнём, брат? Ежели что, успеем вернуться.
        - Сам пойду. Слав, со мной. И жену свою возьми вместе с волком. А вы будьте наготове, - обратился князь к брату.
        Спустился по вырезанным в дёрне ступеням, деревянными плашками проложенным, подошёл к воротам. Чуть слышно скрипнули петли, и трое людей да зверь направились к гонцам.
        Глава 9
        При виде вышедших из городка переговорщиков посланцы взволновались. Брячислав увидел на морщинистых, словно изрубленных топором лицах облегчение и… ожидание чего-то. Князь насторожился, но кроме эмоций ничего больше не было. Лодки оленеводов по-прежнему спокойно колыхались на волнах залива, не делая попыток рвануться к берегу, чтобы захватить пленников. Впрочем, команды требучетов ждали только сигнала, чтобы смести своими снарядами тех, кто попытается предпринять хотя бы намёк на враждебные славянам шаги. Супруга Слава также держалась спокойно. Нет, волнение, конечно, было. Но не столь сильное, как если бы замышлялось нечто плохое.
        Едва трое приблизились к ждущим их, старики, а там были одни пожилые, медленно склонились в поклоне. Князь ответил, слегка наклонив голову. Слав и его молодка - чуть пониже. Всё же возраст требовал уважения. Волк рядом с хозяином застыл неподвижно, и старики чуть вздрогнули, когда тот немигающим взором жёлтых круглых глаз, казалось, пронзил каждого из них. При виде же соплеменницы открыли было рты, но та только подалась ближе к мужу. Невиданная доселе ткань белая, а главное, заметный живот, выдающийся вперёд, и вид молодки, цветущий и ухоженный, заставили их, похоже, изменить первоначальное намерение. Старший из стариков произнёс длинную переливчатую фразу со множеством гласных звуков, глядя на девицу, та попыталась пояснить, так же, как и они, растягивая немногие пока известные ей славянские слова:
        - Го-оворить…
        - Понятно. - Брячислав сделал утверждающий знак.
        Переговорщики, видно, поняли. Самый молодой из них, в вышитой бусами одежде, вытащил из-за пояса тонкий свёрток из выскобленной шкуры маленького оленя, одним взмахом расстелил на песке. Старший присел, показал пальцем на неё, потом на себя. Ткнул ногтем в одно место. Брячислав глянул и едва удержался от того, чтобы не воскликнуть от удивления, - перед ним был чертёж земель. Он узнал точки островов, вдоль которых шли его лодьи к этой земле. Увидел нанесённые волнистые линии по морю, судя по всему обозначающие океанские течения. Несколько значков были ему незнакомы, но явно тоже что-то значили. Но самое главное - за округлой линией, означающей не что иное, как очертания тех мест, где сейчас жили славяне, если пропорции были соблюдены верно, была нанесена огромная извилистая линия другой земли. Просто гигантской, очертания которой терялись у края шкуры.
        Старик показал на эту линию, что-то опять произнёс на своём языке. Князь взглянул на девушку - та беспомощно развела руками, указала на свой рот. Понятно. Да и то удивительно, что хоть что-то выучила за тот месяц, что живёт с ними. Тогда старик разразился длинной речью, пытаясь что-то объяснить. Девчонка вслушивалась, потом, когда тот выдохся, наморщила лоб, мучительно пытаясь высказаться:
        - Уйти. Чучунаа - уйти. Сюда. - Ткнула в ту же новую землю.
        Слав пояснил:
        - Они нас чучунаа называют. Великаны. Злые.
        - Думаешь, просят нас уйти с их земли в другие места?
        - Да, князь. Как я понимаю, судя по этим… - Парень кивнул на по-прежнему не двигающиеся лодки в бухте: - Проредили мы их хорошо. Мужчин истребили почти подчистую. Вот они и хотят для спасения своего племени, чтобы мы покинули эти края.
        «А и верно парнишка говорит. После всего произошедшего вообще удивительно, что у них кто-то остался. На лодках лишь старики да совсем зелёные юнцы. На их месте я попытался бы тоже куда-нибудь чужаков подальше отсюда сплавить… Что ж, судя по чертежу, земля та велика. Очень велика, и чудь даже не знает конца тех мест. Но явно больше этой земли. Можно к тёплым местам спуститься посуху, если что. Да и… Обильнее те края должны быть наверняка. Поскольку больше. Мы сколько в округе ходили - ни железа, ни других руд. Леса немного. По самому краю только. А выше - сплошные льды. Да и в глубину земли тоже. Нет, старик советует дело. Но мы сейчас уходить не можем. Осень скоро. Припасов зерновых нет. Придётся ещё одну зиму здесь быть, лодьи же отправить за добычей. К Оловянным островам. Или франков пощипать. Может, ещё кого - моря пустыми не бывают. Запастись на холодное время. А по весне отправиться на новые места».
        Князь присел на корточки рядом со шкурой, ещё раз всмотрелся, намертво запечатлевая в памяти увиденное.
        - Согласен я. Мы уйдём. Весной. Как бухта откроется ото льда.
        Старик выжидательно посмотрел на славянина, и, поймав его взгляд, князь утвердительно кивнул, повторил:
        - Да.
        Взглянул на девицу Славову. Та поняла. Быстро перевела согласие. На лице старца отразилось безмерное облегчение, но тут Брячислав вытащил из ножен засапожный меч, и переговорщик в ужасе отшатнулся. Князь же спокойно нарисовал круг на песке, поделил на четыре части. На первой, как смог, изобразил дерево. Голое, без листьев, под снегом. На второй - то же дерево, но без снега. На третьей - листья обильно покрывали берёзку. На четвёртой - дерево опять стояло голым, но без покрова. Показал вокруг себя, ткнул ладонью в третий сектор рисунка.
        Старик призадумался, потом просиял, закивал часто-часто: мол, понял. Показал четыре пальца в ответ - четыре времени года: зима, весна, лето, осень. Князь в ответ так же поднял руку, загнул пальцы, оставив три. По очереди показал на лето, зиму и весну. Затем - на лодки. Дальше сделал вид, что гребёт. Старик расплылся в улыбке до самых ушей. Добился всё-таки своего. Потом взял у неподвижно стоящих за его спиной других переговорщиков стрелу с каменным наконечником, торжественно поднял её над головой, показывая всем, и с треском сломал её. Положил перед князем. Брячислав поднял положенное, тоже поднял над головой, ещё раз, без всякого усилия, легко переломил обломки ещё раз. Показал старику. Тот вскинул руку кверху, и бухта буквально взорвалась радостными воплями, в которых без всякого перевода угадывалось безмерное облегчение. Обе стороны раскланялись напоследок и двинулись каждый к себе. Славяне - в городок. Оленеводы - к лодочкам. Когда князь со спутниками и волком подошли к воротам, бухта начала стремительно очищаться - местные торопились по домам, стремясь быстрее донести до племён радостные
вести. А князь поднял голову, улыбнулся:
        - Мир, братья! Мир! Больше биться не будем.
        - Хвала богам! - Ответный клич достиг, казалось, светлых небес.
        Брячислав отвечал на вопросы дружинников, торопливо освежая в памяти увиденное на шкуре.
        Наконец сквозь толпу протолкался Гостомысл:
        - Что, брат?
        - Вечером думать будем. Путяту надо кликнуть тоже. Обязательно. И Брендана позови. Поход наш к Оловянным островам в силе остаётся. Только цели немного меняются. Но в основном то, что порешили намедни.
        - Понял, брат.
        - Слав молодец. И девка его. Не струхнула перед старшими. А Волчок вообще выше всяких похвал…
        - Так у нас в дружине, сам знаешь, лучшие из всех родов! - задорно улыбнулся старшему…
        После ужина четверо собрались за одним столом в клети, где жили братья-князья. Брячислав раскатал пергаментный свиток, на котором по памяти нанёс увиденное на оленьей шкуре.
        - Что скажете, други?
        Все всмотрелись. Первым подал голос Гостомысл:
        - Как я вижу, за землёй, где мы сейчас живём, ещё есть края нехоженые?
        Чуть спустя Брендан добавил:
        - И земля та велика. Если верно изображено. - Потом присмотрелся повнимательней ещё раз. Указал на линии: - Сие - течения морские. Когда я домой возвращался, корач бежал быстрее. Заметно было.
        - Смотрите, други, здесь реки морские сильны и могучи. Линии больно жирные. Все - на полночь[20 - Север.] бегут. Но ближе к берегу новому - есть небольшое течение, противосолонь[21 - Противоположное (старослав.).] основному.
        Путята тоже внимательно смотрел на карту, но пока ничего не говорил, и князь, не выдержав, спросил:
        - Что скажешь?
        Жрец пожал плечами:
        - Мало чего. Что земля та велика - точно. Реки морские - тоже вижу. Думаю, разведать бы надо, прежде чем решать. А вдруг чужинцы обманули? На погибель нас собираются отправить?
        - Не думаю, друже.
        - Почему, князь?
        Брячислав усмехнулся:
        - Я на берегу был. Общался с ними. Видел. Да и Слав… Захоти чужак обмануть нас, парень почуял бы.
        - Это верно. Но всё равно без разведки нельзя туда идти.
        - Согласен. Посему слушайте: отправляем три лодьи. Одна остаётся. Две и сто человек - к Оловянным островам. Им - добыть хлеба, железа, скотину. Сколь смогут, столько и брать. Чем больше, тем лучше. Основное - зерно и металл. В крицах ли, в изделиях - без разницы. Найдём мы там руду - кто знает. А не найдём? Железа нам на новом месте много понадобится. Утварь, топоры, оружие… Да мало ли? Если там тоже люди живут, чем отбиваться станем? Так что железо нам, как хлеб, нужно. И зерно тоже. Свои запасы давно приели. Скота - каждой твари по паре, как говорится. Резать не станем. На расплод пустим. Это первым двум лодьям задача. Третья лодья пойдёт к этим берегам. Спустится к низу, сколь может. В пути людям быть месяц. Потом - назад. Смотреть место для житья. Где град поставить можно. Выбрав же, возвращаться. С местными, коли попадутся, постараться не ссориться. Решить дело миром. Далее… - Взглянул на заинтересованно слушающего речь бывшего монаха. - Пойдёшь с третьей лодьёй на разведку. К новым берегам.
        Тот склонился, не выдавая своего удивления:
        - Спасибо, княже, за доверие.
        - Ты - наш уже. Так почему тебе веры быть не может?
        Ирландец уже говорил на славянском языке почти без акцента, а от тонзуры не осталось и следа. Впрочем, голову монах не брил, как воины, а просто подрезал коротко. Одежду тоже славянскую носил, словом, если бы не волос тёмный, то от своего и не отличить. Хотя и ростом, конечно, ниже любого из славян был.
        - Ещё раз благодарю, князь.
        - Как место под град подберёте - пробегите по окрестным краям. Проверь, есть ли руды какие. И вообще, имеются ли они на той земле. Не найдёшь, так хоть приметы проверь рудные.
        - Сделаю, княже. Не беспокойся.
        - Добро. Лодьи пошлём через седмицу. Эти дни - дозоры утроить. Округу просеять через мелкое сито.
        - Ясно. Так и будет.
        - Ты, Гостомысл, свою задачу знаешь. Люди у тебя уже отобраны. И Путята с тобой пойдёт. Он языки островитян знает, мало ли, договориться надо будет по-хорошему.
        Оба названных кивнули.
        - А с Бренданом я Крута отправлю за старшего. Хватит ему без дела ходить. Разумен. Нрав спокойный. Рассудок трезвый. Посмотрим в деле. Как поселенцы приедут, повысим его до старшего воина. Так что пусть привыкает.
        - Это всё понятно, князь. Но если уж на то пошло, скажи, когда собираешься в Аркону вести посылать? - Путята смотрел на Брячислава остро, пронизывающе. - Пророчество Прокши-провидца ведь никто не отменял…
        - Если удачно на острова сходите, по весне и отправим. Сразу же.
        - Не узнав, не разведав новых краёв?! Даже не проверив, есть ли они вообще или солгала нам чудь? - Брови жреца поползли вверх от удивления.
        Но князь оборвал его:
        - Всё зависит от Брендана и Крута. Какие они вести привезут. Но и вам свой наказ повторю - железо и хлеб. И чем больше, тем лучше. Сколь сможете добыть, столько и везите. - И острым взглядом заставил жреца подавиться невысказанными словами.
        Жрец в помощь дружине дан был, а не указывать, что делать. Брячислав о пророчестве старого ведуна, конечно, знал. Но было ему и ещё кое-что ведомо: старый ведьмак, при храме Святовида в Арконе-граде доживающий последние дни, поведал ему великую тайну предков-ариев. За большой солёной водой есть земля, велика и обильна. Где род славянский спокойно жить сможет, не боясь слуг проклятого богами. Ибо так сказано было в тайных книгах светлых богов, прародителей ариев, от которых пошли славянские племена.
        Правда, поначалу князь думал, что земля, на которой они зимовали, именно те края и есть. Но, увидев карту чужинцев, понял, что изображённый на той материк именно та земля, а он - ошибся, посчитав за искомые места огромный остров. Славянин ещё не признавался даже самому себе, но внутри Брячислава уже окрепло решение в любом случае переселяться на те земли. И весной князь намеревался одновременно отправить одну лодью с вестями в родные края, а прочим отплыть к новым местам и ждать первых переселенцев, строя заставу и град, возделывая поля. Но сейчас, увидев, как дёрнулся жрец, засомневался в правильности своих решений. Может, лучше дождаться разведчиков из новых земель и тогда уже двинуться туда? Если ведьмак прав, то с добытым хлебом дружина сможет перезимовать. Словом, отогнал непрошеную мысль - рискованно больно. И не в том беда, что погибнут двести душ. А в другом - род славянский, дух его истинный канет в небытие под мечами детей Трёхликого зверя… Время против них работает. Терять его попусту нельзя…
        Через неделю, как и было решено, лодьи отплыли от городка. Одна направилась против Дома Ярилы. Вторые - к нему. У каждого отряда своя задача. И каждая важна, как сама жизнь. Храбр попал к тем, кто к Оловянным островам плыл. И откровенно говоря, радовался удаче. С той поры, как Слав женой обзавёлся, отдалились они друг от друга. Непроизвольно, конечно, но теперь у друга-побратима другие заботы есть. Конечно, окажись товарищ в беде, придёт побратим на выручку не раздумывая, позабыв обо всём. Но парень понимает - у Слава семья. О той заботиться надо. Дитя скоро родится. Так что… А он пока холост. Ни кола ни двора, как говорится. Одно оружие за душой. Да и дружина славянская пока ещё в походе. Не устраивается на новом месте. Не становится на века на житьё. Поэтому, коли выпала собрату такая удача, радоваться надо. И не мешать тому наслаждаться кусочком счастья. И вечерами, перед тем как уснуть, жалел, что не попробовал тогда ту франкскую девицу. Князь ведь ему предлагал… Глядишь, изведал бы Тайное, сладкое, как сама жизнь… Так более опытные товарищи говорили. А ему только верить им на слово
оставалось. Со временем черты лица её стёрлись из памяти. Только и осталось перед глазами нагое тело да закушенная в страхе перед неизбежным губа, из которой сочились две струйки крови…
        Лодьи ходко бежали по спокойному морю, с каждым днём приближаясь к земле. Миновали остров Кипящей воды. Пристали на час, пополнили запасы пресной воды. Спешили, как могли. Благо ветры благоприятные дули, надували паруса изукрашенные без перерыва. На вёсла и не садились. Лишь рулевые менялись, а народ в основном отсыпался. Есть возможность - отдыхай. Потом ратная страда начнётся - уже не до того будет… Море ровно ложилось под острые носы, отбрасывающие белопенные усы, и по-прежнему оставалось пустынным. Пикты по воде почти и не плавали. Так что добрались до северной оконечности Британии быстро. На три дня шустрее прежнего. Пристали в знакомой бухте, где дожидались воинов, громивших капище распятого. Но хотя и простояли сутки, ни друиды, ни прочие люди так на берег и не вышли. Поразмыслив, Гостомысл решил пройти на юг вдоль островов, поискать поселения за Стеной, делившей остров на две части. Там и места были побогаче, и народу побольше. Да вполне возможно и на корабль случайный наткнуться, спешивший из Метрополии в колонию…
        А через день напоролись на рыбаков, вышедших на лодке в море. Те попытались было удрать, но быстрые лодьи под ударами вёсел хорошо отдохнувших воинов резво настигли неуклюжую, выдолбленную из целого ствола лодку с четырьмя мужчинами на борту, и мгновенно скрутили их, затащив на борт. Путята допросил пленников. Те попытались молчать, но калёное железо быстро развязало языки, и вскоре жрец докладывал Гостомыслу, что удалось выяснить. Оказывается, времена на этой земле наступили лихие. Ромеи вышли из-за Стены и начали огнём и мечом принуждать племена к новой вере. Не щадили никого и ничего. Грабили подчистую, свозя добытое в свои лагеря, а потом отправляя их в столицу, Лондиниум, стоящую в устье большой реки. Оттуда караваны кораблей увозили добычу на материк. Пикты пытались сопротивляться, но тщетно - бронзовое и железное оружие находников не оставляло им ни шанса, и племена уходили в суровые горы, где пытались спрятаться от чужеземцев. Королева Боадицея попыталась было поднять восстание, но её войска были разгромлены, а воины перебиты. Саму Боадицею уморили в бане, отравив угарным газом. И сейчас
лишь кучки пиктов остались жить на прежней родовой земле. И вряд ли чего славяне могли добыть на разорённой, разграбленной дочиста земле.
        После того как мёртвые тела римских рыбаков были преданы морю, поскольку отпускать их никто не собирался, Гостомысл принял решение напасть в Лондиниум. С ним сто человек дружинников, закованных в сталь. При удаче паника и хаос помогут воинам ограбить береговые склады, где хранится то, что ромеи собираются отправить к себе, и спокойно уйти в море. Гребные каторги не смогут нагнать более скоростные и мореходные корабли славянской дружины. Риск? Никто не спорил. Но другого выхода не было. Идти по крошечным деревням, искать там тайники, выгребать из них урожай по зёрнышку заняло бы уйму времени с неизвестным результатом. Да и вести мгновенно разнеслись бы по стране, быстро дойдя до римского военного командования. И что тогда, продолжать собирать крохи, каждое мгновение ожидая нападения легионов? Озираясь по сторонам в поисках всадников и лучников? Лучше уж сразу ударить в самое сердце. Нанести молниеносный удар туда, куда не ожидают. Кто осмелится предположить, что горстка варваров, по сравнению с двумя полными легионами, стоящими гарнизоном в столице колонии, решится на подобную дерзость?
        Обогнули остров, минуя белые меловые скалы, высящиеся вдоль пролива. Вновь приняли ближе к полуночи, разыскав устье Темзы. Пристали к берегу в небольшой бухте, тщательно замаскировав лодьи и выставив дозоры. Дождались ночи. И едва первый раз прокричала сова, бесшумно двинулись на вёслах вверх по реке, благо небо заволокло тучами, через которые не могла пробиться луна.
        Острые носы славянских лодий вынырнули из темноты внезапно. Тревогу никто не поднимал - часовые были убиты мгновенно. Стрелки били без промаха в хорошо освещённые на фоне костров силуэты, и уже мёртвые римляне без звука валились на землю. Раненых не было. Только убитые. Миг, едва слышный треск навалившихся на камни пристани бортов. Канаты прихватывают насады к берегу, падают бесшумно сходни, по которым, соблюдая прежнюю тишину, сходят закованные в сталь воины. Разбитые на десятки, они быстро оцепляют пристань, врываются в небольшие домики-караульные, где отдыхают смены часовых, и убивают спящих и бодрствующих солдат. Они захвачены врасплох и никакого сопротивления не оказывают, просто парализованные видом стальных гигантов. Минуло менее часа, и вся гавань под контролем. Найденными рогатками перегораживают улицы, ведущие в город. Сбиваются замки с дверей складов, следуют донесения - есть зерно! И не только! Масло, ткани, крицы необработанного железа, слитки меди, ткани всех видов, воск, мёд… Глаза разбегаются! Гостомысл досадливо грызёт ус - будь у него побольше людей и особенно кораблей, он тогда
развернулся бы! Вычистил бы Лондиниум подчистую!.. Вот же… Впрочем… Его взгляд падает на застывшие у пристани каторги.
        - Вон те две - грузить тоже. Возьмём их на буксир!
        - А гребцы?!
        - К проклятому истинными их! Расковать, и пусть таскают товары в трюмы! На корабли железо и медь грузите, ткани. Словом, рухлядь. Зерно и прочее - к нам, на лодьи!
        Два десятка бросились к кораблям, на которые указал князь, через короткое время вернулись:
        - Пустые они, княже! Ни единой души!
        - Не повезло…
        - Это как знать, княже. Будь там кто, уже бы ор подняли. А так - обошлось. Наверное, их в город увели.
        - Не наше дело. Два десятка - улицы стеречь. Остальные - грузимся! Вначале наши лодьи, что сказал. Потом, коли время будет, каторги…
        Спешили. Изо всех сил. Надрываясь, тащили тяжёлые тюки, которые римляне едва могли поднять вчетвером. Несли под мышками бочки с маслом, мёдом и винами. Сразу по две штуки. Забили лодьи так, что те тяжело осели под грузом почти на сажень. На палубах громоздились горы товаров. В пути разберутся. Лишнее выкинут или оставят на берегу. А сейчас нужно таскать, таскать и таскать! Без роздыху, с опаской поглядывая на уже начинающее синеть небо, приступили к каторгам. Те громадные. Но… Впрочем, гребцов на них нет, и захваченные корабли поволокут следом за лодьями на канатах. Так что можно валить столько, сколько влезет. Удивительно, но трюмы и места гребцов оказались чистыми. Ни нечистот, ни запаха. И вместе с тем видно, что корабли не новые. Самые умные сообразили, что каторги просто выскребли перед рейсом, опасаясь грязи и множества болезней. Но сейчас это только на руку славянам. И опять запорхали над землёй ящики, тюки и бочки, кошели и мешки…
        Гостомысл с тревогой посматривал на уже светлое небо. Рассвет быстро наступал, проявляя из темноты строения и улицы, но в городе по-прежнему было тихо. Никто не поднимал тревогу, не было слышно ни хриплого рёва труб, ни ударов барабанов. Словно город затаился в страхе, опасаясь вызвать неудовольствие налётчиков… Словно затаился… Затаился… Даже огней рабов, встающих затемно и начинающих заниматься домашними делами, не было видно, что было уже совсем невероятным…
        - Пленники есть?
        - Всех кончили, княже!
        - Вот же… Поторопились. Ладно. Возьми троих воев, притащи мне любого человека. Оттуда.
        Гостомысл указал на уходящую в город улицу. Воин кивнул, позвал товарищей, и через мгновение те исчезли в тени зданий. Впрочем, ненадолго. Едва досчитали до полусотни, как они уже вернулись, волоча за собой толстого голого человека, с ног до головы окутанного верёвками, дико вращавшего выпученные в страхе глаза.
        - Путята!
        Жрец вырос перед князем мгновенно, словно стоял за спиной, что, впрочем, так и было.
        - Спроси его, почему так тихо? Где солдаты?
        Тот проквакал, потом вытащил тряпку изо рта пленника. Ромей прокашлялся, затем затараторил без перерыва. Путята внимательно выслушал, после вдруг заулыбался, ударил себя ладонями по бокам. Гостомысл с удивлением проследил за реакцией жреца. Наконец тот произнёс:
        - Римский военачальник узнал, что на окраине появились неизвестные варвары, поэтому увёл легионы на защиту берега. Солдаты ушли четыре дня назад. Я так думаю, когда мы появились у берегов островов. И в городе сейчас нет военных вообще. Все, кто оставался, находились на пристани. Так что… - Жрец вновь рассмеялся, и Гостомысл тоже раскатился смехом:
        - Так они боятся, что мы придём к ним?
        - Разумеется! Потому и забились по своим каменным норам и трясутся в ужасе!
        - Тогда чего мы так спешим? - Сунул два пальца в рот, и гавань раскатилась заливистым пронзительным свистом, заставившим воинов замереть. Гостомысл махнул рукой: - Не спешить! Делаем дело спокойно. Потом по городу пойдём. Солдат здесь нет, ушли.
        - Гой-да!!! - дружно рявкнули воины в ответ на добрую весть.
        Впрочем, погрузка продолжалась в том же бешеном ритме. Обе каторги осели почти по отверстия для вёсел, когда князь отдал приказ прекратить погрузку. Всё равно забрать всё, хранившееся в городе, было нереально. А вот утопить трофейные неуклюжие суда, не приспособленные к таким переходам, как лодьи, можно было легко. Да и скот нужен был.
        Князь спокойно поднялся на палубу римского корабля, взглянул на заваленные награбленным трюмы, распорядился:
        - Путята, возьми пять человек, выкини лишнее. Будет высокая волна - булькнут наши каторги, как булыжники.
        Жрец кивнул и вопросительно взглянул на князя.
        - А мы по городу прогуляемся. Интересно взглянуть, как живут ромеи, - ответил тот.
        Путята ухмыльнулся:
        - А мне любопытно, где ромейки, как Славова жёнка, потом отцов своих детей искать будут?
        Оба рассмеялись…
        Глава 10
        Внезапно жрец резко оборвал свой смех и обратился к князю:
        - Я что скажу: упарня девица хоть из дикого народа, да душой чиста. Её Триединый не трогал. А римлянки… Над ними проклятый бог свою тень распростёр. Грязные они. Не телом. Душой. Отравлены насмерть. Учти это, княже, хотя, бывает, и среди гнилья можно доброе семя найти. Правда, редко… - Помолчал мгновение, добавил вполголоса: - И ещё: среди рабов надо людей нашего языка поспрашивать. Может, и найдутся. Сам видишь… - Кивнул в сторону глубоко осевших каторг.
        Гостомысл кивнул: подобного ужаса Лондиниум ещё не испытывал. Вошедшие в гавань Темзы ночью огромные корабли невиданных доселе очертаний быстро расправились с манипулой оставленных для охраны города солдат, а потом закованные с ног до головы в сталь гиганты ограбили склады приготовленных к отправке в метрополию товаров дочиста. Но это не всё. Покончив с грабежом, чужаки вошли в притихший от ужаса город. Рабы были освобождены. При этом нападающие громко что-то выкликали на своём варварском наречии. Тех, кто отвечал, уводили с собой, и было видно, что рабы этому были счастливы. А потом… Не один отец рвал на себе волосы, видя позор своих дочерей, бьющихся под телом огромного варвара, слыша их мольбы и крики. Но никто не посмел даже подумать о сопротивлении. Родители затыкали уши, мужья облегчённо вздыхали, радуясь, что остаются живы такой малой ценой…
        Нашли нескольких монахов. С ними покончили быстро. Устраивать развлечения было некогда. Воины стремились насладиться женским телом, без которого обходились столько времени, и священнослужителей просто повесили на деревьях и воротах. Гостомысл получил наслаждение от дочери римского военачальника, который увёл своих солдат на поиски объявившихся на острове варваров. Словно посмеялся над незадачливым воякой. Дом римлянина ему указали освобождённые рабы славянского племени, которых набралось почти тридцать человек. Путята побеседовал со всеми и вынес своё решение - люди не сломались. Остались тверды духом. Можно брать их с собой. Поделили их на две команды. По пятнадцать человек на каторгу. Изладили по две мачты на каждую. Заставили пошить пленных женщин паруса. Задержались из-за этого ещё на сутки. Зато теперь идти обратно, к заставе на Зелёной земле, и далее можно было и на захваченных кораблях. С опаской, правда. Но можно. Да ещё князь к тем пятнадцати, что появились, по десятку своих дружинников добавил. Так что за переход более-менее спокоен был.
        Заодно и с грузом разобрались. Выкинули лишнее. Необходимое добавили. Немного облегчили корабли. Уложили всё так, чтобы при волне грузы не сдвинулись, на один борт не навалились и не перевернули лодьи. Очистили и городскую казну, забрав собранное золото-серебро. Да не так оно любо славянам, как то, что зимовать теперь спокойно можно было. И много чего ещё добыли. Эх, будь людей да кораблей побольше… Однако делу - время, потехе - час. Отвели душу дружинники, дело справили. Засиживаться нечего, хотя некоторые из тех жительниц города, кто под славянами полежал, и глазки строят, и зазывно улыбаются, просятся уплыть с ними, обещают быть верными жёнами. Да только тень проклятого над ними столь густа, что пустота души женщин видна невооружённым взглядом каждому воину… Никого не взяли с собой славяне. Хотя на пристани, когда караван из четырёх кораблей отчалил, рыдали многие навзрыд.
        Суда ходко бежали по течению. Несмотря на опасения, каторги тоже вели себя прилично, почти не отставая от насадов. Но это здесь, на реке. А как римские корабли поведут себя на морской волне? Зря, что ли, ромеи вблизи берегов стараются плавать, не уходя в море без крайней необходимости? А когда отошли от Лондиниума подальше, дозорный на мачте закричал, назад указывая. Князь встрепенулся, поглядел, куда тот указывает. Неужели легионы вернулись? Ан нет… Потянулись к небу густые чёрные дымы. Вспыхнул град. С чего бы вдруг? Подошёл Путята, глянул в ту сторону, произнёс тихо:
        - Рим много зла сделал тем, кто вокруг него живёт. Видел, князь, как они рабов держат?
        Гостомысл угрюмо кивнул. Честно говоря, он забрал бы Эпику с собой, несмотря на предупреждение жреца. Уж больно та была красива и стройна, да и девица… Но увидел, как в подвалах её роскошного дома закованные в железа и колодки люди сидят. Оборванные, грязные, тощие… А Путята закончил свою мысль:
        - Ты дал рабам глоток свободы. И они сейчас возвращают хозяевам то, что те заслужили. Добрых - пощадят и защитят. А тех, кто издевался над ними… - Замолчал. Потом глухо добавил: - Только вот потом вернутся легионеры и всех уничтожат. А в округе наловят новых. Или привезут из других мест…
        Князь дёрнулся, но замер, остановленный жестом:
        - Не стоит. Здесь правит распятый. И эти места - его вотчина.
        Гостомысл опустил голову, упрямо мотнул ей из стороны в сторону, спросил:
        - Как думаешь, быстро до дома доберёмся?
        Жрец поднял глаза к облакам, что-то прикинул в уме, ответил:
        - Седмицы за три. Каторги нас держать станут. Но как Святовид решит, так и будет…
        Брячислав хоть виду и не показывал, но за Славом и его жёнкой наблюдал внимательно. У них вроде как сладилось всё. Во всяком случае, не слышал князь, чтобы юноша свою супругу бранил или слово худое ей в сердцах высказал. Да и та ходила, расцветая с каждым днём, и не было видно у неё ни ушибов, ни синяков. Без дела не сидела. То с иголкой, то, несмотря на то что тяжела, моет, стирает. Помогает на кухне поварам. Коли время свободное есть, с мужем по грибы, ягоды, или на охоту ходит. Тогда-то и понял князь, откуда у девицы походка такая. Раз вернулись оба - парень олениху тащит на спине, а она - оленёнка. Ремешок вокруг лба. Тушка - на спине. Шаг широкий, размашистый. И словно над землёй плывёт ровненько. Хотя под ногами бугры да кочки. Словно и не чует веса немаленького. Вот и сообразил князь, что сызмальства приучена та грузы носить. Оттого и походка такая… Но видно, старается девушка. Хочет достойной женой быть. Учится хозяйствовать, речь славянскую учит. И похоже, любит своего Слава искренне, всей душой, несмотря на то, что вначале было… Не только от безысходности она тогда к городку пришла… Ой
не только…
        Князь отвлёкся от раздумий, в которые погрузился, видя, как кругленькая из-за беременности фигурка суетится над длинным столом под навесом, расставляя посуду. По теплу все ели на улице. Вышел из кузни Слав, подошёл к своей любушке, прижал к себе, чмокнул в макушку, тронул шутливо нос. Жена зацвела, а князь вздохнул - пусть парню повезёт…
        - Лодья! Лодья! Наши возвращаются!
        Миг - и двор наполнился топотом. Все, кто был и свободен, и занят, кроме дозорных разумеется, бросились к тыну, до рези в глазах вглядываясь в свинцовую гладь моря. Всё верно. Часовой не обманулся. Действительно виден парус. Но чей? Крут и Брендан? Или потерпевший неудачу Гостомысл, лишившийся одного корабля? Не различить пока знаков на парусе, как ни старайся…
        Рядышком встал Слав со своей малюткой-женой. Чудинке не видно, парень присел, подхватил её на руки, приподнял, на плечо широкое усадил. Держит без всякой натуги, словно пёрышко. Оно понятно - своя ноша не тянет. Девица глянула, потом глазки свои раскосые чуть прищурила, и князь чуть не сел, услыхав:
        - Брендан. Брендан.
        - Монах?! - не поверил своим ушам.
        Но вскоре лодья приблизилась, и Брячислав различил Громовник на парусе. А ведь верно - Крут и ирландец. Но что у них за вести? Нашли? Удачно? Ведь задержались почти на седмицу против условленного… Впрочем, вон они, на палубе. Да и остальные тоже. Улыбаются. Машут руками. Не ощущается тяжести невыполненного дела. Наоборот, светлое дуновение удачи так и витает над лодьей.
        С лёгким шорохом нос врезался в песок, и Крут спрыгнул на берег, не дожидаясь, пока сбросят сходню. Склонился в коротком поклоне, выпрямился, вымолвил то слово, которого так ждал старший:
        - Удачно, княже! Но о том тебе Брендан лучше поведает. - Улыбнулся широко, от души, со спокойствием исполненного долга.
        И тут же вновь крик дозорного, только с другой стороны косы, опоясывающей бухту:
        - Паруса! Паруса!
        Отлично! Как раз срок и Гостомыслу возвращаться. Значит, и у него удача. Оба паруса вернулись. Обе лодьи. Хороший знак! Боги благоволят к славянам! Значит, то, что задумано и что делается, - верно. Не стали бы они помогать тем, кто идёт против воли вышних.
        - Четыре паруса! Четыре!
        Князь насторожился: почему четыре?! Осенило мгновенно:
        - Слав, бери свою птичку и наверх! Глаз у неё острый, может, увидит.
        Несколько томительных мгновений, мучительное ожидание. Все словно застыли на берегу. И те, кто оставался в городке, и те, кто только что прибыл. Забыто было всё. Но тут с вышки раздался ликующий голос парня:
        - Наши! Наши! Анкана говорит - наши идут! На всех кораблях наши!
        Вздох облегчения вырвался из груди Брячислава: видно, удачный поход был. Захватил корабли по пути. Значит, волноваться не стоит. Можно пока перекинуться словом с теми, кого посылал на разведку новых земель.
        Крут и Брендан так и стояли перед ним. Лица обветрены, покрыты бронзовым загаром. Море наградило. Лодья с виду в полном порядке. Народ тоже сытый, довольный. Все живы, здоровы. Ряд полный. Да и лодья поднагружена чем-то. Не выскочила с разгона на песок, как обычно, когда гребцы на последних саженях пути изо всех сил разгоняют корабль, чтобы тот по инерции вышел на берег как можно дальше. Правда, таким способом вытаскивают на сушу корабль лишь в хорошо знакомых местах, чтобы не пробить днище. Но славяне уже изучили и дно бухты, и все окрестности, так что дружинники ничем не рисковали бы. Зато сэкономили бы силы и время.
        - Как?
        Брендан ответил:
        - Много земли. Очень много. Конца-края не видели. Леса огромные. Зверя - видимо-невидимо всякого-разного! В горах руды самые разные: ижелезо, и медь, и олово. Всё нашлось! Почвы плодородны. Птица не переводится.
        Князь лукаво усмехнулся:
        - Может, и реки из киселя, а берега из каши?
        Монах не понял шутки, но Крут поддержал товарища, с которым успел крепко подружиться за поход:
        - Вода и берега, княже, обыкновенные. Но вот что края те обильны на диво - правда истинная. Не обманываем тебя. Привезли с собой и меха разных зверей, и образцы руд, и древесину, чтобы посмотрел на них Путята да сказал, что и как. Но я и так сказать могу: жить там лучше будет, чем здесь. И земли те столь велики, что тесно нам никогда не будет! - Сказал, как припечатал.
        Брячиславу уверенность Крута по душе пришлась. Значит, истинно так.
        - В пути как было?
        Крут хотел было ответить, но тут дозорный завопил вновь:
        - Корабли в бухту входят!
        И князь махнул рукой:
        - Ладно, други, чтобы нам по десять раз одно и то же не повторять, встретим Гостомысла со товарищами, а вечером нам всё расскажете.
        - Так-то лучше будет, княже.
        Оба опять коротко поклонились, отошли чуть в сторону, тоже на входящие корабли смотрят. Две лодьи славянские, большие, с острыми носами, украшенными драконьими головами. Две ромейского образца каторги, но под парусами. По мачте из палубы торчит, на белых парусах знак дружины - Громовник красуется. На головной Гостомысл на борту стоит, рукой машет, приветствуя. Улыбка шире ушей. Едва к берегу подошли, вымахнул на песок, к брату подбежал, кулаком в грудь широкую ткнул шутливо, потом обнял, отпустил, рукой на лодьи показал:
        - Как тебе, брат? Все забиты товарами до отказа. Еле приволокли! И железо, и зерно, и много чего ещё взяли. Люди с нами пришли. Тоже славянского языка. Из рабства лютого мы их освободили. Немного, но три десятка есть ещё!
        - Да уж вижу! Спасибо тебе, обязаны многим теперь.
        Гостомысл обернулся к дружинникам, махнул рукой:
        - Вытаскивайте суда на берег, разгружать потом будем! - Вновь повернулся к брату: - Уж прости за вольность, но измаялись мы с этими каторгами. У людей вёсла из рук выпадают. Позволь отдохнуть хоть до завтра, а там всё раскидаем.
        - Будь по-твоему.
        Рад Брячислав - ведь как всё удачно складывается! И тут опять засвербила мысль в голове: ежели новые земли столь богаты, почему тогда не дожидаться бы весны, не приедать попусту припасы, а двинуть сразу всем на новое место? Охнул про себя, додумал дальше: сейчас отправить тех, кто оставался на заставе, в Аркону. Гостомысла жаль. Ему опять корабль вести. Зато зиму отдохнёт, соберёт караван, людей. А по весне сразу и придут на новое место. Отправить с ним Крута. Тот дорогу покажет… Впрочем, вначале переговорим. Посмотрим, что у нас есть, а там решим…
        Поднялся на крыльцо, глянул на обнимающихся, оживлённо разговаривающих дружинников. На тех, кого привёл с собой брат. Взял колотушку, ударил в било. Звон бронзы заставил всех замолчать, обратить взоры в его сторону. Вскинул руку к небу, выкрикнул:
        - Сегодня празднуем! Завтра будем добычу выгружать!
        - Гой-да! - Дружный крик взмыл радостно к небесам.
        А князь добавил:
        - Ведите новых товарищей наших в городок! Будем баню топить да пир готовить.
        …Отшумело празднество. Спят люди сладким сном, лишь в клети княжеской жирник горит бездымно, освещая стол, на котором раскатаны листы пергамента. Брендан и Крут повествуют:
        - До берегов прошли быстро. Едва наш остров обогнули. Уже через два дня вдоль скал пошли. Могли бы быстрее, да туманов много. И воды незнакомые. Потому и двигались с опаской. Видели зверя морского множество, рыб великанских, воду в небо изрыгающих. Птиц несметное количество. Решили было подальше от берега отойти, да течение могучее, будь оно неладно, затормозило. Пришлось возвращаться снова к берегу. Далее вдоль него и шли. Берега голые. Одни скалы. Но края тем берегам не видели. Дальше в бухту вошли великанскую. Там деревья по берегам начали появляться. Прошли её насквозь, вышли к устью реки. Она нравом строга, бурлит. Несёт с полдня[22 - Юга.] свои воды. Там стали на стоянку, осмотрели окрестности. Леса велики с деревьями огромными. Дичью богаты. Решили пройти вверх по реке. И пошли… Через пять дён вышли на открытую воду. Течение, княже… - Крут виновато развёл руками. - Но прошли. А там - словно Ирий на земле! Озёра пресные, чистые! Зверя всякого вокруг - глаз считать устаёт. Почвы богатые, сплошной чернозём! Словом, места благодатные. Думаю, там можно не один град построить.
        - А ты, Брендан, что скажешь?
        Вместо ответа, тот высыпал на стол кучку камней, разложил в линию.
        - Когда у устья реки стояли, я по берегу ходил. Да и по пути тоже смотрел в оба глаза. Это - железная руда. Это - свинец. Здесь - цинк. Тут, понятно, прочие минералы. Медь, олово, а если эти руды в сталь добавить, то будет металл прочен и лёгок, ржавчине не станет поддаваться[23 - Речь о никеле и хроме.]. Места здесь очень богаты. Но металлы, что я разведал, на полночь располагаются. Впрочем, думаю, и в более благодатном климате тоже имеются. Сам понимаешь, княже, наскоком да набегом смотрели.
        Некоторое время стояла тишина, потом Гостомысл задал мучавший всех вопрос:
        - А люди там есть?
        Крут ответил:
        - Есть, княже. Видели. Но не такие, как здесь. Ростом ниже нас, но осанкой горды. Кожа бронзовая. Можно сказать, темна, как старый дуб. Кочуют по берегам. Но только там, где Большие озёра. А так, когда вдоль побережья шли, никого и не видели. Жилищ не встречали. Одеты просто. В шкуры. Но выделанные. Оружие - копья да луки. Железо, как мы поняли, им неведомо. Нравом не скажу какие. Но когда мимо стоянки их проходили, стрел не пускали. Рожи не корчили. Смотрели просто молча. Так же и обратно. Думаю, жить в мире сможем. Ну а коли нет… - Развёл руками. - Пока у нас всё, княже.
        Добавил Брендан:
        - Если что ещё хочешь знать, спрашивай.
        - Леса там какие?
        - Разные, княже. К северу - сосна да ель, как у чуди. У озёр - и лиственные породы. В том числе и что ведомы нам, и что неведомы. Насчёт зверя то же самое. Волков видели. Лис. Лосей и оленей. Но есть и чуды настоящие. Рога винтом закручены, а волосья по земле волочатся. То ли корова, то ли тур, только помельче[24 - Мускусный северный овцебык.]. Словом, всякого навидались. Мясо ели - никто не потравился.
        - Хорошо. А у тебя что, Гостомысл? - обратился Брячислав к брату.
        Тот улыбнулся:
        - Лондиниум обчистили. Ромейский князь своих воев на полночь погнал при вестях о нас. Думал, мы там хотим напасть. Да просчитался. Мы языков взяли. Те поведали, что нужное лишь в столице римской добудем. Решили рискнуть… - Тоже развёл руками и рассмеялся: - Ан видишь, как сложилось? Мы пришли к нему домой, а хозяев-то и нет! Вот и воспользовались хлебосольством.
        На этот раз рассмеялись все собравшиеся, даже неулыбчивый обычно Путята и тот растянул губы в вежливой ухмылке. Но младший князь мгновенно стал серьёзным:
        - Город мы взяли. Его всего десятка два солдат охраняло, а основные войска ушли к северу. Так что время у нас было достаточно. Пришлось ромейские корабли взять. На своих места не хватало.
        - Хорошо повеселились?
        - Отвели душу! Ничего не скажу. Добре. Воину без женщины нельзя. Душа заскорузнет.
        - Надеюсь, с собой никого не прихватили?
        - Чур тебя, брат! Путята ясно сказал - тень распятого раба над ними чернее ночи висит! Нет среди нас тех, кого боги разума лишили. Одно дело - тело облегчить. Другое - жить с исконным врагом. Всех оставили. Пускай наших детей, если у кого и будут, сами воспитывают.
        Князь кивнул, потом опять спросил:
        - Значит, взяли много чего?
        - Ржи почти двести тысяч пудов. Ещё ячменя с сотню тысяч. Масло. Ткани. Железа полтораста тысяч пудов в крицах и изделиях.
        - Ого!
        - Ну и прочей рухляди пятьдесят тысяч пудов будет.
        Брячислав покачал головой:
        - Однако, брат… Опасно тебя в походы посылать! Ромеям-то хоть что-нибудь оставил?
        Тот вновь рассмеялся:
        - Воздух, чтоб дышали. Да воду в реке. Чтобы было чем запить.
        Все опять улыбнулись. А князь снова стал серьёзным:
        - А теперь вот что я вам скажу…
        Он уже не колебался, а принял решение - идти в новые земли сейчас же. Немедля. Через два дня. Самое большее - отослать лодью с теми, кто оставался в городке, в Аркону вместе с братом. А остальным - туда, в новые края. Раз земли столь благодатны. У обоих дознатчиков глаза горят огнём. Да и то, что видел князь привезённым, говорило в пользу принятого им решения.
        - Два дня на отдых. Разбираем привезённое. Лишнее - схороним.
        - Как?! - встрепенулся Гостомысл, услышав такое.
        Остальные насторожились, но князь взмахом руки попросил брата помолчать и продолжил:
        - Знамение мне было. Нельзя нам оставаться здесь. Проклятый истинными просыпается. Посему торопиться нужно. Лодью, что здесь оставалась, пошлём гонцом в Аркону. Пойдут те, кто оставался здесь. Остальные - на новое место. В Аркону пойдёшь ты, Гостомысл. С тобой Крут. Он дорогу к новым местам знает. Проведёт. Так?
        Тот кивнул, и Брячислав продолжил:
        - Людей у нас достаточно. Продуктов теперь тоже. На любую зимовку хватит. До холодов поставим землянки. Снега сойдут - попробуем посеять рожь. Пшеницы не нашли? - обратился к брату.
        Тот виновато потупился. Буркнул под нос:
        - Мешков десять.
        - Всю на посев оставим.
        - Там ещё какое-то зерно. Не сталкивался прежде.
        Разберёмся. Вам задача - любым способом до Арконы дойти. Там перезимуете. Жрецам доложите. Скажете, пусть шлют людей побольше. Сколь получится. Весной, как море успокоится, назад. Прямо на новые места. С собой возьмите скотину, землю пахать. Да и прочее тоже. Кур, гусей, уток. Словом, всю живность. И главное - люди. Чем больше, тем лучше. Особливо жёнок незамужних.
        - Да где ж их взять?! Какой род девок отпустит неведомо куда?
        - Жрецы слово скажут - отпустят…
        Путята кивнул, и ободрённый Брячислав сделал глоток воды из ковша - горло пересохло.
        - Успеем за два дня?
        - Главное сейчас - гонцов в Аркону успеть отправить. Лодья в порядке. Народ отдохнувший. Что там? Охота да рыбалка. Чужинцы слово своё держат крепко. К нам не пристают. Вообще из округи ушли, чтобы не дай чего случилось ненароком. Так что тихо было. А ежели на новые места чуть позже отправимся, так ничего страшного, думаю. Нужно то, что здесь заготовлено, на вернувшуюся лодью погрузить. Влезет.
        - Влезет. Не стану перечить, княже. Но сперва, полагаю, после похода нужно корабли проверить. Особенно ромейские. Да посмотреть, что можно сделать с ними. Люди, говорю, измаялись, пока их сюда довели через море.
        Брячислав кивнул:
        - Так и сделаем. Седмица для переезда погоды не сделает. Но лодью в Аркону пошлём в срок! - Нахмурился, готовый одёрнуть любого, кто возразит.
        Но несогласных не было. Все понимали, что князь прав.
        Внезапно в двери клети забарабанили, позвали:
        - Княже, княже!
        Все схватились за оружие, вскочили.
        - Входи! Что случилось?
        На пороге мялись караульные:
        - Да тут, княже…
        - Не тяни тура за хвост! Говорите, что случилось?! - не выдержал Гостомысл.
        И старший из караульных, что был на берегу, охраняя вытащенные на песок корабли, едва заметно улыбнувшись, ответил:
        - Чужого поймали.
        - Чужого?! - Глаза Брячислава сузились от гнева - вот же, только что хвалил чудь, что те слово держат, и на тебе! Обманули!
        Но воин, чуя закипающий в князе гнев, торопливо обернулся и махнул рукой:
        - Давай сюда!
        Из темноты показались ещё двое, ведущие спотыкающуюся невысокую фигуру, обмотанную с головой плотной тканью и перехваченной у пояса верёвкой.
        - Вот, княже…
        Развязали узел, сдёрнули плащ, в который был закутан пленник, и… Гостомысл открыл от удивления рот, а Путята впервые рассмеялся в голос:
        - Ну, младшенький! Ну, учудил! А ещё хвалился, что ромейки нас ни в жизнь не найдут!
        Брячислав, не понимая, посмотрел на обоих, потом на стоящую перед ним гибкую фигурку в грубом хитоне, с огромными, блестящими в свете факелов глазами, идеальными чертами лица и светлыми для гречанки волосами.
        - Что за…
        Жрец перестал смеяться и ответил:
        - Эпика это, старший князь. Та самая, с которой брат твой в Лондиниуме утешался. Дочка князя ромейского. Видно, полюбился ей Гостомысл, коли бросила всё да на борт пробралась и спряталась. Где нашли?
        - С ромейской каторги спрыгнула. Только что. Отошла нужду справить. Мы мешать не стали. Дело такое… А как закончила, тогда и скрутили.
        Жрец кивнул, потом серьёзно, как никогда, взглянул на Брячислава:
        - Что скажешь, княже?
        Тот скривился, как от зубной боли:
        - Пусть брат решает.
        Лицо Гостомысла было непроницаемым. Наконец заговорил:
        - Ты же сам говорил, Путята…
        - Я чужую смелость уважаю. А девица доказала, что храбростью не обижена.
        - У меня лада в Арконе осталась.
        - Возьми второй женой.
        - Твою ж… - Гостомысл вновь скривился, потом его лицо разгладилось. - Пусть с нами пока будет. Вернусь - видно станет. Коли тяжела - так тому и быть. Будет водимой супругой, но младшей. Нет - верну назад с первым же караваном в родные края.
        - Как знаешь.
        Все засобирались, благо караульные уже ушли обратно на берег. Наступающий день обещал быть тяжёлым… Брячислав подошёл к своей лежанке, сгрёб рукой меха, буркнул:
        - Остальное завтра заберу.
        - Ты куда, брат?!
        Но тот махнул рукой, шагнул к выходу из клети. На пороге обернулся:
        - Баня ещё теплая…
        Глава 11
        Ладью на Аркону провожали немногие. Все были заняты делами, вдруг навалившимися неимоверной горой: люди выгружали корабли, сваливая грузы прямо на землю, лишь бы до них не добралась морская вода. Конопатили по новой бочки, чуть поодаль, прямо на берегу устроили козлы, где распускали, непрестанно меняясь, стволы бронзовых сосен на доски. Горели костры, на которых грелась в больших котлах смола, вскрикивали предсмертно время от времени олени, которых торопливо забивали, и, выпотрошив и порезав на куски, укладывали мясо слоями, чередуя с солью, в большие туеса. Работали все не покладая рук, - весть о переселении восприняли с восторгом, благо те, кто ходил на разведку новых земель, уже успели поведать остальным настоящие чудеса. Да и новые места посмотреть хотелось - здесь уже окружающий пейзаж всем успел намозолить глаза.
        Лодья скользнула к выходу из бухты, подняла паруса. В трюмах - провиант, вода, меха. Ещё немногое золото, что взяли по пути к Зелёной земле, да казна Лондиниума, вычищенная Гостомыслом. На берегу застыла фигурка гречанки Эпики, заливающейся слезами, - её любимый, проведя с ней всего лишь две ночи, вновь покидал девушку. Впрочем, долго стоять без дела ей не дали. Путята рявкнул, и она поспешила на кухню, помогать поварам. Те пекли хлеб из свежесмолотой муки. Анкана уже давно хлопотала там, вымазавшись по самую макушку. Иннуитка восприняла появление ещё одной женщины в лагере очень хорошо, обрадовавшись подруге, только жалела, что не может с ней разговаривать. Гречанка же, увидев переваливавшуюся, словно уточка, молодую женщину, была удивлена до глубины души и отнеслась к той как к ровне, без превосходства и надменности.
        - Княже! Дозорные знак подают!
        Брячислав взглянул туда, куда показывал гонец. Верно, к городку приближается одна лодочка иннуитов. Князь скрестил руки над головой, подавая разрешительный знак. Вскоре каяк скользнул внутрь бухты, из него вылез переговорщик, бывший и в первый раз. Несмело подошёл, заинтересованно разглядывая копошащихся воинов. Поклонился. Князь ответил. Чудинец сел прямо на песок, достал из-за пояса шкуру. Покопавшись в небольшой круглой сумочке, выудил уголёк. Брячислав заинтересованно смотрел. Старик начал рисовать. Несколькими штрихами изобразил нож. Чтобы увериться, что его поняли правильно, показал на пояс князя, где в чехле висел такой же. Потом появились фигурки в хорошо знакомых кухлянках.
        - Рабов, что ли, предлагает? - произнёс кто-то, прошагавший мимо с длинным бревном на спине, бросив мельком взгляд на художества старика.
        А тот, изобразив пять фигурок, показал на нож и сделал движение, словно берёт. Затем показал на рисунок, но на этот раз отталкивал от себя.
        - И зачем нам лишние люди?
        Старик, поняв по интонации, что князю его предложение не по нраву, заволновался, что-то заговорил торопливо. Потом быстро дорисовал ещё столько же. Десять… Брячислав хотел уже было уйти, как вспомнил об Анкане. Она вроде как уже что-то пыталась говорить? Повернулся к одному из отроков, стоящему неподалёку:
        - Славову жёнку покличь.
        Парнишка умчался. Вскоре та появилась, спеша к грозному владыке великанов. Поклонилась, как это делали остальные. Старик, увидев женщину, расцвёл, вновь забормотал на своём наречии. Ткнул в неё пальцем, потом в рисунок и опять указал на нож. Славянин сообразил:
        - Он что, женщин предлагает на ножи менять?
        Иннуитка кивнула. Потом, послушав немного, выразила мысль:
        - Менять. Десять - один нож. Железный. Хочет. Много хочет.
        Князь усмехнулся - ушлый народец! Девок у них сейчас переизбыток. Мужиков-то… того… Что такое железо - в деле видели. Сообразили, что раз чужаки-пришельцы - одни воины, ласки им хочется. Вот и желают одновременно и от лишних девок избавиться, и инструмент получить хороший. Насчёт оружия старик не заикался даже.
        - Скажи ему - согласны мы. Пусть везёт. Но скоро. Мы через пять дён уходим отсюда. Они одни остаются.
        Анкана кивнула, что поняла. Быстро произнесла фразу. Старик взволновался, переспросил, молодая женщина повторила. Тот снова забулькал, затараторил. Она перевела:
        - Далеко. Мало привезут. Не успеют.
        - Пусть везут сколько успеют. Коли будут на тебя похожи, всех заберём. - Улыбнулся ей, погладил своей ручищей по голове. Та расцвела - старший похвалил! - Лети, пичужка. - Ласково подтолкнул к кухне.
        Она убежала. Старик быстро свернул свою шкурку, поклонился, заторопился к лодочке. В два взмаха выгнал её чуть ли не на середину бухты, затем налёг что было сил. Несколько мгновений - уже в море. Дозорные машут - уходит гость.
        А что такого? Девчонки у них ладные. Гостомысл правильно сказал - из Арконы много девиц не привезут. Родовичи неведомо куда не отпустят. С поселенцами кто приедет - так либо замужние, либо дети ещё. Может, двадцать, может, тридцать будет невест. Вряд ли больше. А у него - двести с лишком человек! Блуда не будет, нет такого на славянской земле. Но тяжело холостякам на чужое счастье смотреть. Вон, Славова супруга когда по двору идёт, так все взгляды в неё утыкаются. Чего греха таить, и сам, бывало, завидовал юноше. Теперь вот Гостомысл… Гречанка хороша! На диво красива. Ладу младшего брата старший хорошо знал. Один из арконских купчин её папаша. На торжище у него пять лавок. Ткани, мёды, кузнечные поделки. Богатый купец. Только нутро у него гнилое. Нахватался у пришлых людей всякого. Воротил нос от братьев в сторону. Просил Гостомысл честь по чести в супруги красу Дубравушку. Да отказал отец. Сказал, мол, ты воин. Голову сложишь, а кто мне помогать в торговле будет? Да и дочку вдовой оставлять не хочу. Вот приходи через год, глянем, кто ты есть. Тогда и порешим, быть свадебке или нет… А весной
братья в поход пошли… Эх, может, и повезёт, сможет взять за себя девку брат. Ну, коли не получится - один не останется… Сейчас главное - на новых землях устроиться. Перезимовать да город поставить. И ещё - сколько народу жрецы пришлют. Хорошо бы сотни две-три. Не менее. И умельцев бы - кузнецов, рудознатцев…
        Блестя на солнышке свежепросмоленными бортами, ромейские каторги закачались на воде, и Брячислав удовлетворённо посмотрел на них. Узкие корабли. По морю на таких ходить - жизнью рисковать каждый миг. Хорошо, один из бывших пленников подсказал: связать оба корабля длинными брусьями. Словно два корпуса сделать. Кроме того, на тех брусьях можно палубу настелить да поставить там мачты большие, помещение для команды и пассажиров устроить. Видел тот человек такие корабли о двух корпусах в проклятом богами Константинополе-Царьграде. А в сами каторги грузы сложить да застелить досками наглухо. Палубу сделать. Пусть на скорую руку, зато вода внутрь попадать не будет. Потому и доски пилили, старались. И конопатили по новой, и смолили на совесть. Те, кого Гостомысл из рабства освободил, вроде добрые люди. Слушаются, как и дружинники. И работники умелые. Так что повезло с ними. Хорошее приобретение для нового поселения. Дальше посмотрим, что будет. Свои же лодьи тоже успели проверить. Каждый шовчик, каждый паз едва ли не на коленях выползали. Мачты, основные и запасную, также. Каждый парус на зуб попробовали.
Так что ещё два дня - и в путь…
        - Князь! - спешит дозорный.
        Что ещё опять такое?
        - Чужинцы плывут.
        Совсем забыл про них.
        - Много их?
        - Нет, княже. Может, десятков семь, может - шесть.
        - Смотрите в оба. Девок они обещали привезти.
        - Д-девок?! - Воин даже заикаться стал от неожиданности.
        Потом по лицу улыбка до ушей поплыла. Заспешил обратно. Идёт и спотыкается. Совсем мыслями далеко-далеко уже.
