Сохранить .
И опять Пожарский Андрей Готлибович Шопперт
        И опять Пожарский #1
        Генерал-лейтенант в отставке Афанасий Иванович Афанасьев погибает от случайного выстрела охотника в 2017 году, и его сознание переносится в тело тринадцатилетнего сына князя Пожарского Петра в 1617 год.
        Доживал. А тут молодость. Гормоны. Юношеский максимализм. Огромная неизведанная страна. Первые Романовы, сидящие на краешке трона. Ещё бурлит страна. Надо воевать. Надо развивать экономику. Одному? Нужно искать соратников и помощников.
        Бог ему в помощь.
        Андрей Шопперт
        И опять Пожарский
        Серия «Попаданец» Выпуск 140.
        .
        Событие первое
        Афанасий Иванович Афанасьев сидел на скамейке у себя на даче и наслаждался последним летним деньком. Комаров уже нет. Мухи ещё есть, не без этого, но меньше, гораздо меньше, чем пару месяцев назад. Солнце приятно ласкало подставленное лицо. Совсем слабый ветерок не давал его лучам сделаться горячими, да и конец августа всё же. Всё было просто замечательно: картошка выкопана, огурцы с помидорами политы, перцы и баклажаны подкормлены разведённой в бочке золой. Сиди и впитывай последние в этом году летние лучи.
        Мешали охотники. Афанасий Иванович их просто ненавидел. Задняя часть его большого участка выходила к полузаросшему камышом и рогозом большому озеру, так что всего в ста метрах, а может, и поближе, истребляли ни в чём не повинных уток. Охотников было двое. Они засели в шалашах на разных концах озера и гоняли друг к другу бедных уток. Каждые пару минут, а то и чаще, гремели выстрелы. Какой тут, к черту, отдых.
        Надо сказать, что генерал-лейтенант в отставке Афанасьев выстрелов за свою длинную жизнь понаслышался. Родился он здесь же, в селе под Нижним Новгородом. Тогда, правда, город назывался Горький в честь пролетарского писателя, которого ненавидели все школьники страны за его «Мать» и «На дне». Оба произведения Афанасий Иванович недавно перечитал: его попросили выступить перед школьниками, и по привычке всё делать основательно, всё-таки в бывшем Горьком выступать, старый офицер решил подготовиться. Это был ад, ничего хуже он в жизни не читал. Штудировал эту гадость, как оказалось, генерал зря: из школьной литературы эти произведения изъяли. Есть всё же бог. Город переименовали, и детей не мучают. А ещё все власть ругают - вот же, и от неё есть польза.
        Родился будущий генерал в 1925 году. Белофинскую не застал, а вот в Великую Отечественную оттрубил три года. Был дважды ранен. После второго ранения попал в полковую разведку и закончил войну в Берлине в звании старшего лейтенанта. За плечами была десятилетка и в сорок четвёртом - ускоренные офицерские курсы. А уже 15 мая его вызвали в штаб дивизии и откомандировали в «Смерш». Три месяца подготовки, и в звании уже капитана Афанасьева отправляют во Львов. И два года они гоняли по лесам и сёлам бандеровцев, власовцев, просто бандитов и всякую другую мерзость. Тут его ранили в третий раз, правда, не тяжело - руку левую насквозь прострелили.
        После выздоровления попал Афанасий Иванович в странный учебный центр. Приёмы рукопашного боя, владение саблей и штыком, метание ножей, стрельба изо всех мыслимых и немыслимых положений, два языка - немецкий и английский, методы выживания в пустыне, в море, в лесу, в тундре - чего только им не преподавали. До попадания в этот центр капитан Афанасьев думал, что он в очень хорошей форме: марафон, конечно, не пробежит, но марш-бросок в двадцать километров выдержит легко. Через год он понял, что значат слова «в хорошей спортивной форме». Четыре минуты пребывания под водой - детский лепет на лужайке. Суточный бег - он пробежал сто восемьдесят семь километров!
        Потом была работа в Берлине на фабрике фарфоровых изделий. До местных чекистов дошли слухи, что там зреет серьёзный заговор. Вот под видом немца из Польши его туда и внедрили. «Проработал» герр Юлиус на комбинате полный год, стал чуть ли не руководителем подполья, выявил все связи и сам же принимал участие в задержании верхушки вместе с сотрудниками только что созданного «штази». Там его подстрелили четвёртый раз. И опять в ту же руку.
        В пятьдесят втором была Корея. Там подполковник Афанасьев лавров не поимел, зато поимел пятое ранение. На этот раз отделаться проникающим в многострадальную руку не удалось, схватил пулю в лёгкое. Китайские товарищи вытащили его и за неимением советского госпиталя отправили в свой. А по выздоровлении его неожиданно вызвали в Кремль. Николай Михайлович Шверник вручил полковнику Афанасьеву «Золотую Звезду» Героя Советского Союза и орден Ленина, уже второй. В коридоре Кремля к Афанасию Ивановичу подошёл незнакомый генерал-майор и сообщил, что его отправляют военным атташе в посольство Чехословакии. В Праге было замечательно. Красивый город, красивые девушки, отзывчивый добродушный народ.
        В шестидесятом году в возрасте тридцати пяти лет полковника Афанасьева отправляют учиться в Академию Генерального штаба. Два года пролетели как один день. Полковник успел жениться на девушке Вале, самой красивой девушке Москвы и её окрестностей. Учёба давалась легко, он с отличием окончил академию в шестьдесят втором и думал, грешным делом, что ему присвоят генерал-майора да и оставят в Москве при штабе. Не срослось. Отправили полковника в город Рязань в военное училище заместителем легендарного Маргелова. Первых офицеров-десантников Афанасьев и готовил. В этом же шестьдесят втором состоялся первый выпуск офицеров-десантников, и Афанасий Иванович всё-таки примерил штаны с генеральскими лампасами.
        Потом был Вьетнам, были Египет, Эфиопия и Афганистан. А в девяносто первом Героя Советского Союза генерал-лейтенанта Афанасьева выперли в запас, читай на пенсию. Было ему шестьдесят шесть лет. Два сына служили в милиции, один уже до майора дорос, второй был старшим лейтенантом. Почему не в армии? Да так получилось, что самая красивая девушка Москвы Валя не сильно отстала от генерала в званиях и была полковником милиции. Вот дети по её стопам и пошли.
        Пару лет Афанасьев тихо охреневал от того, что происходит в стране, а потом начал искать работу, чтобы с голоду не сдохнуть. Один знакомый устроил его в городе Гусь-Хрустальный на Гусевский хрустальный завод заместителем директора по технике безопасности. Проработал Афанасий Иванович на нем до кризиса девяносто седьмого года и окончательно ушёл на пенсию. И вот уже восемнадцать лет занимается сельским хозяйством у себя на даче под Нижним Новгородом. Жена умерла пять лет назад. Дети тоже были на пенсии, оба дослужились до полковников, но, видно, воровать и лизать задницы не научились. Создали охранную фирму в Нижнем и если не благоденствуют, то и не бедствуют. По субботам и воскресеньям наезжают с оравой отпрысков к дедушке на дачу и за рюмкой чая ругают полицейских и казнокрадов. Одним словом, жизнь удалась, если ещё бы не эти охотнички.
        Генерал поднял лежащую у скамейки трость и пошёл на звук выстрелов, чтобы прогнать уродов со своего участка. Между берегом озера и картофельным полем был небольшой садик из яблонь, груш и вишни. Афанасьев решил пройти сквозь него, а не обходить вокруг, так как нога в последнее время побаливала - сказывалась одна из ран. Продираясь между разросшейся вишней и сливой, он увидел, что охотник среагировал на качание веток и направил на него ружье.
        «Черт», - успел подумать Афанасий Иванович, и тут грянул выстрел.
        Событие второе
        В лето 7126 (1618) в последний день зарева (он же серпень, он же август) Михаил Фёдорович Романов (он же великий государь) сидел на лавке в горнице в Кремле и тихо, чтобы никто не слышал, плакал. Прошло почти шесть лет, как его выбрали царём. Михаил полжизни отдал бы, чтобы выбрали кого другого. Нет, его жизнь до 1613 года не была безоблачной и завидной. Опала отца у Годунова, разлука с матерью, захват Тушинским вором Ярославля, из которого они чудом спаслись, сидение заложником в Кремле при Владиславе, попытка убийства поляками, узнавшими об избрании Михаила, подвиг их старосты Ивана Сусанина и ещё десятки менее важных, но не менее печальных событий делали его прошлую жизнь не очень и завидной. Жизнь бросала Мишу, как щепку в водовороте. Потом его избрали на царство. Отец продолжал быть заложником у ляхов, и получилось, что страной правила его мать, старица Марфа.
        Хорошо, что рядом всегда был спаситель отечества князь Дмитрий Пожарский. Он справился с польским полковником Лисовским, когда тот осадил Брянск; потом добывал деньги в казну для продолжающейся бесконечной войны с ляхами, выбивая пятину с торговых людей; успешно провёл переговоры с английским послом Джоном Мериком, добыв ещё денег для казны и заключив Столбовский мир с королевством Швеция, вернув Московскому государству Новгород, Старую Руссу, да и весь север. Потом, когда снова вторгся в пределы Московского царства королевич Владислав, отстоял Калугу. Князь и под Можайском одержал бы победу над латинянами, но сильно простыл и еле живым был доставлен по приказу Михаила в Москву. А только выздоровел, как сразу возглавил оборону Москвы от войска подошедшего к Твери Владислава.
        И вот тут мать и её родня подсунули Михаилу указ о назначении Ивана Александровича Колтовского в товарищи к князю Пожарскому. А Колтовский взбеленился, затеял местничество: ему, дескать, быть с Пожарским невместно, у него тётка была женой самого Ивана Грозного. Сам князь Пожарский был далеко, воевал с ляхами, и потому за честь отца встрял его старший сын Пётр, бив челом ему, Михаилу, «дать оборонь за бесчестье отца». Михаил Колтовского вызвал и попенял ему: мол, не время устраивать местничество, коли враг у порога. Да без толку. Царю донесли, что боярин затаил обиду и поклялся щенка (Петра Пожарского) прибить. Пете шёл тринадцатый год. У Колтовского было с полсотни боевых холопов и несколько сот ополчённых людишек, у Пожарских же на дворе было несколько старых слуг. Вот такой расклад.
        Михаил сидел на лавке и плакал. Надо было принимать меры. Он встал на колени пред иконами и стал умолять защитника своего, святого Михаила, вразумить его, как это дело переиначить так, чтобы и старший сын Пожарского, Петр, которого юный царь почитал за младшего брата (а самого Пожарского - за отца), цел остался, и Колтовского от гордыни, обуявшей того, отворотить.
        И святой Михаил помог. Без стука отворилась дверь, и в горницу зашёл его дядька Иван Никитич Романов. Был он уже стар, почти шестидесяти лет, сед и худ. Михаил был дважды предан дядей, ведь даже при избрании на царство голосовал он не за племянника, а за шведского принца Карла Филиппа, сказав, что племянник ещё млад и не вполне разумен. Когда же казаки напомнили ему, что королевич на пять лет младше Михаила, тот только пожал плечами. Но сейчас у царя и дяди отношения почти наладились.
        Михаил, обрадованный, что с кем-то можно поделиться печалью, рассказал прожжённому царедворцу о своей беде.
        - Ты, Мишутко, сделай так: дай Петру два десятка стрельцов и отправь в Пурецкую волость Нижегородского уезда принимать те 3500 четей землицы, что ты его отцу пожаловал, да деньжат на дорогу немного подкинь. А с Колтовским ещё проще: отправь его со всеми людишками в Боровск, город боронить от ляхов! - Дядька хитро подмигнул воспрявшему Михаилу и был таков. Будто и не было.
        Царь призвал дьяка и продиктовал два указа. Петру Пожарскому предписывалось выехать в дарованные отцу вотчины в Нижегородской губернии немедля, ибо пребывают они в запустении, и навести там порядок, разбойных людей повыведя, приказчиков и старост новых назначив. Второй указ был боярину Колтовскому Ивану Александровичу, чтобы он со всеми боярскими детьми, боевыми холопами, ополченцами и ротой стрельцов полка Ивана Полтеева и прочими охочими людишками, кои сыщутся, следовал к Боровску, дабы ляхов, город осаждающих, развеять.
        Пётр, вызванный Михаилом, артачиться не стал, взял пятьсот рублей на дорогу и обзаведение, придирчиво осмотрел приданных стрельцов, заменил двоих на более молодых и на следующий день на десяти подводах и о двуконь для стрельцов и себя, купленных в этот же день, отбыл осваивать новые вотчины. Шёл первый день сентября 1618 года. Дорога лежала через Владимир.
        Событие третье
        Подьячий Замятия Симанов был доволен собой. Всё лето он провёл в дозоре в Пурецкой и Жарской волостях по указу нового балахнинского воеводы Никиты Михайловича Пушкина. Предыдущий воевода Фёдор Иванович Чоглоков с подьячим Василием Архиповым дело своё запустили, обирали торговых людишек и местных черносошных и дворцовых мужиков, а дозорными книгами и не занимались. Это ведь копейку не приносит. Это работа, а кому охота работать. Земелька между тем потихоньку раздавалась. Пурецкая волость была отписана князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому, а соседняя Жарская волость разделена между служилыми людьми из смолян, вязьмичей и дорогобужцев. Те помыкались, видя такое запустение в делах, да и подали царю челобитную о составлении дозорных книг по Жарской волости. Воеводу сняли вместе с подьячим и отправили, попеняв, куда-то в Мценский уезд.
        Прибыв на место в начале лета 1618 года, воевода Никита Михайлович Пушкин тихо сатанел, перебирая бумаги, оставшиеся в наследство от Чоглокова. Пурецкая волость в дозорных книгах всё ещё числилась за князем Алексеем Михайловичем Львовым, стольником Шуйского, а Жарская частично - за стольником Борисом Михайловичем Салтыковым, а частично - за его братом Михаилом. Указ был от 20 сентября 1610 года и подписан Сигизмундом.
        Слов нет, Львов был человеком известным, состоял в товарищах у Дмитрия Михайловича Пожарского и даже подписывался под грамотой об избрании на царство Михаила Фёдоровича Романова. Даже и воеводой в Нижнем Новгороде успел побывать. Сейчас Львов отправлен воеводой в Астрахань. Только ведь не ляхам русскую землицу раздавать. Всем известно, что те указы пять лет как отменены. То же и с землями Салтыковых. Те вообще высоко взлетели - родственники царя, но новый государь указы Сигизмунда и по ним отменил, а землицу родичам нарезал под Рязанью и Владимиром.
        Поубивавшись над будущим объёмом работ, воевода вызвал подьячего Замятия Симанова и отправил того в Пурецкую и Жарскую волости составлять дозорные книги. Замятий, несмотря на свои сорок с хвостиком лет, был человек на подъем лёгкий. Уже через седмицу он с писарем Поместного приказа Козьмой Сёминым прибыл в село Вершилово, центр Пурецкой волости и Пурецкого же прихода. Храм в Вершилове был деревянный, клетский и безглавый, то есть несколько срубов (клетей) жались друг к другу под двускатными крышами.
        Настоятель храма дышал на ладан, уже и не вставал с постели, но епархия его не меняла: наверное, некем было. Замятий в дела церкви не лез. Забрал у служки приходские книги и начал объезжать деревеньки и погосты да починки. Месяц и ушёл.
        Всего в Пурецкой волости за князем Дмитрием Михайловичем Пожарским числилось восемнадцать поселений. Самым крупным было Вершилово, в нем было без одного двадцать дворов. Закончив с Пурецкой волостью, подьячий перебрался в Жарскую. Территориально Жарская волость находилась на правом берегу реки Волги, «позади Балахны», то есть западнее уездного города. С запада волость граничила по немежёванным рубежам (считающимися «по старине») с Гороховецким уездом. Межа проходила среди лесов и болот. С северо-запада небольшим участком она прилегала к Мыцкому стану Суздальского уезда, а с севера - к Пурецкой волости Нижегородского уезда. На востоке естественным её рубежом служила Волга с сенокосными угодьями по берегам и островам, а с юго-востока подходили земли Пырской волости - вотчины Троице-Сергиева монастыря. С юга лесные угодья Жарской волости смыкались с лесами Стрелицкого стана Нижегородского уезда. Поселений в ней было не меньше, чем в Пурецкой, духовным центром же Жарской волости считался Погост Сукатов.
        По окончании дозора, сложив перед собой уже в Балахне стопки исписанных листов и приходские книги, Замятий Симанов записал в дозорной книге:
        «1618 г. Дозорная книга Пурецкой и Жарской волостей Балахнинского уезда письма и дозора подьячего Замятии Симанова. Книги по челобитью вязмичь и дорогобужан.
        Лета 7126 году, августа в день 21, по государеву цареву и великого князя Михаила Фёдоровича всея Руси указу, и по наказу государева воеводы Микиты Михайловича Пушкина, Замятия Симанов, взяв с собою тутошних сторонних людей, попов и дияконов, старост и целовалников, и лутчих крестиян, и с теми сторонними людьми, приехав в Балахонской уезд в Пуретцкую волость и в Жарскую половину, по челобитью вязмич и дорогобужан дворян и детей боярских, дозирал и переписывал села и деревни, и починки, и пустоши, и селища, и займища, и в них дворы, и во дворах людей по имянам, и пашню пахану, и переложную, и сено, и лес, и всякое угодье, и какова где земля: добра ли, или середняя, или худа, и по скольку чети на выть пашни пашут.
        За Дмитрием Григорьевым сыном Нарматцким в поместье Шалимова, а в ней крестиянских дворов: Ортюшка Исаев, Микифорко Игнатиев, Тренка Микитин. Да бобылских дворов: Петрунка Ондронов, Селиванко Григорьев. Пашни паханы четверть с осминою в поле, а в дву по тому ж, да перелогом и лесом поросло двацеть одна четверть с осминою в поле, а в дву по тому ж. Земля худа. Да к той ж деревне Шалимове сенных покосов на Усове от Хмелевских на Волге три десетины. Да к той же деревне Шалимове (пустошь) Кумохина, пашни перелогом и лесом поросло одиннацеть чети в поле, а в дву по тому ж. Да к той ж пустоши Кумохинской сенных покосов на Большом острову на взгорье полторы десетины.
        За Борисом Дмитреевым сыном Бортенева в поместие Федотова, Федосовская тож, а в ней крестиян: Офонка Павлов сын Кокорев, Офонка Иванов, Ивашко Иванов, бобыль Ивашко Олександров. Пашни паханые осмина с малым четвериком в поле, а в дву по тому ж, да перелогом и лесом поросло двацеть пять чети в поле, а в дву по тому ж. Да за ним же деревня Ткальино, а в ней крестиян: Исачко Сергеев, бобыль Митка Григорьев. Пашни паханые осмина с малым четвериком. Земля худа. Да перелогом и лесом поросло осмнацеть чети с осминою в поле, а в дву по тому же. Да к тем же деревням (пустошь) Тюшманова, пашни перелогом и лесом поросло три четверти в поле, а в дву по тому ж.
        За Олександром Дмитреевым сыном Челюсткиным в поместие Бородулина, а в ней крестиян: Мартынко Титов, бобыль Иваска Левонтиев, бобыль Марко Олександров. Да к той ж деревне Бородулине сена по реке по Волге десетина. Да за ним же в деревне Хмелеватой, а в ней крестиян: Максимко Софонов, Трешка Елизаров, Филип Суботин, бобыль Сергейко Григорьев, Захарко Иечяев, Гришка Иванов. Пашни паханые в обеих деревнях две чети без полуосмицы в поле, а в дву по тому ж. Пустошь Тредвориппая, пашни перелогом и лесом поросло в деревнях и в пустошах пятдесят чети с полуосминою в поле, а в дву по тому ж. Да в деревне Хмельнинской сена на Попове острову две десетины без малые четверти десетины.
        За Васильем за Горелковым сыном Оперкиева в поместие Онцыфорова, а в ней крестиян: Дружинка Федотов, Васка Онисимов, Степанко Неупокоев, пуст, Степанко Симанов, бобыль Волотка. Пашни паханые четверть в поле, а в дву по тому ж, да перелогом и лесом поросло семнацеть чети с осминою в поле, а в дву по тому ж. Деревня Черницыно, а в ней крестиян: Карпунка Дмитреев, бобыль Ларка Григорьев. Пашни паханые осмина в ноле, а в дву по тому ж, да перелогом и лесом поросло четырнацеть чети в поле, а в дву по тому ж. Пустошь Медведково, пашни перелогом и лесом поросло семь чети. Да к той ж пустоши Медведкове сена по реке по Трестяне десеть копен, да за Черною десетина, да к Черницынай сена три десетины. Да за ним же половина пустоши Степановы, а Дранишникова тож, перелогом и лесом поросло четыре четверти с осминою, сена десеть копен, да в отходе на острову на Щукоборе десетина».
        Всей книги получилось двести пять листов. Это был труд. Симанов его сделал, сделал быстро и хорошо. Он был собой доволен. Воевода Пушкин отписал в Поместный приказ, что челобитная вязьмичей и дорогобужан удовлетворена полностью, заодно составлена дозорная книга и Пурецкой волости со всеми восемнадцатью поселениями. Всего за Дмитрием Михайловичем Пожарским числилось сто шестьдесят пять крестьян.
        Событие четвёртое
        Иван Сокол отделился от войска Ивана Заруцкого ещё в начале 1614 года. Казна дончаков находилась в Самаре, сам же Заруцкий вынужден был отступить к Астрахани. А казну как раз и оставил на одного из своих помощников, Ивана Сокола. К тому как раз подошло почти пятьсот казаков с Дона, дабы сходить за зипунами в Казань.
        Иван самоубийцей не был. Путь на юг был отрезан боярином Иваном Одоевским, с запада подходили войска окольничего Семёна Головина, оставалась только дорога по Волге на север. Казна была огромна. Заруцкий за семь лет Смуты нахапал золота и серебра столько, что потребовались две ладьи, чтобы всё это перевезти.
        Вся флотилия Ивана Сокола насчитывала сорок судов - всё, что плавало по Волге в районе Самары и ниже до Саратова. Немного не доходя до Казани, флотилия разделилась: большая часть, опасаясь царёвых войск, ушла по Каме на север, а сам Сокол с казной и сотней казаков на семи ладьях ушёл к Нижнему Новгороду, а оттуда, попав в Оку, дошли до Гороховца.
        Приближалась осень, нужно было искать место для зимовки. Посовещавшись, казаки ещё раз поменяли направление и теперь уже по Клязьме дошли до Клязьминского городка. В сам город не пошли, а заняли село Санниково сорока километрами южнее.
        Больше года казаки грабили окрестные деревни и мелкие городки, в том числе и Ковров. Потом переместились в другое село, Мстёра, что чуть севернее тракта, соединяющего Владимир с Нижним Новгородом. Грабили проезжающих купцов, мелкие деревеньки, совершали набеги на монастыри - так и ещё два года прошло. Было несколько недовольных, требовавших разделить казну и отправиться по домам на Дон, но Сокол понимал, что сейчас, с теми силами, что у него остались, этот план неосуществим.
        От купцов он знал, что Заруцкого посадили в Москве на кол, его ребёнка от Марины Мнишек тоже казнили, а сама Марина в конце 1614 года умерла в темнице. Про судьбу казаков, что ушли вверх по Каме, было известно мало. Часть нанялась к купцам Строгановым, большая же часть пошла за Урал, завоёвывать Сибирское царство.
        Событие пятое
        Иван Пырьев, стрелец полка Афанасия Левшина, был вполне доволен собой. Он сделал то, о чём они договорились с боярином Иваном Александровичем Колтовским. Ну, если быть точным, то не с самим боярином, конечно, а с его дворовым, боярским сыном Тимофеем Ивановичем Ракитным.
        Началось всё с того, что его вызвал пятидесятник Тимофей Струнка и велел «конно и оружно», с запасом еды на седмицу прибыть поутру на двор к князю Пожарскому. Надо будет сопроводить княжонка Петра Дмитриевича в их новую вотчину в Нижний Новгород. Это уже было большой удачей. Да что там удачей - это было огромным подарком.
        Поляки Ходкевича и королевича Владислава, который именовал себя «Царём Московским», стояли под самой Москвой, и со дня на день в полку ждали отправки под Боровск, на помощь князю Лыкову. Ляхи с немцами рубились жестоко, не на жизнь, а на смерть, и выжить в той мясорубке было очень проблематично. А тут поездка в Нижний, по вполне безопасной дороге до Владимира, подальше от ляхов, и чуть более опасная от Владимира до Нижнего Новгорода: там пошаливали ещё, по слухам, казаки Заруцкого.
        Иван надел недавно справленный по случаю выдачи пяти рублёв за прошлый год светло-зелёный кафтан с чёрными петлицами и жёлтой подкладкой, нахлобучил набекрень малиновую шапку, отороченную черным почти мехом волка, натянул жёлтые сапоги и в этом парадном виде отправился в Китай-город, чтобы купить овса пегому жеребцу и себе на дорогу пару буханок ржаного хлеба и копчёного мяса. В Нижний он, естественно, ехать в парадном кафтане не собирался, у него было почти новое носильное платье зеленовато-жёлтого цвета и неплохие ещё сапоги из жёлтой же кожи, не такие форсистые, как парадные, но всё не лапти.
        На торгу к нему и подошёл Тимофей Ракитный. Тимофея стрелец знал, их дома стояли почти рядом на Гороховой улице. Как оказалось, боярский сын хотел просто спросить, кто из стрельцов отправится сопровождать княжича в Нижний, и попал как раз в точку. Вот тогда-то судьба и улыбнулась Ивану Пырьеву во все свои тридцать два зуба. Когда Ракитный рассказал, что надо сделать, Иван посмотрел на него как на дурачка юродивого. Нужно было извести сына Дмитрия Михайловича Пожарского Петра. Того самого княжича, которого ему с ещё девятнадцатью стрельцами нужно было проводить до Нижнего Новгорода. Только вот когда змей-искуситель назвал сумму, обещанную боярином Колтовским за смерть княжонка, Иван снова посмотрел на боярского сына как на дурочка. Сумма была огромная. Сто рублёв. Столько стрелец мог заработать за всю жизнь, и то только в том случае, если доживёт до седой бороды. И убить надо было не саблей и даже не пищалью, а влить ядовитой настойки в питьё княжичу.
        Иван долго не ломался, взял двадцать рублей задатку, взял красивый, вырезанный из камня флакончик с туго притёртой пробкой из того же камня, взял заранее приготовленную расписку, что податель сей грамотки может получить с боярина Колтовского восемьдесят рублёв или товара на эту сумму после исполнения дела, обоим известного, и откланялся. Удача просто решила закидать Пырьева своими подарками. И это ведь было ещё не всё.
        Утром следующего дня, ещё и петухи не прокричали, их десяток с десятским Козьмой Шустовым и десяток из их же сотни с десятским Афанасием Бородой стоял у ворот княжьего терема и весело переругивался, предвкушая скорый отъезд из Москвы и весёлую дорогу. Княжич и вышел к ним с первыми петухами.
        Иван думал, что княжонок совсем малец, а оказалось, что Петру Дмитриевичу скоро стукнет тринадцатое лето. Был он явно в отца, роста уже выше половины стрельцов, его поджидающих, но ещё тонок в кости и безбород, даже и юношеского пушка над верхней губой ещё не пробивалось. Одет Пётр Дмитриевич был в походный кафтан, почти без всякой мишуры, из зелёного добротного сукна, в зелёной же шапке с чёрно-бурой лисы оторочкой и в зелёные, как в полку Фёдора Лопухина, сапоги. На левом боку была сабля в ножнах, обтянутых такой же кожей, что и сапоги. Ивану этот боярский сынок сразу не понравился: во-первых, потому что его надо будет убить, а во-вторых, из-за того надменного выражения, с коим княжонок их оглядывал, словно холопов своих. Ничего, поглядим через несколько деньков, кто холоп, а кто живой.
        Правда, то, что случилось дальше, несколько изменило мнение Пырьева о княжиче. Тот подошёл к каждому из стрельцов, поинтересовался здоровьем и семейными делами и дал приказ заменить из десятка Афанасия Бороды двух немолодых уже стрельцов. Афанасий с забракованными отправился, подстёгивая коней, в полк, а княжич пригласил стрельцов на двор, где уже запрягали в телеги по паре крепких лошадей, и выдал всем по испанской пищали - мушкету. Оружие было не парадное, боевое, без лишних позолот и узорочья, не тяжелее их пищалей, но длиннее чуть не на пол-локтя. К мушкету была и лента с газырями, или «берендейка», с белой кожи ремнём. Весил мушкет полпуда и был весь какой-то хищный, чужой.
        Тут же стрельцам было предложено выбрать на конюшне купленных вчера на рынке специально для похода заводных коней. Коней было ровно два десятка, по количеству сопровождающих княжича стрельцов, и давали их только на дорогу до княжьих вотчин, но что это были за кони! Польские дестриэ, иначе называемые першеронами. Настоящий боевой конь огромного размера и ценой больше двух десятков рублей. В последнее время, когда ляхи завладели практически всей западной и юго-западной Русью, эти великаны всё чаще попадались на продажу и в Москве, но чтобы целых два десятка!.. Это всю Москву надо объехать, чтобы столько купить. Сколько же стоят эти два десятка жеребцов? Рублёв пятьсот, не меньше. Эх, себе бы такого. А и будет, вот потравит он боярича, и на те восемьдесят рублей, что причитается с Колтовского, купит себе такого жеребца и пару кобылок под стать, займётся разведением першеронов, выгоднее дела и не сыскать.
        Уже подобрав себе вороного великана, Иван заметил, что княжич, верно, мыслит в схожем направлении, и в телеги запряжены в основном кобылы, и тоже не малых статей. Два десятка жеребцов под седлом и два десятка кобыл, запряжённых в десяток возов. Не дурак княжонок. Только вот ничего у него не получится, отдаст богу душу раньше, а у него, Ивана Пырьева, получится. Должна же быть справедливость, а то одним всё, а другим ничего? Вот он, Иван, эту справедливость и восстановит.
        Выехали через час. Скакали весь день, почти без отдыха, так только, коней покормили, сами перекусили наспех, не разводя огня. Стремились подальше убраться от неспокойных окрестностей Москвы. Ночевали в поле. Для княжича разбили небольшой шатёр, а сами устроились под попонами, благо осень ещё и не началась толком.
        Без приключений в дороге не обошлось. На второй день навстречу им попался большой казачий отряд. Быть бы им убитыми и ограбленными, но тут произошло почти чудо. Узнав, кто они и кого везут в Нижний, казачьи атаманы посовещались и сказали, что если бы не Пётр Дмитриевич Пожарский, приняли бы стрельцы смерть неминучую; Дмитрия Михайловича они уважают, а потому трогать не станут охрану сына того, а напротив, дадут до Владимира в провожатые десяток казаков побойчее.
        Вот в одном переходе от Владимира, когда десяток казаков откланялся пополудни, а стрельцы с княжичем устроили привал, Иван и умудрился подлить княжичу в сваренный тут же сбитень настойки из каменного флакончика. Флакончик был хорош, стоил, наверное, не меньше пары рублей, даже без содержимого, и Пырьев не стал его выбрасывать, как наставлял его боярский сын Ракитный, а спрятал в сено одной из телег.
        Когда свернули привал и тронулись дальше, с княжонком и случилась беда: он, проехав с полверсты, вдруг сполз с коня и упал в траву без движения. Все бросились к нему, стали поднимать и приводить в чувство, но всё без толку. У боярича был жар, и он бредил что-то про проклятых охотников.
        Всю ночь у его изголовья дежурил кто-нибудь из стрельцов, меняя мокрую тряпку на лбу и давая хлебнуть отвара из трав, сваренного стрельцом из десятка Афанасия Бороды, который был в сотне за лекаря, так как был сыном травницы тётки Прасковьи, известной, считай, на всю Москву.
        А утром Ивана Пырьева, уже примерявшего на себя во сне одежды почитаемого во всей Москве коннозаводчика, ждало разочарование. Он проснулся от непонятного гомона. Стрельцы стояли вокруг княжича и, открыв рты, смотрели на невиданное. Отрок, голый по пояс, в одних портках, махал руками и ногами, да так ловко, а потом упал на мокрую от росы траву и стал отжиматься.
        Да, решил Иван, снадобье сработало неправильно: Пётр не умер, а сошёл с ума.
        Событие шестое
        Афанасий Иванович Афанасьев продирался из липкого сна с большим трудом. Снилось ему, что он будто бы сын Дмитрия Пожарского и бьёт он челобитную царю, а царь отправляет его в ссылку, в вотчину батюшки, в деревню под Нижний Новгород. Сон был яркий и очень длинный, всё никак не заканчивался. Потребовалось немалое время, чтобы вынырнуть из него. Только это выныривание ничего хорошего не принесло. Он лежал в странной просторной палатке, примерно как армейская на одно отделение, но совершенно неправильной формы, почти круг, вернее, скорее овал. И цвет был далеко не хаки. Дурацкий красно-оранжевый с намалёванным кое-как гербом Москвы. Какая-то туристическая палатка.
        Хуже всего было то, что рядом сидел и откровенно дрых дневальный, только одет был нерадивый солдат в серый матерчатый плащ непривычного покроя, да ещё и с круглыми медными пуговицами просто ужасающих размеров - такие медные шарики для пинг-понга.
        Во рту была сушь, и генерал потянулся к полному керамическому стаканчику с коричневатой жидкостью, стоящему в изголовье на небольшом бочонке. Это был не чай - отвар из трав, горьковато-кислый и совсем без сахара. Опуская стаканчик назад, Афанасий Иванович сфокусировал зрение на руке и вспотел аж. Рука была детской, может юношеской, тонкой, белой, без даже следов загара. Мозг попытался отключиться, но генерал ему это не позволил. Опять сон про молодого Пожарского?
        И вот тут на него нахлынули воспоминания Петра. Яркие, красочные, словно фильм просматриваешь. Длилось это минут пять. Когда демонстрация фильма закончилась, Афанасий Иванович вытянулся на ложе из сосновых веток, закрыл глаза и задумался.
        В последнее время он прослушал несколько десятков аудиокниг про попаданцев в прошлое России. Старый офицер переживал за страну: то, во что её превратили демократы, Россией не было, «рашка-федерашка» - это самое подходящее для неё название. То, что столетиями, ценой миллионов жизней приобреталось, было отдано на поругание америкосам одним пьяницей. Каждый раз, вспоминая Борьку-алкоголика, хотелось выкопать его из могилы, зарядить в пушку и, как Лжедмитрием, выстрелить как можно дальше, желательно, чтобы до США долетел. Поэтому книги, где попаданцы делали страну сильной и громили Англию, Германию, Японию, да и Штаты, ложились на подготовленную почву.
        Получается, что и он попал в прошлое. Дмитрий Михайлович Пожарский, князь, неоднократно выручавший страну во времена Смуты, его отец, а он сам - Пётр Дмитриевич Пожарский. Сейчас ему без двух месяцев тринадцать лет. И едет он в вотчину отца в Пурецкую волость Балахнинского уезда Нижегородской губернии. Размеры новой вотчины были 3500 четей, что соответствовало приблизительно 1900 гектарам, и располагалась она на западном, правом берегу Волги, немного севернее самого Нижнего Новгорода. Было в новых владениях князя Пожарского около двадцати поселений, от приличного села Вершилово до починки из двух дворов. На этом географические и экономические познания Петра о новых владениях князя заканчивались.
        Сейчас они с двадцатью стрельцами, отправленными царём для сопровождения его в отцову вотчину, из-за его болезни заночевали в двадцати верстах от Владимира. Афанасьев помнил, что верста чуть больше километра, метров на шестьдесят. Получалось, что от Владимира до Нижнего Новгорода ещё километров двести сорок - двести пятьдесят. При нынешних скоростях больше недели (седмицы) пути. Болезнь была странная, из воспоминаний Петра генерал выудил, что ехал он себе здоровёхонький, и вдруг ему стало плохо, всё закружилось, и он потерял сознание. Из своих воспоминаний Афанасий Иванович сделал вывод, что охотник его (сволочь эдакая) пристрелил-таки. Получается, княжонка отравили, а его неприкаянная душа вселилась в освободившееся тело юноши.
        Ну что ж, расклад не самый плохой: молодое тело, княжеский титул, кое-какие знания по истории, в основном по битвам, заученным в Академии Генерального штаба. Что ещё из плюсов? Он может попробовать сварить стекло: когда работал заместителем генерального директора завода в Гусь-Хрустальном, пришлось выучить процесс производства стекла, хрусталя и изделий из них наизусть. Завод был очень старый, и мелкие аварии, на разбор которых он обязан был являться, случались очень часто. Поневоле освоишь всю технологию от подготовки шихты и устройства печей до гранения. Скорее всего, фарфор, фаянс и даже костяной фарфор он тоже сможет изготовить, главное - найти материалы. Год работы в Германии на фарфоровой фабрике помнился во всех деталях.
        Сможет он и цемент сделать, ну и кирпич, скорее всего. Бумага? Тут сложнее, только то, что почерпнул у попаданцев. Придётся поэкспериментировать. Ткацкое оборудование? Все попаданцы в книгах начинали именно с него. Чесалку и ножную прялку изобрести он сумеет, а вот приличный ткацкий станок, да ещё с самолётным челноком… Ну, тоже придётся повозиться, теория-то ясна, а вот с мастерами и инструментами сложнее.
        Оружие? Как устроен револьвер, пистолет и автомат с пулемётом Афанасий Иванович знал, но сделать их без приличного перечня очень точных станков и передовой металлургии невозможно. Станкостроение было явно не его коньком. Металлургия? Ну, кое-что из истории металлургии он помнил, те же попаданцы часто к ней обращались.
        Химия. Тут совсем плохо. Школьные знания да рассуждения тех же заброшенных в средние века предшественников. Глаубер ещё молод, придётся изобретать азотную кислоту самому. Лет через десять нужно будет его найти и заманить в Россию (или Московию).
        А кто ещё из великих учёных сейчас живёт? Кеплер через два года выиграет процесс у инквизиции и вырвет из её рук мать, обвинённую в колдовстве. Вот в двадцатом его и надо пригласить к себе. Галилей, он сейчас как раз сцепился с Ватиканом и иезуитами. Пока он в обиде на всю Европу, его тоже можно затащить сюда.
        Торричелли ещё пацан, пусть учится. Когда повзрослеет, нужно будет осуществить его мечту и соединить их с Галилеем в тандем. Его учителя, Кастелли кажется, тоже надо будет забрать. Паскаль ещё не родился. А вот Декарту сейчас около двадцати лет, его нужно будет вывозить из Европы с её Тридцатилетней войной обязательно, пусть творит во славу России. Пожалуй, больше никто и не вспоминается.
        Что ещё? Сельское хозяйство. Из воспоминаний Петра Пожарского всплыло, что тот решил в папенькиной вотчине разводить польских великанских лошадей дестриэ. Это осуществим обязательно. Нужно будет завезти из Европы картофель, перец, баклажаны, подсолнечник и кукурузу. Где-то лет через пятнадцать в Голландии начнётся тюльпаномания, нужно к ней успеть и погреть на ней руки; значит, придётся раскошелиться сейчас и закупить пёстролепестные и тёмно-красные тюльпаны.
        Китайский чай сейчас идёт в Европу в том числе и через Россию. Нужно будет известную авантюру с копорским чаем попробовать провернуть сейчас. Хорошо бы ещё из Скотландии и Испании завезти овец. Шерстяная ткань на механических станках - основа всей экономики попаданцев. Ещё нужно будет повспоминать про одуванчики, Сталин из них резину делал в годы первых пятилеток.
        На этом месте Афанасия Ивановича прервали.
        Событие седьмое
        - Княжич, жив! Здоров ли? - проснулся и увидел его открытые глаза стрелец, дежуривший у изголовья.
        - Поздорову, - попробовал своё знание языка и голос заодно Афанасий Иванович.
        Язык серьёзно отличался от современного русского, какая-то новгородско-украинская смесь, но вместе с памятью княжича Петра к генералу пришло и знание этого языка, как устного, так и письменного.
        - Испей вот взвару целебного. - Сын травницы Прасковьи Фома Лукин зачерпнул из глиняной миски уже испробованного болезным напитка глиняным же стаканчиком и протянул Петру.
        Афанасий Иванович выпил весь предложенный лечебный напиток и поднялся с лежанки из веток.
        - Полежал бы, чай, болезный, - сделал попытку придержать княжича стрелец.
        - На том свете належимся, - отстранился Пётр и сел на лежанке.
        В теле чувствовалась ещё слабость, даже голова слегка закружилась, но генерал стиснул зубы и поднялся. Рубаха была мокрой от пота, он её стянул через голову и вышел из шатра в одних портках. Утро было по-осеннему прохладно, на траве поблёскивали в лучах поднимающегося над лесом солнца росинки. Заливались нестройным хором птицы, попахивало костром, двое стрельцов готовили в большом горшке кашу с мясом. Благодать.
        Ну, про благодать, наверное, Пётр Дмитриевич подумал, а вот Афанасий Иванович подумал, что надо бы проверить, на что способно его новое тело. Вспоминая молодость, бывший учитель первых десантников Советского Союза проделал несколько катов и в кульбите упал на траву отжаться. Растяжка у княжича была так себе. Натренированность мышц на длительное упражнение - ещё хуже; барчук, одно слово. Отжавшись пять раз на левой руке, пять раз - на правой, а потом - два десятка на обеих, Пётр рухнул в мокрую траву. Стыд и позор.
        - Пётр Дмитриевич, да в тебя во время хвори, никак, бес вселился? - Вокруг поднявшегося княжича стояли все стрельцы и подозрительно перешёптывались, общую мысль высказал десятник Афанасий Борода.
        - С чего ты решил? - Пётр (будем теперь называть его так) постарался как можно более грозно глянуть на стрельцов: нельзя терять лицо, он - князь, а кто такой стрелец перед князем?
        - Так руками, ногами машешь, ну чисто юродивый… - Борода стушевался под взглядом, зато вылез вперёд здоровенный детина с двумя выбитыми передними зубами (наверное, кулачный боец), кажется, Фома Исаев.
        - Это казацкие ухватки, - вспомнив истории про попаданцев, уверенно ответил ему Пётр и добавил: - Ты, я смотрю, боец кулачный, может, сойдёшься со мной один на один, я тебе ухватки и покажу.
        Генерал решил, что самое время заводить друзей среди стрельцов: уважают не только родовитого, но и сильного.
        - Что ты, княжич, ты хворый - я здоровый, ты вьюнош - я муж опытный. Ты, может, чего у казаков и нахватался, а я с десяток лет лучший поединщик в полку… - Детина снисходительно улыбнулся.
        - Забоялся, значит, - решил подначить того Пётр.
        - Нет, Пётр Дмитриевич, просто невместно: зашибу, а меня потом на кол. - Громила не повёлся.
        - А я вот, думаю, Фома, что боишься ты перед товарищами проиграть мальцу.
        Поединок был теперь нужен в любом случае, даже если попаданец его и проиграет.
        - А что, Фома, надери уши княжичу, раз сам нарывается, - закончил спор десятник Фомы Козьма Шустов.
        Стрельцы неодобрительно загудели, но расступились, давая бойцам место для поединка. Образовался круг диаметром метров десять. Пётр ожидал, что Фома примет какую-никакую стойку, но тот расставил руки, словно хотел завалить девку на сеновале, и попёр вперёд. Нырок в кульбите вперёд, под ноги, удар в солнечное сплетение, уход вправо, ножницы и добивающий ладонью в ухо. Нет. Тело было не то, слишком лёгкое, не гибкое - барчук, словом. Но Фома был в нокауте. Только через минуту он встал на колени и затряс головой.
        Всё это время стрельцы не проронили ни слова; ни одобрения, ни осуждения, ничего. Пётр ждал. Ещё через минуту Исаев поднялся на ноги и опять попёр на княжича. Никаких выводов не сделал. Обманное движение влево, захват левого рукава и бросок через плечо с колен. Нет, блин, вес не тот. Амплитуда получилась аховая, дух из Фомы не выбила, но упал тот красиво, на спину, во весь рост.
        Подниматься стрелец не спешил, лежал, смотрел на небо и переоценивал ценности. Пётр подошёл к нему и подал руку, помогая подняться.
        - Пётр Дмитриевич, а не научишь и меня тем ухваткам? - Чемпион полка был не посрамлён, а удивлён.
        - Почему не научить? И тебе на пользу, и отечеству, - широко улыбнулся юноша.
        Выехали через час. Позавтракали, свернули бивак и, не мешкая, тронулись. До Владимира было вёрст двадцать, и по свету нужно было обязательно добраться, не перед закрытыми же воротами ночевать. Даже обеденный привал не делали, покормили лошадей, схарчили сами по куску хлеба, последнего, кстати, и снова в путь. Часа в три пополудни и подъехали к посадам Владимира.
        Город стоял на правом берегу Клязьмы и оброс пригородами и посадами на несколько вёрст. К городским воротам добрались одними из последних, их уже начали закрывать, но отряд стрельцов с подорожной от самого царя впустили без пререканий, указав, где двор воеводы и где нужно остановиться самим стрельцам. Воеводой во Владимире был Дмитрий Иванович Волховский. Был он человеком заслуженным, даже получил похвальную царскую грамоту за освобождение Мурома и защиту Владимира от изменников.
        Событие восьмое
        Воевода города Владимира Дмитрий Иванович Волховский проснулся ни свет ни заря, только петухи горло продрали, и он снова погрузился в сон, как тут на дворе поднялся шум, брехали собаки, и кричал на них псарь Федотка.
        Что ж за седмица-то такая выпала, пожаловался сам себе воевода и, став на колени перед образами, принялся молиться. Только прочитанная пару раз молитва «Отче наш» и один раз «Пресвятой Троице» шум за стенами терема не уняли. Пришлось, кряхтя, подниматься и выходить на крыльцо.
        Увиденное выбило дух из воеводы. Горе-то какое. Прибывший вчера поздно вечером сынок князя Дмитрия Михайловича Пожарского Петруша с ума сверзился. Ох, горе-горюшко родителю. Волховский князя Пожарского знал хорошо и ценил за преданность царю и радение отечеству. Сынка его Петю он тоже видел один раз, когда в 1614 году весной князь перевозил семейство из Нижнего Новгорода в Москву. Старший сын князя был тогда мал и соплив.
        Вчерась двое стрельцов забарабанили в ворота и на вопрос ключника, чего им спокойно не живётся, обсказали, что сопровождают княжича Петра Дмитриевича Пожарского в вотчину отцову по приказу самого царя и государя Михаила Фёдоровича. Волховский с семейством только повечеряли и уже ко сну собирались, но ради такого гостя снова накрыли стол и усадили за него князюшку.
        Молодой Пожарский вёл себя скованно и, отдав должное угощению, попросился почивать, но был с виду вполне здоров. А сейчас вьюнош вытворял чёрт знает что, свят, свят, свят. Петруша махал руками и ногами, прыгал, да ладно бы просто прыгал вверх или там в сторону - так нет, прыгал он, кувыркаясь через себя в воздухе почище любого скомороха. Потом княжич стал бить поклоны, да не просто так, а задевая затылком землю - так уже и скоморохи не умели. Что же теперь делать, как он сможет объяснить князю Пожарскому, почему, приехав здоровым к нему на двор вечером, утром ребёнок юродивым стал?
        Федотке, наконец, удалось унять собак. Во дворе наступила гнетущая тишина. Вся дворня, все боярские дети и боевые холопы стояли во дворе и дивились на то, что вытворяет малец.
        Сошлёт царь в Берёзов, решил для себя воевода и, троекратно перекрестясь, двинулся, распихивая дворню, к княжичу.
        - По здорову ли, Петруша? - На внятный ответ Волховский не надеялся: известно, что юродивые плетут невесть что.
        - Спасибо, Дмитрий Иванович, по здорову. Это я тренировку провожу. - Юноша широко улыбнулся.
        Ответ был сказан внятно, но полной ясности в ситуацию не внёс.
        - Что же это за тренировка такая, где надо бесом скакать? - поинтересовался воевода.
        - Это, Дмитрий Иванович, казачьи ухватки, - выдал уже апробированную версию бывший генерал.
        - Вот как. И что же это за ухватки такие? - Воеводе полегчало, так как отвечал молодой Пожарский вполне разумно, а значит, ссылка в Берёзов откладывалась.
        - А хотите спор, Дмитрий Иванович? Выставите против меня двух поединщиков на учебных саблях, и если они меня побьют, то я отдаю вам своих коней и пятьдесят рублей, а если я с помощью своих ухваток их побью, то вы мне - десять хороших самострелов и провизии до Нижнего Новгорода на два десятка стрельцов, что меня сопровождают.
        Сказано всё было по-русски, только смысл сказанного дошёл до воеводы не сразу. Нет, зря он радовался, всё-таки не здрав рассудком княжич, и Берёзова на старости лет не избежать.
        - Может, поснедаем и лекаря кликнем, - сделал последнюю попытку Волховский.
        - Дмитрий Иванович, я совершенно здоров, и пока слуги на стол собирают, поединок закончится… - Пётр опять дружелюбно улыбнулся, как старший младшему.
        И вот эта улыбка разозлила воеводу. Ну, погоди, бесёнок, сейчас получишь, может, тогда хоть успокоишься. Ишь, казачьи у него ухватки. Да ещё видел вчера Волховский, на каких жеребцах прискакал Пожарский. Два ляшских великана дистриэ, оба вороные, рублей по тридцать каждый.
        - Митрий, - тихо прошипел Волховский стоящему рядом сотнику городского ополчения, - кликни Ерёму Свиблова и пана Заброжского. Пусть возьмут учебные сабли. И круг для поединка расчисти.
        Поединщики вышли в круг минут через десять. Ерёма Свиблов был высокий и жилистый боевой холоп Волховского. От правого виска до скулы у него был шрам от сабельного удара и совершенно седая голова, как и усы, и борода, хотя на вид поединщику было не больше тридцати. Янек Заброжский был лях, самый что ни на есть настоящий, бритый под ноль, в дорогом светло-зелёном жупане, а на голове - шапочка «рогатывка» с оторочкой из соболя, разрезанной надо лбом. Длинные висячие усы, явно крашеные хной. Колоритнейшая личность для Владимира.
        Видя удивление Петра, Волховский снизошёл до объяснения:
        - Прибился к нам, какая-то пря у него вышла с самим Ходкевичем, вот теперь скрывается от своих подале, рубака на саблях наипервейший. Не передумал ли, Петруша?
        - Чтобы русские да ляхов злякались? Не бывать тому! - выдал, удивляясь себе, отставной генерал и принял из рук Митрия учебную саблю.
        Дворня оживлённо переговаривалась, предвкушая забаву. Учебные поединки на дворе воеводы проводились регулярно, и все к ним привыкли. Тут же было совсем другое дело: против двух лучших бойцов, в том числе и заносчивого ляха, выходил совсем мальчишка, да ещё и сын известного князя Пожарского, спасителя Москвы от ляхов. Все ждали зрелища.
        Пётр надел нательную рубаху и закатал рукава. Фехтовать он толком не умел, тем более как природный шляхтич: не тому учили. Так он и не собирался.
        Противники шагнули к нему одновременно, Ерема - на полшага впереди. Пётр шагнул влево, стараясь уйти от двух ударов одновременно, затем, когда соперники чуть изменили направление, разгадав его уловку, он обозначил ложный удар, наоборот, сделал два быстрых шага влево и выстроил их всё-таки в одну линию. Пора было заканчивать поединок. Он подставил под удар Свиблова саблю, и когда тот наотмашь рубанул по ней, чуть провалившись вперёд, Пётр подскочил под его левую руку и врезал кулаком в пах бедняге. Кувырок вправо, в ноги ляху, и удар концом сапога в левую голень противника. Так, теперь подняться и встретить удар саблей.
        Поляк был хорош, он пропустил удар в голень, но устоял на ногах и успел прикрыться от удара саблей по правой руке. Ответный выпад Пётр пропустил: ну не фехтовальщик он, да и поляк был очень хорош. Сабля вылетела из рук учителя первых десантников, и лях уже вздымал руки, предвкушая победу. Пётр сократил дистанцию, схватил поляка за левую руку, выбил из того дух ударом коленом в солнечное сплетение и, уже падающему, добавил кулаком по лопатке.
        Когда лях, пропахав носом землю, остановился, бывший генерал вывернул ему руку назад и взял милицейским приёмом кисть на излом. Янек завизжал, как недорезанная свинья, прокричал все положенные ругательства по-польски про псов и затих, так как малейшее движение грозило сломанной кистью. Всё. Поединок окончен. Прошло всего полторы минуты. Ни тебе звона сабель, ни красивых па. Не танцы чай. Суровая правда спецназа, никакой красоты, голая эффективность.
        - Сдаёшься, пан? - поинтересовался княжич у поверженного противника и, выслушав утвердительное бульканье, отпустил руку.
        За обедом всё семейство Волховских сидело смирно и о поединке не вспоминало. Княжич позавтракал, выбрал десяток арбалетов, сказал, что ужасно рад возобновить знакомство и, забрав подводу с продуктами, убыл со своими стрельцами, наотрез отказавшись передохнуть после дальней дороги денёк-другой. Воевода был ужасно доволен всем, что произошло.
        Во-первых, он теперь сможет отписать князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому грамотку, что достойный сынок у того подрастает и что отправил он того в целости и сохранности в родительскую вотчину, снабдив провизией на дальнюю дорогу. Во-вторых, он сможет отправить грамотку и царю-батюшке, что всемерно помог Петру Пожарскому и оружием, и провизией, и даже провожатого дал до Нижнего Новгорода. В-третьих, он избавился, наконец, от заносчивого ляха. Тот по предложению княжича согласился поехать в княжескую вотчину учить отроков и прочих охочих людей владению саблей, а сам будет учиться у княжича новому боевому стилю - «ухваткам». Лях и Волховскому обещал выучить его холопов сабельной рубке, но рубился больше с бабами на сеновале да с кабатчиками. Лях с возу - городу Владимиру легче.
        Событие девятое
        Стрельцы, пока княжич гостил у воеводы, поспрошали на торгу купцов о дальнейшей дороге на Нижний. Путь был длиной в двести пятьдесят верст, и на этом пути в двух местах, где-то на полдороге, чуть не доезжая Вязников, орудовала шайка атамана Сокола, а за Гороховцом, возле озера Пырское, - русско-татарская шайка Медведя. В целом же дорога и без этих двух больших шаек была неспокойная: после Вязников орудовали и мелкие разбойничьи ватажки, так как время неспокойное - Смута. До самих же Вязников дорога была вполне безопасна: казаки атамана Сокола конкурентов повыбили с той стороны, а воевода - со стороны Владимира. Было до тех Вязников больше ста вёрст.
        Пётр ехал на вороном жеребце в центре немалого каравана. Сначала - десяток стрельцов, за ними - все их одиннадцать возов, потом - княжич с ляхом и его слугой Мареком, в хвосте колонны - снова десяток стрельцов. Чуть ли не на четверть версты растянулись.
        Княжич ехал и размышлял. Было два основных вопроса. Тех самых. Кто виноват и что делать? Первый делился на целую кучу подвопросов. Кто на него покушался? Тут понятно, кто-то из стрельцов. Только вот кто именно? Зачем? Тоже понятно, подкупил боярин Колтовский, других врагов у Петра просто не было. Что делать? Либо выявить и убить, либо выявить и перекупить. Второй вариант гораздо лучше: будет свидетель на суде, если таковой случится. Как выявить? Хороший вопрос. Будем посмотреть. Будут ли повторные попытки отравить или убить иным способом? Хороший вопрос. Будем подождать. Ну и поостеречься надо. Пить и есть нужно будет только вместе со стрельцами и из общей посуды, желательно чуть позже остальных. Что можно ещё предпринять? Нужно попробовать всё-таки перекупить убийцу. Объявить на привале, что отравитель, если он с глазу на глаз признается, то получит в два раза больше, чем обещал Колтовский.
        Теперь вторая группа вопросов из серии «Кто виноват?». Какого лешего он вечно ввязывается в поединки? Ответ вроде бы тоже на поверхности: юношеские гормоны Петра. Что делать? Следить за языком.
        Сто вёрст до Вязников. Получается, что на них могут напасть на третий день. Могут, возможно, и не напасть. Два десятка стрельцов. Не войско, конечно, но ведь тогда разбойников должно быть не меньше тридцати-сорока. А чего мы хотим: чтобы напали или чтобы не напали? Очень хочется пожить ещё в новом молодом теле. Но. Нужно для всех его планов где-то брать деньги. Лучшего варианта, чем экспроприация экспроприаторов, не придумать. Банда атамана Сокола, по слухам, бесчинствует на этой дороге больше трёх лет, должна быть у атамана неплохая заначка.
        Как нападают разбойники на обозы? По кинофильмам, подрубают большое дерево и валят перед первой телегой. Затем обстреливают из кустов и остатки охраны уже берут штурмом. Вывод. В первых двух телегах должны быть вооружённые до зубов стрельцы, и их не должно быть видно, чтобы не подставиться под выстрелы. Вопрос легко решаемый: нужно завалить стрельцов корзинами и какими-нибудь мешками, набитыми сеном или травой. По пять стрельцов на телегу, каждому в руки - по заряженному мушкету, рядом положить ещё один заряженный мушкет и взведённый арбалет. От леса до дороги в месте засады будет не больше десятка метров, но если быть готовыми, то сделать эти три выстрела в набегающих казачков должны успеть. Ещё десяток стрельцов, лях и сам Пётр едут, чуть отстав от обоза, и при первых выстрелах на полной скорости спешат авангарду на помощь. Что ж, план неплох.
        Вечером на привале Пётр Дмитриевич собрал всех в круг и план этот озвучил.
        - Есть возражения? - закончил свой блестящий план вопросом княжич, уверенный, что услышит одобрительный гул голосов.
        Куда там. Возражений было хоть пруд пруди. Самым же частым возражением было, что так воевать невместно: они, мол, царёво войско, а не тати, чтобы из засады нападать. Нужно принять честный бой и взять татей в бердыши. Бред. Полный бред.
        - Вы что, юродивые все? - попытался пробиться к разуму этих «рыцарей» бывший генерал. - Они ведь разбойники, убийцы, у них руки даже не по локти в крови, а по самые плечи, они три года грабят купцов, разоряют деревни и городки, они даже на церкви и монастыри нападают. Это не люди. Это специально из ада прислали чертей в людском обличье, чтобы род человеческий извести. Для них даже кол слишком лёгкое наказание.
        Проняло. Не всех и не сразу. Но через час план будущего сражения был намечен, однако с одним исправлением. На передней телеге будет не пять стрельцов, а три стрельца, пан Янек и Пётр. Они - лучшие бойцы: и стреляют лучше, и на саблях первейшие. На том и порешили.
        На следующий день на привале все сделали по несколько выстрелов из мушкетов, выявляя самых проворных и самых метких. Отдача у этой ручной пушки была огромная, и княжич себе чуть ключицу не сломал. Оказывается, приклад надо не в плечо упирать, а зажимать под мышкой. Но приноровился быстро. Не хватало только мушки и целика. В будущем это нужно обязательно исправить.
        С самого утра третьего дня были настороже, ждали засады. Пётр ехал на первой телеге, прикрытый двумя корзинами. В борту телеги был сделан небольшой заруб топором для лучшей фиксации ствола мушкета. Рядом лежал второй заряженный мушкет, так, чтобы его было удобно подтянуть правой рукой. Утром их засадный десяток немного потренировался, чтобы быстрее сменить разряженный мушкет на второй. Под левой рукой лежал взведённый арбалет, короткая стрела была воткнута в борт возка под правой рукой. Они должны были успеть сделать по три выстрела каждый.
        Пётр слегка мандражировал. Именно не генерал-лейтенант воздушно-десантных войск, сотни раз бывавший в засадах, в том числе и в таких, на живца, а Пётр Пожарский, тринадцатилетний пацан с незнакомым оружием в руках и первой настоящей схваткой не на жизнь, а на смерть.
        Началось, когда и ждать-то уже перестали. Всё как и намечалось. Треск падающего дерева, и из леса вылетают разбойники. Человек десять на лошадях, а следом - целая орава пеших.
        - Целься в конных! - проорал Пётр и поднёс тлеющий трут к полке.
        Бабах. Залп был нестройный, у кого-то мушкет выстрелил чуть раньше, у кого-то - чуть позже, но грохоту и дыму было предостаточно. Княжич подтянул второй мушкет, проверил порох на полке и снова поднёс трут.
        Бабах. Этот залп даже залпом назвать было нельзя. Так, стреляли беглым огнём с двух передних телег. Генерал нашарил рукой арбалет, выдернул правой рукой стрелку из борта телеги и положил трясущимися руками её на ложе. Сквозь дым ни черта не было видно, кто-то орал, кто-то выл, ржали перепуганные кони. Полный Армагеддон. Наконец, дым чуть снесло ветром, и Пётр увидел набегающих казаков. Время было, он выбрал самого нарядного и, прицелившись, выпустил в того стрелу. Попал. Всё, отбросить арбалет и спрыгнуть с телеги.
        Дым уже полностью снесло ветром. Конных казаков выбили всех, лошади бегут в сторону леса, одна бьётся в судорогах, достав копытом незадачливого станичника. До ближайшего пешего противника - метра три. Кувырок под занесённую в замахе руку и удар левым кулаком в промежность. Рывок в сторону, удар саблей по голени второму, кувырок вперёд. Подняться. Всё, все противники позади, развернуться и оглядеться. Удар по шее ближайшему. Наши верховые в лихой сабельной атаке метрах в пятидесяти - дело нескольких секунд. Прямо впереди Янек рубится с тремя. Подбежать и рубануть от души по спине в зелёном кафтане; один тать стал поворачиваться, почуяв угрозу сзади, но не успел.
        - Сдавайтесь, сучьи дети, всех положим! - заорал во всё горло Пожарский.
        И ведь подействовало. Казаки поняли, что попали в западню, и стали бросать сабли. На ногах их к тому времени осталось семь человек.
        Событие десятое
        Иван Пырьев огляделся. Всюду валялись раненые и убитые разбойники. Отдельной группой, зажатые в кольце гарцующих всадников, толпились небольшой кучкой пленные.
        - Борода, дай своим команду, чтобы пленным руки связали за спиной, - услышал стрелец команду Петра Пожарского.
        Этот отрок, которого так неудачно попытался отравить Иван, был сущий бес. Он был везде, бегал по полю, осматривал убитых, добивал тяжелораненых, оказывал помощь двум своим раненым. Митюха Хромцов из десятка Бороды был ранен в руку, княжич сам стянул с него кафтан, разорвал рукав на рубахе, оторвал его и туго перетянул руку повыше сабельной раны, затем усадил стрельца на телегу и укрыл попоной. Второй раненый был из этого же десятка. Ефимию Куцеватому отрубило левое ухо, но не полностью, половинка осталось. Княжич отвёл его к телеге, промыл рану приготовленным с утра хлебным вином и замотал также запасливо приготовленной тряпицей. И снова бегом бросился к лесу, прихватив с собой двоих стрельцов и пяток возчиков, чтобы ловить разбежавшихся казацких лошадей.
        А потом Иван поучаствовал в допросе пленных, организованном Пожарским. Стрельцы по его приказу принесли двоих раненых казаков к телеге и привязали руки к колёсам. Княжич подошёл к одному и спокойно, почти шёпотом поинтересовался:
        - Кто такие?
        Разбойник сплюнул и послал княжонка по матери. Тот улыбнулся на это и отрубил бедолаге кисть на левой руке. Орал тать долго, смотрел, как, пульсируя, вытекает из обрубка кровь, и орал. Отрок перетянул тряпицей рану и снова спокойно спросил:
        - Кто такие?
        - Казаки. Атаман - Иван Сокол.
        - Сколько было в засаде?
        - Три десятка и ближник атамана Семён Верёвка.
        - Сколько всего в вашей банде народа?
        - Да пошёл ты!
        Хак. Это княжич вторую кисть отрубил татю. Подождал, когда тот проорётся, и вогнал саблю в живот. Крик был нечеловеческий. Подождав ещё немного, малец взял и отрубил разбойнику голову. И подошёл ко второму.
        - Сколько всего народу в вашей банде?
        Расправа над соседом произвела на казака впечатление, и он отвечал на вопросы быстрее, чем Пожарский их задавал.
        - Девять десятков с небольшим. Было.
        - Где база?
        - Кто такой База? У нас такого нет. Есть Бузов, так его атаман с ещё пятью десятками позавчерась отправил, монастырь женский Пречистой Богородицы чтобы разграбить.
        - Где сейчас сам Сокол?
        - Тут, в десяти верстах, есть село Мстёра.
        - Сколько сейчас с ним казаков?
        - Десяток Семёна Пасынка и двое ближников атамановых - Пётр Онищенко и Иван Битый.
        - Чем занимаются?
        - Чем им ещё заниматься? Девок тискают и брагу пьють. - По ответу было видно, что казачок и сам бы не прочь присоединиться к атаману.
        - Что за монастырь? Где он?
        - На восходе. В двух днях пути. Разведка донесла, что там серебра богато скопилось и монашки молодые есть.
        - Сколько дорог подходит к Мстере?
        - Две, одна сюда, на тракт ведёт, вторая как раз на восход, в сторону монастыря и к озеру Великое.
        - Дозоры есть?
        - Есть на обоих дорогах по секрету из двух казаков.
        - Спасибо. - И княжич вогнал саблю между рёбер прямо татю в сердце.
        Пырьев стоял рядом, и его бил озноб. Спокойно, хладнокровно этот пацан зарезал двух пленных. Узнал всё, что нужно, и зарезал. А если он узнает, кто его травил, что он с ним сделает?
        - Иван! - вывел из ступора Пырьева голос Пожарского. - Возьми двух возчиков и пару стрельцов. Всех убитых обыскать, раздеть донага и накидать кучей вдоль дороги. Одежду и оружие - в первую телегу, которая одежда в крови - отдельно. Если есть ещё живые, добить. Если найдёте деньги или драгоценности, принесёте мне. Нательные кресты - тоже.
        - Да как же, християне ведь, - попытался воспротивиться Иван.
        Княжич ничего не ответил, посмотрел тяжело на Пырьева, развернулся и ушёл к пленным.
        Событие одиннадцатое
        Янек Заброжский словно во сне находился. Когда он после дуэли с племянником Ходкевича сбежал к московитам, жизнь его почти что и не поменялась. Он так же учил молодёжь сабельному бою, бражничал, только вино из винограда, ароматное и чуть кисловатое, заменилось на вино хлебное, вонючее и бьющее в голову гораздо сильнее, да девок тискал, только весёлые паненки заменились гулящими русскими кабацкими девками, потасканными и вечно пьяными.
        Поменялась жизнь десять минут назад. Янек не жалел, что поддался сиюминутному желанию научиться новому, очень эффективному виду боя под названием «казачьи ухватки». Поездка в Нижний Новгород - что ж, оно того стоит, да и от Ходкевича подальше: тот, по слухам, опять подступил к Москве. На привале, когда княжич предложил устроить засаду на татей, пан Заброжский сильно удивился. Он бы пустил впереди повозок все два десятка стрельцов, его, Янека, и слугу Марека, да ещё несколько возчиков переодел бы в стрелецкое платье и смешал со стрельцами. Получился бы отряд в двадцать пять хорошо вооружённых царёвых стрельцов, и разбойники вряд ли напали бы на такой кусачий обоз.
        Так нет, боярич решил всё сделать строго наоборот: стрельцов пустить чуть позади обоза, чтобы их и видно не было, а в первые телеги спрятать засаду с мушкетами и самострелами. Хитро, ничего не скажешь. А вот потом пан Заброжский и увидел небывалое. Святой Георгий решил, видно, сам поучаствовать в стычке с татями. Он предстал в образе отрока, сына ненавистного всем полякам князя Пожарского. Янек лежал рядом с ним, скрываясь за бортом возка. Отгремели выстрелы, щёлкнули арбалеты, и вот тут Георгий показал себя во всей красе. Лях был уверен, что княжич оба выстрела из мушкетов и один из арбалета использовал с пользой.
        Янек выскочил к набегающим казакам лишь на мгновение позже Петра и видел, как тот легко положил троих. Потом на самого Заброжского насели трое разбойников, и это были не вооружённые смерды. Это были бойцы, волчары, всю жизнь использующие саблю по назначению, а не для того, чтобы курям головы рубить. Янек пал бы в той схватке, ну, в лучшем случае, прихватив с собой двоих. Но вездесущий малец влез в схватку и играючи прикончил ещё двоих. Получалось, что за сто ударов сердца этот хлопец отправил в преисподнюю восемь хорошо подготовленных бойцов. Избави нас, дева Мария, от таких противников. Он бы и ещё десяток положил, но враги кончились.
        Враги-то кончились, но началось совсем небывалое. Вместо того чтобы встать на колени и вознести молитву Деве Марии за избавление от татей, отрок стал перебегать, осматривая раненых, и добивать тех, кто, по его мнению, уже не жилец. Пан Заброжский и сам бы так поступил, ведь избавить умирающего от мук - дело праведное, но гораздо позже, и при наличии тех, кому можно это кровавое дело поручить - им и поручил бы. Боярич между тем добил троих тяжелораненых и приступил к лечению тех, кто был ранен легко.
        Шляхтич сначала подумал, что он их пытать взялся. Всем известно: для того, чтобы рана не загноилась, её нужно прижечь раскалённым на огне железом и легко перемотать тряпицей. Что же делал княжич? Он долго, не обращая внимания на крики раненого, промывал рану хлебным вином, затем срывал какую-то траву, жевал её и, наложив эту кашицу на рану, туго перематывал заготовленными вчера кусками материи, пропитанными тем же хлебным вином.
        Поразмышляв, пан Янек решил, что это, наверное, древний способ лечения ран, известный только князьям Пожарским. Известно, что род этот очень старый и ведёт своё начало от самого легендарного Рюрика, а тот, судя по былинам, знался с волхвами. Любивший узнавать всё новое лях не поленился, подошёл к Петру и стал помогать тому перевязывать раны, а заодно поинтересовался, что за траву прикладывает княжич к ране. Оказалось, обычный подорожник - трава, известная в Польше как бабка. Таких раненых, которым княжич решил оказать помощь, было четверо. Помогая отроку, Янек решил, что выбраны они правильно: раны хоть и глубокие, крови много натекло, но все поверхностные, внутренние органы не задеты, могут и выздороветь.
        Закончив с ранеными, пан Заброжский отправился ловить коней, надеясь найти что-нибудь интересное в седельных сумках. А Пожарский теперь уже по-настоящему пошёл пытать пленных. Матка Бозка, что за отроки подрастают в Московии!
        Потом был военный совет. Отрок опять собрал всех стрельцов в круг (странная манера!) и рассказал, что узнал от татей при пытке. В десяти верстах на полночь лежит село Мстёра, в нём сейчас тринадцать казаков, четверо из них - в дозорах. Сам атаман Иван Сокол и двое его подручных, скорее всего, бражничают. Ещё пять десятков казаков выступили в поход: тати решили покуситься на святое и разграбить женский монастырь в двух днях пути на восход. Отбыли они два дня назад и вернутся, наверное, не раньше, чем дня через три (день - на разграбление да дня два-три - на обратную дорогу, чай гружёные пойдут).
