Сохранить .
Вернувшийся к рассвету Дмитрий Ясный
        Про попаданцев. В семидесятые год попадает…не наш современник. Попадает человек глубокого постапокалипсиса - проживший очень долгую жизнь, опасный, добившийся всего - власти, могущества в своём мире, где и выжить-то проблема. Мораль, ценность человеческой жизни для него - нонсенс. Главное - цель. И знание, что выбирать придётся между очень плохим и тем миром, из которого он пришёл.
        Дмитрий Ясный
        Вернувшийся к рассвету
        Всё, что здесь написано - вымысел и фантазия. Все совпадения совершенно случайны. Мир героя выдуман.
        Пролог
        «Нас утро встречает прохладой…… Почему ты, красивая, мне так и не рада…. То есть не мне…. А громкому пенью гудка…».
        Так, стоп, это из другой оперы, тьфу, то есть песни. Кудрявая там, а не красивая и гудок поёт весело, а не громко. Но это всё мелкие частности. Меня гораздо больше волнует сегодняшнее утро. Моё личное утро, по всем приметам и данным мне в безвозмездное пользование ощущениям какое-то необычное, из бесчисленного ряда предыдущих моих ранних подъёмов выдающееся и начинающееся довольно нестандартно. Странное, природу его, утро. Не слышен привычный и поэтому, никогда мною не замечаемый, шорох раздвигаемых жалюзи. Неожиданно и вдруг пропал назойливый гул кондиционера, тоже ставший для моего слуха естественным фоном, и отсутствует бессмысленное ритмично-мелодичное повизгивание давно исчезнувшей и превратившейся в прах рок-поп-рэп «дивы» из колонок на потолке. Классика, мля. Вот кто бы мог подобное предположить или подумать? Ладно, черт с ними, не мне судить, но вот где всё? Куда вдруг делось?
        Куда исчезли, куда в одночасье сгинули вдруг все привычные для меня звуки, шорохи, жужжания? Что за неведомый катаклизм дерзнул изменить столь кардинально привычное начало дня? Кто посмел? Перестали меня бояться или стало скучно, и решили побезобразничать немного? И почему не включается настенная панель визора и на мои уши симпатичной дикторшей не вываливается очередная порция очень «важных» новостей из уголков мира? Почему, чёрт вас всех возьми, по-прежнему темно и утренний свет не слепит мои глаза, заставляя щуриться и недовольно отворачиваться в сторону? Кто или что лишило меня тех тривиальных до пошлости мелочей, что окружают нас каждую минуту каждого дня, что не замечаются никем и никогда, но при отсутствии чего становиться неуютно и тревожно? Хм, даже чуть страшно делается. И, чудится, что в темноте спальни по холодному полу всюду разбросаны острые иголки, злобно вожделеющие проткнуть кожу моих босых ступней. Всё это чушь, конечно, но вставать и идти проверять, что приключилось с моим уютным и надежным, как материковая платформа мирком, мне совершенно не хочется. Но надо.
        Ладно, по плану мы вначале встаём и нащупываем уютные шлёпанцы поджимающимися от неожиданно появившегося сквозняка пальцами ног и вручную раздвигаем пластиковые полоски жалюзи, по пути хлопая ладонью по панели освещения. Да будет свет! Или не будет. Затем бредём по направлению в спорт-комнату - там нас ожидает пробежка по закольцованной резиновой дороге. Этакий ежедневный бег в никуда. То есть не ожидает - энергии то нет. Тогда я займусь натужным выбивание пыли из подвешенной к потолку груши трясущимися руками и, может быть, в процессе этой жалкой пародии на тренировку, наконец-то подадут электричество в моё комфортное жилище угрюмого отшельника, и всё вернётся на круги своя. Будем надеяться. Тем более, что ничего другого на ум пока и не приходит. И лишь назойливой зелёной мухой в голове жужжит и заставляет нервничать тревожная мыслишка, что при сбое в работе основной плазмостанции, должен бы был обязательно включиться в подвале дома аварийный генератор. Но эта навороченная железная бандура с пятью контурами защиты от всевозможных негативных влияний, с собственным процессором на трёх «камнях» и
стоящая как эксклюзивный спортивный магнитокар, почему-то не включилась. И это значит, что перед утренней разминкой мне всё-таки придётся спуститься в тёмную бетонную пещеру, пощёлкать там, в чернильной темноте рубильником, и вслепую потыкать по сенсорным панелям в надежде на то, что у этого электронного чуда проснется его железная совесть, и оно заработает. Или позвонить охране, что будет гораздо проще и более эффективно. Обложить их громко и с чувством х…ми и заплевав пеной микрофон с чувством выполненного долга шмякнуть тайфон на стол, всё равно он противоударный. Телефон, в смысле. Фонарик лежит в ящике стола на кухне в компании ножей. Возьму один, побольше и поострее, просто так, на всякий случай. Пистолет слишком для меня сегодняшнего тяжел, ну и не вижу всё равно ничего. Да, там же я и эту помесь телефона с компьютером вчера бросил, ну и поворачиваемся тогда на левый бок и пошагали-поползли древняя развалина. Босиком по холодному полу и без любимых уютных тапочек. На ощупь, вслепую, вытянув перед собой руки с растопыренными пальцами. С моей стремительно прогрессирующей катарактой не стоит и
пытаться, хоть что-то разглядеть в темноте. Всё равно в глазах будет лишь полный мрак и непроглядная тьма.
        Оставшиеся господа академики с профессорами пилюльных наук только руками разводят: «Довольно необычное и весьма странное, г-хм, да, странное, излишне быстро прогрессирующее развитие болезни. Тем более после, ну вы понимаете, Серого финала, это очень странно. Скажем вам правду - очень и очень негативные прогнозируемые симптомы. Да-да, конечно же, мы всенепременно ещё и ещё раз соберём консилиум. Ну, что вы, что вы, это ведь тоже в наших интересах…. Мы не сомневаемся - повторная операция однозначно увеличит ваши шансы на выздоровление. Да, я уверен в своих словах. И коллеги тоже уверены».
        Бла-бла-бла, платите золотом, лейте бесценное топливо, приезжайте, только обязательно с охраной, на повторные осмотры и консультации, сдавайте бесчисленные анализы и ещё раз анализы. Крови, мочи, прочей вонючей дурноты и может быть, может быть….
        Надоели! Только средства тянут, волки в белом, а толку никакого! Ноль. Зеро. Смысла не вижу. И ещё - мне всё надоело. До отупения и безразличия. Надоели постоянная, заставляющая жалобно скулить боль в суставах и не проходящий, не развеивающийся никак серый туман в глазах. Достали ржавые, гнутые винтом, штыри под рёбрами, что мешают сокращаться моей истрепанной стрессами, бесчисленными нервными срывами и выматывающими гонками, именуемыми сексом, сердечной мышце. Измотала, измучила ежедневная отработка неведомым бойцом невидимой армии штыковых ударов в район печени. Длинным коли, коротким коли! И не забывает ведь проворачивать при каждом ударе зазубренную стальную полосу, отличник боевой подготовки, сука. Всё так надоело, что я уже сжился, сроднился с навязчивым желанием налить себе полный, до овальных краёв, бокал коньяка и запить этим «нектаром» горсть белых горошин. Глотать терпкую жидкость гулко, шумно, обливаясь и надсадно дёргая дряблым кадыком, запуская на-перегонки тонкие янтарные нити струек по морщинистой коже подбородка и седой щетине. А потом гулкая пустота и всё. Но нельзя - вне
кладбищенской ограды лежать не хочется, да и трусостью в квадрате будет выглядеть такой поступок. Лично для меня выглядеть будет. Получится, что словно бы сбежал, сдался, плюнул на всех и дела не закончил. Оставшиеся партнёры и шакалья стая родственничков - гиены не умирают - скроют мой позор, конечно, никому словечка дурного в общинах не расскажут. О покойниках только хорошее говорить надо или сниться будут. Я тем более и строго в кошмарах. Уйду я для всех красиво, как положено уходить старикашкам, что зажились на белом свете, после долгой и продолжительной болезни. Лягу в ограде и к месту моего упокоения будут приходить в будущем народившиеся юные гении и таланты, возлагать цветы и перечитывать про себя бесконечные строки помпезной эпитафии на плите чёрного мрамора и давать слово, что они достигнут того же. То есть набьют свои закрома и карманы ещё больше. Клятвенно будут обещать, со всей пылкостью юности, что они, когда придёт их время, умрут также достойно - сдохнут, восседая в инвалидном кресле на собрании руководителей, до конца «стоя у руля». И электронное стило выпадет из ослабшей руки, так и
не завершив начатую подпись.
        М-да, стыдоба и срам.
        И поэтому наполнить стакан моя рука всё никак не поднимается и маленькие белые пульки не могут выстрелить из стеклянного флакона-фузеи по добровольной мишени. Облом им. Слишком многие и многое зависит от меня - я ведь один из столпов мира. Живой, жрущий и срущий, памятник, образец для подражания.
        Но это так, пустые мысли на отвлечённые темы, а вот что же мне всё никак не встаётся? Я ведь и план действий подробнейший составил и мысленно уже дополз до подвала, по пути успев пожаловаться на всех и вся, а встать, так и не встал. Парализовало, старого мудака, наконец-то? Гм, не смешно что-то. Да и руки с ногами я ведь ощущаю, пёрнуть вон хочется и дряблая мышца сфинктера вряд ли выдержит мощный напор кишечных газов. Г-хм. В точку предсказал, не ошибся, знак ты твёрдый ять. Ну да глаза не ест и то хлеб. Но до чего же погано быть стариком, мать твою, до чего же погано…..
        Ладно, продолжаем лежать и думать, вдыхаем только реже. Головой работаем, раз нижний процессор не подчиняется. Мозги-то ведь мне не парализовало, мои «уникальные мозги с невероятной памятью, принёсшие своему обладателю к его шестидесятилетию всемирный успех и невообразимое богатство!». А потом власть. Много власти.
        Канувшие в никуда «Forbes», «HSE EconomicJournal», «SCOPUS», «SundayMirror» и многие прочие, все как один писали, по попугайски однообразно, слова только переставляли. Сохранились у меня и вырезки из этих газет и терабайты из лент новостей на носителях и многочисленные дипломы, дурацкие награды. Спас. Специально рейдгруппу посылал за ними. Вот ведь пиз….оболы были, мать их. Мозги, блин, без владельца, самостоятельные под ручку с памятью принесли ему богатства мешок с известностью. И ногами абсолютно не пользовались, этакие марсианские мозги-самоходы. А я, то есть мозгов владелец, не причём. Дикая чушь. Но эту неожиданно вспомнившуюся бессмыслицу мы тоже убираем в сторону и вновь возвращаемся к возникшей передо мной проблеме свободного передвижения. Попробуем размышлять и действовать логично. При подозрении на паралич вроде бы вначале нужно проверить поочерёдно все конечности - работает или нет, вроде бы так. Или не так? И почему я раньше совершенно не интересовался медициной, справочники и монографии не читал? Физикой да химией к Серому финалу увлёкся, нет, что бы медицинскую энциклопедию с
картинками раньше полистать. А все мои макропознания в микробиологии и в вирусолайфтинге, придумали же слово, не годятся в данном случае ни на что. Даже не подтереться. Гадай вот сейчас, что случилось со мной?
        Ладно, поехали. Правая нога, большой палец сгибаем, сгибаем…. Да, что же ты, дрянь такая, ведёшь себя так непокорно и непослушно - то ли сгибаешься, то ли нет. Не мой что ли палец, соседский? Так, пробуем ещё раз. Нет, ни в какую не получается. Судорога? Вряд ли, боли нет. И сигнал вроде по нервам идет, и мышцы откликаются, но не так как-то всё. Непривычные ощущения. Попытаемся хоть что-то разглядеть в темноте? Попытаемся. Глаза широко открыл, голову поднял. Нет, не поднял. Не смог. Лежит неподвижно, лишь качнулась в сторону. Пора начинать паниковать? Нет, не пора. Повернулась всё-таки головушка и слабый свет вон расплывчатым пятном от двери виднеется. Значит, видим, двигаемся и, следовательно, мыслим дальше.
        Итак, без малейшего сомнения что-то произошло и довольно серьёзное произошло. С домом или со мной. Ракетный привет от старых врагов или конкурентов? Да нет, время сейчас не то, нынче всё без крови решается, чисто всё делается, хм, бумажками убивают и стиплерами расстреливают. Да и с домом вроде бы ничего произойти не могло, стены более метра толщиной, сам фундамент на скальном основании и последний вулкан в данном районе буйствовал тысячи лет назад. Да и замок это бывший рыцарский, охрененно старинный, мною до Серого финала за большие деньги выкупленный и до неузнаваемости успешно перестроенный. Ныне мой дом-крепость монокаркасом нерушимым укреплён от фундамента до крыши и все системы жизнеобеспечения и комфорта продублированы многократно. Периметр в радиусе полста морских миль под постоянным контролем. Любая, самая мельчайшая неполадка системы сразу же отражается на мониторах техслужбы. Гремит «алярм», вспыхивают красного цвета диоды на панелях и десяток технарей с тестерами наперевес сопя и отдуваясь мчится устранять неполадки.
        Было уже такое. Вазу старинную в холле разбили, гады косорукие, и на ковре наследили. Ну, а я их энергоединиц за это лишил. Плакали долго, но должен быть урок за это запоминающимся - ваза-то одна такая во всем мире осталась. Артефакт, как ни крути. Но почему сейчас, никто не топчется по дому и не скребётся осторожно в дверь спальни? Почему посуду не бьют и шумно не сопят? Всех вырезали? Нет, такого быть не может. Не те это люди. В этом мире люди сейчас совсем другие - спят вполглаза с пулеметом в обнимку у пульта управления ракетной установкой. Выходит, проблема не в доме и не в моем персонале, а только во мне. Коварный инсульт, добавочно осложнённый внезапной глухотой и слепотой, или ещё какая ни будь гадость с последующим за этим параличом? Нет, такого не бывает, а если и случается, то именуется это просто и незамысловато - смерть. Да вот только самочувствие у меня великолепное, что полностью опровергает мои предположения, хотя я и не могу шевелиться, как мне желается. Дышится легко, гладко. Сердце, на удивление, работает ровно и не щетинится привычными колючками в груди.
        «Если после сорока лет вы проснулись, и у вас ничего не болит - значит, вы умерли».
        А если проснулись после почти по три раза сорока, то значит, я сейчас пал в анабиоз? Ничего ведь не болит. Или меня похитили, одурманили, связали, в подвал бросили и, плывя по грязным волнам наркотического болота, я ничего не чувствую? Тоже нет. Это просто невозможно. Мой дом под наблюдением двух спутников и под постоянной охраной. Около двух десятков человек мой покой бережет. За это отдельное спасибо ходячим уникальным мозгам. Все приближающиеся к охранному периметру колесно-крылатые, на подводных крыльях и прочие объекты берутся под контроль и могут быть в любой момент по мановению моего пальца уничтожены. В моё тело вшиты семь чипов и все они шлют сигналы о моём местонахождении и самочувствии в….. В общем, шлют туда, куда надо и кому надо. Что же тогда не так? А хрен его знает. Слишком мало информации и взять мне её негде. Попробовать покричать? А почему бы и нет? Покричим и как можно громче. Может, что и изменится. Вдруг услышат.
        - А-а! Уа-а! Уа-а-а!
        Что за чёрт? Что за у-а вместо эй?!
        Неприятный, какой-то неживой желтый свет бьёт по широко раскрытым глазам, быстро распахнувшаяся дверь ударяется о стенку с жутким грохотом. Услышали. Подозрительно быстро услышали. Стояли за дверью и ждали? Кто ждал? Зачем ждал? И что это за странные шаркающие шаги - у меня беззвучное покрытие на полах! Ненормально знакомый тёплый запах и мягкий, успокаивающий голос:
        - Ну, тихо, тихо маленький! Не плачь, моя родиночка. Вот сейчас мамка тебя покормит и пелёночки поменяет. И дальше будем баиньки - аиньки.
        «Бл…ь, приплыли. Пелёночки, мамка неизвестная, кормёжка. Нет, тишина и темнота мне нравилась больше. Так, а что это нечесаное и пахнущее, хрен пойми чем, суёт мне в рот? Где-то и когда-то я это уже видел…..Ну да, мне это точно знакомо. Видали многократно. Во всех видах. Самая обыкновенная женская грудь. Естественная в своём безобразии. Бледная и обвисшая. Без матовставок, что помогают сохранять форму груди даже дряхлым старухам. Без еле заметных точек от следов введения силиконтама. Натурность в чистом виде, в её самом неприглядном варианте. Кожа вокруг соска сухая и воспалённая, мелкие трещинки, следы сукровицы на ореолах. Блин, у неё что, мастит начинается? У неё? У кого? Что эта, сующая мне в рот свою больную грудь, делает в моём доме?! Тьфу, мать твою! Всунула всё-таки! И…. Это кто тут ещё? Я? Какой на хрен Я?!»
        Что-то неразумное, бессмысленное, но упрямо-настойчивое тяжко навалилось на меня, придавило, лишило способности к отпору. Темнота. Нет возможности сопротивляться.
        Личико младенца разгладилось, брезгливое и недоумевающее выражение, пугающее кормящую женщину, исчезло. Голые десна крепко захватили сосок, засосали, задвигались, жамкая тёплую плоть груди и выдавливая молоко. Но ловко вставленный в уголок рта младенца кончик мизинца матери не позволил ему «гонять» во рту сосок вперёд-назад.
        - Ну, вот и хорошо, вот и славно. Кушай родненький, кушай.
        Кормящая женщина улыбалась бездумной улыбкой любящей матери, только изредка морщилась от боли, когда младенец слишком сильно прихватывал беззубыми дёснами грудь.
        Детство чудесное, пора, блин, прекрасная! Чудесатее и распрекраснее времени просто не найти. Других слов нет. Вернее есть, но только почему-то все матерные. Дрянные слова, язык шершавыми слогами колющие и оставляющие во рту гнилостный вкус случайно попробованного скисшего блюда. Мерзко, противно и рука сама тянется к зубной щётке с горкой мятного порошка на жесткой щетине, но приходится этот словесный мусор выговаривать и, преодолевая вязкость густой слюны, выпускать из-за забора зубов этих маленьких ядовитых тварей. Иначе не описать, не охарактеризовать, не объяснить. И иначе тебя не поймут, посмотрят с подозрительной искоркой в линялых от летнего солнца глазах и заклеймят «маменькиным сыночком». А потом позволят себе дикую глупость подумать, что они лучше тебя, круче, сильнее тем, что вот они вот такие смелые да умелые - курят подобранные на земле «хабоны» и прогуливают уроки, ругаются матом и поэтому они, герои, в праве снисходительно цыкнув зубом что-то тебе повелеть и ждать беспрекословного исполнения. С их стороны большая ошибка. И это ошибочное заблуждение придётся тебе снова и снова
выбивать из их пустых стриженых голов. Но всех не перестреляешь, то есть не перебьёшь, здоровые все гады, и поэтому не будем выделяться. Так что - б….я пора это детство!
        Вы категорически против этого определения? Так против, что готовы спорить до пены, биться об заклад, ставить голову на кон? Ваше право, вы хоть ж…. Г-хм, ладно, это можете не ставить. Не интересует. Я вам только один вопрос задам, славные мои оппоненты - вам сколько лет? Девять? Ах, двадцать девять, тридцать девять или даже полста, шестьдесят пять и так далее? Вот и помолчите, господа взрослые, дайте ребёнку сказать, и не подтягивайте к себе в сторонники-соратники девятнадцати-двадцати летних и прочих зубастых щенят. Сами они ещё дети, хоть и мнят себя взрослыми, опытными, суровыми и много знающими мужчинами. Ибо устами младенца глаголет истина, и поэтому внимайте мне, пожалуйста, не перебивая. Так как мне, прожившему за сотню лет, виднее. И проглотите вы свои поспешные слова о маразме и впадение в детство. Не угадали. Не впал. Попал, так будет точнее, в детство. Не во сне попал, когда вокруг тебя вьются заводными игрушками разные мохнатые зверушки и, улыбаясь во всю белоснежную пасть, болтают с тобой по-человечески. И небо налито такой синевой, что забирает дух и делается внутри тебя так сложно,
что становиться больно и горько смотреть на это бездонное индиго! А трава тебе по пояс и одуряющий её запах с каждым глотком чистейшего воздуха заставляет быть твоё тело всё легче и легче и кажется тебе, что ещё шаг и ты вдруг оторвёшься от земли и полетишь куда-то в золотой свет с серебряными полотнами облаков.
        Но не полетишь. Не сон это твой, а та самая сучья реальность, что дана нам в ощущениях. Так что, если говорить коротко и по делу, прекратить словоблудие и более не изливаться белым стихом, то я просто вернулся в своё детство. В свою забытую, придавленную тяжелой пылью прошедших лет золотую пору, когда каждый день, каждый час, каждая минута сулит тебе беззаботное счастье. Позволяли открыто смеяться или пугаться до обморочного состояния маленькой птички-души и одновременно несли радость узнавания чего-то нового.
        Я вернулся. Вернулся в сказку.
        Вернулся туда, где меня любили, где я любил, а потом предпринимал робкие попытки полюбить по-другому, по-взрослому, отталкивая от себя любовь к матери, к свалившему в далёкие дали так и не узнанному мной отцу, заменяя эти чистые чувства паллиативом слюняво-восторженных отношений с противоположным полом. Всё повторилось, только вот сказка для меня показалась страшной, и было мне в ней, чем дальше, тем сложнее. Но лучше, наверное, рассказывать по порядку.
        Моя старая память, сознание и осознание случившегося вернулись ко мне в восемь лет. Пришли нежданно-негаданно, по-хамски пнули сапожищем в запертые створки ворот детского сознания и выломали тонкие доски забора рассудка. Ворвались дружной троицей и расползлись по мозжечку, обоим полушариям, гипоталамусу с гипофизоми прочим гиппокамам, коими действами и вышибли меня из реальности, уложив на больничную койку на несколько месяцев. Сволочи.
        Врачи в детской больнице выкачивали из меня литрами кровь на анализы, подсовывали под мочу и кал бесчисленные баночки, светили рентгеном, слушали, нюхали и в беспомощности разводили руками. Переводили из хирургии в терапевтическое отделение, «опускали» и «поднимали» из реанимационного. Я же то впадал в кому на несколько суток, то ломал худым до безобразия телом монументальные прикроватные тумбочки и выносил в горячечном бреду запертые на ключ двери. Резался осколками разбитых окон, исходил кровавой рвотой и поносом, ссался и заговаривался. И всё потому, что эти, морды вернувшиеся, не ожидали найти в захваченному ими теле упрямого сопляка-хозяина и вместо переговоров устроили с ним безобразную драку за обладанием бледным вместилищем разума на двух ногах. А я из-за них страдал.
        Терял сознание, падал на процедурах, рихтовал углы в коридорах от утерянной координации движений, расплёскивал суп и чай, ел с ложечки, потому что не мог донести пищу до рта. Судорожно прижимал ладонями вырывающееся из клетки рёбер маленькое сердце, оттирал губы от тухлой рвотной массы. Падал в темноту. Приходил в себя в реанимации, подключенный к куче мигающих и грохочущих железных ящиков. Краснел и прятался под одеяло от насмешек сопалатников, когда, просыпаясь, обнаруживал под собой вновь сырую вонючую простыню или ещё чего похуже. В общем, чертовски погано мне было. А потом меня по какому-то странному выверту медицинской мысли перевезли в областной госпиталь, который называли госпиталем «ракетчиков» из-за того, что их училище рядом было, и положили в отдельную палату. В неврологическое отделение. Хотя, вполне стоило законопатить меня в психиатрическое. Это из-за того, что в детской больнице, где я лежал до госпиталя, я почти убил одного ушастого разумного с говённым даром выдумывать необычайно обидные обзывательства.
        Почему почти? Так не успел я. С ног то я его снёс - опыт и навыки старого мудака, когда-то получившего ученический пояс из рук самого мастера Рочито, меня не подвели, а вот придушить сил не хватило. Вспомнил, конечно, что нужно делать, пальцы как надо тут же сложил и быть бы паскуднику со сломанной гортанью, но не судьба. Медбратья в палату прибежали - курили, мордовороты, рядом, на крыльце. Сестре-хозяйке, что благим матом в палате орала, пусть свечку в церкви ставит, гнида рыжая - услышали они её панические вопли. Прибежали, меня оттащили, в кладовку втроём отнесли и закрыли в темноте с оглушающим грохотом дверного полотна, пугливо зыркая на восьмилетнего заморыша своими бегающими глазками. Боялись меня три здоровых брата-санитара, сильно боялись. И я их понимаю - знаю я себя в таком состоянии, на людей хуже хлора действую. Аура моя топью бездонной расползается, голос в инфразвуковое рычание переходит, и на каком-то глубинном уровне люди понимают - убью. Очнусь потом, раскаюсь и покаюсь, но вот сейчас убью. Это вот и пугает людей до слабости в коленках и полного, постыдного, расслабления. Так
что тех молодых мужиков, что «рубили» лёгкое бабло после смены в «пожарке» шугая психов и алкоголиков, я понимаю и даже несколько благодарен им. Есть за что благодарить.
        То ли смачный удар головой об стену, когда меня швырнули в кладовку, то ли пережитый стресс помогли мне, но всё вдруг нормализовалось. Нашли согласие между собой моё старое сознание и сознание мальчугана, в теле которого я очутился - пообщались меж собой спокойно и замирились. Память с опытом и навыками робко к ним сунулись - приняли. Там поделились, тут уступили, что-то, по их мнению, лишнее выкинули, короче, нашли общий язык и угомонились. Сознание ребёнка растворилось в моём, расплылось редкими облаками по клеткам мозга, и я полностью осознал себя и что со мной произошло. Осознал и сразу же поискал глазами надёжный крюк в потолке - повеситься вдруг захотелось. Странно, да? Радоваться бы должен, в ладоши хлопать, ведь второй шанс хрычу старому дали. Жить прожить заново редчайшая возможность с небес упала, а я, счастья своего дурак не понимающий, руки наложить на себя жажду? Вам всё ещё очень странно? Хорошо, давайте так глянем, с боку неожиданного на эту дилемму.
        Не буду вам напоминать чем всё это закончится, все и так знают - бессмертных не бывает, мы другие факторы рассмотрим. Ведь кто я? Ребёнок? Нет. Взрослый человек? Нет. Смесь ребёнка со стариком, прожившим такую насыщенную, хребтом её по камню жизнь, что хватило бы и десятерым и достигшего почти всего, когда всего почти не стало? Да. И как прикажете этому цинику в квадрате, для коего уже всё пройдено и узнано и не несёт ничего нового, который видел своими глазами Серый финал, жить жизнью детёныша, которого каждый, кто старше его хотя бы на десяток лет будет «лечить», учить и воспитывать? Как мне жить, когда каждая двуногая скотина килограмм на пятнадцать тяжелее меня мнит себя вершителем моей судьбы? Каждая никому на х…. не сдавшаяся и высохшая от недостатка мужского внимания вобла в юбке и чудовищных очках плюс семь, учит тебя как, по её непреклонно высочайшему мнению, ты должен жить, быть, дышать. Каждый взрослый мудак норовит….
        Короче, кругом одни враги. Не сознательные, просто потому, что они старше тебя, сильнее или занимают по отношению к тебе более высокое положение. И пользуются они этим прерогативами, нисколько не задумываясь и не терзаясь муками душевными.
        «Эй, пацан, а ну сгинь! Щегол, деньги есть? Мальчик, уступи место тёте! Я тут стояла, сопляк! Граждане, вы слышали, что сказал этот мелкий хулиган! Товарищ милиционер, это гадёныш назвал меня жирной коровой! Куда только смотрят его родители?!».
        Унизили походя, толкнули, оскорбили, растоптали в лепёшку твоё самомнение и пошли дальше по своим невъ…..о важным взрослым делам. Терпи, малыш, так положено - они большие, а ты ещё не дорос. Это я-то не дорос? Да я в своё время таких сотнями в землю закапывал и через минуту забывал, да если я говорил, то все бандерлоги молчали и вздохнуть не смели без моего на это разрешения! Вот помню, эти, суровые парни-новуральцы или те придурки на авианосце из Золотой Калифорнии, что затребовали отступного….. Да, серьезное было тогда дело и народ совсем не смешной, а эти так, плевка моего не стоят.
        Ну да ладно, Бог с ними, с лохами пирамидными. Я ведь просто уверен, что вот стоит только мне заговорить и начать вести себя как подобает тому, кто скрывается в теле щуплого мальчугана, то сразу же здравствуй уютная палата и добрые доктора с полезными лекарствами типа аминазина. Не верят у нас в переселение душ и правильно делают - с материалистической платформой эта блажь не контачит.
        Вот как так жить? Каком? Сами так живите, а я пойду туда, куда в той жизни собирался. Пусть нет коньяка и таблеток, но тут есть их прекрасные заменители - бритвенное лезвие «Нева» или «Спутник». Кто-то же ведь бреется в этом госпитале и обязательно выбросит использованную острую полоску? Или скрученная простыня и еще забывчиво открытое окно на четвёртом этаже. Куча куч возможностей для ухода, так что счастливо вам оставаться, а мне такой радости не нужно. Пока! Я пошел.
        Но я не ушел. Не испугался, нет. Мысль мне тут одна в голову пришла и тормознула моё слишком разбежавшееся Я. Полежал, подумал, покрутил эту неожиданную гостью в голове, в туалет под присмотром толстой санитарки сходил - вдруг в обморок по дороге хлопнусь? Поел, поспал. Потом снова на толчок прогулялся, сигарету у курсанта-симулянта выпросил. Затянулся, закашлялся, выкинул в фаянсовое «очко» отраву эту едкую и вдруг понял, что уйти я не в праве. Кристально так понял, словно кулаком по доске гнилой, тёмной ударил и проломил, а там чистота ледяная и ясность полная, до самого конца.
        В первых, не моя эта жизнь и права ей распоряжаться я не имею. Пацана безвестного, в чьём теле я нынче обретаюсь, это жизнь и кем же я стану, когда ее его лишу? Не подбиралось определение цензурное, всё кондомы да «лидеры» в голове вертелись, а уши уже загорели огнём жарким и так мне стало противно и мерзко на душе, словно я со всего размаху влип ладонью в смачный харчок с зелено-мутной сердцевиной на облезлых подъездных перилах. От стыда аж блевать захотелось, но лишь погонял во рту кислый комок и успокоился, решение однозначное принял - буду жить. Жить не за себя - за него, за пацана этого мне неведомого. И жить буду так, чтобы на том свете этот мальчик не грустно и прощающее вздохнул бы, увидев меня, а подошел бы ко мне и, взяв тёплыми ладошками за руку, снизу вверх заглянув мне в глаза, сказал бы одно лишь короткое слово - спасибо! Ну, а во вторых это шанс изменить финал. Единственный, неповторимый и уникальный. Не будет проклятых всеми, и богом и людьми неонаци, ни каннибалов из секты «Детей Света». Да, будут другие, человек по натуре своей гад еще тот, но сейчас люди не те, совсем другие.
Так что шанс есть. И кто же я буду, если просру его, солью как скисшее молоко в унитаз? Нет таких слов и определений, и не будет никогда.
        Короче, я стал жить.
        Хреново пришлось в первое время, тяжко очень. Не раз от бессильной злости зубами скрипел, а с каймы губ кровяная корка не сходила - язык, клыками прикусывая, в клочья рвал, слова ненужные и вредные для меня останавливая. Давил, зажимал своё дряхлое Я, что лезло из меня наружу с тупой упёртостью паровоза, каждый день убивал свой гонор и вытравливал кислотой самолюбие. Мимикрировал не хуже хамелеона, «ложился» как бескорыстная шлюха под любого, кто представлял для меня хоть какую-то опасность разоблачения. Старался изо всех сил соответствовать облику восьмилетнего мальчугана, и постепенно у меня стало получаться. Молчал когда надо, говорил, когда надо, слушался и внимал не отсвечивая. Только один раз показал зубы. Даже не зубы, а клыки матёрого зверя, что одновременно может равнодушно щёлкнуть пастью, ловя в седой шкуре блох, и ровно также безучастно перекусит хребет врагу. Пришлось снять, сдёрнуть с себя уже прижившуюся маску ребёнка и зло оскалиться, защищая не себя, а мальчугана, чью жизнь поклялся прожить.
        Славный, добрый человек Юрий Геннадьевич Сыч, мой лечащий врач, психиатр и кандидат наук, собирался защищать «докторскую». Стремление похвальное и всячески мною приветствуемое, но вот было только одно но - жаждал Юрий Геннадьевич заполучить желанный титул доктора наук и за мой счёт вдобавок. Что уж ему приглянулось в моей странной «болезни» мне неведомо, какой новый синдром он мечтал назвать своим именем, не знаю, но моя интуиция кричала во весь голос, что добром для меня всё это не кончится. Пришлось действовать.
        Три дня я обдумывал варианты противодействий замыслу моего лечащего врача, всё искали искал изящные решения, а на четвёртый день просто взял в руки тяжелую пепельницу со стола доктора. Под удивлённым взором рыхлого лысого мужчины снял с себя фланелевую больничную куртку и, тщательно обмотав тканью кусок литого стекла, подошел к нему и резко ударил пепельницей в висок. Лучшее решение - простое решение и нечего умничать. Бац по голове и нет проблем минут на пять. Ну, я, следовательно, и бацнул, а доктор упал и очень хорошо упал. Сполз со своего кресла на пол сломанной куклой и не завалился ни на какой бок. Это удачно для меня вышло. Не пришлось ворочать его рыхлое тело, и ключи от сейфа, вытащенные из кармана его халата, через пару секунд я уже вставлял в замочную скважину железного ящика.
        «Молодец, Юрий Геннадьевич, что инструкции Минздрава нарушаешь и наркоту у себя в кабинете хранишь, а не на посту как положено, это ты молодчага!».
        Ключ скрежетнул и провернулся в скважине, допуская меня в тёмное нутро стального хранилища. Кстати, в этой фазе я чуть не потерпел полное фиаско - еле-еле смог провернуть ключ. Но Бог миловал и, пробежав взглядом по полкам сейфа, я, привстав на носки ступней, вытянул из тёмного чрева бронированного хранилища несколько картонных упаковок с ампулами. Синие надписи на латыни, лохматящийся край упаковки, непривычный вид прозрачных стеклянных ампул с ломкими носиками. Чья-то радость, чья-то боль, чья-то смерть. Вытянул осторожно одну стекляшку из бумажного ложа, поднёс к глазам, прочитал. Бетамепродин. Задумался, насилуя своё файлохранилище в поиске совпадений. То - не то? Внутренний таймер размеренно тикал, уводя стрелку воображаемого секундомера из зелёной зоны к желтой. В глубине души колыхнулся бледный язычок пламени слабо разгорающейся паники.
        Ну, вспоминай же, вспоминай!
        Бетамепродин - опиат, болеутоляющий, аналог петдина. Опиат, пусть и простенький, но сойдёт, да и карфентаил ещё не синтезировали, по-моему. Хм, вспомнил, не подвела память. Где, в каком чулане, я хранил все эти зубодробительные названия лекарственных препаратов уж и не знаю, но вот выскочили, когда стало нужно и попали точно в цель. Пробурчал довольно «бинго!», отодвинул пять упаковок в сторону, сунул руку в сейф, достал ещё две такие же. Доктор слабо шевельнулся. Время. Сдёрнуть с пепельницы куртку, найти газету. Завернуть в бумажный лист с чёрными жуками-буковками упаковки с ампулами. Всё, готово, можно уходить.
        Когда я выходил из кабинета Юрий Геннадьевич еле слышно застонал, что-то невнятно произнёс и дёрнул рукой. Поздно, доктор, можете уже не пить «Боржоми». Не поможет. Я уже спускаюсь на первый этаж в туалет, где мною заранее расшевелен шпингалет на уличном окне, а этот звякающий и шуршащий свёрток ждёт укромный тайник возле котельной. Проигравший может начинать плакать.
        Потом было всё просто. Когда я вернулся в больницу, то просто позволил схватить себя санитару за ухо и молча, не сопротивляясь, поволокся вслед за ним к доктору в кабинет. Сейф я оставил открытым и поэтому предполагал, что Юрий Геннадьевич сообразит, что орать о пропаже препаратов на всё отделение ему совершенно не выгодно и у нас состоится нужный мне конструктивный диалог. Поэтому я просто переждал изошедший от Юрия Геннадьевича шквал яростных криков, угроз, пару затрещин от санитара, океан разнообразных обещаний вперемешку с увещеваниями и давлением «на совесть», а потом просто предложил ему спокойно поговорить, наедине, о его дальнейшее судьбе и карьере.
        Картина наблюдалась комичная - я даже, не сдержавшись, открыто улыбнулся. Во все свои девятнадцать зубов. Санитара в расчёт не берём - туповат оказался разумом и просто не заметил смену ролей, а вот Юрий Геннадьевич, оказался наоборот, вовсе не глуп и пару раз изумлённо открыв и закрыв рот, задавленно хрюкнул и, сломав карандаш, тут же выставил за дверь медбрата. Водрузив на угреватый нос очки, онсложил руки перед собой, весь подобрался и сухо произнёс:
        - Слушаю тебя, Дима, внимательно.
        Я потёр горевшее ухо и, устроившись на клеёнчатой кушетке поудобней, неторопливо заговорил:
        - Суть моего предложения, уважаемый Юрий Геннадьевич, очень проста - вы пишите заключение о моём полном физическом и умственном здоровье, так сказать о чудесном случае ремиссии, затем выдаёте историю болезни мне на руки и навсегда забываете о моём существовании, а я указываю вам место, где спрятаны похищенные препараты. В противном же случае, при очередной проверке у вас обнаруживают серьёзную недостачу наркотических средств, а я жалуюсь на приставание и развратные действия с вашей стороны и вы, мой добрый доктор, имеете очень много головной боли. Выбор прост и он за вами.
        - Да кто тебе поверит, щенок! Ты больной! Ненормальный! У тебя, знаешь, какая история болезни? Да это клеймо на всю жизнь!
        - Знаю. Но ведь есть очень большой шанс, что ваши враги мне поверят, Юрий Геннадьевич, ваши враги и наша доблестная милиция. Вы готовы рискнуть? Советский врач - растлитель детей и наркоман. Неплохо звучит, а? Вы ведь член коммунистической партии или кандидат в КПСС, я не ошибаюсь? Как думаете, с вашим высокоморальным обликом гражданина СССР и строителя коммунизма будет сочетаться подобное? А может, вы желаете заполучить, как и я, это клеймо на всю жизнь, Юрий Геннадьевич? Чисто из-за тщательно скрываемой вами склонности к мазохизму? Итак?
        Я соскользнул с кушетки, бросил снятую куртку на пол и подался к двери, чуть приспустив пояс линялых больничных штанов:
        - Мне начинать звать на помощь, Юрий Геннадьевич?
        - Нет! Не надо! Я согласен, гадёныш…..
        Да, гремучий это коктейль - злость и страх в смеси с бессильной ненавистью. Нервы взболтать и можете перемешивать. Меня, честно признаюсь, даже несколько пробрало от мощного негатива чувств изливаемых взглядом и голосом раздавленного человека, совершенно теперь не напоминающего лощённого и уверенного в себя врача первой категории. Но это не я хотел превратить ребёнка в ещё одну ступеньку карьерной лестницы для себя, любимого, и посему - какой мерой меряете, той и вам намерят!
        - До свиданья, Юрий Геннадьевич. И не забудьте завтра сказать моей маме, чтобы она мне кофту или свитер принесла - темно тут….. тьфу, холодно тут у вас, а у меня тёплых вещей нет.
        Я вышел из кабинета и, подмигнув грозно смотрящему на меня медбрату, отправился к себе в палату. А ровно через девять дней я стоял на широких ступенях центрального входа в госпиталь, держался за обветренную и шелушащуюся ладошку своей мамы и вдыхал прохладный воздух утра 9 мая 1974 года. Вдалеке дребезжал звонок трамвая, и я дрожал вместе с ним. Было очень страшно и одновременно от восторга захватывало дух - начиналась моя вторая жизнь.
        Часть первая
        Глава первая
        - Червонец, блин, два короля в отбое, два на руках! Забыл, что ли? Зачем до этого с валетов ходил? Ну, сейчас тебе Сова погоны и повесит, придурок! Га-га-га!
        - Усохни, Гера.
        Рыжий подросток с веером принятых карт в руках раздраженно покосился на лыбящегося комментатора. Ну, ошибся, бывает. Да и не всё ещё потерянно - есть козырь и пиковая дама в наборе и если зайти с девятки, то отбоя не будет и погоны отменяются.
        Замусоленная девятка хлёстко бьётся рубашкой о плохо прокрашенную доску столешницы.
        - Зашел!
        - Принял. Снова ходи. Впрочем, подожди, Сергей.
        Противник рыжего, темно-русый мальчик лет девяти с ярко зелёными глазами и необычно правильными чертами лица для столь юного возраста, без уничтожаемой только годами детской припухлости, еле заметно улыбнулся и бросил карты на стол.
        - Смотри, Сергей. Сейчас ты идёшь с пиковой дамы. Отбой козырной десяткой. Все в отбое, «подброса» нет. Я иду с тузов, ты берёшь, у тебя один козырь. Затем два короля, один из них козырный - бить их тебе нечем и ты снова берёшь. Ну, а следующими идут шестёрки и одна из них козырная. Отбой, у меня карт нет, ты остался и проиграл. Дальше играть смысл есть? Смысла нет. И, хватит, больше не раздавай, будем разговаривать о желании.
        Рыжий Сергей громко засопел, не отвечая партнеру, задвигал карты по столешнице, прикладывал одну к другой, менял пары и всё больше мрачнел.
        - Ну, Сова! Ну, мать твою! Блин, Гера, ты видел как он, собака, красиво расклад на….й вывел?
        Ошарашенный взгляд рыжего уткнулся в широкоскулое лицо приятеля, ища поддержки. Но закадычный приятель Гера только что ржущий и гоготавший вдруг стал скучным и упорно отводил глаза.
        - Сергей, я ведь тебя просил не трогать мою мать и не обзывать меня? Просил?
        Рыжий обмер, его рука с картами, задрожав, разжалась, засаленные бумажные прямоугольники выпали из пальцев падая под стол в траву в компанию к бычкам, линялым фантикам и блестящим «бескозыркам» от водочных бутылок.
        - Сова, блин, кореш…. Вот гадом буду, забыл совсем! Сова, я…
        Фраза так и закончилась не начавшись. Через столешницу по направлению к лицу рыжего подростка мелькнуло что-то быстрое. Сухой короткий звук, и нелепо раскинув руки, подросток упал на траву. Одна из карт, подброшенная подошвами кед, взлетела и словно издеваясь, прилипла к начавшей стремительно краснеть левой стороне челюсти.
        - Гера!
        - Да, Сова?
        - Червонцу помоги, в тень отнеси. Когда придёт в себя пусть найдёт меня завтра в школе на большой перемене. Мы не закончили с ним разговор. Всё, бывай!
        Твёрдая правая маленькая ладошка утонула в потной лапе полного Геры, левая ловко подхватила трёхлитровый эмалированный бидон. Время к обеду, должны уже были притащить к магазину бочку с молоком.
        Невысокий мальчик с ярко зелёными глазами ловко проскользнул в щель между досками забора, еле слышно звякнул об ржавый гвоздь белый эмалированный бидон с кроваво-красной розой-мутантом на боку. Толстый Гера проводил уходящего взглядом, перевёл взор на лежавшего без сознания приятеля. Сплюнул. Вытащил из мятой пачки «Астру» без фильтра. Размял пальцами, разорвав бок бумажного цилиндра сигареты вылезшей из скверного табака соломинкой. Раздраженно сплюнул ещё раз и «залечил» сигарету, лизнув языком бок «Астры». По-модному, по-дворовому, зажав между указательным и безымянными пальцами спичку и щелчком подбросив коробок, прикурил. Снова посмотрел на приятеля, шумно выдохнул вонючий дым:
        - Говорили тебе, Червонец, не любит Сова ругани и когда его мать х…. обкладывают, тоже не любит, предупреждали ведь. А ты, блин, пасть раскрыл ну и получил по своей рыжей морде кастетом. Тащи вот теперь тебя в тень, жердь тяжелую! Надо это мне, нет?
        Приятель не отвечал. Гера докурил, со вздохом наклонился и, ухватив рыжего приятеля за рубаху, поволок его в тень под раскидистый тополь. Мысли, что можно не выполнять распоряжение Совы в его голове даже не возникло.
        Дзинь-дзинь-дзинь. Пустой бидон непрерывно раскачивался при ходьбе и звенел разболтанной дужкой. Раздражал. Я остановился. Поднял на уровень глаз посудину, осмотрел места крепления. Ага, тут поджать и чуть подогнуть пассатижами, а потом вставить обратно. Вернусь домой, обязательно сделаю, а пока потерпим. Да и до продуктового магазина идти осталось недалеко, через дворы минут пять будет, если свернуть на Луначарского и пройти по Маминому переулку. Или не сворачивать? Район не наш, бес его знает, кого нелёгкая на мой путь вынесет? Нет, не буду сокращать. Пусть и дольше шагать, но всё безопасней и спокойней для встретившихся со мной.
        Прокатил последнюю мысль в голове и громко хмыкнул вслух - или безопасней для меня. Заноситься и считать себя Железным Арни, прибывшем в прошлое с целью уничтожения человечества, совершенно не стоит. Хоть и успел я сделать за неполные полгода себе грозное имя в среде сверстников и заработать своеобразную репутацию полного отморозка, но лишние конфликты мне всё же ни к чему - с более старшими парнями мне всё равно пока не справиться. Слишком я лёгок и кастет тут слабая помощь - вдруг не дотянусь? Акселерация ведь полным ходом прёт и такие лоси попадаются, что мама не горюй! Вот как этот, например. Я шагнул в сторону стараясь обогнуть появившуюся на моём пути тень, и упёрся взглядом во второго «лося» с ленцой заступившего мне дорогу. Да, интуиция, брат, великая вещь, эх ещё бы вовремя и правильно свои предчувствия понимать!
        Шагнул назад, коротко стрельнул взглядом за спину - чисто, быстро просчитал возможность бегства - уйду. Поставил бидон на раскалённый пыльный асфальт, сунул руку в карман и, сплюнув, угрюмо поинтересовался у вставших на моём пути «старшаков»:
        - Чё надо?
        Левый угрожающе шевельнулся, пахнул запахом жареных семечек из открывающегося рта, но не успел ничего ни сказать, ни сделать. Правый «старшак» шагнул вперёд, закрыл туловищем в сетчатой «ковбойке» сердито сопящего напарника и протянул мне ладонь:
        - Здорово, Сова!
        - Привет!
        Я сунул ему сложенную лодочкой ладонь - и не обидел и руку высвободить проблем не будет. Здоровающийся со мной акселерат опасно быстро глянул испытующе исподлобья, тщетно попытался удержать мою руку и уточнил, сверля меня взглядом:
        - Ты ведь тот самый Сова с «Пятака»?
        - Может быть и тот самый. Сам-то обзовись.
        - Ты, щегол, зубцы тот не скаль, не борзей, а не то х…о станет!
        Это в разговор сунулся второй. Я внимательно посмотрел на «плохого», перенёс вес на левую ногу - сами роли распределяют или так срослось? - и спокойно перевёл взгляд на «дружелюбного»:
        - Твой кореш всегда с наездов разговор начинает или у него просто сейчас настроение херовое?
        - Точно, это ты, Сова! Совсем ничего не боишься!
        «Дружелюбный» улыбнулся и толкнул в плечо набычившегося приятеля:
        - Успокойся, Утюг, это ж Сова - он авторитетов не признаёт, полностью чувак отмороженный, как Шуруп и рассказывал! И здоровается не как все люди, а по-хитрому руку сует! Верняк, он!
        «Дружелюбный» прищурился и заговорщицки подмигнул мне:
        - Слушай, Сова, человек очень уважаемый с тобой встретиться хочет, меня найти тебя попросил. Так что ты подгребай по вечеру за матросский клуб, я тебя там встречу и сведу с ним, добро? Меня Длинным зовут, пацанов спросишь - влёт подскажут, где найти.
        И мой новый знакомый широко улыбнулся, сверкнув орандолевой фиксой. Я помолчал, соглашаясь, кивнул головой:
        - Лады, договорились. До вечера, Длинный.
        Наклон в сторону, рукоять подхваченного бидона гладкой деревяшкой тычется в ладонь, и я обхожу по дуге парочку посыльных очень уважаемого человека дружно разворачивающихся мне в след. Утюг провожает меня злым взглядом, а Длинный продолжает приветливо улыбаться. Опасный тип, совсем не обычный «баклан», умеет думать и сдерживать себя. Что есть совсем не хорошо для меня. Если у уважаемого человека такая «шестёрка», то уровень этого человека вовсе не незатейливый гоп-стоп и банальный «обнос» «хат» на ценные вещи, а что-то более серьёзное и намного денежное. А большие деньги - большие проблемы для маленьких мальчиков. Для меня, например. Итак, стоит мне с ним, уважаемым человеком, встречаться или нет? Так, неправильно поставлен вопрос, встречаться-то всё равно придётся - уважаемых людей надо уважать, а вот будет ли мне выгода от этой незапланированной встречи, вот в таком разрезе будем рассматривать эту нежданную головную боль. И что это ещё за излишне болтливый Шуруп взялся на мою стриженую голову? У кого язык за зубами себе места не нашел?
        Занятый обдумываньем данной проблемы я на автомате дошагал до магазина. Покрутился у деревянных витрин, вышел на улицу с булкой свежего хлеба, отстоял короткую очередь, вьющуюся до желтой бочки на колесах с молоком. Сунул тётке в белом колпаке и замызганном фартуке металлический блестящий рубль и, дождавшись сдачи, забрал свой бидон наполненный самым-самым натуральным молоком. Не удержавшись, я приподнял крышку и втянул запах белой вкусности. Хорошо! Вроде бы и время достаточное прошло, чтобы привыкнуть, а я всё никак не могу надышаться. М-да, всё-таки в этом замшелом прошлом есть и свои достоинства и одно из них - гора абсолютно натуральных продуктов! Прямо Монблан с Эверестом! Я помотал головой, зажмурившись от удовольствия, ткнул на место крышку. Эх, вот только у всех натуральных продуктов есть кроме достоинств и существенные недостатки - портятся они быстро. Не «сублиматы» и не обезвоженные «вакуумники», что могут храниться лет по двести без потери вкуса и качества. Но до моего дома молоко доживёт! А дома мама его вскипятит, намажет мне кусок батона с маком золотистым маслом, а я суну этот
кусок в сахарницу и, увернувшись от лёгкого подзатыльника, с упоением хлебну горячего молока, запивая откушенный кусок белого, свежего и хрустящего хлебобулочного изделия. Я улыбнулся собственным мыслям и почти вприпрыжку направился к дому. Июнь, лето, жара, каникулы - что ещё мне для счастья надо? А встреча с уважаемым человеком будет только вечером и до вечера ещё целая вечность!
        Матросский клуб на самом деле являлся Дворцом культуры Пермских авиамоторов, но вот приклеилось к нему почему-то данное название и по-другому его уже и не называли. Даже сами работники клуба. Монументальное здание с пузатыми, офигенно высокими колоннами, возле которых советские лётчики стоят, крыша «ёлочкой», а на крыше полуголые мужик с бабой арфу продают. Двери из массива сосны почти в три моих роста, бронзовые «ёлочные» ручки. Рядом с дворцом памятник вождю пролетариата с вытянутой вперёд рукой, с непременной кепкой, газетой в кармане и кучкой засохших цветов у подножья. На правой стороне памятника еще не стертая надпись мелом: «Косой - дурак». Ступени центрального хода закатаны в мраморную крошку, золотыми жилками блестят вмурованные в них медные полоски. В общем, дворец культуры Пермских авиамоторов был стандартным, как и все дворцы во всех городах Советского Союза. В меру обшарпанный, в меру подновлённый, огромный и угрюмый, он прикрывал своим фронтоном заросший сквер, пряча за чугунной решеткой заросшие травой прогулочные дорожки и вросшие в землю с вычурно изогнутыми спинками разломанные
лавки. Спинки гнул кузнец, лавки ломали гуляющие в сквере. Просто так, от избытка чувств и недостатка в ландшафте требуемого хаоса. К скверу с боку ютилась крашенная в синий цвет хоккейная коробка, полностью пустовавшая по причине лета. В футбол гоняли чуть дальше на просыпанной песком площадке, падать голыми коленками на асфальт желающих не было, а баскетбол…. А уличный баскетбол сейчас никого не интересовал, ибо уделом этого вида спорта в это время были потные и гулкие залы дворцов спорта и укрытые крышами спортивные манежи. И не катались здесь роллеры и скейтбордисты, не выёживались своим внешним видом готы и эмо и тем более «чистомиры». О первых ещё не знали, вторых просто ещё не существовало, третьих…. А третьих, может и не будет. Так что царствовали в окрестностях дворца футболисты с ободранными коленками в невероятно тяжелых черных с красным китайских кедах, прогуливались собачники с шотландскими колли и восточно-европейскими овчарками, а заросший сорняками сквер был отдан в безраздельное владение любителям солёной рыбки, холодного пивка, «беленькой» и местному хулиганью. И вот именно туда, в
этот гадюшник и рассадник порока, весьма и весьма редко навещаемый патрулями ДНД, я и направился.
        Вечернее солнце ласково касалось моей стриженной «под ноль» макушки, золотило сочную зелень листвы, и тем острее для меня оказался переход в сумрачную тень сквера. Холоднуло неприятно, слева немелодично брянькнула гитара, звякнуло горлышко бутылки о край стакана. Нет, туда нам не надо. Далеко впереди, похоже, автомобильная магнитола на волне «Маяка» еле слышно рассказывает об очередном достижении наших славных сталеваров, а впереди, заглушая ее, орёт на весь сквер, что-то мощное голосами АББА. Не узнать их голоса невозможно, легенда рок-н-ролла, в зале славы прописаны навечно. Интересно, как сумели сюда провод протянуть? Или импортный магнитофон принесли вместе с аккумулятором? Батарейки-то будут слабоваты, для такой, судя по громкости звука, бандуры. Наши магнитофоны полностью отпадали - не тот звук, да и «Маяк - 203» с «Астрой - 207» я на слух отличаю. Хрипят уж они больно здорово, как туберкулезники с ангиной.
        Я только успел шагнуть на замусоренную тропинку, ведущую вглубь сквера, и сразу же из-за поворота нарисовался улыбающийся Длинный. Он успел переодеться и сменил истасканную ковбойку на разноцветную рубаху с отложным воротником и влез жутковатую подделку под настоящие «лэвис». Пряжка ремня размером с чайное блюдце скалилась зубами неведомого зверя, ботинки были невнятно бордового цвета и выглядел он столь нелепо, что пришлось наклонить голову, пряча непроизвольную улыбку.
        - Привет, бродяга! А я тебя встречать иду! А ты уже тут, ну и молодчага! Давай, пили ходулями за мной! У нас там весело!
        И обдав меня смесью запахов дешевого портвейна и тройного одеколона, он приглашающе махнул мне рукой.
        Да, у них действительно было там весело. Шашлычок на кирпичах, плавленые сырки, запотевшие, тёмного стекла, бутылки «Буратино» и «Дюшеса». Толстые ломти «докторской» и «Краковской» колбасы на разложенных на лавке газетах. Черный хлеб. По три трёхлитровые банки томатного и виноградного сока. Начатый ящик «Посольской», ряды «Крымского портвейна» и «Весеннего сада» за восемьдесят шесть копеек. Бесчисленные бумажные кульки с выглядывающими из их нутра красномордыми яблоками и пупырчатыми огурцами. Где только взяли, не сезон для яблок ведь? По блату, точно. Я быстро огляделся ещё раз, захватывая взглядом не только общую картину, но и мелкие детали.
        Да, собравшаяся на маленькой полянке в глубине сквера компания отдыхала с душой и размахом. И буйство красок одежд производства советской текстильной промышленности давало огромную фору любому «кислотному» окрасу будущих дизайнерских изысков. А дичайший покрой всех этих жакетов, дикой расцветки рубах «апаш» и даже брюк «клёш», растянутых джемперов и единственной джинсовой курточки был бы для них контрольным выстрелом. Да уж, все эти убогие наряды граждан могучей «империи зла», по-прежнему ввергали меня в ступор и состояние шока. Вроде бы и привыкнуть уже пора, да вот никак не получалось. Для меня, навсегда избравшего классический консервативный стиль одежды, а после Серого финала, носящего только удобные комбинезоны, мода семидесятых была нечто неудобоваримым и чудовищным. И бороться с этим было бесполезно. Поэтому я более не заострял внимание на одежде присутствующих, равнодушно мазнув взглядом по вульгарно размалёванным лицам женского пола, мимоходом отметив, что угадал - магнитофон действительно «Grundig», кассетный, где только взяли, подсоединённый к аккумулятору и поискал взглядом уважаемого
человека. Не увидел. Не было подходящего типажа. Зато нашлись другие, весьма колоритные типажи, для которых моё появление не прошло не замеченным. Один из них был красавцем - весь «синий», светящий «куполами» из-под расстегнутой до пупа рубахи, дерганный и «шарнирный» до мельтешения в глазах. Он медленно выцедил стакан мутной «бормотухи» и громко вопросил моего «Вергилия»:
        - А чё это ты, Длинный, за смутного сопляка сюда подтянул? На хера? Чё это за фраер, б…ь, мелкий? Не нравится мне шнифты его, х….й у пацана взгляд, на меня так «голубой» всегда смотрит, когда прикидывает сколько впаять! Я, мля, кого, нах…, е…, спрашиваю?!
        - Сова это, Грач. Остынь, бля и не заводись. Артур Алексеевич велел его найти и сюда позвать.
        - А…. Ну, тык лады тогда, нема гнилого базара! Недонепонятки, типа.
        И борзая «рысь» сдулась, отведя в сторону нехороший взгляд. Вот так. И уважаемый человек Артур Алексеевич вырос в моих глазах на пару пунктов. Я обогнул рассевшихся на траве людей, перешагнул через пустую тару и хлопнул по плечу сидящего на корточках Длинного:
        - Длинный, а Артура Алексеевич долго ждать придётся?
        - Спешишь куда-то, Сова?
        - Да. Я обещал матери вернуться к девяти.
        Длинный начал усмехаться, но уловив что-то в моём взгляде, скомкал зарождающуюся ухмылку и серьёзно ответил:
        - Артур Алексеевич обещал часам к восьми подойти, так что не беспокойся Сова - успеешь к мамоч….маме.
        - Хорошо.
        Я пристроился рядом с ним и принялся разглядывать собравшихся на полянке людей. Дрянь люди, истинный шлак, совсем отбросы. Таких, в моем будущем, станут называть забытым и вновь вспомненным словом гопота с добавлением прилагательного «серая». Четверо молодых парней, прыщавых, гогочущих и плюющихся, с дешевыми цыганскими «печатками» на пальцах, имевших, наверное, от силы пару приводов - «пятнадцать ходок по пятнадцать суток», тщательно подражали повадками присутствующим тут уголовникам. Тупые бакланы. Трое «синих», самих уголовников. Двое уже обросших и как-то помягчевших, а один, молчаливый, с колючим ёжиком волос, запавшими щеками и настороженным волчьим взглядом. Недавно откинулся и это его «встреча»? Скорее всего. Девушки…. Хм, назвать этих девиц девушками? Это я что-то поспешил, уместнее тут будет название шмары. Я отвёл взгляд в сторону от крашеной блондинки похабно развалившей напротив меня пухлые коленки. Мерзость. Бельё не меняла дня три, не меньше, ноги бледные, рыхлые, в синяках. На шее жировые складки и под ногтями с облезшим маникюром заметна грязь. Вот как такую б…ь, прости Господи,
можно захотеть? Мне точно столько не выпить! Я отвернулся в сторону и уловил краем глаза еле заметное движение в сквере. Ещё один гость? Угадал. На загаженную поляну выскользнул невысокий седоватый азиат с непроницаемо чёрными глазами, быстро оглядел пьяную компанию и кивнул головой молчаливому уголовнику. Обменялся с ним многозначительными взглядами, что-то показал на пальцах. Вроде как поздоровались и поговорили. Остальные внимания азиата не удостоились. Азиат поманил пальцем Длинного, и спросил, указав на меня глазами:
        - Он?
        - Он, Азамат. Слушай, Азамат, Артур Алексеевич мне за пацана обещал….
        Азиат грубо прервал Длинного:
        - Обещал - выполнит.
        - Но мне сейчас надо, Азамат! Очень надо! Артур Алексеевич говорил…..
        - Заткнись!
        Что хотел сказать Длинный, я понял и так - денег там подкинуть или может «дозу» подогнать, не суть это важно. Да вот только мне очень не понравилось, как прервал речь Длинного этот низкорослый представитель восточных народов. Не только словами. Больно уж знакомое движение, когда указательный и средний пальцы накладываются друг на друга и этот «крючок» резко втыкается под рёбра. Плохое движение. Вот как мне этого дедушку Брюс Ли если что, из строя выводить? Попросить не двигаться - не, не согласится, взгляд змеиный у него, немигающий. И акции азиата поползли вверх. А вот Артур Алексеевич стал мне гораздо меньше нравиться, наоборот, упали вниз его акции. Не дело это, когда подчинённые лезут в епархию босса, ох не дело. Длинный выполнил поручение шефа и достоин награды. А если и стоит его наказать, то делается это только с ведома босса. Инициатива же низшего звена тут полностью неуместна. Книжки по управлению людьми читать надо, Артур Алексеевич, хотя, где вам их взять в это время, а английским в достаточной мере, я больше чем уверен, вы не владеете. Или это просто у Длинного отношения с азиатом не
сложились?
        Из размышлений меня вырвал голос азиата:
        - Мальчик, пойдем, пожалуйста, со мной!
        Ну, что ж, если вежливо зовут, то я откликаюсь и иду, пока не потащили силой. Я обогнул всё ещё крючившегося от боли Длинного и пошагал за азиатом. Идти оказалось недалеко. Пара поворотов, пробрались сквозь кусты к пролому в ограде и тут же уткнулись в блестящий лаком капот чёрной «Волги». Двигатель машины урчал на холостых оборотах и в тёмном салоне виднелся силуэт мужчины. Мягко клацнув замком, открылась задняя дверь автомашины. Приглашают, значит.
        «Ну, будем надеяться, что уважаемый Артур Алексеевич не банальный педофил».
        Я, проверяя, коснулся бедром закреплённых на правой руке самодельных ножен и нырнул в тёмный салон.
        Глава вторая
        - Дети, что я вам задавала на предыдущем уроке? Кто мне ответит?
