Польская линия Евгений Васильевич Шалашов
        Чекист [Шалашов] #6
        Приключения нашего современника, попавшего в тело молодого чекиста продолжаются.
        Содержание
        Евгений Шалашов
        Польская линия
        Предисловие
        Поезд опять тряхнуло, словно под ним не рельсы, а колдобины. Странно, но по моей дороге - то есть, по маршруту Вологда-Архангельск, бронепоезд шел значительно мягче и веселее, нежели по пути от Москвы к Смоленску. А может, я просто недоволен, и теперь просто мерещится всякая муть?
        Ну, не хотел я на западный фронт, никак не хотел! А пришлось. А куда денешься, если приказ исходил от самого Председателя ВЧК?
        Товарищ Дзержинский отправил меня и Артузова на Западный фронт (ну, там еще есть юго-западный, но об этом все забывают), проводить внеплановую проверку Особых отделов частей и соединений РККА. Артуру это привычно, а я пока смутно себе представлял, в чем заключается моя роль. Феликс Эдмундович туманно сказал, что я должен заниматься своим делом. Своим, это каким? У меня есть мандат, где я числюсь уполномоченным Особого отдела. То есть, по должности я «младше» Артузова, имеющего более «тяжелый» мандат особоуполномоченного, но на мой вопрос - являюсь ли его подчиненным, Артур только жмет плечами. Мол, решай сам.
        Уполномоченный, должный осуществлять проверку, это одно, но если я выступаю в роли начальника ВЧК Польской республики, это другое. Про Лонгву, должного стать официальным главой чека, уже все забыли. В общем, черт ногу сломит, вторую вывернет. И меня никто не снимал ни с должности начальника губчека, ни с должности особоуполномоченного ВЧК по Архангельской области. Что там еще? А, еще председатель «Правительственной комиссии по расследованию злодеяний интервентов и белогвардейцев на Севере». Про прочие свои должности не упоминаю.
        Слегка расстроило заседание Политбюро. Как говорили в газетах, прения были долгие, споры велись жаркие. Громче всех протестовал Николай Иванович Бухарин, посчитавший, что переход к продовольственному налогу и свободной торговле - это отступление от коммунистической идеи. Ну, Бухарина, выпустившего несколько книг о «военном коммунизме», понять можно. Но споры спорами, а всех переубедил товарищ Ленин. А было такое, чтобы Ленин не смог переубедить своих товарищей? Право, не упомню. А еще, неожиданно для многих, Ильича поддержал товарищ Дзержинский, заявивший о том, что новая экономическая политика сможет «разрядить внутреннюю политику внутри страны и даст толчок к расширению коммунистического плацдарма».
        Мне, вроде бы, надо радоваться, но дело в том, что к новой экономической политике решено перейти лишь с первого января одна тысяча девятьсот двадцать первого года. Бесспорно, некая логика в этом есть. В нынешнем году уже все рассчитано и подсчитано, еще не созревшее зерно, не взошедшая картошка и все прочее, поделены между губерниями. Так что, станет ли ощутимо, что нэп введут с января, а не с марта, пока не знаю.
        Откровенно-то говоря, у меня имелись и собственные шкурные интересы. Я рассчитывал, что из-за введения продналога и Тамбовское восстание не произойдет, и Кронштадский мятеж не случится. А мне, как начальнику Архангельского чека не придется ломать голову, где размещать высланных крестьян и балтийских братишек, и чем их кормить.
        Но все это потом. Покамест, еду в Смоленск, на своем бронепоезде, со своей «джаз-командой». Даже Семенцов до сих пор не сбежал, удивительно.
        Глава 1. Бытовые мелочи
        Отъезд бронепоезда на Западный фронт (или мы вначале рванем на Юго-Западный?) планировался через четыре дня. Я-то готов хоть сейчас, но Артузову требовалось «довести до ума» свои наработки, собрать и подготовить личный состав, отыскать вагоны. Понадобится, по мере возможности, стану ему помогать. Но пока Артур не просил помощи, а я особо и не настаивал. Не так уж часто у меня появлялась возможность поскучать и побездельничать. Долго без дела находиться не могу, но иногда полентяйничать полезно.
        Сегодня решил «выгулять» Татьяну Михайловну, а заодно и свой гражданский костюм. Кстати, к нему пришлось покупать шляпу. Это в двадцать первом веке никого не удивит мужчина без головного убора, а в тысяча девятьсот двадцатом году на меня смотрели так, словно я шел без штанов. Пришлось пойти на Охотный ряд, и в одном из деревянных павильонов, по странности уцелевших в эпоху «военного коммунизма», приобрел себе фетровую шляпу. Поначалу хотел обзавестись более демократичной кепкой, но глянув на себя в зеркало - на меня смотрел не интеллигентный руководящий работник ЧК, а «деловой» из Марьиной рощи - хмыкнул и передумал.
        Мы прогулялись с Таней по набережной Москва-реки, обогнули Кремль, а куда идти дальше, я просто не знал. Будь это моя Москва, сводил бы девушку куда-нибудь в Аптекарский огород, Музеон, парк имени Горького, а то и в Зарядье, но куда податься молодым людям в двадцатом году прошлого столетия, ума не приложу. В парк что ли сходить, да где нынче парки? Деревья либо на дрова спилили, либо обнесли здоровенным забором, чтобы посетителей не пускать. И в ресторан девушку не поведешь - и не по средствам, и не по должности.
        Вышли на Тверскую, свернули в Камергерский переулок, еще без памятника отцам-основателям, да и сами они живехоньки-здоровехоньки, спектакли ставят, с актерами ругаются, драматургов притесняют. Зато проходя мимо Московского художественного (а с недавних пор еще и академического) театра, я с удовольствием принялся рассказывать Татьяне о сложных взаимоотношениях между Станиславским и Немировичем-Данченко, черпая сведения из прочитанных некогда книг, а особенно из еще ненаписанного «Театрального романа». Подозреваю, что девушка восприняла мою осведомленность не за общую эрудицию, а за особенности чекистской службы. Типа - «пасет» чека лучших режиссеров страны, глаз не спускает! Но специально на режиссеров чека глаз «класть» не станет, да это и незачем, потому что славные служители всех девяти муз следят друг за дружкой похлеще штатных сотрудников, а что случись - наперебой побегут на Лубянку, да еще и друг друга локтями отпихивать станут. Скажете, не бывало такого, все придумали? Ну, ваше право не верить.
        На здании МХАТ висела одна единственная афиша размытая дождем, где значилось, что театр сегодня дает мистерию «Каин», поставленную по произведению Джорджа Байрона. На «Каина» я бы не пошел, а вот в буфет сходить можно. Похоже, Татьяна уже успела проголодаться. Впрочем, какой может быть нынче буфет? Если такой, как спектакль, то лучше перетерпеть. Но девушек баснями не кормят, и я повел боевую подругу на Лубянку.
        В столовой на Лубянке уже который день кормят рисом. При желании это блюдо можно назвать либо жидкой кашей, либо густой похлебкой, но не суть важно. После щей из квашеной капусты и супчика «карие глазки» из опостылевшей воблы, рис пошел на «ура». И даже то, что к нему не давали хлеба (решением общего собрания вся мука из столовой отправлена на Польский фронт), рис все равно казался райским блюдом. Народ трескал так, что за ушами пищало, а семейные пытались украдкой слить похлебку в баночки или котелочки, чтобы отнести домой, но это дело пресекалось суровым товарищем Янкелем - начальником столовой, не разрешавшим выносить еду за пределы Лубянки невзирая на чины и звания. Вон, сам Ягода вчера попытался прихватить с собой лишнюю порцию, но его остановили и, к собственному смущению и тихой радости рядовых сотрудников, управляющий делами Особого отдела ВЧК вынужден был вернуться обратно и все съесть. Давился, но ел. Пожалуй, товарищ Янкель выпустил бы только самого Феликса Эдмундовича, но я себе плохо представляю, чтобы Дзержинский что-то выносил с Лубянки.
        Если честно, у меня двойственное отношение ко всему происходящему. С одной стороны, порядок есть порядок. Даже в эпоху изобилия (это я про двадцать первый век) человек, скидывающий в контейнер вкусняшки со «шведского стола», выглядят непрезентабельно, хотя всё недоеденное отправится потом в мусорный контейнер. Но в одна тысяча девятьсот двадцатом году, когда среди семейных сотрудников чека не редкость голодные обмороки, если человек «располовинит» собственную порцию, чтобы отнести еду жене и детям, что в этом страшного? Другое дело, что работники Центрального аппарата ВЧК, разбредающиеся по домам с котелками и кастрюльками, вызовут ненужные толки среди москвичей и так считавших, что мы здесь обжираемся пшеничными булками и краковской колбасой.
        А я, грешным делом, уже второй день кормлю рисовой кашей Татьяну, хотя она, в отличие от меня, не относится к числу приписанных к центральной столовой, но у нас никто не спрашивает прикрепительные талоны. Кажется само-собой разумеющимся, что если человек спустился в подвал, то имеет на это право. И совесть моя абсолютно спокойна. Если бы не дочь кавторанга в образе медсестры, то хрен бы Артур Христианович расколол поляков, а любой труд должен быть оплачен. Чай у товарища Артузова отменный, но маловато будет, а Танька - девка прожорливая, и покушать очень даже любит. Слопает собственную порцию, а потом норовит «попробовать» из моей миски - дескать, у тебя вкуснее. Глядишь, пока пробует, половины порции как не бывало!
        Народ говорил, что это товарищ Сунь Ятсен прислал из Китая товарищу Феликсу пять вагонов риса, а тот, при своей скромности, распорядился передать подарок в столовую ВЧК. Сомневаюсь, что рис пришел из Китая, да и товарища Сунь Ятсена там сейчас не должно быть, но какая разница? Главное, что рисовая каша относится к числу моих любимых, а рис испортить труднее, нежели пшенку.
        - Не возражаете? - услышал я знакомый голос.
        Елки-палки! Оказывается, за моей спиной стоит сам товарищ Дзержинский, держа в одной руке миску с кашей, а в другой жестяную кружку. А я, увлекшийся нешуточной схваткой с Танькой за остатки собственной порции, не понял, отчего в столовой наступила тишина, ложки заработали со скоростью вертолетного винта, а сотрудники, словно по команде, резво все доедали и допивали, стремясь поскорее вернуться к работе. Еще удивительно, что народ не вскочил со своих мест и не вытянулся. Но то народ, еще не приученный вскакивать при появлении высокого начальства, а не я, привыкший резво подниматься с места, даже если команда «Товарищи офицеры!» прозвучала по телевизору. К чему это я? Да все к тому, что вскочил с табурета при звуке голоса Председателя ВЧК только я.
        К счастью, мой порыв не вызвал удивления ни у Татьяны (все-таки дочка обер-офицера), ни у самого Дзержинского.
        - Сидите, Владимир Иванович, - сказал Феликс Эдмундович, осторожно поставив на хлипкий столик миску и кружку.
        Я молча плюхнулся на твердое сиденье, решительно подгребая собственную посуду, намереваясь доесть остатки каши, но увидев торжествующий взгляд девушки, только вздохнул. Успела-таки «добить», пока я с Председателем ВЧК раскланивался. Вот ведь зараза! Но всерьез на Татьяну я рассердиться не мог. Все-таки большая часть порции досталась мне самому, наелся, а то, что ел медленно - мои проблемы. Но как хорошо, что я не собираюсь жениться на Татьяне Михайловне! Как ее мама с папой прокормить умудрялись? С другой стороны, хороший аппетит - залог здоровья ребенка.
        - Как вам наша столовая? - поинтересовался Дзержинский, зачерпнув первую ложку.
        - Неплохая, - дипломатично отозвался я.
        - Когда говорят неплохая, значит что-то не устраивает, - хмыкнул Феликс Эдмундович.
        Я слегка удивился. Казалось бы, «Железный Феликс» далек от бытовых проблем, а вот, неравнодушен к столовой.
        - Да нет, все гораздо проще, - пожал я плечами. - Столовая неплохая. Понятное дело, что скатертей и салфеток нет, но это мелочи. Но здесь бы еще прибраться, столы помыть, подремонтировать. А еще неплохо бы при входе раковину с водопроводным краном установить, либо рукомойник поставить. Люди приходят обедать, а руки помыть негде.
        - Да? - с легким удивлением переспросил Дзержинский. Потрогав липкий стол, брезгливо поморщился, хмыкнул: - А ведь действительно…
        Повернувшись к стоящему неподалеку Янкелю, ловившего каждое оброненное слово, Феликс Эдмундович кивнул, и тот с ловкостью расторопного полового ринулся к нашему столику.
        - Слушаю вас, товарищ Дзержинский? - выгнулся начальник столовой ВЧК.
        - Столы помыть, в помещение навести чистоту, на входе установить водопроводный кран, - негромко приказал Дзержинский и, посмотрев на меня, спросил: - Что-то еще, товарищ Аксенов?
        Я лишь неопределенно повел плечами. Кажется, в реалиях нынешнего времени - все прекрасно и изумительно. Промолчал, но не удержалась Татьяна.
        - С тараканами надо что-то делать. Ходят, как у себя дома.
        - Кильваторной колонной, - усмехнулся я.
        - Это называется «походный ордер», - уточнила дочь кавторанга, презрительно окинув взглядом «сухопутчиков».
        А начстоловой теперь смотрит на меня, как товарищ Троцкий на американский капитал. Пожалуй, в следующий раз он Татьяну кормить не станет, и придется делить порцию на двоих. Причем, большая половина достанется не мне… И впрямь, товарищ Янкель решил проявить строгость. Подпустив в голос металла, спросил:
        - А почему здесь обедает посторонняя женщина?
        - Женщина не посторонняя, - веско изрек я, прихлебывая чай, напоминавший по вкусу повторно заваренный банный веник. - К тому же должна же она где-то питаться?
        - Еще раз спрашиваю, что здесь делает постороннее лицо?
        - Товарищ Янкель, а разве в присутствии Председателя ВЧК могут быть посторонние лица? - ответил я вопросом на вопрос.
        И что тут возразишь? Начальник столовой открыл рот, потом так же его закрыл. А Феликс Эдмундович… о, чудо! Кажется, «железный Феликс» прячет в усах улыбку. Пожалуй, придется Лубянке все-таки кормить посторонних. Ничего, не объедят.
        - Вы вначале с тараканами разберитесь, чистоту наведите, а о женщинах потом будете рассуждать, - сухо заметил Дзержинский, и Янкель кинулся выполнять распоряжение Председателя.
        Феликс Эдмундович поднял взгляд на меня.
        - А я вас не сразу узнал, - сообщил вдруг Председатель ВЧК.
        Я поначалу не понял, чего это вдруг, потом дошло, что Феликс Эдмундович ни разу не видел меня в штатском. Впрочем, если бы кто-то, а хоть я и сам, узрел товарища Дзержинского в гражданской одежде, не узнал бы, настолько сросся его образ с военной формой.
        - Хороший портной, - продолжил между тем Председатель, разглядывая мой пиджак.
        - Это я в Архангельске шил, - торопливо признался я, словно опасаясь, что Дзержинский попросит адрес портного. Впрочем, что для Феликса Эдмундовича какой-то адрес?
        Но адреса Феликс Эдмундович спрашивать не стал, а принялся есть. Ел Председатель ВЧК аккуратно, но как-то равнодушно, словно ему все равно, что у него на тарелке - вкусная рисовая каша или опостылевший супчик из воблы. Интересно, а если бы на тарелке Дзержинского оказалась… ну, например, свиная отбивная с картофелем или омлет с грибами? Думаю, ничего бы не изменилось. Не удивлюсь, если еда не доставляла ему удовольствия, а являлась только насущной необходимостью.
        - Владимир Иванович, кто рисовал макет нагрудного знака? - поинтересовался вдруг Дзержинский.
        - Идея моя, а воплощение - Татьяны Михайловны, - кивнул я на дочь кавторанга.
        Я почти не погрешил против истины. Ну за исключением того, что сам содрал идею с нагрудного знака «Почетный чекист». Изначально поручил сделать эскиз Саше Прибылову, не сомневаясь, что он из моей корявой картинки сотворит шедевр. Но художники - странный народ.
        Я ведь уже говорил, что художников нужно топить во младенчестве? Кажется, говорил, но готов повторить эту фразу еще раз. Казалось бы, чего тут стараться и мучиться, если перед тобой лежит набросок, изображающий щит и меч, с красной звездой посередине и надписью «почетный чекист»? Так нет же, Саша Прибылов и здесь сумел накосячить. Вместо «французского» щита изобразил итальянский овальный, сильно зауживавшийся снизу, справа и слева - по звездочке, а вместо меча нарисовал два скрещенных турецких ятагана. Думаю, вы уже догадались, что получилось? Ага, «Веселый Роджер». Пришлось перепоручить работу Татьяне.
        Хотел невинно осведомиться - что, мол, эскиз неважный, но не рискнул. Татьяна может шутку не оценить, да и Феликс Эдмундович тоже.
        - Рисунок отличный, художник вполне профессиональный, - сказал Председатель ВЧК, отчего Татьяна Михайловна зарделась. - Но я позволил себе одну поправку. Ваш меч на знаке установлен вертикально вверх.
        - Ну да, - кивнул я. - Щит символизирует защиту граждан, но клинок, острием вверх - меч, готовый разить.
        - Думаю, все и так догадываются, что символ ВЧК - и защита, и нападение. Но острие, устремившееся вверх, не очень красиво. Я распорядился поместить меч за щитом, а рукоятку расположить сверху.
        Спорить с Дзержинским я не стал. Все равно в глазах простого обывателя, что меч, что и щит госбезопасности, символизирует нападение. К тому же было бы странно, если большой начальник не отыщет огрехи.
        - Первую партию знаков планируем выпустить ко дню взятия Варшавы, - будничным тоном сообщил Дзержинский.
        И тут я едва не подавился жиденьким чаем. Вроде, вопрос о взятии Варшавы пока не стоит. Если верить тем историческим источникам, решение о наступлении на столицу Польши будет принято только в середине июля. Сейчас же июнь, и поляки огрызаются так яростно, что говорить об успехах Красной армии покамест рано. Впрочем, мое «назначении» на условную должность польского «первочекиста» состоялось еще раньше. Кто знает, когда в голове товарища Ленина созрел план советизации Польши?
        - Может, лучше выпустить первые знаки к трехлетию образования ВЧК? - осторожно предложил я и пояснил. - У нас будет привязка к конкретной дате, а не к условной.
        Дзержинский только неопределенно мотнул бородкой. Встал, уложил в опустевшую миску кружку и отправился сдавать грязную посуду, подавая пример нерадивым сотрудникам, норовившим оставить ее на столе. Надо бы предложение внести - расположить в нашей столовой лозунг, типа «Помоги товарищ нам, убери посуду сам!» или «Поел - убирай сам!».
        Мы с Татьяной последовали примеру Дзержинского. Когда выходили, наткнулись на Артузова. Артур понюхал запахи столовой и грустно протянул:
        - Опять рис. Фу… - Я хотел предложить, чтобы Артур Христианович угостил кашей бедную девушку - пожалуй, в нее и третья порция влезет, но тот вздохнул: - Терпеть не могу рисовую кашу, но придется давиться. - Посмотрев на меня, Артузов сказал: - Мне утром из Коминтерна звонили, тобой интересовались.
        Артур, славный парень, не сказал, кто именно интересовался, но я догадался сам. Неужели Наталья вернулась? Танюшка - девчонка славная, с ней можно в огонь, в воду, да и в постель, уж извините за откровение, но все-таки это не то. Татьяна, пусть и моложе, но это не Наталья Андреевна. А если читатель обзовет меня геронтофилом, переживу. Переживал и не такие глупости.
        Глава 2. О журналистах и журналистике
        Моя бы воля, понесся бы аки лось в Коминтерн, но сначала нужно проводить до бронепоезда Татьяну. Все-таки не очень прилично бросать девушку прямо на Лубянке.
        Наверное, пока шли до Каланчевской площади, я невольно ускорял шаг, потому что Татьяна время от времени фыркала и просила идти потише.
        Мой поезд слегка увеличился в размерах. Кроме пяти бронированных вагонов к нему прицепили еще три. Видимо, товарищ Артузов поедет на фронт не один, а с силовым сопровождением. Откуда-то с хвоста слышался загибистый флотский мат красного командира Карбунки. Не иначе, революционный матрос наводит порядок. Вообще, из всех моих архангельских орлов известие, что мы отправляемся на фронт, порадовало лишь двоих - Карбунку и Потылицына, а остальные либо выразили равнодушие, либо даже недовольство. Не вслух, разумеется, но физиономии стали кислыми. Как ни странно, (а может - наоборот, нормальная реакция?), явное недовольство выразил лишь товарищ Исаков. Буркнув - мол, опять воевать, Александр Петрович сверкнул очками и отвернулся. Подозреваю, что бывшему штабс-капитану хотелось выругаться, но постеснялся из-за своей природной интеллигентности.
        А вот Карбунка с Потылицыным, скорее всего, не навоевались. Бывший матрос с удовольствием вспоминал, как он под градом английских и французских гранат гонял по железке «Павлина Виноградова», обстреливая из пулеметов белогвардейские цепи. Про град мореман явно преувеличивал, про цепи - тем более. В худшем случае, его бронепоезд, нынче сражающийся с поляками, мог заполучить одну-две бомбы, не больше, а такой дурости, как атаковать бронепоезд пехотными цепями, военачальники Северного правительства себе не позволили. Это только мои бывшие коллеги по работе в Череповецкой чека хвастают, как они в густом лесу ходили в штыковые атаки[1 - Наседкин Л.С. Воспоминания. Машинопись. Место хранения - архив ЧерМО.]. А Вадим Сергеевич Потылицын, «рыцарь плаща и кинжала», не может жить, не ввязавшись в какую-нибудь авантюру, а иначе сидел бы себе тихонечко в Норвегии или в Финляндии, ловил форель, а не вернулся бы в Россию искать себе приключений на важное место.
        У входа в вагон с довольно высокими ступенями я остановился, задумавшись - а как следует поступать по правилам хорошего тона? Вроде, положено пропускать женщину вперед, но здесь довольно приличная высота, и возникнет весьма скользкий момент. Нет, насколько помню, из правил есть исключения - мужчина первым должен выходить из лифта, чтобы помочь даме, и из машины. А вот ручку Татьяне Михайловне целовать не стану. Во-первых, она еще девушка (пусть и формально), во-вторых, моя подчиненная, а в-третьих, лобзанье руки у женщины - есть буржуазные предрассудки.
        Между тем Татьяна хмыкнула, оглядела меня с головы до ног и заявила:
        - Вам бы, товарищ Аксенов, костюм следовало вначале погладить, а уже потом на свидание торопиться.
        - Почему на свидание? - возмутился я. Возможно, чуть-чуть ненатурально, потому что Татьяна пропустила мой возглас мимо ушей и задала новый вопрос.
        - А правда, что вашей даме сорок лет, и она дочь графа Комаровского?
        Мне бы сказать, что это не так, и что собираюсь в Коминтерн по сугубо важным и служебным делам, но этой девушке я отчего-то соврать не смог. Правда предварительно огляделся по сторонам - не слышит ли кто? Узрев в тамбуре караульного, махнул ему рукой - мол, сгинь с глаз моих, а потом собрался с духом.
        - Правда, - согласился я, но уточнил. - Только лет ей не сорок, а тридцать семь. Но ее папа уже не граф, а эмигрант.
        - П-а-а-думаешь! - протянула Татьяна. - Мой предок штурманом у самого Петра Великого служил и вместе с государем шведские фрегаты на Неве брал! Вот.
        - Танюш, а мои предки вообще крестьяне, и мне все равно, кем они были, - сообщил я.
        - Крепостными? - поинтересовалась Татьяна.
        Вот уж чего не знаю, того не знаю. В Череповецкой уезде встречались и крепостные крестьяне, и монастырские, и государственные. А деревня Аксеново, откуда родом мой Вовка? Я только пожал плечами.
        - Знаю только, что они из староверов. Да и какая разница? Вон, у адмирала Макарова дед точно крепостным был.
        - Вице-адмирала, - механически поправила меня девушка.
        Вот что значит дочь кавторанга. А начни разговор, выяснится, что ее папенька вместе с Макаровым служил и на «Петропавловска» чудом уцелел.
        - Ладно, Владимир Иванович, - насмешливо посмотрела на меня Татьяна Михайловна. - Вижу, вы с ноги на ногу переминаетесь, словно куда-то спешите. (Я догадался, что Таня хотела сказать «в гальюн», но не сказала. А ведь с нее бы сталось!) Отправляйтесь-ка на свидание к свой графине, а я вас пока подожду.
        - В каком смысле, подожду? - не понял я.
        - В том смысле, что вы решить должны: с ней остаетесь или со мной, вот и все.
        Ну ни хрена себе! Мне уже и условия ставят. А я-то дурак решил, что у нас свободные отношения. Ага, как же.
        - Сколько вам времени понадобится? Месяца хватит? Или два?
        Я обалдело хлопал глазами, пытаясь понять - всерьез это она или шутит? Но похоже, что не шутила.
        - Ладно, даю вам три месяца, - махнула рукой Татьяна, словно купец, решивший-таки заключить сделку. - Три месяца подожду, а там решайте - с графиней останетесь или со мной.
        Не дожидаясь, чтобы кавалер поднялся наверх и предложил руку, Татьяна слегка придержала подол, а потом взлетела по лестнице вверх с ловкостью бывалого матроса.
        От Каланчевской площади до Моховой, где на углу почти напротив Александровского сада обитал Коминтерн, пешим ходом около часа. Стало быть, у меня хватит времени, чтобы осмыслить ультиматум, предъявленный Татьяной, но разговор с дочкой кавторанга вылетел из головы минут через пять. Ладно, не через пять, через десять. И думал не о последствиях - пристрелит она меня из своего револьвера сорок четвертого калибра или сама пустится во все тяжкие - так это уж, как пойдет. Больше интересовало - откуда она узнала про дочь графа Комаровского и про ее возраст? Впрочем, я из этого секрета не делал, а источником информации могла стать Анька Спешилова, узнавшая о моих сердечных переживаниях от мужа. Да и сама Анна могла видеть нас вместе. Москва, в сущности, одна большая деревня даже в двадцатом году двадцать первого века, а что говорить о двадцатом?
        Но остальное время думал о предстоящей встрече с Наташей и о том, как же я нехорошо поступил, изменив своей любимой женщине. Утешал себя тем, что мы с ней пока не муж с женой, а вот если бы были официально женаты (хоть в ЗАГСЕ, а хоть в храме), тут уж другое дело. М-да, а я сам-то в это верю? Пожалуй, не очень. Мало быть мужем и женой, надо и видеться почаще.
        Тем временем, ноги привели меня к зданию Коминтерна. Уже не в первый раз подумал, что выбор места здесь не самый удачный - все иностранные коммунисты, входившие внутрь, на виду.
        У ворот Александровского сада расположился какой-то пожилой книжник, разложивший на опрятной рогоже старые книги. Как я не спешил, но пройти мимо не смог. Так. Ключевский, Карамзин, Устрялов. Несколько сборников Баратынского и Фета и два тома из собрания сочинений Пушкина. Эх, когда же у меня будет постоянное место жительства, где можно устроить библиотеку? Но на одном из трудов Карамзина я узрел интересную брошюрку. Батюшки-святы! Так это же первоиздание «Пригожая повариха» Михаила Чулкова. Едва ли не первое эротическое издание в России. Места много не займет, а книжечка редкая.
        Но только я уцепил приглянувшуюся книгу, как меня попытался отпихнуть в сторону какой-то усатый толстомордый дядька со слегка выпученными глазами, от которого изрядно попахивало самогонкой и несвежими портянками.
        - Ну-ка парнек, дай сюды! - потребовал дядька, протянув руку за книгой.
        - С какой стати? - хмыкнул я, поворачиваясь к книжнику.
        - Сюда подай, я кому сказал!
        Я внимательно посмотрел на «поддатого» ценителя редких книг. Если бы не военная форма, можно бы принять его за обнаглевшего извозчика.
        - Товарищ, эту книгу я первый взял, значит, она моя, - сообщил я.
        Если честно, то будь гражданин повежливее, я уступил бы ему книгу. Похоже, он из породы библиофилов. Но коли хамит, то шиш ему, а не «Пригожая повариха».
        - Ну ладно… - злобно прошипел дядька.
        Я уж было подумал, что гражданин сейчас ринется в драку, но тот лишь злобно зыркнул на меня выпученными глазами и куда-то побежал.
        С книжником мы сторговались на двухстах рублях. Подозреваю, что дед хотел бы получить больше, но после случившегося инцидента старичок заторопился и принялся собирать книги.
        Я еще не успел отойти, как меня окликнули:
        - Гражданин, стоять!
        Ко мне приближался толстомордый библиофил, а с ним два милиционера с винтовками. Повернувшись к стражам правопорядка, я улыбнулся:
        - Слушаю вас внимательно.
        - Ваши документы, гражданин, - строго потребовал от меня один из милиционеров, а толстомордый, радостно улыбался, потирая ладошки.
        - А вас не учили, что вначале нужно представляться самим?
        - Гражданин, ваши документы, - упрямо твердил милиционер.
        Вполне возможно, что в стране, где каждый второй одет в военную форму, гражданин в штатском не производил должного впечатления. Потому я не стал пререкаться, а просто вытащил из внутреннего кармана удостоверение. Раскрыв, продемонстрировал его сотрудникам милиции.
        Как всегда, произошла мгновенная метаморфоза. Вот только что это были важные и строгие служители закона, а теперь напоминали шкодливых школьников.
        - Товарищ особоуполномоченный, прощения просим, - сразу же заюлили сотрудники. - Не признали вас без формы-то.
        Хотел провести содержательную беседу, но вспомнив, что в ближайшее время у меня есть более важная вещь, нежели воспитание нерадивых милиционеров, сказал:
        - В следующий раз отправлю вас под арест. А теперь - шагом марш отсюда!
