Лис на псарне Василий Павлович Щепетнев
        Иван Федорович Фокс, бывший олимпийский чемпион по биатлону, зафрахтован на три месяца в качестве тренера для дочери известного олигарха-миллиардера Романова. Почему бы и нет? Деньги (а деньги немалые) отставному спортсмену явно не помешают. Только вот живет Романов в очень необычном месте: в огромном замке посреди глухой сибирской тайги, невесть для чего построенном сразу после войны пленными немцами под руководством загадочного генерала Козленко (которого по слухам боялся сам Берия). Сам миллиардер - человек тоже не совсем обычный: вместо того, чтобы покупать яхты и футбольные клубы, занимается он научными разработками. Да и сами эти разработки - более чем странные.
        Василий Щепетнёв
        Лис на псарне
        1
        Вагон был собственностью господина Романова. Как и поезд. Да и железнодорожная дорога тоже была собственностью господина Романова, пусть и с формальными оговорками. Чему удивляться: в газетах пишут, что и Край некоторым образом есть собственность господина Романова. А Край - из тех, что меряют во Франциях, Швейцариях и Голландиях. Так и пишут - мол, на территории Края уместятся Франция, Швейцария, Голландия, и еще останется место для пары-тройки Лихтенштейнов.
        Но ни одновременно, ни порознь Швейцария сотоварищи сюда не торопятся. Им и в Европе хорошо.
        Вместо Швейцарии еду я. В чужом личном вагоне чужого личного поезда.
        Сначала-то я летел самолетом. Потом поездом Российских Железных Дорог, хоть и фирменным, но плохоньким. Потом по реке на пароходе. Река большая, пароход старый, я голодный: буфет на пароходе был, но доверия не внушал. Пароход добежал до пристани Крайней - последней на реке. Выше был только Замок, но путь к нему преграждали пороги. Поэтому и была проложена железная дорога - не сейчас, конечно, а в незапамятные времена.
        Вагон был особый. Не плацкартный, не купейный, не спальный. Вагон-салон с диванами, креслами и столами. Трофейный. С той самой Войны. Никакой пластмассы, все естественное. Натуральное дерево - красное. Натуральная кожа. Поискать, то и свастику найти можно.
        Стюард предложил подкрепиться, и я сейчас пью натуральный «Боржоми» (знатоки оценят) и кушаю бутерброды с натуральным сливочным маслом и осетровой икрой. Именно кушаю, а не ем: деликатно, откусывая маленькие кусочки. Два небольших бутерброда по триста калорий каждый. Сегодня я могу себе позволить шестьсот калорий жиров и холестерина. Я этого достоин.
        Поезд вполз в тоннель, и тут же плавно, как в кинотеатре, загорелись плафоны. Тоннель, верно, тоже принадлежал господину Романову, подумал я, дожевывая последний кусочек бутерброда.
        Тут же вошел стюард, спросил, не желаю ли я чего-нибудь еще.
        Я, конечно, желал - но отказался. Не из-за гордости бедных, а исключительно ради самосохранения. Это как лавина, стоит только начать, через месяц плюс три килограмма, через год - плюс тридцать три. А через пять лет? Таков удел спортсмена: организм привык много трудиться и, соответственно, возмещать затраты белками, жирами и углеводами в объемах много больших, нежели у менеджера или даже брокера. Уйдя из большого Спорта, расстаешься с самыми разными привычками, но тяга к дополнительным калориям остается надолго. Выбираешь из трех: либо больше двигаешься, либо меньше ешь, либо состязаешься со свиньей - кто быстрее наберет вес. Обычно находится компромисс между возможностями, этакий триумвират, но среди трех равных кто-то всегда равнее других. В моем случае - жесткое до жестокости самоограничение. Недаром я родился под знаком Весов. Каждый грамм взвешивается, каждая калория учитывается.
        Поезд выбрался из тоннеля, и я опять стал глядеть в окно. Туман, как в Оберхофе. И пейзаж похожий, даром что Сибирь. Слева - хвойный лес. А справа - скалы.
        Поезд не спешил. Путь извилистый, крутой. Пятьдесят километров расстояния равнялись трем часам времени. Иных пассажиров, кроме меня, не было. Зато был груз, размещенный в двух товарных вагонах. Груз, как и я, прибыл по реке - и тоже направлялся в Замок.
        В Москве я ставил ударение на второй слог. В Сибири есть разные станции - Ерофей Павлович, Зима, та же Крайняя, почему бы и ЗамкУ местечка не найтись.
        Но на пароходе я услышал - зАмок. Что ж, действительно, богатство способствует подобным превращениям. А господин Романов был богат, очень богат. Во всяком случае, так утверждал журнал «Форбс», поместив его в список ста богатейших людей планеты. Не в начало списка, правда, но и не в конец. В серединку. Не может же такой человек жить в каком-нибудь замкЕ.
        Паровоз пыхтел, поднимаясь в гору. Пахло дымом, углем - но не сильно: вагон был сделан на совесть, никаких щелей и пробоин. А вот в поезде Российских Железных Дорог немилосердно дуло отовсюду, и я беспокоился, как бы чего не вышло - в смысле болезней. Вопреки расхожим мифам о пользе спорта, спортсмены болеют не реже, а чаще людей от спорта далеких. Большие достижения требуют большого напряжения, где напряжение, случается тонкость, а где тонко, там и рвется.
        Полно, полно, какие большие достижения? Я теперь не спортсмен, я - спортивный гувернер и еду не сражаться за медали, а тренировать дочку господина Романова, причем не для состязаний тренировать, а ради бодрости, грации и пластики. Общефизическая подготовка. Физкультура, в отличие от Спорта Высоких Достижений, безусловно, полезна. Вот и пригласил господин Романов тренером дочки меня, олимпийского чемпиона с дипломом Института физкультуры имени Лесгафта и тренерскими сертификатами Германии, Финляндии и Польши. Пригласил - это ради политкорректности словцо, проще сказать - нанял. Что ж, наемники - люди как все, только им еще и платят.
        Поезд вышел из тумана, оставив его не позади - внизу. Я поднял глаза и увидел Замок. Настоящий замок - с высокими стенами, башнями и донжоном. В Германии, Франции или Чехии подобные замки встречаются сплошь и рядом, но здесь, далеко к востоку от Урала? Ни тамплиеров, ни ливонцев с тевтонцами в Сибири никогда не было.
        Или были?
        Серые стены высились над туманом, как Фата-Моргана. Может, это она и есть?
        Путь пошел под уклон, туман вновь матово застил окна, Замок скрылся.
        Теперь я точно знал, куда ставить ударение.
        Стюард вновь осведомился, не угодно ли мне чего-нибудь: кофе, чая, коньяка или вина, до прибытия четверть часа.
        Проверяет на крепость.
        Я поблагодарил - и отказался. «Бойся данайцев, дары приносящих, в обмен захотят они больше».
        Четверть часа, пятнадцать минут - два обычных круга, если без стрельбы.
        Но ее, стрельбы, и не ждали. Откуда здесь стрельба? Не Дикий Запад, где воинственные индейцы нападали на поезда, а мирные путники отстреливались кто во что горазд. Край обширен, но людьми небогат, из полутора миллионов две трети живут в областном, то есть в краевом центре, четверть - в уездных городках, сиречь районных центрах, и лишь одна двенадцатая (пример на простые дроби) заселила остальное, располагаясь все больше на реке или при железной дороге. Других дорог было мало до слез. До слез - потому что и на тех, что были, люди гибли с незавидной частотой. Сам губернатор, который третий месяц был то ли жив, то ли мертв (во всяком случае, в политическом смысле), умудрился не вписаться в поворот и врезаться в вековое дерево, что стояло в восьми метрах от «губернаторского шоссе», местного национального проекта. Шоссе соединяло краевой центр с пригородным элитным поселком. Жить в столице Края, рядом с крупнейшим в мире Комбинатом Редкоземельных Металлов - удовольствие небольшое, вот элита и переселилась в образцовый таежный городок в полусотне верст от административного центра, а губернатор на
казенные, понятно, деньги провел к городку шестиполосное шоссе, по которому только и могли с шиком ездить «майбахи», «бентли» и прочие «мерседесы». Такой вот национальный проект получился.
        Все это я прочитал здесь, в салон-вагоне, в сегодняшней газете. Не совсем местной, газету выпускали в Москве, а здесь, в краевом выпуске, добавляли своих специй. Прочитал вместо того, чтобы съесть третий бутерброд с балычком осетрины. Отбил желание.
        Поезд начал тормозить - неспешно, величаво, как английские дворецкие в костюмированном фильме.
        Замок проступал сквозь туман, как будущее российской государственности - неясно, но внушительно.
        Но до самих стен не добрались - поезд остановился. Я встал, и опять подоспел стюард:
        - Ваш багаж доставят, не беспокойтесь.
        Доставят? Но куда? Я все-таки беспокоился. Ну как пропадет, что делать? Одежда и все прочее… В Оберхофе - и то поди купи что нужно, а уж здесь…
        Я хотел сказать, что и сам отнесу багаж куда нужно, но стюард исчез.
        Вместо него в салон вошел благообразный господин совершенно европейского вида. Знаете, европейцы отличаются не одеждой (костюм на господине был консервативный, не дороже восьми сотен евро, или даже пяти, столько и стоят приличные костюмы для трудовых миллионеров), даже не зубами. Они двигаются иначе. Наш человек, хоть депутат, хоть профессор, хоть работяга, идет так, будто в любую секунду его могут толкнуть, ударить, а то и убить. Напряженно идет. А европеец идет свободно. Не развязно, а уверенно. Почему - не знаю. Судя по истории, и толкали, и убивали в Европе предостаточно. А, вот еще: у нашего выражение лица говорит, что его и унизить, и ударить имеют право, жаловаться некому. А у европейца такого выражения нет. И у этого господина тоже не было.
        Эти мысли пронеслись в голове быстрее, чем господин сделал положенные шаги от входа до кресла, в котором я сидел. И я думал быстро, и господин двигался неторопливо. Да и трудно ему торопиться, он прихрамывал. Несильно, но специалисту заметно. А я специалист как раз по движению человеческого тела во времени и пространстве. Похоже, у господина протез левой ноги. Отличный протез, но все ж кинематику меняет.
        - Позвольте представиться: Шувалов Афанасий Михайлович, управляющий. Вас я, разумеется, знаю, вы - наш новый эксперт, Иван Федорович Фокс.
        Я наклонил голову, соглашаясь. Иван Фокс, он самый. Но почему эксперт?
        Я не спросил, но Афанасий Федорович сам объяснил:
        - В замковой табели о рангах вы означены как эксперт в области физического воспитания.
        - Табели о рангах? - не удержался я.
        - Это звучит лучше, нежели платежная ведомость, так нам, по крайней мере, кажется. Позвольте проводить вас и обсудить наши порядки-распорядки.
        Проводить так проводить. Хотя если порядки-распорядки, то годится и проводить-препроводить-сопроводить-выпроводить.
        Впрочем, выпроваживать меня даже глупо - и не за что, и незачем, я еще и аванса не отработал. С чего такая мысль вообще пришла мне в голову?
        А просто пришла, и все. Брела мимо, дай, думает, зайду. И зашла. Ко мне часто глупые мысли заходят. Просто потому, видно, что их, глупых мыслей, куда больше, чем мыслей умных.
        Мы вышли на перрон. Перрон словно из немецкого городка, патриархального, тихого, куда не добрались новые немцы, сиречь албанцы, банту и магрибы. Не две тысячи тринадцатого года городок, а тысяча девятьсот тринадцатого. Чистый, каменный, повсюду клумбы. Все очень аккуратно, ни плевков, ни семечек-орешков, ни жевательной резинки.
        И вокзал тоже очень уютный снаружи. А какой внутри, я не посмотрел - мы обогнули здание и подошли к автомобилю.
        У автомобиля стоял водитель - в сером френче, серых же галифе, серых высоких ботинках, а на голове - серая фуражка с гербом: кадьякский медведь на задних лапах. Ничего удивительного, это герб Комбината Редкоземельных Металлов. Удивительно другое - водитель быстро, но не суетливо открыл обе задние двери.
        - Садитесь, пожалуйста, - предложил управляющий.
        Я сел. До Замка было метров пятьсот, отчего ж не проехаться в автомобиле - длинном, роскошном автомобиле тридцатых годов с открытым верхом.
        Водитель вернулся на свое место, и автомобиль плавно тронулся. Мотор был на удивление тихим.
        - Электрический, - пояснил управляющий. - Ездить особенно далеко не приходится, аккумуляторов хватает. И природа не страдает.
        Он, наверное, любит читать лекции о технике. Или просто вежлив.
        - Замок, - продолжил он, - говоря языком сегодняшних газет, новодел. Но, на мой взгляд, он и тысячу лет назад был бы здесь к месту. Иногда мне кажется, что он тысячу лет и стоит.
        - А на самом деле? - спросил я.
        - Его начали строить в декабре сорок шестого года, а завершили в мае сорок восьмого. Одна тысяча девятьсот сорок восьмого. Строили немцы, военнопленные. Не одни, конечно. Японцы тоже потрудились, китайцы, да и на русском поту немало тут замешено. Генерал Козленко хотел, чтобы замок был не хуже немецких, и своего добился. Это он умел - добиваться своего.
        - Генерал Козленко? А кто это?
        - О, история - барышня с причудами: одних возвышает не по заслугам, других не по заслугам прячет. Сталин не боялся никого, кроме Берии, а Берия… Берия боялся Козленко. Таким уж человеком был генерал. О Замке многое можно рассказать, я и расскажу - постепенно, не спеша. Рассказ от спешки многое теряет.
        Машина ехала гладко, и управляющий говорил гладко, чувствовалось - привык разговаривать. Возможно, лекции читал. Профессор. А что? Почему бы профессору и не стать управляющим Замка?
        Перед Замком было несколько строений. Сухой, казенный оборот, так ведь и строения были такими же - казенные параллелепипеды. Видно было, что проектировали и строили их другие люди. Не немцы. И в другое время, поближе к двадцать первому веку. А чуть дальше, на возвышенности, стояли огромные ветряки-генераторы, числом три. Лопасти их вращались почти бесшумно: и ветер слабый, и конструкция современная.
        Как и положено, перед стенами Замка был ров - сухой, без воды, метров пяти глубиной. На дне что-то белело. Человеческие кости?
        - Это имитация, - успокоил управляющий. - Настоящие кости тоже были, но их убрали еще в шестидесятые.
        Автомобиль проехал по мосту надо рвом, миновал раскрытые ворота, и мы оказались под защитою стен.
        Да… Вблизи Замок впечатлял не менее, чем издали.
        Но вникнуть в архитектурные детали я не успел: автомобиль остановился у входа в донжон.
        Собственно, вход располагался выше земли, и хорошо выше, метра на два, и потому вели к нему ступени.
        Управляющий поднялся по ступеням легко. Держит себя в форме. Тоже европейская черта.
        Холл - высокий, просторный и прохладный. Это сейчас, летом. А зимой?
        Обстановка - как в музее. Рыцарские доспехи, мечи, щиты, ветхие гобелены…
        - Передаю вас Элеоноре Николаевне, нашей кастелянше, она распорядится вами, - сказал управляющий. - Уверен, вскоре мы увидимся.
        Сказал - и ускользнул в боковую галерею, направо.
        - Пройдемте, сударь, - позвала кастелянша. Властность чувствовалась во всем: и в лице, и в одежде, и в манерах. Одета просто - в черное платье. Из украшений - одно лишь кольцо с бриллиантом на безымянном пальце левой руки. Бриллиант немаленький, с горошину. Хотя, конечно, это мог быть и кубический цирконий, фианит, но - мог, да не мог. Не та аура у Элеоноры Николаевны - фианиты носить.
        Судя по всему, она была кастеляншей средневекового разлива. Замок - не гостиница, не общежитие, где кастелянши заведуют бельем. Нет, здесь она заведует всем бытовым устройством Замка, женский род слова «кастелан». А управляющий? Чем он управляет?
        Тем, что осталось.
        Элеонора Николаевна оказывала мне честь. Вроде почетного эскорта.
        - Эксперты живут в левом крыле бельэтажа, - говорила она, будучи уверенной, что я не пропущу ни одного слова, - и ваш покой располагается там же. Обедают все в Большой Столовой в девятнадцать часов, в остальное же время - по своему усмотрению, в той же столовой, в личном покое, в клубе. Клуб для экспертов находится в конце галереи, в Башне Бартини. Разумеется, стол предоставляет замок.
        Последнюю фразу я не сразу понял. Что значит предоставляет? И почему предоставляет Замок? Ах, верно, еда за счет заведения, вот что это значит.
        Если снаружи и в холле Замок подражал средневековью, то здесь - гостиницам Советского Союза конца пятидесятых годов прошлого века. Не простых гостиниц, а для высшего командного состава. Для генералов, не ниже. Стены покрыты светлыми деревянными панелями, на полу настелены ковровые дорожки легкой потертости, кругом картины, изображающие мирный труд советских колхозников двадцатого века.
        - Вот ваш покой, - Элеонора Николаевна открыла незапертую дверь.
        На двери сходство с генеральской гостиницей и кончилось. Была она, дверь, дубовой, шесть сантиметров толщины и пригнана идеально, ни щелочки, хотя уплотнители и обивка с внутренней стороны - старая добрая свиная кожа - добавляли приватности.
        - Этим колокольчиком вы всегда можетё позвать своего денщика.
        - Денщика?
        - Именно. - Элеонора Николаевна подняла со столика небольшой изящный звонок и позвонила. Звон не лишен приятности, но негромкий, однако ж через две минуты в комнату вошел человек немолодой, но явно ловкий. Та же серая форма, как и у шофера, только вместо фуражки - пилотка.
        - Петр Сергеевич, вот твой новый подопечный, господин Фокс Иван Федорович.
        «Можно просто Иван», - хотел сказать я, но не сказал. Атмосфера Замка, видно, начала действовать. Или гипнотический взгляд Элеоноры Николаевны.
        - Если вдруг возникнут вопросы - или проблемы, с которыми Петр Сергеевич вдруг не справится, вы всегда можете обратиться ко мне, через него или по телефону, - Элеонора Николаевна показала на аппарат у столика. Хороший аппарат, только без диска. - Номеров никаких не требуется, у нас девушки на коммутаторе. Скажете, что я вам нужна, и нас тут же соединят.
        - Когда я увижу Викторию Романову? - задал я главный вопрос.
        - Сейчас четырнадцать пятнадцать. Ваши занятия планируется проводить в девять и в семнадцать часов. Сегодняшний день, очевидно, выпадает. Но если вам нужно предварительно увидеться с Викторией, это можно будет сделать после обеда.
        - А когда начнется обед? Ах да, в девятнадцать часов.
        - В девятнадцать часов ровно, - подтвердила Элеонора Николаевна.
        - Сегодняшний день не выпадает. Я буду готов к семнадцати часам.
        - Отлично. - В голосе Элеоноры Николаевны я услышал одобрение. Правильно, раз получаешь деньги, изволь отрабатывать. - Тогда в шестнадцать часов вам нужно будет встретиться с врачом Виктории, а в шестнадцать тридцать с Иваном Ивановичем, ответственным за физподготовку сотрудников Замка. Он покажет вам тренажерный зал, и вы сможете обсудить практические вопросы: что требуется заказать из оборудования и остальное в том же роде.
        - Очень хорошо, - ответил я. Действительно, вопрос «с остальным в том же духе» меня интересовал всерьез.
        - Не смею вас отвлекать, - попрощалась со мной Элеонора Николаевна.
        И я остался с денщиком наедине.
        Нельзя сказать, чтобы я, будучи майором, не был знаком с армейским сервисом. Впечатления не самые светлые. Рабочие впечатления. Быть может, потому что я майор, а не генерал-майор. Для майоров, даже таких как я, армия не принаряжается. Впрочем, соревнования часто проводились за рубежом. Да почти всегда - за рубежом. И там приходилось жить в гостиницах «три звездочки» - помните «Карнавальную ночь»? Еще лучше четыре звездочки, и совсем хорошо - пять, но федерация нас не баловала, и за три звездочки спасибо нашему тренеру, выбивавшему деньги у скупых рыцарей, специалистов по закулисным интригам и подковерной борьбе. К нашим услугам были разные сервисные службы. Но мы в наш доолигарховский период, старались все делать сами: и костюм заштопать, и бельишко постирать, и салат в цветочной вазе приготовить…
        Однако в чужой Замок со своим уставом не суйся.
        - Итак, Петр Сергеевич (денщик был лет на пятнадцать старше меня, а звания его я не знал), начнем с багажа. Когда, думаете, его доставят?
        - Уже доставили, господин Фокс. В соседней комнате.
        Мы прошли в соседнюю комнату. Действительно, вот они, мои чемоданы. Раньше меня прибыли, получается.
        Разобрали мы их быстро - вернее, разбирал Петр Сергеевич, а я принимал ванну, которую опять-таки приготовил денщик.
        После ванны оделся в тренировочный костюм. Петр Сергеевич же часть одежды (то, в чем я добирался), взял в стирку, а часть - в чистку («у нас внизу прачечная и химчистка»), после чего покинул меня.
        - Если что, только в колокольчик позвоните.
        Я прислушался. Покой оправдывал свое название. Тишина полная. Да и как ему не быть, покою, - между комнатами стенка каменная, аршинная. А между отсеками? Наружная стена, между прочим, метра два толщиной, даже больше. Окна узкие, профильные зеркальные стеклопакеты. Не удивлюсь, если стекло особенное, во всяком случае, в критических местах. Воздух чистый, свежий, в меру сухой, а каким же ему быть при панели климатического контроля. Стены обшиты не светлым деревом, как на галерее, а темным дубом. Несколько картин - восемнадцатый и девятнадцатый век. Похоже, подлинники - таких картин в запасниках даже губернских музеев сотни, а уж в столицах…
        Я посмотрел на колокольчик. С виду никакой электроники, но ведь иначе и быть не может. Следовательно, электроника либо сверхминиатюрная, простому человеку незаметная, либо она, электроника, не в колокольчиках. Панели чем хороши? За ними что угодно спрятать можно.