        Над партами взметнулся лес рук. Умгу, два леса. Это только в киножурналах «Ералаш» да «Хочу всё знать» происходит что-то подобное, да ещё в детских фильмах студии «Ленфильм», а в обычном среднем классе обычной средней школы это просто фантастика. И не эта «дасистфантастиш», а простая космическая, в которой фотонные звездолёты бороздят просторы вселенной и советские космонавты в белых скафандрах сажают яблони на Марсе.
        Светлана Владимировна обвела взглядом притихший класс. Двоечники как обычно прячут глаза и стараются стать как можно не заметнее, зубрилки-отличники ловят её взгляд, тянут руку, середнячкам все безразлично. Вызовут так вызову, нет - так нет. Кого же вызвать к доске? Дешёвая пластиковая ручка с белым низом и синим верхом зависла над столбцом фамилий в классном журнале.
        «Локтеву? Нет, она и так закончит четверть на одни пятёрки, она у нас отличница. Сунгарлиев? Упаси меня боже, опять будет гундосить и мямлить у доски, коверкая русский язык своим чудовищным акцентом. Липин? Болван и неуч. Ильиных - дура. А что если мне проверить новенького, как же его фамилия? Так, так, вот, Олин».
        Женщина подняла голову от журнала и отыскала взглядом нового ученика своего класса. Симпатичный мальчик. Правильные черты лица, мягкое тёмное золото коротких волос, необычайно насыщенные зелёным цветом бездонной глубины глаза, прямой нос, чёткий абрис восхитительно юных губ и сильные, красивые пальцы. «Музыкальные». Наверно эти пальцы могут быть одновременно нежными и жесткими, невесомо ласкать, едва прикасаясь кончиками к разгорячённой коже внутренней части бёдер и тут же становиться безжалостными, жадно впиваясь в плечи и подавая покорённое тело на себя……
        Хлопнул страницами закрытый журнал, резким звуком сгоняя с подоконника окна нахохлившегося голубя, и сердитый голос классного преподавателя выдернул меня из-за парты.
        - Олин, к доске!
        «М-да, мужика тебе надо, Светлана Викторовна, мужика здорового и в постели ненасытного. Самца. Тогда, может, и не будешь засматриваться на младенцев. А то вон как раскраснелась, пятна жаркие по щекам поползли, глаза заблестели. Видать нафантазировала себе невесть чего!»
        Я прошел между рядов парт, встал у чёрного исцарапанного чудовища с белыми меловыми разводами по всему плоскому телу и выжидающе уставился на отводящую глаза учительницу. Нет, всё ещё смущается, не смотрит, но несколько других взглядов скрестились на мне. Одноклассники пялятся. Кто-то смотрит с облегчением - вызвали не его, кто-то сердито - не меня, кто-то не глядит вовсе - есть более интересные занятия. «Танчики» на разлинованной в клетку бумаге, морской бой или капли дождя за стеклом. Поздняя осень, конец октября. Первый мой день в моей новой школе.
        - Олин, ты перешел к нам из «пятой» школы, так?
        - Да, Светлана Владимировна.
        - Очень хорошо. Вы, конечно, уже проходили уравнения с двумя неизвестными, и ты без труда напомнишь нам вчерашнее задание. И ещё. В «пятой» школе разве учащимся разрешается приходить на уроки в таком виде?
        «М-да, а вот это непростительный прокол с моей стороны! И что отвечать? Больше этого не повторится? Что не запрещено - то разрешено? Конфликт на пустом месте? Ни к чему».
        - Захотелось похвастаться, Светлана Владимировна. Простите.
        Я виновато склонил голову, мысленно коря себя за оплошность. Расслабился, чёрт! Чёрнорубашечникфигов! Додумался - красный пионерский галстук на чёрном шелковом фоне! Выскочил из серой толпы ярким паяцем. Хотя моей вины здесь лишь малая часть - мать вчера затеяла грандиозную стирку и сухой оставалась лишь перешитая Ароном Самуиловичем чёрная шелковая рубашка, а вот кожаные туфли ручной работы это да! Меакульпа. И винить в этом не кого. Сам дурак, в школу же шел!
        - Молодец, Дима, что не отрицаешь своей вины. А сейчас бери мел и пиши. Х плюсY, получается…..
        Звонок прозвучал как всегда неожиданно. Ещё минуту назад казалось, что урок русского языка не кончиться никогда и все эти падежи и рода похоронят меня совместно под завалами глаголов и деепричастных, но….. Долгий «дзинь» и свобода, раскрывает двери входа! Или… хм, выхода, что не суть важно. Не люблю русский язык! Не сам язык, об этом даже не думайте, а вот грамматику и правописание ненавижу. Не даётся ни в какую. Все эти окончания, запятые, сложносочинённые предложения и прочая заумь для меня хуже казней египетских. Я лучше решу в уме парочку тензорных уравнений или выведу ряд валентности, а вот от грамматики меня увольте! В прошлой жизни был у меня свой редактор и правщик мною написанных «псевдонаучных потуг профана», как эти зубры от науки именовали мои вымученные статьи, ну и здесь что ни будь, придумаю, выкручусь, но грызть столь безвкусный гранит данной науки….. Нет и ещё раз нет! Эх, как разошелся, разумом возмущённым кипя, что даже не заметил, что меня уже почти окружили.
        - Эй, стиляга! Канай сюда - разговор есть.
        Ненавижу русский язык!
        Стройный мальчик с зелёными глазами медленно обернулся к окликнувшему. Внимательно оглядел стайку окруживших его одноклассников и поставив ранец на мокрый бордюр плавно подшагнул к заводиле:
        - Меня зовут Дмитрий Олин. А тебя?
        - А меня не зовут, я сам прихожу, чухан!
        И высокий конопатый парень вызывающе засмеялся и гордо огляделся - мол, как я его! Ловко ты его - короткие смешки поддержки и одобрительный гул.
        - За слова будешь отвечать?
        - Чего? Ты чё п….ь, чу…
        Закончить фразу конопатый не успел. Лишь уловил взглядом смазанное движение и сложился вдруг перочинным ножиком, жадно хватая широко распахнутым ртом вдруг закончившийся в лёгких воздух. Его выкаченные глаза наливались обильными слезами от страшно жгучей боли, колени неожиданно подогнулись и он упал в лужу, поднимая мелкие грязные волны. А зеленоглазый мальчик уже стоял на расстоянии пары шагов от упавшего и, неотрывно глядя в глаза смуглому брюнету, спокойно его спрашивал:
        - Меня зовут Дмитрий Олин. А тебя?
        Краткое подведение итогов. Инфильтрация в среду одноклассников - единица. Внешний вид - единица. Скрытность и неприметность - ещё одна единица. Итого, всё у меня вышло на слабенькую троечку. С одной стороны сильно не умничал, интеллектом и неподобающими знаниями не блистал, с другой стороны облажался я по полной программе. Так что Центр имеет полное право смело брать в руки ремень и приезжать пороть Юстаса. Не выйдет из меня разведчика, не дал Бог таланта. В первый же день сумел привлечь к себе пристальное внимание классного преподавателя, не сумел избежать конфликта с «центровыми» в классе и заполучил себе искреннего врага. Надежды на то, что конопатый верзила Марков Андрей, этот выросший с ёлку Дюсик, простит мне своё купание в грязной луже, нет никакой. Смирится и затаится, это без возражений, примет сторону сильного, то есть мою, но не забудет происшедшего с ним никогда. Падение за одну минуту из князей в грязи не проходит бесследно. А ведь я мог избежать конфликта, мог, но не захотел. Вылезло из глубин реликтовым динозавром моё замшелое Я, огляделось, рявкнуло угрожающе - А хто это тут нас
обижает? Хто это будет у нас на обед? - и лёгким движением бронированного хвоста спихнуло с трона бедного Маркова. Теперь придётся лезть на этот трон самому, ибо свято место пусто не бывает, а мне, выскочившему распрямившейся пружиной на первые роли, не хочется каждый раз устраивать микромятежи и дворцовые перевороты в отдельно взятом классе. Займу трон, куда денусь, обрасту свитой и буду тратить на этих малолетних недорослей своё драгоценное время. Времени же у меня катастрофически мало. Если уж решил достичь вершин прошлой жизни то, должен учиться, учиться и ещё раз учиться! И восстанавливать утерянное. Навыки, знания, связи везде и всюду. Не знаю, как и какими путями мой прошлый багаж знаний перемещался оттуда сюда, но вот упаковка подкачала, однако. Просыпалось многое по дороге. И имею я сейчас ситуацию как в одной старой комедии - вот тут помню, а тут не помню! Так что если перигей, апогей и исчезающая величина гипербодаической функции термины родные и знакомые, то вот всплывающие из тайников памяти словосочетания градостроительное зонирование, бинарное дерево и частичное дампирование ввергают
меня в ступор. Не помню что это. Знаю, что знал, да вот забыл. Ещё позабылись все навыки добывания «лёгких денег». Пирамиды свои помню, а вот как структурировал расходы на «откаты» и выверял систему обмана и проводки «нала» осуществлял, вспоминается с трудом. Туман и всё. Лишь нелепые и наивные, для такого монстра как я, ходы вспоминаются. Там купил, тут продал. Поток «Писем счастья» организовал. Клипсы пластмассовые людей клеить посадил и потом на рынке продал за рубль пятьдесят. Полная чушь. И что самое обидное, сама моя личность и наработанная за долгие десятилетия моторика без изменений, тут мне даже иногда себя сдерживать приходиться, но вот тело ещё не набрало достаточной массы для всесокрушающего мавашигери. Так что мне пока доступно лишь рычаговая техника багуациньна: «Два тигра сражаются друг с другом и рычат. СяньТсу пошел давить корзинку…..» Давлю и рычу, пока получается, веса и силы хватает, да там много и не надо. Да, совсем забыл упомянуть, что самое забавное в моих провалах памяти - это странная выборочность сохранившихся файлов.
        «Книгу о вкусной и здоровой пище» за авторством Лебедева наизусть зачесть? Не надо? А краткую историю государства Италия с пятнадцатого века по сегодняшний день? Или озвучить объёмы производства автомобильной техники в 2000-2008 годах в Российской Федерации? Неплохие, кстати объёмы - с 838,8 тысяч до одного миллиона 150 тысяч легковых автомобилей, а грузовых…. Не интересно? Понимаю, вас то я понимаю, а вот как мне себя понять? Для чего и зачем мне эти бесполезные знания? Ладно бы хоть что-то пригодилось, а то ведь мусор сплошной! Хотя я вновь спешу с выводами. Пригодилось кое-что.
        Помните очень уважаемого человека, Артура Алексеевича? Я тогда ведь грешным делом на доброго доктора Юрия Геннадьевича подозрение имел - сдал, мол, врач-убийца меня страшному КГБ с потрохами. Преподнёс под видом марсианина или злобного церэушного шпиона-карлика и иду я на встречу с моим будущим куратором, а оказалось всё куда как прозаичнее. Имеющий уши, он ведь постоянно что-то слышит, ну и оказался я услышанным. Несло меня тогда, словесный понос пробил по поводу эпохального достижения западной демократии и идола советского гражданина - парусиновых штанов, в просторечье именуемых джинсы. Глянул я на выставку жутких фальшивок, что с гордостью именовались настоящей «фирмой» и восседали на нижней части тела граждан великой страны и закатил получасовую лекцию о способах отличить шедевр господина Леви от плачевных подделок с улицы Дерибассовской, что находится в приморском городе Одесса. И о «болтах» рассказал и о двойной внутренней строчке и клеймённой обратной стороне медных заклёпок. Перечислил все оттенки индиго и назвал номер используемой для прострочки нити. С гомерическим хохотом потыкал
пальцем в ширинки разинувших рот и обалдевших от потока сакральных знаний слушателей и открыл им истину, что «Леви и Страус» не производит собственных «молний», а использует продукцию фирмы «Talon» и уж никак не «YKK». Вот тогда-то я и был услышан Шурупом, а награда нашла своего героя.
        Шуруп рассказал Длинному о прикольном пацане, что буквально всё-всё знает о джинсах. Длинный подумал, поразмышлял и вышел, минуя сердитого азиата Азамата, на своего верховного босса Артура Алексеевича, за что потом и поплатился. Не одобрил мелкий азиат данные прыжки через свою бритую наголо голову и наказал Длинного. И финансово и морально и физически. Этот Азамат был у уважаемого Артура Алексеевича, подпольного «цеховика» и одновременно директора швейной фабрики, правой рукой, охранником, водителем и пресс-секретарём по связям с уголовной общественностью. Информация Длинного о компетентном специалисте в теме пошива синих парусиновых штанов Артура Алексеевича крайне заинтересовала, и был отдан приказ меня найти и к его ясным очам представить. Что и было выполнено Длинным без промедления. В итоге встречи двух высоких договаривающихся сторон, Артур Алексеевич обрёл независимого эксперта по всем подделываемым моделям фирменных шмоток, а я поимел небольшой, но стабильный приработок и некоторые связи в криминальной среде.
        Эх, не так я хотел начать свою новую жизнь, совсем не так! Планировал дойти до финишной ленты хоть немного, но с чистыми руками и спокойной совестью, но не вышло. Планида, что ли, моя такая? В прошлой жизни, в студенческие годы срок чуть не отмотал за спекуляцию, теперь в нынешней в туже яму, тем же местом? Не хочется, но при спокойном обдумывании возникшей ситуации и бесстрастном анализе других вариантов счёл данный вариант для себя более-менее приемлемым. В России-матушке, мать её, ведь живу, в социалистической стране, где по какому-то странному капризу власть предержащих не предусмотрены разнообразные гранты и благотворительные фонды для юных гениев и талантов, за которых я бы легко сошел. Повышенная стипендия, «ленинская»? Не смешите, а? На выплачиваемые стипендиатам суммы прилично питаться не было никакой возможности, не говоря уж об остальном! Да и позволю себе вам напомнить, что не студент я, а ученик третьего класса «б» и пусть маленький и худенький, но кушать-то всё равно хочется. А также посещать библиотеки, приобретать справочники, покупать ручки, стержни с синей пастой, тетради общие,
да и линейку логарифмическую, млин, купить мне надо! Тригонометрические функции вычислять на ней буду. Не продаются, к сожалению, в магазинах СССР 1978 года CASIOfx-p600HV для инженерных расчётов, не заполнена данная товарная ниша. А то, что продаётся и на что без слёз смотреть невозможно, ведь тоже денег стоит и немалых! Целых сто десять рублей цена аппарата всего с восемью разрядами и этой страшной штукой под названием БЭ-26 легко, до прояснения как у Ньютона, прибить можно. Плюс одежда, обувь, носки и трусы, а зарплата у матери всего девяносто шесть полновесных «деревянных» рублей и одевать меня, так как мне хочется, у неё нет ни какой возможности. Денег на обеды у нас в семье и то толком нет, бутерброды мне с собой мать даёт. Советуете сходить ей в горком и, отстояв энное количество времени и попав на приём, выпросить для меня бесплатное питание? Вам унижаться приятно? Нет? Ну и маме тоже. Поэтому я беру бутерброды на обед, завтрак в школе бесплатный, так как рано мне ещё матушку в задумчивость вводить - откуда, у её кровиночки, неплохие суммы в карманах появились? Одной шелковой рубашки с туфлями
ручной работы хватило на три вечера беспрерывных расспросов. Кое-как отбрехался, на найденный, на улице, кошелёк сославшись. Ох, как матушка на меня тогда посмотрела - со стыда готов был провалиться! Потом помолчала, по голове погладила и, поцеловав в лоб, тихо, с жалостью, посетовала: «Во всём в отца пошел - такой же непутёвый…..»
        Эх, мама, мама….
        Сердце захолонуло тогда состраданием, в горле комок шершавый вырос, ногти кожу ладоней чуть не проткнули. Что же за сволочи у нас всегда наверху сидят, что же это за твари такие людоедные, собственный народ в полную нищету загнавшие! Народ, что на своём хребте волочёт и волочёт всех своих вождей в светлое завтра. Недоедая, в тряпье, что лишь по недоразумения зовётся одеждой и живёт по заветам социализма, работая, строя, выполняя пятилетку в три года и с осуждением смотрит на нечистых на руку сограждан, сам живя на зарплату лишь половину месяца, а потом униженно занимающий у более хитровы…х или удачливых соседей «пятёрку до получки»?! За что вот ему такое счастье?
        Ну да Бог им всем судья, нашим великим кормчим, слезаю с трибуны, не о них речь, а моей новой семье. Не оговорился. О семье.
        Матушка моя, ангельской души человек, связалась шестью годами ранее с очередным проходимцем, и теперь в нашей однокомнатной «хрущёбе» носятся, ссорятся и мирятся, замышляют каверзы против старшего брата, плачут и смеются две близняшки-растеряшки, пятилетние сводные сёстры мои. Марина и Алина Олины. Два картавых солнышка с василькового цвета глазами и задиристым норовом. Люблю их. Так люблю, что глотку перегрызу зубами любому, кто посмеет их хоть чем-то обидеть! Ну и соответственно при наличии такого фактора моральная дилемма о чистых руках и спокойной совести как-то блекнет и тихонько забивается в тёмный угол.
        А я беру в руку остро отточенный карандаш и рисую на вырванном из тетради листочке кружок и вписываю в него одно слово: «Деньги». Потом пишу под кружком вопрос - где взять? И сразу же строчу следующий - как взять? Поставил себе задачу и начинаю искать пути её решения.
        Решу, обязательно решу, дайте только срок!
        Глава третья
        В закутке за гаражами ветер почти не выдувал тепло из-под тонкого пальто, в которое кутался Гера, но ему всё равно было очень холодно. Холодно, больно, обидно и страшно. Холодно от пронизывающего до костей ледяного ветра. Больно по причине разбитой губы, сломанного носа и наливающейся тяжелой сине-багровой опухолью под левым глазом, а обидно из-за отобранного товара. Страшно же Гере становилось при мысли о том, как с ним поступит Сова.
        Убьёт, точно убьёт! Товара ведь на целых две сотни отняли да ещё на словах кое-что передать велели, а Сиплого он лишь за полсотни могилу себе рыть заставил! Сиплый, крыса, конечно, сам виноват - все вырученные с продажи кассет «филки» на себя спустил и свою марамойку, а потом божился, что менты из седьмого райотдела деньги отмели, но как он плакал, как он плакал! В ногах валялся, у Совы ботинки всё облизать норовил, но тот только рукой махнул - закапывайте и на Сиплого посыпались твёрдые комья земли. Достали потом Сиплого из могилы, разумеется, Сова сам и велел, но вот только глаза у Сиплого были уже совсем мёртвые. Пустые глаза, без мысли, без жизни. Сова ему в эти оловянные пуговицы заглянул, поискал там что-то, а потом, помолчав и закусив губу приобнял Сиплого за плечи и, наклонившись тихо шепнул ему в ухо:
        - В церковь сходи, Костя, Богу помолись - он добрый, он простит. А я злой, я не прощу, и лучше для тебя будет из города уехать. На стройку комсомольскую.
        И такой запредельной жуть от голоса Совы потянуло, что невольно подслушавший его слова Гера обмочился. Не полностью, сдержаться сумел, чуть письнул в штаны, но ну его на фиг такое от Совы услышать в свой адрес. Лучше сразу ноги в руки и на ближайший поезд, куда подальше, на самую дальнюю стройку комсомольскую, чем потом идти как пластмассовый робот на батарейках, механически переставляя негнущиеся ноги. Сиплый так и шел, не по живому.
        - У, суки, красные!
        Гера от бессилия зарычал и с размаху ударил кулаком по обледенелой железной стенке гаража. Грохнуло гулко, обвалился с крыши снежный нарост. Выступили капельки крови на разбитых костяшках. Он лизнул языком солёные красные капельки и замер, прислушиваясь. Кто-то шел по заметённой снегом тропинке, и снег скрипел под его ногами.
        «Вот и всё».
        Руки Геры безвольно опустились, плечи сгорбились, и он беспомощно уставился на тёмную щель прохода в ожидании появления приближающегося человека.
        - Здорово, морда толстая! Эк как тебя от мороза приколбасило! Чистый, мля, снеговик, только морковки и метлы не хватает! Давно меня ждёшь?
        Появившийся из темноты веселящийся Длинный глубоко затянулся и щелчком отправил куда-то в сумрачное вечернее небо окурок. Гера проводил взглядом рукотворный метеорит и шумно выдохнул:
        - Длинный! Длинный, тут такое дело…. Сова если узнает…
        Он пытался сказать что-то еще, но не выдержал и заплакал. Заплакал надрывно, дёргаясь всем телом, с хлюпающим красной юшкой сломанным носом, размазывая слёзы, сопли и кровь по бледному лицу.
        - Так, Гера, давай, б…ь, соберись! Ты чего как бикса тут развылся? Что случилось, говори толком!
        Но Гера лишь взахлёб рыдал и нечленораздельно мычал сквозь частые всхлипы. Длинный смотрел на избитого приятеля и прикидывал, как поступить - вести этого рыдающего жирдяя сразу к Сове или сперва зайти с ним в пельменную на Мира? Время нормальное, семи ещё нет, сегодня там Татьяна на смене и у неё обязательно найдётся под прилавком припрятанная бутылка хорошей водки. Заставить выпить жирдяя - в себя пусть придёт, вон как трясёт его! И накатить грамм по полста самому - для храбрости, так как всё равно, хоть и не хочется, придётся вести Геру к Сове, дело-то явно непростое и очень серьёзное. Гнилое по ощущению, дело.
        Я смотрел на стоящих передо мной понурившихся Геннадия Селькова и Антона Кошкина - Геру и Длинного и ждал, когда эти орлы наберутся храбрости начать рассказ о своём горе. Хотя, какие они орлы! Оба в снегу по самые воротники, алкоголем прёт за километр, глаза в сторону отводят, только что ножкой по бетонному полу не шаркают. Гера сильно избит и его левый глаз уже полностью заплыл. Медным пятаком тут уже не отделаешься, гематома качественная и, скорее всего, лопнули глазные сосуды. Кто же его так? У кого смелости хватило тронуть моего человека? Ладно, сам расскажет!
        Злился я на них - сидел, ни кого не трогал, справочник по химии конспектировал и вот на тебе, на ночь глядя припёрлись две «матушки» ровно в половине одиннадцатого. Топтались, сопели и курили в подъезде минут пятнадцать, не меньше. Табаком здорово тянуло в квартиру. Алинка с Маринкой притащили с кухни табуретку и подглядывали за ними в глазок, периодически сменяясь и докладывая мне оперативную обстановку. Потом, наконец, решились позвонить. Длинный протянул руку к дверному звонку и тут я открыл дверь.
        М-да, не ожидал того эффекта от своего появления - парней как тараном от двери отнесло. Гера испуганным зайцем метнулся по подъездной площадке, сунулся к выходу, но на полпути сменил направление и, обтирая плечом штукатурку на стене, вернулся на место. Длинный держался получше - лишь отшагнул назад и нервно вздрогнул.
        Так, играть в молчанку и сверлить парочку взглядом мне надоело. Завтра в школу, портфель не собран, сёстры не уложены спать, а эти господа хорошие, похоже будет молчать до второго пришествия.
        - Кто, что, где, когда? Длинный, рассказывай!
        - Димыч, тут такая замутка, короче, образовалась нездоровая…..
        Так, Димыч, не Сова. При таком начале рассказа мне стало ясно, что случившееся довольно важно и, оборвав движением ладони начавшего говорить Длинного, я приказал:
        - Снег отряхнуть, в квартиру зайти! Быстро!
        Не дело серьёзные вещи обсуждать на подъездной площадке - звукоизоляция у дверей советских квартир никакая.
        Я отпил чай и покатал в ладонях тёплую кружку. Действительно, проблема и проблема с большой буквы. То, что отобрали товар и побили моего человека, это мелочь. Наши доблестные стражи порядка, сиречь милиция, уже осуществляли пару раз подобные демарши, и чуть побив и отобрав пару блоков дефицитного «Мальборо» или фильдеперсового «Кента» и рублей тридцать - пятьдесят отпускали мой персонал. Это дело житейское, заранее запланированные потери. Работа у людей такая, план, разнарядки и прочее, начальство строгое. Азамат меня предупреждал об этом и он же договорился о размере ментовской доли. Но в данном конкретном случае работала не милиция, и не сержанты с рядовыми ППСниками били Геру и отбирали у него товар. Другие люди Геру били. Неумело били, но жестко, старались - я такие вещи сразу замечаю.
        - Он назвал своё имя, Гера?
        - Да, Сова. Владимир Пугин, командир комсомольской дружины.
        - Напомни мне ещё раз, что он велел тебе передать на словах и в этот раз постарайся не мямлить, а повторить слово в слово!
        - Он… Он сказал - Гера в задумчивости наморщил лоб и завёл глаза к потолку. Я терпеливо ждал.
        - Он сказал: «Комсомольский привет тебе, спекулянт и преступник, Сова!» - при этих словах Гера дёрнулся и испуганно посмотрел на меня. Я успокаивающе приподнял над пластиковой столешницей стола ладонь. Гера продолжил:
        - Мы объявляем тебе беспощадную войну и клянёмся, что ни одна твоя поганая «шестёрка» не сможет больше спекулировать в нашем городе и нарушать законы нашей страны! И совсем скоро мы найдём тебя и покараем….
        - Со всей революционной беспощадностью….. - продолжил я фразу Геры и со стуком поставил допитую чашку на стол.
        - Ага. Почти так, Сова.
        Гера удивлённо хлопнул единственным зрячим глазом и уткнулся в свою кружку с чаем. Я развернулся к Длинному:
        - Так, Антон. Завтра обойдешь всех наших и дашь им задание - узнать всё об этом юном Робеспьере местного разлива. Как выглядит, сколько лет, где живёт, где учится, что ест, чем срёт и какого цвета у него трусы. Всё понятно?
        Я внимательно посмотрел на Длинного. Понял по взгляду, что не подведёт, в лепёшку разобьётся, но сделает. Приятно осознавать, что твои предположения верны и подтянутый ещё год назад Длинный всё же стал верным мне человеком. Не правой рукой, нет, еще не совсем дотягивает, но мой, мой со всеми его потрохами. Я перевёл взгляд на Геру:
        - Гера! Идёшь завтра в поликлинику в семнадцатый кабинет. Врача зовут Ольга Мартынова, скажешь от Артура Алексеевича ты. Запомнил? Хорошо. Получишь у неё без вызова ментов больничный и отдохнёшь пару недель. Думаю, что твоё родное ПТУ как нибудь переживёт твоё отсутствие.
        - Хорошо, Сова, схожу. А ты что будешь делать?
        - Я? Я буду думать.
        - Не…. Я об этом…. Пугине. С ним ты, что делать будешь?
        Гера на секунду замолчал, и словно бросившись в холодную воду с высокого берега, выпалил драматическим шёпотом:
        - Убьёшь? Или как Сиплогов могилу живьём закопаешь?
        Длинный судорожно фыркнул в чашку и, подавившись чаем, сдавленно закашлялся. Я похлопал его по спине и холодно произнес:
        - Антон, проводи Геру домой, будь любезен. Видишь, человек не в себе, заговаривается. Возможно, у него сотрясение мозга и я думаю, что ему просто необходима твоя помощь.
        Длинный понятливо кивнул и начал торопливо вставать из-за стола.
        Я сильно растёр вдруг заболевшие виски кончиками пальцев и посмотрел на настенные часы - три пятнадцать утра. Выпить ещё чаю? Да ну его к чёрту! От этого недоступного многим дрянного псевдо «Липтона» меня уже подташнивает - пью пятую или шестую кружку, точно не помню. На уроки завтра, то есть уже сегодня не пойду - буду отсыпаться. Досижу до утра - смысла ложиться спать уже нет, накормлю близняшек завтраком, провожу их в школу и дождусь маму. Она вернётся с ночной смены, поест нажаренных мной тостов с горячим чаем, погладит устало меня по голове и отправит спать. Почему я не пошел в школу она спрашивать не будет - за прошедшие два года мама смирилась с тем, что я фактически стал главой семьи и не будет ни чего говорить. Не пошел в школу - ну и не пошел, значит так надо. И волноваться и спорить с сыном по этому поводу бессмысленно - посмотрит серьёзно своими зелёными глазищами в упор и тихо скажет:
        - Мама, не волнуйся - всё будет хорошо. Я обещаю.
        Да, именно так и скажу. И обязательно всё будет хорошо, это непреложная истина. Я не позволю никакому крысёнышу с комсомольским значком на лацкане под громкие выкрики трескучих лозунгов, с античеловечными принципами на перевес, вторгнуться в моё маленькое отечество и вытоптать мои поля, разорить мои сады и сжечь мой дом. Не позволю.
        И всё-таки, кто же натравил на меня этого волчонка? Липцев, этот не допи…ар Фредди или старый аджарец Гунто? Кто мне позавидовал, кому я перешел дорогу? Или…. Или кто оказался настолько умным, что смог просчитать меня и мои планы и испугался? Кто?
        Старый уголовник Гунто по прозвищу Князь на это не способен. Вечно мрачный, хитрый и по-звериному жестокий, он не способен на многоходовые комбинации. Его уровень - гоп-стоп, квартирные кражи, обкладывание данью барыг, разборки в своей среде, многочасовые качания «рамсов» и в итоге банальное - «бритвой по горлу и в колодец». Не любит он сложностей, да и ума несколько недостаёт для этого. Обычный горный «зверёк» волею военкомата изъятый со своей скалы и начавший свой преступный путь с банального побега с призывного пункта. Потом кража в магазине, сопротивление при аресте, первая ходка на «общак», поддержка «воровских традиций», красная полоса в личном деле, ПКТ и через несколько лет просим любить и жаловать - Князь, кандидат в «воры в законе». Жестокий, хладнокровный, но не очень умный. Нет, не он. Не позволит себе Князь связаться с «комсюком», ему проще будет отправить ко мне двух «торпед» и забыть о том, что был, жил, дышал и путался под ногами некий Сова. Князя - вычёркиваем.
        Липцев Олег Дмитриевич? Директор оптовой базы «Плодовощторга», два высших образования, лощёный и холёный джентльмен, презрительно оттопыренная губа, очки в золотой оправе, одно развалившееся уголовное дело, дура-любовница и неимоверный апломб. Тоже не он. Этот наоборот довольно умён и любитель многоходовок - торгаш, это у них в крови, но вот его непробиваемая уверенность в собственном превосходстве над всеми его партнёрами, когда-нибудь сыграет с ним дурную шутку. Во мне он ни противника, ни соперника не видит. Знает, учитывает в своих раскладах и гешефтах, но….
        «Дима Олин? Это тот самый ершистый мальчик, которого вы, уважаемый Артур Алексеевич рекомендовали мне для сбыта мелких партий дефицита? Тот малыш, у которого глупое птичье прозвище Сова, сын матери-одиночки? Он, разве, ещё никого не ограбил и не убил? Ха-ха! Да, что вы говорите!».
        Ничего я, пока, не скажу вам Олег Дмитриевич, спите спокойно. Кушайте с аппетитом, тискайте на даче свою грудастую куклу Жанну, которая давно нашептывает на ухо красавчику Григорию инфу обо всех ваших делах. Вас я также вычёркиваю.
        Фредди, Фредди. Мой лысый, вечно потеющий, с маслеными глазками слащавый приятель с тщательно скрываемой любовью к юным мальчикам. Вот ты мог. Ты ведь вряд ли забыл, как задушено хрипел и по твоему красному от прилива крови лицу текли слёзы, а связки твоей вывернутой руки неприятно похрустывали и были готовы вот-вот порваться. Такое не забывается. Также ты всё никак не можешь забыть о потери почти пятидесяти процентов рынка сбыта «жвачки» и своих побитых «мальчиков», что вдруг решили сунуться на мою территорию с поганой румынской косметикой. Это для тебя был удар. Мощный, пробивающий мышцы пресса, боковой в туловище. Вроде бы, что такое жвачка? Кусок жевательной пластинки с клубничным, апельсиновым или ментоловым ароматизатором в красивой упаковке. Банальный бубльгам. Стоит копейки, продаётся за рубли и в этом-то вся суть. Блок «жвачки» DubbleBubblе или BubbleYum в Клайпеде можно купить за пятнадцать рублей и в нём ровно двести пластинок. А вот у нас в городе всего одна пачка, где пять тоненьких пластинок, продаётся за один рубль ноль-ноль копеек. Почти триста процентов прибыли без малого. Вот и
считайте, сколько он потерял.
        За столь жирный кусок, вырванный из его пасти, Фредди, в девичестве Бабин Фёдор Сергеевич, мог и убить. Но на убийство у толстозадого Фредди не хватает духа. Не способен он на поступок. А вот попробовать устранить конкурента и обидчика путём интриг и чужими руками он может. И вполне способен осуществить это необычным путём, нетрадиционно, он ведь п….р по своей сути, гнилой до костного мозга человек, с вывернутым на изнанку разумом. И я совершенно не сомневаюсь, что он давно под крылышком очень серьёзной конторы глубокого бурения и регулярно «барабанит» своему куратору обо всех. Не забывает он пожаловаться и на обидчиков своих.
        Хм, схема вырисовывается довольно невесёлая. Фредди жалуется на меня, куратор его внимательно выслушивает, думает, размышляет и через некоторое время у товарища получается сыграть на флейте без отверстий, то есть его озаряет. Выстраивается комбинация, где Фредди - источник информации обо мне, наш юный комсомолец - карающий меч правосудия, а товарищ чекист - пожинатель плодов операции и претендент на внеочередную звёздочку. Вполне логично получается и этот Владик лишь разменная пешка и его устранение мне ничего хорошего не даст. Но устранить хочется до сжатия пальцев в кулаки и осколков зубной эмали. Как говорил мой ротный: «Ты жив, пока твой враг мёртв». Верно он говорил, светлой ему памяти и хорошего места там, за облаками, за сотни выживших, благодаря ему, щеглов с тонкими шеями. И говорил и делал. Мы подражали ему, впитывая как молоко эти уроки бездушия, доходя до того, что фигурка человека в круге прицела становилась для нас лишь ростовой или поясной мишенью. Не человеком и даже не врагом. Просто мишень. Многие из моих сослуживцев так и не смогли избавиться от этого восприятия мира и закончили
свою жизнь нехорошо, грязно и кроваво, но суть в том, что тогда они выжили.
        Хорошо, если не убивать, то что? Дискредитация? Подсунуть девку, помочь ему влюбиться и опутать паутиной растлевающего достатка? Малореальная схема. Во первых, для всего этого нужно немалое время, людские и финансовые ресурсы, во вторых наш неизвестный друг из комитета государственной безопасности отбирал наиболее надёжного и морально устойчивого кандидата для своей операции. Отказывать в уме и предусмотрительности товарищам с Лубянки смертельно опасно и невероятно глупо. Что же делать? Кто виноват, ясно, а вот что мне делать с этим непредвиденным фактором в виде неукротимого Корчагина? Ох, прав был дядюшка Мюллер, когда неприязненно отзывался о любителях. Эти нагадят так, что всему отделу районного ОБХСС за год не творить! Да, кстати, а почему КГБ, а не ОБХСС? Товарищи оттуда нервы треплют, но в меру - несколько мелких дел в год, пара громких и снова колосятся спекулянтские нивы до следующего сенокоса. До моей сети им пока нет дела - размах мелок и хожу я под более серьёзными людьми. Да и на роль жертвенного барашка ещё не подхожу - худоват, жирком не оброс, ну и возрастом для возбуждения
уголовного дела не вышел. Значит, однозначно, контора.
        Итак, что же нужно чекисту? Вернуться в областной город? Звезда на погон? Или он просто спустился с небес, аки ангел мщения и, обведя пылающим взором грешный наш удел, решил: «То хорошо, а то плохо! И быть скверне искорененной!». И раз мечом, пылающим, по головам! Ибо не можно такому на земле пребывать. Ух, зараза! Вот что он за человек, а!? Что ему всё-таки надо?
        Я вскочил с табурета и беззвучно выполнил короткую связку ударов, выровнял дыхалку, чуть подышав «нижним» дыханием, успокоился.
        Нет, что за люди то такие в нашей стране? Гвозди бы делать из этих людей! Загонять в цеха и под пресс, под пресс, а потом эту кроваво-белую кашу в печь, на переплавку!
        Совершенно не дают жить спокойно! Явно ведь наш Володенька по наводке куратора работает, у самого ни информации, ни возможности её добыть. Обычный отряд ОКОД. Обычный командир отряда. Вечерние рейды с красной повязкой на рукаве и скучное дежурство на танцах. Походы в общежития, поднятые с травы сильно «уставшие» граждане, воспитательные беседы с мающимися от безделья и нерастраченной энергии такими же сверстниками. Это всё, на что способны эти юные и светлые сердца. Но вот наш Володя не таков. Он направляем твёрдой рукой, и идёт к своей цели, твёрдо ступая по чьим-то головам. Для него чёрное это чёрное и полутонов нет. И встречаться с ним и беседовать нет смысла. Он не услышит. Поэтому, единственно возможным решением этого вопроса будет его устранение. Не временное, а постоянное. Калека, живой укор и знамя для его последователей, мне не нужен. Его, конечно, забудут, со временем, и он тихо погаснет в комнате с окном с закрытыми шторами, но мне от этого будет ни жарко, ни холодно. Цели своей, пусть и опосредованно, он достигнет.
        Нет, ну почему эти люди не могут жить, не вмешиваясь везде и всюду? Просто жить, давать жить другим. Непохожим на вас, противным вам и внешне и внутренне, но не лезущим к вам со своим виденьем мира и принципам? Я ведь не бегал по подъезду с топором за старушками и не топил котят за гаражами со слюнявой улыбкой на лице? Я делом занимался, пусть и не приветствуемым законами государства, но делом. Вот скольких я спас, не побоюсь этого слова, от колонии несовершеннолетних, никто узнать не хочет? Это ведь я запрещал выворачивать карманы у подвыпившего и припозднившегося работяги. Это я указал им, что есть другие пути для зарабатывания денег, а не только «сшибание» мелочи у первоклашек и вечерний гоп-стоп? Немногих спас, не многим показал, но я это делал и продолжаю делать.
        Сейчас под моей рукой лишь два десятка мальчишек или юношей от четырнадцати и до двадцати двух лет. Но эти два десятка не тырят мелочь по карманам и не бьют стёкла по подъездам. Они работают. Пусть не стоят у станков, не точат болты и гайки, не рулят в поле комбайнами, но они при деле. Ни у кого из них не возникнет гаденькой мыслишки, что можно пристать к прогуливающейся по парку парочке, парня избить, а девушку изнасиловать. Или взять в руки штакетину с гвоздями, сунуть в карман кастет и сходить до соседнего района и побить нескольких попавшихся им на дороге неудачников. Сбить с ног, отходить палками, попрыгать на голову. За что? Да ни за что, просто эти неудачники с другого района, а в голове нет мозгов, и дурная энергия кипит в крови и ищет выхода. Записывайтесь в спортивные секции ребята, ходите разгружать вагоны. Ну и записывались и ходили. Сам посещал все эти секции бокса, бега с барьерами и плавания. Ходил разгружать вагоны. В той жизни. Только вот после секции мне делать было нечего, и я шел в район, вливался в стаю таких же юных шакалят и ….. и брал в руки штакетину. Или ящик из-под
молочных бутылок. Железный. Хорошая вещь, увесистая. Ведь коллектив это могучая сила и ткните мне пальцем в педагога, который с этим не согласиться. И ещё я ходил разгружать вагоны. Только вот после ломовой работы, получая на руки истрёпанные до прозрачности три рубля, я с бессильной ненавистью смотрел на бригадира «левых» грузчиков и понимал, что или утрусь и возьму эти желтые бумажки, либо мне будет заказан сюда путь навсегда. Рассказать вам, как делится оплата за разгрузку вагона или не нужно, сами догадаетесь? Вот и я о том же. Конечно, я не ангел и не готов накормить всех тремя хлебами, но я хоть что-то делаю и мои люди, да, мои, работают, помогают своим семьям и в них постепенно вырастает чувство собственного достоинства. Именно работают, пусть законы нашей страны и называют это другим словом. Но ведь есть еще свобода выбора, в конце-то концов! И если бы кого-то из моих пацанов хотя бы просто спросили: «Ты хочешь быть токарем, шофёром или каменщиком?» и услышав в ответ - «Нет, не хочу!», пожали бы плечами: «Ну как хочешь….». И ушли бы, оставив в покое, то я молчал бы в тряпочку, но не говорят и
не спрашивают. Это в нашей стране почему-то неприемлемо.
        Все как один! Единым фронтом! «Пролетарии всех стран!», «Все на коммунистический субботник!» и так далее……. И бороться с этим бесполезно. Знаю, помню, чем всё закончилось. И это и вообще все. Вот я и не борюсь. Я просто строю свой мир и создаю свою команду. Эти два десятка птенцов когда-то оперятся и, возможно, станут отличными спортсменами, учёными, врачами, инженерами. Да просто хорошими людьми и гордостью страны. Не все, но ведь кто-то ведь станет? Ведь хоть кто-то!
        А! Я мысленно махнул рукой. Вот перед кем тут распинаюсь, перед кем бисер мешками мечу? Не поймут меня и мои замыслы. Примут и смирятся с ними, когда я наберу достаточно сил, в этом я не сомневаюсь, выбора то я не оставлю, а пока будем стараться пройти по лезвию бритвы.
        Я поставил чайник на плиту и вжикнул пьезозажигалкой. Заглянул в морозное нутро высоченного, высотой под потолок, холодильника - настоящая финская «Хелькама», не какой-то там пошлый и имеющийся почти у всех «Розенлев» - достал яйца и сыр. За окном начинает светлеть и скоро мои сестрички, взвизгивающими на ходу стрижами, пронесутся по длинному коридору, стараясь опередить друг друга по дороге в ванную. Я огляделся. А что, за два года я достиг неплохих успехов!
        Разнообразными и мудреными ходами, с помощью многократных и многодневных переговоров и бесчисленным количеством коробок шоколадных конфет, хрустальных ваз и нейлоновых колготок, я умудрился без переездов обменять нашу бывшую однокомнатную трущобу на трёхкомнатную квартиру «сталинской» постройки в нашем же районе. Побегал много, заплатил квартирным маклерам до хрена, но цели своей достиг. Обставил квартиру румынской мебелью, приволок в дом холодильник и монументальное творение Горьковского телевизионного завода цветную «Чайку». Мама вначале всё порывалась вернуть всё в магазин, наивно полагая, что я как-то умудрился взять всё это богатство в долг, а когда услышала от меня, что всё это с «базы» и по блату, стала собирать тёплые вещи и сушить мне сухари. На полном серьёзе. Даже сходила к знакомой продавщице Клаве, правда истинная, продавщицу так и звали, и купила мне двадцать пачек «Ватры» и килограмм байхового чая. В тюрьму меня собирала. Вам смешно, а я неделю убил на полуправдивые объяснения и успокоения. Пролезло, валидол только в домашней аптечке закончился.
        Про сестренок молчу. Стыдно. Избаловал я их по самое не могу. Платьица, туфельки, кофточки и плащики заполнили нутро платяного шкафа и не давали закрыться полированным дверцам. На полмесяца в нашем доме прописался диатез, ибо поедали солнышки шоколад без меры. Поставил перед собой, посмотрел на красавиц пятнисто-чешуйчатых долго и пристально, а потом попросил меня не расстраивать больше. Поняли. И теперь, когда кто-то во дворе из подружек шелестел ярким фантиком, близняшки лишь морщили носики и важно заявляли:
        - От сладкого диатез бывает и всё чешется, нам так брат сказал, когда мы шоколадками объелись!
        И все им внимали, ибо брат близняшек сам Сова, а Сова это у-у! Это Сова! Не в ходу ещё было слово авторитет в обесцененном значении.
        М-да, зарекался я быть тише травы и ниже воды, но не вышло. Это мышке-норушке хорошо - стащила зёрнышко и в норку, а человек такая мышь, потащит в норку сам амбар с зерном и будет при этом искренне возмущаться, что амбар, понимаешь, в норку не лезет, здоровый, гад, больно! Ну и моё прошлое Я, привыкшее жить ни в чём себе не отказывая, немало помогло в распространении моей известности. Знаете, юношеские гормоны и бесшабашность в сочетании с ложной самоуверенностью и неоспоримым превосходством над другими, очень здоровая мина под собственным благополучием и спокойствием. Так что, этого юного революционера или дяденек в погонах мне можно было ожидать в гости ещё раньше. Скорее всего, в их умных головах с седыми висками не как не могла найти себе место мысль, что главарь и мозговой центр новой и довольно зубастой торгово-уголовной группировки одиннадцатилетний пацан. Искали взрослого, разрабатывали матёрогоделягу, а наткнулись на мальчишку. Инерция мышление и засилье стереотипов. И вдобавок, сделать со мной законным путём почти ничего не возможно - не попадаю я под уголовную ответственность по
малолетству. И не был я ни разу задержан, ни с товаром, ни в драке. Учусь на твёрдые четвёрки и слушаюсь учителей. Вежлив, на субботники хожу. Классный активист и политинформатор. Спортсмен, комсомолец, красави…. тьфу, красавец!
        Даже подставить меня не удалось. Мне неожиданно вспомнился случай этой осенью, когда меня пытались втянуть в драку трое в серой пыльной одежде. Двое сразу легли, даже без кастета обошелся - выкинул я его с год назад, массы и так хватать стало, а от третьего, ловкого и хорошо держащего удар, я убежал. Что они хотели, мне и сейчас не понятно, но звоночек-то звенел, ох игромко звенел. А я не прислушался. Шустрые ведь ребятки были. Со специфическими повадками заломать, да скрутить. Тренированные, не хулиганьё парковое и не уголовники-костоломы Князя. А я не придал этому значения, болван!
        В дверной скважине чуть слышно лязгнули отодвинутые ключом сувальды замка - мама вернулась. Я улыбнулся и пошел встречать своего самого родного человека. Всё у нас будет хорошо.
        Через два дня, на школьном крыльце меня дожидался Длинный. Стоял спиной к входу, ровно посередине крыльца, широко расставив ноги. Курил, поплёвывал, иногда одарял подзатыльником прибирающихся мимо него мальков, обернувшимся строил грозную физиономию и угрожающе «чёкал». В общем, развлекался в меру своих сил и способностей. Я не одобрительно смотрел на него через затянутое ледовыми разводами окно коридора со второго этажа. Не знаю, как он почувствовал мой взор, но Длинный вдруг подобрался, закрутил головой по сторонам, наткнулся на мой взгляд и чуть смутился. Потом кивнул головой и, поднеся руку к плечу, сложил покрасневшие от мороза большой и указательные пальцы в кольцо. Мол всё «О`Кей, шеф»! Я улыбнулся и кивнул в ответ. Что ж, я не сомневался, что Длинный справится с поручением. Не такое уж оно было и сложное. В два часа закончится последний урок, я забегу домой, переоденусь и спущусь в подвал нашего дома. Там меня будет ждать Длинный и пока я буду избивать безответную «грушу» и бить руками и ногами по деревянной макиваре, он всё мне расскажет. А сейчас нужно идти на урок биологии, а затем
истории. На историю желательно не опаздывать, отношения с преподавателем истории по прозвищу Шурик у меня как-то не задались в отличие от «биологички» Ольги Марковны. Сухонькая дама с узлом седых волос на затылке, с малахитовой брошью, с неизменной белой шалью на узких плечах была от меня без ума. Особенно после цитирования у доски определения организмов Львова «как неких независимых единиц, интегрированных и взаимосвязанных структур и функций». После же изложения в моем понимании его же теории развития вирусов я был обласкан и расцелован. Пятерка с плюсом была поставлена в графу за четверть и, теперь на уроке Ольги Макаровны я мог глазеть в окно или наблюдать за одноклассницами. Смешные создания с бантиками на косичках, в белых и черных фартучках. Что-то вроде маленьких ершистых гусениц, обещающих превратиться вскоре в красивых бабочек. Кто-то в капустницу, а кто-то в махаона. На уроке истории же в окно глазеть не стоило, было чревато мгновенным криком преподавателя и записью в дневнике. Крик ерунда, а вот рваными строками о моем плохом поведении маму расстраивать не хотелось. Черт знает что! Вроде
бы и не конфликтовал с историком и прилежно делал все домашние задания, но вот ненавидели мы друг друга чистой и незамутнённой ненавистью. Да, всем мил не будешь, а уж быть милым доходяге очкарику в затёртых вельветовых джинсах, заносчивому неудачнику и откровенному хаму, с вонючим запахом изо рта, мнящего себя покорителем всех школьных женских сердец, я совершенно не собирался. Да ещё это татаро-монгольское иго и новая его интерпретация академиком Ватовым, с которой я вылез, будь она не ладна!
        В общем, я совершенно не удивился, когда этот местечковый Дон Жуан снова вызвал меня к доске. Класс замер в ожидании очередного развлечения. Нет, я не хамил Шурику и не ссылался на маститых научных авторитетов. Всё рано их фамилии и титулы ничего бы не сказали этому нубу от истории, я просто логически разносил не оставляя камня от камня все выкладки и утверждения авторов учебника истории рекомендованного для изучения в средней школе.
        - Итак, Олин. На прошлом уроке мы изучали историю древнего мира, но вы, сударь, к нашему всеобщему удивлению имели смелость заявить о прогрессивной роли церкви в изменении мировоззрения людей и даже хвалили деятельность мракобесного ордена инквизиторов! Может, вы объяснитесь?
        - Ордена инквизиторов не существовало. Особый церковный суд католической церкви под названием «Инквизиция» был создан в 1215 году папой Иннокентием III. Так что, называя орденом конгрегацию священной канцелярии, вы, мягко говоря, не правы.
        Ну и так далее. Класс завороженно внимал, Шурик бесился, а я получил в итоге двойку за незнание предмета и вернулся за свою парту. Натравить на Шурика своих «бойцов», что ли, а то уже конкретно достал, задохлик! Я немного поразмышлял над этим вопросом, потом решил - пусть живёт. Не до него.
        Длинный в подвале не курил, знал, что я этого не терплю и когда я спустился в несколько мрачноватое помещение, минуя выстроившиеся молчаливыми рядами мётлы и лопаты, просительно глянул на меня и, пробормотав:
        - Сова я мигом! Туда и обратно. Уши пухнут, мочи нет! - исчез.
        Я пожал плечами и принялся наматывать бинты на руки.
        - Значит, саблист и призёр областного чемпионата?
        - Ну, да Сова. Сабелькой в секции машет в трикушках белых, как эта, балерина, во!
        - Не в трикушках, а в тренировочных брюках.
        - Так не один ли х…й, Сова в трикушках или в этих, брюках. Валить, мудака надо!
        Длинный недоумевал. Сову нисколько не заинтересовало, что этот борец со спекуляцией сколотил довольно крепкую компанию из таких же как он, комсомольских активистов и целенаправленно искоренял доступными ему методами - избиением фарцовщиков и отниманием, а затем торжественным сожжением отобранного у них товара - капиталистические язвы на теле родного города. Эпизод с Герой был у этой дружины не первым и точно не последним. Заявил о себе Владимир Пугин, 1962 года рождения, студент третьего курса политехнического института, горного факультета ещё позапрошлым летом. Начал с безобидных бабушек на рынке, торгующих парой пачек сигарет и пластиковыми пакетами, а через год стал занозой для почти всех деловых людей в городе.
        И ведь не тронуть его! Доблестные дружинники совершали рейды при поддержке милицейского патруля, воспитательная работа с юным борцом за правое дело - пара предупреждений о неправильно выбранном пути, а затем легкие телесные повреждения - плодов не принесла. Только озлобила его, а люди Князя вдруг угодили на пятнадцать суток за надуманные нарушения общественного порядка. Все намёк поняли, а демон революции, почувствовав поддержку правоохранительных органов оборзел совершенно, и почву под ногами потерял полностью. Теперь он добрался и до территории контролируемой группировкой Совы. А это касалось не только самого Совы, но и его, Длинного!
        Длинный зло стукнул кулаком об ладонь. Сова спокоен как удав, а уже третий день никто не делает бизнес и славные маленькие металлические кружочки с циферками и бумажные прямоугольнички зелёного, синего, красного и сиреневого цвета остаются в кошельках и карманах граждан! Гадство гадское! Или как иногда говорит Сова: «Три тысячи вилкой резаных снежинок!» - это он так мат заменяет.
        Сова, тем временем закончил избивать деревянный столб с торчащими из него на разных уровнях палками и, сняв бинты, взял в руки изогнутую палку, которую он называл странным для слуха словом боккен.
        Длинный замер и стал внимательно смотреть как Сова, медленно двигаясь по помещению, выполнял то, что он называл ката. Когда Сова колотил по столбу и мешку с пришитыми к нему тканевыми колбасками, типа руки и ноги, это было не интересно - всё слишком резко и быстро, даже чуть страшновато. Сова не просто бил по манекену, не просто повторял однообразно связки ударов - он убивал, ломал кости, рвал связки воображаемому противнику, и лицо у него было при этом такое…. Не лицо, а маска как у деревянных африканских идолов, что висели у Длинного на стенке, да и те на людей хоть и чуть-чуть, но были похожи. А тут - жуткое зрелище! Но вот когда Сова брал в руки палку и начинал двигаться, то это было, блин, чертовски красиво! Классно!
        Сова перетекал из стойки в стойку почти незаметно. Двигался плавно, как замерзающая вода, вёл руками деревяшку по дуге или вверх и вперёд и казалась, что они вместе. Эта изогнутая палка и жилистый, худощавый Сова. Срослись, сплавились. И эта плавность движений и опасная непредсказуемость местоположения, где окажется кончик палки, Длинного просто завораживала. На этот танец, по-другому и не назовёшь, Длинный был готов смотреть бесконечно. В такие моменты ему даже не хотелось курить, но всё когда-то кончается и кончилась и эта сказка.
        Сова остановился, поклонился неизвестно кому и мгновенно обернувшись к Длинному быстро спросил:
        - Отец у Руслика работает кузнецом?
        - Ага.
        - Очень хорошо. Это очень хорошо, даже очень хорошо….
        Не понравилось Длинному с каким тоном пропел эти слова Сова. Совершенно не понравилось. Но он промолчал.
        «Так, что нам благоверная приготовила сегодня на обед?». Палыч, не торопясь, развернул укутанный в полотенце «тормозок».
        «Ух ты! Котлетки куриные, паровые! Ай, умничка моя, чистое золотце! Знает, что у меня опять гастрит разыгрался и изжога уже второй день нутро грызёт, вот и расстаралась! Молодец!»
        Палыч аккуратно поставил небольшой алюминиевый судок на верстак и принялся не торопясь нарезать хлеб. Вода в банке уже закипела и пора лить кипяток в заварочный чайничек. Когда чай настоится как надо, можно будет, осторожно сцедив тёмно-коричневую жидкость в стакан, выйти из кузницы и удобно устроившись под решеткой калорифера на улице, попивать себе спокойно чаёк и не спеша покуривать папиросу. Мастер, молодой и ранний, умотал в управление, заказанные ломы и два ледоруба откованы, а фигурные украшения на могильную оградку он ещё вчера нагнул. Шабашка мелкая, но на «ноль пять» с винтовой пробкой хватит. Можно и отдохнуть чуток, не возбраняется это рабочему классу.
        Палыч отёр уголки рта ребром ладони, тщательно стряхнул с колен крошки на пол и потянулся за заварочным чайником. В этот самый момент с ним поздоровались.
        - Добрый день, Спиридон Павлович!
        Палыч резко вздрогнул и чуть плеснул заваркой на подставку из куска фанеры: - Тьфу, на тебя, лешак! - и обернулся по-медвежьи, всем корпусом, набычившись на поздоровавшегося с ним.
        В лучах послеполуденного солнца, бьющих сквозь запылённые стёкла окна как-то странно стоял худощавый парнишка. Странно стоял, необычно. Не напряженно и не вихлясто, пытаясь внешней бравадой прикрыть внутреннюю неуверенность в себе и не нагло. Губу не топорщил, руки в карманах не держал. Стоял себе спокойно и с ожиданием, открыто улыбаясь, смотрел на кузнеца. Над его головой вились в воздухе, взблёскивали под лучами солнца пылинки, короткие тёмно-русые волосы переливались тёмными волнами расплавленного золота. На мгновение Палычу показалась…. Но это ему только показалось.
        - И тебе, гм, не кашлять, вьюнош. Чаго хотел?
        Палыч поздоровался в ответ и, спохватившись, быстро спросил вдогонку своим словам:
        - А ты как сюда попал? Ну, в кузню, да на завод. Через вахту как прошел?
        - У вас открыто было. А на вахте меня пропустили - парнишка ещё шире улыбнулся - Дело у меня к вам, дядя Спиридон Павлович. Важное.
        - Да? Дело говоришь? - Палыч с сомнением посмотрел на входную дверь. Вроде бы закрывал воротину, на засов закрывал, точно. От мастера закрывался, а то ведь принесёт чёрта беспутного и опять начнёт соцсоревнованиями, да обязательствами повышенными уши засорять! Но засов мирно покоился на двери, прислонившись к задней скобе стерженьком, и всем своим железным видом опровергал закрытие двери. Вроде бы как и паутинка на нём появилась. Хреновина какая-то.
        - Ну, излагай малец, что у тебя за дело.
        Палыч решил не задумываться о своевольстве засова, налил себе чаю и, сделав глоток, чуть подобрел.
        - Серьёзное дело, дядя Спиридон. Без вас никак не получиться. Мне нужны ваши руки золотые - хочу я, что бы выковали вот это.
        И малец развернул на верстаке, ловко прижав уголки плашкой и выколоткой, белый альбомный лист, скрученный в трубку.
        Палыч подвинулся поближе, присмотрелся. Клинок длинной семьдесят сантиметров, изогнутый, с односторонней заточкой, без дола. Тщательно заштрихована «спинка» - оковка задней стороны клинка. Ручки крестовины эфеса загнуты вверх, к клинку…. Палыч отшатнулся от чертежа.
        - Да ты…. Это же…. Как её? Это ж сабля!
        - Да, дядя Спиридон. Это сабля. Польская карабела. И таких мне нужно две.
        - Да ты знаешь, сколько за неё дадут? Это ведь, мать его, холодное оружие!
        - Знаю, дядя Спиридон. До двух лет. Но я знаю, что вы Спиридон Павлович - кузнец.
        - И, чё? Дадут меньше?
        - Нет. Но каждый настоящий кузнец должен выковать за свою жизнь хотя бы один клинок. Не финку бандитскую или свинорез из прогорелого клапана, а клинок. Настоящее оружие. Или он не кузнец. Кроме того, я вам хорошо заплачу. Меня зовут Дмитрий Олин, по прозвищу Сова.
        - Сова? Это не к тебе мой младший во двор бегает?
        - Ко мне.
        - Ну, гм… Сова значит… Настоящий кузнец, говоришь, должен?
        - Должен, дядя Спиридон, должен. Иначе, сами понимаете, по-другому и не получается - профессия у вас такая, ремесло.
        Слово «ремесло» из мальчишки прозвучало не как обзывок деятельности, не уничижительно, а как-то веско и значимо. Словно не род занятий он называл, а призвание человека, что ли. Палыч задумался, поставил стакан с чаем, высвободил из-под груза лист бумаги, повертел в руках. Что-то внутри Палыча, мелкое и поганенькое, хотело выгнать из кузни пацана, а чертёж разорвать и сжечь в горне, но другое - большое и справедливое, говорило ему, что это будет не правильный, неверный поступок и он о нём будет сильно сожалеть. Палыч решился:
        - Приходи через неделю, Со… гхм, Дима. Будет тебе твоя кабарела. Две.
        Совершенно не интересно сидеть в фойе спортивных манежей или дворцах спорта и кого-то ждать. Окна огромные, в полтора моих роста, по стыкам кое-как проклеены газетной бумагой, чуть протыканы ватой и сквозит постоянно. Двери притягиваются к дверной коробке пружиной толщиной с мою руку, и процесс их открытия и закрытия напоминает битву парусных фрегатов. Заряжай! - дверь, визжа, ползёт на входящего, клубы морозного воздуха вырываются из жерла тамбура, а затем следует «бабах!» и входящий пушечным ядром влетает в фойе. Вид у него точно такой же ошарашенный, как у испанского пирата, попавшего на корабль его английского величества в полном одиночестве. Ошарашенный и напуганный. Наблюдать за этим можно бесконечно, но сиденья в фойе спортивных залов обычно деревянные и некомфортные, если вообще вдоль стен не стоят притащенные из спортзалов лавки. Низкие, длинные, твёрдые как камень и неудобные. Словно заколдованные таксы они расползаются по периметру фойе и приглашающее щерятся ободранными краями - садись, мол, не кобенься. Сел, куда тут денешься, всё лучше, чем кирпичную стену пытаться своим плечом
прогреть. Долго уже сижу.
        Я пошевелился, вытянул ноги, поёрзал задом, пытаясь устроиться на лавке поудобнее - ничего не вышло. Данная конструкция специально разрабатывалась для того, что бы сидящие на ней не расслабились и не смогли предаться неге, антагонистичной высокоморальному облику строителя коммунизма. Поэтому моя поза напоминала замершего в полной готовности бегуна, готового вместе с сигнальным хлопком стартового пистолета сорваться с места и дать новому мировому рекорду своё имя. Да без проблем, лишь бы затёкшие ноги не подвели, и будет вам рекорд. Закачаетесь от результатов.
        Я повел плечами, несколько раз крутанул корпусом в стороны. Мышцы на приказы верховного главнокомандования отзывались неохотно и с лёгким сопротивлением. Ничего, потерпите. Находиться на пронизывающем насквозь сквозняке и поджимать под себя ноги мне осталось недолго - тренировка у саблистов длится чуть больше часа, затем они будут переодеваться - одеваться ещё минут десять и в итоге мне оставалось ждать чуть менее двадцати минут. Я посмотрел на круглые часы над входом в сам манеж. Ну, или где-то так. В фойе я нахожусь всего десять минут и ещё не успел намозолить глаза суровой вахтерше, что вооружена маковым бубликом и огромной, горячей, парящей вкусными облаками пара, чашкой чая. Очевидно, мои мысли обрели материальную силу - тётка вонзила в мою скрючившуюся фигурку фирменный взгляд отборного представителя клана вахтёров. Не отвлекайся, тётенька, не нужно! Пей свой чай, слушай «Маяк» и бдительно выглядывай в коридор - вдруг, опять, боксёры за гимнастками будут подсматривать? Ага, вот и молодец - монументальное существо с необъёмным телом, затянутым в синий халат и розовую самосвязанную кофту,
отвело от меня холодный взгляд доисторического ящера, и я незаметно перевёл дух. Это хорошо, что тётка не стала тщательно меня рассматривать и не обратила пристального внимания - не запомнит.