        Пожарский предлагал, как стемнеет, напасть на село, по дороге вырезав дозоры. Пленные покажут, где стоят секреты и где в селе гулеванит атаман с ближниками. Их спящими повязать, убивать нельзя: те под пытками должны показать, где зарыли казну. Потом уже пройтись по селу и прибить оставшихся шестерых станичников, ну или, если повезёт, взять и повязать спящими. С военной точки зрения план был неплох. С другой стороны, он был просто чудовищный: не честная рыцарская схватка, а тихое подкрадывание в ночи, аки тати, и вырезание спящих. Нет, эти русские ни разу не рыцари. С ними нельзя воевать. Никаких законов чести не блюдут.
        Оказывается, думал так не только он, пан Янек, но и ещё несколько стрельцов.
        - То есть вы хотите помереть, сражаясь не с врагами отечества ляхами и шведами, а глупо погибнуть в стычке с татями, аки пьяницы в кабаке? - зыркнул на них отрок, и возражающие потупились.
        Вопрос покоробил пана Заброжского: живя больше года среди московитов в спокойном Владимире, он уже стал забывать, что война идёт вовсю, поляки зорят пограничные городки, несколько раз уже королевич Владислав подходил к самой Москве, и сейчас он пробивается к ней снова. Он ещё не считал русских своими. Если вот этот отрок с сотней стрельцов попроворнее вмешается в затянувшуюся на десятилетие свару, поляки быстро закончатся. Спаси их, Матка Бозка.
        Через полчаса обоз уже сворачивал на дорогу, ведущую к селу Мстёра. Пленных связали (вездесущий княжонок сам всех проверил и двоих перевязал понадёжнее), положили на телеги, раненых тоже связали, а ведь могли бы и заставить поклясться честью, что не убегут. Он бы, как шляхтич, так и поступил.
        За обозом теперь шёл целый табун коней: два десятка пристяжных стрельцов и девять казацких. Пан Янек видел, как княжичу передавали монеты, найденные у татей, целый мешочек получился, не меньше двухсот рублёв. Вот это добыча! Как только Пожарский её делить будет? Пока тот молчал.
        Рядом с княжичем на своём коньке ехал один из татей со связанными руками, он должен будет за версту до секрета предупредить отрока. Смотрелся казак на мелкой степной кобылке рядом с бояричем, восседавшем на дестриэ, откровенно смешно. Шляхтич почувствовал гордость за польских великанов, будто сам их выращивал.
        Событие двенадцатое
        Десятник стрелецкого полка Козьма Шустов считался одним из опытнейших в полку Афанасия Левшина. Всего ведь чуть больше седмицы назад он готовился с полком выступать под Коломну, осаждаемую ляхами. И тут ему передают приказ со всем десятком, да ещё и с десятком Афанасия Бороды, сопроводить сынка князя Пожарского в новые вотчины, в далёкий Нижний Новгород. Да беречь парнишку пуще глазу, бо тот больно горяч. С одной стороны, не меньше месяца дорога в оба конца, может, и отобьют к тому времени поляков, с другой - что он, нянька для сопливых княжат? И ведь так думал Козьма всего седмицу назад.
        Это был не княжонок. Злой, хитрый, изворотливый, бесшабашный, удачливый их полковник Афанасий Левшин был дитём неразумным по сравнению с Петром Пожарским. Этот пацан был ловок как бес. Лучший, сколько себя помнил Козьма, кулачный боец в полку Фома Исаев продержался против отрока несколько ударов сердца, он летал по воздуху и сучил ножищами от одного прикосновения пацана. Потом княжич выиграл в поединке с двумя лучшими сабельными бойцами Владимира, да ещё и переманил одного с собой. Лях десятнику откровенно не нравился, прямо выплёскивался из него шляхетский гонор, но на первом привале Пожарский проверил того в деле, и на учебных саблях пан Янек легко уложил двоих лучших из стрельцов.
        Сам бой с татями Афанасий почти и не застал. Из тридцать одного матерого бойца в живых, когда они подскакали, осталось семеро, и те уже сдались. По словам же участвовавших в бою получалось, что малец завалил восьмерых, а остальных принудил к сдаче. Про допрос и вспоминать не хотелось: так себя тринадцатилетние отроки вести не должны.
        Сейчас они стояли в версте от казацкого дозора и ждали. Ждали, когда княжич вырежет секрет и подаст им знак трогаться дальше. Это был бред: не десяток стрельцов, а один отрок пошёл снимать, как он выразился, дозор. Десятник почему-то не сомневался, что Пожарский секрет вырежет. Ну, вот и сигнал.
        Обоз тронулся дальше. Впереди - два десятка стрельцов с поляком, за ними - телеги с припасами, пленными и ранеными. Минут через пяток доскакали до рощицы у поворота дороги, дальше уже виднелось село. Сумерки уже сократили видимость до минимума, но дымки из труб, запах навоза, сносимый как раз в их сторону, и кукареканье петухов ясно указывали, что вот оно, село Мстёра. Казачков княжич не убил: застав сонными, оглушил и связал. Что только делать с такой прорвой пленных, коих уже больше полудюжины?
        Пётр между тем дал команду всем спешиться и повёл троих ранее отобранных стрельцов за собой, сначала, правда, объяснив десятникам их задачу:
        - Мы пройдём вдоль леса вон к той избе, - княжич указал на неказистую халупу. - К ней огородами примыкает вон тот большой дом местного старосты, в нём, по словам казаков, и расположился атаман с ближниками, их я возьму сам, мне не мешайте. Вы заходите вон в тот дом кузнеца, на отшибе, и узнаёте, где эти шесть казаков, в каких домах, идёте туда как можно тише. Можно татей сразу рубить, но если спят пьяные, то вяжите; больше чем по трое в дом не лезьте, только мешать друг другу будете.
        И ушёл, слегка пригибаясь, вдоль леса.
        Афанасий разбил свой десяток на тройки, одного стрельца как раз боярич и увёл. Дом кузнеца встретил тишиной, собака не брехала, значит, не было. Сам кузнец был на конюшне, задавал корм пегой кобылке. Увидев стрельцов с взведёнными арбалетами, перекрестился и выдохнул:
        - Ну, сподобил Господь, дождались! - И истово три раза перекрестился.
        - Покажешь, в каких избах сейчас тати? - правильно истолковал этот порыв благочестия Афанасий.
        - А то! Уж натерпелись от ворогов, мочи нет. Все они у бобылихи Марфы гулеванят, перепились, поди, все, с полудня хлебным вином наливаются, - опять трижды перекрестился кузнец.
        - Как звать тебя? - прибавив строгости в голосе, спросил десятский.
        - Аким я. Мурзой кличут, говорят, на татарина похож… - Лёгкая улыбка тронула и правда чернявое, чуть узкоглазое лицо кузнеца.
        - Веди, давай, Аким, к Марфе-бобылихе, и, если можно, огородами, чтобы незаметно подойти, - не поддержал улыбки Афанасий.
        - Почему нельзя, можно и огородами. Пошли… - И первым вышел со двора, ведя стрельцов за собой.
        Казаки на самом деле лыка не вязали, один пытался вытащить из-за пояса татарский кинжал, но словил горлом арбалетный болт и сполз по стене, булькая кровавыми пузырями. Остальных пятерых оглушили и связали, завопившей было Марфе, тоже изрядно пьяной, заткнули рот её же подолом. Всё, свою часть работы они сделали. Как там княжонок? Управился ли со своей?
        Оказалось, что управился не хуже, хотя атаман с ближниками были гораздо менее пьяные, чем гости Марфы. Всех троих взяли живыми. Ивану Соколу, правда, выбили пару зубов, когда тот принялся вырываться из рук стрельца. На этом, думал Афанасий, всё и закончится, но не тут-то было. Пожарский дал приказ всех казаков привязать так, как вешают на дыбу (руки за спиной связать и задрать повыше, но из суставов не выворачивать, вдруг их руки ещё пригодятся), а сам взял того стрельца, с которым атамана вязали, и пошёл снимать второй секрет, расположенный на дороге, идущей на восход. Что ж, село они взяли без крови. Своей.
        Событие тринадцатое
        Пётр Пожарский неудачно повернулся на лавке и чуть не упал с неё. Какого лешего здесь нет нормальных, шириной в два метра кроватей? Пришлось вставать и идти делать зарядку. Несколько катов, отжимание, приседания и учебный бой на саблях с паном Янеком - так час и пролетел. Затем водные процедуры, несмотря на довольно прохладный день (солнышко из облаков так и не вышло): он окатился водой из колодца и растёрся грубым куском мешковины, поданным Мареком, слугой шляхтича.
        Перекусив хлебом с молоком, что подала хозяйка дома, княжич вышел на улицу. Дом был тот самый, где ещё вчера обитал атаман казаков Иван Сокол. Сейчас Сокол со товарищи висел перед церковью на импровизированной дыбе, сколоченной наспех стрельцами. Четверых раненых казаков разместили в этом же доме в небольшой сараюшке. Остальные пятнадцать казаков, два ближника атамана и сам Иван висели на этой дыбе. Вкопали два бревна в землю, прибили к ним перекладину, связали бедолагам руки за спиной и привязали конец верёвки к перекладине так, чтобы тать стоял на ногах, но двигаться не мог - сразу руку себе вывернешь. Пятнадцать казаков было потому, что второй дозор не спал, и его пришлось положить из арбалетов: меньше пленников - меньше проблем.
        К церкви Пётр и отправился. С ним были оба стрелецких десятника и лях. Так сказать, свита для солидности. Остальных стрельцов княжич отправил проводить шмон по деревне. Приказ был собрать всё, что принадлежало разбойничьей шайке, и не трогать ничего у местных. Крестьяне и так за два с лишним года натерпелись.
        Атаман был настоящий казак, как его представляют в исторических фильмах. Красный кафтан, правда, грязноватый, синие шаровары, вислые усы, начинающие седеть, бритая голова и чуб. Стоял он, уронив голову на грудь, и, похоже, спал на ногах. Придётся это исправить.
        Пётр размахнулся и от души ударил Сокола в солнечное сплетение. Тот охнул, согнулся от удара, вырвал себе из суставов руки и завыл на всё село. Замечательно. Живым Пожарский его оставлять не собирался. Всё, что оставалось сделать сподвижнику и хранителю казны Заруцкого, это честно рассказать о том, где хранится всё, что награбили два атамана за десять с лишним лет. После этого он должен красиво умереть, например, на костре.
        - Снимите его, руки не развязывайте, - попросил он стрельцов, что те мигом и проделали.
        - Пойдём, Иван, поговорить надо, - пригласил жестом руки княжич казака по направлению к его старому месту жительства.
        Когда они уселись на лавки напротив друг друга, бывший генерал спецназа, проводивший десятки допросов, решил сыграть для начала в доброго следователя.
        - Иван, прости, не знаю, как тебя по батюшке?
        Казак молчал.
        - Смотри. У нас с тобой есть всего два пути. Первый: ты мне рассказываешь обо всех тайниках, где запрятана казна, я проверяю, и если всё честно, то отпускаю тебя одного на все четыре стороны. Второй: ты играешь в молчанку, я начинаю тебя пытать и со временем узнаю всё то же самое, что ты мне сказал бы добровольно, но зачем тебе жизнь без пальцев, глаз и яиц. Причём начнём именно с того, что сделаем из тебя евнуха. Что скажешь теперь? Как тебя по отчеству?
        - Отца Сидором звали, - пошёл на сотрудничество атаман.
        - Ну, вот и замечательно, Иван Сидорович. Мне твои казаки сказали, что в наследство от Заруцкого тебе достались две ладьи, набитые золотом и серебром. Ещё мне рассказали, что за последующие три с лишним года вы ограбили кучу деревень и даже пару городков, несколько монастырей и купцов - так просто и не сосчитать. Где всё это? - Пётр говорил медленно и при этом «вежливо» улыбался.
        - Кто ты, отрок? - Атаман ожёг его ненавидящим взглядом.
        - Я Пётр Дмитриевич Пожарский. Об отце слышал, небось. - Княжич продолжал улыбаться.
        - Вот как… Отца твоего знал, вместе даже, было дело, ляхов били. - Взгляд казака не потеплел.
        - Итак, где всё награбленное?
        - Если я расскажу, ты меня убьёшь, - выдал аксиому Иван Сидорович.
        - Если всё до последней полушки выдашь, клянусь Господом нашим Иисусом Христом, отпущу и даже не изувечу, ещё и руки вылечу. - Пётр истово перекрестился. Бывший генерал в Бога не верил и клятву дал легко.
        - Не верю я тебе, княжич. Глаза у тебя недобрые, - покачал головой атаман.
        - Смотри, Иван Сидорович, у меня два дня до прихода твоего отряда, что монастырь сейчас грабит и монашек насилует. Все эти два дня я тебя пытаю. Ты не смотри, что я молод, все, что обещал, я выполню. Начну я тебя делать евнухом через две минуты, если, конечно, ты не прекратишь упрямиться. - Пётр встал, открыл дверь на улицу и крикнул стоящим во дворе стрелецким десятникам: - Принесите ведро воды и нож поменьше, буду лечить пленника.
        Атаман сломался, едва с него порты стянули. Легко отнимать чужие жизни, а вот когда твоей угрожают, да ещё таким изощрённым способом, стойким оловянным солдатиком быть тяжело.
        Тайных захоронок, по словам Ивана Сидоровича, было пять. Места знал он и его ближники: Пётр Онищенко и Иван Битый. Что ж, теперь надо устроить перекрёстный допрос этим двоим и проверить, сколько тайников надеялся скрыть атаман. Он ведь не на доверчивого мальчика попал.
        Событие четырнадцатое
        Иван Пырьев сидел в засаде и с каким-то детским нетерпением ждал начала боя с казаками. То, что этих разбойников было почти в три раза больше, его ничуть не тревожило. Никто не собирался сходиться с ними в честном бою, стенка на стенку. Правильно княжич говорит: с татями, разграбившими женский монастырь, убившими стариц и изнасиловавшими молодых монашек, даже юродивый не выйдет в честный бой. Их надо просто уничтожить.
        При обыске деревни жители сначала пытались припрятать кое-что из вещей казаков, но когда Пожарский пообещал им, что уйдёт сейчас со стрельцами, и пусть они сами объяснят вернувшимся с грабежа татям, что здесь произошло, те одумались и сами выдали всё оружие и, скорее всего, большую часть награбленного, не припрятанную атаманом. В результате у их отряда набралось три с лишним десятка хороших пищалей, десяток английских и испанских мушкетов, более сотни сабель всех образцов и размеров, две пушчонки, шесть пистолей и дюжина хороших самострелов. Арбалетов, как их называл боярич, было больше, полных три десятка, но Пожарский выбрал всего двенадцать. Вместе с теми, что уже имелись у их отряда, получилось двадцать два, как раз на всех по одному.
        Княжич, как всегда, собрал всех стрельцов в круг и в очередной раз предложил на обсуждение свой план уничтожения татей. Когда этот малец вылез со своим планом в первый раз, ну, когда они засаду на возах устроили, над ним разве что не посмеялись. А оказалось вон что. Второе обсуждение о ночном налёте на Мстеру прошло уже спокойнее. Сейчас в третий раз предлагалось не вступать в бой, а расстрелять из мушкетов и самострелов, расположившись с обеих сторон дороги и оставив троих человек ещё дальше по дороге для добивания решивших убежать. Опять не честный бой, опять истребление, а не хорошая схватка. И никто даже не подумал возражать, только лях скривился, но промолчал. Отрядом управляли уже не десятники, опытные воины, прошедшие десяток битв, а этот юнец, даже не юнец, а отрок.
        Прошло два дня. За это время загрузили все трофеи в телеги, только две оставили под продовольствие и фураж для лошадей, остальные девять были под завязку наполнены награбленным добром. Княжич с десятниками несколько раз отлучались из деревни, забрав с собой связанного атамана или одного из подручных Сокола. По слухам, казну искали, но, видно, не нашли, так как каждый раз возвращались пустые.
        Утром высланный вперёд на пять вёрст дозор на самых резвых лошадях принёс весть: тати идут. Идут медленно, везут на пяти возах награбленное и гонят пленников. Места для засады Пожарский распределил заранее и каждому объяснил его действия. Вот теперь, без спешки и суеты, стрельцы заняли указанные места по обочинам дороги и ждали сигнала.
        Казаки ехали не таясь, вперемешку конные и на телегах. Пленники были в хвосте колонны, и Ивану их было пока не видать. Когда тати поравнялись с лежащим в засаде ближе всех к селу княжичем, он дал сигнал к началу стрельбы. Самый простой сигнал, выстрелил из мушкета, такой не проспишь.
        С обеих сторон дороги бахнули мушкеты. Пырьев разрядил свой и, отбросив его в листву, подтянул второй. Бабах. Всю дорогу заволокло дымом, его клочья цеплялись за кусты и мешали увидеть нападающих казакам. Иван отправил разряженное оружие к первому и приник к пищали. Это, конечно, не шпанский мушкет, но тоже стреляет. Бабах. Отбросить и эту дуру к первым двум, теперь самострел. Только сначала оглядеться, найти уцелевших.
        Казаки мечутся по дороге, не понимая, куда бежать: враг везде, со всех четырёх сторон. Попытавшиеся сунуться назад по дороге получили залп навстречу и ломанулись назад, сминая таких же хитрых. Иван выцелил одного из татей и послал в него стрелу. Эх, неудачно, стрела попала в ногу. Ничего, десять ударов сердца на перезарядку - и снова стрела летит во врага. Снова перезарядка. Ещё перезарядка. Ещё перезарядка. Блин, а стрелять-то не в кого. Несколько человек стоят на коленях, задрав в небо руки, остальные в самых живописных позах валяются на земле.
        Так, теперь нужно дождаться следующего сигнала Петра Пожарского. Гремит ещё один выстрел из пищали, и стрельцы устремляются из кустов на дорогу с саблями наголо. Нужно добить раненых и повязать сдавшихся. Не прошло и десяти минут, а полусотни казаков как не было. Своих при этом не потеряли ни одного.
        Событие пятнадцатое
        Обоз длиннющей змеёй ползёт по дороге. Он уже почти не управляем. Тридцать подвод везут добро, нажитое непосильным трудом, раненых и вынужденных переселенцев. Пётр Пожарский весь день катается туда-сюда вдоль каравана и пытается ликвидировать возникающие то здесь, то там заторы. То колесо у одной из телег отвалится, то жеребцы передерутся, то монашкам в кусты по нужде приспичит. Хаос.
        После боя на дороге посчитали трофеи и ужаснулись. Казаки гнали с собой семнадцать молодых монашек и четверых богомазов. Монастырь разбойники сожгли, всех остальных обитателей несчастного монастыря убили и запасы на зиму либо понадкусывали, либо увезли с собой. Так что возвращаться к озеру Великое на пепелище освобождённым пленникам было нельзя. Пришлось брать их с собой. Наняли в Мстере ещё четырнадцать возчиков со своими телегами, разместили на них монашек с иконописцами и двадцать пленных казаков. Атамана Ивана Сокола и двух его ближников сожгли на краю села Мстеры.
        Сейчас караван миновал уже большое придорожное село Вязники и приближался к Гороховцу. В хвосте огромной змеи дружно не желали двигаться строем больше сотни лошадей. В табуне выделялись два десятка великанов дестриэ и два арабских скакуна: жеребец и кобылка молодая. Чтобы прокормить такое стадо, везли с собой закупленный в Вязниках овёс, целых два воза. В Вязниках же проверили ещё доставшиеся от казаков по наследству трофеи. Там на пристани, на Клязьме, стояло семь готовых к отплытию ладей. Казаки после набега на монастырь собирались покинуть Нижегородскую землю и спускаться сначала по Оке, а потом по Волге до острова Царицын, до переволока, а оттуда пробираться к себе на Дон. Для того и богомазов с собой тащили: хотели у себя церковь ставить и расписать её. Чуть не успели. Пётр Пожарский на них свалился.
        Хотелось бы погрузиться на корабли и доплыть до Балахны по воде, только кто теми кораблями управлять станет, ни одного моряка среди спутников бывшего генерала не нашлось. Придётся нанять в Нижнем кормчих с матросами и перегнать ладьи в Балахну. Не пропадать же добру. Корабли всегда пригодятся.
        Из припрятанных казаками кладов раскопали только один - тот, что с серебряными монетами. Всего кладов оказалось восемь, перекрёстный допрос с пристрастием выявил ещё три захоронки, самые ценные - с золотой посудой и каменьями. Вот всю верхушку казачью за обман и сожгли. Сожгли бы и так, но тут повод образовался. Сейчас серебро, упакованное в бочонки из-под пороха, путешествовало в одной из телег, монеты были в основном талерами и в пересчёте на нынешний курс составляли примерно десять тысяч рублей. На первое время должно хватить, а на следующий год можно организовать экспедицию и вырыть остальные сокровища. Там их столько, что граф Монте-Кристо отдыхает.
        Но сейчас Петра волновало не серебро. Впереди был Гороховец. И по проверенным данным, в районе этого городка орудовала банда Медведя из бывших служилых людей и незнамо как затесавшихся среди них татар из Казани. Блин, вот что за страна-то такая: как с ляхами воевать, так никого не дозовёшься, а как на дорогах купцов грабить, так банды под сто человек. Правда, по слухам, собранным стрельцами во Владимире, в шайке Медведя было всего несколько десятков татей, а не сотня, но дело это кардинально не меняло. С ним было всего два десятка стрельцов. И нужно ещё было охранять пленных казаков.
        Время близилось к вечеру, и надо было устраиваться на ночлег, а Гороховца всё не было. Придётся в очередной раз ночевать в придорожных кустах. Надоело-то как. А ведь от Гороховца до Балахны, даже если не заезжать в Нижний Новгород, ещё сотня вёрст.
        - Привал! - скомандовал Пётр и спрыгнул со своего вороного. - Козьма, - обратился он к стрелецкому десятнику Шустову, - выставь весь свой десяток вокруг лагеря в дозоры, пусть с собой по мушкету и арбалету возьмут. После полуночи тебя десяток Бороды сменит. И предупреди стрельцов, чтобы внимательно следили, не спали: где-то недалече тати Медведя обретаются.
        Шустов кивнул и растворился в сутолоке устраивающегося на ночлег огромного лагеря. На душе у бывшего генерала было неспокойно, на месте бандитов он бы на спящий лагерь и напал. Периметр огромный, а защитников чуть, да ещё шум стоит, вплотную можно подойти, никто не заметит. Пожарский перекусил хлебом с варёной репой и пошёл искать ляха.
        Пан Янек Заброжский со своим слугой Мареком расположились за большим камнем, лежащим на опушке леса, и тоже уже заканчивали ужин, доедая добытые где-то варёные яйца.
        - Ясновельможный пан, - обратился к поляку Пётр, - не составите мне компанию? Я хочу обойти дозоры. Чует моё сердце, что сегодня на нас нападут тати атамана Медведя.
        - И что мы сможем сделать вдвоём? - поинтересовался шляхтич, поднимаясь и отряхивая штаны от прилипшей травы.
        - Возьмём по самострелу и проверим места вероятного нападения.
        - Это как? - не понял пан Заброжский.
        - Ну, вот ты, пан Янек, откуда бы напал на лагерь? - Пётр обвёл рукой гомонящий табор.
        - Понятно, из леса, - пожал плечами лях.
        - А с какой стороны?
        - А есть разница?
        - Есть, - уверил его Пожарский. - Вот, смотри, с той стороны вдоль дороги местность болотистая. Кто же захочет через болото лезть?
        - И то верно. - Пан Заброжский уважительно глянул на этого чудного отрока.
        - Вот давай в эту сторону и сходим по-тихому на разведку. Если татей много и они ждут темноты, чтобы напасть, то пусть немного, но всё равно шуметь будут, птиц растревожат, а мы будем идти тихонько и прислушиваться.
        Пётр дошёл до стрельца, стоящего в дозоре, предупредил его и углубился в лес. Берёзы тихонько шелестели листвой, и казалось, что лес замер в ожидании ночного отдыха. Птиц почти не слышно. Хотя… Впереди, чуть в стороне от того маршрута, что наметил бывший генерал, причитала сорока.
        Пожарский остановился, подпустил ляха вплотную и прошептал:
        - Слышишь, сорока, кричит, кто-то её спугнул. Сейчас пройдём ещё немного вперёд, а потом повернём туда, где птица кричит. - И, дождавшись кивка понимания, снова неслышно заскользил по лесу.
        Чутьё не подвело бывшего спецназовца. За кустами у большой сосны сидело больше десятка разбойников. Немного. Может, и не решатся напасть на огромный обоз. Хотя. За чем-то они сюда пришли?
        - Пан Янек, я буду стрелять, а ты заряжай арбалет и передавай мне. Когда я закричу, беги к нашим. И не спорь, я знаю, что делаю, - шёпотом, одними губами отдал команду Пётр и, видя, что гордый шляхтич не согласен убегать, пригрозил ему кулаком. Смотрелось это со стороны, наверное, комично. Закалённый рубака и пацан, грозящий ему.
        Они зарядили каждый свой арбалет и приготовились. Арбалеты были с ножным заряжанием, то есть приходилось использовать силу спинного натяжения, чтобы взвести его.
        Первым Пожарский выбрал лучника. По одежде и невысокому росту можно было сделать вывод, что это и впрямь татарин; что ж, татарские лучники умрут первыми. Всего их было двое, как раз на два первых выстрела. Он не промахнулся. Первая стрела вошла татарину в грудь и отбросила того на соседей. Вторая стрела повторила это с его земляком.
        Так, есть несколько секунд передышки, чтобы осмотреться. Тати ещё не поняли, что происходит, нападения с тыла они не ждали. Пётр развернулся к поляку. Как раз вовремя, чтобы принять взведённый арбалет и передать ему второй. Третья стрела - в богато одетого здоровяка, с таким лучше не сходиться в рукопашном бою. Поворот к Янеку, тот ещё не готов. Как же медленно тянется тетива вверх. Четвёртая стрела. Вон в того, размахивающего руками. Раз пытаешься руководить, значит, нужно тебя с руководящей должности снять. Удачно.
        Разбойники пытаются прятаться за деревьями, но так как они не поняли, откуда летят в них стрелы, то прячутся как раз с той стороны, где и засели княжич со шляхтичем. Пятая стрела. Она досталась вон тому оболтусу, что решил не прятаться, а побежал прямо на них. Уже не бежит. Опять томительное ожидание. Теперь разбойники пытаются лечь на землю и ползти как раз на засаду. Вон в того шустрого ползуна.
        И тут до татей доходит, откуда ведётся стрельба. Но они не знают, сколько стрелков. Поэтому делают ещё одну ошибку: они поднимаются в полный рост и бегут в противоположную сторону, то есть к лагерю. Шестая стрела. В спину замешкавшемуся мужичку в стрелецком кафтане. Так, ситуация становится запутанной. Эти товарищи сейчас выбегут прямо на засаду стрельцов.
        Бабах. Грохот мушкетного выстрела разрывает тишину леса. Бабах. Трещат ветки кустов от ломящихся навстречу смерти душегубов. Пока тати занимались кроссом по пересечённой местности, пан Янек успел зарядить оба арбалета и достать из ножен саблю. Может, и правильно, так как больше зарядить не успеем. Две стрелы останавливают бег разбойников, но те уже совсем рядом. Решили идти напролом. Их осталось шесть человек.
        Пётр выхватил из-за пояса кинжал и бросил его в грудь ближайшего. Шаг в сторону, захват руки за обшлаг кафтана высокого разбойничка и бросок через себя с колена, добивание костяшками пальцев в висок. Перекат под ноги последнему, удар сапогом в пах, разворот - и опять добить ударом в висок.
        Так, теперь подняться и осмотреться. Пан Заброжский рубится на саблях с татем. Одного он уже свалил. Где же последний? Да вот же он, ползком пытается скользнуть в кусты. Шалишь. Этого нужно взять живым. Несколько быстрых шагов - и второй кинжал упирается пластуну в основание черепа.
        - Стоять! Руки за голову и громко читай «Отче наш». - На удивление, сработало: разбойник закинул руки за голову и забормотал молитву.
        - Как, ты Пётр Дмитриевич? - К княжичу, стягивающему за спиной руки единственного выжившего бандита, подбегают стрельцы во главе с Бородой.
        - Нормально, вашими молитвами. Этого к костру, поспрошать его надо. - Пожарский садится еле живой от усталости, надпочечники прекратили выбрасывать адреналин, и сейчас начнётся отходняк.
        Событие шестнадцатое
        Иван Пырьев сегодня был выставлен в авангард. К вечеру они надеялись добраться по владимирскому тракту до своротки на Балахну. Об этой своротке выведали позавчера на допросе у единственного оставшегося в живых из банды Медведя. Иван присутствовал при этом действе. Пленного подвели к костру, сняли с него портки, и княжич приказал двоим стрельцам, в том числе и Пырьеву, держать татя за локти, чтобы не дёргался и «получил полное удовольствие от пытки», как выразился непонятный отрок. Услышав эти слова, тать обмочился. Княжич же, не обращая внимания на визги мужика, раскалил в костре конец шомпола от пищали и поднёс малиново-светящуюся железку к самому носу разбойника, «чтобы лучше разглядел». Душегубец даже орать прекратил, так внимательно, скосив глаза, разглядывал.
        - Я всё расскажу, - обливаясь потом и слезами, заскулил он, когда Пожарский потянулся раскалённым прутом к его причиндалам.
        - А мы всё знать не хотим, - успокоил его княжич. - Да, ты всё и не знаешь. Вот ответь, сколько бусин из ладана было в дарах волхвов?
        Стоящий рядом богомаз из спалённого монастыря подошёл поближе.
        - То и я не знаю, княже. Скажешь ли? - Монашек, видно, принял вопрос за чистую монету.
        Иван же, уже начавший привыкать к причудам Пожарского, только фыркнул в бороду.
        - Шестьдесят бусин, сделанных из смеси ладана и смирны, - ответил за татя Пётр: как-то слышал это в Исаакиевском соборе на экскурсии и запомнил.
        - Благодарствую, княже, - поклонился иконописец.
        - Ладно, - повернулся к разбойнику Пожарский, - теперь твоя очередь. Сколько было в вашем полку народу?
        - Так без малого восемь сотен, - не мешкая, ответил разбойник, косясь на остывающий прут.
        - Ох, тяжело, - вздохнул княжич. - Про твой полк потом поговорим. Сколько было народу в вашей шайке?
        - Так без малого два десятка, правда, Федьку вчерась Медведь топором зарубил.
        - Мы пятнадцать убили. Ты шестнадцатый. Ещё кто-то остался? - снова пододвинул Пожарский шомпол к огню.
        - Нет. Все были туточки.
        - И Медведь?
        - Он от стрелы, считай, одним из первых полёг, - неотрывно глядя на раскаляющийся конец прута, затараторил бывший стрелец.
        - Где у вас лагерь?
        - Тут, недалече, с версту будет, на полдень. - Тать мотнул головой, показывая направление.
        - И в лагере никого нет? - Прут снова переместился к причиндалам.
        - Только бабка Сидориха, и всё, вот те крест! - Пленный сделал попытку перекреститься, дёрнулся, но Иван держал его за правую руку крепко.
        - Кто такая?
        - Травница. Мы её в одной деревне от попа отбили. Сжечь он её хотел, говорил, что колдунья.
        - Ясно. Казна где зарыта? Или скажешь, что не знаешь? - Прут вплотную приблизился к причинному месту, даже ногу задел.
        Пленный выгнулся назад и заверещал:
        - Знаю, знаю. Я подсмотрел. Покажу. Христом Богом клянусь, всё покажу! - Слёзы ручьями катились из глаз, а у костра запахло дерьмом. Обделался бандюга с перепугу.
        - Унесите его быстро отсюда, - поморщился княжич. - Да смотрите за ним хорошенько. Головой за него отвечаете. Стоп. Далеко отсюда до Нижнего Новгорода? - остановил стрельцов Пожарский.
        - Ну, до своротки на Балахну два дня и оттуда ещё день, почитай, - путаясь в спущенных штанах, пытался подниматься и подобострастно кланяться одновременно пленный.
        - Вот как? Вот что, ребята, вы его в ручей, что с другой стороны дороги пробегает, суньте, пусть обмоется, но руки не развязывайте: такой источник знаний мне нужен целым и не вонючим к завтрему, - без тени улыбки погрозил Ивану Пырьеву пальцем Пётр.
        Утром княжич с двумя десятниками и пленным на ляшских огромных конях уехали в лес. За кладом разбойничьим, понял Иван. Вернулись те часа через два, огромный лагерь уже проснулся и позавтракал, кони были запряжены в телеги. На всех четырёх конях были перекинуты поперёк мешки с добычей, коней вели в поводу, до того, видно, тяжёлой была ноша. Только на одном сидела пожилая уже женщина с большущей корзиной в руках.
        Свалили мешки под мелодичный звон металла в одну из телег и, не мешкая, тронулись в путь. Иван за подробностями не лез: захочет десятник, сам скажет.
        С убитыми разбойниками поступили, как и в прошлый раз: раздели, сорвали нательные кресты, у кого были, и набросали кучей у дороги. «Другим на острастку», - так объяснил свои действия Пожарский. Лишь одна монашка пискнула что-то про христианские обычаи.
        - Они не христиане! - отрубил княжич. - Вон, на них даже крестов нет! - И спокойно поехал дальше.
        Иван стал всё сильнее бояться этого юнца. Что будет, если он узнает, кто его пытался отравить? Сейчас стрелец ехал в авангарде длиннющего обоза как раз стремя в стремя с Пожарским.
        - Знаешь, Иван, что я думаю… - начал было Пётр.
        И Пырьев не выдержал:
        - Не вели казнить, князь-батюшка! Я тебе яду подсыпал по наущению Тимофея Ракитного, сына боярского боярина Колтовского. Бес попутал. Всё что хошь для тебя сделаю, хоть и самого Колтовского порешу. Рабом тебе преданнейшим буду.
        - Ну и ладно, - широко улыбнулся отрок Ивану, - потом сочтёмся.
        Событие семнадцатое
        Никита Иванович Пушкин, балахнинский воевода, сидел в своём дому и переписывал отчёт государеву дьяку в Нижний Новгород о сборе пятины с купцов своего уезда. Собрано было сполна, торговлишка с Казанью и самим Нижним в последнее время оживилась. Балахна хоть и не большой городок, но десяток торговых людишек имелся. Один же, купчина Тихон Замятин, и вовсе был первостатейный, имел две ладьи и хаживал и в Астрахань, и в Кострому, и в Казань. Собрано было сто семьдесят рублёв, о чем сейчас Никита Иванович и диктовал уездному писарю Агафону Лукину.
        Это наипервейшее дело вдруг было прервано неожиданно появившимся подьячим Замятием Симановым.
        - Никита Иванович, к заставе подошёл огромный обоз, одних лошадей сотни полторы, да телег несколько десятков, да людишек без счёта.
        Событие для тихой и захолустной Балахны было неординарное. Пушкин оправил кафтан и поинтересовался:
        - Кто такие? Откуда вести?
        - Сынишка стрельца Захарьина прибежал от заставы, - пояснил источник новости Симанов.
        - Вели стрельцов поднять, и коня мне пусть седлают. - Воевода вышел в другую горницу и, взяв саблю в дорогих ножнах, добытую у ляха в битве у Тушина, вышел на крыльцо.
        Коня уже седлали, весь двор пришёл в движение, новость передавалась со скоростью летящей птицы. Лично проверив подпругу, Никита Иванович с помощью конюха взгромоздился в седло. Годы… А ведь, бывало, и без стремени взмывал на коня.
        Путь до заставы много времени не занял, вся Балахна-то - две сотни дворов. Увиденное впечатлило. Впереди ехали на настоящих ляшских дестриэ два десятка стрельцов. Потом на таком же огромном вороном звере сидел юноша в богатых княжеских одеждах, справа от него гарцевал на буланом арабском жеребце подлинный лях. А затем… На самом деле, сотни полторы коней и не меньше двух десятков подвод, и по обочине дороги ещё и пешцы двигаются, вон, даже монашки с монахами. Что за переселение народов?
        Воевода подъехал к заставе, и хоть был на коне, но получилось лишь снизу вверх поинтересоваться, придав голосу строгости:
        - Кто такие?
        Чуть раздвинув стрельцов, вперёд выехал тот самый юноша в княжеских одеждах и протянул свиток с печатью:
        - Здрав будь, воевода, прости, не знаю имени-отчества. Я - Пётр Дмитриевич Пожарский, по царя и государя всея Руси Михаила Фёдоровича указу приехал принять новые отцовы вотчины и учинить в них порядок. Стрельцы мне в сопровождение посланы.
        - Здрав будь, воевода, - выехал в стремя к княжичу один из стрельцов. - Мы с полка Афанасия Левшина, по царёву указу посланы беречь и оборонять от татей по дороге сына князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Я - десятник этого полка Козьма Шустов. Спешу доложить, что царёв указ нами выполнен, боярич доставлен в целости и в добром здравии.
        - А что за монаси с вами, Козьма? - решил разговаривать не с отроком, а со взрослым воином воевода.
        - То долгая история, господин воевода, мы же без роздыха больше двух седмиц добирались, четыре раза с татями сражались, пленных разбойников у нас больше двух десятков, и кони с утра не поены, не кормлены, монасей же мы отбили у разбойничьего атамана Ивана Сокола, подручного самого атамана Заруцкого, посаженного в Москве на кол за воровство.
        - Изрядно. Что же делать мне с такой прорвой лошадей и людей? - покрутил головой Пушкин, осмысливая ситуацию.
        Заговорил опять княжич. Был отрок сей боек на язык, и предложение его вызвало горячее одобрение воеводы.
        - Разреши мне, Никита Иванович. Я долго раздумывал над тем, как быть с лошадьми. В отцовых вотчинах их в таком количестве сейчас не разместить, конюшни построить мы не успеем, зима на носу. Поэтому есть такое предложение. Кликни по Балахне и ближайшим сёлам, что если найдутся желающие до весны содержать на своём дворе одну лошадь, то я заплачу ему для прокорма рубль серебром, а коли это будет кобыла, и приведёт он её мне на случку с ляшскими дестриэ или, вон, с арабом, то через полтора года получит жеребёнка от них бесплатно. Как думаешь, воевода, сыщутся ли охотники на такое?
        - Как же не сыщутся, думаю, желающих изрядно найдётся, да я и сам пару кобылок возьму. С жеребцами, думаю, будет сложнее, но рубль - большие деньги, на прокорм до весны точно хватит. - Воевода повернулся к подьячему Симанову, крутящемуся здесь же.
        - Подожди, Никита Иванович, ещё не всё. Люди грешны, и найдутся те, кто рубль возьмёт, а за скотиной ухаживать будет плохо, кормить одной травой да мякиной, свою же лошадь на те деньги станет кормить отборным овсом… - Княжич махнул рукой, показывая, как он скорбит, что есть ещё на Руси такие люди.
        - Возможно сие. - Пушкин кивнул головой: не дурак княжич.
        - Вот чтобы такого не было, объяви также, что вернувшие лошадь в изрядном состоянии весной получат от меня в подарок ещё рубль.
        Воевода присвистнул.
        - О, как. Хитро. Думаю теперь, что легко пристроим мы твой табун. А хватит ли рублей у тебя, Пётр Дмитриевич?
        - Хватит. Дал мне государь на обзаведение и дорогу пятьсот рублёв, да столько же батюшка выделил.
        Воевода ещё раз присвистнул. Деньжищи огромные. Да сам государь дал.
        - Ещё, Никита Иванович, хочу у тебя попросить милости, - продолжил меж тем удивительный отрок.
        - Говори, княжич, что в моих силах, пособлю. - Поди откажи такому, костей потом не соберёшь: Дмитрий Михайлович Пожарский зело крут.
        - Думаю, что в новых отцовых вотчинах нет ни домов хороших, ни конюшен тёплых. Нужны мне плотники в изрядном количестве и материал, чтоб строиться.
        Воевода прикинул свою выгоду из того, что сейчас сказал Пожарский. Это ведь прибыль в казну. Плотницкие артели заплатят налог с заработка. Купцы привезут лес и заплатят пятину, количество домов вырастет, а значит, вырастет и налог с дыма. Ну, и кроме того, и плотницкие артели, и купцы поделятся с ним, Пушкиным, за хороший заказ. Ох, как хорошо, что пожаловал сюда этот вьюноша.
        - Сколько же надо будет тебе плотников, Пётр Дмитриевич? - Пушкин сиял, как начищенный пятак. - С десяток?
        - С сотню. Построить терем мне, построить монастырь, построить конюшни на сотню лошадей, а потом ещё на пару сотен, построить овчарни для овец, построить амбары для зерна, построить дома для приехавших со мною и ещё всего изрядно.
        По мере того как Пётр говорил, лицо воеводы вытягивалось, он только сейчас начал осознавать, как изменится жизнь вверенного ему уезда в самое ближайшее время.
        Никита Иванович Пушкин был трудяга и назначение его на должность воеводы мелкого уезда в глухой провинции расценил не как ссылку, а как возможность проявить себя. Вот он, случай. Это даже не Бог послал. Это путь наверх к гораздо более серьёзным должностям. Только надо всё сделать хорошо. Лично заняться распределением лошадей, чтобы и в самом деле не достались нерадивым хозяевам. Да и себе взять не две, а четыре кобылки, чай найдёт деньжонки на расширение конюшни. Зато через полтора года у него будет четыре жеребёнка от ляшских великанов. Они, конечно, будут не дестриэ, но и не те хилые лошадёнки, что еле плетутся, запряжённые в пустую телегу.
        Плотников он найдёт, кликнет по всему уезду и сегодня же отправит гонца в Нижний Новгород, пусть там всех собирают. И к купцам сходить самому сегодня же, пусть скупают и сплавляют лес, пока не встали Ока и Волга. Что ещё можно сделать? С таким количеством лошадей и притоком работников цены на зерно в уезде быстро пойдут в гору, нужно войти в долю к купцу Тихону Замятину, пусть скупает овёс и рожь с пшеницей по всей Волге и везёт сюда, пока морозы не грянули.
        Эх, дел-то сколько впереди. И нужно завтра же послать грамотки царю и князю Пожарскому, что княжич благополучно доехал до вверенного ему уезда и принят со всей возможной любезностью. Заметят его, как не заметить.
        Событие восемнадцатое
        Государев дьяк Фёдор Фёдорович Пронин был прислан в Нижний Новгород больше года назад. Оставалось ему досидеть до конца своего двухлетнего срока ещё четыре месяца. Отношения с воеводой нижегородским князем Василием Матвеевичем Бутурлиным у него сразу не сложились: тот всё норовил не стрельцами и оборонительными сооружениями города заниматься, а лез в торговлю. Особых успехов в руководстве хозяйством и финансами Фёдор Фёдорович не добился. При Смуте народ обнищал, торговля расстроилась, а тут ещё пожар 1617 года, который практически полностью уничтожил город. Пришлось отменять почти все налоги, чтобы люди смогли построиться. Ещё и сейчас, проезжая по посадам верхнему и нижнему, часто натыкался государев дьяк на пепелища. Из крупного города в 2000 дворов и населением не меньше 7000 человек Нижний Новгород скукожился до 1200 дворов, и те были не чета прежним.
        Фёдор Фёдорович читал две грамотки и удивлялся. Да какое там удивлялся - он совершенно был сбит с толку. От ямских старост доносили, что неведомые царёвы стрельцы прошлись по Владимирскому тракту и весь его устлали обнажёнными трупами разбойных людишек. Всех-де татей повыбили, даже известного казацкого атамана Ивана Сокола всю банду истребили. А ведь было у Сокола больше сотни казаков. Также докладывали старшины, что и людишки атамана Медведя полностью истреблены и голыми вдоль дороги горами навалены. И будто бы те неведомые стрельцы говорили, что учинили сие другим ворам на острастку.
        Весть была хороша: эти два разбойных атамана были неуловимы и всякий раз уходили от высылаемых воеводой отрядов, а то и били те отряды. Торговлишку же они заметно ущемили: боялись купцы по тракту ездить, только лишь собравшись большим караваном и трогались. Ну, вот и на старуху нашлась проруха. Теперь торговля должна оживиться. Поражала только жестокость неведомых стрельцов: додумались же устраивать вдоль дороги горы мёртвых, раздетых догола татей.
        Вторая грамотка, от Балахнинского воеводы, должна была объяснить неясности первой, но вместо этого сильно их увеличила. Писал Никита Иванович Пушкин, что по поручению царя и государя Михаила Фёдоровича в сопровождении двух десятков стрельцов прибыл в отцову вотчину в Пурецкую волость Балахнинского уезда сын князя Дмитрия Михайловича Пожарского княжич Пётр Дмитриевич Пожарский. Прибыл он, согласно грамоте царской, вотчину отцову в порядок привести и обустроить. Хорошее дело. Только вот тринадцатилетние княжата ничем таким сроду не занимались. Дальше - больше. По дороге те стрельцы во главе с сим отроком и побили, оказывается, всех татей: и банду Ивана Сокола, и банду Медведя. И ещё больше двух десятков татей полонили, и завтра с оказией Никита Иванович оных татей в Нижний Новгород и пришлёт на суд и казнь.
        Вот это будет удар по престижу князя Бутурлина. Хоть в петлю лезь. Он два года за татями гонялся и только людей без счёта положил, а вьюноша тринадцати лет с двумя десятками стрельцов больше двух десятков пленил и на суд доставил, а ещё всю дорогу от Владимира до Нижнего Новгорода трупами татей завалил. Да!!! Чудны дела твои, Господи.
        В конце же грамотки была просьба подсобить княжичу с плотниками и лесом для обустройства вотчины. Тоже хорошая новость. Плотники сейчас сидели без дела, кто хотел и мог, после пожара уже отстроился, а кто хотел, но не обладает средствами на хотелку, те средства изыскивает. А плотницкие артели сидят без дела, скоро и милостыню пойдут просить. Обязательно их государев дьяк в Пурецкую волость отправит, пусть на хлеб зарабатывают, опять же, есть царёва грамота - помочь Петру Дмитриевичу Пожарскому.
        Поражал масштаб: сему шустрому отроку требовалось ни много ни мало сто плотников. Если все плотницкие артели в Нижнем Новгороде собрать, может, столько наберётся, а может, и нет. Придётся завтра же с утра плотницких старшин к себе вызвать, пусть не мешкая едут. Да и самому нужно собираться в ту Пурецкую волость. Вот допросят татей, узнает он всю правду, как там было, и поедет, поглядит на непонятного княжича. Тем более что княжич-то не простой. Фамилия Пожарского в Нижнем Новгороде почиталась.
        Событие девятнадцатое
        Пётр Дмитриевич Пожарский сидел на лавке и охреневал. Он предполагал, что всё будет плохо. Вот даже с порога, можно сказать, своей волости выписал сотню плотников. Но плохо - это не про Пурецкую волость. Это, наверное, про Москву. Здесь же был полный Армагеддон. За первые два дня он объехал все свои (ну ладно, отцовы) владения. Утром взял дозорную книгу у подьячего Замятия Симанова и поехал по деревенькам и починкам.
        Всего за князем Пожарским числилось восемнадцать поселений. Все они располагались вдоль правого берега Волги к югу от Балахны. В дозорную книгу, после разговора с очередным крестьянином, Пётр вносил то, что постеснялся или не счёл нужным записать подьячий. Сколько у кого детей и возраст каждого ребёнка, как зовут жену, если она есть, что выращивает и что умеет делать кроме как в земле ковыряться. Ну и самое главное, что у этого, мягко говоря, хозяина с запасами на зиму, что с семенным материалом, что с живностью: есть ли лошадь и корова, есть ли свиньи, есть ли козы или овцы, есть ли куры, гуси или утки. И напоследок, какова урожайность ржи, пшеницы, овса, ячменя, гречки, репы. Пришлось освоить новую меру веса - оков или кадь, половина, четвертина, осьмина. Оков этот был равен, по подсчётам Петра, где-то 230 килограммам.
        Всего у отца было 165 дворов. Было девять бортников. Было три кузнеца очень низкого мастерства - так, лошадь подковать. Был один грамотный, бывший нижегородский захребетник (читай - приживала). Почти все ловили рыбу на удочку или чаще на вершу, плетённую из лозы, и пятеро имели сеть. Было пять справных хозяев, у которых было по две лошади и две-три коровы.
        То, в чём жила основная масса батиных крестьян, можно было назвать землянками. Пять-шесть накатов брёвен и плоская крыша, крытая дёрном. Вниз землянка была углублена на метр. Печи как таковой не было. Был сложенный из камней и глины очаг без трубы. Топились избы по-чёрному, все 165 изб топились по-чёрному. Барского домика с колоннами в селе Вершилово, состоящем из 18 дворов и церкви, не было. Церковь Пётр сначала принял за сарай. Стоят вплотную друг к другу три небольших сруба, и у них единственных двускатная крыша. Ни колоколен, ни звонниц, ни куполов. Как объяснил староста Вершилова, церковь была освящена в честь Пресвятой Троицы и была клётской, то есть и состояла из этих срубов (клетей).
        Пётр пообщался с этим старостой, справным мужиком Игнашкой Коровиным, и, оценив его сельхоззнания на твёрдую тройку, послал в Нижний нанять всех, сколько найдёт, печников, всех каменщиков, поузнавать у них, где они берут кирпич (плинфу) и умеют ли они сами делать кирпич.
        На сегодня у него были вызваны для беседы бортники, все девять, вместе с сыновьями старше тринадцати лет, если таковые окажутся. Прибыли двадцать два человека, подтягивались они, почитай, три часа. Часов ни у кого, считая и княжича, не было, и слово «утро» каждый понимал, как хотел. Проснулся - утро. Солнце ещё не в зените - тоже утро. Наконец, собрались. Пётр достал лист бумаги и записал всех по фамилиям. Потом задал вопрос, кто и сколько накачал мёда за этот год. Народ замялся. Тогда княжич пошёл другим путём.
        - Я с вас возьму всего по штофу (это 1,6 литра) мёду. Взамен куплю корову. Денег не дам. Ещё отберут у вас, сам куплю. Если сена не хватит, то прямо сегодня попытайтесь травы накосить, сушить её не надо. Потом расскажу, что с ней делать.
        - Что такое косить? - спросили бортники.
        - Мать вашу, родину нашу. А чем вы траву косите, ну, срезаете, блин?
        - Понятно, серпом, князь-батюшка.
        - Ладно, к лету сделаем косы, и я сам научу ими пользоваться. Если доживём.
        Народ оживился, услышав про корову, и стал хвастать сбором мёда. Выходило так себе. Больше всего накачал Сидор Косой с двумя сыновьями - десять пудов. Часть забрал староста, часть продал, часть оставил на зиму. Штоф найдёт.
        - Мужики, - начал бывший генерал лекцию по пчеловодству, - я сейчас буду говорить всяческую ерунду, с вашей точки зрения. Только если меня кто-нибудь перебьёт или там смеяться удумает, я того весельчака просто выгоню, а корову не дам. Ясно ли?
        - Ясно, князь-батюшка.
        - Если взять пилу (это такой инструмент, полоса тонкого железа с зубьями) и отпилить от дерева с дуплом, в котором живут пчёлы, вершину чуть выше дупла, а потом отпилить от корня чуть ниже дупла, то у вас получится колода, ну или часть ствола дерева, в котором останутся пчёлы. Вы берёте эту колоду и ставите в поле рядом с вашим домом. Когда рой начнёт делиться, вы его берёте и помещаете в специальный домик для пчёл, назовём его улей. Я вам его размеры и внутреннее устройство на бумаге изображу. Посмотрите; кто сам не сможет сделать, помогут плотники. Осенью забираете у пчёл часть мёда и ставите эти ульи в сарай, специально для вас построят, а весной снова ставите на луг. Мне нужно, чтобы через несколько лет, скажем, три года, у вас было сто таких ульев. У кого будет больше всего, тому дам десять рублёв. Всё ли понятно? Теперь можете смеяться и задавать вопросы.
        - Да разве пчела будет в поле жить? Она животина умная. Нет, не будет.
        - Просто поверьте мне на слово, пчелы будут там жить и давать мёда гораздо больше, так как в поле до цветка ей лететь ближе, чем из лесу. В Китае так делают уже тысячу лет.
        - Оно как, китайцы. А скажи, боярич, - вылез вперёд всё тот же передовик Сидор Косой, - тебе это зачем?
        - Вот, смотри, Сидор, если я с вас никакой работы требовать не буду, а буду только забирать треть всего мёда, что вы набортничаете, это справедливо? Устроит вас?
        - Что ж не устроит? Устроит.
        - А если вы новым методом соберёте сто пудов, то треть от ста пудов больше, чем треть от десяти пудов?
        - Знамо больше. Только куда тебе, княже, тридцать пудов? Не съешь ведь, слипнется.
        - Буду разливать в бочонки и продавать. И ещё медовуху делать буду и опять продавать. Но это не главное. Мне нужно, чтобы вы стали богатыми людьми.
        - Как это? Чтобы потом обстричь, как овцу? - опять ведь Сидор встрял.
        - Сидор, ты ведь с князем разговариваешь. Я ведь терплю твою дурость, терплю, а потом по морде дам.
        - Малец ты ещё, а не князь.
        Это был вызов. Его нельзя не принять.
        - Сейчас все расступятся, а мы с тобой сойдёмся на кулачки. Бить можешь в полную силу. Мужики будут видоками, что я разрешил. Начали. Расступились все! - рявкнул на бортников бывший спецназовец.
        Мужики образовали круг и стали подначивать Косого. Пётр ждать не стал, подскочил к застывшему Сидору, схватил того за рукава и чуть толкнул назад, и когда мужик упёрся, провёл классический бросок через себя с упором стопы в живот. Бедолага летел целую минуту и со всего маха рухнул с гулом на спину. Народ безмолвствовал. Сидор лежал и не мог вздохнуть: правильно падать его никто не учил. Княжич поднялся с травы, не спеша отряхнулся, подошёл и подал руку, помогая Косому подняться.
        - Ты прости его, князь-батюшка, он вечно так, брякнет, чего не надо. Уж сколько раз ему говорено, что пострадает из-за своего языка.
        - Я на него и не обижался. Это ты меня прости, Сидор. Я учен заморскому бою, а ты - простой крестьянин. Это всё равно как если бы ты с пятилетним дитём связался. Ведь не тронул бы пацанёнка?
        - Знамо, не тронул, - постепенно приходя в себя от падения, просипел бортник.
        - Ну вот. А я на тебя руку поднял. Прости меня, Сидор, - и заржал.
        Народ, охреневающий от того, что сейчас сказал княжич, понял, что это шутка, и тоже разразился громовым хохотом. Смеялись долго. Лёд был сломан. Дальше уже обсуждали неясности: что за пила такая, да что за коса такая, да что за силос такой. В общем, проговорили почти до вечера.
        Событие двадцатое
        Козьма Шустов сидел на лавке в тёмной горнице с низким потолком и крепко думал. Пять минут назад у него закончился разговор с Петром Дмитриевичем Пожарским. Странный княжич, ой странный. Словно кто вселился в тринадцатилетнего отрока. И этот кто-то не дьявол. Скорее уж ангел или кто из святых. Только не святых мучеников, а таких святых, как благоверный князь Александр Невский. Он не творил добро просто потому, что добрый. Он наказывал зло и заботился о тех, кто рядом с ним с этим злом борется.
        Боярич предложил Козьме переговорить со стрельцами о том, чтобы все их два десятка переселились из Москвы сюда, в Вершилово. Пожарский обещал составить к царю и отцу грамотку о том, чтобы государь оставил с ним стрельцов на пять лет. Предложение же было заманчивым. Княжич обещал всем выдать по десять рублей на обзаведение и по десять же рублей в год жалованья. Кроме того, каждому будет раз в год пошита летняя и зимняя одежда единого образца. Всем оставлялся в пользование мушкет шпанский и ляшский конь дестриэ. Каждому стрельцу Пётр построит избу и даст по пять четвертей землицы. Детей будут учить в школе при церкви. Если кто захочет заниматься другим промыслом, гончарным там, или портняжным, или каким другим, то княжич только приветствует и даст денег на приобретение всего необходимого для данного ремесла. Насчёт денег Козьма не беспокоился. Он знал примерно, сколько досталось Пожарскому в наследство от Медведя и Ивана Сокола. Деньжищи там были немалые.
        Ещё Пётр отдельно оговорил, что по четыре часа в день они все должны изучать у него, княжича, казацкие ухватки, а у ляха пана Янека - сабельный бой. А каждый понедельник будут проводиться стрельбы из мушкетов для тренировки меткости и скорости стрельбы, и на это будут им выданы порох и пули. Раз в неделю, по вторникам, у них будет бег на 10 вёрст, а затем - отжимание и подтягивание по полчаса.
        Предложение было заманчивое. Козьма на живом примере видел, что может сделать обученный ухваткам воин. Разве он поверил бы всего месяц назад, если бы кто рассказал ему о том, что два десятка стрельцов и один отрок смогут, не потеряв ни одного своего, уничтожить в бою дюжину десятков гораздо более опытных воинов? Тут Козьма себя не обманывал, любой казак был подготовлен лучше, чем стрелец его десятка. Казаки всю жизнь воевали, а стрельцы или город патрулировали, или на стенах мёрзли. Хорошо хоть стрелять их иногда учили.
        А ещё видел Шустов, как Пожарский относится к своим стрельцам. Вчера налетел из Нижнего Новгорода воевода-князь Василий Матвеевич Бутурлин. Он выстроил стрельцов и с ходу стал кричать на них и всякими поносными словами поносить. Те же, считая себя героями, - вон, две какие разбойничьи шайки истребили, - стояли и только глазами хлопали.
        Тут к ним и подошёл княжич.
        - Здрав будь, Василий Матвеевич. - Пётр ему в пояс поклонился.
        - А ты, отрок, и будешь сыном Дмитрия Михайловича Пожарского? - Князь мотнул головой, и непонятно было, то ли это поклон, то ли он дух просто перевёл.
        - Я, воевода. В чем же вина этих стрельцов, что ты на них кричишь и всячески поносишь?
        - А не твоего это ума дело, княжич.
        - Князь, у тебя много врагов в Москве: и Колычевы, и Милославские, и Голицыны. Неужели ты хочешь, чтобы твоими врагами стали ещё и Пожарские с Романовыми? Зачем тебе это надо? Я как раз грамотки государю и отцу сейчас составляю, хочу написать, что радением воеводы в Нижегородской губернии спокойствие и благолепие. Или мне надо написать, что на всём Владимирском тракте на меня нападали тати да разбойники, коих развелось, по нерадению некоторых царёвых слуг, великое множество, и что те тати чуть меня жизни не лишили? - Пётр говорил очень медленно и с радушной улыбкой на губах.
        Десятник слушал эту перепалку и смотрел на Бутурлина. В одно мгновение из красного, распалённого своим же криком грозного воеводы тот превратился в бледного, с выпученными глазами рябого мужика, побитого хозяином за нерадение. Княжич закончил говорить и спокойно смотрел в глаза воеводе. Были они примерно одного роста, и княжич даже специально подошёл поближе, чтобы взгляд этот был в упор. И воевода не выдержал игры в гляделки. Он упал на колени и заскулил.
        - Прости меня, глупого, Пётр Дмитриевич! Язык себе вырву! Бес гордыни попутал! - Князь склонил голову.
        - Ну, что ты, Василий Матвеевич, встань немедленно. Эти стрельцы мне жизнь спасли, и не раз. Потому и вступился за них. Может, на них какая вина есть? Ты мне скажи, и разберём вместе.
        - Пенял я им, что не привезли они живым атамана казацкого, вора Ивашку Сокола для отправки в Москву на суд и казнь прилюдную, - всё ещё оправдывающимся голосом произнёс Бутурлин.
        - Ну, вот и выяснилось всё. Был разбойник Ивашка сильно ранен при пленении. Не пережил бы он дальней дороги. При мне и помер. Я же тело его приказал сжечь, так как недостоин он христианского погребения. - Пожарский продолжал стоять прямо напротив князя вплотную и, чтобы тот не отошёл, придерживал его за рукав.
        - Правильно ты поступил, Пётр Дмитриевич. Разумен, я смотрю, ты не по годам, весь в батюшку. Многие ему, заступнику земли русской, лета.
        - Пройдём же, боярин, в мою избёнку, выпьешь чарку мёда с дороги, и поговорим там без глаз посторонних, - предложил Пётр.
        Воевода согласно закивал. О чем разговаривали Пожарский с Бутурлиным, Козьма не слышал. Но только вышел через час князь Василий Матвеевич сияющий, как начищенный пятак. В руке же держал красивый золотой кубок, изукрашенный каменьями.
        Событие двадцать первое
        Знаменщик (наиболее опытный иконописец, создающий рисунок будущей иконы) Иоаким Прилукин собрал отличную артель иконописцев. Личником был Семён Гагин, он рисовал лики святых так, что от них нельзя было глаза отвести. Платечником работал Иван Рябых, изображённые им ризы переливались всеми красками, словно святой только что пошевелил плечами, и одежды его чуть ворохнулись, заиграли на солнце самоцветами. Травщик был ещё юн, Фёдор Софрин только второй десяток разменял, но травы и ветви дерев, выписываемые им, смотрелись как живые.
        На Стоглавом соборе более полувека назад были утверждены «новгородские таблетки», образцы написания икон, но сейчас, после Смуты, многие настоящие иконописцы были либо убиты, либо умерли, не оставив после себя достойной смены, и по дорогам расписывать немногие появляющиеся храмы ходили сплошь богомазы. Они и писали без левкаса прямо по дереву. Такие изображения настоящие иконописцы презрительно именовали «краснушками». Рецепт левкаса (грунта) у каждой настоящей артели был свой: сколько-то мела, сколько-то рыбьего клея и льняного масла. Да дело было не столько в рецепте, сколько в умении левкасчика тонко и равномерно наносить слой за слоем. Иоаким был отменный левкасчик.
        Сейчас Иоаким сидел с князем на завалинке у избы вершиловского старосты и обдумывал его предложение. Предложение было необычным. Как зарабатывала себе артель на жизнь? Всё просто: идёшь из села в село, из города в город и предлагаешь в церквях, монастырях и соборах свои услуги, демонстрируя несколько написанных артелью икон как образец своих возможностей. Договариваешься об оплате и, помолившись, начинаешь работать.
        Княжич предлагал иное. Он построит для них просторный дом с отдельной комнатой для приготовления красок и отдельной комнатой для письма. Построит каждому дом или один большой на всю артель и приставит к ним женщин, чтобы те обстирывали их и готовили еду. Писать они будут только иконы. Отвлечёт их княжич только раз, когда артель плотников построит в Вершилове настоящую церковь со звонницей и куполом. Денег на всё необходимое для изготовления красок Пожарский будет давать отдельно от уговорённого помесячного заработка. Еда и услуги женщин - тоже за его счёт. Платить он им будет по четыре рубля в месяц на всю артель, а внутри артели они могут делить заработанное, как захотят.
        Вечные бродяги, они не привыкли к оседлой жизни. Здесь же уют, забота и очень приличные деньги.
        - Что же с теми иконами, княже, ты делать станешь? - почти согласился знаменщик.
        - Хочу, чтобы в каждом дому у отцовых крестьян были красивые лики в красном углу. Хочу, чтобы в храм наш Вершиловский со всей губернии народ шёл помолиться и на работы ваши полюбоваться, - улыбнулся Иоакиму боярич.
        Вот сидел перед ним обычный отрок, а улыбнулся и взглянул иконописцу в глаза, и словно патриарх того по волосам погладил.
        - Хорошо, княжич, благое это дело, когда в каждом дому лик святого есть. Только если всегда сидеть на одном месте и не видеть икон чужого письма, то и совершенствоваться не сможешь, погрязнешь в копировании, - высказал сомнение Иоаким.
        Пётр Пожарский утвердительно кивнул.
        - Правильно говоришь. Какой же выход?
        - Надо нам время от времени хотя бы в Нижний Новгород или Владимир выбираться.
        - Нет проблем; пока тут дома строят, можете в Нижний Новгород съездить, лошадей дам, подводу дам, денег на еду и на всё, что для красок нужно, дам. Скажите, сколько надо, и собирайтесь.
        - Что ж, по рукам, княже. Думаю, не пожалеешь ты о своей затее.
        - Образ Богоматери Одигитрии Дионисия видел ли?
        - Как не видеть, княже, и Богоматерь, и фрески его в Ферапонтовом монастыре на Белоозере имел счастие лицезреть.
        - Сможешь ли повторить сию работу Дионисия? - Пётр перекрестился.
        - Что один человек сделал, второй всегда повторить сможет, - спокойно и уверенно в себе проговорил знаменщик.
        - Добро. Как вернётесь из Нижнего, с неё и начинайте.
        Событие двадцать второе
        Пётр Пожарский стоял на взгорке возле церквушки села Вершилово и оглядывал окрестности вместе с четырьмя артельными старостами. Трое были плотниками, один - печник.
        - Ну, что, косопузые, - улыбнулся княжич, - слушайте мою хотелку.
        То, что плотников сейчас называют косопузыми, бывший генерал узнал только сегодня. Пришёл к нему староста вершиловский Игнашка Коровин и сообщил, кланяясь, что косопузые и печники сегодня к полудню прибудут.
        - Какие такие косопузые? - не понял Пётр.
        - Эх, боярич, да ты не знаш. Плотников так кличут. Они топор за поясом на пузе носят, их и перекашиват, вот тебе и косопузые.
        Плотники подошли поближе.
        - Смотрите. Тут, возле этой церкви, мне нужен храм с тремя куполами и колокольней. Сможете?
        - Сможем, княжич, не впервой. Скажи, сколько саженей в высоту, сколько в длину и ширину, - переглянулись старосты.
        - Не знаю. Но чтобы сто человек в тот храм могло на службу поместиться без давки.
        - Понятно, княжич, сделаем. К весне на Пасху должны закончить.
        - Замечательно, - порадовался Пожарский. - Теперь второе. Мне нужен терем в два этажа, вот здесь, где мы стоим. Думаю, саженей десять в длину и столько же в ширину.
        - И это не чудо, сделаем, - уверенно закивали головами плотники.
        - Подождите, не закончил ещё. Прямо в центре должна быть круглая печь на всю высоту, а терем должен быть разделён на горницы так, чтобы в каждой горнице был кусок этой круглой печи. Понятно ли? Я потом на бумаге нарисую.
        - Хитро! - присвистнул староста печников. - Не делал такого, да и не слыхивал. А ты, княжич, откуда про такую печь узнал?
        - Есть такая страна на западе, Голландия называется, так вот там такие печи и кладут, и называются они из-за этого голландки. - Пётр не знал, существуют ли уже в Голландии эти печи, но по-другому свои знания объяснить не мог.
        - Хитро, - повторил печник. - Голландки, - попробовал он на вкус новое слово. - Ничё, если на бумаге изобразишь, смогём, чай не дурней басурманов.
        - Смотрите, - снова обратился Пётр к плотникам, - вот там, справа от новой церкви, которую вы построите, должен появиться дом длиною в тридцать сажен, шириною в восемь сажен и в два этажа, с двускатной крышей. Внутреннее устройство я вам потом тоже нарисую. Это будут кельи нового женского монастыря.
        - Сурьезная работа, только и с ней справимся, - за всех ответил самый здоровый косопузый.
        - С другой стороны построите еще одно здание, как бы закрывающее площадь. Это будет школа.
        - Ого, - синхронно огокнули плотники.
        - Там будет несколько горниц, и в каждой горнице должна быть печь, так как дети будут учиться зимой.
        - Чему же ты детишек учить станешь, княже? - печник хитро улыбнулся. - Всех в монаси, что ль, определишь?
        - Грамоте, книжки читать, письму, цифирям разным, языкам басурманским, плотницкому делу, печному делу, кузнечному делу, воинской науке, корабельному делу, - серьёзно ответил Пожарский.
        - Не много ли для мальцов? - не поверили все хором.
        - Учиться будут с семи лет и до семнадцати. Десять лет, - ещё больше испугал их бывший генерал.
        - И кто же это за них десять годков платить станет? - не поверил опять печник.
        - Бесплатно всё, - пожал плечами княжич.
        - Бесплатно, - хлопнул себя руками по ляжкам один из косопузых.
        - Да, учить буду бесплатно, а учителям платить буду, - окончательно вогнал в ступор строителей Пожарский.
        - А возьмёшь ли мово сынка в учёбу, княже? - нашёлся первым печник.
        - Переезжай в Вершилово. Строй себе дом. Работы для вашей артели я на десять лет вперёд найду. Тогда, как школу построите, так и веди своего сына на учёбу, а если сам грамоте не разумеешь, то будут уроки и для взрослых, по вечерам. Вечерняя школа.
        - Да врёшь ты все, княже! - не выдержал печной мастер.
        - Ну, ты полегче, дорогой. Всё ж с князем разговариваешь.
        Печник бухнулся на колени:
        - Прости, князь-батюшка, задел ты меня. Не доводилось мне до сего дня ангелов вживу видать. Показывай, где дом строить.
        - Хорошо. Теперь про дома. В четыре стороны от площади будут дороги. Вот на каждой дороге друг напротив друга, с обеих сторон, на расстоянии двадцати сажен, и стройте дома. По десять с каждой стороны улицы, итого восемьдесят домов. Нижний венец должен лежать на камнях, чтобы в землю не врастал. Высота дома внутри должна быть две сажени. Размер дома - четыре сажени на четыре сажени, в центре каждого дома - голландка, и будет ещё печь, чтобы хозяйка еду готовила. Обе печи должны топиться по-белому, то есть иметь трубы. Во дворе обязательно баня, тоже с белой печкой, конюшня на две-три лошади и коровник на две-три коровы. Крыша на доме должна быть двускатная, сначала сделаем деревянную, а потом заменим на черепичную. Всё ли понятно?
        - Нет, княже. Кто ж будет жить в этих хоромах? - опять встрял печник.
        - Если переедешь, один твой будет.
        - Зимой дров не напасёшься на такую хоромину.
        - Топить будем горючим камнем. Слышали про такой?
        Слышать-то слышали, только вот где его взять? - недоверчиво почесал затылок мастер.
        - Я знаю, где взять. Это не всё. В отцовых сёлах, деревушках и починках стоят 165 дворов, рядом со старым домом нужно будет построить точно такой же дом со всеми конюшнями, и коровниками, и баньками. Вот теперь, наверное, всё.
        - Что же, у тебя и крестьяне будут в этих доминах под крышей из черепицы жить? - пооткрывали рты плотницкие старшины.
        - И с двумя печами в дому, топящимися по-белому? - вторил им печной мастер.
        - Ну да, - спокойно выдержал их непонимающие взгляды Пётр.
        - Княжич, - после долгого молчания первым начал тот самый здоровенный косопузый, - ты ещё вьюноша и, может, не понимаешь, сколько это стоить будет?
