День открытых дверей Василий Павлович Щепетнев
        В заштатном городке Смирнов-Каменецкий никогда ничего не происходит. А тут за два года - пять самоубийств в одном и том же классе. И лучшие друзья последнего из погибших вовсе не выглядят потрясёнными. Скорее, им просто скучно. Странные, вообще, какие-то дети. Прибывшая из Москвы следователь Александра Григорьевна решает присмотреться к ним повнимательнее…
        Василий Щепетнёв
        День открытых дверей
        1
        Антон сидел на подоконнике и смотрел то на школьный двор, то на оставшихся в классе Никиту, Ольгу и Лёнчика. Попеременно.
        - Окно-то закрыто? - спросил Лёнчик. Ни о чем больше говорить не хотелось. Говорено-переговорено.
        - Закрыто, закрыто, - сказал Антон, но с подоконника слез и вернулся за парту: было слышно, как идут по коридору классная и капитанша. Незачем их волновать, да ещё и с порога.
        Слух не подвёл - в класс вошли Алла Борисовна и капитан Береснева из полиции. Положим, походку капитанши он помнит нетвердо, но с кем ещё могла быть классная, если сама сказала, что с ними будут говорить о Голодковском.
        - Что ж, здравствуйте, - сказала капитанша. Хорошо хоть, не добрый день. Был бы добрый, разве она пришла бы?
        Антон вместе с остальными пробормотал что-то в ответ. Ну, не что-то, а «здравствуйте, здравствуйте», но вышло вразнобой, и расслышать слова было сложно. Шум толпы за кулисами.
        - Александра Григорьевна хочет поговорить с вами о случившемся. Ваши родители дали на это согласие. Я присутствую как ваш представитель. Положено, - сказала классная. Ну, а что она ещё могла сказать?
        - Начну с главного, - капитанша достала из сумочки диктофон, поставила на учительский стол. - Сегодня пятница, одиннадцатое мая две тысячи восемнадцатого года, классная комната средней школы номер три города Смирнова-Каменецкого. На беседе присутствую я, Александра Григорьевна Береснева, классная руководительница Алла Борисовна Романова и ученики седьмого класса Леонид Абель, Ольга Бондаренко, Никита Седых и Антон Яковлев. Прошу каждого назвать свою фамилию в знак того, что вы уведомлены о том, что беседа записывается на диктофон.
        Назвали, трудно, что ли.
        - Что вы можете сказать по поводу случившегося с Виктором Голодковским? - задала первый вопрос капитанша. Привычный вопрос, вот только имена меняются.
        - Что уж тут говорить, - Антон не стал тянуть, ждать, что кто-то другой возьмет слово. - Не ожидали. Никак.
        - Согласна с Антоном, - подтвердила Ольга, а за ней и остальные.
        - Он не делал никаких намёков, не рассказывал о своём намерении?
        - Не делал. Не рассказывал, - сказал Антон.
        - Не замечали ли вы перемену в его поведении? Быть может, он чего-нибудь - или кого-нибудь - боялся?
        - В душу не заглянешь, а внешне он оставался спокойным, уравновешенным, иногда веселым.
        - Иногда?
        - Ну, всё время веселиться - это как раз и было бы странным, - Антон оглянулся. Остальные только кивнули, хотя кивок на диктофон не запишешь. Но капитанша придираться не стала.
        - Как вы объясните (непонятно было, относится ли это «вы» к Антону или просто множественное число, ведь их, опрашиваемых, четверо), что Голодковский послал сообщение именно вам?
        - Никак, - ответил Антон. - За всех не скажу, но я вообще не придал этому внимания. «Что-то совсем стало скучно» - вот и всё сообщение. И только сегодня утром, узнав, что Голодковский выпрыгнул из окна и разбился насмерть, я вспомнил об эсэмэске.
        - Но вы не ответили Голодковскому?
        - Нет. У меня на телефоне деньги кончаются, это первое, и что тут ответишь, это второе. Да, скучно бывает порой, тут уж ничего не поделать. Шампанское мы не пьем, не по карману, и привычки нет пока - пить. Седьмой класс - это не восьмой. Ну, а читать - читаем. Кто Бомарше, кто фантастику, ну и по программе тоже. По школьной.
        - Бомарше?
        - Это драматург французский, «Женитьбу Фигаро» написал.
        - Хорошо, Бомарше. А никаких таких особенных книг вы не читаете?
        - Это порнушку, что ли?
        - Нет, про колдовство всякое, сатанизм, с призывами к самоубийству.
        - Про колдовство, конечно, почитываем, Гоголь, Стивен Кинг или там Гарри Поттер - сплошное колдовство. Ну, а чтобы с призывами к самоубийству - это вряд ли. Не по нашей части.
        - С чего бы это вдруг, - поддержал и Лёнчик, а за ним и остальные.
        Ещё были вопросы про наркотики, водку, самогон, но тоже формальные. На наркотики вся школа анализы сдавала трижды, кое у кого нашли кое-что, но в какой школе по-другому?
        Под конец и капитанша, и классная поговорили о жизни, мол, она самое ценное, что есть у них, и добровольно уходить из жизни глупо, всё равно, что взять билет в кино и не пойти. Только жизнь в тысячу раз интереснее, чем любое кино. Ну, и само собой, если услышите, узнаете, да просто подумаете, что кто-то хочет умереть, тут же дайте знать. Ей, капитану полиции, вот по этому телефону (она каждому дала визитную карточку), а если денег нет на телефоне или просто неудобно, расскажите классному руководителю.