        Нет, я всё понимаю - соваться в фойе спортивного манежа мне категорически не стоило, но вот только на улице под минус тридцать, ветер ни хрена не умеренный, а климат у нас влажный. И мне не хочется замерзать молодым, мне ещё несколько позже быстро и много двигаться предстоит. Вот и забежал погреться и руки растереть, не тоя превратился бы в ходячую сосульку. А вахтёрша? А что нам скажет вахтёрша?
        «Так да, сидел тут мальчик, в куртке…. Или пальто…. В шапке. Какой? Ну, такой, зимней…. Мальчик какой? Да откуда мне знать какой! Их же тут тыщи ходят, на лавках сидят, галдят, приятелей своих ждут и у всех обувь грязная! Нет, вы мне лучше скажите, товарищ милиционер, вот как во дворец спорта можно в грязной обуви приходить, а?!».
        Надеюсь, моя мысленная картинка допроса этой очень большой тётеньки не будет существенно расходиться с реальностью. Сильно на это надеюсь, иначе у меня будет куча проблем с моим алиби. Юный Руслан с открытым взглядом верящего всему и всем простака и хитрый его приятель Олежка уже, разумеется, проинструктированы, что я в данный момент играю с ними в марки, а Длинный уже успел превратить их в зомби многократным повторением того, что им нужно говорить, но! Но, береженного Бог бережет, а не береженного конвой стережет. Вологодский. Жизненная правда, однако. Поэтому, чем я менее заметен, тем для меня лучше. И если бы мне не мешал длинный чехол со стальными Али и Мари, зажатый между колен, то я постарался бы стать полностью невидимым, слился бы со стеной, растворился в сумраке, но гордые клинки прятаться не хотели. Оставалось лишь надеяться, что на меня не обратят внимания.
        Минутная стрелка на часах дёрнулась, героически преодолела короткий участок белого круга и со звучным щелчком замерла вверху циферблата. Время! Господа будущие олимпийские чемпионы уже поснимали ватные нагрудники и маски, сдали тренеру свои алюминиевые пародии на благородные клинки и гурьбой понеслись в раздевалку. Ну, а мне пора на улицу, за угол соседнего дома. Храбрый мальчиш - кибальчиш, по имени Владимир, всегда прощается с приятелями у выхода из дворца и в гордом одиночестве идёт через тёмные дворы домой. Таким образом он демонстрирует свою крутость, смелость и презрение к опасности. А его глупая бравада нам только на руку. Разговор без свидетелей мною всячески приветствуется и одобряется.
        Дверь дворца спорта сердито хлопнула за спиной и толкнула меня в спину упругим кулаком тёплого воздуха, выталкивая на встречу пронизывающему насквозь холодному ветру. Клинки, хоть и были они тщательно завёрнуты в куски фланели, сердито звякнули. Не обращайте внимания, стальные сёстры, не стоит - это здание сознательный скопец и инкубатор таких же выхолощенных бойцов. Никогда настоящее оружие не будет взято в руки в этих стенах, и поэтому наплюйте.
        Я зябко передёрнул плечами и втянул голову в воротник своего куцего пальто. Чтоб модельеру этого издевательства над детьми пуговица в не то горло попала и никогда не вышла! Жестокое пожелание? Ну-ну. А как вам то, что зимнее пальто мальчиковое, производства Армавирской фабрики, размер сорок четвертый, рост второй, стоимостью сорок два рубля шестьдесят копеек, ватное, греет точно так же, как намотанная на тело сырая простынь? Так что я в полном праве бесился и, перетаптываясь на месте, мёрз, дожидаясь человека с чистыми руками, холодной головой и мёртвым сердцем.
        - Здравствуй, Владимир!
        Звонкий голос, чуть приглушенный расстоянием и посвистыванием ветра вывел Владимира Пугина из задумчивости. Он чуть сбавил шаг, поднял ладонь к лицу, защищаясь от колючих снежинок, пригляделся к выскользнувшей к нему из тени подъезда невысокой фигурке. Худенький парнишка, стройный, не очень высокий. Одет мальчик в чёрное пальто, явно на размер большее, чем ему нужно, короткую линию блестящих пуговиц диагональю пересекает широкая полоса ткани. Ранец за спиной? Нет, какой-то длинный свёрток, больше похожий на чехол. Смотрит прямо, взгляд не отводит. Нет, не знакомое лицо. Кто-то из младших классов, кого обижают старшеклассники, решил обратиться к нему за помощью? Вполне возможно и если это так, то он ему обязательно поможет и сделает ещё одно хорошее дело.
        - Здравствуй, мальчик! Тебе нужна моя ….
        Слово не было произнесено. Владимир сбился и чуть замешкался, ища замену ненужному вопросу - человеку с таким взглядом помощь точно не нужна, как бы от него самого помощи не просили. Плохо смотрит, будто ищет что-то внутри тебя, бездушно вспарывая острой синевой лезвия материю одежды и кончиком бритвы небрежно откидывает её в сторону, не обращая внимания, что режет вместе с тканью и кожу на теле. Почти так же отчужденно и чуть презрительно смотрит на него Сергей Евгеньевич, когда ребята из его, Владимира, дружины чуть погорячатся и очередной спекулянт, после проведённый с ним «воспитательной» работы, не может встать на ноги пару дней. Не как на лучшего комсомольца факультета и активиста, а как на жука какого - то, блин! Приколоть булавкой или пусть ещё побольше навозный шарик накатает?
        Вспомненное Владимиру совершенно не нравиться и в его голосе слышится злоба и раздражение:
        - Пацан, ты заблудился?
        Молчащий и спокойно наблюдающий за ним мальчуган чуть щуриться, смахивает заиндевелой варежкой прозрачную каплю под носом и задумчиво отвечает:
        - Заблудился? Может быть, Володя, может быть. Только вот вряд ли ты меня выведешь на верный путь. Не ту ты выбрал дорогу, Володя. Неверным путём идёшь ты, товарищ.
        И не давая времени на осознание услышанного, паренёк как-то незаметно оказывается возле него и уколов холодным взглядом добавляет неожиданное к странным фразам:
        - Я Дима Олин, по прозвищу Сова, самый главный в городе спекулянт и ужасный преступник. Поговорим один на один? Или ты зассышь, отважный командир комсомольской дружины?
        Владимир гневно вскидывается, но тут же быстро остывает и даже едко чуть улыбается:
        - Надо же, сам пришел, даже бегать за тобой не пришлось! Поговорить с тобой? О чём мне с тобой разговаривать? Или ты будешь пугать меня своими бандитами? Будешь, да?! - он резко замахивается рукой и почти кричит ему в лицо - Ну, где твои уголовные дружки? Скольких ты с собой привёл? Что они не идут сюда? Боятся?!
        - Не истерии, Владимир, не ори. Один я. Нет здесь никого и кричать не нужно - люди после работы отдыхают, а ты им мешаешь. Говорить-то будем? Один на один?
        Владимир долго и пристально смотрит на спрашивающего. Необычно тихо. Неровно обкусанная луна прячется за редкими облаками, холодный ветер мечет в лицо острые иголки снега, на желтое пятно света под фонарём мочится лохматая дворняга. Никого нет рядом, пусто и под шагами прохожих не хрустит смёрзшийся в монолит снег. Даже звук телевизоров не слышен, лишь вспыхивают синеватые сполохи в окнах квартир, и на кухнях периодически зажигается свет. Наглый пацан смотрит на него, чуть наклонив голову, в его взгляде еле заметный огонёк насмешки наливается цветом и становится всё ярче. Нужен ответ, простой ответ, но что-то заставляет плотно сжиматься челюсти, что-то похожее на самый настоящий страх и Володя еле разжимает замёрзшие губы, что бы выплюнуть одно короткое слово:
        - Да!
        - Хорошо, тогда идём на трамвайную остановку. Нам нужен семнадцатый маршрут.
        - Ехать далеко?
        - Далеко, Вова, далеко. За город. Или ты всё же хочешь домой, под тёплое крылышко к мамочке, а очко твоё комсомольское делает жим-жим?
        Не отвечая, Владимир поворачивается и, оттолкнув наглого сопляка плечом, быстро идёт к остановке транспорта, сознательно прибавляя шаг. Пусть догоняет, щегол! Месть, конечно, мелкая как канцелярская кнопка на стуле, но хоть что-то.
        До конечной остановки доехали быстро. Время позднее, на улице мороз, народу заходило и выходило мало и распахивающиеся на остановках двери трамвая не успевали напустить холода в салон. Всю дорогу Владимир старался не смотреть на этого непонятного Сову, но взгляд сам по себе возвращался к худенькой фигуре на соседнем сиденье. Словно магнитом тянуло. Сам Сова привалился к стенке вагона плечом и периодически царапая ногтями намерзающий лёд на стекле, смотрел в протаянный ладонью кругляшек. На Владимира он внимания не обращал, словно его и не было, что было немного обидно и хотелось сильно пихнуть его в плечо и увидеть пусть бездушный и отстранённый, но направленный на тебя взгляд. Странный парнишка. И Сова ли он на самом деле? По словам ребят из его дружины Сова был жестоким и страшным уголовным дельцом, державшим в страхе весь район и школу. Возле его дома повывелись все алкоголики, хулиганы и любители приставать по вечерам к прохожим, горели фонари и всегда были почищены дорожки. Бабушки у подъездов дружелюбно улыбались прохожим и дружно кивали головой в ответ на приветствия. Но на подошедших к ним
и начавших расспрашивать их о Сове комсомольцев глядели строго, начинали сердито поддёргивать узлы головных платков и неприязненно перешептывались. На вопросы не отвечали. Дворник, седоусый татарин с неподвижным лицом китайского болванчика, когда его стали расспрашивать о Сове вначале внимательно слушал, а потом зачерпнул полную лопату снега и швырнул в лицо разговаривающей с ним Светке Соловьёвой, а на Толю замахнулся этой же лопатой. Витёк сначала хотел провести ему свою коронную «двоечку», но, как он потом сам говорил, пожалел старика. Володя ему не верил. Витёк, отвечая на вопросы, мялся, отводил глаза и всё время переспрашивал. Испугался? Да ну, с чего боксёру-перворазряднику какого-то дворника - бухарика бояться? Там что-то другое было. Скорее всего, Витёк был очень доволен испугом и унижением Соловьёвой и поэтому старому татарину ничего не сделал. И Володя его прекрасно понимает. Кому приятно выслушивать каждый раз, что они, комсомольцы, передовой отряд молодёжи, бояться совершить настоящий мужской поступок и раз и навсегда покончить с торгашами и вырожденцами социалистического общества? А
когда ей мягко напоминают, что это уголовное преступление, то она закатывает истерику и, брызжа слюной, обзывает всех трусами и предателями. Нет, всё-таки Света, действительно, много стала брать на себя, и он уже не раз делал ей замечания на собраниях дружины. Придётся поговорить с ней ещё жестче, а если не поймёт, то и исключить из совета дружины. А может и из самой дружины. Сергей Евгеньевич уже говорил ему, что излишняя запальчивость Соловьёвой в вечерних рейдах дружины, её привычка наступать каблуками сапог на пальцы и сумочка, набитая свинцовыми рыболовными грузилами, дискредитирует его как командира. Решено, он серьёзно поговорит с ней на ближайшем собрании и поставит вопрос на голосование. Довольный принятым решением Владимир свысока посмотрел в сторону соседнего ряда сидений и вздрогнул, неожиданно обнаружив пустую дерматиновую подушку. Сова уже стоял у заднего выхода и задумчиво смотрел на него. Конечная. Приехали.
        К выбранному мной месту пришли быстро. Пологий спуск, узкая подковообразная терраса и небольшая ровная площадка с трёх сторон ограждённая высокими склонами. Здесь хотели добывать камень, пробили дорогу, сгладили спуски и уже затащили экскаватор, но по весне Кама стала заливать разрабатываемый карьер и дело заглохло. Железного монстра с клыкастой пастью на толстых тросах и длинной шеей бросили, и он тёмной горой стоял в углу площадки, тоскливо смотря одной фарой на выезд из карьера. Изредка тут появляются из соседних домов мальчишки и пытаются кататься на санках и лыжах, но неровный и каменистый спуск этому не способствует. Влюблённых парочек, собачников и праздношатающихся любопытных прохожих я не опасался - десять часов вечера, жуткий мороз, до ближайшего дома почти полкилометра. Кому придёт в голову неимоверная блажь тащиться в стылый карьер на ночь глядя? Никому.
        Я подошел к его широким гусеницам экскаватора и стал снимать чехол с саблями со спины. Не пошло. Что-то где-то зацепилось, скорее всего, ремень чехла «поймался» за пуговицу хлястика пальто. Сзади послышался хруст наста под ногами приближающегося Пугина.
        - Тебе помочь, Сова?
        - Нет, спасибо, я справлюсь.
        Я перетянул чехол на грудь и неловко сняв, уложил свёрток на засыпанные снегом и промёрзшие до звона металлические траки. Узлы на тесёмках застыли, и пришлось чуть повозиться, развязывая их. Пугин молча стоял за спиной. Терпеливый. Что ж, терпение всегда вознаграждается и я не стану отступать от этой традиции.
        В свете луны хищно блеснула сталь клинков. Пугин отшатнулся, отступил на шаг, ссутулившись и выдвинув вперёд правое плечо. Правша и его тренер приверженец классического стиля боя. Его голос предательски дрогнул и заданный им вопрос прозвучал жалко и испуганно:
        - Что это, Сова?
        - Это, Володя, сабли. Их зовут Али и Мари. Польские карабелы. Новодел, конечно, но качество ковки, баланс и сталь, просто отличные для человека, в первый раз ковавшего настоящее оружие.
        Я провёл ладонью по жгущему холодом телу Али:
        - Правда, они красивые?
        - Зачем эти… Они…. Зачем тебе оружие!?
        Я обернулся и, крутанув кистью стальную полосу, с интересом посмотрел на противника. Да, теперь, уже на противника. Боится, очень боится и совершенно растерян, но виду не подаёт. Серебряной рыбкой Мари сверкнула на свету и воткнулась, чуть раскачиваясь, у ног побледневшего юноши.
        - Возьми в руки клинок, Володя.
        - З-зачем?!
        - Бери!
        Я шагнул чуть влево и в сторону, почти не отрывая ступни от наста, и провёл рукой по пуговицам пальто. Чёрной галкой одежда упала на снег, взгляд Пугина испуганно метнулся вслед ей.
        - Бери в руки саблю, Володя. Я надеюсь, ты понимаешь, что мы не будем драться с тобой по дворовым правилам - ногами не бить, по яйцам не пинать, в глаза не плеваться? Мы ведь с тобой мужчины.
        - Почему не будем, Сова?
        Голос противника дребезжащий, взгляд испуганный и не понятно от чего его трясёт больше - от страха или холода. Я ему не отвечаю. Пора начинать - стужа холодными пальцами уже забирается мне под свитер и если этот, вдруг ставший испуганным и растерянным, вожак ублюдков будет продолжать стоять бездействуя, мне просто придётся зарезать его как барана. Иначе я замерзну, простыну и заболею. А скоро контрольная за четверть и пропускать уроки мне совсем ни к чему.
        - Бери клинок, Володя! Смелее! Ты ведь был смелым, когда вы толпой били ногами пойманного вами барыгу и смеясь выворачивали ему карманы! Ты ведь никого не боялся, когда отбирал и резал ножницами пластиковые пакеты у бабок на рынке, которые просто хотели заработать внуку на игрушку! Бери, клинок, трус!
        И я уколол его в подбородок. Чёрная в темноте кровь выступила на синеватой от мороза коже. Пугин провёл ладонью по подбородку, вгляделся и, выплёскивая в крике весь свой страх и непонимание происходящего, заорав что-то нечленораздельное, схватил рукоять сабли и рубанул перед собой слева направо. Малый отход, левая нога идет плугом, удар горизонтальный, кончик лезвия замирает у губ кричащего, заставляя его заткнутся.
        - Ты решил напугать меня криками, Володя? И что это за нелепое размахивание оружием, ты саблист или колхозник на сенокосе?
        Саблист. Выполненный им «сенаторский» удар был неплох. Руку удержал, не пронёс, клинок повернул правильно, вверх, толчком ноги вернул тело в начальную позицию. Но слишком медленно. Захлёст клинка, обводной финт и жалобно звякнув, сабля противника отлетает в сторону. Отхожу в сторону, жду, когда он поднимет клинок. Холодно, с таким противником даже не разогреешься. И чему их только в секции учат? Хм, чему-то учат. Неплохо выполненный «отцовский» удар - горизонтальный в корпус, а вот «рефенедарский» - вертикальный от левого плеча наискосок, он смазал. Отвод, моя кисть проворачивает Али обухом к верху и подбрасывает клинок противника. С рукоятью я чуть перестарался - слишком рифленая, сидит хорошо, но проворачивается с задержкой. Ничего, этот недостаток мы восполним скоростью. Снова короткий укол в подбородок. Пальцы я ему не рублю, в корпус и по ногам не бью - на шее у Пугина намотан шарф и все красные горячие капли полностью впитывается в шерсть, а вот его помесь дублёнки с полушубком кровь впитывать так не будет. Резкий удар «напёрстка» рукояти по большому пальцу и Мари снова оказывается на снегу.
Пугин смотрится жалко, дышит тяжело, его бледное лицо в крови, в глазах страх и беспомощность.
        - Подними оружие, Володя и ответь мне на вопрос.
        - Какой!? Какой вопрос, гад? Да что тебе от меня надо?!
        - Простой вопрос, Володя, очень простой.
        Али недовольно лязгает, отводя колющий удар в живот. Снова боковой горизонтальный, верхний финт, моя «восьмёрка» и жесткий отбив верхнего «тесачного». Клинок звонко вибрирует в ладони, передавая мне своё недовольство. Прости, Али, но он мне пока нужен живой. Он должен мне ответить.
        - Кто подсказал тебе, Володя твои слова и поступки? Кто сделал тебя такой сволочью? Имя, Володя, скажи его имя, и я отпущу тебя.
        Вру, конечно, но Пугин готов верить сейчас всему. Вообще, человек перед лицом смертельной опасности становиться очень доверчивым и готов верить всему и во что угодно. Нехорошо этим пользоваться, но рационально. Маленькое сердечко моего мальчика бурно протестует против этого хренового поступка, но моё дряхлое циничное Я, что-то ему успокаивающе шепчет на ухо и он уходит куда глубоко в душу, оставляя алеть от стыда мои щёки и уши. За это, Володя, ты мне тоже ответишь.
        Звали наставника и вдохновителя комсомольского вожака Сергеем Евгеньевичем Смирновым, и являлся он сотрудником пятого управления, так называемой «пятки». Звание у него было капитан, работал он в той самой конторе, кою я очень уважал и вполне сознательно опасался. Нет, в органах МВД тоже есть волкодавы, но, как бы это сказать, честнее и проще они что ли, не такие коварные и изощрённые противники. Им легче, у них на той стороне невидимого фронта разрозненные орды неумных грабителей убийц и единичные достойные противники, представленные дельцами и авторитетами преступного мира, а вот у «комитетчиков» всё гораздо сложнее. Враг иногда не только не ведом, но его бывает, и нет. Так что мозг офицера Комитета Государственной Безопасности, а особенно пятого управления иногда кипит и бьёт гейзером нездоровых фантазий. Они ведь и сектантами занимаются, людьми в своём фанатизме страшноватыми и по-звериному хитрыми и скрытными. Но сектантов у нас в городе не было, и капитан искал точку приложения для своей энергии и жажды деятельности. Всё уже было поделено и особенного выбора для поля деятельности бывшего
столичного офицера не было. Иначе, Сергей Евгеньевич бы не пошел на столь сомнительную авантюру с комсомольской дружиной в качестве карающего меча правосудия. А если бы ребятки вошли в раж и убили в праведном пылу кого-то? Сумел бы Сергей Евгеньевич скрыть своё участие и направляющую длань? Очень сомневаюсь. Так что, Сергей Евгеньевич вряд ли вы будете поднимать шум из-за пропажи вашего клеврета, и я избегну наказания за своё преступление. Преступления? Когда я успел? Да вот недавно совсем, минут тридцать назад я убил Владимира Пугина и в этом совершенно не раскаиваюсь.
        Да и что мне оставалось делать? Поговорить с ним? Ну, допустим, поговорил. Как думаете, он бы оставил меня в покое? А вы благородно оставляете в покое сдавшегося вам на милость врага или….. Есть такой, научно доказанный, выверт человеческой психики - демонстрируемая жертвой слабость вызывает мало преодолимое желание насилия. Про калеку я уже ранее говорил. Попугать его блеском стали и отпустить, чтобы он всем рассказал о маньяке - недоростке с саблей? Нет, уж увольте. О хоббитах тут ещё не все слышали, так что единственной кандидатурой на эту роль был бы я. Жаль, разумеется, его папу и маму, но свою маму и своих сестрёнок мне было жальче. Одно скажу - умер он быстро, не мучился, и закончим на этом.
        Я вытер пот со лба и критически осмотрел проделанную работу. Снег, насыпанный в полынью, куда я столкнул тело, уже намяк и потемнел и скоро превратится в лёд. Глубина тут приличная, течение сильное и тело отнесёт достаточно далеко, что бы суметь привязаться к этому месту. Завтра обещали снегопад, погода будет по-прежнему морозной и пробитая мной дыра во льду исчезнет меньше чем за сутки. Так, теперь подобрать и отнести коловорот с пешнёй и вернуться обратно с метлой - буду следы заметать, г-хм. Сабли я возьму с собой, для них мною уже приготовлено укромное место. Тяжело будет нести вмести с пешнёй и коловоротом и это не совсем верный поступок, но, по моему глубокому убеждению, если я бы их утопил в тёмной воде, то по отношению к клинкам это было бы, по меньшей мере, нечестным. И так на душе скребут кошки, муторно, противно, погано - нужное подчеркнуть. Это я иду не той дорогой. Я, а не Пугин. И то, что произошло на стылом берегу реки еще один шаг по неверному пути. Нужно сворачивать, так как вернуться уже не получиться.
        Ну, вот и всё. Всё собранно, метла разобрана на прутики и их ворох заброшен во чрево стального монстра. Чехол с саблями на плече, скрутка с рыболовными инструментами колотит меня по бедру, и шумно отдуваясь, я медленно поднимаюсь к выходу из карьера. Думается мне, что контрольную за четверть я пропущу - на всякий случай мне нужно лечь на дно, а лучше чем заболеть, варианта не придумывается. И вообще, неплохо было исчезнуть из города. Надолго. Но вот родственников у нас в других городах нет, а зимние каникулы уже прошли. Значит надо…. Я даже хмыкнул от посетившей меня мысли, есть что-то в этой идеи неожиданное. Зиме скоро конец, весна пролетит незаметно, а летом криминальный элемент Сова уедет в пионерский лагерь на все три смены, как обычный советский школьник и там изменится. Станет перерожденцем. Логичное продолжение неверно выбранного вектора - вначале попаданец, потом перерожденец. Стыдно, аж плеваться хочется от презрения к себе. Дело и мои люди не пострадают - Длинный вполне справляется, а инструкции я ему оставлю. Да и приедет ко мне, если что, пряников привезёт. Что нибудь посоветую.
Слишком резко рвать, по живому, не следует - может снести отдачей бестолковую голову. А тем временем, за лето, может быть, и забудут обо мне. Надежда призрачна, как тающий кусочек слюды, но в лагерь я всё равно поеду - пионер я или не пионер, в конце-то концов?!
        Глава четвёртая
        Провожали меня в пионерский лагерь только мама и солнышки-сестрёнки. Ни кого из моих ребят на плохо заасфальтированной площадке Дворца имени Ленина, где собирались уезжающие и провожающие, не было. В пыльных колючих кустах, что тянулись добавочной оградой вдоль чугунных решеток забора, тоже никто не прятался. Я так решил - только мама и близняшки. Длинный же упрямо настаивал на грандиозном шоу под названием «Проводы многоуважаемого Совы в пионерский лагерь». Выдвигал разнообразные доводы, с азартом парировал мои контрдоводы и, озвучивая свои фантазии, почти договорился до факельного шествия, кумачовых транспарантов и многочисленной толпы моих фанатов, скандирующих что-то восторженное, неразборчивое, но очень громкое. Аргументировал он необходимость подобного помпезного действа очень просто и не замысловато - пацаны в лагере не только с нашего района, есть дерзкие чужаки. А они и наехать могут по беспределу и кроме этого, возможны другие, разные многочисленные негативные эксцессы, озвучивать которые он отказался. А вот при столь впечатляющей демонстрации моего высокого положения в обществе, мною
будет обязательно получен статус неприкасаемого. И все будут обходить мою тень, приносить дань конфетами «Мишка в лесу», шоколадными медальками и цветными карандашами. То, что каста неприкасаемых в одной южной стране находится на самом дне общества и единственная доступная им работа, это уборка дерьма, его нисколько не смущало. Пришлось волевым решением разрушить до основания все его планы, а затем указать на существенные пробелы в образовании. Так что Длинный в данный момент изучал историю Индии и возникновения каст. Запоминал путем многократного повторения значения слов буракумин, аль-хадам и хариджани. Дабы более «не!» и всё в таком духе. Хм, а там ведь и кшатрии и разные просветленные жрецы с йогами. Как бы не вышло, что я дал новую пищу для костра его бурных фантазий.
        Я задумчиво почесал висок, краем глаза наблюдая за бегущими к лотку со сладкой ватой сестрёнками. С одной стороны, повышение интеллектуального уровня моих людей дело нужное и необходимое, с другой стороны, умными людьми тяжело управлять. Извечная дилемма выбора между войском баранов возглавляемым львом и стаей волков. Плюсы есть и там и там, но вот управляемость в стае как-то не очень. Впрочем, стадо баранов мне не нужно однозначно и поэтому просто будем по возможности избегать ситуации «Акела промахнулся» и всё будет нормально.
        - Димка, Димка! Нам десять копеек на вату не хватает!
        Вот как им можно отказать и не дать эти жалкие десять копеек? Глянешь в эти голубые глаза, наполненные светом и обожанием любимого братика, мудрого, сильного, доброго и просто тонешь и тонешь в океане радости, а в сердце зарождается тёплая волна и хочется раскрыться, сломать створки жесткой раковины и громко закричать «Я счастлив! Слышите вы все! Я счастлив!».
        - Да, Димка же! Ты нас не слышишь, что ли?!
        И столь искренняя обида звучит в голосе Алинки, что я смущаюсь и что-то бормоча, сую ей в маленькую ладошку целый рубль. Двойной восторженный визг, слюнявое чмоканье в щёки с двух сторон и дробный стук сандалий сообщает мне, что ласточки упорхнули. Я с умилением смотрю им в след.
        - Балуешь ты их, Дима. Совсем уже от рук отбились, уроки плохо делают, целый день капризничают, меня не слушаются. Всё бантики, да наряды у них на уме!
        Мама кладёт мне свою руку на плечо и тихонько вздыхает.
        - Мам, я с ними поговорю. Вот из лагеря вернусь и обязательно поговорю. А сейчас пусть радуются лету, хорошо, мам?
        Мама снова вздыхает и, соглашаясь, грустно кивает головой. Она не хочет, что бы я уезжал в лагерь, очень не хочет. За прошедшее время я стал надеждой и опорой, непробиваемой стенкой, за которой слабая женщина может спокойно возделывать свой скромный уютный садик и не бояться холодных ветров, утренних заморозков и уничтожающего посевы града. Моя мама самая обыкновенная женщина с неловкой судьбой, неудачной личной жизнью и теперь она просто боится изменений в своём тихом и безмятежном мирке. Я беру её за руку и, разворачиваясь к ней лицом сперва долго, молча смотрю, а потом говорю, вкладывая в каждое слово всю доступную мне нежность и любовь:
        - Мам, всё нормально. Длинный постоянно будет заходить, Макс с тобой вместе в цехе работает. Они обязательно помогут. Во всём. Ты даже можешь их в магазин посылать за хлебом - я нежно улыбаюсь маме и тут же продолжаю строго, не убирая улыбки с лица - И, мам, прекрати грустить - я уезжаю не навсегда. Денег дома достаточно, Люда предупреждена и в середине каждой недели она будет собирать тебе набор продуктов. Всё, хватит печалиться, немедленно улыбнись - малышки к нам бегут.
        Я отвернулся, задрал вверх подбородок, выпрямился и чуть напряг плечи, придавая всему своему облику жесткость и неприступность. С женщинами, а моя мама всего лишь женщина, только так и надо поступать. В меру ласки, в меру строгости. Главное соблюсти равновесие и вы тогда будете иконой, на которую они станут молиться, пусть и звучит это богохульно, но не я устанавливал правила, я по ним лишь играю.
        Свежий вихрь неимоверного восторга, смеха и непрерывного радостного щебетания окружил меня. Я рассеяно слушал сестричек и млел. Правильно говорят - детей любят, внуков обожают, а в правнуках души не чают. Для меня болтушки-хохотушки не только сестрички, но и праправнучки, так что сами понимаете размеры моей любви к ним и моё состояние полного счастья, до умилительно-глупейшей улыбки на лице.
        Хрип мегафона, громкий щелчок по белому металлическому конусу и усилитель голоса недовольно хрипит прокуренным женским контральто:
        - Товарищи родители! Папы и мамы! Просим вас подойти вместе с детьми к афишной тумбе! Вещи с собой не берите! Товарищи родители….
        Ага, никто не возьмёт. Все так и оставят без присмотра чемоданы фибровые, подписанные химическим карандашом, и другие дерматиново-клеенчатые вместилища зубных паст, маек с носками и домашних пирожков. Гудящая толпа колыхнулось туда-сюда, и потекла к тумбе сперва тонкими ручейками, а затем грозным селевым потоком. Я подхватил свою, сшитую из прочного брезента сумку и зашагал вслед людской волне.
        Мегафон вновь хрипло откашливается словами:
        - Сайкин Витя - третий отряд! Автобус под номером пять! Харитоновы Света и Игорь - второй отряд. Автобус под номером…..
        Ну, вот и начался долгий и муторный процесс собирания в кучу мам, пап и их стрижено-заплетённых отпрысков для пересчитывания их по головам и облавному загону в пышущие жаром металлические коробки автобусов. Вон они стоят, рыжие обшарпанные чудовища без кондиционеров, с рессорами от телег и двигателем, работающим только на обогрев атмосферы. Со скользкими, резано-рваными дерматиновыми сиденьями с вырванными кусками поролона я уже смирился, но вот с манерой водителей грызть семечки, болтать с кондуктором, крутить верньеры приемников и одновременно рулить этим позором советского автопрома никак не могу. Поэтому, после окончательного озвучивания какой отряд едет в каком именно газенвагене, я разыскал свой автобус с надписью на куцей картонке «Дети» и устроился у окна посередине салона. Хоть какая-то гарантия безопасности.
        Мама и сестрёнки махали мне руками, улыбались, пытались, громко крича, досказать что-то важное и жизненное необходимое, что они не успели мне сказать ранее. Я смотрел на них и счастливо улыбался.
        Самые обычные проводы, когда все ощущают в себе непреодолимую необходимость высказаться напоследок, намахаться руками и обязательно задушить в объятьях провожаемого сына или дочь, ибо они покидают обожающих его родственников на неимоверно долгий срок - чуть более пары недель.
        Рыжий «ЛиАЗ - 677» рыгнул сизым выхлопом и дёрнулся, сдвигая свою воняющую бензином тушу с места. «Он сказал - поехали», а я взмахнул рукой, выбивая из пальцев соседа коробок со спичками и коротко ударяя его локтем под дых.
        М-да, весело начинается моё путешествие к пионерским кострам и линейкам - один альтернативно одарённый подзуживает другого поджечь бант у соседки впереди, другой, не задумываясь, достаёт спички. А к концу смены они убьют поваров и сожгут лагерь?
        - Васнецова! Я к тебе обращаюсь, Васнецова! Вот скажи мне, ты на самом деле родственница великого русского художника или я ошибаюсь?
        - Да, Олег Юрьевич. То есть, нет, не родственница.
        Писклявый голос конопатого худосочного существа с пионерским галстуком на тонкой шее сверлом входит в уши и добавляет ещё немного к головной боли, уже захватившей лоб и медленно ползущей к вискам. Чаша гнева переполняется, и голос старшего пионервожатого наполнен ядом и безысходной горечи:
        - Так какого же чёрта, Оленька, ты рисуешь стенгазету, вместо того, что бы размещать по палатам ребят своего отряда?!
        Голос к концу фразы превращается в рык, и Оленька испаряется в открытой настежь двери веранды.
        - Ну, вот как с такими кадрами работать? Впрочем, кого я спрашиваю…..
        Олег Юрьевич Когтев прекращает вопиять в пустыне и, обводя взглядом присутствующих на веранде пионервожатых и отрядных воспитателей, мысленно вздыхает. Ни одной достойной его внимания фемины. Все некрасивые как на подбор, либо худые, либо толстые. Коротконогие, лица круглые как блин, глаза неумело накрашены и выражение их невероятно глупое. То ли дело смена прошлого лета! Рыженькая Танечка, само обаяние и виртуозная гасительница любых конфликтов. Красавица Людмила, предмет поклонения и подражания всех девчонок лагеря и непревзойденная затейница и выдумщица Гюльнара! Черненькая как уголь и такая же пылкая. Стоит только припомнить их встречу в кинобудке, а потом в кабинете директора лагеря, когда Сергеич умотал домой на выходные. Эх, вспомнить-то как приятно! Олег почувствовал, что вспоминает не только он, но и кое какая часть его тела и заёрзал на стуле.
        - Так, что у нас ещё осталось по плану, девочки? Всех распределили? Хорошо. Оксана Ивановна, больных, вшивых и лишайных на смене нет?
        Сушеная вобла в белом халате одарила его царственным взглядом и снизошла до ответа:
        - Больных детей на смене нет, Олежек и разве состояние здоровья детей находится в ведение старшего пионервожатого?
        Сучка. Змеиная улыбка и высверк очков в золоченой оправе и как добивающий удар процеженная сквозь тонкие губы следующая фраза:
        - Знаете, Олежек, я всегда считала, что дело пионервожатого поднимать флаг на линейке, разжигать костры и петь возле них разные песни, а не измерение температуры у детей.
        Дважды сучка. Ничего, ничего, придёт время. Сергеич тебя терпеть не может, в гороно тоже наслышаны о вашем величестве и будем надеяться, что это твое последнее лето, неуважаемая Оксана Ивановна.
        Олег скривился, как от съеденной дольки лимона и выдавил из себя улыбку:
        - Спасибо за ответ, Оксана Ивановна. Больше я вас не задерживаю.
        Плохонький ответный удар, трусоватый, но вступать в открытый конфликт он пока не будет. Олег пододвинул к себе список с фамилиями, покусал кончик ручки: «Ровно тринадцать детдомовцев. Это не к добру. От детдомовцев и просто проблемы бывают, а в нынешней смене их ровно тринадцать. Чёртова нехорошая дюжина. Ещё к ним добавим ребят, напротив фамилий которых проставлены красной пастой галочки и можно смело начинать грустить. Все помеченные состоят на учёте в детской комнате милиции и среди этой хулиганистой компании целых три девочки. Девочки, это очень плохо. Даже не так, а так - очень, очень плохо. Их не выведешь на веранду ночью и не заставишь приседать, держа на вытянутых руках подушку. Их не отведёшь за угол и не отвесишь хорошего пинка по тому месту, которым они думают. Девочки - это проблема с большой буквы. А эти клуши, так называемые пионервожатые, способны лишь расплакаться и прибежать нажаловаться на непослушного им ребёнка. Дать пощечину зарвавшейся соплячке они просто не способны».
        - Олег! Выйди сюда.
        О, Сергеич! Явление грозного Юпитера народу. Олег поднялся из-за стола и, спускаясь по ступеням веранды, пытался предположить, что заставило директора лагеря и по совместительству небожителя спуститься на грешную землю.
        - День добрый, Сергеич.
        - Здоровались уже. Ты вот, что, Олег…..
        Сергеич несколько секунд изучает переносицу Олега, потом отводит взгляд и спрашивает, смотря в сторону:
        - Ты нигде, ничего не натворил, Олег? Самиздат свой читать никому не давал, ни с кем о нём не говорил по-пьяни? Не дрался?
        - В смысле, Сергеич? Какой самиздат? Какие пьянки?
        - Да без смысла! Иди-ка сюда, читатель!
        Сергеич шагнул в сторону от выхода с веранды, пальцем поманил за собой. Когда они скрылись за разросшимися кустами, он ухватил Олега за нашитые на груди батника планки и зашипел-зашептал, нависая над собеседником:
        - Мне оттуда звонили! - толстый палец, поросший жесткими чёрными волосками, проткнул синею пустоту неба - Понимаешь, Олег, оттуда! Спрашивали о тебе, что и как. Интересовались, какой у тебя моральный облик, почему ты не вступаешь в партию - твоё заявление я же ещё прошлой зимой подписал.
        - И что? Что ты им ответил Сергеич? И отпусти ты меня!
        Олег попытался отодвинуться от Сергеича, но собравшие в щепоть ткань рубахи пальцы не пускали. Взгляд его собеседника стал свинцовым, черты лица потяжелели, рубя глубокими морщинами пористую и угреватую кожу:
        - А ничего я им не сказал, Олежек, ничего. Не успел. Трубку положили, а потом снова перезвонили - ждут тебя на перекрёстке за воротами лагеря. Чёрная «Волга». Так что перепоручи свои дела кому-нибудь и иди. И помни, Олежек - не надо подводить меня, не хорошо это.
        Вот это Олега и добило. Сергеич боялся. Пусть он и угрожал, и взгляд его был тяжелым и пронизывающим, но жалобные нотки в конце последней фразы расставили всё по своим местам.
        Привычно отдав салют дежурным у ворот лагеря, Олег левой рукой толкнул калитку, правой страхуя тяжелую железную раму. За один день детишки вряд ли успели укоротить калиточную пружину, обычно это делают на третий-пятый день, но с этими малолетними гражданами приходилось держать ухо востро - вдруг опытом за зиму обменялись? А получать по телу ребром железного уголкане было никакого желания. В позапрошлой смене одному из четвёртого отряда даже «скорую помощь» пришлось вызывать - рассекло пацану кожу на голове, добаловались. И сделать с этими цветами жизни ничего невозможно - ну компота лишишь или просмотра киносеанса и всё наказание, а они снова принимаются за старое. Другие, правда, уже, но разницы ни какой. Лучше бы в дырки от выбитых сучков в стенке туалете за девчонками подглядывали, всё меньше вреда и беспокойства.
        Чёрная «Волга» обнаружилась там, где и говорил Сергеич, за поворотом. Все дверцы распахнуты, с водительской стороны высовывается нога в сетчатой импортной туфле и рука с лимонадной бутылкой. Бутылку почти не видно из-за обхватившей её ладони. С пассажиркой стороны вьётся сигаретный дымок. Солнцезащитные козырьки опущены, и лиц сидящих в машине, не видно. Зато Олега они разглядели прекрасно. Пассажир отбросил в траву сигарету и громко позвал:
        - Олег Юрьевич! Здравствуйте! Пройдите, пожалуйста, в машину.
        Даже голову из салона не высунул, невежа. Олег прошелпо окурку, мстительно крутанувшись на каблуке надымящемся «бычке» и обжегшись о хромированную полоску на дверце, забрался в нагретый солнцем салон машины.
        - Здравствуйте.
        Пассажир обернулся, без слов вытянул к лицу Олега руку с раскрытым удостоверением с красными краями и большой печатью. Олег прочитал: «Сергей Евгеньевич Смирнов, капитан, пятое управление КГБ».
        Стало почему-то вдруг холодно, зябко, маленькие капельки пота предательски выступили на висках.
        - И чем…. Зачем я вам понадобился, товарищ капитан?
        - Я хотел бы с вами поговорить, Олег Юрьевич. В свободной обстановке, на природе, не в своём кабинете. Это просто разговор и знаете, я даже попрошу вашего тёзку оставить нас наедине. Олег, выйди, пожалуйста, из машины.
        Водитель заворочался на сиденье, звякнул стеклом лимонадной бутылки и по частям выбрался из салона «Волги». Олег непроизвольно отследил взглядом весь процесс извлечения массивного тела из узкого пространства машины. Тёзка впечатлял. Из него можно было наделать двух Олегов и ещё осталось бы на Гульнару. Кадык непроизвольно дёрнулся вверх-вниз.
        - Гиревик, мастер спорта.
        Насмешливый голос капитана отвлёк Олега от разглядывания чуда природы.
        - Ага.
        Сказал Олег, лишь бы что-то сказать и перевёл взгляд на откровенно улыбающегося Сергея Евгеньевича.
        - Знаете, Олег…. Можно, я буду звать вас - Олег? - капитан дождался разрешающего кивка и продолжил - Так вот, Олег, не всё является тем, что мы видим. Бывают, знаете, интересные открытия в повседневном. Вот ваш тёзка, например, имеет высшее образование и думает поступать снова. Представляете?
        Олег снова кивнул, сам себе неприятно напоминая фарфорового болванчика.
        - Вот и я о том же! - Сергей Евгеньевич продолжал улыбаться Олегу, словно он был его самым близким, давно потерянным и вдруг найденным родственником - И тема нашего разговора будет о несовпадении внешнего вида с внутренним содержанием.
        Олег ещё раз непроизвольно мотнул головой, пытаясь уловить смысл словесных кружев, что плёл капитан.
        - Вижу, не понимаете. Что ж, перейдём к сути вопроса.
        Сергей Евгеньевич сунул руку куда-то в район бардачка, щёлкнул застёжкой синей папки. На секунду отвернувшись, он извлёк из кожаных недр чёрно-белую фотографию и, держа её пальцами за верхний край, повернул изображение к Олегу.
        - Посмотрите внимательно на этого мальчика, Олег.
        Голос капитана вежливый, но требовательный. Олег всматривается в чёрно-белое фото. С фотографии на него смотрит самый обычный пацан в школьной форме с аккуратно повязанным пионерским галстуком. Рубашка белая, верхняя пуговица расстёгнута. Правильные черты лица. Взгляд прямой, открытый…. Взгляд? Олегу показалась, что в глубине глаз мальчика ему чудится какая-то тень, плотная, угловатая, тёмная. Олег даже подвинулся поближе, но нет, больше он ничего не увидел.
        - Заметил?
        - Что заметил?
        - Тень, Олег, чёрную тень…. Все замечают, когда смотрят в первый раз. Потом не видят, но первое впечатление у всех одинаковое. Некоторые даже креститься начинают.
        Сергей Евгеньевич скривился и сделал движение губами, будто хотел сплюнуть, но сдержался.
        - В общем именно об этом мальчике, Дмитрии Олине, я хотел с тобой поговорить, Олег.
        - А он кто? Шпион?!
        Олег выпалил глупый вопрос и густо покраснел под укоризненным взглядом капитана.
        - Ну, какой он шпион, Олег, что ты! Диме всего двенадцать лет. Но, вот понимаешь, вокруг него постоянно крутятся разные уголовники, спекулянты-фарцовщики, хулиганы. Возможно, мальчик выбрал не ту компанию или затянули его туда, понять это нам надо. Может быть, мальчику нужна наша помощь, дружеская рука старших товарищей, добрый совет, а мы и знать не знаем и ни чего не предпринимаем. И сейчас он как раз в вашем лагере, в третьем отряде.
        - В четвёртом - машинально поправил Олег - двенадцатилетние в четвёртом отряде.
        - Хорошо, пусть в четвёртом. Но сути дела это не меняет. Понимаешь, я хочу, что бы ты помог мне в этом деле разобраться. Есть что-то в нём такое - капитан неопределённо покрутил пальцами кисти в жарком воздухе салона - Что такое, непонятное, нехорошее. Да и отца у него нет, мать их троих воспитывает. Жалко будет, если парнишка по наклонной дорожке пойдёт. А ты бы приглядел за ним, помог в чём-то, к работе пионерской привлёк. Спорт там, библиотека….. Ну, тебе виднее, Олег, это ты же у нас старший пионервожатый.
        - А с чего это капитан КГБ вдруг решил приглядеть за пацаном? Вроде бы этим занимается детская комната милиции? Совет дружины, школа. Что-то не сходятся у вас, Сергей Евгеньевич, слова с фактами!
        Олег выпрямился на сиденье и вызывающе посмотрел на капитана. Раньше это надо было делать, раньше, но и сейчас ещё не поздно. И ему совершенно не нравится ни сам капитан, ни его слова. Шпионить за мальчиком? Да никогда!
        Сергей Евгеньевич достал сигарету, «Родопи» отметил Олег, задумчиво покрутил её в пальцах, прикурил и выдохнул едкое облако дыма:
        - Говоришь, не сходится? Ну не сходится, так не сходится.
        Капитан вновь нырнул рукой в папку:
        - Вот тебе Олег, мой номер телефона. Если что-то заметишь за Олиным странное, услышишь или увидишь - сразу же звони мне.
        - В сексоты вербуете, товарищ капитан? Так вот, что я вам скажу, уважаемый Сергей Евгеньевич….
        Олег вдруг почувствовал в себе совершенную уверенность в собственных силах, страх перед всемогущим «комитетчиком» внезапно куда-то исчез и он набрал воздуха в грудь, что бы достойно ответить этому… этому человеку! Но не успел. Капитан перегнулся через спинку сиденья и, ухватив Олега за рубашку, рывком подтянул к себе.
        «Да что же это такое! Все за батник, да за батник хватают, а он тридцать рублей стоит!» успел слабо возмутиться Олег и уткнулся в колючие зрачки капитана. Сергей Евгеньевич смотрел на него черствым и немного отстранённым взглядом, словно удивлялся увиденному. Потом его губы разомкнулись, тоненький шрам на верхней губе неприятно искривился:
        - А не скажешь ты ничего мне, Олег. Ты возьмешь номер телефона и пойдёшь обратно в лагерь, работать. И будешь мне регулярно звонить - каждый вторник и пятницу до двенадцати ноль-ноль. А иначе….
        Голос капитана стал жестяным, словно он не говорил, а озвучивал напечатанный текст:
        - А иначе, Когтев Олег Юрьевич, 1952 года рождения, не судимый, кандидат в члены КПСС, женат, детей не имеет, ты вылетишь из очереди на квартиру, а твоя аморальная связь с Юнусовой Гюльнарой Гарифулловной будет рассматриваться на общественном собрании! Ну, а если этого тебе будет мало, то я могу напомнить тебе поездку в Москву, где ты приобрёл у спекулянта Баранова Владимира Анатольевича диссидентскую литературу, а потом эту литературу распространял, распечатывая на «ЭРЕ», то есть пользовался служебным положением и совершал уголовно наказуемое деяние. Так что ты будешь звонить мне, никуда не денешься. А теперь пошел вон отсюда, герой, блять, задрипанный!
        И Сергей Евгеньевич брезгливо оттолкнул от себя старшего пионервожатого пионерского лагеря «Ленинец».
        Вас когда-нибудь насиловали? Нет? А оплёвывали, целясь прямо в глаза? Тоже нет? Повезло вам. А вот старший пионервожатый Когтев Олег Юрьевич, чувствовал себя так, будто с ним всё это проделали одновременно и не по разу. Ладонь жёг белый кусочек картона, но пальцы не разжимались, что бы уронить его в пыль, в грязь, туда, где ему самое место. Щёки горели от стыда, скулы сводило судорогой и губы, едва разжимаясь, выплёвывали ругательства. Не мат, нет. Олег ни когда бы себе этого не позволил, но вот гады, сатрапы, сволочи и мерзавцы сыпались из его рта непрерывным шипящим потоком. Прекратил он ругаться только у ворот лагеря. Слепо поглядел на вновь приветствующих его пионерским салютом дежурных, механически шевельнул рукой, отвечая, а потом на полушаге развернулся и уставился на удивлённо глядящих на него юных существ в чёрных шортах и белых рубашках. Один из дежурных звонко шмыгнул носом и несмело улыбнулся, глядя на застывшего на месте старшего пионервожатого.
        И вот о таком же мальчишке он должен будет докладывать этой сволочи в погонах? Нет, он не будет! Или будет? Светка со свету сживёт из-за очереди, про Гульнару ей уже рассказали доброжелатели. Но и это не смертельно, а вот самиздатовская перепечатка…. Это конец всей его жизни, уголовный срок, лет пять, точно. Кто рассказал, кто предал? Сергеич? А какая сейчас разница!
        Олег улыбнулся сопливому дежурному и, распрямившись, твёрдо вскинул руку пред лицом, чётко отдавая салют.
        Я буду звонить вам, товарищ капитан, буду. Но вот только услышите ли вы от меня то, что хотите?
        Глава пятая
        Я сидел на кровати, подобрав под себя ноги и наблюдая за суетящимися по палате моими будущими, возможно, приятелями, друзьями или врагами и переваривал впечатления от увиденного. Занимался этим тщательно и не торопясь. За простыней, пододеяльником, наволочкой и куском ткани, лишь по недоразумению зовущимся полотенцем, я не пошел - всё с собой привёз. Ненавижу серые, плохо выстиранные тряпки с фиолетовыми штампами в уголках и ткань в клеточку, первый бритвенный прибор всего советского юношества. Или новые, белые, но накрахмаленные до жестяной твёрдости, усладу индийских йогов. Сами на этом спите и этим вытирайтесь. Достаточно того, что я не развернулся и не уселся обратно в громыхающее чудовище под названием автобус, узрев ровные ряды унылых бараков выкрашенных шаровой краской с окнами веранд, напоминающими заклеенные газетными полосками окна городов времён Второй мировой. Центральная, закатанная в серо-чёрный асфальт аллея. Асфальт её неровный, с трещинами, расчерчен белыми полосами с цифрами и украшен двумя лаконичными надписями - старт и финиш. Лобное место с трибуной, деревянным значком
пионерии на её лицевой стороне и покрашенным серебрянкой флагштоком навевало смутное ощущение неприязни. Неприкаянные души пионеров, «казнимых» на общей линейке, изливали негатив?
        Нет, так-то в этом «Ленинце» всё именно то, что и было во всех пионерских лагерях сотню лет назад. Вездесущая акация, пыльные аллейки, качели из металлических труб, утоптанное до плотности бетона футбольное поле, деревянный столб с толстыми канатами, что прикреплены к вращающейся штуковине наверху, гипсовые статуи горнистов и барабанщиков, но вот глаза смотрящего…. Не те это нынче глаза, другие. И вся эта казарменная убогость лагеря меня просто угнетала и загоняла в депрессию.
        Где восторженное ощущение ждущего тебя праздника, всепоглощающий азарт при участии в вымученных в ночных бдениях методистами спортивных состязаний? Где дрожание поджилок тела при опасливом преодолении забора лагеря и кружащаяся от радости голова, когда ты бежишь куда-то вместе со всеми? Неважно куда, главное - вместе! Нет этого. Зато есть подъём и отбой по расписанию, обязательное участие в «Весёлых стартах» и разных конкурсах «Умелые руки», «Юный мастер» и прочих. Монотонное разучивание отвратительно рифмованных речёвок.
        «Кто шагает дружно в ряд? Пионерии отряд! Кто идет? Мы идем! Куда идем? В столовую!».
        Звонко, громко, с чувством, что бы проснулись повара и заняли со вздохом свои места согласно боевому расписанию. Строем в столовую, строем обратно, заиленная деревянная купальня, всеми ненавидимый «тихий час», обгрызенные шахматные фигурки, теннисные ракетки с остатками резины на плоскостях и мятые пластмассовые шарики с зелёными и красными иероглифами на белых боках. И всё это мне предстоит вкушать полной мерой ровно три месяца подряд. Правда, будет выезд на побывку домой, ненадолго, но потом-то снова сюда. Начинаешь понимать заключённых, выведенных на режим раздельного нахождения в тюрьме, что при оставшемся сроке в полгода вдруг на всё плюют и ударяются в бега. Тяжело возвращаться в неволю со свободы, идёшь туда и впечатление, словно сам себя душишь.
        Чёрт, а правильное ли решение принято мной, спрашивал я себя в сотый раз и всё не находил ответа. Одна моя часть радовалась и беззаботно глядела на мир, купаясь в энергии исходящей от этих мелких электровеников в кедах, сандалиях и парусиновых туфлях. А вот другая половина….. Грустила и унывала, что ли? Так и не разобравшись со своим состоянием, я вздохнул и расстегнул молнию на своей сумке. Буду застилаться.
        Нехорошую тишину за спиной я почувствовал сразу. Не то, что всё вдруг затихло, все сразу замолчали и пробирающиеся по своим делам вдруг овладели искусством беззвучного передвижения американских индейцев, нет. Тишина была только в нашей палате, за моей спиной. Впрочем, этого следовало ожидать.
        Я повернулся и обвёл взглядом затихших сверстников. Итак, кто у нас тут вожак и индуктор процесса нивелирования всех выделяющихся? Ага, вот он.
        Крепкий, коренастый, майка со значком «Динамо» на груди обтягивает широкий корпус, плечи выдвинуты вперёд, руки по привычке полусогнуты. Скорее всего, борец-вольник. В себе уверен, смотрит с некоторой ленцой и возле него уже начинают виться двуногие прилипалы, но вот сам он на хищную акулу не тянет - взгляд пустоват и сам слишком сильный. Ну, а сила, она вначале уму, а потом владельцу ума - могила.
        - Эй, слышь, а чё ты простыни, как все, не стал брать?
        Ну, вот и причина отторжения, коллективно бессознательная.
        - Простыни? Вот эти?
        Я приподнимаю на соседней койке за край ткань со стойким запахом прачечной. В моё время стоило сказать, что у меня аллергия на стиральный порошок и вопрос бы снялся в долю мига, но вот нынешние дети с этим понятием не знакомы. Они и слова-то такого не слышали. Поэтому я продолжаю медленно тащить на себя простыню с кровати, одновременно складывая её гармошкой, а потом, когда чувствую, что на большее сил не хватит, рву её пополам.
        Сухой треск рвущейся ткани заставляет сгустившееся вокруг меня облако неприязни отпрянуть в сторону и, закрепляя успех, я делаю шаг вперёд и громко вопрошаю претендента на лидерство, суя ему в руки кусок ткани:
        - Разве это простынь? Говно это, а не простынь! - и, не давая ему успеть переоценить ситуацию, продолжаю развивать достигнутый успех - Слушай, а у тебя открывалка или нож перочинный есть?
        - Э… Тебе зачем?!
        - Компот абрикосовый открыть. Очень вкусный.
        Я отворачиваюсь на долю секунды и тут же возвращаю голову назад, ловя глаза крепыша в ловушку своего взгляда:
        - Сам, кстати, будешь?
        И как финальный штрих несостоявшегося батального полотна - протянутая ладонь и голос, на полтона ниже:
        - Меня зовут Дима Олин. А тебя?
        Вот и всё. Чистая победа. Никакого нейропрограмирования, разных хитрых вербальных жестов вроде открытых ладоней, поз дружелюбия и вечно счастливого взгляда дауна в переносицу собеседника. Удивил, сбил акцент внимания с себя на несчастного владельца разорванной простыни, поставил противника перед выбором и тотчас же предложил вкусную халявку. И мгновенно у нас образовались мир, дружба, абрикосовый компот. Ну и маленький плюс для моего морального облика - никто не валяется под кроватью без сознания. А то последнее время как-то всё однообразно у меня все конфликты разруливать получается, без дипломатических штучек, без выдумки. Путь же насилия - путь отнюдь не в тупик, а к власти. Но здесь власть мне нужна, как собаке заряженный пистолет - я ведь сюда отдыхать приехал, а не подчинять всех и вся. Я лучше дружить буду. Ну, по крайне мере попытаюсь.
        Заплаканную Васнецову Марина нашла в библиотечной беседке. Заведующая лагерной библиотекой ещё не приехала из города, задержалась, дожидаясь, когда ей соберут методички и подшивки журналов и ключ висел на стене в комнате вожатых в свободном доступе.
        - Ну, так и знала, что ты здесь!
        Марина уселась напротив Васнецовой, критически осмотрев заплаканную мордашку подруги, чуть поколебавшись, протянула ей носовой платок:
        - На, подруга, вытрись, а то выглядишь как наш Семёныч после получки - глаза красные, физиономия опухшая. Только от него духами не пахнет.
        Васнецова всхлипнула и, взяв протянутый ей кусочек ткани, приложила его к лицу, громко высморкалась, после чего начала нервно теребить платок в пальцах, брезгливо отдёргивая кончики пальцев от ткани, когда прикасалась к влажным местам.
        - Рассказывай, подруга, что за горе в нашем ауле? Или подожди, дай угадаю, это Олег Юрьевич, наш грозный главный пионер, причина?
        - Да-а! Я газету рисовала, а он, он….. Я потом в отряд пришла, а там какой-то хулиган у мальчиков простынь порвал, а он говорит, что я не слежу за дисциплиной…. А я к девочкам ходила….. Я вышла, а Олег Юрьевич пришел. Я только в комнату, а он меня спрашивает: «Васнецова, как же вы так?». И так посмотре-е-ел!
        И подруга снова разревелась в голос, всхлипывая, нервно поддёргивая плечами и прижимая к лицу мгновенно начавшую намокать измятую тряпицу. Назвать носовым платком эту пятнистую, в грязных разводах туши тряпочку, язык не поворачивался.
        Марина смотрела на Ольгу и хмурилась. Олег, это понятно, отругал её за дело, но вот реакция подруги не совсем соответствовала ситуации. Ну, набезобразничал кто-то из пионеров, ну получила втык, но убегать в беседку и рыдать в уголке это как-то слишком.
        «Втюрилась, что ли, в старшего вожатого? Вполне возможно. Олег, мужик симпатичный и представительный, серьёзный, а Оленька у нас девушка „тургеневская“, мечтательная и с настоящей жизнью мало знакомая. Да и не было у неё мужика никогда, так обжимашки после танцев с сокурсниками, а тут сразу такой орёл-мужчина, настоящая „мечта ткачихи!“».
        - Ну ладно, подружка, да будет тебе! Подумаешь, немного поругал! Забудет! - Марина беззаботно махнула рукой и, передвинув стул, подсела рядом, обняла Ольгу, притянув к себе - Он тебе понравился?
        - Кто-о?
        - Ой, вот только не надо мне тут дурочку из себя разыгрывать! Олег наш, кто ещё! Ну, давай, признавайся - понравился?
        - Понравился-я…
        - Ну и дура!
        Марина отодвинулась от подруги, внимательно посмотрела на ревущую и задумалась: «Сказать, ей какой Олежка кобель? Так ведь не поверит! Подумает, что я сама на него запала, это точно. Но и оставлять её так не получится - навыдумывает себе невесть чего, нафантазирует, и будет „оленьими“ глазами на Олега смотреть, а девочки из её отряда это мгновенно заметят и укусят в самый неудачный момент. Это маленькие оторвы могут, это у них хорошо получается. А пионервожатая без авторитета - это самый страшный кошмар воспитателя. Всю смену придётся напрягаться и получится, что она, Марина, в итоге будет одна тащить работу по отряду. Ладно, что-нибудь придумаем потом, а пока надо как-то отвлечь её».
        - Ну, хватит милая, не плачь, заканчивай сырость разводить.
        Марина потрепала подругу по плечу.
        - Кто простынь-то порвал, узнала?
        - Дима Олин, из второго звена.
        Оля всхлипнула и беспомощно посмотрела на старшую подругу.
        - Я его спросила, зачем ты это сделал? А он встал вот так и знаешь, что мне ответил?
        Ольга как можно шире распахнула глаза, округлила рот и, развернув плечо, изобразила отвечающего:
        - Это всего лишь нелепое происшествие, Ольга Викторовна. Детское баловство. Вам не нужно обращать на это внимание, да и конфликт уже урегуле… уригу…
        - Урегулирован.
        Марина автоматически поправила подругу.
        - Вот-вот, это самое слово. Где вот только наглости набрался так разговаривать?
        Марина постаралась припомнить, о ком идёт речь, вроде бы уже она слышала эту фамилию. Спросила, уточняя:
        - Это стройненький такой, с зелёными глазищами? Ещё смотрит на всех как на грязь под ногтями? Родители у него кто? Начальники какие-нибудь? Или в торговле небось работают?
        - Нет. У него в деле написано, что мать аппаратчицей работает, а отца нет. Их трое у неё, сестрёнки ещё две младшие.
        «Олин, Олин. Вроде бы я уже слышала эту фамилию….». Марина ненадолго задумалась: «Точно! Олег что-то говорил об этом мальчике. Вроде бы как: „Обратите, девочки, пожалуйста, внимание на пионера Диму Олина и обо всех конфликтах с его участием сразу же докладывайте мне!“. Странно, не похож мальчик на хулигана…. Выглядит сынком обеспеченных родителей, симпатичный, одет аккуратно, всё на нём не из свободной продажи, уж она-то в этом разбирается, на учёте не состоит, иначе бы ей об этом сказали. Что же тут придумать? Кстати, а если его в совет дружины ввести? Мальчик, вроде бы умный, слова научные знает, будет и при деле и на глазах. Хорошая мысль! А сейчас Оленьку успокоим и пойдём отсюда». Марина мысленно похвалила себя и, решительно хлопнув ладонью по столу, громко сказала:
        - Так, подруга! Поревели и хватит. Пойдем в отряд. Павлик там один, а эти архаровцы уже точно по коридору с зубной пастой к девчонкам крадутся или кому-нибудь уже «велосипед» организовали! А насчёт Олега Юрьевича, мой тебе совет - наплевать и забыть! Наш старший вожатый женатый человек. А ну-ка, стоп, в глаза мне погляди!
        «Мд-а, точно дура, да ещё и набитая!». Марина крепко ухватила пальцами Ольгу за подбородок, поднимая её голову вверх и поглядев в мокрые блюдца, что были глазами подруги и тяжело вздохнула:
        - Так ты не знала? Ну, Оленька, девочка моя…. Ох, горе ты моё, луковое….
        Марина почувствовала, что что-то в глазах мешает ей нормально видеть. Она коснулась кончиками пальцев уголков глаз: «Слёзы? Слёзы. Эх, ты, плакса! Ну, ладно, поплачем немножко, а потом сразу в отряд!».
        В библиотечной беседке свет не горел, и увидеть через окна двух плачущих в темноте девушек было невозможно. Только если подойти поближе, то может быть удалось услышать негромкие всхлипывания и отдельно произнесённые слова. Шалый немного постоял у приоткрытой двери, прислушиваясь, но ничего не понял - ревут, друг друга успокаивают, снова ревут. Бабы, одним словом. Шалый сплюнул и, пригнувшись, скользнул через кусты на аллею - реветь-то ревут, но глаза не вытекли, могут и заметить, а ему ещё в палату пробираться!
        «Кипеш подымут, спалят на порожняке, бигсы недоё….е, не-е, на кой хер мне это надо?!».