        Подошла чудь к берегу, а слова, князем сказанные, уже по всей дружине быстрее молнии пронеслись - люди на берег бегут, смотрят жадно, как одетые в парки старики да юнцы из лодок драгоценный груз вытаскивают. Девицы все, как одна, верёвками обмотаны, глазищи заплаканы. Носы красные, распухшие. Ясное дело, что не своей волей шли. И главный переговорщик тут как тут. Улыбка больше ушей. Успел-таки! Коли породнятся славяне с чудью, то станут те дополнительным препятствием перед всеми слишком любопытными. Станут этаким щитом перед злыми глазами. Придётся потерпеть пока старика.
        И тут осенило - девицы-то думают, что их на смерть привезли! Мы для местных - зло лютое. Пусть и договорились пока о мире, но всё равно зло! Как там Анкана говорила - чучунаа? Великаны-людоеды? Ну-ка, ну-ка… Наклонился к отроку, как обычно маячившему за спиной, шепнул пару слов на ухо. Тот кивнул, умчался. А оленеводы тем временем девиц строят. Шагнул Брячислав к шеренге, прошёлся вдоль, оценивая товар привезённый, как заправский купец. Старикашка позади семенит почтительно, что-то расхваливает на своём гортанном наречии. Идёт князь, на лица смотрит и понять не может - а где подвох-то?! Девицы все, как на подбор, красавицы! На жёнку Славову схожи ликом, разве что та словно светится от счастья, а эти на заклание готовы. Совсем оленеводы с ума сошли? Ведь каждый купец старается поначалу сбыть что поплоше. И чувствуется, что опасается дед отказа от сделки. Ну, это он зря. Девицы-то красы невиданной, нежданной, если честно.
        Дружинники позади сопят, всматриваются в привезённых. Уже выбирают. Мечтают… Шесть десятков привезли. Значит, шесть стальных ножей. Ладно… Обернулся к старику, смерил суровым взглядом, тот даже отшатнулся от испуга.
        - Беру всех. - Хлопнул легонько по плечу. - Добрыня, принеси шесть ножей засапожных из кузни.
        Умчался меньший отрок. Тишина воцарилась. Девки стоят, молча слёзы глотают. С белым светом прощаются. Готовятся в котёл суповой идти. Продавцы - те слюни жуют. А ну как сорвётся что в последний момент? На нервах все. Славяне думают, какая из девиц краше, какой нрав у них, послушны ли, что умеют?
        Бежит отрок обратно. Несёт приказанное. Примчался, положил перед князем наказанное доставить количество клинков. Шагнул в сторону. У чудинца даже руки затряслись. Каждый нож из ножен вынимал, едва ли не на зуб пробовал. Порезался, заулыбался. Доволен! Поклонился князю, сгрёб несметное богатство в охапку и в свой каяк бегом! Остальные за ним. Как ошпаренные. Кроме девок, естественно. А те в голос заголосили, на колени попадали, ревмя ревут. И вдруг их плач как отрезало - замерли, глазёнки расширились от изумления… Тут Брячислав понял: Слав со своей половиной пожаловали. Не зря их от сборов оторвал. Анкана словно плывёт в поневе новенькой, по груди подпоясанной, чтобы живот с дитём выпирал из-под ткани. Супруга своего за руку держит, прижимаясь любовно. На поясе, как замужней жёнке славянской положено, ножик хозяйский и связка ключей. В ушах - серьги тонкой работы. Пусть из простого железа, но видно, что руки у мужа золотые. В кузнечном ремесле далеко пойдёт! И сама, словно солнышко, светится от счастья. И Слав рядом с ней такой же. Оно и верно, коли любят люди друг друга, та и радость от этого
всем.
        Подошла пара поближе, жёнка глянула сурово на девиц, а те в кучку начали сбиваться. Ну, тут она и заговорила… Поначалу, видно, бранила. Потом смеяться стала, а дальше на нормальную речь перешла: то на мужа рукой покажет, то на свой живот. То на одёжу из материала, чудью не виданного, ножик свой показала, ключи на поясе. Брячислав так понял, что рассказывает о своей новой жизни. Впрочем, Анкана речь быстро окончила, ножкой в сапожке шитом топнула, погнала девок в городок. Те не прекословили, сразу побежали. Той самой походкой. А Слав подошёл к князю, чуть поклонился:
        - Дозволь, княже?
        - Говори.
        - Мне жена сказала, что старший шаман нас обманул. Самых уродливых прислал. А я ни одной страшной не видел. Все красавицы.
        Князь от удивления чуть рот не открыл, потом сообразил:
        - Так и она себя дурнушкой считает?
        - Ну да. В роду чуть ли не самой страшилкой была. Потому и в девицах засиделась.
        Рассмеялся Брячислав облегчённо, пояснил:
        - А ты как думаешь, красива твоя ладушка?
        Слав руку на сердце положил, ответил честно:
        - Краше её для меня на свете нет…
        - И мне она нравится. Ты не подумай чего. Красавица у тебя жена, добрая, ласковая, верная, работящая. И эти все красивые. Просто по-разному мы смотрим. Неужели не понял?
        Юноша хотел было что-то сказать, потом дошло, хлопнул себя по лбу с размаху:
        - А ведь верно! Для нас эти девки - раскрасавицы. А у них они - уродливы. И наоборот!
        - Верно говоришь. - Улыбнулся, положил руку на плечо парню: - Идём в городок. Надо чудинок перед дальней дорогой в баню загнать да переодеть. Пусть Анкана этим займётся. Спать их положим во втором доме, благо тот наполовину пуст. Нечего пока блуд разводить. Завтра в путь, вот по дороге пусть народ и присматривается друг к другу. Глядишь, как до места доберёмся, так и свадебки начнём играть.
        Позвал Путяту-жреца, пояснил ему, что требуется. Тот тоже посмеялся, да на свет и выдал:
        - Значит, помогать друг другу будем от самых уродливых избавляться. Мы им наших чуд отдадим, а они нам своих.
        Потом зашагал к открытым воротам - дел у него немерено ещё: травы лечебные проверить, от хворей лечить, коли кто заболеет, настойки-притирания обновить. Да ещё Эпика-гречанка свалилась на его голову - стоит над душой да требует слова свои на славянскую речь перевести. Учит язык будущего мужа. Старается. До того жреца допекла, что тот и не знает, куда скрыться, чтобы в покое побыть хоть немного.
        Из-за девчонок задержались с отплытием ещё на два дня. Пока их всех отмыли, переодели, в порядок привели да по кораблям распределили, время и ушло. И новую лодью, из двух ромейских каторг составленную, опробовали на воде. Пришлось приноравливаться, но управились. И наутро третьего дня дружина в новый путь отправилась. Брендан на передней лодье шёл, путь показывал. Следом - двулодник, так прозвали чудо составное. Далее - прочие две лодьи паруса расправили. Городок же оставленный ни рушить, ни жечь не стали. Просто подпёрли все двери палками, как у славян испокон веков делалось, поклонились земле, приютившей их на два года почти, затем на лодьи взошли и в путь двинулись. Пусть стоит застава. Весной пойдёт караван с поселенцами на новые места, остановится на роздых. Размять ноги, скотину подкормить на земле хоть день-два да помыться в пути первое дело. А баня тут знатная…
        До берега континента плыли на два дня дольше, чем первая лодья шла. Двулодник сдерживал. Однако теперь его вести не в пример легче было, чем прежде. Паруса слушался, вёсел рулевых тоже хорошо. Да и команда приспособилась быстро к необычайной лодье. К тому же уж больно удобно теперь стало на таком корабле - на помосте, соединяющем корпуса, настоящую избу поставили, длинную правда. Люди в тепле, спят не на жёсткой палубе, а на удобных лежанках, не под палубой на лавках, всем ветрам открытые. Девицы, у чуди взятые, себя тихо ведут, послушно. Правда, приходится с ними знаками объясняться. Но когда понимают, делают без всяких разговоров. Видать, жёнка Славова им мозги вправила. Сами-то молодые на первой лодье, вместе с князем и ирландцем идут. И волки с ними. Все шестеро. Два матёрых, самец и самка, патриархи рода. И четверо их щенков, уже папу с мамой переросших. К людям приученных с рождения. Вахту наравне с людьми по очереди несущих. Станут на носу, принюхиваются к ветру. Или лапами толстыми о борта обопрутся, голову лобастую высунут, всматриваются жёлтыми глазами в бескрайнюю гладь.
        Как до берега нового мира славяне добрались, взяли на полдень. Потекли мимо глаз изрезанные обрывистые берега, изъеденные ветрами и лютым холодом. Оставались позади бесплодные бухты-гавани, вырубленные морем-океаном в сплошных скалах. К суше не приставали. Воды пресной было достаточно, а в бочках берестяных ни она, ни продукты не портятся. Тем паче что путь был разведан. Брендан вёл корабли уверенно. Ни разу не сказал, что ошибся. Все приметы называл верно. Не зря он семь лет по морю на кожаном утлом судёнышке ходил. Искал новые земли.
        Вскоре показался большой проход в скалистом берегу. Бросили на ходу ведро в воду. Ирландец попробовал на язык, удовлетворённо кивнул, показал, куда надо двигаться. Для тех, кто не понял, пояснил: вода чуть меньше солона, чем в море открытом. Опытному человеку сразу ясно - река в этом месте где-то есть. В прошлый раз потому и решили сюда войти, что разницу почуяли. А там и до устья реки поднялись. Всё было, как они с Крутом описывали.
        Вытянулись лодьи в цепочку, на сей раз двулодник предпоследним пустили. Поменяли порядок в строю. Ветер попутный был. А вода - ну не сказать, что течение слишком уж сильное. Под парусом да вёслами двинулись ещё дальше к полудню. Погода вокруг ещё тёплая. Люди спят, не мёрзнут. Пар изо рта не валит. Словно лето бабье вокруг. Затянувшееся не в меру, а ведь уже ревун[25 - Ревун - сентябрь.] к концу подходит…
        И в один из дней, солнечных на диво, вышли четыре корабля на бескрайнюю гладь, вытянувшуюся вдаль сверкающей дорогой. Как и сказано было - леса вековечные вдоль берегов к небу тянутся, тишина необыкновенная. И на душу мир и покой словно снизошли. И вознёсся клич радостный, знаменующий окончание поисков дружины, к небесам, откуда боги на детей своих смотрят, успеху их помогают…
        Брячислав едва ком в горле сдержал, хриплым голосом спросил бывшего монаха, не стесняющегося показать слёзы радости:
        - Куда теперь, Брендан?
        - Не знаю, княже. Хочешь - к тому берегу поплывём. Хочешь - к этому. Мы и там и там были. Коли большой град думаешь ставить, тебе самому место выбирать нужно. Ибо я твоих задумок не ведаю. Коли просто перезимовать - в полудне пути тут мыс есть. Там можно стать. Поляна большая, ручей невеликий. Лес не вплотную подходит к воде, а поле образует. Места нам хватит. И почва обильная.
        Кивнул Брячислав:
        - Веди туда.
        Вспенили вёсла воду, дружный выдох из сотен грудей вырвался, и взвился к небу чистый голос на одной из лодей:
        Синяй морюшко всколыхнулося,
        Орёл с лебедем купа… в нём купа… в нём купался.
        Орёл с лебедью в нём купался.
        От орла лебедь знать, знать пыта… знать пыталася,
        От орла лебедь знать пыталася:
        - Уж ты, батюшка, сизой, млад сизой, млад сизой орёл.
        Уж ты, батюшка, млад сизой орёл,
        Где ж ты был-летал, где полё… где полётывал?
        Где ты был-летал, где полётывал?
        Не бывал ли ты, орёл… ты, орёл, на моей стороне?
        Не бывал ли ты на моей стороне?
        Не слыхал ли ты, орёл, про мою, про мою голове?
        Не слыхал ли ты про мою голове?
        Не тужут ли, орёл… орёл, тятька с мамкой обо мне?
        Тужут, плачут, сокрушаются,
        Сына милого до… дожида… дожидаются.
        Сына милого дожидаются,
        В чисто поленьку со… соби… собираются.
        В чистом поленьке огонёк горит,
        Огонёк горит всё… всё… всё тихохонько.
        Огонёк горит всё тихохонько,
        А дымок идёт всё… всё лего… всё легохонько…
        Мгновенно песню подхватили почти все, находившиеся на кораблях, кроме чудинок. Они удивлённо всматривались в окружающих их мужчин, но после первого куплета, когда самые смышлёные уловили мелодию, в гул голосов дружинников вплёлся первый тонкий девичий голос, потом второй, третий… Слов они не знали, да и не понимали, о чём поют их будущие мужья. Но сердцем поняли, что нужно поддержать, ибо в песне единство рождается, если та песня с товарищем или другом, с семьёй разделена… Чудинки просто подтягивали без слов, но голоса ложились на мелодию неожиданно ладно.
        …В то же самое время в гавань Арконы скользнула лодья. Стражники на стенах, окружающих град, удивлённо всматривались в неё через пелену тонкого, секущего глаза снега. Разбушевалась метель не на шутку неожиданно. И откуда только взялся корабль? Все уже давно свои лодьи на берег вытянули, полотном под навесами затянули, на козлы поставили. Кончилось время для плавания. Теперь до тех пор, пока не сойдёт снег, уже обильно лёгший на землю, никто в море не выйдет… А сумасшедший то ли купец, то ли воин уверенно направил нос лодьи к храмовой пристани.
        - Видать, жрец с донесением, Прокл.
        - Угу. Говорил мне старшина, что ждут гонца с важными вестями.
        С палубы спрыгнул воин, ловко подхватил брошенный ему канат, закрутил вокруг вбитой в толстое дубовое бревно скобы. Корпус лодьи чуть дёрнулся, но послушно замер. Упала сходня, и на берег ступил закутанный в коричневый плащ человек. Поклонился храму Святовидову. Огромный четырёхликий идол был виден в Арконе отовсюду, надзирая за всеми сторонами света. Шапка снега уже украшала его голову, белила длинные усы.
        - Храбр, за мной. Остальные - как сдадите лодью присмотрщикам да тиуну[26 - Тиун - управитель.] - отдыхать. Дело сделано, братья. Но держите язык за зубами.
        Никто не ответил. И так всё ясно было.
        Навстречу уже спешили вооружённые до зубов воины, желающие покарать наглеца, но неизвестный вытащил из сумочки, что висела на поясе, небольшую бляху из серебра, бросил бегущему впереди старшему, и когда тот рефлекторно схватил, то выпучил глаза, замерев на месте от удивления, и отдал приказ:
        - Лодью обиходить. Людям - баню, отдых и еду от пуза.
        - Будет исполнено, господин! - склонился в поклоне старший из воинов, потом толкнул одного: - Бегом за Оладьей-тиуном! Скажи, немедля ему явиться, коли хочет место своё сберечь! Немедля! Хоть с жёнки его стаскивай, но сюда!
        Тот, топая сапожищами, помчался огромными прыжками, куда послан. А старшина воинов подбежал к лодье, единым прыжком взмыл по сходне:
        - Эй, братие, пошли со мной! Будем… - И осёкся…
        Ответом была тишина. Все спали мёртвым сном, не обращая внимания ни на начавшуюся метель, ни на лютый холод. Спали заносимые снегом. Спали, когда их снимали с лавок и уносили на руках и наскоро сделанных носилках в гостевой дом. Спали, когда их раздевали и укладывали на лежанки. Дружинники спали. Последние пять дней они гребли без перерыва, жуя на ходу вяленое мясо и запивая его водой, не смыкая глаз ни на мгновение. Воины страшно торопились - замёрзни гавань, что тогда? И успели. А когда осознали, что всё, их путь закончен, просто уснули. Спокойным глубоким сном людей с чистой совестью и осознанием выполненного долга.
        Глава 12
        - Значит, выдал, говоришь, Савва дочку замуж?
        Храбр опустил голову, буркнул:
        - Выдал, княже. Только не Савва он теперь, а Пётр. Проклятую истинными богами веру принял, и этим везде хвастает. Не боится. Ему грамотку дали византийцы, охранную вроде бы. Мол, посол он их. И они его всей своей ромейской силой защищают.
        Гостомысл отвернулся к затянутому слюдой окошку, за которым багровыми огнями играл закат, глухо спросил:
        - А куда выдал? Неведомо?
        - Ведомо, княже. Какой-то ромей её увёз. В сам Царьград.
        Мужчина мгновение помолчал, потом повернулся, и на его лице нельзя было прочесть никаких эмоций. Оно было словно маска. Махнул рукой и неожиданно облегчённо улыбнулся:
        - Ну и чур с ним! - Коротко, дробно раскатился смехом, ткнул шутливо паренька в плечо кулаком: - Знаешь, всё думал, как Эпика с Дубравушкой уживутся. А теперь и гора с плеч! Ты-то как, не нашёл кого себе?
        Парень отрицательно помотал головой:
        - Нет, княже. Те, что нравятся, со мной не поедут. Да и не отдадут их за меня. А тех, кого сами отцы рады бы выдать… - Так же точно, как князь, махнул рукой. Потом буркнул: - Коли такая б, как у Слава Анкана, или твоя, княже, Эпика, что готовы на смерть пойти, лишь бы рядом с ладой быть, - ни мига бы единого не раздумывал! А теперь вот…
        Гостомысл поднялся с лавки, подошёл ближе, положил руки юноше на плечи, внимательно посмотрел в честные глаза:
        - Такие, как они, раз в жизни попадаются. И вот этот единый раз и нельзя потерять. Поскольку жизнь твоя тогда половинчатой будет. Понял, о чём я?
        Храбр взгляд выдержал, не отвёл. Твёрдо ответил:
        - Понял.
        Гостомысл отпустил юношу, отступил на шаг назад, взглянул на чисто выскобленную Божью ладонь, вздохнул:
        - Как там наши, интересно… - И вдруг спохватился: - Вот же, ворона пуганая! А ведь у твоего друга уже дитя должно было народиться!
        - Верно… - охнул парень. Потом взглянул ошарашенно на князя: - И я забыл… Интересно, кто у него, малец али девчонка?
        - Приедем - узнаем. Ты-то как, домой поедешь, родню навестить? Чай, всю зиму нам здесь торчать.
        - Коли отпустишь, княже…
        Тот чуть помолчал, потом произнёс:
        - Завтра гости[27 - Купцы.] в те края едут. Коня тебе в храме дадут. Справа воинская у тебя - все обзавидуются. Одёжа тоже. Куны[28 - Куна - денежная единица. Происхождение названия связывают со шкуркой куницы, имевшей большую ценность.] есть?
        - Откуда, княже?
        - Возьми вот. Сбегай на торг, купи гостинцев своим. Сам знаешь…
        И верно - диковинки заморские жрецы отдать все повелели. Вплоть до камешка речного пёстрого, до булавки деревянной, из нездешней берёзы чернокорой вырезанной. И приказали языки за зубами под страхом смерти держать. Так что у юноши подарить родным было нечего. И деньгам Храбр обрадовался. Коротко поблагодарил, ухватил кошель вышитый, полный монет, и только дверь хлопнула. Дел срочных вдруг навалилось - гостинцы купить, гостей найти, договориться с ними, чтобы с собой взяли… Некогда рассиживаться.
        Проводив юношу взглядом, Гостомысл вновь сел на лавку, налил себе взвару из кувшина, сделал пару глотков, задумался. Вроде всё ладно. Жрецы вестям хорошим обрадовались. Твёрдо пообещали по весне, как снег сойдёт, отправить людей в новые земли. Он с братом рассчитывал человек на двести, самое большее - триста. Но служители Святовида твёрдо пообещали тысячу. Полную причём. Целый род, да немалый. По поводу девиц незамужних затылки поскребли, сказали, что больше десятка вряд ли наберут. Знать, судьба такая у дружинников - чудинок в жёны брать да тех, кого по пути ухватят. Но здесь печалиться нечего. Пусть кровь мешается. Не страшно. Не разбавится славянская руда, а, наоборот, новую силу поимеет. Освежится молодой порослью.
        Другое дело, как брат там? Всё ли у него хорошо? Зимовка нормальна ли у них? Не голодают ли? Чужинцы, о которых Брендан и Крут рассказывали, войной на них не идут ли? Эх, незнание - самая лютая пытка… А здесь - словно в гадючник окунулся! Жрецы говорят одно - делают другое. На словах - всё хорошо. А на деле… Как стояло дело на месте, так и не движется. Хотя кто знает? В зиму людей срывать с обжитых мест никто не будет. Может, и зря себя князь накручивает?
        …Молодёжь гуляла во всю ширь души. Коляды настали! Стучали бубны, гудели сопелки и рожки. Вокруг большого костра отплясывали парочки и одиночки. Веселись, народ! Гуляй! Праздник великий на дворе! Кое-где, умыкнув украдкой девицу из шумящей толпы, юноша срывал с её губ первый поцелуй… С высокой насыпи вала, окружающего град, по залитой намедни ледяной дорожке катались младшие. С шутками, смехом, распеванием частушек. Да и иные из взрослых, хлебнув стоялого мёда, с молодецким гиканьем стоя на ногах и размахивая руками, лихо съезжали вниз. Веселье на славянской земле! Праздник! Костры. Радостный шум, стоящий над городком, свет огней, распевание колядок…
        Храбр выехал из леса, полюбовался на раскинувшийся на большой поляне родной град. Веселье так и переливалось через деревянные стены! Не спеша подъехал. К чему коня напрягать? Снег глубок. Идти жеребцу нелегко. А ворота - нараспашку. И дозорных нет. Ну ещё бы: зима - самое спокойное время на родной земле. Враги в снега не нападают. Не пройти им. Так что в честь праздника народ расслабился. Гуляют все.
        Жеребец, выбравшись на укатанный путь, довольно фыркнул, выпустив длинные струи пара из заиндевевших ноздрей, сам прибавил ход, чуя отдых и тепло. Храбр пошевелился в седле. Всадник вывернулся из-за вала, с которого скатывались дети, и смех словно обрезало. Чужак! Воин в полной броне. На огромном коне, укрытом полотняной стёганой попоной. Меч в ножнах красы невиданной на боку. Доспех… О таком и мечтать не смели! К седлу самострел приторочен необычного вида. Да два вьюка небольших возле круглого щита всадника. Копья, правда, не видно. Но и так понятно, что воин этот не обычный. Те, что заставу родовую берегут, против этого так… мягко говоря, слабы. Видна сила невиданная, ухватка, полученная не простыми тренировками, а опытом настоящих битв… Шапка кунья высокая. Поверх плаща - наплечник из волчьей шкуры, род указывающий… Значит, свой? Но кто?! Ведь ясно, что нездешний этот воин! А тот спокойно, не повернув головы в сторону мгновенно притихших детей, въехал в град. Повернул вправо. Проехал мимо людей, веселящихся у большого костра, где сразу же наступила тишина. Кое-кто уже потянулся рукой к поясу,
на котором ножи висели. Мужчины и отроки стали своих любушек загораживать.
        А воин возле избы бабки Тороповой остановился, с коня спрыгнул. Привязал того за уздечку к ограде. Затем повернулся, отвесил людям поклон, опять развернулся и в дом вошёл. Миг - и вдруг крик истошный из избы послышался. Ломанулись туда мужики. Никак, лихое чужак учиняет?! Двери в дом вынесли и остановились, поражённые: сидит бабка на постели да голову приезжего гладит, гладко выбритую по варяжскому обычаю. А тот на коленях перед ней стоит, в живот её уткнулся лицом. Увидела старуха такое, замахала рукой на вломившихся в избу мужиков, тогда только кто-то сообразил, что за чужинец к ним в гости пожаловал, протянул:
        - Сородичи! Это же Храбр Торопов! А говорили - сгинул…
        Тот, видно, услышал, поднялся, и родовичи вновь притихли - вымахал парень за два года в косую сажень! Плечи широченные, мышцы через кольчугу бугрятся.
        - Коня моего на общинную конюшню сведите.
        - Сделаем! А ты…
        - Живой я. Здоровый. Просто дальний поход был. Задержался в пути. Можете потрогать. - И руку протянул, мол, щупайте. Не морок я.
        Да протолкался тут крепкий мужик в избу, увидел Храбра, чуть не в ноги ему кинулся:
        - А Слав мой, жив ли?!
        Улыбнулся молодой воин, сразу понятно стало, что в порядке всё с тем, о ком спрашивали. Но и словами облегчил душу отца друга:
        - Жив-здоров твой сын Славута, дед Добрыня.
        - Здоров… - облегчённо выдохнул родович, потом вдруг спохватился: - А чего это ты меня дедом кличешь?
        Храбр расплылся в улыбке:
        - Так ты им уж месяц как стал! Дитя у Слава народилось.
        - Дитя?!
        - Дитя, дед Добрыня! В грудне[29 - Грудень - ноябрь.] жёнка его родить должна была.
        - Жёнка?!
        Но тут очнулась бабка, зашикала на всех, замахала руками:
        - Уходите, уходите! Коня Храброва обиходьте пока! Завтра приходите. Дайте мне с внуком побыть! Когда ещё увидимся… - Слезу непрошеную со щеки смахнула.
        Храбр сиротой был. Кроме бабки, у него и не было никого. Налетели вороги, захватили град. Людей порубили, замучали. Застава, правда, отомстила, изведя всех кочевников. Да только от рода уцелели лишь бабка и две только родившие молодухи, которых в тайник вместе с детьми спрятали… Остальные-то потом на эти земли пришли. Из других родов. Так Совет племён постановил, чтобы земля пустой не оставалась…
        Послушались мужики, стали друг друга подталкивать к двери, на двор выбираться. Потом двое отроков внесли вьюки, повели лошадь на общинную конюшню. Расседлали, дивясь богатой сбруе, тщательно вычистили, выскребли. После воды принесли. Тёплой. Насыпали овса в ясли щедрой рукой. Жеребец громадный, сильный. Под стать всаднику. Косит большим глазом на юнцов, но плохого себе не позволяет. Ни копытом не бьёт, ни кусает. Спокойный, видно. Хрустит себе зерном, перемалывает большими ровными зубами. Дали морковку - схрупал в мгновение ока. Благодарно ткнулся в руку мордой. А что? Животина тоже сладость любит.
        Едва Храбр с бабушкой одни остались и старушка бросилась к печи - внука-то покормить с дороги надо, как опять в двери стучатся. На этот раз не вышибая, когда думали, что на помощь спешат. Нет, аккуратно, вежливо. Одна соседка заскочила, принесла миску капусты квашеной, ягодой клюквой богато проложенной. Вторая репы притащила пареной. Третья - ногу кабанью закопчённую. Ещё одна - каравай тёплый, только из печи, видно, вытащенный, пшеничный. И пошло-поехало! Одна за одной бабы идут, несут угощенье и заедки праздничные: пироги с начинкой и простые лепёшки, орешками пересыпанные. Ягоды томлёные, мочёные, сушёные… Часу не прошло - стол в избе ломится. Родович вернулся. Помочь надо. А в следующий раз и тебе помогут. Нет такого у славян, в одиночку жить. Не прокормишься! Почему и самое страшное наказание, кроме смерти, конечно, из рода изгнать. Извергом сделать. Ни поля не вспахать, ни защитить себя и близких.
        Испокон века славяне друг за дружку держатся, потому и живы. Потому что гурьбой и батьку бить сподручнее. Будь роды славянские поодиночке, давно истребили бы их находники, кочевники и прочие желающие обрести земли и рабов. Империя латинская, ещё первого Рима, истинного, пыталась на славян ярмо надеть - не вышло. Исчезли римские легионы в дремучих лесах, словно их и не было. До Рима персы хотели эти края завоевать. Еле ноги унесли. Бросали раненых, мёрли от жажды и голода. Не вышло у них. Перед персами кочевники из степей пожаловали. И остались от них лишь одинокие каменные статуи, разбросанные по Дикой степи… А до кочевников-хунну приходили и вовсе неведомые племена. Только память славянская о них ничего не сохранила хорошего. Видно, недостойны были. Но и в прежние времена, ещё до Потопа великого враги о славянские роды всегда зубы ломали. Что атланты безжалостные, что наги ужасные. Мало кто возвращался. Если вообще возвращался… Но тем и сильны славяне, что стараются жить мирно. Чужого не захватывают. Людей не угнетают. Нет у них рабства подобного тому, что в тёплых краях. Нет и воровства. Не
ходят рати захватывать чужие земли. Миром стараются всё решить. Ибо силу свою сознают славянские племена. А истинно сильный - всегда добр. Лишь слабый вымещает свою ущербность на других. Стремится их оболгать, навредить, украсть, ударить в спину исподтишка. Ибо чует подсознательно своё ничтожество. И чем слабее народ, тем хуже к другим относится. Но не истинный славянин!
        С утра, едва рассвело, Храбр первым делом на конюшню направился, друга своего четвероногого навестил, посмотрел, как о нём позаботились, сыт ли? Попоной ли тёплой накрыт? Ледышки-наморозки из-под копыт вычищены ли? Проверил, потом по граду прошёлся, провожаемый взглядами завистливыми молодых ребят. Не у одного глаза загорелись при виде одёжи добротной, в здешних краях не виданной. От оружия знатного. Что уж о коне богатырском говорить - бегали всю ночь по очереди, любовались вороным.
        Впрочем, что здесь гулять-то? Град - место невеликое. Едва четыре сотни людей в нём живёт… Задумался парень, идя по утоптанному вчерашними гулёнами снегу, откуда жрецы целую тысячу народа возьмут? Впрочем, не его это дело. Как-то там брат Слав поживает? Всё ли у него хорошо? Как дружина зимует? Кого родила чудинка другу - сына или дочку? И словно запнулся, замер на месте - встало перед взором лицо той дочери Оттоновой, когда они коровок тощих забирали у франков… И чего это вдруг? Мотнул головой, снова пошёл дальше, походкой неспешной, пока до дома родителей Слава не дошёл. А там его уж заждались, все глаза проглядели! Хотят о сыне да о семье его вести узнать. Просто места себе не находят от нетерпения.
        Постучал Храбр в двери дубовые, мешковиной прошитые сверху. Вошёл в сени, обмёл веником сапоги щегольские, чёрного сафьяна. Хоть и холодно на улице ныне, да надо же кураж свой показать, похвастаться? А ведь, если честно, надел на ноги красивую обувку, лишь когда из-за вала выезжать собирался. До этого в валенках ехал…
        Вторые двери открыл, внутрь избы вошёл, поклонился хозяевам, за накрытым угощением столом гостя ждущим с самого утра. В ответ тоже поклоны получил радушные. На славянских землях кланялись не подобострастно, как раб господину, а в знак приветствия либо уважения. Хозяин к столу пригласил, на почётное место усадил, рядом с собой. И хозяйка напротив уселась, на парня глядит, как на чудо невиданное. Стали вопросы задавать. Пришлось речь держать, отвечать. На всё, конечно, не мог парень ответа дать, но о семье сына их старался отвечать полностью. Интересовались, естественно, кто такая невестка. Откуда родом, сколь ей годков. Умелая ли хозяйка, и как у них жизнь складывается. Храбр отвечал обстоятельно, честно. Что девица ликом красива, нравом кротка и послушна. Родом - сирота чудская, племени славянами незнаемого. Но характером вельми добра и ласкова. Кто у пары родился, сказать он не может, поскольку не ведает. Долго в пути был. Да ещё в Арконе-граде дела дружинные вершил. И так чудо, что смог домой заехать, родные края повидать. А приедет ли когда сам Слав с невесткой - тоже не знает. Поэтому родичей
обманывать не хочет. Как боги пожелают, так и будет. Надеяться же на лучшее стоит. А коли есть желание и возможность, то он вообще предложил бы им к сыну перебраться. Хотя тут только им решать. Но готов передать Славу весточку, а тот у князя разрешение возьмёт. Земель там много свободных, все добрые. Зверь в лесах несчитаный, а врагов, почитай, и нет. Так что думайте, уважаемые родичи, решайте. Он ещё три дня в граде побудет, и потом ему путь назад лежит, в Аркону. А по весне - обратно в поход.
        Долго ещё сидели за столом, расспрашивали парня о том, не болеют ли они, хорошо ли питаются. Как в дружине приняли их. Словом, всё, о чём любой родитель про своих детей знать желает. И видно было, что они довольны услышанным. После обеда распрощались, парень домой пошёл, к бабушке любимой, единственной своей кровной родне. Та захлопотала, да огорчил её внук, что уже наелся у родителей друга-побратима. Расстроилась бабушка, но вскоре отошла. Тем паче что внуковы подарки уж больно ей по душе пришлись: платок расписной, ожерелье-монисто из морских кустов каменных, что в тёплых краях растут, да варежки вязаные, на базаре в Арконе купленные. Принесла бабуля шанежки тёплые, сели за стол оба, заедая ими ароматный горячий сбитень. Старушке тоже интересно было всё - как живут, обустроились ли. Любопытствовала, не женился ли и сам Храбр втихую от неё. Успокоил бабушку внук - нет. Холост он. Да и туго в тех местах с девицами. Нелегко найти. Это Славу повезло. А он, Храбр, пока ещё один. И в ближайшее время никого не предвидится. Впрочем, сказал это и осёкся - снова та девица перед глазами на миг, словно
живая, возникла. Даже кулаки от злости сжал - что за напасть такая?! Бабушка заметила заминку и, словно клещ в собаку, вцепилась - кто, что, чего… А парню и самому непонятно - что за чудо такое? Ромейку, с которой Тайное изведал, мужчиной стал, не помнит. А вот эту, из франков, - забыть не может, хоть ты тресни! Бабуля губами сухими тонкими пожевала, потом на свет выдала, что, знать, запал её внук этой заморской девке в душу. Да не может та его разыскать. И как приходится той девке тяжело по жизни, вспоминает она славянского парня, что не стал её портить, пожалел, по-людски отнёсся… Но помочь бабуля этому делу может. Не зря столько лет ведьмой была. Ведает она многое и от морока единственного внука избавит. Велела ему баню истопить, а сама принялась свои травы, что под притолокой висели целыми вязанками, перебирать, настой готовить.
        Пока Храбр дрова таскал да каменку затапливал, возле забора все градские невесты перебывали. Глазки ему строили, шутки пытались шутить. Только словно в каменную стену стучались. Глухо сердце воина. Не забилось чаще ни при одной. А пока дрова горят, на дворе топором-колуном стал орудовать. Чурбаков у бабушки полно, община навезла. А вот поколоть некогда. Ну и взялся парень. Машет тяжёлым тупым болваном, и со звоном разлетаются расколотые поленья в стороны. Соседские ребятишки только успевают в поленницу под навесом укладывать. А в Храбре силушка играет, по жилам струится. И нравится ему это занятие, дрова рубить да печку топить, куда больше искусства военного. Так что колет он дрова, а глаз примечает всё вокруг: ограду бы поправить, крышу подровнять у сарайчика-амбара, вон и солома, похоже, подгнивать начала… Эх, остаться хотя бы до лета красного, чтобы снег сошёл! Тогда всё переделал бы. А так… Дров нарубить да в избе что поправить по мелочи… Нет времени совсем. А ещё на заставу заехать обязательно надо. Поблагодарить дядьку Святовида за то, что избрал их со Славом…
        Нагрелась баня. Камни печки потрескивают. Шваркнул на них ледяной водой, ударила струя пара. Хорошо! Жар до костей пробирает, но не ломит! Разомлел, хорошо-то как!.. Попарился, в предбаннике отвар бабушкин выпил. Прошёл в избу да спать улёгся на широкой лавке. И провалился в сон, как в омут. Метался, переворачиваясь с боку на бок, с кем-то речи непонятные вёл, пытался драться, мечом махать… Бабушка уж и не рада, что за волшебство взялась, такое вот увидев. Но внук у неё один-единственный, родная кровиночка. Своих пятерых сыновей она схоронила. И от всех единственный внучок остался. Да и того она больше не увидит. Сердцем чует - последний раз видятся. Потому и решилась на волшбу… Хотя ей это дорого обойдётся. Не увидеть бабушке уже зелёных почек, талых ручьёв. Не дожить до весны. Проводит внучка и уляжется на лавку, чтобы уже не встать больше. А Храбр… Жив будет. Долго проживёт. Помрёт своей смертью. И семья у него будет. Сыновья и дочери. Знает это бабушка, но нельзя будущее вслух говорить - спугнёшь, и своенравная мать богов изменит судьбу внучка на противоположную… Ну да ладно. Зато спокойно
помереть можно. Теперь уже спокойно…
        Утром Храбр встал, и словно заново родился. Спокоен он. Никакие мысли дурные в голову не лезут. Никто перед глазами не стоит. Словно ноша неимоверная с плеч свалилась. А бабушка какая-то… просветлевшая ликом. Довольная, улыбается. Хлопочет по хозяйству. Поправил парень за день что мог в избе. Навестил коня верного в конюшне. Даже вывел его на прогулку. К удовольствию неописуемому детворы, сажал на спину коню по трое-четверо малышей, водил жеребца под уздцы, катая мальчишек и девчонок на настоящем боевом коне. Зверь умный себя вёл смирно. Не брыкался, когда, визжа от восторга, карабкались ему на спину детишки. Понимал. Да и, похоже, нравилось жеребцу такое внимание к нему. Жмурился довольно на солнышке. Ступал большими копытами осторожно, чтобы ненароком не уронить кого. Зато и дети потом… и вычистили всю шкуру скребницами, и гриву с хвостом длинным расчесали деревянными гребнями, а девочки в гриву ленточки вплели. А морковки сладкой сластёна наелся до отвала. Одна другой больше.
        А с утра третьего дня распрощался внучок с бабушкой, сложил припасы на дорогу да травы-настои, ей подаренные, и в путь обратный тронулся, по дороге заставу навестив и дядьке Святовиду поклонившись. Ночь там ночевал, долго с тем пробеседовав прежде наедине. А там и гости пожаловали, обратно в Аркону возвращающиеся. Купцы довольны - хорошо расторговались. Богатый прибыток получился. И на именины Кикиморы болотной[30 - 17февраля.] переступил юноша порог княжьей избы, поклонился Гостомыслу:
        - Вернулся я, княже. Что повелишь?..
        Глава 13
        - Здесь град ставить будем! - Брячислав топнул ногой по земле, припечатывая решение, вскинул меч к Яриле и начал спускаться с холма.
        Место удачное. Большая долина с выходом к озеру. Земля жирная, чёрная. Урожай обещает большой. Нужно, сколь сможем, вспахать да озимые посеять. Зерно доброе брат добыл. Правда, пахать не на чем, ну да на то смекалка дадена человеку. В старину глубокую люди вообще лопатами обходились…
        Остановился князь, ещё раз вокруг посмотрел, и словно въявь увидел будущий град: терема просторные, народу множество, торжища богатые, стены могучие, высокие и - каменные, словно в Царьграде. Небывалые ещё на новой земле. Увидел на миг краткий, но и его хватило, чтобы сердце замерло, удар пропустило. Великое задумал Брячислав. Да хватит ли сил и воли, чтобы исполнить такое? И словно дружеская рука ему на плечо легла, голос в голове услышал могучий, бесплотный: «Хватит, не волнуйся! Правь по совести. Друзей привечай. Врагов уничтожай безжалостно. Земля нам по нраву сия, и придём мы вместе с племенем славянским, станем оберегами вашими…» Вздрогнул князь - сам Святовид ему ответил. И когда к дружинникам, ожидающим его, спустился, был ликом светел и задумчив. На вопрошающие взоры ответил, повторив то, что на вершине холма произнёс:
        - Здесь граду славянскому быть и земле новой!
        И ответила дружина криком радостным:
        - Гой-да!..
        С того дня немало времени минуло. Уже и зима в разгаре, и день на прибыль пошёл. Выросли стены вокруг городка. Дубовые пока, правда. Нужно каменных дел мастеров дождаться из Арконы, тогда и ставить начнут. Жили, пока, конечно, в землянках. Вырыли шесть штук. Три - для людей. Столько же - под припасы. Успели и поле на пробу вспахать. Небольшое, жаль, но озимые посеяли. Правда, колебались долго - зерно ведь здесь драгоценность невиданная. А ну как не взойдёт? Но решились. А тут и снег покровом белым пал. Да стаял, хвала богам. Потом долго его ждать пришлось. Даже зелёные ростки успели проклюнуться, сердце и теша, и тревожа одновременно. Радуя - что может здесь хлеб расти. Тревожа - что ударят морозы неведомые, и помёрзнет посев. Сгинет. Но не попустили боги родовые. Не дали беде свершиться. Вновь пал снег, и не успел стаять, как грянули морозы, прихватив его прочно тёплым одеялом для посевов. И уже не сходил. За время же после посева и жилища успели сладить, и корабли на берег вытянуть да на зимовку поставить. Поставили частокол на скорую руку, затем принялись за прочее: построили кузню, срубили
навесы для будущей добычи. Начали фундаменты из камня дикого ладить под будущие избы. Брячислав уже знал, что больше поисков не нужно. Останутся здесь славяне, станут земли окрестные обхаживать. И отсюда уже пойдут охотники, места новые осваивающие, пешим али конным ходом на все стороны света.
        С едой было хорошо, дружина не бедствовала. Хлеба Гостомысл привёз столько, что хватит людям и посеять, и до новинок[31 - Зерно первого помола.] дожить с запасом. Хватало и дичи лесной. Кабаны да олени со стола дружинного и не переводились. Успели и ягод пощипать, и грибов насушить - тут чудинки расстарались. Гирляндами с грибками все стропила были увешаны, и мешки под потолки погребов высились горами.
        А на день Даждьбога и Марены[32 - 13 декабря.] радость случилась великая - родила сына Анкана, жена Слава. Ошибся Храбр в днях. Посчитал неверно. Люди дружинные радовались не меньше, чем родители дитяти. Словно теплом обдало заскорузлые души, когда из-за полога, которым комнатка, выделенная семье, была отгорожена, крик раздался тонкий, возвещая о рождении нового славянина. Роды легко прошли. И Анкана, и дитятко здоровы были. А молоко в груди материной не переводилось. Слав на жёнку свою надышаться не мог. И, услышав кряхтение сонное младенца или крик требовательный, расцветали улыбками суровые воины.
        А к весне всех чудинок разобрали. Ни одна в девках не засиделась. Сыграли свадьбу, одну, правда, на всех. Но так и заведено было со стародавних времён. Счастливцы сидели за столом, улыбались, целовались, вызывая добрую зависть тех, кому не повезло сердце девичье завоевать. Ну, да и их час придёт. Никуда не денется.
        Одно князя тревожило - где те племена неведомые, о коих поведали первые разведчики? Словно вымерли окрестности, ни единого следа не было, что люди здесь есть. Или прячутся, напуганные невиданными пришельцами? И рыскали по округе дозоры, готовые в любой момент тревогу поднять. Но пусты окрестности вокруг будущего града. Нет ни единой души. Лишь зверь дикий косит лиловым глазом непуганый.
        Уходили добытчики на три, четыре дня пути от лагеря. Изучали места, в которых поселились. Выяснили, что озеро, на котором стали, огромно, словно море. Но оно не одно. Судя по всему, несколько таких вместе соединены реками и рукавами в единое целое. По-хорошему, пройти бы все, глянуть, что и как, да времени лишнего нет. И людей не хватает. Жильё надо ставить, запасы по возможности пополнять. Отложили на весну, после того, как поля засеют, разведку вести. Пока только бегло обследовали.
        Брендан, правда, порывался идти руды искать, следы которых в устье реки нашли, по которой на озёра попали, но и его князь не пустил. В одиночку опасно. Он всё же не воин. Хоть и может за себя постоять, да сил у него не так много, по сравнению со славянами. А про себя князь решил: как ещё девок привезут, женит обязательно бывшего монаха на славянке. Ум у ирландца светлый, да тело подкачало. И знаний много. Речь славянскую освоил, и говорил уже не задумываясь над тем, как предложения строить. Вылетали слова бегло, без запинок и чисто.
        А ближе к весне предложил Брендан князю махину невиданную, чтобы поля легче возделывать было: поскольку лошадей да быков не было, изладил он модель крохотную, чтобы понятно было, чего задумал. Несколько валов на раме прочной, связанные шестернями самодельными, из лучинок круглых, в кои шипы деревянные вставлены и в дыры зацепляются. С рукоятью и системой блоков. Длинный канат на последнем валу намотан, а на первом - колесо, словно мельничное. Крутишь рукоятку крохотную, а та силы человеческие увеличивает. Вытягивает трос, к которому и плуг, и борону прицепить можно без особого напряжения. Это же сколько времени и сил сэкономится!
        Подивились люди увиденному, порадовались. На пробу за неделю механизм сколотили, опробовали на расчистке снега. Заработала махина. Правда, сразу и слабые места выяснились - разбивались отверстия в валах, в кои зубья входили. Да, слабо дерево оказалось. Впрочем, решили дело просто - оковали края железом дурным, которое ни на что другое не годно. Зубцы тоже из него сделали. Проверили вновь - на пахоту хватит, отработает, сколь требуется. Доброе дело! Хорошо Брендан придумал!
        Как пригрело солнышко да снежный покров ноздреватым стал, посерел и осаживаться начал, нарезал князь поля общинные. Какие под рожь, какие под пшеницу. Где будут репу сеять, где лён и прочее. Стали лес рубить, заготавливать. Приедут поселенцы - скотину привезут. Понятно, что корм к тому времени будет, благо разгар лета красного наступит. Но вот содержать-то нужно место? И избы рубить так же? И амбары, и клети, и риги под зерно? Склады, мастерские? Много леса необходимо, ибо град вельми велик будет. Так что пока деревья можно и здесь рубить, расчищать округу под будущий град. Но наступит время, когда придётся лес по воде сплавлять либо на волах везти.
        А ещё князь задумался над двулодником. Уж как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло! От безысходности на неслыханное пошли, и получилось на диво удачно! Корпуса глухие, ни дыр, ни отверстий. Крышки люковые плотно прикрыты, воде внутрь проникнуть не дают. Палуба, на брусьях, корпуса соединяющих, велика. На ней изба стоит. Людям удобно, привычно. И места под груз много, и запасы большие в путь взять можно! Да везти всё, что угодно. Правда, слаженность нужна между членами команды, но это уже преодолимо. Кормчий командует - люди исполняют. Всю зиму они с Бренданом вдвоём малые модели строили таких вот двулодий. Пытались по славянскому образцу корпуса измыслить - не получалось. Медлительны да неуклюжи такие корабли были. А вот узкие ромейские каторги как нельзя лучше для этого корабля подошли! Будет время, надо попробовать построить подобный двулодник. Сразу корпуса глухие ладить, с дощатыми бортами наборными, чтобы дыры от вёсел не заделывать наспех покрышками кожаными. Поднимать борта, дабы можно было, коли ветра не станет, на вёслах идти. Пропорции опытным путём подобрали, сделали
модель малую, да убрали с глаз пока. Ещё не настало время для этого.
        Прочий народ тоже без дела зимой не сидел. Помаленьку лес строевой заготавливали, будущее место под град расчищая да складывая брёвна для будущего строительства. На охоту ходили. Мяса для двух с лишним сотен людей много надобно. Кузница вообще без передыху работала: топоры, пилы изготовить да поправить, опять же - прочее: ножи, скобы, припас всякий, чтобы упряжь изготовить для привезённых быков и лошадей. Телеги ладили про запас. Да мало ли дел у славянина длинными зимними вечерами найдётся?
        Изготовили станки ткацкие, посадили за них чудинок. Эпика их быстро ткацкому ремеслу научила. Потом через Брендана рассказала, как сделать станы мастериц удобнее и лучше. Опять попробовали - получилось удачно! За холода чудинки всю шерсть, из Лондиниума прихваченную, перепряли да тканей наткали. Пошили всем одёжу новую. И себя не забыли, конечно. Дружинники за два года похода, естественно, поизносились. Редко у кого одежда в порядке, хоть и следят за ней тщательно. Нашлись и обувных дел мастера, благо кожи навалом, дубов тоже немеряно в округе, есть чем кожу обрабатывать…
        А там и весна пришла. Стаял снег, просохла земля. К тому времени построили машину невиданную, Бренданом измысленную. Налились почки соком, заплакали берёзы в туеса, живицу даря людям. Сосны да ели смолой сочиться стали, бережно людьми собираемой. Как трава проклюнулась, вышел Брячислав в поле будущее, велел вспашку начинать. Сам лично первую борозду прокладывал. И не сохой-суковаткой, а настоящим плугом, с отвалом стальным. Резал лемех землю, словно нож масло, и пахла та земля вкусно, до одурения. Паром исходила, ясно видимым в светлых лучах Ярила. Потом два дня отдохнуть дали полю чистому, выбрали между делом коренья ненужные, мусор всякий да камешки. И поутру третьего дня вышли одетые в новые белые рубахи, до того бережно сберегаемые, славяне-сеятели. Песню-наговор пели-приговаривали, просили у богов урожая да удачи. И чтоб Ярило лучами своими не палил зря будущий урожай, а грел ласково. Ветер-ветрило дабы почву не сушил попусту, а, наоборот, тучи пригонял с дождём, чтобы семя соком наливалось. Кидали зерно, до того неделю на солнышке тёплом выдержанное, не слишком густо, но и не редко, щедрой
рукой. Следили, чтобы не было пропусков, чтобы ровно оно в пашню легло. Как закончили, вновь закрутилась машина, потянула бороны, чтобы спрятать зерно от круглых птичьих глаз, из лесу наблюдающих за людьми. Бороны те простые. Ели да сосны с ветвями обрубленными. Таких машина шесть штук сразу волокла, и трое людей, крутящих ворот, никакой натуги и усталости не испытывали. Словно воду из колодца достают.
        А потом чудинки всех удивили - вышли к полю все, что в граде жили. С ними и Эпика-гречанка. Несёт барабан большой, круглый, тонкий. В руке - колотушка. Одеты все женщины одинаково, как в родной земле одевались. В кухлянках меховых, бисером да крашеными иголками еловыми вышитыми. На краю поля в круг выстроились. Ударила гречанка колотушкой по барабану, ритм стала отбивать. А девы чудинские танец начали. Словно чайки белые над морской волной кружатся. Руками, будто крыльями, плещут, вскрикивают дружно высокими голосами. И Анкана Славова за главную у них. Ведёт хоровод, отплясывает задорно. Хорошо у них получается. Сбежался народ, смотрит на диво невиданное. Кончилась пляска, разошлись девицы к своим мужьям. Жмутся к ним, ласки просят. Анкана к князю подошла, пояснила - обычай такой у их племён родных. Просят женщины удачи у небесных богов для своих мужчин. Оттого и пляску эту устроили. Но если не по нраву это мужьям, то не будут женщины больше подобное делать. Князь молодку успокоил: раз на доброе дело старались, так почему бы и нет? А угадали верно - от этой вспаханной земли жизнь их дальнейшая
зависит. Будет ли она сытной или впроголодь придётся следующую зиму жить.
        После посева принялась дружина за великую стройку. Стали ров копать вокруг частокола да строения будущего града рубить. Разослали на все четыре стороны первые отряды чертёж земель новых делать, полезные руды искать да прочее, что в хозяйстве сгодится. Спустили одну из лодий на воду. На ней сам князь решил по озёрам пройтись, посмотреть края, где славяне жить теперь будут. Благо все при деле, знают, что каждому поручено. А надзирать за исполнением у славян не принято. От работы и так никто не отлынивает. Взвился парус, тронулась лодья от пристани, свежей древесиной белеющей. Ветер ровный, попутный. Поскрипывают снасти, хлопает ткань паруса, Громовник алый, знак воинский, гордо на воды смотрит. Не просто люди пожаловали. Дружина!
        Прошли озеро насквозь. Нашли проход, двинулись дальше. Там тоже озеро огромное, и опять с другими соединяется. Богатые земли. Благодатные! Рад князь. Лишний раз уверился, что правильно тогда осенью решил сюда идти, несмотря на риск смертельный. Не зная, что ждёт дружину в новой земле… Но сколько славяне озёра и речки ни бороздили, не нашли людей. На следы их наткнулись: на берегу стоял шалаш на высоких столбах. Поднялись - там скелет лежит. Длины не больно великой. Мужской. По костям определили. Одёжа почти истлела, но из кожи тонко выделанной, понятно. Рубаха до бёдер. Штаны длинные, из двух штанин по отдельности. Рядом лук простой. Стрелы. Небольшой топорик каменный. Нож. Также из кремня. Копьё с опять же каменным наконечником. В ногах - горшочки из глины необожжённой. В них следы жира, зёрна какие-то, связка длинных коричневых листьев. И предмет непонятый. Как трубочка. На конце - чашка. Дивились долго, но зачем - понять не смогли. Разорять не стали. В знак уважения решили оставить каравай хлеба усопшему. Пусть его душа попробует. Может, по нраву славянская еда придётся, тогда пускай душа своим
соплеменникам слово доброе замолвит о пришельцах новых.
        Через месяц вернулись. Валы вокруг града уже начинают очертания проявлять. Первые избы, белыми стенами хвалясь, к небу крыши вздымают. Люди довольные, счастливые - дело спорится. Да и со дня на день переселенцев ждут. Немного уже осталось. В любой момент появиться могут! Князь град обошёл, тоже доволен остался. Отметил, что ещё не достроено, на что внимание в первую очередь обратить надо. Поля осмотрел со всем тщанием - хорошо рожь взялась, да и пшеница не уступает! Стебель сильный, крепкий. Цвет здоровый. Добрый урожай надо ждать! Репа тоже из земли так и лезет, горох со льном не отстают… Словом, что посеяли - всё принялось! Да дружно так!
        Ознакомился Брячислав и с проблемами - птица начала одолевать. И ладно бы обычные воробьи или вороны, так вышла из дремучих лесов невидаль несусветная - чуть ли не в сажень длиной, перья рябые, на лбу нарост безобразный. Ходят стаями. Один, похоже, вожак. У него самые большие перья. Остальные помельче. Чудинки плачут - в лес не выйти. Как увидит их чуд пернатый - бросается на девиц, щиплет больно за ноги. Крыльями распущенными бьёт. Словом, нет житья от птицы невиданной. Князь рассерчал, велел чуда изловить, на суд его представить… И только тут узнал, что мужья девиц от них самих жалоб не слышали. Молчат чудинки, что птица лесная их обижает. Боятся сказать, чтобы не засмеяли. Хорошо, Анкана осмелилась князю пожаловаться! Не зря её остальные старшей выбрали! Посмеялись мужчины, да тут же, не откладывая, охоту устроили. Они-то в лес долго не ходили. Не до того было. А мяса пока хватало - много набили прежде… Словом, времени чуток прошло - волокут добычу. Верно, страхолюдная птица. Такую увидишь ночью - испугаешься с непривычки. Шипят, фыркают, курлыкают. Трясутся в злобе. Бросили сетку с пойманными
злодеями перед Брячиславом. Тот сторону обиженную выслушал, приговор вынес: на сковородку злодеев! Пробу снимать будем. Расплакались чудинки - жалко им птицу. Но суд княжеский суров, да справедлив: не обижал бы чуд лесной девок у славян - никто его и не казнил бы смертью лютою! Сказано - сделано. Голову махом срубили. Выпотрошили. Глиной обмазали, в землю закопали, сверху костёр развели. Едва дождались, пока угли прогорят - такой аромат от костра пошёл, что все стоят, слюнки глотают… Потухли угли, разгребли их, вытащили ком глиняный, оббили покров вместе с перьями - попробовали… Едва языки не проглотили! Вкуснятина необыкновенная! Уже сознательно на охоту пошли - всем хочется птицы нежной невиданной отведать!
        А через пять дён начали партии охотничьи возвращаться. С добрыми вестями - о мире. И первая весть опять же хорошей была - видели разведчики огромные стада туров диков. И они идут сюда, к озёрам. Значит, скоро можно будет и скот добыть. А уж одомашнить его - дело привычное. Наловят телят-сосунков, в загоны поставят. Приучат к человеку сызмальства. А следующее поколение и знать не захочет другой жизни. Человек за ним ухаживать станет, кормить. Привыкнут быстро. Значит, и шерсть своя будет, и молоко, и мясо. А главное - быки! Скоро можно будет пахать на животных, да и грузы возить! Мало ли силу животную использовать можно? Добрая весть. Очень добрая! Даже если поселенцы новые и мало скота привезут, а как смогут много? Воды быки и коровы куда больше человека пьют. И едят тоже. А путь - длинный! Так что едва по десятку голов доставят скота молочного всякого и лошадей…
        В общем, радуется князь удаче. Всё ладно складывается. Удачно для людей. Осталось только людей из Арконы дождаться. Пора бы уже. Время, однако! Дозорные вокруг града все глаза уже проглядели, друзей, отправившихся с вестями в град родной, ждут. Гадают каждый день - дошли ли? Успели? Или пришлось зимовать где, и только сейчас они домой попали? Тогда если к осени только лодьи приплывут. Поскольку на всякое дело время нужно. Тем более на такое великое и тайное одновременно! Собрать всех, лодьи смастерить или купить. Снарядить кораблики быстрые. И чтобы никто чужой не узнал, тайну великую славянских родов слугам Трёхликого не выдал! Воистину, нет ничего хуже незнания… И князь нервничает. По всем подсчётам, должны уже паруса над озером великим распуститься. Вёслами воду вспенить, песней просторы приветствовать. Но нет и нет их. А дни летят. Уже скоро первый урожай снимать дружина будет, а вестей нет. Ни хороших, ни плохих. Брат-то по-любому сюда вернётся. Расскажет, что и как. Будет ли замысел великий исполняться, или решили жрецы от пророчества Прокши отказаться… Сам Брячислав дело не бросит. Уж
больно по нраву ему эти места. Богатые. Обильные. Да и дружина подобралась один к одному - нравом добрые, честные, сильные. Можно и свой род здесь основать, новые земли самому осваивать. Державу основать… Снова дух перехватило. А ведь действительно… Если врагов не будет, новый род быстро многочисленным станет! Освоит землю, построит грады. Распашет поля… Махнул рукой, отгоняя видение. Испытывает его Святовид, ой испытывает. Посылает соблазны. Крепость духа хочет узнать княжью… Да князем слабый не станет никогда! Выдержит Брячислав все искусы!
        Выпил студёной воды, принесённой намедни Эпикой, живущей в его доме на правах невестки. Вот кому тоже тяжко. Она уже знает решение, принятое братом. И ничего хорошего ей оно не сулит. Обратно, конечно, никто её не отправит. Слишком мало женщин в дружине. Достанется кому-нибудь. Кто согласится взять такую… Потому что не затяжелела она тогда, в Лондиниуме. Не повезло. А из Арконы привезёт Гостомысл законную супругу. Та, безусловно, наложницы не потерпит… Жалко девку. Хорошей подругой брату была бы. Откуда что умеет только! И ткать, и готовить, и дома прибраться…
        Вышел на крыльцо. Присел на ступеньку. Задумался. Что их ждёт? И вдруг схватился за нож на боку - крик дозорного раздался с вышки:
        - Враг! Враг со стороны леса!
