Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / СТУФХЦЧШЩЭЮЯ / Шевляков Михаил : " Тринадцать Лет Или Сибирская Пастораль " - читать онлайн

Сохранить .
Тринадцать лет или Сибирская пастораль Михаил Шевляков
        # В этом мире советским войскам не удалось остановить немцев под Москвой и на Волге, и гитлеровцы в итоге дошли до Урала и Западной Сибири. В Восточной Сибири и на Дальнем Востоке сохранилось советское государство и даже наладилась мирная жизнь. В этом мире судьба свела летчика Дмитрия и школьницу Ксению.
        Михаил Шевляков
        Тринадцать лет или Сибирская пастораль
        В железной тишине…
        Алексей Сурков
        Будь спокойна, моя ясноглазая…
        Александр Вертинский
        Если спускаться с четвертого этажа во двор по черной лестнице, то нужно пройти семьдесят одну ступеньку. На площадке между третьим и вторым этажами можно поставить ящик с инструментами на подоконник и немного постоять у открытого окна, передохнуть. Передохнуть - потому что Тула, Ишим и Благовещенск дают о себе знать. Но передохнуть так, чтобы никто не заметил, потому что тебе всего тридцать лет.
        Но сейчас постоять у окна не получилось - чуть ниже по лестнице, там, где на стене видны две замазанные синей краской пулевые отметины - следы еще с января сорок третьего - на ступеньках сидела Ксеничка, подперев подбородок сжатыми кулачками.
        - Ксеничка, если вы не подвинетесь, я могу случайно стукнуть вас своим ящиком. А зип - он тяжелый.
        - Ну и стукайте…
        Он поставил ящик на ступеньки, поправил норовившие вывалиться пассатижи и уселся рядом с Ксеничкой. Похлопал по карманам старенькой гимнастерки, достал папиросы. Первая попалась высыпавшаяся, но вторая - вполне ничего; обмяв ее, он долго чиркал зажигалкой.
        - Я буду в сторонку курить, а то ваша мама будет ругаться. Ксеничка молчала.
        - А что, кстати, делает сейчас ваша мама?
        - Дядь Мить, - Ксеничка повернулась к нему, глаза были красные и подпухшие, - ну почему так бывает, что кому-то все и сразу, а кому-то ничего?
        Он хмыкнул.
        - А кто этот кто-то, которому все? И что все-таки делает ваша мама?
        - Мама и Клавдия Сергеевна обсуждают новую маску для омоложения лица и цены на сметану на рынке.
        - А этот «кто-то» - это, наверное, тот мальчик, которого папа на прошлой неделе подвозил к нашему дому на эмке, а ты выбегала его встречать?
        - Нет, - она вздохнула, - это вовсе не Джеку, это Татке Гуреевой - все и сразу.
        - А почему он Джек?
        - Ну, вообще-то он Женя, но он с родителями год жил в Америке и теперь он зовется только Джек.
        - Надо же - всего год, и уже Джек.
        - Да, его только в классном журнале пишут Евгений, и учителя так зовут, а он такой американский! Они столько всего привезли - и радиолу, и пластинки американские. Там такой фокстрот!
        - А что же эта Татка Гуреева?
        - Да ну ее… А можно мне к вам в гости?
        - Ну я, Ксеничка, на самом деле шел во двор - собирался немного покопаться в мотоцикле…
        - Ну пожалуйста!
        - Ладно, будем считать, что я тебя пригласил пить чай. Все равно с тобой я зажигание толком не налажу. Пошли уж наверх…
        И они пошли наверх: она - то и дело перепрыгивая через ступеньку, а он - стараясь не показать, что хоть и тридцать лет, а и Тула, и Ишим, и Благовещенск…
        Придя домой, он в который раз подумал, что главное удобство его комнаты - то, что она находится сразу у двери черного хода. Соседка, Ангелина Львовна, не успела выглянуть в свою вечно приоткрытую дверь - значит, кухонное Информбюро работать не будет, и Ксеничкина мама будет спать спокойно, думая об омолаживающей маске, а не о том, какие нынче пошли люди.
        Когда он с чайником пришел с кухни, где Ангелина Львовна вилась вокруг него, сгорая от любопытства, почему он так быстро вернулся, Ксеничка уже залезла коленками на стул и, опершись руками на стол у окна, уткнулась носом в оконное стекло. По двору ходил Фима Кацман по прозвищу «Фикса» в новой кепке.
        - Ну что, Ксеничка, будем заваривать чай. Чай у меня хороший, хоть и пайковый, а вот сахара, извиняюсь, нет, - он насыпал по щепоти чая из жестяной банки в стакан и невесть откуда попавшую в его хозяйство чайную чашку с розами.
        - А хотите, я домой сбегаю?
        - Да ладно тебе. Посмотри, там, на полочке у двери есть стеклянная банка, а в ней подушечки. Будешь с подушечками?
        - Буду, спасибо, дядь Мить.
        Он сел на кровать. Ужасно хотелось снять сапоги - но чаепитие есть чаепитие. Когда чай заварился, а Ксеничка успела обжечь им язык и съесть четыре подушечки, он спросил:
        - Ну так что там эта Татка Гуреева?
        - Ну ее… Она дура, и у нее прыщи…
        - Хорошо. А этот Джек?
        - Ой, знаете, дядя Митя, у него столько журналов американских! Правда, мы ведь в школе немецкий учим - но там такие картинки! Представляете, в Америке все живут в отдельных домах, и в каждом доме есть ванна и гараж для машины! Как я хотела бы, чтобы такой дом, и ванна, и машина!
        - А что, это Джек увлекается ваннами?
        - Да нет, это папа Джека, Степан Иванович, он инженер, строитель, это его журналы.
        - Понятно, значит это был Джек Степанович на папиной эмке… И что же он еще рассказывал об Америке, кроме фокстрота и ванн? - он чуть усмехнулся. - Ты про чай не забывай…
        Ксеничка быстро отхлебнула чаю, подперла щеку рукой и стала рассказывать:
        - Ну, Джек, он вообще очень сильно увлекается музыкой, мы слушали радио, и он сказал, что в Америке полно таких радиостанций, что только музыку передают. Он сказал, что если бы у него были деньги, то он и здесь такое радио устроил бы, чтобы только музыка американская и чтобы все слушали.
        - А где же он собирается взять деньги?
        - Ну, он об этом еще не думал. Но когда мы в понедельник после школы ходили на бульвар, он купил мороженое, и так все это рассказывал - чтобы на доме, где будет радиостудия, лампочки на крыше светились всю ночь и мигали - «Джек Ив Радио». Представляете - как это - всю ночь лампочками надпись светится?! Отовсюду видно, со всего города!
        - Наверное, здорово. А что значит «Ив»?
        - «Ив» - это сокращенно от Иванченко. Его так в Америке звали - Джек Ив.
        - Понятно, - он отпил уже совсем остывший чай из стакана. - А это из-за того мороженого ты три дня кашляла, и мама не пускала тебя в школу?
        - Угу, - она сразу погрустнела, - а за три дня Татка сразу устроила вечеринку, и Джек приносил свои пластинки… И теперь они вместе ходят после школы - и на бульвар, и в кино вчера ходили, и Светка мне сказала, что даже видела, как они уже в среду, после вечеринки, целовались - она шмыгнула носом и отвернулась к окну.
        - Не возражаешь, если я покурю?
        - Курите, конечно! А… мне можно?
        - А ты разве куришь?
        - Да я уже сто раз курила! У нас в классе и Светка курила, и Татка, и Наташка, и даже Наташка-вторая. А Джек говорит, что в Америке все киноактрисы курят. Такие специальные сигареты с длинными мундштуками. Я и сама в кино видела. Давайте, я покажу как, пересядьте сюда, а я туда, - они поменялись местами, она плюхнулась на кровать, сделала смешное выражение лица - видимо, оно должно было быть романтическим, - отставила в сторону левую руку, сложив два пальца под воображаемую сигарету. Он с трудом удержался, чтобы не рассмеяться.
        - Правда, красиво, дядь Мить? А длинный мундштук можно из бумаги плотной накрутить.
        - Красиво. Только, Ксеничка, я не знаю, как там дальше с красотой, от табака зубы желтыми становятся. У меня товарищ до войны на врача учился.
        Ксеничка задумалась, а потом сказала:
        - Нет, дядь Мить, если специальные американские сигареты курить, то, наверное, желтеть не будут. У актрис же не желтеют.
        - Ну, американских специальных у меня нет, а свои папиросы я тебе, пожалуй, не дам, - он затушил окурок и вновь взял стакан с чаем. - Да и вообще на Америке свет клином не сошелся, да и на Джеке тоже.
        Она вновь погрустнела:
        - А на ком же?
        - Ну, я помню, был такой мальчик Юра…
        - А, Юра… Юра - это не то! Вы знаете, какая у него фамилия? Своротных! Ну вы представляете - как это будет звучать - Ксения Своротных!
        - Так вы поэтому поссорились? А вот Людмила Георгиевна Серебрянская…
        - Это та, крашеная, которая к вам вчера приходила?
        - Что?! - он поперхнулся остатком чая. - Да нет, Людмила Георгиевна Серебрянская - жена хозяина магазина на углу Народной и бульвара, у них трое детей. Да, а в замужестве она - Кобыляко. Людмила Георгиевна Кобыляко.
        Ксеничка недоверчиво посмотрела на него:
        - Да ну, это вы выдумываете!
        - Не хочешь - не верь, могу вас познакомить, - он с сожалением посмотрел в пустой стакан, на разбухшую заварку, - А я и не знал, что ты за моими знакомыми наблюдаешь. Еще чайник нагреть?
        - Не, мне уже не хочется. Можно, я просто еще подушечек поем?
        - Можно, конечно, ешь хоть все.
        Ксеничка перетащила банку с подушечками на кровать.
        - А я правда не наблюдаю. Ну просто она, ну такая… А вам другая нужна…
        Он высоко вскинул брови:
        - Это какая же?
        - Ну… - она покраснела, потом резко села на кровать и сказала: - Это очень хорошая комната, все под рукой как-то…
        - Еще бы не под рукой - меньше шести метров.
        - Да. А… а эти три одеяла на стенку набиты, чтобы соседи не слышали, когда… ну когда приходят?
        - Э… - он достал папиросу и зачиркал зажигалкой. - Ну, скажем так, стенка действительно тонкая.
        Ксеничка хотела еще что-то сказать, но тут через форточку со двора донесся спасительный голос Ксеничкиной мамы: «Ксения, ты где? Иди домой немедленно!» - и он сказал:
        - Похоже, Клавдия Сергеевна уже ушла. Значит, будем прорываться через линию фронта.
        - Это как?
        - Это так. Я выхожу с чайником в коридор и под шумок открываю дверь на лестницу. Дверь в комнату я оставлю открытой, так что с эн-пэ Ангелины Львовны дверь на лестницу будет не видна. Твоя задача - быстро выскочить на лестницу и прикрыть, но не захлопнуть дверь. Приказ понятен?
        Она хихикнула и козырнула:
        - Приказ понятен, разрешите выполнять?
        - Ну давай…

…Вернувшись с чайником с кухни в комнату и беззвучно закрыв на ходу щеколду двери черного хода, он подошел к столу и посмотрел в окно. Посреди двора Ксеничка уверяла маму, что ходила смотреть новые афиши в кинотеатре. Банка с тремя слипшимися подушечками так и лежала на кровати…

* * *
…Этот день пришелся на пятницу, у него как раз закончилось суточное дежурство, и они с майором выпили по маленькой за упокой души, а потом еще по маленькой, и еще раз… Имеем право, думал он, поднимаясь по лестнице, имеем право…

…Имеем право - ведь мы возвратились. Мы возвратились, а они остались там - в чертовой карусели над Бугом и Неманом, над Москвой и Волгой… ребята остались там - в горах Урала, на голой земле между Тоболом и Ишимом. Кто взрывом и дымным столбом, кто - дотянувший - в санбате, а кто и вовсе - без вести… Кто где, кто где - повсюду на той страшной войне, раскроившей все пополам…
        В полутемном коридоре никого не было. На кухне из черной тарелки «Рекорда» пел марш. Их марш, марш, с которого все начиналось тогда, пять лет назад. Достав папиросы и прикурив от соседкиной керосинки, он постоял у окна, выпуская дым в форточку. Тогда тоже все цвело, тоже была весна, толькотолько отгремел праздник - и они были полны радостного счастья - вот! наконец-то! разобьем - и по домам! Да только вместо этого пришлось учиться крови и смерти друзей… Марш все гремел, тот марш… Это было через год после начала войны, в другом страшном мае - в мае сорок второго… Как кричал, как хрипел по радио этот марш веселый Лешка Шестаков, сгорая в небе над Казанью… Мессера навалились на него, и он горел, горел над Волгой… а мы уходили на восток, разодранные в щепы, в набухших кровью гимнастерках… Вернулись… вернулись три из двенадцати машин, последних двенадцати машин их полка. Три пилота, два штурмана и один стрелок - наверное, родились в рубашках… Садились на брюхо. Все - полка не было, две недели - и полка не было. Но переправы не было тоже…

…Окурок полетел через форточку. Крохотный красный огонек, как одинокая сигнальная ракета… Ракета взлетала, и мы взлетали-по одному, по двое, без прикрытия - бензина было кот наплакал, но мы все равно летели бомбить. Это снова была осень, но под нами были уже давно не леса Подмосковья. Там, внизу, немецкие танки неслись в прорыв от Орска - второй большой прорыв на юге, фронт сыпался, и Маленков, усевшийся в кресла покойников, уже уехал из Уфы в Омск… Сука Маланья… раньше надо было их вешать, раньше, сразу же, еще в Куйбышеве…

…Не спеша, покачиваясь и нет-нет да и придерживаясь за стенку, прошел в комнату, не раздеваясь, лег на кровать. Ничего не хотелось делать, даже сапоги снимать. Снова закурил. Привычной обрезанной консервной жестянки под рукой не оказалось, он нашарил под кроватью позавчерашнюю газету, оторвал кусок листа и, свернув фунтик, стал сбрасывать пепел в него - как-то не хотелось совсем уж свинячить…
        Репродуктор заговорил громче - видно, Ангелина Львовна вышла на кухню и добавила звук. Но марш уже закончился, и молодой диктор с бархатным голосом вновь проклинал и призывал почтить память. Голос у него, конечно, был хорош, но ой как далеко было ему до Левитана - Левитана пропавшего без вести посреди Омска ноябрьской ночью сорок третьего года.
        Брюзжишь, - невесело сказал он себе, - стареешь…
        А пусть даже и брюзжу - но этому радиодиктору никогда не прочесть сводку так, как это было в те двадцать месяцев - проклятые полтора года - почти ровно шестьсот дней. Тех дней, когда «московское направление» было на Воробьевых горах, куда летали мы на штурмовку немецких позиций… Зимних дней надежды, когда казалось, что уже все, что наша взяла - и не зря вновь горела Москва, что побегут и немцы до Березины… И вновь - летних - отчаяния и стыда… На Волге и за Волгой - аж до Урала и Ишима…
        Уже совсем смеркалось, но включать свет не хотелось. Пусть все будет, как тогда… Эх, ребята…