        Подумав, я решил, что электроника для вызова денщика все-таки в колокольчике. Обыкновенный дистанционный звонок. Ну а за панелями - то отдельно.
        Я сел перед зеркалом. Хорошее зеркало, венецианское. А морда из него выглядывает наша, саратовская. Впрочем, вполне приемлемая морда. Я даже два года рекламировал антиперспиранты, для спортсмена вещь сомнительную. То есть ими можно пользоваться, но только после тренировки. Пот в три ручья - естественная реакция организма, способ избавиться от тепловой энергии, выделяемой при работе. Если она, тепловая энергия, не уйдет с потом - случится перегрев, даже тепловой удар. Поэтому тренировочные костюмы должны впитывать в себя пот со стороны человека и отдавать его наружу. Со стороны некрасиво - потная девушка или, вот как я, мужчина в полном расцвете сил, но я-то не со стороны, я внутри. Сейчас, правда, появились костюмы, которые, пропуская пот, его же и маскируют - но это для выступлений, которые телевидение показывает на весь мир. Чтобы нами любовались и восхищались. Нами - и тем товаром, который мы рекламируем.
        Впрочем, большей частью не мы, а федерация, для которой спортсмен всего лишь говорящая рекламная площадь. Ладно, проехали. Главное то, что на тренировках нужно носить честный хлопок. Он не обманет, всю правду покажет, тренировался ты или так, погулять вышел.
        Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять…
        Только я не зайчик. Я - лис.
        2
        Встреча с доктором прошла в деловой атмосфере - могли бы сказать в телевизионных новостях. Но не скажут. Не потому, что есть новости поинтереснее, отнюдь, нет таких новостей. Просто не знают на телевидении, о чем говорили я, Иван Федорович Фокс, и врач, доктор медицинских наук Людмила Ивановна Родникова.
        А говорили мы о девочке, Виктории Алексеевне Романовой.
        Кое-что я уже знал - меня об этом предупредил сам Алексей Романов во время десятиминутной аудиенции. Десять минут - это почти губернаторский уровень, между прочим. Тогда он сказал, что у девочки серьезное заболевание, правда, в зачаточном состоянии. И я, ежели соглашусь работать с Викторией, должен буду помнить об этом каждую минуту работы и моментально забыть, как только работа завершится.
        Я согласился, и вот теперь Людмила Ивановна рассказала мне то, что я должен был знать и учитывать, планируя занятия с девочкой.
        Итак, у Виктории был СПИД. На самом деле еще не СПИД, а ВИЧ-инфекция. Разница в числе вирусов. В начале процесса, который и зовется ВИЧ-инфекцией, вирусы в организме есть, но их немного. Они, вирусы, сидят в клетках, точно глубоко законспирированные шпионы-резиденты, размножаются едва-едва, то есть медленно, один появится, другой исчезнет, и на здоровье эти малочисленные вирусы практически не влияют. Если человеку невдомек о болезни, он живет себе и радуется. А потом, через полгода, через год или даже через десять лет этот резидент словно получает команду действовать. Словно - потому что никто точно не знает, в чем она заключается, команда. Вирусы принимаются бурно размножаться, разрушая белые кровяные тельца, лимфоциты, что ведет за собой падение иммунитета, а попросту - непрерывную череду болезней: герпес, пневмонии, абсцессы, туберкулез, опухоли… Много их, болезней. И от какой-нибудь болезни в итоге наступает смерть. Но у Виктории, повторила Людмила Ивановна, только начало процесса. Сколько продлится эта стадия, неизвестно. Чем дольше, тем лучше, поскольку постоянно создаются новые медикаменты.
Прогресс очевиден, существующие лекарства действуют куда эффективнее тех, что были десять лет назад. Лекарства тормозят размножение, хорошо тормозят, и если раньше человек рассыпался за полгода, теперь половина больных - не с ВИЧ-инфекцией, а уже с полноценным СПИДом - живут год, два, пять лет и более. Как было уже сказано, неизвестно, когда и почему ВИЧ-инфекция переходит в СПИД, но не исключено, что под влиянием болезней и перегрузок. Поэтому заниматься с Вик горней я могу, только будучи лично свободным от насморков и простуд, чтобы не заразить девочку - отсутствие иных болезней Людмила Ивановна проверила по моей медицинской карточке. Если я почувствую малейшее недомогание, температура повысится или еще что, то немедленно, в любое время суток, обращаюсь к врачу, то есть к самой Людмиле Ивановне. Кроме того, каждое утро я обязан проходить медосмотр у Людмилы Ивановны. Что же касается девочки, то никаких перегрузок организм девочки испытывать не должен. Ходьба, медленный бег, и то лишь после предварительной подготовки. В общем, никаких занятий до седьмого пота. До первого - и довольно. Физкультуре -
да, спорту на износ - категорическое нет. Ваша задача не чемпионку из нее делать. Главное, чтобы девочка чувствовала, что она живет здоровой, полноценной жизнью. И еще: с девочкой о болезни лучше не говорить, но если уж придется, то быть сдержанным. Никакого веселого бодрячества. Спокойно и уверенно утверждать, что шансы на долгую жизнь велики, не уточняя, насколько велики, поскольку в этом вы не специалист. Говорить вы будете правду, особенно с точки зрения девочки, которой сейчас семнадцать лет кажутся солидным возрастом, а тридцать - старостью.
        И последнее. Откуда у Виктории ВИЧ-инфекция. Поскольку я все равно буду этим интересоваться, то, во избежание домыслов, которые зачастую страшнее истины, мне следует знать: и отец, и мать девочки были совершенно здоровы. Заражение, вероятно, произошло в больнице, куда после автомобильной аварии экстренно доставили Викторию. Это случилось почти два года назад, тогда в аварии, прямо на месте, погибла мать Виктории, Ирина Сергеевна Сольбо. Спустя три месяца после происшествия в крови у девочки обнаружили вирус иммунодефицита человека. Болезнь Виктории удалось сохранить в тайне. Алексей Александрович весьма сдержан, не любит распространяться о семейных делах и ждет того же от всех сотрудников. Люди Алексея Александровича проверили больницу и пришли к выводу, что заражение случилось именно там. Об этом с девочкой разговаривать не нужно вообще. И теперь уже самое на сегодня последнее: девочке скоро четырнадцать, возраст особенно увлекающийся, вы, Иван Федорович, ее кумир, так что помните об этом, помните и блюдите себя особенно строго. Так и сказала: «блюдите себя».
        После введения информации (никакого душевного разговора, именно введение, явное и недвусмысленное, как инъекция магнезии в ягодицу) Людмила Ивановна измерила мне температуру, понятно, бесконтактным ИК-датчиком, проверила давление, осмотрела горло, взяла мазок с миндалин и сказала, что сегодня занятия я проводить могу.
        Иван Иванович Шуйский отвечал не только и не столько за физподготовку, это эвфемизм. На самом деле он был начальником охраны Замка. Все мои пожелания, которые я высказал еще в Москве при найме на работу, исполнены, обрадовал он меня. Тренажеры получены, расставлены в надлежащих местах и уже опробованы охраной Замка. Во время тренировок за стенами Замка нас всегда будут сопровождать два телохранителя - на всякий случай. Хотя посторонних людей в окрестностях Замка быть не должно в принципе: добраться сюда можно либо по железной дороге, которая контролируется, либо по воздуху, но воздушное пространство тоже контролируется, либо уж пешком с пристани или поселка (пристань - Крайняя, а поселок, понятно, Крайний) через горный хребет. Этот путь тоже контролируется. То есть чужой человек - потенциальная опасность. Проблема свой-чужой решается просто: я получу часы, которые всегда должны быть со мной. Часы на браслете, в браслет вмонтирован микрочип. Он контролирует мое передвижение в пространстве. Такие часы носят все обитатели Замка, это закон. Если нам встретится чужой, без чипа, решение принимают
телохранители. Мне лишь следует увести Викторию Алексеевну с линии огня - предполагаемого огня, конечно, поскольку не факт, что чужой непременно враг, а встреча закончится столкновением. В оружейной вы можете получить заказанное с восьми до восемнадцати. Пропуск - те же часы-браслет.
        Иван Иванович тут же и одарил меня этими часами. С виду обыкновенные, «Командирские». А куда деть свои, верный «Polar»? А никуда. Оставлю их на левой руке, а новые - на правой.
        Так и поступил. У новых часов браслет пластиковый, камуфляжной окраски, широкий, но удобный, нигде не жмет, не давит, через пять минут становится вообще нечувствительным. Главное, снять их нельзя. То есть ножом острым, особой стали, разрезать, пожалуй и можно, а без серьезного инструмента никак.
        Иван Иванович провел меня в оружейную, затем в тир на коротенькую пристрелку, после чего сначала на трехмерном плане, а потом со стен Замка и воочию показал тренировочные маршруты номер первый, второй и третий, и к семнадцати ноль-ноль довел до дверей апартаментов Виктории Алексеевны Романовой.
        Находились они в Северной Башне, наверху, на высоте двадцати пяти метров. По городским меркам - девятый этаж, и понятно, что поднимались мы не по лестнице (была там и лестница, спиралью вьющаяся вдоль стены), а на лифте. Лифт шел очень тихо, после начального толчка и не понять было, двигаемся мы, нет. Возносимся. Перед лифтом внизу стоял охранник, кобура с револьвером на бедре, как у киношного ковбоя. В этом есть смысл: изготовить револьвер к стрельбе из такой позиции можно быстрее, нежели со стандартной армейской.
        Однако сторожко здесь.
        Апартаменты представляли две комнаты, одна над другой. Нижняя - гостиная, верхняя - спальня. Обычные детские комнаты богатых людей, только расположены в башне Замка. Все это Иван Иванович рассказал мне, пока мы шли по галерее. В лифте он молчал - то ли от почтения, то ли от задумчивости, а может, ему просто не о чем было говорить.
        У дверей апартаментов я приготовился увидеть еще одного охранника, но нет, никого не было. Иван Иванович нажал на кнопочку звонка. Через минуту открылась дверь, и выглянула женщина лет двадцати пяти - гувернантка Виктории.
        - Девочка вас ждет, - сказала она и провела внутрь. Сказала, между прочим, по-английски. Почему бы и нет? Почему бы мисс Эвелин, натуральной англичанке, и не говорить по-английски? Разумеется, о гувернантке мне тоже в двух фразах сказал Иван Иванович.
        - Познакомьтесь, - продолжила гувернантка. - Виктория, это Иван Фокс. Иван Фокс, это Виктория.
        - Ой, Иван, вы приехали! Я так ждала, даже дни считала! Вы - мой самый любимый спортсмен. Мы будем вместе тренироваться, правда?
        - Правда, - подтвердил я. - Уже сегодня. Прямо сейчас. Вижу, ты уже одета.
        - У меня форма, как у вас, я долго такую искала, мой размер, но нашла.
        - Тогда не будем терять времени. Идем в тренажерный зал.
        Тренажерный зал располагался в цокольном этаже - или в Замках этажи считают иначе? Сводчатые потолки, колонны, узенькие окна поверху - и ровный дневной свет, свежий воздух, слегка пахнувший хвоей.
        Кроме нас в зале не было никого.
        Начали мы, как водится, с определения функционального состояния. Бежали по самодвижной дорожке, крутили педали велоэргометра, просто сидели-ходили, а датчики снимали показания - пульс, давление, ЭКГ. Тренировались рядом, бок о бок. Конечно, нагрузки разные, но это понятно и никого не задевает.
        После тренажерного минимума я посмотрел компьютерную распечатку. У Виктории - для ее возраста - состояние было вполне приличное. На удивление, у меня тоже было не так уж плохо. Иногда перерыв в тренировках идет на пользу - необъяснимый феномен, встречается редко, и я не питал никаких иллюзий. Одно дело - тест-минимум, другое - индивидуальная гонка в реальных условиях, двадцать километров с четырьмя рубежами. Но проверять себя на длительных тестах я не мог, было важно, чтобы я и Виктория занимались одновременно.
        - Как у меня, Иван? - спросила Виктория. Что ж, обращение в просто Ивана можно расценить как то, что я становлюсь для Вики задушевным другом. А можно иначе.
        - Лучше, чем у большинства. - И это было правдой. По крайней мере, у Вики отсутствовали лишние килограммы. - Но я вечерком подумаю надданными, выберу оптимальный режим на эту неделю. А пока у нас есть немного времени - пойдем постреляем.
        - Из винтовки?
        - Для начала из пистолета. Пневматического.
        - А я думала, что биатлонисты только из винтовок стреляют.
        - Практические биатлонисты стреляют из чего угодно. Лук, арбалет, рогатка, гранатомет - ничего не упустят. Это как играть на рояле: научился на одном, сумеешь и на остальных. Есть, конечно, тонкости, но смысл, я думаю, ты поняла. - Поначалу я вместо рояля хотел назвать автомобиль, да передумал. Вдруг - душевная травма. Да и рояль не зря же стоял в башне Виктории. Небольшой, кабинетный.
        И мы прошли в тир. Он был неподалеку, уровнем ниже.
        Оружейник ждал нас.
        Мы - вернее, я - выбрали «клайперы», патриотизм патриотизмом, но нужно же и на результат работать. Понятно, здесь они появились не случайно - пневматические пистолеты, как и другое оружие для тренировок, я заказал еще в Москве.
        - Как мне целиться? - спросила Вика.
        - В твоем возрасте нужно учиться стрелять интуитивно. Как ходить, говорить, писать стихи.
        - А в армии? Меня Иван Иванович обещал научить стрелять, как в армии.
        - В армию приходят в восемнадцать лет. Часто - из-за отсрочек - и позже. И стреляют потихонечку. Экономят патроны. А стрельба - как игра на скрипке. Чем раньше начал, чем больше тренируешься, тем весомее шансы на успех.
        - А вы когда начали стрелять?
        - Почти в твоем возрасте.
        Почти - это минус восемь лет. Виктории Романовой тринадцать с половиною. Мне отец подарил первый пистолет на пятилетие - маленький, почти игрушечный духовой «Диана-вайп». В десять лет я регулярно стрелял из «1377 American Classic», а к двенадцати добрался до полноразмерного огнестрельного оружия и стрелял, пожалуй, лучше всех в деревне, куда ежегодно ездил на каникулы. Я не хвастаюсь, так оно и было. В детстве дети чрезвычайно пластичны и обучаемы - что скрипке, что гимнастике, что языкам, что стрельбе. Конечно, английский язык можно выучить и в сорок лет, но вероятность, что произношение будет неотличимо от природного британского, близка к нулю.
        - Не смотри на прицел, вообще на пистолет. Есть ты - и есть цель. Поначалу будет много промахов, это нормально.
        Выбрав ростовую мишень (расстояние - десять метров), мы сделали по сто выстрелов. Вика сумела попасть несколько раз.
        - Вот что значит возраст, - сказала я. - Люди, обычные студенты обычных институтов, когда им в двадцать с лишним впервые приходится стрелять из пистолета, как правило, не попадают ни разу. Вся группа стреляет, пять человек, десять, пятнадцать - и никуда. То есть куда-то пуля летит, но не в цель. А у тебя - девять процентов попаданий. Запомни это число. От него будем плясать дальше.
        - Запомнила, - серьезно сказала Вика.
        - Сейчас наше занятие кончится - и не кончится: Будешь читать, играть, смотреть телевизор - делай каждые полчаса перерыв и в перерыве тренируйся. В комнате - бросай стрелки в мишень (я уже видел новенькую «Дартс» в покоях Вики).
        - А если не в комнате?
        - Тоже бросай, только мысленно. Вообрази, что у тебя в руке стрелка или снежок - и брось его.
        - Руками?
        - Воображением.
        Армейский инструктор мой метод раскритиковал бы в пух, а пух сжег бы на быстром огне, получив прах. Но Вика - не новобранец, и мы не в армии, где призывник - глина, из которой нужно вылепить солдата, вылепить и обжечь, да чтобы числом поболее, ценою подешевле. Моя задача - чтобы девочка чувствовала себя уверенной.
        А в нашей жизни револьвер или пистолет вместе с навыками быстрой, меткой и решительной стрельбы весьма этому способствуют. Уверенности то есть.
        Вернув духовые пистолеты оружейнику, мы вышли под голубое небо.
        - На сегодня занятия окончены. Завтра будем тренироваться на природе. Сейчас иди к себе, прими душ и отдохни полчаса.
        - У меня сейчас чтение. На английском, - добавила Вика, не удержалась.
        - Самый полезный отдых для спортсмена.
        Я проводил Вику до охранников у лифта, после чего она поднялась в свою башню, и пошел в предписанный мне покой.
        До обеда («В Берлине обедают так поздно, что и не поймешь, обед это или ужин») времени оставалось немного, я успел только принять душ и привести себя в нерабочее состояние. В смысле - общегражданское. Еще раз - в смысле выглядеть не тренером, не спортсменом, а обыкновенным мужиком, пока молодым, но уже не полным дураком. Хотя… при чем здесь возраст? И потом, я здесь на службе, а не на отдыхе, и потому одеваться должен хорошо, но соответственно чину. Вот только бы узнать, эксперт - это много, мало или в самый раз?
        Это я узнал во время обеда.
        Обед - с большой буквы - проходил в Обеденном Зале, напоминавшем трапезную в Сергиевом Посаде. Находилось в нем около сотни человек. Несколько больших, длинных столов вдоль, а поперек - главный, за которым сидит хозяин - когда он в Замке. За этим столом - самые почетные места. И мое место было именно за этим столом, по левую руку от наиглавнейшего местам принадлежавшего господину Романову и сегодня пустовавшему (такой вот этикет). Правда, от пустого места меня отделяли три человека - управляющий и двое неизвестных. Неизвестными они, впрочем, оставались недолго. Лично я их прежде не знал, но много слышал о каждом. Первый, Андрей Иванович Соколов, из российских подданных единственный за последние сто лет был удостоен Нобелевской премии по медицине - и отказался ее получать. Второй, Петр Аркадьевич Юмашев, доктор физико-математических наук, прославился теорией нелинейного времени: он считал - и приводил в подтверждение математические формулы, - что время удлиняется по нарастающей и сегодняшний день равен неделе пятнадцатого века и году времен фараонов, а вся история жизни на Земле по нынешним часам
заняла едва ли более десяти тысяч лет. Его коллеги теорию приняли в штыки, но журналисты любили рассуждать о «времени по Юмашеву». Уже по левую руку от меня сидели еще трое, все - геофизики, доктора наук, один из Франции, другой из Польши и третий наш, из Новосибирска. По правую руку от пустующего места г. Романова сидели тоже семь человек, но из них я знал только двоих: лечащего врача Вики и начальника охраны Замка - тот устроился на самом краю.
        За обедом (восемь перемен блюд, пять из них я с сожалением пропустил) вели разговор светский: о погоде, о видах на урожай, о запрете на ввоз в Россию импортного мяса разом отовсюду. На профессиональные темы не говорили, а жаль. Интересно было бы знать, что здесь делает, например, нобелевский лауреат-отказник. К СПИДу, насколько мне известно, его работы не имели никакого отношения: Соколов специализировался на излучениях головного мозга. Научных работ я, естественно, не читал, не по уму мне и не по чину, а в газетах пишут интересно, но неточно. Во всяком случае, в тех газетах, которые попадались мне, обсуждалась преимущественно причина отказа от премии, а о самой работе упоминали вскользь. Правда, все это происходило в олимпийский сезон, и у меня были иные заботы, нежели Тайна Великого Ученого. Но сейчас, когда впереди нет никаких олимпиад, а есть только Вика на ближайшие три месяца (буде все стороны останутся довольны, контракт можно и продлить), хотелось бы знать подробности.
        Вместо этого я слушал управляющего Замком, которому в отсутствие господина Романова пришлось управлять и застольной беседой. В самом начале обеда он представил меня обществу - «Наш новый специалист, трехкратный олимпийский чемпион Иван Федорович Фокс», а потом вел разговор за главным столом, рассказывая историю замка и поглядывая на меня, показывая, что мне она и предназначена. Итак, Замок строили немецкие военнопленные по приказу комиссара госбезопасности, сиречь генерала Козленко. Архитектор - германский академик Штирнер, истинный ариец, характер нордический, то есть если уж взялся строить, то строил основательно, не жалея ни соотечественников, ни русских зэков, ни японцев, которых тоже было изрядно. Не жалея, но напрасно и не тираня: глупо сначала из неумехи сделать строителя, а потом сгубить его ни за грош. У строителя должны быть силы работать, заявлял Штирнер, и, как ни странно, пайки заключенных были побольше пайков охранников, а любые попытки перераспределения пресекались. По жалобе Штирнера ког миссар Козленко внесудебным волевым решением перевел несколько человек из охраны в заключенные.
Воровать перестали.
        Замок был задуман как особое отделение Академии наук, этакий академический орден тамплиеров, шарашка на рыцарский манер. В нем должны были жить и ковать оружие победы лучшие умы Советского Союза, а также ученые из Германии и стран, освобожденных от гитлеровской оккупации. Не атомные бомбы и не баллистические ракеты интересовали Козленко, а нечто иное - то ли антигравитация, то ли лучи смерти, а может, и совсем третье, тогда умели хранить тайны. Именно поэтому по окончании строительства заключенных не расстреляли. Что они знали, заключенные? Построен Замок - и только. Мало ли зачем они строятся, замки? Вдруг это всего лишь причуда НКВД? Поэтому строителей перевели на другие строительные объекты.
        Другие строительные объекты, впрочем, тоже были очень секретными, и уцелел кто-либо из строителей, нет, ручаться не стоит.
        Афанасий Михайлович говорил и о другом, конечно. О многом говорил. Даже о фигурном катании. Но не о феномене «Ф». Хотя феномен «Ф» интересовал присутствующих, и особенно отсутствующих, пожалуй, больше, чем танцы пары евро-доллар. Безо всяких «пожалуй» больше. Однако говорить о нем было бы бестактнее, нежели обсуждать проблемы ВИЧ-инфекции. Или нет? Некоторые газеты вместо определения «Феномен Ф» придумали другое, более броское: «СПИД олигархов».
        Но если за столом о нем не говорили, то думали все. Мне так кажется. Потому что у меня феномен «Ф» из головы не выходил с тех пор, как господин Романов позвонил мне - сам! не через секретаря! - и спросил, не хочу ли я «поработать с дочкой».
