Не спи под инжировым деревом Ширин Шафиева
        Нить, соединяющая прошлое и будущее, жизнь и смерть, настоящее и вымышленное истончилась. Неожиданно стали выдавать свое присутствие призраки, до этого прятавшиеся по углам, обретали лица сущности, позволил увидеть себя крысиный король. Доступно ли подобное живым? Наш герой задумался об этом слишком поздно. Тьма призвала его к себе, и он не смел отказать ей.
        Мрачная и затягивающая история Ширин Шафиевой, лауреата «Русской премии», автора романа «Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу».
        Говорят, что того, кто уснет под инжиром, утащат черти. Но в то лето мне не хотелось об этом думать. Я много репетировал, писал песни, любил свою Сайку и мечтал о всемирной славе. Тем летом ветер пах землей и цветущей жимолостью. Тем летом я умер. Обычная шутка, безобидный розыгрыш, который очень скоро превратился в самый страшный ночной кошмар. Мне не хотелось верить в реальность происходящего. Но когда моя смерть стала всеобщим достоянием, а мои песни стали крутить на радио, я понял, что уже не в силах что-то изменить. Я стоял в темноте, окруженный призраками и потусторонними существами, и не мог выйти к людям. И черные псы-проводники, слуги Гекаты, пришли за мной, потому что сам я не шел в загробный мир…
        Ширин Шафиева
        Не спи под инжировым деревом
        Художественное оформление Юлии Девятовой
        Иллюстрация на обложке Magdalena Pagowska
        В оформлении книги использована иллюстрация:
        
        -
        Выйдешь в город, а он встретит своей пустотой. А потом его предашь и покинешь, потому что он не родной.
        Даниил Гинк «Лысый брюнет»
        - Вы поэт? - спросил он, улыбнувшись.
        Ниточка разговора завязалась: на какую же катушку она станет наматываться?
        - Да, поэт, - если быть поэтом - значит стремиться обрести искусство.
        - Вы стремились обрести искусство! И обрели его?
        - Ах, волей небес искусство - всего-навсего несбыточная мечта!
        Алоизиюс Бертран «Гаспар из тьмы»
        Глава первая
        Смерть
        Шёл год Первой Олимпиады.
        До белизны отшлифованные улицы Баку заполнились туристами, я сдался на милость жары и начал носить шорты, став таким образом частью социологического опроса «Потребно ли мужчине показывать голые ноги?» (от создателей хита «Женились бы вы на не девственнице?»). Волонтёры Олимпиады постоянно принимали меня, высокого, светловолосого и короткоштанного, за иностранца и своими гигантскими, словно их кисти поразила слоновая болезнь, указующими перстами из пенопласта то и дело пытались наставить на путь истинный.
        Именно тогда в мою жизнь ворвался Ниязи, и на этом жизнь, какой я её знал, закончилась. При воспоминаниях о Ниязи первыми приходят на ум его брови. Чёрные, кустистые и широкие, они появляются из тумана памяти свободно парящими в воздухе, словно две лигатуры над ещё не начертанными нотами. Вслед за бровями выступает лоб - такой подвижный, что кажется, будто по нему бегает рябь, отчего лицо Ниязи бывает похоже на телевизионный экран, изображение на котором искажают волны помех.
        Когда я впервые увидел его, он был облачён в волонтёрскую футболку, фиолетово-бирюзовую, знойным летом напоминающую своими цветами о северном сиянии и холодных айсбергах. Под мышками и на спине темнели мокрые пятна, почти симметричные, как чернильные пятна теста Роршаха. То, что на спине, было похоже на венецианскую маску или морду козла. Ниязи много жестикулировал, чуть не задевая собеседников руками. Он пытался впарить нам билеты на пляжный волейбол - разумеется, женский. Это было первое, самое невинное проявление его неугомонной натуры, с которым я столкнулся. В голове у Ниязи постоянно толпились, словно зеваки на ярмарке, разные бредовые идеи. Сам он и не думал воплощать в жизнь большинство своих проектов, зато активно подбивал других. Например, как мне рассказывал Мика, басист нашей группы (он и познакомил нас с Ниязи), этот ненормальный придумал (или спёр у кого-то идею, не знаю) «нищего для богатых». Это такой нищий попрошайка, который надевает очень дорогую, но сильно поношенную одежду и поджидает своих благодетелей у всяких там бутиков. Идея ясна: подать такому попрошайке мало было бы
просто неприлично. Ещё Ниязи придумал приходить в крупные банки, офисы операторов сотовой связи и им подобные богопротивные заведения, где люди вынуждены брать билет с номером и долго ждать своей очереди, чтобы их, наконец, соизволили принять, и продавать эти самые билеты тем, кто сильно торопится. Ну, и дальше в том же духе.
        Ростом Ниязи мне по пояс, и физиономия у него мартышечья. Сайка, правда, сказала потом, что он симпатичный. Я выразил сомнение. Легко и не слишком категорично, чтобы не показать, что я задет или там ревную. Она засмеялась и начала объяснять, что парни таких вещей не понимают, и Ниязи определённо типаж, нравящийся всем девушкам. Если им, конечно, необходим карманный молодой человек, которого можно резко выпускать, когда надо напугать кого-то, подумал я, но промолчал. «Подумал, но промолчал» - это наиболее естественное для меня состояние. Иногда оно становится причиной многих неудобств. «По-моему, он немножко похож на Колина Фаррелла», - добавила Сайка, почему-то полная решимости переубедить меня, можно подумать, сосватать собралась. «Ага, только если бы мамаша Фаррелла во время беременности всю дорогу курила, бухала и употребляла запрещённые вещества», - заключил я.
        В общем, дело было под Девичьей Башней, где мы с нашей группой - квинтет Death and Resurrection, всем слушать и трепетать! - собрались, чтобы вместе решить, куда пойти. Потому что пойти в этом городе некуда, особенно если вы молоды и вас распирает от мыслей, чувств и гормонов. Мы всегда так - сначала спорим, а в итоге идём туда, где на креслах уже навсегда остались отпечатки наших задниц. Предлагаю сделать гипсовый слепок с моего и, когда я наконец свалю отсюда в большой мир и стану богатым и знаменитым, выставлять в каком-нибудь малопосещаемом местном музее.
        Стоим мы и вяло перебираем возможные способы провести время. Один предлагает - все остальные отвергают. Над нашими головами с яростным писком носятся чёрные стрижи. Эмиль нервничает: под летающими птицами стоять ему неуютно, он боится, что они на него накакают. Прецеденты уже были. Отчего-то птицы обожают помечать нашего барабанщика таким образом. Может быть, их привлекают его густые кучерявые чёрные волосы, похожие на лобковые. Будь я птицей, я бы тоже не удержался. Просто он такой невезучий человек. Готов поспорить, что у него даже туалетная бумага постоянно рвётся мимо линии перфорации.
        Стоим мы, страдаем, и вдруг - какой-то прямо инфразвук на всю площадь:
        - Мика! Микамикамикаааа! - с характерной интонацией, с какой зовут, соблазняя едой, шкодливую кошку. Мы обернулись и увидели существо, обладавшее удивительно глубоким басом для такого мелкого тельца.
        - А, Ниязи, привет, - сказал Мика и немного виновато посмотрел на нас. Мы, непатриотичные неформалы, критически уставились на новоприбывшего, одетого, как я уже упоминал, в волонтёрскую футболку. Бейджик, жизнерадостная улыбка на бровастом лице - он произвёл на меня впечатление придурка. А потом просто - произвёл впечатление. Этот человек-катализатор, этот трикстер перевернул мою жизнь. Я умер из-за него. Но всё по порядку.
        - Чуваки, знакомьтесь, это Ниязи, мой э-э… друг, - представил нас (как мне показалось - с неохотой) Мика. - Ниязи, это Джонни, Эмиль, Сайка…
        - Да-да, - перебил его Ниязи, который, помимо прочих достоинств, страдал от преждевременного словоизвержения, - у меня есть билеты на пляжный волейбол, кому надо? Последние остались, больше нигде не найдёте.
        Моего имени в тот раз он так и не узнал. Команда начала смущённо переглядываться. Я сохранял хладнокровие - у меня есть девушка, мне на женском волейболе делать нечего.
        - Такое не каждый день увидишь! Последние пять мест. У меня друзья дерутся за них, а я не хочу никого обижать. Мог бы продать кому-нибудь на стороне, чтобы они не убили друг друга. Мои друзья. Вот ты, например. - Ниязи пронзил моё солнечное сплетение пальцем, намереваясь взять в маркетинговую осаду.
        - Я ему пойду! - взвизгнула Сайка.
        - Ой?! - Ниязи умильно сложил ладошки, склонил голову набок и уставился на нас благословляющим взглядом. - Ты его девушка? Вот ему повезло. Никакой волейбол не нужен. - И он подмигнул ей не одним только глазом, но аж всей половиной лица. Я почувствовал, что моя прозрачная кожа неудержимо розовеет от злости. - Ну что, мужики… никто не берёт? Мне идти пора.
        - Я возьму. - Эмиль, внезапно решившись, вытащил бумажник откуда-то из недр своего зада. Ниязи с невозмутимым видом забрал деньги и отдал один билет.
        - Рад был познакомиться с вами. Прекрасная леди! - Эта мартышка схватила Сайку за руку и облобызала её. Сайка захихикала, идиотка такая. Будто я ей рук не целовал никогда.
        Ниязи обратил к нам свою спину в анималистических пятнах пота и вроде как пошёл по своим делам, но потом резко обернулся и, щурясь на солнце, спросил:
        - А что это за имя такое - Сайка?
        - Саялы, - ответила моя дура и обворожительно улыбнулась.
        Сайка у меня красивая, как супермодель, к тому же у неё неплохой голос. Её нежное сопрано выпевает мои брутальные и, надо признать, частенько халтурные тексты о смерти, воскрешении, борьбе и любви так торжественно и важно, что я невольно начинаю чувствовать себя очень крутым поэтом. Когда мы идём вместе по улице, держась за руки и громко переругиваясь (это когда она меня злит своей тупостью), одинокие сутулые девушки смотрят на неё с голодной ненавистью в выпученных карих глазах. У Сайки глаза светлые, почти прозрачные. Если она густо обводит их чёрным карандашом, становится вылитой лайкой. Когда наши отношения только зарождались, она бомбардировала меня роскошными признаниями в любви. А потом одно из них я случайно услышал в каком-то бабском фильме. Это открытие сделало меня очень бдительным, и благодаря ему я нашёл ещё множество фильмов, которые она цитировала. Я стал настоящим специалистом в области мелодраматического кино - и всё из-за Сайки. Теперь, когда окошко нашей переписки затапливает ядовитый сироп красивых слов, я точно знаю, что это не она придумала, но ничего ей не говорю. Мне
кажется, Сайкина неудержимая тяга к хаотичному цитированию - нечто вроде болезни типа синдрома Туретта. Или ей страшно, что кто-то решит, будто внутри она пустая, словно оболочка с трещиной на спине, которую оставляет после себя насекомое, превращаясь из нимфы в имаго.
        В интернете Сайка ведёт себя так же. Как минимум раз в пару дней она выкладывает в Instagram своё селфи - или не селфи, а профессиональное фото, снятое другом-фотографом, неважно - сопровождённое красивой цитатой, сюжетно никак с фотографией не связанной. Значка копирайта, ясное дело, не ставит, и большинство интеллектуально продвинутых индивидов думают, что Сайка - автор сих шедевров. Меня всё это бесит. Не то что она подрабатывает фотомоделью и подписчиков у неё в пять раз больше, чем друзей, - нет! Бесит, что цитаты, чёрт возьми, не связаны по смыслу с фотографиями! А так меня всё устраивает, приятно видеть, что у моей девушки много поклонников - а принадлежит она только мне.
        Первым кандидатом в бойфренды Саялы был Эмиль. Это он приметил её на Facebook, каким-то образом напросился в друзья и вступил с ней в пространную переписку. Сайка потом показала мне её, и мы вместе посмеялись.
        В вечер знакомства с Ниязи я, полупьяный, возвращался домой мимо разрушенных дореволюционных кварталов. Вытерпев полтора ужасных часа во влажном, словно тропический лес, автобусе - Сайкин дом у чёрта на рогах, но не сопроводить её в дороге, полной похотливых сатиров, обитателей общественного транспорта, было бы неразумно, - я насладился пустотой этой части города. Изредка, терзая улицу звуками жуткой местной пародии на музыку, мимо меня проезжала, хромая на все четыре колеса, какая-нибудь машина, полная таких же, как я, пьяных гуляк или ведомая нетвёрдой рукой одинокого ночного романтика. В общем, всё было спокойно. Проходя мимо жалких остатков стен, я вспоминал: здесь продавались старые, населённые жучками книги и жила собака. Где она теперь? А этот, в остальном ничем не примечательный дом украшал изумительный входной портал - весь в изящных каменных розах, я ещё думал: застану, как его сносят, обязательно деталь сопру для сестры-архитектора. Не застал.
        Здесь совсем недавно исторические и архитектурные памятники стояли россыпью драгоценных камней, заляпанные раковыми опухолями пристроенных балконов, утратившие свой блеск от пренебрежительного обращения, ненужные даже своим жильцам. Здесь украшал улицу четырёхэтажный дом с атлантами. Теперь на его месте разобьют парк с чахлыми деревьями, которые через месяц высохнут на солнце. Парк, оцепеневший от мрамора, отполированного до зеркального блеска, - на такой больно смотреть летом и больно падать зимой. Я видел выброшенных на улицу атлантов. Поверженные титаны лежали навзничь, открытые жестокому солнцу и дикому ветру, но лица их оставались всё такими же невозмутимыми, словно и не был разрушен небесный свод, их могучие руки всё ещё пребывали в напряжении, поддерживая то, что уже никогда не будет восстановлено. Потом их куда-то увезли, вероятно, на базар органов, изъятых у мёртвых старых зданий.
        Наверное, существуют призраки снесённых домов. Идёшь себе ночью в туалет в своей несуразной новостройке, нажравшись вечером какого-нибудь арбуза, и видишь - дверь не на месте и ведёт в несуществующую комнату, с арочными окнами, четырёхметровыми потолками и обоями в цветочек. Обои в цветочек - всегда не то, чем кажутся. На таких обязательно бывает один цветок, похожий на страшное лицо, которое таращится на тебя, когда ты ложишься в постель и суёшь блудливые руки под одеяло.
        Задумавшись об этом, во дворе моего дома, не добитого исполнительной властью старинного особняка, в известные времена расчленённого на мелкие квартирки без удобств, я чуть было не наступил на бросившуюся мне наперерез крысу. Раньше за ними такой наглости не наблюдалось. Мне даже показалось, что её хвост прошёлся по моей обутой в белоснежную кроссовку ноге. Дворовые кошки-тунеядки бездействовали. Я осветил телефоном ветхую дощатую лестницу, которая вела на длинный общий балкон, чтобы не навернуться на кривых ступенях в темноте, и в ответ мне засверкали три инфернальных кошачьих глаза. Четвёртый глаз был утерян в бою.
        - Дармоеды, - пробормотал я, невольно содрогнувшись, и тихо проскользнул в квартиру.
        Уже засыпая, я услышал привычный скрип открывающихся створок старого платяного шкафа в моей спальне. Через минуту на кухне полилась вода и робко зазвенела посуда в раковине. До нашей семьи здесь жила одинокая женщина, которая умерла, когда я ещё витал, развоплощённый, в пространстве, выбирая себе чрево, как учит Бардо Тодол, тибетская Книга Мёртвых (почему я не выбрал родиться где-нибудь в Швейцарии?!), да так и осталась здесь, не понимая, что посторонние люди делают у неё в доме, но каждую ночь покорно мыла за нами посуду, благодаря чему мать и сестра до сих пор не напустили на неё всяких мулл и бабок. По-моему, с их стороны это подлость.
        Утром мама пыталась отговорить меня от запланированной поездки на дачу к Мике (он у нас единственный, у кого есть дача, землевладелец, помещик Микаил). Моя мама никогда не может удержаться от попыток испортить мне выходные.
        - Ты и так не работаешь. На кой ляд тебе выходные? - нудила она в то жаркое субботнее утро. Это неправда, я работаю, просто я - фрилансер. Но ей бесполезно объяснять. Мама думает, что если человек не сидит, скрючившись, за компьютером с девяти до шести, с унизительным часовым перерывом на жалкую трапезу, то он, стало быть, не работает. Все унылые отпрыски её коллег, которыми они так гордятся, именно таким образом и существуют.
        - Зато Мика работает. И соответственно на дачу его мы можем поехать только в выходные. - Мой голос был твёрд, суров и мужественен.
        - Но у меня вчера было такое ужасное давление!
        - Высокое? - обеспокоился я.
        - Нет, не высокое. Просто… ужасное.
        Я решил, что с меня хватит.
        - У тебя есть дочь, она всё равно все выходные просидит дома.
        - Ты это о чём? - Хриплый и тихий, но уже таящий в себе угрозу голос оповестил меня о пробуждении сестры, услышавшей мою последнюю реплику, которая, вне всякого сомнения, напомнила ей о том, что она - никому не нужная старая дева. Её возмездие мне сейчас было ни к чему, поэтому я подхватил гитару и выбежал из дома.
        Мика подобрал меня, бредущего по мёртвому белокаменному Зимнему саду с закинутым за спину единственным моим достоянием - гитарой (имя её - Сиринга, и да - я выпендрёжник). Плавки для пляжа я благоразумно надел под джинсы, чтобы не возиться на берегу с переодеваниями. Усевшись на переднее сиденье, я пристроил Сирингу между ног, словно карликовую виолончель.
        Мика был единственным из нас, кто имел не только дачу (вообще-то две дачи: старую, которую пощадили ради прекрасного фруктового сада, и новую, с двухэтажным домом и бассейном), но и свою собственную машину. Он - сын богатеньких родителей, наш Мика, да и сам неплохо зарабатывает. Я всегда знал, что группа Death and Resurrection вместе со всей её музыкой была для него просто развлечением, способом убедить себя и других, что он - творческая личность, а в будущем он станет толстомордым мужиком без возраста, зато в костюме и на большой машине, и жена его будет скучной и корыстной. Ну а пока мне, главному, так сказать, поршню, толкающему вперёд творческую жизнь нашей команды, было выгодно пользоваться мелкими удобствами, которые он предоставлял. В одной из комнат его старого дачного домика мы устроили студию звукозаписи. Вообще-то до зимы этого года студия находилась в его городской квартире, но потом предки взбрыкнули и нам пришлось перебраться в никому не нужный ветхий дом на даче.
        - Сейчас заедем за Джонни, потом за Эмилем, а потом за Сайкой, - объявил Мика. Я с ужасом понял, что при таком раскладе Сайка будет сидеть рядом с Эмилем. Разумеется, я не опасался за свой череп, ещё не потревоженный ростом рогов, - Сайка отшила Эмиля давным-давно, почти сразу после того, как они начали переписываться. Но сам факт, что они будут сидеть сзади бедром к бедру, напрягал.
        Всю дорогу Эмиль зудел. Джонни пытался курить, неистовый ветер заталкивал дым обратно в машину. Придерживающийся здорового образа жизни Эмиль театрально кашлял. Его негодующий кашель и гневные взгляды в сторону курильщика изумительно сочетались с футболкой, на которой готическим шрифтом утверждалось, что «I love violence». Эмилевская любовь к насилию, вероятно, проявилась во всю свою мощь, когда он всё-таки заставил Джонни избавиться от сигареты.
        - Эмиль, тебе надо было не в рок-группе играть, а петь в церковном хоре, - не удержался я от ехидного комментария.
        - Пошёл ты! - кажется, моя ненависть взаимна. - У меня нет денег всю жизнь потом лечиться.
        - Это пока их нет. Скоро будут, когда выпустим альбом. - Оптимистичный, как большинство благополучных от рождения людей, Мика попытался наладить отношения в группе.
        - Смотри на дорогу, блин! - рявкнул Эмиль.
        Пару раз он звал Сайку на свидание, она ломалась и отказывалась, а потом, когда встреча всё же состоялась, он сразу проявил свои лучшие качества: занудство, необоснованное самодовольство и склонность к морализаторству. Сайка продолжила переписываться с ним - отчасти из вежливости, отчасти, по её признанию, из надежды подобраться через него ко мне, красавцу. Однажды она выставила новые фотографии, которые делает для неё друг-фотограф (он и правда только друг, я проверил) - в шифоновом платье до пят. В тот вечер Эмиль закидал её сообщениями, требуя объяснить, зачем такие «вызывающие» фотографии. «Ты что, начала новый призыв?» - написал он. Я видел эти «вызывающие» фотки - они ничем не отличаются от обычных рекламных снимков из модных журналов, и Сайка на них выглядит не более откровенно, чем пластмассовые плечики, на которых висит платье. Но Эмиль, у которого в голове варится и уже начинает подгорать межкультурная каша, счёл иначе. Тоже мне, панк хренов. Девственник и вегетарианец.
        Дорога между четырёхметровыми каменными заборами, за которыми могли скрываться чиновничьи дворцы, трущобы, возведённые местными жителями, полигоны для испытания космических ракет, порталы в другие миры, - дорога разветвилась и истончилась, как конец секущегося волоса, начала кружить и петлять и превратилась в просёлочную, в колдобинах, укутанную густой жёлтой пылью. По обочине плелась, тряся облезлым задом с хвостом-улиткой, собака. Когда мы проезжали мимо, она косо поглядела на нас, явно думая нехорошее. Мы миновали несколько заборов с надписями типа «Того, кто мусор здесь сваливает, я маму имел» и мусорными кучами под ними. Один раз я обернулся на старинную «Волгу», пухлую и красивую, которая приткнулась у забора и была в очень запущенном состоянии. Кто-то похитил накапотного оленя. Жаль, что не я.
        Трясясь, мы въехали во двор дачи и остановились. Я первым вылез из машины и вдохнул загородный воздух. Кругом стояла благодатная тишина. Спрятавшись от солнца на окружающей дом веранде, опутанной виноградником, я ждал, пока остальные насуетятся всласть, перетаскивая вещи из багажника. Когда хибарка, построенная ещё во времена Микиного прадедушки, была откупорена после нескольких холодных месяцев, изнутри потянуло приятным запахом сырости и прохладным воздухом. Я вошёл в дом, и на меня навалилось сонное дачное безмолвие. По стене с осыпающейся штукатуркой пробежала вспугнутая нами ящерка.
        Это была настоящая, традиционная апшеронская дача, с плоской крышей, маленькими тёмными комнатами и совершенно особенной магией лета, солнца, моря и деревьев: граната, миндаля, инжира. Мика был бы рад устроить нас в новом дачном доме, но тут я был согласен с его родителями - правда, они считали, что новая дача для нас слишком хороша, я же решил, что она ужасна: почти весь участок выложен уродливой плиткой, а из развлечений - только кондиционированный воздух да хлорированная вода в бассейне.
        Мне хотелось как можно скорее оказаться на море, но остальные, с трудом проснувшиеся утром и не успевшие позавтракать, устроили возню с чайником, горячим тендиром, копчёной колбасой и ещё чёрт знает с чем. Пока они там суетились вокруг стола, мешая друг другу, я лежал на кушетке, закинув руки за голову, а друзья бросали на меня укоризненные взгляды, впрочем, не пробивавшие мою броню.
        Обстоятельный завтрак занял не меньше сорока минут, и когда мы вышли на дорогу к морю, солнце успело забраться довольно высоко. По словам Мики, дорога должна была за пятнадцать минут вывести нас напрямую к дикому пляжу. Я удивился, услыхав про дикий пляж; мне казалось, что всё побережье давным-давно захвачено, нарезано на куцые, нагоняющие клаустрофобию куски, перегорожено и застроено ресторанами. Но, судя по дороге, пляж и правда мог оказаться диким. Большая часть участков были заброшены. Кое-где попадались старые полуразвалившиеся дома. На некоторых участках не было даже домов - только сорняки да крадущиеся, припадающие к земле виноградники.
        Через десять минут дорогу нам куртиной перегородил чей-то забор. Мика клялся, что его здесь раньше не было и по закону быть не могло. Нам пришлось сделать крюк, а потом и вовсе идти через один из заброшенных участков по колючкам. Сайка всю дорогу ныла, теряла шлёпанцы и просилась на руки. Сжалившись, я посадил её себе на закорки.
        Наконец показались шелковистые, блестящие песчаные дюны, поросшие серо-зелёными «заячьими ушами». Границу между дорогой и дюнами охраняли странные останки индустриальных сооружений - какие-то широченные короткие трубы, уложенные на манер олимпийских колец, похожие на зловещие бетонные соты гигантских пчёл-мутантов. Слева от труб лунным кратером зарылся в песок огромный, метра четыре в диаметре, колодец. Удивительно, но никого, кроме меня, этот колодец не заинтересовал. Они так и прошли мимо, не взглянув в его сторону, опустив головы к раскалённому песку. Я осторожно подкрался к колодцу и слегка наклонился над ним, но дна не увидел. Я наклонился ещё больше, но дна всё ещё не было видно. Тогда, собравшись с духом, я наклонился совсем низко и, обмирая, увидел далеко внизу чёрную воду. В этой воде могло плавать всё что угодно. Из колодца странно пахло, кажется, серой.
        - Сайка, иди сюда! - позвал я, и эхо из колодца многократно усилило мой зов - «Иди сюда! Иди сюда!». Сайка неохотно вернулась, удивляясь, зачем это я остановился. Я предложил ей заглянуть в колодец. Она боялась и отказывалась, но в итоге согласилась, при условии что я подержу её.
        - Ой! Это жесть какая-то, - сказала Сайка, нагнувшись над этой бездной, и вдруг с её шеи соскользнула золотая цепочка с кулоном, которую я подарил ей на Новый год, и улетела прямо в воду. То было особое украшение, заказанное мною у ювелира: замысловато переплетённые N и S - первые буквы наших имён. Послышался громкий всплеск, а вслед за ним - я готов поклясться, что слышал его, - тихий смех, раздавшийся из колодца. Сайка немедленно устроила истерику по поводу утерянного сокровища.
        - Не переживай ты так, - утешал я её, сильно озадаченный услышанным (или послышавшимся?) смехом. - Куплю я тебе новую цепочку, и кулон закажу ещё лучше.
        Она так и дулась на меня остаток пути, но, увидев море, мы забыли и о колодце, и о цепочке, и обо всём на свете.
        Время до обеда пролетело приятно и незаметно. Побережье ещё не успели замусорить до такого состояния, когда некуда бывает поставить ногу: пляжный сезон начался не так давно, да и место было не слишком посещаемым. Мы с Сайкой гуляли вдоль линии прибоя и искали в выброшенном морем мусоре отшлифованные осколки стекла, но, к сожалению, так ни одного и не нашли. Джонни курил, сколько хотел. Эмиль сильно обгорел на солнце и отказался от крема заботливой Сайки, заявив, что лучшее средство от солнечного ожога - спирт. Со сладостным томлением я предвкушал, как этот остолоп намажется жгучим иссушающим этанолом. В общем, удачный выдался денёк.
        Вернувшись, мы развесили свои купальные одежды на веранде для просушки, разорвали несколько пачек чипсов, запили их пивом и сели репетировать.
        В шесть часов Сайка спохватилась, что купальник может выгореть на солнце, и отправилась спасать его. Через минуту она вернулась, с растерянным лицом и без купальника.
        - Чуваки, наши труселя пропали, - ненавижу, когда она разговаривает так.
        - Что значит - пропали? - глупо спросил Эмиль.
        - Их нет. Сами посмотрите.
        Мы высыпали на веранду. Там, где должны были висеть наши плавки и купальник, осталась только виноградная лоза, и вид она имела виноватый.
        - Пиршагинские фетишисты сп…..и наши трусы. - Джонни радостно загоготал, я тоже расфыркался: ну смешно же, правда!
        - У кого трусы, а у кого панталоны, - сказал я, намекая на Мику и Эмиля, которые купались в шортах до колен.
        - Ай да, мозги не делай! Надо их найти. - Мика влез на невысокий забор и оглядел территорию, поворачивая голову туда-сюда, как дозорный на сторожевой башне.
        - На х… тебе? - сварливо спросил Джонни. - Это просто шорты.
        - Да-да, - поддержал я лучшего друга, - если кто-то ими соблазнился - ему же хуже.
        - Ну нет! Я свой купальник по интернету заказывала и месяц ждала, пока придёт. Здесь такие вообще не продаются! Найдите вора!
        - Сайка! Если даже вор и оставил на земле свои следы, то мы их уже затоптали, - я вспылил. - А других улик у нас нет!
        Джонни воспользовался драматизмом ситуации и закурил. Пуская нам в лица ультрамариновые клубы табачного дыма в духе неонуара, он подумал и выдал неожиданно здравую идею:
        - Давайте зае…им объявление и прих…им на ворота. Не думаю, что кому-то могли понадобиться наши вещи. Что с ними делать? Трусы даже у нищеё…в есть, продать их не получится. Это, наверное, кто-то прикалывается. Соседи.
        - Те соседи, - Мика махнул рукой в сторону изрядно безвкусной постройки за забором, - не знают, что такое «прикалываться». Остальных я вообще не знаю. Они вылезают только по ночам.
        - Скажи ещё - только в полнолунье, - хмыкнул я.
        Мы ещё немного поискали по участку наши тряпки, на тот случай, если их унёс ветер, но нашли только нескольких черепах, прятавшихся в винограднике.
        - А давайте зае…им черепаховый суп, - предложил Джонни. Люблю моего друга за жестокость. Думаю, если бы мы застряли тут, на даче, без возможности выбраться и добыть еды, он бы запросто вскрыл этих бедняг и состряпал суп. А потом принялся бы за улиток. А потом и за нас. Первым - Эмиля.
        Так как это казалось единственным выходом, мы всё-таки написали и вывесили на ворота объявление со смиренной просьбой вернуть похищенное - свидетельство нашего позора. Затем мы долго репетировали, несколько раз поссорились по поводу звучания, я наорал на Сайку, потому что она пела не так, как мне хотелось. Сайка расплакалась и убежала в спальню, где теснились три старые железные кровати, застеленные одеялами с запахом бараньей шерсти. Мне пришлось пойти за ней и утешать её в прохладной затенённой комнате под низким серым потолком, до которого я мог дотянуться рукой.
        Работа над альбомом продолжалась до заката. Понаблюдав, как люминесцентно-оранжевое солнце проваливается за дачные заборы, мы ощутили, что питательное действие чипсов и пива закончилось и надо отправить кого-то за едой. Выбор пал на Мику, как на владельца автомобиля, и Сайку, как на единственную женщину, хотя не думаю, что она может отличить один конец скалки от другого…
        Пока они там шопились, Эмиль завис в телефоне, а мы с Джонни картинно уселись на заборе, поджидая супергероя, который вернёт нам плавки и купальник.
        - Завтра в «Энергетике» будет white party, - просветил нас зачем-то Эмиль.
        - Спасибо, б…ь, - желчно ответил Джонни, - а теперь избавь мой мозг от этой лишней х…ни!
        - И процентов сорок людей, конечно, придут не в белом, - сказал я. - И их, конечно, впустят.
        - Это будут чьи-то племянники, - сказал Джонни. - И чьи-то б…и. Бля, ну и жара! Я пошёл однажды на хеллоуинскую вечеринку. Это ё…й позор, конечно, у некоторых здесь лица поу…щнее маски какого-нибудь зомби. Но всё равно чувствовал себя как п…юк в костюме. Остальные без костюмов припёрлись.
        - Ты в костюме кого был? - поинтересовался Эмиль, не отрывая глаз от экрана телефона.
        - Вампира.
        - Да ты оригинал! - подколол я его.
        - Пошёл на…! Почему, вот почему наш народ думает, что правила не для него?!
        - Останови это. - Я сделал серьёзное лицо. - Пойди завтра на эту вечеринку и покажи этим засранцам, что такое настоящий белый цвет! Я уже вижу заголовки статей: «Террорист-перфекционист ворвался на white party и расстрелял всех, кто не был в белом».
        - Мне нравится. Идея просто зае…сь! Только мне не из чего стрелять.
        - Можешь взять нож, не в этом суть. Главное - принцип.
        - Чувак, ты меня пугаешь, - сказал Эмиль.
        - А ты сиди-сиди в своём телефоне, не отвлекайся! - посоветовал я.
        - Что ты докопался до моего телефона?! - вспылил Эмиль.
        - Да так, ничего. - Я демонически расхохотался, всполошив маленького удода, который скакал по земле и охотился на жуков-навозников.
        Меня развеселила одна история, которую я вдруг вспомнил и которая, на мой взгляд, является отражением сущности не только Эмиля, но всего нашего безнадёжного поколения в целом.
        Пришёл я как-то раз к нему на работу настраивать компьютер. Надо отдать ему должное, позвал он именно меня, а мог бы кого-нибудь другого. Но он предпочёл дать заработать мне, за что ему, конечно, спасибо. Ходила у них там по офису одна сотрудница, так, ничего себе красотка, не в моём вкусе, конечно, роста маленького, но на каблуках, вся такая фигуристая, с длинными распущенными волосами - в общем, понравиться может, не серая мышь. Я копался в компьютере Эмиля, а он в это время в сторонке на диване в телефоне зависал. А девушка эта, которая рядом ходила, вдруг уронила что-то. Прямо Эмилю под диван. Безделушку какую-то, может, серёжку. Ну, она и присела на корточки, чтобы её поднять. Так как вещица укатилась далеко под диван, ей пришлось довольно долго там рукой шарить, а юбка на ней была с зап?хом. Который, разумеется, когда она присела, немедленно распахнулся. Все бёдра у неё оголились до самых трусов, и прошло довольно много времени, прежде чем она это заметила. А Эмиль, под носом которого развернулось это эротическое шоу, продолжал тихо-мирно втыкать в экран своего смартфона. Я подумал: даже
если девушка сейчас устроит здесь танцы со стриптизом, Эмиль, поглощённый лайканьем фотографий размазанных по тарелкам объедков и мутных туалетных селфи, не заметит этого.
        Я никогда не рассказывал Эмилю эту историю: он начал бы врать, что на самом деле всё видел, просто, как порядочный человек, притворился, что не смотрит, дабы не смущать сотрудницу. Но я сожру свою гитару, если это действительно так.
        Вернулись Сайка и Мика, таща кульки с продуктами, среди них - размягчившееся за время транспортировки мороженое, которое мы сразу же прикончили, потому что холодильника на даче не было (о, дивная дикость, простота, навсегда утраченная нашим временем!).
        - Что за дьявольская жара, - сказал я, глядя в дрожащую чёрную глубину фруктового сада.
        - Дальше вообще п…ц будет, - пессимистично заметил Джонни.
        - Я когда был маленький, - пустился в воспоминания Мика, - мы проводили на даче такой обряд. Чтобы прохладно стало и ветер северный подул. Надо, чтобы его проводил первый ребёнок в семье. Я это всегда делал.
        - И как, помогало? - лениво поинтересовалась Сайка.
        - Не помню.
        - Проведи его снова, вдруг подействует, - предложил Эмиль.
        - Ни х…, - категорично заявил Джонни.
        - А что надо делать? - спросил я.
        - Надо потрясти инжир за веточку и сказать заклинание.
        - Ну так давай, - поторопил его я, потому что мне было интересно посмотреть, как Мика будет на полном серьёзе совершать какой-то древний народный ритуал.
        - Да это всё глупости э…
        - Тряси дерево, ё…ный первенец! - заорал Джонни. Мика испуганно подскочил к ближайшему инжиру, схватился за ветвь и начал трясти, приговаривая:
        - Мян анамын илькиям, агзы гара тюлькюям. Гилавар гед, хязри гяль![1 - Я у мамы первенец, я - черноротая лисичка. Уйди, южный ветер, приди, северный! (азерб.)]
        - И это всё? - разочарованно спросила Сайка.
        - А что ты хотела, - ответил я, - чтобы он зарезал петуха и умылся его кровью?
        - Не знаю… Я…
        - Колдуете?! - перебил её откуда-то с неба глубокий низкий голос. Мы все вскочили на ноги.
        В конус света единственного фонаря веранды вступила тёмная фигура, принадлежавшая Ниязи.
        - Вдруг откуда ни возьмись появился в рот е…сь! - тихо прокомментировал Джонни.
        - Чувак… - потрясённо прошептал Мика. - Ты что здесь делаешь?
        - Я через забор перелез. У друзей на даче был. Прекрасный вечер, господа! Леди… - Ниязи, пользуясь нашим смятением, вызванным его внезапным появлением, снова влепил руке Сайки смачный поцелуй. - Я принёс вам дары!
        И он протянул нам свёрток тряпья, в котором мы узнали свои плавательные одеяния.
        - Ты на х… их сп…л?! - крикнул Джонни, надвигаясь на Ниязи. Тот вздрогнул всем телом, словно от звука железа по стеклу, и выкрикнул:
        - Не смей материться при мне! - И, тут же успокоившись, спросил: - Что, смешно не было?
        - Нет! - сказала Сайка.
        - А вот мне - было, - отрезал Ниязи. - Ваше объявление на заборе - это прямо дипломатическая нота какая-то. Есть что?
        Мы в недоумении переглянулись.
        - Это он о еде, - пояснил Мика.
        Ниязи уже и сам обнаружил наш провиант и теперь жадно уничтожал его, совсем как куница в птичьем гнезде.
        - Не, ну ваще… - Эмиль только сейчас нашёл что сказать, - мало того, что воровство, а теперь жрёт нашу еду…
        - Друзья тебя не кормили? - спросила Сайка.
        - А я про запас ем, - туманно ответил нежданный гость.
        Мы сгрудились вокруг шумно поедающего наши продукты Ниязи, как будто бы он был потенциально опасным пришельцем, который пока вроде ведёт себя дружелюбно, но от которого можно ожидать чего угодно. Во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление.
        Поев, он довольно оглядел нас и объявил:
        - Теперь, когда ваши вещи так удачно вернулись к вам, можно пойти купаться!
        - Мы вообще-то приехали репетировать, - пробормотал я, терзаясь нехорошими предчувствиями.
        - Нет, я хочу купаться! - воскликнула Сайка. - Я никогда не залезала в море ночью.
        - В таком случае приготовься получить потрясающий опыт! - Ниязи возбуждённо затанцевал на месте.
        - Тебя твои друзья не ждут? - поинтересовался я, придав голосу как можно больше настойчивости. Ниязи посмотрел на меня, как мне показалось, с беспощадной насмешкой.
        - Нет, не ждут. Меня нигде не ждут.
        - Ты профессиональный габырга[2 - Незваный гость (азерб.).], да-а, - сказал Мика. Ниязи только хихикнул.
        Пришлось мне, стиснув зубы, натянуть на себя затвердевшие от соли и солнца плавки и повторить нелёгкий путь к морю вместе с Сайкой и всеми остальными. В этот раз мы пошли в обход, чтобы избежать заброшенных участков и песчаных дюн, где в темноте вообще не пройдёшь. Стараясь отвлечься от бессмысленной трескотни, которую развела моя дура на пару с Ниязи, я предавался мечтаниям о том, какой закачу ей скандал, как только мы окажемся одни. Потом ко мне сбоку пристроился Мика и начал заговорщицки шептать:
        - Ты будь поосторожнее с Ниязи. Он забавный, но отмороженный на всю голову. Мы с ним однажды в аптеку зашли, маленькую такую, и там халашка такая с усами за прилавком стоит. Ниязи к этой халашке подошёл и говорит: «Мне с самым приятным вкусом презервативы нужны, какие посоветуете?» Ой, эта тётка как орала! Выгнала нас с криками. Даже люди сбежались. Такой биабырчылыг[3 - Позор (азерб.).] был.
        Я засмеялся, а Мика продолжал:
        - Знаешь, что он однажды сделал, когда мы в Германии были?
        - И представить себе не могу, - весело ответил я.
        - Я ему сказал, что в общественном транспорте зайцем лучше не ездить - если поймают, будет огромный штраф. Он устроил настоящую охоту на контролёров! Целыми днями ездил на электричке, ещё и меня с собой таскал. Мы потратили кучу денег на билеты. И он их дождался! Контролёров. Они вошли в вагон, и тут этот балгабаг[4 - Дословно - тыква, перен. - дебил (азерб.).] бросился бежать! Они, разумеется, за ним! А электричка - она же длинная! Бежит Ниязи, за ним бегут контролёры, а за ними бегу я. И когда электричка кончилась и они его припёрли к стене и, значит, торжествуют, что поймали и сейчас хорошенько его поимеют, что делает этот Ниязи?
        - Что же делает Ниязи?
        - Торжественно предъявляет им свой билет!
        В очередной раз меня разобрал смех:
        - Ой, блин, ну и ну! И что они сказали?
        - А что они могли сказать? Человек захотел пробежаться и пробежался. Он не нарушал закон, и вообще… Ты понял, да? Он весь такой. Совсем башдан хараб![5 - Больной на голову (азерб.).]
        - А по-моему, это была очень удачная шутка, - возразил я, внезапно проникнувшись к Ниязи тёплыми чувствами. - А откуда ты его, кстати, знаешь?
        - Это мы в Кёльне на рейве познакомились. Представь - огромное помещение, старый завод или склад, не помню, там куча обкуренных фриков с разноцветными волосами, вся эта толпа прыгает под музыку, а этот гагаш[6 - Парень (азерб.).] стоит в самом центре вот этого басабаса[7 - Толкотни (азерб.).] и не двигается. Я его заметил, удивился, он вообще не вписывался. А он это… как будто почувствовал, что я на него смотрю. Повернулся и уставился на меня в ответ. Мне не по себе стало, а он подошёл и сразу со мной по-азербайджански заговорил. Сказал, что сразу по моему виду просёк, что я из Баку, и что он тоже. Странное совпадение. И как-то мы так начали общаться. Правда, после Германии я его не видел. И хорошо, что не видел. Честно, меня в нём что-то напрягает.
        - Да нормальный мужик, что ты?
        - Может быть, - кисло ответил Мика. - Ня ися[8 - В общем, как бы то ни было (азерб.).] за Сайкой смотри.
        Я поглядел на неё. Гладенькая и обтекаемая, как дельфин, она плескалась на мелководье, зазывая нас в море. Ниязи стащил с себя одежду, обнажив чрезвычайно волосатое тощее тело в каких-то ситцевых трусах, и шумно вбежал в воду, поднимая фонтаны брызг. Море в темноте показалось мне совсем не таким весёлым и приветливым, как при свете солнца. Стало заметно прохладнее, южный ветер улёгся, заколдованный инжировым обрядом, а с севера то и дело налетали порывы холодного воздуха. Я осторожно попробовал воду ногой, и она показалась мне неправдоподобно ледяной. Даже если бы сейчас ударил сорокаградусный мороз, море всё равно не успело бы отдать так быстро накопленное за день тепло. Остальные ничего и не заметили. Зависть распирала меня, когда я наблюдал за их весельем в воде. После нескольких неудачных попыток присоединиться к ним я, весь покрытый гусиной кожей, позорно замотался в полотенце и сел на колючий, как толчёное стекло, песок. Взял Сайкин айфон и от нечего делать влез в свой Facebook. Накануне я отправил запросы некоторым своим френдам, чтобы они лайкнули страничку нашей группы Death and
Resurrection. Друзей было человек сорок. Только трое меня поддержали, и то, подозреваю, потому что были поклонниками Сайки, и поклонялись они отнюдь не её голосу.
        Айфон полетел на песок. Я, конечно, не ожидал, что в нашей стране жанр музыки, которую мы исполняем, будет пользоваться бешеной популярностью, и приглашений в качестве музыкантов на свадьбы я не ждал. Но некоторые могли бы лайкнуть мою страницу хотя бы из вежливости, чтобы поддержать нас. Друзья-призраки, они добавились ко мне сами - для того чтобы больше никак не проявить себя, повиснуть мёртвым грузом в моём френдлисте да периодически украшать мою ленту новостей перепостами фотографий и видео драк в автобусах, расстрелянных собак и поражённых гангреной конечностей, под которыми можно вдоволь покудахтать о том, куда катится человечество. Уже десятки тысяч лет катится, с тех пор как появилось.
        Один из распространённых типажей пользователя социальных сетей - Злобный Комментатор. Персонаж, ужаленный в самую нежную попу своей души. Эти люди, по моему глубокому убеждению, не понаслышке знают, что такое амок[9 - Амок - состояние неконтролируемого бешенства.]. Он овладевает ими всякий раз, когда они сталкиваются в интернете с уникальной и беспрецедентной, как им кажется, несправедливостью. Они начинают проклинать, угрожать, порицать и позорить провинившихся ещё до того, как вникнут в суть ситуации. Хотя до вникания дело обычно и не доходит. Отплевавшись отведённой природой им на один раз порцией яда, они успокаиваются и пожинают плоды лайков и одобрительных комментариев других, так сказать, бета-комментаторов. Они искренне пытаются установить мнимую сетевую справедливость, извергая из себя потоки желчи по любому вопросу - от политики и религии до внешности местных «звёзд» шоу-бизнеса, но на самом деле они лишь множат ненависть. Они - фанаты смертной казни и самосуда. Живя в своём особом, двухмерном мире, где вещи не имеют объёма, а предметы для каждого его обитателя выглядят исключительно как
точки или отрезки, неистовые сеятели Своего Мнения судят других за чувства, которых сами никогда не испытывали, за поступки, на которые сами никогда бы не отважились. Как напуганные осьминоги, они изрыгают чернильное пятно гнева и осуждения, когда происходит нечто, выходящее за грань их разумения. Взять хотя бы недавнюю историю: юноша зарезал любимую девушку за то, что она по велению родителей собралась выйти замуж за своего двоюродного брата. В каком пароксизме морализаторства билась вся интернет-биомасса! Событие, ничем, по сути, не примечательное, не осветили только слепые и мёртвые, и обсуждение новости вылилось чуть ли не в гражданскую войну. Адепты «менталитета» и «традиций», серые, некрасивые, забитые существа, которые, услышав слово «секс», испуганно, словно десятилетки, хихикают, оглядываясь на стоящего за ними с кошкой-девятихвосткой Бога - эти осудили распутную девку, имевшую наглость делать маникюр и встречаться с парнем до замужества. Убита - так ей! Сама виновата! Будет для других уроком! Воины света и просвещения - те, что выглядят разнообразно и даже могут позволить себе ругаться
матом, если захотят, - они кричали об ущемлении прав женщин, о низменных инстинктах проклятого убийцы, о деспотичных родителях и близкородственных браках. И столкнулись два войска в сече клавиатурной, и много нервных клеток полегло в битве той, и много личностей было оскорблено. И не нашёлся ни один герой, который примирил бы врагов, сказав им: «О чём вы спорите? Эта история стара, как мир! Разбитое сердце, кинжалом пронзённая неверная возлюбленная. Когда вы читаете об этом в книгах, вы восхищаетесь - ах, какая любовь, какие страсти! Почему же, когда такие страсти происходят с вашим соседом, вы не завидуете (Вот бы меня кто-нибудь так смертельно любил!), а осуждаете и препарируете эту трагичную, в лучших традициях Шекспира и Проспера Мериме, историю, как в анатомическом театре?» Нет, никто этого не сказал - нормальным людям недосуг лезть в скопище сознательных граждан-комментаторов. Человек определённого психического склада может получить некоторое извращённое удовольствие, перечитывая комментарии этих фурий, а больше они ни на что не годятся.
        У меня была пара-тройка таких в друзьях, но я их вскоре удалил с мысленной формулировкой: «За вонь в сети».
        Со стороны моря доносились какие-то крики и русалочий хохот Сайки - кажется, Ниязи швырялся комками мохнатых водорослей, похожих на снятые скальпы, в Эмиля, а тот пытался поймать его и отомстить.
        Мне стало совсем холодно и паршиво. Я начал представлять себе, что Сайка уже бросила меня и я распустил группу и остался один на всей Земле, никто меня не замечает. И работу тоже не предлагают. Но пожалеть себя всласть мне не дали: Ниязи выбрался из моря и уселся рядом со мной.
        - Ты чего в воду не залез?
        - Наплавался уже днём.
        - А что без настроения?
        И тут вдруг мне захотелось излить Ниязи душу.
        - Я вот думаю - а зачем всё это? Репетиции, нервы, расходы. Кому мы нужны? Кто нас слушает? Ты вот слушаешь метал?
        - Нет, по-моему, это не музыка, а шлак, оставшийся после извлечения полезной руды настоящей музыки из горной породы шума, - ответил Ниязи с вызвавшей у меня зависть метафоричной витиеватостью. - Так орут, что даже слов разобрать нельзя. И вы это играете? Для кого? Кто вас тут слушает?
        - Ты про death-metal сейчас говоришь. Это там гроулинг. - И, немного смущаясь, я признался: - Мы тоже с этого начинали, но потом поменяли стиль. Сейчас у нас поёт Сайка.
        - Хорошо поёт?
        - Да. А я пишу тексты и музыку.
        - И Мика всё это спонсирует, - проницательно заметил Ниязи.
        - Два раза в неделю мы играем в Finnegans. Не свои песни, конечно, а всякие известные хиты.
        - По каким дням? Я хочу прийти послушать, - оживился мой собеседник.
        - В среду будем. Начинаем в восемь.
        - О’кей, я приду. Слушай, по-моему, северный ветер подул.
        - Наверное, обряд подействовал.
        - Что теперь будем делать? - Сайка подошла к нам и выжала воду из своих волос прямо мне на колени. - Холодно стало.
        - Давайте разожжём костёр, - предложил Ниязи.
        - Из чего? - Эмиль явно не пришёл в восторг от этой идеи.
        - Разожжём костёр из наших утраченных надежд, - сказал я. Сайка посмотрела на меня сочувствующим взглядом, но то не было сочувствие разумного существа собрату по разуму, скорее это было сочувствие психически здорового человека психически нездоровому. Я всегда знал, что она для меня простовата. Ну и что? Зато красивая, да ещё и страстная. И я - единственный в нашей команде, у кого есть девушка.
        - Тут есть одна дача, там пилили деревья, и ещё куча строительного мусора, - сказал Ниязи.
        - А ты успел все участки обшарить? - Джонни в восхищении поднял брови.
        - Очевидно, - невозмутимо ответил Ниязи.
        Как-то так само собой получилось, что все мы, отчаянно хотевшие укрыться от внезапно наползшего холода в доме, покорно последовали за Ниязи, как дети города Гамельна за крысоловом. В заборе одной из строящихся дач обнаружилась дыра, сквозь которую мы попали на участок.
        - Только тихо, не шумите, - скомандовал Ниязи.
        - Сайка, стой здесь, - приказал я, устанавливая свою возлюбленную у входа.
        - Давайте быстрее, холодно, - пожаловалась она своим капризным голосом, который у меня, в зависимости от настроения, вызывал то умиление, то раздражение. Сейчас я был склонен ко второму, потому что в глубине души мне хотелось разжечь огромный костёр на берегу моря. И почему Сайке этого не хотелось? Оно же, чёрт подери, так романтично! Кроме того, костёр согрел бы нас лучше, чем стены дачного домика.
        Словно группа диверсантов-ниндзя, мы бесшумно разбежались по разным углам участка в поисках горючего материала. Один раз Эмиль наступил на какую-то арматуру и завопил, вызвав лёгкий переполох с последующим словесным линчеванием (а Джонни даже ткнул его кулаком под рёбра). Я нашёл большую ветвь не опознанного мною дерева, такую сочную, что гореть в костре она вряд ли стала бы, но я всё равно её прихватил из жадности. Ниязи разыскал охапку досок, Эмиль вернулся к дыре в заборе, волоча за собой картонные коробки. Джонни стоял возле Сайки и курил.
        - Где Мика? - спросил Эмиль.
        - Не знаю, - отозвался Ниязи и заорал изо всех сил: - Мика!!!
        - …твою мать! - Джонни чуть не выронил сигарету. - Сам же говорил, что нельзя шуметь.
        - Я пошутил. И ты не делал ничего такого с моей матерью. И если ты ещё раз при мне используешь ненормативную лексику - я… я больше не буду с вами дружить. Мика!!!
        Мы прислушались, и до нас донёсся тихий и жалобный стон:
        - Я здесь…
        - Ну и где он? - скорчился Эмиль.
        - П….те на запах денег, - съехидничал Джонни, проигнорировав страшное предупреждение Ниязи.
        Подсвечивая себе дорогу Сайкиным айфоном, я направился в ту сторону, откуда раздавался голос Мики. А звучал он всё жалобнее и жалобнее:
        - Чуваки! Помогите мне!
        Над моей головой, едва не задев макушку, пронеслась перепуганная летучая мышь. Я и сам испугался. И меня совсем не успокоил вид двух глаз, тускло сверкавших белками откуда-то из-под земли.
        - Я здесь! - пискнул Мика. - Провалился в яму.
        - А чего не вылез? - тупо спросил я, ещё не отойдя от шока.
        - Здесь что-то налито. Какая-то грязь. Я застрял. И, кажется, погружаюсь.
        Тут подоспели остальные. Увидев Мику в яме с непонятной жижей, Ниязи предался исступлённому веселью, почти падая на колени от хохота, поэтому помощи от него в спасении Мики не было никакой. Тут и пригодилась моя веточка - трогать Мику руками никто не рискнул. Когда мы его вытащили и он выпрямился перед нами во весь рост, замазанный чёрной грязью по самые глазные яблоки, он был похож на доисторическое чудовище, пробывшее в спячке на дне болота тысячу лет и теперь пробудившееся от сна, чтобы пообедать нами…
        - Клянусь тебе, он знал, что там эта яма, - лихорадочно шептал мне на ухо Мика, когда мы возвращались на дачу - о костре уже не могло быть и речи, надо было отмывать нашего басиста, пока неизвестная субстанция на нём, чего доброго, не затвердела.
        - Ты что? Правда?
        - Клянусь, говорю, смотри, до сих пор смеётся. Специально нас сюда послал. Он тот ещё атанщик[10 - Кидала (азерб.).].
        - Тебя послушать, так он просто какой-то злобный гений.
        - Я тебе говорю, он специально всё это подстроил. Чтобы посмеяться.
        Я покачал головой.
        - У тебя какой-то пунктик насчёт Ниязи. Нормальный мужик. А в яме ты выглядел реально смешно.
        - Вот! - Мика театрально отшатнулся от меня и направил в мою сторону обличающий перст с приличной такой мозолью от гитарных струн. - Ты уже попал под его влияние!
        - Да ну тебя…
        В три часа ночи нам удалось избавиться от Ниязи. Точнее, нам не самим удалось, а он решил, что в нашей компании стало скучно, и убрался восвояси. Думаю, все, кроме меня, почувствовали облегчение. Присутствие Ниязи создавало атмосферу лёгкого неустойчивого безумия, вызывая в тех, кто имел неосторожность оказаться поблизости, чувство беспокойства, которое не очень приятно обычным, вечно встревоженным обывателям вроде Эмиля и Мики. Даже Джонни, несмотря на то что громок, грозен и груб, любит стабильность и порядок.
        На следующий день, поздним утром, я взгромоздился на забор и ждал, когда Ниязи, сказавший нам, что будет ночевать у друзей, проснётся и выйдет. Но соседи оказались пожилой парой с целым выводком чумазых детей, никто из этого семейства не говорил по-русски, а толстая мамаша устроила мне безобразный скандал, решив, что я подглядываю за тем, как она из шланга поливает свои оплетённые варикозной сетью ноги. Неужели я так похож на извращенца или прекрасная леди пыталась выдать желаемое за действительное?
        Ниязи в этом доме никогда не было и быть не могло. Может, он ночевал у каких-то других соседей? В любом случае на даче мы его больше не видели.
        Он заявился в Finnegans в среду, как и обещал. Мы не сразу его заметили. Народу в паб набилось много, все галдели, звенели бокалы, Эмиль то и дело нервно ударял по том-томам. За одним из столов заливисто смеялась компания из четырёх подвыпивших одиноких девушек - у одной размазалась тушь, а у другой - помада, а третья девушка нежно улыбнулась мне. Я кинул на Сайку обеспокоенный взгляд, но она ничего не заметила и вообще казалась отрешённой, что с ней бывало нечасто.
        Потом мы заиграли, Сайка запела, люди раскачивались с бокалами пива в руках и подпевали, а я гадал: что будет, если мы сейчас исполним одну из своих… одну из моих песен? Народ затихнет в недоумении? Или никто ничего не заметит, все так и будут раскачиваться по инерции, как маятник метронома?
        На пятой песне я увидел Ниязи - он притулился к барной стойке и подпевал громче всех, широко раскрывая свой лягушачий рот, на самых надрывных моментах крепко жмурясь и складывая кожу на лбу в сложнейшее оригами из продольных и поперечных морщин. Прерывался он только для того, чтобы отхлебнуть из бокала с чёрным, забавно похожим на кофе «Гиннесом».
        - Смотри, - в перерыве между песнями я толкнул Мику и мотнул головой в сторону Ниязи, - твоя любовь пришёл!
        - Нет да-а-а, - обречённо застонал Мика. - Надеюсь, он не начнёт танцевать на столе!
        - Такое уже бывало?
        - Нет, но я не удивлюсь, если однажды будет.
        - А давайте сыграем нашу Ramp to Hell, - предложил я, очевидно, оказавшись в зоне действия ауры озорства, окружавшей Ниязи.
        - Нас потом вые…т за это, - сделав сие зловещее эротическое пророчество, Джонни с наслаждением втянул глубоко в себя продымленный воздух - сам он во время работы курить, конечно, не мог.
        - Сыграем Ramp to Hell? - не теряя надежды, спросил я Сайку.
        - Не придуривайся. - Она просто отмахнулась от меня. Я почувствовал, что ещё немного - и начну бить мою бесценную Сирингу об пол. В этот миг я поймал взгляд Ниязи, который отсалютовал мне бокалом с таким энтузиазмом, что пролил немного пива на колени сидящему рядом краснорожему от непривычной жары и обильной выпивки иностранцу.
        В общем, до полуночи мы играли только одобренные начальством песни, и ничего своего. В Ниязи происходил круговорот пива, заставлявший его то вскакивать с нагретого стула и бежать в туалет, то доставать из кармана деньги, скрученные в тугой рулет. Похоже было, что он твёрдо вознамерился дождаться нас. Так оно и оказалось. Когда мы, измождённые, собирались покинуть паб, оставив охрипших посетителей наслаждаться тишиной, он присоединился к нам, изливая на нас свои восторги:
        - Прелестно играете! Сайка, ты поёшь очень здорово! Собираешься делать карьеру певицы? У тебя такая внешность и такой голос, что ты точно станешь знаменитой! Это я тебе говорю, а я никогда не ошибаюсь, - тараторил Ниязи, описывая дуги вокруг нас и пытаясь вклиниться то между мной и Микой, то между мной и Сайкой. - Когда ты пела эту Closer, я правда чуть не заплакал! - И вдруг он спросил, обратившись ко мне: - А почему вы не играете свою музыку?
        - Для этого есть специальные места, - ответил я.
        - Подземные переходы? - фыркнул он.
        - Нет, - ровным голосом возразил я, - иногда мы устраиваем концерты.
        - Да, - подтвердила Сайка. - В марте у нас было выступление в ресторане Seven.
        - Никогда о таком не слышал. Мика, что за дела? Ты даёшь концерт, а друзей не зовёшь?
        - Я послал тебе приглашение на мероприятие в Фейсбуке, наверное, ты его не заметил, - равнодушно сказал Мика.
        - Да ладно? - искренне изумился Ниязи. - И что, много народу пришло?
        - Полный ресторан, - похвастался Эмиль.
        - Но там всего один зал, очень маленький, и половину его заняла сцена, - добавил я во имя исторической справедливости.
        - Давно вы играете?
        - Три года.
        - Хм, - только и сказал Ниязи, и я почувствовал, что он думает о том, как мало мы продвинулись за эти три года. Мне захотелось оправдаться, но он ничего не добавил к своему многозначительному хмыканью.
        - Слышал бы ты, как мы звучали вначале, - пробормотал я так, чтобы остальные не услышали.
        На улице Мика сказал:
        - Сайка, давай я тебя отвезу. Мне к баб?[11 - Дедушке (азерб.).] заскочить надо. А то он опять со мной разговаривать перестанет.
        Хотел он и меня подбросить до дома, но Ниязи, узнав, где я живу, начал кричать, что это пустая трата бензина и что мы пойдём домой вместе. То есть я пойду домой, а он - к автобусной остановке. Как я теперь, спустя шесть месяцев, будучи мертвецом, понимаю, Ниязи специально хотел остаться со мной наедине и поговорить.
        Он проявил большой интерес к моему творчеству, чем и подкупил меня. И он не сказал ни слова о Сайке. Ни слова.
        - Ну и как вы звучали вначале?
        - О, на заре нашей карьеры мы исполняли death-metal. Это тот самый, который ты назвал шлаком, помнишь? Мы тогда ещё не знали Сайку. У нас вокалистом был один чувак, вот он ревел, как дракон, которого кастрируют без наркоза. Но потом мои стихи к песням начали совершенствоваться, и я подумал, что добро зря пропадает - за его рёвом слов не было слышно. И так, потихоньку, мы сменили направление. Потом наш вокалист отсох…
        - Что значит - отсох? - удивился Ниязи.
        - Женился. Ему был двадцать один год. Он уже, кстати, развёлся. А я встретил Сайку, и мы взяли её в группу.
        - Понятно. А чем ты зарабатываешь?
        - Айтишник я. Кстати, если вдруг кому-то из твоих знакомых понадобится сеть наладить или ещё что - порекомендуй меня, ладно?
        - Конечно, обязательно порекомендую, - заверил меня Ниязи.
        - А ты чем занимаешься? - вежливо поинтересовался я. Всё это напоминало мне свидание, на котором мы оба оказались по воле родителей, но уж никак не по своей.
        - То одним, то другим, - уклончиво ответил Ниязи. - Но ты скажи мне: вот твоя музыка - это серьёзно или ты не собираешься развиваться в этом направлении?
        Он задел мою открытую кровоточащую рану. Будущее пугало меня примерно так же, как пугает человека сочетание свежевырытой могилы перед глазами и дула пистолета, приставленного к затылку. Я не знал, буду ли развиваться или так навсегда и останусь гусеницей, не в своё время, не в своём месте, среди не своих людей. Поэтому с ответом я замешкался.
        - Не знаю пока… Здесь у нас мало шансов на успех.
        - А я говорю не о вас. Я говорю о тебе, - вкрадчиво промолвил Ниязи.
        Мы пересекли улицу Торговую, сверкающую, как зал во дворце знатного вельможи во время бала. Несмотря на то что старый день уже кончился, а новый ещё не начался, на улице было полно людей. Некоторые даже гуляли с малолетними детьми. Мы нырнули в пучину плохо освещённых жилых кварталов, и нас обступили тишина и опасность свалиться в какую-нибудь яму или подвал.
        - Я не вижу здесь своего творческого будущего, - признался я.
        - Почему? Везде можно чего-то добиться, главное, найти свою нишу, - нравоучительно изрёк Ниязи. На мгновение его лицо озарилось жёлтым светом случайного фонаря, и мне показалось, что оно выглядит как-то зловеще. - Сейчас это вообще легко. Есть Youtube, Facebook. Тебе даже не надо выходить из дома, чтобы стать знаменитым.
        - Ага, - саркастически согласился я. - Вот у нашей группы есть фан-страничка и свой канал на Ютюбе. Видел ты их?
        - Нет. Но я - не показатель. Я вообще редко в интернете сижу.
        - Я тоже. И я не умею пиариться в соцсетях. Для этого надо быть особенным человеком.
        Мне вспомнились многие непонятные обитатели интернета, которые имеют тысячи подписчиков, и при этом для меня оставалось настоящей загадкой, почему эти личности знамениты и в чём состоит род их деятельности.
        - Недавно я разослал всем своим друзьям предложение лайкнуть страничку нашей группы. Так вот, почти никто не лайкнул. А когда они просили меня лайкать их уродливые фоточки для всяких убогих конкурсов, я лайкал, как идиот! Думал, что они отплатят мне тем же, когда мне это понадобится!
        Ниязи рассмеялся приятным тихим смехом:
        - Ты какой злой, оказывается! Знаешь, я придумал, что надо сделать.
        - Что? - Я почувствовал, что сейчас Ниязи выдаст нечто.
        - Люди совсем как мухи. Я имею в виду трупных мух. Они любят слетаться на смерть. Тебе надо умереть. Не по-настоящему. Но если кто-то на Фейсбуке напишет, что ты умер, то все поверят.
        - Потому что люди верят прочитанному в интернете больше, чем своим собственным глазам, - медленно произнёс я.
        - Ага! Ну как, шикарно я придумал?
        - В этом что-то есть. Многие художники умерли в нищете, а продаваться начали после смерти.
        - И ты должен не просто умереть, в обычной смерти нет ничего интригующего. Я считаю, ты должен покончить с собой по каким-то загадочным причинам. Только представь, сколь популярным ты станешь!
        Я представил. И в этот миг пали метафизические оковы, удерживавшие меня на скале моей унылой жизни над бурным морем приключений.
        Я начал перебирать в уме все доступные мне способы добровольно отправиться на тот свет, а заодно и причины. У нас среди молодёжи вообще популярно самоубийство. Ну, там, когда родители не разрешают жениться на любимой девушке, и всё такое. Или если не удалось поступить в институт. Или если не можешь выплатить кредит. Такие варианты, само собой разумеется, были для меня неприемлемы. Любовные страсти местным чопорным и мещанским населением не понимаются и не одобряются, красный диплом я давно получил и даже уже потерял, а прослыть нищим неудачником меня совсем не прельщало. Я решил, что пусть это будет невозможность проявить себя, тяжёлое ощущение сдвигающихся стен, отчуждение, полное неприятие со стороны окружающих, глухая безнадёжность - всё то, что я и так в некоторой степени чувствовал, хотя и не настолько остро, чтобы из-за этого наложить на себя руки. Раздумывая над способом, я точно знал, что не повешусь. Ведь в этом случае люди будут знать, что, умирая, я обмочил штаны, язык у меня вывалился изо рта, рожа синяя, а это совсем не эстетично и уж ни капли не романтично.
        Тем временем Северный Ветер, вызванный обрядом, любезно взял на себя труд создать для меня легенду.
        В то утро я почему-то проснулся очень рано. Мать и сестра ещё спали, дворовые кошки тоже. Только несколько юрких воробьёв, ещё не вытесненных из города расплодившимися на обильном мусоре воронами, устроили свою обычную писклявую возню в дереве под окном.
        Ненавижу начинать день с просмотра новостей в интернете, но ничего не могу с собой поделать. И вот я прочитал, что море снова забрало себе в жертву парня моих лет. Как ему могло прийти в голову залезть в воду во время такого шторма? Его имя скромно не указали. Просто очередной безымянный мертвец, которых в большом городе образуется каждый день огромное множество. Это мог быть и я, если бы только мой теплообмен позволял мне купаться в море в прохладную погоду.
        А что, если это в самом деле буду я?
        Зайдя в Facebook, я отыскал в списке френдов недавно вступившего в их жидкие ряды Ниязи и написал ему: «Вчера я утопился в море на пляже в Бильгях. Можешь проинформировать народ».
        Чат у меня отключён, так что никто и не заметит, что я заходил на сайт уже после своей смерти.
        Ниязи словно поджидал меня; его ответ пришёл через несколько секунд: «Ну что ж, непризнанный гений, готовься стать знаменитым, я устрою тебе такие пышные похороны, что все народные артисты захотят поменяться с тобой местами. И вот ещё что. Напиши красивое предсмертное письмо на бумаге. Такое, чтобы я заплакал. Отдашь мне, когда напишешь».
        Мои ладони вспотели и похолодели от волнения, а потом я вспомнил, что не завтракал. Голода я с утра, как правило, не испытываю, но мать приучила нас с Зарифой завтракать, и с тех пор, если я пропускаю утреннюю трапезу, мне весь день кажется, что всё идёт не по плану. Хотя обычно у меня и планов-то не бывает. Иногда я представляю себе, что живу в темноте и уединении, как адский кальмар-вампир - питаясь трупами и экскрементами, в тишине, под высоким давлением… Без воздуха.
        Втиснувшись в нашу небольшую кухоньку, я узрел нечто ужасное, чему не сразу даже нашёл объяснение: по всему полу были разбросаны осколки грязной посуды. В последний раз я видел такое в тот день, когда от мамы ушёл отец. Разум подсказывал, что на этот раз к картине разрухи ни мама, ни сестра отношения не имеют. Во-первых - это не их стиль. Ввязываясь в скандал, мама просто краснеет, как лобстер в кипятке, и орёт (в прошлый раз посуду перебил отец, а не она). Скупость не позволяет ей разбрасываться хрупкими предметами. А Зарифа, если её разозлить, способна только выдать что-нибудь ехидное и убежать, а наутро обидчик, вероятно, скончается от отравления. Но чтобы бить немытую посуду…
        Происшествие имело место ночью, когда мы спали. Иначе кто-нибудь убрал бы осколки. По ночам с посудой развлекается только наше привидение, но, видимо, по какой-то причине нынче ночью оно решило перебить её всю вместо того, чтобы вымыть. Я поставил чайник на плиту и вернулся в свою спальню. Шкаф был закрыт настолько плотно, насколько это вообще возможно при таких покосившихся дверцах. В принципе против призрака в шкафу я не возражал - он отпугивал моль не хуже нафталина. Не чувствуя ничего, кроме раздражения, я рывком распахнул дверцы шкафа и заглянул внутрь. Из глубины раздалось шипение: не такое, какое издаёт рассерженная кошка, а такое, какое получается, если открыть баллон с газом. Раньше призрак не издавал никаких звуков. На всякий случай я отшатнулся и затворил шкаф. С той стороны звякнули о створку пряжки ремней.
        Первой проснулась мама и, увидев гору осколков, которую я аккуратно собрал в центре кухни на полу, с тем чтобы более умело обращающиеся с совком женщины избавились от неё, начала кричать и причитать. Мне удалось только выпалить «Это не я!», прежде чем она начала концерт.
        На крики выползла и Зарифа, всклокоченная, со следами подушки на лице. Со свойственной ей апатичностью она уставилась на погром, а потом вернулась в спальню и закрыла за собой дверь, чтобы не слышать криков.
        - Столько денег теперь на посуду тратить! - разорялась мама. Я подумал, что за это время, потрать она его на промывание мозгов очередному клиенту, она успела бы заключить сделку на сумму нового фарфорового сервиза на двенадцать персон.
        Раньше мама работала старшим научным сотрудником в Академии наук, и, хотя обычно служители оной покидают своё место работы исключительно ногами вперёд, маму каким-то образом угораздило попасть под сокращение, что благотворно сказалось на развитии её коммерческих способностей. Мама - агент по продаже водоочистительных фильтров и кастрюль с особыми, поистине магическими свойствами (никогда не пытался вникнуть, что же эти кастрюли и сковородки там делают, но, вероятно, после приготовления блюда они сами сервируют его на столе, поют хором, пока ты ешь, а после идут и сами себя моют. Иначе я не представляю, зачем кто-то стал бы их покупать столь изощрённым способом). Мамин любимый фильм - «Гленгарри Глен Росс» с Аль Пачино; она периодически пересматривает его для того, чтобы поднять свой боевой дух. По-моему, это ужасная работа, мне жалко маму, и её клиентов тоже жалко. Многие из них скрываются от неё, не берут трубку, когда она звонит им, чтобы пригласить на очередную презентацию с беспрецедентными скидками и маленькими, халявными пирожными. Некоторым из клиентов, более внушаемым, приходится буквально
вцепляться в глотку, чтобы дожать: не так-то просто убедить человека купить то, что ему не нужно. Больше всего на свете мама хочет, чтобы мы с Зарифой создали семьи, она копит деньги на квартиры в новостройках для нас. Сестра же больше всего на свете хочет выйти замуж за какого-то известного актёра из сериала про вампиров и навсегда избавиться от мамы. Я больше всего хочу уехать из этой страны и никогда не видеть ни одной уродливой новостройки. А мысль о женитьбе ввергает меня в оцепенение. Я бы даже сказал, в трупное окоченение. Не то чтобы я не хотел провести остаток дней с Сайкой и «умереть в одном гробу», но вряд ли мы способны создать такую семью, о которой мечтает мама. Так что зря она себе нервы треплет.
        Итак, наше привидение на что-то обиделось. Возможно, бедная женщина наконец поняла, что чужие люди, живущие в квартире, которую она считала своей, используют её как бесплатную рабсилу. Меня такие вещи не пугают, мама слишком приземлённое существо для того, чтобы об этом задуматься, а что подумала Зарифа - один Покровитель Старых Дев знает.
        Оставив маму причитать над разбитой утварью, я вернулся в свою комнату (вот преимущество старых домов - комнаты в них маленькие, зато их много), чтобы проверить, выполнил ли Ниязи своё обещание.
        Такого количества обновлений в своём Facebook я не видел никогда. Эпитафия, которую настрочил за считаные минуты Ниязи, красовалась в самом верху моей скупо оформленной страницы, и слов на неё он не пожалел:
        «Брат, я не могу поверить, что это произошло… Лучшие всегда уходят раньше… Очевидно, кому-то хочется, чтобы твои песни исполнялись на Небесах… Видимо, так было нужно, чтобы ты позволил Морю забрать себя… Ты навсегда останешься в наших Сердцах, в нашей Памяти, и твоя музыка всегда будет звучать для нас. Ты не умер, навсегда жив в своих мелодиях, своих стихах… Пусть держатся твои родные, твоя мама, твоя сестра и все, кто тебя любил. Мы сейчас все вместе, с твоей семьёй. Прости, что не уберегли тебя, не заметили, не поняли, в каком ты был состоянии. Прости, Брат, что недостаточно тебя ценили… То, что случилось, должно заставить всех нас задуматься… не упускаем ли мы из виду чего-то Важного. Надеюсь, теперь ты Счастлив, ты там, где тебе хорошо. Покойся с миром, Брат…» Заглавных букв и многоточий он тоже не пожалел.
        Почему-то все самые насквозь фальшивые, издевательские и пародийные проявления чувств выглядят точно так же, как и проявления чувств самых возвышенных и искренних. И те, и другие на редкость пошлые и изобилуют задумчивыми многоточиями, столь привлекательными для тупых самочек.
        Ещё Ниязи не постеснялся выставить новостную ссылку, чтобы не пришлось отвечать на лишние вопросы. Я подумал о том, что произойдёт, если вдруг настоящие друзья и родные утонувшего парня увидят эту ссылку на моей странице, а потом решил, что паранойя в данном случае неуместна. Едва ли кто-то из имеющих отношение к утопленнику людей будет шариться по фейсбучику, а тем более по моему (85 друзей, 1 подписчик, и тот почему-то пакистанец).
        Под сим опусом уже разрастались, как плесень на влажном кусочке хлеба, комментарии:
        «Что случилось?!111 Я немогу поверить! Как так?(((((».
        «Za4eeeeem daaaa? Somaubijstva eta grex… Sabaleznavaniya i terpeniya tvoey semye. Allah rehmet elesin!»
        «Я сижу в шоке и не знаю, что и думать. Совсем недавно, кажется, мы сбегали вместе с лекций, помнишь? Сидели в буфете, и Намик дайы на тебя орал… Страшно, когда уходят молодые, твои друзья, у которых вся жизнь была впереди. Страшно, когда они сами принимают решение уйти. Соболезнования твоим родным… Земля тебе пухом».
        И дальше ещё с дюжину таких комментариев, иногда осуждающих, но неизменно глубоко скорбных, а ведь с момента публикации не прошло и десяти минут!
        Людей притягивает чужая смерть. И чем страшнее, нелепее, несвоевременнее она, тем неистовее их пляска вокруг трупа. Покойся с миром, друг, с которым мы не общались уже четыре года, а мы живы, живы, живы!
        В любой компании очень молодых людей, например, университетской группе или школьном классе, всегда есть один несчастливец, который умудряется трагически погибнуть в самом начале жизненного пути. На остальных это производит шоково-ободряющий эффект: все понимают, что могли оказаться на его месте, но так как он уже заполнил собой статистику, шансы всех остальных дожить до зрелых лет сильно повышаются - не может быть двух молодых покойников в одной и той же группе. Если, конечно, нет войны или эпидемии. Что же, пусть среди своих групп статистическим мертвецом буду я. Пусть помечутся по моей странице в Facebook, пусть переворошат чердаки своей памяти, чтобы найти там хоть какие-то воспоминания обо мне - чтобы было о чём написать в своих поминальных комментариях.