* * *
…Задачник по математике казался ей сегодня просто отвратительным. Все цифры и буквы в домашнем задании, что нужно было сделать на завтра, смешались в сплошную абракадабру, настроение совсем пропало, и хорошо хоть мама не видела, что она с самого утра натянула свое любимое крепдешиновое платье. Скучая и ленясь, она выглянула во двор через окошко кухни, у которого устроилась с книжкой и тетрадкой.
        Он стоял возле сарайчика, где пылился в ожидании начала месяца и новых талонов на бензин его мотоцикл, и о чем-то разговаривал с дворничихой Стешей. На нем была не привычная старенькая гимнастерка, а новенькая кожанка, из тех, что попали в город с американскими грузовиками и были предметом острой зависти мальчишек в ее школе. Стеша пошла вглубь двора, за флигель, а он еще раз подергал замок на сарайчике, критически осмотрел свои сапоги и поправил фуражку. По всему было видно, что он собирался куда-то идти - и уж точно не в булочную и не за папиросами.
        Быстро захлопнув ненавистную математику, она черкнула размашисто наискось на листке «Я к Светке» и выскочила в прихожую. Мельком взглянула в зеркало, набросила на плечи бежевый пыльник и, пританцовывая на одной ноге, натянула непослушную туфлю. Берет она надела совсем уже на бегу, дробно стуча каблучками вниз по лестнице и чуть не поскользнувшись на площадке, да и то еле успела - он уже почти вышел через калитку ворот на улицу.
        - Дядь Мить, - сбившийся от быстрого бега, ее голос гулко раскатился под аркой, - Дядь Мить, подождите меня!
        - А, здравствуй, Ксеничка! - весело откликнулся он, - Куда это ты так бежишь?
        - К подружке хотела забежать, - неловко соврала она и почувствовала, как у нее загорелись шея и уши. Чтобы как-то скрыть свое смущение, она стала заталкивать выбившуюся прядь волос обратно под фетровый берет. - А вы… вы куда-то тоже идете, да?
        - Да вот в гости собрался по поводу воскресного дня.
        - Да? А куда, если, конечно, не секрет? - она наконец справилась с прядью и отдышалась.
        - Не секрет, - он усмехнулся. - Помнишь, я тебе две недели тому о своих знакомых говорил? Серебрянская, которая Кобыляко? Если бы не к подружке спешить - как раз бы и познакомилась с нею.
        - Да ну ее… Я с вами лучше пошла бы - но если можно.
        - Конечно, можно, они люди такие, что гостям всегда рады. А подружка твоя как же?
        - Да ну ее, - повторила она и снова почувствовала, что краснеет…

…До бульвара было идти совсем недалеко, пока они дошли до угла, она пару раз оглянулась на свои окна - не видит ли ее мама? Как раз в этот момент он спросил, не будут ли за нее волноваться дома, и она с облегчением сказала «нет» подумав, как здорово, что она успела черкнуть записку. Сходя с тротуара, она неловко подвернула ногу, и он крепко взял ее под локоть. Было бы здорово, если бы сейчас ее увидел кто-нибудь из одноклассниц - снова покраснев, подумала она. И все-таки жаль, что он не видел ее в прошлое воскресенье, когда они с Наташкой сделали себе шикарные прически валиком. Да, а потом мама ругалась и заставила ее стереть помаду - вспомнив об этом она нахмурилась.
        - Что приуныла?
        - Да так, пустяки, - она прижалась к нему и усмехнулась. Его черная куртка нагрелась от майского солнца, и от нее остро пахло кожей…

…Магазин на углу Народной и бульвара она знала, а вот то, что хозяева его живут прямо на втором этаже над магазином - нет. Они прошли во двор и поднялись по скрипучей деревянной лестнице. Дверь им открыла хозяйка - Людмила Георгиевна - в фартуке, видно, только от плиты. Прямо у порога он познакомил их, Ксеничке тут же было велено не смущаться и чувствовать себя как дома. Под вешалкой стояли в беспорядке дотянувшие до тепла детские калоши и Ксеничка подумала, что ее, как всегда, отправят к детям, но Людмила Георгиевна попросила называть ее просто Милой, безо всяких отчеств и церемоний, и, воскликнув - ой, подгорает! - всплеснула руками и убежала к готовке.
        - Ого, Дмитро, с какими красавицами ты козакуешь! - снизу, из магазина, отдуваясь на ходу и вытирая шею огромным платком, более похожим на маленькое полотенце, поднялся наконец-то хозяин дома - маленький и лысоватый Кобыляко, особенно маленький рядом с высокой и худощавой женой. У него было смешное имя-отчество - он представился как Петро Прокопович и говорил с теплым и таким же округлым, как и он сам, украинским выговором, мгновенно перекрестив ее из Ксенички в Оксану. - Ну-ка к столу, к столу! Что там моя Милочка сегодня на праздник приготовила! - и пошел в комнату первым. Что-то было странное в его походке, но эта мысль только промелькнула и пропала.
        - Дядя Митя, - шепотом спросила она, - а какой сегодня праздник?
        - Сегодня Петро с Милой годовщину свадьбы отмечают. Седьмой год, с мая тридцать девятого.
        - Ой, а как же, я же не знала… Подарок же какой-то нужно, да?
        - Не волнуйся, есть, есть подарки, - он улыбнулся. - Давай-ка мы твое пальто аккуратно сюда, на вешалку пристроим.
        Поминутно краснея от смущения, от того, как ухаживал за нею - как за взрослой - дядя Митя, помогая управиться в тесной прихожей с пыльником, от того, что не знала, как называть при Петре Прокоповиче и Людмиле Георгиевне дядю Митю, и чувствуя щеками и шеей, что краснеет, Ксеничка прошла следом за ним в комнату. Он тоже оставил на вешалке свою куртку и оказался при параде - в новеньком, ни разу не виденном ею кителе, и от этого кителя, успев мельком подумать, как здорово, что надела с самого утра любимое платье, она почему-то смутилась еще больше…
        - Минуточку, минуточку! - Людмила Георгиевна вбежала к ним, чудом разминувшись в дверях и балансируя двумя тарелками. - Уже почти все готово, вот только принесу. Ну-ка найдите местечко на столе!
        - Ксеничка тебе поможет управиться, - потирая руки и подходя к столу сказал дядя Митя. - Правда, Ксеничка?
        - Ага, - еле слышно выговорила она, совсем растерявшись, - А… а что делать?
        - Ой, да что вы, сама управлюсь! - Людмила махнула на них полотенцем, - Надо же, привел кавалер свою барышню в гости и работать заставляет!
        - Нет, нет, я помогу, - вновь покраснев, она пошла следом за Людмилой на кухню.

…Именно эта просторная кухня - пожалуй, даже попросторнее, чем та комната, в которой накрыт был скатертью праздничный стол - именно кухня, где мгновенно нашелся для нее еще один фартук, незаметно для самой Ксенички сделала так, что она перестала наконец смущаться и почувствовала себя легко. И Людмила Георгиевна стала для нее действительно Милой, когда она, пискнув: «Ой, Милочка!» - чуть не выронила из мокрых рук миску с огурчиками, а потом они, глядя друг на друга, дружно рассмеялись, и даже дядя Митя почти без запинки стал для нее просто Митей в ответе на какой-то пустячный Милин вопрос…

…Наконец после очередного ворчливого вопроса Петра Прокоповича, скоро ли Мила успокоится и присядет вместе с Ксеничкой за стол, они действительно побросали фартуки на кухонный табурет и, абсолютно одинаково заглянув в висевшее в коридоре зеркало, уселись за столом под низкой лампой с цветастым платком вместо абажура.
        Под постукивание вилкой по налитой рюмочке и веселое Милино «Тихо, тихо!» - дядя Митя поднялся и, прокашлявшись, сказал:
        - Дорогой Петро, дорогая Милочка, сегодня семь лет, как вы вместе - несмотря ни на что. Семь лет назад мы сидели не в таком уютном доме за таким роскошным столом, а под натянутым брезентом на волейбольной площадке нашего военного городка. Тогда я был совсем еще зеленым лейтенантом, и, скажу честно, страшно завидовал вам - такие красивые вы были. И сегодня я вижу, как, несмотря на все то, что было за эти годы, вы остались все такими же красивыми - и я вновь вам по-хорошему завидую. И сколько бы времени ни прошло - пусть для вас это будет только счастливое время, - он расстегнул карман кителя и вынул оттуда маленькие дамские часики. - Вот, Милочка, пускай они отмеривают тебе только хорошее время.
        - Ото сказав, ото сказав, - Петр Прокопович хохотнул. - А я б покороче - ну-ка выпьем!
        - Извини, Петро, чуть не забыл! - дядя Митя быстро вышел в прихожую и тут же вернулся с плоской флягой в руках - видно, она лежала все это время у него во внутреннем кармане куртки. - Вот это тебе персонально. И она уже не пустая! - он хитро подмигнул.
        - Ну, давай-ка! - Петр Прокопович поднял рюмку. - Нам беленького, дамам сладенького!
        Ксеничка на секунду замешкалась - она сразу и не поняла, что пока они с Милой хлопотали на кухне, хозяин налил и ей тоже - но потом решительно подняла свою рюмку, чокнулась и зажмурив глаза, выпила залпом - и тут же закашлялась. Мила похлопала ее ладонью по спине и придвинула тарелку:
        - Кушай, Ксеничка… Вот, салат попробуй.
        Стараясь не думать, что будет, если мама услышит от нее запах вина, Ксеничка решительно взяла вилку. Ей казалось так хорошо и уютно, как будто она знала их всех давным-давно…

…Отдуваясь, Петр Прокопович отодвинулся вместе со стулом от стола.
        - Ну вот всегда так, как усадит она меня есть, - он расстегнул ворот рубахи, - так я потом и встать не могу. Ты бы, Оксаночка, видела, как она меня после ранения мучила. Пользовалась, что я убежать не мог, - и он усмехнулся.
        - Да ладно тебе, - Мила махнула на мужа рукой и снова посмотрела на свои новые часики, поднесла к уху - послушать их тиканье. - Митенька, где ты такую прелесть нашел?
        - Ну, - он отчего-то погрустнел, - там… За горами, за морями…
        Ксеничке очень захотелось спросить, где же это - там, но тут Петр Прокопович решительно подошел к патефону и поставил пластинку.
        - Ну что, молодежь, потанцуете? Я-то помню, какой Дмитро мастер танцевать.
        - А вы, Петр Прокопович, можно с вами? - она как-то не решалась танцевать с дядей Митей.
        - Да знаешь, - он почесал затылок, - я свое оттанцевал в сорок втором, - он похлопал себя по ноге, и только сейчас Ксеничка осознала, что бодрый хозяин застолья все это время крутился по дому на протезе. Поэтому и смущала ее все время его странная, чуть подпрыгивающая походка.
        Залившись краской, она прошептала: «Простите, пожалуйста…» - но Петр Прокопович, видно, смутился не меньше, чем она.
        - Да что ты, доцю… То ж ничого… - он сел на край диванчика, достал папиросы и закурил. - То ж ничого…
        Не зная, куда деться от стыда, она тихонько попятилась к двери и прижалась спиной к стене - ей казалось, что даже спина у нее вся покраснела, но в этот момент Мила решительно отодвинула стулья и взяла дядю Митю за руку - Ну, если все танцевать боятся, то давай-ка мы с тобой потанцуем. Небось меня Петенька за это сегодня ругать не будет.
        - Ой, и поругаю, и дубця дам! Ты ж меня знаешь, я ревнючий, - в глазах Петра Прокоповича загорелись веселые живчики. - От, Оксаночка, как вона чоловикам голову дурыть. А як молода була… - но уже было видно, что он шутит, и повисшая в комнате неловкость куда-то ушла.
        Мила танцевала очень красиво, она не отворачивала голову в сторону, как это делали на вечеринках в их классе, и Ксеничка подумала, что хорошо бы и ей научиться так танцевать. Когда «Амурские волны» закончилась, и пластинка зашипела, Мила вдруг быстро подвела дядю Митю к ней и, сказав: «Что-то я устала уже», - села рядом с мужем. Дядя Митя щелкнул каблуками и, взяв Ксеничку за руку, повел под похрипывающую «Разбитую жизнь». Она взволнованно оглянулась на Милу, и та, прильнув к мужниному плечу, по-доброму улыбнулась ей.
        Роста немного не хватало, рука соскользнула на жесткий бело-зеленый шеврон, но так хотелось, чтобы музыка не заканчивалась.
        Подняв к нему лицо, она тихонько спросила:
        - Ми… ой, дядя Митя, а где же их дети?
        - У соседки под присмотром… - так же негромко ответил он, - так что Мила с Петром отдохнут сегодня, в кои-то веки… - он усмехнулся. - Называй уж меня Митей, я не обижусь…

…Домой они ушли, когда было еще совсем светло - ему еще нужно было на дежурство, а ее на кухонном столе все так же ждал задачник по математике…

* * *
…Первый урок был такой скукотищей - география… До конца четверти оставались считанные дни, и так хотелось прямо через раскрытые окна класса сбежать на бульвар. Хорошо, что старенький Верблюд совсем не обращал на них внимания и что-то рассказывал об Австралии. А здесь, на «камчатке», было много интереснее - вытянув шею, Ксеничка перегнулась через проход на соседний ряд. Наташка приволокла в школу материн журнал - только что оттуда, сказала она с восторгом и заговорщическим блеском в глазах. Они со Светкой уже пол-урока листали его, то и дело стукаясь головами и восторженно шепча волшебные слова: гипюр… кокилье… найлон… как она такое носит… и более простые - смотри, какие рукавчики… а я парашютный шелк на рынке видела… Черную крышку парты они откинули, чтобы никто не видел, что же они там листают, но все девчоночьи головы то и дело с завистью поворачивались от доски к манящей задней парте, и только близорукий Верблюд, ничего не замечая, бубнил - но что им был его Новый Южный Уэльс…
        Хорошо хоть она успела перед самым началом урока договориться с Наташкой, что после перемены они сядут вместе. Можно было бы и не вытягивать сейчас шею, но так хотелось посмотреть хотя бы одним глазком… Да и вторым уроком должен быть немецкий, а эта зловредная харбинка Тамара Павловна - «дер-ди-дас» - уж точно не даст им ни минуты покоя…

