Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / AUАБВГ / Абрамов Сергей : " Приключения На Лесной Улице " - читать онлайн

Сохранить .
Приключения на Лесной улице Сергей Александрович Абрамов
        Это случилось в обычный летний дождливый день. За окнами квартиры героя сначала образовалась стена из плотного и темного тумана, смешанного с дождем, а затем словно распахнулась дверь в неизвестный поселок, словно приглашающий на прогулку…
        Приключения на Лесной улице
        Сергей Абрамов
        Приключения на Лесной улице
        1.Дождь
        Сначала пришёл ветер. Пришёл неторопливо и властно, перевернул во дворе баки с мусором, поднял в воздух и понёс смятые вчерашние и позавчерашние газеты, выбил стёкла в гараже и, если бы смог, наверно, выгнал бы оттуда инвалидный «Запорожец», старый «Москвичек» и две «Волги» цвета самой реки.
        Ветер пришёл и ушёл - так же неожиданно и странно. И тогда пошёл дождь. Нет, не пошёл - не то слово: упал на землю, ударился о её сухую корку и о корку асфальта, встал стеной между мною и остальным миром. Стена была ощутимо твёрдой, и мне стоило немало усилий убедить себя в том, что ощутимость эта обманчива, нереальна, как нереален тропический ливень в Москве.
        А что, собственно, знал я о тропических ливнях? Нет-нет, я не бывал в тропиках, я даже до Поти не доезжал.
        А дождь висел предо мной, именно висел, иначе как же объяснить поразительное: он не нёс с собой привычного ощущения стремительности, движения, переливов и всплесков. Если говорить точно: дождь молча висел. Ну, сбросили откуда-то сверху непрозрачную тяжёлую занавеску, загородили мой дом, завесили - от дворовой суеты, от криков детворы, от лая ненавистных управдому собак, которые нагло топтали «общественные травонасаждения». Их тоже отрезал от меня дождь: он начинался сразу от балкона-лоджии, и сквозь его серую массу ничего не проглядывалось.
        Конечно, бред, бред всё это! Перемахни через балкон - всего лишь первый этаж, - нырни сквозь стену дождя, не бойся замочить рубашку и джинсы, опровергни фантастику: это только дождь, дождь - и ничего больше!
        Но странная штука: я боялся шагнуть сквозь открытую дверь на балкон, боялся протянуть в дождь руку и не понимал причин этого страха.
        - Ну что же ты, - сказал я себе, - не трусь, парень, ведь это только дождь, и ничего больше…
        Слабая попытка самовнушения неожиданно помогла: я ступил на бетонный пол лоджии и подставил ладонь под дождь. То есть это я решил, что подставил. А по правде говоря, окунул. Как можно окунуть руку в пруд, в молоко, в туман наконец… И она пропала, как отрезанная. Я испугался и отдёрнул её. С рукой ничего не случилось. Я рассмеялся натянуто и тут только заметил, что рука - сухая. Даже капли не осталось на коже: дождь впустил её и легко отпустил, наглядно продемонстрировав школьный опыт на тему «несмачиваемость поверхности».
        Суетливые годы моей теперешней журналистской профессии, оказывается, не убили во мне духа экспериментаторства, рождённого прежней профессией. Я ещё раз «окунул» руку в дождь и получил полное подтверждение опыта номер один. Проделав серию таких несложных опытов, я сел на табуретку, забытую на балконе, и попытался систематизировать увиденное.
        Итак, первое и несомненное: странному дождю предшествовал вполне обычный, может быть чересчур сильный, ветер. Так начинались миллиарды дождей, и ни у кого это удивления не вызывало. Как, впрочем, и у меня. Несомненно и второе: сначала дождь был и вправду дождём - ливневым, бушующим, незнакомым, но всё-таки дождём. А третье… Третье, пятое и так далее в моём сознании укладывались плохо. Сначала звуки: они пропали сразу и напрочь - всё без исключения, как будто дождь был звуконепроницаем. Так не бывает, это ясно. Потом видимость: каким бы тропическим-супертропическим ни был ливень, но уж кусты у балкона я бы увидел. Ну не все кусты - хотя бы смутный силуэт их. И, наконец, это не было водой…
        И это «наконец» меня совсем подкосило. Я сидел на табуретке и бессмысленно смотрел в серую стену. Стена висела неподвижно и страшно. Или, если хотите точнее, стояла неподвижно. Как, впрочем, и полагается вести себя порядочной стене.
        Я встал и пошёл через комнату к двери, вышел на площадку и позвонил в соседнюю квартиру. Моим соседом был пожилой и щуплый композитор, который, конечно, не мог бы помочь мне разобраться в ситуации. Но он-то мне и не был нужен. А рассчитывал я на его сына-студента, который заканчивал физфак и, по-моему, кое-что смыслил в разных естественных науках.
        Сын сидел дома один и слушал магнитофонных бардов. Барды выли под гитару всякие слова, предназначенные хватать слушателя за душу. Но моя душа в данный момент была занята другим.
        - Ты в окно смотрел? - спросил я студента, которого маньяк папа назвал Иоганном, вероятно, в честь великого органиста из собора святого Фомы.
        - Смотрел, - сказал Иоганн, в просторечии Ганя.
        - И что же ты там видел?
        - Дождь идёт, - равнодушно сказал Иоганн-Ганя. - А что?
        Меня просто поразила безграничная нелюбопытность молодости.
        - Протри глаза, физик! - гневно сказал я. - Какой же это дождь?
        - Что же это, по-вашему? - обиделся нелюбопытный Ганя. - Может быть, салют? Или звездопад?
        Нехитрое остроумие, абсолютно не подходящее к моменту, вконец разозлило меня. Я отстранил Ганю, прошёл в комнату с бардами и указал на окно:
        - Любуйся, физик…
        - Как здоровье? - спросил грубый физик.
        Я посмотрел в окно и подумал, что здоровье моё явно пошаливает, чтоб не сказать больше: за Ганиным окном шёл обыкновенный - даже не тропический - дождь. Он был несильным и тёплым, потому что мальчишки носились босиком по лужам на асфальте, а их матери не обращали на это никакого внимания.
        Я рванулся назад к себе, вбежал в комнату и замер на пороге: плотная стена по-прежнему висела за балконом. И не было за ней ни мальчишек, ни их матерей, ни воинственных криков - только серая неподвижная масса. Впрочем, она уже не была только серой и неподвижной. Что-то в ней переливалось, сверкало, будто в стене водопада, освещённой солнцем.
        Сзади меня кто-то удивлённо присвистнул. Я обернулся: Ганя заворожённо смотрел на стену, потом подошёл к ней и, как я сам раньше, окунул в неё руку.
        И тут же выдернул с криком:
        - Током бьёт!
        Я усомнился:
        - А не врёшь? Я пробовал - ничего…
        - Попробуйте ещё раз.
        Я послушался совета и тоже отдёрнул руку: било несильно, но ощутимо - вольт на тридцать-сорок.
        - Что это? - спросил Ганя.
        - Дождь, - ответил я.
        - Нет, серьёзно?
        - Я вполне серьёзен. Ты давно дома?
        - С час, наверно. А что?
        - Дождь пошёл минут пятнадцать назад, а перед ним по двору прогулялся ветер…
        - Точно, - подтвердил Ганя, - прямо ураган какой-то. И сам дождь сначала полил как из ведра…
        Ганя учился «на физика», и ему можно было простить этот литературный штамп. Я спросил только:
        - Сначала как из ведра, а потом утих?
        - Почти сразу.
        - А у меня наоборот: не стих, а превратился в стенку.
        - Так не бывает, - протянул Ганя-реалист.
        Я обозлился:
        - Не бывает. Верно. А мы сейчас спим или галлюцинируем. Чему тебя учат, физик?
        Ганя не отвечал, молча смотрел за окно. Сейчас он напоминал собаку-ищейку, которая только принюхивается: где след? Тонкий вздёрнутый нос его, казалось, ещё заострился, а голубые глаза «выкатились» шариками.
        - Слушайте, - сказал он, - а давайте-ка перелезем через барьер.
        - Током ударит.
        - Верно… - Ганя задумался. - Смотрите: у вас окна выходят на запад, а у нас на восток. У вас феномен стенки наблюдается, а у нас нет… - И вдруг заорал: - Парадное!
        Дверь подъезда выходила туда же, куда и мои окна. По теории, ни войти, ни выйти из неё сейчас никто не мог.
        Но теории далеко не всегда подтверждались практикой. Истина, конечно, банальная, но ведь и банальную истину никто не отменял. Толкая друг друга, мы выскочили на площадку, сбежали по ступенькам и затормозили у выхода, где на стуле восседала с вязаньем лифтёрша тётя Варя и смотрела на улицу сквозь открытую дверь подъезда. А видела она всё тот же двор, тот же гараж с амбарными замками на воротах, тех же мальчишек, гоняющих босиком по лужам, тот же дождь, который неспешно моросил, булькал пузырями на асфальте. Короче, видела тётя Варя то же, что и мы: ни тебе «стены мрака», ни тебе «занавески с током». Всё обыденно, привычно: гуляйте по лужам, дорогие члены жилкооператива!
        - Дождь-то какой хороший, - сказала тётя Варя. - К грибам дело…
        - Уж и хороший… - провокационно усомнился Ганя. - Это он сейчас к грибам, а пять минут назад какой потоп лил!
        Тётя Варя удивлённо на него посмотрела, спросила сварливо:
        - И где же это ты потоп видел?
        - За окном, - сказал Ганя, - где ж ещё…
        - Над отцом смейся, - обиделась тётя Варя. - Он тебе посмеётся ремнём по заду. Тогда про потоп и ври…
        Я решил вывесить белый флаг примирения.
        - Поздно его ремнём-то. Не исправишь уже… - Я вздохнул лицемерно: - Теперь ему одна дорожка - в науку.
        Ганя хихикнул и пошёл под дождь. Я вышел следом и сказал наставительно:
        - Старших надо уважать. Ты понял, физик?
        - Нет, - отмахнулся Ганя. - Я другое понял: мы с вами стали жертвами наведённой галлюцинации. Смотрите.
        Я посмотрел. И увидел два окна моей квартиры, облупленный заборчик лоджии, за стеклом на подоконнике стопу старых рукописей.
        - Или стенки не было, - подытожил Ганя, - или она рассосалась. Третьего не дано.
        Безапелляционность Гани меня почему-то расстроила: мне хотелось «третьего», которого «не дано». Странное всё-таки существо человек: всё устроилось, всё само собой разрешилось, никаких тайн, никакой фантастики - живи спокойно. Ан нет, обидно: как так «никаких тайн»? Только что была, сам щупал, а теперь исчезла? Не выйдет, граждане, подайте мне сюда мою тайну, а я уж в ней разберусь.
        Я перелез через невысокий штакетник и подошёл прямо по газону к своему балкону. Может быть, я хотел влезть на балкон, может, ещё что-нибудь - не знаю, не спрашивайте. Только протянул руку, пытаясь ухватиться за барьер, и… наткнулся на стену. То есть это я потом понял, что на стену, а тогда лишь почувствовал, что мне что-то мешает. Как будто перед моими окнами вровень с торцом дома выросла не видимая глазом преграда. Ну, стена, если хотите. Кулак ударялся об это «невидимое», упруго уходил в него на сантиметр-два, а дальше - стоп, что-то не пускает.
        Я пошёл вдоль балкона, «прощупывая» стену. Она начиналась от угла дома и тянулась до подъезда: Неведомое всё-таки существовало и затрагивало почему-то только окна моей квартиры. Впрочем, верхнюю границу стены я не искал: может быть, она поднималась до второго этажа, или до третьего, или до десятого. В конце концов, это уж забота живущих сверху…
        - Вот так штука! - В голосе Гани не было ни удивления, ни страха. Скорее, восторг, восхищение: надо же, так повезло, такой феномен подвернулся!
        А то, что этот, с позволения сказать, феномен оградил мою квартиру от остального мира, так то мелочи жизни, стерпится-слюбится, человек ко всему привыкает, да и, может, ненадолго сие. Последнее, кстати, и примиряло меня с «феноменом».
        - Вот что, - сказал серьёзно Ганя, - пошли к вам, разработаем план эксперимента. К делу надо подойти строго научно…
        Человек легко мирится с неизбежным. В моём случае неизбежным была стенка и, стало быть, «строго научный эксперимент» под руководством Гани. Поэтому я смирился и пошёл за ним.
        В квартире было темно и тихо: за окном всё так же чуть переливалась искорками матово-серая «занавеска».
        - Эффект зеркальных очков, - сообщил Ганя. - Только наоборот: с улицы всё видно, отсюда - ни черта.
        Оттого, что «эффект» получил наименование, легче мне не стало. Я хотел свободы - понятной и привычной.
        - Ганя, - сказал я жалобно, - давай куда-нибудь позвоним.
        - Куда? - спросил Ганя.
        - В Академию наук. Или в милицию.
        - А в сумасшедший дом не хотите? - поинтересовался Ганя.
        - Оттуда охотнее приедут. Нет уж, слушайте меня и получите суперматериал для научной статьи в вашем журнальчике…
        Я послушался его и в течение получаса выполнял роль лаборанта: бегал на улицу, исправно кричал в окно, жестикулировал и подводил итоги. Итоги были таковы: «стена-занавеска» звук не проводила - кричи не кричи; с улицы я видел всё, что Ганя вытворял в комнате («эффект зеркальных очков»); снаружи стена по-прежнему оставалась упругой и непроходимой, а изнутри она легко пропускала как руку (живая материя), так и полуметровую линейку (неживая материя). Что касается материи неживой - не знаю, а живую ощутимо било током. Правда, поменьше, чем раньше.
        После подведения итогов Ганя утомился и иссяк.
        - Каковы выводы, профессор? - спросил я его.
        - Успеете с выводами, - невежливо сказал «профессор». - Я ещё эксперимент не закончил.
        Эксперимент и вправду требовал продолжения. Дело в том, что «эффект зеркальных очков» не объяснял довольно странного обстоятельства. Наружный наблюдатель (терминология Гани) видел, как экспериментатор выходит на балкон, протягивает руку и… она исчезает. Как отрезанная, как опущенная в тёмную воду. Этот фокус, вполне достойный Кио, Ганя запечатлел своим «Зенитом» и теперь, видимо, размышлял о том, куда же исчезает «живая и неживая материя».