        Милиционеры, довольные, что их отпустили, быстро ушли, но толстомордый сдаваться не собирался.
        - А мне плевать, что ты особый и уполномоченный. Да ты знаешь, кто я такой? - выкатил рачьи глаза незнакомец. - Да я самый великий поэт Советской России! Да я с самим Троцким водку хлебал, а у товарища Бухарина чай пил. Да ты знаешь, что я с тобой могу сделать?
        Самое интересное, что я понял, кто стоит передо мной. Свернув в трубочку книжку и спрятав ее в карман, ухватил толстомордого за плечо, развернул его лицом к Итальянскому гроту, доверительно прошептал прямо в ухо:
        - Клоун ты из погорелого цирка, а не поэт. - Толстомордый попытался дернуться, пришлось немножко сжать пальцы, и он притих. - Я тебе сейчас пинков надаю, и никто тебя не спасет - ни Троцкий, ни Бухарин. А когда узнают, что поэта Всея Руси отпинали, смеяться станут, и все.
        Пинать, разумеется, я его не стал, но дал тычка в спину, чтобы прочувствовал, что следует вести себя с незнакомыми людьми более вежливо. Надеюсь, урок пойдет на пользу. Хотя, этому гражданину (но не поэту!), никакие уроки не помогут.
        Настроение уже подпортилось. И встреча с Наташей оказалась совсем не такой, как я ее себе представлял. К тому же в ее кабинет то и дело заглядывал народ, что-то спрашивал, с любопытством смотрел на ответственного сотрудника Коминтерна и довольно-таки молодого мужчину в непривычном для этого времени штатском костюме. Все, что мы смогли себе позволить - это поцеловать друг друга.
        - Вечером увидимся? - поинтересовался я.
        Наталья Андреевна лишь кивнула. Что ж, уже хорошо. Но, елки-палки, оказывается, забыл переложить письмо Полины из гимнастерки в пиджак. Спрашивается, как я теперь стану отчитываться? Впрочем, Наташа такой человек, что поверит и на слово. Я бы ей поверил.
        - Без бороды тебе лучше, - сказала Наталья. Вздохнув, добавила: - Моложе выглядишь. И костюм хорош, по парижской моде.
        Парижская мода, подозреваю, ушла вперед года на два-три, но кто в России сумеет угнаться за этой переменчивой особой?
        - Володя, у меня к тебе дело, - деловито сообщила Наталья Андреевна. - Мой знакомый французский журналист хотел бы взять у тебя интервью.
        - Именно у меня? - удивился я. Не того я полета птица, чтобы французские журналисты желали брать интервью.
        - Ну, скажем так, не только у тебя, а вообще, у людей, проживающих не в столице, а в провинции. Мишель Потье - французский коммунист и журналист.
        - Потье? - переспросил я. Фамилия отчего-то казалась знакомой. А где я ее слышал, не помню. Может, в романах Дюма?
        - Это другой Потье, - отмахнулась Наташа. - У нас ведь тоже - есть просто Голицыны и князья Голицыны.
        - Ну, другой Потье, так другой, - покладисто согласился я. Можно подумать, что я знаю, кто «этот» Потье.
        - Так вот, Мишель работает в одной газете. Она не коммунистическая, а социалистическая. Знаешь, в чем разница?
        - Конечно не знаю. Откуда нам, серым и убогим знать? - фыркнул я.
        - Извини Володя, - слегка смутилась Наташа. - Иногда забываю, что ты уже не тот бестолковый мальчишка.
        Вскочив с места, моя бывшая начальница подбежала ко мне и крепко поцеловала. За этот поцелуй можно все простить. Я уже собрался сграбастать любимую женщину, усадить на колени, но она вырвалась и убежала на свое место. Погрозив мне кулачком, кивнула на дверь - мол, бдят! Продолжила:
        - Его читателей интересует не только Москва и Петроград, но и другие города России. И мне поручено помочь Мишелю с организацией интервью. Я, когда узнала, что ты в Москве, решила, что товарищ Аксенов не станет отказываться.
        Звучит, вроде бы, правдоподобно, но есть кое-какие нюансы.
        В той жизни давать интервью я смог бы лишь по разрешению вышестоящего начальника. И даже не по разрешению, а по приказу. Давать интервью по личной инициативе? Да боже упаси! Такие вещи, как сотрудничество с прессой, строго регламентированы. Вот и сейчас, едва Наталья упомянула о сотрудничестве с прессой, я задумался. А имею ли я право давать интервью да еще представителю зарубежного СМИ без разрешения Дзержинского?
        Любой сотрудник спецслужб шарахается от журналистов, как черт от святой воды. Скажешь одно - услышат другое, переиначат по-своему, а потом иди, доказывай, что ты совсем не это имел в виду. Так что товарищи представители второй древнейшей профессии вам прямая дорога в пресс-службу, где сидят улыбающиеся девочки и немолодые юноши, они вам всю информацию и предоставят. Дозированную, согласованную и все прочее.
        Но недопонимание - это полбеды. Во все времена дипломатия и журналистика - лучшее прикрытие для шпионов.
        Борис Алимович Сагадеев, который бывшего Генерального штаба экс-полковник, рассказывал на лекции, как немецкие и австрийские разведчики накануне Первой мировой войны «разводили» наших офицериков на выдачу государственных тайн.
        Методика, к слову сказать, очень проста. Жалованье младших офицеров было скудным, а расходы, как правило, большими, а уж амбиции непомерные. Из тысячи начинающих военную карьеру офицеров, дай Бог, если в генералы выбивался один, а десяток становились полковниками. Большинству же уготовано выйти в отставку на половинное жалованье в чине штабс-капитана, а в лучшем случае - капитана или подполковника. А жить-то хочется и перед барышнями в ресторациях краснеть не охота, копаясь в кармане в поисках серебряного рубля. Тогда вопрос - а где найти копеечку, чтобы и на шампанское хватало, и на цветы с шоколадом от «Жоржа Бормана»? Но немалое количество прапорщиков и поручиков знало, что светила русской литературы, такие как Лермонтов, Толстой, Достоевский (список можно продолжить) вышли именно из их среды. А литератор - это почет и уважение, а еще неплохие деньги. А чем, черт возьми, пехотный поручик Белоножкин хуже артиллерийского поручика Толстого? Кто сказал, что прапорщик Тягнибок пишет слабее, нежели хорунжий Иванаев, пишущий о быте казаков? И вот, пожалуйста, на ловца и зверь бежит. Появляется некий
господин, представляющийся журналистом какой-нибудь иностранной газеты (совершенно безобидной, к правительству не имеющей никакого отношения), и предлагает вышеупомянутому прапорщику и прославиться, и немножко заработать. Скажем, написать о нравственном состоянии нижних чинов и офицеров, об обмундировании. И, никаких государственных тайн, сплошная беллетристика, и платит щедро - по двенадцать копеек за строчку, как платили самому Чехову. А вот расписку о получении денег нужно дать. Я же их не из своего кармана отсчитываю, а из казенного. А редактор у нас строгий! А так, спасибо. Пиши, карман подставляй. Можно потом вручить новоявленному литератору десяток газет, отпечатанных на аглицком или французском языках, чтобы не смущал готический шрифт заголовков. Прапорщик на радостях раздарит газеты знакомым девицам, гонорар пропьет и захочет снова подработать. А почему нет? Напиши, дружище, о местах, где расположены воинские части (ничего секретного, просто укажи, куда солдаты за самогонкой бегают), о генералах (можно фамилию в тексте не указывать, упомянуть лишь мне тет-а-тет, это для отчета главному
редактору). Забавно же, что генерал Н. начинает утро со стакана портвейна, обед запивает коньяком, а к ужину он уже «никакой», и дивизией вынужден командовать полковник С., у которого геморрой, а из-за этого перепоручает дивизию подполковнику, который строит себе домик в ожидании выхода на пенсию. И читателю иностранному любопытно узнать, что у генерала М. молодая жена постоянно клянчит деньги, потому что ей приходится оплачивать карточные проигрыши любовника. И чтобы потрафить супруге, рогоносец уже запустил руку в казенные деньги. В чем же здесь государственные тайны? Напротив, сплошной смех, почти по Аверченко. И заплатят уже не двенадцать копеек, а четырнадцать. А, вот еще о чем можно написать - о дорогах, по которым войска вывозят на смотры, и на учения. Если везут по железной дороге - то на каких станциях что-то интересное происходит? Можно о военных складах и магазинах. Небось, дороги - сплошные колдобины? И начальственные лица, отвечающие за вооружение и обмундирование - сплошные воры? Если есть приличные люди - замечательно! Честные люди в русской армии - за это еще пару копеек за строчку.
        Ну а коли напишешь о крепостях, о вооружении, о дислокации частей на случай войны - будет тебе двадцать пять копеек за строчку. Не напишешь? Тайна, говоришь? Нет, дружище, напишешь. Почему на «ты»? Так все потому, что ты теперь мой подчиненный. Так я и говорю, что напишешь, куда ты теперь денешься, если расписку дал о сотрудничестве. Думаешь, давал расписку о сотрудничестве с газетой? Ну, герр лейтенант, надо бы в юнкерском училище иностранный язык учить. Там же черным по белому сказано, что герр лейтенант подписался сотрудничать с разведкой Имперского Генерального штаба. Что скажут в полку, если я передам им копию расписки? Повесить, разумеется, не повесят, но семь лет каторжных работ обеспечено. А будешь умницей - повысим тебе оплату до пятидесяти копеек за строчку, а коли контрразведка возьмет, станешь упирать на то, что никаких шпионских заданий не получал, а занимался литературным творчеством.
        С тех пор мало что изменилось. В бурные девяностые годы, помнится, сотрудники секретных научных учреждений и лабораторий писали статьи для «научно-популярных» иностранных журналов, куда «сливалось» столько информации, что шпионы лапки потирали от радости.
        Так что, доверия у меня к журналистам, особенно к иностранным, нет. Я и в Архангельске-то отделывался от пишущей братии дежурными фразами, хотя те порой и взывали к корпоративной солидарности (знали, что я и сам некогда был причастен к журналистике), уверяя, что в работе ЧК сенсаций быть не должно, а если они происходят, это значит, что чекисты работают плохо.
        По правилам, почерпнутых мной из моей эпохи, следовало позвонить либо самому Феликсу Эдмундовичу, либо Ксенофонтову, который курировал Архангельскую губернию, но тут есть маленькая «закавыка». Если верить Наталье, француз - представитель компартии, а согласуй я свое интервью с руководством ВЧК, покажу, что наши партийцы стоят под контролем государственной службы. Они, то есть мы, под контролем стоим, но зачем об этом знать разлагающемуся Западу, пусть и в лице прокоммунистически настроенных читателей? Посему решив, что доложу руководству уже после общения с журналистом, отправился за Наташей.
        Глава 3. Тонкости перевода
        Наташа проводила меня на четвертый этаж, где обитал французский журналист. Пока поднимались, успел ее пару раз чмокнуть. Если смотреть на себя со стороны, то вроде бы и смешно. Другое дело, что в этот момент со стороны на себя не смотришь. И Наталья особо не противилась. Пожалуй, еще немного, и мы просто застрянем на лестнице, как два влюбленных школьника. Но внизу донесся шелест чьих-то подошв, и мы отпрянули друг от друга, вспомнив, что люди мы взрослые, да еще и с солидным общественным положением, а таким целоваться на лестнице неприлично.
        Остановившись перед одной из дверей, обитой черной кожей, Наталья Андреевна кивнула:
        - Вот здесь проживает наш французский друг. Кстати, Мишель не знает, что ты служишь в чека. Кем тебя представить? Сотрудником губисполкома или просто членом губернского комитета партии?
        Я мысленно похвалил Наташу. И впрямь, зачем пугать французского журналиста, даже если он и на самом деле коммунист? К тому же, если Коминтерн, как говорят, это одно из подразделений стратегической разведки, то он по определению кишит «кротами». Перевербовать можно кого угодно - хоть обычного коммуниста, хоть журналиста, равно как и внедрить своего агента под какой угодно личиной.
        - Скажи товарищу французу, что я чиновник Архангельского губернского управления. Франция на что делится, на провинции?
        - На провинции она делилась до Великой французской революции, а теперь у них департаменты, - хмыкнула Наталья.
        - Значит, скажешь ему, что я чиновник какого-нибудь местного комитета самоуправления. Например…
        - Ладно, не учи мамку курей красть, - перебила меня Наталья. - Посмотрев на мою отвисшую челюсть, улыбнулась: - Это меня в детстве кухарка научила. Мол - так у них цыгане говорили. Скажу, что ты чиновник органов местного самоуправления. У тебя и вид подходящий. Удачно, кстати, что ты сегодня не в военной форме.
        Она снова осмотрела меня, поправила съехавший на сторону галстук и постучала, а услышав «ви», толкнула дверь.
        Комната, отведенная под жительство Мишеля Потье, выглядела довольно просторной, с шикарным видом на Кремль, но все портил бардак. На письменном столе рваные газеты соседствовали с рыбьими скелетами, а грязные чашки лежали вперемежку с машинописными листами. На полу валялись предметы личного гардероба и окурки. Пахло одинокими мужскими носками, прокисшим дымом и селедкой. Судя по всему, Потье привык, чтобы за ним убирались горничные или лакеи.
        Сам журналист лежал одетым на разобранной постели и что-то старательно записывал в блокнот. Завидев Наталью, немедленно вскочил, что-то залопотал по-французски, а моя «большевичка» принялась отвечать и, как мне показалось, довольно игриво.
        Товарищу Потье на вид лет тридцать-сорок. Не знай я, что он француз, принял бы за еврея - длинный, слегка горбатый нос, миндалевидные глаза, толстые губы и уже начавшие седеть волосы.
        - Кхе-кхе, - демонстративно закашлялся я, привлекая к себе внимание, а потом поинтересовался: - Товарищи, а я вам не мешаю?
        - Владимир, а в чем дело? - нахмурилась Наталья Андреевна.
        - Ни в чем, - пожал я плечами.
        Наталья размышляла несколько секунд, потом до нее дошло.
        - Володя, не сердись, - улыбнулась сотрудница Коминтерна и погладила меня по руке. - Все время забываю, что ты не знаешь французского языка.
        - Да я и английского с немецким не знаю, и польский до сих пор не выучил.
        - Лентяй ты, Владимир Иванович, а еще начальником считаешься, - вздохнула Наталья, а потом соизволила представить меня товарищу французу: - Владимир, это наш французский товарищ Мишель Потье.
        - Владимир, - протянул я руку французу.
        - Владьимир, отчень пириятно, - потряс мою руку товарищ Потье. - Меня зовуть Микаил па-руськи.
        Француз увлекся пожиманием моей руки, видимо, пытался определить ее силу. Что ж, пришлось сжать ладонь покрепче. Потье молодчага! Терпел, хотя из глаз уже потекли слезы. Хотел нажать посильнее, но заработал тычок в поясницу.
        - Ты сейчас человеку пальцы сломаешь, медведь архангельский, - прошипела мне в спину Наталья Андреевна.
        - Чего это, сразу медведь? - возмутился я, но руку разжал.
        Потье принялся махать ладонью, а Наташа опять зашипела:
        - Отелло череповецкий, я тебе вечером козью морду сделаю!
        Кажется, дочери графа Комаровского удалось удивить меня два раза подряд.
        - А козья морда это откуда? От конюха нахваталась?
        - А козья морда, дорогой мой, от тебя, - сообщила Наташа, потом добавила: - Сам же то и дело кому-нибудь обещаешь ее сделать. А я из-за тебя недавно опростоволосилась - пообещала одному высокопоставленному товарищу «козью морду» сделать, если он не перестанет к моим сотрудницам приставать. Товарищ потом полчаса икал от возмущения.
        - Если Бухарину, то ему давно пора сделать, - хмыкнул я, поняв, что снова попал впросак из-за собственного языка. А ведь я-то считал, что это вполне старое и обиходное выражение.
        - Козия мордья? Что езть козия мордья? - заинтересовался француз, забывший об отдавленных пальцах.
        - Вот, объясняй теперь товарищу, что означает «козья морда», - лучезарно улыбнулась «старая большевичка».
        Но меня подобными оборотами смутить трудно.
        - Козья морда, товарищ Мишель, это игра слов. Труднопереводимый русский фольклор, - разъяснил я французскому товарищу. Подумав, пояснил: - Сделать кому-то козью морду - то же самое, что накрутить хвост или начистить рыло.
        На француза было жалко смотреть. Он шевелил губами, потом с трудом выдавил:
        - Начьистьить рильо?
        Наталья попыталась сделать грозный вид, но не выдержала, засмеялась. Махнув рукой, принялась разъяснять Мишелю сложные конструкции русского языка. И я, к собственной гордости, понял целых два слова по-французски - «фольклор» и «прононс». Похоже, дочери графа удалось объяснить, и она, смахнув с чела воображаемый пот, сказала:
        - Все, дорогие товарищи, оставляю вас. - Повернувшись ко мне, вздохнула: - Владимир, очень тебя прошу - говори, как можно проще и не используй своих любимых жаргонизмов.
        - Когда это я жаргонизмы использовал? - недоуменно поинтересовался я.
        - А «жесть» - не жаргонизм? А кто постоянно говорит - «крышу снесло» или - «трубы горят»? Или «порвать, как Бобик грелку»? Англицизмы твои ненужные - «хайпнуть», «фейки», кто употребляет? Я таких словечек, как у тебя, ни в тюрьме, ни в ссылке не слышала. Теперь-то привыкла, но поначалу, хоть словарь нового арго составляй. Понимаю, в Архангельске много словесной шелухи осталось после интервенции, но постарайся за языком следить.
        Я слегка смутился. Ну что тут поделаешь, если сленг двадцать первого века из меня так и прет?
        - Постараюсь, - вздохнул я, а потом хмыкнул: - Зато я нецензурных слов не использую.
        - А, - махнула рукой Наталья. - Мату товарища Мишеля и без тебя обучили.
        - Руський матьюг - тре бьен! - вступил в наш диалог француз. - Все виражаеться пиросто и содьержательно!
        - Ладно, как ты любишь говорить - ну вас на фиг, а я пошла.
        Наташа убежала по своим коминтерновским делам, оставив нас вдвоем.
        Француз, почесав небритый подбородок знакомым жестом, скорее похожим на жест алкоголика, а не просвещенного европейца, залез под стол и вытащил оттуда бутыль с чем-то мутноватым, не очень похожим на изысканное французское вино и спросил:
        - Владьимир, а ви не хотел випьить на посошeк?
        Я не враз понял, что он имеет в виду, а расшифровав загадочный «посошeк», помотал головой.
        - Спасибо, но у меня дела. Если хотите выпить - пейте, а я пойду.
        Потье быстренько убрал пойло обратно под стол, вытащил из-под груды мусора наполовину исписанный блокнот и попросил:
        - Владьимир, раскажьитье мине про Аркангельск.
        Мишель прекрасно владел русским языком. Если бы не акцент - неподдающаяся буква «х», из-за чего он забавно выговаривал некоторые слова, ударения на последний слог и еще кое-какие тонкости, из него получился бы прекрасный собеседник. Впрочем, если долго общаешься с иностранцем, хорошо говорящим по-русски, то через какое-то время перестаешь обращать на «дефекты» речи.
        Я принялся вдохновенно рассказывать об истории Русского Поморья, стараясь говорить предельно просто и коротко. Увы, не всегда получалось. Поведал, как русские романтики и искатели приключений двигались из Великого Новгорода на Северную Двину, основывали там поселения, дружили с биармами, вступали в жестокие схватки с хищниками-норманнами. И что задолго до появления «окна в Европу», Холмогоры, а следом за ним и другие северные города служили настоящей дверью, через которую везли в белль Франс тонны пушнины и рыбы, километры льна и парусины, завозя обратно бутыли французских духов и бочки французского вина. Рассуждал и о том, что кардинал Ришелье спас от голода Францию, закупив за гроши (точнее, за су и денье) у русских купцов зерно. О том, что Архангельск - город свободных поморов, не знавших, что такое крепостное право. Словом, выдал французскому журналисту все свои наработки, что я когда-то (давным-давно, когда служил переплетчиком в библиотеке) публиковал в газетах Архангельска.
        Мишель Потье слушал очень внимательно, поддакивал, а в самых интересных местах, как и положено, восклицал «тре бьен», но чувствовалось, что история его не слишком интересует. За все время он не сделал в блокноте ни одной пометки.
        Но французского коммуниста больше интересовала современность. Причем он так умело формулировал вопросы, что минут через пять у меня сложилось стойкое впечатление, что журналист-то засланный! Мишель не интервьюировал меня, а допрашивал. Вернее - это ему казалось, что допрашивает наивного русского парня, прибывшего в Москву из далекого Архангельска.
        Товарища Потье не интересовал Архангельск, как таковой. Ему не хотелось знать ни умонастроения в губернии, ни мобилизационный потенциал, ни военное оснащение подразделений, находившихся в городе, или система береговой охраны (правда, ее у нас пока все равно нет). Даже не пожелал знать пропускную способность Северной железной дороги. А вот потенциальный грузооборот Архангельского порта, наличие складов, скорость погрузки - это очень даже интересовало. Но более всего Мишеля Потье увлекала древесина, и он очень подробно выяснял породы деревьев, произраставших в губернии, наличие дорог, ведущих к лесопорубкам.
        Было заметно, что товарищ Потье, как нынче говорят, «прекрасно владеет темой», например, знал, что за последние сто лет из восточной части губернии вывозилась лиственница, а из южной - сосна. Но его интересовал сегодняшний день. Например, сколько можно вывести леса, как быстро, и можно ли нанять лесорубов прямо на месте? Сколько в Архангельской губернии действует лесопилок, и будут ли заинтересованы власти вывозить за границу «кругляк» или заставят покупать доски и брус?
        То, о чем расспрашивал меня француз (и как расспрашивал), заставило меня вспомнить свою основную специальность, оставленную в прошлом - борьбу с промышленным шпионажем.
        Мы с ним жонглировали словами минут пятнадцать, а может и двадцать, и я убедился, что передо мной сидит совсем не шпион, а представитель какой-то фирмы, занимающейся переработкой древесины. Или чем-то еще…
        - Мишель, а ваша фирма занимается оптовыми продажами леса? - задал я прямой вопрос, и француз от неожиданности притих, а потом начал что-то мямлить.
        - А… - только и сказал Мишель. Эх, придется помогать парню.
        - Понимаю, что вы коммунист, и вам неудобно признаваться в том, что вы представляете капиталистов. Вы совладелец?
        Потье посмотрел на меня исподлобья и грустно сказал:
        - Это наша семейная фирма.
        Мишель мне поведал любопытную вещь. Фирма - одна из крупнейших оптовых продавцов древесины, существует уже сто лет. Предприятие семейное, и у руля стоят старшие родственники - дядя и отец. И есть еще куча братьев и кузенов. Самому Мишелю, как младшему в семействе, уготована роль младшего партнера с минимальной прибылью (думаю, этот «минимум» равен годовому бюджету современной Архангельской области). Конечно же ему стало обидно, и он подался в коммунисты, чтобы компенсировать социальную несправедливость. Впрочем, с семьей не порвал, а его родственники считали, что иметь своего человека в компартии Франции - это совсем неплохо. Неизвестно, как могут сложиться события, а свои люди еще никогда никому не мешали. Начавшаяся Мировая война увеличила семейную прибыль раз в десять. Как-никак, древесина - это и самолеты, и ружейные приклады, и все прочее, а государственные заказы - мечта любого негоцианта. Наступление германцев слегка пошатнуло положение Потье, но лишь слегка, потому что бизнес границ не имеет, а немцам, равно как и французам, понадобится древесина.
        Но потом в России грянула революция, и семейство Потье потеряло огромные деньги, вложенные в российскую промышленность. Один из братьев Мишеля даже отправился в Архангельск, когда там стоял французский экспедиционный корпус, но Северное правительство только советовало ждать окончательной победы над большевиками, когда французские акционеры получат свою долю прибыли. Увы, большевики погибать не собирались, напротив, еще прочнее утвердили свои позиции, а надежда вернуть утраченное стала еще призрачнее.
        Но сдаваться семейство Потье не собиралось. Отец, напомнив Мишелю, что прибыль исправно поступает на его счета, потребовал ее отрабатывать. Для начала - съездить в Россию, чтобы на месте прояснить ситуацию. Семейство Потье даже купило одну из разорившихся газетенок, чтобы сынок представлял в Советской России настоящее издание. Газета какое-то время побудет «коммунистической», а по минованию необходимости, ее можно «перепрофилировать».
        Первая встреча с Москвой французского коммуниста не порадовала. Кажется, Россия не собирается возвращать царских долгов, а уж тем паче что-то компенсировать иностранным акционерам. Но вот недавно, буквально пару дней назад, один из руководителей Коминтерна поделился важной «государственной тайной». Политбюро собирается рассматривать вопрос о крутом изменении экономической политики внутри страны. Кажется, Россия собирается становиться вполне приличной буржуазной республикой, в которой восстановят частную собственность и впустят на внутренний рынок иностранные фирмы и корпорации. Как коммуниста Мишеля Потье огорчал отход от основополагающих принципов коммунизма, а как капиталиста - чрезвычайно радовал. Вот теперь самое время восстановить в России предприятия и попытаться в самые короткие сроки выжать как можно больше прибыли. Услышав от товарища Натальи, что у нее есть хороший знакомый (очень хороший!), Мишель решил прозондировать почву. Франция еще не признала Советскую Россию, но, судя по всему, за этим дело не станет.
        Насчет руководителя Коминтерна, поведавшему о «страшной тайне», понятно. Ну кто самый болтливый из членов Политбюро? Вот-вот, ответ очевиден.
        Поговорив с французом, я тоже испытал двойственное чувство. С одной стороны, радовало внимание иностранцев к Архангельску. Все-таки мне бы хотелось развернуться в губернии, где главной является лесная промышленность. Но огорчало, что журналист оказался не шпионом, а обычным предпринимателем. Эх, как было бы славно разоблачить очередного иностранного разведчика. Ан, нет. Мишель Потье - самый обычный деляга. А то, что вместе с жаждой прибыли в нем уживались коммунистические идеалы, то что в этом нового? Помнится, первым легальным миллионером во времена Перестройки стал человек с партбилетом в кармане. Кажется, разразился скандал, когда он начал платить членские взносы со своих миллионов. А в современной КПРФ сколько миллионеров состоит? Мир не изменится, и учение Маркса-Ленина от этого хуже не станет.
        Глава 4. Книжник книжнику рознь
        Уходя от деляги-коммуниста, заглянул в кабинет Натальи Андреевны. Она погрузилась в дела по уши и в прямом, и в переносном смысле - левой рукой прижимала к уху телефонную трубку, правой рукой что-то писала, а еще умудрялась давать какие-то рекомендации иностранной сотруднице. Причем, по телефону разговаривала по-французски, а с сотрудницей по-немецки. Любопытно, а писала полиглотка (есть такое слово или существует лишь вариант «полиглот»?) на русском языке или, скажем, на аглицком? С нее бы сталось. Завидев меня, Наташа отвлеклась от всех дел и громким шепотом сообщила:
        - Вечером, как со службы уходить стану, позвоню.
        Инсотрудница - женщина в круглых очках, чем-то напоминающая Надежду Константиновку Крупскую в молодости, в изумлении обернулась, сдержанно сказала мне: «Гутен таг», а я лишь кивнул обеим женщинам и закрыл за собой дверь.
        Если верить часам товарища Дзержинского, до официального конца рабочего дня оставалось еще часа три, что реально означало все пять, если не шесть. Решив, что в Коминтерне мне делать нечего, на Лубянке тоже, отправился на Ярославский вокзал.
        Мой бронепоезд усиленно готовили к поездке на запад, хотя внешне это ничем не проявлялось. Вагоны прицепили, внутри шли какие-то пертурбации, неизвестные постороннему человеку. Никита Кузьменко, вынужденный стать вечным дежурным на телефоне, уныло доложил, что в настоящий момент весь личный состав на своих местах, помывка в бане произведена согласно инструкции. Еще сообщил, что вещи товарища Артузова уже прибыли, занесены в купе Татьяны, девушка тоже собралась, и теперь ждут только меня, чтобы начальник освободил собственное купе. Я не сразу понял, чего от меня хотят, потом дошло, что Артур, собрался задействовать мой бронепоезд под собственные нужды, меня «уплотняет». Мое купе, как и положено - одноместное, а Татьяны Михайловны - двухместное. Собственно-то говоря, я и собирался поселиться вместе с Артуром, предоставив девушке более просторное помещение. Конечно, есть вариант поселить Артузова у себя, а самому перебраться в двухместное, но… В общем, это уже перебор и злоупотребление служебным положением. Вариант поселить товарища вместе с девушкой тоже отпадал. Я как-то видел Лидочку - жену
Артура, она мне показалась симпатичной и умненькой, так зачем ей волноваться? А сам Артур Христианович, хотя и любит давать друзьям полезные советы, касающиеся женщин, кобелина, каких поискать.
        А из вещей, что не на мне, в купе только военная форма, да сапоги. Есть еще вещмешок, хотя уже положено обзавестись чемоданом, но орден Красного Знамени много места не занимает, секретных бумаг при себе нет, а то, что есть, может и у Татьяны полежать. У нее допуск к служебным тайнам есть, сам оформлял.
        - Владимир Иванович, вам с вокзала записку принесли, - сообщил Никита и, предупреждая мой вопрос, пояснил: - Караульный сказал - подбежал парнишка, лет тринадцати, по виду беспризорник, кинул что-то и крикнул - мол, Аксенову малява, и убежал. Вначале не поняли, решили, что камень бросил, а это записка. А камушек - чтобы ветром не сдуло.
        Кузьменко протянул мне скомканный лист бумаги. Развернув, я попытался прочесть.
        «Tam gdzie Matki Boska w pogoni Jerzego cztery w kazda srode osiemnascie slowo Archaniol odpowiedz Michal bibliofil».