* * *
…Двухсвечовая лампа тускло освещала сарайчик. По большому счету, конечно, не освещала, а так, разгоняла вечерний сумрак. Ее света было, конечно, маловато, чтобы копаться в карбюраторе, но если идти со всем этим в дом - он представил себе нытье соседки - нет, овчинка выделки не стоит. Лучше уж здесь, на верстаке, на чистой тряпочке… Дверь сарая была открыта, влетевший на свет жук с басовитым гудением крутился вокруг лампочки, ударяясь об нее, вновь и вновь начиная свое кружение, мошка поменьше тоже суетилась вокруг…
        Он увидел, как Ксеничка медленно вышла из подъезда во двор. Как-то сразу было видно, что она очень, очень устала. Он помахал ей рукой, она тоже махнула в ответ, тут же спрятала руки за спину и медленно подошла к сарайчику. Пока Ксеничка подходила, он вновь успел склониться над верстаком, а когда распрямил спину, то поразился. Всегда опрятная, сегодня она была мало похожа на себя - прямо посредине лба явно виден был след засохшей земли, и на щеке тоже. Бровь его сама собой вскинулась, но он улыбнулся и, обтерев руку о тряпку, протянул ей. Какое-то мгновенное колебание промелькнуло на усталом Ксеничкином лице, но она все же протянула ему руку, а вторая так и осталась спрятанной за спину. Уже начиная догадываться, он легонько взял ее ладонь - и увидел, как она поморщилась, а на глазах блеснули слезы.
        - Ну-ка, ну-ка… - он бережно перевернул ее ладошку и увидел свежие кровавые волдыри. - И что это было? - всякие следы его напускной веселости тут же пропали.
        - Мы копали, дядь Мить.
        - Вот как. И что же вы копали? И так много?
        - У нас сегодня в школе уроков не было. Мы учились копать щели-убежища.
        - А о санитарах они не подумали?
        - Сказали, что на санитарок будут учить завтра, перевязки делать. Тоже уроков не будет…
        - Да нет, ты не поняла… - он отпустил ее руку. - Вам что, руки перевязывать не думали в школе?
        - Я не знаю. Сказали, домой когда придете - перевяжете.
        - Так что ж ты не перевязала?
        - Я не умею… у меня не получается… - она шмыгнула носом, - а у мамы с папой гости… Я к Светке собралась, у нее мама в больнице работает, она умеет.
        - Я тебя проведу, - он взял замок от сарайчика и застегнул ворот гимнастерки. - Пойдем, где там эта Светка с мамой живет?
        - На Северной, дядь Мить… Он присвистнул:
        - Нет, в такую даль я тебя волочь не стану. Руки перевязать я тебе и сам смогу. Только… посмотри дома вазелин какой-нибудь или глицерин… у твоей мамы должны быть, для рук. Давай, я сейчас сарайчик закрою и пойду к себе - дверь оставлю открытой, заходи сразу.
        Ксеничка посмотрела на него недоверчиво:
        - А… а вы умеете, дядь Мить?
        - Не бойся, все сделаем в лучшем виде. Уж поверь мне, я знаю, что такое перевязки…

…Он услышал, как Ксеничка постучала в дверь его комнаты, тут же раздалось тихое ойканье - видно она опять сорвала подсохшую корочку.
        - Давай заходи, - он открыл ей дверь. - Я же сказал, что будет не заперто. Я теплую воду уже сделал, сейчас мы всю оставшуюся грязь аккуратно смоем…
        - Я мамин вазелин принесла… душистый… - она протянула ему баночку, - вот…
        Дядя Митя улыбнулся, доставая из шкафа, из картонной коробки, рулончик бинта:
        - Душистый - это хорошо, будешь и здоровая, и благоухающая… Да не стой в дверях, проходи, садись…
        Ксеничка присела на стул. Прямо перед ней на столе стояла миска с теплой водой. Ей было немного страшно, она всегда боялась докторов и уколов, но сейчас она еще больше боялась показать, что ей страшно.
        - Давай свои ладошки, - он положил бинт на стол и улыбнулся. - Да не бойся, не бойся…
        - А я и не боюсь, - она решительно вздохнула и опустила правую ладонь в миску с водой. Было и впрямь совсем не больно, от чуть теплой воды было действительно очень хорошо.
        - А вторая? Давай и вторую туда же, места хватит, миска большая…
        Она опустила в воду и левую ладонь, вода выплеснулась через край, но она не успела даже ойкнуть, как он быстро сказал:
        - Не волнуйся, держи ладошки в воде… Платье не намокло?
        - Нет… кажется… Я не хотела, честное слово…
        - Да не обращай внимания. Вот видишь, я уже все вытер, - он встряхнул полотенцем. - Ты даже лучше руками побултыхай, пусть у тебя вся земля смоется… Да не спеши ладони тереть, больно же будет.
        - Уже… - она шмыгнула носом и улыбнулась, незаметно для самой себя улыбнулась, - уже потерла…
        - Отмокай, отмокай… А кто это вас учил землю копать?
        - А на первом еще уроке к нам пришел офицер, харбинец, сказали, что он этот… есаул, кажется. Нас всех вывели во двор, и он сказал, э-э-э… - Ксеничка наморщила лоб, вспоминая, - что именно сейчас, когда над нашей землей снова нависла тевтонская опасность, каждый должен понимать значение противовоздушной обороны. Как его… По… Про… Нет, не помню фамилию…
        - Сам он, конечно, лопату в руки не брал.
        - Дядь Мить, да вы что! Он же в парадном мундире был… Он по двору ходил и палочкой такой показывал, где копать. Нам там два казака помогали, один такой уже старенький, а другой нет, они целую телегу лопат привезли…
        - Ну конечно… Младших-то хоть не гоняли на рытье? Покажи-ка свои ладошки.
        - Нет, младшие классы домой сразу отправили, - она опасливо дала ему свои руки, но он удивительно осторожно взял их в свои ладони, промокнул воду полотенцем.
        - Отлично, всю грязь ты уже смыла… как тут эта баночка открывается?.. так, есть… действительно душистый… Я постараюсь аккуратно, давай правую…
        - Я боюсь, дядь Мить…
        - Хорошо, попробуй сама… Да смелее, смелее…
        - Ага, я ж маме не говорила, что баночку беру, она увидит, что вазелина мало, и ругаться будет…
        - Не будет… мажь, мажь… вот так нормально… а теперь я их перевяжу…
        Он стал осторожно бинтовать Ксеничкины ладони, но, видно, в какой-то момент придавил их, и Ксеничка вскрикнула, совсем по-детски:
        - Ой, мама!
        - Тихо, тихо, тихо… - тут же сказал он и легонько подул ей на руки. - Все уже, все. Сейчас я сделаю красивый бантик… и на этой руке тоже… Вот и все, можно вытереть глазки. Ну-ка, где твой платок?
        - Я… я не знаю… кажется, я потеряла его сегодня в школе, когда мы копали…
        - Ну да это ничего. Обойдемся без платка, мы их вот так, полотенцем… Ну вот ты и опять красавица… - он подмигнул ей, и Ксеничка улыбнулась…
        В честь героического лечения они решили выпить чаю. Пока дядя Митя носил жестяной чайник на кухню, пока он закипал, пока заваривался крепкий чай - и даже с сахаром, - Ксеничка все рассматривала свои руки и даже украдкой понюхала, как пахнут они маминым вазелином и каким-то еще тонким острым запахом - видно, от бинта. Держать чашку забинтованными руками было неудобно, но потом она приловчилась. Дядя Митя достал с полочки полотняную торбочку со ржаными сухарями, которые сейчас казались Ксеничке вкуснее любого печенья или даже пирожного…
        Когда чайник закипал во второй раз, а он убирал в шкаф бинт, то, наверное, слишком сильно захлопнул дверцу, и с вбитого в торец шкафа гвоздя вдруг сорвалась портупея с кобурой. Она словно в первый раз увидела ее - хотя нет, конечно же, столько раз она видела дядю Митю в форме и с оружием - но именно сейчас, сегодня, ей стало грустно, грустно и страшно.
        - Дядь Мить… А правда, что опять война будет?
        Он посмотрел на нее, враз погрустневшую и глядящую исподлобья, кашлянул в кулак и ответил:
        - Ну что тебе сказать…
        - Да, будет, я теперь знаю… Прилетят и всех нас разбомбят… - Ксеничка наклонила голову и закрыла лицо руками, - всех разбомбят… Мама думает, что я была маленькая и ничего не запомнила, а я помню, помню! Дядь Мить, мы ведь раньше в Москве жили… мы летом уехали… сначала в Саратов, а потом сюда… Папа машину прислал, чтобы вещи на вокзал везти… я стояла рядом с машиной и смотрела - соседнего дома нет, и вытаскивают оттуда людей… я подумала, что это мешки, а потом поняла… - плечи ее задрожали, и она всхлипнула.
        Встав за спинкой ее стула, он обнял ее за плечи и погладил по волосам - тихо, тихо… - и Ксеничка прижалась щекой к его руке и, не скрывая слез, прошептала:
«Митенька»… - он замер и вновь провел ладонью по ее волосам, она прижалась затылком к пряжке ремня и посмотрела на него снизу вверх - только не бросай меня, Митенька…
        За окном совсем уже стемнело. Стекло окна казалось лаково-черным, как будто за ним заканчивался весь мир… все было хрупким, словно елочная игрушка. Ксеничка доверчиво прижималась к нему, будто только он один мог прикрыть ее руками от страхов, не дать разбиться всему миру на осколки…

…Осколки, и щебень, и кирпичная пыль, и люди, как мешки… Да, так оно и было. Только это был уже октябрь, и мы летали бомбить нашу Москву. Бомбить их плацдарм в нашей Москве. Где же был ее дом? Кто его разнес - они, убивая нас, или все-таки мы, убивая их? Сразу, еще осенью, или потом, в тот проклятый май, когда они вновь рванулись на восток?
        В той, октябрьской Москве взорванные мосты торчали обломками костей, в какой-то день все как заведенные говорили об этих мостах, и какой-то сосед-истребитель (они летали с одного аэродрома) сказал - как в Ленинграде, - и никто не понял, а он объяснил - я оттуда… там еще в сентябре все взорвали…

* * *
…Он шел вдоль длинной очереди. Очередь поворачивала за угол, и он тоже. Многие в очереди, устав от долгого ожидания, стояли, привалившись к дощатому забору, голова ее ныряла в узкие двери карточного продмага. Внезапно от самых дверей раздался истошный женский визг, и щуплый пацаненок рванулся от очереди прямо на него. Машинально он подсек его, и мальчишка покатился кубарем по мостовой. Подбежавшая от магазина женщина с плачем стала бить сжавшегося на земле мальчишку кошелкой, в которой что-то глухо металлически брякало при каждом ударе, а потом села рядом на землю и, повторяя: «Ирод, ирод, ирод!» - стала дергать его за кургузый обтерханный пиджачок. Все было понятно - кража карточек на рывок - никто в очереди, кроме обокраденной женщины, не покинул своего места, чтобы не потерять его, и лишь разговоры - «Поймали?» - «Поймали» - «Бьют?» - «Да нет уже…» - пошли туда, за угол, к тем, кто не видел сам.
        Наклонившись, он выскреб из пацанячьего кулака карточки и ткнул их женщине. Она жадно схватила их и стала заталкивать за пазуху, судорожно обрывая пуговицу у воротника платья, а потом снова молча ударила лежащего мальчишку. Плечи мальчишки дрожали, пиджачишко он пытался натянуть на голову.
        Он вдруг вспомнил себя - четырнадцатилетнего в Харькове, Конный базар, - рывком поднял пацаненка на ноги и, ни слова не говоря, повел вперед, в проулок. Оставшаяся сидеть на земле женщина еще раз попыталась ударить кошелкой, но промахнулась. В проулке, вне глаз очереди, он еще раз встряхнул мальчишку за ворот пиджака - ощущение было как от безвольной тряпичной куклы - и, отвесив леща, толкнул в спину - Вали отсюда, быстро!
        Тот побежал по проулку, молча, не оглядываясь.
        Остро хотелось закурить, но папиросы он забыл дома, а посмотрев на часы, понял, что еще и опаздывает. Выйдя из проулка и прибавив шаг, он вспомнил вчерашний вечер, Ксеничку, плакавшую и прижимавшуюся губами к его руке. Потом она надолго замолчала, он сделал ей еще чаю, а потом ее вдруг затрясло, как в ознобе, и зубы стучали о край чашки, стискиваемой только-только перебинтованными им руками, он набросил ей на плечи свою шинель и крепко обнял, а Ксеничка срывающимся шепотом сбивчиво рассказала ему, как прошлой зимой у них в школе девочка потеряла карточки на продукты и пыталась отравиться, у них не было денег на коммерческий - и смотрела на него снизу вверх полными слез глазами, так, будто он мог защитить ее от бомб, от всего… Он гладил ее волосы, а она схватила его ладонь и прижалась к ней губами…
        Он будто снова почувствовал кожей ее слезы и услышал сбивчивый шепот. Нога разболелась, но, сам того не замечая, он еще прибавил шагу…