        Были сказаны ещё какие-то слова про то, что нужно думать о родных и близких, о том, что мир велик и невероятен, и, наконец, их отпустили.
        По коридору шли молча. По двору тоже. И только у ворот Лёнчик хихикнул:
        - У нас и кинотеатр второй год, как закрыли. Прощай, билетики.
        - Капитанша из Чернозёмска, если не из самой Москвы, - ответила Ольга. - Ей не до кинотеатров.
        - Это точно, - сказал Никита, и они пошли дальше. Каждый в свою сторону.
        2
        Сверху, из классного окна это было видно наглядно, как в учебном пособии. Недружные одноклассники.
        - Да, странно. Я ждала, что они будут обсуждать. Смерть Голодковского, опрос, меня, да что угодно. А они просто взяли и разошлись, - сказала капитанша.
        - Разошлись, - подтвердила очевидное классная.
        - И вам не кажется это странным?
        - Нет. Живут-то они в разных местах. Вот и спешат домой. А наговорятся потом. Интернеты всякие, фейсбуки да одноклассники.
        - Вряд ли, - сказала капитанша. - Мы проверяем интернет-активность ваших ребят. Всё больше книжки читают, да. Довольно странные книжки для этого возраста.
        - Порнушку? - подобно Антону сказала классная.
        - Нет, порнушка для этого возраста норма. Философов почитывают, литературу по физике, теологии, средневековых поэтов.
        - Вы просматриваете их компьютеры?
        - Дистанционно. Система оперативно-разыскных мероприятий в действии.
        - Может, вы и за моим компьютером следите? За смартфоном?
        - Разумеется. Как иначе? В вашем классе за два года пятое самоубийство.
        - В моём - первое. До этого классными руководителями были другие люди. А я пришла в эту школу в январе.
        - Да мы за всей школой следим, и не только школой. Дело на контроле. На самом-самом.
        - И потому из Москвы присылают капитана?
        - Вообще-то я полковник. А капитан - это более для маскировки. Чтобы лишнее внимание не привлекать.
        - Тогда зачем вы мне это говорите?
        - Для ясности. И вы подписали - о неразглашении. Так что, уверена, в глазах остальных я так и останусь капитаном полиции.
        - Оставайтесь, - классная смотрела из окна уже не на учеников, они давно скрылись, а на город. И то, что она видела, ей не нравилось.
        Нет, Смирнов-Каменецкий город не хуже других, хотя и не лучше. Печально то, что уехать из города она не может. То есть теоретически, конечно, может - сесть в автобус и доехать за два с половиной часа до Чернозёмска, ну а оттуда хоть в Москву, хоть в Питер, хоть в Мюнхен. В Мюнхен, правда, с пересадкой, но не в пересадке же дело. У химички, Клавдии Петровны, сын в Мюнхене. Работает, жениться собирается. Мать не зовет, и объясняет почему: устроиться работать учителю без языка, особенно возрастному, особенно с чернозёмским дипломом, невозможно. В уборщицы она не пойдёт. А содержать её сын не может. У самого шестидесятичасовая рабочая неделя. Вот когда матушка доживет до пенсии, до немецкой пенсии, понятно, а не российской, вот тогда и будет смысл ехать. А так, с сухарей на воду - нехорошо.
        - Как вы - неформально, без протокола - могли бы охарактеризовать этих ребят и погибшего? Быть может, их что-то объединяло? - спросила капитанша, включив контур задушевности. Без протокола - и тут же «охарактеризовать», протокольнее не скажешь.
        - Я уже говорила, да вы и сами, уверена, посмотрели в кадрах, что я в этой школе с января. Повезло. Вторую школу закрыли - как и за год до нее первую. Многих учителей и не только учителей, конечно, уволили. А меня взяли сюда. Переводом. И даже классное руководство дали - какая ни есть, а прибавка к зарплате. Ну, и школьников сюда перевели из второй школы тоже. Как до того - из первой.
        - Но класс, я посмотрела, не столь и большой, даже вместе с переведенными новыми учениками, - сказала капитанша, то есть полковница.
        - Всё-таки большой, - не согласилась классная. - Но, конечно, не три нормальных класса.
        - А куда же дети делись? - сыграла простушку капитанша (пусть уж будет капитанша, тем более подписка обязывает).
        - Как куда? Не родились. В девяностом году город населяли тридцать тысяч человек, средний возраст двадцать восемь лет, по последней переписи нас двенадцать тысяч, средний возраст сорок девять лет. Потому и детей на три школы просто нет. Даже на две школы нет. Но те, кто вас интересует, с самого начала учились здесь, в этой школе. И те, что прыгнули, и те, кому слали сообщения. Потому я знаю очень немногое, вам лучше спросить у старожилов.
        - Уже спрашивала и ещё спрошу не раз, но сейчас мне важно именно ваше мнение, мнение нового в этой школе человека. С незамыленными глазами.
        - Мои незамыленные глаза, товарищ капитан, видят… - классная задумалась. Да, что они видят на самом деле? - Они мало чем отличались от остальных - в стенах школы, я имею в виду.
        - Учёба?