        - Сколько вам нужно задатка, чтобы вы начали строить?
        - Ну, плотогонщикам надо заплатить, лесорубам опять, на такую прорву работы топоры бы новые заказать, - начал перечислять один из косопузых.
        - Сейчас получите пятьсот рублёв, начинайте работы завтра же, первым делом надо строить кельи для монашек и мой терем. Но вас ведь много. Разбейтесь на бригады и стройте со всей возможной скоростью. Не бойтесь, работы ещё будет много. Думаю, вы и сами захотите перебраться в Вершилово.
        Событие двадцать третье
        Воевода Нижнего Новгорода князь Василий Матвеевич Бутурлин приехал из села Вершилово будто окрылённый. На следующий же день он устроил стрелецкой полутысяче сбор в кремле. Там, собрав сотников и их командира полутысячника Ивана Прокопова, объявил, что завтра будут воинские учения. Проходить они будут так. Полный десяток, без всякого исключения на больных и немощных, бежит две версты. Победитель заносится в особливый список. Стрельцы поворчали, повозмущались, что, дескать, враг у ворот, а они, как дети малые, бегать будут. Ничего, на смутьянов прикрикнули, те поворчали ещё чуток, но пробежали.
        Дальше - чудней. Пятьдесят стрельцов, что оказались в особливом списке, подвергли ещё одному испытанию. Устроили пальбу из пищалей по мишеням с пятидесяти саженей. Каждый стрелял три раза. Десять худших отсеяли. Затем оставшимся сорока стрельцам выдали учебные тупые сабли и устроили им попарно схватки. Победителей занесли в следующий особливый список, а проигравшие ещё раз рубились на саблях между собой. Десять победителей добавили к последнему особливому списку и обрадовали, что из них сформировали показательный отряд. Теперь они каждый день, кроме понедельника, будут бегать по две версты. В понедельник будут стрелять по мишеням и рубиться на учебных саблях. И не дай бог, если кто-то в понедельник будет с трясущимися с похмелья руками. Высекут.
        Народ начал возмущаться. Князь построил три десятка лучших своих стрельцов и объявил, что им, как лучшим, полагается от князя награда - один рубль серебром. Недовольство поуменьшилось. Но через неделю снова нашлись недовольные. Тогда князь снова собрал лучших и объявил, что по истечении трёх месяцев пробежек и других тренировок пять лучших получат ещё по рублю, а победитель забега - аж три рубля. Но и это ещё не всё, среди оставшихся 470 стрельцов через три месяца снова проведут состязания по бегу, и десять победителей получат по рублю, а самый лучший - два.
        Когда княжич Пожарский уговаривал его пойти на эту авантюру, воевода не очень верил в успех. И что же он увидел через неделю? Все его стрельцы, как оглашённые, целые дни носятся взапуски. Прекратили практически пить и бузить. Требуют огненного зелья на тренировки и рубятся до синяков и шишек на учебных саблях. Все предсказания Петра сбылись, да ещё и с избытком. Воевода нарадоваться не мог. Если же прибавить, что деньги были не его, а Пожарского, то вообще красота.
        Второе, что сделал князь, - это посетил острог. Вместе с двумя десятками татей, что привёз Пётр Пожарский, в остроге сидело без малого пятьдесят воров и душегубов. Воевода собрал их во дворе острога и объявил, что теперь они будут хлеб себе добывать трудом. Им выдадут кувалду и камни. Эти камни нужно будет разбить в крошку. Кузнецы по команде воеводы изготовили два сита. Вечером все надробленные камни просеивали. Те, что оставались на первом сите, отправляли назад на дробление, те, что застревали на втором, грузили в телеги и отправляли в Вершилово, как и те, что просыпались сквозь второе сито. Пайки же душегубам и татям улучшили за счёт закупаемых на деньги княжича продуктов, и улучшили серьёзно.
        Государев дьяк Фёдор Фёдорович Пронин тоже был доволен. Нашлась работа возчикам, они подвозили камень к острогу и вывозили получившуюся крошку в Вершилово.
        Получившие задаток плотники полным составом укатили в Вершилово, но заказали кузнецам сто новых топоров, причём из хорошего шведского железа. Кузнецы кинулись к купцам за железом.
        Печники заказали обжигальщикам огромное количество извести. Песок повезли в Вершилово возами. Город просто опустел. Создавалось впечатление, что весь Нижний Новгород работает на Петра Пожарского.
        Событие двадцать четвёртое
        У Петра кончились деньги. Ну, строго говоря, кончилась мелочь. С наличными монетами вообще была полная, с точки зрения генерала Афанасьева, неразбериха. Существовал талер, монета весом чуть меньше 30 граммов; из истории бывший генерал помнил, что весила она 27 граммов, и вес этот не случаен, так как золото относилось к серебру примерно как 1 к 11, а золотая монета весила 2,5 грамма. Вот и получилось 27 граммов. Рубль, на который все мерилось на Руси, как монета не существовал, была четверть гривны, такая серебряная палочка весом примерно в те же 25 - 27 граммов.
        Из захваченных у атаманов Сокола и Медведя (зверинец, блин) неправедно нажитых богатств серебряных рублей и талеров было около полутора тысяч. Было ещё почти три тысячи золотых монет. Кроме маленьких серебряных палочек достались Петру и большие. Как пояснили ему стрельцы, это гривна. Весили гривны около 200 граммов, и бывший генерал никак не мог понять, почему если рубль - это четвёртая часть гривны, то он должен весить 50 с лишним граммов, а весит граммов 25 - 27. Оказалось, что рубль - это четвёртая не новгородской и киевской гривны, а московской. Тёмный лес.
        Нужно было платить плотникам и печникам. Он уже вбухал в строительство больше тысячи рублей, и конца этому не было. Скорее всего, его по-чёрному обманывают, подобно сказочному Буратино. Так дело не пойдёт, решил Пётр и, забрав все золотые монеты и гривны, поехал в Нижний Новгород.
        Взял с собой княжич десяток стрельцов, пана Заброжского (только уговорил его переодеться в стрелецкий парадный кафтан), подьячего Замятия Симанова и старосту артели печников. Золото и серебро везли на двух телегах, вес получался приличный.
        По дороге Пётр выспрашивал у подьячего, есть ли в Нижнем ювелиры и ростовщики. Оказалось, что есть, и, как ни странно, все они немцы. Оказывается, в Нижнем Новгороде существует немецкая слобода. Живут там бывшие пленные поляки, шведы, немцы, чехи и даже итальянцы и евреи. Ну, не только пленные, есть и сами по себе переселившиеся. Несмотря на различия в религии и национальности, все они, один чёрт, прозывались немцы. От слова «немец», то есть не владеющий русским языком. Язык эти немцы выучили, но немцами быть не перестали. И не нужно было гадать, чем все эти немцы занимаются. Основная масса спаивала Русь-матушку. Водку делали немцы, пиво варили немцы, кабаки держали немцы. Остальная часть тоже наживалась на лопоухих русичах. Все ростовщики были немцы, все менялы - тоже немцы, все ювелиры - опять немцы.
        Ладно, решил Пётр, подождите, герры, я вам Россию спаивать не дам. Я её сам спаивать буду. В планах Пожарского было налаживание перегонки и очистки спирта и изготовление хорошей русской водки. Но пока руки не доходили.
        Приехали в Нижний, и встал вопрос, куда приткнуться переночевать.
        - А веди-ка нас, Замятий, в гости к государеву дьяку, - подумав, предложил княжич.
        - Невместно мне, - испугался подьячий.
        - Зато мне вместно, а вы все со мной.
        - Он, может, при тебе, боярич, ничего и не скажет, а на меня потом осерчает, - продолжал гнуть своё Симанов.
        - Ладно, ты нас доведи до дома Пронина, а потом устраивайся на ночлег, где сочтёшь нужным, расходы я тебе возмещу, - пошёл на компромисс бывший генерал. - Да, Замятий, подыщи мне толкового управляющего. Чувствую я, что меня обманывают все подряд. Нужно, чтобы он был расторопный и желательно честный, а главное, в строительстве толк знал.
        - Поспрошаю, князь-батюшка! - Дьяк уверенно свернул к кремлю.
        Событие двадцать пятое
        Государев дьяк Фёдор Фёдорович Пронин сидел за столом в светлой большой горнице и угощал нежданных гостей. Гостей было двое. Это были самые странные гости из тех, с кем приходилось сиживать за столом Фёдору Фёдоровичу. Первый был высокий жилистый отрок тринадцати лет. Были у отрока глубокие голубые глаза и очень аккуратно подстриженные волосы, что для отроков не характерно. Второй был пан Заброжский - лях, шляхтич. Этот был выбрит налысо и носил на лице только длиннющие вислые усы. Оба гостя были безбороды. У одного ещё не выросла борода, другой её сбривал.
        Гости чинно ужинали вместе с хозяином, при этом княжич как-то всё время оглядывал стол, словно искал чего.
        - Чего-нибудь ещё из разносолов желаешь, Пётр Дмитриевич? - по-своему истолковал его взгляды Пронин.
        - Благодарствую, Фёдор Фёдорович, и этого с лихвой, - смешался княжич и рыскать глазами перестал.
        Лях был с гонором, из него так и пёрла пренебрежительность ко всему русскому. Как же, ясновельможный. И при этом он как-то странно относился к молодому княжичу. Боялся, что ли, его. Нет. Скорее, почитал за гораздо более старшего и опытного воина. Так солдаты относятся к любимому воеводе, вместе с которым они множество раз побеждали врагов.
        Фёдор Фёдорович посмотреть на чудного отрока собирался выезжать завтра, а тот вон сам нагрянул, без приглашения. Государева дьяка поразил тот нахрап, с которым молодой Пожарский окунулся в дела отцовой вотчины. Уже весь Нижний Новгород до последнего человека вертелся как настёганный вокруг этого ещё никому не известного две недели назад Вершилова. Там работали все плотники, коих удалось собрать по губернии, почти двести человек. Там работали все печники, все каменщики, все обжигальщики извести, все кузнецы, все плотогоны, все лесорубы.
        С лесорубами вообще интересно: княжич запретил рубить деревья ближе, чем в пяти верстах от Вершилова. Ему пытались объяснить, что так будет дороже, лес придётся возить издалека, но княжич был неумолим. Когда же Пронин узнал, что кроме Вершилова дома строят и всем Пожарским крестьянам, да с двумя печами, топящимися по-белому, да с банькой, тоже топящейся по-белому, да с конюшней и коровником, дьяк решил, что молодой Пожарский тронулся умом. Но нет. Перед ним сидел вполне разумный отрок.
        - Фёдор Фёдорович, - начал княжич, когда девка унесла со стола посуду, - я человек молодой и неопытный ещё в делах. Боюсь, что меня все, кого я нанял, обмануть норовят. Не посоветуешь ли, где взять честного управляющего, чтобы не сильно воровал, но и дураком не был. А ещё лучше - двух управляющих: одного, чтобы в строительстве понимал, другого - в торговле и крестьянском труде.
        - Ого, Пётр Дмитриевич, да ты, я смотрю, ещё умней, чем о тебе говорят. - Государев дьяк задумался. - Посоветую я тебе одного человечка. Был он купцом, ладьи по Волге водил, но казаки пограбили его, ладьи и весь товар забрали, команду, что сопротивление оказала, порубили, а он в это время больной в Самаре лежал. В ногу его татары стрелой поранили. Выздоровел, а ни денег, ни людей, ни ладей. Уже полгода мыкается. Зовут его Онисим Зотов. Сейчас я с парнишкой к нему весточку пошлю, чтоб завтра поутру сюда заявился. А вот по строительной части сложнее. Хотя… Есть тут в немецкой слободе прожига один. За любую работу берётся. Сильно не разбогател, но народ на него не обижается, расчёты всегда честно ведёт. Может, потому и не разбогател. И к нему мальчонку пошлю. Пусть тоже к утру приходит. А ты, княжич, в языках-то разумеешь?
        - Немецкий знаю, чешский и англицкий, - как-то не особенно уверенно ответил боярич.
        Фёдор Фёдорович это заметил и спросил про неуверенность.
        - Я по книгам изучал, а вот вживую общаться редко доводилось… - И княжич ещё сильнее потупился.
        Скромничает, решил дьяк.
        - Что же привело тебя, Пётр Дмитриевич, в Нижний Новгород, али купить что надумал?
        Ответ отрока Пронина откровенно расстроил.
        - Деньги разменные у меня закончились.
        - А как же ты всё это строить решил? Али ждёшь от отца денег, али занять хочешь у ростовщиков да купчин?
        Ну вот, а всё так хорошо начиналось. Так производство и торговлишка в Нижнем забурлили.
        - Да нет, - успокоил подскочившего дьяка Пожарский, - есть у меня ещё золотых монет немало, да и гривны есть, но ими расплачиваться неудобно, да и цены на золотые монеты и новгородские гривны я не знаю.
        - Во как, и гривны новгородские есть. А откуда, позволь спросить, княжич, у тебя такое богатство, аль ограбил кого? - Дьяка этот вопрос интересовал с первого дня появления Пожарского в его губернии.
        - Что ж я, на татя похож? - широко улыбнулся вьюноша. - Часть царь-батюшка дал, часть - отец.
        - Не поскупились, - как бы одобрил Фёдор Фёдорович. Не полезешь же спрашивать, сколько царь дал. У кого проверять, у государя, что ли? Носом не вышел.
        - А позволишь ли спросить, боярич, правду ли бают, что ты решил всем крестьянам домины новые отгрохать?
        - Да, правду говорят. Всем отцовым крестьянам поставлю новый дом с баней и хозяйственными пристройками, куплю по весне хорошую корову и лошадь хорошую; у кого нет, тем свиней и коз, птицу разную.
        - И зачем же? - опять подскочил Пронин. Ох, чудит отрок, промотает царёвы деньги.
        - Вот смотри, Фёдор Фёдорович, нанял ты на месяц двух землекопов, оба старательные и непьющие, но у одного - хорошая лопата, немецкая, вся из железа и черенок берёзовый, а у второго - маленькая и деревянная, а черенок еловый, всё время ломается. Что ты сделаешь? Да, и выгонять второго нельзя. Денег ты им заплатил вперёд по полтине обоим. - Княжич задорно улыбнулся государеву дьяку.
        - И выгнать нельзя, и деньги назад не возьмёшь?
        - Точно.
        - Не знаю, прикажу второго пороть и работать с зари до зари.
        - Вот. Ответ неправильный. Нужно купить хорошую лопату и дать на этот месяц второму землекопу в пользование. С лопатой ничего за месяц не случится, а накопает он тебе в пять раз больше.
        Пронин слушал и терял ощущение реальности. Не мог отрок такие вещи говорить.
        - Крестьянин на двух лошадях земли больше вспашет, две коровы молока больше дадут да ещё двоих телят, можно будет третью корову завести, если тёлочка будет, а если телок, то выкормить и на мясо продать или на семя оставить. С коз можно будет шерсть чесать и пряжу делать на продажу. А в хорошем тёплом дому дети не будут умирать, и число дворов будет быстрее расти, да и соседние крестьяне, видя заботу мою о своих, ко мне потянутся. Правильно?
        Государев дьяк Фёдор Фёдорович Пронин был умный человек. Всё, что сказал сейчас отрок, было правильным. Да! Правильным! Но никто до него такого не делал. Если сначала дьяк думал, что строительство домов для крестьян - это блажь глупого мальчишки, то теперь он точно знал, что это не блажь. Это смертельный удар по всем вотчинам Нижегородской губернии. Вся она осенью сбежит от своих прежних хозяев и придёт в Юрьев день к этому мальчишке. Плюнут крестьяне на озимые посевы и землянки свои и со всей губернии две недели будут идти в Вершилово искать счастия у доброго хозяина. А этот их примет и дома построит. Всё. Тысячи разорённых вотчинников. Крах губернии. Смута. Крестьянские восстания. И ничего уже нельзя сделать. Уже слухи поползли по губернии. Вот и в этот Юрьев день уже первые, самые неугомонные, сотнями потянутся.
        Когда до Пронина всё это дошло, он свалился с лавки и стал, как рыба, ртом хватать воздух. Поздно. Только это слово и билось в голове.
        - Что же ты наделал, отрок?! - просипел он.
        - А что не так? - не понял Пожарский.
        И дьяк видел, что и вправду не понимает, да и он, старый дурак, ещё пару минут назад не понимал. Когда Пронин объяснил этому сопляку, чего же он наворотил, княжич скис.
        - И что делать?
        - Уже ничего сделать нельзя, уже поздно, - застонал Фёдор Фёдорович.
        - А если сказать крестьянам, что я всех не приму, у меня и землицы-то столько нету, - сделал плохую попытку найти выход Пётр.
        - Только хуже будет. Сразу бунты начнутся. Народ будет кричать, что это плохие царёвы слуги не пускают их к хорошему хозяину и хотят Юрьев день отменить, нужно к царю за правдой идти, - предсказал последствия государев дьяк.
        - Посоветуй что-нибудь, Фёдор Фёдорович. - Видно было, что мальчишку проняло.
        Событие двадцать шестое
        Пётр Дмитриевич Пожарский сидел в лавке ювелира и в упор разглядывал того. Это был уже третий ювелир, к которому он зашёл. Два предыдущих ему не понравились. Они были евреями, но дело не в антисемитизме. Они откровенно пытались его надуть, то ли из-за того, что он молодой, то ли из-за того, что богатый, то ли из-за того, что русский. Он так им обоим и сказал, дружелюбно улыбнулся и пошёл к третьему. Звали его Лукаш и был он чех. Причём Лукаш полностью соответствовал своему имени, то есть был очень светлый блондин.
        - Пан Лукаш, вы давно покинули Богемию, и где вы там жили? - начал с неожиданного вопроса Пётр.
        - Давно. Мне сейчас сорок лет, а выехали мы из Праги, когда мне было двадцать… - Ювелир ностальгически закатил глаза.
        - Да, Прага - красивый город. Астрономические часы. Староместская площадь - вообще шедевр. Как же вы променяли такой красивый город на Нижний Новгород?
        - Судьбе так было угодно, господин князь. А вы были в Праге? - В глазах ювелира блеснула слезинка.
        - Был, - сказал старый генерал и понял, что ляпнул ерунду: Пётр Пожарский там быть просто не мог. - Пан Лукаш, а вы не собираетесь вернуться туда? - сменил тему княжич.
        - Если бы у меня было много денег, я бы подумал. Но к чему это, вы ведь пришли сюда не для того, чтобы поговорить со мной о Праге… - Слезинка высохла.
        - Я придумал пару вещичек. И хочу, чтобы вы их сделали. Есть, правда, проблема. Когда вы их сделаете, то на них возникнет такой спрос, что вы сможете стать самым богатым человеком в мире.
        - Вы придумали волшебную палочку? - усмехнулся ювелир.
        - Вы правильно догадались, пан Лукаш. Я придумал палочку, но не волшебную, а пишущую. И ещё чернильницу, из которой не проливаются чернила.
        - Вы шутите, господин князь. Это невозможно без волшебства. - Ювелир решил, что перед ним всё же мечтательный подросток, и поскучнел.
        - Подождите расстраиваться, пан Лукаш, - уловил смену настроения Пётр. - Просто поверьте на слово. Будет ли спрос на чернильницу-непроливайку?
        - Чернила не будут проливаться, даже если чернильницу перевернуть? - решился подыграть мальчику ювелир.
        - Ни при каких переворотах не прольётся ни капли, и, предвидя ваш следующий вопрос, отвечу: на ней нет крышки.
        - Пока я это не увижу, я не могу сказать, будет ли на неё спрос, - ушёл в оборону чех.
        - Вот. Тут начинаются сложности. Вы сделаете, предположим, сто чернильниц и очень выгодно их продадите, но об этом узнают другие ювелиры, и так как она очень простая, наделают их тысячами. А вы и я останемся с носом.
        - Очень вероятное развитие событий, если ваша чернильница так хороша и проста.
        - Ещё лучше и ещё проще, чем вы думаете, пан Лукаш. Смотрите. А если их сразу наделать тысячу? И начать продавать и в Европе, и в России одновременно? - предложил боярич.
        - Из чего можно делать эти чернильницы? - заинтересовался снова ювелир.
        - Из золота для принцев и богатых купцов. Из золота с драгоценными камнями - для королей и папы римского. Из серебра - для богатых людей и из меди - для студентов. А потом и из прозрачного стекла, ну для очень богатых людей, - поднял глаза к потолку Пётр.
        - А вы неглупый человек, господин князь. Боюсь только, что у меня не хватит денег, чтобы провернуть такое грандиозное дело, - развёл руками ювелир.
        - Денег я дам. Хотелось бы узнать мою часть прибыли.
        - Но я ведь не видел ещё чернильницы и не могу сказать, насколько велик на неё будет спрос. - Чех всё же не совсем поверил Пожарскому.
        - Сначала - моя прибыль в процентах от общей прибыли, потом - письменный договор, потом - рисунок чернильницы. И учтите, что если чернильницы будут пользоваться колоссальным спросом, то палочки для письма через несколько лет будут у всех, кто умеет писать. Сотни тысяч палочек для письма, а может, и миллионы.
        - Миллион палочек для письма ценой, скажем, в один талер. Итого миллион талеров. Столько денег нет во всей Европе, - засмеялся пан Лукаш.
        - Палочки тоже будем делать разные: и для богатых, и для бедных, и даже для студентов.
        - И какой же процент от прибыли вы хотите, господин князь? - сдался, наконец, чех.
        - Я даю деньги на расширение вашей мастерской и на открытие через полгода мастерской в Москве. Эту сумму потом вычтем из прибыли. А процент самый простой: пятьдесят.
        - Ого!
        - Материалы - мои, деньги - мои, идея - моя, ваша только работа. Я могу найти другого ювелира. А вот вы, уважаемый пан Лукаш, не найдёте второго изобретателя чернильниц.
        - Это правда, - махнул рукой ювелир. - Давайте ваш договор, я его подпишу.
        - Вот договор. А вот рисунок чернильницы. - Пётр протяну чеху листок с изображением непроливайки в разрезе и рядом - в аксонометрии. Такой чернильницей Афанасий Иванович пользовался всё детство.
        - Это поразительно! - воскликнул ювелир, только посмотрев на чертёж.
        - Я же говорил, - надулся от гордости княжич.
        - Я не о чернильнице, господин князь, чернильница, наверное, тоже хороша, но ваш рисунок… Это шедевр! Так никто не может. Кто вас учил так рисовать? Как сразу становится понятна идея. Боже мой, я считал Московию отсталой страной. Это вся Европа вместе с великим Леонардо отстала от вас.
        - Ну уж, - смутился бывший генерал. - Да Винчи тоже рисовал в аксонометрии.
        - Хотелось бы взглянуть на вашу палочку для письма, - не услышал его ювелир, заворожённо разглядывая чертёж.
        Пётр достал второй лист. Там было нарисовано, тоже в нескольких проекциях, простое перо из детства генерала.
        - Значит, в этой прорези и в этом отверстии скапливаются чернила, а потом при письме его начинают отдавать, - сразу ухватил суть изобретения ювелир.
        - Точно! - Петру понравилось, с какой скоростью врубился в идею чех.
        - И оно прикрепляется к палочке для удобства письма, к деревянной палочке, можно даже украсить верх палочки золотом, серебром или даже камнем в оправе.
        - Точно, - снова повторил Пожарский.
        - А чернила в чернильнице при перевороте будут затекать в эти плечики и не будут вытекать. На самом деле как всё просто. Почему до этого не додумались раньше? - вдруг уставился он на княжича.
        - Изобретали мушкеты и пушки, не до того было, - улыбнулся Пожарский.
        Они просидели с паном Лукашем до вечера, обсуждая различные варианты ручек и чернильниц. Уже стемнело, когда Пётр Пожарский постучал в ворота дома государева дьяка.
        Пронин обрадовал Пожарского тем, что часть денег тому менять у менял не надо будет. Сейчас готовятся для отправки в Москву налоги и подати, все они в основном в мелкой монете, вот их государев дьяк с удовольствием поменяет на золото и гривны, да ещё и без всяких процентов.
        По поводу Юрьева дня они тоже почти договорились. Пётр в этом году не берёт чужих крестьян себе. Ну а дальше? Дальше видно будет.
        Событие двадцать седьмое
        Онисим Зотов нервничал. Позавчера вечером к нему прибежал парнишка от государева дьяка Фёдор Фёдоровича Пронина и сказал, что Фёдор Фёдорович велел купцу подойти к нему утром на двор. Зотов всю ночь не спал, соображая, где он провинился. Торговлю он сейчас не вёл. Все, что было нажито за двадцать лет, он вложил в ту поездку и в результате остался голый и босый. Что же могло понадобиться от него государеву дьяку?
        Утром, едва петухи пропели, Онисим стоял у ворот Пронина. Оказалось, что Зотов нужен не самому дьяку, а тому самому княжичу Петру Пожарскому, который переполошил весь город. Молодой человек, почти отрок, вышел к нему из ворот и сказал, что сегодня он занят, а завтра сам подъедет к Зотову, если тот, конечно, скажет, куда подъезжать. Онисим сказал, где он живёт, и, договорившись о встрече на другое утро, они раскланялись. И вот сейчас Зотов сидел в своём опустевшем дому (слуг пришлось рассчитать) и нервничал.
        Пётр Пожарский подъехал к дому купца на огромном вороном жеребце, отдал поводья человеку, одетому в стрелецкий кафтан, и стукнул в ворота. Онисим сразу открыл дверь и, низко поклонившись, пригласил дорогого гостя в дом. От завтрака, приготовленного соседкой, княжич наотрез отказался, сославшись на большую занятость и, усевшись на лавку напротив купца, сразу перешёл к делу, не тратя времени на разговоры о здоровье хозяина и видах на погоду.
        - Онисим, скажи, как тебя по батюшке величать?
        - Что ты, Пётр Дмитриевич, невместно, чтобы князь меня по отчеству величал, - замахал руками Онисим.
        - Второй раз спрашиваю, - добавил в голос металла княжич, - как тебя звать по батюшке?
        - Петром, как тебя, княже, отца прозывали, - чуть улыбнулся купец.
        - Онисим Петрович, когда я был мальцом, то в Кремле московском нашёл одну книгу старинную. Тогда я её прочитать не мог, но книгу взял себе. Недавно я её прочитал. Эта книга про утраченные секреты греков и римлян в разных ремёслах. - Пожарский остановился и внимательно посмотрел на купца, видно, проверяя реакцию на сказанное.
        - Что же за ремёсла описаны в этой древней книге? - Зотов пока не заинтересовался сказанным этим мальчишкой.
        - Я знаю, как делать фарфор. Ты ведь знаешь, что такое фарфор? - снова остановился княжич.
        - Это диковинные вазы из Китая. Я один раз видел в Казани такую. Очень дорогая вещь. - Теперь Зотов смотрел на князя по-другому.
        - Есть три вида фарфора. Первый - это фаянс, у изделий из него довольно толстые стенки. Второй - сам фарфор, он немного звенит, если по нему стукнуть ногтем, и через стенку изделий из него видно солнце. Третий вид - это костяной фарфор, там в глину добавляют золу от сжигания костей животных. Через тарелку из такого фарфора можно увидеть в ясный день того, кто стоит в шаге от тебя. Я знаю, как сделать все три вида фарфора. Только для этого нужна специальная глина. Она должна быть белая. Такая глина есть между Доном и Днепром, чуть севернее впадения этих рек в море. Места там неспокойные, и доставить глину оттуда будет очень тяжело. Второе место, где есть эта глина, на Урал-камне. Если по Волге добраться до Казани, а потом повернуть на Каму, то, пройдя триста вёрст по Каме, нужно будет свернуть на реку Белая. По этой реке нужно идти, сколько позволит осадка кораблей, но чем дальше, тем лучше. До Уфы река течёт на юго-восток, потом поворачивает на северо-восток, только называется уже рекой Уфа. Потом нужно идти на телегах на восток почти 200 вёрст. И там нужно будет найти озеро Куртугуз, вот там и
есть эта белая глина. Тоже очень далеко. Есть еще в Богемии место рядом с городом Карлсбад, там другая глина, фарфор из неё получится красивого розового цвета. Только в этом году во всей Европе, и в Богемии тоже, началась война, и я думаю, идти она будет очень долго. Что скажешь на это, Онисим Петрович? - Княжич перевёл дух.
        Зотов слушал как заворожённый. Одни названия он знал, о других немного слышал, про многие же даже не знал, у кого про них спросить. А малец легко называл реки и города, будто побывал в них.
        - Трудно сказать, Пётр Дмитриевич, - покачал головой купец, - изделия из фарфора стоят очень больших денег, по весу можно золотом брать, а про твой костяной фарфор я и не слыхивал, ещё дороже, поди. Только уверен ли ты в правдивости той книги? - Зотов спрашивал и хотел услышать только утвердительный ответ.
        - Уверен, Онисим Петрович. Ты по вопросу фарфора подумай, рудознатцев поспрашивай, может быть, и не нужно ехать в такую даль, может, прямо под ногами эта глина лежит. У гончаров тоже поспрашивай, может, и они что слышали.
        - Хорошо, Пётр Дмитриевич, поспрашиваю. - Купец уже в голове прикидывал, к кому идти в первую очередь.
        - С фарфором пока закончили. Теперь давай про стекло. Для его производства нужен песок специальный, где его взять, я знаю. Ещё нужен камень один, в книге он назывался полевой шпат, или еврейский камень, или слюда. Нужно поспрашивать рудознатцев и про него. Ещё нужен камень, из которого свинец делают. Можно обойтись и без этих камней, но тогда стекло будет зеленоватым, а не прозрачным. Про полевой шпат я знаю, что его очень много на том же Урал-камне. Словом, думай пока и над этим… - Пётр перевёл дух.
        - Если все дороги на Урал-камень ведут, может быть, и производство там организовывать? - неуверенно предложил Зотов.
        - Наверное, так и придётся. В этом и плюс есть: начни мы всё это здесь делать, так сразу шпионы налетят, все захотят секрет выведать, людей спаивать и подкупать станут, - представил себе такую картину княжич.
        Хорошо было попаданцам в книгах: написал автор, что они фарфор начали делать, те и начали, и давай деньги лопатой грести, а вот где они каолин брали, автор написать забыл.
        - Слушай дальше, Онисим Петрович. В книге той написано, как бумагу делать. Здесь сырьё простое. Нужны камыш или крапива старая и мел, - продолжал вспоминать попаданцев бывший генерал.
        - Это уже попроще, - согласился купец. - Да и бумага хорошая немалых денег стоит.
        - Вот давай пока с неё и начнём производство, а про рудознатцев не забывай. Пока ещё снег не выпал, надо запас камыша нарезать и крапивы, сложить так, чтобы не началось гниение. - Пётр горестно вздохнул: как делать бумагу, он знал только из книг.
        - Пётр Дмитриевич, ты меня прости, но скажи: моя-то какая в том прибыль? - потупился вдруг купец.
        Пётр вспомнил, что про него рассказал государев дьяк, залез в кошель на поясе и протянул купцу две новгородские гривны, почти килограмм серебра.
        - Вот тебе, Онисим Петрович, на первые расходы шестнадцать рублей серебром. Да, - вспомнил княжич, - у меня на Клязьме стоят семь ладей больших. Только команды нет, ни одного человека. Может, стоит пригнать несколько сюда, набрать команду и сплавать куда вниз по Волге за товаром, пока реки льдом не сковало. Или поздно уже?
        - Поздновато, Пётр Дмитриевич. Пока команду набирать, пока те ладьи из Клязьмы сюда гнать, пока товаром загружать. Нет, не успеем до ледостава. На будущий год негоцию можно начать, товар не спеша приготовить, команду опять-таки набрать, - включился с головой в процесс купец.
        - Ладно, на следующий так на следующий. Теперь вот что ещё. Начинай скупать всю шерсть, до какой доберёшься; сколько нужно денег, скажешь, всё выдам. Учти, чем больше шерсти, тем лучше. Знаю я, как из шерсти тёплую зимнюю обувь делать, никакой мороз не страшен будет. И нарисован в той книге станок ткацкий, что очень качественное сукно делает, лучше англицкого.
        - Ого, - аж привстал с лавки купец, - вот это и правда золотая жила: англицкое сукно во всём мире славится.
        - Ладно, закончили, Онисим Петрович. Дел у меня невпроворот. Думай, о чём говорили, и начинай шерсть скупать и траву заготавливать. Мальчишек, что ли, найми.
        Событие двадцать восьмое
        Вацлав Крчмар попал в Нижний Новгород семь лет назад среди пленных ляхов, захваченных под Москвой. Он был пушкарь в войске королевича Владислава и во время осады в Кремле был ранен стрелой. Все думали, что молодой пушкарь отдаст Богу душу, но потихоньку, полегоньку горячка пошла на убыль, и когда Сигизмунд прислал войска на выручку сына, даже поучаствовал в том сражении, правда, неудачно. Вместе с пушкой его захватили в плен и сослали сюда, в Нижний. Надо было на что-то жить, и предприимчивый чех стал брать подряды на строительство домов для богатых жителей Верхнего посада. У него появились постоянные бригады плотников и лесорубов. Заказчики в целом были им довольны. Только воспитанный в других традициях чех так и не научился приворовывать, подсовывая плохой лес на строительство, и поэтому особых капиталов за прошедшие годы не нажил. Так, сводил концы с концами.
        Две недели назад началось небывалое. Приехал из Москвы осыпанный золотом самим государем княжич Пётр Пожарский и сманил всех до единого плотников к себе - обустраивать отцову вотчину в Пурецкой волости Балахнинского уезда. Сидел теперь Вацлав без дела и без денег и готовился помирать голодной смертью.
        Позавчера Вацлава неожиданно вызвали к самому государеву дьяку Фёдору Фёдоровичу Пронину. Ничего хорошего от этого вызова ждать не приходилось. Только оказалось, что нужен Крчмар не Пронину, а разорителю своему Петру Пожарскому. Вот сейчас Вацлав и сидел у себя в дому на лавке, а на такой же лавке по другую строну стола сидел молодой парень и рассказывал Вацлаву чудные вещи.
        - Пан Вацлав, я затеял большое строительство в Вершилово и других отцовых деревушках, но боюсь того, что меня все нанятые мной плотники и печники обманывать станут, пользуясь моей молодостью. - Княжич вопросительно посмотрел на собеседника.
        - Обязательно будут, - не стал разубеждать его чех.
        - Вот. Поэтому, пан Вацлав, мне посоветовал тебя нанять Фёдор Фёдорович Пронин, дьяк государев.
        - Передайте, Пётр Дмитриевич, господину дьяку мою благодарность и поклон за заботу обо мне. - Крчмар встал и низко поклонился княжичу.
        - Устроят ли тебя, пан Вацлав, пять рублёв в месяц? - Деньги были немалые, и Вацлав мысленно потёр руки, радуясь.
        - За такие большие деньги и работы, наверное, будет немало? - поинтересовался чех.
        - Правильно. Сейчас плотники возводят для отцовых крестьян сто шестьдесят пять домов с двумя печами, топящимися по-белому, и банькой во дворе, тоже с печкой, топящейся по-белому, и с коровником, и с конюшней. Кроме того, рядом с Вершиловым заложено ещё восемьдесят таких домов. Там же строится храм о трёх куполах с колокольней. Ещё там будет терем для меня, как бы напротив храма. А ограждать эту площадь будут с двух сторон два одинаковых здания - школа для детишек и кельи для монахинь женского монастыря. - Пётр Пожарский перевёл дух.
        - Это очень грандиозное строительство для этих мест, столько здесь никогда не строили, - высказал своё сомнение Крчмар.
        - Всё когда-нибудь делается в первый раз, - успокоил чеха княжич и продолжил: - Площадь и четыре улицы села надо будет сделать мощёными, но не камнем, как у вас в городах принято. По бокам улиц и площади нужно будет выкопать глубокие канавы, чтобы в дожди грязи не было. Землю из этих канав поднять наверх на дорогу и разровнять так, чтобы самое высокое место было в центре, а к краям дороги она бы понижалась. Всё это нужно хорошо укатать и засыпать дроблёным камнем, сначала тем, что покрупнее, потом тем, что помельче. Потом всё это ещё раз как следует укатать самым тяжёлым бревном, что найдёте. Понятно ли? - Пожарский глянул на раскрывшего рот чеха.
        - Всё это делать в деревне? Для кого? - Удивлению Вацлава не было границ.
        - Понятно для кого, для крестьян, - тепло улыбнулся ему этот отрок.
        - Это ведь тоже будет стоить немалых денег. В Европе даже в городах не мостят улицы, только площади, - попытался возразить Крчмар.
        - В Европе ещё и не моются с самого рождения и воняют, как свиньи или козлы, - неприветливо отрезал княжич.
        И это было правдой. Вацлав, привыкший, как и все русские, еженедельно мыться в бане, теперь с ужасом вспоминал, какая вонь стояла в его любимой Праге. И от улиц, и от людей, да даже от девушек воняло, как от свиней.
        - Ладно, про гигиену потом поговорим, - прервал его воспоминания этот удивительный отрок. - На следующий год все эти строения я хочу покрыть черепицей. Как у вас в Богемии. Для этого нужно построить печи для обжига черепицы и наделать изрядно форм для сушки. Количество черепицы, а значит, и печей, посчитать сможешь? - вдруг прервался княжич.
        Вацлав заёрзал. Две с половиной сотни домов, терем, кельи, школа, храм - и всё под черепицей. Сколько же нужно черепицы и сколько - печей, чтобы сделать всё это за одно лето?
        - Я постараюсь посчитать, но сразу скажу, что нужны десятки печей. А потом все эти печи будут стоять. Может, лучше сделать меньше печей и покрыть дома за несколько лет? - предложил поражённый объёмами Вацлав.
        - Ни в коем случае! Даже лучше сделать печи с запасом. На следующий год мы с тобой ещё много чего будем строить.
        Он не знает цену деньгам, решил чех.
        - Дальше. Нужно построить печи для обжига известняка. Будем делать строительный раствор. Кроме того, нужно построить печи для обжига плинфы, такой, из которой стены Нижегородского кремля сделаны, а также печи для обжига кирпича настоящего. Размеры кирпича я тебе потом на листке изображу. Если сам не знаешь, как это делать, нанимай лучших мастеров, хоть в Москву за ними езжай. Из этого кирпича на следующий год мы с тобой начнем строить в Вершилово каменный храм, такой как Успенский собор в Москве на Красной площади. Нужно будет найти зодчего, хоть в Италии, хоть в Богемии, хоть в Московии, лишь бы взялся и осилил. А напротив этого храма я хочу себе построить дворец, такой же по стилю, но вместо куполов - башенки. Такой рыцарский замок, но в русском стиле.
        - На это уйдет несколько лет и будет стоить десятки и десятки тысяч рублей, - схватился за голову чех.
        - Вацлав, хочу тебе дать совет. Считай всегда только свои деньги. Не считай чужие. Я примерно представляю, сколько это будет стоить, и хочу тебя заверить, что эти деньги у меня есть.
        Получив эту головомойку, Крчмар другими глазами посмотрел на этого отрока. Чувствовалось, что ведь и в самом деле есть у него такие деньжищи.
        - Так, со строительством пока покончили. Теперь давай поговорим о тебе. Скажи, ты знаешь латынь? - резко сменил тему Пожарский.
        - Да, немного подзабыл за время жизни здесь, но думаю, что смогу многое вспомнить, - покивал головой чех.
        - В Австрию переехал из Праги астроном Иоганн Кеплер. Сможешь ли ты послать ему письмо так, чтобы его там нашли и передали это письмо лично в руки? Я не помню, как называется этот город в Австрии, но он числится придворным астрономом, хотя это и не Вена.
        - Это непростая задача, - покрутил головой Вацлав. - Это нужно посылать курьера, придётся ехать через Речь Посполитую и Московию, а сейчас ведь идёт война.
        - Война с ляхами кончится к концу зимы. А вот другая война началась сейчас в Богемии, да и во всей Европе. Ваши земляки опять выкинули из окон австрийских чиновников, и теперь протестанты воюют с католиками. Из-за этого скоро вся Европа запылает.
        Вацлав слушал этого пацана и не верил своим ушам. В Праге опять устроили дефенестрацию, как двести лет назад. И опять всё из-за религии. Тогда был Ян Гус. Кто сейчас?
        - Вы точно знаете, Пётр Дмитриевич, про Прагу? Давно идёт эта война? - Крчмар с ужасом представлял, что сейчас происходит в его любимой Праге.
        - С конца мая, точно не помню. Так как ты посоветуешь передать письмо Кеплеру.
        Вацлав задумался.
        - Нужно послать гонца, и лучше, чтобы этим гонцом был не русский.
        Событие двадцать девятое
        Василий Полуяров был очень неудачливым человеком. Отец оставил ему небольшую лавку на торгу. Торговал батя в основном семенным зерном и худо-бедно сводил концы с концами, но в пожаре 1617 года сгорел вместе с матерью и младшей сестрёнкой Василия в своём дому в Нижнем Посаде. Василий в то время был в Астрахани, хотел тамошней пшеницы на семена купить. Пшеницу он купил и даже осенью продал боярскому сыну Трифону Игнатьеву зерно в его вотчину. А пшеничка-то и не уродилась, даже сам-два не дала. Игнатьев со своими крестьянами пришёл к Полуярову разбираться и забрал у него в возмещение ущерба всё зерно, даже то, что Василий себе на прокорм оставил.
        Вот и получается, что перед самой зимой остался Полуяров без денег и хлеба, да и без дому. Пока тепло было, можно и в лавке ночевать, а сейчас вот-вот снег ляжет. Хоть в петлю лезь. Спас Василия от этих мыслей, а может, и от петли Замятий Симанов, подьячий Балахнинского уезда, который останавливался у Полуяровых, когда бывал по делам в Нижнем Новгороде. Замятий предложил Василию поработать управляющим у того самого Петра Пожарского, который взбаламутил весь город. Василию терять было совершенно нечего, и он с радостью пошёл на встречу с княжичем.
        - Василий, - начал боярич, когда они зашли в его пустующую лавку, - я сейчас буду тебе задавать вопросы, а ты просто отвечай, что думаешь, хорошо?
        - Как скажешь, княжич… - Вопрос настораживал.
        - Если у отца светлые волосы и у матери светлые волосы, то какие волосы будут у ребёнка?
        Что за дурость этот пацан спрашивает?
        - Понятно, светлые.
        - Ответ неверный. Если у одного из дедушек или бабушек были, скажем, рыжие волосы, то ребёнок может родиться с рыжими волосами.
        Уходить надо, решил Василий. Хотя куда из своей лавки уйдёшь?
        - Если вот моего коня спарить с обычной кобылой, какой жеребёнок будет?
        - Побольше будет, чем обычный жеребец, но таким великаном не получится, - неуверенно ответил Полуяров.
        - Ответ правильный. Но не до конца, я ведь про волосы не зря тебя спрашивал.
        - Ты хочешь сказать, Пётр Дмитриевич, что я должен был у тебя спросить, какие были родители у обоих лошадей, - понял Василий.
        - Точно! Есть в Европе наука генетика, вот эти вопросы она и изучает, - соврал бывший генерал, не моргнув глазом. Поди проверь в этом медвежьем углу, есть уже генетика или нет. Мендель-то ещё через сто пятьдесят лет родится.
        - И зачем мне это знать? - задал правильный вопрос бывший купец.
        - А затем, Василий, что будем мы эту продажную девку империализма внедрять в наши палестины, - поднял палец вверх чудной отрок.
        Полуяров не понял ни слова из последнего возгласа княжича.
        - По святым местам, что ль, поедем? - помолчав немного, смотря прямо в глаза улыбающегося княжича, наконец, спросил купец.
        - По каким святым местам? - теперь неподдельно изумился отрок.
        - Ну, в Палестину, ко гробу Господню, - перекрестился Василий.
        Пожарский тоже перекрестился, убрал с губ улыбку и уже серьёзно начал:
        - Смотри, Василий, я купил и пригнал с собой двадцать два дестриэ, все, сам понимаешь, жеребцы. Ещё с собой мы пригнали одного арабского скакуна и одну кобылку непонятных кровей, но тоже без арабских скакунов в родне не обошлось. И есть сейчас розданные по дворам около сотни лошадей самых разных пород и расцветок. Нужно будет начать их случать и обязательно записывать, кого с кем, чтобы потом случайно с братьями или сёстрами не скрестить. И отбирать в следующем племенном стаде самых мощных и выносливых, что от дестриэ, и самых резвых, что от арабов. Ясна мысль?
        - А с кем случать отобранных? Снова с дестриэ, но не с отцами? - понял купец.
        - Всё, Василий, я тебя нанимаю, - просиял княжич. - Сначала положу пять рублёв в месяц. Если всё у тебя будет получаться, то дальше посмотрим.
        Это были огромные деньги для разорившегося купчика. Стрельцы, рискуя жизнями, за год столько получают, да и то всегда не вовремя.
        - Благодарствую, княже! Только что, мне одними конями заниматься?
        - Нет, конечно, - обрадовал его Пожарский.
        - Чем же ещё?
        - Надо то же самое сделать с коровами и быками. Купить по всей губернии самых здоровых быков и самых молочных коров и также начать их скрещивать. Коров раздать крестьянам отцовым, но проверять, чтобы содержали в чистоте и кормили досыта. Если увидишь, что корова в запустении, навоз там неделями не убирают, вымя тёплой водой не промывают, сразу морду бей и мужику, и жене его. Если второй раз попадутся, веди ко мне, будем уши отрезать, - пошутил княжич, но Василий принял это за чистую монету. - Ещё нужно будет то же самое проделать с козами, овцами и свиньями, - продолжал меж тем боярич.
        - Княже, ведь не справиться мне, - поскучнел Василий.
        - Тебе ведь не надо ходить и каждого козла на козочку затаскивать, - покачал головой Пожарский. - Тебе надо закупить хороших производителей и составить список, кого с кем случать, а потом аж через полтора года проверить результат, что там за жеребёнок народился. Понятно? Крестьяне сами пусть случкой занимаются, у них опыта побольше.
        - Буду стараться, - снова воспрянул духом Полуяров.
        - Это не всё, Василий. Это только животные. А ведь есть ещё озимые и яровые.
        - Их-то как случать? - хохотнул купец.
        - Как их случать, потом объясню, через пару лет. А пока слушай внимательно.
        - Слушаю, княже.
        - Растения, которые живут в одной местности, привыкают к погоде этой местности. Потому-то твоя затея с астраханской пшеничкой и не удалась. Но идея хорошая, и мы займёмся ею через пару лет. А сейчас, чтобы увеличить урожайность, нужно сделать следующее. Озимые уже посеяны, тут мы опоздали. Нужно закупить на рынке яровую рожь, пшеницу и ячмень в больших количествах, но так, чтобы паника не началась.
        - Сделаем, - понятливо мотнул бородой купец.
        - Потом нужно раздать эти будущие семена монашкам, что я привёз с собой из сгоревшего монастыря, и пусть они всю зиму это зерно перебирают. Выбрасывают мелкое и повреждённое, семена сорняков всяких, типа овсюга и другой травы. Потом, когда переберут на раз, нужно, чтобы перебрали ещё раз и выбрали самые большие зёрна. Про дестриэ помнишь? Вот тут то же самое, - заметив непонимание в глазах купца, пояснил Пётр.
        - Это и есть генетика? - вспомнил слово Василий.
        - Нет, брат. Это только селекция. Тоже наука европейская, только послабже генетики. А ты, кстати, знаешь, как пшеница опыляется?
        - Чего?
        - Зачем пчёлы с цветка на цветок летают?
        - Знамо дело, мёд собирают, - фыркнул Полуяров.
        - Точно. Но при этом они ещё и пыльцу жёлтенькую с одного цветка на другой переносят, и если на цветок, скажем, яблони, пчела или шмель не сядут, то цветок этот отвалится и яблока не даст.
        - Не может тово быть, пчелы на пшеницу не садятся.
        - И опять правильно. Пшеницу, рожь и ячмень опыляет ветер. Ветер дует, колосья качаются, и пыльца перелетает с одного колоска на другой. И если, когда пшеница цветёт, ветра не будет, то урожай будет меньше, колосья будут стоять пустые, - разошёлся княжич.
        - И что же делать?
        - Двое человек берут верёвку, становятся по бокам гряды и бегут с этой верёвкой натянутой, чтобы колосья шевелились, и так несколько раз, несколько дней.
        - Не знаю, правда ли, но хитро придумано. А как думаешь, княже, какой урожай будет с тех перебранных зёрен?
        - А какой обычно?
        - Сам-пять. Сам-семь - хороший урожай, не каждое лето бывает.
        - Значит, с перебранными будет сам-пятнадцать, - умножил на два в уме Пётр.
        - Плохо это, - огорчился купец.
        - Как так? - не понял княжич.
        - Если у всех такие урожаи будут, цена на хлеб сильно упадёт. Крестьяне намучаются больше, а результат - тот же.
        - Приплыли. Подожди. Но это только у наших крестьян урожайность повысится, а остальные как сажали овсюг, так его сажать и будут. И зерно они не переберут, выбирая самые большие, - развёл руками боярич.
        - Думаешь, соседи не прознают?
        - А ты им и не говори. И крестьянам, что за семенное зерно, не говори: княжич, мол, прислал и велел сажать, и всё. И чтобы ни одно зёрнышко не вздумали на еду потратить, - погрозил Пётр пальцем.
        На том и расстались пока.
        Событие тридцатое
        Дуня Фомина сидела на крыльце своего нового дома и плакала. Плакала неудержимо, навзрыд. Справа от неё сидел и тоже плакал её старший сынок Коленька. Мальчик плакал, потому что плакала его мама. Он старался держаться, но получалось плохо, слёзы всё равно катились по щекам и падали на мёрзлую землю. Было Коленьке полных пять годков, помощник уже.
        Слева также в полный голос ревела двухлетняя Дашутка, младшая Дунина дочка. Мама плакала, маму обидели, вот Дашутка и плакала. Была у Дуни ещё одна дочка, ей бы сейчас исполнилось почти четыре годика, но Боженька прибрал её в прошлом году. Простыла и сгорела буквально за неделю. Что ж, Бог дал, Бог взял.
        Только сейчас Дуня плакала не с горя. Плакала с великой радости. Услышал господь их с мужем Тихоном молитвы, прислал доброго хозяина. Многие лета княжичу Петру Дмитриевичу Пожарскому. Только никто в Пурецкой волости теперь его так не величал. Разве подходит ангелу Господню имя княжич, или Пётр Дмитриевич, или Пожарский? Нет, конечно. Наш Петюнюшка - вот самое правильное имя для ангела.
        Когда молодой княжич в сентябре объезжал их деревеньки и починки и вопросы всякие задавал про урожаи и скотину, общество решило, что пришли чёрные дни, последнее с них выгребут, и уже собирались на Юрьев день перебираться на новые места. Лучше часть потерять, чем всего лишиться. Но потом пришла к ним на двор бригада плотников и принесла маленькую берёзку, выкопанную с корнями. Они обошли двор Фоминых, измерили его вдоль и поперёк шагами и деревянными саженями и вкопали берёзку в землю посреди двора саженях в шести от их домишка.
        - Здесь будет центр дома, - объяснил их старшой.
        - Что за дом, - поинтересовался Тихон, - али княжич нас потеснить хочет и сюда ещё кого поселить?
        - Дурень ты, - беззлобно обругал его плотник. - Вам будем новую хоромину ставить. Княжич велел и денег на то дал. Строить будем по всем правилам, чтобы долго стоял и достаток всегда в доме был. Завтра начнём. Жертву приготовьте. Клок шерсти нужен, горсть зерна и мелкая монетка. Под «мировым деревом» и закопаем. - Плотник указал на берёзку. - Завтра будем камни под фундамент печей укладывать, а после полудня и первый венец установим. Так что готовьте угощение.
        И правда, назавтра с утра привезли целую телегу каменюк здоровущих, что и двоим-то не поднять, и зарыли их в землю в шести местах вокруг «мирового деревца». А после полудня привезли бревна, и плотники споро заложили первый венец. Хоромина прямо получалась. Вот глупый княжич, как же можно протопить домину четыре на четыре сажени. В ней только летом и можно будет жить.
        Плотников угостили кашей гречневой и хлебом с мёдом. Брат Тихона промышлял бортничеством, и Тихон, бывало, ему помогал, так что мёд в доме водился.
        А через день уже и матицу укладывали. И опять всё сделали, как в старину, со всеми обрядами, чтобы обеспечить тепло и достаток в доме. Старший из плотников обошёл верхнее бревно, так называемый «черепной венец», и разбросал по сторонам хлебные зёрна. Потом мастер переступил на матицу, к которой лыком была привязана шуба, в карманы которой были положены хлеб, соль и кочан капусты. Плотник перерубил лыко топором, и шуба полетела вниз, где её и подхватил Тихон. Плотники заставили хозяев съесть содержимое карманов и опять потребовали угощения, да с хмельным мёдом.
        Продолжили домину строить только через день. Правда, плотники никуда не ушли, а ставили сруб на новую баньку. И тоже с фундаментом из камней.
        Окна и двери прорубали в новом дому со всеми правилами. Один из плотников, прорубив окно и вставив раму, проговорил: «Двери, двери, окна, окна, будьте вы на заперти злому духу и татям», - и сделал знак креста топором.
        А ещё через день уже и крышу перекрыли, снова пришлось угощать плотников. Дуня приготовила, как водится, саламату, такую густую затируху из ячменной муки, замешанной на сметане и заправленной топлёным маслом. А ещё она приготовила кашу из поджаренной на масле гречневой крупы.
        Плотники на следующий день продолжили стучать топорами уже внутри дома. На вопрос Тихона, чего они внутри-то строят, старшина плотников усмех нулся и сказал, что по приказу княжича нужно сделать внутренние перегородки. Дуня только прыснула: зачем в дому-то перегородки. Но плотники возились за закрытыми дверями и сказали, что если хозяева зайдут в дом и увидят его недоделанным, то дом долго не простоит. И как ни хотелось Дуняше хоть одним глазком заглянуть в их новый дом и посмотреть на те самые перегородки, но ввечеру, когда плотники ушли, плотно подперев дверь, Тихон не дал и даже затрещину ей влепил. Не больно, а так, для острастки.
        На следующий день плотники занимались баней и ещё заложили два непонятных строения, тоже из брёвен, ну, может, бревна потоньше, чем в дому. А в дом пришло аж пять печников печь класть. Дуня недоумевала: впятером одну печь класть, что они там, друг на друге сидят? Два дня печники возились, таскали кирпичи из обожжённой глины, раствор из глины, песка и извести, потом развели известь и сказали, что печь покрасят.
        Через седмицу плотники и печники собрали все свои инструменты и со двора ушли. Остался один печник. Он приоткрыл дверь в дом и впустил первой Дуню, хозяйку, потом зашёл Тихон с детьми на руках, и последним степенно, с охапкой дров и берестой прошёл печник.
        Дуня не поняла, куда она попала. Строили огромный дом, а стояли они в небольшом вытянутом помещении, заканчивающемся закрытой дверью. С обеих сторон этого помещения тоже было по закрытой двери.
        - Пожалуй на кухню, хозяюшка, - пригласил печник, распахнув левую дверь.
        Дуня зашла и ошалела. Эта кухня была как бы не больше всего их старого домишки. У стены, сделанной наполовину из кирпича, а наполовину из брёвен, стояла печь с топкой и арочным сводом для готовки пищи. И печь, и кирпичная часть стены были побелены известью и сияли неимоверной белизной, как свежий снег. Печь была с трубой и топилась по-белому, а чтобы тепло не уходило, нужно будет, как дрова полностью прогорят, закрыть заслонку. Печник показал, как пользоваться заслонкой и когда закрывать, объяснил, что если они закроют заслонку слишком рано, то умрут, отравившись, а если забудут закрыть, то всё тепло из дому вылетит в трубу.
        - Ладно, хозяева, пошли дальше вашу хоромину смотреть. - И он повёл потерявшую дар речи семью снова в первое помещение; даже дети притихли, сидели у отца на руках и озирались завороженно.
        - Это коридор называется, в нём будете обувку снимать и шубейки. А вот это ваша спаленка. - Печник заговорщицки подмигнул Тихону и открыл правую дверь. Там была небольшая горенка, в которую легко влезло бы несколько лавок для спанья.
        - Дальше пошли, хозяева, ещё налюбуетесь. - И он выпроводил их опять в коридор.
        Печник прошёл до конца коридора и выгрузил дрова и бересту у непонятного сооружения.
        - Это печка. Она называется голландка. Печка круглая, и в каждой горнице есть кусочек её стенки, так что когда затопите, то будет тепло во всём дому.
        Он открыл чугунную дверцу печи и стал складывать туда сначала бересту, а потом и полешки. Не спеша высек огонь и поджёг бересту. Открыл вторую чугунную дверцу, ниже первой, и продолжил рассказывать про печь.
        - Здесь поддувало. Когда дрова полностью прогорят, то зола через колосник, решётку такую чугунную, высыплется сюда. Её потом убрать надо в специальное место, чтобы весной на поле отнести. Смотрите, здесь наверху тоже заслонка, как и в той печи, что на кухне. Вечером дом протопите, а как спать будете ложиться, убедитесь, что дрова полностью прогорели, выгребите золу и заслонку закройте, чтоб тепло не выдувало. - Печник строго оглядел супругов. - Если вы по дурости своей угорите, княжич с меня голову снесёт, так что пожалейте моих детушек, про заслонку крепко запомните.
        Дуняша закивала головой. Хоть и мудрено всё и внове, но не забудут они: и самим помирать в таких хоромах не хочется, и детишек мастера жалко.
        - Пойдёмте дальше.
        Печник поднялся от уже весело гудевшей пламенем печи (и ведь ни струечки дыма наружу!) и толкнул следующую дверь. Фомины сделали пару шагов и оказались в огромной горнице. Посреди стояли новый большой стол и пара длинных лавок. А правом углу горницы сияла свежими красками икона. Это было чудо. Богородица держала на руках младенца Христа и ласково улыбалась хозяевам. Те как стояли, так и бухнулись на колени. Матерь Христа была как живая, словно специально слетела с неба, чтобы разделить радость новосёлов. Лишь через несколько минут Фомины пришли в себя и встали с колен, продолжая осенять себя крестным знамением.
        - А это детская комната.
        Печник толкнул не замеченную хозяевами сразу дверь направо и ввёл совершенно уже ничего не соображающих новосёлов в ещё одну горницу. Она была копией их супружеской спаленки с двумя широкими лавками у стены с побеленной известью частью стенки волшебной печки-голландки. Тут, у печи, детишкам не холодно будет.
        А чудеса продолжались и продолжались. После осмотра дома печник повёл их в баньку. Хотя нет, банька - это та, что у них была. Это же было банищей. В два отделения, сначала мыльня (там, в небольшой деревянной коробочке, и правда было мыло, густая серая вязкая жижа). В мыльне стена была сделана, как и в их кухне, из кирпича, и в эту стену встроена ещё одна печь, поменьше, чем в кухне. Топилась она со стороны мыльни, а основная ее часть, как оказалось, находится в парилке. Парилка была небольшая, но вчетвером с детишками поместиться можно было. Зато протопится быстрее. Был в ней полог из липовых досок, чтобы можно было полежать, согревая натруженные косточки.
        Два непонятных сооружения во дворе, не уступающими размерами их старому домишку, оказались коровником и конюшней. В коровник легко вошло бы три коровы, а у них одна Пеструха. Кобылка Серуха тоже терялась в новой конюшне, да и холодно им было бы в таких хороминах, потому разместили их пока вместе. И, как оказалось, зря. Через пару дней к ним на двор пригнали огромадную, по сравнению с их Пеструхой, корову и сказали, что зовут это чудо Манькой. А на следующий день приехали сани и сгрузили стог сена с наказом хорошо коров кормить.
        Не прошло и двух дней - и снова пополнение в их хозяйстве, пригнали двух козочек и привезли пару двухмесячных розовых поросят. Пришлось живность перетасовывать. Коров поселили в коровник, а Серуха разделила конюшню с козочками и свиньями. Тихон только две перегородочки соорудил. Фомины совсем растерялись, задумались, чем же столько живности кормить, но и об этом, оказывается, Петюнюшка позаботился. Сгрузили им на двор ещё стог сена и пять мешков овса.
        Утром в субботу к ним опять заехали сани. Сгрузили целый ворох новой одежды, а старую велели прожарить, чтобы ни вшей, ни блох не было. Ещё сообщили, что в воскресенье, на Покров Пресвятой Богородицы, в храме будет большое богослужение, а потом слово скажет княжич.
        Событие тридцать первое
        Петер Шваб был судетским немцем. Он приехал в Московию, прослышав, что там нужны книгопечатники, ещё десять лет назад. Приехал вместе с женой и двумя детьми, двенадцатилетним Рейнгольдом и пятилетней Анной-Марией. В 1611 году, когда поляки заняли Москву, он вместе с братьями Фофановыми, Никитой и Иваном, сбежал в Нижний Новгород. Здесь они продолжили работу и даже отлили новый шрифт, гораздо красивее прежнего. После избрания на царство Михаила Фёдоровича Романова всех печатников потребовали назад в Москву, на вновь отстроенный печатный двор, со всеми «штамбами» и другими снастями. Почти все и уехали. Петер же купил здесь дом, женился на дочери местного подьячего сына, и снова срываться неизвестно куда, при непрекращающейся войне с ляхами, не захотел. Часть шрифта и кое-какое оборудование у него осталось. И сейчас он думал, какую книгу попытаться набрать и напечатать.
        В дверь его мастерской постучали, и Петер, обтерев руки от краски куском тряпицы, пошёл открывать. На пороге стоял высокий юноша, гораздо выше низкорослого Шваба, в дорогих княжеских одеждах.
        - Разрешишь ли, хозяин, зайти в твою мастерскую? - поздоровавшись и слегка наклонив голову, поинтересовался пришелец.
        Петер разглядел, что его коня держит под уздцы настоящий шляхтич.
        - Заходите. Гости в дом - удача в дом. - Петер в пояс поклонился гостям.
        Я Пётр Дмитриевич Пожарский, - без обиняков представился юноша.
        Ну, конечно же, кто сейчас в Нижнем не слышал о сумасбродном княжиче.
        - Меня зовут Петер Шваб, - нейтрально ответил печатник.
        - Петер, давайте попробуем перейти на ваш родной язык. Наверное, я изучал другой диалект, но попытаемся понять друг друга. Если не получится, снова перейдём на русский.
        - Охотно, герр Питер, - уже по-немецки ответил Шваб.
        - Я бы хотел заказать у вас напечатать книгу, - выдал юноша.
        Слова были ужасно исковерканы, а произношение и того хуже. Больше всего диалект, на котором произнёс фразу княжич, походил на верхнесаксонский. Тем не менее Петер его понял.
        - Что же это за книга?
        Теперь пришла очередь морщить лоб Пожарскому, хоть печатник и перешёл на верхнесаксонский диалект.
        - Это азбука, или букварь, книга, по которой дети будут учиться читать и писать, - по-русски сказал княжич, поняв, что по-немецки они могут неточно понять друг друга.
        - Я видел изданную в Вильно лет двадцать назад азбуку. Её издал Лаврентий Тустановский, - покачал головой немец. - В Московии таких книг ещё нет.
        - Вот и хорошо. Будет сразу правильная, - усмехнулся непонятно чему княжич.
        - Вы, Пётр Дмитриевич, хотите, чтобы я её составил? Это большой труд. И я не совсем русский, могу и ошибиться, - предостерёг Петра книгопечатник.
        - Нет, герр Петер. Я её составил. Я придумал свой алфавит. И букварь будет с этим алфавитом. Мне нужно сто экземпляров. Это не всё, - остановил он попытавшегося возразить Шваба. - По подобию моей азбуки вы найдёте любого хорошо знающего русский язык и составите с ним вместе азбуку на обычном алфавите. Можете привлечь вашего свата. Он ведь подьячий и должен хорошо знать русский. Я хорошо заплачу за обе книги.
        - Но так же нельзя, Пётр Дмитриевич. Если каждый начнёт изобретать свой алфавит, то что станется с языком? Никто не сможет понимать друг друга. Великие святые Кирилл и Мефодий составили для вас алфавит, и многие страны признают его.
        - Даже спорить не буду, - согласился с немцем Пожарский. - Но Кирилл и Мефодий жили почти восемь веков назад и были греками. Они ужасно запутали всё. Давайте вы сначала ознакомитесь с моей азбукой, а потом мы ещё поговорим на эту тему.
        - Хорошо, герр Питер. - И Шваб принял передаваемые ему листы.
        - У меня к вам ещё один вопрос, уважаемый господин Шваб, - переменил тему Пожарский. - Вы ведь хорошо знаете людей в немецкой слободе, здесь, в Нижнем Новгороде?
        - Да, у меня много приятелей среди земляков, - широко улыбнулся книгопечатник.
        - Можете вы мне посоветовать человека, который согласился бы съездить в Австрию, найти там придворного астролога и учёного Иоганна Кеплера и передать ему моё письмо? Я хочу уговорить этого человека переехать сюда. В Европе началась большая война. Католики будут убивать протестантов. Протестантские монархии вступятся за них, и война охватит всю Европу. Я хочу предложить лучшим учёным Европы переехать сюда, в спокойный Нижний Новгород, и работать на меня, преподавая в школе и получая за это в десять раз больше денег, чем они получают от своих жадных монархов.
        Пётр говорил спокойно, а лицо печатника вытягивалось с каждым словом этого юноши.
        - Это правда? Что же за война началась в Европе? - судорожно сглотнул Шваб.
        - Чехи в Праге выбросили из окна троих австрийских чиновников. Война идёт уже почти пять месяцев. - Старый генерал в академии изучал Тридцатилетнюю войну, но вот точной даты начала не помнил, где-то в мае.
        - Почему же вы, герр Питер, выбрали именно герра Кеплера?
        Это самый известный астроном, которого я знаю.
        - Но ведь есть ещё и Галилео Галилей. Это не менее великий учёный, - просветил Пожарского Шваб.
        - Я не знаю, где сейчас живёт Галилео Галилей, слышал, у него проблемы с иезуитами и инквизицией. Его я бы тоже с удовольствием пригласил в Нижний с семьёй и учениками. То же касается и Кеплера. Я не знаю латыни. И если вы найдёте такого человека, то хотел бы, чтобы кто-нибудь перевёл письмо, которое я напишу им, на латынь, - обрадовался бывший генерал осведомлённости печатника.
        - Отлично, герр Питер, эту вашу просьбу я исполню с радостью.
        На этом пока и расстались.
        Событие тридцать второе
        Пётр Пожарский вышел из церкви последним. Понятно, стоял первый, вот и вышел последним. Некуда было выходить: по его велению и по щучьему хотению все 165 пурецких мужиков пришли в церковь в воскресенье 14 октября 1618 года по случаю праздника Покрова Пресвятой Богородицы.
        Надо сказать, что обе привезённые князем травницы были не так себе, а ого-го. Они за этот месяц поставили настоятеля отца Матвея на ноги. Тут притирания, там компресс, здесь отварчик попить, потом грудь мёдом намазать, да капустных листов сверху. Вот и пошёл на поправку старичок. Службу отстоял, даже проповедь прочёл, что за добро добром платить надо. Молодец дедушка.
        На площади перед недостроенным ещё новым храмом собрались все. Все 165 мужиков с жёнами и детишками старше десяти лет, совсем маленькие с бабками остались по домам, чуть в стороне стояли его стрельцы. На днях он отписал царю грамотку, прося того отпустить этих стрельцов к нему с семьями и хозяйством, ибо собирается он, слуга царёв недостойный, весной сходить на Урал-камень, дабы разведать, нет ли там чего полезного для страны и государя кроме соли и зверя.
        Ещё чуть в стороне стояли печники, что решили перебираться в Вершилово. Стояли монашки, лепясь к своим практически достроенным кельям. Чуть не успели к Покрову, буквально на пару деньков, уже внутренней отделкой плотники занимались. Рядом с ними чернели и рясы иконописцев. Те уже в своих домах жили и работали не покладая рук, обеспечивая новосёлов иконами. Рядом с Петром стояли его управляющие. Оказывается, очень много народу уже от него зависит. А ведь через шесть недель Юрьев день. Пётр его боялся. С него и начал.
        - Мужики, есть у меня к вам просьба. У каждого из вас имеются, наверное, родственники. И многие из вас уже успели рассказать им или ещё собираетесь на днях рассказать, какое счастие вам привалило.
        Народ одобрительно загудел. Бабы запричитали, славя ангелочка своего Петюнюшку. Пожарский уже знал, что с чьей-то лёгкой руки все стали его так называть.
        - Просьба у меня такая, мужики. Вы передайте родне, что не надо в этом году в Юрьев день приходить ко мне. Не хватит у меня ни денег, ни сил ещё несколько сот семей приютить. Вы посмотрите, сколько всего ещё не доделано. И землицы у меня для них нету. Или прикажете у вас землицу отрезать?
        Теперь народ загудел неодобрительно.
        - Я понимаю, у кого сестра с голоду еле ноги тягает, у кого брательник безлошадным остался. Помочь хочется. Давайте поможем. Теперь у каждого из вас по две коровы да по две козы, молочка им там пошлите или маслица. Мне от вас в этом году ничего не надо. Помогите, если считаете нужным, родне. Только принять мне их некуда. Весь лес, что был заготовлен по всей Волге, мы к себе сгребли, строиться больше не можем. Да и деньги, царём да батюшкой даденные на ваше обустройство, закончились почти. Услышали ли вы меня, люди православные?
        - Хорошо, князюшка, соколик ты наш, - за всех неожиданно ответила молодая баба, стоящая в первых рядах.
        - Цыц, Дунька, с мужиками князь разговор ведёт, - осадил молодуху вершиловский староста Игнатий Коровин. - Услышали мы тебя, князь-батюшка, только ведь всё равно мужики пойдут. Слухом-то земля полнится.
        - Ну, кто придёт, буду в этом году отказывать, - вздохнул княжич.
        - А скажи обществу, князь-батюшка, а что в следующем годе с оброком и работами на отца твоего будет? - Это волновало всех, народ опять загудел.
        - Что ж, послушайте. - Наступила гробовая тишина. - Я хочу вам открыть великую тайну. Только поклянитесь, что не расскажете её ни родственникам, ни знакомым. - Княжич строго осмотрел притихший народ.
        - Обещаем, князь-батюшка, - за всех промолвил староста Коровин.
        - Слушайте, - повторил княжич, - чтобы стать богатым, нужно продавать продукт высокой степени переработки.
        Крестьяне молчали, ничего не поняв.
        - Привожу пример, - продолжил Пётр. - Если кто из вас вырастит на продажу кадь пшеницы, то он сможет продать её, скажем, за рубль.
        Народ зашумел, обсуждая цену. Пожарский поднял руку и громче продолжил:
        - Цены я просто придумываю, точных цен я не знаю. Это неважно. Вы дослушайте до конца. Перекупщик, который купил у вас пшеницу, продаст её мельнику за два рубля. Мельник смелет муку и продаст её за пять рублей. Пекарь купит муку, сделает из неё булочки и продаст на торгу в Нижнем за десять рублей. Теперь смотрите. Вы продали за рубль, а пекарь уже - за десять рублей. Ведь девять рублей - огромные деньги.