        Что за хрень? Стоп, а почему хрень? Матка боска, насколько помню, это Богородица по-польски. Значит, мне передают привет из «дружественной» Польши. Если мне кто-нибудь скажет, что в ВЧК или в Политбюро нет польских «кротов», то я китайский городовой, а не сотрудник государственной безопасности. А ляхи, паразиты, классно работают!
        - Владимир Иванович, что с вашими вещами делать? - вторгся в мои размышления голос Татьяны. - Оставить или перенести?
        Подняв на минутку голову, попросил:
        - Перенеси сама, если не сложно.
        - Да мне не сложно, - сказала валькирия, развернулась и пошла. Но я успел услышать хмыканье: - Мог бы и пожалуйста, сказать.
        Вот, ходят тут всякие, отвлекают. Позвать, что ли, Книгочеева? Нет, попытаюсь перевести сам.
        Вооружившись подаренным когда-то «Польско-русским разговорником» принялся за работу. Спустя некоторое время, у меня получилось следующее «Там, где Богородица в погоне Jerzego четыре каждую среду в восемнадцать слово Архангельск отзыв Михаил bibliofil».
        Я не самый умный человек, но даже я понял, что мне предлагают встречу в каком-то городе, символом которого является Богородица в погоне за кем-то. Божья Матерь в погоне? Или за ней следует погоня? Ладно, география чуть позже. А тут перед цифрой «четыре» наверняка стоит название улицы. Что за название такое? Первые две буквы «Je» произносятся как «Ё». Что за польское имя Ёржик? Или Ёжик? Тьфу ты, так это же Ёжи, как наш Георгий. Георгий, улица Георгиевская. Остается последнее слово bibiofil. И что за «би-би» с «филом»? А, библиофил. Ценитель книг…
        Архангел Михаил… А ведь из Михайло-Архангельского монастыря вырос город Архангельск. Библиофил не обязательно библиотекарь, но каждый библиотекарь - библиофил…Похоже, на горизонте возник мой старый знакомый Платон Ильич, которому положено быть в Лондоне. Значит не усидел в Британии, старая крыса, а рванул на «историческую родину». Откуда-то Зуев пронюхал, что его бывший переплетчик отправляется в Польшу. Что ж, утечкой секретной информации такого уровня должен заниматься и не Артузов даже, а сам Дзержинский. Нужно срочно докладывать. Так, а что мне делать с недвусмысленным приглашением? Подождать решения старших товарищей? Хм… для начала следует определить место встречи, потому что Богородица в погоне - звучит нелепо. Погоня вызывает какие-то ассоциации, но какие именно? И как-то это связано не то с Польшей, не то с Литвой. И вертится ответ где-то в уголке мозга и на языке, но вспомнить не могу. И кто мне сумеет помочь? Эх, придется отвлекать от дел ответственного работника.
        Телефонистка долго не могла соединить меня с техническим отделом Коминтерна, но наконец-то я услышал голос любимой. Подавив желание сказать что-то нежное, сугубо деловым тоном спросил:
        - Наталья Андреевна, уделите пять минут. Что вы скажете, если услышите слово «погоня»? Как это может быть связано с Польшей?
        Потомок польских магнатов размышляла секунды две, может три, потом ответила:
        - Насколько я помню геральдику, это герб Гедеминовичей-Чарторыйских, Голицыных, Хованских. Как сейчас помню описание: «В червленом поле серебряный всадник на серебряном коне, держащий в правой руке воздетый меч, а в левой щит с шестиконечным крестом». Это тебе надо?
        - Гедеминовичи - потомки Гедемина, Великого князя Литовского? - зачем-то уточнил я. - Значит это Литва или все же Польша?
        - Именно так, товарищ Аксенов, - хохотнула Наташа на том конце провода. - Если бы вы учили историю, то знали бы сами, а не отвлекали занятых людей. Да, «погоня» - это Великое княжество Литовское. Литва и нынешняя Белоруссия. У Польши другой герб.
        - Ага, - хмыкнул я, пропуская мимо ушей иронию образованной барышни. - А символ Богородицы у какого города может быть?
        На сей раз, Наташа думала чуть дольше, но ответ был неутешителен:
        - А вот с Богородицей ничем помочь не смогу. Семейные гербы этот символ не содержат, это точно. Опять-таки, что значит - Богородица? Вы Евангелие помните, молодой человек? Это может быть и Рождество Богородицы, и ее Введение в храм, Успение святой девы, Вознесение. Скорее всего - герб какого-то города, где изначально был монастырь.
        - Понял. Спасибо, - грустно ответил я и, на всякий случай спросил: - Вечером все в силе?
        - Надеюсь, - вздохнула Наталья. - Я тебе помогла? А, еще кое-что вспомнила - в Белоруссии есть города, у которых «погоня» на гербах. Полоцк, Витебск и еще что-то.
        Наташа повесила трубку, а я честно пытался вспомнить гербы городов Российской империи. Как на грех, вспоминал только советские гербы - какие-то шестеренки, книжки и фигуры животных, типа лося у Вологодской области. В символике Великого княжества Литовского я не силен.
        Эх, любят мудрить шпионы. Куда как проще, если бы Зуев указал в записке точное название города. Могилев там, Гродно или Минск. Последний, кстати, меня бы вполне устроил. Там с восемнадцатого года действует Минчека. Артур обмолвился как-то, что уполномоченный ВЧК на Западном фронте получил повышение, став председателем Минской чрезвычайной комиссии и одновременно начальником республиканского ЧК. Фамилия, насколько помню, Ротенберг. Имя и отчество вспомнить не мог, но это пока неважно. Уточню. Что-то Артур еще о нем говорил. Да, Ротенберг - гражданский муж племянницы Феликса Эдмундовича, но для Дзержинского родственные связи и карьера - вещи несовместимые.
        - Никита, Потылицын на месте? - поинтересовался я у подремывавшего в углу Кузьменко. - Если на месте, позови сюда, а сам можешь немножко отдохнуть.
        Пока Никита ходил за бывшим поручиком и кавалером, я вспоминал его имя и отчество.
        Потылицын не замедлил явиться. Порадовав меня уставным «Разрешите?», принял приглашение сесть.
        - Вадим Сергеевич, вы польским языком владеете? - поинтересовался я.
        - Не очень, - покачал головой экс-поручик. - За малоросса из-под Львова еще сумею себя выдать, а за чистопородного ляха нет.
        Что ж, малоросс - тоже неплохо. Тем более, что у меня нет задачи внедрять Потылицына куда-нибудь в штаб Пилсудского или Смиглу.
        - Не помните, какой у Минска может быть герб? - задал я новый вопрос.
        Потылицын пожал плечами, потом сказал:
        - О том лучше Александра Петровича спросить. У него хобби - собирает всякую мелочь, связанную с геральдикой - портсигары, запонки, зажигалки, знаки. Сбегать?
        Я лишь кивнул, и бывший поручик умчался выяснять - что изображено на городском гербе столицы Беларуси. Ну, пока еще Белоруссии. Вернувшись через несколько минут, Вадим Сергеевич выпалил:
        - Вознесение Богородицы!
        Что ж, так и должно быть. Где лучшее место для гнезда шпионов? Разумеется, в самом большом городе.
        - Вадим Сергеевич, не хотите немножко поиграть в разведчика?
        Пожалуй, об этом можно было и не спрашивать. Услышав про настоящее дело, разведчик стал похож на охотничью собаку, увидевшую, как хозяин набивает патронташ.
        - Дело для вас не сложное. Нужно прибыть в Минск, взять под наблюдение дом четыре по улице Георгиевской.
        Я протянул Потылицыну записку, потом перевел ее.
        - Как я понимаю, вас там знают в лицо, и мне на контакт выходить не стоит. Речь идет лишь о наблюдении за домом, установление хозяев, выявление связей?
        Молодец, господин поручик, все сразу просек!
        - Именно так, - кивнул я, а потом уточнил: - Официальных полномочий у вас нет, возможно, что вообще не будет. И о вашей миссии буду знать лишь я. Попадетесь, «отмазывать» будет сложно, а в Минске вас могут «пасти» и польская разведка, и наше чека.
        - Отмазать - это вроде как оправдать? - деловито поинтересовался бывший поручик.
        А я-то думал, что он начнет возмущаться.
        - Ну, это в порядке вещей, - усмехнулся Потылицын. - Ротмистр, когда меня в Норвегию посылал, вообще сказал, что, если случиться скандал, он станет говорить, что знать меня не знает, ведать не ведает.
        Нет, если смогу, то я своему человеку помогу, но не факт, что сумею. Особенно, если попадет в загребущие лапы моих коллег.
        - А как мы с вами свяжемся? - спросил экс-поручик.
        - Скоро я буду в Минске, вы меня там отыщите, - ответил я.
        - Владимир Иванович, если речь пойдет о скрытом наблюдении, то желательно бы мне еще человека с собой взять. И для связи, и для спокойствия. Один наблюдатель - слишком мало. Желательно бы человек пять, чтобы глаза не успели мозолить.
        Тут Вадим Сергеевич прав. Если наблюдает один человек, это сразу же привлечет внимание. Даже двоих мало. Но я не знаю, где мне человека найти. Семенцова отдать? Нет, на уголовника у меня другие планы, равно как и на Прибылова.
        - А вы со мной Холминова отправьте. Парень толковый, а делать ему сейчас все равно нечего.
        Холминов у меня инженер-электрик и взят на всякий случай, для обслуживания дизеля. Неужели Артузов специалиста в Москве не найдет?
        - Забирай, - махнул я рукой. Спросил со вздохом: - Что еще нужно? Деньги, документы?
        И зачем спрашивать очевидные вещи? Типа, с деньгами и документами и дурак справится, а ты без них попробуй?
        В моем вещмешке еще оставались золотые червонцы. Целых пять штук, включая «заветный», обнаруженный в сундучке в первый день «попаданчества». Оставив себе пару штук, оставшиеся три отдал Потылицын у. Отставной поручик скорчил кислую физиономию, но деньги взял. Зажав их в кулак, позвенел золотом.
        - На неделю хватит, а там видно будет.
        - А документы? - поинтересовался я.
        Потылицын открыл рот, чтобы ответить, но тут зазвонил телефон. В тайной надежде, что Наталья освободилась пораньше, я снял трубку.
        - Аксенов у аппарата.
        На той стороне провода оказалась совсем не Наташа. Мужской голос строго сказал:
        - Приемная председателя Совнаркома, Горбунов. Владимир Иванович, что у вас произошло сегодня с книжником?
        - С книжником? - растерянно переспросил я. Интересно, а откуда в приемной Ленина знают о записке? Но Горбунов, оказывается, имел в виду совсем другого книжника.
        - Книжник - наш выдающийся пролетарский поэт товарищ Придворов, - пояснил секретарь товарища Ленина. - Так вот, он написал на вас жалобу. Дескать, сотрудник ВЧК, фамилия неизвестна, но в мандате сказано, что особоуполномоченный, отобрал у него ценную книгу, обещал избить.
        - А почему вы решили, что это я? - осторожно поинтересовался я.
        Горбунов сдержанно хохотнул.
        - Я позвонил в канцелярию ВЧК, попросил, чтобы мне представили список особоуполномоченных ВЧК. Их, как вы знаете, не так уж и много, но в списке есть и фамилия Аксенова. Я и решил, что кроме вас, никто не станет связываться с таким сутяжником вроде поэта Придворова и выяснил, что вы в Москве. Так это действительно вы?
        - Николай Петрович, это вам надо в чека работать, а не мне, - перебил я будущего академика. - Вы нам всех контрреволюционеров и агентов мирового империализма отловите. А если серьезно, то конфликт у меня был. Но дело происходило немного не так.
        Может, кому-то покажется, что я решил подольститься к личному секретарю Ленина, но, право слово, сказал от души. Горбунов еще разок хохотнул.
        - Спасибо, конечно, но контрреволюционеров своих будете сами ловить, а меня и без них дел хватает. А еще дураков… Скажите, в двух словах, что там у вас случилось? Избили вы пролетарского поэта, с него не убудет, а мне Владимиру Ильичу докладывать.
        Я вздохнул и вкратце пересказал секретарю Ленина инцидент с первоизданием Чулкова. Правда, название отчего-то постеснялся сказать.
        - Я так и думал, - изрек Горбунов, и повесил трубку.
        В свою очередь, я положил трубку на рычаг, перевел взгляд на сидевшего неподалеку подчиненного, не сразу сообразив - о чем мы с ним говорили. Вспомнив, спросил:
        - Извините, Вадим Сергеевич, отвлекся. Мы с вами остановились на документах. Что вам потребуется?
        - Вы же нам с Холминовым мандаты выдали, что мы внештатные сотрудники ЧК. Такого документа по нынешним временам - за глаза и за уши хватит. Может, что-нибудь на месте раздобудем, на всякий случай. Я один червончик для такого случая припасу.
        - А удастся? - засомневался я.
        - Владимир Иванович, - заулыбался бывший поручик. - Да я за золотой червончик в Норвегии документы сделал, а уж там и полиция строже, и чиновники не такие алчные, как у нас. Может, у меня еще и сдача останется.
        Глава 5. О первых разведчиках
        Москва начала надоедать, и я был рад, что мы наконец-таки тронулись. Поезд увеличился до десяти вагонов - пять моих, три Артузовских, и еще два нам прицепили железнодорожники - мол, доставите до Смоленска, а там отцепите Я возражать не стал, Артур тоже, только Карбунка придирчиво проверил их содержимое. Правильно, ему положено как начальнику поезда. Но ничего крамольного в вагонах не обнаружилось, только самые обычные железнодорожные рельсы и костыли. Артур, помимо помощников, вез еще пополнение для особых отделов двух фронтов - человек двести, не меньше.
        Теперь в хвостовом вагоне у нас появился специальный кондуктор с двухцветным фонариком. Красным он машет машинисту паровоза, а белым другим поездам. Нет, наоборот: белым светом сигнализирует своему машинисту, что все в порядке, вагон не отцепился, а красным - чужим поездам - мол, не наезжайте на нас, опасно.
        Виктор Спешилов в юности мечтавший о карьере помощника машиниста немало понарассказывал мне о тонкостях железнодорожной жизни. Например, почему он мечтал стать именно помощником, а не механиком (тоже узнал от Виктора, что изначально машинистов называли механиками). Оказывается, главная задача помощника - следить за топкой. Кочегар только кидает уголь, а помощник по цвету угля, оттенкам пламени и даже по гудению должен определить и расход угля, и скорость. При нашей угольной нищете (кто в мое время в это поверит?) за экономию топлива поездной бригаде полагалась внушительная премия порой сопоставимая с месячным жалованьем, а иной раз и значительно его превышавшая. Спешилов поведал, что однажды его поездная бригада отхватила тысячу рублей премии! Правда, ему досталось лишь сто, а остальные деньги поделили машинист с помощником, но для кочегара, получавшего двадцать рублей в месяц, сотня - бешеные деньги.
        Я сидел в салоне, уставившись в окно, с которого пока сняли броневой щиток, и пялился на проплывавшие мимо домики и домишки, сменявшиеся редкими березками, что отличало среднерусский пейзаж от привычного северного, когда за окном плывут сосны и ели. Рассматривал деревеньки, пытаясь понять - мы еще в Москве или уже нет? В моей истории эти деревушки давным-давно стали частью русской столицы, а здесь?
        Прямого пути от Ярославского вокзала до Белорусского (виноват, все еще Брестского) для поезда нет, но никак не думал, что нам придется столько времени колесить, переходить с одного пути на другой, пока не выйдем на маршрут Москва-Смоленск. И как это машинист не заблудился?
        Настроение препоганое. Наталья Андреевна в ответ на предъявленное письмо бывшей «невесты» Полины только рассеянно кивнула, заметив, что уж теперь-то она точно примет мое предложение и выйдет за меня замуж, но, когда именно, сообщить не соизволила. Может, после завершения гражданской войны, а может, после возвращения из командировки. Я-то рассчитывал, что в командировку она отправится не раньше августа, после проведения съезда Коминтерна, а оказывается, прямо сейчас. Утром уходит спецпоезд до Петрограда, а оттуда… На чем «оттуда», куда «оттуда», Наташа не уточняла, как и не сказала, куда именно едет. Может, пароходом до Стокгольма или железной дорогой до Берлина? Хотя, если по железной дороге, то можно бы и из Москвы. Впрочем, у Коминтерна свои секреты, делиться которыми они не станут даже с очень близкими людьми. Обижайся, не обижайся, но ведь и я тоже о многом не говорю Наташе. И мне даже проводить нельзя. Секреты, мать их так и в душу за ногу!
        Впрочем, я больше думал не о бронепоезде и не о Наташе. Поезд железный, что с ним случится? И с Натальей Андреевной мы в конце - концов, разберемся. Я-то знаю, что до завершения гражданской войны осталось немного, а ждать я умею.
        У меня не выходило из головы: что я такого должен сотворить, чтобы уменьшить потери в советско-польской войне? В идеале - завершить войну не начиная наступления на Варшаву, согласиться на условия Керзона.
        Выиграть войну, конечно же, очень заманчиво. Победа не мировой, но хотя бы европейской революции. Беда только, что я не знаю - что мы потом с этой победой станем делать? Допустим, разгромили польскую армию вместе с французскими и прочими добровольцами отправившимися защищать Европу от коммунистической угрозы. Представим, что Польша стала советской и социалистической. И что дальше? Германский пролетариат протягивает руку помощи российским рабочим? Сомнительно. Одну революцию там довольно успешно подавили, подавят и новую. Разумеется, мощь у немецкой армии после Версаля совсем не та, что раньше, но на подавление восставших рабочих даже остатков армии хватит. Сами не справятся - позовут на помощь французов. Так что не похоже, что вся Европа полыхнет революционным огнем. Значит, мы получаем еще одну советскую республику, где проживает около тридцати миллионов человек. В цифрах не уверен, плюс-минус пять миллионов. А что из себя представляла Польша с точки зрения экономики? Помнится, накануне Второй мировой войны, она была если не сугубо аграрной, то с изрядным перевесом сельского над городским. Если
не ошибаюсь, три четверти населения занято в сельском хозяйстве. Не думаю, что в тысяча девятьсот двадцатом ситуация лучше. Три четверти занято в аграрном секторе, но одна-то четверть в промышленности, хотя нужно вычесть прослойку собственников, служащих и мещан. Пожалуй, это несколько лучше, нежели в России накануне революции семнадцатого года. Но все-таки потенциальных союзников у большевиков не так и много. Будем считать, что рабочие горнодобывающей промышленности, металлургии и машиностроения нас поддержат. А мы на всякий случай промышленность национализируем и передадим в руки рабочего класса. Ну, за исключением за исключением мелкого бизнеса, где не больше десяти наемных рабочих. Следом настанет очередь земли. Что там у них? Есть крупные помещичьи владения - почти половина земель, есть средние и мелкие крестьянские хозяйства. Пожалуй, крестьян можно привлечь на нашу сторону, если пообещать им землю.
        И все бы так, но кое-что не так. Мы не учли два очень важных фактора. Во-первых, национализм поляков, которые видят в русских не освободителей от помещиков-капиталистов, а оккупантов. Поляки не забыли ни три раздела Польши, ни подавление восстаний и, скажем так, теплых чувств к русским не питают. В данном случае патриотизм окажется сильнее идеологии коммунизма. А во-вторых, мы забываем, что поляки - очень верующие люди, и католическая церковь там играет огромную роль. Что произойдет, когда РККА войдет на территорию этнических польских земель, предсказать не сложно. Будем закрывать храмы, выгонять ксендзов, бороться с суевериями. Пойдут восстания, начнутся волнения. А если учесть, что восставшие станут получать помощь из Франции, Англии, Америки, получим сплошную головную боль, а не путь к мировой революции.
        Посему закрадывается чувство, что не так это плохо, что мы проиграли польский поход. Да и черт-то с ней, с коммунистической Польшей. Нехай остается Польша независимая вместе с ее гонором, отчего-то считающая, что если она сумеет оттяпать у нас изрядный кусок земли, то мы про это забудем. Нет, шановные паны, не забудем, и все вернем. Другое дело, что жалко парней: убитых на поле боя, скончавшихся от ран либо умерших от голода в концентрационных лагерях.
        Обидно, что я ни с кем не могу поделиться своими соображениями. Даже со своими друзьями - ни с Виктором Спешиловым, ни с Артузовым. Впрочем, даже если они мне поверят, что это меняет? Увы, мои друзья пока лишь фигуры на шахматной доске, но не игроки.
        С появлением Артузова штабной вагон начал приобретать черты кают-компании. К Артуру постоянно приходили помощники, размещенные в купейных вагонах, чтобы обсудить с ним детали будущих операций. Иной раз мне приходилось оставлять их наедине, особенно, если Главный контрразведчик Советской России беседовал с поляками. Если честно, я не очень-то понимал, для чего ВЧК решила воспользоваться услугами бывших агентов оффензивы, но не спорил. Решение принимал Председатель, ему виднее.
        Глядя на сотрудников Особого отдела ВЧК, в штабной вагон потянулись и «архангелогородцы». Правда их у меня и осталось-то всего ничего. Потылицын с Холминовым отправлены в Минск, выяснять ситуацию. Кроме того, для бывших господ офицеров у меня нашлось и другое задание. Пусть присмотрят, кроме конспиративной квартиры поляков и за другим зданием, не менее важным.
        Нет теперь с нами ни уголовника, ни художника. Эти командированы в Петроград с миссией совсем не относящейся к моей деятельности чекиста, а напротив, если копнуть поглубже, совсем противоположной, если не сказать - контрреволюционной. Правда, таковой это станет не в двадцатом году, а через год. Что именно им поручено говорить не стану, чтобы не сглазить, но коли удастся, то Семенцову можно простить все прошлые прегрешения, выдать заграничный паспорт и отправить куда-нибудь в Чехию, а еще лучше - в Англию. А Прибылову устрою персональную выставку в Музее современного искусства и похлопочу о членстве в Союзе художников. Правда, музея нет, Союза тоже, ну так ведь будут.
        К слову, предпоследний червонец пришлось отдать уголовнику с художником. Те настойчиво намекали, что лучше бы два, но последний золотой я «зажилил». Не знаю, понадобится он мне или нет, но пусть лежит, а эти два… ханурика, сами выкрутятся. В крайнем случае, Прибылов нарисует колоду карт, обыграют кого-нибудь на Невском проспекте, и все дела. Не пропадут.
        И Татьяна Михайловна в последние дни не выходит из своего купе. Не то Артузова стесняется, не то на меня в обиде. Что поделать… Знала, что связывается с почти женатым человеком, а с женатых что можно взять?
        Так что из команды остался лишь взвод красноармейцев, Исаков с Кузьменко, да Новак с Книгочеевым.
        Александр Петрович любил играть в шахматы с Никитой Кузьменко, а Книгочеев был занят делом: начал-таки писать пособие для начинающего шпиона, но, как это часто бывает, не знал, с чего начать.
        - Александр Васильевич, начните с Библии, - посоветовал я.
        - С Библии? - переспросил бывший жандарм. Похлопав глазами, радостно воскликнул: - А ведь точно! В «Книге чисел» говорится, что сказал Господь Моисею: «Пошлите людей, чтобы они обозрели землю Ханаанскую».
        - И послал? - полюбопытствовал я, давясь смехом.
        - Ну да, - подтвердил Книгочеев. - Послал Моисей, да еще и велел взойти на гору, чтобы обозрение было лучше. Владимир Иванович - вы гений!
        Это я-то гений? Хм. Приятно, конечно, но, если учесть, как часто в книгах современных мне авторов я встречал отсылки на Библию… Пожалуй, все «силовики» находят свои основы в Главной книге. Разве что не могу припомнить библейских «морпехов».
        - А про контрразведку там что-нибудь сказано? - спросил я немало не сомневаясь, что экс-ротмистр в отличие от меня досконально знавший текст Священного Писания, что-нибудь да найдет.
        Так и есть. Александру Васильевич не пришлось долго вспоминать, сразу же выдал:
        - Царь Иерихонский сразу же узнал, что в дом девицы легкого поведения проникли чужие люди. А как он мог об этом узнать, если бы не имел соответствующей службы? В крайнем случае - добровольной агентуры из числа обывателей. Надо только уточнить, в какой главе и про что сказано.
        - Молодец, Александр Васильевич, - не преминул похвалить я своего «спеца», но тут же опустил его с неба на землю. - Только лучше сделать введение не библейским, а историческим. Не забывайте, что ваше пособие станут читать современные чекисты, а сами знаете, к религии равнодушны. Начните с организации войсковой разведки у монголо-татар, перед тем как они напали на Русь. Или о том, что русские князья использовали в своих интересах купечество. Вон, князь Дмитрий Иванович получил сведения о выступлении татар.
        - Думаешь, от купцов? - вмешался в разговор Артузов, с интересом прислушивающийся к нашему разговору. - А я считаю, что основную роль в доставке информации сыграло русское духовенство, находящееся в Золотой Орде. Вспомните, что часть татар к тому времени уже окрестили, и они могли на исповеди рассказать своему духовнику о планах начальства. Дело, разумеется, стоящее, но неприличное.
        - Почему неприличное? - удивился Книгочеев. - Если православный священник узнал об опасности грозящей всему государству, то обязан сообщить о том светским властям. Таким образом он спасет гораздо больше жизней, нежели утаит чьи-то нелепые секреты.
        Дальше между Книгочеевым и Артузовым начался увлекательный спор о том, допустимо ли нарушать тайну исповеди, если она касается государственных тайн. Самое интересное, что коммунист Артузов считал, что священнослужители должны свято хранить тайну исповеди, а бывший жандарм полагал, что если речь идет о государственных тайнах, то никакие нравственные или религиозные запреты не должны стать преградой.
        - Еще Петр Великий приказал священнослужителям доносить властям, если они узнали на исповеди об убийствах, грабежах, не говоря уже о случаях воровства. Воровством, как вы помните, именовались в те времена преступления против государства.
        Я собрался обидеться на Книгочеева, что он считает молодежь настолько темной, но передумал. Стало интересно, что ответит Артур.
        - И чего в этом хорошего? - хмыкнул Артузов. - Российская империя сама превратила церковь в еще одну государственную структуру. Какое будет доверие к священнослужителям, если прихожане знают, что все их слова станут известны властям?
        - Артур Христианович, а для нас-то чем это плохо? - пожал плечами Книгочеев. - Мы с вами - хоть жандармерия до девятьсот семнадцатого года, хоть Чрезвычайная комиссия, должны государство оберегать от внешних и внутренних врагов. Можете обижаться, но мы с вами - псы-охранители государства и того режима, который оно создает. Не станет нас, не станет и государства. Стало быть, для нас важна любая информация, способная принести пользу. И церковь, коли уж сообщает нам о внутренних врагах, наш союзник.
        Я отчего-то ждал, что Артузов сейчас взъярится и станет рассуждать, что одно дело тайная полиция на службе монархии и совсем другое - революционные органы, служившие всему трудовому народу. Что-нибудь из серии - а вот жандармы и охранка вербовали себе тайных агентов, а мы никого не вербуем, а граждане эрсэфэсээр совершенно добровольно докладывают нам об имеющихся фактах антисоветчины. Но Артур Христианович сказал совсем иное.
        - Так я же не спорю, - вздохнул особоуполномоченный Особого отдела ВЧК. - Для нас - это просто замечательно, а правильно ли это? Все-таки церковь должна быть отделена от государства.
        Что называется - век живи и не узнаешь до конца, кто с тобой рядом. Уж кого-кого, но Артузова я не причислил бы к разряду романтиков. А вот, поди же ты.
        Про то, как государство делало из Русской православной церкви еще одну государственную структуру, можно говорить долго, но мне этот разговор перестал быть интересен, и я предложил:
        - Александр Васильевич, напишите про князя Олега. Мол, перед захватом Киева Вещий Олег направил в город лазутчиков и выяснил, что князья Аскольд и Дир первыми являются к купцам, чтобы осмотреть товары и забрать себе лучшее. Потому Вещий Олег блестяще спланировал нападение, переодев свою дружину приказчиками, и лично уничтожил вражеских полководцев.
        - А разве в «Повести временных лет» говорится о лазутчиках? - удивился Книгочеев. - Что-то я не припомню. Там все проще описывают. Переодел дружину, пришел, всех перебил.
        - А кто проверять станет? - усмехнулся я. - Можно это вообще подать, как авторскую трактовку событий. А еще добавить, что у Вещего Олега разведка работала прекрасно, чего не сказать о его последователях - князе Игоре и князе Святославе. Недооценили силы противника и были разгромлены.
        - Нет уж, слишком туманно, - покачал головой Книгочеев. - И в источниках об этом нет. Уж лучше начну с Куликовской битвы, расскажу о роли купечества в организации оповещения. Можно упомянуть об Иване Выродкове, который в Угличе деревянный город построил, и по Волге под Казань перегнал. Ему же тоже предварительно пришлось с островка замеры сделать. Чем не разведка?
        - Так вы о чем писать станете о разведке, или о контрразведке? - решил уточнить я.
        - Сам еще не знаю. Если о разведке, то только на уровне исторических источников, - вздохнул Книгочеев.
        - О контрразведке Борис Алимович пишет[2 - Кстати, полковник Сагадеев Б.А. любезно предоставил свои материалы сайту АТ - ( 110174 )], - вспомнил вдруг Артур, гораздо лучше знавший ситуацию. - Мы его книгу даже собираемся издавать. Тираж небольшой будет, тысяч пять, может десять.
        - Ну вот, - расстроился бывший ротмистр жандармерии. - Только соберешься о чем-то писать, как выясняется, что нечто подобное уже есть.
        Согласен с Александром Васильевичем на сто процентов, но решил утешить коллегу.
        - Контрразведка, такая вещь - сколько о ней не пиши, все мало.