        - Ладно, - сказал он решительно и встал с кресла. - Побоку сомнения. Учёный должен быть решителен и бесстрашен.
        - Ты куда? - испугался я.
        - Через балкон - в неизвестность! - Ганя любил красивые фразы.
        - Ударит током.
        - Пусть. Я страдаю во имя науки.
        - Посиди, страдалец, - сказал я. - Не время страдать. Ты лучше посмотри, что с «занавеской» делается.
        «Занавеска» перестала искриться и пришла в движение. То есть не сама, а что-то внутри неё, как стремительно движется тонкая дымка облаков за иллюминатором самолёта. И может быть - или это только казалось мне! - она становилась светлее, прозрачнее, что ли. Сквозь неё угадывались чьи-то расплывчатые контуры, словно рядом с балконом вместо низкорослых кустов выросло дерево, почти скрытое сейчас в тумане. Да-да, это был именно туман - вот оно, нужное слово! - густой-прегустой, текучий, но именно туман, а не «стена-занавеска» или дождь-потоп.
        - Интересно, как это выглядит снаружи… - только и вымолвил Ганя.
        Он не отрываясь смотрел на превращения «занавески», не пытаясь, впрочем, продолжать свои рискованные опыты. Да и не успел бы он ничего сделать: туман и вправду рассеивался, расползался, как облака под тем же самолётом, идущим на посадку. И сквозь белёсую, уже прозрачную дымку привиделась картина столь странная, что впору было в самом деле звонить в психиатрическую клинику. Не стало ни двора с мальчишками и собаками, ни общественных гаражей, ни блочной коробки строящегося дома за ними. Перед окном (хоть оно-то осталось, не растаяло вместе с туманом!) действительно выросло дерево: дуб не дуб, но похоже, и листья почти такие же, и ствол, только побольше, помассивнее наших подмосковных, такой, как рисуют художники в изданиях пушкинских сказок. Не хватало только кота на цепи.
        А дальше тянулась улица с двумя рядами домов по обочинам. Неширокая улица, сухая, выжженная солнцем земля с прибитой безветрием корочкой пыли. Одноэтажные деревянные аккуратные одинаковые дома: черепичные крыши, веранды без стёкол, на окнах ставни-жалюзи. Между домами - такие же деревья, как у меня под окном. А дальше, за ними, начинался - или продолжался - дубовый лес, будто кто-то вырубил в нём просеку, чтобы выстроить этот маленький мёртвый посёлок.
        Слово сказано: мёртвый! В посёлке не было видно людей: закрытые двери, закрытые ставни. По улице - обязательная примета маленьких поселений - не бродили разморённые жарой собаки, у порогов не грелись на солнцепёке коты. И даже пыль на дороге казалась ровной, словно её много дней не касались ни нога человека, ни колесо экипажа.
        Я намеренно подумал - «экипажа», а не «автомобиля»: кто знает, из какого времени этот посёлок. Какой-то он придуманный, фантастический, книжный, как и дуб под окном.
        И эта навязчивая фантастичность городка, как и фантастичность самой ситуации, почему-то успокоила меня, примирила с исчезновением дорогого моему сердцу индустриального пейзажа с гаражами и стройкой.
        Я посмотрел на Ганю. Он сидел заворожённый и как будто пришибленный: вся его деятельность со «стеной» оказалась ненужной и лишней. Ну в самом деле, зачем измерять прочность двери, перед тем как она откроется? Ан нет, ошибаешься, мил друг: а если не откроется? Ну кто знал, что станет потом с «занавеской»? Никто не знал. И в сложившейся ситуации юнец Ганя вёл себя так, как подобает истинному учёному, даже если вместо диплома у него только зачётка с невысоким процентом пятёрок. И вообще прочность двери никогда нелишне узнать: а вдруг она не вовремя закроется? Другое дело, что ни я, ни Ганя так ничего и не узнали…
        - Что ты об этом думаешь, физик? - спросил я.
        Он вздрогнул, как очнулся:
        - Об этом? Тут не физик нужен, а психиатр…
        - Ну-ну! - прикрикнул я на него. - Побольше фантазии, студент! А не веришь себе, надави на глаз пальцем. Если изображение раздвоится, значит, оно реально. Нет - галлюцинация. Способ старый, проверенный в борьбе с привидениями и миражами.
        Ганя послушно надавил на глаз, сощурился.
        - Раздвоилось, - сообщил он.
        - Вот видишь, а ты сомневался. - Мы, кажется, поменялись ролями: теперь я исполнял обязанности деятельного бодрячка. - Пора продолжать опыт.
        Ганя перестал давить на глаз.
        - Как продолжать? - удивлённо, но уже спокойно спросил он.
        Я был рад его спокойствию: оно и мне придавало уверенности. Бодрячок бодрячком, но загадочные метаморфозы с заоконным пейзажем сведут с ума самого стойкого. А я себя к таковым не относил.
        - Пойдём посмотрим, что это за посёлок.
        Потом я себя спрашивал не раз: почему мы полезли через окно, а не воспользовались более привычным путём? Может быть, пойди мы через дверь, не было бы никаких загадок и приключений, а была б тётя Варя с вязаньем, и наш двор, и, главное, наш дом. Но балконная дверь приглашающе поскрипывала, и мы легко перемахнули через перильца, спрыгнули на землю, подняв клубы пыли.
        Она чуть подалась под ногами, спружинила, будто толстый резиновый мат, и шагать по этому мату было легко и приятно. Я прошёл немного и обернулся. Видимо, на моём лице отразилось нечто страшное, потому что Ганя вскрикнул и тоже посмотрел назад. А ужаснуться было отчего: наша двенадцатиэтажная, облицованная плиткой кооперативная башня исчезла. Вместо неё стоял такой же, как и остальные, маленький дом с верандой, и только, в отличие от других, окно было открыто и в комнате виднелись занавески в цветочек (мои занавески), а на подоконнике всё так же покоилась стопа рукописей.
        Ганя дёрнулся к окну, посмотреть, проверить, но я остановил его:
        - Не надо. Мы там были.
        - Там ли? - усомнился Ганя.
        - Там, там. Ты же помнишь: квартиру они не трогают. Успеем вернуться…
        Я сказал: «они». Но кто «они», я не знал. И не знал даже, почему я так сказал. Ну, сказал и сказал, нечего к словам придираться! Для меня в тот момент казалось более важным внезапно появившееся чувство охоты, когда забываешь об опасности (возможной!), когда рвёшься в неведомое не оглядываясь, не осторожничая. Я знал за собой грешок: отмахиваться от реальности, когда подворачивается стоящее дело, помнить только о нём. Дело у нас впереди было явно стоящим, тут уж я голову прозакладывал…
        - А если не сможем вернуться? - всё ещё сомневался Ганя.
        - Что ты предлагаешь?
        - Не знаю… Ну, подождать…
        - Эх ты, физик! Ты же сам говорил: учёный должен быть бесстрашным и решительным. По-твоему, лучше бесстрашно сидеть у окна и решительно смотреть на улицу, так, что ли?
        - Да ладно, - сказал Ганя, - пошутить нельзя…
        - Шути осторожнее. - Я неторопливо пошёл по пыльной дороге.
        Ганя шёл сзади и вздыхал: ему очень не хотелось уходить от дома.
        Но понятие «дом» растяжимо: мы-то уходили от чужого особнячка, где лишь заоконные атрибуты напоминали о чём-то знакомом.
        Мы шли по улице, и пыль от наших шагов висела в нагретом воздухе, медленно и неохотно опускаясь на землю. Жара стояла страшная: что-нибудь под сорок. А в нормальной Москве на нормальной Лесной улице градусник показывал нормальные двадцать пять. Ветер, похоже, сюда и не залетал: пыль лежала перед нами девственно-ровно, а на верандах, на крышах, на ступеньках её не было, и листья гигантских дубов блестели, словно вымытые недавним дождём.
        Мы пытались стучать в двери, пытались открыть окна, но неведомые замки оказались надёжными, а вокруг не было даже палки, чтобы подцепить ставни, вырвать язычок замка, заглянуть внутрь: что там? Мы кричали, аукались, но даже эхо не отвечало нам: звук рождался и гас, будто воздух здесь играл роль звукопротектора.
        Дома стояли строго друг против друга: восемь - по левую сторону, восемь - по правую. Наш - всё-таки наш! - замыкал улицу с одного конца, за ним начинался лес. С другого - её заканчивал такой же особнячок, отчего эти восемнадцать домов вместе составляли некое каре. Я не очень понимал замысел неведомого архитектора: такая планировка затрудняла дальнейшее развитие посёлка.
        Я невольно улыбнулся: привычная логика? Думаю об архитекторе, о развитии посёлка - это естественно. А здесь нет жителей даже в этих домах, так куда же ещё развиваться? И для чего тогда построено это каре?
        Ответ напрашивался такой, что его не хотелось произносить вслух: Ганя засмеёт, скажет, что я начитался плохих фантастических рассказов. И будет прав. В самом деле, не для нас же посадили эти жилые грибы - нелепая версия, отбросить её, забыть!
        Версия и вправду оставляла желать лучшего. Мало того, что сам посёлок казался бредом сумасшедшего, так я ещё дополнял сей бред совсем уже фантастическими подробностями. Предположим - а это вполне возможный вариант, - мы попали в смежное пространство-время. Гипотеза, конечно, малореальная, но реальность кончилась вместе с дождём. Потом началась фантастика, а её и должно объяснять фантастически.
        Итак, смежный мир. Или даже не смежный - дальний, чужой. В конце концов, расстояние особой роли не играет, да и кто знает, как здесь измерять расстояния. Может быть и другое: мы находимся на другой планете, в другой галактике, а дождь-«занавеска» плюс окно моей квартиры - дырка в Пространстве, неизвестно кем и зачем просверлённая. Вариантов много, а ясно одно: это не Земля. Вернее, не наша Земля.
        Но для смежного мира здесь тоже кое-чего не хватает. Прежде всего обитателей. Так сказать, сапиенсов. Иначе кто же построил этот посёлок? И, судя по всему, эти обитатели должны быть гуманоидами, а точнее, просто людьми. Ибо только люди могут жить в людских домах: архитектура-то вполне земная. Вот это меня и заставляло принять гипотезу смежного, земного, а не внегалактического мира: я не был антропоцентристом и не верил, что разумная жизнь во Вселенной повторяет нашу.
        Как моя квартира соединилась с соседним миром, меня сейчас не очень интересовало. Мне хотелось понять, почему всё-таки посёлок пуст.
        - Почему здесь никого нет? - Ганя словно подслушал мои мысли.
        - Где здесь? - Вопрос провокационный, но необходимый: что парень думает о нашем путешествии?
        - Как где? В посёлке.
        - А что это за посёлок?
        - Не знаю… - Ганя пожал плечами. - Похоже на среднеевропейский пейзаж.
        Ещё один вариант - попроще и менее фантастичный. Но всё-таки:
        - Из Москвы в Европу через окно?
        - А что особенного? Нуль-переход.
        - Нуль-переход - прерогатива фантастов. А ты у нас серьёзный учёный.
        - Нуль-переход - уже прерогатива серьёзных учёных, - обиженно отпарировал Ганя, - пока, правда, на уровне домыслов…
        - И кто же его устроил, этот нуль-переход?
        - Откуда я знаю? Может, кто-то ставит опыт. В МГУ, например.
        - И объектом для опыта выбрал моё окно? Вероятность такого события практически равна чему?
        - Нулю, - мрачно признал Ганя. - А как ещё объяснить эту бредятину?
        Я поделился с ним своими соображениями. Ганя внимательно слушал, иногда усмехался, а потом сказал:
        - Бросайте журналистику. Идите в фантасты: у вас получится.
        Я обозлился. Меня всегда раздражали самоуверенные молодые люди, признающие лишь то, что укладывается в их рационалистические мозги. Великий принцип «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда» господствует над их разумом, не позволяя усомниться в незыблемости мира. Их мира, естественно. А он помещается в данном случае в непрочных корочках учебника физики. Ай да Ганя! Я-то считал его сумасбродом и фантазёром (полезные качества для учёного), а он мгновенно заглох, столкнувшись с неведомым и непонятным.
        - Пошли дальше, - сказал я сердито. - В последнем доме открыто окно.
        В доме, замыкавшем улицу, было действительно открыто окно. Кто его распахнул? Обитатели дома или «святой дух»? В царстве сказки оба варианта вполне возможны. Я даже не стал строить догадки. Зачем? Проще подойти и заглянуть в него: вдруг да и увидим хоть какое-то объяснение.
        Ну, объяснение не объяснение, а что-то увидим наверняка. Я побежал по дороге, подымая тучи пыли. Ганя обогнал меня, первым вбежал на узкую веранду, сунул в окно голову.
        - Подожди! - крикнул я, чего-то испугавшись.
        Он обернулся с какой-то странной улыбкой:
        - Чего ждать? С нуля начали, к нулю и пришли.
        Я оттолкнул его, посмотрел в окно и оторопел: стопка рукописей на подоконнике, занавески в цветочках, в глубине комнаты - письменный стол, заваленный черновиками, папками, справочниками, на столе - зелёная лампа кузнецовского фарфора, купленная женой в комиссионке на Горького. Короче, это была моя комната, точно такая же, которую мы покинули четверть часа назад в другом конце улицы.
        Решение действовать пришло к нам одновременно. Не сговариваясь, мы бросились бежать назад по улице, толкаясь, втиснулись в окно и ошалело посмотрели друг на друга: та же комната. Моя комната.
        Итак, в посёлке имеется две одинаковых квартиры в двух симметрично расположенных домах. Одна начинает посёлок, другая завершает его. Или наоборот. Из одной мы начали путешествие по смежному (якобы) миру, в другой вполне можем закончить.
        Что ж, это хорошая идея: на месте посмотреть, чем же отличается моя первая квартира от вновь обретённой.
        Мы снова бежали по пыльной улице, снова лезли через окно, снова забыв о нормальном пути через дверь. Впрочем, в сумасшедшем посёлке на двери лучше не рассчитывать: сами не открылись - никто не откроет.