        Я согласился, отчего ж не поработать. Однако о феномене «Ф» задумался.
        А проявлялся феномен так: первого мая этого года самый богатый человек России по версии журнала «Форбс», господин Петрович (это не отчество а фамилия, хотя сербом он не был) погиб в авиакатастрофе. Свидетелей катастрофы оказалось немало, она была заснята двумя телефонами праздных зевак, помимо камер специальных и потому недоступных. Господин Петрович на личном вертолете готовился к посадке на палубу опять же личной яхты (кому яхта, а кому океанский лайнер водоизмещением двенадцать тысяч тонн). Погода портилась, надвигалась гроза, но что олигархам гроза? Они вне законов физики, да и других законов тоже. Но в случае Петровича вышло иначе: при подлете к яхте в вертолет ударила молния. Машина удар выдержала, но пилот потерял ориентацию, врезался в палубные надстройки и тем погубил вертолет, себя и хозяина, господина Петровича. Злой умысел исключался: посылать молнии из грозовой тучи мог разве Юпитер-громовержец, но подозревать языческого бога в преступлении французская полиция (яхта стояла на траверзе Ниццы) отказалась.
        Следствие вынесло вердикт: несчастный случай в связи с форс-мажорными обстоятельствами.
        Месяц спустя, первого июня того же года, в немецкой больнице скончался господин Козодёркин, который, в отсутствие Петровича, занял было место богатейшего человека России. Опять обошлось без криминала - лейкоз, которым Козодёркин страдал вот уже четыре года, сделал свое дело. Все бы ничего, но еще месяц спустя, первого июля, на охоте гибнет господин Антранчини, занявший, как оказалось, тоже весьма временно, вакантное место первого российского олигарха. Никто в него не стрелял, напротив, стрелял Антранчини - в кабана, но только ранил, и секач отомстил за выстрел, убив обидчика. Никаких криминальных толков не пошло и теперь: охотились наипервейшие государственные персоны, безопасность осуществляли профессионалы, никакой террорист не мог подобраться не то что на ружейный - на пушечный выстрел. Но один случай так случаем и остается, два - совпадение, а три - система. Три месяца подряд первого числа гибнет российский олигарх номер один - случайно ль? Тогда и возникло определение «Феномена Ф», где «Ф» означало «Форбс».
        Сегодня на календаре - тридцать первое июля. Что-то будет завтра? Одно успокаивало: господин Романов пока не стал первым российским богачом, но если феномен «Ф» будет действовать и впредь, положение его скоро станет пиковым.
        Ужин кончился ровно в двадцать ноль-ноль. Обмениваясь ничего не значащими фразами, эксперты, и я в их числе, покинули Зал Пиров.
        Чем занимались другие, я не знал. Сам же спустился в тир и расстрелял пятьдесят патронов двадцать второго калибра из любимой БИ-7-4, почти такой же, как моя (у меня - девятого исполнения, знатоки оценят). Чем хороши дозвуковые патроны 5,6 - шуму меньше. Антифоны антифонами, а слух нужно беречь.
        После чего отправился спать - с дороги мне всегда хорошо спится.
        3
        Вика шла справа, а сзади, в пяти шагах, топали охранники. Топали, потому что на ногах у них были особые ботинки с металлическими вставками. Для схватки очень удобно, удар по колену таким ботинком сокрушителен, но какая схватка, если у каждого в руках автомат, и не привычный «Калашников», а Н&К. Ладно, не моя забота.
        Мы с Викой обуты просто: обыкновенные кроссовки, легкие, удобные и совершенно неприспособленные для рукопашного боя. Ничего, зато в них убегать хорошо. И прятаться. Если умело наступать. Марк Твен шутил, что роман Фенимора Купера следует назвать не «Кожаный чулок», а «Хрустнувший сучок». Здесь сучки не хрустели - лес лесом, но мы шли по дорожке, вымощенной камнем. Не желтым, правда, а серым. По сторонам - тайга, подступавшая к Замку отовсюду. Окружали нас ели, меж елей - кустарник. А еще комары, мошка и прочий гнус. Было его не так и много - день, ветерок, к тому же гель, патентованный, канадский, которым мы намазались, защищал исправно. А все-таки мысль о том, передается ли СПИД комарами, мелькала на задворках сознания. Наука в лице Людмилы Ивановны уверяла, что нет, но разве наука не ошибается?
        Я прогнал сомнения прочь. На тропе войны посторонние мысли ни к чему. Ведь шли мы именно тропою войны, пусть и тренировочной. Зазеваешься, отягченный раздумьями, тут тебе и конец.
        Враги появились внезапно. Было их двое. Мой - левый, и я двумя выстрелами - в предплечье и голень - вывел его из строя. А Вика замешкалась. Рука не знала, где кобура, пришлось головой думать. Потом она приняла позицию Вивера и выстрелила, но враг - розовая ростовая мишень - уже скрылся с противным хохотом. Вика виновато посмотрела на меня.
        - Пойдем дальше, - сказал я.
        На втором рубеже Вика выстрелить успела, правда, не попала. На третьем - тоже не попала. А на четвертом, последнем, попала, да и мудрено не попасть в мишень на расстоянии пяти шагов. Тут главное - успеть выхватить пистолет, выхватить и выстрелить. Попадешь - и на розовой мишени появляется голубое пятно. Дворяне, стало быть, на нас нападали, если у них кровь такого цвета. Хотя на самом деле голубыми пятна были нарочно: не травмировать психику ребенка.
        Охранники, что шли сзади, молчали, но я спиной читал их взгляды: дурью маетесь, с девчонки, положим, какой спрос, но этот, чемпион, ни разу не попал ни в сердце, ни в голову.
        Пусть думают - если они действительно так думают. Хотя если это классные профессионалы, а господин Романов для охраны дочери середнячков бы не нанял, то и они все посторонние мысли прогнали и только искали врагов - не тренировочных, а настоящих.
        Маршрут, два с половиной километра, мы прошли за сорок девять минут. Вика немного утомилась, но не от ходьбы, а от напряжения. Еще бы - четыре нападения, четырежды отстреливалась и лишь раз попала. Ничего, через неделю будем делать два круга с пятидесятипроцентным успехом, а если Вика входит в число прирожденных стрелков - и стопроцентным. Распознать, входит или нет, сразу трудно. Можно ошибиться. А куда спешить? Нас ведь завтра за линию фронта не бросят.
        Утренние занятия должны укладываться в полтора часа, вечерние - в час. И никаких переутомлений, помнил я наставления врача. Ладно, ограничимся просто утомлением, без пере. Без Romanoff-pere.
        Я довел Вику до башенного лифта. От полутора часов оставалось еще двадцать минут, но втягиваться нужно постепенно.
        Я разрешил Вике оставить пистолет при себе. Ничего страшного, духовой пистолет случайно не выстрелит - Вика при мне разрядила его. Но пусть в свободные минуты тренируется доставать Оружие из кобуры. Быстро доставать. «Только что нет - только что есть!» - как говорил дед Хасан. Не араб, японец, настоящий самурай. После освобождения из плена решил остаться в России. Женился и жил в нашей деревне. Его уважали.
        Сам же я вернулся на трассу и пробежал три круга, наращивая темп. Сзади никто не топал, вороги выскакивали исправно и получали пули в разные функционально важные места. Пот лил в три ручья - по ручью на каждый круг. С меня лил, не с мишеней.
        Вернувшись в покой, я отдал Петру Сергеевичу форму - постирать. Для вечерних занятий у меня есть второй комплект. Разумеется, господин Фокс, ответил денщик, уложимся в срок. Под душем я слушал маленький приемник - влагонепроницаемый, ударопрочный, специально для туристов и разведчиков. О господине Ахраматове, которому месяц назад передали эстафету первого российского олигарха, говорили на всех каналах, но говорили разное - то ли он находится на острове Пасхи, то ли в Англии, в загородном поместье под охраной САС, то ли, напротив, в Японии, где его жизнь защищает клан ниндзя, то ли в подмосковном особняке, то ли ему предоставили сверхсекретный президентский бункер с президентской же охраной, то ли на аудиенции у Римского Папы, то ли у далай-ламы… Было ясно, что никто ничего не знает. Ну и хорошо. Вдруг феномен - это всего лишь флуктуация, редкое совпадение, и не более того. Потому что в противном случае… Даже не знаю, что будет в противном случае. Наверное, что-нибудь очень противное для олигархов. Понятно, что наш духовный народ вошел в азарт и особенно возражать против гибели очередного
мультимиллиардера не станет. Наоборот. Наверное, букмекеры ставки принимают - переживет ли Ахраматов сегодняшний день или нет. Или не принимают, поскольку никто на олигарха и рубля не поставит?
        Одиннадцатичасовые новости кончились. То есть это для нас одиннадцатичасовые. В Москве же раннее утро, в Лондоне только светает, а на острове Пасхи, наверное, и вовсе вчера. Что ему делать, олигарху Ахраматову, на острове Пасхи, да еще вчера? Смотреть на истуканов? Наверное, интересно. Или там, на острове, что-то хорошее плохо лежит? А, вот в чем дело, разъяснило радио: Ахраматов намерен взять в аренду на 99 лет трех каменных идолов и перевезти их в свое имение под Москвой. Соответственно застраховав. Да, с фантазией человек, ничего не скажешь.
        Я выключил приемник. Прошел в комнату. Форма, освеженная чисткой, выглядела как новенькая. Военная форма, потому что я - майор вооруженных сил, пусть и в длительном отпуске, но с правом ношения мундира. Всю жизнь выступал за армейские команды, и мои олимпийские медали до сих пор греют отчеты: «Наши ряды воспитали олимпийского чемпиона Ивана Фокса». Меня даже на плакатах изображали, плакатах, что развешивают на призывных пунктах. Иди, дружок, в армию, и ты будешь служить рядом с Ваней Фоксом, а может, и сам станешь олимпийским чемпионом. Не знаю, помог ли плакат, но недостатка в новобранцах нет. Пришлось даже сократить срок службы до года.
        Почему я привез сюда парадную военную форму, по-старинному - мундир? Привычка. Пригодится, нет, а когда мундир под рукой, на душе спокойнее. Штатскому понять трудно.
        Но мундир сейчас надевать не время, поэтому я выбрал классический серый костюм. Тот самый, за восемьсот евро. Хоть на прием к английской королеве. Я и был в нем на приеме у английской королевы. Три года назад. Конечно, надеть костюм трехлетнего возраста иногда признак ограниченности, неважно, ограниченности ли ума, вкуса или средств. Некоторые в утонченности дошли до того, что дважды платье не надевают, подражая императрице Елизавете - нашей императрице, российской. Но мне ли с ними тягаться? Да и глупо хорошую вещь использовать единожды. Мне «маузер-боло» до сих пор служит, хотя и ствол пришлось поменять, и боек, хорошо, есть запасец у нашего деревенского кузнеца.
        Одно смущало - к английской королеве мне не идти. Мне вообще идти некуда. До вечернего занятия времени много, а сколько ж его накопится за месяц, за три?
        Люди работают. Служат. Никто не раздражает занятых людей больше, чем слоняющиеся вокруг бездельники. Если уж слоняться, то с деловым видом, но какое у меня может быть дело в Замке? Одно у меня дело - заниматься с Викой. И готовиться к занятиям.
        Я сел за стол и заполнил журнал тренировок - за вчера и за сегодня, написал план работы на вечер и - вчерне - на завтрашний день. Работа тренера, как и врача, Жителя, следователя и офицера, есть прежде всего работа бумажная. Любой проверяющий начинает инспекцию с того, что смотрит бумаги и пишет бумаги. В бумагах наша слабость, но и сила тож. Писание бумаг дисциплинирует. И я дисциплинированно изводил буквы, буквы составляли слова, слова - абзацы, те - страницы, и так, страница за страницей, заполнялась толстая тетрадь. Конечно, за день тетрадь не испишешь, а вот месяца за три - запросто. Спросит господин Романов: «А что вы сделали тридцать первого июля, чтобы оправдать свое жалованье?» - я и отвечу журналом: «А вот что!»
        Если серьезно, без журнала никак. Пусть у меня не пятьдесят учеников, а лишь одна Вика, - все равно динамику отслеживать легче, когда есть записи. Голова же нужна для другого. Однако есть ли в Замке парикмахер? Должен быть, потому что вчера во время ужина я специально обратил внимание - головы у людей в полном порядке.
        Я взял колокольчик, позвонил. Петр Сергеевич будто за дверью стоял.
        Да, разумеется, как же без визажиста. Мастер просто замечательный, лауреат парижских конкурсов. Меня записать?
        Нет, ответил я, не сейчас. Просто для сведения. Сейчас мне бы перекусить. В покое изволите? А то можно в клуб сходить, в буфет. В Замке это приветствуется, общение в клубе. Если, конечно, желание имеется.
        Желание у меня имелось, и потому я последовал совету Петра Сергеевича. Ведь не зря же он мне его подал, совет.
        Буфет оказался симпатичным, из нашей, армейской, постановки «Без вины виноватых». Исконное место артиста.
        Граммов пятьдесят сыру и стакан апельсинового сока. Свежевыжатого? Если не затруднит. О затруднении и речи быть не может. А сыру какого изволите? Любого твердого. Можно Курташис? Можно и Курташис. А хлеба? А хлеба черного, тоже пятьдесят граммов.
        Я уселся у окна. Стол большой и массивный, из тех, что не на века - на эпохи. Воспитанный на костюмированных фильмах вкус требовал массивных табуретов, скамей, но нет - здесь были обыкновенные стулья. Ну, не совсем обыкновенные, обыкновенных давненько никто не видел, а те, ресторанные, времен позднего Сталина и раннего Хрущева - судил я тоже на глазок, конечно. Ведь историю познаем не в музеях («дюжина стульев из дворца»), а с экранов телевизоров, теперь уже плазменных панелей.
        В ожидании сока я оглядывался. Наблюдал. Буфет был наполнен мною одним - не считая буфетчика и официанта. Первый стоял за стойкой и выжимал особой машинкой апельсин, второй, принявший мой заказ, стоял рядом и царственно ждал. Сок, впрочем, приготовили быстро, сыр тоже - его нарезали тончайшими ломтиками, причем не машинкою, а вручную, ножом. Ну, и хлеб, как без хлеба.
        За окном пейзаж был изысканный: стены замка закрывали близлежащие виды, но виды дальние, но горы, поросшие елями, с туманом, выползавшим меж дерев, но небо - все казалось инопланетным. Прилетели, огородились периметром, а за ним - целый мир. Страна туманов.
        Официант - или половой? - принес сок. В бокале.
        Я пригубил. Представил, что я на пляже кораллового острова где-нибудь в тропиках. Спокойный океан тихо плещет невдалеке, солнце прямо на глазах лезет в зенит, ветер шумит в листьях кокосовых пальм, и только жарковато на пляже в костюмчике-то…
        - Вы позволите?
        У стола высился Андрей Иванович Соколов, нобелевский отказник.
        - Здесь так много свободного места, что поневоле хочется компании. Или вы считаете иначе? - спросил он меня.
        Я просто показал - присаживайтесь, мол, чего разговоры разговаривать.
        Но Соколову, похоже, как раз хотелось разговора.
        Он сел и отпил из высокого стакана, который уже успел получить у буфетчика.
        - Девонская вода, рекомендую.
        - И чем же она хороша, девонская вода?
        - Ничего не знает о людях. И потому относится к ним нейтрально.
        - В смысле…
        - Как минимум - не вредит. Поверьте, все эти утверждения о памяти воды, о воде живой и воде мертвой не на пустом месте возникли. - Он отпил из стакана глотком весьма умеренным, если не сказать маленьким. Толи удовольствие продлевал, то ли сомневался, точно ли вода нейтральна к нему. - Недаром китайцы, большие знатоки природы, так требовательны к воде для заварки чая.
        - А сок…
        - Сок - другое дело. Сок - кровь врага. Вы сорвали плод, искрошили его и пьете в свое удовольствие. Чего ж вы от него ждете?
        - Утоления жажды. Ну, и витаминов, углеводов, микроэлементов…
        - Жажду следует утолять водой - нейтральной водой. А углеводы с витаминами полезнее получать из тех фруктов, которые упали с дерева сами и тем добровольно отдались на волю миру. Вот вы улыбаетесь (я вовсе не улыбался), а британские ученые провели эксперимент. Ученикам одной группы давали сок яблок, сорванных с дерева, а другой - падалиц. У второй группы успехи в успеваемости оказались достоверно выше, а агрессивность межличностных отношений - ниже.
        Я не нашел, что ответить. Впрочем, и не искал.
        - Все вокруг связано между собой, и зачастую связями самыми разными, - погодя немного, продолжил Соколов. - Мертвая природа воздействует на живую, живая на мертвую, они переходят друг в друга, и никого это не удивляет. А вот некоторые последствия подобных переходов удивляют настолько, что их объявляют небылицами, сказками или заведомым шарлатанством.
        - Вы о каких переходах? - спросил я для поддержания разговора.
        - О каждодневных. Семечко, отбирая энергию и вещество от неживой природы, становится могучим дубом или былинкой, неважно. Важно, что и дуб, и былинка живые. Извержение, напротив, способно виноградные сады на склоне вулкана сделать несомненно мертвыми. Общеизвестный факт, банальность. Но стоит коснуться человека…
        - Какого человека?
        - Любого, да вот хоть вас или меня. Могу ли я стать мертвым?
        Это да, это сколько угодно. А могу ли, умерев, ожить? Как дуб, восстановиться из побега?
        - Ну, я не уверен, что дубы восстанавливаются из побегов…
        - Неважно, ива, сосна, да вот хоть картофельный клубень. Весной разрезали на кусочки, но чтобы в каждом кусочке глазок был, закопали, а осенью из каждого кусочка - полноценный куст. И это картофель! А чего можно ждать у человека? Человек не картофель. У человека мозги есть. А зачем человеку мозги? Чтобы воздействовать на природу, согласны? А раз согласны (я молчал), то должны признать и то, что формы этого взаимодействия должны быть чрезвычайно многообразны, разве это не очевидно?
        - Очевидно, что к нам подступает туман, - сказал я, чтобы прервать неловкую паузу. Да уж, великие ученые порой современникам кажутся жителями иного мира.
        - Именно туман, - обрадовался вдруг Соколов. - Погода исстари была пробным камнем для человеческого разума. Шаманы насылали вьюги, ведьмы - дожди, боги разили молниями, а тут всего лишь туман. Рассеять туман, обратить вспять - задача для ученика третьего класса. - И он опять отпил из стакана. - Ох, что это я все о своем да о своем. Повелевать стихиями берусь, а вести разговор так и не научился. Вы ведь тут специалист по спортивной части?
        - По спортивной.
        - Чем, по-вашему, отличается спортсмен от обыкновенного человека? Силой, выносливостью, меткостью?
        Желанием победить, - честно ответил я.
        - Вот! - Соколов еще больше обрадовался. - На первом месте - воля! Она превращает рохлю в атлета, строит мускулатуру, крепит нервы, развивает выносливость. Не мускулы поднимают штангу - разум.
        - Я не штангист, но думаю, без мускулов дело тоже не обходится.
        - Разумеется, но волевой посыл - первичен. Мозг как орган для производства разума, разум как источник воли - вот роль, - он поперхнулся и, откашлявшись, махнул свободной рукой. - Несет меня, как Остапа в Васюках. Вот тоже, кстати, любопытный тип - Остап Бендер. Пройдоха? Несомненно. Жулик? Не без этого, что бы Остап ни говорил об отношении к Уголовному кодексу. Но главное в Остапе - невероятная воля. Ему, видите ли, было скучно строить социализм! Как же! Именно строить социализм ему и было безумно интересно. Авторы нарочито оглупили Остапа в последних главах. Уж если он без гроша в кармане умел устраиваться, то с миллионом… Есть версия, что в Остапе Ильф и Петров изобразили - в соответствующем преломлении и, пожалуй, бессознательно - вождя революции. Смесь Радека, Бухарина и Сталина. Но бессознательно же и убоялись, и потому у Остапа после обретения миллиона вдруг появляется мышление гимназиста первого класса. Вы знаете, что в ранней версии романа Остап миллион передает-таки государству, а сам женится на Зосе?
        - Первый раз слышу.
        - Это совершенно точно, смею вас уверить. Но писательское чутье не позволило свернуть с пути, и потому…
        - Остап собирается идти в управдомы, - продолжил я, показывая, что и биатлонисты не чужды высокой литературы.
        - Да. И это вовсе не смешно. Что значит в управдомы? Вспомним рухнувший Дом Романовых. Хозяин убит, кругом беспорядки. Дом - это, некоторым образом, Россия, волею судьбы оставшаяся без присмотра. Есть всякие временные дежурные по бараку, те же Рыковы и Бухарины, тем интереснее будет переиграть их. И он, Бендер, становится управдомом.
        - То есть Бендер - это будущий Сталин?
        - Во всяком случае, на месте литературоведов я бы не спешил отклонить эту версию.
        Стакан Соколова был наполовину полон. Или наполовину пуст. Я не знал, к кому примкнуть: к оптимистам или к пессимистам. Нет, я ничего против беседы не имею, но разговор с Андреем Ивановичем - если мои коротенькие реплики позволяли назвать происходящее разговором - утомлял. Возможно, я перед нобелевским лауреатом, пусть и отказником, старался встать на цыпочки и потому излишне напрягался. Или же пытался в тексте разглядеть подтекст, а в подтексте - подсказку, мудрость, истину. Или сказывалась акклиматизация. А вдруг я обыкновенно заболел? Нужно бы показаться доктору.
        - Видите! - торжествующе сказал Соколов.
        Я сначала не понял, чему он радуется, затем разглядел: туман заметно поредел.
        - И сложно это - разгонять туманы?
        - Ничего особенного. Куда сложнее убедить других, что это - твоя заслуга.
        - А назад, в обратную сторону можете?
        - В обратную сторону?
        - Опять туману напустить. Густого, как молочный кисель у бабушки?