        - Так и мельник, и пекарь работали, - раздался голос со стороны стрельцов.
        - Вот. В этом и есть моя главная тайна. Если мы поставим мельницу и будем сами молоть муку, то сможем продавать выращенное зерно уже по пять рублей. А если мы все вместе поставим на торгу лавку и посадим вон Дуню печь там булочки и продавать их, то продадим зерно за десять рублей, и все эти десять рублей останутся в общине. Конечно, на мельницу и лавку придётся сначала потратиться. И, к примеру, Тихону, который будет молоть зерно, и Дуне, которая будет печь и продавать булочки, придётся платить. Но! Эти деньги останутся в общине. Ведь Тихон и Дуня - наши. И это будет не девять рублей, а, скажем, два. То есть мы на одной кади пшеницы получим семь рублёв прибыли для всего общества. А если продать не одну кадь, а сто? Мы ведь вырастим столько. Это будет семьсот рублей. Больше пуда серебра.
        Народ даже дышать перестал. Это действительно была страшная тайна, княжич не соврал. Он открыл им самый главный секрет, как стать богатыми. Им, которые вчера ещё ели весной одну лебеду.
        - Вот булочка и есть продукт высокой степени переработки пшеницы. Теперь слушайте другой пример. И не поправляйте цены, если я ошибусь. Это просто пример. Надоила Дуня с двух коров два ведра молока. Утром она отвезла их на рынок в Нижний и продала за полрубля.
        Народ, уже хотевший было поправить цену, опомнился и зацыкал сам на себя. Княжич продолжал:
        - Если бы она эти два ведра молока переработала, - подчеркнул это слово голосом Пётр, и народ услышал, закивал, - в масло и продала уже его, то получила бы рубль или даже полтора. Но! Если бы она собрала в лесу орехи, растолкла бы их в порошок, добавила в масло и очень хорошо размешала, а потом получившееся ореховое масло положила в красивый горшочек, и её сын нарисовал бы на горшочке орешек или лучше белочку, то это масло она бы продала за десять рублей. Опять то же самое. Молоко можно продать за полрубля, а ореховое масло в красивом горшочке - за десять рублей. Да, надо будет заплатить гончару за горшки, но это будет наш гончар. И нужно будет детишкам, что собирали орехи, купить у Дуни булочку, вкусную, намазанную ореховым маслом, но это будут наши дети. Все деньги останутся в общине. И за это масло в год мы получим столько денег, что сможем в Вершилово каменный храм построить.
        Это был шок. Крестьяне даже слова не могли вымолвить. Они стояли перед строящимся деревянным храмом и представляли, как на его месте вырастет каменная громадина, и это всё за ведро молока.
        - Народ! - продолжил Пожарский, выждав пару минут. - Это только примеры. Я хочу, чтобы вы подумали, как ещё можно то, что мы сейчас продаём за бесценок, переработать и продать дорого. Чтобы показать, в каком направлении думать, приведу ещё примеры. Можно по тому же маслу. Например, наловить рыбы и посолить её, а потом отделить очень тщательно от костей. Нельзя, чтобы хоть одна косточка осталась. Потом взять эту рыбу и порубить очень мелко, смешать с тем же Дуниным маслом, и получится очень вкусное рыбное масло, которое будут в Нижнем Новгороде и Москве покупать богатые купцы и князья, чтобы то масло рыбное на хлеб намазывать. А на горшочке нарисовать сома усатого. Нужно будет заплатить рыбакам, нужно будет купить соли, нужно будет заплатить купцу, который эти горшки повезёт в Москву. Да, забыл, нужно будет заплатить гончару и художнику. Но масло-то сомовое будет стоить таких денег, что все эти затраты окупятся, а на прибыль можно будет каждой бабе и девчонке в деревне золотые серьги купить.
        Народ почему-то отошёл на шаг от Дуни.
        - Ещё пример, и всё по тому же маслу, - продолжил княжич. - Если в начале лета всех детей отправить собирать цветы одуванчиков, а потом их высушить. Только жёлтые лепестки. И ещё осенью накопать корней лопуха и пожарить их, а потом растолочь в муку, смешать растёртые цветы одуванчика и корни лопуха с маслом, лучше топлёным, разлить по тем же горшочкам, а на горшочке нарисовать Пресвятую Богородицу, то это лечебное масло можно будет продавать больным, страдающим желудком, за совсем большие деньги.
        Пётр посмотрел на двух знахарок, стоящих чуть поодаль. Те перешёптывались, согласно кивая. Вспомнив о них, княжич продолжил:
        - Про масло хватит пока. Отбил я у татей и привёз в Вершилово двух очень хороших травниц. Вон они батюшку нашего почти с того света вытащили и выходили. Так вот, если им в учёбу дать несколько девочек лет по десять-двенадцать, то они весной, летом, осенью (у каждой травки свой сезон сбора) насобирают много лечебных травок. Потом они высушат их, растолкут, смешают в нужном количестве и разложат в заранее сшитые мешочки красивые с вышитыми цветами, и эти лекарственные сборы тоже можно будет продавать и в Нижнем, и в Москве за большие деньги. Правда ведь? - обратился он к травницам.
        - Истину говоришь, батюшка-князь, - согласно кивнули женщины.
        - Теперь пойдём дальше. Ячмень мы тоже просто перекупщикам продаём. А если сманить в Вершилово пивовара хорошего, чеха там или немца, варить самим пиво, и не в бочонках, а в тех же кувшинчиках продавать на торгу? Это ведь дороже, чем просто ячмень. Вот теперь буду я свою речь заканчивать. Будет у нас через месяц с небольшим праздник церковный, Михайлов день. Давайте здесь же соберёмся в этот праздник снова все вместе. А за этот месяц вы обсудите то, что сейчас услышали, и подумайте, что ещё можно переработать. И самое главное, как это лучше организовать, чтобы обиженных не было. Как прибыль делить и на что её тратить. Потом выберите десять самых ответственных, чтобы попусту не болтали, и за день до праздника пусть они ко мне подойдут и поделятся, до чего вы всем обществом додумались. Ну, всё, теперь идите домой, празднуйте. Вон и снежок пошёл. С Покровом вас, православные.
        Событие тридцать третье
        Дуня Фомина после возвращения со схода ходила по дому как пришибленная. Делала что-то по хозяйству, не замечая этого. Накормила скотину. Покормила мужа и детей. Уложила всех спать, помолилась и тоже улеглась на лавку, а сон не шёл. Всё вспоминалось ей, как ангелочек их Петюнюшка несколько раз именно её, Дуньку Фомину, перед всем обществом отметил. Хотелось Дуне в ответ что-то сделать для княжича, отблагодарить, но не знала она как. Вот и мучилась весь день, да и всю ночь проворочалась. А на утренней дойке ей как обухом по голове саданули. Масло ореховое в горшочке расписном - вот что надо сделать и подарить Петюнюшке.
        Дуня - баба решительная, девкой так вообще была огонь. Подоив двух коров и процедив молоко, она поставила его у печи отстаиваться и пошла по соседкам. Те тоже подоили коров и на просьбу Дуни одолжить ей по полведра молока пожали плечами и молока в ведро налили. В итоге у Дуни скопилось четыре полных ведра молока. Весь день она отстаивала сливки и взбивала масло. В итоге у неё к вечеру получился полугарнец масла (1,7 литра).
        На следующее утро Дуня проделала ту же операцию. Соседки пошушукались, но молока дали, благо у каждой теперь имелось по две коровы. И опять целый день она возилась с приготовлением масла. Так за два дня у неё накопилось достаточное количество для задумки. На третье утро Дуня обиходила скотину и детей и отправила мужа к брату, чтобы тот дал немного мёда и орехов. Тихон поворчал, но пошёл. С Дуняшей лучше не спорить, если ей вожжа под хвост попадёт. Вернулся Тихон под вечер с лукошком орехов и жбанчиком мёда, ну и с запахом медовухи. Ничего, все летние и осенние работы закончились, можно и по ковшичку медовухи выпить.
        Орехи Дуня расколола на следующий день и натолкла как могла мельче. А потом начала пробовать. Взяла немного масла, подсыпала ореховой муки и мёдом чуть подсластила. Получилась вкуснятина. Но Дуня на этом не остановилась, она сделала ещё одну порцию, но мёда и орехов положила побольше. Эта порция получилась ещё вкусней. Дуня сделала и ещё одну пробу. Ещё больше орехов и мёда, но опыт вышел неудачный, слишком сладкой вышла масса и слегка жидковатой. Вот по второму рецепту Фомина и перемешала всё в нужном количестве. Получилось прилично.
        Утром Тихон был отправлен в Балахну к гончару. Тихон долго отказывался, говорил, что нет денег. Дуня напомнила ему про заначку.
        - Так это же на самый чёрный день, - взмолился Тихон и хотел побить дуру жену, но выслушал все аргументы и, вздохнув, поехал в Балахну.
        Вернулся Тихон под самый вечер с двумя горшочками. Дуня оглядела их и осталась довольна.
        Следующий день застал её в Вершилово, где она с горшками вломилась к иконописцам. Она ожидала, что те попросту прогонят её или денег потребуют, но всё произошло совершенно по-другому. Старший у иконописцев Иоаким Прилукин попробовал прихваченного Дуней масла орехового, хмыкнул в бороду, забрал горшки и велел прийти через два дня, ибо краскам нужно высохнуть.
        Эти два дня Дуня провела как на иголках. Всё не терпелось ей увидеть, чего нарисуют на горшочках иконописцы. Если бы она знала, что увидит, то и не дожила бы до просмотра, умерла бы от удара.
        Иоаким встретил Дуню и низко ей поклонился. Это уже насторожило бабу. Все четверо иконописцев собрались у лавки, на которой стояли прикрытые чистой белой тряпицей её горшочки. Перекрестившись, Иоаким махнул рукой и сиплым голосом сказал:
        - Сымай, хозяйка!
        Дуня дрожащими пальцами сдёрнула тряпицу и охнула. Такой красоты она себе даже представить не могла. Нет, икона, что стояла у них в красном углу, была прекрасна. Но это икона. Она и должна быть прекрасной. Это же! Это нельзя было описать словами.
        На одном горшочке на зелёной травке, среди жёлтых цветков одуванчика, на которых сидели пчёлки, резвились две белочки. Белочки были в рыжих летних шубках, так и хотелось протянуть руку и погладить тёплых шалуний. На втором была изображена ветка сосны с лежащими на иголках шапочками снега, и на этой ветке сидела белка в серой зимней шубке, а рядом с ней - маленький бельчонок с орешком в лапах. Это было чудо. Дуня не видела ничего подобного в своей жизни. Разве можно в такую красоту ещё и масло накладывать?
        Потребовалось больше получаса, прежде чем иконописцам удалось уговорить Дуню переложить принесённое ею масло в горшочки. Разровняв верх, она накрыла горшочки чистыми кусочками белой тряпицы и перетянула под горлышком шнурком. Очень осторожно поставила она эту драгоценность в корзинку: нести в руках горшочки Дуня наотрез отказалась, и иконописцы нашли для неё корзинку подходящих размеров.
        Княжича Фомина нашла рядом со строящейся школой. Он был в одной рубахе, несмотря на морозец, и от него так и валил пар. Княжич вместе с такими же расхристанными стрельцами кидал в деревянный щит ножи, были они все запыхавшиеся, словно только прибежали откуда-то.
        Дуня подошла к стоявшему в сторонке ляху и сказала, что у неё есть гостиниц для княжича.
        - Оставь мне, я потом передам. Не видишь, княжич занят. - Лях был сердитый.
        Но и Дуня была не робкого десятка.
        - Позови Петра Дмитриевича, пан, - упёрла руки в бока Фомина.
        Лях оценивающе посмотрел на неё, заржал, как жеребец, и окликнул княжича.
        - Здравствуй, Дуня, - признал княжич бойкую бабу.
        - И тебе доброго здоровьица, князь-батюшка. Вот, по совету твоему сделала я масло ореховое и мёду ещё чуть для сладости добавила. Отведай. - Дуня протянула Петюнюшке корзину с двумя горшочками.
        Пётр достал один горшочек, повертел его в руках, разглядывая белок, потом передал первый ляху, а сам стал вертеть второй.
        - Красота! - наконец произнёс он и, сняв тряпицу, зачерпнул прямо пальцем ореховое масло. Покатал его во рту и произнёс загадочную фразу: - «Нестле» отдыхает.
        - Кто отдыхает, князь-батюшка? - не поняла Дуня, но видела, что угощение Петюнюшке понравилось.
        - Это тебе, Дуня, знать не положено. Это военная тайна! - И подмигнул сконфузившейся Дуняше.
        - Понравилось ли маслице, князь-батюшка? - решила уточнить Фомина.
        - Это ты всё сама сделала? И масло приготовила, и горшки у иконописцев заказала? Дай я тебя расцелую, Дуняша! - И княжич троекратно чмокнул совсем зардевшуюся молодку в щёки. - Спасибо тебе. Сильно ты меня порадовала! - И ещё раз расцеловал Дуню.
        Она и не помнила, как до дому добралась. На вопросы мужа только рукой махнула, обняла детишек и разревелась, выпуская тревоги всех прошлых дней. Понравилось княжичу. Смогла и она ему добром за добро отплатить.
        Только история на этом не закончилась. В понедельник к ним на двор заявилось целое посольство во главе с князем. Лях и стрельцы остались во дворе, оглядывая разросшееся хозяйство Фоминых, а княжич с ещё одним богато одетым мужиком зашёл в дом. Дуня как раз укладывала детей после обеда спать, а Тихон возился в большой горнице, приделывая к окну занавески.
        После всех поклонов и здравствований княжич предложил:
        - Садитесь-ка напротив меня, дорогие мои.
        Тихон пытался что-то сипеть, что невместно, но второй мужик подошёл и насильно усадил супругов напротив княжича.
        - Прости меня, Дуня, не смог я такую красоту себе оставить. Захотелось мне узнать: а за сколько на самом деле можно то маслице продать в Нижнем Новгороде на торгу? - Княжич залез за пазуху и положил на стол перед Дуняшей что-то завёрнутое в красивую тряпицу.
        - Раскрой, Дуня. Это тебе.
        Дуняша, ничего не соображая от неожиданного визита, развернула тряпицу и взвизгнула от испуга. Там лежали две большие золотые серёжки. Они стоили гораздо дороже всего их дома вместе с банькой и пристроем. Это-то Дуня понимала.
        - Вот, - начал княжич, - отвёз я твои горшочки на торг и попросил знакомца Василия Полуярова, - княжич кивнул на пришедшего с ним мужчину, - купца Табунова продать твоё маслице. Он и продал. Да не просто, скандал целый вышел, две купчихи сцепились, еле их разняли. Продали каждый твой горшочек в итоге за десять рублёв. Вот я и решил на те деньги купить тебе подарок. Носи. Ты их заслужила. Не сидела на печке и не мечтала, когда же на тебя деньжищи посыпятся, а взяла и судьбу свою сделала. В церковь обязательно в них приди. Пусть люди поймут, что инициатива имеет инициатора!
        - Чево? - пискнула Дуняша.
        - Я говорю, что под лежачий камень вода не течёт. А кто эти каменюки не боится ворочать, тот обязательно рано или поздно под ними клад найдёт.
        - Благодарствую, князь-батюшка, - упала на колени Дуня.
        - Это не всё, Дуняша, встань. - Княжич помог женщине подняться. - Завтра к вам приедет Василий, - Пожарский снова кивнул на Полуярова, - он мой управляющий. Обсудите с ним, где будете маслобойню ставить, как и где орехи и мёд покупать, как молоко в твою маслобойню доставлять. Сколько тебе помощниц из девок набрать, где горшки будете закупать, за сколько те горшки иконописцы расписывать возьмутся и так далее. Все по порядку обсудите. Только договоримся, что десятая часть прибыли мне пойдёт, десятая, как положено, церкви, а оставшуюся прибыль пополам поделите, одну часть - себе, вторую - всему обществу, на развитие. Как тебя по батюшке величают, Дуняша?
        - Разве же я смею по батюшке величаться? - снова упала в ноги перепуганная молодка.
        - У твоего отца что, имени не было? Он жив у тебя? - спохватился княжич.
        - Проклом кличут. Жив он, здоров, слава Богу.
        - Передай, Дуняша Прокловна, отцу поклон, что такую боевую да разумную девку воспитал, - поклонился Дуне княжич. - А будешь ты теперь, Дуня Прокловна, первая в Пурецкой волости купчиха. Давай я тебя снова расцелую. Позволишь ли, Тихон?
        Тихон только глаза выпучил. Пётр троекратно вновь поцеловал окончательно сомлевшую молодку и откланялся, оставив деткам гостинцы, пряники медовые.
        Фомины сидели за столом в горнице и смотрели на серьги целую вечность. Правду, оказывается, говорил Петюнюшка, что каждая баба в Пурецкой волости будет в золотых серьгах щеголять. Просто она, Дуня, самая бойкая.
        Потом Тихон встал, прошёлся по горнице и неожиданно засветил Дуняше затрещину. А потом заорал:
        - Дуняша! - И, подхватив на руки, долго кружил по их новому дому.
        Событие тридцать четвёртое
        Лукаш Донич покрутил в руках последнюю изготовленную сегодня ручку и устало прикрыл глаза. Это был сумасшедший месяц. Чернильницу, по договору с Петром Пожарским, ювелир изготовил только одну. Просто для того, чтобы понять, как её делать, и чтобы проверить, что она действительно непроливайка.
        Намучился с загибом Лукаш от души, пока не понял, как это сделать. Первая и пока единственная в мире непроливайка была изготовлена из серебра. И она действительно не позволяла выливаться чернилам при опрокидывании. Наверное, это незаменимая вещь для капитанов и штурманов кораблей: в море ведь всегда качка.
        При работе писцов такая чернильница будет скорее модной диковинкой. Можно подшутить над клиентом или подчинённым, опрокинув как бы случайно чернильницу на важный документ. От случайного опрокидывания был давно придуман пусть и менее надёжный, но всё-таки довольно эффективный способ - массивное основание. Тем не менее ювелир был уверен, что в Англии, Испании, Португалии, Голландии и Франции спрос на эти чернильницы будет очень большим. Нужно только изготовить их побольше и сделать так, чтобы все они попали в лавки купцов одновременно. Только с чернильницами это вопрос будущего.
        Сейчас Лукаш сосредоточился на перьях. Тоже сначала не все получалось, но княжич вселял уверенность в упавшего духом ювелира. И у них, в конце концов, всё получилось. Догадались очень тщательно шлифовать кончик пера и сделать на нём небольшое утолщение. Методом подбора определили оптимальную кривизну. Этим же способом нашли ширину пропила. Перья писали. Не надо было затачивать их постоянно, как гусиные. Перья не делали клякс, вернее, почти не делали, только если сильно надавишь или стукнешь пером по бумаге. Удивительное изобретение. И как только княжич до такой вещи додумался? Эх, если бы это изобрёл он, Лукаш Донич. Уехал бы в Англию или во Францию и стал очень богатым человеком. Но чего нет, того нет. Богатым он и так станет. Как хорошо, что Пётр пришёл именно к нему.
        Лукаш нанял в Нижнем Новгороде всех, кого только мог, кто хоть что-то понимал в ювелирном деле. Вернее, нанял по его предложению княжич. Он сам разговаривал с каждым претендентом и одного отсеял. Остальные дали «подписку о неразглашении», как назвал этот документ Пожарский, и по тому, как новые работники себя вели, было понятно, что говорил с ними княжич очень серьёзно.
        Конкуренты-евреи несколько раз закидывали удочки, но подкупленные сразу вызывали княжича из Вершилова, и начиналась «акция устрашения» (опять фраза от странного юноши). Деньги у ювелиров забирали, а когда те приходили на условленную встречу за секретом, то их серьёзно избивали и предупреждали, что ещё один такой «недружественный шаг», и вся семья ювелира окажется в рабстве у крымчаков. Ювелиры платили за причинённое беспокойство и при встрече раскланивались с Лукашем в пояс, чего раньше и не подумали бы сделать. Умел, значит, отрок убеждать.
        Пожарский предоставил Лукашу две большие безвкусные чаши из золота с очень плохо огранёнными лалами и просто огромный поднос из серебра. Вот из этих материалов ювелир и делал перья. Сейчас и золото, и серебро кончились, и настала пора заняться деревянными палочками и «колпачками» (тоже слово княжича). Что за странный отрок. Он, кстати, предложил один интересный ход. На каждой палочке вырезалось по-русски «Пурецкая волость» с одной стороны и те же два слова, но латинскими буквами, - с другой.
        Неделю назад Лукаш в первый раз столкнулся с этими словами. Весь город был в воскресенье на базаре. Обещали продавать нашумевшее сладкое масло в прекрасно расписанных горшочках. Все, у кого были деньги, хотели купить себе такой горшочек. А те, у кого не было денег, хотели хотя бы издали посмотреть на это чудо. Жена закатила Лукашу целый скандал и потребовала у него десять рублей. Это были огромные деньги. Не могло масло столько стоить. Столько стоил целый воз масла, а то и два воза.
        - Ты ничего не понимаешь, - крикнула Габриэла и расплакалась.
        На следующий день в мастерскую зашёл княжич, как раз после разборки с очередным конкурентом, и Лукаш спросил его, не может ли Пётр достать ему этого страшно дорогого и редкого масла. Пожарский усмехнулся и пообещал. А на следующий вечер к ним домой постучал пан Янек и попросил выйти к нему прекрасную пани Габриэлу. Лукаш несколько раз видел грозного ляха с Петром Пожарским и велел служанке позвать госпожу.
        Пан Янек встал на одно колено, поцеловал ручку пани Донич и сказал, что это минимум, что княжич может сделать, чтобы такая красивая пани не чувствовала себя в России ущемлённой. Лях вручил Габриэле корзинку и откланялся. В корзинке было два горшочка с маслом. На одном была нарисована белочка, отбирающая орешек у ёжика, а на втором красивая птица держала в клюве веточку лещины с несколькими гроздьями орехов. Нарисовано было великолепно. Лукаш и сам умел рисовать. Но! Он был даже не дилетант по сравнению с мастерством неведомого живописца. Такое могли сделать только итальянские мастера.
        Так вот, на дне горшочков Лукаш и увидел впервые эту надпись на двух языках: «Пурецкая волость». Масло тоже было великолепным на вкус. Габриэла намазала толстый слой на кусочек белого хлеба и дала один раз откусить Лукашу. Этот княжич был гений, он сумел сделать счастливой его сварливую жену!
        Лукаш же представил, что у жены сейчас намазано на хлеб полрубля, и только вздохнул. Хорошо, что это подарок. Заплатить двадцать рублей за масло? А, ладно! «Один раз живём», - вот опять прилипчивая фраза княжича. «И прожить надо так, чтобы не было стыдно за бесцельно прожитые годы». У русских есть замечательные пословицы.
        Как потом рассказал Пожарский, это масло придумала и наладила производство его крестьянка. Он только чуть помог. Что за странная «Пурецкая волость», там рождаются одни гении. И в этом пану Лукашу ещё не раз пришлось убедиться.
        Событие тридцать пятое
        Иван Пырьев, стрелец полка Афанасия Левшина, лежал без сил на лавке в своём новом дому и стонал. Сегодня был «кросс» - так княжич называет это издевательство над людьми. Они в зимней одежде и с тяжеленным мушкетом за спиной пробежали десять вёрст. Если бы с ними не бежал в первых рядах сам Пётр Дмитриевич, то стрельцы не выдержали бы и остановились на отдых. Но княжич бежал впереди и задавал скорость. Приходилось стиснуть зубы и терпеть. Добежали.
        Только чуть отдышались, как Пётр погнал их на следующую пытку. Перекладина называется. И нужно было на той перекладине подтянуться сто раз. Не за один подход, конечно. Кто за сколько сможет. Сам княжич одолел за четыре раза. Некоторые и за двадцать подходов еле сладили. На этом тренировка закончилась, и стрельцы еле живые разбрелись по домам.
        Ничего, сейчас Иван отлежится немного и пойдёт баню топить. Сегодня суббота, а значит, в бане нужно попариться обязательно. Завтра - в церкву, а потом общий сход всех жителей Пурецкой волости. Княжич уже второй раз это вече собирает. На первом он обещал, что все крестьяне скоро будут богатыми, а жёнки их будут в золотых серьгах щеголять. И что же, на одной Иван уже в церкви видел золотые серёжки, да такие, что и княгине впору носить. Чудной всё же отрок этот Пётр Дмитриевич.
        Иван сейчас с лютой ненавистью вспоминал боярина Колтовского, по чьему указу его подрядили отравить княжича. Вот вернётся Пырьев в Москву, и, как любит говорить Пожарский, Колтовскому с его прихвостнями мало не покажется. Покажется аспиду в самый раз, уж он, Иван, об этом позаботится.
        Сейчас, по истечении почти трёх месяцев с их выезда из Москвы, Иван отчётливо понимал, что воины из двух десятков стрельцов были как «из дерьма - пуля» (вот ещё одна шуточка княжья). Наверное, он сейчас один справился бы в лесу с двумя десятками таких горе-воинов. Тренировки были каждый день. Они рубились под руководством ляха пана Янека на саблях. Они стреляли по мишеням из мушкетов и пищалей. Но не только на меткость с мушкетами были тренировки. Они ещё учились и быстро заряжать.
        Самая интересная тренировка - это «конвейер» - сие название тоже Пожарский придумал. Один стрелец прицеливался и стрелял из мушкета, а двое в это время заряжали. Получалась скорострельность такая, что попри против десятка таких «конвейеров» сотня стрельцов, и ни один не добежит до стреляющих, все полягут.
        А ещё они учились кидать ножи. Ножи княжич заказал у кузнецов в Нижнем Новгороде особые. Лезвие было тяжёлое и толстое, а рукоять, наоборот, лёгкая. Летели эти ножи в цель замечательно и обязательно впивались в мишень. Были упражнения на скорость бросания, и на дальность, и на меткость. Лучшим был пока он, Иван Пырьев. Он бросал в цель до двадцати ножей за пятьдесят ударов сердца. Дать ему сотню таких ножей - и ни один ворог не подойдёт к нему ближе, чем на десять шагов, все отправятся в преисподнюю одноглазыми.
        Были у стрельцов и упражнения с арбалетами. А ещё бег ежедневный и подтягивания эти. На прошлой же неделе начались и новые упражнения. Их учили захватывать крепостные стены. Построили на опушке у леса забор трёхсаженный и выдали всем кошки. Это тройные крюки такие с привязанной к ним верёвкой. Закидываешь ту кошку на забор, она цепляется там крюком, и забираешься по ней на самый верх. Пока получалось не очень. Тяжело по тонкой верёвке карабкаться на такую верхотуру, хоть на верёвке той и навязаны узлы.
        Проводил с ними княжич и тренировки по бою с применением казачьих ухваток. До мастерства Петра Дмитриевича им всем было ещё ой как далеко, но ведь ещё и трёх месяцев не прошло. Что же будет, когда они год проучатся? Кто-то из более опытных стрельцов, кому доводилось пересекаться в стычках с ляхами, сказал, что если бы всех стрельцов учили так, как их учит воевать княжич, то ляхов не то что на Руси, но и в Речи Посполитой бы не было.
        Не так давно Иван поинтересовался у пана Янека, что тот думает об этих словах. Лях лишь криво усмехнулся и сказал странные слова. Иван тогда не понял. И только сейчас догадался. Лях сказал, что нет больше Речи Посполитой, они там думают, что есть, а её уже нету. Вот сейчас и дошло до Ивана, что понимает лях, зачем их готовят. С ляхами воевать. Нет, двадцать стрельцов армию в десять тысяч ляхов не одолеют. Только эти двадцать стрельцов могут обучить каждый по сотне, скажем. И тогда две тысячи таких воинов разнесут любое войско в кровавые ошмётки и ни одного своего стрельца при этом не потеряют. Нет больше Речи Посполитой. Прав пан Янек.
        Иван, кряхтя, как старый дед, поднялся с лавки и пошёл топить баню. Завтра будет Михайлов день. Завтра нельзя будет ни топором работать, ни ножом резать ничего, чтобы Архистратиг Михаил не обиделся.
        Крестьяне завтра будут ублажать дворового. Нужно и Ивану поставить младшему брату домового ужин в хлеву. Вон какой двор богатый, не дай бог, дворовой обидится и уйдёт, а вместо него злой придёт. Такой справный двор беречь надо.
        Событие тридцать шестое
        Царь и великий государь всея Руси Михаил Фёдорович Романов пребывал в полном расстройстве чувств. Ляхи опять были под Москвой. Сколько бы войск ни отправляли против проклятых латинян, каких бы воевод ни назначали вести полки, всё было напрасно. Полки или разбивали, или они сами разбегались. Вся надежда оставалась на князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Воевода опять преграждал дорогу ляхам в самом опасном направлении. Эх, будь у Михаила хотя бы два Пожарских…
        Сейчас перед царём лежало две грамотки с Нижегородской губернии. Одна была от воеводы Нижнего Новгорода князя Бутурлина. Михаил убрал нагар со свечки и принялся читать. Князь Василий Матвеевич докладывал, что прибыл в губернию сынок Дмитрия Михайловича Пожарского с двумя десятками стрельцов. Было на княжича Петра Дмитриевича два нападения разбойных людишек по дороге, но стрельцы те нападения без ущерба для себя отбили. Сейчас же дороги стараниями его, воеводы Василия Матвеевича Бутурлина, и оных стрельцов полка Афанасия Левшина полностью от разбойных людишек очищены, больше двух десятков татей живыми изловлены, и сейчас оне в остроге пребывают. Всего же побито больше сотни разбойных людишек, в том числе и атаман казацкий Ивашка Сокол, правая рука вора казнённого Ивашки Заруцкого. Тракт же Владимирский ныне от татей полностью очищен и безопасен для торговых людей.
        Новость, по сравнению с теми, что Михаилу докладывают каждый день бояре, была просто замечательная. Очищен от разбойников тракт Владимирский, значит, оживится торговля, потекут денежки в казну. Отлично. Нужно будет, как срок воеводства в Нижнем у князя Бутурлина закончится, перевести его воеводой поближе к Москве, хотя бы в тот же Владимир. Пусть и дальше тракт содержит в бережении. И грамотку с благодарностью послать князю Василию Матвеевичу.
        Вторая грамотка была от самого Петра Пожарского. Царь прочитал её и задумался. Грамотка была очень странная. Петруша сообщал, что добрался до Пурецкой волости благополучно. Упоминал, что стрельцы отбили две вылазки татей и хвалил их умение воинское. Всё бы ничего, но в конце Пётр просил оставить ему тех стрельцов, ибо собирается он по весне, как реки вскроются, на ладьях идти к Урал-камню и разведать, нет ли там чего полезного для державы, кроме соли и мехов. Также просил княжич прислать по весне, если можно, пару рудознатцев хороших. А в самом конце была просьбица разрешить тем стрельцам из Москвы семьи перевезти к нему в Пурецкую волость. Однако!
        Михаил велел найти Афанасия Левшина и позвать к нему не мешкая. Полковник появился через час, Михаил как раз отобедал с матерью и дядей. Все и разговаривали с Афанасием.
        Прочитав грамотку, Левшин хмыкнул и спросил:
        - Позволь узнать, царь-батюшка, а сколько годков старшему сынку Дмитрия Михайловича?
        - Поди, четырнадцатый идёт, - ответила за царя старица Марфа.
        - Не молод ли он на Урал-камень разведку вести? - покачал головой седобородый полковник.
        - Мне шестнадцать было, когда на меня державу взвалили, - улыбнулся Михаил, вспоминая горячего княжича.
        - Так то ты, надёжа-государь, - опять неодобрительно хмыкнул Левшин.
        И Михаила Фёдоровича это задело. То Колтовский, то этот теперь.
        - Думаю, надо разрешить Петру Дмитриевичу на Урал-камень сходить, - проговорил с нажимом на «думаю» Михаил и вопросительно посмотрел на дядю.
        Ивану Никитичу было не до младшего Пожарского, он думал, где достать войска для усиления старшего.
        - Пусть сходит, - махнул рукой боярин Романов, - только пошли ему ещё десяток стрельцов, хоть из того же полка, - кивок в сторону Левшина.
        - А есть ли у тебя, полковник, стрельцы, уже бывавшие на Урал-камне? - вдруг заинтересовалась старица.
        - Попытаем, матушка-государыня, - поклонился Афанасий.
        - Порешили, - закончил Михаил. - Сейчас позову дьяка и продиктую грамотку, чтобы послать отряд из тридцати стрельцов и двух рудознатцев к Урал-камню на ладьях по рекам, как вскроются. Старшим быть Петру Дмитриевичу Пожарскому. Готовь десять опытных стрельцов, Афанасий, и со стрельцами теми, не мешкая, отправь и семьи всех стрельцов, и тех, что уже в Нижегородской губернии, и вновь отправляемых. Сроку тебе седмица. Управишься?
        - Всё исполню, царь-батюшка, - покивал головой Афанасий и был отпущен.
        - Эх, ещё бы пару Пожарских, - под нос себе прошептал Михаил Фёдорович и улыбнулся: час назад ведь о втором только мечтал.
        Событие тридцать седьмое
        Площадь перед церковью была запружена народом гораздо серьёзнее, чем в прошлый раз. Значит, решил Пётр, есть и чужие, а это нежелательно. Ну, с этого и начнём.
        - Здравствуйте, люди православные! - обратился к собранию княжич.
        Одобрительный гул и разрозненные выкрики были ему ответом. Бывший генерал про себя усмехнулся: он привык, что солдаты отвечают на приветствие иначе.
        - Сдаётся мне, что сейчас народу на нашем сборе значительно больше, чем было месяц назад. А ведь мы будем секретные вещи обсуждать, не забыли? Давайте-ка, поближе подтолкните пришлых, посмотрим, кто такие.
        Не прошло и минуты, как в первых рядах оказалась пара десятков неизвестных. Они перепихивались и перешёптывались, пока Пожарский их внимательно рассматривал. Наконец, от одной из групп, человек в десять, вышел вперёд степенный старец.
        - Мы - гончары с Балахны и Нижнего. - Он обвёл рукой группу поклонившихся мастеровых. - Все мы вольные. Знаем про твой запрет приводить в этот Юрьев день ищущих лучшей доли христиан. Но у нас хозяев нет. Мы сами по себе. Хотим вот всем миром к тебе, князь-батюшка, в Вершилово перебраться. Про условия, что ты с Дуняшей Фоминой заключил, мы в курсе, и согласны на них. Все они справедливые. Мы не лодыри, и тебе за нас, господин, краснеть не придётся. - Гончар низко поклонился. Вся остальная группа последовала его примеру.
        Гончары нужны, обрадовался Пётр. И сейчас нужны, чтобы Дунины заказы выполнять, и для того, чтобы расширить её производство, и уж тем более понадобятся, когда он фарфор начнёт делать.
        - Что же подвигло вас, вольных людей, дома свои бросить и прибылью делиться? - поинтересовался всё же у старика княжич.
        - Многое, князь-батюшка. И школа у тебя для детишек будет, и храм вон какой отгрохал. Про иконы твоих мастеров и говорить нечего, не рукотворны они. Опять же, заказы постоянные, не нужно с лебеды на воду перебиваться. Коровок вот християнам роздал, ни у кого сейчас детишки не голодают. А хоромины каки у людишек твоих! Нет, князь-батюшка, лучшего места на всей Руси, чем Вершилово, нету. Не гони ты нас, прими Христа ради! - И все гончары бухнулись на колени.
        - Хорошо, подумаю я. Отойдите же пока вон в сторонку… - Пётр указал на место рядом со стрельцами.
        Оставшиеся пришлые разделились ещё на две группы. От одной, что побольше, тоже выпихнули переговорщика. Мужик долго прокашливался, но все же собрался с духом и начал:
        - Мы - плотники, что храм сейчас доделываем. Те же беды у нас, что и у гончаров. Заказов нет почти, бедствует народ, не до строительства. Скоро закончим вот храм, и хоть по миру иди. Люди мы тоже вольные и на все твои условия согласные. А домины себе и гончарам построим, ты, князь-батюшка, не переживай об этом. Прими и нас Христа ради! - И эти бухнулись на колени.
        - Ладно, и про вас подумаю.
        От последней группы в четыре человека переговорщик вышел сам.
        - Мы, князь-батюшка, известь обжигаем. Пока от тебя заказ не появился, уже думали детишек в кабалу продавать, так обнищали. Никто каменных зданий сейчас не возводит. Если ты нас не возьмёшь, зимой с голоду сдохнем, и сами, и детки, и жёнки. Пожалей деток, князь-батюшка, Христа ради молим! - Эти не только бухнулись на колени, но и поползли поближе к князю.
        - И вы, люди добрые, отойдите пока вон к товарищам вашим.
        Пётр мысленно ликовал. Это ведь не крестьяне безлошадные пришли! Это мастера! Да ещё как раз тех профессий, что и нужны будут ему в ближайшее время.
        - Народ православный, - обратился княжич к своим, - как решит общество? Согласны ли вы мастеров к себе взять? Люди все мастеровые, к ним и мальцов ваших приставить учиться можно, и денежку в казну общественную они могут немалую принести. Что скажете?
        Отвечать за всех выделил себя вершиловский староста Коровин:
        - Плотники нам вон храм какой построили, как их не взять. Гончары тоже нужны, домины-то ты нам, князь-батюшка, отгрохал, а кашу как варили в черепках, так и варят многие. Нужны обществу гончары. Ну а про строителей что сказать? Храм ведь каменный мы в Вершилово будем по весне затевать, как же без строителей-то храм строить. Нужны нам и строители. Берёт их общество, князь-батюшка.
        Народ при последних словах одобрительно загудел.
        - Что ж, быть по сему, - с радостью утвердил Пожарский.
        Пришлые опять бухнулись на колени и поснимали шапки, молясь на храм.
        - Ладно, народ православный. Теперь давайте про секреты наши поговорим.
        Вмиг наступила такая тишина, что казалось, люди и дышать перестали.
        - Сначала хочу рассказать вам об успехах наших. Начнём с храма Рождества Христова. Плотники свою часть работы во вторник закончат. Печники обещают к Юрьеву дню тоже закончить. И в среду уже приступят к работам иконописцы. Работа эта не быстрая, да и спешки не терпит. Ведь у нас должен красивый храм получиться. Только раз назвали мы его храм Рождества Христова, то на Рождество и позовём митрополита освятить новый храм.
        Народ начал истово креститься. Ведь Рождество уже скоро, чуть больше месяца осталось.
        - Теперь про успехи наши в переработке хочу поговорить. Дуняшиного масла продали мы в Нижнем Новгороде уже сорок два горшочка. И это только начало. Три дня назад пришёл ко мне купец из Владимира и попросил сделать ему партию в двадцать пять горшочков. Только просит за большую партию скидку сделать и продать те горшочки за восемь рублей. Согласился я с купцом. Ведь это двести рублёв. Денег у него, понятно, таких с собой нет. Но поверил я ему, что как расторгуется, всё сполна привезёт, обещал до Крещенья возвернуться. Сейчас Дуня ему срочно последние доделывает, завтра и отбывает купец во Владимир.
        А сегодня приехал ко мне гость московский. Хочет он договор заключить на поставку в его лавку в Москву ста таких горшочков. Оплата будет также после продажи. Сроки, правда, купец не называет, но, думаю, и у этого быстро всё раскупят. Договорились мы по семи рублёв горшочки с маслом ему продать, ведь дорога дальняя, да и партия очень большая. Просьба у меня к вам, православные, по возможности больше молока Дуняше нашей продавайте. Деньги ведь на храм каменный собираем, и на школу часть пойдёт. Нужно книги ребятам закупить, и чернила, и бумагу, а это всё недёшево.
        Православные стали перешёптываться.
        - Теперь о новых наших переработках давайте поговорим, - не дал разгореться спорам и обсуждениям Пожарский. - Силантий Бобыль предлагает дать ему денег на разведение кроликов. Занимался он раньше этим, но жёнка померла, и не до кроликов ему стало. Теперь вот женился он, - княжич указал на смутившихся молодожёнов, стоявших недалеко от трибуны, - нужно будет Силантию клеток построить и купить пару десятков кролей на развод, да сена прикупить. Но дело должно выгореть. Только будет нужен нам ещё мастер, который шкурки кролей будет выделывать и шапки с шубами из них шить. Вот тогда это будет полная переработка. Так что кто мастера такого знает, который захочет в Вершилово перебраться, милости прошу, ко мне подходите.
        - Есть у меня шурин в Жарской волости, но он в крепости у боярского сына Тимофея Зыкина, - раздалось из толпы.
        Пётр поморщился: не хотелось ему ввязываться в дрязги с соседями, но мастер важнее.
        - Что ж, пусть в Юрьев день подходит, переговорим с ним. Пока ничего не обещай, - ответил княжич родственнику.
        - Благодарствую, князь-батюшка, - перекрестился мужик.
        - Хорошо. Дальше пойдём. Травницы наши Зинаида и Феодора согласны учениц с десяток к себе взять, дабы летом травы заготавливать и в красивые вышитые мешочки те травы паковать. Нужно десять девок от тринадцати до пятнадцати лет. Сейчас зимой девок будем учить вышивать узоры, за то сестры берутся. - Пётр указал на монашек, те согласно закивали. - С весны же травницы начнут учить девок лекарственные травки собирать и сборы разные из них составлять. Отец Матвей, настоятель храма нашего, дело то благословил, можете не сумневаться, никто девок ведьмами не назовёт. - Пожарский посмотрел на собравшийся народ. - А если найдётся кто-нибудь, кто и поперёк меня, и поперёк церкви пойдёт и будет лжу на девушек нести, то лично я того за лжу в острог Нижегородский сдам. Всем понятно?
        Народ, не ожидавший такого напора, аж отступил на шаг от трибуны, и все согласно закивали, дружно крестясь на новый храм.
        - Пойдём дальше. Собираюсь я переработку одну по весне затеять. Только нужна будет мне для этого зола. Печи вы каждый день топите, и золы к весне должна накопиться прорва. Надо только ту золу собирать. Вот что я придумал. Нужен мне пожилой мужик или, может, хромой, такой, которому в поле тяжело работать. Будет он целыми днями по волости ездить и золу у вас забирать. Но не просто так. Сделаем мы на каждый дом лари ведра на три. Вы как золу из печи выгребете, остудите её и в ларь ссыпайте. Вот как наполнится ларь, так его мужик этот у вас заберёт, а вам пустой отдаст взамен, и счёт будет вести, за десять ларей будет копейку давать. К себе же домой потом, приехав, будет мужик тот золу просеивать через сито специальное, которое я у кузнецов в Нижнем закажу. Построим мужику этому на дворе амбары большие, и будет он золу эту просеянную в тех амбарах до весны хранить да смотреть, чтобы не отсырела - Пожарский оглядел народ. - Есть ли желающие?
        - Так вон Савёл Буров, он хромоножка, в поле ему, знамо, невмоготу, а с золой-то справится. - Это опять Коровин. Нужно заметить этого старосту, может, из него и управляющий хороший вырастет.
        - Выйди сюда, Савёл, - позвал княжич.
        С дальних рядов, сильно подволакивая левую ногу, протиснулся здоровенный мужик.
        - Здрав будь, князь-батюшка, - поклонился Буров.
        - И тебе не хворать. Возьмёшься ли за работу эту?
        - Дак ты, батюшка, не сказал, что я-то с того иметь буду, - прогудел, потупившись, Савёл.
        - И правда! - спохватился Пётр. - Ты у народа будешь десять ларей за копейку покупать, а я у тебя буду десять ларей за три копейки покупать. И лошадь хорошую с санями дам, и сена на прокорм лошади. Устроит так?
        - Благодарствую, князь-батюшка. Бога за тебя молить стану по три раза на дню, - троекратно перекрестился мужик.
        - Вот и договорились. Подойдёшь завтра к управляющему моему Онисиму Петровичу Зотову. С ним обо всём и договоритесь: и где лари взять, и где сито, и где лошадку с санями. Обо всём.
        - Благодарствую, князь-батюшка, всё исполню, - низко поклонился мужик и стал задом протискиваться назад в толпу.
        - Дальше пойдём. Ещё одна переработка у меня в планах есть. Для этой переработки мне тоже зола нужна, но зола не простая. Нужен мне ещё один мужичок, коему в поле тяжело работать по старости али по увечью. Будет этот человек ездить по всей губернии и собирать кости коров и лошадей. Потом эти кости он будет в специальной печи сжигать, золу тоже через сито просеивать, а потом ещё и перетирать в ступке специальной. Пару лошадей, лари, сито, ступку и деньги на закупку костей я выделю. За работу же буду платить, после всех вычетов на закупку, по пять копеек за ларь двухведёрный. Есть ли желающие?
        - Так Анисим если? - И снова Коровин.
        - Выйди сюда, Анисим, - позвал Пожарский.
        Этот мужичок тоже прихрамывал, но был заметно ниже и старше Савёла.
        - Справишься с этой работой, Анисим? Как фамилия твоя? - недоверчиво оглядев мужичка, спросил Пётр.
        - Фомин я, князь-батюшка, отец Тихона, супружника Дунькиного. Ты не смотри, что худой. Возьмусь я за работу костяную. Только про сено для лошадок не забудь, кормилец ты наш! - весело отчеканил мужичок.
        - Ну и быть по сему! - улыбнулся шустрому мужичку Пожарский: такой точно справится. - Тоже завтра подойдёшь к Онисиму Петровичу.
        - Бога за тебя буду молить, князь-батюшка, - стал кланяться и пятиться назад старший Фомин.
        - Ну, и снова дальше пойдём. Хочу ещё одну переработку вам, православные, предложить. Нашёл я в заморской книге одной, как из шерсти овечьей зимнюю обувь делать, да такую, что в самый лютый мороз в ней можно ходить, и не замёрзнут ноги. Называется та обувь валенки. Нужен мне ещё один человек, что будет по губернии ездить и шерсть овечью скупать. Нужна девица, чтобы шерсть эту мыть и чесать. И нужна женщина с сильными руками и умом острая да пытливая, чтобы эти валенки делать. Работа эта тяжёлая. И в книге той, конечно, написано, что да как делать, но придётся, как Дуня, рецепт наилучший долго искать. Есть ли желающие на эту переработку?
        - Может, нужно Татьяну вдовую взять со всей семьёй? - И, понятно, опять Коровин.
        - Так если вдовица, то кто будет закупкой шерсти заниматься? - Князь высматривал в толпе, кто эта Татьяна.
        Женщина вышла. Вот про таких Некрасов, наверное, и написал. Тётка была высокая и здоровущая.
        Так отец мой, Ивашко Олександров. Он и шерсть скуплять будет, и мне поможет. А дочка Любка будет шерсть чесать, да младшая дочка Варька и ей, и мне поможет. Отдай нам, князь-батюшка, эту переработку, а то без мужика еле выжили в этом годе. - Тётка бухнулась на колени и стала биться головой о снег.
        - Встань, Татьяна. Хорошо, забирай себе эту переработку, но учти: работы будет так много, что помощниц тебе надо будет набирать, когда сама руку набьёшь. От самого Нижнего Новгорода очередь выстроится за твоими валенками. Подойдешь после к Онисиму Петровичу.
        - Отец родной! - заголосила Татьяна, так и не встав с колен.
        - Ладно, народ, слушайте ещё про одну переработку. Называется она твёрдый сыр. Это такой продукт, который из козьего молока делают. Есть там ещё всякие разные добавки, но здесь это рассказывать долго. Тому человеку, который возьмётся, я потом всё отдельно объясню. Только предупреждаю, что первую продукцию на рынок повезём аж через три месяца: сыр этот твёрдый и должен лежать да созревать. Деньги за работу и на молоко со всем необходимым эти три месяца я буду давать. Ну а потом уж сами крутитесь. Думаю, что спрос на сыр будет не меньше, чем на Дунино масло. Как упаковать его, есть у меня задумка. Тоже гончары нам понадобятся. Коробочки для сыра делать.
        - Дозволь мне заняться этой переработкой, князь-батюшка, - вылетел вперёд худой высоченный мужик в волчьей шубе.
        - Как зовут тебя? - спросил Пожарский, внимательно разглядывая претендента.
        Он себе сыровара представлял несколько иначе. Эдакий толстячок с благообразным лицом и пальцами-сардельками, в белом фартуке. А тут жердь на голову выше остальных его крестьян и худой, как смерть.
        - Фёдор я, князь-батюшка. Фамилия моя Сирота. У меня у самого четыре козы было, да ты ещё двух привёл, творог из козьего молока жена постоянно делает, авось и сыр этот освоим.
        - Очень хорошо, Фёдор, будешь ты главным сыроделом. Как освоим продукцию и пойдёт первый твой сыр на продажу, придётся тебе помощников нанимать, помяни моё слово! - обрадовался Пётр.
        От творога до сыра - один шаг. Сычуг добыть для закваски из желудка молодого ягнёночка, и пойдёт дело. Смотрел как-то в Чехии, в молодости, Афанасий Иванович, как этот процесс происходит. Ничего страшного. Научимся.
        - Завтра сначала ко мне подойдёшь, расскажу все секреты производства сыра, а потом - к Онисиму Петровичу, дабы все хозяйственные вопросы обсудить.
        - Благодарствую, кормилец! - И этот на колени бухнулся. Как-то отучать надо. Хотя не поймут.
        - Так, с переработками остался последний вопрос на сегодня, - сказал Пожарский, и народ недовольно загудел. - Я сказал: на сегодня! - повысил голос княжич. - На следующий сход, после Крещения, ещё наберём. Просто ко многим переработкам нужно летом запасаться. А мы только зимой опомнились.
        Итак, с сегодняшнего дня все хозяйки должны коз вычёсывать, шерсть полученную мыть с мылом или золой и, просушив, отдельно складывать. Как наберётся прилично, нужно будет из неё вам нитку насучить и мне те клубочки на осмотр принести, я выберу самую тонкую и ровную нить и с теми хозяйками буду дальше разговор вести. По этому вопросу пока всё.
        Теперь давайте по школе поговорим. В школу детишек нужно будет приводить или привозить уже завтра. С собой ничего им давать не надо. Здесь им все принадлежности выдадут и покормят в обед кашей с мясом и молоком. Учить сначала будем письму, чтению, счёту и закону Божию. Когда эти предметы немного освоят, будем ещё учить рисовать и лепить поделки из глины. Ну а на следующий год добавим и другие предметы. Привезти нужно будет, как рассветёт, всех детей с семи до двенадцати лет. Всех - это значит и мальчиков, и девочек. Учиться будем по пять дней в седмицу. Суббота и воскресенье будут выходные. Ну, и в праздники большие отдыхать будут. Те, кто подальше живёт, как сумерки начнутся, могут приезжать и детишек забирать. Учиться дети будут до весны. Понимаю, что они помогают вам летом в поле или с младшими сидят. Летом у них будут каникулы. Это отдых значит по-италийски. Всё, православные. С праздником вас Михаила Архангела!
        Событие тридцать восьмое
        Трофим Лукин был гончаром в третьем поколении. Мастерскую ещё при великом князе Василии Иоанновиче построил его дед Фома Лукин. Лукины за эти шестьдесят лет изрядно поднялись. Только вот последние лет десять всё пошло прахом. Смута, война эта бесконечная с ляхами, пожар прошлогодний, уничтоживший большую часть Нижнего Новгорода. И вот теперь Трофим сидел перед этим отроком, пусть и княжичем, и гадал, правильно ли он поступил. Да, заказов в Нижнем Новгороде почти не было. Но были свой домик и притулившаяся к нему мастерская с лавкой. После пожара люди приходили сделать заказ на самую необходимую посуду, всё ведь сгорело, но больше в долг просили или отработать предлагали. А налоги царёвым мытникам - плати, а за дрова - плати. Жена с тремя детьми. Их кормить надо. Нет. Некуда ему было деваться. Либо в захребетники идти к кому, либо сюда, в Вершилово.
        Княжич осмотрел гончаров и начал:
        - Есть у меня задумка одна. Вы, как переедете, как обоснуетесь на новом месте, попробуйте сделать мне несколько вещичек, лучшую я потом выберу и скажу, кому и сколько делать. Вещичка эта будет такой. Рыба, сом усатый или налим, а по центру той рыбы - горшок. То есть сом как бы горшок проглотил, а он у него внутри прямо встал. Увидел это рыбак и сделал сверху в соме дырку, чтобы посмотреть, что внутри горшка. Понятно объясняю? - Отрок внимательно осмотрел их.
        Трофим представил себе такой горшок, как бы окружённый рыбой, и поразился. Ничего подобного он не видел.
        - Кто же будет такие рыбьи горшки покупать? - спросил гончар из Балахны Игорь Изотов.
        - Вы ведь видели те горшки для масла, что Дуня делает?
        - Вестимо. Онуфрий вон на них хорошо поднялся… - Изотов завистливо посмотрел на другого балахнинского гончара.
        - Вот в эти рыбьи горшки и хочу я другое масло раскладывать, продавать, горшков тоже сотни нужно будет. И стоить они будут немало. И иконописцы их распишут после вас. - Княжич снова оглядел мастеров.
        Трофим понял задумку княжича. Вот ведь, малец, а что удумал. Конечно, такие горшки будут нарасхват, каждая хозяйка будет перед другой хвастать подобным горшком, даже не важно, есть в нем масло чудное или нет. Кончится масло, а горшок-то останется.
        - Князь-батюшка, а на горшочках с маслом ведь разные картинки нарисованы, из-за этого и спрос больше, - уточнил Трофим.
        - Молодец, Трофим, - похвалил его Пожарский, - самую суть ты уловил. Эти новые рыбьи горшки должны тоже друг от друга хоть немного, но отличаться. Поэтому вы и будете все вместе их для начала делать, чтобы потом несколько самых интересных выбрать.
        - А остальные что потом будут делать? - Зобов был мужчина в летах, всего нового побаивался.
        - Слушайте следующую задумку. Про твёрдый сыр ведь сегодня слышали. Нужно для него как бы шкатулочку сделать. Круглая такая, ровная, без всяких горлышек, и должна довольно плотно закрываться плоской крышечкой. Такой блинчик с ручечкой. Понятно?
        - А размеры той шкатулочки для сыра каковы? - сразу заинтересовался Зобов.
        - А вот тут самое главное. Разные должны быть размеры. Кто побогаче, а кто и победней, но всем ведь захочется диковину попробовать. А кто побогаче, захочет всех размеров шкатулочки собрать.
        - Ох и хитёр ты, князь-батюшка. Ох и хитёр. Тебе бы в купцы пойти! - охнул Трофим.
        - Спасибо на добром слове, Трофим, но мне и так неплохо, - весело засмеялся княжич.
        Трофим смутился. Что же это он за языком не следит, князю предлагает купцом пойти.
        - Прости, князь-батюшка, - вскочил Трофим и низко поклонился. - Не подумав ляпнул.
        - Ладно, садись. Слушайте, мастера, мою третью задумку. Представьте себе небольшую тарелочку. И отдельно от неё ободок. Потом берём мы побольше тарелочку и переворачиваем её. Затем сначала поверх надеваем ободок, потом сверху уже нашу первую маленькую тарелочку. Представили? Теперь берём тонкие прутики как бы из глины лепим и тарелочку с ободком, укладывая прутики крест-накрест, соединяем. Потом высушиваем, обжигаем и снимаем нашу верхнюю получившуюся тарелочку с бортами сетчатыми. Представили? - Пётр опять осмотрел мастеров, высматривая не понимающих.
        Мастера смотрели в потолок. Тогда он взял уголек и прямо на столе нарисовал эту непонятную посудину. Теперь все согласно закивали. Интересная вещица получалась.
        - Будет эта тарелочка подаваться с ягодами или с яблоками у богатых купцов да князей за столом. Только надо красиво сделать. Сеточка чтоб потоньше, узоры какие, цветочки там по каёмочке. С иконописцами посоветуйтесь. Может, к ягоднице той ручки из серебра или даже золота приделать. Расписать дно тарелочки фруктами заморскими. Подумайте. Пусть каждый тоже несколько разных сделает. Будем выбирать. И не таитесь от других. Вы теперь все вместе. А вместе можно и горы свернуть. Ну, всё, господа мастера, идите, устраивайтесь, переезжайте. Плотники вам домины быстро отгрохают, печники печки сложат. К Рождеству жду от вас первые образцы. С праздником вас, православные.
        Княжич ушёл, а гончары ещё несколько минут сидели молча. Наконец встал Зобов и проговорил, оглядывая каждого:
        - Похоже, поймали мы жар-птицу. Хорошо нам будет жить с этим князем. Давайте не подведём. Расстараемся к Рождеству.
        Событие тридцать девятое
        Онисим Петрович Зотов въезжал в Арзамас под вечер. Нижегородский воевода князь Бутурлин выделил купцу в сопровождение пятерых стрельцов по просьбе княжича Петра Пожарского, и доехали они вполне благополучно.
        День выдался безветренный и тёплый. До Рождества оставалось всего пять дней. Вот после начнутся крещенские морозы. Но до Рождества Зотов намеревался вернуться в Вершилово.
        Сюда, в Арзамас, его привела не только закупка шерсти, хотя и это важно, но ещё и игрушка, свистулька в виде козлёнка, продаваемая в Нижнем на торгу. У продавца удалось узнать, что делает свистульки гончар из Арзамаса. Вся прелесть этой свистульки в том, что она была белого цвета.
        Онисим Петрович бросил все дела и помчался в Арзамас. Неужели удастся найти белую глину для фарфора не на далёком Урал-камне, а вот прямо рядом, в Арзамасе?
        Переночевав на постоялом дворе, в холоде и клопах, Онисим ещё раз убедился, что нет на всём свете места лучше, чем Вершилово. Едва рассвело, он спустился вниз, съел подгоревшую кашу с подозрительным мясом и пошёл на торг.
        Удача улыбнулась далеко не сразу. Рынок был не чета нижегородскому, и за час Зотов обошёл его вдоль и поперёк. Свистулек не было. Тогда купец пошёл другим путём: он начал всем подряд показывать игрушку и спрашивать, где такие можно купить.
        - А зачем тебе? - спросила его одна молодка с двумя курицами в руках.
        - Купить хочу. Много. Купец я из Нижнего, - ответил Зотов и понял, что счастье, похоже, ему улыбнулось.
        - То муж мой делает, да занедужил он. Дома хворый лежит.
        Ответ Онисима Петровича не обрадовал. Ещё помрёт, не открыв тайны белой глины.
        - Сильно занедужил?
        - Сильно. Третий день кашляет, с постели не встаёт. Жар у него, - невесело отозвалась его новая знакомая. - Посоветовали вот куриный бульон сварить, - тряхнула она курями.
        - Веди домой. Лечить буду твоего мужа.
        Онисим осмотрелся вокруг: где стрельцы с конём?
        - Ты же сказал, что купец, - недоверчиво осмотрела молодка Зотова.
        Онисим и сам бы не поверил в такое три месяца назад, но его образованием занимался Пётр Пожарский. И в числе знаний, которыми щедро делился чудной отрок, было и лекарство. Поэтому сейчас в любую дорогу купец брал с собой мешочки с различными сборами, которыми снабдили его травницы из Вершилово.
        - Веди. Курицей при простуде не сильно поможешь. Есть у меня травки хорошие. Вылечим твоего супружника. - Онисим Петрович тряханул котомкой. - С собой у меня.
        Через час он сидел в утлом домишке гончара и ужасался. Всего три месяца прошло. Всего три месяца. Зотов не представлял себе сейчас жизни без мерно гудящей голландки, без второй печи на кухне, топящейся по-белому. Здесь же был очаг с дымом, сквозняки и тысячи тараканов. Дышать было нечем. Прикасаться к чему-либо страшно. Клопы и вши.
        Больной был и вправду плох. Хозяйка заварила травки, данные ей Онисимом, через несколько минут Семён Силин престал перхать и заснул. Было гончару лет двадцать. И сбежал он из-под Москвы, регулярно разоряемой ляхами, год назад в Арзамас. Договорился с купцом одним, и тот перевёз его немудрёный инструмент и дочку с женой сюда, где после Черемисовых войн было вполне спокойно. Взял с собой гончар и глины белой с берега реки Гжелка.
        В принципе, Онисим Петрович узнал всё, что хотел. Можно было седлать коней и мчаться в Вершилово с радостной вестью. Гжелка чай поближе Урал-камня. Не пускала совесть. Помрёт здесь Семён Силин. Нужно забирать его в Вершилово. Но Зотов не знал, как отреагирует княжич, если он привезёт с собой этого свистуна. Однако и оставлять парня здесь нельзя - помрёт. Может, в благодарность за глину белую и возьмёт к себе Пожарский ещё одного гончара. Ведь месяц назад сразу несколько человек пригрел.
        - Тамара, - начал купец, убедившись, что и гончар, и малолетняя дочь заснули. - Как ты думаешь, согласится муж твой, если я его с собой в Вершилово позову? Это село большое недалеко от Нижнего Новгорода.
        - Чем же там лучше, мил человек? - Тамара обвела руками свою горницу. Она, наверное, гордилась ей.
        - Там есть работа, много работы. Там вам дадут большой дом из трёх горниц. В этом доме две печи, и обе топятся по-белому. Рядом стоит баня, и она тоже топится по-белому. Каждой хозяйке дают двух коров и двух коз. Если у вас нет, дают лошадь. Дают сена и овса, чтобы животных прокормить до весны. Там есть очень хорошие лекарки. Там крестьянки в церковь ходят в золотых серьгах. Там через четыре дня открывается самый красивый храм, который я только видел. Там все дети, начиная с семи лет, учатся в школе читать, писать, счёту и слову Божию. Там люди заботятся друг о друге. И там живёт князь Пожарский.
        - Да, ты, купец, никак сам заболел, не бывает таких мест, - прыснула молодуха.
        - Бывает, Тамара. Пошёл я, найму тройку лошадей и возок побольше. Собирайтесь, утром выезжаем. - Он решительно залез в котомку и достал пару рублей. - На тебе денег. Если кому должны, отдай и купи, что надо, в дорогу. Главное, одежду новую и тёплую для мужа и дочки. Да и себе шубу хорошую купи. Два дня ехать. Ну и куриц можешь сварить. По дороге съедите.
        Событие сороковое
        Митрополит не приехал. Вот ведь козёл старый, ругался Пётр. Испортил людям праздник. Как все готовились к этому Рождеству. Иконописцы спали урывками по три часа. Бабы в десятый раз перемывали полы. Плотники покрывали все доступные и недоступные деревянные поверхности воском. Успели. Это был, конечно, не храм Василия Блаженного. И не Исаакиевский собор будущего Санкт-Петербурга с его мозаикой. Но внутренняя роспись храма была великолепна. Да и сам он, ещё белый весь (дерево не успело потемнеть), смотрелся отлично. А митрополит освящать не приехал. И даже грамотки с объяснениями не прислал. Ладно, решил Пётр, сочтёмся.
        А праздник случился. Да ещё какой. Утром на Рождество 1619 года в Вершилово приехал на двух тройках Онисим Петрович Зотов и привёз из Арзамаса больного гончара с женой, дочкой и всем скарбом. Это всё в первой тройке. Вторые же сани везли белую глину.
        У Пожарского было пять домов в запасе, вот на такие случаи и построили. Собрали всех травниц с ученицами, половину монашек от молитв отвлекли и стали новой семьёй заниматься. Первым делом - баньку и дом топить. Вторым делом - всё их барахло сжигать. Только вшей, клопов и тараканов им к празднику и не хватает. Своих еле за три месяца вывели. Коровин с женой припустились на тройке в Нижний на самых резвых конях, чтобы купить всё необходимое новосёлам. Одежду, посуду, еду на первое время, да те же занавески на окна. И только все включились в это действо, как грянуло.
        В Вершилово въезжал обоз. Ему не было конца и края. Наверное, не меньше ста саней. Впереди на конях верхом - десяток стрельцов. Стрельцы надели парадную форму, и выбежавший их встречать Пётр узнал цвета полка Афанасия Левшина. А его стрельцы уже метались среди саней, и всю запруженную площадь накрыл радостный плач. Приехали семьи стрельцов со всем скарбом. Княжич такого не ожидал. Крут царь-батюшка. В ответ на его грамотку с просьбой оставить ему пока двадцать стрельцов он ещё десяток прислал и тридцать семей из Москвы отправил.
        К Петру подъехал немолодой стрелец с седыми усами и бородой и сообщил, что он, Иван Пантелеич Малинин, сотник полка, прибыл сюда по приказу царёву, чтоб возглавить стрельцов и всю разведку на Урал-камень. Пожарский хотел было ответить, что командиров здесь и без Малининых достаточно, но сотник ему не дал. Опередил.
        - Не тушуйся, княжич, был я на том Урал-камне. Пойдём по весне, чай дорога знакомая. - И дружелюбно подмигнул Пожарскому.
        Это меняло дело.
        - Что ж, Иван Пантелеич, есть у меня четыре незанятых дома, сразу после Рождества Христова начнём новые строить, а пока давай эти разделим среди приехавших с тобой. Своим-то стрельцам я всем уже домины построил, сейчас они туда семьи и заберут. Сколько же с тобой новых приехало… - Пётр радостно осматривал счастливо гомонившую толпу. Эх, радость-то какая, сколько народу плюсом!
        - Прибыли со мною, по царёву указу, двое рудознатцев опытных с семьями, десяток стрельцов, подьячий Пахом Сутормин, чтоб всё найденное на Урал-камне описать, ну и я с семьёй и с сыном женатым. Всего пятнадцать семей. А у тебя, говоришь, княжич, всего четыре дома. Где же людишек разместить? И так две недели в дороге… - Сотник был хороший, не о себе думал, о людях.
        - Ну, давай так, Иван Пантелеич. Пусть дома занимают двое рудознатцев, подьячий и твой сынок. Ты на время поселишься в моём тереме, на гостевой половине. Стрельцов с семьями мы пока разместим в школе, вон то здание слева. Там как раз десять классов, это горниц таких больших. Сейчас у ребят каникулы, и школа пустая стоит. А сразу после Рождества начнём новые дома строить. Не переживайте, плотники и печники у меня уже опыта набрались, за седмицу дюжину домин с печами поставят.
        Тут над площадью опять вой поднялся. Пришлось идти разбираться. Оказалось, всё очень плохо: бабы наотрез отказывались расставаться с кишащими клопами и вшами тряпками. И это ведь была не одна семья свистуна арзамасского. С тем-то решили, да и то всем миром. Пришлось принимать кардинальные меры. Был кликнут клич по всему Вершилову топить бани. Одежду сначала прожаривали в бане и лишь потом разрешали заносить в дом. То же делали и с посудой. Пётр понимал, что всех насекомых победить не удастся, и опять будет трёхмесячная борьба за чистоту рядов.
        Сумасшедший день закончился не с наступлением сумерек, а с последней партией прожаренной одежды, возвращённой новосёлам. Сотник Иван Малинин метался среди прибывших, раздавал затрещины и утешения, и не будь его направляющей силы, одному Петру с оравой больше чем в сто пятьдесят человек было бы не справиться. Сейчас всё уже поутихло. Народ собирался на всенощную.
        Событие сорок первое
        К церковным обрядам Пётр был равнодушен. Он отлично понимал, что обязан присутствовать в храме, а то народ про него и так сказки рассказывает. Не хватало ещё с церковью не подружиться. Может, и не Европа с её кострами инквизиторскими, но и тут если в колдовстве обвинят, мало не покажется. Поэтому княжич Пётр Дмитриевич Пожарский стоял сейчас в новом храме Рождества Христова и принимал деятельное участие во всех долгих перипетиях всенощной службы. Телом принимал. Мыслями бывший генерал был далеко.
        Он подводил итоги. Прошло четыре месяца и одна неделя, как его забросило сюда. И был он один-одинёшенек, да ещё и отравленный. Сейчас за ним стоит больше тысячи ста человек, включая стариков и грудных детей. Он тут, в Вершилово, по нонешним временам построил крупный город. А если считать по промышленному потенциалу, то и совсем крупный.
        Пётр прекрасно сознавал, что почти все его успехи без золота и серебра, отбитых у банды Сокола и шайки Медведя, не имели бы места. Он сейчас, наверное, самый богатый человек в Московском государстве. Деньги уходили, и уходили стремительно. По сути, уже надо было ехать и забирать один из припрятанных тайников атамана Сокола. Планов было полно, и все они нуждались в финансовой подпитке.
        А что удалось осуществить? Работала Дуняши Фоминой фабрика по производству орехового масла в эксклюзивной упаковке. Да ещё как работала. Только в Нижегородской губернии было продано шестьдесят семь расписных горшочков. Ему докладывали, что на рынке в Нижнем видели подражателей, но уровень был настолько разный, что конкуренты продавали свои подделки едва за рубль. Приехавший доложить об этом подьячий Балахнинского уезда Замятий Симанов думал, что княжич расстроится, а вместо этого увидел довольную улыбку.
        - Значит, просыпается Россия, - услышал тот странные слова.
        Что ж, в Нижнем придётся снизить цену: рынок, похоже, близок к насыщению. Зато три дня назад приехал купец из Владимира, тот, что забирал двадцать пять горшочков на реализацию. Привёз деньги, все 200 рублей! И забрал ещё одну партию в двадцать горшков с маслом, правда, пришлось уступить их по шесть рублей. И во Владимире богатенькие Буратины кончились. Теперь со дня на день Пётр ждал и московского гостя. За вычетом всех расходов и налогов у Фоминой получится доход в 400 рублей.
        И надо сказать, Дуняша не жадничала. Она наняла двух девушек из бедных многодетных семей и платила им в неделю по рублю. Просто огромные деньги для крестьянина в это время. А ещё маслозаводчица купила в Нижнем новые чаны и поставила рядом со своим домом ещё одну домину, даже больше первого, и не разделила его на горницы, а устроила там эту самую маслобойню. Молодец баба! Сейчас у неё скопилось под сто горшков готового масла. Замечательно, есть с чем ждать купца из столицы.
        Справились они все вместе и с производством валенок. Пётр знал только общий принцип валяния: накладывай шерсть слоями да мыльной горячей водой смачивай. Две недели экспериментов (слово прижилось, но трансформировалось в «спимент») принесли, наконец, плоды. Первые валенки выбросили. Вторую партию пришлось отдать детям. Усадка оказалась почти вполовину. Третью партию получили нужного размера, но забыли про взъём, пришлось отрезать голенища и использовать как тапки. Четвёртая партия вроде бы была по размерам нормальной, но носок и пятка протёрлись за один день. Пётр вспомнил, что в эти места нужно накладывать шерсти побольше. Четвёртую партию подшили голенищами от третьей. Через две недели ежедневных проб и ошибок получили партию из десяти валенок очень хорошего качества. И вот уже две недели Татьяна с отцом и двумя дочерями делает валенки на продажу.