        Я заглянул в стол, придирчиво обошёл комнату, вышел в соседнюю, открыл дверь на кухню. Ганя молча следовал за мной, ожидая решения. Наконец я закончил осмотр, сел в кресло, сказал разочарованно:
        - Может быть, я чего-то не замечаю, но, по-моему, это моя квартира. Руку на отсечение…
        - Не надо, - перебил Ганя. - Поберегите руки. Нас пока не отпускают.
        Он сидел на подоконнике и смотрел на улицу.
        - Кто не отпускает? - не понял я.
        - Хозяева. Квартира ваша, а пейзажик их.
        - Посёлок, что ли?
        - Если бы! - невесело усмехнулся Ганя. - Хотите полюбоваться?
        Я уже устал сознавать, что оторопел или изумился. Все эти определения постоянно и неизбежно сопутствовали нашему маршруту. Посёлка за окном не было.
        Прямо от балкона-веранды начинался лес. Тот же самый лес, который окружал с четырёх сторон каре особнячков: дубы или псевдодубы в четыре обхвата, выпуклая, рельефная кора, блестящие большие листья, будто вырезанные из зелёной глянцевой бумаги, из которой так здорово клеить под Новый год ёлочные гирлянды.
        - Может быть, это избушка на курьих ножках? - поинтересовался Ганя. - К лесу задом, к нам передом…
        Юмор был невесёлый, и я его не оценил. Пожалуй, у меня начинала складываться версия происходящего, вернее, не складываться, а только брезжить, слабо-слабо, еле заметно. Но я уже зацепил её, теперь потянуть за кончик и вытащить. Но для этого требовалась кое-какая проверка.
        - Ну-ка, полезай из окна, - сказал я Гане.
        Ганя послушно перелез через балкон, спрыгнул на землю и… пропал.
        - Теперь обратно, - произнёс я, казалось бы, в никуда, в тёмный лес.
        Ганя возник из-за балкона, как Петрушка из-за ширмы, сел верхом на барьер, оглянулся, присвистнул:
        - Опять лес!..
        - А было?
        - Посёлок был. Прыгал вроде в лес, а очутился на улице. А теперь опять…
        - Хочешь гипотезу? - спросил я. - Только всё равно не поверишь…
        - Поверю, - сказал Ганя и вошёл в комнату, - я теперь всему поверю.
        - Это один и тот же дом, одна и та же квартира, и можно считать, что мы из неё никуда не выходили, - выпалил я залпом.
        - Неужто? - Ганя вложил в восклицание весь свой наличный запас сарказма. - А улица нам приснилась? И пыль, и дома, и лес? Так, что ли?
        - Нет, конечно, всё было и всё осталось. Только, выйдя из дома, мы шли к нему же. Что-то вроде ленты Мёбиуса, только посложнее. Может быть, какой-нибудь пространственный её вариант; я не математик, не знаю. На такой ленте, если ты помнишь, - тут уж и я не пожалел сарказма, - можно двигаться от одной точки по внешней стороне ленты, а вернуться к той же точке, но уже с другой стороны - с внутренней. Так сказать, к изнанке точки.
        - У ленты Мёбиуса есть только одна сторона - в этом-то весь секрет. - Физик не преминул поправить зарвавшегося журналиста. - И потом, как бы мы тогда могли видеть одновременно два торцовых дома, если он всего один?
        Тут уж я возмутился ненаблюдательности студента.
        - Ты видел два дома? Лично я - нет. Из первого окна я заметил только дома по сторонам: четыре справа и четыре слева. А второй торцовый особнячок появился, лишь когда мы прошли пол-улицы. Не веришь - сбегай проверь.
        Ганя не поленился: перелез через окно, исчез, а через несколько минут возник снова, запыхавшись, плюхнулся в кресло.
        - Всё точно. Там есть место, где из поля зрения сразу пропадает половина улицы. Сделаешь шаг - и только лес и небо. Шагнёшь назад - и снова дома появляются. С другой стороны - то же самое. Как будто улица сначала в гору идёт, да ещё как круто, а потом - резко вниз.
        - А на самом деле ни подъёмов, ни спусков, так?
        - Ровней не придумаешь, - согласился Ганя. - Вы объясняйте дальше, у вас здорово получается. Например, почему из того окна посёлок виден, а из этого - лес?
        Здесь в моей гипотезе было слабое место. Но раз уж у меня «здорово получается», главное - не молчать.
        - Видимо, мы вышли с «лицевой» стороны дома, а пришли к «тыльной». Та же лента Мёбиуса, помнишь: «изнанка точки…»
        - Так что ж, выходит, здесь и заблудиться нельзя?
        - Выходит, нельзя, - вздохнул я.
        - А если в лес пойти? - не сдавался Ганя, почему-то возжелавший непременно заблудиться в этом мире.
        - Думаю, опять в посёлок выйдешь.
        - Куда же мы попали?
        Куда мы попали, я не знал. Пока не знал. Но зато как устроено это «куда», я мог растолковать.
        - Это - мешок, Ганя. Мешок в пространстве. Пузырь на воздушном шарике. Пространство почему-то прорвалось, и мы попали в этот аппендикс. Как по нему ни броди, всё равно выйдешь назад, в мою квартиру, а значит, в наше пространство. Может быть, разрыв противоестествен и нам стоит поторопиться, а то зарастёт дырка, и останемся мы навеки в этом мешке-посёлке.
        - Я пошутил, но мгновенно сообразил, что в шутке крылась немалая доля правды: разрыв мог «срастись». А мне ещё хотелось опознать хозяев мешка.
        - Да погодите вы! Рано паниковать, - отмахнулся Ганя. Он уже загорелся и тоже начал фантазировать. - С мешком мне понятно: тут масса вариантов. Вот вы сказали: аппендикс. А вдруг таких мешков много? Они - как болезнь пространства, аппендиксы в организме Вселенной. И время от времени какой-то из них прорывается. Скажем, люди у нас пропадают, корабли, самолёты. Вон в «Технике-молодёжи» раздел есть: «Антология таинственных случаев». Ищут какого-нибудь «Чёрного принца», а он преспокойно в мешке болтается, а?
        А я ещё упрекал его в рационализме и сухости!
        - Не заносись, - успокоил я его. - В конце концов, кто из нас учёный? Давай-ка лучше поторопимся. Времени, может быть, действительно мало. Кто знает? А я хочу ещё по домам походить.
        - Они же закрыты, - напомнил Ганя.
        - Это же моя квартира. А в моей квартире есть и топор, и дрель, и ещё масса полезных слесарных инструментов.
        Я принёс из кухни ящик с инструментами и вооружился топором и ломиком. Интеллигент Ганя взял стамеску и клещи. Уже привычно мы вылезли из окна в лес, очутились на улице (всё как в моей гипотезе!), дошли до ближайшего особнячка и разложили своё хозяйство на веранде. Начать решили с двери. Взломщик из меня неважный, и я охотно доверил работу Гане, привыкшему в институте ко всякому техническому рукомеслу. Ганя долго возился, елозил по полу, тыкался носом в щели и, наконец, сообщил:
        - Дверь не открывается.
        - Слабо? - спросил я.
        - На «слабо» дураков ловят, - обиделся Ганя. - Это же камуфляж: можете проверить.
        Ганя не ошибся: дверь и вправду оказалась камуфлированной. Как будто кто-то неизвестно зачем вырезал аккуратные желобки щели в ровной и толстой стене, навесил петли и ручки: вот вам и дверь - для чужого глаза. Взламывайте, пытайтесь, крушите стену!
        Но ещё оставались ставни. Я подцепил одну из них ломиком, напрягся… Что-то хрустнуло в ней, и она легко распахнулась, закачалась на петлях, едва меня не задев.
        - Учись, - сказал я Гане. - Здесь не через двери ходят; разве ты не заметил?
        - Заметил, - согласился он. - Только куда ходят, не объясните?
        Я было зарёкся не удивляться, но тут прямо оторопел. В чёрном стекле где-то далеко внизу - будто мы смотрели не в дом, а из дома, да ещё с высоты птичьего полёта - я увидел знакомый двор, двенадцатиэтажную башню с двумя подъездами, кирпичные коробочки гаражей, недостроенное здание поодаль. Видно было плохо: как будто дымка за ним повисла, - как будто в телевизоре с отрегулированной резкостью. Внезапно эта странная картинка закачалась, расплылась, а серая дымка медленно густела, превращаясь в уже привычный туман, который час назад вот так же плыл мимо окна моей квартиры настоящей, московской, а не этой - из пространственного мешка.
        И вдруг что-то меня толкнуло: может быть, внутренний голос, как некогда писали в старых душещипательных романах. Я бросил ломик, крикнул Гане:
        - Бежим! - и рванулся по пыльной улице к особнячку с открытым окном, за которым - я всё-таки надеялся на это! - была моя комната.
        Мы успели. Перелезли через окно: я первый, Ганя за мной. Он только спросил сердито:
        - Что за спешка?
        Вместо ответа я указал на окно: смотри, мол, сам. А за окном качался серо-сизый туман, и снова, как и час назад, что-то в нём переливалось, искрилось, а потом туман загустел, застыл уже знакомой плотной «занавеской», и я торжествующе сказал Гане:
        - Слушать старших надо, студент. Промедли мы ещё, пришлось бы вековать в мешке невесть сколько. Хороша перспектива?
        - С чего вы взяли? - Ганя всё ещё злился: не сознавал миновавшей опасности, что ли?
        - Видишь: разрыв зарастает. Мы бы сейчас его не прорвали.
        Мы бы сейчас уже ничего «не прорвали» - нечего прорывать было. Я даже не заметил, как рассеялся туман-«занавеска» - всего за несколько секунд. За окном моросил тёплый солнечный дождь, и, конечно же, тётя Варя не ошибалась: дело шло к грибам. И пейзаж превратился в давно привычный, прочный, обжитой - тот, что мы успели напоследок увидеть в чёрном стекле камуфлированного дома.
        Короче, мешка больше не было.
        - Приехали с орехами, - глупо сказал Ганя.
        Понятно: ему было жаль расставаться с чудесной и странной сказкой про пустой посёлок, тёмный лес и синее-синее небо. Со сказкой, которая началась и кончилась в моей комнате. И кто знает, повторится она ещё раз или останется всего лишь загадочным и радостным воспоминанием.
        Повторится? Я усмехнулся нечаянной догадке: конечно, повторится, но не здесь и не с нами. И может быть, сказка будет другой - не про посёлок и лес, а, скажем, про море и остров. Или про поле и дорогу во ржи - кто знает!
        А ведь кто-то наверняка знает. Кто-то попадал в такие мешки; мы не первые, не верю, что первые. Да и вдруг догадка Гани верна: про «Чёрный принц», про таинственные случаи? В конце концов, пропажа инструментов для моей жены так и останется таинственным случаем: ведь не стану же я, в самом деле, рассказывать ей о нашем путешествии. А стал бы - не поверит. Да и кто поверит? Наверное, только тот, кто сам побывал в такой переделке, кто видел пустой посёлок с фальшивыми особнячками.
        А кстати, откуда они взялись, эти особнячки? Какой меценат построил их в пространственном аппендиксе, да и для чего весь этот камуфляж? Он создан человеческими руками - сомнений нет.
        Только какого человечества - вот вопрос. Нашего? Сомневаюсь: мы бы знали о таком поистине сенсационном открытии. Шутка ли - новое свойство пространства! Да за сведения о них учёные головы прозаложат! А потом засекретят это открытие - тоже вариант. Но особая секретность предлагает особую бдительность, а два чудака с Лесной улицы беспрепятственно бродили по аппендиксу и не наткнулись даже на табличку с извечной надписью: «Вход запрещён».
        Значит, человечество не наше.
        Так чьё же?
        В конце концов, параллельность и множественность соседствующих рядом миров отнюдь не предполагает идентичность их во времени. Да и вообще идентичности быть не может. В одном мире есть будущий физик Ганя, а в другом он - химик или музыкант, а в третьем его и вовсе нет, а у папы-композитора родилась дочь по имени Виола, сокращённо от «виолончель». Мир, который выстроил посёлок в мешке, далеко впереди нашего суетливого двадцатого века. Этот мир научился управлять пространством, научился использовать для себя даже его паразитарные образования вроде нашего мешка. Случайно попав в него, посёлок не выстроишь - незачем и некогда. Значит, мешок используется постоянно. Для чего?
        Сегодняшнее утро я вполне мог считать весьма продуктивным: никогда меня не посещало столько добротных идей. Мешок использовался для связи с соседними мирами, ясно? Просто и на поверхности, даже копать не надо. Два дома - вход и выход, а остальные - для наводки в пространстве, переходник, тамбур, смотровая площадка. А значит, дождь-потоп, «занавеска» из белого тумана не случайны, как не случайно наше путешествие по запылённой смотровой площадке. То есть само наше путешествие, конечно, не запланировано хозяевами мешка. Оно, так сказать, стало бесплатным приложением к основной цели неведомых экспериментаторов. А цель эта - наш мир.
        Я бросился к двери, оставив Ганю недоумевать (потом объясню!), сбежал по лестнице (благо первый этаж: дверь с улицы просматривается!), тронул за плечо тётю Варю, которая по-прежнему вязала, поглядывая из подъезда во двор:
        - Вы давно здесь сидите?
        Она оторвалась от будущего носка или варежки, спросила подозрительно:
        - А что?
        - Да ничего особенного, - успокоил я её. - Не видели, из нашей квартиры сейчас кто-нибудь выходил?
        - Сначала вы с Ганькой туда-сюда шныряли, а минут пять назад ещё двое каких-то вышли. Один в плаще, а другой в куртке - это в жару-то! Друзья, что ли?
        - Друзья, - кивнул я и пошёл домой.
        Моя догадка оправдывалась: в наш мир явились гости. Один в плаще, а другой в куртке. Искать их бессмысленно и незачем: всё равно им придётся возвращаться и, вероятно, тем же путём. А значит, стоит их подождать.
        Мы с Ганей так и решили. И дождались. Но это уже совсем другая история.
        2.Дырка от бублика
        Я писал серьёзную статью для серьёзного журнала о чрезвычайно серьёзной научной проблеме. Серьёзность моего положения заключалась ещё и в том, что писать мне совсем не хотелось: ртутный столбик в термометре намертво застрял у цифры «тридцать три», а серьёзная журналистика пока не позволяла заработать на домашний кондиционер воздуха. Вот почему я обрадовался, когда жена вернулась из похода по магазинам и сообщила абсолютно несерьёзную новость:
        - А сегодня на Бутырском валу машина пропала…
        - Угнали, что ли? - поинтересовался я.