        Он покачал головой:
        - Это уже баловство - туда-сюда туманы гонять. Природа баловства не любит. Подумает - смеются над ней. И отомстит. А мстить природа умеет, как умная и злопамятная женщина. Изменения климата в пятидесятые годы народ связывал с атомными взрывами, помните? Впрочем, вы эти времена не застали, поверьте на слово. Авторитетнейшие ученые пытались доказать, что ядерный взрыв для природы в планетарном масштабе пустяк, ерунда. Но сами знали: доказывают они недоказуемое, климат ведь и в самом деле изменился. Хотя атомные испытания в теории вроде бы и ни при чем, а в жизни вон как поворачивается.
        - То есть просто природа обиделась?
        - Ну, если это «просто…» - Он замолчал. Я подумал было, что Соколов только взял передышку перед новым рывком, но нет, он только смотрел в окно и пил древнюю нейтральную воду.
        Насчет воды, между прочим, у него много сторонников. Я не девонскую воду имею в виду, но вот норвежские спортсмены возят на соревнования свою, из ледниковых речек и водопадов. Считают, что родная вода лучше восстанавливает силы, чем вода чужая.
        У нас тоже пробовали экспериментировать с водой, да какое… Большая часть питьевой минеральной воды, что продают в магазинах, - водопроводная, так говорит главный санитарный врач страны. Он, правда, больше Грузию на чистую воду выводит (каламбур!), но и у нас водопроводов достаточно. Потому пили что придется. Может, сейчас что-то изменилось, но сейчас я уже вольный стрелок и должен сам заботиться о своем пропитании.
        Покончили - я с закускою, он с водой - мы одновременно, кивнули друг другу без слов и разошлись.
        Туман за окном рассеялся совершенно.
        4
        Я перешел в другой зал клуба. Библиотечно-бильярдный: на столах разложены газеты, в шкафах стоят сотни книг, а посреди зала - четыре бильярдных стола. И опять - один я за всю компанию. Видно, не время еще. Люди заняты, соберутся попозже. После ужина, например. Дружными рядами. Или парами. Или сюда - по одиночке, а отсюда - парами. Но в эти часы никого нет.
        Знаю, есть любители и в одиночку гонять шары по сукну, оттачивать мастерство, но сам я привычки к бильярду не выработал, да и нужды не было.
        Оглядевшись внимательнее, я увидел, что шкаф в углу был вовсе не шкафом, а древним комбинированным радио-теле-граммо-магнитофоном. Делали такие во времена второй мировой. В детстве я видел подобный у дядюшки Егорки - накрытый большой кружевной салфеткой, на которой стояли семь слоников натурально слоновой же кости. Слушали радио редко, раз в неделю. Считали, и то слишком много будет.
        Потому сразу и не признал.
        Я распахнул агрегат. Внутри царил двадцать первый век, умело стилизованный под сороковые годы века двадцатого. Дерево, да не просто дерево, а дорогое (признаюсь, в ценных сортах мебельной древесины я разбираюсь слабо), полировка, изыск модерна.
        - Вам помочь? - подошел служитель.
        - Помогите, пожалуйста. Настройте приемник.
        - Вы какую станцию предпочитаете?
        - «Есть обычай на Руси…»
        - Ага, понятно. - И он настроил аппарат на волну Би-Би-Си. Не спрашивая, он поймал не русскую службу, которая к этому времени, может, и вовсе отдала концы, а мировую. Ну, понятно. Нынче у обитателей дворцов и замков знание английского языка есть не прихоть, а жизненная необходимость.
        Служитель незаметно удалился. Это большой талант - удаляться незаметно, но если бы он вдруг запел «Марш артиллеристов», я бы не заметил. Уж больно новости были необычны: по радио сообщили о гибели господина Ахраматова. По предварительным данным, смерть наступила во время обследования господином Ахраматовым ритуальной пещеры Аку-Аку, но подробности пока оставались неясными.
        Я приглушил звук. Пусть подробности смерти господина Ахраматова неясны, почти наверняка они будут вполне объяснимы. Самыми банальными причинами. Бритва Оккама режет тихо. У кого бритва, тот и Оккам.
        Теперь первенство российских богачей перешло к моему нанимателю, Алексею Александровичу Романову.
        Да уж, как говорил мой первый наставник по стрельбе, деревенский пастух дядя Коля - он же гвардии старший сержант Николай Гвазда. Нет, никаких сентенций он не высказывал, просто произносил протяжно:
        - Да уж…
        И всем становилось понятно: очередной раз нежданно вляпались.
        Оставив устройство включенным, я покинул клуб, погулял по двору Замка («знакомство с местностью вероятного столкновения должно быть активным, постоянным и неявным»), вернулся к себе, переоделся для занятий и поднялся к Вике.
        5
        Девочка либо ничего не знала о произошедшем, либо не придавала тому значения, либо умела держать удар.
        Дети куда крепче, чем принято думать. Я был моложе Вики, когда случился переворот с безумным (следовательно, бесперспективным) названием «ГКЧП», и ничего, ни слезинки ребенка.
        Дети еще и куда более жестоки, чем взрослые, и меня дружки по школе (уже не сельской, а городской, спортивной) ехидно спрашивали: «Ну как, папа не застрелился еще? И маму не застрелил? И тебя тоже? Ну, значит ему разрешат выпрыгнуть в окно».
        В ответ я гордо поднимал нос и говорил, что мой папа не из тех, кто стреляется, а из тех, кто стреляет. Помогло моментально. На ближайшие дни я стал принцем школы. Тут как раз случился мой день рождения, и отец подарил малокалиберный пистолет Токарева, из которого я вскоре с десяти шагов сбивал сосновые шишки. Тогда уважение ко мне укрепилось еще сильнее - и, как ни парадоксально, уважение к отцу тоже. Видно, родители расспрашивали своих детишек, как там держится Ваня Фокс, и, узнав, что держится победителем, - делали выводы.
        Но то было так давно, что стало историей. Не той, которая красуется в школьных учебниках, другой. Той, что заключена в спецхранах за семью замками, а откроешь их - и нет ничего, кроме изгрызенных крысами стопок черной бумаги.
        Вика вышла, держа руку на рукоятке пистолета. Ковбой-кид.
        - Держать не нужно. Взяла, вытащила из кобуры, имитировала выстрел, вернула на место.
        - Я так и делаю, Иван. - Нет, видно было, что девочка все-таки задета. Она явно хотела пристрелить врага, вот только определится с тем, кто враг, - и держись.
        Мы спустились в тренажерный зал, сделали коротенькую разминку.
        - Иван, ты карате знаешь? Или самбо, или айкидо?
        - С чего это ты спрашиваешь?
        - В книжке читала. Там написано, что в спецвойсках есть отдельные спортивные роты, где, помимо основной специальности, стрельбы например, учат еще и самбо, и мосты подрывать, и с парашютом прыгать. Ты с парашютом прыгал?
        - Прыгал, но давно, когда мастером не был. В раннем возрасте. Просто захотелось попрыгать, и возможность была.
        - И много у тебя прыжков?
        - Около сотни. - Я не стал рассказывать, что парашютная лихорадка длилась около полутора месяцев, и я порой делал по четыре-пять прыжков в день. Хорошо быть сыном генерала!
        - А насчет остального? Самбо, мосты, допросы пленных?
        - Что это за книжку ты читала?
        Она назвала.
        - В жизни немного иначе. Возьмем мастера спорта международного класса по стрельбе. Всерьез учить его самбо - большой риск получить травму и разрушить спортивную карьеру. Да и зачем? Мосты теперь взрывают крылатые ракеты и бомбы с лазерным наведением.
        - Значит ты, Иван, айкидо не знаешь?
        - И кирпичи головой не крошу, - подтвердил я, похоже, разочаровав девочку. - А зачем тебе айкидо?
        Хороший вопрос, если за спиной двое охранников.
        - А вдруг…
        Вдруг выскочил на тренировочной дороге, но в десяти метрах прежде, чем утром: тренажерные манекены переставили. Нужно отдать должное, Вика выхватила пистолет быстрее прежнего и даже успела выстрелить, правда, опять мимо.
        Мы потрусили дальше и до конца тренировки не разговаривали.
        Что-либо одно, тренироваться или беседовать. На этой стадии подготовки. Потом же видно будет.
        В положенное время мы расстались, я вернулся докручивать свои круги, а Вика… Что делала Вика и что она чувствовала, зная, что над ее отцом - не простым отцом, а богоподобным человеком - сгущается неведомая беда, остается гадать. То, что для отца невозможного мало, Вика считала данностью. Отец мог пригласить надень рождения Пола Маккартни, к которому девочка питала странную для ее поколения симпатию, мог и купить яхту, способную плыть по Северному морскому пути, мог спасти от голода страну в Центральной Африке и построить новые заводы там, где от старых остались одни развалины. И вот - неведомая, а потому особо страшная опасность. Раненый кабан. Молния. Лейкоз. Положим, от кабана охрана убережет, но вдруг в следующий раз это будет бешеная кошка или даже воробей?
        Это уже были не размышления девочки Вики, откуда мне знать, о чем она сейчас думает. Это были мои собственные мысли. Действительно, стоит ли добровольно становиться под виселицу, даже если повесить собираются другого? И что будет с моим трехмесячным контрактом, если через месяц Романов станет номером пятым? Что вообще будет с могущественной империей господина Романова? Нет, он, как человек предусмотрительный, наверное, создал ряд трастовых фондов, но все это ладно функционирует, покуда жив хозяин.
        А без хозяина начинаются сбои и раздраи. Нет, Вике до конца жизни будет обеспечен первоклассный уход. Не здесь, а в Лондоне или Сиднее. Но вот о ледокольной яхте, пожалуй, придется забыть - дорого обслуживать. А уж о проекте «Лунный город» придется забыть наверное. Да что Лунный город, неизвестно, что с Замком станет, если нехорошее случится с господином Романовым. Судьи у нас законы читают и слева направо, и справа налево, и сверху вниз, и снизу вверх. Некоторые даже совсем ничего не читают.
        Очередной душ, очередная смена одежды. Это не навязчивая идея, не блажь, просто за тренировку выходит литра полтора-два пота. Порой и больше. Не принимать душ - возрастет риск гнойничковых болезней, что недопустимо. Ну, и об окружающих следует думать.
        На этот раз всемирную службу Би-би-си я нашел сам, по моему крохотному «Панасонику». Господин Ахраматов скончался от остановки сердца. Местные люди считают, что его покарали духи Аку-Аку за святотатство. Тело для вскрытия будет переправлено на ближайшую военно-морскую базу США.
        Очень любопытно.
        Скажи мне, где тебя вскрывают, и я скажу тебе, чей ты агент. А ведь как ругал господин Ахраматов проклятый Пиндостан, как в каждом несогласном разоблачал наймита Госдепа!
        Меж тем время неумолимо подошло к ужину.
        Главная Тема за столом - ожидающееся прибытие господина Романова на флагмане его нового флота, дирижабле «КЭЦ».
        Господин Романов не коллекционировал футбольные команды и не строил круиз-флотилию, ограничась одной, правда необычайной, яхтой. Его увлечением, помимо Лунного города, который начнут строить не завтра, было возрождение дирижаблестроения.
        Дирижабли были чрезвычайно популярны в двадцатые и тридцатые годы, имя Нобиле многие путали с изобретателем динамита Нобелем. Действительно, воздушные киты, несущие десятки тонн полезного груза, казались верхом совершенства по сравнению с шумящими, маленькими и вечно разбивающимися аэропланами. Дирижабль «Гинденбург» совершал трансатлантические полеты с точностью, не снившейся «Аэрофлоту» семьдесят лет спустя. Все погубил один пожар - чалясь к мачте, «Гинденбург» вспыхнул, как бенгальский огонек, да и как не вспыхнуть, если несущим газом, поддерживающим воздушную плывучесть, был водород. Позднее нашли недочеты в самой конструкции дирижаблей. И наконец появились скоростные истребители, сделавшие аппараты легче воздуха практически бесполезными в наступательной войне. А поскольку мировой авиа-пром есть неотъемлемая часть военно-промышленного комплекса, судьба дирижабля была на долгие годы решена. Некоторые считали - навсегда, но только не господин Романов. Еще в детстве, начитавшись наивной фантастики Беляева, Немцова, Толстого и Уэллса, он начал мечтать о дирижаблях. Но одно дело мечта подростка,
другое - мегамиллиардера.
        Миллиардер задумал сделать дирижабль прибыльным, и математика решительно встала на его сторону. Колоссальный рост цен на нефть, появление новых материалов, компьютерное моделирование, наличие глобальной навигационной системы, всемирная служба погоды, растущие требования экологов к малошумности всех видов транспорта и т. д. и т. п. Я не свои мысли излагаю, а пересказываю услышанное за столом. Сам-то помалкивал, биатлонист, пусть даже дипломированный тренер, в дирижаблях разбираться должен меньше, чем в апельсинах.
        А как же пожар на «Гинденбурге»? Вот тут-то и главный козырь господина Романова: гелий! Газ, практически не уступающий в подъемной силе водороду, исключает пожар, к тому же его, гелий, можно безо всякой опаски нагревать, тем самым регулируя подъемную силу.
        В тридцатые годы гелий был редок, его добывали из особого песка, месторождение которого само являлось государственной тайной. Сейчас гелий выделяют из природного газа. Его там немного - в процентах, но при объемах добычи в триллионы кубометров эти проценты, и даже доли процента, вырастают в изрядные числа. Природный газ стремятся сконденсировать. Гелий, в силу своих физических особенностей, в конденсат не попадает, тут его только качай! Качать, конечно, тоже нужно умеючи, однако советская наука в семидесятые годы прошлого века нашла способ. Наука нашла, а господин Романов воплотил. Причем для дирижаблей годится - и даже лучше - сырой гелий, а не чистый. В сыром, дешевом гелии пять - десять процентов водорода, что и безопасно, и слегка увеличивает подъемную силу. И вот теперь на заводе Фридрихсхафена начали собирать дирижабли серии «Циолковский». Почему в Германии? Традиции, немецкое качество и капитал: доля Романова 51 процент, остальное дала Объединенная Европа. Но не за горами день, когда заводы) начнут строить и в России. Новое месторождение «Виктория»,) что в трехстах километрах к северу от
Замка, содержит гелия на порядок больше, чем оренбургское. Правда, месторождение - еще не завод по производству газа, но в любом случае основные запасы гелия восточного полушария именно здесь.
        Посчитали, что при ценах на нефть выше ста пятидесяти долларов за баррель перевоз дирижаблем груза через Атлантику обойдется дешевле, чем на «Боинге», причем аэродром для дирижабля можно строить где угодно, хоть в городской черте, и шума от дирижабля при взлете или посадке не больше, чем от трейлера. А учитывая, что время (и деньги) на путешествие к аэропорту порой сопоставимы со временем и стоимостью самого авиаперелета, дирижабль получает дополнительный плюс. Есть и бесспорный минус: крейсерская скорость аэробуса девятьсот километров в час, а дирижабля - сто пятьдесят, но этот минус господин Романов намерен превратить в плюс кампанией за неспешный образ жизни. Действительно, когда в любую точку земного шара можно позвонить, переслать по всемирной паутине любой документ, организовать видеоконференцию на самом простеньком оборудовании, деловые визиты в большинстве случаев сводятся к походам по экзотическим ресторанам, а то и борделям. Стоит ли жечь десятки тонн керосина, чтобы побывать в борделе на шесть часов раньше? И потом, господин Романов отнюдь не противник самолетов. Пусть будут. Где-то
хорош самолет, где-то дирижабль.
        Немаловажно и то, что дирижабль, схожий по грузоподъемным качествам с «Боингом», куда менее опасен для небоскребов: он же, по сути, не летающий молот, начиненный керосином, а воздушный шарик с безвредным гелием. Для психологии американцев это значит многое. Конечно, и на дирижабле есть дизельное топливо и моторы - но их вес несравненно меньший, нежели на «Боинге». Таранить дирижаблем небоскреб все равно что мыльным пузырем бить по гвоздю.
        Обед закончился, люди стали расходиться, продолжая говорить о дирижаблях. Это лучше, чем молчать о судьбе господина Романова. Хотя кто сказал, что этого нельзя делать одновременно?
        В покоях я покоя не нашел: позвонил Афанасий Михайлович, управляющий, и сообщил, что обычно специалисты встречают прибывающего в Замок господина Романова. Разумеется, это не обязательно, но я мог бы оскорбиться, если бы был лишен подобной привилегии.
        Прибытие, по расчетным данным, состоится в полночь, специалисты соберутся на Замковой площади за десять минут до прибытия. Форма одежды по случаю позднего часа вольная, но соответствующая.
        Я поблагодарил Афанасия Михайловича за предоставленную возможность и сказал, что буду непременно. Как не быть!
        Времени до сбора оставалось предостаточно, и я минут девяносто поспал. Привычка спать, когда можется, хоть и впрок, выработалась во время переездов. Летишь этак из Пьенчанга в Ханты-Мансийск на соревнования - и спишь. Час сна во время перелета стоит двух часов тренировок.
        Так что я тренировался целых три часа!
        6
        Заспаться я не успел, а хоть бы и успел - прохладный душ дело знает. Без четверти полночь вновь позвонили - на сей раз не Афанасий Михайлович, а кто-то другой, безликий. Напомнил, что через пять минут сбор.
        Я не опоздал. Пришел ровно в двадцать три пятьдесят. Другие уже ждали, видно, внутренний сержант потребовал лишку, у кого пять минут, у кого двадцать пять. У каждого свой сержант. Мой притворяется генералиссимусом.
        Как только я подошел, Шувалов сказал:
        - Вот мы и в сборе. Пройдемте на площадку.
        Далеко идти не пришлось. Двести метров по дорожке. Меж высоких елей располагалось поле - футбольное, размеченное, с центральным кругом, штрафными площадками и всем остальным. А рядом было другое поле, побольше футбольного. С огромным ангаром, перед которым стояла причальная мачта.
        В небе показались огоньки.
        - Это он, «КЭЦ-1», - сказал Шувалов негромко, видно, специально для меня, поскольку для остальных это новостью не было.
        Огоньки опускались, и ровно в полночь над мачтою повис дирижабль, с виду очень похожий на летающую тарелку или на чечевицу-переросток. Большой дирижабль. Размером с цирк, что в городе Казани.
        От дирижабля отделился трос, упал рядом с мачтой. Человек в униформе (ночью все униформы серы) соединил трос с тросом мачты, а дальше процесс пошел в автоматическом режиме. Лебедка начала сматывать трос, и летающая тарелка стала опускаться, пока не нанизалась на мачту, как мясо на шампур. На высоте три метра остановилась, из гондолы - та же тарелка, только меньше, - выпустили трап, освещенный изнутри неяркой подсветкой. По трапу вошли трое - не эксперты, кто-то из обслуги. Вошли трое, а вышли четверо: сам господин Романов, его секретарь и двое аэронавтов - кожаные куртки, кожаные штаны, краги, очки-консервы. Стильно. Словно хроника времен Первой мировой войны.
        Сам Романов, как и его секретарь, были одеты неинтересно - обыкновенные деловые костюмы. Отличить деловой костюм за пятьсот долларов от делового костюма за пять тысяч долларов может только знаток, а деловой костюм за пять тысяч от такого же за пятьдесят тысяч - разве экстрасенс. Поэтому и стараться не стоит, при определенном уровне отношений уже важно не что носишь, а как носишь. Но и в этом случае Романов не смотрелся первым богачом России. Наверное, не привык. Все время был пятым, вот и приучился выглядеть кое-как.
        Шучу. За полночь шутки у меня не самые тонкие. Чтобы не порвались.
        Короля играет свита, но мне дать роль позабыли. Я стоял и смотрел - что же будет дальше. Падут ниц, пропоют осанну?
        Но все стояли так же, как и я, - в ожидании примера.
        - Добрый вечер, дамы и господа, - сказал самый богатый человек России. - Благодарю за встречу, хотя, право, не стоило. А, нет, ошибаюсь, стоило. Не меня встречать, конечно, а вот это чудо, - он показал на линзообразный дирижабль. - Мы его хоть и в Германии, но вместе с туляками сделали, те не только блох ковать умеют. В ближайшие год-два от заказов отбою не будет. Представляете Москву или какой-нибудь Аш-Габад? Президент едет - дороги перекрыты, народ раздражается, а все равно гарантий никаких: кто-нибудь на Кутузовском из окна пятого этажа возьмет да и выстрелит в сердцах из гранатомета. Вертолет шумит и трясет. А на КЭЦе летишь себе на трех километрах, ни пробок, ни снайперов не боишься. Комфорт, уют, а нужно - хоть в соседнее государство лети. Вы подходите, смотрите, господа.
        И тут зажглась подсветка, ультрафиолетовая, но очень точно нацеленная - светился дирижабль, а не мы. Да, вот откуда они, слухи о летающих тарелках! Действительно, стоило не спать, чтобы увидеть такое.
        Тарелка светилась ровно минуту, после чего прожекторы Вуда погасли.
        - Ну как, земляки? С «мерседесов» на КЭЦы - вот девиз наступающего дня.
        - Сто тысяч подруг на КЭЦы, - громко ответил Юмашов. Ему можно, он - хозяин времени. Остальные же выражали восхищение невнятно и негромко.
        - Для начала хватит и просто ста, Петр Аркадьевич. По одному дирижаблю на губернию, - .ответил господин Романов. - Наши отважные летуны доведут машину до совершенства, в управлении она будет не сложнее автомобиля, и каждая женщина сможет, а главное - захочет сесть за штурвал дирижабля. Но это заботы утренние, сейчас же я желаю всем хорошо отдохнуть - и видеть во снах полеты. Наяву вы тоже сможете полетать, КЭЦ будет совершать показательные облеты окрестностей целую неделю. Итак - добрых снов! Петр Аркадьевич, Андрей Иванович, позвольте занять ваше время еще на четверть часика, - выделив из встречающих ученые светила, он дал знать остальным, что им, то есть нам, Пора баиньки. Впрочем, до Замка мы шли почти рядом с Романовым. Буквально в пяти шагах.