        Пожарский скупал пока всю продукцию чуть дороже себестоимости у пимокатов и распределял по своим. Сначала детей обули, потом - баб, а под Рождество и все мужики щеголяли в обновках. Между тем несколько особо удачных экземпляров княжич отдал на доработку монашкам. Те расстарались и украсили валенки вышивкой. Чего только не навышивали: и снегирей с веткой рябины, и медвежат, и зайчиков. Пожарский на этом им остановиться не дал, и валенки оформили кусочками меха и кантиком. На паре иконописцы нарисовали полюбившихся всем белочек.
        Собрал неделю назад Пожарский эти произведения искусства и отвез на рынок в Нижний, там теперь в лавке бывшего купца Зотова сидел старичок из Вершилова и торговал потихоньку. Цену назначили в рубль. Сумасшедшая цена для обуви. Вчера старичок приехал за новой партией: все двадцать пар распродал. Да ещё, говорит, и заказы есть на столько же. Пора и Татьяне расширяться. Нужно, пока зима, и во Владимир отправить партию, и в Москву. По самому верху правого валенка монашки вышивали теперь их бренд «Пурецкая волость».
        Фёдор Сирота, первый в России сыродел, оказался мужиком хватким и пытливым. Что такое сычуг, долго ему объяснять не пришлось: зарезали ягнёнка и достали этот самый сычуг. Его содержимое и бухнули в молоко. Разогрели и мешали не переставая несколько часов по очереди. Потом откинули получившийся мягкий сыр. А дальше начались «спименты». Добавляли масло и яйца. Добавляли сушёный укроп и купленный на базаре дорогущий перец. Добавляли разное количество соли. Добавляли мелко натёртую морковь. Смешивали козье молоко с коровьим и даже с конским.
        В результате остановились на трёх рецептах. Один назвали «острый», понятно почему, этот был с перцем. Второй назвали «мраморный», этот был с морковью. Третий назвали «особый», был он с маслом и яйцом при смеси половины молока козьего и половины коровьего. Отжали сыр и положили в заранее изготовленные ёмкости под пресс. Теперь первые сыры лежали, вызревали. Самым трудным оказалось поддерживать одинаковую прохладную температуру. Но и с этим приспособились. Построили здоровущий ангар, а топили его средне, примерно нужные 10 - 12 градусов и получали. Понятно, что идеальное место - сухой подвал, но не зимой же его копать. Сейчас Фёдор продолжал делать сыр и потихоньку продолжать «спименты».
        Гончары же делали специальные горшочки цилиндрические с крышкой. Иконописцы, брошенные по основному месту работы, то есть расписывать храм, пока новыми горшками не занимались. Есть ещё время.
        Принесли неделю назад все хозяйки Пурецкой волости и клубки шерстяных ниток. Княжич их дергал, крутил и рвал по-всякому. В результате выделил пять женщин и пригласил их к себе с мужьями, а также плотников с кузнецами несколько человек позвал. Показал, что запомнил из будущего, про чесание шерсти и наматывание её на барабан, гвоздиками утыканный. Три дня плотники с кузнецами эти качели да барабаны изготавливали, потом ещё два дня настраивали. Вчера женщины принесли по клубку шерстяной нити, изготовленной с использованием новых приспособлений. Но было откровенно не до них. Ничего, сейчас праздники кончатся, и надо будет заняться прялкой, а потом и ткацким станком.
        Силантий Бобыль вместе с плотниками понастроил клеток под навесом и закупил двадцать пар кролей. Теперь со дня на день ждёт первое потомство. Кроли через месяц рожают. Что ж, про шубы из кроличьего меха говорить пока рано. Но главное ведь начать.
        Савёл Буров набрал уже золы полный амбар, скоро рядом ещё один строить надо будет. Когда начнём делать по весне стекло, в золе уж точно недостатка не будет, и не надо лишний лес сжигать. Лес надо беречь.
        Анисим Фомин, свёкор Дуняши, ездит себе по губернии и скупает кости. Поначалу народ отнёсся к этому недоверчиво, но аккуратно выплачиваемые за кости пусть и небольшие деньги сделали своё дело. Народ и сам стал кости собирать и Анисиму продавать с прибылью. Вообще замечательно. Сжигать кости начали недавно, когда набралось приличное количество. При этом Пётр вспомнил, почему нельзя использовать куриные косточки. Они придавали фарфору сиреневый оттенок. Надо будет собирать и куриные кости, решил бывший генерал. Пусть будет и сиреневый фарфор. Теперь белую глину нашли. Оставался ещё полевой шпат. Ну что ж, его с Урала привезём. Всё равно туда ехать.
        Гончары его тоже не подвели. Уже имелось несколько кувшинных рыб и даже один кувшинный осьминог. Его, как мог, изобразил сам Пётр, а гончары, тоже как могли, воспроизвели. Получилось сногсшибательно. Узорчатые тарелки тоже получились, три первые раскрасили и увезли позавчера в Нижний на рынок. Цену выставили в два рубля. Посмотрим. Себестоимость-то гораздо ниже, можно будет, если что, и снизить цену.
        Пётр задремал, но вовремя очнулся к окончанию всенощной. Утомительное занятие эта религия.
        Событие сорок второе
        Нижегородский воевода, князь Василий Матвеевич Бутурлин, ехал в Вершилово во главе целой армии. С ним были все сотники стрелецкие и полутысячник (полуголова), дьяк был стрелецкого приказа, а главное, ехали с воеводой те тридцать стрельцов, что занимались учёбой по подсказке княжича Пожарского, и те трое, что лучшими оказались при смотре из оставшихся стрельцов.
        Сегодня праздники рождественские закончились, и вёл своё небольшое войско воевода в Вершилово по давней договорённости с молодым Пожарским, дабы устроить стрельцам совместное испытание, чтобы определить, чьи стрельцы лучше. Вёз с собой князь изрядно огненного зелья для стрельбы и арбалеты с болтами. Вот уже и Вершилово.
        Князь разглядел приличную толпу, собравшуюся за околицей села в ожидании приезда гостей. Светило солнышко, снег поскрипывал на лёгком морозе. Замечательная погода. Сейчас его лучшие стрельцы уделают этих выскочек московских, и тогда будет вообще всё замечательно.
        Боярин оглядел ещё раз встречающую их толпу. Сразу бросалась в глаза необычная обувь. На всех, и на мужиках, и на бабах, и на детках были серые округлые сапоги. Нет, на сапоги это не походило. Нужно будет потом спросить у княжича, что это за диковинка.
        А ещё заметил князь, что слишком хорошо одеты люди для крестьян. Похоже, и вправду говорят, что в Вершилово простой крестьянин побогаче иного купца будет. Стоящие рядом с княжичем бабенки и вовсе щеголяли золотыми серьгами. И девицы вон тоже в золоте. Разбаловал Пожарский крепостных, так чего с него взять, отрок ведь ещё, не понимает про деньги ничего.
        Первым делом Пётр преподнёс воеводе в подарок ту самую обувку, что была надета на всех вершиловцах. Только эти были настоящей картиной. На голенищах вышиты древнерусские богатыри. Василий Матвеевич потрогал обувку. Это была не кожа. Это было сделано из шерсти. И при этом они были твёрдые.
        - Примерь их, князь, - протянул воеводе валенки Пётр. - Увидишь, в них гораздо теплее, чем в сапогах. Это валенки.
        Бутурлин крикнул своего слугу Пахома и переобулся. И правда, стало гораздо теплее. И ноге удобно. Нужно будет и жене такие валенки попросить. Между тем к Бутурлину подошёл незнакомый ему сотник в кафтане полка Афанасия Левшина. Оказывается, два дня назад в Вершилово прибыло пополнение. Государь прислал сотника Ивана Малинина и ещё десяток стрельцов с семьями. Да ещё и семьи тех двадцати стрельцов, что уже были при Пожарском. Чудно. Всё чудно с эти молодым Пожарским.
        Втроём, Бутурлин, Малинин и Пожарский, договорились, как проводить испытания. Сначала будет бег на две версты. Побегут десяток стрельцов от Бутурлина, десяток от Пожарского и весь десяток Малинина. Дорогу, как сообщил Пожарский, разметили еловыми веточками, и заблудиться ни у кого не получится. Зачёт ведётся по последнему в десятке: когда он прибежит, значит, прибежал весь десяток. Тот, кто прибежит первым, получит отдельный подарок от княжича.
        Народ одобрительно загудел, выслушав условие. А Бутурлин опять поразился жителям Вершилова. Они были не забиты, как другие крестьяне, с которыми имел дело воевода. Всего-то четыре месяца прошло, как этот отрок прибыл в отцову вотчину. Как бы не распустил он людишек вконец.
        Вторым испытанием будет стрельба из пищалей. Стреляют также десять человек, победителем считается тот десяток, который первым поразит мишень двадцать раз.
        Третьим испытанием будет стрельба из арбалетов на точность с пятидесяти шагов. В центре щита будет небольшой круг. Потом круг побольше. И наконец, третий круг, самый большой. Попадание в первый круг даст 10, во второй - 9 и в третий - 8. Сумма всех десяти стрел и выявит победителя.
        Когда княжич объявил все правила, он пригласил боярина и сотника занять с ним место на помосте. Василий Матвеевич поднялся на возвышение. Там стояло три резных стула с высокими спинками. Пожарский предложил князю сесть в среднее, а сам занял место по левую руку, уступая второе место сотнику Малинину.
        «Умно, - усмехнулся про себя князь, - показывает, что он самый младший по возрасту. Иной спесивец полез бы по правую руку, а то бы и в центр взгромоздился. Умно».
        Бабахнула пищаль, и бегуны бросились по отмеченной еловыми ветками дороге вперёд. Бутурлин заметил, что десяток княжича не рванулся сломя голову вперёд, а даже отстал от самых ретивых. Однако через пару минут, когда самые прыткие пробежали почти половину версты, положение стало меняться. Не бегавшие каждый день московские стрельцы стали выдыхаться, и люди княжича их обогнали. Нижегородцы по-прежнему были впереди. Ещё через минуту и среди бегунов воеводы появились отстающие, а один из стрельцов Пожарского вдруг побежал гораздо быстрее и скоро вышел на первое место. Ещё пара минут, и он пересёк натянутую на финише ленточку. Следом прибежал один из нижегородцев, а вот потом - оставшиеся девять стрельцов Пожарского. Последний из нижегородцев пересёк черту ещё через минуту, а вот москвичи тянулись и тянулись, некоторые даже под свист зрителей перешли на шаг. Слишком быстро начали, понял ошибку стрельцов воевода, вот на весь путь сил и не хватило. Но того стрельца, кто из местных первым пришёл, он решил потом наградить.
        Стрельба из пищалей началась со странностей. Воевода выставил десять, Малинин - десять, а княжич только девять человек. И бердыша было всего три. Опять чудит княжич, ничего он не понимает в огненных баталиях.
        Результат боярина потряс. Чтобы поразить мишени, каждому нужно было выстрелить как минимум два раза, при этом дважды попасть в мишень. Стрельцы стали заряжать пищали, княжеские же стрельцы вышли с длиннющими шпанскими мушкетами, но, как ни странно, первые три выстрела произвели именно люди Пожарского. А потом случилось небывалое. Вместо того чтобы долго и упорно заряжать свой мушкет, стрелок взял заряженный мушкет товарища, произвёл выстрел, а потом снова взял заряженный мушкет, прицелился и выстрелил. Пока стрелок стрелял второй раз, ему подали снова заряженный мушкет. Остальные стрельцы только закончили заряжать свои мушкеты во второй раз, а стрельцы Пожарского уже потянулись с поля к трибунам: все двадцать мишеней были поражены.
        Второй залп нижегородцев показал, что четыре пули прошли мимо цели и нужен ещё один залп. Снова потянулись минуты на заряжание, и грянул третий залп. Теперь все нижегородские мишени были поражены. Москвичи при этом только успели зарядить третий раз, и, что самое печальное для Малинина, одна мишень оказалась не пробитой. Но ждать четвёртого залпа москвичей не стали. Князь Бутурлин прекратил состязание: и так всё было ясно.
        - А хитёр ты, княжич, вон каку штуку придумал, я-то сразу не понял. Молодец, отрок, отпишу отцу, что зело разумен растёшь, а своих стрельцов теперь и так тоже тренировать стану. Хитро!
        И в третьем испытании всё повторилось: самые точные стрельцы из арбалета - у княжича, самые плохие - у Малинина, нижегородцы же посредине.
        А в конце стрельцы Пожарского продемонстрировали кидание ножей на меткость и взбирание на отвесную трёхсаженную стену с помощью кошки и верёвки. Нижегородцы попытались это повторить, но только болтались на верёвке, не в силах высоко подняться.
        - Уделал ты меня, Пётр Дмитриевич, - довольный всем увиденным, обнял княжича воевода. - Под орех разбил старика, полная у меня конфузия. Но ведь и мои стрельцы, как кутят, превзошли москвичей. Что скажешь, сотник?
        - Я ведь этих стрельцов хорошо знаю, они почти все из моей сотни. В сотне были самые неопытные, а теперь поди совладай с ними… - И сотник уныло махнул рукой.
        - Василий Матвеич, ты пришли сюда десяток стрельцов, каких выберешь, будут мои вместе с ними заниматься, смотришь, и подтянутся, - предложил Пётр.
        - Где же они у тебя жить будут? Каждый день из Нижнего не наездишься.
        - Я завтра ещё двадцать домов закладываю, дабы пополнение поселить, заодно и для твоих стрельцов дома выделю. Пусть живут и учатся, - успокоил его Пожарский.
        - Добро, быть по сему! Ну а теперь веди в храм свой, хвастай.
        Событие сорок третье
        Василий Полуяров, которого княжич именовал немецким словом «агроном», остановил возок у дома Фомы Андронова и пошёл на двор. Это была обычная поездка по крестьянам, у которых должны были народиться телята. Телята были ещё не от лучших производителей, что удалось собрать по всей губернии Василию, а самые обычные телята, непонятно от кого. Интерес они будут представлять лишь через год, но занести новорождённых в списки нужно. Порядок.
        Ещё двор Андроновых был поставлен Полуяровым, по приказу княжича, на особый учёт. Один раз, с месяц назад, объезжая дворы и проверяя содержание скотины, агроном увидел, что у Фомы навоз из коровника два дня не убирался, а жена ходит с синяком под глазом. Тогда Полуяров засветил крестьянину такой же синяк, как и у жены, чтобы той не обидно было, заставил при нём очистить коровник и предупредил, что если такое повторится ещё один раз, то, по приказу княжича, Фоме отрежут уши.
        И вот этот день настал. Жена Андронова выбежала встречать Василия с новым синяком, а сам Фома валялся в сенях нового дома прямо на полу и был пьян. Ладно, решил Полуяров, уши так уши. Ни слова не говоря зарёванной бабе, он развернулся и уехал в Вершилово. Там он нашёл пана Янека и взял с собой для поддержки одного из стрельцов - Ивана Пырьева, тот как раз с ляхом упражнялся на саблях. По дороге Полуяров рассказал воинам, зачем они ему понадобились.
        - Точно ли сказал Пётр Дмитриевич на второй раз уши обрезать? - уточнил Пырьев.
        - Сам подумай, стрелец, стал бы я такое над человеком творить, если бы не получил распоряжение от княжича? - успокоил стрельца агроном.
        - Человек понимает с первого раза, а этот холоп заслужил, значит, раз ему неймётся, - констатировал лях.
        В доме у Фомы ничего кардинально не изменилось, разве что на причитания побитой жены вышла пара соседок. Стрелец с ляхом споро вытащили на улицу тушку пьянчужки и, раздев до пояса, окатили ведром колодезной воды. Андронов заворочался и стал продирать глаза. После второго ведра он уже начал «вязать лыко». Когда же до него дошло, что сейчас будут делать с ним эти «изверги», то Фома во мгновение ока протрезвел. Он начал кататься в ногах у Полуярова и просить простить его ради бога, пожалеть малых детушек.
        - Вот мы и хотим пожалеть твоих детушек, а то ты их пропьёшь ещё! - Полуяров схватил мужика за всклокоченные волосы и поставил на ноги.
        Ещё по дороге они договорились, что Полуяров и Пырьев держат мужика сзади за локти, а пан Заброжский отрежет тому левое ухо. Отрезать сразу оба не решились.
        Так и поступили. Мужичка прижали, а пан Янек своим кинжалом споро отчекрыжил пьянчужке левое ухо. Потом сходил к саням, принёс оттуда в кувшинчике хлебное вино и промыл рану, как учил Пожарский, наложил повязку и только после этого отпустили обделавшегося и воняющего уже Фому.
        - Если ещё один раз выпьешь хоть одну каплю хмельного, хоть пива, хоть мёда, и ударишь жену, то выколем глаз один и охолостим, как мерина, - пообещал на прощанье пан Заброжский, и троица уехала.
        Соседки же побежали передавать мужьям последние слова страшного ляха, да и всю экзекуцию. Народ крестился и со страхом косился на погреб, где у многих хранился жбан с медовухой.
        Событие сорок четвёртое
        Пётр Пожарский колдовал над бумагой. Помощников у него было двое. Два пацана по двенадцать лет. Если про хрусталь и фарфор Пётр знал всё, про сыр - кое-что, то про изготовление бумаги только то, что прочёл в одной из книг про попаданцев. Ни времени, ни процентов, одни общие фразы.
        «Спименты» длились уже третий месяц. Бумагу-то он получил. Только писать на ней «Пурецкая волость» было рановато. Теперь же, с появлением белой глины, ситуация кардинально менялась. Бумага стала гораздо белее и более гладкая на ощупь. До тех листов, которые можно было купить в любом книжном магазине в будущем, разумеется, его поделке было ещё очень далеко. Получившаяся бумага больше походила на не очень хороший ватман времён его молодости.
        Сейчас они испытывали новые пропорции, добавив в кашицу ещё больше глины и всыпав пригоршню очень мелко истолчённой скорлупы яиц. Посмотрим через несколько дней, что получится.
        Прервал княжича осторожный стук в дверь.
        - Кто там, заходи, - окликнул Пётр скребущегося просителя.
        - Разреши, князь-батюшка! - В лабораторию, организованную в пристройке к его терему, вломились пятеро мужиков. И сразу бухнулись на колени.
        - Не погуби, отец родной, не холости сынка моего Петьку, у него ведь один всего мальчонка, да и тот хворый! - Один из просителей обхватил сапоги Пожарского и не отпускал их.
        Пётр узнал просителей. Это были бортники. Мужика же, что сейчас обнимал его сапоги, звали, кажется, Сидор Косой. Ничего было не понятно. Холостить - это значит кастрировать. Только вот почему Сидор решил, что Пётр собирается кастрировать его взрослого сына, и где этот сын сейчас? Зато, служа в армии, бывший генерал выработал привычку: если ты чего-нибудь не знаешь, а начальство с тебя спрашивает, отвечай так, чтобы начальство ни за что не догадалось о твоём неведении. Сейчас ситуация была схожей. Ну, поехали.
        - Где сейчас сын твой? - спросил Пётр.
        - Где же ему быть? Дома валяется. Я ему, заразе, все кости пересчитал. Здоровенный дрын об него сломал.
        Ситуация ясней не стала. Даже, скажем так, наоборот.
        - И ты думаешь, этого достаточно, чтобы я дал команду его не холостить? - Ну, нормальный вопрос.
        - Христом Богом молю, князь-батюшка, я ему больше даже квасу пить не дам, не то что мёду, будет одну воду колодезную до самой моей смерти пить. Понимаю, что дрына мало. Фоме ухо отрезали. Давай я сам ему тоже ухо отрежу, только не холости! - Сидор опять бухнулся на колени и обхватил ноги Пожарского.
        «Все страньше и страньше», - решил Пётр и сделал ещё одну попытку.
        - А что Фома теперь? - Неплохой вопрос.
        - Фома поставил свечку в храме за то, что уха, а не естества лишился. Пить и жену бить навек зарёкся, - отпустил княжьи ноги и перекрестился Сидор Косой.
        - Вот видишь, значит, не зря ему ухо отрезали. Может, и твоему сынку поможет? - Пётр начал врубаться в ситуацию.
        Кто-то отрезал его именем какому-то Фоме ухо за то, что тот напился и избил жену. Радикально, конечно, но ведь подействовало. Так вся Нижегородская губерния скоро пить бросит. Вот чего не хватало Горбачёву! Положительных примеров.
        - Князь-батюшка! - опять свалился Сидор. - Мы ведь бортники, как нам медовуху-то не попробовать? Что ж людям продавать? А вдруг не получилась?
        «Ага, - улыбнулся бывший генерал, - профессиональное заболевание виноделов - алкоголизм».
        - Всем обществом тебя просим, князь-батюшка, не холости Петьку. Мы всем миром за ним присмотрим. Если он ещё раз хоть каплю в рот возьмёт, всем нам уши режь! - Мужики тоже бухнулись на колени.
        - Добрый я сегодня, радость у меня, - поднял их с колен княжич. - Замечательную переработку придумал. В честь этой радости прощаю я Петьку Косого. Только с одним условием. Ты, Сидор, будешь раз в два дня обновлять сыну синяк в течение двух седмиц и при этом говорить: «Не бей бабу, не пей мёду». Договорились?
        - Да я его месяц каждый день дубасить буду! - радостно заголосил бортник и снова бухнулся на колени.
        Еле выпроводил их Пётр. И пошёл искать Коровина, чтобы тот ему прояснил ситуацию.
        Событие сорок пятое
        Лукаш Донич, нижегородский ювелир, сидел за обеденным столом. По другую сторону стола сидела его жена Габриэла. Только на столе стояли не тарелки с едой. Там лежали две кучи денег. Не кучки, а именно кучи. Одна была из золота, вторая - из серебра. Золотая, понятно, была поменьше. Но, Пресвятая Богородица, это, скорее всего, было всё золото Нижегородской губернии.
        Княжич придумал ловкий ход для продажи «перьевых ручек». Они с Лукашем пришли вечером в гости к государеву дьяку Фёдору Фёдоровичу Пронину. Сначала хозяин угостил дорогих гостей китайским чаем с медовыми пряниками, а потом началось действо.
        - Хочу подарить тебе, Фёдор Фёдорович, несколько безделиц, что делают в Пурецкой волости. - И княжич поставил на освобождённый стол две большие корзины, прикрытые тряпицами белыми.
        - Али беда у тебя, княжич, кака случилась и просить чего пришёл? - не разгадал их намерения государев дьяк.
        - Нет, Фёдор Фёдорович, беда у тебя, и, наоборот, я пришёл тебе помочь. - Пётр Дмитриевич хитро улыбнулся.
        - Какая же это беда у меня, что я про неё и не знаю? - тоже улыбнулся, поддерживая игру, Пронин.
        - А беда у тебя такая, Фёдор Фёдорович, что попрятали купцы деньги в сундуки и боятся их оттуда доставать. Война ведь и разбой кругом. Только война на днях кончилась. Замирился государь с ляхами на четырнадцать с половиной лет. Пришлось, правда, Смоленск с прочими мелкими городками ляхам уступить. Но ничего. Это временно. Я вот подрасту, и Смоленск мне ляхи сами отдадут, да ещё половину Речи Посполитой, только чтобы я другую половину не трогал, - снова невесело улыбнулся князь, показывая, что шутит.
        А у Лукаша Донича от этих слов мороз по коже прошёл. Не шутит княжич. Так и будет. Пресвятая Богородица, как хорошо, что он, Лукаш, оказался среди друзей этого подростка, а не среди врагов.
        - Вот и надумал я провести встречу одну с твоей помощью, что и тебе на пользу будет, - продолжал меж тем Пожарский.
        - Что же за встречу ты затеял, Пётр Дмитриевич? - заинтересовался государев дьяк.
        - Хочу я, Фёдор Фёдорович, чтобы пригласил ты завтра, после обеда и отдыха, гостей торговых, которые побогаче, и дьяков с подьячими, какие с купцами дела ведут, - предложил Пётр.
        - И о чем ты с ними говорить хочешь? - понял Пронин.
        - Вот смотри, Фёдор Фёдорович, я тут диковин разных, сделанных моими людишками, принёс, хочу, чтобы купцы их увидели и заказ мне сделали. Я продам, пятину заплачу. Они продадут, заплатят. Так казна и наполнится у государя. И мне хорошо, и тебе почёт от царя-батюшки.
        С этими словами Пожарский вытащил на стол сначала два горшочка расписных с маслом сладким, потом последовали две пары валенок расписных, за которыми гонялся сейчас весь город. На этом первая корзинка опустела, и Пётр стал извлекать вещи из второй. Первыми на стол легли десять листов бумаги невиданной доселе ни дьяком, ни ювелиром белизны. Это было очередное чудо. Пётр взял аккуратно один листок и поднёс его поближе к свече. На бумаге появились прозрачные буквы, сложившиеся в два слова: «Пурецкая волость». Княжич убрал лист от огня, и буквы исчезли.
        - Не колдовство ли это, отрок? - нахмурился государев дьяк.
        - Вся бумага освящена настоятелем нашим, отцом Матвеем, вот о том грамотка. - Пётр достал исписанный ровным почерком ещё один лист бумаги. Внизу была печать с крестом.
        - Как же сделано сие? - Пронин недоверчиво поднёс исписанный лист к свече. Буквы проявились.
        - Если я расскажу этот секрет, то все станут так делать, а я лишусь прибыли.
        Между тем Пожарский продолжал доставать из второй корзины диковины. Теперь настала очередь тарелок сетчатых и чудесным образом расписанных. Тарелки казались такими хрупкими, что их страшно было брать в руки. Княжич взял такую тарелку, поднял невысоко над столом и уронил. Диковина упала на стол с лёгким звоном и не разбилась.
        - Они, конечно, бьются, но любая посуда ведь бьётся.
        И напоследок на стол легли две перьевые ручки и чернильница-непроливайка.
        - Это, Фёдор Фёдорович, - княжич взял одну ручку и снял с пера колпачок, - заменитель гусиного пера. Называется эта диковина перьевой ручкой. Писать ею гораздо удобней. - Пётр обмакнул перо в чернильницу и вывел на сверкающем белизной верхнем листе бумаги два слова: «Пурецкая волость».
        - Попробуй сам, Фёдор Фёдорович! - И княжич протянул Пронину одну из лучших ручек, сделанных ювелиром, с золотым пером и гранёным лалом в лапе орла на колпачке.
        Государев дьяк взял ручку дрожащими руками, затем обмакнул в странную чернильницу и пониже первой надписи вывел: «Нижегородская губерния».
        - Зачинять эти ручки не надо никогда. Иногда только промывать, лучше хлебным вином, - продолжал Пожарский.
        - Хитрая это придумка, Пётр Дмитриевич. - Дьяк осмотрел внимательно одну ручку, потом вторую. Эта была с серебряным пером и без каких-либо украшений.
        - Это всё образцы, Фёдор Фёдорович, и по окончании разговора с купцами и дьяками останутся они у вас - подарок мой на Рождество Христово. Чуть-чуть не успел только.
        - Боюсь я, Пётр Дмитриевич, прогневать Господа, приняв такие подарки. У государя чай таких диковин нет, - бережно положил золотую ручку на стол Пронин.
        - Государю я тоже готовлю подарки. Только нельзя, чтобы подарки мои раньше купцов в Москве оказались. Прознают в немецкой слободе, и лишусь я части прибыли.
        - Добро, княжич, соберу я завтра побольше купцов. И не только самых тороватых. Много соберу. А хватит ли у тебя на всех товара? - Дьяк представил, сколько казна с этой сделки поимеет пятины.
        - Надо не так ставить вопрос, Фёдор Фёдорович. А хватит ли у нижегородского купечества денег на все мои диковины? Не дешёвые это вещи. Представь, сколько сия ручка стоить может… - Пётр кивнул на ручку с гранёным лалом.
        - Да, вещица цены огромной, поди, и у англицкого короля такой нет. - Дьяк бережно поднял ручку и прочитал на деревянной палочке сбоку: «Пурецкая волость».
        - Ты, Фёдор Фёдорович, первый во всём мире владелец перьевой ручки, нету ещё их ни у кого.
        Назавтра был ужас. Купцы рвали друг другу бороды, пинались и орали так, что пришлось вызвать стрельцов с воеводой, чтобы навести порядок. Только под утро кончились торги на первой нижегородской бирже. Так назвал это побоище Пожарский.
        А к обеду к ювелиру стали заходить купцы и валить на стол пригоршни золота и серебра. И вот теперь сидел Лукаш Донич за столом, готовым прогнуться от веса драгоценных металлов, слушал, как жена мечтает уехать с такими богатствами в Прагу и открыть там маленькую ювелирную мастерскую на первом этаже и с небольшой квартиркой на втором. Глупая женщина. Кому нужна Прага, если есть Вершилово.
        - Собирайся, Габриэла, - сказал Лукаш. - Мы через неделю переезжаем в Вершилово, княжич для нас терем заканчивает.
        Событие сорок шестое
        Еврейские ювелиры пришли вместе. Одного звали Якоб Буксбаум, он был немолод и почти лыс. Второго - Барак Бенцион, этот был помладше и явно понахрапистей характером. Первым делом эти два деятеля подарили Петру золотые серьги.
        «Отдам жене пьянчужки Андронова, Лизавете, - решил Пожарский. - Компенсация будет за мужнины побои».
        - Мы бы хотели загладить все недоразумения, что между нами произошли, - начал Барак, заискивающе поглядывая на отрока.
        - Заглаживайте, - разрешил княжич.
        - Мы очень сожалеем, что не удалось заключить выгодного договора с князем Пожарским, просто ваши малые лета не позволили нам сразу разглядеть тот свет знаний, что прямо струится из вас, - загнул витиеватую фразу Якоб.
        - Всё, закончили с извинениями. Теперь давайте к делу, - поторопил их Пётр.
        - Вот она, молодость, всё бы ей спешить, - с долей высокомерия сказал по-немецки Барак.
        - У молодости только один недостаток, она быстро проходит, - на своём немецком ответил ему Пожарский, слегка усмехнувшись.
        - У вас странное произношение, но понять можно. Что это за диалект? - удивился Барак.
        - Не знаю, говорят, что похож на верхнесаксонский, - продолжил говорить по-немецки молодой князь.
        - Разве что похож. Ну, ладно, к делу так к делу. - И Барак Бенцион вновь перешёл на русский. - Мы бы хотели на взаимовыгодной основе выпускать перьевые ручки.
        - Я думаю, что и Лукаш справится с этой задачей, - несогласно покачал головой Пожарский.
        - Но ведь чем больше перьевых ручек, тем больше прибыль, - не согласился с ним Якоб.
        - Три условия. Первое. Вы не продаёте ручки на территории нижегородской губернии и в Москве. Второе. Лукаш со мной в доле по пятьдесят процентов от прибыли. Третье - это качество. Ручки должны быть идеальными. И на ручках на двух языках, на русском и на латыни, должна быть надпись «Пурецкая волость», - не стал затягивать переговоры княжич.
        - С первым и третьим условиями мы полностью согласны. А вот пятьдесят процентов прибыли… Ведь нам придётся далеко возить товар. Войны, разбойники, дьяки - кто только не покушается на имущество бедного еврея.
        - И какова ваша цифра?
        - Сорок процентов. Вы должны понять…
        - Ладно, сорок пять, и это последняя цена. Вы и так поссорите меня с Лукашем, или мне придётся снизить процент и ему. И ещё, собираетесь ли вы торговать ручками в Европе?
        - Там в основном мы и собираемся торговать, на Руси ведь не очень много людей, обладающих грамотой, - развёл руками Барак.
        - Кто и когда поедет в Австрию и Богемию? - обрадовался княжич.
        - Надо уехать из Московии, пока лежит снег, потом будет просто не проехать по весенней распутице.
        - Сейчас середина января. Больше недели до Москвы, и потом ещё две недели до Речи Посполитой. Вам нужно выезжать не позднее чем через месяц, - подсчитал Пожарский.
        - Так примерно мы и рассчитываем.
        - Есть ли у вас достаточные запасы серебра и золота, чтобы сделать необходимое количество перьев? - хотел предложить свою помощь княжич.
        - Не беспокойтесь, мы найдём необходимые материалы.
        - Я хочу послать письмо Иоганну Кеплеру. Это придворный астролог в Австрии. Я не знаю, в каком городе он сейчас живёт. Я хочу пригласить его к себе в Вершилово, чтобы он преподавал астрономию детям и занимался научными изысканиями, печатал книги. Ещё одно письмо нужно будет передать Галилео Галилею во Флоренцию. И последнее - художнику Рубенсу в Антверпен, а также ещё одно, туда же, художнику Ван Дейку. И вот что, если эти учёные и художники согласятся переехать сюда, то нужно бы им выдать деньги, чтобы они без проблем добрались сюда.
        - Это все не тяжело устроить. Пишите ваши письма, их обязательно передадут.
        На том и расстались, довольные друг другом.
        Событие сорок седьмое
        «Здравствуйте, дорогой Иоганн. Пишет вам сын князя Пожарского маркиз Пётр Дмитриевич. Зная о вашем бедственном положении, хочу предложить вам пост преподавателя в моей школе. Конечно, один из самых известных астрономов, математиков и физиков может посчитать оскорблением предложение преподавать в школе какого-то маркиза в далёкой и дикой Московии…
        Начну по порядку, чтобы вас переубедить. Первое. Не знаю, сколько вы получаете денег, числясь придворным астрологом, но просто умножьте это на два. Именно столько я вам буду платить, причём деньги будут выплачиваться первого января в полном объёме. Второе. Берите с собой всю свою семью и учеников, не забудьте про мать, ей лучше не находиться в варварской Европе. Третье. Здесь вам предоставят дом и слуг, а кроме того, одну из лучших типографий в мире. Четвёртое. В Московии вы можете исповедовать любую религию, никто вас преследовать не будет. Пятое. Примерно такое же письмо получит и Галилео Галилей. Если вы будете работать сообща, а я вам стану помогать, то думаю, это серьёзно продвинет науку вперёд. Шестое. Это не Московия варварская страна, это вся Европа настолько отстала от нас в уровне знаний, что даже сравнивать тяжело. Ну как если бы вы разговаривали с двухлетней девочкой из самого дикого племени в Африке, масаи например.
        Не верите? Вы не знаете ни одного русского учёного? Та девочка из племени масаи не знает ни одного европейского учёного, но ведь это не означает, что нет в Европе учёных. Давайте я расскажу вам о том, что знаю о Солнечной системе и о её месте в нашей Галактике. Это такое большое скопление звёзд. Очень большое, даже не знаю, как объяснить это масаи. И в конце немного о месте нашей Галактики во Вселенной. Вы не поверите, но этих больших скоплений звёзд ну очень много, у масаи ещё не придуманы такие большие числа. Ведь у них только десять пальцев.
        Вы извините, но чтобы разговаривать о Солнечной системе, нам нужно сначала принять некоторые общие системы мер. Давайте введём меру длины, равную одному метру. Это чуть больше трёх австрийских футов, фут - это 0,31 метра. Почему метр? Это одна сорокамиллионная часть меридиана и длина маятника с полупериодом колебания при 45 градусах в 1 секунду. Что такое меридиан? Если Землю разрезать пополам от полюса до полюса, то длина этого круга и будет меридианом. Земля, кстати, не шар. Она скорее яйцо, но приплюснутое. То есть Северный полюс как бы острее Южного. Это происходит оттого, что на шестом континенте, который находится на Южном полюсе, лежит шапка льда высотой 4000 введённых нами метров, и Земля там немного сплюснулась. Я знаю, что в отсталой Европе ещё и про пятый континент ничего не известно. Он находится южнее Китая, и не очень большой. Итак, мы ввели меру длины. Только она такая маленькая, что в космосе ею мерить неудобно. Поэтому нам нужна ещё одна мера длины, побольше. Свет пролетает за секунду 300 000 000 метров, или 300 000 километров в секунду. Вот давайте и будем мерить всё в этих
световых секундах.
        Итак, приступим. В центре Солнечной системы расположено Солнце. Это самая заурядная звезда среди миллионов и миллионов звёзд в нашей Галактике. Даже не так. Солнце - это жёлтый карлик. Диаметр солнца в 109 раз больше диаметра Земли и равен 1 400 000 000 метров. Солнце вращается вокруг своей оси. Эта скорость разная на полюсах и на экваторе. На экваторе она равна примерно 24 дням.
        Ближайшая к Солнцу планета - Меркурий. Свет от Солнца до Меркурия летит приблизительно 3,2 минуты. Диаметр Меркурия - около 5000 километров, ненамного больше Луны. Эта планета вращается вокруг Солнца по довольно вытянутой орбите (эллипс) за 88 дней.
        Следующая планета - Венера. Свет от Солнца до Венеры летит около 6 минут. В отличие от Меркурия, Венера движется почти по окружности. Период обращения вокруг Солнца - 225 земных суток. Радиус планеты - 6050 километров.
        Третья планета - Земля. Свет летит до Земли в среднем 8,333 минуты. Угол наклона земной оси - 23,4 градуса. И именно поэтому и происходят смены времён года. Диаметр Земли - 12 740 километров. Теперь вам понятно, почему Земля - это не шар?
        У Земли есть спутник - Луна. Орбита её эллиптическая и примерно равна 384 тысячам километров. Именно притяжение (вы же не знаете, что такое сила тяжести?) Луны вызывает приливы и отливы. Кратеры на Луне, которые мы видим, это следы от ударов метеоритов. Бывают и большие метеориты. Диаметр Луны - 3470 километров.
        Четвёртая планета - Марс. Свет до Марса долетает от Солнца за 12,666 минуты. У Марса также эллиптическая орбита. Диаметр Марса - 6800 километров. Вокруг него вращаются два спутника, Фобос и Деймос. В отсталой Европе их ещё не открыли. Они невелики. Фобос - 26 км, а Деймос - 15 км, и они не круглой формы. Марсианские сутки длиннее земных всего на 37 минут, а год равен 668 марсианским суткам.
        Потом идёт пояс астероидов. Наши учёные думают, что это несформировавшаяся планета. Мешает ей сформироваться огромное притяжение Юпитера. Среди этих обломков есть карликовая планета Церера с диаметром около 1000 километров. Она удалена от Солнца на 23,333 минуты.
        Пятая планета - Юпитер. Это огромный газовый шар. Планета имеет 67 спутников, из которых четыре самых крупных - Ио, Европа, Ганимед и Каллисто - открыты Галилеем. Расстояние от Солнца до Юпитера - 43,2 световых минуты. Экваториальный радиус Юпитера равен 71,4 тысячи километров. А его масса превосходит земную более чем в 300 раз. (Если вы пригласите с собой Симона Майра, то я буду рад его принять у себя тоже с очень высокой зарплатой.) Самый большой спутник Юпитера - Ганимед. Его диаметр - 5260 километров. Он больше Луны и даже Меркурия.
        Шестая планета - Сатурн. Это тоже газовый гигант. Вокруг него вращаются 62 спутника. Самый крупный из них, Титан, также больше Меркурия и обладает плотной атмосферой. Экваториальный радиус Сатурна - 60 000 километров. Кроме того, летающая вокруг него пыль сформировала так называемую систему колец, которую видно в хороший телескоп (у вас плохой). Расстояние от Солнца до Сатурна почти 79,5 световых минуты. Он обращается вокруг Солнца примерно за 30 лет.
        Седьмая планета - Уран. Средняя удалённость планеты от Солнца - 155,6 световых минуты. Он обращается вокруг Солнца за 84 года. У Урана 27 спутников и также есть кольца, но они серьёзно меньше сатурнианских. Самый большой спутник Урана - Титания, он имеет радиус меньше 800 километров. Диаметр Урана - 51 тысяча километров.
        Восьмая планета - Нептун. Год на Нептуне длится почти 165 лет. Экваториальный радиус Нептуна - почти 25 тысяч километров. Свет летит до Нептуна почти 253 минуты. Самый крупный спутник Нептуна - Тритон, он имеет диаметр 2700 километров. И на нём извергаются вулканы. Всего же у Нептуна 14 спутников.
        Дальше есть малые планеты. И их немало.
        Теперь о нашей Галактике. В ней 100 миллиардов звёзд, и имеет она форму спирали. Наше солнце находится на краю одного из отростков спирали, и когда мы видим Млечный Путь - это как бы взгляд со стороны на центр нашей галактики. Он видится полосой.
        Теперь о нашей Вселенной. Представьте себе мешок со стянутым дном, а в нем - миллиарды галактик. Вот это и есть наша Вселенная.
        Приезжайте, дорогой Иоганн, вы мне нужны. У меня хорошо. Построим самый большой в мире телескоп. Определим зависимость, по которой распределяются планеты в нашей системе. Она есть.
        Жду».
        Пётр перечитал письмо. Как всё-таки здорово, что в детстве он ходил в астрономический кружок при Дворце пионеров. Конечно, очень многое забылось за время военной службы, но потом, когда Афанасий Иванович вышел на пенсию, старая любовь вернулась, и бывший генерал никогда не пропускал передач по каналу «Дискавери», где рассказывалось о космосе.
        Событие сорок восьмое
        Пётр Пожарский написал ещё одно письмо, на этот раз Галилею. Заменил лишь имена и приписал, что здесь нет ни иезуитов, ни папы, ни костров инквизиции, да и самой инквизиции тоже нет. Упомянул про похожее письмо к Кеплеру и немного огорчился, что Иоганн с его помощью станет самым известным астрономом, а Галилей… Нет, забыт он, конечно, не будет, да и не сожгут его, наверное, на костре, что за варварство, но вот лучшим он уже точно не будет.
        Следующее письмо было Питеру Паулю Рубенсу в Антверпен. С этим письмом пришлось попотеть. У Рубенса было всё: и деньги, и слава, и знакомые короли с королевами, и мастерская, и очередь на его творения. «Чего же у него нет?» - пытался сообразить Пётр.
        Письмо он начал так.
        «Дорогой Питер, как вы думаете, сколько раз вся Европа разместится на одной двадцатой части дикой варварской Московии? (Это где-то в Тартарии.) Хорошо. Раз спрашиваете, расскажу. Вся Европа разместится на территории Московии ну очень много раз. Если от Антверпена до Мадрида нужно добираться месяц, то от Кракова до Камчатки (это такой полуостров в десятки раз больше Апеннинского) нужно ехать несколько лет. Какая вам от этого польза? Да никакой. Это просто сравнение.
        Теперь о деле, побудившем меня написать вам письмо. Я открыл в своей деревне школу для крестьянских детишек. Учу их писать, математике, закону Божьему, географии и хочу начать учить рисованию. И вот я вспомнил, что в Антверпене живёт лучший художник нашего времени Питер Рубенс. У него есть мастерская и ученики. У него есть заказы. Чего же у него нет, спрашивал я себя, чем его можно заманить, чтобы он все бросил и приехал преподавать рисование крестьянским детям? И я нашёл ответ. Даже целую кучу ответов. Вот, наверное, теперь надо бы закончить письмо. Приезжайте и узнаете. Только вдруг обязательство нарисовать очередную картину очередному заказчику сможет перевесить любопытство? Поэтому дам небольшую подсказку.
        Главное, чего нет у вас сейчас, - это качества жизни. Вы ведь не станете спорить, что здоровый человек живёт дольше больного. Значит, чтобы долго жить, нужно меньше болеть. Нужно заботиться о своём здоровье. Нужно мыть всё тело с мылом каждую неделю. Ведь как приятно пахнет чистое тело. Вместо этого ваши кавалеры и дамы выливают на себя сильно пахнущие одеколоны, чтобы заглушить запах пота, и не подозревают: чтобы не пахнуть потом, нужно смыть с себя этот пот. Ваши священники говорят, что тогда можно смыть с себя благодать. Это бред. Каждый из нас сотни раз бывал под дождём, наверное, поэтому и живём плохо.
        Сейчас расскажу одну поучительную историю, а потом продолжу. Подходит одна дама к кавалеру и спрашивает, как она пахнет. Кавалер говорит честно: „Как будто рядом насрали“. Тогда дама выливает на себя флакон духов с запахом хвои и снова спрашивает, как она теперь пахнет, а честный кавалер понюхал и говорит: „Теперь пахнет так, как будто насрали под ёлкой“.
        Все болезни, дорогой Питер, вызывают маленькие звери. Вот представьте слона. Он ведь не увидит блохи. Только блохи есть, и они сильно кусаются, и люди потом чешутся. Как думаете, почему? Так вот, есть животные, для которых блоха и вошь - это слоны. Мы их не видим. Чтобы их увидеть, нужно взять телескоп, в который Галилей смотрит на звезды, и посмотреть на капельку воды, слегка подсветив её для лучшей видимости. Вот эти мелкие животные и заставляют людей болеть. Они проникают в наше тело и начинают кусать его, питаться им и гадить прямо в нашем теле. Ведь если человека долго заставлять пить мочу, он умрёт. Он отравится. Так и эти мелкие животные очень плодовиты, они питаются, гадят и размножаются. Они отравляют своими выделениями человека, и он умирает. Но иногда человек выживает. Есть травы, отвар из которых является ядом для этих мелких животных. Нужно только знать, какие травы против каких животных необходимо использовать. Ведь можно убить стрелой белку, но этой же стрелой трудно убить льва. Можно его только разозлить.
        У нас в Вершилове, где я построил школу, знают очень много о болезнях. Здесь вы проживёте дольше. Здесь люди едят полезную пищу и кипятят воду, прежде чем её пить. Если вы будете есть то же самое и пить ту же самую воду, что и в Вершилове, вы проживёте дольше. Если пить не вино и воду, а специальные отвары из трав, то человек проживёт дольше. Если делать утром специальные упражнения, то человек будет чувствовать себя молодым и здоровым и проживёт дольше. Если человек проживёт дольше, он дольше будет пользоваться радостями жизни и дольше писать картины.
        Если путешествовать по нашим бескрайним просторам, то можно увидеть просто божественные пейзажи. Неужели вам не хочется написать дремучий лес, бескрайнее поле цветов, по которому бегут тени от облаков? А может, вы не хотите написать семейство медведей, лазающих по поваленному бурей дереву? Медведицу и троих медвежат? Или рысь, застывшую перед прыжком на ветке огромной сосны? Эх, сколько красот вы не видели! Сколько всего не знаете! Жалко вас.
        А ещё вы сможете стать основателем первой в стране Академии живописи. Вашим именем со временем будут называть города и улицы. Построят памятники. На домах будут вешать мраморные таблички с надписью: „Здесь останавливался на ночь великий художник Питер Рубенс со своим учеником Ван Дейком, когда проезжал из Москвы в Китай“.
        А может, плюнуть на недоделанные заказы, прихватить лучших учеников и лучшие картины и поехать учить крестьянских детей в варварскую Московию, в которой от дам не воняет говном и по ним не скачут блохи? Ведь здесь можно творить на двадцать лет дольше, здесь можно стать не одним из лучших, а единственным и неповторимым.
        Что ж, если вы безрассудный человек, приезжайте. У меня хорошо. Здесь всего несколько шагов от рая. Если утром встать на крутом берегу Волги, сразу после тёплого летнего дождика, то можно увидеть Врата.
        Даже не знаю, жду или не жду.
        Маркиз Пётр Пожарский».
        Событие сорок девятое
        Петер Шваб, книгопечатник из Нижнего Новгорода, переводил письма княжича и не верил в то, что узнавал из них. Особенно его поразили эти мелкие животные.
        В специальные конверты для всех троих корреспондентов был предусмотрено помещён ещё один, маленький, с вложенной в него перьевой ручкой. Ручка была простенькой, без всяких украшений, и изготовлена из серебра. В маленький конвертик вкладывалась записка, что эта вещица является заменителем гусиного пера. Петер сам недавно получил от Петра Пожарского такой же прибор с золотым пером, но украшенный самоцветом.
        Шваб не удержался и спросил у княжича, почему этим великим учёным и великому живописцу в дар отправлены простенькие ручки, а ему вручили такую дорогую, достойную монархов.
        - Очень просто. Вы для Пурецкой волости сделали много полезного и ещё сделаете, а эти господа даже неизвестно, приедут ли, - ответил Пётр Дмитриевич.
        Действительно, книгопечатник закончил обе азбуки. Он выдал княжичу по сто экземпляров каждой книги и признался, что оставил себе по десять экземпляров.
        - В школе дети со временем порвут и испачкают эти книги, а данные шедевры должны сохраниться в веках, - пояснил свои действия книгопечатник.
        Он действительно так считал. Книги были напечатаны на такой гладкой и белой бумаге, что её было страшно брать в работу. Вдруг случайно испачкается? А картинки к каждой букве, которые были вручную нарисованы иконописцами на всех двухстах экземплярах?.. Узнав о припрятанных экземплярах, княжич приказал разрисовать и их. Эти картинки так упрощали понимание, что самый тёмный и отсталый крестьянин выучил бы азбуку за седмицу.
        Азбука, которая была написана на усовершенствованном Пожарским алфавите, поражала своей продуманностью. Петер осознал, что Кирилл и Мефодий действительно всё усложнили и запутали. Как легко будет учиться писать и читать по этой «пожарской азбуке».
        Вчера вместе с письмами княжич принёс десяток мелко исписанных листов своей чудесной бумаги. Петер прочитал первую страницу и ахнул. Это были стихи. Они были написаны в разных манерах и на разные темы, от любви до войны, но их объединяло одно: каждое стихотворение было шедевром.
        - Нужно будет издать это таким же тиражом, чтобы было что читать, когда дети выучатся грамоте.
        - Пётр Дмитриевич, а правда ли то, что вы написали Рубенсу про мелких животных? - не выдержав, спросил Шваб.
        - Конечно, правда.
        - Можно ли и мне с семьёй перебраться на постоянное жительство в Вершилово? - Петер уже был наслышан про чудные вещи, там происходящие.
        - Обязательно, Петер, только нужно будет сначала построить большую книгопечатную фабрику с механическими станками и лабораторией по приготовлению красок. Это у меня запланировано на лето. Вот осенью и переедете.
        Событие пятидесятое
        Пётр Пожарский поехал отдать жене одноухого Фомы Андронова Лизавете серьги. Нужно хоть этим компенсировать женщине все беды, что от мужа хапнула.
        Во дворе у Фомы была идеальная чистота, в коровнике и конюшне - не хуже. Хозяева, видимо, были в доме и княжича не видели.
        Поднимаясь на крыльцо, Пётр увидел, что ручка у двери резная, а прямо на двери вырезана ветка с сидящей на ней птицей. Неплохо. Кто же это мастерит?
        Семейство Фоминых обедало. Увидев княжича, они подхватились из-за стола и там же, бухнувшись на колени, поползли к Пожарскому.
        - Не губи, князь-батюшка, я ведь с того денёчка и не думаю больше о вине хлебном и мёде. Сходил к травницам и только отвары лечебные теперь пью! - голосил Фома, и просто ревела в голос Лизавета.
        - А ну, встать и прекратить реветь! - заорал на парочку княжич, видя, что и двое детей тоже начали в голос плакать и конца этому всему не будет.
        - Не губи, князь-батюшка, - ещё раз просипел Фома.
        - Так, сели быстро за стол и детей успокоили! - снова повысил голос Пожарский.
        Через пару минут порядок был восстановлен, и можно было приступать к награждению непричастных.
        - Лизавета, скажи честно, часто ли тебя муж поколачивал? - Пожарский постарался улыбнуться женщине как можно дружелюбнее.
        - Так когда заслуживаю, тогда и учит, - потупилась хозяйка.
        - Давай сделаем вот что… - Княжич достал завёрнутые в тряпицу серьги и протянул Лизавете. - Женщин бить нельзя, и Фома это теперь понимает. Он попросил меня перед тобой за него извиниться и подарочек сделать. И ещё он обещает, что пальцем больше тебя не тронет, а будет всю оставшуюся жизнь беречь и любить. Правда ведь, Фома?
        Андронов побледнел, как полотно, и еле слышно пробулькал:
        - Вестимо.
        - Ну и хорошо. Открывай, Лиза, подарок мужнин. - И Пётр указал на тряпицу.
        Лизавета дрожащими пальцами развернула тряпочку, и на столе оказалась пара золотых серёг. Да каких! Ювелиры не пожадничали.
        Немая сцена, как всегда, закончилась ползаньем на коленях и целованием валенок. Еле-еле удалось опять успокоить супругов.
        - А скажи, Фома, кто вам дверь разукрасил? - вспомнил Пётр.
        - Дак я, князь-батюшка. Меня отец ещё в детстве научил фигурки разны из дерева ладить…
        - Ладно, хозяева, подарки я подарил, - князь протянул детям корзинку с пряниками, - и позвольте откланяться, дел у меня невпроворот. А ты, Фома, зайди завтра ко мне утречком и фигурок несколько резных прихвати. Есть у меня задумка на переработку одну. Может, твои фигурки и сгодятся на что.
        Весь вечер вместе с иконописцами Пожарский создавал эскизы диковинных животных. Он, как мог, изображал кенгуру или гориллу, а художники пытались нарисовать животное. Княжич вносил необходимые изменения, и начиналось по новой. До полуночи затянулся этот живописный марафон. Зато когда пришёл Фома, княжич разложил перед ним рисунки с пятью невиданными на Руси зверями. Это были кенгуру с торчащим из сумки детёнышем, горная горилла со вздёрнутыми вверх руками, утконос, сидящий на задних лапах, тиранозавр с раскрытой страшной пастью и очаровательный пингвин.
        Андронов долго разглядывал чудовищ и качал головой.
        - Да неужто, князь-батюшка, такие страшилища на свете существуют? - наконец оторвался одноухий мастер от разглядывания рисунков.
        - Существуют, Фома. Теперь слушай, что делать надо. Хочу я эти фигурки сделать из глины, но так, чтобы верхняя половинка снималась, и там как бы шкатулочка получалась в нижней, чтобы серёжки хранить или другие какие украшения. Понимаешь? Надо так вырезать из дерева эти фигурки, чтобы нижняя часть пошире была. Ведь там полость будет.
        - Что ж непонятного-то, князь-батюшка! Только скажи размеры, какие будут у шкатулочки той, - согласно закивал головой Фома.
        - Ну, вот как горсть. - И Пётр соединил ладошки.
        - Ага, а фигурка страхолюдин этих, получается, значится, в два вершка. - Мужичок тут же изобразил высоту будущих поделок.
        - Вот такие и делай. Сколько времени тебе понадобится-то? - Княжич уже мысленно прикидывал, как сделать отливку по этим моделям.
        - С седмицу провожусь, - неуверенно протянул резчик по дереву.
        - Начинай. Через неделю приноси.
        Когда мужик ушёл, княжич внимательно осмотрел принесённые им фигуры животных. Лучшей был, конечно, медведь, стоящий на задних лапах.
        Эх, богата Русь на таланты! Может, нам Рубенсы и не нужны вовсе? Своих воспитаем.
        Событие пятьдесят первое
        Иван Пырьев стоял на воротах. Он, как и все стрельцы, рвался играть в нападении, но княжич лично проверил всех стрельцов, пробивая пенальти, и лучшим оказался он, Иван.
        Новую игру Пётр Дмитриевич придумал пару недель назад. Он уехал в город и вернулся оттуда с четырьмя мячами, набитыми конским волосом. После этого княжич построил всех стрельцов (а их теперь, после переезда десятка из Нижнего, набралось аж четыре десятка) и разделил на две команды, чтобы было по двадцать человек в каждой. Теперь вместо пробежек устраивался футбольный матч.
        Играли по десять человек в поле, да один стоял на воротах, и можно было пять человек заменить в случае необходимости. Играли два тайма по песочным часам, которые вместе с мячами привёз из Нижнего Новгорода Пожарский. В одной команде оказались все старые стрельцы, во второй - десять недавно приехавших москвичей и десяток из Нижнего. Поначалу сказалось физическое состояние старичков, и они раз за разом выигрывали, но потом тренировками отстающих занялся сам Пётр Дмитриевич лично, и положение изменилось, теперь уже больше мячей влетало в ворота Ивана Пырьева.
        У Ивана было время, он начал наблюдать, за счёт чего стали выигрывать соперники, и заметил, что они не гоняются всей толпой за мячом, часть из них всегда остаётся у своих ворот и успевает помочь вратарю во время стремительных контратак. Иван собрал всех своих и поделился этим наблюдением. После долгих уговоров удалось убедить троих остаться у ворот, и на следующей игре новая тактика дала о себе знать, матч кончился вничью: пять - пять. Пырьева избрали капитаном команды, и теперь он внимательно следил за игроками противника, а затем всё замеченное пытался внедрить в своей команде.
        Сейчас, в начале марта, уровень двух команд практически сравнялся, и княжич предложил в случае ничьей пробивать пенальти. Это ещё больше подогрело интерес к игре среди местного населения. Теперь не только мальчишки окружали поле, выходили поболеть (слово, разумеется, придумал княжич) и взрослые мужики, если была свободная минутка, и даже девки.
        Вчера Пётр оставил после матча капитанов команд и всех мальчишек, что пришли поболеть, и предложил из пацанят в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет сформировать две команды. Учёбой одной из них будет заниматься Пырьев, вторую же возьмёт на себя капитан второй команды, Игнатий Говоров, из нижегородских стрельцов. Ох, и крику было среди пацанов! Были, правда, и обиженные. Мальчишки, которым ещё не исполнилось двенадцати, кричали, что им тоже хочется мяч погонять.
        - Гоняйте, мяч я вам дам, но без тренера, - предложил им княжич.
        Теперь поле с воротами не пустовало ни минуты.
        Пётр Дмитриевич предложил дать командам названия, что-нибудь из больших животных. Стрельцы долго рядили и спорили, обеим командам хотелось быть «Медведями». Пожарский предложил вторую команду назвать «Зубры», а определить, кто «Медведь», а кто «Зубр», по жребию. Старички стали «Зубрами», а мальчишки, которых тренировал Пырьев, - «Зубрятами».
        Каждое воскресенье теперь на стадионе проводилось по два матча: между «Медведями» и «Зубрами», а затем между «Медвежатами» и «Зубрятами». Поболеть собиралось всё Вершилово. Да и не только Вершилово. Поддержать своих громкими криками приезжало немало стрельцов из Нижнего Новгорода, да ещё и детишек постарше с собой привозили.
        На третью игру пожаловал и воевода нижегородский, князь Василий Матвеевич Бутурлин. Матч между стрельцами получился очень напряжённый, так как никто не хотел уступать на глазах боярина. В итоге били пенальти, и Пырьев вырвал победу, перехитрив двоих из пятёрки игроков, пробивающих пенальти. «Зубры» одержали верх. У мальчишек же, наоборот, победа досталась «Медвежатам».
        Воевода был весьма доволен. Иван слышал, как он сказал Пожарскому, что пришлёт к нему сотника, дабы княжич объяснил тому правила игры и показал несколько игр. Вот ведь! Скоро и в Нижнем Новгороде будут в футбол играть! Потом можно будет устроить матч века - Нижний Новгород против Вершилова. А можно и два матча: один - в Нижнем, а второй - здесь. Вот заруба-то будет! Почище любых кулачных боёв. Замечательную игру придумал княжич! Как здорово, что он тогда выжил!
        Событие пятьдесят второе
        Фома Андронов принёс страхолюдные фигурки Петру Пожарскому ровно через седмицу. Он их сделал даже чуть раньше, но нести княжичу не решался, всё ходил вокруг них, подправляя что-то. Хотелось сделать так, чтобы княжич его похвалил.
        Пётр Дмитриевич внимательно осматривал каждую фигуру, снимал верхнюю часть, заглядывал внутрь, а потом крепко обнял Фому и сказал, что тот большой молодец. Андронов прослезился и хотел бухнуться на колени, но княжич не дал. Он достал из кошеля рубль и протянул его резчику:
        - Держи, Фома, заработал честно. Теперь летом мы сможем с гончарами таких красивых переработок понаделать, что от Москвы очередь стоять будет.
        Фома сиял, как начищенный пятак. Шутка ли: сам княжич похвалил, да ещё рубль за работу дал.
        - Знаешь, что, Фома, - вдруг задумчиво посмотрел на него княжич. - Не будешь ты больше у меня землю пахать.
        Андронов опять рухнул на колени и чуть не завыл в голос. Он думал, что княжич теперь простит его окончательно, а получилось вон что… Но княжич тут же рывком поднял мужичка на ноги и продолжил:
        - С сегодняшнего дня ты будешь не крестьянин, а мастер резьбы по дереву. Во-первых, наберёшь пять пацанят любого возраста, лишь бы сноровка была, в ученики. Во-вторых, закажешь кузнецам в Нижнем Новгороде все, какие тебе потребуются, инструменты, и для себя, и для пацанят. В-третьих, будешь делать четыре картины размером сажень на сажень. Плотники тебе щиты собьют той толщины и из того дерева, на какое укажешь. На картинах этих станешь вырезать святого князя Владимира. Я с иконописцами листочки с эскизами тебе приготовлю. Только это будет просто как пример, а ты уж сам решай, как вырезать.
        И рассказал княжич открывшему рот Андронову, как он представляет себе эти картины резные. На первой картине должен быть изображён князь Владимир, борющийся с медведем, который стоит на задних лапах и на две головы выше князя, но видно уже, что князь побеждает. На второй картине князь на вздыбленном коне едет вперед. Князь в полном воинском облачении того времени, со шлемом на голове, с мечом и щитом, в кольчуге. Конь при этом храпит, зло скалит зубы и норовит ворога цапнуть. На третьей картине князь должен быть изображен на берегу Днепра с крестом в руке, в момент крещения первых христиан в Киеве. Рядом стоит священник с большим деревянным крестом, а в Днепре по пояс в воде - несколько человек. Солнце светит, но видно, что недавно был дождь, и над Днепром висит радуга. На четвёртой картине князь изображен во время строительства храма. Храм почти построен, и на него поднимают крест. Святой Владимир на переднем плане тоже тянет за верёвку, поднимая крест на купол. Рядом стоят два священника в парадных ризах.
        Выслушав всё это, Фома опять упал на колени и взмолился:
        - Ослобони, князь-батюшка, не справиться мне с задумкою твоей!
        - Один, конечно, не справишься, но есть я, есть иконописцы, лучшие на Руси, есть отец Матвей, да будут еще пять пацанов тебе помогать. Пахать и сеять тебе больше не надо. Вырезай картины и учи мальцов. Если испортите одну картину, то ничего страшного, лес, поди, не кончится, новый щит плотники сделают. Будешь в месяц получать по рублю, за счет этого семью кормить и ученикам за успехи пряники выдавать.
        И закрутилось.
        «Эх, как легко быть простым пахарем», - думал теперь мастер Андронов, вырезая рычащую медвежью пасть.
        Событие пятьдесят третье
        Лукаш Донич закончил вставлять лазоревый яхонт (сапфир) в крепление на колпачке очередной перьевой ручки и встал, чтобы размять затёкшую спину. В это время в мастерскую, теперь расположенную в Вершилово, вошёл Пётр Пожарский.
        - Доброго здоровья, Лукаш. Как у тебя успехи? - Княжич уселся на лавку, закинул ногу на ногу и осмотрелся.
        Лукаш уже привык к неожиданным визитам компаньона, и сейчас он видел, что ноги у Петра подрагивают, он постоянно меняет их местами. Что-то новое придумал, понял ювелир.
        - Уже шестой месяц начался, как мы перьевые ручки делаем, а заказов всё больше и больше. Не знаю, как и справляться, - посетовал чех.
        - Ладно, Лукаш, не буду тебя томить. Придумал я одну диковину. Она, конечно, столько прибыли, как ручки, не принесёт, более того, она и славы нам не принесёт. Нельзя будет нам говорить, что это наша работа, - загадочно начал Пожарский.
        - Так зачем же за такую работу браться? - не понял ювелир. - Дел и так хватает с избытком.
        - Скажи, Лукаш, как называют Русь на Западе?
        - По-разному называют, кто Московией, кто Тартарией, - неуверенно начал чех.
        - Называют нас дикой и варварской Московией, - перебил его Пожарский. - Как это исправить?
        - Думаю, очень непросто это будет сделать, нужно чтобы все города и сёла стали такими, как Вершилово, - предположил Донич.
        - Не поможет, Лукаш, будут завидовать и лезть с войной, всю Европу для этого объединят, - махнул рукой княжич.
        - Что же ты придумал, Пётр Дмитриевич? - поинтересовался ювелир.
        - Ты слышал про Атлантиду?
        - Слышал, эту легенду записал Платон, мыслитель греческий, - кивнул чех.
        - Где же она находится? - улыбнулся Пётр.
        - То есть великая тайна. Об этом никто не знает, - развёл руками Донич.
        - Вот! А находится она на дне озера Байкал, что казаки к нашей державе присоединили.
        - Как же ты проведал о том озере, Пётр Дмитриевич?
        - Мы с тобой создадим эту легенду. И будут русские не варварами, а потомками знаменитых атлантов. А варварами будут как раз жители Европы, - поднял палец вверх княжич.
        - Разве под силу двоим такое? - грустно улыбнулся чех.
        - Слушай мою задумку, Лукаш. И потом скажи, пройдёт или нет наша уловка.
        Пётр поднялся с лавки и протянул ювелиру листки с рисунками. Это были монеты. Лукаш перебирал листы, и волосы у него на голове поднимались дыбом. Задумка княжича поражала воображение. Это была бомба в монетном деле. Никому и никогда ничего подобного не приходило в голову. Сделать монету ювелирным украшением. Откуда только этот юноша берёт все свои идеи?
        Первой была золотая монета. На аверсе была цифра «1» в арабской транскрипции и надпись на новых буквах, придуманных Петром, «атлант». «Один атлант», по кругу снизу до половины монеты с обеих сторон был венок из сплетённых веточек ели. На реверсе было чудо. Там в профиль была нарисована мужская голова с окладистой бородой, и вместо глаза был вставлен небольшой лазоревый яхонт.
        Следующая монета была из серебра, она была такого же размера, что и золотая. На аверсе стояла цифра «10», ниже шла надпись «пикселей» и тот же венок. На реверсе была нарисована ветка рябины, и ягоды сделаны из граненых лалов. Даже на рисунке было видно, что это чудо. Как же прекрасно это будет смотреться в металле!
        Третья монета была поменьше второй и тоже из серебра. Она была в пять пикселей. На реверсе был нарисован колокольчик с поникшими головками цветов. Лепестки колокольчиков были сделаны тоже из лазоревых яхонтов.
        Четвёртая монетка была самая маленькая, в один пиксель. На реверсе была ромашка с жёлтым центром из шафронита (цитрина).
        - Пётр Дмитриевич, это ведь чудо. Только как эти монеты выдать за старинные? - Лукаш с вожделением перебирал листы, не мог наглядеться.
        - Легко. Когда ты сделаешь монеты, то до того, как вставлять камни, нужно засунуть их в горшок и дать мальчику, чтобы он тот горшок встряхивал несколько дней. Тогда монеты будут выглядеть потёртыми, старыми, - объяснил Пётр Дмитриевич. - Потом сделаем шкатулочку резную из гнилого дерева и скажем, что так и нашли в подводной пещере на озере Байкал.
        - Да вся Европа и сейчас просто неграмотные и немытые варвары по сравнению с жителями Пурецкой волости. Что же будет, когда всплывут эти монеты? Не полезут ли они все в этот Байкал?
        - Пусть лезут, может, чего и найдут. Обратно вернуться будет затруднительно. Туда год пути, да назад столько же. Зима, морозы, отсутствие дорог. Дикие вогулы тоже поучаствуют. Не завидую я европейцам, в тех местах оказавшихся.
        Княжич походил по мастерской, думая о чём-то своём. Лукаш ему не мешал.
        - Ладно. Я вскоре уплываю на Урал-камень, вернусь, вернее, надеюсь, что вернусь, к осени. Вот к этому времени, никуда не торопясь и никому не показывая, и сделай по несколько штук каждой монетки. Всё, Лукаш, пошёл я, некогда, дел по горло. - С этими словами княжич поклонился ювелиру и вышел.
        Лукаш Донич сидел и перебирал рисунки. Может, русские и в самом деле потомки атлантов? По крайней мере, Пётр Пожарский точно из них.
        Событие пятьдесят четвёртое
        Как показать действие косы зимой? Снег косить? Но показывать надо будет.
        Пётр Пожарский возвращался из Нижнего, где лучшие кузнецы по его эскизам и деревянным моделям отковали десять кос. С косой бывший генерал был знаком не понаслышке. До самой мобилизации ею летом махал, помогая родителям, и потом, когда, уйдя на пенсию, поселился, считай, на даче, регулярно приходилось махать. Сыновья подарили ему триммер электрический, Афанасий Иванович его попробовал и сложил назад в коробку. Косой и быстрее, и привычнее, и для организма на порядок больше пользы.
        Десяток кос из самого лучшего шведского железа кузнецы ему сделали. Куча денег ушла. И железо шведское дорого, и вещь непривычная, долго пришлось возиться. Ручки и косовище плотники давно изготовили. Осталось соединить это в один инструмент и научить им пользоваться десяток мужиков посмекалистей. Пётр договорился с кузнецами, что если новый инструмент приживётся, то они ещё двести штук сделают. Деньги княжич оставил на это дело старосте Коровину.
        Мужики собрались, посмотрели, как княжич машет непонятным инструментом, и хотели разойтись. Только Афанасий Иванович с его опытом из прошлой жизни понимал, что так он дело загубит. Русский крестьянин - человек косный, ему всегда положительный пример нужен. Поэтому Пётр выдал каждому по косе, велел пойти к берегу и накосить ему по два снопа камыша. Народ ушёл и долго не возвращался. Тогда Пожарский пошёл туда сам, легко и быстро накосил несчастные два снопа. Мужики почесали в затылках и попробовали ещё раз. Через час, выкосив добрый километр берега, народ освоился и княжича ругать про себя перестал. Зато теперь у мастеров бумажных дел было полно сырья.
        - Смотрите, мужики, - по второму разу начал объяснение княжич. - Косой можно накосить гораздо быстрее. Я потом осенью приеду, покажу приспособу. Если её приделать, то коса при кошении будет пшеницу или рожь прямо сама в снопы укладывать.
        - Дак сейчас покажи, князь-батюшка. Ты ведь уплывёшь, а нам озимь убирать, - навострил уши Коровин.
        - Вы без меня почему сами не научились камыш косить? - строго глянул на мужиков княжич.
        - Непривычно оно, косовище твоё.
        - Правильно. Я вам покажу, у вас не получится, и вы косы повыбрасываете, меня будете ругать поносными словами, а я там, на Урал-камне, икать буду. Оно мне надо? - улыбнулся княжич.
        - Твоя правда, князь-батюшка. Только ты возвращайся, не бросай нас, сирых, - высказался за всех староста.
        - Куда же я без вас.
        Событие пятьдесят пятое
        Всё, пора собираться. Волга вот-вот вскроется. Плыть-то чёрте куда, да ещё назад возвращаться. Трогаться решили с последними льдинами. На Клязьму за ладьями отправили сто сорок гребцов и два десятка кормщиков и парусных дел мастеров. Три ладьи должны были пригнать прямо сюда, к Вершилову, а на остальных четырёх вместе с Семёном Силиным, гончаром с Гжелки, отправятся на ту самую Гжелку за белой глиной (каолином) и черно-синей рудой (кобальтом), что рядом залегает, для краски. С остальными красками потом поразбираемся, в крайнем случае, ржавчину найдём.