        - Да не угнали - пропала. Ехала себе по Ново-Лесной, а у поворота на Бутырку исчезла, как растаяла.
        - Какой марки машина? - почему-то спросил я.
        - Какая разница! - возмутилась жена. - Я серьёзно, а ты паясничаешь. Пойди посмотри сам, сейчас там как раз милиция колдует…
        Это был хороший предлог для того, чтобы не работать. Я закрыл пишущую машинку и не спеша пошёл к месту происшествия, внутренне убеждённый в том, что жена наверняка чего-нибудь напутала. А собственно, как же иначе? Растаявшая в воздухе машина - это мистика. А милиция мистикой не занимается. Её стихия - реальные действия, подробно описанные в Уголовном кодексе.
        На углу Ново-Лесной улицы и Бутырского вала толпились любознательные. Движение было перекрыто. Я протолкался вперёд и увидел двух милиционеров, один из которых неторопливо сворачивал жёлтую ленту рулетки, а второй что-то сосредоточенно писал в блокноте. Ещё двое в штатском стояли около белой «Волги» и переговаривались вполголоса. Я прислушался и поймал обрывки фраз:
        - …а может, не было машины?
        - Свидетели не врут… след торможения…
        - …позвонить в институт… Опять эта мистика…
        Я был неправ: милиция иногда занималась и «мистикой», судя по невольно подслушанному слову. Расспросив соседей, я выяснил, что час назад здесь действительно исчез автомобиль марки «Москвич-407» с номерным знаком «ЮАИ 42 -88», цвет голубой. Исчез он как раз в том самом месте, где кончался чётко отпечатанный на асфальте след протекторов: видимо, водитель почему-то резко затормозил, хотя до поворота на Бутырку оставалось ещё метров десять - пятнадцать.
        Свидетели происшествия, возбуждённые общим вниманием, охотно делились впечатлениями. Свидетелей было четверо: старушка с авоськой, небритый мужчина в синей майке, хорошенькая девица лет двадцати и мой сосед по лестничной площадке студент-физик Ганя. Последнее, впрочем, меня не удивило: Ганя обладал феноменальной способностью попадать в самые фантастические ситуации. Нормальный человек, вроде меня, страдал бы от этой невольной «способности», а Ганька искренне получал удовольствие, суетился, что-то придумывал - словом, вёл себя, как классическая рыба в классической воде.
        «Моя милиция» села в «Волгу» и уехала. Потерявший зрелище любознательный народ постепенно и неохотно расходился. Ганя заметил меня и радостно заорал:
        - Видали?
        - Не видал, - сознался я. - А что?
        Он подбежал ко мне, а хорошенькая девица-свидетельница почему-то последовала за ним и встала поодаль, выжидающе глядя на нас.
        - Это Люда, - небрежно сказал Ганя и, сочтя объяснение исчерпывающим, затараторил: - Мы с ней шли ко мне, остановились хлебнуть квасу, а бочка заперта, тётка ушла куда-то, интересно, на что начальство смотрит, а «Москвич» прёт за сотню, я ещё издалека заметил, думал, псих какой-то, и вдруг - на тормоза изо всех сил, я обернулся, а он исчез!
        Всякий поток нуждается в плотине. Я поймал паузу в Ганином выступлении и влез:
        - Сразу?
        - В том-то и дело, что нет. Постепенно. Быстро, конечно, но всё-таки не сразу. Как будто в стену вошёл.
        - И ты стоял и смотрел? - не поверил я.
        - Я-то? - обиделся Ганя. - Я сразу туда бросился.
        - И тоже исчез?
        - Как видите, нет, - тяжело вздохнул Ганя: ему явно хотелось исчезнуть вслед за машиной.
        - Что же там было?
        - Ничего не было. Улица как улица. Я на том месте полчаса топтался, пока милиция не приехала.
        - А кто её вызвал?
        - Тип в майке. Людка бабусю в чувство приводила: старушка чуть в обморок не свалилась - не по ней зрелище, а мужик в автомат побежал звонить.
        - В милиции сразу поверили?
        - Он говорил: сразу. Только, по-моему, соврал.
        - Почему ты так думаешь?
        - Он минут десять звонил - это в милицию-то, по «ноль-два»! А потом они приехали, а он сбежать хотел, да я не позволил.
        Я вспомнил могучую фигуру «типа в майке» и спросил с сомнением:
        - Силой задержал?
        - Силой убеждения, - засмеялся Ганя. - Он сам милиции до смерти боится: ясное дело - алкаш.
        Слово «алкаш» на цветистом Ганином языке означало «алкоголик». Общаясь с Ганей довольно давно, я уже не нуждался в переводчике. Однако меня интересовало сейчас поведение милиции, явно не привыкшей к такому способу исчезновения автомобилей. На месте дежурного по отделению я бы не поверил «алкашу» даже за эти десять минут. В самом деле, звонит вам некий шутник и сообщает, что в городе только что растаял «Москвич». Вот так просто и растаял, растворился, пропал на глазах. Да я бы его и слушать не стал, трубку бросил. А «алкаш», видимо, обладал гениальным даром убеждения, если в милиции сразу приняли на веру его фантастическое сообщение. Или…
        Впрочем, «или» требовало проверки.
        - Тебя допрашивали? - спросил я Ганю.
        - Расспрашивали, - поправил он и добавил: - У меня сложилось впечатление, что они совсем не интересуются этим делом. Спрашивали, какой марки машина и кто за рулём был. Только один полюбопытствовал, не заметил ли я, сколько времени исчезала машина.
        - А ты?
        - Заметил: три секунды.
        - Откуда такая точность?
        - Я считал, когда она таяла. Успел до двух досчитать да ещё секунду накинул, потому что не сразу начал.
        Я никогда не уставал поражаться Ганиной необычности. Ну скажите: разве придёт вам в голову засекать время, если у вас на глазах пропадает автомобиль? Да никому не придёт, нелогично это, а вот Ганька засёк, пожалуй сам не ясно представляя, зачем он это делает.
        - И как же на это отреагировал Пинкертон?
        - Как? - Ганя наморщил лоб, вспоминая, потом присвистнул удивлённо: - Он сказал: «Вдвое меньше». Значит…
        - Подожди, - перебил я его.
        Сзади стоял «тип в майке» и с интересом прислушивался к разговору.
        - Что-нибудь хотите? - вежливо поинтересовался я.
        Он отрицательно мотнул головой, двинулся прочь, смешно косолапя - этакий «Бывалый» из фильмов про пса Барбоса, - скрылся за пустой квасной бочкой и, по-моему, затаился там.
        - Пошли отсюда, - сказал я. - Дома поговорим.
        К себе я не заходил, прошёл прямо к соседям. Ганя отправился на кухню варить кофе, а Люда села напротив меня в кресло и уставилась в окно неподвижными нарисованными глазами.
        - А что вы видели? - Я завязывал светский разговор.
        - Я видела почти то же, что и Ганя, - отчеканила Люда, помолчала и вдруг, превратившись из мраморной Галатеи в любопытную девушку, спросила: - Вы поняли, что это значит: «вдвое меньше»?
        - Это значит, - разъяснил я, - что машина, исчезнувшая в прошлый раз, «таяла» не три секунды, а шесть.
        Я знал, что говорил. В милиции не удивились на первый взгляд идиотскому телефонному сообщению. Значит, удивление было раньше. Когда? Вчера, три дня назад, в прошлом месяце. Короче, когда на исчезновение автомобиля понадобилось шесть секунд. Стало быть, в Москве пропадают машины. Пропадают бесследно и загадочно, вопреки всяким законам логики. Да при чём здесь логика: этот феномен даже физика не объяснит. А стало быть, действует не вор-одиночка и не шайка преступников (там-то всё реально, понятно и, в конце концов, наказуемо!), а некая «сверхъестественная» сила, которую милиции не поймать. В последнем я был твёрдо убеждён: попробуй излови невидимку - не уэллсовского (во плоти и крови), а вообще несуществующего… Тут я поискал определение этому несуществующему, не нашёл и спросил девушку Люду:
        - Вас тоже расспрашивали о происшествии?
        Она усмехнулась презрительно:
        - Нет, конечно. У меня же на лице написано: дура дурой. Ну что такая расскажет, если все и так в один голос твердят: исчезла, растаяла, растворилась…
        - А вы?
        - Я кивала, пока Ганька разорялся, поддакивала.
        - Значит, могли что-то добавить?
        - Могла.
        - И не добавили?
        - Зачем? Меня не спрашивали, а я не навязываюсь…
        Тут уж я возмутился. Мало того, что она увидела нечто, не замеченное даже вездесущим Ганей, она предпочла промолчать, а тем самым, быть может, притормозить следствие. В моей голове уже мелькали обличительные фразы о гражданском долге, о честности и правдивости, о высокой сознательности, наконец, но высказать их я не успел. Она чуть наклонилась ко мне, спросила негромко:
        - Вас как зовут? Ганя не счёл нужным познакомить нас…
        - Володя, - ответил я.
        - Так вот, Володя, я - физик, как и ваш приятель. Но, в отличие от него, я не люблю делать поспешных выводов даже из того, что я видела или щупала. Тем более, не очень-то я уверена в том, что видела…
        Я несколько опешил: всё сказанное ею казалось разумным во-первых, расчётливым во-вторых, логичным в-третьих и уж никак не соответствовало кукольной внешности девицы. Про таких длинноволосых волооких «хиппи» любят говорить, как о пропащих, безнадёжных и никчемушных людишках. Девушка Люда несомненно отличалась от подобного стандартного образа молодой особы. И, честно говоря, неплохо зная Ганю, я не очень представлял себе, что его привлекает в девушке: современная внешность или холодный ум, которого порой так не хватало ему самому.
        - Что же вы видели? - уважительно поинтересовался я. - Поделитесь всеведением…
        - Какое там всеведение, - отмахнулась она. - Простая наблюдательность. Водитель не зря затормозил. Стекло в машине было спущено, и я заметила его лицо: оно выражало даже не удивление - ужас. Значит, он видел нечто, не видимое нам.
        Это уже было «что-то». Как бы загадочно ни выглядело таинственное исчезновение для нас, зрителей, для пропавшего автомобилиста всё было реально. Ну, я не отрицаю, конечно, возможности галлюцинаций, каких-то видений, «внезапно разверстой бездны», но ведь видел он эту бездну, видел и испугался, если девушка Люда не сочиняет.
        - Я не вру, - сказала девушка Люда и засмеялась, наслаждаясь моим изумлением. - Не бойтесь, не бойтесь, я не телепат. Просто вашей мимике сам Марсель Марсо может позавидовать: всё понятно. Жене вашей, должно быть, хорошо…
        У моей жены на этот счёт имелось другое мнение, поэтому я быстро вернул разговор в наезженную колею:
        - Два вопроса, Люда: почему вы не уверены в том, что видели, и почему всё-таки ничего не сказали следователю?
        - Не сказала как раз потому, что не уверена. А не уверена… - тут она помялась, - он ехал быстро, могло и померещиться, и потом меня этот тип отвлёк…
        - Какой тип?
        - Ну свидетель… Мордатый, в майке…
        - Как отвлёк?
        - Он у аптеки стоял, довольно далеко от перекрёстка - метров сорок, пожалуй. А когда водитель тормозить начал - он с визгом тормозил, у Савёловского слышно было! - этот тип побежал к перекрёстку. И успел добежать до того, как машина исчезла. Ничего себе скорость?
        Я прикинул: сорок метров за три секунды… Мировой рекорд на сотке при такой скорости будет равен где-нибудь секундам восьми. И впрямь фантастика!
        - Это раз, - продолжала Люда. - Но есть и два! Когда «Москвич» начал таять, тип в майке почему-то хлопнул в ладоши.
        - Может, от удивления?
        - Может, от удивления, - холодно согласилась Люда. - Я ведь не обсуждаю его действия, а лишь объясняю, что меня отвлекло. Хотя это и странно, не правда ли?
        Что правда, то правда: действия «типа в майке» наводили на размышления. Но размышления я решил оставить на потом. Антиобщественный поступок Люды следовало достойно исправить.
        - Будем звонить в милицию. Иногда даже домыслы что-то подсказывают следствию.
        - Пожалуй, вы правы, - согласилась Люда, но тут же добавила: - Только не думайте, что вы меня убедили.
        - Я не думаю. Просто в вас проснулась гражданская совесть.
        - Ах, при чём здесь совесть, - поморщилась Люда: в отличие от Гани она явно не любила красивых фраз. - Я вот о чём подумала: если поведение «типа» как-то связано с исчезновением машины, то следует подробно восстановить картину первого случая.
        У Люды, как говорится, «котелок варил». Не было ли тогда среди свидетелей первой пропажи (или они сами его заметили) такого же «типа в майке»? Ну не обязательно такого же, может быть, другого - в рубашке, к примеру. Но чтобы он так же странно реагировал на происшествие. В конце концов, должна же как-то объясняться эта фантастика, научно объясняться, без скидок на происки высших сил. Вот и следователь сказал что-то про институт, в который надо позвонить, я сам слышал. Значит, милиция тоже ищет научное объяснение…
        Я протянул руку к телефону, и в этот момент он зазвонил сам.
        - Снимите трубку! - заорал из кухни Ганя. - У меня кофе на плиту убежал.
        - Вот безрукий! - в который раз посетовал я и снял трубку.
        - Володя? - поинтересовались на том конце провода. Голос был мягкий и вкрадчивый, и я не узнал его, не вспомнил, спросил раздражённо:
        - Кто говорит?
        - Какая разница, Володенька? - удивился голос. - Ну, знакомый, незнакомый - разве это меняет дело. Я, собственно, вот зачем вас беспокою: не надо ходить в милицию. И звонить тоже не надо.
        Терпеть не могу телефонных розыгрышей. Я так обозлился, что даже не понял: «голос» отлично знает, о чём мы говорили с Людой.
        - Слушайте, - заорал я, - кто вы такой, чтобы давать советы?