        Кстати, нашлись несколько человек, которые лайкнули пост Ниязи. Я понимаю, что «лайк» в данном случае означал скорее «я ознакомился и согласен с вышенаписанным», но всё же.
        Мой мобильный на столе начал вибрировать, высвечивая на экране номер лучшего друга. Я неохотно ответил:
        - Да, Джонни?
        - Привет, говнюк! - рявкнул Джаваншир, этот юный лев, чуть более агрессивно, чем обычно. - Это что за х…ня у тебя в фейсе?
        - Небольшой розыгрыш.
        - Ты окончательно е…нулся? Я чуть не обосрался, когда увидел!
        - Это Ниязи придумал, и я…
        - Этот п…л меня напрягает. На х… вот ты его слушаешь?
        - Нет, ты подумай! Если все будут считать, что я самовыпилился, моя музыка станет популярной и наша группа станет знаменитой!
        - Это он тебе нап…л?
        - Я и сам это всегда знал. Почему ты кипешуешь? Удачный же розыгрыш, мрачный такой, в твоём духе!
        - Это ты у нас гр…ый специалист по всему мрачному и готическому. А я просто хочу нае…ться от рака лёгких и прихватить с собой как можно больше народу. Это разные вещи.
        - Прихвати с собой Эмиля. Он этого как раз боится.
        - Не увиливай от темы. Когда ты собираешься воскреснуть?
        - Простые парни вроде меня не воскресают.
        - Ага, поп…и мне тут, так я и поверил, что ты считаешь себя простым парнем!
        - Джонни, отвали! Мне нужна твоя помощь. Ты мне друг или что?
        - У меня нет друзей, - цинично ответил мой лучший друг, - только коллеги.
        - Напиши мне тоже эпитафию. А то люди удивятся, почему первым написал какой-то Ниязи. Все же знают, что мы с тобой друзья со школы.
        - А может, я ё…т горем, и мне не до п…жа в фейсбучике, - резонно возразил Джонни.
        - Вряд ли кто-то будет проводить такой глубокий анализ, - фыркнул я. - Просто напиши, и всё!
        - Чё э я напишу?! Я не умею писать. Только матом.
        - Напиши матом, ничего, в данной ситуации это даже уместно. Представь себе, что я действительно покончил с собой.
        - Тебя раскусят в два счёта!
        - Не раскусят, если мы сомкнём ряды.
        - Ты больной, упоротый е…н! - одарил меня комплиментом на прощание Джонни и сердито дал отбой.
        Конечно, через месяц-другой я собирался остановить этот макабрический танец и живым и здоровым объявиться среди своих не-друзей. Но всё обернулось совсем не так, как я планировал, потому что действительность иногда бывает интереснее, чем мы ожидаем.
        Потом меня настиг скандал от Сайки. Она редко устраивает скандалы, чаще просто обижается и дуется, пока ей не купишь что-нибудь прикольное в утешение, но в этот раз от её крика у меня чуть не заложило уши, а ведь она кричала всего лишь в телефон.
        - Кто вообще это придумал?! Что за идиотская шутка! Нельзя так делать! - повысь она голос ещё чуть-чуть - и услышать её смогут только летучие мыши. - Ты подумал обо мне?
        - А что ты? - издевался я, озадаченный её реакцией. - Имидж вдовы будет тебе к лицу.
        - Ты мне не муж, - иногда она бывает чрезвычайно занудной и дотошной. - И смерть - это не повод для шуточек!
        - Разве? - удивился я, с ходу вспомнив несколько десятков чёрных комедий и забавных книг, в которых чья-нибудь смерть играла не последнюю роль. - А знаешь, однажды Зарифа поругалась с одной из своих подруг, так та пустила среди общих знакомых слух, что сестрица моя того… преставилась. Вот она злилась! Пришлось всех лично обзванивать и каждому сообщать, что она не…
        - Хватит! Я сейчас напишу у тебя на странице, что всё это враньё и ты жив!
        - Погоди… Ты хочешь большой концерт и чтобы было много зрителей?
        На том конце раздалось громкое, многозначительное молчание.
        - А при чём здесь это? - спросила наконец Сайка.
        - При том. Спроси у Джонни, он тебе объяснит. Ты меня разозлила. - Я дал отбой. Сайка метнула мне вдогонку сообщение с оскорблениями, но оно не сразило меня. Смерть сделала меня неуязвимым.
        Комментарии и публикации на моей странице множились и росли, как колония бактерий в чашке Петри. Кое-кто даже лайкнул страничку нашей группы.
        Читая элегии «на смерть себя», я с изумлением узнал, как, оказывается, все любили меня, и каким талантливым считали, и как дорожили мной. Никому не хотелось брать на себя ответственность за смерть многообещающего молодого музыканта, ещё бы! Кто-то предположил, что на меня нашло временное помутнение разума или я узнал, что болен какой-то страшной экзотической болезнью. Я забавлялся, пока мне не начало казаться, что от моего ноутбука исходит запах гнили, и тогда я перестал читать.
        Вдохновлённый шквалом посмертной лести, я писал очередную песню, когда ко мне, как всегда без стука, вошла сестра. Она уже успела причесаться и заплести длинную косу.
        - Почему тебя похоронили на Фейсбуке? - поинтересовалась она без особых эмоций.
        - Это такой пиар-ход, понимаешь?
        - А, о’кей, - только и сказала Зарифа и вернулась к себе. Я был благодарен ей за понимание, хотя оно и объяснялось не столько тонкой душевной организацией, сколько безразличием к моей персоне. Осталось лишь предупредить маму. У неё нервная работа и широкий круг знакомых. И ужасное давление.
        - Мам! Если вдруг тебе позвонят и начнут выражать соболезнования по поводу моей смерти, ты изобрази, пожалуйста, скорбь, хорошо? И не пугайся, - сказал я, заявившись в кухню, где уже было убрано и витал аромат гренок.
        - Что? Ты что такое говоришь? - испугалась мама, картинно схватившись за сердце.
        Я терпеливо объяснил ей, в чём дело, но она не желала меня слушать и снова раскричалась, да так, что из окон, выходящих во двор, повысовывали головы соседи, точь-в-точь змеи из нор.
        - Как я, по-твоему, должна изображать из себя это… не знаю что?!
        - Ты же притворяешься, когда звонишь поздравлять знакомых с праздниками, - я повысил голос, передразнивая лицемерные интонации мамы: - «Джаночка, дорогая, всего тебе всего самого-самого, люблю-у-у-у, целу-у-у-ую», а сама потом проклинаешь их, когда они просят взаймы. Прояви хоть раз свои актёрские способности во благо!
        - Ой, хватит! Глупости какие говоришь! Хочешь совсем опозорить нас? Мало развода мне было?! Покончил с собой, ещё чего! В море утопился?! Я тебя что, зря в секцию плаванья таскала?
        - А я связал за спиной руки и надел камень на шею, к тому же был сильный ветер, а в Бильгях ты же знаешь какое море…
        - Да пошёл ты! Не буду я ничего такого изображать!
        И тут я применил тайное психологическое оружие:
        - А я тогда женюсь.
        Мама растерянно уставилась на меня, очевидно, пытаясь уловить связь между моим мнимым самоубийством и женитьбой.
        - На Саялы своей? - Мама её не очень одобряет (а, что там скрывать, считает шлюхой), но инстинкт самосохранения бережёт её от попыток радикально повлиять на наши отношения. Лишь однажды она откопала где-то «девочку из очень хорошей семьи» и так пробурила мне мозг этой девочкой, что я согласился встретиться с ней, лишь бы только мама оставила меня в покое. Девочка приходилась дочерью одному известному азербайджанскому писателю - настолько известному, что даже мне доводилось слышать его имя, - и маминой институтской подруге, преподающей в вузе. Как это принято, наши матери устроили нам «деловую» встречу под каким-то совершенно идиотским предлогом, как будто мы оба были умственно отсталыми и не знали, по поводу чего все эти дикарские пляски. Перед встречей мама дала мне столько напутствий, словно я не на свидание шёл, а уезжал из родной деревни для того, чтобы поступить на службу к королю.
        - Надень сорочку нормальную, а не эти свои майки с черепами. И смотри, не болтай лишнего. Ляпнешь что-нибудь, как я потом на её мать смотреть буду. Она девочка из очень приличной семьи, не позорь меня.
        Встретившись в кофейне, мы начали неохотно узнавать друг друга. Девочка из хорошей семьи выглядела странно. Кажется, ей отрезало нос, бедняжке, а на губы наступил кто-то крупный, вроде медведя. В целом было похоже на то, что её со всего размаху приложило плохим фотошопом. С первой же минуты я потерял интерес и поэтому почти ничего не говорил, а только пил свой кофе, бросал виноватые взгляды на её обезображенное народной хирургией лицо и слушал, как она рассказывает о себе:
        - Да, мой папа писатель. Я тоже люблю писать. Но не какие-нибудь там романы. А чисто конкретные стихи.
        Тут я, можно сказать, встрепенулся. «Чисто конкретные стихи» могли сделать мой приход на свидание ненапрасным. Совершенно искренне я попросил её дать прочитать мне что-нибудь из нового. Как и ожидалось, она согласилась. И вот что я узрел:
        Завистникам
        Завистники из под тяжка глядят
        И поиметь все жизнь мою хотят.
        Ночей не спят, ворочаясь в аду
        Как мертвые вставают поутру
        Консилером замазав синяки
        На жалкую работу прут они!
        Мечтают, чтоб я здохла в нищите
        Но я скажу, мечты у вас не те!
        Глазеют день и ночь в мой Инстограм
        На них без слез не взглянешь без стограмм
        А в нутрии у них лиж пустота.
        Им не дает покоя красота.
        Завидуйте. А я, буду летать
        Как бабочка среди цветов пархать,
        Вы ядом захлебнетесь отрадясь
        А я, буду цвести, собой гордясь.
        Ваш глаз дурной повыпадает из глазниц
        А у меня - триумф средь колесниц!
        И если позавидуйте что еду я в Европу
        То Бог вас проклянет и всех отправит в…опу!
        Кажется, такого удовольствия от чтения стихов я не испытывал никогда! В полном восхищении я перечитал эту Песнь песней несколько раз, чтобы запомнить наизусть и дать возможность остальным насладиться тоже.
        - Это великолепно! А вы где-нибудь печатались?
        - Да, - лениво, как и подобает слегка уставшей от восхищения поклонников звезде, ответила хорошая девочка. - В журналах там всяких. Книгу свою издала. Во-о-от. Ещё в субботу будет поэтический вечер, я там тоже свои стихи читать буду. Хотите я вам приглашение сделаю? Это очень клёвый вечер, там только самые крутые поэты будут.
        - Увы мне, - я сокрушённо покачал головой. - В субботу я очень занят. Но в следующий раз обязательно приду. А позвольте спросить, кто ваш любимый поэт?
        - Мой? Э… Пушкин даааа.
        - Не может быть! - воскликнул я. - Мой тоже! А любимый композитор, наверное, Моцарт?
        - Да э… Моцарт, - согласилась хорошая девочка и принялась царапать длинным квадратным ногтем экран своего дорогого телефона.
        Тут я быстро распрощался и ушёл. Не думаю, что это сильно огорчило мою новую знакомую. Дома я загуглил её и выяснил, что она весьма знаменита в наших интеллигентских кругах как поэтесса, действительно выпустила книгу, иногда у неё берут интервью и устраивают её поэтические вчера. Ещё она имела официальную страничку в Facebook, где у неё аж десять тысяч подписчиков. Я в очередной раз умилился широте взглядов нашего народа на искусство, скинул пару её стихов Джонни, мы с ним вдоволь поржали, а потом пришла мама и поинтересовалась, как прошло свидание.
        - Таких хороших девочек на Тбилисском проспекте ночью за десять манатов можно штук двадцать найти, - без обиняков заявил я. - Сайка хоть и не слишком умна, но она тонко чувствует музыку, и она прекрасно поёт, а ещё - у неё лицо настоящее. Больше никаких невест, особенно из приличных семей!
        - На Саялы своей? - спросила мама, когда я попытался подкупить её женитьбой.
        - Может, и на ней. - Я схватил с блюда гренок одну и проглотил её. Потом взял тарелку и навалил на неё ещё с десяток гренок: смерть - очень утомительная вещь. Хорошо, что на пожелания земли пухом не нужно отвечать, как на поздравления с днём рождения. Тем более что выражающих скорбь по поводу твоей смерти обычно набирается в сто раз больше, чем вспомнивших про твой день рождения.
        - Ну что, у нас есть сделка? Do we have a deal? - настойчиво спрашивал я маму.
        - Ой, не знаю… не нравится мне всё это. Вечно эти твои бредовые затеи. - Она ломалась, как некоторые из её клиентов. Я наслаждался иронией момента - она сама сейчас оказалась в шкуре этих несчастных. Вообще-то мама, несмотря на всю её кажущуюся склонность к доминированию, на самом деле является преданным рабом меня и Зарифы. На любую нашу просьбу она неизменно отвечает криком и возражениями, заканчивающимися словами «Иди к чёрту, ничего я не буду делать!», после чего просьба смиренно исполняется в наилучшем виде. Так что и в этом случае надо было просто немного уломать её.
        - Ну давай, решайся! У нас есть сделка, - давил я на маму, разумеется, не собираясь ни на ком жениться. В ближайшие десять лет.
        - Ой… Мучаете вы с сестрой меня. Ладно!
        - Вот и славно. Скоро тебе начнут звонить, не разочаруй их.
        - Но они же захотят прийти на похороны. - Мама продемонстрировала поразительную дальновидность. Этого момента я, признаться, не учёл совсем.
        - Ну… ты говори им, что из-за бюрократических э-э-э… проволочек тело пока не выдали. Самоубийство, полиция расследует, то-сё. Не до похорон нам. Да. А потом что-нибудь придумаем.
        - Похороним мешок камней? - желчно спросила Зарифа, выползая из своего обклеенного портретами актёра-вампира логова на запах еды.
        - Там видно будет. - На самом деле я подумал, что, может быть, Ниязи всё предусмотрел.
        Глава вторая
        Похороны
        Ниязи, живущий таинственной жизнью, был настолько занят, что аудиенцию мне назначил прямо в метро. Я сказал - нет, не полезу в эти подземелья, полные гоблинов. Он удивился, ведь я не девушка, чего мне бояться в метро? Почему-то меня не покидает стойкое убеждение: как только человек допускает для себя возможность использования общественного транспорта, его жизнь начинает катиться в пропасть нищеты и тяжёлого ежедневного труда (хотя умом я понимаю, что связь здесь как раз обратная, а порою и вовсе никакой связи). Но перед глазами у меня пример Зарифы, которая вскакивает каждое утро, словно дозорный, проспавший наступление вражеских войск, а возвращается, как после тяжёлого боя. Когда она рассказывает об увиденном в метро, я каждый раз удивляюсь, как это она не вышла оттуда с поседевшими волосами.
        Но Ниязи убедил меня, что другого случая встретиться нам в ближайшее время не представится, а предсмертное письмо ему нужно немедленно. Пришлось мне собрать всё своё мужество и приготовиться к спуску. Возле станции метро я постарался принять самую аэродинамическую из всех доступных моему телу форм, чтобы как можно быстрее и безболезненнее маневрировать в толпе. Толпа была чёрной и состояла в основном из молодых мужчин - если так можно назвать чёрных, маленьких, скрюченных существ, похожих на муравьёв, попавших под лазерный обстрел лупой. Я бы с удовольствием натянул на голову капюшон, но, к несчастью, всё ещё было лето. Точнее, оно только начиналось.
        Удивительно, но Ниязи явился вовремя, хотя, когда он сказал «шесть часов», я был уверен, что он имеет в виду азербайджанские шесть часов, то есть шесть сорок пять, и даже заранее ругал себя за то, что припёрся слишком рано. Он подошёл ко мне, неся под мышкой костыли.
        - Это зачем тебе? - Я кивнул на костыли.
        - Это реквизит, - сказал Ниязи.
        - Ты что, в театре играть собираешься?
        - Ах, друг мой, разве ты не знаешь, что весь мир - театр? - Ниязи рассмеялся приятным смехом уверенного в себе человека, разгадавшего все тайны мирозданья.
        Меня пожирало любопытство, но я не стал допытываться. В конце концов, может быть, костыли понадобились его тяжело больной бабушке и он не хочет об этом говорить? Я отдал ему письмо, не без вдохновения сочинённое после удачной беседы с мамой, и надеялся улизнуть, но Ниязи захотел обсудить со мной детали.
        Мы спустились в подземное царство, в детстве казавшееся мне таким таинственным. Как и многие люди, я люблю запах метро.
        У подножья эскалатора Ниязи опёрся на костыли, принял жалкий вид и побрёл к ближайшему вагону. Я был так ошеломлён, что затормозил, не зная, идти мне за ним, или у него какие-то другие планы насчёт этого вагона. Может, решил милостыню пособирать? Мой товарищ по заговору обернулся и прошипел:
        - Давай залезай, а то останешься здесь один.
        Я начал поспешно продираться сквозь поток людей, рвущийся из дверей. Следуя букве закона джунглей, я не давал пощады никому, так же как никто не давал пощады бедняжке-инвалиду Ниязи, который орудовал костылями, как заправский мастер по бодзюцу[12 - Бодзюцу - японское искусство ведения боя при помощи деревянной палки.]; его противники даже не понимали, откуда прилетел удар и как они оказались совсем не в той точке пространства, в какую планировали попасть. Только благодаря чуду мы проникли в вагон раньше, чем нас расплющило дверьми, и поезд тронулся. Словно коршун, Ниязи высматривал свободное место, пока кто-то из совестливых пассажиров не прогнулся под его укоризненно-агрессивным взглядом и не уступил ему место. Мне же осталось только нависнуть сверху, путаясь ногами в костылях, которые он демонстративно протянул поперёк прохода.
        - Еду с тобой только одну остановку, - предупредил я его.
        - Как хочешь, - усмехнулся Ниязи. - Но я бы задержался. Ты же любишь сочинять песни про ад и страдания. Вот тебе ад, вот тебе страдания. В метро столько источников вдохновения!
        Я с чувством лёгкого ужаса посмотрел по сторонам. Действительно, люди вокруг страдали, как грешники на средневековых миниатюрах. Хотя некоторые уткнулись носом в телефоны и электронные книги, как, например, сидевшая неподалёку от нас молодая девушка в очень короткой юбке, настоящая камикадзе. Над ней стоял статный седоголовый мужчина лет шестидесяти и рассматривал её, чуть ли не облизываясь. Рядом сидела отвратительного вида старуха с таким выражением лица, что было ясно: злобная энергия распирает её изнутри, как атомную бомбу. Я стоял и гадал, когда же рванёт эта бомба и случится ли это в моём присутствии. Хотелось знать, из-за чего всё-таки разразится скандал, но мирная часть меня мечтала оказаться в этот момент как можно дальше.
        Мы не проехали и двух минут, когда хамство внутри старухи достигло критической массы и она набросилась на несчастную девушку. Говорила она по-азербайджански, невнятно и не очень грамотно, но общий смысл я уловил:
        - Сейчас так да стало, одеваются как шлюхи, сидят, кроме своего телефона ничего не видят, а старые люди стоят, а эти молодые наглые даже места им не уступят. И стыда никакого нет, и продолжает сидеть, старый человек стоит, а она в телефон смотрит.
        - Сие есть электронная книга, - громко произнёс Ниязи, на всякий случай помахав костылями в воздухе. Старуха на мгновение опешила. Ни разу за всю свою долгую старушечью жизнь она не сталкивалась с тем, кто осмелился бы перебить её во время гневной обвинительной речи. Она решила сделать вид, что не расслышала, и продолжила брюзжание:
        - И все такие стали, ни одного нормального. - Девушка игнорировала её, и старуха не выдержала. - Я тебе э говорю! - гаркнула она девушке прямо в ухо и пихнула её локтем в бок. Та покосилась на старуху, потом начала в панике рассматривать пассажиров, пытаясь понять, кто из них - тот самый немощный дедушка, который умирает от усталости, пока она здесь с комфортом сидит.
        Вагон в предвкушении травли навострил уши. Подключился хор сидящих рядом женщин без лиц и возраста:
        - А зачем им уступать место? Никакого уважения к старшим.
        - Вот доживёт до таких лет сама, узнает, ей самой тоже никто места не уступит.
        - Они всё наглее и наглее с каждым днём.
        - А это их родители так воспитывают. Мне родители так одеваться не разрешали. Ещё татуировку сделала себе, бесстыдница!
        У девушки было донельзя растерянное выражение лица, а до седоголового мужика вдруг дошло, что это из-за его старческих страданий так негодует народ. Он покраснел и попытался сделать вид, что его здесь нет, а на остановке выскочил из вагона с прытью молодого горностая.
        Скандал мало-помалу улёгся, девушка с убитым видом уткнулась носом в книгу ещё глубже, старухино бормотание ввиду отсутствия жертвы преступления сошло на нет, и тут в установившейся тишине грянул голос Ниязи, красивый, звучный, театральный и слегка дрожащий от неподдельного негодования:
        - Вот ты только представь себе - ты зрелый мужчина. - Он обращался вроде как ко мне, но все в вагоне его прекрасно слышали, как до этого - старуху. - Едешь себе в метро, смотришь на красивую девушку, раздеваешь её мысленно и вдруг узнаёшь, что все вокруг, оказывается, считают тебя дряхлой развалиной, а эта девушка, с которой ты уже в мечтах занялся любовью, должна уступить тебе, почтенному старцу, место! Вот ты бы что почувствовал? Я бы пошёл домой и сразу повесился!
        - Да, бедный мужик, - вздохнул я.
        Глаза у старухи полезли из орбит, а голова затряслась. Я подумал, что сейчас её удар хватит, но, честно говоря, и поделом ей. Девушка уставилась на Ниязи, как на ангела с огненным мечом, спустившегося в эту преисподнюю в столбе света.
        - Как я погляжу, собравшихся здесь людей родители вообще не учили, что нужно держать своё глупое мнение при себе, а делать посторонним замечания - верх невоспитанности, - бесстрашно припечатал Ниязи, которому щитом от избиения разгневанными женщинами служили его костыли и печально подвёрнутые ножки.
        Старуха забулькала, словно котёл с жабами, запыхтела и выронила несколько мятых целлофановых пакетов, которые прижимала к своей могучей груди. Девушка с нескрываемым злорадством наблюдала за тем, как старуха сражается с собственным животом, мешающим ей поднять пакеты. Никто ей так и не помог. Я был в восторге, и в этот миг понял, что стал поклонником Ниязи.
        - Теперь вернёмся к нашим делам, - обратился ко мне Ниязи уже обычным, не божественно-карательным голосом. - Что ты там говорил насчёт похорон?
        - Люди же, наверное, захотят прийти на мои похороны, - сказал я неуместно громко, всё ещё возбуждённый адвокатской речью моего приятеля. Народ шокированно посмотрел на меня.
        - Твои друзья - молодые, у них нет привычки таскаться на похороны, - успокоил меня Ниязи. - Особенно если их туда никто не позовёт.
        - Это ты так думаешь, что молодые, - с горечью ответил я. - Некоторые из них родились старыми. А ещё есть друзья моей мамы. Эти уж точно организуют коллективный плач.
        - Хммм. Значит, наша цель - избавиться от двух десятков весёлых бездельниц в возрасте от сорока пяти до семидесяти лет? - уточнил Ниязи.
        - Ага, что-то вроде того.
        - Хорошо… Теперь представь себе, что ты действительно завтра умрёшь.
        - Ну?
        - Какие бы похороны ты захотел?
        Я задумался. Уж точно не хотел бы, чтобы у нас дома собралась толпа кудахчущих женщин. Мама хранит дома коллекцию разнообразных домашних тапочек для гостей. Это ужасно. Я представил себе, как об эту гору, сваленную в коридоре, споткнутся суровые, хмурые, незнакомые мне мужчины, вынося моё тело, завёрнутое в ковёр, словно буррито. Слёзы, заунывные молитвы Богу, в которого я не верю, халва (м-м-м-м, обожаю халву! В детстве я всё время с удовольствием посещал с мамулей всякие похороны да поминки ради удовольствия откушать халвы)…
        - Халву можно оставить, - сказал я. - А всё остальное убрать. Чёрт, почему у нас нет крематориев?!
        - Это тебя сейчас не должно волновать. Пусть твоя мама скажет, что исполняет твою волю, не устраивая традиционные похороны.
        - Тогда получится, что я предупредил её, что пошёл топиться.
        - Может, ты написал ей отдельное письмо.
        - Да нет, совсем без похорон как-то неубедительно получается. Очень подозрительно. И потом, мамкины подружки знают, что она всё равно поступила бы по-своему. Традиции превыше всего. И так у неё репутация из-за развода слегка того. Ещё и на похороны родного сына не позвать. Нет, на такой экстравагантный шаг она бы не пошла.
        - Так и быть. Я найду для тебя подходящий труп, который будет счастлив быть похороненным под твоим именем.
        - И где хоронить? Нужно место на кладбище… блин, что мы затеяли. Может, ну его?
        - Не ну его. Если уж я за что-то взялся - доведу до конца. Будет тебе и место на кладбище, и похороны.
        - Только поминок в мечети не надо! - взмолился я. - Моя душа не достигнет нирваны, если меня будет отчитывать какой-то пройдоха!
        - Не по-людски без поминок-то.
        Я задумался под выжидающим взглядом Ниязи.
        - А что, если вместо поминок организовать большой концерт, как бы в память обо мне?
        - Отличная идея! На этот раз люди не смогут проигнорировать приглашение, потому что это всё равно что не прийти на поминки. Видишь, ты отлично справился.
        - Идеи рождаются в диалогах, - философски заключил я. - А в середине концерта я выйду к потрясённой публике и начну играть сам!
        Ниязи крикнул «Ты что?!» и выронил костыль.
        - Ни в коем случае! Нельзя отнимать у людей право порезвиться на твоей могиле. Ты сразу перестанешь быть интересен. Интересным может быть только мёртвый герой.
        - И долго мне быть дохлым?
        - Сколько надо, столько и будешь. Пока тебя не будут знать все. Пока о тебе не снимут фильм.
        - А что, и такое бывает?
        Ниязи нервно подёргал носом.
        - Может быть, - обнадёжил он меня. - Все должны почувствовать себя виноватыми, понимаешь? За то, что не ценили тебя при жизни. За то, что своим равнодушием свели тебя в могилу. И попытаться свою вину загладить.
        - У меня и знакомых-то столько нет.
        - Тогда пусть незнакомые почувствуют себя виноватыми, что не были знакомы с тобой!
        Мне показалось, что в этом есть определённый смысл. В конце концов, у нас в стране не так уж много групп, исполняющих метал, а тем более исполняющих хорошо, как это, смею надеяться, делаем мы. Нас могли бы и знать, если бы мы уделяли самопиару больше времени, чем самой музыке. Я представил себе, как это могло бы быть.
        Обитает в социальных сетях медиаличность - говорящая райская птичка, владеющая мозгами нескольких тысяч своих френдов и фолловеров. Это существо чаще женского пола, с неудавшейся личной жизнью, ибо безмерна самооценка и слишком завышены требования, поклонники предпочитают ставить лайки, вместо того чтобы звать на свидания, да и вообще - ей некогда. Кроме того, периодически в рекламных целях выставляет неаппетитные фото интимно-гигиенических процедур, вроде наращивания глазных яблок и эпиляции ногтей, что тоже самцов не привлекает. Работает в сфере искусства или скорее коммерческого околоискусства и неплохо зарабатывает не только потому, что знает своё дело, но и потому, что не стесняется позиционировать себя как великого творца, крича об этом на всех углах. Вообще же не гнушается актами нарциссизма на публику и почему-то особенно любит бравировать цветом волос, который у популярной личности не врождённый, а приобретённый, насильственно закреплённый на волосах годами тщательных трудоёмких окрашиваний. Во времена смут является эдаким Хароном, перевозящим истину в мрачное царство злобы и невежества,
высказывая своё авторитетное мнение по любому поводу. Иногда мнение оказывается слишком отличным от суждения толпы, и аудитория высказывает своё «фи». Тогда медиаличность в зависимости от воспитания и темперамента либо кроет всех ироничным матом, либо робко удаляет не приглянувшийся публике пост. Но чаще, чем крупицами мудрости, звезда интернета осчастливливает почитателей демонстрацией своих насыщенных будней: вот я с подругой в ресторане, вот я на презентации чего-то там очень интеллектуального и одновременно гламурного, вот моё фото вроде как без макияжа, восхищайтесь. Обладает талантом так красочно и многословно расписывать бытовые происшествия с собой любимой в главной роли, что поход в ближайший киоск за сигаретами превращается в экспедицию хоббита к дракону за сокровищами, не меньше. Если позволяет наличие свободного времени и уровень грамотности, медиаличность даже может написать пару книг и издать их не за свой счёт в местном издательстве благодаря дружеским связям и активной светской жизни, о чём не устаёт напоминать своим ни о чём не догадывающимся фанатам. Эти книги похожи на бесконечно
затянувшиеся статусы в Facebook и повествуют о героине, наделённой всевозможными достоинствами, но прискорбно неудачливой в любви. Героиня эта всегда подозрительно напоминает саму авторшу, которая, однако, отрицает свою тоску по отношениям. Мизандричка поневоле, постоянно пишет жалобные статусы страдающей от одиночества женщины о том, как ей хорошо без мужика и какие убогие все мужчинки в принципе. По душевной доброте (а может, от необоримой склонности к дешёвой популярности) наша звезда добавляет в друзья «народ». «Народ», будучи не в силах преодолеть генетическую тягу к не несущему никакой выгоды лизоблюдству, периодически разражается восторженными комментариями типа «Сеяющае и охутворённое лицо». Предпоследнее слово лично я бы испробовал в нескольких вариантах. «Охудотворённое». «Уходотворённое». Пишите «охуетворённое», чего уж там.
        Я представил себе, что мы - благополучный сытый Мика, кислолицый Эмиль, злобный Джонни с профилем молодого Данте Алигьери, Сайка с её модельной внешностью и я - талантливый и красивый - пытаемся стать медиаличностями. С Сайкой всё понятно - это её открытые для всех фотографии притягивают к нам тех немногих поклонников, которых мы имеем, извиняюсь за выражение. Джонни, если бы начал писать всё, что говорит (а не выставлять по одному чужому музыкальному клипу раз в два месяца), мог бы иметь скандальный успех среди подростков. Я, что бы ни делал, умудряюсь оставаться в интернете совершенно незаметным, ну а Мика и Эмиль вообще не могут быть никому интересны ни в каком качестве.
        - Да, - сказал я, - ты прав. Надо оставаться мёртвым до победного конца.
        - И вот ещё что. У меня есть знакомый журналист, специализируется как раз на всяких происшествиях типа самоубийств и изнасилований. Я его попросил статейку сделать о тебе, для достоверности. Если на новостном портале опубликуют материал о твоём самоубийстве, это добавит тебе популярности. На одном напишут - на остальных тоже напишут. Они все копипастят друг у друга новости.
        - А если они проверят и узнают, что я жив?! - в ужасе спросил я.
        Ниязи посмотрел на меня с сочувствием, как на глупого ребёнка:
        - Ты что, всерьёз думаешь, что наши журналисты проверяют информацию, прежде чем её выпускать? Им бы хоть какую новость выложить. Здесь же ничего не происходит.
        Припомнив заголовки всплывающих у меня в ленте новостей («Шок!!! В селе Зяхримар муж застукал жену с любовником!»), я согласился.
        Мы сердечно распрощались, и на следующей остановке я с облегчением покинул вагон. Тут мне позвонили и срочно вызвали на одну из фирм, которые я имею несчастье периодически обслуживать. До семи, то есть до конца их рабочего дня, оставалось сорок минут, и за эти сорок минут мне предстояло добраться до места, выслушать жалобы капризных девиц и всё исправить, а если не исправлю, то задержаться в стремительно пустеющем офисе и сидеть там до тех пор, пока проблема не будет устранена. А потом шеф скорее всего заявит, что денег на непредвиденные расходы у него с собой нет, и я буду так любезен, что соглашусь прийти за деньгами завтра, или послезавтра, или никогда.
        Я готов сто раз умереть, если это сделает меня богатым и знаменитым.
        Когда я вернулся домой, уже стемнело. Мама смотрела по телевизору какую-то малоинтеллектуальную местную передачу, ведущая которой, находясь в прямом эфире, вытягивала выпавшие длинные чёрные волосы из причёски и кидала их на пол. Зарифа, как всегда, сидела в своей комнате, словно паук. Стоило мне появиться в дверном проёме гостиной, как мама разразилась гневной речью:
        - Ты бы хоть предупредил мать свою, что задерживаешься! Я так понервничала! В могилу меня решил свести! Пока он там шляется, я тут, как дура, отвечаю на звонки, принимаю соболезнования… - Она с трудом перевела дух и продолжила: - А они ещё вопросы задают, на которые я не знаю как ответить! Решат ещё, что это я тебя довела до самоубийства! А что мне сказать про похороны твои? Все хотят прийти, уже и Егяна, и Наиля, и Аллочка меня спрашивали. Дуру делаешь из матери своими игрищами!
        Я в приличных словах объяснил маме, куда Аллочке и прочим стервятницам следует отправиться на мои похороны.
        - Что я скажу им?! - взвыла мама.
        - Не беспокойся. Один мой друг всё уладит. Устроишь похороны, порадуешь подруг.
        - Это ж какие деньги! У нас нет лишних денег! У нас даже участка на кладбище нет, не купила я ещё! А даже если был бы! Кого похороним? Живьём тебя? Эти твои шалости плохо кончатся!
        Мама долго носилась по комнатам, хватаясь то за сердце, то за какие-то просроченные капли от этого самого сердца, которые никто никогда не пил, но которые всегда имелись дома на всякий случай. Я, как отдавленный хвост, волочился за ней и пытался убедить, что всё будет в порядке, хотя и сам не был уверен в этом. Зато мне было ясно, что это представление мама устроила исключительно для порядка, тогда как на самом деле мелкомошенническая натура её горела желанием узнать, что из всего этого выйдет.
        - А вместо поминок все желающие могут прийти на наш концерт, который состоится в память обо мне! Мы как раз заканчиваем записывать новый альбом, он называется…
        - Да кому он нужен?! - взбеленилась мама. И она, и сестра считают мою музыку просто блажью, чем-то вроде хобби, которому я уделяю слишком много времени - наверное, свихнулся. Их друзья разделяют эту точку зрения, эту убогую, пораженческую точку зрения. Никто не верит, что наша группа может добиться большого успеха. Что я могу добиться успеха.
        - Опять ты со своей музыкой! Кто здесь будет вас слушать? - разорялась мать. - Спустись с небес на землю!
        Если бы я стал властелином мира, я бы приказал расстреливать за слова «спустись на землю» без суда и следствия.
        - Вот поэтому папа ушёл от тебя, - отпарировал я и сбежал в свою спальню. Это был очень жестокий ответ, но я не переступил допустимого предела жестокости, потому что мама - существо достаточно толстокожее, да и отца, как я понимаю теперь, никогда особо не любила, а замуж вышла опять же «для порядку». Дабы «Егяна, и Наиля, и Аллочка», все эти вот, не смотрели на неё с жалостью, что она в тридцать лет всё ещё не замужем и без детей.
        Минут пятнадцать я теребил гитарные струны, успокаиваясь. Пытался придумать соло для новой песни, но ничего у меня не получалось, и я решил вкусить лести, которой заваливали мою страницу убитые горем френды на Facebook.
        Расторопный Ниязи уже отсканировал моё «предсмертное» письмо и вывесил его на моей странице. Народ рыдал и рвал волосы на головах и прочих частях тела. Каждый увидел в моих проблемах зловещее отражение своих собственных, отчего моя смерть стала гораздо более значимой персонально для каждого. Жаль, не было возможности сопроводить письмо музыкой. Может, следовало просто снять видеообращение? Хотя я не настолько хороший актёр. Пусть будет просто письмо.
        На странице группы Death and Resurrection, которая до моей внезапной трагической кончины нравилась трёмстам шестидесяти пяти людям, количество лайков выросло до тысячи с лишним - и это всего лишь за один день! Эти люди меня даже не знали, но слетались на запах трагической смерти.
        Кстати, о запахе смерти. То, что вчера показалось мне лёгкой игрой воображения, сейчас вдруг резко ударило меня по обонятельным рецепторам и возвестило о том, что в комнате кто-то сдох, и отнюдь не символически. В поисках источника этого зловония я начал обнюхивать углы комнаты. Самой высокой своей концентрации оно достигало под письменным столом, там, где обычно находились мои ноги. Я нырнул под стол - совсем как во времена детства, когда кто-нибудь из семейства меня обижал и мне приходилось искать укрытия. Несколько паркетных дощечек вынимались - в своё время я сам об этом позаботился, - доска пола под ними была выпилена (опять же мной). Там, в свободном пространстве между лагами, я хранил разную ерунду, детские сокровища вроде ракушек, камушков, цветных стёкол и манускриптов на выдуманном языке, обожжённых спичкой по краям и окрашенных чаем. Весь этот хлам давно уже был ликвидирован во время очередного приступа взросления. Убийственный запах тухлого мяса шёл именно из моего тайника. Снятие первой паркетины чуть не закончилось для меня ранним расставанием с недавно съеденным на ужин фастфудом.
Сгоняв на кухню, я вернулся с фонарём (таким мощным, что его лучом можно было ослеплять пилотов в самолётах высоко в небе) и снова опустился под стол, стараясь побить мировой рекорд по задержке дыхания. Яркий луч фонаря упал на жалкую тушку мёртвой крысы, осветив её так, словно она была звездой современного балета на сцене. Рядом с крысиным телом валялся пыльный листок бумаги. Содрогаясь от отвращения, я всё же сунул руку в тайник и взял листок. Что это - крыса тоже оставила предсмертную записку?
        Уже по обожжённым краям бумаги я догадался, что она принадлежит мне: в детстве у меня была какая-то острая потребность оформлять огнём края всех своих бумаг, наверное, ровные, острые кромки пугали меня. Судя по почерку, мне было лет десять, когда я написал это. Я пошёл на кухню, где никто не мог меня потревожить, в том числе и амбре, источаемое бедным скончавшимся животным в моей спальне, и прочитал свой старинный документ:
        «Когда мне будет двадцать пять лет, я буду знаменитым музыкантом и у меня будет своя рок-группа. Я буду жить в Америке, и у меня будет много денег. Моя мама и моя сестра тоже будут жить в Америке, только не в одном доме со мной, потому что к себе домой я буду приводить своих поклонниц. Их у меня будет очень много, ведь я буду богатым и знаменитым! Поскорее бы мне исполнилось двадцать пять!»
        Из глубины прошлого на меня смотрел маленький я - выжидающе, осуждающе. «Что?! - с вызовом спросил я маленького себя. - Мне ещё нет двадцати пяти, и за пару лет всё ещё может измениться!» К тому же в Америку мне уже совсем не хотелось. Я поджёг записку от плиты и держал её, горящую, пока не обжёг пальцы, и тогда я бросил её в раковину. На запах дыма прибежали мама и сестра.
        - Что горит?! - в панике голосила мать.
        - Горят мои мечты и надежды, - мрачно ответил я. - Кстати, у нас под полом крыса сдохла.
        Утром меня, спешащего на срочный вызов к собственной сестре - у Зарифы на работе опять произошёл компьютерный коллапс, - задержал во дворе дядя Рауф. Он любит животных и всегда их подкармливает, поэтому нравится мне, несмотря на то что консервативен - иногда до наивности. Помню, однажды он вбежал на нашу часть балкона и крикнул в окно кухни, где в это время возилась мама:
        - Зохра, ты не представляешь! В семье Гасана произошло чудо! У него родился пятимесячный внук! И уже такой большой, здоровый…
        Мама тогда смутилась и уклончиво ответила:
        - Да, Аллах велик. - А потом, когда дядя Рауф понёсся распространять дальше весть о чуде, добавила: - Надеюсь, хотя бы муж дочери Гасана и отец её пятимесячного сына - это один и тот же человек.
        Так вот, этот дядя Рауф сидел во дворе и наслаждался временем заслуженной пенсии - играл в нарды с другим соседом и следил за всем, что происходило в доме.
        - Я слышал - вы крысу нашли вчера под полом, - сказал он, увидев меня.
        - Да, нашли.
        - Что-то не так в нашем доме. Кошки вот жмутся друг к другу, как будто они чего-то боятся, а крысы ходят туда-сюда, как у себя дома! У меня раньше - веришь?! - ни одной крысы не было, уже шестьдесят семь лет здесь живу, и ни одна крыса к нам в квартиру не заходила. В подвале были, да. А вчера в туалет захожу, смотрю - сидит одна, на меня смотрит. Хорошо, жена моя этого не видела. А потом ещё вторая вышла, рядом с первой села, и сидят, смотрят на меня. Шахла хала вон тоже жалуется, говорит, слышит, как они ночью бегают по комнате, боится из-под одеяла вылезти, а жарко! Однажды, когда я был маленький, у нас здесь соседка Мануш во дворе в кресле спала с открытым ртом, и крыса укусила её за язык. Так она и умерла. В вашей квартире жила, кстати.
        - Какой ужас, - вежливо сказал я, а сам подумал: так вот что случилось с нашим привидением. А ещё я отчаянно попытался вообразить себе мотивацию существа, которое взяло на себя труд взгромоздиться на спящего человека и укусить его за язык. Не смог.
        - Да, помню, странная была эта Мануш. - К моему ужасу, дядя Рауф, кажется, собрался предаться воспоминаниям о счастливом интернациональном детстве. - Она ни одного языка не знала.
        - Как это?
        - Вот так. По-русски говорила с трудом, твоя-моя, по-азербайджански - тоже. Как рот откроет - все вокруг мучаются, и она сама в первую очередь. Я один раз у другой соседки-армянки спросил - она, наверное, по-армянски умеет хорошо говорить, да? А тётя Эльза рукой так махнула: нет, говорит, по-армянски говорит точно так же. А с крысами вы там будьте поосторожней. Маме передай - пусть в гости заходит.
        - Хорошо, спасибо!
        Зарифа работает в частной фирме, специализирующейся на дизайне интерьеров, маленькой, но респектабельной. Из сотрудников там - пятеро девиц разной степени молодости и один утырок, у которого компьютерная мышь всегда измазана чем-то, похожим на засохшие сопли. В общем, неудивительно, что Зарифа не может найти себе мужика.
        - Привет, братан! - крикнул тот самый единственный в офисе самец, увидев меня, и протянул для пожатия руку с нечистыми обгрызенными ногтями. Он всегда так фамильярно себя вёл со мной, как будто каждую пятницу мы вместе выпивали. На самом деле я его не знал и не желал знать.
        - Привет, э-эм… - Я забыл его имя и поспешно, но с достоинством отступил в комнату, где работала сестра.
        - Пришёл наконец. - Зарифа не стесняется быть сварливой даже на работе.
        - Ну извини, телепортатор ты мне пока не подарила! - огрызнулся я. Эта реплика почему-то привела в восторг задастую Айгюль, которая разразилась непристойно громким звонким смехом - такой, наверное, раздавался в лучшие времена из портовых публичных домов. Раздосадованный, я отвернулся от неё.
        Она считает себя очень прогрессивной, эта Айгюль. Но я готов навсегда отказаться от славы музыканта и пойти работать официантом за двести манатов в месяц, если она не выйдет замуж за того, кого ей выберут родители. А пока что она пытается закадрить меня, разумеется, у неё нет надежды на успех, но, как все недалёкие люди, она этого не понимает.
        Я принялся за работу, а Айгюль распростёрла свои монументальные ягодицы по столу, за которым я сидел (самой ей, наверное, казалось, что она изящно присела на краешек), и сказала:
        - На твоей страничке в Фейсбуке я видела, все пишут про твою смерть. Что э-э-э за дела?! У меня сердце взорвалось э-э… Зачем так шутишь?
        - Это не шутка, - с достоинством ответил я, делая, как это назвала бы Айгюль, «зяхримарское» выражение лица, рассчитывая, что она поймёт намёк и отвалит. Но в случае с глупой женщиной, пытающейся понравиться, никакие расчёты не помогают.
        - Ты с ума сошёл! - безапелляционно заявила она, вытаращив свои и без того слишком выпуклые глаза. - Такими вещами не шутят!
        - А какими вещами шутят? - рассеянно спросил я, пытаясь сосредоточиться на компьютере, которому срочно требовалась реанимация.
        - Странный, э-э-э, ты какой! - Базарная интонация её визгливого голоса привела меня в неожиданное бешенство, которого я от себя даже не ожидал. Почувствовав, как прилившая кровь обжигает изнутри моё лицо, я выдал:
        - Зато ты совсем не странная. Ты самая обыкновенная. Когда у твоих родителей пропадёт надежда на то, что на тебе кто-нибудь женится по любви, они выдадут тебя замуж за твоего двоюродного брата, и ты станешь домохозяйкой, бросишь работу, растолстеешь, и муж запретит тебе общаться с подругами и будет тебе изменять.
        Раньше я думал, что выражение «повисла звенящая тишина» - довольно-таки расплывчатое и не отображает реального положения вещей. Теперь я убедился, что в таких ситуациях тишина действительно повисает - на тоненькой ниточке, и любое неосторожное движение может уронить её. Стало так тихо, что я мог слышать внутри своего черепа мистический звук Нада, в простонародье известный как «звон в ушах».
        Я полюбовался реакцией девушек, которые находились в комнате. Если бы я сейчас разразился сумасшедшим хохотом, это бы, наверное, уже никак не повлияло на их мнение обо мне, но я всё же удержался, хотя и с трудом: сотрудницы моей сестры выглядели так, словно они пришли на концерт любимого исполнителя слащавых песенок про любовь, а он вдруг расстегнул штаны и оросил мочой их восторженные лица.
        - А теперь, с вашего позволения, я закончу то, зачем пришёл сюда, - пафосно изрёк я и невидящим взглядом уткнулся в монитор, такой большой, что за ним можно было укрываться, как за мантелетом. Больше ко мне никто не приставал с разговорами, очевидно, они решили, что я - опасный асоциальный тип, который до сих пор маскировался под приличного парня. Подозрительным показалось мне то, что и Зарифа тоже промолчала, и это могло означать одно: дома меня ждёт скандал, а уж если сестра призовёт на помощь тёмные силы (я имею в виду маму с её большим опытом в домашне-бытовых баталиях), то мне точно придётся тяжко.
        Джонни, которому я потом рассказал о своей выходке, очень смеялся. Мы сочиняли песню у меня дома (мать и сестра ещё не вернулись), точнее, под благовидным предлогом пили пиво и сплетничали.
        - Ты лишился поклонницы, поздравляю, - сказал Джонни. - Но ничего, на её место скоро придут другие.
        - Зачем? - испугался я.
        - Теперь ты мёртвая знаменитость. - Мой друг напомнил мне, что пора посетить страничку в Facebook и посмотреть, что там изменилось за ночь.
        Скорбь, переходящая в истерию, расцветала пышным цветом, и я надеялся, что цветочки однажды превратятся в плоды.
        Вышла обещанная Ниязи статья, точнее, конечно, не статья, а так, заметка - для большего я, естественно, был слишком мелкой пташкой. В заметке приводились красноречивые цитаты из моего предсмертного письма, перечислялись мои заслуги перед музыкальной культурой страны (некоторые весьма неоспоримые) и сообщалось, что будет иметь место прощальный концерт. Ниязи запостил заметку на мою кладбищенского вида страницу. У заметки было более тысячи просмотров. Это с заголовком-то «Лидер известной рок-группы совершил самоубийство», ха! Широко известной в очень узких кругах, как это называется.
        За прошедший день обнаружились люди, которые знали меня десяток лет назад - по музыкальной школе, по каким-то многочисленным кружкам, которыми нас с Зарифой истязала всё наше детство заботливая мама. Сам факт того, что они помнили меня, показался мне невероятным. Люди-призраки из прошлого вдруг восстали из небытия и собрались на моей странице, чтобы почтить мою память. Нашёлся даже Сулик, лучший друг детсадовских времён. Он написал: «Я помню, как мы играли вместе и хотели когда-нибудь, когда вырастем, убежать из дома и отправиться в кругосветное путешествие. Мы выросли, и наши дороги разошлись. Ты отправился в путешествие, которое будет длиться гораздо дольше, чем кругосветное, и, надеюсь, там тебе будет интересно. Терпения твоей семье. Мы всегда будем помнить тебя, мой талантливый друг!»
        - Какой красноречивый х…, - прокомментировал Джонни, читавший всю эту дребедень через моё плечо, обдавая меня пивными парами. - Позовём его на наш концерт, пусть проп…т что-нибудь.
        - Мы всех позовём, - злорадно ответил я. - И деньги за вход возьмём. Они расплатятся за всё время, что игнорировали меня и мою музыку.
        - Нашу музыку, - мягко поправил меня Джонни.
        В этот момент дверь платяного шкафа с наводящим ужас скрипом открылась.
        - Полтергейст, - сказал Джонни и глумливо захихикал, но я пихнул его в бок:
        - Я забыл тебе рассказать…
        - Что, ваше привидение знаменитое? Ты всё время о нём п…шь, но я ни разу его не видел.
        - Она в последнее время странно себя ведёт, посуду нам вчера всю перебила.
        Воздух в комнате едва заметно заколебался, и мне стало не по себе. Я чувствовал, что на меня смотрят нехорошим взглядом.
        - Ё…й стыд, ты что, правда в это веришь? - Цинизм Джонни бывает забавным, когда не касается лично вас.
        - Не вопрос это веры, но вопрос… - договорить мне не дали мои собственные джинсы, которые вдруг со смертоносной яростью пушечного ядра полетели мне в голову с верхней полки шкафа. Следом ринулись ещё одни джинсы, точно такие же, запасные, потом брюки, свитера - меня атаковал мой собственный гардероб. Ремни бросались в лицо, словно взбесившиеся змеи, рубашки валились в одну кучу, как фанатички, в экзальтации готовящиеся к добровольному аутодафе - оцепенев, я наблюдал за этой рвотой, одолевшей мой шкаф, а Джонни бегал вокруг и потрясённо матерился. Наконец шкаф опустел, а у меня в голове таинственным образом попавший туда женский голос выкрикнул:
        - Пошёл вон с мой дом!
        - Простите, дамочка, но это уже давно не ваш дом, - сказал я вслух.
        Джонни уставился на меня:
        - Бля, это вот что щас за на х… было?
        - Почему-то бывшая хозяйка этой квартиры только сейчас заметила наше присутствие.
        Джонни стоял на месте, выпучив глаза. Минут десять мы молчали, разглядывая кучку моей одежды.
        - На х… тебе столько одинаковых джинсов? - спросил наконец Джонни. Очевидно, такова была защитная реакция его мозга: отчаявшись понять произошедшее, он решил переключить внимание на что-то более земное.
        - Чтобы в грязных не ходить. - Нагнувшись, я рассеянно подобрал один носок. - Надо же, а я его везде искал.
        - И давно у вас эта пое…нь?
        - Вчера она перебила посуду на кухне, - равнодушно ответил я, роняя носок обратно в кучу, невзирая на риск вновь расстаться с ним без возможности воссоединения.
        - На…?!
        - Понятия не имею. Мне некогда было об этом думать. Нам надо дописать песню.
        - Я что-то не хочу здесь оставаться, извини, съё…юсь, - заявил Джонни, прихватил со стола недопитую бутылку пива и направился к выходу. - Ой, здрасте, тётя Зохра. - Моя мама, оказывается, уже вернулась и переобувалась в коридоре.
        - Ты песню сам допиши, у тебя классно получается, я тебе не нужен особо, - умаслил меня на прощанье Джонни и поспешил убраться.
        - Что случилось? У мальчика был испуганный вид.
        - Это потому, что я признался ему в любви.
        - Как?! - Я догадался, что мама хотела выронить из рук кулёк с покупками, но потом вспомнила, что там лежат яйца, и решила обойтись без театральных жестов.
        - Да, я сказал, что всё это время только притворялся его другом, а сам пылал тайной страстью, - сказал я и удалился в свою комнату, хихикая, как идиот. События двух прошедших дней слегка расшатали мои нервы, и без того чересчур артистические. Мама побежала за мной.
        - Что тут произошло? - закричала она, увидев поле битвы с павшей одеждой.
        - То же, что вчера на кухне. Меня пытались избить моими собственными вещами. Поэтому Джонни был напуган.
        Мама присела на край кровати с огорчённым лицом.
        - Нет, так же невозможно жить! Мало того, что теперь мне приходится мыть посуду самой, теперь ещё это! А если завтра она возьмёт и вышвырнет в окно моё золото?
        - Носи его всё на себе, как арабская женщина. - Неужели можно беспокоиться о каких-то жалких двух с половиной золотых браслетах, когда происходит нечто настолько необычное?
        Скоро и Зарифа пришла домой. Мы рассказали ей о новой активности призрака, и таким образом гроза меня миновала: сестре стало не до моего хамства, ей было страшно, она даже собиралась не ночевать дома, пока я не напомнил, что ей не у кого ночевать. Настолько близких подруг Зарифа себе не завела. Подозреваю, что во всём виноват её змеиный характер.
        Я навёл в комнате порядок и попытался дописать песню. Она называлась «Эскорт утопающих» и должна была замыкать альбом этаким символическим пророческим посланием от меня всему человечеству. Я провёл немало весёлых минут, представляя себе, как мои знакомые, если кто-то из них сподобится прочитать и перевести текст или хотя бы название песни, будут содрогаться от мысли, что я, как и подобает истинному поэту, предрёк собственную смерть. Песня получилась слишком лирической, но так даже лучше: первая часть альбома звучала брутально, особенно там, где злобный Джонни рычал на бэк-вокале. К полуночи она была полностью готова - слова на листке бумаги передо мной и музыка в моей голове. Завтра мы запишем её, она обретёт плоть и свободу, отправится в полёт, и больше я над ней буду не властен. И если когда-нибудь, спустя десяток лет, я услышу её и ужаснусь («Что за сопливого монстра я сотворил, я, должно быть, был чертовски несчастлив в тот период моей жизни»), то никак не смогу изменить или уничтожить её. Разве что лениво открещиваться от авторства.
        Активная творческая работа перегрела мой мозг, а глаза словно засыпало всепроникающим бакинским строительным песком. Напоследок я проверил социальные сети и с удовольствием увидел, что количество лайков у страницы нашей группы снова увеличилось. Просмотрел я и наш канал на YouTube - люди начали нами интересоваться. Не зная, злиться мне на них или радоваться, я отправил месседж Ниязи с текстом: «План работает». Через минуту пришёл ответ: «Если хочешь, могу достать ещё», а ещё через минуту: «Ой, это ты. Я тебя с другим перепутал. Рад, что тебя лайкают».
        Размышляя о таинственной жизни Ниязи, я заснул. Мне снилась низенькая толстоватая женщина, которая подхватила меня на руки, словно я был невесомым, и вышвырнула меня в открытое окно, и я летел долго, гадая, почему наш второй этаж вдруг вознёсся так высоко. Потом я больно ударился о землю и снова взлетел, и остаток сна парил над незнакомым городом, то снижаясь так, что по лицу меня хлестали ветви диковинных деревьев, то поднимаясь так высоко, что город казался тщательно проработанным макетом с черепичными крышами, острыми шпилями и маленькими уютными площадями.
        Меня разбудил «Master of Puppets» Металлики. И, кажется, не только меня одного. Эта песня уже пару лет служит мне сигналом будильника, которым я пользуюсь крайне редко, ибо считаю, что вскакивание под будильник - одна из привычек, присущих рабам. Так что мои соседи и домочадцы как-то не успели морально привыкнуть к бодрящим звукам хэви-метала по утрам, и каждый раз, когда обстоятельства принуждали меня встать рано и не по своей воле, гитарный рёв, оглашавший идиллическую тишину утра, становился для окружающих сюрпризом. При первых же аккордах я вскочил, схватил телефон и вырубил его. Только после этого разлепил глаза.
        Мы ехали - опять верхом на Мике - записывать мою последнюю песню. По дороге разговоров только и было что о моей смерти.
        - Это как-то странно, - осторожно высказал свою точку зрения несклонный к спорам Мика. - Ну, допустим, ты вот притворяешься мёртвым месяц, два. А потом что? Кто-нибудь из знакомых тебя точно увидит. И как же родственники?
        - У нас нет родственников, - не без веселья ответил я, нежно дёргая Сайку за колючие кончики длинных волос. - Мама избавилась от всех родственников, да и Зарифа никогда не была общительной очаровашкой. Так что толпы скорбящей родни к нам домой ломиться не будут. Мамкины коллеги - эти могут, да, но, когда они приходят, я всегда ухожу из дома, так что всё в порядке.
        - Если это была идея Ниязи, - в голосе Мики зазвучал маниакальный ужас, - то это вообще да-а…
        - Мика, у тебя бзик на Ниязи, - встряла Сайка. - Ты с самого начала пытаешься нас настроить против него. Он что, увёл у тебя девушку?
        - Не тупи, ты прекрасно знаешь, что Мика - порядочный парень, он до свадьбы с девушками не е…ся! - фыркнул Джонни.
        - Джонни, я тебе много раз говорил и ещё раз скажу - иди в жопу! - обиделся Мика.
        - А мы разве не в ней? - с искренним удивлением спросил Джонни, выглядывая в окно. Мы проезжали мимо плоских заборов, которые тянулись по обе стороны дороги, высокие, безмолвные, и казалось, что за ними вообще ничего нет. Абсолютная пустота. Как будто мы ехали на машине в какой-то гоночной компьютерной игре. В таких я всегда пытался выехать за пределы дороги, разузнать, что там есть, но там, конечно же, ничего не было - разработчики игры не ориентировались на любознательного пользователя, обладающего исследовательским духом.
        Ничего, когда-нибудь по этой дороге я поеду в аэропорт, и на этот раз она точно куда-нибудь приведёт. Я вспомнил город, который снился мне этой ночью. Меня тревожило чувство, что в этом городе я уже когда-то бывал.
        Избавив студию от заселившей её саранчи, мы записали последнюю песню, и она показалась нам такой прекрасной, что даже коровья морда Эмиля приобрела слегка одухотворённое выражение, а Джонни на некоторое время перестал материться.
        - Кажется, мы перешли на какую-то новую ступень, - поделился мнением мой лучший друг.
        Сайка внезапно разрыдалась. Когда при мне плачет женщина, я становлюсь как осётр - женские слёзы, словно соляная кислота, превращают мои кости в хрящи. Омерзительное чувство. Только что ты был горд, смел и готов в одиночку вступить в словесную схватку с полчищем блогеров, и вот через минуту стоишь перед плачущей девушкой и жалко блеешь, пытаясь узнать причину её внезапных слёз, а если повезёт - то и утешить. Плакать Сайка любит и умеет, картинно размазывая по щекам косметику, проливая чернильные слёзы и заламывая красивые тонкие руки. В конце концов я разозлился и сказал:
        - Ты решила сделать это доброй традицией, да? Каждый раз плакать, когда мы приезжаем к Мике на дачу?
        - Мне страшно, - проскулила Сайка. Джонни округлил глаза, в правом было написано: «И вы ещё хотите», а в левом - «иметь девушку». Спиной же я чувствовал осуждающий взгляд Эмиля, который, когда речь заходила о Саялы, считал меня кем-то вроде Синей Бороды и Отелло в одном лице.
        - Чего тебе страшно? - рассеянно поинтересовался я, разглядывая усатую членистоногую тварь, ползшую по отсыревшей стене.
        - У меня предчувствие.
        - Ну, - выдавил из себя я и замолчал. Никогда раньше моя девушка не страдала предчувствиями. Скорее наоборот, она могла бы положить руку на раскалённую плиту и искренне удивиться, обжёгшись. Я списал её предчувствие на мою - ну ладно, нашу, - душещипательную песню, летнюю жару и впечатления от этой истории с моей мнимой смертью. Оказывается, Сайкина мама, Ирада ханум, прочитав в Facebook о том, что я почил в бозе, начала поспешно искать замену усопшему мне.
        Не зная, что сказать, я плавно (надеюсь) перевёл внимание группы на обложку альбома. Обложка альбома - это крайне важно. Мы уже вели переговоры с фотографом-концептуалистом, как он себя величал, по имени Бабек. Этот хмырь был знакомым Мики и при первой встрече сразу был мысленно окрещён мною «опереточным дьяволом». Брюнет с гладко зализанными волосами, он носил маленькую острую бородку и под стать ей ухоженные усы, изгиб бровей имел надменный, а выражение лица - брезгливо-скучающее. Меня сразу начали терзать подозрения по поводу его ориентации. Кажется, никто, кроме меня, не воспринял его таким образом; Сайка, разумеется, сказала, что он красивый, Эмиль млел перед местной знаменитостью, а Джонни, как говорится, didn’t give a shit. Концептуалист обещал заняться обложкой самого важного, предстоящего, альбома группы. Я как-то сомневался, что наши с ним вкусы совпадают, но решил не трепыхаться раньше времени. Хуже всё равно не будет. Обложку нашего первого альбома - «Time in the canted boat» по никому не ясной причине украшали скелеты. За её дизайн отвечал один из давних друзей Джонни, влюблённый в
death-metal мальчонка, наряжавшийся, как чучело гота в музее субкультур, который, вероятно, создадут в далёком странном будущем, набивший зачем-то на своих дряблых тонких предплечьях татуировки, которые едва там поместились. Исключительно из любви к искусству художник-самоучка чуть ли не силой навязал нам свои услуги. Я хотел изысканный остов перевёрнутой рыбацкой лодки, но большинством голосов было решено, что нужны унылые, банальные и совсем не страшные скелеты. Боль от этой неуместной обложки до сих пор преследует меня.
        Погода немного улучшилась - то есть на небо набежали неуверенные, полупрозрачные тучи, а температура воздуха слегка понизилась, и мы устроили чаепитие под тем самым инжировым деревом, которое послужило нам в прошлый раз для метеорологического ритуала. Под деревом стоял или скорее уже рос стол, сколоченный наспех из оставшихся от давнего ремонта досок. Между двух стволов смоковницы, отчего-то удачно решившей раздвоиться у самой земли, висел гамак, полуистлевший от дождей и ветра, - никто и не думал убирать его в дом с тех пор, как много лет назад его здесь подвесили. В гамак улёгся я, отважный. Сайка хлопотала вокруг меня, поднося чашки с чаем, конфеты и печенье. Я подумал, что моё самоубийство пошло ей на пользу, она сделалась заботливее. Хотя её удручало, что, пока она скорбит по мне, ей нельзя выкладывать в сеть свои селфи. Может, и в самом деле жениться? Пока её мама с тёткой не нашли кого-нибудь более подходящего и не запудрили ей мозги.
        Лето никогда не располагало меня к активным действиям. В моём представлении этот сезон - нечто вроде лимба, хотя пребывание в нём, к счастью, бывает ограничено по времени. Невозможно браться летом за серьёзные дела. Прикрыв глаза, я удивлялся, как мне удалось в разгар ненавистного лета написать свою, пожалуй, лучшую песню, и прислушивался к звону, который издавал телефон Мики. Наш успешный друг с кем-то переписывался.
        - Это Бабек, - сообщил он. - Прислал мне варианты обложек. Вот, посмотрите.
        Он протянул мне смартфон, и его тонкие края впились в мои пальцы. Я взглянул на экран, дабы ознакомиться с предложениями фотографа-гения. То, что я увидел - потенциальное лицо нашего детища, - охарактеризовать можно было лишь ставшим с некоторых пор ироничным словосочетанием «современное искусство». На невнятном сером фоне, в композиционно выверенном месте (если поделить обложку на равные участки двумя горизонтальными и двумя вертикальными линиями, то ровно на пересечении вторых, в правой нижней части), белело что-то вроде умеренно-экспрессивного пятна краски. Как бы смотрелся на этом агрессивно-шипастый наш логотип? Как хулиганство? Варварский набег граффитистов - фанатов Cradle Of Filth на музей Гугенхайма?
        Остальные варианты выглядели не лучше. Не обращая внимания на испуганный вопль Мики, я перебросил его драгоценный смартфон (приобретённый по цене пары просветляющих поездок на Гоа) Джонни. Тот взглянул на первый экземпляр и удивлённо присвистнул:
        - Так это ж птичье говно!
        - Где? - заинтересовалась Сайка, засовывая лицо в экран.
        - Да вот эта белая х…ня. Голубь насрал на асфальт.
        - Я даже не догадался, - Джонни поразил меня своей наблюдательностью. Потом я задумался. Может быть, дело вовсе не в наблюдательности. Может быть, дело в эрудиции, в образованности. Может, я углядел в голубином помёте произведение современного искусства потому, что лучше, чем Джонни, разбираюсь в искусстве в принципе? Может быть, более низкая осведомлённость позволяет ему видеть вещи такими, какие они есть? Или сказалась его склонность во всём видеть дерьмо?
        - Это что, Бабек нам так намекает, на что похожа наша музыка? - задал я риторический вопрос. - Или он думает повторить подвиг Андреса Серрано?
        Мы все посмотрели на Мику, будто он был в чём-то виноват.
        - Ну, он же концептуалист, мать его, - огрызнулся Мика.
        - Почему ты вообще решил, что фотограф лучше художника? - упрекнул его Эмиль.
        - Потому что он один согласился работать бесплатно! - крикнул Мика, покраснев. Он у нас в команде всегда выполнял роль организатора. Он находил нам подработки, договаривался с хозяевами клубов и ресторанов о концертах, брал на себя заботу о дисках и футболках с нашими физиономиями. И всё это в условиях строжайшей экономии. - Да блин! Никто больше не хочет работать бесплатно!
        - Да ладно, - вставил Джонни, - в этой стране почти все въё…ают бесплатно. У тебя что, нет знакомых, которые хотели бы обзавестись неоплачиваемой, зато постоянной работой? Стабильность - это ведь главное в жизни!
        - Так, тихо. - Я из своего гамака простёр к ним руки, миролюбиво покачиваясь из стороны в сторону. Ничто не могло вывести меня, настроившегося на сиесту, из томного состояния. - Никто не хотел работать на нас бесплатно до того, как я совершил зверское самоубийство. А теперь захотят.
        Команда посмотрела на меня с недоверием, а Сайка ещё и с укором.
        - У Зарифы есть знакомая художница, если я правильно помню. Может быть, она согласится помочь.
        - У неё тоже концептуальные картины? - спросил Эмиль, которому, очевидно, не понравилась идея, что я всех спасу.
        - Да, но она работает в разных жанрах. Были у неё рисунки в стиле фэнтези… ничего так. Но вообще это должна быть наша лучшая обложка. Это же альбом, посвящённый моей памяти.
        - Давайте просто снимем тебя в гробу, - предложил Джонни. Я представил себя на обложке - синего, раздувшегося, с водорослями в волосах и раковинами сердцевидки на глазах, и ответил, что это пошло.
        Не знаю, как так получилось, но я заснул. Наверное, мне хотелось просто полежать в гамаке, чувствуя, как лёгкий ветер перебирает мои волосы и качает мою верёвочную колыбель, слушать шелест листьев и Сайкино обиженное сопение. Дневной сон - это смерть. После него просыпаешься с чувством, будто тебя воскресили колдуны-некроманты, притом не сразу после того, как ты умер, а дали тебе слегка разложиться, для пикантности, и всё, что успело произойти с твоим телом, ты теперь ощущаешь. Я пробудился, не понимая, на каком свете нахожусь, вокруг меня столпились маленькие серые хвостатые существа с цепкими лапами и тыкали в меня сухими виноградными лозами. У одного из существ было лицо Ниязи; этот тыкал лозой с особой старательностью.
        - Очень символично, - фыркнул я и зачем-то попытался поймать существо за хвост. «Ниязи», повизгивая и поднимая пыль, удирало, но я изловчился и всё-таки схватил его за кончик хвоста, подтащил к себе и скрутил так, что оно не могло пошевелиться, а затем принялся стегать его той же лозой, которой он изводил меня.
        - Прекрати! Отпусти меня! - вопило существо, а остальные столпились вокруг нас и тряслись, вроде бы от смеха.
        - Не хочу я тебя отпускать. Мне нравится!
        - Отпусти! Я тогда твоё желание исполню!
        - Не очень-то щедрое предложение. По закону положено три.
        - Три не могу, давай два. - Мой пленник решил поторговаться.
        - Ну уж нет, три!
        - Два желания, и ты меня отпускаешь сей же миг, или я терплю, пока тебе не надоест и руки не устанут, и тогда ты меня отпустишь без единого желания, - быстро разъяснило ситуацию существо. Немного поразмыслив, я согласился:
        - Ладно, давай два. Я хочу…
        - Мне видней, чего ты хочешь, - сказало оно и с неожиданной силой швырнуло меня на песок. Я попытался встать, но не смог: меня всего опутала виноградная лоза. Это было неприятно, я дернулся посильнее, но проклятое растение вцепилось в меня ещё крепче, а потом рвануло, приложило как следует об землю и потащило куда-то.
        Тут я проснулся на самом деле на песке, барахтаясь в ошмётках гамака, который, будучи здорово ветхим, не выдержал моей тяжести. Метрах в пяти от места происшествия стоял Джонни, смотрел на меня и, как положено лучшему другу в подобных ситуациях, хохотал. Сайка с озабоченным лицом поспешила на помощь.
        - Ты чего заснул? Не слышал, что нельзя спать под инжировым деревом? Я же тебе говорила! Ты что, спал?!
        - Впервые слышу. Почему?
        - Говорят, что того, кто уснёт под инжиром, утащат черти, - пояснил приблизившийся Мика, знаток примет, связанных с этим растением.
        - Значит, это были черти, - пробормотал я и покосился на виноградник, мирно стлавшийся по земле в нескольких шагах от меня.
        - Что? - жалобно спросила Сайка. Я не ответил. Мне страшно хотелось пить. Единственная бутылка воды, которая у нас осталась, была опрометчиво забыта под солнцем и нагрелась. Мне показалось, что на вкус она отдаёт пластиком. Скоро вся еда в мире будет отдавать пластиком.
        Мы заметили, что по забору, тому самому, на котором мы сидели в тот памятный вечер, когда нас почтил визитом Ниязи, идёт кошка. Это была очень маленькая, аккуратная серенькая кошка с благообразным выражением мордочки. Тонкие черты её так и говорили: я очень спокойная, воспитанная и самостоятельная маленькая кошка, я вас не люблю, но вы можете покормить меня, если хотите. Бывают такие молоденькие, невысокие симпатичные горничные, которые знают своё место и ведут себя прилично и с чувством собственного достоинства, если хозяин вдруг бросит на них многозначительный взгляд. Вот такая это была кошка. Дойдя до стены дома, в которую упирался забор, она села и принялась умываться, не обращая на нас никакого внимания. Мы тоже не обращали на неё внимания, я и Сайка - потому что еды для кошки у нас всё равно не было, Мика и Джонни - по причине равнодушия к кошкам. Только Эмиль зыркнул на неё с неприязнью, но ничего не сказал.
        Так что мы почти забыли про кошку, когда беспокойная соседка по даче, та самая, которая мыла во дворе свои заскорузлые пятки и заподозрила меня в вуайеризме, начала оглашать участок воплями негодования. Я решил было, что за ней опять кто-то подсматривает, но нет. Причиной крика оказалась наша маленькая кошечка.
        - Мерзкая тварь! А ну пошла отсюда! - кричала соседка, размахивая посудным полотенцем, как пращой. - Это вы, да! Вы её кормите тут! - обрушила она свой гнев на нас, столпившихся у забора.
        - Нет, не кормим, - возразил я.
        - Нам самим жрать нечего, - добавил Джонни и метко пустил в соседку густое облако сигаретного дыма. Она принялась ещё усерднее размахивать полотенцем, пытаясь разогнать отравляющие газы, которые применил Джонни, и случайно задела кошку. Кошка распушилась, увеличившись в объеме в два раза, и зашипела. Воинствующая женщина испуганно отбежала подальше. Кошка, очевидно, задетая за живое неуважительным обращением (быть может, она отлично помнила, что в одной из прошлых жизней жила в храме кошек и жрецы богини Баст окружали её почестями), бросилась за ней.
        - Она напала на меня! Держите её! - надрывалась соседка, как будто на неё напал по меньшей мере тигр.
        - А в Голландии есть скорая помощь для животных, - просветил я эту корову.
        - Здесь не Голландия, здесь Азербайджан! - истерически выкрикнув этот странный политический лозунг, она с неожиданной для своей комплекции прытью убежала в дом и забаррикадировалась там. Некоторое время кошка мстительно караулила под дверью, а потом куда-то ушла.
        - Что за тупая п…, - презрительно проговорил Джонни. - Боится какую-то б…ю кошку.
        - У малоразвитых людей инстинкты очень сильны. - Я решил поделиться давно придуманной мною теорией. - Может быть, эта примитивная особь помнит на генетическом уровне, как саблезубый тигр какой-нибудь загрыз её предка, и этот страх до сих пор сидит в ней. Высокоразвитые люди животных бояться не могут.
        - На них полно микробов! - сказал брезгливый Эмиль таким тоном, словно поведал нам о каком-то потрясающем научном открытии. Никто не прокомментировал его замечание. А я принялся гадать, долетают ли до Микиной соседки звуки нашей музыки, и если да, то что она о ней думает? И считает ли она Сайку, регулярно появляющуюся на даче в компании четырёх парней, проституткой?
        Вернувшись домой, я спросил Зарифу, что стало с той художницей, кажется, её звали Аида, - на мой взгляд, очень подходящее имя для женщины, добивающейся известности. Зарифа неохотно призналась, что они всё ещё поддерживают связь. Иногда они перелайкиваются в Facebook и Instagram, так что можно считать, что тесно общаются.
        - Она даже написала мне в личку, когда до неё дошли слухи, что ты утонул. Выразила соболезнования, - сказала Зарифа.
        - Хорошо. Значит, она не откажется нарисовать проникновенную обложку для последнего альбома усопшего? - поинтересовался я.
        - Не знаю… - с сомнением произнесла моя сестра. - У неё вообще-то на днях выставка.
        - Отлично! Давай её посетим!
        - Ты же мёртвый!
        - Она меня никогда не видела, - возразил я. - И общих фотографий у нас с тобой нет. Я могу представиться как Джонни.
        Было видно, что Зарифе совсем не нравится моё предложение. То ли её пугала мысль об обмане, то ли ей просто не хотелось никого ни о чём просить. Подозреваю, что второе - она слишком гордая и, вероятно, не позвала бы на помощь, даже если бы висела над пропастью, уцепившись одной рукой за край.
        - Может, я попробую что-нибудь сварганить? - предложила неожиданно Зарифа. Вот до какой степени ей не хотелось просить помощи у художницы!
        Внимательно осмотрев сестру - тусклый цвет лица, морщины на лбу и синяки под глазами, - я ответил, что не надо лишний раз напрягаться. Кроме того, я знал в глубине души, что Зарифа вовсе не творческий человек. Лучше всего ей подошла бы роль администратора, того, кто заставляет других работать и запрещает им веселиться.
        Так что пришлось ей писать письмо этой своей художнице. Аида была очень растрогана тем, как моя сестричка заботится о музыкальном наследии своего покойного брата, и охотно согласилась нарисовать для нашего альбома обложку. Кажется, она даже первая это предложила, ещё до того, как Зарифа упомянула, что нам нужна помощь художника.
        Они договорились, что мы (я - под именем Джонни) придём в выставочный зал и передадим ей диск с песнями, ведь она должна знать, как звучит альбом. Заодно посмотрим её работы. Думая, что Зарифа в трауре, Аида не стала приглашать её на открытие выставки, мы должны были явиться туда днём раньше, и это меня устраивало. Не хватало ещё засветиться своей узнаваемо-красивой физиономией среди каких-нибудь малолеток из института искусств, позирующих с растопыренными пальцами на фоне шедевров современной азербайджанской живописи. Я заметил, что все, кто пыжится изобразить из себя гламурных тусовщиков, складывают пальцы в жесте «Виктория», но в большинстве случаев почему-то ладонью к себе, каковой жест является в Британии оскорбительным и означает… в общем, не победу вовсе. Эти люди даже два пальца правильно сложить не могут.