        - Им было скучно учиться, во всяком случае, по моему предмету. Но и всем остальным, если честно, тоже.
        - То есть предмет они знали плохо?
        - Напротив, очень хорошо. Но школьная история такой предмет, в котором лишние знания, прямо скажем, не приветствуются и становятся действительно лишними, создающими проблемы. К примеру о подробностях жизни князя Владимира, Ивана Четвертого, Петра Великого - о них говорить настоятельно не рекомендуется. Создавать положительный образ, не более того. И эти ребята любой ответ начинали со слов «в учебнике написано…» и далее своими словами, но близко к тексту. Потому были отличниками.
        - Может, они очень любили историю?
        - По виду не скажешь. Они отвечали, будто манную кашу ели. Не в смысле четкости речи, с этим у всех порядок, а словно надоело им всё, хочется чего-нибудь остренького, ан нет - манная каша на молоке, три раза в день манная каша.
        - А по другим предметам?
        - Этого я не знаю. Судя по классному журналу, учились они либо хорошо, либо очень хорошо.
        - Их не преследовали? Не травили? Отличников часто не любят.
        - Этих - точно нет. Их побаивались. Не только одноклассники, даже старшеклассники сторонились. Был один случай…
        - Да? - подтолкнула капитанша.
        - В январе. Сразу после каникул. В школу перевели одного ученика, десятиклассника. Тот паинькой не был, наоборот. Требовал у тех, кто младше, денег и вообще… Хотя семья не то чтобы приличная, бери выше - у отца три магазина, мать депутат, местный, конечно. Опора власти. Ну, и десятиклассника прозвали Опорой - он высокий был, на опору высоковольтной линии походил. Начал трясти наших семиклассников. Чтобы по пятьдесят рублей каждый ему приносил ежедневно. А Лёня Абель спокойно так, при всех, сказал, что мелочиться ему некогда, он завтра пять тысяч принесет, и чтобы до лета больше его не тревожили. Ну, неси, неси, обрадовался Опора. Ты, главное, сам не опоздай, к первому уроку подойди, ответил Леня.
        А ночью Опору в больницу из дома забрали. Передоз. Наутро в область отправили, местным не доверяя. Только до области он не доехал, в машине умер. Дело, понятно, замяли - как так, у таких больших - по меркам нашего городка - людей сын от передоза умирает. Написали «острую сердечную недостаточность». Сам мэр на похоронах присутствовал. И начальник местного РОВД. Только после этого никто больше запугивать ребят не решается, денег не трясет.
        - То есть вы считаете, что Лёня Абель как-то причастен к смерти этой вашей Опоры?
        - Как он может быть причастен? Это невозможно. Кто он, а кто Опора. Они на разных орбитах, только в школе и пересеклись однажды.
        - А откуда этот ваш Опора брал наркотик?
        - Это уж не по учительской части. Говорят, из отцовских запасов, но мало ли что говорят. Это у полиции нужно выяснять. Я же говорила, на похоронах присутствовал начальник РОВД, вот вы у него и спросите, как полковник полковника.
        - Значит…
        - Значит, совпадение. Лёне повезло, что Опора в тот вечер ошибся дозой, а Опоре не повезло. Но люди суеверны. Я просто привела этот случай, чтобы показать - нет, никакого особенного давления на них я не замечала, но полагаю, что в случае чего они смогут за себя постоять.
        - Семиклассники? Вы не переоцениваете их возможности?
        - Не думаю. Нужно будет - и в полицию обратятся, и в родительский комитет. Ладно, не хотела сор из избы выносить… Был у нас физрук, на девочек заглядывался, если не больше. Так Ольга Бондаренко написала заявление в РОВД, а с ней и Антон Яковлев, мол, и к нему физрук подкатывался. И всё.
        - Что - всё?
        - Уволился физрук. Уволился и уехал. Дело возбуждать не стали, нет доказательств или не искали. Но уехал. Так что зубастенькие семиклассники. По крайней мере, эти. И Виктор Голодковский был таким же. До самоубийства довести его никто не мог. Сомневаюсь.
        - А в семье?
        - Нормально в семье. Не хуже, чем у большинства. Даже лучше. Отец, хирург, ещё за год до закрытия больницы выучился на сантехника, мать, детский врач, теперь штукатур-маляр. Без работы не сидят, хотя и не грузятся сверх сил. Труд свой ценят недешево. В прошлом году семьей ездили в Грецию на две недели - это мне ученики рассказали, не Виктор. Уже потом. В этом, летом, собирались на Красное море.
        - А у остальных ребят, у этой четверки?
        - Подноготную не знаю, но, судя по одежде, нормально в семье.
        - Вы судите по одёжке?
        - Конечно. Если одежда грязная, мятая, дырявая - в семье неладно. А если одет прилично, то и семья приличная. Не стопроцентный метод, но в девяносто пяти случаях из ста срабатывает.
        - Прямо дедуктивный метод.
        - Нам, учителям, без этого никак.
        Они ещё поговорили, вернее, капитанша спрашивала, а учительница отвечала, но классная чувствовала - пустое. Не знает никто причины, по которой Виктор Голодковский выпрыгнул из окна девятого этажа, и вряд ли когда узнает. Да и есть ли у причины фамилия, имя и отчество или это просто проявление жизни в конкретном месте конкретного времени?