        Когда-нибудь в глубокой старости мы будем рассказывать внукам и правнукам о том, что видели великого человека на расстоянии вытянутой руки, даже разговаривали с ним запросто, и это не будет таким уж преувеличением. По крайней мере, Алексей Александрович Романов держался открыто и приветливо. Верно, так вели себя цари в окружении приближенных к трону. На вечерах у Екатерины Великой, говорят, было весьма вольно и весело, да и Александр Третий, он же Александр Александрович, он же Александр Миротворец, он же Мопс, со своими старыми, да и новыми товарищами был прост не по чину. А уж как Петр Первый дружил с человеком из народа Сашкой Меншиковым!
        Вспоминая примеры из истории (в школе у меня был отличный историк), я перешел в хвост свиты, не пытаясь приблизиться к светилу, учитывая час - ночному светилу. Кто знает, какие лучи оно испускает? Вдруг да и опасные для жизни? Судя по всему, вероятность почти стопроцентная. Хорошо, сегодня безопасны, а через тридцать дней что будет? Побегут ли люди, оставив господина Романова один на один с его проблемами, или, напротив, дружно сплотятся вокруг сюзерена?
        Если бы депутатов думы, тех, кто привез Николаю Второму текст отречения, генерал Алексеев приказал немедленно повесить, как изменников (и солдаты гвардии непременно бы исполнили приказ), история России была бы немножечко другой.
        Но генералы предали своего императора. Типично для генералов, типично для императоров. Вон, Саддама Хусейна или полковника Кадаффи не бомбами же победили, а подкупом приближенных.
        Поднялись по ступеням. В холле милейший Афанасий Михайлович очень ловко дал знать, докуда провожать импе… господина Романова то есть, нужно, а докуда - не нужно. Личные покои Алексея Александровича располагались во второй башне Замка, размером повыше, нежели башня Вики. Оно и понятно. Хотя на самом деле в башне проводит он свободное время или, напротив, спускается на сорок метров под землю, я бы загадывать не стал. Слишком мало информации для выводов.
        У лифта Афанасий Михайлович от лица всех присутствующих еще раз восхитился дирижаблем, пожелал Алексею Александровичу спокойной ночи, тот пожелал управляющему, а вместе с ним и нам всем того же. И на лифте вместе с учеными мужами вознесся вверх, или спустился вниз, если поддаться паранойе. А зачем ей поддаваться? Стены башен настолько толсты, что выдержат попадание снаряда среднего калибра. Корабельного калибра, правда, стены не выдержат, но ближайшие корабли от нас далеко - я имею в виду военные. Мирные ближе, я сам приплыл на мирном пароходе.
        А я чем хуже снаряда?
        7
        Но сейчас важнее другой вопрос - почему господин Романов последние полчаса назойливо предстает мне в облике императора? Фамилия - ладно. Богатство? Ну, богатых людей много. Билл Гейтс, может, побогаче Романова, однако жив голову не приходит думать о нем, как о самодержце.
        Вот-вот, самодержец - этого у Романова не отнять. И внешность - немного грустное лицо, высокий лоб с намечающимися залысинами. Ему бы бородку добавить - и чистый полковник Николай Александрович Романов. Тот, которого в Екатеринбурге якобы расстреляли.
        Я уже лег в постель, уже засыпал, и потому мысли мои бродили не строем, а вольно, словно штатские на ветру. Вспомнился учитель истории, говоривший, что есть версия: Романовы бежали, и, чтобы замести следы своего разгильдяйства или продажности, чекисты расстреляли семью купца Пугачева. Вот как переплетаются фамилии в веках, Чтобы скрыть подлог, трупы изуродовали, пытались сжечь, в конце концов побросали в шахту, надеясь на авось. Генетический анализ? А что генетический анализ? Историк привел пример, как при определении генетического родства лаборатория выдала положительное подтверждение, хотя был представлен материал даже не родственника, а обыкновенной свиньи. Науке свойственно ошибаться.
        Науке свойственно.
        А мне нет. Так, по крайней мере, казалось во сне. А еще казалось - нет, я был совершенно уверен, - что какое-то отношение Романов к императорскому дому Романовых имеет.
        Или хочет иметь.
        Во сне я решил осмотреть Замок. Не весь, на весь не хватило бы самого долгого сна. Кусочек. Почему во сне? Потому что наяву можно осмотреть только то, что можно. Шаг вправо, шаг влево - и перед тобою запертые двери, которые открываются лишь особо доверенным людям, да и степени доверенности разные, для каждой двери - своя.
        А во сне… Во сне я умею летать, проходить сквозь стены, читать по губам и оставаться невидимым и неслышимым.
        Ну что ж, посмотрим, что за сон мне в этом сне приснится.
        Я встал, огляделся: В покоях увидел три жучка: у каждого был один тусклый глаз-чечевица. Жучки были в спячке - их отключили, ибо нельзя объять необъятное. В Замке, поди, были и более интересные объекты, нежели Иван Фокс. На всех же наблюдателей не напасешься. Плюс наблюдающие за наблюдателями.
        Если честно, на жуков мне было плевать. К тому же наверняка все мои перемещения передают наручные часы. Это наяву.
        Я вышел в коридор.
        В фильмах, особенно старых, любят показывать камеры видеонаблюдения, поворачивающиеся, аки змеиные головы, вслед крадущемуся герою. Всё в прошлом. Нынешние видеожучки и в самом деле не крупнее клопика, потому легко маскируются. Другое дело - камеры демонстративного наблюдения, те да, остались заметными, но сверхширокоугольный объектив обеспечивает круговой обзор безо всяких движений электростража.
        Но жуки меня не видели, хоть и работали. Если они мне снились, то я им определенно не снился.
        Рядом с моим покоем другой, пустой, но он мне неинтересен.
        Я несся по коридорам замка туда, откуда доносился еле слышный, а для дневного уха и вовсе не слышный шум прибоя. Шум или иллюзия шума, вроде той, которая бывает, если поднесешь к уху морскую раковину. Прибой? Или это кровь течет по артериям?
        Наконец коридор закончился дверью. Но я умею проходить сквозь стены.
        И я прошел рядышком с дверью. Сон сном, но я чувствовал мертвую структуру камня, и тьма на мгновение окутала меня: стена-то полутораметровой толщины, построенная в расчете не на осадные орудия времен хана Батыя, а на хорошую бомбу. Может быть, даже атомную, если та чуть собьется с пути или окажется слишком уж тактической.
        Коридор продолжался и за стеною. И я полетел - касаться пола не хотелось. Летел вдоль ряда дверей, за которыми слышались отзвуки минувшего дня. Что мне звуки, когда где-то рядом бьет неумолчный прибой?
        Поворот. Выбор - лифт или длинная лестница. Лифт я во сне не люблю, да и заставлять сниться лифт работающим - зряшная трата ментальной энергии. Поэтому я просто опустился на восемь пролетов - и каких пролетов - ниже уровня земли. И это был не последний уровень. Замок определенно напоминает айсберг. Если были башни, подпирающие небо, то были и шахты, ведущие в недра.
        Но глубоко сегодня я опускаться не собирался.
        Вокруг меня царили свет и чистота - как в операционной. Стены и потолок обложены кафелем, добротным немецким кафелем, который навеки и который скрепил отличный цемент, да и почему ему не быть отличным: отсюда не уворуешь и на сторону не продашь. Не в городе, чай, строили, и не халтурщики-однодневки. Тут срок десять лет за короткий шел.
        У Гитлера в Альпах чайный домик был куда меньше, вдруг подумал я. И архитектор знал и помнил о том.
        Еще одни двери, большие, раздвижные. Но раздвигать я их не стал. Просто пролетел сквозь тягучий металл.
        Пролетел - и остановился.
        Я очутился в зале. Не очень большом, не очень маленьком. В зале было пять стен - правильный пятиугольник, Пентагон. В центре зала - возвышение, сцена, подиум - как хочу, так и назову, мой сон. Возвышение повторяло очертаниями зал. И уже в центре возвышения висел темно-красный шар, который освещал пространство вокруг себя. Был он около метра в поперечнике, скорее, метр ноль пять - и дышал, то на сантиметр увеличиваясь, то уменьшаясь. И шум прибоя раздавался как раз от этого шара.
        Я подошел к нему на шаг - летать расхотелось, вдруг шар притянет меня, притянет да и поглотит. Чушь, но разве во снах чушь - редкость?
        Приглядевшись, я увидел на шаре темные пятна.
        Я обошел его со всех сторон. Что это? Искусственная шаровая молния? Чувствовалось, что в нем много энергии. Красной энергии.
        Красная ртуть, пришел на ум алхимический термин. Действительно, шар казался необычайно тяжелым. Казался - не точный термин, кто требует точности от сна?
        Шаги я услышал еще до того, как раздвинулась дверь. Но прятаться не стал. Ведь сон, а не явь. Да хоть была бы и явь, прятаться некуда.
        Итак, дверь распахнулась - и вошли Алексей Александрович Романов и физик, Петр Аркадьевич Юмашев. До сих пор не спят, однако, - в моем сне.
        - Гармоника не просто устойчива, она стабильна, - сказал Юмашев.
        - Насколько стабильна?
        - С учетом последних наблюдений я думаю, что она просуществует столько, сколько просуществует прототип, в данном случае - Бетельгейзе. Возможно, миллион лет, менее вероятно - миллиард.
        - Меня вполне устроит и более короткий срок - лет сто, даже тридцать - но наверное.
        - Тридцать земных лет, вы имеете в виду, ваше императорское величество? Время относительно, время гармоник относительно вдвойне. Но уверен - вернее, теория, проверенная измерениями, доказывает: за тридцать лет можно ручаться. Даже за триста - при умелом обращении с ГэБэ.
        - ГэБэ? А при чем здесь госбезопасность?
        - Госбезопасность при чем везде и всегда, но в данном случае ГэБэ - это Гармоника Бетельгейзе.
        - Ну, вы, физики, продолжаете шутить, не спорю. Только предупреждайте: сейчас вылетит шутка.
        - Если предупреждать, то вылетит совсем не шутка, а так… что обычно вылетает.
        Со стороны виделось, что и Романов, и Юмашев нервничают и пытаются не подать виду, что нервничают, стараясь остроумным разговором нервность сгладить, унять, усыпить.
        - Но - просто ради интереса, что все-таки будет через пятьсот лет?
        - Мы ведь обсуждали это, ваше императорское величество. Гармоника разрядится. Вся энергия вернется в зет-пространство. Или почти вся. Земля уцелеет, я уверен.
        - И на чем основана ваша уверенность, дражайший Петр Аркадьевич?
        - Одна из первых гармоник была создана профессором Якушевым в 1908 году. Она была малостабильна и разрядилась через неделю после создания. В историю она вошла как Тунгусское Диво.
        - Да, аргумент успокаивающий.
        - За сто лет мы научились многому. В частности, не создавать гармоник голубых звезд.
        - Значит, наши эксперименты не поколебали стабильность модели?
        - Нет. Изъятая энергия составила микроскопическую величину.
        - Примерно такую, что породила Тунгусское Диво?
        - По всем вариантам меньшую на порядки. Челябинск-то уцелел, разбитые окна - пустяк.
        - Энергия времени?
        - Все виды энергии. Изымать только временную составляющую - верный путь дестабилизировать гармонику.
        - А куда уходит остальное?
        - Отводим к самой массивной планете - Юпитеру.
        - Почему не к Солнцу?
        - Вдруг и Солнце станет нестабильным? Вероятность крайне низка, но зачем рисковать?
        - А Юпитер, получается, не жалко?
        - Получается…
        - Значит, мы можем продолжить наши эксперименты?
        - Шестнадцать часов требуется на перенастройку всех систем, а там пожалуйста.
        - Шестнадцать часов - отсрочка невелика. Особенно если есть гарантия на сотни лет.
        Как недавно я, Алексей Александрович обошел неспешно красное светило. Петр Аркадьевич шел на шаг позади. Потом постояли, глядя на шар и восхищаясь - тем, что заполучили звезду, и тем, что пользуются ее мощью. А впрочем, мысли я не читаю даже во сне. Что вижу, то и вижу.
        - Сегодняшний день уже кончается, пора и отдохнуть, - сказал Алексей Александрович.
        Он принадлежал к тем натурам, для которых день от вращения планеты не зависит: начинается в момент пробуждения и длится до момента засыпания.
        В том же порядке, господин Романов на полшага впереди профессора Юмашева, они двинулись прочь.
        Я прощально взглянул на плененную Бетельгейзе (невероятно, но ведь - сон!) и отправился вслед.
        Шли они, несмотря на ночной час, либо благодаря ему - быстро. Дошли до лифта. Часами-ключом Алексей Александрович его открыл. Ну конечно, его часы - сезам для всех дверей и во сне, и наяву.
        Сам я во сне лифтами не пользуюсь, но если меня везут - другое дело.
        Впрочем, лифт большой, все поместились. Я, конечно, затаился в уголок - просто из вежливости.
        На жилом этаже лифт остановился. Петр Аркадьевич вышел, вернее, Алексей Александрович позволил тому удалиться.
        Я выбирал недолго - остался с господином Романовым, который продолжил свой путь в одиночестве. То есть это он думал - в одиночестве, я ведь невидим.
        Мы оказались в личной башне господина Романова, на уровне гостиной.
        Никакой охраны - видимо, Алексей Александрович доверял той, что внизу. И то, множа охранников, множишь измену.
        Гостиная была, что называется, из быта помещика девятнадцатого века. Хорошего помещика, владельца полутора-двух тысяч душ, ну вот как Иван Сергеевич Тургенев. Никакой бьющей в глаза новизной мебели, все надежно, проверено временем, разве что большой плоский телевизор и еще - компьютер-ноутбук на столе гамбсовской работы. Гамбс - единственный мастер, которого я знаю, по Ильфу и Петрову. На самом деле это вполне мог быть и другой краснодеревщик.
        Алексей Александрович сел за стол, к открытому и включенному компьютеру и начал что-то писать. Писал он быстро, десятью пальцами. Я заглянул ему через плечо. Это было письмо, но Романов отправил его прежде, чем я успел прочитать хоть слово. Капризы сна…
        Оставив компьютер включенным, он встал и подошел к другой двери, которую открыл теми же часами.
        Это оказался еще один лифт. Что ж, кататься так кататься!
        Катались мы недалеко - вверх, в спальню Романова.
        В спальне Романова окон в стенах не было вовсе. Ни одного.
        Свет, приглушенный, спокойный, шел из хитрых светильников, таких хитрых, что казалось - он падает из ниоткуда.
        На стенах ничего, ни картин, ни гобеленов. И мебели самый необходимый минимум. Узкая походная кровать, шкаф и бюро.
        Романов занялся обыкновенными предсонными делами. Примыкавшая к спальне душевая комната была небольшой, но вполне современной.
        Ладно, пусть спит.
        Я пролетел сквозь стену, обогнул башню и понесся к себе - быстро, быстрее, еще быстрее. Утомительное это занятие - видеть сны.
        Спать хочется.
        8
        Утром я проснулся слегка разбитым. Не совсем, только с края, словно старая, но любимая чашка. Виновата ли в том полуночная встреча с господином Романовым или наступил пик дезадаптации, я ведь в пяти часах к востоку от своего относительно постоянного места жительства? Не знаю. Не исключено, что и сон сказывается. Видеть вещие сны - нелегкий труд. Правда, был сон вещим, нет, с уверенностью не скажешь. Говорят, всякий сон вещий, если правильно толковать. Допустим, все, что я видел, - пустое, чепуха, не имеет ничего общего с действительностью, выбросить из головы и забыть поскорее. Таково подавляющее количество снов у подавляющего большинства людей.
        Но я - меньшинство. Я часто вижу вещие сны. Вот и теперь я проверил: жучки, что приснились мне, оказались в тех же местах, что и во сне. Объяснений тому два. Первое: во сне мозг обработал информацию и выдал на-гора готовые ответы, ответы более точные, нежели он, мозг то есть, мог сделать наяву, постоянно отвлекаемый на всякие пустяки. Объяснение второе - полумистическое. Душа и тело едины, но при определенных обстоятельствах делимы. Астральное тело - часть души - может ее покинуть и бродить неподалеку. А порой - и подалеку. Заставить душу трудиться помогают разные приемы - медитация, пост, отшельничество. Отшельники, прячась в пещерах, тоже ищут тишины и покоя, где сознание их раскрепощается настолько, что создает удивительно точные прогнозы-пророчества.
        А у меня это наследственное. Мама и бабушка работали там, где их талант был востребован страною, в месте настолько секретном, что и не скажешь уверенно, существовало ли оно на самом деле. Прабабка же была обыкновенной сельской ведьмой, находила пропавшие вещи, а случалось, и людей. В войну раньше всех знала, кто погиб, кто в плен попал, а кто жив-здоров. И если похоронка приходила по ошибке - нечасто, но бывало, - она говорила: жив твой мужик, вернется, жди. Поэтому, получив похоронку, бабы шли к ней, как к последней надежде: вдруг скажет - жив? Но много чаще похоронки оказывались точными, и вдовы сердились, будто прабабка решала, кому жить, а кому умереть. Одна из сердитых и написала донос. Не знала, глупая, что прабабка тот донос увидит во сне - и бросит село, с дочкой переберется в освобожденный, но разрушенный Воронеж, разрушенный настолько, что никому и в голову не приходило искать там прабабку. Других дел хватало.
        Я видел вещие сны, но реже мамы и бабушки. Вероятно, у женщин эта способность сильнее - пара икс-хромосом усиливает, что ли. И потому никто не препятствовал моему увлечению спортом, напротив, поощряли. Видно, роду был нужен олимпийский чемпион. Или просто спорт и ведовство не мешают друг другу. Вот и теперь: жучки были реальностью, но была ли реальностью звезда-гармоника в недрах Замка? Или это нужно понимать в переносном смысле? Например, небольшой ядерный реактор, обеспечивающий энергией поместье господина Романова. Вряд ли три ветряных генератора способны удовлетворить все потребности. А если штиль?
        Пройдя утренний контроль лейб-докторицы Людмилы Ивановны, поднялся к Вике.
        Та уже ждала. Это хорошо. Если тренировку ждут и предвкушают, значит, заниматься смысл есть.
        - Я только что была у папы, - сказала она. - Он говорит, что я здорово подтянулась.
        - То ли будет, - пообещал я.
        Сегодня мы шли по маршруту Б. На этот раз нас атаковали не абстрактные силуэты, а монстры - Дракула, Фредди Крюгер, Вурдалак, Чужой и Хищник. Те, кого, в общем-то, не жалко. Статуи из пластика, искусно раскрашены, не хуже, чем в музее восковых фигур, если рассматривать с расстояния пяти метров и дальше. Но нам рассматривать некогда, мы стреляем. Воспитание решительности у женщин и детей. Правда, при попадании чудовища рычат столь злобно, что палец сам нажимает на курок: попадание - хорошо, а два - лучше. Слежу за Викой. В Дракулу стреляет с заминкой - все же гуманоид, а вот Чужой заминки не вызвал.
        Стреляем и бежим - не очень быстро, почти трусцой.
        У финиша Вику ждал сюрприз. Сладкое. Две стандартные биатлонные мишени, пять тарелочек. Правда, до них было не пятьдесят метров, а только пять, но ведь и у нас не винтовки, а воздушные пистолеты.
        Вика обрадовалась - до стрельбы. После радости не было - все пули пролетели мимо.
        Она жалобно посмотрела на меня.
        - Через месяц будешь выбивать девяносто процентов, - заверил я ее.
        - Правда?
        - Гарантирую.
        Охранники не улыбались, видно, их наконец-то впечатлила моя стрельба. Но стрелял так я вовсе не ради них - ради Вики. «Делай, как я» - один из старейших и самых эффективных способов обучения. Человек - существо подражательное, с кем поведется, от того и наберется. Единственная сложность - найти человека, который может «делать», но у Вики с этим проблем нет.
        Со стрелковой дорожки до ворот Замка мы дошли быстро. Охрана топала серьезно. Притомилась охрана.
        Интересно, мелькнула мысль, нет ли среди них бывших моряков? Матроса Железняка, например? Возьмет да и заявит господину Романову - устали, мол, расходитесь подобру-поздорову, господа хорошие.
        Нет, аналогия с Учредительным Собранием хромает на обе ноги. И охрана не распропагандирована, а главное, господин Романов охране платит, и платит соответственно. Если он уйдет, кто будет платить? Столько платить? Новый хозяин? Нет уж, ребята, новый хозяин будет искать новую охрану, охрану, не замаравшую себя предательством. Верность - тоже капитал.
        Хотя не все это понимают.
        - Иван, папа меня берет полетать на дирижабле. Хотите с нами? - В голосе у Вики слышалась тревога - не откажусь ли я.
        - Хочу, - ответил я.
        - Тогда в час дня, хорошо? Приходите ко мне, и мы вместе пойдем, - радостно сказала Вика. У нее есть то, чего нет у меня, - полет на дирижабле. И она может этим поделиться.
        - Замечательно. Никогда в жизни не летал на дирижаблях.
        Вот так. У нас новая зона соприкосновения: мы оба полетим на дирижабле. А многие никогда дирижабля и не видели. Что не видели, даже не подозревают о существовании.
        Вику я передал мисс Эвелин, у них еще урок английского. А у меня?
        Я спустился в тир и немного пострелял. Потом позанимался на тренажерах - и опять пострелял. Из малокалиберного, но все-таки порохового пистолета.
        Отчего бы майору победоносных войск и не пострелять перед полетом?
        Я настолько увлекся, что едва успел к назначенному времени смыть пот и пороховую гарь.
        Но все-таки успел.
        Когда зазвонил телефон, я был в полной готовности.
        - Иван, мы сейчас выходим. Спускайтесь в холл, хорошо?
        - Хорошо.
        Я не в башне, куда мне особенно спускаться?
        В холле я оказался пятью минутами раньше Вики.
        Та была не одна, а с отцом, господином Романовым.
        Он поздоровался первым - уверенно, бодро, энергично.
        Я ответил столь же бодро.
        Мы прошли к летному полю.
        Дирижабль при свете дня казался не менее таинственным, чем ночью. Корабль инопланетян - чужой, строгий, непонятный.
        Аэронавт в кожаном костюме отсалютовал нам - или только Главе Императорского Дома? Романов и с ним поздоровался. За руку.
        Второй аэронавт откинул дверцу и спустил трап. Мы поднялись в гондолу.