        Выставка проходила в Ичери Шехер, разумеется. Мы с Зарифой явились в указанное время в указанное место, облачённые в траурно-чёрные одежды, которые делали Зарифу похожей на монахиню, а меня - на гота, коим я не являлся, но большинство людей не делают глубокого анализа того, что видят перед собой. Кроме того, у меня в ухе была серьга (клипс на самом деле), не потому, что я хотел её надеть, но потому, что Аида наверняка этого ожидала. Нельзя было разочаровывать столь важную персону.
        Как и все встреченные мною в жизни художницы, Аида оказалась плохо и экстравагантно одетой женщиной без возраста (хотя я знал, что она - ровесница Зарифы), с копной нечёсаных длинных волос. Когда мы вошли в зал, она давала распоряжения осветителю. Я повертел головой по сторонам, разглядывая картины. Они были написаны маслом и изображали в основном обнажённых женщин, лежащих в более или менее фривольных позах, не слишком реалистично исполненных, но всё же. Я не особенно хорошо разбираюсь в изобразительном искусстве (мне больше по душе то искусство, что движется, кино, например, или, на худой конец, балет, ну и музыка, конечно). Однако я люблю, чтобы в картине был виден труд. Впечатление, что художник очень долго работал и сильно старался. Люблю я, чтобы в композиции было много всего, а когда автор набросает наспех два-три пятна, пускай даже изумительно подобранных по цвету и грамотно расположенных, я нахожу это глубоко оскорбительным, словно меня держат за идиота. Так вот, в картинах Аиды не было вложенного труда, это были одни из тех произведений, глядя на которые глупый обыватель только
презрительно фыркает: я так тоже могу, подумаешь! В них не было даже светотени. Я постарался, чтобы разочарование не слишком сильно отразилось на моём лице.
        Пока я мысленно критиковал картины, Аида что-то нетерпеливо втолковывала рабочему, который никак не мог правильно их подсветить, в основном по той простой причине, что избегал на них смотреть. Я сообразил, что он стесняется масляно-холщовых голых женщин с зелёными волосами и грудями, похожими по форме на сярпуши[13 - Сярпуша - традиционная медная крышка для плова.], и чуть было не рассмеялся. Вовремя вспомнил, что у меня недавно погиб лучший друг.
        Электрик краснел, потел, мямлил и так достал нетерпеливую Аиду, что она собственными руками прикрыла срамные места упаковочной бумагой и какими-то тряпками, в которых их сюда доставили, после чего стеснительный бедолага с облегчением вздохнул и принялся за дело. Раздражённая художница повернулась к нам.
        - Это ты - Джонни? - спросила она, рассматривая меня с понятным интересом. Я отметил это обращение на «ты», хотя правил этикета Аида не нарушила, потому что именно женщине принадлежит право решать, когда ей переходить с мужчиной на «ты», но не при первой же встрече, чёрт подери! Богема, что с них взять! «Ты тоже богема», - напомнил мне ехидный внутренний голос, почему-то похожий на голос Зарифы.
        - Да, - похоронным голосом ответил я и чуть было не прибавил «к вашим услугам», но вовремя опомнился.
        - Классная майка, - сказала Аида и зачем-то ущипнула меня прямо за сосок.
        - …спасибо, - смущаясь, ответил я. На мне была футболка с логотипом нашей группы.
        - Это ваш последний альбом, да? - Аида указала на диск без обложки, который я зажал в руке. Я подал альбом ей.
        - И какая у него концепция? - Я почувствовал, как ей нравится употреблять это громкое слово - «концепция» (надеюсь, она не путает его периодически с «контрацепцией»), это слово очень прижилось в кругах людей, что называют себя творческими.
        - О, альбом называется Ouroboros, это перекликается с названием нашей группы, - важно, как профессор, начал объяснять я. - В основе концепции нашего альбома лежит идея о духовном освобождении через смерть. Первая композиция называется The Womb Full Of Water - «Чрево, полное воды» и рассказывает об экзистенциальном ужасе, который испытывает ребёнок при рождении.
        Тут я решил сделать паузу, передохнуть и увидел, что лицо Аиды выражает тот самый экзистенциальный ужас, о котором я только что упомянул. Должно быть, она вообразила, что я - сложный клиент. Экзистенциальный ужас был написан и на сине-красных лицах женщин с картин, но скорее всего это получилось случайно. Решив не настраивать против себя художницу занудством, я скромно добавил:
        - В общем, послушай, и сама всё поймёшь. Нам нужна обложка броская, но в то же время не вычурная и чтобы сочеталась по стилю с нашим лого. И чтобы отражала основную тему альбома - рождение, смерть и вода. Весь альбом про воду. Так или иначе.
        - Он как будто предчувствовал, - тихо сказала Аида.
        - Да, да, - скорбно подхватил я. - Он всегда был таким… прозорливым. Всегда чувствовал, что будет. И так любил воду.
        - Хорошо, я сделаю несколько эскизов и пошлю тебе на мыло. Дай адрес.
        Не задумываясь, я продиктовал ей e-mail Джонни. При более пристальном рассмотрении адрес содержал парочку замаскированных матерных слов, и мне стало немного неудобно, но потом я подумал, что художницу вряд ли этим напугаешь. Человек, ступивший на путь искусства, как правило, уверен в том, что нездоровый образ жизни и скандальное поведение - неотъемлемые спутники творца. Некоторые так сильно увлекаются эпатажем и саморазрушением, что в итоге у них просто не остаётся времени на творчество, что их ничуть не смущает.
        Мы ушли, как мне показалось, к большому неудовольствию рабочего, который остался наедине с бесстыжей художницей, рисующей голых баб. Жалея беднягу, я понадеялся, что он выйдет из выставочного зала, сохранив свою девичью честь.
        Позже тем же днём мне позвонил Ниязи, выдал что-то про «нетелефонный» разговор, напросился на свидание, и уже через полчаса я обнаружил себя в одной из десяти кофеен на короткой улице Мамед Эмина Расулзаде. Несмотря на разгар рабочего дня, кофейня была забита посетителями, как и остальные девять. Кажется, кофейное лобби приобретает пугающее влияние в мире.
        Ниязи заявился минуту спустя, стремительным шагом вошёл в зал, не снимая тёмных шпионских очков, подсел ко мне, наклонился через стол и зашипел прямо в лицо:
        - Я нашёл нам подходящее тело. - И рассказал мне историю прекрасную и печальную.
        Виталик был алкоголиком. Проживал он на Кубинке, там же и пил. Вечером накануне, по рассказам очевидцев, среди которых был один из приятелей Ниязи, Виталик почувствовал на челе дыхание вечности, и, будучи человеком в высшей степени культурным и начитанным, полез в мусорный бак.
        - Я жил, как мусор, так среди мусора я и умру! - продекламировал он, несколько сломав ритм ямба, и, несмотря на попытки знакомых извлечь его из неподобающего человеческому организму контейнера, остался там, распугав искавших пропитание уличных кошек. Очевидцы пожали плечами и разошлись.
        Ранним утром бригада дворников обнаружила его хладное (хотя, пожалуй, всё же тёплое, учитывая температуру воздуха) тело в мусорном баке. После короткого совещания дворники решили, что если они вызовут, как полагается, «Скорую помощь» и полицию, то дело затянется чуть ли не на целый день, а им ещё всю улицу убирать. Тут надо сказать, что по улице как раз проходила граница между двумя городскими районами. Так что смекалистые уборщики ничтоже сумняшеся перетащили тело бедного Виталика через дорогу, таким образом вверив его заботам работников Ясамальского района. Радуясь, что столь удачно отделались от докуки, дворники Насиминского района спокойно продолжили своё дело.
        Десять минут спустя на работу подоспела команда, ответственная за чистоту другой стороны улицы, и сразу обнаружила труп, который никто и не прятал. Цепочка размышлений и в этом случае была очень короткой: мёртвое тело - полиция - допросы - потерянное время. Кому-то пришла в голову гениальная идея перебросить мертвеца в другой район, и она была немедля претворена в жизнь.
        На обратном пути уборщики Насиминского района обнаружили то, чего совсем не ожидали увидеть, - Виталика, который на жаре уже начал терять свежесть. Поняв, что их преступный замысел раскрыт и благополучно нейтрализован, они прокляли ленивых коллег из района Ясамальского и снова подбросили тело на ту сторону, рассчитывая взять врага измором. Но ясамальские тоже были ребята непростые и предвидели такое развитие событий. Стоило дворникам Насиминского района отвернуться, как труп снова оказался в их ведении.
        Эта игра в пинг-понг продолжалась довольно долго, доказывая феноменальные упорство и волю к победе обеих сторон, пока не настало рабочее время и на улицу не потянулись местные жители, которые и застукали одну из команд за процессом переноса тела. Виталик тут же был опознан и отнят у дворников, поднялся шум, явились «скорая» и полиция, а обеим бригадам пришлось очень, очень долго объяснять своё поведение, кроме того, улицы так и остались неубранными.
        А бедного Виталика увезли в морг, и его сестра не знала, что ей делать - денег на похороны не было.
        - И тут появляюсь я и предлагаю свои услуги, а? - Ниязи выхватил у меня из рук чашку с кофе и отпил несколько больших глотков. - Похороним его вместо тебя, и всем будет хорошо. Виталик этот мужик был высокий, хоронить тебя будем по нашим законам, с закрытым лицом, так что никому и в голову не придёт, что это не ты.
        - Как-то это всё стрёмно, - признался я, поглядывая в осквернённую чашку и прикидывая, пригодно ли ещё к питью её содержимое. Долго мне размышлять, впрочем, над этим вопросом не пришлось, потому что Ниязи снова отнял у меня чашку и допил всё. Я поник.
        - Слушай, я за всё отвечаю! Операция пройдёт гладко, никто ничего не заподозрит. Ну подумай. Разве не приятно будет увидеть своих одноклассников, одногруппников, смотреть, как они с кислыми лицами сидят вокруг стола, на котором лежит алкоголик с Кубинки, и пытаются вспомнить о тебе что-нибудь хорошее?
        - Откуда я буду смотреть, из шкафа? - скептически поинтересовался я. - У нас там занято.
        - Мы всё продумаем. Соглашайся!
        - Похороны денег стоят, - использовал я последний, самый значимый аргумент. - А у меня лишних нет.
        - А от тебя они и не требуются! - с восторгом воскликнул Ниязи. - Мы не только не окажемся в минусе, но и немножко заработаем!
        - Что ты задумал?! - не хватало ещё вляпаться в какие-то денежные махинации.
        - Я всё устрою! Верь мне!
        Глядя на эту образину, можно было испытать, наверное, любые чувства, даже любовь, но только не доверие. Что он задумал? Я уже и не знал, зачем позволил ему затеять такую сложную игру. Может быть, откатить систему назад? Внутренний голос, однако, воспротивился. «Ты всегда был пай-мальчиком и плыл по течению. Настало время решительных действий!» - бодро и до противного звонко скомандовал он.
        - Хорошо. Обещай мне, что это не будет опасно и противозаконно.
        - Ой, какие мы правильные, - насмешливо протянул Ниязи. - Всё будет чинно, как на обеде у королевы. Клянусь мамой!
        - У тебя есть мама? - ляпнул я.
        Ниязи насупился:
        - А что я, по-твоему, рождён из пены морской?
        - Извини. Не знаю, почему я так сказал.
        - Прощаю. Ну, я пошёл, - видимо, он всё-таки обиделся, если так резко решил откланяться. Я взял себе ещё один кофе, но удовольствия от него уже не получил.
        Следующий день был приятным, пасмурным (боги смилостивились над Баку и нагнали с севера низких, тёмно-серых туч). Ниязи позвонил мне и радостно затарахтел:
        - Я присмотрел тебе участок для могилы. Одна моя знакомая семья, древний род, можно сказать… У них семейный участок на Ясамальском кладбище, почти у дороги, фанатам будет легко найти, и не очень дорого. Участок большой, одна половина заполнена только, а вторую они продают. Они, понимаешь, эмигрируют всей семьёй в Канаду, глава семьи, конечно, сначала взбунтовался, говорит, хочу после смерти лежать в родной земле, а жена его - шикарная женщина, и такая доминантная! - ответила: даже и не мечтай, что я с твоим трупом буду через океан лететь, чтобы зарыть дорогое моему сердцу тело рядом с могилой этой змеи - твоей матери, глаза бы мои никогда её не видели… А деньги им понадобятся любые, вот они и продают свободный кусок участка. Его и найти легко, от дороги на пригорочке, там склеп рядом такой заметный, и дерево странной формы, ха-ха, ты не поверишь, в форме…
        - Сколько он стоит? - прервал я его уже заранее замогильным голосом.
        - Да какая разница? - ответил Ниязи. - Я сам его куплю, на свои деньги. Всё равно когда-нибудь понадобится. Давай пойдём посмотрим участок. Просто прелесть, что за участок! Весь в траве и деревья сверху висят! Пикники, пикники там можно устраивать!
        Мне сразу же представилась дюжина моих поклонников, увешанных амулетами с пентаграммами и черепами, притащивших на мою могилу петуха и окропляющих её его кровью. Какой пиар!..
        - Ну и покупай себе на здоровье, мне там что делать?
        - Тебе же там лежать!
        - Не мне, а Виталику.
        - Меня удивляет твоё равнодушие!
        - А меня удивляет твой энтузиазм. Что смотреть-то? - уныло спросил я. - Ну, клочок земли, и кругом могилы.
        - Не-е-ет, я покажу тебе товар лицом, - настаивал мой неугомонный друг. Видимо, ему очень нравился процесс купли-продажи земельных владений, пусть даже и на кладбище. Мне же хотелось как можно больше от этого дистанцироваться: сегодня я присматриваю участок, а завтра начну ходить в ЖЭК?! Так и старость настигнуть может.
        - Ты сегодня занят? - наседал на меня Ниязи с мягкой энергией движущейся тектонической плиты, которой я не мог противостоять.
        - Я хотел писать песню…
        - Успеешь ещё! У тебя впереди вся жизнь после смерти!
        Стало ясно, что он меня в покое не оставит. Кроме того, на Ясамальском кладбище я никогда в жизни до этого не бывал. Меня вообще после того случая, когда я, будучи весьма смышлёным, но уже довольно своеобразным ребёнком, нарвал пёстрый букет на буйно цветущем весеннем кладбище, куда мы поехали навестить могилу моего деда, и преподнёс его маме, больше ни к каким усопшим родственникам не возили. Но как я мог удержаться?! Цветов было так много, они устилали землю плотным покрывалом, особенно много их росло на заброшенных могилах. Цветы колыхались на лёгком ветру, приглашающе покачивая своими яркими головками, так и просились в руки. К тому же я со свойственной мне уже тогда мудростью срывал лишь те, которые росли по краям тропинок.
        Откуда вообще взялось зловещее правило, не позволяющее приносить домой что-либо с кладбища? Откуда этот бессмысленный трепет перед местом, где человек стыдливо закапывает последние, самые неопровержимые улики своей бессмысленной и трудной жизни? Для меня оно - нечто вроде санатория, куда измученные вечной необходимостью, напрягаясь, дышать, моргать, есть и испражняться, предаваться метаболизму и прочим тягостным обязанностям жизни тела отправляются на вечный отдых. Как старые квартиры, оставшиеся пустовать в стране, из которой человек уезжает навсегда навстречу лучшей жизни и приключениям - так и тела остаются пустыми домами покинувших их душ до тех пор, пока в них не заселятся новые жильцы. Цветы, например. Если смотреть на процесс именно так, то что может быть более спокойным и умиротворяющим, чем кладбище? Да и если подумать, смерть - не привилегия человека, и весь мир - одно огромное кладбище для триллионов живых существ, что жили и умерли в нём.
        Так вот, моя любознательность взяла верх над желанием творить искусство, и мы с Ниязи отправились осматривать участок.
        Кладбище оказалось не слишком уж умиротворяющим и спокойным, во всяком случае, таким было первое впечатление - городское расположение сыграло свою злодейскую роль. На входе нас оглушили истерические гудки автомобилей, застрявшие в пробке на дороге, которая прорезала кладбище насквозь, являя собой соблазнительную, хотя и несколько траурную альтернативу круговой дороге. Проскочив между стоящими в два ряда машинами и мастерской по изготовлению надгробий, мы свернули на узкую аллею, уходившую вверх, и шум резко смолк, словно за нами закрылась невидимая дверь. Ниязи что-то бубнил себе под нос - сдаётся мне, искал зарубки, оставленные на деревьях. А может быть, он отметил дорогу рассыпанными хлебными крошками? Кто его знает?
        Пока мы шли, начал накрапывать ироничный мелкий дождик. Мне он был в радость, но Ниязи всерьёз обеспокоился.
        - Если будет ливень, твоим кроссовкам - конец! - Он внимательно оглядел мои ноги.
        - Да и твоим тоже.
        Ниязи только хмыкнул.
        По мере того как мы поднимались на холм, опасения Ниязи приобретали всё более и более обоснованный характер, ибо дождь усиливался, и вот в один прекрасный момент издалека, но словно со всех сторон одновременно, донёсся раскат грома. И тут Ниязи с облегчением закричал:
        - Вот оно, дерево в виде фаллопиевых труб!
        На мой взгляд, дерево уместнее было бы сравнить с черепом барана, а не с чем-то, кажется, гинекологическим, о чём я смутно помнил из школьного курса анатомии. Но отказать Ниязи в праве на собственное видение этого мира я не мог, поэтому возражать не стал.
        Мы свернули на малоприметную боковую тропинку.
        - Запоминай дорогу, - бросил мне Ниязи, не оборачиваясь.
        «Как?» - в смятении подумал я. Вокруг была сплошная мешанина из старинных каменных и современных мраморных надгробий. Некоторые участки были значительно просторнее других, с парой-тройкой могил по центру и неуместно жизнерадостными жёлтыми цветочками на незанятой земле вокруг. Кое-какие могилы, заброшенные с виду, с поваленными памятниками, лепились к самому краю тропинки, так что приходилось внимательно глядеть себе под ноги, чтобы не наступить на одну из них. Как, во имя Джими Хендрикса, я мог запомнить дорогу?
        Тут Ниязи свернул влево, и я приметил скромную могилу с простым прямоугольным камнем, на котором не было никакого имени, а интимно значилось «Мамочка». У «мамочки» в изголовье лежал пышный букет свежих красных гвоздик с переломленными стеблями.
        Дождь усилился. Почва под нашими ногами стала неприятно скользкой.
        - Вот он склеп, видишь? - Ниязи показал вперёд, и я разглядел за деревьями старинную постройку, похожую на маленькую копию какой-нибудь мечети. Неведомый мне архитектор даже не поленился пристроить к усыпальнице две башенки в форме минаретов. - А вот и участок наш. Прямо перед склепом.
        Участок был ухоженным, с крепкой оградой, удачно расположенный между несколькими густыми соснами и парой лиственных деревьев, названия которых я не знаю. От всей этой растительной роскоши почти весь участок, наверное, в солнечные дни находился в тени, а сегодня деревья немного защищали его от дождя. Который, кстати, неотвратимо превращался в ливень. Тяжёлый, ворочающийся гром раздался совсем близко, словно прямо над нашими головами по деревянному столу прокатился гигантский бильярдный шар. И, будто этот звук был условным сигналом, ливень обрушился на нас с такой силой, что мелкого Ниязи чуть не сбило с ног.
        - Следуй за мной! - приказал Ниязи и, увязая ногами в мгновенно размякшей земле, кинулся в сторону склепа. Я - за ним. Дождь оказался неожиданно и неприятно холодным. Кроме того, мне не хотелось стать мишенью для какой-нибудь неразборчивой в связях молнии.
        Склеп был ограждён достаточно высокой решёткой, но воротца болтались открытыми, как и дверь в сам склеп. Мы с Ниязи втиснулись внутрь. Строго говоря, это строение нельзя было назвать склепом. Гробов с телами там, разумеется, не было, а были могилы, которые кто-то почему-то решил поместить внутрь мавзолея. Я посмотрел наверх. Мне показалось, что каменные плиты перекрытия лежат криво и в любой момент могут обвалиться. А что, если, не выдержав этого последнего испытания ливнем или же поражённый молнией, купол мавзолея всё-таки обвалится, и мы с Ниязи навсегда останемся погребёнными под его обломками вместе с давно умершими членами этой незнакомой нам семьи? А что, если весь род вымер или перебрался в другую страну и эти могилы уже давно никто не навещает, и тогда наши тела не найдут вовек, потому что мы даже не сказали никому, куда направляемся?
        Так я размышлял, а Ниязи вытащил из кармана бумажную салфетку и протянул мне. Я взял салфетку и нагнулся протереть свои кроссовки, но занятие оказалось бессмысленным. Когда мой взгляд случайно упал на обувь Ниязи, оказалось, что этот ловкач как-то сохранил её в первозданно-чистом виде. Мне даже обидно стало. Тем временем он вытащил из другого кармана смартфон и задумчиво уставился в него.
        - Думаю, вай-фая здесь нет, - съехидничал я.
        - Здесь и связи нет, - сумрачно ответил Ниязи, как бы намекая на всю бедственность нашего положения.
        - Значит, нам суждено окончить свои дни здесь, умерев от голода. - Я сделал попытку пошутить, а сам покосился на расшатанные плиты купола.
        Не прекращая попыток выжать из смартфона хоть немного интернета, Ниязи вальяжно присел на одну из могил и принялся тихонько насвистывать что-то попсовое. Я в некотором смущении разглядывал стены нашего тесного пристанища.
        - Смотри, кто-то нарисовал тут перевёрнутую пентаграмму.
        Ниязи, не поднимая головы, пробурчал:
        - Угу, - а через пару секунд издал радостный вопль: - Интернет появился!
        Причина его радости была мне совершенно не ясна, хотя, может быть, он там переписывался с какой-нибудь девушкой. Я никогда не расспрашивал его о личной жизни. Меня бы не удивило, окажись он девственником или, наоборот, будь у него куча разных баб, грызущихся между собой из-за него. С такими, как Ниязи, ни в чём нельзя быть уверенным.
        А дождь всё лил, и силы его не иссякали. Это было странно - летние ливни обычно короткие. Дорожки кладбища на глазах превращались в непроходимые топи. Я уже мысленно проклинал Ниязи за то, что он ухитрился притащить меня сюда именно сегодня, ну надо же!
        Спустя пять минут грохнуло так, что у меня чуть не раскололся череп, а склеп содрогнулся и осветился словно сценическими прожекторами. Супермолния ударила где-то совсем рядом, и это вызывало неуютное чувство незащищённости.
        И тут я почувствовал, как что-то осторожно прощупывает мою… хм, самую крупную мышцу. Взрывная смесь страха и возмущения подбросила меня на месте.
        - Ай! - крикнул я. - Кто-то ущипнул меня за задницу!
        - Это не я, - оперативно открестился Ниязи.
        - Конечно, не ты. Я же сидел на… - Нервно кивнув головой на могилу, которая вроде бы выглядела совершенно обычно, я отодвинулся от неё настолько далеко, насколько мог.
        - Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах, делая срам и получая в самих себе должное возмездие за своё заблуждение, - произнёс вдруг Ниязи изменившимся голосом, а потом, увидев моё лицо, рассмеялся: - Новый Завет, текст Послания к Римлянам. Вечно я запоминаю всякую чушь. Не обращай внимания.
        Обдумать произошедшее и найти ему разумные объяснения мы не успели: откуда-то раздался телефонный звонок. Это был пронзительный дребезжащий звонок, так звонили дисковые телефоны, и звук почти заглушался шумом бушующей грозы, но и тихим он звучал жутковато в этом месте, потому что источника у него не было и быть не могло.
        Мы с Ниязи посмотрели друг на друга, причём в моём взгляде, видимо, отразилось какое-то подозрение, потому что Ниязи быстро сказал:
        - Я тут ни при чём.
        Тут мои нервы сдали, и я выскочил из усыпальницы под ливень. Что-то огромное и чёрное пролетело над моей головой, я испуганно нырнул лицом вниз, но затем, обернувшись, понял, что это была всего лишь ворона. Она уселась на самой вершине купола и смотрела на меня оттуда с холодным безразличием, свойственным почти всем животным, кроме собак.
        Из дыры проёма высунулась всклокоченная голова Ниязи.
        - Ты чего? - спросила голова.
        - Не хочу там сидеть.
        - Ты сейчас растворишься. Залезай обратно! Кто бы тебя ни трогал, думаю, твоей чести ничто не угрожает.
        - Лучше промокнуть под дождём, чем лезть в могилу к покойникам, которые распускают руки, - отрезал я. - Ты оставайся, если хочешь, а я пошёл.
        Оскальзываясь на мокрой земле, я брёл туда, где должна была быть главная дорога, такая заасфальтированная, такая твёрдая и надёжная, и проклинал Ниязи, которому приспичило затащить меня на кладбище именно в этот день. Больше всего на свете мне хотелось оказаться в тёплом и тихом месте, в сухой одежде и с чашкой чего-нибудь горячего и сладкого.
        Догнавший меня Ниязи чуть не врезался мне в спину.
        - И что же ты там не остался? - Я хотел презрительно оглянуться на него через плечо, но поскользнулся и был вынужден сконцентрироваться на том, что находилось под ногами.
        - Ты тут потеряешься без меня, - пробормотал Ниязи, - и будешь блуждать между могилами, безмолвный, как тень…
        - Разве не этого от меня ждут?
        В плотной штриховке дождя промелькнуло движение; ладонью оградив от воды глаза, я заметил между памятниками полную сутулую фигуру молодой женщины с неопрятным пучком жёлтых волос на макушке. Она склонилась над одной из могил, и в руках у неё были явно не цветы. Ниязи позади меня застыл, тоже, видимо, заметив подозрительную посетительницу.
        Повозившись на могиле (до нас донеслось позвякивание, вроде того, что сопровождает застолье), женщина что-то побормотала в течение минуты, а затем пошла прочь. Так и не заметив нас, притаившихся за двумя могилами, она скрылась из виду.
        - Идём! - призвал Ниязи, и на его лице появился азарт. Мне тоже было жутко интересно.
        На могиле гостья кладбища оставила: початую бутылку Martini Bianco (судя по запаху, часть была вылита непосредственно на землю), три плитки шоколада, россыпь пряников, к которым уже подбиралась какая-то щуплая ворона, но Ниязи, устремившийся к этим богатствам с криком торжества, спугнул её.
        - А кто это у нас тут такой волшебненький? - глумливо заворковал Ниязи, подбирая с могилы оставленный под плитками шоколада конверт. Моё дурное настроение как рукой сняло. Да что там, я был в полном восторге.
        В конверте лежали лицом друг к другу две фотографии. На одной был красивый молодой мужчина с сумрачным взглядом и бородой эспаньолкой. На второй - сама горе-колдунья: мутное селфи с удачного ракурса «Соблазнительный-взгляд-исподлобья-отсюда-не-видно-двойного подбородка», кривой почему-то рот, видимо, дефект прикуса. На обеих фотографиях красным фломастером она изобразила скандинавские руны, названий которых я не припомнил. Магия рун на кладбище - пресвятой Один!
        - Что будем делать? - поинтересовался я.
        - Человек в страшной опасности, - серьёзно сказал Ниязи. - Но нынче я буду добрым духом и спасу его от этой каракатицы! - С этими словами он разорвал фото женщины на мелкие кусочки и утопил их в жидкой земле. Фотографию печального мужчины он сунул в карман, напутствовав её нежным «Полезай-ка сюда, дружок».
        - Давай делить добычу. - Ниязи обвёл рукой подношение мертвецу и быстро добавил: - Чур, «Мартини» мой!
        - Да на здоровье, - хмыкнул я. - Терпеть его не могу. И вообще - мне как-то не хочется есть то, что полежало на могиле.
        - Не так уж долго оно лежало, - возразил Ниязи. - Пакета нет у тебя случайно?
        Пакета у меня не было.
        - Бутылку я ещё в руках понесу, а вот пряники… - и Ниязи со скоростью, которой позавидовало бы само пламя, пожрал все пряники. Шоколад он рассовал по карманам, и мы двинулись прочь, сопровождаемые обиженным карканьем маленькой вороны.
        - Не видать бабёнке секса, не видать, - весело напевал Ниязи, пока мы шли.
        - По крайней мере, не с ним. - Я кивнул на карман джинсов Ниязи.
        - Слу-ушай, друг! - Ниязи алчно впился маленькими цепкими пальчиками в моё плечо. - А не обшмонать ли нам всё кладбище? Вдруг кто-то ещё оставил где-нибудь питьё и пищу или ещё что-то полезное?
        - Нет, - твёрдо ответил я. - Этого ты не заставишь меня делать.
        - Ну ладно. - Ниязи разочарованно пожал плечами.
        Мы выбрались на дорогу и благополучно дождались автобуса.
        - Вернёмся к нашему участку, - деловито заговорил Ниязи, когда мы с комфортом разместились в почти пустом автобусе. Я полулежал, прислонив голову к дребезжащему окну, и смотрел на потоки дождя, которые омывали стекло, превращая ускользающий пейзаж в картину импрессиониста. Хотелось ехать и ехать и никогда не останавливаться. Наверное, если бы меня спросили, куда попадают люди после смерти, я бы ответил, что единственное, чем может быть утешительно посмертие, - это бесконечная дорога в горизонт, бегущие мимо образы, остающиеся за спиной тревоги и сожаления и огромный мир впереди. Ожидание прибытия, но никогда не само прибытие. Процесс, но не результат. Предвкушение счастья, но не само счастье, ибо то, что свершилось, теряет остроту и вкус.
        - Ты что, спишь? - Ниязи потряс меня за плечо. - Тебя тут Саялы ищет.
        - Где - тут?
        - Да пишет мне в Вотсаппе.
        - Тебе? - насторожился я.
        - Не могла до тебя дозвониться. Наверное, когда мы в склепе были.
        - Зачем тебе-то писать? Разве ты сторож мне?!
        - Откуда я знаю? - Ниязи попытался вернуть диалог в нужное ему русло: - Так что, берём участок?
        Я посмотрел на него волком. Зачем она ему пишет?!
        - Ладно, - смилостивился я до поры до времени. - Бери, если тебе так приспичило.
        - Отлично, - Ниязи расслабленно откинулся на спинку сиденья.
        Когда мы доехали до центра города, дождь закончился и сквозь тучи с виноватым видом выглянуло солнце. Я позвонил Сайке, договорился о свидании и отпустил Ниязи на все четыре стороны (ну, или это он меня отпустил).
        Мой приятель очень расторопно произвёл покупку, как будто заранее к ней готовился. Что-то было странное в гладкости, с которой производился весь этот розыгрыш: за два дня Ниязи раздобыл и тело, и землю. Возможно, это являлось знаком того, что мы на верном пути. В тот же день на моей страничке в Facebook, а также на официальной страничке нашей группы появилось объявление о похоронах, которые должны были состояться завтра. Когда я поставил маму перед этим фактом, она долго голосила, предупредила - «халву варить сам будешь», а потом нацепила фартук и начала её варить.
        - Квартиру прибери! - крикнула она мне из кухни. - А то народу понабежит, а у нас бардак! Стыдно!
        Я призвал на помощь Сайку, и вместе мы привели квартиру в приличный вид.
        - А соседям вы что скажете? - задала Сайка закономерный вопрос, который мне - о, ужас! - почему-то не пришёл в голову. Чёртовы соседи! Они же знают, что я жив! Меня посетило странное желание позвонить Ниязи, пришлось мне себя одёрнуть. «Соберись, позорище, - сказал я себе. - Сам не в состоянии что-то придумать?» Оказалось, что в состоянии. Идея пришла мне в голову, когда мой взгляд упал на вложенную между двумя стёклами книжного шкафа детскую фотографию, на которой я был с отцом.
        - Скажем, что хороним моего отца.
        - Астагфируллах! - воскликнула шокированная Сайка.
        - Ну пусть он хоть раз мне пригодится, - продолжал я её шокировать. - Типа он умер, а, кроме нас, никто его хоронить не собирается. Тогда соседи даже присутствовать не захотят. И маме будет приятно. Все в выигрыше.
        - Уффф. Всё равно - няися нетоды[14 - Забавный монстр-гибрид русского оригинала и азербайджанского перевода выражения «что-то не то».].
        - Тоды, тоды, - успокоил я её и зашёл в кухню, чтобы посвятить маму и Зарифу в свой план. Мама назвала меня чудовищем, Зарифа скорчила гримасу - не то улыбнулась, не то выразила неодобрение.
        - Завтра ведите себя естественно, и всё будет в порядке.
        - Я боюсь запутаться, кого мы всё-таки хороним, - сказала мама.
        - Официально мы хороним меня. Для соседей, которые меня видят живым каждый день, мы хороним моего отца, - терпеливо объяснял я. - А на самом деле мы хороним незнакомого мужика и делаем тем самым благое дело, потому что больше его никто хоронить не хочет.
        - Ой, доиграешься ты, - снова предупредила меня мама, остервенело помешивая халву в тазу. - Соседи все припрутся к нам на похороны. Вот тут-то нас и того…
        Всё-таки нужно было позвонить Ниязи.
        - О соседях не беспокойся, - сказал он в своей удивительной манере, заставлявшей безоговорочно верить ему. - Они ничего не заметят. Я устрою это.
        - Но как?
        - Я знаю как. И не такое проворачивал. Не твоя это печаль.
        Утром я проснулся с лёгким ощущением, что всё ещё сплю, до того это было странно - проснуться в день собственных похорон. Я гадал, придёт ли кто-нибудь. Сочтут ли нужным мои бывшие одноклассники и ребята из университета отменить свои дела на сегодня и прийти проводить в последний путь музыканта-самоубийцу? Не раскроется ли наша афера? Вдруг хлипкая лестница провалится во время выноса тела, и все увидят, что это вовсе не я покоюсь на хрупких плечах моих друзей-музыкантов? Так страшно мне не было даже на вступительных экзаменах, когда стоявшая рядом со мной мама причитала, что, если я не поступлю, все деньги, потраченные на репетиторов, будут являться ей в страшных снах, а я отправлюсь в армию. В армию, правда, я всё равно отправился, четыре года спустя, и отлично провёл время без маминых бесконечных придирок и приставаний, хотя ради этого пришлось пожертвовать парой зубов, которые разрушились из-за авитаминоза.
        Группа пришла в восемь часов, как мы и договаривались. Ниязи явился позже и привёз из морга тело. В доме сразу стало как-то неуютно, гостиная, где мы положили завёрнутого в кяфан[15 - Кяфан - саван.] покойника, выглядела чужой.
        - А если кто-то из соседей спросит, почему тебя нет на похоронах отца, что мы им скажем? - спросила Зарифа.
        - Это было бы очень нетактично с их стороны.
        - Конечно, все знают: соседи - это такие тактичные люди, которые никогда не вмешиваются в чужие дела.
        Я вздохнул:
        - Скажите им, что на отца я очень сильно обижен. - И это даже не будет ложью.
        Сайка решила помочь маме на кухне. Я слегка беспокоился, как они там поладят, особенно в свете моего обещания жениться, и очень надеялся, что мама не заговорит об этом с моей девушкой, для которой эта новость была бы большой неожиданностью. Тогда мне и в самом деле придётся жениться.
        Услышав первые шаги на лестнице, я подтащил к себе пробегавшего мимо Ниязи и прошипел ему в ухо:
        - Проследи, чтобы у мамы не был слишком жизнерадостный вид, - и спрятался в своей комнате со стаканом для подслушивания наготове.
        В прихожей раздались тихие голоса, кажется, пришло сразу несколько человек, я различил среди них голоса Лейли - скрипучий и резкий - и Джейлы - потрясающее контральто, если, конечно, я не перепутал его с контратенором Ровшана. Все трое были моими одноклассниками. Сколько-то их придёт? Я одёрнул себя, ведь меня не должно было это волновать; пытаться нравиться людям и что-то для них значить - недопустимый признак слабости.
        Нервно расхаживая по тесной комнате с перерывами на комплекс приседаний на кровать и стул, я считал, сколько раз открылась входная дверь, пропуская через себя людей, на чьи похороны я скорее всего не пошёл бы, и вскоре сбился со счёта. Тогда я решил приложить ухо к стакану, а стакан - к стене. Судя по голосам, в комнате Зарифы сидели девушки.
        - До сих пор поверить не могу. Он был такой красивый. Я по нему так сохла в десятом и одиннадцатом классах, как только не пыталась привлечь его внимание! А он меня не замечал.
        С потрясением я узнал голос Ксении, одноклассницы, которая снилась мне в эротических снах с восьмого по одиннадцатый класс (и потом ещё немного на первом курсе, пока я не завёл роман с другой девушкой). Просыпаясь после этих снов с чувством тоски и безысходности, я шёл в школу, смотрел на рыжие волосы Ксении, сидевшей передо мной, и мучился, боясь, что она догадается о моих чувствах и унизит меня. А оно вот оказывается, как было… Почему же я не заметил?
        Нестерпимо хотелось выскочить из своей комнаты, ворваться к девушкам и объявить Ксении, что я жив и что я вовсе не игнорировал её. Тут, словно почувствовав эту рябь сексуальных эмоций на спокойной воде отстранённой скорби, ко мне вошёл Ниязи, потирая ручки, как муха.
        - Ну как ты тут? Народу собралось больше, чем может вместить эта квартира. Видишь, как ты стал популярен.
        - И почему это меня не радует?
        - Всё только начинается! Хочешь, халвы тебе принесу с чаем? Твоя мама просто божественно её готовит! Я убедил её сварить ещё таз.
        Вот тут-то я и в самом деле уверовал в могущество Ниязи.
        - Да, принеси, будь добр. А то у меня такое ощущение, как будто там мою судьбу решают, а я пока здесь подожди. Неприятно, знаешь?
        - Но сейчас действительно вершится твоя судьба, - серьёзно сказал Ниязи, поглядел на меня пару секунд, показавшихся мне лишними, и ушёл за чаем и халвой.
        Я ещё немного развлёк себя подслушиванием - за стеной кто-то из девчонок плакал, протяжно и противно, скорее всего Сайка, вероятно, её артистическая натура прониклась духом происходящего. Что ж, этот плач звучал очень убедительно. Затем я поел халвы - и так стал единственным в мире человеком, отведавшим халвы на собственных похоронах, - после чего меня сморил сон, наверное, на нервной почве.
        Когда я проснулся, всё уже было кончено. Меня официально похоронили, оплакали и отправились жить дальше, уже без меня. Ниязи прислал мне фотографию свежей могилы.
        Сайка всё ещё была у нас, помогала маме прибираться после гостей. Мы решили пойти погулять, чтобы день не закончился на похоронной ноте. Я открыл шкаф, чтобы переодеться, и на ногу мне упал тяжеленный чемодан с зимними вещами. Заорал я громко от боли и неожиданности, но всё равно услышал что-то вроде ехидного смеха, донёсшегося из глубины моего гардероба.
        Глава третья
        Поминки
        Уж не знаю, какая муза посетила художницу Аиду, но то, что она представила по истечении срока, превзошло мои ожидания. Она уловила пресловутую концепцию альбома на сто процентов, я даже восхитился, решив, что наша молодежь, может быть, не так безнадёжна, как кажется. Обложка играла всеми цветами моря, наш агрессивный логотип поднимался скалами из воды в самом верху, а внизу колыхалось отражением на волнах название самого альбома. У скал вода бесновалась, как сама жизнь в худшем её виде, внизу же становилась спокойной и безмятежной, как смерть. Динамика и контраст были в этой обложке. От имени Джонни (однако не соблюдая его неповторимый стиль) я разразился хвалебной и вполне искренней речью в адрес Аиды. Показал обложку ребятам, и они сказали, что это очень круто.
        Концерт, посвящённый памяти меня, был назначен на одиннадцатое июля. Поздновато для поминок, но нам надо было ещё натаскать нового гитариста - замену мне, навсегда ушедшему музицировать в астрал.
        Этот гитарист новенький - пацан лет восемнадцати со звонким голосом озорного, но положительного персонажа, - был талантливым самоучкой и сразу влился в коллектив. Звали его Тарлан. Это Джонни бросил боевой клич в интернет о том, что нам нужен тот, кто представит меня на концерте. Сразу же его личку разнесло, как женщину, беременную тройней: все хотели поучаствовать в грандиозном мероприятии. Джонни выбрал Тарлана, потому что тот был «не такой мудак, как все остальные». Уж не знаю, каким мерилом Джонни мерит степень мудизма, но выяснять я не стал. Парнишка, конечно, изрядно удивился, когда узнал, что я вовсе не утонул в мутных водах Каспия, а вполне себе здравствую. Кажется, сначала он даже разочаровался, но, когда я объяснил ему, для чего всё это придумано, он оценил лихость, с которой я водил за нос окружающих, и наглость авантюры, которая в любой момент могла рассыпаться, как карточный домик, от одного неосторожного чиха.
        Мы пахали всей группой, множили копии альбомов, репетировали, кричали в соцсетях о предстоящем концерте, и, к чести скорбящих по мне, надо сказать, что пятьсот человек отметились, что «пойдут». Вот тут нам действительно стало страшно. Если хотя бы треть отметившихся завалится к нам на концерт - произойдёт давка! Мы цинично обсуждали, по сколько брать за входные билеты и за альбомы. Мы были катастрофически не готовы, но действовать приходилось быстро. Сайка заказала своей тайной портнихе сногсшибательный наряд. Казалось, что в целом мы потратим на концерт больше, чем соберём с него, но почему-то меня это совсем не беспокоило. Вокруг в кои-то веки происходили настоящие события. Вообще, в жизни происходит гораздо больше событий, чем нам кажется. Просто мы их не замечаем, потому что их не сопровождает эпический саундтрек. Но я-то сам могу написать для себя музыкальное сопровождение. В этом заключается бесспорное преимущество людей искусства перед всеми прочими людьми - мы всегда можем превратить свои страдания, мелкие радости, разные глупости, происходящие с нами, - всю эту шелуху существования - в
сверкающие, изящные драгоценности, глядя на которые сторонний зритель завистливо вздохнёт: «Ах, какую интересную жизнь прожил человек, вот бы и мне такую!» А всего-то и нужно, что умение выбросить лишнее и слегка преувеличить всё остальное.
        Возле нас вновь объявился Ниязи; он принимал живое участие в организации концерта. Настоял на том, что надо толкнуть речь перед публикой. Эта честь должна была бы достаться Джонни - по праву моего лучшего друга, но Ниязи, уже успевший ознакомиться с его стилем, заявил, что сам обратится к зрителям. Я благословил его на это дело при молчаливом неодобрении остальных. Только Сайка, кажется, разделяла мою уверенность по поводу Ниязи, и то лишь потому, что я прожужжал ей все уши о том, какой он забавный тип.
        Измотанный всеми этими хлопотами, я почти не обращал внимания на бесчинства призрака убиенной крысой Мануш. А игнорировать эти бесчинства становилось всё опаснее и опаснее. Всю неделю после записи песни «Эскорт утопающих» наша «соседка» всячески отравляла мне посмертие. По ночам я слышал подозрительные шорохи, доносившиеся из разных углов квартиры, а поутру обнаруживал, что штанины моих джинсов скручены в морские узлы, носки утоплены в унитазе, а однажды эта стерва даже перерезала мне все струны на гитаре! В ответ я окурил всю квартиру ладаном и начал собирать в шкафу свои грязные трусы. Кроме того, я перенёс все ценности к Джонни. Что странно, личные вещи мамы и Зарифы призрак не трогал. Под горячую руку попадались только общие предметы быта да моё барахло.
        Через неделю такого существования моя энергичная, деятельная мама привела в дом девицу, похожую одновременно на воровку и на любовницу престарелого богача. Звали её Мехбара. С порога на мой бесцеремонный вопрос «Вы кто?» она ответила:
        - Я - экстрасенс. - Голос её оказался неприятным, пронзительным, то ли с акцентом, то ли с дефектом речи.
        - Что, правда? - воскликнул я в притворном восхищении. - Хороший?
        - Что хороший? - не поняла Мехбара.
        - Вы - хороший экстрасенс?
        - Я - лучший экстрасенс и самый сильный маг в этой стране, - с презрением глядя на меня, сказала Мехбара. «Налицо ярко выраженная мания величия и расстройство гендерной идентичности», - ехидно подумал я.
        Мама отнеслась к «самому сильному магу в этом городе» с таким почтением, что даже не заставила её снять обувь и сунуть ноги в продавленные гостевые шлёпанцы. Каблуки процокали в гостиную.
        - Ты на какой помойке её нашла? - прошипела Зарифа на ухо матери.
        - Какая разница? - раздражаясь, ответила мама. - Вы же не почешетесь что-то сделать.
        - Мне вообще-то не до этого, у меня репетиции, - сказал я.
        - Да ну тебя, всё в игрушки играешь! - отмахнулась мама. Я немедленно начал закипать и поспешил переключить своё внимание на экстрасенса, которая топала по комнате от угла к углу.
        - Вы сказали, у вас тут призрак?
        - Да, да, призрак женщины, она тут жила до нас, и её укусили… - закивала мама.
        - …потому что она была аппетитная штучка, - закончил я за маму.
        Мехбара бросила на нас тяжёлый взгляд из-под тщательно накрашенных ресниц и навернула ещё один круг по комнате.
        - Я вижу, - заговорила она глухим голосом, ни к кому не обращаясь. - Здесь есть сущность… Это призрак, да. Женщина. Она убита насильственной смертью.
        Мама посмотрела на нас с Зарифой с торжеством, а мы громко захихикали. Наш смех Мехбара, судя по всему, не приняла на свой счёт.
        - Она хочет мне что-то сказать. У меня болит голова!
        - Призрак говорит, что у неё болит голова? - уточнил я.
        - Нет, у меня болит голова.
        - И часто с вами такое? Не завидую вашему мужу.
        - У меня нет мужа. Это бывает, когда сущность хочет говорить со мной, - с достоинством ответила экстрасенс. - Но вам, обычным людям, которые в этом не разбираются, это не важно знать.
        - Кстати, не можете ли вы, случайно, снять блок с Анахаты? - любезно осведомился я.
        - С чего? - переспросила Мехбара, всем своим видом пытаясь внушить мне, что я жалкий червь, сверля меня взглядом, который она сама, видимо, считала очень колдовским. На самом деле лицо экстрасенса и мага выглядело так, словно её насильно разбудили в разгар пьяного сна.
        - С Анахаты, - повторил я с удовольствием. - А то я что-то ненавижу всё человечество. Ой, похоже, вы не знаете, что такое Анахата. Это чакра…
        - Я использую силу всех трёх религий, - надменно произнесла экстрасенс.
        - А я думал, их гораздо больше… - начал было я, но тут мама схватила меня за рукав и потащила в кухню, оставив экстрасенса и скептически ухмыляющуюся Зарифу на растерзание друг другу.
        - Ты зачем меня позоришь? - Мама припёрла меня к дверце холодильника. - Я человека в дом привела, чтобы она нам помогла, а ты…
        - Да она сама себя позорит! Она либо шарлатанка, либо сумасшедшая! Я склоняюсь больше ко второму варианту. Шарлатанка хотя бы досконально изучила бы свой предмет.
        - Розочка мне её посоветовала, - упрямо гнула своё мама. - Она сняла с её дочки венец безбрачия, и та сразу мальчика себе нашла такого хорошего, из приличной семьи, и замуж за него вышла. Я вот недавно на свадьбу к ним ходила, такая роскошная свадьба была!
        (К слову, через месяц Розочкина дочка со скандалом развелась, причины от широкой общественности скрывали, но мама по секрету рассказала нам, что мальчик из приличной семьи оказался тайным наркоманом и, вследствие этого, импотентом.)
        - Просто закрой свой рот и не мешай ей работать, - подытожила мама.
        - Сколько она с нас возьмёт?
        - За консультацию - сто манатов, - с этой информацией мама рассталась неохотно. - А потом посмотрим. Она сказала - зависит от того, насколько проблемным окажется призрак.
        - Какие могут быть проблемы, она же самый сильный маг в стране, мать её! - разозлился я.
        - Что за выражения, следи за языком!
        В дверном проёме кухни обозначилась фигура Зарифы.
        - Она там стоит посреди комнаты с закрытыми глазами и что-то бормочет, - почти беззвучно сообщила сестра.
        - И ты её одну оставила? Ещё украдёт что-нибудь. - И, не обращая внимания на причитания матери, я вбежал в комнату.
        Великий маг и экстрасенс всея Азербайджана неподвижно закрепилась в центре комнаты, как колонна, и хмурилась так интенсивно, словно пыталась родить слона. Мне стало страшно за её кожу, которая от такого гримасничанья в скорейшем времени покроется глубокими мимическими морщинами.
        - Дух говорит со мной. Её окружают шайтаны и низшие астральные сущности. Они не дают ей уйти в загробный мир, - поведала нам Мехбара через пять минут потуг. - Но я смогу победить их. Мне служат джинны и ангелы.
        «Дамочка, да у вас полная каша в голове», - хотел сказать я, но этот порыв был нейтрализован грохотом из моей комнаты. Судя по звуку, упал ноутбук. После гитары это было худшее, что могло произойти, мне даже не хотелось идти туда и смотреть. Мехбара вскрикнула: «Ай Аллах!» - и перекрестилась. По-католически, слева направо.
        - С вами явно говорил какой-то другой дух, потому что наш очень занят, - заметил я. - Порчей моего имущества.
        Мы осторожно (женщины пустили вперёд меня, хотя мне кажется, было бы справедливее, если бы вперёд прошла экстрасенс) вошли в спальню. Мои опасения подтвердились: на полу валялся ноутбук, и вид у него был не живой. Я страшно разозлился.
        - Да что вам от меня надо?! - крикнул я.
        - Убирайся с мой дом! - похоже, что призрак решил не баловать меня оригинальностью своих претензий.
        - Я у себя дома! А вам пора в загробный мир или куда там! Вы здесь официально не прописаны, - возразил я.
        - С кем он говорит?! - взвизгнула Мехбара.
        - Я говорю с ангелами, Анаэлем, Габриэлем и Михаэлем, а ещё с Одином и Тором. Харе Кришна, мазафака! - Я окончательно вышел из себя. Поднял ноутбук и попытался его включить. Тут кто-то подошёл ко мне сзади и сильно дёрнул за волосы, так, что у меня брызнули слёзы из глаз, и я прогнулся назад, как настоящий акробат. Меня отпустили. Резко обернувшись, я увидел - впервые - нашего призрака. Это была низенькая и довольно безобразная женщина чуть старше мамы. Она выглядела очень сердитой.
        - Вы её не видите? - спросил я Мехбару.
        - Я вижу всё, - самоуверенно ответила экстрасенс, глядя в противоположную тому месту, где стояло привидение, сторону. - Мой разум обитает на ментальном и астральном плане.
        - Она вообще-то стоит рядом со мной, - желчно заметил я.
        - Я экстрасенс, мне виднее.
        - Она одета в красный халат с синими цветами и длинную красную юбку. И волосы у неё красные от хны, - поведал я.
        - Если вы так хорошо всё знаете, сами разбирайтесь, - Мехбара потеряла терпение. - Я ухожу.
        - Нет, нет! - засуетилась мама. - Не уходите! Нам нужна ваша помощь!
        Стоящая рядом со мной бестелесная тётка больно ущипнула меня повыше локтя, отчего я вскрикнул. После этого она подошла к моей постели, сорвала с неё покрывало, стащила подушку и подбросила её под самый потолок, как будто хотела убить сидящего на нём невидимого комара.
        - Я должна подготовиться к ритуалу, - замогильным голосом сказала Мехбара, последив взглядом за подушкой вверх и вниз. - Ну всё, мне пора. - Она торопливо направилась к входной двери. Мама побежала за ней, на ходу роясь в кошельке. Зарифа догнала её и схватила за руку, шипя:
        - Ты что, платить ей собираешься? Она же вообще ничего не сделала.
        - Мы договорились: за консультацию я ей плачу сто манатов, - угрюмо настаивала мама. - Вдруг она на нас джаду сделает?
        - Если это чучело сделает на нас джаду, оно подействует на племянника нашего соседа… через пятьдесят лет. В худшем случае. Не дури, мам, - вмешался я.
        Но мама была в настроении дурить, и всё равно ей заплатила и потом ещё неделю пыталась дозвониться до экстрасенса, но Мехбара не отвечала на звонки. Видимо, её ангелы и джинны отсоветовали ей браться за это безнадёжное дело.
        В день концерта погода нам подгадила. Разыгралась какая-то пыльная буря, как на Марсе, весь строительный мусор настойчиво толкался в глаза всем, кому пришлось выйти на улицу. Когда я за двадцать минут, преодолевая сопротивление ветра, дошёл до Дома культуры глухонемых, где должен был состояться концерт, я чувствовал себя измождённым. Хорошо, что всё моё участие в концерте ограничивалось лишь подсматриванием и подслушиванием. Я пришёл раньше всех. Потом явился Джонни, за ним - Тарлан, который слегка нервничал, но в целом был настроен по-боевому. За ними подтянулись и все остальные. Сайка выглядела изумительно в своём траурном платье, которое рваными клочьями спадало до самой земли. Выражение лица у неё было соответствующее; то ли она использовала систему Станиславского, то ли что-то действительно испортило ей настроение.
        Заранее мы продали двести сорок три билета, но их можно было также приобрести и на входе. Намечался самый большой концерт за всю историю существования нашей группы. Пришёл Ниязи - наш неофициальный самопровозглашённый пиар-менеджер.
        - Саялы, больше страдания на лице! - скомандовал он. - Все готовы? - Парни возились, проверяя аппаратуру. - Ну и дыра! - оценил Ниязи место проведения концерта. Он был прав. На всём в этом помещении лежала печать необитаемости и разрухи. Из тухло-бордовых кресел вылезала поролоновая начинка, похожая на испорченный сыр. Стены давно забыли, что такое нормальная краска. Дощатый пол стыдливо пытался прикрыться ошмётками линолеума. - Что это за советский постапокалипсис?
        - Эщщи[16 - Эщщи - непереводимое слово, обозначающее что-то вроде «перестань волноваться и стремиться к совершенству, авось и так сойдёт». Несвоевременно произнесённое каким-либо ответственным лицом «эщщи» обычно приводит к трагедиям различного масштаба.], зато почти бесплатно, - отозвался Мика. - Кто будет оценивать интерьер, а?
        Поперёк маленькой сцены мы натянули чёрное полотнище - то ли пиратский флаг, то ли траурная драпировка, во всяком случае, выглядело оно как-то вызывающе, но, по крайней мере, скрыло под собой большую часть подозрительного вида потёков на стене. А поверх вопреки моим возражениям повесили мой портрет. Здоровенный такой, отпечатанный на виниле. Я смотрел с портрета большими печальными глазами, и лицо у меня было одухотворённое, как у святого мученика. Мне подумалось, неужели я и в жизни выгляжу таким придурком?
        Наконец начали подтягиваться «VIP-гости», то есть родственники и относительно близкие друзья. Пришла даже мама Сайки - Ирада ханум, которая, кажется, никак не могла уразуметь, жив я или всё-таки мёртв. Сайка вроде бы не выдержала и призналась ей, что я жив, но у меня сложилось впечатление, что слухам на Facebook она поверила больше, чем своей дочери. Меня упрятали в каморку возле сцены, откуда я, соблюдая определённую осторожность, мог следить за происходящим на сцене и в зале. В каморке было темно, сыро и страшно. Я даже не знал, насколько далеко она простирается. Может быть, тьма за моей спиной заполняла десятки километров высоких гулких залов, населённых слепыми чудовищами.
        Из своего неуютного укрытия я видел, как собирается народ. Почти все были облачены в чёрное, не потому, что концерт был траурным, а потому, что все эти люди считались металлистами. Чёрный цвет оживлялся вкраплениями багрового и серебром цепей и шипов. Впрочем, было и много синих джинсов. В толпе встречались знакомые лица, лица, известные мне по Facebook, и совсем не известные мне лица. Все они раскрывали рты, оживлённо переговариваясь между собой, и в нарастающем шуме голосов я мог различить отдельные фразы вроде «такой молодой», «гениальный», «давно дружим» и эт цэтэра. Ну надо же, оказывается, кто-то считал, что дружил со мной?
        Тех, у кого не было бумажных билетов и кто оплачивал вход на месте, Ниязи собственноручно клеймил в дверях, как скот, отпечатывая на их запястьях чернильный череп. Пора было начинать, а народ всё валил и валил.
        К пяти часам зал уже не мог вместить никого, поэтому двери запечатали, и Ниязи, припрятав за кулисы коробку с деньгами, выскочил на сцену, схватил микрофон и, пытаясь его задушить, толкнул речь:
        - Друзья мои! Большинство из вас я вижу в первый и последний раз в жизни, и тем не менее общее горе позволяет мне обратиться к вам не иначе как - друзья мои! Все мы собрались сегодня по очень печальному, хотя и не уникальному, поводу. Мы собрались почтить память не только замечательного человека и м-м-м… красивого мужчины, но и прекрасного молодого музыканта, что само по себе довольно необычно, так как большинство талантливых людей в нашей стране эмигрируют из неё раньше, чем успевают умереть…
        Я расфыркался в своём убежище. Надо признать, в устах Ниязи что угодно звучало убедительно и приобретало особую печать Рока, оттенок Вечности. Его низкий голос, непонятно как умещавшийся в тощей шее, проникал прямо под кожу. Девушки, должно быть, с ума сходят, когда он начинает забалтывать их, а я очень завидую. Будь у меня такой голос, я, быть может, сам исполнял бы все свои песни. Не то чтобы я кукарекал, как петух, но… голос как голос, ничего особенного.
        В продолжение своей речи Ниязи громко и чётко, как профессиональный рекламщик, перечислил мои лучшие песни, расписал достоинства моей лирики и упомянул, что я умел играть на пяти музыкальных инструментах (и вот здесь он слегка преувеличил, на самом деле я могу играть только на трёх), а также слегка прошёлся по равнодушному нашему обществу, очевидно, вынудившему меня пойти на такой отчаянный шаг. Разогрев таким образом публику до нужного градуса скорби и чувства вины, Ниязи объявил:
        - Мы представляем вам последний альбом группы Death and Resurrection - Ouroboros!
        Место у микрофона заняла Сайка. Обычно она любит бегать с ним по сцене, размахивая волосами, но в этот раз все сошлись во мнении, что ей надо пропеть весь альбом, стоя на одном месте и практически не шевелясь. Если она справится - получится очень эффектно. Я верил в неё, в мою девочку.
        Они начали играть The Womb Full Of Water, а Ниязи прошмыгнул ко мне.
        - Как тебе моя речь?! - крикнул он мне в ухо; динамики усилили звук так, что мы могли не опасаться быть услышанными.
        - Я чуть не прослезился, - ответил я ему, опасно напрягая голосовые связки.
        Ребята играли хорошо, Тарлан держал марку на уровне, а Сайка, раздирая себе горло, подобно весенней кошке, вынимала душу из слушателей. Поначалу публика сидела принуждённо, как на концерте какого-нибудь Бетховена, но к середине второй песни Incident On The Channel те, кто был помоложе, раздухарились, сомкнули плотный ряд перед сценой, построившись в подобие боевой греческой фаланги, и начали буйно трясти шевелюрами. Весь зал светился задранными кверху экранами смартфонов; зрители вели видеозапись. Если после исполнения первой песни они громко, но вежливо аплодировали, то после второй зал кричал и буйствовал. Даже из своего изгнания я чувствовал, что публика завелась не на шутку. Музыка действительно получилась что надо, но эффект усиливался ещё и неким духом страшной Вечности, витавшим над изгрызенными креслами зала Дома культуры глухонемых. Мёртвый художник - хороший художник.
        - Ты правда классный музыкант, - заорал Ниязи. - Жаль, что мёртвый, гы-гы-гы!
        Третью песню - она называлась «Снег, который мечтал стать слякотью» - Сайка и Джонни исполняли дуэтом. Это была песня о снеге, которому не терпелось упасть на землю, но, когда его мечта сбылась, оказалось, что на земле плюсовая температура, к тому же снег выпал в городе, где в считаные минуты превратился в убогую серую жижу, которую все ненавидят. Эффект контраста создавался за счёт нежного, высокого голоса Сайки и прокуренного рычания друга моего Джонни.
        - Выйти бы сейчас, сыграть, - простонал я в коротком перерыве между песнями. Меня терзало искушение устроить переполох эффектным появлением.
        - Ты сейчас там заметнее, чем если бы был на сцене, - утешил меня Ниязи.
        От нечего делать я полез в Facebook, воспользовавшись, как всегда, Сайкиным Каким-то-там-суперкрутым-по-счёту айфоном, который она дико хотела, а когда наконец я ей его купил, уронила через неделю на пол в туалете и разбила экран. Будучи очень несобранной и недисциплинированной, она так и не заменила стекло. Заменить сраное стекло стоит как одна хорошая акустическая гитара.
        О, Facebook кишмя кишел постами с моего концерта. Каждая собака поспешила зачекиниться в ДК глухонемых. Особенно продвинутые успели даже сделать селфи с лицами разной степени скорбности в зависимости от того, насколько хорошо они понимали и помнили, чему посвящён концерт. Который, надо полагать, стал главным культурным событием сегодняшнего вечера. Те, кто раньше и слыхом не слыхивали о том, что в Азербайджане есть рок, сегодня меня превозносили.
        Последнюю песню подсветили зажигалками и сопроводили светлыми слезами катарсиса. И тут я понял, какой огромный прорыв совершила наша группа. В зале собрались не только странные школьники и студенты, жалкие капли ценителей метала в океане музыкального невежества. Проводить меня, так сказать, в последний путь пришли даже те, кто об этом направлении в музыке и не слышал даже.
        Купаясь в посмертной славе, я подумал, что у нас не принято восторгаться талантливыми соотечественниками, так как у более или менее мыслящей части населения выработалась твёрдая убеждённость в рахитичности любого креатива, произросшего на местной почве, но в то же время нет ничего зазорного в том, чтобы восхищаться соотечественником умершим, очевидно, по той причине, что мёртвые национальности уже не имеют.
        Кое-какие деньги на концерте мы всё же заработали. Правда, после справедливого дележа сумма рассосалась и перестала ощущаться. Пришлось с грустью признать, что до всемирной славы и миллионных концертов ещё далеко. Я снова начал подумывать о возвращении в мир живых.
        Неприятно было это признавать, но после трёхнедельного воздержания от социальной сети я понял, как важно было для меня это иллюзорное ощущение общения с миром. Да, я всё ещё мог заходить к себе на страничку, читать новости, смотреть фото и прикольные картинки, которыми делились мои френды, но вот, к примеру, прокомментировать что-либо я уже не мог. Не мог делиться своим мнением (которое никого не интересовало) и переживаниями (которые тоже всем глубоко безразличны). Исчезло чувство причастности. А ведь чувствовать себя причастным (к чему угодно) - это очень важно для человека. Попробуйте вдвоём в присутствии третьего заговорить о чём-то, понятном только вам двоим - несчастный третий неминуемо впадёт в депрессию и почувствует себя обделённым.
        Был, однако, в невозможности высказаться огромный плюс. Я начал писать больше песен. Всё, что раньше я попытался бы донести до людей через Facebook, теперь я должен был доносить посредством музыки и стихов. Если бы я продолжил творить такими темпами, то к концу года мы бы выпустили ещё один альбом. А возможно, что и не один.
        На следующий день после концерта мы обмыли свой успех в одном уютном кафе, окна которого выходили на красивое, но безлюдное место. Кроме нашей группы, присутствовали серый кардинал Ниязи и недовольная Зарифа, которую я уговорил присоединиться к нам, хотя и знал, что среди музыкантов она будет скучать. Просто мне хотелось уравновесить надутую физиономию Эмиля надутой физиономией кого-нибудь женского пола.
        - Мы ходили на практику в этот парк, - пробурчала Зарифа, садясь у окна. - Они его типа отреставрировали, испортили всё.
        Я благодушно посмотрел на парк. Камни как-то мало меня волновали. Деревья и цветы выглядели хорошо. Струи испорченного реставрацией фонтана красиво переливались на солнце. Скатерть на столе тоже радовала глаз красивым, глубоким фиолетовым цветом.
        Последним пришёл Ниязи. О его появлении мы узнали заранее по громкому двойному смеху из холла. Очевидно, наш друг и официант, встречавший нас у входа, были давно знакомы. Ниязи подошёл к нам.
        - Что ты опаздываешь, э-э-э? - капризно протянула Сайка, с той самой интонацией, которая для меня обычно не сулила ничего хорошего. - Я такая голодная, ужас просто!
        - Виноват! - вскричал Ниязи, потом запустил руку в карман болтавшихся на нём джинсов, выудил оттуда маленький пистолет, сунул его в рот и, под сдавленный писк Сайки и короткий мат Джонни, нажал на курок.
        - Классная штука, да?! - хвастливо спросил он, совершив эту процедуру. Усевшись на стул возле Сайки, он повертел обслюнявленным пистолетом перед её носом. Сайка истерически всхлипнула: в последнее время у неё совсем не ладилось с нервами.
        - Это что ещё за фигня? - поинтересовался Эмиль.
        - Это ингалятор! - восторженно завопил Ниязи. - Я сам его сконструировал и отпечатал на 3D-принтере! Хотите такой?
        - Нет, спасибо. - Зарифа поджала губы, откинулась на стуле и сцепила руки на груди.
        - Я хочу, - загорелся Джонни. - Это ох…ная вещь. А у меня хронический тонзиллит.
        - Я больше не хочу есть, - пожаловалась Сайка.
        - Здесь отлично готовят, - подбодрил её Ниязи. - Хотите, фокус покажу? - Прежде чем кто-то успел сказать, что мы предпочли бы обойтись без происшествий, он выхватил у Сайки меню и открыл его на странице с супами. - Вот, видите? Здесь суп с морепродуктами.
        - Где? - оживилась Сайка. Она очень любит морепродукты, чем экзотичнее, тем лучше.
        - Вот. С осьминогами, мидиями, русалками…
        - Хочу его! - запищала Сайка.
        - А теперь спорим, что, если мы его закажем, нам скажут, что именно его они сегодня приготовить не смогут? - хитро прищурился Ниязи.
        - Реально? - вяло сказал Мика.
        - В любой харчевне всегда есть блюдо-призрак. Оно указано в меню, но его никогда не подают, - пояснил Ниязи. Этот факт не произвёл ни на кого впечатления, но я задумался. Есть что-то печальное и поэтичное в блюде, которое никто никогда не отведает. Это как женщина, с которой у тебя мог бы быть роман, но никогда не будет.
        Подошёл оживлённый официант, который обращался с нами, как со старыми приятелями, и вовсю кокетничал с Сайкой.
        - Я буду суп с морепродуктами, - сказала Сайка.
        - К сожалению, сегодня мы его не можем приготовить. - На лице гарсона появилась виноватая улыбочка. - Но могу порекомендовать… - Он наклонился и начал тыкать пальцем в меню, что-то воодушевлённо объясняя. А я повернул голову в сторону единственного, помимо нашего, занятого столика и вдруг увидел своего одноклассника Сеймура, который перевёлся из нашей школы в другую в девятом классе. В начальных классах, помнится, мы даже дружили.
        - Сёма, привет! - крикнул я, забыв, что мне полагается сейчас вообще-то тихо-мирно лежать в могиле, и взмахнул рукой высоко над головами собравшихся. Сёма обернулся, ища глазами окликнувшего, пару раз его взгляд безразлично скользнул по мне, после чего с недоумённым видом он вернулся к своим делам. Я пожал плечами.
        - Что за Сёма? - спросил Ниязи, как мне показалось, почему-то ревниво.
        - Учились вместе до девятого класса.
        - А что он, не узнал тебя? Наверное, думает, что ты умер, и теперь не знает, как реагировать.
        - Да его вроде нет даже у меня в друзьях на Фейсбуке. Откуда ему знать, что я умер? Я вообще думал, что он давно за границей, - попытался я оправдать собственную глупость.
        - Иногда посторонние люди интересуются нами больше, чем мы можем себе представить, - философски заключил Ниязи и принялся рассовывать по карманам пакетики с коричневым сахаром.
        Тогда для меня должен был прозвенеть первый тревожный звоночек, но, видимо, что-то отвлекло звонаря.
        - Что вы думаете делать теперь? - спросила Зарифа, когда трапеза подошла к середине и мы уже не были настолько голодны, чтобы не суметь поддержать светскую беседу.
        - По-моему, пора сказать всем, что ты не умер. - Сайка отложила вилку и прильнула ко мне, ластясь, как кошка.
        - Я тоже так считаю, - быстро произнёс Эмиль.
        - Шутка зашла слишком далеко, - добавил Мика.
        - Вот именно! - воскликнул Ниязи, подскакивая на стуле. - Вот именно! Назад пути нет. Ты обречён быть официально мёртвым до самого конца!
        - До какого конца? - решил уточнить я на всякий случай.
        - Ну… пока это сможет поддерживать интерес к тебе. Как только мы почувствуем, что тебя начали забывать, ты - хоп! - и восстанешь из небытия! Это снова вернёт к тебе интерес. А там видно будет. - Очевидно, Ниязи построил долгосрочные планы по продвижению нашей группы. Оставалось лишь догадываться, какой он имел интерес в этом деле. С нашего концерта, например, он не получил ни копейки, потому что мы с ним ни о чём не договаривались, он навязал нам свои услуги добровольно.
        - И как мы будем? - с сомнением спросил Джонни.
        - Можем выпустить ещё альбом. - Оказывается, я уже всё обдумал, втайне от самого себя. - Типа как я написал много песен, и вы нашли черновики среди моих вещей, доработали всё и записали новый альбом. Такое вполне могло бы быть.
        - Всё логично! - радостно поддержал меня Тарлан, которому очень понравилось играть в составе нашей группы.
        - Мне надоело, что все мне сочувствуют! - возмутилась Сайка. - Тётя уже нашла мне жениха! Каждый раз приходит к нам домой и на мозги мне капает, чтобы я с ним встретилась!
        - Да? И что за жених? Хороший мальчик с перспективной работой? - ехидно спросил я.
        - Да, представь себе! Илькин этот.
        - Это который лайкает все твои фотки и посылает смайлики с цветами?
        - Да! Увидел мои фотки и теперь требует познакомить нас. Они мне надоели!
        - Ты скажи тёте, что любишь меня. Как бы ещё не так много времени прошло с моей смерти, ей не кажется?
        - Да она не знает, что такое любовь! - Сайка включила «королеву драмы»; волосы растрепались, руки заломлены. Подозреваю, что ей, несмотря на то что она пытается быть «выше всего этого», очень хочется замуж, желательно за меня, а когда жених считается погибшим, это может затруднить процесс бракосочетания. Официально я, конечно, жив, но объясняться с участливыми родственниками - то ещё удовольствие. Неизвестно, что они сочинят, чтобы уложить эту нетрадиционную историю в свои тесные головы.
        Компания из трёх человек, в которой обретался бывший одноклассник мой Сеймур, поднялась с мест, собираясь отчалить. Я заметил, что, уходя, Сёма бросил косой взгляд в нашу сторону, как бы пытаясь понять, не показалось ли ему, что именно я его окликнул и почему я это сделал.
        Никто не знал о призраке в нашем доме, кроме Джонни. Но, когда мы покинули кафе и отправились бродить по вечернему городу, я оттеснил Ниязи. Идя немного впереди остальных, мы могли перекинуться парой слов так, чтобы нас никто не услышал, и я рассказал ему о преследующем меня привидении.
        - Если не веришь мне, можешь спросить Джонни. Он всё видел своими глазами.
        - Я склонен скорее верить, чем нет, - дипломатично ответил Ниязи. - Ты производишь впечатление адекватного человека.
        - Спасибо.
        - И вы позвали какую-то чокнутую шарлатанку, чтобы она прогнала духа?
        - Да. Она её даже не услышала. Вот я и подумал, может, ты кого-то знаешь. У меня такое впечатление, что ты должен много кого знать.
        - Это правда, - задумчиво произнёс Ниязи. - Я знаю многих людей. Правда, мне ещё не доводилось обращаться за помощью к колдунам и экстрасенсам. Но, думаю, кое-кого я смогу к тебе направить. Ты держись.
        - Почему она именно на меня так взъелась, не могу понять? Мамины и Зарифины вещи она не трогает.
        - Может быть, дело в музыке? - предположил Ниязи. - Может, она не любит тяжёлый металл?
        - Музыку я давным-давно там играю. Раньше она не обращала внимания. Так что изменилось?
        - Когда, говоришь, это началось?
        - Посуду она перебила в ночь перед днём, когда я инсценировал смерть. Вроде… - тут я задумался, сообразив, что это может оказаться и не совпадением. Кажется, Ниязи подумал о том же. Но дальше этого смутного подозрения мой мозг не продвинулся, а Ниязи, если о чём-то и догадался, не посчитал нужным поделиться со мной.
        Я думал, Ниязи возьмётся за дело со свойственной ему энергичностью, но он позвонил мне только через три дня. За эти три дня я успел попрощаться с изрядной частью своих нервных клеток. Как-то ночью я пошёл в туалет, и в самый разгар процесса лампочка над моей головой взорвалась. Хорошо, что она была в плафоне, иначе бы я не отделался только испугом.
        - Есть тут один человек, - радостно возвестил Ниязи. - Он вообще-то не берётся за такую работу. Считает, что большинство людей, которые уверены, что их преследуют духи, просто дегенераты. Но твой случай его заинтересовал.
        - Кто он такой вообще? Откуда ты его взял? - нервно спросил я, наученный печальным опытом.
        - Знакомый знакомого. Он двадцать пять лет проучился в каком-то тибетском монастыре, представляешь?
        Это внушило мне определённое доверие.
        - Если бы он окончил Хогвартс, ты бы меня совсем успокоил, - сказал я. - Но за неимением оного я довольствуюсь тибетским монастырём.
        - Вот и славненько! Только не задавай ему глупых вопросов, ну типа там, умеет ли он левитировать или останавливать сердце врага ударом в пять точек тела. Он это ненавидит.
        - Что я, по-твоему, больной?
        - Среди музыкантов иногда попадаются странные люди… Ладно, сейчас я тебе его номер скину.
        Буддиста звали Бахрам, и он, судя по приятному голосу с мягкими, убеждающими интонациями, был человеком, хорошо держащим себя в руках. Ну, или человеком, прошедшим тренинг типа «Как управлять ничтожными людишками». Говорил он с каким-то неизвестным мне акцентом.
        Он пришёл к нам семнадцатого июля, в пятницу. Без труда найдя нашу дверь, Бахрам тенью скользнул в полутёмный коридор, где я встречал его один - был час пополудни, мама и Зарифа работали.
        Как и следовало ожидать, голова Бахрама оказалась гладко выбритой, сам же он либо никогда не имел признаков национальности в лице, либо утратил их за долгие годы послушания, медитаций и отказа от своего «я». Он был бесцветный и благообразный, как мраморный бюст. Даже его возраст определить я не смог, хотя ему должно было быть никак не меньше сорока пяти лет.
        - Здравствуйте, - поприветствовал меня Бахрам всё с тем же загадочным акцентом, с каким обычно неизбежно начинает говорить на родном языке человек, очень долгое время проживший за границей. Оглядев меня внимательным изучающим взглядом, он вроде как принюхался. Я обеспокоенно попытался вспомнить, не оставил ли где-нибудь на видном месте несвежие носки или кусок сыра. Если да, то любой из этих предметов теоретически мог висеть сейчас у нас над головами, приклеенный к потолку стараниями озверевшего призрака.
        Бахрам быстро обошёл квартиру, заглянул в мой шкаф, а потом сказал:
        - Эта женщина не знает, что она умерла. Она не была готова к смерти и поэтому не осознала её. Теперь она думает, что вы незаконно проникли в её квартиру и живёте здесь.
        - Как же она не была готова к смерти? Её крыса укусила. Обычно перед тем, как умереть от укуса крысы, люди долго мучаются в больнице. Она не могла не заметить. И потом, мы давно живём здесь, и она никогда не обращала на нас внимания. Даже мыла нашу посуду…
        Бахрам строго посмотрел на меня, и я почувствовал что-то вроде угрызений совести за безжалостную эксплуатацию несчастного призрака.
        - А теперь она заметила вас, потому что вы, как я вижу, сами одной ногой в могиле. Прошу прощения, конечно.