        3
        Возвращался домой Антон не спеша. Мир велик даже в пределах Смирнова-Каменецкого. Село, названное именем героя гражданской войны, разросшееся в город, а теперь возвращающееся в первобытное состояние. Нет нужды ни в батарейках, ни в обувной фабрике, ни даже в заводе «Гранит», где производили совсем не гранит, а всякие необходимые для обороны страны вещи. Потом, может, опять понадобятся и батарейки, и обувь, да только где Смирнов-Каменецкий, а где потом.
        Он зашел в магазин, купил эскимо. В седьмом классе эскимо уже не то, что прежде, но он всё ещё любил сладкое. Сел на скамеечку в скверике, не спеша съел лакомство, бросил обертку в урну.
        Домой идти не хотелось, а нужно. Больше ведь некуда.
        Отец в рейсе, он дальнобойщик. Матушка волнуется и за отца, не хватает, чтобы она ещё и за него переживала. И потому прыгать с балкона он не станет. Раньше не прыгал и впредь не собирается. Хотя можно и прыгнуть, живёт он на втором этаже, под балконом клумба, земля мягкая, море цветов. Это как бы шутка. Но Витьку он не понимал. Не осуждал, нет, видно, были у Витьки соображения, но не понимал. И никто из оставшихся не понимал.
        Так ведь и Витька говорил, что Ромка и остальные зря убились, близким горе, а пользы никому. Говорил, а потом прыгнул. Он каждый раз зарекался - и каждый раз прыгал.
        Антон с сожалением пошарил в кармане. На второе эскимо денег не было. Седьмой класс, трудовая семья, депрессивный город. Не разгуляешься.
        Не очень-то и хочется. Вот в восьмом классе, пожалуй, погулять и захочется, да только не будет у него восьмого класса. Прыгай, не прыгай, одно.
        Он пришел домой. Из почтового ящика вынул рекламную газетку. Полковнику никто не пишет, семикласснику Антону тоже. Матушка борщ приготовила. Что ж, можно и борщ. Поел, вымыл посуду, поговорил с матушкой о разном, потом пошел в свою комнату. Комнатка маленькая, но отдельная. Раньше он её делил со старшим братом Егором, но Егор сейчас в армии. Сначала срочную отслужил, теперь по контракту. И в Смирнов-Каменецкий не вернётся. В СК вообще редко возвращаются. Вот они, Антон и компания, за всех и отдуваются.
        Он включил ноут. Ноут хороший, брат в позапрошлом году отдал, тогда вообще последний писк был. Приезжал на неделю. На неделю, а пробыл три дня. Уезжая, ноут оставил, мол, пользуйтесь. Он и пользовался. Интернет, кино посмотреть, в шахматы поиграть. Тарифы на интернет в СК конские, но родители не жались - Антону для учебы нужно, Антон отличник, Антон в институт поступит на бюджетное место, да не в губернский, а в столичный. Стоит это оплаты тарифа, пусть конского? Стоит и больше.
        Для порядка Антон посмотрел задания на понедельник. Без проблем. Потом для разминки сыграл в шахматы пару блицев с англичанином, рейтинг 2100. Обе выиграл. Ничего удивительного. Был бы талант, давно гроссмейстером бы стал, а так - на уровне КМС застрял - видно, потолок.
        Потом стал читать Сервантеса. Дон Кихот - родная душа, нет? Потом в очередной, минимум тысячный, раз посмотрел «День сурка». Послание? Да. Но не им. У них ситуация другая. В «Сурке» весь срок - сутки. Сутки и прожить не трудно, и запомнить. Герой, после диких загулов и прыжков в пропасть, берется за ум, самосовершенствуется, становится добрым гением места. У них же петля с четвертого по седьмой классы. Загибай пальцы: четыре года. Второе - в «Сурке» герой взрослый, они дети. И мозги у них детские. Эмоции. Чувства. В четвертом классе вообще мелюзга, к седьмому мозг взрослеет, но до оптимума далеко. Потому и помнят далеко не всё. Не каждую минуту, даже не каждый день. Опять же гормональный фон. В седьмом классе меняется, а толку-то, если уже через две недели, за двадцать восьмым мая две тысячи восемнадцатого сразу идет первое сентября две тысячи четырнадцатого, здравствуй, здравствуй, четвертый класс. Возможности детские, силы детские и мысли тоже детские. Потому и прыгаем. Или не потому?
        И, главное, в «Сурке» ничего не говорят о снах. Герой либо умирает, либо просто засыпает, как убитый, бац - шесть утра, подъем.
        А у них - сны.
        В большинстве своем сны обыкновенные, окрошкой. Но раз в месяц снится кошмар. Вот прямо с четвертого класса. Всем и каждому. Одинаковый. Будто идут они цепочкой по длинному переходу, то ли подвал, то ли тоннель, их словно магнитом тянет, куда - неясно, но внутри всё ликует от счастья - и от ужаса. Даже и на кошмар не тянет, но в первые часы по пробуждении и руки дрожат, и сердце колотится нещадно, и остается чувство ужаса. Ледяного. А счастья - ни капельки.