        Щёлкнуло - отлетела от стального доспеха стрела. Упала прямо перед вышкой. Брячислав молнией в дом, доспех, оружие со стены сорвал, сунувшейся было помочь Эпике, выскочившей в одной рубашке, рявкнул:
        - Иди к себе, дура! Не муж я тебе!
        Вытолкнул, ругаясь про себя, что отвлекаться приходится. Наконец облачился полностью. К стене побежал. Взлетел наверх, к тыну, и охнул - целая туча народу в одеждах невиданных с факелами вокруг града собралась. И огней столько, что ночь исчезла. Не меньше тысячи врагов подступило к граду. А те, увидев, что их обнаружили, вдруг завопили так, как никогда прежде славяне и не слыхивали. Длинно, переливчато…
        Глава 14
        Последние дни перед отправлением каравана Храбр сбился с ног, столько дел на него навалил князь: провизию для людей проверить, фураж для скота и саму скотину. Погрузили ли инструмент для мастеров - знатоков рудничного и каменного дела. Кузни походные ли собраны? Имущество тех, кто едет жить на новые земли, уложено ли? Не обижен ли кто на то, как разместили его на лодье? Словом, тысячи больших и мелких хлопот, когда собирается столь большая группа людей вместе. Да и притом, что караван снаряжался не в Арконе благословенной, а совсем в другом месте - на берегу того самого озера, откуда в первый поход уходили. И так народ в шатрах жил, разбитый в целый град, некоторые по целому месяцу под полотняными крышами провели.
        Благо цветень-берёзозол неожиданно тёплым выдался. Тогда народ начал со всех краёв славянской земли съезжаться в град святой. Отбирали людей вновь со всех родов. Парней и девушек. И женили сразу перед выездом из родных мест. Откуда пять семей приехало молодых, откуда - десять. Уже с имуществом, общиной выделенным, чтобы поднимать жизнь на новом месте. Скотину храм предоставил. Как и говорил Гостомысл - немного. Только чтобы на расплод. Девять кобыл жеребых да жеребца. Все разных пород. Тягловые - пахотные лошадки, степные мелкие, зато выносливые на диво, и боевой породы, гиганты, выше прочих на добрую голову. Так же и коров с быком могучей полудикой славянской породы. От туров свой род ведущих. Коров опять же девять стельных в подруги к быку. Ну и овечек отборных: пять мясных да пять тех, что шерсть дают тонкую на диво, с бараном каждой породы. Коз столько же вместе с козлом. Курочек десяток с петухом красавцем, да гусей. Ещё по одному волкодаву славянской породы, по пояс воину спиной, с шерстью кудлатой, в косы свивающейся. Что в одиночку не то что волка одного - стаю разогнать может без натуги.
Единым взмахом челюстей хребет зверю перекусит. И все, что собрались да кого пригнал, есть хотят, пить. Каждого обустроить надо, посадить на лодью. Или погрузить. За скотиной - назначить тех, кто ухаживать в пути будет. Словом, голова кругом идёт.
        До града Храбр уже, наверное, тропу протоптал, едва ли не каждый день туда-обратно мотаясь на вороном жеребце. Сросся с лошадью. Но вроде пока всё шло нормально, устраивалось и обустраивалось. И с каждым днём порядка в лагере становилось всё больше и больше. Единственное - смотрел Храбр на прибывающую молодёжь с завистью: женаты уже мужчины. Женщины в платках ходят, знак семейственности показывающих. А тот десяток сироток из храма… Ни к одной душа не лежит. Равнодушен. Бабка-ведьма помогла. Избавился юноша от наваждения, франкской девкой насланного. Перестала ему являться перед глазами. Спать начал спокойно. Да и от дел непрерывных некогда дурным мыслям в голову лезть. Занят юноша дальше некуда. Иной раз и поспать-то не удаётся…
        Впрочем, не ему одному. Все дружинники в трудах и заботах. Всем поручения розданы. Никто не сидит праздно. Да и то - не бывало ещё подобного на родовой земле: отправляют славяне не тысячу, как жрецы поначалу говорили, а целых две тысячи человек осваивать новые земли. Поровну мужей и жёнок. Самый цвет родов. Лучших из лучших. И корабли выделил храм Святовида от щедрот своих на такую задумку наилучшие: лодьи набойные, нового фасона, что совсем недавно стали у славянских гостей появляться. Целых сорок штук. По пятьдесят человек на каждой. Да в трюмы по тринадцать тысяч пудов груза можно взять, не считая того, что на палубе. Расходы для храма невиданные. Но богатства в нём не для того лежат, чтобы мёртвым грузом сгнить. На дела великие собраны всеми людьми языка и крови славянской. Вот как раз такое дело и делается сейчас, и не экономят жрецы на снаряжении поселенцев. Кроме поселенцев да ремесленников и жрецы едут. Так же молодые, как и прочие. Да не простые жрецы, а знатцы. Кто хвори лечит, кто языкам обучен многим, кто какому-либо ремеслу или знанию. Они с собой тайные книги везут, где вся мудрость
славян с момента появления их на земле этой и окончания войн с атлантами записана. И день уже назначен отплытия. И народ уже ждёт, когда в путь двинутся. Гадают, что их ждёт на новом месте…
        - Всё готово, княже. Завтра утром снимаемся, как и порешили.
        Гостомысл отвернулся от открытого по теплу окна терема, где внизу бродили куры, роясь в тёплой уже земле, взглянул на молодого парня, стоящего перед ним:
        - Как-то упустил я, Храбр, спросить тебя: аты себе любушку в граде родном не завёл за время побывки?
        Тот пожал плечами, облитыми плотно лёгкой кольчугой, отрицательно мотнул головой:
        - Да как-то не нашлось девицы, что моё сердце тронула. А с нелюбой жить - не по мне. Да и с той, что равнодушна к мужу своему, тако же.
        Брови князя удивлённо приподнялись.
        - И среди тех, кто за море плывёт, не присмотрел ладу?
        - Прости, княже, - среди незамужних никого не выбрал. А на жёнок мужних заглядываться - грех великий.
        - Тоже верно. Да только сам знаешь - с жёнками у нас туго там. Чудинки давно замуж повыходили, поверь. Меня Эпика ждёт. Наши дружинники, пока зима стояла, тоже обзавелись семьями. Один ты остался, почитай, из всех воинов, неженатый. Не дело это. Посему - найди себе жёнку до отхода кораблей. Вот тебе мой приказ!
        Парень едва не сел на пол деревянный от изумления:
        - Княже… Да где ж я до утра себе такое найду?!
        Тот усмехнулся в усы, подошёл к столу, откинул крышку ларца квадратного, прямоугольного, тонким рисунком изукрашенного, запустил в него руку, вытащил на свет божий кошель увесистый, кожаный. Положил на стол:
        - Вот тебе двадцать ромейских золотых статеров. На такие деньги лодью снарядить можно. Где искать - твоё дело. Но, как твой князь, заранее даю тебе согласие и одобрение. Кого приведёшь, ту и возьму с собой. - Вновь усмехнулся: - А заодно и проверим. Дружинники говорят, что для тебя невозможного нет. Что князь прикажет - умрёт, но сделает. Вот тебе мой приказ, Храбр: найди себе девицу до утра, что с тобой поплывёт. Исполнишь - награжу. Нет… - Мгновенно посуровел: - …здесь оставлю. Слово моё крепкое. Ты знаешь. К утру должен вдвоём у лодей быть. Нет - значит, и не появляйся. Всё равно оставлю.
        Храбра словно ножом в сердце ударило: да как же так?! Мыслимое ли князь требует?! За день неполный да ночь единую найти деву, с которой за море-океан плыть? Какой же отец или другой родственник её отдаст-то? Поверит? Прям хоть на рынок рабский иди… Рынок… Рабский… Поднял опущенную было голову, взглянул в глаза Гостомысла:
        - А коли мало денег будет или слово твоё понадобится, княже, дашь?
        - Дам. Обещаю.
        Едва заметно дёрнул парень щекой в почти незаметной улыбке:
        - Тогда жди поутру. Приведу себе девку. Только…
        Зависло в воздухе недосказанное, но князь понял, что хотел сказать ему воин рода Волка: от слов своих не откажись потом. Кивнул парню в ответ.
        Храбр, едва из светлицы вышел, махом в седло запрыгнул, коня с места сорвал. Галопом бешеным по улице промчался, распугивая прохожих видом суровым: воин в кольчуге, травленной краской вороной, конь громадный, такой же масти. Да плащ цвета ночи глубокой осенней, лишь светлые усы да брови на лике выделяются. Словно свитский Мораны-смерти воин выглядит. И жеребец под ним лютый, видно, зубы скалит да глазом налитым косит на скаку бешеном.
        Ряды, где рабов продавали, в граде были. И немалые. Да только по весне товара живого, почитай, и не было. Мало кто станет держать рабов зиму. Это же кормить надобно. Помрёт раб - убыток хозяину прямой. Да и не больно-то жаловали славяне работорговцев. Если полон приводили, сбывали ромеям али арабам, куда подальше. Редко, очень редко продавали им же. А сами старались не покупать. Не приветствовали славяне такое чёрное ремесло в своей земле. Лишь терпели. Но Храбр рассудил здраво - ни один отец из Арконы ему свою дочь не отдаст, какой выкуп ни заплати. И брат так же с сестрой не поступит. Значит, одна ему дорога - купить. Рабыню или холопку какую кабальную, что долга своего отработать до конца жизни не сможет. Храбру то всё равно, кто будет. На новых землях каждому дано попытаться жизнь снова начать. Прошлым попрекать никто не станет.
        Когда на двор торговый въехал, жеребца своего остановил. Шагом поехал, внимательно всматриваясь в то, что предлагали немногие купцы. Мужчин проезжал не глядя. В девиц всматривался, пытаясь характер угадать, умения определить. Да и было-то их десяток, может, у всех продавцов. Три старухи, едва ли не ровесницы его бабушки. Остальные тоже жизнью битые. Сердце сжалось, неужели придётся остаться на берегу? Не видать больше Слава-побратима, края новые, невиданные прежде? Замер конь, руки хозяина не чуя. Застыл молодой воин неподвижно. Не везёт ему… Да вдруг подошёл к нему одетый в шёлковую шубу заморский гость из жарких пустынь, на языке ломаном поинтересовался, что ищет юноша. А глаза у того гостя чёрные, пронзительные. В самую душу смотрят. Словно выворачивают. Не стал таить Храбр. Поведал без утайки - девка ему нужна. Купец снова на парня посмотрел, плечами пожал непонятно. Потом рукой за собой поманил. Парень с коня спрыгнул, пошёл следом. А конь его, словно собачка, без всякой узды следом ступает. Зашли за помосты, где клетки стояли с товаром, ждущим своей очереди попасть на торги, араб к загородке
славянина подвёл. Показал, что предложить хотел. Глянул юноша и вздрогнул - за оградой высокой люди лежат вповалку, верёвками без всякой пощады скрученные. Да не от жалости у Храбра сердце дрогнуло, от злобы лютой. По одежде кожаной, по сапогам с носками загнутыми признал он тех чужинцев, что родителей его извели. Бабка ему всё описала. На всю жизнь запомнила она, как кочевники выглядели, что истребили род её…
        А гость заморский рассказывает, глядя, как лицо славянина едва ли не темнее одёжи его стало, что в низовьях большой реки напали на его корабли разбойники племени неведомого. Да не повезло лиходеям - охрана у купца знатная была. Почти всех посекли. Только вот этих взяли. Коли согласится воин, продаст ему вон ту, чуть в стороне лежащую на охапке гнилой соломы. Храбр вначале не понял - зачем ему юноша, к тому же враг родовой. Да и пораненный вдобавок, плечо тряпицами замотано, через которые пятна крови видны застарелые. Лишь потом сообразил, что не отрок то вовсе, а девица в мужской одёже. На голове - шапка кожаная. Да и вся остальная одёжа тоже. Руки спереди туго скручены верёвками. А ноги в колодки закованы.
        - Посмотреть бы ближе.
        Купчина согласился. Слуг крикнул. Те внутрь клетки вошли, девку под руки ухватили, наружу вытащили, перед воином и хозяином поставили. Купчина её кафтан на груди рванул… Грудки небольшие. Аккуратные. В ореол розовый вокруг соска большого согнутым пальцем показал - девка, мол. Не рожала. А та краской залилась, попыталась араба пнуть, да куда там, рана, видно, нелёгкая. Да кормёжка скудная. Только выругалась хазаринка, или кто она, да плюнула на сапоги славянину. Один из слуг осерчал, сбил с неё шапку, и едва не ахнул Храбр - волосы длинные, словно смоль, курчавые, по спине рассыпались, земли коснулись. И глаза карие, большие, с чёрными длинными ресницами… как у той… дочери Оттона… А араб смотрит на воина молодого, понять пытается: купит тот или нет? Гостю что - пусть и девка нетронутая, да шрам у неё страшный останется на теле от меча кривого. Если вообще выживет. Поскольку и глазки у неё уже блестят, и румянец лихорадочный на щеках играет. Зараза в рану попала. Кровь отравила. Не жилец она. Ясно уже. Коли согласен славянин - готов за десять медных монет отдать. Дешевле некуда.
        Усмехнулся Храбр, к кочевнице подошёл, поправил её одёжу, чтобы открытую взорам жадным похотливым грудь спрятать. В рану всмотрелся. Тронул возле пятна большого пальцем - та вскрикнула. Больно. Усмотрел и приметы зловещие. Смерть близкую предвещающие. Гниёт у неё рана. Сомнений нет. Да только не зря его бабка ведьмой была…
        - Беру, купец. Пиши купчую.
        Тряхнул мошной, звоном монет давая понять, что платит. Опытное ухо сразу звук золота уловило. Пожалел было купчина, что продешевил, да вовремя сообразил, что товар порченый продаёт. И если помрёт та раньше срока, пока он не покинет Аркону, то как бы за обман на правёж жрецов Святовида не попасть… Бересту о продаже быстро нацарапал. У старшины торга заверили. Отдали Храбру покупку. Как та ни шипела, ни плевалась, а оказавшись на коне, прижатой рукой могучей к груди, в металл закованной, притихла. А Храбр сразу в лагерь отправился, где переселенцы на новую землю живут, дожидаются отхода лодей. Последнюю ночь люди на земле спят. Дале - на качающихся палубах да в трюмах им ночевать предстоит… И сомлела хазаринка-тугаринка. Чувств лишилась. Уж больно рана тяжела да запущена. Ну и голод тоже. Купец на еде для пленников экономил. Не рассчитывал, что по пути попадутся, и провизию под них не брал с собой. Корми, гость, рабов получше, справился бы организм её с раной. Сам бы выздоровел. А теперь без помощи сторонней не излечиться ей.
        Молодой воин в отдельной палатке жил. Один потому что. Да и положение у него в дружине теперь высокое. Наравне с Крутом в старших ходит, несмотря на возраст… Добрался парень до лагеря, уже месяц на вторую половину ночи перешёл. Велел сразу воды ему принести горячей да одёжу женскую. А сам за дело принялся. Тело бесчувственное на помост уложил, на котором спал. Снял с девицы кафтан грязный, стянул и штаны вонючие, в кале и моче измазанные. Обмыл наскоро грязь. Потом тело понизу полотном прикрыл, ножом повязку старую разрезал. Кровь ордынки засохла, ткань, как он понял, от рубахи исподней, слиплась. Снова за водой горячей послал. Принесли. Опять обмыл. На сей раз начисто. Повязка размокла. Потихоньку отдирать начал от тела. Девка очнулась, закричала дико, попыталась ударить. Куда там! В рот ей тряпицу чистую вогнал с маху. Руки-ноги к краям своего топчана притянул ремнями. Затем вновь за рану принялся. А та мычит, бьётся. Снял тряпки, уже гнить начинающие, ужаснулся. За малым девку не распластали надвое. Края багровые. С синевой. Кое-где уже и чернота появляется. Запах сладковатый, как у мертвеца,
что на солнышке дней пять полежал. Словом, трупный. Хвала богам, червей нет. А вот это и плохо. Надо рану чистить. Не ножом же живое мясо от мёртвого отделять? Впрочем, вспомнил…
        Прикрыл девку шкурой. Вышел из шатра. На отроков, что его поручения выполняли, глянул сурово, велел ждать, но в палатку не входить без него. Сам едва ли не бегом к яме выгребной отправился, куда всякий мусор сваливали. Там нашёл то, что искал. Черви жирные. Белые. Набрал горсть. Опять бегом вернулся. Шкуру откинул, тело обнажая, девка вновь замычала, забилась. Но Храбр на такую мелочь внимания не обратил. Из котомки, на столбе висящей, извлёк тряпицы, бабкой в путь даденные. Посыпал рану мхом особым, истолчённым мелко, да порошком из плесени сушёной. Далее сыпанул, не жалея, червей, что с собой принёс, прямо в рану. Зудеть страшно будет. Но куда как менее, если бы он резать стал наживую. Вычистят трупоеды всю гниль. А плесень мертвечине дальше развиваться не даст. Ну а черви, как порченое мясо съедят, сами из раны выпадут. Только придётся следить внимательно за этим. Потом по новой рану чистым полотном замотал. Эх, будь времени побольше, за седмицу бы на ноги девку поставил…
        А она успокоилась. Смотрит на него хоть и с ненавистью, но без отвращения того, что раньше было. Дёрнул щекой устало, отправил отрока принести похлёбки с кухни. Тугаринке-хазаринке сейчас твёрдой пищи нельзя. Так, жиденького похлебать. Иначе заворот кишок будет. Отвязал руки от помоста, потом ноги. Сразу же получил удар коленом в живот. Взвыла, словно рысь в капкан пойманная. Ещё бы: кожей нежной - да по кольчуге стальной. Словно в стену каменную с размаху. А он деву на руки подхватил да на кучу шкур, в углу сложенных, перетащил. Лёгкая, словно пёрышко. Даже что-то глубоко внутри шевельнулось, словно жалость. Удивился сам себе.
        Она завозилась. Стала в меха зарываться. Там отрок явился, дымящийся вкусным паром горшок принёс. Усмехнулся воин, перед девкой поставил прямо на землю. Ложку положил. Сам отвернулся, попросил отрока помост свой спальный пока у костра просушить. Пока тот в порядок приводился, девка всё в три глотка выдула. На Храбра голодными глазами смотрит. Тот показал, нельзя, мол, больше пока. Потом одёжу принесли: платье женское славянское, сверху шубу тёплую лисью да сапожки мягкие. Отдал отрокам горшок. В охапку сгрёб шкуры вместе с хазаринкой-тугаринкой и уложил на помост. Кольчугу с плеч стянул, на колышек, в столб вбитый, повесил. Пояс с ножом там же. Сапоги с ног скинул, портянки смотал, ступни обмыл водой ключевой. Ноги для воина - дело важное. Подошёл к куче мехов - девка глазищами своими сверкает, на него шипит, плюётся. Ну, зараза… Не будь повеления князя - померла бы в своей клетке! Рубаху нижнюю взял, руки тугаринке заломил и, как девка ни дёргалась, натянул. Тогда отпустил. А как та опять в меха зарываться начала, сгрёб её рукой, к себе прижал крепко. Второй полость медвежью на обоих натянул.
Шепнул:
        - Спи.
        А поняла - не поняла, парня меньше всего волнует. Глаза закрыл, захрапел нарочито. Она подёргалась-потрепыхалась и затихла. Сообразила, что ослабленная раной да после голодовки длительной ей из объятий славянина не вырваться. Ну а враг исконный, земляной червь, себе ничего пока позорящего её не позволяет, тем более что тело у него большое и горячее, словно печка. И пожалуй, впервые после того, как Йолла попала в плен, она согрелась и сыта. Да к тому же, несмотря на зуд, и рана болела намного меньше. Её перестало дёргать. И прикосновение чистого белья к обмытому телу было приятно… И вдруг провалилась в сон. Мгновенно, успев лишь подумать, что, может, теперь и выживет. И всемогущий Хайтан позволит ей вновь увидеть родные степи…
        - Храбр! - вполголоса позвали его за тонкой полотняной стенкой, и парень мгновенно проснулся.
        Миг - на ногах сапоги, второй - уже возле палатки своей стоит. Перед ним князь, смотрит серьёзно, вопрошающе. Воин ничего не сказал, лишь полог откинул - на мехах, под полостью, силуэт виден. Да голова наружу торчит, с волосами длинными.
        - Кто?
        - Хазаринка, княже. Или тугаринка. Неведомо мне. Да и не выспрашивал. Некогда было. Вчера купил себе.
        - Купил?! - удивлённо протянул Гостомысл и глаза сощурил: - Значит…
        - Прости, княже. Ты слово дал. Велено мне было жёнку найти к утру. Так?
        - Так. Да…
        Перебил князя парень, впервые осмелился:
        - Не сказано было, что она из нашего рода должна быть.
        И… усмехнулся князь:
        - Хорошо. Слово моё крепкое. Как сказал - так тому и быть. Хвалю за смекалку.
        - Одно плохо, княже.
        Тот встревожился, взглянул серьёзно. Пояснил ему Храбр:
        - Поранена она сильно. Тяжко девке в пути придётся. Да и уход за ней нужен.
        - Добро. Повелю тебе выделить клеть. Будете с ней вдвоём. Чтобы прочих меньше утомлять.
        Просиял парень, поклонился низко:
        - Благодарю за щедрость и доброту, княже.
        Тот усмехнулся:
        - Значит, не ведаешь, кто она?
        Парень горько усмехнулся:
        - Одно лишь знаю - семнадцать зим назад её родичи мой род под нож пустили…
        Глянул князь потрясённо, головой покачал. Но слова не сказал. Только кинул:
        - Неси её на мою лодью. Там тебе место.
        Храбр кивнул, в палатку вернулся. Девка уже не спит, глазами сверкает. Парня увидела - зашипела вновь злобно. А тот спокойно кольчугу на плечи вздел, пояс с ножом застегнул, наклонился к ней, на ноги поднял. Понёву поверх рубахи натянул. Потом шубку. На руки вознёс. Тугаринка было ему в уши вцепилась, да по своим ручонкам и получила. Не балуй! Притихла малость. Отнёс её к отхожему месту. На жердь усадил, чтобы дела свои справила. Вышел, подождал, сколь нужно. Вернулся, понёс обратно, в палатку. Там уже котелок с кашей ждёт, паром дышит. Руки ей сам помыл. Дал ложку чистую и сам взял. Смолотили пищу в мгновение ока дочиста. Дно выскребли. Потом воин её снова на меха свалил, одёжу начал снимать. Девка бьётся, кусаться пытается… Содрал с неё шубу, понёву, рубаху нижнюю раздёрнул, с плеч стащил, стал полотно разматывать. Тут только сообразила тугаринка, что не о том подумала, затихла. А Храбр рану при свете белом осмотрел. Ночью-то жирником подсвечивал. Оглядел всё тщательно. Вздохнул облегчённо. Повезло девице неслыханно. Не задел меч жилу жизни, что по всему телу идёт, в разных местах проходит.
Чудом не вскрыл. На ноготь младенческий не достал. Каждый знает: пока цела эта жила, от любой раны оправиться можно. А что заражено место, побитое мечом, - то не лихо. Бабкиными снадобьями да порошками он тугаринку быстро поставит на ноги.
        Улыбнулся довольно, а девка и замерла зачарованно, лишь руками грудь прикрыла обнажённую. Знать, стыдно. Ну да ничего… Снова плесень сушёную достал с порошком дубовым. Черви своё дело делают. Уже черноту почти всю съели. Теперь за гной принялись. Да и прибавилось их. Знать, множатся. Ну, вывести их после очистки раны - дело нехитрое. Знакомое. Посыпал больное место, порушенное лезвием, снадобьями. Потом снова тело забинтовал, рубаху поправил, понёву с шубой надел. Развёл в воде отвар один из котомки. Дал кружку в руки, знаками показал, мол, пей. Зашипела злючка опять на него, но… выпила послушно. Бросила наземь пустую кружку, за что схлопотала подзатыльник. Не больно, но обидно. Кулак с её голову к носу поднёс, волосы на второй накрутил, аж вскрикнула от боли.
        - Ясно?! Не балуй!
        - Храбр! Храбр! Князь велит на лодьи всходить! - Отроки за стенкой палатки кричат.
        - Слышу.
        Оглядел палатку, в которой два месяца прожил. Забросил на спину котомку бабкину со снадобьями да свою с немногими пожитками. Оружие уже на лодью погружено. Только обратный путь теперь не со всеми в трюме, а в клети, на корме устроенной, крохотной. Зато только на них двоих… Ухватил деву рукой, на ноги поставил:
        - Пора.
        Повёл за собой. Та пошла. Хотя и упиралась. Лодью увидела, задрожала. Кочевники испокон веков воды боятся, ясное дело… Вздохнул, вновь на руки подхватил, да так и внёс по трапу, словно жених новобрачную в свой новый дом.
        Протрубил рог, ударили вёсла. Сорок лодий великих в путь вышли. А вернутся ли домой корабли али нет - один Святовид знает.
        Глава 15
        Факелов было море. Но освещали они лишь гладкие головы, на которых было по длинной пряди волос, да обнажённые, покрытые узорами тёмные тела. Рядом возник дозорный, спустившийся с вышки по гладкому шесту, торопливо выдохнул:
        - Волки спасли, княже! Чужинцы хотели тайно подкрасться, через ограду перелезть да в ножи нас взять. Только звери их почуяли. Рык подняли и, видно, прихватили кого-то. Мы свет бросили, а там… Увидели, что мы не спим, и назад. Потом факелы зажгли…
        Брячислав слушал, а рядом уже выстраивались дружинники, облачённые в полные доспехи. Неужели опять? Что в бою падут, князь не боялся. Придут наши - отомстят. Люто. Тут другое - трудов жалко. Едва ли не до слёз. Дома, только выстроенные, поля, потом людским обильно удобренные, обещающие невиданный урожай. Детей будущих, ещё неродившихся. Чудинки-жёнки все на сносях ходят… Но ежели оружие у находников такое, что в том захоронении нашли, то славяне отобьются. Будут раненые, убитые, но град отстоят. Эх, миром бы дело решить…
        Но чужаки пока не атаковали. Чего-то ждали. В груди Брячислава затеплилась крохотная надежда, впрочем погасшая с первыми лучами солнышка - с полуденной стороны к месту, где располагался град, к врагам спешило подкрепление - десятки лодок, в которых сидели вооружённые копьями и луками полуголые враги. Теперь можно было рассмотреть противника лучше. Коричневые тела, изукрашенные узорами, нанесёнными то ли синей глиной, то ли ещё чем. Короткие фартуки, прикрывающие срам. Копья с широкими наконечниками. У всех луки. Но простые. Явно уступающие по силе и дальности стрельбы боевому составному оружию славянской дружины. Как уже стало привычно, железа у противника не увидели. Кость, камень… Ни на что не надеясь, князь отдал распоряжение:
        - Дым бросьте.
        - Дым?!
        - Мне повторить?!
        Добрыня с Ольгом бросились с тына вниз, мгновенно раздули огонь, швырнули на него охапку сырой травы, плеснули из кувшинчика. Взвился пламень, выбросив густой чёрный дым. Юноши схватили турью шкуру, накрыли огонь. Снова скинули покрышку… Облака чёрного густого дыма одно за другим вздымались к небу. Древний, как сама славянская земля, знак войны. Тревоги. Просьбы о помощи. Враг наступает на родные очаги, грозится порушить дома, сжечь поля. Людей рода славянского уничтожить или в полон увести…
        Чужинцы подкрепление увидели и сигнал градский, ещё громче завопили, копьями затрясли. Потом один зашагал к граду. Смело идёт, несёт гордо голову, потрясает в воздухе своим топориком. Теперь ясно, для чего тот у скелета лежал. Оружие это у них боевое. И с таким против меча? Подивился Брячислав дикой храбрости, спустился к воротам, повелел открыть, его выпустить. Засады, уловки он не боялся: чуть что - и пятьдесят стрелков в краткий миг выпустят сотни стрел. И от ливня стали не спасёт ничего. Тем более лёгкие, обтянутые кожей щиты с личинами… Верно угадал. Поединщик. Только вот на такое тот не рассчитывал. Увидел закованную в сталь глыбу, на голову выше себя, побледнел, губу прикусил, но ни шага не изменил, ни осанки. Не подаёт виду остальным, что уже распрощался с жизнью, поняв опытным взглядом, что нет у него ни шанса против славянина.
        Князь по земле стелется, идёт мягким шагом, глаза из-под личины стальной, что два ножа острых. Щит у него круглый, для всадника, зато бляхами железными окованный и с острым шишаком в центре. И не просто кожаный, а ещё из дуба морёного внутри. Такой каменным наконечником копья не пробьёшь. Топориком своим не зацепишь. А стрелой из лука - если в глаз попадёшь. Так это ещё суметь надо. Пусть и метки стрелки вражеские, но и воины дружинные не лыком шиты. А князь - первый по силе среди всех. Стрелу на лету рукой ловит.
        На ходу достал князь меч свой верный из ножен, крутанул кистью, описывая полукруг - замер на миг чужинец, потом завопил дико, метнул копьё. Брячислав даже уклоняться не стал. Грудью оружие принял. Звякнул чуть слышно доспех, с жалобным хрустом наконечник разбился обсидиановый. Чужак было следом прыгнул, с топориком своим в руке, думая скоростью взять, но наткнулся в прыжке на щит, прямо на шип торчащий, ногу просадил насквозь. Хотя вида не подал. Рванулся, отскочил, запрыгал на одной ноге, в левой руке щит свой потешный держа, а правой смешным оружием потрясая. А потом вдруг метнул его, да так метко, что едва не в лоб князю. Да шлем спас. Выдержал удар, хоть на миг потемнело в глазах, но рана не дала противнику быстро подбежать и нанести удар ножом. А Брячислав рассвирепел. Взметнулся меч, блеснул молнией, и… распался враг на две половины, рассечённый от макушки до паха. Взрыло острие мягкую землю. Взвыли враги. Но с места не двинулись. Дождались, пока князь удалится к себе, потом бегом подбежали к поверженному, в свои ряды утащили. И оружие его поломанное. Затихли.
        Между тем лодки вражьи к берегу пристали, оттуда воины начали высаживаться. Как князь понял, другого рода, но союзного тем. И тоже тьма-тьмущая. А славян и двух сотен нет.
        - Дым бросайте, - процедил князь сквозь зубы отрокам.
        Те продолжили своё дело. А враги начали охватывать град кольцом, беря в окружение. Потом выстроили три клина, с четвёртой стороны не давала подойти вода. Гортанный крик - и в небо взвилось столько стрел, что на мгновение потемнело. Вмиг взметнулись, прикрывая воинов, червлёные щиты, о которые забарабанили, отскакивая, лёгкие стрелы. Брячислав вскинул меч, и по этому сигналу, едва стихли вражеские залпы, славянские стрелки, не таясь, взошли на помосты, и… Это не охотничья стрела с каменным или костяным наконечником. Это куда страшнее. Длинная, заготовленная долгими зимними вечерами из прочного светлого ясеня. Оперённая орлиным пером, с отточенным наконечником лучшей стали, пробивающая любой доспех… Да в упор. И пять штук в воздухе, а шестая на луке. И все в цель. Будь у дружинников больше стрел, никто даже не успел бы до тына добежать! Да количеством задавили. Падают сразу по двое-трое, но остальные бегут. Бросают верёвки длинные с петлёй на конце, как степные люди арканы в родном краю, цепляются за острые вершины кольев. Ловко перебирая руками, вскарабкиваются по валу, вспрыгивают на частокол и…
валятся, взмахнув руками, отброшенные страшной силой удара боевой славянской стрелы: лучники уже оттянулись к центру городка и бьют оттуда навскидку, без промаха.
        Ворота же града распахиваются, и стальная стена щитов и секир врубается в бесформенную массу. Но не сдаются дикари. Пытаются метать копья, потрясают своими топориками, на удивление метко и ловко бросают их в дружинников. А те уже приспособились. И все попытки нанести им вред тщетны. И начинает уже стальной безжалостный ёж свой жуткий круг, сгоняя врагов к стене града, но новый торжествующий вопль издают раскрашенные груди туземцев - из леса появляется новая армия, и их столько же, сколько уже пало от рук закованных в сталь воинов…
        Брячислав обречённо тряхнул головой в островерхом шлеме, надсадно закричал:
        - Помните, братья, за нами дети и жёны! Не бывало такого, чтобы славяне сдавались! На миру и смерть красна! В бой, братие!
        И ответил ему рёв глоток разъярённых боем воинов:
        - На слом! На слом!
        Начал оттягиваться было к граду стальной ёж, да завяз в сплошной массе краснокожих тел. Застыл на месте. Не первый час уже бой идёт лютый. Устали люди. А чужаки всё прибывают и прибывают… Видать, со всей земли новой собрались, чтобы с пришельцами покончить…
        И вдруг вновь распахнулись ворота града, и оттуда ещё один отряд вышел, в сталь закованный, на выручку к стоящим насмерть посреди раскисшего от крови поля воинам двинувшийся. А следом - ещё один, куда больше предыдущего, смертный круг закручивающий вновь. Да ливень стрел, со стен городка бьющий, вдруг куда гуще стал…
        - Потянем, братья!
        - Гой-да!..
        Крики умирающих, вопли краснокожих воинов, дико улюлюкающих свой клич, хруст разрубаемых костей, скрежет камня и кости о металл. Вой рассекающих воздух стрел и надсадное хеканье, словно у дровосеков, дружинников, рубящих сплеча. Стоны раненых…
        Брячислав, шатаясь и волоча за собой меч, двинулся к вышедшему из стены воинов высокому человеку в доспехе. Добравшись, стянул с головы шелом, кое-как просипел:
        - Не такой встречи хотел я, брат… Но хвала богам нашим, вовремя ты…
        Гостомысл шагнул вперёд, и рёбра брата затрещали от объятий.
        - Жив! Главное - жив!
        …Дым переселенцы увидели издалека. И сразу навалились на вёсла так, что те даже затрещали от натуги. Одновременно мужчины облачались в доспехи, торопливо извлекали из трюмов тулы с запасными стрелами, готовясь к бою. Едва дощатые корпуса лодий коснулись пристани, как с них бросились в бой первые ряды, чтобы поддержать своих, дать им хотя бы немного роздыху, оттягивая на себя следующий удар нападающих. Ну а тем временем прочие корабли закончили швартовку, и почти все мужчины ринулись в бой.
        - Воды… - прохрипел князь, и тут же в руки ему ткнулась кожаная фляга с прохладной озёрной водой. Сделал несколько глотков, пополоскал во рту, выплюнул. Чуть подождал, на этот раз выпил чуть-чуть. Потом спросил терпеливо ждущего брата: - Сколько вас?
        Тот горделиво ответил:
        - Две тысячи. Сорок лодий.
        - Две?!
        - Две. Все семейные. Так что…
        Договорить ему не дали. Из-за спин воинов вывернулось нечто визжащее, плачущее, бросилось Гостомыслу на шею, начало торопливо, лихорадочно покрывать его лицо поцелуями. Младший князь деву не отрывал, только прижал крепче к себе свободной рукой, стиснул так, что у той перехватило дыхание. Потом ответил на поцелуй, чуть отстранил, опустил на землю:
        - Замуж пойдёшь ли за меня, девица красная?
        Та задичилась, прикрыла заалевшее лицо рукавом длинной славянской рубахи, смущённо кивнула. А Гостомысл улыбнулся брату:
        - Не дождалась меня Дубрава. И к лучшему, как я понял. Ладно. Веди людей в град, брат. Там говорить будем. И думу думать.
        Навстречу братьям и воинам, возвращающимся с поля брани, вышли жрецы, прибывшие с караваном, глянули быстрым взглядом на заваленное телами убитых и раненых поле, багровое от крови, торопливо отдали распоряжения. Из городка заспешили люди, стали разбирать тела. Убитых складывали длинными рядами, раненых клали отдельно, на чистое место. Жрецы захлопотали возле них, делая перевязки, вправляя выбитые булавами кости. Гостомысл было дёрнулся, но брат удержал его:
        - Нам миром всё порешить бы, брат. А воевать против всей земли - не потянем.
        Тот утих, прижимая к себе идущую обок Эпику. Понял. Брячислав добавил:
        - Народу много теперь. Кто лодьи пусть выгружает, а кто тут поможет…
        К вечеру скорбный труд закончили. Насчитали две с половиной тысячи убитых врагов. Раненых было едва больше сотни. Тяжёлых - немного. Но жрецы заверили, что выживут все. На всякий случай пленным связали ноги, но те не предпринимали никаких попыток бежать или навредить лечащим их служителям Святовида, молча глядя на неуязвимых для их оружия пришельцев с невиданно бледной кожей. Выставили удвоенные дозоры. Славянские волкодавы, приехавшие с хозяевами, свирепо порыкивали на охраняемых воинами пленников да молча кружили вокруг города, который сразу вырос в несколько раз. Пока, правда, из-за шатров походных, но это ненадолго.
        Брячислав быстро пришёл в себя после битвы. Убитых не было. Зато поранены оказались почти все. В пылу боя люди не обращали на раны внимания, охваченные бешенством сражения. А теперь и славянам пришлось обратиться к лекарям за помощью. Лечили наравне с туземцами, разницы не было, и те, видя это, делали нужные поселенцам выводы.
        За день выгрузили скот, птиц. Пригнали в городок, поставили в новенькие, изготовленные загодя теми, кто оставался на зимовку, стойла. Что удивительно было для всех - собаки не тронули волков, живущих с людьми. Обнюхали, запоминая запах, но не сцепились насмерть. Те, впрочем, тоже агрессии к извечным врагам не проявили. Миром обошлось… Ночью почти не спали. Кто вернулся, делились новостями с остававшимися. Рассказывали, что нового в мире.
        Храбр нашёл Слава сразу после битвы. Тот командовал требучетами, которых на всякий случай построили десять штук, и стрелки этих орудий внесли немалый вклад в победу. Хотя и им досталось тоже. Небольшой отряд смог преодолеть частокол, и воинам пришлось сойтись врукопашную. Впрочем, вырубили краснокожих быстро, хотя некоторых из славян те поранили… А теперь оба побратима сидели в новенькой избе Слава за богато накрытым Анканой столом, не меньше мужа обрадованной возвращению Храбра. Тугаринка, за долгий путь уже окончательно оправившаяся от раны, молча ела, бросая острые взгляды на славян и иннуитку, время от времени отвлекавшуюся на ребёнка.
        - Значит, сын у тебя? Рад, друже. Весьма рад.
        - Ага. Парень. Первый, родившийся здесь. Ну, да ты рассказывай, что дома?
        Тёк неспешный рассказ… Пока Слав не догадался спросить:
        - А что супружница твоя молчит? Из каких краёв родом будет? Чьего племени? Что не наша - по облику вижу, несмотря на одёжу.
        Парень нахмурился:
        - Не жена она мне пока. Зовут Йолла. А роду-племени того самого, что семнадцать зим назад род первых Волков под корень извёл…
        Слав начал подниматься из-за стола. Молча. Страшно. Но побратим осадил его:
        - Охолонь. Время прошло. Но я тоже не забыл. Но вот, выбрал. Можешь - прости. Нет - расстанемся.
        Парень снова сел, взглянул тяжёлым взглядом на тугаринку. Помолчал, потом вздохнул:
        - Ежели так…
        - Здесь, среди нас все роды живут. Все племена. И все - равны. Коли сможет она нас принять, станет такой же. Нет… значит, не судьба. Но дева мне по сердцу, хоть и нравом дика, как рысь лесная. Не знаю почему, сразу глянулась, честно признаюсь. Надеюсь, станет мне женой по доброй воле со временем…
        Слав вздрогнул, перехватив острый, внимательный взгляд, брошенный тугаринкой на побратима, но промолчал. Потом, спустя мгновение, спросил:
        - А как ты с ней объясняешься?
        Храбр неожиданно смущённо улыбнулся:
        - Да как ты с Анканой поначалу. Знаками. Иногда, правда, приходится и подзатыльник отвесить, чтобы не кусалась.
        Хозяин дома усмехнулся, потом обратился к Йолле:
        - И не надоело тебе? Парень тебя хороший выбрал. Всё по чести делает. У князя, как вижу, на добром счету. Будет тебя любить, оберегать. Чего прикидываешься?
        И Храбр ахнул, услышав обиженный ответ на чистом родном языке:
        - А он меня спрашивал? Выкуп платил отцу? Увёз, не спросив…
        Воин запальчиво выпалил:
        - Да коли б я тебя не купил, давно померла бы, или тешились бы с тобой все, кому не лень!
        Услышал не менее горячий ответ:
        - Потому и жив до сих пор! Любого другого давно удавила бы во сне! - И замерла, когда он прижал её к себе и коснулся губ своими губами. Потянулась навстречу…
        Рассвело быстро. Только-только туман сизый от озера Великого на берег языками лохматыми полз, ан уже истаял под лучами солнышка красного. Скорбное поле брани озарилось светом, выявив павшие тела, уложенные рядами. Люди копошились на стройке, благо работы предстоял непочатый край: первым делом укрепить град заново. Поправить расшатанный кое-где частокол, собрать стрелы, что на вес золота сейчас, оружие трофейное, да сжечь его, чтобы неповадно впредь было. Раненых врагов обиходить да решить, что дальше делать с ними. Жрецы решили их излечить да пристроить к делу - мало ли работы в граде найдётся? Лес заготовить, поле распахать, пни выкорчевать да новые делянки расчистить. Даже не обученным сельским работам рукам занятие подыщут. Ну и ещё кое-что - увидят чужие, что не обижают пленных, не казнят их лютой смертью, глядишь, додумаются дела миром решать. Не хотят славяне на те же грабли наступать, что и на Зелёной земле. Нет у них желания вновь истреблять всех. Ведь земля новая велика и обильна, и народу в ней, как выяснилось, множество превеликое. Просто измором возьмут те, кто жил здесь прежде,
пришельцев-новичков. Выжгут поля, скот перебьют, зверя лесного и птицу отвадят, рыбу распугают. Что тогда, вновь уходить неизвестно куда? Вести жизнь кочевую, пока либо не перебьют всех, либо не потеряют славяне уклад свой и обычаи, превратятся в племя кочевое без истоков и корней… Не хотят этого князья. Не желают жрецы. Да и прочий люд так же думает.
        Кое-кто из пленников краснокожих уже осваивается. Но, похоже, они доброту за слабость считают. Не понимают щедрости сердца и души победителей. Она ведь у славян отходчивая. Да, в бою воин земли славянской суров, беспощаден, жесток и злобен. Но после сражения не зазорно раненому врагу воды подать, оставить раненого в живых, раны его перевязать. Но при условии одном: коли бился супротивник честно, подлых приёмов не использовал, людской мукой не тешился. Честный враг - честная битва. Ну а коли преступил законы войны - не обессудь. Пока в могилу последнего ворога осиновый кол не забьют - не успокоятся.
        Так вот один из пленников вдруг ударил жреца, над его товарищем склонившегося, что тот ему солнышко застил. Ударил, на землю свалил и смеётся. Нагло причём. Зубы щерит. А остальные ждут - что будет? Тоже скалятся. Но молча… Ну и не было ничего. Подошёл караульный, свалил посмевшего святителя Святовида обидеть на колени, а потом… Вопль дикий раздался, когда сверкнул серебряной молнией меч и вывалились наружу потроха наглеца.
        Спокойно воин вывернул рёбра рассечённые да лёгкие наружу вытянул. Кровавый орёл. Лютая по своей жестокости казнь. И - как обрезало все улыбки, ухмылки. Притихли мгновенно пленники. Кое-где посерели от ужаса лица красные. Не привыкли они к подобному зверству. А жрец осенил знаком святым воина да вновь за свои дела принялся: кому настой дать, лихоманку сбить, кому повязку поправить или поменять. Спокойно так. Словно и не крутит глазами изуродованный человек рядом, не в силах молвить ни звука, не бьётся его тело, не хлещет кровь струёй, пузырясь на земле. Равнодушно, словом.
        …Брячислав с Гостомыслом на вершине холма стоят. Показывает старший брат окрестности, что приглядел. Младшему нравится: леса высокие, озёра - что моря. Ровно под свежим ветром шумят деревья, в вышине - птицы, облака. Простор, душа радуется.
        - Что скажешь?
        - Красиво. Хорошо!
        - Места здесь богатые на диво. Сразу видно. Земля - жирная! Смотрел всходы - растёт и рожь, и пшеница, и прочее. Душа радуется, брат!
        - И у меня так же пела. До того дня, пока эти вот, меднолобые, не явились…
        Младший хмыкнул, растянул губы в усмешке:
        - Меднолобые, говоришь? Значит, под молот их.
        - А не боишься? Видал, сколь их подступило к городу?
        - Чем закончилось - тоже видел…
        На сей раз оба улыбнулись. Понимают без слов друг друга.
        - Если бы не поля…
        - А что - поля? Как видел - не тронули. Не станут они землю портить да нас обижать. Пусть живут. А коли опять сунутся - прости, брат, но придётся, похоже, как на Зелёной земле порядки наводить…
        Брячислав передёрнул плечами, сплюнул:
        - Опять?
        Младший руками развёл:
        - Видать, доля у нас такая. Но пока у медных людей железа нет, мы сильнее. Сам видел - никого в сече не потеряли. А у них без счёта полегло. Лучше давай решим, что делать с пленными станем. Отпустим?
        Старший брат опять дёрнул плечом:
        - Отпустим. Но не сразу. Как на ноги поднимутся, работой нарядить. Её тут море разливанное. Ров копать, лес валить. Камень добывать. Скотины ты мало привёз. Пока расплодится…
        - И эту-то живность с горем да слезами доставили!
        Младший едва не выругался вслух, продолжил:
        - Веришь ли - последние два дни перед Зелёной землёй люди без воды сидели, чтобы этих напоить!
        - Верю.
        Старший посерьёзнел:
        - За недолго до вас разведчики явились, что на полдень ходили. Оттуда стада великанские двинулись к нам. Скоро явиться должны. Я что думаю: меднолобые за ними сюда вслед пришли. Туры звери умные: как холода начнутся - откочёвывают. Медные - за ними тянутся. Не хотят здесь зимовать. А потеплело, трава в рост пошла - зверь возвращается, и люди за ними. Мы тут по осени всё вокруг обходили. Ни следа человека не нашли. И взглядов людских тоже не ловили. Лишь шерсть на деревьях. Так что осенью, как тур откочует, спокойно здесь станет. Уйдут меднолобые. Нам бы и продержаться до того времени. Гостомысл уверенно махнул рукой:
        - Простоим. Не волнуйся. Тут вот что: слышал я, что двулодник твой на диво удачен получился?
        Брячислав в улыбке расплылся:
        - Сами диву дались!
        - Есть у меня задумка… Сейчас нам кони нужны. Чем больше - тем лучше. Коли всех воев на лошадей посадить - мы здесь быстро всё вычистим. Да пахать на коне можно…
        - Думаешь его послать куда?
        - Куда-никуда - опять на Оловянные острова. Кони нам нужны. Как вода. Как хлеб.
        - Снова ромеев щипать?
        Тот пожал плечами:
        - Выхода другого нет…
        - А кого пошлёшь? Опять сам?
        Брат улыбнулся:
        - Есть кому. Хочу Храбра отправить с дружиной малой.
        - Что, парень по сердцу пришёлся?
        Гостомысл кивнул:
        - Разумен. Врага не боится. Исполнителен. Добрый воевода будет, когда вырастет. Умеет людей сплотить.
        - Так ведь только прибыли…
        - Времени нет, брат. Сердцем чую.
        - Как знаешь. Но на такое дело - согласен я. Людей из дружины дам. Твои пусть осваиваются. А пять десятков народу я наберу. Сам бы пошёл, да пока ты ещё тут не освоился…
        …Через седмицу диковинный корабль о двух корпусах от городка отчалил, командовал на нём, как решили князья, Храбр. Дружинники такому назначению подивились, но приняли как должно. Лишь жёнка его молодая на пристани губы кусала, чтобы не разрыдаться, когда корабль диковинный отчаливал. Косились на неё люди - ведь роду-племени хорошо знакомого. Исконного ворога славянского, лютого. Только… Слёзы те да щёки, трясущиеся от рыданий, на место поставили всё сразу. Не кровь важна, а что у человека внутри. Если крепок он духом, как Брендан-ирландец, или Эпика-гречанка, или Анкана-иннуитка с сёстрами, обычаи рода своего нового соблюдает и уважает, то принимает его племя славянское как единокровного. А коли гость не зван, да ещё и плюёт на порядки дедовские - такого и прибить не грех. И народ оставшийся трудился изо всех сил: ставили избы под жильё. Ладили кузни и прочие мастерские. Косили сено, заготавливали стога большие. Пуще глаза своего поля стерегли. Волкодавы кружили по границам, отгоняли ворога. А то и не прибегая к помощи человека сами кончали лазутчиков. Уже не одного медного с перекушенной шеей
нашли.
        Волки от них не отставали, вообще звери держались дружно, внушая этим страх пленникам. Те, кстати, почти все уже на ноги поднялись, и, заковав их в цепи, к делу приспособили. Кто послабже телом - ров копают великанский вокруг поселения, границы будущего града очерчивают. Что посильней - лес валят, сваливают в штабели огромные. Он потом на постройку пойдёт, когда просохнет зиму. Да и заодно поля увеличиваются. Жрецы ещё семян привезли. Распахал народ огороды. Решили попробовать. А вдруг что взойти успеет? По записям, да по памяти, снег прошлый год поздно выпал. Может, и успеет что вырасти? Солнце здесь теплее, чем дома. А земля жирнее. Понемногу, правда. Большие гряды не делали. Так, на пробу…
        Подивились жрецы и на механизм, Бренданом измысленный, одобрили. Но сразу сказали, что это не дело. И не потому, что богами не одобрена сия махина. Вовсе нет. Использовать её лишь на ровных полях можно. А тут и холмы, и лощины… Словом, пока решили на конях да быках пахать. А махину постановили на рудниках да на доставке брёвен от леса использовать. Там ей самое место.
        Глава 16
        Как-то незаметно месяц целый пролетел в трудах непрестанных. Пришла пора первый урожай собирать, осенью прошлой посеянный. Выходили в поле поутру, с песнями, жали серпами, приговаривали слова древние, от сердца идущие, - благодарили мать сыру землю за щедрость, ибо взошло зерно невиданное - урожай сам-пять-десят оказался. И каждый колос полон и налит на славу, пустых зёрен нет! Скотина привезённая тоже на новых землях прижилась - отъелась за дорожный пост, повеселела. Нашла себе траву по нраву. Да и новой живности поприбавилось - чудов лесных наловили, в загоны наскоро устроенные запустили. Те едят всё, что дают. Курлыкают, свадьбы птичьи играют. Сытые, здоровые, довольные. Но девок, за ними ухаживающих, по-прежнему обижают, за ноги щиплют больно. Те, бывало, ревмя ревут. Зато яички не переводятся с общинного стола, всем хватает. И мясо розоватое нежное тоже по нраву всем.
        Чужинцы-дикари меднокожие притихли. А что? Силу их, со всех окрестных племён собранную, как князья поняли, в первой же битве перемололи. Теперь им не до войны - прокормить бы тех, кто сиротами да вдовами остался. Иногда к граду мелкие группки дикарей подходят, но в бой не вступают. То ли собак огромных боятся, ужас на них наводящих. То ли смотрят, чем пришельцы бледнокожие занимаются. Раз нашли шкуры разостланные, на которых травы да коренья сложены невиданные. Посмотрели, жрецов кликнули. Те глянули, унесли, проверили, что к чему, - свой вердикт вынесли: лечебные это растения. На другой день на те шкуры положили десяток ножей. Не боевых. Охотничьих. Из металла поплоше. Простого. Не из стали. Через неделю на том месте снова шкуры легли. На сей раз нечто непонятное. Вроде как мясо сушёное, жиром сверху залитое. Пленники увидали положенное, загомонили сразу. На рты показывают, мол, жуют. Значит, продукт какой-то. Проверили - не отравлено. На вкус - терпимо. Зато сытно до невозможности. Куда лучше обычной вяленой дичины или домашнего мяса. Опять отдарились ножами. Правда, больше чужинцы такого не
устраивали. Но зато и спокойней стало. То ли у медных времени на то, чтобы товары новые изготовить, нет. Ибо туры дикие появились вокруг озёр во множестве, то ли хватило им ножей. А может, посчитали, что невыгодно им.
        Но пока вот так стало. Впрочем, подобная мена явно на пользу пошла. Отошли меднолобые от города славянского на другие берега Больших озёр. Там своими лагерями стали. Как смирились с тем, что пришельцы теперь на этом берегу живут. Впрочем, князья на лаврах не почивали и без дела не сидели. Едва туры дикие в лесах чесаться начали о деревья да потомство принесли, отправили отряды телят молодых отлавливать. Живьём. Удачно оказалось. Наловили почти сотню и бычков, и коровок. Согнали в загоны. Те ревут, мамок с папками кличут. Да только их родители уже давно в желудках людских побывали. Так что плачь не плачь, судьба у вас, зверей, одна: человеку полезными помощниками быть.
        Так и живут славяне. Отправили на лодье вверх по реке, что в море ведёт, отряд рудознатцев. Те нашли места рудные, богатейшие. Поверху земли руда лежит, бери да в домницу кидай. И пустой породы немного будет. Ещё и туда пленников приспособили. Правда, одевать их пришлось - мёрзли теплолюбивые аборигены на берегах Ледяного моря. Конечно, их никто не обижал. Одного раза хватило, чтобы всем мозги вправить. Работай, слушай, что тебе говорят, - будешь и сыт, и обихожен, и не обидят тебя. Кормили от пуза. Как себе, так и этим стол собирали. Одевали опять же, как своих. Правда, пленники рубахи носить не стали. Одни штаны освоили. У них такие же были. Только из двух штанин по отдельности. А вот заморские, цельные, сейчас лишь увидели. Вначале нос воротили, потом - ничего, привыкли.
        Слав с Анканой за Йоллой присматривают. Та каждый день на пристань бегает. Любимого ждёт. Но старается и по хозяйству работать. Что ни скажут ей старшие делать - слушается. Чего не умеет - учится старательно. Избу молодому воеводе лично Гостомысл повелел одному из первых ставить, и уже готова она. Не просто изба - чуть ли не терем о двух этажах с клетями-переходами. Мастера и печи сложили, но Йолла там пока жить не хочет - мужа ждёт. Вместе с ним хочет в новый дом войти. Одобрили люди такое. Ещё немного к тугаринке оттаяли их сердца. А потом и вовсе случилось…
        Пошли девки в лес орехов пощипать. И Йолла с ними увязалась. С ними - воин один. Для охраны. На всякий случай. Как вдруг из кустов бер зарычал страшно, вылез на свет белый. Дружинник за меч схватился, только куда там! Топтыгин на задние лапы встал, махнул, и отлетело тело изломанное, кровью обливающееся, в сторону на три сажени. А зверь пасть ощерил и на лапах же задних на девок попёр… Те как окаменели, смерти неминучей ждут. Уже предков своих встретить на небесах приготовились, да тут… Свистнула стрела одна, вторая, третья… Не успел никто ничего сообразить, а уже из глаз и пасти серого гиганта целая щетина жуткого вида торчит. Словно ежа его Йолла из лука дружинника утыкала. Рявкнул зверь напоследок задушенно да грохнулся оземь замертво. Тогда только девки в себя пришли, завопили так, что им на выручку из града все мужики ломанулись, и пленники меднолобые с ними заодно, топоры похватали, дубины - и на крики… Потом долго дивились на диво невиданное. Головой качали. Затылок чесали. Брячислав на такое дело посмотрел задумчиво. На лук глянул. На деву-тугаринку. Повелел мишени поставить на поле
чистом. Тут-то Йолла и показала, что не зря в поход с мужчинами наравне пошла: весь колчан в око бычье уложила. Правда, лук ей послабже пришлось взять. Не мужчина всё же. Но на две сотни шагов тул опустошила без промаха… Словом, стали к ней относиться с уважением, да и Храбру позавидовали - по себе жену взял. Тоже воина.
        Ну а там и двулодник из похода явился. Исполнил молодой воевода повеление княжеское - привёз-таки лошадей сотню. Скольких трудов это стоило, не говорил. Но лошади все здоровы, жаждой не измучены, не особо и отощали за дорогу длинную. Выгрузили их на пристань, в поле отогнали. Не сказать что все одной породы, зато теперь отряды дозорные на лошадях куда как быстрей передвигаются, да и устают люди меньше. И площадь успевают осмотреть гораздо большую! Да разведать заодно. Правда, меднолобые пленники коней испугались едва ли не до смерти! Перед ними ниц падают, голову руками прикрывают, словно молятся им. Тому князья рады. Значит, коли опять нападут по весне, глядишь, испугаются конных-то.
        И растёт град быстро, прямо на глазах. Поля стали распахиваться новые. Мяса наготовили полные погреба, насушили, навялили. Да ещё и стадо туров небольшое загнали в долинку и там и держать стали. Решили попробовать, удастся ли их приучить к людям? А молодых туров, что наловили, так и держали в окрестностях города. Как те траву под ногами съедят, переносят ограду на новое место. Долго ли с полсотни столбов в землю вбить? Звери ещё маленькие, силёнок родительских не имеют. Вывернуть забор сил не хватает. Вот и пасутся там, где им участок выделен. К человеку привыкают.
        А там и осень подошла. Лист желтеть начал. Дожди зарядили, правда нечастые. Но ночами похолодало. Тур дикий стал откочёвывать. Пленники затосковали, посему князья посовещались и решили их отпустить на волю. Всё равно зима близится, столько работы, как по первому времени было, не станет. Зачем их зря кормить? Собрали всех вместе, вывели в поле. Пленники заволновались, стали переглядываться. Заподозрили плохое… Только ошиблись. В поле том кузнецы цепи ножные сбивали споро, потом вели по очереди бывшего пленника к телегам, чуть поодаль стоящим. Там каждому давали одёжу новую, шерстяную, благо шерсти турьей, на деревьях клоками висящей, набрали невиданное количество, целые амбары забили, и под навесы сложили не меньше. По новым сапогам дарили и самое главное - нож давали железный и топор плотницкий. Затем прощались, благодарили, напоследок - котомку с караваем хлеба большим да мясом валеным, поясняли жестами - всё, мил человек. Иди куда глаза глядят. За работу тебе уплачено. Но коли опять с худом придёшь - не обессудь. Ненавязчиво указывали на овраг, в коем тела погибших сожгли по славянскому обычаю,
уважение оказали. Те сообразили наконец, что худого им не будет. Ждали терпеливо, пока всех раскуют. Потом по-своему благодарили - ведь из небесного железа им орудия дадены! Прочные, гибкие, сноса вовек не знающие. Воистину щедро им бледные пришельцы заплатили. Пытались меднолобые говорить что-то, жесты непонятные делали, да… Так и не поняли друг друга. И как призраки растаяли отпущенные среди деревьев, а у мужей славянских на душе легче стало. Вроде и смирные пленники, да всё равно подвоха ждёшь.