        Мне стало как-то нехорошо. Я вспомнил один случай, произошедший со мной в детстве. Тогда отец ещё жил с нами. Оба моих родителя, как мне тогда казалось, были отлично осведомлены о моей фобии воздушных шариков, но по каким-то одним им известным садистским соображениям постоянно приносили в дом эти самые резиновые пузыри ужаса.
        Однажды в наказание за какую-то мелкую шалость мою любимую игрушку спрятали на шкаф. Дождавшись, пока родители оставят меня в доме одного, я предпринял дерзкую эскападу, подтащив к шкафу обеденный стол, взобрался на него и начал шарить рукой по пыльной поверхности, пытаясь нащупать свою игрушку. Но вместо неё я угодил пальцами во что-то тёплое и липкое. Завороженно отведя руку на себя, я увидел, что от моих пальцев, как в фильме ужасов, тянутся иссиня-чёрные нити непонятной полужидкой массы. Завопив во весь голос, я свалился со стола на пол. Впоследствии выяснилось, что наверху лежал забытый воздушный шар синего цвета, он растаял под жарким апшеронским солнцем и превратился в эту инфернальную клейкую массу. Кажется, тогда я испытал самый большой ужас в своей жизни.
        И вот сейчас, стоя перед спокойным и вежливым Бахрамом, я почему-то вспомнил свои чувства тогда - как в страшном сне от пальцев, словно одетых в чёрные блестящие напёрстки, тянется расплавленная темнота, вызывая примитивный, незамутнённый ужас.
        - Что значит - «одной ногой в могиле»? - пискнул я.
        - Ничего такого страшного, не переживайте, - поспешил успокоить меня Бахрам. - Вы абсолютно здоровы, и несчастные случаи, мне кажется, вам пока не грозят. Но каким-то образом вы слегка заступили на территорию мёртвых. Так мне это видится.
        Я промолчал.
        - Мне придётся посидеть здесь некоторое время, - мягко сказал Бахрам. - Надо поговорить с этой душой и объяснить ей ситуацию.
        - Конечно, - буркнул я. - Вам что-нибудь понадобится?
        - Нет, нет, - приятно улыбнулся он. - Только покой.
        Он уселся, скрестив ноги, прямо на пол в центре гостиной и прикрыл глаза. Несколько минут я стоял рядом и пялился на него, неподвижного. Потом пожал плечами и пошёл попить чаю. Сайка вчера впервые сама испекла печенье, и сейчас мне предстояло отведать его. У меня имелись некоторые опасения. В моём представлении лучшее, что могла бы приготовить моя возлюбленная, - это слабительный чай для похудения.
        Вернувшись из кухни с несколько изменившимся отношением к кулинарным способностям Саялы (печеньице оказалось вполне съедобным, хотя и не радовало вкусовые рецепторы в той степени, в какой полагается печенью), я увидел, что мой гость так и сидит на полу.
        - Всё нормально? - рискнул осведомиться я, но ответа не последовало. Призрак тоже бездействовал. Вскоре мне позвонили и попросили срочно возвратить к жизни какое-то издохшее железо. Поколебавшись, я оставил Бахрама одного в квартире. Вернулся через пару часов, взмыленный, покрытый пылью и злой, а буддист всё так же сидел на полу, умиротворённый, и мне показалось, что вокруг него даже как-то прохладнее.
        В половине седьмого мама вернулась домой, а Бахрам так и не сдвинулся с места. Даже негодующие мамины вопли не заставили его выйти из глубокой медитации, в которой он, должно быть, пребывал. Я отправился в Finnegans, на свою средо-пятничную вечернюю работу, а тибетский монах всё ещё продолжал сидеть. На всякий случай я запугал маму, сказав ей, что он умеет левитировать и убивать людей ударом в пять разных точек тела, чтобы она не лезла к нему и не пыталась прогнать из дома или продать ему фильтр с кастрюлей.
        В ирландском пабе, как всегда по пятницам, яблоку было негде упасть. Я пришёл первым и поздоровался с официантом по имени Фикрет. Он, обычно дружелюбный, как-то странно дёрнул головой в мою сторону, словно передумал здороваться со мной на полпути, и отошёл в другой конец зала. Меня это слегка задело, а потом я подумал: у нас ведь немало общих френдов в Facebook, наверняка он читал о моей смерти и теперь считает меня сумасшедшим, или, что хуже, каким-то аферистом. Хотя, если подумать, аферист я и есть. Нагрел руки на любви народа к покойникам, которых они не ценили при жизни. Потом пришла Сайка, и я перестал думать о Фикрете.
        - Я съел все твои печеньки, - слегка преувеличив, сказал я своей девушке. - Мне очень понравилось.
        Сайка заулыбалась, а потом стала серьёзной.
        - А я сегодня познакомилась с Илькином.
        - Что?! - заорал я. К счастью, мой крик растворился в общем шуме.
        - Да я не нарочно! Они это подстроили. Типа он должен был передать какие-то важные документы моей тёте, почему-то через меня, ага! Типа он проезжал на машине мимо моей работы. Теперь у него мой номер есть.
        - Ну что, надеюсь, он интересный собеседник. Потому что он начнёт тебе названивать.
        - Плевать я на него хотела! - горячо заверила меня Сайка. - Судя по всему, он - унылое говно!
        - Симпатичный?
        - Нет-э, какой симпатичный?! Ростом ниже меня! Хорошо бы я смотрелась рядом с ним, как же! Что они вообще думают?
        - Они думают, что я покинул тебя навсегда, и образовавшаяся пустота должна срочно заполниться, а не то нарушится равновесие этого мира и случится светопреставление, - пробормотал я.
        - Чего? - переспросила Сайка, устанавливая микрофон, как ей было удобно.
        - Ничего. А твой жених в курсе, что ты уже хм… не девушка?
        - Иди прыгай! Откуда ему знать?!
        - Что, добрая тётушка не обсудила это с ним?! - глумился я, не в силах обуздать бешеную ревность. - Товар-то с изъяном!
        - Ты мерзкий! - зарыдала Сайка. Я удовлетворённо фыркнул, хотя знал, что этот всплеск эмоций дорого мне будет стоить - в прямом смысле. Извинения Сайка предпочитала принимать исключительно в виде подарков, считая, что они являются наиболее верным доказательством мужской любви. И я не могу её за это винить. Действительно, в мужчинах, проявляющих скупость по отношению к любимой женщине, есть какая-то неполноценность, притом в физиологическом смысле этого слова. И дело тут вовсе не в меркантильности женщин, нет. Даже в животном мире, особенно среди птиц, самцы, дабы понравиться самке, преподносят ей дары. Обычный инстинкт. Если мужчина не ощущает в себе тягу к одариванию подруги, значит, что-то не так с его организмом и репродуктивной функцией. Так я это вижу. На всякий случай я не делился с друзьями своими глубокими размышлениями на эту тему.
        Быстренько свернув истерику, так как приближалось время выступления, Сайка добавила:
        - А ещё мне кажется, что он придёт сегодня сюда, послушать, как я пою.
        - И увидит меня.
        Тут я начал метаться между вполне человеческим желанием представиться поклоннику Саялы и вполне обоснованным желанием остаться в тени, продолжая прикидываться покойником.
        Пришли все остальные, расселились за инструменты и приготовились играть. Но, прежде чем руки Джонни легли на клавиши, а барабанные палочки Эмиля коснулись тарелок, я заявил:
        - Сегодня мы сыграем через одну песню весь наш альбом Ouroboros.
        Ответом мне явились растерянные взгляды. Прежде чем кто-то успел возразить, я добавил:
        - Сыграем, и всё. Даже не думайте спорить со мной! Мы слишком хороши, чтобы играть только чужие песни. Этим людям пора послушать что-то новое. И нечего сидеть с такими мордами недовольными!
        Пожалуй, я был чересчур мягким до сих пор.
        - Начнём с той, с которой планировали. А потом - The Womb… Поехали!
        Эмиль втянул голову в плечи и задал ритм.
        Прошло сорок минут, мы благополучно добрались до своей песни The Fog And The Frog, и никто ничего не заметил. Народ в пабе радостно провожал аплодисментами каждый финальный аккорд. Группа повеселела, я видел это. Внезапно я заметил Ниязи; как и в прошлый раз, он сидел у барной стойки и лениво посасывал бутылку пива. Поймав мой взгляд, он широко улыбнулся и продемонстрировал большой палец. Сидевший рядом молодой человек без каких-либо вторичных половых признаков в облике заметил наше безмолвное общение и заговорил с ним. Я изнывал от любопытства, так что даже перестал замечать, как играю, мои пальцы теребили струны на автопилоте. Судя по всему, бесцветный о чём-то спрашивал Ниязи, а тот радостно кивал головой, рискуя опять пролить пиво.
        Мы доиграли альбом до конца, и все вроде были довольны. Я торжествующе поглядел на группу.
        - Смотри, это он, - шепнула мне на ухо Сайка, схватившись за моё запястье. Она указала на того самого незнакомца, который болтал с Ниязи. Я сощурился. Илькин этот - тело тряпичной куклы, лицо-картофелина с приклеенным к макушке кустиком тусклых волос - являл собой апофеоз уныния. Черты его лица были настолько усреднёнными и приблизительными, что, если бы меня попросили описать его словами, я бы замялся, несмотря на виртуозность моих песенных текстов. На фоне Илькина Ниязи со своей подвижной физиономией выглядел как кинозвезда.
        - Привет, Сайка. - Илькин поздоровался с ней, как со старой знакомой. - Ты классно поёшь.
        - А вы уже перешли на «ты»? - вклинился я, не дав Сайке и рта раскрыть. Илькин кинул на меня растерянный взгляд снизу вверх.
        - Он просто сразу начал обращаться ко мне на «ты», и всё, - процедила моя девушка сквозь сжатые зубы.
        - Интересно, - от злости я становлюсь ужасным мозгоклюем и моралфагом. - Это ведь интернетовская привычка - «тыкать» незнакомым людям.
        - Ну… я подумал. - Илькин пробормотал что-то невнятное, он, видимо, отчаянно пытался сообразить, кто я такой и по какому праву на него наезжаю. Затем, решив, что безопаснее будет просто игнорировать меня, он обратился к Сайке: - Я могу угостить тебя пивом?
        - Ты можешь угостить меня сидром, - ответила Сайка, незаметно пожимая мою руку. - И всех моих друзей.
        Ах, вот оно что, она решила воспользоваться глупостью незадачливого кавалера в корыстных целях. Мне сделалось весело.
        - А мне пива! - встрял Ниязи, отираясь возле Мики и всем своим видом давая понять, что он тоже друг, ещё какой друг!
        - М-м… о’кей, - печально согласился Илькин, и мы двинулись к барной стойке, потому что свободных мест за столами не было. Большинство посетителей вообще пили стоя.
        - Что это за песни были, которые вы пели? Я их никогда не слышал. - Купив всем выпить, Илькин возобновил попытки завязать разговор с Сайкой.
        - Если ты про песни нашей группы, то вот это были они.
        - Вы сочиняете песни? - спросил Илькин с наивным недоверием человека, который в жизни не занимался никаким творчеством и не верит, что кто-то из живых людей, да ещё и его знакомых, живущих с ним в одном городе, способен на такое.
        - Мой парень пишет… писал стихи и большую часть музыки. Сегодня мы исполняли песни из нашего последнего альбома.
        - Твой парень - это тот, который вроде пошёл утопился в море, да? - с неуместной бодростью спросил Илькин. - Я видел, на Фейсбуке что-то об этом все писали.
        «Эй, чувак, да ты на него смотришь!» - хотелось крикнуть мне.
        - Да, но вообще-то… - Тут мне пришлось ткнуть Сайку под рёбра, чтобы не трепалась лишний раз. - Я очень его любила, - невпопад закончила она.
        - Симпатичный парень был, - снисходительно сказал Илькин. - Видел ваши общие фото.
        Я обалдел. Он что, не узнал меня?! Да нет, невозможно меня не узнать, я же красавчик. В моём параноидном мозгу закопошились всякие неприятные гипотезы. Например, он меня узнал и теперь собирается шантажировать, угрожая рассказать всему городу, что я жив. Кто знает, на что способен маньяк, который вообразил, что влюблён? В таком случае он хорошо умеет держать покерное лицо, потому что глаза его скользили по мне равнодушно, так же, как и по Джонни, Мике, Эмилю и Ниязи.
        - Я до сих пор плачу каждый день, - сказала Сайка, и её глаза наполнились настоящими слезами, что вызвало моё восхищение.
        - Ну, надо смотреть в будущее, двигаться вперёд, - произнёс Илькин. Его наставительный тон изумительно сочетался со строгого офисного вида одеждой, которую он носил.
        Сайка посмотрела на него с отвращением.
        - Ты так говоришь, как будто я не любовь всей своей жизни похоронила, а на экзамене провалилась!
        Тут я начал по-настоящему гордиться своей возлюбленной. А она уже вошла в раж, стукнула бутылкой по стойке, выкрикнула:
        - Я вообще больше никогда никого не полюблю! - и, рыдая, побежала к туалетам. Лицо Илькина под влиянием исказившего его ужаса приобрело нечто, отдалённо похожее на индивидуальность.
        Я поставил на стол свой бокал и побежал за Сайкой, лавируя в толпе.
        Тесный женский туалет был забит до отказа, поэтому Сайке пришлось остановиться в узком коридорчике, где я её и нашёл.
        - Отлично сыграла, «Оскар» по тебе плачет. У тебя тушь размазалась. Хотя можешь так оставить, тебе идёт. Очень готично.
        - Мне грустно! Обними меня! - Я выполнил её просьбу, и она прижалась влажным лицом к моей груди. - Почему он тебя не узнал? Он же видел твои фотки?
        - Я вот тоже думаю - почему? Может быть, узнал, но прикидывается? Хотя, знаешь, большинство людей очень неосознанно живут. Они смотрят на вещи и не понимают, что именно видят перед собой. Вот Илькину удобно думать, что я мёртв, он так и думает. У него просто воображения не хватит, чтобы додуматься до такого - что кто-то симулирует собственную смерть. Не знаю, как он себя успокоил. Может быть, думает, что я просто очень похож на твоего парня или что-нибудь ещё…
        - И мама хочет, чтобы я вот за это вышла замуж, - покачала головой Сайка. - Совсем меня плохо знает. Ладно, я пойду поссу.
        Я поморщился, а потом глянул на себя в зеркало. Покрытое косметикой Сайкино лицо отпечаталось на моей майке, словно лик Христа на Туринской Плащанице. Я вернулся к покинутому сидру.
        - А ты пришёл на место гитариста, да? - спросил меня Илькин. - Извини, как тебя зовут?
        - Эльдар, - соврал я.
        - Ага… - рассеянно согласился Илькин и, кажется, потерял ко мне всякий интерес.
        Когда настало время расходиться по домам, Илькин, который умением разбираться в людях и их чувствах не перещеголял бы и головку чеснока, пытался навязаться Сайке в качестве проводника. Она сказала, что пойдёт со мной. Чтобы не выглядеть подозрительно, мы предложили Ниязи поехать вместе с нами на такси.
        - Ну, тогда увидимся позже, - оптимистично попрощался с Сайкой Илькин, помахал нам и уехал на своей новенькой холёной машине.
        - Что за мудак! - возмутился Джонни. Он, бедняга, весь вечер терпел, не выговаривался, и теперь его прорвало. - Тактичный, как… как бревно! Сайка, пошли его на х…!
        - Кажется, я уже послала, но он чё-то не понял. А вот наше такси.
        Мы с Саялы уединились на заднем сиденье, Ниязи сел рядом с водителем.
        Поначалу поездка длилась в приятном молчании, но шофёр оказался из тех, что страдают фобией тишины, и спустя некоторое время начал разглагольствовать. Решив ознакомить нас со своим мнением по поводу благоустройства города, он скрипел:
        - Вот они сделали эту подсветку на всех домах, электричество просто так уходит в воздух, а у нас во всём районе каждый день свет отключают. А в парках мраморы положили, а зимой как ходить? Пора уже называть имена своими вещами… У меня двоюродная сестра на этих мраморах в декабре, когда снег был, так упала, что потом три месяца лежала, нога в гипсе была. Вот дороги сделали, это хорошо, а то раньше какие дороги были?.. - И дальше в том же духе - усталость периодически уводила моё внимание за границу яви, но вдруг я почувствовал некоторые изменения в монотонно-дружелюбном фоне пустой болтовни и очнулся. Таксист примолк, а я заметил, что Ниязи корябает шариковой ручкой в небольшом блокноте.
        - Э… хорошие дороги, ездить очень удобно, - сказал водитель, покосился на блокнот и замолк навсегда.
        «Ты что, правда записывал всё, что он говорил?» - спросил я Ниязи в мессенджере. В ответ пришло: «Да нет, конечно, я там бабу голую рисовал. Но против болтливых таксистов это всегда помогает».
        - Посмотри, какая сегодня луна! - сказал я заскучавшей Сайке, решив привнести в поездку немного романтики.
        - О, как сладостно ночью, когда на колокольне бьют часы, любоваться луной, у которой нос вроде медного гроша! - ответствовал вместо Сайки Ниязи.
        - Что? - удивилась Сайка, но я удивился ещё сильнее:
        - Ты что это сейчас, процитировал стихотворение Бертрана?
        - А ты знаешь Алоизиюса Бертрана? - в тон мне спросил Ниязи. - Ты у нас, оказывается, интеллектуал!
        Это снисходительное «у нас» рассердило меня.
        - Никогда не считал себя интеллектуалом и быть им не хочу, - ответил я с негодованием.
        Они встречаются, как жилы драгоценного металла в грубой горной породе, именно жилы, а не самородки, потому что имеют обыкновение кучковаться и тусоваться с себе подобными. Они создают кокетливо приоткрытые глазам простых глуповатых обывателей сообщества, шутят так, что их шутки понятны только другим представителям их вида. Френдов набирают по фашистскому принципу, хотя иногда впадают в грех и принимают в друзья недостойных, например, представителей интернетной поп-культуры, глуповатого коллегу и прочих жалких червей. Лайк, а тем более комментарий со стороны представителя интеллектуальной элиты для простого смертного - сродни манне небесной. Тем не менее мужская (большая) часть этой стаи охотно раздаёт лайки подозрительным девицам, которые любят фотографировать свои силиконовые, а иногда и натуральные прелести и выкладывать всё это богатство на всеобщее обозрение. Возможно, самец интеллектуального меньшинства считает, что таким образом утверждается в своей мужественности, поскольку бывает, как правило, одинок, а в самых запущенных случаях пагубного преобладания интеллекта над физическим развитием
является девственником. Этот лакомый кусочек терпеливо ждёт, когда его возьмёт в оборот какая-нибудь начитанная фитнес-модель с интеллектом Теслы и кулинарными талантами Гордона Рамзи. Когда же этого не происходит, а потребность в передаче своих гениальных генов становится нестерпимой, самец интеллектуала достаётся какой-нибудь ушлой бабёнке скромных способностей и боготворит её.
        Вернувшись домой, я постарался как можно меньше шуметь в прихожей, но, когда начал стягивать с ног кроссовки, мне навстречу вышли мама и Зарифа - обе очень злые, судя по лицам.
        - Этот твой индус не уходит! - сообщила мама с возмущением. - Сидит там, как не знаю что! Как будто так и надо!
        Иногда мне кажется, что в роддоме меня подменили.
        - Он не индус, он азербайджанец, его зовут Бахрам, - устало сказал я.
        - Он учился в Тибете. Это между Индией и Китаем.
        - А то я не знаю! Мы тут спать не ложимся, вдруг он ждёт, пока мы уснём, чтобы убить нас и ограбить?
        - По-твоему, человек, способный половину суток просидеть без движения, будет заниматься такими мелочами, как грабёж? - Я начал терять терпение. - Что ж ты не боялась, что твоя Мехбара нас убьёт и ограбит?
        - Она же девушка!
        - Могла оказаться и наводчицей.
        - Было бы на что наводить, - ехидно ввернула Зарифа, стоявшая со скрещенными на груди руками.
        - Иди убери его оттуда!
        Я проследовал в гостиную. Там, в пятне мистического ночного света, падавшего из окна, мирно сидел Бахрам в той же позе, в которой я его оставил.
        - Лучше бы его не трогать, он сказал, что ему нужен покой.
        - И когда он уйдёт?! - спросила мама таким голосом, что любому стало бы ясно: представление о покое у неё крайне своеобразное.
        Не став отвечать, я удалился в ванную комнату и запер за собой дверь. Эта дверь не отвечает нормам безопасности, зато абсолютно звуконепроницаема. Некоторое время я медитировал на текшую из крана воду, приятно охлаждавшую мои руки. Не знаю, сколько минут я так простоял, прежде чем услышал что-то вроде хорового пения. Мышиного.
        Звук доносился отовсюду и ниоткуда. В ванной комнате хорошая акустика. В поисках источника жалобного гармонического попискивания я начал осматривать пол, заглянул под ванну, испугался притаившейся там старой тряпки. Отпихнул тряпку в сторону и увидел, что большая кафельная плитка лежит вовсе не так, как её положили. Помня, что произошло в прошлый раз, когда я заглянул под пол, я не спешил ознакомиться с тем, что притаилось за плитками. На этот раз оно хотя бы было живое. И оно пело.
        Вообще-то я большой поклонник всяких там животных, даже таких далёких от звания любимцев публики, как тараканы, пауки и крысы. Так что, приготовившись в любой момент отскочить от алчущей моей юной нежной плоти крысы, я подцепил кафель ногтями и, приподняв его, увидел, что цементного пола под ним как не бывало. Вместо пола была чёрная дыра, а из дыры доносился многоголосый писк. Будучи уверенным, что мама и сестра подкарауливают меня под дверью ванной комнаты, я не рискнул идти за фонарём, но, к счастью, в доме часто и без предупреждения вырубалось электричество, поэтому в каждой комнате на такой случай имелся стратегический запас свечей. С одной такой свечой я и полез в дыру.
        То, что предстало моим глазам, я раньше видел только на картинках.
        И называлось оно крысиным королём.
        На самом деле, это была примерно дюжина крыс, довольно измождённых, хвосты бедняжек спутались в один общий клубок, как кабели от монитора, модема, принтера и колонок в офисах, где мне доводилось работать. Напасть на меня или обратиться в бегство эти крысы не смогли бы даже при большом желании, они просто смотрели на меня, как одна, а я смотрел на них. Надо было решать, что делать дальше. Первым моим инстинктивным побуждением было распутать хвосты животных, чтобы положить конец их мучениям (думаю, в этом деле мне пригодился бы опыт работы с компьютерами, а точнее, с их проводами). Но, приглядевшись к узлу повнимательнее, я понял, что здесь поможет только ампутация, а нести всю эту связку крыс к ветеринару было бы слишком экстравагантно даже для такого гениального музыканта, как я. Тут откуда ни возьмись в памяти моей возникла давным-давно прочитанная где-то информация: если найти крысиного короля и поклониться ему, тебя ждёт большая удача. Чувствуя себя глупо и радуясь, что никто меня не видит, я всё-таки - на всякий случай - встал и отвесил крысам поклон. В ответ они синхронно раскрыли крошечные
зубастые пасти и хором пискнули.
        - Ты что там так долго делаешь?! - мамин голос проник в комнату, как ядовитый газ. Ей пришлось довольно громко кричать, чтобы я её услышал.
        - Тебе подробно описать? - крикнул я в ответ, а сам обеспокоился: вдруг мой крик напугает крысиного короля.
        - Давай вылезай! Пока этот здесь, мы спать не ляжем.
        «У тебя в квартире гораздо больше нежелательных гостей, чем ты думаешь», - подумал я с усмешкой и вернулся к крысиному королю. Он продолжал смотреть на меня своими многочисленными чёрными глазками-бусинками.
        - Я тебе поесть принесу, когда они угомонятся, - тихо сказал я, чувствуя себя полным идиотом. Он, может быть, загипнотизировал меня?
        Кафель был водружён на место и прикрыт противной тряпкой, а мне пришлось вернуться в общество мамы, сестры и Бахрама. К сожалению, последний ничем не мог мне помочь. Он не шелохнулся даже тогда, когда моя мудрая мама потыкала его шваброй в спину. А потом подмога пришла, откуда не ждали. Зарифа, сидевшая на диване с поджатыми под себя ногами, словно боялась, что оккупант очнётся и укусит её за лодыжку, сказала:
        - Ладно, давай оставим его в покое уже. Я спать хочу. Он оставался один в квартире несколько часов, если бы хотел что-то украсть, уже давно всё вынес бы!
        - Браво, Шерлок! - вскричал я. - Неужели я вижу проблески разума в этом мрачном царстве глупости?
        - Так, может, он хочет нас убить и изнасиловать? - не уступала мама.
        К своему стыду, я очень ехидно фыркнул. При всей моей любви к женщинам нашей маленькой семьи, я не мог поверить, что кому-то захочется изнасиловать Зарифу или мамочку. Зарифа вот-вот вступит в возраст тотального согласия, как я его называю - это когда человек согласен уже на любого партнёра, лишь бы только он был. Ну а мама… а что мама?
        Зарифа посмотрела на меня, сощурившись, словно читая мои мысли.
        - Я иду спать, - проскрежетала она. - У меня был тяжёлый день.
        Побрюзжав некоторое время, мать тоже отошла ко сну. Я слышал, как она заперла дверь спальни на ключ. Тогда я прокрался на кухню и набрал там еды, которой, по моим подсчётам, хватило бы на ужин для двенадцати крыс.
        Утром мама заметила пропажу нескольких ломтей колбасы и хлеба и торжествующе ткнула пальцем в сторону Бахрама, сидевшего, подобно изваянию:
        - Ага! Он ночью вставал и жрал!
        - Это я взял, - поспешил сказать я. Мама скисла.
        - Он что, ничего не ел со вчерашнего утра? - спросила Зарифа.
        - Насколько мне известно, нет.
        Позже, в тот же день, я заскочил к Джонни в магазин музыкальных инструментов, где он подрабатывал (его устраивало почти полное отсутствие клиентов и, как следствие, тишина и одиночество), и поведал ему о Бахраме. Про крысиного короля я почему-то решил умолчать.
        - Б…, ты почему не съе…ся на… оттуда?
        - В доме должен быть мужчина, - просто ответил я.
        - Это, конечно, ох…нная причина. Но там три женщины, и они все тебя зае…т, - откровенно сказал мой друг.
        - Три?..
        - Ну, плюс призрак.
        - А, точно. Они - моя семья. Я не могу поступить, как мой отец, и бросить их. Ты думаешь, почему я до сих пор не уехал отсюда? Не могу их оставить.
        - Они даже не понимают тебя. Не слушают твою музыку. Не верят, что ты можешь добиться успеха. Это же п….
        - Слушай. Ты бросил бы родителей?
        Джонни задумчиво посмотрел на несвежий потолок.
        - Ну, если бы встал выбор между моей жизнью и их удобством… Я бы как… твою мать! И, знаешь, мне кажется, что счастливым и успешным ты им по-любому больше пользы принесёшь.
        Я промолчал.
        - Ты хотя бы хату себе снял.
        - Ага, ты знаешь, сколько они стоят в центре города? У чёрта на рогах жить я не собираюсь! Мне нужны исторические здания вокруг!
        - Насколько я знаю, историческая х….вокруг тебя уже вся расп…шена, - холодно заметил Джонни, семья которого два года назад была вынуждена переехать из центра в Ахмедлы.
        - Кое-что ещё осталось. - Тут меня осенило. - Может, поэтому у нас концентрация крыс в доме так повысилась?!
        - Чего?
        - Да крысы! Их в последнее время много у нас развелось. Точно! Это крысы-беженцы! Их дома разрушили, и они прибежали к нам.
        - А как же компенсация?
        - Я говорю не про людей, а про крыс.
        - По-моему, это - один х…. Значит, у вас дох… крыс теперь? П…с-паровоз. Не приду к тебе больше. И призрак у тебя, и крысы, и Зарифа. Ещё съе…ть не хочешь.
        - Я не могу оставить маму и Зарифу с крысами, - сказал я, а сам подумал, что скорее не могу оставить крыс с мамой и сестрой. Бедные зверушки и так уже настрадались.
        В магазин вошли женщина с маленьким мальчиком и начали ходить вдоль стен, с благоговением рассматривая музыкальные инструменты. Робко уточнив цену на одну скрипку, они ещё немного потоптались вокруг для приличия, а потом вышли.
        - Всегда так. Приходят, как в музей. Е…ники разевают, глуп…ди всякие спрашивают, и съё…ся. Я чувствую, этот магазин скоро накроется п…. Ладно, х… с ним. Смотри, что я придумал. На тебя в последнее время много человек подписались, да?
        - Точно. Не понимаю, зачем им это. Ещё эпитафии пишут. А я вообще этих людей впервые вижу.
        - Я вот подумал, чтобы вся эта бляхомудия не зря подписалась, мы будем подкармливать её скорбь.
        - Что ты имеешь в виду? - с подозрением спросил я.
        - Сделаем из твоей страницы мемориал. Будем постить туда твои детские фотки, песни твои, стихи и всё такое. Пусть не забывают, какой ты был ох…ный.
        Я пришёл в ужас:
        - Но это моя личная страница! Я с неё с друзьями переписываюсь!
        - Ну и продолжай переписываться, кто тебя за х… держит. Твои друзья - это я и Сайка.
        - Мне неохота этим заниматься. Ты же знаешь, я ненавижу возиться с Фейсбуком.
        - Это не твой за…. Я этим займусь.
        - Очень, конечно, благородно с твоей стороны, - начал ёрничать я. - Только не припоминаю, чтобы ты проявил себя как крутой smm-щик.
        - Мне за просто х…! - с пугающим философским спокойствием ответил Джонни. - Понимаешь, им надо не дать забыть, почему они по тебе скорбят. Скорбящих легко отвлечь. Завтра кого-нибудь молодого и многообещающего очередной намус-гейрятник[17 - Намус-гейрятник - фанатичный защитник семейной чести; тот, кто, например, может зарезать свою сестру за то, что она с женихом за руки подержалась.] уе…т, и все побегут скорбеть туда. Нам нужны лояльные скорбящие.
        - Это Ниязи тебя науськал?
        - Нет, это я сам, - не без гордости ответил Джонни.
        - Ладно, делайте что хотите, - устало сказал я. Столько всего навалилось на меня и тащило за собой в водоворот хаоса и непонятно что означающих перемен, что я предпочёл расслабиться и не дёргаться лишний раз, пока не почувствую какую-нибудь реальную угрозу.
        - Дай мне свой пароль.
        «Li02fe04Is1Fo9rL9os2ers», написал я на клочке бумаги. Джонни, увидев это, повертел пальцем у виска:
        - Чувак, у тебя паранойя.
        - Привычка, - буркнул я. - Знал бы ты, как легко взломать странички доверчивых людишек. Сам взламывал неоднократно.
        - Кого? И чё за х…я там была?
        - Да, тупость всякая, - воспоминания омрачили мою душу. - Но общение кое с кем пришлось прервать навсегда.
        В тот день меня никто не побеспокоил по поводу работы. Это было приятно. Ко мне пришла Сайка, принесла очередную партию печенья (такого же, как в прошлый раз, наверное, она ещё не научилась печь другое). Призрак угомонился, уж не знаю, что там говорил ей Бахрам, превратившийся во что-то вроде интерьерного украшения, этакий Будда, сидящий в центре нашей гостиной. До самого прихода Зарифы (она работала сверхурочно) мы с Сайкой самозабвенно писали песню. С возвращением сестры покою пришёл конец.
        - Нет, ты представляешь? - заговорила она с порога. - Со мной на улице один… один… мужчина познакомился!
        - Что за мужчина? Как ему это удалось вообще? - изумился я. На улице проще познакомиться с деревянной фигурой повара у входа в ресторан, чем с моей сестрицей.
        - А он хитро сделал. Спросил у меня дорогу, а потом, когда я один раз ему ответила, дальше не отвечать и игнорировать его было бы уже глупо, понимаешь?
        - Действительно, хитро.
        - Ну, и что? - с наивным любопытством спросила Сайка. - Хороший?
        Зарифа мефистофелевски захохотала:
        - О да. Ты же знаешь, у нас хорошие мужчины прямо на улицах встречаются! Целые стада их! Тучные стада! Кстати, о тучности. Если с его живота содрать кожу, из неё можно будет сделать пять шаманских бубнов! И знаете, что он мне о себе рассказал? Он закончил хореографическое училище!
        - Так это он после выпуска на радостях так разожрался?
        - И знаете, что он ещё сказал?! - не обращая на меня внимания, в состоянии, близком к истерике, взвизгнула Зарифа. - Спросил, сколько мне лет. И когда я ответила, он сказал, что мне «уже пора»! Уже пора!!! Представляете, какой хам?! Кто он такой, чтобы решать вообще, пора мне или не пора!
        - Никто, - с готовностью согласился я. - Не переживай, он со своим пузом никому не нужен, поэтому и сказал, что пора, чтобы запугать тебя.
        - Нет, представляешь, пора мне! Решает он! - Зарифа бегала по всей квартире, разбрасывая вещи - сумку - на диван, босоножки - под кухонный стол. - Да я, может, вообще замуж не собираюсь! Я, может быть, карьеру делаю! Я, может быть, детей вообще ненавижу!
        - Конечно, ненавидишь, - примирительным тоном сказал я. - Не нервничай.
        - А этот чего тут расселся, как у себя в Тибете?! - Зарифа решила обрушить свой гнев на мирного, ничего не подозревавшего Бахрама, застрявшего на астральных переговорах. Она схватила его за плечи и начала неистово трясти.
        - Ну, хватит. - Я мягко взял её за руки и увёл в кухню. Пара чашек чая с горой печенья привели её в чувство. Где-то на шестом печенье Зарифа хмуро спросила:
        - Он так ничего и не ел?
        - Почему тебя, собственно, заботит его питание? - спросил я. - Мне гораздо интереснее, как он обходится без туалета. Чёрт, я тоже хочу так уметь. Может, он возьмёт меня к себе в ученики?
        - Если он вообще ещё живой, - боязливо заметила Сайка.
        - Конечно, живой, - сказала Зарифа с раздражением. - Он тёплый и дышит. - Она одним махом опрокинула в себя остатки чая, как будто стопку водки выпила.
        - Пойду отдохну, - туманно произнесла она и улеглась на диване в гостиной. Наверное, вид спокойно медитирующего Бахрама действительно мог поспособствовать отдохновению.
        Сайка поехала домой, а я заглянул на свою страницу в Facebook. Оказалось, что Джонни уже подсуетился и отсканировал все наши совместные фотографии, начиная с тех, где я играю на скрипочке, стоя на школьной сцене, и заканчивая теми, где у меня волосы до лопаток, сигарета в одной руке и нога Джонни - в другой. Я даже не помню, кто и при каких обстоятельствах сделал эти снимки; кажется, мы тогда сильно напились или даже обкурились.
        Мудро решивший выдавать скорбящим пищу небольшими порциями, Джонни запостил пока только фото со скрипочкой, и скорбящие, по совместительству любители детей, понаписали под ней умилённо-скорбных комментов, хотя лет десять назад некоторые из этих людей (я говорю о кое-каких своих одноклассниках, да!) смеялись надо мной из-за того, что я занимался музыкой. До тех пор, пока я хладнокровно не разломал несчастную старенькую скрипку о костлявую спину одного из насмешников.
        Утром я проведал Бахрама, к которому мы начали привыкать. Странное дело, его голова, которая уже должна была покрыться коротеньким ёжиком отросших волос, всё ещё была лысой, как нектарин, и гладко выбритое лицо оставалось гладко выбритым. Тогда как мне, с завистью подумал я, приходится каждые три дня совершать мучительные манипуляции с бритвой. Однажды я решил отрастить бороду, чтобы выглядеть брутально, как настоящий металист, но большинство людей решили, что я подался в ваххабиты, что было прямо противоположно тому мнению, которое я хотел о себе создать. С бородой я расстался без сожаления.
        Совершенно ясно, что Бахрам либо вёл партизанскую деятельность по ночам, когда мы все крепко спали, либо обладал действительно выдающимися способностями. Я решил это выяснить, и потому мне понадобился запас энергетического напитка.
        Вернувшись из магазина с болтающимися в пакете банками, я увидел странную картину: Зарифа сидела на диване с большим художественным блокнотом и карандашом зарисовывала Бахрама.
        - Он - идеальная модель, - пояснила Зарифа в ответ на мою вопросительно поднятую бровь. - Правда, поза не очень выразительная, симметричная. Если бы он был обнажённым, было бы лучше.
        - Ну ты даёшь! Можешь попытаться его раздеть, думаю, он не заметит.
        Зарифа бросила на меня испепеляющий взгляд и вернулась к своему занятию. Я порадовался за неё: насколько я знал, она не рисовала с тех пор, как окончила университет и устроилась на работу. Может быть, творчество сделает её более спокойной и приятной в общении?
        В полдень мне позвонила мама и попросила встретить её у отеля, где их компания проводила грандиозную презентацию своих фильтров и сковородок - светская тусовка для укомплектованных семьями пенсионеров среднего достатка. На презентациях устраивали лотереи, подавали кофе и чай с микроскопическими, очень вкусными пирожными и, конечно, заключались огромные сделки на приобретение наборов кастрюль и водоочистителей. Матушка планировала закупить продуктов на месяц вперёд, и я требовался ей в качестве тягловой скотины.
        Парой часов позже я стоял под громадной глыбой отеля, сплошь нечистое синее стекло и мышастые облицовочные плиты. На широком тротуаре перед трассой я чувствовал себя маленьким и жалким. Мне было неуютно. Ветер, вооружившись песком, хлестал меня по лицу, а сверху трусливо палило солнце. Наконец стеклянные двери отеля завертелись, выплёвывая группки людей. Я высматривал маму и вдруг увидел её коллегу, Наилю, кажется. Она шла в мою сторону, и спрятаться было негде. Кроме того, она уставилась прямо на меня.
        - Здрасте, - затравленно пискнул я, когда мы поравнялись. Она вздрогнула, ничего не ответила и ускорила шаг.
        «Ну вот, - с грустью подумал я, - она теперь решит, что я сумасшедший, а моя мама - отпетая лгунья (и неважно, что это действительно так), и всем растрезвонит, что я жив. Не надо было с ней здороваться, надо было сделать вид, что я - это мой злой двойник из параллельной вселенной».
        Огорчившись, что так опростоволосился, я напал на мать, когда она вышла:
        - Почему ты так задерживаешься? Твои Розочки-Аллочки уже вышли все. Одна меня увидела!
        - Я заключила контракт, - оправдывалась мама, пытаясь стереть чересчур довольное выражение со своего лица. - Очень крупный контракт.
        - И почему ты такая радостная ходишь, у тебя сын на днях покончил с собой!
        - Ну, у меня ещё осталась дочь, - обоснованно возразила мама. - Я всегда говорила, что полезно иметь запасного ребёнка.
        И мы пошли в супермаркет.
        Зарифа проигнорировала наше возвращение домой. Вокруг неё валялись листки с набросками. На некоторых Бахрам был изображён целиком, на других - только части Бахрама: лицо или кисти рук. Мама начала рассказывать о презентации, поминутно косясь на нашего гостя. Кажется, Зарифа, увлечённая рисованием, её не слушала. Я проскользнул в ванную комнату, к моему крысиному королю.
        Осторожно накидав ему в подполье всякой еды, я задумчиво наблюдал, как он ест. Интересно, другие крысы носили ему еду? Вероятно, да, дожил же он как-то до этого времени. И кто-то притащил его к нам. Сам он, очевидно, передвигаться не мог. Я посмотрел на сплетённые хвосты, снова подумал о кабелях и вдруг понял, кого напоминают мне эти крысы-задохлики. Нас, общество современности, пользователей социальных сетей. Намертво сцепленных между собой, синхронных в своих действиях и устремлениях. Скорбящих и радующихся по команде. Ругающих и молящихся хором. Настолько зависимых от пут, связывающих нас друг с другом, что нормальная, свободная от этих фальшивых социальных взаимодействий жизнь становится невозможной. Блогеры и их подписчики, комментаторы и даже те, кто их ненавидит, - это огромные крысиные короли. Это инертная, беспомощная масса, лишённая какой-либо индивидуальности и права на собственное мнение.
        Конечно, эти крысы в отличие от людей не по своей воле запутались, и не заслужили такого сравнения. «Бедняжки вы, бедняжки», - подумал я, а ещё подумал, что, если мама узнает, что я тут прикармливаю крыс, наступит локальный Армагеддон. А уж если ещё ей хватит ума начать бегать по соседям с театральными возгласами «Ты представляешь, что мой болван сделал?!», то меня точно растерзает разгневанная толпа.
        На протяжении всей ночи я сидел в гостиной, карауля Бахрама, скрашивая тягучие, словно карамель, часы перед рассветом чтением и игрой на виртуальном пианино в интернете. Зачем-то я выдул четыре банки Красного Быка, и теперь мне вспоминались гуляющие по городу страшилки о парне, который выпил слишком много энергетического напитка и чуть не умер от сердечного приступа. Прошло несколько часов, а Бахрам даже не вздохнул ни разу. Над его головой, словно крошечный спутник блестящей бледной планеты, вращался противно жужжащий комар и наконец, приняв решение, опустился прямо ему на макушку, решив испить Бахрамовой крови. Не подумав, я, всё это время с ненавистью наблюдавший за кровососом, вскочил и хлопнул Бахрама по голове. Комар свалился на пол, бездыханный, а я в ужасе замер. Но наш таинственный гость не подавал никаких признаков беспокойства. Тогда я взял маленькое карманное зеркальце и поднёс к его ноздрям. Зеркальце затуманилось. Успокоившись, я вернулся на свой наблюдательный пост и прокуковал там до самого завтрака.
        На следующий день Мика объявил нам, что группа Born2Burn (о, боги, что за идиотское название!) пожелала сделать с нами объединённый концерт в новооткрывшемся итальянском ресторане Capriccio. Якобы в честь меня. На самом деле они просто решили полакомиться нашей славой, погреться у моего погребального костра. Их главный, Фархад, он меня просто ненавидел. Сам я не испытывал к нему никаких чувств. Он догадывался об этом и оттого ненавидел меня ещё интенсивнее.
        О ресторане Capriccio начали говорить за несколько месяцев до его открытия. Было ясно, что туда рванёт вся светская тусовка города. Я уже предвидел чекины, которые посыплются в Facebook и Instagram, как яблоки на траву, и потому заранее невзлюбил это место. Не знаю, на какие тайные рычажки надавила группа Born2Burn, чтобы заполучить возможность устроить там концерт. Возможно, кто-то из них водил знакомство с владельцами ресторана, или они ухитрились найти спонсора. Так или иначе, концерт точно должен был состояться. Эмиль отнёсся к грядущему мероприятию с большим воодушевлением. Оказывается, уже две недели он общался в Facebook с девушкой, которая обещала прийти на его выступление. Я припомнил - да, точно, какую-то девицу он усиленно лайкал в последнее время. Перелайкивание - новая форма человеческих отношений.
        - Она такая странная, - сообщил нам довольный Эмиль. - Сказала, что я её не узнаю! Сказала: «Если ты меня узнаешь, я обещаю тебя поцеловать!» Как будто я могу её не узнать.
        Мы с Джонни заключили пари. Я бился об заклад, что Эмиль не узнает свою виртуальную знакомую. Джонни же оптимистично утверждал, что наш барабанщик всё-таки не такой законченный болван.
        - Ты просто не можешь этому х…у простить, что он клеил Сайку, - сказал Джонни.
        - Нет, я просто хорошо разбираюсь в людях.
        Проигравший должен был снабжать выпивкой победителя в течение месяца. Я уже предвкушал, как Джонни попадёт в кабалу. Мои доходы как-то сократились в последние дни. Раньше работа сама находила меня почти каждый день, но то ли в городе гастролировал специалист получше, то ли все компьютеры внезапно приобрели мощный иммунитет к вирусам, ошибкам, поломкам и разного рода глюкам. Это было странно. На всякий случай я даже начал просматривать вакансии на сайтах с объявлениями о работе. Это неожиданно оказалось захватывающим занятием. Я утонул в болоте объявлений, похожих одно на другое и построенных по типу: «Требуется сотрудник с высшим образованием, десятью годами опыта работы, не старше восемнадцати лет, рабочие дни - с понедельника по воскресенье, с 8.00 до 22.00, один выходной в полгода, зарплата - еда (раз в день) и десять ударов кнутом». Мне стало страшно. А ведь находятся люди, пребывающие в такой степени отчаянья, что соглашаются и на подобные условия.
        Ничем не рискуя (так как терять мне было нечего), я отхватил изрядный кусок времени от музыкального творчества и разослал своё CV по всяким жирненьким заграницам. Мама, когда узнала, сказала: «Да кому ты там нужен, у них таких, как ты, своих девать некуда!» Она и раньше говорила подобную чушь, и я ей верил. Но после знакомства с Ниязи я чувствовал непрекращающееся дыхание ветра перемен на своём лице. Ветер пахнул землёй и цветущей жимолостью.
        Группа готовилась к концерту, а мне нестерпимо хотелось выступать самому. Но все, даже Сайка, единодушно заявили, что не стоит высовываться. Даже если я буду в маске. Тарлан был очень доволен и играл так, что его исполнение почти невозможно было отличить от моего собственного (для среднестатистического слушателя, разумеется). Мне в голову даже пришёл вопрос: а нужен ли я группе Death and Resurrection? Глупые мысли, конечно, нужен, кто ещё мог по-настоящему писать песни?
        Capriccio мне не понравился. На мой взгляд, его обстановка не оправдала больших ожиданий. Ресторан походил на дешёвую забегаловку, в которую, я уверен, он должен был превратиться через некоторое время, когда первый ажиотаж спадёт, весь бомонд понаделает селфи, зачекинится и потеряет к месту интерес, а цены на продукты и аренду в очередной раз подскочат.
        Ну а пока посетители с придыханием говорили о настоящем поваре-итальянце и даже - невиданное дело! - иностранных официантах. Хотя справедливости ради следует добавить, что находились и те, кто брюзжал по поводу того, что вместо того, чтобы дать работу своему народу, владельцы ресторана нанимают иностранцев, которым и в их заграницах неплохо живётся.
        Светлый, просторный, полный пластиковой мебели сочных цветов зал совсем не подходил к той музыке, которую должны были исполнить две метал-группы, но мы все давно уже приобрели дурную привычку радоваться тому, что дают, тем более если дают бесплатно.
        Поэтому в следующую субботу в шесть вечера я в сопровождении Ниязи и Сайки проник в ресторан и уселся за столик в укромном уголке, где меня вряд ли могли заметить, зато я мог отлично видеть всё, что происходит на пустом пятачке, где собирались играть наши ребята. Сайка поклевала какой-то крупно нарезанный салат, а затем пошла бродить по наполняющемуся людьми залу, чтобы отвлекать от меня внимание знакомых.
        Опускающееся солнце упрямо лезло в окно-витрину и жарило спину. Со всех сторон до меня долетали звуки болтовни и позвякивание столовых приборов. Я разглядывал посетителей. Они сидели небольшими группами, реже по двое. Во многих парах один человек произносил перед вторым монолог, второй же сидел с приросшим к руке телефоном, со взглядом, всосанным в экран, и неизвестно, слышал ли речь собеседника. Я мечтал, чтобы кто-нибудь из произносящих монологи выхватил у приятеля телефон и швырнул его об стену, но вместо этого они округляли свою речь, сводили её на нет и смущённо хватались за свои собственные смартфоны.
        Обе группы уже собрались и суетливо подключали инструменты, путаясь в шнурах. Бегал туда-сюда, решая какие-то организационные вопросы, Фархад, лидер и вокалист группы Born2Burn. Надо сказать, неплохой вокалист, хотя его голосу, на мой взгляд, не хватает индивидуальности. Девушек у них в группе не было по причине оголтелого сексизма самого Фархада, который считал, что женщина не должна заниматься никаким творчеством, кроме сотворения еды и детей.
        В ресторан вошли две звонко смеющиеся красивые девушки, в одной из которых я узнал Беллу, ту самую новую знакомую Эмиля. Они упали на скользкий красный диванчик перед условной сценой, продолжая громко разговаривать и смеяться. Поискав глазами Эмиля, я нашёл его возле столика с дисками, он что-то активно обсуждал с Микой. Потом вытащил из кармана телефон и, теребя тачскрин указательным пальцем, поскакал мимо глядящей на него Беллы в сторону туалетов. Я злорадно заулыбался и рассказал Ниязи о нашем с Джонни споре.
        - Эта Белла обещала его поцеловать, если он её узнает? - переспросил Ниязи. - Она, наверное, очень хорошо разбирается в людях. Или очень сильно фотошопит свои фотографии.
        - Да он на неё даже не посмотрел!
        - Не радуйся заранее. Может, ещё посмотрит. Она прямо перед сценой сидит.
        - Во время концерта он будет смотреть на ударную установку, а не на зрителей. Ай, чёрт! - Я дёрнулся, попытавшись спрятаться за узкими плечами Ниязи.
        - Что такое?
        - Кажется, Фархад посмотрел прямо на меня!
        - Что за Фархад? - с любопытством спросил Ниязи.
        - Отец-основатель рождённых, чтобы гореть. В нашу сторону посмотрел. Как думаешь, он меня увидел?
        - Не думаю. Он выглядит слишком спокойным для человека, только что увидевшего ожившего мертвеца.
        Я поёжился, слова Ниязи не очень меня успокоили. Вся эта история с моей мнимой смертью уже успела меня утомить.
        Концерт начался после захода солнца. Фархад приблизился к микрофону, поприветствовал публику и заявил, что их группа посвящает свою первую песню мне, безвременно ушедшему в лучший мир, мне, которого они всегда будут помнить и чтить как одного из лучших металистов страны, талантливого автора песен и вообще просто душку. За этим кратким вступлением последовала, собственно, сама песня. Ниязи схватился за уши.
        - Нет, на трезвый организм слушать это просто невозможно! - прокричал он и начал бурными жестами подзывать официанта. Поскольку вокруг все размахивали руками в такт музыке, официант не сразу сообразил, что Ниязи зовёт его. Я с возрастающим унынием слушал реквием по себе и пронзал вилкой маленькие белые тела равиоли. Тела истекали маслом.
        Born2Burn жгли напалмом целый час, и где-то на третьей песне рядом со мной плюхнулся как всегда обозлившийся по неизвестной причине Джонни, чтобы присоединиться к нашему скромному застолью. Ниязи не только успел перейти с вина на граппу, но и исхитрился втянуть нас двоих в это дело, в результате чего мы надрались, как трое профессиональных пьяниц. Кроме того, Джонни вступил в некие таинственные враждебные отношения с официантом, который ему почему-то очень не приглянулся. Наверное, из-за своей нерасторопности, да ещё он немного походил на Эмиля. Я почти перестал обращать внимание на концерт. Мне было тепло и сонно, окружающая меня обстановка была похожа на винегрет, музыка, минуя уши, проникала прямо в сердце, а будущее надвинулось ещё ближе. Из томного состояния меня вывела какая-то подозрительная возня рядом. С трудом раздвигая густой воздух своим сонным корпусом, я развернулся и увидел, что Джонни вскочил и ругается с официантом на ломаном английском. Официант вяло отвечал, не проявляя рвения. По-видимому, это ещё больше раззадорило Джонни, и он решил ударить по самому уязвимому, на его взгляд,
месту любого человека: национальной гордости.
        - Fuck you and fuck your Italy! - в неестественной тишине между песнями выкрикнул мой буйный друг.
        - I am from Romania, - флегматично заметил официант. Джонни окинул его оценивающим взглядом, очевидно прикидывая, что может задеть национальную гордость румына, сощурился и выпалил:
        - Fuck your Dracula!
        Официант покраснел и, кажется, всё-таки здорово обиделся. Некоторые с возмущением смотрели на Джонни, остальные были слишком расфокусированы, пытаясь сосредоточиться одновременно на своих телефонах и на музыкантах Born2Burn, которые доигрывали последнюю свою песню. Ниязи шарахался от Джонни, наконец его тонкая душа не выдержала, он вскочил и убежал куда-то.
        - Эй, придурок, вам сейчас выступать. - Я пихнул Джонни, пытаясь отвлечь его от официанта. - Давай дуй на сцену. - Тут я понял, что моя алая физиономия, располагающаяся по соседству с бурно жестикулирующим и матерящимся по-английски Джонни, привлекает к себе внимание, которого мне совсем не хотелось. Пришлось мне сбежать в туалет, тем более что я давно ждал повода его посетить. Воровато пригибаясь, опасаясь встретить кого-то из знакомых, я сначала заглянул вовнутрь, проверяя, не притаился ли у писсуара Фархад или ещё кто. В туалете было пока чисто, только муха исступлённо билась в зеркало, словно пытаясь попасть в полный чудес отражённый мир, где мухи гоняются за людьми со свёрнутыми в трубочку газетами, а широкие проспекты городов застроены домами из уютного тёплого навоза.
        Позади себя я услышал шаги и громкое сопение. Не вовремя обернувшись, я оказался нос к носу с одним из музыкантов группы Born2Burn, имени которого не припомнил.
        - Привет, - машинально поздоровался я, ощущая запоздалый холодок в позвоночнике и покачивание пола под ногами (которое, впрочем, могло было быть вызвано также и граппой, и лёгким землетрясением, на которые богата азербайджанская земля).
        Парень дёрнул головой, попятился, а потом как-то странно расслабился и преспокойно занялся тем делом, ради которого наведался в уборную. Словом, на моё появление он отреагировал так же, как до него Сеймур, официант Фикрет и мамина сослуживица. Закономерность показалась мне несколько зловещей.
        Муха, отчаянно бившаяся о зеркало, постигла тщетность всех своих надежд и упала на пол замертво. Я тихонько покинул туалет.
        В зале произошли разительные перемены. Сайка пела песню Frozen Wave, пятую песню нашего последнего альбома, Ниязи вернулся к столу и допивал из бокала Джонни, а сам Джонни пытался играть на синтезаторе и не упасть. Оставалось только надеяться, что, даже если он упадёт, ему хватит силы духа притвориться, что так и было задумано. А ещё за нашим столом прибавилась та, кого я меньше всего ожидал увидеть, - Зарифа.
        - Что ты здесь делаешь? - спросил я её. - Ты же не собиралась приходить. У тебя и билета не было.
        - Я сказала, что я твоя сестра, - довольно ответила Зарифа. - Они состроили сочувствующие лица и разрешили мне войти без билета. А что, вы тут все напились?
        - Зачем ты пришла? - допытывался я.
        - Ты хочешь, чтобы я всё время дома сидела? - сварливо ответила моя сестра вопросом на вопрос.
        - Уже нарисовала портрет Бахрама?
        - Скоро начну, и тогда тебе не поздоровится.
        - Это почему ещё?
        - Я буду писать маслом.
        - Тоже мне, Фрида Кало нашлась.
        - Приготовь свою форточку, братишка!
        Внимательное изучение Зарифы наводило на одну мысль: что-то в ней сильно изменилось. Она была слишком… весёлой, довольной. Дружелюбной. Сама пришла на концерт, надо же. Она даже подсела к Ниязи и вступила с ним в беседу, тот странный и неудобный вид диалога, который случается между человеком чертовски пьяным и человеком трезвым. Я, оставшись не у дел, развалился на столе, подперев щёку рукой, и смотрел на поющую Сайку. Печаль исходила от неё, рассеиваясь по залу клубами невидимого удушающего тумана. Надвигался день её рождения, который она привыкла справлять в ресторанах, в компании нарядных подруг, красивых, но не слишком, выгодно оттеняющих её саму. И я там тоже всегда был. Тоже выгодно оттеняя её красоту. Теперь Сайка не знала, что ей делать, ведь предполагалось, что я погиб, а ей следует оплакивать меня. Какой уж тут день рождения!
        Ночь набирала скорость и силу. Песни закончились, благодарная публика толпилась у стола с дисками. А потом пронырливый Ниязи устроил импровизированный аукцион и продал за двести манатов медиатор, который вроде бы принадлежал мне, но на самом деле я понятия не имею, где он его раздобыл. Это поразило меня до глубины души. Я даже не разглядел покупателя.
        - Смотри. - Джонни подкрался ко мне и начал дёргать меня за рубашку. - Она подходит к нему.
        Белла стояла прямо перед Эмилем, который оживлённо беседовал со всеми, до кого мог дотянуться языком. Она смотрела на него, скрестив руки на груди, и иронически улыбалась, притоптывая ногой. Мы с Джонни от волнения разве что за руки не взялись. Эмиль мазнул взглядом по объекту своего виртуального воздыхания и… не узнал её. Белла и её подруга приобрели пару дисков и ушли.
        - Ты попал, - довольно сказал я Джонни.
        - Я своими руками у…у этого мудака, - процедил сквозь зубы мой лучший друг.
        - Да ладно, он сам себя наказал. И знаешь, почему это произошло? Как большинство людей сейчас, он не может ни на чём сосредоточиться. Ты посмотри на них, они же все спят на ходу. Инфузории.
        - Ну что, здорово было? - К нам подошёл сияющий, как желток в глазунье, Тарлан.
        - Ты молодец, - снисходительно похвалил я его.
        - Саялы, ты, как всегда, великолепна, - добавил Ниязи. - Предлагаю продолжить вечеринку у меня дома. У нас, кажется, образовались лишние двести манатов.
        Я засомневался, но неожиданно Зарифа решила за меня:
        - Да-да, идёмте! Ещё совсем рано, давайте развлечёмся. Где ты живёшь?
        - На Баилово.
        - Круто, я люблю Баилово, - сказала Зарифа. - Там столько загадочных мест и забытых памятников архитектуры. В основном конструктивизма… - Тут она поняла, что её никто не слушает, и примолкла, в ожидании глядя на остальных.
        - Я в деле, - пожал плечами Джонни.
        - И я, - сказал Тарлан.
        В итоге к Ниязи намылились все. Уже собирались уходить, когда кто-то окликнул Сайку, и мы снова имели удовольствие лицезреть картофельный лик Илькина.
        - Эй, привет! - Он жизнерадостно заулыбался, и улыбка эта была адресована в большей степени Сайке.
        - А, это ты. - Сайка обеспокоенно покосилась на меня. - Привет.
        - Ты теперь большой поклонник нашей музыки, я смотрю? - осведомился я не без ехидства.
        - Да! - в голосе Илькина зазвучал робкий вызов. - Мне нравится ваша музыка.
        - А как тебе группа, которая выступала первой? - спросил Мика, стараясь задержать подкрадывающийся конфликт. - Born2Burn которая?
        - Мне не понравился солист, - многозначительно проговорил Илькин.
        - Ты фронтмена, Фархада имеешь в виду? - уточнил я с презрением. И тут же застыдился. В конце концов, этот олух не сделал мне лично ничего плохого, он не пытался отбить у меня Сайку, так как я был официально мёртв. Точнее, в Facebook писали, что я мёртв, но это всё равно что получить официальное свидетельство о смерти. Только вот почему же он всё-таки меня не узнал? Хотя с чего бы ему запоминать, как я выгляжу, он же не мой фанат и не зависает без конца на моей странице, любуясь моими фото. А у Сайки не так уж много наших совместных фотографий. Королева не любит, когда кто-то отвлекает от неё внимание подданных. Кроме милых, пушистых зверюшек, вот с ними она снимается охотно.
        - Ага. А почему ты не играл сегодня? Вместо тебя играл этот парень, - Илькин показал пальцем на Тарлана.
        - Это Тарлан, - представил я своего преемника. - Он мой подмастерье. Тарлан, это Илькин. Он знакомый Сайки по Фейсбуку. Удивительно, правда? Вот никогда бы не подумал, что люди из социальных сетей существуют на самом деле. Я-то всегда думал, что их генерирует специальная программа.
        До Сайкиного поклонника не дошло, что над ним издеваются, и он как ни в чём не бывало спросил:
        - Куда вы сейчас? - Мы вышли на улицу, Мика загружал инструменты в багажник своего Land Rover, Илькин же явно жаждал продолжения веселья. - По домам?
        - Да, - сказал я.
        - Мы идём ко мне, - одновременно со мной произнёс Ниязи. - Можешь пойти с нами, если хочешь.
        - Да, спасибо! - обрадовался Илькин. - Сайка, можешь поехать со мной. Нас девять человек, в одну машину мы не влезем.
        - Я поеду с Микой, - прохладно отказалась Сайка.
        - Я поеду с Илькином, - быстро сказал Тарлан.
        - И я тоже, пожалуй. - Зарифа великодушно принесла себя в жертву.
        - И я, - добавил Ниязи, может быть, чувствуя свою вину или, может быть, опасаясь, что я обрушу на него свой гнев, если он окажется в одном автомобиле со мной.
        - Ниязи, какого дьявола? - зашипел я ему на ухо, пока Мика и Джонни грузили громоздкую ударную установку в багажник.
        - Не знаю, что на меня нашло, - развёл руками Ниязи. - Иногда я говорю раньше, чем думаю. Со всеми бывает.
        Я только покачал головой. Алкоголь из меня неумолимо выветривался, но я рассчитывал, что, придя домой к Ниязи, мы все надерёмся до полного равнодушия к факту присутствия или отсутствия среди нас Илькина.
        Наконец мы расселись по машинам и поехали.
        - Эмиль, ты почему даже не поздоровался со своей Беллой? - насмешливо спросил я.
        - Что? Она же не пришла! - возмутился Эмиль.
        - Е…н, п…а стояла прямо перед тобой, - злобно прохрипел Джонни. - У тебя что, зрение х…е от вегетарианства?
        - Я не вегетарианец, - раздражённо ответил Эмиль и начал истерически дырявить пальцем экран смартфона. Полез небось переписываться со своей дамой сердца.
        - Она сидела всё это время перед тобой, а потом ты взял у неё из рук деньги и вручил ей диск, - добил я его.
        - Всё ты врёшь!
        - Ну, сам у неё спроси, - усмехнулся я.
        Последовала бойкая очередь бульканий пришедших месседжей. В них Белла, должно быть, делала комплименты наблюдательности Эмиля, после чего Эмиль надулся и за всю оставшуюся дорогу не изрёк ни слова. Я злорадствовал. Если человек не в состоянии обуздать свою рассеянность, то так ему и надо.
        На середине холма, который занимал посёлок Баилово, пришлось припарковать автомобили. Ниязи объяснил, что дальше можно проехать только на ишаках, но лучше идти пешком. При первом же шаге в босоножках на высоких платформах Сайка подвернула ногу, и дальше мы шли втроём - я, Ниязи и она, вцепившаяся в мой локоть и опирающаяся на плечо Ниязи.
        - Мне нужен альпеншток, - сказал я.
        - Куда ты завёл нас? - бурчал Джонни.
        Мы шли по узкой, вдвоём не разойдёшься, улочке с кривым земляным полом, наполовину занятым толстыми кишками проводов. По левую руку тянулся сколоченный из подручного мусора невысокий забор, под которым лежали плоские крыши домов улочки нижнего яруса. Справа над нами нависали наспех побелённые перед Олимпиадой кособокие дома, слепленные, как мне показалось, из того мусора, что остался после постройки забора. Всё оставшееся пространство делили между собой обширное чёрное небо и мелкий горох разноцветных огней до горизонта. Где-то в отдалении упрямо выли дикие собаки. Это был чистый и трогательный звук в тишине.
        - Мне страшно, - пожаловалась Сайка, растягивая гласные.
        - Нас тут девять человек, как в братстве Кольца, - утешил я её. - Достаточно, чтобы справиться с целой толпой врагов. Чего ты боишься? Смотри, как тут классно!
        Кажется, никто не разделял моих восторгов. Они видели лишь узкую труднопроходимую тропинку у вершины горы, ведущую в глубину трущоб. Я же видел бесконечно длинную дорогу, за каждым капризным поворотом которой можно было встретить чудо. Например, вот это необыкновенно изогнутое мёртвое белое дерево, освещённое лампой. Или загадочную полуразрушенную каменную лестницу, терявшуюся во мраке и ведущую в неизвестность.
        Дом, в котором жил Ниязи, имел при себе просторный двор. Землю двора наискосок рассекал шрам канавы с водой, через которую были в двух местах перекинуты доски-мосты. Там и сям без какого-либо порядка росли высокие фруктовые деревья, а в свете фонаря я разглядел высоченную вязанку дров, похожую на остаток крепостной стены. Двор издавал звуки, говорившие о том, что где-то поблизости есть курятник с курами.
        - Ты один здесь живёшь? - спросила Зарифа.
        - Ага.
        - И у тебя куры? - взвизгнула Сайка.
        - Да, и петухи, - с гордостью ответил Ниязи.
        - Ты что, разводишь кур? - с лёгкой брезгливостью спросил Мика, избалованный холодной новостроечной благоустроенностью, закоренелый урбанист.
        - Они мне вместе с домом достались, что, я должен был их убить?
        - Можно было их продать.
        - Пф, - Ниязи самодовольно улыбнулся. - У меня всегда бывают свежие яйца и курятина, когда мне хочется.
        - Ты открылся мне с новой стороны, - пробормотал Мика.
        - Ну, как говорил один мой знакомый, добро пожаловать в мои департамeнты. - Ниязи гостеприимно распахнул перед нами входную дверь.
        Я изнывал от любопытства. Каким же должно было оказаться логово такого типа, как Ниязи?
        Оно оказалось довольно тесным. Единственная квадратная комната без окон. Маленькая кухонька, где едва мог развернуться один человек, у стены - кустарного вида дровяная печь. Ванной комнаты я так и не обнаружил, должно быть, она скрывалась где-то во дворе и становилась недоступной в сильный дождь. Зато имелась большая застеклённая веранда с массивным обеденным столом, деревянная нагота которого не была прикрыта ни клеёнкой, ни скатертью. Зарифа вращала головой, рассматривая всё в деталях, наверняка размышляла, как можно перепланировать и обустроить дом. Комната была почти пуста: из мебели - только облезлый письменный стол, на котором небрежной стопкой были сложены книги заманчивого вида, несколько разномастных стульев, да диван, покрытый полуистлевшим, некогда очень красивым ковром ручной работы; из вещей - помимо упомянутых книг и ковра - набор тарелок и чашек с отбитыми краями и тяжёлый, мудрёно украшенный канделябр, серебряный, судя по всему, с шестью оплывшими свечами. Ещё рядом с диваном валялись старые чёрные гантели, по пять килограммов каждая. У отца были такие же, Зарифа любила в детстве
разбирать их и строить из дисков винтовые лестницы, украшая их шахматными фигурками. Уйдя от нас, отец их забрал. Помню, в детстве именно утрата гантелей потрясла меня сильнее всего. Судя по рукам Ниязи, гантели у его дивана лежали лишь потому, что он не смог сдвинуть их с места.
        Мы расположились на веранде, заняв все имеющиеся стулья и табуретки. Ниязи распахнул окна, и тёмный двор заглядывал в дом светящимися глазами лампочек. Исцарапанный стол уже был заставлен всякой всячиной, на которую Ниязи посчитал нужным потратить деньги от продажи фальшивого медиатора.
        Я вздрогнул от неожиданности, когда кто-то обтёрся об мою ногу. Подумал было, что это Сайка играет ножкой под столом, но предмет обтёрся снова, и он был куда мягче, теплее и пушистее, чем человеческая нога. Заглянув под стол, я увидел два маленьких горящих фонаря на фоне тёмного облачка.
        - Ага, Манту пришёл, - обрадовался Ниязи.
        - Твоего кота зовут Манту? - удивилась Сайка.
        - Конечно. Ты посмотри на него. Типичный Манту, - загадочно пояснил Ниязи, изловил кота и против его воли начал нежно с ним ворковать, предоставив нас самим себе.
        Сначала, пока уровень градуса в крови не повысился до критической отметки, главным предметом обсуждения было намечающееся выступление на рок-фестивале в Тбилиси: похоже, Death and Resurrection выходила на мировой уровень. К тому времени я планировал написать несколько новых, «посмертных» песен.
        - Слушай, а тебе не опасно ехать? - спросил Мика, наклонившись к моему уху, чтобы Илькин не услышал. Впрочем, он мог бы и не утруждаться, наш новый насильственно-знакомый был поглощён односторонней беседой с Сайкой, которая молча грызла сырный крекер. - Играть всё равно не будешь. Вдруг тебя кто-то увидит и узнает?
        - Меня даже знакомые в последнее время почему-то не узнают. - Я решился озвучить своё беспокойство. - Смотри, вот, например, Илькин - тот услышал своё имя и улыбнулся мне дряблой улыбкой - видел меня на фотках с Сайкой миллион раз, и мы там обнимаемся. И что? Узнал он меня?
        - Ну, не знаю, - нахмурился Мика.
        - Ты что, ох…ел?! - вступился за меня Джонни. - Как он может не поехать? Он наш лидер, если ты не забыл.
        - Я просто думаю, что мы можем попасть в неловкую ситуацию. Ня ися[18 - В общем (азерб.).]…
        - Вся жизнь - это неловкая ситуация, - сказал Ниязи, отвлекаясь от недовольного кота, вращавшегося в его руках с неистовством винта электромясорубки. - Что вы такие беспокойные? В молодости надо совершать безрассудные поступки, а вы старикам подобны.
        «Вообще-то он прав, - подумал я. - Столько всего могло бы произойти, а Мика и Эмиль держатся за свою бесполезную скучную службу в надежде получить повышение через двадцать лет, когда пауки, засевшие на важных должностях, наконец издохнут от старости. Джонни только и может, что эпатировать новых знакомых своим сквернословием, но ни разу в жизни не совершил ни одного по-настоящему дерзкого поступка. Сайка считает себя лёгкой на подъём, безразличной к чужому мнению жрицей искусства, но на самом деле она хочет того же, что и все женщины её круга: облепиться вокруг мужа и проводить свои дни между салоном красоты и детским садом. Да и я сам ничем не лучше. Но у меня хотя бы есть оправдание. Я не могу бросить мать и сестру на произвол судьбы. Нет, я не такой, как они».
        Тут я обратил внимание на то, что у всех собравшихся в руках были смартфоны, одному только Ниязи было не до этого - он всё ещё из последних сил удерживал в объятиях Манту. Даже Илькин, не сводя одного глаза с Сайки, второй утопил в экране.
        - Давай сходим куда-нибудь, кофе попьём, - услышал я и не выдержал:
        - Илькин, ты же помнишь Сайкиного парня?
        - Ну да, он утонул в море, - невозмутимо ответил Илькин.
        - Ты же видел его фото!
        - Да, и что?
        - И вот он тебе никого из присутствующих не напоминает, нет?
        - Что ты делаешь? - зашипели мне с двух сторон Ниязи и Джонни.
        - Не напоминает, - как-то растерянно ответил Илькин, обводя глазами собравшихся. - А должен?
        - Да, меня вот, например.
        Сайка спрятала глаза в своём айфоне, избегая смотреть в нашу сторону.
        - Ты что, его брат? - осторожно спросил Илькин.
        - Не строй из себя идиота, у тебя и без того лицо глупое! - Я потерял терпение, да и текила толкалась в мою голову, пытаясь захватить там власть. - Ты не видишь, да, что это я и есть?
        - Н-нет, он же умер, - тупо возразил Илькин. - Везде пишут, что умер. Я даже на его страничку в Фейсбуке заходил, там все пишут, что «Аллах ряхмят элясин» и всё такое. И Сайка мне сказала.
        - Это шутка, на самом деле он живой, - сказала Сайка. - И мы вместе. Так что хватит меня приглашать.
        Илькин спешился со своего табурета и впопыхах чуть не смахнул со стола свой смартфон.
        - Не хотела со мной общаться, так бы и сказала сразу! Что за шутки у тебя! Как будто я не знаю, что твой парень утонул! Все знают. А ты!!! - Он ткнул в меня коротким толстым пальцем. - Ведёшь себя тоже, как этот… Участвуешь в её шутках!
        - Если твоё красноречие себя исчерпало, приляг, отдохни, потом протрезвеешь и сравнишь фото Сайкиного парня со мной, - холодно сказал я, спокойно глядя в его лицо, которое покраснело и было похоже теперь не на картошку, а на деформированный редис.
        - Я не пьяный! Это вы все тут пьяные! - Выдвинув сие нелепое обвинение, мой супостат схватил со стола свой смартфон и выбежал во мрак ночи.
        - Он найдёт выход отсюда? - обеспокоенно спросил Эмиль.
        - Если не забыл, с какой стороны улицы мы пришли, - равнодушно ответил Ниязи.
        - Он поведёт машину пьяный? - продолжал кудахтать Эмиль.
        - Если так беспокоишься, то предложи ему свои услуги, ты же вроде не пил, - сказал Джонни, ожесточённо щёлкая зажигалкой.
        - У меня нет прав. Эй, не кури мне в лицо!
        - Это лицо? Прости, не знал. - Джонни злобно и пьяно захихикал.
        Я решил съесть бутерброд с копчёной колбаской, чтобы утешиться, но не успел откусить, потому что нас всех отвлёк близкий многоголосый собачий вой. Было в этом вое что-то неправильное. Все волоски на моём теле встали дыбом. Сайка взвизгнула и прижалась ко мне.
        - Думаю, Илькин нашёл диких собак, - со зловещим спокойствием прокомментировал этот жуткий звук Ниязи. - Или они его.
        - Это опасно? - спросил Тарлан.
        - Не знаю. Они вообще-то дружат с местными жителями, некоторые из нас их подкармливают. Но Илькин - чужак. Так что кто знает?..
        - Что ли выйти, проводить его? - нервно предложил Мика.
        - Лично я с места не сдвинусь, - отрезал Джонни.
        - Пусть хоть насмерть загрызут его, - добавил я.
        - Какой ты жестокий, - захныкала Сайка. - Если его загрызут насмерть, он не будет лайкать мои фотки и писать жополизные комменты! Я ему сейчас с WhatsApp напишу.
        Она начала что-то строчить в телефоне, а вой повторился, громкий и близкий, словно дикая волчья стая собралась у самых ворот Ниязи.
        - Он пишет, что уже вышел на центральную улицу и никаких собак рядом нет, - сообщила Сайка.
        - Значит, они пришли по нашу душу, - сказал Ниязи. - Заведу-ка я на всякий случай Манту в дом.
        Он действительно занёс кота в комнату и плотно прикрыл дверь.
        - А что, есть шанс, что собаки проникнут во двор? - спросила Зарифа. Судя по её виду, моя сестрица вовсе не была напугана, но прикидывала, каким из окружающих её предметов лучше всего отбиваться от собак.
        - Воротца показались мне довольно хлипкими, - сказал я. Мне было сильно не по себе, но я старался не показывать своего страха.
        Вой раздался снова, и теперь мне послышалось в нём что-то личное. «Они явились сюда с какой-то целью, - подумал я, - они собираются перед забором. Забор дощатый. Ворота - дощатые. Их можно выбить ударом ноги». Обычно выпивка делает меня чуточку храбрее, но в этот раз мне было страшно.
        Судя по звукам, собачья стая выстроилась прямо перед калиткой, и теперь её вой сильно походил на пение слаженного хора с поочерёдным вступлением голосов, таким образом, эта музыка скорби не прерывалась ни на секунду: пока одни собаки переводили дух, чтобы затянуться новой долгой нотой, другие подхватывали её и несли дальше во влажный воздух апшеронской ночи.
        Пошатываясь и опираясь друг на друга, мы вышли во двор поглазеть на осаждающих нас собак. Хотя, по правде сказать, мы не могли ничего увидеть из-за забора.
        - Они воют как по покойнику, - заметила Зарифа.
        - Сделайте да что-нибудь! - плаксиво воскликнула Сайка, повисая на мне всей своей тяжестью. - Пусть они уйдут.
        - И что мы можем сделать? - спросил Эмиль с раздражением. - Пойти разогнать их? Я лично не собираюсь этим заниматься.
        - Давайте спрячемся в доме, - предложила Зарифа. - Мы тут только привлекаем их внимание.
        - Э-э-э, не ссыте! - услышал я в темноте пьяный голос Джонни. Его потянуло на приключения? - Давайте выясним, что они до нас дое…сь!
        Вой не утихал ни на секунду.
        Сайка судорожно втянула в себя воздух, отпустила меня и скрылась во мраке. Хлопнула входная дверь дома. Я шагнул назад и получил тычок в спину от Мики, которому наступил на ногу.
        - Вы как хотите, а я пошёл, - сообщил Эмиль и дезертировал вслед за Сайкой.
        - Ниязи, чай есть у тебя? - спросил Мика. - У меня сушняк.