* * *
…Экзамены в школе неожиданно отменили, и у всех возникло какое-то непонятное ощущение - еще вчера они тряслись от того, что не знали, как им сдавать немецкий или геометрию, а сегодня вдруг оказалось, что до самой осени они совершенно свободны.
        Может, мама просто устала, а может, это у Ксенички без панического ожидания школьных экзаменов прибавилось сил - но чудо случилось, и ей все-таки удалось выпросить у мамы ее жакет, пошитый в прошлом году модисткой, жакет, который она хотела поносить уже давно и который мама еще с осени совсем не надевала. Когда мама, ворча, что ей в этом доме никогда не бывает и минуты покоя, пошла к шифоньеру, достала и отдала ей жакет, Ксеничка едва сдержалась, чтобы не запрыгать от радости. От жакета пахло нафталином, бархат на локтях был уже потерт, но не это было главное. Главное - это был теперь ее собственный модный бархатный жакет, жакет шикарного темно-вишневого цвета. Ну очень, очень похожий был на женщине, выходившей вчера вечером из ресторана «Гардения» на бульваре. Ксеничка представила себя тоже выходящей из этого ресторана, где только что - иначе быть не может - все смотрели только на нее, и для полного счастья не хватало только шикарной-шикарной маленькой бархатной сумочки, которую она видела тогда в руках у той женщины.
        Не в силах удержаться, она быстренько надела обновку и стремглав подбежала к зеркалу. Да, это было действительно чудо - и это чудо было ее. Позади словно зажглись невиданные огни в люстре ресторанного зала под высоченным потолком, невиданные, неслыханные - не такие, как она видела через двери на вокзале, даже не такие, как в не виданном никогда, но обожаемом зале «Гардении», а огни самые лучшие, самые прекрасные. Она даже на мгновение закрыла глаза, представив все это…
        Жакет был почти, ну практически совсем впору. Ксеничка покрутилась перед зеркалом, вытягивая шею и кося через плечо, чтобы даже на спину заглянуть. Нет, это действительно было чудо - ее, сейчас, сегодня… Похвастаться хотелось неимоверно. Наспех поправив волосы и надев туфли - как всегда они непослушно заваливались набок и не хотели надеваться, заставляя ее крутиться возле них в прихожей на одной ноге - она побежала к Машке из параллельного-та оценит. Дверь еще захлопывалась, когда она уже стучала каблучками вниз по лестнице.
        С Машкой они устроились посплетничать на самом удобном месте - на крышке тяжелого сундука, обитого железом с морозными узорами. Крышка была широченная; Машкина семья жила в одной комнате, и на сундуке спал пятилетний Машкин младший брат. Им почему-то очень нравился именно этот сундук, они набросили на него лоскутное одеяло и устроились, скрестив ноги по-турецки. Этой зимой они устраивались так, когда Машка болела - а болела она тогда часто. Тогда сразу после уроков Ксеничка заходила к ней в гости, они болтали дотемна, пока не приходили Машкины родители, и она не спохватывалась, что нужно бегом бежать домой, а мама теперь, наверное, устроит ей головомойку. Обычно младшего брата оставляли в такие дни дома с Машкой, но сегодня он был в детском саду при заводе, и никто не дергал их каждые пять минут и не мешал им.
        Машка еще у порога показала свое восхищенное обалдение от жакета, и теперь он висел на спинке стула посредине комнаты.
        - Ксенька, нет, ну просто шикарная, шикарнейшая вещь! Я даже не знаю, что сделала бы, чтобы и у меня такой был, - Машка посмотрела на нее искательно. - Ну можно, я померяю? А? Ну разочек?
        - Ну, только аккуратно… Там слева подкладка чуть отпорота внизу, ее подшить надо…
        Машка мгновенно соскочила с сундука и, замерев на мгновение с жакетом в руках, быстро-быстро стала надевать его.
        - Да осторожней ты! Там же подкладка!
        - Где? - Машка на секундочку перестала застегивать быстрыми пальцами пуговички и, вывернув полу изнанкой наружу, протараторила: - Это, что ли? Да это мелочь, с этим за минуту управиться можно.
        - Да ну, скажешь тоже - за минуту. Там же аккуратно надо, чтобы видно не было…
        - Меня мама научила, я умею. Сегодня прямо зашить могу, у нас вроде и нитки такие есть, - она пристроила на подоконник зеркало и, повернувшись боком, одернула жакет сзади.
        - Да я и сама умею. Дашь нитки?
        - Ладно тебе, у меня ж мама шьет, я лучше умею, - она снова посмотрела на подкладку. - Сейчас, подожди только, я еще посмотрю, как он сидит, - Машка стала поправлять жакет на груди, попробовала запахнуть полы посильнее и, чуть приуныв, сказала: - Жалко-то как, мне свободно вот здесь вот, даже если пуговицы переставить… он на тебе тоже слегка свободно сидит, но не так. Это разве только перешивать, если б это мой жакет был…
        - Не, ну тогда наверно, а мне-то он почти совсем впору.
        - У тебя фигура такая, ты крупнее меня просто. А если б я его носила, я б его тогда перешила бы. Эх, ну как всегда - школа закончилась как раз, когда есть такая вещь! Ладно, давай я подкладку зашью, что ли… - Машка с неохотой сняла жакет и, положив его на стол, достала с полки коробку с нитками.
        Ксеничка все порывалась зашить сама, но Машка не дала ей сделать это, и стала внимательно рассматривать подпоротую подкладку.
        - Ой, Ксенька, слушай, тут внутрь такой припуск завели! Сантиметра на два, не меньше!
        - Ну и что?
        - Как что? - Машка сделала большие глаза - Это же целых два сантиметра бархата, понимаешь?
        - Ну так и что? Куда эти два сантиметра сгодятся?
        - Ксенька! А бархотка? - волшебное слово было сказано, и у Ксенички тоже сразу загорелись глаза.
        - А получится? Это ж надо все подпороть.
        - Ну и что? Ну и подпорем! Знаешь, Ксенька, это ж можно целых две бархотки сделать - мне и тебе. Ну давай, а? - Машка повернулась на стуле, взгляд ее стал таким просящим.
        - А правда получится? - в Ксеничкином голосе было не столько уже опасение за судьбу подкладки, сколько интерес и восторг.
        - Да конечно! Давай, ну давай сделаем, а?..

…Где-то через час все уже было сделано, и даже подкладку они зашили, а зеркало переставили на стул, и, сидя на любимом сундуке, вытягивали шеи, чтобы посмотреть, как теперь выглядят - с бархатными ленточками на шеях.
        - Машка, ты молодец, просто здорово получилось…
        - Ага, прямо как в фильме, помнишь: «Мелани, я страшно устала», - она деланно вздохнула.
        - Нет, у нее там такого не было.
        - Ну и что? Все равно, как в кино.
        - Точно… «А мне все равно!»
        Они дружно рассмеялись, а потом сказали одновременно: «А ты?» - и снова рассмеялись.
        - Ты говори…
        - Нет, ты говори… - хихикая, они стали толкаться, спихивая друг друга с сундука.
        - Ой, держи меня! Дура ты, Машка, я чуть на пол не свалилась! Говори давай, что сказать хотела, а то я сама сейчас тебя так пихну!
        - Ладно, ладно, скажу, только не толкайся! И не щекотись! Мы завтра в кино собирались идти, пойдешь с нами?
        - А билеты откуда?
        - Витька из углового билет достанет, а потом в начале фильма запасной выход откроет, чтоб мы вошли.
        - А у него получится?
        - Да он это уже сто раз делал. Ну как, пойдем? И бархотки наденем!
        Они снова дружно посмотрели в зеркало и снова весело рассмеялись…

* * *
…Все было в принципе в порядке, но как там со связью, он все же решил еще раз проверить сам. Когда он наконец-то нашел Степаныча, тот безмятежно похрапывал в кузове латаного-перелатаного за три года фордика, подложив, чтоб было помягче, шинельку - английскую, когда-то желто-зеленую, а теперь просто страшно буро-грязную от масляных, бензиновых и керосиновых пятен. Еще две недели назад Степаныч пользовался вместо перины почти новым ватником, но умудрился уснуть на нем в теплом брюхе «утюга». Ребята растолкали его, и он, слегка чумной после крепкого сна, позабыл свою стеганую перину внутри - так и пошла она с машиной на Тагил. Давно уже кто-то в части придумал шутку - дайте Степанычу точку опоры, и он уснет. Соня он был страшный, но спец по связи - точно от бога, если разбудить, конечно…
        Но на этот раз побудка оказалась на удивление легкой. После того, как он пару раз потряс Степаныча за плечо, тот открыл глаза и проворчал: «Да я и не спал вовсе, только прилег». Из его шевелюры предательски торчала какая-то солома, и можно было поспорить, что он на ней спал - только неясно, где он умудрился ее здесь найти.
        - Как связь?
        - Полный порядок, не подведет. Я там половину поменял, после прошлого-то раза. Там же в половину блоков можно было за здорово живешь кулак просунуть. А теперь будете музыку слушать всю дорогу, не заскучаете.
        - Да нам и так скучать некогда, а за связь спасибо. Давай, досыпай.
        - Ладно, ладно… - Степаныч поправил складку на шинели, видно, мешавшую ему. - Ни пуха…
        - К черту, к черту! - он сплюнул и постучал по деревянному борту фордика.
        Времени оставалось мало, и ребята, наверное, уже нетерпеливо ждали его…

…Дюраль борта мелко вибрировал, и от этого ли, от того ли что теперь больше не нужно было волноваться - что будет, то и будет - немного клонило в сон. Что ж, по крайней мере, еще полчаса, а то и минут сорок относительного покоя гарантированы… Но вздремнуть не удалось - минут через десять Володя потряс его за плечо. Вот он каждый раз в работе становился эдаким живчиком, все время напевал «Дорогой длинною». Когда их прижимали, он забывал все слова и повторял, как заведенный, лишь припев. Само собой, что сейчас уснуть он не мог, да и другим не давал - не со зла, а по свойству натуры.
        - Что скажешь, Дмитрий Иванович? - стараясь перекричать шум, он улыбнулся широченной белозубой улыбкой, но было видно, как у края глаза мелко-мелко вибрирует жилка.
        - А что тут говорить? Вот я спать собирался, а ты, Володя, меня будишь… А ведь мог бы и до первой точки не будить - все равно по дороге ничего интересного.
        - Ладно-ладно, Дмитрий Иванович, я все понял, я, как всегда, не прав, а лев, - Володя снова широко улыбнулся. - Про поспать я быстро понимаю… Я про другое не пойму…
        Видно было, что это не шутка, и пришлось все же отогнать сон. Машинально он покрутил шеей, пару раз зажмурил и широко открыл глаза.
        - Ясно, отдохнуть ты мне не дашь… теперь бы узнать, по какой такой причине.
        - Дмитрий Иванович, а вопрос простой: что мы здесь делаем?
        - Как что? - он даже удивился - Идем, смотрим, думаем. Или ты задание не смотрел? Так оно то же, что и третьего дня.
        - Задание я смотрел, - Володя отмахнулся. В этот момент машину тряхнуло и он, не глядя, ухватился левой рукой за столик. - Я не об этом. Что мы здесь, на юге, делаем? Ведь и ребенку понятно, что самое нам место сейчас на Урале, против немцев, а не здесь, против японцев!
        - Ребенку? Ребенку - это верно… Только вот такая штука - два года назад ведь не все за речкой работали. Тогда как раз на Урале меня так же спрашивали - что мы здесь делаем, когда там уже, наверное, Владивосток бомбят?
        - Ну так и что?
        - А все то же… Идем, смотрим, думаем…
        Улыбка совсем пропала с Володиного лица, видно было, что он даже обиделся на такое увиливание от ответа. А что поделать? И в штабе не все понимали, что именно сейчас нужно ходить и слушать именно здесь.
        - Ладно, Дмитрий Иванович, я понимаю - даже вы и даже мне не имеете права. Но вот если мы идем на максимальном радиусе и даже краем-краем море видим - мы что, не могли с тем же успехом от Читы ходить? Или даже от Владика?
        - А вот это совсем просто. Вот ты, когда к девушке со строгой мамой идешь - ты что, в двери постучишься? Нет, ты через забор полезешь. А то ведь будущая теща и вальком встретить может.
        Володя снова заулыбался, почесал шею - видно, представив, а то и вспомнив - но потом улыбка вновь пропала.
        - Эх, Дмитрий Иванович, у нас такая теща, что и в начале улицы встретить может. - и совсем уж грустно добавил: - Вчера в столовой кто-то сказал, что вы нефартовый. Два раза ходили - и два раза возвращались с копотью.
        - Возвращались, Володя, возвращались. А что с копотью - так это побочное явление, как врачи говорят… Ладно, раз уж ты меня разбудил, займусь я аппаратурой. Работать уже скоро.
        Володя хотел что-то еще сказать, но, видно, передумал и пошел на свое место. Райтовские моторы мерно гудели, навевая спокойствие и уверенность, но заплаты в борту то и дело попадались на глаза…

* * *
        За окном уже начинало понемногу смеркаться, когда в двери квартиры несколько раз позвонили, а потом настойчиво забарабанили. Сидевший за кухонным столом папа недовольно выглянул из-за газеты, а мама громко крикнула из комнаты «Ну, кто-нибудь откроет дверь или нет?» - и ясно было, что придется Ксеничке закрыть-таки книжку и идти открывать.
        За дверью, к огромному Ксеничкиному удивлению, стояла Наташка. Вид у нее был совершенно запыхавшийся, наверное, она бежала бегом - и по улице, и по лестнице.
        - Ксенька, твои родители дома? - спросила она срывающимся громким заговорщическим шепотом.
        - Д-дома… - Ксеничка даже опешила. - А что?
        - Тут такое дело… - начала чуть отдышавшаяся Наташка, но ее перебил громкий вопрос Ксеничкиной мамы: «Ксения, кто там пришел?» - и Наташка застыла с открытым ртом на полуслове. Ксеничка быстро сказала: «Это ко мне, ко мне, я во двор выйду!» - и, поспешно прикрыв за собой дверь квартиры, зашептала, сгорая от любопытства, так же заговорщически:
        - Что случилось? Рассказывай давай!
        - Сейчас, погоди только, - Наташка взялась рукой за левый бок, - я так бежала, думала сердце выскочит, ф-фу-у-ух…
        - Да ладно, не тяни… рассказывай!..
        - Ф-фу-у-ух… Слушай, Ксенька… у Джека день рождения послезавтра.
        - Да? И что? Я это когда еще знала…
        - Я тоже знала… А вот другое ты точно не знаешь! - голос у Наташки стал восторженно-торжествующий, как всегда, когда она первая узнавала какой-то особый секрет.
        - Что, что? Ну, рассказывай скорей!
        - Ф-фу-х… - она снова выдохнула, но уже не устало, а просто притворяясь в своей усталости и запыханности. - А ты не перебивай. Вот, слушай, он на дачу едет, и Татка сказала, что он туда приглашает отмечать день рожденья с ночевкой и вечеринку там устроить.
        - Как с ночевкой?
        - Как-как… обыкновенно. Ты слушай: папа его, ну Джека, и мама, они отправляют туда шофера с работы Джекова папы, чтобы вещи привезти, и домработницу - чтобы там прибрать. - Они ж на той даче не были никогда, им ее только недавно выделили, а сами только на второй день приедут…
        - Ну и? Не тяни! - любопытство просто распирало Ксеничку, ей казалось, что еще немного, и она просто лопнет.
        - А я и не тяну!.. Джек тоже едет, и еще два его друга какие-то, я их не знаю, а из наших - Татка и я.
        - Ну так а я что? Меня ж не отпустят…
        - Да ты что - не отпустят? Ксенька, ты пойми, меня ж мама тоже тогда не пустит! Я ж ей сказала, что ты уже едешь, а то она меня отпускать не хотела!
        - Ну ты даешь! И что же теперь делать?
        - Как что? Надо маму твою уговаривать!
        - Да… да, наверное, не получится… - восторг и любопытство в голосе Ксенички совсем сменились разочарованием. - Мою маму уговорить - это, знаешь…
        - Ксенька, ну давай попробуем! Ну ведь очень хочется!
        - Я не знаю…
        - Ксенька! - Наташкин взгляд стал совсем уж умоляющим, и она хотела еще что-то добавить, но тут дверь квартиры открылась, и на площадку выглянула Ксеничкина мама. - Ксения, что это ты тут на лестнице стоишь… Здравствуй, Наташа, что это тебя Ксеничка в дом не пускает?
        - Ой, здрасьте, здрасьте! - быстро затараторила Наташка - А это у вас халат красивый такой… ой, и идет вам так… А я у вас хотела одну штуку спросить, за Ксеню…
        - Так заходите в дом, а то что же, так на лестнице и разговаривать будем?
        Уговаривать Ксеничкину маму пришлось очень, очень долго. Поначалу она и слышать не хотела ни о каких поездках на дачу, тем более с ночевкой, и заговорщицам показалось даже, что все пропало, и остается только последнее средство - расплакаться, да и тогда их вряд ли отпустили бы. Но помощь пришла оттуда, откуда совсем не ждали. Ксеничкин папа, уставший ждать ужина, пришел к ним в комнату и, после того как ему, уже со слезами в голосе, рассказали о расчудесном дне рождения, и как всем можно, а одной только Ксеничке нельзя, и какие это хорошие люди - Джековы родители, и что там и домработница, и не пешком идти, а на грузовике отвезут, и привезут потом обратно тоже, и вообще бояться, хоть и за городом, нечего - потому что с ними не виданный еще девчонками, но «очень, очень сильный шофер» - после всего этого сбивчивого рассказа Ксеничкин папа погладил свой полный затылок и, не спеша сложив свою газету, сказал:
        - А что же? Я думаю - пусть поедут… Мама, широко раскрыв глаза, сказала:
        - Да ты что? Да ведь…
        - Пойдите-ка, чай, что ли организуйте, а то я вижу, что ужина мне не видать. - сказал папа Ксеничке с Наташей и плотно прикрыл дверь в комнату.
        Они сидели на кухне тихо, как мышки, уже и чай был давно готов, а они все ждали, унылые. Ксеничка все открывала и закрывала крышку на стеклянной сахарнице, а Наташка шмыгала носом и вертела чайную ложечку - но тут из комнаты наконец-то вышла мама и строго сказала:
        - Вообще-то о таких вещах нужно говорить заранее… Вот я совершенно не представляю, что ты, Ксения, собираешься на эту дачу надевать. - и они бросились ей на шею с радостным визгом, а потом повисли на Ксеничкином папе, и он, деланно сердясь, проворчал:
        - Ну-ка, не пищите, а то передумаем - и они тут же отскочили обратно к столу, сделав самый скромнейший и спокойнейший вид…