        Он ещё больше пригнулся и тёмным пятном заскользил по сырому от прошедшего дождика асфальту. Настроение было прекрасным - Марко, разбитной цыган с золотыми зубами и нехорошим прищуром чёрно-смоляных глаз оказался на месте и согласился с ним поговорить. Хорошо поговорили!
        Шалый перелез через подоконник открытого окна, шикнул на Глиста, сунувшегося было к нему с вопросами, и забрался под одеяло прямо в рубашке и брюках - раздеваться было лень. Все остальные в палате спали или делали вид, что спят и на появление Шалого не отреагировали.
        «Чушки сыкливые. Только на двоих наехал, в харю разок дал и сразу все языки в жопу по засовывали. Ни один в ответку не пошел! Сынки мамкины, черти домашние!».
        Шалый довольно заложил руки за голову и принялся вспоминать разговор с Марко.
        Марко, молодой цыган лет двадцати пяти, сидел на бревне у стены гаража мастерской и курил, с усмешкой смотря на приближающегося Шалого.
        - Здравствуй, ракол (босяк)! Как твоя нога? Больше не болит? Тырить вещи у людей не мешает?
        Шалый скривился. Именно Марко, когда он забрался к ним в дом после очередного побега из детдома и, сложив украденные вещи в сумку, уже перелезал через забор и прикидывал, сколько он получит денег от продажи шмоток, ловко угодил ему поленом по голени. Соответственно, с подбитой ногой сбежать ему не удалось, и получил он от цыган с лихвой. Попинали ромалы его хорошо, от души, пару раз поднимали на ноги и били с оттягом под дых, вышибая воздух и заставляя, скуля от боли, падать на грязную землю. Скулить-то, Шалый скулил, но в остальном молчал. Рот не раскрывал и только подвывал от боли, понимая бессмысленность воплей вроде: «Дяденьки, я больше не буду», «Ой, больно!», «Отпустите, пожалуйста» и прочей фигни. Цыгане это. Эти к участковому не поволокут, заявление писать не будут. Поэтому он и молчал, терпеливо снося побои, и радовался про себя, что его обрили налысо в детском приёмнике. Иначе, эта злобно шипящая старая карга давно бы все волосы ему выдрала. Но её грязные пальцы с длинными ногтями лишь бессильно скользили по стриженой голове, а глаза Шалый берёг, плотно зажмурившись и прикрываясь руками.
Так что, отделался он тогда, можно сказать, легко - ну побили, ну синяков наставили, ерунда! А вот ментам не сдали. Это было для Шалого замечательно, иначе всё, была бы ему «зелёная» дорога в специнтернат. А так, побили немного, в сарай на ночь закрыли, а на следующий день покормили и даже налили стакан бино, самодельного вина.
        Наливал Шалому Марко, он же и начал мутный разговор. Остальные два цыгана - смуглые, кучерявые, как нестриженные бараны, молчали и тяжело смотрели на Шалого положив на стол сжатые в кулаки руки.
        - Ты, ракол, очень плохо поступил. Лав мищипо о ромындыр делал, добро наше брал! Совнакуниангрусти - кольцо золотое крал, вещи крал. Совсем ты бинг, чёрт русский! Надо было тебя ментам сдать, но мы с братьями подумали и решили сперва тебя спросить - хочешь к легавым, ракол?
        Шалый отрицательно мотнул головой.
        - Вот и я братьям так сказал - не хочет он!
        Марко глянул и на братьев, несколько секунд смотрел на правого, потом снова налил в стакан вина и принялся дальше разводить Шалого:
        - Ты пацан, смелый! В дом к нам забрался, не побоялся, уважаю! Вещей много собрал - наш баро(старший) видел, удивлялся какой ты сильный! Молодец! - Марко похлопал Шалого по плечу - Но у нас брать не надо! Нехорошо это, у других бери, ракол! Нам приноси, мы тебе платить будем как надо, хорошо платить будем!
        - На сброс лоховый подписываете?
        Шалый угрюмо посмотрел на дружелюбно улыбающегося Марко.
        - Дело тебе, пацан, предлагаем. Хорошее дело. Так что ты сразу говори, что думаешь - если нет, вон удэр(дверь) и иди отсюда. Но к нам больше не приходи - убьём.
        Голос правого цыгана был густым и с какой-то нехорошей хрипотцой, словно под бородой у него скрывался на шее шрам, от раны, что повредила горло.
        Шалый немного посидел, подумал, с опаской оглядел всех троих цыган, что взирали на него как на лярву какуюи, соглашаясь, кивнул. А чё нет? Какая ему разница кому и где стыренное продавать? Цыганам даже лучше - не сдадут, увезут вещи куда-нибудь далеко и там продадут. Так что ничего он терял, наоборот, место нашел, куда товар сбрасывать, если что.
        Вот поэтому он и пришел сейчас снова к цыганам, ненадолго сбежав из лагеря. На вожатых он ложил с прибором - Глистна в постели «куклу» сделал, да и не любят воспитки с детдомовскими связываться. Идти до цыган было близко - посёлок Зырянка вместе с лагерем находились на одном берегу городского пруда.
        - Здоров, Марко!
        - И тебе не кашлять, Шалый! Снова из детдома сбежал?
        - Не, я в лагере тут, пионерском. В «Ленинце».
        Глаза Марко блеснули:
        - Что-то принёс?
        - Нет, Марко.
        Шалый подобрался, придал себе серьёзный вид и, опустившись рядом с цыганом на бревно, закурил вытащенную из пачки сигарету. У Марко он и не подумал стрельнуть, хотя тот и курил сотую «Яву» с золотыми кольцами у фильтра. Неправильно это будет для серьёзного разговора.
        - Надо о цене сперва перетереть бы, а там и будем дальше смотреть, чё там выйдет.
        - Ай, молодец, ракол! Настоящий мужчина! Ну, давай, пошли в дом, разговор там лучше вести.
        Олег потянулся, с наслаждением хрустнув суставами и покачавшись на стуле, вопросил вслух чайник на переносной одноконфорочной плите:
        - А не выпить ли нам ещё какао?
        Чайник на прямой вопрос промолчал, но в ответ на небрежное покачивание рукой недовольно булькнул, сообщая, что вода в нем есть и если желаете испить горячего, то он совершенно не против. Олег задумчиво нашарил в кармане коробок, зажег спичку и рассмеялся, глядя на бессильную попытку маленького огонька поджечь чёрный круг электрической конфорки.
        - Ну, ты и заработался, приятель!
        Он повернул регулятор нагрева и уставился в окно, прислонившись лбом к холодному стеклу. Второй фонарь на центральной аллее не горел, и он сделал себе мысленную пометку сказать об этом завтра Евсеичу, совмещавшему ставки лагерного электрика и плотника. Оконное стекло приятно остужало лоб и хотелось так стоять долго, ни о чём не думать и смотреть в темноту. Но раскрытый журнал календарного плана по физическому воспитанию призывно белел страницами на столе. Вообще-то, заполнять журнал была обязанность физрука, но сам лагерный физрук к этому был неспособен. Не в смысле постоянной его неадекватности, вследствие излишнего употребления своего любимого допинга, просто почерк у Ивана Быкова был настолько неразборчив, что это было чем-то невероятным. Буквы скакали, наползали друг на друга, сливались в вытянутые ленты и написанное им расшифровке категорически не поддавалось. Ваня сопел, наливался дурной кровью, соответствуя фамилии, заглядывал себе под кулак и рвал бумагу, яростно давя кончиком стержня на ненавистный лист. Процесс написания одной строчки для него превращался в настоящую пытку. Он жалобно
смотрел на присутствующих при этом и, не выдержавшие мольбы его глаз, люди приходили к нему на помощь, отбирая судорожно зажатую в пальцах ручку. Поэтому Олег размешал ложкой порошок «Золотого Ярлыка» в ковшике, быстро ухватив за ручку, переставил чайник на подоконник и вывел регулятор нагрева на минимум - стол рядом и сидя за ним, он увидит, когда начнёт закипать какао.
        Заполнение журнала продвигалось медленно - всё время крутилось перед глазами лицо кэгэбешника, и снова и снова вспоминался его презрительный взгляд. Олег отодвинул журнал в сторону, чтобы не закапать и отпил сваренного напитка, вспоминая прошедший день.
        Сергеич, когда он вернулся в лагерь, сразу же затащил его к себе и, уставившись на Олега, угрюмо спросил:
        - Что ты им рассказал?
        Не о чём спрашивали, ни что хотели узнать или говорили, а вот так, в лоб, в открытую намекая на его, Олега, стукачество.
        - Про тебя? - Олег прошелся по кабинету, пощелкал кнопками на радиоле, обернулся к стоящему за спиной и сверлящему его взглядом директору лагеря - Про тебя ничего. И ни про кого. На х…й мы им все не сдались, о другом разговор был.
        - Тогда о чём спрашивали? - Сергеич потянул галстук, ослабляя узел, чертыхнулся, полностью стащил удавку с шеи и, обойдя Олега, сунулся в тумбу стола - Будешь?
        На полированной столешнице возникла зеленоватая бутылка бренди «Слынчев бряг».
        - Нет, мне ещё по отрядам идти с проверкой, да и тебе не советую.
        - Это верно, Олежек, это верно - сопровождаемое тяжелым вздохом бренди отправилось назад, в темноту тумбы - Так зачем приезжали-то? КГБ, оно по пустякам не ездит, сам знаешь. У них ведь если на заметку попал, то всё, увольняйся и вербуйся на дальний север… Хотя - Сергеич неприятно дёрнул щекой - и там достанут!
        - Да говорю тебе - не спрашивали он ни о ком из персонала! Он, представляешь, все пацаном из четвёртого отряда интересовался. Неким Димой Олиным.
        - Хулиган? Или родители его…. Ну, отметились или на производстве закрытом работают?
        Сергеич неопределённо крутанул в воздухе кистью.
        - Да нет! - Олег досадливо помотал головой - Пацан как пацан, мать аппаратчица на «Азотке», цех обычный, не пьёт. Да и не говорил капитан о его матери - только о самом пацане. Следить за ним заставил. За двенадцатилетним мальчиком! Диссидента нашли, тоже мне! - Олег чуть подумал и щёлкнул пальцами - Давай, доставай, зря ты прятал.
        - Ну и правильно, Олежка, это правильно! Нервы не казённые, беречь их надо!
        Сергеич наклонился, завозился, двигая вслепую рукой, зашуршал бумагами, забрякал стеклом, нагнулся ещё ниже и вскоре вынырнул из-под стола с сияющей физиономией:
        - Засунул далеко! Еле достал!
        Янтарная жидкость с терпким запахом плеснулась в стаканы.
        После общения с директором, Олег сразу же отправился с проверкой по отрядам. Запах его не смущал - ну выпил чуть, особой беды нет. А запах? А что запах? От Быкова вон за километр пахнет и ничего, всё в ёлочку! Выпитый натощак алкоголь его расслабил и создал ощущение лёгкой эйфории и бесшабашности.
        «А не зайти ли мне сразу в четвёртый отряд? Посмотрю на этого вундеркинда, которым интересуются целые капитаны КГБ!».
        Олег развернулся, оставляя за спиной недоумевающую от его поступка воспитательницу пятого отряда, и быстро пересёк центральную аллею.
        В корпусе четвёртого отряда стоял привычный гвалт, пионеры носились из «чемоданной» комнаты в палаты и обратно, кто-то из мальчиков постоянно ошибался дверьми и вылетал из девчоночьей палаты с раскрасневшимся лицом. Девочки сбились в стайки и щебетали, внимательно оглядывая собеседниц - годится в подруги или нет? Не слишком ли красивая, не затмит? В углу веранды двое щеглов, одинаково стриженных «под ноль» и оба в белых футболках, толкались взглядами и примерялись, как половчее заехать противнику по уху. Олег на них шикнул и несостоявшиеся бойцы медленно, подволакивая ноги и сердито оглядываясь, разошлись по углам. Марине, выглянувшей из комнаты вожатых, Олег выразительно кивнул на драчунов - проследи. Марина кивнула и энергично вторглась в процесс воспитания, руководства и ознакомления с лагерной жизнью. Крепко ухватив одного из стриженых, завела его в крайнюю палату и через секунду её голос громко спрашивал: «А умеют ли дети заправлять кровать, по настоящему, по-пионерски?».
        Эта справится. Олег поискал взглядом мальчика с фотографии, по себя отмечая, что что-то ему мешает, царапает непривычностью. Какой-то неестественный в этом океане гама островок тишины.
        «Чёрт! Именно в этом же отряде тот самый переросток Калявин из второгодников! Да ещё и поздний, пошедший в первый класс в восемь лет».
        Олег устремился к двери в третью палату.
        В палате стояла тишина. Не мёртвая, не напряженная, другая. По-деловому сосредоточенная и сконцентрированная. В палате ели. Наплевав на все правила поведения в лагере, группка «деловых» - Олег приклеил ярлык не задумываясь - уронив на бок тумбочку и рассевшись рядком на кроватях, поглощала абрикосовый компот, закусывая его рассыпающимися в пальцах пряниками. Рожицы малолетних гурманов были липкие и довольные. Остальные пионеры в палате, в процессе поглощения вкусностей участвовали лишь взглядами и сглатываемой слюной. Совершенно не удивившись, Олег обнаружил в этой тёплой компании и второгодника Калявина и интересующего его Олина.
        - Так и что же здесь происходит? Нарушаем правила внутреннего распорядка лагеря, молодые люди?
        Звякнула уроненная на пол банка с остатками компота, испуганно заворочался на кровати, прогибая панцирную сетку и валя на себя соседей, второгодник Калявин.
        Олег грозно смотрел на провинившихся, воплощая в себе в глазах пионеров ужас неотвратимости наказания и возмездия за страшное преступление - поедание пряников и распитие компота прямо в палате!
        Кто-то из застигнутых Олегом детей испуганно ойкнул, кто-то шумно сглотнул. Только Олин, вдруг глупо хихикнул и ответил, давя в себе рвущийся наружу смех:
        - А мы тут, знаете, всё плюшками балуемся…
        Но тут же посерьёзнел, как-то незаметно быстро, ловко огибая колени сидящих, оказался возле старшего вожатого и произнёс, твёрдо смотря Олегу в глаза:
        - Товарищ старший пионервожатый…
        Не закончив фразу, Олин требовательно посмотрел на вожатого и Олег невольно представился:
        - Олег Юрьевич.
        Олин задумчиво кивнул, словно принимал услышанное к сведению и продолжил:
        - Олег Юрьевич! Банка с компотом открылась случайно, а пакет с пряниками порвался об застёжку сумки. Пропало бы всё, а жалко. Ведь холодильников в корпусе нет и продукты хранить детям негде!
        Сказано это было таким обвиняющим тоном, что Олег несколько растерялся и даже почувствовал свою прямую вину за отсутствие холодильника в отряде. Цугцванг. Надо что-то говорить, да только что? Но тут в палату внеслась запыхавшаяся Васнецова, а Олег краем глаза заметил разорванную простыню на соседней койке.
        - Васнецова!
        - Да, Олег Юрьевич! - напугано пискнула девушка, одновременно бледня и краснея от строгого тона старшего вожатого.
        - Как же вы так следите за лагерным имуществом? Разберитесь, что произошло с простынею. А вы…. - Олег обернулся к замершим пионерам.
        - А мы уже всё убираем и моем пол! Ведь, правда, ребята?
        Гул согласных голосов и стремительные фигуры, испаряющиеся с недоеденными пряниками в руках в дверном проёме, были ему ответом.
        «М-да… Интересный пацан этот Олин. Соображает быстро и как надо. Ловко он меня с темы сбил!». Олег закинул руки за голову. То, что в палате его сделали на раз, и инициатива в разговоре принадлежала мальчишке, от себя он скрывать не собирался. Молодец, что ещё сказать, смог.
        Олег качнулся на стуле и уставился в светлеющую темноту за окном: «А глаза у него обычные и никакой тени в них нет. Намудрил тут что-то товарищ капитан! И вообще, спать пора ложиться, утро уже. Завтра посмотрим, что смена грядущая нам готовит!».
        Олег захлопнул журнал и с наслаждением потянувшись, вышел из комнаты совета дружины.
        На улице было светлело, и несмелый рассвет красил в свои цвета край неба.
        Глава шестая
        Я сидел на краю спортивной трибуны и болтал ногами, обозревая свои владения. Грозные, неприступные замки, поля, леса, реки…. Нет, рек у меня нет, но если Первый городской пруд сойдёт за море, то я обозревал и море. Мои верные легионы спали, набираясь сил, а их верные и преданные мне генералы и маршалы, расчертив землю, играли в «ножики». В доски трибуны, представляя себя храбрыми индейцами, им кидаться уже надоело, да и кончик у ножа «рыбки» обломили. Пока выигрывал Юрка Синицин из третьего отряда. Похожий на татарчонка, задиристый и подвижный как ртуть, с отличным глазомером, он с каждым броском ножа расширял свои владения, заставляя противников балансировать на одной ноге при их броске. Мой соотрядник, прозванный мною Конанном-варваром, второгодник Колявин Витька подпирал плечом трибуну, щурился на солнце и старательно наглаживал живот. У него сегодня выдался удачный день - он съел двойную порцию котлет и выпил три стакана компота. Поэтому на мир он взирал с позиции сытого и довольного кота и лениво наблюдал за ещё неназванными мною участниками игры - Семёном Тиминым из третьего отряда и
братьями, Коляном с Лёхой Лавочкиными, из второго. Если коротко, то возле трибуны присутствовал весь спортивный комитет пионерской дружины лагеря «Ленинец» во главе со мной.
        - Дим, мальки чё-то долго не возвращаются - может мне пойти поискать?
        Это Илья из второго отряда. Он не состоит в комитете, но всегда с нами. На меня он смотрит хмуро и исподлобья, словно я ему сто рублей уже сто лет должен, но на это не стоит обращать внимания - характер у него такой, угрюмый и необщительный. На самом деле он обещает вырасти в неплохого человека, такого же как и его отец, который вечно пропадает по командировкам за границами. В рассудительного, честного и как стена надёжного. А беспокойство за малышей из пятого отряда, объясняется просто - у него трое младших братьев и привычка заботиться о них, стала его вторым я.
        - Не надо, Илья. Вон они уже бегут.
        Запыхавшиеся, с расцарапанными и измазанными травяным соком коленками, с паутиной на ушах, малыши лопоухими щенками пронеслись наискосок через футбольное поле и замерли передо мной, задрав головы, шумно дыша и поедая меня глазами. Взметнулись к головам маленькие ладошки в пионерском салюте, я соскочил с бортика и ответно отсалютовал, бросая резко вниз и в сторону, поднятую ко лбу ладонь. Один из малышей завистливо вздохнул и попытался повторить моё движение. Не получилось. Почти все в лагере старались скопировать мой жест, но не выходило - не было за их плечами тысяч просмотренных фильмов, где подобные красивые движения ставились актёрам лучшими хореографами.
        - Докладывайте, товарищи юные бойцы!
        - Товарищ старший командир игры!
        Воздуха хватило только на первую фразу, затем малыши дружно сделали перерыв на вдох и закончили воплем, вспугнувшим греющихся на солнце ворон:
        - Мы нашли!
        И на тон ниже:
        - Место, товарищ командир! Оно у ….
        - Молчать!
        Мой голос стальным лопнувшим тросом хлестнул по дернувшимся от испуга малышам, суровый взгляд придавил к земле, заставляя вжимать их головы в плечи. Я медленно и строго спустился с трибуны и в гулкой тишине подошел к замершим мальчикам.
        - А если завтра война, а если завтра в поход? А вам вдруг доверят военную тайну и вы, что, тоже её первому встречному расскажете?
        - Но вы свой, вы же наш, товарищ старший….
        - Да! - я обрываю начавшего лепетать правого юного бойца - Я свой, я наш. Но!
        Я поднимаю свой указательный палец вверх, к чистому синему небу, и золотой луч солнца рождает на его кончике маленькую искорку:
        - Но вы обязаны хранить тайну, где находится захваченный врагом наш раненный лётчик ото всех и даже от меня! И если вы с этим справитесь, то вот тогда вы и станете настоящими юными бойцами!
        А теперь сбавляем градус пафоса в своей речи и успокаиваем готовых зареветь малышей. Я приседаю на корточки и, проникновенно глядя в их расстроенные глаза, кладу ладони на тонкие плечи мальчишек и тихо говорю:
        - А бойцами вы станете обязательно! Вы ведь нашли отличное место и никому, даже мне не рассказали о нём. Молодцы! А сейчас марш умываться и бегом к отряду «Мститель». Вы не забыли, что вы их партизаны - проводники?
        - Никак нет, товарищ старший командир игры!
        Двухголосый вопль сливается в единый оглушающий звонкий крик, вороны испуганно каркают и, взлетая, важно удаляются от слишком шумных двуногих, а два маленьких пыльных вихря, после короткой пробуксовки, исчезают по направлению к отрядным корпусам.
        - Вот, смотрю на тебя, Димыч и всё у тебя получается как в этой….. Как её, Димыч? Ну, там, где дядьки и тётки толстые по сцене ходят и все грустно и долго поют? - Витёк медленно разворачивается и выжидательное смотрит на меня.
        - В опере или в театре - вынужденно помогаю я.
        - Точно! В опере!
        И окончательно бросив наглаживать свой живот, он отлипает от трибуны и громко обращается к играющим:
        - Меня мамка туда водила, в воскресенье, а там мужик толстый всё пел про какой-то металл и хохотал в конце страшно. Типа он самый умный. Вот и с Димоном ваще похоже, только он не поёт. Этот толстый тоже людей пугал или хвалил, но сразу было понятно, что это не по-настоящему. Понарошку.
        Я улыбаюсь. М-да, Витя полностью непрошибаем и заслуженно носит данное ему мной прозвище Коннан - варвар. Для него все мои эти манипуляции голосом, тоном и взглядом со сверстниками лишь песок под сапогами и смятая обёрточная бумага, он видит суть. Даже не видит, тут я его несколько перехвалил, он чувствует. Хотя природа и обожает равновесие и, лишив Витька некоторой сообразительности в обмен на силу, оставила ему лишь способность ощущать, но этого ему хватает сполна. Он просто чуял, когда его обманывает, когда над ним за глаза смеются или боятся и размышлениями не заморачивался. Этого ему вполне хватало для принятия решения что, как и с кем делать. Мне даже было несколько завидно - никаких рефлексий или долгих размышлений на тему «А вправе ли я так поступить?» и душевных терзаний. Сама простота и истинное дитя природы. Но другом он для меня стал верным и надёжным, без размышлений приняв моё лидерство и главенствующую роль.
        Я выныриваю из своих размышлений, обвожу строгим взглядом собравшихся у трибуны и говорю:
        - Так, пацаны, давайте заканчивайте ножом кидаться. И руки из карманов выньте, продолжение сами знаете. Давайте проверим ещё раз - всё готово у нас для игры?
        - Так проверялись же Дим ещё перед обедом!
        - И что? В прошлый раз кто не проконтролировал, что девчонки не все медали нарисовали?
        Семён отводит взгляд, а Юрка отвешивает ему щелбан и тут же прячется за братьев от возмездия. Семён показывает ему кулак, и медленно перемещаясь в сторону обидчика, рассудительно заявляет:
        - В этот раз всё нормально будет! Я всё вчера ещё прокон… пронтоко…. Блин, короче! Танька со Светкой ещё вчера медали нарисовали- я к ним перед отбоем заходил. Ровно десять штук - «Штурмовик», две серебряные «Снайпер» и одну, золотую - «Герой битвы». У них только пудра кончилась, на две серебряные ещё хватит и всё. А на эти, как ты говоришь, голдовые - нету.
        - И повязки всем розданы. И «мстителям» и «бастионовцам». Они в них даже спать легли, мы сами видели - продолжает доклад Алексей и, переглянувшись с братом, смеётся - На руки повязали и под одеяло залезли.
        - А потом проснутся и как в прошлый раз, и по запарке, сверху рубахи оденут!
        Теперь братья смеются вдвоём и я, вспоминая прошлую игру, смеюсь вместе с ними.
        В прошлую игру наши спасители и захватчики раненного лётчика полчаса пытались понять, куда делись их знаки отличия, доорались до версии похищения повязок противниками и только вмешательство старшего пионервожатого помогло избежать конфликта. Меня тогда не было с ними - я ушел за наградами для победителей в игре. Что за игра? Да простая игра, навроде «Зарницы». Один отряд удерживает в плену раненого лётчика, второй отряд его ищет и освобождает. Оружие - наполненные водой полиэтиленовые кульки. Проводники для освободителей - лесные партизаны. Их роль сегодня играют мальки из пятого отряда. В игре только один подвох - храбрый лётчик ранен в ноги и идти сам не может. Сразу четыре человека из активных бойцов в минус. Так что, спасителям пленённого лётчика приходится труднои побеждали они всего два раза. Пока счёт три - два, в пользу захватчиков. Но освободители не сдаются и раз за разом ищут новые тактические ходы - общий штурм, отвлекающая атака и даже пробовали осаду. Сидели в кустах почти до самого ужина и на призывы пионервожатых не реагировали. Соответственно, эмоции в игре переплёскивают через
край, и иногда противники сходятся врукопашную. Пацаны, в основном, катаются с пыхтением по траве или кружат вокруг противника, прожигая противника суровыми и гневными взглядами. Девчонки с душераздирающим визгом таскают друг друга за косички. Один раз и раненный лётчик влез в свалку и получил по носу за инициативность. Бардак, короче. Но на этот случай есть мы, спортивный комитет, выполняющие важную роль миротворцев и карающей и контролирующей структуры. В случае серьёзного нарушения правил - мгновенная дисквалификация и удаление с поля, то есть из игры. Вначале, разумеется, были попытки неподчинения и посылания не прошеных контролёров далеко и экспрессивно. Но потом, после пары разъяснительных бесед всё прекратилось. Правильно говорят, что один хороший подзатыльник заменяет двухчасовую педагогическую лекцию. Вот и раздали мы, гм, несколько подзатыльников.
        Что, такой игры нет в организационно-методических указаниях по спортивным играм в пионерском лагере? Ну, нет её, верно. Я сам её придумал, сам правила и награды вымучивал. Получилось неплохо и это отметили - грамотой наградили, перед строем пионерской дружины руку пожали. Но знаете, мне больше нравятся прошедшие трудовые соревнования между отрядами по покраске лагерного забора. Сплагиатил, кто спорит, идею незабвенного Тома Сойера, но я же её творчески переработал! И в итоге от источника мало что осталось, так что горжусь сделанным по праву. Ну не нравился мне забор за туалетами лагеря, категорически не нравился. Покосившийся, с зияющими дырами, с рассохшимися досками. Часть забора наклонилась и грозила рухнуть в любой момент. Не забор, а откровенный призыв к побегам за территорию лагеря. Так-то мне было абсолютно наплевать на состояние построек лагеря, жить всю жизнь я в нём не собирался, и на побеги пионеров до ближайших зарослей малины совершенно параллельно, но вот неуютное ощущение при взгляде на этот беззубый бастион, возникало внутри постоянно. Походил я тогда рядом, поглазел, подумал и
пошел искать старшего пионервожатого - чувствовал я в нём некую слабину и собирался пользоваться этим на всю катушку.
        - Олег Юрьевич!
        - Да? Дима, если я не ошибаюсь?
        - Не ошибаетесь, Олег Юрьевич - я мысленно усмехнулся. Интересно, зачем разыгрывать из себя забывчивого гражданина человеку, который негласно наблюдает за мной уже несколько дней? Может быть, он наблюдает по чьей-то просьбе или, это будет точнее, по чьему-то распоряжению и этого стыдится? Этакий своеобразный защитный механизм психики. Проверим.
        - Следите, Олег Юрьевич?
        - Что?!
        - На забор, говорю, глядите, Олег Юрьевич?
        - Какой забор?!
        - Который за туалетами, Олег Юрьевич. Покосился ведь весь.
        М-да, а взгляд у него вильнул, словно машина на мокром асфальте. И кончики ушей покраснели. Нет, не его инициатива. Точно приказали и я, скорее всего, догадываюсь кто. Но раз пока смотрят, а руками не трогают, то у меня есть шанс ещё побарахтаться с возможностью, при случае, выскользнуть из хватких рук. И я уже предпринял в этом направлении некоторые шаги. Ну, например, вот этот забор. Мелочь, конечно, но мне пока любой камешек за кирпич для стены сойдёт. Тут я замечаю, что уже и старший вожатый изучающее смотрит на меня. Встретились два энтомолога, блин! Чёртово несоответствие дряхлого разума и юного тела! Постоянные всплески гормонов напрочь, иногда, отключающие разум! Как же достало уже!
        - Так что с забором, Дима? - повторно спрашивает меня Олег Юрьевич.
        - Отремонтировать его надо, поправить, - и заранее, не давая собеседнику вывалить на меня убойные и неопровержимые аргументы из ряда - некому и нечем, я торопливо продолжаю.
        - Краску и гвозди в лагерь привезут, мне только позвонить нужно. А доски для починки лежат за клубом. Старые. Разбирали, наверное, что-то.
        - А кто будет работать? У нашего плотника, сам понимаешь, не десять рук.
        - Мы, пионеры, и будем работать. Ведь один из законов пионеров гласит: «Пионер должен оказывать услуги и помогать всем, особенно старым людям, детям и женщинам!». Вы только разрешительные моменты на себя возьмите, Олег Юрьевич. А организация работ, обеспечение инструментарием и материалами - за мной.
        Сказал и замер. Говорите язык мой - враг мой? Нет, всё гораздо хуже - предатель.
        Томительная пауза к моему удивлению оказалась короткой. Старший пионервожатый пошарил по карманам брюк, потом зачем-то достал ручку из нагрудного кармана на рубашке, повертел её в пальцах и задумчиво переспросил:
        - Значит, говоришь, закон такой есть, пионерский - помогать детям, женщинам и плотникам?
        Я молча кивнул. Здесь уже на оговорку не спишешь.
        - Хороший закон. Только вот не совсем он пионерский, Дима….. Впрочем, ты ведь хотел позвонить?
        Повторный кивок.
        - Идем, позвонишь, кому тебе нужно. Я открою комнату дружины.
        И мы пошли.
        Олег присел у окна, раскрыл первую попавшуюся ему под руку методичку и, изображая полное поглощение процессом чтения, принялся незаметно наблюдать за Олиным.
        «А прав, всё-таки, товарищ капитан, ой как прав! Нечисто что-то с парнем. Наизусть цитирует выдержки из устава царских скаутов, словами, как фокусник жонглирует. Да и у телефона устроился так, что потянуло неприятным, воображаемым сквозняком по комнате, словно он, Олег, вдруг очутился „на ковре“ у горкомовского начальства!».
        Мальчик быстро прошел через комнату к столу, не обращая никакого внимания ни на сверкающие начищенной медью горны, с белыми, новыми мундштуками, ни на большую цветную фотографию пионера-горниста в полный рост. Миновал развешанные на стене барабаны, даже не прикоснувшись ладонью к манящей ударить в неё поверхности. Не поглядел и на пионерские знамена, разноцветные грамоты и блестящие кубки на стеллажных полках. Равнодушно игнорировал всё сверкающее и блестящее, словно видел ранее многократно и никакого интереса к пионерской атрибутике уже не испытывает. Словно он и не пионер. За стол уселся властно, полностью разместился на стуле, не примостился на краешек. Не задумываясь, отодвинул в сторону стопку брошюр, прихватывая по пути карандаш. Телефонные номера набирал по памяти, разговаривал вежливо, но так, что будь Олег на месте собеседника, то трижды подумал, прежде чем отказать просящему таким тоном. Хмурился, барабанил пальцами по столу, поднимал глаза к потолку, дожидаясь, когда пригласят к телефону нужного ему человека, делал короткие пометки на обложке тетради.
        У Олега, чем дальше он наблюдал, тем больше возникало вопросов, и он уже с нетерпением ожидал окончания телефонных переговоров. Наконец, зелёная телефонная рубка окончательно придавила прямоугольники из прозрачной пластмассы на теле аппарата. Олин рассеянно ковырнул пальцем на телефоне кусок пластика справа от диска с цифрами и поднял взгляд на Олега Юрьевича. Смотрел он угрюмо и рассеяно, будто неприязнь от разговора с последним абонентом оставила столь большой осадок, что чтобы избавиться от него, требовалось гораздо больше времени, чем пара минут. Олегу на секунду почудилось, что Олин положит карандаш и строго спросит: «Итак, что вы хотели?», не забыв добавить «У вас пять минут». Не спросил.
        - Краску, гвозди, несколько молотков и пару ножовок по дереву привезут завтра. После девятнадцати ноль-ноль. Желательно организовать приёмку и складирование доставленного. А мы с ребятами поможем всё перенести на склад.
        С каждым словом тот, холодный и требовательный человек, которого только что видел перед собой Олег, исчезал за открытой мальчишеской улыбкой, лучащимися юной энергией глазами и звонким мальчишеским голосом. Олег невольно тряхнул головой и растерянно спросил:
        - А кому ты, Дима, звонил? Нашим шефам с заводов? Или… брату?
        Глупость полнейшая спрошена, но мысли Олега скакали в голове дикими мустангами, слова не навязывались на нить смысла, вот и ляпнул, не думая.
        - Своим хорошим знакомым, Олег Юрьевич. Они нам помогут. Они славные и добрые люди, настоящие товарищи.
        Показалось Олегу или нет, но при последнем слове в глазах мальчика мелькнула та же тёмная, пугающая непонятностью, хищная тень, что он увидел на фотографии, что показывал ему капитан КГБ.
        - Да? Очень хорошо, что у тебя есть такие знакомые. И, Дима, задержись на минутку! Я хотел тебя спросить кое о чем.
        Мальчик, уже взявшийся за дверную ручку, обернулся и кольнул холодным взглядом споткнувшегося на полуслове старшего пионервожатого:
        - А стоит ли Олег Юрьевич, спрашивать? Знаете выражение: «Во многих знаниях - многие печали»? И мне хотелось бы видеть вас среди своих друзей, а друг не заставляет отвечать друга, если тот не хочет. До свидания, Олег Юрьевич. Всего хорошего.
        И открытая дверь мягко закрылась за по-юношески худощавой спиной собеседника. Олег некоторое время посидел без движения бессмысленно глядя на закрытый прямоугольник двери, потом перевёл взгляд на зеленый кусок пластмассы с электросхемами внутри. Завтра пятница и капитан ждёт его звонка. Вежливо ответит, попросит секунду обождать - он возьмёт ручку и безлично предложит говорить. Почему-то Олегу хотелось нарушить своё обещание, данное им самому себе и рассказать абсолютно всё о сегодняшнем дне. Без купюр, без умалчивания, всё как было. Наверное, потому что он испугался и хотелось с кем-то поделиться пережитым, найти поддержку. А кто поможет лучше, кого не испугает это чудовище, что скрывается в теле мальчика? Только такой же монстр. И знакомый Олегу монстр гораздо более страшен, чем представший пару минут назад перед Олегом.
        Минуло полчаса, в комнату пару раз заглядывали, а Олег всё по-прежнему сидел у окна и не отрывал пристального взгляда от телефона.
        - Дим! Да, Димыч же! Заснул что ли?
        Толчок в плечо и голос Витька вырывает меня из воспоминаний. Так и не решив, правильно ли я сделал, почти раскрывшись перед старшим пионервожатым или нет, я посмотрел на приятеля затуманенным взором. Поймал его открытый и простой взгляд, всё ещё пребывая в воспоминаниях, задумчиво улыбнулся:
        - А ведь хорошо мы забор покрасили, правда, Витя?
        - Забор? А, тот забор…. - Витя расплылся в глупой улыбке.
        - С забором, ты это классно придумал! Было весело! И особенно с маслом, ну чтобы краска к коже не приставала. Девчонки наши тогда не только руки намазали, но и ноги и ходили такие…. Такие классные, вкусные как…. Как свежие булочки из хлебного отдела, вот! С корочкой!
        Витя, наконец, подобрал определение и заулыбался ещё шире.
        - Звал-то зачем, Витя? Что ты мне сказать хотел?
        - Звал? А, ну да, точно звал! Дим, к тебе с первого отряда очкарик какой-то приходил и просил передать, что в библиотеку книги новые привезли. Ты читать, что ли пойдёшь? Ты же вроде не читаешь? Сам ведь говорил, что всё уже тобой там давно прочитано?
        - Ну, писатели всегда что-то новое напишут. Фантастику интересную или детектив. Про вихри времён разные, враждебные, то есть, - тут же поправился я.
        - А может в библиотекуновый номер «Пионерской правды» привезли с продолжением, - и, видя, что меня не понимают, пояснил, - Кир Булычёв повесть фантастическую писать начал, а пионеры ему помогают. Вспомнил?
        - Точно. Там ещё робот железный на ракете летает!
        - Ну вот. Про него и почитаю. Про этого робота, совсем железного, но очень обаятельного.
        Я внимательно посмотрел на ухмыляющегося шутке приятеля. Что-то естьещё, но говорить он не хочет, но и промолчать не может.
        - Договаривай, Витя.
        - Чё договаривать-то, Дим?
        - То, что ты ещё хотел мне сказать.
        Витя сопит, мнётся, теребит подплавленные спичками концы пионерского галстука и, наконец, натужно рожает:
        - Ну, эта…. Девчонка, та самая, что из первого отряда, на спортплощадку приходила. За кустами стояла и на тебя глядела. Долго. Минут десять. Потом заулыбалась, что-то подружке сказала и они ушли. А сегодня вечером дискотека общеотрядная, ну я и подумал….
        - Что ты подумал?
        - Да чё, чё! Да ни чё я не подумал! Это же не я на неё таким взглядом смотрю, и ложки в столовой винтом закручиваю! Глафья Марковна, когда я посуду убирал, сказала, что ты в неё влюбился! А вечером дискотека в клубе! Общеотрядная! Вот я подумал и пришел тебе сказать!
        Витёк сердито засопел и уставился на меня, буравя обиженным взглядом, а я покраснел, и неловко пробормотав:
        - Ну, приходила, ну и смотрела…. Что такого-то? Смотреть никому не запрещается. Влюбился, скажешь, тоже… - я отвернулся от приятеля, скрывая неожиданно заалевшие щёки.
        Вообще-то много чего такого. Ведь у меня всё хорошо, всё стабильно и под контролемтолько до определённого момента, пока неизвестные герои труда эндокринной железы не начинают ударно заканчивать пятилетку в три года, и выброс гормонов не заваливает индикатор моего состояния в красную зону. Нет, мне иногда удаётся держать в узде этих взбрыкивающих жеребцов, но иногда эти гуморальные регуляторы вырывают поводья из рук и мне остаётся лишь ловить стремительно удаляющийся конский топот. В чистом, на хрен, поле. Тогда слетает весь самоконтроль, мой мальчик выбирается из глубин сознания, небрежно отправляет меня на периферию сознания и начинает вытворять такое, что очнувшись и вернувшись к рулю, я просто несколько мгновений пребываю в шоке, стараясь успокоить эту гормональную бурю в стакане воды. Ну, а так как моему мальчику остался лишь эмоциональный план мышления, то он и мыслит соответственно - ненавидит, так до наших клыков на разорванном горле врага. Любит, так до самозабвения.
        Именно вот это и произошло, когда я увидел её. Её. Блин, две буквы в слове этом, одна из них вообще уродец - пухлый бублик со следами пролетающих птиц, всего две, но…. Смысла в этих буковках, оттенков и значений столько, что не упрёт и дурмашина на восьми осях, весом тонн в сто двадцать, что я закупил в прошлой жизни для одного своего карьера в Киргизии. Сплющат, вдавят в землю по ступицы и переломят раму всего две буквы, ибо они означают Её. Тавтология, согласен, но разве у вас всё хорошо со стилистикой и ораторским искусством, когда вы восторженно и с потерей контроля над окружающей обстановкой, вспоминаете предмет своего обожания? Обожания? Я чуть притормозил селевый поток наших общих с моим мальчиком розовых слюней, сунул данное слово в фиксаторы лабораторных держателей и покрутил его на поворотном стенде. Вроде бы органично прозвучало. М-да, как там сказано у бородато-волосатого трирского еврея, некого Карла Маркса: «Бытие определяет сознание»? Верно сказано. Так что, когда я увидел её на аллее, то старая циничная сволочь куда-то исчезла, и на освещённом солнцем маленьком кусочке Земли
остался лишь тринадцатилетний пацан, пребывающий в эстетическом оргазме дрянной старикашка - я и Она.
        Лучик солнца, блеск луны. Она шагнула из тени на свет и замерла, пронизываемая золотыми лучами, в изящной незаконченности движения. И я узрел это голенастое, с ещё не сформировавшимися острыми грудками и узкими бёдрами существо, девочку-подростка и мир тьмы для меня сменился вселенной света. Я пропал. Нет, я ещё побарахтался, спросил его: «И что мы с этим дитем будем делать? За ручки держаться? Или ты способен оте…ьеё что ли?!».
        Господи упаси! Это ведь не смешно даже, ребёнок ведь, да и у самого кое-что ещё даже для военкоматовской сырой салфетки не годится - не зацепится пока, сползёт. Но вот мой мальчик…. Он не рассуждал и не взвешивал, не считал холодно - выгодно или не выгодно. Не вспоминал об истрёпанных временем и значимых только для таких старых пердунов как я, философские сетования на тему «Всё пройдет и это тоже пройдёт». Он просто смотрел на это небесное создание и тонул в её карих глазах, любовался переливами волос цвета воронова крыла и пытался втянуть на расстоянии расширенными ноздрями облезлого носа восхитительный запах её нагретой солнцем смуглой кожи. Глупый щенок, он влюбился и я вместе с ним. И, знаете, я ничего не собирался с этим делать. Совершенно ничего. Наоборот, я укутал это чувство, эту нашу первую любовь в тысячи слоёв этой полиэтиленовой упаковочной хрени с пупырышками, спрятал ото всех и подобно скупому рыцарю, в одиночестве приоткрывал тяжелую крышку сундука и украдкой любовался своим сокровищем.
        Но, очевидно, любовался я слишком откровенно и моя бережно лелеемая тайна таковой уже не являлась. Ну и наплевать. Чего мне стесняться-то? Гормоны - гормонами, но вот комплексы у меня отсутствовали - факт. Не нашлось им место в моём сознании, что не могло меня не радовать. Иначе….
        Слышали сказку о страшном и коварном искусственном интеллекте? Об этом жалком создании, непременно мечтающем поработить всё человечество? Вот и представьте себе эгоистичную бездушную тварь, а другого определения и не подбирается, что имеет возможность всячески воздействовать на неокрепшие умы гнилыми идеями и людоедскими концепциями, обладает многолетним опытом манипулирования сознанием людей, разнообразными знаниями всего и вся и при полном отсутствии всех моральных ограничений и принципов, имеет кучу комплексов? Страшно становиться? Мне тоже. Частенько в зеркало наблюдаю данного монстра, но держу это чудище в клетке с толстыми прутьями и под надёжным замком. Вырывается, правда, иногда, но ненадолго. Ладно, вернёмся на землю из туманного мира воспоминаний и рассуждений и займёмся делами нашими, скорбными и грешными.
        - Ладно, уговорил. После ужина собери всех наших - пойдём на эту дискотеку. И Аркашку заранее отправь в клуб - пусть проверит, что там за записи гонять хотят. Если что-то типа «Песняров» или «Весёлых ребят», то из моих записей пусть сборку сделает. Ну, а если кто из старших отрядов что-то против мяргнет, то пускай на меня ссылается.
        - А вожатые если…
        - А если вожатые, то пусть говорит, что с Олегом Юрьевичем всё договорено и он не возражал. Не поверят - пусть идут и спрашивают. А я ненадолго отлучусь и меня не искать!
        - Ага, всё понял! Аркашке и нашимвсё скажу. А ты куда сейчас? Награждение же скоро? Кто награждать-то будет, раз ты уйдёшь? Или не дадим медали? Но как тогда без них?
        Витёк озадачивается проблемой сложить пазлы разрушенной действительности в понятную ему картину и находится в состоянии полной растерянности.
        - А кто у меня заместитель?
        - Ну, я и чё?
        - Вот ты и будешь награждать, понял?
        - Ага! Я это… Я не подведу!
        Приятель сияет, он счастлив и чрезвычайно доволен. Ещё бы, с важным видом надевать на склоненные перед тобой шеи кусочки размалёванного картона на ниточках, это….
        «Заткнулся бы ты - а?» - я перекрываю прорыв канализации в своём сознании и тычу приятеля в плечо кулаком - давай, не подведи, мол. Разворачиваюсь и начинаю удаляться в сторону библиотеки, но этот, а еще друг называется, втыкает мне кинжал в спину:
        - Димыч, а на танцы ты её приглашать будешь? А целоваться на мосте?
        Я спотыкаюсь на месте, медленно оборачиваюсь и волна замораживающего холода широким валом расходиться от меня. Голос мой черств и сух как сушёный на огне песок пустыни:
        - Слушай, Брут - ещё один вопрос и ты…. - нет, это выражение он не поймёт- прибью, короче и скажу, что так и было. Понял?!
        - Ага. Понял.
        Удовлетворённый севшим голосом и напуганным видом Витька, я разворачиваюсь обратно, но в спину вновь слышится:
        - Димыч, а Брут это кто такой? Летчик?
        Вот ведь гад! Ну, ничем не пробивается, как лобовая броня у вермахтовской вундервафли «Маус».
        - Ну, а потом они пошли обратно за кусты, на лавки, сигареты курить.
        - Значит, говоришь, они очень долго крутились у директорского кабинета, в окна заглядывали и не в свои корпуса заходили? Выносили что-то оттуда, из корпусов?
        - Ну, так я тебе уже ведь говорил….Чё снова-то повторять?
        Я резко подтягиваю своего недобровольного агента за воротник рубашки к себе и пристально смотрю ему в глаза. Недолго смотрю. Для этого червяка хватает пары секунд, вот и стёкла очков у него уже запотели.
        - Я вам говорил, неуважаемый мной Сергей, что тыканья я от вас не потерплю, говно ты ушастое?
        Быстрый и испуганный кивок головой. Собеседник намного выше меня и его жест выглядит клевком облезлой цапли. Я удовлетворённо повторяю:
        - Говорил. Но, более чем очевидно, очень тихо и неразборчиво.
        Я делаю быстрое движение кулаком в район печени собеседника, и с болезненным скулежом он повисает у меня на руке. Громко трещит рвущимися нитками и отлетает пуговица на рубашке. Очки сползли с переносицы и подрагивают на кончике покрывшегося мелкими капельками пота носа в такт его судорожным вдохам.
        - Мне кажется, что я достаточно освежил вашу память, Сергей и поэтому…. Вали отсюда и не забывай о порученном тебе деле!
        Я отпускаю своего филера на добровольно-принудительных началах и задумываюсь. Будем брать сразу или дать им залезть в кабинет и вынести всё присмотренное? Или пусть украденное унесут подальше, иначе попытка через «пятнашку» выйдет и смысл тогда волну подымать? Пальчиком погрозят и всё. А мне такой контингент тут нафиг не нужен - у меня ещё две лагерные смены впереди. Удалим ударным трудом сорняки с нашей грядки! Превратим бурьяна край - в цветущий яблоневый рай! И всё в таком духе.
        Нет, но какой шпиён-то замечательный, у меня получился! Нагловатый и трусливый, подленький и в то же время внимательный, с задатками неплохого аналитика и азартный. Прям подарок с неба! А ещё говорят, что удача это костыли для слабых и ни на что не способных Иванов-дураков. Нет, её величество Удача иногда и на инициативных и предприимчивых своё благосклонное внимание обращает. Ведь совершенно случайно я зашел в первый отряд в тихий час и увидел, как этот крысёныш в «чемоданной» комнате по чужим сумка шарится! Звеньевой и стенгазетчик, б…ть! Краски он искал, понимаешь, художник херов, Пикассо недомученный. У меня и так аллергическая реакция на подобных ему крысятников повышенная, ещё с прошлой жизни, а тут это существо ещё и пасть попыталось раскрыть и физически на меня воздействовать! Ну, ещё бы, наезжает тут на тебя какой-то сопляк из четвёртого отряда с моральными нотациями и требует вернуть на место целых три или четыре уворованных рубля и целый кулёк с конфетами! Счас! Вот прямо сейчас всё вернёт, обязательно, только вот кое-кому место его и берега потерянные укажет, и вернёт.
        Гм, с моей стороны наказание было не совсем адекватным совершенному преступлению, но в процессе воспитательной работы вдруг мне вспомнилась эта очкастая рожа в той толпе павианов, что издевались над одной невезучей девчонкой. В роли основного загонщика вспомнилась.
        Ну, я всё понимаю, дети жестоки, ни рамок, ни границ им дозволенного не понимают. Бьют словами больно, зло, наотмашь, не разумея, что рвут в клочья душу объекта их издевательств. Всё понимаю, но всему есть предел и не стоило издеваться этому очкарику над своей жертвой столь изуверски и так бездушно! Тыкать пальцами, закрывать перед ней двери столовой, пытаться привесить ей на спину листок с дрянной надписью. Совсем не стоило. И главное, угомонились уже остальные, разбежалась паскудная свора по будкам, а этому всё не хватало слёз и унижений жертвы.
        Вот чем эта девчонка оказалась виновата перед ним? Тем, что настеленные доски сзади общего туалета совсем сгнили, и эта несчастная провалилась в выгребную яму? И что, вешаем на неё навсегда позорное клеймо и бесконечно, с живодёрской фантазией, травим до отъезда невезучей из лагеря? Цветы жизни, блин, сорняки пестицидоустойчивые! Мои-то её не травили, хватило одного вопроса - а если бы сами провалились? Но вот другие, а особенно этот орёл, оторвались по полной. Так что, вспомнив этого деятеля я, признаю, несколько переусердствовал. И только хнычущий и жалкий шепот из-под моей ладони на его слюнявой пасти: «Я всё для тебя сделаю, всё! Не бей больше, не надо!» остановил меня на краю. А то уже накатывало понемногу, угол зрения сужался и цвета блекли, превращая окружающий мир в картинку с чёрно-белым изображение. Всё гормоны, чёрт бы их побрал!
        Остановился, отпустил этого рыдающего чёрта с синеватыми следами пальцев на щеках и сделал ему предложение, от которого попробовал быон только отказаться! Если коротко, то я заставил его следить за детдомовскими.
        Детдомовские, детдомовские….. Обычные девчонки и мальчишки, которым не повезло в жизни. Крупно не повезло. Просто обстоятельства так сложились, злой рок их отметил, лишив уюта дома и тепла любви отца и матери. Нет их вины в этом никакой. Но вот только некоторые - не все из них и не везде - оказались произошедшим слишком искалечены. Озлобились, зачерствели душой, нарастили на своей душе шершавую броню, вырастили острые иглы. Их право, кто спорит? Но и переходить некие границы всё же они не совсем вправе. Чем провинились пред ними дети с папами и мамами, их наличием? Согласен, погано на душе, рвёт на клочья сердце осознание твоей никому не нужности и брошенности, но зачем бессмысленно мстить за твою столь не удачно начавшуюся жизнь? Она ведь только-только началась и всё еще вполне достижимо - и домашний уют и любовь и счастье. Да только есть одна причина, всё объясняющая - это дети. Злые, кусачие зверята, но всего лишь дети. Максималисты, не знающие полутонов, пока не умеющие ни прощать, ни помнить. И не умея сдержать в себе горькую обиду на подлый и несправедливый мир, они вымещают её на ближайших
и желательно беззащитных, сверстниках. Что мной в нашем отряде пресекалось безоговорочно.
        Мой это отряд, а что моё, то….. Кость у голодного пса отобрать пробовали? Вот такая, может быть и не совсем удачная аллегория, но, думаю, моя мысль ясна. Разумеется, поставленные в жесткие рамки моих правил два детдомовца сбегали к своим старшим и нажаловались на козлячьего активиста, то есть на меня. Пришли некие малолетние граждане к нам в отряд пообщаться и ушли весьма недовольные и несколько потрёпанные. Вроде бы чистая победа, но остался у меня осадок неприятный от того происшествия. Себя среди них увидел, как в зеркало посмотрелся. Того мелкого хищника, которым когда-то был, что не дотянул ещё даже до подшакальего ранга, но уже веет от него запахом гнуси и тенью опасности.
        Угловатый, стриженный «под ноль», с нехорошим прищуром серых глаз, он, как и я, в разборке за клубом не участвовал. Стоял, смотрел, не вмешивался. Пару раз наши взгляды пересекались, но он всегда отводил взгляд в сторону, пряча свой взор за припущенными веками. Не понравился он мне, категорически не понравился. Не девка, согласен, что бы нравиться, только…. Короче, рыбак рыбака и так далее. Разумеется, до моего уровня ему как до Луны на паровозе, но на заметку я его взял. И не ошибся.
        Вот и сейчас я, на основе донесения от моего красавца - агента, окончательно уверился, что собирается этот кадр со своими клевретами обнести директорский кабинет. Скорее всего, сегодня ночью. Есть, что там взять. Телевизор «Электроника» цветной и, вдобавок, переносной. Проигрыватель для виниловых пластинок и катушечный магнитофон «Юпитер-203 стерео». Бандура тяжелая, размеров впечатляющих, высококлассная по звуку и очень дорогая. Ну, а куда сбыть похищенное, этот сероглазый волчонок уже, скорее всего, нашел. Видели, как несколько раз он исчезал по направлении к Зырянке. А на Зырянке у нас кто живёт? Оседлые цыгане там живут. Складываем дважды два - скорое окончание смены, нездоровую активность детдомовских у кабинета директора пионерлагеря, выломанную вчера доску в свежеокрашенном заборе и имеем правильный ответ - точно, сегодня ночью. Что ж, наблюдение за ним надо усилить, и я знаю, кому это поручить. А Олегу Юрьевичу аккуратно намекнём, что бы был он в полной боевой готовности и не упёрся с очередной пассией на романтическую прогулку по скользким мосткам купальни. Ищи его потом в кустах,
ориентируясь на звуки приглушенных «хи-хи» и звонких поцелуев, а мне официальное прикрытие операции по задержанию крадунов необходимо как воздух! Даром, что ли, уже более двух третей лагерной смены я изображаю из себя активиста, хорошиста и суперского пай-мальчика? Ломаю себя через колено и таскаю на своей физиономию обрыдлую мне до рвоты маску положительного мальчика-одуванчика? Ведь всё послушно исполняю, всё делаю через «пожалуйста», да «будет исполнено». Прячу жгущий раздражением взгляд и сжимаю зубы, не выпуская из себя поток адресов и направлений, куда я бы желал отправить девушек пионервожатых. Нет, доверять управление отрядами этим бездетным и не родившим ни разу будущим ткачихам и училкам начальных классов совершенно ошибочно. Заносит дамочек, самооценка у них раздувается как капюшон у кобры, ересь нести начинают и чувствуют себя Екатеринами Великими. А одернешь, ненавязчиво на место поставишь - обижаются и гневом праведным пылают. Особенно воспитательница Марина, у Васнецовой-то характер тряпочный. Ох, ну и стерва же кому-то в жены достанется! Но это я что-то в сторону ушел. Здорово, видать,
меня её вечерние нотации достали. Я ведь о планируемом результате своей неожиданной смены шкурки решил поделиться. Ах, какой же это будет, в конечном счете, результат! Замечательный результат! Не мутный тип с кличкой Сова и с криминальными замашками предстанет перед строгим взглядом власть предержащих, а юный пионер-герой, положительный со всех сторон до слащавой приторности. В том, что такой неприятный для меня момент обязательно наступит, нет ни малейших сомнений. Нет, и не бывает неуловимых преступников, а я, как ни крути, по всем законам СССР преступник и возьмут меня за жабры рано или поздно. Эх, ещё бы для полной картины вытащить из воды какого-нибудь неудачника и медаль за «Спасение утопающего на водах» получить или в дом горящий войти и вынести щенка с голубым бантиком на шее и будет полный набор. И у кого, тогда, посмеет возникнуть нехорошая мысль, что я и мелкий уголовник Сова одна и та же личность? Только у очень испорченного человека, недоброй памяти капитана КГБ Смирнова Сергея Евгеньевича. Может кого-то самому в воду столкнуть или собачью будку поджечь? Керосина, случайно, ни у кого нет?
Я бы купил, если недорого.
        - Надя, а ты эту кофточку будешь вечером на дискотеку надевать? Да, розовую с вышивкой. Знаешь, она так походит к моим туфлям! Просто прелесть, как походит!
        Ольга изогнулась ещё сильнее и отвела руку с зеркалом как можно дальше от себя, пытаясь целиком захватить свою фигуру в маленький кружочек зеркала в пластмассовом ободке.
        - Ну, надень, если хочешь.
        - Так ты не пойдёшь, что ли вечером на танцы? А зря не пойдешь подруга, очень зря.
        - Почему это зря? - Надя подозрительно посмотрела на хитро улыбающуюся подругу и презрительно фыркнула- и что я там не видела? Этих прыщавых дураков, что так и лезут обжаться или что я, «Сан-Ремо» или Стаса Намина никогда не слышала? Они мне и дома, на пластинках, надоели!
        - Да? А вот Ирка сказала, что в клубе Аркашка с четвёртого отряда сидит и сборку записей делает. А у негодискачные записи знаешь чьи?
        - Ну и чьи же?
        - Ой, да ладно тебе, Надюха, притворяться, будто и не догадываешься! - Ольга крутанулась на каблуках и, завершив пируэт ловким балетным па, скорчила насмешливую рожицу подружке.
        - Его записи, его! Такого мальчика очень симпатичного и с глазищами зелёными, из третьего отряда который. Того самого мальчика, который всегда на тебя та-ак смотрит, когда увидит. А ты….
        Ольга снова крутнулась и, исполнив что-то отдаленно похожее на антраша, удалилась от подруги к двери и, высунув язык, закончила фразу:
        - А ты на него! Ту-ту-ду! Пампам, пам-па, па-па-пам! Тебе жених возрастом не маловат ли, подружка?
        Надежда вспыхнула, резко и быстро вскочила с кровати, в попытке догнать дразнящуюся Ольгу, но вдруг остановилась на полпути и строго сказала, гордо поднимая подбородок и стараясь не смотреть на остальных девчонок в палате:
        - Снимай-ка кофту, подруга! Я сама её вечером надену! А насчёт жениха….. - голос Надежды наполнился неприкрытым злорадством- а напомни-ка мне, Оленька, а от кого твой грозный Славик-боксёр, в прошлую «Зарницу», как самый лучший спортсмен лагеря бегал? Не от того ли мальчика, а?
        И не дожидаясь ответа, Надя победно уставилась на начавшую расстёгивать пуговицы кофты посмурневшую Ольгу. Даже ногу отставила в сторону и руку в бок упёрла.
        На дискотеку я опоздал. Туда сбегал, кое-кому кое-что поручил, посланца отправил, ответа от него дождался. Приглядел, проконтролировал. Замотался, короче. Так что, когда я вошел в клуб и пробрался на сцену через боковой ход, танцы уже были в самом разгаре. Ряды обшарпанных деревянных сидений составлены вдоль стен, по углам зала поставлены гигантского размера колонки. Из их чёрного чрева, чуть фоня от излишних басов, звучал вечный хит группы «Бони М» «RIVERS OF BABYLON». Ребята уже не жались к стенке, а жесткое деление на девчоночий и мальчишечий круг почти нивелировалось смешанными кучками подпрыгивающих и забавно двигающих конечностями в такт мелодии неумелых танцоров. Я огляделся. Так, все мои ребята здесь. Тут же и физрук, и старший вожатый, и господин директор лагеря. Лагерный физрук неестественно бодр и очень энергичен, как раз что мне и надо - даром, что ли, ему Аркашка сегодня пару рублей подбрасывал, когда ключ от клуба брал? В общем, на танцах в клубе собрались все, кто мне нужен, и кто будет сегодня играть заранее расписанные для них роли. И ещё здесь…. Здесь была Она.
        Она не танцевала. Она хмурила свои чёрные бровки, недовольно закусывала губу и напряженно кого-то искала взглядом среди присутствующих. Сердце прыгнуло куда-то к горлу, словно собиралось посмотреть на мир снаружи, ладони мгновенно вспотели. Почему-то я был уверен, что её взгляд ищет меня. Только меня одного.
        Ноги сами пронесли меня через сцену, моя рука на ходу, автоматически изобразила волнистую линию, и катушки магнитофона зашелестели лентой, оборвав бархатный вокал Марсии Барет. Аркаша, восседая за столом с магнитофоном, прекрасно понял мой жест.
        Славный чёрный парень Боб Марли, твой хит NO WOMEN NO CRY всегда радовал меня в той жизни, не подведи же и сейчас! Иначе….
        Что было бы иначе осталось неизвестным даже для меня самого, потому что я уже стоял перед ней, и домкратом мышц раздвигал вдруг ставшие единым целым свои челюсти:
        - Потанцуем?
        «Скажи „Да!“ и все звёзды вселенной станут всего лишь твоими украшениями и океан расступиться перед тобой на твоём пути! Скажешь же нет - я умру».
        Она сказала «Да». И её теплая, нежная ладошка оказалась в моих подрагивающих от волнения пальцах. И мы шагнули в круг света.
        Почему сказки кончаются всегда так не вовремя, так некстати и так жестко? Почему часы непременно бьют в полночь, и золочённая карета обязательно превращается в тыкву? Почему? Почему?! Не знаю. Возможно, это работает закон вселенской подлости. Не спит, гад, не дремлет, следит неусыпно и вмешивается в самый ненужный момент. Хватает тебя за шкирку и бьёт восторженной физиономией с размаху, с садистским удовольствием об твердь реальности. Это больно.
        - Дим! Дим! Они уже всё вынесли!
        Жаркий и до краёв наполненный нетерпением шепот вырывает меня из садов Эдемского рая и насильно возвращает на грешную землю.
        - Кто они? Что вынесли?
        Туман неземного счастья с трудом выветривается из моей кружащейся головы, и разум неуклюже пытается осознать услышанное.
        - Да детдомовские вынесли! К забору же уже всё украденное несут!
        Последняя фраза Витька звучит тревожным набатом в моих ушах и, невежливо отворачиваясь от своего солнышка, я резко командую:
        - Всех наших собери и пусть сразу же бегут к забору! Меня не ждите - я буду уже там. Юрку отправь к старшему вожатому! Сам потом давай к физруку и постарайся, чтобы он не тормозил! Всё понял?
        Витёк кивает разноцветной от всполохов цветомузыки головой.
        - Ну, а раз всё понял…. - я делаю короткую паузу и заканчиваю начатое предложение почти сержантским ревом:
        - Что тогда столбом стоишь?! Бегом!
        - Дима, что-то случилось? Ты куда-то уходишь?
        Ох, звёздочка моя! Ну не хочу я тебя обманывать и не могу! Поэтому я что-то лепечу насчёт сломанного забора, крайне важного и неотложного дела и отступаю, пятясь, от моей радости, продолжая нести полнейшую чушь. Прости.