        - Да, чай сейчас хорошо было бы, - поддержал его Тарлан, а сам чуть ли не подпрыгивал на месте, пытаясь разглядеть собак за забором.
        - Сейчас заварю. Чай у меня шикарный, вы после него другой пить не сможете, - посулил Ниязи, и все ушли в дом, отгородившись от ночи, воя и меня тонкими стёклами и деревянными рамами веранды.
        - А ты что стоишь? - Зарифа обернулась в дверях. - Не идёшь чай пить?
        - Я попозже приду.
        - Как завывают, а? Ужас просто. Ты не стой здесь на всякий случай.
        «Они пришли, чтобы проводить меня в царство мёртвых, - подумал я. - Записанный в мертвецы, я до сих пор брожу по земле. Чёрные псы-проводники, слуги Гекаты, они пришли за мной, потому что сам я не иду в загробный мир». Мысль показалась мне простой и забавной. Кто-то из соседей, раздражённый завываниями, крикнул собакам:
        - Зурна-а-а-а!!! - но они намёка не поняли, и глиссандо их воя продолжало накатывать на меня, как морские волны, гипнотизируя и приказывая выйти к ним. Я подошёл к воротам, нашарил ногой обломок камня-кубика и выглянул наружу. Пёстрая толпа бродячих псов перекрыла узкую улочку, и я почувствовал, что все глаза смотрят на меня - тёмный силуэт на фоне тусклого света дворовых ламп. Они взвыли ещё громче.
        - Но я живой! - размахивая руками, чтобы разогнать собак, крикнул я.
        - Что это ты делаешь? - поинтересовался, подходя ко мне сзади, Ниязи. В руках он держал пару мисок с костями.
        - А ты что делаешь?
        - Отвлеку их. А то распелись тут. Слишком рано. - Ниязи, прежде чем я успел спросить его о чём-то, предостеречь или остановить, бесстрашно отпер калитку и вышел к собакам. Я ожидал драки, грызни из-за костей, но вместо этого услышал, как Ниязи произнёс единственную фразу на языке, совершенно мне незнакомом (вспоминая её теперь, я пришёл к выводу, что это мог быть древнегреческий), и собаки мирно встали в очередь за костями.
        Покончив с раздачей костей, Ниязи вернулся во двор и сказал мне:
        - Идём пить чай.
        - Как ты это сделал? Что ты им сказал?
        - Ничего я им не говорил.
        - Но я слышал, как ты что-то сказал на неизвестном языке.
        - Как бы я сказал что-то на нём, если он неизвестен? Я просто дал им поесть. А то выли бы всю ночь, у соседей терпение кончилось бы, и они натравили бы на них догхантеров. Стрельба, кровь, мёртвые щенки кругом. Не хочу. Идём пить чай.
        И я поплёлся за ним в дом, не переставая размышлять о случившемся.
        Глава четвёртая
        Три дня
        Проснувшись, я не мог понять, почему так жарко и почему потолок перед моими глазами - деревянный, с балками. Потом вспомнил, что мы все заночевали у Ниязи - вот мама разозлилась, наверное! Да ещё мы оба, и я, и Зарифа, поставили мобильные на беззвучный режим, чтобы она не мешала веселью своими звонками. Я снял телефон с блокировки, и на экране высветилось пять пропущенных вызовов.
        Некоторое время во мне боролись дикая жажда и мерзкий вкус во рту с ломотой во всём теле. Желание прополоскать рот всё же победило, я перевалился на живот, задев ногой какой-то одушевлённый объект, а затем сполз с поверхности, на которой лежал, и утянул за собой покрывало, мокрое от пота. В жилище Ниязи кондиционера не было.
        Помыкавшись по двору в поисках туалета, я обнаружил его стыдливо спрятавшимся за курятником. Куры спокойно расхаживали по двору, поклёвывая землю. Поднялся небольшой ветер, листья на деревьях тихо шелестели, журчала вода в канаве. У калитки сидел кот Манту и умывался.
        Стол на веранде был прибран; Ниязи уже проснулся (а может, он и не ложился) и варил на всех кофе в турке размером с пивной котёл.
        - Ух ты, молодец, рано встал, - восхитился он, увидев мою шатающуюся фигуру на подступе к веранде. - Остальные ещё дрыхнут.
        Я приложился к пакету с остатками айвового сока, кося глазом на новое, незнакомое мне лицо, сидевшее во главе стола. Этот персонаж был похож на жирный чернослив, которым славится французский город Ажен. Мне не удалось определить его возраст даже приблизительно, хотя чёрные волосы и лоснящаяся пухлая физиономия говорили, наверное, о молодости.
        - Это Муртуз, мой сосед, - крикнул из кухни Ниязи. - Но все называют его Муркой.
        - Я не против, - добавил писклявым голоском Муртуз. Услышав этот голос, я чуть было не засмеялся, а ведь мой рот был полон сока. К счастью, смех удалось подавить. Мурка сощурился и забарабанил ногтями по столу, ногти у него были довольно-таки длинные и, как мне показалось, острые. Я прокашлялся и отвернулся, смущаясь.
        - А ты разве не тот парень, который утонул? - поинтересовался вдруг Мурка.
        - Вообще-то да, я - это он.
        - Все говорят, что ты умер, - сказал Мурка с какой-то настойчивостью в голосе, словно возмущаясь, почему я до сих пор брожу по земле. - Моя младшая сестра всё время торчит на твоей странице, слушает твою музыку, прямо фанатка твоя.
        - Не говори ей, что я жив, - попросил я Мурку.
        - А ты разве жив? - презрительно фыркнул он. Тут Ниязи поднёс ему кофе с молоком, в котором молока было значительно больше, чем кофе, и Муртуз потерял ко мне остатки и без того вялого интереса. Любовь к этому мистическому напитку пересилила во мне нежелание хлебать горячее в летний денёк, поэтому я тоже налил себе кофе, и после пережитого ужаса он показался мне вкуснее всего, что я когда-либо пил. Ну, или же Ниязи просто варил чертовски хороший кофе, так же, как он заваривал совершенно невообразимый чай.
        - Слушай, Мурка, - сказал Ниязи, - нынче утром я провёл перекличку кур, и одна из них не отозвалась.
        - Не понимаю, почему ты мне об этом сообщаешь, - отрезал Мурка с выражением лица, свидетельствовавшим об обратном.
        - Мы оба знаем, как трудно иногда удержаться от того, чтобы цапнуть жирную, молоденькую, сочную курочку, - сказал Ниязи.
        Муртуз уставился на Ниязи своими круглыми, немигающими глазами, задумчиво отхлебнул кофе и наконец неохотно ответил:
        - Это было всего один раз, а ты мне покоя не даёшь с тех пор. Хватит да уже. Ты, наверное, плохо считал, или твоя курица просто сбежала.
        - Допустим, я тебе поверил. Поищу её на улице.
        Ниязи вышел во двор. Мне не хотелось оставаться наедине с Муркой, который, судя по всему, не собирался двигаться с места. Я торопливо заглотал полчашки кофе и последовал за Ниязи, как оленёнок за материнским хвостом.
        - Что это за фрукт? - спросил я, когда мы оказались вне зоны слышимости Мурки.
        - Самый спелый и сочный. Мой сосед. Нормальный мужик, мы даже немножко дружим, правда, отец у него был самый настоящий выродок. Кошек ненавидел. Однажды он собрал всех окрестных кошек и вывез за город, в какую-то дикую глухомань. А потом у него Мурка родился.
        - Значит, ничего плохого с ним не случилось? - возмутился я.
        - Ну, с Муркой не всё так просто. Его родителям в своё время пришлось по врачам побегать.
        - А что с ним?
        - Подожди, может, увидишь, - загадочно ответил Ниязи.
        - Почему его отец-кошконенавистник дал ему такое кошачье имя?
        - Ему и в голову не пришло, что оно кошачье. Кажется, в честь своего деда назвал. Давай ищи курицу.
        Прямо по земле тянулась жирная связка кабелей, ничем не прикрытых; они занимали почти всю ширину улицы, и я, стараясь не наступать на них, обтирался о забор. На моей одежде появились зацепки.
        - Ты хотя бы скажи, как она выглядит, - недовольно пробурчал я.
        - Думаешь, я их в лицо знаю?! Просто если увидишь бесхозную курицу - хватай.
        Скоро мы её нашли. Она мирно паслась у подножья наполовину осыпавшейся каменной лестницы, которая, извиваясь, вела на улицу, протянувшуюся выше. Курица позволила Ниязи схватить себя, не подозревая, какая судьба ей уготована.
        - Она отведала вкус свободы, - сказал Ниязи, - и теперь всегда будет сбегать, а потом ещё подобьёт остальных на побег. Придётся её зарезать.
        - Ты это что, серьёзно? - ошеломлённо спросил я.
        - Нет, на самом деле мне просто хочется курицу на обед, - пожал плечами Ниязи.
        Мурка, как и ожидалось, не покинул своего места. Увидев нас в распахнутое окно, он проводил курицу плотоядным взглядом. Я решил посмотреть, как Ниязи будет резать свою подопечную. Жалость боролась во мне с хищническим любопытством и неудовлетворённой первобытной жаждой насилия.
        С курицей под мышкой Ниязи подошёл к стоявшей во дворе колоде и взял топор. Тогда-то курица и забеспокоилась, начала биться и тихонько покудахтывать от охвативших её нехороших предчувствий.
        - Малыш, всё будет хорошо, - ласково протянул Ниязи своим приятным басом, укладывая несчастную птицу на бревно и замахиваясь топором. - Сейчас будет быстро и не больно, не больно…
        Через секунду голова уже валялась отдельно от трепыхающегося тела, а Ниязи продолжал приговаривать:
        - Вот видишь, как быстро. Ну, успокойся, я уже отпускаю! Смотри, отпускаю… - И он отпустил. Окропляя кровью всё вокруг, тело бросилось в мою сторону не разбирая дороги. Мои расшатанные нервы этого не выдержали, я метнулся в сторону, споткнулся о вязанку дров и рухнул в чёрные объятия жирной земли. В этот же миг Мурка, сидевший всё это время на веранде, одним прыжком настиг обезглавленную курицу и поймал обеими руками, издав торжествующий писк.
        - Шикарная реакция, - отдуваясь, выдавил я из себя.
        - Это мне все говорят, - ответил польщённый Мурка и передал курицу Ниязи. - Ладно, я к себе пойду. Опять ногти на ногах отросли, надо стричь… Блин, как мне надоело стричь их каждый день, - бормотал он себе под нос. Я опустил глаза на его ноги в сандалиях и увидел, что ногти у него действительно намного длиннее, чем приличные люди обычно позволяют себе носить. «Наверное, у него всегда большие проблемы с закрытой обувью», - подумал я с сочувствием.
        Из дома в поисках туалета выползла Зарифа со злым заспанным лицом. Она вчера выпила меньше всех, к тому же привыкла рано вставать вне зависимости от того, во сколько легла. Увидев Ниязи с окровавленными руками, она затормозила на ходу. Я пальцем указал ей в сторону туалета и пошёл налить себе ещё кофе. Меня абсолютно не волновало, достанется ли кофе остальным. Нечего так долго спать.
        Я заглянул в комнату. Диван оказался разложен, на нём, как деревья после вырубки, были размещены тела Джонни, Эмиля, Мики и Тарлана. Сайка со смартфоном в руке спала на полу, на надувном матрасе. Должно быть, она заснула, переписываясь, или подсчитывая свои лайки в Instagram. Поколебавшись, я вспомнил, что её обычно очень трудно разбудить, наклонился и вытащил смартфон из её руки. Она переписывалась с Илькином. Он её бесит, но она почему-то потратила на переписку с ним немалое количество своего времени. В основном для того, чтобы объяснить ему, как он её бесит. Конечно, Сайке не помешала бы внутричерепная инъекция лошадиной дозы логики. Я придумал приклеить суперклеем смартфон к Сайкиной руке, пока она спит, а потом посмотреть, заметит она когда-нибудь, что он приклеен, или нет. Но добрый парень, живущий где-то глубоко внутри меня, сказал мне, что это всё-таки будет жестоко. Я вложил драгоценный гаджет обратно ей в руку и приблизился к стопке книг на письменном столе, которую не успел изучить вчера.
        Сверху лежала маленькая книжица в тёмной, вроде бы кожаной обложке, на вид очень старая, если не древняя. Аккуратно, чтобы не повредить страницы, я заглянул в неё и увидел текст, написанный символами, похожими на помесь скандинавских рун и японских иероглифов. Символы меня озадачили.
        - Это Irq bitig, «Книга гаданий», - произнёс незаметно подкравшийся Ниязи. - А буквы - древнетюркское руническое письмо. Кстати, текст, на который ты смотришь, гласит: «Вот прибыл посланник на жёлтой лошади и гонец на тёмно-коричневой лошади, принёсший добрые вести. И знайте: это - очень хорошо».
        - Как ты его прочитал? - поразился я. - Откуда у тебя такая книга?
        - Посмотри на эту, - предложил Ниязи вместо ответа, протягивая мне другую книгу. - Hortus deliciarum, «Сад утех».
        Не веря, что это происходит на самом деле, я благоговейно листал рукопись, иллюстрированную такими же забавными наивными картинками, как и прочие средневековые манускрипты. На одной из страниц были изображены существа, похожие на тех, что приснились мне под инжиром на даче у Мики.
        - А что остальные? - жадно спросил я.
        - Остальные… - тут Ниязи резко сменил тему разговора, словно не желая, чтобы я увидел другие книги. - Мне надо срочно готовить курицу.
        И он потащил меня на веранду.
        Быстро и неумолимо надвигалась жара. Зарифа с брезгливым видом жевала что-то за столом, Ниязи во дворе виртуозно ощипывал курицу, кот Манту ловил разлетающиеся рыжие перья, а мне становилось всё скучнее и скучнее с каждой минутой. Я задумался, будет ли прилично свалить, не дождавшись пробуждения Сайки. В конце концов я выпросил у Ниязи листок бумаги, ручку и написал своей любимой короткое утреннее письмо - маленький шедевр эпистолярного жанра. Этого было достаточно, чтобы она не почувствовала себя брошенной, когда проснётся и обнаружит, что я ушёл. Я пристроил свою записку, сложенную треугольником, туда, где Сайка точно её нашла бы, - прямо на экран айфона. В последний раз оглядев комнату, я задержал взгляд на книгах, а потом понял, что нигде не видно платяного шкафа. Где же Ниязи хранил свои шмотки, пусть даже их было немного? Я попытался вспомнить, ходил ли он всё время в одной и той же одежде или нет, но не смог.
        Пока я писал письмо и размышлял о гардеробе Ниязи, Зарифа вышла во двор и завела оживлённую беседу с нашим таинственным другом.
        - Эй, сестрица! - позвал я её. - Нам пора возвращаться домой. Я чувствую подступающий Heimweh[19 - Тоска по дому (англ.).].
        Зарифа отмахнулась от меня, а может, отогнала какое-нибудь охваченное желанием размножаться летнее насекомое - с такого расстояния было не разобрать. Прислушавшись к интонациям, я уловил, что беседа носит характер скорее допроса. Это меня немного заинтриговало: что могло Зарифе понадобиться от Ниязи? Вид у того был не очень довольный.
        Наконец Зарифа обратила внимание на моё нетерпеливое топтание на месте и зашла в дом за своей сумкой. Я церемонно поблагодарил Ниязи за предоставленный кров и завтрак, получив в ответ насмешливо-удивлённый взгляд, и мы пошли домой. Утром, не в гору, но вниз с горы, дорога до дома оказалась лёгкой прогулкой. Зарифа выглядела подозрительно возбуждённой, то и дело подпрыгивала при ходьбе, так что в конце концов я раздражённо попросил её перестать дёргаться. Она даже не ответила мне, загадочно улыбаясь каким-то своим мыслям.
        - О чём вы с Ниязи секретничали? - Любопытство одержало надо мной победу на половине пути, когда мы проходили по бульвару мимо нового чёртова колеса. Колесо, как мне показалось, стояло немного с наклоном.
        - Мы просто болтали, ни о чём.
        - Просто болтали, ага. Тебя даже по делу не заставишь рот открыть.
        - А может, он мне нравится, - предположила Зарифа с игривой интонацией, на какую, как я думал до этого момента, она отродясь не была способна.
        - Он же маленький, как мышь! И младше тебя на сотню лет.
        - У меня что, есть выбор?
        - Так. Ты же шутишь, да? - Ниязи, конечно, забавный и неординарный, и голос у него дивный, не поспоришь, но вся его подозрительная деятельность, непоседливость и любовь к авантюрам делали его не лучшим кандидатом в мужья такой особы, как моя сестрица. Да и я сомневался, чтобы ей удалось его уговорить.
        - Шучу, успокойся уже.
        Дома Зарифа, не обращая внимания на причитания матери, выговаривавшей нам за ночное отсутствие, выволокла из-за книжного шкафа небольшой складной мольберт и готовый загрунтованный холст на подрамнике размером девяносто на шестьдесят сантиметров.
        - Хорошо, хоть с братом была, Айна хала бельё вешала, когда вы вернулись, что бы она подумала, если бы ты одна была?!
        - Она подумала бы, что я с утра вышла в магазин, - с поразительным спокойствием ответила Зарифа, ходя кругами вокруг Бахрама и выбирая наиболее удачный ракурс. - Как думаешь, - обратилась она ко мне, - может, нам его чуть-чуть подвинуть, чтобы свет падал вот так? - Она изобразила руками, как именно.
        - Может, просто оставить его в покое?
        - Помрёт тут ещё от голода. - Мама переключилась на Бахрама. - Что мы потом полиции скажем?
        - Зато с тех пор, как он здесь, призрак больше не бесчинствует, - утешил я её, а про себя добавил: «И Зарифа счастливее как-то стала».
        - Что правда, то правда, - нехотя признала мама. Зарифа тем временем пыталась поудобнее ухватиться за Бахрама, чтобы развернуть его на тридцать градусов.
        - Ты что, с ума сошла? - завизжала мама.
        - Успокойся, мам, моей чести ничего не угрожает. - Отойдя в сторону, Зарифа с удовлетворением поглядела на своего натурщика поневоле, чьи черты лица теперь оказались выгодно подчёркнуты рембрандтовским освещением. Затем она водрузила холст на мольберт, взяла уголёк и начала набрасывать контуры фигуры Бахрама.
        Я же полез в интернет и выяснил, что единственный экземпляр «Книги гаданий» хранится в Британской библиотеке, а «Сад утех» вообще утерян при пожаре в Страсбургской библиотеке во время Франко-прусской войны.
        Днём мне позвонила Сайка и устроила экзекуцию упрёками за то, что я ушёл, а её оставил.
        - Ты что же, не прочитала моё письмо? - удивлённо спросил я. Письмо не оправдывало мой уход, но, по крайней мере, оно бы подняло Сайке настроение: я не поскупился на комплименты и нежности. В женских пабликах его растащили бы на цитаты.
        - Какое ещё письмо? - плаксиво ответила Сайка.
        - Я же прямо в руку его тебе вложил. - Она и правда не нашла письма или притворяется, желая досадить мне?
        - Ничего не было, ээээ… - тянула она мне в ухо.
        - Сложенное треугольником. Куда же оно делось? Я в него всю душу вложил! - настаивал я.
        - Не знаю я! - ещё больше разозлилась Сайка.
        Я поторопился назначить ей свидание этим вечером в её любимом ресторане, и, завершив разговор, принялся размышлять о тайне пропавшего письма. Конечно, она могла получить его, а мне наврать просто из вредности. Это было наиболее простым объяснением. Второй вероятной причиной могла стать банальная случайность: Сайка пошевелилась во сне, и письмо выпало из её руки, ну а потом кто-то пнул его, и оно улетело под диван, например. Третья причина интриговала и беспокоила, хотя и трудно было поверить в то, что кому-то пришло в голову вытащить из руки моей возлюбленной клочок бумаги и (прочитать его, возможно) избавиться от него. Расхаживая по комнате из угла в угол, то и дело хватаясь за гитару и нервно выдергивая из неё какие-то невнятные риффы, бросаясь навзничь на кровать, я мысленно допрашивал всех подозреваемых в похищении письма. В своих мечтах я был плохим копом. Эмиля я пытал сигаретным дымом, потому что он у меня был подозреваемый номер один. Беспокоила меня и необходимость выгуливать Сайку сегодня вечером, потому что в последнее время мои ресурсы перестали пополняться за счёт работы. Работодатели
обо мне как-то забыли, или во всём городе компьютеры вдруг начали отлаживаться сами собой.
        После обеда я проведал крысиного короля, который выглядел более довольным, чем прежде, и при виде меня разразился чем-то подозрительно похожим на приветственный гимн. Я спустил ему еды, понимая, что поступаю абсурдно, но ничего уже не мог с этим поделать: если ты однажды накормил животное, то впредь тебе приходится оправдывать его ожидания. Хотя пробираться в ванную комнату с едой было страшно, меня в любой момент могла засечь мама.
        Тем же днём меня ожидал довольно зловещий сюрприз: кому-то пришло в голову создать в Facebook открытую группу для сбора денег на могильный памятник мне. Меня не оставляло подозрение, что к этому приложил руку всемогущий Ниязи, и мне эта затея совсем не понравилась. Это было уже откровенное кидалово, за которое можно было получить реальное наказание - если не от правосудия, то от обманутых скорбящих точно. Достаточно кому-то из знакомых случайно встретить меня и узнать… Я прошерстил всю страницу группы и заметил, что люди охотно расстаются с деньгами, лишь бы чувствовать себя причастными к богоугодному, а главное, популярному делу, быть в тренде, так сказать. Пожертвования делали в основном те, кого я вообще не знал, даже общих знакомых у нас не было. Я написал Ниязи, боюсь, несколько истерическое сообщение, но он так и не ответил, предоставив мне возможность изнывать от беспокойства до тех пор, пока меня не отвлекли другие поводы для беспокойства.
        Вечером, сидя в ресторане с Сайкой под мышкой, я попытался поговорить с ней о пропавшем письме. Поговорить нам не удалось: ресторан славился живой музыкой, которая гремела так, что посетителям не удалось бы расслышать даже пожарную сигнализацию, если бы, конечно, она там имелась. Сделав попытку выяснить отношения в этом шуме, мы оба сорвали голоса и теперь сидели молча, ожидая, пока нам принесут наш заказ. Сайка ковырялась в телефоне, может быть, играла в какую-то игру. Я от скуки перебирал пальцами кольца её тяжёлых волос и следил за посетителями. И вот мои глаза, лениво следовавшие от стола к столу, упёрлись в Ниязи, который развлекался почему-то в компании Илькина и какой-то девицы, мне незнакомой. Подёргав Сайку за плечо, я указал ей на эту компанию.
        - Почему Ниязи теперь тусуется с Илькином? - проорала она мне в ухо, морща лоб от негодования. - Они же только вчера познакомились! Что это за чувиха с ними?
        Ниязи тем временем вскочил со своего стула и, пробурив толпу танцующих, устроил небольшое торнадо в центре танцпола, а его сотрапезники остались сидеть вдвоём, неохотно поглядывая друг на друга. Сайка слегка сощурилась, всматриваясь то в них, то в Ниязи, кружащегося, как шаман, вызывающий дождь.
        Нам принесли невнятный салат, заказанный Сайкой, и тушёное мясо, уютно завёрнутое в одеяло лаваша. Сайка ускакала в туалет делать селфи, оставив меня размышлять о том, что в моей жизни стало слишком много Ниязи. Было ли это совпадением - то, что он оказался здесь, да ещё вместе с Илькином? Мне одновременно хотелось подойти к ним, и в то же время я боялся, что они нас заметят. В конце концов сбылись и моё желание, и опасение: Ниязи, протанцевав мимо нашего стола, обнаружил меня и чрезвычайно обрадовался.
        - Так-так, - пророкотал он, - нити наших судеб тесно сплелись, я смотрю!
        Я ухмыльнулся ему в ответ. Он завалился на диван рядом со мной и интимненько приблизил губы к моему уху:
        - Ты с Сайкой здесь? А я решил избавить вас от Илькина. Видишь ту прелестную нимфу? Это Нигяр. - Он натужно откашлялся, потому что и его голосовые связки не выдерживали такого напряжения. - Слушай, давай выйдем на лестницу, я там тебе расскажу свой план.
        - Если Сайка вернётся и не найдёт меня на месте, она меня с потрохами сожрёт, - ответил я.
        - А где она? - наивно спросил Ниязи.
        - Селфится сам знаешь где.
        - Давай я пойду предупрежу её. - Ниязи с готовностью вскочил на ноги.
        - В женский туалет? - заорал я, шокированный, но Ниязи уже умчался. Осталось только сидеть и радоваться, что он не отправил в сортир меня. Он вернулся через пару минут с негодующей Сайкой в кильватере.
        - Вот, я привёл твою женщину, теперь можем пойти и поболтать, - довольно объявил Ниязи.
        Бросая виноватые взгляды на свою девушку, я отлепился вспотевшими штанами от дивана и позволил Ниязи увлечь себя на лестницу, где было сравнительно тихо и куда посетители ресторана то и дело выскакивали поговорить по телефону.
        - Что ты опять там задумал?
        - Решил познакомить Илькина с Нигяр. Пусть оставит Сайку в покое. Он какой-то непонятливый.
        «Наверное, это всё-таки мой долг - отваживать поклонников моей девушки», - хотел было сказать я, но почему-то промолчал.
        - Почему ты решил, что эта Нигяр лучше моей Сайки и понравится ему больше? - уязвленно спросил я.
        Ниязи вкрадчиво засмеялся:
        - Нам это не нужно. Ты что, думаешь, он без памяти влюблён в Сайку и ему нужна только она?
        - Эм… Да.
        - А вот и нет. Ты романтик. На самом деле он просто хочет жениться, и ему всё равно на ком. Сам же знаешь, он из этих… Хороший мальчик, укомплектованный престижной работой, собственной квартирой и машиной. Образцовый жених. Ну и вот, он почему-то решил, что Сайка твоя - подходящая невеста. Наверное, её тётя сказала ему, что она приличная домашняя девушка. А то, что в рок-группе поёт, это так, по молодости, баловство. Что, я не прав?
        - Вообще-то прав, - как загипнотизированный, отозвался я. - И ты решил подсунуть ему другую приличную домашнюю девушку?
        - О да, - Ниязи расхохотался во весь голос, очевидно, замыслив какую-то совершенно фантастическую пакость. - Нигяр очень домашняя девушка! И она очень ценит родственные связи.
        - В чём причина твоего зловещего веселья? - с подозрением спросил я.
        - Зловещего? Ну что ты, я, совсем как добрая фея-крёстная, помогу соединить любящие сердца. Пойдём. Без моей помощи сердца любящими не станут. И ещё это… Перестань уверять Илькина в том, что ты жив. Он пока ещё морально не дорос до того, чтобы иметь дело с зомби. Не шокируй его попусту.
        - Ладно, - покорился я и тут вспомнил о более важных делах. - Слушай, что это за группа, где собирают деньги на памятник мне? Они что, думают, я себе на памятник не заработал? Твоё детище?
        - Да, - с гордостью сознался Ниязи.
        - Нам морды набьют, а в худшем случае посадят.
        - Не бойся, ничего такого не будет!
        - Куда ты собираешься деньги девать? Скроешься с ними?
        - За кого ты меня принимаешь?! - оскорбился Ниязи. - Если я собираю деньги на памятник, значит, памятник будет!
        - Чёрт, зачем?! - крикнул я, потеряв терпение.
        - Ну не оставлять же Виталика без достойной могилы, - невозмутимо ответствовал Ниязи. - Сбор денег идёт очень бодро. Хватит и расход на участок покрыть, и на памятник. Это будет очень круто. Высечем тебя из чёрного мрамора, с гитарой!
        - Какого… - Я судорожно втянул в себя пропитанный табачным дымом воздух; вся эта история начала меня порядком напрягать. - Ты устроил какую-то жуткую авантюру!
        - Нет, это так, авантюришка! Жуткая авантюра была, когда я фиктивную свадьбу сыграл!
        - Чего?!
        - Да, я был семейным человеком аж целый месяц. - Ниязи довольно зажмурился. - Ох, сколько я на этом заработал! Там девицу родители с родственниками достали - когда замуж выйдешь, когда замуж выйдешь, «вай-вай, гыз эвдя галды»[20 - Ой-ой, девушка в доме осталась - то есть замуж не вышла (азерб.).] и всё такое, ну, ты понимаешь. Женихов ей разных навязывали. А она была тайной феминисткой. Ну, накопила денег, нашла меня, говорит - будешь моим женихом. А потом разведёмся, и они меня в покое оставят. Главное - свадьбу сыграть. Ну а мне что, плохо? Устроили свадьбу, в самом дешёвом ресторане, без алкоголя, типа я мусульманин, так что мы там ещё и заработали. А через месяц развелись. Не сошлись характерами, вот такая печаль… Но рисковал я сильно. Ведь она могла в меня влюбиться, понимаешь? В меня все влюбляются. Вдруг она отказалась бы дать мне развод, представляешь? Так что то была настоящая авантюра.
        - И что теперь с этой девушкой?
        - Живёт отдельно от родителей, квартиру снимает вроде с подругой. Все отвязались от неё. Всё нормально.
        - Удивительно, как некоторым с родителями везёт, - пробормотал я. Это надо же - так довести человека, чтобы он откупился свадьбой от собственной семьи!
        - Ты пойми, - ласково заговорил Ниязи, возвращая меня в намеченное им русло диалога, - нам нужно постоянно поддерживать интерес к тебе и твоей романтической смерти. Людям будет легче переживать за тебя, если они вложат в свои страдания некоторую сумму денег. Они как бы купят себе абонемент на скорбь по тебе, и им придётся им пользоваться, раз деньги вложены, понимаешь?
        - Со спортзалами такой номер не прокатывает.
        Но здравый смысл в этой идее определённо имелся.
        - А потом, - продолжал Ниязи, - они будут ходить на твою могилу, чтобы подумать о смысле жизни, о вечности там всякой. Ну и чтобы убедиться, что их деньги надёжно вложены в памятник, конечно. Твоя смерть станет коллективным детищем прогрессивной части народа, вот! Твои песни скоро зазвучат во всех кафе и во всех машинах!
        - Другим вот ничего такого не приходится делать, чтобы прославиться, - пожаловался я.
        - Для этого надо было родиться в стране, где общество не игнорирует своих гениев, - равнодушно ответил Ниязи.
        Я в приступе эллинистического фатализма решил: пусть всё идёт, как идёт, в конце концов, даже интересно, во что это всё выльется.
        Мы вернулись в зал ресторана.
        Ниязи быстро устроил так, что мы с Сайкой познакомились с Нигяр. Илькин после вчерашнего смотрел на меня как на опасного сумасшедшего, которого добрые родственники почему-то до сих пор не упекли в дурдом. Мы все вместе пошли танцевать, и эта Нигяр извивалась, как танцовщица гоу-гоу в клетке. Хотя чувства ритма ей, к сожалению, недоставало. Наш с Сайкой танец напоминал больше отчаянные манёвры, в ходе которых моей единственной целью было заслонить её от толпы бешеных мужиков, исполнявших пляску святого Витта в центре площадки. Илькин топтался на месте, стараясь не растерять свой солидный вид, и косо поглядывал на нас с Сайкой. Ниязи куда-то запропастился, заставляя меня нервничать. Что ему ещё в голову придёт?
        Потом он вынырнул из толпы и запрыгал к нам. Оттеснил Илькина к Нигяр, которая запрокидывала голову и приоткрывала томно рот, явно изображая из себя какую-то юную порочную поп-диву. Я хохотнул, наблюдая за тем, как Илькин неуклюже шевелится возле своей суженой, а она не обращает на него внимания. На сей раз Ниязи, как мне показалось, разыгрывал заведомо проигрышную партию.
        Натанцевавшись, мы выпили по коктейлю, и Ниязи вытащил нас из ресторана на бульвар, где было темно и тихо, только море шелестело, обтираясь о бетонные берега. Я понял, что нам с Сайкой следует элегантно слинять, дабы оставить Илькина и Нигяр наедине с их свахой. Когда мы уходили, я слышал, как за спиной у меня бьётся в конвульсиях диалог, который они пытались наладить не ради самих себя, но ради какой-то, наверное, великой благой цели.
        Когда мы оказались на достаточно далёком расстоянии от этой троицы мучеников, Сайка разразилась комментариями, которые, должно быть, долго удерживала в себе:
        - Видел, с какой сифой[21 - Сифа - от слова sif?t - лицо, зд. - физиономия.] эта Нигяр ходит? Как будто мы все должны ей здесь. А каблуки, каблуки - длиннее, чем ноги!
        - Что, ревнуешь своего Илькина?
        - Он на неё не смотрел даже!
        Я продолжал подшучивать над Сайкиной ревностью до тех пор, пока сам в неё не поверил и мы не разругались. Возле её дома мы помирились, но, целуя Саялы на прощание, я опять с тревогой подумал о пропавшей записке. Что, если Ниязи её найдёт?
        Дома меня встретили переполохом мама и Зарифа. Из маминых криков и холодных замечаний, которыми разбавляла эти крики сестра, я уяснил, что они обнаружили логово крысиного короля с остатками пищи, которую я ему носил, но, к счастью, не его самого. Должно быть, его заботливые подданные перетащили его куда-то в более безопасное место. Если бы мамулечка узрела клубок переплетённых между собой крыс, боюсь, что пришлось бы вызывать «Скорую».
        - Крысы! - вопила мама так, словно уже была вся облеплена этими милыми зверюшками, как герой рассказа Эдгара По «Колодец и маятник».
        - Ты же не хотела завести кошку, - с мстительным удовольствием ответил я. - Сейчас бы и никаких крыс не было.
        - Да у нас полон двор этих кошек! - пуще прежнего взвилась мама. - И хоть бы хны! Сделай что-нибудь!
        - Мне они не мешают, - отрезал я, уходя в свою комнату.
        Как я и надеялся, король переселился туда. Приникнув ухом к полу под столом, можно было услышать, как он там возится и попискивает. Под эту музыку я и заснул, и снился мне Бахрам в пластмассовых доспехах и с длинным воздушным шариком-колбаской вместо меча. Кажется, он спасал Зарифу. Наверное, от самой себя.
        Этот сон плавно перетёк в рёв мобильного, разрушивший один мир, лёгкий и прекрасный, и построивший вокруг меня мир ломоты в костях и утреннего головокружения. Я едва дополз до стола и ответил на звонок Зарифы. Сестра уже пришла на работу и обнаружила нечто ужасное. Что именно, я спросонок не понял, но поспешил ей на помощь.
        Оказалось, что единственный самец в коллективе, не будучи одарённым в своей сфере, но имея при этом высокие притязания, воспылал завистью к успехам Зарифы, которая пахала, как одержимая, по девять часов в сутки, не отвлекаясь на посиделки в Facebook и прочих болотцах интернета. Высокое чувство побудило самца испортить файлы, с которыми работала моя сестра таким образом, чтобы их невозможно было открыть. Разумеется, он всё отрицал, но у Зарифы не было сомнений на этот счёт. Айгюль, которую я шокировал во время своего прошлого визита, утверждала, что видела, как сотрудник (я, наконец, запомнил его имя - Вагиф) задержался в конце рабочего дня и влез под каким-то благовидным предлогом в компьютер Зарифы. На меня, кстати, Айгюль очень естественным образом не смотрела, словно я стал прозрачным.
        А потом произошло странное. Я сидел за компьютером и страдал, понимая, что полностью повреждённые файлы никак не восстановить, когда к нам снизошёл отец-основатель фирмы узнать, как идут дела. Скользнув равнодушным взглядом по моей скорбной фигуре, он выслушал донос Зарифы и сказал:
        - Ну, посмотрим, если этот новый парень всё не восстановит… Как его зовут, кстати?
        По моей спине прополз холодок неприятного изумления. Я осторожно оглянулся на шефа через плечо. Зарифа после недолгой паузы ответила:
        - Это же мой брат…
        Шеф посмотрел на неё как-то странно, как мне показалось, с досадой, смешанной с жалостью.
        - Слушай, Зарифа, может, ты пойдёшь домой, отдохнёшь пару дней? После такой потери тебе, наверное, надо как-то прийти в себя, ну, ты понимаешь? - выдал вдруг шеф.
        Мы с сестрой посмотрели друг другу в глаза. Пора было признать, что происходит нечто, не вписывающееся в рамки привычной реальности. Новый монитор почему-то начал подмигивать, а затем ровно окрасился в приятный персиковый цвет.
        - У вас видеокарта полетела, - громко сообщил я. Все присутствующие игнорировали меня, кроме Зарифы, которая сказала:
        - Раз я сегодня работать не смогу, то я, наверное, тогда пойду?
        - Конечно, конечно, иди, о чём говорить, - тепло глядя на неё, сказал шеф. Зарифа сменила свои тапочки, позволявшие ей разгуливать по офису бесшумно, как призрак, на уличную обувь, подхватила тяжёлую сумку, с которой спокойно можно было бы отправляться в далёкий поход, и, просигнализировав мне глазами - смысла этих сигналов я, правда, так и не понял, - вышла из офиса.
        Шеф как ни в чем не бывало начал обсуждать со мной видеокарту и всё остальное, и стало ясно, что он принимает меня за незнакомого человека, нового работника. Это удивляло и настораживало. Когда мы наконец договорились обо всём (он попытался было предложить мне оплату вдвое меньше, чем я обычно брал за такую работу, но я жёстко пресёк эту попытку, заявив, что прекрасно знаю, сколько он платил предыдущему айтишнику, и шеф, поворчав, смирился), я вышел на улицу и увидел, что Зарифа дожидается меня.
        - Что происходит? - спросил я. - Почему он считает, что я - это какой-то новый парень?
        - Я сама не поняла. - Вид у сестры был озадаченный и ещё более угрюмый, чем обычно. - Может быть, ему не понравилось, что ты прикидываешься мёртвым, и он решил таким образом дать это понять?.. Хотя нет! Какое ему дело? Я же не отпрашивалась с работы, и ты работать не отказывался… Непонятно.
        Итак, знакомые разной степени дальности перестали меня узнавать - по крайней мере, те из них, с кем случай столкнул меня после того, как было объявлено о моей смерти. Как это понимать? Да, и вдобавок ко всему меня перестали звать на работу. Я должен был собрать с дюжину компьютеров для одной фирмы, но они так и не перезвонили - передумали открываться, нашли более выгодное предложение или?.. «Или» ещё не успело оформиться в конкретную гипотезу, но оно уже мне не нравилось. Похоже, в существовании в форме мертвеца были некоторые минусы, и мне предстояло с ними познакомиться.
        - Зато у тебя будет выходной, - оптимистично заметил я. - Ты сможешь продолжить портрет.
        С недавних пор наш дом пропитался сладким запахом масляной краски. Мама ругалась, но ничего не могла с этим поделать. Приходилось держать окна открытыми, по этой причине мы не могли включить кондиционер, и все обитатели квартиры ходили липкие и злые от жары. Зато на работающую Зарифу было любо-дорого смотреть. Похоже, она нашла себе настоящую музу в лице безмолвного, неподвижного Бахрама, общение которого с призраком очень затянулось. Бывшая хозяйка квартиры нас больше не тревожила, но перспектива жить с посторонним человеком ещё неопределённое количество времени тоже не радовала. Да и кто мог знать, что там происходило между ними? Может быть, Мануш окажется сильнее и захватит тело Бахрама, и тогда нам придётся бежать из квартиры? Или ему не удастся уговорить её, наскучит вся эта история, он вернётся в этот мир и покинет нас? Мне было чрезвычайно любопытно узнать, образовались ли у него на ягодицах пролежни от неподвижного сидения на месте в течение долгих дней. Когда я заикнулся при сестре, что неплохо бы проверить, она заорала:
        - Оставь его ягодицы в покое!
        Я поспешно отступил, задумавшись.
        В тот вечер мама спустилась во двор и громким драматическим голосом обсуждала с соседями проблему нашествия крыс. В стороне от круга, в который соседи собрались, подобно друидам, сидели наши дворовые кошки с мордами одновременно виноватыми и дерзкими, как бы понимая, что, с одной стороны, кошачья природа обязывает их ловить зловредных тварей, но, с другой стороны, они никому ничего не обещали и, следовательно, не должны рисковать своим здоровьем ради людей. Сам я наблюдал за собранием из окна. На голову мне беспрерывно капала вода с соседской простыни, развешенной на просушку этажом выше, но я стойко терпел эту китайскую пытку, потому что речь шла, по-видимому, о геноциде целого крысиного народца, нашедшего пристанище в нашем доме.
        Операцией решил руководить дядя Рауф, убеждённый крысоборец, - на них его любовь к животным почему-то не распространялась. Видимо, детское воспоминание об укушенной соседке Мануш простёрло свои ядовитые щупальца во взрослую жизнь дяди Рауфа.
        Я услышал, как жители нашего дома порешили на том, что для начала дядя Рауф расставит везде обычные стандартные мышеловки. У меня имелись опасения, что мама догадается об участии, которое по глупости и мягкосердечию я проявил к незваным гостям, и пожалуется на меня соседям, но, к счастью, этого не произошло. Наверное, она решила, что крысы самостоятельно открывают холодильник и нарезают себе колбасу и сыр.
        Кстати, пока длилось совещание старейшин двора, по карнизу нашего балкона деловито проследовали, вихляя серыми задами, три или четыре маленьких пасюка. Один из них остановился и посмотрел прямо на меня с грустью и, как мне показалось, надеждой, забавно шевеля маленьким розовым носом. Я почувствовал на себе неприятное бремя родительской ответственности, но это чувство ослабло, пока я шёл на встречу с Сайкой, а когда я увидел её подпрыгивающие при каждом шаге чёрные кудри, исчезло вовсе.
        Мы плыли сквозь жаркую ночь, сквозь невыносимую влажность воздуха и толпу людей, непонятно с какой целью выползших из своих кондиционированных нор. Было много туристов - легкоузнаваемых по странной одежде и легкомысленно-беззаботным выражениям лиц. С достойным восхищения идиотизмом они фотографировали всякое новодельное дерьмо, устрашающего вида статуи - талисманы Олимпиады, обезображенные облицовкой «под старинку» памятники стиля конструктивизм и прочую порнографию. Все кафе оказались забитыми, и мы с Сайкой скитались, неприкаянные, не зная, где присесть. В конце концов нам удалось отыскать свободную скамейку в саду развалин за крепостными стенами - остальные были заняты такими же, как мы, влюблёнными парочками, и одна как раз убралась перед нашим приходом.
        Стоило нам сесть, как Сайку прорвало (её всю дорогу распирало, она всячески намекала мне, что нашла нечто захватывающее, я так понял, какую-то очередную сплетню).
        - Я эту Нигяр нашла в Фейсбуке, и смотри что… Та-а-ак, Нигяр Гусейнова, - Сайка вытащила из сумочки телефон, набрала имя в поиске и ткнула в нужный профиль пальцем. - Смотри, у неё вся хроника в чём.
        Я просмотрел хронику и понял, что Сайка имела в виду. Страница новоиспечённой невесты Илькина была похожа на love story самой Нигяр и её - Матерь Божья! - родного дяди. Сколько я ни листал её вниз, ни одной публикации, которая не сопровождалась бы упоминанием горячо любимого дяди со смайликами-сердечками, мне не повстречалось. Одна за другой шли совместные фотографии, на которых Нигяр прижималась к своему дяде - мужчине рослому и видному - так, как обычно прижимаются далеко не племянницы. Выражение лица у дяди, как мне показалось, везде было немного растерянное. Казалось, что его уже начали посещать смутные беспокойства неподобающего характера, каких он не ожидал испытать по поводу девочки, которую, вероятно, держал на руках, когда она была маленьким свёртком, и рождению которой так радовался. Подписи к фотографиям «Love you uncle ¦ ¦ ¦», видать, душевного равновесия ему тоже не добавляли, как и комментарии от некоторых нетактичных, не осведомлённых о родственных связях Нигяр и значении слова uncle личностей: «Прекрасная пара», «Отлично смотритесь вместе!». На это Нигяр отвечала с отчётливым
притворством, что: «Этожемойдядя» и «Яонёмговорилавызабыли?».
        - Ну, теперь я понимаю, почему Ниязи так веселился, когда говорил, что эта Нигяр очень любит своих родственников, - фыркнул я.
        - Надо сказать… э-э… Илькину, - обеспокоилась Сайка.
        - Ты что?! - иногда она бывает просто поразительно глупа. - Представь, как будет шикарно, если этот придурок на ней женится!
        Сайка задумалась на пару секунд, затем ответила:
        - Не думаю, что женится. По-моему, она ему вообще не понравилась. Он же в меня влюблён!
        - А тебе только этого и надо, - прошипел я и отвернулся. Мгновением позже Сайкина голова легла на моё плечо, а её пальчики начали робко теребить рукав моей рубашки.
        - Знаешь, - залепетала она, - мне в последнее время так страшно, я боюсь тебя потерять…
        Ну вот, началось. Я тяжело вздохнул, и на меня сверху упал засохший лист тутовника. Почему-то было неохота поднимать руку, чтобы стряхнуть его, поэтому я передёрнул плечами, одновременно сбрасывая с себя голову Сайки, о которой как-то забыл. Она страшно обиделась, мне с трудом удалось убедить её, что я всего лишь стряхивал лист.
        - И мне кажется, что ты с каждым днём отдаляешься, как будто уходишь куда-то в туман, - поэтически округлила она свою претензию, вернув голову на место.
        Остаток свидания мы провели в странном молчании, словно её заявление провело между нами какую-то невидимую черту, которую каждый из нас не мог переступить - не знаю, почувствовала ли Сайка это, но мне представилось именно так. Когда я сажал её в такси, она вдруг закопошилась в сумке, извлекла оттуда объёмистый бесформенный свёрток и вручила его мне, немного стесняясь, кажется.
        - Я испекла тебе круассаны, - прошептала Сайка.
        - О… спасибо, - механическим голосом автонавигатора ответил я, поражённый страшной догадкой: она таки хочет взять меня в оборот, свадьбы хочет моя дерзкая, свободолюбивая Сайка, пышного белого платья с неуместной красной ленточкой, и кудахчущих тётушек хочет Сайка, да так хочет, что аж начала учиться готовить. Бежать! Отгрызть себе лапу и бежать!
        Но я же люблю её? Преисполненный стыда за своё замешательство, я наградил Сайку поцелуем в губы столь долгим и страстным, что при виде такого разврата и бесстыдства старенький таксист, должно быть, оказался близок к сердечному приступу. На всякий случай я попытался запомнить номер машины и сказал Сайке:
        - Позвони мне, когда будешь дома.
        Круассаны (шоколадные) оказались ужасными: видимо, до таких кулинарных изысков бедная моя Сайка ещё не доросла. Я их всех скормил крысиному королю без сожаления, кажется, ему понравилось. Выполнив свой долг перед дикой природой, нуждающейся в поддержке человека, я позвонил Джонни и поделился с ним своими переживаниями по поводу Сайки.
        - Конечно, я её очень люблю и хочу быть с ней, но ты только представь: это же надо устраиваться на нормальную работу, квартиру брать, потом дети пойдут, она же не захочет брака без детей. Это болото! Оно меня засосёт, и всё - прощай, мировая слава, прощай, богатство, прощай, заграница, в конце концов!
        - Чувак, оте…сь от меня, делай как знаешь. Это твоя жизнь, не хочу давать тебе советы, - проскрежетал Джонни мне в ухо. - Пока она тебе ничего же не говорила?
        - Прямо - нет, не говорила… - «Значит, пока всё не так критично», - подумал я.
        На следующий день Ниязи обрадовал меня известием, что необходимая сумма собрана («Ты звезда, друг мой, так быстро деньги не собираются даже на больных детей и животных!»), и любезно пригласил меня заняться вместе с ним разработкой проекта памятника на моей могиле. Первым естественным порывом моим было отказаться от участия в этой безумной затее, от которой попахивало мошенничеством, о чём я гневно сообщил Ниязи.
        - А я думал, что убедил тебя позавчера, - удивился он. - Инсценировать смерть - мошенничество? Имитировать творчество - вот мошенничество!!! - проорал он внезапно. - Быть каким-нибудь Гусейном Гулиевым - это мошенничество!
        В соцсетях каждый человек может найти себе зрелище по вкусу. Страницы интеллектуального и не очень юмора, кулинарные блоги для тех, у кого роман с едой, спортивные страницы, полные портретов неправдоподобно округлённых женских ягодиц - для повёрнутых на фитнесе… Ну а те, у кого Богатый Внутренний Мир, непременно подпишутся на страницу Писателя. Нет - ПИСАТЕЛЯ.
        У Писателя много ликов. Если он - мужчина, то его страница с красиво снятым и отфотошопленным портретом на обложке изобилует прекрасными цитатами о любви, которые постоянно разносятся фанатами Писателя по сети, подобно тому как семена взорвавшегося бешеного огурца разбрызгиваются по земле с миссией породить новые бешеные огурцы. Чрезвычайно популярен среди одиноких женщин и очень, очень, очень одиноких ранимых мужчин. Осчастливив благодарную аудиторию постом, гласящим: «Присутствие моей любви всегда будет рядом с тобой… Я буду держать тебя за карамельно-звонкую руку, когда ты шатаешься… Я буду кормить тебя журчаще-засахаренной халвой, когда ты голодна… Я буду подавать тебе платок из снов и ветра, если из твоих глаз польется плач… потому что я обещал тебя любить до конца наших жизней… (с) из книги…», получает тысячи восторженных комментариев: «Слова НАСТОЯЩЕГО мужчины», «Вы пишете так, как будто заглядываете прямо в душу!», «Ваша книга для меня откровение!!! Прочитала три раза и еще столько раз прочту!». Посмевший выразить сомнение в гениальности Автора будет немедля закидан мокрыми трусиками
(мокрыми от слёз, а вы что подумали?!). Если вдруг случилось, что Писатель - мужчина не только снаружи, но и внутри, он напишет детектив или фэнтези. Выглядеть они будут словно сгенерированные алгоритмом искусственного интеллекта, основанным на изучении средненьких представителей жанра, и тем не менее Писатель наскребёт денег и издаст своё детище за собственный счёт захудалым тиражом, который раздаст всем знакомым и родственникам, а те будут умиляться, гордиться им: какой-де молодец, издал свою книгу!
        Если же Писателю посчастливилось родиться женщиной, то не стоит ждать от него слезливых дамских романов, о нет, они - прерогатива Настоящего Восточного Мужчины, Писательница будет иронична, сатирична, напишет острый социальный роман о том, о чём на самом деле ничего не знает (поскольку не имеет в активе ни наблюдательности, ни знания человеческой природы, ни ценных информаторов, а лишь варится в соку своих собственных странных фантазий), или мистический детектив с лихо закрученным сюжетом (всё-таки кому, как не женщинам, уметь лихо закручивать сюжет! Это своё мастерство они без устали оттачивают на нас, мужчинах). В зависимости от степени начитанности и умения прочитанное осмыслить пишет либо с использованием минимума слов, игнорируя правила пунктуации и синтаксиса, либо строит громоздкие конструкции, полные архаизмов, создавая текст в духе какого-нибудь Мигеля де Сервантеса, причём так же неправдоподобно и вычурно изъясняются и герои в диалогах. В первом случае среди потенциальных читательских жертв Писательницы находится множество людей, которые советуют авторше почитать книги вместо того, чтобы
писать свои, на что получают грубые и язвительные ответы, во втором жертва бывает загипнотизирована изобилием красивостей и монотонной гладкостью изложения. Но у каждой из авторш есть своя толпа почитателей.
        Словом, Ниязи меня убедил, тем более что, подозреваю, в глубине души я хотел быть убеждённым. Игра по правилам ни к чему меня не привела, значит, надо было жульничать. К тому же никаких активных телодвижений от меня не требовалось - Ниязи сам где-то бегал, о чём-то договаривался, искал скульпторов, мне же оставалось только отсиживаться дома да выходить оттуда с наступлением ночи, выбирая улицы без фонарей, чтобы не быть случайно узнанным людьми, пожертвовавшими деньги на мой памятник.
        Однажды Ниязи заявился ко мне прямо домой, без предупреждения, что прежде себе позволяли только Джонни и Сайка.
        Первым делом он принюхался и пошёл на запах кухни.
        - Есть что?
        Что-то определённо было. Мегалитическая кладка долмы из виноградных листьев в кастрюле - Сайкино произведение. Я не без злорадства предложил его Ниязи, и тот с простодушием доверчивого ребёнка согласился. Пока я разогревал долму, Ниязи обшарил взглядом всю нашу кухню. Мне стало немного стыдно за наше мещанское, а не богемное, как приличествовало бы рок-музыканту, убранство. Но, в конце концов, помимо меня в доме жили ещё две женщины, и это они обставили квартиру по своему вкусу. Конечно, живи я один, мне бы и в голову не пришло облепить холодильник сувенирными магнитиками из разных городов, из-за которых он выглядел так, словно болел какой-то экзотической болезнью. И вот этих вот зодиакальных кружек (которые мы всё равно постоянно путали) тоже не было бы.
        - У вас что, крысы? - с любопытством монарха, заглянувшего в хижину бедняка, поинтересовался Ниязи, указывая пальцем на не замеченные нами с утра продукты крысиной жизнедеятельности на полу у мойки.
        - О! - только и сказал я.
        Отсыпав ему щедрую порцию долмы, я великодушно поставил перед ним соус из гатыга и чеснока, который способен примирить с реальностью сколь угодно привередливого едока.
        - А ты есть не будешь? - проблеск подозрительности.
        - А я уже поел! - радостно объяснил я.
        - Ну ладно. - Ниязи начал жевать, но через несколько секунд остановился. - Она забыла положить в фарш рис, - прошептал он с таким ужасом, словно ему забыли положить рис в плов.
        - Впервые готовила, наверное, - закивал я. Вообще-то мне кажется, долма очень простое в приготовлении блюдо, хотя и трудозатратное. Испортить долму - это надо умудриться, но моя Сайка всегда отличалась разнообразными странными талантами.
        - Лучшая долма готовится из листьев винограда шаны. Они у него тонкие, нежные, прямо вот тают во рту, - разразился лекцией Ниязи, как бы в попытке компенсировать ущербность Сайкиной долмы теоретическими выкладками по поводу долмы идеальной. - Только сейчас шаны почти не осталось на Апшероне. Всякие Маклауды понаехали, участки скупили, а у них там в горах этот сорт не растёт, они не знают, что он лучший, а его ягоды на вид неказистые, вот они от него и избавились. Заасфальтировали свои участки, посадили эти дорогущие чахлые ёлки и радуются. Почти не осталось шаны. У Мики на даче вроде был, не? Надо взять отросток. А Сайка ничего, научится, - бодро заявил вдруг Ниязи, накалывая на вилку сразу несколько штучек. - Всё ещё впереди. Зато она красивая и поёт шикарно.
        Я призадумался, пытаясь понять, является ли этот комплимент достаточным основанием для проявления ревности с моей стороны, и решил, что, пожалуй, нет. Скорее всего это был даже комплимент мне - типа вот он какой я молодец, что отхватил себе эту красотку, да ещё и шикарно поющую. Тут я вспомнил, что собирался его кое о чём спросить, но всё время забывал.
        - Ты, случайно, не находил у себя после нашей ночёвки такой лист бумаги, сложенный треугольником?
        - Что? А, нет. Не находил. А что это было? - спросил Ниязи с набитым ртом.
        - Так… кое-что. Кое-какие наброски для песни. Я ночью придумал, а утром забыл.
        - Наверное, выбросил, когда подметал.
        Доев всё, что я ему положил, Ниязи достал из кармана Набор Юного Курильщика, ловко свернул самокрутку и закурил, с видимым удовольствием откинувшись на стуле. Уж не ждал ли он, что я предложу ему кофе для обеспечения полной гармонии?! Запах дыма его самокрутки совсем не походил на табачный, не была это и марихуана, скорее какой-то шалфей.
        - Зачем ты куришь приправу?
        - Ты хотел спросить - зачем я пришёл?
        - И это тоже.
        - Я был голодный. А ещё - договорился со скульптором.
        Как ни хотелось Ниязи воссоздать меня в полный рост с гитарой во всём моём великолепии, в бюджет такое пафосное надгробие не вписывалось, да и времени на его изготовление ушло бы столько, что меня успели бы основательно подзабыть. Нельзя сказать, что меня это огорчило, потому что, глядя на некоторые новые памятники, установленные в городе и на кладбище, я внутренне содрогался, воображая, во что могут превратить меня наивные руки местных умельцев. После долгих горячих споров и обсуждений, призвав в качестве консультанта Зарифу, мы решили обойтись минималистичным чёрным обелиском (привет то ли Ремарку, то ли древней российской рок-группе), с электрогитарой, прислонённой к основанию. Мне только оставалось надеяться, что моя Сиринга будет похожа на гитару, а не на тар, саз, а то и канун.
        - Я лично буду стоять у мастера над душой, - пообещал Ниязи. - На этой гитаре можно будет играть!
        Мы сфотографировали Сирингу с трёх ракурсов и отдали фотографии скульптору. Он пообещал, что надгробье с обелиском и гитарой будет готово через две недели.
        - Брешет, - уверенно добавил Ниязи, передав мне слова мастера. - Хорошо, если через два месяца будет готово. Это же Азербайджан. А может, вообще никогда не сделает. И на звонки отвечать не будет.
        - А что делать?! - испугался я. - Даже если за два месяца - обо мне за это время все забудут!
        - Сохраняй спокойствие. У тебя есть портретная фотка в хорошем качестве?
        - Моя?
        - Нет, твоей мамы! Хочу целовать её перед сном, - раздражённо сказал Ниязи.
        - Есть, а зачем тебе? - после приключения на кладбище я с подозрением относился к раздаче своих фотографий разным людям. Хотя, конечно, всё, что им было нужно для их дурных дел, они могли скачать из Facebook. Мне стало тревожно от этой мысли, но потом я вспомнил, что и живым-то никому не сдался, чтобы на меня кто-то привороты или порчи делал. А уж на мёртвого меня и подавно никто не польстится.
        - Дай фотку, говорю!
        Чтобы он от меня отвязался, я отдал ему электронную версию паспортного фото, на котором у меня была крайне испуганная физиономия.
        - Хочешь на памятнике меня изобразить? - спросил я с тоской.
        - Нет.
        Глава пятая
        Семь дней
        Я ждал памятника, а пока я ждал, Зарифа неистово творила, травила воздух в доме, писала портрет. В её лице появились признаки жизни, которых там не было со времён, кажется, её обучения на втором курсе института. Она стала меньше уставать на работе и даже записалась в тренажёрный зал, исправно, со свойственной ей дисциплинированностью посещая его по вечерам. Работала, просыпаясь в пять утра, отлавливая рассветные краски, которые скользили по лицу Бахрама. Результаты мне пока что очень нравились. Я надеялся только, что она не ударится в гиперреализм, а сохранит эту нежную дымку, золотистую пыль, окутывавшую нашего буддиста на рассвете.
        Как-то утром, когда я торопился на раннее свидание с Сайкой (чего-то ей вздумалось покататься на роликах на бульваре, а я должен был её страховать), меня отловил дядя Рауф.
        - Сынок, я тут о крысах думаю. Прямо жить не дают. Ядом не хочу их травить - вдруг кошки съедят и отравятся? В мышеловку всех не поймать да… А я тут такой способ в интернете нашёл. Надо вывести Пожирателя Крыс! Вот.
        Я был в недоумении и сразу придумал название для комикса - «Пожиратель Крыс против Крысиного Короля». Пока мне было не совсем ясно, в чём заключается идея дяди Рауфа, но звучание мне очень понравилось.
        - Это ты берёшь одну большую крысу, сажаешь её куда-нибудь. Сначала кормишь крысиным мясом. Потом подбрасываешь ей полуживую крысу…
        Мне стало дурно. Я уже догадался, в чём заключается метод. Только такое подлое существо, как человек, могло додуматься до подобной мерзости. Дядя Рауф, однако, неправильно истолковал гримасу на моём лице, и продолжал:
        - Потом и здоровых крыс подбрасываешь. В конце концов получается крысоволк! Выпускаешь его на волю, он своих жрать начинает, и все крысы с этого места уходят. А?! Что скажешь?
        - Не знаю, - кисло промямлил я. - Это вы что, будете крысу резать на мясо?
        - Да, неприятно, а что делать, - ответил дядя Рауф, жалобно взглянув на меня, словно ожидая, что я дам ему индульгенцию. - Мышеловки уже расставил…
        - Вам ещё ждать, пока действительно крупная крыса попадётся. - Может быть, ему станет неохота ждать большую крысу, и он откажется от этой идеи.
        - Ничего, попадётся. Обязательно попадётся, - оптимистично заверил меня дядя Рауф.
        - Ну ладно… Я пойду?
        - Иди, сынок, иди. - И дядя Рауф обратил свой взор на другого соседа, спускавшегося по крошащейся лестнице.
        Две недели прошли в подготовке к фестивалю в Тбилиси, я написал новую песню - о крысах, которые как бы и крысы и люди. Какие-то жалкие четырнадцать дней тянулись, словно срок тюремного заключения. Тогда-то мне и пришла в голову мысль, что жизни - в её узком понимании - не существует. Череда увлекательных эпизодов в кино, книгах и даже у знакомых нам кажется жизнью - на самом деле сильно сжатый отрезок очень длинного времени. Нам показывают события, но не показывают то, что между ними. Попробуйте нарисовать что-нибудь на куске резины, а потом сильно растянуть. Рисунок исчезнет. Так же происходит и с жизнью. В Instagram мы видим красивые фотографии еды, но не видим, как хозяйка часами потом отмывает посуду. Мы видим красочные отчёты из путешествий, но кто же выложит долгие одиннадцать месяцев рабского труда, благодаря которым путешествие становится возможным?
        В день сдачи надгробья позвонил Ниязи и с непонятным мне триумфом закричал:
        - Этот ушлёпок говорит, что памятник ещё не готов, но «совсем скоро будет!».
        - Ну, ты предупреждал, что так будет.
        - Да! И чтобы так не было, я взял твою фотку и отнёс её этому торопыге.
        - Хочешь его растрогать, что ли?
        - Нет, сказал, что покойник - это ты. А ты возьмёшь и явишься ему. Вопрошая, почему могила твоя до сих пор без памятника, почему не исполнил он данного им обещания.
        - Ну, нет, - твёрдо сказал я. - В этом спектакле я не играю. Он сразу поймёт, что мы его разыгрываем.
        - Всё будет натуралистично. Никаких переборов. Тихо войдёшь в цех, как только он тебя заметит - уйдёшь.
        - У меня репетиции!
        - Когда?
        - Когда я не ем и не сплю!
        - Ну не будь ты таким скучным куском мяса! - с ощутимым даже по телефону отчаянием завопил Ниязи. - Это же весело! Тебя что, Эмиль покусал?
        «В самом деле, - подумал я, - Эмиль же меня вроде бы не кусал».
        - Хороший аргумент. Ладно, будь по-твоему. Что я должен делать?
        Скульптор оказался тощим тёмным человеком с глубоко запавшими глазами, очень похожим на своих непосредственных клиентов, когда они уже немного полежат в покое под сухой апшеронской землёй. Имя его было Ибрагим - как песня группы Queen, как хруст в костях.
        Когда мы с Ниязи осторожно заглянули в окно мастерской, он задумчиво созерцал скрытый от наших глаз эскиз, то придвигаясь ближе, то отступая и время от времени испуская клокочущий вздох. Кажется, его одолели родовые муки творчества.
        - И каков план? - спросил я, когда мы отошли от мастерской на приличное расстояние.
        - Ты пока не похож на покойника. - Ниязи осмотрел меня и нахмурился, мгновенно оживив пейзаж своего лба целым Гранд-Каньоном складок.
        - И что теперь?
        - Как выглядит ваш домашний призрак?
        - Ну, она не молода и не красива.
        - А из признаков призрака?
        - Не просвечивает, если ты об этом. Выглядит совершенно обычно. И уж во всяком случае, выглядит более живой, чем этот Ибрагим.
        - Нет, это не годится. - Ниязи нервно постучал костяшками пальцев друг об друга. - Ты в роли мертвеца должен выглядеть убедительно. - Тут он проворно наклонился, зачерпнул горсть серой пыли и самым подлым образом хлопнул меня по голове. Я успел зажмуриться, но не успел закрыть рот и несколько минут только кашлял, пытаясь выговорить хоть какие-нибудь ругательства в адрес Ниязи.
        - Ты, больной сукин сын, я же дух, а не зомби! - выкрикнул я, проплевавшись.
        - Прибереги свой праведный гнев для нашего скульптора, - хихикнул мой приятель.
        - Если он меня вообще теперь узнает. На фотографии я чистый. - Попытка разглядеть в телефонном экране своё отражение закончилась бесславно. Ниязи тем временем перебирал волосы у меня на голове с таким важным видом, как будто воображал себя известным стилистом. Только вместо укладочного средства была засохшая земля.
        - Жизнерадостный жирный блеск нам не нужен, - сказал он, возя пыльными ладонями по моему лбу.
        - Нет у меня никакого жирного блеска! Кончай меня лапать! - Я попытался отпихнуть Ниязи, но тот отскочил раньше, и я только пронзил руками ни в чём не повинный воздух.
        - Так, отлично. - Главный режиссёр предстоящего спектакля решил, что грима с меня хватит. - Теперь вспомни Гамлета.
        - Отца?
        - Его, родимого. Помнишь? Он был печальный, тихий, вёл себя культурно…
        - В отличие от нашего призрака, - ввернул я.
        - Нордический характер. Будь как он. В меру - загробной печали, в меру - чувства собственного достоинства, а главное - упрёк. Ему должно стать не столько страшно, сколько стыдно, понимаешь?
        - Скорее всего он просто поймёт, что это - пранк, - уныло возразил я.
        - Ты недооцениваешь степень суеверности необразованных масс.
        - Мы с тёткой Мануш вроде бы уже выяснили, что призраки - это не суеверия.
        - Тем более. Почему бы Ибрагиму не поверить в то, что ты мёртвый? Думаешь, часто ему надгробья для живых заказывают?
        Я сдался и, чувствуя себя полным идиотом, не зная, что мне говорить, направился к мастерской.
        Ибрагим всё ещё пребывал в состоянии фрустрации перед своим эскизом (уж не моего ли памятника набросок это был?), когда я, собравшись с духом и убедив себя, что это не страшнее, чем давать концерт перед толпой людей, безмолвно вступил в мастерскую и взором печальным и гневным вперился в скульптора.
        Погружённый в раздумья, он заметил меня только после того, как я тяжело вздохнул. Было забавно наблюдать за тем, как на его мумифицировавшемся под бакинскими солнцем и ветром лице поочерёдно сменяли друг друга выражения замешательства, узнавания и потрясения. Готовый в любой момент сделать ноги или произнести убедительную оправдательную речь - в зависимости от обстоятельств, я заскользил в направлении Ибрагима. В первое мгновение тот не шевелился, а в следующее - дёрнулся назад так резко, что сшиб табурет и напугал меня. Я сглотнул всухую. Хотелось верить, что он устрашился сильнее, чем я. И что адреналин не выкрасит мои аристократически серые щёки коммунистическим красным. Пора было разбавить тишину убедительными словами, но ничего не шло на ум. Тогда я просто подошёл к эскизу и посмотрел на него.
        Это действительно был проект моего памятника, исполненный довольно-таки искусно, насколько я разбираюсь в рисунке. И проект был не завершён. Что-то не устраивало нашего Микеланджело. Возможно, он был из тех невыносимых людей, которые затягивают любую работу до бесконечности под предлогом стремления к совершенству.
        За окном мелькнула физиономия Ниязи, и я, поддавшись внезапному порыву актёрского вдохновения, простёр в вопросительно-упрекающем жесте обе руки к наброску памятника. И тогда Ибрагим заговорил со мной - голос у него хрипел и сипел, что легко объяснялось стоявшей на столике пепельницей, в которую окурки были напихано густо, как бакинский бомонд в празднующий своё открытие бутик.
        - Это ты? - спросил Ибрагим. Тупейший вопрос. Ясно, что я - это я, а не кто-нибудь другой. На всякий случай я ничего не ответил. И тогда Ибрагим решил уточнить:
        - Это твой памятник я делаю?
        - Это мой памятник ты не делаешь, - не удержался я от ехидства и, все ещё несясь вперёд на волне вдохновения, трагически прибавил: - Почему не сдержал ты данного слова? Сколько ещё буду лежать я в безымянной могиле?
        - Аллахом клянусь, я всё сделаю! Видишь сам - работаю над твоим памятником. Всё хочу, чтобы как лучше было. - К моему изумлению и восхищению, Ибрагим казался не испуганным, а скорее огорчённым и пристыженным. - Ты скажи мне - вот этот вариант тебе нравится?
        С отрешённым видом, приличествующим, на мой взгляд, призраку, я кивнул.
        - Хорошо, - с облегчением сказал Ибрагим. - Я сейчас же начну резать камень. Ночи спать не буду, клянусь тебе, никакой другой работы не возьму, пока не будет готов твой памятник.
        - Хорошо, - прошелестел я, краем глаза наблюдая за Ниязи, который корчил за окном рожи, означавшие: «Пора уходить». Правильно истолковав моё движение в сторону двери, Ибрагим неожиданно воскликнул:
        - Постой!
        Я остановился, гадая, уж не раскусили ли меня.
        - Спросить хочу, если можно.
        Я молчал.
        - У меня сын… год назад погиб. Пьяный ублюдок на машине сбил его на автобусной остановке вместе с его невестой. Обоих насмерть. Скажи мне… как там?
        Пришлось хорошо подумать, прежде чем ответить - теперь мне предстояла не маленькая безобидная ложь, а ложь, так сказать, фундаментальная. И я решил ответить, исходя из своих скудных познаний в этой области и гораздо более обширных собственных верований.
        - Там хорошо. Спокойно и интересно. Как в приятном сне.
        - Ад есть? - быстро спросил Ибрагим, глядя на меня с какой-то отчаянной жадностью.
        - Ад есть только для тех, кто верит, что должен в него попасть.
        - Я увижу ещё сына? Когда умру? Мы встретимся?
        - Да, - твёрдо сказал я. Рассуждения мои были таковы: если после смерти человек отбрасывает все свои земные и кровные привязанности, то он и не вспомнит, что когда-то при жизни хотел встретиться с умершими близкими. Если же любовь после смерти сохраняется, то значит, это специально так устроено, чтобы люди могли воссоединиться в загробной жизни. Тут мне в голову вполз неприятный вопрос: а как же быть с повторно женившимися вдовцами? Будут ли они после смерти с первой, главной, так сказать, женой? Или останутся со второй, законной и, возможно, не менее любимой, а первая будет благополучно забыта? Кто же тогда достанется первой, бедняжке? Или они станут жить втроём, в счастье и согласии? Усилием воли я заставил себя не думать об этом.
        - Ты не видел его там? - а вот это был совсем уж бессмысленный вопрос. С какой стати?!
        - Нет, - мой голос звучал ровно. - Мы ведь не были знакомы при жизни. - Мне хотелось уйти. Вдобавок я чувствовал, что лицо моё начинает потеть под тонким слоем земли. Что будет, если Ибрагим это заметит? Привидения не потеют. Духота стояла такая, что я чуть было не начал обмахиваться рукой, но вовремя опомнился. А скульптор продолжал заваливать меня вопросами:
        - Бог есть?
        - Я его не видел, - дипломатично ответил я.
        - А ангелы? Ангелов ты видел?
        - Они живут в другом месте. - «Надеюсь, он не спросит меня про чернооких гурий, этих нимфоманок, толпами подкарауливающих на том свете каждого правоверного самца», - подумал я и отвлёкся на Ниязи, делающего страшные глаза за грязным стеклом окна и размахивающего руками.
        - А когда я умру? - не унимался любознательный Ибрагим.
        «Ну, мужик, молодец, - внутренне возмутился я. - Ты бы ещё спросил, кем на самом деле был убийца Зодиак!»
        - Мы не предсказываем будущего. Мы просто существуем там…
        - Я тебя умоляю, ты можешь моему сыну передать сообщение? Его зовут Гурбан…
        «Я тебе призрак или мессенджер?» - хотелось выкрикнуть мне. Знал бы раньше - свёл бы Ибрагима и Мануш. Он её за пару дней вынудил бы переселиться.
        Но он смотрел на меня с такой надеждой, что я не смог ему отказать. В конце концов, о том, что сообщение не доставлено, он едва ли когда-нибудь узнал бы.
        - Хорошо. Я найду его и передам ему твои слова.
        - Спасибо! - Ибрагим взволнованно сцепил пальцы, собрался с мыслями (это заняло некоторое время, в течение которого я терпеливо потел и старался не дышать, чтобы не чихнуть ненароком - в воздухе мастерской пыли летало ещё больше, чем снаружи), а затем тихо заговорил: - Передай моему мальчику, что я всегда очень им гордился. Даже когда я этого не показывал. И пусть он не стал тем, кем я хотел его видеть - я одобрял его выбор. Ты молодец, Гурбанчик, что настоял на своём. И я думаю, что на выбранном тобой пути ты добился бы больших успехов. Прости, что не сказал тебе этого, пока ты был с нами. И нам с мамой очень нравилась твоя Гюнель, она была замечательная девочка. Нам очень жаль, что так вышло.
        Он почти плакал, а мне хотелось провалиться в преисподнюю и утянуть за собой чёртового Ниязи за то, что мне пришлось всё это выслушивать. «Попрощайся и свали», - приказал я себе. Ибрагим молча смотрел в пол. Не найдя в себе сил что-то сказать (да и было ли это необходимо?), я как можно тише покинул мастерскую, и мы с Ниязи задворками, чтобы не быть замеченными из окна, выбрались на дорогу.
        - Надеюсь, оно того стоило, - прорычал я, как только мы отошли на безопасное расстояние.
        - Стоило, стоило, - приговаривал Ниязи, поливая мне на руки из бутылки с нагревшейся водой, чтобы я смыл с себя серый налёт вечности. - Правда, я не ожидал, что он так словообилен. Что это за допрос он тебе устроил? Почему не испугался?
        - Потому что он потерял сына.
        Ниязи с кислым выражением лица пожал плечами, как будто хотел сказать - подумаешь, сын какой-то.
        - Но теперь он точно поторопится, - прибавил я. - Он мне кое-чем обязан. - Меня начали терзать угрызения совести, но тут я вспомнил про Бахрама, сидящего у нас в гостиной. Ведь он действительно мог разыскать сына Ибрагима и передать ему незамысловатое послание отца… наверное. Чтобы не забыть попросить его об этом, когда он выйдет из медитации, я поставил на телефоне еженедельное уведомление.
        Когда я вернулся домой, меня встретила Зарифа - она, оказывается, наконец-то взяла отпуск, которым пренебрегала предыдущие два года. В ней что-то изменилось, я не мог понять, что именно, пока она сама не подскочила ко мне и, странно напомнив Ниязи, не выкрикнула прямо в моё ухо:
        - Смотри, я сделала кератиновое выпрямление волос! Роскошно, да?!
        Теперь я заметил - её волосы стали гладкими и блестящими, как чёрное колдовское зеркало. Не удержавшись, я провёл по ним рукой - они и на ощупь стали очень приятными.
        - Ух ты! Действительно роскошно. А в честь чего, позвольте поинтересоваться, сестрица?
        - Я вечером встречаюсь с Аидой. - Зарифа развернулась, эффектно взмахнув своими новыми волосами, и оставила меня, потрясённого, в прихожей. Никогда не пойму, и с чего это женщины так расфуфыриваются на свидания друг с другом?
        Когда я вошёл в гостиную, Зарифа стояла возле Бахрама и гладила его по голове с выражением такого умиления на лице, словно под её рукой была не бритая голова какого-то незнакомого мужика, а пушистый котёнок.
        - А мне можно его погладить? - ухмыльнулся я, но Зарифа, не оправдав мои ожидания, только улыбнулась:
        - Его голова на ощупь как сфинкс! Ты трогал сфинксов когда-нибудь? Это приятнее, чем ты думаешь.
        - Я ещё слишком молод для таких извращений. - Что, чёрт подери, происходит?
        Решив, что Зарифу лучше пока не трогать, я ушёл в Facebook, где меня подстерегали многочисленные письма Сайки.