        Глава 6. Бартерные сделки
        До Смоленска, хотя до него и всего-то четыреста километров, мы добирались сутки. Кажется, каких-то два перегона, но тащились, как беременная черепаха, и с дровами здесь напряженка, приходилось стоять по несколько часов в ожидании, что на полустанок подвезут-таки искомые чурбаки. Подвозили, но тендер заполнялся наполовину, дескать, не вы одни, следом другие составы идут. Уголек, на котором паровозы бегали бы шустрее, места занимает гораздо меньше, но где он, тот уголек? Моя бы воля - отправил бы весь личный состав на заготовку дров, но нельзя. Если каждый начнет рубить лес для собственных нужд, то рано или поздно вырубят лесозащитную полосу.
        Вообще, если сравнивать наше северное направление с тутошним, западным, чувствуется разница. У нас, худо-бедно дрова заготавливать успевают, даже с излишком, зато на станциях шаром покати, даже знаменитые «кубы» с кипятком не функционируют, не говоря уже о картошечке с солеными огурцами, что предлагают вездесущие тетки. Тетки, как и их дядьки, в наших краях зубами стучат от голода, не до купли-продажи. Здесь же с кубами и кипяточком все в полном порядке, заодно на станциях можно разжиться и пирожками, и вареной картошкой с соленым огурцом, крутыми яйцами и, неслыханное дело - соленым салом, зато дров не хватает, а про уголь так вообще не слыхивали. Опять-таки, ничего удивительного, если движение интенсивное. Это у нас, на Российском севере, если пройдут пара паровозов за день - шикарно, а здесь едва ли не прифронтовая линия, поездов много, дрова подвозить не успевают, зато местное население активно желает подработать и подзаработать. И где, спрашивается, брали этакое добро в эпоху «военного коммунизма» и продразверстки? Стало быть, излишки имелись, потому как, если бы нечем было семью кормить, то
продавать не понесешь.
        Правда деньги торговки брать не желали - ни советские, ни царские, ни «керенки». Боюсь, предложи им сейчас самую стабильную мировую валюту - аглицкие фунты, отказались бы. Бумажки ни на раскурку, ни на подтирку не годятся. Бабам, видите ли, подавай товар. А какой может быть товар у солдата, едущего на фронт? Правильно, нижнее белье, сапоги, шинели. «Загнать» торговке что-нибудь «казенное» - святое дело для военнослужащего любой армии и флота. Не зря же рачительные бритты придумали вплетать в канаты красную нить, чтобы сразу выявлять краденое, а нашей полиции во время Первой мировой вменялось в обязанность проверять - нет ли у перекупщиков солдатских кальсон или нательных рубах? Интенданты даже начали штампики ставить, но торговцы согласны брать и со штампами.
        Но лучше всего на «смоленском» направлении шли боеприпасы. Так, за один винтовочный патрон «мосинки» или «берданки» давали десяток печеных картофелин или фунт хлеба, а фунт сала «обходился» в четыре. Вот самогонки хоть залейся, полуведерная бутыль шла за два патрона. А револьверные патроны не «котировались». Сам не пробовал, но сведущие люди сказали, что радуйся, если за шесть штук тебе дадут два фунта хлеба. Оно и понятно - откуда у мужиков наганы да маузеры? Но сами понимаете, спрос населения наводил на нехорошие мысли. По большому счеты, всех этих бабушек-тетушек, обменивавших провизию на патроны, следовало задержать и вдумчиво допросить - зачем тебе милая, на старости лет, боеприпасы? Артузов говорил - мол, и задерживали, и допрашивали, но все без толку. Арестовывали, допрашивали, а потом отпускали. Ответ один - волков нынче много, охотникам патроны нужны, а то, что винтовки под запретом, они не знают. И охотников тоже не знают, в глаза не видывали.
        Ладно, попозже разберемся и с «охотниками» и с их «снабженцами». Пока же приходится терпеть.
        Что творилось в вагонах с красноармейцами, навляющимися на фронт, можно только догадываться. Паек скудный, а тут такое добро да за чужой счет. Большинство, особенно новобранцы, не понимают, что на войне лишних патронов не бывает, а та пуля, что поменял на еду, может быть и в тебя запущена. И как быть? Оружие и боеприпасы бойцы получали еще до погрузки в вагоны. А как иначе? Винтовку еще и пристрелять требуется и потренироваться. А может, с колес и сразу в бой? Хорошо, если командиры имели опыт перевозки личного состава, то выставляли на стоянках охрану, разрешая выходить из вагонов только дежурным за кипятком. Да и то всех не укараулишь. Какая-нибудь зараза умудрялась выскользнуть из совершенно закрытого вагона, и притаскивала народу пару бутылей самогона, а на голодное брюхо двумя такими «пузырями» можно вагон споить.
        Артузов, уже не раз ездивший в Смоленск, знал нынешние реалии и потому подошел к делу просто - еще в Москве изъял у своих бойцов и оружие, и боеприпасы. Не у своих помощников и штатных сотрудников ВЧК, едущих в купейном вагоне, а у красноармейцев, отбывающих в распоряжение особых отделов Западного и Юго-Западного фронтов. Его «особистской» братии в бой не идти, а оружие он вернет, когда личный состав распределят по фронтам и армиям.
        Мои «архангелы» имели по сорок патронов на ствол, а комвзвода Ануфриев, исполнявший еще и обязанности старшины, восполнял потери по мере надобности - после того боя на железной дороге, да и в Москве, когда брали ляхов, немножечко пострелять пришлось. Забирать у парней боеприпасы я даже не думал. К тому же прекрасно знал, что у хорошего солдата всегда есть кое-какая «неучтенка». Вряд ли много, но штучек пять патронов, а то все десять, лежат в каждом «сидоре». А мои красноармейцы, имевшие опыт боев на Северном фронте, не чета желторотикам, которых везет Артур. Стало быть, «обменный фонд» найдется у каждого и при виде бабульки или разбитной деревенской девахи, предлагающей дополнить скудный армейский паек куском домашнего хлеба или ржаным пирожком с картошкой, сердце дрогнет, а ручонка сама собой потянется за «заначкой». Я уж не говорю про самогонку. Чтобы тридцать молодых и здоровых мужиков возжелавших «дерябнуть», да не воспользовались возможностью? Не смешите меня. Сам когда-то тянул «срочником» и прекрасно все понимаю. Другое дело, что между мной и командой существовал негласный уговор: пить
можно, но делать это тихонько, без шума и скандала, чтобы не попадаться на глаза в пьяном виде. Мое отношение к водке и прочим спиртосодержащим жидкостям красноармейцы знали с Архангельска и покамест меня ни разу подводили. Понятное дело, что запах перегара я учую издалека, но, если кроме запаха ничего крамольного нет, так и ладно, сделаю вид, что не заметил. К тому же, есть еще и командир взвода Ануфриев, отделенные командиры, с которых я и спрошу, ежели что. Ну а они-то потом спросят с бойцов похлеще старорежимного фельдфебеля, и жаловаться некому.
        Памятуя старую истину о том, что если ты что-то не можешь предотвратить, следует взять это дело под контроль, распорядился выдать каждому красноармейцу по пять патронов, чтобы они с чистой совестью проводили с деревенскими гражданочками «бартерные» сделки. Пришлось, правда, провести кое-какие манипуляции, задействовав пару ведер, в которых обычно варили кашу, но это уже детали. И у бойцов моих совесть абсолютно чиста, и картошечки, пусть и старого урожая, вдоволь наелись. Обмен произведен честно, а то, что таким патроном выстрелить нельзя, про то уговора не было. Вполне возможно, что после нашего эшелона торговки перестанут доверять и остальным красноармейцам, но это и к лучшему. Глядишь, останутся в живых те люди, которых в ТОЙ истории убили бандиты, прикидывающиеся мирными крестьянами. И кто знает, не удалось ли мне снова хотя бы чуть-чуть подправить историю, сохранив жизнь какому-то человеку, от которого в будущем зависит что-то важное и нужное для страны? Впрочем, не знаю и вряд ли когда-нибудь узнаю. Лучше вернусь к реальным событиям.
        По подъезду к Смоленску мы едва не поругались с Артузовым. Понимаю, у Артура свои представления о работе, и ему нужно срочно и секретно добить парочку шпионских гнезд, свитых в городе, а я считал, что вначале следует поставить в известность местный отдел чека.
        - Артур, сам посуди, - увещевал я друга. - Приезжаем мы все из себя красивые и крутые, штучки столичные, начинаем здесь шухер наводить…
        - Шухер? - нахмурил сократовский лоб обрусевший швейцарец.
        - Шухер - волнение, беспокойство. Так уголовники говорят, - поспешил я разъяснить очередное мудреное слово из фени более позднего времени.
        - Так бы и говорил - атас, а то - шухер какой-то, - недовольно пробурчал Артузов. Пожав плечами, особоуполномоченный Особого отдела снисходительно сообщил: - Владимир, я никакого шума или волнений, тем более облав, устраивать не собираюсь. Установим наблюдение, потом тихонечко проведем аресты, вот и все. Ставить в известность губчека - это же рассекретить всю операцию. Где гарантия, что не произойдет утечки информации?
        Я демонстративно вздохнул, развел руками, словно провинциальный актер, играющий недотепу.
        - И что тебе не нравится? - недоуменно спросил Артур.
        Вот за что люблю европейцев, так за их выдержку. «Природный россиянин» меня бы уже обматерил и не один раз.
        - Я просто прикидываю, - принялся рассуждать я вслух. - Сижу это я в своем кабинете, никого не трогаю, а мне докладывают, что из Москвы прибыл целый бронепоезд особистов во главе с самим товарищем Артузовым. И что я тогда стану делать?
        - Да, и что ты тогда станешь делать? - в тон мне поинтересовался Артузов.
        - Часа два подожду, пока товарищ Артузов не явится, а потом начну Дзержинскому телеграммы слать, мол, так и так, отчего оказываете недоверие? Почему посылаете на вверенную мне территорию особистов, не поставив в известность местные органы власти? Еще попрошу губком партии телеграмму в Политбюро отбить. Понимаю, что особоуполномоченный по должности выше стоит, нежели начальник губчека или начальник особого отдела фронта, но шума поднимется много. Он тебе нужен? И Феликсу Эдмундовичу придется на Политбюро за тебя оправдываться - мол, опять столичные товарищи проявляют неуважение к коллегам из провинции. И тут тебе такая утечка будет, что мама не горюй!
        - Тут тебе не Архангельск, - пробурчал Артур. - Смоленск с Москвой давным-давно телеграфным кабелем соединены. Можно не телеграфом, а по прямому проводу и с Лубянкой, и с Кремлем связаться. И утечка будет, ты прав.
        Как я понял, Артузов признал мою правоту, но решил немножко поупрямиться. У него случайно шотландцев среди предков не было? Или швейцарцы тоже упертые?
        - А с чего ты решил, что тебе сразу же о моем приезде доложат? - не унимался Артузов. - Ладно, если ты в Архангельске, там, не в обиду тебе сказано, полтора поезда в месяц придет, все на виду, а в Смоленске каждый день по двадцать да по тридцать составов приходят, и все с красноармейцами. И что, о каждом начальнику губчека докладывать станут?
        - Да хоть и по сто эшелонов в день, - хмыкнул я. - Не такая сложная задача проконтролировать подходы поездов. Будь я на месте начальника Смоленского губчека, обязательно бы взял под контроль железную дорогу. У Смоленска, самое главное богатство - это его дороги. Я бы и с трансчека здешним подружился, и своего бы агента внедрил, а еще бы пару носильщиков или дежурных «заагентурил». А еще на всякий случай среди армейцев бы своего человека завел. На вокзале военная комендатура должна быть, и военком, что эшелоны с пополнением распределяет. Армейские поезда, пассажирские - это одно дело. А все остальное, что из общего ряда выбивается - сразу докладывать. Мало ли, кто по «железке» прется. Может, контрреволюционеры свой поезд с десантом сформировали и отправили его Смоленск захватывать?
        Я не стал говорить, что бы сам сделал, если бы оказался на месте начальника здешнего губчека и узнал, что на станцию прибыл «неучтенный» бронепоезд. Ну, потом-то бы перед Артузовым извинился.
        - Кстати, а кто начальником здесь? - поинтересовался я.
        - Начальник губчека товарищ Смирнов, - ответил Артузов.
        - Уж не Игорь ли Васильевич? - присвистнул я.
        - Он самый, - удивленно кивнул Артур. - А ты-то его откуда знаешь?
        Мне вспомнился уже далекий декабрь восемнадцатого года, когда я, еще молодой и зеленый чекист, курсант первой школы ВЧК, был отправлен подавлять восстание на свою «историческую родину», где и познакомился с уже матерым начальником провинциального ЧК. Пересказывать всю историю я не стал, а только пожал плечами:
        - Со Смирновым случайно познакомились пару лет назад. Скажу так - человек он хороший, но в некоторых вещах очень занудлив.
        - Неужели такой же, как ты?
        Не знаю, радоваться или обижаться, что меня считают занудой (кстати, уже не в первый раз такое слышу), но приму как констатацию факта. Есть у меня такой грешок, есть. Артузову же ответил:
        - Я Игорю Васильевичу по части занудства и в подметки не гожусь. Ты же начальника особого отдела шестой армии должен знать? - Дождавшись кивка Артузова, продолжил. - Так вот, главный тамошний особист Кругликов раньше в Смоленске служил, когда имя Игоря Васильевича Смирнова упоминают, озираться начинает. Говорил - человек неплохой, но зануда редкостная.
        - Что-то мне уже от твоих слов нехорошо стало, - хмыкнул Артузов. - Я как представлю, что есть зануды побольше тебя, так плохо становится.
        - Ты еще Смирнова не знаешь. Но ничего, еще узнаешь! - торжествующе сказал я, понимая, что Артура мне все-таки удалось убедить. - Думаю, Игорь Васильевич уже знает, что ты к нему в гости пожалуешь, да еще и на бронепоезде. Сам же сказал - телефонная связь здесь работает, а снять трубку и позвонить - пара пустяков. Сходишь в губчека, поздороваешься, чайку попьешь. Тебе не трудно, а человеку приятно. Утечки информации точно не будет, а помощь, если понадобится, нам очень пригодится.
        - Тогда, Владимир Иванович, я предлагаю компромисс, - сказал Артузов деловым тоном.
        - Слушаю вас, Артур Христианович, - вытянулся я во фрунт, изображая внимание и почтение, хотя и догадывался, что может предложить мне мой друг. И не ошибся.
        - Вы отправляетесь к товарищу Смирнову, пьете с ним чай, согласовываете совместные действия…
        - Ага, если учесть, что я ваших планов не знаю, то насогласовываю, - перебил я Артура.
        - Так уж и не знаешь? - хитренько улыбнулся Артузов.
        - В общих чертах. Знаю, что ты должен ликвидировать польскую агентуру. Но я не знаю, ни количества потенциальных шпионов, ни адресов, ни прочего. Тем более, ни имен, ни псевдонимов.
        - Так это и хорошо, - обрадовался Артузов. - Общая картина тебе известна, а зачем вдаваться в детали?
        - Типа - лишнего не сболтну, - усмехнулся я.
        - То, что ты лишнего не сболтнешь, я даже не сомневаюсь. Даже думаю, что ты и сам из начальника губчека что-нибудь выведаешь.
        Выведаю, нет ли, это еще вопрос. Но то, что Смирнову известно, что в Смоленске есть польские шпионы - стопудово! Иначе плохой он начальник, если не предполагает, что в прифронтовом городе окажется агентура «сопредельной» стороны. А коли предполагал, так должен работать по ее выявлению.
        - Кстати, - нахмурился вдруг Артур. - Хочешь, открою тебе страшную тайну?
        - Не хочу, - ответил я, стараясь казаться как можно равнодушнее. - Ты мне откроешь тайну, а потом меня из-за нее к стенке поставят.
        - Вот те на, - слегка растерянно проговорил Артузов, потом усмехнулся. - Если я тебе «расстрельную» тайну выдам, то меня вместе с тобой поставят.
        - Так тебя-то ладно, не жалко, нехай расстреливают, а меня-то за что? Вдруг я еще пригожусь?
        Артур хохотнул, а потом вполне серьезно спросил:
        - Хочешь узнать, отчего тебя сюда отправили?
        Глава 7. Неторжественная встреча
        Я только пожал плечами, впадая в некую растерянность. Услышать такое от Артузова - олицетворения сдержанности и дисциплинированности- странно. Если бы это на самом деле был секрет, то Главный контрразведчик Советской России его не выдал бы даже мне, хотя мы с ним и считаемся друзьями. И я его и не подумаю осуждать. Как говаривал классик «Это не моя тайна!».
        - Так хочешь узнать, отчего тебя направили? - повторил предложение Артур.
        - Не хочу, - помотал я головой. Подумав, поинтересовался: - А как правильно - меня «отправили» или «направили»?
        - А есть разница? - наморщил Артузов «сократовский» лоб.
        - Если отправляют - вроде, как избавляются от тебя, словно в ссылку сослали, а направляют - для выполнения задания, - пояснил я очевидную вещь.
        Не уверен, что в двадцатом году двадцатого века существует выражение «сослать на повышение», но нечто подобное уже должно быть. Надо же как-то избавляться от неудобных людей или от дураков с инициативой.
        - Не задумывался, - честно признался Артур. Посмотрев в окно, заметил: - А мы уже к Смоленску подъезжаем. Через час на вокзале будем.
        За окном уже мелькали домишки стоявшие поодаль друг от друга, что присуще окраинам городов, появились сооружения без окон, сколоченные из старых шпал, прибавилось количество железнодорожных путей, предвещавших крупный транспортный узел, там и тут стояли вагоны - и целые, и поломанные, и сгоревшие. Я уже открыл рот, чтобы высказать предположение, как нас могут встретить в Смоленске, но Артузов отвлек вопросом:
        - Владимир, а у тебя самого какая версия?
        Отвлекшись, я не враз и понял, о чем меня спрашивает Артур, потом дошло, что он имеет в виду мое назначение и нынешнюю отправку на фронт.
        - У меня две версии, - сообщил я. - Первая: от меня хотят избавиться. Отправляют в «горячее» место, чтобы тихонечко шлепнуть, а смерть списать на происки врагов мировой революции. Стрельнут в затылок, а кто потом разбираться станет? Труп отвезут в Череповец, торжественно похоронят, а то и тут где-нибудь зароют. Вторая: меня готовят к очень «крутому» повышению, как минимум, на должность заместителя Председателя ВЧК, и желают посмотреть, на что я способен.
        Изложив догадки, посмотрел на недоуменное лицо Артузова, вздохнул:
        - У обеих версий есть свои слабые места. Не такая я важная персона, чтобы меня ликвидировать «втихаря», да еще подводить под это правдоподобную базу. Если «сильные мира сего» захотят, то могут пристрелить где угодно - хоть в Москве, хоть в Архангельске. Можно вначале с должности снять, арестовать. А под расстрел нынче кого угодно подвести можно. И не представляю, чтобы я кому-то так насолил.
        - А Николай Иванович? - ехидно поинтересовался Артузов. - Он отчего-то тебя невзлюбил. И на коллегии как только речь о тебе зайдет, слюной исходит. Говорят, и на заседаниях Политбюро тоже. Кстати, ты зря считаешь себя незаметной фигурой. Начальник губернского чека, особоуполномоченный, да еще и руководитель правительственной комиссии.
        - Приятно, конечно, что я фигура заметная, - хмыкнул я. - Касательно же Бухарина… Вряд ли от него могло зависеть мое назначение и моя поездка. Не того полета эта птица, чтобы должности в ВЧК распределять. Болтун и не более.
        Теперь настал черед Артузова качать головой.
        - А вот это напрасно, - сказал мой друг. - Николай Иванович - человек влиятельный: и в Совнаркоме, и в ЦК считается едва ли не главным теоретиком марксизма. С ним и товарищ Ленин считается, и Троцкий. Иной раз, если Владимиру Ильичу хочется кому-нибудь замечание сделать - он это Бухарину поручает, а тот уже письменно все оформляет, в соответствии с установками классиков. У Ленина-то разве есть время цитаты искать? Феликс Эдмундович Бухарина не очень-то жалует, но наш начальник партийную дисциплину соблюдает. Так что вполне мог бы Бухарин тебя отправить, если бы захотел.
        - А как бы он исполнителя нашел?
        - Какого исполнителя? - не понял Артузов.
        - Того, кто меня шлепать станет, - любезно пояснил я. - Исполнитель должен доверять своему э-э… заказчику, так сказать. Исполнитель должен понимать, что его не предадут. Есть у Бухарина такие люди, что ради него под расстрел пойти готовы? Предположим, приглашает тебя товарищ Бухарин и говорит: Артур Христианович, как приедешь в Смоленск или в Минск, потихонечку стрельнешь Аксенову в затылок, а в рапорте укажешь, что убили товарища польские террористы. Ты же Бухарина не послушаешь, правильно? Пошлешь подальше.
        - Пошлю, - согласился Артур. - И Бухарина пошлю, да еще и рапорт напишу.
        - Вот если бы тебе такое товарищ Дзержинский приказал, другое дело, - съехидничал я.
        - Владимир, я сейчас встану и за такие слова тебе в морду дам.
        Взгляд у товарища Артузова стал многообещающим. И впрямь, щас как встанет, да и заедет в морду. Мою, между прочим, морду. А свое отчего-то жалко. И сдачи дать неприлично, сам напросился. Похоже, Артур всерьез обиделся. Вон, насупился, как сердитая ворона. Обидел хорошего человека. Нет, не тот человек Артузов, чтобы по приказу начальства убивать собственных товарищей. И как мне теперь с ним помириться?
        - Артур, я же это к примеру сказал, - заюлил я. Потом почти чистосердечно предложил. - Ну хочешь мне в морду дать, дай, я даже сопротивляться не стану. Только, если станешь бить, синяков не ставь и не шуми, а то Танька услышит, чего плохое подумает, а потом спасать прибежит. У нее револьвер громадный и ручонка тяжелая.
        Видимо, представив, как Татьяна бежит меня спасать, Артузов не выдержал и расхохотался. Отсмеявшись, сказал:
        - Нет уж, лучше я тебе потом морду набью, когда телохранительницы поблизости не будет. И впрямь спасать прибежит. Револьвер ладно, отобьюсь, а если она шприц возьмет, то труба…
        Мир был восстановлен, и я начал критиковать свою вторую версию.
        - Касательно моей должности… в том смысле, что мне готовится крупное повышение. По закону мне и начальником губчека не положено быть - нет двух лет пребывания в партии, куда уж мне в такие высоты метить. К тому же если бы уж решили меня повысить, могли бы зачесть работу в Архангельске. Так что ни одна моя версия не подходит.
        - А я не знал, что ты такой эгоист, - укоризненно произнес Артузов.
        От такого обвинения я опешил. Растерянно спросил:
        - Почему эгоист?
        - Потому что твои версии касаются только тебя, - хмыкнул Артур. - Либо тебя убрать захотели, либо повысить. Самомнение у вас, дорогой товарищ, выше нормы. Кажется, что руководству республики только и есть дело, чтобы о каком-то Аксенове заботиться. Нет бы товарищу Аксенову о деле подумать.
        - Думал, - кивнул я. - Вот, о деле-то я как раз в первую очередь и подумал. Беда только, что вряд ли я способен работать лучше, нежели кто другой, имеющий и опыт, и знание польского языка.
        Артузов внимательно посмотрел на меня, потер чисто выбритый подбородок, склонил голову. Я не выдержал.
        - Артур, не томи. Сказал «а», говори и «б».
        - Все я тебе говорить не стану, да и сам не знаю, - признался Артузов. - Могу сказать, что решение о твоем назначении на должность начальника ЧК Польской республики принимал Ленин, а не Дзержинский. Феликс Эдмундович не хотел тебя из Архангельска отпускать, считал, что тебе бы еще с полгодика на периферии стоило походить, опыта подкопить. К тому же на сегодняшний день ты самый успешный начальник губернского чека. Восстаний у тебя нет, контрреволюционеров вовремя выявляешь. Жалобы есть, но это нормально. Не зазнался, несмотря на возраст, и взятки не берешь. И Архгубчека превратил именно в такой орган, каким он и должен быть - нормально работающий государственный механизм без авралов. Ну а самое главное - сумел наладить хорошие отношения с губкомом партии, с губисполкомом. Да что там наладить - умудрился стать и членом губкома, и членом губисполкома.
        - Почему умудрился? - удивленно спросил я. - Избрали, потому что чека должно находиться во взаимодействии и с губернскими исполнительными структурами, и с партийными ячейками. И мне так проще, и товарищам удобнее. И вообще, - вспомнил я вдруг, - чрезвычайные комиссии подчиняются исполнительным органам Советской власти. И в губком партии меня выдвинули, а не сам напросился.
        Ни я, ни Артузов ни стали уточнять, что если изначально губернские чека и подчинялись Советской власти, то скоро подчинение сошло на нет. Да что уж там говорить, если некоторые мои коллеги отказывались подчиняться и губкому, считая над собой единственного начальника Дзержинского. Ну еще, может быть, Ксенофонтова или Лациса. Не так давно контролеры Рабкрина прибывшие в Вятку проводить ревизию финансового отдела чека были отправлены тамошними ребятами в подвал и, даже вмешательство губкома партии не помогло. Начальник Вятского ЧК товарищ Храмцов просто послал подальше возмущенного секретаря губкома, сказав, что он сам решает, кого сажать, а кого нет, а если кто пикнет, так у него подвалов хватит и на руководство губкома. Пока губком партии связывался с Москвой, с наркоматом рабоче-крестьянской инспекции, пока Дзержинский отправлял соответствующую телеграмму, одного из контролеров успели расстрелять. Храмцова пришлось срочно снимать, переводить на другую должность, но расстрелянного-то уже не вернуть, да и с народным комиссаром НКРКИ (фамилию называть не стану, читателю она известна) у Председателя
ВЧК состоялся трудный разговор. Нарком жаждал крови, а Председатель своих людей не сдает! Ладно, списали на «эксцесс исполнителя», но осадочек-то остался, да и Дзержинский не в состоянии постоянно держать на контроле собственных подчиненных, отменять их сумасбродные приказы, поправлять и уточнять политическую линию. Желательно иметь на местах адекватных людей владеющих ситуацией, а не менять руководителей губчека каждый месяц.
        - Товарищ Ленин приказал прислать справку о твоей деятельности. Естественно, что справку эту составлял я.
        Артузов не успел рассказать, что он там написал, как лязгнула дверь, и в вагон ворвался Карбунка. Обведя нас взглядом и не решив, кому из начальников он должен докладывать, командир бронепоезда сказал:
        - Товарищи командиры, на вокзале какая-то хрень творится.
        На самом-то деле прозвучало другое слово, близкое по смыслу, но это не важно. Увлекшись разговором, мы с Артуром и не заметили, что подъезжаем к железнодорожному вокзалу.
        - А что не так? - поинтересовался я.
        - Пустой перрон, дежурного не видать, - начал перечислять Карбунка. - Задницей чую, какая-то пакость готовится. Неужто, поляки Смоленск захватили? Может, задний ход врубим, а потом разведку пошлем?
        - Если бы поляки Смоленск захватили, мы бы об этом узнали, - сказал я. - И беженцы бы появились, и встречные эшелоны.
        Про себя еще подумал, что слишком долго радист не может отремонтировать радио. Была бы связь - знали бы точно. Надо бы пана Новака поторопить. Но я точно помнил, что в ТОЙ истории поляки Смоленск не захватывали. Да и в этой бои ведутся уже на территории нынешней Белоруссии.
        - Это нам хозяева торжественную встречу готовят, - мстительно добавил я, искоса глянув на Артура.
        Артузов смутился. Похоже, таки понял, что нам следовало заранее сообщить о приезде. Интересно, а раньше-то он как сюда наезжал? И я хорош. Следовало уточнить у Артура еще в Москве.
        - Я до этого с особым отделом фронта связывался, никаких проблем не возникало, - вздохнул Артур.
        Не стал ничего говорить, особоуполномоченному особого отдела ВЧК и так тяжко. Ну, впредь наука. А пока нужно идти на «переговоры» с местным населением.
        Перрон и на самом деле словно вымер. Здание вокзала стандартное - двухэтажное, как ему и положено быть в губернском городе. Оконные стекла на втором этаже выбиты и заделаны фанерой, а на первом прикрыты деревянными ставнями. Не иначе, здесь привыкли к перестрелкам. Ничего удивительного, потому что эшелоны с красноармейцами снуют туда и сюда, а коли так, то неизбежны эксцессы, а из-за них и стекол не напасешься. Хотя, может быть, я и не прав, и в Смоленске царит тишь да гладь, да благодать.
        Карбунка, изображая кондуктора, открыл дверь вагона и осторожно высунул нос. Но как только наш командир бронепоезда спустил трап вниз, со стороны вокзала застрочил пулемет. Судя по всему, это была демонстративная стрельба. Вряд ли пулеметная очередь пробьет броню (хотя лучше не проверять!), да и направлена поверх вагона, но все равно неприятно. И я бы не очень удивился, если бы за закрытыми ставнями притаилась парочка трехдюймовых орудий. Один выстрел по паровозу, второй по штабному вагону - мало не покажется. Разумеется, мои «архангелы» малость потрепыхаются (пока артиллеристы перезаряжают орудия), а вот безоружные «особисты» Артузова, вряд ли. А главное, никто потом чекистам из Смоленска претензий не предъявит. Сейчас, как в авиации - «свой-чужой», когда неопознанный самолет можно смело сбивать.
        - Твою мать… - с чувством сказал бывший матрос, а потом громко проорал в сторону вокзала все, что он думает о Смоленске, о пулеметчике, упомянув отчего-то Создателя, перечислив поименно всех апостолов и все прочее, о чем я просто не решаюсь написать.
        Пулемет в растерянности больше не стрелял, а Артузов многозначительно произнес:
        - Уважают!
        - Русское слово сильнее пулемета, - хмыкнул я и, отстранив Артура, спустился вниз на перрон.
        Спиной услышал, как Артузов сообщает все, что обо мне думает, но куда бывшему инженеру тягаться с революционным матросом?
        С удовольствием размяв ноги, успевшие устать от поездки, крикнул, обращаясь в сторону одного из окон, закрытых фанерой громко спросил:
        - Эй, смоляне, а товарищ Смирнов далеко?