* * *
…Волосы мама ей накрутила на тряпочки - хотя она сначала хотела, конечно, прическу валиком, но получилось тоже просто здорово. Берет, конечно, тоже пришлось надеть, но для себя Ксеничка решила, что как только они заедут за угол, тут же она его снимет, а то что же получается - зачем она тогда волосы накручивала?
        Машину она выглядывала, выбегая во двор и под арку, с самого утра, но все равно прозевала, когда они подъехали, и Наташка снова нетерпеливо позвонила ей в двери, и снова барабанила - чуть ли не ногой. К счастью, у Наташки оказался точно такой же маленький фибровый чемоданчик-а то Ксеничка чуть не расплакалась вечером, когда мама сложила ей туда вещи. Почему-то ей казалось, что она будет выглядеть как дурочка с этим чемоданом, будто не на сутки ехала, а чуть не на год… Пожилой лысоватый шофер в овчинной безрукавке подсаживал их на откинутый задний борт грузовика, а один из Джековых друзей - долговязый, в очках и пиджаке в полоску «с плечами» - подавал им руку и тоже помогал забираться в кузов. Когда подсаживали Наташку, она взвизгнула - ой, только не щекотитесь! - и чуть не свалилась с борта обратно, но ее все же втащили мальчишки - тот худощавый и второй, который был ниже и коренастее. Джекова домработница высунулась из кабины грузовика на Наташкин визг и заторопила их:
        - Поехали уж, хватит баловаться.
        Мама помахала Ксеничке рукой, и, едва они с Наташкой успели плюхнуться на стоящую в кузове какую-то обтянутую кожей кушетку, где уже сидела эта вредина Татка, как машина резко тронулась с места.
        - Держитесь крепче! - только и воскликнула мама, и они поехали.
        Берет был стянут, растрепавшиеся ветром волосы мазнули по лицу сидевшего рядом на плетеном коробе долговязого очкарика, что помогал им забраться в машину - Ксеничка мгновенно смутилась, а у задетого ее волосами мальчишки покраснели уши - он тоже смутился. Но тут Джек представил им своих товарищей - очкарик оказался Валерой, а второй, полный, стриженный под полубокс, Игорем или, как тут же уточнил Джек,
«можно просто Вэл и Джо». Машину трясло на ухабах, мальчишки не подавали виду и держались за борта, а они с Таткой и Наташкой то и дело валились друг на друга, хорошо хоть сидеть было мягко. Сидевшей посередине Наташке было совершенно не за что держаться, и она то и дело визжала - ой, держите меня! - и так они и ехали, ойкая и хохоча…
        Вернулись они на следующий день, веселые, счастливые, и мама даже не ругалась, что она потеряла платок и на локте у нее была ссадина от борта грузовика…

* * *
…Она проснулась посреди ночи оттого, что папа с мамой опять громко говорили за стенкой. Они старались, конечно, говорить шепотом, но папин шепот звучал, как в бочку - бу-бу-бу… Этот разговор сначала казался ей продолжением сна. Ксеничка не подслушивала, просто сразу уже не засыпалось, а если сейчас попросить папу с мамой не шуметь, то сама же и окажешься виноватой. Слышно было, что папа сильно не в духе. Он говорил о каком-то Матвее Семеновиче, которого называл иногда просто Мотей, и все ругался на какой-то четвертый склад и каких-то железнодорожников… Потом папин и мамин голоса начали вновь сливаться в какое-то убаюкивающее гудение. Уже почти сквозь новый сон, в полудреме, Ксеничке в память врезалась странная папина фраза: «Мотю с братом взяли за их шашни с манчжурским барахлом, хорошо если контрабанда, а то ведь могут и политику приплести». Мама что-то тоже отвечала, но что - было сквозь сон совсем уже неясно… А утром Ксеничка уже и сама не могла понять, было ли это на самом деле или только приснилось. Родителей уже не было дома, кухня была самая обыкновенная, и на столе, как всегда, стояла ее
тарелка с завтраком - омлетом из американского яичного порошка и картошкой…

* * *
…Мама пришла со двора и, немного сердясь, сказала:
        - Ксения, к тебе гости.
        За ее спиной, на площадке, смущаясь, стоял Валера.
        - Здравствуй… те… Ксения. Можно с тобой поговорить?
        - Да, конечно, - Ксеничка быстро захлопнула новый Наташкин модный журнал и, как была, в домашнем платье и стоптанных шлепанцах, выскочила мимо мамы на лестницу.
        Не прошло и минуты, как она влетела обратно в квартиру и, подбежав к маме, обняла ее за шею:
        - Мам, ну мам, пожалуйста, ну на полчасика только! - и не успела мама кивнуть, как она побежала переодеваться. Она уже выбегала на лестницу, когда мама крикнула ей вслед: «Смотри, на полчаса, чтобы к пяти была!» - хотя сейчас было только начало третьего.
        Пошли они, естественно, на бульвар. Мороженщика дяди Саши на месте не было, а была вместо него какая-то женщина в клетчатом платке. И мороженое у нее казалось не таким вкусным, как обычно - но Валера взял две порции, и они устроились на скамейке.
        Она почти уже доедала свою порцию под Валеркин рассказ о том, что будут формироваться какие-то вспомогательные части, но туда берут только с шестнадцати, а у Валерки не хватает больше года, но вроде бы только начнется война, как начнут брать всех; что Джека родители отправляют к каким-то родственникам чуть ли не в Охотск, и что Джеков папа жалеет, что не продлил командировку. Валерка как раз стал красочно описывать, как они с Игорем-Джо ходили еще и к харбинцам, но тут она заметила буквально в двух шагах от себя двоих - один из них был Витька, тот самый, с которым ее познакомила Машка и который так ловко пропустил их в кинотеатр. Тем вечером, когда Витька провожал их обратно, он, не прячась, курил прямо на улице и все норовил обнять ее за талию, и видно было, что Машка сердится.
        Они были словно в форме, Витька и тот второй парень - в тельняшках под пиджаками, с шарфиками-кашне на шеях. Но второй, незнакомый, был постарше и весь какой-то белесый, смазанный. В пальцах он непрерывно что-то вертел, и она никак не могла понять, что - кажется, это была какая-то монета.
        Витька приподнял свою кепочку и сказал: «Мое почтение!» - присматриваясь больше к Валере, который, в свою очередь поднялся со скамейки и пристально посмотрел на незнакомцев. Он хотел что-то сказать, но Ксеничка со словами «Здравствуй, Витя» быстро потянула Валеру обратно на скамейку. Витька еще раз приподнял кепочку и пошел с товарищем дальше, и тот, белесый - он ей сразу не понравился - еще обернулся назад каким-то нехорошим взглядом. Видно было, что он что-то спрашивает у Витьки.
        - Это кто был? - как бы совсем без интереса спросил Валера, и она стала рассказывать ему, что Витька - знакомый ее школьной подруги, потом начала пересказывать фильм с Хэмфри Богартом, который они тогда смотрели - оказалось, что Валера его еще не видел. Потом как-то разговор перешел на музыку и танцы, а она, болтая о пустяках, вдруг подумала - а что, если бы Валерка или Витька увидели ее, идущую под руку с Митей, дядей Митей, и что она сказала бы тогда…

* * *
…Они уже были почти дома, где-то над Тальцами, когда он вывалился откуда-то из-за облака и сразу же пошел в атаку. Первая очередь прошла мимо, но во втором заходе он влепил им по плоскости. Это был свой, свой же - но, видно, какой-то старательный молокосос, не замечавший бело-зеленые шевроны и делавший заход за заходом. Должно быть, он сдуру принял их за уже напавших немцев. Володя пытался увернуться, прерывая «… да с той старинною…» коротким «М-м-мать!» каждый раз, когда выпущенная почти в упор очередь барабанила по дюралю.
        Делать надо было хоть что-то-расшпилив взятый с собой на вынужденной случай
«дегтярь» и уперев его на обрез люка, он стал огрызаться. Новая очередь прошла чуть правее и сзади, за спиной гулко хлопнула аппаратура, резко потянуло горелой резиной и эбонитом. Диск быстро опустел, он бросился перезаряжать, и в этот момент очередь прошила сразу несколько блоков их бесценной аппаратуры, осколки ламп брызнули прямо в лицо - он едва успел прикрыть глаза. Утираться было некогда, и он продолжал стрелять сквозь розовую пелену, в лоб, не жалея, пока новый диск тоже не опустел, и только тогда тот чертов истребитель, пытавшийся их завалить, отвернул в сторону, оставляя за собой дымный след.
        Но они тоже горели, пламя из-под юбки чихающего левого мотора лизало плоскость. До дома они уже не тянули - сбивая пламя, ребята резко бросили машину вниз и стали выворачивать на пятачок какого-то поля. Левая стойка не выходила, и сколько могли, они бежали на правой, вытягивая до последнего и надеясь, что не попадется рытвины. Пламя вроде пропало, но, когда они коснулись законцовкой земли и резко крутанулись влево, калеча машину и загибая лопасти винта, оно снова полыхнуло - мгновенно охватывая все крыло. Как он ни пытался удержаться, его бросило вперед, прямо на углы блоков аппаратуры. Распахнув дверь, он стал срывать и выбрасывать их наружу, надеясь, что все же хоть часть записей уцелеет, что не зря они ходили, бросая подальше, туда, где их хватали Володя, припадавший на ногу, и Андрей, лицо которого тоже было в крови. Они все кричали ему, чтобы он выбирался наружу, но блоки выдирались туго, с мясом, а пламя билось у самой двери… Когда полыхнуло, толкая его, успевшего, горячей волной в спину, он упал лицом вниз, и ребята поволокли его от жаркого бензинового костра…

* * *
…Как-то так получилось, что весь год они так ждали, когда же кончится учеба, а теперь, когда не нужно было ходить в школу, вдруг оказалось, что чуть не половину Ксеничкиных одноклассников родители отослали кто куда. По городу упорно шли слухи о новой войне, которая вот-вот должна начаться, и детей старались отправить к родне по деревням. Папа все чаще говорил вечером маме, что в газетах нет никакой определенности, а начальство попросту врет, и тогда мама старалась быстро отправить Ксеничку спать, будто она маленькая - но она-то совсем не дурочка…
        Сегодня она решила зайти в гости к Наташке-второй, но оказалось, что и ее отправили куда-то из города. Тогда, хоть это было и далеко, она решила пойти к Светке.
        Ей открыл сын Светкиной соседки. Видно было, что он только что играл - посреди комнаты между поставленных на попа книжек стояли несколько оловянных солдатиков и, похоже, игрушечный танк из картонной коробки и карандаша. Мальчик посмотрел на Ксеничку через кусок темно-зеленого бутылочного стекла и, сопя носом, сказал:
        - А Светки дома нету. Она у мамки на работе.
        От такой новости Ксеничка даже расстроилась - получалось, что нужно снова идти чуть не через полгорода; и потом, она немножко боялась больниц. Конечно, Светкина мама была очень добрая, но в больнице, где она работала, Ксеничке всегда становилось боязно…
        У самого входа в бело-красный корпус больницы она совершенно неожиданно для себя столкнулась с дядей Митей. Голова у него была обмотана бинтом, и он говорил с маленькой, худенькой медсестрой - ростом та была не выше Ксенички и по виду ненамного старше. Он явно обрадовался ее появлению, улыбнувшись и сказав: «Вот кто меня до дома проведет», - и, разумеется, ни о какой Светке речь уже идти не могла. Одна половина лица у дяди Мити была словно обсыпана маленькими подсохшими ранками. Он по-настоящему - не понарошку - оперся на Ксеничкину руку, и она нерешительно спросила:
        - Дядь Мить, а что случилось?
        - Да так, пустяки, ножку подломили, - она почему-то с испугом подумала о том неприятном Витькином дружке и посмотрела на ноги дяди Мити, не понимая, шутка это или нет, но ноги были вроде целы - только дядя Митя прихрамывал сильнее обычного.
        Совершенно машинально Ксеничка оглянулась. Медсестра сняла свою белую косынку и смотрела им вслед. У нее оказалась короткая стрижка, делавшая ее немного похожей на мальчика, но - показалось - с плохо закрашенной сединой.
        - А… а кто это такая?
        - Это Ника, медсестра, старая моя знакомая.
        - А разве она старая?
        - Хорошо - он чуть усмехнулся, - это моя молодая знакомая Ника.
        - Чудное имя.
        - Почему же чудное? Ника - богиня победы у древних греков. Но вообще-то это просто сокращение от «Вероника». У нее сестра есть - Лика. Ника и Лика. Лика, как и ты, тоже в школе учится, скоро заканчивать будет.
        - А откуда вы их знаете?
        - У них был еще брат Сережа, мы с ним вместе служили.
        - Был?
        - Да… - он замолчал, и улыбка мгновенно погасла. - Он сгорел в сорок четвертом под Иманом. Вот… а Ника с медсанбатом не сегодня-завтра поедет на Ишим.