        - Тихо! - оборвал меня голос в телефоне. - Не на базаре; орать-то зачем? Я же не настаиваю, я только советую, а вы вольны не принять совет. Хотя и зря: что вам скажут в милиции? Ничего не скажут. А я скажу: был среди свидетелей первого исчезновения маленький старичок в панамке, некто Кокшенов Михаил Михайлович. Так он, говорят, крикнул что-то, когда машина пропала. И, между прочим, не «Москвич» разваленный пропал, а новенькие «Жигули». Вот так-то, Володя, - отечески добавил голос, и в трубке щёлкнуло. Я ошалело смотрел на неё.
        - Вы положите трубку, - сказала Люда. - Отбой. Слышите, гудки…
        Я осторожно положил трубку на рычаг, сел оглушённый: ну и дела…
        - Может, всё-таки расскажете, кто звонил? - спросила Люда, и Ганя, появившийся в комнате с подносом в руках, тоже спросил:
        - Кто это был?
        - Не знаю, - только и сказал я.
        А что, я и в самом деле не знал моего собеседника. А он меня знал. И что самое странное, он отлично знал всё, о чём мы здесь говорили: и о милиции и о свидетелях. Я невольно подумал, что фантастика не закончилась с исчезновением машины. Она продолжалась и с телефонным звонком - как раз в тот момент, когда я решил позвонить в милицию. Она продолжалась и в разговоре, и даже в ехидном сообщении о старичке в панамке: пользуйтесь, мол, дорогие товарищи, ищите, если сумеете. Тут меня осенила совсем уже вздорная мысль.
        Я встал и посмотрел в окно: за столиком, намертво врытым в сухую землю, резвились доминошники. «Рыба!» - кричали они и с силой хлопали о выщербленную крышку стола пластмассовыми костяшками. А может быть, они кричали не «рыба», а, например, «дубль-три» - не знаю, не специалист. Да и неважно это. А важно то, что среди них резвился и орал тот самый «тип в майке», который час назад побил мировой рекорд в беге на короткие дистанции.
        - Так я и думал! - застонал я и упал в кресло.
        - Что вы думали? - встревожился Ганя.
        - Ты в окно посмотри - поймёшь.
        Он поставил на письменный стол поднос с кофейником и чашками, высунулся в окно. Люда тоже не поленилась последовать моему совету. Небольшим удовлетворением моей психике послужило явное изумление, исказившее её невозмутимое кукольное личико: она узнала свидетеля.
        А Ганька не удивился. Он не присутствовал при нашем с ней разговоре и не связывал «типа» с преступлением. Я не оговорился: именно с преступлением, иначе как же назвать эту историю?
        - Ну и что? - спросил Ганя. - Может, он здесь живёт.
        Это была здравая мысль, и её следовало проверить.
        Лифтёрша тётя Варя обладала неоценимым достоинством: она знала наизусть анкетные данные всех жильцов нашего кооперативного и соседнего ведомственного дома. И, как справочная «09», всегда готова была поделиться своими знаниями с хорошим человеком. Я, с точки зрения тёти Вари, хороший человек: семейный и с положением. Естественно, Ганьку она даже за человека не считала. Вот почему на свидание с лифтёршей отправился я, хороший человек.
        - Как здоровье? - спросил я вежливо.
        Тётя Варя оторвалась от вязания (по-моему, она всю жизнь вязала и вяжет один бесконечный носок. Или варежку, но тоже одну и ту же: та же пряжа, те же спицы, та же сосредоточенно-вдумчивая поза) и спросила недипломатично:
        - Узнать чего хочешь?
        Я не стал отрицать очевидного и сказал, что интересуюсь четвёркой доминошников: дескать, давно мечтаю изучить эту увлекательную игру, ищу подходы к сборной двора.
        - Какая же это сборная? - возмутилась тётя Варя. - Тут только Мишка-слесарь и Неустроев из тринадцатой квартиры с нашего двора. Тот лысый - Мишкин приятель из Черемушек. А мужик в майке и вовсе не наш. Первый раз вижу. Ты уж до субботы потерпи: вот тогда и вправду сборная играть будет. И не одна…
        Я обещал лифтёрше потерпеть до субботы и вернулся в квартиру.
        - Ну как? - сразу спросил нетерпеливый Ганя. Своим поспешным любопытством он здорово помогал Люде сохранять нелюбопытную сдержанность.
        - Никак, - ответил я и процитировал лифтёршу: - «Мужик в майке и вовсе не наш».
        Люда, видимо, уже познакомила Ганю с нашими предположениями, потому что он стукнул кулаком по столу - кофейные чашки подпрыгнули! - сказал расстроенно:
        - Следит за нами, подлец!
        Вероятно, так оно и было: сначала он крутился около нас там, на месте происшествия, потом явился во двор. Даже загадочный телефонный звонок я готов был приписать «типу в майке». И в самом деле, кто же ещё знал о том, что мы интересуемся исчезновением машины? Да никто не знал. А «тип» подслушал наш разговор у квасной бочки. Более того, ухитрился подслушать его продолжение в Ганиной комнате. Как он это сделал - ещё одна загадка, думаю, непосредственно связанная с первой. Но если первую разгадывает милиция с каким-то научным институтом, то вторая - целиком наша. И никто не сможет помешать нам её расследовать…
        - Слушайте! - Ганю осенило. - Давайте всё-таки позвоним в милицию. Дозвонимся - хорошо, сообщим о «типе» и о его угрозах. А если опять встречный звонок помешает, значит, «тип» и вправду телепат.
        - А я его покараулю, - сказала Люда.
        Действительно, если вкрадчивый телефонный голос принадлежал нашему преследователю, то, стало быть, в тот момент он в домино играть не мог. Как я ни уважаю его предполагаемые сверхчеловеческие способности, в раздвоение личности не поверю, не убеждайте. Я снова подошёл к телефону и снял трубку. В ней застыла тишина - ни гудков, ни привычного потрескивания, Я пощёлкал рычагом - никакого эффекта.
        - Похоже, у тебя телефон не работает, - сказал я Гане.
        Ганя тоже послушал тишину и высказал предположение:
        - Это он его поломал.
        - Не говори глупости, - возмутился я. - Как, по-твоему, он мог это сделать?
        - А так: позвонил и отключил.
        - Значит, он всемогущ?
        Тут рациональная Люда неожиданно встала на защиту Гани:
        - Вы отрицаете такое предположение? Лично я - нет. Он, конечно, не всемогущ, но может значительно больше, чем обычный человек.
        - Новый супермен, - сыронизировал я, но ирония вышла какой-то слабой и неубедительной.
        - Нет, не супермен. Но почему бы вам не предположить, что он так или иначе связан с пропажей машины? Что это не вульгарная кража, а хорошо поставленный опыт.
        - Был бы опыт, милицию вызывать не пришлось бы…
        - А если это не наш опыт?
        - Чей же тогда? Учёный-маньяк из некой капстраны, жаждущий мирового господства, так, что ли?
        - Глупо, - сказала Люда, - пошло и глупо. Пишите об этом в своих рассказах, может, кто и поверит.
        - А кто поверит в ваши бредни об экспериментаторах из чужого мира? - Я обозлился и не заметил, как высказал собственную догадку: Люда ещё не успела ничего объяснить. Конечно, она тут же воспользовалась моим промахом:
        - Вот видите, вы сами верите в эти «бредни». Верите, верите: это же ваша идея.
        Ганька гнусно хихикнул и сунул кулак в рот: сдерживался воспитанный мальчик. Я хотел его осадить, но понял, что уже остыл, перегорел. Да и догадка моя не лишена оснований, если вспомнить о недавних приключениях в пространственном мешке, связывающем два мира, две Земли. Но раз так, значит, пропажа машин - запланированная часть опыта. Или незапланированная, так сказать, побочный эффект. Непредусмотренный расчётами. Но и в том и в другом случаях они должны вернуться назад, иначе пропадает тайна эксперимента. А в сохранении тайны они - участники опыта - явно заинтересованы. Подумайте сами: мы двое - Ганя и я - случайно открыли существование пространственного мешка, волею чего-то непонятного соединившегося с моей квартирой. Будем считать - это только рабочая гипотеза, - что наше невольное «открытие» совсем не входило в планы тех, кто управляет «мешком». Однако два свидетеля ещё не опасны: кто им поверит, да и видели они, в общем, не слишком много, чтобы их выводы переросли зыбкий уровень домыслов и догадок. Точно так же рассуждали мы с Ганей, когда решили не рассказывать никому о нашем приключении.
Ганька слова не сдержал, поделился с Людой. Но сие не беда: она девочка умная и попусту не болтает.
        Но кто бы мог подумать, что свидетелем «побочного эффекта» с машиной окажется тот же Ганя? И что он немедленно посвятит меня в суть происшедшего. Это совпадение может вызвать у нас соответствующие ассоциации, натолкнуть на разумные выводы. Причём только нас двоих натолкнуть: ни милиция, ни товарищи из института не гуляли по улочке с двумя рядами дощатых домов, а стало быть, никак не связывают пропажу машин с существованием некоего соседнего мира. А мы связываем это несомненно. Значит, мы стали опасны. Значит, за нами нужно последить. И последнее «значит» - «тип в майке» оттуда…
        - Ну-ка проверь телефон, - сказал я Гане.
        Телефон молчал по-прежнему, и нам оставалось только одно. Во всяком случае, мне так казалось, что одно.
        Я подошёл во дворе к доминошникам и спросил тихонько «типа в майке»:
        - Можно вас на минуточку?
        Он обернулся испуганно, но, увидев меня, а позади - Люду с Ганей, заулыбался:
        - А-а, свидетели… Ну, чего?
        Он подошёл к нам, смешно косолапя и переваливаясь - грузчик или матрос, где ему сотку за восемь секунд одолеть! - спросил (вот тоже: «подошёл и спросил»):
        - Может, обсудить происшествие желаете? Так без полбанки трудненько будет…
        - Обойдётесь, - строго сказала Люда, а вечно спешащий Ганька перебил её, бухнул:
        - Вы зачем нам телефон испортили?
        Даже я оторопел от Ганькиного заявления, а «тип» - так тот прямо глаза на лоб вытаращил:
        - Какой телефон? Ты что, малый, в уме?
        - Он шутит, - исправила положение Люда, - он у нас шутник, балагур. Вы не обращайте внимания.
        - Почему не обращать, - заорал обиженный Ганя, - ещё как обращать! - Он рванулся к «типу», схватил его за майку: - Ты почему машину увёл, гад?
        Я невольно оглянулся: не слышит ли кто? Но двор в эту жаркую обеденную пору был пуст, а трое оставшихся доминошников, собрав чёрные костяшки игры, уже шли по своим квартирам.
        «Тип в майке» легко отодрал от себя Ганины руки, сказал высокомерно:
        - Опомнитесь, юноша! Мне странно слушать ваши намёки… - И чёрт бы меня подрал, если он говорил не тем знакомым баритоном, который полчаса назад звучал в телефонной трубке.
        А «тип» словно понял что-то, подмигнул мне хитро - мол, вспомнил, Володя, ну и молодец! - хлопнул в ладоши и… пропал. А потом появился вновь - уже у ворот на улицу, помахал нам и скрылся в воротах. И догонять его было бы так же бессмысленно, как бессмысленно оказалось Ганькино упрямое любопытство.
        Но Ганя, видно, считал иначе. Он рванулся вперёд, протопал по высохшему газону, пугнул из-под куста дворовую бесхозную кошку и вдруг притормозил у ворот, оглянулся растерянно, потом махнул рукой и… тоже пропал.
        Этого я перенести не мог, крикнул оторопевшей Люде:
        - Стойте здесь!
        Побежал к воротам в предвкушении чуда и не ошибся: чудо начиналось сразу от полутёмной, прохладной даже в тридцатиградусную жару арки ворот. За ней - как это было всегда! - не шумела Лесная улица, за ней стояла сонная и тугая тишина, да и сама арка напоминала скорее вход в подземный гараж: асфальт, полого уходящий вниз, непрозрачная темнота, чуть подсвеченная тусклым вольфрамом электрической лампочки, подвешенной к своду.
        Я осторожно вошёл в этот «гараж», в темноту. Собственно, особой темноты не было: тоннель - а больше всего это сооружение походило на тоннель - освещался слабым желтоватым светом, как и у входа. Только у входа висела лампочка, а здесь свет шёл ниоткуда, что в моём представлении вполне соответствовало атрибутам чуда. Идти было легко, и я довольно быстро пробежал метров двести до первого поворота. Отсюда под прямым углом уходил в жёлтую темноту такой же тоннель. Возвращаться было глупо, да и Ганька явно ушёл дальше, и я свернул в новый коридор-тоннель. Он тоже тянулся не более двухсот метров и в конце так же под прямым углом заворачивал в сторону. Потом я жалел, что не осмотрел как следует стены и пол тоннеля, из чего они сделаны. Но тогда мне было не до осмотров: я торопился догнать Ганю. То есть это я так себя убеждал, а на самом деле мной владело то боязливое любопытство, которое иногда приводит к поразительным открытиям.
        Поразительное открытие я сделал в конце третьего двухсотметрового отрезка. Коридор внезапно сузился и посветлел. Белый квадрат обрезал его по периметру. Я вошёл в квадрат и… натолкнулся на Ганю. Ганя стоял посреди незнакомой комнаты и смотрел в окно. Из окна виднелись последние этажи нашей кооперативной башни, и я понял, что, если подойти к окну, увидишь пустой двор, засохшие клумбы на жёлто-зелёном газоне, поодаль - коробочки гаражей. Короче, мы попали в одну из квартир соседнего дома, отделявшего наш двор от гомона Лесной улицы. Вот так: вошли в арку под этим домом, долго и нудно спускались куда-то вниз, а очутились в том же доме, но несколькими этажами выше.
        «Как мы здесь очутились?» - я только хотел спросить, но не успел: Ганька приложил палец к губам, зашипел:
        - Тс-с!
        Где-то, видимо на кухне, пела женщина. То есть пением это назвать было трудно: женщина что-то готовила и вполголоса сама себе напевала.
        - А сейчас замесим тесто… - натужно голосила она. Бухнуло что-то тяжёлое. - Ох, тяжёлая кастрюля, просто руки оборвались! - Потекла вода из крана, звонко разбиваясь об эмаль раковины. - Сейчас мы руки вымоем и полотенцем вытрем!
        - Женщина перешла на плясовой ритм, и Ганька махнул мне: мол, идём, больше стоять нельзя.