        - И на кой… он тебе? - донесся откуда-то сбоку голос.
        Судя по голосу, отозвался сам начальник Смоленской губчека, мой старый «шекснинский» знакомец.
        - Игорь Васильевич, перестань хулиганить, - весело проорал я. - Знаешь ведь, что свои прибыли.
        В ответ услышал фразу, от которой едва не сел прямо на грязный перрон.
        - Свои в это время дома сидят, а сейчас только чужие шастают! Кто такой будешь?
        Едва удержавшись, чтобы не обозвать начальника Смоленского чека Матроскиным, миролюбиво сказал:
        - Да свой я, свой.
        Можно бы еще добавить, «свой, буржуинский», но шутку могли и не оценить.
        - Товарищ Смирнов, я Артузов. Выходите, документы показывать стану.
        О, так это Артур появился. Приятно. Вот пусть теперь отдувается.
        Откуда-то, едва ли не прямо из стены вышел начальник Смоленского губчека - Игорь Васильевич Смирнов почти не изменившийся с нашей последней встречи. Крепкий коренастый мужчина, разве что обзавелся животиком, что выглядит странно в наше время. Хотя это могло быть и от сидячей работы, несоблюдения режима.
        Подойдя к нам, прищурился:
        - Кажется, голоса знакомые.
        Вытащив из внутреннего кармана очки, напялил их, хмыкнул:
        - А вот теперь можно и документы предъявлять.
        Артузов без звука передал свой мандат. Смирнов, прочитав его содержание, уважительно покачал головой и вернул документ владельцу. Я уже приготовился предъявлять свои «верительные грамоты», но товарищ Смирнов, переведя на меня взгляд, заулыбался и протянул руку:
        - А вас, товарищ, я помню. Если не ошибаюсь, Аксенов?
        Отвечая на крепкое рукопожатие, я принялся тараторить:
        - Игорь Васильевич, приносим вам свои извинения. Поняли, что о нашем прибытии вас не предупредили. Артур Христианович доложит о том товарищу Дзержинскому, виновные будут наказаны.
        Я поймал удивленный взгляд Артузова, подмигнул ему - мол, сейчас отмажу, но мой друг неожиданно сказал:
        - Товарищ Смирнов, приношу вам свои извинения. Это только моя вина. Можете отправить телеграмму товарищу Дзержинскому.
        - Ладно ребята, все в этой жизни бывает, - великодушно отозвался Смирнов. - Вы лучше людей выгружайте, а бронепоезд на запасные пути надо отогнать. Как сделаете - милости прошу ко мне чай пить.
        Глава 8. Купание красной дeвицы
        Попить чайку у товарища Смирнова удалось только поздним вечером, потому что вначале следовало разместить личный состав - моих красноармейцев и «внештатников», сотрудников Особого отдела ВЧК, а Артузову еще и пристроить своих новобранцев. С размещением личного состава включая командование (то есть, нас с Артуром), поступили просто: так и остались жить в вагонах, только бронепоезд загнали на запасной путь верстах в двух от вокзала. Далековато, конечно, да и жесткие полки всем надоели, но в самом Смоленске из-за близости фронта искать свободные помещения бесполезно - все, что можно занять, уже занято либо красноармейцами из запасных частей, либо тыловиками. А что тут творилось недавно, когда готовилось наступление, просто не представляю. Говорят, даже городскую тюрьму использовали. Так что уж лучше узкая вагонная полка, нежели неизвестно что. Даже Татьяна не сильно возражала. Сказала, что хотелось бы поспать на настоящей кровати, но куда деваться? Ну хотя бы выспится, потому что при тряске она спать не может, из-за чего уже сутки бодрствует. Странно… Когда ехали из Архангельска, дрыхла без задних
ног, а здесь…
        Еще девушка просила узнать, есть ли в городе баня с женским отделением. Барство, конечно, идти в баню, если на дворе лето, погода жаркая, а через город течет Днепр, ну да ладно, женщины, как известно, народ капризный. Того гляди, Танька еще и мыло запросит.
        Половину новобранцев-особистов Артур в этот же день сдал под расписку военному комиссару, а уж тот переправит парней в Витебск в распоряжение начальника особого отдела Западного фронта. Со второй сотней, предназначенной для Юго-Западного фронта сложнее - этим придется дожидаться попутного состава на Белгород, а уже оттуда в Киев. Я еще в начале пути интересовался у Артузова, а не проще ли отправлять новобранцев из Москвы прямо в Киев, а не делать крюк, на что главный контрразведчик Советской России скуксился и пояснил, что особые отделы армий должны сами подбирать себе сотрудников - грамотных, толковых, политически благонадежных. Но беда в том, что армейское командование хороших бойцов не отдаст, а кому нужны плохие? И грамотных бойцов в Красной армии не завались, да и сами красноармейцы не желают служить в особых отделах, потому что эти отделы не пойми что - и не армия, и не чека. Вот и приходится давать распоряжения на места в губернские чрезвычайки, чтобы те проводили специальные комсомольские наборы и отправляли в распоряжение ВЧК молодых, грамотных и политически устойчивых людей. Губчека
проводили и посылали, а теперь следовало доставить пополнение на фронт, чем он и занят, хотя это и не его работа. Правда кто должен заниматься доставкой новобранцев тоже неясно, так что же теперь делать? Вот и приходится крутиться.
        С одной стороны, мой друг прав, а с другой, как я понял, в центральном аппарате ВЧК наличествует определенный бардак. Хотя, возможно, я и ошибаюсь.
        - Владимир Иванович, а вы не сводите девушку на речку? - поинтересовалась вдруг Татьяна.
        Вот те раз. Я же только что подумал о реке. Но идти на Днепр мне отчего-то не хотелось.
        - А зачем на речку-то сразу? - попытался увильнуть я. - Потерпи немножко, я в город кого-нибудь пошлю, баню отыщем, там и помоешься.
        - Я уже двое суток не мылась, скоро по мне блохи плясать начнут, - не унималась дочь кавторанга. - И голова четыре дня не мыта. Так вы проводите, или мне кого другого попросить?
        Вот ведь шантажистка. Знает же, немаленькая засранка, что никому не доверю. Вздохнув, я уныло сказал:
        - Пошли.
        Поставив в известность дежурного (вечного нашего Кузьменко), мы пошли к реке. Идти всего минут десять, а дорогу я знал еще по моему времени, так как в Смоленске бывать приходилось. Разумеется, город совсем не тот, что я помнил с конца двадцатого-начала двадцать первого века. И дома пониже, и зелени больше, и на пыльных улочках туда-сюда разъезжают телеги вместо разнообразных иномарок.
        Многострадальный Смоленск - ворота в Россию. Какая бы не случалась война в нашей истории, враг шел именно через Смоленск: и ляхи, и французы. Про немцев говорить не стану, потому что до июня сорок первого года остался ровно двадцать один год.
        Кажется, город, раскинувшийся над величественным Днепром, так и остался где-то в семнадцатом столетии накануне нашествия короля Сигизмунда. Дело портил только трамвай, время от времени катившийся по проложенному в булыжнике пути.
        Весь город умещался внутри крепостной стены, раскинувшись на холмах. Впрочем, на той стороне Днепра видны еще дома, но из-за зелени их не рассмотреть. Самые большие дома - трехэтажные, и то лишь на двух улицах, зато великое множество церквей. А там, похоже, еще и католический костел. Не удивлюсь, если где-то обнаружится и синагога. Пожалуй, из всех провинциальных городов, виденных мной, Смоленск - самый европейский и в тоже время очень русский.
        За старинными крепостными стенами множество одноэтажных деревянных домов прилепившихся к старинной церкви.
        А вообще - красота!
        Мы спустились к Днепру, выбрали берег почище. Стараясь не намочить сапоги, я подошел к воде, опустил руку. Ишь, холодная. Плаваю неважно, да и холодно. И вообще - редкий попаданец доплывет до середины Днепра, а коли доплывет, то там и потонет.
        Татьяна, выросшая на берегу Белого моря, так не считала. Скинула туфельку, потрогала воду ногой.
        - Ух ты, тепленькая.
        Не иначе зимой плавала в проруби вместе с белухами. Видел как-то по ящику, как обнаженная женщина плавает вместе с полярными китами. Кстати, красиво. И белухи классно смотрелись, и женщина.
        - Ты себе попу не заморозишь? - озабоченно спросил я, но меня даже не удостоили ответом.
        Татьяна, начав расстегивать блузку, смутилась:
        - Отвернись, - потребовала девушка. Потом добавила: - И не вздумай подглядывать!
        С чего это она? Вроде, видел я капитанскую дочку в костюме Евы.
        - Очень надо, - фыркнул я на всякий случай.
        За моей спиной раздался всплеск воды.
        - Ух ты, здорово! - завопила Танька, и я невольно обернулся на голос.
        Посмотрев на девушку одним глазком - да и чего там увидишь, в воде-то? - невольно залюбовался. А ведь хороша, чертовка!
        При виде обнаженной красавицы, невольно полезли разные ассоциации. Отчего-то вначале в голову полез Петров-Водкин с его купающимся конем, хотя девушка не напоминала ни мальчишку, ни, тем более, коня. Верно говорят, что настоящий художник способен уловить настроение, выразить идею, а образ - дело десятое.
        Засмотревшись, как грациозно плавает Татьяна Михайловна, я невольно вспомнил рассказ, читанный в бытность мою переплетчиком Архангельской библиотеки. Написал его, сколько помню, восходящая звезда русской литературы, хорунжий Иванаев. Хотя, сколько ему в хорунжиях-то ходить? Вроде, есаул. Иванаев, описывавший быт и нравы казаков, вывел их родословную от скифов, среди которых имелись женщины-воительницы, ставшие прототипами амазонок. Так вот, юные девы купали своих коней в Днепре, и горе мужчинам, увидевших их обнаженными. В оленей, как древнегреческая Артемида, они их не превращали, но надо полагать, по рогам давали!
        - Э, товарищ начальник, хватит на мои титьки пялиться, - возмутилась Татьяна, принимаясь нарезать круги по воде. - Вылезу, убью!
        А ведь убьет. Эта может. А не убьет, так покалечит.
        Но слаб человек, и я, скорее всего, согласился бы быть убитым, но глаз от купающейся девушки отвести не мог. Впрочем, может, я еще и успею сбежать?
        Но скоро понял, что не я один любуюсь обнаженной красавицей. Недалеко слегка шевелились кусты, словно там устроился какой-нибудь зверь. Но звери в этих краях водились лишь во времена скифов, так что, скорее всего, там устроил лежку человек. Поначалу я хотел просто-напросто туда пальнуть и даже полез за браунингом, но передумал. А если там притаился подросток? Конечно, подглядывать некрасиво, но и убивать за это не стоит. Потому, поискав на бережке подходящий камушек, кинул его в кусты. Судя по возмущенному воплю и матюгам, попал.
        - Сюда выходите, - потребовал я, на всякий случай нащупывая в кармане браунинг.
        Ломая кусты наружу вылезли два молодых мужика. Судя по одежде - картузы, рубахи перехваченные поясом, да еще и сапоги, градские обыватели или ремесленники, успевшие принять «на грудь» грамм по двести, а то и по триста. Один, в которого я и попал камушком, поздоровше, второй поменьше, да и помладше. Интересно, а почему они не в армии?
        - Вуайеристы, что ли? - поинтересовался я.
        - Чаво? - скривился тот, что поздоровше.
        - Те, кому своя жена не дает, так они за чужими бабами подглядывают, да онанируют, - любезно пояснил я.
        Понимаю, что всякие умники сейчас начнут бросать в меня тапки - мол, «вуайеризм» - это явление, слабо поддающееся психологическому объяснению, неконтролируемое и все прочее. Но мы люди простые, объясняем, как есть.
        - Кто это онанирует? - возмутился мелкий и принялся накручивать здорового. - Федь, а он нас онанистами обозвал.
        Ишь, а этот еще и провокатор, оказывается. Но здоровый, несмотря на хмель, оказался не таким дураком, как выглядел, и на подначку мелкого товарища не пошел, понимая, что с человеком в военной форме и, возможно, с оружием лучше не связываться. Стало быть, выпил парень еще немного.
        - Значит его зовут Федя, а тебя как? - строго посмотрел я на мелкого, а потом поинтересовался. - Почему за бабами подсматриваете, а не в Красной армии?
        - А твое какое собачье дело? - нелюбезно ответил мне Федя.
        - А я сейчас вас в чека сдам как дезертиров, - пообещал я. Видя, что парни были готовы дать стрекача, рявкнул на них: - Ну-ка, стоять!
        - Так чего в чека-то сразу? - заголосил мелкий. - Мы с Федькой от службы вчистую освобождены. У меня в кишках кила, у него плоскостопие. Нельзя нам в армию.
        Наверное, я бы сейчас позволил парням уйти, но им не повезло. Федя, продолжая таращиться на обнаженную женщину в реке, сказал что-то - вот, мол, бабенка смазливая, все при ней. Я бы ему даже и морду не стал бить, но моя боевая подруга считала иначе.
        Татьяна молча вышла из воды. Мне бы полюбоваться, написать какое-нибудь сравнение - мол, как Афродита, из пены морской, но нет, дочь кавторанга выходила из Днепра, словно разъяренная фурия. От ее появления даже мне стало не по себе. Не удосужившись накинуть на себя хоть что-нибудь, подошла к Феде и неласково спросила:
        - Тебе что, дрочила-мудила, жизнь надоела?
        Парень от такого оскорбления вскипел и сообщил девушке, что он о ней думает, и куда бы ей следовало пойти. Эх, ну есть же дураки на свете!
        Татьяна ловко ударила матерщинника ногой в пах (мне даже послышался хруст, и я сморщился, из чувства мужской солидарности пожалев бедолагу), а когда тот завыл от боли и начал сгибаться, встретила его лицо коленкой. Вот теперь раздался уже явственный хруст сломанного носа.
        Второй, выглядевший похилее, зачем-то вытащил из-за голенища нож.
        - Да я тебя, курва московская, прирежу, - яростно заявил мастеровой, вставая в боевую позицию.
        Видимо, сам себе он казался таким страшным. Пристрелить его, что ли? Нет, жалко дурака.
        - Нож выбрось, - ласково попросил я и также ласково пообещал. - Или я его тебе в жопу засуну и проверну.
        Парень замешкался, потому пришлось отобрать у него нож, а коли я что-то пообещал, надобно исполнять. И ходить бы «белобилетнику» с собственным ножом в заднице, но его спасла Татьяна.
        - Володя, да ты чего, зверь что ли?
        Вот те раз… Только что на моих глазах капитанская дочка изувечила человека не сделавшего ей ничего плохого, а тут ей жалко.
        - Ладно, живи, - разрешил я, отпустив парня и отвешивая ему пинка для скорости. Тот отчего-то заревел и кинулся наутек, бросив своего приятеля.
        Татьяна между тем склонилась около поверженного здоровяка, скрючившегося в позе эмбриона.
        - Володя, ты как считаешь, он живой?
        Интересно, кто у нас медик? Окинув критическим взглядом Татьяну Михайловну, заметил:
        - Ты бы хоть юбку надела…
        - Ой, - всполошилась Танька, кинувшись к одежде.
        Вот с женщинами всегда так. Сначала делают, потом думают. Осмотрев парня, пришел к выводу: жив, на штанах уже расплылось мокрое пятно, прочухается, даже детей иметь сможет. И нос лишь разбит, а не сломан. А если парень уже материться начал, то точно - жив и почти здоров.
        - Пойдем-ка на вокзал, воительница, - предложил я. - Нас, наверное, уже заждались.
        - А с этим что? Может, с собой возьмем? Его бы врачу показать надо, - не унималась Татьяна.
        Интересно, а кто его тащить станет? Нет уж, пусть лежит. Но чтобы утешить девушку, сказал:
        - Ничего с ним не будет. Отлежится, проссытся…
        - Фи, как ты грубо.
        - Ну, прописается, - не стал я спорить.
        Возвращаясь обратно, Таня смущенно сказала:
        - Не знаю, чего это на меня нашло. Даже и не ожидала от себя.
        - Бывает, - осторожно произнес я, раздумывая о том, что и сам могу как-нибудь попасться Татьяне под «горячую» ногу.
        Около состава уже нетерпеливо прохаживался Артур. Я-то думал, что мы обернемся в полчаса, максимум час, а мы отсутствовали целых три. Оказывается, Артузов уже успел решить свои проблемы. И «западников» сдал военкому, и «юго-западников» пристроил, а еще отправил в разгон своих помощников включая поляков, отчего мне стало даже полегче. Пан Добржанский при встрече смотрел на меня так, словно мечтал просверлить насквозь. Так и хотелось сказать ему - на мне, мил-человек, картинок нету. Так что - поляк с возу, чекисту спокойнее.
        - Нас Смирнов ждет, - напомнил Артур, словно я позабыл. - Он уже человека присылал.
        Отправив Татьяну в вагон приводить себя в порядок, мы пошли к начальнику Смоленского губчека. Взять бы девушку с собой, чайку попить в спокойной обстановке, но, увы, официальный статус у нее не тот, чтобы ходить по кабинетам начальников.
        По дороге я решил вернуться к прерванному разговору.
        - Артур, ты мне так и не сказал - почему меня сюда отправили?
        - Есть у меня предположение, - раздумчиво отозвался Артузов. - Только, - уточнил мой друг, - это именно предположение. Сам понимаешь, что товарищ Ленин со мной своими соображениями делиться не станет.
        - А ты контрразведчик или кто? Сам же меня учил извлекать максимум информации из минимального количества данных.
        Артур похлопал глазами, пытаясь вспомнить, когда он учил меня добывать информацию, но спорить не стал. Да и небольшая лесть даже чекисту приятна, а не только кошке.
        - Так вот, по моему разумению, Владимиру Ильичу нравится твой необычный подход. Как бы лучше сказать… Творческий подход. Он после твоего выступления на заседании Малого Совнаркома тебя не один раз в пример ставил, а когда почитал справку о твоей деятельности в Архангельске, смеялся. Особенно ему понравилось, как ты карикатуры использовал, а еще как ты из старинной пушки палил по полицейскому участку.
        - А про пушку-то он откуда знает? - удивился я. Чтобы соблюсти справедливость, уточнил: - И вообще, из нее не сам я палил.
        - Не скромничай. Идея твоя, а о пушке председатель Архангельского губисполкома рассказал. И о замене продразверстки продналогом - тоже твоя идея. Не исключено, что Владимир Ильич считает, что молодой товарищ, который Аксенов, какую-нибудь новую идею еще подкинет. Впрочем, - еще раз решил уточнить свою позицию Артур. - Это только мои предположения.
        Я пожал плечами. В принципе, могло и так быть. Отправили меня как креативного человека на польский фронт, чтобы нащупал какие-то верные ходы. Правда на кой леший какой-то «креативщик», если войска Тухачевского ведут успешное наступление?
        Подумал о наступлении, и меня снова охватило чувство дежавю, только наоборот. Не скажу, что хорошо помню события польско-советской войны, но точно помню, что наступление должно начаться в июле, а нынче еще только июнь. И Минск, куда я несколько дней назад отправил своих людей, еще у поляков. Может, моя деятельность в должности начальника Архангельского ЧК все-таки принесла свои плоды? Худо-бедно, сумел сохранить жизни двум сотням офицеров, направил их на фронт. Может, благодаря погибшему жениху Татьяны, поручику Покровскому, которому в той истории было суждено умереть от голода на Соловках, история пошла не так?
        Глава 9. Охранная грамота
        Чаю с начальником Смоленского губчека мы попили. Именно тонизирующего напитка, а то, как мы знаем, выражение «попить чайку» у нас очень многогранно. Так себе чай, зато с баранками, весьма, кстати, неплохими. Я решил даже утащить с собой парочку для Танюхи, хотя… парочку тащить нет смысла, это ей на один зуб.
        Деловой разговор пошел не сразу. Ну кто из начальников секретной службы враз начтет рассуждать о проблемах, делиться секретами? Поначалу ходили вокруг да около, зато решили несколько технических вопросов. Первый - безо всяких кавычек, о подключении бронепоезда к телефону. Товарищ Смирнов обещал, что к завтрашнему дню все будет готово - «позаимствует» один из городских номеров. На довольствие нашу команду взять он не обещал, но кое-какими «излишками», вроде крупы и сухарей, поделится. Что ж, уже хорошо. Так, потихонечку, начали подбираться к более важным делам. Игорь Васильевич сообщил, что нынче в Смоленске лучше, чем пару месяцев назад. Весной город переполняли не только красноармейцы, но и беженцы, а последние разными бывают. Есть настоящие, а встречаются и такие, что только маскируются под перемещенных лиц. А тут и своя контра, и заграничная. Теперь же, как Тухачевский погнал ляхов обратно, количество воинских частей поубавилось, да и гражданские лица, стронутые с родных мест войной, потянулись обратно. Обсудили возможный поход в Польшу, посетовали, что Пилсудский не хочет сдаваться сразу, хотя
Тухачевский уже выходит на Барановичи с Пинском, за которыми уже до Варшавы рукой подать, а Егоров - на Тернополь, откуда лежит путь на Львов. А вот дальше начался спор - надо ли нам завоевывать Польшу, а если да, то что с ней потом делать? Артузов считал, что Польша - ключ к мировой революции, поэтому нужно входить на ее территорию и поднимать тамошний пролетариат на борьбу с панами, а настроенный скептически Смирнов не особо верил в силу польского пролетариата. Я же постарался уйти от прямого ответа - мол, поднимем пролетариат на борьбу с мировым капиталом - прекрасно, а нет - тоже ничего, за что заработал от обоих коллег прозвище «центрист».
        Неожиданно разговор перекинулся на фантастику. С чего вдруг, я так и не понял, но Артузов со Смирновым увлеченно принялись обсуждать «Войну миров» Герберта Уэллса, нашествие марсиан, выкачивание крови. Разумеется, не обошлось и без упоминания товарища Богданова с его «Красной звездой». Артузов, как и его дядюшка товарищ Кедров, считал, что переливание крови от человека к человеку поспособствует объединению человечества в единую семью, только следует не надеяться на марсиан, а добиваться успехов своими силами. А вот идея свободной любви (здесь Артузов отчего-то посмотрел на меня), что пропагандирует Богданов, ему не нравится, потому что приводит к сексуальной распущенности, противной настоящему коммунисту, тем более чекисту. Я собрался обидеться, но не стал.
        - Переливание крови - ерунда, - заявил товарищ Смирнов. - Вот я лично считаю, что все проблемы в кишках и в желудке. Будут кишки здоровые, и все в порядке. И не кровь нужно переливать, а желудочный сок. От молодых и здоровых - к старикам.
        Артузова идея переливания желудочного сока изрядно позабавила. Сок, он и есть сок, хоть и желудочный, чего с него взять? Сдерживая смех, главный контрразведчик страны предположил:
        - Кто-нибудь книгу про новую войну миров напишет. Мол, случилось второе нашествие марсиан, только на этот раз чудовища из треножников не кровь хотели у человечества забирать, а желудочный сок. Владимир, ты же у нас писать неплохо умеешь, может, напишешь?
        Самое смешное, что «изваять» такую книгу пара пустяков. Вспомнить, о чем писали братья Стругацкие и по примеру прочих «попаданцев» слямзить еще не написанное произведение. А что такого? Братья, еще даже и не родившиеся, люди талантливые, напишут что-то поинтереснее.
        Но уж нет. Пущай все идет, как идет. Потому, сделав умный вид, сказал:
        - Забавнее будет, если напишут, что марсиане желудочный сок за деньги покупают, на добровольных началах. А я лучше напишу, как из молодых кишок в старые содержимое перетаскивают, а старики на этом омолаживаются.
        Когда-то по долгу службы я читал нечто подобное. Правда, пересаживали не само содержимое кишечника, а фекальную микробиоту, и опыты ставили на мышах. Но от мышей до людей один шаг.
        - Фу, весь аппетит испортил, - поморщился Артур. - Мы тут чай пьем, баранки кушаем, а он о кишечнике. Ты бы еще о клизмах поговорил.
        Не думал, что Артузов такой нежный. Но, может, это и хорошо, что аппетит испорчен. Пора бы уже о деле говорить.
        Только я открыл рот, чтобы задать конкретный вопрос, как за окном послышался мощный топот и пение. Шли красноармейцы - не меньше батальона, распевавшие песню, совсем не подходящую для славных бойцов РККА.
        По городу ходила
        Большая крокодила
        Она, она,
        зеленая была.
        В зубах она держала
        Кусочек одеяла,
        И думала она
        Что это колбаса.
        Увидела поляка
        И - хвать его за сраку,
        Она, она
        голодная была.
        Увидела чекиста
        Сбежала очень быстро,
        Она, она
        Толковая была.
        - Уважают в Смоленске чекистов, - с удовлетворением отметил Артузов, и мы наконец-таки заговорили о деле.
        К вящему сожалению Артура, касательно польских шпионов ничего полезного Игорь Васильевич сообщить нам не смог. Понятное дело, что пока поляки наступали, губернию просто заполонили диверсанты. И мост через Днепр приходилось держать под усиленной охраной, и водокачку, и вокзал. Если кто-то пытался прорываться, то его отстреливали, а вести какие-то тонкие игры у Смоленского губчека не было ни сил, ни желания. Вот, совсем недавно, четверых шпионов ликвидировали при задержании. Лучше бы, разумеется, их живыми взять, но так получилось - из-за нехватки чекистов к операции подключили армейцев, а эти с поляками не церемонятся. Рапорт он, кстати, писал, а почему документ до Артузова не дошел, сказать не может, но копия имеется и соответствующая запись в журнале исходящей корреспонденции тоже.
        Игорь Васильевич посетовал еще и на то, что не всех внутренних контрреволюционеров разбили. Вроде, с эсерами, враждебными Советской власти, в самом Смоленске покончили еще в феврале-марте, но в губернии, то тут, то там, всплывает бандитский отряд «ноль два», именующий себя партизанами, из числа эсеров. Действуют «партизаны» осторожно и довольно-таки грамотно. Убивают сотрудников чека, коммунистов, руководящих работников. По некоторым сведениям, руководит отрядом женщина. Но сведения недостоверные, потому что свидетелей не остается, а попытки внедрить агентуру заканчиваются крахом.
        - А отряд этот польский или русский? - заинтересовался Артузов.
        - Я ж говорю - свидетелей не оставляют. У эсеров в этом отношении опыт большой, их летучие отряды ни жандармы, ни полиция разгромить не могли, - вздохнул Смирнов. - У меня из-за этой бабы с ее отрядом в уездах никто служить не желает. И информации крохи. Кто-то что-то видел, кто-то слышал.
        - Если эсеры, то наши, - предположил я. - И уши товарища Савинкова торчат.
        Смирнов с Артузовым подумали и согласились.
        У меня зародилось смутное предположение, кем могла быть эта женщина. Увы, я помнил ее лишь по фильму «Синдикат-2», где эту даму играла Наталья Фатеева. А вот вспомнить фамилию никак не мог. Помнил только, что она была замужем (не Фатеева, а ее героиня) и в то же время являлась любовницей Савинкова. В фильме-то об этом не упоминалось, но, кажется, у них была любовь втроем, как у Бриков и Маяковского. Мода что ли такая? Еще Вячеслав Иванов с женой и бывшей супругой Волошина изображали «треугольник». Бедолага Макс, как он все это вытерпел? Или Волошин-то как раз не стерпел и ушел от неверной жены? Жив буду, спрошу его. Максимиллиана Волошина ни белые не трогали, ни красные. Так и прожил до конца своих дней в Коктебеле, не раскулаченный, не уплотненный, да еще и опальных писателей принимал, вроде Грина или Булгакова.
        Тут мне вспомнилась еще одна известная «тройка» - Дмитрий Мережковский, обожавший свою супругу Зинаиду Гиппиус и не мешавший ее отношениям с неким Философовым. Хотя, почему это «неким»? Дмитрий Философов - фигура известная. Поэт, переводчик, а попутно еще и близкий друг Бориса Савинкова. Стоп… А ведь Мережковский и Гиппиус сами активно сочувствовали эсерам, превратив свою петербургскую квартиру в филиал партии социал-революционеров, а нынче чета видных деятелей Серебряного века вкупе с Философовым в Варшаве, что-то там «творят» по заданию Савинкова. Может, Артузов наведет на нужные мысли?
        - Артур, ты не помнишь, кто входит в ближайшее окружение Савинкова? - поинтересовался я. - Философова я знаю, а кто еще? Ты с первой революции не вспоминай, а нынешних назови, кто в Польше.
        Артузов задумался. Пожав плечами, пробурчал:
        - Так сразу-то и не вспомнишь. У Савинкова в Варшаве целый Русский политический комитет создан, там человек семь. Правда, состав меняется. Знаю, что заместитель Савинкова Философов Дмитрий, вместе с ним Мережковский, который поэт, они газетенку издают. Еще в комитете генерал есть, Симановский, если не ошибаюсь. Да, есть еще интересный персонаж - Александр Дикгоф. Есть сведения, что именно он в свое время Гапона душил. Ну, если не сам душил, то веревку намыливал.
        Фамилия замысловатая, но она показалась знакомой.
        - У Дигхофа, - начал я, но сбился, выговаривая столь сложную фамилию. - То есть, у Дикгофа, жены нет?
        - Есть, - кивнул Артузов. - Жена француженка. - Немного подумав, Артур хмыкнул: - Владимир, а ведь ты прав. Жена Дитгофа - Любовь Ефимовна, секретарь Савинкова.
        - А еще она его любовница, - сообщил я важные сведения, почерпнутые из старого фильма. Ну, старого для меня.
        - Подожди, а ты-то откуда знаешь? - настороженно спросил Артузов. - Мы все свою агентуру в Варшаве задействовали, а они про это ничего не сказали.
        - Артур, врать не стану - не помню, - ответил я, стараясь сделать честные глаза. - Я же в последнее время все, что касается Польши, на ус мотаю. Но от кого инфа пришла, не всегда помню.