        Потом догадались свериться с лунным календарем. В полнолуние снится. Ну, и что? Ну, и то. Всё кончается двадцать восьмого мая, а это тоже полнолуние. Кошмар, и ставь сериал «Жизнь в нашем городке» сначала. С четвертого класса. И сколько раз этот сериал они прожили? Зарубочку не оставишь, не на чем. Но много. Память не удерживает. Вот если ребенок десять раз по четыре года, с четвертого по седьмой класс включительно, прожил, он меняется? Меняется. Сильно? Нет четких критериев. Стареет? Не похоже. Взрослеет? Тоже не очень. Ну, с чудинкой небольшой. Отличники или рядом. Ещё бы, столько раз проходить одну и ту же программу, видеть одни и те же лица, слышать одни и те же слова.
        Они решили, вернее, каждый раз в мае решают, что возможны два варианта.
        Первый - двадцать восьмого мая происходит нечто ужасное, и они, не спрашивайте как, не знаем, отпрыгивают на четыре года назад. И так раз за разом. Второй - что вслед за двадцать восьмым идет двадцать девятое мая, и они живут себе дальше, может, давно уже состарились и умерли. А то, что вокруг - это отражение и только. Эхо. Сбой программы. Называйте, как хотите, только суть одна - ненастоящее всё вокруг. И потому хочешь - прыгай, хочешь - ешь эскимо, а двадцать восьмого всё равно наступит перезагрузка.
        Возможны и третий, и сто третий варианты, у него даже в тетрадке две дюжины записано, но все это из серии «сколько чертей уместится на острие иглы».
        Уехать бы куда-нибудь на этот день, на двадцать восьмое. А как уедешь? Седьмой класс. Да и смысл, если можно просто спрыгнуть с балкона. И все равно окажешься в четвертом классе.
        Тот длинный подземный ход они нашли давно. Возможно, даже в самом первом отскоке - если он был, самый первый (Антон порой думал, что происходящее вообще не имеет ни начала, ни конца, семнадцатый вариант из тетрадки). А если по календарю, то сегодня и завтра. Сегодня догадались, завтра утвердились в догадке.
        Антон вышел в гостиную, где матушка смотрела телевизор. Рядом на диване лежала газетка, та, которую он нашел в почтовом ящике.
        - Я возьму? - спросил он.
        - Конечно, Антоша, бери. Хочешь посмотреть телевизор? - она потянулась к пульту.
        - Нет, не сейчас. Завтра, может быть.
        - Ну, завтра.
        И в самом деле, что смотреть? Если кино какое - так есть интернет, без рекламы. Все фильмы он, допустим, уже смотрел, но большинство забыл напрочь. Новости? Было бы что серьезное, касающееся если не его лично (таких новостей не бывает), то хотя бы городка СК, он бы запомнил по предыдущим циклам. Если допослезнание молчит, то и думать не о чем.
        Он начал листать газетку. Ага, вот. «Медицинское училище имени императрицы Александры Федоровны проводит День открытых дверей 28 мая в 12 часов. Приглашаются учащиеся седьмых и восьмых классов, а также все желающие».
        Он посмотрел на часы. Сегодня уже поздно, а завтра…
        Медучилище в городе было известное. Историческое. Начали его строить в тысяча девятьсот двенадцатом году, открыли в четырнадцатом, аккурат к войне. Первого сентября. Тут над училищем и взяла шефство императрица.
        Здание светлое, видно издалека, смотрится приятно. Почти как Эрмитаж, но поменьше. Он, конечно, в Петербурге не был, но альбомы разглядывал. В интернете. Памятник архитектуры, охраняется законом. Готовили в нём сестёр милосердия и фельдшеров. В Первую мировую их, сестёр и фельдшеров, требовалось во множестве. Или, как её тогда ещё называли, Вторую Отечественную. А ещё - Великую. И в революцию нужны были фельдшера и медсёстры, и в третью Отечественную, тоже Великую. И по сей день фельдшера нужны. Так что первого сентября пятнадцатого года училище отметило своё столетие. И первого же сентября начинается лента Мебиуса (четвертый вариант из тетрадки).
        Случайно? Очень может быть. Или не случайно?
        4
        - Нет, училище было построено на средства земства и на пожертвования частных лиц, императрица не дала не копейки, - экскурсовод, он же сторож, завхоз и дворник Матвей Егоров к делу подошел серьёзно, хотя посетителей краеведческого музея было двое, паренёк и девушка. Школьники. Интересующиеся историей родного края. Сами пришли, не с классом. Отчего бы и не провести экскурсию. Пусть и pro bene.
        - После революции и установления в городе советской власти училище стало гордо носить имя товарища Троцкого и выпускало только военных фельдшеров в ускоренном порядке. Затем, когда товарищ Троцкий выпал из обоймы, училищу дали имя Пирогова, знаменитого хирурга.
        Во время Великой Отечественной в здании помимо прочего располагались отделение Нового Института, эвакуированного из Москвы, и военно-экспериментальный госпиталь. Проводились работы по внедрению новых методов лечения, обеспечивающих скорейшее выздоровление больных и раненых. Приезжал и другой знаменитый хирург - Бурденко. В гитлеровской Германии хвалёная немецкая медицина возвращала в строй сорок пять процентов из числа раненых, в Советском же Союзе - семьдесят пять процентов раненых и свыше девяноста процентов больных. Кроме того, в здании находился спецотряд, обеспечивающий сохранность тела Ленина. Для введения в заблуждение возможных шпионов и диверсантов считалось, и тоже под большим секретом, что тело вождя мирового пролетариата перевезли в Тюмень, а на самом деле оно хранилось здесь, в Смирнове-Каменецком, в подвальном этаже училища. Мы видим три этажа - цокольный, он же полуподвал, первый и второй, но есть и подвальный, в котором благодаря конструкции круглогодично поддерживается температура плюс десять градусов.