        Мне доводилось летать на частных самолетах богачей. Так вот, здесь было все не так, как в «Лирджете» или «Гольфстриме». Больше всего гондола напоминала гостиную номера «люкс», декорированную дизайнером-классиком. Кресла натуральной кожи, ковер на полу, столик, бар. Но главное, иллюминаторы овальные, как экраны первых телевизоров, но большие, как телевизоров современных. За переборкой - отсек аэронавтов. Переборка прозрачная, во всяком случае, с нашей стороны.
        Мы - я и Вика - уселись в кресла, Алексей Александрович же отдавал распоряжения аэронавтам. Затем вернулся и сел с другой стороны от Вики. Еще шесть кресел остались свободными - при том, что стояли они достаточно просторно.
        - Начинаем подниматься, - сказал первый аэронавт.
        Мы смотрели, как в иллюминатор сначала помещается летная площадка, а затем и сам Замок с его башнями, стенами, рвами и ветряками.
        Двигатели работали едва слышно, много тише, чем в лимузине, что катит по дороге в Виндзорский дворец. Вика и Алексей Александрович говорили вполголоса, но хоть бы и шептали, трудно было бы не разобрать. Впрочем, разговор был обычным для ситуации, когда дочь, которая редко видит отца, говорит с отцом, который редко видит дочь.
        Я из деликатности не слушал, хоть и все слышал. Смотрел в иллюминатор.
        Дирижабль летел на север. Скорость относительно земли - сто двадцать километров в час, высота полета - 1530 метров над поверхностью, 1862 над уровнем моря. Этого никто не говорил вслух, просто на табло ежеминутно менялись цифры, образуя новые и новые числа: скорость дирижабля, его координаты, скорость ветра, направление полета, температура и давление за бортом и внутри. Люди больше доверяют электронике, нежели своим глазам. Раз написано сто двадцать километров - значит, так оно и есть.
        Алексей Александрович заметил, куда я смотрю, и решил сделать разговор общим:
        - Пассажиру интересно знать - где, куда, как быстро.
        - А разве это много - сто двадцать километров? - спросила Вика.
        - А разве мы куда-то спешим? «КЭЦ» может лететь и быстрее - в безветренную погоду на высоте в четыре километра скорость - сто шестьдесят без форсажа, двести с форсажем.
        - А в ветреную?
        - Смотря какой ветер. С попутным быстрее, со встречным медленнее.
        - Иван, - Вика тоже попыталась втянуть меня в разговор, - а ты бы хотел полететь на дирижабле в Антарктиду?
        - Не знаю, - ответил я. - Как-то не думал. Антарктида - это очень далеко.
        - Далеко, - подтвердил Алексей Александрович. - Но в ноябре я планирую послать дирижабли как раз в Антарктиду. Возить грузы и людей на «Восток».
        - На какой «Восток»? - спросила Вика.
        - Есть такая научная база - «Восток». Она в центре Антарктиды.
        - На южном полюсе?
        - Чуть сбоку. И добираются туда либо тракторным поездом, либо самолетом. То есть сначала люди и грузы прибывают на побережье Антарктиды, на станцию «Мирный», - их привозят корабли. А уж оттуда везут, что нужно, на «Восток». Но самолет может доставить не всё, там не очень большие самолеты, не говоря об аэродромах. Трудно самолетам в крепкие морозы взлетать и садиться. И опасно. А тракторный поезд идет долго, и тоже много опасностей, да и поломки случаются. Не всякую исправишь. А еще - тракторный поезд много горючего сжигает. Знаешь, сколько на пути «Мирный» - «Восток» всяких бочек валяется? Много. Грязно. Нехорошо.
        - А их нельзя собрать?
        - Чтобы их собрать, новый тракторный поезд послать нужно, и тот опять бочки горючего с собой повезет, там автозаправок нет. К тому же дорого это. Антарктиде от России денег мало достается. Все больше пустых бочек.
        - А ты добавь денег.
        - Сначала я их заработать должен. Вот перевезу грузы на «Восток», другие посмотрят и тоже поручат перевозить грузы нашими дирижаблями.
        - Кто - другие?
        - Американцы, японцы, да мало ли кто. Только сначала доказать нужно, что наши дирижабли удобнее, надежнее и выгоднее тракторных поездов и самолетов с вертолетами. Докажу - будут заказы. Появится прибыль. А из прибыли можно выделить деньги на уборку мусора. Но знаешь, чисто не только там, где убирают, но и там, где не сорят. Когда дирижабли появятся в Антарктиде, сорить перестанут.
        - Ты тоже полетишь? На этом дирижабле?
        - Думаю, выберусь, посмотрю, что и как, но работать будут специалисты. Этот дирижабль для Антарктиды не годится. Этот - для представительства, дирижабль-салон для руководителей. Сейчас строим два рабочих, «КЭЦ-Арктика». И на «Восток» сначала нужно доставить небольшой эллинг с мачтой, чтобы было куда причаливать.
        - Его тракторным поездом повезут?
        - Нет, дирижабль спустит, полярники быстро установят.
        - Ой, а это внизу - что по деревьям бежит?
        Алексей Александрович с ответом не спешил. Хотел, чтобы я сказал. Ладно, скажу.
        - Это Булька.
        - Булька?
        - Шучу. Это наша тень. Ты, Вика, про Незнайку читала?
        - Нет. Незнайка для малышей.
        - А ты сразу большой родилась?
        - Нет, но… А почему - Незнайку?
        - Да был такой мальчик, он на воздушном шаре путешествовал с друзьями. И гадал, что это там внизу за воздушным шаром гонится. Думал, собака Булька.
        - Совсем как мы сейчас. Я прочитаю. Если она есть у нас.
        - Если нет - будет, - сказал Алексей Александрович.
        - Я редко мальчишеские книжки читаю.
        - Так ведь других, считай, нет, - ответил я.
        - У меня есть какие-то. Только скучные они. А еще с мисс Эвелин английские читаем.
        - И как?
        - Бывают интересные, бывают не очень.
        Мы продолжали смотреть вниз.
        - Не пора ли закусить? - сказал Алексей Александрович. - Здесь, на высоте очень кушать хочется. Воздух аппетитный.
        Мы все посмотрели на часы. Тринадцать тридцать две.
        Не только время, и сами часы были одинаковы, по крайней мере снаружи - что у меня, что у Вики, что у самого Алексея Александровна. Простенькие, пластмассовый корпус, пластмассовый браслет камуфляжной расцветки. Никаких бриллиантов, изумрудов, опалов. Мы все - одна команда.
        - Мороженое будет?
        - Будет, Вика, будет. Мы по-походному, стюарда нет. Вон та дверь ведет в буфетик, я сейчас принесу то, что нужно, - объяснил нам Алексей Александрович. - А вон за той дверью - умывальник и все остальное.
        Действительно, небольшая уютная квартира.
        Алексей Александрович вернулся с вазой фруктового ассорти - бананы, груши, персики и виноград. Он поставил вазу на столик и вновь ушел. Пришел с тремя брикетами эскимо, вручил Вике и мне по штучке, а третью начал есть сам.
        Делать нечего, я тоже развернул брикет. Хорошее эскимо - не мерзлое до твердости бетона, как бывает, а в самый раз.
        За эскимо последовали фрукты. Я съел персик.
        Вика достала из кармана коробочку, вытащила две капсулы, проглотила, заедая виноградом. Вот оно что. Вике нужно было принимать лекарства после еды, потому Алексей Александрович и принес перекусить - чтобы ели все.
        Дирижабль замедлил полет, снизился. Теперь высота полета двести метров от поверхности земли, скорость - сорок километров в час.
        Я летаю часто. На соревнованиях график плотный. Из Германии в Австрию удобнее поездом, а вот из Италии в Швецию - самолетом. Не говоря о Ханты-Мансийске. А уж в Корею…
        Но в авиалайнерах я не чувствовал, что лечу. Чувствовал - везут. Усадят в железную банку, как сардинку к другим сардинкам, крышкой прихлопнут, и все приключение.
        А здесь - полет. Тихий, плавный, и кажется, что естественный. Что люди и должны так летать - без рева двигателя, без бешеного разбега, без вжимающей в кресло силы.
        Впереди заблестело.
        - Стынь-озеро, - сказал Алексей Александрович.
        - То самое? - Вика обрадовалась, как радуются дети. Некорыстно.
        - То самое.
        - Оно такое… - это Вика мне, - зимой не замерзает ни в какие морозы, а летом вода никогда не прогревается. Плюс четыре градуса, что в январе, что в июле.
        Мы полетели медленнее.
        - А еще, говорят, ночью из глубины порой появляются лучи света. Иногда же слышны звуки пения, тоже из глубины.
        - Кто говорит? - спросил я Вику.
        - Народные легенды айгусов.
        - Понятно…
        - Айгусы - родственный тунгусам народ, - сказал Алексей Александрович. - Айгусы населяли эти места, но в тридцатые годы ушли на север. Да так хорошо ушли, что никто больше их не видел.
        «КЭЦ» застыл над озером. Оно было невелико, километра полтора в поперечнике, и круглое. Может, когда-то упал метеорит, оставил кратер, а потом вода превратила его в озеро.
        - Максимальная глубина - триста сорок метров, - добавил Алексей Александрович. - Сейчас зачерпнем воды, на пробу, посмотрим. - Он встал и прошел в кабину авиаторов.
        - Говорят, вода эта необыкновенная, - коротко сказала Вика.
        Необыкновенная вода… Живая? Та, которая исцелит от ВИЧ-инфекции? Или подарит надежду, что тоже дорогого стоит? Или просто займет время, заинтересует, увлечет? Любое исследование - что аквариума, что пруда за домом, что таежного озера, - дарит открытия. Зачастую эти открытия далеко не мирового значения, но как знать, как знать… В любом случае, у девочки будет большая цель. Полтора километра - это не сорок пять миллиметров, стандартная мишень при стрельбе лежа на биатлонном стрельбище.
        Вернулся Романов-реге.
        - Сегодня мы возьмем пробы в четырех местах - только для начала. А потом продумаем план работы.
        Никто не возражал.
        - Я сама, - сказала Вика.
        - Разумеется, - согласился Алексей Александрович.
        Сама не сама, но мы спустились ниже, в довольно тесную - по сравнению с салоном - кабинку. Там стояла небольшая лебедка, разумеется, с электромоторчиком. Вика подцепила к тросу сосуд темного стекла.
        - Это специальная бутылка для забора проб. Клапан открывается автоматически на глубине десяти метров, вода наполняет бутылку, и клапан закрывается, что предотвращает загрязнение. Я тренировалась на прототипе, - объяснила она мне. Видно, не сегодня и не вчера родился этот план.
        Вся операция по забору пробы заняла пятнадцать минут - и то лишь потому, что мы не спешили.
        Дирижабль тронулся и медленно поплыл к северу. В пятидесяти метрах от берега он опять завис над поверхностью.
        Вика отметила место на карте.
        - Получается? - спросила она нас, подняв вторую пробу.
        - Безусловно, - согласился отец.
        Я не ответил ничего. Потому что смотрел, как к нам приближался огненный шмель. Или стрела. Или игла. Или даже вампир. Не очень-то разберешь, какой ракетой тебя собираются сбить, когда видишь ее фас.
        Авиаторы видели ракету тоже. Мы начали маневр расхождения, но - не успели.
        Куда ударила ракета, я не разглядел. Не до того. Сдернул Вику на пол, крикнул Романову, чтобы ложился, - и сам забился в угол. Угла, впрочем, не было: проектировщик дирижабля предпочитал овалы.
        Заработал пулемет, опять не скажу какой, «Корд», «Утес» или устаревший, но по-прежнему смертоносный Дегтярев-Шпагин.
        Я не думал, что обшивка гондолы представляет серьезное препятствие для пули двенадцатого калибра. Но пулеметный обстрел - это математика. Вероятность. При стрельбе по воздушной цели очередями преобладает разброс пуль в вертикальной плоскости, потому вероятность попасть в горизонтальную цель ниже, чем в вертикальную, - так, по крайней мере, уверяют баллистики-теоретики.
        Из гондолы в озеро хлынула вода - этак с тонну, с две, впрочем, легко могу ошибиться. Полагаю, какой-нибудь экстренный балласт. Мы быстро поднимались и, одновременно, летели прочь, совершая всяческие непредсказуемые пируэты. После короткой заминки возобновился пулеметный обстрел. Я лежал и считал - двадцать один, двадцать два, - начав с двадцати. Так быстрее. Доживем до тридцати? Дожили. До сорока? Пока живы. Сорок семь, сорок восемь…
        Здесь, в нижнем отсеке, в отличие от салона, навигационного табло не было. Если уходим на сорока - хотя бы - это десять, нет, одиннадцать метров в секунду. Но под нами пока озеро, хотя до поверхности уже далеко, сто метров с лишкой, и лишка растет. Шестьдесят три, шестьдесят четыре - ага, тайга под нами.
        Пулемет снова замолчал. Вышли из зоны обстрела? Или перезаряжают?
        Когда я досчитал до сотни, затеплилась надежда - ушли. Если, конечно, не пустят вслед еще одну «Иглу» - если первая ракета была «Иглой». Дирижабль продолжал выделывать непредсказуемые траектории противозенитного маневра, и я приподнялся не без труда. Осмотрелся. В обшивке на уровне груди и выше - несколько отверстий, все-таки попали. Не зря ложились.
        Вслед за мной стал подниматься и Алексей Александрович.
        Я тут же лег обратно и только потом сказал:
        - Так надежнее.
        Романов все-таки сел, но когда и Вика решила подняться, он опять улегся и тоже сказал:
        - Рано.
        Так мы и пролежали три минуты. Потом Алексей Александрович все-таки встал. А я сел. Торопиться ни к чему.
        Романов щелкнул переключателем, установленным на переборке, - не какой-нибудь сенсорной штучкой, а солидным, из тридцатых годов.
        - Алло, управление, что случилось?
        В ответ лишь негромкий шум.
        Романов дважды повторил запрос, но никто не отвечал.
        - Я поднимусь в салон, - сказал он нам и ступил на винтовую лестницу.
        Я последовал за ним.
        В салоне - тоже с десяток пулевых отверстий. Нет, стрелял пулеметчик метко, но целился, в отсек управления. И преуспел. Оба аэронавта были мертвы: даже одна-единственная пуля 12,7 для человека смертельна, а их в каждого аэронавта попало несколько. И разрушений обстрел причинил немало.
        Если бы мы находились в вертолете, то погибли бы непременно. А так - живы и даже куда-то летим. Нет, мертвые не управляли дирижаблем, не двигали рычажки. Перед гибелью аэронавты задали управлению команду на противозенитный маневр, и он выполнялся неуклонно.
        Романов вошел в отсек аэронавтов, быстро, без сантиментов, освободил правое кресло от тела, сел в него, не обращая внимания на кровь, и взялся за рычаги управления.
        - Оболочка пробита, мы теряем гелий, - сказал он совершенно спокойно.
        Теряем гелий? Действительно, подниматься перестали. Табло в салоне осталось неповрежденным и работало. Высота четыреста двадцать метров, скорость восемьдесят семь километров в час. Направление полета - запад. То есть мы не приближаемся к Замку, а скорее удаляемся.
        Романов изменил курс и прибавил скорости. Высота пока сохранялась. Я, чтобы не стоять над душой, вернулся в салон и уселся в кресло. И Вика, умница, тоже не стала охать, кричать, а забралась в кресло с ногами и молча плакала.
        Я решил, что обошлось, что мы доберемся до Замка, пусть и на одном крыле, но дирижабль начал снижаться.
        - Критическая потеря, - сохраняя невозмутимость, сказал Романов. - Будем садиться.
        И он сбавил скорость. Понятно, приземляться на скорости в сто пятьдесят километров - это пусть самолеты на аэродроме. А мы в тайге.
        Показалась поляна. Очень вовремя. Или Романов специально к ней и правил, в чем я уверен совершенно.
        - Сейчас мы приземлимся. Возможно, потрясет. Пристегнитесь, - скомандовал Алексей Александрович.
        Пристегнуться? Да, оказывается, у кресел были ремни, оформленные под декоративные элементы. Наверное, ремни на дирижаблях имеют название, но чего не знаю, того не знаю.
        Вика показала, что и как. Впервые летала она на дирижабле или нет, не знаю, но похоже, видела прототип раньше. Конечно, видела, раз так уверенно работала на заборе проб воды из озера. Возможно, он, именно этот дирижабль, ей бы потом и достался, Романову такой подарок сделать - что учителю купить новорожденной дочке погремушку. Даже проще.
        - Папа сумеет приземлить дирижабль. Сбросит якоря, те сцепятся с землей, мы и сядем. - Вика сумела собраться. Теперь она успокаивала меня. Правильно. Лучший способ избавиться от собственного страха - позаботиться о других.
        Мы опускались медленно, куда самолету. Наконец гондола коснулась земли. Но потребовалось десять минут, пока Романов разрешил нам встать.
        Он вышел из кабины аэронавтов.
        - Выбираемся и будем ждать снаружи. Но сначала нужно одеться. - Романов откинул стенную панель, за которой оказался шкафчик, вытащил три пакета.
        - Это от клещей, от всяких комаров, от дождя, - опять пришла на выручку Вика.
        В пакетах оказались бахилы и плащи. Ткань прочная, надёжная. И расцветка интересная. С лица плащи ярко-оранжевые, «спасайте меня все!», с изнанки - камуфляжные, «человек-невидимка».
        Клещи, а пуще клещевой энцефалит - штука опасная. И спрятаться при случае - тоже хорошая идея. Мы-то не по-таежному одеты. Думали, полетаем в комфорте, а оно вон как обернулось.
        Я натянул на ноги бахилы, надел плащ. Камуфляжем наружу.
        Романов посмотрел на меня, но ничего не сказал. Не успел. Сказала Вика:
        - А почему не оранжевой стороной? Оранжевой заметнее!
        - Армейская привычка, - ответил я. - А заметить - нас заметят. Дирижабль, он вон какой, попробуй не заметь.
        Вика посмотрела на отца.
        - Верно. - Алексей Александрович тоже надел плащ на манер человека-невидимки.
        - А я так буду, ярко, - начала разворачивать плащ Вика.
        - Не стоит. Уж раз мы - отряд, то давай без раздрая.
        Одевшись, мы напоминали то ли спасателей, то ли охотников на привидений.
        - К нам вылетает вертолет. Будет через двадцать минут, - сказал Романов.
        И достал - только из другого шкафчика - «Сайгу». Достал и повесил на плечо. Понятно, кто главный?
        Вика спустилась вниз, вернулась с рюкзачком - так, килограмма на три, на четыре.
        А мне пришлось взять рюкзак с питанием. Три пластиковые бутылки воды и сухие пайки. Для двадцатиминутного ожидания многовато, но я не спорил. Все правильно, двадцать минут запросто могут превратиться и в два часа, и в двадцать два.
        Мы спустились по трапу.
        Дирижабль реагировал вяло - похоже, газа вышло изрядно.
        Романов повел нас к деревьям, до которых было метров сто. Шли быстро.
        Зашли в тайгу, но неглубоко, на пятнадцать шагов. Вокруг нас березы, словно не в Сибири мы, а под Москвой. Светло, тут бы пикник устроить. Но нам не до пикника. За деревьями громада дирижабля возвышалась как цирк. Тот самый, казанский. Пробоина казалась совсем небольшой, а пулевых отверстий и вовсе не разглядеть с такого расстояния. Я прикинул. Около двух метров в поперечнике пробоина-то. Но это снаружи. За жесткой оболочкой дирижабля скрываются изолированные секции с газом, и что с этими секциями, отсюда не видно. Ладно, не мне его чинить.
        Я присел, пощупал траву. Сухая.
        - Что-то меня ноги не держат, пожалуй, прилягу, - сказал я. - Не каждый день попадаешь под огонь. - И я лег. Мало ли. Конечно, под каждым деревом в тайге засаду не поставишь, а все-таки, все-таки.
        Романов не лег, но сел. Вика устроилась рядом.
        - Считаете, в нас кто-то стрелял? - сказал Алексей Александрович.
        Вопрос застал меня врасплох.
        - То есть стреляли в нас? - поправился Романов.
        Опять у меня не нашлось ответа.
        - В смысле - намеренно? Именно мы были целью?
        - Не думаю, что нас с кем-то спутали, - наконец пришли нужные слова. Действительно, много ли дирижаблей летает над тайгой? Что над тайгой - над целой планетой?
        - Вот и я не думаю, - спокойно согласился Романов.
        Его спокойствие волновало столь же, сколь и недавний обстрел. Не должен человек быть спокойным после того, как по нему, по его дочери, по людям, к нему близким если не в душе, то в пространстве, выпустят ракету и несколько пулеметных очередей. У него должны трястись руки, дрожать голос, путаться мысли. И боевые командиры под обстрелом не могут удержаться от эмоций, так то боевые командиры. А Романов служил срочную в Советском Союзе, в Москве, Афган его миновал. И тем не менее хладнокровен, словно смотрит на ситуацию со стороны.
        - Они хотят нас убить? Опять? - Вика, глядя на отца, тоже держалась. Спокойствие заразно.
        - Хотят. Они всегда этого хотят. С тех самых пор.
        Кто «они», мне не сказали. Время не пришло, я сам должен догадаться, или же это вовсе не моего ума дело. Разговор отца с дочерью, а я - непричастный свидетель.
        Оно бы и неплохо быть непричастным, но только ведь и в меня стреляли. Какая уж тут непричастность.
        Романовы замолчали. Я тоже не подавал голоса. Смотрел на дирижабль, слушал окрестности. Алексей Александрович не звонил никуда никому. Телефон-то у него был, спутниковый, но нужды в срочных звонках Романов, похоже, не испытывал. Или не хотел лишний раз обозначать местонахождение. Кто знает, на что способны эти «они»? Возможно, Романов. Знает, но мне не говорит. И не должен говорить. Я майор, а он - Верховный Главнокомандующий, во всяком случае в собственных глазах.
        Я не смотрел на часы. Сказано, что вертолет прибудет через двадцать минут, значит, так и будет. Смотреть на часы - сомневаться и не Доверять.
        К тому же чувство времени подсказывало: прошло пятнадцать минут.
        Тишина длилась недолго: вертолет не дирижабль, вертолет летит громко.