        Три ладьи должны при первой возможности спуститься по Клязьме и прибыть сюда, в Вершилово. Здесь на них погрузятся сорок стрельцов с сотником, два рудознатца и подьячий. Ну, и он, их светлость княжич Пётр Пожарский. Все управляющие остаются на своих местах и продолжают ковать светлое будущее.
        Сейчас перед ним в одном из классов школы сидело больше десятка его главных мастеров и управляющих. Проводилось последнее совещание перед отбытием на Урал.
        - Начнём с тебя, Дуняша. Масло ореховое продолжай выпускать, но учти, что скоро станет тепло, и масло может прогоркнуть, много заранее не делай, держите его в холоде, а купцов предупреждай, что до Москвы его точно не довезут, испортится. Как только рыбаки начнут сетями рыбу ловить, начинай делать эксперименты с солёной рыбой, горшков с сомами тебе понаделали, так что разливать есть куда. Только и тут про лето не забывайте. Нельзя, чтобы до покупателя продукт дошёл испорченный. Это подорвёт доверие к нашей надписи «Пурецкая волость», а этого допустить никак нельзя, лучше вообще масла тогда не продавать. Третье масло, которое с добавлением сушеных и растёртых лепестков одуванчика, пережаренных и тоже помолотых корней лопуха, делай вместе с травницами. У них же поспрошай ещё рецептов, может, что дельное присоветуют. Например, добавлять лепестки васильков или синюхи, чтобы масло и синим стало, и лекарственным. Подумайте, одним словом. С икрой солёной помешать попробуйте. Всё, Дуняша, можешь быть свободна.
        Кого ещё можно быстро отпустить? Так, Фома Андронов. Видел, что ты первую картину с медведем доделал. Молодец. За эту картину завтра староста Коровин Игнат выдаст тебе премию в три рубля. Продолжай, хорошо у тебя получается. Теперь смотри: как закончишь все четыре картины, выставьте их между храмом и кельями монашек. Только сделайте козырёк, чтобы дождь на них не лил, и покройте резные картины несколько раз маслом льняным. От земли, чтобы брызги от дождя не доставали, картины устанавливайте на высоте в полсажени.
        Когда с картинами полностью закончите, я хочу, чтобы ты, Фома, вырезал двух больших медведей из дерева, стоящих на задних лапах со вскинутыми лапами и рычащими. Высотой те медведи должны быть в полторы сажени. Этих мишек нужно также очень хорошо пропитать маслом и поставить на постаменты высотой в полсажени по обеим сторонам дороги, идущей из Вершилова в Нижний Новгород.
        Когда с этим покончишь, начинай, Фома, вырезать такого же размера двух страхолюдин, что называются динозавры. Если к моему приезду закончите, то установите их на дороге в Балахну. Если к этому моменту мы ещё не вернёмся, то начинай делать картины размером полсажени на полсажени. На них вырезай детей с дикими животными. Ну, например, девочку, кормящую белку, или мальчика, гладящего косулёнка. Придумаешь сам. Всё, мастер Андронов, если вопросов нет, то свободен.
        Фома, озадаченный таким количеством поручений, попытался что-то спросить, но передумал. Он молча поклонился всем в пояс и вышел. Да, загрузил Пётр мужичка по полной программе.
        - Так, теперь давайте с валенками разберёмся. Татьяна, смотри, скоро лето, и тёплая обувь покупаться не будет. Но ты производство не сворачивай, делай в тех же количествах, что и сейчас. И попробуй ещё вот что. Повыбирай шерсть побелее, затем попробуй её ещё дополнительно на солнце отбелить. Если получится, то наделай белых валенок. Попробуйте сварить шерсть с луковой шелухой, может, получатся рыжие валенки. Поговорите с травницами, может быть, они какие ещё красители подскажут. Попробуйте сажей как следует обвалять, а потом простирнуть, может, чёрные получатся. С иконописцами посоветуйся, они какую-нибудь краску предложат. Всё, Татьяна, можешь идти.
        - Не сумлевайся, князь-батюшка, понаделаем к зиме разных цветных валенок! - Вдовица поклонилась до земли и вышла.
        - Так, с кем ещё можно быстро вопросы решить? Давайте с сыроделами. Фёдор Сирота, для тебя у меня такой наказ. Нужно будет купить льняной ткани и пропитать её чистым хорошим воском, потом ткань как следует размять, лишний воск удалить, и вот в эту ткань сыры перед продажей и укладкой в коробочку заворачивать очень тщательно, а то если погода будет сырая, то сыр плесневеть начнёт. Ещё попробуйте расплавить воск и прямо в него сыр окуните и сразу достаньте. Если получится, то такие сыры до моего приезда храните в подполе холодном. Сыр, он если долго лежит, то только вкуснее становится. То же с разными травками попробуйте и с грибами. С тобой тоже на этом всё.
        Фёдор, поклонившись, вышел. Народу ещё прилично осталось. Княжич пристально осмотрел специалистов.
        - Силантий Бобыль, кроликов продолжай разводить, я команду плотникам дам, они ещё тебе клеток понаделают, сколько нужно. Договорись с купцами в Нижнем, чтобы они тебе из Владимира привезли несколько новых кроличьих семейств. Нужно, чтобы с родственниками кроли не вязались. Пока подросших не забивай, а снова на племя пускай. Забивать начнём зимой, как они мех поменяют. Ты всех пацанов в окрестности навостри, пусть они тебе по неудобьям траву запасают. Плати им копеечки какие-нибудь, ну, только чтобы та трава золотой не вышла, или договорись, что за сколько-то травы зимой треух кроличий сошьёте с родичем. Всё, наверное. Если вопросов нет, то иди.
        Проводили и Силантия.
        - Савёл Буров. Летом, понимаю, золы будет поменьше, но ты продолжай заготавливать. С углежогами переговори. С тобой тоже пока всё.
        И этот, раскланявшись, вышел.
        - Кто следующий? Анисим Фомин. Продолжай кости скупать и пережигать в золу. И вот ещё что, - вспомнил Пожарский, - ты и птичьи кости начни собирать, только пережигай их отдельно, ну и золу складывай отдельно. И не перепутай, ради бога. Есть ли вопросы?
        Дуняшин свёкор степенно покачал головой, раскланялся и вышел.
        Народу поубавилось, но ещё хватало. Ну, теперь основные мастера начались.
        - Василий Полуяров, твоя очередь, докладывай.
        Главный генетик и селекционер государства Московского встал и прокашлялся.
        - С чего начать, Пётр Дмитриевич?
        - Начни с перебираемого семенного зерна.
        - Всего у крестьян в пахоте три тысячи пятьсот четей землицы, примерно половина засажена озимыми. Осталось под яровые тысяча шестьсот четей землицы. Получается, что нужно семенного зерна разного в сумме восьмисот кадей. Сейчас монашки и пацанва перебрали уже почти тысячу пятьсот кадей и отобрали пятьсот семьдесят кадей посевного зерна. До посевной ещё время есть. Успеем все восемьсот кадей заготовить.
        - Хорошо, - похвалил агронома княжич. - Зерно это выдавать крестьянам под запись непосредственно перед посевом, а то съедят ещё часть, и тщательно проверять, чтобы именно его и сажали.
        - Сделаем, Пётр Дмитриевич. Теперь по лошадям…
        Подожди, Василий, а то забуду. Поговори в Нижнем с купцами, скажи, что если кто из Курляндии или от немцев зерно привезёт, то купим за две цены, - перебил агронома княжич.
        - А коли обманут и выдадут смоленскую али московскую пшеничку или рожь за немецкую? - недоверчиво покачал головой Полуяров.
        - Ну, тоже ничего страшного. Поспрошай сначала на торгу, какие купцы честные, да ты и сам в этих кругах вращался.
        - Хорошо, князь-батюшка, добудем немецкой али курляндской пшенички.
        - Вот теперь давай про лошадей.
        - Все кобылы, что размещены временно в Балах не, спарены с дестриэ. Оторвались ляшские жеребцы на наших кобылках. Так что все шестьдесят семь сейчас жеребые. Кормят их балахнинцы и ухаживают нормально. Крестьянских же кобылок случено с ляхами двадцать семь, тоже все сейчас жеребы. Скакуна арабского спарили с кобылкой, в коей тоже арабские кровя есть, и с ещё одной кобылкой, самой тонконогой да шустрой. Обе тоже уже жеребы. Всё, кажись, по лошадям.
        - С козами что у нас? - поторопил его Пожарский.
        - Нашёл я, всю губернию объехав вдоль и поперек, трёх козлов здоровущих. Вот с ними крестьяне козочек и вяжут, когда сроки подходят. Козлы отданы на двор Андрейки Порнова, сеном и капусткой малость его снабдил. Быков насобирал огромадных по губернии пять целых. Тоже все сейчас у Порнова. Построили ему для каждого по загону, чтоб не передрались. Вот к нему крестьяне и водят козочек и коров на случку. На результаты на следующий год посмотрим, как подрастут телята и козы. Хряков троих, каких самых больших продали, разместили у Ивана Охлобыстина. Корма ему поставил. Свиней теперь к нему водят. Вот и все новости по животине.
        - Хорошо, Василий. Как трава подрастёт, лошадей у балахнинцев заберите и нашим крестьянам раздайте. Для дестриэ же постройте отдельную конюшню и там их держите, а для ухода наймите несколько человек в Нижнем или в Балахне, дома им предоставьте. Всё, свободен пока. Кто следующий?
        - Дозволь мне, Пётр Дмитриевич, - поднялся Вацлав Крчмар.
        - Сиди, Вацлав. Только давай по тебе сначала я скажу, - взмахом руки остановил чеха княжич.
        - Воля твоя, Пётр Дмитриевич! - И Крчмар снова уселся на лавку.
        - Смотри, Вацлав, давай начнём с дорог. Нужно будет, как снег растает и дороги просохнут, расширить дороги, что из Вершилова ведут в деревеньки и починки. Нужно, чтобы на этих дорогах два воза легко разъезжались. Потом прокопать с обеих сторон канавы и обсыпать гравием. И, конечно, утрамбовать несколько раз. Когда с этими дорогами будет покончено, нужно строить такую же дорогу до Нижнего Новгорода.
        - На это всё лето и уйдёт, - покивал чех.
        - Нормально. Если всё это успеем, то нормально. Дальше. Как земля прогреется, начинайте заливать фундаменты и строить печи для производства черепицы. Все дома, которые уже построены, и те, что летом построят, должны в зиму уйти с черепичными крышами.
        - Я просчитал, нужно будет построить двадцать пять печей, - подсказал Крчмар.
        - Вот двадцать пять и стройте. Дальше. Рядом стройте десяток печей для обжига извести. Что-нибудь по зодчим для храма и дворца выяснилось?
        - Нашёл я зодчего хорошего. Трофим Шарутин согласился по весне приехать, он в Смоленском монастыре храм большой возвёл. В прошлом годе только закончили его.
        - Замечательно. Значит, сразу и печи для обжига кирпича начинайте строить, тоже не меньше двадцати пяти штук. Как земля растает, глину и песок начинайте копать и возить. Известняк тоже завозите. Чтобы по нашей вине не было задержек у зодчего Шарутина. Рабочих, сколько надо, в Нижнем Новгороде нанимайте. Нужно, наверное, несколько бараков построить, чтобы было где людей размещать.
        Так, теперь вот ещё что. Пригласил я учёных из Европы, чтобы они наших детей наукам разным учили. Не знаю, приедут ли, но готовиться нужно. Необходимо построить четыре терема, таких, как у меня. И последнее. Большое количество грузов скоро будет по Волге приходить в Вершилово. Нужно на реке под берегом дно углубить и пристань, для начала деревянную, построить.
        - Ох и надавал ты работы, Пётр Дмитриевич, - схватился за голову Крчмар.
        - Онисим Петрович, и до тебя очередь дошла, - обратился княжич к последнему из оставшихся управляющих Зотову.
        - Слушаю, Пётр Дмитриевич.
        - Тебе пока надо глину белую завозить, первые ладьи с ней придут с Гжелки, вы их разгружайте и за следующей глиной отправляйте, и так до осени. Здесь же ройте песок белый, и нужно будет его обязательно промывать и просушивать, а потом в большущие кучи у печей складывать. Песка тоже много понадобится. Не меньше, чем глины. Да, и поговори с кузнецами: нужно мне болотной глины зелёной, что на крицы идёт, тоже немного заготовить на зиму. С тобой, похоже, тоже всё.
        - А я, князь-батюшка? - пискнул помощник Петра по производству бумаги, мальчишка тринадцати лет.
        - А ты, Игорёк, как цветы и травки пойдут, попробуй в почти готовую бумагу под пресс класть маленькие листики или лепестки цветов, по самому краю бумаги. Если не будет получаться, то попроси иконописцев узор придумать, чтобы и писать можно было, и бумага красивой стала, нарядной. А будет получаться, то и наделай таких нарядных листов немного, десятую часть от общего количества.
        Событие пятьдесят шестое
        Осталось сделать совсем немного, чтобы отплыть с лёгким сердцем. Нужно отправить подарки отцу и царю. С этого Пётр и начал следующий день. Сначала велел принести ему самую большую корзину и стал собирать подарки родне. Братьям Фёдору и Ивану Пётр выбрал валенки с рисунком богатырей, а сёстрам Ксении, Анастасии и Елене - с красивыми птицами. Размеры Пётр не знал, но помнил, сколько кому лет, по этому признаку выбрал пацанов на год старше и подобрал на них валенки. Затем выбрал самые красивые для матери и отца.
        Покончив с валенками, Пожарский сунул в корзину два горшочка с ореховым маслом и один экспериментальный сомовый горшок с маслом селёдочным. Дальше в корзину последовала пачка бумаги в двадцать листов, азбука на обычном местном языке и книга стихов на этом же языке. Даже эта большая корзина оказалась заполнена. Пришлось идти за второй.
        Сюда Пётр сначала положил тщательно завёрнутую икону Богоматери Одигитрии, потом специально для матери сделанную Фомой шкатулку с утконосом и, наконец, несколько кружевных тарелок, особенно тщательно расписанных. Последней легла тщательно сделанная шкатулочка с ручкой для отца. Так, сыр забыл, спохватился Пётр и послал за пикантным сыром. Ну, теперь точно всё.
        Царю посылка выглядела аналогично, только валенок было три пары: Михаилу, старице Марфе и бедующему пока у ляхов в плену будущему патриарху Филарету. На всех трёх парах был Собор Покрова Пресвятой Богородицы, что на Рву (Покровский собор, или собор Василия Блаженного). Ручки тоже пришлось положить две: царю и патриарху.
        Собрав гостинцы, Пётр приказал погрузить всё в сани и поехал к государеву дьяку Фёдору Фёдоровичу Пронину. Тот закончил двухгодичный срок пребывания в Нижегородской губернии и собирался в Москву за новым назначением. С ним Пётр и собирался послать подарки родне и государю.
        Фёдор Фёдорович уже паковал вещи и отбывать собирался прямо в этот день, нужно было успеть до распутицы добраться до Москвы. Выслушав напутствия Петра, он поблагодарил того и пообещал подарки доставить в лучшем виде. Дела в губернии он уже передал новому государеву дьяку Трофиму Силычу Акинфиеву.
        Петру не хотелось перед дорогой встречаться с новым руководством губернии, и он решил незаметно улизнуть. Почти удалось, только на пороге он столкнулся с каким-то просителем, и когда тот извинился, Петру акцент незнакомца показался очень странным.
        - Кто ты и как тебя звать? - строго зыркнул он на чернявого иностранца.
        Оказалось, что зовут этого «немца» Бартос Каропа, и он венгр. Петра вдруг осенило: ведь венгры и вогулы, к которым он собирается, пусть дальние, но родственники и могут, хоть и с трудом, но понимать друг друга.
        Бартос был владельцем небольшого кабачка, сам готовил еду и сам подавал на стол. Одним словом, в деньгах не купался.
        - Сколько ты денег зарабатываешь за месяц? - спросил его княжич.
        - Зачем это тебе, Пётр Дмитриевич? - удивился венгр.
        - Ответь сначала.
        - Бывает, что и пять рублей за месяц набегает, - явно прихвастнул кабатчик.
        - Давай так, я даю тебе пятьдесят рублей, прямо сейчас ты оставляешь их семье, а сам едешь со мной на Урал-камень. Осенью мы вернёмся. Если поход будет удачный, то и ещё деньжат подкину. Мы едем на родину твоих предков, на Урал, и мне нужен переводчик, толмач. - При этих словах Пётр достал кошель и звякнул монетами.
        - Мы поедем на лошадях?
        - Нет, мы поплывём сначала на кораблях, а потом - как получится, скорее всего, пешком.
        - Пятьдесят рублей и горшок масла сладкого, - чуть набил цену венгр.
        Пётр протянул ему руку и крепко пожал ладонь Бартоса:
        - Договорились! Завтра с вещами приезжай в Вершилово. Получишь деньги и масло, мерку с тебя мастерицы снимут, чтобы одежду дорожную пошить. Отправляемся через несколько дней, как корабли по Клязьме спустятся.
        Расстались довольные друг другом.
        Событие пятьдесят седьмое
        Шли на трёх больших ладьях. Пётр был совершенно незнаком с парусными судами, да ещё и речными, поэтому он прислушался к советам бывалых купцов и набрал для своих корабликов три лучшие команды, что можно было достать в Нижнем Новгороде.
        На ладье было две мачты, и можно было поднять два прямых паруса. Одна мачта, побольше, находилась практически в центре судна. Вторая, поменьше, ближе к носу. Про всякие баки и юты Афанасий Иванович помнил, но здесь так нос и корму никто не называл.
        Позади средней мачты по обеим сторонам ладьи были устроены места для гребцов, по шесть с каждой стороны. Кормило, или рулевое весло, находилось на носу. Итого команда состояла из двенадцати гребцов, одного кормщика и четырёх человек, что занимались парусами. Всего семнадцать человек. Главным был кормщик.
        Ещё на первых двух корабликах находилось по пятнадцать стрельцов. На последней ладье стрельцов было десять, плюс двое рудознатцев, подьячий, сотник стрелецкий и княжич с венгром.
        Собираясь в поход, Пётр думал, что можно будет гребцов ночью поменять на стрельцов и плыть круглосуточно. Действительность разбила эти надежды. На корабликах было очень тесно. Просто не повернуться. Плыть можно было только днём и только с опытным кормщиком, так как Волга изобиловала мелями. Как начинало вечереть, приставали к берегу и устраивали лагерь. А утром этот лагерь необходимо было сворачивать. Медлительность всего этого движения серьёзно раздражала княжича. Он предложил старшему кормщику хотя бы менять гребцов на вёслах, чтобы идти быстрее, но здоровущий, заросший волосом, как медведь, мужик, их лоцман, сказал густым басом, что так будет не быстрее, а медленнее, и Пётр сразу поверил ему.
        На третий день добрались до Чебоксар. Показали воеводе царёву грамоту о разведке Урал-камня и, пополнив запас воды и провизии, тронулись дальше. Ничем интересным Чебоксары Пожарскому не приглянулись: маленький деревянный городишко. Разве что на правом берегу выделялась деревянная Покровская церковь с певучими колоколами. Кормщик Андрей Пряхин сказал, что колокола льют местные мастера, и покупают у них эти колокола многие церкви и монастыри со всей Руси. Пётр это дело в блокнотик записал. На обратном пути нужно будет поинтересоваться, может, и к себе мастеров стоит переманить.
        О литье колоколов Пётр имел самое общее представление. Но знал он одну вещь, о которой теперешние колокольные мастера не ведали точно. Сейчас считается, что чем больше серебра и золота добавить в бронзу, тем лучше (серебряней) будет звучание. А Афанасий Иванович помнил передачу по телевизору, что это было заблуждение, что чем меньше примесей в бронзе, тем чище звук. И пузырьки воздуха нужно, чтобы в отливку не попали. Может, с его помощью мастера и вовсе хорошие колокола отольют.
        Казань показалась в полдень на пятый день плавания.
        Событие пятьдесят восьмое
        Ещё собираясь в плавание, Пётр Пожарский расспросил у купцов и государева дьяка Фёдора Пронина всё, что те знали о Казани. Ему рассказали про Татарскую войну, что закончилась буквально год назад. Это местные служилые татары под руководством Еналея Еммаметева подняли восстание, сопротивляясь резкому увеличению налогов. Восстание шло с переменным успехом, и только вмешательство некоронованного короля Урала купца Строганова со своими казаками позволило подавить восстание, утопив его в крови.
        В Казань для учинения разборок прибыла из Москвы комиссия во главе с соратником Пожарского Кузьмой Мининым. Тот поступил согласно сложившейся традиции: пленных жестоко пытали и казнили прилюдно. Казнили и Еналея Еммаметева, а детей его сослали в Великий Новгород. Часть татар сослали в сибирские городки. Выборный человек всея земли Русской Кузьма Минин поехал назад в Москву, но по дороге скончался. Погребли его на простом погосте приходской Похвалинской церкви.
        Сейчас в бывшей столице Казанского ханства было вполне спокойно. Воеводы боярин князь Владимир Тимофеевич Долгоруков и его товарищ князь Семён Никитич Гагарин навели порядок жёсткой рукой. Из истории Афанасий Иванович помнил, что патриарх Филарет выберет в жены царю именно дочь Владимира Долгорукого. А вот когда это произойдёт и как дочь звать, тут хоть убей. Встречаться с этим «наипервейшим» князем на Руси у Петра не было ни малейшего желания, как и задерживаться в Казани. Поэтому, показав грамотку царя мытникам на причале и дав тем осмотреть ладьи, сошли на берег, дабы прогуляться по рынку, пополнить запасы провизии и отбыть подобру-поздорову. Солдатский лозунг «подальше от начальства, поближе к кухне» должен и в семнадцатом веке действовать.
        Пётр отправил всех стрельцов и дьяка на рынок, сам же с двумя стрельцами зашёл в кремле в бывшую ханскую мечеть. По всей территории кремля шли строительные работы. Белокаменными стены казанского кремля были едва на треть, основная же стена была выполнена из дуба. Вот сейчас строители и разбирали часть деревянной стены, чтобы заменить её на каменную. В ханской мечети он постоял, сокрушаясь запустению, сожалея о том, что такой памятник архитектуры угробили.
        Переходя от одной мозаики к другой, Пётр вдруг заметил, что за ним следят. Он подозвал стрельцов и велел привести к нему горе-сыщика.
        - Ты кто и зачем за мною ходишь? - Пётр оглядел невысокого татарина в замызганном халате.
        - Не гневайся, боярин, - повысил его статус татарин, - я мастер Аким Юнусов. Просто я увидел, что ты интересуешься мозаикой. Ты первый русский, что рассматривает эти изображения за последние двадцать лет.
        - Красиво сделано… - Пётр обвёл рукой затейливые узоры. - А ты мастер чего?
        - Давным-давно я тоже делал мозаики, но теперь это мастерство никому не нужно, - горестно вздохнул пожилой татарин.
        - Сейчас ты чем на жизнь зарабатываешь? - заинтересовался княжич.
        - Я один из мастеров, что делают каменную стену, - с достоинством поклонился Юнусов.
        - Послушай, Аким, - загорелся Пожарский, - я сейчас начинаю строить каменный храм в селе Вершилово, это недалеко от Нижнего Новгорода. Там мне нужны будут мозаичники… - И Пётр снова вспомнил иконы Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге.
        - Разве в русских храмах используют мозаику? - удивился мастер.
        - Не знаю, но если нет, то ты можешь стать первым, - улыбнулся княжич.
        - Но у меня тут есть работа. А кто строит твой храм? - И видно было, что предложение Акиму понравилось.
        - Трофим Шарутин. Он должен со дня на день приехать и начать строить, - вспомнил фамилию зодчего Пожарский. Ему это имя ничего не говорило.
        - О, это лучший мастер на Руси. Как же он согласился строить храм в селе? - Татарин был удивлён, даже глаза стали шире.
        - Не знаю, с ним договаривался мой управляющий. Может, его заинтересовало то, что я хочу построить храм по образу Успенского собора в Москве.
        - И сколько же ты готов платить мне, боярин?
        - А сколько ты хочешь? - Пётр ликовал: такого интересного специалиста нежданно-негаданно получил.
        - Пять рублей в месяц… - Княжич по глазам видел, что сейчас Аким получает гораздо меньше.
        - По рукам. Сейчас я иду на рынок, хочу посмотреть, чем торгуют в Казани, а потом пойдём ко мне на ладью, я выдам тебе денег на переезд и записку управляющему. В Вершилове тебе сразу предоставят дом и корову с козами, лошадь. Стоп, а семья у тебя есть?
        - Жена умерла при родах полгода назад, а старшие сыновья погибли шесть лет назад под Москвой, - посмурнел татарин.
        - Лучше найди жену до переезда. Кто будет заниматься хозяйством? Смотри, может, вдова какая подвернётся, - предложил княжич.
        - Я подумаю. Что же за мозаики ты хочешь, чтобы я сделал в строящемся храме?
        - Надо будет на наружных стенах изобразить лики святых. В Вершилове есть хорошие иконописцы, они нарисуют эти иконы, а тебе их нужно будет превратить в мозаику.
        - Понятно. Я крещёный татарин, так что проблем здесь не будет. Я сейчас свободен, пойдём, боярин, я провожу тебя до рынка и поработаю толмачом, не все хорошо владеют русским.
        - Я не боярин, зовут меня Пётр Дмитриевич Пожарский, и я сын князя Дмитрия Михайловича Пожарского.
        - Князя Пожарского, - хмыкнул Аким. - А говоришь, не боярин!
        Событие пятьдесят девятое
        Рынок был огромен и шумен. В Нижнем было гораздо спокойнее. Восточный колорит сказывался. Прямо у входа торговали животными. И взгляд Петра сразу упёрся в верблюдов. Надо их купить, ведь верблюжья шерсть всяко лучше овечьей, решил княжич. В сопровождении татарина и двоих стрельцов он направился к торговцу.
        Продавец был ногай. Он с большим трудом понимал по-русски, и вмешательство Акима дело спасло.
        - Аким, если я куплю верблюдов и найму корабль до Вершилова, согласишься ли ты сопроводить верблюдов?
        - Плыть на корабле с верблюдами или без верблюдов, какая разница? - философски заметил мастер.
        - Скажи, хозяин, сколько у тебя всего верблюдов и почём ты их продаёшь? - обратился Пётр к ногаю.
        После перевода и длительного торга удалось купить шестерых верблюдов (двух самцов и четырёх самок) за пятьдесят рублей. Договорились, что через пару часов продавец пригонит животных на пристань и найдёт там три корабля с Андреевскими флагами. Княжич решил на центральной мачте каждой ладьи укрепить флагшток и вывесить Андреевский флаг. Пусть страна привыкает.
        Раз купил верблюдов, решил Пожарский, нужно и арабских скакунов посмотреть. Пётр рассказал Акиму про желание развести арабских лошадей.
        - Пойдём, посмотрим, Пётр Дмитриевич, лошади чуть дальше… - Татарин уверенно повлёк их по торгу.
        Арабские скакуны были. Два жеребца игреневой масти и серая кобылка. Просил, скорее всего, туркмен, за них огромные деньги: за каждого по тридцать рублей. Один раз живём, решил Пётр.
        - Приводи через два часа на пристань к кораблям, что с белым флагом, на котором нарисован синий косой крест. Это все твои лошади, больше арабских скакунов нет?
        - Есть ещё один жеребец, но он не продаётся, я купил его для себя. На рубли получилось сотня, - похвастал простодушный скотовод. Наивный.
        - Двести рублей, если приведёшь всех четверых, - предложил княжич.
        - Я же сказал, что он для меня. Себе покупал! - внезапно решил упереться торговец.
        - А ещё я куплю пять кобыл, если ты привезёшь их до зимы в Вершилово. Это село рядом с Нижним Новгородом. Всех пятерых за двести рублей.
        - Но ведь я покупал этого жеребца для себя, он мне как друг! - почти плакал торговец.
        - И ты в подарок получишь горшок волшебного масла, которое я продаю за десять рублей, - дожал его княжич.
        - Хорошо, я приведу коней через два часа, - сдался лошадник.
        - Ты богатый человек, княжич! Откуда у тебя столько денег? - не выдержал и полюбопытствовал Аким, когда они пошли дальше по рядам.
        - Приедешь в Вершилово, сам узнаешь. У меня много чего в деревне производят, чего нет нигде. И всё это я продаю очень дорого. Увидишь.
        Дальше был рынок рабов. Пётр даже опешил. Он-то думал, что это где-то там, в Стамбуле творится, а вот нате вам.
        Ближайший к нему торговец людьми был казаком, и торговал он молодыми турчанками. Казак заставлял девушек раскрывать халаты и всем приценивающимся показывал их прелести. Для Петра это было слишком.
        - Сколько ты хочешь за всех четверых? - поинтересовался Пожарский у казака.
        - Двадцать рублей, - подмигнул княжичу донец. - Это девки из гарема турецкого купца, мы его на Каспии побили. За зипунами ходили. Ещё есть охранники его и гребцы, не интересуешься?
        Нет, спасибо, - остановил рабовладельца Пётр. - Придёшь через два часа на пристань, там будут три корабля под белым флагом с синим косым крестом.
        - Зачем ты купил этих женщин? - поинтересовался Аким, когда они отошли от казака. - Ты хочешь завести гарем?
        - Да нет, что ты, - смутился Пожарский, - просто жалко девушек стало. Возьми себе в жёны одну, ту, что справа стояла, она постарше и подороднее остальных, - вдруг предложил он Акиму.
        - Но у меня нет таких денег, - развёл руками татарин.
        - Это подарок. Остальных пусть староста поселит пока в моём тереме. Ну да я ему грамотку напишу.
        - Благодарствую, Пётр Дмитриевич. Только эта женщина вряд ли умеет ухаживать за коровами.
        - Ну, на первое время наймёшь служанку в Нижнем Новгороде, пусть она её всему обучит. Так берёшь?
        - Девка красивая, спасибо, княжич! - Аким низко поклонился.
        Ещё они купили одного пленного ногая. Продавец уверял, что он лучший стрелок из лука на свете. Купили и десять замечательных составных луков.
        А через два часа всё это доставили к кораблям. Пётр только успел отправить подьячего нанять корабль, что перевезёт все покупки до Вершилова. Торговец лошадьми оценил масло. Он забрал после пятиминутной торговли все оставшиеся восемь горшков за пятьдесят рублей. Так что четыре арабские лошадки обошлись всего в сто пятьдесят рублей. Ерунда, наторгуем.
        Ещё через час отчалили. Нужно было спешить, чтобы до темноты отплыть подальше от города.
        Жеребец был и вправду красавец, вороной, гораздо массивнее остальных.
        - Эта порода называется кохейлан, - сообщил туркмен.
        Событие шестидесятое
        На них напали под утро, на второй ночёвке после Казани. Маленькая флотилия уже вошла в Каму и даже продвинулась по ней на несколько вёрст. Кама в устье своём была река величественная. Без компаса или опытного кормчего и заблудиться можно. Не видно противоположного берега, и сразу стало понятно, что спускаться вниз по Волге и подниматься вверх по Каме - это две большие разницы.
        Пристали к левому берегу Камы, там, где в неё впадает речка Актай. Ну, это так кормчий сказал, ни одного указателя Пётр не заметил, разумеется. Вот, кстати, идея. Нужно будет, как вернёмся, указатели на дорогах поставить, эта - на Нижний Новгород, эта - на Балахну. Пусть народ читать учится.
        Место Петру сразу не понравилось. На опушке леса. Из того леса можно по кустам почти к самому лагерю подойти. Пётр поделился своими опасениями с сотником Малининым. И был услышан. Среди кустов выставили два дополнительных поста. Повечеряли, и народ начал укладываться. Весна ещё была не настоящая, ночью подмораживало, поэтому наломали лапника, свалили несколько сухостоев, запалили костры.
        Пётр заснул быстро, но после полуночи замёрз и встал, чтобы поближе к костру перебраться. Попытался снова улечься, но сон не шёл. Плюнув на него, княжич пошёл проверить посты в кустах. Неспокойно что-то было на сердце.
        В одном дозоре сидели его знакомец Иван Пырьев и нижегородский стрелец Фома Гужев. Обменялись приветствиями шёпотом, и княжич поинтересовался, не встревожены ли птицы. И оказалось, что сороки трещали несколько раз. Неспроста.
        - Иди-ка, Иван, подними Малинина, и пусть он сюда срочно десяток с арбалетами пришлёт. Если тревога ложная, то на ладье позже выспимся… - И княжич стал осторожно пробираться к следующему дозору.
        Эти стрельцы были из старожилов и тоже не зря восемь месяцев учились у княжича передовой воинской науке.
        - Сороки стрекочут, - сообщил десятник Борода, - или волки, или двуногие волки.
        - Я Пырьева уже послал десяток с арбалетами к тому дозору на помощь звать, - успокоил стрельца княжич. - Вот что сделаем. Пойду я, всех подниму. Вы тут тихо сидите, если что, отходите к лагерю.
        Пожарский юркнул сквозь кусты и, перебежками вернувшись в лагерь, стал незамедлительно поднимать стрельцов. Вооружались только арбалетами, так как огонёк фитиля у мушкета может спугнуть незваных гостей, а проверка боем его отряду не помешает. Собрались, вооружились, подползли к кустам, заняли позиции, а противника всё нет и нет.
        - Зря всполошились, - решил попенять ему Малинин, который формально всё же являлся старшим в отряде.
        И в это время началось. Ночь была пасмурной, светать ещё не начинало, так что видимость была от силы сажень пять. Стрельбу открыли сразу оба дозора. Нападающих было много, даже очень много. Если бы было светлее и не попадись им выученный генерал-лейтенантом десантных войск отряд, успех, без сомнения, был бы на стороне разбойников. Только сложилось так, как сложилось.
        Первый залп из сорока двух арбалетов изрядно проредил нападавших. На свету разбойники поняли бы, что добыча им не по зубам, но было ещё очень темно, первые несколько секунд никто ничего понять не мог, потом долго решали, бежать вперёд или назад. И в это время нападавших накрыл второй залп. Ещё сорок два болта по остановившимся татям. Тетивы вжикнули, и опять несколько секунд ушло на перезарядку. Теперь нападающие находились в панике: кругом замертво падают их товарищи, а кто и откуда ведёт огонь, не слышно, как не слышно и выстрелов.
        - Не стрелять! - крикнул Пожарский. - Я - князь Пожарский, сдавайтесь! Подняли немедленно руки и выбросили оружие!
        Подействовало. Почти. Несколько человек ломанулись к лесу и были остановлены арбалетными болтами. Остальные подняли руки.
        - Малинин, сдавшихся вязать - и к костру. Борода, со своим десятком добьёшь раненых. - Пётр осмотрелся. - Пырьев, Гужев, за мной, к лесу, зигзагом бегом.
        Лагерь разбойников был разбит в полуверсте от стоянки Пожарского, на большой лесной поляне. В нем находилось всего пять человек, троих сразу срезали из арбалетов, в остальных метнули ножи. Добили раненых. Ну, вроде и всё. На душе у Пожарского птички радостно пели: не потерял никого из своих, значит, не зря учил столько месяцев. Ещё несколько лет и десяток боёв, и настоящий спецназ будет.
        Суд начался, когда полностью рассвело. К Петру подвели высокого, по их меркам, татарина в дорогих одеждах, халат так вообще шёлком крыт.
        - Кто таков? - поинтересовался княжич у арестованного.
        - Это ты кто такой и где князь Дмитрий Михайлович? - Татарин зло водил глазами вокруг.
        Я Пётр Дмитриевич Пожарский, сын князя Дмитрия Михайловича, - спокойно выдержал его зыр канье бывший генерал. - Теперь твоя очередь.
        Я князь Баюш Разгильдеев, - гордо выпятил грудь татарин.
        - Ты православный? Кто тебе грамотку на княжий титул давал, самозванец какой?
        - Я крещёный. А грамотку мне давал отец твой с князем Трубецким, когда отбил я нападение ногайских татар на Самару.
        - Всё чудесатей и чудесатей, - вспомнил Пётр «Алису в стране чудес». - Зачем же ты, князь, на царёвых стрельцов напал? Отец тебя князем сделал, а ты в благодарность решил его сына убить? Нехорошо.
        - Мы за вами с утра следим. Флаг у вас на мачте басурманский. Я думал, что это персы в Каму вошли пошалить. В отместку казакам нашим. Вот и решил проучить неверных, - уже не зло, а подавленно сообщил «разгильдяй». С него, наверное, и пошло это словечко по Руси.
        - Что за воины с тобой? - поинтересовался княжич.
        - Это всё служилые татары из касимовских. - Баюш поёрзал на жёлтой прошлогодней траве. - Развяжи руки, княжич, не враги мы.
        - И то верно, развяжите ему руки, ребята…
        Пётр сообразить не мог, что же теперь делать. Побили почти восемь десятков своих. Так Россия совсем обезлюдеет.
        - Борода, посчитали, сколько пленных взяли? - спросил он у развязывающего татарскому князю руки десятника стрелецкого.
        - Двадцать четыре, - ответил стрелец и, чуть помедлив, добавил: - Вместе с князем этим.
        - Что теперь делать будем, князь Баюш Разгильдеев? - поинтересовался Пожарский у татарина, растирающего запястья. - Придётся мне доложить государю нашему Михаилу Фёдоровичу, что на посланный им на Урал-камень отряд напал князь татарский по фамилии Разгильдеев.
        - Не губи, княжич! Христом нашим прошу, - стал вытягивать из-за пазухи нательный крестик Баюш. - Что хочешь для тебя сделаю. Хочешь, одну ладью тебе отдам?
        - А сколько у тебя ладей? - заинтересовался Пожарский.
        - Три большие ладьи, забирай одну, - обрадовался начинающемуся торгу Баюш.
        - Давай, князь, мы сделаем так… - Пётр достал из мешка самодельную карту на пергаменте. Перед отъездом он долго мучился, вспоминая этот регион России, смотрел карты у воеводы Бутурлина и расспрашивал купцов. В результате у него получилась, скорее всего, не очень точная, но получше многих карта бассейна Камы до Урала. - Мне надо проплыть как можно дальше по реке Белая, на которой стоит Уфа. Там пройти вёрст сто пешком и потом построить плоты, затем плыть вниз по течению реки Миасс. - И княжич показал весь маршрут Баюшу по карте. - Ищем мы камень один. Не золото это и не самоцвет. Но мне и государю он нужен очень сильно. Татарского у нас никто не знает. Проводи нас на одной ладье до Уфы, я тебе пятьдесят рублей за это заплачу и царю потом, когда вернусь, грамотку напишу, что помог мне зело князь Баюш Разгильдеев и награды достоин сей храбрый воин.
        Татарин думал недолго.
        - Очень неблизкий путь ты выбрал, Пётр Дмитриевич, всё лето уйдёт. Хорошо, пойду я с тобой до Уфы, чего для друга не сделаешь. - Он протянул Пожарскому руку.
        Через пару часов тронулись уже на четырёх судах. Баюш взял с собой семнадцать служилых татар. Остальные остались хоронить убитых и охранять две другие ладьи князя Разгильдеева.
        Событие шестьдесят первое
        Царь и великий государь Михаил Фёдорович Романов был в ужасном расположении духа. Проклятые ляхи всё не возвращали отца. Мало того что они отобрали у Руси Смоленск с прочими порубежными крепостцами, они и сейчас требуют и требуют денег и соболей за обмен заложниками. Ничего, заплатим, скрипнул зубами Михаил Фёдорович, четырнадцать лет перемирия пройдут, и мы подготовимся к новой войне. Не только Смоленск с Черниговом вернём, а и Киев с Полоцком прихватим.
        Он только что позавтракал с матерью, старицей Марфой, и ждал приёма бояр, когда дьяк Борисов зашёл и доложил, что просит принять его государев дьяк Федька Пронин, приехавший из Нижнего Новгорода за новым назначением и привёзший подарки от Петра Пожарского. Ситуация нарушала все обычаи, но Михаил давно знал Борисова и по его виду понял, что дьяка Пронина нужно принять.
        - Ну что ж, позови, послушаем новости про Петрушу, - разрешил государь.
        Фёдор Фёдорович Пронин вчера только приехал в Москву, в дороге пришлось прилично задержаться, так как оттепель в этом году началась рано, и после Владимира пришлось тащиться по тающему снегу и грязи.
        С утра он заявился в Кремль с двумя корзинами и попытался встретиться с дьяком Борисовым Фёдором Ильичом. Получилось. Всё остальное было просто, он показал дьяку икону, посылаемую младшим Пожарским царю, и через пять минут был допущен до беседы с государем. Богоматерь Одигитрия легко отворила царские двери.
        - Рассказывай, дьяк, как справлял службу государеву в Нижнем Новгороде… - Михаил откинулся на спинку трона, ожидая выслушивать занудное повествование, но с первых же слов был удивлён донельзя.
        - Милостью твоей, государь, справлял я, недостойный, службу государева дьяка в Нижнем Новгороде два лета. В прошлом годе был пожар сильный, и почти все посады в Нижнем погорели, особенно нижнему посаду не свезло, весь выгорел. Пришлось послабление людишкам в податях дать, чтобы отстроиться смогли, но и сейчас ещё много дворов стоят по посадам с пепелищами одними. Думал, и совсем не соберём обещанной пятины с купцов, а только появился осенью Пётр Дмитриевич Пожарский, и пошло дело помаленьку, а к концу срока моего на посту государева дьяка с Божьей помощью и стараниями Петра Дмитриевича не только все долги по пятине и прочим податям собрали, но и сверх того изрядно.
        - И при чем здесь Петруша? - остановил дьяка заинтересовавшийся царь.
        - Так с его помощью людишки понаделали диковин разных, за которыми сейчас со всей Руси в Нижний гости торговые валом валят.
        - Диковины, говоришь? - Михаил Фёдорович задумался. - Вчера ко мне приходил с челобитной купец англицкий Эндрю Блекмор, просился дать ему разрешение на поездку по торговым делам в Нижний Новгород и Балахнинский уезд. Не за диковинами ли он собрался? А юлил-то как!
        - Великий государь, позволишь ли ты мне, рабу твоему недостойному, совет дать? - склонился в поклоне до полу дьяк.
        - Говори, - разрешил все сильнее снедаемый любопытством царь.
        - Откажи в просьбице англичашке. Меня про подобное княжич Пётр Дмитриевич предупреждал. Нельзя, чтобы англичане его секреты вызнали и сами те диковины делать стали, тако же нельзя, чтобы они товар закупали прямо у производителей. Те, кто диковину произвёл, продадут её купцам и пятину заплатят. Купцы русские привезут её в Москву и продадут немцам разным и опять пятину заплатят, а англичанишки хотят и секреты вызнать, и купить дешевле, казну твою прибыли лишив. Не пускай, великий государь, ни одного иноземца в Нижний, Христом богом тебя молю, - встал на колени дьяк и стал бить поклоны и креститься.
        - Встань, Фёдор. Говоришь, что тебя всему этому научил Петруша? - Царь был доволен: он и сам чувствовал, что не надо давать Блекмору разрешение, а тут ему всё по полочкам разложили.
        - Для тебя, надёжа государь, он, может, и Петруша, а мне он учитель в делах Пётр Дмитриевич.
        - Как же так, дьяк, ведь ему едва тринадцать годков минуло? - поразился Михаил.
        - Может, и тринадцать, государь-батюшка, а только царь Соломон рядом с ним - дитя неразумное, - перекрестился дьяк. - Да ты, государь, сам сейчас поймёшь это, подарки его увидев.
        - Давай же их быстрее, Фёдор! - вскочил с места Михаил.
        Пронин перекрестился и достал из одной из принесённых им корзин икону.
        - Позволь, великий государь, начать с главного подарка. Это икона, что написали отбитые из узилищ атамана Сокола самим Петром Дмитриевичем иконописцы. Оставил он артель ту у себя и дома им построил, и мастерскую, и учеников самых разумных им нашёл, да что долго говорить, государь, смотри. - И он протянул икону Михаилу Фёдоровичу.
        Михаил был на богомолье в Ферапонтовом Белозёрском Рождества Богородицы мужском монастыре и молился на икону письма великого Дионисия. Это, без всякого спора, была лучшая икона на Руси, не зря её брали за образец последующие иконописцы. Икона, которую сейчас держал в руках дьяк, была не копией той великой иконы. Она была просто похожа на неё. Или наоборот? Икона Дионисия Богоматерь Одигитрия была похожа на это чудо. Ведь маленькая собачка тоже похожа на волка. Отрок Иисус был, в отличие от канона, нормально сложён, у него была не маленькая игрушечная головка, и не это было главным. Иисус как бы уходил на второй план, а на первом плане была улыбка Богоматери. Нет, скорее даже намёк на улыбку с чуть приподнятыми уголками губ. Богородица как бы говорила смотревшему на неё человеку: «Я все про тебя знаю, и плохое, и хорошее. Я прощаю тебе чёрные твои дела и мысли и благословляю на свершения во имя Сына Моего».
        Михаил не мог взять эту икону в руки. Он встал на колени перед дьяком, держащим образ, и молился. Дьяк Борисов, присутствующий при разговоре царя с Прониным, едва успел предотвратить попытку бухнуться на колени и Фёдора Фёдоровича.
        Прошло более десяти минут, прежде чем государь поднялся и, забрав икону, передал её Борисову. А потом подошёл к Пронину и троекратно облобызал.
        - Спасибо! Век я тебе этого не забуду. Словно в раю побывал. Всё мне явилось: и как батюшку из узилища вызволить, и как земли русские от ворога уберечь, и как воздать ляхам за дела их нечестивые. Как величать тебя по батюшке?
        - Невместно мне, великий государь, не князь я, - низко склонился Пронин.
        Борисов шепнул царю:
        - Фёдор Фёдорович.
        - Тут я решаю, кто князь, а кто не князь, Фёдор Фёдорович. Сегодня же указ напишут.
        - В чём же моя-то заслуга, государь? Это иконописцы сподобились. И Пётр Дмитриевич их собрал и выпестовал, - пытался оправдываться новоиспечённый князь.
        - И им воздам за чудо это. Давай же дальше, Фёдор Фёдорович, показывай другие подарки Петруши.
        - Взгляни, государь, на азбуку, что книгопечатник Петер Шваб исполнил по образцам, придуманным княжичем Пожарским.
        Михаил Фёдорович любил книги, можно даже сказать, они были его страстью. Как только поляков отогнали от Москвы, он приказал вернуть из Нижнего книгопечатников и отстроить пострадавший при осаде ляхов в Кремле печатный двор. Те книги, что сделали братья Фофановы, были хороши. Эта азбука была шедевром. Как икона. Михаил перелистывал страницы и радовался. Вот ещё один книгопечатник, нужно срочно его в Москву. Ах, как хороша, рядом с каждой буквицей - картинка с предметом, на эту букву начинающимся. Эх, если бы у него в детстве была такая азбука…
        - Немца сего вызвать, не мешкая, в Москву, - повер нулся царь к дьяку Борисову.
        - Дозволь, государь, передать тебе слова, что сказал мне княжич Пожарский, передавая эту азбуку, - встрял Пронин.
        - Дозволяю. Говори, князь, - улыбнулся довольный всем Михаил.
        - Предвидел Пётр Дмитриевич, что захочешь ты, государь, Петера Шваба в Москву забрать и просил сказать тебе: не забирай, государь, книгопечатника в Москву. Зачем в одном гнезде две наседки? Пусть Фофановы книги печатают в Москве, а Шваб - в Нижнем. И ещё, нужно найти или выучить других книгопечатников и во Владимире печатный двор основать, и в Казани, и в Астрахани, и в Великом Новгороде. Нужно, чтобы больше книг на Руси печаталось. Сейчас Шваб воспитывает учеников, и поможет им княжич во Владимире печатный двор открыть. И ты поступай, государь, тако же. Вот что просил сказать тебе Пётр Дмитриевич… - Дьяк взмок весь, пока произносил эти крамольные слова. Но верил он в их правдивость. Убедил его Пожарский.
        Михаил Фёдорович изменился в лице: у него только что хотели отнять любимую игрушку. Он даже сильнее вцепился в новую азбуку. Но дьяк продолжал говорить, и пальцы разжимались. Прав Петруша. Тысячу раз прав. Нужно сходить на печатный двор, поговорить с Фофановыми и открывать печатный двор в Новгороде.
        - Спасибо тебе, князь, за смелые слова. Мало кто смог бы их произнести. Жалую тебе за то шубу с царского плеча. - Царь кивнул Борисову, и через минуту Пронин уже был с наброшенной парчовой шубой на плечах.
        - Царь-батюшка, не по заслугам мне всё это! - Пронин низко поклонился. - Ведь это даже и не половина подарков Петра Дмитриевича… - И он протянул Михаилу вторую книгу со стихами. Сначала шли детские, потом - про бои, а потом и про любовь.
        Михаил осмотрел и эту книгу.
        - Зачем же напечатана сия книга? - спросил он Пронина.
        - Княжич Пожарский школу открыл в селе Вершилово. Учит детей счёту, слову Божию и чтению с письмом. Вот он и говорит, что учиться читать по этой книге детишкам много легче будет.
        Михаил открыл книгу на первой странице и вслух прочитал:
        - Вкусная каша. Каша из гречки.
        Где варилась? В печке.
        Сварилась, упрела,
        Чтоб Оленька ела,
        Кашу хвалила, на всех разделила…
        Досталось по ложке
        Гусям на дорожке,
        Цыплятам в лукошке,
        Синицам в окошке.
        Хватило по ложке
        Собаке и кошке,
        И Оля доела
        Последние крошки!
        Михаил Фёдорович хихикал, как маленький ребёнок. Казнят, решил Пронин. Но вместо этого царь прочитал ещё одно стихотворение и засмеялся громче, а потом подбежал и обнял дьяка.
        - Молодец, Петруша! Ведь молодец? - А глаза сияют, словно драгоценные каменья.
        - Я тебе, государь, ещё в самом начале беседы это говорил.
        - Что ещё послал Петруша? - Вот оно, любопытство.
        - Это, великий государь, горшочек с чудесным маслом. Вели принести кусочек хлеба белого.
        Хлеб принесли, отрезали кусочек и намазали ореховым маслом. Всё это время царь разглядывал рисунок на горшочке. Там две белочки тянули друг к другу гроздь орехов. Чудно. Ни на что не похоже. Михаил попробовал хлеб с маслом. Вкусно. Если бы в детстве его кормили такими деликатесами… Царь не удержался и заставил сделать себе ещё кусок хлеба с маслом. Та же история повторилась и с маслом селёдочным.
        - Как же это Пётр догадался до таких яств заморских? - спросил Михаил Фёдорович у Пронина с полным ртом.
        - Он говорит, что придумала яство сие крестьянка из Вершилова, крепостная, а он только помог ей производство наладить. Свёл с гончарами и иконописцами.
        - Так ведь и хочется сказать, чтобы перебирались они в Москву, но помню, князь, твои слова про иноземных купцов.
        - Позволь, великий государь, ещё одно лакомство тебе показать, что тоже крестьянин из села Вершилово производит… - Пронин достал из корзины плоскую керамическую шкатулочку с сыром.
        - Уж порадую я матушку за обедом! - воскликнул с восторгом Михаил, пробуя острый сыр. - Что же, и правда простой крестьянин сам такое блюдо смог измыслить?
        - Так Пётр Дмитриевич говорит, но сдаётся мне, что без его участия и здесь не обошлось, - улыбнулся лукаво дьяк.
        - Ещё есть диковинные яства в Петрушиных подарках? - поинтересовался царь, облизываясь.
        - Прости, царь-батюшка, но яства на этом закончились. Только не спеши расстраиваться, ибо диковинки есть ещё. Это валенки, государь. Три пары: тебе, матушке твоей и батюшке. Зимой в них тепло, не то что в сапогах. - И дьяк протянул с поклоном одну пару царю.
        На всех шести валенках были нарисованы и вышиты купола Покровского собора (храма Василия Блаженного). Причём на каждой паре угол зрения был другой, и на переднем плане изображены разные купола.
        - Разве такую красоту можно на ноги надевать? - произнёс, любуясь узором, государь.
        - А ты примерь, царь-батюшка, почувствуй, как ноженькам в них хорошо.
        Царь стянул сапоги с помощью двух дьяков и надел валенки.
        - И правда ведь тепло, да и по снегу ходить можно. - Михаил рассматривал обновки. - Только не говори, что и это придумал крестьянин из села Вершилово. Таких диковин чай и за границей нет.
        - Не буду, великий государь, говорить про крестьянина. Ибо это лжа будет. Делает их крестьянка крепостная из Вершилова, а не крестьянин, - хитро улыбнулся Пронин.
        Царь оценил шутку и заливисто рассмеялся.
        - Ещё что-нибудь прислал Петруша?
        - Вот, держи, государь, тарелки сетчатые. - Дьяк с поклоном подал две ажурные тарелочки, расписанные цветами и ягодами. - Это тоже работа вершиловская. Есть там артель гончаров, вот они и горшочки те, и шкатулочку под сыр, и тарелки эти лепят.
        - Знаешь, что я тебе, князь, сказать хочу? - Михаил бережно положил тарелки на стол. - Может, мне нужно иноземцев всех изгнать из Москвы да всех жителей Вершилова сюда переселить?
        - Прежде чем ответить тебе, великий государь, на этот вопрос, хочу ещё одну диковинку показать. Когда ты её увидишь, может, и передумаешь. - Тут дьяк достал из последней корзины пачку листов бумаги.
        - Какая гладкая да белая, неужели не немецкая, а тоже из Вершилова?
        - Поднеси, государь, один листок к окну.
        Михаил Фёдорович поднёс листок к свету и внезапно, охнув, выронил бумагу.
        - Колдовство это! - грозно уставился царь на нового князя.
        - Нет, великий государь, вот и грамотка от настоятеля храма в Вершилове есть, что нет тут колдовства, и бумагу эту он освятил. - Пронин вспомнил себя и подал царю листок с записью отца Матвея.
        - Как же это сделано? - Михаил поднял листок, поднёс его к свету и прочитал слова «Пурецкая волость».
        - Пётр Дмитриевич сказал, что если на такой бумаге подавать прошения и челобитные, то казна может зело обогатиться. А немцев до этого секрета не допускать особо. И ещё, государь, посмотри, на всех диковинах, что княжич со мною передал тебе, есть надпись «Пурецкая волость». Это чтобы его диковины никто подделать не смог.
        - Нет, князь, думаю я, хитрее Петруша, не это главное в надписи… - Царь перебрал все подарки и на каждом нашёл указанную метку. - Эта надпись говорит о том, что ничего подобного больше ни у кого нет. Хотите иметь диковины? Покупайте товары из Пурецкой волости. Хитёр Петенька! И правда, Соломон на Руси появился.
        - Твоя правда, государь. Следующие два подарка настолько удивительны, что Пётр Дмитриевич чернильницу просил даже матушке с батюшкой твоим в руки не давать. Смотри, государь.
        Фёдор Фёдорович вынул из пенала ручку и достал серебряную чернильницу-непроливайку. Он достал лист бумаги из последней корзинки и, обмакнув перо в чернильницу, вывел всё те же слова: «Пурецкая волость», а потом взял и опрокинул чернильницу. Царь и дьяк Борисов ахнули, ожидая, что чернила выльются, но на листок не пролилось, ни капли.
        - Что это? - перевёл дух царь.
        - Попробуй сам, государь-батюшка. Это перьевая ручка и чернильница-непроливайка.
        Михаил поставил чернильницу снова вертикально, заглянул в неё, убедился, что чернила там есть, обмакнул перо и вывел на листке: «Царь и Великий Государь», а потом, стараясь подражать дьяку, как бы случайно опрокинул чернильницу. Ни капли.
        Молодой царь разглядел ручку повнимательней. Золотое перо с прорезью посередине, деревянная палочка с надписью «Пурецкая волость» на русском и на латинском языках, золотой колпачок, заканчивающийся лапой орла, держащей чудный лал.
        - А это чудо тоже сделал крестьянин?
        - Нет, государь, это сделал ювелир, который сейчас живёт в Вершилове.
        - Дьяк, - обратился Михаил Фёдорович к Борисову, - сегодня же издать указ, запрещающий иноземцам под страхом смертной казни через колесование приближаться больше чем на десять вёрст к Вершилову! - Он повернулся к Пронину. - Правильно ли я сказал, князь?
        - Всё правильно, великий государь.
        - Есть ли просьбы у тебя, князь?
        - Отправь бога ради меня, великий государь, обратно в Нижний Новгород государевым дьяком, - попросил Пронин.
        - Как я могу князя отправить дьяком? - усмехнулся царь. - Поедешь ты в Нижний товарищем воеводы.
        Событие шестьдесят второе
        Пан Янек Заброжский решил жениться. Он сильно расстроился, когда Пётр Пожарский не взял его с собой на Урал-камень.
        - Пан Янек, ты мне здесь, в Вершилове, гораздо важней. Я ведь никого старшим назначить не могу. Одни могут строить, но ничего не смыслят в торговле. Другие умеют торговать, но не смогут защитить Вершилово, если тати нагрянут. Ты один воин, которому я могу оборону вотчины отцовой доверить. Как прознают лихие людишки, какие тут богатства крутятся, так обязательно захотят поживиться, - сказал тогда пану Заброжскому княжич.
        - Разве я один смогу оборонить Вершилово? - Пан Янек не сдавался, так хотелось ему с княжичем на кораблях сходить на восток.
        - Договорился я с воеводой, князем Бутурлиным, что на время моего отсутствия даст он тебе в обучение те два десятка стрельцов, что по новой методе тренируются. До наших им, конечно, далеко. Вот ты их за это время натренируй и сабельному бою, и казачьим ухваткам, кои сам освоил. И футбол регулярно устраивай: и между собой пусть играют, и со старшими нашими пацанами. Стрелять учи из всякого оружия. С двумя десятками хорошо обученных стрельцов и обороните Вершилово, ежели кто полезет, взалкав на богатство чужое.
        Стрельцов воевода сам привёл в Вершилово через день после отплытия княжича. По договорённости эти перебирались сюда временно и семей с собой не взяли. Для них на окраине была выстроена казарма, а на субботу и воскресенье четыре повозки отвозили их в Нижний, оттуда же забирая в понедельник. Всё продумал Пётр Дмитриевич.
        Эти два десятка стрельцов были лучшими в Нижнем Новгороде, но им было очень далеко до тех, что княжич с собой забрал. Учителя не те. Пан Янек взялся за них так, что с бедняг синяки и шишки не сходили. Первые две недели они еле до лавок добредали вечером. Сейчас уже по вечерам от казармы и гогот доносится. Парни всё же молодые, быстро приноровились.
        Шесть десятков стрельцов, обученных воевать по-новому… Насколько это серьёзная сила, задавал себе вопрос лях. И отвечал: полк целый нужен, чтобы с этими шестью десятками совладать, да ещё и совладают ли. Он, конечно, любил Речь Посполитую, и отцова мыза Ракитники раньше часто вставала перед глазами что во сне, что наяву. Там было теплее, и там была родина. Только сам себе он не врал: из Вершилова он не уедет. Здесь всё другое. Здесь интереснее и здесь лучше жить. Удобнее.
        Эти шесть десятков стрельцов готовятся для войны с Речью Посполитой. Это плохо. Плохо для поляков. Как они натренированы брать крепостные стены! Если шестьдесят этих стрельцов ночью нападут на небольшую крепостицу, то среди них и потерь не будет. Через час в крепости не останется ни одного защитника. А если эти ребята нападут на Смоленск, то вырежут по-тихому охрану на стенах и откроют ворота для всего войска. Утром Смоленск почти без потерь будет снова русским.
        Бедные поляки. Они храбрые и умелые рубаки, у них, поди, лучшая кавалерия в Европе. И они дети неразумные рядом с этими стрельцами. Зачем затевать рубку на саблях с красивыми выпадами, если можно просто убить, бросив нож. Да и на саблях, после того как их натренирует пан Янек и обучит казачьим ухваткам княжич, троих поляков надо, чтобы такого одолеть.
        Хорошенько обо всём этом поразмыслив, пан Янек и решил жениться. Дом у него не хуже, чем у других. Сейчас за хозяйством приглядывает вдова Зинка из Нижнего Новгорода. У неё сгорела вся семья в пожаре 1617 года, и она слегка повредилась в уме. Но была женщина старательная и аккуратная. Привёз её в одну из своих поездок в город княжич и представил пану Заброжскому, попросив того не обижать женщину. Как оказалось, не за что обижать убогую. Всё в доме чисто, всегда еда приготовлена, скотина накормлена и обихожена, а что напевает Зинка иногда себе под нос что-то вроде молитвы, так и ладно. Пусть поёт.
        Где же взять достойную партию? Он всё-таки шляхтич, не крестьянку или мещанку же брать в жены. При очередном визите воеводы на футбольный матч он и обратился к князю с этим вопросом.
        - Так ты же католик, - покачал головой Бутурлин, - Не думаю, что кто-нибудь из дворян или детей боярских за тебя дочку отдаст. То, что товарищ ты Петру Дмитриевичу, это хорошо. Опять же, с деньгами у тебя неплохо, думаю, но вот вера… Слушай, пан Янек, а что если тебе среди немцев наших поспрошать? Вот у вас же в Вершилове полно немцев, с ними и поговори.
        Пан Заброжский совет оценил и пошёл к самому влиятельному члену их немецкой диаспоры, ювелиру Лукашу Доничу.
        - Мы все протестанты, - почесал затылок Лукаш, - но я завтра еду в Нижний, а там в немецкой слободе есть и католики. Я поговорю с ними. Какое приданое ты хочешь за невестой получить?
        - Я, конечно, не такой богатый человек, как ты, господин Донич, но денег мне хватает. Меня не интересует приданое, лишь бы девушка была красивой и хозяйственной, - гордо вскинул голову лях.
        Вечером Лукаш вернулся из Нижнего и сразу заехал к поляку.
        - Ну что, пан Янек, готовь подарки и засылай сватов. Я разговаривал с пивоваром из Баварии Гансом Шмидтом, у него как раз старшая дочь Матильда на выданье, а католиков в Нижнем негусто. Завтра он ждёт тебя.
        Событие шестьдесят второе
        Через пять дней караван из четырёх судов дошёл до Троицкого монастыря, расположенного на месте будущего города Елабуга. В расположенном рядом селе Трёхсвятское пополнили запас продуктов. Покупали в основном мясо птицы и говядину.
        Здесь ещё кое-где лежал снег, получалось, что с продвижением на восток они даже чуть опережают весну. В этот день решили дальше не плыть, дать отдых гребцам. Хоть ветер и дул с запада, уверенно наполняя паруса, но Пожарский спешил, и гребцы без работы не сидели, в результате проходили по сорок-пятьдесят вёрст за день. Так через пару дней и до впадения реки Белой в Каму доберёмся.
        Бывший генерал помнил, как во времена начала девяностых был в Уфе и от нечего делать записался на экскурсию по городу. Экскурсию Афанасий Иванович помнил плохо, а вот факт, рассказанный экскурсоводом о том, что в каком-то там районе во времена Екатерины, кажется, добывали нефть открытым способом, почему-то запомнился. Район этот точно был южнее Уфы и до поворота Белой на северо-восток. По карте получалась приличная территория. Ну что ж, поспрошаем местных, не зря же он тащит с собой князя Разгильдеева.
        Ещё через два дня, при повороте в Белую, на них напали пираты. В устье реки Белая было множество островков и даже приличных островов. Около одного из них с шедшей последней ладьей, на которой находился Пётр, случилась авария. Перетёрся канат на центральной мачте, и рея с парусом рухнула на палубу лодки, чудом не прибив никого. Одного только стрельца выбросило за борт, но ему бросили конец и выловили. Вот пока с ним валандались да пытались рею поднять, на них и напали пираты. Остальные три ладьи прошли дальше и даже скрылись из видимости.
        Первым заметил пиратов венгр. Он в общей суматохе не участвовал, оставаясь на носу ладьи.
        - Княжич, к нам плывут два небольших судёнышка, - крикнул он, привлекая внимание Петра.
        Пожарский отвлёкся от паруса и посмотрел на реку. К ним от одного из островов и правда споро приближались на вёслах два судёнышка. Мачты на них тоже имелись, но сейчас паруса были свёрнуты, и, используя течение и мускульную силу гребцов, лодки развили приличную скорость. На каждой было видно до двух десятков человек.
        - Всем вооружиться! - заорал княжич. - Мушкеты зарядить и рядом с собой иметь арбалет заряженный с запасом стрел. Гребцам отойти от бортов, лечь на дно ладьи.
        Засуетились, забегали стрельцы, потом застучали кресала, выбивая искру для фитиля. Они успели, выучка сказалась. Десять стрельцов, сотник Малинин и Пётр зарядили мушкеты почти одновременно. До ближайшей пиратской посудины было ещё саженей двадцать.
        - По гребцам пли! - скомандовал Пожарский и сам выстрелил в одного из гребцов.
        Потом стрельцы по готовности стреляли из арбалета, а княжич с Малининым заряжали мушкеты. Бабах! Это со второй лодки ударила пушчонка. На счастье, ядро пролетело над головами, никого не задев.
        - Перенести огонь на вторую лодку! - скомандовал Пётр и сам первый выстрелил в пушкаря, а то ведь ещё успеет перезарядить.
        С обеих лодок по ним стреляли из луков, но борта их ладьи были гораздо выше, а меткие выстрелы стрельцов заметно проредили пиратов. Наконец, первая лодка, подгоняемая течением, ударилась о борт их судна, но никто не полез на абордаж. Кончились абордажники. На второй посудине попытались развернуться и удрать, но гребцов осталось мало, и их было разное количество справа и слева, потому лодка вместо бегства закружилась на месте, а после ещё одного залпа и вовсе отдалась на волю течения.
        - Сдавайтесь! - крикнул Пётр. - А то всех перестреляем.
        Подействовало. Пираты бросали луки и сабли на дно лодки, поднимали руки. Стрельцы спрыгнули в первую лодку и канатом привязали её к своему судну. Пётр в это время проверял убитых и раненых. Убитых было человек пятнадцать, тяжелораненых - двое, их Пётр Дмитриевич добил кинжалом. Один был ранен легко в руку. Пожарский забинтовал ему наскоро рану и перешёл к последнему. Молодой парнишка был совершенно невредим. Этих двоих связали и перешли на вторую лодку.
        Здесь живых и здоровых оказалось семеро, двое было легко ранены и трое - тяжело. Легкораненых Пётр тоже перевязал, а Малинин прекратил страдания тяжёлых. Раненых и здоровых связали и, привязав лодку к своему судну, занялись, наконец, ремонтом такелажа.
        В это время, услышав, видимо, пальбу, вернулись и ушедшие вперёд соратники. Через полчаса увеличившаяся на два судна флотилия продолжила путь вверх по реке Белая. Остановку сделали при первой же возможности, и как потом оказалось, очень удачно.
        Пристали к крутому правому берегу Белой и стали готовиться к ночлегу. Пётр приказал поступить с погибшими пиратами так же, как и с татями на Владимирском тракте. Раздеть и свалить кучей. Эту работу с удовольствием проделали люди князя Разгильдеева. Пётр отвёл с собой троих раненых и стал тщательно промывать хлебным вином раны, а затем перевязывать заготовленными ещё в Вершилове тряпицами. Покончив с этим, он подозвал князя и велел привести пленных.
        - Спроси у них, кто старший и зачем они на нас напали? - попросил он Баюша.
        Князь долго разговаривал с пленными, потом долго орал на них, потом долго пинал одного ногами, потом снова долго разговаривал. Наконец, он повернулся к Пожарскому.
        - Это люди мурзы Байкубета. Старшего вы убили, а это простые скотоводы. Их селение в часе пути отсюда, на этом же берегу реки. Мурза Бадик Байкубет сейчас там. Он послал этих людей напасть на купеческий корабль. Они часто нападают на купцов, грабят их и убивают… - Баюш подошёл к сидящим пленным и снова принялся их пинать.
        - Оставь их, Баюш, они выполняли приказ. Нам надо захватить этого мурзу. Как называется селение, откуда они прибыли, сколько там сейчас людей и сколько из них воины?
        Процедура повторилась с точностью до одного пинка.
        - В двух верстах отсюда находится аул Масады. В нем живёт сто человек. У мурзы Байкубета осталось не больше десятка воинов. Он всех отправил за добычей, - рассказал князь, закончив избивать пленных.
        - Бери своих людей, Баюш, и я возьму десяток; пока тут лагерь разбивают, мы успеем наведаться в гости к этому мурзе.
        Событие шестьдесят третье
        Стрелецкий сотник Иван Малинин с самого приезда в Вершилово был в полной прострации. Всё было не так. Эти изматывающие тренировки, на которых он, сотник, и княжич занимаются вместе со всеми. Эти великолепные дома, которые им просто дали и ничего не требовали взамен. Этот футбол - как можно такое придумать? Этот храм, возведённый за несколько месяцев. А роспись храма, а чудесные иконы. А крестьянки, стоящие в церкви с золотыми серьгами неимоверной цены. Одна пришла в таких, что жалованья стрельца за десять лет не хватит, чтобы жене такие купить. А «принудительная» раздача скота. А диковины, что выпускались в Вершилове. А люди. Это были другие люди. Они ничего не боялись. Они были счастливы. От них требовалось только одно: не пить хлебного вина и честно работать.
        Жена Ивана, Марфа, приехавшая вместе с ним, как-то сказала, что не променяла бы Вершилово на Москву, даже если бы ей там княжеский терем дали. И Малинин её понимал. Ему было уже под сорок. Он двадцать лет служил стрельцом и пережил не одного царя, включая самозванцев, повидал разных князей, ведущих людей в бой, и чётко сознавал, что ни один из них не стоит и мизинца этого отрока. Через несколько лет он подрастёт и выметет ляхов с русской земли, да так, что те только после сдачи Кракова остановятся.
        Сейчас они окружали пиратский аул с мурзой Байкубетом. Вот грянул выстрел, и со всех сторон стрельцы и служилые татары князя Разгильдеева ворвались в селение башкир. Княжич дал интересный приказ: если человек бежит, то его не трогать, если выскочит на тебя с оружием, то сначала пальнуть из мушкета поверх голов, а вот собак по возможности зарубить.
        Да что там, здесь и сопротивляться-то, как оказалось, было некому. Буквально через несколько минут уже добрались до юрты мурзы и, прикончив двоих его слишком ретивых охранников и десяток собак, ворвались в юрту.
        Бадик Байкубет попытался выбраться с другой стороны юрты, но был свален ударом в ухо одним из стрельцов, затем его за шиворот притащили и швырнули к ногам Пожарского.
        - Ты говоришь по-русски? - строго спросил его Пётр Дмитриевич.
        Тот залопотал по-своему, и пришлось опять прибегнуть к помощи татарского князя.
        - Знаешь ли ты, мурза, что твои люди ошиблись и вместо купцов напали на царёвых стрельцов и князя? - Последовал кивок в сторону Баюша.