        После войны госпиталь работал вплоть до сорок девятого года, после чего вернулся в Москву, а училище стало работать в обычном режиме, то есть готовить фельдшеров, акушерок и медсестёр хирургического профиля, но по-прежнему участвуя в научных исследованиях вплоть до конца восьмидесятых. Тут даже космонавты проходили месячную медицинскую подготовку.
        Императрицу же вспомнили в две тысячи тринадцатом году, к четырехсотлетию дома Романовых.
        - А есть в музее план училища? - спросил паренек.
        - Чего нет, того нет, - Михаил показал на стенд, где фотографии училища - дореволюционные, довоенные и послевоенные - чередовались с фотографиями документов, среди которых была и записка Ленина с требованием немедленно, не дожидаясь выпуска, отправить на фронт всех учащихся. - Скажу по секрету, его, плана, в городе не найдёте - училище по-прежнему считается режимным объектом. Но можете посмотреть своими глазами - двадцать восьмого числа в училище день открытых дверей. Ну, а если решите и сможете поступить в училище - тогда и вообще проникнитесь духом времени.
        - А это кто? - спросила девушка, почти девочка, показывая на фотографию. Перед входом в училище - две статуи, каждая на своем постаменте. - Пирогов и Бурденко?
        - Нет, это Ленин и Сталин, вожди Советского Союза.
        - Но сейчас их нет?
        - Сейчас нет. Памятник Сталину убрали в шестидесятом, Ленину - в тринадцатом году. А то уж совсем нелепо выходило: Ленин перед училищем имени императрицы.
        Когда школьники ушли, Матвей стал накручивать телефон - старый, времен Бурденко.
        - Да, были. Двое. Узнал. Оля Бондаренко и Антон Яковлев. Да, их интересовало только училище. Показал экспозицию, рассказал, что знаю.
        Положив черную эбонитовую трубку на рычаг, он думал, сколько ещё продержится телефон - десять лет, сто? Прежде вещи служили долго. Интересно, как часто по этому телефону звонили Куда Нужно году этак в сорок восьмом?
        Роль осведомителя была Матвею не по душе. Но если нужно приглядеть за ребятами, он, конечно, приглядит. Не жалко.
        5
        - Нет, мы, конечно, можем пойти проторенным путем. Тысячу раз ходили, пойдем и в тысяча первый, - сказал Антон.
        - Я не пойду. Ни сегодня, ни двадцать восьмого, - сказал Лёнчик.
        - Ты и прежде не ходил, да. А что это изменило? Здравствуй, здравствуй, Новый год! (версия номер семь - первое сентября - старый, допетровский Новый год).
        - Так если ничто ничего не меняет, зачем ходить?
        Допослезнание - штука коварная. Завтрашний день порой виден чётко, а порой - как в тумане. А бывает, что свое завтра видишь в тумане, а чужое - чётко.
        Туман вероятности. Наши проигрывают канадцам то в основное время, то в овертайме, то по буллитам, но всегда проигрывают.
        Двадцать восьмое мая тоже в тумане. Где туман - можно и побродить. Ежик идёт к медвежонку. Иногда очень хочется заблудиться. Но не получается. Все дороги ведут в четвёртый класс.
        - И потом, мы это ведь обсуждали - как проникнуть в училище? Мы ж не взломщики-рецидивисты, а там везде замки.
        - Я продолжала тренироваться, - сказала Ольга. - Много. Теперь смогу. С вероятностью пятьдесят на пятьдесят.
        А вот и джокер. Игра перешла в овертайм. В прошлый раз она оценивала свои шансы в сорок пять процентов.
        - А инструмент? - поинтересовался Лёнчик.
        - Дедушкин. Как и прежде. Он, когда на пенсию уходил, со службы взял набор отмычек. На память, ну, и пенсию пополнять.
        Ну да, Олин дедушка - криминалист ещё из советского времени.
        - Тогда я иду, - сказал Лёнчик. - Можно и сегодня завершить цикл. Так или иначе.
        - Так или иначе, - повторил Антон. И Ольга. А Никита промолчал. Просто кивнул.
        6
        В Смирнове-Каменецком уличное освещение выключали в полночь. В девять вечера включали - в мае, понятно, - а в полночь отключали. Экономия.
        Поэтому собрались они в половине первого. Ушли из дома. Обувь на резиновом ходу, тёмная одежда, у каждого по фонарику. И, на всякий пожарный, ножики-выкидушки. Очень острые. Прямо банда какая-то. И в прошлый раз брали, и в позапрошлый, и поза-поза… Ни разу не пригодились, так, может, потому и не пригодились, что брали.
        Антон зашёл за Лёнчиком, вдвоем - за Никитой, втроём - за Олей. Маршрут проверенный. Не в первый раз идут. А в последний, нет - не попробуешь, не узнаешь.
        Смирнов-Каменецкий - не маленький. Для уездного города, понятно. Население уменьшается, а площадь нет. Потому дорога заняла почти час.