        - Инфа? - в один голос спросили Смирнов и Артузов.
        - Ну, инфа, информация то есть, - смущенно ответил я, а потом попытался пояснить. - Молодежь у нас так говорит, а я нахватался. Они же всегда слова сократить пытаются, спешат.
        Иной раз удобно сваливать собственные неологизмы на молодежь. Тем более что в этом случае я не врал. А уж когда «нахватался» подобных словечек - это другой вопрос.
        - Думаешь, секретарь Савинкова и есть та самая баба, что бандитами руководит? - с сомнением спросил Смирнов.
        - Не знаю, - пожал я плечами. - Сами знаете, что у эсеров женщины - не хуже мужчин.
        И впрямь. Можно вспомнить страстную революционерку Марию Спиридонову, террористку Фанни Каплан. А чем хуже Елизавета Дитгоф? Тем, что была секретарем и любовницей Савинкова?
        - Буду проверять, - кивнул Артузов.
        А кто же еще станет проверять, если не главный контрразведчик? Не может такого быть, что у Артура нет в окружении Савинкова своих людей. Если не напрямую, то имеющих выходы на главного террориста первой четверти двадцатого века и небесталанного писателя. Может, предложить Артузову заманить Савинкова к нам прямо сейчас, не дожидаясь двадцать четвертого года? А заодно бы еще и сэра Сиднея Рейли. Сколько мы людей сбережем. В общем, надо подумать.
        - Товарищ Смирнов, у меня к вам просьба, - перешел Артур на «вы», хотя только что обращался к Игорю Васильевичу по-дружески и на «ты».
        - Слушаю вас, - в тон особоуполномоченному ВЧК отозвался начальник Смоленской чека.
        - Мне нужен человек, а лучше два, которые могли бы взять на себя функции телохранителей. Причем их деятельность должно быть незаметна со стороны.
        - Незаметна для кого? - решил уточнить Смирнов. - Для самого объекта охраны или для террористов?
        - Пожалуй, для террористов, - сообщил Артузов. Посмотрев на меня, хмыкнул. - Это такой объект, что охрану учует.
        - А кто станет объектом охраны? - поинтересовался Игорь Васильевич, потом улыбнулся: - Если по-русски говорить, кого они охранять должны? Сами должны понимать - одно дело вас охранять, совсем другое, допустим, Тухачевского.
        Мне стало любопытно - что интересного может знать начальник Смоленской чрезвычайной комиссии об охране будущего «красного маршала»? У командующего Западным фронтом охрана из красноармейцев, но уважающие себя чекисты должны «запустить» в нее и своих людей. Впрочем, даже если Смирнов и имеет в свите комфронта агентуру, то все равно об этом не скажет. А жаль… Да, а Артур-то о какой охране говорит.
        - А вот он, объект охраны, прямо перед вами сидит, - усмехнулся Артузов, кивнув на меня.
        Услышав такое, я слегка обалдел.
        - С чего вдруг меня охранять понадобилось? - удивился я.
        - Хотя бы потому, что ты, товарищ Аксенов, «краснознаменец», - кивнул Смирнов на мой орден Красного Знамени. - Кстати, я же тебя поздравить забыл. В наших палестинах «краснознаменец» - зверь редкостный.
        - А у нас - вообще единственный, - добавил Артузов.
        Не знаю, что он имел в виду. То, что среди чекистов я единственный кавалер ордена? Ну, Артуру виднее.
        - Владимир… А ничего, что я к целому кавалеру просто по имени обращаюсь? - хитро улыбнулся Игорь Васильевич, сверкнув очками. - Или надо по отчеству?
        - Игорь Васильевич, для тебя - просто Владимир. Единственное, что попрошу - Вовкой меня не зови, терпеть не могу. Я ж помню, как ты мне жизнь спас.
        И тут по нам долбанули. Грохота выстрела я почему-то не услышал. Видел, как вверх взлетают комья промерзшей земли, взлетает как пушинка чье-то тело.
        Меня трясли за плечи, за рукава, что-то говорили. Потом удалось услышать обрывки слов «ксенов… вай…вай…жиим…»
        Похоже, я стоял на коленях выронив винчестер и зажимал уши руками. А кто меня трясет? А, так это тот дядька в полушубке, из Смоленска. Кивнул ему - мол, отпустило. Встал. Поначалу шатнуло, но ничего. Увидел, что рядом лежит «мосинка» с примкнутым штыком, ухватил ее - привычнее! Так, а где наш командир и комиссар? Ага, нет у нас больше ни командира, ни комиссара.
        - Отряд! В атаку! За мной! - заорал начальник чека Западной области и побежал вперед.
        Молодец! Если останемся лежать - тут и останемся. А побежим вперед, есть шанс, что хотя бы половина добежит!
        А ведь это я должен был повести народ в атаку! Ладно, значит надо поддержать товарища.
        - Ура! - заорал я и ринулся вперед.
        Мы бежали в атаку, что-то орали. По счастью, у восставших, видимо, снарядов всего ничего, и шрапнель долбанула по нам только три раза.
        - Ну, жизнь-то, допустим, я тебе не спасал, встряхнул маленько.
        Мы чуть не пустились в воспоминания, но Артур был сдержан и строг.
        - Ладно, товарищи, давайте о боевом прошлом после войны вспоминать станем.
        - Слушаюсь, товарищ Артузов, - шутливо ответствовал Смирнов. - Я просто хотел Владимиру предложить, чтобы он в Смоленске орденом не светил. Снял бы его или под куртку спрятал. Не ровен час, нарвешься на кого.
        Я помотал головой. Если бы собирался в тыл врага, тогда да. А здесь, на своей земле, снимать орден? Я понимаю, чекисты постоянно на линии огня, так и что же теперь? Нет уж, хрен вам от Советской власти.
        - Владимир, я чего тебе сказать-то хотел, - смущенно сказал Артузов. - Добржанский твою голову просит.
        Кажется, я удивился еще раз. И гораздо сильнее, чем в первый.
        - В каком смысле - мою голову?
        - Добржанский поставил условие - он мне сдает все свои связи в Смоленске, помогает арестовывать боевую группу, планирующую убийство Тухачевского, а взамен просит разрешения убить тебя. Я для того у товарища Смирнова охрану и прошу. Добржанский же всех наших, кто в поезде ехал, в лицо знает.
        Кажется, Артузов не шутил. Спрашивать же - согласен он на размен или нет, глупо. Если бы не был согласен, то не просил бы у Смирнова телохранителей для меня.
        - А ты уверен, что боевая группа в Смоленске? - поинтересовался я. - Если линия фронта отошла ближе к Польше, то Тухачевского надо искать либо в Орше, либо в Минске. Игорь Васильевич, штаб фронта в Минске?
        - Штаб в Минске, а сам Тухачевский где-то за городом, на польском фольварке обитает. Охрана у него численностью до роты, - сообщил Смирнов. - Это не тайна, а фольварк тот отыскать несложно.
        - Добржанский со своими людьми сейчас выясняет, где группа, - пояснил Артузов. - Он-то себя резидентом считал, но в группе и другие начальники есть. В Смоленске связные остались, явки, склад с оружием. Вот когда Добржанский выяснит, кто и куда ушел, а мы арестуем участников, то после этого он твою голову и возьмет.
        - И как он это себе представляет? Ты меня подводишь под его выстрел или как? - недоумевал я.
        - Да нет, все проще. Когда Добржанский тебя убьет, то я выпишу ему охранную грамоту, чтобы от ВЧК не было никаких претензий, а предварительно Дзержинскому телеграфирую, его согласие получу.
        Глава 10. «Греческий огонь»
        Нет, это Артур хорошо придумал - согласиться разменять мою голову взамен целой банды террористов (виноват, группы польских патриотов), жаждущих ухайдакать будущего «красного маршала». Но я и не подумал упрекать Артузова. Вполне возможно, что и сам на его месте поступил также. Ну, если разобраться, что из себя представляю я, а что Тухачевский? Я - один из множества начальников губернского чека, а Михаил Николаевич - краса и гордость РККА, непобедимый и выдающийся полководец, олицетворяющий, к тому же, еще и старый офицерский корпус, перешедший на сторону трудового народа. Для сохранения жизни успешного командующего фронтом положат треть ВЧК, и не поморщатся. Впрочем, это я утрирую. Треть Феликс Эдмундович не отдаст, но вот десятую часть - вполне возможно. Так что, спасибо Артуру Христиановичу, что поставил меня в известность. Век за него стану бога молить.
        Другое дело, что мне самому идея не очень нравилась. Моя голова - единственная и неповторимая, и мне она пока дорога. Тем более, если бы речь шла о ком-то другом, более значимом, то можно бы и подумать. А тут, Тухачевский…
        Интересно, а как Добржанский представляет себе «охранную грамоту»? Артузов, это вам не кардинал Ришелье. Помните - «Все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию, и для блага государства»? В случае моей смерти, всплыви эта «грамотка», Артура первого же за жабры возьмут. Это не его уровень. Мой друг, в лучшем случае «тянет» на графа Рошфора, но уж никак не на всесильного кардинала. Или, это лишь фикция со стороны польского резидента? Предупреждение, так сказать, о намерениях?
        Интересно, за что экс-резидент на меня обиделся? За «сыворотку правды»? Или за то унижение, которому я его подверг - типа, ты здесь никто, и звать тебя никем? Или, за все и сразу? Подозреваю, что настоящей причины я все равно не узнаю, потому что уже решил - если увижу Добржанского, то пристрелю его, не заморачиваясь вопросами. Есть, разумеется, вероятность, что он убьет меня первым, но в этом случае, мне уже будет все равно.
        Впрочем, все это лирика. Начальник смоленского губчекапообещал приставить ко мне двух охранников, из числа бывших филеров, таинственным образом переживших две революции, и два года гражданской войны. Мол - люди проверенные, умеют «брать след» похлеще легавой, а незаметны, как хамелеоны. Правда, одно дело негласное наблюдение, совсем другое - охрана объекта. Ну, в крайнем-то случае, хотя бы сообщат, что меня убили. Шучу. На самом-то деле, веры в «негласную» охрану, у меня нет. Теперь придется ходить по улицам и опасаться, что подстрелят из-за угла. Впрочем, а когда, за последние два года у меня по-другому было? И в Череповце остерегаться приходилось, и в Архангельске. Вот, разве что, не боялся пули из-за угла в те месяцы, чтоизображал переплетчика в городской библиотеке, так там другие проблемы были. Работа у нас такая, понимаете ли. Врагом больше, врагом меньше.
        Но сидеть без дела скучно. Артузов с помощниками бегают по городу, кого-то ищут, заодно контролируют своих поляков, чтобы те не отбились от рук. Не знаю, как они это делают, но главному контрразведчику виднее.
        Личный состав у меня потихонечку начинает дуреть. Нет, нужно срочно заняться каким-нибудь делом. И тут, очень кстати, раздался телефонный звонок начальника губчека.
        Игорь Васильевич позвонил и сообщил, что его агентура узнала, что на окраине города состоится встреча недобитых контриков с каким-то важным «представителем» кого-то, или чего-то, но в точности, неизвестно и, ему позарез нужны люди. Смоленских чекистов у него кот наплакал, а половина «в разгоне», армейцев привлекать не хочется - начальство у них теперь в Минске, а кто остался, побоятся ответственность на себя брать. И, вообще, красноармейцы, как всегда, вначале станут стрелять, а потом думать.
        Прикинув, что весь взвод давать, будет жирно, надо кого-то в карауле оставить, и на хозяйстве, спросил:
        - Двадцать пять человек хватит?
        - За глаза и за уши, - обрадовано отозвался Смирнов.
        - Куда выдвигаться? - поинтересовался я, потом добавил: - Нам бы еще проводника, чтобы не заблудиться.
        - Я за вами пару грузовиков пришлю, на место доставят. Ждите.
        Я чуть было не сказал «ок», но успел лишь произнести букву «о», спохватился и, сделав вид, что пробурчал нечто утвердительное, повесил трубку.
        Вот ведь, ерш твою медь, как ни стараюсь, но все равно, лезут и лезут ненужные англицизмы. А ведь уже два года, как я оказался в прошлом. Пора, вроде бы, адаптироваться и к языку, и к жаргонизмам.
        Ветер бил прямо в морду. Еще бы ему не бить, если в кабине грузовика не было ветрового стекла, да и самой кабины, по правде-то говоря, тоже не было. Моим бойцам, стоящим в кузове, было полегче, но ненамного. Они, хотя и могли отвернуть лицо, но стоять в трясущейся колымаге, которую Смирнов обозвал грузовиком, неудобно. Второй, что следовал за нами, еще хуже. Кряхтел и грозился развалиться.
        Я почему-то не слишком удивился, обнаружив, что грузовик привез нас на самую окраину Смоленска. А самое смешное, что неподалеку располагалось кладбище. Ну, один в один с моей «исторической родиной», тем местом, где я принял боевое крещение, вылавливая «залетных» петроградских террористов, покушавшихся на мост через реку Ягорбу[3 - Кто забыл, напомню, что это было в 1918 году, в Череповце.].
        Ну, любят отчего-то нынешние шпионы такие места. С другой стороны, а чему удивляться? В провинциальных городах ни по крышам не попрыгаешь, ни по подвалам не уйдешь. Выберешь конспиративную квартиру где-нибудь в центре, очень легко перекрыть все выходы, а провинциальные городки и состоят лишь из центра, да из окраин. Стало быть, лучше искать надежное место, имеющее пути отхода, а как же окраине города, да без кладбища?
        Любопытно, от кого явился посланник? Может, от анонимной атаманши (то, что это госпожа Дитгоф, любовница Савинкова, пока не установлено), или, от самого Булак-Булаховича. Стало быть, здесь могли торчать уши либо Савинкова, либо пана Пилсудского, а по нынешним реалиям, это синонимы. Впрочем, могла нарисоваться и «третья сила». Предположим, резидент от барона Врангеля, желающий «прощупать» ситуацию в Смоленске, эмиссар из Латвии, или порученец батьки Махно. Ладно, вначале мы его отловим, а потом станем задавать вопросы.
        Грузовики, радостно забурчав моторами, сбавлявшими обороты - мол, доехали-таки, не развалились! - остановились, а нас уже принял в свои объятия товарищ Смирнов, самолично явившийся на рядовую, в общем-то, операцию.
        - А чего это, большой начальник сам явился? - поинтересовался я, пожимая руку Игорю Васильевичу. - У тебя что, заместителей нет?
        - Так ведь и ты, Владимир Иванович, начальник немаленький, а чего-то пошел, - ответствовал товарищ Смирнов. Потом, понижая голос, объяснил: - У меня здесь человечек, которого только я в лицо знаю. Вот, опасаюсь…
        Я лишь кивнул. Если «человечек», которого знает в лицо только начальник чека, тогда все правильно. Агентуру надо беречь. Да и не только агентуру, а вообще своих беречь надобно. Но что-то темнит товарищ Смирнов. Ох, темнит. У него есть своя агентура в антисоветском подполье Смоленска, и он лишь сейчас озаботился его арестом? А чего ждал? Неужели, того момента, чтобы в подполье явился связник? Хм…
        Тем временем, мои ребята уже успели соскочить с грузовиков и строились в две шеренги. Махнув Ануфриеву - мол, докладывать не нужно, слегка опешил. Кроме красноармейцев в строю стояли бывший штабс-капитан Исаков и… Татьяна Михайловна. Спрашивается, кто разрешал? Ну, Петрович-то ладно, заскучал без дела, а эта дура куда лезет? Вон, еще и санитарную сумку на себя нацепила. Хотя, вдруг да понадобится кому медицинская помощь.
        - Этих двоих оставьте в резерве, - кивнул я на Исакова и «валькирию», показывая подчиненным кулак и, давая понять, что «самодеятельность» будет наказана.
        - Лады, - усмехнулся Смирнов, кивая одному из своих помощников, или замов, который тотчас же пошел разводить моих красноармейцев на их посты.
        Я постарался рассмотреть объект, где собрались шпионы. Одноэтажный дом, чистенький, оштукатуренный, с палисадом, заросшим одичавшими цветами, но без огорода. Возможно, что некогда он принадлежал священнику, или кому-то из церковного причта. Вон, на кладбище, на возвышенности, и церковь виднеется.
        - Этот холм Лысой горой величают, - сообщил Смирнов, успевавший посматривать за действиями подчиненных, и за мной. - И на кладбище хоронили самоубийц да утопленников, да еще детей некрещеных.
        - Ведьмы на шабаш не прилетали? - поинтересовался я.
        - Когда-то и ведьмы прилетали, и колдуны приходили, - совершенно серьезно ответил Игорь Васильевич. - Говорят, даже козел черный обитал, в которого дьявол вселялся. Потом на горе храм поставили, во имя Тихвинской иконы, нечисть угомонилась, но память плохая осталась.
        - Ну, значит, не вся нечисть угомонилась, - усмехнулся я, кивая на домик. - Здесь не священник живет, часом? Или уже нет?
        Кажется, и стекла в окнах не выбиты, и дверь не выломана, но чувство, что дом заброшенный.
        - Батюшка раньше жил, лет десять назад, потом в город переехал, подальше, а в доме учитель поселился, с семьей. Учитель на германской погиб, а жена у него, полька была. Детей забрала, и к родственникам уехала, в Польшу.
        Ишь, какой я молодец, угадал. В заброшенных домах, рядом с кладбищами, нечисть заводится. И в опустевших церквях, если верить Гоголю, тоже. Хорошо, что граждане шпионы не в храме устроились, оттуда их сложнее выковырять.
        - Игорь Васильевич, сколько там народу засело? - поинтересовался я. - Человек десять, не меньше?
        - Наблюдение доложило, что в доме человек пятнадцать, не меньше.
        Я огляделся по сторонам. Убедившись, что нас никто не слышит, спросил:
        - И сколько твоих людей? Половина?
        Смирнов слегка смутился, покашлял, давая понять, что это не тот вопрос, который стоило обсуждать.
        - Неужели больше? Десять? - упорствовал я, не желая, чтобы нас использовали втемную.
        - Умный ты человек, Владимир Иванович, и как это жив до сих пор? - покачал головой начальник Смоленского губчека. Вздохнув, нехотя сообщил. - Моих здесь пятеро. Было бы больше, стал бы я тебя на помощь звать? Пять моих, двое тутошних контриков, ждали одного связного, может двух, а вон, как получилось… Ну, будем считать, что агент у меня один.
        М-да, что и следовало ожидать. Кажется, товарищ Смирнов вел какую-то свою, весьма интересную игру, предвосхитив создание моим другом Артузовым «Треста». Впрочем, Артур здесь тоже не является «первопроходцем». Вспомним, как при Александре III Охранное отделение и полиция засылали провокаторов в ряды революционно настроенной молодежи, а то и сами создавали псевдотеррористические организации, завлекая в них потенциальных террористов, а потом отправляя их либо на каторгу, либо на виселицу. А «дело царевича Алексея»? Предок трех великих и нескольких известных писателей, выманил беглого сына Петра Великого в Россию, с помощью лжи и увещеваний. Правда, Петр Толстой «проалексеевских» организаций не создавал.
        Да и в Европах-то, чем лучше? Сто с небольшим лет назад, герцог Энгиенский, заподозренный Наполеоном в участии в заговоре, был выманен во Францию с помощью женщины, схвачен и расстрелян. Сегодня никто не сможет сказать, замешан ли был принц крови в заговоре, хотел ли он заполучить престол, была ли эта женщина только слепым орудием, или пошла на сделку с французской полицией совершенно сознательно, имитировав собственное похищение, но факт расстрела бедолаги-герцога в Венсенском рву есть исторический факт.
        В общем, Игорь Васильевич - умница. Но очень плохо, что «изладив» «антисоветскую» организацию, он не поставил в известность ни коллегию ВЧК (ну, это ладно, коллегия большая, дураков в ней много), ни лично Дзержинского, ни хотя бы Артузова, считавшегося «куратором» польского направления. Начальство, оно может и обидеться, если узнает, а не то, и крамолу в действиях начальника Смоленского губчека найдет. Начальству нашему только дай, крамолу найти. Значит, самое лучшее - не расспрашивать о подробностях операции товарища Смирнова, а свои предположения я могу оставить и при себе, потому что, ежели, Игорь Васильевич расскажет мне все, как на духу, то я обязан сообщить о том Артузову, а то и не просто сообщить, а написать рапорт.
        - Кого твой агент вычислил? - поинтересовался я, выделив единственное число.
        - Посланника от той дамочки прибыли, от атаманши, - ответил Смирнов, сразу же уловивший подтекст. - Ей же и награбленное надо куда-то сбывать, и боеприпасы нужны позарез. Судя по всему - раньше у нее с военными контакты были налажены, а армия нынче ушла, связи порушились.
        - Может, еще и армейских снабженцев за жопу возьмем? - задумчиво предположил я, а потом сам же и ответил. - Ну, как пойдет.
        - Точно, - кивнул Смирнов.
        Убедившись, что дом полностью окружен, пути отхода через кладбище перекрыты, Игорь Васильевич вытащил из кобуры револьвер и пару раз выстрелил в воздух. Он думает, что там все спят, или привлекает внимание? Теперь бы Смирнову еще рупор, но он обошелся и так, благо, что голос зычный.
        - Граждане, дом окружен! Предлагаю вам немедленно сдаться!
        Вот, так они и послушались. Сейчас все дружненько выйдут, оружие побросают, и лапки вверх поднимут. Сидят там тихонечко, не стреляют, но чуть что - пальбу откроют.
        Игорь Васильевич и сам понимал, что его предложение - только проформа, а все равно придется идти на штурм. Может, в этот момент он пожалел, что не привлек к операции военных. Все-таки, губчека - не спецназ, и не штурмовая группа. На штурм мы пойдем, и контру возьмем, но сколько народу положим?
        Я дал зарок, что по возвращению домой, непременно озабочусь созданием роты (или хотя бы взвода) особого назначения, предназначенной для таких вот действий. Найду какого-нибудь отставного разведчика, или пластуна, пусть учит. Собирался ведь, да руки не дошли. Сейчас бы дымовую шашку, а еще лучше - слезоточивый газ, а потом - группа захвата берет всех «тепленькми».
        - Эх, етишкина жизнь, и гранат нет, - вздохнул Игорь Васильевич.
        Ну, у моих-то орлов гранаты есть, но коли их использовать, то живыми контру мы не возьмем, это точно.
        - Товарищи командиры, разрешите обратиться?
        Ба, Александр Петрович! Что-то нашему саперу не сидится в резерве.
        - Разрешаю, товарищ специалист, - кивнул я Исакову.
        - Предлагаю «выкурить» бандитов, - предложил бывший штабс-капитан.
        Смирнов удивленно воззрился на моего «спеца», а до меня начало доходить - что предлагает товарищ Исаков.
        - Зажигательные снаряды хотите сделать? - поинтересовался я, посетовав, что не сам это предложил. Зато мысленно похвалил себя, что не ляпнул - «коктейли Молотова», а ведь мог бы. Конечно, отоврался бы, но зачем это надо?
        Петрович с уважением посмотрел на меня, перевел взгляд на Смирнова, а тот непонимающе нахмурился.
        - Нечто, вроде «греческого огня», только послабже, - пояснил Исаков.
        Возможно, Игорь Васильевич и не знал, что такое «зажигательные снаряды», но о тайном оружие византийцев слышал и отреагировал моментально.
        - Что потребуется? - деловито поинтересовался начальник Смоленского губчека.
        А требуется-то всего ничего: бутылка, немного горючей жидкости, и тряпка. В горючке проблемы не было, в тряпках тоже. Вот, с емкостями сложнее. Это в будущем пустую посуду можно найти в ближайших кустах (не стеклянную, то хотя бы пластиковую), а в двадцатом году немного сложнее. Стеклянная бутылка - вещь недешевая, и в хозяйстве полезная. Но все-таки, за полчаса отыскали четыре емкости. Две Петрович забраковал сразу - стекло слишком толстое, а две пришлись в пору.
        Видя, как Исаков сосредоточенно изготавливает «греческий огонь», Игорь Васильевич задумчиво изрек:
        - Вот, такие бы штуки, да с аэропланов на белополяков бросать.
        - Пытались, но толку мало, - хмуро отозвался Исаков, искоса поглядывая на меня. - Бутылка либо в землю впивается, не колется, либо прямо в аэроплане бьется. Был случай, когда самолет прямо в воздухе сгорел.
        Ишь ты, господин бывший белогвардеец, пытались они! Наверняка, против шестой армии и пытались. Ну, что уж теперь. Коли прощен ты Советской властью, значит, прощен.
        - Вот, теперь только спичку поднести, - с удовлетворением сообщил сапер. - Ну, когда загорится, можно бросать. Только, поближе придется подходить. Прикроете?
        Да уж, конечно прикроем. И не тебе, мил-человек, до дома бежать. Сейчас кого-нибудь помоложе возьмем, да пошустрее.
        Глава 11. Вызов задерживается
        Кладбище, поросшее деревьями, сыграло с «контриками» злую шутку - если есть пути отхода, стало быть, они могут стать и «путем подхода». Двое парней, отобранных Смирновым, вооружившись «коктейлями Молотова» (тьфу ты, конечно же, бутылками с зажигательной смесью!), укрываясь стволами от реденьких выстрелов осажденных, обошли дом сзади, сумели приблизиться метров на десять, и дружно бросили бутылки в заднюю стену, где находился выход с повити. У нас, на севере, этот выход напоминает двустворчатые ворота, с въездом для лошади, а тут какая-то дверца. Впрочем, ее размеров хватало, чтобы впустить и выпустить взрослого человека. Ну, теперь-то уже поздно рассуждать…
        Пламя заплясало по бревнам и, очень скоро домик, вспыхнул. Засевшие внутри не хотели изжариться, а путь назад был отрезан и, у них теперь был один выход - пробиваться вперед. Если бы они сумели ринуться вместе, всей группой, то какой-никакой шанс у них был. Но одна-единственная дверь позволяла выпустить лишь одного человека, а договориться, чтобы кто-нибудь выскочил вперед и, пожертвовав собой, прикрыл остальных, они не смогли. Кажется, на выходе даже случилась давка, потому что каждый старался выскочить побыстрее, расталкивая остальных. Ничего удивительного, если в здании собираются малознакомые люди, не имевшие ни дисциплины, ни лидера. Вообще, встреча «заговорщиков» была организована так «топорно», что становилось тошно. Им бы сейчас кинуть из дома пару гранат, ошеломить атакующих, то есть нас, а потом разбегаться в разные стороны. Человек семь, а то десять, сумели бы прорваться.
        Нет, явно здесь собрались не социал-революционеры, с их многолетним стажем подполья, а «густопсовая» самодеятельность. Впрочем, нам это на руку.
        - Брать живьем! - проорал товарищ Смирнов, потрясая маузером. - Стрелять только по ногам!
        Подавая пример, начальник Смоленского губчека выстрелил в ноги одному из «контриков». Не попал, разумеется, но ответный выстрел сбил с него фуражку. Игорь Васильевич громко выматерился, пальнул в ответ, не раздумывая, куда полетит пуля. Наверное, если бы Смирнов целился, так точно бы не попал, а здесь, по «закону подлости», кусочек свинца попал аккурат, промеж глаз.
        А дальше началась полная неразбериха. Чекисты и красноармейцы, забыв о приказе начальника, палили из винтовок и револьверов в «заговорщиков», не сильно разбираясь, куда стрелять, по ногам, или в туловище, те огрызались скупыми выстрелами.
        - Мать вашу так, живьем брать, живьем! - надрывался Смирнов и, его в конце-концов послушались. Звуки выстрелов стали пореже, чекисты стреляли прицельно.
        Мы с Татьяной и Исаковым, до поры до времени в бой не вступали, а тихонечко стояли в сторонке, за деревьями. Огневой мощи хватало и без нас, а бездумно тратить патроны мы не приучены. Чай, с севера приехали, а у нас с боеприпасами туго. Шучу.
        Один из контрреволюционеров, оказавшийся проворнее остальных, растолкав своих сотоварищей, рванул в нашу сторону и, уже вскинул револьвер, чтобы убрать с дороги препятствие - нашу группу, но на миг задержался, выбирая первую цель. Долго думал, замешкался.
        Выстрел, и контрик с завыванием упал на колени, хватая здоровой рукой покалеченную кисть правой. Ни хрена себе! Это кто его так? Неужели Татьяна? Нет, определенно такой девушке нельзя выходить замуж.
        К счастью, снайпером оказалась не медсестра, а Александр Петрович, который мало того, что успел вскинуть собственный револьвер, но умудрился попасть в руку, сжимающую оружие.
        - Однако, ловко вы его, господин штабс-капитан, - с уважением сказал я, отчего-то назвав Петровича по уже несуществующему званию, сетуя, что у меня такой ловкости нет. Тем более, что Исакову-то уже за сорок, старик, по сравнению со мной.
        - Так ведь опыт, господин прапорщик, - отозвался довольный бывший белогвардеец. - И на охоту я с раннего детства ходил.
        - А почему прапорщик? - заинтересовалась Татьяна. - Владимир Иванович, ты же нижний чин, вольноопределяющийся?
        Я вздохнул. Нет, определенно, надобно увольнять кадровичку, позволяющую посторонним совать нос в личные дела сотрудников губчека. И Петрович хорош. Болтает, что ни попадя. Но пока не до разборок.
        Мы пошли оказывать первую помощь раненому. Вернее - я искал выпавший револьвер, Александр Петрович поднимал «контрика», а Татьяна перевязывала.
        Тем временем бой прекратился. Кого-то убили, кого-то ранило, а самые умные подняли руки вверх и сдались.
        С нашей стороны погибло два человека, четверо ранено, у противника пятеро убитых, трое раненых, остальные взяты живыми и невредимыми. Кто из них кто - агенты чека, посланники местных бандитов, «засланцы» мирового империализма или «мирные контрабандисты», пусть Смирнов разбирается. Попадутся связные из-за кордона, отдаст их Артузову. Но все это потом, а сейчас надо оказать помощь раненым.