        Теперь лишь свои славяне в граде новом, и сделано немало. Даже очень немало! Все люди в избах живут, широко поставленных, привольно раскинувшихся. Дворы добротные, с постройками всеми хозяйственными. Там же и баня среди амбаров-конюшен притулилась. Как же человеку без исконной утехи быть? И не только утеха - первый лекарь для тела баня славянская! Вознеслись на валах и стены новые, из дуба толстого, высокие, с башнями боевыми. Каменные станут ставить, когда народа прибавится. По новым границам. А пока и дуб пойдёт. Да ещё поднялся на холме храм Святовидов. Пока невелик. Но смотрит уже идол на все четыре стороны мудрыми глазами. При храме школа будет и лекарня. Ещё строение - не знает Брячислав, как ему назвать это: жрецы там всякие механизмы мастерят, травы-коренья испытывают на скотине бесполезной - мышах-леммингах, лисах, птицах, зайцах. Проверяют руды найденные. Словом, делом безусловно полезным и нужным заняты. А вот как назвать, князь не знает.
        У подножия холма - терем княжеский, на две половины разгороженный. В одной Гостомысл живёт со своей Эпикой-женой. Та уже тяжела. Во второй половине - Брячислав, холост пока. И когда себе невесту найдёт, супружницу, одним богам ведомо.
        Так что в зиму славянский град вступает уверенно. Спокойны люди за будущее: амбары полны, зерна в достатке, одёжа добрая имеется, и скотина также. Кормов скоту наготовлено с избытком. И овощей полно, и яблок диких с грушами немерено набрано. Грибов насушено, засолено. Ягод замочено. Так что теперь ждать весны и дальше строиться, осваивать земли здешние. Планы великие в жизнь претворять. По весне вновь караван в родные края послать, снова людей привезти на поселение. Послать видаков[33 - Видак - здесь: разведчик.] чертежи земель окрестных рисовать, искать полезное в землях. Будут ставить домницы, железо плавить, а ещё хочет князь построить корабль великий, по образцу получившегося нечаянно двулодника. Лес уже лучший отобран, сушится, уложен аккуратными штабелями. Ну, да посмотрят, что из этого выйдет. А пока…
        На счастье брата, если откровенно, тяжко смотреть. Тот милуется со своей Эпикой, надышаться не может, особенно после вести радостной. А князю тяжело. Уже столько времени без женщины… Теперь же, когда медные откочевали невесть куда за стадами турьими, полюбилось Брячиславу, оседлавши коня, вдоль озера ездить, пока снега не выпали. На душе спокойней становится и легче. Зверь вокруг сейчас сытый, нагулял запасы жира под густой шкурой. Конь добрый. Так чего не побродить по лесам золотым от осенней листвы? Поразмышлять в тишине над будущим? Град - как махина отлаженная. Всё само собой делается, без суеты. Всяк знает, чем ему заниматься. Есть свои работы, домашние. Есть и общинные. Так что без дела никто не болтается. Можно и князю от трудов непрестанных роздых дать себе. А коли нет жёнки горячей, что может быть лучше такой вот прогулки по лесам осенним, озёра Великие окружающим? Вот и едет всадник мерным шагом вдоль берега. Там на птичье гнездо полюбуется, тут зверя спугнёт водяного, прыгнет выдра в волны спокойные, хвостом ударит, закрутится вода в воронке. А бывало, лежит зверь спокойно на спине,
держит рыбину в лапах передних да грызёт неспешно. А как увидит человека невиданного, на коне восседающего, даже чуть приподнимется, любопытством обуянный. А Брячиславу смешно. Настолько уморительная мордочка у зверя, даже улыбается воин. Здесь ведь его никто не видит, и можно побыть иногда, на краткий миг, обычным человеком со своими радостями и горестями.
        Так и ехал князь неспешно уже три дня, отдыхом наслаждаючись, пока не услышал плач горький, безутешный. Рыдает кто-то. Безнадёжно так. Отчаявшись. Удивился славянин, любопытство одолело. Направил коня на голос. Ведь всадник по лесу без шума едет. Тонет звук копыт в почве лесной, мягкой, да ещё толстым слоем листвы палой покрытой. Ветки конь раздвигает, те на место возвращаются, как проедет человек. Не ломает их. Раздвинул конь орешник грудью, и выехал князь на полянку крохотную. Там родничок бьёт небольшой. А посередине прогалины свалены в кучу несколько мешков не мешков, котомок не котомок. Кули какие-то квадратные, тощие. Иголками сосновыми вышитые. И на них сидит девица с ногой распухшей, роду-племени медного. На голове повязка узкая, через лоб пущенная, вышитая бисером[34 - Общепринятый среди племён Америки знак незамужней девушки.]. Волосы цвета воронова крыла в две косы длинные заплетены. Платье на ней кожи тонкой. Тоже с узорами. Рядом нож каменный лежит да лук охотничий с десятком стрел. Ещё шкура турья. Тоже выделана, но с мехом. Вроде одеяла. На ногах… Тут Брячислав и замер: на одной
ноге что-то вроде лаптя кожаного. А вот вторая - вся синяя, с багровыми пятнами. Да и вывернута безобразно. И вот девица эта и плачет безутешно. Заметила всадника невиданного, схватилась за лук, натянуть пытается, только руки дрожат, стрелу ухватить не может. Тут Брячислав с коня спрыгнул, ногой у неё оружие выбил. Меднокожая за нож хватается, но славянин каменное лезвие двумя пальцами взял, и хрупнул кремень под его рукой жалобно. На половинки развалился. Замерла девка, глаза прикрыла. Дрожит мелко-мелко. Князь по сторонам огляделся - не засада ли? Но не слышно никого и не видно. И следов свежих не видать. Присел на корточки перед девой, бережно ножку взял за пятку, осмотрел внимательно. Ясно всё стало. Сломала девица ногу. Видел такое Брячислав не раз. Воин всё же… А свои соплеменники, видать, её оставили, чтобы не держала род, который на кочёвку уходил. Дали припас какой-никакой, а дальше - прости. Или сама с голоду помрёшь, или зверь лесной сжалится, мученья твои прервёт. Суровый, видать, у медных закон. Жестокий.
        Поднялся Брячислав на ноги. Снова осмотрелся. Сумки-конверты уже пустые. Видать, не первый день девица эта здесь сидит. А почему нога стала такой, тоже ясно - за водой ползала, кости поломанные шевелила. Вот и… Смотрит на неё князь, думает, что делать… Лицо у неё тонкое, правильное. Красива на удивление дева. Совсем как у славянского племени девицы, только кожа темнее. Оставить её, как родичи решили? Только не привыкли славяне человека в беде бросать! И что же делать-то? Взял её одеяло меховое, скатал в подушку. Привязал к седлу. Потом котомки девичьи вышитые в кучу собрал. Из седельной сумы вытащил скатку полотна узкого, коим раны бинтуют, повязки накладывают. Ножом засапожным махнул, ветку срубил в руку толщиной. Примерился, отрубил от той, сколь надобно. Затем вдоль на две части расколол. Снова на корточки присел, примерился, опять за ногу осторожно ухватился, а девица молчит, но уже глаза закатывать начала от испуга. Ладно. Приложил одну часть ветки к внутренней стороне голени, вторую - к другой. Подходит. Верно угадал. Взял рулон ткани, бережно бинтовать начал. Первый слой сделал, чтобы кожу
уберечь. Дева, похоже, догадываться начала, что бледнокожий задумал. Немного успокоилась. Чуть ровнее дышать стала. А Брячислав тем временем палки прибинтовал плотно. Чтобы не тревожила девица свой перелом. Ноге сейчас покой нужен, дабы кость срослась.
        Встал, вернулся к коню, снова в сумки перемётные полез. Достал оттуда каравай хлеба, мяса сушёного кусок, протянул меднокожей. Та чиниться не стала. А может, оголодать уже успела не на шутку. Сумки-то её тощие, пустые. Сходил к роднику, воды принёс в туеске. Напоил. Поела, попила. Заёрзала, на мужчину глядючи. Алеть щёки начали, ну куда уж больше-то? И так кожа красная. Понял князь - стесняется его. А дело делать нужно. Усмехнулся, взял коня под уздцы, отошёл в сторону, уздечку за ветку завязал, сам за кусты зашёл. Ждёт. Долго ждал. Потом вышел. Девка сидит спокойно. Не боится. То ли не сильничают меднолобые своих, то ли просто не думает об этом. Но лицо спокойное. Смотрит на мужчину уже с любопытством. Повязку трогает, дивится невиданной ткани.
        - Ну что с тобой делать-то? - молвил князь, а у самого вдруг сердце ёкнуло - улыбнулась девица слабо-слабо, но личико её вдруг таким стало… И сразу словно теплом повеяло, душу лаской окатило.
        И уже не думая ни о чём другом, наклонился Брячислав, подхватил её на руки. Забилась было дева, царапаться стала, да князь её к коню понёс, усадил на подушку меховую. Конь всхрапнул, ушами дёрнул, и замерла красавица. А князь ей пальцем шутливо погрозил, вернулся к тому месту, где она прежде сидела, сгрёб все сумки-конверты и на коня навьючил. Сам в седло запрыгнул, тронул жеребца. Обратно. Девица вновь задрожала, да на её страх славянин внимания боле не обращал. И правильно, вскоре та затихла, успокоилась. Даже чуть прижалась спиной к груди воина. А раз князь ей руку на талию тонкую положил, когда конь по оврагу взбирался, так даже вздохнула благодарно.
        Вернулись в родные места. По пути спали на одной шкуре, другой укрывались, ночами холодными друг дружку грели. И тут из кустов волкодав громадный вымахнул, зубы ощерил, зарычал, дева в своего спасителя вцепилась, закричала жалобно. Прикрикнул Брячислав на пса, тот утих. Рядом побежал. Вот и дорога в лесу прорубленная открылась. Едет князь, а дева сидит уже спокойно. Не царапается, не кричит. Словно в привычку ей всё. Проехали по граду, во двор терема въехали. Князь поводья конюшим бросил, повелел позвать Путяту-жреца, да баню топить, ну и жёнок кого. Сам деву лесную на руки принял, в горницу поднялся. Той любопытно. Смотрит по сторонам, но молчит. И спокойна - на диво просто. Не шарахается, не кричит. Внёс в опочивальню, на ложе уложил, мехами драгоценными устеленное. А там и жрец явился, и жёнки две дружинников. Путята повязку, князем наложенную, снял, головой покачал, на распухшую лодыжку глядя. Начал прощупывать осторожно. Девица губу прикусила. Раз не выдержала, вскрикнула от боли.
        - Кость в двух местах сломана, княже. Да ещё она её разбередила. Словом, плохо дело.
        - Что, ходить боле не сможет?
        Жрец рукой махнул:
        - С чего бы вдруг? Сможет! Но прихрамывать немного будет.
        Облегчённо вздохнул Брячислав, а жрец на девушку внимательно смотрит, на узоры, что по её платью вышиты.
        - Видел я такие знаки, княже.
        - Я тоже.
        - И где ж ты такую красу лесную выискал? - полюбопытствовал.
        - На грядке выросла, - буркнул Брячислав.
        Жрец улыбнулся:
        - Надо и себе такую поискать будет…
        Ушёл жрец, а князь велел жёнкам девушку помыть, благо баня подоспела. Те кивнули. Брячислав тростиночку на руки подхватил, а она приникла к нему так доверчиво, голову на грудь положила. Жёнки даже руками от умиления всплеснули. Сам понёс. И кажется ему, что всегда деву лесную так и носил. Прежде когда-то. Настолько всё… знакомо, что ли… Или просто нечто забытое вспоминается… Да и у неё, похоже, такие же ощущения.
        Потом ждал, пока её отмоют. Там, правда, без драки не обошлось, ну да славянки - девки крепкие. Как меднокожая ни царапалась, отмыли, отскребли, и кожа даже светлее стала. Чуть-чуть. Натянули на неё рубаху белую. Позвали князя - забирай своё чудо лесное. Та на лавке сидит, смотрит злобно на женщин, едва не шипит, как змей подколодный. Но Брячислава увидела, сразу успокоилась. Он её опять на руках наверх отнёс, вновь на ложе уложил, полостью медвежьей прикрыл. А тут уже и Гостомысл с Эпикой, и Путята вернулся с белой глиной. Первым любопытно, кого там брат и деверь в лесу нашёл. А жрец лечить явился. Ногу надо обездвижить, а перед тем косточки сложить. Пока жрец свою глину особую мешал в ведёрке крохотном, деву напоили отваром маковым. Она и глаза закрыла. Слегла. Жрец стал на ощупь кости править. Потому и усыпили меднокожую, чтобы больно не было. И воин сильный, бывало, криком кричит от такого… Потом Путята глину наложил.
        Устроил на ложе князь девицу поудобней. Двери закрыл в опочивальню, в горницу вышел. Брат глянул на него, и Эпика, вздохнули, пошли на свою половину.
        - Эй, вы чего? - опешил Брячислав.
        А брат смеётся:
        - Когда у человека такое лицо, разговаривать с ним бесполезно.
        Сообразил старший, о чём ему тот говорит, смущённо улыбнулся:
        - Что, так заметно?
        Эпика кивнула. Тогда Брячислав облегчённо вздохнул:
        - И ничего больше не скажете?
        Но ему только рукой махнули в ответ.
        Глава 17
        Вот и зима пала белым покровом. Отдыхает земля, к лету готовится, силу копит, чтобы по весне дружно всходы поднялись, леса вновь зазеленели, и трава сочная, скотине на радость, поднялась. И люди отдыхают. Как наступит весна да лето - не до того будет. Сутками в поле. Все. А поскольку град новый особый, то и уклад там жизненный по-новому устроен. Прежде всего кроме хозяйства ещё и воинские науки. Как издавна заведено, бои кулачные на рву замёрзшем. Девы иннуитские поначалу пугались, как мужчины их, сойдясь стенка на стенку, кулаками машут, друг дружку метеля без жалости. Всё старались дознаться, из-за чего мужья, как седьмой день месяца настаёт, так драки устраивают. Потом сообразили: уж явно не для того, чтобы обиды выместить друг на друге, да и объяснили им славянки приезжие, благо первые жёны уже на языке новом говорили прилично, что наука это такая. Приучает воинов к порядку, дисциплине, плечо друга в строю чувствовать. Законы честные соблюдать: лежачего не бить, ниже пояса подлые удары не наносить, да много чего ещё в запрете на таких стычках. Ведь не драка это пьяная, а именно - бой.
        Славянки и иннуитки язык общий нашли, хотя поначалу косились друг на дружку. Первые - что иноплеменницы неумёхи. Ни урожай собрать толком, ни еду нормальную приготовить, ни рубаху правильно сшить. Нет, иголкой-то чудинки работать умеют на диво. Да как сядут шить - так вместо понёвы кухлянка получается. А вместо штанов вообще не пойми что. А северянки диву даются, как это можно от холода страдать да ещё и, не дай боги, от голода помереть, когда изобилие вокруг такое. Рыба в озере не переводится. Бей себе лунки да лови. Каждая, почитай, утром на лёд выскочит, дырку пешней пробьёт, постоит чуток у проруби и, глядишь, тащит рыбину с себя величиной… Но всё же договорились. Что между собой враждовать? Ведь теперь одного рода-племени - новоземельские славы. Осталось где-то там деление на роды да племена. В прошлом, уже таким далёким кажущемся.
        Новый народ рождается на новом месте. Пришли сюда росавичи и кривичи, припятичи и лютичи, славы и русы. Названия разные у родов, да племя единое, славянское. Язык один, порядки одни, обычаи. Так чего делиться? Есть и другие народы: Брендан - ирландец, Йолла - тугаринка, Эпика - гречанка да Кими - гуронка. Так жену князя старшего молодую зовут. Тайна, на славянский говор если перевести. Поначалу-то подивились, кого вдруг Брячислав себе в жёны выбрал, привёз же из лесу себе чудо невиданное. Да в такие дела чужому заказано нос свой длинный совать. Потом удивлялись, когда князь её сам на руках из дома выносил, в меха укутанную, усаживал в саночки, полостью медвежьей накрывал да вёз по граду, выгуливал. Кумушки быстро донесли, что хотя и калеченая девица, да красы неописуемой. Жалели даже. Брячислав же на свою супругу надышаться не мог, сам ухаживал, на руках всегда носил, даже в отхожее место. Посмеивались люди. Ведь толком-то и не видел никто девицу. Коли на улицу выходит пара, так меднокожая в меха закутана так, что лишь глаза карие блестят из-под волос. Кое-кто и завидовал. По-хорошему,
естественно.
        По зиме же и свадебки новые сыграли - все десять сирот замуж в мгновенье ока выскочили. Одна за бывшего монаха вышла, а тот теперь со жрецами опытами занимается. Да механику, как по-гречески наука сия обзывается, делает вместе с кузнецами. Сделали махину тягловую из железа. Тяжёлая получилась, конечно, но мощная. Шестерней зубчатых добавили. Валов. Вместо людей теперь колесо толкать бычки будут. Или лошади. Поначалу так думали. Да измыслили жрецы новое диво. Оказывается, там, где рудник заложен, ручей быстрый течёт. Решили на нём колесо водяное поставить, многими допрежь невиданное. Готовили под него детали, тесали из дерева, опять же, вал специальный, на которое колесо приводное насадят, ковали. Ещё и ещё раз вымеряли детали будущей лодьи двухкорпусной. Убедились разумники, что на чудо случайно наткнулись, улучшить пытались, чтобы потом, по теплу, сразу строить и на воду спустить. Как лютень[35 - Лютень - февраль.] отшумит метелями, падёт на землю праздник Масленицы, так и заложат корабль невиданный. Ну да до того дня дожить надо. Но жили весело, трудясь дружно и не бедствуя.
        А на Коляду снова чуду дивились - вместе с нашими славянскими девками да парнями по дворам и прочие родовичи ходили. Сам Брендан частушки пел, Эпика голосом высоким колядки выводила, да ещё одна ей подтягивала, под личиной расписной укрытая, отплясывала лихо. Ну и прочие ряженые тоже. Знак Ярилов несущие, на гудках славянских да барабанах иннуитских играющие. Прижился круглый бубен среди народа. Понравился. Лишь когда колядки делить стали, по дворам собранные, тогда увидели, что девица незнакомая под личиной крашеной - жена князя старшего. Да и он сам рядышком, медведем обряженный. Изумила дева всех крайне, а потом и вовсе… Вынес князь блюдо невиданное - круглые диски цвета непонятного. Каждый сам разбивал колотушкой деревянной, народ угощал. С опаской поначалу брали, да потом за уши не оттащить было. И не мёд, а сладко! В сбитень кидали, распуская в воде горячей, - понравилось. Поведал Брячислав, что супружница его сие яство готовит из сока кленового. Собирают его по осени, пока лист держится. Знаками его упросила дева. Едва голову не сломал, пока сообразил, что ей нужно. Потом во дворе в тайне
на костре выпаривали, чтобы загустел в миске.
        И новая радость людям. Пояснил князь, что меднолобые оставили, называлось то пеммикан. Мясо вяленое в жире долго варят, потом прессуют между досками, прослаивают орехами лесными тёртыми да ягодами сушёными. Сверху также жиром заливают всё турьим. Хранится сие в шкуру промасленную завёрнутым. Сытно до невозможности, кусочек крохотный сил больше сала даёт раза в четыре, а то и в пять, поскольку в нём всё нужное для человека есть. Ну а чтобы не приедался, можно добавки разные делать. Да и мясо разное брать. Порадовались и этому рецепту - ведь можно теперь на лодьи запас еды по весу меньше брать в несколько раз! А освободившееся место - под грузы полезные! Кими показала, как готовить пеммикан нужно. Попробовали - получилось не хуже. Да наши девки сразу мудрить начали - капусту сушёную, репу такую же добавлять начали. А что, съедобно ведь!
        Нарядились горожане готовить запасы - как лёд в море стает, вновь лодьи поплывут в родные земли. Туда - меха невиданные, сведения о новом знании, травы пользительные. Оттуда - вновь людей. Народ здесь как воздух нужен.
        После дня Морозова[36 - 1 января.] снова крик новорождённого раздался. Родила жёнка одного из прибывших, уже беременной сюда приплывшая, а потом и пошло-поехало: что не седмица - прибавление в граде. Иннуитки так вообще в неделю все шесть десятков разродились. Бабы с ног сбились, роды принимаючи. А князья не нарадуются - прирастает град жителями! Анкана же у Слава уже второго ждёт, расцвела на диво…
        Так, в хлопотах и работах, вторая зима пролетела, снег стаял, да его почти и не было в этом году. Заложили двулодник, и к началу разноцвета уже тот на водах озёрных качался, пробные плавания совершал. Громадина! Но парусу и рулю послушный на диво и на волне устойчивый! А вместимостью - как три набойные лодьи сразу! Порадовались, опять же! Он теперь во главе флота славянского пойдёт домой. Поведёт лодьи в славянские земли, назад грузы нужные повезёт… Собирали князья людей, чтобы домой отправить за новыми поселенцами, снаряжали корабли по новой. Зимовку те перенесли хорошо, да и то сказать - тёплая была необыкновенно, быстро прошла. И поля новые успели распахать, вчетверо больше прежних! И посеять так же. Когда меднолобые назад к озерам придут, уже поднимется море пшеничное и ржаное. Правда, переживают князья, что вновь воевать придётся. Но надеются на лучшее - пленников отпустили восвояси? Отпустили! Толмач у них теперь имеется, чтобы речи вести, - Кими-гуронка. Она уже бойко на славянском языке разговаривает. Нравом добра, улыбчива - всем по сердцу пришлась.
        Скотина приплод дала обильный - жеребята, бычки да коровки, овцы ягнятся, птица домашняя плодится сказочно, да то, что здесь нашли, - туры дикие подрастают, уже не дичатся, к человеку привыкли. Слушаются. Чуд лесной щипаться перестал. Только фырчит недовольно, когда к нему в загон входят, зато зерно трескает, лишь шум стоит! Один бычок за Славом, как собачка, бегает, послушен на диво. Вымахал уже здоровый, а к славянину прикипел! Тот ради шутки сбрую придумал, оседлал чудовище здоровое и как на лошади на нём разъезжает. Брячислав увидел - долго подбородок чесал задумчиво. Знать, опять что-то замыслил…
        Огороды зеленеют, поля колосом наливаются. Тур явился. Значит, и меднолобые тоже прикочевали. Ждали долго - оружные вновь ходили. Но тихо на этот раз. Воевать не стали. Снова радость и надежда на лучшее. Ещё ушёл караван в земли родные с подарками невиданными, Храбр его повёл, вновь оставил молодую супругу тосковать одну. Ну не тащить же её через моря с пузиком! Кими цветёт, тоже со дня на день родит. Брячислав ходит довольный, в усы улыбается.
        Так и грозник прошёл. Озимые опять поспели рано. Собрали урожай ещё больше прежнего. Ну, да тут и поля больше гораздо, чем в первый раз, распахали, да и земля, похоже, к злаку новому привыкла. Волос турий по лесу люди собирают, промывают и расчёсывают - будет чем зимой жёнам славянским заниматься… Грибы, ягоды собирают, рыбу в озере ловят, вялят и солят. Благо до океана пробежаться, воду морскую выпарить нетрудно… Так и в этот раз послали лодью на добычу, ждут, когда вернётся. Рудники работают. Новые места уже разведали. Эх, людей бы побольше, вздыхают князья… Словом, мир и покойствие, словно Ирий с небес на землю сошёл. Даже не по себе как-то. Словно чует князь Брячислав, что если где-то на свете так хорошо, то в другом - напротив, нечто страшное надвигается.
        И словно в воду смотрел Вещий, как его уже за глаза называть начали, в отличие от брата - к тому прозвище Ухватистый прилипло. За то, что всякое дело в руках его словно горит… Пришли вести с первыми с рудников северных. Явились лодьи с грузом, а на них - посол. Старый знакомец. Старик оленевод с Зелёной земли. А поскольку теперь у славян переводчиков шесть десятков народу, то и переговоры куда легче прошли. Тот прибыл с предложением: хотят иннуиты торговать с народом добрых чучунаа, гигантов стальных. Предлагают зуб рыбий драгоценный, меха зверя морского, плёнку непромокаемую из кишок того же зверя, девок молодых и слёзы Солнца. Про последнее, правда, сначала не поняли, потом уже, когда иннуит на стол груду самородков золотых высыпал, сообразили, о чём речь. Взамен просит старик наконечники для стрел, ножи, топоры, котлы да верёвки из шерсти тура лесного. Ибо те намного прочнее и легче кожаных. Вся рухлядь, естественно, из стали. Готов платить чем угодно, но нужно много, поскольку дедок не только от лица оленеводов-иннуитов приехал, но и как представитель народа соседнего, что живёт через пролив
малый, который зимой замерзает, на другом материке. И народ тот прозывается луораветланы[37 - Луораветлан - самоназвание чукчей.], и довольно велик для тех мест. Не одну тысячу воинов насчитывает.
        До того как чучунаа пришли, иннуитов тоже много было, только поубавили. Луораны, как сразу их сократили, на такое дело посмотрели, с шаманами посоветовались на большом сходе и порешили войны не начинать. Особливо когда с ножами познакомились. Зато, поскольку головы у них не только горячие, но и умные, задумали себе новые пастбища отвоевать для своих оленей. А поскольку большими ножами, как у чучунаа, пользоваться не получилось за неимением, то постановили переоснастить более привычное оружие - луки со стрелами да копья. Ну а топоры и котлы - для хозяйства. Князья со жрецами долго совещались, взвешивали все за и против, потом всё же решились: секрета стали всё равно не вызнать этим новоявленым луораветланам.
        Так что порадовали старика доброй вестью. Отобрали товары нужные, всё славянам требуется, что дедушка привёз, и девок попросили побольше. Но только самых страшных, каких найдут у себя в племени. Дали ему образцы товаров, что готовы на торговлю выставить, отправили обратно со следующим караваном, за рудой идущим. Оттуда старик сам доберётся. Тот долго благодарил и обещал по первому снегу явиться за добром. Благо цены согласовали сразу, чтобы потом шума да ссор не было. Уехал иннуит, а народ затылки чешет - это что за ещё одна земля такая объявилась?! Чей мир? Кому принадлежит? Решили получше разузнать, когда гости торговые приедут. А дружинники холостые, коих ещё больше полутора сотен насчитывается, радуются - скоро невесты прибудут! Уж больно иннуитки им по нраву пришлись: идобрые, и ласковые, и послушные, а главное - работящие. И личики у них симпатичные, глаз радуют. Те, что первые появились, уже совсем своими стали, и молвой, и одеждой, и манерами. Так что народ ждёт с нетерпением. Ну а пока князья себе нервы жгут, думу думают.
        А ближе к осени, когда караван с родной земли прибыть должен был, и случилось лихо. Из лесу выбежал мальчишка меднокожий, весь в крови, от собак убегающий, кои своё дело делали, охрану угодья несли. Но не псы-волкодавы того мальца подрали, а злые люди. Ослабли роды, из которых Кими, жена Брячислава, была. И пришли с юга другие племена, напали на стойбища родовые, стали мужчин убивать, женщин мучать да сильничать, отбирать еду, заготовленную на зиму, да прочее имущество. Почти всех под корень свели. Осталось гуронов, может, двести человек, может, и того менее. Война-то началась ещё прошлой осенью, когда оставшиеся пришли на родовые пастбища, где туры кочевые зимовали. Много там племён собирается, но вот принят там закон особый, всеми племенами лесов и равнин одобренный, в честь чего особые пояса-вампумы соткали и раздали вождям племён. Какое племя идёт по осени в тёплые края, показывает всем свой пояс. Он у них что-то вроде значка жреческого, или охранного. Значит, с миром идём. А у этого племени пояс сей украли под покровом ночи. И не пустили их прочие племена на зимовку. Кое-как гуроны всё-таки
зиму пережили, пошли обратно по теплу. А вороги - за ними… Вот и осталось от народа могучего и великого всего лишь горстка…
        Переводит Кими несвязную речь, а у самой губы трясутся. Хоть и оставило её племя по осени в лесу, согласно обычаю, а всё же кровь - не водица. Не разбавишь… Обнял её муж, прижал к себе бережно, по голове погладил ласково. Успокоил свою ладушку. Не колеблясь отдал распоряжение: мальчишку перевязать да в город выживших отправить. Пусть гуроны идут к граду. Их не тронут, коли вредить не станут. С едой помогут. Жильё поставить - тоже. Зиму переживёт племя под защитой гигантов. А коли сунутся чужаки к поселению славянскому… И Брячислав меч на боку погладил многозначительно. Кими засияла, залопотала по-своему. Мальчуган, а лет ему не более восьми-девяти, кивает. Понял всё. Передаст обязательно. Знал бы князь, что его ждёт, когда мир заключать будут…
        Жрецы паренька осмотрели, раны перевязали, постановили - доберётся. Это со стороны страшно смотреть, а так - отделался отрок царапинами. С мальчуганом отправили десяток конных. И посланца вести доброй тоже усадили за спину одного из воинов. Поехали окольчуженные, в полной броне. Самых сильных коней взяли, самых злых.
        Потом рассказывали: когда из кустов выехали, всё племя на колени повалилось, голову прикрыли, своему богу молиться начали. Да парнишка спас положение: вскочил на седло и звонким голосом речь говорить начал, поведал, что ему супруга Брячиславова передать велела, волю мужа своего. Очнулись меднокожие от страха неописуемого, забегали, собирать свои шатры кожаные начали торопливо. А парнишка с двумя воинами переговорил, что с топорами железными за поясами были, знать из пленников прошлогодних, и показывает, что, мол, что-то там, поблизости. Один из мужчин тех подошёл, на славянской ломаной речи молвил: «Враги. Много. Там». Рукой указал. Знать, кой-чего выучил за лето работы. Конные воины быстро вперёд прошли, приготовились к сече. Да не рискнули лиходеи из леса высунуться из-за коней, никогда ими не виданных. Меднолобые быстро лагерь свернули. Воины и мальчишка дорогу показывают, в середине женщины волокуши с добром тащат, и дети с ними. С десяток стариков покрепче да подростков столько же племя с боков охраняют. Ну а славяне железнобокие - тыл стерегут. Потом один вперёд проскакал, чтобы собак от
спасаемых отвести. Не ровён час…
        Добрались до града без потерь. Только парень тот, гонец, поскольку пораненный всё же прежде был, сомлел. Пришлось его опять на коня посадить, да так и привезти. Меднокожих уже встречали. Выделили им место под шатры, на краю града, возле воды. Так спокойнее. Поделились едой. Кто ранен был, помощь оказали. Дали псам да волкам обнюхать, объяснили, что свои. Не трогайте. Ну а зверь что? Он умный. Иному человеку таким бы головастым быть. Поняли и те и другие. Тем паче что у нескольких сук, что привезли, уже потомство народилось. Лобастое, с мощными челюстями, в папаш-волков… Чужинцы-лиходеи было сунулись из лесу толпой, да когда из ворот града выехала конная сотня и вслед железная стена выстроилась, копьями да секирами ощетинившаяся, дали дёру, только пятки сверкали. И похоже, ушли совсем восвояси. Ибо уже и тур дикий тронулся с места в тёплые края.
        К князю пришли два старика от племени, поклонились, поблагодарили. Клятву мира принесли. Потом непонятную трубку достали, набили сушёной травой, коричнево-жёлтой, уголёк попросили. Подожгли. Дымок пошёл ароматный, но едкий. Каждый из стариков тот дым вдохнул по разу, князю трубку протянули. Кими в бок толкнула - делай так же. Вдохнул князь… Каким чудом удержался, чтобы не раскашляться, - непонятно. Глаза на лоб полезли, слёзы из глаз, горло словно песком продрало. Вернул чадящую трубку с поклоном. Старики довольны остались. По бёдрам себя пару раз хлопнули. Одобрение выказали. Поклонились, ушли. А Брячислав сидит чуть не зелёный. Нутро мутит, голова кружится. Хорошо, супруга сразу окна распахнула да помогла ему к воздуху подойти. Отдышался князь, в себя пришёл. А Кими поясняет: обычай такой. Трубка мира называется. Хочешь не хочешь, а надо. Иначе - война.
        Через неделю, как и ожидали, караван пришёл из родных мест с поселенцами новыми. Опять две с лишком тысячи. Только народ другой прибыл. Не те молодые да справно снаряжённые, что в первый раз. И старики были, и старухи, и дети мал мала меньше. Но одно общее было у всех: глаза словно у мертвецов. Пустые, бездонные… И речи вели страшные - вышли ромеи из своих каменных стен, начали славян огнём и мечом сечь, не щадят никого. Жгут городки и сёла, в Трёхликую веру обращают калёным железом. Брендан как услышал такое, темнее ночи стал. Сидел на завалинке с женой своей славянской, молчал тяжело. Потом рассказал, что ромеи с его народом раньше творили, как бы не хуже… Снова с юностью столкнулся. Правда, остановили византийцев. Кровью большой, но остановили. Собрались роды, да наняли ещё помощников из северных диких племён, в лютой сече перемололи силу страшную проклятого богами. Мало кто домой ушёл из врагов. Но и славянам досталось. Многие пали. Многие осиротели. Вот жрецы таких и собирали по всем градам да в новые земли отправляли.
        Слушает народ градский вести чёрные. У мужчин кулаки сжимаются, у женщин - слёзы на глазах. У всех. Без исключения. Эпика сына малого на руках держит, а у самой губы трясутся от услышанного. Потом поднялась, во всеуслышание отреклась от рода своего прежнего, от племени греческого. Попросила её славянкой считать.
        И груза мало привезли сюда. Почитай, ничего и не было. Лишь льна нечёсаного, да немного пшеницы на посев. Не знали посланцы, что здесь урожай невиданный, на всех хватит.
        И меднокожие своих выборных на общий собор прислали, Кими им переводила негромко. Те головой качали, но тоже видно - сопереживали услышанному. Гуронка пояснила, что подобной лютости здесь никто не выказывал. Правда, говорят, что где-то на полдень, очень далеко от этих мест, за Великими равнинами диких туров есть племя, что людей вместо мяса ест. Но столь далеко, что такое за сказку считают.
        Разбирали сирот по семьям, что детей, что старух со стариками - всех определили. Никого не бросили. Помогли потери близких и родных пережить, обогрели души замёрзшие добротой и лаской. Пожилым - словом добрым да уважением. Поначалу-то тяжело новеньким пришлось, многого пугались. Боялись людей меднокожих, зверей невиданных да чудов лесных. Потом привыкли. Оттаяли. Дело и детям нашлось, и старикам. Молодёжь по лесу бродит, грибы-ягоды да орехи собирает. Старики - что посильно. Кто ложки режет да прочие нужные вещи, кто оружие поправляет - перебирает кольчуги поизносившиеся, стрелы насаживает, оперяет. Их много нужно. Никогда в достатке не бывает, сколь ни наделай. Старухи с меньшими тетёшкаются, собрали грудничков да тех, кто ходить ещё не может, в единой большой избе, и бабки за ними ухаживают, а матери на работах общинных не отвлекаются. Прибежит такая, грудь достанет, накормит дитятко. Коли молока у иной недостаёт, товарки помогут. Не жалко. Род один. Племя одно. Чего делить? Нечего. Князья, конечно, жалеют, что такое случилось на родине, только что уж тут? Ждали-то мастеров, мужчин крепких с
жёнами, а вышло… Но это дело святое. Никто не ропщет. Тем более что от всех толк есть. И немалый.
        Храбр князьям доложился, передал тайные вести да поведал, что лучше двулодники строить. Уж больно хорошо кораблик получился. Вызвался по весне с отрядом охотников спуститься через леса к морю синему, там пристань поставить, кораблик такой срубить. Но, поразмыслив, порешили сделать иначе: вернуться в замерзающий залив исполинский, обойти берега да спуститься вдоль берега до этих мест. А туда направить отряд воинский, с припасами. Двулодник уже опробован, проверку прошёл делом. А на новом месте из сырого дерева рубить - толку от такого корабля не будет. Лучше леса заготовить поболе, чтобы через год-два построить хотя бы четыре-пять подобных.
        Йолла услышала, какие речи муж ведёт, которого два месяца не видела, разозлилась. Словно огнём вспыхнула. Мужчины посмеялись украдкой - будет охотнику-розмыслу дома на орехи. И верно - отлучила тугаринка супруга от ложа на неделю. Пока тот не взмолился, не пообещал с собой взять в путешествие неведомое. Тогда только отошла, простила.
        А вскоре снег пал, и в один из дней услыхали славяне звуки била оленеводческого - то гонцы от племён иннуитских да луораветланских едут, оленей погоняют. Везут товары обещанные да девок, как договаривались, самых уродливых…
        Глава 18
        Снова зима идёт. Неспешно. Спокойно. День за днём, ночь за ночью. Отшумели Колядки и Велесовы дни, миновала Мара и Кощеев день, Масленица пришла, пекли блины, круг Ярилин чествуя, первые капли увидели, с крыш падающие. Спокойно время прошло. Прибавилось ещё детишек в граде-поселении, повыходили замуж новые жительницы, которых на ножи да топоры обменяли. У некоторых в семье по второму ребёнку появилось, а у кого ещё нет, то ждали.
        Смотрит Брячислав на это, и сердце радуется. Растёт град. Не по дням - по часам. Прибавляется в нём жителей. Уже чуть ли не вдвое против прежнего народу стало. Кто здесь родился, кто с караваном прибыл. Сам князь второе дитя ждёт. И брат его тоже. Повезло им. Редко кому в жизни так удача повернётся. Живут душа в душу. Кими добрая, ласковая. Эпика-сноха такая же. И между собой молодки дружат, друг другу помогают. Мир да лад в семье. Благословили боги, видимо. Поначалу удивляло, что меднокожие из племени его супруги, кроме той трубки мира, больше в тереме не появлялись и с ней вообще не общались. Даже внимания не обращали, когда та на улице им навстречу попадалась. Потом узнал, что, коли оставили её одну, судьбу богу Маниту вручили, значит, нет её среди живых для них. Умерла, и обряд похоронный по ней справлен. Просто существует кто-то похожий на деву, её лик и душу себе взявший. Подивился князь - что только на свете не бывает!
        Жрецы для детей привезённых устроили обучение. Собираются отроки и девы в старой дружинной землянке, которая теперь ненужная стоит, и учат их грамоте и счёту, наукам разным. День занимаются. Потом по домам. А вечером смена приходит - отцы их и матери и даже из племени меднолобых, что со славянами зимует, отроки и жёнки. Последние, правда, языку учатся. Благо Кими по мере сил помогает. Путята-жрец сразу сказал, что каждый в граде должен грамоту знать, стар ли он, молод ли. Раз на новые земли пришли, значит, должны и уклад под себя создавать другой. Места другие - и жить по старинке не всегда хорошо. Качали головой многие, услышав эти слова, да победил жрец всех спорщиков одним доводом: мол, не будь нового, до сих пор в пещерах жили бы, сырое мясо ели и, как здешние, с камнями да костью на охоту ходили. Если бы дожили. Пораскинули умом люди, согласились. Не жажди душа человечья знаний, так и сгинул бы народ славянский в веках. Постановили - быть по сему. Каждый житель града должен грамоту знать и счёт. Запечатлели сие на досках дубовых морёных, кои повесили в центре городка на столб высокий вместе с
законами общины. Немного их, но каждый её член с молоком матери впитывает. Ибо говорят они одно - будь честен, совестлив, добр к своим. Живи для блага всех, и все будут счастливы, ибо каждый из общинников и для тебя живёт. Помогай соседу в делах его, и он тебе не откажет. Ну и ещё несколько таких законов вырезали, да к ним правду славянскую тоже добавили, древнюю.
        А чудесами рукотворными в другом месте занимаются, при храме. Туда отроков да девиц, что умом быстры, водить начали, свойства трав да ягод лесных лечебных рассказывать, какие каменья в земле имеются, объясняют, и сколько пользы они принести могут. Ибо нет ничего на земле-матушке, что не может быть полезным для человека…
        А там и Ярило в силу вошёл, прогрел землю, снег растопил, высушил луга и леса, поля и долы, настала пора поля пахать, людей на прииски-рудники посылать. Поскольку времени до того, как Ледяное море, которым прозвали залив величественный, что в море-океан дорогу держит, очистится от торосов и глыб из замёрзшей от холодов воды, ещё много. Выгоняли впервые на пахоту быков подросших, из того стада, что в лесу в закрытой долине паслось. Приучили их подчиняться человеку. Тянут могучие звери плуг составной, с острым лемехом. Режет тот землю, словно масло, отворачивает пласты жирные, ждущие, когда рука человека бросит в борозду зерно, жизнь дающее. Меднокожие, что в граде прижились уже совсем, даже насчёт изб стали поговаривать, диву дивятся, не могут понять, что бледные делают. Пояснили им. Через их же детей. Благо те очень быстро выучились языку славянскому. Да так всегда бывает: коли малым человек попадает в чужую страну или град, то учится речи намного быстрее взрослого.
        Да и нравилось им среди белых жить. Никто их не обижает, угощают разными диковинками, в школе наравне со своими учат. А праздники! На санках кататься с горки, или на коньках стальных по льду озера замёрзшего? А когда и в больших санях, да на тройке с бубенчиками, под пение гудков да сопелок - и горят тёмные глаза восторгом, и смех звонкий сливается в один весёлый гомон. Тем более что незамужних девок да вдов молодых среди меднокожих быстро холостые дружинники оприходовали. Взяли и с детьми, не больно чинясь. И разницы не было, что отец у дитя раньше гуроном был, - теперь другой папаша его воспитывает, своё имя дав. Правда, опять на всех не хватило. Остались ещё неженатые среди градских. Иннуитов до снегов ждать не приходится. Те на торговлю девок почти не привезли. Видно, в первый раз всех отдали. Всего-то двадцать доставили.
        Зато прочих товаров - полно! И плёнку лёгкую непромокаемую, коей трюмы затягивать на лодьях удобно, и зуб зверя морского, драгоценный. Китовый ус, шкуры, воды не боящиеся, слёзы солнца. Тех чуть ли не сотню пудов привезли. Князья со жрецами, подумав, решили половину в Аркону отправить, а вторую здесь оставить. На всякий случай. Вдруг придётся торговать с кем, а что лучше золота к оплате подходит? По себе судили. Старыми привычками. На да ладно. А луовары уехали благостные, поскольку славяне тоже сполна обещание выполнили. Повезли три тысячи наконечников стальных для стрел. Тысячу - для копий. Пятьсот ножей, да столько же топоров. Заодно договорились насчёт следующего торга, что тем и другим надобно. Расстались довольные друг другом, решив на будущее мир держать…
        Закончился сев. Наступила вторая страда - скота много, необходимо сено заготавливать. Да огороды, да лес, да стройка. И рудники… Не хватает рук, а тут ещё караван нужно в Аркону посылать, везти товары и золото, назад - поселенцев. Да и Храбр собирается вдоль берега земли новой пройти, спуститься дальше на полдень… Хоть разорвись! Вот и ломай голову, кого куда нарядить. Сидят поздним вечером оба князя, думу думают. Не хотят людей обидеть.
        Вдруг воин вошёл, доложил, что хотят вожди меднокожих с ними встретиться по делу очень важному, неотложному. Удивились братья, но позволение дали. Кликнули супружниц своих, поскольку явились опять старики. А они речь новую не освоили, толмач нужен. А Эпика - чтобы Кими не так страшно было. Уж больно боялась она бывших своих соплеменников. Явились молодки, поклонились по новому обычаю, уважение выказывая, сели, внимательно слушая. А старики речи завели нелёгкие. Над коими размышлять нужно, ошибок не делая. И быстро. Поскольку времени на долгие раздумья нет… Поведали вожди, что этим летом на Великих равнинах, где зимой дикие туры гуляют, состоится Большой совет вождей. Такой бывает раз в десять лет. И решаются там вопросы разные. Но явиться туда будет необходимо, поскольку если от какого племени никто не приходит, то считается это племя умершим, и из Пояса всех племён его убирают. А земли их и охотничьи угодья делят между остальными. Путь до места, где Совет будет, - два месяца пешего пути. Но если гуроны не явятся, то земля вокруг озёр Великих достанется кому-то другому, как жребий укажет. И тогда…
снова воевать придётся.
        Сказали старцы, словно припечатали. Сидят, смотрят глазами немигающими, что им славяне скажут. Братья переспросили Кими, верно ли она перевела. Та подтвердила и вспомнила, что, когда ещё дитём была, посылали великий отряд на такой Совет. Поскольку помимо всего прочего племени ещё и доказать нужно, что достойно оно на Вампуме племён быть. Что сильны воины племени, что плодовиты женщины их и можно такое племя считать могучим и уважаемым. Переглянулись князья - ведь если Совет порешит передать эти места другим меднокожим, то воевать по-любому придётся. А ну как те, что придут, не станут так, как гуроны, честно драться, а начнут поля жечь да вытаптывать, из засад нападать, водоёмы травить? Что тогда?
        Вожди, угадав мысли их, снова слова произнесли. Коротко, но ясно: осталось от племени всего сорок человек. Остальные все в славяне ушли. Их род приняли. И им, оставшимся, даже не собрать достойное сопровождение. Скво[38 - Скво - женщина.] молодые в жёны к славам ушли, и довольны этим. Мужья новые их не обижают, в рабстве не держат. И женщины из племени мужей к ним тоже как к равным относятся. Это хорошо. Детей племени так же приняли. Как своих. Разницы не делают между ними и своими. Это тоже хорошо. Старикам и старухам племени славы помогают, почёт и уважение к возрасту и опыту выказывают. И это очень хорошо. Не считают бесполезными, помогают во всём. И потому вожди, посовещавшись в своём вигваме, порешили просить славских вождей представить их на Большом совете племён как единое племя. Послать своих воинов в Великие равнины от лица и славов, и гуронов. Отряд должен составлять сто воинов и десять женщин. Первые должны быть могучими и умелыми. Вторые - красивыми и здоровыми. И теперь вожди хотят ответ услышать. Ибо времени до Совета совсем немного осталось.
        Переглянулись братья, уж больно заманчивое дело предлагают им меднокожие: прими славов Совет как племя, земля, ранее гуронам принадлежащая, бескровно под их руку перейдёт. Кроме того, посмотрят, кто живёт на этой стороне, узнают, сколько племён. Ну и торговлишку завязать можно. Опять же прибыток и граду, и Арконе… И уже внутренне всё решив для себя, согласие дали. Вожди обрадовались. Даже на их лицах недвижных прочесть можно было великое облегчение. Порешили завтра дружину требуемую собрать. С ней пойдёт сам Брячислав. Возьмёт с собой Храбра. Нечего ему двулодник гонять. Поначалу лучше разведать, что за народы здесь обитают. Так что разницы между походами не будет. Возьмут и всех холостых с собой. Их как раз сотня и наберётся. Все на конях, естественно. Побратима Храброва, Слава, тоже возьмут. Благо тот тура своего выдрессировал так, что теперь мужчине молодому коня не нужно. А поскольку тур у здешних жителей что посланник их бога Маниту, то коли такой под Славом ходит, значит, в любимцах бога такое племя. Как-то сразу, не обсуждая, порешили принять имя новому племени, данное меднокожими, и с
нынешнего вечера град назвали Славгородом. А жителей его славами.
        Распрощались с вождями. Проводили до дверей лично. Уважение оказали к возрасту и статусу. А потом давай судить-рядить, кого из женщин послать. Ну да тут ясно, что Йолла, супруга Храброва, с ним поедет. Обещал он ей. А раз поход изменился, то пускай туда едет. Тем паче что тугаринка в седле родилась и, если что, из лука любого ворога в ёжика превратит. Порешили ещё Кими взять. Толмач нужен. Куда же без него? Гостомысл на хозяйстве останется, а Крут с караваном пойдёт. А кого ещё? Ну, раз Слав идёт, так и жёнку пусть с собой прихватывает, Анкану. Судили, думу думали долго, но к утру всё обговорили да порешили. На том и покончили с делом важным.
        Едва Ярило небо осветил, собираться стали: выбрали лучших коней, доспехи, оружие. Собрали провизию. После обеда двинулись. И Путята-жрец с ними. Он, пока гуроны славянский язык учили, их молву освоил. Ну да для того, кто помимо родной ещё два наречия ведает, латынь и ирландский говор, четвёртая речь не так и сложна. Во всяком случае, объясниться мог. Перевезли посланцев на ту сторону одного из озёр, раньше в те места руки не доходили добраться, а теперь вот путь показали. Как приплыли, так и ахнули - прямо от воды начинаются те самые Великие равнины, о которых речь шла. Вскинул всадник передний шест со шкурой телёнка бизона, в цвет мира выкрашенной, белый. Чуть ниже шкуры - пояс висит. Правда, не племенной вампум заговорённый, а княжий. Алого сафьяна, с бляшками золотыми и серебряными дивной работы. Ради такого Гостомысл свой с праздничного кафтана пожертвовал на благое дело. Вожди меднокожие как подарок увидели, так и рты открыли - чудо невиданное! Не ракушки да бусы, а металл непонятный. Прежде незнакомый.
        Позади всадника Брячислав едет. Возле - Слав-Волк на туре буйном. Рядом с ним - десяток воинов. Потом женщины. Йолла с оружием. Изготовил кузнец ей оружие по руке, как подарок побратиму на свадьбу. Далее - опять воины и две телеги, на коих припасы дорожные да подарки вождям племён и богу Маниту. Замыкают колонну опять же воины. Доспехи пока не надевают. Лишь оружие на поясах да у сёдел. Едут в рубахах белых, вышитых узорами алыми, у всех знак Громовника на груди. Един знак - одно племя. Брячислав повелел пока латы скрывать.
        Ходко идут. Куда быстрее пешего. Телеги путь не сдерживают, быки шагают, веса не чуя. Лошадей никто не гонит. Идут привычным ходом. Псы и вовсе, взяли двоих - волка и волкодава, носятся вокруг каравана великого, ранее в этих краях не виданного. Передвигаются от водоёма к водоёму. Становятся на ночёвку - варят кашу, благо топлива хватает, навоза от туров солнышко насушило много. Воистину, стада неисчислимые здесь пасутся… Чем дальше на полдень, тем теплее становится. Трава гуще, но лесов нет. Впрочем, и без них дичи хватает. Главное - вода в достатке. А с умением и хваткой уж точно не оголодаешь. Так что идёт по равнине Великой караван, не бедствует.
        Примерно на полпути, через две недели стали встречать попутчиков, в ту же сторону двигающихся. Такие же точно отряды по сотне воинов и десятку дев. Только пешие все. Хотя тоже несут знак мира и пояс на шесте. В одеждах праздничных, замшевых, узорами изукрашенных. Не ведают меднокожие лошадей. Нет их на равнинах Великих. Не водятся. И потому застывают, изумлённые, краснокожие воины и девы, увидев людей со светлой кожей и такими же светлыми волосами на зверях невиданных. А пуще того - при виде всадника на могучем туре, владыке равнин, послушном своему повелителю, словно пёс. Да и собаки у чужаков тоже невиданные. Громадные, под стать самим людям, да ещё и волк с ними бежит послушный, ручной. Падают ниц при виде чужих белолицых людей меднокожие люди, вжимаются в землю, пока не проследует мимо караван.
        Наконец вышли посланцы племени славянского к реке огромной, широкой, края не видать. Воды неспешно несёт к морю дальнему та река. Пошли вверх по течению, как им рассказано было. И к вечеру второго дня пути явились в условленное место. Два дня до Совета большого оставалось. Но занято оказалось то место, на котором хотели остановиться чужаки, хотя ранее принадлежало племени гуронов. Заняли его сенека, похваляющиеся, что теперь они хозяева земли, принадлежащей прежним владельцам. При виде ужасных зверей задрожали захватчики, но не стали белокожие ссориться или требовать чего-либо. Разбили лагерь посреди становища огромного на свободном месте, не выказывая ни удивления, ни страха, ни любопытства. Спокойно, как полагается сильным людям. Сбежались меднолобые со всех краёв, смотрят на пришельцев невиданных, вполголоса обсуждают между собой зверей, на которых те явились, одежды из шкур невиданных белых, словно знак мира из телёнка турьего, необычного покроя, пояс-вампум, символ племени, тоже чудесный, оружие их. Углядели среди бляшек золотых символ гуронов, загомонили вдруг, всполошились.
Переговариваются, глядя на стать воинскую - самый малый из чужих ростом выше любого из местных обитателей мира на голову. Самый высокий - на две. Вигвамы поставили чужаки неведомые тоже необычные - не островерхие, а квадратные и прямоугольные из выделанного меха невиданного зверя величины неописуемой, ибо швов не видно. Цельные полотнища у них. Гигантский, видимо, зверь, коли квадраты огромные, целиком вырезанные из животного. Знать, сильны не по-людски они. И звери их, на коих те явились, большие, выше человека, с волосами длинными спереди и сзади, до травы сочной свисающими. Девы у них - кто так же светловолосы и ростом велики, но гибки в стане, будто ивы прибрежные, кто из племени северных пастухов, а кто и вовсе неведом - волос длинный, чёрный, а лицо светлое, как у прочих. И одна красавица из племён, здесь обитающих, с вождём их, похоже. Поскольку прочие слушаются того человека. Но самое главное - тот, кто ехал на могучем бизоне, боге прерий, огромен и могуч, словно сам Маниту… Пощупать бы их мешки, попробовать женщин, сравниться силой, да знак мира над ними висит вместе с вампумом. Знают
пришельцы обычаи племён. Значит, надо ждать решение Совета. Что тот постановит. Благо всего два дня осталось до полной луны. Тогда соберутся вожди в круг, выкурят трубку мира, выслушают предзнаменования шаманов, начнут решать вопросы, накопившиеся за десятилетие. А пока - только ждать и смотреть.
        …Бум. Бум. Ба-ба-бум! Грохнули большие барабаны, отбивая ритм. Закружились в ритуальном танце шаманы племён, стуча колотушками в свои бубны, закричали дикими голосами, к духам предков взывая. От белокожих пришельцев в круг волшебства никто не вошёл. То ли не знает их колдун плясок ритуальных, то ли противно ему. Внимают вожди пляске, склоняют в ритм ударам больших барабанов голову в парадных узорах из орлиных перьев. Занял место, раздвинув молча двоих самых сильных вождей, и белолицый вождь с плечами широкими. Зашипели было вожди, завращали глазами свирепо, пытаясь призвать наглеца к порядку, да тот просто взглянул на них очами светлыми, страшными, из которых сама смерть наружу глянула, приглашая присоединиться смельчаков на полях охоты к её воинам, и мгновенно затихли вожди. Исполнили древний закон, который требует мира.
        А шаманы уже диким стоном кричат, нечеловеческими голосами вещают зловещие пророчества. И ничего хорошего не обещают их слова никому: засухи, голод, мор. Хоть бы кто поведал приятное уху: мир, урожай, здоровье и счастье - нет, в один голос колдуны лишь плохое пророчат. Кончили шаманы свои пляски. Попадали на утоптанную их ногами площадку, лежат недвижно, лишь облитые потом обильным груди вздымаются. Бросились к ним воины племён, чтобы вынести прочь, пусть отдохнут великие волшебники, да вдруг вышел в центр шаман белоликих, в своей белой одежде, руки вскинул к небесам, и грянул вдруг гром из вышины, пронёсся вихрь над головами, срывая парадные уборы из окрашенных кровью перьев. Не бывало такого доселе. Никогда! Чтобы ветер Маниту обиделся на детей своих?! А чужой шаман вновь руки воздел, и с неба бездонного хлынул ливень, мгновенно костры шаманов потушил, прибил пыль, ногами плясунов поднятую. И по мановению руки белого шамана так же мгновенно утих. Лишь ещё белее стал шаман, показав свои чудеса, да на лбу пот крупный выступил, но на ногах стоит твёрдо. Не падает.
        Притихли все, ждут, что скажет пришелец. И скажет ли? Брячислав напрягся, смотрит вокруг, что теперь будет. Но лишь чёрные и коричневые глаза блестят в темноте внимательно, не мигая… И нечеловеческим голосом, не открывая рта изрёк могучий колдун свои слова. А говорил он неслыханное: что пришли сюда новые боги, и будут они отныне править под этим небом. И в доказательство своего явления и показали сии чудеса. Но боги эти не требуют всеобщего поклонения, ибо верить в них можно лишь по собственному желанию и повелению сердца. Не захотят люди поверить в них - новые боги уважают выбор племён и никого не собираются наказывать за безверие. Только и помощи не окажут, ибо она входит в обязанности прежних богов. Но великий Маниту признал себя сыном нового бога войны, пришедшего на землю бизонов, и тот принял это с радостью. А коли не верят слушающие белого колдуна, то вот оно, подтверждение! Вновь вскинул руки к небесам колдун, и грянул гром вновь. Ударила вдруг молния с чистого неба, вспыхнул огонь, приготовленный для Совета. И в пламени, вдруг взревевшем с небывалой прежде силой, явился лик огненный, не
виданный прежде никем из собравшихся. Открыло рот то явление, и пали ниц вожди, ибо нельзя было выдержать божественный голос обычному человеку. Видимо, поняло это божество, и вновь исчезло, и пламя костра притихло, продолжило гореть, как обычно.
        Только тогда ушёл из круга белый колдун. Тишина воцарилась, а вожди посмотрели друг на друга. Потом самый старый из них, из племени черноногих, достал торжественно трубку-калумет, набил табаком душистым, прикурил от уголька, божественной силой зажжённого, сделал первый глоток дыма, передал стоящему слева от себя вождю ассинибойнов. Тот повторил, передал дальше. Так и шла трубка мира от вождя к вождю, пока не добралась до белолицего чужака. Тот затянулся, но дальше не передал. Ибо стоял следующим за ним вождь сенека. Когда потянулся тот за украшенным перьями белоголового орла калуметом, чужак, минуя его, протянул символ вождю племени н’де, стоящего за ним. Удивились все, но промолчали. Слишком много неслыханного уже произошло. Но уже вернулась священная трубка к старому вождю, первому начавшему ритуал, и все уселись на ряд укрытых шкурами брёвен, составивших кольцо вокруг костра. Поднялся старый вождь, произнёс слово, обращаясь к бледнолицему:
        - Кто ты и почему сел на место гуронов?