        На цыпочках мы вышли в переднюю. Женщина на кухне перестала петь. Мы замерли. В желудке у меня противно заныло, похолодело, лопнуло и оборвалось: я впервые чувствовал себя вором. Чувство оказалось малоприятным. Женщина помолчала секунду и снова запела:
        - Видно, померещилось что-то от жары… - Подумала чуть-чуть, закончила в рифму: - Отдохнуть мне надо бы, видно, до поры. - Засмеялась, довольная.
        Нас совсем не устраивал её предполагаемый отдых. Я толкнул Ганю в бок. Он дёрнулся, потянул за язычок замка. Мы снова замерли в страхе, но дверь не скрипнула, открылась бесшумно, и мы выскользнули на площадку, бросились бежать по лестнице, уже не осторожничая, громыхали подошвами по ступенькам. Внизу остановились, перевели дыхание. Я спросил:
        - Какой был этаж?
        - Десятый. - Ганя облизнул пересохшие губы. - Ну и дела…
        Глубокомысленное замечание его как бы подвело черту под нашими приключениями: ворота вновь стали воротами и за ними всё так же шумела улица, громыхал трамвай номер пять и орали про футбол любители крепких напитков. Люда послушно стояла там, где я её оставил, ждала.
        Доминошники снова заняли позицию за столиком под берёзой, но то были другие доминошники, и нашего «типа» среди них не оказалось.
        - Чудо окончилось, - сказал я, - пошли подводить итоги.
        Мы расселись по креслам в Ганиной комнате, выпили в молчании остывший кофе, закурили вкусные сигареты «Пэл мэл», которые Ганя взял из кабинета отца-композитора, и я рассказал Люде о тёмном трехсекционном тоннеле за аркой ворот.
        - Что ты, физик, думаешь о нашем путешествии? - Я намеренно начал с путешествия, оставив истории с машинами на потом.
        - Мы опять выскочили из нашего мира.
        - Согласен. Куда выскочили?
        Он пожал плечами:
        - В очередной «мешок».
        - Предположим. Но тебе не кажется, что «мешок» на этот раз искусственного происхождения?
        - Кажется. Только зачем он нужен?
        - Разумный вопрос. Давай-ка ответим на него, а потом подумаем о том, как тоннель связан с пропавшими машинами.
        - Думаете, связан?
        - Конечно.
        Тут Люда подала голос:
        - Меня не оставляет ощущение, что «тип в майке» пошутил с вами. Устроил вам прогулку по четвёртому измерению.
        - Основания? - Я был строг с оппонентами.
        - Очевидная бессмысленность путешествия!
        - Тогда цель шутки?
        - У шутки может не быть цели, на то она и шутка. Но, если хотите: чтобы вы, наконец, прекратили лезть в чужие дела.
        Люда была невежлива, но справедлива. Мы, конечно, мешали кому-то и нам сунули «конфетку»: полакомьтесь, ребятки. Но «конфетка» эта казалась мне вынутой из той же коробки, что и случай с машинами. Логика такова: вы хотите узнать, как это делается? Пожалуйста, погуляйте по тоннелю. Вот так и машины пропадали, понятно?
        - Не очень понятно… Как же всё-таки пропадали?
        Я поделился сомнениями с ребятами. Люда в ответ только плечами пожала:
        - Вас принцип интересует? Да разве в нём дело? Главное - цель опыта. А она-то мне неясна.
        - А принцип ясен? - Тут даже Ганя не выдержал.
        - Ясен. - Люда оставалась невозмутимой. - Например, треугольник Пенроузов.
        Сумасшедший Ганя вскочил с кресла, обнял Люду, чмокнул в щёку, заорал радостно:
        - Ну, Людка! Ну, молодец! Это же гениально просто, а я, дурак, не допёр…
        Я тоже «не допёр» и тоже почувствовал себя дураком.
        - Ладно, гении, сдаюсь. Объясните непосвящённому вашу абракадабру.
        Видно, потому, что догадка пришла не к нему, а к Люде, Ганя не стал выламываться, по своему обыкновению, и объяснил:
        - Это одна из так называемых «невозможных фигур». Представьте себе модель нашего тоннеля: два перпендикулярных бруска в одной плоскости. Третий брусок перпендикулярен второму и образует с ним другую плоскость, тоже перпендикулярную первой. Если посмотреть на эту фигуру в определённом ракурсе, то наш глаз соединит в одной точке два свободных бруска. Получится треугольник, вернее, проекция на плоскость треугольника, составленного из прямоугольных брусков. - Тут Ганя вооружился карандашом и нарисовал «невозможную фигуру». Вот эту, я сохранил рисунок:
        Потом перевернул листок бумаги и начертил мне ещё одну картинку. Вот эту:
        - А вот так она выглядит на самом деле. - Ганя полюбовался на рисунки. - Здорово, а?
        - Здорово, - согласился я. - Очень впечатляет. Но какое отношение всё это имеет к нам?
        Ганя хотел было ответить, но вмешалась Люда.
        - Я считала, что вы соображаете быстрее, - презрительно сказала она, и я молча проглотил явное оскорбление: мне хотелось узнать, что они придумали. - Ваш тоннель - трёхмерная модель четырёхмерной фигуры, с помощью которой машины перемещались в пространстве.
        Я, конечно, был глуповат, а она умна, образованна, пытлива, изобретательна и ещё миллион определений из толкового словаря. Я был глуповат и нахален. Я честно признался:
        - Ничего не понял. Как мы попали на десятый этаж?
        Ганя тяжело вздохнул и сказал Люде:
        - Дай я ему объясню. Может, поймёт… Мы прошли по трём коридорам, эквивалентным трём брускам треугольника Пенроузов, и очутились в точке их мнимого касания. Точка эта - квартира с поющей тёткой - находится как раз на одной вертикали с воротами.
        - А почему мы не почувствовали подъёма?
        Ганя решил быть таким же терпеливым, как Макаренко, Корчак и Сухомлинский, вместе взятые.
        - Потому что в четвёртом измерении, где мнимое касание становится действительным, все стороны треугольника лежат в одной горизонтальной плоскости.
        Принцип треугольника и нашего путешествия я, кажется, понял. Оставалось неясным ещё одно:
        - А при чём здесь машины?
        - При том, что они путешествовали по такому же «тоннелю-треугольнику».
        - Куда путешествовали?
        - Откуда я знаю? - огрызнулся Ганя, а девушка Люда сказала мягко:
        - Вот это я и назвала целью опыта. Как видите, мы не знаем её.
        У меня, непонятливого, кажется, созревала догадка.
        - Скажите мне, - начал я, - чем этот ваш треугольник прогрессивнее лифта? По-моему, на лифте удобнее…
        - А вот прогрессивнее! - упёрся Ганя. - Четвёртая координата может быть сколько угодно малой, остальные три от этого не изменятся. Значит, по одному и тому же - по размеру, конечно! - «треугольнику» мы попадаем из ворот на десятый этаж и, скажем, из Москвы в Гонолулу. В Гонолулу, - повторил он, будто прислушиваясь к звонкому названию, и вдруг хлопнул в ладоши, совсем как «тип в майке»: - Дураки мы, Людка! Вот же она, цель опыта! - Он восторженно заходил по комнате, натыкаясь на кресла. - Мгновенное перемещение в пространстве! Земля - Марс за минуту! Проводите уикенд только на Гавайях! Каково, а?
        Перспектива и впрямь была радужной. Даже Люда милостиво заметила:
        - А ты ничего, соображаешь…
        - Ещё бы! - Но вдруг радость его поубавилась, он сказал озабоченно: - Да, а машины… Куда машины девались?
        - Никуда не девались, - предположил я. - Стоят себе в гаражах, а владельцы их дух переводят. Опыт-то кончился…
        И тут у входной двери забулькал звонок.
        Я первый раз видел Ганю таким растерянным. Он смотрел на нас с испугом, с недоумением, с ужасом, если хотите, а сзади - в дверях - улыбался нам лейтенант милиции, в светло-серой летней форменке, в руках чёрный чемоданчик-атташе. А час назад он ходил по двору в синей майке и небрежно совершал нуль-транспортировку от доминошного столика до ворот на Лесную.
        Честно говоря, я подумал так и тут же отбросил вздорную мысль: не может быть такого, не верю! Это обыкновенный оперативник из МУРа, а тот «тип» давно убрался в свой мир по треугольнику Пенроузов. А то, что похожи они, так разве ж нет на белом свете похожих людей? Ещё как есть. Даже двойники попадаются.
        А лейтенант отодвинул Ганю, прошёл в комнату, поставил на стол чемодан.
        - Здравствуйте, товарищи, - сказал он, и голос его совсем не походил на загадочный телефонный баритон. - Я Королёв, из МУРа. - Он отстегнул пуговицу на кармашке и протянул мне удостоверение. В удостоверении было сказано, что Королёв Сергей Николаевич является следователем Московского уголовного розыска. - Я по поводу машин. К вам, - он кивнул Гане и Люде. - Тут вот какая штука; нашлись машины.
        - Где наелись? - подался вперёд я.
        - В том-то и странность, что в своих гаражах они были.
        - А водители?
        - А водители ничего не знают. Твердят в один голос: жара, померещилось что-то, на секунду сознание потеряли, не помнят, как до дому доехали. Говорят, будто чёрная дырка появилась перед радиатором, а вокруг - кольцо белое, ну, бублик такой. Вот тут-то и сознание долой! - Он засмеялся негромко.
        - А к вам я забежал, чтобы передать: мол, не волнуйтесь, никуда вас не вызовут. Дело, как говорится, закончено. Ну, извините за беспокойство, я пошёл.
        Он взял чемоданчик, помахал мне - почему-то только мне! - хлопнул в ладоши и… пропал.
        Ганя рванулся к двери, распахнул её, выбежал во двор, потом вернулся, сказал расстроенный.
        - Никого.
        - А ты догнать его хотел? - усмехнулся я. - Напрасный труд. Когда мы им снова понадобимся - не дай бог, скоро! - они сами нас найдут.
        Я не ошибся. Но это уже совсем другая история.
        3.Аномалия
        Однажды в жизнь каждого человека приходит нечто странное, непонятное, почти мистическое. А может, и без «почти» - просто мистическое. Ну попробуйте, пошарьте в памяти, напрягитесь, вспомните - и тогда всплывёт наружу тот самый заветный случай, который не объяснит ни физика, ни философия, ни логика ваша замечательная, и придётся вам всерьёз подумать о некой «высшей силе». О её происках. А ведь нет её, нет - доказано научно, в неё сейчас даже бабки не верят и лишь по ветхой привычке ставят жёлтые свечки у жёлтых иконных риз.
        Давайте назовём это странное «аномалией» - красивым заграничным словом. Давайте назовём его так и признаем, что аномалия эта самая существует повсеместно. Как говорится, киньте в того камень, кто безгрешен. То есть не страдал от аномалии. Нет таких на нашем реальном белом свете - и точка. Другое дело, что проявляется она по-разному: у кого побольше, у кого - чуть-чуть. А у кого-то от красивого заграничного слова дрожат коленки. Не в переносном смысле - буквально.
        Вот я, например, виляю коленками целый день. То есть, если быть точным, полдня, ибо поначалу я свою аномалию не замечал, потом не принимал всерьёз, усмехался с опаской и себя успокаивал: мол, бывает же ерунда, ничего страшного, прими снотворное и спи до утра. А потом всё началось, как пишут в классических романах, с новой силой, и вот тут-то я испугался.
        Но в чём же дело? Что заставило меня «праздновать труса», как пишут в тех же романах?
        А началось всё с того, что утром я отправился к себе в редакцию. Вышел из подъезда, завёл «Жигулёнок», порулил задом сквозь строй «проклятых» автособственников и ненароком вспомнил о портфеле с рукописью статьи, забытом в квартире. Ну, тормознул, глушить двигатель не стал, пошёл за портфелем.
        - Теперь пути не будет, - недружелюбно сказала жена.
        Она не любила, когда я возвращался с полдороги: над ней довлела темнота её далёких суеверных пращуров.
        - Не говори глупостей, - не менее недружелюбно сказал я.
        Мои пращуры, по моему убеждению, были высококультурными передовыми людьми.
        Я кинул портфель на заднее сиденье и врубил первую передачу. Сначала я выехал со двора через арку, поехал по Лесной вдоль трамвайных путей, честно постоял у светофора, перемахнул через Новослободскую и вырулил на Палиху. Тут меня подстерегла мелкая неприятность в виде запрещающего знака, более известного под названием «кирпич»: на Палихе вскрыли асфальт и прокладывали трубы, Тогда я развернулся, въехал на Сущевскую и снова затормозил: на столбе торчал «кирпич», а за ним ревел бульдозер и командовал некто в бумажной шапке, видимо мастер. Дорожники прилежно выполняли план. Предсказание жены сбывалось.
        Я посмеялся над забавным совпадением, опять развернулся и через Пушкинскую и Трубную площади добрался до Цветного бульвара. Около пельменной стояли две «Волги» - обе здорово побитые, жёлтый фургончик ГАИ, и несколько милиционеров сосредоточенно гуляли по мостовой.
        Пути не было.
        Вежливый старшина разъяснил мне, что на Садовое кольцо я могу успешно выехать через Трубную улицу.
        - Я не хочу на Садовое, - взмолился я. - У меня редакция на Цветном бульваре у Самотеки, знаете?
        Старшина знал, но знание его ничего не изменило.
        - Подождите полчасика, - сказал он, - тогда и проедете. А хотите - оставьте машину здесь, потом подгоните.
        Второй совет был разумным, и, заперев машину, я пошёл к редакции пешком. Пробыл я там недолго-час или полтора, а когда вышел обратно на улицу, то увидел своего вездесущего соседа Ганю. Он стоял у стенда с газетой и ел мороженое-трубочку за двадцать восемь копеек.
        - Ты что здесь делаешь? - спросил я.
        - Людку жду, - сообщил он. - Мы в «Мир» идём на венгерский детектив со жгучими тайнами.
        - Проводи до машины. Есть время?
        - Время-то есть, - согласился он. - А что это вы невесть где машину бросаете?
        - Авария была, - объяснил я, - ну и не пускали. Да это здесь рядом, не утомишься…
        Мы неторопливо шли - дело к осени, погода тёплая, куда спешить-то? - беседовали о возвышенном. Ганька лизал мороженое, рассказывал байки о тяжёлой студенческой жизни.