        - Тяжело ведь в руках нести, надо было вам для хабара сумку прихватить. Или не додумались, мозгов не хватило, упырки недоделанные?
        Мой голос подобен сокрушительному удару молнии в стриженые макушки, склонившиеся под весом несомого. Три неясные тени замирают соляными столпами, кто-то ойкает, от кого-то доносится тухловатый запах. Что ж, естественная реакция организма на сильный испуг.
        - Кому сшушаренное тащите, убогие?
        В конце задаваемого вопроса я чуть смещаюсь в сторону и хлестко пробиваю боковой от бедра в корпус метнувшейся от меня в сторону тени. Вроде бы это Гнус, одна из шестёрок Шалого. Тень коротко стонет и шумно рушится на траву. От другой сутулой тени слышится спокойное и чуть-чуть, ровно в меру для создавшейся ситуации, нагловатое предложение:
        - Слышь, может, миром разойдёмся? Всё тут скинем, и считай, как и не было ничего. А тебе «капусты» отслю…..
        Это резко обрывает начатую фразу Шалый и стремительно бьёт мне в лицо. Воздух лишь еле колышется под его ударом, в отличие от моего, способного на расстоянии погасить пламя свечи. Шалый, как-то нелепо хрюкает и падает мне под ноги. Толчком ступни я переворачивая его свернувшуюся в клубок фигуру на спину, и холодно осведомляюсь в темноту:
        - Разве я кого-то отпускал? Ещё один шаг, Косой и я тебе зубы в глотку вобью. Надеюсь, ты мне веришь, Барков Толя?
        Третий силуэт, уже удалившийся от места событий на пару небольших шагов обречённо замирает на месте, затем робко возвращается назад. Над пятачком травы висит душное облако страха. Я прислушиваюсь, и с удовлетворением различаю вдалеке пока ещё далёкие, еле слышные, звонкие голоса моей команды. И рокочущий, невнятный бас, вместе с глуховатым тенором. Значит, через несколько минут ребята будут здесь и вместе с ними директор лагеря и старший пионервожатый. И физрук. Выпивший, сорванный с места и потому злой как носорог. Прекрасный громоотвод. Товарищ Быков думать не любит и тлетворному влиянию гуманистических идей ещё не подвержен. Узрев среди похищенного магнитофон, он вряд ли сдержит порыв своей души- магнитофон уже обещан ему, как списанный, и даже деньги он уже директору отдал. Всё отлично и всё идет, как задумано. Под ногами ворочается Шалый и что-то злобно выплевывает из своей клоаки, по недоразумению зовущейся ртом.
        - Не слышу, что ты там шипишь, чмо! Тявкай громче!
        Шалый с усилием приподнимает голову и выплёвывает мне в лицо, давясь ядом своей ненависти:
        - Сука, ты сука! Распоследняя! Знал же ты всё! Ждал, следил! Твой очкарик ведь возле нас тёрся! Сдать ведь нас хочешь, директору и вожатым сдать, а сам типа геро-о-о-й….
        Слово «герой» Шалый презрительно растягивает. Я молча слушаю это поносное словоизвержение.
        - Бл…ь! - Шалый сплёвывает, метясь мне в кроссовок.
        - Пи…р ты гнойный, а не герой! Ничем ты не лучше нас! Ты же тот самый Сова с района! Ссучился, мразь…..
        И тут я совершаю ошибку - начинаю откровенничать с Шалым. Знаете, правы те, кто утверждает, что ошибка хуже преступления. Я к ним присоединяюсь. Если бы только я мог отмотать этот момент назад! Всё бы отдал за такую возможность! Но это невозможно и я откровенничаю в полголоса, только что бы слышал этот плюющийся словесным ядом гадёныш. Я низко наклоняюсь к нему и, внимательно рассматривая это насекомое, удивлённо переспрашиваю:
        - Такой же как вы? Я? Ты бредишь, малыш! Я не вор и не собираюсь им быть, а вы все не стоите и обрезанного ногтя с моего мизинца. Вы тупые, безмозглые сявки, не способные даже втихую хату подломить! Всё, на что вы способны, это вот так, тупо спалиться на скоке и не замечать, что вас уже неделю как пасут и все ваши ходы передо мной как на ладони! И, разумеется, я всё знал, Шалый. Ведь ты не думаешь, что все твои художества останутся без моего присмотра? Мне, здесь, в лагере, такие как ты на хрен не нужны! И поэтому ты поедешь отсюда на спецтранспорте с мигалкой и парой ливрейных лакеев. Понял меня, баклан?
        Шалый молчит и только настороженно и одновременно обречённо зыркает глазами по сторонам- ищет возможность сбежать и понимает, что это ему не удастся. Я распрямляюсь и принимаю для создания необходимого мне впечатления на приближающихся людей нужную позу и выражение лица. Немного растерянности и недоумения, чуть-чуть глупой храбрости, разведённые в стороны руки и ссутуленные плечи. Вся моя фигура и лицо просто кричит - шел себе, гулял, никого не трогал, а тут раз и банда! Я за ними - они на меня и ещё драться лезут! И как же в таком случае должен поступить настоящий пионер? Правильно - броситься без раздумий грудью на защиту социалистической собственности! Ну, вот так именно я и поступил. А то, что все сюда явились разнимать якобы начавшуюся драку с местными, а обнаружили задержанных храбрым пионером закоренелых преступников, то я здесь совершено не причём. Это лишь случайное стечение обстоятельств.
        Вот с таким неумным и геройским видом меня и явил из темноты дрожащий свет ручных фонариков. Вокруг меня и затравленно озирающихся детдомовцев затопали, загомонили, бас физрука разнёс остатки тишины рёвом боевого рога - Иван узрел на сырой траве мечту своей жизни. Тут же раздаются звуки нескольких затрещин, с треском рвётся чья-то рубаха, и кто-то вскрикивает от боли. Это Косой. Гнус и Шалый всё ещё на траве. Шалый и не вставал, а Гнус только что был сбит с ног богатырской дланью физрука. Физрук абсолютно предсказуем и полностью оправдывает мои расчёты. Недовольный, скрипучий от раздражения голос директора лагеря останавливает начавшуюся расправу. Он раздраженно светит фонариком в глаза съежившимся воришкам и бросает на всех присутствующих короткие злые взгляды. Его можно понять - писать объяснительные удовольствия мало, а писать ему придётся много. И не по разу. Кража в пионерском лагере - это ЧП, а скрыть её не удастся - слишком много свидетелей, да и не печеньки из тумбочки украли. По его лицу мне видно, как по его извилинам судорожно мечется одна, беспокойная и пугающая его до дрожи в коленях
мысль - какой же вывод сделают вышестоящие товарищи? Снимут с должности или всё обойдётся выговором с занесением в личное дело? Директор лагеря бросает на меня наполненный бессильной ненавистью взгляд и встречает в ответ глупый и восторженный. «Герой, бл. ь, недоношенный!» - произносит он одними губами и отворачивается. Скованно тянется за сигаретами и, сломав несколько спичек, с трудом прикуривает и с тяжелым вздохом выдыхает клуб дыма. Старший пионервожатый держится на границе круга света, молчит и не вмешивается. Его тяжелый взгляд тоже неприятно жжет мне лопатки. Ну, это мной вполне ожидаемо. Вы, Олег Юрьевич, человек не глупый и, разумеется, не поверили в сказку Юрика о вдруг ни с того ни с сего прибежавших в лагерь деревенских хулиганах, но у вас нет выбора и придётся играть отведённую вам роль. Подтвердить всё увиденное в нужном мне свете. Может быть, вы и решились бы на поступок и попробовали озвучить свою версию событий, но вам просто не позволят, да и характер у вас для этого слабоват. Поэтому я не обращаю внимания на судящий взгляд старшего пионервожатого и купаюсь в лучах своей славы. Меня
одобрительно хлопает по плечу физрук, директор через силу хвалит и, обращаясь ко всем, громко вещает, что вот так и только так, должны поступать настоящие пионеры. Мои ребята метеорами носятся вокруг, трогают валяющиеся на траве вещи, тычут пальцами в воришек и с завистью и восхищением смотрят на меня. Витёк вот только не больно активен в своих действиях - руку не жмёт и побороть как медведь, от избытка чувств, не норовит. Ощущает он своим чувствительным нутром некую неправильность здесь происходящего. Вроде бы его друг и герой, но какой-то он не такой и всё тут не так. И поэтому что-то мешает ему принять формирующуюся на месте версию событий. Я внимательно смотрю на этот ходячий детектор лжи, но он отводит взгляд и чуть отступает назад. Что ж, минус один друг, но мне как-то не жарко и ни холодно от этого. Нам излишне честные и правдивые не нужны, нам верные и послушные надобны. Главное, он молчит так же, как и Олег Юрьевич и не мешает разрастаться вокруг меня атмосфере восторга и почитания. А вокруг нас продолжает собираться шумное население пионерского лагеря. Освящённый фонариками пятачок
вытоптанной травы обрастает людскими кольцами быстрее, чем паук укутывает в паутину свою жертву. Вожатые, самые быстроногие и самые любопытные пионеры с дискотеки, прибредший на шум лагерный плотник и даже мой шпион посверкивает очками в густеющем теле толпы. Довольная улыбка широко распяливает его губы, и он с откровенным злорадством смотрит на Шалого. Черты его лица пляшут корявыми буквами и складываются в бурлящее грязной пеной слово «допрыгался». М-да, ранил жестоко, судя по всему, плохой мальчик Шалый тонкую и нежную душу отрядного стенгазетчика. То-то он не очень сильно противился моему поручению. А я всё приписал своему безграничному обаянию и силе своего внушения. Переоценил себя, однако. Но эта микроскопичная ложка дёгтя не могла испортить мою сверкающую бочку с мёдом. А потом в толпе я увидел её.
        Моё солнышко смотрела на меня лучистыми глазами, её взгляд светился любопытством и ещё в нём волновался девятыми валами целый океан испуга за меня. Невесомо шагнув ближе, она робко взяла меня за руку и, опустив глаза, тихо спросила милую женскую глупость, чуть сжимая мои дрожащие от волнения пальцы:
        - Дима, тебе не больно?
        А затем, намного громче, так, что бы все-все слышали, а особенно подруга Ольга, что всё жмется к своему боксёру:
        - А это ты их поймал? Этих… хулиганов!
        Ответить я не успеваю. Юрка подлетает к нам маленьким смерчем и выпаливает единым духом, пытаясь одновременно говорить, крутиться вокруг нас и подхватить с травы телевизор:
        - Он! Он! Димыч такой! Они идут, а он тоже, а у того нож и он как! А Димка раз ногой, раз по уху и тут физрук Тольке по уху тоже бах! И все лежат.
        Резерв кислорода в его лёгких кончается, он несколько долей секунд стоит с распахнутым ртом, а потом заканчивает начатое - хватает заручку телевизор и, изогнувшись эльфийским луком, рывком поднимает его и всучивает тяжеленую бандуру в руки Наде.
        - Вот! Они украли!
        Я еле успеваю подхватить стремящийся к земле телеящик. Надя смотрит на меня восхищённым взглядом. Её пальчики сильно сжимают мои, а сердечко солнышка начинает биться чаще и громче и в её голосе слышится восхищение с тенью будущей заявки на полное и безраздельное владение моей душой и телом:
        - Дима, ты такой смелый! Как… как….
        Ей трудно подобрать определение, но на помощь к солнышку приходит физрук, нежно прижимающий к груди своё катушечное счастье:
        - Как Гагарин! Настоящий мужик! Ну, станет, когда вырастет.
        Физрук умолкает отступая назад и по пути, совершенно нечаянно, наступая на ногу Гнусу. Тот воет, физрук ревёт разбуженным медведем, заполошно ловя вываливающийся из объятий магнитофон, темнота распадается на голоса, мелькание лучей фонариков, мельтешение силуэтов, а у меня во рту разрывается связкой противотанковых гранат сотня лимонов. Скулы мои сводит, уши горят пылающими огнями корабельных маяков, а в голове крутится фраза физрука, разбитая на отдельные слова - «настоящий», «мужик», «когда вырастет». И вдруг я понимаю, что мне стыдно. Мне стыдно? Да, мне стыдно. Мне тошно до невозможности, противно видеть себя со стороны, этакого самовлюблённого мелкого поганца. А ведь он - я, вырасту и тогда мои сегодняшние мелкие гнусности превратятся в одну огромную подлость по отношению к моему мальчику и к себе. И чего тогда стоит моё обещание прожить его жизнь, так, что бы ни мне, ни ему не было стыдно за наше краткое пребывание в этом мире. Растёртого плевка? Или и того не удостоюсь? А ведь мне дали возможность всё изменить. Единственную и неповторимую. Невероятную, фантастическую, сказочную возможность
начать всё снова, сначала, с рассвета. И прожить данную жизнь не как прошлую, истраченную, небрежно издержанную на одно лишь бесконечное зарабатывание и зарабатывание сперва денег, потом виртуальных энергоедениц, потом всего, до чего я мог дотянуться. Не жизнь равнодушного монстра, беспринципного людоеда, идущего к своей цели по головам, по мечтам, по душам людей и приведшую меня в будущем к абсолютному одиночеству и к существованию за охраняемым периметром. К жизни в клетке, пусть и золотой и с горами еды, топлива и прочего. Лучше бы я сдох тогда, когда все началось.
        И что же я делаю, получив этот фантастический, сказочный шанс? Снова лезу в эту тухлую жижу и с удовольствием плескаюсь в ней, похрюкивая от самолюбования и самодовольства, от ощущения собственной крутизны. Сверхчеловек, мля! Икто я после этого? Парящая зловонием куча дерьма? Нет. От дерьма хоть польза для мух есть. А от меня…. А от меня даже запаха нет. Так, душок. Эх, всё не так. Всё не так, как надо. А как же, как же надо?!
        И тут я начинаю смутно понимать, что мне надо делать, каким путем идти, что бы не чувствовать себя раздавленным плевком на дороге. Что бы моё солнышко продолжало смотреть всё таким же сияющим взглядом. Хотя бы недолго, потому что это путь предательства и смерти. А потом поняла и простила, ведь иначе не получится - слишком много в ней чистоты и света. А во мне тьмы.
        А потом что-то ударяет меня по голове и земля, стремительно приближаясь, бьёт мне в лицо неожиданно твёрдыми травинками.
        Глава седьмая
        Трещина на потолке моей палаты напоминала мне…. Я перевёл взгляд на левую половину потолка, ближе к окну. М-да, нужно искать новое сравнение. Не пользованное. Многозначительный образ задумчивой змеи я уже использовал. И образ грустного верблюда и сурового мужика в плаще с капюшоном, с противогазом на морде, как его там? Чёрт, забыл. Ладно, пусть мужик будет безымянным.
        Выйти мне, что ли, в коридор, перечитать ещё раз выцветшие листы ватмана в «Уголке здоровья»? Или пошататься по этажам корпуса, потом забраться в тупик у запасного выхода и полюбоваться на все эти жутковатые приспособления с грузами для вытяжек? Особенно меня привлекала ржавая рама Бакланского, разобранная и небрежно сваленная в углу комнаты. Все эти погнувшиеся штанги с облезлой краской, исцарапанное металлическое ложе, кронштейны, с налипшей на «барашки» паутиной, подстопники и прочее, производили на меня просто убойное впечатление. Для полного антуража не хватало ковыляющих в темноте жутких медсестёр с окровавленными скальпелями в руках, но и так было неплохо. Атмосферно. Совсем как в «SillentHil». Особенно вечером, в темноте. Прокрадешься после ужина мимо поста дежурной медсестры, заберёшься с ногами на подоконник и сидишь, в окно смотришь. А вокруг тебя мрачная обстановка дизельпанка с элементами социалистического классицизма в виде холодной настенной плитки мутного белого цвета и монументальных дверей. Внушает. Только дождя не хватает для ноток минорности. Но в начале июня дождь по вечерам
идёт редко.
        Так сходить прогуляться или нет? Я перевёл взгляд на часы на руке - три часа дня. Оглядел палату и сопалатников. Дед Борис гипнотизирует взглядом мой приёмник и, вцепившись в него обеими руками, насторожено поглядывает на присутствующих в палате - не претендует ли кто на его честно выпрошенное сокровище? Дяди Миша и Федя, родственнички неожиданные, свалили в курилку и, насидевшись в сумраке и выкурив по паре сигарет, скоро вернутся в палату, благоухая табачищем. Хотя нет, не скоро. После короткой беседы с Длинным они после перекура выгуливаются во внутреннем дворе корпуса и ждут ещё минут пять, что бы пижамы проветрились. Все-таки, Макс с Длинным умеют находить подход к людям. Каждый к каждому, разный к разному. Умудрились буквально на следующее утро прорваться ко мне в палату, сунулись вдвоём в палату, быстро огляделись и, не здороваясь, сволочи невоспитанные, резко прикрыли двери и растворились в коридорах корпуса. Я даже несколько растерялся от столь поспешной ретирады, но дергаться не стал и за ними в коридор не выскочил - решил подождать.
        Через пятнадцать минут в палату ввалился Длинный и с довольной физиономией поставил возле моей кровати совершенно новую тумбочку. Ну, не совсем новую, но у неё была нормально закрывающаяся дверца и столешница имела всего две царапины. Макс отсутствовал дольше, но и добычу принёс познатнее - стул, новый матрац и одеяло. Судя по отсутствию крови на их руках и довольным сияющим рожам, обошлось без смертоубийства. Хотя я совершенно не представлял, как можно вырвать из рук сестры-хозяйки подобное богатство? Разве что Макс отдал все заготовленные на подкуп медсестёр шоколадки?
        После замены матраца и установки добытой мебели, ещё более довольные, они уселись со мной рядом. Макс на стул, а Длинный на соседнюю, пустующую, койку.
        - Здороваться-то будете, охламоны? И как вы узнали, что я здесь, в больнице?
        - Здорово! Так мы к тебе….
        - Привет! Мы с Длинным же….
        Я поморщился, невольно потрогал закутанный в сотни слоёв бинтов затылок и попросил:
        - Парни! Давайте по одному и… - я ещё раз поморщился - и говорите не так громко. Голова болит.
        Макс с Длинным быстро переглянулись. Говорить начал Длинный:
        - Так я машину же купил, Сова! Помнишь, Влада с техстанции? Вот он и подогнал мне «тачилу»! Цвет «баклажан»! Решетка хром и с полосками на боках!
        Я кивнул:
        - Поздравляю, тебя Антон! Пробег большой? Капиталку делали?
        - Чего?
        - Ладно, не заморачивайся, потом объясню. Рассказывай дальше.
        - Ага. Ну, вот мы и катались с утра, я с трёх, а Макс со старой работы уволился. В депо пойдёт, сцепщиком. Лидку с Веркой с собой взяли, пляж там, пиво. А вначале к тебе решили заехать.
        - Это я предложил, - перебивает рассказ Антона Макс. Длинный смущенно начинает смотреть в сторону и тут же угрожающе насупливает брови, поймав любопытный взгляд лежащего на соседней койке каменщика Фёдора со сложным переломом ключицы.
        - Сперва к тебе, а потом пиво и девки. Тема была.
        - Была? - Я поднимаю бровь.
        - Осталась.
        Макс чуть смурнеет.
        - Но о ней, Сова, давай потом поговорим, в коридоре или на улице.
        - Точно! На улице лучше! Погода классная! А я тебе, Дим, свою машину покажу! Ты же в них разбираешься? Скажешь - ништяк или мне фуфло подогнали. Сзади, вот брянькает чего-то. И мотор так делает - вж-шиш, когда заводишься.
        Это снова Длинный. Он мне заговорщицки подмигивает и громко шепчет.
        - Я Владу только половину капусты отдал. Так что, если что….
        Длинный угрожающе узит глаза и сжимает руки в кулаки. Костяшки у него набиты, большой палец чётко ложится сверху остальных.
        - Заниматься не забросил, Антоха?
        - Не-а! Ты же сам сказал - с лагеря приедешь, проверять будешь! А мне как-то отжиматься сотню раз не хочется! Лень мне!
        Длинный хохочет, Макс улыбается вместе с ним. Я осторожно спускаю ноги на пол и нашариваю ногами тапки:
        - Пойдёмте на улицу, - и чуть помедлив, добавляю со скупой улыбкой - широко улыбаться мне очень больно - друзья.
        На крыльцо корпуса Сова вышел с двумя перекурами. В коридоре останавливался и у поста дежурной медсестры, пока Макс заговаривал зубы симпатичной врачихе. Та поворчала для важности, но пропустила. Да и попробовала бы не пустить - Макс ей уже свиданку назначил, в кино пригласил. Антон завистливо вздохнул про себя - к Максу бабы липли жутко, хотя сам он был распи…ем редким и постоянно на мели сидел. Куда только деньги девает?
        «Но ничё! Счас с машиной и у меня всё в ёлочку с чувихами будет!».
        Антон заботливо покосился на Сову. Бледный, башка вся в бинтах, под глазами синячищи здоровенные. Не слабо его тот баклан детдомовский приложил. Пацаньё из его отряда базарило, что толстая врачиха со «скорой помощи» искусственное дыхание Сове делала, и уколов ему поставили кучу. «Может нам не стоило идти на улицу?» - подумал Антон и повторил свою мысль вслух.
        - Стоило, Антон. Ради свежего воздуха стоило. А то рядом со мной три, блин, «паровоза» лежат. Через каждые полчаса курить ходят, а когда возвращаются в палату, то дышать совершенно нечем.
        - Слушай, так давай я с ними побазарю нормально и они даже одеколониться перед заходом в палату будут!
        Сова на секунду задумался, потом кивнул:
        - Побазарь. Можешь и пару раз уронить на пол - мне с ними детей не крестить. Достали. И вообще, курить вредно. Сам-то бросил? Пахнет от тебя табаком. Или Макс в машине курил?
        Антон замялся, повёл взгляд куда-то в сторону окон корпуса, избегая встречаться глазами с Совой, начал неловко оправдываться:
        - Так, это, Димыч, я почти бросил. Пять сигарет в день, не больше, слово даю!
        Сова продолжал неодобрительно смотреть и Антон уже был готов и зуб дать, хотя зуб жалко - Сова его заберёт, без разговоров - что бросит курить, но тут его спас Макс, вылетев из дверей с совершенно ошарашенным видом.
        - Бля, пацаны! Кипеш! Я с врачихой тереть остался - кино, мороженки, цветочки какие любишь, спрашиваю….. А она мне говорит - ты, Максик, билеты в кино не покупай, а лучше вина купи и приходи ко мне домой, сегодня вечером. И душ прими заранее - у них на Ждановских полях, опять воду горячую отключили. На ночь, типа, у меня останешься. И рукой мне по письке - раз и провела!
        Максим сделал короткую паузу и закончил рассказ с выражением какой-то детской обиды на лице:
        - А сама доктор и халат у неё белый!
        Антон с Совой переглянулись и громко заржали на весь двор. Антон не сдерживаясь, а Сова негромко и морщась. Несмотря на успех у бесчисленных подружек, одноночниц и просто десятков знакомых лиц противоположного пола, Макс обладал по отношению к женщинам редким восторженно-наивным отношением. Спал с каждой, но перед пересыпом обязательно ставил свою очередную пассию на пьедестал, впрочем, потом, не забывая её оттуда снять. Макс неприязненно оглядел Сову с Антоном:
        - Чё ржете-то как бегемоты? Врач ведь она! Им за х. й хвататься не положено. Они клятву давали, эту, гирократову! Мне Семён Георгиевич рассказывал. А он, сами в курсе кто - настоящий майор медицинской службы.
        Сказано это было с такой уверенностью и категоричностью, что Антон смеяться перестал, но на Сову оглянулся - как тот отреагирует на это заявление надувшегося Максима?
        Сова… Сова же молча сошел со ступеней и усевшись на лавку, пристально посмотрел на Макса. Ладонь он держал у рта, по лицу его пробегали какие-то волны, брови складывались домиком, в глазах скакали чёртики, словно он хотел засмеяться, но не мог. Точно! Он еле сдерживал себя.
        - Макс! Мне смеяться больно, поэтому огромная просьба у меня к тебе - больше таких вещей не говори, а то помру, блин, от смеха! И тебе будет стыдно! Не клятва Гиппократа это, Макс, а выдуманный приказ маршала Жукова. Хотя…. - Сова ненадолго задумался - и клятва подобная есть. В ней медсестры клянутся не ронять своё достоинство и не унижать свою профессию. Ладно, проехали. Так как вы узнали, что я здесь, в больнице? Вчера вечером ведь всё случилось?
        - Так поговорить нам с тобой надо было. О Фредди. Эта жопа с головой на нашу территорию залезла, а Азамат нам через своего Немого передал, что бы сами разбирались.
        - Как он залез, Макс? Сам Фредди пришел в наш район и начал в школах жвачками и пакетами торговать?
        - Нет. Он сказал, что с Князем перетёр и «Океан» с «Гастрономом» сейчас под ним. Мол, вы «Мальборо» не скупаете на корню и мясо с картошкой прошлогодней из деревень возить не стали. Так что он эти магазины под себя берёт, а мы можем дальше за углом «фирмой» торговать. Он, типа, на это не в претензии.
        - А мы разве перестали сигареты скупать? Антон, что за странные дела, это ведь твоя тема? И с деревнями у нас что? Фокин снова запил?
        - Ну да. Дим, мы же сигареты сразу на базе берём, на фиг нам в магазине светиться, а Князь не в курсах. Не его тема, не воровская, ему в падлу об этом знать. А Фока уже третью неделю пьёт, как ты в лагерь уехал, так он и запил. Ключи от «газона» потерял, на сутки чуть не загремел, ели отмазали. Да и какой из него шофёр в таком состоянии! - Антон сокрушенно взмахнул рукой - трясёт его всего, как молоток отбойный! И Октябрина, жена его, ему набок нос свернула. Грозилась и машину сжечь, а маме твоей всё рассказать - мол, это ты её мужа на «длинный» рубль заманил, вот он и спивается теперь от шальных денег. Дура-баба она, вполне это сможет.
        Макс кивнув, вздохнул, а Длинный снова потерянно махнул рукой.
        - Вот мы к тебе и поехали. Сам понимаешь, людей Фредди нагнать недолго, но вот потом базар будет гнилой. Правильно всё надо делать. Решили с тобой посоветоваться. А нам дежурные на воротах говорят, что тебе голову вечером в драке проломили и тебя «скорая» увезла в больницу. Мы и офигели. Стоим, репу чешем - чё делать? А Лидка в медпункте на «Соде» работает, ну и говорит, что ты должен в четвёртом корпусе лежать, в «травме». Типа всех, кто в драке травмы получил, сюда везут. Много их было-то?
        Антон ожидающе замолчал. Сова скривил лицо и нехотя буркнул:
        - Трое. Но бил один. Сзади. Расслабился я, отвлёкся. Они ударил неожиданно, не успел я среагировать. Но это не важно, отлежусь.
        Сова поднялся с лавки, несколько минут невидяще смотрел куда-то в сторону выезда из двора, потом неторопливо, обдумывая каждое слово, сказал:
        - С Азаматом о встрече договоритесь. Без посредников. Мне именно с ним один на один нужно поговорить. Где-то через неделю. Фокина в чувство приведите. Будет сопротивляться - морду набейте. Людей Фредди пока не трогайте, об этой теме Азамат сам с Князем будет разговаривать. Князь - честный вор. С нами, барыгами, он базарить не будет, замарает свой нев…но чистый язык, наш смотрящий.
        Сова ещё больше скривил лицо. Сплюнул. Оглядел поочерёдно Антона с Максом:
        - К маме моей заезжали?
        - Нет. Длинный сказал, что сперва к тебе надо ехать, а потом уже к Антонине Прокопьевне. Ну, ты сам скажешь, что нам маме твоей говорить, и что тебе в больницу надо.
        - Это вы правильно поступили. Соображаете, когда хотите. Маме скажете, что всё у меня в порядке, а то ей уже из лагеря на работу позвонили, наверное, и напугать успели. Приёмные часы в больнице после шестнадцати ноль-ноль. Есть мне можно любые продукты и не говорите, что вы мне всё привезёте - всё равно сумки две соберёт. Соответственно зубную щётку, пасту, полотенце, носки, трусы и нормальные тапочки пусть привезёт, а не это наследие фашизма. Антон, поможешь моей маме всё до больницы доставить? Ты ведь у нас сейчас на колёсах. Отгул на работе возьмёшь. Ну, а по остальному…., - Сова чуть помедлил и закончил фразу: - Все остальные проблемы и вопросы после разговора с Азаматом и как сам смогу нормально ходить. Пока вы неплохо и сами справлялись, пока я в лагере загорал. На этом всё. Давай, Антон заводи свой пепелац, будем слушать, что там у тебя брянькает и вжикает. И Макс!
        Сова пристально посмотрел на него:
        - К медсестре тебе придётся идти - хочешь ты или не хочешь. Я здесь лежу. Хочешь, чтобы она из-за тебя мне тут концлагерь устроила и таблетками закормила?
        Мама с сестрёнками навестили меня вечером. Распахнули обе входные двери в палату, с шумом забежали. Мама сразу бросилась закрывать открытые форточки, теребить платок и трогать осторожно бинты на моей голове, а сестрёнки, разгрузившись от сумок и пакетов, встали у меня по бокам и стали дружно сопеть носами. Натащили они мне невероятное количество соков и компотов, заставив всю тумбочку и пол рядом стеклянными банками. Затем затеяли перестилать постель, подняв и выгнав меня на свободную койку. Закончив, принялись трамбовать в нутро тумбочки печенье, конфеты, колбасу и прочее и многое, пока не заявилась медсестра с поста и не конфисковала половину скоропортящихся продуктов. Наверное, в пользу голодающих санитаров. Глаза у неё….. Излишне блестящими были, подозрительно голодными и лицо жалостливое. Скорее всего, пожалела меня и ушла к себе на пост плакать. Мои девочки проводили медсестру неприязненными взглядами и продолжили опустошать сумки. Мама при этом всё приговаривала: «Как знала, как знала. Всё ведь отнимут, голодом заморят. Вот я тебе творог и рыбку копчёную сразу доставать и не стала».
        Все эти суматошные действия сопровождалось сумбурными расспросами: «Голова сильно болит, сынок?», «Уколы-то тебе делают? И таблетки, таблетки, ты ведь пьёшь? Пей обязательно!», «А что врач говорит?» и сердобольными взглядами смотрели и дважды все мои девочки дружно ревели. Я крепился и сурово взирал на своих плакс из-под белой чалмы намотанных бинтов. В подробности случившегося я вдаваться не стал, ограничившись сообщением о банальной драке с детдомовским хулиганом. Мама всплеснула руками, схватилась за сердце и с состраданием произнесла, глядя на меня наполненными слезами глазами:
        - Ах, эти детдомовские дети - чистое зверьё! Как можно драться кирпичом! Кто их только воспитывают! Хулиганы!
        Дед Борис осуждающе покосился на маму, но ничего не сказал, только покряхтел и свалил в курилку. Мои самозваные дяди исчезли из палаты ещё раньше - недовольный Длинный беседовал с ними совсем не политкорректно - машину ему продали восстановленную после аварии и пока он не добрался до нехорошего обманщика Влада с техстанции, страдали от его сердитости любители покурить Федя и Миша.
        - У него, наверное, ещё нож был. Детдомовские все с ножами ходят!
        Важно заявила Алинка, а Маринка её дружно поддержала:
        - Правда, правда! В соседней школе детдомовские учатся и все с ножами. Вот с такими! Нам знакомые девочки в классе говорили!
        Мама расплакалась в третий раз, вспомнила нашу родную милицию, а я показал сестричкам кулак и скорчил зверскую рожу. Вышло у меня внушительно - наверное, сочная синева под глазами, да постоянная головная боль, заставляющая непрерывно морщиться при резких движениях, придали моим словам убедительности. Солнышки надули щёчки и виновато заёрзали на кровати. Потом вновь пришла ещё более сердитая медсестра - видимо, не всем санитарам хватило еды, многие остались голодными - отняла халаты и выпроводила моих хлюпающих носом женщин. Если Макс не явится на свидание с ней вечером, то мне тут будет душно, а Максу плохо.
        После их ухода в палате сразу стало как-то темно и грустно, словно вывернули лампочку, на окнах задёрнули шторы и пошел нудный дождь. Я посидел немного, бездумно перекладывалс места на место пакеты, кульки икакие-то баночки, одарил выразительным взглядом вернувшихся курильщиков, сунувшихся было ко мне с какими-то вопросами, и ушел в коридор. Там я и наткнулся на помещение у запасного выхода, где спрятался за ширмой на подоконнике и пробыл там до самого ужина.
        С Азаматом я встретился ровно через неделю. Где-то после пяти дня в палату заглянула нагловатая рожа, внимательно осмотрела всех присутствующих и, глистом скользнув в щель между створками, цыкнула зубом и небрежно поинтересовалась в пространство:
        - Слышь, эта, болезные! Эта седьмая палата?
        - Седьмая внучок, седьмая. А ты кого ищешь? Или на посту тебе не сказали, кто в какой палате лежит?
        - Да мне пох, чё там крыса клистирная в уши дует, дед! Я тебя спросил - ты ответил, и всё, нет базара! И не твой внучёк к тебе пришел! Усёк, дед?
        Глистообразный грубо ответил деду Борису и уставился на меня:
        - Сова-то ты будешь?
        - Я.
        - А…. Ну так ждут тебя на улице в машине. Уважаемые люди. Одевайся пацан шуро, клиф какой накинь. Поедешь в гости.
        Я приподнялся на локте, медленно развернул фантик конфеты «Мишка на севере», дождавшись очередного приступа желудочных колик у дерзкого глиста и его раздраженного вопроса: «Чё примёрз, не въехал чё? Люди же тя ждут!» - спросил:
        - Откинулся недавно? Через «малолетку»?
        - И чё?
        - За жалом своим следи, чё! Шестернул? Меня нашел? Ну и вали отсюда на хер, скажи уважаемым людям - я сейчас приду.
        Глист хотел что-то сказать и сделать, явно нехорошее, но наткнулся на мой взгляд, споткнулся и проглотил готовые сорваться с его языка слова. Крутанулся на пятках и шумно вывалился в междверную щель.
        Я поморщился, с силой вздымая себя в вертикальное положение - после уколов постоянно хотелось спать, натянул на себя спортивную курточку, которую через некоторое время будут называть «олимпийкой». Дед Борис кашлянул, привлекая к себе внимание. Я не оглянулся. Тогда он приглушил звук приёмника и выговорил мне в спину:
        - Мать у тебя, сынок, приличная. И приятели твои ничего. А этот не из твоих. Стоит идти-то тебе к ним? Урка ведь чистый за тобой пришел, сынок. Я таких тыщами в своё время повидал!
        Я оглянулся. Дед Борис прищурив левый глаз, смотрел на меня и руки у него на коленях лежали как-то необычно, не хватало в них чего-то по моему мнению. Автомата, скорее всего.
        - Надо мне, дед Борис, надо. Дела у меня важные. С людьми уважаемыми.
        - Ну, гм, иди, раз тебе надо. Уважаемые ишь! Ранее таких уважаемых мы сразу к стенке, и вся уважаемость с них лоскутками слезала тут же. Нас уважать начинали. А счас! Эх, нет на вас….
        Не дожидаясь упоминания всуе отца народов и его верных соратников в произвольной очерёдности - дед Борис знал их просто невероятное количество - я вышел из палаты. Дед Борис человек хороший, но несёт его иногда очень здорово.
        Азамат организовал свою встречу со мной довольно странно. Ни у него на квартире, ни в «шестёрке», что ждала меня на улице, ни в кафе, где он обычно пил чай по вечерам в подсобном помещении, мы с ним не встретились. Встретились мы за городом, на его даче, формата «домик садовый, увеличенный». Меня привезли, дверцу машины открыли, ткнули рукой в сторону калитки в заборе, обратно закрыли дверцу и сползли по креслу, демонстрируя намерение поспать. Точное прозвище у водителя Азамата - Немой. Проделал он всё вышесказанное без единого слова. Я тоже не раскрывал рта, лишь поздоровался с ним, садясь в машину. Кроме него, больше в салоне «шестёрки» никого не было. Глистообразный испарился сразу, как вышел из палаты.
        Я огляделся и, пожав плечами, направился к калитке. Тапочки мои были неудобны для ходьбы по щебёнке смешанной с песком. Набрал в них мусора, пару раз споткнулся, от чего вновь сильно разболелась голова. Всё-таки, этот гад Шалый приложил меня обломком кирпича неслабо, от всей его поганой души приложил. ЧМТ у меня оказалась высококачественная, со всеми сопутствующими симптомами. И головная боль, и потеря равновесия, и плохой сон. Весь набор. Утомляемости сильной не было, и раздражительность держалась в норме, но вот память…. С памятью моей что-то стало. Не потерял, нет, наоборот прибавил, но как-то спонтанно это произошло, словно удар по голове выбил внутри пробку и в мой мозг хлынул поток мною когда прочитанного, услышанного, увиденного. Поток мутный, бурный и совершенно однобокий. Возможно, именно этот разрушенный шлюз и служил для меня источником постоянной мигрени. Данное предположение не сильно радовало, но лучше такие знания, чем стабильное скатывание к уровню знаний моего мальчика. Мозгу тоже нужна пища и стабильные тренировки, иначе он отращивает себе живот, страдает одышкой при штурме
очередной головоломки и ссылается на внезапно подскочившее давление при сложной задаче. Ленится, короче. Единственное что успокаивает, это то, что при нагрузке на мозг, мне не грозит декомпенсация. Ну, а с занятиями в подвале я чуть воздержусь. Потом форму нагоню.
        Домик Азамата выглядел уютно. Стены обшиты не морёнными, а в несколько слоёв лакированными узкими досками. На столбы навеса над крыльцом аккуратно намотана бечева для плюща, дорожка просыпана всё той же смесью песка с щебёнкой. Сам Азамат сидел в распахнутом халате на летней веранде и пил чай. С мёдом. Одинокая пчела составляла ему компанию и ещё, на полке тихо бормотал голосом дикторши радиоприёмник. Точно такой же, как принесли мне в палату, черно-серая рижская «Спидола».
        - Здравствуй, Дима.
        - Здравствуй, амак Абдулахад.
        Азамат дрогнул рукой с пиалой, осторожно поставил сосуд с горячей жидкостью на стол.
        - Кто тебе рассказал, Дима?
        - Никто, амак Абдулахад. Просто предположил. Ну и, как я понимаю, угадал.
        Я прошел к столу, дождавшись приглашающего жеста, чуть развернул стул, чтобы вечернее солнце не светило мне в глаза, пододвинул пустую пиалу к заварочному чайничку. Когда чай заплескался вровень с краями чаши, я пояснил:
        - На пиале орнамент, амак Абдулахад, точно такой же как вышивка на румолоах, ну ваших платках мужских. И на твоем. Только не знаю - горный или равнинный это узор. А у таджиков нет имени Азамат, зато есть Абдулахад, переводится с арабского как слуга Всевышнего.
        - Не слуга, раб Всевышнего, Дима. Ну, ты и кушти бобота, Дима Сова! Сильно ты удивил меня, старого дурака! Я уж подумал, что мой Немой тебе рассказал, за его здоровье бояться начал.
        - Немой, как обычно, слова не произнёс. И я совершенно не старался, тебя удивить амак Абдулахад, само получилось. Или лучше называть по-прежнему - дядя Азамат? Как здоровье твоих родственников, позволь спросить? Как сам ты себя чувствуешь?
        Азамат, соглашаясь, прикрыл веки, усмехнулся и долил себе чаю.
        - У нас, там…. - Азамат махнул рукой в сторону - у нас о делах говорят не сразу, Дима, и ты правильно начал разговор. Всё верно. Чай люди пьют, здоровьем родных интересуются. Но тут не моя родина, а тебе скоро будет нужно возвращаться в больницу. Оставим долгие речи в стороне. Ты хотел со мной встретиться, поговорить о чём-то. Твой друг Длинный мне сказал об этом. Говори.
        - Хорошо, дядя Азамат, как скажешь. Проблемы у меня возникли с Фредди, на территорию он мою залез с разрешения Князя. Со мной Князь разговаривать не станет, ты сам это понимаешь, дядя Азамат. Хочу тебя попросить решить этот вопрос - я под тобой хожу, следовательно, мои проблемы это немного и твои проблемы.
        Азамат дослушал, отпил из пиалы и посмотрел куда-то в сторону, на полку. Почти сделал попытку привстать со стула, но не стал заканчивать движения, а ответил мне
        - Это не совсем так, Дима. Ты ведь не вор и не мой человек, ты обычный спекулянт, фарца, пусть и юноша ты не очень обычный. Ты платишь мне, Фредди тоже будет платить мне. Какая для меня разница, кто именно будет платить? Все деньги одного цвета.
        Я немного помолчал, формулируя ответ, но взамен задал вопрос:
        - Тебе когда надо снова на зону отправляться, дядя Азамат?
        - Зачем ты об этом спрашиваешь, Дима? Я некоронованный и не смотрящий, мне в этом нужды нет.
        - Разве?
        Азамат посмотрел на меня задумчиво, встал из-за стола, загремел чайником, доливая в него воду, включил газ. Вернулся за стол и достал с полки стеллажа пухлый пакет, свёрнутый из газеты «Труд». Щелчком выбил папиросу из лежащей на столе пачки «Беломора», прикусив зубами, ловко стянул с гильзы цилиндрик папиросной бумаги. Зашуршал разворачиваемой бумагой, перетёр кончиками пальцев щепотку измельчённой зелёной травы.
        - Тебе не предлагаю. Знаю, ты не куришь.
        - Не курю. Но это и не табак. Голова у меня сильно болит, а анаша, то есть каннабис снимает боль. Думаю, от пары затяжек я на «измену» не присяду.
        Азамат вновь задумчиво поглядел на меня, но промолчал, продолжая размеренно набивать «косяк». Забил, долго раскуривал, выдохнул. Протянул мне. Трава была пересушена, дым драл горло и заставлял слезиться глаза. Но цепляла. После второй затяжки я отрицательно мотнул головой. В моём состоянии мне вполне достаточно. Азамат докурил остатки и тут же сделал себе ещё один, совсем не большой. Затянулся и одновременно с выдыхаемым дымом обратился ко мне:
        - Ты очень плохо поступил в своём лагере, Дима. Не по понятиям, не по-людски и непонятно для меня. Словно это не ты там был, и не тебя били по голове. Совсем другой Сова. Я узнавал, с людьми говорил, с ментом одним. Не понял твоего поступка. Ты шел одной дорогой и вдруг свернул. Окрас поменял. Я замечал за тобой, меняешься ты. Я думал, ты растёшь, совсем мужчиной становишься, но это не то. Поэтому, я очень долго думал, что делать, когда ко мне пришел Фредди - отказать ему или нет. Он пришел, как ты уехал. Раз пришел, два пришел. Стелился, как трёх рублёвая шлюха перед мной. Потом от Князя человек пришел, за него говорил. Я два дня думал. Решил отдать этот вопрос на волю ветра и отправил его к Князю. Князю не нравишься ты, слишком у тебя острые зубы и голова умная. А он хорошо чувствует опасность. Ты пока маленький, но он знает, что ты вырастешь. Ты для него тоже непонятный. Очень не понятный. Он не знает, что от тебя ждать.
        Азамат остро глянул на меня, выныривая из клубов дыма и протягивая мне скворчащий и потрескивающий «косяк». Ладно, можно ещё раз. Я затянулся, вернул обратно, молчал и ждал, что он скажет ещё.
        - Твоим пацанам, Фредди, Артуру и многим другим, кажется, что они тебя понимают. Дела, бабки, шмотки. Семью кормишь. Хорошо кормишь. Сестрёнки красавицы вырастут, мама твоя, да продлит Аллах её годы, поздний персик стала - зрелая, сочная, совсем красивая женщина, мужчины оглядываются. Ты опора их, надеются они на тебя, ты их мужчина с которым жизнь превращается в цветущий сад. Но ты не такой на самом деле. Ты чужой и для них, и для всех, и для себя. Иногда мне кажется, что в тебе сидит шайтан. Седой совсем, мудрый, но не весь. Не целый. Половинка.
        - Это очень сильно заметно, Азамат?
        Мой голос карканьем старого ворона ударился в стёкла веранды, осыпался пеплом вокруг нас. «Косяк» полыхнул маленьким пламенем, Азамат закашлялся, слишком сильно затянувшись и чуть отодвинувшись от стола. Вновь заболела голова. Нудной, долбящей в виски, пульсирующей болью. Я почувствовал, как мои плечи горбятся, наливаются тяжестью старого, умершего там, в спальне моего особняка, тела. Черты моего лица загрубели, неожиданно проявившиеся морщины собрались в угол глаз. Тот старый Я, ворочался по-хозяйски в новом теле и взгляд, которым я посмотрел на Азамата, был уже именно тем, моим взглядом, которым я смотрел на людей последние свои десять лет. Подслеповатым, холодным, жестоким, равнодушным. Крокодильим.
        Я встал из-за стола, обогнул хозяина дома, подошел к плите. Обхватил руками бока горячего чайника, впитывая кожей ладоней тепло. Несколько секунд постоял так, чувствуя взгляд собеседника на спине. Обернулся:
        - Я больше чем уверен, Азамат, что ты ни с кем не делился своими мыслями. Поэтому я хочу поговорить с тобой о другом, и не перебивай меня, если даже начало покажется тебе странным.
        Я вернулся за стол.
        - После зимы всегда наступает весна, после весны лето. День сменяется ночью. Но ты знаешь, Азамат, что если уехать далеко на север, то ночей там не бывает полгода. А если далеко на юг, то там нет зимы. Везде всё по разному и люди тех мест не верят другим людям, потому что они не видели и не бывали там, где живут рассказывающие подобные нелепости.
        Я несколько секунд помолчал. Налил в пиалу остывшего чая, в горле першило, и было сухо как в сердце пустыни. Сделав короткий глоток, я продолжил:
        - Человек может прожить свою жизнь так же размеренно и привычно, как его отцы и деды. После морозов ждать весну и лето и снова зиму. Но может и уехать туда, где нет зимы. И жить там долго. А ещё он может выбрать другую дорогу и другую землю и не прожить там и года. Вся суть в выборе. Я выбрал свой путь. Тот, который может привести меня к зиме, а может и к вечному лету. А та дорога, по которой шел я, идёшь ты, и идут мои пацаны, она ведёт в зиму. Холодную и вечную, где никогда не расцветут сады. Правда, ваша зима будет сытной, спокойной, уютной. Но барану на пастбище тоже уютно, пока его не завалят на землю и не перережут ему горло. А я не хочу быть бараном, я хочу вырастить хотя бы один цветок. Пусть мне на моём новом пути тоже могут перерезать горло, но есть большая разница - умереть бараном или кем-то другим. Азамат, скоро очень многое изменится, ну не совсем скоро, лет через десять или двенадцать….
        - А точнее?
        Азамат сильно навалился телом на край стола, папироса в его пальцах дымила, огонёк её покрывался серой коркой.
        - Точнее - через десять. Но ты заметишь, как появляется плохое, как расползается среди людей гниль, ещё раньше. И ещё, Азамат. Знаю, это звучит бредом, но этой страны не будет. Этот конгломерат республик и народов исчезнет, распадётся на клочья непонятного нечто. СССР падет. Будет на этой земле другая страна, другие люди будут жить в ней. Совершенно непохожие на нас с тобой. Они станут называть свой дом собачьей кличкой - Рашкой и их не будут уважать и сами они не захотят уважения. Зимой трудно думать и о чем-то мечтать, чего-то хотеть. Это будет не наш с тобой мир. Это не тот известный и знакомый, где ты стоишь у «смотрящего» за спиной, и Князь слушает твои советы. Где всё заранее известно и все играют по одним правилам. Правила станут другими. Точнее, правил не будет. Будет власть неправого и лгущего над ослепшими и потерявшими себя и свой дом. На эту землю придут другие пастухи. Злые, ненавидящие эту землю и людей на ней живущих. Не жалеющие ни кого и ничего и мы все - и ты, и Князь, и я - окажемся в роли баранов, которым режут горло, а они не видят режущего их из-за идущего снега. Потому что
мы будем думать, что всё ещё идет зима. А разве ты хочешь быть бараном, Азамат? Слепым бараном?
        - Точно через десять лет?
        - Да.
        - И ты, Дима, знаешь, как это изменить или остановить?
        - Остановить? Изменить?
        Я посмотрел на потолок, избегая встречаться взглядом с собеседником.
        - Есть много путей, ведущих к этому, но…
        Я опустил взгляд и посмотрел в глаза Азамата, мой голос был похож на скрежет напильника по зазубренной кромке металла:
        - Но, эти варианты не дают мне полной уверенности в том, что приведут к нужной цели. Один путь глуп, другой фантастичен, третий…. Г-хм, третий…. Третий…. - я посмотрел в сторону и нервно пробарабанил пальцами по столу. Азамат терпеливо ждал ответа, но я не ответил.
        Я положил руки тыльными сторонами ладоней вверх. Поднял взгляд. Открытая поза. Спросил:
        - Азамат, если к тебе придет человек и скажет - от моей руки умрешь ты сам, твоя семья, родственники в соседнем селении, но будут жить дети. Не обязательно твои, другие, но долго и счастливо и свободной земли для них будет больше, чем они смогут представить то, что бы ты сделал?
        - Всё в руке Аллаха. А дети точно выживут?
        - Да - но продолжать не стал. О другом заговорил, сыпля словами, как песком на следы своей мысли. Мелькнуло что-то между нами, что-то похожее на понимание - я спросил, он ответил, и мы поняли друг друга, а теперь я спрячу это под мусором слов. И это будет правильно.
        - Понимаешь, Азамат, я жил там, в той зиме, хорошо жил, очень хорошо. Но вот только я был всего лишь главным бараном. Жевал лучшую траву, пил чистую воду и покрывал лучших овец, но суть от этого не меняется - баран, он и есть баран. Даже если он платит своим пастухам. Но больше этого мне не хочется. Ты вправе выслушать меня и не поверить. Ты можешь поступить как тебе угодно. Поступить логично, забыв обо всех моих словах, сочтя всё услышанное тобой бредом ударенного по голове пацана. Но у меня к тебе просьба - не поступай разумно, если твоё сердце говорит тебе совершенно другое. Иначе я не смогу дойти до лета, а ты навсегда останешься в зиме.
        Я налил себе еще чаю, даже уже не чай, густой остаток со дна и спрятал лицо за пиалой. Азамат молчал, непрерывно крутя в пальцах зажигалку. Думал. На меня смотреть он избегал. Затем его губы разомкнулись и я, уловив, что вот, сейчас он скажет и всё определиться, невольно опустил руки с пиалой на стол и заглянул ему в глаза. Азамат откашлялся, осторожно положил на стол зажигалку.
        - Ты не баран, Дима. И ты не хитрый и ловкий мальчик Дима. Да и не был ты мальчиком никогда. Я всегда это знал. Не умом - Азамат коснулся виска - сердцем знал.
        Его рука медленно опустилась на грудь.
        - Другой человек ты. Не такой как тут или у нас. Совсем старый и в разных местах живший. Плохой человек, злой. С чёрным лживым сердцем. Ты такой человек, что смотрю я на тебя и мне кажется…. -Азамат на доли секунды прервался, поправился - нет, я полностью уверен, что если я перережу тебе горло, то ты заткнёшь им мне рот, что бы я захлебнулся твоей кровью. Но я вижу в тебе и иное и поэтому не боюсь говорить такие обидные слова. Ты устал быть таким, ты… Ты хочешь и пытаешься стать другим. Это хорошо. Поэтому я поговорю с Князем за тебя, я выгоню Фредди, я сделаю, как ты хочешь. Пока. Но запомни - я буду глядеть на тебя, и мне не хочется снова доверять твою судьбу ветру зимы.
        Азамат еле заметно усмехнулся. Я улыбнулся ему в ответ, растягивая губы в резиновой клоунской улыбке:
        - А мне почему-то совсем не хочется замерзать и я, надеюсь, что ветру не достанется моя судьба. Скорее, я сам стану ветром, Азамат. Холодным ветром.
        А потом мы долго пили свежезаваренный чай, и пчела недовольно жужжала, когда её сгоняли с блюдца с мёдом.
        Когда Сова уехал, и улеглась пыль поднятая машиной, Азамат вновь поставил чайник на плиту и глубоко задумался. Встреча с Совой и его последние слова сломали все его планы. Вначале разговора Азамат был более чем уверен, в принятом ранее решении - убрать непонятного пацана из общего расклада, но сейчас…. А сейчас…. Сейчас он находился в непривычном для себя состоянии смятения и растерянности. Прошедший разговор выпустил наружу давно запертое в памяти на тысячи запоров, заставив ощутить… Испуг? Нет, не испуг - настоящий страх.
        Азамат уродливо дёрнул верхней губой, скалясь в ответ досадным мыслям. Поговорил, называется. Единственное, за что он мог похвалить себя, это за то, что не стал использовать ни свои способности к внушению, ни давить на пацана. Как чувствовал - не пройдёт, не сможет ни сломать, ни подчинить себе сегодняшнего гостя.
        - Шайтан, истинный дух з ла…. - вслух пробурчал Азамат, раздраженно сгоняя пчелу с блюдца. Чайник на плите громко засвистел, сообщая о том, что он в очередной раз вскипятил в своём нутре воду и лучше бы хозяину выключить газ. Азамат повернул регулятор и, обхватив нагревшуюся ручку полотенцем, обдал кипятком нутро заварочного чайника. Насыпал заварки, залил её кипятком ровно наполовину и вновь задумался. Пар прозрачными волнами поднимался над столом, и казалось, что это туман воспоминаний стелется над истёртой клеенкой.
        - Ты…. Кусок помёта свиньи… Ты…. - кетхуда(старейшина) Саламу не хватило слов, и камча вновь со свистом прошлась несколько раз по обнаженным плечам дервиша. Брызги крови взлетали в воздух с каждым ударом плети, падали обратно вниз странной росой, рисуя на лице и халате деревенского старшины багровые узоры из маслянистых точек.
        - Зачем? Зачем ты это сделал, дервиш? Ты же святой человек, ты совершил хадж…. Ты был чист душой, но ты совершил смертный харам! Не пойму. Зачем? Зачем!?
        - Так угодно Аллаху, - тело дервиша трясла дрожь, он обмочился, кусочки рвотной массы застряли в его грязной бороде, смертная плёнка заволакивала его глаза, но он, стоя на коленях перед Саламом, по прежнему отвечал одно и то же - Так угодно Аллаху!
        - Хозяин! Хозяин! - голос Раджаба дрожал, нотки испуга заставляли бас верного нукера подниматься к высоте непристойного воину тенора.
        - Домуло Ильяс идёт! Быстро сюда идёт!
        Салам выругался, отвернулся от избиваемого и с силой вонзил носок сапога под рёбра второму дервишу, скрутившемуся тугим клубком у стены дома. Труп третьего лежал в пыли у ворот и по лицу дервиша уже ползали жирные мухи, отливая в лучах солнца ядовитой зеленью. Скрипнув, отворяемая створка ворот, ткнулась концами досок в его мёртвое тело. Имам селения, запыхавшийся, с красными пятнами на щеках, ворвался во двор и замер, обводя горящим взором картину, представшую перед ним.
        Старейшина Салам провёл ладонью по бороде и чуть наклонил голову, приветствуя вошедшего. Камча качнулась на запястье, марая полу халата кровью.
        - Салам аллейкам, домуло Ильяс!
        - С именем Аллаха Милостивого, Милосердного! Говорю же тебе, старейшина Салам, да услышь ты слова Мухаммада! Слова же его таковы: «За то, что они отвернулись от Истины, когда она стала для них ясной, наложил Аллах печать на сердца их и на их слух, а на взорах их - покров!». Ты тоже, старейшина, слеп и глух, и неправильны поступки твои! Фаруд принёс мне страшную весть, что ты убиваешь святых людей!
        Салам дёрнул щекой и глухо ответил, сдерживая в себе рык, рвущийся наружу вместо произносимых слов:
        - Ты очень учёный человек, домуло Ильяс! Но не стоит цитировать мне суру священной книги. Я знаю её наизусть. И странно мне слышать, как святыми словами ты покрываешь поступок этих сынов собаки! Или Аллах в милосердии своём вдруг не велел карать насильников и убийц?
        Имам задохнулся, пальцы побелели, судорожно сжав зёрна чёток, рот священнослужителя широко распахнулся, но ответить он не успел, прервали.
        - Ишак твой учитель, глупый домуло!
        Хриплый голос валяющегося в пыли дервиша был еле слышен и наполнен болью, но яд, пропитывающий его слова, был свеж.
        - Не та сура, не тот аят…. Не те слова. Неправильные слова, перевранные. Ты, скудоумный домуло, должен был сказать: «А те, которые стали неверными и отвергли наши знамения, то такие окажутся обитателями Ада!».
        Полускрытые синяками выцветшие глаза избитого человека были полны презрения.
        Старейшина и домуло одновременно устремились в сторону говорящего, но Салам был быстрее. Он ухватил болезненно вскрикнувшего дервиша за одежду и, рывком притянув к себе, прорычал ему в лицо:
        - Ты! Ты, прах, объявляешь себя пророком и орудием Аллаха! Ты, стоявший на пути моих людей, пока твой спутник насиловал мою младшую жену! Ты!
        - Да, я! Я! Это я именем Милосердного не пускал твоих людей, пока святой Илланат вносил своё семя во чрево твоей жены! Это я подставил свою шею под твой удар! Это я смиренно смотрел, как ты убивал и избивал моих братьев! И теперь твоим выкупом за смерть святого, будет признание своим сыном, этого ублюдка!
        - Выкупом?!
        - Выкупом и наградой, - голос дервиша сделался тих и невесом - Ты вырастишь этого ребёнка как своего сына, а потом изгонишь его из своего дома в страну неверных, ибо такова воля Аллаха! Там он будет ждать проявления его воли. Ждать, пока не свершиться. И не тебе, старейшина, противиться воле Великого! Да будет так!
        Дервишей закопали на дальнем кладбище. Домуло Ильяс молчал, старейшина Салам молчал, все молчали. Не было ничего и нечего вспоминать. Не вспоминали об этом почти пятнадцать лет.
        - А на седьмом году этот ублюдок, да простит меня Аллах, которого ты считал своим братом, умер от горячки. Сгорел за два дня. Я не успел привезти врача из города, как наступило время заката.
        Отец по-прежнему был спокоен, но Абдулахаду показалось, что линии его лица при этих словах набрякли застарелой бессильной ненавистью и гневом. Он хотел было что-то сказать, но отец остановил слова, готовые сорваться с его губ коротким движением ладони.
        - Я долго думал, как мне поступить. Молился. Уходил на наши дальние пастбища. Пил вино. Разговаривал со старцами. Снова молился, но так и не получил ответа на свои вопросы. Тогда я понял, что Милосердный не пошлет мне вестника и не даст подсказки - я должен всё решить сам. Поэтому ты уйдешь из нашего дома в страну неверных, как должен был уйти этот последыш дервиша и примешь на себя его ношу. Ты будешь ждать свершения воли Аллаха и когда свершиться предназначенное, только тогда ты сможешь вернуться.
        - Когда мне уходить, отец?
        - Сейчас. И еще - отец пошевелил пальцами, завязывая пальцами узлы невидимой веревки - это тебе нужно знать. Один из этих - гневный плевок вонзился в пыль, вздымая серый фонтанчик - умирая, прохрипел: «К семени брата Илланата в землях тех придет неверный. Он будет говорить страшные вещи, но его устами будет вещать Аллах и твой сын должен будет исполнить просимое, как волю Милосердного». А теперь иди.
        После разговора с Азаматом я напился. Напился как свинья, как плотник, в стельку, в зюзю. Напился дешевым портвейном с привкусом жженой резины. Давился, заталкивая в себя крашенную, креплённую дешевым опилочным спиртом жидкость и стоически переносил позывы к рвоте. Это оказалось гораздо труднее, чем купить сам портвейн и выцедить сквозь зубы первый стакан, сидя на лавке прогулочной площадки детского садика. Портвейн мне купил Немой. Купил молча, не задавая вопросов, на свои деньги. Только когда протягивал мне зеленоватую бутыль и небрежно протёртый стакан, странно посмотрел и даже, вроде бы, что-то хотел сказать, но не сказал. Отдал, кивнул головой, прощаясь и уехал. А я пролез сквозь дырку в заборе и, усевшись на лавку, сначала долго смотрел на окна больницы. Думал. Тяжело и долго. Мучительно искал другой путь, другой вариант и не мог найти. Потом смотрел на подошедшие ко мне и что-то говорившие тени на двух ногах. Тени мельтешили перед глазами, мешали, расхрабрившись, пытались вытянуть из моих побелевших пальцев бутылку, а потом встретились со мной взглядами. Я смотрел, они смотрели. Потом они
что-то увидели, что-то важное для себя и куда-то исчезли. А я остался сидеть на скамейке с налитым стаканом, кипящей от мыслей головой и пустотой. Не знаю, когда пришла пустота. Мне кажется, она просто всегда была рядом со мной и во мне, но до этого момента не показывалась на глаза. Ждала своего часа. Я поздоровался с ней и предложил выпить. Отказалась. Тогда я забыл о ней и стал думать о своём одиночестве, чтобы не думать о пустоте. Это было менее страшно. Одиночество ведь когда-то кончается, а пустоту нужно чем-то заполнить. Смыслом или целью. А мне нечем. Нет у меня ничего. Нет смысла в моём существовании и моих действиях. Важного смысла, грандиозной цели, созидания. Только разрушение. Путь, ведущий в никуда, в пустоту. Всё что я делал и планировал сделать, нисколько бы не заполнило её. Пыль, прах и смерть плохой наполнитель. И ложью её тоже не заполнить. Азамат, эх Азамат. Наивный седой человек. Ты поверил мне, потому что у тебя не было выбора, ведь я говорил правду. Но не всю и не до конца. Говорил и делал. Ты судил меня по словам и делам моим, но ошибся. Да, ты видел, что за время моего нового
существования, я сделал многое. Имя, деньги, уютный мирок для себя и своих близких, взрастил страх в некоторых и преклонение перед собой в других. Убил и полюбил. Но всё это делают тысячи и тысячи людей. Везде и всегда. Простых людей, не наделенных знанием будущего, не имеющих шанса, что выпал мне - знать будущее и иметь возможность его изменить. Но я не знал точно, как изменить настоящее, как заставить свернуть этот мир с его пути, что приведёт к существованию в уютном раю жвачных животных, а потом не к ночи помянутому Серому финалу. Рассказать? И кто же мне поверит? Слишком страшным и невероятным будет рассказ и отнесенным слишком далеко в будущее. Единственный выход - война. На уничтожение. Иначе все так и будет как у нас. Так как нет возможности изменить предстоящее этому миру. Это как с метеоритом или остывающим солнцем. Ни с траектории сбить, ни топлива в топку термоядерных реакций подкинуть. Поэтому с пути, что разрушит созданное на рваных жилах, костях, горе и беззаветном самопожертвовании государство, столь отличное от других, мне не свернуть. Не спасти страну, которая давала шанс жить
по-другому. Жить не сладко, спать мало, работать много, но знать, что может быть, когда-то это всё изменится, и у людей вырастут крылья. Да и слишком высокая цена заплачена за СССР, и сбросить со счетов миллионы жизней, которыми было оплачено его создание и существование, мне казалось кощунством. Людские жизни, судьбы, мечты, планы и надежды, так и не ставшие явью. Да, это самая высокая цена за что либо. Но можно дать возможность сохранить основы. Фундамент, на котором выстроено это грандиозное здание. И после этого я понял, что мне делать. Сократить путь. А ещё я подумал, что если придётся платить за это людскими жизнями, то пусть моя жизнь и, возможно, жизнь моих близких, будет первой платой. Невысокой, по сравнению с ценностью жизней других, но хоть что-то. На этом обещании самому себе я допил портвейн и меня вырвало.