        Словно ниоткуда выросла вдруг за спиной пришельца скво, и ропот ветерком пронёсся вокруг огня - никогда женщины не имели права присутствовать на Совете вождей. Но та произнесла громко и смело:
        - Я - Кими, дочь Быстрого Орла, вождя рода Совы племени гуронов. Я - его губы, его голос. Голос моего мужа, Могучей Руки из племени славов.
        Замерли вожди - ни имя, ни название нового племени им неведомо… А чужак начал свою речь, и скво повторяла их на языке людей:
        - Я, Брячислав Вещий, из племени славов. Народ мой называется славяне и живёт на древней земле за большой солёной водой. Два круга Солнца назад я привёл своё племя на эти земли. Основали мы стойбище, где живём в вигвамах и типи[39 - Типи - переносное жилище кочевых индейцев.] из дерева. Возделываем землю, разводим животных разных и желаем жить в мире со всеми… - Сделал тут чужак паузу, зорко всматриваясь в неподвижные лица вождей. Затем продолжил: - По незнанию, мы основали становище на землях гуронов, и в первое лето нашего пребывания там была великая битва, где множество воинов пало от нашей руки в честном бою. Многих мы взяли в плен, но отпустили после того, как прошло время искупления. Ибо таков наш обычай.
        Ропот пронёсся по кругу. Но чужой спокойно продолжал:
        - Но когда бог прерий вновь вернулся на берега Великих озёр, пришли к нам посланцы племени гуронов и попросились под нашу руку. Они желали жить в мире, не тая на нас зло за то поражение, что мы нанесли им прошлый солнечный круг. Не было и у нас обиды на них, поскольку дрались мы честно, не используя подлых уловок - грудь с грудью, рука против руки. И приняли мы мир. И взяли их дочерей в жёны нашим воинам. Вот тому доказательство. - Вождь рукой показал на свою жену. Затем вновь продолжил: - Приняв гуронов как равных себе, мы взяли на себя и заботы об их земле, об их стариках и их детях. Мы дали им кров, пищу и защиту. Но сенека желают захватить земли, ранее принадлежащие нашему отныне единому племени, потому мы просим Совет племён закрепить угодья гуронов за племенем славов, ибо мы теперь одно племя, одна вера, одна кровь. Я всё сказал. Хау.
        Поднялся пришелец, ударил себя кулаком в грудь, чтобы видели все, сел вновь. И неподвижно застыла скво за его спиной.
        Глава 19
        До Арконы благословенной добрался Крут с кораблями Славгорода благополучно и был встречен жрецами Святовида радостно. Пришлась ко двору и та треть даров братьев-князей, что передали они в знак веры. Подивились жрецы мехам невиданным, порадовались злату самородному, выслушали просьбы о людях. Ибо ничего, кроме новых поселенцев, не просили Брячислав и Гостомысл - всё, что нужно было, уже имелось на земле заморской. Но как раз с людьми и была проблема, причём великая: империя Трёхликого не унималась, нанимая племена франкские и германские для нападения на славянские земли. Провозглашали они и походы на неверных, к коим в первую очередь относили тех, кто поклоняется другим богам. И шли на помощь византийским легионам единоверцы из Галлии, Фракии, прочих земель, помогая в войне легионам Царьграда против персов Хосрова. Пала святыня Чернобогова, град Иерусалим в далёких землях, и иудеи вырезали тех, кто поклоняется символу креста, всех до единого человека[40 - Реальный факт персидско-византийских войн.]. Оно конечно, Чернобог проклят старыми богами, но уничтожать всех, не различая пола и возраста…
        На саму же славянскую землю непрерывно идут находники со степи дикой, из лесов франкских, желая примучить славян, обратить их в проклятую веру, сделать рабами своими. Появились жрецы Чернобога и на дальнем полуночье - племена финнов и норгов прислали своих гонцов с этими вестями. Изнемогает земля славянская от нашествий непрерывных, и дать людей жрецы просто не могут. Коли желают князья, пусть кликнут охотников либо другими путями сами себе людей добывают под руку. Ибо всех, кого могли, уже отослали жрецы Святовида. И больше нет у них власти над родами, чтобы в тяжёлые годы у них воев и жёнок отбирать. Огорчился Крут тем словам. Как воздух нужен народ на новых землях. И чем больше, тем лучше. Прямо и не знает дружинник, что ему делать. И время идёт - до ревуна-рюеня вернуться надо в град, ибо замёрзнет Ледяное море, и не станет дороги домой.
        Произнёс это слово, «домой», вслух и понял, что отныне действительно земли те новые - дом родной у дружинника. И сообразил, где ему людей взять. Подивился, что же сразу не додумался-то? Первым делом обменял оставшуюся часть добычи у жрецов на звонкую монету, золотую и серебряную, да продал им остаток мехов. Потом пошёл на рынок рабский, кликнул клич среди торговцев живым товаром, что на будущий год он готов выкупить каждого раба славянского племени, которого они привезут. А появится он, Крут, либо гость от него, в разноцвете. Готов даже залог внести, если опоздает, и оставит деньги в храме Святовида! Показал сундук с золотыми статерами византийскими, торжественно передал его воинам дружины храмовой, всем в белом, на белых же конях. Подивились купцы, но поверили. Ибо не бывало такого, чтобы славянин солгал. Противна ложь душе славянской.
        Посовещались работорговцы, пообещали на будущий год привезти всех, кого найдут, но не меньше трёх тысяч человек. На столько тот сундук потянул. Порадовался Крут, но будет то лишь в следующем году, да и привезут народ измученный, в полную силу работать не могущий. Его ещё откормить нужно будет да вылечить. На то время понадобится, понятно. Но не страшно это. Нисколечко. Ибо помочь родовичу - святое. А сейчас-то кого везти? Пусты корабли. Лишь экипажи на борту да воины. Пассажиров нет. Никого. Некого везти за моря, некого на новые угодья сажать.
        Но и тут Крут не опечалился, а послал глашатая по всей округе и граду, что готов выкупить он всех должников кабальных, кто не в силах долги свои выплатить, при условии, что те с ним пойдут. А таковых набралось едва ли не под тысячу: неурожай был в прошлом году да нашествие ромеев. Так что многие и многие задолжали, продавали себя в закупы, в рабы, лишь бы семьи да детишек прокормить… Похудела мошна так, что и дно видать, но доволен воин - поручение выполнил. Теперь можно и возвращаться со спокойной душой в новый мир!.. Грузятся люди на корабли, счастью своему не верят. Свободу получили! Избавились от постылого любому рабства! К тому же, по слухам, жизнь там, в новых местах, спокойнее и богаче, да и князья не столь жестоки, как местные богатеи. Наслышаны о них, и немало! К тому же, чтобы семьи не разлучать, разрешил Крут с собой их забрать, и многие решились. Да что там многие, почитай, все. Кто с собой детей везёт, кто идёт, потому что должны люди отработать за свой выкуп три года на новом месте, но разлучаться на столь долгий срок близкие не желают. К тому же и надежда, что на новом месте будет
лучше, и вольный дух, что требует нового, и любопытство человеческое извечное… И идут люди на лодьи стар и млад, мужи и жёны, отроки и девицы. Прослышав о таком, сироты приходили, коих много появилось в славянской земле после нашествия ромеев, просились уплыть с дружиной. Без надежды просили. Просто пытаясь что-то изменить в своей горькой судьбине… Никому Крут не отказывал - брал всех. Уж и недовольны жрецы, косятся на воина нехорошо. Разговоры строгие с ним говорят, пеняют на деяния неслыханные, а тот им в ответ одно:
        - Сказали, самому людей искать. Я и ищу!
        Злятся жрецы. Но терпят. Слово ведь сказано. Но, видно, совсем не по нраву им то, что творится сейчас в Арконе, ибо в ночь перед отплытием явились к нему двое старших жрецов, вызвали на пристань, молвили слово суровое: больше храм с князьями дел иметь не хочет. Вольны они, и пусть живут сами по себе. Ни на кого не рассчитывают, ни на какую помощь. А коли задумают вернуться на славянские земли - нет им сюда хода. И людям их тоже нет! Следующий год, поскольку, опять же, слово дадено, могут приплыть лодьи из новой земли сюда, но это будет последний раз! И больше ни кормить дружину, ни устраивать[41 - Помогать.] жрецы не станут. И кстати, за ссуженные на время лодьи чтобы плату не забыли внести да вернуть кораблики по приходе. Как хотите людей вывозите к себе. Больше мы вас знать не знаем!
        Выслушал Крут, нахмурился. Пообещал, что передаст слово в слово братьям сказанное. Ночь не спал, думал, как дело поправить, но ничего не надумал. А утром повелел паруса поднимать, в Славгород путь держать.
        …Услыхав слава, вскочил вождь сенека, ударил себя кулаком в грудь, потребовал слова. А получив разрешение, начал смеяться над гуронами, обзывать славов непотребными словами и лжецами, ибо нет у них вампума от племён, самозванцы они, наёмники из чужих земель. А гуроны добровольно отказались от своей земли, передав вампум племени им, сенека. В доказательство своих слов приказал тот вождь принести гуронский пояс, потрясал им перед всеми, бахвалясь, пока не встал Брячислав и не молвила скво его слова:
        - За бранные слова и клевету объявляют славы войну сенека. А сейчас вождь Могучая Рука требует поединка. Да не на оружии, а голыми руками.
        Гробовая тишина воцарилась на Совете. Неслыханные то слова. Ибо заповедано Маниту, что прийти на Совет племён и уйти с него должен каждый. Но и слова были сказаны неслыханные. Ясно одно, что кто-то из вождей лжёт, - дело тоже невиданное. И скорее всего - чужеземец. Ибо сенека знают давно. С основания земли. А он - только появился. И его народ даже ещё не признан на Совете племенем, равным прочим. Думали, рядили, решил жребий бросать. Кинули в мешок камни, чёрный и белый. Позвали слепого шамана, чтобы тот вытащил один из них. Коли белый - правда на стороне бледнолицего. Значит, поединку быть. Нет - лжёт чужак. И отдать землю ирокезам. Да проследить, чтобы повеление Совета исполнено было. Должны уйти чужаки. Восвояси. Иначе все племена Великой земли поднимутся против них.
        Выслушал решение Брячислав, сел спокойно. Стал ждать. Явился шаман, вытащил чёрный камень. Завопил обрадованно сенека, затряс вампумом над головой, но словно молния мелькнул невиданный нож чужеземца, распорол мешок жребия - и пал на землю… второй камень, такой же чёрный. Два одинаковых камня положили шаманы, желая отомстить белым людям и их шаману, явившему всем своего бога, пороча слово вождей. По-прежнему молча, как подобает истинному воину, поднялся бледнолицый. Навис над сенекой, вырвал у того из рук вампум гуронов, своей скво кинул. А потом… просто ударил один раз. С плеча. Да с такой скоростью, что никто даже не рассмотрел, как это произошло… Но пал сенека на колени, силясь что-то сказать, выплюнул вдруг ком кровавый с губ, рухнул навзничь и, дёрнувшись, затих, навсегда опозорив своё племя. Лишь отпечаток кулака был у краснокожего на одежде и теле и вмятина, до позвоночника достающая. Пробил чужак стальной рукой грудную клетку, раздробил все кости и позвонки. А потом ударил себя в грудь, и гордо произнесла скво его слова:
        - Кто ещё желает меня на битву вызвать?
        Не нашлось таковых. Все видели ужасный конец вождя сенека. Тогда спросил вновь чужак, а скво вскинула к Великому небу вампум невиданный алый нового племени:
        - Согласны ли вожди признать народ славов новым племенем и отдать ему земли гуронов и сенека?
        Опешили вожди. Ибо говорил тот так, будто уже выиграл войну, ещё неначатую. Ничего не сказали. Тогда чужак подошёл к шесту, на котором висели пояса племён, и сорвал вампум тотемный сенека, тоже бросил его своей скво. Потом повторил вопрос вождям. И вновь они ничего не ответили. Тогда чужак сказал по-другому, что просит он лишь признать его народ племенем, равным прочим, и отдать ему земли гуронов. Только тогда получил он согласие Совета, но вампум сенека не вернул. Не стал вешать его на Столб племён. Жест сделал отрицающий, и скво перевела:
        - Если не хотят вожди отдать славам земли сенека, славы сами возьмут их. Ибо между ними вражда. А значит - война. И не стоит прочим вмешиваться в дела двух племён. Ибо есть среди наших обычаев один, о котором знать всем следует, - кто придёт к нам с оружием, с ним и лежать на земле останется. Ибо нет пощады тем, кто поднимает руку на слава.
        Дёрнулись было вожди, ибо наглость чужака не знала границ, но деваться некуда - только что признали они бледнолицых равными себе… Совет сам собой затих, хотя многое ещё решить нужно было. Слишком много увидели меднокожие сегодня. И потрясение было очень велико. Вышли из равновесия невозмутимые вожди народов и захотели отдохнуть до следующего дня. Сказали все «Хао» иразошлись по своим лагерям.
        Лёг Брячислав со своей женой и спал спокойно. А Кими радовалась во сне, что стал такой герой её мужем. Поутру множество людей с медной кожей собралось возле лагеря чужеземцев, поглазеть на страшных великанов на невиданных зверях, и снова пришлось им удивляться. Выехали из рядов шатров двое: один - мужчина с белой кожей на владыке прерий. Второй - скво в чёрной кожаной одежде на невиданном прежде звере с луком в руках. А первый всадник со щитом огромным, никогда прежде не виданным, в рост воина, и на щите был глаз нарисован. Едва оказались они на равнине, свободной от зевак, как пустили оба своих животных быстрым бегом, и начала женщина стрелять из своего оружия в мужчину, испуская дикие крики. Никогда не видели люди такой стрельбы и искусства, ибо крутилась она волчком на своём животном, мчащемся куда быстрее самого быстрого бегуна всех племён. Вскакивала стоя на спину несущегося зверя, крутилась волчком, пролезая под брюхом своего животного на полном ходу, спрыгивала с него и вновь запрыгивала, и стреляла, стреляла, стреляла… Пять стрел висело в воздухе, а шестая была на тетиве. Все стрелы шли
точно во всадника, и казалось, вот-вот падёт он пронзённый страшной наездницей… Но владыка бизона не уступал воинским умением ведьме на невиданном звере. Его бык тоже бежал, словно спешил уйти от степного пожара, немногим уступая невиданному животному в скорости. И щитом сей воин владел на удивление, защищаясь так, что ни одна стрела не попала ни в бизона его, ни в самого всадника. И собрал те стрелы в одно место - в глаз нарисованный. А когда вернулись оба в лагерь, спрыгнул всадник с быка, подошёл к нему спереди, упёрся лоб в лоб, погладил за ушами, почесал возле рогов могучих. Замычал бизон довольно, потрусил неспешно пастись.
        Подивились ещё невиданному вожди, как волокушам на круглых дисках, которые тащили другие бизоны, ибо увидели, сколько клади на тех волокушах. Поразили их скво светлокожие, с волосами цвета снега. Ибо не распущены были их волосы, а уложены диковинным образом. Но больше всего удивила их пища невиданная, а точнее, как готовили они её. Принесли пришельцы воду из реки, зажгли костёр. Но воду они носили не в мешках, а в сумках из дерева, круглых, как диски их волокуш. Водрузили на огонь большой котёл, не из кожи, а из чего-то непонятного. Налили туда воду из своих мешков. Над огнём забурлила вода, бросили в неё зёрна неведомого злака, потом белый порошок добавили, мяса свежего, стали ждать, когда всё готово будет. Недолго пришлось в ожидании пребывать, ибо вскоре прогорели угли, и накрыли котёл тот великанский крышкой такого же материала. Убедились люди, что не страшен котлу жар огня, не боится он прогореть, как кожаный или деревянный, и тепло пропускает.
        Когда дошла еда до готовности, вышел мужчина вперёд, с большим черпаком, зычно позвал людей лагерных. Все построились в длинный караван, скво и воины, и каждого оделял раздатчик едой, не обделяя никого. Всем одинаково, никого не обижая. И ел вождь со своей скво такую же пищу, как его воины, да нахваливал. И запах от еды шёл необычный, ни разу никем не слышанный. Заставлял он людей глотать слюни от одного только вида. Несколько воинов нового племени поели быстрее остальных, одели своих зверей, умчались в прерию. Только были они - и уже у горизонта клубится пыль…
        Уйти никто не успел из собравшихся, опять пыль столбом, мчатся назад. Да не те, что уехали, а другие. Сошли на землю, получили свою долю, сели, едят, а зверей их другие спокойным шагом выгуливают. А потом вышел шаман их из палатки, и опустили воины и скво глаза, боятся встречаться с ним взглядом, чтобы не забрал душу чужеземец, не заставил рабом быть. А тот спокойно подошёл к общему котлу, получил такую же пищу и сел на траву. Ест спокойно, ничем среди других не выделяясь. Закончил, полоснул вдруг острым взглядом таких же невиданных прежде глаз цвета древесной золы, поднялся, простёр руки к небу, нараспев произнёс слова на неведомом языке. И все белокожие повторили за ним то же самое. А потом по своим шатрам разошлись. Постояли ещё зеваки, постояли, да и тоже пошли по своим местам, поскольку больше ничего интересного не предвиделось до начала второго дня Совета…
        - Что скажешь, Путята, впечатлили мы меднокожих?
        Жрец устало рассмеялся:
        - Думаю, до конца жизни своей чудеса помнить будут…
        - Ты лучше поясни, как Перуна смог позвать?
        Путята тяжело вздохнул:
        - Лучше не спрашивай меня, княже… У всех свои тайны есть. Одно скажу: Святовид почему-то не захотел явиться. Думаю, не дали ему жрецы из Арконы к своим детям спуститься. Не хочу худого говорить, да тяжко у меня на сердце. Да и прочие боги молчат. Лишь один Перун к нам благосклонен оказался, пришлось его о помощи просить…
        Брячислав насторожился:
        - Считаешь, Аркона нам будет палки в колёса вставлять? - И замер, когда жрец утвердительно сложил пальцы в знак «да». Не хотел он Кими расстраивать, тут же сидящую, а вслух произнёс совсем другое: - Что ты, княже? Они нас снарядили, людей дали, с чего бы им вдруг?
        Хотя руки его говорили совсем другое: «Княже, уже второй день непонятные предзнаменования. Одно скажу: глас богов молчит. А значит сие одно: мы сами по себе. Отказались от нас родовые боги. Лишь один Перун благоволит нам, ибо доволен он походом и богатой жертвой. Думаю, нужно Крута дождаться с вестями…»
        Закончил Путята речь тайную, поднялся с седла, попросил:
        - Дозволь, княже, по становищам медных пройтись, поговорить с народом местным.
        Но Кими опередила мужа:
        - Не стоит, Путята-жрец. Не станут с тобой люди говорить. Напугал ты их. Да и злы они за вчерашнее - впервые на Совете убивают кого-то. После него - да, можно. Но на Совете кровь пролилась впервые с начала времён.
        Оба славянина помрачнели:
        - А как же насчёт торговли? Мы хотели посмотреть, что другие племена на продажу и мену выставляют…
        Супруга князя вновь озарила шатёр своей улыбкой, пояснила:
        - Так то вам и говорить не надо. Идите между становищ, ищите шкуры бизона, тура по-нашему. На них и будут товары предложены. Да и нам бы так же стоит сделать.
        При словах этих переглянулись довольно оба мужчины - не заметила молодая женщина, что призналась в том, что уже не отделяет себя от славян, считая себя одной из них, ибо произнесла она «по-нашему…», наречие супруга подразумевая.
        - А если мы оба пойдём, отпустишь, лада моя? - молвил князь супруге любимой.
        Залилась та краской, словно маковый цвет, кивнула головкой красивой, повязкой женщины родившей, семейной, украшенной по славянскому обычаю. Тихо сказала:
        - Храбра возьмите с собой и Слава. Но пусть без жён идут. Не принято тут такое. Все вопросы решают мужчины и вожди…
        Доброе Кими посоветовала. Храбр - правая рука князей. Слав - мысли людские читает. Обман раскроет любой. Согласились оба, вышли из шатра, позвали обоих. Те явились тут же, и жёны за ними, как ниточки за иголкой. Йолла в одежде степной, чёрной кожи, в которой искусство езды кочевой по просьбе Брячислава показывала. Мол, если женщины у славов такие, то какие же воины? Анкана лебёдушкой плывёт, красоту свою и кротость показывает. Отучилась уже давно от северной походки, которой тяжести непомерные таскают. Переняла шаг у дев славянских плавный, степенный. Чай, двое уже у неё детишек, а и не скажешь, если не знаешь, - так же красива и стройна, как до родов. Но взглянул строго князь, приказ отдал остаться. А коли чем недовольны, пусть идут в его шатёр да супругу князя спросят, почему нельзя женщинам с ними идти. Лучше пусть возьмут жёны витязей Кими да пойдут к телегам, достанут оттуда шкуры выделанные и разложат товары славянские. Княгиня им покажет, как это делать нужно. Могут с товаром и сидеть - себя показывать да на других смотреть. Притихли обе, и иннуитка и тугаринка, впервые князь свою жену не
просто супругой поименовал, а княгиней…
        Идут четверо чужаков по большому стойбищу всех племён, смотрят внимательно вокруг. Чувствуют на себе взгляды разные: илюбопытные, и ненавидящие, одно понятно - равнодушных нет. Высматривают, кто что привёз из племён, что можно выменять. А что - купить. Острым взглядом отмечают знакомое уже. Или, наоборот, неизвестное. Увидели злаки, которых раньше не встречали. Зёрна жёлтые, крупные на невиданного размера колосе сидят. Рядом такие же колосья, но ещё нечищенные - сверху волосья торчат. Лист зелёный, грубый. Рядом - дроблёная крупа из этих колосьев. Остановились, смотрят. Да как появился возле товара сенека, сразу в сторону отошли. Полюбопытствовал воин, окликнул их, спросил дружелюбно, словно и не погиб вчера их вождь от руки белокожих, почему чужаки не интересуются больше маисом? Путята ответствовал, что ни к чему им время терять - к осени всё знать будут. Пленные расскажут. Вспухли мышцы на щеках воина, но сдержался он, заметив, что лишь осень покажет, каков урожай. Положил руку на пояс, на котором висела дубинка резная. Потом плюнул на землю, ушёл в своё стойбище.
        Дальше идут славяне, смотрят товар. Видят соль каменную, которую привезло одно племя с равнин. Запомнили кто, чтобы в будущем менять. Далее прошли - плоды крупные, алые, мясистые. Вышел к ним человек племени пуэбло, пояснил, что название этому плоду - томатль. Но сами они его не выращивают, а выменивают на солнечный цветок у соседей с гор. Показал и сам цветок солнечный, поразив славян до глубины души: чаша жёлтая, с небольшими листочками. Внутри - словно бы семечки тыквенные, но поменьше и чёрные. Их можно и так есть, чистя кожуру и съедая мякоть, можно из плодов и масло давить. Показал бутылочку из тыквы небольшую. Попробовал Путята на палец масло, лизнул, доволен остался. Пригласил на товары славов посмотреть, потому что готово новое племя этот товар покупать в большом количестве. Князю пояснил, что и вкус приятен, и жирно это масло на диво, словно сало кабанье или прочее, - попробовать бы стоило, можно ли жарить на нём и горит ли оно. Согласился пуэбло в гости к новому племени зайти, пошли дальше славяне. Много чего нашли полезного, гостей к себе много зазвали, но поразили их больше всего
яблоки земляные, коричневые. Их соседи пуэбло доставили - навахо, выменяв, а точнее, захватив у злобных майя, которые людей в жертву приносят. Пояснили навахо, что плод сей пекут в золе, и вкус у него божественный, достойный самого Маниту, хотя тот больше предпочитает маис. Но ни как выращивать его, ни как готовить ещё не знают они. Военная добыча, потому и не просят много. Позвали вождя навахо. Согласился тот продать яблоки земляные, имеющиеся у него, а за что - придёт к шкуре славов, выберет. Да снова ввязался в разговор прежний пуэбло, поскольку по тому, к чему проявили интерес чужеземцы, понял, что такие же земледельцы белоликие, как и его племя. Улыбнулся доброй улыбкой, сказал, что знает его племя и как сажать этот плод, и как убирать, и как готовить. И коли пожелают славы, расскажет им с удовольствием. Поблагодарили его белоликие, пригласили в гости зайти в их вигвам после Совета. Принял пуэбло приглашение. Обещал на следующий день после полуденного солнца явиться, ибо тоже интересно вождю, что могут ещё растить земледельцы.
        Глава 20
        В тот вечер Совет быстро закончился, потому как вождям не до рутины было. Быстро решили все вопросы и разошлись. Брячислав даже не понял, с чего тогда собирались, когда можно было и без говорильни лишней обойтись. Едино, что внимания заслуживало, что встал со своего места новый вождь сенека да кинул перед ним свою дубинку крашеную. Толкнула мужа Кими, шепнула, чтобы подобрал. Взял брошенное князь да о колено и хряпнул с размаху надвое. Вздрогнули вожди, а супруга любимая губу закусила. Побледнела даже. Сразу четверо ещё поднялись с места, кинули Брячиславу свои колотушки. Тот на них посмотрел, потом вынул нож свой из ножен боевой, булатной стали, хотел было рассечь, да удержала его руку жена, не дала непоправимое сделать. После объяснила, что, если ломаешь Топор войны, значит, живых людей не оставишь у противника. Закончится битва лишь тогда, когда все противники мертвы будут. Лютое дело. Смертное. Выругался про себя князь, да назад хода нет уже. Каюга, онондага, мохоки и тускарора поддержали братьев по крови. Онайда воздержались. Значит, не против одного племени война будет. А супротив пятерых.
Дёрнул Брячислав щекой недовольно, а в душе сомнения - справятся ли? То от Крута зависит. Сколь людей и каких привезёт. Но воевать славяне умеют. Да против стали и конных не попрёшь, и лучники у славов не чета здешним. И в битвах дружина училась драться куда более жестоких, чем здешние меднокожие.
        Припечатал про себя решение - справимся! Коль хотят здешние войны - они её получат. Настоящую войну! Коей не видели. То и хорошо, что на примере малом покажут остальным, что значит славов задирать! Брендан-ирландец машины свои наладит, жрецы зелье смертноносное для них изготовят. Собаки засады найдут да дома-стойбища. Ну а конная дружина вместе с закованными в сталь витязями всех вырубят, кто посмеет поднять оружие против нового племени. Так и будет!
        Поднялся князь с места, поклонился Совету, отдельно склонил голову перед теми, кто его людям войну объявил. Удивились все, зашептались, а Брячислав молвил:
        - Благодарю Совет за доброту его, что признали нас равными себе.
        Довольно заулыбались медноликие, задвигались. Лишь вождь пуэбло молчит, смотрит на слава чёрными глазами, и не обманул его предчувствий белоликий, закончил своё слово так, как и ожидал земледелец:
        - Принято у моего народа, что кто приходит к нам с добром - с тем мы дружбу крепкую держим. Но коли порешили пять вождей на нас войной пойти, пусть не удивится следующий Совет, ежели места их пустыми будут в будущем. - Закончил - сел.
        На том и разошлись вожди, объявив назавтра торговый день, и последний. Перед тем-то просто народ ходил, приценивался да выбирал, кому что нужно. А нынче будут договариваться, сделки заключать. Кому, сколько, чего поставить, где мену производить станут, чем рассчитываться… С утра, после завтрака люди и пошли. Ахали, застыв перед шкурами, на которых белолицые свои товары выложили: котелки и котлы железные, ножи разные, топоры, утварь всевозможная да наконечники стрел охотничьих. Девы возле них сидят, переговариваются весело, дразнят светлыми глазами молодых охотников, собравшихся на смотрины. У тех носы бледные от возбуждения - не видали ещё такой красы от роду! Даже представить себе не могли!
        Вожди более ответственно к делу подходят: выбирают, что в первую очередь необходимо, насчёт чего договориться с чужаками. Заодно думу думают: поддержать ли им племена, объявившие войну бледнокожим, или постоять в стороне, дождаться, пока не качнётся чаша весов в ту или иную сторону? Коли есть у них подобные вещи, из материала невиданного, который гибок и прочен одновременно, который ни камнем не поцарапать, ни, тем более, костью, может, и не стоит лезть в чужие дела? Да и ведьма их на звере невиданном многих задуматься заставила…
        Толпятся вожди, а позади них пятеро наособицу, те, кто воевать решил. Пришли не из любопытства. Хотят посмотреть, что у чужих есть. Над чем думать придётся. Как противостоять белокожим? А те своё показывают, и от каждого показа вожди только в грудь себя бьют одобрительно да кричат дружно «Хао!». Вышли одетые в белые шкуры славы, в руках - топоры. Сразу понятно. Поставили на деревянные рогатки бревно, в обхват толщиной. Взяли полосу из материала неизвестного, двое её задвигали, и посыпалась стружка мелкая белой пылью. Пахнуло тёплым лесом. А полоса всё больше в тело тополиное погружается, на глазах режет дерево. Охнули вожди - такой толщины ствол свалить не один день каменными топорами нужно махать, а тут до ста досчитали - и готов кругляк со срезом ровным таким, что можно все кольца годовые сосчитать. Ещё раз до сотни досчитали - второй кругляк. Его на первый поставили. Другой слав своим топором махнул, треснул с размаху - разлетелся чурбак на кусочки! Ни клиньев тебе, ни силу соразмеривать, поскольку не боялся тот, что сломается хрупкое лезвие. Двое сменили первых пильщиков, и вот уже готова
кучка чурбаков, и поленья наколоты. Уложили их в поленницу аккуратную, к будущему году готовые дрова будут. Сухие, словно лист на земле. Один из славов поленце взял, устроился поудобнее - завилась стружка из-под лезвия ножа. На глазах рождается фигурка зверя лесного. Узнают освобождаемого из дерева оленя. Быстро. Аккуратно. Вновь к небу клич «Хао!» вознёсся - оценили искусство резчика собравшиеся. Костёр поодаль горит, вода в котле булькает - то сбитень горячий варится, оделяют им желающих. Бесплатно. Просто угощают. Самые смелые пьют, причмокивают и дивятся, что вода бурлит, а материал котла пламени не боится. Весь жар воде отдаёт! А наконечники? Ровные, лёгкие! С таким стрела по ниточке лететь будет. Не вильнёт в сторону. Точно в цель угодит. Эх!..
        Вожди пуэбло и навахов сразу в шатёр к белоликим пошли. Не стали рты разевать, как прочие. Там их ждут уже, встречают гостей дорогих. Угостили пищей невиданной, напоили напитками, доселе не пробованными, обсудили цены, сговорились удачно для всех сторон. Довольны и продавцы, и покупатели. На будущий год порешили, что приплывут славы в уговоренное место, а место то - в огромном заливе на самом полдне. Там и станут товарами меняться. Навахо пообещали ещё земляных яблок привезти, добыть в походах. А пуэбло - томатов, сколь можно много, маиса немерено, масла цветка Солнца пятьдесят больших бочонков глиняных. Взамен - посуда железная разная, мотыги стальные, лопаты, грабли. Всё, чем за землёй ухаживать. Само собой - ножи и топоры. Наконечники. Ещё пообещал вождь пуэбло, что пошлёт со славами двоих своих людей, чтобы научили их растить томаты и цвет Солнца. Ну и посмотрят, что ещё можно обменять друг у друга, что земля сможет родить.
        Довольны все. Особенно навахо. Идёт, улыбается. У них этих яблок земляных - полно! Отбирают у слабосильных племён, что в горах живут. Те уже сами им плоды привозят, лишь бы не ходили к ним грозные навахо в походы. Так что спокоен и доволен вождь - договор с белолицыми он исполнит! И станет его племя богатеть и набираться силы. Тогда можно будет пойти соседей пощупать - тверда ли их рука, сильны ли их воины… Пуэбло тоже доволен - по нраву ему пришёлся хлеб. И белый, и коричневый. Куда как вкуснее и сытнее кукурузных лепёшек! И маленькие хлебцы, щедро политые сверху кленовым сладким сиропом. И каша из коричневой крупы под названием «греча». И пшено тоже, и горох. Вкусны и плоды чужаков «репа», «капуста». Разнообразить посевы не помешает. Даже очень не помешает! Ну а рассказать, как сажать земляные яблоки да томаты с маисом и подсолнечником - не страшно. Их, тех, кто живёт своим трудом на земле, не так много. И те племена, что землю обрабатывают, должны друг другу помогать. Не в войне. В труде. Так великий Маниту заповедал…
        Потянулись вожди один за одним в палатку белоликих, но большинство возвращались ни с чем. Готовы белые торговать. Только вот нет товаров на обмен. Довольны остались оджибве - их соль всегда всем нужна. И взяли пришельцы много драгоценной соли. И оплатили щедро. Готовы её брать постоянно и даже больше, чем сейчас, если будут возить её в становище их. А чтобы не обидели их ненароком воины славские, дал князь им знак свой, племенной. Круглый, с ликом невиданным и знаками непонятными - покажете его моим воям, проводят вас с почестями! Но несколько вождей янктонаев недовольны остались. Уповали они на табак, который в трубку мира кладут. Да только при виде отборных сушёных листьев лучшего табака вождь белолицых на ноги вскочил, руками замахал отрицательно, сразу в отказ ушёл. Неужели не курят в племени славов? Не может такого быть! Хотя, может, кто-нибудь уже поставляет им сушёный лист?
        В общем, расторговались славы удачно. Продали всё, что привезли, с большой прибылью, да столько же и нагрузили. Злорадствовали поначалу медноликие - как смогут белые столько всего утащить? Ведь сотня их всего. И ещё десять! Опозорятся воины? Навьючат на себя? Ибо женщинам не под силу перенести столько грузов. Да только белоликие опять всех удивили. Уложили всё на свои волокуши, впрягли в них по паре бизонов да, свистнув неслыханно, тронулись. Сотня и десять. Животные невиданные и бизон, послушный человеку. И знак племени над людьми, отныне равными прочим, славами… А пока остальные люди выходили на тропы, к своим местам ведущие, от белых уже и след простыл. Быстро несут их животные. Легко тянут неспешной рысцой и туры свои возки. Ну а люди - те к сёдлам привычные, как к земле. Спешат все домой - и товар есть, и вести добрые, и к войне готовиться надо. Ибо сказано - сделано. Хао!
        Едут всадники по степи великой, бескрайней, дивятся. Есть в старых землях Великая степь. И здесь также. Видать, куда ни приди, всегда увидишь подобное краям, в которых раньше жил. Хорошо, тихо. Знак мира охраняет караван. Пока не вернутся домой посланники, никто не смеет на них руку поднять. Так и едут. Пыль позади оседает, припекает Ярило. Начинает желтеть трава, но всё ещё сочна. Стада огромные турьи по пути вокруг, родники, озёра большие и малые. Весело едут, отдыхают. Ибо спокойствие на душе от видов величественных, и предвкушение великих подвигов. Не ратных. Мирных. Сколько землицы освоить ещё предстоит? Смотрит пахарь вокруг и невольно прикидывает, где лучше вспахать под поле пшеничное, где рожь с овсом посеять. Куда посадить горох сладкий, а где репа свои хвосты выпустит, наливаясь соками. Грады бы поставить по пути, заставы, да не скоро ещё славы этим займутся, ибо даже берега Великих озёр не освоены. Там дел делать - не переделать не одному поколению, ибо задумки велики у князя славянского, ой как велики! Желает Брячислав Вещий создать не просто поселение - государство великое, равного
которому на земле, людьми населённой, нет. Хочет он, чтобы рос народ его, богател. Хочет ставить грады и селения, пахать землю жирную, добывать из земли богатства рудные да новые знания осваивать, богов истинных славить. И они те, кто уже живёт на новой земле, первые из тех, кому думы эти воплощать предстоит. А что? И не такое славянам по плечу! Главное - дух, вера! А Брячиславу Вещему да Гостомыслу Хваткому каждый общинник верит, ибо не уклоняются братья-князья от дел. Наравне с простыми людьми лес валят, за плугом стоят, веслом машут либо топором брёвна тешут на стройке. А то и лопатой в землю вгрызаются, избы строя. Ни от чего не отказываются и нос не задирают. Простых людей продвигают. Вот Слав Говорун, прозванный так за то, что со зверем умеет общаться. Не в последних среди дружинников ходит. А Храбр Дальноходец? Простой отрок был. Из захудалого рода. Но вот стал уже и старшим дружинником, и верит ему князь старший, как самому себе. Самые трудные дела поручает. Да не делит князь общину на своих и не своих. И ирландцы теперь среди славов, и греки-ромеи, и иннуиты, и гуроны. Но все - славы. Одного
роду-племени, хотя цвет кожи у каждого разный. Ибо сказал князь вещие слова, что хоть разные мы с виду, а кровь у всех одна - алая. Так и держатся теперь общинники этого закона. Истинного.
        Едет неспешно Путята-жрец, свою думу думает. Почему вдруг боги отказали ему в просьбе помочь славам? Осерчали на то, что приняли те в свой род чужаков? Да нет, не может того быть. Ведь уже чуть ли не год прошёл, как гуроны славами стали, но всегда откликались и Мокоша, мать богов, и Святовид, и Велес на просьбу жреца. А тут вдруг молчанием наполнились небеса. И быть бы беде на Совете племён, коли не явил бы вдруг Перун, бог грома и воинов, милость свою нежданную, когда взмолился Путята всем богам славянским о помощи. Лишь он шагнул из наполненного зловещим молчанием Круга богов, когда жрец обратился к ним с просьбой. Бросил руку брата своего, Даждьбога, пытающегося удержать ратника в Кругу, взглянул неземными очами на стоящий перед ним дух жреца, протянул ему руку крепкую, в сталь закованную, дал слово своё. Но потребовал, чтобы признал старшинство отцовское его Маниту, бог меднокожих. Готов Перун его сыном назвать своим, принять как родовича равным себе. Ужаснулись боги, темнее ночи стали, выделяясь во мраке ликами своими. А Перун смотрел на жреца, улыбаясь - сделаешь ли так, жрец? Сделал.
Научили Путяту вожди гуронов, как вызывать бога прерий и гор, и позвал жрец бога с медной кожей, в убор из орлиных перьев обряжённого, с початком маиса в одной руке и мотыгой деревянной в другой. Явился чужой бог в Круг, как нынче Брячислав на Совет, только богу легче было - не нужна оказалась меднокожему женщина речи его переводить. Сам говорил на языке богов. Посмотрел Маниту на Перуна, подивился стали, облегающей тело того, кто хотел его усыновить, попросил смиренно славянского бога уединённой беседы с глазу на глаз. Ушли оба бога, да тотчас вернулись, ибо властны они над временем всемогущим. А сколь та беседа длилась, неведомо сторонним. Но признал Маниту власть Перуна, как власть отца. Признал себя сыном чужого бога, поблагодарил и жреца, что позвал его для такого дела. Как равного поблагодарил. Пообещал помочь вместе с отцом на Совете племён. И слово своё оба бога сдержали.
        Лишь после Совета, когда уже собирались славяне в обратный путь, явился во сне к Путяте Перун вновь и сказал, что отныне будет он жить в этих землях всегда и править ими вместе с сыном. А старый мир покинул Перун, ибо изгнали его боги из Круга богов. Но пусть не расстраивается жрец горестной вести - силён и могуч бог воинов, и давно уже хотел уйти от родителей, да не может славянин хлеб насущный лишь войной добывать, потому и терпел Перун столько лет. Но хвала изначальным - нашлись новые земли, нашёлся и бог земледельцев, которому защита требовалась, и пришлись оба бога друг другу по душе, нашли общий язык, договорились добром, не угрозами. И теперь будет этим миром править Перун-воин и сын его, Маниту-земледелец. Так вот и поведай, жрец, остальным, сказал на прощание бог, и мелькнула за стальным плечом доспеха воинского добрая улыбка Маниту, который держал початок маисовый и не только - вместе с маисом в руке бога и пучок пшеницы увидел жрец. И уверился в сказанном ему богами. В истине новой. И больше в Круг богов как ни пытался попасть жрец, не получалось. Не пускали его больше славянские боги к
себе. В закрытые ворота ломился Путята, да тщетно…
        Едут воины и жёнки, тянут туры телеги гружёные, мелькают дни за днями, и приближаются родные края, в которых град раскинулся новый, Славгород. Вот уже и поднялись на холм великий, блеснули синим озёра Великие. И встрепенулся Брячислав в седле, неужели показалось ему? Но скачет уже Анкана-иннуитка, остротой глаз с орлом поспорить могущая, говорит, что корабли прибыли, у града стоят, разгружаются. Что суетится возле лодий народу немерено. Обрадовался князь - люди новые прибыли! Значит, благосклонны к ним боги, дали жрецы людей и помощью не оставили.
        К вечеру въехали в град. Приветствовали их все, кто по пути встречался. Сдали лошадей и туров общинникам, доспехи, оружие вернули на склады воинские, разошлись по домам в нетерпении. Переступили Брячислав и Кими порог терема, там их уже Гостомысл встречает, и Крут с ним, с головой понурой. Лишь край лика виден темнее ночи у воина. Посуровел князь: итак война будет, а тут ещё вести дурные. Но с чего бы? Людей в граде как бы не более прежнего в два раза. Правда, худы многие на вид, и одёжка не справная, а ношеная и вроде бы с чужого плеча. И смотрят как-то непонятно на него, с опаскою. И удивлённо открывают рты при виде супруги княжеской, рядом с ним идущей. Подивился тогда ещё Брячислав, да виду не подал, не подобает ему.
        Эпика хлопотала, угощенье богатое выставила на стол путникам. Гостомысл радовался - брат вернулся жив-здоров, и вроде как удачной его поездка оказалась. Сели все за стол, лишь Крут молчит. Кратко поведал старший князь, что отныне славы - одно из племён новой страны. Приняли их остальные. Но придётся им сейчас с теми самыми лихими племенами, что гуронов истребили, воевать. Но спокоен он за исход войны. Не соперники те племена славам. И ростом малы, и коней нет, и стали-железа не знают. Да и, похоже, не так много у них воинов. А ещё - торговлю заимели. Прикупили товаров невиданных, продали своё удачно, завели отношения дружеские с другими племенами, станут меняться злаками земными, учить друг друга, как их растить следует.
        Крут немного отошёл, темнота с лица чуть спала. Потом его черёд пришёл говорить, старшего дружинника. И страшны были его речи. Тяжелы. Поведал Крут, где людей взял. Что пришлось ему рабов-холопов выкупать у хозяев, в том числе и у храма Святовида. За то осерчали жрецы на дружину, отказались отныне от помощи поселенцам, и впредь в земле славянской тем, кто стал жить здесь, отказано. Изгои они теперь. Рассказал Крут и о том, что на будущий год договорился он с работорговцами арконскими о выкупе всех рабов славянского племени и языка, которых они на рынок привезут, даже задаток внёс. Но жрецы потребовали плату за лодьи, которыми народ перевозят, и на тот же будущий год вернуть корабли с платой арендной за использование. А людей ожидается много. Едва ли не четыре тысячи. А сейчас он привёз почти две с половиной тысячи. И мужчин, и жёнок, и детишек. Просит Крут прощения у князей, что самовольно на подобное отважился, но явился к нему во сне дух неведомый, посоветовал так сделать. Словом, винится воин. И коли решат братья наказать его смертью за самовольство, так тому и быть. Ибо волей своей рассорил он
Аркону и Славгород, и вина сия безмерна. На том голову понурил, решения ждёт.
        А Брячислав глянул на Гостомысла, улыбнулся облегчённо. Не понравилось князьям, что жрецы им волю свою диктуют. А пожив здесь, поняли, что делать нужно и как устраиваться. И сомневались оба, что придут по нраву жрецам Святовида те задумки, что братья здесь исполнить хотят. А значит, ссора со жрецами лишь на руку сыграла славам, новому племени! И теперь не надо треть добычи в Аркону слать, всё можно на дело благое пустить. Ну а коли сдержат работорговцы слово своё, значит, будет их, славян, здесь достаточно, чтобы исполнить великое, им предстоящее!
        Ласковым словом Крута успокоили, попросили не винить себя, ибо сделал воин всё верно - позор своего родовича в рабстве держать! Не по славянской правде! Значит, раз решили жрецы расстаться с дружиной, пусть так и будет! Взяли ножи оба князя, разрезали себе шуйцы, капнули крови в вино греческое, привезённое Крутом, осушили кубок сей поровну и сказали следующее:
        - С сего дня, третьего года нашего исчисления, основано племя новое, славами прозываемое, вольное, никому не подвластное…
        А с утра послали воинов объявить эти слова по граду, донести до каждого, чтобы никто не сказал потом, что слов этих не слыхивал.
        Глава 21
        Град взволновался. Не каждому по нраву слова князей пришлись. Да и испугались многие, что не увидят больше родную сторону. Гуроны, что в граде жили, тоже забеспокоились - а ну как покинут их защитники землю эту? Неужели умирать придётся в борьбе неравной против тысяч сенека и их союзников? Услышав такое, братья-князья не стали дело в долгий ящик откладывать, созвали Круг большой, на поле чистом перед стенами городскими. Лишь часовые остались на постах, а так все собрались, и стар и млад. Те, кто уже здесь время прожил, спокойны были. Убедились люди в том, что жить здесь можно. И жить хорошо, лучше, чем на старых местах. Да и время своё дело сделало. Обвыклись на новом месте, старую сторону забывать начали. Стёрлись помаленьку черты знакомых и родных. Да и то сказать - сам себе хозяин, не надо гнуть спину на общинных богатеев. Князья не злые, лишнего не требуют. Дружбой и уважением людей дорожат. Если что делают, то на благо всех общинников. И заботятся о народе под своей рукой, стараются труд их облегчить, законы придумали всем по нраву. Так что первые поселенцы уже на их стороне.
        А новенькие что? Есть договор на три года. Так чего тогда раньше времени шум поднимать? Коли пожелают вернуться домой, то высадят их князья потом на славянской земле близ острова Буяна, где Аркона находится. Не будут же их жрецы по воде, аки посуху, изгонять из славянской земли? Так что не стоит дёргаться. Вы люди подневольные. Пока срок свой не отработаете, будете здесь жить. А без дела, без крыши над головой да без еды сытной и одежды добротной вас никто не оставит, ибо это - закон племени славов, о чём на досках закона прописано! Что же касается войны, то здесь, братие, воевать куда легче, чем на родине. Но и думать, что шапками закидаем супротивника, тоже не стоит. Меднокожий воин у себя дома. Здесь ему и стены помогают. Он тут каждую стёжку-дорожку знает, все тропы лесные и звериные, так что держите ухо востро. Не зевайте.
        А теперь о делах неотложных. И первое, что для всех важно, - урожай. Народу много прибудет на будущий год, так что поля надо вчетверо против нынешнего сажать будет по осени. Второе - избы новые ставить, чтобы людей расселить. Дале - с оружием у нас теперь туго. Люди пришли, но голые и босые. Понятно, что меч в руке держать умеют. Этому ремеслу каждый славянин сызмальства обучается. Но не каждому оружие по карману. Значит, надо дать людям возможность защитить себя. Поставить кузни новые, рудокопам больше руды из земель северных добыть, сюда привезти да в домницах на сталь и железо переплавить и оружие выковать. Хорошо бы и на зиму криц наплавить - нужны плуги новые, котлы да ножи с топорами, чтобы было чем торговать следующим летом. И конечно, корабли строить надобно. Флот! Старые лодьи вернуть придётся. Да ещё и заплатить за них. А своих кораблей у нас всего-то два двулодника. Значит, лес нужно рубить без счёта, сушить и за зиму да весну строить лодьи невиданные, ибо показали они себя лишь с лучшей стороны! И народа меньше требуется, чтобы управлять ими, и груза да пассажиров больше берут, чем
обычные. На том и постановили.
        Разошёлся народ по домам, а князья к себе в терем позвали жрецов, что в граде обитали, да старших воинов и Слава Говоруна. Со жрецами разговор вели короткий: мол, хотите вернуться - препятствий чинить не станем. Как корабли в Аркону пойдут в последний раз, доставим в целости и сохранности. Ежели пожелаете остаться здесь, знайте, что боги отвернулись от нас, лишь Перун-громовержец да сын его, Маниту-земледелец, теперь нас берегут. Так что решайте. А вздумаете вредить граду и людям, уж не обессудьте. Долго думать не станем - принесём в жертву богу воинов. Промолчали жрецы на эти слова. Но князья правильно поняли, не стали их торопить, сразу ответа требовать. Дали срок до следующего года. На том расстались. Лишь Путята-жрец остался. Он среди прочих старший, ему и отвечать за неслыханное, чай, не каждый день новая вера рождается.
        Дале стали судить-рядить, как воевать станут. Меднокожим дать силы собрать да к граду подступить - и тут всех в сражении едином порубить? Так ведь они и поля потопчут, и строения пожгут. Сидеть на одном мясе зиму не под силу. К весне все ослабнут, заболеют. К тому же тот, кто лишь обороняется, всегда в проигрыше. Ибо не он, а враг выбирает место и время нападения. Не надо считать противника глупцом, поскольку желающих умирать зря в мире не сыскать. И будет искать противник тот момент, когда славы слабы будут, а они - сильны. И тем наносить потери в людях да терять урожай будущий. Значит, нужно, пока гонцы сенека не вернулись с Совета, а им ещё месяц идти пешими, послать отряды малые с собаками и волками, искать, становища вражьи где находятся. Считать их воинов и прочий люд. После того начинать войну. Коли у берегов озёр стойбища находятся, посылать дружины на лодьях, нападать внезапно, под покровом ночи, воевать безжалостно. Ежели далеко от берега - конные и пешие рати посылать. Не давать ни мгновения передышки врагу. Не щадить его. Ну а коли пленные будут, не убивать. На рудниках, на расчистке
леса и заготовке брёвен для строительства лодей новых рабочие руки нужны как хлеб! Еды хватит, одежды тоже. Не в ущерб своим, естественно.
        Славу же особое задание дали: пройти по стадам, посмотреть бычков новых. Кого можно так же, как у него, к седлу приучить. Замыслили князья воинов на туров посадить, ибо тот всадник и вооружение мощнее нести может, и бык сильнее лошади, хоть и медлительнее.
        Спохватились, что забыли Брендана кликнуть - бывший монах наукам многим знаток, может, поможет чего в военном ремесле измыслить. Одни требучеты чего стоят! Вот бы подобное на лодьи установить. На двулодники-то можно. Там палубы широкие, места много. А на прочие - уже нет. Послали за монахом, явился тот сразу же. И будто знал заранее, для чего его на совет воинский позвали, принёс листы пергамента, на коих тонким пером нарисованы чертежи махин невиданных. Там и мельницы дробильные, силой воды в движение приводимые, и молоты великанские, от той же воды работающие, и многое другое, Архимедом из Сиракуз изобретённое некогда. По военному же делу предложил он лишь знакомое - требучеты, мостки, на вражеский корабль перебрасываемые, с когтями понизу, да самострелы великанские, стрелами огромными стреляющие. Да тут Путята поднялся, посмотрел внимательно на чертежи ирландца, побелел, словно снег, и тихим голосом сказал, что ведом ему секрет зелья огненного, которое в воде горит. Греки его своим именем назвали, греческим огнём, а то утаили, что известен сей рецепт жрецам. Но дали служители слово богам, что
не выдадут его никогда. А поскольку боги от славов отказались, то не считает теперь нужным и жрец обещание, данное некогда, держать. А Перун-громовержец согласен, коли в сражении его против противников славов применять будут, но не против братьев своих по крови.
        Сказал - замерли все. Ибо каждому было ведомо, что за ужас такой, огонь греческий. Помолчали, потом всё же решились использовать. Но только когда не будет иного выхода.
        Закончился совет, отправили разведчиков с собаками, поскольку это самое неотложное. А сами стали разбираться далее, кто нынче с Крутом прибыл на новые земли. Старший дружинник - человек опытный. Пока шли лодьи по морю-океану, составил пересчёт на бересте белой. Имя, откуда родом, кем ранее был, сколько лет, что умеет. В том смысле, обучен ли какому ремеслу али умению. Так что оставалось лишь прочесть да определить народ по тем местам, где он сможет пользу новому племени наибольшую принести.
        Листает Гостомысл свитки белые, всматривается в письмена рунические, да вдруг как хлопнет себя по лбу с размаху и молвит:
        - Понял я…
        Взглянули на него остальные с удивлением, а младший князь и говорит:
        - Знаю я некоторых из списков сиих. Они - рабы храмовые. А если верить прочим свиткам, то наш Крут всех закупов-холопов от Святовидовых слуг увёл! Вот почему осерчали столь жрецы. Застила им глаза зависть да жадность. Лень одолела! Ведь пока они новых рабов себе найдут, сколь времени пройдёт, братья! А?
        Выхватил у него старший брат свитки, впился в них глазами, покачал головой, помрачнел:
        - Вот уж не думал, что ради своей выгоды жрецы сородичей предадут. А иначе то, что они сотворили, и не назовёшь.
        - Не все, брат. Не все. Не стоит огульно их одним маслом мазать. Похоже, остались среди них и честные душой. Видать, жадность да лень их не взяла, ибо всё же позволили прийти на следующий год нашим лодьям да задаток работорговцам поклялись сохранить у коня Святовидова[42 - Белый жеребец, на котором, по верованию, ездит бог.].
        - Так опять же - из жадности! Лодьи-то вернуть надо будет!
        - Может, и так, брат. Но сдаётся мне, что мы лишь верхушку репы видим. А плод куда глубже скрыт.
        Взглянули все на жреца после этих слов, а тот руками развёл:
        - Не вхож я в верхушки храмовы. Не обессудьте. Не могу ничего вам сказать.
        Ну, раз Путята такое молвил, то чего зря пытать? Честен жрец. Ни разу слова лжи-ябеды не промолвил. Значит, так оно и есть. Тут другое: почему же боги от детей своих честных отвернулись? То ли потому, что храм их попросил, то ли потому, что рассудили по-своему, также к выгоде своей: сколько славян здесь, на новом месте? Жалкие пять с половиной тысяч едва наберётся, да ещё часть из них иноплеменники. А там - многие сотни тысяч веруют. Уйдут жрецы к проклятому, станут ему моления людские отдавать да жертвы - не выжить богам. Не хватит пищи им людской на всех. Вот и порешили использовать малое зло, чтобы великому не случиться… Может, так. А может, и нет. Однако ко всему готовыми быть нужно. С другой стороны, коли не станут боги вмешиваться, может, оно и к лучшему? Пусть не вредят, а там, как сказано древними, на бога надейся, да сам не плошай. А уж ухваткой да пылкостью души никому со славянами не сравниться!
        Порешили после войны жертву принести Перуну, испросить слова честного. На том ужинать сели - не заметили, как за делами да всем прочим день светлый пролетел…
        Народ, похоже, за ночь успокоился, обсудил всё между собой. Во всяком случае, поутру новые приезжие собрались на поле, ждут распоряжений. И то верно - ночлег им выделили, все под крышами спали. Отдохнули с дороги за два дня. Да отъелись, хоть и мало времени прошло, но зато так, как иные с рождения не питались. Вышли князья, разделили всех по спискам составленным. Кого - в поле. Кого - в лес. Кого - в кузню. А кого - в помощь Брендану, махины хитроумные делать. Кому молотом махать, кому стройку продолжать. Мастера умелые приехали. Вестимо, храм бесполезных да бесталанных держать не станет у себя. Быстро избавится. Так что лишнее тому подтверждение догадки Гостомысловой. Нашлись и мастера, с кузнечным делом знакомые, и литейщики, и рудознатцы, и краснодеревщики, и даже оружейники. Среди жёнок травницы выискались, кои знают растения полезные и вредоносные, и лекарки, и повитухи знатные. Как раз вовремя. И даже такие, кои особыми талантами обладают, вроде как у Слава Говоруна. Выискались два отрока и девица, с таким же даром. Отрядили их в помощь словенину. Тот первым делом их к себе на двор отвёл, с
супругой своей познакомил, за стол усадил, накормил, напоил. Потом пояснил, что требуется от них. После еды сытной и вкусной привёл в загон, где тур его стоял. Познакомил, так сказать. Бык сразу к новеньким потянулся. Выдыхал шумно, тёрся большой головой о тела юные. Просил ласки. А детишки и рады чуду такому. Чешут его за ушами нежно, отгоняют мух-слепней приставучих, вычёсывают громадным скребком остатки шерсти старой. Рады друг другу и люди, и зверь.
        К Брендану десятерых отослали. Все - кузнецы из лучших, даже тонких дел мастера. Привёл их ирландец в мастерскую свою: кузню не кузню, двор не двор. Ознакомил с задумками своими. Без утайки показал чертежи, показал первую махину, ещё деревянную. Пояснил, что железная на рудниках уже в работе. Показал и образцы каменьев, собранных в путешествиях. Глянули на камешки мастера, зачесали затылки. Попросили послать за одним знакомцем. Согласился ирландец, отослал одного из отроков, ремеслу у него обучающихся. Явился дед с бородой до пояса, с виду старый, но держится бодро, глаза ясные. Глянул он на каменья, и затрясло того деда. Буквально. От жадности. Никогда рудознатец ничего подобного не видел вместе. Ткнул в камень лёгкий, чёрный, с искристым изломом: горюч камень то! Его вместо древесного угля использовать можно. И печи топить в домах, и в домницу кидать. И в горн кузнеческий. Жару даёт он больше, чем самый лучший древесный уголь, а уж времени сколько сэкономит - так не описать словами! И другие руды полезные тоже в собрании этом имеются. Так что земля эта - кладовая неоткрытая с сокровищами
огромными. Показали деду злато, иннуитами привезённое. Глянул, сказал уверенно: речное то злато. Из наносов. Знать, где-то есть река, на которой оно водится. А следовательно, и найти её можно. Но стоит ли? Коли добывают его чудинцы, так пусть и трудятся. Наверняка там и холодно, и голодно. Зачем силы и средства тратить, коли есть те, кто сам на это идёт? Спросил, почём выменивают это злато. Посмеялся: за нож стальной полпуда песку золотого взять - сделка выгодная. Потом поинтересовался, где какие каменья найдены, а там и прочие в разговор ввязались, осмелели, глядя на то, как по-равному общается старший новоявленный с мастером. Обступили чертежи ирландские, начали судить-рядить, предлагать улучшения да новое измышлять.