        - Говорят, на экзамен идти - надо пятак под пятку положить, - делился он, - а накануне, соответственно, не бриться, не мыться. Очень помогает…
        - Это точно, - не возражал я. - Особенно если долго не мыться: ни один преподаватель не выдержит.
        - Вам всё смешки, - обиделся студент, - а приметы эти проверены временем. И лучшими людьми.
        Я уже забыл о своём утреннем приключении с приметой.
        - Всё фольклор, - беспечно резвился я, - бабкины бредни. Стыдно, физик, и одновременно тревожно за твой пошатнувшийся моральный облик. Ландау в приметы не верил.
        - А Эйнштейн верил, - упрямо тянул Ганя, - и Крукс верил.
        Из открытой двери подъезда вылетела чёрная кошка, пронеслась перед нами, довольно смело перемахнула проезжую часть и скрылась за чугунным заборчиком бульвара. Ганя остановился и сказал торжествующе:
        - Кошка!
        - Вижу, - не стал спорить я.
        - Чёрная, - продолжил объяснения Ганя.
        И здесь я не нашёл возражений:
        - Очень точное наблюдение.
        - Я дальше не пойду, - объявил Ганя. - Чёрная кошка - к несчастью.
        - К большому или маленькому?
        Ганя помялся:
        - Не знаю… К маленькому, наверно…
        - Так что ж, обратно пойдём?
        - Нет, почему? Надо подождать, пока кто-нибудь раньше нас пройдёт здесь, и… заклятье снято.
        - А если я первый пройду?
        - Валяйте, - разрешил Ганя. - Вам же хуже…
        Я храбро пересёк невидимый кошкин след, и Ганя присоединился ко мне.
        - Где же несчастье?
        - Будет, - успокоил Ганя. - Не торопите события.
        Без приключений мы дошли до моего «Жигулёнка», я отпер дверцу и сел.
        - Привет, физик. Вечерком поделюсь несчастьем.
        - Ага, - рассеянно сказал Ганя: он изучал переднее колесо машины. - А когда это у вас колпак спёрли?
        - Как спёрли? - Я выскочил на мостовую: так и есть, правое переднее колесо демонстрировало обнажённые гайки крепления. Колпака не было.
        Я обошёл машину: увели только один колпак; видно, вор попался совестливый. А может, ему и нужен был всего один - кто теперь узнает?
        - Вот вам и несчастье, - сказал мстительный Ганя. - Как вы считаете: большое или маленькое?
        - Это как посмотреть… - Я, собственно, расстроился даже не от самого факта кражи, а от его непонятной связи с чёрной кошкой. Колпак, в конце концов, дело наживное: рублей шесть всего. Но при чём здесь приметы? Во-первых, утренние: с проклятым «пути не будет». Пути и вправду не было, не наврала примета. И с кошкой тоже всё вроде сходится…
        - Да вы не расстраивайтесь, - утешил Ганя. - Без колпака даже красивее.
        - Иди к чёрту! - вполне искренне сказал я, сел в автомобиль и уехал, оставив улыбающегося Ганю дожидаться своего венгерского детектива и волоокой девушки Люды.
        Кстати, уж она-то наверняка в приметы не верит: не тот характер. Да и я не верю; не верю, не старайтесь убедить. А всё случившееся - только нелепое совпадение, смешное совпадение. У вас, что ли, таких не бывало?
        Домой я доехал без примет, а стало быть, без приключений. Даже если оные приключения никак с приметами не связаны, я всё равно был доволен. Подсознательно, подсознательно - попробуйте, упрекните в суеверии. Да и вообще я слабоват по этой части: не знаю их, не знаком даже по литературным источникам. А лучший способ бороться с приметами - не знать их. Кто это сказал? Я это сказал.
        Дома я позвонил тихому старичку Ивану Васильевичу, чудо-старичку, всемогущему механику-умельцу, и пожаловался на воров.
        - Главное, чушь какая, - жаловался я, - чёрная кошка дорогу перебежала, потому и спёрли колпак.
        - Точно, - подтвердил чудо-старичок, - это уж как водится: не было бы кошки, был бы колпак.
        Тон его был настолько серьёзен, что я опешил даже.
        - Как здоровье, Иван Васильевич? Кошка-то перед самой машиной пробежала, колпак к тому времени давно на чужом колесе крутился. Где связь усмотрел?
        - Где надо, там усмотрел, - туманно сказал он, - тут всё связано спокон веку. Берегись примет, парень… А колпак помогу достать. Привет…
        Что они, сговорились все? Берегись, берегись, бережёного бог бережёт… Бережёного не спасает даже теория вероятности: бутерброд падает как вверх маслом, так и вниз. В среднем - пятьдесят процентов, вероятно. Но, вопреки разуму, в моём случае вероятность «маслом вниз» неуклонно росла.
        Я пошёл на, кухню, отрезал кусок хлеба и уронил нож. Вспомнил: к чему бы это? К гостю мужского пола.
        И даже не удивился, услышав звонок у двери. За дверью стоял улыбающийся Ганя. Один.
        - В кино мы не попали, - сообщил он.
        - Билетов не достали?
        - Ага.
        - Мороженое ели ассорти?
        - Нет, - сказал Ганя, не знакомый с текстами классических советских оперетт, - Людка не любит мороженое.
        - А кстати, где она? - спросил я и тут же сообразил: да и не могло её быть: я вилку-то не ронял.
        - Чего?
        - Вилку, говорю, не ронял. Значит, гостьи не должно быть. А нож уронил. Вот ты и пришёл…
        - А-а, - протянул Ганя, - логично. Она попозже придёт.
        - Без вилки?
        - Там видно будет, - туманно сказал он. - Может, и с вилкой.
        Нет уж, решил я про себя, больше примет не будет! Хватит с меня кошки, ремонтных работ и уроненного ножа. Но так, из чисто спортивного интереса, неплохо бы познакомиться с народными верованиями, всякими там суевериями, приметами всякими замечательными.
        - Скажи мне, физик, - начал я, - какие приметы ты проходил в средней общеобразовательной школе?
        - Я там предметы проходил, - плохо скаламбурил бездарный Ганька. - А вообще-то примет навалом - бери любую.
        - Дай мне первую попавшуюся, - сухо сказал я.
        - Да навалом их, - канючил Ганька, - ну навалом, и всё. Вот эта, например…
        Я был строг и неумолим:
        - Какая?
        - Ну, эта… вот такая… - Он вспомнил наконец и возликовал: - Соль к ссоре.
        Я подумал и решил:
        - Оставим на потом. Ссориться нам сейчас не с руки. Ещё что?
        - Да навалом, - опять начал тянуть физик. - Ну, это… три свечи к покойнику.
        Хорошая примета. Толковая. «Гуманная». Ради такой и эксперимент не жалко поставить.
        - Гони три свечи.
        Ганя сбегал домой и принёс деревянный подсвечник в виде парусника, в котором скривились от ветхости три красные свечки. Их ещё ни разу не зажигали, видимо считая украшением музыкального дома.
        Мы пошли на кухню, водрузили это сооружение на стол, и я пошарил на плите в поисках коробка спичек. Не знаю уж, как очутилась грязная вилка именно на плите, но я её, конечно же, смахнул на пол.
        - Ага! - заорал Ганя. - Вот вам и гостья.
        Я швырнул ему спички:
        - Зажигай! - поднял вилку, положил её в раковину, подумал с грустью: неужто сбудется?
        Свечки тускло и жалковато коптили, роняя на чистый пластик стола мутные красные капли воска или стеарина - из чего они там делаются? Мы молча ждали. Никто не умирал, хотя високосный год всё ещё буйствовал на планете. И тут в дверь позвонили.
        Ганя не стал упиваться сарказмом по поводу упавшей вилки, он только хмыкнул сдавленно, пошёл открывать и вернулся с Людой. Люда была чем-то взволнована.
        - Здравствуйте, - выпалила она. - Зачем вы свечки средь бела дня зажгли? Хотя нет, правильно: память есть память…
        - Чья память?
        - Джессупа.
        - Кого? - не понял я, а Ганя переспросил заинтересованно:
        - Райнера?
        Люда скорбно кивнула:
        - Разбился в автомобильной катастрофе. Сегодня утром.
        - Вот вам и покойник, - торжествующе сказал Ганя, а Люда не выдержала, возмутилась:
        - Как тебе не стыдно, Ганя!
        Гане стыдно не было. Ганя упивался победой, хотя, по совести, к нему она не имела отношения. Приметы сбывались одна за другой без исключений, и заслуги студента я в том не видел.
        - Кто такой Джессуп? - спросил я.
        - Певец, - объяснил Ганя, - с Дикого Запада. Король джаза. Правда, с голосом у него было не того, царство ему небесное…
        Вот вам и покойник. Ганя прав. Приметы не обманывали, хотя порой их приходилось «притягивать за уши». В самом деле, какое отношение имеет смерть какого-то заокеанского певца к нашим трём свечкам? Да никакого, не убеждайте. И всё-таки против факта не попрёшь: зажгли свечечки - объявился покойник. И пусть он объявился ещё утром, задолго до ритуального зажжения свечей, мы-то о нём узнали только сейчас. Нет, кажется, прав, прав Иван Васильевич: всё связано.
        И если до сих пор я относился к моим «приметным» совпадениям с некоторой долей иронии, то сейчас эта доля сильно уменьшилась, а если подумать, то и совсем исчезла. Судите сами, дорогие товарищи, какая ирония может быть, если любая из случайно выпавших или нарочно задуманных примет моментально исполняется, сбывается! Другое дело, что иной раз она сбывается с натяжкой - не без того! - но и придумывали их, приметы эти, бог знает когда, в незапамятные времена, при царе Горохе. С тех пор они состарились, видоизменились, кое в чём сдали свои позиции, но не исчезли, не умерли. Живут и действуют вовсю. И что самое противное, действуют на меня. Или со мной - не знаю уж, как правильно сказать. Выходит, я неожиданно превратился в пресловутого Макара, на которого валятся шишки, и если шишки эти пока бьют не слишком больно, так это как раз от примет и зависит.
        - Вот что, дети, - сказал я своим великовозрастным друзьям. - Со мной происходит нечто странное: вокруг меня образовался эпицентр некой аномалии, суть которой вы поняли. (Ганька хмыкнул, а Люда кивнула серьёзно - про колпак и дорожные работы он, видно, рассказал ей раньше, а про свечи с покойником только что разъяснил.) Аномалия эта касается только народных примет, которые сбываются точно. (Ганька опять хмыкнул, но серьёзная Люда строго на него посмотрела, и он притих.) Есть два выхода. Затаиться и ждать, пока аномалия кончится, - первый. И второй: лезть напролом, проверять приметы.
        - Альтернатива не из лёгких. - Учёная Люда знала много иностранных слов. - Во-первых, кто знает, когда она кончится. Может, вам на год затаиться придётся. Или на десять лет.
        - Или на всю жизнь, - вставил Ганя, но мы с Людой игнорировали реплику как явно неуместную.
        - Во-вторых, лезть напролом, - продолжала Люда, - тоже опасно. Приметы, насколько мне помнится, бывают разные, и неприятности от них тоже разные: и мелкие и крупные. Значит, надо искать компромисс.
        - Ну поищи, поищи, может, и сыщешь, - злорадно сказал Ганя, а я взмолился:
        - Людочка, милая, не все ведь приметы вредные, плохие. Есть же и приятные. Например: левая ладонь чешется - к деньгам.
        - У вас чешется? - быстро спросил Ганя.
        - Давно уже не чесалась, - признался я и вдруг почувствовал некий лёгкий зуд в левой ладони. Я с удивлением посмотрел на неё: ладонь как ладонь, морщинистая, вся в разных линиях - удачи там, жизни, в буграх Венеры и в прочей ерундовине. - Зачесалась…
        - Вы её о подбородок почешите, - посоветовал Ганя, - а то примета не подействует. Сведения точные, ещё бабка моя, Арина Родионовна, светлой памяти, говаривала…
        - Ганька, - сказал я, - чего ты врёшь? Арина Родионовна чужая бабка… - Но почесал ладонь всё-таки о подбородок.
        Я почесал, и мы помолчали. Потом я ещё почесал, и мы по-прежнему молчали, ждали: когда принесут деньги, много денег - мешками, подводами, автомобилями «КРАЗ-450». Денег не было. Ну никто не нёс, не стучал в дверь, не подсовывал ведомости, а в кирпичных стенках строители в наши дни клады оставляют редко.
        Вот так мы помолчали немножко, я тёр ладошку о небритый подбородок, а мстительный Ганя сказал:
        - Тю-тю денежки. И аномалия тю-тю.
        И в это время, как в хорошем детективе, зазвонил телефон.
        Я снял трубку и услышал голос моего редактора из одного узковедомственного издательства, иногда обращающегося к художественной литературе.
        - Старик! - орал голос. - С тебя причитается!
        - С чего бы это? - кисло спросил я.
        - Альманах вышел! С твоим рассказом! Лети за гонораром!
        - Когда лететь-то?
        Голос стал серьёзен и вдумчив:
        - Сегодня ты уже не успеешь, так что давай завтра. С трёх до пяти. Понял?
        Не понять было трудно, о чём я и сообщил сначала редактору, а потом, повесив трубку, Гане с Людой.
        - Большой гонорар? - спросил Ганя. Он явно завидовал - не деньгам, нет: тому, что я всё-таки попал в эпицентр аномалии, не промазал, в серёдку угодил, и не сказочки это, не шуточки студенческие, а серьёзно. Вот так.
        - Не очень, - скромно сказал я, а Люда вмешалась:
        - Не в этом дело. Какая разница - сто рублей или тысяча? Важно, что приметы сбываются аккуратно, стоит только подумать о них. В общем, есть план эксперимента. Берём том Даля с пословицами, поговорками и приметами, выписываем нужные в столбик и проверяем.
        Предложение Люды казалось заманчивым. Действительно, выписать сначала все денежные приметы, потом ещё какие-нибудь - с везением в конце, и ждать, пока сбудутся. Но, если быть честным, меня пугала перспектива превратиться в подобие уэллсовского человека, творившего чудеса. Пугала и потому, что в чудеса я не верил: это во второй половине двадцатого столетия-то! Пугала и потому, что я усматривал в моей аномалии связь с нашими предыдущими приключениями. А наши предыдущие приключения устраивал кто? Соседи по окружающему пространству - вот кто. А значит, нехитрый силлогизм приводит нас снова к ним.