        Через неделю мой памятник был готов и установлен на участке. Мы все пошли поглядеть на него, и Сайка в который раз разревелась, увидев могилу с моим именем и датами рождения и «смерти». Даже у Джонни был несколько встревоженный вид, хотя он и старался не показать этого. Сам же я испытывал странное чувство облегчения - как будто меня избавили от выплаты алиментов ребёнку, оказавшемуся не моим, или как будто наконец умер долго и тяжело болевший родственник, к которому я был привязан. Даже воздух перестал быть таким густым и влажным. Это было странно, ведь я никуда не делся, как никуда не делась и ответственность перед моими женщинами, и необходимость как-то зарабатывать и пробиваться, и стать, наконец, по-настоящему известным музыкантом в условиях тяжелейшей конкуренции.
        Ниязи отщёлкал могилу на дорогой фотоаппарат Мики, который тот купил себе, когда его накрыло желание стать фотографом, и которым он так и не научился толком пользоваться. Мика при этом очень нервничал, наверное, боялся, что Ниязи уронит его драгоценную игрушку.
        - Выложим фотку на твою страничку… Пусть приходят, - мурлыкал вполголоса Ниязи, просматривая получившиеся снимки на экране камеры. - А там устроим твоё появление… Ого, смотри!
        На одной из фотографий, сделанных со вспышкой, лицо Ниязи отразилось в моём памятнике так чётко, что создавалось впечатление, будто это его могила с портретом.
        - П….ц, - лаконично прокомментировал Джонни, а Ниязи дёрнулся, как вампир, на которого попали брызги святой воды, и воскликнул:
        - Не матерись!
        Мне очень хотелось узнать причину, по которой Ниязи, ничем больше не напоминавший благородную девицу, так не переносил мата, но спросить я как-то стеснялся.
        Днём позже мы поехали на Янардаг снимать клип на одну из моих «посмертных» песен. Видеографа нашёл, конечно, Мика, и мы надеялись, что он окажется более понятливым, чем напыщенный фотограф Бабек. У видеографа осторожно выяснили, что он знает о моей смерти. Оказалось, что он о ней слышал, но не знает, как я выгляжу. Это позволило мне присутствовать на съёмках без специальной легенды и без лишних объяснений и оправданий. В клипе меня снимать никто, разумеется, не собирался, и в мероприятии я участвовал в качестве режиссёра.
        Всю дорогу до горящего холма Эмиль переписывался с Беллой, у которой каким-то таинственным образом ему удалось вымолить прощение.
        - Он опять её упустит, вот увидишь, - шепнул мне Ниязи так, что его услышал не только я, но и Сайка, и Мика, и сам Эмиль. Остальные ехали на такси.
        - Ага, жди! - окрысился Эмиль.
        - Зачем ты так говоришь? - вступилась за Эмиля Сайка. - В этот раз он будет внимательнее.
        - Люди не меняются, - зловеще прошелестел Ниязи, но на этот раз его услышал только я.
        Мы выгрузились и отпустили такси.
        - Подлый уе…к трахнул мои уши своей музыкой! - разразился гневом Джонни, как только такси отъехало метра на три. - Я знал, что ад есть и что он - здесь, но это было уже за пределами добра и зла вообще! Надо было облевать ему всю тачку.
        - А попросить выключить музыку ты не догадался? - спросил Ниязи. Джонни застыл.
        - Об этом я почему-то не подумал, - смущённо признался он.
        - Если обратно за вами приедет тот же тип, заставите его поставить какой-нибудь Rammstein, - утешил его Ниязи. Джонни обнажил в коварной улыбке пожелтевшие от сигарет зубы.
        Это была не слишком удачная идея - в начале сентября снимать клип у гигантской газовой конфорки. Осень наступила лишь номинально. На самом же деле лето ещё сопротивлялось и успешно теснило противника. Жар солнца смешивался с жаром горящего месторождения природного газа (какая непозволительная расточительность!), создавая впечатление, что мы попали в геенну огненную, а окружающий унылый пейзаж только подкреплял это впечатление.
        - Мне казалось, раньше было больше этих горящих щёлок, - сказал Ниязи. - А там что за Голливуд? - Он показал на выложенную белыми обломками аглая на склоне холма надпись «Янар даг», призванную указывать туристам, что они не ошиблись и приехали по адресу.
        - Пойдём прогуляемся. - Я взял Сайку за руку и потащил её вверх по каменной лестнице на вершину холма. Не то чтобы я рассчитывал найти что-то интересное, но там, по крайней мере, не так пекло. Остальные увязались за нами - до заката оставалось некоторое время, а для съёмок нам была нужна темнота, на фоне которой горящая земля выглядела бы более выигрышно.
        - Зачем мы так рано приехали? - ныла Сайка. - Я наступила на колючку! Зачем мы сюда поднялись? Здесь ничего нет!
        Здесь было только немного полыни, колючек и странные ямы повсюду - как будто кто-то брал пробы грунта экскаватором.
        - А где Эмиль? - спросил вдруг Тарлан, оторвав нас от созерцания пустынных окрестностей.
        - Всем по х… пофиг, - милостиво поправился Джонни, поймав предостерегающий взгляд Ниязи.
        Спускаясь по лестнице, мы увидели Эмиля, слоняющегося у стены огня с телефоном в руках. Он был так увлечён перепиской, что не замечал, как поджаривается.
        - Я назначил ей свидание! - завизжал он, увидев нас. - Она согласилась прийти!
        - Супер! - крикнула Сайка. - И куда ты её пригласил?
        - Сейчас будем договариваться! - Эмиль возбуждённо взмахнул рукой. Телефон выскользнул из его руки, пролетел над головой и спикировал прямо в плазменные объятия огня. Подпрыгнув пару раз, он провалился в трещину и исчез с громким хлопком.
        Эмиль так и присох к земле. С таким выражением лица, как у него, можно было бы смело позировать для картин Босха. Тех, на которых изображён ад.
        - Я же говорил, - раздался довольный голос Ниязи.
        - Ну что ты говорил? - возразил Мика. - Это не конец света. Придёт домой, с компа или планшета зайдёт и договорится да.
        - Спорим на пятьдесят баксов, что не договорится?!
        - Не спорь, - испуганно вмешался Джонни. - Я вот так поспорил один раз. Эмиль прое…т всё, что можно прое…ть. И твои деньги заодно.
        - Ты мне весь бизнес испоганил, треклятый матерщинник! - воскликнул Ниязи.
        Тут Мике позвонили и сообщили горестную новость: скончался баб?. Мы предложили отменить съёмку, но он принял мужественное решение всё-таки сыграть.
        У всего случившегося был один несомненный плюс - в клипе, снятом той ночью, наши басист и барабанщик выглядели как нельзя более мрачно и драматично.
        - Ай сынок! - окликнул меня дядя Рауф утром. - Хочешь на моего будущего крысоволка посмотреть?
        Желания-то у меня большого не было, но я согласился. Дядя Рауф отвёл меня в закуток двора, где стоял высокий ящик, накрытый куском фанеры. Сняв фанеру, дядя Рауф осторожно заглянул внутрь и, как мне показалось, разочарованно что-то пробормотал. Я тоже посмотрел в ящик. На дне его сидели две крысы.
        - А почему две? - спросил я.
        - А я другим способом решил вывести Пожирателя. Не хотелось мне что-то крыс на мясо разделывать, - объяснил сердобольный дядя Рауф. - Я их лучше по двое сажать буду, одна другую от голода съест - значит, она сильнее. Так по двое, по двое - выведу самую сильную! Настоящего крысоволка выведу! - Кажется, дядя Рауф впал в какой-то непонятный селективный азарт.
        Я ещё раз внимательно поглядел на пленных крыс. Ни одна из них не выглядела потенциальным терминатором. Может быть, в глазах наших соседей они и были опасными кровожадными тварями, распространяющими чуму и пожирающими младенцев, но я увидел всего лишь два испуганных пушистых серых комочка.
        - И как давно они уже тут сидят без еды?
        - Со вчерашнего дня!
        Крысы взыграли духом и забегали по дну ящика, собираясь выбраться, но дядя Рауф быстро накрыл ящик крышкой.
        - Вот так, - с гордостью сказал он. - А у тебя как дела?
        - Хорошо…
        - Когда свадьба?
        - Какая свадьба?!
        - Девушка к тебе ходит, невеста же твоя? Дядя Рауф всё видит! - И он игриво подмигнул мне, очевидно объяснив мою реакцию на упоминание свадьбы смущением.
        - Рано ещё мне жениться. Денег надо накопить…
        - Да ерунда всё это! Ты, главное, женись, а там родители помогут. Девочка твоя из хорошей семьи?
        - Из хорошей, - отозвался я, а сам всё косился на ящик, где томились крысы. Во мне росло и крепло намерение выпустить страдалиц. Чем больше дядя Рауф распинался по поводу свадьбы - тем сильнее мне хотелось это сделать.
        Когда он наконец отвалил, я подошёл к ящику, поглядывая на соседские окна, чтобы не быть замеченным, сдвинул фанеру и быстро пошёл прочь. Пока я поднимался по лестнице к себе в квартиру, вольноотпущенные крысы-гладиаторы промчались через весь двор и спрятались в подвале.
        Разогревая себе суп на обед, я услышал горестные возгласы дяди Рауфа, доносившиеся со двора: он обнаружил пропажу. По неосторожности высунув голову в окно, я был замечен и вовлечён в очередное ненужное обсуждение.
        - Сбежали! Как это они сделали? Ты не видел?
        - Вообще-то крысы - умные твари, - сказал я, подобно всякому преступнику, имеющий непреодолимое желание сделать вид, что активно помогаю следствию.
        - Я думал, крышка тяжёлая, они её не поднимут!
        - В отличие от людей крысы прекрасно работают в команде. Может быть, им другие крысы снаружи помогли, - предположил я. Дядя Рауф схватился за голову. «Кончай трепаться, - сказал я себе. - Заткнись на хрен».
        Вечером мы собрались в пабе (Зарифа зачем-то увязалась со мной, хотя я и не подозревал, что она пьёт пиво), устроив Микиному дедушке импровизированные поминки. Мика держался оптимистично, а вот Эмиль выглядел мрачнее обычного.
        - Как Белла твоя? Пригласил её? - с участием спросил Мика, одновременно внимательно читая меню.
        - По ходу, она меня блокнула. - Злобный взгляд Эмиль почему-то адресовал мне. В ответ я поднял брови и вытаращил глаза, а Сайка возмутилась:
        - Ну и овца! Ну и что, что не сразу ответил! У тебя могла зарядка сесть. Интернет мог закончиться на телефоне! И вообще - мало ли что? Зачем сразу блокать?!
        - Ты её на концерте проигнорировал, вот эта рана у неё до сих пор и болит, - мудро заметил Ниязи, не пропускавший ни одно наше собрание. Меня поражало: на что и как он живёт, если у него столько свободного времени на участие в чужих делах?
        Мы сделали заказ и ждали своего пива, обсуждая незадачливого Эмиля и его гордую Беллу, и вдруг в разгар беседы где-то воем зверя, зовущего потерянного хозяина, зазвучала моя песня!
        - Вы это слышите?! - воскликнул я, перебив говорившего что-то Мику, но в этот момент песня оборвалась, и до меня дошло, что она служила сигналом звонка какому-то посетителю паба, который поднял трубку.
        - Я же обещал, что скоро твои песни зазвучат везде, - прошептал мне на ухо Ниязи.
        Но радости это почему-то не прибавило.
        - Подумаешь, какое счастье, на рингтон поставили, - отозвался я. - Где мои деньги? Где мой кокаин? Где мои фанатки, забрасывающие свои трусики на мой осыпающийся аварийный балкон, поросший сорняками?
        - Всё будет, - заверил меня Ниязи. - Тебе надо подогреть интерес к своей покойной персоне.
        - Как? - уныло спросил я, выдувая скважину в пене принесённого пива. Уже было ясно, что Ниязи опять задумал что-то эксцентричное.
        - Покажешься людям на своей могиле.
        - А что, у моей могилы все так и толпятся круглые сутки?
        - Пока нет. Но будут.
        - Кому же я покажусь? Паре бездомных алкоголиков? Думаю, они и без нашей помощи регулярно видят призраков на кладбище.
        - Мы устроим торжественное открытие твоего последнего пристанища, дурень! Надо же отчитаться перед людьми, на что мы их деньги потратили!
        - Организуем небольшое суаре? - фыркнул я. - Шампанское, канапе, непременно перережем красную ленточку большими золотыми ножницами?
        - Вроде того, - кивнул Ниязи, не заметив или не желая замечать моего сарказма.
        - Делай что хочешь, - выдав эту абсолютно женскую фазу, я окунул сложенные хоботком губы в кружку.
        - А-а-а, - протянул вдруг Мика, потрясённо глядя на свой телефон.
        - Что такое? - спросили мы.
        - Баб? звонит.
        Мы мгновенно столпились вокруг него, заглядывая в его телефон, на котором и правда светилось «Баба вызывает». Мика и не думал отвечать, а только с ужасом переводил взгляд с телефона на нас и обратно. Звонок прекратился, а затем возобновился с прежней настойчивостью.
        - Почему не берёшь трубку? - спросил Ниязи.
        - Боюсь!
        - Ну ответь, что, - подбодрил я Мику. - Включи громкую связь.
        Мика послушался и, с опаской поднеся телефон к уху, ответил на звонок:
        - Да, баба?
        - Совсем с ума сошёл? Какой баба, это я, - возмутился в ответ мужской голос. - С его телефона звоню, у меня контуры кончились! Ты где, ай эщщей?[22 - Эщщей - осел (азерб.).]
        - Это папа, - сконфуженно пояснил Мика и покинул нас пять минут спустя.
        Культурный вечер с пивом по инициативе Сайки и Ниязи перетёк в совершенно неприличную вакханалию в каком-то вроде подпольном караоке-клубе, куда нас пустили, кажется, только благодаря знакомству с Ниязи, да и то после пароля и через заднюю дверь. Меня одолевали противоречивые чувства: с одной стороны, я приготовился страдать душевно и физически от дурного исполнения ужасных песен, с другой стороны, мне было любопытно, как красивый голос Ниязи будет звучать в пении. «Господи, - думал я, - только бы у него был слух!»
        А дальше всё было странно, словно я соскользнул из реальности, где предметы были тверды и имели названия и текстуру - засаленный велюр дивана, давно нуждавшийся в замене, мягкая и тёплая выемка Сайкиной талии, ледяное мокрое стекло запотевшего бокала с напитком, которого я не запомнил, - в реальность сновиденную, где вещи и люди превратились в размытый фон, дальний план в синих оттенках, а чувства стали такими объёмными и осязаемыми, как воздух, замёрзший на плутонианском холоде, - и первые звуки «Сары Гялин», которую по лишь ему ведомым причинам решил спеть Ниязи, его потрясающий, редкий бас-профундо, какого я никогда раньше не слышал, так странно обволакивающий мелодию, и жутковатый восторг, поднимающий дыбом волоски на теле, когда некто древний, далёкий, пользуясь языком и гортанью Ниязи, жаловался всем грядущим поколениям: «Тебя мне не отдадут», и мокрые от слёз щёки Сайки, так глядевшей на поющего Ниязи, что пол, потолок, стены отодвинулись от меня во тьму - «Чобан, верни ягнёнка», - а моя рука примёрзла к мраморной руке моей возлюбленной, и я хотел убрать её, но не смог.
        Такой я и повёл её домой - заплаканной и необыкновенно молчаливой. Какой-то чужой казалась мне Сайка. Словно я провожал домой жену приятеля, и мы оба испытывали неловкость. Виновато поцеловав на прощание свою недоневесту, я с облегчением дал темноте подъезда поглотить её. Залязгал старый лифт - это моя спортсменка карабкалась на третий этаж. Затем хлопнула входная дверь, и я отправился домой.
        Следующее утро принесло мне мелкий ароматный дождь и подробный план предстоящих манёвров от Ниязи у меня на Whatsapp, напечатанный без единой ошибки, и даже с проставленной везде буквой «ё». Что-то во всём этом было противоестественное (и это не считая абсолютной грамотности и буквы «ё»!), и только после чашки кофе до меня дошло, что именно. По моим расчётам, до дома Ниязи должен был добраться не раньше половины четвёртого утра или ночи. В нашем случае - ночи. До полудня оставался час, а у него уже было полностью расписано по пунктам торжественное открытие моей могилы. Когда же он спал? Не зная, с кем ещё поделиться своими волнениями (например, Джонни обозвал бы меня «подверженной гормональным скачкам беременной женщиной», разумеется, это цензурный вариант), я пожаловался на странное участие Ниязи в моей смерти Зарифе. Но в который раз за последние недели она меня удивила:
        - Человеку больше нечего делать. Может быть, он типа тех маминых подружек, которые всё время пытаются женить меня и выдать замуж тебя. Ой, то есть, наоборот… - Она сидела на стуле перед зеркалом спиной ко мне, задрав одно колено к подбородку, и делала нечто опасное со своим глазом. Вроде как пыталась запихать в него какую-то мохнатую гусеницу.
        - Только не говори, что ты наклеиваешь фальшивые ресницы, - прошептал я, опасливо придвигаясь поближе к этому незнакомому существу, влезшему в тело моей сестры.
        - И не скажу! - зловредным тоном ответила Зарифа, повернулась ко мне и поморгала правым глазом, который оказался гораздо более волосистым, чем левый. В комнате поднялся небольшой ветер.
        - Так ты похожа на дрэг-квин, - заметил я, надеясь получить в ответ родной взгляд, полный ненависти. Но Зарифа лишь улыбнулась:
        - Только если напялю парик и нарисую брови над бровями.
        - Ты слишком много общаешься с этим Бахрамом-Брахманом. - Выполнив таким образом свой братский долг, я безотчётно погладил этого самого Бахрама по голове и побрёл дальше ковать своё стремительно остывающее счастье.
        Ниязи создал в Facebook мероприятие, на котором скорбящим фанатам предлагалось почтить мою память на свежеустановленном памятнике. Подойдя к делу очень основательно, прелестный Ниязи даже заказал автобус до кладбища, а сам вызвался выступать проводником. Автобус отъезжал в воскресенье, в десять утра, от садика Ахундова. Живущие поблизости от кладбища могли, конечно, прийти своим ходом.
        И всё-таки, на какие средства существовал Ниязи? Я мог допустить, что питался он по ресторанам за счёт множества обожающих его знакомых, которым он, вполне возможно, оказал в своё время не менее экстравагантные услуги, чем мне. Но есть ведь ещё и одежда, и коммунальные расходы. Было у меня подозрение, что часть средств, собранных на мои похороны и памятник, он втайне объявил своим гонораром, ну и пусть, мне не жалко. Но что-то было нестандартное в этой ситуации. Вчерашний студент живёт один, без родителей (а были ли они вообще у него?), и не работает. Хуже всего - я не мог понять, почему меня-то это беспокоит? Совершив небольшое философское изыскание, я пришёл к выводу, что испытываю обычное для каждого работающего человека раздражение по отношению к любой личности, избавленной от этой унизительной необходимости. И тут же вспомнил, что сам уже не работаю. Поскольку у меня не было ни предприимчивости Ниязи, ни его связей, вскоре мне, по всей видимости, снова предстояло плясать под мамину дудку. О, боги, ниспошлите мне терпения!
        Пока от меня не требовалось никаких конкретных действий, я решил заняться тем, что всегда утешало меня в часы безысходной скуки, - творчеством. В последнее время я всё больше чувствовал себя одиноким, и чем сильнее становилось это, как ни странно, умиротворяющее чувство, тем меньше меня устраивала наша музыка. Как-то раз я сел и переслушал первый альбом нашей группы. Так стыдно мне было только раз в жизни: когда я перечитал написанные мной в шестнадцать лет любовные стихи. Какое жалкое подражание, какая несъедобная сборная солянка из всех имеющихся в мире музыкальных приёмов! Да и само название группы - Death and Resurrection, Смерть и воскрешение, пошлость, да и только. Я этого всего не говорил никому из ребят, потому что знал: они меня не поймут и не поддержат, их всё устраивает. Но мои новые песни уже были другими. Они претендовали на привычность для нормального среднестатистического уха, а не только для остроконечных ушей всяких там готов и металистов. Они повзрослели. Я с нетерпением ждал фестиваля в Тбилиси, чтобы исполнить их, хотя, конечно, не надеялся, что это выступление окажет какое-то
значительное влияние на развитие моей карьеры.
        Неизвестно, что за хитрость применил Ниязи, или моя популярность, точнее, мода на мою смерть ещё не прошла, но только мероприятие имело успех. Двести пятьдесят человек отметились, что придут, и, даже если учесть, что две трети из них всё-таки проспят или найдут дела поинтереснее, это всё равно было много. Нажавших кнопку «интересует» было с полтысячи. Кем были все эти люди и что им было нужно от мёртвого меня? Самые активные даже комментарии написали. «Обезательно приду, надо отдать долг уважения такому талантлевому человеку!!!!!!!!!»; «конечно приду он был моим очень хорошим другом» (кто ты, чувак, я тебя не знаю!); и было даже такое: «Делать вам нехрена, к самоубийце на могилу ходить, еще и шоу из этого устраивать, его надо было не на кладбище закапывать, а отдать на сьедение диким собакам. Никто не имеет право забирать у себя жизнь которую дал Аллах!» На съедение диким собакам, ну надо же. Высокоморальные люди такие высокоморальные.
        Утром воскресенья моё любопытство взяло верх над ленью, поэтому в половине десятого я занял наблюдательный пост у дёнярной, располагавшейся напротив сада Ахундова, чтобы поглядеть, скольким людям больше делать нечего, кроме как отправиться на мою могилу. Вскоре я пожалел, что не устроился с противоположной стороны улицы, у цветочного магазина, потому что запах жареного мяса чуть не свёл меня с ума. После недолгого сопротивления я всё же взял себе один дёняр с двойным мясом и жадно вцепился в него зубами. От блаженства я чуть не забыл, зачем вообще сюда пришёл, но тут подъехал непохожий на остальные автобус, притормозил поодаль от автобусной остановки, раздвинул двери и изрыгнул из себя Ниязи. Мне не хотелось, чтобы он меня увидел, поэтому я постарался прикинуться обычным мужиком, стоящим у точки быстрого питания. Ниязи подошёл к небольшой группе людей, произнёс перед ними краткую речь, взмахивая руками чуть ли не выше головы, как будто совершая ритуал управления погодой. Похоже, они пришли к какому-то соглашению. Постепенно группа разрасталась, подходили новые люди. В основном это была, конечно,
молодёжь. Многие были одеты в футболки с черепами и прочей чепухой, а некоторые даже надели майки с логотипом нашей группы. Я вдруг понял, что улыбаюсь, и тут же согнал эту умильную улыбочку с лица, ибо не пристало. Мне, как любому серьёзному творцу, положено быть суровым, печальным и загадочным. Дёняр закончился, я облизал пальцы и выбросил кулёк в урну. Впрочем, налетевший ветер тут же подцепил его и понёс в сторону собравшейся компании. Затаив дыхание от восторга, я наблюдал, как в хаотичном на первый взгляд полёте он неумолимо приближался к зазевавшемуся Ниязи, и - шмяк! - прилепился с разгона к его голове. Ниязи дёрнулся и принялся яростно шевелить губами - отсюда мне не было слышно, но, судя по всему, он выяснял отношения с кульком, а может быть, с бакинским ветром.
        А народ всё прибывал. С неприятным изумлением (почему меня никто не поставил в известность?!) я увидел нашу группу: и несчастную Сайку в простой чёрной майке и старых джинсах, но всё равно притягивающую к себе восхищённые и завистливые взгляды, и представительного Мику, нацепившего на себя чёрный костюм, невзирая на жару, и, как обычно, злобного и неопрятного Джонни, и Эмиля, брезгливое выражение лица которого кричало всем о том, что он предпочёл бы в это время находиться в любом другом месте. Когда все они влезли в автобус, я почувствовал себя брошенным и никому не нужным, хотя и понимал, что именно из-за меня и моих выкрутасов они все собрались. Ниязи, действуя, как профессиональный погонщик мелкого рогатого скота, живо загнал всех в автобус, который тут же снялся с места и тяжело пополз вверх по дороге.
        Мне ничего не оставалось, кроме как грустно побрести обратно домой. Неприятное чувство - когда твою судьбу вершат другие вместо тебя. Я вроде как был тут звездой, но на самом деле звездой был Ниязи. Так всегда и происходило в моей жизни - сиял я, но светилом объявляли кого угодно, только не меня.
        Размышляя об этой несправедливости, к концу пути я совсем озлобился, поэтому, увидев, что дядя Рауф начинил крысами очередной ящик, сбил с него крышку, даже не проверив, не следит ли кто за мной. И тотчас же поплатился за свою беспечность. В этот воскресный день почти все соседи были дома, и одна из трёх безобразных сестёр, что жили напротив нас (мы с Зарифой между собой называли их эриниями), как раз проветривала в окне своё красное потное лицо.
        - На этого посмотрите! - заверещала она. - Посмотрите, чего сделал! Ах ты ограш![23 - Ограш - очень грубое бранное слово (азерб.).]
        Окна начали расцветать любопытными физиономиями. Мне бы сбежать и запереться у себя в квартире, но, стоя там, в сырой яме итальянского двора, окружённый со всех сторон пожирающими меня глазами зрителями, я почувствовал себя гладиатором на арене и, естественно, рассвирепел. Что ж, я готов. Налетайте на меня с проклятьями и упрёками, и я докажу каждому из вас, что вы собой представляете, если желаете живым существам такой вот смерти.
        - К кому это вы обращаетесь? - громогласно поинтересовался я, следуя древнему, как сама речь, протоколу скандалов: сначала уточнить - «Сударь, это вы со мной разговариваете?» (или, если нет сомнений, что обращаются именно к вам, то «Как-как вы меня назвали?»).
        - К тебе, тут кто-то другой есть?! - ответила соседка. Из трёх эриний она была, очевидно, Алекто - Непрощающей.
        - Что я вам сделал? - продолжал я придуриваться, тем самым всё больше разжигая бушующее в этой злобной тётке пламя ненависти ко всему тёплому и пушистому.
        - Этот гидждыллах[24 - Матерное слово.] ещё вопросы задаёт! - С кровожадным восторгом я увидел, что к Алекто присоединились две другие эринии и уставились на меня немигающими взглядами, пытаясь вникнуть в суть происходящего, чтобы вслед за сестрой наброситься на меня и рвать, кусать, терзать! Но меня ничто не страшит, ведь я уже мёртв.
        - Вы этим ртом потом молитвы читаете? - спросил я.
        Лицо «Алекто» исказилось ещё больше, и мне стало даже немного не по себе.
        - Он всех крыс дяди Рауфа выпустил, я видела! - Она наконец добралась до сути обвинений. - Они разбежались по всему двору!
        - Так это они вашу рожу увидели, вот и убежали!
        Мне казалось, я физически слышу мысли всех свидетелей события: «Он же всегда был таким тихим, вежливым мальчиком», «Что с ним случилось?», «Наверное, стал наркоманом», «Бедная Зохра!».
        Все три эринии одновременно испустили гневный вопль, чуть не сорвав свою входную дверь с петель, вывалились на балкон, как были, в непристойных полупрозрачных сарафанах, с мотающимися из стороны в сторону грудями, и побежали вниз по лестнице. В свою очередь, я, перепрыгивая через ступени, рванул по другой лестнице наверх, где меня уже ждала открытая Зарифой дверь.
        Мы едва успели захлопнуть её перед сёстрами и запереть. На дверь обрушилось несколько мощных ударов, как от тарана, вперемешку с оскорблениями и угрозами. Затем, поняв, что дверь не поддастся, сёстры начали колотить в наше окно с такой силой, что оно бы вот-вот разбилось, если бы Зарифа не пригрозила:
        - Я сейчас полицию вызову!
        Звуки битвы за окном тут же стихли, уступив громкому перешёптыванию. Очевидно, эринии решали, что им дороже - деньги или честь. Сделав выбор в пользу денег, они ещё некоторое время оскорбляли нас с Зарифой, уже не предпринимая попыток вломиться к нам в дом, а затем сошли вниз, во двор, чтобы всласть обсудить моё преступление с заинтригованными соседями. Из окна я наблюдал, как дядя Рауф, которому обо всём доложили, горестно всплеснул руками и с укоризненным недоумением посмотрел в направлении нашей квартиры. Мне стало немного стыдно. Ведь, по сути, дядя Рауф был хорошим человеком, кормил кошек и хотел как лучше. Но его метода избавления от крыс я не одобрял.
        - Это что такое было? - спросила Зарифа, правда, в её вопросе я не уловил ни возмущения, ни упрёка. Нехотя я поведал ей историю с крысоволком. - Мерзко, конечно. Но жить с крысами я не хочу. И зачем ты так нахамил этой?
        - Она первая начала хамить. Нецензурно притом.
        - Но она ведь женщина!
        - Я тебя умоляю! Нашла женщину! С такими-то усищами? Спорим, если заглянуть ей под сарафан, можно увидеть нечто ошеломляющее?
        - Может, они и сами знают, что уродливые, - задумчиво произнесла Зарифа. - Некрасиво было напоминать им об этом.
        - Я тебя не узнаю, братишка, - сказал я ей. - Ты стала такая добрая.
        - А ты стал такой смелый. Это Ниязи на тебя так влияет?
        Я обомлел. Если задуматься, Ниязи и в самом деле действовал на меня… раскрепощающе. Но я не подозревал, что остальные могут это заметить.
        - Вот мама вернётся, и тут станет совсем весело, - уныло предрекла Зарифа и ушла к своему Бахраму, оставив меня наедине с моей ещё не вполне пробудившейся совестью. Чтобы усыпить её снова, я навестил крысиного короля. Тот растолстел, и шерсть его блестела. Кажется, он был рад меня видеть, хотя в этот раз я пришёл без угощения.
        Через пару часов мама вернулась домой, и выражение её лица с первой секунды не оставляло сомнений: соседи нажаловались на меня. Но впервые в жизни мама не стала устраивать громкий эффектный скандал, который так плохо влияет на барабанные перепонки. Она удивила меня, просто сев на стул и грустно спросив:
        - Что с тобой творится в последнее время? Ты совсем от рук отбился.
        - Мне немало лет, если ты не заметила. - Холодностью своего тона я постарался замаскировать замешательство.
        - Что мы будем без тебя делать? - тихо пожаловалась мама скорее себе, чем мне.
        - Эй! - нахмурился я. - Что ты имеешь в виду?!
        - Не знаю. - У мамы был вид человека, разбуженного в разгар интересного сна и ещё не сознающего яви. - Зачем я так сказала? Поставь чайник. Я сегодня очень устала.
        Вечером я попытался встретиться с Сайкой, но у неё были какие-то важные дела. Она, как всегда, многословно и излишне детально описывала их мне по телефону, но всё, что осело в моём мозгу, - это огромный спутанный комок слов, вроде трихобезоара в животе у кошки. От надвигающегося приступа хандры меня избавило сообщение Ниязи, который прислал фотографии грустных людей у моей могилы и написал: «Они готовы ко второй фазе». - «И какая у нас вторая фаза?» - полюбопытствовал я. «Осквернение твоего памятника и освещение этого печального события в прессе». - «А можно поподробнее? Зачем это вообще нужно? Кто будет освещать? Кому нечего делать?» - «О, друг мой. Ты, видимо, не знаком с Мадиной Худатовой».
        Профессия Журналист. Сколь противоречивые чувства вызывает одно её упоминание. Принципиальный и продажный. Талантливый и бездарный. Пишущий о всякой чепухе и освещающий острые социальные темы. И это всё - Журналист. С журналистами в нашем интернет-пространстве складывается странно. Кое-кто из них пишет с ошибками, но, судя по всему, это никого не смущает. Если представить себе, что интернет-пространство - Мировой океан, то представителей этой не древнейшей, но, безусловно, важной профессии можно классифицировать подобно морским обитателям.
        Планктон журналистики обитает везде и нигде. Никто не замечает его, но именно он составляет основу пищевой цепочки. Иначе кто же будет радовать ту часть потребителей новостей, которая с трудом научилась читать по слогам и жаждет историй о своих любимых персонажах - певичках, похожих на кислотный трип, выдирающих друг у друга накладные волосы, актёрах, которые играют сами себя и выглядят как злая пародия на весь народ, моделях, прославившихся «скандальными» фото в купальниках. Планктон журналистики удовлетворяет самые низменные желания толпы, не раскрывает своих имён и вообще ведёт себя очень кротко, в скромности своей уступая только маленьким рыбкам.
        Маленькие рыбки специализируются на освещении детских утренников, выставок, презентаций и прочих событий, никого не интересующих, кроме их непосредственных участников. Мирно и старательно делают своё, в сущности, полезное дело, не высовываются, не вмешиваются ни в политику, ни в общественные проблемы. Их странички в Facebook полны говорящих пони и радужных единорогов, в их мире все люди добры и талантливы, а страна галопом несётся прямо в светлое будущее. Поскольку позитивный контент никого не цепляет, этот тип журналистов не имеет особой популярности среди народца социальных сетей, под их искрящимися радостью публикациями сиротливо торчит по одному лайку. Их много обитает в океанах интернета, хотя и меньше, чем планктона, а ещё иногда кажется, будто они обладают коллективным разумом. Во всяком случае, тексты статей на разных новостных порталах порой совпадают вплоть до последней завалящей запятой.
        Есть и другие. Крупные рыбины. Журналисты с большой буквы Ж. Их можно пересчитать по пальцам одной руки, и оттого все их знают. А ещё оттого, что именно они взяли на себя груз освещения глобальных проблем, будь то бытовое насилие над женщинами или массовые убийства бездомных животных. Однако не стоит думать, что они сеют вокруг себя лишь мрак, негатив и ненависть. Пишут они и о добром и вечном. И всё же в первую очередь к ним обращаются обиженные и обездоленные - за кропотливо проведённым расследованием, за возможностью выкрикнуть правду, всколыхнуть воды интернета. Воды колышутся, иногда поднимаются целые шторма, но и они в итоге стихают. Все любят Настоящих Журналистов.
        А ещё есть Она. Журналист - Белая Акула. Не дай вам бог попасться в поле её зрения (если, конечно, на вас не стоит волшебная защита от гнева и отвращения многих и многих людей). Для Неё нет запретных тем, наоборот - чем отвратительнее, тем лучше. Она набрасывается на жертву, не дав ей опомниться и защитить себя, и рвёт её на части. Не всегда жертва - конкретный человек, зачастую это какое-нибудь социальное явление, к счастью для самого себя, обезличенное. Чем же отличается Белая Акула от прочих крупных рыб? Она точно так же проводит расследования и не боится поведать правду (точнее, то, что она сама считает правдой). Но крупные рыбы миролюбивы. Они не спешат клеймить неугодных, предавать анафеме провинившихся, призывать к насилию. Белая Акула не высказывает свою точку зрения. Ей это не нужно, ведь она считает, что её точка зрения - единственная возможная. Её статьи - её убийства, её слова - её зубы. Если бы это было разрешено, статьи состояли бы из сплошной матерной ругани и угроз физической и метафизической расправой. Но подобные изыски пока ещё не приветствуется, поэтому статьи наполнены в
основном проклятьями. Комментаторы, как рыбы-прилипалы, любят присоединяться к этому пиршеству гнева. Иногда в зубы Белой Акулы попадается по-настоящему виновный, и тогда справедливость обрушивается на голову мерзавца, подобно цунами. Но трагедия в том, что не гнушается Белая Акула и заказных статей и в погоне за высокими рейтингами часто выставляет факты в выгодном ей свете. Не разобравшись толком, спешит она создать драму, где роль главного злодея отведена намеченной ею жертве. А прилипалам всё равно, кого ненавидеть…
        Существует множество способов осквернить могилу. Не все они надёжны. Мы с Ниязи выбрали щадящий вариант - понаписать всяких гадостей на памятнике. Всё написанное можно будет потом легко отмыть, решили мы.
        Пробираясь в сумерках среди безмолвных камней и деревьев на пару с Ниязи, я думал о сюрреализме ситуации: я крадусь по кладбищу к самому себе на могилу, чтобы надругаться над ней. Мы были вооружены двумя баллончиками с красной и белой красками. Ниязи несколько часов составлял текст для надписей, хотя, на мой взгляд, можно было вполне ограничиться изображениями древних символов плодородия.
        - Не поймают ли нас полицаи? - беспокоился я, озираясь.
        - Не льсти себе, - фыркнул Ниязи. - Им будет плевать, даже если мы вскроем могилу и вытащим на свет твоё разлагающееся тело. Они появятся, только когда мы начнём выдёргивать из твоего рта золотые зубы.
        - Если бы в моём рту были золотые зубы, я бы их сам давно уже выдернул, - пробормотал я.
        - А что такое? - оживился Ниязи. - У тебя напряг с финансами?
        - Мне перестали давать работу.
        - Ты её ищешь?
        - Раньше она всегда сама находила меня. Я, знаешь ли, очень хороший специалист.
        - Почему бы тебе тогда не устроиться на постоянную работу?
        - А тебе почему бы не устроиться? - огрызнулся я.
        - О, у меня работа постоянная, - лукаво улыбнулся Ниязи. - Я исполняю тайные желания людей. А они, знаешь ли, постоянно чего-то желают. Недаром же моё имя переводится как «желание».
        От этих слов я поёжился. «Он всего лишь Ниязи, - сказал я себе, - и, как всегда, придуривается».
        Моя могила стала похожа на цветущий сад. Под букетами (в основном дешёвых гвоздик, но разглядели мои глаза и редкие розы) почти не было видно изваянной из чёрного мрамора гитары.
        - Мне никогда в жизни не дарили цветов, - сказал я.
        - Попрощайся с ними, и за дело. - Ниязи начал небрежно сбрасывать цветы, расчищая нам пространство для творчества.
        - Эй! - возмутился я. - Они же ещё совсем свежие.
        - Ну так собери и подари их Сайке. Кстати, как у вас с ней дела?
        - Нормально. - Мне не хотелось обсуждать с ним наши отношения, которые представлялись мне в последнее время в образе грузного агонизирующего животного, которое одновременно желает и выжить, и избавиться от страданий. Взгляд Ниязи, однако, подобно металлическому пруту, который суют в засорившуюся канализацию, проник в глубины моей души, вытягивая оттуда чёрный склизкий комок моих сомнений и переживаний, которые я, сам того не ожидая, вывалил перед ним.
        - Так что не знаю, что мне делать, - резюмировал я свои мысли. - С одной стороны, я понимаю, что после всего, что между нами было, мне стоило бы на ней жениться, с другой стороны, я вообще не собирался заводить семью раньше, чем прославлюсь и разбогатею, ну, или хотя бы просто разбогатею, не в дом же к мамочке мне жену вести. Лучше уж снять угол в клетке с тиграми!
        - Только не в нашем зоопарке, - быстро ввернул Ниязи.
        - С третьей стороны, - продолжал я, не без труда выбросив из головы измождённых облезлых животных, - я боюсь потерять её, потому что охотников на неё много, но, с четвёртой стороны, она меня иногда так раздражает, мне кажется, она всё-таки для меня простовата, с пятой стороны…
        - По-моему, ты уже исчерпал лимит существующих сторон, - снова перебил меня Ниязи.
        - Я тебе не стороны света перечисляю, хотя их тоже больше, чем четыре, если ты не знал. - Я раздражённо потряс баллончиком с краской. - Спросил, так слушай. С пятой стороны, я не хочу её бросать, потому что достаточно сильно люблю её, чтобы не желать причинить ей боль. С шестой…
        - Уже темнеет. - Мой невежливый слушатель поднял ладонь, как бы закрывая мне рот. - Всё это очень интересно, но не будем забывать, зачем мы здесь. Я, конечно, самый храбрый на свете, но ночные тусовки на кладбищах предпочитаю оставить профессионалам.
        Пять минут шипения - и чёрный мрамор моей могилы покрылся злыми словами и недвусмысленными изображениями. Мне даже стало жаль воображаемого себя, лежащего там, в неприветливой сухой земле, и неспособного ответить на оскорбления.
        - В этом есть нечто испанское. - Ниязи отошёл на пару шагов от надгробья, как художник, оценивающий свою работу.
        - Да, сочетание цветов очень эффектное. По-моему, сюда кто-то идёт. Между деревьями было движение.
        - Хранитель кладбища, молла, - пожал плечами Ниязи. - Бродит здесь, принимает заказы на молитвы. Ладно, пойдём. Скоро будет весело.
        - Ты так и не рассказал, кто такая эта Худатова.
        Ниязи мрачно, утробно рассмеялся, давая понять этим смехом, что меня ждёт нечто экстраординарное.
        - Защитница всех угнетённых. А также тех, кто желает угнетёнными казаться, чтобы добиться своих маленьких грязных целей.
        - Вот-вот, это про нас.
        Мы вышли на главную дорогу, и Ниязи остановился.
        - Ты иди, а у меня тут ещё кое-какие дела, - огорошил он меня.
        - Какие, чёрт подери, у тебя дела ночью на кладбище? - Уж не собрался ли он обойти могилы и поискать на них очередное колдовство со шведским столом?
        - Не то, что ты подумал, - сказал Ниязи. - Просто хочу навестить могилу кое-кого из своих родственников.
        - Ты же только что сказал, что не хочешь тусоваться ночью на кладбище. Уже небезопасно здесь одному таскаться, давай я пойду с тобой, - больше из вежливости, чем от реального желания охранять моего полубезумного приятеля, предложил я.
        - Нет, не надо. Здесь недалеко, я успею покинуть сей погост прежде, чем мёртвые начнут пробуждаться. - По тону его и странной подборке слов я понял, что могу быть свободен.
        Следующий день ознаменовался появлением на моей страничке в Facebook поста с фотографиями красивых (Ниязи неплохо владел фотошопом) лиц скорбящих и букетами, которые придавали моей могиле сходство с цветочной лавкой. Среди прочих были там и фото Сайки, в руках которой я с изумлением обнаружил пышный букет алых роз. Она казалась заплаканной. Я решил, что надо бы выяснить, что это с ней такое творится. Не может же она меня в самом деле оплакивать!
        Отчёт вышел красочным и стал популярным. Люди отмечали друг друга на фотографиях, как будто после вечеринки, писали комментарии и ставили лайки. Я с нетерпением ожидал завтрашнего выхода известия о «вандализме».
        Позже мне позвонил Джонни, возбуждённый, как никогда.
        - Бля, чувак! - проревел он так, что мне пришлось слегка отстранить телефон от своего многострадального уха. - Ты сейчас ох…ь, это просто п…ц! Они хотят, чтобы мы выступали у них.
        - Мне кажется, я пойму чуть больше, если ты используешь для объяснения ещё какие-нибудь слова, кроме матерных, - осторожно сказал я. Обычно я понимаю по контексту, что подразумевает Джонни под тем или иным словом, но в этот раз, по всей видимости, произошло что-то не совсем обычное, не поддающееся интерпретации. - Кто они? Где - у них?
        - Они хотят, чтобы мы играли в «Энергетике»!
        - Джонни, сволочь, кто - они?! - разозлился я.
        - Бля, да хозяева «Энергетики»!!!
        - …О!
        - А я тебе о чём?
        Это был успех. Energetica - один из самых дорогих и помпезных клубов города, который приглашал только… ну, скажем так, мировых полузвёзд. Исполнителей и диджеев, широко известных в узких кругах любителей определённых жанров музыки. Ни одна из любительских рок-групп даже и мечтать не смела о том, чтобы играть там.
        - Они хотят? - решил уточнить я на случай, если чего-то не так понял. - То есть мы их не подкупали? Не шантажировали? Не умоляли, валяясь в ногах?
        - Нет! Они сами предложили. Правда, бесплатно, пидоры.
        - Это уже больше похоже на правду. - И всё же это был большой шаг вперёд. - А с кем они говорили?
        - Они позвонили богатому говнюку. - Ага, значит, они разговаривали с нашим негласным администратором, Микой. Но меня не покидало ощущение, что где-то здесь порылся Ниязи.
        - Слушай, Джонни, это точно не розыгрыш?
        - Да х… тебе. Мика уже п…ет в «Энергетику», п…ит с админом там.
        И вдруг до меня дошло, что как раз я-то и не буду выступать в «Энергетике». С досады я долбанул кулаком по дверце шкафа, отчего висящие там ремни жалобно зазвенели пряжками. Ну ладно. Уж на фестивале в Тбилиси, где никто не осведомлён о моей смерти, я буду выступать сам.
        - Что, получается, вся группа знает, кроме меня?
        - Кххх. - Джонни то ли закашлялся в смущении, то ли виновато вздохнул. - Вроде все. А, нет. Сайка не знает.
        Тут мне смертельно захотелось увидеть Сайку, и я поехал к ней домой. Вообще-то я терпеть не мог бывать у неё. Депрессивный район, не представляю, как можно жить в таком месте и не сойти с ума или не покончить с собой. Каждый раз, добираясь туда, я не узнаю места, которые проезжаю. И вечно мне кажется, что в конце широкой дороги непременно должно обнаружиться море, хотя мне известно, что его там нет и быть не может - дорога ведёт на запад, а море у нас на юге, востоке и севере. На западе - только дикие страшные холмы. Откуда берётся воспоминание о море, я не знаю.
        Сайка была дома одна. Сначала она даже не поверила, что я вот так вот заявился без предупреждения. Она долго вопрошала из-за двери, в которой их семейство так и не удосужилось сделать глазок, «Кто там?», после приоткрыла дверь, и в образовавшейся щели я увидел один её заспанный, ненакрашенный, слегка опухший глаз и волосы, которые напомнили мне срезанную высохшую виноградную лозу.
        - Зачем э ты не предупредил меня? - завелась она, нехотя впуская меня в квартиру. - Я накраситься не успела.
        - Как будто я тебя не видел ненакрашенной… - Я принюхался. Странный запах, знакомый, как будто совсем недавно я обонял что-то подобное, пропитывал квартиру.
        - Сними обувь, - велела Сайка, и я, пытавшийся проскочить в комнату, минуя унизительную процедуру демонстрации носков, был вынужден всё же разуться. Вот уж на какой почве мама с Сайкой точно поладили бы.
        Войдя в её спальню, я ужаснулся. Туалетный столик, в былые времена погребённый под завалами косметики, теперь был заставлен цветами, словно в гримёрке какой-нибудь примы, вот только на зеркало Сайка прицепила мою фотографию. Под фотографией выстроились неровным рядом свечи разного размера. Свечи пахли ароматическими маслами, а цветы воняли кладбищем. Траурные красные зонтики гвоздик торчали из множества безвкусных вазочек. Среди гвоздик затесались и другие цветы, в том числе и Сайкины розы. Я узнал их всех в лицо.
        - Мне кажется или это цветы, которые люди возложили на мою могилу?
        Сайка приоткрыла рот и уставилась на меня, явно не соображая, о чём я толкую.
        - Это Ниязи вчера принёс… - сказала она наконец.
        - Что?! Откуда он знает, где ты живёшь?!
        - Я ему сказала. Попросила его, чтобы принёс все эти цветы.
        Во всяком случае, теперь мне стало ясно, зачем вчера Ниязи хотел остаться один.
        - Так зачем тут стоят все эти цветы и висит моя фотка? - дружелюбно спросил я.
        - Не знаю… Я не знаю зачем. Правда, я не помню. Почему я это сделала?!
        Сайка начала метаться по комнате, выдёргивая букеты из ваз, осыпая брызгами полированное дерево, а потом резко остановилась и, к моему ужасу, заплакала.
        Обнимая её, гладя по волосам, я пытался вспомнить, когда в последний раз видел её весёлой, а не проливающей потоки слёз. Ещё немного - и она будет ассоциироваться у меня исключительно с бумажными носовыми платками. Я вспомнил девушку, с которой встречался до Сайки. Лишь раз я видел её плачущей, и это выглядело… привлекательно. Плакала она совершенно беззвучно и неподвижно, и только слёзы катились из глаз, как у статуи святой, решившей явить людям чудо. Сайка же плакала всеми отверстиями своего лица, множа вокруг себя мокрые белые комки салфеток, которые приходилось потом подбирать в основном мне, и сопровождала это всё весьма раздражающей вокализацией.
        - Ну ладно, ты просто запуталась, - сказал я и тут же выложил свой козырь: - Ты знаешь, нашу группу пригласили выступать в «Энергетике».
        - Ты врёшь?
        - Нет. Джонни мне сказал, что Мика уже поехал договариваться.
        - Я буду выступать в «Энергетике»?! - завизжала Сайка и схватилась за телефон. Наверное, решила похвастаться заранее в соцсетях, чего, как известно, делать не следует.
        - Ты не наградишь гонца, принёсшего тебе добрую весть? - Я осторожно чмокнул Сайку сзади в шею, но ожидаемого результата не добился, она выскользнула из моих рук, не отрывая пальцев от экрана телефона, и, кажется, вовсе забыла о моём присутствии.
        - Хоть чаю мне предложила бы, - метнул я упрёк в её спину.
        - Да, сейчас, - сказала она, вероятнее всего, не услышав моей просьбы.
        Я отошёл к окну. Подступы к нему закрывала кружевная занавеска, такая широкая, что, пытаясь отодвинуть её, я запутался в липкой ткани, как в саване, и чуть не задушил себя. Преодолев приступ паники, я всё же нашёл выход к окну, из которого открывался вид на серые многоэтажки, беспорядочно громоздящиеся в пространстве. Обычно поглядеть в окно всегда бывает очень утешительно, но только не в таких местах, как это. На проспекте даже не росло ни одного дерева.
        Повернувшись к квартире передом, а к городу задом, я увидел, что Сайка сидит на диване, задумчиво листая что-то в телефоне, и даже не думает ставить чайник. Цветы так и остались лежать разбросанными по комнате.
        - И что там такого более интересного, чем я?
        Она вздрогнула и посмотрела на меня с таким удивлением, что я сказал:
        - Да, я всё ещё здесь, и нет, я не вышел через окно.
        - Там про тебя пишут, - взяла себя в руки Сайка и зачем-то помахала телефоном в воздухе, как будто я ей не верил. - Типа какой ты был талантливый, и жалко, что раньше про тебя никто не знал. - Она обняла большую подушку в гобеленовой наволочке и начала раскачиваться в такт неслышимой музыке. - Я никого никогда не полюблю так, как тебя.
        Мне стало очень неуютно. Никогда ещё её признания в любви не звучали так искренне, и вместе с тем никогда ещё они меня так не пугали.
        - Расскажи мне, что с тобой происходит в последнее время? - Я присел на диван и обнял Сайку. Но она только прижалась ко мне, закрыв глаза, и не произнесла ни слова. Почувствовала ли она ледяную тень расставания, нависшую над нами, словно Вечность, так же, как чувствовал её я с тех самых пор, как началась эта история? Может быть, подумал я, она просто не в состоянии объяснить свои чувства. Не каждый умеет это делать, а моя бедная Саялы никогда не отличалась красноречием. Нельзя ожидать его от человека, у которого дома нет ни одной книги. Помню, как меня это поразило, когда я попал к ней домой в первый раз.
        - Сайка, - сказал я ей, - разве твой отец не работает в Министерстве культуры? Почему у вас нет книг?
        Тогда она ответила:
        - Не знаю. Я больше кино люблю. - И присосалась ко мне таким страстным поцелуем, что у меня на нижней губе потом три дня синела гематома. К дьяволу книги, решил я тогда. Лучше потратить свободное время на поцелуи и всё такое прочее. Тогда мы проживали своё самое счастливое время, пребывая постоянно в состоянии эйфории, наивные дети, полагавшие, что в лёгкий век интернета для того, чтобы прославиться, будет достаточно таланта и настойчивости. Главного нам, однако, не хватало - наглости. Именно благодаря ей в Баку, городе, рождающем и подлинных гениев, а не одни только фальшивки, человек, кое-как создающий снимки с заваленным горизонтом и умудряющийся изуродовать на портретах даже красивые лица, становится модным фотографом. Страдающий косолапием энтузиаст, недавно выучивший базовые движения танца, открывает школу, набирает учеников и начинает плести интриги против своего бывшего учителя. Недотёпа-менеджер, разоривший не один бизнес, получает возможность разорить ещё один, потому что хозяину бизнеса не хватает мозгов поинтересоваться послужным списком и рекомендациями, ведь это его знакомый! Не
будешь громко о себе кричать - ничего не добьёшься. Поэтому я, всю жизнь полагавший, что талант говорит сам за себя, никогда не удостаивался ничего большего, чем удивлённо приподнятые брови: «Ну надо же, отлично сделано, молодец», - после чего обо мне благополучно забывали. И даже теперь, зная, что положено бегать по улицам и орать в уши прохожим: «Смотрите сюда, вот он я, величайший сочинитель песен в этой стране!», - я не могу заставить себя делать это. Хорошо, что мне повстречался Ниязи, движимый неизвестными мне побуждениями.
        Когда я спросил его, что за безумие с кладбищенскими цветами он устроил, Ниязи совершенно не смутился, а только сказал, как будто нечто само собой разумеющееся:
        - Она попросила меня, разве я мог ей отказать?
        - Но зачем это всё? Что за мемориал она устроила у себя дома?
        - Это показалось мне естественным. Ведь она - твоя безутешная вдова. И вообще - перестань придираться ко мне. Разве я нянька Саялы? Разве не для тебя я денно и нощно тружусь? Я даже выдержал несколько часов переговоров с Мадиной Худатовой, а ты ведь знаешь, что я не выношу грязной ругани.
        - Кстати, почему? - рискнул я задать давно мучивший меня вопрос.
        - Считай, это пятнает моё энергетическое поле. А ведь я такое чистое, светлое существо! Разве не видишь ты сияния, излучаемого мною?
        - Радиация излучается, - сказал я. - Вот в то, что ты радиоактивный, - я могу поверить. Нормальным людям лучше держаться от тебя подальше.
        Кажется, Ниязи обиделся.
        - Так что там с этой журналисткой? - нужно было загладить неловкость.
        - Я отослал ей фото изгаженного памятника, писал ей весь в слезах, ах, боже мой, кто же способен на такое подлое, бессмысленное злодейство… Я даже заставил её послушать некоторые твои песни, чтобы она поняла, как ты ценен для общества… был ценен. Она в ярости. Так забавно. Не знает, кого проклинать, поэтому её злоба будет распыляться, как иприт, поражая всех, в том числе непричастных.
        - Только непричастных она и будет поражать. - Я задумчиво почесал лоб. - Ниязи, зачем нам всё это?
        - Однажды ты поймёшь, - ответил он таким голосом, что эхо этой фразы преследовало меня весь последующий день.
        Буря разразилась к вечеру, когда уставшие люди приходят с работы и посещают интернет в поисках хоть каких-то эмоций. Ниязи скинул мне ссылку на страничку журналистки Худатовой, где она поделилась своей статьёй. Статья называлась «В Баку осквернён памятник на могиле молодого музыканта, совершившего самоубийство», на мой взгляд, такой исчерпывающий заголовок не оставлял возможности добавить что-либо по теме (ну разве что в подробностях рассказать, какие именно слова мы там понаписали), и тем не менее статья вышла весьма объёмная. Пока я читал её, а также комментарии, у меня вспотели ладони. От себя госпожа Худатова добавила комментарий следующего содержания: «Друзья мои, это трындец! Народ полностью деградирует, и с каждым днём всё сильнее и сильнее! Тот, кто это сделал, не человек, а УБЛЮДОК! Клянусь Богом, если его поймают, я сама за волосы приволоку эту МРАЗЬ к ногам его матери и отца, вырву ему глаз (а второй оставлю, чтобы он мог смотреть в их безутешные лица!) и заставлю вымаливать прощение! А потом, когда его посадят, очень надеюсь, что в тюрьме его ещё хорошенько изобьют и отпетушат все по
очереди. Потому что таких тварей нельзя держать среди людей, их надо абортировать ещё до рождения, а их матерей - стерилизовать, чтобы не плодили мразей!»
        «Какая приятная, просто очаровательная леди», - подумал я, вглядываясь в её хищное лицо, обрамлённое волосами одного из странных кричащих цветов, в которые так любят краситься увядающие женщины. Комментарии читателей были под стать: «Откуда бирутьса токие маральные уроды?! Это все родители винаваты. На ражают твари конченные а потом вот что выростает»; «Черви ванючие, чтоб ваши дети задохли и на их могилах нарисуют и напишут такое!»… И далее в том же духе. Любопытно, что контингент читателей трудов Худатовой составляли совершенно идентичные по многим параметрам люди. Например, грамотность, точнее, немыслимое, даже карикатурное, её отсутствие. Даже странно было видеть, что люди, пишущие подобным образом, вообще умеют читать. А ещё - беспомощная агрессия, бьющаяся в каждом слове. Становилась ли их жизнь менее омерзительной и невыносимой после того, как они облегчались словесным поносом в специально отведённом для этого месте? Во все времена обездоленная толпа, гнетомая собственной никчёмностью, любила кровавые зрелища, во время которых можно было проораться и выплеснуть злобу. Сейчас это тоже
практикуется, но на ином, менее физическом уровне. Наверное, для этого и существуют такие, как Худатова, хотя сами они считают, что служат благородной цели вещать правду и защищать обиженных.
        «Эта явления на самом деле очен показывает. Народ не знает что ему делат и маитса этим, поправ их прав».
        «Интересная вы женщина. Вы призываете изувечить и подвергнуть групповому изнасилованию человека, который запачкал краской кусок камня, установленный над разлагающимся куском мяса. Какое наказание тогда, по-вашему, будет уместно для журналистки, которая своими злобными писульками, вдохновлёнными непроверенной информацией от пары гулящих малолетних лгуний, довела очень хорошего, доброго и несчастного человека до двух инсультов, публично оклеветав его? Какие органы в таком случае вы бы посоветовали вырвать у этой не в меру ретивой журналистки?»
        Не веря своим глазам, я четырежды перечитал этот комментарий. «Кто ты, о прекраснейшая?» - хотел написать я в ответ, но не мог, будучи официально «разлагающимся куском мяса». Вместо этого я полез на Её страницу. Да, Она существовала. И выкладывала в сеть свои фотографии, и делилась песнями, и пекла пироги, и смеялась, и грустила, и жила. По всем законам Её не должно было существовать, но теория вероятностей дала сбой, и вот Она здесь, прямо в одном городе со мной, пишет под постом обо мне, защищая кого-то мне неведомого, и если этот неведомый не ушёл к праотцам от своих двух инсультов, то я ему чертовски завидовал, кем бы ни приходился он Ей. Мне страстно хотелось узнать всю историю целиком, и я буквально выжег себе глаза, внимательно просматривая страницу Худатовой до самого дня её основания, но так ничего и не нашёл - страница оказалась новой, но и за четыре месяца её существования на ней скопилось столько злобы, ругани и угроз, что мне захотелось принять душ и смыть с себя всю эту гадость.
        Комментарий Прекраснейшей висел под постом, как лезвие гильотины, ожидая ответа. Я мог только гадать, какими проклятьями разразится в ответ журналистка. Обычно, если находился кто-то достаточно смелый, чтобы возразить ей или в чём-то обвинить, Худатова в грубейших выражениях высмеивала внешность, лишний вес, склонность кожи головы быстро засаливаться, образ жизни оппонента - всё, к чему можно было придраться, и радовалась, как она лихо уничтожила презренного врага. (А затем выставляла скриншоты у себя на странице, чтобы толпа могла порадоваться, и в описании к этим скриншотам Худатова поясняла, что поведение противника, безусловно, является следствием «плохого секса»). Но Прекраснейшая была безупречна. Я ждал бури - буря не разразилась, зато произошло нечто в высшей степени неожиданное. На комментарий ответил Ниязи, который тоже, очевидно, следил за публикацией. «Прошу прощения за то, что, вероятно, вмешиваюсь не в своё дело, - написал он с несвойственной ему тактичностью, - но не могли бы вы рассказать мне подробности этого дела в личном сообщении? Мне кажется, я могу вам помочь». Ай да Ниязи! Уж
не решил ли он покуситься на Прекраснейшую? И как же, интересно, он мог ей помочь?
        Я задал ему этот вопрос, когда он написал мне, но ответа не получил. Ниязи даже не сказал мне, ответила ему Она или нет. Но через некоторое время комментарий Её исчез, словно Мадина Худатова впервые в жизни не нашлась что ответить и решила просто сделать вид, что ничего не произошло.
        «Сегодня ты должен показаться на кладбище», - написал мне Ниязи. Слово «должен» возмутило меня, но я не стал спорить, а просто спросил: «Кому?!» - «Для начала кому-то из твоих друзей, которые в курсе нашей маленькой игры, чтобы они смогли подстраховать тебя. С ними должен быть кто-то посторонний, кто-то молодой, кто сидит в соцсетях. Думаю, нам сгодятся Саялы, Фархад и… как там звали эту рыженькую? Ксения! И я тоже там буду». - «Нет, только не Ксения!» - «А что такое? Какие-то проблемы?» Тут я понял, что веду себя подозрительно, и написал: «Да нет, никаких проблем в принципе». Гораздо больше, чем перспектива встречи с Ксенией, беспокоила затея Ниязи, ещё одна в целой череде затей, которая, как мне казалось, должна была рано или поздно оборваться публичным избиением моего вовсе не умершего тела. Собственно, почему Фархад из Born2Burn и Ксения вдруг должны пожертвовать своим вечером и провести его на моей могиле? Я спросил у Ниязи: «А Фархад-то что будет делать на моей могиле? Он же меня ненавидит». - «Он будет на ней танцевать». И я так и не понял, шутит Ниязи или нет.
        В очередной раз продемонстрировав свой дар убеждения, Ниязи заручился присутствием всех троих свидетелей в указанное время в указанном месте.
        - Мы должны сработать точно, как часы, - бормотал Ниязи, накладывая на меня лёгкий грим, призванный придать мне потусторонний вид. - Ты должен появиться и сразу исчезнуть, чтобы они увидели тебя лишь мельком. Они не должны быть точно уверены в том, что видели, иначе могут что-нибудь заподозрить. Прятаться будешь в мавзолее, который там рядом. Заранее позаботимся о том, чтобы он был открыт. Я кину тебе вызов, это будет сигналом к выходу. Появишься, встанешь позади могилы, убедишься, что тебя заметили, - и сразу назад. Только не суетись. - Он прошёлся серыми тенями по моим подглазьям.
        - А тебе не приходило в голову, что душа человека после смерти выглядит несколько лучше, чем его бренное тело? - спросил я, увидев в зеркале свою физиономию, требующую не то отпуска на морском курорте, не то немедленной госпитализации.
        - Мне-то приходило, - высокомерно произнёс Ниязи. - Но всем остальным - нет. А мы должны давать людям то, чего они от нас ожидают.
        В шесть часов вечера неожиданно пошёл дождь. Ниязи ликовал.
        - Идеальный антураж! Шум дождя заглушит твои шаги, и сам ты будешь выглядеть куда более зыбко из-за падающих капель. Чтоб ему до утра продолжаться!
        Мы взяли такси. Таксист включил было что-то вроде «Давай давай давай дасвиданья, Больше не люблю я тебе Танья», но Ниязи быстро пресёк эту попытку украсить наш путь музыкой. Он никогда ничего не терпел. Одно из качеств, которые мне хотелось бы у него позаимствовать.
        - Они скоро придут, мы договорились встретиться здесь, - сказал Ниязи, взглянув на часы, которые болтались на его тощем запястье, заставляя меня нервничать. - Спрячься.
        Я покорно проследовал в склеп, хотя мне не очень-то улыбалось сидеть там в одиночестве, особенно учитывая события, произошедшие во время моего последнего визита на кладбище. Встав в проёме, я закрыл глаза и стал белым шумом дождя, представляя себе, как падаю с неба на листья, а оттуда скатываюсь на землю и просачиваюсь вниз, к мёртвым. Мир вдруг показался мне огромным и необычайно тихим. Однако вскоре мою медитацию нарушили голоса, и по неуместно возбуждённым интонациям было ясно, что это именно мои гости. Видеть их отсюда я не мог, как и они меня.
        Завибрировавший телефон пощекотал в кармане моё бедро, я вытащил его, увидел имя Ниязи и понял, что настал миг моего выхода на сцену. Меня вдруг затрясло, хотя я знал, что буду подстрахован и Ниязи, и Сайкой.
        Дорога до моей могилы показалась мне такой долгой, что я всерьёз испугался, что заблудился и пошёл не в ту сторону, чего от меня вполне можно ожидать. Но вот я увидел их. Фархад и Ксения стояли рядом и смущённо глазели на мой памятник. Фархад бросал частые, но короткие, как вспышки света маяка, взгляды на Сайку, которая тряпкой пыталась оттереть надписи с могилы. Ниязи стоял чуть поодаль с безучастным видом. А потом встретился со мной глазами и заорал:
        - Смотрите! - и, вытаращив глаза, ткнул указательным пальцем в мою сторону. И они посмотрели. Я попытался придать своему лицу выражение умное и печальное. Ксения вскрикнула странным низким голосом, Фархад приоткрыл искривившийся рот, а Сайка вдруг упала в обморок. Нехорошо так упала, слишком натуралистично, тут же перетянув всё внимание зрителей на себя. Моим первым порывом было броситься к ней на помощь, но трое уже замкнули вокруг неё кольцо, дав мне возможность исчезнуть незамеченным. И я сбежал, не вернулся в маленький мавзолей, а просто пошёл по тропинке до центральной дороги, а оттуда отправился домой, не дожидаясь разрешения Ниязи.
        Глава шестая
        Сорок дней
        - В общем, они чуть не разругались, споря, ты это был или не ты.
        - Надеюсь, они всё же поверили, и я не зря там дурака валял, - пробормотал я, рассеянно дёргая гитару за струну. От меня неминуемо ускользала волшебная мелодия, приснившаяся мне ночью, и теперь я страдал, пытаясь ухватить её хотя бы за первую ноту и переживая при этом, что на самом деле это уже существующая песня, которую я где-то слышал и забыл.
        Ниязи вместе с Сайкой подняли шумиху на моей законсервированной страничке в Facebook, красочно описав появление оскорблённого духа музыканта на осквернённой могиле. Особенно постарался Ниязи: «Мы пришли помянуть нашего дорогого друга и очистить его памятник от всего, что с ним сделали ущербные людишки. Мы стояли и смотрели на место последнего упокоения этого талантливого и, к сожалению, сломленного равнодушием нашего общества человека. И вдруг мы увидели его самого. Он возник вдалеке, среди могил, как будто слегка смазанный, словно скрытый пеленой Вечности, но это был он, точно такой, каким мы все его знали. Его взгляд был печальным и как будто укоризненным. Мне показалось, он винит нас в том, что мы позволили вот так очернить его память. А может быть, он грустил о жизни, которую уже никогда не проживёт. Я хотел подойти к нему и заговорить, но, прежде чем мои ноги стали повиноваться мне, он исчез, словно его и не было. Но он был. Мы все видели его, все четверо. Трезвые, здравомыслящие люди. Если это не была коллективная галлюцинация - то что это было?..» Подобное же заявление (хотя и менее
изысканно оформленное) сделала на своей странице Сайка. И там, и там люди понаписали столько комментариев, что я начал читать их в полдень, а очнулся только в семь часов вечера, и то от голода. Народ соцсети разделился на два лагеря: одни считали, что Ниязи и все остальные не в ладах с реальностью, другие, и их было больше, решили, что история доказывает теорию о бессмертии человеческой души, и поведали об аналогичных случаях, произошедших с ними, их родственниками и знакомыми. Некоторые показались мне достойными самого пристального внимания, я даже сделал скриншоты, чтобы не потерять эти истории.
        Мама позвала нас с Зарифой ужинать, но я взял тарелку с едой и вернулся к себе, чтобы покормить крысиного короля. И в тот момент, когда я проходил дверной проём - место, обладающее мистической силой, в частности заставляющее человека, вышедшего из комнаты, забыть, зачем он вышел, - музыка, явившаяся мне во сне, вспомнилась. Отложив свою бадымджан долмасы[25 - Бадымджан долмасы - долма из баклажанов (азерб.).], я быстро записал ноты, чтобы больше никогда их не забыть.
        Мика и владельцы клуба Energetica пришли к соглашению, и теперь местечковой метал-группе Death and Resurrection предстояло выступить там, куда прежде нас в наших дешёвых лохмотьях не пустили бы даже в качестве посетителей. Группа решила собраться где-нибудь и отметить это событие. Обо мне вспомнили в последний момент. Я уже расслабился после плотной трапезы, предвкушая сны, когда позвонил Джонни и испуганно сообщил мне, что в девять часов они встречаются в одном из винных ресторанчиков.
        - Давно вы договорились? Почему я узнаю об этом только сейчас?
        Джонни залопотал что-то на своём матерном, напомнив мне младенца, говорящего на исключительно ему одному понятном языке, из чего я заключил, что обо мне вспомнили только в последний момент. Негодование моё было столь велико, что я чуть было не послал Джонни подальше, тем более что я не очень-то люблю вино, однако это означало бы моё окончательное падение в пропасть забвения.
        Нарочно слегка опоздав, я появился, когда все они уже были там - сидели в глубине зала, тускло освещённые призрачными лампами и одинокой свечой, стоявшей в центре круглого стола, словно собравшиеся проводили спиритический сеанс, на который они вызвали… меня? Не обошлось, конечно, и без Ниязи - его я увидел первым, испытав странное удовлетворение вперемешку с раздражением. Он развалился на стуле рядом с Сайкой, но с моим появлением любезно уступил мне своё нагретое место.
        - Ты тоже пришёл? - спросил Эмиль с искренним удивлением. Тут я окончательно вышел из себя.
        - Если ты не забыл, я всё ещё основатель этой группы. И без меня вам просто нечего будет играть и петь. Группа - это я.
        Мои люди смущённо молчали. Я обвёл их по кругу эффектным свирепым взглядом и увидел загадочную довольную улыбку на почему-то обкусанных до крови губах Ниязи. Напряжение снял официант, который поднёс мне меню и винную карту. Я спрятался за перечнем блюд. Мне пришлось перечитать его несколько раз, прежде чем до меня начал доходить смысл написанного. Взяв себя в руки, я заказал какое-то испанское красное вино и сырную тарелку, самое дешёвое, что было в меню. Интересно, что там набрала Сайка. Все эти светские посиделки в кафе и ресторанах начали меня утомлять с силой, обратно пропорциональной количеству оставшихся у меня денег.
        С появлением на столе вина натянутые между мной и группой струны ослабли, мы разговорились, обсуждая предстоящее выступление.
        - Может быть, мне всё же выступить, - предложил я. - Скажем, в маске. - С лица Тарлана медленно, как кусок подтаявшего мороженого с края вафельного стаканчика, сползла улыбка: если бы играл я, то ему в «Энергетике» делать было бы нечего.
        - Это исключено, - авторитетно заявил Ниязи и цапнул с моей тарелки самый аппетитный кусок сыра, на который я только положил глаз.
        - Теперь ты решаешь, что мне делать?
        - Но я люблю тебя! - воскликнул Ниязи, а я позорно поперхнулся вином. - И хочу как лучше.
        - Ты не мог бы любить меня чуть менее интенсивно? Я уже достаточно пострадал от любви. Люби Джонни. Его вообще вот никто не любит.
        - Спасибо, п…юк!
        - Допустим, я не буду играть. Выходит, я и на концерт не попаду?
        - Это ещё почему? - изумился Ниязи. - Придёшь вместе со всеми. Я там тоже буду.
        «Кто бы сомневался», - подумал я.
        - То есть нас войдёт шестеро, а на сцену выйдет пятеро?
        - Так точно. Если возникнут проблемы, я их решу, директор клуба - мой хороший друг, - безмятежно добавил Ниязи и начал насвистывать какую-то мелодию. Через пару секунд ко мне пришло ужасное осознание, что это - та самая мелодия, которую я перед ужином записал на клочке бумаги, оставленном дома на письменном столе.
        С трудом проглотив без эксцессов вино, которое у меня в этот момент находилось во рту, я спросил:
        - Что это за мелодия? Ниязи?!
        Он посмотрел на меня наивными распахнутыми глазами (такими же наивными, как у кошки, которая сделала тебе гадость, точно зная, что этого делать ни в коем случае нельзя, и теперь словно говорит: «Ну давай. Накажи меня, если сможешь»).
        - Так просто. В голову пришла.
        - Постарайся вспомнить, - настаивал я. - Это очень важно!
        Отчего-то мне казалось, что он прекрасно понимал мои чувства на тот момент.
        - Но я правда не помню. Может, где-то слышал или сам придумал. Может, она мне во сне явилась.
        Я откинулся на спинку стула; моё сердце билось с такой силой, что, скосив глаза себе на грудь, я увидел, как дёргается от его ударов ткань футболки. Чтобы успокоиться, я взял Сайку за руку, и она показалась мне нестерпимо горячей.
        - Ты не знаешь, что это за музыка? - спросил я её шёпотом.
        - Не, никогда раньше не слышала. Я доем этот кусочек сыра?
        - Конечно, милая.
        - А что это за история с призраком на кладбище? - спросил Тарлан.
        Ниязи охотно пустился в объяснения и в конце добавил, обращаясь ко мне:
        - Теперь ты должен выйти на бис. Перед презентацией нового, посмертного альбома.
        - Мне надоело. Играй в эти игры сам.
        - Такова твоя благодарность?! Я раскручиваю твою группу, я делаю из тебя звезду, жертвую своим временем, а ты отказываешься подчиняться?! - грохот голоса Ниязи, неожиданно впавшего в неистовство, привлёк к нам внимание всех посетителей ресторана, даже несмотря на то, что все они были пьяны и отчаянно веселились. - Ты хоть представляешь, сколько сил я вложил в это дело?! И всё для того, чтобы вытащить твои неблагодарные ягодицы из этого болота! Может, мне и песни вместо тебя писать?! А что, думаешь, не смогу? Смогу, ведь я хорош, я очень хорош!!!
        - Господи боже мой. - Я поднял руки в примирительном жесте. Если истерики Сайки были для меня привычны, то с истерикой странного существа вроде как мужского пола я сталкивался впервые. - Ладно, ладно. Что ты разорался, не нервничай. Уф. Хорошо, сделаю, как ты скажешь. Только не буянь.
        - А я тебя предупреждал, - грустно сказал Мика, наклонившись ко мне, чтобы Ниязи не услышал. - Говорил тебе - не подпускай его к себе близко.
        - Да ладно, что он мне сделает?
        - Спроси лучше, чего он тебе не сделает. - Не ожидая от Мики такой сложной мысли, я всерьёз обеспокоился. Ниязи же, вернув власть надо мной, обрёл былую весёлость.
        - Ему подходит злиться, - задумчиво произнесла Сайка. - Я даже испугалась.
        - А может быть, ещё и возбудилась? Коротышка в гневе - это же так сексуально! Он будет орать и подпрыгивать на своих коротеньких ножках, пока не дотянется влепить тебе пощёчину, - очень тихо сказал я. Сайка никак не отреагировала, видимо, не расслышала, а вот Ниязи вдруг посмотрел на меня вроде как покровительственно. Я испил кислый коктейль иррациональных чувств стыда и страха.
        Всё глубже и глубже затягивало нас в ночь, пьяные посетители ресторана уходили, причём многие уносили с собой пухлые бокалы с недопитым вином, хотя take away предусмотрен не был. Работники ресторана провожали бокалы тоскливыми взглядами, но ничего не говорили. Мне не терпелось вернуться домой, вино всегда действует на меня усыпляюще, словно покачивание на тёплых волнах, но Ниязи просто не позволял разговору иссякнуть, и вино лилось рекой, как на Больших Дионисиях.
        Если бы я знал, чем обернётся мой ранний уход, я, может быть, дотерпел бы до конца застолья, хоть бы оно длилось до рассвета, но откуда же мне было знать. В какой-то момент я просто поручил Сайку одному из друзей (вероятно, Мике), отыскал такси и вернулся домой.
        Следующие дни прошли вереницей прыгающих паяцев, я только и делал, что занимался ерундой вроде выступлений на кладбище, которые собирали всё больше народу. В последний раз собралась такая толпа, что я испугался, как бы они не окружили меня и не разоблачили. Этого не случилось, наверное, потому, что людям, измученным необходимостью постоянно искать пути к выживанию, хотелось верить в чудеса. Они и верили. Вдобавок ко всему прочему идиотизму Ниязи ещё и ухитрился пустить слух, что если оставить на моей могиле записку с желанием, то оно непременно сбудется. Сколько макулатуры собралось с тех пор на моём памятнике - не сосчитать. Ниязи собирал урожай каждое утро и зачитывал мне записки против моей воли. Содержание некоторых было просто убийственным. «Пожауйсто, пусть ОНА здохнет!» «Хочу малыша от него, и чтобы он ушёл ко мне от своей старой шавки». «Пусть я сдаду экзамены на все 5-ерки».