* * *
…Они решили пойти с Машкой в церковь. Ксеничка не знала, можно ли ей туда идти - она была некрещеная. Когда-то давно мама рассказывала, как еще до войны папа был в командировке в Ленинграде на какой-то папиросной фабрике - Ксеничка никак не могла запомнить, имени кого, - а мама тогда приболела, и Ксеничку отвезли к Ксеничкиной бабушке, маминой маме, в Мотовилово, на речку со смешным названием Сережа. Бабушка собралась уже Ксеничку покрестить - она была, по маминым словам сильно верующая. Но тут и мама выздоровела, и папа раньше вернулся - Ксеничку забрали от бабушки, и они втроем поехали в Кисловодск. Кисловодск Ксеничка не помнила совсем, а от бабушкиного дома помнила какой-то темный сруб и злых гусей, которые вытягивали шеи и пытались ее ущипнуть, и которых она ужасно боялась. А потом бабушка умерла, и Ксеничку так и не покрестили.
        Но Машка сказала, что это ничего не значит, и нужно обязательно пойти и поставить свечки за здравие, потому что их пап заберут на войну. Только нужно обязательно повязать в церковь платок на голову. Ксеничка спросила - а можно за двух людей две свечки поставить? - и Машка быстро ответила - конечно, можно. Они немного помолчали, и Машка спросила - а за кого вторую? - и после смущенного Ксеничкиного:
«Один… ну, знакомый…» - сказала, совсем даже не смеясь. - Я тоже две поставлю, а то вдруг и его заберут, или еще что…
        В церкви на площади было не очень светло, как-то странно пахло, и было от всего этого немножко страшновато. Людей было много, почти все это были женщины - постарше и помоложе, и даже совсем молодые - но было тихо. Машка, наморщив лоб, зажгла свои свечи от уже горевших и, поставив их, перекрестилась. Ксеничка сделала все, как она, и, не зная, можно ли ей или нет, неловко перекрестилась тоже. Рядом с Ксеничкой и Машкой стояла какая-то молодая женщина с совсем маленьким, еще грудным ребенком, который спал у нее на руках. Она беззвучно шевелила губами, и Ксеничка поняла, что она молится, но сама не знала ни одной молитвы и стала просто просить - беззвучно, про себя-чтобы не убило ни папу, ни Митю, никого-никого, ну пожалуйста… Свечек горело очень много, воздух дрожал, волнами наплывало тепло, а желтенькие огоньки, казалось, плыли прямо в лицо. Если бы только у нее было с собой больше денег, она поставила бы десять свечек или даже сто-только бы все были живые…

* * *
…Он чистил свежесваренную картошку в мундирах, подстелив на стол вчерашнюю
«Сибирь» и дуя на пальцы. Чесались жирафьи пятна синяков и ссадины на ребрах - после посадки «с копотью», - и он чесал их тыльной стороной ладони, чтобы не вымазать майку картошкой. На языке крутилось подхваченное сегодня в штабе у телефонисток «… что вы плачете здесь, одинокая бедная девочка…», а из распахнутого настежь окна слышно было, как где-то играют в футбол. Руки делали все сами, а в голове шла совсем другая работа - он перебирал частоты, позывные, активность станций и видел сейчас вместо окна и темнеющего прямоугольника неба, карту Манчжурии и Монголии, и треугольники флажков на ней - вскрытые штабы дивизий, полков, батальонов, отрядов…
        Там, за речкой, солдаты прятались в кишащих комарами камышах, сидели до ночи без воды - но он видел их, видел их всех в тоненьком писке их запеленгованных раций, и знал, о чем сейчас думают их командиры…

* * *
        Мама послала ее в магазин, идти было недалеко, но дорогу ей преградила военная колонна. Вообще-то это были еще не солдаты, а только мобилизованные - они шли на вокзал. Те, что постарше, были в старых гимнастерках и пилотках - с прошлой войны…
        Она стояла и смотрела на них - как они идут, молодые и старые, один за другим. У них были такие лица, что стыдно было за всех, кто не идет рядом с ними в строю. Рядом с колонной шла какая-то молодая женщина, и по лицу у нее катились крупные слезы, она все смотрела на кого-то в колонне, и шла, и плакала. Ксеничка вспомнила, как уходили колонны два года назад, когда напали японцы, и ей стало стыдно, потому что вот они уходят, туда, на запад, а она здесь, со всякими глупостями в голове…
        Вот и вчера, вспомнила она, Машки дома не было, и Ксеничка собралась уже идти обратно домой, но, на беду, ее перехватила Машкина соседка Зинка, которая еще в прошлом году бросила школу и устроилась работать в магазин. У нее сегодня был выходной, и сначала она рассказала, когда, куда и к кому именно Машка с матерью пошли снимать мерки, и когда вернутся - получалось, что уже скоро - а потом и вовсе завела пустой разговор обо всех встречных-поперечных. Ксеничка не знала, как ей отделаться - пришлось усесться рядом с Зинкой на серую каменную приступочку забора. Зинка сняла туфли, выставив босые ноги на тротуар, и, почесывая вымазанную сажей коленку, стала перемывать косточки прохожим. Казалось, она знает полгорода - но обо всех она знала почему-то только гадости. Когда мимо проходила какая-то полная женщина в цветастом платье, у Зинки прямо-таки загорелись глаза, и она, жарко дыша в Ксеничкино ухо, стала рассказывать об этой женщине такое, отчего краснела даже спина. Казалось, что все на улице сейчас слышат то, что шепчет Зинка, и думают, что Ксеничке тоже приятно такое говорить и слушать.
        Потупившись, Ксеничка снова увидела выставленные босые Зинкины ноги, увидела, что ногти у нее на ногах тоже, как и на руках, покрашены вишневым лаком. Она подумала, что Зинка, видно, для того и разулась, чтобы всем было видно - и с ехидством подумала, что брови-то у Зинки выщипаны, а одна нарисована чуть наискось - и от этого ей стало как-то легче. Да и ждать пришлось действительно недолго - Машка с ее мамой скоро появились из проулка, и от Зинки все-таки удалось оторваться.
        Машкина мама внимательно выслушала переданную Ксеничкиной мамой просьбу - зайти насчет построения нового костюма для Ксеничкиного папы, - но уходить от них не хотелось. Во-первых, дура Зинка могла все еще сидеть на приступочке - да наверняка еще сидела, - а во-вторых, Машка давно уже обещала показать ей совершенно особенный способ вышивания меток, а Ксеничке давно уже хотелось вышить такое «К» с завитушечками на своем платке…
        И сейчас, вспомнив все это, и еще ту медсестру Нику, она даже разозлилась на себя, на всех - за завитушки, ногти, брови и костюмы.
        А последним в колонне шел папа Юрки Своротных. Он увидел Ксеничку на краю мостовой и махнул ей рукой - и она изо всех сил замахала ему в ответ и побежала следом, не чувствуя, что плачет…

* * *
…Она остановилась на лестнице вытряхнуть туфлю - и так и замерла с туфлей в руке, потому что сверху спускался он, в форме, перетянутой ремнями, с вещмешком за спиной.
        Ксеничка вдруг поняла, куда он уходит, и потянулась к нему руками, не замечая, что в одной из них снятая туфля, и стоит она на площадке полубосая…
        - На войну, да? - спросила она, и была уже в ее голосе такая слеза, такая дрожь…
        - Ну что ты, Ксеничка, - попробовал отшутиться дядя Митя. - Какая война, так, обычная командировка.
        Но у него ничего не получилось. Она бросилась ему на шею и, порывисто обняв, прошептала прямо в ухо:
        - Только не умирайте там, ну пожалуйста! Я вас ждать буду! - и, залившись краской до корней волос, побежала к себе в квартиру.
        Оставшись стоять, он молча поправил фуражку и, найдя папиросы, закурил. Зажигалка, как всегда, заработала только с третьего раза. Покурив у окна на площадке, он оглянулся на Ксеничкину дверь и, подхватив с полу чемоданчик, стал быстро спускаться.

* * *
        Светка прибежала к ней с такими глазами, что видно было сразу - она узнала что-то совершенно разэтакое и новостью срочно нужно поделиться.
        - Ксенька, они точно в городе! Я сама их только что видела!
        - Кто? - слегка ошалело спросила Ксеничка.
        - Да ты что? Как это кто - американцы, конечно. Летчики. Мой сосед, ну дядя Петя - он же на заводе работает, он еще вчера на кухне говорил, что они приехали… то есть прилетели… - она перевела дух. - А сегодня, представляешь, я прохожу через площадь, а они там заходят. И представляешь - глаза ее стали совсем уж огромные, - у них водитель весь черный.
        - Врешь! - восторженно выдохнула Ксеничка - с изрядной долей зависти к Светке, которая сумела первой узнать такую новость. Светка приняла обиженный вид:
        - Ничего не вру! А не веришь - пойди сама и посмотри на них.
        И они пошли смотреть - на площадь, где возле штаба действительно стоял новенький автомобиль, а в нем действительно сидел водитель-негр. Не решаясь разглядывать его совсем уж внахалку, они пару раз прошли мимо, как бы невзначай. Черный - «ну совершенно», как восторженно прошептала Светка - водитель сидел невозмутимо и, казалось, даже дремал. Но, видно, он их заметил, потому что вдруг подмигнул и улыбнулся - на черном лице улыбка его казалась особенно белой. Они, смутившись и испугавшись, убежали за угол, чтобы смотреть уже оттуда. Какая-то старушка, видно сослепу чуть не налетевшая на американскую машину и внезапно разглядевшая водителя, попятилась назад, уронив свою кошелку, и стала креститься, громко шепча:
«Свят-свят-свят»… Ксеничка со Светкой громко захихикали. Остальные прохожие тоже невольно оборачивались на необычного водителя. Где-то через полчаса еще три американца - самых обыкновенных, отличимых от наших только формой - вышли и, усевшись в машину, поехали - наверное, на левый берег. Жалея, что так мало увидели, Ксеничка со Светкой стали спорить, кому из подруг рассказать теперь такую новость…
        Пойти они решили сначала к Машке. По дороге Светка восторженно сказала:
        - А знаешь, какие у них самолеты? Они, наверное, не то что до Москвы, они до Берлина долетят и все там разобьют!
        А Ксеничке вдруг стало страшно. Она вспомнила, как немцы бомбили Москву - когда она была еще маленькой, когда ей было восемь лет. «Здесь же нет метро, - подумала она. - Куда мы будем прятаться?..»

* * *
…Собственно, в Петропавловске его командировка и закончилась. Молнированные новости перехватили его в штабе фронта, и он даже не понял, какое чувство испытал, прочтя и перечтя их - облегчение? радость? Или просто почувствовал, как наваливается разом усталость последних недель и месяцев? Наверное, все-таки больше всего - усталость, потому что первой мыслью, кажется, было - «Ну все, теперь можно отдохнуть…»

«Завтра, - успел подумать он, прежде чем голова коснулась планшета, положенного вместо подушки на жесткий валик какого-то штабного дивана, и мгновенно навалился сон, - уже завтра все начнется сначала - хотя и мир…»
        Сон пришел - такой же, как и во все эти недели - еще не мирный. Ему снилось, что остался только он и дюралевое брюхо «дугласа», что мир исчез, оставив от себя только слепок в эфире - позывные, частоты, пеленги. И бесконечным полем разворачивались перед ним утыканные флажками карты Монголии, Манчжурии, Урала и каких-то неведомых, еще необстрелянных земель, где только предстоит развернуться чьим-то дивизиям и влиться в слепок мира первым выходом штабной рации в эфир…

* * *
        Она сидела в углу кухни, а мама с полотенцем и поварешкой в руках куховарила у плиты. Слово «куховарить» Ксеничка подхватила у Милы, Людмилы Георгиевны, и оно ей страшно нравилось. Мама, как всегда, говорила что-то о дороговизне продуктов и как
«ничего не достанешь», но Ксеничка слушала в пол-уха - она-то знала, что деньги в доме были, а покупает мама все и так почти только на рынке. Видно, мама заметила, что она смотрит, скучая, в окно, и ворчливо начала:
        - Я смотрю, ты меня слушать совсем не хочешь. И вообще… - но закончить не успела, потому что хлопнула входная дверь, и папа не вошел, а скорее вбежал в квартиру и, бросив на стол газету, обнял ее и маму. У него было такое лицо, что мама испуганно прижала к груди руку с полотенцем, а у Ксенички замерло сердце. Ей стало страшно - а вдруг и ее папа тоже уходит на войну, как Юркин папа и Наташкин брат - но папа радостно сказал:
        - Все, все, войны не будет!
        Огромными буквами на первой странице было написано: «Переговоры в Томске!». Мама повертела в руках свое полотенце, не зная, куда деть, бросила его, не глядя, на стол и обняла папу, а Ксеничка тоненьким голоском закричала: «Ура! Папку не убьют!
        - и мама, вытерев глаза, сказала: - Ну что ты, как дурочка… - и папа снова обнял их обеих. Принесенная папой газета свалилась на пол и развернулась посредине. На развороте тоже, наверное, что-то было написано про переговоры и про мир, только что именно, Ксеничке не было видно от слез…