        Татьяна в компании одного из смоленских чекистов, разбирающегося в медицине, принялась перевязывать раненых, а я пошел к Смирнову.
        К начальнику губчека подчиненные боялись подходить, хотя ситуация требовала его вмешательства. Разумеется, сотрудники и так знали, что и кому делать - задержанных, скажем, следует доставить во внутреннюю тюрьму, раненых отвезти в лазарет, отвезти убитых - своих по домам, а чужих в морг, на опознание. Грузовики есть, а живые пешком дойдут. Но, как же, да без приказа?
        Игорь Васильевич ежился, словно от холода, хотя вечер и был теплым, а рядышком догорал учительский дом, пинал крапиву, срывая на ней злость. Ну, лучше пусть попадет сорнякам, чем кому-то из подчиненных.
        - Сколько погибло? - поинтересовался я.
        - Двое, - мрачно ответил Смирнов, поняв, о каких погибших я спрашиваю.
        Два агента из пяти. Хреново, конечно, но могло быть и хуже.
        - Ну, что тут поделаешь. На войне - как на войне, - философски сказал я.
        - Так понимаешь, что одного-то я сам и порешил, - нервно сказал Смирнов. - Ведь и не целился специально, а только пальнул, а вот, на тебе.
        Эх, Игорь Васильевич, Игорь Васильевич. Знал бы ты, какие бывают потери от «дружественного огня»… Впрочем, тебе от этого легче не станет, а про случайную пулю, полученную от своих, начальник губчека должен знать.
        - Ты же его не хотел убивать, правильно? - попытался утешить я Игоря Васильевича.
        - А не один ли хрен? - выругался Смирнов. - Он из семьи земских учителей, германскую прошел, «от» и «до», потом в Сибири воевал, в губчека по ранению пришел. Я же егоберег, не светил, чтобы никто не догадался, что мой агент. Два месяца нелегалом жил, ему бы еще работать и работать. У парня семья под Оршей осталась - мать, две сестры младшие. Что я им скажу? Мол, простите, попал под горячую руку?
        Не знаю, о чем больше убивался Игорь Васильевич. Не то о потери ценного агента, не то о его нелепой гибели? Скорее, о том, и другом, сразу. «Лепая» смерть бывает только от старости.
        - Семье скажешь - погиб при исполнении задания, - наставительно произнес я. - А как погиб, от чего, или от кого, какая разница? Официально сотрудник чека погиб при исполнении служебных обязанностей. Матери пенсию назначишь, девчонкам приданое поможешь собрать, если взрослые, а нет, так пусть учатся.
        - Так все видели, что я стрелял, - не унимался Смирнов.
        - А кто видел? - пожал я плечами. - Я видел, так я на каждом шагу о том трепаться не стану, а из твоих бойцов, то хорошо, если один видел, может двое. Не до того было, чтобы смотреть - кто куда выстрелил. А станут болтать, их и слушать не станут. Ты завтра на построении скажешь - погиб наш товарищ очень достойно, выполняя долг перед революцией. Скажешь - мол, если какие вопросы есть, скажите. Дураков у тебя нет, все понимают, что в бою всякое могло случиться. А про сегодняшнее дело я так скажу - ты, товарищ Смирнов, большой молодец. И подготовлено все идеально. Редко удается контру со всех сторон обложить, чтобы и посты миновать, да чтобы никто шум не поднял.
        А про себя подумал, что смоленским товарищам крупно повезло, что контрреволюционеры (или, кто там был?) часовых на подходах не выставили. Обычно, устроители встречи берут на себя функции охраны, распределяют роли на случай отхода, или прорыва.
        Игорь Васильевич, несколько успокоившись, кивнул. Хитренько посмотрел на меня и сказал:
        - Ну, караульные, допустим, у них имелась…
        - Тогда вдвойне молодец, если часовых снял, - уже по-другому, более искренне, похвалил я начальника Смоленского губчека. - Как правило, при штурме и задержании, половину своих положишь, чтобы хотя бы кого-то живыми взять, а у тебя и потери небольшие, и пленных море.
        Товарищ Смирнов, уже совсем удоволенный, фыркнул и ушел руководить, а я отправился искать собственных подчиненных. К счастью, мой отряд потерь не понес, за исключением одного легкораненого - красноармейца Кирилловского. Но Кирилловскийстал уже «притцей, во языцах». Парень воюет уже третий год и, какой бы бой, или стычка не происходили, он обязательно получал пулю, не задевавшую не то, что жизненно важных органов, а даже тела. Прострелянная фуражка, пробитая шинель, отстреленный каблук - это нормально. Зато сегодня боец гордо демонстрировал ссадину на лице, больше похожую на след от сучка, а не от бандитской пули. Он даже отказался от медицинской помощи. Подозреваю, чтобы Татьяна не смогла определить происхождение «раны».
        Ну, нехай считает себя легкораненым. Нам все равно, а парню, какая-никакая гордость. Станет всех уверять, что ранен в боях на Западном фронте. Чего доброго, постарается чем-нибудь обработать ссадину, чтобы подольше не заживала, и чтобы шрам остался. Не забыть, предупредить Ануфриева, чтобы присмотрел за бойцом.
        Дав отмашку командиру взвода, чтобы уводил красноармейцев на бронепоезд (хотел однажды ввести в наш лексикон слово «база», но не стал - не поймут), оглянулся, отыскивая взглядом Татьяну.
        А вот и Татьяна Михайловна. Легка, на помине. Уставшая, грязная, но довольная. Все-таки, девка при деле. Александр Петрович, словно оруженосец, тащил за нашим отрядным медиком санитарную сумку.
        - Медикаменты заканчиваются, - пожаловалась Татьяна. - Я, когда в Архангельске собиралась, взяла только сумку, а много ли в нее поместится? Да и сумку взяла по привычке. Бинты сегодня все извела, зеленки на самом донышке осталось. Бинты-то ладно, придумаю что-нибудь, а вот зеленка там, йод…
        - Тань… - перебил я девушку, потом поправился. - Татьяна Михайловна, ты лучше список составь, что тебе требуется. Я все равно не запомню. Будет мне памятка - насяду на Смирнова, пусть чем-нибудь нам поможет.
        - Завтра напишу, сегодня устала, что-то, - сказала Таня, а потом хмыкнула, вспомнив оговорку Александра Петровича: - Значит, товарищ Аксенов, вы мичман, на самом-то деле? А, у вас, у сухопутчиков, не мичман, а прапорщик. - Повернувшись к Исакову, усмехнулась. - Владимир Иванович постоянно себя кулаком в грудь стучит - я, мол, нижний чин, вольноопределяющийся. А он, на самом-то деле, тайный «золотопогонник».
        Не припомню, чтобы чем-то кичился, тем более тем, о чем я совершенно не помню, да и смысла нет, если каждый второй в моем окружении из таких же серошинельников, что и Володя Аксенов.
        - Вот, Александр Петрович, что происходит, если кто-то озвучивает непроверенную информацию, - сказал я Исакову с укором.
        - Виноват, Владимир Иванович, - смутился бывший штабс-капитан. - Не подумавши, брякнул.
        - Александр Петрович был знаком с человеком, уверявшим, что мне присвоено звание прапорщика, - сообщил я Татьяне. - Но как оно было на самом деле, не знаю. По документам я нижний чин, так что лишнего на себя не хочу брать.
        - По крайней мере, представление отправляли, - уточнил Александр Петрович.
        - Представление отправляли, а проставление было? - поинтересовалась капитанская дочка. - Папа говорил, что пока офицер не проставился, он ходит в старом чине. Кстати, а что такое проставиться?
        Мы с Петровичем вытаращились на девушку. Это она шутит, или всерьез? Дочь кавторанга, «невенчанная» жена подпоручика, не знает таких вещей? Кажется, всерьез.
        - Проставиться - «накрыть поляну» для сослуживцев, - пробурчал я. Осознав, что опять использовал выражение из другой эпохи, поспешно уточнил: - Ну, тоже самое, что банкет устроить. Традиция такая есть, неписанная, что офицер должен проставиться сослуживцам по случаю присвоению очередного звания, по вступлению в новую должность, при переходе в другую часть, или на пенсию.
        Мне, в свое время, приходилось подменять водку минеральной водой, чтобы выпить до дна, и ухватить губами очередные звезды. А вот когда «вылавливал» звездочки, было попроще, потому что еще был пьющим. И чего я пить бросил, спрашивается?
        - То-то моего папочку после таких «проставлений» домой на руках приносили, - весело захохотала Татьяна- А я-то думала, что же это такое? И, спросить стеснялась, дура. А оказывается, что это просто пьянка!
        Мы с Петровичем, оскорбившись до глубины души, так свирепо уставились на бестолковую женщину, не отличавшую банальную пьянку от торжественной выпивки, что смех у нее застрял где-то на середине горла.
        Да, чего это я? Владимир Аксенов звезды ни разу не обмывал, ему такие вещи и знать не положено.
        - Пойдемте - ка лучше домой. Чайку изладим, да и на боковую, - предложил я. Понятное дело, что моего предложения никто оспаривать не стал, тем более, что и хозяева, во главе с начальником губчека, уже выдвигались обратно. Зато нам на смену прибыли местные пожарные - на двух открытых автомобилях, с бочками, лестницей и шлангами. В сущности, приезжать уже не было необходимости - дом почти догорел, а пламени перекидываться некуда - кругом трава и деревья.
        Если днем гулять по Смоленску, то от вокзала и до окраины, где кладбище возле Лысой горы, то идти-то всего ничего. А если идешь уставший, то дорога покажется бесконечной.
        Какое-то время наша троица шла молча, но потом Александр Петрович прервал молчание:
        - Татьяна Михайловна, нам все-таки следует Владимиру Ивановичу о том субъекте рассказать.
        - Да как хотите, - огрызнулась девушка. - Вы мужчины, вы умные, аж тошнит.
        - И что за субъект? - насторожился я, не обращая внимания на Танькину реакцию.
        - Этот, поляк наш. Ну, не наш, а Артузовский, - ответил Петрович.
        - Добржанский? - заинтересовался я, настораживаясь еще больше.
        - Нет, не Добржанский, этого ляха я знаю, другой был. Тоже из этих, Артузовских.
        - Докладывайте по существу, - приказал я.
        - Докладываю, - кивнул Исаков. - Утром, во время моего дежурства, в штабной вагон явился поляк, из числа сотрудников особоуполномоченного ВЧК Артузова. Имени и фамилии не знаю. Поляк заявил, что он секундант пана Добржанского, желающего вызвать вас на дуэль. Дескать - сотрудник ВЧК Аксенов оскорбил его друга, а тот, как настоящий шляхтич, мог бы просто зарубить быдло, но ввиду его исключительного благородства, желает вызвать Аксенова на дуэль. Выбор оружия, соответственно, за вами. Время и место установят секунданты.
        Исаков замолчал, а я некоторое время «переваривал» услышанное. Ну, пан Добржанский, дает! Мало ему охранной грамоты и «права на убийство», теперь еще на дуэль решил вызвать? Хотел бы убить, сделал бы проще - подкараулил бы, да из-за угла и пальнул. Или он перед собой рисуется, благородного шляхтича изображает?
        - И что дальше?
        - Я хотел попросить Татьяну Михайловну, чтобы она секунданту температуру померила - не заболел ли, часом? При тифе еще и не такое несут, но не успел. В штабном вагоне еще товарищ Карбунка сидел, он как про дуэль услыхал, ляха в охапку схватил, а потом из вагона выкинул.
        Карбунка действует в своем стиле! То особистов из вагона выкидывает, теперь поляка. В общем-то, правильно сделал.
        - А что Карбунка в штабном вагоне делал? - поинтересовался я.
        - Болтал, да с Татьяной Михайловной в шахматы играл, - сообщил Петрович.
        Вона как, железнодорожный моряк, в шахматы, видите ли, играл. Он что, Татьяну клеит? Ну-ну, флаг ему в руки.
        - А почему сразу не доложили?
        - Я хотел сразу доложить, но Татьяна Михайловна отговорила. Дескать - если скажем, то Владимир Иванович, чего доброго, вызов на дуэль примет.
        Глава 12. Вызов принят
        За что уважаю поколение чекистов времен гражданской войны, так это за их способность брать на себя ответственность. Думается, тот же Артузов, вначале сделал бы дело, а лишь потом доложил Дзержинскому о результате, а там, по ситуации - нахлобучку бы получил, или благодарность в приказе, как пойдет. Я же считал, что некоторые вопросы следует согласовывать с начальниками, пусть и формальными. Ну, а раз нынче моим начальником является Артур Христианович, то с ним. Трусость это, или вбитая за годы еще той, прежней службы, субординация, решайте сами.
        Пока шел от вокзала к краснокирпичному зданию Смоленского губчека, обратил внимание, что меня «пасут». Причем, как-то слишком «нарочито». Вон, пожилой дядька в пальто табачного цвета и побуревшей кепке, хотя и делает вид, что его интересуют облупленные плакаты на стенах, но глазенки-то так и сверлят мою спину.
        Пальто табачного цвета… Хм. А не есть это знаменитое «гороховое» пальто, в которые обряжались сотрудники Охранного отделения, в просторечии «филеры» или «шпики»? Стало быть, это кто-то из хваленых «негласных» сотрудников товарища Смирнова, приставленных охранять задницу столичного гостя, сиречь меня. Мог бы, хотя бы, «фирменное» пальтишко снять, июнь на дворе, а Смоленск, это вам не Санкт-Петербург, где пальто странного цвета не вызывает изумлений и ассоциаций. Или донашивает то, что выдано при старом режиме?
        Коль скоро есть первый филер, должен быть и второй. Странно, но второго пока не вижу. Либо он маскируется лучше, либо бойцы «негласного фронта» работают посменно. Хотя нет, вон и другой «Николай Николаевич». Помоложе, во вполне подходящей ко времени года гимнастерке. Я бы и не заметил, если бы оба «топтыжки» не обменялись взглядами. Эх, хреново работаете, ребята! Стоит ли удивляться, что тот же Савинков, и эсеровская братия помельче, могли «вычислить» филеров в любой толпе? Впрочем, у них сейчас задачи другие. Негласного наблюдения за мной устанавливать нет смысла, а как негласная охрана - пойдет.
        Артузова я нашел на заднем дворе, где располагалась конюшня губчека. Особоуполномоченный особого отдела ВЧК объезжал кобылку. Объезжал - не совсем правильно, потому что лошадка объезжена давным-давно, а Артуру только и требовалось, что ее оседлать, сесть и поехать. Но творилось что-то странное. Как только Артузов вскакивал в седло (в конницу не возьмут, но для столичного чекиста - вполне прилично), как лошадь начинала брыкаться, скакать, вставать на дыбы и вела себя так, словно она не крестьянская кобылка, прослужившая хозяину лет десять, «мобилизованная» в кавалерию и переданная чекистам за ненадобностью в РККА, а мустанг-иноходец. Артур, как не старался, но не сумел усидеть в седле и упал, под хохот зевак - трех парней в полувоенной форме, стоявших около ворот конюшни.
        Бросившись к Артуру, помог ему встать.
        - Ты как? - спросил я, но Артузов махнул рукой - мол, все в порядке.
        Отряхнувшись и, слегка прихрамывая, неугомонный особоуполномоченный опять направился к лошади, которая, между тем, просто отошла в сторону и спокойно стояла на месте. А парни, между тем, не просто хохотали, а гоготали, словно напарники кобылы.
        - Артур Христианович, постой, - остановил я своего друга, а когда тот обернулся, спросил: - Ты лошадь сам осёдлывал?
        - Да мне Василий оседлывал, - ответил Артузов, кивнув в сторону парней. - Он конюх здешний. А что?
        - Подожди немножко, - сказал я, подходя к кобыле.
        Не скажу, что я испытывал радость и счастье, когда подошелк животному, только что скинувшего со своей спины наездника, но что-то подсказывало мне, что дело здесь не в скверном характере лошади. Все-таки, деревенское детство давало о себе знать. Скажу сразу, что запрячь лошадь я не смогу, потому что ни разу в жизни этим не занимался, а вот оседлать - оседлаю. Худо-бедно, в далекой юности, два лета пас коров, зарабатывая деньги на велосипед и магнитофон и, кое-чему научился. Проверив подпругу (слишком туго затянуто, палец не входит!), расстегнул пряжку, снял седло и провел рукой по спине лошади. Так и есть! Ладонь сразу же стала мокрой от крови, а потом пальцы нащупали камушек с острыми гранями.
        Слова не говоря Артузову, я подошел к хохотавшим парням и, улыбнувшись, спросил:
        - Кто из вас Василий будет?
        - Ну я, а чё?
        - Молись, гнида!
        Не осознавая, что делаю, одним рывком уронил парня на землю, испачканную навозом, поставил его на колени и всунул в рот ствол револьвера. Палец уже готовился взвести курок…
        - Аксенов! Отставить!
        Артур никогда не называл меня просто по фамилии, но здесь его окрик подействовал, словно ушат холодной воды. Медленно вытащил ствол, сунул оружие в кобуру.
        - Володя, не стоит о него руки пачкать. И я в порядке.
        Наверное, Артур решил, что я взбесился из-за него. Отчасти, он и прав, но только отчасти. Скажу, как на духу - взбесило, что какая-то сволочь, в человеческой шкуре, издевается над лошадью. А если учесть, что эта сволочь, должна заботиться о животных, то это сволочь вдвойне. А зачем, спрашивается, засорять мир сволотой? Не останови меня Артур, я бы и на самом деле пристрелил конюха и плевать, чтобы бы потом со мной было.
        Артузов успокаивающе потрепал меня по плечу, обернулся к конюху, продолжавшему стоять на коленях. Парень трясся от пережитого страха, размазывая по лицу навоз и сопли.
        - Я-то всего пошутить хотел, - прорыдал конюх. - Чего меня сразу наганом в зубы, как контру?
        - Под трибунал пойдешь, - мрачно пообещал Артур.
        - А за что под трибунал-то? Васькам над московским начальником пошутить хотел, - с недоумением сказал один из товарищей конюха, неумело пытаясь заступиться за дурака. - Коли чего, так он перед вами прощения попросит.
        - За порчу казенного имущества, - пояснил Артузов, а я, взявши себя в руки, добавил:
        - И за покушение на жизнь ответственного сотрудника ВЧК. А вы, оба, - кивнул я двум обалдуям, - вместе с Васькой пойдете, как соучастники.
        - А мы-то чего? - вытаращились парни. - Мы тут случайно, к Ваське в гости зашли.
        Дружки Васьки-конюха переглянулись, и хотели потихонечку смыться, но я, демонстративно похлопал по кобуре, рявкнул:
        - Куда? А ну, стоять!
        Поначалу я хотел только припугнуть парней - мол, соучастники, такие-сякие, дать им пинка, и выгнать взашей. Но что-то в их поведении настораживало. И одеты они как-то странно - ни солдаты, ни гражданские, и держат себя испуганно-нагловато, словно безбилетник в трамвае, пытающийся доказать публике, что у него проездной.
        - А вы вообще, кто такие? - поинтересовался я. - Ну-ка, документики предъявите.
        В двадцать первом веке такой наезд вызвал бы ответный вопрос - мол, а сам-то ты кто таков, предъяви свои документы, и почему я тебе должен что-то доказывать? Но сто лет назад, человек в военной форме, да еще с орденом, как бы автоматически получал право контролировать жизнь других людей. Неправильно, наверное, но мне это в чем-то нравилось. Увы, работа накладывает отпечаток.
        - Вот, справка у меня есть, - протянул мне бумажку с печатью один из парней.
        - А вот моя, - вручил второй свой «документ».
        Я держал в руках две почти идентичные справки о «неподлежанию призыву на военную службу» Голика Семёна Юрьевича и Мигуненко Анастаса Петровича, ввиду того, что у Мигуненко «наличествовала» паховая грыжа, а у Голика - плоскостопие. Вроде, и подпись (неразборчиво!) врача призывной комиссии имелась, и печать военного комиссариата стояла в правом нижнем углу, заверяя, что это государственный документ, а не хрень какая, но что-то меня смущало. К «суконному» языку здешних документов я тоже привык, стало быть, нечто другое.
        - Артур Христианович, посмотри, - попросил я Артузова.
        Артузов, прочитав содержание, посмотрел печати, пожал плечами.
        - Справки как справки. А что подпись врача не читается, так сегодня мода такая. В копиях пишут - подпись неразборчиво. Что тебе не нравится?
        - Мы с Татьяной недавно на речку ходили, помнишь?
        Артузов заулыбался. Про наши с Танькой хождения я емурассказывал, чем немало повеселил главного контрразведчика страны.
        - Так вот, мы там с «белобилетниками» подрались, у которых диагнозы точно такие же. Справок не видел, врать не стану, с их слов говорю, - уточнил я на всякий случай. - Не странное совпадение?
        Действительно, может и совпадение, но для чекиста все совпадения подозрительныи требуют дополнительной проверки. Артур еще раз посмотрел на оболтусов, на документы.
        - Разберемся, - резюмировал главный контрразведчик страны. Аккуратно сложил справки и, под протестующие вопли парней, убрал их в карман.
        Всех троих, и «белобилетников» и Ваську-конюха мы сдали в дежурную часть, благо, они брыкаться побоялись, да и идти недалеко - только дом обогнуть, а сами отправились в приемную Смирнова.
        Написали рапорты и уже собрались уходить, как из кабинета вышел сам начальник губчека - небритый, с красными веками. Не иначе, всю ночь занимался арестованными контрреволюционерами. Кивнув, вытащил из кармана очки и взял в руки наши бумаги. Бегло просмотрев тот, где сообщалось о конюхе, ради шутки над столичным начальником, изранившем лошадь, спросил:
        - Политику будем шить?
        Я покосился на Артузова - все-таки, это над ним попытался «пошутить» Васька-конюх, но Артур только махнул рукой и скривился:
        - Что с дурака взять?
        - Тогда ладно, - сказал Смирнов и, как мне показалось, с некоторым облегчением, озвучил свою резолюцию: - В нарсуд.
        Народный суд - это вам не революционный трибунал. Дадут за посягательство на социалистическую собственность год-два условно, и все.
        - Только, Игорь Васильевич, из конюхов его гнать, поганой метлой, - вздохнул я, и покачал головой.
        - В ассенизационный обоз, - внес предложение Артузов.
        - Нет нынче ассенизаторов, старики умерли, молодежь на фронте, - угрюмо отозвался Смирнов. - Вон, из выгребных ям все дерьмо скоро в Днепр потечет, вся рыба сдохнет.
        - Так вот и организуй, - предложил я. - Черкни записку в губисполком, пусть займутся, а ты людей дашь. И городу польза, и тебе.
        - Слушай, товарищ Аксенов, а ты башка! - с восхищением произнес Смирнов. - Не зря тебя в Совнарком прочат.
        - Прочить-то, может, и прочат, но кто же его отдаст? - хмыкнул Артузов.
        Я посмотрел на Артузова, перевел взгляд на Смирнова. Ну, Артур-то, ладно, «особа приближенная», член коллегии ВЧК, а откуда начальник Смоленского губчека получает информацию? Предположим, о прибытии нашего бронепоезда он мог узнать у кого-то из приятелей, а обо мне? Скорее всего, есть у него в Совнаркоме какие-нибудь знакомые, поделившиеся слухами и сплетнями. Понятное дело, что Смирнов не выдаст свои источники. И я бы не выдал. Значит, нет смысла и спрашивать. Посему, я только махнул рукой и придвинул Игорю Васильевичу второй рапорт, где поделился своими наблюдениями о «призывниках» РККА.
        Прочитав бумагу, Игорь Васильевич, снял очки и потер переносицу.
        - Владимир Иванович, не в службу, а в дружбу… - начал он, а я, уже зная продолжение, пробурчал:
        - Типа - допроси задержанных, установи фамилии коррумпированных врачей.
        - Коррумпированных? - задумался на минуту Смирнов. - Это, от какого слова? Коррупция… Ага, латынь. Сейчас вспомню. Коррупция - растление, продажа. Так бы и говорил - продажных.
        - Игорь Васильевич, ты какую гимназию заканчивал? - поинтересовался я.
        - Вторую Виленскую, - ответил Смирнов.
        - Верно, и по латыни самым знающим был?
        - Да ну, не самым. Самый знатный латинист в нашем классе Колька был. Он и гимназию с золотой медалью закончил, и юристом потом стал.
        Вторая Виленская гимназия, друг Колька, что был знатным латинистом, а потом стал юристом. Хм. А возраст-то совпадает. Кажется, я понял, откуда и от кого товарищ Смирнов «черпает» сведения - от «знатного латиниста», что теперь занимает важное кресло, и именуется Николаем Николаевичем. А как догадался? Самое занятное, что именно из-за гимназии, где он учился. Я же упоминал, что моя супруга - искусствовед? А если так, то и муж, волей-неволей начнет читать мемуары художников, листать искусствоведческие монографии и все такое прочее. Так вот, в одной из работ о Мстиславе Добужинском упомянуто, что художник закончил Вторую Виленскую гимназию, в которой многими годами позже учился Николай Николаевич Крестинский, будущий нарком финансов Советской России. Мелочь, казалось бы, зачем такое запомнил, а вот, поди же ты, всплыло.
        Не стал ничего говорить Смирнову, но зарубку в памяти для себя сделал. Впрочем, мне еще в нашу первую встречу показалось, что не прост тогдашний начальник ЧК Западной области.
        - Так что, сделаешь? - умоляюще посмотрел на меня начальник Смоленского губчека. - У меня из людей нынче никого свободных нет. Сам знаешь, что мне всех арестованных допросить нужно, а теперь еще и задерживать кое-кого придется. Может, для товарища Артузова что-нибудь любопытное найдем.
        Ну, если «любопытное» для товарища Артузова, то можно немножко «разгрузить» коллег. Все равно делать нечего. Но для приличия следует слегка поломаться.
        - Хитрый ты жук, товарищ Смирнов, - сказал я, делая вид, что раздумываю. - И людей тебе дай, и задержанных допроси. А что я с этого буду иметь?
        - А что надо? - сразу же насторожился товарищ Смирнов. Приказал секретарю - сделай-ка нам с товарищами чайку покрепче, потом кивнул нам с Артуром на дверь своего кабинета - мол, важные разговоры лучше там.
        Едва усевшись, я принялся перечислять:
        - Людям моим - горячее питание, лучше двухразовое, баню организовать, а еще по куску мыла. Немного, кусков пятьдесят.
        - Питанием и баней, так и быть, обеспечу, а мыло-то я где возьму, да еще пятьдесят кусков? Вас там и всего-то сорок человек. Ну, так и быть, пять кусков найду, порежете на кусочки.
        - Пять? Да мне на одну Татьяну нужно куска два. Один на волосы, второй - на все остальное. С самой Москвы люди не мыты. И постираться нужно. Худым концом - сорок кусков.
        - Сорок? Охренел, товарищ уполномоченный? У меня что, мыловаренный завод, или галантерейная лавка? Сорок кусков мыла - батальон можно вымыть! Десять.
        - Не поверю, что у начальника губчека нет «заначки». Ну, городское начальство потряси. Тридцать.
        Артузов, прислушиваясь к беседе, ухмыльнулся:
        - Слушаю вас - будто не два ответственных работника ВЧК разговаривают, а два еврея.
        - Во! - поднял я вверх указательный палец. - Уже на целый кусок меньше. Артузову мыло не нужно.
        - Как это, Артузову не нужно? - возмутился Артур. - Я что, в баню не хожу?
        - Ну, тогда не лезьте, товарищ особоуполномоченный, в разговор двух евреев, - парировал я. - Иначе придется мыться старым немецким способом - нарастил слой грязи, а потом, со всего разбега, башкой о забор, чтобы отвалилась.
        - Ладно, вымогатель, - махнул рукой Смирнов. - Есть у меня кое-какие запасы. Ну, по куску не дам, жирно будет, а вот кусков пятнадцать выделю. Ладно, хрен с тобой - двадцать!
        - Нет, точно еврей, хоть и Смирнов! Ладно, пусть двадцать один. Двадцать нам и кусок Артузову.
        - Все?
        - А, еще медикаменты нужны, - вспомнил я, вытаскивая из кармана бумажку. - Вот, держи.
        Игорь Васильевич взял бумажку, прочитал список составленный Татьяной.
        - Сейчас распоряжусь.
        Товарищ Смирнов ушел отдавать приказы. Оставшись наедине с Артузовым, я спросил:
        - Тебе зачем лошадь понадобилась?
        - Так на своих двоих ничего не успеть, - пожаловался мой друг и начальник. - А мне не только в Смоленске, но и пригородах бывать приходится. Думаешь, я только поляками занимаюсь? Нет, дружище, у меня здесь и другие дела есть. - Потом поинтересовался: - А ты меня для чего-то искал?
        - Хотел узнать, где твоего пана Добржанского разыскать.
        - Чего вдруг? - насторожился Артур.
        - Ты знаешь, что он мне вызов на дуэль прислал?
        - Знаю, - кивнул Артур. - Я даже знаю, что твой командир бронепоезда его секунданта из вагона выкинул.
        - Хотел передать, что я согласен.
        Артузов выматерился так артистично, что услышь его Карбунка, повесился бы от зависти! Но я пропустил мимо ушей эмоциональный всплеск, столь нехарактерный для моего друга, и спросил:
        - Секундантом будешь?
        Артур еще раз высказал все, что он думает мне, а заодно о поляках. Кажется, там еще что-то было о Феликсе Эдмундовиче? Нет, показалось. Вздохнув, главный контрразведчик страны угрюмо пробурчал:
        - А что мне еще остается? Если что - под трибунал вместе пойдем.
        Глава 13. Когда приду в военкомат… ?
        Использовать для дуэли современные револьверы - не комильфо, потому я решил, что стану биться из кремневого оружия, с пяти шагов, до смерти. Не может такого быть, чтобы в Смоленске не нашлось парочки старинных пистолетов. Отыскали же Макс Волошин и Николай Гумилев дуэльные пистолеты, а уж у Артузова возможностей куда больше. В крайнем случае - «займет» в местном музее. Надеюсь, там еще не додумались сверлить в стволах дырки, приводя в негодность историческое оружие, как это принято в мое время.