        Корабельных дел мастеров на пристань привели. Показали оба двулодника. Подивились умельцы на невиданные корабли, призадумались. Почесали буйны головы. Поговорили с теми, кто на этих лодьях хитроумных под парусом и под вёслами ходил, всё-всё повыспрашивали. Потом Гостомысл их спросил, возьмутся ли умельцы построить такие корабли и сколь времени у них займёт это? Ибо нужно Славгороду к лету следующему не менее двадцати подобных лодей. Сказал - вздрогнули мастера от услышанного. Опять задумались. Потом попросили времени посовещаться. До обеда. Ну а чтобы лучше думалось им, князь повелел им по мастерским пройтись Славгорода. По кузнечным дворам, на мельницу заглянуть, которую туры колесом в движение приводят и которая брёвна на доски растирает. На сушильни зайти, где те доски на малом огне да солнечном жаре сушат. Словом, посмотреть, на что те рассчитывать могут.
        За седмицу все две с половиной тысячи прибывших к делу определили, все таланты выискали, пристроили к месту. Туров уже добрый десяток к седлу приучается. Первые доспехи стальные из мастерских вышли. Стрелы в тулы легли новые. А самое главное - первый бочонок глиняный адского зелья Путята изготовил. Да и начали помаленьку разведчики возвращаться со сведениями о сенека. Оказалось, живут те по берегам дальних озёр, лишь по другую сторону. Потому и не встретились с ними раньше славы. Стойбища устраивают из длинных домов, в коих и проживает племя. По сотне, а то и более человек в каждом. Дома те ладят из веток и коры. Сеют маис, бобы, круглые злаки, величины большой. Естественно, промышляют и охотой, и рыбу ловят. Принесли видоки и свитки, где рисовали чертежи земель, которые проходили и где враги живут. Позвали тогда князья гуронов, кои в племя славов влились, спрашивали у них, как воюют сенека и их союзники, каковы их сильные и слабые стороны. И выяснили, что предпочитают те действовать малыми отрядами из засад. А из оружия - лук со стрелами более всего любят, и действуют им неплохо, но до славов им
далеко. Не сравниться.
        Вновь собрались князья на совет, и старшие витязи с ними. Стали думать, рядить, как им одолеть ворога. Коли тот, словно тать лесной, нападать исподтишка будет? Впрочем, ясно уже, что коли не будет у врагов поддержки и мест для отдыха, то быстро те силы потеряют. Значит, сталь себя покажет. Порешили образовать летучие отряды на конях, с собаками и волками. Звери выслеживать станут, а всадники - преследовать ворога. Тот пеший, далеко не уйдёт. Скорость не та. Да выносливость. Ну а коли ещё вокруг града ловушек понастроить, на которые славяне всегда мастера были… Несладко придётся врагу. Ой не сладко… Ну а начать надо с селений. По ним первый удар нанести. И не тянуть, а немедля действовать!
        …Вернулись посланцы с Совета племён, принесли горестные вести - не удалось получить новые угодья гордым сенека. Явились неведомые захватчики, предъявили права на земли гуронов, которые сенека уже считали своими. Пришельцы те ликом белы, владеют животными незнакомыми, и ходят у них даже владыки прерий в подчинении, что неслыханно! Наглость же чужаки имеют немереную, посмели провозгласить великого Маниту, что научил племена, благословенные земли населяющие, всего лишь сыном своего ложного бога! А ещё нарушили запрет великий, убив вождя племени предательски. Не в честном бою, а подло, когда тот удара не ожидал. И вторили посланцам вернувшимся шаманы, кружась в пляске, под бубны. И загорались ненавистью сердца воинов, остававшихся дома, и скорбели скво по павшему вождю. Умолчали посланцы о правде. Утаили истину от племени.
        Всю ночь племя гудело, грохотали барабаны войны. Воины доставали оружие, проверяли луки и стрелы, готовились к битве, делились на отряды, которые двинутся к стойбищу белых, станут убивать их, жечь посевы и жилища. Суетились скво, собирая мужей, братьев и детей в путь неблизкий, кровавый. Горящими восторгом глазами смотрела ребятня на старших, ведь те идут на подвиги, нести смерть врагам! Ибо нет племени под солнцем сильнее, чем сенека. И славны союзники их - каюга, онондага, мохоки и тускарора. Позор предателям онайда, изменившим людям одного с ними языка и крови! Ну да с ними после победы разберутся.
        Лишь под утро угомонилось стойбище. Заснули люди. Дремлют и собаки их, пушистые лайки. Спят все. Мирно и спокойно. И не видят они, как из густого тумана, павшего на озеро, где на берегу стоят длинные дома племени, появились деревья не деревья, шесты не шесты. Бесшумно они двигаются над сизым маревом, ещё в полутьме. И самый зоркий сенека не может увидеть их.
        Приблизились к берегу эти шесты, замерли. И ни звука. Не понять даже, как стоят эти деревья голые, без вершин и веток, на воде. Зато вдруг вскарабкались на них фигуры тёмные, устремили взгляды свои на стойбище на один краткий миг, затем снова в тумане скрылись. Едва заметно вспыхнул на миг огонь в глубине сизой мари. Затем что-то скрипнуло едва слышно… Шевельнула ушами лайка, в чём дело? Показалось? Снова задремала собака… И вдруг - удар. Сухой. Гулкий. Так бьёт ствол, катящийся по склону, в другое дерево. Вскочил пёс, залаял от неожиданности громко, будя хозяев. Да поздно: четыре огненных кома взмыли в небо светлеющее и пали на все четыре дома стойбища. Взметнулось пламя невиданное до самых небес, грохот, подобный грому небесному, прокатился над притихшими в ужасе окрестностями. И раздался дикий вопль горящих заживо людей… Выламывали в ужасе люди стены лубяные, рвались, оставляя клочья кожи, сквозь прочные ветки, из которых был сплетён каркас их жилищ. Невыносимо жаркое пламя охватывало тела. И бились горящие от страшной, смертной боли на земле, метались по проходу, пытались выход найти, но
тщетно - там ревело неведомое пламя. Обезумев, бросались некоторые в огонь, желая прекратить свои мучения, да только усиливали всеобщее смятение и ужас их крики. А из тумана озёрного уже послышался новый удар, и снова взмывают в небо огненные шары.
        Ударили вёсла по воде - и вот из серой стены вынырнули острые носы невиданных каноэ великанских размеров. Прыгают с них закованные в сверкающие шкуры, которые не берёт ни томагавк, ни стрела, гиганты, разворачиваются в цепь, и катится по земле пёс, который храбро попытался защитить своих хозяев. Адская боль плещется в маленьком смелом сердце - с хрустом сломались клыки, сталь ухватившие по незнанию. Лишь жалобное скуление может издавать собака, чувств от боли лишившаяся. Падают под ударами невиданных длинных ножей те, кто всё же смог вырваться наружу, а с невообразимых каноэ уже сброшены широкие мостки, и по ним съезжают те самые небывалые звери, несущие на своих спинах воинов. Но не стали бледнолицые врываться в посёлок-стойбище. Всадники обогнули бушующие на месте длинных домов жуткие пожарища, охватили его кольцом, отрезая от полей и синеющего вдали леса, где таится спасение. В панике бегут чудом уцелевшие, но верен глаз и тверда рука слава - щёлкает звонко тетива, и валится пробитый тяжёлой боевой стрелой беглец наземь, обагряя её своей кровью. Здесь, в этом племени, как ни нужны славам
рабочие руки, пленных не будет. Не будет и в других родах сенека. Сломан томагавк вождя. Истреблены будут все, до последнего меднокожего.
        Стихает пламя. Прогорает огонь. Видно это по тому, как меняется цвет пламени. Всюду тела убитых. Мужчины, женщины, дети. Неслыханная жестокость. Не всем она по душе. Но… надо. Ибо теперь славы - племя. И хотя по незнанию подписал Брячислав смертный приговор сенека, но разве те лучше славов, истребив гуронов? Око за око. Зуб за зуб. Не ими придуман этот древний, как сам мир, закон. Не славам его и отменять. Ибо это и есть война. Кровавая, беспощадная, со своим жутким ликом.
        Глава 22
        Закончено истребление. По-другому и не назвать то, что произошло на месте многолюдного некогда становища. Проходят цепью славянские воины по селению, проверяя, не выжил ли кто. Помогают им в этом огромные волкодавы, каждый в два раза больше местных лаек. Да и волки не отстают от них. Взмах огромных челюстей, тупой хруст - рывок, бьётся на земле тело лайки, защищавшей тело убитого ребёнка от поругания. Сверкает на вышедшем солнышке меч, и вздрагивает в последнем вздохе грудь женщины, пробитая тяжёлой зубчатой стрелой. Нагибается воин, вырывает орудие смерти из тела, ругаясь, очищает наконечник от клочьев мяса пучком травы, вырванной закованной в перчатку рукой. Несколько раз втыкает в землю, вытирая от крови острую смертоносную сталь, идёт дальше.
        Находят двоих живых. Скво и мужчину. Они ещё дышат, хотя одна стрела пронзила их обоих. Похоже, воин пытался защитить жену или сестру. Поднимается меч, но следует окрик - князю нужны проводники. Знает воин, где находится следующее селение. А судя по тому, что вышло, дорога воину эта женщина, и, чтобы спасти её, покажет он путь к своим соплеменникам. Впрочем, славы уже знают дорогу. Но проводник им не помешает.
        Быстро стаскивают тела в кучу, поливают их маслом. Летит в страшную груду факел, с рёвом вспыхивает огонь. То - жертва Перуну, новому богу этих мест. И кажется всем, что слышат они довольное уханье бога воинов, насыщающегося сотнями смертей. И вздымается к небесам чёрный жирный столб дыма, возвещая - Смерть-Морана пришла к вам, люди с кожей цвета меди.
        Отчалили лодьи, отдыхают на них воины и кони, прядают в чутком сне ушами псы, когда раздаётся с кормы дикий вопль истязуемого. Раскалён в огне нож, светится его лезвие белым цветом. Словно символ Трёхликого, привязан к раме из копий меднокожий мужчина. Время от времени лениво касается его кожи пылающее лезвие, и слышен очередной вопль. В промежутках между пытками задают ему один вопрос:
        - Где селение? Покажи дорогу. Сколько воев осталось?
        Но молчит воин, хотя нет живого места на нём. Терпит, хотя уже сорвал голос в воплях бесплодных. Положил руку на плечо князя Путята. Жестокая улыбка играет на губах жреца. Преступил он все заветы, кои впитывал с детства вместе с молоком матери. И некуда ему отступать.
        - Бесполезно, княже. Он скоро уйдёт на поля вечной охоты, если мы продолжим в том же духе. Пусть приведут скво. Тогда он заговорит.
        Согласен Брячислав. Отдаёт короткое распоряжение, и вскоре тащат воины женщину, взятую в плен. Она ранена легко. Лишь чуть вошла стрела в её тело, закрыл собой скво воин. Потому и спаслась. Да ещё была та стрела на излёте, перед тем как в цель попасть, пробила тотемный столб сенека. Потому и не убила обоих на месте.
        Говорит жрец страшные для воина слова, от которых тот начинает корчиться пуще, чем когда его жгли железом. И в подтверждение слов белоликого колдуна женщину ставят на колени, привязывают её локти к ногам, бросают на седло высокое, и начинает строиться позади очередь мужчин, развязывающих свою одежду для самого страшного… Рвут одежду со скво. Та, поняв, что её ждёт, кричит диким голосом, но ленивым движением вталкивают ей кусок шкуры, оторванной от её платья, в рот, и лишь мычит несчастная, выкатив глаза… Первый дружинник пристраивается сзади… Отваливается с довольным ворчаньем… Второй… Князь внимательно наблюдает. Не за отвратительной картиной. За тем, как ведёт себя пленник. А тот - корчится, бьётся. Вздулись жилы его на лбу, на руках. Тщетно пытается порвать он путы, сломать крепкие копья высушенного ясеня. А очередь медленно движется… Женщина уже не мычит через тряпку. Закатились её глаза, и тогда ведро воды, зачерпнутой из-за борта двулодника, вновь приводит её в чувство. Несколько мгновений ей дают передохнуть, осознать, что жуткий кошмар не закончился, а сейчас продолжится. Даже вытаскивают
тряпку изо рта, обильно смоченную слюной, чтобы женщина отдышалась… Очередной слав пристраивается сзади, и несчастная кричит, обращаясь к своему воину. Жрец, понимающий её речь, довольно кивает, делает знак обождать… И воин на раме начинает плакать. Беззвучно. Бессильно. Всё. Он сломался… Торопливо шепчет сенека своё проклятие. Потом: сколько плыть, куда. Где находится селение, есть ли в нём воины и сколько. Имеются ли там шаманы… Он торопится, выкладывает всё, что знает, потому что перед ним стоит очередь из ста мужчин, смотрящих на его сестру голодными глазами зверей, для которых нет ничего человеческого. Он слишком любит скво, чтобы позволить ей перенести такое… Доволен жрец. Переводит князю слова воина. Брячислав раздвигает губы в страшной ухмылке - всё верно. Слова меднокожего подтверждают сведения видоков. Делает жест, и по этому сигналу взмах меча прекращает мучения воина. Голова его летит за борт, на поживу водяным зверям и рыбам. Через мгновение и тело следует туда же.
        - Что с жёнкой, княже? - спрашивают его из очереди.
        На мгновение князь задумывается - вроде как пообещал мертвецу… А с другой стороны, тот был врагом. И те, кто получил свой кусок сладкого мяса, как бы поднялись над теми, кто его не попробовал… Пусть тешатся, сколь та выдержит. А коли переживёт последнего - тоже голову с плеч, да и за борт. Рыбы тоже есть хотят… И вновь двинулась страшная очередь. И опять заткнут рот несчастной…
        - А стоит ли убивать девку, князь?
        - Не пойму я, Путята, к чему речь ведёшь? Или по нраву тебе пришлась? Себе возьмёшь, не побрезгуешь?
        Скривился жрец. Сплюнул за борт от отвращения. Пояснил:
        - Я бы лучше её отпустил. Живую. По всему видно, ум её покинул. Но то, что с ней сделали, помнить будет.
        Вот и пусть скитается по лесам, рассказывает меднолобым, что их ждёт. Пугает их женщин и детей своим видом. Сам знаешь, муж командует днём, а жена ночью. И ещё неизвестно, когда кто главнее. А капля и камень точит, княже…
        Рассмеялся Брячислав, хлопнул жреца по плечу:
        - Ай да Путята-жрец! Хорошо придумал! - Обернулся к очереди, крикнул: - Не перестарайтесь, воины! Нужно, чтобы она до берега живой дожила! С вестью пойдёт!
        - Сделаем, княже… - донеслось оттуда.
        А Брячислав внимательно посмотрел на застывшего неподвижно жреца, вздохнул, потом произнёс тихо:
        - Совсем ты озверел, друже. Лик человечий теряешь.
        А жрец ему в ответ:
        - Так и подобное тоже среди славян не принято…
        - Война, будь она неладна…
        Вздохнули оба. Ибо каждому то, что творят, - не по нраву. А деваться некуда - прояви они слабость, и уже следующей весной подступят тысячи воинов к стенам Славгорода, запылают нивы, вытопчут поля тысячи босых ног. И забудут племена, что приходили на эту землю люди с белой кожей…
        Огнём и мечом прошли дружинники по селеньям сенека, оставляя за собой лишь трупы и разорённые становища. Не устояло дерево против стали. Не смогли противостоять воины племени оружию чужаков, коням и огню негасимому. Лист желтеть начал, и все двенадцать стойбищ мертвы. Нет никого в живых. Отступили к Славгороду воины. Пора хлеб убирать и прочие злаки, репу копать, мясо заготавливать. Зима впереди. А на зиму есть работа. И очень много! И не только строительство…
        Часть воинов Брячислав и Гостомысл послали на полдень, чтобы перекрыть дорогу племенам, союзным сенека, к тёплым кочевьям. И те со своей задачей справились - не смогли четыре племени, хотя и пытались, пройти узкую горловину, от угодий их ведущую на Великие равнины. Славы засели в горах, окружающих проход, да умудрились втащить наверх махины камнемётные, которые огонь негасимый кидали. И пришлось племенам, понеся потери огромные, несолоно хлебавши назад вернуться, на прежние места. А там зверь уже распуганный, рыба разогнана. Зерна на всех маисового не хватит, поскольку славы первым делом по волокушам били, жгли припасы на зиму. Заселились меднокожие в хижины свои длинные да вигвамы из шкур, думу горькую думают. Благо хоть лес есть, топливо для огня имеется. Пали духом воины. Плачут скво, конец свой чуя. И слова той, чей разум отобрали белолицые, жестоко надругавшись над несчастной, друг дружке шёпотом передают…
        А ещё весть пришла - отказавшееся помочь сенека племя онайда спокойно прошло на юг, на места привычной зимовки. Да мало того - славы с ними и торговлю устроили. Несметно обогатились изменники, получив на маис и тыквы котлы железные, ножи стальные, наконечники для стрел охотничьих. Ещё и гонца прислали к оставшимся с издевательской речью: не стоило вам рты разевать больше желудков. Заповедал Маниту племенам мирно землю возделывать. Так зачем вы решили, что топор войны важнее урожая?.. Верно сказал гонец. Честно. И враги повели себя так же. Коли мир между теми двумя племенами - никого не обидели. Всё по слову их… Ждали племена, что пойдут против них безжалостные воины, станут жечь своим пламенем всех подряд, которое нельзя ни водой, ни песком потушить, убивать, не щадя ни детей, ни стариков, ни женщин, своими стальными длинными ножами, да не стали те этого делать. Прислали одного раненого, оставшегося на поле смертном, когда пытались прорваться на юг, и передал им онондага слова бледнокожих, что смертной вражды между племенами нет. А к чему? Зачем? Непонятно вождям четырёх племён: каюга, онондага,
мохоки и тускарора… Но спустя немного времени поняли…
        Пали на землю снега, затрещали морозы. Непривычно такое меднокожим. Раньше они откочёвывали в тёплые земли, там стужу лютую пережидали, и покрова снежного некоторые и не видели вовсе. А тут - холод постоянный, озеро замёрзло. Охотники в своих вигвамах и длинном типи сидят, нос высунуть боятся, а запасов-то мало. Приели быстро. А голод - не тётка. Хочешь не хочешь, желудок пустой быстро заставит делом заняться. Закутались воины в шкуры, вышли на охоту. А зверя-то и нет! То ли сами его летом благодатным распугали, то ли славы постарались. Но не найти среди деревьев голых ни оленя, ни лань, ни даже зайца дикого! Скво снег руками голыми разгребают, добывают горсточки ягод мороженых из-под снега. Лишь бы детей голодных накормить, которые смотрят тоскливо из-под шкур. Решили рыбу пойти ловить - куда там. Ушла она от берегов далеко-далеко. Да и что ей сейчас у земли делать, когда сковал мороз панцирем толстым воду, оставив лишь далеко на середине полыньи чистой воды… Так к ней не доберёшься - проламывается лёд под смельчаками, решившими рискнуть, а ещё стоят там славяне страшные, бьют стрелами издали,
убивая всех без жалости.
        Жесток голод сам по себе. А если ещё и в зиму суровую… Начали умирать меднокожие. Первыми - дети. Им меньше всего еды доставалось, ибо суров закон племён: не всегда потомство спасают в первую очередь. Поскольку дети родиться ещё смогут. Но только от кого? И потому - кусок первый воину, защитнику, и скво, которая детей выносить сможет. Вот и мёрли дети, как мухи. И старики со старухами тоже. Тем вообще ни кусочка скудной еды не давали. Бесполезны потому что стали для племён. Но поскольку вид умирающих на дух воинский действовал слишком угнетающе, а просьбы о еде ранили их стойкость, порешили вожди изгнать умирающих прочь из стойбищ. Пусть идут в другом месте умирать, не мозолят глаза тем, кто должен выжить, своим видом, своими стонами и просьбами. Вывели на лёд озера, погнали прочь страшное кочевье. Те еле идут, оставляя на своём пути мёртвые тела. Плачут, рыдают, да тщетно. Жестоки сердца остающихся. Не дрогнут. Не позволят остаться. Ибо каждый, кому разрешат, значит смерть одному из тех, кому предписано род продолжить да племя восстановить.
        Идут люди. Спотыкаются, да вдруг закружила метель, закурчавила, скрыла из вида уходящих. И никто из четырёх племён, оставшихся на берегу, ибо собрали всех слабых сразу отовсюду, не увидел, как поднялась вдали фигура в белом меху на лыжах длинных, вскинула руки к небу, вознося молитву к Перуну и Маниту, и откликнулись боги на просьбу человека…
        Вздохнули воины четырёх племён с облегчением - избавились они от лишних ртов. Прогнали голодные взоры соплеменников в другое место. Теперь можно зимовать спокойно. Много места в тёплых длинных домах освободилось, теперь и расходиться ни к чему. Все в одном стойбище уместятся. А кому места в длинном доме не хватит, в вигваме проживут до тепла. Довольны вожди четырёх племён. Ой как довольны…
        …Брячислав толкнул дверь старой дружинной землянки и сразу заткнул нос от тяжёлого запаха. Но глаз различил страшную картину - сотни истощённых до крайнего предела тел, мужских и женских, лежащих на лежанках и на разостланных на полу шкурах. Возле умирающих хлопотали люди. Поили их молоком, совали в беззубый рот жёваный хлеб, вливали по ложке похлёбку. Словно из-под земли перед князем вырос жрец, и старший из братьев отвёл глаза в сторону - Путята был словно придавлен неимоверной ношей. Будто груз совести, самый страшный, который может быть только у человека, лёг на его широкие плечи. Но он знал, на что пошло племя славов. И согласился с нелёгким решением. Хотя, конечно, что сильные просто изгонят слабых на смерть, не ожидал никто. Хорошо, что именно жрец был в дозоре, следил за стойбищем, отгоняя дурную дичь, решившую заглянуть из любопытства, что делают в этом месте голокожие, носящие чужие шкуры. И именно служитель богов увидел страшное деяние воинов и скво, изгоняющих прочь детей и стариков. И трупы умерших позади смертной процессии… Он едва смог дождаться, пока уходящие не отойдут хотя бы на
версту от лагеря, а потом взмолился к богам с просьбой сниспослать метель, скрыть то, что придут сейчас воины славянские, спасут несчастных… Из-под самого носа оставшихся в стойбище вытаскивали лежащих на льду людей. Поражались их худобе, рваным одеждам. Те не сопротивлялись. Покорно ждали смерти.
        Тащили славы обессилевших прочь от зимовья к временному лагерю. Там поили горячим отваром из мяса, грузили на сани, везли в Славгород, где относили в верные старые землянки, в которых первую зиму жили, вновь пригодившиеся. Выхаживали каждую душу, старались изо всех сил, с ног сбивались. Супруги князей наравне со всеми скорбную работу делали. Но умерли многие. Слишком поздно помощь пришла… Из тысячи изгнанных едва три сотни выживут. Остальные…
        - Опять грех на душу берём… Отстоит ли нас Перун на Вышнем суде, княже?
        Ничего не ответил князь, лишь челюсти крепче сжал.
        Но ошибся жрец, даже странно. Почитай, все выжили! Лишь совсем дряхлые старики померли. А детишки и те, что помладше умерших были, оклемались! Явил чудо Маниту! Не захотел к себе безвинные души брать. А братьям-князьям вновь забота - куда определить рты новые? К чему пристроить? Насчёт еды не беспокоятся - земля родит на диво, дичь да и домашний скот на столе не переводятся. Ну, стали потихоньку распределять: детей поначалу в школу. Пускай речь славянскую изучают. Грамоту. Лодырничать не дают. Хоть жестоко это по отношению к тем, кто только после голода лютого выжил, - порцию урезают. Быстро отроки и девицы сообразили, отчего так делают, со всем тщанием на учёбу накинулись. Стариков и старух тоже к делу пристроили - те шерсть турову прядут, нитки крутят, ткани ткут. И не тяжело, по силам, и польза великая. А те и рады. И не столько тому, что живы остались, сколько тому, что теперь полезные они люди стали. Не считают их славяне нахлебниками. Наоборот, ценят их труд. С почтением относятся. И жильё дали ничуть не хуже, чем сами живут. Даже с уважением к обычаям четырёх племён - в длинных домах.
Только не из веток и коры, а из стволов древесных цельных.
        Живут пленники, и вроде как не пленники. Присмотр, конечно, есть, что отрицать. Да только такой… ненавязчивый. К праздникам славянским уже и совсем в себя пришли. Дети вместе с ровесниками из славов веселились, лепили болванов снеговых, на санях с горок ледяных катались. Ну, так дети же. На них чего серчать? И так сколь грехов на душу взяли, истребив полностью сенека…
        Растёт град. Рождаются в семьях детишки. Прибавляется население. Трудятся мастера, корабли строя. Неслыханно то дело, чтобы в зиму лодьи делать. Но небывалое ранее всегда когда-нибудь случается. Машут топорами мастера, молотками деревянными, конопатками швы между досок забивают, радуется душа - для себя строят! Не на князей стараются, не на жадных жрецов. Не бессмысленный труд рабский. Вольный труд свободного человека! По первому месяцу лета пойдут корабли в Аркону в последний раз, привезут новых людей. И сколько - лишь от них, мастеров-корабелов, зависит. И стараются вольные труженики, ибо первое, что в Законах славов записано, - не может один слав другого в рабстве держать.
        Летит время, словно птица в небе, близятся дни тёплые, скоро таять начнут снега, наступит самое голодное время. Сторожа вокруг лагеря четырёх племён страшные вести приносят - те совсем духом пали. Уже и на охоту не ходят. Не пытаются что-либо добыть. Ослабели вовсе. А если так пойдёт далее, до греха людоедства дойдут. Лежат вповалку в своих домах, только дымки слабые от дыхания над крышами вьются. И с каждым днём всё слабее.
        Путята, выходив меднокожих, распрямился. Словно легче ему стало, будто уменьшился груз на плечах. Сутками колесит на лыжах вокруг стойбища, с ним - собачка малая меднокожих, беззубая вовсе. Подобрал жрец её в первом лагере сенека, славами уничтоженных, выходил. Прикипел пёс к своему спасителю. Ходит за ним всюду, слушается, ровно дитя малое. И жрец за ним ухаживает, ровно за родственником кровным. Кормит мясом, рубленным мелко, потому как жевать не может собака. Поит водой родниковой. Даже спят вместе, в одной постели. Раскинется Путята на лежанке, а пёс у него в ногах, греет тело человечье.
        Заночевал как-то жрец совсем близко, возле родника, в котором меднолобые воду брали. Ночью проснулся оттого, что пёс его носом ткнул. Знак подал. Идёт кто-то. Подивился Путята - кто ж такой храбрый выискался, что в ночь по воду пошёл. Достал лук со стрелами, приготовился. Собака рядом лежит, ждёт. Скрип-скрип. Пищит свежая пороша под ногами лёгкими. Тяжело идти человеку. Слаб он. Пройдёт немного - отдыхает. Дышит тяжело. А что в пустом лесу да в тихой ночи людское дыхание чуткому уху - что гром боевого барабана, не ведает меднокожий. А вот и фигура тёмная из кустов, густо снегом запорошённых появилась. Несёт в руке ведро кожаное. Шатается. Подошёл чужинец к дымящейся воде незамерзающего родника, зачерпнул ведром влагу драгоценную, а вытянуть не может. Сил вовсе не осталось. Присмотрелся жрец - не видать оружия у меднокожего. Да и покрой одежды не мужской. Видать, скво. Тронул пса своего, убрал лук со стрелами бесшумно, так же беззвучно на лыжах подкрался вплотную.
        А меднокожая жреца и не видит, плечи у неё вздрагивают. Рыдает женщина, что не может воду вытянуть. Только вдруг из-за спины её рука незнакомая протянулась, ухватила лямку ведра, без натуги из родника выдернула, перед ней поставила. Дёрнулась скво, поблагодарила машинально за помощь. Потом голову повернула, чтобы увидеть того, кто доброе дело совершил, и… обмерла на месте. Бледнолицый перед ней стоит, улыбается. Сытый. Сильный. Могучий, словно дуб. На копьё опирается, ноги на цельных деревянных щитах длинных и узких стоят. Рядом - лайка, молчит, пасть разинула, язык алый высунула, а в той пасти и зубов нет. Гладкие дёсны. Хорошо их скво рассмотрела, благо луна на небе полная, облаков нет, а свет ночного солнца от снега белого отражается. Словно днём всё видно. Открыла рот, хотела закричать, да спохватилась - до стойбища далеко. И сил нет. Кричи не кричи - не услышат. А услышат - так не побегут. Не станут из-за скво воины последние остатки сил тратить. Им на битву надо мощь свою беречь.
        Чужак между тем со своих деревяшек сошёл на тропу, ей пробитую. Присел на корточки, смотрит в глаза своими очами светлыми, цвета древесной золы. И - молчит. Ни слова не произносит. Да и лайка его тоже. Такая же безмолвная. Задрожала скво - уж не призрак ли это? Но переменил позу бледнокожий, и едва слышно скрипнул снег, а собака сразу ушами острыми прянула. Чуть отлегло на душе у женщины - живые. Не мертвецы. Набралась храбрости - терять-то ей нечего. Прибьёт, так хоть не голодать больше. Желудок уже постоянно острые ножи голода режут.
        - Убьёшь меня? - спросила, не надеясь на ответ.
        Чужак усмехнулся. Невиданные волосы над верхней губой шевельнулись. Молчит. Не понимает белый человек языка людей четырёх племён. Хотя… кажется, понимает. Отрицательно качнул головой в белой, невиданного покроя шапке. Полез в сумку свою, на боку висящую, достал оттуда большой кусок не пойми чего. По виду - на маисовую лепёшку похож. Отцепил от бока деревянный сосуд необычной формы. Открыл крышку. Пахнуло незнакомым и знакомым одновременно запахом. Произнёс негромко:
        - Это еда. Ешь и пей.
        Еда? Не веря своим ушам, посмотрела на то, что даёт он ей… Отравит? Ну и пусть! Главное, не мучиться больше… Несмело сделала глоток. Откусила крохотный кусочек лепёшки. Вкусно… А ведь это не вода… И хлеб сытный, но совершенно незнакомый… Жадно ела, запивая из фляги, а Путята молча сидел на корточках и смотрел, как давится скво хлебом и молоком. И оживает на глазах… Уже щёки впали почти до дёсен, блеск в голодных глазах… Проглотила всё в мгновение ока. Вернула флягу с сожалением, долго перед тем пытаясь вытряхнуть остатки из неё себе в рот. Повесил жрец сосуд себе на бок, выпрямился, встал на лыжи, собираясь уходить, да ухватила его скво за штанину из белого меха полуночного медведя, привезённого иннуитами на торг, взмолилась:
        - Убей меня, белый человек! Нет больше у меня сил голод терпеть! Или забери с собой. Буду тебе послушной, стану делать всё, что прикажешь! Но не хочу я возвращаться назад, потому что там только смерть! - Разрыдалась женщина, молит белоликого о пощаде, о великой милости.
        А тот замер в раздумьях, взглянул на тело её. В снегу распростёртое, на собаку свою, смотрящую на человека в свой черёд. Растерялся даже жрец от неожиданности. Смертей людских на его совести достаточно… Даже слишком много…
        - Что решишь, Беззубый?
        Тот носом ткнул хозяина. Тявкнул чуть слышно.
        - С собой взять?
        Опять пёсик гавкнул. Снова ткнул в бок.
        - Встань, скво. Сегодня Маниту добр к тебе.
        Лежит та, не шевелится. Делать нечего. Вздохнул Путята, нагнулся, подхватил тело лёгкое, словно пушинка, да и пропал в лесу… Отойдя от родника, руки женщине полосой меховой стянул, подхватил её под коленки, за спину забросил. Руки перевязанные на своей груди скрестил. Теперь до лагеря военного добраться да отправить её в Славгород. Пусть ведёт хозяйство его. Надоело одиночество хуже горькой редьки…
        Глава 23
        Добрался до стана воинского жрец к утру раннему, когда уже озарил Ярило снега бескрайние. Встретили его воины, обрадовались, что вернулся Путята. Потом разглядели, что не один он, повеселились. Но по-доброму. Подшучивая. Внесли добычу в шатёр тёплый, где уложили на лежанку, меха её истёртые сдёрнули, своими накрыли. Не смотрели на неё как на женщину. Скорее как на калеку несчастную. Жалость в их взорах так и струилась: рёбра наружу, дыхание слабое, хотя и ровное, тело в язвах. Страшная то болезнь, от недостатка живой силы появляется. Или пищи однобокой. Без свежего, без овоща или фрукта сушёного. Волосы спутаны, жидки, сама - скелет ходячий. А может, уже и не ходячий. Зря, что ли, Путята её на себе притащил за спиной.
        Подбросили дров в очаг, чтобы теплее стало, поставили похлёбку вариться. Запах вкусный пополз из котелка, затрепетали ноздри у медноликой, открылись глаза. Вздрогнула она, увидев, что находится в лагере бледнокожих. Посерела лицом от страха, да, видно, вспомнила, что своей волей на то пошла. Умолила белого забрать её с собой, на всё, что тот пожелает с ней делать, согласилась… Жрец увидел, что скво очнулась, пересел от очага на край постели её. Внимательно лицо посмотрел, губы пальцами осторожно разжал, успокоился - зубы целы. Значит, только началась у неё дурная болезнь. Поднялся, вышел на улицу, срубил с ели несколько веток, кинул во второй котелок, пускай заваривается хвоя. При этой болезни настой еловых иголок - первое дело. А как в Славгород её доставит, там и яблоки сушёные-мочёные, и взвары разные - откормит, на ноги поставит, пусть за его избой холостяцкой ухаживает. Всё не один. Вроде симпатичная. Будет. Но не сейчас, когда кожа да кости остались…
        Откинулся полог, шагнул через порог Храбр, увидел, как жрец возле ложа своего возится, и глаза блестящие. Слова не сказал, поздоровался, присел к огню:
        - Что поведаешь?
        Путята вздохнул:
        - Немного осталось. Думаю, через седмицу начнут друг друга жрать.
        - И что предлагаешь?
        Показал жрец глазами в сторону скво, неподвижно лежащей, произнёс негромко:
        - А как с ней. Показал кусок хлеба - и сломалась. На всё согласна, лишь бы выжить. Так и с теми, кто ещё в стойбище живой есть. Поманить мясом, подразнить хлебом - сами прибегут. Слабы они духом. Это наши могут сами себя голодом уморить либо в последнем бою смертном сгинуть до единого, а эти - нет. Гуроны куда как крепче духом.
        - Значит…
        - Посылай к князьям, старший. Пора. И заодно пускай готовят место для… - Обернулся к скво, спросил на её языке: - Сколько вас там? В стойбище?
        Она хотела промолчать было, да взглянула на котелок, из которого запах непереносимый доносился, тихо ответила:
        - Восемь сотен воинов. Да женщин двести было.
        - Спасибо. И не волнуйся. Ты им сейчас жизнь спасла. А не предала племя. Сейчас своё дело закончу, есть будешь… - Вновь к Храбру повернулся, перетолмачил слова женские: - Тысяча их. Восемьсот воинов. Две сотни женщин. Разместим?
        Тот кивнул:
        - Хватит всего. И еды, и крыши над головой. Стройка в Славгороде ни на день не останавливается, сам знаешь. А нам их руки сейчас вот как нужны. - Жестом коснулся шеи. Встал. - Пойду к князю. Пора - значит, пора… - Вышел, на прощание кивнув.
        Скво от удивления даже на слабой руке приподнялась, да скользнула шкура по голому телу, выставила высохшую грудь напоказ. Вскрикнула слабо, стыдясь, вновь в шкуры зарылась. Одни глаза блестят.
        Забулькало варево. Протянул руку Путята, с огня котелок снял, ложку достал. Поставил всё перед скво. Сверху ломтём хлеба белого накрыл:
        - Ешь.
        Сам поднялся, Беззубого позвал, наружу вышел, чтобы не смущать женщину. Пусть спокойно поест… Кликнул одного из воинов, попросил коня запрячь - дорога-то пробита до града. Тот привёл вскоре гнедого жеребца, подержал, пока жрец вынесет из палатки свёрток, плотно в меха укутанный, перед собой в седло посадит. Тронулся Путята. Тихо вокруг. Лошадь время от времени всхрапывает. Значит, застоялся жеребец, рад пути. Идёт ровно, гривой потряхивает. Беззубый то рядом бежит, то вперёд умчится, то шутливо пугает наездника. Обвыкся пёс совсем. Один такой породы в граде. Ни у кого больше нет. И крупные псы его не обижают. Баловень детворы. Уж больно ласковый…
        Вскоре гонец догнал, выкрикнул приветствие, умчался вперёд. А жрец не спеша, чтобы не растрясти свою «ношу» снепривычки. Шагом, шагом, неспешно. Но потом хода добавил, когда уснула скво на ходу от сытости забытой да от тепла шкур мягких. И сам воин тёплый, даже через мех чувствуется, что горяч слав, будто огонь в костре… Ночевали на заставе промежуточной. Специально для таких вот дел построенных. Ещё три по пути будет. Жрец женщину снял с седла, внутрь шатра натопленного внёс. Уложил бережно на лежанку, осмотрелся - уже заранее приготовили похлёбку для неё славяне, не забыли и жреца: здоровенный кусище мяса кабаньего зажарен, ароматный, да хлеб ещё тёплый, полотенцем шитым укрыт, чтобы не остывал. Все воины, кроме дозорных, своими делами занимаются. На него и скво внимания не обращают. Ну, добыл себе мужчина женщину. Что такого? В порядке вещей это. Мало ли меднокожих дев в избы славянские хозяйками вошли? А Путята что, не мужчина, что ли? Коли выбрал себе такую же, не им пенять. Благодарен в душе жрец друзьям-товарищам, побратимам воинским. Смотрит, чем те заняты.
        А воины ладят костры, ветками еловыми прикрывают горки дров с берестой сухой внутри. Ясно почему - передал гонец, спешащий в Славгород, распоряжение князево. И то - на одном очаге на тысячу голодных ртов еды не наготовишься… Поели, жрец свою «добычу» на улицу вынес. В отхожем месте пристроил. Дождался, когда та дела свои сделает, забрал, в шатёр отнёс. Им угол выделили, шкурами отгороженный. Положил бережно женщину на лежанку, сам рядом лёг, согревая. Коня дружинники обиходили, накормили, напоили. Отдыхай, Путята. Не скоро ещё придётся так спокойно путь держать…
        Утром поднялись - еда уже готова. Повар ночной постарался. Накормил жрец скво, даже крошечный кусочек мяса ей дал. Съела та и опять уснула. Проспала до следующей заставы, а там - как на предыдущей. Встретили, накормили, напоили, коня обиходили, даже Беззубому мяса нарезали мелко-мелко, поскольку псина жреца всем известна, ешь, пёс, радуйся жизни… А там и Славгород раскинулся привольно, широко, свободно! Улочки прямые, ровные, ведут все к детинцу, на холме стоящему, стенами высокими опоясанному. Там у Путяты дом. В самом сердце города. Выделили ему князья место для избы, да общиной и построили. И амбар есть на дворе, и скотный двор, все постройки, славянскому хозяйству крепкому положенные. Только вот пустые. Один-одинёшенек Путята-жрец живёт, кроме лайки беззубой нет у него никого и ничего.
        Правда, когда дома хозяин, то всегда полна изба гостей: ивоины заходят, и женщины забегают. Кому травы нужны лечебные, кто хочет узнать, что дальше будет. Другим надо помочь скотину подлечить, кому что. Дети вечерами собираются, читает жрец им сказки да былины о богатырях великих. Рассказывает, откуда пошла и есть земля славянская. Обычаи растолковывает общинные, словом, учит, как достойным родовичем быть. Всегда найдётся у него для каждого доброе слово да вкусный кусочек. Откуда только что берётся… Впрочем, откуда - ясно. С общинной поварни. Путята себе ничего лишнего никогда не возьмёт. Требу не попросит. Что народ принесёт - всё детишкам раздаст да угостит. Знают это женщины градские, потому и заносят ему каждый день и шанежки сладкие, и пирожки с заедками, а как княгиня делать твёрдый сок сладкий научила, так и по куску застывшего лакомства. Добры женщины славян. Любят они детей, и особой разницы между своими и чужими не видят.
        Въехал во двор жрец, коня к столбу привязал. Свистнул громко. По зову отрок явился. Попросил жеребца в конюшню отвести, в стойло поставить. Тот кивнул, убежал, счастливый: сам Путята попросил за конём боевым присмотреть! А жрец скво на руки принял да в дом и внёс, словно жену законную. Положил на ложе большое, уже раскрытое. Ну, тут понятно. Гонец приехал, кроме приказов Брячислава и Гостомыслу поведал, что жрец себе наконец-то женщину в дом взял. Тот и распорядился.
        Открыл печь - точно, стоят горшки рядком, ароматом пышут. На шестке внизу - хлеб на блюде деревянном резном, полотенцами по обычаю укрытый. Глянул в угол красный, что на восход Ярилы смотрит, - укладка новая появилась. Открыл - платье лежит славянское. Рубаха нижняя да верхняя понёва. На колышке - шубка висит беличья, тонко сшитая. Узорами меднокожих изукрашенная, как в граде в моду вошло. Внизу - валенки из шерсти тура дикого. Небольшие. Женские. Гребень деревянный да заколки резные. Словом, приданое. Усмехнулся про себя горько - ой, вы же братья мои и сёстры! Не жена она мне, и вряд ли будет ею. Просто много я зла её племени принёс, вот желаю теперь хотя бы одну душу спасти, чтобы толику крохотную содеянного уменьшить. Искупление она моё. Не супруга водимая.
        Стукнули в дверь, спросили тонким голосом разрешения войти. Разве откажешь? То любимица его, Иси, что значит олениха, девочка из племени гуронов по крови явилась. Вошла, веником снег с валенок узорчатых обмахнула, поклонилась низко, по славянскому обычаю. Живёт она в семье Крута, второго дружинника старшего, дочка приёмная. Обучилась уже многому, и речь знает.
        - Здравствуй, дядя Путята. Меня тятя прислал, супруге твоей помочь обустроиться.
        - Вовремя ты, солнышко. Спасибо тебе. Мне в обратный путь уже пора, а ты, пожалуйста, присмотри за ней. Хорошо?
        Снова девочка поклонилась, ей всего-то десять годков, а уж умница-разумница растёт, рукодельница. Выпрямилась, посмотрела на скво, спросила на их языке:
        - Какого ты племени?
        Та смотрит удивлённо: вроде бы такая же, как она, но одета не по их обычаям, по чужим. И говорит свободно на чужой речи. Ведёт себя не как скво положено, а как у белокожих. И общается с её хозяином, как равная. Ответила всё же, что из тускарора происходит, зовут её Чепи, Дух Лесной.
        Кивнула на те слова девочка в одеждах незнакомых, улыбнулась, потом к Путяте кинулась, прижалась:
        - Дядюшка, утром обоз пойдёт с воинами. Поезжай с ними лучше. Что ты один да один? Отдохни с дороги, скоро тяжко тебе придётся, снова столько народа на ноги поставить нужно будет!
        Погладил жрец ласково девочку по голове - добрая душа растёт. Кому-то повезёт в будущем… Задумался на миг, улыбнулся согласно. Просияла Иси.
        Смотрит скво, ничего не понимает, что творит этот ребёнок. А девочка вновь на понятном ей языке заговорила:
        - Там баню истопили, дядюшка. Желаешь с дороги попариться?
        Знает, чем слава уломать. Давно уже тот косточки свои не грел, всё в походе да в поиске. Совсем уж было собрался идти. Да спохватился - не один же он теперь. Но девочка верно всё угадала, молвила:
        - Иди, дядя Путята. Сейчас моя мама с подругами придёт, мы твою Чепи в женскую баню отнесём, отмоем да назад принесём.
        Ну раз так… Вынул мужчина бельё чистое и одёжу из сундука, набросил на себя тулуп, пошёл в баню… Хорошо! Стены жаром пышут, веником спину охаживает, словно сбрасываешь с себя всю усталость и грязь накопившуюся… Попарился, кваску холодного в предбаннике выпил, на ржаном хлебе настоянного, вкусного до изумления, вернулся домой, благо идти всего ничего было. В доме лишь Иси сидит, дожидается. Вскочила, когда дядя пришёл, показала глазами на ложе - там спит скво под одеялом пушистым из шкуры медведя, уже в рубахе белой, вышитой, высовывается кусочек ткани из-под серебристого меха. Едва ли не блестят чистое тело и волосы. Поблагодарил Путята девочку, договорился, что присмотрит она за женщиной его, пока он в отъезде будет, проводил на крылечко. Прижалась девочка ещё раз на прощание к нему, убежала. Только слышно, как поскрипывает снег под ножками лёгкими. Вернулся жрец в дом - лишь ровное дыхание слышно. Спит тускарора крепким сном. Постоял мужчина возле ложа, подумал. Улёгся рядом, накрылся один одеялом. Уснул сразу же.
        И встал рано утром, чтобы с воинами да обозом санным закончить эту проклятую войну поскорей. А когда уходил, смотрит - уже спешит Оленёнок к его дому, торопится. Хочет успеть попрощаться с дядюшкой. Ткнулась носом в живот жрецу, тот её по волосам погладил, полез в карман, выудил кусок твёрдого сока сладкого. А когда в сани сел, помахал рукой, крикнул на прощание:
        - Я скоро вернусь! - и улыбнулся ласково.
        Долго Иси стояла, смотрела, как медленно уплывает за холмы обоз. Сто саней, семь сотен воинов пошли. Почти вся сила ратная. Да не меньше и здесь осталось. Что ни житель в граде - всяк воин, каждый умеет в руке не только топор да мотыгу держать, но и мечом махать обучен. Так что не страшно. Зато война наконец закончится… Вздохнула девочка, в избу вошла. Скво на локте приподнялась, проснулась, как дверь хлопнула, смотрит на неё. Что Иси делать-то? Некуда деваться, пообещала ведь дядюшке присмотреть за Чепи. Значит, придётся… Села напротив, спросила:
        - Голодна? Есть хочешь? Тогда поднимайся. Будем учиться.
        Та выкарабкалась из-под медвежьего одеяла, встала босыми ногами на пол из досок пиленых да скобелем чищенных. Ахнула. Впервые ведь… Осмотрелась с любопытством - вчера сомлевшая с дороги была. А из бани её вообще принесли без чувств. Только сейчас и рассмотрела, куда попала… Волшебство! Стены из цельных стволов, очищенных от коры, ровные. Вдоль них лавки длинные. Окна большие, в них вставлены пластины, что уличный свет пропускают. Стоит посередине типи нечто вроде лежанки из тёсаных ровно стволов древесных, изукрашенное. Девочка-гуронка на это ложе не ложе показала, произнесла слова на незнакомом языке, потом на родной речи:
        - Повтори.
        Чепи попробовала. Иси поправила. Опять попробовала - почти получилось. С третьей попытки совсем правильно вышло:
        - Божья ладонь… А что это?
        - Так мы называем помост для еды. Ладонь Маниту щедрую, еду нам дающую…
        …Скрипит снег под полозьями широкими, идёт обоз к последней заставе воинской, перед лагерем четырёх племён расположенной. Шагает колонна воинская. Семь сотен воинов, закованных в сталь. Но не ратная работа ждёт дружину славянскую. Другая. Может, печальная, а может, и радостная. Всяко повернуться может. А если ошибся жрец? Что тогда? Сойдутся в сече люди, окропят алой кровью снег белый, и исчезнут племена. Останутся лишь те, кого сильные на смерть изгнали, да только не получилось - выжили они.
        За три дня дошли, как и ожидалось. Разбили шатры, палатки, отдохнули с пути. А наутро четвёртого дня начали задуманное в жизнь воплощать: вырубили шесты длинные, словно праздник Ярилин собрались встречать. На шесты те, на перекладины, развесили хлеба, мясо, яблоки сушёные, маис, тыквы, захваченные у меднокожих ранее. Потом двинулись к стойбищу последних живых. Подошли близко совсем, а там и не шевелятся. Ни дозорных нет, ни постов тайных. Собаки молчат - давно их съели. Кого не съели, те к лагерю славянскому прибились. Белые их не гонят, не обижают, иногда подкармливают, но к себе не берут. Так стаей они и бродят вокруг заставы белокожих. Одно время их волкодавы огромные славов повадились гонять, да быстро та забава им приелась. Больше внимания на лаек мелких не обращают. Считают ниже своего достоинства громадные псы мелюзгу всякую обижать. Но сейчас все собаки в лагере славянском остались. Не пожелали хозяева, чтобы те с ними пошли. Не нужна сейчас людям помощь звериная. Позже она потребуется.
        Выстроились славы на льду. Ждут. Луки наготове. Меднокожие на такое расстояние стрелу докинуть не смогут. А вот славянскому оружию оно не помеха. Воткнули в снег шесты с едой. Вышел вперёд Путята. Развёл руки в стороны, воззвал к богам своим. Подул ветерок слабый, от дружинников к дому длинному, под снеговой крышей угадывающейся, да вигвамам запорошенным. Следов-то и не видно. Почти не ходят меднокожие. Всё свою силу берегут, только для чего, спрашивается? Дует ветер, несёт запахи необычайные, уже почти позабытые, прямо к становищу.
        И вдруг зашевелились там, послышались голоса возбуждённые, дрогнули шкуры на входах жилищ, посыпался снег с покрышек кожаных. Вышел на свет белый первый воин из островерхого конуса вигвама, вылез в снегу весь из дома длинного человек. Три… Десять… Двадцать пять… Не видят они врагов. Лишь шесты перед ними с волшебной обильной пищей, словно во сне дурном. Маис! Тыквы! Мясо! Мясо!!! И рванулись было к еде, да мгновенно остыли горячие головы, когда вдруг стрелы огромные, чёрные, перед их ногами в снег вонзились, затрепетали оперением цвета воронова крыла. Вздрогнули, спохватились, тогда только увидели ряды воинов, блистающие на солнце металлом. А ветер, жестокий ветер несёт к ним запахи, от которых ум помрачается.
        Не выдержав, сел один из воинов на снег, завыл, словно волк, раскачиваясь из стороны в сторону, зажимая свои уши руками. Все стоят, слюну глотают, давятся. А белоликие издеваются, размахивают лепёшками, тыквами трясут, потом сами есть принялись: чавкают громко, рыгают сытно! Мутится рассудок у краснокожих воинов, тьма появляется перед глазами… Не выдержала скво мучительного зрелища, шагнула к врагам. Первый шаг сделала, второй… Не стреляют страшные люди. Словно не видят. Нет, видят! Просто внимания не обращают. Бредёт женщина по снегу, шатается, из последних сил себе путь пробивает. Добралась. Не стали её убивать. Стоят, смеются, словно собаку дразнят - поднесут к носу кусок мяса, а когда та пытается поймать, отдёргивают. Разрыдалась скво, на колени рухнула, руки перед собой скрестила в знаке подчинения.
        Сразу смех и глумление прекратились. Вышли двое славов, подхватили под руки, подняли с колен, увели в глубину строя. Что с ней делают, не видно за могучими телами. Пуще прежнего враги веселятся, издеваются над голодными, у которых уже ум за разум заходить начинает. Потом расступились белокожие, показали - сидит скво на шкуре, перед ней - еда!!! И ест она, и никто не отбирает у неё пищу. Жадно рвёт руками лепёшки, кидает куски в рот, глотает, почти не жуя. Хорошо всем видно. Просто на диво!
        А ветер… Ветер!!! И уже рвётся через снег вторая скво, третья… Не убивают, видно, женщин чужаки! А значит, есть надежда насытиться! И - выжить! А если захочет враг взять их как женщин - пускай! Если не смогли мужчины их племени защитить своих скво, значит, недостойны они продолжать род! Не должны рождаться у них дети! Ибо только сильный может позволить себе иметь потомство! А славы - сильны! Высоки они, могучи! Обладают знаниями и умениями великими, не боятся они холода и морозов, не страшна им длинная голодная зима - вон сколько у них еды! Еды!! Еды!!! И идут скво, тащат совсем ослабевших, помогают друг другу. Не обманули белокожие. Оправдали надежду на чудо. Подхватили мужчины скво, отнесли за строй. Прикрыли своими телами от слабых мужчин. Расстелили шкуры бизонов на снегу, развели костры небольшие, усадили женщин в кучки вокруг огня, дали им пищу накормить иссохшие желудки.
        А запахи… Запахи!!! Они сводят с ума, дразнят… И воет тот, который раскачивается на снегу. Совсем разум потерял, отобрал его дух и силу Маниту. Не посчитал достойным быть воином! А может, и прав белоликий колдун, когда говорил на Совете племён, что его бог, Перун, стал отцом бога краснокожих, издревле эти края населяющих, и теперь нужно молиться ему? Взвыл ещё раз сумасшедший, вдруг отшвырнул в сторону копьё своё, лук отбросил, томагавк боевой, пополз на четвереньках к славам, ничего не видя, кроме маиса, на шесте раскачивающегося дразняще. Подполз, почти ухватил вожделенную пищу, да вдруг словно очнулся, уперевшись лбом в стальные сапоги слава. Обожгла его кожу ледяная сталь. Привела в чувство. Вздрогнул воин. Пришёл в себя. Смотрит на длинный нож в руке врага, сверкающий смертью на солнце. И одновременно на те початки маиса, привязанные к шесту. А враг стоит, улыбается: мол, что выберешь, воин? Смерть или жизнь? Покинула смелость воина мохока. Ушёл навсегда в неизвестные дали его дух. Лишь два желания у него - еда и жизнь.
        Поднимается с четверенек воин, становится на колени, скрещивает перед собой руки. Он сдаётся. Он просит пощады. Позор! Неслыханный и невиданный доселе среди племён! Опущена его голова. Он уже не смотрит ни на славов, ни на еду, ни тем более на своих соратников. Теперь он не воин. И не мужчина. Ни одна женщина не ляжет с ним, чтобы родить от него детей. Проклятие и бесславье падёт на весь его род. Слёзы - опять же невиданное дело! - беззвучно ползут по впалым от голода щекам, но в руки ему вкладывают кусок мяса… Мяса!!! Большой, ароматный кусок жареного мяса бизона!!! И мгновенно уходит стыд, исчезает его горе. Рвёт остатками зубов человек пищу, глотает… Уходят тупые ножи. Резавшие его желудок, ссохшийся без пищи за те дни, что прошли с момента ужасного бега от прохода на Великие равнины, когда славы швырнули с небес негасимый огонь… Он ощущает тепло от еды, силу, вливающуюся в его тело… И понимает, что теперь будет жить.
        Просыпаются другие чувства. Поворачивается голова, и едва не кричит воин от удивления, потому что все, кого он знал по последнему стойбищу, уже стоят перед славами на коленях со скрещёнными руками подчинения… И с горечью приходит осознание того, что больше нет Союза пяти племён, возжелавшего съесть больше, чем влезет в рот. И проклинает бывший воин, а ныне раб, тот день, когда вождь его согласился помочь в несправедливой войне. Ибо свободны теперь пять мест у костра Совета племён. И нет больше ни сенека, ни каюга, ни онондага, ни мохока, ни тускарора… Сбылись слова вождя белоликих. Сбылось пророчество зловещее их колдуна.
        Дружинники не церемонились с пленными. Накормив, мужчин заковывали в цепи и пристёгивали к длинным верёвкам из китовой кожи. Женщин вели так. Правда, кое-кого пришлось тащить на спине. Благо недалеко. До заставы. Там уже вовсю горели костры в шатрах, ждали победителей. Но ослабевшие люди не могли двигаться быстро, как воины, тем более что славы были на лыжах. Словом, пока добрались до заставы, времени ушло много. Но уже готово было горячее, и пленников вновь накормили. Женщин уложили спать под полотняными крышами палаток, мужчин - прямо на снегу возле костров, выдав им по паре шкур накрыться.
        С утра растолкали и тех и других, снова накормили. Скво погрузили на сани, рабов-мужчин погнали своим ходом. В обед снова кормили. Правда, на ходу, выдав по куску варёного мяса и хлеба. Воду давали славы, идя вдоль цепочки пленников, прикованных к длинным толстым верёвкам, поя каждого из деревянных кружек. К вечеру добрались до второй заставы. Оставалось два дня пути до Славгорода. Так что переночевали, позавтракали горячим, двинулись дальше. С дружиной и пленниками уходили и те, кто содержал бывшие лагеря. Война окончена. Так что теперь не нужны заставы. По крайней мере, до весны.
        И шли колонны рабов, сопровождаемые закованными в сталь воинами, легко скользящими на лыжах, с улыбками на лицах. Ведь они - победили! Уже который раз.
        Глава 24
        Пир по случаю победы закатили знатный, три дня веселился Славгород! Не обидели и пленников - выдали каждому по чаше мёда стоялого. Горечь плена запить. Скво расхватали холостяки - их в граде всегда больше, чем женщин. А те и рады - станут с настоящими воинами жить, рожать им детей! Эти не предадут, не склонят свои головы за маисовую лепёшку.
        Когда отшумело празднество, снова горожане за обычные дела принялись. Рабов пока откармливали, давали время сил набраться. А уж куда их пристроить, продумали заранее. Пока снег лежит - на лесоповал. Заготавливать дерево да возить его в град, на мельницы сушильные и доскотёрные. Нужен флот Славгороду. Ой как нужен!
        И людей доставить из родных краёв, и возить руды да горюч камень с рудников северных, когда озёра Великие вскроются ото льда да можно будет после возвращения из Арконы благословенной послать корабли на полдень, где пуэбло и навахо станут ждать уговорённых товаров. Торговля - лучший способ завести себе союзников, убедить сомневающихся, что мир гораздо выгодней и лучше войны. Особенно с такими врагами, как славы. Да и домницы нужно строить новые, поскольку металла куда как больше нужно теперь - ведь все племена захотели и котлы купить, и ножи, и топоры. А наконечников для стрел вообще требуется без счёта.
        По осени, когда луораветланы с иннуитами на рынок явились - вообще почти всё выгребли из закромов общинных. Злата привезли едва ли тысячу пудов. Уж не знали князья, чем рассчитаться, но кое-как выкрутились. Словом, расстались довольные опять обе стороны. Все рассчитывают на дальнейшую торговлю. Луораветланы привезли и сведения о своих землях. Опять чертёж на тюленьей шкуре выделанной. По рисунку выходило, что начинается их земля на другой стороне краёв, что славы осваивают. И тянутся те земли далеко к полудню, откуда начинаются острова в море.