        Училище стояло наособицу, окруженное небольшим парком. Ограда старая, чугунная, с царского времени. А ворота открыты. На всякий пожарный. Теперь в буквальном смысле.
        Прошли.
        В парке тишина. Училище закрыто, общежитие кварталом дальше, каменецкая шпана парк не жаловала, почему - неизвестно. Хотя почему неизвестно? Боятся. В девяностые годы тут была большая стрелка. На двадцать персон. Банда западных и банда восточных. Пришли, устроили разборку - и пропали. Сказка, городская легенда. Никто поименно не называл ни западных, ни восточных. И в газетах того времени об этом ни слова, а в девяностые годы газеты писали всё, что хотели. Ну, почти всё.
        Но им тоже было неуютно. Всем четверым. Неспроста же Лёнчик ходит с пятого на десятый. Чувствительный он, Лёнчик.
        Ничего удивительного. Безлунная ночь, темнота, откуда уюту взяться. Конечно, и непонятные шорохи присутствуют, и меж лопаток зудит от пристального чужого взгляда, и внутренний голос настойчиво шепчет «беги домой, дурак» - как и полагается в ужастике про подростков, которые бродят по ночному городу, вместо того чтобы спать. Но и шорохи, и внутренние голоса, и зуд меж лопаток - пустое. Когда в двадцатый раз. Или в двухсотый. Сейчас подойдут к двери, Ольга поковыряется в замке минут двадцать или тридцать, скажет «не вышло», и все пойдут туда, куда зовет внутренний голос. Домой.
        Пошли они не к парадному входу. К служебному. В свете налобного фонарика, работающего в зелёном режиме, было видно, что училищу не помешала бы бригада штукатуров и маляров. Но с императрицы не спросишь. А у мэра денег нет.
        Служебный вход неприметен, железная дверь о двух замках, окрашенная в цвет стены.
        Барабанная дробь, смертельный номер, слабонервных просят отвернуться: Оля покоряет замки. С ударением на «и». В прошлый раз не получилось. Что ж, четыре года прошло. За четыре года многое можно сделать. Экспедиция Магеллана обогнула планету, Советский Союз разгромил гитлеровскую Германию, школе пообещали капитальный ремонт крыши на будущий год. То есть пообещали в пятнадцатом, а будут ремонтировать в девятнадцатом. Хотелось бы увидеть.
        На оба замка у Оли ушло шесть минут. Сразу видно, что не баклуши била, а училась, училась и училась.
        Дверь открылась без скрипа. И правильно, к чему скрипеть.
        Они прошли внутрь. Как всяким порядочными витязям, пришлось выбирать - идти на пролёт вверх, в первый этаж, или вниз, в цокольный. Выбрали цокольный. На первый, парадный этаж через две недели пойдут, белым днём. Если наступит тот день.
        Спустились. Ничего интересного. Длинный коридор, по обе стороны двери. Фонариками можно светить, не опасаясь, что какой-нибудь нежданный прохожий увидит свет в окне. Нет прохожих. Вспомнилось: людей на день открытых дверей пришло немало, в актовом зале речи слушали, по первому и второму этажам экскурсию водили, а вот в подвал пошли только они. Антон, Лёнчик, Никита и Оля - если в алфавитном порядке. Самые любопытные? Да, им обещали показать… обещали показать…
        - Специальные саркофаги, в которых хранилось тело Ленина, - сказал Лёнчик. И уверенно пошел вдоль по коридору.
        Ну да, саркофаги. Только почему во множественном числе? Кажется, у Ленина были дублеры. Для опытов.
        Остановились в конце коридора перед широкой двустворчатой дверью. И опять два замка. Заперт оказался лишь один, пять минут Олиной работы. Вот и освоила специальность. В жизни пригодится.
        Стали спускаться в подвал. Лестница в три пролёта, каждый пролёт по двенадцать ступенек.
        Тут уже все фонари включили - и налобные, и ручные. У каждого по два. А то в кино у героев-идиотов вечно фонари ломаются.
        Восемь фонарей - восемь лучей.
        Подвал они узнали. Тот самый, из кошмаров.
        Сейчас, правда, ужаса особого не чувствовали. Немножко страшно, и то больше потому, что они, как ни посмотри, здесь незаконно.
        Но и манящего восторга тоже ни на грош. Единственно надежда, что вдруг да удастся выскочить из колеи. Но хилая она, надежда, прозрачная, дунь - исчезнет.
        И да, в коридоре не то чтобы дуло, а движение воздуха ощущалось. Тянет ветерок. Естественная вентиляция.
        Опять двери, все железные, выкрашенные шаровой краской. И стены тоже. И потолок. Высокий потолок, однако.
        Они подошли к нужной двери. Так им помнилось, что эта дверь - та самая. За которой финал эпизода, жуткий и влекущий.
        А ничего особенного они по-прежнему не ощущали.
        Замерли. Прислушались. Ничего. Ан нет, слышно. Плеск какой-то. Будто в бассейне кто-то плавает. Или в ванне.
        - Может, канализацию прорвало? - спросил Антон. Шепотом спросил. Не из опасения, что услышат чужие, откуда здесь чужие, а ради сохранения чуткости слуха.
        - Тогда б воняло и сырость была.
        Но канализацией не пахло. А пахло - едва-едва - камфарой, липовым мёдом и…
        - И сандалом, - сказала Оля. - Тётя двадцать лет назад в Индию ездила. Привезла сандаловую палочку. Сувенир. Чуть больше спички. По сей день пахнет.