* * *
…Из окна она увидела, как дядя Митя выкатил свой мотоцикл из сарайчика и стал протирать его тряпочкой. Стараясь не шуметь - папа с мамой в комнате обсуждали какие-то свои дела, - Ксеничка выбежала во двор. На нижней площадке она остановилась, чтобы отдышаться и поправить волосы, и подошла к нему, когда он как раз уселся на мотоцикл и пару раз погазовал.
        - Дядь Мить, а вы куда собираетесь ехать?
        - Да, в общем-то, никуда - вот, проветрю свою лошадку, - он похлопал мотоцикл по баку так, словно он действительно был живой.
        - А меня ну хоть разочек покатаете на мотоцикле? - она посмотрела на него искательно.
        - Так почему бы и нет? Давай садись!
        На всякий случай оглянувшись - не смотрит ли кто на них? - Ксеничка вскарабкалась на заднее сиденье смущенно, не зная, как пристроить задравшийся выше колен подол платья. Ефим Иосифович из второй квартиры не обратил на них никакого внимания - он, блестя лысиной, сидел на пустом фанерном ящике и, глядя на вешавшую белье Стешу, пил из бидончика принесенное с рынка пиво. А больше во дворе никого не было.
        Дядя Митя резко дернул с места, так, что она едва не свалилась, и он, повернув голову, быстро сказал: «Хватайся крепче!» - и Ксеничка обняла его обеими руками, прижимаясь вся к его кожаной куртке. Желтые листья поднялись за ними шлейфом, и они вылетели под арку и на улицу. Ехали они очень быстро, ветер рвал и трепал ее платье, а на поворотах дядя Митя так сильно наклонял мотоцикл, что казалось, они вот-вот упадут - но было совсем не страшно, а здорово.
        Они выехали на набережную, переехали по мосту на левый берег и, миновав железную дорогу, остановились у излучины, за озером. Дядя Митя заглушил мотор мотоцикла, и они уселись на берегу. От реки несло прохладой, Ксеничка зябко повела плечами, и он накинул ей на плечи свою кожанку. Говорить ни о чем не хотелось, и они просто сидели рядом, молча, и смотрели на воду. Береза, вся словно осыпанная багрянцем, изредка роняла на них свои листья.
        Наверное, надо было о чем-то говорить, в книжках в таких местах обязательно говорили о чем-то таком… Она даже чуточку смутилась и посмотрела на дядю Митю - но он молча курил, пуская дым в сторону и придерживая одной рукой куртку у нее на плечах. Тихонько, как бы невзначай, а может, и впрямь не замечая этого сама, она прижалась к его плечу.
        Когда он спросил: «Ну что не замерзла?» - она замотала головой, хотя, конечно, жарко ей вовсе не было. Видно, он понял это, потому что сказал: «Нет, давай все-таки поедем», - и пришлось с сожалением вставать. К подолу пристала пара опавших листьев, и пока она отряхивалась, дядя Митя завел мотоцикл. А потом они снова понеслись, и она крепко держалась за него. Кожаная куртка теперь была на ней, а ветер рвал и трепал его гимнастерку, и Ксеничка с непривычным чувством подумала - не простудился бы…
        Когда они выехали к мосту, дядя Митя вдруг остановился и, повернув голову, сказал:
        - Давай заедем на Народную к Пете с Милой.
        Это было неожиданно, и чуть опешив, Ксеничка спросила:
        - А у них сегодня никакого праздника нету? А то я опять не готова буду…
        Он усмехнулся.
        - Да какой там праздник - обыкновенное воскресенье. Чего ты боишься?
        - Я не боюсь, просто…
        - Ну раз просто - поехали.
        И они снова помчались - по мосту и по бульвару, и какая-то собачонка попыталась их с лаем догнать - но куда там, они ведь мчались как ветер и даже быстрее ветра…
        Петр Прокопович сидел на низеньком стульчике возле крылечка, выставив вперед одну ногу-точнее, протез, - и чинил парусиновые туфли. Увидев их, подъезжающих, он обрадовался и громко позвал жену, откладывая в сторону инструмент:
        - Милочко, выходь, до нас молодята у гости!
        Что такое «молодята», Ксеничка не знала, но догадалась и чуточку покраснела. На крыльцо вышла Людмила, из-за ее юбки, сверкая глазами и сжимая в кулачке понадкусаный кусок хлеба, выглядывала девочка лет трех. Она была похожа на маму - и лицом, и волосами, убранными в косы, и передником с оборками.
        Людмила радостно пошла им навстречу, вытирая на ходу руки. Девочка смешно потопала за ней, все так же прячась за юбку, но, увидев, что мама здоровается с незнакомцами, подошла к Ксеничке и, подергав ее за подол, доверчиво сказала:
        - Тетя, а у нас котятки народились. Хотите, покажу?..

* * *
…Занятия начались только в середине сентября, учиться в школе было скучно, с самого начала Ксеничка катилась на четверках и троечках, но дома ее не ругали. Папа был весь занят проблемами у себя в снабжении, и по вечерам они с мамой чаще о чем-то напряженно разговаривали на кухне, чем интересовались Ксеничкиными успехами в школе. В классе разговоры были теперь только об американцах - оказалось, что это не «настоящие» летчики, а «аэродромная обслуга», как заявил Сережка, доставший откуда-то - наверное, оттуда же, откуда и столь ценную информацию - американскую пилотку. Учителя требовали, чтобы он ее снимал хотя бы на уроках, и он нехотя подчинялся. Джек, хоть он и просидел лето на даче, говорил теперь, что собирается переходить в кадетский корпус, который собирались открыть в городе харбинцы. Никто пока толком не знал, что это такое, но Джек важно добавлял - «а потом в военное, на летчика». Зная английский, он сразу после школы отправлялся к клубу авиаторов - да, в общем-то, половина класса делала то же самое. А Наташка, собрав вокруг себя на перемене кружок, в лицах показывала, как ее соседка таскала
за косы свою дочь возле клуба, и как они громко ругались прямо посреди улицы.
        На бульваре вечером она встретила Машку с Витькой. На Машке была юбка по новой моде - с воланом, такая, что даже коленки было видно, - но это было еще полдела. На Витьке вместо пиджачка поверх тельняшки была американская летчицкая куртка, за скатку засученного рукава была как бы небрежно заткнута пачка сигарет-тоже, наверное, американских, с большим красным кругом на пачке. Даже прическа у него была теперь точь-в-точь как у большинства американских летчиков.
        Наверное, в глазах у Ксенички был немой вопрос, потому что гордо державшая Витьку под руку Машка сказала:
        - Американцы тоже есть-пить хотят, - а Витька с деланной ленцой достал свои сигареты и, закурив, довольно добавил:
        - А то!..
        Витьку Ксеничка тоже часто видела возле клуба авиаторов, но, по словам Машки - она все-таки не удержалась и на второй день все рассказала - самая золотая жила была прямо возле казарм, и там - по Машкиным же словам - было Витькино «законное место работы»…

* * *
        Те новости, которые сообщили ему сегодня из Омска, напрямую из штаба ВВС, были не просто отличными - они были ошеломительными. Таких возможностей, такого простора для работы ему не давали еще никогда. Жаль только, что теперь, похоже, дело шло к тому, что придется менять насиженное место, а за полтора - да, полтора года он уже успел пустить здесь корни. Он вышел на улицу и стал на ходу раскуривать сигарету. Глубоко затянувшись и оглядевшись по сторонам, он только теперь заметил, что идет дождь, и спрятался под козырек у входа в соседнее здание.
        В этом месяце им вместо привычных папирос выдали сигареты - в ярких пачках, но с совершенно отвратительным вкусом. «Как это союзники такую дрянь курят? - подумал он, убирая их в карман шинели, - Или специально для нас такие делают?» Разглядывая сигаретную пачку, он вдруг поймал себя на том, что совершенно по-дурацки улыбается. Остановившаяся рядом с ним под козырьком полная женщина, возившаяся с зонтом, подумала, наверное, что улыбка направлена в ее адрес, и, гневно поджав губы, пошла дальше, все так же пытаясь открыть непослушный зонт.
        Он посмотрел ей вслед с прищуром и улыбкой - и, вдруг, повернув голову, увидел Ксеничку. Она шла прямо на него, совершенно не замечая, очень грустная, промокшая, и это было совсем не дело. Он махнул ей рукой и окликнул, и она, наконец-то увидев его, улыбнулась - хотя видно было, что все равно осталась грустной - и быстро подбежала к нему под козырек. Стараясь не подавать виду, он стал расспрашивать ее о каких-то пустяках, чуть ли не об этом самом дожде, и она отвечала - часто невпопад, и было видно, что что-то ее не отпускает…

…Было так здорово, что она его увидела, но она совсем не знала, как сказать то, что очень хотелось. Может быть, он заметил, а может, догадался - потому что вдруг посерьезнел и сказал: «Ну-ка, признавайся…» И она, как на духу, рассказала ему о своем дне рождения, который не состоится, потому что из-за работы папе нужно срочно ехать во Владивосток, и он увозит туда и маму, и ее - как раз именно сейчас. Хотелось еще рассказать о том, что у папы какие-то ужасные проблемы на работе, что мама с папой, все чаще, громко бранясь, обсуждают папины снабженческие дела, что, по папиным словам, мама не знает удержу в тратах, и поэтому они тоже ругаются, и что ей так грустно от всего этого… Но вместо этого, совершенно неожиданно для себя, она вдруг сказала:
        - А давайте вы сегодня ко мне в гости придете? Ну, как бы на день рождения?..
        Он длинно затянулся сигаретой и, чуть помолчав, спросил:
        - А твои мама с папой против не будут?
        Ксеничка искательно посмотрела на него снизу вверх и быстро сказала, что мама пошла к подруге гадать на картах и до вечера не вернется, а поздно вечером - точно не придет и будет только с утра. Папа тоже придет со своей работы неизвестно когда, и… - она еще хотела сказать, что ей страшно вечером одной в квартире, и что можно будет взять мамины любимые чашки, а если Митя захочет выпить - папин графинчик и самые красивые рюмочки с золотым ободком - но замерла и просто посмотрела на него, снизу вверх…

…Она так смотрела на него - совсем еще по-детски наивно, и говорить «нет» было нельзя, а сказать «да» нельзя было тем более…
        - Знаешь, - он щелчком отбросил подальше, в дождь, окурок, - у меня есть другой вариант… - Молча и с надеждой она смотрела на него. - Может быть нам посидеть с тобой где-нибудь?
        - Правда? - она доверчиво глянула на него снизу вверх, изумленно и восторженно распахнув глаза.
        - Конечно, правда. Куда ты только захочешь. Извини, я не приготовил подарка, но…
        - А… а в «Гардению» можно? - прошептала она чуть слышно, заливаясь краской до ушей.
        - Ну конечно! - он чуть усмехнулся. - Только давай зайдем домой, а то я в затрапезе.
        - Пойдемте тогда скорее! Видите, дождь уже перестает! - она ухватилась за его руку как за спасательный круг, а дождь на самом деле и не думал заканчиваться, но столько счастья было в ее глазах и голосе, что он не стал возражать - и они пошли к дому…
        Уговор был, что они переоденутся, и он зайдет за ней через час. Сам-то он только сменил китель на новый, «генеральского прямо сукна», как уверял его тогда старенький портной-правда, с тесноватым воротом, да сырую шинель на кожаный плащ. Хотя он и прибавил еще минут двадцать к запланированному часу, но все равно поспешил, и когда, спустившись, позвонил, то услышал из-за двери быстрый топот босых ног и спешное Ксеничкино «Сейчас, сейчас!» Усмехнувшись, он спустился чуть ниже, приоткрыл окно на площадке - холодные капли барабанили в железо подоконника, брызги летели на площадку - и закурил. Сигарета как раз заканчивалась, когда наверху хлопнула дверь, и раздался негромкий голос: - Я готова, пойдем?..
        Да, такой он ее никак не ожидал увидеть. На ней было новое пальто - он знал такие, их шили из верблюжьих английских одеял - и новая шапочка, которая очень ей шла. Она подкрасила губы и стала казаться совсем взрослой и какой-то немного незнакомой.
        Волнуясь - он и сам не ожидал от себя этого - он взял ее под руку, и они вышли на вечернюю улицу. Легко, одним движением, она распахнула зонт, и он, поднимая его вверх, подумал, что точно запутался бы в зонте и сумочке - а Ксеничка подумала, что хорошо бы успеть вернуть мамину сумочку на место, да и помаду тоже…
        Она совершенно не знала, как вести себя в ресторане, тем более в «Гардении», казавшейся ей каким-то чудом света, и от этого совсем растерялась. А дядя Митя чувствовал себя совершенно спокойно. Как у себя дома, он провел ее к столику, чуть придерживая за локоть - она чувствовала жесткую кожу его ладони и то, что краснеет от этого ощущения, и видела, как из-за соседнего столика молодая женщина в черном платье посмотрела на них - на Митю, - и вдруг почему-то подумала, услышит ли он запах маминых духов, пробкой которых она мазнула себе шею - и покраснела еще сильнее…

* * *
        До отъезда в этот уже ненавидимый Ксеничкой Владивосток оставалось совсем мало времени, и мама постоянно твердила, чтобы она «даже не думала простужаться». Сегодня мама велела спать под стеганым одеялом, но в квартире было тепло, а под этим одеялом и вовсе жарко, и Ксеничка, разметавшись, проснулась среди ночи - хотелось пить. Полусонная, не одеваясь, она пошла на кухню, шлепая по полу босыми ногами и натыкаясь сквозь полусон на углы и двери.
        На кухне за столом сидели папа с мамой и снова то ли спорили, то ли ссорились.
        - …Ну как ты не понимаешь! Ну что это такое - просто вынь да положь эти деньги, так что ли? Да как же ты не понимаешь, что сейчас нас трясут, как грушу?! - нервно говорил папа, он сидел спиной к двери и не видел, что вошла Ксеничка. Мама с некрасиво злым лицом схватила его за руку, чтобы он замолчал, и резко сказала Ксеничке:
        - Чего ты не спишь? Немедленно отправляйся к себе! И не ходи босиком!
        Папа тоже повернулся, и стало видно, что лицо у него все в бисеринках пота:
        - Ксения, ну что за привычка такая!..
        Воды расхотелось, но она упрямо налила себе в чашку из холодного чайника и стала пить. Все это время папа с мамой молча следили за ней и ждали, когда она пойдет спать и не будет им мешать. Под их сердитыми взглядами она допила свою воду и вышла, плотно прикрыв за собой дверь - и тут же снова начался их спор шепотом, становившимся все громче.
        Вернувшись к себе, она посидела на кровати - сон пропал, - а потом, затолкав ненавистное одеяло в изножье, улеглась лицом к стене, обхватив руками поджатые к животу колени и натянув сорочку до самых щиколоток. Очень хотелось поплакать, и чтобы мама пришла, как приходила раньше - но Ксеничка знала, что сейчас мама не придет…
        Когда папа ушел утром на свою работу, Ксеничка не слышала, но мама, словно извиняясь, сразу после завтрака потащила ее в магазин на Большую, в заветный кондитерский отдел. Но не хотелось ни леденцов, ни тянучек, ни даже шоколада, а хотелось, чтобы мама просто обняла и посидела рядом - а мама все говорила, говорила без умолку и совала ей в руки бумажные пакеты…
        Дома все эти пакеты мама свалила на столе в комнате, стала разворачивать какие-то еще свертки, приговаривая непонятно: «Всей-то нашей радости сейчас - успеть в новом походить», - а ей было просто грустно. Сказав маме «я сейчас приду», она поднялась наверх. Захотелось попрощаться с ним, сказать, что уже завтра она уезжает, что будет скучать и надеется, что ее увозят ненадолго, сказать все - но его не было дома, и злая соседка сказала, что «когда будет - бог весть» и что
«черти его носят». Стало совсем грустно. Она спустилась на площадку ниже и стала смотреть во двор, прижавшись к стеклу окна. По ногам тянуло холодом, но она, не замечая этого холода, не замечая, как от ее дыхания мутнеет стекло, тихонько шептала то, что так хотела сказать. Так хотелось, чтобы он сейчас пришел, но его все не было, и слышно было, как мама уже зовет ее через окно во двор…