        - Он говорит, что никого не посылал, - усмехнулся Разгильдеев, выслушав ответ.
        - Твои люди даже без пыток во всём сознались. Что же будет, когда в Разбойном приказе их и тебя взденут на дыбу? - поинтересовался с улыбкой княжич.
        - Не губи, князь! Всё что хочешь для тебя сделаю! - бросился обнимать сапоги Пожарского мурза.
        - Бадик, скажи мне, есть ли где-нибудь в этих землях, - княжич широко развёл руками вокруг, - земляное масло с очень неприятным запахом?
        Байкубет и все остальные озадаченно посмотрели на Петра. Какое земляное масло, если вопрос стоит о жизни и смерти? Казнить надо татя, а не про масло с ним говорить.
        - Так что, мурза, есть или нет?
        Бадик Байкубет судорожно сглотнул и просипел что-то по-своему.
        - Говорит, что знает одно место, где из болота это масло вытекает, туда никто не ходит. Это место проклято, - перевёл князь и от себя добавил: - Нужно его посреди аула на кол посадить для назидания остальным.
        - Спроси, где это? - обрадовался Пётр, прямо засиял.
        - На реке Шабиз, на полдень, полдня скакать на коне надо.
        - Есть ли у тебя деревянные бочки?
        - Говорит, что есть несколько штук, но может ещё купить, для князя ему ничего не жалко.
        - Баюш, переведи ему и потом переспроси, хорошо ли он понял, - попросил княжич Разгильдеева.
        - Возьмёшь двадцать бочек и наполнишь их земляным маслом, только чтобы без воды и грязи. Отстаивай и сверху снимай. Потом эти бочки доставишь к концу лета к тому месту, где мы сейчас остановились. Мы осенью пойдём обратно по реке и бочки у тебя заберём. Если всё выполнишь, как я сказал, тогда царю про тебя ничего не доложим. Но если ты ещё будешь грабить купцов, то второй раз не прощу!
        Сейчас пойдёшь с нами к лагерю, заберёшь одну лодку и раненых. Здоровых десять человек мы возьмём с собой, когда будем осенью возвращаться, то и людей назад получишь, и лодку. На следующий год мы снова сюда придём и будем уже за деньги покупать у тебя земляное масло. По рублю за двенадцать пудов. Понял ли?
        По мере того как говорил княжич, лица вытягивались у всех. Иван Малинин не мог ничего понять: вместо того чтобы сжечь это разбойничье логово, Пожарский собирается платить огромные деньги за незначительную работу. Если бы сотник не прожил с княжичем бок о бок четыре с лишним месяца, он бы подумал, что тот сошёл с ума.
        - Понял, князь, всё для тебя сделаю!
        Событие шестьдесят четвёртое
        Питер Пауль Рубенс получил письмо из Московии от маркиза Пожарского. В этот день он получил ещё десяток других писем, но это выделялось среди прочих, как белая голубка выделяется в стае ворон. Бумага была великолепна, гладкая и просто белоснежная. На листке не было ни одной кляксы, ровные, одинаковые по толщине буквы. Хороший каллиграф, решил Питер Пауль.
        В письмо были вложены интересная вещица и маленькая записочка, поясняющая, что это заменитель гусиного пера. Рубенс подошёл к столу и, обмакнув перьевую ручку в чернильницу, написал несколько слов на листке бумаги.
        Пресвятая Дева, это было чудо! Перо легко скользило по бумаге и не оставляло клякс. Вот, значит, как написано письмо! Дело не в каллиграфе, а в инструменте. Рубенс сел поближе к окну и принялся читать послание от маркиза из варварской Московии.
        Прочитав письмо, художник пришёл в ярость и бросил его в камин. Но в ту же секунду передумал и полез в камин спасать послание из Московии. Он сильно обжёг руку, но успел, письмо почти не пострадало. Эта бумага ещё и горела гораздо хуже обычной.
        Рубенс позвал слугу и приказал принести ему масла, чтобы смазать ожог. Потом художник прочитал письмо второй раз, а затем и третий. Нет, конечно, он не поедет ни в какую Тартарию преподавать живопись крестьянским детям.
        - Якоб, приготовь мне много горячей воды и мыло, - вызвал он слугу.
        Через час, вымывшись и обсохнув, он снова позвал Якоба и приказал привести к нему одну из натурщиц, ту, которая одета будет получше. Пришла девушка в дорогом драповом платье. Рубенс подошёл к ней вплотную и обнюхал всю. Пахло потом и ещё чем-то.
        - Сходи, надушись розовой водой, - поморщился художник.
        Натурщица вернулась нескоро. От неё разило розовой водой. Питер подошёл к девушке и снова принюхался. А потом громко засмеялся.
        - Как будто нагадили под розовым кустом, - радостно сообщил он побледневшей натурщице.
        - Якоб, вели подать вина и никого не пускай, мне нужно подумать, - велел он слуге, когда отсмеялся.
        Этот варварский маркиз весьма заинтересовал Рубенса. Если на минуту предположить, что всё, о чём написано в письме, правда, то что тогда? Медиком знаменитый художник не был, да и болел редко. Бог дал ему неплохое здоровье. Прожить лишних двадцать лет. Увидеть неведомые страны. Предпринять путешествие в сказочный Китай. Это, конечно, заманчиво. Но здесь, в Антверпене, у него большой дом на берегу канала, красивый садик во внутреннем дворе дома. Несколько десятков учеников, богатая и налаженная жизнь. Десятки заказов. Разве варвары смогут оценить его творения?.. Преподавать живопись крестьянским детям. Бред.
        Основать академию художеств? Стать первым ректором этой академии. Сейчас Северные провинции практически отрезали Антверпен от всего мира, и вся торговля сосредоточилась в Амстердаме, а его любимый Антверпен медленно угасал. Этому городу было явно не до академии художеств. Нет. Он, естественно, не поедет в Московию учить крестьянских детей рисовать. Ещё чего не хватало.
        - Якоб! Вели закладывать карету. Я еду к лекарю ван Бодлю.
        Ван Бодль был учеником самого Амбруаза Паре. Он прочитал письмо маркиза три раза и вопросительно уставился на Рубенса.
        - Как ты думаешь, Антуан, - прервал затянувшееся молчание Рубенс, - всё, что там написано, это правда?
        - Джироламо Меркуриалис много лет назад в своём трактате о гигиене придерживался схожих позиций. Луиджи Корнаро из Падуи, проживший почти сто лет, говорил, что правильное питание и активный образ жизни ведут к долголетию и сохранению здоровья. Но великий Парацельс совсем по-другому трактует причины болезней. Планеты и звёзды управляют болезнями, а не маленькие звери.
        - А если, как советует этот маркиз, взглянуть на каплю воды в телескоп? - поинтересовался художник.
        - Где же взять этот телескоп? В нашем городе нет ни одного астронома, - пожал плечами лекарь.
        - Нет ли поблизости города, где есть астрологи?
        - В Ансбахе живёт известный медик и астроном Симон Майр. У него-то точно есть телескоп, - вспомнил ван Бодль.
        - Ансбах - это очень далеко.
        - Возможно, в Дюнкерке у моряков есть хорошие подзорные трубы? - предположил лекарь. - Я, пожалуй, напишу Симону Майру в Ансбах, чтобы он проделал этот опыт, и попрошу прислать мне из Дюнкерка лучшую подзорную трубу. Не оставишь ли ты мне, Питер, письмо этого московита, чтобы я снял копию для господина Майра? А почему оно со следами огня?
        - Я хотел его сжечь, но передумал, бросился в камин спасать, даже руку обжёг.
        Доктор осмотрел руку Рубенса, смазал мазью и забинтовал.
        - Может, это письмо и стоит того, чтобы за ним бросались в огонь, - сказал он художнику на прощание.
        Событие шестьдесят пятое
        До Уфы добрались на десятый день плавания по Белой. Река петляла так, что иногда казалось, будто они заблудились и плывут назад. Весна, наконец, догнала путешественников. По берегам зазеленела трава, и прибрежные ивы окутались золотыми серёжками. Красота. Они несколько раз останавливались на ночь возле летних стойбищ башкир. Те пасли своих овец и коней, и ничто другое их не волновало. Они и про Смуту-то ничего не знают, не то что про её окончание, подумал Пётр.
        Он расспрашивал башкир с помощью князя о земляном масле, но всегда получал отрицательный ответ. Вопрос о продаже шерсти осенью тоже зависал. Они кочуют по степям, и как организовать встречу для обмена шерсти на деньги? Загадка.
        Сама Уфа на миллионный город, столицу нефтедобычи, тоже не тянула. Деревянный кремль с двумя деревянными же башнями и Смоленская соборная церковь внутри кремля, да небольшой посад, домов на пятьдесят. Правильно, Уфа пока была пока лишь уездным городом и подчинялась Казани.
        Встречать флотилию из пяти судов (нечастое зрелище в захолустье) вышел сам воевода князь Григорий Григорьевич Пушкин, присланный сюда осенью прошлого года на трёхлетний срок. Воевода был немолод, ему уже стукнул шестой десяток. Весь седой от макушки до кончика бороды и с весёлыми молодыми глазами.
        - Здрав будь, Григорий Григорьевич, - приветствовал Пожарский воеводу. - Я сын старший князя Дмитрия Михайловича Пожарского, Пётр. А это князь татарский Баюш Разгильдеев. Проездом мы, на день всего остановимся. Идём мы по указу государя на Урал-камень, дабы разведку руд произвести да дороги лучшие прознать… - И Пётр протянул воеводе царёву грамоту.
        - Что ж, Пётр Дмитриевич, дело это хорошее, чем смогу, подсоблю. С отцом твоим перевидеться не пришлось, в те лихие времена в Вологде был воеводой, от казаков город боронил. А потом в Ярославле воеводой сидел. Но знаю, что много пользы отечеству князь Пожарский принёс. Ты, я смотрю, хоть и молод пока, а по стопам его пошёл, тоже на месте усидеть не можешь, - усмехнулся старый вояка.
        - Григорий Григорьевич, а нет ли у тебя человека, что сможет проводить нас до истока Белой? - спросил княжич Пушкина после ужина.
        - Отчего же не быть? Сейчас прямо и пошлю за ним. Татарин местный, он плоты с лесом с верховьев Белой гоняет. Лучше него, почитай, реку никто и не знает. Звать его Иркен, да мы по-своему Игорем кличем, - обрадовался князь, что может чем-то помочь Пожарскому.
        Плотогонец прибыл по зову воеводы через час. За это время Пётр успел обсудить с Григорием Григорьевичем две весьма важные темы: про земляное масло, разумеется, а также о покупке у местных овечьей шерсти. Про нефть Пушкин ничего не слышал, так ведь недавно только и приехал. А с шерстью князь обещал поспособствовать, кликнуть местным родам о приёмке шерсти в Уфе.
        - А осенью можно будет её на кораблях до Нижнего доставить. - Старичок был боевой, с радостью брался за любое дело, что на благо Руси могло послужить.
        Пётр объяснил ему, что хочет затеять ткацкий заводик, чтоб сукно делать не хуже английского.
        - Ох, и горяч ты, отрок, за всё берёшься. Осилишь ли? - хлопнул себя по коленям Пушкин.
        - Сам - нет, люди помогут. Вот ты Григорий Григорьевич, поможешь с шерстью, другой - со станками, третий - с красками. Это под лежачий камень вода не течёт, а если камни шевелить, столько раков из-под них повылазит, только успевай хватать, - улыбнулся в ответ Пожарский.
        Воевода рассмеялся.
        - Стало быть, рак я замшелый! - Он опять громко засмеялся. - А и то верно, молодым-то только камни и ворочать. Подсоблю я тебе с шерстью.
        Подошёл Иркен-Игорь. Татарин был кряжист, и сила в руках чувствовалась немереная. Узнав о путешествии в верховья Белой, Иркен посмурнел.
        - Я через неделю собирался с родичами лес заготавливать, что же теперь?
        - Так ты сына старшего за себя оставь, доведёшь царёвых разведчиков, докуда сможете подняться по Белой, и назад возвращайся, как раз к началу сплава леса возвернёшься.
        - Я тебе за беспокойство, Иркен, пять рублёв жалованья положу, - попытался заинтересовать проводника Пётр.
        - Ну, ежели так, то по рукам, княжич. - Он протянул Пожарскому руку. - Завтра с утра и выходим.
        Событие шестьдесят шестое
        Иоганн Кеплер метался по комнате, как лев по клетке. За окном этой комнаты, по черепичным крышам Линца, барабанил первый весенний дождь, но Кеплер не слышал этого дождя. Он слышал только голос в своей голове. Он просто маленькая масайская девочка. Вот что твердил этот голос.
        Когда Галилей в свой новый хороший телескоп открыл спутники Юпитера, то Иоганн не поверил ему и даже поиздевался: «Зачем нужны спутники Юпитеру, если с Юпитера на них некому любоваться?» Но потом и у него появился более мощный телескоп, и он тоже обнаружил эти спутники. Сейчас издевались над ним.
        В то, о чём написал этот маркиз из варварской Московии, нельзя было поверить. Это выходило за рамки мировоззрения королевского астролога. Но он не маленькая масайская девочка, он один из лучших астрономов в Европе, и он понимал, что в письме, которое лежит на столе, написана правда. И что тогда? То, на что он потратил всю жизнь, знал мальчишка из Тартарии. Просто знал, потому что астрономы Московии на столетия опередили Европу.
        Невозможно даже представить, какой нужен телескоп, чтобы увидеть спутники этого самого Нептуна. Да черт с ней, с астрономией! Пятый и шестой материки! И ведь они на самом деле находятся там, где написал маркиз Пожарский. На что он потратил жизнь? Можно было приехать в какое-то Вершилово, где-то в снегах Московии, и просто прочитать обо всех достижениях европейских учёных в пыльных и никому не нужных книгах на верхней полке редко посещаемой хозяином библиотеки.
        Деньги! Ему вечно не хватало денег. Не хватало на приборы и бумагу, не хватало на хорошую одежду, не хватало на еду, в конце концов. Этот маркиз обещает платить в два раза больше и вперёд. Человек, который передал ему письмо, сказал, что если Иоганн соберётся переехать в Московию, то ему дадут денег на дорогу столько, сколько он попросит. Он может взять всю семью, всех учеников и вообще всех, кого посчитает нужным, хоть служанок и кормилиц с мужьями и детьми. Им безвозмездно предоставят деньги на переезд. И это говорил еврей!
        Также посыльный передал Кеплеру волшебную вещь, которая называлась перьевой ручкой, её по договору с этим маркизом Пожарским теперь для отсталой Европы будут делать евреи. Здесь-то придумать эту ручку некому, тут одни маленькие масайские девочки с десятью пальцами на руках. Зачем им перьевые ручки, если есть гуси с их перьями? Но как же хорошо пишет эта ручка!
        А бумага, на которой написано письмо? Она была белоснежной и гладкой. Еврей предложил посмотреть её на свет. И там проступила надпись на неизвестном языке. Колдовство. Если эту бумагу найдут у него, его сожгут на костре. Никому не объяснить, что это наука, а не волшба. Дикая, отсталая Европа со своими дикими инквизиторами. Как сейчас он ненавидел её!
        Поедет ли он в Московию? Нет. Не поедет. Он полетит туда. Он позовёт с собой всех: и Галилея, и Майра, и ещё с десяток человек, возьмёт с собой семью, и мать, и, как сказал еврей, детей и мужа кормилицы.
        Еврей обещал зайти через неделю за ответом. Когда же кончится эта неделя?
        Интересно, а где живёт в Африке эта самая масайская девочка с десятью пальцами на руках? Иоганн был уверен, что ему никто из путешественников этого не скажет. Это племя европейцы ещё не нашли в Африке. Оно где-то в самом центре африканских джунглей. Про это варварское племя могут знать только «варвары» из Московии.
        Событие шестьдесят седьмое
        Пять корабликов продолжали подниматься вверх по Белой. Местные башкиры называли эту реку Агидель, что в переводе и означает «белая река». Петлять, как в низовьях, река перестала, она выровнялась и оделась довольно крутыми берегами.
        После Уфы князь Разгильдеев сказал, что поплывёт с Пожарским на Урал-камень. На каждом привале княжич отправлял Баюша с его служилыми татарами на разведку. Искали местных, дабы узнать, что творится вокруг, и разведать про вонючее земляное масло. Попадающиеся довольно редко летние стоянки башкир тоже не пропускали, останавливались и расспрашивали. Пока без особого успеха, правда.
        На третий день разведчики донесли, что через пять вёрст с правого берега будет приток, вода в котором солёная, и что вверх по этому притоку, верстах в десяти, есть Вознесенская пустынь, и монахи там соль варят. Про земляное масло же ничего башкиры не слышали.
        Повезло на следующей стоянке. Справа впадала река, как оказалось, Тайрук, и на месте впадения находилось большое летнее кочевье башкир. Купили у местных немного баранины, и под конец торговли один из башкир рассказал, что выше по течению реки Тайрук есть болото, которое плохо пахнет, и на нём есть цветные круги.
        Вот и нашли нефть! Пётр потирал руки. Два месторождения нефти, которую можно добывать открытым способом. Можно будет построить нефтеперегонный заводик и выпускать керосин и асфальт. Бензин и солярка тут никому пока не нужны. Как-то из нефти ещё и парафины получают, но как, Пётр не знал. Ничего, построим перегонный аппарат, разберёмся. Хотя если будут керосиновые лампы, то зачем нужен парафин?
        Тревожные новости стали поступать, когда, по словам их проводника Иркена, они почти доплыли до поворота Агидели на северо-восток. Прибежавшие с князем Разгильдеевым разведчики сообщили, что все башкирские кочевья сворачиваются и уходят на другой берег реки и дальше на запад. Башкиры говорят, что с северо-востока и с востока идут неисчислимые орды каких-то торгутов и что эти неисчислимые орды - только разведка, которую послал великий хан Хо-Урлюк.
        Пётр задумался, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из истории про неведомых торгутов. Ничего. Так, краешком сознания, что русским легко удалось разделаться с ногайской ордой, потому что ту в клочья порвали перед этим переселявшиеся откуда-то из Монголии калмыки. Может, эти торгуты и есть калмыки? Попасть под раздачу вместо ногайцев и принять на себя удар целой орды с сорока стрельцами не хотелось. Что же теперь? Поворачивать назад? Ждать ещё год, пока перекочуют на новые земли калмыки?
        Он собрал маленькое совещание. Позвал князя Разгильдеева, сотника Ивана Малинина и Иркена. Как ни странно, все решительно высказывались за продолжение экспедиции. Самую здравую мысль высказал Малинин:
        - Мы же на ладьях, княжич. Если что, пристанем к левому берегу, чай в воду не сунутся.
        - Хорошо, - решил Пожарский, - авось успеем проскочить.
        Не успели. Как раз на повороте они и встретились. Калмыков, если это были они, было много. По прикидкам князя Разгильдеева, высланного на разведку, несколько тысяч. И что самое плохое, степняки корабли заметили.
        Кормщики отвели кораблики к противоположному левому берегу реки и бросили якоря. Люди, выскочившие на правый берег Агидели на маленьких косматых лошадках, были самыми настоящими монголами, как их изображали в исторических фильмах. Они покрутились на берегу и попытались достать до кораблей из лука. Стрелы на излёте падали в воду или ударялись о борта ладей.
        Княжич приказал сделать залп из арбалетов. Расстояние было саженей тридцать, и десяток арбалетных стрел из сорока нашёл своих жертв. Всадники посыпались с лошадей. Остальные с дикими воплями убрались с берега.
        - Что делать будем? - обратился Пётр к Иркену. - Плывём дальше?
        - Там, сразу за поворотом, есть брод. Если они его найдут, то переправятся на наш берег, - почесал затылок башкир.
        - Ещё не лучше. Плывём быстрее туда, нужно брод оседлать первыми и не пустить их на нашу сторону.
        Снялись с якорей, гребцы налегли изо всех сил на вёсла, и через полчаса они подплыли к броду. Река в этом месте серьёзно расширялась, поэтому и мельче становилась. Теперь с противоположного берега достать до них стрелой не получится. Калмыкам придётся лезть в воду и атаковать на очень маленькой скорости. Ну что ж, позиция, близкая к оптимальной, повоюем.
        - Всем зарядить мушкеты. Стреляем тройками, как на тренировке, двое заряжают, один ведёт огонь. Гребцам вооружиться арбалетами, но огонь вести только по команде. Сотник, возьми гребцов и занимайтесь пушчонкой. Только пороха не переложите. Для вас главное не попасть, а напугать.
        Кто же в детстве не представлял, как он с пулемётом оказывается перед полчищами Батыя и спасает Русь от нашествия монголов, выкашивая их целыми тысячами? Ну, вот у Афанасия Ивановича мечта и сбылась. Только пулемёта нет.
        Калмыки предприняли первую атаку, едва стрельцы успели зарядить мушкеты. Четырнадцать мушкетов бабахнули, и первые ряды всадников просто смахнуло с коней. Второй залп последовал через десять секунд, нужно было лишь принять мушкет и прицелиться. А за ним и третий.
        Надо отдать степнякам должное: гибель почти четырёх десятков воинов не ослабила натиска, только визга стало больше. Теперь выстрелы следовали пореже, и нападающие уже приблизились на расстояние, позволяющее выстрелить из лука. Они прицелились, но пушка жахнула на секунду раньше. Маленькое ядро не причинило серьёзного вреда, ну убило всадника и пару лошадей. Но наступающий настрой сбило. Кочевники развернули коней и бросились на берег. Вернее, это им казалось, что бросились. В воде по пояс сильно не разгонишься. Стрельцы успели ещё три раза выстрелить. Потом нападающие кончились. Перепуганные лошади без всадников выбрались на противоположный берег и умчались к своим.
        Весь берег был усеян трупами, Белая тоже сносила вниз по течению десятка два мёртвых степняков. Не пулемёт, конечно, но больше полусотни положили. Может, плюнут на кусачую добычу да уберутся.
        Целый час ничего не происходило. Стрельцы зарядили мушкеты, сотник - свою пушчонку. Ждали. Потом появился парламентёр. Он выехал на середину реки и стал лаять на своём языке.
        Башкиры посовещались с татарами, и князь Разгильдеев перевёл.
        - Он говорит, что если мы оставим им всё оружие и корабли, то можем живыми уйти отсюда. Если нет, то мы все будем порваны конями.
        - Спроси его, кто с нами говорит, - попросил князя Пётр.
        Теперь лаял Разгильдеев, потом - снова парламентёр.
        - Он сотник - Дэлгэр, говорит от имени царевича Шукура, сына великого Хо-Урлюка, хана торгутов и потомка сотрясателя вселенной великого Темучина.
        - Я надеюсь, никто не думает сдаваться монголам? - оглядел Пожарский людей на своём корабле.
        - Побьём поганых, княжич, не боись! - неправильно истолковал его слова Малинин.
        - Да я и не боюсь, нам надо их разозлить как следует. - И Пётр Дмитриевич повернулся к Баюшу.
        - Скажи ему, что когда мы после победы поймаем прячущегося среди трупов царевича Шукура, то заставим есть своё же дерьмо и говорить, что это лучшее угощение от русских.
        После перевода торгут завизжал и умчался на свой берег.
        - Смотрите, православные, сейчас они предпримут ещё одну попытку атаковать нас в лоб. Пушка теперь их не испугает. У нас пять десятков арбалетов, нужно будет, чтобы гребцы, когда те начнут стрелять из лука, дали по ним залп и по готовности - ещё один. Даже если только одна стрела из десяти попадёт, то это их остановит на время.
        Событие шестьдесят восьмое
        Стрелец Иван Пырьев, как один из лучших снайперов (очередное словечко княжича), был среди тех, кто палил из мушкетов в поганых. Первый штурм они отбили легко, Иван успел всего семь раз выстрелить. Сейчас торгуты бросились на второй приступ. Брод был не очень широк, и та часть всадников, что сдуру бросилась в воду ниже по течению Белой, была сразу отнесена течением к своему берегу, выбраться же им не удалось, слишком круто, так и потопло десятка три. Стрельцу, правда, было не до них. Первые три выстрела он сделал один за другим и отлично видел, что степняки, в коих он метил, с лошадок своих свалились. Потом уже стреляли с перерывами на перезарядку.
        Опять бабахнула пушчонка с соседней ладьи. Её ядро ударило прямо в центр приготовившихся стрелять из лука торгутов. Человек пять вылетели из седла. А тут и очередной заряженный мушкет ему сунули. Бабах! А степняки не из трусов, всё прут и прут, вот и стрелы засвистели, кто-то из его заряжающих ойкнул, словив стрелу в руку.
        И тут со всех стругов в нападающих полетели арбалетные болты. И даже купленный на рынке в Казани пленный басурманин из лука своего стал отстреливаться. Бабах! Это второй раз пушчонка грохнула, сметя снова первый ряд стреляющих из луков торгутов.
        Иван не заметил, когда атака степняков прекратилась, просто вдруг стало не в кого стрелять. Это было побоище. Трупами степняков и их коней перегородило всю реку. Их было несколько сотен. Вода в реке даже стала подниматься, пришлось кормщикам якорь вытравливать, а то ладьи начали наклоняться.
        Пётр Дмитриевич обошёл всех на своём судне и перевязал двоих раненых. К счастью, раны были пустяковыми. Повезло, да и высокие борта прикрыли. Потом княжич перебрался на второе судно и перевязал одного раненого там. А после князь татарский, сотник и княжич стали совет держать на ладье, где находился Иван Пырьев. И хоть и говорили старшие негромко, но ладья небольшая, и все тот разговор слышали.
        - Как думаете, что они теперь делать будут? - спросил Пётр Дмитриевич.
        - Хитрость какую-нибудь придумают, - усмехнулся Малинин.
        - Правильно. Они сейчас посовещаются и придут к выводу, что надо найти другой брод и переправить там часть войска на нашу сторону. А потом с двух сторон утром атаковать, - поддержал сотника княжич.
        - А нам что делать? С двух-то сторон сомнут… - Князь татарский хоть и боевой, но куда ему до Петра Дмитриевича.
        - Вот, скажи, Баюш, что самое главное в сражении? - спросил его Пожарский.
        - Быть храбрее врага!
        - Перехитрить врага? - Это Малинин встрял.
        - Да тоже не главное. Главное, чтобы враг поверил, что он тебя умнее. Вот если мы сейчас задёргаемся, то они поймут, что мы их замысел разгадали, и что-нибудь другое учудят. А мы будем тихо сидеть. Тогда этот царевич Шукур будет думать, что он нас, глупых урусов, перехитрил, он ведь сын самого Хо-Урлюка. Он самый умный на свете.
        - А мы что будем делать? - Это князь Разгильдеев спросил.
        - А мы, князь, дождёмся, когда стемнеет, возьмём пушку и мушкеты и, подкравшись к лагерю, ударим по ним, - хлопнул его по плечу Пётр, - а потом из арбалетов ударим.
        - Так они опомнятся и по нам всей силой, - неуверенно кивнул в сторону сотен трупов Малинин.
        - Обязательно, но мы успеем отойти на ладьи, а в воду они ночью не полезут, побоятся.
        - Хорошо бы, - неуверенно протянул татарский князь.
        Первым, перед тем как всем идти на вылазку, выскользнул в воду княжич. Вернулся он через полчаса и сказал, что торгуты оставили дозор из трёх наблюдателей, но он их снял, ибо нечего в дозоре разговаривать. В дозоре нужно молча сидеть и наблюдать. Подбирались прямо от реки. Ветер был со стороны лагеря степняков, и лошади не должны были поднять тревогу.
        В центре большого лагеря среди кибиток был шатёр их царевича. Вот по нему пушчонку и навели. Раздули фитили и бабахнули из пушки, а когда в лагере поднялась паника, то выстрелили из всех сорока двух мушкетов. Грохот был почище, чем из пушки. Отложили мушкеты и стали стрелять из арбалетов. Каждый как минимум по три выстрела сделал.
        Ивану было не до гляделок, но краем глаза он видел, что пошедший с ними на вылазку выкупленный ногай стрелял и стрелял по лагерю с какой-то немыслимой скоростью, пока в колчане не кончились стрелы. А ведь их два десятка было.
        - Отходим! - закричал княжич, и все стрельцы, подхватив разряженные мушкеты, отступили к ладьям.
        Взобрались на кораблики, перезарядили мушкеты и самострелы и стали ждать ответного нападения. Да только кишка тонка у поганых на вылазку среди ночи.
        Третья, и последняя, атака последовала с первыми лучами солнца. Степняки лезли как бешеные. Один раз им даже удалось приблизиться к ладьям почти вплотную, но гребцы дали залп из арбалетов вовремя, хватило времени, чтобы пушчонку и мушкеты перезарядить. Стрелами убило двоих гребцов и ранило четверых стрельцов. Одного опасно, в шею. И в это время атака опять закончилась. Сотни три, а то и поболе, они поганых положили. Вода в реке красная стала и поднялась на метр, так её тела перегородили. Может, потому и отступили торгуты, что лошади уже не могли в воду зайти, столько там трупов было.
        Пётр Дмитриевич, перевязывая раненых, сказал:
        - Была на Руси великая победа на Куликовом поле, а теперь будет ещё и на реке Белой.
        Послали разведку, после того как раненых обиходили да мушкеты с пушкой перезарядили. Те вернулись и доложили, что уходят поганые. И уходит едва половина. И кибитки пустые бросают. Победа полная.
        Спустя некоторое время княжич отправил в разведку татарского князя. Тот тоже молодец, поймал где-то отбившуюся лошадку и поскакал вслед за ордой. Вернулся только к вечеру. Ушли они. Ушли на восток, откуда и появились. Знать, не понравилось им русское гостеприимство.
        Заночевали здесь же, на левом берегу Белой. А утром княжич свой любимый способ отвадить любителей ходить в набеги применил. Приказал всех мёртвых раздеть и свалить в одну кучу, недалеко от брода. Башкиры да татары целый день с утра до вечера трупы раздевали и в гору укладывали. Страшное получилось зрелище. Сотен семь, а то и восемь мертвяков. Самая настоящая гора.
        Пётр с несколькими стрельцами сходил на разведку к брошенным кибиткам. И вернулся с добычей. Два стрельца и мужик в дорогих одеждах. Торгуты их второпях забыли в одной из кибиток связанными.
        Князь Разгильдеев увидел этого богато одетого мужика и аж в лице переменился:
        - Никанор Михайлович? Ты ли это?
        - Знакомец твой, что ли? - спросил шедший рядом Пожарский.
        - Это Никанор Михайлович Шульгин, бывший дьяк государев в Казани, а потом и воевода. Слышал я, что сослали его в Сибирь.
        - Вот как?
        Пётр, когда перед отплытием расспрашивал воеводу Бутурлина о Казани, много наслушался про фактического многолетнего хозяина Казани во времена Смуты и сразу после неё. Только Бутурлин говорил, что того вроде вызвали в Москву, а там заковали в цепи за измену и в Томск сослали. Как раз перед приездом Пожарского в Нижний Новгород отряд стрельцов, сопровождавших бывшего государева дьяка в Томск, и проследовал через Нижний в сторону Казани.
        Событие шестьдесят девятое
        Пётр Дмитриевич Пожарский думал. Ладьи неспешно поднимались по Белой в верховья. Река уже сузилась, и напади торгуты сейчас, их бы, как ёжиков, нашпиговали стрелами. Но берега были пусты. Три дня уже плыли они после сражения. И все три дня Пожарский думу думал.
        Там, куда они едут, полномедной и железной руды много, и самое интересное, вся долина реки Миасс - это один огромный золотой прииск. Бывшего генерала отправляла как-то партия после войны на ликвидацию банды урок, что грабила прииски и артели в том районе. Банду они накрыли, конечно, что такое бандиты против спецвойск, но побегать за ними по лесам пришлось. Сейчас там, понятно, всё по-другому: ни поселков, ни железных дорог. И растительность, скорее всего, другая, никто ещё деревья на древесный уголь не пережёг. Только миасс - это явно не русское слово, а значит, местные манси или вогулы должны знать, где эта река.
        Волновал княжича подьячий Пахом Сутормин, что был прислан царём вместе с рудознатцами. Вот откроют они все эти богатства, а как вернутся в Нижний, подьячий руки в ноги - и к царю. Мол, богатств там видимо-невидимо, нужно в казну всё забирать. Нет, государство пусть богатеет. Чем больше денег в казне, тем проще будет с поляками и татарами крымскими разобраться, но Миасс Пётр хотел оставить за собой, уж больно тут всё компактно залегает. И главное, не нужно глубоких шахт рыть. Технологии-то сейчас не те.
        Убивать хорошего парня Пахома Сутормина тоже не хотелось. В чём он виноват? Но, приглядевшись к нему, Пётр понял, что подкупить этого подьячего не удастся. Честолюбивый какой-то и не трус. Придя к такому выводу, княжич решил зайти с другой стороны.
        Двое рудознатцев, что приехали вместе с Суторминым, были братьями. Фамилия у рудознатцев была самая что ни на есть русская - Ивановы. Одного, что лет на пять постарше, звали Фролом, а второго, помладше и побольше в габаритах, - Семён. Братья приехали в Вершилово вместе с семьями. Были они родом из городишки Копорье, что по мирному, так называемому Столбовскому договору со шведами от 1617 года отошёл к этим самым шведам. Излазили братья с отцом весь Кольский полуостров и были хорошими специалистами. Оставаться под шведами Ивановы не захотели, схватили жён и детишек в охапку и двинулись в Москву. Там долго мыкались по чужим дворам, пока неожиданно не оказались востребованы Петром Пожарским.
        В Вершилове рудознатцы Ивановы получили по огромному, в их представлении, дому с двумя печами, каждый причём топился по-белому, плюс кучу всякой живности: и коров, и коз, и кур, и свиней, и даже по лошади. Их обеспечили провизией и кормом для животных, их детей записали в школу, а старшую дочь Фрола отдали в ученицы к травницам. Если бы они рассказали обо всём этом в Москве, где мыкались захребетниками у дальних родственников, им бы никто не поверил. Более того, они ещё ничего не сделали, а им регулярно выплачивалось жалованье по рублю в месяц. Естественно, каждый вечер в обоих домах рудознатцев читалась молитва с благодарностью князю-батюшке.
        Пётр подошёл к братьям на привале на пятый день после великой баталии. Он, как обычно, осмотрел и перевязал раненых, выставил караулы и потом прошёл к костерку Ивановых.
        - Ну что, дорогие мои рудознатцы, буквально через несколько дней начнётся, наконец, ваша работа.
        - Не сумлевайся, князь-батюшка, ежели есть в той землице чего полезное, то сыщем, - пробасил младший Иванов.
        - Не сумлевайся, кормилец, - поддержал его Фрол.
        - Нравится ли вам в Вершилове? - начал издалека Пожарский.
        - Так то рай на земле, вечно будем Бога молить о твоём здоровьице, - истово перекрестились оба.
        - Там, куда мы добираемся, есть очень богатые залежи медной руды, ещё там не менее богатые залежи железной руды, не болотной, а настоящего магнетита, но это ерунда. Там вся долина реки просто слоем завалена золотым самородным песком и самородками.
        - Правда ли сие, уж больно на сказку похоже? - недоверчиво улыбнулся Фрол.
        - Правда, дорогие мои, правда, но я хочу вас попросить, чтобы вы всех этих богатств не нашли… - Пётр оглядел враз притихших братьев.
        - Зачем же ты, Пётр Дмитриевич, нас в таку даль волокёшь тогда? - осторожно поинтересовался Семён.
        - Мне нужен минерал, который называется полевой шпат, или еврейский камень. Слышали про такой?
        - Как не слышали, есть этот камень близ Ладоги. Ломают его монаси и шведам продают.
        - Вот. Это хорошо. Нам нужно его найти, наломать и принести к ладьям, да ещё и доплыть потом до Нижнего Новгорода, пока лёд не встал на реках, - объяснил рудознатцам политику партии Пожарский.
        - А золото? Оно же в сотни раз дороже еврейского камня, - не понял этой политики Фрол.
        - Золото подождёт, лежало тысячи лет и ещё один год полежит. Я хочу делать фарфор. Слышали про такой? Китайцы вазы всякие делают.
        - Как не слышать, он подороже золота будет, - понимающе кивнул Семён.
        - Вот. Найдёте мне еврейский камень, и в Вершилове построим завод по производству фарфора, будут люди ещё богаче жить, а если найдёте минерал, из которого свинец делают, то сможем лучшее в мире стекло делать, зеркала в рост человека. Сколько такое стоит? - ткнул пальцем в Семёна княжич.
        - Думаю, у королей и царей только и найдётся денег на такое чудо. А неужто смогём таку вещь сробить? - выпучил глаза Фрол.
        - Если найдёте эти два минерала, то легко. Вот и подумайте, зачем нам золото? Заберут всё в казну, а Вершилову от того никакой пользы. На следующий год приедем и найдём то золото. Обещаю. Если же вы его, или медь, или железо случайно найдёте, то никому, кроме меня, не говорите. Договорились? - Пётр внимательно осмотрел рудознатцев.
        - Князь-батюшка, ты нас обогрел и домины со скотиной дал, детишек учишь… Что ж мы, твари неблагодарные? Поняли мы тебя, подьячий ничего не узнает, да и остальные людишки тоже, - за обоих ответил старший Иванов.
        - Вот и договорились!
        Событие семидесятое
        Симон Майр получил письмо. Письмо было от его давнего друга Антуана ван Бодля, настолько давнего, что Симон его уже и забыл. В письме сообщалось, что ему пересылают копию письма из Московии от маркиза Пожарского и просят проверить правдивость там изложенного.
        Письмо этого маркиза потрясло астронома и медика до глубины души. Он не спал и не ел, пока не переделал свой телескоп в микроскоп. Утром он дождался солнца, набрал в луже на улице воды и посмотрел на неё. И ничего не увидел. Но Майр не сдался, он сделал специальное приспособление, позволяющее отодвигать и приближать каплю к окуляру, и на следующий день повторил опыт. А потом пошёл в лавку папаши Михеля и купил самого дорогого французского вина. Сел перед перевёрнутым телескопом и стакан за стаканом выпил весь кувшин, не чувствуя ни вкуса, ни аромата дорогого вина. Эти маленькие животные были там. Капля воды просто кишела ими.
        А на следующий день история с бутылкой французского вина повторилась. Ему пришло ещё одно письмо. Оно было от Иоганна Кеплера. Придворный астролог сообщал в скупых строчках, что ему пришло письмо из Московии от маркиза Пожарского. И что Иоганн воспользуется приглашением этого маркиза и поедет к нему в «варварскую» Московию.
        Симон уже читал копию письма Пожарского и поэтому, отодвинув копию, которую прислал Кеплер, задумался. Всё же Иоганн был астроном, а не медик, что его могло заинтересовать в письме неизвестного маркиза? А потом Майр обратил внимание, что копия Кеплера значительно толще копии ван Бодля. Он взял её в руки и начал читать. Прочитав, он схватился за голову и пошёл снова к папаше Михелю. Письмо было не про мелких животных, а про астрономию.
        На третий день Майр протрезвел и сел писать письма. Первое он написал в Антверпен ван Бодлю о том, что всё, написанное в письме маркиза, правда, и даже про кусок дерьма под ёлкой - и то правда. Симон проделал этот опыт со своей служанкой. Второе было Кеплеру в Линц, в котором он рассказывал про первое письмо и удачный опыт по обнаружению мелких животных. Третье письмо было к их общему с Кеплером учителю Михаэлю Мёстлину в Тюбингенский университет, здесь он просто приложил копию письма Кеплера и копию письма ван Бодля, от себя добавив лишь, что проверил и нашёл в капле воды мелких тварей. Четвёртое было в Брюгге его другу, фламандскому математику Симону Стивену, первому, кто определил зависимость приливов от Луны и составил точную таблицу высоты этих приливов в любом месте Земли. Стивену должно понравиться про силу притяжения между планетами.
        Два дня ушло у Майра на это дело. А на третий он сел и задумался. Этот маркиз приглашал и его в неизвестно где находящееся Вершилово, приглашал, правда, через Кеплера, а не напрямую. Ну, может, просто адреса не знал. Ехать или нет? Он уже не молод, а путешествие обещает быть долгим и тяжёлым. А ещё через день, прихватив только смену белья и несколько книг, он, один, без семьи, отправился в Мюнхен, чтобы оттуда уже добираться до Линца. Жену и детей Майр пока не стал срывать с места. Только сказал, что если хорошо устроится, то пришлёт письмо и деньги. Тогда пусть Изольда продаёт дом, пакует вещи и едет в Московию. Все подробности он укажет письмом.
        Событие семьдесят первое
        Вот и встали. Всё, дальше корабли не пройдут. Сплошные каменные перевалы. Один такой перевал всё же прошли день назад. Разгрузили ладьи и волоком перетащили через двадцатисаженный перекат с торчащими из воды острыми булыжниками. Но теперь точно всё. Разведчики вернулись через час и доложили, что хотя камни и кончаются через полверсты, но река там уже совсем мелкая. Ну и ладно.
        Простились с Иркеном. Проводник уплыл на лодочке, взятой с собой, вниз по течению. На предложение взять хороший арбалет он ответил, что с волком или рысью и с помощью своего лука справится, а с сотней монголов справиться и арбалет не поможет. Взял Иркен пять рублей и отбыл.
        Пётр представлял примерно, где они находятся. В будущем здесь будет городок Белорецк с железоделательным заводом. Там-то и устроили себе зимнюю квартиру урки, что прииски со старателями грабили. Здесь их группа Афанасьева и накрыла. Получалось, что нужно идти до истока Белой, а потом ещё по болотам вёрст сорок, а там уже и река Миасс. Хотелось бы, правда, найти проводника из местных. Да и торговлишку какую-никакую с ними наладить. Везли они с собой немало ножей и топоров, чтобы менять у местных на провизию, мясо в первую очередь.
        Пока ни один абориген им не встретился. Пётр чувствовал в последние два дня, что за ними наблюдают, и птицы вели себя неспокойно, но пока вогулы предпочитали вести разведку.
        Устроили лагерь в месте стоянки корабликов, да не просто так, а по всем правилам обустройства фортов. Срубили сотню деревьев, собрали сруб для проживания десятка остающихся охранять корабли, построили пристань для более удобной загрузки кораблей и поставили невысокий забор из брёвен в виде стены дома. Это только в кино показывают врытые и заострённые сверху колья. Попробуйте без железных лопат такое сооружение сварганить.
        Неделя ушла на полное обустройство лагеря и подготовку к дальнейшему походу. В новом остроге, названном Белорецким, оставили всех четверых кормщиков, пятерых стрельцов и пятерых гребцов. Стрельцам выделили прилично пуль и огненного зелья. Также оставили жителям острога часть инструмента и дали команду построить пять хороших домов, пусть не таких, как в Вершилове, но всё же. Для торговли с местными, если те объявятся, оставили несколько десятков ножей.
        Нагрузили в изготовленные ещё в Вершилове рюкзаки продукты и посуду, закинули за плечи мушкеты и арбалеты и тронулись, помолясь. На татар и башкир рюкзаков не хватило, и те вышли из положения, используя в виде мешка порты торгутов. За два дня достигли болот, где берёт начало река Белая. Вот здесь с местными и встретились. Это было небольшое стойбище из пяти «вигвамов», собранных из жердей и шкур. Бывший генерал помнил, что жилище вроде называется хант, отсюда и пошло название народа ханты.
        В хантах никого не было. Хозяева не пожелали встречаться с пришельцами и ушли в лес. Петра это совсем не устраивало. Он велел в полуверсте разбить лагерь, а затем вместе с венгром и князем вернулся к селению, положил перед одним из хантов три ножа и топор. Посидели, подождали, но хозяева объявляться не спешили. Уже начинало темнеть, пришлось возвращаться в лагерь.
        Вогулы, или манси, пришли к их лагерю на рассвете. Их было трое. Один старик и двое молодых. Один из молодых нёс на плечах половину туши косули. Коренные жители Урала были монголоидной расы, но все же гораздо светлее и менее узкоглазые. Вся троица уселась, ни капли не робея, среди сотни пришельцев у костра, и старик произнёс речь на своём языке.
        Пётр подтолкнул к нему венгра. Бартос попытался заговорить с вогулами. Ничего путного из этого не вышло. Попытался поговорить князь Разгильдеев. Результат ещё хуже. Опять попробовал венгр. Он указывал на предметы и называл их названия на своём языке, а сообразивший, чего от него хотят старейшина, на своём. Это тянулось минут двадцать, пока Петру не надоело.
        - Ва Миасс? - спросил он у аксакала (что «ва» - это вода, в двадцатом веке знают все).
        Старик махнул рукой на северо-восток. Ну, это и так понятно. Пётр ткнул в него пальцем, потом обвёл всех своих широким жестом и показал пальцами по земле, что они туда идут, потом достал два топора и показал на них вогулу, не отдавая.
        - Миасс! - проговорил он и снова показал на топоры.
        Старейшина показал на мужика, который припёр косулю, и махнул рукой на северо-восток.
        - Перки!
        - Пётр, - ткнул пальцем в себя княжич.
        Он подождал, пока вогул поймёт и показал на него.
        - Сотр, - тоже ткнул пальцем в себя вогул.
        - Топор, - указал Пожарский на инструмент.
        - Тавар, - понял его старейшина.
        - Перки Миасс. - Княжич обнял за плечи молодого вогула и сделал вид, что уходит. - Сотр - тавар.
        Вогулы радостно закивали головами. Так вот и надейся на всяких венгров.
        Старейшина забрал топоры, Пожарский забрал вогула, и «встреча на Эльбе» закончилась. Экспедиция, теперь ведомая местным проводником, пошла дальше. Княжич приставил к вогулу венгра и сказал тому, чтобы до конца маршрута тот освоил хотя бы в общих чертах язык предков. Так они два дня и шли, тыча руками во всё вокруг.
        К истоку реки Миасс вышли под вечер второго дня. Фу! Вот и добрались до Эльдорадо. Бедные испанцы, они просто не знали, где искать.
        - Разбиваем лагерь! - крикнул Пётр Дмитриевич народу и радостно свистнул что есть мочи.
        Событие семьдесят второе
        Князь Дмитрий Михайлович Пожарский был назначен царём весной 1619 года руководить Ямским приказом. По своей деятельной натуре, он при первой же возможности отправился инспектировать ямы на дороге в Великий Новгород. По этой самой причине подарки от старшего сына пришли в его отсутствие. Когда же он в июне вернулся в Москву, жена, Прасковья Варфоломеевна, похвастала, что Петенька прислал много диковин. Вот только большинство этих диковин князя не дождались. Ореховое и селёдочное масло было съедено, сыр постигла та же учесть. Бумагу младшие исписали и изорвали, как-то поссорясь между собой, валенки были убраны до зимы. Остались красивые горшки, удивительная шкатулка и ручка. Вот ручку Дмитрий Михайлович оценил, подарок был поистине царский. Где же это Петруша такую красоту достал? А как писать хорошо, и не надо затачивать перья! И в самом деле диковина.
        Чудесные сетчатые тарелки князя не впечатлили. Да, красиво, но не жёнка же он, чтобы тарелками восторгаться. Зато икона Дмитрию Михайловичу понравилась. Чудной красоты вещь. Есть ведь мастера на Руси.
        Князю никто не сказал, что всё это производят в его селе Вершилово. Надпись «Пурецкая волость» на перьевой ручке он прочитал, но почему-то с Вершиловым это не связал.
        Он соскучился по старшему сыну и решил, что следующую инспекцию проведёт по Владимирскому тракту до самого Нижнего Новгорода. Нужно только государю доложить о поездке в Великий Новгород и испросить разрешение на инспекцию в Нижний Новгород.
        Юный царь Михаил принял Пожарского на бегу. Неделю назад вернулся из плена его отец, и государю было не до ям. Он только сказал Дмитрию Михайловичу, что Петруша сейчас на Урал-камне со стрельцами и рудознатцами, и запретил привозить мастеров из Вершилова в Москву. Последнее крайне удивило князя. Что там за мастера такие, что их нельзя иноземцам показывать? Непонятно. Только переспросить у государя не получилось, тот уже отпустил Дмитрия Михайловича.
        Что ж, Пожарский поехал в Нижний, по дороге проверяя все ямы и учиняя разнос нерадивым старостам за ненадлежащий уход за лошадьми или за грязь на постоялом дворе. Задержался он во Владимире у воеводы князя Ивана Морозова на целую седмицу. Так и получилось, что в Нижний Новгород князь прибыл только 25 июля. Вовсю шла уборка озимых.
        Нижний Новгород князь Пожарский не узнал. Он покидал его со вторым ополчением семь лет назад. Это был, несмотря на сильный голод при Годунове, большой торговый город с многолюдьем и красивыми теремами богатых купцов. Он слышал, конечно, про пожар 1617 года, но что всё так плохо, не ожидал. Нижний посад до сих пор зиял пепелищами, да и на Верхнем они встречались. А ещё князя поразило, что людей почти не видать. Народ-то куда делся?
        Встречал Дмитрия Михайловича товарищ воеводы князь Фёдор Фёдорович Пронин. Князем этот дьяк стал совсем недавно, и Пожарский не понимал, за какие такие заслуги. Город в запустении, а государева дьяка за это в князья. Чего только на Руси не бывает.
        Воевода Нижегородский князь Бутурлин был в Арзамасе с проверкой стрельцов, так что пришлось отобедать с Прониным, да и отужинать заодно. Фёдор Фёдорович за трапезой часто хвалил старшего сынка Петрушу, и князь отмяк. Какому родителю не понравится, когда его наследника хвалят.
        - Где же люди все, Фёдор Фёдорович? - задал Пожарский мучивший его со въезда в город вопрос.
        - Так, почитай, полгорода твоё Вершилово отстраивают, - улыбнулся Пронин.
        - Что такое, али тоже пожар учинился? - встревожился князь.
        В Вершилове он никогда не был: то война, то опять война, так за пять лет и не выбрал минутки для инспекции.
        - Что ты, Дмитрий Михайлович, типун тебе на язык, такую красоту спалить, - замахал на него руками воевода.
        - Что же там полгорода отстраивают? - удивился Пожарский.
        - Увидишь всё сам завтра, Дмитрий Михайлович. Пётр Дмитриевич там такую стройку затеял, что и Москва позавидует.
        - Прямо Москва? - ухмыльнулся Пожарский.
        Ох уж эти захолустные воеводы, всё у них лучше, чем на Москве.
        - Поздно уже, Дмитрий Михайлович, давай почивать, а завтра сам и посмотришь.
        Событие семьдесят третье
        Пётр отправил братьев Ивановых в разведку, искать еврейский камень. Фрол с десятком стрельцов пошёл по левому берегу, а Семён с другим десятком - по правому. Продуктов рудознатцам выдали на неделю. Сам же Пожарский занялся обустройством «транспортной инфраструктуры».
        Первым делом у истока Миасса поставили два барака на тридцать человек каждый. Когда с этим покончили, принялись строить плоты. Собрали десяток и оставили их на берегу, пусть хоть немного древесина просохнет. Лето выдалось жарким и сухим, княжич всего-то два дождя и запомнил.
        Через неделю вернулись рудознатцы. Вернулись ни с чем. Вернее, кое-что они нашли, и золото нашли, и золото дураков (железная руда пирит), и магнетит (железная руда), и даже медную руду, а вот полевого шпата не было. Значит, не дошли, понял Пожарский, он точно помнил из будущего, что в Миассе добывали полевой шпат.
        Лагерь свернули и на плотах сплавились на тридцать вёрст ниже по течению. Бывший генерал отдал команду в этом месте опять строить бараки, а сам с рудознатцами пошёл на разведку. Работая на фарфоровом заводе, он этого минерала насмотрелся, и если увидит, то узнает. День шёл за днём, а результат был нулевым.
        Нашёл минерал Фрол. Он серьёзно отличался от того, что запомнил Пётр. Сам Пожарский его и не узнал бы. Вывод: каждый должен своим делом заниматься. Этот камень был полупрозрачным и с черными вкраплениями. Попробовали отколоть кирками несколько кусков от скалы. Получилось, конечно, но слишком мало и слишком долго. Им ведь ещё не меньше двух месяцев добираться до Нижнего Новгорода. В середине октября реки замёрзнут, и что тогда делать?
        Пётр оставил оба десятка и рудознатцев ломать камни, а сам с двумя стрельцами ринулся за подмогой. В лагере было оживление, два новых барака как раз закончили, и тут пожаловали в гости местные. Видно, слух о белых людях, раздающих ножи и топоры, достиг ушей ещё одного стойбища, и они всем кагалом, с жёнами и детьми заявились к богатеньким буратинам. Когда же обмен мяса и рыбы на ножи закончился, старейшина предложил самым здоровым из русских «улучшить генофонд его племени». Довольные друг другом братские народы как раз прощались, когда нагрянул княжич.
        Десяток гребцов Пётр отправил гнать плоты к месту добычи полевого шпата, а остальных ускоренным марш-броском погнал на помощь рудокопам. Эх, пороха бы побольше, можно было бы сделать шурфы и рвануть. Однако битва при реке Белой сожгла больше половины огненного зелья, и Пожарский не рискнул тратить порох, а то вдруг опять на монголов наткнутся.
        Долбили скалу все: и башкиры, и татары, и стрельцы, и гребцы, даже венгр сей участи не избежал, хоть какой-то с него толк, а то полиглот из него вышел неважный. Как только руды набиралось на плот, его отправляли с четвёркой сопровождающих в верховье. Первого августа княжич всё это прекратил. Достаточно, нужно возвращаться, а то вмёрзнем в лёд. Да и погода начала портиться. Каждый день шли дожди.
        Отправили последний плот и, уставшие и оборванные от ежедневной работы с острыми обломками камня, потянулись к первым баракам. Здесь сделали привал, а на следующее утро - снова в путь. Потом - пеший переход с носилками, полными камней, до Белой. Всё это время руду по очереди этим маршрутом и выносили, но все же её скопилось изрядно у истока Миасса, пришлось две ходки делать.
        У переката на Белой Петра ожидал сюрприз: оставленные там стрельцы выменяли на ножи у местных двух девушек.
        - И куда их теперь? - задал сам себе вопрос княжич. И сам же и ответил: - Конечно, нужно взять их с собой. Одну закрепить за венгром Бартосом, пусть совершенствуется в языке предков, а одну взять в Вершилово и приставить к детям, пусть несколько человек обучит говорить на языке вогулов. Пришли мы на Миасс надолго, пацаны подрастут и будут первыми переводчиками с русского на мансийский.
        Двенадцатого августа 1619 года, перетащив корабли через последний небольшой перекат (нужно будет потом повытаскать эти камни на берег да углубить русло), вышли на спокойные воды Белой. Ну, теперь на всех парусах домой.
        Что вот только делать с бывшим воеводой Казани Никанором Михайловичем Шульгиным? Вёл себя отбитый у торгутов ссыльный вельможа вполне достойно, работал вместе со всеми и норова своего не показывал, подчиняясь четырнадцатилетнему отроку. Да и попробовал бы он норов тот показать, ему бы этот норов быстро обломали. Это вам не Казань. Это Урал-камень. Закон - тайга, прокурор - медведь. Медведей, кстати, вокруг была масса. Везде виднелись следы их поноса.
        Событие семьдесят четвёртое
        Князь Дмитрий Михайлович Пожарский ехал на своём кауром жеребце чуть впереди воеводы Пронина Фёдора Фёдоровича. За ними следовал десяток стрельцов, тоже на конях. От Нижнего Новгорода до Вершилова было приблизительно пятнадцать вёрст.
        Непонятки начались версты через четыре. Впереди разрывали дорогу под сотню мужиков. Дорога, на взгляд князя, отвечающего за дороги в стране, находилась вполне в приличном состоянии.
        - Что они делают? - поинтересовался боярин у Пронина.
        - Сейчас увидишь, Дмитрий Михайлович, на это стоит посмотреть, - прокричал ему воевода, пересиливая гомон сотни работающих.
        И Пожарский увидел. Дорогу расширяли, вырубали кусты по краям и копали с обеих сторон глубокую траншею. Они перебрались через траншею, объехали бросивших работать и принявшихся кланяться мужиков и выехали на уже законченную дорогу. Князь понял слова воеводы. Это действительно стоило увидеть. Дальше дорога не петляла, а шла ровной широкой полосой, она была засыпана мелким гравием и утрамбована. Ни одной лужи, ни одной колеи, по этой дороге было боязно ехать, так как не хотелось нарушать её чистоты.
        - Кто же придумал так дороги строить? - подъехал к Пронину Пожарский.
        - Не знаю, князь, а только команду дал такие дороги и в Вершилово, и до Нижнего Новгорода строить сынок твой, Пётр Дмитриевич.
        - Сколько же стоят такие дороги, поди, денег вбухано немерено? - Пожарский спешился и прошёлся по гравийному покрытию и даже каблуком сапога своего попробовал.
        - У княжича деньги есть. Диковины, кои его, а значит, и твои, князь, людишки делают, огромные деньги приносят. Купцы с Москвы приезжают и ждут неделями, чтобы их заказ исполнили. Одни перьевые ручки, думаю, многие тысячи принесли.
        - Так ручки мои люди делают? - не поверил Пожарский.
        - Что ты, князь, то не крепостные мужики делают, то ювелиры наипервейшие во всей Руси, но у них договор с княжичем, и половину прибыли они ему отдают. Губерния только с этих ручек пятины столько в казну платит, что можно и до Великого Новгорода отсюда такие дороги замостить, - снисходительно улыбнулся Пронин. И тут же пожалел: взгляд Пожарского стал ледяным.
        - Поехали дальше, воевода. Посмотрим, что Петруша ещё учудил.
        Дальше до Вершилова они ехали молча. А перед въездом в «маленькую деревеньку», как представлял себе Дмитрий Михайлович, его ждал очередной сюрприз. Заставы не было. Зато вместо неё по обеим сторонам дороги стояли искусно вырезанные из дерева, вставшие на задние лапы и оскалившие пасти почти двухсаженные медведи. Это впечатляло. Князь натянул вожжи, ставя коня на дыбы.
        - Что это? - впервые после размолвки обратился он к Пронину.
        - Есть среди твоих крепостных умелец, вот он и вырезал по приказу княжича, - объяснил Фёдор Фёдорович.
        - Да, прав ты был, князь, может, и вправду далеко Москве до деревеньки моей.
        - Ты, князь, ещё и десятой доли чудес вершиловских не видел. Тут такого Пётр Дмитриевич нагородил, что если всё сложить, то и непонятно, как за год-то неполный можно столько настроить… - И Пронин тронул коня, въезжая в село мимо мишек.
        А дальше шла улица с одинаковыми домами по обеим сторонам от дороги. Дома были высокими, такими двухэтажные терема боярские или купеческие рубят, а тут один этаж, и дом-то не боярский, а крестьянский. Крыши на домах были крыты черепицей, как несколько домов в немецкой слободе на Москве. Но тут все дома были под черепичной крышей, и из этих крыш торчало по две печных трубы.
        - Что же это, в доме две печи сложены по-белому? - не поверил своим глазам Пожарский. - И все дома, даже у последнего бедняка, под черепичной крышей и с двумя печами?
        - Так и есть, Дмитрий Михайлович. Только нет в Вершилове бедняков, тут самый бедный любого боярского сына за пояс заткнёт, - не удержавшись, поддел Пожарского воевода.
        - Как это?
        - У любого крестьянина две лошади, да две коровы, да коз несколько, да свиней, а кто в мастерах ходит, тот может себе и терем из трёх поверхов срубить, а то и каменные хоромы построить.
        - Что же это делает… - начал Пожарский, но тут они выехали на площадь, и договорить князь не смог, дыхание перехватило.
        Перед ними была большая площадь, с боков она ограничивалась двумя одинаковыми длинными кирпичными домами в два этажа под такими же черепичными крышами и со множеством печных труб. Прямо впереди был деревянный большой храм о трёх куполах и с колокольней. Крыша у храма тоже была черепичною, а купола обшиты листовой медью. Напротив храма был княжеский терем в два этажа с пристроенным флигелем и всё с такой же черепичной крышей. Вся площадь была идеально ровной и тоже засыпана утрамбованным гравием зеленоватого цвета.
        - Смотри ты, школу и кельи монашек кирпичом обложили, пока меня две недели не было, - восхитился воевода. - Поедем, князь, сначала в храм зайдём, за здоровье Петра Дмитриевича свечку поставим, - предложил он князю.
        - Свечку… - И в очередной раз Пожарский договорить не смог.
        Прямо перед входом в храм, под козырьком из листовой меди, были огромные щиты с вырезанными на них картинами. Это были деяния святого князя Владимира. Вот он борется с медведем, вот воюет с половцами, вот крестит Русь, вот строит храм в Киеве.
        - А это чья работа? - через несколько минут пришёл в себя Пожарский.
        - Мастер твой Фома, тот же, что и медведей резал. Смотри, я ещё четвёртой картины и не видел. Это святой Владимир храм строит. Недавно Фома закончил, видимо.
        - Мне государь перед отъездом моим в Нижний сказал, чтобы я не смел ни одного мастера в Москву из Вершилова забирать. Я его сначала не понял. А теперь начинаю. Так и хочется всех в Москву перевезти. Разве место сим великим творениям в деревеньке захолустной? - схватился за голову князь.
        - Деревеньке ли? Почитай триста дворов уже будет, ну или около того. Половина городов на Руси гораздо меньше. А если по податям считать, то и Нижнему Новгороду с Вершиловым не тягаться. Не деревенька это. А то, что кремля да заборов нет, так здесь зимой четыре десятка стрельцов жили. Да не простых стрельцов. Эти-то сорок пару сотен обычных стоят, - подлил масла в огонь Пронин.
        - Где же сейчас те стрельцы? - покачал головой обескураженный Пожарский.
        - Так с сынком твоим, Петром Дмитриевичем, на Урал-камень ушли по царёву слову недра разведывать, руды разные искать, - объяснил воевода. - А чтобы тати какие не вздумали сюда наведаться, я два десятка из Нижнего прислал. Заодно и выучку воинскую пройдут у пана Заброжского. Добрых он воинов готовит. Были бы все стрельцы выучены так, как эти, так поляки уже и Краков бы нам отдали.
        Это не было укором Пожарскому, тот и сам понимал, воюя уже почти десять лет, что стрельцы против ляхов слабоваты будут.
        Что ж, воевода, спасибо тебе, что прислал стрельцов за вотчиной моей присмотреть. Я добро помню. Пошли, что ли, в храм? - Он снял шапку и, открыв дверь, переступил порог.
        В полумраке храма князь не сразу заметил, что за ним наблюдают. Он прошёл, истово крестясь, к иконостасу и встал на колени. Тут было шесть больших икон. Они были без окладов и поэтому непривычно велики. И они были великолепны. Все. Глазу просто не за что было зацепиться. Каждую икону нужно рассматривать отдельно. Все вместе они просто подавляли.
        - Лепо? - услышал князь за спиной.
        Пожарский повернулся. Незаметно подошёл и встал рядом священник. Мужчина был немолод, седой весь, но сильный и здоровый, ещё и глаза были голубые и весёлые. Такие глаза могут быть только у счастливого, уверенного в будущем человека.
        - Лепо, отче. Прислал мне сынок одну икону в Москву, похожую на эту, - князь указал подбородком на икону с Богоматерью, пальцем указать рука не поднялась. - Я думал, такое повторить невозможно, такая красота, а тут шесть одна другой лучше. Понимаешь ли ты, отче, каким сокровищем владеешь?
        - Пройди, князь, другие росписи посмотри в храме, чтобы в целом картину видеть, - вместо ответа предложил ему настоятель.
        Пожарский обошёл храм, поминутно застывая у очередного фрагмента росписи. Владимирский или собор Покрова Пресвятой Богородицы Москвы были больше и золотом блистали все, а здесь было ближе к Богу. Не в золоте, оказывается, дело, а в мастерстве.
        - Спасибо тебе, князь, за сына, - сказал настоятель, когда Пожарский, сделав круг, вернулся к царским вратам. - Великого ты созидателя воспитал. Ты ведь не видел ещё, какой храм он затеял в Вершилове строить?
        - Ещё один храм? - удивился Дмитрий Михайлович. - Неужели для села одного мало?
        - Пойдём, сын мой, пройдёмся по селу пешком до храма строящегося да поговорим. Знаю, что невместно тебе по деревушке пешком-то ходить, на коне надо. Считай, что это я на тебя епитимью наложил, али безгрешен ты?
        - Грешен, батюшка!
        - Ну, вот и пойдём, сын мой. - И отец Матвей перекрестил князя троекратно.
        У выхода из храма их ждали. Встречающих было человек десять. Все они были хорошо одеты, некоторые в немецкое платье.
        - Позволь представить тебе, Дмитрий Михайлович, помощников Петра Дмитриевича. Я сейчас после каждого имени буду повторять: «первейший на Руси», а ты, по захолустному вашему московскому тщеславию, будешь ухмыляться. Только я тебе скажу, а ты просто поверь: это лучшие на Руси мастера своего дела. - Отец Матвей осенил собравшихся крестом.
        - Это - Лукаш Донич, ювелир, что ручки перьевые делает. - Немец поклонился.
        «Так вот каков он, этот ювелир, с помощью которого Петруша огромные деньги загребает, - подумал Пожарский, внимательно оглядывая немца. - Немец как немец, не стар ещё, высок, лицо бреет, как и все немцы. Обычный человек».
        - Это - пан Янек Заброжский, шляхтич, что стрельцов воинской науке учит.
        Лях был широк в плечах, с вислыми рыжими усами и уверенным взглядом убийцы. Серьёзный был лях, не хотелось бы с ним сойтись на саблях.
        - Это - Иоаким Прилукин, мастер-иконописец. Его творения в храме ты видел, Дмитрий Михайлович.
        Вот он, человек, который превзошёл и Дионисия, и других мастеров! Князь внимательно посмотрел на мастера.
        - Дозволь поблагодарить тебя, княже, за отрока твоего, Петра Дмитриевича. Вызволил он нас из плена у разбойничьего атамана Ивашки Сокола. Не он, так и сгинули бы все в железах у татя, - низко поклонился князю иконописец.
        Так вот откуда в Вершилове такой мастер! Отбил Петруша его у разбойного атамана да и поселил у себя. Молодец.
        - Это - купец Онисим Петрович Зотов. Он над гончарами главный. Печи сейчас строит для новых диковин.
        Зотов был молод, не больше тридцати. С яркими голубыми глазами и доброй улыбкой, да такой, что хотелось в ответ улыбнуться.
        - Это - Вацлав Крчмар. Он управляющий по всем строительствам, и дороги на нём, и печи, и дома, и храм.
        «Ага. Вот кто такие дороги удумал, - просиял внутренне князь, - понятно теперь. И этот немец».
        - Хороши дороги у тебя вышли, господин Вацлав, - похвалил Пожарский управляющего.
        - Стараемся, князь-батюшка, - поклонился почтительно в ответ немец.
        - Это - Петер Шваб. Он у нас первейший книгопечатник.
        Так получилось, что Пожарскому не показали азбуки и книги для чтения со стихами детскими. Дети уже прочитали их по нескольку раз и не подумали, что этой обыденной вещью нужно хвалиться. Поэтому Пожарский при упоминании о книгопечатании был в шоке. Понятно со строительством или с тем же ювелиром. Но чтобы в деревушке ещё и книги печатали!
        - Что же ты, мастер Петер, не поехал в Москву, когда туда государь всех книгопечатников собирал после освобождения от ляхов? - спросил он у очередного немца.
        - Женился здесь, семью завёл. Да и есть на Москве печатники. Оба брата Фофановы ведь уехали. А у меня и здесь работы хватает.
        «А ещё, - добавил про себя князь, - здесь такие замечательные дома и дороги, и спокойно живётся, ни один лях не доберётся. Хотя вон один добрался. - Князь перевёл взгляд на пана Заброжского. - Как же Петруша собрал всех этих мастеров вокруг себя, когда успел?»
        - Это - купец Василий Полуяров. Он теперь у нас в Вершилове за урожаи отвечает да за животину всякую. Ты посмотри, князь, завтра на рожь да пшеничку яровую. Я такой отродясь не видывал. Поди, сам-двадцать урожай будет.
        - Ну, дожить до осени надо, а то град или ещё чего. Рано ещё об урожае говорить, - смутился купец.
        - Нет! - вдруг резко остановил его отец Матвей. - Не допустит Отец Небесный ни града, ни другого какого бедствия. Он видит, кто старается, и воздаёт тому по заслугам. Даст он христианам урожай сей великий собрать, чтобы люди в других местах увидели и тако же, как ты, стали делать. И семена перебирать, и прожаривать их перед посадкой. Нужно, чтоб перестали люди голодать, чтобы дети не умирали от голода. Верую, не допустит Господь! - Священник трижды осенил себя крестом, а потом и Полуярова.
        Пожарский ошалел от этого напора, да и от озвученного урожая яровых. Такого даже немцы у себя не собирали. Да где же набрал Петруша людей-то таких. Правда, ведь, лучшие на Руси мастера. И все собрались в маленьком захолустном сельце Вершилово.
        Следующее имя заставило князя аж присесть.
        - Это - Трофим Шарутин, зодчий, что сейчас храм наш новый каменный строит. Тот самый, что собор в Смоленске построил и ещё множество храмов по Руси.
        Пожарский это имя слышал. Его искал государь для работ по восстановлению Кремля на Москве. А он вот где. Его-то Петя как заполучил? Чудеса просто.
        - Не все это, княже, мастера вершиловские. Ещё есть множество тех, за чьими товарами и с Москвы, и с неметчины гости торговые едут. Сам потом обойдёшь, производства посмотришь. А сейчас пойдём, храм строящийся узришь.
        - А это что за строения? - указал боярин на два одинаковых кирпичных дома по бокам площади.
        - Что справа, то кельи женского монастыря. Отбил инокинь Пётр Дмитриевич тоже у атамана Ивашки Сокола, как и иконописцев. Так они у нас и прижились. Кельи им княжич построил да к ремеслу приставил. Валенки-то, чай, видел, княже?
        - Нет. Что за валенки?
        - Обувь такая для зимы. Неужто Пётр Дмитриевич не выслал родичам? Не похоже на него, - удивился отец Матвей.
        - Да я дома почитай с марта и не был, - сознался князь. - Государь на меня Ямской приказ взвалил. Пытаюсь в меру сил порядок после десятка лет войны навести.
        - Понятно тогда. Что ж, хорошо, что война закончилась. Теперь бы жить да Русь обустраивать. Дороги вон гравийные везде делать, храмы строить, торговлю подымать, ремёсла всякие, - покивал головой священник. - А слева здание - это школа для детишек.
        - Чьих детишек? Крестьянских? - не поверил Пожарский.
        - Почему же только крестьянских? Все дети в Вершилове вместе в школу ходят. И крестьянские, и купеческие, и мастеровых разных. Как прознали про эту школу в Нижнем, приезжают теперь гости торговые, да стрельцы, да немцы и просят их детишек тоже учить здесь. Придётся думать, где селить детей осенью, кормить чем, учителей новых набирать… - Священник говорил, а у князя глаза на лоб лезли.