        Я честно поделился с ребятами своими предположениями.
        - Возможно, вы правы, - согласился Ганя, - только зачем они к нам прицепились?
        - Знакомые, - предположил я.
        - Мы им в знакомые не набивались.
        - Подождите, - прервала нас Люда. - Знакомые наши - люди разумные и свои опыты просто так не ставят. Значит, есть цель. Какая? Это раз. Второе: смысл опыта вам ясен? Мне лично нет. Третье: во всех прошлых случаях при опыте присутствовал кто-то из них, помните? Где они сейчас? Всё это надо выяснить, и поскорее…
        - Выясни, - сказал Ганя.
        - Это возможно, - спокойно парировала Люда. - Попробуем найти примету, которая бы нас вывела на экспериментаторов. Или хотя бы натолкнула на верный путь. У вас есть Даль?
        Даль у меня был. Я достал коричневый толстый том и, покопавшись в оглавлении, раскрыл страницу четыреста семьдесят третью.
        - Начали!
        - Муравьи в доме - к счастью, - прочитала Люда вслух.
        - Значит, городским жителям счастья не видать, - резюмировал Ганька. - Валяй дальше.
        - Кони ржут - к добру. Кто нечаянно завидит свет в своём доме - жди счастья.
        Я не понял приметы:
        - Это как же - нечаянно: вор, что ли, в квартиру залез? И это к счастью?
        - Избавление от лишнего имущества чужими руками - всегда счастье, - сказал Ганя. - Тёмный вы человек. Собственник. Стыдно должно быть…
        Стыдно мне не было. Я слушал Люду и потихоньку посмеивался над гигантским количеством жизненных оговорок, которые мудрый и терпеливый Даль назвал «суеверия-приметы». Многие из них (да что там многие - две трети!) безнадёжно устарели даже не потому, что и верить-то в них перестали, просто их необходимые атрибуты - печь там, каша в горшке на печи, фыркающие в дороге лошади - медленно и прочно (пусть даже жаль их!) уходят назад, в прошлое и вытащить их оттуда нельзя да и незачем. Газовые духовки давно заменили русские печи, а фыркающие автомобили вытеснили фыркающих лошадей. Вот вопрос: можно ли переносить приметы с тех же лошадей на автомобили? И если да, то в какой степени их действие ослабло? Действие примет, конечно…
        Я усмехнулся про себя: вчера я такой вопрос не задал бы. Приметы - чушь. Приметы - зелёный вздор, чепуха, чеховская реникса, не верьте в приметы, дорогие товарищи…
        Но сегодня - дело другое. Сегодня приметы сбываются вовсю. Любая из них - проверено. И даже если скинуть это «сбывание» на наших пресловутых знакомых шутников из соседнего пространства, то всё равно дело не меняется. Жить становится опасно. Может, у них там объявлен месячник по исполнению примет - кто знает! А я страдай от этого общественного рвения…
        - Зеркало разбить - к худу, - устало читала Люда. - Кирпич выпал из печи - к худу. Увидать домового - к беде…
        - Стойте! - заорал я. - Погодите!
        Люда прервалась, посмотрела на моё сосредоточенное лицо, а Ганька не преминул ввернуть.
        - Тихо: Чапай думать будет…
        Но я уже придумал. Вскочил с кресла, взволнованно заходил по комнате. Идейка, конечно, не бог весть какая, но проверить её не мешает. Только нужно примётку соответствующую отыскать.
        Я резко остановился, театрально взмахнул рукой.
        - Осторожно! - крикнула Люда.
        Поздно: конечно же, я зацепил подсвечник, и тот грохнулся на пол, разбрасывая по сторонам стеариновые капли. Свечки вывалились из своих гнёзд и погасли.
        - Вот слон, - сказал Ганя, помогая мне заметать следы преступления, - так и пожар недолго устроить.
        - Не устроил ведь? - обозлился я. - Вот и не вякай… Людочка, посмотрите там примётку, чтобы к встрече с другом была. Или со знакомым. Или просто к встрече. Есть, наверно…
        Люда повела по строчкам остриём карандашика, кивнула согласно:
        - Есть, конечно. А зачем вам?
        - Вы читайте, читайте, Я потом объясню.
        - Ну, вот, например, правая бровь чешется - к свиданию.
        Я прислушался к себе - хоть бы что! Бровь чесаться не желала.
        - Не то, Люда, дальше…
        - В носу свербит - к радостной встрече.
        - У меня свербит, - сообщил Ганя. - Третий день. Я бы даже сказал: течёт. Санорином спасаюсь. Годится?
        - Санорин годится. Насморк - нет. Что там ещё есть?
        - Ещё? - Люда пробежала карандашом вниз и вдруг подняла голову, засмеялась: - Нечаянно свечу погасить - к гостям.
        Вот так штука: кто обвинит меня в том, что я намеренно скинул подсвечник? Нет, здесь не придерёшься: надо ждать гостей.
        - Вы того и хотели? - спросил Ганя.
        - Ага, - подтвердил я.
        - А зачем вам гости?
        - Не мне - нам, - поправил я. - Думаешь, каких я гостей жду?
        - Приятных, надеюсь, - сказал Ганя и вздрогнул.
        Впрочем, я тоже вздрогнул: в передней громко и властно звякнул дверной колокольчик.
        Ганя рванулся в коридор, я за ним, Люда с далевским томом встала у выхода из комнаты. Ганя потянул язычок замка и медленно, очень медленно - намеренно, что ли? - открыл дверь. На пороге стоял аккуратный маленький старичок в синем плаще болонья - это в жару-то? - ив мохнатой огромной кепке-«аэродроме». Кепка делала старичка похожим на одного из семерых диснеевских гномов - на какого, уж не помню, не до гномов мне было, да и фильм-то смотрел сто лет назад. Старичок снял кепку-«аэродром», вытер потную лысинку беленьким платочком, представился достойно и неторопливо:
        - Агент Госстраха Кокшенов. Звать-величать будете Михал Михалычем.
        Грубый Ганька не любил вмешательства в личную жизнь, а Госстрах как раз этим и занимается.
        - С чего вы взяли, что будем? - спросил он. - Не будем, папаша, потому что страховать нам нечего. Фаталисты мы, понял?
        Старичок спрятал платочек, улыбнулся беззлобно и даже с мягкостью непонятной.
        - Я тебе не папаша, мальчик. У тебя свой есть, законный, дай ему бог терпения жить с тобой. И страховаться у меня вы будете, будете, ибо… - тут он поднял вверх указательный палец, да нет, пальчик махонький, повторил: - Ибо страхую я жизни человечьи от Непонятного…
        Он так и сказал - Непонятного, и большая буква в этом слове слышалась за версту, все её услышали: и я, и Ганька, и Люда преумная, которая и спросила тут же:
        - Что под Непонятным считать, Михал Михалыч?
        Он заметил мне с укоризной:
        - Может, в дом впустите?
        А я засуетился, ногой зашаркал, будто гость пришёл важней некуда.
        - Проходите, проходите сюда, в кабинет, садитесь, пожалуйста, поудобнее, поудобнее…
        Ганька шёл сзади, хмыкал. Я обернулся, поймал его удивлённый взгляд, подмигнул ему: подожди, парень, сейчас всё поймёшь сам. А старичок уселся в кресло, кепкой своей прикрыл худые коленки, обтянутые белыми чесучовыми брюками, заговорил:
        - На ваш вопрос, умная девушка, отвечу так: всё то Непонятное, что помимо нас существует и нет ему в нас объяснения.
        - В нас? - переспросила Люда.
        - Именно, именно, - закивал старичок, - поскольку всякие необъяснимые научные явления воспринимаются нами как нечто реальное, то мы верим, что найдётся им со временем объяснение. Мол, не зря учёные зарплату два раза в месяц получают. К примеру, гравитация… Полети я сейчас - удивительно будет и необъяснимо. Наукой сегодняшней необъяснимо. А в нас тому есть объяснение: не научное, нет - обывательское, но с верой в науку великолепную. Полетел Михал Михалыч - значит, антигравитатор какой-то изобретён. В принципе возможно. А вот достань я сейчас бутылку замшелую, зелёную, в водорослях вонючих, и вылези оттуда джинн с бородищей, в шароварах заморских, пророкочи он чего-нибудь о трёх желаниях-так то и будет Непонятное. Иначе - сказка ненаучная. Нет веры к ней в нас самих, нет и не будет. Или вот приметы всякие…
        Ох, неспроста пришёл к нам Михал Михалыч, неспроста, чувствую. Погасил я свечи - и вот он, гость долгожданный, всё объясняющий. Кстати, что-то знакомое было в его имени, где-то я уже слышал его, совсем недавно…
        Память у Ганьки оказалась получше моей.
        - Слушайте, товарищ агент Госстраха, - сказал он, - а вы, случайно, не помните истории с пропавшей машиной? Ехала она себе, ехала - и вдруг исчезла, растворилась средь бела дня. Помните?
        - Помню, конечно, - не возражал старичок. - Да и как не помнить: двух недель не прошло. Милиция тогда суетилась…
        Вспомнил я его: свидетель первого случая с исчезнувшим автомобилем! Это его называл нам голос по телефону, его советовал искать, чтобы объяснить происшедшее. Только не понадобился он нам тогда, сами разобрались. А сегодня не обошлось без него, не сумели. Только на этот раз он сам к нам пришёл. Хотя нет: мы его вызвали. Как мальчишка Аладдин тёр свою лампу и появлялся всемогущий ифрит с бородищей, в шароварах заморских. А мне лампа не понадобилась, подсвечником обошёлся. И ифрит у нас попроще: не в шароварах, а в брюках. И не с бородой, а с лысиной. В общем, типичный агент Госстраха - прекрасная легенда!
        В том, что это его легенда, я уже не сомневался. Ходит по нашему миру «соразумник» из соседнего, прикидывается этаким боровичком в кепке, наблюдает, высматривает. Сам он страховой агент, а молодцы его тоже небось земные профессии для камуфляжа имеют. С одним мы уже знакомы: «тип в синей майке» - грузчик или, в лучшем случае, шофёр с самосвала. Уж больно здоров: один кулак - с голову ребёнка, вряд ли такой на скрипочке играет…
        А старичок посмотрел на меня хитро, сказал торопливо:
        - Вы там чего-то не то думаете, так не думайте вовсе: всё враньё. Агент Госстраха я, понятно?
        - Понятно, - опередил ответ Ганя. - Застрахуйте нас от примет.
        - Что, сбываются?
        - Сбываются, подлые!
        - Это мы мигом, - сказал старичок, доставая из-под плаща плоскую папочку с надписью «Внешторгреклама», а из папочки - три бумажки с золотым обрезом и шариковую ручку, - это мы в два счёта сделаем. Ни одна примета сбываться не будет.
        Он размашисто расписался на каждом листке, сложил их аккуратно, подал мне.
        - Потом посмотрите.
        - Сколько мы вам должны?
        Он вроде даже обиделся:
        - Ничего. Я бесплатно работаю.
        - Проценты с душ получаете? - спросил Ганя.
        - И так можно подумать, - прищурился старичок. - Вот вы, например, в меня верите? Верите, верите - вижу. Да и как не верить: Михал Михалыч Кокшенов, во плоти и крови. А что знает много всякого разного, так и вы кое-что знаете.
        И тут в разговор вступила молчавшая до сих пор Люда.
        - Ничего мы не знаем. Если в первых двух случаях, ну, с мешком в пространстве и с машинами - ещё что-то можно было объяснить, то уж приметы ничем не объясняются. Это первое. И второе: почему всё это происходит именно с нами? Разве мы трое больше других подходим для Контакта?
        Она сказала «Контакта», как старичок говорил «Непонятное»: заглавная буква так и лезла в глаза и уши. А старичок - ничего, покивал-покивал, сказал согласно:
        - Умная вы девушка, поговорить приятно. Не то что ваш приятель-нигилист воинствующий. Всё-то вы понимаете, всё-то вы объяснить можете - что вне вас. А что в вас самих - уже заминка. Верить в сказки надо, девушка. И в науку и в сказки. Приметы сбываются? Так в каждой вещи душа, может, есть. И если её расшевелить, всякие чудеса случаются. Кино такое было: «Удивительное рядом». Смотрели?
        - А если серьёзно? - каменным голосом спросила Люда.
        - Не надо серьёзно. Даже у вас физики шутят, и книжки по сему поводу выпускают. Ничего книжки, остроумные. А шутят они обычно с друзьями. С теми, кому их шутки приятны будут. Кто их понимает. - Он встал, сунул под плащ папочку. - Ну, до встречи в будущем. А сейчас мне пора, - и пошёл в коридор.
        Мы сидели и ждали, когда в передней щёлкнул замок и за стеной по лестнице простучали мелкие торопливые шаги, а лотом громко хлопнула дверь подъезда, Тогда я развернул одну из бумажек, оставленных старичком, и прочёл вслух короткую надпись, сделанную обыкновенной пишущей машинкой, у которой к тому же буква «е» западала.
        «Простите за назойливость и спасибо за помощь. Мы думаем, вы не откажетесь помочь нам ещё раз, если придётся». И размашистая невнятная подпись, сделанная шариковой ручкой с бледно-синей пастой.
        - А на других? - быстро спросил Ганя.
        На других листках была сделана та же надпись. Я роздал их ребятам, а свой спрятал в ящик письменного стола - на память. Себе на память: ведь покажи кому - не поверят. Скажут, что сам и написал, Тем более, что на моей машинке точно так же западала буковка «е».
        Я захлопнул ящик и выпрямился.
        - Всё, ребята. Чудес больше не будет.
        - Ой ли? - засомневался Ганя. - А как же оговорка насчёт будущей помощи? Неужто откажемся?
        - Нет, конечно. Только, по-моему, это простая вежливость.
        - Убейте, не верю, - мрачно сказал Ганя. - Жди от них простой вежливости, как же! Сдаётся мне, что мы ещё встретимся.
        Он опять не ошибся. Но это уже совсем другая история.
        1975 г.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к