        - В каждой из этих бумажек сокрыта человеческая трагедия, - говорил Ниязи.
        - Ага, и самая большая - в записке об экзаменах. Сегодня ты рвёшь жопу ради диплома, а завтра ты её подтираешь этим самым дипломом, потому что больше ни на что он не сгодится. Не хочешь всё это прекратить?
        - Мне пока не наскучило.
        - Тебе никогда не наскучит.
        - Нет. Пока я не добьюсь своей цели. Пока ты не станешь звездой…
        - Или не сдохну по-настоящему.
        В один из прохладных дождливых дней, знаменующих собой скорую капитуляцию лета, случилось нечто, поставившее меня перед грандиознейшим выбором в моей жизни. Я уже почти забыл о разосланных мною по загранице CV и не ждал ответа, но ответ от одной компании всё же пришёл. Как это обычно бывает в таких случаях, я не обрадовался, но пришёл в ужас. Внезапно открывшиеся огромные перспективы всегда пугают. Заветные желания хороши и уютны до тех пор, пока не начинают претворяться в жизнь. Мы думаем, что станем счастливы, когда начнут сбываться мечты, на практике же это означает, что теперь придётся работать в десять раз усерднее, вести бесконечные переговоры, волноваться о том, что всё сорвётся, а в самых тяжёлых случаях они потребуют радикальной перемены образа жизни.
        Мне назначили интервью по скайпу. Вытирая о штаны мгновенно вспотевшие ладони, я десятки раз перечитал письмо, чтобы убедиться, что всё правильно понял. Внимательно изучил электронный адрес, чтобы убедиться в его подлинности (кто знает, вдруг это очередная шуточка Ниязи). Вскочил, чтобы рассказать трудившейся в гостиной над портретом Зарифе, но сразу же передумал. Не следует хвастать ещё не добытым трофеем. Выпив чаю, чтобы успокоиться, я сел и написал ответ, перепроверил его раз двадцать, нажал кнопку «отправить» и вдруг до меня дошло, что я поставил лишнюю запятую. Что была за трагедия! Клятая запятая мерещилась мне в каждом предмете, содержавшем в себе хоть сколько-нибудь искривлённую линию. На нервной почве я выпил подряд четыре стакана чая.
        От переживаний меня отвлекла Сайка, которая, от восторга путая буквы в каждом слове, написала мне, что я никогда не угадаю, что произошло, а произошло следующее: наша новая знакомая Нигяр наконец-то соблазнила своего дядю! «Воистину этой осенью мечты у всех сбываются», - подумал я и спросил: «Тебе-то откуда это известно?» Сайке рассказал, как и следовало ожидать, Ниязи. Злой гений Ниязи, я даже не удивился бы, если бы узнал, что это он соблазнил дядю за Нигяр, наш любимый универсальный решатель проблем. «А мне-то что за дело до того, кто из незнакомых мне людей кого соблазнил?» - «Это еще не все!!! (Здесь моя милая поставила смайлик «Крик» Мунка».) Илькин сделал предложение, и я сказала да!!!! Теперь я буду зашивацца (шеренга смайликов, рыдающих от смеха)».
        Несмотря на поэтический и музыкальный талант, я человек логического склада ума, поэтому после этого сообщения процессор в моей голове потребовал перезагрузки. Что-то противоречащее логике было в последовательности: влюбиться в дядю - соблазнить дядю - восстановить девственность хирургическим путём - выйти замуж за какого-то подложного мужика. Вообще-то до меня неоднократно доходили слухи о таких случаях, иногда я даже боялся, что если мы с Саялы не поженимся, то и ей придётся прибегнуть к этой процедуре, когда она соберётся замуж за «хорошего мальчика».
        Мы ещё немного поразминали пальцы за обсуждением этой темы. Саялы с первого взгляда невзлюбила Нигяр, а я терпеть не мог Илькина, поэтому всё произошедшее подняло нам настроение. Мы болтали так же живо, как в первые недели знакомства, и мне начало казаться, что, если роковая запятая сейчас разрушит мою карьеру и я никуда не поеду, это не так уж сильно огорчит меня, ведь не придётся покидать Сайку. Но вот шум дождя пронзил, словно отравленная стрела, сигнал, оповещавший о приходе писем. Бросив переписку с Сайкой на полуслове, я взял свои кощунственные мысли обратно и открыл новое послание из райских кущ. Моя вопиющая безграмотность не отпугнула нанимателей, и теперь мне предстояло подготовиться к интервью. Прикинув все возможные варианты развития событий в случае, если я выйду на связь из своего дома - в комнату вбежит мама с визгом и воплями (она никогда не стучит в дверь, прежде чем войти, и всегда забывает, что её просили не беспокоить кого-нибудь в указанное время) или очнётся Бахрам, утратив контроль над нашим призраком, который начнёт крушить всё вокруг, а то и крысиный король вдруг,
пресытившись бесславной жизнью в подполье, выйдет и объявит себя государем нашей квартиры, - приняв во внимание всё вышеперечисленное, я, как умный человек, решил, что буду говорить с нейтральной территории, под каковое определение сейчас больше всего подходило жилище Сайки.
        В комнату, конечно же без стука, вошла Зарифа, напугав меня, отвыкшего от её дневного присутствия в доме. От неожиданности я резко свернул окно на компьютере и приготовился выслушать едкие замечания сестры по поводу моих занятий в интернете, но она сказала лишь:
        - Портрет готов.
        - О. Поздравляю, - невпопад ответил я, занятый своими переживаниями.
        - Не за что, - ещё более странно ответила Зарифа и прошлась нервным кругом по комнате.
        - И что теперь?
        - Он стоит в комнате.
        Вместе мы пошли смотреть портрет. Удивительно, но он был очень хорош: Зарифе удалось передать сходство, хотя, на мой взгляд, в манере написания просматривалось также и нечто глубоко личное, Бахрам на холсте словно светился изнутри, а в жизни выглядел как обычно, разве что его неизменно лысая голова покрылась слоем пыли.
        - Это, пожалуй, твоё призвание, - сказал я.
        - Писать Бахрама?
        - Хм. Я имел в виду что-то более глобальное.
        - Выйти за него замуж?! - с каким-то дьявольским восторгом спросила Зарифа. Я слегка ошалел:
        - Ты пошутила, да?
        - Нет, почему ты так думаешь? Я что, недостаточно хороша для него?
        - Даже слишком хороша. Но я не думаю, что такие, как он, женятся. Или вообще имеют отношения с женщинами. Сколько там лет он пробыл в монахах, двадцать? Ты думаешь, он собирается жениться?
        - Зачем же он тогда в Азербайджан вернулся?
        Это был правомерный вопрос. В самом деле, зачем кому-то возвращаться сюда, если не для того, чтобы жениться на благонравной азербайджанской девушке.
        - Ты с ним даже не говорила ни разу. Не строй далеко идущих планов, может, он тебе и не понравится.
        - Мне не понравится человек, который способен два месяца неподвижно просидеть на одном месте, ничего не есть и не пить и при этом выжить?!
        Мои доводы были исчерпаны, довод «А ты-то ему на что сдалась?» озвучен быть не мог. На всякий случай я решил расспросить Ниязи о Бахраме: чем он занимается в свободные от сидения в чужих домах месяцы, чем живёт, на что ест и ест ли вообще?
        - Ты только маме не говори, - спохватилась Зарифа.
        - Она меня первого же и убьёт. Ведь это я притащил его в дом.
        - За что я тебе буду бесконечно благодарна, если всё сложится хорошо.
        - А если сложится плохо?
        - То я буду ненавидеть тебя до конца твоих дней.
        Вечером к Зарифе явились с визитом не пойми откуда взявшиеся друзья из художников и людей, считающих себя художниками. Угадайте, кто из них преуспевает, регулярно устраивает персональные выставки и продаёт картины, а кто прозябает в нищете и безвестности? Расчётливая Зарифа позвала и тех, и других: настоящим художникам отводилась роль критиков, которые могли бы трезво и профессионально оценить её работу, а тех, кто считал себя художниками, Зарифа планировала использовать в качестве полезных связей, которые помогут ей стать популярной. Мне безумно хотелось присутствовать на собрании, чтобы посмотреть, как будут общаться между собой первые и вторые, в обычной жизни не пересекающиеся. Настоящих художников я не знал, а всех прочих часто встречал в сети, где им легче всего заявить о себе.
        Наша вся-такая-творческая молодёжь: неопределённого возраста мальчик-мужик с бородой и девочка-богемочка. Образование: экономическое, техническое, юридическое - какое угодно, но едва ли Институт Искусств. Зарождаются юные художники так: однажды условные студенты приходят к выводу, что выбранное ими образование не приносит ни денег, ни удовольствия, и решают, что, раз так, значит, их стезя лежит в плоскости искусства. Ударяются одновременно в поэзию и живопись, причём, не освоив азов, сразу приступают к творческим экспериментам и поиску себя. Ищут себя явно не там, где они есть, но тем не менее находят поклонников - среди других творческих личностей. Из-за такого симбиоза вынуждены сбиваться в стайки, кочуя с пластиковыми стаканчиками вина с выставки на выставку. На выставках мало произведений искусства, зато много селфи.
        Фотография в исполнении творческих личностей - отдельный вид глубокомысленного искусства. Любят снимать случайно попавшиеся на глаза предметы, а также свет и тени. Девочка-богемочка никогда не опустится до публикаций вульгарных селфи в стиле: «Я вся такая красивая и тщательно накрашенная». Страничка девочки-богемочки полна странных, часто полусмазанных фотографий с закольцованной колбасою на голове, иронично символизирующей нимб или терновый венец, снимков, где видно только полголовы, и, конечно же, фотографий с выставок, из мастерских и прочих богемных мест. Бородатый мальчик-мужик любит себя немного больше: у него в профиле частый гость - профессиональная портретная фотография. Ведь только высококачественная картинка способна передать, как красиво, волосок к волоску, уложена его борода. Снимается с иронично-самодовольным видом на фоне облезлых стен, покрытых граффити, непременно идеально сочетающихся по цвету с его одеждой.
        Главная отличительная особенность - ничего не умеют. Делают всё, но всё делают плохо.
        Мне было велено опечатать себя в комнате и не выходить ни под каким предлогом, чего я и сам не жаждал. Через стену было слышно, как они там восторгаются портретом, удивляются Бахраму и осторожно интересуются, оправились ли мама с Зарифой после моего самоубийства. В разгар веселья выпитые четыре стакана чая дали о себе знать. Поначалу я стоически терпел, но художники всё никак не уходили, и стало очевидно, что вылазки в туалет не миновать. Я снял тапочки, почти бесшумно открыл дверь и лунной походкой двинулся в нужном направлении, воображая себе, что сливаюсь с коричневыми тенями прихожей. Но, на мою беду, одной художнице приспичило покурить в кухне, и на подступах к уборной я был замечен. Мгновенье она глядела прямо на меня, затем, выпустив из ноздрей две красивые параллельные струи дыма, равнодушно отвернулась.
        Обескураженный, я проскользнул в туалет, сделал своё дело и вернулся в исходную позицию, где меня начали одолевать смутные догадки и неприятные предчувствия.
        Промучившись с полчаса, я решил, что лучше рискнуть и выяснить правду. Не снимая тапочек, решительным шагом и даже нарочно громко топоча, я ворвался прямо в гостиную, полную художников и людей, что называли себя художниками.
        Никто даже не повернул головы в мою сторону. Одни развалились на диване, другие бесцеремонно ощупывали Бахрама, третьи толпились у наспех накрытого стола. Даже Аида, которая знала меня под другим именем и могла бы по крайней мере удивиться, почему Джонни скрывается дома у Зарифы, мирно продолжала рассматривать этикетку на бутылке коньяка. И лишь одна Зарифа заметила меня и ощерила красный от помады рот. Я стоял с минуту, как дурак, посреди комнаты - гости аккуратно обходили меня, продолжая при этом игнорировать, - пока разозлённая Зарифа не схватила меня за локоть и не вытащила вон.
        - Что это за Явление Христа народу? - зашипела моя сестра, вновь став похожей на прежнюю, недобрую Зарифу.
        - Почему они меня не замечают?
        - Откуда я знаю? Может, они делают вид. Чтобы не задавать неудобных вопросов.
        - Воспитанные и тактичные молодые художники?
        - Просто сгинь, о’кей? - устало попросила Зарифа. - У меня только жизнь начала налаживаться.
        - Она начала налаживаться с моей смертью, - непонятно зачем сказал я, как будто в том была вина Зарифы или как будто я действительно умер.
        - Не говори ерунды. Я всегда тебя очень любила, - печально призналась Зарифа и вернулась к гостям, оставив меня, напуганного ещё больше, чем прежде, стоять в пахнущей старыми гостевыми тапками темноте прихожей.
        Мамино возвращение домой распугало художников, и мне снова можно было спокойно перемещаться по всей квартире.
        - Ну что, что они сказали? - допытывался я у Зарифы, в задумчивости сидевшей возле Бахрама.
        - Что мне надо написать много-много работ и устроить персональную выставку. Аида мне поможет с этим.
        - Надо же, как всё легко, - процедил я сквозь зубы, от зависти забыв уточнить, что интересовался вообще-то тем, что они сказали про моё появление. - Вот прямо одна творческая личность возьмёт и поможет другой. Если бы я не разбирался немножко в искусстве, я тут же решил бы, что твоя картина - говно.
        - Спасибо, братец! Мог бы хоть раз в жизни и поверить во что-то хорошее. Я пойду спать. - Зарифа икнула, нежно погладила Бахрама по голове и заперлась в ванной комнате, где провела целую вечность, смывая с себя высокохудожественный макияж, к которому она в последнее время пристрастилась и который делал её если не красивой, то, по крайней мере, очень эффектной.
        Раздосадованный, я пошёл к маме, которая остервенело мыла посуду, то и дело что-нибудь с грохотом роняя. Надо сказать, с тех пор как взбунтовалось наше привидение, мы потеряли великое множество посуды, в том числе и новой, которую маме пришлось купить после того, как призрак Мануш в знак протеста перебил старую.
        - Набились тут, выпили весь наш алкоголь, а матери посуду за всеми мыть! А эта, сестра твоя. Вообще ничего делать не хочет! Целый день только сидит со своим Бахрамом! Ещё коньяк наш дорогой открыла! Я его берегла.
        - На какой случай ты его берегла?
        - Ну, вдруг подарить кому-нибудь.
        - Ты уже не помнишь, кто нам его подарил. Мог бы выйти конфуз.
        - Ну, справить что-нибудь.
        - Считай, справили, - не удержался я. - Мне работу в Англии предлагают.
        - Что-что ты говоришь? В какой Англии?
        - В стране, давшей нам Генри Пёрселла, Майкла Наймана, а ещё Beatles, Дэвида Боуи, ну ты знаешь.
        - Да знаю, что за Англия. Ты-то там кому нужен?
        Она раздражённо встряхнула мокрую тарелку и, как и следовало ожидать, грохнула её о край раковины. Я в ужасе зажмурился, но на этот раз обошлось, тарелка не пострадала.
        - Зарплата отличная. Я смогу покрывать все убытки от разбитой тобой посуды.
        - А ты возьми и сам помой! И что это за ерунда про работу? По интернету тебя позвали? Это, наверное, кто-то из твоих друзей просто прикалывается.
        - Конечно, действительно, кому я нужен, с моими-то мозгами, семьюстами баллами при поступлении и красным дипломом.
        - Важно не это, а связи, - поучительно изрекла мама. - И ты обещал мне, что, если я поддержу эту твою глупость с твоим типа самоубийством, ты возьмёшься за ум и женишься. Я даже согласилась на эту Саялы. А ты уезжать собрался?
        Этот разговор высосал из меня все силы, поэтому я сказал:
        - Ничего ещё не известно, собеседование завтра, может быть, они и не возьмут меня.
        Той ночью я долго ворочался в постели, мучаясь то от жары, то от холода, а на самом деле - из-за тревожных мыслей. Когда же наконец меня обволокла полная абсурдных видений дрёма, телефон, опрометчиво оставленный мною у самой головы, зверски разбудил меня оповещением о сообщении. Вскочив с вызываемой резким пробуждением тахикардией, я заранее проклял написавшего мне в такой час - было половина третьего. А написал мне Эмиль, так что я не стал отменять своё проклятье, но почувствовал себя заинтригованным, ведь наш барабанщик практически никогда не писал мне, а уж тем более по ночам.
        «я долго думал надо тебе говорить или нет но сейчас решил что всетаки надо. в тот день сайка ошла домой не с микой а с ниязи. думаю между ними чтото есть», - гласило послание. Стало ясно, что в эту ночь сон уже не вернётся. Меня взбесило не только содержание сообщения, но и его форма, эта манера Эмиля не ставить знаки препинания и писать имена с маленькой буквы.
        «Чёртов Ниязи, - думал я, стоя перед открытым окном и вглядываясь в похожий на спуск в ад котлован, выкопанный после разрушения очередного памятника архитектуры. - Знал же, что он ведёт какую-то свою игру, чувствовал, что он на Сайку глаз положил, почему же я так спустил всё на тормозах? Хотя… Эмиль. Он всегда был ханжой и тупицей и всегда ревновал Сайку ко мне. Может, он всё выдумал, чтобы внести разлад в наши отношения. Может быть, Ниязи по какой-то причине действительно проводил её домой, но вовсе не потому, что чувствует к ней что-то, а Эмиль со свойственным ему бабским талантом усмотрел в этом нечто большее».
        Чувствуя, что на самом деле умру, если не задам Сайке этот вопрос прямо сейчас, я отправил ей сообщение. Наверное, с полчаса я просто пялился на него, ожидая, когда она его просмотрит, но одна серая галочка так и не сменилась двумя зелёными, и я уснул с телефоном в руке.
        Измученный стрессом организм взял своё, и проснулся я так поздно, что едва не опоздал на своё собственное собеседование. Встречу пришлось провести прямо из дома, благо мама ушла и у Зарифы, оказывается, закончился отпуск. Я успел надеть чистую выглаженную рубашку, а штаны не успел, так и просидел всё интервью с обнажённой нижней половиной тела, неприятно липнущей к деревянному сиденью старого венского стула. По крайней мере, у меня не было времени на то, чтобы изнервничаться и накрутить себя, и всё прошло нормально, мне дали понять, что у меня есть все шансы занять позицию. Покончив с самым важным и страшным делом, я натянул штаны и отправился улаживать дела сердечные. Сайка просмотрела моё сообщение, но ничего на него не ответила, дрянь такая. Видеть её я не желал, а вот с Ниязи пора было поговорить начистоту. И я решил заявиться к нему домой.
        Город, умытый дождём, казался умиротворённым и счастливым. Небо было затянуто тонким равномерным слоем облаков, через которые просвечивало солнце, окружённое широким радужным кольцом. Я глядел на него сквозь солнечные очки, поражаясь придумкам природы. Несколько прохожих с любопытством задрали головы, но так и не поняли, что такого необычного там наверху. Я прошёл площадь Фонтанов, Крепость и «Азнефть», и к началу восхождения на Баиловский холм моё настроение так улучшилось, что уже хотелось не убить Ниязи, а только слегка покалечить. Кроме того, я вспомнил, что у него есть кот. Нельзя убивать того, у кого есть животное, ведь тогда некому будет о нём заботиться.
        Его дом отыскался без труда. Я подошёл к калитке и прислушался, пытаясь определить, у себя Ниязи или ускакал на своих тощих ножках по чужим важным делам. На соседнем участке сосед Муртуз царапал ногтями ствол фигового дерева. Решив, что он заметил меня, я смущённо помахал ему рукой, но он не ответил на приветствие и продолжил своё странное занятие. Зрелище было столь занимательным, что я больше не делал попыток ни привлечь его внимание, ни засечь Ниязи, а просто наблюдал за Муркой. Наконец он удовлетворился результатом и скрылся в доме. Я начал прикидывать, позвонить ли мне Ниязи или лучше перелезть через калитку, но меня снова отвлекли: на этот раз в Муркином дворе появилась маленькая, ужасающе волосатая девочка. Она сразу заметила меня и с грацией, неестественной для ребёнка её возраста, направилась в мою сторону, не сводя с меня круглых, как и у Муртуза, светло-карих глаз. Я вспомнил, что он рассказывал вроде про свою младшую сестру, которая фанатела от моей музыки.
        - Я тебя знаю, - сказала юная пери. - Ты из группы Death and Resurrection. - Название она выговорила почти правильно. - Ты утопился в море и умер.
        Волосы, покрывавшие её руки и частично лицо, были длинными, тёмными, но казались не жёсткими, а скорее мягкими и шелковистыми, так что мне даже захотелось погладить эту шёрстку. «Это пока она маленькая, а что же будет, когда наступит половая зрелость?» - мысленно содрогнулся я, представив, что эти волосы станут и гуще, и жёстче.
        - Эй, я знаю, что я волосатая, не смотри на меня так!
        - Извини. Ты сестра Мурки?
        - Да. Ты чего здесь делаешь?
        - Я пришёл к Ниязи. Ты не знаешь, он дома?
        - Он ушёл. Тонуть больно?
        - Не больно, но очень неприятно. Постарайся не утонуть.
        - Не утону. - Она брезгливо поморщилась. - Я вообще ненавижу плавать.
        - А Мурка любит? - с любопытством спросил я, превозмогая чувство неловкости, которое неизменно вызывали у меня разговоры с детьми.
        - Тоже ненавидит. Зачем ты пришёл?
        - Мне надо спросить у Ниязи кое-что.
        - Ты его друг? - Кажется, девочка-кошка решила устроить мне допрос.
        - Вроде друг.
        - Ты не можешь быть его другом. У Ниязи не бывает друзей. Муртуз думает, что они друзья, но это не так.
        - А ты, наверное, много книг читаешь?
        - Приходится. Я волосатая, меня дразнят, а я их бью. Поэтому никто со мной не дружит. И ещё издеваются надо мной, потому что родители не покупают мне смартфон.
        Тут я должен был бы сказать что-то ободряющее про исключительность гениев и успешность белых ворон, про управляемое стадо носителей смартфонов и пользователей интернета, но я бы и сам в такое не поверил, да и мой печальный опыт непризнанного таланта, покончившего с собой из-за недостаточного количества лайков, она не сочла бы достойным аргументом. Поэтому я сказал:
        - Ничего, подрастёшь и заработаешь себе на смартфон и на лазерную эпиляцию. Моя девушка говорит, от этого все волосы перестают расти.
        - Твоя девушка Саялы? - оживилась сестра Мурки. - Та, которая поёт?
        - Да, она.
        - А я кое-что про неё знаю. - Что-то мне не понравился её прищур. - Про неё и про Ниязи.
        Я похолодел.
        - Уж не приходила ли она сюда на днях?
        - Нет, - хихикнула девочка. - До этого ещё не дошло. Я сейчас тебе покажу. - Она умчалась в дом и через полминуты вернулась, протягивая мне нечто маленькое и белое.
        - Вот, с этим Манту играл во дворе.
        В руках у меня оказалась моя утренняя записка, которую Сайка не получила.
        - Получается, это Манту заиграл её?
        - А это твоё письмо? - удивилась девочка.
        - Ты думала, что Ниязи? Я написал его, когда мы все здесь были.
        - Пока ты ещё был жив?
        - Знаешь, я и сейчас жив.
        - Нет, - твёрдо возразила моя мохнатая собеседница. - Ты умер. Ты просто этого ещё не понимаешь, так бывает, я читала. Ты покончил с собой, и похороны были, и твою страничку в Фейсбуке ведёт теперь твой друг.
        - Но я же стою здесь и разговариваю с тобой!
        - Во-первых, это может быть моё воображение. Во-вторых, может быть, ты призрак.
        - А ты просто маленький тролль, - разозлился я. Они все как сговорились: одни меня игнорировали, другие видели, но продолжали считать мёртвым. Мне показалось, что девочка обиделась и сейчас заревёт.
        - Не боишься меня, если я призрак? - быстро спросил я, чтобы предотвратить детско-женский плач.
        - Ты не страшный. Я слушала твои песни. Ты грустный и несчастный. А теперь ещё и мёртвый, - оскалилась она, мстя мне за «тролля».
        - О’кей, я мёртвый. И сейчас я зайду к Ниязи и обыщу его дом. Ты ему не расскажешь?
        - Не обыщешь. У него дверь заперта. Ты что думаешь, он её открытой оставляет? Ты что думаешь, мы в Англии живём?
        - Вот чего уж я точно не думаю… Может, мне его здесь подождать? - размышлял я вслух.
        - Не советую. Он может прийти поздно, а может вообще не прийти. Так бывает.
        - Ты что, следишь за ним?
        - Иногда бывает, - вздохнула девочка. - Иногда я просыпаюсь оттого, что он приходит домой ночью и поёт песни на странных языках. Мне нравится.
        - Да, он умеет петь, - с горечью признал я. - Ладно, раз так, то я пойду. Пока.
        - Подожди! Если ты призрак, ты же можешь пройти сквозь стену!
        Я ускорил шаг.
        - Эй, а ты не дашь мне автограф? - крикнула девочка мне вслед.
        - Не дам. Я ведь мёртвый. Тебе всё равно никто не поверит.
        Подпортив ей настроение, я почувствовал что-то вроде удовлетворения от того, что теперь не только меня терзает разочарование.
        В общем, всё было плохо. Привычная жизнь рушилась вокруг меня, а источником разрушений мне виделся Ниязи. «Пора покончить со всем, - решил я, идя по узкой, выстланной землёй кишке, которая считалась улицей и даже носила чьё-то имя. - Я объявлю о своём воскрешении и испорчу этому лепрекону всю игру, во что бы он ни играл».
        Как только меня посетила эта мысль, пришло сообщение от Сайки. Она написала: «Котенок мой, я правда пошла домой с Ниязи, но просто потому что Мике плохо стало и он раньше ушол а мы еще осталась, потому что было весело, а меня предложил проводить Эмиль потом, а Ниязи меня спас». Недурно. Не это ли разгадка? Я всё себе придумал? «Почему ты так долго не отвечала?» - написал я. «А я ночью прочла когда спала, ничего не поняла и обратно заснула а утром забыла???». А ведь раньше Сайка каждое утро писала мне, желала удачного дня, спрашивала, как мне спалось… Я даже не заметил, в какой момент это прекратилось, слишком много странного происходило в то время, но сейчас я осознал, что она давно уже не пишет мне первая, не желает ни доброго утра, ни спокойной ночи. Стало страшно. «Ты свободна? Выйдешь погулять?» - «ОкO А куда пойдем?» - «Куда захочешь¦¦¦». Она, конечно, согласилась, и я обшарил свои карманы в поисках денег. Деньги нашлись, хотя я, конечно, предпочёл бы, чтобы их было больше.
        Прождав Сайку пятнадцать минут у подъезда, я позвонил ей и спросил:
        - Так ты спускаешься ко мне или нет?
        - Ой! - воскликнула моя ненаглядная. - Я… я забыла, что мы должны были встретиться! Представляешь?!
        - Честно говоря, не представляю, - зло сказал я, полный решимости всё же дождаться её, пусть даже она потратит ещё час на сборы.
        - Я сейчас спущусь, я быстро!
        Она действительно спустилась быстро, через пять минут, при полном параде.
        - И что это было? - спросил я.
        - Не знаю, как это получилось, честно. Я начала собираться, накрасилась, потом подумала, что хотела пофоткаться, а про тебя совсем забыла.
        - Молодец. Так всегда и делай.
        Сайка, конечно, никогда не отличалась собранностью, но сейчас масштабы приобретали поистине угрожающий размах. Снимать селфи она любила и всё же раньше меня любила больше, свидание никогда бы не вылетело у неё из головы.
        Мы приехали в центр города, и Сайка после долгого референдума среди тараканов в её голове выбрала какой-то новый ресторан, из тех, что открывались и закрывались в городе с такой скоростью, что только вы находили место и думали: «О, милый интерьер, недурно было бы сюда прийти ещё раз», - как на следующий день оно уже закрывалось, а на окнах вывешивались объявления о сдаче помещения в аренду. Каждый следующий съёмщик упорно делал ремонт, наивно полагая, что он умнее предыдущего и уж у него-то дело точно пойдёт в гору. Ресторан, выбранный Сайкой, был дорогой, как ошибки юности, и находился на таком этаже, что здесь вполне могли бы гнездиться орлы. Посетителей было немного, мы заняли места у панорамного окна, откуда был виден весь Баку: чёрные силуэты незаселённых новостроек, освещённые магистрали, похожие на новогодние гирлянды, плоское море в цветных бликах, Flame Towers, днём похожие на трёх воткнутых головами в холм селёдок, а сейчас трепещущие и рассыпающиеся яркими световыми пятнами. Я находился в центре города, но в то же время мне казалось, что я немыслимо далеко, как будто умер и моя душа
описывает над городом прощальный круг, навсегда запоминая его, чтобы сразу забыть. Стало грустно, захотелось спуститься на землю и вступить в поток гуляющей толпы, подслушивать обрывки чужих разговоров, иногда идиотских, а иногда - интересных, взять горячего кофе в картонном стаканчике, придающего напитку неповторимый аромат, погулять по тёмным переулкам Ичери Шехер. Вместо этого мы сидели здесь, одинокие и недосягаемые, словно боги, и читали меню - Сайка изучала состав блюд, а я - цены.
        Наконец наступил момент, которого я ждал: она сделала заказ и решила пойти в туалет.
        - Ты туда по назначению или фотографироваться? - спросил я.
        - А что?
        - Мне нужен твой телефон. У меня нет интернета, а я хочу кое-что посмотреть.
        Сайка недовольно поморщилась, но отдала телефон и ушла. Мне предстояло действовать очень быстро: без любимой игрушки она себя не сможет долго занимать в сортире. Никогда раньше я не делал попыток прочитать её переписки, и она мне доверяла.
        Объект моих поисков сам бросился мне в глаза. Ниязи был последним, кто сегодня переписывался с Сайкой, помимо меня.
        «Скоро всё изменится, вот увидишь» - этим его сообщением закончилась их беседа.
        «Мне иногда так грустно, а иногда страшно», - жаловалась Сайка двумя строчками выше. Трудновато было читать переписку в обратном порядке, и я начал нетерпеливо листать её вверх, пока вид знакомых слов на остановил меня тяжёлым ударом в затылок.
        «Утро наступило уже давно, но светло стало только сейчас, когда проснулась ты, ярчайшая звезда моего небосвода!» Твою мать, Ниязи, твою ж мать, если, конечно, у тебя вообще есть мать, хотя лично я подозреваю, что ты зародился из семени дьявола, пролившегося на раскалённый песок Апшерона. То была вступительная фраза моего письма, считавшегося утерянным, а теперь лежащего у меня в кармане.
        Трясущимися руками я вылавливал отрывки письма, которые Ниязи посылал Сайке под видом комплиментов. Но зачем он делал это? Ведь он вполне мог придумать что-нибудь не хуже, в этом-то я не сомневался. «Хахах, Ниязи, ты так красиво пишешь. Влюбился чтоли?)))))» - благосклонно отвечала Сайка на его ворованные восторги. «…утешительная прохлада озёр твоих глаз…». Как он посмел?! Я сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и добил треснутое стекло Сайкиного смартфона. Через полминуты она вернулась из туалета, взглянула на меня, сжимающего в руке её искалеченный гаджет, и о чём-то догадалась. Во всяком случае, вид у неё был испуганный. Я протянул ей телефон:
        - Экран я тебе заменю. Но сейчас мы пойдём по домам.
        - Что случилось? Как ты его сломал? Почему-э-э по домам? Я же уже заказала!
        Не слушая её протесты, я выволок её из ресторана, впихнул в лифт и повёз вниз. Мне хотелось, чтобы лифт не остановился на первом этаже, а поехал бы дальше, вниз, к раскалённому ядру Земли, которое испепелило бы нас обоих.
        - И давно у вас с Ниязи такая очаровательная переписка? - Я с трудом удерживался на краю того, что называется «держать лицо», рискуя в любой момент сорваться в пропасть немужественного визга и бессвязных обвинений.
        - Зачем ты читал мою переписку? - возмутилась Сайка. Экая дрянь! Вместо того чтобы броситься мне в ноги, умоляя о прощении, посыпая себе голову пеплом, она же ещё и пытается выставить меня виноватым.
        - Ты же мои читаешь! Я бы не читал, если бы не заподозрил… - Тут мне пришлось перевести дух, потому что я сам не мог толком разобраться в том, что именно заподозрил. Сайка и… вот этот вот Ниязи? «Он же уродец, - ожидал я её слов. - Он просто мелкорослый тщедушный уродец, который прыгает везде и лезет во все дырки, как хорёк. Он же не человек, а просто стихийное бедствие. Какие к нему могут быть чувства?» Если бы, если бы она так сказала, я, может быть, сразу успокоился бы и даже встал на его защиту, ведь не так уж он и плох.
        Но вместо этого она сказала:
        - Ну и что? С кем хочу, с тем и переписываюсь! Ты мне не муж! - Голос у неё совсем изменился, стал грубым, сварливым, чем-то напоминая голос моей матушки, когда она ругается с соседкой. Я в ужасе отшатнулся, ударившись о холодную стену лифта, а она продолжала лаять: - А Ниязи меня понимает, всегда меня поддерживал, с тех пор как ты покончил с собой! Он хороший! Он не намекает мне всё время, что я тупая! Мне с ним весело! И он не ломал мой телефон! - Прорыдав последнюю фразу, она выскочила из лифта и побежала прочь.
        - Да он тебе его и не дарил! - проорал я ей вдогонку; меня чуть не придавило дверьми, потирая ушибленное плечо, я попытался догнать Сайку, и у меня получилось бы, надень она туфли на каблуках, но она была в кедах, и они умчали её, подобно волшебным туфлям Маленького Мука, далеко от меня в считаные секунды.
        Мне нужно было сорвать на ком-то злость, и я позвонил Ниязи.
        - Что ты делаешь, мудила?! - рявкнул я вместо приветствия, услышав его бархатистое «алло».
        - Чувствую я, что-то радикально изменилось между нами с нашего последнего разговора, - спокойно ответил этот подлец. А я понял, что так торопился обрушить на него своё негодование, что не успел сочинить приличный текст.
        - Я прочитал вашу с Сайкой переписку.
        - В таком случае ты знаешь, что меня нельзя упрекнуть в плохом отношении к твоей девушке. - Ниязи был спокоен, но такого холода в его голосе я ещё не слышал.
        - Ты украл моё письмо! И цитировал его ей!
        - Зачем же пропадать таким красивым словам?
        - Они бы не пропали, если бы ты, говна кусок, не сп…л их!
        Едва я это сказал, Ниязи самым вульгарным образом дал мне в ухо отбой. Впрочем, не успел я выговориться в бледно светящееся небо и снова позвонить ему, как от него пришло сообщение: «Сожалею, что бросил трубку. Но я предупреждал, что не терплю мата. Поговорим, когда успокоишься. Но Сайка тебя не достойна». Тут, как это обычно бывает в стрессовых ситуациях, мне в голову пришла дикая идея: а что, если Ниязи - гей и на самом деле подбирается ко мне, пытаясь рассорить нас с Сайкой? Меня передёрнуло от отвращения, и я постарался вспомнить, было ли что-нибудь подозрительное в его поведении. Нет, конечно, подозрительным в его поведении было всё, но никаких поползновений в мою сторону я не припоминал. Мои нервы превратились в оборванные лохмотья вроде снастей корабля после бури.
        «Джонни, мне нужен Джонни», - решил я, набирая его номер. После заката жизнь Джонни только начиналась, и я рассчитывал на его полное внимание. Но он даже не ответил на мой звонок. Ни в первый раз, когда я стоял на сквозняке под стеклянной башней, ни во второй, когда эскалатор вынес меня из мраморного подземного перехода на кипящий жизнью бульвар, ни в третий, когда я упорно пытался дозвониться до своего лучшего друга, стоя у края моря, пахнущего канализацией, нефтью и рыбой.
        Море, чёрное, как душа Ниязи, как Сайкины волосы, как моя тоска, слилось с небом, и, если расфокусировать взгляд, можно было легко представить себе, что за бордюром, огораживающим берег, нет пространства, а есть только огромное тёмное висящее полотно, а что за ним - никто не знает. И вот эти кажущиеся счастливыми влюблённые парочки не знают, что сидят на каменных ступенях перед гигантским полотном, которое отделяет их от большого и прекрасного мира, или, может быть, от измерения, полного чудовищ, уродливых, как Ниязи, вероломных, как Сайка, которые грызут полотно с той стороны, царапают его и однажды прорвутся в наш мир, и тогда вы, влюблённые парочки, вы погибнете самыми первыми.
        Вернувшись домой, я обнаружил, что не только у меня был тяжёлый день. Зарифа уволилась с работы.
        - Как это произошло? Ты же только вернулась из отпуска. - Случившееся казалось невероятным, потому что я не знал большего трудоголика, чем моя сестра.
        - Как это произошло?! Я тебе расскажу, как это произошло! - Зарифа была такая злая, что вполне могла бы наброситься на меня за неимением другого, более заслуживающего битья объекта. - Наш мегаумный шеф привёл новую сотрудницу. Это, говорит, ваш новый директор! Говорит, будете делать всё, как она прикажет! Я думаю, ок, рожа тупая у неё, вся из себя такая гламурная ботоксная курица, такую поцелуешь - сдохнешь от ботулизма. Ну, ничего, посмотрим, может, внешность обманчива, может, соображает чего. И вот она такая подходит ко мне, каблуками цок-цок-цок, как лошадь, и выдаёт: «Эту, говорит, квартиру, мы будем делать в стиле РОККО-БАРОККО!» Рокко-барокко, ты представляешь?! Сука, рокко-барокко!!!
        На этом моменте я не на шутку испугался, что с Зарифой что-нибудь приключится и нам придётся вызвать «Скорую помощь». Она, видимо, сама это почувствовала, потому что заземлилась, положив руку на голову Бахрама, и продолжила уже более сдержанно:
        - Знаешь, так гадко мне стало. Я несколько лет там проработала, исправляла всю лажу, которую они делали, оставалась допоздна. Перечитала всю их библиотеку по дизайну! И тут приходит это чучело, не имеющее даже самых примитивных знаний, приходит на позицию директора, а я так и буду продолжать получать свою нищенскую зарплату, которую мне при знакомых даже озвучить стыдно?!
        - Это возмутительно. Надеюсь, ты выдрала ей все волосы, а потом пошла к шефу и плюнула ему в лицо!
        - Почти так я и сделала, - мрачно сказала Зарифа. - Я ей сначала говорю: «А что за рокко-барокко стиль такой?» Мало ли, может, она просто пошутила. Она на меня посмотрела таким взглядом высокомерным, как на идиотку малограмотную, и руками мне так показывает: «Беля дяааа, с завитушками такой, зярзибонский». И вот тут я взорвалась. Сказала ей: «Если бы ты вкачала себе силикон не в губы, а в мозги, ты бы, может быть, знала, что есть два разных стиля - рококо и барокко, а РоккоБарокко - это такой итальянский дизайнер одежды».
        - Правильно всё сказала! - одобрила мама, которая, по всей видимости, уже успела один раз насладиться этой историей. - Вот стерва!
        - А она как начала орать: «Я лучше знаю, я в Италии четыре года училась, будут мне указывать всякие». А я говорю: «Ты работать ртом в Италии училась, гламурная овца, а не дизайну, тебя обманули». Встала и пошла к шефу, она - за мной, красная вся, орёт там что-то. Ну я ему сказала всё, что думаю. А этот придурок такой: «Она в Италии училась, мне её рекомендовали как хорошего специалиста». И показал её работы. Я говорю: «Но это же говно!» И все ошибки перечислила - вот здесь не то, там неграмотное решение, тут… Прямо пособие: как делать не надо! Он вроде как растерялся и говорит: «Но она считается очень хорошим дизайнером. Она филанкясу[26 - Такому-то (азерб.).] делала, другому филанкясу делала…» А я для себя уже всё решила, поэтому уже конкретно докопалась до неё и сказала: «Известно, что она филанкясу делала такими-то губами». И всё. Написала заявление об уходе. Уф. Она ещё долго там орала у него в кабинете. А я собрала вещи и ушла. Шеф меня даже не пытался остановить. И это после всего, что я для фирмы сделала.
        - Правильно, - важно сказала мама, - откуда ишаку знать, что такое шафран?
        - Что ты теперь будешь делать? - спросил я.
        - Будет новую работу искать, что будет делать, - ответила мама вместо Зарифы.
        - Ага, разбежалась! Знаю я их работы. Та же самая нищенская зарплата, обещания поднять её и это их любимое: «Уйдёшь домой, когда я скажу». И я ещё не забыла прошлое лето, когда в жару сорок пять градусов у нас неделю кондиционеры не работали, а нас не отпускали, даже когда я получила тепловой удар и заблевала им весь офис! Всё! Хватит с меня! Я буду работать сама на себя! - Выдав эту декларацию независимости, Зарифа заметно расслабилась и присела на диван, вперившись нежным взглядом в Бахрама.
        - Как ты будешь работать на себя? - предсказуемо начала зудеть мама. - Кто тебя знает? Тебя обязательно обманут. А налоги? Устройся на работу, будешь стабильно получать зарплату…
        - Мама, - произнесла моя сестра тихим, но каким-то страшным голосом, - ещё одно слово, и, клянусь, я стану содержанкой у какого-нибудь богатого мужчины.
        Мама ахнула и схватилась за сердце, как в дешёвой театральной постановке, но, удивительно, больше ничего не сказала, а удалилась на кухню.
        - Ну давай рассказывай, с тобой что случилось? - повернулась ко мне Зарифа.
        - Что случилось? Со мной? - неумело изобразил я непонимание.
        - Ты, как пришёл, стараешься казаться нормальным.
        Мне пришлось поведать Зарифе о вероломстве Сайки и коварстве Ниязи.
        - И знаешь, что самое мерзкое? То, что я воображал, будто он всё это делает потому, что я ему понравился, а теперь я думаю, что он просто хотел изолировать меня от общества, и главным образом от общества Сайки, а самое мерзкое то, что меня это огорчает!
        - Тебя огорчает то, что ты ему не нравишься? - подвела итог Зарифа и вскинула одну бровь. Не знал, что она так умеет. - А Сайка?
        - Её я вообще понять не могу!
        - Ну и плюнь на неё. Она просто дурочка. Что там понимать? - Такая агрессия стала для меня неожиданностью. Моя сестра раньше не высказывалась против Сайки. - Ты должен верить Ниязи.
        Вот теперь я не мог поверить даже своим ушам. Этот божок хаоса что, и Зарифу успел обработать? Недаром мне показалось подозрительным, как они тогда шушукались.
        - У меня вся жизнь наперекосяк пошла с тех пор, как я с ним познакомился!
        - О, правда?
        Я подумал о сегодняшнем собеседовании. О предстоящем моей группе выступлении в клубе Energetica. Даже если Ниязи и разрушал что-то, на месте этого вырастало нечто новое, и даже совсем не плохое. Что, если он решил сосватать меня какой-нибудь более достойной, чем Сайка, девушке? Последняя фраза его сообщения прямо намекала на это. Допустив такую возможность, я нервно захихикал, и в этот момент случилось то, чего никто из нас уже никак не ожидал: Бахрам открыл глаза.
        - Какие же вы шумные, - произнёс он убитым голосом, который обычно бывает после сна. Зарифа стремительно сменила ряд цветов, как хамелеон: с красного на белый, а затем на зелёный, и упала на диван. Я увидел, что руки у неё трясутся. Тем временем Бахрам принялся основательно, с достоинством разминать одеревеневшие части тела. Хруст стоял как в зале кинотеатра во время демонстрации очередного фильма от Marvel.
        - Мы помешали вам? - смиренно спросила Зарифа, очевидно, совладав с шоком.
        - Нет, я завершил своё дело.
        - Почему так долго? Что было? Что вы ей сказали? - Все волнения сегодняшнего дня поблёкли в сравнении с возможностью расспросить человека, вернувшегося оттуда, куда обычно простые смертные не ходят.
        - Я вам всё расскажу. Но сейчас я бы чего-нибудь поел. Чего-нибудь вегетарианского.
        - Конечно! - Зарифа вскочила, полная боевого пыла. - Я сейчас что-нибудь придумаю. Вы едите молочные продукты? - крикнула она уже из кухни.
        - Да, - ответил Бахрам. Вслед за этим из кухни донёсся странный звук, как будто кому-то, пытавшемуся что-то сказать, зажали рот рукой… или тряпкой для стола. Я бы не удивился, узнав, что в эту самую минуту Зарифа запихивает нашу маму в шкаф с посудой - чтобы не мешала строить счастье.
        Бахрам перебрался с пола на диван, и мы сидели в молчании; он - в спокойном, а я - в смущённом. Вскоре вернулась Зарифа с подносом, полным разной аппетитной зелени. Она успела распустить волосы и вдеть в уши длинные серьги.
        - Благодарю, - сказал Бахрам, выпил два стакана воды и начал есть. Для человека, голодавшего два месяца, он делал это очень неторопливо. Я изнывал от нетерпения и мысленно поторапливал его, а вот Зарифе зрелище доставляло удовольствие. Если бы на меня во время еды кто-то так пристально пялился, я бы уже подавился три раза, но Бахрама ничем нельзя было смутить. Насытившись, он ещё раз поблагодарил Зарифу и спросил:
        - Надеюсь, я не слишком обременил ваше семейство своим присутствием?
        - Нет, конечно, нет, совсем наоборот! - закричала Зарифа, дав мне понять, что в ближайшее время я в разговоре не участвую. - Мне так нравилось смотреть на вас! Я написала ваш портрет!
        - Вот как? - слегка недоумённо ответил Бахрам.
        - Да, сейчас я вам его покажу.
        Она вытащила портрет, спрятанный на подоконнике за занавеской, и поставила его перед Бахрамом.
        Он молча смотрел на картину целую вечность, а потом выдал:
        - Ну, знаете… после такого я просто обязан на вас жениться, как честный человек.
        «Да уж, - подумал я, глядя, как Зарифу снова накрывает приступ расширения кровеносных сосудов, - по количеству интересных судьбоносных событий сестрица меня сегодня уделала».
        - П-п-почему? - бедняжке не с первого раза удалось выговорить.
        - Не переживайте, я пошутил, - улыбнулся Бахрам. - Портрет очень хорош. Настолько хорош, что мне лучше не глядеть на него. Он заставляет меня гордиться. У вас есть другие картины?
        - Нет. - Зарифа посмотрела ему в глаза и смело продолжила: - Меня никто никогда так не вдохновлял, как вы.
        Кажется, Бахрам немного растерялся. Я решил, что самое время мне вмешаться, пока Зарифа не сказала слишком многого и не лишила себя очарования таинственности.
        - Расскажите нам, что вы делали эти два месяца.
        - Прошло два месяца? Как же быстро идёт там время…
        - Где - там?
        - В тонком мире. Там, где обитают души и… все остальные.
        - Вы говорили с этой Мануш?
        - Да, я говорил с ней. Такая несчастная женщина. Очень одинокая. Никто её не любил, и она никого не любила. По-настоящему она была привязана только к этой квартире. Поэтому она и не ушла. Продолжала заботиться о ней, мыла вашу посуду. А потом вы, - он кивнул на меня, - объявили себя мёртвым. Но при этом остались жить здесь. Она решила, что вы - призрак, который собирается остаться на её жилплощади. Живых она терпела, они для неё - словно бы арендаторы, которые рано или поздно уйдут. Но мёртвых, собирающихся навечно остаться в её доме, она терпеть не станет.
        - Да вы издеваетесь! Я не мёртв! Ладно, другие верят во всё, что написано в Фейсбуке, а с вами-то что?
        - Нельзя манипулировать представлениями большой группы людей о реальности и ожидать при этом, что реальность не начнёт меняться.
        - Теперь, если я пустил слух, что умер, я должен на самом деле умереть?!
        - Необязательно. Но будьте готовы к тому, что все, кого вы знаете, станут считать вас мёртвым.
        Да уж, такого эффекта от своего розыгрыша я не ожидал. В другое время я ответил бы Бахраму, что он несёт какие-то бредни, но события этих двух месяцев невозможно было объяснить иначе. Тут мне стало по-настоящему страшно.
        - Что теперь будет с Мануш? Она оставит нас в покое? - Кажется, моё сомнительное положение ничуть не огорчило Зарифу. Она так и извивалась на диване рядом с Бахрамом, чуть ли не обнюхивала его, мне даже было неловко на неё глядеть. Интересно, он заметил?
        - Она согласна угомониться. Только если вы покинете квартиру.
        - Как это - покину квартиру?! Я здесь живу! У меня здесь… - я чуть было не сказал «крысиный король». - Мама и сестра!
        - Возможно, вам стоит просто вернуться в мир живых, - мягко пояснил Бахрам и покосился на Зарифу, которая как будто случайно задела его острое колено своим.
        - Это не так просто сделать… и не так быстро.
        - Я уговорил её потерпеть немного. У вас будет время.
        - И ради этого мы продержали вас в нашей гостиной два месяца. Чтобы вы сказали мне, что единственный способ угомонить призрака - это сделать то, что она хочет. Супер! А никак нельзя просто избавиться от неё?
        - Я не экзорцист и не охотник за привидениями. Я действую убеждением и добротой. Если вас это не устраивает, можете позвать кого-то другого. Прошу прощения за то, что так долго и впустую сидел у вас. Теперь я пойду домой.
        - Нет! - Зарифа вцепилась в руку Бахрама, нашла-таки благовидный предлог полапать его. - Не слушайте моего брата. Он - неблагодарная св… эм. Неблагодарное существо.
        Я мысленно заржал: Зарифа показала было зубки, но вдруг испугалась, что правильному, спокойному и вежливому Бахраму это не понравится.
        - Останьтесь у нас ещё немного, - взмолилась Зарифа, глядя на вставшего Бахрама снизу вверх, так и не отпуская его руки. Во всей этой картине, в позе и лице Зарифы было что-то от прерафаэлитов. Я почувствовал себя очень неудобно и решил сходить на кухню проверить, как там мама - вдруг сидит, привязанная к стулу, и крысы уже начали пожирать её.
        Мама была в порядке, но очень злая.
        - Там Бахрам очнулся, - осторожно сообщил я.
        - Знаю. - Мама нетерпеливо похлопала себя прихваткой по ноге. - Зарифа мне сказала. И ещё сказала, что, если я высуну свой нос из кухни, она выпрыгнет из окна.
        - Так второй этаж же.
        - Она сказала, будет прыгать головой вниз. Что они там делают? Почему ты ушёл оттуда?
        - Разговаривают вроде.
        - О чём? Он будет брать с нас деньги? Мы с ним об оплате не договаривались.
        Я прислушался к голосам в гостиной. Зарифа нарочно задала их беседе интимный тон, и теперь слов было не разобрать. Оставалось только удивляться её прыти. Странно, что до сих пор она не пыталась никого охмурить, ведь может, оказывается!
        Спустя полчаса голоса переместились в коридор, заскрипела входная дверь, щёлкнул замок. Зарифа вбежала к нам с пылающими щеками, и пылали они вовсе не от искусственных румян.
        - И сколько он взял? - Мама упёрла кулаки в бока.
        - Ничего не взял! Он сказал… - Зарифа захлебнулась счастьем, отдышалась: - Он сказал, что ему не нужны деньги, а если мы хотим отблагодарить его, то я должна пойти с ним на свидание!
        - Что?! - завопили мы с мамой одновременно.
        - Аллилуйя! - пропел я, радуясь, что хотя бы Зарифе сегодня фантастически повезло. Моя сестра - и свидание, надо же.
        - Ты его послала, надеюсь? - Мама начала гневно грохотать кастрюлями и сковородками, бесцельно перекладывая их с места на место, словно слегка спятившая богиня грома. - Ещё не хватало с прохвостами всякими ходить на свидания!
        - Он не прохвост, и я сказала да!
        - Что с тобой случилось, не понимаю. Ты всегда была такая разумная девочка, - начала сокрушаться мама. - Не то что этот… - «Этот» - в смысле я. - Весь в своего папашу. Я думала, ты как я. А ты? С работы уволилась, картинки рисуешь, а теперь ещё с каким-то голодранцем встречаться собралась?
        - Вообще-то, - быстро вмешался я, предотвращая матереубийство, - вряд ли он голодранец. Учёба в тибетском монастыре, насколько мне известно, - очень дорогое удовольствие. А он себе это удовольствие позволял в течение двадцати лет.
        - Это какой же он тупой, что ему двадцать лет пришлось в одном институте учиться, - заявила мама со свойственным ей невежеством. - Ну и что, что дорогое. Небось квартиру родителей продал, а теперь мотается по съёмным или вообще живёт под мостом!
        - Слушай, чувак два месяца без еды, воды и движения просидел на одном месте! - увещевал я маму, параллельно оттесняя Зарифу в коридор. - С такими способностями представляешь, что он может творить?
        - Ничего. - Мама была непреклонна. - Если он у нас тут два месяца просидел, значит, у него нет работы!
        - Значит, мы будем два безработных! - выкрикнула Зарифа из-за моего плеча.
        - Пойдём, пойдём, ты же знаешь, она не угомонится. - Я увёл Зарифу в свою комнату и запер дверь на случай, если бы маме вздумалось вмешаться в обсуждение.
        - Ей обязательно надо всё обосрать, - шипела моя сестра, на минуту превратившись обратно в свою непроапгрейженную версию.
        - Да ладно, что ты переживаешь? Когда она что одобряла? Всё равно она смирится с любым твоим решением. Кровь попортит, но и только. Расскажи лучше, что у вас там произошло.
        - Ну, я поняла, что если он сейчас просто уйдёт, то я его больше никогда не увижу. Решила - живём один раз, хотя он, наверное, так не считает. И я ему сказала всё. Как мне было приятно смотреть на него. Как он на меня успокаивающе действовал. Как портрет его писала. И сказала, что он показал мне чудеса, о которых мне хочется узнать побольше. Польстила ему по полной. Не знаю, может, он клюнул на это, а может, просто понял, что мне без него совсем хреново будет. И сказал, что мы можем встретиться за чашкой чая и он расскажет обо всём, что меня интересует. И я сказала, что буду очень рада. И мы обменялись телефонами.
        - У него есть телефон? - удивился я.
        - Да. И даже Whatsapp. Только в соцсетях его нет. Договорились встретиться завтра утром. Ой мама! Мне надо срочно лечь спать, чтобы завтра хорошо выглядеть!
        И она чмокнула меня в щёку, чего никогда в жизни не делала, на моей памяти. Даже когда я был маленьким, аппетитным пухлощёким ребёнком. Естественно, это меня шокировало.
        Я подумал о том, что мы с сестрой словно поменялись местами: у неё всегда была работа, а у меня - девушка, но сегодня я, судя по всему, обрёл работу мечты и потерял возлюбленную, а Зарифа бросила работу и подцепила кавалера. Я был рад за неё, хотя мамины доводы по поводу Бахрама меня несколько беспокоили. Снова мне вспомнились таинственные перешёптывания Зарифы с Ниязи. Наверняка она что-то выясняла про Бахрама. Моя рука сама дёрнулась к телефону написать Ниязи и спросить его об этом, но я вовремя вспомнил, что мы поругались. Следом за этим я начал думать о словах Бахрама. Так получалось, что мне надо было срочно восстать из мёртвых, иначе я стану невидимым для всех, кто меня знает. Такое развитие событий казалось невероятным, но многие факты его подтверждали.
        Чтобы отвлечься и успокоиться, я открыл свой тайник и начал наблюдать за крысиным королём. Увидев меня, крысы - их было ровно двенадцать, я подсчитал - начали, как всегда, славить меня хоровым писком, покачиваясь из стороны в сторону. Я накрошил им солёных крекеров. Наблюдение за питающимися животными всегда меня успокаивает. Что странно, в гнезде крысиного короля не было никакого помёта, словно он ходил в туалет в какое-то другое место, или его условные подданные прибирали за ним. Это была одна из загадок, которые я никогда не разгадаю.
        Непонятным образом я проснулся утром на полу; паркет был разобран, тело моё болело, а полусонный мозг подсказал, что я проспал своё интервью, Зарифа идёт на свидание с Ниязи, а Сайка хочет утопиться в море. Я потряс головой, с усилием разлепил веки и заглянул в подпольный тайник. Король был на месте, хотя я почему-то ожидал, что он удерёт и отправится в поучительное путешествие по квартире, которое неминуемо закончилось бы столкновением с мамой и гибелью одной из сторон.
        Ползя в туалет, я встретился в коридоре со сногсшибательной красоткой, в которой с трудом узнал свою зачуханную сестру. Как же Бахрам изменил её! И тут я кое-что вспомнил.
        - Слушай, ты не могла бы кое о чём спросить своего кавалера?
        - О чём?
        - Памятник на моей могиле делал один скульптор, Ибрагим. Не буду рассказывать, при каких обстоятельствах, но, короче, он попросил меня передать на тот свет послание для его погибшего сына.
        - Что?!
        - Не спрашивай. В общем, я сказал, что передам. Но, сама понимаешь, я не могу.
        - И ты хочешь, чтобы Бахрам этим занялся?
        - Да, если только можно. Спросишь его?
        - А вдруг он опять на несколько месяцев сядет?!
        - Этого не надо. Но… просто спроси, ладно?
        - Ну хорошо. Давай своё сообщение.
        Я нашёл напоминание, которое поставил тогда на телефон, и отправил текст Зарифе.
        - Удачи тебе. По-моему, эту красную помаду лучше стереть. Утро же.
        - Это не повод разгуливать по улицам без рта, - мгновенно ощетинилась Зарифа, и я поспешил отвалить, пока она не передумала исполнять мои причуды.
        За завтраком меня настигло сообщение от Джонни: «чувак ты че мне звонил? Я прое…л твой звонок чета». - «Кажется, Сайка собирается мне изменить с Ниязи, если уже не изменила», - написал я, предвкушая, какой эффект окажет на Джонни это известие. Но то ли я потерял навык впечатлять людей словами, то ли Джонни совсем на меня забил, так или иначе, он ответил: «О, ясн. Мы завтра в энергетике. Пожелай удачи». Меня словно булавой в крестец ударили. «Что значит - пожелай нам удачи?! Почему я только сейчас об этом узнаю?! Меня там то есть предполагается, что не будет, да?» Моё раздражение росло, по мере того как пальцы попадали не по тем буквам, и приходилось всё больше и больше исправлять текст. Джонни, падла такая, сообщение просмотрел, но отвечать не торопился, и тогда я, как истеричная девица, накатал ещё одно: «Я вообще-то жив ещё, жив, понимаешь, а не умер, хотя в интернете написано, что умер, но я ещё живой, и поэтому не надо меня игнорировать». На это Джонни написал: «Бля чувак ну ты че. Я думал ты знаешь. И тебе там нельзя фейсом светить сам же сказал». Вообще-то так сказал Ниязи, и он имел в виду
выступление на сцене, а не просто мой приход в клуб. Вспомнив, что именно Ниязи, с которым я вчера разругался, должен был меня туда провести, я громко выругался. Призрак из шкафа возмущённо зацыкал.
        - Да заткнись ты! - рявкнул я. Нужно было с Ниязи как-то помириться. Иначе придётся окончательно признать свой откол от группы, которая исполняет сотворённые мною же песни. Написать или позвонить ему первым я не мог, значит, надо было как-то вынудить его выйти на связь. «А что, если использовать заклинание для вызова Сатаны?» - подумал я и затрясся от нервного смеха, представив себе, как Ниязи, который в этот момент, может быть, принимает ванну с пеной, затягивает в центр круга с пентаграммой, нарисованного на полу моей комнаты.
        В этот момент мой телефон зазвонил как-то по-особенному резко, заставив меня испытать это неприятное чувство скукоживающихся внутренностей. Звонил Ниязи, словно прочитавший на расстоянии мои мысли. Поколебавшись несколько мгновений, я всё же ответил.
        - Здравствуй, - ровным голосом произнёс Ниязи. Удивительно, но, когда я слышал его по телефону, воображение рисовало мне портрет высокого, хорошо сложённого мужчины средних лет, закутанного почему-то в длинный чёрный плащ. Вот и сейчас так же я на миг забыл, что говорю с мерзким пройдохой Ниязи, которого могу прибить одной ладонью, даже не сжатой в кулак.
        - Э… привет, - осторожно ответил я.
        - Надеюсь, ты уже вернул себе былую безмятежность.
        - Если ты решил запугать меня путём употребления сложных слов, то ты перепутал меня с Сайкой!
        - Надо же, сколько презрения к собственной девушке. - Ниязи явно был доволен, а я с досадой оскалил зубы. Как меня угораздило такое ляпнуть? Теперь он окончательно убедится, что она мне не нужна.
        - Какие у меня отношения с моей девушкой - не твоё дело! - Кажется, мы сейчас опять поругаемся, а ведь мне нужно было обратное. Я неуклюже попытался сменить тему: - Так зачем ты позвонил?
        - Тебе ведь всё ещё хочется побывать на выступлении твоей группы в «Энергетике»?
        - Хочется, - буркнул я, пытаясь звучать не так, словно я сдаюсь, а словно бы меняю гнев на милость. В этот момент я сам себе был противен.
        - Вот и славно. Это будет знаменательная ночь, вот увидишь.
        «Да, Ниязи, - сардонически рассмеялся я про себя. - Ты тоже увидишь». А причиной моего злорадства стало решение, которое я недавно принял: в разгар выступления я устрою каминг-аут, не в традиционном смысле этого слова, разумеется, просто я собрался объявить себя живым. Насколько опасным был бы такой поступок, я тогда не думал, хотя следовало бы прикинуть, откуда я буду возвращать деньги, собранные людьми на памятник.
        - Ладно. Тогда в десять встретимся под Зяфяран Плазой.
        И мы встретились. Ниязи хлопнул меня по спине в том месте, до которого смог дотянуться, как будто мы и не находились в состоянии войны.
        - Ну что, дон Хосе. Иди и смотри, как твоя музыка будоражит умы и тела. Разве не в этом счастье? - При намёке на Сайку я вскинулся было, но сразу собрался, чтобы усыпить его бдительность.
        В холле произошла небольшая заминка: перед нами стояла компания мужчин средних лет, вид у всех был сытый и ухоженный.
        - Эта футболка стоит дороже, чем весь ваш клуб! - кричал один из них, дёргая себя за логотип бренда, изображённый на груди, но лоснящийся привратник, наряженный в костюм пингвина, был неумолим и сдержанно пытался объяснить, что футболка есть футболка. Когда компания в полном составе развернулась к выходу, объявив привратнику, что Energetica только что потеряла потенциальных постоянных клиентов, настала наша очередь.
        Фейсконтролёр испуганно осмотрел меня с ног до головы, но Ниязи, одетый вообще как бомж, небрежно бросил: «Он со мной», - и мы спокойно прошли. Ниязи, усмехаясь, повлёк меня в стеклянный лифт, прозрачная шахта которого выступала на фасад здания, словно вздувшаяся вена. Я смотрел, как земля с ускорением уходит из-под моих ног, и вдруг подумал, что до космоса ехать всего ничего. Но лифт не поехал в космос, к сожалению, а остановился на последнем этаже и выплюнул нас в ревущее месиво из световых пятен и унылых тел клуба Energetica.
        К нам подвалил какой-то круглолицый мужичок, которого я сначала принял за администратора, но по его ленивой и слегка развязной манере, в которой он обратился к Ниязи, я догадался, что это владелец.
        - Один из совладельцев, - уточнил Ниязи, галантно беря меня под руку, чему я сразу же начал сопротивляться, но его хватка оказалась неожиданно цепкой, как у обезьяны, и мне пришлось сделать вид, что всё нормально. - Твои уже здесь. - Он указал на сцену, где вертелась Сайка, размахивая волосами, будто леской с червяком на крючке, и проходившие мимо обеспеченные парни все попадались на этот крючок, замирая перед сценой с глупыми лицами. Меня настиг приступ ненависти. Чтобы отвлечься, я помахал рукой Джонни, но он не заметил меня за оживлённой беседой с Тарланом.
        Полностью дезориентированный, я позволил Ниязи усадить себя на мягкий плюшевый диван и уже через минуту пил (кажется, не по своей воле) что-то омерзительно-горькое и крепкое.
        Эмиль выдал пробную дробь, привлекая внимание собравшихся к сцене. Сайка похотливо изогнулась у стоячего микрофона. Джонни обречённо считал клавиши синтезатора. Мика с Тарланом вцепились в гитары, как неопытные папаши в младенцев. И концерт начался.
        Они играли новый альбом, собранный из моих посмертных песен - Emodulanda. Этого я не ожидал, никто не предупредил меня. Когда они успели отрепетировать его? Меня одновременно обуревали чувства негодования, страха и гордости.
        Сайка запела, и её голос звучал как вой койота, когда ты в горах один и без костра. Моя кожа тут же покрылась пупырышками. Первая песня - The Path - была медленной и зловещей, но уже к концу её народ прильнул к сцене. Исполнение следующей композиции ознаменовалось бешеной пляской, которой я не ожидал от посетителей Energetica. Они размахивали волосами, вскидывали вверх руки с пальцами, сложенными в «козу», прыгали из последних сил. Сайка оторвала микрофону голову и скакала по сцене, визжа и высовывая язык, словно она была Оззи Осборном, а не девочкой из приличной азербайджанской семьи. Джонни на бэк-вокале не то издавал какие-то предсмертные хрипы, не то читал страшное заклинание, которое превратит всех людей на Земле в Instagram-блогеров и трендсеттеров (вследствие чего миру наступит трендец). Даже Мика и Эмиль выглядели живыми, а Тарлан, плюхнувшись в экстазе на колени, выдал умопомрачительное соло. Сейчас они уже не были похожи на горстку вчерашних студентов, играющих в музыкантов, они выглядели и звучали как настоящая рок-группа. Это был мой триумф, но я в нём участвовать не мог. Ниязи куда-то
ускакал, позже мне удалось разглядеть его в толпе, он снимал происходящее на телефон. Украдкой я показал его спине средний палец. Один парень заметил это, принял на свой счёт и обиженно сложил губы в форме писсуара.
        От скуки я принялся разглядывать людей. За соседним столом обнаружились Илькин и Нигяр. Кажется, она пыталась вытащить его потанцевать, а он сопротивлялся. В итоге она развалилась на диване и с надутым видом ушла в свой телефон. С удивлением я признал в компании людей за столом в дальнем углу Мурку. Каждый раз, когда мимо него по полу пробегало световое пятно, он судорожно подёргивался, казалось - вот-вот сорвётся с места и начнёт гоняться за ним. Справа от меня обнаружилась в полном составе группа Born2Burn, наш главный соперник. Они смотрели на сцену сквозь меня, кивая головами в такт, похожие на голубей, но гордость, видимо, не позволяла им выйти на танцпол и оторваться по полной. Похоже, что Ниязи созвал сюда всех. Мне стало немного неуютно. Продолжая выискивать знакомые лица, я нашёл пару своих одноклассников и одногруппников, и - моё сердце позорно ёкнуло - Ксению, чьи волосы пламенели на фоне иссиня-чёрных стен. Не в силах больше этого выносить, я вскочил, чтобы найти Ниязи. Но что-то случилось с моим вестибулярным аппаратом. Я хотел пойти направо и шёл налево. Я направлялся к барной
стойке, но внезапно обнаружил себя у туалета. Голова моя работала ясно. «Так, - сказал я себе. - Если, когда я иду к стойке, меня выносит к туалету, значит, чтобы попасть куда мне нужно, я должен пытаться зайти в туалет». Сделав этот бесхитростный логический вывод, я направился к WC, наткнулся на стену и, ведя по ней правой рукой, словно блуждающий по лабиринту, вышел к бару. Впрочем, этот поход так сильно меня вымотал, что, добравшись до места назначения, я позабыл, зачем вообще сюда шёл. Озадачив прыщавого бармена просьбой налить мне кофе, я продолжил искать глазами Ниязи с занятой высотной позиции барного стула. Наконец он отыскался, кричащий что-то на ухо приятной девушке, чьё лицо показалось мне смутно знакомым. Я напряг память и понял, что передо мной стояла Прекраснейшая, та, что написала провокационный комментарий на странице лютой журналистки Худатовой и которой Ниязи обещал помочь. Интересно, как он ей поможет, в какую авантюру затянет? И что потребует взамен? Увидев на её пальце обручальное кольцо, я отбросил глупую мысль предостеречь её от Ниязи, потому что, очевидно, защитник у неё уже
имелся.
        А мои друзья-предатели добрались уже до четвёртой песни. Разнообразия ради предполагалось, что её исполнит Джонни, хотя, на мой вкус, ему не хватало силы и харизмы голоса. Я был поражён, когда на сцену вдруг взошёл Ниязи, приветственно размахивая руками, как будто только его здесь все и ждали, и затаил дыхание в ожидании начала песни: раз услышав, как этот мерзавец поёт, я с тех пор втайне мечтал завладеть его голосом, как морская ведьма - голосом русалочки, как барон Трёч - смехом Тима Таллера.
        И когда он открыл свой рот, широкий, словно раструб валторны, и издал первый звук, я понял, что на самом деле писал эту песню вовсе не для Джонни. Пока он пел, я простил ему его интриги и странные отношения с Сайкой, но, когда песня закончилась, магическое действие его голоса отпустило меня и я возненавидел его с троекратной силой.
        Народу в клуб прибывало всё больше, и я предвкушал, как разоблачу самого себя перед всеми этими людьми, и Ниязи останется только смириться и признать своё поражение. Не найдя меня на месте, он, кажется, немного растерялся. Я неспешно попивал свой кофе - здесь оказался отменный американо, с пенкой, какой редко где подают, - и наслаждался звучанием своей музыки и видом оглядывающегося по сторонам Ниязи. Головокружение вроде бы оставило меня, я продумывал свою речь, стараясь не упускать из виду Ксению и Прекраснейшую, при этом продолжая наблюдать за Ниязи. О, горе мне! Он почувствовал мой взгляд и тотчас же оказался возле меня, спихнув с соседнего стула какую-то захмелевшую девицу.
        - Тебе понравилось моё исполнение?
        - По-моему, получилось немного истерично, но в целом да, - снисходительно ответил я, чтобы позлить его.
        - Истерично? - переспросил Ниязи, так изогнув брови, что мне показалось, они сейчас сбегут с его лица. Это было смешно, и я по-детски нетактично рассмеялся. В принципе меня больше не заботило, какие отношения сложатся у нас с Ниязи, потому что сегодня мне сообщили, что работа в Англии - моя, (поспешность, с которой они приняли это решение, поразила меня) и я, хотя ещё никому не сообщил об этом, мысленно уже сидел на чемоданах и прощался со всем, что было дорого для меня и недорого тоже.
        - Это называется furioso, а не истерично, неуч ты этакий! - возмущённо проорал Ниязи, заглушая музыку.
        - Как скажешь, - усмехнулся я, допил остатки кофе и соскользнул со стула. Попробовал ноги, они вроде бы слушались меня, и я рискнул подойти к сцене, к самым ступенькам. Когда Сайка отошла немного назад, уступая место Тарлану с гитарным соло, мне удалось наконец обратить на себя её внимание. Она едва не выронила микрофон и быстро отвернулась, устремив взгляд своих прозрачных глаз поверх толпы. Я задумчиво смотрел на её длинные ноги, начинающиеся высокими каблуками и исчезающие во тьме под короткой юбкой. Смогу ли я расстаться с этими ногами? И с этой грудью. Пусть Сайка и не была блистательной собеседницей, и артхаусные фильмы с ней нельзя было посмотреть - они её по большей части пугали, - но я любил её. Мысль о том, что мы можем пожениться и остаток жизни я проведу только с ней, пугала меня сильнее, чем реклама салонного макияжа невест, которую я однажды увидел, листая Сайкину ленту новостей в Facebook (а это было зрелище не для слабонервных!), но и мысль о расставании с нею казалась невыносимой.
        И всё же… о ком я думал, когда писал песни для этого альбома? Нет, не о ней. Не Сайкины прекрасные глаза и формы тела я воспевал. И не её восхищение хотел вызвать. Те времена, когда она была моей музой, прошли. Сейчас меня вдохновляли только мысли о моём будущем, которое почему-то представлялось мне материальным и одушевлённым, таким огромным добродушным животным вроде слона, на спину которого можно взобраться и отправиться в путь. Хватало ли на этой спине места для двоих? Я вообразил, что мы с Сайкой едем верхом на слоне, покачиваясь, и она поминутно соскальзывает с него, падает, плачет, я помогаю ей снова на него взгромоздиться, а она ноет, что хочет есть, хочет пить, устала, слишком жарко, села батарея на телефоне, ой, а давай сделаем селфи на слоне…
        А она всё пела, продираясь сквозь чащу нагромождённых мною в порыве вдохновения фраз, и вдруг перепутала слово в песне. Всего одно слово, никто и заметить не смог бы, но в этот миг она стала мне отвратительна. Внезапно и бесповоротно. Чёткость этой смены чувств столь поразила меня, что я попытался вспомнить лучшее, что было между нами, но эти воспоминания не вызвали ничего, кроме досады. Я порадовался, что бурно выразил своё неудовольствие после прочтения её переписки с Ниязи, потому что теперь мне, наверное, не придётся объяснять ей, почему я хочу расстаться.
        Что-то мягкое толкнуло меня в зад, я обернулся и увидел Ксению, самозабвенно танцевавшую под мою музыку. Она немного виновато улыбнулась мне и отвернулась, не узнав. Это не слишком сильно удивило меня, но подтвердило все худшие опасения.
        Близилась полночь. Скоро тыква должна была превратиться в принца. Ладони у тыквы, то есть у меня, стали мокрыми и противно холодными. Я чувствовал себя как солдат-новобранец перед первым боем. Напомнив себе, что скорее всего скоро уеду из страны, я стоял перед сценой, опустив воображаемое забрало, готовый рвануть вверх по ступеням и сорвать покровы со своего грандиозного обмана.
        Последнюю песню я слышал, словно через две прижатые к ушам подушки или как будто был под водой. Кровь трусливо покинула конечности, прижавшись к сердцу, как испуганный ребёнок к матери. Когда отгремел последний аккорд, а толпа завизжала, я на автомате побрёл вверх, но меня опередила тёмная тень, взлетевшая на сцену и завладевшая микрофоном.
        - Мы насладились сейчас последним альбомом группы Death and Resurrection, чей лидер… - полетел над толпой гипнотический голос Ниязи, но я, войдя в боевой раж, ворвался на сцену вслед за ним, вырвал микрофон из его пальцев и громко закончил фразу:
        - Чей лидер на самом деле жив и стоит сейчас перед вами!
        Но никто меня не услышал. Концерт закончился, и люди занялись своими делами. Те, кто обратил внимание на Ниязи, когда он вышел и заговорил, рассеялись, подобно туману под солнцем. Я предпринял ещё одну отчаянную попытку:
        - Эй! - и махал рукой. - Я жив! Я не покончил с собой! Это была мистификация!
        Спины, спины, волосатые затылки, и никто не смотрел в мою сторону, будто меня не существовало. Возможно, они просто не поняли слова «мистификация».
        - Закончил? - насмешливо спросил Ниязи, забирая у меня микрофон. - Ну хватит. Ты же видишь, это бесполезно.
        Не сказав ни слова, я влепил ему пощёчину. Вообще-то мне хотелось от души вмочить ему кулаком, но я побоялся, что он сдохнет. Ниязи ошарашенно смотрел пару секунд, а потом вдруг подскочил ко мне вплотную, вцепился в ворот моей рубашки и заголосил, запрокинув голову:
        - Ударь вторую щёку, ударь! - Я пытался отцепить его от себя, а он продолжал: - Если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня? - Но при этом он ещё и пинался ногами. Наконец мне удалось оторвать его и отбросить куда-то вниз, под сцену, прямо к ногам пищащей Сайки, где он сразу же вскочил, как мячик, явно исполненный решимости продолжить этот нелепый поединок, но Сайка удержала его за обе руки, а я повернулся к нему спиной и, ни с кем не поговорив, отправился домой.