* * *
        Критическим взглядом он осмотрел свою опустевшую комнату, где за последнюю неделю бывал только изредка, а теперь вот и вовсе выходило с нею окончательно попрощаться. После того, как в обед он отправил большую часть своего нехитрого скарба на станцию, осталось упаковать только самую малость из вещей. Жалко было мотоцикла, который никак не увезти с собой. Как всегда, когда все сборы делались загодя, получилось, что осталась уйма времени, и вот теперь он сидел на кровати, понимая, что остается только закрыть полностью собранный чемодан, увязать новенький овчинный полушубок - и все. Откуда-то с кухни, от репродуктора, донеслись сигналы вечерних новостей. Машинально он посмотрел на часы и прикинул, сколько еще до отправления эшелона и что ему лучше сделать - выспаться прямо сейчас за всю эту неделю или оставить сон на дорогу и остаток вечера гульнуть. Но принять решение он не успел - из-за двери донеслись какие-то непонятные звуки, будто кто-то чуть слышно постучался и, кажется, всхлипнул.
        Рывком поднявшись, он открыл дверь и замер на пороге - в коридоре стояла Ксеничка.
        Она, наверное, как раз собиралась еще раз постучать, потому что так и замерла с поднятой рукой. Видно было, что с ней стряслось что-то страшное - пальто было вымазано сажей и ржавчиной, и на лице тоже была сажа, и на ней дорожки от слез.
        - Дядя Митя… - чуть слышно прошептала она. - Митенька… впустите меня, пожалуйста…
        Не говоря ни слова, он втянул ее в комнату и усадил на стул.
        Она молча сидела, все так же бездумно, механически запахивая полы пальто с оборванными пуговицами и глядя в окно. Тихонько он взял ее за руку - она дернулась - и, присев перед ней на корточки, негромко сказал: «Рассказывай…» - а она заплакала, громко, не сдерживаясь, вздрагивая всем телом, склонившись, чуть не падая, уткнувшись лицом в его плечо. Пару раз она пыталась начать говорить, но никак не могла и только изо всех сил вцеплялась в его руки.
        - Ну-ну-ну… тихо-тихо… - повторял он, а она все плакала и все никак не могла выплакаться, но наконец ее плач стал совсем тихим, и она только дрожала, прижимаясь к нему. Высвободив одну руку, он погладил ее по волосам и еще раз негромко попросил:
        - Рассказывай…
        И она начала говорить о том, как на станции Могзон в их купе вошли трое, в шинелях, с пистолетами, и сказали папе - вы арестованы. У папы вдруг мелко-мелко задрожали руки, а мама побелела лицом и словно окаменела, и ей сказали - вы тоже… Их вывели на перрон и завели в какой-то дом, там, на станции, а потом прибежали еще двое солдат и стали вытаскивать из вагона их вещи… Она никак не могла понять, что происходит, ей казалось, что это какой-то страшный, страшный сон, но вернувшийся солдат приказал и ей одеться и выходить. Ей велели сесть под стеной, рядом с вещами, а вокруг, казалось, мгновенно стало пусто, и люди обходили ее, не глядя… Их поезд тронулся и поехал без них, вагоны, гремя на стыках, все быстрее пролетали мимо - а она сидела под стеной станции на мамином чемодане и хотела только одного - проснуться. В какой-то момент она вдруг увидела, что рядом никого, и пошла, бежать она не могла, очень хотела - но не могла. Она, наверное, обошла всю станцию кругом, потому что вновь вышла к рельсам, но уже у какой-то маленькой будочки. Какой-то товарный поезд медленно проходил мимо - и она смогла
зацепиться и влезть на пустую площадку вагона, она чуть не сорвалась и больно ударилась о ступеньки и поручни, но как-то удержалась - сама не зная как. Было все равно, куда увозит ее этот поезд - хотелось просто уехать, убежать подальше от этой страшной станции. Чудом оказалось, что этот поезд шел обратно, домой. Здесь, в городе, поезд все никак не хотел останавливаться, и ей стало казаться, что он вообще никогда, никогда не остановится, но он все же остановился где-то совсем далеко от вокзала, она не знала, как оттуда выбраться, кругом были сцепленные между собой вагоны, и нужно было лезть под ними, и где-то лаяли собаки и гудел паровоз…
        Он молчал, сказать ему было нечего, но она посмотрела на него с такой надеждой и мольбой…
        Он еще раз погладил ее волосы и плечи, и негромко сказал- просто чтобы хоть что-то сказать:
        - А давай-ка я тебе лицо вытру…
        Она замерла, не шевелясь, а он ладонью стал стирать копоть и ржавчину, потом достал из чемодана полотенце и снова стал вытирать ей лоб, и щеки, и шею. Выговорившись, она вновь молчала, и только губы ее дрожали, а на шее билась тоненькая жилка, и он вдруг по-иному увидел ее и понял со всей определенностью, что же он должен сделать.
        Он снял с нее, безучастной, пальто и надел ей в рукава свой полушубок. Ксеничка безвольно подчинялась ему, руки ее полностью утонули в длинных рукавах, и он подвернул их:
        - Вот так и носи… с обновкой тебя…
        - Спасибо, - машинально ответила она, не выходя из оцепенения и не поднимая головы, а он продолжал:
        - Я завтра еду в Омск в семь ноль-ноль… - она испуганно посмотрела на него, и он скороговоркой добавил: - И ты едешь со мной.
        - А как же… - она вздрогнула и прикрыла ладонью рот.
        - Никаких «а как же» не будет. Я знаю, что мы сделаем…

* * *
        Молодой месяц нехотя освещал проулок с лаявшими из-за высоких заборов собаками.
        Обходя подернутые ледком необъятные лужи, они подошли к неприметному дому, и дядя Митя постучал в ставню. На их стук из дверей почти мгновенно, будто ждала, вышла сгорбленная старуха, похожая лицом на печеное яблоко. Видимо, она признала дядю Митю, потому что сразу же открыла калитку, впустила их во двор и в дом. Постучав в низенькие двери комнаты, она молча показала на гостей длинным худым пальцем выглянувшему из дверей невысокому благообразному старичку в вязаном жилете. Видно было, что он удивлен таким гостям, но старается не подать виду.
        - А, Дмитрий Иванович, Дмитрий Иванович! Не забываешь-таки старика! И не один пожаловал, а с барышней! - широко улыбаясь золотозубой улыбкой, он пошел им навстречу. - Что же? По делам?
        - По делам, Мокей Ильич, по вашей профессии…
        - Вот оно как… - улыбка Мокея Ильича не пропала, но в голосе почувствовалась явная настороженность. - Ну пойдемте в мои хоромы, милости прошу… голову, Дмитрий Иванович, осторожненько, не расшибите - у меня здесь низенько, ну так и я невелик…
        Он пропустил их в комнату и вошел следом, плотно прикрыв дверь, по-хозяйски уселся за массивный стол, так что пискнул стул под его с виду тщедушным телом, и, потирая руки, посмотрел чуть искоса на гостей, севших на зеленом полосатом диване с зеркалом и слониками. Ксеничке было очень страшно, хотелось сесть поближе к Мите, но для этого нужно было привстать - а она боялась даже просто пошевелиться. Между тем старичок-хозяин снова улыбнулся и, как бы непринужденно, спросил:
        - Что же за дело у вас ко мне, любезный Дмитрий Иванович?
        - Мокей Ильич, нужно быстро сделать временное удостоверение личности этой девочке, - ответил дядя Митя спокойным ровным голосом. От этих слов улыбка старика вдруг перестала отдавать фальшью, стала настоящей:
        - Хорошо, Дмитрий Иванович. Завтра с утра на работе все сделаю честь по чести…
        - Нет, это нужно уже сегодня, и… - на скуле Мити дернулся желвак, - частным порядком.
        Высоко подняв кустистую седую бровь, Мокей Ильич посмотрел на Митю, а потом на Ксеничку:
        - Дмитрий Иванович… впрочем. вам виднее. Если так нужно…
        - Я знал, что вы меня поймете… Мне это действительно нужно.
        Мокей Ильич смешно пошевелил бровями и кожей, и его очки в круглой железной оправе сами съехали со лба на нос. Одновременно он достал из ящика стола желтоватый листок бумаги и карандаш.
        - Я весь внимание, Дмитрий Иванович, весь внимание… сейчас набросаем метрику… Как же теперь будут звать вашу красавицу?
        - Круглова Ксения Викторовна.
        - Круглова?.. однако же это ваша фамилия, мон шер Дмитрий Иванович?
        - Вот именно, Мокей Ильич. Вы пишите, пишите… Круглова Ксения Викторовна, тридцатого года рождения, октября двадцать третьего, русская, уроженка Москвы… замужем за Кругловым Дмитрием Ивановичем…
        Ксеничка испуганно взглянула на него снизу вверх, но он сжал ее руку, которую все это время удерживал своей, и продолжил:
        - Замужем за Кругловым Дмитрием Ивановичем, брак оформлен в городе Иркутске, сего, сорок шестого, октября двадцать шестого…
        Мокей Ильич машинально взглянул поверх очков на висящий на стене календарь, почесал карандашом за ухом и, чуть усмехнувшись, сказал:
        - Це-це-це… Ну-с, пока я буду заниматься своим скучным и неинтересным делом, вы пока на кухне почаевничайте… Марусенька! Организуй самоварчик! Вам, Дмитрий Иванович, конечно, все и так ведомо, но, знаете ли, не люблю, когда во время работы сидят над душой…
        Они вышли на кухню. Ксеничка, словно оцепеневшая, шла следом за Митей, держа его за руку, он сел за стол, на некрашеную лавку, и Ксеничка тоже робко примостилась - но не рядом, а на самом краю. Маруся - открывшая им дверь старуха в черном платке - молча поставила на стол начищенный медный чайник, чашки, деревянный короб с колотым сахаром и так же молча вышла из кухни. Спокойно, будто дело происходило у него дома, дядя Митя налил чаю и пододвинул ей одну из чашек. Ксеничка взяла ее обеими руками и тихонько отпила, даже не замечая, что забыла положить сахар.
        Дядя Митя первым нарушил молчание, похлопав рядом с собой по лавке:
        - Придвигайся ближе… теперь все уже должно быть хорошо…
        - Ми… - она пододвинулась и посмотрела на него. - Митя… а кто этот Мокей Ильич?
        - Человек хороший… Главное, что ты с документами теперь будешь. Может, дома расскажу, что да как… Ты пей чай, пей, отогревайся… время у нас есть передохнуть, а времени болеть и простужаться - нету совсем…
        Ксеничка вздрогнула - и вспомнив, впрямь почувствовав себя зябко, хоть в доме и было жарко натоплено, и сильнее запахнула тулупчик.
        Чаевничать им пришлось долго - лишь часа через два Мокей Ильич позвал Ксеничку, чтобы сделать фотокарточку. Молчаливая старуха дала ей щербатый гребень, чтобы поправить спутанные волосы, и чудовищного размера пудреницу. А потом еще пару часов они ждали, когда наконец-то будет готов документ…
        Собаки громко лаяли им вслед, но это уже не имело совсем никакого значения. Держа его за руку, она спросила:
        - А Мокей Ильич - он кто?
        - Мокей Ильич? - Он посмотрел на нее. - Он бывший фальшивомонетчик… а теперь он работает… впрочем, это неважно… Он мне был обязан, а теперь уже нет.
        - А он…
        - Он человек хороший, - он чуть усмехнулся, непонятно было только - искренне или невесело, - человек хороший…

* * *
        Они тихо проскользнули с черной лестницы в комнату. Дядя Митя достал из стоявшего на столе чемоданчика бутылку, хлеб и колбасу, оглянулся по сторонам, поискал взглядом и достал стакан и чашку, почему-то стоявшие на шкафу. Остановившаяся посреди комнаты Ксеничка не знала, что ей делать, но он сказал: «Присаживайся, присаживайся, в ногах правды нет» - и она послушно опустилась на кровать, только теперь заметив, что сетка прикрыта одним только тощим голым матрасом.
        Нарезав хлеба и колбасы, дядя Митя налил себе и ей и протянул чашку:
        - Вот… осторожно, это коньяк… С днем свадьбы тебя… Ксеничка залпом проглотила коньяк и тут же закашлялась, да так, что из глаз брызнули слезы. Он сел рядом, похлопал ее по спине, обнял.
        - Знаешь, не думал, что так получится… но ты со мной, и тебе больше бояться нечего, - он замолчал и посмотрел в черное окно, в котором отражалась желтая лампочка. Ксеничка дотронулась до его плеча и тихо сказала:
        - Поцелуйте… поцелуй меня, пожалуйста…
        Он помедлил, и она, закрыв глаза, сама потянулась к нему губами…

* * *
        Когда он вернулся, она еще не просыпалась. Все в ней, спящей, было совсем еще детским - и ладошки, сложенные под головой, и тихонькое посапывание, да и сама она, свернувшаяся калачиком. Тулупчик, которым он укрыл ее, когда уходил, почти сполз на пол. Он поставил принесенный с собою чемодан на стол, легонько потормошил ее за плечо, и она тут же проснулась и села на кровати, прижавшись спиной к стене.
        - Тихо, тихо… все хорошо, это я. - Он сел на стул. - Вот посмотри, здесь вещи в чемодане… подбери, в чем поедешь.
        - А… а откуда все это?
        - Помнишь, в госпитале-Ника и Лика? Я сходил к Лике, пока ты спала, разбудил ее. Это Лика собрала тебе вещи из своих и сестры…
        Ксеничка машинально огладила на коленях свое мятое платье, нерешительно посмотрела на чемодан, и Митя поторопил ее:
        - У нас маловато времени… лучше будет, если нас увидит как можно меньше народу. Ты переоденься - он махнул рукой, показывая на чемодан, - а я пока на кухне покурю…
        Когда минут через двадцать он вернулся, Ксеничка как раз заканчивала застегивать беленькую блузку. Все ей было почти впору и на первое время вполне могло сойти.
        - Как приедем на место, обошьем тебя по размеру, - закончил он вслух свою мысль, и Ксеничка с благодарностью улыбнулась ему. Она начала было сворачивать косу в привычную «ракушку» на затылке, стала искать на столе шпильки, но потом, спохватившись, что их нет, так и замерла - видно было, как задрожала ее рука.
        - А это все куда? - спросила она негромко и показала на оставшиеся в чемодане вещи. - Это же нужно вернуть…
        - Это все уже твое… собирайся и пойдем.
        Когда они спускались по лестнице, Ксеничка замерла у двери своей квартиры и сжала Митину руку.
        - Ну-ну, пойдем, пойдем… нам нужно спешить. И не нужно плакать, - он вытер ей глаза и прижал к себе, обняв за хрупкие плечи. - Пойдем же… - Он вновь подхватил чемоданы. Ускоряя шаг, они пошли, пошли от двери, двери ее дома, двери, за которой уже никто и никогда не будет ждать ее из школы, двери, за которой никогда не прозвучит столь нелюбимое: «Ну где же тебя носит?» - и любимое мамино: «Доброе утро!»…
        Идти им было далеко, на левый берег, на Сортировку. Холодный ветер на мосту силился сбить с ног, но Митя шагал, широко ступая, чуть впереди, прикрывая ее от порывов ветра, а она шла следом и все глядела на спину его перетянутой ремнями шинели. Она шла следом и не замечала даже, что по щекам ее катятся слезы - то ли от ветра, то ли от всего того, что оставалось сейчас позади…

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к