        - Давай, Лодкин, сплавай до кустов. Проверь там. Может там опять ханурики бормотуху на детских площадках распивают.
        - Степаныч, а чё сразу Лодкин-то? - рябому милиционеру очень не хотелось покидать уютное железное нутро «канарейки». К вечеру металлический кузов патрульного «уазика» остыл и уже не обжигал, а приятно грел остатками тепла. Да и «Маяк» начал передавать программу «Вечерний час» с «Песнярами», а «Песняров» Лодкин очень уважал, душевно ребята пели. Он даже усы как у них отпустил.
        - Товарищ старший прапорщик! А пусть вон стажер идёт, а? Пусть привыкает, молодой, на «земле» работать.
        - А и верно, Лодкин! Точно, давай, бери стажера, и вместе проверьте садик.
        Со скрипом распахнулись двери патрульной машины, и невнятно ворчащий себе под нос Лодкин вывалился наружу. Потоптался, охлопывая себя по карманам, закурил мятую «Астру», хлопнул по тощему плечу стажера.
        - Пошли, молодёжь, дисциплину с порядком наводить и блюсти социалистическую законность.
        Лежащего возле лавки мальчика в больничной пижаме первым нашел стажер. Но точное направление поисков задал Лодкин. Покрутив носом и определив источник знакомого запаха, он уверенно ткнул в ту сторону рукой и засопев, принялся пробираться сквозь кусты, отрывисто матерясь на ветки, цепляющиеся к ткани кителя, неразборчиво грозя всевозможными карами ханыгам и несовершеннолетним оболтусам. В обход пошел, намереваясь перехватить разбегающихся нарушителей порядка.
        Но бухающих ханыг и малолетних хулиганов на площадке не обнаружилось. Никто не разбегался. Вместо них были растерянно топчущийся возле песочницы стажер, пустая бутылка из-под портвейна - хорошего и дорогого, пустой стакан и пьяный до изумления пацан в больничной пижаме, полулежащий возле едко благоухающего пятна рвоты. В общем, полный ноль и непонятность. А ведь правая рука зверски чесалась. Лодкин тяжело вздохнул и угрюмо поинтересовался:
        - И чё тут?
        Скорее всего, стажёр собирался ответить в духе рапорта о злостном правонарушении и успешном оного пресечения, но угрюмый тон сержанта и хмурое выражение его лица, подсказали, что этот вариант ответа совершенно не к месту. Поэтому, он просто поднял бутылку, и обвиняющее указав на пацана, доложил:
        - Вот, товарищ сержант. Совершенно пустая. Всё выпил.
        - Вижу, млять что выпил, и, похоже, без закуски. Силён, щегол.
        Лодкин обошел стажера, и присев на корточки перед очумело глядящим перед собой пацаном, громко рявкнул:
        - Фамилия!
        Стажер вздрогнул, а пацан, с усилием сфокусировав взгляд на лице ефрейтора, нехорошо прищурился. Прищур его Лодкину очень не понравился. Нехороший какой-то, брезгливый. Словно пацан перед собой жабу увидел.
        - А, господин полицейский…. Сэр сержант. Гут морген, сэр официр. То серве анд протект.
        - А это он чего такое говорит, товарищ сержант? Бредит?
        Стажер навис над Лодкиным, панибратски пихая его коленом в спину. Лодкину это пришлось не по вкусу, да ещё от щенка перегаром несло так, что у сержанта своевольно заходил кадык, ликвидируя выступившую обильную слюну. Сволочь малолетняя, весь портвейн выпил! Раздраженно оттолкнув локтём стажера, Лодкин протянул руку к уху пацана, намереваясь привести того в чувство проверенным способом:
        - Счас он у меня отбредит! Счас я ему процедуру медицинскую проведу - махом очнётся!
        Но не вышло. На полпути Лодкин столкнулся взглядом с мальчиком. Уже не мутным, а собранным и жестким.
        - Какой отдел, сержант?
        - Пятый городской, Дзержинского района.
        На автомате ответил Лодкин и почувствовал, что его тянет встать и принять стойку смирно. А еще застегнуть пуговицы на кителе и поправить сползшую на затылок фуражку.
        - Пятый… Начальник пятого отдела - майор Свиридов, Пал Олегыч, сорок восемь лет… Жена - Эльвира Сергеевна, дочь у него полная дура и толстая…. Это хорошо…. Так, сержант….
        Рука мальчика неловко полезла в карман и вытащила ворох очень знакомых разноцветных бумажек. Опытным взглядом Лодкин выловил приятную фиолетовость четвертака и радующую глаз красноту пары червонцев в песочной куче мятых рублей.
        - Сержант, отвезите меня в больницу. Во вторую городскую…. Палата номер…. Номер… Короче, сами найдёте. Исполнять.
        Взгляд мальчика потерял осмысленное выражение.
        - Есть, товарищ…. - бодро начал Лодкин, но сбился и от смущения вызверился на стажера - Всё слышал?! Бегом за машиной!
        - В вытрезвитель его повезём, товарищ сержант?
        - Вытрезвитель? Какой, нах, вытрезвитель! - объёмистый кулак Лодкина качнулся перед лицом стажера - в больницу повезём, товарища. Ему, г-хм, лечиться надо, видишь, сильно болеет человек.
        Почему-то язык не поворачивался назвать лежащего на земле мальчика пацаном.
        - Так он же пьяный!
        - И что? Может его хулиганы напоили? Эти, что с гитарами ходят, волосатые! Ты вот видел как он пил? Нет? То-то! А ты человека сразу в вытрезвитель тащишь, а ему потом бумага на работу придёт и его тринадцатой премии лишат….
        Поняв, что его несёт куда-то не туда, Лодкин окончательно рассвирепел, и уже не стесняясь в выражениях, погнал стажера за машиной. Когда фигура напарника исчезла за зеленью кустов, он наклонился к мальчику и аккуратно вынул из его ладони смятые купюры, довольно приговаривая:
        - Счас, товарищ, счас машина будет, и мы с вами в больницу поедем. А это я приберу, на всякий случай, вдруг вы потеряете.
        Разгладив смятые купюры и подсчитав общую сумму, Лодкин удовлетворённо улыбнулся - а рука-то правильно чесалась, не просто так - сбылась примета. С нежданным наваром, вас, товарищ сержант. Единственное, что омрачало его радость, это необходимость делиться со Степанычем. Но тому и синенькой, пятёрки вот этой, за глаза хватит, а остальное…. Хрен ему, а не остальное! Настроение Лодкина стремительно улучшалось.
        Моё возвращение в палату было одновременно триумфальным и позорным. Составляющими триумфа являлись почётная доставка моего организма к дверям больничного корпуса под мигание проблесковых маячков, в сопровождении необычайно вежливых милиционеров и передвижение по больничным коридорам на скрипучей каталке. Составляющими позора были мой абсолютно расхристанный вид, идущий от меня неприятный запах и капельница, небрежно примотанная к штативу бинтом. Затем насильственное промывание желудка и серьёзного объёма клизма. Подозреваю, что клизму мне поставили не из соображений медицинской необходимости, а в наказание за некоторые мои слова и революционные предложения в деле выведения алкогольных токсинов из организма. Особенно буйно я ратовал за плазмаферез. Расторможенное сознание отказывалось отделять знания оттуда, от положенных мне по возрасту, и мой язык осыпал окружающих заумными медицинскими терминами, перемежая их с требованиями на английском языке немедленно подключить меня к аппарату очистки крови израильской фирмы «ГОЛА». Данный продукт сионистов и буржуев я отстаивал героически, через фразу
переходя на немецкий язык, подробно объясняя преимущества много фильтровальной системы, перед всего пятью ступенями очистки российского аналога «Гемос».
        Но всё когда-то заканчивается, и вскоре, умытый, обмытый и переодетый в нестерпимо пахнущую хлоркой чистую пижаму, я уснул. Уснул, чтобы проснуться с ощущением неловкости от своих поступков, и вчера кристально ясного, а ныне смутно вспоминающегося, найденного мною решения. Я попытался разбросать туман в голове и вытащить на свет спрятавшуюся мысль, но мне не дали. Сухая ладонь деда Бориса невежливо затрясла за меня плечо, попутно стаскивая с лица натянутую до лба простыню:
        - Давай вставай, шпион американский! Тут к тебе гости, гм, пришли. То есть это ко мне сначала, ну а теперь и к тебе…. В гости, ненароком….
        Дед Борис начинает путаться и скрывает неловкость за напускной грубостью:
        - Вставай, едрить твою, Пауэрс недобитый! Внучка моя, вишь, знает тебя! Смерша на тебя нет, су….
        Громким кашлем дед Борис заглушает начатое слово и отодвигается в сторону, а из-за его фигуры появляется девичий силуэт. Взорвалась сверхновая, а я умер и возродился, отразившись в лучистых глазах моего солнышка. Пересохшие губы разомкнулись, являя миру робкие слова приветствия:
        - Здравствуй, Надя!
        - Здравствуй, Дима! А я дедушку навестить пришла, а потом тебя увидела! Представляешь? Я захожу, а ты спишь! А я так рада тебя видеть! В лагере столько разговоров и всё о тебе! И общая линейка была и все о тебе говорили! И собака с милицией приезжала, с настоящей грамотой!
        Моё солнышко всё говорила и говорила. Сыпала новостями, улыбалась, хмурилась, перескакивала с одного на другое, совала мне в руки яблоки, убегала к кровати деда Бориса, что бы вернуться с горстью карамели, осторожно трогала повязку на моей голове. Пугалась и требовала пить все-все таблетки. Даже самые горькие. А я млел и всё повторял невпопад:
        - Я очень рад тебя видеть, Надя. Очень. Рад.
        А потом попросил её выйти со мной в коридор для важного разговора. Надя недоумённо замолчала, растерянно оглянулась на дедушку - дед Борис непонятно фыркнул - но кивнула и поднялась со стула.
        Мы стояли в коридоре и разговаривали. Вернее, говорила она, а мой мальчик слушал её, наслаждался звуками её голоса и любовался ею. А я мучительно подбирал бездушные слова для убийства, зарождающегося между ними чувства. Жестокие и холодные слова, способные навсегда оттолкнуть её от нас. Стереть из памяти наше общее лицо, имя, все, что нас связывает. Забыть как страшный сон, как ночной кошмар. А иначе никак. Нельзя нам быть вместе, совсем нельзя. Вчера я понял, каким путём мне идти и на этой дороге для нашей любви места нет. Прости нас, солнышко, прости.
        Мимо нас, шаркая тапками, брели идущие на перевязку, на процедуры, в туалет, из туалета. Пробегали белыми пятнами медсёстры, шествовали врачи и мелькали запыхавшиеся интерны с кучами бумажек в руках. На посту безнадёжно взывала к неведомому Маркову дежурная, настойчиво требуя получить у неё утреннию дозу порошков и таблеток. Со стены, хриплым динамиком, вещало радио о выдающихся достижениях колхоза имени кого-то, солнце светило и ветер шевелил пыльные листья тополей. Мимо нас проносились последние мгновения моей сегодняшней жизни, уступая первым секундам другой. Надя говорила и улыбалась, а я всё собирался с духом. Потом я сказал. Коротко, хлёстко. Словно дал пощечину. Сердце дрогнуло и мучительно заныло, словно вернулись все прожитые мной года, когда хрусталики слёз набухли на кончиках её ресничек, а губы задрожали от незаслуженной обиды.
        Прости, солнышко, так надо.
        Я отвернулся от Нади и слепо направился к дверям в палату. Но что-то помешало мне пройти. С трудом сфокусировав взгляд, я посмотрел сквозь застывшего истуканом в дверном проёме деда Бориса и ещё раз попытался пройти сквозь него. Не получилось.
        - Ах, ты ж, гадёныш! Ты что же творишь выблядок! Убью, сучонка!
        Дед Борис с шипением выпустил воздух из спёртых лёгких и ударил меня в лицо. Ударил сухим, костлявым, но всё ещё сильным, жестким кулаком, способным переломать мне нос и разбить губы, выбивая, сколько получиться, зубов. Но не сумел. На полпути его руку перехватила чужая ладонь. Обхватила запястье деда Бориса стальными пальцами, заставив старика морщиться от сильной боли. Незнакомый голос за моей спиной лязгнул металлом:
        - Товарищ, вы понимаете, что бьете ребёнка?
        - Ребёнка? Вот это ребёнок?! Ты где, рожа синепогонная, видишь тут ребёнка?! Тварь это фашистская, а не ребёнок!
        Дед Борис плевался с каждым словом, исходя бессильной злостью. Я обернулся к голосу за спиной. Возле меня стоял коротко подстриженный русоволосый мужчина. Строгий серый, в мелкую полоску костюм. Галстук тоже серый, в тон. Белая рубашка. Не клетчатая, ни коричневая или синяя, а белая. Я опустил глаза вниз. Хм, а вот туфли визитёра подкачали. Бордовились странным красноватым цветом, выбиваясь из ансамбля.
        - Здравствуй, Дима.
        - Здравствуйте, Сергей Евгеньевич. Вы очень вовремя. Я собирался вам звонить.
        Я протянул руку навстречу товарищу чекисту. Доли секунды поколебавшись, капитан протянул мне свою. Ну что ж, рука, по крайне мере чистая, как и завещал самый первый Чекист. Ногти обрезаны неумело, но тщательно подравнены пилкой. Заусеницы истреблены, на указательном пальце не проходящая вмятина от ручки. Обручального кольца нет.
        - Знаете, было бы замечательно, Сергей Евгеньевич, если бы мы могли поговорить в другом месте. В спокойной обстановке, без посторонних и с обязательным наличием небольшого количества коньяка.
        - Хорошо, Дима. Будет такое место. Кабинет главврача тебя устроит?
        - Да, вполне. Только без главврача. И ещё…. - я обернулся к деду Борису, которого продолжал удерживать пришедший с капитаном медведеподобный мужчина - Отпустите, пожалуйста, старика. Он не виноват в неправильной оценке ситуации.
        Часть вторая
        Глава первая
        10 мая 1980 года.
        Ветер озорничал. Весенний, тёплый и юный, он врывался в комнату, трепал, словно щенок тюль, шторы, ворошил страницы справочника на столе, старался вырвать клетчатый листок письма из пальцев. Ворошил волосы, выгонял на улицу запах духов, густой аромат вина и нездоровую тяжесть сигаретного дыма. Не уследил я вчера за гостями. Пока провожал Маринку и ловил такси, кто-то закурил у окна в комнате, и всё провоняло болгарским табачищем. Виновника я искать не стал, просто пообещал вслух в следующий раз доставить нарушителю запрета кучу болезненных ощущений. Наверное, пообещал излишне жестко, потому что минут через пятнадцать все засобирались. Дела важные, утренние, вдруг возникли, утюги, включенные и забытые на блузко-рубашках, неожиданно образовались. В общем, народ проникся. Ну да наплевать. Быть душой компании я никогда не стремился, и удерживать никого не собирался. Скатертью дорога.
        Я перевернул листок и ещё раз прочёл заключительные строки. Всё-таки в мире есть что-то сильнее нашей воли и желаний. Рок, судьба или предначертание на выбор. Прошло уже почти двас лишним года, а Надя по-прежнему мне пишет. Точнее, не мне, а на адрес где живёт мама и подросшие сестрёнки, а затем они пересылают её письма. Я не отвечаю, нет меня - ушел на фронт, но женскую интуицию не обманешь, и каждое новое письмо Надя начинает одними и теми же словами: «Здравствуй, Дима. Я знаю, что ты читаешь мои письма и верю, что мы, когда-нибудь, увидимся с тобой», а заканчивает неизменной фразой - «Целую, твоё солнышко». В середине текста разные новости, милые глупости вроде родившихся котят. Как обычно, эти комки шерсти «есть из миски не хотят». Солнышко, умница и невероятно упрямая девчонка, уже почти девушка. Или не упрямая, а выбравшая раз и навсегда. Меня выбравшая. А на что способны хрупкие существа, именуемые женщинами, если поставят перед собой конкретную цель, известно всем. Стадо рычащих двигателями бульдозеров по сравнению с этими нежными созданиями лишь жалкая кучка муравьёв, пытающаяся стащить
кусочек сахара у зазевавшихся туристов. А ведь это проблема. Она и приехать внезапно может, адрес мой мама знает и вряд ли скрыла от моей звёздочки. А на фоне неудержимо портящихся отношений с Евгеньичем, проблема довольно серьёзная. Не хочется подставить Надю и не хочется повторения разговора в коридоре больницы. Одного раза хватило вполне. Второго я не выдержу, точнее, мой мальчик наплюёт на всё и Наденька может оказаться со мной в тот момент, когда всё начнется, чтобы закончиться.
        С громким хлопком захлопнул справочник, сбил его в одну пачку с тетрадями и распечатками с ЭРЫ и сунул стопку макулатуры на полку. Разболтался, пусть и мысленно. Нервы. Выглянул в окно. Весна, солнце, трава зеленеет, у девчонок юбки с каждым днём укорачиваются, столичный асфальт после смывки следов празднования Дня Победы чёрной шкурой лоснится, красота, блин, сплошная! И чего только товарищу бывшему капитану, а нынче майору, не хватает для полного счастья?
        Прошел во вторую комнату дядиной квартиры в угол к макиваре сделанной в мастерской моего института. Отличное качество, отличный материал, отличная цена - ровно полтинник рублей, но денег не жаль, сделано всё на пять с плюсом. Можно увеличить или уменьшить высоту и наклон, а сама синяя рожа манекена до жути лицо Евгеньевича напоминает, даже бить приятно. Объяснять только Федоровичу долго пришлось, что именно я хочу и понести незапланированные траты в размере четырех рублей двенадцати копеек. Одна «беленькая» за понятливость. Так что за пределы своей повышенной стипендии я вышел, а с деньгами всё хуже и хуже, без меня нелегальный бизнес хиреет и суммы дивидендов от Длинного всё меньше становятся. Особенно жалко было четырёх рублей - можно было бы десять раз в зоопарк сходить и мороженного поесть. Так, два простых удара для разминки, три с фиксацией кисти под углом, на пробив. Повтор и ещё раз пройдёмся с одновременным уходом в сторону от ответной атаки. Становится жарко. Футболка новая, не разношенная, с толстопузым олимпийским мишкой снималась с разогретого тела с трудом. В районе грудной клетки
она задержалась, сбиваясь в матерчатую «колбасу» и нарвалась на раздражённый рывок. Громко треснули нити ткани, предательски покидая боковой шов. Бля, а на этикетке знак качества стоит! Опять вещь из разряда «ну так получилось» досталась! Чёрт, придется моему внезапно появившемуся дяде - нефтянику, раскошеливаться на внеочередной почтовый перевод, свои деньги тратить мне жалко, а эта тряпка на балансе. Но вернёмся к нашему проблемному барану, сиречь майору Смирнову.
        Подшаг, корпус влево, вопрос - что, господину Смирнову не хватает для полного счастья? Удар, отход ответ - хрен его знает. Человеческая глупость и жадность понятия не измеряемые ничем. В столицу, в свой отдел, вернулся, майора получил, денег жопа есть подавится, но никак бывший куратор комсомольского отряда «Смерть спекулянтам» не успокоится! Странные разговоры за моей спиной, повторная перлюстрация корреспонденции помимо обязательной, «хвоста» пару месяцев назад мне привесил. Роет что-то наш доблестный чекист, с энтузиазмом роет, в призрачной надежде нарыть. И ведь по второму разу наш экс-капитан на грабли пытается наступить! Один раз ведь уже доинтриговался, дорыл ямы коллегам, до ссылки доигрался в будущий мегацентр Нового Урала, в столицу Пермского края. Видать мало получил негативных впечатлений для выработки определенного рефлекса как у дворняг Павлова. Сейчас вот копает под меня, рискуя повторно нарваться уже на более серьёзные неприятности. А в этот раз - я пробил серию в голову манекену, на отходе имитируя пару стопингов в ответ на удары воображаемого противника - папочка - генерал
сыночка - дурачка уже не спасёт. Никак. Я на лабораторном столе у людей гораздо более весомых расположен, я в коллекции у таких товарищей, что если они хотя бы почувствуют нездоровый интерес к их «редкой бабочке», то папе-генералу пенсия и дачка подальше на север будут сразу обеспеченны, а товарища майора просто закопают. Я бы закопал. В основном по причине того, что минус ещё один свидетель моего позорного просчёта и горящих от осознания собственной глупости ушей. С подчинённым и по совместительству телохранителем майора Смирнова, лейтенантом-гиревиком мы уже расстались - «за речкой», в 4-ом афганском артиллерийском полку были очень нужны военные инструкторы, а то, что в январе этот полк поднимет мятеж, я не виноват. Знал об этом просто, вспомнил. Теперь неплохо было бы распрощаться и с майором. Навсегда!
        На остатках дыхания я добил серию и уже не ударил, а толкнул ногой в туловище манекена. Хреново получилось, как по калитке пнул. Ну и достаточно, с таким настроением и мыслями не тренироваться, а под одеялом сидеть и скрипеть зубами от стыда и досады. Я с силой зажмурился, вспомнив свою щенячью самоуверенность и непробиваемую убежденность в своей способности просчитывать людей. Просчитал, блин, разложил алгеброй души гармонию. Одного не учёл - того, что душонка у нашего товарища офицера меленькая оказалась, никакая, а вся его стальная оболочка мудрого и несгибаемого чекиста, лишь шкурка приросшая, впоследствии и само нутро капитана полностью заменившая. Учили Евгеньича хорошо. Через, боль, через не хочу и выучили на славу. Умели раньше учить на совесть и за неё, а не за фантики с циферками, а я лоханулся, приняв зубрилку за отличника. Короче, я готовился к дуэли с дворянином, а нарвался на мужика с «дубиной народной войны» в немытой ладони. Провальный получился у меня тогда разговор. Я пытался позиционировать себя как незаменимый и многообещающий источник инсайдерской информации, подать себя
этаким мега аналитиком эконмических и политических процессов, просто жизненно необходимого такой организации как КГБ СССР, а товарищу капитану был нужен всего лишь стукачок в криминальной среде. Срать он хотел на большую политику и роль Советского Союза на мировой арене, он в Москву вернуться хотел, к папочке под крыло, в самое высокое здание страны на Лубянке. Тьфу! Я строил многозначащие словесные конструкции, громоздил неотразимых аргументов горы, рассовывал по карманам вытащенные из памяти важные события и их причины, а чекист лишь хотел от меня листочек в клеточку с информацией кто, где, что украл и сколько у кого денег. И особенно, где сами деньги спрятаны. А векторы мировой политики…. Не знаю, не брали.
        Ладно, спасибо себе самому, выкрутился тогда. На ходу перекроил схему разговора, засунул свое знание подальше и стал играть роль дьявольски хитрого и трусливо-осторожного шанса для него вырваться из провинции. Намёками предложил всё и всех и ещё чуть сверху за покровительство. Чуть сверху было повышение в звании, а всё - возврат в Москву и много денег. Действительно, зачем искать в присутствии надсадно дышащих понятых пыльные тайники с жалкими пятью - десятью тысячами рублей, а потом химичить с отчетностью из-за пары стен, если прикрываясь бронёй из «ксивы» можно было «опустить» цеховика на десятки тысяч? Не прогадал, расчёт оказался верен, капитан согласился рискнуть, жадно дыша и в нетерпении мысленно потирая совершенно нечистые руки, а я облился холодным потом раз пять за время разговора. А если бы не угадал или не так предложил и сфальшивил в тоне или мимикой? Всё бы плохо закончилось. Большого ума у Сергея Евгеньевича не было, но хитрость и осторожность имелись и с успехом восполняли недостачу. Позор мне и ещё раз позор позорный! Принять глупца за гения тайной войны лишь потому, что он
использовал как руководство к своим действиям статью из брошюры о схемах вербовки простительно лишь моему мальчику, честному и наивному, а не мне, гаду циничному. Но принял и всю схему своей легализации на этом фундаменте построил. Фундамент поплыл, стены рухнули, но меня не завалило.
        Начальником у нашего славного капитана оказался человек с чутьём и в противоположность подчинённому по-житейски умный. С чутьём с большой буквы. Не очень проницательный, просто человек с развитой интуицией, хорошо умеющий прогнозировать. А прогноз был неутешителен - хрен с дождем и камнепадом ожидался. Потому как имеем в штате гребанного генеральского сыночка-подчинённого с мутными инициативами и имеем им вербанутого пацана с необъяснимыми данными об истинных раскладах в мире уголовников и спекулянтов. Хаты, мазы, кражи, схемы и базы сливаются, на фигурантов «висяков» данные даются. Информация аккуратно передается «младшим братьям», кривая раскрываемости ползёт вверх, благодарности валятся как снежный ком, пара звёзд вот-вот готова сорваться с небосклона на погоны, но….. Но вот только на чьи погоны? А интуиция шепотом подсказывает, что снег имеет свойство из кома превращаться в лавину, а твой подчинённый становится всё более мутным и наглым. Да и его странный агент-пацан прямо в лицо заявляет, что все достижения нужно не скрывать, а отправлять как можно скорее из глубинки на выставку ВДНХ от греха
подальше вместе с ним. Пригодится, мол, он там, в столице, обязательно, что подполковнику непременно зачтётся и плюс неудобного капитана за собой утащит. Этакий бонус в виде спокойствия - до пенсии год всего остался подполковнику. Короче - все «В Москву, в Москву!» и как можно скорее.
        На личных, Грязнова, пяти сотках рожа подростковая об этом заявила - как узнал только, свои не все знали, где у подполковника дача. Высказал, небрежно складывая наколотые дрова в поленницу и начал анализировать причины не эффективного действия советского ограниченного контингента в одной жаркой стране, а глаза пыльные, усталые, словно знает, что правду говорит, но сам себе не верит. Нехорошо как-то это всё выглядит, не по нашему. В общем, упаси бог от таких подчиненных и их подопечных. Так что телефонный звонок из глубинки в одном из столичных кабинетов раздался буквально на следующий день и благодаря этому звонку всё и получилось.
        Я нахожусь сейчас в Москве и студент первого курса Первого Московского Государственного Медицинского Университета имени И.М. Сеченова, все слова с большой буквы. Смирнов тоже в Москве. Светится от счастья, гордо сверкая одинокой майорской звездой и изредка меня курирует. Правда, месяца уже три, куратор он лишь номинальный. Отодвигают его в сторону потихоньку от продуктивной темы более энергичные и зубастые коллеги. Наверное, это его и бесит, толкая на непродуманные поступки. Даже как-то об таинственном исчезновении комсомольца Владимира Пугина напомнил. Мысль товарища майора была чиста и прозрачна - либо я работаю с ним и ни с кем более, либо он вытаскивает данный скелет из моего шкафа. Шантажист хренов. Ничего у него не выйдет, нет тела - нет дела, но нервы, гад, он мне мотает. И вообще, я, бля, не меч-кладенец, что бы и в руках Иванушки-дурачка безотказно рубить супостатов, я юноша с тонкой душевной организацией. Мне нервные срывы вместе со стрессами категорически противопоказаны, аналитические результаты смазанными выходят. А данные с бомбейской и нью-йорской торговых бирж в голове путаются и
экономические прогнозы неточными получаются. Бомбейская биржа вообще в новое здание в этом году переехала, а я совсем из вида упустил, что там у них проблема была с кондиционерами и торги заканчивались на тридцать минут раньше. Прокол небольшой вышел, тысяч на двести где-то валютных рублей. Вот я и воспользовался моментом для выражения недовольство по поводу майора в качестве моего постоянного опекуна.
        К сожалению, не нашелся у нас с ним общий язык, нет более между нами доверительных отношений, а мне нужен надёжный старший товарищ, как бы вожак. И желательно с опытом. Ну, это если коротко мои словесные экзерсисы суммировать.
        Человек с седой головой поднял голову от моих аналитических записок по теме снижения цен на нефть в последующих годах из-за её перепроизводства, и задумчиво поправил очки в роговой оправе:
        - Старший товарищ в качестве надёжного плеча? Как бы наставник? Именно это ты имеешь в виду?
        - Да, Алексей Петрович. Я ведь без отца вырос, а Сергей Евгеньевич…. Молод он для роли моего папы и любовь у него, наверное, есть. Мечтательный он последнее время стал и заходит ко мне редко. А когда заходит, то совсем не выспавшимся бывает и вином от него пахнет. Наверное, с девушкой в кафе ходит, а потом они гуляют допоздна и поэтому не высыпается. Весна, Александр Петрович.
        - Весна? Г-хм, верно, весна, дело молодое. Мы над этим подумаем, Дима, а ты иди в буфет - обед же пропускаешь идомой потом езжай. Я за тобой Володю пришлю, если вопросы возникнут. Больно у тебя тут, э…. шероховатых моментов много, посоветоваться надо со специалистами. Прогнозируемая отмена государственного регулирования и возможное понижение налогов на инвестиции в Америке имеют свои причины, а только твои объяснения не дают полноту картины. И речь не ломай больше и не придуряйся, не идёт это тебе.
        - До свиданья, Алексей Петрович.
        - До свиданья, Дмитрий… э, Дима.
        Так, срочно в душ и бегом на остановку - время третий час, у автобусов перерыв, а старший прапорщик со странным прозвищем Стрекоза опозданий не любит и вместо стрельбы заставит сперва руку тренировать, а потом чистить оружие. А стрелять мне нравится, точнее моему второму я - пацан ведь еще на самом деле.
        Три десятки, три девятки, на трёх мишенях. Восьмерки, пятёрки и «молоко» не считал. Не задался день однозначно. Стрекоза глядя на это безобразие недовольно прищурился, и я покорно отправился чистить наган. Тоже успокаивает. Ветошь перед собой, под правую руку ершик и белую ткань для проверки остатков нагара. Поворачиваем шомпол налево и до отказа выдвигаем. Совмещаем риску с меткой на пояске ствола и осторожно вынимаем ось барабана. Запах масла, сгоревшего пороха, нагретого металла. Хорошо. Вроде бы в тире самой страшной организации сижу, в подвале, оружие кругом, посты вооруженные, а есть чувство защищенности и некого уюта.
        Интересно, сколько ещё времени я смогу пребывать в роли штатного провидца и пользоваться некоторой долей свободы? Хватит ли мне времени или у кого-то возникнет мысль о золотой клетке для редкого соловья? На улицах машины ездят, возможно ДТП, «объект» по вечерам гуляет по темным аллеям, а «наружка» сокращена до одного оперативника. В случае чего помощь может и не успеть, поэтому не лучше бы переправить объект на дачу или в закрытый пансионат? Там тоже есть телевизоры и можно без проблем организовать прием передач с загнивающего запада. Журналы и газеты пачками привозить и утилизировать на месте, а не вывозить из квартиры объекта. Все условия для работы. Что, не получается работать под плотным контролем? Для анализа нужны внешние факторы и свежий воздух? Всё это есть. Душе тесно? Ну, это антинаучный бред, товарищи, ведь как нас учит диалектический материализм, то бытие определяет сознание. Объект получает результаты неосознанно? Тоже мне помесь Менделеева с Ностардамусом. Может просто не хочет? А на это случай у нас….
        Уф! Да что такое! Несёт меня куда-то не туда, сам себе нагоняю. Что сделано, то сделано. Самородок я из глубинки с даром предсказания и из-под палки работать не могу. Ведь иначе никак не объяснить мои предсказания в экономике и логические выводы об изменениях во внешней политике наших заклятых друзей. Конечно, мне нужно было бы просто пойти к Брежневу, Андропову или к самому товарищу Ста… - стоп, это не в тему - и представиться:
        - Здравствуйте, я мальчик из будущего. Алис Селезнев. Простой российский попаданец и я всё-всё знаю, а вы все дураки набитые.
        А потом меня бы ожидали тополя в неухоженном парке за зарешечённым окном и добрая медсестра с порошочками - таблеточками. Быть странным подростком с паранормальными способностями всё-таки безопаснее, чем малопонятным гостем из грядущего опасного своим послезнанием про всё и всех. А я идеально укладывался в приемлемый шаблон начинающего предсказателя со своим раскрепощенным потоком сознания, в коем была куча нужных стране жемчужин. Спасибо бабушке Ванге, дяденьке Мессингу и товарищу Глебу Бокия, революционеру и чекисту за созданный ими образ ручного колдуна. Главное было выдержать оптимальный баланс смеси из рациональных частей, фантазий подростка и умеренного бреда. Пока получалось, и мне пророчили к совершеннолетию место в штате седьмого отдела экономической разведки. Умные люди понимали, что делиться мной и моими мозгами придется, но не раньше, чем будут сняты все сливки. Правильно, жадный теряет больше. А то, что я учусь в институте микробиологии, а не в институте КГБ СССР это просто маленькая блажь подконтрольного «объекта». Старшие и мудрые товарищи смотрят на это снисходительно - высшее
образование есть высшее и никто не мешает мне в дальнейшем получить нужное второе. Так что пока, сложившееся положение дел всех устраивает. Работаю довольно продуктивно и за границу не стремлюсь даже мысленно. Нечего мне там делать. Да и в институте я успел отметиться. Понятия классов вироидов и прионов мелькнули в моей вольной курсовой. Это заметили, оценили, похвалили, назвали одарённым юношей и шутливо поинтересовались, когда я приступлю к написанию кандидатской. Я смущенно краснел и расшаркивался в присутствии маститых учёных мужей, обещая приложить все силы. Когда знаешь что искать и где, то направить научную мысль по верному пути достаточно легко. А моральная сторона плагиата меня мало интересовала. Мне результат был нужен. Здесь и сейчас.
        Звякнули металлом ключи от оружейного шкафа. Что ж, пора выбираться на поверхность.
        - Товарищ старший прапорщик дядя Семен! В следующую субботу можно прийти в тир? И вы про «стечкина» в прошлый раз говорили…..
        - Говорил. Но тебе пока рано. Тяжелая машинка для тебя, вес твой маловат. На одиночных выстрелах ещё поработаешь, а вот на «отсечке» сорвёшься, руку в сторону поведёт. Ешь больше, курсант!
        - Манную кашу, дядя Семен?
        - Да хоть и манную. Худой ты, Дима, как японский пистолет. Был у них такой уродец, «Намбу» назывался. И ты на него последние полгода становишься похож. Влюбился, небось? Аппетита нет, по ночам поэмы пишешь? Хотя нет, ты у нас шустрый и вздыхать на лавочке не будешь, сразу к телу. Верно, курсант?
        Стрекоза весело подмигнул, обозначив широкую щель рта под усами. Густая сеть шрамов на нижней челюсти мешала ему нормально улыбаться.
        - Верно, дядя Семен. Не буду. До свиданья.
        - Пока, курсант! И вот что - голос старшего прапорщика заставил меня задержаться в дверях - в поход, что ли, сходи, водки выпей на природе. Тебе нужно.
        - Хорошо, дядя Степан. Обязательно схожу. Спасибо вам за совет.
        - Иди на хрен, вежливый ты наш. И в поход тоже! Всё, давай!
        Дверь за спиной лязгнула, отрезая меня от прапорщика Стрекозы.
        В поход сходить? А ведь неплохая мысль. Благо, у меня сессия и компанию найти не проблема, буквально вчера народ собирался. И вообще, в походы я не ходил уже почти три года. Палатки, костер и рыбалка не обязательны, обязательна гитара и эмалированная кружка, идущая по кругу. Потом под аккомпанемент шлепков по комарам можно прогуляться с кем-нибудь из противоположного пола к очень интересному пню на другой стороне поляны. И ещё…. Проходящее мимо озарение ненадолго заглянуло в мою пустую голову. О, блин, вот я лось! Такой прекрасный предлог упускаю, взамен сложные конструкции выстраивая. Точно лось, редкостный и с повышенной сохатостью! Решено - я иду в поход. Завтра. Позвонить только надо.
        - Моби! Ты на фига этот «Завтрак туриста» приволок? Изжоги давно не было? Неси это фуфло на кухню, там во втором шкафу гречневая каша с мясом лежит, её и тащи!
        - Макс, я Дик! Моби Дик ведь полностью, а «завтраки» еда нормальная, я их постоянно ем, и ничего с животом не бывает. У нас в гараже их знаешь сколько?
        - Это у тебя не бывает, тебя ничем не проймешь, а мне это есть вредно. Я ведь не кит-убийца Моби Дик.
        - Ладно, как скажешь, я тогда потом за ними зайду и заберу, на кухню относить не буду, хорошо Макс?
        - Да без проблем, Настю только палаткой не снеси! Осторожно, блин!
        Но было уже поздно. Оранжевый тюк SALEVOской «орлиной» палатки прошелся по коленям девушки, выбивая из рук глянцевый журнал.
        - Ларин! Ты совсем офигел?!
        - Настя, я…. Я, это…. Извини?
        Крупный юноша, с очень излишним весом, растерянно замер посреди комнаты, мучительно пытаясь удержать выскальзывающую гору вещей в руках.
        - Нет! Ты неуклюжий и толстый дурак! Я с тобой не разговариваю!
        Гибкая и спортивная девушка, изящно нагнувшись подняла журнал и ловко обогнув полного юношу, обиженно устроилась на диване в углу.
        - Ну, Настя….
        Толстяк предпринял ещё одну попытку примирения, но наткнувшись на колючий взгляд девушки потерянно замолчал. Спас положение телефонный звонок.
        - Алло! Говорите, вас слушают! Максима? А кто его спрашивает? - после небольшой паузы Настя удивленно повернулась к наслаждающему ситуацией Максиму - Это тебя, Макс. Дима Олин.
        - А чё этот шкет звонит? Чё ему надо? - застывший посреди комнаты Ларин попытался задумчиво почесать в затылке, но вовремя вспомнил о занятых вещами руках и незаконченное движение превратилось в волну, неприятно колыхнувшую жир на его теле. Настя брезгливо поморщилась.
        - Сейчас узнаем - Макс принял трубку - Привет, Олин. Да, завтра на Сходненский ковш едем, с ночёвкой. Черепахи? Какие черепахи?
        - Прикиньте - Макс на мгновение зажал ладонью мембрану телефонной трубки - Олин говорит, что там, рядом у реки, пруд есть, а в нём водятся водные черепахи!
        - Хорошо, Дима, договорились. Встречаемся на перроне. Да, на первой электричке. Пока!
        Настя соскользнула с дивана, грациозно повернулась на носочках вокруг себя и обвиняющие наставила указательный палец на Макса:
        - Зануда Олин идёт с нами в поход?
        - Да. Он берет гитару, брусничное вино, обещает мясо, мангал с шампурами и…. И два литра водки!
        Ларин пораженно хрюкнул, а Настя задумчиво ещё раз повернулась вокруг оси.
        - Хорошо, пусть идёт с нами. Но если мне будет скучно, то это будет твоя вина, Макс!
        - Скучно не будет, моя принцесса! Ваш рыцарь сумеет развеять вашу печаль - ведь с нами поедут братья Качко. Всего лишь один звонок.
        - Эти…. Эти тупые боксеры? С нами?
        - Да, принцесса, именно они, простые советские парни, которые очень не любят наглых провинциальных всезнаек.
        - Что же, мой благородный рыцарь, возможно, я и не буду скучать!
        Телефонная трубка аккуратно вернулась на пластиковое ложе. Хм, вроде бы всё срослось. Попадание в цель на третьем и наиболее нежелательном варианте. Не очень привлекательная компания, но выбора не было. Компания со второго потока уже ускакала в лес, о чём мне в красках рассказала баба Лена с общаговской вахты, Юра «Вымпел» - комсорг и записной турист слёг неожиданно с ангиной. Оставалась только компания Максима Сорото, отличника, красавца и сына торгпреда в Испании. Сказались испанские корни папы и его незапятнанное прошлое. В отличие от других детей республиканцев, отец Максима прижился в холодной стране, не угодил в колонию и не сгинул во время Ленинградской блокады. С красным дипломом окончил институт советской торговли. Далее была всесоюзная академия внешней торговли и расписанная по пунктам дальнейшая карьера. Что делал сынок торгпреда на факультете клеточной биологии и гистологии, мне было малопонятно. Этакий протест зажравшегося сыночка? Не похоже. Максим был вовсе неглуп. Плюс несомненные качества лидера. Короче, в роли очкастого аспиранта он абсолютно не смотрелся. Не лез на него этот
хомут, таких мустангов надо на обильных нивах товаров и услуг выгуливать в компании холенных кобылиц, в противном случае они захиреют. Впрочем, с кобылицами проблем на курсе не было. Хоть в полосочку, хоть в крапинку. С нами учились и несколько негритянок с мулатками. Негритянки меня не привлекали, запах от них не наш, а вот одна мулатка весьма интересовала. С чисто познавательной целью. Вдруг параллели перешли в перпендикуляр? Шутка.
        Я с облегчением разогнулся. Вроде бы всё. Топорик уложил, нож на ремне, соль со специями в боковом кармашке рюкзака, потёртый армейский спальник закреплён сверху клапана. Мясо замочено, утром переложу в банку. Скромный мангал на четыре шампура топорщится углами железных пластин у двери. Вопрос - где всё взял? Ответ - мясо на рынке заранее купил, а остальное в кладовке и на балконе было. Ведь мой неожиданно обретённый и постоянно отсутствующий двоюродный дядя - геолог. Или по документом он геофизик? А, неважно, важно, что легенда поддерживается необходимым походным антуражем. Моем руки, ужинаем и спать. Настроение так себе. Ежу понятно, что компания не моя и не в моём вкусе, но мне как-то плевать на Макса, его толстого адъютанта и прочих. Будем существовать в параллельных мирах. Пусть жрут мясо и пьют халявную водку, песнями под гитару я не их охмурять собираюсь. И не Настю. Подружка Макса хоть и куколка, но стерва редкая и с наличием мозга. Зато у неё есть подружки, что постоянно находятся в её орбите, будут и в походе. Брюнеточка Света или допустим полногрудая Аля, легкая в общении и прочем. Ага,
со мной полностью согласны низы - Аля предпочтительней. Хорошо, когда желания совпадают.
        На часах было шесть сорок, когда я вышел из метро на Курском. Нужная мне, то есть нам, электричка отправлялась в семь тридцать пять. Ровно пятьдесят пять свободных минут. Перестарался я с ранним подъёмом. Народу почти никого нет, пусто. Одиннадцатое мая, воскресенье. Кто хотел или кому было надо, уехали на дачи и садовые участки ещё вечером девятого. Вернутся усталые, довольные, пахнущие землей, срезанными сорняками и перегаром. Так что сейчас лишь человек десять кучками стоят у стеклянных стен вокзала, патруль семечки грызёт, рядом с ними воркуют голуби. Мороженщица, зевая, расправляет накрахмаленную наколку. Непривычное зрелище, обычно продавщиц из вокзального буфета раньше девяти утра не увидишь. Жестяной лоток надежно устроен на передвижной тележке и истекает каплями на боках под лучами утреннего солнца. Широкий брезентовый ремень для переноски лотка грозно свисает спереди, поблескивая медными пистонами, так и кажется, что это донышки патронов. Эх, мороженное это замечательно, особенно пломбир. Не устою и не собираюсь, куплю обязательно. Прислонив чехол с гитарой к бетонному кубу напротив
входа в вокзал, поправил лямку рюкзака и откусил поджаренную часть ободка вафельного стаканчика. Вкусно хрустнуло. Хорошо. Милиционерам надоело кормить голубей, и они сдвинулись с места, неуклонно забирая в сторону мороженщицы. Верное решение.
        - Дима, салют!
        - Олин, здорово! Чё, давно ждешь?
        Я завертел головой, пытаясь одновременно отследить источники приветствий с разных сторон. Макс приехал со своей принцессой на такси, Ларин с Олегом и Алей со Светкой на метро. С ними ещё три незнакомые девчонки, сутуловатый дрищ с заложенными за уши длинными патлами и две шкафообразные носатые фигуры. Близнецы Качко. Эти то, что здесь делают? Рюкзаки за плечами, сапоги с завернутыми голенищами, штормовки один в один как у меня, только на три размера больше. Ясно, эти спортсмены идут с нами в поход. Плевать, не смертельно, но мороженное стало почему-то уже не такое вкусное.
        - Привет, народ! Идём билеты брать?
        Скинулись по пятьдесят пять копеек, всё-таки седьмая зона. Дрищ самодовольно продемонстрировал проездной. Близнецы сдали в общий котёл рубль и набычились, десять копеек в кассе за них доплатил Макс. В электричку загрузились под песню Малежика, что рассказывал о мармеладном короле. Магнитофон был у Ларина, двухкассетник «Филипс» в серебристом пластмассовом корпусе. Нёс он его за перемотанную синей изолентой ручку словно знамя, нежно и строго. На покусившегося на магнитофон дрища он посмотрел так, что тот на секунду запнулся и заработал кулаком между лопаток от одного из близнецов. Вроде бы от Артура. Тоже, очень интересные товарищи. Вместо того, что бы изнашивать в институте физкультуры майки с надписью «Динамо», братья крушат микроскопы и превращают на лекциях в стеклянную пыль предметные стёкла и мензурки. Впрочем, после того, как они разбили подряд две бутыли Вульфа на пять и два с половиной литра, зачет за лабораторные работы им ставили автоматом. Короче, их присутствию на факультете объяснения я найти не могу и не пытаюсь. Ага, ну наконец-то! Кассетник у Ларина отобран и печального Малежика
сменяет Тото Кутуньо с его бессмертным «Я - итальянец».
        «Доброе утро Италия, доброе утро Мария, с глазами полными печали. Позволь мне спеть, что я горд тем, что я итальянец». А я горд тем, что я русский. И когда-нибудь кто-то об этом споёт. Обязательно споёт.
        За двойным стеклом окна мелькали деревья, шлагбаумы железнодорожных переездов, прикрытые пыльной листвой стены домов. Стальные колеса электрички мерно постукивали, словно подбирали мотив для ещё не существующей песни.
        Костер потрескивал сучьями, облизывая огненнымязыком котелок с похлёбкой и чуть дымил. Не смотря на то, что я постарался лапник, принесённый близнецами Качко, откинуть подальше от костра, очкастый дрищ, то есть Петр Сафронов, не ленился таскаться за ним. Девчонки, хихикая и постреливая глазами по сторонам, возились у палатки, нарезали хлеб, шушукались, бренчали эмалированными мисками. Шашлыками занимался Ларин под чутким руководством Макса. Братья-боксеры сначала тоже пытались поучаствовать в процессе, но почти сразу переключились на пиво - к водке их не подпускала Настя - и сейчас, раскрасневшиеся, азартно рылись в рюкзаке. Грязные от маринада руки они кое-как оттерли лопухами и об штаны. Нравились они мне всё меньше и меньше. Сперва вроде бы ничего, парни как парни. Здоровые, веселые, по-молодецки таскающие кучи сучьев с обязательными «бля» или «ёб ты», вбивающие колышки палаток. Сумки девчонок на перроне без разговоров взвалили себе на загривки и, позвякивая бутылками с «жигулёвским», пёрли до самой поляны.
        Однако, не зря Макс поляну нахваливал, хорошая поляна. Аккуратный зелёный овал в лесу был тщательно оборудован для отдыха на лоне природы. Кто-то выкопал глубокую яму под мусор, прикрыв сверху щитом. Не поленился привезти с собой под вертел рогатки из арматуры. Натащил и аккуратно уложил вокруг кострища несколько пиленных на полутораметровые чурбаки, ободранных от коры брёвен. Топором вырубил грозного лешего из разлапистого пня. Или кикимору, это если с боку смотреть. Мне на поляне понравилось. Близнецам нет. Расположение импровизированных сидений их не устраивало. Скинув штормовки, они принялись таскать их туда-сюда и к ёлке. Когда я вернулся от родника с водой, они перекладывали их по второму или третьему разу, сердито сопя под неодобрительными взглядами остальных. Я молча обогнул вспотевших от работы носорогов, только еле заметно поморщился от сильного запаха пота. Если кому-то очень хочется бессмысленно таскать тяжести, то это его личное дело. Канистру с водой у меня отобрали девчонки, а Аля тут же отправила за дровами. Хорошая будет кому-то жена. Чётко знает, кого можно запрячь, а к кому пока
лезть не стоит. Да и взгляд её, обращенный на очкастого Сафронова и Ларина мне понравился - жалостливый такой, бабий. Мол, ну не этих же убогих за дровами посылать? И это правильно, нам только колото-рубленных ран тут не хватает - до электрички километра три-четыре, на дверях станционного медпункта здоровый замок, а в стеклянной будке на перроне ни трубки телефонной, ни самого телефона. Лучше я один за топливом схожу, прогуляюсь. Если нужна будет помощь в транспортировке, позову этих слонов в застиранных футболках. Его высочество Макса я беспокоить не собирался - занят Макс был очень важным делом - демонстрировал себя и свои достоинства перед девушками. Дело важное и нужное, пусть юноша тренируется, пригодится в жизни.
        - Мальчики! Кушать!
        Замечательные слова и главное вовремя. Утренние бутерброды с вокзальной мороженкой давно канули в лету и мой желудок недовольно порыкивал. Обжигающе горячая переваренная гречневая каша с мясом, поджаренный до обугливания краёв на костре хлеб, настоявшийся чай из китайского термоса с танцующим журавлём. Замечательно, просто превосходно. Вечером шашлыки, песни под гитару, закат, комары, сон на свежем воздухе и утреннее пробуждение под трели пернатых. Романтика. Чёрт, а вот «Поморин» я забыл! Зубную щётку и мыло взял, а пасту нет.
        - Эй, Олин! Для аппетита полста грамм будешь? Холодная!
        - Нет, спасибо. Я вечером, под шашлыки.
        - А счас чё? Боишься, декан за кустом сидит?
        Громкий ржач на два голоса. Это Артур и Эдуард Качко. М-да, претензии непонятно на что у их родителей зашкаливали. Вот какие они, на хрен, Эдуард с Артуром? Федя и Петя чистопородные, образцово-показательные.
        - Так он там и сидит. Вон край блокнота торчит, и оправа очков сверкает.
        - Где? - Артур резко оборачивается, его рука непроизвольно прячет кружку с водкой. У нашего декана недобрая слава и его ежедневник в черной обложке известен всем на курсах. Попадать на его страницы было чревато - три галочки напротив фамилии и здравствуй, родная Советская Армия. Были прецеденты. Или морфлот, это уж как кому повезёт. На жалобы и уговоры родителей студентов декан внимания не обращал, мужчина он был правильной закалки, полковник медслужбы запаса. Правда, звонки «сверху» некоторых студиозусов спасали. Время такое.
        - Бля, Тур, ты купился! Это же как первое апреля, он, это, тебя на фуфло взял!
        - Пошел ты! Купишься тут! Декан мне второе предупреждение сделал! Понял, ёб ты?!
        - Это когда, бля?
        - Да бля, помнишь, мы этого, рыжего то, а он потом его с бланшем увидел и к себе в кабинет завел.
        - А рыжий чё?
        - А я там был? Я чё у двери стоял? Он меня потом в коридоре выловил и говорит так тихо, сука лысая: «Вам, студент Качко я делаю второе предупреждение, а вы делайте выводы». И галочку напротив фамилии раз и здец!
        - А ты?
        - А чё я? Я и говорю, подходит он ко мне в коридоре….
        Всё, это надолго. Но главное, братья от меня отстали. Нет, я против водки ничего не имею. На свежем воздухе, да под хорошую закуску милое дело! Напиваться в этой компании я не хочу. Предчувствия не хорошие. У меня так же под ложечкой сосало, когда я с Алексеем Петровичем общался. Дурацкая ситуация - я знаю, что он знает, что я вру. Он знает, что я знаю, что он знает. Тогда пронесло, но больше я в такие игры с зубрами из конторы играть не буду - проще молчать. Хотя бы ощущения оплёванности нет, и жалости в глазах собеседника не видишь. Так что за предложение пойти порыбачить, а потом искупаться, я голосовал обеими руками - нечего самокопанием заниматься, я на отдыхе. То что, клева после обеда не бывает, а вода в середине мая в речке ещё ледяная никого не смущало. Меня тем более. На охрану вещей был оставлен Сафронов. Макс торжественно вручил ему мой топорик и добавочные сто грамм. Магнитофон ему не оставили, взяли с собой. Но купание и рыбалка не состоялись. На маленьком пляже уже вольно расположилась другая компания. Из кустов на расположившихся мужиков с женами и скачущих по песку детей лупоглазо
сверкали фарами «четыреста двенадцатый» в компании с «копейкой» и белой «волгой». Из-за заднего стекла «волги» пугала народ красным околышем милицейская фуражка. Так что мы несколько минут покрутились у берега и разочарованно вернулись обратно. Только братья Качко продемонстрировали своё бесстрашие, несколько раз продефилировав мимо отдыхающих, громко матерясь и пиная пустую консервную банку. Минут через пять они нарвались на замечание, надерзили в ответ, на это по-медвежьи зашевелились два здоровых мужика и братья предпочли удалиться по-английски - быстро и не прощаясь.
        - Дима, сыграй, что-нибудь. Ирка с параллельного говорила, что ты замечательно играешь!
        - Ирка говорила, что поет он тоже замечательно! Олин, ты ведь поешь?
        Спасибо, тебе Настя и волоокая Ирка с параллельного! Большое вам спасибо, сейчас не отстанут. Если на гитаре я играл не плохо, не Хендрикс, разумеется, но и слушать можно без отвращения, то пел ужасно. Голос у меня стал неприятным и жестким, ломким. Таким голосом только призывы с трибуны выкрикивать, а не лирические там-парам, весна-любовь, расстались мы с тобой - закончилась морковь, распевать. Но, петь буду - начну отнекиваться, примут за кокетство, зачем тянуть, в любом случае я в проигрыше.
        - Хорошо. Что спеть?
        - Про любовь, пожалуйста.
        Аля, Аля, а краснеть-то зачем? Ну, попросила спеть, что такого? А вот пунцовые щеки сразу внимание привлекают, и косу так бурно теребить совсем не стоит. Дышать тоже. Хорошее, видать, вино из брусники. Весьегонское.
        - Ладно. Про любовь, так про любовь. Баллада об Айвенго и «Утро на реке» подойдут? Вот и хорошо.
        Пока пел, я глядел на человечков на поляне. Смотрел на них и удивлялся. Вот, к примеру, девушка Света - добрая, отзывчивая, наивная и практичная. Так и оставалась бы такой, но ведь пройдёт время и доброта куда-то исчезнет, выжженная гипертрофированной практичность. Наивность пропадёт после первых лет самостоятельной жизни и встречу я лет через дцать крупнотелую пробивную бабу с затюканным муженьком. Принцесса Настя окончательно превратится в стерву, высохнет, заимеет темные круги под глазами, язву, закрасит раннюю седину и будет изводить тонны косметики и пускаться во все тяжкие, в тщетной надежде получить частичку любви. Не вижу я её любимой кем-то, хоть что вы мне говорите, не вижу. Как холеную любовницу, как умную жену состоявшегося человека вижу, любимой - нет, не вижу. Макс с помощью родителей добьётся много, потащит за собой Ларина, потом перестроится, перекрасится и скорее всего станет безликим бизнесменом. Пара-тройка магазинов, автомойка или автостоянка плюсом. На будущего олигарха он не тянет - не приучен вырывать из горла и совесть есть. Пока есть. Близнецы…. Ну, у этих дорога одна - в
будущие ОПГ, а там как повернётся - либо в могилу, либо пронесёт их, не отстрелят и не закроют, а там тоже ларьки-магазины. Работать они не захотят и не смогут, нет такого понятия в их головах. Чемпионов из них тоже не выйдет - мяса дурного много и глупы. Только наивному зрителю с трибун кажется, что на ринге думать не надо - знай только бей, челюсти чужие с носами круши! Ошибка это, на ринге думать желательно и крайне нужно, а близнецы на это не способны. Аля…. Нет, насчёт Али гадать не буду. Света, Марина, Жанна…. Обычные девчонки, обычное будущее. Дрищ Сафронов…. А хрен его знает, что с ним будет! Будущее мокриц меня не интересует. Меня другое интересует - вот все они здесь комсомольцы, юные, чистые, честные. Говорят правильно, слушают слова правильные. Но делают неправильные дела. Макс, тщательно маскирующийся фарцовщик, Ларин у него на подхвате. Братья Качко выбивают деньги- статья сто сорок пятая, части вторая и третья. Сафронов и Олег что-то тоже мутят, как и остальные, по мелочи. Вроде бы перезаписываю что-то. Остальные девчонки экономят и довольствуются парой рублей заработанных на
перепродаже польско-латвийской косметики. Только принцесса Анастасия не марает свои ухоженные лапки. Она у нас спортсменка-гимнастка, красавица и комсомолка, бесспорный лидер среди женской половины факультета, дочь очень обеспеченных родителей. Торговля с большой буквы. Насте не нужно думать о том, где взять деньги на новую блузку или юбку. Но вот такие все разные, они все одинаково презрительно относятся к своей стране и к окружающим людям. Почему? Папа с мамой, так воспитали? Завещали родину не любить? Вряд ли, ярых диссидентов в советской элите никогда не бывало, выбывали и выбивали их из стройных рядов быстро. Сами такими стали? Когда успели, в чём причина? Почему они не могут почувствовать грань, перешагнув которую они становятся обыкновенными подлецами и пустышками? Почему не могут оставаться просто людьми? Для этого ведь так мало надо - не смеяться над другими, теми, у кого нет подобных родителей, не цедить через губу: «Это фирма, а не совок!», не лгать больше необходимого, не ненавидеть свой родной дом. Стараться хотя бы чуть-чуть жить по совести. Не знаю почему. Себя оправдывать не хочу, в
чём-то негативном я их превзошел на голову, но вот чего во мне никогда не было, так это пренебрежения к своей стране и к людям. Родину презирать подло, людей глупо. Эти презирают. Недоумки.
        - Слушай, Олин, а что ещё знаешь? Только не такое слезливое и р-р-романтическое? И не «Машину» или «Песняров». Задолбало. Сбацай «Ворона» или например «Эшелон». Ну, знаешь: «По этапу идет эшелон из столицы в таежные дали. Не печалься любима-а-я, за разлуку прости меня!»?
        Макс, лениво развалившись на лапнике, услужливо нарубленном Лариным, цедил слова, курил и с прищуром смотрел на меня.
        - Макс, ты блатняка давно не слушал? Жутко хочется хриплого голоса и задушевных песен о несчастных ворюгах? В маршрутках ещё не надоело? - я неприязненно ответил, задумчивая подстраивая гитару.
        - Чего?
        О, чёрт! Какой, блин, блатняк! Какие маршрутки! Зачётный прокол. Штирлиц с орденом «Красного знамени» на груди и с парашютом, волочащимся сзади, отдыхает.
        - Ничего. Хочешь, на, сам спой свой «Эшелон». Я слов не знаю.
        - Давай.
        Я протянул гитару Максу, но её перехватил дружелюбно щерящийся и воняющий перегаром Эдик. Ухватил за гриф, потянул на себя. Я вначале напрягся, каменея мышцами, потом разжал пальцы. В глазах Качко затлел тусклый огонёк недоброго торжества.
        - Макс, ты погоди минутку, счас я тут разок сыграю, весело будет! - Эдик вопросительно обернулся, Макс поощрительно кивнул, внимательно глядя на меня. Когда успели сговориться?
        - Тур! Алла-ра?! Ты, мля, готов к концерту братан?
        - Ага! Давай!
        Эдуард рванул струны всей пятерней, гнусаво завопил, изображая лающий немецкий акцент:
        - Дойчен солдатен! Нахрен марширен! Фойяр коллонен, хальт официрен!
        И под его рёв из кустов вымаршировал второй близнец в полевом вермахтовском кителе и плохо очищенной от ржавчины немецкой каске. Протопал к костру, громыхая по земле подошвами «болотников», вспухая жилами на шее, выкинул руку в нацистском приветствии и проорал на всю поляну:
        - Да здравствует Коммунистическая Партия Советского Союза! Слава КПСС! Ура! Ура! Ура! Гитлер капут!
        И ещё раз на поляне проорался куплет убого исковерканной «Wenn Die Soldaten». Чёрт, так над заезженным всеми и вся текстом ещё не издевались, но человечки смеялись. Смеялись все. Хихикали, давились от смеха, хлопали себя по коленям, ржали в полный голос. Я не смеялся. Я смотрел на этих, этих…. А потом подошел к Артуру и обхватил ладонью гриф гитары, глуша струны.
        - Хватит.
        - А чё, чё хватит? Тебя чё-то не устраивает, Олин? Тебе песня моя не нравится или лица наши? Ты говори, не стесняйся - мы тебя послушаем! Так оно, братан?
        - Яволь, мая командира! Ихь бин внимательно слюйшать! Йя!
        Снова смех. Животный, безумный.
        - Действительно, Дима, что тебе не понравилось? Капитулирующий немецкий солдат кричит «Слава КПСС!» и «Гитлер капут!». Смешно.
        Это Макс. Глаза холодные, внимательные. Тон участливый.
        - Очень смешно! Наши мальчики такие смешные, правда, девочки?
        А это Настя. Гул голосов состоящий из неразборчивых «ну, да», «точно», «смешно». Только Аля и, как ни странно Ларин, молчат. Ларин побледнел, пальцы сжаты в кулаки, но это он не в драку собирается, это он предательскую дрожь прячет. Аля, Аля, ну что ты так косу - то мучаешь? Всю жизнь ведь растила! Всё будет хорошо, Аля, правда, не для всех.
        - Мне не смешно. Нелюди в этой форме убивали женщин и детей, наших отцов и дедов. Матерей. И я не вижу здесь капитулирующего немецкого солдата, я вижу урода, нацепившего фашистские тряпки и этим гордящегося. И ещё я вижу сволочей, одобряющих его мерзкий поступок.