        На следующий день участники группы Death and Resurrection запостили фотографии из поезда, в котором они ехали на Тбилисский рок-фестиваль без меня.
        Глава седьмая
        Реинкарнация
        Конец сентября был дождливым. Такая погода всегда звала меня в путь. По утрам я бегал по городу, подготавливая документы к отъезду, а вечерами сидел в Facebook и смотрел, как моя группа завоёвывает Тбилиси, налаживает связи с музыкантами других стран, а Ниязи, судя по всему, налаживает связь с Сайкой, пусть катятся они оба к чёртовой матери. Кстати, о матерях. Моя, судя по всему, до сих пор не верила, что я кому-то мог понадобиться в Туманном Альбионе, и считала, что я впустую трачу время и деньги. Зарифа тоже не особенно интересовалась моими делами, но я мог её понять. Теперь она вскакивала до рассвета, обливалась холодной водой - иногда я просыпался от её визга - и бежала на свидание к своему Бахраму, а свидания их проходили преимущественно на бульваре. Там они гуляли до полудня, потом Зарифа писала картины. Вместе с какой-то другой девушкой, тоже решившей посвятить себя живописи, они сняли мастерскую в Доме художников, и теперь моя сестра вращалась в богемной среде. Влияние этой среды и Бахрама сказалось на её облике - она начала одеваться в яркие, чистые цвета, носила многослойные юбки, вешала
на себя крупные украшения в этническом стиле, всегда распускала волосы и чаще смеялась. Ещё она здорово помолодела. Мне было радостно видеть её такой. Мама дулась, потому что содержание семьи опять оказалось полностью на ней. Последние мои сбережения я припрятал на первое время жизни в чужой стране.
        В свой отъезд я и сам не верил. Меня не оставляло предчувствие, что если я уеду, то уже больше никогда не вернусь и не увижу ни маму, ни Зарифу, ни наш дом, ни Джонни, ни свою группу. Не увижу я и Старый город, и площадь Фонтанов, и бульвар, и Губернаторский сад, и Баилово, и Советскую, и Военный городок, и все причудливые места, по которым любил бродить в одиночестве, возвращаясь после этого домой со странным их отпечатком в душе. «Глупости, - обрывал я себя в разгар таких мыслей. - Я всегда смогу вернуться. Может быть, контракт со мной не продлят, а может, я сам не выдержу одинокой новой жизни и вернусь». Но уверенность в том, что я не смогу вернуться, даже если захочу, никуда не девалась. Это было неприятное, невыносимое чувство, от которого невозможно избавиться вроде чесотки где-то между горлом и ухом.
        Со дня знаменательных событий в Energetica прошла неделя, и группа вернулась с фестиваля на пике своей славы. Я встретился с Джонни и потребовал у него объяснений.
        - Такие дела, бро. - Джонни озадаченно смотрел на меня, как будто не был уверен, видит он меня перед собой или нет. - Этот п…бол, когда ты ему по е…лу вп…ячил, так насел на нас, покажите ему, говорит, что не он тут хозяин, вы команда, а он один, и так растреп…онился, мы и поехали.
        - И как вам, понравилось выслушивать хвалебные оды моим песням?
        - Бля буду, мне самому было х…во!
        - Ну допустим. А что там эта? Осуществила свою мечту?
        - Это какую?
        - Закрутить роман с Ниязи.
        - Ох…ть!!! Без п…ды?!
        - Судя по их переписке… - И тут я подумал, что вообще-то это он ей написывал, а она лишь со свойственным ей легкомысленным кокетством позволяла ему восхищаться собой.
        - Да нет. Не. Она всё время в таком х…м настроении была. Вы разосрались, что ли?
        - Собственно, да.
        - Б…!
        Мы немного помолчали.
        - Идём выпьем, что ли? - предложил я.
        - О. Нет, чувак, не могу. Наш магазин накрылся п…й, у меня тут сейчас собеседование.
        Я посмотрел на него с сочувствием, но про свою намечающуюся работу ничего не сказал. То ли потому, что был обижен на него за предательство, то ли из опасения зависти и сглаза, к тому же я всегда инстинктивно держал в тайне незавершённые важные дела, чтобы не искушать судьбу и не давать повода для злорадства в случае неудачи.
        - Сегодня играем в Finnegans? - спросил я.
        - Типа того, - сказал Джонни, и снова его лицо приобрело дурацкое растерянное выражение, которое, как я понял, не сулило мне ничего приятного.
        - Ну что там ещё, говори!
        - Ладно. Однох…венно узнаешь. На твоём месте вроде как Тарлан е…шит.
        - Это с какой же стати? Я что, официально объявил о своём выходе из группы, которую сам же и создал? Или я вас распустил? Вы теперь по-другому называетесь и исполняете другие, не мной написанные песни? - мой голос был тихим, размеренным и, надеюсь, достаточно зловещим.
        - Ну чувааак, - увещевающим тоном протянул Джонни, - ты же знаешь этого Ниязи хитровые…нного. Он нас всех запутал. Сказал типа ты уже нае…нулся, и нет тебя официально в живых, и светить е…лом на людях тебе нельзя.
        - Я сегодня приду играть. Мне нужны деньги. Предупреди остальных. Чмоки-чмоки.
        И я ушёл.
        Вечером в пабе было непривычно безлюдно, и это в вечер живой музыки! Видимо, я переоценил популярность нашей группы, члены которой, кстати, встретили меня не прохладно, но так же оторопело, как и Джонни. Только Сайка радостно бросилась мне навстречу, но, наткнувшись на невидимую стену, которую возвёл между нами мой холодный взгляд, притормозила, испуганно улыбаясь. Я не вернул ей улыбку, хотя и ощутил внутри себя шевеление жалости.
        - А где народ? - спросил я Мику.
        - Говорят, паб закрывается.
        - Что так?
        - Кризис, - ответил Эмиль. - У них в последнее время жопа. Разливного пива почти нет, старые клиенты расползлись куда-то.
        - Я боюсь, что сегодня мы в последний раз вообще играем, - добавил Мика.
        - Так это у нас сегодня поминки по Finnegans? - тонко пошутил я. Никто меня не понял, да я и не ожидал.
        - В таком случае уместно будет сыграть альбом Ouroboros, что отразит характерный для романа мотив бесконечного возвращения, кроме того, я предчувствую возрождение этого знакового места после закрытия, - произнёс голос за моей спиной. Медленно я повернулся к Ниязи, ожидая любого неадекватного поступка с его стороны и одновременно испытывая стыд за своё поведение в Energetica.
        - Возрождение?
        - Несомненно. Смерть и возрождение, по спирали, пока не достигнешь совершенства и не сольёшься с Богом. Уж ты-то должен это знать.
        - Я знаю только смерть.
        - Недалёк момент твоего возрождения. Но для этого ты должен умереть окончательно. И это скоро произойдёт.
        Я оттащил несопротивляющегося Ниязи в безлюдный угол и обрушил на него стаккато отрывистых вопросов:
        - Откуда ты знаешь? Что тебе нужно? Кто ты такой вообще?
        - Воу, воу! - с этим возгласом Ниязи поднял руки на уровень своего лица, как будто боялся, что снова будет бит по щекам. - Палехче!
        - Хватит паясничать!
        - Ты злишься, а должен бы радоваться! Разве не сбылась мечта твоей жизни? Разве ты не уезжаешь?
        - Кто тебе сказал?!
        - Допустим, Зарифа. Ты не рад? Если бы не моя затея с твоей смертью, разве устроился бы ты на работу?
        - Как это связано с моей смертью? Я в любой момент мог отправить CV!
        - Но раньше-то не отправлял. Разве ты мог бы уехать и оставить мать и Зарифу? И Сайку, думая, что любишь её? И свою группу? Тебе здесь было уютненько. Да, скучно. Уныло, но привычно. А теперь прежняя жизнь сама отторгает тебя.
        - Моя семья меня не отторгнет. И мой лучший друг. Сайку, так и быть, забирай себе, - презрительно бросил я и пошёл к группе, которая уже приготовилась играть.
        - Не противься неизбежному! - догнали меня низкочастотные акустические колебания.
        Вопреки рекомендации Ниязи, мы сыграли новый альбом, заслужив одобрение маленькой компании собравшихся в пабе людей. Джонни исполнил песню, предназначенную для него, но после Ниязи она звучала жалко. Я подосадовал, что не позвал мелкого негодяя на студийную запись. Но теперь всё это не имело значения. Группе Death and Resurrection должен был прийти конец. Так я им и сказал, когда мы отработали этот вечер.
        - Я распускаю группу. По многим причинам, о некоторых вы все знаете.
        - Что нам делать? - спросил Эмиль.
        - Делайте что хотите. Можете основать свою группу.
        - А ты? Ты больше не будешь играть? - удивился Мика.
        - Буду. Но не так. И… не сейчас.
        - Я не понимаю, - всхлипнула Сайка. - Ты же это всё устроил, типа чтобы мы стали известнее, а теперь нас вообще не будет?
        - Ну всё. Забудь его. - Эмиль приобнял её за плечи. - Он же уже давно умер. Надо продолжать жить.
        - Эй! Я жив! - Я щёлкнул пальцами перед его носом. Эмиль вздрогнул и посмотрел на меня, но потом его взгляд снова соскользнул на Сайку.
        - Да идите вы все в жопу, - тихонько произнёс я, чтобы «все» не услышали, и позвал Джонни с собой. Мы немного побродили по ночному городу, и он сообщил мне, что устроился официантом в свежеоткрывшееся Heavy Metal Cafe. Я подумал, что староват он уже официантом работать, но не бизнес же ему свой создавать, в самом деле! Теперь сообщить другу о своём успехе мне стало особенно затруднительно. Так ничего ему и не сказав, я вернулся домой.
        В этот довольно поздний час Зарифа уже спала, а мама дремала перед монотонно тарахтящим телевизором с пультом в руках. Я тихо прошёл в кухню, где мама всегда оставляла мне ужин, более или менее остывший в зависимости от того, во сколько я приходил. В этот раз ужина я не нашёл. Всё было вымыто дочиста и разложено по шкафчикам. В недоумении пошарив по полкам холодильника, я обнаружил немного сыра, колбасу и полпачки творога. В хлебнице доживала свои дни какая-то несчастная горбушка. Отложив часть колбасы для своего мистического питомца, я грустно съел остальное, гадая, почему же мама ничего не оставила мне. Когда я шёл через гостиную в свою комнату, мама вдруг проснулась и взвизгнула, увидев меня, да так, словно я был дохлой крысой, на которую она чуть не наступила в потёмках двора.
        - Это ты?!
        - А кто ещё это может быть?
        - Я думала, ты… Ой. Какой мне дурацкий сон приснился, ты не представляешь! Ты поел?
        - Не то чтобы. Так, нашёл какой-то кусочек засохшего сыра и корочку хлеба, - сказал я, пряча за спиной колбасу.
        - Ой! - Мама вскочила с дивана. - Я что, покушать тебе не оставила? А я думала, мне приснилось… - Она с ужасом посмотрела на меня.
        - Что тебе приснилось? Что?
        - Так… ничего. Глупости. Не хочу я рассказывать, не хочу. - Мама замахала на меня руками, как будто муху в окно выдворяла из квартиры.
        Я и без её объяснений примерно догадывался, в чём дело. Следовало бы закатить истерику, топать ногами и орать, что я живой, что моя смерть - розыгрыш, и они все посходили с ума, позволив игре так завладеть своим разумом, но я просто пошёл к себе и начал кормить крысиного короля, аккуратно разделив колбасу на двенадцать одинаковых кусочков. «Не противься неизбежному», - сказал мне Ниязи, и я решил подчиниться. Интересно, к чему это всё приведёт? Меня официально признают мёртвым, мои документы станут недействительными, я не смогу выехать из страны и навечно останусь в Баку, как Тангейзер в Герзельберге, вот только прекрасной Венеры у меня не будет.
        Почему-то я проспал до часу дня. Чувствуя себя по причине пересыпа скверно, я решил остаться в постели и, если получится, умереть по-настоящему. Закрыв глаза, я слушал звуки дома и улицы. Под полом нежно шебуршили крысы, иногда попискивая. Лилась вода в ванной комнате. Во дворе соседка громко отчитывала своё чумазое дитя. Под этим верхним слоем пронзительных звуков тяжело ворочался гул больших железных чудищ, ненасытно пожиравших землю проплешин, оставшихся от разрушенных домов, чтобы вырыть огромную яму, в которую воткнут высотку, и в тени её испуганно замрут оставшиеся старинные особняки. Я уже привык к этому звуку, хотя, подозреваю, он медленно разрушал мой мозг, но стоило мне заострить на нём внимание, как он тут же начинал сводить меня с ума. Из-за него я старался реже находиться дома и даже, бывало, завидовал Зарифе и маме, когда они уходили на работу.
        И тут в привычную какофонию звуков вмешался ещё один - неожиданный и сулящий нечто особенное. То были голоса мамы и Зарифы, и доносились они снизу, с улицы. С трудом я выполз из постели и сел на подоконник, глядя вниз. Сразу стало ясно, что они начали ссориться, и эта склока набирала обороты, вовлекая зрителей. Начало я пропустил, но понял, что лысым яблочком раздора стал Бахрам, который был здесь же и пытался утихомирить разбушевавшихся женщин - совсем не имеет инстинкта самосохранения, бедняжка.
        - Как ты себя ведёшь! На глазах у всей улицы! - вопила мама.
        - Ты на себя посмотри! Если бы не твои вопли, никто бы внимания вообще не обратил!
        - Притащили голодранца на мою голову, ещё и обнимаетесь с ним на глазах у всех соседей!
        - Ты рупор возьми, а то ещё не все услышали! Сказать, что мы ещё с ним делаем? Сказать?
        После этих слов Зарифы количество людей на балконе второго этажа дома напротив резко увеличилось. Не стесняясь, человек восемь перевесились через заржавевшие перила и внимательно наблюдали за разворачивающимся сюжетом. Бахрам попытался увести Зарифу, но моя сестра отнеслась к его миротворческой деятельности без сочувствия.
        - У меня серьёзные намерения, - проблеял Бахрам, испуганно и беспомощно, как все мужчины в такой ситуации. Перед гневом моей матушки все его двадцать лет медитации улетучились без следа. Я послал ему мысленное дружеское объятие - держись, брат.
        - Какие ещё намерения?! Не будет моя дочка за кого попало замуж выходить! Зарифа, а ну марш домой! А ты давай пошёл отсюда!
        - Никуда он не пойдёт!
        Я почему-то, вместо того чтобы наблюдать за этими тремя, внимательно следил за соседским балконом. Мне показалось, он как-то провис под тяжестью стоявших на нём людей, которые разинули рты и старались не упустить ни слова из того, что говорилось. Лично я всегда считал балкон аварийным. Он был весь покрыт широкими трещинами, в которых росли вонючки, уже почти похожие на полноценные деревья.
        Мама попыталась схватить Зарифу за руку, Зарифа увернулась и отбежала на середину дороги, а больше они ничего не успели сделать, потому что Бахрам вдруг сгрёб маму в охапку и отскочил вместе с ней к Зарифе, а балкон, перегруженный зрителями, страшно захрустел и сорвался вниз. От грохота вздрогнул наш дом, поднялся клуб пыли, визжали люди. «А я ведь предвидел», - подумал я, глядя на происходящее с бешено колотящимся сердцем. «Бедные деревца», - была моя вторая мысль. Что поделать, я не очень люблю людей. Мама с Зарифой, забыв о своей распре, засуетились в облаке пыли, пытаясь помочь, хотя, конечно, помощи от них не было никакой. Улица оживилась ещё больше, бежали со всех сторон люди, кричали раненые, надрывалась женщина, видимо, ей не удавалось привести в сознание кого-то близкого, потом с конца улицы начал приближаться вой сирен, на место происшествия втиснулись полиция и «Скорая помощь», всех оперативно увезли, а маме, Зарифе, Бахраму и ещё нескольким свидетелям пришлось долго объяснять, что тут произошло.
        Когда они вернулись домой (вместе с Бахрамом), вид у них был удручённый. Я их понимал: не хотелось бы мне стать косвенной причиной травм, а то и гибели нескольких людей. Они собрались в гостиной. Желания выходить к ним у меня не было, и я тихонько сидел в комнате, пытаясь придумать какую-нибудь незатейливую мелодию, когда пришло сообщение от Ниязи. «Привет! Что у тебя новенького?» - осведомлялся он как ни в чём не бывало. Мне очень хотелось поговорить с кем-то, и беседа с Ниязи сейчас не казалась худшим вариантом. Я сжато поведал ему о том, что произошло. «Но из-за чего они так ругались?» - удивился Ниязи. «Из-за Бахрама, помнишь, которого ты к нам привёл. У Зарифы с ним, как я понял, серьёзный роман». - «И ты хочешь сказать, что твоя мама против?». - «Она просто в бешенстве». - «Но почему?!!» - «Потому что он ненадёжный. Говорит, он голодранец». В ответ на это Ниязи прислал мне огромное количество смайликов, смеющихся до слёз. А потом текст: «Это Бахрам-то голодранец?! Чтоб я был таким голодранцем!» И он рассказал мне о семье Бахрама. Которая оказалась не просто богата, а сказочно богата, и
Бахрам являлся единственным ребёнком в семье. Добрым, но своенравным и непреклонным. Он пресёк все попытки родителей разбаловать себя, превратив в ублюдка, считающего, что ему всё дозволено, а вместо этого получил в Германии медицинское образование, после чего уехал на Тибет. И он всё ещё оставался единственным наследником своего отца. «Так что на месте твоей мамы я бы вцепился в Бахрама, как Кракен в корабль, и беспокоился бы скорее о том, как его родители примут Зарифу, потому что, уж извини меня… но они мечтали о невесте совсем из другой семьи».
        Неужели Зарифа ничего не сказала маме? Или Бахрам ничего не сказал Зарифе? И то, и другое виделось мне возможным. С Зарифы станется не сказать ничего из вредности, а Бахрам мог таким образом проверять избранницу на искренность чувств. Я решил серьёзно поговорить с ним на правах брата.
        Мы уединились в моей комнате, я плотно прикрыл двери, чтобы ни мама, ни Зарифа нас не услышали, хотя, вероятно, такая секретность ещё больше возбудила их любопытство.
        Я сразу перешёл к делу:
        - Слушайте, Бахрам, я скоро уезжаю, скорее всего навсегда. И мне надо знать, что с моей сестрой всё будет в порядке.
        Он молчал. Я тоже упорно молчал, вынуждая его ответить что-нибудь.
        - Зарифа - удивительная девушка, - сказал он наконец. - Такая… открытая всему новому. И её картины такие духовные. Думаю, с вашего позволения, мы будем счастливы вместе. Хотя ваша мама против. Не понимаю почему.
        - Да просто потому, что она мать. - Я нетерпеливо взмахнул рукой. - И, как всякий советский человек, она не верит никому, не знает ничего о свободе выбора, о самовыражении и о том, что можно жить не так, как положено, а так, как хочется. Ну, кроме того, она беспокоится о том, на что… вы будете жить. Зарифа недавно ушла с работы…
        - Да, это был очень разумный поступок.
        - Я тоже так думаю, но мама у нас прагматик.
        - В любом случае эта проблема скоро решится, потому что я приглашу Зарифу и вашу маму познакомиться с моими родителями… Вас, я так понимаю, звать уже бессмысленно?
        - Для всех живых я почти умер, - мрачно подтвердил я.
        - И даже для тех, кто вас любит? - спросил Бахрам, пристально глядя на меня.
        - А кто меня любит?
        После незабываемых событий этого дня произошла ещё одна странная вещь. Дядю Рауфа, так и не оставившего попыток вывести крысоволка, укусила за палец одна из его пленниц. Его дикие, словно предсмертные вопли разбудили всех жителей дома ранним утром, в то самое время, когда сны становятся длиннее и слаще. Перепуганные спросонок, мы повыскакивали на балкон кто в пижамах и ночных рубашках, а кто, как я, наспех натянув трусы, чтобы увидеть мечущегося по двору дядю Рауфа с вытянутой вперёд рукой и крыс, удирающих во все стороны мимо презрительно-устало наблюдающих за всей этой кутерьмой кошек.
        - Укусила меня! Укусила! - надрывался дядя Рауф, и вот уже второй раз на неделе нашу узенькую улицу огласило глиссандо сирены «Скорой помощи» - си-бемоль, фа-бекар, образующие пугающий тритон - diabolus in musica, запрещённый к использованию в музыке позднего Средневековья и барокко. Дядю Рауфа увезли, я мысленно помахал ему на прощание ручкой, одновременно и жалея его, и радуясь вселенской справедливости: всё-таки насчёт крыс он был не прав, а излишняя инициативность, как известно, наказуема.
        - Неспокойно как-то в нашем доме в последнее время, - сказал кто-то из соседей, и остальные согласились. Многие остались во дворе, чтобы обсудить события минувших дней, а я, начав ловить странные взгляды трёх сестёр-эриний на своих скромных просторных трусах, стыдливо удалился.
        Позже, листая ленту новостей в своём дохлом Facebook, без особой надежды найти что-то хоть сколько-нибудь интересное, но по укоренившейся привычке, я наткнулся на неожиданную и странную новость: журналистку Мадину Худатову засунули в тюрьму, да не за клевету и сквернословие, и даже не за драку в общественном месте, а за хранение и распространение наркотиков. В этом явно чувствовался размах Ниязи, который пообещал Прекраснейшей правосудие, и, хотя повод для заключения был более чем надуманным, в целом я счёл, что и он сгодится, ведь такой статьи, как «Оскорбления, вонь в интернете, пустые угрозы и разжигание ненависти», не существует, но лично я людей, подобных Худатовой, изолировал бы от общества.
        «Это ты Худатову посадил?» - не удержался я от вопроса. Мне нужно было знать, до каких пределов распространяется могущество Ниязи. «Её посадили её мерзкий характер и тупая агрессия. У меня просто есть друг-прокурор, который меня очень ценит». Тут я обрадовался, что Ниязи вроде бы не держал на меня зла за совершённые над ним слегка насильственные действия. Если подумать, он вообще был хороший мужик, весёлый, беззлобный, и надо было бы перед отъездом с ним помириться окончательно, но только не прямо сейчас, а не то он решил бы - я испугался, что он отправит за решётку и меня.
        Бахрам сдержал своё слово и позвал маму с Зарифой в гости к своим родителям.
        - Что за люди такие? - возмущалась мама. - Почему это мы должны к ним идти, а не они к нам, как полагается?! Они совсем не уважают традиции? Буду я ещё ходить ко всяким!
        Но Зарифа намекнула ей, что матери девицы, которой слегка за тридцать, не следует проявлять строптивость, и в один прекрасный погожий день мама нацепила своё самое нарядное платье, увесилась пресловутым золотом (через стену я слышал, как Зарифа ругается с ней, пытаясь убедить, что это убожество и лучше ничего не надевать вообще, чем так выставляться, на что мама заявила: «Ничего, пусть видят, что мы не нищие какие-нибудь и мою дочку абы как содержать нельзя!»), Зарифа нарисовала себе красивое, но не слишком яркое лицо, Бахрам зашёл за ними пешком (чтобы не шокировать маму раньше времени роскошным автомобилем), и они шумно отбыли.
        Я снова остался один, но на этот раз мне казалось, что я совсем один, как будто мама и Зарифа покинули меня навсегда, словно это они уехали в другую страну. Пустая квартира впервые показалась мне чужой и неприветливой. Она словно выдавливала меня из себя, как занозу, и я сдался, сбежал и, выйдя под небо, почувствовал себя свободным. Почему-то заткнулись, выдохшись, все неугомонные пожирающие землю чудовища, притаился ветер, а мои собственные шаги казались мне более широкими, чем обычно.
        Проходя мимо одного банка, я заметил машину Мики, а затем и его самого. Он вышел с важным видом, потея в своём слишком тёплом для сентября костюме, сжав в одной руке картонный стаканчик с кофе - непременный атрибут любого делового миллениала, а в другой - тонкую жёлтую папку наверняка с чрезвычайно важными документами и телефон. От телефона к голове Мики тянулся проводок наушников, и он громко разговаривал, словно бы сам с собой, производя впечатление сумасшедшего. Я подошёл к нему и крикнул «Привет!», но удостоился только равнодушного беглого взгляда, после чего Мика, продолжая болтать, влез в машину со всем своим барахлом, подал засуетившемуся стоянщику копеечку и начал отъезжать.
        - Ну и хрен с тобой, - сказал я и продолжил свой путь, с настроением не то чтобы испортившимся, но слегка затенённым на горизонте тучей неоформившейся мысли.
        На площади Фонтанов я заглянул в Heavy Metal Cafe. Измученно улыбающиеся официанты у дверей сразу же предупредили меня, что мест нет и не будет, чему я не удивился: до тех пор пока вся продвинутая молодёжь не сделает здесь селфи и не зачекинится, их завышенные цены никого не испугают. Я ответил им, что ищу Джонни. Они подали Джонни. Моего лучшего друга было не узнать - лакейская улыбочка, таящая в своих углах пожелание сдохнуть. К счастью, при виде меня эта улыбочка у него поулеглась.
        - А, это ты, - буркнул он. Я испытал облегчение.
        - Я, и я всё ещё жив, а не покончил с собой.
        - Да? П…ц! А я тут е…шу, времени нет даже покурить.
        - Я что пришёл… Хотел тебе рассказать…
        Тут Джонни позвали, он отвлёкся, и бросив мне: «Сорян, видишь, что тут у нас, потом расскажешь», - убежал. В его последнем обращении ко мне не было ни одного матерного слова, и это показалось мне зловещим признаком.
        - Да, пропал чувак, - вздохнул один из официантов, глядя вслед моему другу.
        - В каком смысле? - спросил я, встревожившись.
        - Ещё пару дней назад играл в легендарной группе. Death and Resurrection. Их лидер летом покончил с собой. А теперь вот они распались.
        - Логично. Нет лидера - нет группы. Он им песни писал, а теперь кто будет? - добавил другой.
        - Вот жаль. Этот чувак мог стать легендой. - Первый официант огорчённо развёл руками, на которых я заметил характерные гитарные мозоли.
        - Да мудак он был, - злобно выплюнул второй. - Если бы у меня такой талант был, я бы себя не убил. И ещё по такой мудацкой причине.
        - Ладно, я пойду, - короткий диалог этих двоих вызвал во мне и гордость и досаду. Хотелось выкрикнуть им в лица: «Если я такой талантливый и музыка моя такая офигенная, что же вы раньше ничего обо мне не знали?!» Они даже не посмотрели на меня, поглощённые обсуждением моего безвременного ухода.
        Я продолжил обход города, мне казалось важным непременно ещё раз увидеть все места, которые я любил, а может быть, я успею посмотреть и те, в которых никогда не бывал, но хотел побывать. И, пока я шёл, меня поражало количество людей на улицах. Такое впечатление, что в этом городе никто не работает. Или все работают сами на себя. Успешные владельцы малого бизнеса, фрилансеры, фотографы, смм-менеджеры, дизайнеры, стартаперы - куда ни кинь взгляд. Кто из них действительно владел своей профессией и кем из них владела профессия?
        Спустившись в подземный переход, я отдал свои уши на растерзание уличному певцу с акустической гитарой - у него кадык был больше всех остальных частей тела, а горланил он так, словно двух дерущихся котов поместили в жестяное ведро. Люди ускоряли ход, оказавшись в зоне звукового поражения его слезливых турецких песен, но были и те, кому нравилось, за счёт них и росла жиденькая кучка денег в раскрытом футляре на полу.
        - Ай, Тарлан, может, его возьмём в нашу группу? - услышал я задорный голос где-то впереди себя.
        - Тогда мы сможем шантажировать людей. Типа: купите наши диски и майки, а то он не заткнётся.
        Тарлан, наш Тарлан, шёл шагах в десяти от меня в компании пятерых пацанов, старшему из которых было не больше двадцати. Я приблизился, чтобы поздороваться, и заодно немного подслушал их разговор.
        - А может, кому-то понравится? Есть же люди, которые слушают Узеира…
        - Ты называешь их людьми?! Честно говоря, вот не прогневается на меня Бог, но я бы устроил концерт Узеира, запер двери и поджёг… После такой чистки, думаю, ситуация в стране сильно улучшилась бы. По всем показателям.
        - Вот, между прочим, это идея!
        - Тарлан! Тарлан! - крикнул я и ужаснулся, как неожиданно громко прозвучал мой голос. Мой «подмастерье», как я его называл когда-то, оглянулся, пошарил глазами по пустому пространству вокруг меня, пожал плечами и вернулся к разговору. Из вредности и ради чистоты эксперимента я ещё раз позвал его по имени, с тем же результатом. Он видел, но не узнавал меня.
        Тогда я решился на отчаянный шаг. Уединившись на одной из наименее популярных аллей бульвара, я позвонил Сайке. Она не ответила, но сама перезвонила через пару минут.
        - Ты… зачем мне звонишь? - Её голос звучал так слабенько, словно она была на грани обморока, ну, или делала вид.
        - Просто хотел узнать, как дела, - это было самое мерзкое, самое пошлое, что я мог сказать в такой ситуации, но в данный момент мне было ой как не до проявлений альтруизма. Происходила какая-то чертовщина, и мне было нужно разобраться.
        - Всё нормально. Ты разбил мой телефон, поругался со мной, обвинил непонятно в чём, но быванда бывает да. Я нормуль.
        - Чем занимаешься?
        - Так да. Всяким. Ния… - она запнулась, но потом мужественно продолжила: - …зи вот начал мой Instagram раскручивать…
        - Это ещё зачем? - изумился я.
        - Хочу быть блогером.
        Сайка? Блогером? «Но как ты будешь блогером, если ты не умеешь писать хотя бы более-менее связные тексты?» - чуть было не спросил я, но потом подумал: а что меня тут удивляет?
        - Не сомневаюсь, у тебя будут десятки тысяч подписчиков. Только не делай себе пластических операций. Ты и так красивая.
        - Как странно. Ниязи то же самое сказал. Один в один прямо.
        «Упоминаешь Ниязи через каждое предложение?» - мысленно сказал я ей. Впрочем, это больше не моё дело. У меня в ящике стола лежит билет на самолёт, и этот билет - в один конец. Чтобы купить его, мне пришлось продать Сирингу, но, боюсь, это будет не самая большая жертва, на которую мне пришлось пойти ради заветного путешествия.
        От родителей Бахрама мама с Зарифой вернулись необычайно молчаливые. По выражениям их лиц я пытался понять, что произошло, но Зарифа была в маске полного макияжа, к которой я не привык, а мама выглядела просто как человек, который всю жизнь считал, что Земля плоская, и вдруг побывал в космосе.
        - Что там было? Ну что там было? - приставал я к ним, но мама вместо ответа прилегла на диван, а Зарифа сказала:
        - Да ничего особенного. Посидели, чай попили, поговорили на общие темы. Вроде нормальные люди. Только немножко теряются в такой огромной квартире.
        - У них в прихожей мраморные полы. С мозаикой, - простонала с дивана мама.
        - Ну ничего, ради любви можно и это потерпеть, - поддразнил я её.
        - А прихожая больше, чем вся наша квартира! И лестница там на второй этаж, и перила золотые! Огромные люстры хрустальные - в каждой комнате! И на потолке - росписи!
        - Ужасная безвкусица, - обобщила Зарифа.
        - Очень дорого и красиво, - возразила мама.
        - Просто позорище. Видел бы ты эти росписи. Как будто кошка рисовала. Я даже не думала, что в природе такие цвета существуют. Хорошо, что мы там жить не будем. Бедный Бахрам. Ты заметила, как он стеснялся? Старался отвлечь нас от рассматривания этих достопримечательностей. Наша квартира ему намного больше нравится. Он сказал, что в восторге от нашей старинной лепки и от деревянных дверей.
        - Он точно тебя любит? - это в маме запульсировала практическая жилка, призывая убедиться, что богатый жених не сорвётся вдруг с крючка.
        - Точно. Я что-то есть хочу.
        - А ты знала, что он из такой семьи, или он тебе не сказал? - спросил я Зарифу.
        - Сейчас биточки с гречкой греть поставлю. - Мама вскочила с дивана и поспешила на кухню.
        - Так знала ты или нет? - повторил я свой вопрос, не дождавшись ответа. Зарифа почему-то молчала.
        - Эй! Ты что, не разговариваешь со мной?
        Зарифа посмотрела на меня и ахнула, прикрыв рот обеими руками.
        - И что это значит? - бесстрастно поинтересовался я.
        - Не значит. Ничего. Я думала, ты…
        - Ты думала - я что? Покончил с собой и лежу на Ясамальском кладбище? Ты тоже так думала?
        - Что за глупости? - Зарифа попыталась возмутиться, но выглядела неуверенно.
        Тут я, каюсь, психанул и убежал в свою комнату, но не для того, чтобы закрыться там и рыдать, а для того, чтобы включить ноут, зайти в Facebook и капслоком написать статус: «Я НЕ ПОКОНЧИЛ С СОБОЙ! ЭТО ВСЁ БЫЛ ОГРОМНЫЙ РОЗЫГРЫШ! В МОЕЙ МОГИЛЕ ЛЕЖИТ БЕЗВРЕМЕННО СКОНЧАВШИЙСЯ АЛКОГОЛИК ПО ИМЕНИ ВИТАЛИК!» Не прошло и минуты, как с двух сторон на меня начали наступать оповещения, отрывистые пронзительные сигналы наперебой уведомляли меня о том, что кто-то прокомментировал мою публикацию. Одновременно хотелось убежать подальше, чтобы никогда больше в глаза не видеть интернета, и немедленно открыть и прочитать все комментарии. Решив быть храбрым, а главное, последовательным, я всё же зашёл в Facebook.
        «Что за идиотские шутки?! Как можно так делать?!!! Человек скончался, а вы… Кто ведёт вообще эту страницу?! Уроды (гневный красный смайлик)».
        «Бл*, очень смешно! Матери его и сестре еще это скажите!»
        «Vot nadeyus tago kto eto napisal ktoto iz blizkix umret I posmotu togda kak smiyatsa budt. Gospod vse vidit!».
        «Джонни, если это ты написал, то это п…ц как не смешно((((».
        И так далее, далее, далее. Теперь я знаю, как выглядит безумие: как много маленьких буковок, стоящих в определённом (возможно даже, в случайном) порядке, размножающихся и с упорством утверждающих одну и ту же ложь. Новые комментарии продолжали появляться, и все они убеждали меня, что я мёртв. И тогда я просто смалодушничал и удалил публикацию. В этот момент в лучших традициях психологических триллеров зазвонил телефон.
        - Твой подростковый бунт продолжается, а? - Это Ниязи решил напомнить, что моя душа принадлежит ему, так как я сам её продал.
        - Я просто хотел, чтобы всё стало как прежде.
        - Хорошо ли тебе было прежде? Ты был счастлив?
        - По крайней мере, знакомые здоровались со мной на улицах.
        - И это делало тебя счастливым?
        - А сейчас я что, счастлив?! - заорал я. - Где обещанная тобой слава?! Где богатство? У меня даже группы больше нет!
        - Дорогуша, ну ты меня с кем-то путаешь, - возмутился, в свою очередь, Ниязи. - Кто я по-твоему, Коток - Золотой лобок?
        На этом месте диалога моя операционная система слегка подвисла.
        - Какой лобок?..
        - Не суть. Не понимаю, какие ко мне претензии. Группу ты сам распустил.
        - Я даже не мог в ней больше играть!
        - Для того чтобы стать счастливым, ты должен быть свободным. Балласт расслабляет. Тянет на дно. Мешает добиться цели. Пойми это уже наконец. И перестань трепыхаться. Позволь людям верить в то, что ты стал мучеником.
        Не ответив, я дал отбой. А потом вырубил компьютер и телефон, чтобы больше ничего не видеть и не слышать.
        Дядю Рауфа, как выяснилось, отпустили домой в тот же день, когда увезли. Всем, кому было охота его слушать (и кому было неохота - тоже), он рассказывал о своих злоключениях, начиная с того момента, как ему пришла в голову идея вывести крысоволка, и заканчивая подробным описанием болезни содоку, от которой умерла наша Мануш. Как я понял, ему предстояли две недели жизни в мучительном страхе перед появлением первых признаков заражения, хотя его рану тщательно продезинфицировали.
        Он и мне вынес мозг своими переживаниями. Когда он окликнул меня, спускавшегося по лестнице, по имени, я даже удивился, но потом вспомнил, что дяде Рауфу просто неоткуда было знать, что я умер, ведь для соседей мы хоронили моего отца, а в соцсетях дяди Рауфа, само собой, не было.
        - Знаете, что я думаю? Вам нужно примириться с крысами. Тогда всё обойдётся, - сказал я ему.
        - Как так? - недоумённо спросил дядя Рауф.
        - То, что мы любим, не может причинить нам боль. А созданный нами конфликт будет разгораться всё сильнее и сильнее, пока одна из сторон не погибнет. - Я просто болтал, не заботясь о том, понимает он меня или нет. - Погасите конфликт. Полюбите крыс. И с вами больше никогда не случится ничего плохого. - Я всё же умолчал о том, что сам подкармливал этих вредных грызунов у себя в квартире и со мной не произошло ничего плохого.
        - Правда? - Дядя Рауф казался заинтересованным. - А как мне полюбить крыс? Они какают везде и пищат так ночью под полом, спать не дают. Мне приходится среди ночи вставать и топать ногами, чтобы они перестали пищать. И моя жена боится их.
        - Они боятся вас больше, чем вы их. Вообще они умные животные. Некоторые держат их как питомцев.
        - Но они разносят заразу!
        - Если бы вам пришлось жить на улице, вы бы тоже разносили заразу.
        Тут дядя Рауф задумался. А потом сказал:
        - Тогда я, кажется, знаю, что делать.
        Будучи пенсионером, дядя Рауф имел в своём распоряжении огромное количество свободного времени и энтузиазм, которые он употребил на новый вид деятельности. Теперь он отлавливал крыс гуманным способом. Каждую пойманную крысу он, надев плотные рукавицы, тащил в ветеринарную клинику, где несчастным ветеринарам приходилось осматривать её, обрабатывать от паразитов и делать прививки. После этого ошалевшие от такого поворота дела крысы помещались в специальный домик, который дядя Рауф сконструировал сам. Соседи, наблюдая за этим безумием, только сочувственно покачивали головами. Жена дяди Рауфа не переставала причитать и жаловаться, что на это абсурдное занятие её муж тратит почти всю свою пенсию.
        - Я хотел им ещё стерилизацию сделать. Но это очень дорого, - посетовал дядя Рауф, в очередной раз подловив меня, чтобы отчитаться о проделанной работе. Я пожалел о том, что дядя Рауф не миллионер. Если бы среди наших крыс прошёл слух, что всех ловят и лишают самого ценного, мы бы очень быстро избавились от их присутствия.
        А я тем временем превращался в невидимку в собственном доме. Мама всё чаще стала готовить обеды на двоих, словно забывая обо мне. Мы никогда не были особо близки, но мысль о том, что меня не замечает моя собственная мать, причиняла боль, которая оказалась сильнее, чем я мог вообразить. К тому же она становилась всё более печальной. Однажды я услышал, как она сказала Зарифе:
        - Вот ты выйдешь замуж, и останусь я совсем одна. Одна на свете.
        - Я буду навещать тебя каждый день, - пообещала подобревшая Зарифа. - Или, если у нас будет большая квартира, я уговорю Бахрама взять тебя к нам. А эту сдавать будешь. Он хороший, добрый, вряд ли мне откажет.
        Мама вздохнула.
        Однажды я увидел Мануш. Она никак не проявляла себя с тех пор, как Бахрам пообщался с ней, и мы все почти забыли о её существовании. И вот, застав меня дома одного, она появилась из ниоткуда, взирая на меня с неприязнью.
        - Давай иди из мой квартира! - потребовала она.
        - Щаз дам пойду, - издевательски ответил я, считая, что наши статусы уравнялись и призрак призраку глаз не выклюет.
        - Человек без волос сказал, ты уйди!
        - Я скоро уйди. Прямо в рай. У меня уже и билет есть.
        - Уйди сейчас!
        - Мне некуда идти! Но я скоро уеду. Вот, смотрите! - Не знаю, зачем, но я вытащил из ящика стола свой билет и помахал им перед носом Мануш. И в следующую секунду проклял себя за глупость, потому что вздорная тётка изловчилась выхватить бумажку из моих пальцев, чтобы прочитать, что там такое на ней написано.
        - Так. Отдайте немедленно.
        - Важный бумажка?
        - Отдайте.
        - Сейчас сломаю! - Она взялась за билет двумя руками, явно собираясь его порвать. Я бросился на неё, но она пнула меня ногой по коленной чашечке, и я услышал страшный треск надрывающейся бумаги. Но тут из-под моего стола раздался звук вылетевшей паркетины, на поле битвы, как резервный боевой отряд, выбежали двенадцать крыс, и у всех были покалеченные хвосты. Мануш, издав дикий вопль, растаяла в воздухе. Мой уцелевший билет опустился на пол. Я подобрал его и положил в карман.
        Двенадцать крыс, бывшие раньше крысиным королём, уселись идеальной дугой передо мной.
        - Спасибо за помощь, - сказал я, чувствуя себя сумасшедшим. Они не шевелились. Тогда я украл из холодильника кусок ветчины, нарезал и предложил им угощение. Мои друзья расправились с ним, а потом побежали в коридор и встали у входной двери. Я отпер её. Быстро пропищав что-то напоследок, крысы покинули мой дом и, разбежавшись в разные стороны, исчезли.
        Так я распрощался с крысиным королём. Каким-то образом зверьки сумели освободиться, и я не мог отделаться от подозрения, что сделали они это только ради меня. Теперь я не должен был беспокоиться о том, что некому будет кормить их, когда я уеду. И всё же было немного грустно, ведь он, король, был одним из последних, кто ещё верил в моё существование. Кстати, что-то давно не было слышно Джонни. После нашей последней встречи я дал ему время, чтобы войти в ритм нового образа жизни, но он так до сих пор и не узнал, что его лучший друг собирается уезжать, а до моего отъезда оставалось тринадцать дней. Я снова направил свои стопы в Heavy Metal Cafe, нарочно выбрав утро буднего дня, чтобы Джонни был не слишком занят.
        И всё-таки он был занят, стоял на сцене перед почти пустым залом, с лицом, покрытым вуалью печали, с гитарой в руках, бормоча в микрофон:
        - Эту песню я сочинил в память о своём друге, который ушёл от нас слишком рано. - Мне это показалось или он произнёс фразу, в которой не было ни единого матерного слова?!
        - Эй, придурок! - позвал я его, стоя в двух шагах от сцены посреди пустого зала, но Джонни закатил глаза и забренчал что-то несуразное на гитаре. После нескольких вступительных аккордов к невнятной музыке прибавилось неразборчивое бормотание. Мне стало стыдно за своего лучшего друга, и это чувство немного приглушило тот ужас, который я испытал, поняв, что и он теперь считает меня погибшим.
        - У вас есть что-нибудь вегетарианское? - услышал я знакомый голос и, обернувшись, увидел кукующего за столом в одиночестве Эмиля, который скатился-таки в травоядные. Наверное, в этом была большая доля нашей заслуги, мы постоянно дразнили его вегетарианцем, и вот он стал таким, каким мы хотели его видеть. Так же, как и я стал таким, каким все видели меня. Умершим.
        - Мы что-нибудь придумаем, - улыбнулся официант с довольным видом человека, который сейчас обдурит простака, всунув ему бургер без мяса по двойной цене.
        Я подкрался к Эмилю сзади и шепнул ему на ухо:
        - Саялы всем показывала вашу переписку и издевалась над тобой.
        Не знаю, зачем я это сделал. Наверное, то, что все считали меня мёртвым, давало мне ощущение вседозволенности. Бедняга Эмиль подпрыгнул на стуле, пытаясь понять, кто это сказал, но я уже успел повернуться к нему спиной и отойти, и он меня не узнал, а не узнав, не мог окликнуть и потребовать объяснений.
        Я снова сфокусировался на Джонни и предпринял последние отчаянные попытки привлечь его внимание. Размахивал руками, звал его по имени, даже думал сдёрнуть его со сцены за штанину. Но он пел и пел свою тоскливую песню, а один из официантов оттеснил меня от сцены, снимая Джонни на телефон. Когда мой друг наконец закруглился со своим этим странным выступлением, я подошёл к нему.
        - Здравствуй, Джонни.
        - М-м. Привет. - Узнавания в его взгляде было не больше, чем заинтересованности во взгляде рыбы.
        - Как жизнь?
        - Мы знакомы? - со свойственной ему прямотой спросил Джонни.
        - Ну хватит! - разозлился я. - Эмиль, Мика, Тарлан, они, допустим, чихать на меня хотели, но ты?! Тоже играешь в их игры? Кончай симулировать амнезию!
        - Не вкурил.
        - Хватит! Ты же мой лучший друг, - это прозвучало по-детски, но мне было уже всё равно. Я хотел достучаться до него во что бы то ни стало, снять с себя это злое заклятие, которое упорно разлучало меня с теми немногими, кем я дорожил.
        - Мой лучший друг сдох. Отстань от меня, стрёмный чувак, - злобно ответил Джонни. Я пошёл на крайние меры:
        - Однажды, когда нам было по восемь лет, я сбежал из дома и спрятался у тебя, помнишь? И моя мама пришла к тебе домой, а ты ей сказал, что я решил стать святым отшельником и уплыл на лодке на остров Наргин, чтобы поселиться на маяке. А она тебя за ухо оттаскала, чтобы ты правду сказал.
        Несколько мгновений Джонни молчал, глядя на меня с ненавистью и недоверием.
        - Это кто угодно мог тебе растрепать.
        - Да, бл…, кто?!
        Редкие люди за столами стали на меня поглядывать. Одним из них был Эмиль, который начал демонстративно качать головой, чем окончательно вывел меня из себя.
        - Что?! Здесь место для любителей тяжёлой музыки, не хочешь слышать крепких слов - вали в детское кафе!
        Он нахохлился и принялся внимательно смотреть в свой новый смартфон.
        - А помнишь, как мы оба были влюблены в Эльнару Садыхову? Ты же никому об этом не рассказывал! Мы не разговаривали ещё из-за этого целую неделю. А как ходили покупать твою первую гитару? И как основали первую группу и назвали её «Сыновья Зла»?!
        - Заткнись! - оборвал меня Джонни, а потом подошёл поближе и, угрожающе глядя на меня снизу вверх, тихо добавил: - Я не знаю, кто тебе это всё рассказал и что тебе от меня нужно, но это дурная шутка. Оставь меня в покое.
        - Надо же, и ни одного матерного слова.
        - Я - официант и не имею права материться на потенциального клиента. Но если ещё раз…
        - Так ты, оказывается, всё это время умел говорить по-человечьи?! А я думал, ты и слова-то не все знаешь… Куда ты пошёл?!
        Сопровождаемый недоумёнными взглядами коллег и моими гневными окриками, Джонни выскочил на улицу, забежал за угол, в укромное место, и принялся жадно курить - я увидел это, последовав за ним. Я не стал высовываться, и он не заметил меня. Его трясло, он даже не смог с первого раза попасть концом сигареты в огонь зажигалки, и он матерился вполголоса. Мне стало понятно, что придётся нам с ним расстаться. Его лучший друг был мёртв. Хотя, если подумать, он и сам приложил к этому руку.
        Итак, я принёс Джонни в жертву маленькому злобному божку Ниязи, который, по сути, не дал мне ничего взамен. Оставалась Сайка, которая писала мне несколько раз на дню, вымаливая моё прощение, хотя и в её сообщениях проскальзывали иногда траурные нотки, как будто она беседовала с умершим возлюбленным на его могиле. Но она всё ещё считала меня живым. Такая стойкость поразила меня, и я решил ей позвонить. Сайка заслужила право знать, что я уезжаю.
        Она очень обрадовалась моему звонку, а потом, когда я сказал ей, что хочу встретиться, внезапно разрыдалась, вызвав давно покинувшее меня чувство угрызений совести. А ведь я уже почти забыл лицо моей некогда любимой.
        Встреча состоялась в Губернаторском саду, у нового фонтана с позолоченными тритонами, за беломраморной аркадой, выглядящей как пластмассовая декорация к высокобюджетной, напичканной спецэффектами и пластиковыми доспехами голливудской киноподелке.
        Сайка была красивее, чем прежде, а может быть, это мне после долгой разлуки так показалось. Мне вдруг страшно захотелось её, но мы не смогли бы уединиться ни у меня, ни у неё дома, да и было бы верхом цинизма поступить так с девушкой, которую я собрался бросить. И тем не менее я сказал:
        - Ты стала ещё красивее. Общение с Ниязи пошло тебе на пользу.
        - Он мой друг, - упрямо повторила она фразу, которой отвечала на любые мои упрёки по этому поводу. - Ты опять начинаешь? Для этого меня позвал?
        - Нет. Прости. Я хотел сказать тебе, что уезжаю.
        - Куда? Когда? Надолго?
        - В UK. Навсегда. Скорее всего. То есть мне там работу предложили, посмотрим, что получится.
        - Как навсегда?! Ты мне сейчас только об этом говоришь?! Когда ты получил работу?
        - Недавно.
        - А я что? Меня берёшь и вот так выбрасываешь?! - на пронзительный Сайкин крик уже начали с любопытством оборачиваться прохожие, и я пожалел, что нельзя затащить её в густые заросли кустов - сразу прибежит полицейский и начнёт требовать денег за разврат, даже если мы будем стоять в метре друг от друга.
        - Тихо, не кричи, пожалуйста.
        - Не кричать? Я что тебе?! Я думала, у нас всё серьёзно! Ты же говорил, что любишь меня! - И она снова начала плакать, выдавая едва ли меньше воды, чем работающий рядом фонтан. - Зачем ты врал мне?!
        - Я не врал… - Зачем я только встретился с ней? Знал же, как всё будет. - Но это же мечта всей моей жизни, ты знаешь. Я не смогу здесь жить. Все думают, я умер.
        - Ну и что?!
        - Ты не понимаешь. Меня родная мать считает умершим! Я еду в своём доме ворую, потому что на меня она больше не готовит! Последний раз она говорила со мной три дня назад, и то наверняка думала, что я - призрак. Джонни сегодня послал меня - не узнал! Для этой страны я не существую, Сайка!
        - Ты что, голодный ходишь? - ужаснулась она. Похоже, это был единственный факт из всех приведённых мной, который она смогла осмыслить.
        - Перебиваюсь подножным кормом. Я не могу не уехать. Ты понимаешь?
        - Тогда возьми меня с собой!
        Мольба и отчаянье в её глазах заставили бы дрогнуть и более чёрствое сердце, чем моё. Я оказался в очень затруднительном положении. Приведи я ей все аргументы против этой идеи - и она закидает меня клятвами быть хорошей, терпеливой, удобной и будет верить в это, и доказать, что она не сможет быть такой в силу своей природы, я не смогу. Просто признаться, что я больше не люблю её и не вижу своего будущего с ней, было бы честно, но для таких откровений я всегда был слишком слаб.
        Увидев мои колебания, Сайка прижалась ко мне, как испуганное больное животное к хозяину. Как же давно я не испытывал прикосновения создания такого тёплого и мягкого! Знакомый запах её волос пробудил во мне отголоски забытых чувств, и в этот момент я решил, что, возможно, смогу смириться с ней.
        - Ты сможешь бросить семью и друзей? Поехать в неизвестность?
        - Смогу! - Сайка запрокинула голову, с обожанием и надеждой глядя на меня. Не удержавшись, я поцеловал её. Этот поцелуй, хотя и не вызвал во мне никаких душевных или эротических переживаний, принёс спокойствие. По крайней мере, что-то осталось от моей старой жизни. Сайкины губы были солёные от слёз, и это тоже было привычным.
        - Тогда давай сделаем так. Я уеду, устроюсь там, а когда станет ясно, что всё наладилось, - заберу тебя к себе. - Это было равноценно предложению руки и сердца, и это пугало сильнее, чем игра в смерть, которую затеяли мы с Ниязи.
        Вернувшись домой, я узнал, что Зарифа и Бахрам подали заявление в загс. Ни мама, ни сама Зарифа не осчастливили меня, умершего, этой новостью, я понял, что произошло, из их разговора между собой.
        - Не слишком ли вы поторопились? - спросил я как можно громче, от чего обе начали растерянно оглядывать комнату, то замечая меня, то снова упуская из виду.
        - Странная у нас квартира, - задумчиво произнесла мама. - Кто умирает - все остаются. Я до сих пор иногда слышу его голос, - и она заплакала. Зарифа дала ей форы в полминуты, а потом тоже начала лить слёзы. От злости я долбанул кулаком по стеклу витрины с посудой. Стекло взорвалось, а из моей руки полилась кровь. Зато мама с Зарифой перестали плакать, вскочили, забегали, начали посылать друг друга за веником и совком.
        - Эти призраки! - Мама с яростью размахивала веником, ещё больше разгоняя осколки по полу. - Надо опять позвать эту, как её там, Мехбару.
        - Ты что? Она же в прошлый раз облажалась и вообще ничего не сделала, только деньги взяла! - Зарифа, потоптавшись на месте, влезла обратно на диван и принялась подравнивать пилочкой длинные ногти.
        - Твой брат стоял рядом и говорил ей гадости, поэтому она не смогла… Он был такой… никому не доверял. - Мамины глаза снова наполнились слезами, а я заорал:
        - Это ты никому не доверяешь, кроме всяких шарлатанов, у которых на лбу написано «шарлатан»!
        - Самоубийцы никогда не успокаиваются, - продолжала рассуждать мама. - А если я захочу продать квартиру? Кто же её купит?
        - Ну конечно, - язвительно произнёс я. - Что значит потеря сына по сравнению с невозможностью произвести выгодную куплю-продажу?
        - Мне интересно, как они с Мануш поладят, - сказала Зарифа. - Думаю, он ей покажет, кто в доме хозяин. А вообще, мне лично неприятно, что мой брат вот так вот застрял здесь, и ни туда, ни сюда. Я спрошу Бахрама, он сможет помочь.
        - Бедный мой мальчик, - снова начала причитать мама под моим возмущённым взглядом, продолжая энергично сгребать осколки в кучу. - У него в лице было что-то такое… Я всегда чувствовала, что потеряю его.
        Что я мог сделать, кроме как пойти промывать и заклеивать свои раны?
        В моей комнате меня поджидал ещё один сюрприз. Вся моя одежда исчезла без следа. Я был в ярости и долго, но безуспешно кричал, пытаясь выяснить, куда делись мои вещи. Ответ пришёл с неожиданной стороны. На мои крики из пустого шкафа вылезла Мануш и сообщила не без злорадства:
        - Твоя мать всё собирала и несла мечеть.
        К счастью, она сохранила диски с музыкой и наброски песен. Ноутбук я обнаружил в комнате Зарифы, откуда забрал его без зазрения совести и спрятал в укромное место.
        До отъезда оставалась неделя.
        Ночью Зарифа зашла в мою комнату, когда я мучился бессонницей, постояла возле моего стола и ушла, ничего не сказав. Я так и не понял, она скучала по мне или просто ходила во сне, причём ни первого, ни второго за ней никогда не наблюдалось. Ранним утром, когда мне удалось задремать, Сайка написала мне, чтобы я спустился вниз - сообразила, что если поднимется она, то у мамы могут возникнуть вопросы, ведь я как бы уже не жил здесь.
        - Я тебе принесла вот, а то ты вчера сказал, что тебе нечего есть. - И она протянула мне тяжёлый и объёмный пакет, с кастрюлями, судя по всему. Я сердечно поблагодарил её, удивлённый такой самоотверженностью: обычно Сайку невозможно было заставить проснуться рано.
        - Какие у тебя планы на сегодня? - спросила она, толсто намекая на свидание. В планах у меня было бродить по квартире, как привидение, и страдать, а потом, может быть, погулять по городу в одиночестве, прощаясь с любимыми местами, и я ответил:
        - Буду занят подготовкой… Ну, ты понимаешь, документы, вещи и всё такое.
        - На какое число у тебя билет?
        Мне почему-то не хотелось ставить её в известность, и я замялся.
        - Я… не помню. - Пусть уж лучше считает меня рассеянной до лёгкого безумия творческой личностью, чем змеёй подколодной, которой я, наверное, и являюсь. - Всё время забываю дату.
        Зная меня уже три года, Сайка не особенно удивилась, только кивнула.
        - Ну, ты мне скажи, я приеду тебя провожать, - смиренно попросила она, чмокнула меня в губы и пошла прочь.
        По пути в квартиру я наткнулся на дядю Рауфа: он торчал на балконе перед своей входной дверью, держа в руках крысу, одетую в крошечную красную шлейку с поводком.
        - Доброе утро, дядя Рауф! - рискнул я. Пусть даже он заболтает меня до полной отключки, всё равно хотелось узнать, что у него с этой крысой.
        - А, салам-салам!
        - Кто это у вас такой пушистый?
        - А, это мой Джигярчик[27 - Джигярчик - печёночка - ласкательное слово (азерб.).]. Я всех крыс отпускаю, а с этим мы подружились так, всё время у меня на руках сидеть хочет. Вот я ему поводок купил, чтобы не скучал без меня. И спит он со мной вместе. В постель его к себе беру.
        - В постель - это опасно, - заботливо предостерёг я дядю Рауфа. - Животное маленькое, вы можете его случайно раздавить во сне.
        - Да, но что поделать… А ты молодец, что моих крыс выпускал. Дурное это было дело. Они такие хорошие зверьки…
        - А я уезжаю на днях. В Англию. Навсегда.
        - Как так - навсегда? А как же Зохра и Зарифа? И невеста твоя?
        - Еду работать, останусь там. Невесту заберу к себе, как устроюсь. Вы с мамой об этом не говорите только. Она не очень-то счастлива. Считает, что раз я уехал, то как будто умер.
        - Нехорошо это - мать и сестру бросать, - завёлся было дядя Рауф, но я с недавно обретённой решительностью оборвал его словами:
        - Я не должен быть несчастным только потому, что кому-то так будет спокойнее. До свидания.
        Оставшиеся дни я посвятил экспериментам: ходил по местам, где мог с высокой долей вероятности встретить знакомых, и проверял, как они реагируют на меня. Удалось сделать кое-какие выводы. Все знакомые, осведомлённые о моей смерти через Facebook, видели меня, но принимали за другого, постороннего человека, так же как и друзья, изначально осведомлённые о шутке, но попавшие под влияние массового убеждения. Мама и Зарифа, очевидно, не могли ожидать увидеть постороннего человека у себя в доме, зато привыкли за годы жизни в обществе Мануш к призракам, так что, ощущая моё присутствие и слыша мои ремарки к своим разговорам, думали, что и я стал призраком. Сайка, чья любовь оказалась сильнее, чем я думал, продолжала узнавать меня, но и её восприятие реальности иногда искажалось под давлением всеобщего безумия, и тогда она терялась и начинала вести себя так, словно потеряла меня. И только три человека абсолютно верили в моё существование: наивный безумец дядя Рауф, Бахрам, высоко осознанный и видящий вещи такими, какие они есть, и Ниязи.
        Для остальных я стал грустной страничкой в Facebook, неприятно напоминающей о том, что все мы смертны, и которую тем не менее совестно удалить из друзей.
        Если вы, спасаясь от одиночества и от чувства собственной никчёмности, будете долго, бесцельно смотреть Facebook, перепрыгивая со страницы на страницу, подглядывая за жизнями незнакомых людей, которые проходят мимо вас, такие интересные и насыщенные приключения, в которые вас не взяли, то однажды вы набредёте на страницу, помеченную скромной надписью «Светлая память». Может быть, лет через тридцать, когда мы уже не будем помнить себя вне этого безразмерного хранилища под названием Интернет, а первые обитатели соцсетей состарятся и начнут чаще умирать, такие странички-мемориалы станут настоящим источником утешения и местом общения с умершим, но сейчас это дико и страшно - крутить эти ленты в обратном порядке: вот самые близкие друзья в минорных тонах поздравляют умершего с днём рождения, зная, что он никогда не прочтёт их тёплых слов, вот кто-то делится общими воспоминаниями, скорбя о том, что новых общих воспоминаний уже никогда не будет, а вот и свежие слёзы, свежая кровь из душевных ран проливается на виртуальную страницу сотнями маленьких букв, которые складываются в долгое ламенто - шок,
неверие, стыд за невыполненные обещания, за обещанные, но несостоявшиеся встречи. Потом - первое сообщение от родственника или близкого друга, который был в состоянии что-то написать. А за этим - самое страшное. Последняя прижизненная публикация. «Вот такие вишни мы собрали у себя на даче». Или смешное видео с котиком. Или селфи с друзьями на вечеринке. Или поздравление с Новым годом, загаданные желания, описания планов на будущее. А вы уже знаете, что будущего не стало. Но листаете дальше, потому что болезненное любопытство требует узнать, кого же это не стало, стоит вам жалеть его или нет.
        И таких страниц становится всё больше и больше. Множатся призраки людей, поддерживаемые Хранителями страниц, и кто знает, как скоро мёртвых в социальной сети станет больше, чем живых. Каждый оставит о себе неизгладимую память. Каждый будет присутствовать здесь и сейчас, и только дата последней публикации будет становиться всё более далёкой.
        Такой могла бы стать и моя страница, но я попросту удалил её. Моё имя ещё понадобится мне.
        Я на удивление хорошо выспался в ночь перед вылетом и проснулся в пять утра. Осень развернула свои широкие прозрачные крылья, их взмахи вызывали свежий ветер и гнали по городу ароматы странствий. Никогда ещё с утра я не чувствовал себя так хорошо. И всё же грусть, какой я не испытывал со дня своего школьного выпускного вечера, когда уже знал, что навсегда прощаюсь со всеми, кто был рядом со мной одиннадцать лет, что никогда не увижусь с ними, потому что большинство разъедется, никогда больше не окажусь среди стен, в которых произошло столько интересного, забавного, а порой и драматического, стен, в которых сформировалась моя душа, - такая же грусть сейчас не давала мне сполна насладиться огромной, немыслимой переменой в моей жизни.
        Тихо, чтобы никого не разбудить, я вынес свой полупустой рюкзак с ноутбуком, дисками и маленькой мятой пачкой исписанной бумаги в прихожую. Затем заварил чай - маме не придётся делать это утром, то-то она удивится, обнаружив полный чайник свежей заварки - и выпил чашку. Затем помыл её, вытер и положил на место. Позавтракать я решил уже в аэропорту.
        - Уходишь? Наконец-то! - сказал кто-то за моей спиной, и я, резко обернувшись, увидел Мануш.
        - Да, ухожу, как и обещал.
        - А я остаюсь! - объявила она с таким торжеством, словно смогла обставить меня в какой-то сложной игре.
        - С чем я вас и поздравляю, - ехидно сказал я в ответ и вернулся в свою комнату.
        Там было до странного пусто.
        На всякий случай я осмотрел всё - не забыл ли чего? - а потом заглянул к маме, чтобы поглядеть на неё в последний раз.
        Во сне мама выглядела старой и несчастной, и, хотя я и знал, что это иллюзия - она не чувствовала себя ни старой, ни несчастной, любила свою работу, у неё была целая свора подруг, шумных и неугомонных, и она обладала неистощимым запасом энергии, от проявлений которой всем вокруг хочется спрятаться в бункере, - мне всё равно стало её жаль. Я утешил себя мыслью о том, что и для неё начинается новая жизнь: скоро Зарифа будет замужем за богачом, который её обожает и исполнит любой её каприз, а уж она-то для мамы постарается. Вполне возможно, что однажды я увижу, как мама сходит с Восточного экспресса на вокзале Виктория. Попытавшись мысленно послать ей этот образ, я вышел из комнаты.
        К Зарифе я не пошёл: она бы рассвирепела, если бы узнала, что я пялился на неё, пока она спала. Осталось только попрощаться с квартирой. Медленно и торжественно я обошёл все комнаты, вглядываясь в обветшавшую старинную лепку на потолке, пожелтевшем, расчерченном трещинами. Постоял у голландской печи, покрытой изразцами, которые кое-где отбились - как я любил её завораживающую огненную глубину, где за острыми углами наломанных кирпичей, образующими таинственные пещеры и проходы, прятался целый крошечный мир со своими жителями, которые выходили по ночам и поскрипывали старыми половицами. Больше мне никогда не увидеть этого маленького круглого костра, жёлтый свет которого делал зимние ночи такими волшебными.
        Я попрощался с цветами на широких деревянных подоконниках, с посудой в кухне, с антикварным комодом в гостиной - единственной по-настоящему красивой вещью, которой мы владели. Я касался знакомых предметов, долгое время составлявших мой маленький мирок: стулья, из которых я строил шалаш в детстве, скатерть на обеденном столе, такая древняя, что непостижимо, как она ещё не истлела, разнообразные вазочки, статуэтки и безделушки, расставленные мамой по всем поверхностям (я всегда считал их безвкусными, но теперь они жалобно смотрели на меня, и мне было грустно), - все эти ненужные человеку вещи, которые в час икс хватаются за хозяина и умоляют остаться. Как жаль, что, уезжая, мы расстаёмся не только с тем, что ненавидим, но и с тем, что любим.
        Позвонил водитель вызванного мною такси. Провожай меня кто - началась бы лёгкая праздничная суматоха, «посидим на дорожку», чтобы обмануть духов дома, которые не хотят, чтобы кто-то уезжал, беготня с чемоданами. Но я уходил в полном одиночестве, словно путник, который напросился на ночлег. Меня проводили только дворовые кошки - презрительными взглядами, как всегда, но я всё равно их любил.
        Когда я приехал в аэропорт, солнце только начало восходить, и облака, в этот день особо причудливой формы, окрасились оранжево-розовым. Таксист пожелал мне традиционное «саг-саламат»[28 - Счастливого пути (азерб.).], и я остался один.
        Аэропорт, весь наполненный изнутри золотистой дымкой и нестройным хором голосов под гулкими сводами, показался мне мистическим местом, где души толпятся в ожидании нового воплощения. Озабоченные и весёлые, загорелые и бледные, нагруженные чемоданами и налегке, они сновали по просторам этого чертога между мирами, целеустремлённые, как муравьи.
        И я, такой же целеустремлённый, немного дрожащий от волнения, направлялся навстречу своей судьбе, когда меня окликнули по имени два голоса, неожиданно гармонично звучащие в дуэте, - один я узнал бы из всех голосов на свете, а другой был родным, хотя и поднадоевшим. Обернувшись, я увидел, как меня догоняют Ниязи и Сайка. Их появление оказалось удивительным, я не ожидал, что кто-то будет провожать меня. Я даже не сообщил никому, каким рейсом лечу.
        - Хорошо, я боялся, что мы не успеем, - сказал Ниязи и, перехватив мой взгляд, обращённый на то, что он держал в руках, протянул мне большой чёрный футляр: - Вот, держи. У тебя ещё возникнет надобность в ней.
        Не произнеся ни слова от потрясения, я положил футляр на пол и открыл его. Это была моя Сиринга. Я как будто встретил близкого человека, которого считал пропавшим без вести.
        - Знаешь, я часто возмущался и даже пару раз хотел тебя убить…
        - О, не ты один.
        - Но я тебе благодарен. За всё. И вот за это - я указал на Сирингу - особенно. Ты странный, но ты изменил мою жизнь. Я сам не смог бы так.
        Пока я так неуклюже благодарил его, Ниязи смотрел на меня, не мигая, а потом сказал:
        - Не стоит благодарностей.
        - Почему не стоит? Мы, наверное, уже больше не увидимся…
        - Непременно увидимся. Ведь у тебя ещё остаётся второе желание.
        - Что? - не понял я.
        - Оставлю вас наедине, - ускользнул от ответа Ниязи, отходя в сторону, чтобы я мог попрощаться с Сайкой. Она стояла, неуверенно сжав ноги, и смотрела по сторонам, избегая встречаться со мной глазами.
        - Вот, это я испекла для тебя, - сказала она смущённо, протягивая какой-то неопрятного вида пакет, из которого сильно пахло маслом - последний кулинарный шедевр моей некогда любимой.
        - Спасибо, солнышко.
        - Ты возьмёшь меня к себе, да? Когда устроишься?
        - Конечно, милая. - Я и сам не мог понять в этот момент, лгу я или нет, но Сайка продолжала верить в моё существование даже после того, как родные мать и сестра перестали в него верить, и это не давало мне покоя. Возможно, Сайка и была моей судьбой - такой вот капризной, глуповатой, неотёсанной и голосистой, но любящей. Мы обнялись, потом я отстранился и сказал ей:
        - Прощай.
        Она долго топила меня в своих глазах, светлых, как чистая вода под солнцем, и я наблюдал, как в их глубине одно за другим рождались и умирали сожаление, сомнение и удивление. А потом она моргнула, отошла к Ниязи и спросила:
        - А что-э мы здесь делаем?
        - Встречаем одного моего друга, я тебе уже сто раз говорил!
        Перемена произошла так резко, словно кто-то, кто был против нашего с Сайкой будущего, прочитал мои мысли и нажал тайный переключатель в её голове. В этот момент я ощутил неотвратимость нашего расставания так же ясно, как, наверное, ощущает неизбежность смерти приговорённый к повешенью, когда на его шее затягивают петлю. Никогда, никогда я больше не почувствую тепла её пухлых губ и гладкости её кожи, мне останутся от них только воспоминания да записи её голоса в моих песнях. Воспоминания со временем состарятся и утратят чёткость, а потом и вовсе превратятся в «я просто знаю, что это было», а записи я не стану слушать. Знаю, что не стану.
        Как будто сквозь прозрачную стену, отделившую меня от Сайки и Ниязи, я вдруг увидел, как последний достал словно из воздуха что-то маленькое, блеснувшее в его руке, и я узнал в предмете свой подарок - цепочку с кулоном, ту самую, которую Сайка уронила в колодец. Покорно, как барашек, Саялы подставила шею, и Ниязи надел на неё цепочку, что-то тихо шепча ей на ухо. Затем он развернул её к себе и внимательно вгляделся в её лицо, но в его глазах не было ни любви, ни даже вожделения - только вдумчивый расчёт опытного игрока, изучающего свои карты. Неужели он и для неё припас какой-то хитроумный трюк? Мне никогда не хотелось обладать способностью читать мысли, но в этот момент я бы взял её в аренду на полчаса, только чтобы узнать, что творится в мозгу Ниязи. Однако времени до окончания регистрации оставалось совсем немного, и, как бы мне ни хотелось разгадать тайну Ниязи и налюбоваться Сайкой перед тем, как мы навсегда разойдёмся, пришлось идти вперёд.
        С Сирингой за спиной я направился к первому рубежу: рамкам металлоискателя - порталам, пройдя через которые должен был доказать, что не представляю опасности для всех этих перевоплощающихся душ и их перевозчиков. Оглянувшись в последний раз, я увидел, как Ниязи подмигнул мне, а потом поднял руку с пальцами, сложенными странным образом - не то в мудре, не то в масонском жесте. Я слабо улыбнулся в ответ и отвернулся.
        Вот и стало моё одиночество не только внутренним, но и вполне видимым и осязаемым. Вдруг оказалось, что теперь я могу делать всё, что пожелаю. Никакой ответственности. Никаких угрызений совести. Никаких «Тебе же ещё семью создавать», «Устройся на работу», «На кого ты мать и сестру оставишь!». Иногда, страшно подумать, я завидовал сиротам. А теперь я и сам больше чем сирота - невидимка. Книга Судьбы пуста, и чистые страницы я смогу заполнить по собственному усмотрению. И в один момент странная уверенность в том, что с этого дня в моей жизни всё будет складываться невероятно, великолепно, лучше, чем в самых смелых мечтах, наполнила меня до краёв, как попутный ветер раздувает изголодавшиеся в штиль паруса, как дождь заливает пересохший колодец. Это не вызвало во мне ожидаемого ликования, а наоборот, я словно бы уже всего добился и теперь лежал дряхлым стариком на смертном одре и сожалел о том, чем мне пришлось пожертвовать ради успеха. Но, вспомнив о Сиринге за спиной, я признался самому себе, что в конечном итоге в мире нет ничего важнее искусства, ничто, кроме него, не сделает нас бессмертными, не
возвысит душу, не научит и не утешит. Искусство и есть высшая форма любви, которую нельзя объяснить унизительной пляской гормонов, и ради этой любви можно разрубить любые прочные узы. Так делали многие до меня, и так, я верю, будут поступать и впредь. Откуда бы я ни уехал, с кем бы ни расстался - со мной всегда будут мой талант, моя музыка, мои песни, а значит, ничто не страшно. Если мир вокруг меня разрушится - я сотворю его заново.
        Это было последним, о чём я успел подумать, прежде чем попасть на конвейер бюрократической машины, проверявшей мои документы и постепенно превращавшей меня из подозрительного субъекта в пассажира авиалайнера.
        Мои мытарства благополучно разрешились, и я сделал привал в уютной зоне ожидания, убаюкивающей тихим многоголосым эхом, витающим под высоким потолком, и спокойными бежевыми тонами. Все мысли куда-то улетучились, и осталось одно созерцание. Мне казалось, что звуки аэропорта одновременно похожи на биение сердца и урчание, издаваемое кишечником. Снаружи мир ожидающе скалил зубы, простирал руки, причмокивал от нетерпения, а я сидел здесь и ждал назначенного срока.
        Объявили посадку на мой рейс, и я, даже не осознавая того, что происходит, влился в поток остальных путешественников, устремившихся к телескопическому трапу. Когда я ступил на его слегка покатый пол, он показался мне зыбким, шевелящимся, живым. Какая-то посторонняя сила, которую я не ожидал здесь встретить, поволокла меня в неизвестность, и, поняв, что не могу сопротивляться и остановиться, я начал испытывать страх. Стены и потолок туннеля сдавили мою грудную клетку, в глазах у меня потемнело. Мне захотелось вернуться назад, в зал ожидания, в его безмятежность, но меня несло вперёд через удушающую тесноту и мрак. И когда я уже решил, что мне вот-вот настанет конец, тоннель вдруг закончился, я увидел сияющий свет и невероятно красивое, как у ангела, лицо бортпроводницы. Она улыбалась мне так счастливо и нежно, как мать улыбается своему новорожденному младенцу. Стены тоннеля отступили. Я наконец-то смог вдохнуть. И это был воздух уже совсем другого мира.
        notes
        Сноски
        1
        Я у мамы первенец, я - черноротая лисичка. Уйди, южный ветер, приди, северный! (азерб.)
        2
        Незваный гость (азерб.).
        3
        Позор (азерб.).
        4
        Дословно - тыква, перен. - дебил (азерб.).
        5
        Больной на голову (азерб.).
        6
        Парень (азерб.).
        7
        Толкотни (азерб.).
        8
        В общем, как бы то ни было (азерб.).
        9
        Амок - состояние неконтролируемого бешенства.
        10
        Кидала (азерб.).
        11
        Дедушке (азерб.).
        12
        Бодзюцу - японское искусство ведения боя при помощи деревянной палки.
        13
        Сярпуша - традиционная медная крышка для плова.
        14
        Забавный монстр-гибрид русского оригинала и азербайджанского перевода выражения «что-то не то».
        15
        Кяфан - саван.
        16
        Эщщи - непереводимое слово, обозначающее что-то вроде «перестань волноваться и стремиться к совершенству, авось и так сойдёт». Несвоевременно произнесённое каким-либо ответственным лицом «эщщи» обычно приводит к трагедиям различного масштаба.
        17
        Намус-гейрятник - фанатичный защитник семейной чести; тот, кто, например, может зарезать свою сестру за то, что она с женихом за руки подержалась.
        18
        В общем (азерб.).
        19
        Тоска по дому (англ.).
        20
        Ой-ой, девушка в доме осталась - то есть замуж не вышла (азерб.).
        21
        Сифа - от слова sif?t - лицо, зд. - физиономия.
        22
        Эщщей - осел (азерб.).
        23
        Ограш - очень грубое бранное слово (азерб.).
        24
        Матерное слово.
        25
        Бадымджан долмасы - долма из баклажанов (азерб.).
        26
        Такому-то (азерб.).
        27
        Джигярчик - печёночка - ласкательное слово (азерб.).
        28
        Счастливого пути (азерб.).