        - Сандал, понятно. Индия.
        Оля вновь взялась за отмычки. Пять минут, десять, пятнадцать.
        - Не открывается замок.
        - Бывает, - сочувственно и вместе с тем облегчённо сказал Лёнчик. - В следующий раз получится. Ты к замку присмотрись, а я буду над динамитом работать.
        Ага, над динамитом. С родителями в двухкомнатной панельке. На пятом этаже. Когда-то он уже взорвался, Лёнчик. Циклов шесть назад.
        - И усталые, но довольные, они вернулись домой, - продолжил Лёнчик. Но никто и шагу не сделал. Все смотрели, как Оля продолжает борьбу с замком. Слабонервных просят опять отвернуться.
        - Я не могу его открыть, потому что он уже открыт, - сказала она, поняв.
        - Да?
        Никита, как самый сильный, потянул ручку двери. Никакого результата.
        - Все верно, Оленька, - сказала идущая по коридору капитанша. Александра Григорьевна.
        Влипли. Стыдно-то как. Неудобно. А, ладно, переморгаем. Все равно через две недели…
        - Дверь заперта изнутри. На засовы. И засовы хорошие, и дверь - четыре сантиметра дуба и полтора - сейфовой стали.
        - Мы тут это… Историей родного края… - начал готовить отступление Антон.
        - Я вижу, - сказала капитанша. - Но торопитесь. Через две недели вам бы всё рассказали и всё показали. А две недели - срок немалый. Сколько всего можно увидеть, услышать, пережить. Ладно, раз вы такие торопыги… Хотя, конечно, неудобно. Новолуние и всё такое. Хотя не настолько неудобно, чтобы ломать планы полностью. Всегда есть запасной вариант, - в отличие от ребят, капитанша говорила громко. После тишины подвала - очень громко.
        - Да мы и не ломаем. Просто, раз уж мы тут все сегодня собрались, любопытно, кто ж это там заперся изнутри, - сказал Лёнчик. - За крепкой дверью.
        - Узнаете непременно, - пообещала капитанша. - Все четверо. Хотя и троих хватило бы вполне. Но мы опасались - вдруг и троих не будет. Вы, видно, предчувствуете - и прыгаете со страху с крыш. А боятся нечего. Гордиться нужно. Раньше так и шли на смерть - за Сталина!
        - Там что, Сталин? - спросил Антон.
        - Все узнаете в свой час. Теперь уже в свою минуту. Слышите?
        Они слышали. Как кто-то мокрыми ногами прошлепал по полу, верно, кафельному, как отодвинулся один засов…
        - Вам, любознательные, скажу, - она начала пятиться. - Вы чудесные дети. Без преувеличений. Такие и нужны. Вернее, таких он и хочет.
        Отодвинулся второй замок.
        Антон одной рукой держал фонарь, другой достал выкидушку. Нужно будет в следующей жизни изучить ножевой бой. Сначала по книжкам, потом потренироваться, а лучше найти мастера. Ну, хотя бы разрядника.
        - Ой, не смеши меня, - капитанша была уже далеко. Нужно бы за ней, но ужас, отсутствие которого ощущалось совсем недавно, пришел. И приморозил ноги. Что вы хотите, они даже не восьмиклассники.
        Дверь начала открываться.
        - Умираю, - предупредил Лёнчик. И исчез с легким хлопком.
        - Давай, Оля, пора, - сказал Никита, и они исчезли одновременно. Искусство лёгкой смерти вместо смерти мучительной они узнали давно. Пришлось узнать. Тяжело умирать в мучениях. Жаль, не всегда срабатывает.
        Антон не торопился. Нужно же посмотреть!
        - Не смотри, - сказал внутренний голос.
        И он решил послушаться. В другой раз посмотрит.
        Капитанша, а вернее, полковник службы… да неважно, какой службы, не верила своим глазам. Вот были ребята, и вот их нет, только фонарики поскакали по полу.
        Ну и ладно. Это само по себе очень важно. Открытие.
        Она развернулась и побежала. Бежала она быстро, туфли удобные и легкие, и бесшумные.
        Добежала до двери, а она закрыта.
        Она дернула раз, другой.
        - Откройте!
        - Извините, Александра Григорьевна. Приказ. Он должен получить требуемое. Вы - запасной вариант.
        Запасной вариант? Она не согласна! Можно кого чином пониже. И вообще, полковниками не разбрасываются, особенно с её опы…
        7
        - Это радостный день для всех нас, но особенно для тех, кто первый раз в жизни пришел в школу! - звонко говорила Людмила Евгеньевна, завуч, через два года заболеет, уволится и будет доживать отпущенное одна, муж уедет в Москву.
        Антон осмотрелся. Да, он в первом ряду. Ноги близко. Плечи узкие. Четвертый класс.
        - Не вертись.
        Антон тоже стал оглядываться. Все они здесь. Никита, Лёнчик, Оля, Витя, Марина, Саша, Коля. И он.
        Никто не потерялся.
        Они переглядывались - исподтишка, неприметно, торжественная линейка.
        А всё-таки он, пусть самым краешком глаза, а увидел. Да, такое запросто не одолеешь. Но ничего, он подрастет.
        Они все подрастут.