        - Ты чё лепишь, сука? Кто сволочи? Кто урод? Я?!
        - Уроды ты и твой брат. Сволочи - остальные.
        О, блин! Больно то как! Не ожидал. И ведь сам я этот дрын на поляну принёс, собираясь потом порубить на куски. Ну, гнида Сафроновская, ну дрищ гнусный!
        Сильный удар по спине швырнул меня вперёд, прямо на левый боковой Артура. Отсушенная рука реагировала вяло, блок получился смазанным, не блок, так, отмашка. В голове разорвалась офигительная бомба. Бля, в глазах столько звёзд, а ни хрена не видно! Пинок под рёбра выбивает дыхание. Где-то далеко кто-то громко визжит, рядом со мной топчут хвою сваями-ступнями взбесившиеся носороги. Перекат, еще перекат. Надо успеть уйти из-под ударов и встать, разорвать дистанцию. Пока не поздно. Иначе всё, затопчут. Близнецы тяжелее меня килограмм на тридцать оба, бьют, вкладывая в удар всю массу. Мать вашу! Сильная струйка крови потекла с правой брови, видно неслабо рассекли. Нос давно уже разбит, я только лишь успеваю перекатываться по земле, подставляя под удары копыт близнецов локти. В пах тычутся ножны, рукоять ножа впивается под рёбра. Я отдёргиваю руку - нельзя, ни в коем случае нельзя! Синяки, ушибы, даже переломы мне простят, поймут, ножевые раны - нет. Не простят и не поймут. Что же делать?! Взгляд выхватывает кипящий котелок на костре и, обжигаясь, я сильно дергаю арматурину на себя. Котелок на доли
секунды взлетает в воздух. Злое шипение, клубы белого пара. Братья отлетают от меня как бабочки, хороший тренер у ребят, а мне удаётся встать на ноги. Вот и все, суки. Сейчас я вас убивать буду. Не до смерти.
        Аля кусала кончик косы и скулила. Скулила самозабвенно, на одном дыхании. Ей было очень страшно. Сперва было страшно за Димочку Олина, а потом стало страшно за себя и других, таких дураков! Потому что тот, кто стоял на другом краю поляны, совсем не походил на отличника факультета, вундеркинда из провинции. Димочка такой милый, хоть и немножко зануда, а этот чужой и плохой. Ужасный, жуткий убийца, солдат специальный американский, Рэмбо! Хотя нет, не Рэмбо, тот хоть и весь грязный и с ножом, но слащавый, фальшивый какой-то, а этот, этот…. Взгляд у него…. Совсем неживой.
        Ой, мамочки, как страшно! Аля закрыла глаза и крепко-крепко зажмурилась, для верности прижав ладони к лицу.
        Невысокий подросток на краю поляны отбросил ногой в сторону сломанную гитару, стер кровь со скулы и, улыбнувшись, плавно, словно танцуя, пошел по широкой дуге, забирая вправо. Братья Качко яростно всхрапнули и приняли боксёрскую стойку. Дрищ Софронов откинул в сторону сучковатую палку, словно она жгла ему ладони, и попятился назад. Девочка Настя непроизвольно впилась ногтями в ладонь побледневшего Макса, прикусив губу и шумно раздувая ноздри изящного носика.
        Сигналом к началу послужила жалобная просьба то ли Оли, то ли Светы:
        - Мальчики, милые! Пожалуйста! Не надо!
        - Надо, девочка, надо. Очень надо. Если не я им помогу понять, то кто?
        Зануда Олин мягко улыбнулся разбитыми губами и шагнул вперёд.
        Саднили костяшки сбитых кулаков, жгло левую лопатку, дергало рассеченную бровь. На правой скуле наливался багрянцем синяк в пол лица - я его в забытом кем-то из девчонок зеркальце подробно разглядел. Еще они забыли чай, соль, пакетики с крупами, миску и ложки, плотно стянутые черной резинкой. Термос без верхней крышки. Пачку сигарет «Кент», тонкие, ментоловые. Сигареты я выбросил в костёр вместе с кителем рядового вермахта, сапёром. Вроде бы у них на петлицах кабельные катушки были? Каску утопил. Еще оставались две бутылки водки, для дезинфекции ран самое то. Сейчас время семь вечера, если судить по солнцу. У моих часов разбито стекло и погнуты стрелки. Тоже мне, «Командирские», противоударные! Или на то, что ими будут бить по голове они не рассчитаны? Компания Макса уже сидит на перронных лавочках и ждёт электричку. Странно, мне не икается и, уши не горят. Ничего, отойдут от шока, наговорятся, наобсуждаются. Потом. Тем более, что близнецы однозначно молчат - с вывихнутой челюстью не наговоришься. Ломать не стал, ни к чему мне проблемы с нанесением лёгких телесных. Дрищ, наверное, тоже молчит и
внимательно прислушивается к себе. Есть такой нехороший удар, вроде бы и не сильно, но потом никак не стоит и всё время опухает. И ни гематомы, ни разрывов. Врачам причину тяжело определить, а болит постоянно. Полгода минимум. Подлый удар. Ну да какой мерой меряете, той вам и прилетит в ответ. Есть такой принцип вселенского равновесия. А вот форму я сильно подрастерял. Дышу плохо, двигаюсь плохо. Всё плохо делаю. Ничего, подвижность вернётся, займусь. Лишь бы сотрясения не было. Так голова не кружится, но подташнивает здорово. Ладно, будем ложиться спать, как я и хотел - сытым, на свежем воздухе, на закате. Хороший сегодня был день, плодотворный, гитару вот только жалко.
        Худощавый черноволосый юноша с разбитым лицом и необычайно зеленными глазами, улыбаясь, неподвижно лежал на лапнике. Сорока осторожно наклонила голову, блеснула глазом и, решившись, стремительно ухватила клювом блестящую штучку в траве. Глупые двуногие всегда теряют разные, очень нужные в гнезде вещи.
        Глава вторая
        - Ну и зачем тебе это было нужно? В то, что ты не смог бы погасить конфликт, я не поверю ни на йоту.
        - Не знаю, Алексей Петрович. Словно накатило что-то нехорошее. Устал, нервы…. Ну и вы ведь знаете - я ведь неплохо настроение окружающих чувствую. А там аж зло взяло - вот что я им сделал? Потом этот идиот в фашистской форме из кустов вылез как нельзя кстати. Виноват, Алексей Петрович, не сдержался.
        - Не сдержался он….. Хорошо, что хотя бы удары сдерживал - ни гематом, ни ушибов у пострадавших. Хорошо с тобой занимаются, грамотно бить научили. Всего неделя, может быть две, постельного режима и осенью потерпевшие получат повестки для призыва в доблестные ряды нашей армии. Решение об отчислении братьев Качко уже принято. Уголовное дело не заводили. Хотя, стоило бы! Такого циничного надругательства над святым для советского народа, допускать нельзя! Никогда! Пусть в ноги поклонятся своему отцу, спас щенков, но всё равно, эти дегенераты ещё получат по заслугам! В нашей стране есть много мест, где можно осознать свои ошибки в полной мере. И всё же, Дмитрий, ты зарвался. Да, с этими ублюдками ты поступил абсолютно верно, но вот в случае с Софроновым ты перешел границы! Известно ли тебе, что Петр Федорович Сафронов, тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения, студент, комсомолец, не привлекался, не был, не имеет, не станет отцом? Никогда! Тебе известно значение слова никогда? Ты понимаешь, каково ему будет жить без своих детей? Без сына или дочки?
        - Не вижу в этом ничего страшного. Страна без его ублюдков только чище станет.
        - Молчать! - седовласый человек резко хлопнул ладонью по зеленному сукну столешницы. Тонкие узловатые пальцы другой руки с силой обхватили чёрный цилиндр ручки - Мальчишка! Да как ты смеешь судить о том, чего не понимаешь?! Для нашей страны важен каждый человек, каждый гражданин, а ты….
        Седовласый на мгновение прервался, неторопливо ослабил тугой узел галстука, бледно серые глаза наполнились холодом, черты лица приобрели чеканную строгость. Это внушало до непроизвольной дрожи во вдруг ослабших коленях. Сейчас меня будет возить мордой по собственному дерьму.
        - Вы, молодой человек, вообще осознаёте, что именно вы натворили и какие сложности создали своим невыдержанным поведением старшим товарищам? Или вы вдруг почувствовали себя незаменимым? Вам вскружили голову успехи? Вы позабыли, что вы комсомолец и гражданин Советского Союза, страны, где все равны? У нас нет избранных, вам это известно? А ведь вы намеренно нанесли студенту Софронову данную травму. Вы прекрасно осознавали что делаете. Что за суд Линча, Олин, я вас спрашиваю? Отвечайте, Дмитрий! Или молчать изволите?!
        Я молчал. Молчал и краснел. Голову опустил, полировку столешницы разглядывал. Нечего мне отвечать, нечем оправдываться. Натворил дел. Без смысла, без выгоды. Вёл себя как пацан и сейчас так же веду. Наше с мальчиком слияние всё больше прогрессирует, что уже создаёт проблемы. Я ведь сам всю ситуацию усугубил тем, что выгнал всех с поляны. Словами, но всем хватило. Девчонки на меня разобиделись, и драка на поляне получила широкую огласку. Света, Марина, Жанна и, к моему искреннему удивлению, Настя, разболтали о своих страшных обидах на наглого Олина всем и всюду. Аля промолчала. На следующий день деканат назначил внутренне расследование и получил обескураживающие результаты. Замолчать столь вопиющие факты, что попадали под действие семьдесят первой статьи, никто не решился. Формулировка всё-таки впечатляет: «Пропаганда войны, в какой бы форме она не велась, - наказывается……». Лениво зашевелился горком партии - не совсем его епархия, но бодро отреагировал горком комсомола. Скандал набирал обороты уверенно и верно. Меня упрятали в больницу - сотрясение мозга я всё-таки заработал вместе с трещинами
двух рёбер. Участников происшествия подробно опросили и сделали соответствующие выводы. Главный акцент был сделан на ношении нацисткой формы комсомольцем Эдуардом Качко и его антисоветское поведение, заключавшееся в том, что вышеуказанный гражданин….. Далее шли мозголомные словесные конструкции партийного сленга. Я же был оправдан полностью и скупо похвален, как проявивший социалистическую сознательность и нетерпимость к надругательству над идеалами советского народа. Для всех, за исключением конторы, я был со всех сторон невинен, аки ангел. Свои побои эти братья-идиоты снять не догадались, меж собой не договорились. На допросах, называемых собеседованиями, туристы кололись по полной. Наговаривали, громоздили ложь на правду, в итоге запутались и вскоре чистосердечно признались во всём. Так, выяснилось, что Макс сознательно провоцировал конфликт со мной, для чего пригласил в поход близнецов и осуществил с ними предварительный сговор по телефонной связи. Тьфу! Начитался копий этих шедевров канцелярских оборотов и сам так заговорил. Правда, того, что произошло на поляне, он не ожидал. Разговор был всего
лишь о том, что было бы хорошо попугать борзого не по делу провинциала и опозорить его перед девчонками. Затем пара ударов, как завершающий штрих, что бы знал, чмо, своё место.
        Бесил я Макса своим независимым поведением, да ещё принцесса Анастасия пару раз умело подёргала его за ниточки. Выходка Качко и мой отказ тормозов для него оказались полной неожиданностью. Макс растерялся, не смог спрогнозировать дальнейшее развитие событий и выпустил ситуацию из-под контроля. После «бесед» очень об этом жалел. Братья вначале стояли на позициях «не видел, не слышал, не брал», но ребята из поискового отряда выловили каску из реки, а от кителя остались воротник с петлицами и левый рукав. Нашли и того человека, у которого эту дрянь они приобрели. «Чёрный искатель» близнецов сразу опознал и продолжил энергично сотрудничать со следствием. Братьев исключили из комсомола, а теперь и из института. От срока они увернулись, этого никому не было нужно, ведь папа у них был генералом. Короче, хорошо живётся тем, у кого папа генерал, а ещё лучше адмирал. Меня через неделю выписали и, буквально, на следующий день Володя заехал за мной. Доставка «на ковёр» к начальству была организованна оперативно.
        - Значит так, Дмитрий. От работы ты пока отстраняешься, завтра Володя отвезёт тебя к Арнольду Константиновичу. С ним ты уже знаком. Он тебя обследует, и на основе его рекомендаций мы примем дальнейшие решения. Знаю, с Арнольдом Константиновичем у тебя сложные отношения, профессор не равнодушен к людям…. Гм, скажем так, с необычными способностями и иногда забывается в исследовательском азарте, но это необходимо. Мне докладывают, ты мало спишь, не более пяти часов в сутки. И у тебя существенная потеря веса. Я бы понял, если бы у тебя появилась девушка, ты бы ей по ночам стихи писали худел от сладких мук, но у тебя одни шалавы подзаборные, по-другому их и не назовёшь. Где только таких находишь? Ты хоть с ними в презервативах?
        - Алексей Петрович! Вы же сами меня с Володей в спецраспределитель за ними посылали. Он ещё ссылался на ваше приказание находиться в машине, а у меня возникли некоторые сложности с приобретением. Это было нужно?
        - Нужно. Ты мне тут дурака не строй и разговор в сторону не уводи! Молод ещё. Известны мне твои сложности! Не будешь в следующий раз просить сразу две сотни, жеребец итальянский! Всё, свободен. Володя заедет за тобой ровно в девять ноль-ноль.
        - Что скажете, Арнольд Константинович?
        - Что скажу, Алексей Петрович? Ну, насколько я могу судить по вашему присутствию здесь, с моим заключением вы ознакомились весьма поверхностно? Не стали углубляться в дебри медицинской терминологии и решили поступить как всегда - получить знание из первых рук и в удобном для вас формате? Мой вывод верен?
        - Верен, Арнольд Константинович. Профессор, давайте на этот раз опустим нашу с вами обязательную пикировку и сразу перейдём к сути дела. К фактам, к сухой конкретике. Излагайте как можно проще, без ваших специфических словечек. Я знаю, в вас кроется гениальный популяризатор. Итак, меня интересует, что именно происходит с «объектом»? Какие могут быть последствия? Чего нам следует ожидать? Сможет ли «объект» в дальнейшем работать так же хорошо? Если нет то, что необходимо предпринять для восстановления формы «объекта» до оптимального состояния? Понимаете, профессор, это очень важно для государственной безопасности.
        - Безопасность государства, важная работа, «объект»…. В этой топке сгорает неоправданно много жизней….. Знаете, а вы профессионально черствы, Алексей Петрович. Чурбан вы бесчувственный! Как вы не понимаете, это же мальчик, чёрт побери, а не безликий «объект»! Живой мальчик, мечтающий, чувствующий, со своим собственным миром. Очень и очень необычный юноша. Талантливый. А вы относитесь к нему как к детали какого-то механизма, как к простому винтику! Вот вы прибавили ему к дате рождения два года и что? Упрочнили кости припиской? Природу ведь не обманешь! У него сейчас пубертатный период, идёт перестройка растущего организма, а ваши непомерные нагрузки слишком отрицательно сказываются на его состоянии! Меру надо знать, глубокоуважаемый Александр Петрович, меру! Впрочем, что это я - метать бисер, занятие неблагодарное.
        - Арнольд Константинович, постарайтесь не забываться! Не медленно извинитесь!
        - Да не забываюсь я, Алексей Петрович, не забываюсь, просто…. А…. Извините.
        Профессор еле заметно наклонил голову. Лист бумаги с убористым почерком перекочевал из чёрной папки в руки.
        - Итак, результаты обследования пациента мужского пола Олина Дмитрия. Биологический возраст соответствует шестнадцати годам. Патологий в развитии мальчика нет, однако наблюдается недостаток мышечной массы, что может быть обусловлено гормональным дисбалансом. Психическое состояние стабильное, с отдельными нюансами, обусловленными юным возрастом пациента. Присутствует небольшая гиперактивность в поведении и юношеская агрессия, разумеется. Завышенная самооценка. Ориентируется во времени, в месте, лицах, собственной личности. Психопатологическая симптоматика не выявлена. В обследовании использованы цветные таблицы Горбова и Шульте, тесты Когана и комплексный Векслера. Результаты положительны. Попытки введения пациента в гипнотическое состояние не удались - обследуемый внушению не подвержен - профессор на мгновение прервался, остро глянул поверх очков на собеседника - Вот так, Александр Петрович, никакой вам гипнотической сессии, никакой индукции. Я уже говорил вам, что это очень необычный мальчик? Говорил? Гм, тогда продолжу. Результаты нейропсихиатрических и эндокринологических тестов я опущу, скажу
только, что пациент здоров, но у него сильное нервное истощение. Небольшая температура и чуть глухие тона в правом легком. Моё личное мнение - требуется более глубокое обследование пациента. Есть, видели те, некоторые тревожные нюансы. В частности, я бы очень вас попросил поискать некоторые моменты в прошлом мальчика. Знаете, насилие там, сексуальные домогательства, прочую мерзость. Поищите, вы это умеете. Всё дело в том, что он кого-то очень сильно ненавидит. Всей душой, буквально до самозабвения. Ещё у него есть тщательно скрываемая от всех цель, задача, этакая точка Х, к которой он стремится. Здесь вот у нас и начинаются странности. Цели своей он достичь боится, пугает она его, но, тем не менее, принимает всевозможные усилия к её достижению. Явная двойственность приоритетов просматривается, Алексей Петрович. Знаете, на мгновение мне показалось, что я беседую с не знакомым мне взрослым, я бы даже осмелился утверждать, старым человеком и тут же передо мной снова мальчик Дима. А своим ощущениям я привык доверять - опыт, знаете ли, имеется. В мелочах-то и прячется дьявол. Впрочем, свои замечания и
рекомендации я приложил к результатам. Форма А-2. Ознакомитесь на досуге. Ну, а мой краткий вердикт - пациенту крайне необходим отдых. Никаких нагрузок! Отправьте его в пансионат, лучше всего на море. Показаны седативы. Курс дней на двенадцать, не меньше. Лучше всего использовать канадский «Нотинил». Процент содержания серотонина и допамина там на два процента больше чем в наших аналогах. Не разоритесь. Физические нагрузки только умеренные. Если сил девать некуда, то пусть играет в бадминтон. И девушку ему найдите. Не ваших комсомолок-сержанток, а какую-нибудь Алёнушку из сказки. Влюбиться мальчику нужно.
        От поездки в знойную Анапу я отказался категорически. Что мне там делать? На младенца четы Левенец любоваться? Не такой уж из него и классный вратарь вырастет. Склеп Геракла откроют для посещений отдыхающими только через год. И вообще, не нравятся мне тамошние режимные пансионаты и названия мест отдыха тоже не нравятся.
        «Ты где летом отдыхал? Я отдыхал в Джемете, а плавал в долине Сукко. Что, всё было так плохо?».
        Так что море нафиг, вместе с его улыбчивыми дельфинами. В Москве ровно через двадцать дней открытие Олимпиады, а я на юге, с утра до вечера загораю. Поджариваюсь на песочке закрытого санатория, зверею от безделья и рычу в ответ на вопрос: «Мальчик, хочешь сфотографироваться с обезьянкой?». Конечно, хочу! Два раза! Вот только панамку с кокардой одену! А как же «Фанта» в бумажных стаканчиках, торжественное открытие олимпиады, улетающий на воздушных шариках олимпийский Мишка? Чистые улицы, яркие транспаранты, забавные негры, бесчисленные вежливые милиционеры и гуляние хоть до утра по самым тёмным улочкам-переулкам? И самое главное - все эти шумные, визжащие, марающие твои брюки мороженным, вредные мелкие существа находятся в лагерях и пансионатах за надежными заборами. Ни кто не бегает с воплями: «Ты убит! Так нечестно! Пы-пы-пы! Тах-тах! Сдавайтесь, мушкетёры! Фиг тебе! Партизаны не сдаются!». Тишина нынче за окном, красота безмолвия. И это хорошо. Устал я что-то от их криков, Д`Артаньяны мелкие, блин. Рубль олимпийский тому, кто запустил слух об отравленной жвачке.
        Анапа же стояла, и будет стоять, а вот доживу ли я до 2014 года, до следующей олимпиады мне неизвестно. Ну и подзаработать, зная почти все результаты, можно будет неплохо. Заначенных денег всё меньше и меньше. Скажете, в СССР секса…. гм, то есть, тотализатора, не было? Матчи киевского «Динамо» и «Пахтакора» в 1970 году напомнить? У меня размах не такой, но заработать на триста пятидесятую «Яву» я рассчитывал. Ещё мне нужны финансы на одноместную палатку, котелок, «москитку», ножовку и лыжи. Термос у меня есть. И может арбалет сделать? Лук навыков требует, о пневматике оставалось только мечтать, а огнестрел я не планировал - трудно было бы объяснить вдруг проснувшуюся во мне тягу к охоте и мороки с ним много. Сами же поездки на природу, я уверен, будут приняты благосклонно. Главное удачно обмолвиться о прекрасных видах на закат, способствующих повышенной работоспособности. Покой кругом, нет никого, думается замечательно. Поэтому повышенного внимания кураторов к моим махинациям я не опасался. Исповедуя принцип - чем хуже, тем лучше - они закроют глаза на мои шалости, всё дотошно зафиксировав. Ага,
рычаг давления, чудовищно жуткий компромат. Умгу, а я хитровы….й иностранный разведчик, объект вербовки. Моего понимания, что спокойная жизнь мамы и сестренок полностью зависит от моей абсолютной лояльности, им, видите ли, недостаточно. Хорошо, вот этим я беззастенчиво и воспользуюсь. Вот только как договариваться на дневные встречи с нужными людьми? Сумею ли вообще встретиться? Ночую то я в пансионате - загнал меня всё-таки товарищ полковник на лечение в приказном порядке, а там парадная дверь в двадцать ноль-ноль на замок и всё, гуляйте до утра, а на черном входе два старичка сидят, чай пьют. А глаза у старичков студёные и прищур нехороший. Бр-р! Хуже Надиного деда, раз в десять. Тот всё на эмоциях, а эти подобных мне мутных бандерлогов целыми бараками в распыл пускали, а потом шли снова пить чай «со слонами». В принципе правильно делали; меньше мрази - чище мир. Правда, по всему выходит, мало делали - вон, сколько грязной пены снова накопилось. И я ещё добавляю. Каплю, но таких капелек всё больше и больше становится. Ручеёк получается. Грязный, тухлый, но полноводный, грозящий вскоре превратиться в
реку. Бурную. И плотины уже почти нет, размыло, и ставить заплатки на неё тоже почти некому. Хреново и напоминает анекдот из моей э, зрелости, наверное: «Говорю тебе - место тут проклятое! А ты всё - руки да руки, не из того места растут….».
        Но всё-таки, как же мне с жучилами тотализаторными связаться? Есть на них выход, есть, но вот к дневному свету и малознакомым людям советские «дельцы» испытывают странную неприязнь. Предложить повышенный процент от трёх первых ставок? Несколько странно выглядит, на подставу похоже, но кто нибудь обязательно клюнет. Рискнет из-за жадности. Проверят предварительно, само собой, обнюхают, но рискнут - есть у меня волшебное слово для них и сумма замечательная рисуется. Да когда же эта тетка освободит телефон? Сколько я уже «свечусь» у этой будки? Минут десять, не меньше. Хорошо, что «наружку» с меня сняли, иначе устал бы свободный и не просматриваемый таксофон искать! Ну, наконец-то! Да, тётенька, я очень хочу позвонить! Прямо жажду!
        Стеклянная дверь отсекает раздраженный голос тётки. Мля, как трубку нагрела! И, скорее всего, оплевала. Я, морщась, протер платком черные пластмассовые кругляши. Скрежетнул пружиной раскрученный прозрачный диск с дырочками.
        - Савелий Спиридонович? Здравствуйте. На Юге выпал снег. Да. Вам привет от Азамата из Перми. Он вас предупреждал, что возможно вам позвонит некий Дима Олин по прозвищу Сова. Да, это я. Нет, с ним я давно не виделся. Не знаю, когда мы последний раз с ним встречались, у него не было никакого брата. Хорошо, я перезвоню вам послезавтра. Да, в шестнадцать ноль-ноль. До свиданья.
        - Ах, Павел Николаевич! Всё это - пожилой полноватый брюнет в шляпе «трилби» размашисто обвёл пухлой ручкой зрительные трибуны ипподрома, песчаный скаковой круг, беговой, судейскую вышку, паддок - просто заряжает меня бодростью! Вы не поверите, но после посещения скачек, я буквально молодею! Работать хочется, творить! Какая жалость, что принято решение проводить олимпийские конные соревнования в этой пахнущей краской и сырой штукатуркой новостройке «Битц», а розыгрыш большого приза, вы только представьте, в «Лужниках»! Эти прекрасные животные и под крышей! Арабы, воронежцы, дончаки! Нонсенс, я так вам скажу Павел Николаевич, неимоверный нонсенс! Конкур под крышей! Выездка под крышей! Бред! Однозначно, бред!
        Брюнет шумно выдохнул и раздраженно сбил шляпу на затылок. Программка скачек была безжалостно скомкана пухлой ладошкой и отправилась в ближайшую урну. Из кармана брюнет извлек сиреневый носовой платок, оттер вспотевший лоб. Собеседник брюнета, сухопарый лысоватый мужчина с доброй усмешкой наблюдал за взволнованным приятелем.
        - Право, Михаил Михайлович, вы слишком близко принимаете это к сердцу. Я уверен, наши спортсмены сумеют достойно выступить и на непривычных площадках. Даже и под навесами. По крайне мере, в товарищах - Королькове и Угрюмове я полностью уверен, они не уронят высокое звание советского спортсмена!
        - А в Блинове и Сальникове вы разве не уверенны? А в несравненной Верочке Мисевич? О, какая фемина, м-м-м! Прелесть! Вы видели, как она держится в седле? А её посадка? А как она мило улыбнулась, когда я дарил ей цветы! И, представляете, даже чуточку покраснела! Такой милый, милый румянец!
        - Да, да, я тоже прекрасно помню, Михаил Михайлович, этот момент! - сухощавый мужчина негромко рассмеялся и похлопал приятеля по плечу - Ваша несравненная Людмила Борисовна также мило раскраснелась. Всё-таки, какая сдержанная у вас жена, друг мой! Моя дражайшая и бесценнейшая меня бы точно растерзала после такого афронта!
        - Так Павел Николаевич таки ведь и растерзала же! Помните, я как-то обмолвился вам о планируемом переезде? Так вот - брюнет сокрушенно вздохнул - ничего не вышло! Людочка оказалась абсолютно против! Не помогло ничто - не уговоры, ни цветы, ни подаренный сервиз! Как она мне выразилась, ей очень будет мешать музицировать ржание диких лошадей! Полная дура! Моя жена! Вы представляете?! А-а!
        Брюнет сокрушенно вздохнул и махнул рукой.
        - Это на расстоянии-то почти в полкилометра? Кажется, дом на улице Расковой, э…. вроде бы двадцать четыре «А», если я всё правильно помню?
        - Ах, верно, вы совершенно верно помните Павел Николаевич! Я ведь уже и бинокль купил, настоящий морской! Тридцатикратный! Представляете, как было бы прекрасно зимой с балкона наблюдать за кольцевыми гонками. Да что сейчас об этом говорить! Всё пропало….. Все мечты разрушены….. Эх, давайте мы лучше посмотрим заезд - он вот-вот начнётся!
        Брюнет угрюмо насупился и напряженно подался вперёд. Над ипподромом разнеслись три отрывистых удара колокола. Дон-дон-дон. Кто-то засвистел, закричал, жокеи потянули за повод скакунов к старту. Изящные, сухопарые, настороженно прядущие ушами, с перемотанными бинтами ногами, лошади напоминали робких балерин, волнующихся перед выходом на сцену.
        Сухощавый спутник брюнета откинулся назад. Бега он не любил так самозабвенно как его приятель, но если выдался свободный выходной - всё семейство во главе с бессмертной тещей, глубокоуважаемой и несравненной Зинаидой Аркадьевной, укатило на дачу - то почему бы и не составить компанию давнему приятелю. Погода великолепная, пиво холодное, вкусное. Какой-то новый сорт с ранее неизвестным названием «Оболонь». В канун олимпиады появилось очень много нового. Можно позволить себе отдохнуть, расслабиться, забыть на сегодня все свои проблемы и неприятности. После скандального случая со студентами братьями Качко здоровье чуть пошатнулось, забытая было аритмия, вернулась, по вечерам неприятно кололо в левом боку. Возраст, чёрт его возьми, возраст. К сожалению, никто не молодеет. Ещё чуть-чуть и нужно уходить из деканата, становится всё труднее и труднее работать. Бессонница, стабильная мигрень по вечерам как у изнеженной дамочки, зрение ни к черту. Да, не мальчик совсем. Но мы ещё повоюем, мы еще покорим свои вершины…. Да, покорим…. Так, а что там у нас со скачками?
        Павел Николаевич рассеянно оглянулся. Миша был весь поглощен заездом. Лошади, тьфу, скакуны взбивали копытами песок в пылевое облако, кто-то орал, свистел, стучал ладонями, кулаками по барьеру, самозабвенно вопил, подбадривая фаворита. Ничего не разобрать! Пыль, номера лошадей совершенно не различимы. Гм, а на кого они поставили? В программке аккуратно подчёркнута строчка, седьмой номер обведен добавочно кружком…. Их выбор - жеребец по кличке Цыган. Где же он? Вот он, скачет немного впереди основной массы. Вырвался, догоняет лидеров….. Ага! Догнал!
        Лошади пошли на второй круг, если он правильно запомнил название, «гладких скачек» и седьмой номер шел почти корпус в корпус с фаворитом.
        Так держать! Молодец, молодец Цыган! Ну, давай же! Давай!
        Мужчина невольно подался вперед, становясь необычайно похожим на зрителей. Напряженная фигура, азарт во всем - в чертах лица, порывистых движениях нетерпеливо постукивающей по подлокотнику кисти. Глаза неотрывно следят за стремительно несущимися скакунами. Скоро финиш. Оглушающий гул торжествующих и разочарованных голосов. Всё бурлит, взлетают над головами белые комки программок, кто-то шумно радуется предстоящему выигрышу. Хлопает по плечам соседей и во все горло скандирует: «Цыган! Цыган!». Потом залихватски свистит. И именно поэтому глаза выхватывают странный островок спокойствия слева, внизу.
        - Михаил Михайлович! Миша! Отвлекитесь на секунду!
        - Что?! Павлуша, умоляю, не сейчас! Давай, Цыган! Ну, еще немножко поднажми! Да! Молодец! Ах, какой скакун, вы видели, как он обошел фаворита! Раз и отрыв на полкорпуса! Видели?!
        - Видел, Миша, все видел. А теперь посмотри туда! - кисть сухопарого тычком указала направление - Ты никого не узнаешь внизу на трибунах?
        Брюнет внимательно пригляделся, завозился, удобнее устраивая бинокль у глаз и подкручивая ребристые регуляторы резкости. Несколько секунд понаблюдав, опустил бинокль на колени.
        - М-да, очень интересно. Это ведь тот самый уникум из этой, как её, Перми. Студент первого курса Дима Олин. Многообещающий мальчик с амбициями. Я бы даже сказал, юный нахал. Помните, он имел смелость заявить, что в лечении наследственных буллезных дерматозов советская медицина излишне увлекается применением антибиотиков. Мол, это всё паллиативное лечение, а методы решения надо искать в генной терапии, и для беременных обязательна антенатальная диагностика? А то, что биопсия вызывает прерывание беременности более чем в пяти процентах, он, видите ли, забыл. Бессердечный мальчишка! Нет, ну каков наглец! Мало того, что об этом знает лишь ограниченный круг специалистов, он это соизволил забыть! А знал ли? Да, кстати, это ведь он избил тех двух братьев, как их там? Вроде бы Кучко? Или они его избили? Павел, ты ведь был членом комиссии по расследованию этого безобразного случая? Что там на самом деле произошло? Сам знаешь, работа, работа и вдруг эта неожиданная командировка….. Говорят, это происшествие получило огласку на самом верху? Впрочем, бог с этой неприглядной историей, что вообще этот Олин делает
здесь? Разве студентам разрешено посещение ипподрома?
        - Миша, несовершеннолетним ипподром посещать можно - ставки делать нельзя. Ты лучше мне скажи - ты ведь хорошо знаешь второго человека, в белом пиджаке и с портсигаром? Именно к нему ты советовал мне обратиться, если я вдруг пожелаю сделать чуть большую ставку, чем положено?
        - Гхм…. Ну да, именно к нему. Это тот самый Аверьян, так называемый «жучок». Знаешь, Павел, ставки там разные, скачки, жокеи знакомые…. Ты ведь не думаешь, что я как-то связан с этим гражданином?
        Брюнет смущенно замолчал, непроизвольно елозя по сиденью и отводя взгляд.
        - Нет, Миша, не думаю. И твои дела, это только твои дела. Личные. А вот дела института….. Меня гораздо более интересует, что может связывает этого гражданина и нашего необычного студента. Как ты думаешь, что?
        - Итак, юноша, вы делаете три ставки подряд. Затем серия из пяти по пять. С первых трёх ставок мой процент составляет почти половину выигрыша, минус-плюс пять-десять рублей. Дальнейшие ставки идут по обычному прейскуранту и не несут удвоенные выплаты при конкретном результате? Я изложил всё верно, юноша?
        - Да, почти всё верно, товарищ Аверьян. Кстати, вы не думали сменить прозвище? Или добавить к нему отчество? Знаете, звучит как подпольная кличка несгибаемого революционера. Ссылки там разные, каторги, лесоповал, броневики, матросы?
        - Ты! Да это вообще не твоё дело! Не тебе, мальчишка, о прозвищах судить! Сперва заимей свое имя среди уважаемых людей, пескарь молодой! Да будет тебе известно, мальчик, что если бы не рекомендации самого Савелия Спиридоновича, то я у тебя ставку даже на двухлеток не принял бы после таких вопросов! Я - Аверьян! Это имя здесь многое значит!
        Юный собеседник разошедшегося «жучка» наблюдал за ним со странной смесью веселья и холодного спокойствия. Выждав, пока возмущенный мужчина выговориться, он равнодушно отметил:
        - Именно поэтому, что мы оба знаем Савелия Спиридоновича, только я с ним хорошо знаком, а вы лишь знаете - не забывайтесь, товар-р-ищ Аверьян! Чревато для здоровья, ну и для сведенья - ваше имя для меня ничего не значит. Тем более не имя, а кличка. Теперь вернемся к нашим расчетам - ваша доля от первых трех ставок составляет суммарно ровно двести сорок рублей, а не половину суммы. И никакого плюса-минуса, ставки строго фиксированные. Конкретный результат, конкретная сумма - она вам известна. В случае обмана вы будете иметь дело не со мной, а с другими мальчиками, большими и невежливыми, уважаемого Савелия Спиридоновича. Это вам понятно, хм, Аверьян?
        - Мальч… Кха-кха! Как-то вы юноша…. Кхе! Неправильно вы меня поняли…. Совершенно неправильно! Разве я мог бы…. Даже подумать такое нелепо! Бог с вами! Аверьян и обманщик? Конечно же, нет! Мое имя…. М-да…. Так вот, позвольте вам заявить - Аверьян никогда и никого не обманывал и не обманет! Но, но вы сами, молодой человек, вы уверены в результатах? Вы сильно рискуете! Прямо как в пропасть, в реку…. Нет, что вы, я вас ни в коем случае не отговариваю, не подумайте ничего такого! Просто понимаете, это такие, такие деньги! Большие! Что если вы проиграете? Это же почти цветной телевизор! И, если не секрет, позвольте полюбопытствовать - зачем вам такая сумма? Знаете, а я мог бы помочь вам её потратить - у меня есть много разных знакомых, а у них есть интересные вещи. Допустим, хорошие фирменные джинсы или японский магнитофон, музыкальные записи, дорогое вино и импортный парфюм для девушки? Румыния, ГДР и даже американские, французские фирмы! Всё это есть у моих знакомых! А у вас ведь есть девушка, молодой человек? Ей очень понравится, я вас уверяю! И вы ведь так и не назвали своё имя. Мне ведь нужно
как-то к вам обращаться…..
        Я смотрел на этого, этого…. Да, клопа, что лебезил и распинался передо мной и еле сдерживался, чтобы не ударить. Ладонью, бля, открытой, резко, в основание носа! С замечательным хрустом хрящей, а потом по кадыку, после удара по почкам. Первый удар лишь оглушит, сказки это, что так можно человека убить, для такого нос нужен кавказский, выдающийся, а у этого убогого так, пятачок свиной. «Если папа взрослый свин, будет сын свиненок…». Нет, скорее всего, папа и мама у него были простые люди. Обычные, честные, советские. Работали, пот и кровь проливали. Возвращались домой, и проверяли уроки, на родительские собрания ходили. Гуляли в парке по выходным. Мороженное этому покупали, шарики воздушные, солдатиков оловянных. Воспитывали, как умели, как могли. И вот, вырастили. Только не верится мне, что о таком сыне они мечтали. Не в смысле, что деньги сынок нечестно зарабатывает, каждый сам выбирает свой хлеб - горький и честный или сладкий и лживый, я в смысле, что мокрица он. Насекомое. Клоп вонючий. И дети у него будут такими же. Дети, сотни тысяч, миллионы детей…. Стоп! Всё правильно решено. Мир будет
только чище.
        Я внимательно посмотрел на продолжавшего разглагольствовать «жучка»:
        - Зовите меня просто Дима. А деньги мне нужны на мотоцикл. «Яву». Красный такой, с хромированными дугами. Видели?
        - Да, конечно! Замечательный аппарат! Вы разбираетесь в технике, я уверен. У Савелия Спиридоновича такая замечательная черная «Победа». А у вас красный мотоцикл! Хи-хи!
        - Вот и хорошо, что вам всё понятно. До свиданья. Мне пора. Я вас сам найду, вы ведь всегда здесь?
        - Да, за исключением, когда ипподром закрыт. Мне тоже…пора. Всего хорошего! Савелию Спиридоновичу моё глубокое уважение передайте обязательно! Дима, вы ведь не забудете? Обязательно!
        Тьфу! Как только таких земля носит?
        Глава третья
        Троллейбус еле слышно шлепал шинами по нагретому асфальту, гудел клаксоном, искрил истертым контактором на проводах, щелкал под обрезиненным металлом пола релюшками. Я устроился у открытого окна и многоголосый шум улицы окутывал меня облаком вместе с теплым летним воздухом. Через три остановки моя. Выйти, пройти метров триста, свернуть направо и спуститься по аллее к входу в лабораторный корпус. Отметить пропуск на вахте и обязательно переодеться в «предбаннике» лаборатории института. Соблюдения правил противоэпидемического режима и техники безопасности в бактериологических лабораториях было не формальным. Нарушителю грозило все, вплоть до уголовного наказания и это было правильно. С маленькими, невидимыми болезнетворными тварями не шутят. Так что, лаборатория моего института была похоже на режимное учреждение с охраной, стерильными, раздельными боксами и лабораторными помещениями, звуковой и цветовой сигнализацией. Стены выложены кафельной плиткой, пол бетонный, выкрашенный масляной краской в боксах и покрытый линолеумом в других помещениях. Звуковая сигнализация была предоставлена серыми
раструбами сирен, цветовая выкрашенными красной краской массивными плафонами под металлической сеткой в форме желудей. Внутри плафонов ничего не вращалось светоотражательного, просто начинала мигать трехсотваттная лампа и принималась мерзко завывать сирена. Имел я сомнительное удовольствие, и видеть и слышать это во время очередной проверки сигнализации. Ощущения от неприятного звука и света, режущего глаза, путанные. Мне хотелось одновременно куда-то бежать и прятаться. Мелкое стадо лаборантов в косынках, шапочках и тапочках на резиновом ходу промчалось тогда мимо меня испуганными сайгаками к выходу, где и было остановлено злорадствующим старшекурсником, отправившим всех беглецов дезинфицировать руки. Тревога - тревогой, а правило надо выполнять. На панические вопли он сурово ответствовал:
        - А вдруг у тебя токсигенная бактерия на руках, септицемия заразная, а ты к людям рвешься? - и грозно повелевал - Руки мыть, салаги! Хлоркой! Два раза! Иначе не пропущу!
        Минуты торжества аспиранта тогда прервал Малиновский, руководитель лабораторных работ. Встал за спиной грозного цербера и тихо спросил:
        - Молодой человек, а вы, простите, почему без шапочки?
        Аспирант что-то пробормотал что-то невразумительное и испарился. Одновременно с его исчезновением погасли красные лампы, и заткнулась сирена. Малиновский обвел скучающим взором мнущихся первокурсников и покачал головой:
        - Очень плохо. Думаю, дополнительные занятия вам не повредят. Правила, регламентирующие ваши действия, напечатаны крупным шрифтом на памятках. Памятки висят над каждым лабораторным столом. Вы их читайте изредка, товарищи студенты. Очень дисциплинирует - потом Арсений Иванович нашел взглядом меня - Олин, а почему вы не с ними?
        - Здравствуйте, Арсений Иванович. Согласно правилам я поместил отработанную культуру в автоклав и дизефенкциировал рабочее место. Затем вымыл руки.
        - Очень хорошо. Берите пример, товарищи студенты с вашего сокурсника - ворчание и угрюмые взгляды были мне наградой. Ну да как-то наплевать. Тоже мне, новоявленные «прокрусты»!
        - Ну что ж, Олин. Извлеките ваш анаэростат с выращиваемой культурой из автоклава и готовьте бактериальную петлю. Посмотрим, соблюли ли вы второй постулат Коха, так как соблюдаете правила.
        Дальше рассказывать не интересно и сложно. Стерилизация, колбу в левую руку, петлю в правую, крышку прижимаем мизинцем, края отверстия колбы обжигаем открытым огнем. Скучно и муторно. Одно добавлю - последовательность действий нарушать нельзя. Иначе - «незачет». У меня тогда был «зачет» и все последующие «зачеты» за «лабы» мне ставили автоматом и даже допустили к самостоятельной работе, под присмотром, разумеется, и с культурами только четвертой группы. Но я не рвался к научным открытиям, я старался вспомнить. Ни долгий транс или самодеятельная медитация результата не давали. Я даже один раз напился и насиловал свою, до этого момента, всегда безотказную память. Ноль на выходе и головная боль вперемешку с тошнотой на утро. Обрывки, смутные куски из ранее читаного текста: «селекционирован с моноклональным антителом», «ингибирующая активность», «антигенный дрейф» и прочее мало мной понимаемое и не несущее никаких ассоциаций. Самое обидное, что знаю, что помню, но мозг сопротивляется и не выпускает на поверхность эти данные. Только на лабораторных работах стало вспоминаться. Кусочки мозаики, единичные
фигурные картонки пазлов. А мне нужно вспомнить все. Всю цепочку воспроизводства. Очень, очень нужно. Времени все меньше и меньше. СССР скоро начнет разваливаться как сланец, на пластинки, с виду однородные, но каждая разная. И с бритвенной остроты краями. Тронь неосторожно и потечет кровь. Вот и не трогают смуглых южных владык под патронажем партии, закрывают глаза на националистические проявления на Украине и в Прибалтике. Таджикистан, Армения, Грузия, Казахстан, Литва….
        Вместе ли мы? Уже нет, но еще и не врозь. Не враги, но и уже не верные друзья. И этот начинающийся распад еще можно остановить. Тоже кровью, большой кровью, но она бывает разная. И за разное её можно пролить. Поэтому я и спешу вспомнить.
        Так, халат, тапочки, шапочка. Самодельная марлевая повязка на лицо. В аптеках их здесь не продают, студентам не выдают. Пришлось делать самому, рукодельничать целый вечер. Вместо защитных очков использовал очки шлифовальщика, только оторвал жуткого качества и запаха поролон с краев. Все, я готов работать. Так, спички, спиртовка. Бесцветный огонек лижет тонкое жало иглы, заставляя наливаться багрянцем стальной кончик. Все, инструмент готов для забора микробной массы. Несколько давно отработанных движений и игла помещается в стакан. Наступает время «раздавленной» капли. Предметные стекла под рукой, на одно из них я осторожно капаю раствором хлорида натрия. Беру второе предметное стекло.
        «Готовятся к ДНК-копии нитей вРНК и мРПК, которые затем гибридизуются для образования двунитчатой ДНК».
        Рука дергается, и предметное стекло падает на лабораторный стол, коротко тренькает и раскалывается на две части. Капля раствора медленно высыхает, но я этого не замечаю. Я вообще ничего не замечаю и не вижу.
        «Обратная транскриптаза, дробь, специфический праймер. Отобранные гибриды, двойная терминальная трансфераза…. Положительная нитчатая РНК».
        В моей голове слышится дребезжащий, наполненный каким-то нездоровым азартом чужой голос: «Вы только обратите внимание на его оболочку, это фантастическую по сложности капсиду! Многогранный бриллиант! Невероятно сложная структура, и такая же какая безумная геометрия! А его хвостовые вибрилы? Это же просто алмазные резаки, что вспарывают оболочку клетки! Раз и он внутри и клетка полностью покорена! Еще секунда и маленькие глупые фагоциты принимают данный чудо-вирус за своего! Это божественно! Какая уникальная мутация!».
        Голос то отдалялся, превращаясь в шепот, то приближался, гремя раскатами грома. Я вспоминал, и перед моими глазами мелькали вспышками стробоскопа картины мертвого мира. Пустынные улицы, черные провалы выбитых окон домов. Мусор, пыль, непонятные, истлевшие клочья чего-то, выцветшие и обрушившиеся вывески, хлопающие на ветру рекламные полотна, сверкающие осколки разбитых витрин, черные пятна пожарищ. Мертвые улицы мертвых городов. Ржавые остовы машин, облезлые фюзеляжи авиалайнер навсегда замерших на заросших сорной травой взлетных полосах. Крошащийся асфальт, рыхлый бетон, остовы судов. Умерший мир. И кости, кости на улицах и дорогах. Белые, желтые, обгрызенные, расколотые крепкими клыками. Крупные взрослые, тонкие детские. А потом поверхность лабораторного стола мягко ткнула меня в лицо, голос замолчал, и пришла спасительная тишина.
        - Твою мать! Вот ты что, не мог чуть позже со своей лаборанткой пошептаться? Чем ты думал? Членом своим, мыслил, дон Жуан херов?! Почему не уследил?!
        - А как?
        - Тихо ты!
        - Да не услышит, врачиха! Сам знаешь ведь правила - в боксе не должно быть посторонних! Ты думаешь, он полный придурок и не обратит на меня внимания? Станет и дальше спокойно со своими микробами возиться?
        - Ничего не знаю! Ты был должен не выпускать его из-под контроля! Есть приказ и его надо выполнять. Короче, пишешь рапорт и все там указываешь - во сколько ушел, куда ушел, зачем ушел и почему объект остался без наблюдения! Все понятно?
        - Понятно.
        Один из двух людей в белых лабораторных халатах удрученно кивнул головой. Второй, коротко стриженный, с резко скошенными вниз плечами и крупными кистями рук сделал несколько шагов вперед, наклонился к плечу врача «скорой помощи»:
        - Доктор, он еще долго будет без сознания?
        - Думаю, нет. Пульс ровный, хорошего наполнения. Сотрясения мозга нет, лишь небольшой ушиб. Сейчас сделаем укол, и ваш товарищ очнется.
        - Спасибо, доктор.
        Человек сделал неслышный шаг назад.
        - Вот и все. Как самочувствие, молодой человек? Что болит?
        Юноша, лежащий на кушетке в помещении вахтерской, молчал.
        - Ваш товарищ всегда такой молчаливый?
        Доктор обернулась, удивленно вздернула брови - в помещении никого не было. Двое крупных мужчин, что сердито переругивались шепотом за её спиной, незаметно исчезли.
        - Что ж…. Ваше имя и фамилия?
        - В четырнадцать пятнадцать объект наблюдения «Кай» проследовал на ипподром, где встретился с неким Федосеевым Антоном Валерьяновичем, не судимым, у нас нигде не проходившим. В ответ на запрос к «соседям» получена краткая справка о данном гражданине; приложена к рапорту. Разговор между объектом и гражданином Федосеевым длился более десяти минут, затем объект попрощался с указанным гражданином и покинул ипподром. Содержание беседы не известно - шум на трибунах и большое расстояние до объекта. Фото и видео съемка согласно вашему приказанию не велась. В четырнадцать пятьдесят объект сел в троллейбус маршрута номер двенадцать и направился в лаборатории института. Там, объект перешел под наблюдение….
        - Спасибо, достаточно. Остальное мне известно. В данный момент объект сейчас в пансионате?
        - Так точно, товарищ полковник!
        - Хорошо, вы свободны, сержант.
        - Есть!
        Дверь из массива сосны беззвучно закрылась за сержантом. Полковник нажал кнопку громкой связи:
        - Инна, на меня переводи только срочные звонки. Нужно поработать.
        - Хорошо, Алексей Петрович. Вам кофе сделать?
        - Нет, спасибо.
        Огонёк громкой связи ещё вопросительно помигал несколько секунд и погас. Полковник суховато улыбнулся про себя: «Сделать кофе! Нет, мы как нибудь сами взбодримся. Без этого яда».
        Жутко горчащий, водянистый напиток из непонятного происхождения коричневого порошка вызывал у Алексея Петровича изжогу. Вина Инночки, в дрянном вкусе приготовляемого напитка - кофеем эту бурду язык назвать не поворачивался - была мизерной. Суррогат он и есть суррогат, даже если его прислали революционные братья из жаркой страны в качестве оплаты за сухогруз с зеленными длинными деревянными ящиками в трюме, сильно пахнущими сталью и оружейной смазкой.
        «Кофейный порошок за автоматы, бананы за патроны, жираф в московский зоопарк за БТР! Что дальше? Кокосы с пальм за танки и высокоточные станки? Боевые вертолеты в обмен на мартышек и апельсины? А потом приходят улыбчивые парни из-за океана и наши черные лживые друзья дрожащими ручонками пересчитывают свои тридцать долларов! Сколько раз так уже обжигались? Гвинея, Сенегал, Бенин, Ангола. Кто из них предаст первым? Через пять лет, десять, а может уже завтра? Можно трещать подобно пулемету громкими лозунгами и заученными фразами, но суть дела от этого не поменяется - бандиты всегда остаются бандитами. Трусливыми, жадными, лживыми. Даже если они называют себя пламенными революционерами и борцами за свободу».
        Полковник вспомнил зной, бесконечные плато, гнилую воду и невыносимую жару. Ангола. Делать в этом бурлящем котле специалисту по экономической разведке почти ничего не приходилось и он, тогда ещё майор, целый месяц пробыл в лагере отряда ангольской МПЛА. То ли «Красные братья отряда смертельной справедливости», то ли просто «Черные отбросы против всех». Днём он отбивался от москитов, тучи мух, прятался в тени и отвечал на вопросы «революционных солдат». В основном, увешанные пулеметными лентами, небритые и воняющие потом «товарищи» спрашивали, когда их большой друг «советьик» даст им танки. Зачем им танки в эти болота, если на всю ангольскую марионеточную армию было лишь тридцать процентов грамотных бойцов? Кубинские инструкторы, таких «борцов» просто посылали, не стесняясь иногда и дать в черную морду, если были в плохом настроении. Будущий полковник старался отвечать вежливо, раздражаясь про себя, видя наглые на лицах ангольских «ordinar» ухмылки и мутные, с нездоровой пеленой глаза. Пока сам не разбил прикладом, рожи двум «революционным солдатам». Было за что. А по вечерам они со старшим
лейтенантом Колбасюк, невероятно усатым инструктором по подрывному делу, пили что-то тошнотное, с резким запахом сивухи, закусывали растаявшим салом и разговаривали:
        - Знаешь, майор, иногда мне хочется снега. Много, много снега. Что бы всё белое-белое кругом и холод, трескучий, обжигающий лицо мороз…..
        - Жара задолбала, старшой?
        - Нет. Чернота. Слишком много негатива перед глазами бегает, и мыться не хотят, черти нерусские! Шутка!
        Лейтенант натужно засмеялся и разлил ещё по одной. Понял его слова полковник чуть позже. Не снега хотелось старшему лейтенанту - чистоты. Слишком много было тут грязи. Не обыкновенной болотной грязи, а человеческой. И напрасно пролитой крови. Не стоило оно того. За грязь кровью не платят.
        Полковник не глядя пошарил в глубине ящика стола, выудил начатую пачку сигарет. Встал из-за стола, несколько раз шевельнул в стороны корпусом, подвигал шеей, разминая затекшие мышцы. С верхней полки стеллажа снял сияющую чистотой хрустальную пепельницу, широко распахнул форточку. Полковник бросил курить давно, но привычный запах табачного дыма помогал ему думать. Вернулся за стол. На чистом листе быстрым движением нарисовал овал, вписал в него «Кай», черкнул рядом знак вопроса. Ещё несколько движений ручки по листу и короткие стрелки соединили окружности с вписанными в них словами и короткими предложениями - «Цель?», «Прошлое?», «Труп», «Ненависть - к кому?», «Семья», «Девочка Надя?». «Семью», чуть подумав, Алексей Петрович вычеркнул, имя «Надя» обвёл ещё раз. Несколько пустых овалов ждали своей очереди. Огонёк сигареты погас, полковник растёр затлевший фильтр, прошелся по кабинету.
        Какая у тебя цель, Кай? Чего ты хочешь достичь? К какому ледяному дворцу ты стремишься? Чего именно ты так жаждешь и чего боишься? Одни догадки и предположения. Ты очень умен, мальчик, внутренне дисциплинирован, но опыта нелегальной работы у тебя нет, и тебя никто не обучал. Ты не умеешь контролировать свои эмоции, тебе это только кажется. Мелкая моторика, рефлексивные реакции…. Всё это выдаёт твою истинную суть и вот это пока тебя спасает от кушетки с фиксирующими ремнями и наших умельцев. Объект не подвержен гипнозу! Какая ерунда! И помимо гипноза есть десятки методов получения истины, сотни разных способов….. Вот только есть одно большое «НО», не позволяющее разломать тебя как пластмассовую куклу, что бы посмотреть, что там внутри. Ты честен со мной, и ты слишком нужен, мальчик. Целым, не сломанным, живым и работоспособным. Нужен мне, моему руководству, партии, стране. Особенно стране. Стране крайне нужны твои чертовы прогнозы, твои ровные строчки почти каллиграфического почерка с датами и названиями, именами, цифрами, знаками вопроса, дурацкими рожицами. Точнее, нужны только те, что ты
подчёркиваешь красным фломастером.
        Эти строчки…. Если бы их можно было привести к эквиваленту чего-то весомого, что можно потрогать, увидеть….. В тонны угля, например. В слитки высококачественной стали, в центнеры смолоченного зерна. Если бы это было возможно, то на твоей груди давно бы не было свободного места от правительственных наград. Строки, подчёркнутые красным, превращались в доллары, фунты, марки, йены. В тысячи, десятки тысяч разноцветных бумажек со многими нулями. И всё меньше необработанных алмазов, «мягкого» соболиного золота, нефти по бросовым ценам, было нужно для поддержки пожара революции на жарком континенте и в других точках «шарика». Как же ты всё-таки это делаешь, Дима Олин?
        - Дима, пожалуйста, попробуй мне объяснить, как ты получаешь результаты…. э, точнее, эти данные? Можешь попробовать своими словами.
        - Своими? Хорошо, я попробую. Будет непонятно, переспрашивайте. Знаете, Алексей Петрович, а вы угадали - я действительно просто получаю результат. Не знаю откуда. Не знаю как. Я просто пью чай, просматриваю биржевые сводки, читаю газеты, журналы, смотрю каналы, этот новый CNN, Дискавери…. Потом раз и понимаю, что знаю, что на торгах на нью-йоркской бирже позишн-трейдер даст поручение брокеру по фамилии Смит продавать акции рrivate corporation семьи Стоккер. А на другой бирже их начнут скупать. Или вот статья в журнале об открытии новой линии на фабрике «Toreel» в Индии, а у меня в голове вспоминание, что на гонконгской бирже будет скандал, вроде бы не будет соблюдаться анонимность торгов, что приведет вначале к падению акций «Toreel», а потом к их росту. Знаю точно. Вот эти пункты я и отмечаю красным. Да они и сами светятся красным. Тут - Олин прикоснулся пальцем ко лбу - Все остальные данные…. В них я полностью не уверен. Смутно там всё, как в тумане. Не хочется вас подводить.
        Действительно смутно. И туман очень интересный, прямо по Булгакову: «Аннушка уже разлила масло…». Стоит только вспомнить о предположении, что с двадцать пятого сентября прекратится выпуск «Монреаль стар» и нужно срочно вытаскивать вложенные туда активы. А ведь модернизация производства обещала увеличение прибылей! Откуда мальчику сидящему у телевизора в двухкомнатной «хрущовке» на втором этаже, стало известно о забастовке, организованной местным профсоюзом, которая длилась по самый апрель восьмидесятого? А ДТП с неким мистером Уделем, который на самом деле был вовсе не Удель, а Ганс-Ульрих Рудель, бывший пилот «Юнкерса», фашист, нынче проживающий в Швейцарии?
        «В семь утра разлейте двести грамм машинного масла на шестом километре швейцарского шоссе сто девять, возле столбика с исцарапанной верхушкой».
        Официальный Бонн вздохнул с облегчением, а этот нацист более не сможет митинговать среди других нацистских недобитков - парализовало гада. Почаще бы и побольше таких «предсказаний» высказало пожелание руководство. А вот меня тогда передернуло от озноба - слишком похоже.
        Но всё же, как же ты прокололся тогда, Дима, когда морщился, разглядывая отличные фломастеры производства ГДР. А твой вопрос: «А „флайеровских“ нет?», расставил всё по своим местам. Не наш ты, Дима, не наш. Но и не их. А вот чей же ты и кто ты, на самом деле, мне пока не известно. Зачем ты пришел к нам? Почему вылез на свет, на сцену, под лучи софитов? Для чего мы, наша грозная и страшная для врагов страны организация, тебе нужны, а мы тебе нужны без сомнения? И сколько вас? Двое? Трое в одном
        теле? И кто, кто из вас истинный владелец тела, а кто «наездник»?
        Полковник немного подумал и вверху и рядом с «Каем» добавил кружок. «Наездник». Действительно точное определение второго, что таится в тебе. Емкое. Со стороны хорошо заметно, как иногда ты взбрыкиваешь и тот, второй, жестко тебя осаживает. Тогда твои глаза холодеют, и ты мгновенно меняешься, взрослеешь. Становишься стариком. Черствым, циничным, расчётливым, умным и ….. И несчастным. Но это всё лирика. Пока ты для меня враг. До тех пор, пока я не пойму что тебе нужно, чего ты добиваешься.
        Полковник раскурил новую сигарету, аккуратно уложил её на край пепельницы, прищурился от табачного дыма.
        Интересно, зачем тебе мотоцикл? Для «закладок»? Но что ты можешь сообщить и кому? Да и ты, несомненно, догадываешься, что за тобой следят. Еще одна загадка. Принять твои объяснение о комфортном время провождении на природе? Хорошо, примем как временную версию. Но что-то ты задумал, это без сомнений. Твоя ошибка, Кай, в том, что считаешь себя умнее других, намного умнее. И в этом ты фатально ошибаешься. Даже не так, ты попросту самоубийственно наивен в оценке людей, это будет более точная формулировка. Люди не сложные механизмы и не управляются только нажатием кнопок или дерганьем за ниточки. Всё гораздо проще и одновременно сложнее. Неужели ты решил, что все позабудут, что ты творил всего три года назад? Слишком малый срок, чтобы забыть, а тем более простить! Понять и принять такое невозможно. Ты ведь откровенно плевал в лицо своей стране и чётко осознавал, что делаешь! Сколотил банду, начал спекулировать, возможно, крал и лгал. Одного из своих сверстников заставил выкопать себе могилу, а другого, перешедшего тебе дорогу, попросту зарубил на берегу реки. Саблей. Ты обнаглел настолько, что даже не
стал прятать труп и уничтожать улики! Спихнул тело в воду и хладнокровно пошел ужинать.
        Полковнику вспомнились фотографии утопленника с объеденным рыбами лицом, ровный разрез на шее. Не десятки беспорядочно нанесенных колотых ран, а всего три и все по делу. Обезоружить, следующим ударом снизить активность противника и летальный удар. Хладнокровное, просчитанное убийство совершенное тринадцатилетним ребенком.
        И ты надеешься, Кай, что после этого тебе поверят? Ты вдруг становишься хорошим мальчиком, настоящим патриотом своей страны, сотрудничаешь с органами, сдавая пачками своих подельников, «сливаешь» информацию. На твоей груди вывешена невидимая табличка: «Осознал, раскаялся, исправляюсь». Нет, человеческая личность не детская игрушка «калейдоскоп» - встряхнул, повернул, раз и другая личность. Был спекулянт и убийца, а стал честный человек. Так не бывает. Это стало тебе зачем-то нужно, жизненно необходимо. Может быть, ты разочаровался в выбранном пути, решил пойти по-другому? Понял, что в тупике, что выбор неверен и закончится рано или поздно крахом всего, что ты выстраивал и добивался? Да, так и было, скорее всего, в способности просчитывать ситуацию тебе не откажешь. Сейчас ты нужен и защищен, у тебя есть некоторые возможности, позволяющие обрастать связями, получать информацию более высокого уровня, заслужить иммунитет от наших «внутренних» органов. И вот для чего это тебе нужно, я всё-таки постараюсь узнать. Обязательно. Опасен ты, Дима. Ты как авиационная бомба с несработавшим взрывателем -
неизвестно когда рванет. Тем более, сейчас. Правы китайцы, желая своим врагам жить в эпоху перемен, ох, как правы! Проклятье многоступенчатое, с большой площадью поражения. Перемены будут и не факт, что к лучшему. Веет с «верхов» неприятным сквозняком, холодит, заставляет нервничать. Ощущение предстоящей грызни за власть, за попадание в «обойму», за места у кормушки, становится все более чётким, колющим сердце. Любой фактик, преподнесенный как нужно, чужой рапорт, может вызвать лавину, что похоронит всех - тебя, меня, все начатые схемы и разработки. А ты у нас, как ни крути, убийца. И те, кто пополняет валютой личные номерные ячейки в Цюрихе и Женеве за твой счет сейчас, потом отвернутся. Сдадут тебя вместе со мной, спасая свои шкуры. Не задумываясь. Потому что они боятся. Боятся, что станет известно про их счета на «черный день», про их махинации со средствами, выделяемыми на «освободительную борьбу», боятся собственной тени. Предатели, но сидящие так высоко, что до них не дотянуться. Черный день…. В Датском королевстве не просто что-то прогнило, а в королевстве правит гниль…..