        Купцы и немцы из Нижнего Новгорода хотят своих детей привезти на зиму в Вершилово и бросить на чужих людей, чтобы они учились чему-то в его школе. Такого не могло быть. Так он отцу Матвею и сказал.
        - Вы там, в своей «захолустной» Москве, настолько отстали от Вершилова, что вам и за тысячу лет не догнать, а понять уж точно не сможете. Это, князь, не гневайся, не я сказал. Это я тебе слова Петра Дмитриевича пересказал. Только я думаю, что прав он.
        Князь Дмитрий Михайлович Пожарский посмотрел на священника и заплакал. Заплакал от гордости за сынка старшего. Какого же разумника они вырастили с Прасковьей Варфоломеевной. На самом деле правдивые слова. Такой неухоженной, замызганной, грязной и вонючей сейчас вспомнилась ему Москва. Большая деревня с кривыми улочками и помоями на дорогах. И Вершилово! И государя теперь он окончательно понял, даже и не видя ещё тех мастеров, что диковины делают. Сюда нельзя пускать иноземцев и отсюда нельзя вывозить мастеров. Если такое переймут англичашки или немцы, то они ещё дальше убегут вперёд, совсем в замшелое захолустье Русь превратив.
        - Пойдём, отче. Храм хотели смотреть.
        Храм подавлял. Они прошли по широкой чистой улице с полверсты и вышли на ещё одну площадь. И опять квадратной формы. Прямо впереди возвышалась махина не храма, а собора. Он был уже выгнан на высоту в пять, а то и более сажен, и даже без крыши и куполов поражал величием. И он кардинально отличался от всего, что видел Пожарский до этого. Храм был кирпичный. И его не собирались штукатурить. Кирпичи были ровные и гладкие. И они были не пёстрые, как обычно. Основная масса была темно-коричневая, но встречались и более светлые. Они вроде бы, кроме обрамления окон и проёма двери, лежали хаотично, но в сочетании со строгим порядком чередования светлых и темных вокруг окон, двери и ещё концов стены создавали впечатление гармонии и порядка. Это было необычно и красиво.
        Над проёмом двери были леса, и неизвестный мастер начал лепить там мозаичную картину крещения Иисуса Христа в Иордане Иоанном Предтечей. Снаружи здания, не внутри. До готовности мозаики было далеко, но и сейчас было ясно, что такого в «захолустной» Москве не то что сделать, даже задумать не смогут.
        Как объяснил отец Матвей, сего мастера княжич прислал из Казани, и был он крещёным татарином. Сейчас Аким Юнусов с набранными среди мальчишек учениками готовит материал для дальнейшей лепки мозаики. Да как же, Господи, прости, удаётся Петруше собирать всех этих мастеров?
        С другой стороны площади, объяснил Трофим Шарутин, будет княжеский дворец о трёх этажах и с садом. А по сторонам площади академия искусств с одной стороны и университет - с другой. Университет и академия в деревне! Ха!
        - Пойдём, домой тебя отведу, князь-батюшка, - поддержал отец Матвей готового сесть на землю после услышанного Пожарского.
        - Да, устал я что-то, - прохрипел князь. - И правда домой хочется.
        Так ведь и дома приключения не кончились. Из дворни были только ключница Агафья и три сенные девки. Это так Пожарский сначала подумал, но когда им с воеводой подали обед и Дмитрий Михайлович сумел рассмотреть сенных девок, то чуть не поперхнулся мёдом стоялым. Девки были турчанки, молодые и красивые. Что же это, Петруша гарем себе завёл? Оказалось, что и этих он вызволил из рабства у казаков. Прибыли они вместе с мастером Акимом Юнусовым из Казани и Петра видели всего один раз.
        Зато какое удивительное блюдо они подали! Пожарский не знал, что блюдо научил делать Агафью Пётр. Это были пельмени. Их подали в отдельном расписном блюде, а ещё отдельно были красивые блюдца в одном стиле с главным блюдом, со сметаной и горчицей. Пробуй на выбор. Интересно, а запрет на перевоз в Москву мастеров распространяется на этих искусниц?
        Спал Дмитрий Михайлович в эту ночь как убитый.
        Событие семьдесят пятое
        Антуан ван Бодль, доктор из Антверпена, ученик самого Амбруаза Паре, был уже не молод. Ему в прошлом году стукнуло пятьдесят два года. У него была жена Кристин и трое сыновей. Старший, Иоахим, которому шёл уже двадцать второй год, помогал отцу на приёмах больных и даже иногда сам принимал пациентов, если отец приболел или перебрал вчера вина. Второго сына звали Томас. Ему только недавно исполнилось шестнадцать лет. Третьего звали Ян, и ему было десять.
        Антуан, в отличие от Рубенса, не имел приглашения в Вершилово, но, в отличие от того же Рубенса, твёрдо решил туда ехать. Он переговорил с семьёй и окончательно решился. Они вдвоём со средним сыном Томасом едут в Вершилово и осматриваются. Если там действительно филиал рая на земле, то доктор пишет письмо жене, она продаёт дом и практику и с двумя оставшимися сыновьями, служанкой Кларенс и её супругом плотником Симоном Боссом едет к нему на Русь. Если же маркиз Пожарский не примет его или там вместо рая ад, то он возвращается при первой же возможности.
        Антуан взял с собой пару книг, инструменты, немного лекарственных трав и нанял повозку до Амстердама. Эту часть пути он практически проспал. Волнения перед отъездом и покачивание повозки клонили и клонили немолодого уже человека в сон. В Амстердам они прибыли под вечер третьего дня и сразу пошли в порт, дабы узнать, как лучше добраться до Москвы. Тут ван Бодлю повезло. Оказалось, что утром отчаливает купеческое судно «Русалка» в Ригу. А это и есть лучший вариант для желающих попасть в Московию. Тем более что прошедшая война Польши со Швецией обошла Ригу стороной. Шведы не смогли её взять, и город не был разграблен.
        Они оплатили проезд, по два талера с человека, и получили маленькую каюту, в которой спать мог только один человек, а также двухразовое питание. Погода благоприятствовала ван Бодлям, ни одного шторма в достаточно бурном Северном море не случилось за время путешествия. Затем была двухдневная стоянка в Киле, ну и потом уже Балтийское море. Это море было не менее гостеприимно, и уже через две недели после выхода из Амстердама пошатывающееся семейство ван Бодлей, слегка зелёное от морской болезни, ступило на рижскую землю.
        Здесь Антуан решил осмотреться. Он узнал, где живёт лучший доктор в Риге, и ему указали на большой дом недалеко от порта. Весь первый этаж дома занимал доктор Ганс Тубе. Ван Бодль разместился в гостинице в порту и, оставив сына сторожить багаж в маленькой, пропахшей морем комнатке, пошёл к герру Тубе. Тот был дома, но принимал пациентку. Молодой, высокий, светловолосый и голубоглазый юноша, помощник доктора Тубе, попросил подождать немного и спросил, что привело иностранца к доктору.
        - Я собираюсь в Московию и хотел бы узнать у коллеги про путешествие туда, а также, если можно, то и про тамошние нравы, - ответил Антуан юноше.
        - Вы тоже доктор? Откуда вы к нам прибыли? - обрадовался чему-то молодой человек.
        - Из Антверпена. Учился медицине у самого Амбруаза Паре, а потом ещё в Падуе, - решил дать развёрнутый ответ ван Бодль, предвидя следующий вопрос словоохотливого юноши.
        - Меня зовут Генрих Тамм, - решил представиться помощник герра Тубе. - Как бы и мне хотелось учиться медицине в Париже или в той же Падуе. Вы знаете, мэтр, что в Падуе учился медицине знаменитый астроном Симон Майр?
        - Симон - мой друг, мы вместе учились в Падуе, - обрадовал молодого человека Антуан ван Бодль. - А вы интересуетесь астрономией, Генрих?
        - Ещё бы, я даже начал копить деньги на телескоп, - мечтательно закатил голубые глаза немец.
        - У меня есть с собой копия письма Иоганна Кеплера к Симону Майру, вернее даже, копия копии от некого маркиза Пожарского к Кеплеру. Думаю, вам, дорогой Генрих, будет интересно его прочитать. - И ван Бодль достал копию чудного письма от маркиза Пожарского из дорожного саквояжа и протянул его Генриху Тамму.
        В это время от доктора Тубе вышла дама с большим флюсом на лице и ушла в слезах из приёмной. Погрузившийся в письмо юноша даже не заметил этого, так что пришлось Антуану самому идти и представляться коллеге.
        Немецкий врач ван Бодлю не понравился. Он был какой-то скрытный, будто боялся, что голландец на самом деле не в Московию собирается, а наоборот, планирует обосноваться в соседнем доме и переманить у него всю клиентуру.
        Тем не менее Антуану удалось узнать, что из Риги нужно ехать в Динабург, а оттуда - в Витебск. За Витебском есть город Смоленск, который недавно по мирному договору перешёл от Московии к Речи Посполитой. Это всё очень далеко. Он, герр Тубе, там никогда не бывал. Опасно ли путешествие? Даже и не знаю, вой на закончилась более чем полгода назад. Сейчас мир.
        Ван Бодль поблагодарил коллегу за помощь и решил не говорить тому про Вершилово, маркиза Пожарского и маленьких зверей, обнаруженных герром Майром в капле воды. Зачем? Этому немцу ничего не надо. Были бы больные в Риге, и было бы их побольше. Да ещё было бы пиво. От немца несло, как из пивной бочки. Как он ещё в таком состоянии принимает пациентов? И это лучший доктор Риги! Не повезло тебе, Рига.
        Когда Антуан вышел в приёмную, юноша сидел за конторкой и переписывал письмо Пожарского.
        - Господин ван Бодль, можно я перепишу для себя это письмо? Где вы остановились? Я занесу вам его через час.
        - Хорошо, юноша. Я буду до утра в гостинице «Два якоря». Только не пропадайте, мне дорого это письмо. Может быть, это мой пропуск в Вершилово.
        - Так вы едете к маркизу Пожарскому? По их наречию он будет княжич.
        - Точно, как ты говоришь, княшич? - попробовал доктор на вкус новое слово.
        - Княжич. Я буду у вас ровно через час.
        Сын сидел в номере и с тревогой ждал возвращения Антуана. Они спустились вниз и поужинали. В зале было грязно, и прямо по столам ползали тараканы, что аппетита не добавляло. Хотя колбаски с гарниром из гречки были вполне на уровне. А вот дальше ван Бодлю пришлось поволноваться. Он сходил и узнал в порту, как можно добраться до Динабурга.
        - Легко, - ответили ему, - нужно на почтовой станции нанять извозчика, и тот довезёт до следующей станции, там снова взять извозчика и опять доехать до следующей станции. И так до самого Динабурга.
        Прошло уже часа два, и нужно было идти и искать этого голубоглазого юношу. Без письма шансы попасть в Вершилово были ниже, чем с письмом. Слава богу, Генрих Тамм появился сам.
        - Господин ван Бодль, мы едем с вами, - с порога заявил он, возвращая письмо.
        - Кто это вы? - улыбнулся старый доктор. Ох уж эта молодость.
        Я и Изольда, - пояснил сияющий немец.
        - Изольда - это ваша жена? - уточнил Антуан.
        - Мы поженимся в Московии. Изольда - дочь герра Тубе, - не смутился юноша.
        Ван Бодль даже и не думал отговаривать этого астронома. Всё равно убегут. Только одни. Вместе добраться до Москвы, а потом и до Вершилова у них вероятность выше.
        - Завтра в восемь утра на почтовую станцию подходите. Ждать не будем.
        Какая же прекрасная улыбка у этого юноши.
        Событие семьдесят шестое
        Галилео Галилей сидел перед конторкой в своём доме во Флоренции и читал письмо маркиза Пожарского из далёкой, утонувшей в снегах Московии.
        Этот юноша издевался над ним, великим Галилеем, обзывая маленькой масайской девочкой, не умеющей считать дальше десяти. Ведь у неё только десять пальцев. Европу и всех учёных в ней он называл варварами. Письмо изобиловало понятиями и цифрами, которые нельзя проверить. Изложенная же там система мира вообще была чёрт-те чем. Мир не мог так выглядеть.
        Правда, были в нём и свежие мысли, но как-то высказанные вскользь. Например, про силу притяжения между планетами, объяснение приливов на Земле и кратеров на Луне. О конечной скорости света. Но были и просто смешные вещи. Например, то, что Земля имеет форму яйца, потому что на Южном полюсе лежит ледяная шапка, и эта шапка сплющила Землю. Смех один. А то, что Солнце на экваторе и у полюсов вращается с разной скоростью… Разве может твёрдое тело вращаться с разной скоростью? Где набрался этих глупых идей этот напыщенный юноша?
        Но самым главным оскорблением для себя Галилей посчитал предложение поехать в деревню, чтобы преподавать крестьянским детям. Его, советника при тосканском дворе, воспитателя сыновей герцога Козимо Второго Медичи и профессора Пизанского университета зовут в Тартарию учить крестьянских детей астрономии. Этот маркиз сошёл с ума.
        Поразила интересная вещица, вложенная в письмо. Перьевая ручка. Галилео попробовал ею писать, и это было просто чудо. Ручка не оставляла клякс, не тупилась, её не надо было затачивать. Смотри, подумал учёный, какую замечательную вещицу смогли придумать в этой Тартарии.
        И ещё одна вещь поразила астронома до глубины души. Бумага, на которой было написано письмо сумасшедшего маркиза. Она была настолько белой и гладкой, что превосходила даже знаменитую китайскую бумагу. Более того, Галилей случайно отставил её на отстранённых руках против света и тут же выронил письмо от испуга. На нем проступила прозрачная надпись на незнакомом астроному языке. Некоторые буквы напоминали латинские, но в целом надпись не читалась. И это точно были не китайские иероглифы. Опять выдумка из неведомой Тартарии. Тогда, может, и всё, что написано в письме, истинная правда? Просто там, в снегах, отрезанные от всего мира, они смогли так развить науку, что действительно опередили всю Европу?
        Нет. Две непонятные диковины не могут изменить картины мира. Он, великий Галилео Галилей, автор множества книг и признанный авторитет в астрономии, не поверит в чушь, написанную этим подростком. Он никуда не поедет. Маркиз Пожарский написал, что подобное письмо отправил и Кеплеру. Вот пусть этот шут и едет учить сопливых крестьянских детей астрономии или астрологии. У него же есть имя, есть деньги и есть ученики. Вот Фердинанд, одиннадцатилетний сын герцога Козимо Медичи, очень смышлёный парнишка. Вот его-то он и будет учить. А не варварских детей в варварской Тартарии.
        Галилео хотел бросить раздражающее его письмо в камин, но передумал и, аккуратно свернув, убрал его в секретер.
        Событие семьдесят седьмое
        Симон Стивен, фламандский математик, прибыл в Ригу на один день раньше семейства ван Бодлей. Корабль «Ласточка» из Гааги, на котором отправился старый математик, не заходил ни в какие порты. Его целью была именно Рига.
        Когда Симон получил письмо от астронома Майра с вложенными в него двумя копиями писем маркиза Пожарского из далёкой Московии, он даже не сомневался, ехать или не ехать. Он поедет. Да, его не приглашали. Так что с того? Неужели он, один из лучших математиков в мире, не найдёт себе союзника в лице этого загадочного маркиза?
        Будем преподавать математику крестьянским детям. Если и вправду там известен секрет долголетия, то хотелось бы воспользоваться этим и прожить ещё десяток лет. Жена у мэтра Симона давно умерла, дети тоже умерли при эпидемии оспы. Оказывается, это мелкие, невидимые глазу твари заставляют человека болеть. Если бы Стивен знал это раньше, может, и дети были бы живы. Хотя мало знать причину болезни, нужно ещё знать, как бороться с этими мелкими тварями.
        Математик взял с собой только книги, свои и чужие, по математике и механике. Как можно жить без книг? В море его даже не мучила морская болезнь. Все пассажиры ходили зелёные и блевали в море, отказывались от еды, а Симон сидел в каюте и читал книги. Или прогуливался по палубе, подставляя лицо летнему солнцу и солёному ветру.
        В Риге он без труда нашёл купца, который объяснил ему, как добраться до Москвы. Нужно было нанять повозку в сторону Динабурга или примкнуть к каравану купцов, но первое предпочтительнее, так как почтовые станции работают отменно, знай только деньги плати. Что ж, деньги у математика были, он продал свой дом в Гааге и несколько не влезших в сундук книг. Набралась приличная сумма.
        На почтовой станции, куда он пришёл после завтрака в гостинице «Пристань моряка», в которой он снял комнату на ночь, было многолюдно. Слышалась голландская и немецкая речь, выделялись своими азиатскими одеждами польские шляхтичи. Симон поинтересовался, где нанять повозку до Динабурга или, вернее, в сторону Динабурга, и был отправлен в левый край большой площади, на которой уже собирались ямщики.
        Вдруг один из будущих пассажиров заговорил с юношей, скорее всего сыном, по-голландски, и Симон подошёл поздороваться с земляками.
        - Добрый день, господа. Приятно встретить земляков на чужбине. Я математик Симон Стивен из Гааги, еду в Московию. Вы не знаете, где здесь договариваться с извозчиком? - поприветствовал он земляков.
        - Мы сами едем в Московию, в Вершилово, - обрадовался старший.
        - В Вершилово? Уж не к маркизу ли Пожарскому? - заинтересовался мэтр Стивен.
        - К нему. Позвольте представиться. Антуан ван Бодль, доктор из Антверпена, а это мой сын Томас. Я так понимаю, вы тоже прочитали письма этого маркиза, - улыбнулся доктор.
        - Да, мне переслал их Симон Майр, астроном из Ансбаха, - подтвердил математик.
        - Это я переслал ему письмо маркиза Пожарского художнику Рубенсу. Ага, а вот и наши молодые друзья из Риги. Они тоже собираются ехать в Вершилово. - И Антуан раскланялся с подошедшими Генрихом Таммом и Изольдой Тубе. - Что ж, пора нам найти желающего отвезти нас подальше от Риги и поближе к вратам рая.
        Событие семьдесят восьмое
        Князь Дмитрий Михайлович Пожарский уехал из Вершилова через два дня. Перед этим он целый день объезжал производства. У Дуняши Фоминой были заготовлены к приезду купца Ерёмина из Владимира десять горшочков с ореховым маслом, десять - с селёдочным и пять - с жёлтым лечебным из одуванчика и лопуха. Князь забрал все двадцать пять горшков и на мольбу Дуни, что купец ведь через два дня приедет, а товара нету, ответил, что, мол, подождёт, не велика шишка.
        Едва князь ушёл, Дуня заплакала, но тут же бросила это дело и побежала к Фёдору Сироте, дабы предупредить того, чтобы он спрятал сыры. Еле успели. Основную массу сыров перетащили в амбар, надеясь, что князь туда не сунется. Повезло. Пожарский зашёл только на склад и в сам цех, где сыры производили, сбраживая молоко. Со склада он забрал пять острых сыров и три повышенной жирности, которые Фёдор только-только освоил. Грибные успели убрать, мраморные успели, да и острые почти все.
        Дальше князь двинулся к вдовой Татьяне. Он осмотрел валенки, выбрал себе несколько пар и по две пары младшим сыновьям и дочери. Одни, с вышитыми голубками, подобрал жене. Татьяна не спорила. Всё же она его холопка, да и наделает ещё. Он ведь уедет, а она останется. Десяток пар, всего седмица работы. В прошлом-то годе с нуля начинала и вон как поднялась.
        Следующий разорительный набег князь совершил на конюшню. Тут он увидел вороного арабского жеребца. Да не обычного тонконогого, а мощного кохейлана. Пожарский приказал конюху оседлать скакуна и проехал на нем по Вершилову, попробовал и рысью, и галопом. Это был не жеребец, а молния. Князь сказал конюху, что забирает его.
        - Но ведь он куплен на племя, - попытался возразить мужик.
        - Те пять кобылок уже жерёбые? - поинтересовался Дмитрий Михайлович.
        - Точно так, князь-батюшка, его детки будут, - кивнул конюх.
        - Вот и хватит. Этот конь для походов вырос, а не для того, чтобы в конюшне стоять.
        Ещё князь забрал десять дестриэ из двадцати двух. Также он погрузил на две специально собранные плотниками телеги мишек от въезда в Вершилово. Забрал и четыре картины резных с князем Владимиром под неодобрительным взглядом отца Матвея.
        Утром третьего дня князь Пожарский покинул ограбленное им Вершилово. Из мастеров он никого не взял, но забрал ключницу из княжьего терема Агафью, уж больно ему полюбились блюда, что научил делать её княжич.
        Пан Янек Заброжский через два часа после отъезда князя собрал всех мастеров и управляющих на совет. Народ набился в горницу княжьего терема и недовольно гудел, пока поджидали опаздывающих. Лях их понимал. Мастера и управляющие радостно встретили отца их благодетеля Петюнюшки, а из села утром выехал тать, что разорил захваченный город.
        - Ладно, - остановил шляхтич недовольный ропот, - он хозяин, что захотел, забрал, его право. Давайте посчитаем убытки и посмотрим, как из этого выпутаться. Давай, Дуня, с тебя начнём.
        - Через пару дней прибудет купец из Владимира. Мне нужно сделать ему десять горшков орехового масла, десять селёдочного и пять лекарственного, - сообщила нерадостные новости Фомина.
        - Что у вас с горшками? - переключился лях на гончаров.
        - Партия по десять рыбных горшков и двадцать обычных сегодня из печи выходит, - обрадовал Трофим Лукин, староста гончаров.
        - С рисунками что? - Заброжский повернулся к иконописцу.
        - Как горшки остынут, несите сразу к нам, не поспим пару ночей, справимся, - со своего места обнадёжил Иоаким Прилукин.
        - Так, староста, - обратился лях к Коровину, - обойдёшь сейчас все дворы и скажешь, чтобы всё молоко несли к Фоминой. Успеешь теперь, Дуняша? - переключился он на маслозаводчицу.
        - Должны! Хорошо ты всё придумал, пан Янек, спасибо тебе! - И Дуня в пояс поклонилась Заброжскому.
        - Не для тебя стараюсь. Все купцы должны знать, что если в Вершилове обещали, то сделают. Понятно ли? - он оглядел присутствующих.
        - Что ж непонятного. Пурецкая волость, одно слово, - за всех ответил Коровин.
        - С сырами у нас что? - поинтересовался пан Янек у Фёдора Сироты.
        - Спасибо Дуняше, успела предупредить, мы почти все сыры попрятали. С заказами купцов справимся, а взял князь всего восемь сыров, - дал полный отчёт сыродел.
        - Хорошо. С валенками что?
        - Забрал часть товара князь-батюшка, но ничего страшного, к зиме новых наделаю, сейчас-то и заказов почти нет, - успокоила всех Татьяна.
        - Ну, тоже неплохо. У тебя, Фома, я так понимаю, самые большие потери.
        - Я уже успел с плотниками переговорить, собьют они мне четыре щита новых и колоды под медведей. Я им колоды-то больше прежних заказал, ещё больше и грозней мишки будут. И с деяниями князя Владимира совладаем. Повторять-то завсегда быстрее, чем новинку делать. Правда, работа над детьми со зверушками, что княжич наказал делать, отложится пока, - разъяснил весь расклад Фома, почёсывая отрезанное ухо.
        - Ну, княжич только по осени вернётся. Напрягись, ученикам своим чуть больше воли дай, - подбодрил того Заброжский. - Ещё у кого какие потери?
        Василий Полуяров горестно приподнялся со своего места:
        - Думаю, в коневодстве потери восстановить не удастся. Забрал князь племенного жеребца арабского и десять дестриэ.
        - А что те пять кобылок, которые купец привёз? - покачал головой лях, оценивая потерю вороного жеребца. Второго такого просто не бывает.
        - Кобылки все жеребые, и ещё с обычными нашими кобылами три раза спарили. Восемь жеребят должны получиться, - вздохнув, рассказал селекционер. - Ну а по дестриэ вы и так все знаете. По осени уже жеребята пойдут. Только количество возможных вариантов для случки убыло в два раза.
        - Ну, тут уже ничего не поделаешь. На то его княжья воля. Есть ли ещё потери?
        - Тысячу рублёв из неприкосновенного запаса князь забрал, - огорошил всех Коровин. Ему княжич доверил сохранность всех получаемых без него от торговли денег.
        - Как же он прознал про запас? - рассердился на него лях.
        - Так спросил у пана Лукаша, сколько за последний месяц перьевые ручки доходу принесли, а тот сказал, что тысячу рублей. Князь меня и заставил деньги отдать. Я пытался было отговориться строительством, но он так зыркнул на меня, что пришлось отдать, - повинился староста.
        - А есть ли деньги у тебя, чтобы со строителями рассчитаться да за материалы закупленные заплатить?
        - Да найдём, пан. Не сумлевайся, это ведь только за последний месяц деньги были, а ведь не один месяц уже переработками занимаемся. Слов нет, тысяча рублей - огромадные деньги. Только ещё больше пяти тыщ осталось, да в мастеровых запасах ещё больше тысячи лежит. Дай бог князю-батюшке лёгкой дороги, - хитро улыбнулся вершиловский староста.
        Событие семьдесят девятое
        Петер Шваб зашивался. Он ничего не успевал. Началось это около месяца назад, в самом начале июля. Ему принесли грамотку от матери царя, старицы Марфы. В грамотке говорилось, что Марфе понравилась азбука, изданная книгопечатником. Ну что ж, весьма хорошая новость. Дальше старица «просила» прислать ей десять экземпляров азбуки для обучения чтению инокинь в Вознесенском монастыре. Эта новость была похуже.
        Петер напечатал десять азбук, благо доски с набором сохранились, но ведь рисунки были сделаны иконописцами вручную. Книгопечатник пошёл к знаменщику Иоакиму Прилукину и показал ему грамотку от государыни. Иконописец вздохнул и взял азбуки в работу.
        А ещё через неделю пришла грамотка от патриарха Филарета, и на этот раз не с просьбой, а с указанием напечатать для него двадцать экземпляров книги с библейскими притчами. Книгу эту задумал княжич ещё перед Рождеством. Он пришёл тогда к Петеру и спросил, есть ли у того Ветхий Завет на немецком языке. Шваб достал и показал ему три большие книги, изданные десяток лет назад в Кельне. Пожарский полистал их и огорошил книгопечатника.
        - Нужно нам с тобой, Петер, издать книгу для чтения детей в старших классах школы. Она будет называться «Библейские притчи». Возьми свою Библию и переведи на разговорный русский язык пару десятков историй из Ветхого Завета, те, которые тебе больше понравятся. Когда это сделаешь, то отнеси их отцу Матвею, пусть он их прочитает и исправит, если что не так. Потом покажешь мне. Я тоже поисправляю, - усмехнулся тогда Пожарский.
        На перевод, пререкания с отцом Матвеем и окончательную правку княжичем ушло больше месяца, и в конце февраля 1619 года Петер Шваб начал работать над своей третьей книгой. Закончил он её в июне. Петра Дмитриевича не было, и Шваб решил показать готовую книгу настоятелю их храма отцу Матвею, он ведь тоже был одним из авторов. Через два дня отец Матвей пришёл к Швабу на книгопечатный двор.
        - Прости меня, Петер, - начал монах. - Не поверил я сначала в эту книгу, как же, думал я, Святое Писание да на простом языке. Кощунство. И потом не верил, когда ошибки в твоих текстах выискивал и собачился с тобой. Теперь же узрел. После святых Кирилла и Мефодия ты третий на Руси просветитель. Лучше этой книги я в руках ничего не держал. Отпускаю тебе все грехи твои на сто лет вперёд! - Он обнял Шваба и троекратно его расцеловал. - Прими совет от меня недостойного: отправь пять книг государю.
        Петер совета послушался и книги царю Михаилу Фёдоровичу Романову отправил. И вот теперь пришло письмо от патриарха Филарета. Нужно было к тем ста пятидесяти экземплярам, что уже были напечатаны, срочно печатать ещё двадцать.
        А ещё через неделю принесли ему грамотку и от государя. Михаил Фёдорович благодарил Шваба за подарок и награждал дворянством с пятьюдесятью четями земли в Жарской волости Балахнинского уезда. Грамотку эту передал книгопечатнику подьячий Замятий Симанов. Он же указал, где теперь находится вотчина нового российского дворянина Петра Петровича Шваба. Была у Петера теперь прямо на границе с владениями Пожарского деревенька в пять дворов.
        Пришлось идти к Вацлаву Крчмару и договариваться с тем, чтобы он построил пять домов по образцу вершиловских со всеми хозяйственными постройками. Обошлось это новому дворянину в приличную копеечку. А ведь потом пришлось и к Полуярову идти на поклон, чтобы он обеспечил скотиной все пять дворов. Опять траты. Только через месяц новый хозяин выбрал время навестить своих крестьян.
        Помня историю с Фомой Безухим, Петер взял с собой пана Янека и попросил того «по-хорошему» предупредить крестьян о вреде пьянства и лени. Расстались довольные друг другом. Единственное, что потребовал новый хозяин с крепостных, так это доставлять по утрам кувшин молока и раз в неделю кувшин сметаны и кринку масла.
        Сам же книгопечатник вместе с отцом Матвеем работал сейчас над четвёртой книгой, над молитвенником. Книга содержала в себе утренние и вечерние («на сон грядущий») правила, а также правило ко Святому Причащению (которое включает три канона и Последование ко Святому Причащению), то есть самые употребительные молитвы для домашнего (келейного) чтения.
        Кроме того, там были также благодарственные молитвы по Святом Причащении. На первый взгляд, ничего сложного, и рукописных «Молитвословов» хватало. Но книга была чисто церковной, и вся тяжесть легла на отца Матвея. А тот опять бился насмерть за каждую букву.
        Наконец, первого августа рукописный вариант был утверждён, и Шваб приступил к набору книги, хотелось до возвращения Петра Дмитриевича воплотить его задумку.
        Событие восьмидесятое
        Симон Майр прибыл в Линц 3 июня 1619 года. И как оказалось, очень вовремя. Иоганн Кеплер намеревался выезжать в Московию на следующий день. Когда к нему пришёл еврей, чтобы получить ответ на письмо от маркиза Пожарского, Иоганн уже окончательно решился ехать. Он продал дом и договорился с их слугой Луханом, что тот с женой и двумя сыновьями отправляется с ними в Вершилово. Вторая жена Кеплера Сусанна поплакала и стала собираться в дорогу. Мать Кеплера Катарина согласилась поехать с сыном в сказочную страну не раздумывая. В Австрии шла война, и инквизиция опять подбиралась к ней. Помощник Кеплера Яков Барч тоже недолго думал. Он был молод и предан своему учителю. Разве можно оставить его одного? Еврей купил три большие повозки и карету для женщин и детей.
        В это время и появился Симон Майр. Еврей, ни слова не говоря, купил ещё одну карету. Он же нанял четырёх молодых людей возчиками до Кракова. Перед отъездом еврей поинтересовался, все ли книги взял с собой Кеплер, и вручил тому пистолет и пятьсот талеров. Для вечно сводящего концы с концами Иоганна это были весьма большие деньги. До Кракова они добирались месяц. Им повезло: буквально по их следам следовала опустошительная война.
        В Кракове, передохнув после изнурительной дороги три дня, они наняли новых возчиков до Бреста. Опять трёхдневный отдых и смена возниц, теперь до Минска. В Речи Посполитой было относительно спокойно. Дороги были в приличном состоянии, да и разбойники ни разу не покусились на астрономов. В Минске они в очередной раз поменяли возниц, теперь уже до пограничного с Московией Смоленска.
        Седьмого августа 1619 года поезд из двух карет и двух повозок, заваленных книгами, въехал в принадлежавший ранее Московии Смоленск. До Москвы оставалось без малого двести вёрст. Они все ужасно устали за два месяца дороги. Оба, и Кеплер, и Майр, были уже не рады, что решились на это путешествие. Стоило ли оно того? Хорошо ещё, что двое маленьких детей Иоганна не болели и пока чувствовали себя вполне нормально.
        Последняя часть пути до Москвы далась тяжелее всего. Пошли дожди, дороги развезло, и мужчинам то и дело приходилось выходить и всем вместе выталкивать повозку или карету из ямы. Возчики пугали казаками, которые после недавно закончившейся войны теперь промышляют татьбой, нападая на купцов и мелкие поселения, но, по счастливой случайности или по промыслу Божию, они избежали встречи с этими казаками.
        Первого сентября показались купола московских соборов.
        Событие восемьдесят первое
        Питер Пауль Рубенс всё же засобирался в Вершилово. Он не понимал, зачем туда ехать. И самое главное, было жаль бросать всё нажитое непосильным трудом. Поэтому сборы были долгими и основательными. Рубенс переговорил со своими учениками. Антонис ван Дейк оставался в Антверпене и продолжал работать над завершением уже начатых работ. Мэтр поступил мудро: он набрал пару десятков заказов, сделал предварительные наброски и взвалил всю дальнейшую работу на любимого ученика.
        С собой Рубенс брал двух других учеников, которые уже выросли в самостоятельных художников: Якоба Йорданса и Франса Снейдерса. Снейдерс не любил изображать людей, человеческие фигуры на его картинах писал Якоб Йорданс. Оба были женаты и имели детей, которых решили брать с собой. Сам Рубенс тоже вёз с собой жену Изабеллу и троих детей: восьмилетнюю Клару Сирену, пятилетнего Альберта и двухлетнего крошку Николааса.
        Кроме этих уже самостоятельно работающих художников Рубенс брал с собой и семь подмастерьев, ещё не имеющих своего имени в искусстве, но обещающих в будущем стать неплохими живописцами. Все они были ещё молоды и обзавестись жёнами и детьми не успели.
        Получалось, что нужно брать и подмастерьев по приготовлению красок, как и приличный запас этих красок. Только двадцать граммов ультрамарина из лазоревого камня (ляпис-лазурь) обошлись художнику в десять флоринов. Пришлось брать также двух слуг с жёнами и детьми и трёх натурщиц.
        Одним словом, набрался целый корабль. Вот его Рубенс и нанял. Шхуна «Посейдон» вышла из Антверпена 14 июля 1619 года и 2 августа благополучно добралась до Риги. В этом городе пришлось задержаться. Оказалось, что до Москвы путь неблизок и достаточно опасен. В результате Рубенс заключил договор с десятком наёмников, которые должны были сопровождать обоз до Вершилова. Это обошлось художнику в кругленькую сумму. Нужного количества карет и повозок тоже пришлось дожидаться. В итоге Ригу покинули только 8 августа. Впереди был месяц путешествия по далёким от совершенства дорогам.
        Событие восемьдесят второе
        Пётр Дмитриевич Пожарский на одном из вечерних привалов уединился с бывшим казанским воеводой Никанором Михайловичем Шульгиным.
        - Никанор Михайлович, - начал княжич, - мы уже скоро подойдём к Уфе. Может, у вас есть какие-нибудь пожелания?
        - Да какие могут быть пожелания. Везли меня в Тобольск в ссылку, да по дороге напали торгуты и побили почти всех стрельцов, а меня и ещё двоих легкораненых стрельцов, Ивана Зайкова да Тимоху Вторых, в плен забрали. Теперь ты меня в Уфе воеводе передашь, и снова в Тобольск с другими стрельцами отправят, - пожал плечами бывший городовой дьяк и бывший воевода Казани.
        - Есть у меня к тебе, Никанор Михайлович, предложение, - начал Пётр.
        - Предложение? - усмехнулся ссыльный.
        - Хочу я в том месте, где мы руду добывали, городок основать. Летом будут люди руду добывать и хлеб выращивать, а зимой железо с медью плавить. И нужен мне будет управляющий, старший в этом городке. Вот я и подумал: зачем тебе ехать в ссылку? Зиму ты у меня в Вершилове проведёшь. Научишься кое-чему. А весной со мною и сотней, а то и двумя сотнями людей отправимся на реку Миасс. Там я городок обустрою, руды наберу - и домой. А ты с крестьянами да мастерами останешься. Припасов вам оставим на год. Весной землю распашете, рожь посеете с ячменём, огородики разведёте с репой да морковкой. Ну а потом и начнёте руду добывать да медь с железом плавить.
        Ещё одно секретное задание будет, но об этом позже расскажу. Следующей весной я опять приеду, ещё мастеров да крестьян привезу, продуктов, одежды. Заберу, что вы наделать успели, и опять домой. И так каждый год. Когда вы там город да заводы начнёте строить, зверьё на север подастся, а за ним и вогулы откочуют. Так что врагов там не будет у вас. Живи, работай да богатей. Как тебе, Никанор Михайлович, перспектива?
        - А ежели царь прознает про твоё самоуправство? - усмехнулся в бороду бывший дьяк.
        - А мы тебе фамилию сменим, да и статус. Будешь сын боярский Никита Михайлович Шульга, - предложил Пётр.
        - Сыновья у меня также в ссылке. Один - в Тюмени, а второй - в Туринске… - Видно было, что внезапное предложение Шульгину понравилось.
        - Через пару лет отправим людей, специально обу ченных. Они сыновей твоих выкрадут и к тебе в Миасс доставят. Жен тебе и им подберём из дочерей боярских али дворян мелкопоместных, - ещё больше решил заинтересовать Шульгина Пётр.
        - Как в сказке звучит. А стрельцы, что со мною были? - развёл руками ссыльный воевода.
        - Им предложим тоже с тобой в Миасс перебраться, будут тебе помощники и охрана для начала, а там уж дальше сам решай, - предложил княжич.
        - Вот смотрю я на тебя, Пётр Дмитриевич, и поражаюсь. Всё у тебя легко. На всё ответы есть. Не вяжется это с летами твоими. Больно разумен для отрока… - Пётр видел, что согласен на его предложение Шульгин.
        - Четырнадцать лет мне скоро. Отец, небось, уже и невесту подыскивает, - улыбнулся княжич. - Так что, согласен, Никита Михайлович?
        - Есть ведь ещё князь Разгильдеев? - сморщился новый управляющий.
        - Баюш молчать будет, он у меня на огромном крючке сидит. - И Пётр рассказал, каким образом татарский князь оказался в его отряде.
        - Везучий и умелый ты воин не по годам, врагов сотнями кладёшь, а своих почти не теряешь, - прокомментировал рассказ бывший казанский воевода.
        - И тебя научу, Никита Михайлович. Ну что, по рукам?
        - По рукам, Пётр Дмитриевич.
        Договориться с князем Разгильдеевым и стрельцами оказалось легко.
        Событие восемьдесят третье
        К Уфе ладьи подошли 29 августа после полудня. Григорий Григорьевич Пушкин лично вышел встречать маленькую флотилию. Он был собой доволен. Удалось бросить весть по местным скотоводам, что в Уфе принимают шерсть по копейке за тюк. Много, конечно, собрать не удалось, но на одну ладью товара хватит. Поузнавал князь у местных и про земляное масло. И тут вполне удачно. Один башкирский мурза обещал проводить к такому месту княжича, если тот заинтересуется.
        Прибыла царёва разведка очень удачно. Сегодня была суббота. Завтра же намечался большой базарный день, и местные кочевники должны были пригнать на продажу в Уфу лошадей и овец. Может, Пётр Дмитриевич и для себя что подберёт. До князя уже давно дошли вести о побоище на Белой. Он даже послал туда отряд стрельцов на небольшой ладье с сотником во главе, чтобы проверить невероятные слухи.
        И слухи подтвердились. Да ещё как. Сотник Артамон Зубов вернулся через две седмицы и бегом бросился в терем к воеводе. Огромная гора трупов на берегу Белой собрала хищных птиц и волков со всей степи. Смрад стоял такой, что ближе чем на полверсты и подойти нельзя. Если непонятливые торгуты увидят эту гору, то желание ходить в набеги на Русь у них должно пропасть надолго, пока последний из увидевших не умрёт.
        Воевода Уфы был не молод, всяких разных сражений повидал за свою жизнь немало, но такого ещё не было. Он сразу же отправил царю грамотку про сию небывалую гору побитых нехристей. Про потери отряда Пожарского он узнал только со слов Иркена, недавно вернувшегося с плотами леса. Погибла пара гребцов и ни один из стрельцов или служилых татар. Как же Пожарский с Разгильдеевым смогли учинить такое побоище? Князь с нетерпением ждал возвращения княжича, чтобы лично расспросить его.
        Вечером пили здравицы за царя-батюшку, за храброго князя Разгильдеева и мудрого не по годам княжича Пожарского. Пётр мёд только пригубил, отнекиваясь молодостью. Успеет ещё, когда подрастёт, попировать на тризне врагов.
        - Как же ты, княжич, столь малыми силами смог гору-то такую наворотить? - в десятый раз поражался старый воевода, уже прилично осоловевший от здравниц.
        - По особой науке, что в книге про древнеримские баталии вычитал, учил я и помощник мой пан Заброжский этих стрельцов. Там написано и о том, как быстро стрелять, и как засады ставить, и как разозлить врага перед битвой, чтобы он голову потерял, - сказал воеводе этот отрок.
        - Вот и батюшка твой, по слухам, всё из засад нападал да хитростью брал ляхов. Видно, и в тебе его таланты проснулись, - согласно покивал Григорий Григорьевич. - А убиенных в гору складывать тоже в той книге вычитал?
        - В ней, князь. Чем непонятнее действия врага, тем больше их боятся. Придут торгуты снова и увидят гору скелетов, что они подумают?
        - Подумают, что в устрашение им сия гора создана, - согласно закивал Пушкин.
        - А может, они подумают, что это у нас обычай такой, горы из врагов поверженных городить, - усмехнулся отрок.
        Князь засмеялся. Далеко пойдёт младший Пожарский. Врагов в горы укладывает, недра на Урал-камне разведывает, ткань вон собирается лучше англицкой выделывать, да ещё что-то удумал с земляным маслом. Далеко пойдёт.
        Утром князь Григорий Григорьевич, хоть и страдал немного с похмелья (не юноша всё же), но по ехал вместе с Пожарским за городскую стену на базар башкирский. Пётр ощупывал шерсть у овец и выбрал себе по какому-то признаку два десятка овечек и пяток баранов.
        А потом отрок обрадовался донельзя. Продавали верблюдов. Зачем ему в Нижнем Новгороде верблюды? Воевода не удержался и поинтересовался у Пожарского.
        - Будем на шерсть выращивать, ковры делать и ткань особо тёплую. Да и молоко верблюды дают, - пояснил Пётр Дмитриевич.
        Верблюдов у торговца было шесть, три пары. Княжич купил всех. Больше ничего интересного Пожарский не нашёл для себя. На пристани он договорился с купцом из Казани, который привозил зерно, что тот отвезёт верблюдов, овец и шерсть, что скупил Пушкин, в Вершилово, вотчину князя Пожарского, в десяти верстах от Нижнего Новгорода.
        Вечером опять был пир, а утром флотилия, теперь уже из восьми кораблей, отбыла к Казани.
        - Весной, как реки вскроются, приплывём, - посулил на прощанье Пётр.
        Событие восемьдесят четвёртое
        Царь и великий государь Михаил Фёдорович Романов ходил по горнице от окна к печи и обратно и размышлял. Денег в последнее время стали собирать уже изрядно, смогли рассчитаться и со стрельцами, и с казаками, отправив их по домам. Оживает Русь потихоньку, купцы зашевелились, мастерские вновь начинают работать. Самое время на Москву оружейников из Англии или Франции пригласить, чтобы они производство пистолей да мушкетов наладили. А ещё бы тех, кто огненное зелье умеет делать, пригласить, ведь в огромные деньги закупка пороха обходится.
        - Дозволишь ли, великий государь, слово молвить? - Дьяк Фёдор Борисов низко поклонился и вопросительно на Михаила уставился.
        Царь уже пять лет знал дьяка и сразу понял, что случилось что-то важное. Не плохое. Тогда бы дьяк вёл себя по-другому. И не хорошее, то Борисов доложил бы сразу. Случилось непонятное.
        - Говори, Фёдор, - отбросил мысли об иноземцах государь.
        - Три немчина просятся до тебя, - снова склонился дьяк.
        - Интересно… - Только что он подумал про иноземцев, и вот трое просятся к нему на приём. - Что же надо им?
        - Хотят получить разрешение на проезд в Вершилово к княжичу Петру Дмитриевичу Пожарскому.
        - Вот как? - Михаил был озадачен. Понятно теперь, почему дьяк Борисов доложил об этих немцах.
        - Они говорят, что прибыли по приглашению княжича, и у них есть письма от него. - Снова поклон.
        - Фёдор, ты не тяни, говори уже всё сразу, а то мы так с тобой до вечерни с немцами не разберёмся, - поторопил Михаил дьяка: видно, дальше-то ещё необычней новости.
        - Письма, что при них были, на латинском языке. Я позволил себе без совета с тобой, великий государь, позвать монаха католического, отца Михала, и дал ему перевести эти письма. Так монах, прочитав, завопил, что ересь это и что у них в Австрии за такие письма на кострах инквизиция сжигает, - медленно, чеканя каждое слово, произнёс дьяк.
        - Письма от Петруши? - переспросил царь.
        - Точно так, великий государь.
        - Монаха в железа - и в пытошную. Только не пытать пока, просто показать, как дознание с другими татями ведут, - распорядился Михаил Фёдорович.
        Этот плешивый сморчок хочет его Петрушу на костре сжечь. Посмотрим, как тебе самому костёр-то понравится.
        - Что за немцы? Чем занимаются? - чуть остыв, поинтересовался Михаил.
        - Двое докторусы, а один - астроном и математик, - доложил Борисов.
        - Докторусы? Вели нашего докторуса Бильса позвать и пусть вместе приходят, - решил царь.
        Просители и доктор Бильс были допущены к государю через час. Михаил переоделся и встретил иноземцев в тронном зале. Трое приезжих отличались друг от друга, как только люди вообще могут от других людей отличаться. Сразу бросался в глаза юноша очень высокого роста со светлыми, соломенного цвета волосами и такими же бровями и ресницами. Видно было, что юноша очень смущён, что оказался в такой компании, но храбрился, ероша себе волосы. Молодой человек царю понравился. Был он прост и не злобен.
        Явной противоположностью ему был тоже довольно высокий старик, почти полностью седой, но с очень умными глазами и жёстким подбородком, свидетельствующим о силе характера. Этот от присутствия монарха не тушевался. Явно не в первый раз общается с сильными мира сего.
        Последний был полноват и лысоват. Только хорошее сукно немецкого платья и тяжеленная серебряная цепь на шее говорили о том, что человек сей далеко не бедняк. Он и заговорил первым.
        - Позвольте представиться, ваше величество. Я - доктор Антуан ван Бодль из Антверпена. Изучал медицину в Падуе и в Париже, был учеником самого Амбруаза Паре. - Сказано это было на голландском, и доктор Бильс легко перевёл.
        Михаил во время перевода внимательно наблюдал за самим Валентином Бильсом. Тот тоже был голландцем. Михаилу показалось, что при упоминании французского доктора тень уважения промелькнула на лице флегматичного Бильса.
        - Что же привело тебя, докторус, в наши снега? Придворный доктор у меня есть, и не один. Я ими доволен, дело своё они знают… - Михаил это сказал специально для того, чтобы успокоить явно нервничающего Бильса.
        - Я не стремлюсь занять место при вашем дворе, ваше величество. Напротив! Я приехал учить медицине в Вершилове. Я понимаю, что это очень смело с моей стороны, но я бы мог преподавать латынь, голландский, французский и немецкие языки в школе у маркиза Пожарского, - расшаркался ножкой толстенький доктор.
        - Что за маркиз такой? - переспросил Михаил у придворного доктора.
        - Так в Европе, особенно во Франции, называют сыновей герцога или князя. Пока жив отец, сын не может быть герцогом. По-русски это будет княжич, - пояснил после переговоров с земляком Бильс.
        - Маркиз, говоришь, - задумался вдруг Михаил Фёдорович. - Дьяк, подготовь грамотку о даровании нами княжичу Пожарскому титула «маркиз», я с батюшкой переговорю и подпишу потом.
        - Откуда узнал ты, доктор, про Вершилово? - переключился снова на ван Бодля царь.
        - Маркиз Пожарский прислал письмо с приглашением знаменитому художнику Рубенсу приехать в Вершилово учить крестьянских детей рисованию, - чуть смутившись, сказал голландец.
        Михаил заметил, что когда Бильс переводил, у него глаза на лоб полезли.
        - И что же, Рубенс сей принял предложение маркиза? - Царю ситуация нравилась всё больше и больше. Ай да Петруша! Каких зубров к себе в деревеньку заманил. Как у него получается-то всегда лучших к себе заполучать? Вон один книгопечатник Шваб чего стоит. Стоп! - Дьяк Фёдор, принеси-ка ты мне азбуку, что в Вершилове издали. Так что Рубенс?
        - Рубенс - это очень богатый и знаменитый художник, короли и императоры заказывают у него картины. Он собирается приехать, но ему нужно везти с собой учеников и подмастерьев, семью свою и учеников, слуг. Он приедет позже, - пояснил докторус.
        - Вот как, рисовал королей да императоров, а тут у нас мальчишек крестьянских в школе учить согласился? - обрадовался государь.
        - Есть вещи, которые дороже денег и славы, - непонятно ответил ван Бодль.
        В это время Борисов принёс азбуку, и царь протянул её голландцу.
        - Скажи, докторус, хорошо ли издана книга сия или слабовато в сравнении с Европой?
        Ван Бодль бережно взял книгу, полистал, посмотрел бумагу на свет и передал высокому старичку. Тот проделал то же самое. Он и ответил.
        - Издать такую книгу в Европе не смогут. Такой бумаги не купишь ни за какие деньги. И переплёт у нас так делать не умеют. У вас, ваше величество, работает лучший книгопечатник в мире и лучший же производитель бумаги. Если издавать у вас книги на латыни, то их можно будет продавать в Европе за огромные деньги.
        Знай наших! Молодец Шваб, да и Петруша молодец. Не зря Шваба в дворяне произвели.
        - Позвольте и мне представиться? - продолжил старик, возвращая книгу царю.
        - Дозволяю.
        Я Симон Стивен из Гааги, занимаюсь математикой и астрономией, проектирую различные механизмы, также занимаюсь фортификацией, у меня издано тринадцать книг по различным наукам.
        - Фортификация. Крепости, что ль, строишь? - уточнил Михаил.
        - Могу и крепость построить, но я их рассчитываю и проектирую так, чтобы артиллерия наносила минимальный ущерб при осаде.
        - И что же, ты собрался в Вершилове строить такую крепость, которую с пушками не взять?
        «Ай да Петруша! Этого-то зубра как умудрился заинтересовать?» - подумал Михаил.
        - Я готов преподавать в вершиловской школе математику и геометрию. Если же вашему величеству понадобится спроектировать такую крепость, то я готов поработать с архитекторами и строителями. - И этот ножкой шаркнул.
        - Хорошо. Кто же ваш третий друг? - переключил внимание на юношу государь.
        - Это Генрих Тамм, он помощник докторуса Ганса Тубе из Риги. Он тоже хочет преподавать медицину в Вершилове, - представил своего юного коллегу ван Бодль.
        Царь вопросительно посмотрел на Бильса.
        - Герр Тубе - самый известный врач в Риге, - прокомментировал тот.
        - А скажите, господа учёные, если маркиз пригласит к себе в Вершилово хороших оружейников из Голландии или другой какой страны, поедут ли они? - Михаил вспомнил, на какой думе его прервали.
        - У нас в Антверпене есть замечательный мастер по выделке пистолей. Я могу ему написать. И если к моему письму приложить письмо маркиза Пожарского, то, возможно, господин ван Рейн и согласится, - подумав, ответил толстенький докторус.
        - Хорошо. Дьяк Фёдор, подготовь этим иноземцам грамотку на проезд в Вершилово. Да два десятка стрельцов с ними пошли. Стрельцов выбери помоложе, чтобы жён да детишек ещё не было. Пусть они в Вершилово и останутся до весны. Если весной снова разведка пойдёт к Урал-камню, то чтобы с ней отправлялись, а то князь Пушкин Григорий Григорьевич пишет, что торгуты какие-то объявились под Уфой, Петруша еле отбился.
        Событие восемьдесят пятое
        Уменьшившийся на два кораблика флот пришвартовывался к причалам Казани. Сначала оставили в устье реки Белой кораблик с башкирами. Башкирский мурза Бадик Байкубет выполнил своё обещание: у аула Моссада Петра Дмитриевича ждали 20 приблизительно 200-литровых бочек с нефтью. Одну вскрыли, проверили. Нефть была отстоянной, ни воды, ни грязи. Пётр вернул мурзе лодку с десятью башкирами и договорился, что весной заберёт уже сорок бочек сырой нефти по цене рубль за бочку.
        - Смотри, Бадик, людей я тебе вернул, царю и воеводам казанским про твои разбои ничего не скажу. А ты посчитай, что тебе выгодно: купцов грабить или земляное масло добывать. Бочку набрал - рубль. Пятьдесят бочек набрал - пятьдесят рублей. Вот весной мои корабли придут, сорок бочек у тебя заберут, а осенью - ещё сорок. Восемьдесят рублей в год будешь получать, а потом ещё больше будем брать. Скоро самый богатый башкир будешь. Все будут говорить тебе: «О, великий мурза»! - обнадёжил бывшего разбойника княжич.
        Расстались почти довольные друг другом, тем более что хитрый башкир выпросил пять рублей на пустые бочки. Как оказалось, здесь это приличный дефицит.
        А перед Казанью, в том месте, где весной татары напали на Пожарского, отстал от каравана и князь Разгильдеев. Пётр заплатил ему пятьдесят рублей за помощь в добыче камней и разрешил при разговоре с казанскими воеводами брать все заслуги по уничтожению торгутов на себя. Всё-таки Баюш был князь, а он Пётр - только княжич. Получается, что старшим в их отряде был фактически князь Баюш Разгильдеев.
        Забегая вперёд, можно сказать, что хитрый татарский князь сполна воспользовался предоставленной возможностью. Он на всю страну раструбил о своей великой победе и был пожалован царём освобождением от налогов и податей пожизненно.
        Воеводы боярин князь Владимир Тимофеевич Долгоруков и его товарищ князь Семён Никитич Гагарин на этот раз сами почтили княжича визитом. До Казани тоже дошла молва о великом побоище на реке Белой и о горе трупов до небес. Событие, как всегда, обросло кучей домыслов и преувеличений, в результате которых гора трупов выросла до полуверсты, а время на укладывание всех побитых в гору - до седмицы. Так что посмотреть на великих победителей монголов высыпала на пристань вся Казань. Ну и, понятно, с воеводами на конях во главе.
        Петра Дмитриевича с сотником Малининым пригласили на обед в хоромы к князю Владимиру Тимофеевичу Долгорукому. Там княжича познакомили со всем семейством соратника патриарха Филарета по его прошлым скитаниям.
        Князю было пятьдесят лет, и это был настоящий русский богатырь с косой саженью в плечах и запястьями в два обхвата. Жена князя Марфа Васильевна, в девичестве княжна Барбашина, была, наверное, чуть моложе князя, но частые роды и сидение в тереме взаперти с детских лет делали их визуально ровесниками. Были у князя четыре дочери, родившиеся с интервалом в два года. Самой старшей было сейчас двадцать лет, и если память не изменяла генералу Афанасьеву, то именно старшая дочь князя, Мария, и станет первой женой царя Михаила Фёдоровича. Вроде бы её отравят. Жалко девочку. Очень даже красивая дочка получилась у князя. Пётр понял, почему царь на смотринах выбрал именно её. Русые волосы, густые, блестящие, отливают золотом, и огромные зелёные глаза. Ямочки на щёчках. И высокая, лишь чуть ниже Петра, а ведь в нём метр семьдесят пять-то точно будет.
        Вторую дочь звали Марфа, понятно, в честь матери. Но девочка явно налегала на сладкое и была полновата. Этой исполнилось восемнадцать. Третью дочь звали Елена, ей было лет шестнадцать, и она уже обещала стать первой красавицей Москвы. Однако до шарма старшей сестры ей чего-то недоставало. Может, очаровательной, чуть стеснительной улыбки. Четвертая дочь была ещё подростком, ей было лет одиннадцать, и она пряталась за спины старших сестёр. Девочек представили княжичу (всё же потенциальный жених) и увели на женскую половину. Больше Пётр их не видел.
        Во время застолья князья-воеводы выспрашивали у Пожарского все перипетии сражения на реке Белой и поражались смелости князя Разгильдеева и Петра Дмитриевича заодно.
        - Кто же придумал из побитых поганых гору городить? - в окончание допроса спросил Долгоруков.
        Я в книге про римских полководцев такое прочёл, - повторил свою версию Пётр.
        - Да, были в минувшие века полководцы. Цезарь, Александр Македонский, имена даже воинственно звучат, - поддакнул князь Гагарин.
        Петра всем миром заставили откушать заморского вина и русского мёда стоялого. Но организм был молодой и здоровый, и поутру он чувствовал себя вполне нормально.
        Княжич опять прошёлся по базару, но ничего примечательного не нашёл, если не считать одного резчика по дереву. Этот мастер был не хуже Фомы Андронова, только занимался вырезанием маленьких фигурок, детишкам на потеху. Мужика звали Сидор. Фамилия была Щегол, и он, с юмором показав маленькую, искусно вырезанную птичку, сказал:
        - Вот он, щегол, с себя резал.
        - А не хочешь ли ты, Сидор, ко мне перебраться в село Вершилово, что под Нижним Новгородом? У тебя семья есть?
        - Жена и двое сыновей. В холопы не пойду, - отрезал Щегол.
        - Я тебя в холопы и не зову. Как был вольный, так и останешься. Дам тебе дом с двумя печами, что топятся по-белому, двух коров, лошадь, двух коз и пару овец. Всё это даром. От тебя же потребуется делать фигурки из дерева, те, что я скажу. Зарплату положу рубль в месяц. Поедешь на таких условиях?
        - А не обманешь? - Сидор был ошарашен свалившимся счастьем.
        - Иди, собирай самое необходимое. Всё остальное брось, купим в Нижнем. Через два часа корабли отходят.
        Сидор рванул, как на стометровку. Потом вернулся, собрал аккуратно поделки и вручил мешок княжичу, а потом снова рванул.
        Пётр до самой пристани вспоминал Марию Долгорукую. Жалко девку, такую красоту отравили. Ей бы чуть волосы потемнее, и будет близнец Орнеллы Мути, самой красивой актрисы из прошлой жизни генерала.
        Событие восемьдесят шестое
        Симон Майр был крайне разочарован. Москва была просто большой грязной деревней с кривыми улочками и нечистотами на дорогах. Ну, может, чуть сглаживали впечатление белоснежные соборы непривычных для европейца очертаний. Они были, в отличие от готических соборов Европы, как-то сглажены, да и ещё купола привлекали внимание. Что ж, это было красиво, но всё остальное… Варварство и запустение.
        Он поделился своими мыслями с Иоганном Кеплером.
        - У них почти двадцать лет шла война с Речью Посполитой, да ещё и гражданская война. Будем надеяться, что маркиз Пожарский не обманул, и в Вершилове всё по-другому.
        Их привезли в немецкую слободу. А куда ещё должны привезти немцев в Москве? Здесь было почище и благоустроеннее, чем в остальных частях города. При разговоре с хозяином постоялого двора, в котором они остановились, оказалось, что в Вершилово въезд иностранцам запрещён под страхом смертной казни. Кто-то из купцов попытался попасть в сказочную Пурецкую волость, несколько человек были пойманы и на самом деле колесованы. Это казнь у московитов такая.
        - Что же нам делать? - посетовал Майр. - У нас есть письмо с приглашением приехать в Вершилово от маркиза Пожарского.
        - Попробуйте обратиться к царёву дьяку Фёдору Борисову и добиться разрешения посетить царя, - посоветовал немец Йозеф Геринг, содержатель постоялого двора.
        К удивлению астрономов, после обращения к дьяку царь и великий государь всея Руси принял их на следующий день. Михаил Фёдорович Романов был молод и находился явно в хорошем настроении, когда они вошли в зал для приёмов. Всё вокруг было в золотой росписи и подавляло своей византийской роскошью.
        - Позвольте представиться вам, ваше величество, - начал Симон Майр. - Я - астроном Симон Майр, а это - Иоганн Кеплер, придворный астроном и астролог австрийского императора. - Они поклонились сидящему на троне государю Московского царства.
        - Я так понимаю, - через толмача заговорил царь, - что у вас есть приглашения в Вершилово учить крестьянских детей? - Михаил по-доброму улыбался.
        - Точно так, ваше величество. Мы с мэтром Кеплером приняли приглашения маркиза Пожарского и хотим поработать в Вершилове, - ещё раз поклонился Майр.
        - Что же может сей учёный преподать детям в Вершилове? - Улыбка царя расползлась до ушей.
        - Я мог бы учить детей астрономии и геометрии, - ответил Кеплер.
        - Есть ли у вас, господин Кеплер, напечатанные книги? - спросил царь.
        - Да, ваше величество, мною написаны и изданы двенадцать книг, и сейчас я готовлю тринадцатую, которая называется «Копернианская астрономия». Это будет книга в трёх томах, - поклонился вполне довольный собой Кеплер.
        - Фёдор, подай господам астрономам книги, - повернулся государь к стоящему чуть сбоку и за спиной немцев дьяку Борисову.
        Дьяк подал астрономам две книги. Одна явно была азбукой, вторая написана на таком же непонятном языке и была оформлена как церковная книга. Книги были напечатаны на великолепной белоснежной бумаге, очень гладкой и скользкой на ощупь. Переплёт был непривычен. Вообще было непонятно, как скреплены листы. Книги были непривычного для европейцев формата, уже и чуть ниже, чем книги, издаваемые в Европе. Таких красивых книг делать в Европе не умели. Это были шедевры книгопечатания. А бумага была даже лучше китайской, стоящей сумасшедших денег. А рисунки на азбуке… Качество книг было выше похвал.
        - Хотели бы вы, господа, чтобы ваши книги издал этот книгопечатник? - поинтересовался царь, внимательно следящий за астрономами.
        - Ваше величество, что нужно сделать, чтобы мою новую книгу издал этот книгопечатник? Это не книги, а настоящие произведения искусства. В Европе даже представить себе таких великолепных книг не могут, - просиял Кеплер.
        - Если маркиз Пожарский сочтёт нужным издать ваши книги, то он их издаст, - усмехнулся царь.
        Майра с самого начала аудиенции у монарха не покидало ощущение неправильности того, что происходит. Царь рассматривал их не как великих учёных, а как простых претендентов на должность учителя крестьянских детей. Но ведь так и есть.
        - А у вас, господин Майр, есть изданные книги? - переключил Михаил Фёдорович внимание на него.
        - Да, ваше величество, у меня изданы две книги.
        - А сейчас чем занимаетесь?
        Я придворный астроном и математик при дворе маркграфа Бранденбурга и Ансбаха Иоганна Георга Бранденбургского, - расшаркался Симон.
        - Что же вы, господин Майр, собираетесь преподавать нашим детишкам в Вершилове? Медицине будет учить ван Бодль, математике - Стивен Симон, рисованию - Пауль Рубенс, астрономии - господин Кеплер. Что можете вы? - И хитрый прищур византийца.
        Симон Майр считал себя одним из известнейших учёных Европы. Но рядом с этими именами он терялся. На самом деле, говорить, что он лучший математик, чем Стивен Симон, или что он лучше ван Бодля знает медицину, или лучше Кеплера - астрономию, будет явным преувеличением.
        - Я бы мог учить детей оптике, и я делаю лучшие в Европе телескопы, - смутившись, сказал Майр.
        - Делать телескопы? Это хорошо. Телескопы в Вершилове ещё не делают. Пусть будут телескопы. - И царь повернулся к дьяку. - Выдай им, Фёдор, грамотки до Вершилова. И пошли с ними ещё десяток молодых стрельцов. Уж больно много знаменитостей собираются у Петруши, охранять их от разбойников надо.
        Событие восемьдесят седьмое
        Пётр Дмитриевич Пожарский остановился в Чебоксарах с намерением посетить мастеров по литью колоколов. Ещё в начале путешествия он отметил в заведённом блокнотике, что в Чебоксарах льют хорошие колокола и решил попробовать переманить мастеров в Вершилово. Оказалось, что мастера жили и работали не в самом городе, а в посаде на правом берегу с непонятным название Пихтулино. То ли от слова «пихта», то ли от слова «пихать».
        Мастер был один - Иван Самсонов. С ним вместе трудились два его сына и ещё пять мужичков. Всё, на взгляд Петра, выглядело убого, и даже непонятно было, как они умудрялись отливать 25- пудовые колокола. Сам же Иван Самсонов говорил, что отливал и 50-пудовый колокол для монахов из Астрахани.
        Пётр осмотрел колокола. Он привык, что на всех фотографиях и картинах колокола были с надписями и ликами святых, здесь же был голый металл без всяких украшений.
        - Добавляете ли вы серебро в колокол при литье? - спросил Пожарский.
        Он помнил, что где-то прочитал, что этому русских колокольных дел мастеров научили иноземцы, но не объяснили, что при добавлении серебра и золота, которое жертвуют горожане для своего колокола, нужно драгметаллы бросать в расплав так, чтобы они как раз туда и не попали. Хитрых способов было много. Например, перегораживали основную лётку, а кидали в ту, что выводит драгоценности совсем не в плавящийся металл, а в специальный горшочек, который после застывания колокола достают из формовочной смеси и используют по прямому назначению.
        Простодушные же русские мастера считали, что чем больше серебра, тем более серебряный звон у колокола. В царь-колоколе, что ещё не появился даже в проекте, будет обнаружено 72 килограмма золота и 525 килограммов серебра. Понятно, что часть золота попала туда вместе с медью, но всё равно вера людей в улучшение звучания с помощью серебра и золота поражала.
        - Как же не добавлять, княжич, если и каноном заповедано, и люд православный собрал, - подтвердил его мысли Самсонов.
        Жили колокольные мастера небогато. Те же полуземлянки, и эти землянки топились по-чёрному. Это у металлургов-то, которые построили не один десяток печей.
        - Иван, переезжайте ко мне в Вершилово. Я каждому построю по дому с двумя печами, что топятся по-белому. Положу по рублю подмастерьям твоим в месяц, а тебе с сыновьями - десять рублей в месяц. Кроме того, научу лить красивые колокола, за которыми и из заграницы приезжать будут, а самое главное, научу лить колокола с настоящим серебряным звоном. - Пётр всего этого не умел, но полагал, что его резчики по дереву справятся с иконками и надписями, а сам он - с чистотой материалов, и не даст портить металл дорогими примесями.
        - Предложение-то заманчивое весьма, да только если ты сам, княжич, всё это умеешь, то зачем мы тебе? - не очень-то поверил мастер-литейщик.
        - У меня столько других производств в Вершилове, что всем заниматься я не успеваю, - пояснил Пётр. - Отлажу вам производство, с хорошими модельщиками объединю, дам пару подсказок, а дальше вы сами. Прибыль от литья колоколов делим пополам. А прибыль будет огромная.
        Мастер ещё поломался, но когда Пётр упомянул, что всем вершиловцам положены бесплатно две коровы, лошадь, две козы и две свиньи, причём на первый год весь фураж за счёт князя, то настроение металлурга переменилось. Добил его Пётр тем, что медь он будет со следующего года плавить сам на Урал-камне. Ударили по рукам. Пётр нанял для мастеров две ладьи в Чебоксарах, чтобы перевезти в Вершилово всё имущество и запасы металла, а сам поплыл домой.
        Быстрее бы уж Вершилово.
        Событие восемьдесят восьмое
        У Михаила Фёдоровича Романова появилось новое развлечение. Он принимал знаменитостей, которые просились в Вершилово к Петеньке. Сейчас перед ним стоял Питер Пауль Рубенс. Зачем всем этим немцам по два, а то и по три имени? Одного, что ли, мало? Ничего, поработает в Вершилове несколько лет, освоится там, можно будет, как и печатнику, дать грамотку о присвоении ему дворянства и переименовать в Петра Павловича. Тоже два имени, но звучит совсем по-другому.
        Художников было трое. Первым представился сам мэтр, затем - два его ученика Якоб Йорданс и Франс Снейдерс.
        - Ваше величество, - начал Рубенс, - у меня есть приглашение от маркиза Пожарского…
        - Знаю, знаю, вы будете детишек учить у нас в Вершилове. Дьяк сейчас напишет вам грамотки. А не могли бы вы, господин Рубенс, задержаться немного в Москве и нарисовать портрет мой и моей матушки? - решил и царь воспользоваться ситуацией.
        - С большим удовольствием, ваше величество, но если позволите, то я сделаю только наброски. Ведь писать портрет - это не быстро, а мы все устали в дороге, у нас маленькие дети, хотелось бы уже приехать на место и перестать жить табором, - поклонился художник.
        - Конечно, господин Рубенс. А пока вы делаете наброски, дьяк Фёдор вам подберёт лошадей попроворнее да десяток стрельцов в сопровождение. - И Михаил повернулся к дьяку.
        - Всё сделаем, великий государь, даже подьячего с Ямского приказу выделим, чтоб на ямах без задержки лошадей меняли, - склонился Борисов.
        - Спасибо, ваше величество, но у нас есть своя охрана: я нанял десяток рейтар сопровождать нас до Вершилова.
        - Всё одно выделим. Лишними не будут. Вы сейчас устраивайтесь, а завтра поутру я возок свой пошлю, чтобы до покоев государыни в Вознесенском монастыре вас доставили. Потом покормят вас и сюда обратно доставят. А на следующий день и поедете в Вершилово. Дней за десять доберётесь. Погода пока хорошая стоит, дождей мало. Дороги-то не раскисли, поди. А я сегодня же маркизу Пожарскому грамотку с гонцом пошлю, чтобы встретил как положено.
        Художники, откланявшись, ушли.
        - Дьяк Фёдор, ты письмецо Петруше напиши, чтобы он поспрошал у вновь прибывших, не знает ли кто хороших оружейников, и пусть он их тоже в Вершилово пригласит. Сдаётся мне, что после таких учителей найдутся мастера, что захотят в Вершилово перебраться. Нужно нам свои мушкеты да пистоли выделывать. Смоленск с Черниговом возвращать надо.
        Событие восемьдесят девятое
        Их встречали. Пристань у Вершилова успели построить, и сейчас там собралось множество народа. Несколько сотен человек. Видны были стрелецкие кафтаны. Отдельно стояла группа в европейских одеждах. Блестели начищенными нагрудниками рейтары. Эти-то откуда? Военных он точно к себе не приглашал.
        Пристань была немаленькой. Около причала уже стояло несколько больших ладей, которые, видно, разгружали, но сейчас бросили, и грузчики тоже присоединились к встречающим.
        Вчера их обгоняли несколько маленьких судёнышек. Вот они, поди, и донесли, что экспедиция, уплывшая весной на Урал-камень, возвращается. А ведь всего-то год и месяц прошёл, как генерала в отставке Афанасия Ивановича Афанасьева забросила неведомая сила в это время. И насколько уже сроднился он с ним. Вот сейчас в Вершилово как домой вернулся…

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к