        «Ансат» завис в стороне от дирижабля. Ветер, поднятый винтами, не сорвал гигантский диск с места. Да и не пытался.
        - Иван Федорович, передайте, пожалуйста, Шуйскому, что мы сейчас подойдем. Минут через пять, - сказал Романов. Даже волшебное слово не забыл. Но ясно было - не просьба это, а приказ.
        - Передам. - Я встал, отряхнулся, подхватил рюкзак с водой.
        - Да мы сами его возьмем, - остановил Романов.
        - Сами, да. Понятно, - сказал я и пошел к вертолету. Смысл простой: вдруг и здесь нежданно начнется стрельба? Нужно проверить. Послать кого-нибудь да посмотреть, как получится.
        Получилось без сюрпризов.
        - Где? Где Романов? - Шуйский и два охранника стояли чуть поодаль от вертолета.
        - Сейчас появится, - ответил я, повернулся к лесу и махнул рукой.
        Конечно, никаких гарантий дать я не мог. Тот же Шуйский мог дождаться, пока Романов приблизится, и застрелить его. А заодно меня и Вику. Но это уж забота Романова - искать измену в собственном окружении. Мое дело - заниматься с Викой в пределах компетенции. И только. Ну, еще послужить пробным человеком, как сейчас. Но это случайность. Эпизод. Моральный долг. Не Вику же посылать. И не ее отца. Алексей Александрович - штатский, хоть и с «Сайгой», а я - офицер, пусть и в отпуске.
        И своим офицерским чутьем слышалось мне, что Шуйский Романова убивать не собирается. Вернее так: именно сейчас не собирается. А если мое чутье не нравится, пользуйтесь своим.
        Я был уверен: Романов только на себя и полагается, а уж чутье, расчет или знание для него главнее, тут возможны варианты и комбинации.
        Спустя несколько минут Романов и Вика вышли из тайги. Я не ошибся, Шуйский огня не открыл. Подбежал к Романовым, хотел взять «Сайгу», но Алексей Александрович не дал. Тогда Шуйский попытался взять рюкзак у Вики. И тоже не получилось.
        По лесенке-трапу мы поднялись на борт. Прошли в пассажирскую часть салона.
        Никто не подошел к дирижаблю, не озаботился судьбой аэронавтов. Все правильно, главное - доставить патрона в безопасное место, остальное подождет.
        Вертолет претендовал на ВИП-исполнение, но сравнения с дирижаблем не выдерживал. И полет, шумный, неровный, тоже ничем не напоминал плавное перемещение в пространстве.
        Но это детали второстепенные. Главным же было то, что мы летели. Возвращались. И через пятнадцать минут были уже на летном поле Замка.
        В Замок мы с Викой пошли вдвоем. Алексей Александрович остался в вертолете - держать военный совет. Ни Вику, ни меня на него не позвали. Не очень-то и хотелось. Вернее, не хотелось совершенно.
        Вика тащила на плече рюкзак. Я, помня о неудаче Шуйского, предлагать помощь не решился. А зачем она его вообще взяла, рюкзак? Оставила бы в вертолете.
        Я так и спросил.
        - Здесь вода, - ответила Вика. - Вода со Стынь-озера. Пробы. Оставлять их нельзя.
        Порода есть порода. Чтобы ни случилось - полет, обстрел, гибель аэронавтов, - дело на первом месте.
        Встречные смотрели вежливо, и только. Никто не охал, не окружал заботой и вниманием. Может, никто и не знает о случившемся.
        Я довел Вику до лифта.
        - Я… Мы вечером будем заниматься? - спросила она.
        - Обязательно. По особой программе, - пообещал я. Уж если Вика может думать о тренировках, то я и подавно.
        Она вознеслась к себе, а я пошел в башню Бартини. В буфет! На часах - четырнадцать сорок пять. Полет, обстрел, ожидание и возвращение заняли менее двух часов. Вот оно, растяжение времени.
        Буфетчица налила мне стакан томатного сока и дала печеную картофелину. Одну. Маленькую. Как я и попросил.
        Вести тренировку после обстрела? Гибели людей? Я могу. Запросто. Не сомневайтесь.
        Однако планы на сегодня нужно пересмотреть. И тренировочные, и прочие.
        9
        Я сидел за столиком у окна-бойницы, снова и снова пережевывая картофелину - и события. Или наоборот, события и картофелину. Что сок томатный похож на кровь, меня не смущало. Меня смущало другое: неопределенность собственной роли. Я стал жертвой вооруженного нападения, уцелел лишь случайно. Гражданский долг требовал, чтобы я обратился в правоохранительные органы. Я ведь не вассал Романова, своих гражданских прав и обязанностей ему не передавал. Но где находятся ближайшие правоохранительные органы? В Замке их я не встречал. В поселке Крайний? Если и есть там участковый полиционер, то дело явно не его калибра. В столицу края? Но она в шестистах километрах отсюда. Проще всего, конечно, позвонить, но спутникового телефона у меня нет, а сотовый не действует. Значит, нужно связаться через администрацию Замка. То есть через управляющего. Но он занят. Тогда через кастеляншу.
        Я дожевал картофелину, допил сок. Вернулся в покой. Поднял трубку телефонного аппарата без диска.
        - Служба Замка на связи, - сказал безликий электронный голос. А я отчего-то ждал девичий.
        - Мне нужно поговорить с отделением полиции поселка Крайний. - Я передумал обращаться к Элеоноре Николаевне. Не сразу. Вдруг и не требуется? Предоставлять связь по ноль один, ноль два и ноль три - священная обязанность каждого. Во всяком случае, в теории.
        - Связь за пределы Замка в настоящее время не осуществляется, - сказал электронный голос. Почему в настоящее время, а не сейчас?
        - А в каком времени осуществляется?
        - Связь за пределы Замка в настоящее время не осуществляется, - повторил голос. Такого иронией не проймешь и грубостью не прошибешь.
        - Могу я поговорить с Элеонорой Николаевной?
        - Госпожа Розенберг свяжется с вами, как только завершит неотложные дела, - ответил Электроник.
        - Буду ждать, - произнес я и положил трубку на место. Интересно, со мной действительно говорил ИИ, искусственный интеллект, или просто голос телефонистки преобразили в роботоподобный? Чтобы обезличить, говоря кучерявее, деперсонализировать? Не только телефонистку, но и того, кто с ней общается?
        Не о том я думаю. Мне к занятиям нужно готовиться.
        Я и готовился. По Чехову: в тренере все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. С душой и мыслями сладить трудно, но умываться, бриться и менять одежду мне пока по силам.
        Вика была готова минута в минуту.
        После стрельбы в тире она спросила:
        - Иван, а вы в людей стреляли?
        - Никогда, - признался я. И, заметив, как поскучнела Вика, добавил: - Только во врагов.
        - Враги, они для вас не люди?
        - Почему для меня? Вон, церковь, патриархи всякие, епископы, папы. Духовные скрепы. С одной стороны, «не убий», а с другой - молебны за победу русского оружия. Или французского, немецкого. «За Бога, царя и отечество».
        - Ну, это политика, - серьезно возразила Вика. - А вот вы сами…
        - Сам я сужу просто: всякий, кто покушается на меня или людей моего племени, - безусловный враг. Со всеми вытекающими последствиями.
        - Кто они - люди вашего племени?
        - Чтобы не впадать в лишние подробности - добрые люди вокруг меня, независимо от возраста, религии, цвета кожи и прочих отличий.
        - Вы прямо Дон Кихот.
        - Нет. Дон Кихот, услышав о попрании справедливости где-нибудь в датском королевстве, непременно бы отправился туда, будь у него для того хоть малейшая возможность. Для него борьба с несправедливостью - цель жизни. А я берусь лишь за то, что происходит рядом со мной.
        - Защитник слабых и обиженных?
        - Лучше так: я стараюсь, чтобы слабых стало меньше. Станет меньше слабых - станет меньше обиженных. Вот и делаю то, что делаю. Пытаюсь слабого, человека сделать сильным. И не только физически. - Пафоса было многовато, но как еще ответить по существу?
        - Теперь нам на тренировочный маршрут. Новый.
        Вика если и удивилась, то немного. А удивляться было чему: мы спустились в лифт на этаж Т-3. Т - значит технический. 3 - порядковый номер. Сколько их всего, я по-прежнему не знал, допуск получил лишь на этот.
        - Даю вводную…
        - Что?
        - Вводной в армии называют условия задачи. Итак: мы - сотрудники спецподразделения. Во внеслужебное время отправились за покупками в крупный торговый центр. В это время в нем пропал ребенок. Есть подозрение, что похититель вместе с жертвой скрывается в подвальном помещении. Каждая минута на счету. Ждать, пока прибудет полиция, некогда - полицейские заняты разгоном демонстрации. Наша задача - обследовать территорию, найти ребенка, на действия похитителя реагировать по обстоятельствам.
        - Это как?
        - Будет тих - сковать. Будет буен - усмирить. - Я протянул Вике наручники. Пластиковые, игрушечные - с виду. Но на деле почти как настоящие, только замочки отпираются любой булавкой.
        Вика взяла наручники и вертела, не зная, куда пристроить.
        Я показал, как правильно носить их на ремне. Тоже наука - чтобы посторонний не сорвал их запросто.
        - А стрелять? Стрелять можно?
        - По обстоятельствам, - коротко ответил я.
        - Каким? - не отставала Вика.
        - Защищая жизнь, здоровье и достоинство граждан, - нарочито казенным голосом сказал я.
        - А как насчет превышения пределов самообороны? - ехидно спросила она.
        - Пределы - это для гражданских. А мы, согласно вводной, сотрудники особого спецподразделения и должны защищать гражданских лиц всеми доступными способами.
        - Но ведь это игра, да?
        - Тренировка. В условных обстоятельствах мы готовимся к действию в реальной обстановке.
        Вика перестала задавать вопросы, и мы отправились к лифту.
        Одного охранника Вике оставили. Для присмотра. Может быть, для присмотра за мной. Он спустился вместе с нами и остался у лифта - так мы условились с Иваном Ивановичем. Поскольку опасность если и могла грозить Вике, то не в подвале же, который готовил я вместе с людьми Шуйского.
        Свет в подвале был скудный. Лампочки горели через три на четвертую, имитируя режим экономии в торговом центре. Во-обще-то, когда я давеча спускался, горели почти все, но для естественности я попросил электрика постараться.
        - Итак, я иду впереди, ты - чуть сзади, - сказал я Вике. - Смотри и слушай. И реагируй, если что.
        Она отреагировала - достала пистолет.
        - Верно. Здесь это оправданно. Только не держи его на вытянутой руке перед собой. Держи у тела, сбоку, так его выбить труднее. А поднять успеешь, можно даже и не поднимая первый выстрел сделать.
        Мы пошли вдоль выкрашенной шаровой краской стены. Красили давно, лет десять назад, после чего помещение, похоже, не использовали. Технический этаж? Ни техники, ни труб, ни связок силовых кабелей. И запах - едва заметный запах человека неволи. Очень слабый и очень старый. Так пахнет в Петропавловских казематах - для тех, у кого хороший нюх. Или воображение.
        Двери - тяжелые и толстые. Тюремные двери. Часть из них не запёрта, и мы заходим в клетушки: в одну, в другую, в третью.
        - Слышишь, Иван? - прошептала Вика. Обстановка заставляла шептать.
        Тонкий стон. Детский. За очередной дверью.
        Я показал пальцем на себя, потом на дверь, и только потом на Вику. Мол, я иду, ты остаешься снаружи.
        И ударом ноги распахнул дверь. Распахнул - сильно сказано, ведь дверь тяжелая. Но раскрылась быстро. Внутри - темнота. И вспышка выстрела.
        Я выстрелил трижды - в зону вспышки, справа от нее и слева. Но мои выстрелы бесшумны, особенно после грохота порохового заряда.
        Бесшумны, но эффективны.
        Я посветил фонариком - маленьким и мощным. В конусе света - силуэт злодея с двумя дырочками от моих пуль, в руке с пистолетом и в груди. Третья пуля прошла мимо. Так и должно быть.
        В углу сидела кукла. Большая. Девочка с голубыми волосами. Я отключил у куклы звук. Нечего плакать, мы пришли.
        - Что ж, заложника мы освободили - сказал я.
        - Но… Я ведь ничего не делала.
        - Сегодня ты прикрывала мне спину. Он ведь мог быть не один.
        - Мы будем искать второго?
        - Нет. Не сегодня. Но ничего пока не кончилось, нам ведь нужно доставить похищенного ребенка в безопасное место. Бери, и пошли.
        Кукла была легкой, килограмма два, не тяжелее.
        - Пистолет в кобуру, - подсказал я.
        Вика так и поступила. Потом взяла куклу - но в левую руку, оставляя правую свободной для действия.
        - Идем. - Я первым вышел из помещения. Из камеры, чего уж там.
        И здесь погасли все лампы. До единой.
        10
        Вика приняла это как должное. Очередной поворот сюжета игры.
        Я - нет. Знал: в сценарии подобное не значилось. Ведь я же его и писал, сценарий.
        Поэтому тут же потушил свой фонарь, взял Вику за руку (другой она по-прежнему держала Мальвину) - и двинулся по коридору, стараясь ступать как можно тише. Пространственная память у меня хорошая, и я безошибочно завел Вику в одну из камер, тех, что мы осматривали прежде.
        - Стой и слушай, - сказал я шепотом. - Похоже, он и в самом деле был не один. Сейчас начнется охота за нами.
        - А мы - за ним?
        - Как получится. Мы ждем. И молчим.
        И мы замолчали. Я старался провести время с толком - и слух обострить, и зрение. Есть специальные упражнения. Пять процентов людей способны видеть тепловые лучи. Змеиное наследство, научный факт. Правда, на фоне повсеместной электрификации способность эта пребывает в зачаточном состоянии. Но ее можно развить - как развивают способность хождения по канату, жонглирования восемью предметами и полеты на трапеции под куполом цирка. Вот мне и развили. Хотя любой прибор ночного видения даст мне сто очков вперед. Собственно, я вижу только пятна. Никаких многоцветных силуэтов, даже на человеческую фигуру тянет с трудом. Но лучше так, чем никак. То ж и со слухом. Стрелку его, слух, беречь нужно. Наушники-антифоны, вставки-беруши. И упражнения. До совиного слуха мне далеко, мышь под снегом за сто шагов не услышу. А человеческое дыхание за десять - услышу. Вот только от грохота выстрела отойдут уши - и услышу. Что с того, что выстрел был ненастоящий? Зато громкий. Много громче, чем я ожидал. Можно сказать, оглушительный. И, получалось, шептались мы с Викой тоже громче, чем думали, - после выстрела-то.
        Умелыё люди в момент стороннего выстрела могут причинить немало неприятностей. Под шумок. Особенно если выстрел ожидаемый, учебно-тренировочный, и ничего, кроме учебы и тренировки, от него не ждут. Привычка привычкой, а и вспышка слепит, и грохот глушит.
        Не просмотрел ли я чего-нибудь важного? Не прослушал ли?
        Вряд ли. Да и смысл вспоминать? Что началось, то началось.
        Беспокоило меня поведение охранника. Вернее, отсутствие поведения. Непредусмотренное отключение освещения должно же было вызвать хоть какую-то реакцию. Например: «У вас все в порядке?» Или он считал, что темнота - часть сценария, и потому помалкивал? Да не мог он так считать: сценарии заранее согласовывались с Шуйским, а тот доводил необходимое до охранников. Чтобы те не приняли врагов тренировочных за врагов настоящих и не разнесли бы их вдребезги: тренажеры денег стоят.
        По программе, мы должны были доставить куклу-заложницу клифту, вот и сказка вся. Никакого повсеместного отключения освещения в планах не значилось, и, следовательно, охранник должен был принять меры: позвать нас.
        А если не зовет, то…
        - Эгей, как вы там? У нас авария маленькая, - раздался голос. Громкий голос, уверенный. Вот только это не охранник. С охранником я говорил, пусть и немного, и голоса спутать не мог.
        Я положил Вике палец на губы - молчи, мол.
        Она молчала.
        - Мы сейчас к вам идем. Увидите свет, и ко мне, - продолжил некто.
        Мы, Николай Вторый, понимаешь. Еще одно подтверждение: охранник-то один был.
        Вот именно, что был. А что с ним стало? И что станет с нами?
        Последнее - как раз мое дело.
        Выглядывать в коридор я не стал. Дверь и без того открытая, что нужно - увижу. Фонарь поберегу. Пусть охрана фонари включает, ей ведь бояться нечего.
        Но не торопятся. Тепленькими хотят взять, в буквальном смысле, используя прибор ночного видения. Может, не желают, чтобы их видели в лицо. Или меня опасаются, мало ли что.
        А у меня глаза да уши. И пистолет. Неспециалисты зря недооценивают пневматическое оружие, да и некоторые специалисты тоже. Ну да, скорость полета пули дозвуковая. Так это ж как раз то, что нужно. Пуля летит тихо, звук выстрела негромкий. Да, бронежилет не пробьет и за километр не улетит, но кто ж из пневматического пистолета стреляет в бронежилет за километр?
        В общем, не зря я взял с собой не спортивный пистолет, а специальный. С виду и не различишь, с виду для приверженцев огнестрела все - игрушки, но разница все-таки есть.
        - Эй, что там у вас случилось? Давайте-ка прекращать прятки-молчанки, команда дана - Викторию Алексеевну срочно к отцу. - И, после коротенькой паузы: - Немедленно.
        Вот это уже перебор. И полное отключение света, и мы, Николай Вторый, и, наконец, «немедленно».
        Не тот человек Алексей Романов, чтобы добавлять «немедленно». Потому что оно, «немедленно», и без того подразумевалось в конце каждой его просьбы, тем более - приказа.
        Мы продолжали молчать.
        Тихий, на пределе моего слуха, диалог. Значит, таки их двое.
        Потом диалог смолк, но послышались шаги. Ну нельзя в такой обуви идти тихо, да еще по бетонным коридорам.
        Шли быстро: время поджимало. Должно было поджимать, если Замок по-прежнему под контролем Романова. План А - расстрел над озером - провалился, в дело вступает план Б: взятие в заложницы дочери Романова. А может, и ее убийство. Меня-то убьют во всяком случае. Буду считать так. Имею право. В меня над озером тоже стреляли и пригнуться не просили.
        Шаги ближе и ближе. И по-прежнему темно. Раз не включают фонари, подозревай худшее.
        Судя по всему, действовали они просто: заглядывали в камеры. Как и мы до них. Что ж, исход известен: злодей убит, заложница спасена. Постараемся изменить ход истории.
        А как его изменишь? Да просто: ведь придуманный злодей стрелял холостыми, а у меня все по-настоящему. Вот и разница.
        Разница была и в другом: одно дело - картонный злодей и кукла, иное - мы с Викой. Но во всем ищите радости, печали сами отыщутся.
        Шаги громче и громче. Вот охранники - охранники ли? - заглянули в соседнюю камеру. Молча, не переговариваясь. Верно, тактическими знаками обмениваются - два пальца вверх, один в сторону и тому подобное.
        Мы бы тоже обменялись, да только не учили их пока, тактические знаки. А хоть бы и учили: в темноте, без прибора ночного видения толку в знаках мало.
        Теперь очередь была за нами.
        Я смотрел не на вход, а чуть в сторону. И, как только в проеме показался силуэт, выстрелил. Всерьез. В очень уязвимое место - в шею. Полной уверенности, что попал, не было - я же видел нечеткое пятно, а не фигуру, потому выстрелил дважды.
        Нет, попал: рука вскинулась к горлу, инстинктивно пытаясь унять кровь, но поди уйми, если задета сонная артерия. Или хотя бы яремная вена. Да любой сосуд на шее - не сахар, спросите хирургов. А тут еще и трахея пробита, не зря я стрелял дважды.
        В общем, покуда он цеплялся за жизнь, я выскочил в коридор, поскольку ждать хорошего не приходилось: начнут стрелять на упреждение, не жалея патронов, пойдут рикошеты… Нет, ждать никак нельзя.
        Выскочил я не абы как, вот он я, стреляйте на поражение. Нет, прыгнул с низкого старта, поближе к пораженному. Если что, за ним и укрыться можно.
        Так и вышло: я прыгнул, выстрелил, приземлился, выстрелил, укрылся, выстрелил. Все, пора перезаряжать пистолет. К счастью, второй пошел вслед за первым. Умирать. Никакой романтики - хрипы, судороги, потому кино нас щадит и показывает крайне сокращенный вариант.
        Перезаряжал я на ощупь, недаром столько тренировался. Пули, баллончик. Перезаряжаю, а головой верчу. Нет, никого не видно и не слышно. Да и вряд ли бы послали за нами целый отряд, ни к чему.
        Я все-таки включил фонарик - на минимуме, в четверть свечи. Посмотрел на умирающих. Узнал. Оба - люди Шуйского, но с нами прежде не пересекались.
        И вот - пересеклись.
        Я вернулся в камеру, пошел к Вике.
        - Теперь идем к лифту, - сказал я внятным шепотом.
        - А… А эти…
        - Эти свою роль отыграли, - ответил я, взял Вику за руку и провел мимо тел так, чтобы она миновала кровь. Кровь в темноте я вижу хорошо - пока не остыла. Потом только по запаху.
        Мы дошли до лифта. Так и есть: наш охранник лежал в стороне, мертвый. И остыть он не успел, и крови вокруг было чуть, но мертвого почуять может каждый ребенок. Взрослые, бывает, и разучиваются.
        Пришлось включить фонарь.
        Вика, следует признать, не испугалась.
        - Зачем? - спросила только.
        - Знать, не из продажных оказался. Открой лифт, пожалуйста.
        Лифт открывался не карточкой, а теми же часами. Приложил циферблат к красненькому окошку, и вся премудрость. Вика так и поступила.
        Раскрылась дверь, и мы вошли вовнутрь. Куда, хозяин, ехать?
        Лика набрала комбинацию 314. Что-что, а число «пи» забыть трудно - если когда-нибудь знал.
        - Это особый этаж отца, - сказала она, - Туда чужие попасть не могут.
        Я не стал говорить, что на чужом не обязательно написано «чужой». Но пусть так, пусть на этаже 314 - где бы он ни был - меры безопасности получше, чем на остальных участках Замка.