        Полковник несколько раз прошелся по ковровой дорожке.
        Мысли правильные, верные, но несколько не ко времени. Там, не все подобные этим…. Есть и честные люди, настоящие коммунисты! Два рапорта, три аналитические записки были поданы им наверх и тщательно рассмотрены. Кое-что поменялось, кое-кто лишился погон, кто-то направился «окормлять» берега Ледовитого океана или пересчитывать оазисы в пустыне. Так что…
        Полковник оборвал сам себя. Дима, Дима…. Почему же ты порвал со своей девушкой? А ты к ней неравнодушен и плохо это скрываешь. Хочешь вывести из-под удара? Похвальное желание, но несколько противоречащее твоему сегодняшнему образу. Кстати, сейчас лето, а следом у нас идет осень. Почему бы не организовать поступление твоей Нади в московский институт? Не в тот же, где учишься ты, в другой, попроще. Какой-нибудь сельхозхозяйственный? Сомневаюсь, что она тебя не найдет и тогда я понаблюдаю за твоей реакцией. И оставлять тебя без присмотра на природе не следует. Мотоцикл, гм, мотоцикл…..
        Полковник набрал телефонный номер:
        - Мартын, здравствуй. Да, я. Хорошо. Слушай, ты зарезервируй мне по дружбе десятка два «маячка» из серии МН-10, очень надо. Мои ребята тебе завтра заявку принесут. Да, было бы замечательно встретиться. Рыбалка? Знаешь, лучше всего перед выходными еще раз созвонимся. Да. Хорошо, бывай.
        Глава пятая
        Московская Олимпиада закончилась. Пузатый, резиновый Олимпийский Мишка улетел на воздушных шарах, приземлился и был скомкан, погружен и увезен на склад, где его и сгрызли крысы. Сознательности грызуны не проявили, впрочем, они и не знали, что они не простые паразиты-вредители, а настоящие социалистические крысы, не чета продажным капиталистическим пасюкам. Десятки тысячи мальчиков и девочек каждое утро смотрели в окно, ожидая, что вот-вот мимо их дома пролетит улыбающийся талисман Олимпиады. И мечтали, что именно они его найдут и принесут к себе домой, посадят за стол, накормят мёдом и напоят лимонадом. Никто из них не верил, что самая настоящая сказка, участниками которой они стали этом летом, просто взяла и закончилась. Не верили и сотни советских девушек, что их Жан, Свамбу, Тонни и другие смуглые, черные и белокожие друзья уехали и не обещали вернуться. Не хотели они верить, что их больше не обнимут крепко-крепко и не поцелуют так, что ноги станут слабыми, ненадежными, и перед глазами всё закружится, а мир расцветет неведомыми красками. Они плакали у окон, в уголках диванов, на пустых ночных
кухнях общежитий, укутавшиеся пледами, обхватившие коленки руками. А где-то глубоко у них внутри, под страдающим сердечком, зарождалась новая жизнь. Горластая, капризная, кудрявая, с непривычно черным цветом тонкой кожи. Это были будущие «дети олимпиады» с не очень легкой судьбой.
        Сорок пять государств, что отказались прислать своих представителей на Московские игры, презрительно пофыркали над огромным количеством золотых медалей, что выиграли советские спортсмены. Сладкоголосые первые лица бойкотирующих стран вышли к микрофонам, устроились в креслах перед телевизионными камерами и сделали значительные лица. По команде режиссера они на весь мир заявили, что если бы они были там, то все олимпийское «золото» выиграли бы только их самые быстрые, сильные и ловкие белозубые парни и страшненькие двуногие существа, по недоразумению зовущиеся мисс. Москва промолчала. Да и что тут говорить? Приезжали бы и побеждали, а то пиз…ь - то каждый может, это вам не самосвалы мусора с улиц столицы и стадионов вывозить. Ещё и проверять каждый, на предмет случайно уснувшего среди вороха транспарантов отмечавшего наши победы советского гражданина. Были такие у нас несознательные товарищи. Да и вообще, Москве было совершенно не до этого, слишком много дел предстояло сделать. Заглушить западные радиостанции из-за событий в Польше, посмотреть на чертика из коробочки, некого Леха Валенсу, усилить
воинский контингент в Афганистане к зимнему наступлению на окончательно оборзевших душманов. Да и в самом аппарате власти начинаются подковёрные игры - намечается перестановка в Совете Министров СССР. Так что Москве не до болтунов из-за границы, делом надо заниматься, а не на разных шавок забугорных внимание обращать. Поэтому и я не отвлекался на исходящую злобным лаем и уже начинающую хрипеть собачонку тетки из соседнего подъезда. Я не Москва, но и гоняться мне за четырехногим слюнявым комком шерсти как-то не солидно. Ну и собачонка была осторожна - получив один раз по мелкозубой морде ключом «девятнадцать на семнадцать», она теперь держалась на приличном расстоянии от меня. Я перевел взгляд на закрепляемый брызговик - так, тут нужен еще один болт и работа будет почти закончена. Хромированную полоску и катафоту я закрепил заранее, прокладку на «штанах» глушителя поменял, разбитое зеркало заменил. Да, забыл сказать, что купил себе мотоцикл. Ту самую красную «Яву» с блестящими дугами, предмет мечтаний и завистливых взглядов почти всего мужского населения нашего дома. С настоящими «рогами» руля по
спецзаказу, зеркальными щитками и не простым черным кожаным сиденьем, а красным, с прошитыми двойной строчкой швами. Выглядело сие творение чехословацкого последователя Харлея после данного тюнинга на все сто и мне очень нравилось. Только после пробега по проселочным дорогам московской области появилась некрасивая царапина на бензобаке, оторвался брызговик, а я лишился своих вельветовых «ренглеров». Кусты на повороте не захотели мне дорогу уступать, за что и поплатились. Ну да джинсы дело наживное, а вот с царапиной что-то надо делать. Перекрасить бак, зашпаклевать и нарисовать молнию или грозную морду тигра? Тогда надо договариваться с покраской и объяснять автомобильным малярам основы аэрографии. Интересно, сколько они запросят? Деньги не проблема, проблема их потратить. Я, конечно, понимал, что все мои аферы со ставками на результаты соревнований отслеживались, но известен ли моим сторожам истинный размер выигранной суммы? Количество же полученных мною дензнаков впечатляло. В стране, где самая крупная купюра имела номинал в сто рублей, трудно переносить в карманах куртки почти семь тысяч. А если
учесть, что основная масса денег была предоставлена пятерками, «червонцами» и двадцатипяти рублевыми купюрами, то когда я шел от Аверьяна, был необычайно толстым в районе живота под курткой. В конце августа и в осенней куртке! Я шел до остановки, ехал в метро и хихикал про себя, представляя, как меня, такого подозрительного, останавливает милицейский патруль, требует документы и пытается учинить обыск. Интересно, какие бы у них были глаза, если бы они после извлечения у меня из-за пазухи указанной выше суммы, узрели моё удостоверение внештатного сотрудника КГБ? Но пронесло. Никто меня не остановил, а на беспричинно веселящегося юношу внимания обращали мало. Запаха алкоголя нет, одет прилично и чисто, а то, что постоянно улыбается, то может у человека просто настроение хорошее? Любимая девушка, например, поцеловала, прямо в губы. То, что у данного веселья могут быть и неестественные причины, советские граждане тогда и представить себе не могли. Разве только каким-то образом узнали, что я все-таки не удержался и избил этого клопа с революционной кличкой после полного расчета. Эта мокрица начала мне
предлагать поехать в ресторан, выпить вина, рвалась познакомить с «девушками» и даже рискнула одно такое существо подозвать к нам, облизывая губы и похотливо потирая ладошки. Я не сдержался, ударил. Потом еще раз и еще. Когда он перестал скулить и только вздрагивал, я ушел. Трущиеся рядом партнеры «жучка» подойти не решились, а моя «наружка» флегматично взирала на расправу издалека и, по-моему, была со мной полностью солидарна. Наши люди.
        Да, кстати, насчет девушек - с Алей нужно что-то решать. Или-или. Девчонка исхудала, глаза постоянно красные. Письма без подписи стала писать и украдкой бросать в почтовый ящик, возле дома по вечерам бродить. Не учла только бдительности местных вездесущих старушек. Об истинном адресате надушенных посланий и любительнице вечерних прогулок мне сообщили через несколько дней недоброжелательным тоном, строго поджав сухонькие губы. Девушка, Аля, конечно хорошая и жена из неё выйдет просто замечательная, верная и любящая, только это ни как не укладывалось в мои планы. Как бы вывернуться из этой ситуации не став подлецом и мерзавцем и не оставить на её душе рану на всю жизнь от неразделенной любви? Задача…
        Я хмуро покосился на продолжавшую лаять собачонку. Четвероногая пакость что-то уловила в моем взгляде и предпочла за лучшее ретироваться. Потянувшись, разогнул затекшую спину. Тесноват, всё-таки гараж дяди Толи, хорошо, что не стал покупать, а только арендовал. Да и зачем мне эта угловатая железная коробка два на три метра? Машина не влезет, хранить в нем мне нечего. Зато прекрасно экранирует радиосигналы - приемником проверял. Сплошной хрип и потеря сигнала, стоит только перешагнуть порог и захлопнуть створки ворот. Я потрогал пальцем еле заметную выпуклость внизу сидения. Этот маячок специально вделан так заметно, он словно кричит - выдерни меня, дай знать всем, что ты задумал что-то нехорошее. И поэтому мы его дергать не будем. Будем искать второй и, наверное, третий. Больше им быть негде, только в мотоцикле. В рюкзаке и палатке нет, я все швы прощупал, в фонарик творение советской электронной промышленности засунуть незаметно невозможно. В батарейках? Ага, в каждом магазине сидит под прилавком агент КГБ и ждет моего прихода, чтобы незаметно подсунуть «заряженные» «Сатурны» и «Кроны». Бред
шизофреника. В квартире у меня три прослушивающих микрофона, значит и в мотоцикле должно быть три - бог любит троицу. Интересные маячки. Не помню, что бы наша промышленность в восьмидесятые смогла выдать столь миниатюрный вариант. Питание автономное, размеры крохотные. Импортные? Возможно. И еще, мне очень любопытно, а как меня собираются преследовать на «Волгах» по узким лесным тропинкам, появись у моих кураторов такое желание? Или я считаю товарищей чекистов глупее себя, а они могут неприятно удивить наличием вездеходного мотоцикла «Урал» или случайно пролетающего мимо вертолета? М-да, стоишь, никого не трогаешь, а из-за угла выезжает танк……. А мне очень нужно, что бы меня отследили, но не до конца. Фора по времени мне нужна. Небольшая фора, но без неё все сыпется как карточный домик. Эта проблема, важнее проблем с Алей. Иначе все мною планируемое и уже частично претворяемое в жизнь, полностью теряет всякий смысл. Так, круги на воде или письмена на мокром песке перед приливом. Я коротко глянул на часы - восемнадцать сорок. Всё, на сегодня хорош. Работы у меня по основному профилю еще немерено, в
связи со смутой в Польше на некоторых биржах витает легкий дымок настороженности, а я не могу вспомнить, что там с чилийскими медными рудниками? Пиночет у власти удержится еще на восемь лет, это я помню прекрасно, но дал ли он добро на разработку недр американской «Глобалтраст» или это будет в следующем году? И вообще, через неделю вновь в институт, грызть гранит науки, а я не открывал конспекты со сдачи сессии. Даже не ездил узнавать, в каких аудиториях нашему курсу будут читать лекции.
        Еле слышимый шорох оторвал меня от размышлений. Показалось или нет? Прислушался. Нет, не показалось. Кто-то еле слышно двигался рядом с гаражом. Робко, осторожно, неуверенно, легко, чуть слышно постукивая по бетонной заливке металлическими набойками каблучков. Еле ощущаемый из-за вони бензина запах недорогих духов. Аля? Весьма возможно. Девушка наконец-то собралась с духом, решилась и перешла к активным действиям. Сейчас она застенчиво поскребется в ворота гаража и предложит сходить куда-нибудь - в кино, парк, кафешку, погулять на Воробьевых горах. М-да, как же её послать, чтобы не обидеть? Ну, ни к чему мне это, ни к чему! Можно, конечно, поматросить и бросить, всё равно всё скоро закончится, пусть будет у девочки несколько месяцев краткого счастья. Но она виновата лишь в том, что полюбила и это будет бессмысленной жестокостью с моей стороны. Или не будет? Не успеет понять, осознать. А, плевать на все мои домыслы, сейчас во всем разберемся! Сидим в гараже, ждем и, исходя из её дальнейших поступков, действуем.
        - Дима? Дима, ты здесь?
        Сердце стукнуло раз, два, замерло, споткнувшись. Мысли испуганными стрижами разлетелись в разные стороны, в голове звенящая пустота, лязгает по полу выпавший из руки ключ, и лишь одну короткую фразу я повторяю бесконечное количество раз онемевшими губами: «Сука, какая же ты сука, товарищ полковник, Алексей Петрович!».
        Я встал и на негнущихся ногах вышел из гаража, неловко задев край железной воротины плечом. Лучи осеннего солнца ударили в глаза, ослепляя на краткий миг после сумрака гаража.
        «А солнышко изменила прическу» - мелькнула шалая мысль и я, как тогда, почти вечность назад, утонул в её карих глазах, впитывая неземной запах моей любимой, а мои пересохшие от волнения губы произнесли:
        - Здравствуй, Надя. Я очень по тебе скучал.
        - Реакция объекта Кай на появление Герды адекватная. Первую и последующие ночи объекты Кай и Герда провели вместе.
        - Хорошо. Что с маршрутами движения объекта?
        - За последние двенадцать дней объект Кай посетил районы населенных пунктов Комарово, Нижние и Верхние Валы, Кузнецово, Алипьево. Наиболее часто посещаемые места находятся возле станции Кручево - поселок Светлый и поселок Мирный. Объект четыре раза оставался на ночь у реки Быгель. Числа - двенадцатое…
        - Без излишних подробностей, лейтенант.
        - Есть! Сигнал маячков на удалении от объекта устойчивый, постоянный. Визуальное наблюдение существенно затруднено при передвижении объекта и в темное время суток. Днем, контактов, кроме кратких с местным населением, объект ни с кем не имел. Места ночевок тщательно проверены, приметных знаков нигде не оставлено. «Закладки» также не обнаружены. Объект не проверяется, при движении отсутствует резкая смена маршрута, внезапные остановки. Почтовыми ящиками и таксофонами Кай не пользовался. Дважды посещал магазины на станции Кручево и в поселке Светлый для приобретения продуктов, а также частный дом пенсионерки Головниной Антонины Макаровны - приобретал парное молоко. Рыбачил, фотографировал.
        - Так, а об этом моменте более подробно. Что фотографировал, каким фотоаппаратом? Негативы проверили?
        - Так точно, товарищ….
        Рапорт неожиданно прервала открывшаяся без стука дверь в кабинет полковника.
        - Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!
        - День добрый, Алексей Петрович. Здравствуйте, лейтенант. Без чинов, пожалуйста, и представьте, что меня здесь нет. Продолжайте.
        - Есть, товарищ генерал-лейтенант!
        - Ну, я же просил - пожилой крупный мужчина со светлыми волосами недовольно поморщился, устраиваясь в кресле у окна. Достал сигареты, пристукнул зажигалкой по подлокотнику:
        - Не возражаешь, Алексей Петрович?
        - Курите, Сергей Леонидович.
        Сизый табачный дым потянулся в форточку одновременно с продолжением доклада лейтенанта.
        - Фотографирование производилось фотоаппаратом марки «Зенит-18». Фотоаппаратура стандартная, единственное отличие от основной модели - цена. Кай приобрел так называемый «олимпийский» вариант. Никаких объектов стратегического, военного и гражданского назначения Кай не фотографировал. Только ландшафты и пейзажи. Количество негативов совпадает с количеством приобретенной пленки. Две пленки засвечены, скорее всего, из-за неопытности объекта - ранее он фотоаппаратом не пользовался и в личном владении не имел. Также объектом приобретены химикаты для проявки пленок и фотографий, необходимая аппаратура и оборудование для печатания фотографий. В частности, кюветы, боскеты, фотоувеличитель. В целом, поведение объекта Кай стандартное, из шаблонов не выбивается. На наших сотрудников, изображающих грибников и туристов, реагировал спокойно, попыток что-то прикрыть или спрятать, не отмечено. Прослушка квартиры и телефона объекта никаких новых данных не дала - обычные бытовые разговоры. Объектом осуществлена перестановка мебели во второй комнате, вследствие чего наблюдение за определенным участком квартиры
несколько затруднено. Точнее, за постелью. Также при работе с фотооборудованием объект задергивает шторы и выключает свет на период от часа до двух. В указанный промежуток времени визуальный контроль объекта невозможен. У меня всё, товарищ полковник.
        - Спасибо, лейтенант. Можете быть свободны.
        - Есть, товарищ полковник! Разрешите идти?
        - Идите.
        Лейтенант четко повернулся на каблуках и вышел из кабинета, плотно притворив за собой дверь.
        - У тебя далеко фотография этого Кая, Леша?
        - Рядом, Сергей Леонидович. Возьмите.
        Генерал принял из рук полковника сероватую папку, тщательно протерев мягкой тряпочкой стекла очков, водрузил их на нос. Зашелестели переворачиваемые страницы. Генерал всматривался в строки личного дела объекта Кай, подносил к глазам прикрепленные скрепками фотографии, задумчиво хмыкал, несколько раз потер указательным пальцем правый висок. Дойдя до последней страницы, захлопнул папку, долго смотрел на сидящего за своим столом полковника, вновь закурил.
        - Ну и к чему вся эта суета, Леша?
        - Не понял вашего вопроса, Сергей Леонидович.
        - Всё ты понял, Леша, всё ты понял. Это вот я никак понять не могу, что ты ищешь, чего добиваешься? Что за хоровод ты вокруг этого пацана крутишь? Маячки, прослушка, «наружка», целых две оперативные группы задействовал, наблюдателей в доме напротив посадил. И не скрываешь их, даешь ему понять, что он под наблюдением. Для чего это? Чем он тебя так заинтересовал? - генерал жестом остановил пытавшегося ответить полковника - Потом скажешь, сейчас меня слушай.
        Генерал вытряхнул из пачки третью сигарету, задумчиво пересчитал оставшиеся и, раздраженно, засунул обратно. Пояснил:
        - Ольга пересчитывает. Врачи ей сказали, что курю слишком много. Теперь не более двух штук за час выкуриваю. Ладно, давай я тебе свое виденье сложившейся ситуации обрисую. Ты у меня на хорошем счету. Грамотный, умный, инициативный работник. Профессионал. Коммунист с многолетним стажем, имеешь боевые награды. Все твои операции проводились блестяще, результаты великолепные. Всегда четкое обоснование использования средств и людских ресурсов с анализом ситуации и характеристикой фигуранта. И вдруг ты поднимаешь непонятную возню вокруг рядового агента-внештатника, маловразумительной самодеятельностью занимаешься. Ну, хорошо, пусть не совсем рядового. Неплохого аналитика, я бы даже сказал талантливого. Да, и он, как ты говоришь, уникум, этот паранорм. И что? Это повод отправлять запросы, рыться в его прошлом, а прошлого-то всего шестнадцать лет, из них дай бог лет десять сознательного. Ты же приставил к нему «наружку», микрофонов и маячков навесил. Может он еще кого убил? Собирается? Его завербовали? Может быть, он бомбу у нас украл? Нет? Тогда объясни мне, Леша, какого черта целый отдел седьмого
управления стоит на ушах из-за какого-то щенка? Почему мне задают неприятные вопросы о твоей излишне бурной деятельности? Давай, объясняй, я слушаю тебя.
        - У меня нет устраивающего вас ответа, Сергей Леонидович.
        - А что у тебя есть Леша?
        - Ощущение. Интуиция. Вы ведь знаете меня, Сергей Леонидович, я вас ни разу не подводил. Этот мальчик….. Да какой он, к чертовой матери, мальчик! - полковник стукнул ладонью по серой папке - Старик это в теле мальчика! Крокодил седой! Волк! Матерый и жестокий. Для него жизнь человека горелой спички не стоит! Я это чувствую, я в этом уверен. И он к чему-то готовится и готовился. Всё это время, каждую минуту. Каждый шаг этого человека рассчитан, он семь лет непреклонно идет к своей цели, и я хочу узнать, что это за цель? Что он нам готовит?
        - Тогда, может быть его изолировать? Например, в Балашихинском комплексе? Вот здесь он у тебя будет.
        Генерал резко сжал пальцы в кулак.
        - Нет. Это ничего не даст. Затаится, будет ждать. Десять лет, двадцать. Ждал семь лет, подождет и двадцать. Он ведь нас тобой, Леонидыч, переживет. Сейчас ему шестнадцать, через двадцать лет будет тридцать шесть. А сколько через двадцать лет будет нам?
        - Тогда выведи его за штат. Думаю, это будет несложно. Он ведь обожает кататься на мотоцикле.
        - Да, это не составит труда. Простое решение. Только он не против нас. Не за, но и не против.
        - Уверен?
        - Да, Сергей Леонидович. В этом я полностью уверен.
        - Хорошо - генерал всё-таки закурил третью сигарету - под твою ответственность. Я доверяю твоему чутью, Леша, ведь недаром за глаза тебя зовут «Наш пограничный пес Алый». Знаешь об этом? - полковник кивнул - Значит знаешь. Поэтому продолжай его вести, но с урезанным штатом. Оставишь себе техгруппу и одну смену «наружки». Больше дать не могу, даже не проси - Деветьяров уже доложил самому. Все понятно? Работай.
        «Есть упоение в бою, у мрачной бездны на краю….» или вот ещё «Сверканье молний гневных, что дух вздымают на свершенья, дающих неземные наслажденья».
        Вы никогда подобного не испытывали? Я тоже ранее никогда у бездны на краю не стоял и в грозу по голому полю не шлялся. В бою же не до высокого штиля и анализа испытываемых чувств - обстановка не располагает. Да и не принимал я участия в огневых контактах - генералы в атаку не ходят, генералы посылают, в атаку. Но все описываемые классиками ощущения и намного больше было в том вулкане эмоций, что сейчас переполнял меня. Полковник сволочь, разумеется, редкостная, но я был ему благодарен. За свет в глазах моей любимой, за её легкую походку, счастливую улыбку, за выросшие за её спиной крылья. За её спокойное дыхание и изящную теплую ладошку, невесомо лежащую на моей груди. За моего ангела. Хрен с вами, Алексей Петрович, выдавлю из себя «спасибо» за «подвод субъекта к объекту разработки», чтоб вас на том свете определили на самую большую сковородку!
        Я осторожно, чтобы не дай бог потревожить солнышко, выбрался из постели. Еле касаясь губами, нежно поцеловал розовую мочку уха, смуглое плечико, полюбовался волнующей все мое естество выскользнувшей из-под одеяла линией груди. Спи, любимая, вымотал я тебя. Спи, моя женщина, спи моя радость. Я люблю тебя.
        Шагнул к окну, поправил штору, чтобы лучи солнца не потревожили мою звездочку. Вгляделся в окна дома напротив. Интересно, полковник посадил туда наблюдателей или нет? Если посадил, то пусть смотрят и завидуют - такого счастья им никогда не испытать. Перевел взгляд на часы - седьмой час утра. Пора. Выходя из комнаты, остановился на пороге, чтобы еще раз полюбоваться на мое сопящее во сне счастье. Устала, моя звездочка. М-да, старик в теле юноши это что-то с чем-то. «Если бы молодость знала, если бы старость могла». В моем случае я и знал и мог. Я был нежен и груб, я был ласков и жесток. Я покорял и отдавался на милость победителя. Я вел любимую к звездам, и вместе с ней падал в бездну. Мы были переполнены счастьем и пусты одновременно. Мы были ненасытны, мы были алчны и щедры, мы любили друг друга. Каждый час, каждую минуту, каждую секунду. Мне не надо было кричать - остановись мгновенье, ты прекрасно! - времени для нас не существовало, в этом мире не было никого кроме нас. Только я и моя звездочка. Я и Надя. Не было больше ни старика в теле ребенка, ни юноши с разумом старой развалины, мы стали
едины. И это было хорошо.
        Приглушенный стенками гаража рокот мотора мотоцикла спугнул ссорящихся воробьев, я энергично растер ладонями замерзшие мочки ушей. Первые утренники. Чуть подумав, поддел под куртку новый батник поверх свитера, разорвав яркую полиэтиленовую упаковку. Ерунда, у меня еще пара новых, джинсовых, дома лежит - здоровье дороже и сопли с простудой мне ни к чему. Задумчиво поглядел на прикрученную к рюкзаку штормовку. Набросить сверху? Нет, это лишнее. Сейчас не замерзну, а когда выберусь на шоссе, уже потеплеет.
        Распахнул вторую створку ворот и вывел своего железного коня. Несколько раз газанул, плавно двигая ручкой, давая понять «топтунам», что сейчас поеду. Хоть бы машины почаще меняли, а то одни и те же «Москвич», «копейка» и черный «козлик», Газ 69, внебрачный сын старины «виллиса». Машины примелькались настолько, что наши подъездные долгожительницы с сидящими внутри суровыми мужчинами уже здороваться начали. Скоро будут обращаться со скромной просьбой донести авоську с продуктами до квартиры или утихомирить «фулюганов». И даже смена номеров не спасает положение - царапины на крыльях и капотах от этого не исчезают, колер кузовов не меняется, а в «копейке», на зеркале заднего вида, так и болтается рыбка, сплетенная из цветных пластмассовых трубочек капельницы. А может быть, это делается специально для меня? Знай, ты у нас под контролем! Дрожи и трепещи, волнуйся и совершай ошибки. Хм, вполне логичное предположение и не лишено смысла. Этакий прессинг авторства Алексея Петровича. Но ошибки мы совершать не будем, нельзя нам их совершать.
        Лязгнули металлом ворота гаража, дзинькнул толстой дужкой о приваренные кольца навесной «амбарный» замок. Двигатель «Явы» басовито урчал, утреннее солнце отражалась от полированных поверхностей щитков и дуг. Я вскочил на металлический круп своего двухколесного скакуна и сильно оттолкнулся стопой от асфальта, одновременно выкручивая почти до упора ручку газа. Поехали!
        - Макаровна, а у тебя никак родственник городской объявился?
        - Какой родственник, бог с тобой, соседка. Студент-то, московский, молоко он у меня покупает. Сама знаешь, лучше чем у моей Белянки молока в поселке нет! Да ты же сама парнишку ко мне энтого отправила и туристов этих, что намедни проходили!
        - То правда твоя, токо прям только у твоей Белянки молоко лучшее! У Зойки-продавщицы от Упрямицы молоко куда как сладше!
        - Ну, так Зойка ей в питьё сироп добавляет, вот и вкус другой. А у меня вода родниковая, чистая, да травы луговые. Не пчела чай, моя Белянка. Вот так-то!
        - Добрый день, тетеньки!
        - Ой, напужал ирод! Добрый день, добрый. Ну, пойду я, Макаровна! Здоровья тебе и племянничку!
        Я проводил взглядом не спеша удаляющуюся пожилую женщину.
        - Соседка ваша, Антонина Макаровна?
        - Соседка, соседка…. Вместе раньше на ферме работали. Не сидится ей дома, вишь. Торопишься? - хозяйка Белянки заметила мой взгляд, украдкой брошенный на часы, и на пустую пока улицу. Странно, ни на выезде из города, ни на шоссе мне никто не сел на «хвост». Алексей Петрович решил полностью переключиться на «маячки» и не пускать за мной сопровождение?
        - Есть немного. Хочу успеть обернуться до обеда. Девушка меня ждет.
        - Ну, пойдем в дом тогда, молока тебе налью, да пирогов свежих поснедаешь с малиною.
        В доме женщина преобразилась за доли секунды. Взгляд стал строгим, тяжелым.
        - Телеграмму твою отправила. Из соседнего поселка. На почте не было никого, наших, светловских, не видела. Звонить сейчас будешь?
        - Да, Антонина Макаровна.
        - Тогда иди, звони. Телефон сам знаешь, где.
        Я аккуратно завернул наверх комода вышитую синими цветами ткань, выдвинул верхний ящик, подвинул поближе к себе массивный телефонный аппарат из черного эбонита с веселого розового цвета телефонной трубкой. Золотые руки были у покойного мужа Антонины Макаровны и, не глуп был мужик, не глуп. Подключиться к поселковой телефонной линии так, что невидно ни подсоединения, ни самих проводов и оставить в неведенье о телефонной точке всех односельчан, это надо суметь. Да, в этом мне фантастически повезло. Не пришлось бегать по ночам на станцию к телефону дежурной, умолять и упрашивать, чтобы позвонить в другой город, мастерить в палатке «куклу» изображающую меня спящего. Много чего не пришлось. А Антонина Макаровна была неосторожна, запустив меня в дом и позволив увидеть телефон. Некрасиво шантажировать женщину, но пришлось, да и компенсировал я её расстройство - десять рублей за трехлитровую банку молока, цена запредельная.
        Я с нетерпением вслушивался в долгие гудки. Наконец, что-то щелкнуло и искаженный помехами из мембраны вырвался вопль Длинного:
        - Алло! Алло! Слушаю!
        - Здравствуй, Антон.
        - Ух, мля! Сова! Димыч! Здорово! Ты как? Случилось чего? Телеграмму твою получил! Вот сижу на телефоне. Проблемы, братан? Помощь нужна? Ты только скажи!
        Эмоции перехлестывали через край, голос Антона то повышался до крика, то срывался в неразборчивое хрипение.
        - Антон, времени мало, все потом. Сейчас слушай внимательно и запоминай.
        - Ага! Ты говори, я запомню! А ты знаешь, что Надя твоя в Москву поступать поехала?!
        - Антон!
        - Всё-всё, молчу! Говори, я слушаю.
        - Молодец. Запоминай - тебе нужно срочно найти Азамата и сказать, что я знаю, как избежать зимы. Он поймет. Потом он должен….
        Я положил телефонную трубку. Вот и все. Если Антон найдет Азамата, а Антон его во что бы то ни стало найдет, в лепешку расшибется, но сделает, то тот непременно будет ждать меня на указанном месте. И мы с ним обязательно встретимся.
        Глава шестая
        - Милый, ты надолго?
        - Нет, солнышко. Я до Антонины Макаровны за молоком и сразу обратно. Жди меня и я вернусь! С самым большим в мире букетом цветов. Не этих, тепличных, изнеженных растений, а настоящих диких, полевых, истинных детей природы. И когда я вернусь, я тоже буду диким, пропахшим костром и с огромной дубиной в мускулистых руках! Чью шкуру бросить к твоим ногам, моя повелительница? Серого страшного волка, свирепого голодного медведя или участкового милиционера?
        - Да ну тебя, дурачок! Не надо мне ничьей шкуры! Там ужасные блохи! Просто вернись поскорее и цветы не ищи. Ты у меня словно ребенок - ну, какие могут быть цветы в конце сентября? И парное молоко я не люблю, ты же знаешь. Мне кефир нравится.
        - Тогда я привезу тебе тонну, вагон, цистерну кефира! Нет, я куплю тебе кефирный завод!
        Я подхватил свою любимую на руки и закружился, вздымая полами ее плащика маленький вихрь из золотых, красных, огненно-бордовых осенних листьев. Крепко поцеловал и поставил, раскрасневшуюся и беззаботно смеющуюся, на край бордюра. Сам опустился на колено и, склонив голову смиренно попросил:
        - Благословите на подвиг, моя королева! Ваш рыцарь отправляется к логову дракона за его головой!
        В конце фразы мой голос неожиданно предательски дрогнул и моё солнышко, сразу что-то почувствовав, испуганно заглянула в мои глаза:
        - Дима, ты точно едешь за молоком к Антонине Макаровне? Только, пожалуйста, не обманывай меня. Это никак не связано с твоей дурацкой работой в КГБ?
        - Нет, это не связано. Всё, моя королева, я побежал.
        И отвернув начавшее заливаться краской стыда лицо, я надел шлем, пряча за затемненным стеклом щитка свои глаза. Мотоцикл взревел двигателем и, с визгом покрышек рванул с места, унося меня от моей растерянной и обиженной любимой.
        Прости, Наденька, но врать я тебе не могу. Я могу недоговаривать, умалчивать, но врать - нет. Я не могу лгать, глядя тебе в глаза. И поэтому я бегу от тебя, оставляя одну, посреди холодного костра осенних листьев.
        Азамат появился на тропинке неожиданно и совсем не там, где я ожидал его увидеть. Только что впереди было пусто, и вдруг от дерева отделилась тень в длинном плаще с надвинутой на глаза серой кепкой. Ладонь в перчатке поднялась в приветствии, из-под козырька головного убора блеснули влажной чернотой глаза шагнувшего навстречу мне человека.
        - Черт! - вильнув в сторону, я с трудом удержал пошедший юзом мотоцикл и затормозил, проскочив пару метров - Азамат, я чуть не сбил тебя!
        - Здравствуй, Дима.
        - Здравствуй, Азамат. Почему ты здесь? Я ожидал увидеть тебя на назначенном месте! Ты ведь чуть под колеса не угодил!
        - Ты повзрослел, Дима. Ты очень изменился. У тебя другие глаза - усталые и жестокие. Вокруг тебя ходят другие люди, много нехороших, злых людей с пистолетами под одеждой, ты сам стал другим. Чужим, не таким как был. Зачем ты избил того несчастного, что ставил за тебя деньги?
        - Ты следил за мной, Азамат? Все эти годы?
        - Следил. Но не за тобой. За людьми вокруг тебя. И сейчас двое из них идут к тому месту, где мы должны были встретиться. Мне стоит верить тебе или ты с этими людьми вместе и старому глупому таджику совсем не стоило приезжать?
        Я заглушил двигатель и слез с мотоцикла. Внезапная тишина упала темным облаком, обволакивая нас серой ватой. Робко чирикнуло что-то пернатое в ветвях, под подошвой моего ботинка хрустнула сухая ветка. Азамат стоял не двигаясь, не отводя от меня взгляда и не вынимая правую руку из кармана плаща. Я повернулся к нему спиной, сделал два шага до поворота, внимательно огляделся. Никого. Пока никого. Но всё равно надо спешить, если стало известно место и время встречи, то минут через пятнадцать «наружка», а скорее всего группа захвата, примется прочесывать лес. Так нужная мне фора во времени сократилась до критической величины. Молодец, товарищ полковник, оперативно сработано. Я считал, что у меня будут сутки, но осталось на все про все минут десять и надо, чтобы Азамат успел уйти. А он насторожен, недоверчив, и если я совершу ошибку, уйдет. Я посмотрел на Азамата:
        - Верить мне? Не знаю, это ты решишь сам, после нашего с тобой короткого разговора. Времени нет. В любом случае то, что ты прячешь в кармане, тебе пригодится. Или для меня или против тех злых людей, что идут к месту нашей встречи.
        - Хорошо, я слушаю тебя.
        Я наклонился к заднему крылу мотоцикла, напрягся и вырвал из креплений брызговик. Открутил извлеченной из кармана отверткой катафоту, поддев жалом светоотражатель, извлек его из вмятого внутрь жестяного гнезда. На подставленную ладонь выпали запаянные в тонкую пленку негативы.
        - Вот это, Азамат, нужно переправить за границу. В Индию, Пакистан, Турцию. В фармакологические компании. Нужно эти негативы размножить и подбросить ученым, работникам, владельцам компаний, неважно кому. Лишь бы они попали на глаза тем, кто разбирается в вирусологии. Текст на английском. Здесь пять упаковок по два негатива в каждой. Пожалуйста, постарайся сделать еще копии.
        Азамат молчал, не протягивал руку, холодно смотрел мне в глаза. Наконец его губы шевельнулись, задавая вопрос:
        - Что это, Дима?
        - Это… - я взвесил невесомые кусочки фотопленки на ладони - Это, Азамат, и лекарство и одновременно смерть. Волшебное лекарство и неотвратимая, мучительная смерть. Люди вначале выздоровеют, забудут, что такое рак и СПИД, а потом будут умирать в корчах, их кожа станет серого цвета, а слезы будут красными, потому что их сосуды лопнут, и кровь будет заливать легкие, лишая их дыхания и жизни.
        - Чья именно смерть? Каких людей?
        - Наших тоже - я вздохнул - Прежде чем здесь начнется производство другого вируса, убивающего этот, кто-то успеет заразиться и заразить других.
        - А оно начнется?
        - А разве будет выбор, если ты или твои люди переправят это за границу?
        - Значит это твое лекарство от зимы? Страшное лекарство, хуже болезни.
        - Да, Азамат. Там умрут - здесь выживут. Страна останется та же. Здесь пропущена одна ступень обработки вируса, без неё он смертелен. Не сразу, нет, где-то через полтора года. Это очень занимательный вирус, необычный и у него очень интересный инкубационный период. Прости, тебе незнакомо это понятие.
        - Почему же, знакомо. И о вирулентности я тоже знаю. Как он передается?
        - В латентной форме через кровь и половые контакты. Как СПИД. В активной стадии воздушно-капельным путем, тактильно и также через кровь. Способен сохранять активность при низких и очень высоких температурах. Нет - я отрицательно качнул головой в ответ на не прозвучавший вслух вопрос - человек подобных температур не выдержит.
        - То есть, от него нет никакой защиты? Нет противоядия и антибиотики бесполезны?
        - Да. Его убивает только он сам, но другой. Измененный.
        - Что это было, Дима? Чем это было раньше?
        - Раньше это был вирус нильского гриппа. Болезнь называли крокодилий грипп. Вскрыли, археологи, одну могилу фараона. Потом он стал, благодаря неуёмному человеческому любопытству и ненависти к другим, началом Серого финала.
        - И сколько вас выжило, прежде чем вы поняли, как с ним бороться?
        Я вздрогнул и посмотрел в глаза Азамата. Вначале я там видел только лед и свою смерть, а потом…. Потом Азамат вынул правую руку из сразу оттянувшегося под металлической тяжестью кармана и взял с моей ладони негативы.
        - Можешь не говорить, я и так понял, что вас выжило очень мало. Прощай, Дима.
        - Прощай, Азамат.
        Фигура в плаще давно растворилась в сумраке зарослей, а я сидел на обочине тропинки и ждал. Ждал и думал, что после того как все закончится, я, наверное, застрелюсь. Потому что с таким грузом лжи на душе жить я больше не смогу. Прощай еще раз Азамат и прости, что я тебе тоже солгал, что подставил тебя. Рядом с моей ногой пролегала муравьиная дорога, и я долго наблюдал за одним упрямым муравьишкой, что упрямо тащил в одиночку соломинку раз в пять больше него. До тех пор, пока его не раздавила подошва черного ботинка с прошитым суровыми нитками рантом. Тогда я поднял вверх сложенные вместе ладони и мои запястья обхватил холодный металл наручников.
        Азамат стремительно бежал, проламываясь всем телом сквозь лысые, без листьев, заросли редких кустов, карабкался, оскальзываясь на склоны неглубоких вымоин и оврагов. Он не боялся наследить, он боялся не успеть оторваться от преследующих его, старался оставить как можно большее расстояние между собой и ими. Зажатой в левой руке кепкой он утирал пот на лбу, правой рукой придерживая колотящий остроугольной гирей по бедру ТТ со стертым воронением. Маленький пакетик с кусочками черной пленки жег грудь, заставляя не обращать внимания ни на хриплое дыхание, ни на колотье в правом боку. Он бежал и бесконечное количество раз повторял про себя первые строки восьмого акта Прощающей суры: «И убереги их от воздаяния за их плохие деяния, не спроси их о грехах, ведь кого Ты убережёшь от воздаяния за плохие деяния в День Суда, то значит того Ты помиловал. А это спасение от Ада и вхождение в Рай!». Повторял и не верил в спасительность молитвы. Вряд ли Великий и Милосердный простит подобное.
        Свою машину он увидел неожиданно слева от себя, очевидно, слишком забрал вправо, пока проламывался через этот проклятый лес. Немой с виду дремал, загнав автомобиль в кусты, но стоило Азамату зашуметь, выбираясь на прогалину, как тут же встрепенулся и в лицо Азамату уставились черные жерла стволов обреза.
        - Воды.
        Голос Азамата был хрипл, пил он жадно, проливая половину воды из фляги себе на грудь.
        - На станцию?
        - Нет. Оденешь мой плащ и кепку. Выберешься на трассу и будешь уходить в сторону Самары. Если прижмут, начнут стрелять по колесам - останавливайся. Ты нужен мне живым. Обрез выброси. Я сказал - выброси! Здесь и сейчас - Азамат повысил голос, заметив промелькнувшую искру строптивости в глазах верного нукера - Меня высадишь там, где скажу, на ходу, не останавливаясь. Всё, переодеваемся. Впрочем, подожди, сперва достань из-под запаски мой новый паспорт. А я пока отдышусь - стар я уже стал для таких пробежек.
        Набравшая скорость машина скрылась в облаке пыли, Азамат с кряхтеньем поднялся на ноги, отряхивая ладонями с брюк серую дорожную грязь. Огляделся. Чуть различимыми тонкими нитями вдалеке виднелись провода электрички, за его спиной стоял покосившийся указатель: «Чертов лог - пять километров». Азамат усмехнулся - нет, туда он не пойдет. Он пойдет вперед, туда, где сверкает остатками позолоты одинокий купол заброшенной церквушки. Бог он один, это только глупые люди именуют его разными именами.
        На четырнадцатый день дверь моей камеры распахнулась утром, сразу после завтрака. Я встал спиной к решетке, присел, просунул сложенные вместе руки в квадратный проем.
        - Назад! Лицом к стене, руки за спину!
        Лицом так лицом. Я, прихрамывая, отошел от решетки. Поморщился. Сильно болели ожоги от контактных пластин электродов на интимных местах, прикосновения грубой ткани тюремных трусов к поврежденным местам доставляли кучу незабываемых впечатлений. Вроде бы уже семь дней на допросы не таскают и «лепила» местный приходил, мазал поврежденные места какой-то липкой и тошнотворно пахнущей мазью, а ожоги все никак не заживают. Витаминов, что ли организму не хватает? И следы от уколов непрерывно чешутся. Лязгнул отпираемый замок второй двери.
        - На выход! По сторонам не смотреть, в разговоры ни с кем не вступать! Голову вниз!
        Как скажете, гражданин начальник.
        Потом были еле теплый душ с обмылком хозяйственного мыла и моя чистая, с неаккуратно зашитыми швами, пахнущая хлоркой одежда. Непрерывно морщась от боли, я кое-как надел джинсы, натянул севший на размер свитер на рубашку. Куртки нигде не было, да и хрен с ней. Вот только отсутствие шнурков для ботинок несколько расстраивало, хлябали они на ногах. И носки с трусами не мешало бы сменить - запашок от них шел тяжелый, застарелый. Ладно, не на прием к папе римскому собираюсь, а тот, кому я понадобился, потерпит. Конвоир возвышался каменным гостем в углу комнаты, терпеливо ожидая, пока я оденусь.
        - На выход. Руки держать за спиной. Голову вниз.
        Интересно, он другие слова знает?
        Осеннее солнце мягко ласкало кожу лица, заставляя чуть прикрывать глаза от слишком ярких лучей. Я стоял на широких ступенях и вдыхал прохладный воздух. Вдруг, мне показалось, что вдалеке я слышу звонок трамвая. Вздрогнул и тряхнул головой - черт, прямо дежа вью какое-то.
        - Олин, в машину!
        Осмотрелся. У открытой дверцы «Волги», припаркованной чуть справа от ступеней, стоял Володя, шофер Алексея Петровича и смотрел на меня. Что ж, пойдем, раз зовут. Лучше своими ногами, а то как-то надоело, когда тебя постоянно таскают и задевают при этом твоим телом все углы по дороге. Это больно.
        - Добрый день, Дима. Или ты на самом деле не Дима? Может быть, ты назовешь мне свое настоящее имя?
        - Добрый день, Алексей Петрович. Это моё настоящее имя. Фамилия и отчество, разумеется, другое, но вряд ли это сейчас имеет какое либо значение.
        - Ну почему же? Ведь совсем нетрудно найти тебя сегодняшнего. Если очень постараться. Сколько тебе сейчас примерно лет?
        Я криво улыбнулся.
        - Примерно столько же. Семнадцать. Только смысл искать? Время обратного хода не имеет.
        - Да, тут ты прав. Мы рассматривали вариант устранения твоего оригинала, и он признан бессмысленным. Случившегося не изменить.
        - Скольких вы перехватили?
        - Троих.
        - А Азамат?
        - А Азамат ушел красиво. Как в кино. Со сменой внешности, с перестрелкой. Вместо него в машине был его подручный - погибли двое наших товарищей из группы захвата. Гражданин Савельев, по кличке Немой отстреливался. Из револьвера, блять, ржавого. У Мишы Тропинина осталось двое несовершеннолетних детей. Вынырнул твой Азамат в Пакистане. И еще двое ушли. Один перешел границу в Казахстане, другой был моряком на торговом судне.
        - Надеюсь, над созданием вируса уже работают?
        - Да. Ты все подробно расписал. И эффект от применения тоже. Мне только не понятно - почему? Почему ты отдал это лекарство им? Почему не нам? Не своей Родине? Почему?
        - Лекарство? Нет, Алексей Петрович, это не лекарство. Это чума. Это смерть. Неотвратимая и неизбежная. А лекарство, оно здесь.
        Я прикоснулся указательным пальцем к голове и тут же полетел в угол комнаты, сбитый с ног хорошо поставленным хуком. Быстро двигается товарищ полковник, вот тебе и кабинетный работник. Или это я растерял всю форму за время своего «курорта»? Черт, больно-то как! И что меня последнее время все бьют?
        Полковник навис надо мной подобно скале, лицо побагровело от прилива крови, он орал, брызгая слюной мне в лицо:
        - Идиот ху…в! Ты, долбанный умник из своего еб…о будущего! Почему ты молчал об этом на допросах? А если бы тебе сплавили мозги или твое поганое сердце не выдержало? Чем ты думал, кретин? В голове держишь формулы? В этом пустом куске дерьма? Ты понимаешь, что если бы к тебе применили форсированные методы допроса, ты стал бы овощем? Слюнявым, испражняющимся под себя овощем? И никто бы ничего не узнал?
        Я с трудом поднялся с пола, доковылял до стула. Сел, вытянув вперед горящую огнем левую ногу.
        - Слушай, заканчивай орать, полковник. Не применил бы ты пятую степень, никто бы из вас не применил. Не рискнули бы. Слишком ценны мои мозги. Тем более, сейчас. И допрашивали-то вы по-дурацки. Пугали, били, спать не давали, но ни чего серьезного, непоправимого не делали. Младенец бы догадался, что это лишь спектакль. И интересно, какой кретин вопросник составлял? - я посмотрел на ссутулившегося полковника и произнес механическим голосом - Ваше настоящее имя? На какую разведку вы работаете? Когда вас завербовали? Текст на негативах вы писали сами? Нет, не я писал, марсиане. Они же и завербовали. Детский сад, млять, можно подумать, у вас приличного графолога не нашлось. Еще и уколы ваши. О разделении сознания никогда не слышали?
        - Вопросы составлял не я. Меня, после провала операции по захвату и задержанию курьеров, временно отстранили. Служебное расследование закончилось два дня назад. В должности я восстановлен. Сейчас я начальник нового отдела, целиком созданного под тебя.
        - Поздравляю. Лестно, не скрою. Целый отдел. Слушай, Петрович, у тебя есть закурить? Да, и я бы на твоем месте извинился - все-таки я намного тебя старше. Тебе сколько сейчас? Пятьдесят два? А мне было сто семь. Старость надо уважать - я скривил разбитые губы в горькой усмешке - ну и когда же ты догадался?
        - После твоих ставок на результаты соревнований олимпиады.
        - А что сразу наверх не доложил? И меня не закрыл в надежное место? Да, а что мы так свободно говорим? Что это за дача? Нас никто не слушает?
        - Тебе на какой вопрос отвечать? Первый или последний?
        Полковник прошел мимо меня, достал из секретера белую с красным верхом пачку, надо же, «Мальборо», пояснил, видя мой удивленный взгляд:
        - Для гостей держу.
        Толкнул ко мне по гладкой поверхности стола, следом отправил пепельницу с коробком спичек. Я закурил и вопросительно поднял брови.
        - Мы на моей даче и нас никто не слушает. Проверено. Почему не доложил о своих догадках? А кто бы мне поверил? Фактов-то никаких. Ты же свои аналитические записки умно составлял - в меру тумана, в меру истинных событий. С Руделем только ты прокололся - полковник тяжело посмотрел мне в глаза - разлить двести граммов масла…. По краю же прошел. Зачем так рисковал раскрыться?
        - Ненавижу фашистов. Выползли они у нас, там. Неонаци. В крови по колено бродили, пока мы их вместе с «Детьми света» не обнулили. Тоже мясники были отменные, сектанты, твари.
        - Немцы?
        - И немцы были и русские. Всякой твари по паре. Неважно. Нет их больше и, сейчас не будет.
        - Понятно. А сам кем там был?
        - Вначале главой Центральной общины. Потом затворником на одном маленьком острове. Устал. От всего устал, да и преемника себе отличного вырастил. Умного, жесткого, зубастого. Он хорошо справлялся. Можно сказать, ученик превзошел учителя.
        Полковник понимающе улыбнулся, я, соглашаясь с не озвученным, кивнул головой.
        - Ясно. Так что там не так с вирусом? В тех негативах.
        - Там все так. Иначе бы не поверили, не дураки же. Будет лечить абсолютно все болезни со стопроцентной гарантией. До определенного времени. А потом переродится. Через, примерно, год - два. Взрослый человек умирает за два дня. Так что, можете готовиться, года через три, заселять Америку с Австралией. Механизм действия вируса и нам не ясен, но мы создали антидот. Тот же самый вирус, только выращенную культуру облучают изотопом радия ровно пятьдесят шесть секунд. Нашелся у нас один то ли гений, то ли просто любитель-экспериментатор. И все. Облученный вирус становится даже не симбионтом, а практически подменяет собой иммунную систему организма. Любой микроб, любая бактерия, не говоря о других вирусах, попавшие в организм «хозяина» и начинающие там вредить, для него смертельный враг, подлежащий немедленному уничтожению. Но, умный, сука, всех не ест, оставляет носителю полезных. Поболеть, конечно, немного придется - температура, рвота, кратковременное нарушение гормонального баланса. Для некоторых людей, с индивидуальной непереносимостью, с ослабленным болезнями организмом, возможен летальный исход. Это
прогнозируемая доля выбраковки. Зато, в конечном итоге, после завершения инкубационного периода у основной массы - несокрушимое здоровье и долголетие. Я прожил сто семь лет, Альет из Золотой Калифорнии и Семен из Новоуральска сто двенадцать и умирать не собирались. Вирус передается от матери ребенку. Отторжений нет.
        - Понятно. Спрогнозировать дальнейшие события сможешь? Ну и поделиться своими знаниями из вашего будущего?
        - Разумеется. Смогу и поделюсь. Уровень науки, у вас несколько низковат, но я что-нибудь подберу. Доступное.
        - Хорошо. Жить будешь на спецдаче. Вместе со своей Гердой.
        - С кем?
        - Это кодовое имя твоей Нади. Ты у нас проходишь под именем Кай. Жить будешь под постоянной охраной. Ты ведь прекрасно понимаешь, что сейчас тебя никто не выпустит из-под контроля? Ни на минуту, ни на секунду?
        Я скупо кивнул, затушил сигарету, сунул пачку в карман:
        - Понимаю. Да, сейчас я бы хотел принять ванну и переодеться. Это возможно? И пусть меня осмотрит врач. Нормальный, грамотный специалист, а не тюремный коновал. Ваши люди были очень настырны и изобретательны на…. гм, беседах.
        - Здравствуй, солнышко. Я вернулся, и я победил дракона.
        - Здравствуй, Дима.
        - Ты простишь меня?
        - Конечно же, прощу дурачок. Только пообещай мне - ты больше никогда, никогда не оставишь меня одну! Поклянись!
        - Клянусь. Мы теперь всегда будем вместе.
        Я смотрел в лучистые глаза моей звездочки и любовался своим ангелом. В этот раз я говорил ей правду - мы будем вместе. До самого конца.
        Эпилог
        Я курил, смотрел в окно, наблюдал за неподвижной фигурой пулеметчика в зеленом костюме химзащиты на посту у ворот и ждал приезда полковника. В стекле отражалось моё бледное осунувшееся лицо и воспаленные от бессонницы глаза. Седины в отражении на стекле видно не было, волосы у меня светлые, только в зеркале можно увидеть обсыпанные серебряной мукой виски. Надя умерла неделю назад. Её тело, как и тела всех умерших загрузили в открытый кузов «Урала», а мне не позволили присутствовать при этом. Даже издалека увидеть. Я тогда долго слепо смотрел на резиновые рыла защитных масок автоматчиков, а потом плюнул им под ноги и ушел к себе в комнату. Один из них ушел со мной. И сейчас его сменщик неподвижно сидит в углу комнаты, поблескивая стеклом маски и только хрип воздуха из фильтров выдает, что он живой человек. Глупейший самообман. От Серой смерти нет защиты. Я же ходил без маски и без защитного костюма - вирус меня не трогал. Как бешеный пес с жалкими остатками памяти, он обходил меня стороной, убивая окружающих. Он убил и маму с сестренками. За три дня до смерти моего солнышка. Я тогда сидел у постели
любимой и держал в руках её ладонь.
        - Олин! Новые материалы по очагам эпидемии.
        - Положите на стол.
        Сводки, копии рапортов, статистика. Хм, динамика распространения вируса на удивление обнадеживающе низкая. Еще копии рапортов. Лист с машинописными строками: «Приложение к рапорту от 27 числа…. Олина А.П., Олины Алина и Марина Павловы, скончались двадцать шестого в семнадцать тридцать в Пермском лагерпункте?2. Тела кремированы. Объект Кай не извещен согласно распоряжению „Алого“. Рапорт составлен капитаном….».
        Я вернулся к постели Наденьки. Крепко обхватил обжигающую жаром ладонь солнышка. Что это? У меня капают слезы? Это хорошо, они холодные. Может быть, Наде будет чуть-чуть полегче. Солнышко умерла утром.
        Интересно, где же полковник? Что его задерживает? По моим расчетам он должен был появиться на спецобъекте еще позавчера. В том, что он приедет, я был абсолютно уверен. Он обязательно выберется из начавшегося хаоса, на танке прорвется, но найдет возможность посмотреть мне в глаза и задать свои наивные вопросы. Интересно, какой из них будет первым - почему или зачем?
        Я почти угадал. Полковник прибыл на БМП. Закопченном, с исцарапанными бортами. Начались бои в городе? Вполне возможно, у нас тогда стреляли в друг друга все кому не лень. А кому не из чего было стрелять, резали.
        - Оставьте нас, сержант. Это приказ.
        Фигура в углу зашуршала, залязгала навешанным на нее железом и, распространяя по комнате неприятный запах нагретой резины, исчезла за дверью.
        А вот с вопросами я ошибся. Полковник их не стал задавать. Он прошел к креслу, тяжело рухнул в него, потом встал обратно, принялся неловко возиться с многочисленными застежками и лямками защитного костюма. Бросив в угол резиновую шкуру, он извлек из кармана намокшего под мышками и на спине кителя небольшую фляжку. Сделал два долгих глотка. Откашлялся, вытирая ладонью выступившие слезы.
        - Вчера у меня умерли обе дочери и жена.
        - Мои соболезнования.
        Полковник меня не слышал.
        - Они собирались следующей осенью поступать в художественный, в Строгановку. Света очень хорошо рисовала, особенно ей удавались портреты, а Лена лепила из пластилина фигурки зверей. Света подарила мне на день рождения картину, где мы с женой стоим на фоне Кремля. С фотографии перерисовала. А Лена забавную лисичку. Она стояла у меня в кабинете на полке шкафа. И сейчас там стоит. А их больше нет.
        Я молчал. Что тут говорить?
        Полковник сделал еще один глоток, потряс пустой флягой, вытряхнул на подставленную ладонь остатки. Прозрачные капли собрались в маленькую прозрачную лужицу и стекли на пол сквозь пальцы.
        - Значит, лекарства не было? Это все один и тот же вирус? И ты просчитал все заранее. Не важно, взяли бы мы тогда Азамата или нет. Ты был полностью уверен, что мы начнем его производство, стараясь подстраховаться, опередить тех, за океаном, потому что у нас не было полной уверенности в том, что мы перехватили все негативы. Поэтому ты пришел к нам. Ты был уверен, что вся мощь государства будет работать на твой замысел.
        - Да. Я мог бы стать ученным, спортсменом, выехать за границу и сбежать там. Потом передать данные о вирусе тем, за океаном. Но, тогда бы вы не начали производить модификанта и все повторилось бы в самом худшем варианте.
        - Вот как….. Это вариант, значит, лучший?
        Я промолчал. Смысл сотрясать воздух ответом, который известен и так? Полковник растер лицо ладонями, спросил, растягивая паузы между словами:
        - И ты знал, был уверен абсолютно и полностью, что при первых признаках эпидемии мы начнем всеобщую вакцинацию?
        - Да, я был уверен. Просчитал все. Не было у вас выбора. Из-за вашего затянувшегося со Второй Мировой противостояния, постоянного антагонизма, паранойи в квадрате на государственном уровне, вы могли поступить только так и никак иначе. Теперь выживут только те, у кого организм примет вирус как симбионта. И будут жить долго, в этом я вас не обманул. Вирус, тот, что создали вы, более лоялен к реципиенту. Дает шанс и борется со своим собратом. Тот, другой, не модифицированный, шанса не дает.
        - Даже так?
        - Именно так. С его помощью мы и выжили. Повторная вакцинация.
        - И сколько вас тогда выжило?
        - В Африке, примерно, один из двадцати. В Европе двадцать два процента с тремя десятыми, в Америке тридцать один и шесть, в Японии сорок один с пятьюдесятью семью - у них всех как раз всеобщая «чипизация» недавно прошла.
        - Что прошло? И откуда такая точность?
        - Штрихкод гражданам нанесли или по-простому - маячки им вживили. Под кожу. Не слышал: «положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его»?
        - Слышал.
        - Ну вот. Сервера остались целыми. Вот оттуда такие точные данные. Смешно, но началось все с дискотек - ультрафиолетовые печати на руку, браслеты цветные на запястья, бейджики. А закончилось чипами под кожу. Ладно, это сейчас не важно. В Китае выжило тридцать процентов, но потом их стало намного меньше. Вначале они с нами схлестнулись и огребли малым тактическим, потом японцы припомнили им старые долги. Цинань, Чженчжоу, Нанкин, Шанхай - там тогда только на танках высшей защиты можно было появиться. Нет - я отрицательно мотнул головой на незаданный вопрос - ядерной войны не было. Американцы ждали, когда мы сдохнем, мы, точнее те, кто был тогда у власти - боялись начать. Потом стало некому. Только «Дмитрий Донской», подводный ракетный крейсер, отстрелялся. По трупам. Да, в Австралии не выжил никто. Что-то у них там произошло непонятное. Когда мы туда добрались, из живых никого не было. Одни кенгуру и кролики.
        - А в СССР?
        - Не было тогда никакого СССР. Закончился он, весь и полностью. В 1991 году. На развалинах могучей империи появилось новое государство - Российская Федерация. Наша Раша. Сырьевой придаток развитых стран. Осколок. Огрызок. Россиян тогда выжило один из десяти. Почти всех меньше. В том, что мы не разделили судьбу африканцев, целиком ваша заслуга - минимальное количество наркоманов, педерастов, других извращенцев, больных СПИДом, раком. И псевдозаслуга будущих выборных правителей, не развивавших медицину, не содержащих различные благотворительные и гуманитарные фонды. У нас было меньше всего слабоумных, калек, детей с патологией развития, людей с генетическими отклонениями, живущими только на таблетках. Генофонд был чище. Ну и у людей было больше самостоятельности, привыкли ни на кого не надеяться. Безвластие, хаос и паника тоже немало жизней унесли. И поэтому в новом, Чистом мире остались только одни здоровые и сильные духом. Человечество сбросило всю накипь и грязь, что накопилось за века. Знаешь, сколько тогда было мнящих себя разумными, но ведущими себя хуже животных? Семь с половиной миллиардов!
Вдумайся в эту цифру! Семь с половиной миллиардов! Из них более трети не людей, а паразитов, гнили на двух ногах. Вас же сейчас всего четыре миллиарда и больше половины из них здоровые, сильные люди. Люди будущего мира. Чистого мира. И у вас нет того безвластия, нет зажравшихся чиновников и трусливых, безответственных правителей, что бросили свой народ на произвол судьбы и закрылись в неприступных бункерах с замкнутым циклом жизнедеятельности. Именно они все объекты гражданской обороны, что вы строили и наполняли запасами - бункера, бомбоубежища, склады долго хранения пустили с молотка. Продали за зеленные бумажки. В бункерах хранили памперсы, а в бомбоубежищах запчасти для скутеров. У вас не так, вы справитесь, вы выстоите.
        Полковник молчал, слушал меня, не поднимая головы. Потом повернулся ко мне всем телом, поднял на меня наполненный странным блеском взгляд. Слезы?
        - Значит, говоришь, мир будет чище?
        - Да, чище. Светлее, просторнее, свободнее. И еще. Этот вирус создали и выпустили в мир не мы. Они. Те, за океаном. Они тоже вначале думали, что это лекарство. Панацея. Потом подумали, что это универсальное оружие. Ошиблись в обоих случаях. Так что, я лишь опередил события.
        - Вот как….. - полковник выпрямился в кресле, поднял голову. Я мысленно поежился - не хорошо смотрит и пленка слез не позволяет понять смысл - Что ж, возможно ты и прав, осудив миллиарды людей на смерть. И я, пожалуй, помогу тебе в этом. Сделаю мир чище.
        Полковник вскинул руку и, в мои глаза уставилась черная дыра пистолетного ствола. А потом она плюнула мне в лицо огнем. И моей последней мыслью было: «Черт, как нелепо все закончилось. Ведь мы даже не договорили».
        P.S
        - Ну, что скажете, доктор? Он будет жить?
        - Будет. Знаете, это какое-то чудо! За всю свою многолетнюю практику, я в первый раз сталкиваюсь со столь удивительным казусом. Пять выстрелов практически в упор и два из них лишь повредили мягкие ткани плеча. Третья пуля прошила тело насквозь, не задев ни одного важного органа. Останется только безобразный шрам, что-то вроде запятой. Четвертая пуля прошла в миллиметре от сердца. Пятая пробила легкое, но это мелочи, месяца через полтора ваш товарищ будет как новенький.
        - А полковник?
        - А полковник - нет.
        БЕРЕЗНИКИ. ФЕВРАЛЬ 2012 ГОДА.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к