        Храбр увидел, снова загорелся походом, да хорошо, что у него жена разумница. Хоть и родом из диких тугар необузданных. Отвесила Йолла мужу подзатыльник, не чинясь, ткнула едва ли не носом в то, что ещё первая задумка не выполнена, на полдень с другого края материка пройти, а ты уже опять неведомо куда собираешься! Притих витязь - верно жена говорит. Сначала одно сделать надо, потом другое. Тем более есть два племени, которые уже торговать готовы. И товары для них приготовлены. Согласился, что этот поход куда нужнее граду, чем новый. Тем более что края там вовсе неизвестные и не ясно, что там найти можно.
        К тому же высказал свою другую задумку - поскольку сейчас война закончилась, а по словам пленных и гуронов, земли вокруг, принадлежавшие им раньше, теперь к славам перешли, то нельзя ли послать будет отряд воинов, как снег сойдёт, разведать пути сухопутные до моря по ту и другую стороны озёр? Ведь если удачны будут поиски и расстояние окажется не таким большим, то можно будет основать малые грады на берегах бухт удобных и строить корабли прямо на местах. Да и зиму хранить там же под охраной. Ведь если, скажем, путь до берега даже две недели на лошадях займёт, то всё равно будет куда короче, чем подниматься вверх по озёрам, затем плыть по реке, пересекать море Ледяное и потом лишь, обогнув Зелёные земли, гнать лодьи к родным берегам. К тому же, по словам иннуитов, и сами воины убедились, что вдоль берега идёт течение сильное морское на полночь, а значит, будет и оно подгонять кораблики к дому. И вот ещё время на чём экономить можно: уходить от новых градов станет возможным, не дожидаясь, пока море Ледяное ото льдов вскроется! Пока лодьи до Арконы али других мест доплывут да свои дела сделают и
назад пойдут, по-любому льды из того места уйдут, и можно будет либо прямо к Славгороду выйти на них, по реке да по озеру, либо спуститься дальше течения на полдень и пристать к новым градам, а оттуда уже обозами либо своим ходом до дома.
        Йолла поначалу опять вспыхнула, но, выслушав, успокоилась сразу - уж больно разумные вещи её супруг предлагал. Доброе дело затеял старший воин. Очень доброе! На том и постановили на Совете, что после окончания войны состоялся сразу же. Пока Крут в Аркону пойдёт, пошлют отряды малые на восход и заход, пусть пройдут до моря-океана по обе стороны, промерят пути, разведают дороги, найдут места подходящие, чтобы грады новые основать. Порадовались князья - хорошего они себе воеводу нашли. Головастого! Соображает парень на диво!
        Далее ещё вопрос решили, с рудниками северными: основать там поселения малые, постоянные и добывать руды нужные и горюч камень не только в тёплую пору, а круглый год. Иначе просто не смогут славяне выполнить все заказы племён, прослывут лжецами и обманщиками. А надо такое людям? Нет, конечно! Нужно будет и дороги прорубить - просеки, чтобы зимой, как станут воды озёрные и речные, санным путём возить добытое в град. А потом ещё поразмыслили и сообразили, что также нет смысла везти всё сюда, коли можно на месте печи плавильные построить и сразу на месте плавить руду, перегонять её в сталь и везти в град уже готовые слитки на переделку кузнецам. Подивились - чего раньше не додумались? После сообразили - те земли ещё племени новому не принадлежали. Работали-то там украдкой, можно сказать.
        Спохватились с отрядами, которые пути к океану пойдут разведывать, ещё и рудознатцев послать. Пускай смотрят по дороге земли новые, глядишь, ещё что полезное для общины встретится…
        Летят дни, словно сокол сизокрылый, мчатся месяцы. Отшумели метели лютеня. Прошёл капельник[43 - Капельник - март.]. Наступил цветень. Вышли в поля люди, поднимают землю целинную, сеют рожь, пшеницу, злаки разные, и старые, и новые. Тыквы посеяли, репу, горох, маис посадили. Старики, что на смерть отправлены были соплеменниками, ничего не утаили, отплатили за доброту, за ласку, с которой приняли их славы, рассказали все секреты возделывания, показали, что и как делать нужно, чтобы налились соками початки, дали зерно сладкое, сытное. Кое-что и улучшили славы: не стали вручную мотыгами да тяпками землю рыхлить. Зачем зря пот проливать, коли можно поднять борозды плугом стальным об остром лемехе с отвалом? Тянут его туры ручные, усталости не чуя. Погоняет пару быков мальчонка смуглый в рубашке белой до колен, без штанов ещё. Мал золотник, а при деле!
        На ристалище воины мечами звенят, учатся. Нельзя без меча дня прожить, не позвенеть хотя бы час, пусть и каждый миг сейчас дорог, но потеряешь сноровку, навык - сложишь голову в первом же бою. Потому и когда сделаны все дела за день, скотина напоена, накормлена и обихожена да в стойла поставлена, выходят мужи в поле, звенят мечами булатными, мечут стрелы в цель да копьями бьются тупыми. Составляют тройки боевые, отрабатывают слаженность в битве. Всякий мужчина в общине - воин. Это - закон.
        А среди белых торсов и медные мелькают, то гуроны, в племя принятые, обучаются незнакомому ремеслу, но нужному. И подростки так же учатся, и даже девы племени. Не даёт им покоя умение Йоллы-тугаринки, жены Храбровой, упросили её обучить их стрельбе из лука. Почему не мужчин? Так доказала супруга витязя, что не уступит никому из них ни в седле, ни в бою. А её наука больше женщинам подходит, чем мужская. У мужей всё на силу да на сноровку мужскую рассчитано, а у неё искусство боевое для жёнок приспособлено. Да и легче девам между собой уговориться, чем к мужьям идти, а ну как поднимут на смех? Скажут, прялкой лучше занимайся да печкой, не твоё это дело, долговолосая, стрелы в цель метать да саблей вострой махать.
        Иннуитки в первых рядах. Они вообще заводилы. Как перед первым посевом начали песню петь, так и прижился этот обычай в племени новом. Теперь каждую весну выбирают славы самых красивых дев, и те пляску Плодородия исполняют на Первом поле, потом обходят остальные процессией. И родят поля, как ни дивятся самые недоверчивые, на диво.
        Мастера корабельные своё дело исполнили. Построили не двадцать лодий, а двадцать пять, и рассекают теперь двулодники глади озёрные, учатся экипажи их манёвры исполнять, строем ходить да действовать вместе в бою. Обучаются дружины корабельные науке морского боя. Измыслили и построили ещё мастера и другие корабли, грузовые. Чем на морских лодьях руды и металл возить, можно построить корабли специально под озеро рассчитанные и чисто под груз. Вот и закачались на воде громадины дощатые, с плоскими днищами, благо мельницы доскотёрные круглые сутки доски пилят. Насыпай туда руду, горюч камень, паруса вздымай - и вперёд. Волны большой на реке да на озере нет. С морскими штормами не сравнить. Так что в самый раз плоскодонные баржи для пресных вод. И строить их куда легче. Почитай, ящик сколотил квадратный - и плыви. Лето отходишь - все труды окупятся. Можно на дрова пускать, если износ большой, а на другой год новые строить. А что велики они, так не один человек строит, почитай, вся община.
        И дымят домницы новые, прямо на рудниках заложенные, плавят руду, выдают на свет крицы готовые, которые в град на баржах новых плывут, кузнецам на радость. Построили на местах добычи селения - дома длинные, в них и рудокопы из пленников живут, и мастера. Последние, правда, меняются. Семьи им взять с собой не разрешили, уж больно там климат суров. Детям тяжело переносить. Ну а рабы… А что рабы? Объявили им победители-славяне, что пять лет пройдёт - отпустят их на волю. А там пусть сами решают, кто останется при них, а кто пойдёт искать новое племя и новые земли. А коли захотят жить вольно, но на прежних местах, то пусть клятву принесут, что вреда чинить не станут и будут дань платить. Сразу велели не говорить ответа, поскольку слушать не собираются. А тем более - исполнять. Пусть сначала срок свой отработают, сколь дадено им. А коли будут лодырничать, уж не обессудьте, ещё добавим… Кормят хорошо. Одежду дают. Хоть и непривычную, но добротную. Не обижают зря. И впереди - свобода и воля. Так чего не поработать? Лишать человека надежды не любят славы. И слово своё держат. Все убедились. Посовещались
между собой пленные, решили честно трудиться. А что дальше делать, время покажет. Потому и работают на совесть, без лишнего понукания. Заодно и учатся новым знаниям, перенимают потихоньку ухватки полезные у славян.
        И стада растут. Почитай, на каждом дворе теперь градском корова мычит, овечки блеют, гуси да куры шумят. А чуд лесной так вообще прижился. Даже и щипаться больно перестал. Соберутся детишки разноцветные у какого-нибудь подворья, дразнят страшилку, забавно им глядеть, как у того нарост мясистый на лбу кровью наливается, как распушит тот перья да начинает своей бородой трясти, с ноги когтистой на ногу переваливаться смешно. Потом зерна кинут за обиду, уйдут. Чуд клюёт, курлычет довольно или жалуется, что не сам такой уродился, бог Маниту его создал. Так за что дразнитесь, дети человеческие?
        С конями, правда, тяжело. Лошадь ведь - что человек, почти год приплод носит. Так что табун едва до двухсот голов вырос, и те стригунки пока. Их ни в плуг, ни в телегу, ни под седло - ещё рано. Гулять им два года самое малое, пока в силу войдут. Зато туры верховые прибавляются. Ходят те, кому дар дан, по стадам, приманивают дикарей, выбирают среди тех, кто уже при людях живёт, годных для дела такого. Измыслили мастера дел железных и доспех особый для быков, и для всадников их. Витязи поначалу не хотели на таких зверях ездить, боялись, что засмеют их. Да когда распробовали… Бык послушен на диво. Идёт под седоком, словно конь. Слушается и поводьев, и стремян. Мощь ощутимая так и дышит от тура. И бежит он хоть неспешно, медленней лошади, но зато дольше. И навьючить груза на него, если что, больше можно, да и доспех тяжелее, а значит, прочнее можно изготовить. Значит, у наездника защита лучше. Да и ход у тура ровнее, чем у всадника на лошади. Следовательно, стрелок из лука более меток. Куда ни кинь, а положительного значительно больше, чем худого! И первые пятьдесят воинов уже обучаются и ищут новое в
бое на турах могучих. Пробуют задумки разные, выбирают, что из конных навыков годно, а что - нет.
        И самое главное - рождаются дети. Растёт племя. Четыре года славы живут на новом месте, а уже ясно, что прочно их поселение, сильно семя и велика сила. Не сгинут они теперь бесследно. А пронесут свой род до скончания веков…
        И пришло время долгожданное - отходит флот Славгорода от причалов, держит путь в Аркону благословенную. Громовник горит на белых парусах, символом града и нового племени. Режут воду, вздымая белопенные усы, острые носы корпусов. Ощетинилась копьями дружина, сияя начищенными до блеска доспехами. Решили братья-князья показать, что зря пожадничали жрецы храма Святовида, отреклись от братьев своих по крови. Пусть посмотрят теперь, каковы люди стали в новых землях, удавятся от зависти. Плывут с ними и меднокожие воины. Немного их, всего пятеро. Но увидят их впервые славяне в Арконе. Хотел было Крут и всадников на турах взять, хотя бы пару, да вот это князья не позволили - ни к чему секрет подобный выдавать раньше срока. Да притом непонятно - своих туров, что на славянской земле живут, обучить седлу не удавалось. А здешние - вот, привыкли. Может, хоть вид у зверей и одинаков, да нрав разный? Вполне возможно…
        А пока плывут корабли невиданные через синие моря-океаны и в работах полевых перерыв небольшой выдался, можно отряды видоков засылать к морям по краям новых земель славов. И двинулись всадники через леса и степи на восход и закат Ярилы Красного, путь держа до самого синего моря.
        …Не спится Путяте-жрецу. Не лежится на ложе удобном. Вроде месяц не был дома, пока заканчивали войну да вели пленников в град. А вернулся - и не узнать жильё. Чисто всё, вычищено, вымыто. И посуда появилась незнакомая, и печь не остывает, топится постоянно, а потому не дымит, не коптит, чисто выбеленная мелом. В сараях да овинах жито и репа лежат, связки грибов сухих да маиса, лука и чеснока. На дворе птица бегает, овечки две в стойлах блеют, корова тяжёлая, приплод ждёт. Откуда что взялось?
        Обмёл сапоги меховые, снял, поставил. Обул ноги в постолы валяные, сбросил с плеч одежду пропотевшую. Налил воды из вёдер новеньких, стоящих у печи, обмылся наскоро, а чуть позже в баню сходит. Заглянул в печь - каша стоит с мясом, хлебушек свежий, тёплый, пирожки-шанежки сладкие, только что испечённые. Откуда? И где…
        Додумать не успел - дверь хлопнула в сенях, а следом и в избу ведущая отворилась, шагнула через порог скво, в руках охапку дров тащит. Увидела мужчину дома, охнула, поленья из рук посыпались. Медленно подошла, поклонилась по славянскому обычаю, рукой пола коснувшись. Потом села, руки на коленях. Губы дрожат. Волнуется. Для жреца страсти людские что книга открытая. По мелким, незаметным для другого приметам читает душу Путята. Чуть шевельнулся - подхватилась женщина, вскочила. Торопливо скинула с плеч шубку, оставшись в понёве и рубахе, сбросила с ног валенки, переобулась. Метнулась к печи, застучала мисками, спешит накормить мужчину. Наложила того, другого, третьего. Поставила с поклоном, хлеба отрезала, положила перед ним. Снова села, ждёт. Путята отведал - понравилось.
        - Сама варила?
        Кивнула: мол, так и есть. Однако…
        - А сама чего не ешь? Или сыта?
        Впервые голос подала с его появления:
        - А можно?
        - Можно.
        Положила и себе. Сидят оба, ложками стучат. Покончили с едой, скво снова подхватилась, унесла посуду. Потом помоет.
        - Откуда? - Показал рукой на двор.
        Тихо ответила:
        - Шаман к себе в типи скво привёл. Вождь распорядился. Чтобы скво без дела не сидела.
        - Так… - протянул жрец. Задумался. Опять братья его неправильно поняли. Да и не только они, кажется… Спросил: - Баню сегодня на подворье княжеском топить будут?
        - Я… топлю. Вчера воин был. Сказал: сегодня мужчина дома будет. Топи. Я топлю.
        - А что, у нас теперь и баня есть? - подивился Путята.
        Кивнула женщина. Вдруг краской залилась. Но промолчала. Потом опять спохватилась:
        - Уже готова. Жарко.
        Обрадовался жрец - не надо куда-то идти. Попариться - да сразу в дом. Не по улице распаренным идти. Лепота! Поднялся, одёжу новую, свежую из сундука своего вытащил.
        - Тогда - показывай.
        Ещё пуще женщина побагровела, но слова не промолвила поперёк. Послушно встала, обулась, оделась, двери распахнула, шагнула из избы во двор. Провела по нему - отметил жрец, что тот чисто вычищен, - завернула за овин. И верно, сияет свежим деревом небольшой сруб, из трубы дым курится. Шагнул внутрь - и точно, баня. Жаром дохнуло, сухим. Благость! Кивнул ей: мол, можешь идти. Совсем зарделась, того и гляди, вспыхнет, умчалась, голову опустив.
        А он разделся неспешно, открыл двери парной, и дух захватило - натоплено отменно. Каменка пышет - не подступиться. Посидел чуток - всё тело потом пробило, стекает он по коже крупными каплями. Посидел, окатил себя водой. На полок взобрался, млеет. Потом спустился, дров в топку кинул, снова наверх влез - красотища… Протянул руку, ковш кваса зачерпнул, плеснул на камни белые. Шваркнуло, струя пара ударила, пахнуло летом, травами духмяными. Даже зажмурился от удовольствия Путята. Да чу, дверь чуть слышно стукнула, одна. Наружная. Показалось? Может, барашек молодой балует, колотится головёнкой с прорезающимися рожками в доски? Лень подыматься. Разомлел жрец. Истома сладкая по всем членам растекается. Прикрыл глаза от удовольствия вновь…
        И вдруг холодом пахнуло. Что за… Вскинул голову - на пороге стоит Чепи. Нагая. Тоже пришла. Мыться… Перехватила его взгляд изумлённый, губу закусила, шагнула… вперёд… Но наверх не полезла - расстелила рядно, улеглась ниже. Не привыкла ещё к жару, которым славы парятся. Голову в руки вытянутые уткнула. Не смотрит на мужчину. Смущается. А краска стыда по телу растекается. Или от жара кожа потемнела? Путята приподнялся на своем полке, глянул на неё сверху вниз. Не рожала ещё. Ни разу. Ему это сразу видно. Уже пришла в себя после голода. Отъелась, округлилась. Ноги ровные. Бёдра налились. Стан тонкий. Но это не от того, что последнее время испытала. По косточкам её видно, что от рождения. И кожа уже чистая, пропали язвы. Как стали её отварами поить да появились в пище лук с чесноком… И волосы погустели. Блестят как вороново крыло. Они у неё, оказывается, длинные. До самых пяток узких. О! А кожа-то на ступнях совсем как у славов - беленькая. Точнее - розовая!
        А скво, словно взгляд его чувствуя, всё алеет и алеет… Потом, похоже, осмелилась, оторвала голову от рук, повернула шею длинную, посмотрела на его голову, с полка свесившуюся, вопросительно.
        - Веник возьми. Знаешь, для чего?
        Их Путята сразу, как вошёл в парную, в воду поставил запариваться. Уж этого добра он по лету наготовил - как же славянину без бани? Скво кивнула, поднялась, дёрнулась было руками прикрыться, да отвернулся уже к стене мужчина. Она ещё кваса на камни раскалённые плеснула, пар ударил, зашкварчал довольно, банник добр нынче, видно. Ну так хозяин впервые парится! Надо себя показать, а то обидится - позовёт нового банника. Этот может. Он ведь жрец, с богами разговаривает…
        Первый раз его ударила скво несмело. Даже не почувствовал задубевшей кожей. Недовольно произнёс:
        - Сильнее! Со всей силы!
        Ну да силёнок у ней ещё не так много, как подумал. Выдохлась быстро, а он только во вкус вошёл. Стоит возле него, руки опустила обессиленно. О том, чтобы прикрыться, и забыла… Поднялся он с полка, тогда и охнула женщина. А Путята её толкнул на лавку. Упала, словно подкошенная, глаза закрыла, губу закусила… Ну всё… сейчас… А мужчина веник другой взял, встряхнул, да как начал её охаживать… Закричала скво испуганно, потом затихла. Прошёлся по ней жрец веничком дубовым не раз и не два. Потом окатил водой ледяной, завизжала девица от неожиданности, а Путята опять её веником, веником… Сомлела. Вынес в предбанник, чтобы отдышалась, простынёй чистой накрыл льняной, сам - обратно. Распарился, да как выскочит во двор через предбанник - и в сугроб у забора! Благодать неземная! И назад! И опять на полок. И снова в сугроб!!! Скво смотрит на него круглыми глазами, а Путята блаженствует. Как же ему баньки не хватало!..
        Потом сидели в избе прохладной, после бани, вдвоём. Чепи чуть осмелела. Рядышком пристроилась на лавке, уже чуть отошла. Пили сбитень горячий. А после сморило мужчину. Не спал почти последние дни - столько всего выдалось… Проснулся ночью - лежит рядышком скво на ложе. Дышит ровно. Обняла его рукой во сне. Носиком в плечо уткнулась. На лице - улыбка загадочная. Его женщина. Но не жена… С утра - по хозяйству. Теперь подворье большое, богатое. Одной скотины эвон сколько. Как же она одна управлялась без него? И дров нарубить, и навоз да помёт прибрать, скотине зерно запарить, птицу накормить… Много дел у хозяина. Ой как много! Да не в тягость эта работа - зато сыт!
        Так и зажили. Едва Путята дома появился, опять к нему народ потянулся, детишки зачастили. И всё бы ничего, да как приходят отроки и девицы сказки послушать, сядет и Чепи с ними, сидит тихонько. А глаза тоскливые-тоскливые, то на одного гостя взгляд упадёт, то на другую… Не спит с ней Путята. Не в том смысле, что вообще в разных местах они ночуют, а как с женщиной. Не делает её своей женой. Просто живут двое под одной крышей, одно хозяйство ведут…
        Так и зима кончилась. И весна. Лето идёт. Ушли отряды дознатчиков-землепроходцев. Уплыли корабли в Аркону благословенную - и всё так и идёт у них по-прежнему. Не может Чепи надеть пояс женский, с ножиком да ключами. Не носить ей, видимо, убор женщины замужней, детей имеющей… А нынче, в жарком месяце грознике проснулся Путята от тихого плача. Резануло, словно ножом по сердцу: лежит рядом скво под одеялом, вздрагивают плечики от беззвучных слёз, что по щекам катятся. Не выдержал жрец, поднялся. Взглянул на неё сурово, во двор вышел. А там - будто накатило нечто: открылись вдруг небесные врата перед ним, появился на пороге Святовид, отец богов, поманил жреца рукой - подойди! И смотрит сурово и одновременно с печалью. А за спиной верховного бога две тени маячат, Перун-воин и - не поверил Путята увиденному - Маниту стоит с початком маиса, в уборе из перьев. Тоже манит - зайди, жрец… И длинная светлая дорога перед человеком, из лучей лунных, звёздами озарена, спустилась с небес на землю. И выросли вдоль неё, словно часовые, дии и девы лесные и озёрные, берегини рода-племени славянского. Закудрявились
вдруг леса призрачные, белоствольные, из берёзок родных, послышался гудок пастуха, стадо небесных коров выпасающего, песни раздались протяжные, напевные… Шагнул Путята на дорогу. Сделал шаг, другой, третий. Нет, не ложно то видение. Истина. Значит, не забыл славов Святовид… И сразу легче стало у жреца на душе. Смог наконец распрямиться человек, сбросить с плеч ношу неимоверную…
        Глава 25
        Радостно на душе у Крута - флот за ним идёт! Настоящий, могучий, о котором он и мечтать не мог совсем недавно. Лодьи громадные, вида необычного. Под парусами белыми со знаком Громовника. Вертится на полотне белом божье колесо. Неотвратимо и страшно - это поступь воина. Могучего, неуязвимого! Поддувает в корму ветер попутный, несёт пахарей моря к Арконе благословенной. Жаль, конечно, что последний это поход в родные края, да не по своей воле выбрали славы этот путь - жрецы! Брюха немереные, глаза завидущие! Знали ведь, что нужда великая у князей в людях, ведали и то, что братья пророчество Прокши-провидца не для себя, для всего племени славянского исполняют, ибо уже виден из-за рубежа Триглавый Чернобог, тень свою над родимой землёй простёрший. Так нет! Из-за собственной жадности, оттого, что выкупил у храма дружинник закупов, коих в голодные годы смогли ненасытные закабалить, отказались от всего из-за обиды для желудков своих бездонных да кошелей, меры не имеющих. А что рабство соплеменника одной крови не по правде славянской - о том жрецы забыли. И похоже, давно.
        Будто заживо тлеют служители, мертвечиной от них прёт. Он, Крут, видит это хорошо! Подойдёт к нему человек, кажется, что живой, разговаривает, руками водит, что-то делает. А присмотреться - нет у того человека души. Умерла она. Пустая оболочка перед ним стоит. Прикидывается человеком. Был, когда ещё отроком ходил у отца братьев-князей покойного, в Царь-граде Крут. Сопровождал с посольством воинов. Там впервые и встретился он с таким народом. Ещё приставал к наставнику своему, чтобы объяснил, почему это у ромеев народа нет живого. Одни тени? Так тот и не объяснил юноше, не смог понять, о чём парнишка речь ведёт.
        И ещё видел Крут других людей, те одним своим видом ужас внушали непереносимый. Ибо душу они имели, в отличие от простых теней, но была та душа чернее ночи, темнее мглы осенней, когда небо тучами плотно затянуто. И самое страшное, что от той черноты тянулись ниточки тёмные, крохотные, к людям-теням, и высасывала эта чернота из теней остатки жизни… Откроешь глаза - с виду обычные люди. В разных одеждах, простых и богатых, целых и рваных. Шутят, разговаривают, едят или работают, дело делают. А прикроешь, посмотришь внутренним взором - и сразу ясно становится, что к чему.
        Единый лишь раз видел юный Крут среди царьградских ромеев живого человека, если своих товарищей не считать. Да тот стоял на помосте позорном, цепями к столбу прикованный, окружённый чернотой, злобно пытающейся присосаться к сияющей душе своими нитками-сосками, вытянуть силу жизненную, убить душу человеческую. Тогда жгли еретика, или отступника, как им пояснили, приведя на казнь, желая продемонстрировать силу своего распятого. Стоял казнимый у столба, пытками изломанный. Живого места не было на теле его. Но держал человек голову гордо и смело, горели верой истинной глаза его, неземные, и суетились вокруг помоста люди с позорными символами Триглава на груди, в чёрных длиннополых одеяниях, распевающие громко мольбы к своему Господину. И злобно шевелились чёрные нити - не удавалось им присосаться, начать качать в Ничто душу чистую.
        В Славгороде старший дружинник таких чёрных не видел. Даже Брендан, будучи служителем Триглава, и то душу имел. Пусть поначалу и темноватую, но, без сомнения, истинную. Потому-то тогда, в капище Чернобога, и пощадил его славянин, даже ещё не зная, кто таков на самом деле этот тощий, но жилистый монах. Остановил Крут меч, уже занесённый над макушкой выбритой, велел взять его в цепи воинам. И - угадал. За четыре года очистилась душа ирландца, сияет неугасимым чистым светом, ярко пылает в ночи. Теперь бывший монах - слав. Одного рода-племени с Крутом. Женат на девушке из славянского племени, живёт с ней в согласии. Одно дитя у них в семье родилось, дочка. Теперь второго ждут. Конечно, будь муж дома дольше, и третий ребёнок на подходе был бы, да только ирландец неугомонный, и умом быстр и светел. Постоянно в походах. То на рудниках командует, то на оружейном дворе махины испытывает. Жёнка, бывает, его месяцами не видит, но не ропщет. Ибо нет ничего на свете больше терпения любящей женщины.
        Сколько раз замечал старший воин, что попадает в Славгород человек с такой вот ослабленной душой, и вскоре начинает та выздоравливать, наливаться силой, сбрасывать с себя темень, Триглавом напущенную. И не важно, возносит ли тот человек требы Святовиду, или приносит жертву Перуну, или стучит колотушкой по бубну, камлая Маниту, - идёт от града к небесам ровный светлый столб, становясь всё крепче и светлее с каждым днём, с каждым человеком, с каждым ребёнком, рождающимся в семьях славов. И не важно, появился ли это охочий меднокожий, желающий своими глазами увидеть чудеса, творящиеся в стойбище белоликих, или родился ребёнок в семье смешанной или единокровной. Главное, что теперь та душа не поддастся на обман да посулы служителей Чернобога. Не захватить Триглаву в полон нового раба. Как бы ни колдовали своими молениями в капищах его служители с символом позорной казни Первого Рима на груди. Нет ничего страшнее для черноризцев такого вот просветлённого человека с чистой, истинной душой. Потому и ненавидят они таких больше всего на свете, стремятся всеми силами извести их, сжить со свету…
        - Старшой! Старшой!!! - раздался истошный крик от двери избы, установленной на палубе двулодника, и Крут вихрем взлетел с лежанки, на которой размышлял, запрокинув руки за голову.
        Выскочил наружу и едва не схватился за меч, но сообразил, что видит, прежде чем совершил действие. Вскинул руку в знак приветствия, ударил себя кулаком в грудь:
        - Здрав будь, Путята!
        Тот, словно так и должно, ответил в свою очередь:
        - И ты будь здрав, старший. Дело у меня к тебе, неотложное и срочное. Потому и явился я к тебе.
        Повёл рукой жрец - и вдруг очутились оба на льду зеленоватом и прозрачном, на шкурах неведомых, разостланных на стволах дубовых, возле костра, прямо на льду том, горящем без дров. Вместе с ними ещё восемь воинов сидят кружком, пьют напитки неведомые, едят мясо нежное, языку и нёбу неизвестные. Пятерых узнал Крут: братья-князья, Брячислав и Гостомысл. Храбр, Слав, Брендан. И трое незнакомых ему воинов. Впрочем, один из троицы, кажется, меднокожий. Орлиные перья на его уборе. Шкура пятнистого зверя на плечах. Другой - муж в годах, с окладистой седой бородой чуть ли не до пояса богатого, бляшками металла неведомого изукрашенного. Ну а третий… Молод, тело сильное на диво. Доспех на нём тонкой и дивной работы, каждая часть подогнана, сложено всё так, словно самые искусные кузнецы броню ту творили. Увидел седой явившихся гостей, прогудел:
        - Ну вот и все в сборе. Прошу к огню, гости дорогие. Угощайтесь. - Протянул сам Круту кубок серебряный, сияющий в огне неземном.
        Спокойно принял воин подношение, глотнул, затем уселся, куда показали. Путята пристроился справа от Слава. Между ним и меднокожим.
        - Пора за дело приниматься, други мои, - снова голосом глубоким произнёс седой.
        И молодой воин в доспехе дивном речь завёл:
        - Доброе дело затеяли вы, братья мои меньшие. Славное. Отец мой… - показал на седого, - одобряет его. Хотя и не всегда.
        Дёрнулся меднокожий, но промолчал, а воин дальше речь повёл:
        - Почто столько народу извели зря? Почто жёнок сильничали? Людей живьём жгли?
        Нахмурился Брячислав, хотел было слово молвить резкое, да толкнул его брат и сам ответил:
        - Народец сей мерзок по натуре. На слабого в трудную минуту руку поднял. Сам извёл всех их под корень. Блядию[44 - Ложью.] жил. Потому и получил по заслугам. А сильничали - так нельзя тогда иначе было. Сами знаете.
        - Знаем, - прогудел седой, потом глазами показал сыну: мол, продолжай.
        Тот вновь заговорил:
        - Потому и простил вас. Но из-за этого зла удалось жрецам арконским, насквозь прогнившим, запечатать отца моего вместе с прочими в доме. И нет теперь у них сил помочь вам. Я же - воин. И мне леса, реки и воды не властны. Лишь небо и грозы с молниями. Сын мой…
        Вновь шевельнулся меднокожий.
        - …осерчал было на вас, но, узнав истину, прозрел. И… простил. Но впредь подобного зла ни я, ни он не потерпим! - Стукнул кулаком по бревну, на котором сидел, и едва не вздрогнул Крут, увидев, как полыхнуло под перчаткой латной пламя синее. Начал понимать, с кем беседу ведёт и где находится…
        - Но, Перун…
        - Молчи! Скажешь ещё слово! Дай речь закончить!
        Умолк Гостомысл. Ждёт. Перун же продолжил:
        - Запомните, дети богов: когда будете войну вести против Триединого - нет для вас ничего запретного, ибо он - зло в чистом виде. Там можете жечь, убивать, насиловать - всё, что душе вашей заблагорассудится. Особливо - жрецов его. Но против народа своего - соблюдайте правила воинские. Не роняйте честь и совесть славянскую!
        - Только против своего? Да когда же это славянин на славянина руку поднимал?! - не выдержал Слав.
        И седой горько ответил:
        - Было такое в старину. Есть такое сейчас. И будет в будущем. А твой народ - не только славяне. Есть и другие, но родня они тебе, хоть и выглядят по другому, те же дети Маниту…
        Не по себе стало Круту - на таком сборе сидит! С богами общается на равных…
        - Хотя и у внука моего тоже враг есть. Сынок Трёхголового. На полудне его царство. И придёт день и час, когда сойдётесь вы в битве лютой… Но не скоро. Очень не скоро…
        - Отец мой и прочие родственники, как сказал я, отныне заточены в своём доме. Не могут покинуть его. Потому лишь я да сын мой Маниту вам защита и опора. Так что не серчайте на него… - показал рукой на отца. - Не в силах он вам помочь явно. Но тайно, через меня поддержку окажет. И вы о нём и прочих наших богах, прошу, не забывайте…
        Просит бог. Неслыханное… Видимо, там, на родных землях, и впрямь творится чёрное зло, о котором упомянул Перун-воин…
        Вновь пожилой заговорил:
        - Связи с землёй родной не рвите. Пусть прогнали вас бессовестные, забывшие о долге перед родом и племенем, но народ же не виноват! Прошу вас помнить, что единая кровь в жилах ваших течёт…
        - А души? Души наши едины? - осмелился подать слово Крут и осёкся: обернулись к нему все три бога, посмотрели, и вдруг удивление отразилось на их лицах и даже почтение, что ли…
        Улыбнулся Маниту, сказал по привычке: «Хао!» Теперь сам Святовид речь повёл:
        - Однако удивил ты меня, воин. Не каждый из богов дар имеет, как у тебя! Редкостный он. Настолько редкий, как крупинка злата в песке речном. И ценен куда выше презренного металла… Что же, раз есть он, вот тебе наш подарок, будет он навеки в твоих потомках! А куда его применить, сам знаешь. - И резко оборвал разговор.
        Снова Перун заговорил:
        - Вот вам слово наше, от всех богов славянских, окончательное и последнее: живите в мире новом. Множьтесь, крепните, стройтесь. Но помните, что настанет час, когда придётся вам вспомнить своё предназначение, для чего вы пророчество Прокши-провидца исполняете. Тогда и придите на помощь земле славянской, многострадальной, измученной. Уничтожьте Трёхголового Чернобога и служителей его. Сотрите с лица земли капища поганые, предайте поруганию память о нём и вечному проклятию деяния тех, кто служит и поклоняется проклятому богами. А теперь пора вам. Каждый из вас вернётся туда, откуда взят был. Но память о нашем разговоре останется. И каждому из вас я дам своё предназначение… Распрощаемся, други.
        Повёл рукой Перун - и вмиг всё исчезло: икостёр, и лёд, лишь вкус во рту стоит от напитка, коим боги Крута угощали. Приподнялся воин на лежанке - ведь явственно помнит, что выскочил на зов кормщика, у руля стоящего. И вот снова здесь, в избе палубной… Прикрыл глаза - едва не ахнул в голос: не то что пропал, усилился его дар! По всему пространству, где люди лежат, огоньки душ светятся. Ровно, сильно… И самому так хорошо стало… А куда сей дар применить - знает старший воин дружины братьев-князей. Коли есть тайный враг, так ему не скрыться. Душа выдаст. Или отсутствие её. Того, кто вред народу славянскому замыслил. Со злом пришёл к нему.
        …Очнулся и Слав у себя в избе - рядом Анкана посапывает, животик уже большой, выдаётся. Снова дитя они ждут. Приподнялся на локте, взглянул на жену, что к нему спиной прижалась, улыбнулся затаённо, тепло на душе стало.
        …Брячислав залпом осушил ковш с водой, перевёл дух. Обернулся - позади брат стоит, глаза шальные. Посмотрели друг другу в лицо князья - без слов всё ясно. Ноша тяжкая. Но им - по силам! И людям под их рукой по плечу!
        …По гладкой воде, подгоняемые попутным ветром да течением быстрым, пришли лодьи в Аркону благословенную. В граде было в била ударили, когда заполоскались на горизонте паруса - множество лодий неведомых входят в воды острова Буяна. Идут находники! К бою, горожане! Да когда приблизились корабли, заметили знак Громовника на парусах, успокоились - прибыли воины братьев-князей за товаром, долги привезли жрецам да лодьи храмовые возвращают хозяевам.
        Грянули сухо доски сходней о пристани, сбегают с них воины в доспехах сияющих. Все как на подбор, по тридцать три на каждом корабле невиданном. Строятся в ряды. Сошли, дозорных да охрану выставили, кликнули смотрителей, повелели забирать лодьи набойные, что Святовидовы служители три года назад им дали в пользование, да потребовали телегу под казну, дабы злато-серебро в храм отвезти, оплатить службу тех кораблей. Смотрители дивятся - не видали они никогда таких лодий, на которых пришли в град дружинники. Вроде бы и две лодьи, а на деле - одна. И величины незнаемой доселе. Осели неглубоко, но то им нестрашно, поскольку палуба их на двух сразу корпусах раскинута, словно треножник. Куда ни толкни - всюду опора.
        Чу, топот конский слышен. На белых конях, в развевающихся плащах, опять же белых, в доспехах начищенных скачут воины дружины Святовидова дома. Сто из трёх сотен. Избоченившись, носы задравши кверху, бахвалясь конями горячими, уперев копья в небо.
        - Кто такие, что посмели на пристани храмовые пристать?
        Крут вперёд шагнул, извлёк знак тайный. Показал, но старший среди воинов скривился, сплюнул:
        - Тьфу на него. Не значит он больше ничего. Убирайтесь! В хлебе и воде вам отказано. Неча место занимать задаром!
        Напряглись за спиной воеводы воины, почуял он движение, когда те мгновенно стену боевую выставили, упёрли щиты ростовые, копьями ежа выстроили. Подались от неожиданности храмовые воины - не ожидали они такого. Думали, склонятся перед ними покорно приезжие, поскольку они служат жрецам, да не тут-то было. А позади воинов уже и требучеты скрипят, натягивают противовесы, чтобы смести единым залпом наглецов-охальников, долг свой истинный позабывших. Рассвирепел Крут, уже готов был команду подать, и похоронили бы храмовую сотню тут же. Да вовремя вспомнил, что ему Святовид говорил: не поднимай меч на брата. Обернулся:
        - Мы здесь не для боя. Надо своё дело делать. А они - в своём праве. Не хотят, чтобы мы здесь стояли, на торговой пристани остановимся. На лодьи!
        И открыли рты от изумления храмовники - не видали подобной выучки здесь уж давно! Чётко, одновременно рассыпался строй боевой. Дружно взбежали воины на лодьи. Не успели до десяти сосчитать, как уже отданы привязи, ползут паруса на мачты дружно, ветерком подгоняемые отходят невиданные лодьи от пристаней храмовых, чётко, умело совершают манёвры положенные, идут быстро, уверенно…
        Тут к сотнику старший служитель пристани храмовой подошёл, взглянул на того строго и зло:
        - А куда мне теперь телеги гнать, мил человек?
        - Какие телеги, тиун? О чём речь ведёшь?
        - Так они злато привезли. За лодьи. И треть Святовидову от добычи. Мне показали - на четыре телеги полных будет. Я и пригнал. И храм оповестил о доле великой. А ты их прогнал, не дал мне получить то, что положено. Что делать-то будем? Где искать станем?
        И обмер сотник: четырех телег, полных злата, храм лишился по его дурости! Не простят ему такого! Прощай, белый свет…
        …На торговые причалы заходили лихо. Не снижая скорости до самого последнего момента. Пристраивались к свободному месту, бросали канаты причальные. Высаживали сразу охрану и воинов, что в град пойдут за товаром заказанным. На той стороне бухты, где были места, принадлежащие храму, между тем началась какая-то суета. Хорошо было видно, как заметались по берегу белые точки всадников. А к Круту уже спешил старший торговых пристаней, кланяясь уже издали. Человек сразу понял, что не простые гости к нему пожаловали. Да и знал он, знак на парусах кому принадлежит, потому и вёл себя с почтением:
        - Лёгок ли путь был ваш, гости дорогие?
        - Спасибо тебе на добром слове, мил человек. Не окажешь ли приют-ласку на три дня и две ночи?
        - Со всем удовольствием нашим! Нужно ли чего гостям дорогим? Чем торг вести думаете?
        Крут чуть усмехнулся - почуял наживу человек. Впрочем, душа у него чистая. Радуется прибыли, но дела честно ведёт. Не испортился ещё. Это хорошо!
        - А нужно нам, хозяин, многое: вода свежая да пища. Припасы на дорогу обратную, опять же, нам и нашим людям. Здесь же - коней добрых да телеги крепкие. Коней - верховых для дружинников и рабочих, телеги таскать.
        - А много ли?
        - Сотню найдёшь?
        Побледнел чуть смотритель, но ответил твёрдо:
        - Найду, воин! А чем платить будешь?
        Крут в ответ:
        - Чем пожелаешь. Есть шкуры драгоценные, есть и зуб зверя морского. А коли хочешь, златом чистым отсыплю, сколь скажешь.
        Стоят друг против друга, улыбаются. Потом рукопожатием договор скрепили. А тут и вновь топот конский, появился давешний сотник, сам ликом цвету коня не уступит, такой белый как мел. Запыхавшийся, ибо гнал своего коня без пощады. Еле молвил:
        - Можете вернуться на прежнее место. Храм примет вас…
        Крут отвернулся от него. Ни слова не сказал. Зашагал к своему двулоднику. Соскочил тут сотник с жеребца своего, бросился за ним. Забежал вперёд, кланяется, молит:
        - Прости вину неразумному! Вернись, богом прошу!
        Остановился воевода на мгновение, глянул так, что у храмового служки мороз по спине пробежал:
        - Каким богом просишь?
        - Святовидовым именем прошу!
        Усмехнулся Крут, шагнул мимо, словно пусто перед ним, нет никого.
        - Перун наш бог. И сын его, Маниту. А тебе впредь наука будет. Изыди! Не видать храму ни треб, ни платы за пристани. Отдадим мы злато-серебро лучше на то, чтобы людей наших из рабства выкупить. Проваливай, пёс смердячий. - Обошёл храмовника стороной, словно кал он свиной, омерзительный и вонючий.
        Взошёл на лодью, велел готовиться к выгрузке. Не стал смотреть, как поплёлся прочь опозоренный сотник, ибо уже мёртв был тот. Ведь и требы невиданной доселе лишился храм из-за его наглости. Думал показать сотник, кто хозяин в граде, да вот…
        Ждать пришлось недолго. Не успели ещё сесть за чарку, дабы приход в град отпраздновать, пыль столбом - гонят коней резвых, катят телеги прочные. Бегут артели люда охочего товары помогать выгружать. Крут за себя помощника оставил, сам к коням подошёл, выбрал себе по душе жеребца в яблоках серого, оседлал сбруей крепкой, изукрашенной, из Славгорода прихваченной для такого дела, приказ отдал и дружинникам - те тоже лошадей поразобрали, седлают. Ни суеты лишней, ни споров - ещё дома решено было, кто что делать будет, да на учениях в озере Великом не раз отработано. Так что дивятся со стороны местные и приезжие на выучку невиданную. Раз - и выстроились ратники в боевой порядок, два - тронулись в Аркону по дороге, в гору ведущую. Едут, а люди изумляются - давно не было таких гостей в граде. Чувствуется что-то другое среди них, нездешнее. Далёкое. Сила неведомая, могучая. Есть над чем подумать. Кое-кто знакомцев увидел и глазам своим не поверил поначалу - как же изменились бывшие закупы да холопы! Пропала грусть-тоска из глаз, распрямились плечи согбенные, появилась уверенность, гордо поднялась голова.
Развеваются за спинами плащи чёрные у всех с синим знаком Громовника, символа воинов. А в середине строя - четыре телеги, гружённые сундуками коваными. И вес тот, сразу видно, немалый. Ибо кони тяжело идут, а брёвна, коими улица вымощена, трещат под коваными ободьями.
        По главной улице въехали на торжище, и притихли все разом - что такое? Зачем ратники пожаловали неведомые? Или то пришли с кого из торговых гостей виру требовать за обман да насилие? Всякие люди в славянские земли хаживают и всякое творят… Вздёрнул копьё ровнее Крут, прибавил жеребцу ходу. Добрый конь под ним, ой добрый! И выезжен на диво. Откуда такой у смотрителя? Не его дело. Пригнал - значит, его… Въехал воевода в ряды рабские, направил свой путь к шатру старшего. У его лавки двое воинов стоят неведомых, с саблями кривыми. Не ромеи. Неведомого народа люди. Хвалится старшина чёрного дела перед прочими. Спрыгнул с коня Крут, напряглись неведомые чужинцы, да тут сам торговец из своего шатра выбежал - узнал он заказчика, доволен, что слово тот держит!
        - Эй, вай, приветствую тебя, друг дорогой! Заходи! Путь твой лёгок ли был в наши края? Полна ли мошна твоя?
        - Благодарю на добром слове, купец. Но лясы точить я не могу, времени нет. Посему - давай к делу сразу перейдём.
        - Вах, зачем торопишься? - огорчился купец на те слова. - Посидим, выпьем вина молодого виноградного, поглядим на дев гибких, а там и торговать начнём! Товара у меня больше, чем ты заказывал, но я тебе верю и, если что, в долг отдам… - Говорит ласково купец, да не обмануть ему Крута, души видящего. Гниль в купце. Великая. Совсем немного его душе осталось на белом свете жить. Скоро станет тот купец тоже оболочкой пустой.
        Но пояснил ему воевода, отчего спешит:
        - Храм Святовида нас изгнал из града. Посему - не хочу дольше необходимого задерживаться. Мало ли…
        Заулыбался торговец живым товаром:
        - Прости, не ведал я. Коли так - поспешим! Привёз я сюда со своими собратьями по ремеслу пять тысяч и ещё две сотни мужчин, женщин и детей. Всех ли возьмёшь, или кого оставишь? Ежели нет денег столько, готов тебе в долг поверить. Если, конечно, слово дашь, что расплатишься. Или залог оставишь.
        Усмехнулся Крут:
        - Вестимо, столько денег у меня и быть не может. Но отдам за людей золотом. По весу. Согласен?
        Поёжился купец, но решился:
        - Согласен! По рукам! Только ежели будешь ещё такой товар заказывать, быстро не получится. Мы всех славян повыкупили, кого могли. До других мест ещё не добрались. И если что и будет, то малым числом…
        - Ну что ж, веди, купец, показывай…
        Не солгал торговец. Действительно, пригнал народу, сколь сказал. Пять тысяч двести. Денег-то у Крута достаточно. Пусть и золотом самокопаным, но больше, чем надо. Ещё и останется. Лишь бы места на лодьях хватило. Нельзя никого оставлять. Никак нельзя.
        Глава 26
        Лагерь рабов раскинули за Арконой. Пришлось выезжать из города, добираться по торной дороге. Под открытым небом да под навесами из веток расположился народ. Все в оковах, женщины, мужчины, старики, дети. Крут ехал между ними и смотрел, закрыв глаза. В некоторых искра души едва теплилась, но исключений не было - всех ещё можно было спасти, раздуть тлеющие угли, заставить вновь стать и почувствовать себя вольным человеком. Рядом на смирной лошадке ехал старший работорговцев, пояснял:
        - Выкупали у ромеев в основном. С каменоломен да рудников. Славяне сильные. Другие столько в них не живут. Потому продавали с неохотой…
        - Не бойся, купец. Всё возмещу, - глухо бросил ему воевода.
        Дальше двигаются оба, позади - дружинники. Народ истощён. У многих раны. Значит, нужно телеги гнать, чтобы вывезти на лодьи… Проехали рабский лагерь из конца в конец, вернулись. Крут спрыгнул с коня, купца сняли те самые охранники.
        - Что же, давай весы. Будем рассчитываться.
        - Всех забираешь? - Смотрит заискивающе, нервничает - а ну как сделка, коей раньше не бывало, сорвётся? Передумает в последний момент покупатель богатый?
        Но…
        - Всех. Никого не оставлю.
        Побежали слуги купеческие к телегам. Волокут весы большие. Проверили чаши безмена - честные. Не будет обмана. Начался торг. Воины охраняют. Чтобы не дай боги что… Вешали до вечера. Уже и темнеть начало, когда завершилось дело. Распрощались, друг другу руки подали. Рад купчина безмерно. Не обманул его славянин неведомого племени. Всё честно сделал. Потому достоен узнать кое-что… Тихо шепнул, чтобы никто чужой не слышал:
        - Слух прошёл, что возле Оловянных островов ромейская эскадра рыщет. Хотят кого-то перехватить. Учти это, воин. - Снова руку пожал и уехал со своими челядинцами.
        Охрана лагерная телеги со златом сопровождает, пешими идёт. Смотрит на славов хмурым взором.
        - Мал, скачи к лодьям. Пусть гонят телеги сюда. - Сам на помост посреди становища огромного взошёл, осмотрелся - горят костерки. Хватает света. Все его видят. Напряг горло: - Люди добрые, здравы будьте!
        Словно очнулись рабы. Задвигались.
        - Выкупили вас из полона братья-князья, Брячислав Вещий и Гостомысл Разумник. Посему будете отныне на их землях жить, долг отрабатывать. А пройдёт срок в три года - станете вольными тружениками. Слово моё крепкое. И обману в нём нет.
        Вздрогнули бывшие рабы. Услышав такое: три года - и свобода? Да не может быть такого… Что ж за работа такая, коли можно за три года выкуп отдать немалый? Сами видели - златом чистым сей воин платил!
        - Скоро телеги придут. Начнём вас перевозить. А кто в силах, может и сам идти. До земель княжеских морем плыть. Потому будем грузиться на корабли, на которых в путь отправимся. Потерпите немного, люди добрые. Обещаю, кончилось лихо ваше. Навек.
        Спрыгнул с помоста. Шагнул прочь. А к нему народ потянулся, спрашивают, кто такие князья, что делать надобно будет… Отвечал без утайки. Чистую правду. Что надо будет новые земли осваивать: пахать, сеять, ремёслами заниматься. Оброк платят в общину. Не князьям. Им лишь доля от взятого идёт. Что жить будут в избах, каждому огород да скотину дадут на обзаведение, а там уж всё от них самих зависит. Хлеб же сеют на общинных полях и собирают всем племенем в амбары, а оттуда уж по потребности выдают. Не обманывают. На воинов посмотрите да спросите их, как живётся на землях княжеских. А живут там люди со всех краёв света, разных племён. Но дружно живут, ибо главный закон: один - за всех и все - за одного. Помогают друг дружке, не обижают никого. А коли думаете, что сладкие речи говорю да сказки рассказываю, то сами увидите. Не привык я лгать. И не всё у нас легко. Вот только война с соседями кончилась. Да, само собой, что мы победили. А павших? Ну, у нас-то их не было. Оружие лучше. Выучка. Измором взяли. Нет, раненые были, конечно. Как же без этого. Но чтобы насмерть - обошлось…
        Охрип и осип уже Крут, на вопросы людские отвечая, но выручили его телеги прибывшие. Мал весь злой - опять к нему храмовники прицепились было, да вмешался народ, закричал, волноваться начал. Ушли белые воины. Помрачнел Крут. Плохо дело… Стали самых слабых да малых на телеги сажать, жаль, что немного возков. На всех не хватает. Остальные сами пойдут. Построились кое-как. Двинулись. Длинная колонна вышла. Первые уже к Арконе подходят, а последние ещё с места не тронулись… Но дошли, хотя кое-кто уже из сил выбился окончательно.
        У пристани народ хлопочет. Горожане, что победнее, услыхав о том, что славян из лагеря рабов за градом выкупили, сбежались к лодьям невиданным, а узнав, для чего людей не купили, а выкупили, помощь предложили. Вот и суетятся доброхоты-помощники. Булькает каша сытная, горят костры, на которых воду греют. Несут одёжу из дому, людям одеться надо. Кузнецы оковы сбивают. Некоторые ведь насмерть заклёпаны… И денег никто не просит. Отмахиваются. Стало теплее на душе у Крута - жив ещё дух славянский! Плачут бывшие рабы - некоторые и забыли о таком отношении человечьем к ним.
        А люди их уже по баням тащат, что истопили. Отмывают грязь, одевают, ведут обратно. Кормят сытно, взводят на лодьи. По местам распределяют. Славяне выкупленные слабы. А их много. Потому, пока очереди на помывку дожидаются, некоторые прямо на земле сырой засыпают. Но движется народ, всё меньше и меньше непристроенных… Но смутно на душе у Крута - хватит ли места на всех? Рассчитывали на три тысячи, как уговорено было. А теперь - чуть ли не вдвое больше… Да подошли тут купцы арконские, из тех, что победнее, спросили, чем помочь могут. Ответил честно - лодьи нужны. И те, кто ими управлять сможет. Готов заплатить. Помялись купцы, поёжились. Не силком ведь их заставляли. Сами пришли…
        - Можно с вами уплыть? Мы хотим с семьями уйти отсюда. А куда - не ведаем. Тогда можем на наши корабли ваших людей взять. Слыхали, что под рукой князей люди хорошо живут. Тут же с каждым годом всё хуже…
        Посмотрел на них внутренним взором витязь - честны купцы.
        - Согласен. Собирайтесь. Послезавтра в путь идём. Грузите воды побольше.
        - А товары какие нужны на новом месте?
        - Ткани льняные, утварь мелкая. Да и всё, пожалуй.
        Поклонились купцы, поспешили к себе - времени-то в обрез… Вскоре их лодьи подошли. Немного. Десяток. Но уже легче. Подумал Крут, снова Мала в град засылает - пускай едет в мастерские корабельные, готов воевода ещё пять лодий купить дощатых великих. Платит сразу. Лишь бы готовы были. Уехал воин. А работа движется. Уже половину народа на суда распределили. Спешат все. Без роздыха трудятся доброхоты - дело ведь святое, родовичу помочь в беде.
        Из темноты вышел человек, поклонился:
        - Ты ли будешь воевода братьев-князей, добрый человек?
        - Я.
        - Позволь два словца наедине молвить?
        Нахмурился Крут. Как отрезал:
        - От своих воинов у меня секретов нет.
        Человек улыбнулся лукаво, но по-доброму:
        - Не за тебя беспокоюсь. За того, кто с тобой говорить хочет. - И незаметно значок показал. Такой же, над которым давешний сотник посмеялся.
        Пожал плечами Крут:
        - Далеко ли идти?
        - Недалече, воевода. Вон к той телеге.
        И верно, подъехал возок небольшой, на котором поленья горой сложены. Топливо привезли для костров, на которых пища готовится пленникам бывшим. Сидит на ней дедок с бородой, чем жив - непонятно. Лет под семь десятков ему. Не менее. Дёрнул щекой Крут, но всё же пошёл. Пока дрова скидывали, поздоровался. Дед-то светел был. С душой чистой. Представился - Жданом зовут. Он жрец Святовидов. Но не храмовый, а с дальнего капища. Спросил, в чём помощь нужна. Отвечал ему воевода, что лодьи требуются. Народу уж больно много. На стольких не рассчитывали, потому и кораблей меньше привели. Дед улыбнулся, кивнул:
        - К утру лодьи будут. Десять могу дать. Больших. Хватит?
        - Хватит. Сколь просишь за них?
        Посуровел тот, головой в сторону храма мотнул, молвил негромко:
        - Ничего не надо. Просто пообещай, что раз в год будет приходить корабль к нашему месту молитвенному. А мы уж постараемся на него вам людей найти. Прокша-провидец - предок мой. Потому мне всё и ведомо.
        Задумался витязь. Коли так…
        - Согласен я, дедушка. Будь по-твоему.
        Просиял дедок. Потом вновь заговорил:
        - Жрецы в храме словно с ума посходили. Одно на уме: злато. Злато. Злато! Совсем отвернулись от народа, лишь о себе думают. Творят беззаконие, забыли заветы предков наших. Не так давно творили волшебство поганое. Едва Триглав на наши земли не ступил победителем. Заперли богов наших в заточении. А мы не можем ничего сделать. Лишь ведомо мне, что начинается время смутное, горькое для племён славянских. И вы - единственная надежда. Словом, присылай к нам лодьи раз в году.
        - В это время придёт корабль, жрец.
        - Не жрец я. Ведун, - улыбнулся дед и тронул коня. Исчез в темноте. Оттуда донеслось: - Воевода!
        - Да? - встрепенулся Крут.
        - Приготовь к утру злата шестнадцатую часть пуда. Приедут к тебе гости незваные. Ты уж отдай им те деньги. Сделаешь добро брату названому. - И всё. Затих голос…
        И верно. К утру ещё десять лодий пожаловали. На них нарядом[45 - Наряд - здесь: экипаж.] и мужья, и жёнки. Сказали, что посылает их ведун на новые земли. Порадовался воевода: есть ещё правда! Не сгинула! Стали последних людей, кто оставался, на них грузить. Правда, перед этим их Крут внутренним оком посмотрел, проверил. А то больно странные дела творятся.
        Ну а как солнышко поднялось над горизонтом чуть выше, явились и те гости, о которых ведун предупреждал. Не поверил воевода глазам своим, когда в верху улицы, что в град вела от пристаней, всадники показались. Даже протёр очи свои, и не раз. Да, не кажется ему. Действительно… тугары. Десять их. На вороных конях длиннохвостых. Правда, знак мирный над ними. Копьё с белым бунчуком, конским хвостом над головами реет, и другого оружия у них не видать. Впереди - седой старик в богатых одеждах. Следом - нукеры. В своих чёрных кожаных одеяниях, серебром вышитых. Сёдла у конных справные. Стремена изукрашенные. Едут не спеша, глядя презрительно по сторонам на открывших рот людей, оторвавшихся от своих дел ради невиданной картины. Подъехали поближе, один из воинов, что старика сопровождал, крикнул на славянском:
        - Эй, где мне найти старшего?!
        Крут вперёд шагнул:
        - Я - воевода этих людей. Что нужно?
        Тут же все нукеры с коней спрыгнули, и у слава едва челюсть не отвисла от удивления: они откуда-то коврик вытащили, прямо по земле расстелили. Потом сняли старика с лошади, усадили на него, сзади стали стенкой короткой. А дед степной рукой указал перед собой: мол, присаживайся. И толмач повторил:
        - Садись, воевода. Говорить с тобой Бурай-хан хочет. Хорошо говорить.
        - За слово денег не берут, - буркнул Крут, но сел.
        Внимательно смотрит на него старик, потом что-то на своём языке брякнул, толмач долдонит следом:
        - Ты - настоящий воин. Умеешь драться. И честно себя вести. Потому хочет Бурай-хан спросить тебя: не ведаешь ли ты о дочери нашего племени, среди вас живущей. И жива ли она? Какова судьба её?
        - Ты про жёнку Храброву спрашиваешь, что ли? Йоллу-лучницу?
        Старик как услышал имя, затрясся даже. Затараторил, что сорока белобокая. Едва толмач дождался, пока старик закончит, сразу следом начал переводить:
        - Что значит - жена Храброва? Почему? И отчего у неё прозвище такое?!
        Пояснил Крут степенно:
        - Тугаринка ваша, Йолла по имени, стала женой моего друга, воеводы второго дружины нашей, Храбра. А лучницей её зовут за умение стрелять не хуже, чем мужчины. Живёт она с Храбром уже третий год. Дитя у них народилось. Мальчик. В граде Йоллу уважают. Обид не чинят. Ибо она теперь честная жена воина нашего.