        Лифт шел то вниз, то в сторону, то опять вниз. Высокие технологии. По сути, это не примитивная подъемная машинка, а вагончик, способный двигаться во всех измерениях, был бы путь проложен. Вот сейчас откроется дверца, и мы окажемся в году одна тысяча пятьдесят третьем, то-то будет весело.
        Впрочем, мне и сейчас скучно не было. К сожалению. Иногда очень полезно поскучать.
        Кабинка остановилась, меня чуть качнуло вперед.
        И свет внутри кабины вдруг стал часто-часто мигать.
        - Это стробоскопическое сканирование, - пояснила Вика. Ага. Ясно. Сканирование. Стробоскопическое. Мысли не плавно текли, а рывками, как неисправный трамвай на рельсах, через которые то и дело перебегают спешащие пешеходы. Тут, видно, не только в свете дело, а и еще какими-нибудь лучами проверяют. Рентгеном, к примеру. На предмет оружия. Но у нас оно имелось на самых невинных основаниях: физподготовка.
        Через полминуты чехарда со светом улеглась, и дверь раскрылась. Рывки мышления прекратились - то ли я приноровился, то ли они и в самом деле вызывались искусственно. Или и то и другое.
        Я неторопливо вышел на освещенную площадку. Даже слишком освещенную, свет бил прямо в лицо всякого выходящего. Интересно, и Алексея Романова тоже? Или это специальная процедура для визитеров вроде меня?
        Но никого передо мной не было. Ни охранника, ни ливрейного лакея, только стерильная белизна и пустота коридора. Стерильность выдавал легкий запах озона в системе кондиционирования воздуха.
        Вика вышла вперед и уверенно пошла по коридору. Что ж, тут она если не хозяйка, то наследница. Ей виднее.
        Я шел за ней, готовый ко всему. Это только для красоты слога говорится «ко всему», а я был готов лишь к внезапному нападению, и то постольку-поскольку. Упредить выстрел, если противник второго сорта. На большее я не способен.
        Вика остановилась перед малоприметной дверью. Всех примет - оранжевый квадратик. Сам-то квадратик проглядеть трудно, но вот дверь разглядит только внимательный взгляд. Да и тот не разглядит. Я не разглядел.
        Вика поднесла часы к оранжевому квадратику, и часть стены подалась назад, открыв взору тамбур. Мы сделали три шажка. Налево - стена. Направо - теперь уже явная дверь. С тем же оранжевым квадратиком. Вновь Вика приложила к нему часы. Дверь отъехала вбок.
        И - ничего.
        То есть за дверью - ничего. Вообще. Темнота полная. Космос без звезд, угольная яма.
        Мы попятились.
        Вика озадаченно посмотрела на меня. Видно, для нее это та же неожиданность.
        - Тут вход в ЦеУ.
        - ЦеУ?
        - Центр управления.
        - Ты была здесь?
        - Зимой. Папа показывал.
        - И что тут было?
        - Комната. Большая. Много пультов, экранов, знаете, как в кино про космос.
        - А вот это… - я показал на тьму.
        - Этого не было.
        Вике явно не хотелось подходить ближе. Мне, впрочем, тоже. Но я подошел. Провел ладонью над черным проемом - в полуметре, в тридцати сантиметрах, в десяти. Ладонь ничего не чувствовала - ни тепла, ни стужи, ни ветра, ни влаги.
        Вытащил из кармана фонарик, посветил. Никакого отражения. Луч улетел и не вернулся. Будто в бездну.
        Вика попыталась коснуться тьмы, но я перехватил ее руку:
        - Не стоит.
        - Почему?
        Вместо ответа я потянул Вику в коридор, подальше от двери. Затем взял из рук Вики куклу и бросил Мальвину в черный проем - из коридора, за угол.
        Бросил и мгновенно отпрянул. Вдруг - взрыв или вспышка, сжигающая все вокруг.
        Но пронесло. Ни взрыва, ни вспышки, ни даже звука падения куклы.
        Я осторожно выглянул. Нет куклы. Пропала Мальвина.
        - Я так и знала, это просто завеса. - Вика опять потянулась к проему, и я опять ее удержал. Но ненадолго: лифт опять кого-то привез. Своих? Хорошо бы. Но мы перешли в тамбурчик. Подождем своих.
        Шаги осторожные, не хозяйские. Не свои. Но я высунулся на мгновение. Высунулся, и чуть не получил пулю: короткая, в три патрона, автоматная очередь. Да, тут люди бывалые. Если бы я высовывался стоя, неизвестно, как оно повернулось бы. Но я присел на корточки, тем и жив.
        Жив-то жив, но это временно. Успел разглядеть: двое в броне, на головах сферы. Главное же, стреляют без промедления. Извечный русский вопрос: что делать?
        Еще короткая очередь, превентивная, - я и не думал высовываться.
        - Идем, - сказала Вика - и скользнула в проем. Как в темный омут. Только без всплеска. Где она теперь, в космосе, в асфальтовой луже, в глиняном кувшине, запечатанном соломоновым перстнем?
        Гадать было некогда. Не хотелось, очень не хотелось, а делать-то нечего. Нужно идти. И я поспешил за Викой.
        11
        Никаких необычных ощущений я не испытал. Так, пустяк, будто сквозь паутинку прошел - и все. Вика оказалась права: завеса и только. Одно лишь смущало - я оказался не в комнате, не в зале, не в неведомом центре управления, даже не в пещере. Я оказался под солнечным небом. Солнце высокое, южное. Дворик, не очень большой и не очень маленький. Плодовые деревья - гранаты, абрикосы, хурма. Десятиметровый бассейн, в центре фонтан «Самсон», только струя пониже. Вокруг террасы, увитые виноградом. Крыши плоские. Такой, знаете, внутренний дворик в среднеазиатском стиле, смешанном с Петергофом.
        Ну, и люди. В кресле у бассейна - один, рядом с креслом двое, рядом с Викой один, на крыше - четверо, по одному с каждой стороны. Из них безоружный только один. Тот, что в кресле. Рядом на столике бутылка и бокал, но это не оружие. У стоящих во дворе - пистолеты, у тех, кто на крыше, - карабины с оптическими прицелами. И лазерными: у меня на груди красное пятнышко. На спине, думаю, тоже. Чувствуется, что нам здесь не рады. Во всяком случае, мне.
        - Подойди поближе, Вика, - сказал сидящий в кресле человек. Хозяин места. Одет он был с иголочки: альпаковый костюм (альпака снова в моде), белоснежная рубашка, светло-голубой шейный платок. И туфли: закинутая на ногу нога позволяла рассмотреть, какая обувь пристала совершенному человеку. Но был ли господин Мамонтов, седьмой человек в списке российского Форбса на сегодняшний день, совершенным?
        Вика взглянула на меня, потом, не ожидая одобрения, пошла к Мамонтову.
        - Тут у нас зона, свободная от оружия, во всяком случае, от чужого оружия, так что разоружайся, - сказал Мамонтов.
        Вика достала пистолет и отдала его охраннику.
        - Не рано ли тебе ходить вооруженной? - спросил Мамонтов.
        - Это спортивный, воздушный, - ответила Вика.
        Хозяин посмотрел на охранника. Тот кивнул, да еще чуть скривил губы - мол, да, игрушка, но порядок есть порядок. Потом, увидев в глазах Мамонтова приказ, отдал пистолет патрону. Рукояткой вперед.
        - Значит, интересуешься стрельбой? Нужно Николая моего приохотить. Не помешает. - Мамонтов повертел пистолет в руках, потом положил его на столик.
        - Прошу, пойми: я не то чтобы не рад тебя видеть, но скажи, пожалуйста, как ты здесь оказалась?
        Хороший вопрос. Но Вика и глазом не моргнула.
        - Это вам лучше у папы спросить. Что-то сильно научное. Машина пространства.
        - Научное, говоришь? У папы? Машина пространства? Но зачем он послал именно тебя?
        - Так получилось.
        Видно было, что Мамонтов не понимает. Рыбак рыбака… Я ведь тоже мало что понимал. Главное - почему, действительно, Вика? Да и я - зачем? Эксперимент, опыт на собачках? Положим, я для Романова не более чем собачка, согласен, но дочь?
        - Ладно, машина так машина. Ты не голодна?
        - Выпила бы сока. Гранатового.
        - Эй, сделайте дорогой гостье бокал гранатового сока, - не повышая голоса, сказал Мамонтов.
        Охранники не тронулись. Красное пятнышко по-прежнему дрожало на моей груди. Сок, верно, делают в доме. То ли слышат хорошо, то ли связь хорошая. Хотя есть вариант, что никакого сока никто не готовит.
        - Твоего человека покормят на кухне. - Мамонтов мельком взглянул на меня и вновь повернулся к Вике.
        - Иван Федорович не мой человек. Иван Федорович - мой тренер. Олимпийский чемпион.
        - Ах, чемпион! Ну, правильно, детям самое лучшее. По стрельбе чемпион? - Мамонтов посмотрел на меня внимательнее. До этого и не замечал. Поручил снайперам на крыше - и забыл. Как бы.
        - По биатлону.
        - Как же, видел однажды. Но биатлонисты вроде на лыжах катаются. А у него, - он еще раз посмотрел на меня, - у него я лыж не вижу.
        - Ну что вы, дядя Игнат. На лыжах они зимой бегают.
        Дядя? Биографии крупнейших олигархов я знал весьма подробно, но о родственной связи между Мамонтовым и Романовым слышу в первый раз. Бизнес вместе они вели, в далекие девяностые, потом разбежались, но дядя? В девяностых Вики и вовсе не было. Видно, потом встречались, и «дядя» - фигура речи, обращение младшего к старшему? Правда, в кругах Вики это вроде бы не принято. Впрочем, не берусь судить.
        - До зимы дожить нужно, - сказал Мамонтов, и тут пожилой, но стройный смуглый слуга принес на подносе бокал с темно-красным содержимым. Гранатовый сок, хочется думать. А слуга - филиппинец.
        - Нужно, - согласилась Вика.
        - Э, я не о тебе, - деланно смутился Мамонтов. - Это я о себе.
        О себе-то о себе, но посмотрел он на меня. Мотай на ус, олимпийский чемпион.
        И тут же охранник подошел ко мне. Быстренько обыскал, забрал пистолет, запасные баллончики, пули. На баллончики отреагировал презрительным хмыканьем, а пули просто положил в карман. Ему, похоже, даже неловко стало, будто у малыша конфету забрал. Или погремушечку.
        - Я бы хотела, чтобы Иван остался с нами, - сказала Вика с нажимом, которого я в ней и не подозревал.
        Прежде чем ответить, Мамонтов посмотрел на охранников. Один из них, верно, старший, чуть-чуть качнул головой. Нельзя.
        - Мне нужно с тобой пошептаться. Без свидетелей.
        - От Ивана Федоровича у меня секретов нет. Или вы боитесь?
        Мамонтов посмотрел на меня, потом опять на старшего охранника. Тот едва заметно пожал плечами. Действительно, смешно меня бояться. Я ведь не боксер, не рукопашник. На голову ниже любого из охранников, на двадцать килограммов легче. А главное, рубиновое пятнышко на груди - что булавка над мотыльком. В любое мгновение пришпилят. Я это знал, и все знали, что я знаю.
        - Если принцесса настаивает, что ж… - И он пошевелил пальцами правой руки. Наверное, это означало, что я могу приблизиться.
        Я подошел к Вике. Подошел и остался стоять. Сесть-то было не на что. Получалось, что я человек Вики. Символ статуса. Прекрасно. Мотивация - не подкопаешься.
        - Не проголодалась? За время пути-то?
        - Путь, дядя Игнат, недолог. Раз - я там, два - я уже здесь. Даже быстрее. Но да, я проголодалась.
        - Что бы хотела?
        - Ну… Мяса?
        - Бифштекс по-татарски будешь?
        - Буду.
        - А закуску? Форелька есть, нежная-нежная.
        - Спасибо, я люблю форельку.
        Филиппинец ловко раскладывал приборы, а я косил глазом, глядя на охрану. Неужели они все смотрели на меня?
        Нет. Похоже, все ошеломлены. Действительно, ниоткуда явились двое. А где двое, там и трое, и пятеро. Не с воздушными пистолетиками, а вооруженные до зубов. И потому охране следовало быть начеку.
        Она и была - начеку.
        Филиппинец спрыснул форельку лимоном и удалился.
        - Значит, Машина пространства, - произнес Мамонтов. К еде он не прикоснулся. - А не выдумка ли это?
        - Мы-то здесь, - ответила Вика.
        - Не поспоришь. Хотя… Вдруг ты - наведенная галлюцинация? Или хитрая проекция - всякие там компьютерно-лазерные штучки. Как в кино. Ученые люди тороваты на фокусы. Ты ешь, ешь.
        Вика наколола на вилку кусочек рыбы и стала есть. Нуда, кино, жди. Кино форельку не жует. Это, видно, понял и Мамонтов.
        - Значит, с этой машинкой можно куда угодно?
        - Да не знаю я. Наверное.
        - Удобная штука. Похоже, автомобилям всяким, поездам, самолетам - конец придет? Не нужно будет в Америку полдня добираться? Вжик - и готово?
        - Это опять к папе. Ракетой ведь тоже быстро, да дорого. И опасно.
        - Было бы опасно, он бы тебя не пустил. Или пустил? Нет, я рад, я очень рад, но хочу понять - почему ко мне и почему ты?
        Чем больше я приглядывался, тем яснее понимал - как ни скрывают они эмоции, но они боятся. Они очень боятся. И не понимают. А потому скоро начнут злиться. Я тоже не понимал. И тоже боялся. Но злиться мне не по чину.
        - Вот папа вам и объяснит, - спокойно ответила Вика.
        - И когда ждать Алексея Александровича?
        - В любое мгновение. Или завтра. Не знаю, как он решит.
        Принесли и бифштекс по-татарски. Вика принялась за него методично и планомерно. Орудуя ножом и вилкой, отрезала кусочки, а каждый кусочек жевала долго и не спеша. Я-то в ее годы на мясо просто набрасывался, ножей за столом не было и в заводе. Рвал зубами. Я и сейчас до разных политесов не охоч: рыбная вилка, рыбный нож, мясная вилка, мясной нож. Нет, при случае не перепутаю, но врожденной культурой поведения за столом не обладаю. Не чавкаю, не рыгаю, скатертью не утираюсь, но большего от меня не ждите.
        От меня, похоже, не ждали вообще ничего. Стой, мол, при хозяйке и не делай резких движений. Иначе не поймут. Но надвигалось ощущение, что делать резкие движения все же придется.
        Мамонтов перевел разговор на общих знакомых. Не собирается ли и к ним, к общим знакомым то есть, заглянуть Алексей Александрович? И не заглядывал ли он прежде? Вика отвечала неопределенно: мол, папа делится с ней идеями в мировом масштабе, глобальном, а тактику не обсуждает; считает, что ей это скучно.
        А к господину Петровичу папа не заглядывал? Кажется, нет, отвечала Вика. А к Козодеркину? А с Козодеркиным папа в одном море рыбу ловить не станет, столь же невозмутимо продолжила Вика. А что насчет Михи Антранчини?
        Мамонтов называл олигархов, ставших жертвой феномена «Ф», а Вика намеков демонстративно не замечала и отвечала просто: не знаю, не интересуюсь, папа придет и все расскажет.
        - А кстати, вы, дядя Игнат, про наше озеро не слышали? - теперь спросила уже Вика.
        - Какое озеро?
        - Холодное. Оно так и называется - Стынь-озеро.
        - Не слышал. А должен был?
        - Возможно. Кто-то слышал. И в нашу честь утром устроил над озером что-то вроде салюта.
        - Салют?
        - Что-то вроде. Трах, бабах, ракеты…
        - Нет, я не любитель переводить деньги на воздух.
        Но мне показалось, что Вика попала в цель: Мамонтов подобрался, мышцы лица стали жесткими, на висках показались бисеринки пота. Показались, но тут же и исчезли: он прошелся по вискам платочком.
        - А не может ли Алексей Александрович нас видеть? Вот прямо сейчас?
        - Конечно, может.
        - А знак он подать может?
        - Если захочет, подаст.
        - А ты попроси его, Вика. Попроси как следует. Не хочешь? Ну, так я за тебя попрошу. Эй, где вы там! Показывайтесь!
        Но никто не показался.
        - Не хотите сейчас, хотите нежданно, в спину ударить? Как остальных? И концы в воду? Так нет, промашечка ваша! - Он рывком притянул к себе Вику и приставил лезвие к горлу. Не столового ножа лезвие, а боевого. Значит, проглядел я, значит, и Мамонтов оказался при оружии. Стол не дал заметить. - Долго ждать не буду. Давай, Лешка! Ты раньше был мужиком, вспомни!
        Бессознательно, сознательно ли, но Мамонтов Викой прикрывался. От неведомой опасности. Но Вика не доставала ему и до подбородка.
        И сам Мамонтов, и его охранники смотрели мне за спину. Вероятно, именно там и появились мы с Викой. Я скосил глаз: рубиновое пятнышко с груди исчезло.
        - Десять секунд, и я ее зарежу. Ты меня знаешь! - кричал Мамонтов невидимому Романову. За Алексея Александровича ручаться не буду. А я знал. Знал, что у Мамонтова руки не по локоть - по шею в крови. Другое дело, что закон к нему претензий не имеет: в политику Мамонтов не рвется, в президенты не метит, решения партии и правительства одобряет по мере советов сверху.
        Охранники стали плечом к плечу с патроном и принялись выцеливать пространство за моей спиной.
        - Пять секунд!
        До чего же меняется человек за считанные секунды. Светский Мамонтов исчез. Появился тот, кто внутри.
        - Три!
        Я взял вилки. Обе. В левую руку и в правую руку. И метнул в Мамонтова. С трех метров-то как промахнуться? Дядя Коля учил: тренируйся всегда. Бросай камушки, снежки, шишки, ножи, топоры. Серебряными вилками, правда, мы в детстве не бросались, но серебро металл благородный, потяжелее и алюминия, и стали, и потому вилки летели, как и было задумано. В левый глаз Мамонтова. И в правый.
        Телохранители среагировали, но среагировали стандартно - начали стрелять. Первые выстрелы - в неведомую цель за моей спиной, а вторые… что ж, когда очередь дошла до вторых выстрелов, я был уже рядом с Мамонтовым, к тому мгновению отпустившему Вику, схватил девчонку и толкнул ее под столик. Эфемерная защита, но лучше, чем никакая.
        Мамонтов визжал, охранники матерились, опасаясь добить патрона. Снайперы на крышах изготовились стрелять.
        Все. Планов на дальнейшее у меня не было. Оставалось умереть, желательно безболезненно.
        И вокруг меня разверзлась тьма.
        11
        Никакой паутины. Никаких белых коридоров. Мясорубка, добрая старая мясорубка со стальным винтом и острыми ножами. Мясорубка, что перемалывает мясо и кости в фарш. Мое мясо. Мои кости.
        И еще темнота. Вот какова она, дорога в ад.
        Долго ли, коротко я по ней двигался, проталкиваемый урчащим винтом, не знаю. В аду часов не наблюдают. Но вывалился из мясорубки я одним куском. Более того, почти целым - лишь левое плечо кровило.
        Меня подхватили крепкие руки, усадили в кресло. Рядом сидела Вика - бледная, но, судя по виду, невредимая. Над Викой склонился Романов, тоже бледный и тоже невредимый. А рядом со мной стоял Шувалов и деловито перевязывал мое плечо.
        - Пуля прошла навылет, повезло, - невозмутимо сказал он. - Рану обработают в медблоке, но чуть позже.
        - Где я? И что случилось?
        - Где вы, могу сказать совершенно точно: в центре управления. А вот что случилось, нужно крепко подумать, - повернулся ко мне Романов.
        - Я сказала ему про Машину пространства, - сказала Вика.
        - Ну да, ну да… Машина пространства… А вы с Викой попали под машину во время ее разогрева. И вас отбросило, отшвырнуло в пространство.
        - Как-то неудачно отшвырнуло.
        - Разве?
        - На какого-то психа.
        - Это да. Мы за ним наблюдали, а тут вы пробили барьер, вот и случился феномен… Незапланированный.
        - А назад?
        - По принципу маятника. Сначала туда, потом оттуда. Как вам перемещение?
        - Незабываемо. Но… А тут, в Замке, что за буза?
        - Да, тут мы проморгали. Смотрели вдаль, а мятеж и не заметили. Но сейчас дочищаем, дочищаем…
        - Иван Федорович первый и чистит, - сказала Вика. - Между прочим, он спас мне жизнь три раза.
        Я посмотрел на Вику. Когда ж это три?
        - Над озером, когда нас расстреливали из пулемета, а он уберег нас от пуль - раз, потом когда нас хотели убить в Замке - два, и когда меня хотел зарезать дядя Игнат - три, - словно услышав мои сомнения, перечислила Вика.
        Стоп. Это ведь она не мне говорит. Это она отцу говорит. Мою жизнь спасает.
        - Верно, - согласился Романов. - Видите, Иван Федорович, нам без вас - никуда. Хотите на постоянную работу - к нам? И с Викой заниматься, и вообще? Условия обговорим позже, будете довольны, мне важно принципиальное согласие.
        Принципиальное согласие, как же. Жить или не жить, вот в чем вопрос. Машина пространства-времени, которую Манфред фон Берлихинген создавал по заказу фюрера, которую продолжали создавать лучшие умы Советского Союза и Восточной Европы здесь, в Замке. Строили, строили и построили. Машина работает. Я тому свидетель. Хочу я быть рядом с Романовым? Должен. Работа такая. Устранять с помощью Машины Пространства конкурентов-олигархов Романов может, пусть. Как это ему удается, теперь я представляю. Приблизительно. Не представляю - зачем. Пока. Но для Машины найдется другое применение. Совсем другое. Потому-то я, собственно, и здесь.
        - Согласен, - ответил я искренне.
        - Вот и славно. - Но Романов смотрел не на меня, а на дочь.
        А Вика смотрела на меня: вдруг и я - шпион и предатель.
        Я не шпион, Вика. Я - разведчик. И ты тоже.