        Переводчик выслушал, сказал старику, что ему славянин сообщил, тот расплылся в улыбке, снова заговорил.
        - Утешил ты Бурай-хана, славянский воин. Рад отец, что дочь его счастье своё нашла, хоть и не нашего роду-племени. Счастлив, что дедушкой стал Бурай-хан. Но как она могла нарушить обычай? Согласиться на это замужество? Или заставил её твой друг силой за него замуж пойти?
        И при этих словах сузились глаза старика, понял Крут, что тот не хуже толмача на его речи говорит, потому глаз не отвёл, взглянул с не меньшей силой, чем у хана, ответил:
        - Заставил, когда с того света её вытащил. У торговцев живым товаром выкупил. Добротой своей да лаской. Вот тем и взял в плен девичье сердце. И своё взамен отдал. Поранена твоя дочь была сильно. А Храбр её на ноги поставил, вылечил. У смерти выдрал. Потому и согласилась она стать его супругой верной. И живут они в согласии и счастье. Храбр в нашей дружине, говорю, второй воевода. А сколько воинов у него в подчинении, сам думай. Я командую этими… - повёл рукой на лес мачт и тучу народу, позади него возвышающуюся.
        Глянул хан, опять в улыбке расплылся - понравилось ему, что зять славянский столь могуч. Потом снова глаза сузил:
        - Но муж её наш обычай нарушил…
        Вспомнил тут воевода, что ему дед-ведун говорил, подозвал к себе Мала верного, шепнул ему на ухо кое-что. Убежал воин. Хан напрягся, потом расслабился - копьё мира с ним. Не тронут его славяне. К тому же понял, что раскусил его собеседник, сам заговорил:
        - Жаль, не увижу я больше дочь любимую. И внука своего. Семь сыновей у меня было. Все сгинули в битвах и сражениях. Одна Йолла оставалась, звёздочка моя. Когда узнал я, что пропала она в походе, горевал сильно. Да услышал от заезжих купцов, что некий славянин с Громовником на доспехе купил себе деву нашего племени в Арконе. Потому и направил свои стопы сюда, чтобы узнать, не дочь ли это любимая моя. Да опоздал. Уже уплыла она неведомо куда. Всё время в неведении страдал, пока не узнал, что должны нынче вновь корабли со знаком Грома появиться. Потому приехал сюда весной и ждал их. И дождался…
        Тут Мал явился со свёртком, что-то в чистую тряпицу завёрнуто. Принял его Крут, положил перед Бурай-ханом:
        - Дочь твоя просила меня передать тебе это…
        Развернул полотно старик, и ахнули все - кусок чистого золота с конскую голову величиной. И похож даже внешне…
        - Всё сокрушалась Йолла-лучница, что не может супруг её заплатить выкуп племени за увод её. И Храбр отправил со мной этот слиток, чтобы при удаче передать его тебе, Бурай-хан…
        Замер старик. Заблестели глаза его подозрительно. Тронул пальцами злато. Провёл по гладкой поверхности. Задрожала губа нижняя, но справился он с эмоциями. Достал из-за пояса плеть узорчатую, хитрыми знаками изукрашенную, Круту протянул:
        - Возьми, славянин. Передай Йолле. Она знает, что это. Спасибо. За всё.
        Поднялся, руку протянул, как равному. Тугарин - славянину. Крепко было пожатие старика, несмотря на годы. Сразу видно - мечом и умением завоевал он титул свой и положение. Воины, хана сопровождающие, на лошадь его усадили, ковёр скатали, кивнули на прощание славу, тоже как равные. И умчались.
        Подивился народ на всё это. Не бывало ещё на их памяти подобного…
        А в вечор, когда Ярило уже спать собирался, явился толмач тугаринский, пригнал десять коней в подарок зятю. Все вороные, рослые, сильные, злые. Гривы длинные, хвосты от рождения не стрижены. Глаза кровью налиты, копытами бьют. Но красавцы, как один! Настоящие боевые кони. Отдал гонец подарок ханский славам, передал, что негоже тугарину без коня родного. Умчался.
        А тем временем и погрузку закончили. Все уместились. И места даже ещё немного осталось. Туда Крут распорядился воду грузить. С провизией-то у него всё отлично было - набиты трюмы лодий пеммиканом меднолицых. А он куда сытнее мяса и не приедается, как что другое. Хватит на плавание всем. И с новичками поделятся. С теми, кто на простых лодьях со славами пойдёт в новые земли.
        Переночевали у берега арконского, а поутру в море вышли. И снова чудо - опять ветер попутный, на вёслах и не сидит никто. Мчат корабли по морю синему, радуются славы, что домой возвращаются. Правда, полную скорость развить не удаётся - держат караван простые лодьи арконской работы. Не могут они так же быстро, как двулодники, по морю идти. Неуклюжи да неповоротливы. Ну да ладно. Всё равно сейчас главное - Оловянные острова миновать да выйти на земли Кипящей воды. Там и запасы пополнить можно, и водой пресной разжиться.
        Чем дольше шли лодьи, тем больше порядка становилось на них. Как обычно, без дела дружинники не сидели - переписывали тех, кто на борту их кораблей находился: имя-прозвище, лет сколько, родом откуда, из каких краёв, какое ремесло знает. Перебрасывали друг другу свитки берестяные стрелами, хвалясь меткостью. А в каморке корабельной на первом двулоднике Крут сидит, свитки набело перемарывает на пергамент. И считает, сколь народу с ним идёт ныне в Славгород: бывших полоняников - пять тыщ и двести сорок один. Из них мужей - четыре тысячи и девять сотен. Возраст - от двенадцати до пятидесяти годов. Но в основном мужчины молодые либо возраста среднего. Редко в полон берут детей и стариков. Обычно их убивают… Жёнок… На лодьях - всего три сотни и сорок и одна. Молодые. Красивые. Одна на сносях. Ссильничали, гады, ромеи. Уж больно красива дева… Далее: гости торговые с семьями и домочадцами. Тех десять лодий. На них семьи. Это радует. А то ведь женского пола постоянно недостаёт в граде. Опять вот придётся на промысел идти. Добывать жён новым холостякам… Так на этих десяти лодьях пять сотен и ещё десяток
народу. Из них детей разного пола - восемь десятков, кому шестнадцати не исполнилось… Опять считаем далее - десять лодий, что ведун дал. На них наряда три сотни человек. Опять же - мужи все. Вот же… И пять лодий сам Крут купил. Туда пришлось из дружины народ выделять. Так что считать не надобно. Подводим итог… Шесть тысяч и пятьдесят одна душа идёт с караваном… Аж в висках заломило у Крута от этой цифири - ведь сейчас в Славгороде живёт меньше, чем прибудет… С ума сойти… Тревожно даже как-то. А ну как захотят они иные порядки установить, чем сейчас устроены? Но тут же успокоился: не видал он чёрных и пустых душ, когда людей мимо него водили. Значит, примут новый уклад как должное. Вот только с жёнками опять беда страшная. Только вроде все обзавелись, и на тебе… Эх, придётся опять в гости незваные наведываться. Либо у меднокожих всех скво скупить… Почесал в затылке, дальше углубился в бересту - кто каким мастерством обладает… Расписать, прикинуть… Однако не такое лёгкое это дело… Впрочем, тут уже князьям думать. Гостомысл найдёт, куда самого бесталанного пристроить, чтобы тот пользу приносил…
        Долго ли, коротко ли, вышли на траверз островов Оловянных. Засияли с правого борта каравана скалы белые, утёсы меловые. А ещё - полыхнули столбы чёрного дыма с них. Насторожились славы, помнит Крут, что ему торговец живым товаром на прощание сказал. Где-то здесь рыщет флот ромейский, ищет поживу. Похоже, хотят греки вернуть полон выкупленный обратно. Подивился жадности их воевода. Губы крепче сжал. Распорядился часть людей с двулодников на свободные места обычных лодий перевести, а его кораблям к бою готовиться. Ну а лодьи простые в середину каравана переставить. Так спокойнее. Корабли славов и быстрее, и поворотливее, и воинов на них больше. Да и машины хитрые камнемётные стоят на палубах, дальнобойные. Заскрипели ворота, на противовесы требучетов дополнительные грузы навесили. Достали из трюмов снаряды особые, глиняные, жидким огнём наполненные. Тулы со стрелами к бортам подвязали дополнительные, на окна изб, что на палубах двулодников, щиты деревянные навесили, штормовые. Дубовые доски удар волны держат, не прогибаются. Так что стрелу или копьё метательное удержат. Не дадут находящихся внутри
безоружных убить или поранить…
        Сутки шли вдоль берегов Оловянных, строй держали чётко, команд слушаясь. Менялись, как положено, отстояв своё время. Нельзя постоянно в напряжении быть. Враг коварен. Нападёт, когда люди вымотаются, ослабнет у них внимание, так что отбыл на палубе часы свои - и внутрь. Спать. Отдыхать. Есть и пить. Вторые сутки пошли. На ночь к берегу не подходили. Луна нынче полная, а кормщики уже не в первый раз этой дорогой идут. Незамеченным враг не подкрадётся. Выдаст его свечение морское. А подняться по тревожным ударам била запасным воинам - до десяти досчитать не успеешь… Уже знакомый мыс показался, где тогда с друидами договаривались… Пусто на нём. Безлюдно. Ни души. И это настораживает. Да и вообще не по себе сейчас воеводе. Словно рвёт душу ему нечто, предупредить пытается… Глотнул воды, вроде отпустило. Но на воздух вышел. Тихо вокруг, только снасти поскрипывают да парус полощет. Дружинники, что караул несут, на своих местах, как положено. В броне. До рези в глазах в темноту всматриваются. Это доброе дело. Вдохнул воздух густой полной грудью воин, даже глаза прикрыл от удовольствия, и вдруг ахнул
поражённо: там, вдали, за островом малым, что у Эрин раскинулся, громадный столб чёрного свечения в небо уходит. Настолько чёрный, что даже во мгле ночной выделяется… Вот они, ромейские корабли!
        Но суетиться не стал, отдал команду:
        - Поднимай всех. Подай сигнал идущим позади - ромеи за островом.
        Кивнул дружинник, снял фонарь с крюка, в мачту вбитого, застучал кресалом. Вспыхнуло масло сразу же, закрыл воин слюдяное окошко, накрыл сверху плащом, побежал на корму. Там, прикрывая огонь плащом, передал слова воеводы остальным. И пошло-поехало. Пролив достаточно широк. Места хватает. А воины уже готовы. Стрелки на местах. Требучеты на изготовку… Лишь команды ждут. Крут подошёл к махине камнемётной, сам уложил ядро глиняное в ложку великанскую. Подумав, подправил прицел. Потом вознёс просьбу Перуну - и рванул рычаг, противовес махины отпускающий. Треснула ложка в перекладину, раздуваемый ветром, вспыхнул тлеющий от кресала фитиль ядерный, полетела точка едва заметная к острову. Миновала его, и… Как сверкнуло! Лопнуло ядро в воздухе над самой гущей галер-каторг, в засаде на славян стоящих, полыхнуло ярко! И сразу светло стало как днём…
        Глава 27
        Флот входил в залив озера под приветственные крики жителей Славгорода. Паруса на горизонте заметили, дозорные в граде свой хлеб зря не ели. Правда, поначалу смущение взяло - почему парусов едва ли не вдвое больше против посланного, потом рассудили: либо трофеи по пути взяли, либо отказался храм Святовида лодьи свои назад забирать. Впрочем, не суть важно. Главное, общине и племени прибыток.
        К пристани приставали с ходу, залихватски, гордясь выучкой. А горожане радовались, что увидят своих близких и друзей, узнают новости с родины. Ну и если очень и очень повезёт, то решится родня перебраться к ним, на новые земли…
        Но начали смолкать приветствия и здравицы - то люди рассмотрели посечённые борта, дыры, наспех залатанные парусиной да лесом сырым. Увидели и повязки, кровью пропитанные. С сухим треском ударились борта о причалы, стукнули сходни, сбрасываемые с палуб на брёвна причалов, взметнулись змеями швартовы. И сразу засуетились общинники, привязывая крепко-накрепко корабли, явившиеся из дальнего похода.
        Первыми сошли раненые ратники. К ним сразу заспешили жрецы-лекари. Уже приспособился народ. Сколь раз приходилось без сна и отдыха вытаскивать людей с того света, принимать их во множестве, расселять и распределять их с толком и пользой, и никого забывать нельзя. Ведь не о вещи говорим - о человеке! Потянулись следом новые жители Славгорода, впервые на новые земли ступающие. И множилось их число с каждым мгновением… Князья не верили своим глазам - ждали три тысячи, а тут… Едва ли не столько же, сколь сейчас живёт в граде и окрестностях да в городках рудничных, считая тех пленников, что отрабатывают свои пени военные. Да как только Крут смог?! И похоже, досталось им по пути, и немало. Раненых много, лодьи побиты. Да где же воевода-то?! А тот уже спешит навстречу братьям, на ходу шелом снимая с головы, украшенной воинской прядью, в которой засквозила первая седина. Предстал перед очами князей, поклонился едва заметно, потом устало улыбнулся, молвил:
        - Прибыл я, князья мои, домой наконец. Привёз людей восемь тысяч разных племён и родов, да подарки, да пленников четыре сотни, словом, можно сказать, удачно сходил, коли бы не наши потери. Сгинули, сложив головы в бою жестоком, двести витязей, раненых не меньше. Да из тех, кто на поселение ехал, ещё сто и десять погибло. Простите за то, что не уберёг всех… - Вновь голову склонил.
        Да шагнул тут вперёд Брячислав, обнял воеводу, а следом и Гостомысл:
        - Да что ты напраслину на себя возводишь, соратник наш! Ты - чудо великое совершил! Стольких доставил через синий океан, а кого потерял - знать, судьбина такая у них. Не все же из боя живыми выходят… Теперь - отдыхай, отмывайся, а в вечор ждём тебя в детинце, расскажешь всё.
        Крут кивнул, потом обернулся, принял из рук стоящего позади него воина небольшой ларец, подал князьям:
        - Здесь перепись. Те, кто с нами пришёл. Кого в полон взяли. А остальное я уж потом поведаю. Ибо дела творятся чёрные на славянской земле… - Сказал и ушёл, заронив тревогу в сердца князей.
        Но они тут же отложили печали подале - чего зря кручиниться, если ещё не ведомо ничего? Сейчас куда более неотложные дела есть! Ибо народ на берег так и валит, как только еды да воды хватило привезти для стольких! И только сейчас заметили за высокими бортами лодий и двулодников узкие корпуса византийских каторг-галер да круглые бока ирландских корачей.
        А воин Крута уже спрашивал окружающих, не видал ли кто Храбра-воеводу да супругу его Йоллу. Гостинец им от родни передан, отдать бы надобно поскорей. И застыл неподвижно бывший монах Брендан, слушая уже почти забытую родную речь, на которой говорили невысокие коренастые люди, одетые в полотняную тёмную одежду, украшенную рунами. Не было лишней суеты, все общинники знали, что им делать. Сходящих на берег тут же вели к старым землянкам дружинным, уже который раз верную службу исполняющим. На сей раз там бани устроили огромные, ибо помыться после длинной дороги - дело первейшее. Тех, кто уже с себя соль морскую смыл да грязь неизбежную, одевали в чистое и уводили на поле перед детинцем, где стояли столы длинные. Там кормили и поили сытно. Горели огромные кострища, на которых готовили еду для людей. Амбары общинные не опустеют. Нужно будет - и десять тысяч человек прокормить смогут три года! Ибо распаханы уже земли вокруг града на десять вёрст и все до единого засеяны!
        Да, Славгород уже широко раскинулся. Пусть пока половина изб пуста, да вот уже и жители новые прибыли. Сейчас заселятся, хотя и не все. Не рассчитывали на такое количество народу горожане и князья, половина их пока без крыши останется. Ну да это ненадолго - леса видимо-невидимо, сушить его славы наловчились быстро. Так что до первых холодов да белых мух у всех дома добротные будут. И горюч камнем для топки печей тоже обеспечат. Не будет ни един человек, ни один общинник страдать от холода и голода на новом месте!
        - Приветствую тебя, Храбр-воевода! И тебя, Йолла, супруга Храброва! - вошёл в избу высокий дружинник в доспехе, поклонился хозяевам.
        - И ты будь здрав, добрый человек! Не желаешь с нами обед разделить? - поклонились в ответ хозяева гостю.
        Тот вежливо отказался - недосуг. Дел ещё видимо-невидимо. Только-только с двулодника на землю твёрдую сошёл.
        - Гостинец вам родня передала. Во дворе стоит. И вот…
        Гостинец? Родня? От кого, любопытно? Если бабка только… Правда, через кого и как?
        Но тут дружинник извлёк из-за пояса нечто, завёрнутое в чистую тряпицу, положил на Божью ладонь:
        - Ну, это в довесок. А сам подарок во дворе. - И улыбнулся устало, но лукаво.
        Не утерпели хозяева, поднялись из-за стола. Вместе с воином вышли на двор и обомлели - стоят десять вороных, словно смола, коней долгогривых. Копытами бьют, глаза красные, злые, удила грызут. Коноводы их едва держат. Увидел жеребец главный Йоллу, мотнул головой так, что лопнул ремень кожаный, оборвалась уздечка, и рванулся конь к супруге Храбровой. Заступил ему дорогу было слав, защищая свою женщину, да оттолкнула его тугаринка в сторону, бросилась навстречу жеребцу, замерли оба, встретившись. Затем конь ей свою голову под мышку сунул, всхрапнул довольно, толкает женщину носом мягким, бархатными губами ладонь её ласкает. А у супруги Храбровой слёзы из глаз градом, и что-то жеребцу на ухо по-своему она шепчет. Дружинник же обернулся к воеводе второму, шепнул:
        - Исполнил Крут обычай их. Заплатил выкуп племени. Злата с конскую голову дал отцу её, Бурай-хану. Так что пусть дурные мысли больше жену твою не гложут. А кони - хороши! Этот жеребец, когда ромеи на двулодник вломились, двоих копытами убил… - Подмигнул воин и ушёл со двора.
        Храбр к жене подошёл, ну да Йолла уже успокоилась. Глаза красные вытирает, говорит:
        - Это Харс. Я его жеребёнком выхаживала. Не забыл меня… Только как эти кони к Круту попали? Никогда лошадей породы этой не давали иноплеменникам. На них у нас лишь ханы великие да герои ездят… Помоги мне, супруг мой.
        Завели коней в стойла, насыпали кормушки овсом отборным, расчесали гривы, вычистили шкуры скребницей. Потом Йолла опять что-то на своём языке сказала жеребцу, тот будто понял женщину, проржал в ответ коротко, ласково.
        Вернулись супруги домой, раскатали тряпицу, в кою второй подарок завёрнут был, и села тут тугаринка потрясённо на лавку, словно силы её оставили. Посмотрела на плеть узорчатую, серебром отделанную, на мужа своего, спросила тихо:
        - Ты… выкуп отдал отцу?
        - Получил Бурай-хан золота столь, сколь голова коня весит. Или мало дал?
        - Много дал! А может, и нет. Стою я столько?
        Уже улыбается, лукавым взглядом смотрит на мужа. Тот шагнул к ней, обнял, губами лба коснулся, вдохнул запах родной, молвил в ответ:
        - За всё злато мира тебя не отдам. Ибо нет цены моей супруге милой.
        Вздохнула жена счастливо, носиком в грудь мужа ткнулась, прижалась, ответила, счастливая:
        - Камча эта - знак племени. Отец мой, Бурай-хан, признаёт тебя сыном своим и наследником. Отныне ты, супруг мой, хан племён кипчакских. И каждый из кипчаков, увидев эту плеть, обязан тебе подчиниться и исполнить то, что ты пожелаешь.
        Подняла лицо, потянулась, коснулась губами губ, да тут стукнули в двери вновь. И с досадой оторвались супруги друг от друга. Вошёл посланец княжий с вестью: просят Храбра нынче после второй стражи в детинец пожаловать. Крут, первый воевода, будет речь держать о походе своём… Поблагодарил гонца за труд второй воевода, задумчиво на супругу свою взглянул, а та уже к кроватке детской умчалась, грудь достала, тетёшкает дитя.
        …Собрались все, кто тогда с богами беседовал: Крут да Храбр, оба князя, Слав да Путята и Брендан. Жёны князей стол накрыли, ушли в горницу, не их дело разговор сей слушать. Свои дела есть. А мужские дела - дела мужей. Испили по чаше за поход, потом Крут начал рассказывать, что в Арконе было, откуда народу столько и что на пути обратном приключилось. И словно живые вставали перед глазами собравшихся картины случившегося.
        …Первые ядра рванули удачно, перелетев небольшой остров. Прямо над ромейскими каторгами, залив деревянные корабли морем огня. Кое-где языки пламени с неба попали в запасы греческого огня, уже уложенные на палубах гребных судов, приготовившихся к атаке длинного каравана. Вспыхнула паника - как могли еретики-славяне обнаружить в кромешной тьме эскадру мегадука Махера Ивакинуса? Предательство? Измена? И откуда у них снаряды, снаряжённые величайшей тайной империи - неугасимым огнём Калинника, едва только начавшим поступать для вооружения кораблей?
        А славянские двулодники уже дали второй залп. Некоторые командиры не растерялись - раздались резкие команды, ударили барабаны гребных мастеров, и узкие корпуса каторг, на которых не было пожара, рванули вперёд, по дуге обходя безымянный островок. Слишком опытны были ромеи, чтобы растеряться от внезапного обстрела. С предателями, раскрывшими тайну засады, разберутся потом. Те, кому следует. А сейчас необходимо уничтожить еретиков до последнего! И пусть адмиральская галера уже пылает ярким пламенем, и спасшихся с неё точно не будет, но есть долг перед империей, и имя Христово ведёт в бой византийцев!
        Третий залп требучетов лёг почти впустую, только добавив жару в уже горящие корабли, откуда неслись нечеловеческие вопли горящих заживо команд и прикованных цепями к своим скамьям гребцов. Кое-кто из славов забормотал, призывая Чура - уж больно жутко становилось от рёва, в котором не было ничего человеческого. Но команды командиров и сигналы с воеводиного двулодника быстро привели всех в чувство.
        Требучеты прекратили стрельбу, теперь воины готовились к рукопашному бою. Впрочем, ещё оставались баллисты, бьющие настильным огнём. И за ними стояли лучшие стрелки. Греки перестраивались, ободрённые тем, что славяне перестали стрелять из метательных машин. Их остроносые каторги выстраивались в линию. В свете догорающих обломков Крут насчитал почти тридцать штук. И вполне возможно, где-то ещё прячется засада. Так что нужно смотреть в оба. Ромеи любили держать часть галер в резерве, и те нападали внезапно с тыла, когда противник был увлечён боем.
        Флот славов начал перестраиваться, но тут со стороны греков послышались команды, и море перед славами вскипело - ромеи разрядили свои метательные орудия, но, поскольку в темноте неверно оценили расстояние, большая часть снарядов не долетела. Хотя и те, что угодили в цель, натворили дел, дырявя паруса, рвя снасти, пробивая дыры в корпусах. Послышались ругательства и проклятия - кое-кого из дружинников тоже зацепило. Появились и первые павшие, кому булыжник или свинцовое ядро из баллисты угодили в грудь. От такого удара не спасали ростовые щиты, которыми были увешаны борта двулодников.
        Снова факел на лодье воеводы описал дугу, и по этому сигналу все корабли открыли огонь из баллист. Залп славов был гораздо удачнее, да и благодаря большим размерам их кораблей и махины были мощнее и больше. Массивные камни и брёвна разносили в щепы носы гребных каторг, проламывали палубы и днища, сносили ряды вёсел, калеча и убивая гребцов. Тем не менее ромеи не сдавались, и уже были совсем близко. Некоторые готовились перебросить мостки-вороны, и тогда в бой пойдут либурарии - пехотинцы. Но шквальный обстрел со стороны славян не прекращался ни на мгновение - камни и брёвна сплошной стеной летели в ромейские корабли. Закружился на месте один длинный дромон, зачерпнул бортом воду усиако[46 - Усиако - стовёсельное палубное гребное судно.]. Вспыхнул ярким пламенем ещё один, которому камень с баллисты славян угодил в установленный на палубе сифон для метания греческого огня. Но почему недолёты у греков?! Или глаза неверно оценивают размеры еретических кораблей?!
        Ливень стрел, взмывших в воздух из-за высоких бортов славянских лодий, прервал все размышления и тревоги - никто не ожидал, что на кораблях, перевозивших людей и по сути являющихся обычными торговыми судами, как донесли лазутчики, окажется столько вооружения. Длинные тяжёлые стрелы буквально выкидывали ромеев за борта, пригвождали тела к палубам, пробивали доски насквозь, раня гребцов, внося хаос в работу вёсел. Убитый кормщик навалился на рулевое весло, и галера резко вильнула, зачерпывая портами вёсел воду, затем послышался ужасающий треск, и острый нос с тараном врезался в борт идущей рядом монеры[47 - Монера - тип гребного судна Византийской империи.]. Дождь. Железный дождь из стрел - вот что приходило на ум при виде шквальной стрельбы славянских лучников.
        - Пали!
        Сухо ударила тетива баллисты - гигантская стрела с привязанным к ней глиняным горшком с горючей смесью унеслась навстречу громадному, вёсел на сто пятьдесят, византийскому кораблю, надвигающемуся величественно и неотвратимо. Удар, взрыв! И торжествующие крики сменяются воплем ужаса - прыгают за борт ромеи, визжат в нечеловеческом ужасе гребцы в свой смертный час. Но всё ближе и ближе враг, и пусть их уже меньше, чем славов, но вскипает рукопашная схватка на двулодниках, заслонивших собой весь караван, и лязг мечей, вопли, проклятия и ругань сливаются в сплошной рёв битвы.
        Но подтягиваются к сцепившимся кораблям двулодники второй линии, поддерживавшие своих братьев, принявших на себя первый удар, и с их палуб прыгают на залитые палубы лодий новые, свежие воины. И поддаются ромеи, пятятся, хотят бежать, но некуда - за деревянным бортом вода пролива. С шумом падает между корпусами двулодника и галерой человек, с хрустом волна сдвигает оба корабля вместе. Короткий задушенный крик и сочный звук раздавленного тела теряется на фоне треска дерева… Ромеи прыгают в воду, не помышляя о дальнейшем сражении, и плывущих и тонущих без всякой жалости расстреливают, перегнувшись через борт, славянские лучники, метают в них найденные на палубах ромейских каторг короткие дротики. Не свои же, любовно отполированные мозолистыми ладонями копья бросать в слуг Чернобога? Как говорится, твоим же имуществом…
        Рассвет озарил догорающие, чадящие галеры за низким островком, сотни качающихся на волнах тел и сам остров, усыпанный телами уцелевших. Всего семь галер из всего флота империи добралось до двулодников славов. И все они теперь болтаются безвольно на абордажных крюках, поводя брошенными вёслами. Славы уничтожили всех врагов, до кого могли дотянуться мечом, стрелой, копьём…
        Крут устало взглянул на панораму сражения, выслушал донесения - погибших было больше двухсот. Ромеев - намного больше. По крайней мере, навскидку вокруг болталось не меньше двух тысяч тел. А ведь ещё многие утонули из-за тяжести доспехов, сгорели, не говоря уж об утонувших со своими галерами рабах-гребцах… Хвала богам - ущерб кораблям славов малый оказался. Пробоины были. Но ни одной подводной, и починить дыры есть чем, эвон сколько дерева плавает…
        Глянул воевода на обломки. Задумчиво - на тела мёртвые, в волнах мелькающие, на ромеев, островок облепивших сплошным покровом, на семь галер, словно птицы подстреленные, вёслами бьющих друг о друга…
        - Что, други, скажете? На наших рудниках рабы нужны. Ведь меднокожие не вечно там работать будут. Придёт час, отпустят их…
        - Предлагаешь полон набрать, воевода? - возник рядом Мал.
        Подошли и другие воины.
        - А что? Уж этих-то можно бессрочно закабалить. Нелюдь они. Пустые оболочки.
        - Коли так говоришь, воевода… А хватит ли нам припасов и на мёртвые души? Своих бы дотащить до берегов родных…
        - Хватит. Тут недалече капище поганого есть. Там и разживёмся необходимым.
        …Подходили на лодках малых, кричали желающих спастись. Деваться ромеям некуда. Воды и пищи на островке нет. До берега одного - пятнадцать вёрст. До другого - десять. Не доплыть. Обломки к берегу прибьёт ли - неведомо. А чем больше сидишь на песке без пищи и воды, тем больше слабеешь. Да и вдруг решат варвары дождаться, пока греки друг друга убивать начнут, или того пуще, забросают островок огнём негасимым, что тогда? И потому понуро брели ромеи к лодочкам, покорно давали себя связывать и заковывать в цепи на галерах-каторгах. Выбора у них не было. Умереть сейчас или спустя какое-то время. Но каждый лишний час жизни значил для них очень и очень много. И уж куда больше свободы и чести.
        Пока разбирались с пленниками, свободные от дежурства люди быстро чинили пробоины, штопали паруса, меняли их на новые. Потрошили добычу в трюмах захваченных кораблей. Опытным взглядом выхватили из толпы пленников нескольких командиров, определив их по роскошным цветам добротных туник и манере держаться. Поместили отдельно от остальных пленников. Так простояли до вечера, тогда только тронулись. На галеры с пленниками поставили своих дружинников, заменив их на выкупленных славян, что покрепче телом. Справятся люди с парусами. На вёслах двулодники почти не ходят.
        За ночь подошли к той бухте, где когда-то с друидами встретились. Вошли смело, не таясь. У славов - сила. Не потянут пикты против такой мощи - больше пяти десятков кораблей зашли. Да ещё и столь огромные!.. Быстро сошли на берег воины, первым делом к родникам пошли - воды пресной много надобно. Согнали на берег скот, что везли с собой купцы, пожелавшие под руку князей уйти, пусть травки пощиплют. Заодно и коней, что тесть Храбру в подарок послал, тоже вывели, копыта размять, перехватить зелени да водицы чистой вволю испить. Народ выпускали понемногу, по очереди. Чтобы не было суеты да давки, шума да скандалов. Сразу предупредили насчёт этого. И вели себя все едущие чинно, как просили. Без возражений и препираний сходили на песок бухты, бродили по нему или по траве, разминали косточки, или просто лежали. А как время проходило отведённое, возвращались назад, на свою лодью, помня, что прочие своей очереди ждут. А дружинники да народ, что покрепче, делом заняты - вновь корабли осматривают да латают, воду таскают. Чай, конец Оловянных островов. Теперь до земли Кипящей воды пресной водицы негде достать
будет. А до неё плыть да плыть…
        - Люди! - донёсся со скалы крик дозорного.
        Мгновенно дружинники оставили все прочие дела, карабкаются наверх по тропам и верёвкам сброшенным. До двух десятков Крут успел досчитать, а уже три сотни воинов в полной броне и с оружием стену выстроили строя боевого по краю залива, и с остальных лодий им подкрепление идёт, торопится. Поднялся воевода нехотя - уж как не хочется кровь братскую проливать, да придётся, видимо. Ухватился за трос, рванул могучее тело вверх. Выбрался, смотрит - стоит дружина верная, к бою готовая, словно и не было вчера сражения. Отдохнули за ночь всё же люди. Так что вряд ли пиктам удастся победу одержать. Но глянул озадаченно на приближающихся от леса людей и сбил шелом на затылок - не видать среди тёмных одежд белых одеяний друидов. Простые люди идут. Не жрецы. И ветвью мира машут, кричат что-то. Велел пока стрелы не пускать. Да и пиктов едва с полсотни наберётся. В мгновение ока вырубят их закованные с ног до головы в сталь воины, если что.
        Подошли ближе. Остановились. Потом вытолкнули из своих рядов старика. Тот ветку взял, машет, идёт, кричит: «Мир! Мир!» Ну, раз такое дело, пока не тронем. Пропустили его воины к воеводе. Склонил старик голову в поклоне низком, а потом заговорил на славянском языке. Пусть ломаном, но понятном. Беда у них великая. Страшная. Тот монастырь, капище Триглавого, ромеи восстановили. И начали свирепствовать черноризцы пуще прежнего. Охотились на людей с собаками громадными, словно на зверей, жгли дома с обитателями вместе, казнили всех, кто не осенял себя знаком Чёрного бога лютой смертью. Отбирали детей, увозили их неведомо куда, и никто больше их не видывал. Угоняли и девушек, и женщин молодых на потеху легионам, в Лютеции стоящим. Мужчин, кто посильнее, рабами делали, клеймом раскалённым жгли, отрезали уши, заковывали в цепи навечно. Обезлюдел край. Почти вымер. Вот они, почитай, последние, оставшиеся свободными.
        - А друиды где? - задал вопрос Крут.
        Старик не стал правду утаивать - ушли они. Неведомо куда. Бросили народ свой в беде… Скрипнул зубами воевода, прикрыл глаза, желая видеть, лжёт ему старец иль нет… Не лгал. Чистую правду поведал. Задумался лишь на миг воевода. Спросил старика:
        - Допустим, поможем мы вам. Сожжём поганое место. Черноризцев на деревьях развесим да храм их спалим. Поможет ли? Из Лютеции легионы придут, и тогда уж не успокоятся ромеи, пока всех вас не добьют.
        - Знаем мы это. И просимся после того, как освободите вы наших братьев и сестёр, с вами пойти. Будем вам верными друзьями до скончания веков. Клятву крови готовы принести.
        А душа у старика горит, прямо сияет! Видно то Круту хорошо… Поднялся воевода, раздвинул дружинников, ждущих приказа, взглянул на тех, кто ждёт, что славяне пиктам ответят… А чисты их намерения. Правда в очах их пылает. И в душах чистых. Повернулся вновь к деду, улыбнулся:
        - Хорошо, пикт. Удача на твоей стороне. Только вот места у нас мало. Людей-то погрузим, а вот припасы… Хотели мы монастырь этот и так уничтожить. Забрать оттуда жито и скот. Да теперь на то место свободное, что имелось, вас надо забрать. Не знаю, что и придумать…
        Тут старик просиял:
        - С этим мы помочь можем, славянин. Уже давно мы начали готовится к отъезду на новые земли. Только путей не знали. И есть у нас много корачей, в тайных местах припрятанных. Коли пошлёшь с нами воинов, мы их быстро соберём. И на них можно будет и воду, и припасы везти.
        - Коли так, дедушко, то созывай своих людей. Пусть гонят сюда корабли ваши да созывают всех, кто желает свободным жить, без проклятого богами.
        Глава 28
        Линдесфарн горел чадно и тяжело. Чёрные клубы пламени рвались к небу из церкви, забитой монахами. Их вопли далеко разносились по округе. Но собравшиеся вокруг пикты и славы лишь наслаждались ими, мрачно улыбаясь. То, что увидели дружинники в монастыре, заставило содрогнуться самые суровые сердца. Насаженные на колья уже мёртвые тела, таких же мертвецов в клетках, развешанных вдоль дороги на столбах. Обнаружились и исчезнувшие дети - их крохотные тельца и останки нашлись в глубоком подвале, выкопанном под церковью, стоявшей над подземельем. Туда их сбрасывали без воды и пищи, чтобы несчастные умерли страшной смертью от зубов крыс-людоедов. В том числе и совсем крохотные, грудные…
        Пикты-рабы были в жутком состоянии: истощённые до предела, со следами страшных пыток на телах, с обрезанными ушами. У некоторых женщин были вырезаны груди. И практически все оказались заклеймены знаком позорной казни прямо на лице. Без исключения. Что мужчины, что женщины.
        Когда воины славов, пройдя по дороге мертвецов, с ходу вынесли ворота в каменной стене, ограждающей настоящую крепость, то первое, на что наткнулись, - два крепких монаха в чёрных рясах, распиливающие живого пикта на козлах большой пилой. Несчастный корчился и пытался кричать безъязыким ртом, но его мучители, мерзко подхихикивая, лишь немного снижали темп жуткой работы, чтобы тот дольше мучился и страдал…
        А потом монахов согнали в церковь, обложили хворостом, благо того обнаружилось очень много - жечь людей заживо было любимым занятием настоятеля Майлса. Черноризцы молили о пощаде, но после того, что увидели славяне в обители проклятого истинными, проще было уговорить камень пощадить монаха, чем дружинника. Большие, забитые до отказа зерном, шерстью и солёным мясом амбары. Тучные стада коров и овец, даже табуны лошадей. Лоснящиеся жиром морды монахов и монастырских служек и обтянутые кожей кости пиктов-рабов… Крут первым бросил факел в обильно политый смолой хворост, затем и остальные добавили огня. Вой донёсся из церкви. Монахи не молили своего проклятого бога, они плакали о пощаде, обращаясь к своим палачам. Но после того, что было найдено… Не сгорели лишь настоятель Майлс да его любовник Фиш, обоим оказали честь - разорвали лошадьми…
        Все телеги, что нашлись, забивались грузом полностью. Две тысячи человек пополнили ряды новых переселенцев. Пикты уходили с родной земли со слезами на глазах, но у них не было иного выхода. Ромеи и саксы практически полностью их истребили, и немногим живым оставалось лишь ждать конца своего существования…
        Неделю простояли лодьи в гавани, пока посланцы племени приводили со всей округи укрытые в тайных местах корачи и грузили их всем необходимым в пути. Славяне смотрели на пиктов и ужасались увиденному, тихо, чтобы не обидеть новых соплеменников, обсуждая между собой пережитые несчастными ужасы. Вот что несёт Триглавый Чернобог славянским племенам. И так же, как пиктов, через своих жрецов уничтожает он завоёванные им народы.
        За эту неделю, пока собирали новых поселенцев да перевозили захваченные монастырские запасы, люди немного отдохнули от долгой дороги, а истощённые рабы пришли в себя, чуть поднабрались сил. Затем караван, ставший ещё больше, двинулся в путь. Корачи тащили на буксирах. Всех людей погрузили на лодьи. Перун и Маниту защитили своих детей - ни единой бури не было за время всей долгой дороги, а ровные ветры подгоняли караван к дому…
        Крут прервался, наполнил ковш чистой родниковой водой, смочил пересохшее горло, снова обвёл всех собравшихся за столом в горнице огненным взглядом и закончил:
        - Так вот мы и добрались домой, братие. Уж простите за самовольство… что забрал с собой пиктов. Да после того монастыря… - Сглотнул тяжкий ком, возникший в горле. Гостомысл хотел было что-то спросить, но Крут сделал знак рукой: мол, ещё не всё. Снова продолжил рассказ: - Самое страшное - не то, что черноризцы творят. Куда хуже другое… Я, пока стояли в гавани да готовились к отходу, попытал знатных ромеев… И ниточка далеко протянулась… Очень далеко… Словом, прошлой осенью, едва мы отплыли из Арконы и уговорились с торговцами о выкупе людей нашей крови, гонец отправился в Царьград. Из храма Святовида с вестью… И потому император ромейский и отправил флот свой перехватить наши корабли. Рабов вернуть, а у нас выпытать, где новые земли находятся, на которых злато самородное есть. Ну и тоже сделать рабами своими. А земли те - под ромейскую руку взять. Вёл тот флот лучший императорский мегадук Махер Ивакинус. Да вот просчитался император. Не подумал, что наши корабли смогут отпор дать ромеям. Послал вроде много, а вышел пшик.
        - А где сам Махер?
        Крут мрачно улыбнулся:
        - Сгорел. В его галеру первый снаряд с зельем огненным угодил. Никто оттуда не выжил.
        Брячислав потемнел лицом, глухо молвил:
        - Слышал я, что жрецы от Святовида отказались, мечтают переметнуться под крыло Триглава. Но не ведал, что столь далеко измена прошла.
        - И я не ведал, брат! Даже помыслить не мог подобное! - поддержал его Гостомысл.
        На некоторое время воцарилась тишина, потом старший из князей поднялся:
        - Думаю, так решим: кстарцу-ведуну в следующий год лодью единую зашлём. Посмотрим, что он за птица хитрая. Коли не обманет, то в следующий после того тоже пошлём, и будут корабли наши ходить до тех пор, пока не обманут нас.
        - Любо! - одобрили все сидящие за столом.
        Ободрённый единством, Брячислав продолжил:
        - Далее вот что: людей, что прибыли к нам, расселить на будущий год по новым городкам да становищам вдоль озёр Великих да на заходе Ярилы, где новый град ставить будем. Недалече до моря оказалось, Крут-воевода. Так что порешили мы там становище большое обосновать, строить корабли да пристани, дорогу тянуть в Славгород.
        - Любо! - снова все одобрили.
        Сел Брячислав. Гостомысл поднялся. Ну, этот брат всем хозяйством заведует. На нём община держится. Теперь он речь повёл:
        - Народу прибыло к нам чуть ли не вдвое больше, что сейчас живёт. Зиму проживём не бедствуя. Но нужно срочно избы строить. Хотя не стоит всех в одном месте селить. Предлагаю заложить ещё два града: первый - за гремящей водой, что со второго озера Великого падает. Второй - на заход Ярилы, где море-океан близко к нам подходит. Там станем строить пристани и корабли, будем посылать их на разведку и на торговые места. И дорогу станем пробивать к тому граду. Определим ромеев пленных на стройку.
        - Любо! - вновь поддержали его все.
        Сел князь младший на место. Путята поднялся:
        - Веру ничью ломать не стану. Просто расскажите людям, как всё есть. И о Перуне, и о Маниту, его сыне.
        - Любо!
        Брендан встал:
        - Много соплеменников моих прибыло сюда. Благодарен я вам, други, что не бросили народ мой в беде. Пикты вкусили полной мерой, что ждёт склонившихся перед Чернобогом, и теперь умрут, но не сдадутся. И хоть стыдно им просить вас после того, что уже сделали славы для них, но есть у них лишь одна просьба: принять их всех под руку братьев-князей, считать такими же славами, как и все прочие, белоликие ли, меднокожие ли. Клятву на верность вам… - поклонился князьям, - и племени славов они готовы кровью принести.
        Переглянулись братья, ответил Брячислав:
        - Не надо нам крови. Слова достаточно. Коли так желают твои родовичи, быть посему. Так и передай людям. И не будет для нас и детей наших разницы между славянином и пиктом, ирландцем, меднокожим гуроном или воином другого племени этой земли. Ибо все мы люди и судим не за цвет кожи, а за дела и деяния человека, воздавая ему по заслугам.
        Далее Храбр речь завёл:
        - Народу у нас теперь много. А раз поселения с весны новые появятся, то и дружину надо увеличить. Крут, старший воевода, по моему разумению, с кораблями хорошо управляется. У меня же лучше с воинами пешими и конными выходит. Посему предлагаю то, над чем уже давно думаю: поделить воев на лодейных и тех, что на суше драться будут.
        Замерли все - не бывало такого ещё на земле.
        - Подумать надо. Взвесить всё.
        Заторопился Храбр:
        - Не всегда на корабле доспех земной удобен. Тяжёл он, плохо в таком на вёслах сидеть и тяжело драться, если палуба скользкая. Да и оружие своё для боя морского тоже лучше будет.
        - То верно говоришь.
        Крут нахмурился:
        - Но всё же обдумать нужно. Взвесить всё. С людьми поговорить.
        - А ромеи давно уже всё поделили! Вон, сами говорите, что с либурариями схлестнулись, нарядом корабельным!
        Переглянулись все - а ведь верно парень говорит. Да тут Слав Говорун вмешался:
        - Лучше поведай, что за коней дивных тебе из Арконы доставили?
        - Не из Арконы. Тесть приданое Йолле прислал. Она говорит, что кони эти необычные. Сила у них огромная и выносливость. Лишь ханы да богатуры имеют право такими лошадьми владеть.
        - Видел я их. Искра бога степного в каждом из них горит. Если удастся нам развести их, не будет равной коннице нашей на всём белом свете.
        - А твои турьи наездники? Что? Уже бросил? - влез в разговор Крут.
        Ответствовал Слав:
        - Не бросил. Первая сотня есть уже. Потому и остановился. Сейчас воины мыслят, как лучше на турах биться. Оружие новое придумывают. Доспехи. Ухватки. Нельзя дело не по плечу брать. Сломаться можно.
        Верно говоришь. Но вот что, братие. Для начала перезимовать нужно. Без потерь. Ближе к весне пошлём людей дорогу пробивать к морю. Впрочем, этим каторжане наши могут и сейчас уже заняться. А второй град можно и чуть позже строить. Другие племена на наши земли не суются - слух о пяти племенах уже всю землю облетел… - прищурился Гостомысл, продолжил: - Сразу, как снег сойдёт, необходимо поля распахивать на новых местах, ставить пристани и стены, избы и склады. Новый град центром всей торговли станет. Туда же, как Ледяное море вскроется, и корабли наши отправить. А здесь можно и простые лодьи иметь, что Крут сейчас купил да дед-ведун ему подарил. Согласны?
        - Любо!
        - Без торговли мы на месте станем. Будем словно пни торчать. Одряхлеем душой и телом. Растворимся среди меднокожих. Потеряем завет Прокши-провидца, и сгинет племя славянское бесследно, как прочие народы до него…
        Храбр снова влез:
        - А мне любопытно всё же, что там за земля на луораветланском чертеже изображена?
        На него замахали руками, зашикали:
        - Угомонись! Рано ещё! Опять в телегу поперёд коня ставишь! Придёт время - и узнаем. Не мы, так дети наши, или внуки. Сейчас же другое надо решить - народ наш сохранить, племя. Обычаи. Веру.
        - Да понимаю я…
        - А будешь снова мечтать зря, Йолле пожалуемся…
        Тут все и грохнули со смеха - знали, что любит громадный воин свою дикую жёнушку больше жизни, и её-то уж послушается… Покраснел Храбр. Обиделся. Да обиду ту рукой сняло, когда Гостомысл, отсмеявшись, произнёс:
        - Ты лодьи прибывшие осмотри поскорей да выбери три аль четыре. Забыл, что нас пуэбло и навахо на полудне ждут с товарами? Заодно и место для нового града присмотришь…
        Кончилась встреча. Разошлись по домам собравшиеся. Не спит град - горят огни, люди по улицам снуют, а уж небо краснеть начинает, скоро петухи первый голос подадут. Да не до отдыха. Надо всех прибывших обиходить, пристроить, накормить, умыть - дел непочатый край. Ведь на каждого горожанина, ныне здесь живущего, включая грудных да малых, двое прибывших. Даже пленники-каторжане меднокожие и те уходить на отдых отказываются, вместе со славами людям помогают: пищу разносят, дрова к очагам таскают, одежду со складов раздают.
        Ромеев отдельно от всех посадили. В ров, что вокруг детинца идёт. Поверху дозоры ходят в полной броне, с собаками да волками ручными. Из гуронов, что славами стали. Смотрят греки на воинов невиданных, в уборах из перьев на шеломах - трясутся. Что ждёт их? Впрочем, тоже не особо их обидели - еды принесли. Одеяла из шкур вниз бросили. Чтобы спали не на сырой земле. Зачем зря пленника мучать, если пользу от него можно немалую получить? Уж коли тот здоров будет, то и свою пищу отработает, и прибыль принесёт общине.
        …Перешагнул Путята порог, Чепи сидит на лавке, ждёт мужчину. Не спит, хотя времени сколько прошло. Едва тот в горницу вошёл, вскочила, захлопотала. Из печи горшки достаёт, хлеб режет. Взглянул на женщину жрец, ничего не сказал. Сел за Божью ладонь, вознёс хвалу Маниту за богатый год. Поблагодарил и Перуна, что сына своего защищает и охраняет. Женщина мужчину накормила, напоила, посуду вымыла, платок накинула на голову - и к двери, засобиралась со двора.
        - Куда ты?
        - Град не спит. Помощь нужна, - как обычно кратко ответила женщина, обувая на ноги мокасины. Летом, почитай, весь град в этой обувке ходил. Легко ногам, удобно.
        - Останься.
        - Почему? - удивилась дева лесная, смотрит на мужчину широко распахнутыми глазами.
        - Сейчас людей достаточно. Да к утру нужно их сменить будет. Вот тогда и пойдём вместе. Зайдут за нами.
        Остановилась Чепи. Посмотрела на Путяту. Слова поперёк не сказала, послушно обувь сняла, платок повесила, вернулась к столу. Мужчина поднялся, прошёл к лохани большой, умылся. Сбросил с себя одежду, улёгся на ложе, прикрыл тело одеялом. Повернулся на бок. Чепи сидит, ложиться не собирается.
        - Ты чего? Немного осталось. Устанешь ведь, плохо тебе будет.
        - А что с того? Зачем заботишься?! Никто я тебе! Никто! Не жена, не полюбовница! Лежишь со мной, словно с бревном! Мне уже подруги в глаза смеются - живёшь с мужчиной столько времени, а всё нетронутая! Видно, не женщина я, раз брезгуешь мной! - Расплакалась, закрыла лицо руками, плечи вздрагивают.
        А Путята и не знает, что сказать в ответ. Ведь трижды права дева меднокожая. Всё она для него делает, ждёт, когда он наконец либо признает её супругой своей, либо прочь выгонит. А он тянет непонятно чего. Дурью мается. И красива Чепи, как мало кто из девиц меднокожих. И умна - быстро и речь славянскую освоила, и хозяйствовать научилась на диво, и готовить пищу славов. Чем не жена? Да и, честным коли быть с собой, Путята-жрец, ты не просто привык к ней, а уже чувствуешь нечто большее. Тепло её. Запах. Не хватает тебе их, если странствуешь долго. Спешишь домой поскорей вернуться, увидеть деву свою, услышать её голос грудной… Так чего же ты мучишь её и себя? Встал с ложа Путята. К своему сундуку подошёл молча. Открыл крышку, пошарил внутри. Взял нечто оттуда, спрятал за спину. Подошёл к деве плачущей, стал перед ней:
        - Встань.
        Поднялась послушно. Стоит перед ним молча. Слёзы глотает. А он из-за спины пояс достал, повязал его ей под грудью, как полагается в племени. А на поясе том - ножик хозяйки да ключей связка. Знак жены водимой. Рассмотрела Чепи, вздрогнула - что… А додумать не успела. Прижал вдруг к себе мужчина её крепко, уткнулся носом в макушку. Запах вдохнул. Потом подхватил на руки и на ложе понёс, по пути светильник задув…
        …Пролетела зима в хлопотах да трудах непрестанных в мгновение ока. По осени сходил Храбр с купцами, вновь прибывшими, на трёх двулодниках да пяти лодьях обычных, на коих новички прибыли, на торговлю с пуэбло и навахо. Привёз оттуда много яблок земляных, маиса да тыкв, томатов несчитано и прочих трав да злаков невиданных, в пищу добавляемых. Ещё зёрна необычные, из которых напиток вкусный на диво да бодрящий варить можно. Приехали с ним и четверо пуэбло, которые должны были, согласно уговору между вождями, обучить славов растить те земляные яблоки, что навахо в качестве дани собирали с племён горных.
        И весной вышли люди в поля для труда честного, потянулись караваны в городки рудничные да рабочие. Пошли поселенцы по пробитым за зиму дорогам на новые места, другие грады ставить. Братья-князья так и остались в Славгороде, а новый град на заходе Ярилы принял под свою руку Крут-воевода, поскольку корабли славов отныне там будут находиться. Договорились всё же старшие племени о разделе дружины на ту, что на суше бьётся, и ту, что на лодьях ходит. Град, что выше второго Великого озера, за грохочущей водой, принял под себя Храбр. От него путь прямой через проход небольшой на Великие степи. Там и коней дивных разводить можно, и туров диких одомашнивать. Стадо градское уже большое вельми, а пастбищ мало. Пора на новые земли скот гнать. Да и простора поболе, и к городкам рудничным путь короче. Двинулись люди, погнали скот, потянулись обозы огромные. Зиму праздно не сидели. Возили санным путём по льду да снегу железо и горюч камень.
        Все дни домницы работали, плавили руду богатую, готовили товары, инструмент да снасти нужные для строительства. Одних гвоздей железных наковали больше тысячи пудов. Торговлю с луораветланами да иннуитами хорошо провели. Товара продали множество. А те, похоже, во вкус входят. Окромя злата да шкур, привычного уже товара, пригнали и девок множество молодых. Откель только взяли столько? Потом выяснили, когда дев холостяки расхватали, что пленницы они. Луораветланы взялись окрестные племена завоёвывать. Порешили, по примеру славов, свою державу создавать… То дело князья одобрили - союзник им в новых землях, ещё неоткрытых нужен будет. Посему разрешили лурам, как в очередной раз сократили название племени луораветлан, прислать на обучение в Славгород детишек смышлёных. За то те подрядились ещё девиц поставить. Ну, кроме прочего всего… Словом, дело на новый уровень перешло.
        А по весне сажали впервые уоту - так, оказывается, называются эти земляные яблоки. Ходили по грядкам пуэбло-учителя, показывали, что надо делать и как. Как ямку копать правильно, на какую глубину, как землёй посаженный клубень укрыть, чтобы не слишком тяжело было ростку к солнышку красному пробиваться. А в свою очередь, пуэбло перенимали у славов, как пшеницу выращивать и рожь. Захотел их вождь новый злак наряду с маисом сажать, уж больно понравился ему белый и коричневый хлеб да сладкие пирожки с яблоками, которых он на первом торге отведал. Так что выгодна обоим народам такая дружба. Навахо тоже думу думают. С одной стороны, они - воины. Охотники. С другой - нужны клубни уоты, железные наконечники для стрел, для копий, котлы и котелки. А уж ножи стальные вообще выше всяких похвал. И самое главное - звери, на которых белоликие разъезжают. Будь у них такие, тогда бы… Так что думай, вождь, думай, голова, украшенная перьями орла.
        И стучат топоры по лесам, валятся деревья вековые, визжат пилы мельниц доскотёрных, разделывающих деревья, растут, словно грибы под дождём, избы и амбары, сараи для птицы и чуда лесного, конюшни и скотники. Бухают великанские бабы на огромных плотах, забивая сваи для новых причалов, куда станут корабли купеческие и военные приставать, строятся желоба, по которым станут корабли на берег вытаскивать на зиму, и сараи громадные. А ещё - мастерские корабельные, для постройки судов огромных, коих ещё свет не видел! Ибо нашлись в лесу деревья огромные и прочные, ель напоминающие, длиной в целых сорок саженей. Посмотрели древесину мастера, долго думали, прикидывали, испытывали, потом приговорили - пойдёт! И вот решили на пробу построить один такой гигант. А ещё - испытать парус греческий на нём. Треугольный. Вдруг неплох будет? И если получится под тем парусом, как ромеи, против ветра ходить…
        Людей нынче хватает: пять тысяч по-прежнему в Славгороде остаются. Мастера по металлу да прочим искусностям. Земледельцы да скотоводы с Храбром пошли. С ним и брат его названый, Слав Говорун. Он теперь самый главный по скотине домашней. На нём всё держится. Да и земли там, оказывается, богаче славгородских, и к тому же нужно будет проход между гор, что в Великие степи ведёт, прикрыть силой воинской. Поставить заставы по краям ущелья. Потому с ним шесть тысяч с половиной пошло народу. Больше, чем на будущий торговый град. Ибо и задумки воплощать им куда большие: новые пути пробивать торговые, дорогу торить к другому краю земли славов, поля великие поднимать да кормить Славгород и прочие грады. Велик будет новый град. Вельми велик! И последние, всего лишь две тысячи человек, двинулись на заход Ярилы. Им строить град морской, великий торг.
        Конечно, все грады на этой земле будут помогать друг другу, ибо они - одного народа. Одному племени славов принадлежащие. А кто в то племя входит - не важно. Суть - единый народ отныне они. Люди Перуна и Маниту. Меднокожие, иннуиты или белолицые. Воины и землепашцы. Мореходы и исследователи… И когда пробьёт час, вернутся они на материк, откуда добровольно в изгнание отправились, новый мир осваивая, и тогда содрогнутся жрецы Трёхглавого Чернобога, запылают его капища поганые, и воспрянет народ от гнёта лютого. Ибо придут воины заморские не ради наживы, а ради свободы людской. Ведь не терпит душа славянская рабства…
        «…Эти племена, славяне и анты, не управляются одним человеком, но живут в народоправстве. Поэтому у них счастье и несчастье считаются общим делом. И в остальном у этих народов вся жизнь и все законы одинаковы. Они считают, что только единый бог, творец молний, владычествует над всеми, ему приносят они жертвы и совершают другие обряды. Судьбы они не знают и вообще не признают, что судьба по отношению к людям имеет какую-либо силу, ибо считают, что человек сам творец своей судьбы…»
        Прокопий Кесарийский
        notes
        Примечания
        1
        Просинец - январь.
        2
        Вьюнош - младший родович, голоса на Совете не имеющий.
        3
        Находники - атакующие.
        4
        Набойная лодья - лодка с наращёнными-набитыми бортами.
        5
        Он же Руян, Рюген.
        6
        Бер - медведь.
        7
        Без седла.
        8
        Душа - солнечное сплетение.
        9
        Здесь: маскировки.
        10
        Морошка.
        11
        Брусника.
        12
        Вороника.
        13
        Серпень - август.
        14
        Чучунаа - великаны-людоеды.
        15
        Разноцвет - июнь.
        16
        Грозник - июль.
        17
        Берёзозол - апрель.
        18
        Такая походка присуща всем женщинам северных племён, которых с детства заставляли носить тяжести и бегать за оленьей упряжкой.
        19
        Зарев - август.
        20
        Север.
        21
        Противоположное (старослав.).
        22
        Юга.
        23
        Речь о никеле и хроме.
        24
        Мускусный северный овцебык.
        25
        Ревун - сентябрь.
        26
        Тиун - управитель.
        27
        Купцы.
        28
        Куна - денежная единица. Происхождение названия связывают со шкуркой куницы, имевшей большую ценность.
        29
        Грудень - ноябрь.
        30
        17февраля.
        31
        Зерно первого помола.
        32
        13 декабря.
        33
        Видак - здесь: разведчик.
        34
        Общепринятый среди племён Америки знак незамужней девушки.
        35
        Лютень - февраль.
        36
        1 января.
        37
        Луораветлан - самоназвание чукчей.
        38
        Скво - женщина.
        39
        Типи - переносное жилище кочевых индейцев.
        40
        Реальный факт персидско-византийских войн.
        41
        Помогать.
        42
        Белый жеребец, на котором, по верованию, ездит бог.
        43
        Капельник - март.
        44
        Ложью.
        45
        Наряд - здесь: экипаж.
        46
        Усиако - стовёсельное палубное гребное судно.
        47
        Монера - тип гребного судна Византийской империи.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к