        Мой секундант оторопел, услышав условия, на которых я предлагал драться. Был бы кто другой, написал бы - «покрутил башкой», но коли речь идет об Артузове, могу только благоговейно сказать - Артур Христианович помотал головой, очень громко выразил сомнение в моем психическом здоровье. Вообще, за время нашей совместной поездке успел убедиться, что мой интеллигентный друг знает не только французский, немецкий, английский и польский языки, но и русский матерный. А ведь раньше за ним такого не водилось. Может, я на него плохо влияю?
        Артур попытался навязать более щадящие варианты дуэли - «гусарскую рулетку», например, с одним патроном в барабане, на саблях, до первой крови. Но я категорически отмел все предложения, желая биться лишь насмерть. Артузов попытался спорить, но тут вернулся товарищ Смирнов, с гордостью сообщивший, что отдал соответствующие приказы и мои бойцы уже сегодня могут пойти в баню с настоящим мылом, а с завтрашнего дня начнут получать горячую пищу.
        Артузов, побуравив меня взглядом, отправился отыскивать поляков и оружие, а я занялся «белобилетниками». Для очистки совести решил, что будет нелишним, если позову на помощь профессионального медика. Может, плоскостопие я как-нибудь и определю, а вот как выглядит паховая грыжа, не знал, да и не хотел знать. Потому, позвонил на бронепоезд, и попросил подойти Татьяну, всенепременно в белом халате.
        Татьяна Михайловна явилась минут через двадцать, недовольная, но с сумкой.
        - И что на сей раз товарищу начальнику угодно? - язвительно поинтересовалась дочь кавторанга, облачаясь в «форменную» одежду медсестры.
        - А что случилось? - спросил я.
        - На бронепоезд мыло привезли, я уже постирушки затеяла, парней за водой отрядила. А тут бац - звонят, требуют, да еще и в халате. Опять какую-нибудь пакость затеяли, товарищ начальник?
        Мыло привезли? Однако, оперативно приказы товарища Смирнова выполняют. Мои так не умеют. Впрочем, об этом потом.
        - Нет, Татьяна Михайловна, никакой пакости, - заверил я девушку, глядя в ее глаза честным взглядом. - Титьками не надо трясти и «сыворотку правды» колоть не придется. Сможешь определить - есть у человека паховая грыжа, или нет?
        - Так ничего сложного. Пощупаю, так и скажу, - хмыкнула Танька.
        - А что, визуально не определить? - насторожился я.
        - Визуально, это как? На глаз, что ли? - удивилась Татьяна. Потом, посмотрев на мою физиономию, развеселилась: - Владимир Иванович, я же сестрой милосердия в госпитале работала - и катетер вводить доводилось, и клизмы ставить. А однажды хирургу ассистировала - солдатик на мине подорвался, у него все мужское хозяйство повреждено было, пришлось ампутировать.
        - Бр-рр, - не удержался я, чем еще больше повеселил девушку.
        Решив, что заморачиваться с допросом каждого по отдельности не стану, приказал дежурному вести обоих.
        Когда задержанных доставили, посмотрел на одного, на второго, но вспомнить, кто есть кто, не сумел:
        - Мигунов, который будет? С паховой грыжей.
        - Ну, я буду Мигунов, - сумрачно отозвался один из парней, с веснушками и широким ртом.
        Я кивнул Татьяне, а она, уже войдя в образ медработника, деловито сказала:
        - Штаны снимай.
        - Чего это я штаны-то должен снимать, да еще перед бабой? - насупился Мигунов.
        Удержав себя от желания дать парню по шее за оскорбление, но вспомнил, что слово «баба» еще являлось вполне обиходным, миролюбиво сказал:
        - Это не баба, а доктор. Она вас осмотрит и скажет - есть паховая грыжа, или нет. Если есть грыжа - я принесу вам свои извинения, и пойдешь ты домой, к своей жене. Если нет - не взыщи. Снимай штаны, а не то хуже будет.
        - Не стану снимать перед бабой! - судорожно вцепился парень в штаны. - Дохторша, она все равно баба!
        - Ты бы лучше не ерепенился, а не то я людей свистну, мигом с тебя все снимут, - пригрозил я.
        - Ну, милый, ты не бойся, я тебе ничего не оторву, а только потрогаю, - улыбнулась Татьяна профессиональной улыбкой медсестры, от которой вспомнились времена, когда лечили зубы без обезболивания, а стоматологи говорили с улыбкой - мол, больно не будет.
        Мигунов, затравленно озираясь, сказал:
        - Не надо трогать, нету у меня грыжи.
        - Ага, так я и думал, - вздохнул я. - Но штаны, парень, все равно придется снимать. На слово никому верить нельзя.
        Несчастный Мигунов пытался сопротивляться, но скорооказался стреножен собственными штанами. Танька, не побрезговав, все пощупала, посмотрела.
        Надеюсь, она догадается вымыть руки?
        - Здоров, как бык-производитель, - резюмировала сестра милосердия.
        Пока плачущий Мигунов натягивал штаны, его товарищ, даже не попытавшийся прийти на помощь другу, трясся в углу.
        - Голик, а у тебя плоскостопие? - уточнил я, и приказал: - Снимай сапоги.
        Со вторым «белобилетником» было проще. Испуганно глядя то на меня, то на «дохторшу», парень принялся стягивать сапоги.
        - Твою мать! - выругался кто-то из нас. Может я, а может Татьяна.
        Выругаешься тут, если слезу выбивает.
        - Ты портянки стираешь? - сморщила Татьяна носик.
        - Так, на той неделе стирал, - начал оправдываться парень.
        Врал, разумеется. Я такой вони, даже в казарме на сотню бойцов, не нюхал.
        Мужественно преодолев себя, Таня посмотрела на ступни Голика.
        - Пройдись, - велела сестра милосердия, а когда тот сделал пару шагов, махнула рукой. - Обувайся. - Повернувшись ко мне, усмехнулась: - Годен к строевой службе.
        - Спасибо, - поблагодарил я девушку. Подумав пару секунд, попросил: - Татьяна Михайловна, еще одна просьба - напишите мне рапорт.
        - Рапорт? - удивилась девушка.
        - Ага, рапорт, - кивнул я. - Я же старый бюрократ, вы знаете. Укажете - мол, паховой грыжи и плоскостопия не обнаружено. Квалифицированная медсестра… то есть, сестра милосердия, фамилия, имя.
        Конечно, это не заключение медицинской экспертизы, но пусть будет. Мало ли, перед кем-то придется бумажками потрясти. И революционные трибуналы любят бумажки, если они убедительно составлены.
        Татьяна ушла, а я занялся задержанными. Установить фамилию доктора, подписывавшегося так неразборчиво, труда не составило. К тому же, я мог бы ее узнать и из официальных источников - не так уж много в Смоленске врачей, задействованных в призывных комиссиях. Фамилия доктора самая что ни на есть русская, Митрофанов.
        - Доктору сколько платил за «липу»? - поинтересовался я, предвкушая, как «раскручу» парня на признание в грабежах, или разбоях.
        - Нисколько, - хмуро отозвался Голик, а не до конца отрыдавший Мигунов только кивнул.
        - Как это? Может не деньгами, а зерном брал?
        - Да так, - хмыкнул Голик. - Откуда у нас деньги, чтобы справки покупать? И хлеба лишнего нет. Вон, в германскую, сынок дядькина кума, за «белый билет» корову отдал, так у него стадо было, а у нас телка. Я ничего предлагать не стал. Дохтур сам предложил - мол, парень, хочешь, я тебе медицинский отвод сделаю? А кто откажется? Дураков нет. Дураки в семнадцатом вывелись, а новых нарожать не успели.
        Как говорится - все страннее и чудесатее. Доктор, сам предлагающий «закосить» от армии и, совершенно бесплатно? Такого либо не может быть, либо этот доктор получал какую-то иную выгоду.
        Отправив задержанных в камеру, пошел к Смирнову.
        Игорь Васильевич, выслушав мои соображения, посмотрел бумаги и крякнул.
        - Так говоришь, дело важное, а людей у тебя опять нет? - насмешливо поинтересовался я.
        - Угадал, - кивнул начальник Смоленского чека, а потом честно сказал: - Еще тут одна заковыка есть. Ты говоришь - понадобятся списки призывников?
        Смирнов замялся, но мне и так стало ясно. Дело, как всегда, попахивает внутренними склоками, соперничеством между особистами и территориальными отделами. Военные комиссариаты, с одной стороны, подчиняются губисполкомам, а с другой, если поблизости фронт, и его командование, еще и перед военными отчитываться должны. И кто должен заниматься проверками в военкоматах - особисты, или местные чекисты, порой непонятно. Мне, в Архангельске, благодаря совмещению двух должностей и отдаленностью особого отдела шестой армии, было попроще.
        - Понятно, - усмехнулся я. - Военком не хочет идти на контакт?
        - Вроде того. Конечно, в особых случаях, договариваюсь, но может и упрется. Списки-то секретные.
        - А копии ты не снимал? - поинтересовался я.
        Игорь Васильевич не стал делать круглые глаза - мол, нет у него доступа к секретным документам, и не вербовал он секретаршу или машинистку, ответил честно:
        - Общие списки есть, но толку от них, если пометок нет - годен, или не годен? Ты же не станешь по всей губернии подомовой обход проводить - ушел парень в армию, или нет?
        - Должен быть список призывников, отправленных в части, - предположил я. - Сравнить этот список с изначальным, вот и выявим, кто от армии освобожден.
        - В военкомате постоянно человек из особого отдела фронта маячил, крамолу выискивал, в мусорные корзинки лазал, - вздохнул Смирнов. - Девчата для меня копии поостереглись делать. Да и оснований не было военкома, или врача в чем-то подозревать. Военный комиссар губернии у нас с восемнадцатого года служит, человек проверенный.
        Да, а у меня-то есть в Архангельском губернском военкомате свои люди? Хм… А ведь до сих пор нет. Упущение. Ну, Смирнов и на должности дольше меня сидит, ему положено везде агентуру раскинуть.
        - Тогда так, Игорь Васильевич. Доктора этого, Митрофанова, сам арестуешь, чтобы мне время не тратить, и не искать, а с военкоматом, со списками призывников, разберусь.
        Смирнов посмотрел на меня с подозрением, спросил с усмешкой:
        - Опять ведь, что-то просить начнешь, вымогатель?
        Я раздумчиво почесал затылок, и честно признался:
        - Фантазии не хватает. Вроде, мыло ты дал, кормить обещал, а что еще? Небось, у самого ничего нет? У меня в Архангельске такая же хрень.
        - У тебя-то хрень? - удивился Смирнов. - Я глянул, у тебя сотрудники в новой форме, и сапоги приличные. Спросить хотел - как умудрился заполучить? Или от интервентов осталось?
        Мне стало смешно. Вспомнив, как ходил, выпрашивал для сотрудников шинели и гимнастерки, хмыкнул:
        - Так это и не сотрудники вовсе, а бойцы РККА. А красноармейцев Красная армия снабжает, ко мне они только приписаны - вроде, в командировке. А для сотрудников что-то выбить - фиг вам, от Советской власти. Хожу, побираюсь. Что-то в горисполкоме выклянчу, что-то у армейцев. И смех, и грех.
        - Всё как у нас, а у нас - как везде, - махнул рукой Игорь Васильевич. - Авось, доживем, когда и нас начнут по высшей категории снабжать.
        Смирнов вздохнул, а я не стал говорить, что самое тяжелое у ВЧК еще впереди. Вот, грянет нэп, финансирование на содержание чекистов урежут так, что сотрудники начнут выходить на большую дорогу, а сотрудницы - на панель, станет совсем невесело. Конечно, «наверху» спохватятся, начнут выправлять ситуацию, но сколько людей потеряем? Впрочем, как знать. Новая экономическая политика заявлена чуточку раньше, чем в той истории, все еще может пойти не так. Покамест, надо заниматься текущими обязанностями. Смирнову - отправлять людей за доктором, а мне отправляться в губернский военкомат, благо, что идти недалеко - только через дорогу перейти.
        Вызвав на всякий случай пару красноармейцев, а еще Книгочеева с Исаковым (мне что, самому документы читать?) отправился знакомиться с военкомом.
        Губернский военком Коромыслин - худощавый высокий мужчина, чем-то напоминавший самого товарища Дзержинского, только моложе, без бороды и усов, не стал меня гнать взашей, норадости от появления в собственном кабинете уполномоченного Особого отдела ВЧК не выразил.
        Особенно ему не понравилось, когда я заговорил о том, что некоторые призывники могли получить «белые билеты» незаконно.
        - Товарищ Аксенов, - попытался вразумить Коромыслин столичного гостя. - Все призывники проходили строжайшую комиссию, и если кого-то комиссовали, то только по очень уважительной причине. Доктор Митрофанов, и прочие врачи, участвовавшие в осмотрах призывников - уважаемые люди, отличные специалисты своего дела.
        - А я с вами спорю? - улыбнулся я военкому, понимая, что ему, как председателю комиссии, неприятно слышать о «проколах» в работе. - Покажите мне список призывников, мои люди посмотрят, сделают выборку - кого комиссовали, по какой причине, сравнят их с личными делами, вот и все.
        - Личных дел на призывников мы не заводили - времени нет бюрократию разводить. Моя задача - пополнение Красной армии в самые короткие сроки.
        - А учет военнообязанных? Обучение? - спросил я.
        Он что, не только личных дел, а хотя бы учетных карточек не заводит?
        - Учитывать, дорогой товарищ, станем после войны, - улыбнулся военком. - Вот, разобьем белых гадов, да польских панов, тогда и учет наладим. И военным обучением некогда заниматься, да и некому. Самое главное - в армию человека отправить, а там уже пусть командиры решают. Да мы, на Смоленщине, в восемнадцатом году, только из добровольцев двадцать полков создали!
        - Ничего себе, двадцать полков! - с уважением проговорил я.
        - У нас в Красную армию сорок тысяч человек вступило. Правда, большая часть добровольцев была из беженцев, - не преминул уточнить Коромыслов. - Из Украины, из Белоруссии, из Прибалтийских республик. Но ведь, какая разница? Двадцать полков - это же сила! Люди главное, а не бумажки. А вы считаете, что нужно разводить бюрократию.
        Я пропустил мимо ушей демагогический выпад и не стал говорить, что теперь не восемнадцатый год, а регулярная армия, в отличие, от добровольной, любит порядок и учет, спросил:
        - А списков призывников у вас тоже нет?
        - Ну, списки-то есть. Но списки призывников - это секретные документы. Я понимаю - вы уполномоченный, но я не знаю уровня ваших полномочий. Вы, в Москве, совсем обстановки не знаете. Обратитесь в особый отдел Западного фронта, пусть они дадут мне телеграмму, подтвердят, что вы имеете право смотреть эти списки.
        Слегка пародируя Юрия Никулина, я хмыкнул:
        - Телеграмму? В особый отдел фронта? Чтобы полномочия подтвердили?
        - Именно, - заулыбался военком, ощущая себя победителем.
        - А может, прямо Дзержинскому, или Троцкому?
        - Ну, это для вас слишком высоко, достаточно фронта.
        - Знаете что, дорогой товарищ, - раздумчиво изрек я. - Вы моих полномочий не знаете, но мне самому они хорошо известны. А одно из полномочий уполномоченного - право арестовать любого гражданина Российской Федерации, по подозрению в контрреволюции и саботаже.
        Коромыслин поначалу что-то вякал, возмущался, даже пытался схватиться за револьвер, а потом выразилготовность открыть мне свой сейф, выложить на стол все самые секретные документы, но меня уже было не остановить.
        Военкома увели на бронепоезд (в губчека свободных мест нет), секретный сейф взломали. Впрочем, в кабинете стоял не сейф в классическом значении слова, не купеческий «несгораемый шкаф», а железный ящик, сработанный местным кузнецом, открыть который удалось с помощью ломика. Но и сейф бы меня не смутил. Иначе, зачем было брать Исакова?
        А дальше, что называется, понеслось…
        Глава 14. Балканские пистолеты
        - Вставайте сир, вас ждут великие дела!
        - Артур, отстань, дай поспать, - буркнул я.
        Шутка уже приелась. И голос у Артузова противный. Жаль, под рукой нет ничего тяжелого, так бы и кинул в товарища особоуполномоченного. Он что, не знает, что вчера, или уже сегодня? я допрашивал бывшего военного комиссара, не желавшего «колоться»? Если не рассказывал, расскажу. Попозже, когда высплюсь. Из-за этого долбанного Коромыслина лег спать не то в два часа ночи, не то в три. Забыл, понимаете ли, завести наградные часы, время не засекал. И ладно бы, если не спал одну ночь, но до этого было еще две. Думал, хотя бы сегодня отосплюсь.
        - Четыре утра, вставай, - не унимался Артур. - У тебя через час дуэль, забыл?
        М-да, выходит, забыл не только про часы, но и про дуэль. Часы-то ладно, в силу привычки, а почему предстоящий поединок выветрился из памяти? Либо потому, что увлекся более интересным делом, либо оттого, что на самом-то деле мне вовсе не хотелось подставлять собственный лоб под чужую пулю.
        Пять утра, это же самый сон. Может, по примеру поручика Ржевского извиниться перед поляком, и признать себя трусом? Да, надо извиниться, а ляха потом застрелю, когда высплюсь. Или пусть Артур сам сходит, принесет пану Добржанскому большой пардон, а захочет - сам его и застрелит, только бы спать не мешал. Я даже согласен, чтобы меня пристрелили, только не трогали, а дали доспать. Вроде, какой-то сон интересный был, досмотрю.
        Но Артузов, собака страшная, уже принялся стаскивать меня с кровати и, чтобы не шуметь, не привлекать лишнего внимания и, не дай бог, не разбудить Татьяну, пришлось вставать.
        - Артур, а у тебя кофе нет? - поинтересовался я, сознавая, что вопрос риторический, но понадеявшись - а вдруг да Артузов притащил с собой термос с кофе?
        - Будет тебе кофе. И кофе будет, и какава с чаем, - деланно хохотнул Артузов.
        Вот, и не гад ли он есть, после этого? Мало того, что будит ни свет, ни заря, так еще и козыряет моими «фирменными» хохмочками. Лучше бы кофе принес.
        Часовой, дремавший около паровоза, заслышав шаги, встрепенулся, схватил винтовку и, вытаращив от испуга глаза, сделал начальству на караул, хотя это действо отменено еще Временным правительством. Надо было устроить разнос, провести профилактические мероприятия, или по шее дать, но я и сам еще толком не проснувшийся, лишь погрозил парню кулаком и прошел мимо.
        - Далеко идти? - зевая и спотыкаясь на каждом шагу, спросил я.
        - В Лопатинский, - лаконично ответил Артур.
        Лопатинский? А, это же сад, помню-помню. В Советское время он именовался парком имени Соболева, в девяностые вернули историческое название. Красивый, кстати. Пожалуй, покрасивше Соляного парка в моем Череповце.
        - До парка полчаса неторопливым шагом. На хрен меня было будить? Я бы еще минут двадцать спал, - пробурчал я.
        Артур, погруженный в нелегкие думы, только отмахнулся.
        Пока шли, я начал потихонечку просыпаться, сумел собрать мысли в кучу. Дуэль, понимаете ли. Бедолаге Артузову сейчас не сладко. Бьюсь об заклад, он предпочел бы находиться на моем месте, а не идти рядом с товарищем - полным идиотом, кстати, потому что нормальный человек не подставит добровольно башку под пулю. Совесть грызет, и вообще… Не зря же христианская церковь осуждала дуэлянтов, совершавших два смертных греха одновременно - и грех убийства, и грех самоубийства. Если меня убьют, даже на кладбище хоронить нельзя. Артур, разумеется, плюнет на все поповские предрассудки, да и времена нынче не те, и меня похоронят со всеми почестями. Может, даже отвезут в Москву, торжественно погребут на Красной площади, где сейчас принято хоронить пламенных революционеров, и героев. А я, как не крути, кавалер ордена Красного Знамени, стало быть, и мне могилка положена на главной площади страны. Потом, не помню, в каком-то году, перенесут мой прах на Новодевичье кладбище, и позабудут. Свой плюс, кстати, есть- не расстреляют, как Артура Артузова.
        Но Артура тоже ждет невеселая жизнь. Под трибунал его Феликс Эдмундович не отдаст, Председатель своих не сдает, но карьера особоуполномоченного Особого отдела ВЧК для Артузова накроется медным тазом. Боюсь, что и карьера в любом органе власти РСФСР вообще. Ему бы простили, если бы он поставил около бывшего Королевского бастиона, куда мы идем, сотню белополяков, и приказал расстрелять их из пулемета, а здесь иное. Где это видано, чтобы представитель пролетарского государства, один из высокопоставленных сотрудников «карающего меча революции», не только не пресек феодальные предрассудки, но и сам участвовал в поединке в ней в качестве секунданта? И не будет ни операции «Синдикат», ни операции «Трест».
        А ведь я предлагал Артузову поменяться ролями с Исаковым. Нехай бывший штабс-капитан станет моим секундантом. А в случае моей смерти, какой спрос с бывшего офицера, тем более, что Артур мог бы тихонько отправить сапера обратно в Архангельск. Так ведь нет, упрямый особист даже обиделся на мое предложение.
        Задумавшись, да еще и спросонок, я не смотрел под ноги, и был наказан - зацепился за какую-то палку и, едва не упал. Спасибо бдительному Артуру, успевшему меня подхватить.
        - Данке шён, - поблагодарил я.
        - Не за что, - вздохнул мой друг и начальник, отпуская мой локоть. - Дуэлянт хренов. Заснешь, прямо у барьера.
        Споткнувшись, почувствовал себя бодрее.
        - Забыл, понимаешь ли, что стреляться идти, всю ночь допрашивал, - повинился я.
        - Кстати, а почему ты в рапорте указал, что это совместная операция Особого отдела и Смоленского губчека? - поинтересовался Артур. - Ты же все сам раскрутил. Если бы не ты, Смирнов бы до сих пор ни о чем не знал.
        - Хочешь, перепиши, - великодушно разрешил я. - В Москву ты докладывать станешь, тебе и карты в руки. Можешь указать, что я действовал по твоему приказу.
        - Ну уж нет, мне и своей писанины хватит. Просто любопытно. Другой бы на твоем месте себе все лавры присвоил.
        - По нынешним временам, лаврушка только в супе хороша, - пошутил я, а потом спросил: - Не помнишь, кто у нас за призывников отвечает?
        Разумеется, Артузов такие вещи знал лучше меня. Ему положено.
        - Мобилизационное управление Всеросглавштаба. Кстати, недавно его начальником стал товарищ Самойло.
        Ишь ты, Александр Александрович повышение получил. Надо будет отыскать, и поздравить. Не может такого быть, чтобы бывший командующий шестой армии не знал о моем существовании.
        - Вот видишь, главштаб. Ведомство товарища Троцкого. А есть еще и Смоленский губисполком, власть на местах, так сказать. Тебе хочется с ними бодаться?
        - А что с ними бодаться? - пожал плечами Артузов. - Ну, поругаться придется, не спорю.
        - Вот пусть товарищ Смирнов и ругается, время тратит. А мне он взятку дал, ты забыл?
        - Ага, взятку… - фыркнул Артузов. - Горячее питание для бойцов, да по куску мыла. Татьяна Михайловна в женском отделении всех баб, то есть, женщин выгнала.
        Да уж, Танька опять отличилась. Голову она решила помыть, а горячей воды в бане оказалось мало. И как ее смоленские бабы шайками не забили?
        - Кстати, она и твой кусок извела, - наябедал я, а потом великодушно сказал: - Ничего, я тебе свой в наследство оставлю.
        - Владимир, еще раз упадническую фразу скажешь - я тебя точно до места не доведу. Придушу где-нибудь, и закопаю, - пообещал Артур.
        - Во, вон там закопай, - показал я Артузову на видневшуюся неподалеку пирамиду, установленную в память войны 1812 года.
        Вспомнилось, что незадолго до моего «отбытия» в иную временную реальность, в парке отыскали останки какого-то наполеоновского генерала. Имя не упомню, у Наполеона генералов много было.
        Но главный контрразведчик страны только махнул рукой на двухэтажный сарай, украшенный покосившимися колоннами и резными досками.
        - Нам туда.
        Скорее всего, раньше это был какой-нибудь павильон, заброшенный за ненадобностью. Жить тут холодно, а развлекаться нынче не время.
        - Как считаешь, они нам пакость не устроят? - озабоченно поинтересовался Артузов, расстегивая кобуру.
        Пакость? Так это запросто. Входим в павильон, а братья-славяне ухайдакивают и особоуполномоченного ВЧК, и простого уполномоченного, а потом дружно валят в Польшу. Вот кому-то радости будет! Но о том надо было раньше думать. Посему, вслух сказал:
        - Думаю, шляхетский гонор не позволит засаду устроить.
        Но сам, на всякий случай, тоже ухватился за рукоять браунинга.
        Хотя мы явились без опоздания, и с некоторым запасом во времени, но нас уже ждали. Добржанский стоял в углу и нервно курил, а секундант баюкал в руках деревянный ящик. Половину лица бедолаги украшал синяк. Впрочем, могло быть и хуже. Надеюсь, он Карбунку не станет вызывать на дуэль за непристойное поведение? В принципе, может и попытаться, но революционный матрос не поймет аристократических изысков.
        - Здравствуйте товарищи, - поприветствовал поляков Артузов.
        Я же решил обратился по-польски:
        - Dzien dobry panowie.
        - Witam panie Wlodzimierzu, - отозвался секундант моего соперника. Как показалось, с некоторым удивлением.
        Зря я, что ли, разговорник изучал?
        Артузов подошел к секунданту.
        - Можете убедиться, товарищ Артузов, печати на месте, - сообщил поляк, выставляя напоказ ящик, чьи створки оказались заляпаны сургучом.
        Как я понимаю, оружие секунданты приготовили заранее, спрятали в ящик и опечатали. Похвально.
        - Я в этом нисколько не сомневался, товарищ Климашевский.
        Если бы Артур не сомневался, то не стал бы ставить свою печать. Можно, разумеется, уповать на честность настоящего шляхтича, но предосторожность не повредит. Доверяй, но проверяй.
        Климашевский сломал печати, торжественно, словно там хранились королевские реликвии, открыл деревянный ящик, продемонстрировав пистолеты.
        - Прошу участников подойти ближе. Порох отмерен заранее, пули отлиты. Оружие будет заряжено в вашем присутствии. Прошу вас, товарищ Артузов.
        Артур принялся священнодействовать. Вытащив из ящика бумажный фунтик, высыпал порох в ствол, закатил туда круглую пулю и начал небольшим шомполом запихивать пыж.
        - Прошу участников выбрать оружие, - нарочито весело сказал Климашевский.
        Мне было все равно, из какого пистолета стрелять, я кивнул сопернику - мол, уступаю, но Добржанский, верно, решил перещеголять меня в благородстве, показывая жестом - мол, после вас. Действо начинало походить на театральщину - на Чичикова с Маниловым, застрявших в дверях и я ухватил первый попавшийся пистолет.
        Взяв в руки «историческое» оружие, удивился его легкости и компактности. В моем представлении, кремневый пистолет должен «тянуть» килограмма на два, а то и больше, а этот весил не больше, нежели наган. Оружие не выглядело старинным - ствол без малейших признаков ржавчины, курок без потертостей, рукоять, покрытая новым лаком. Я не металлург и не антиквар, но, как могу судить, пистолет изготовили не сто лет назад, а максимум десять. Это что, какой-нибудь аглицкий или американский «жилетный» пистолет, или оружие шулера?
        Артузов, наблюдавший мое изумление, сообщил:
        - С балканской войны привезли.
        Про балканские войны, считавшимися «репетицией» Первой Мировой, я, разумеется, знал, но какая связь у них с кремневым пистолетом, так не понял. Ладно, коли жив останусь, спрошу Артура. А тот, как и положено секунданту, важно произнес:
        - В последний раз предлагаю противникам примирение.
        Будь я поумнее, то непременно сказал - как изволит мой соперник, но вместо этого заявил:
        - Примирение между нами невозможно.
        Тьфу ты, заговорил «по благородному», то-то мой соперник приподнял брови. А ведь мы люди простые, в университетах, в отличие от Добржинского не обучались. Правда, и у моего соперника всего-навсего два курса Московского университета, но по нынешним временам это академия.
        - Nie mozna, - согласился со мной Добржинский.
        Я заметил, как на скулах поляка заходили желваки. Нервничаешь?
        - Пора разводить дуэлянтов, - сказал Климашевский.
        Куда разводить? А, уже отмеряно. Нас разведут по углам, потом начнем сходиться, а тут лежат два ящика. Между ними пять шагов. Оказывается, это так мало! О чём я думал, предлагая стреляться с пяти шагов?
        - Подождите, - остановил секунданта Артузов. Посмотрев на Добржинского, Артур спросил: - Игнатий Игнатьевич, а вы ничего не забыли?
        - Нет, товарищ Артузов, не забыл, - ответил Добржинский. - После дуэли я все расскажу.
        - Нет, товарищ Добржинский, так не пойдет, - твердо сказал Артур. - Первоначально мы договаривались, что вы выдаете нам места дислокации террористов, дату и место покушения на Тухачевского, а взамен получаете голову Аксенова. Я согласился, хотя речь и шла о моем друге. Далее, вы захотели получить от Владимира сатисфакцию. Что же, я снова согласился. А теперь вы опять увиливаете. Согласитесь, это непорядочно. Вы должны мне вначале все рассказать, а потом стреляться.
        Казалось, Добржинский размышлял целую вечность. Наконец, заполучив кивок от своего секунданта, сказал:
        - Хорошо. Все подпольные группы передислоцировались в Минск. А на вашего дурака Тухачевского никто не собирается покушаться. Напротив, майор Мацкевич отдал приказ - беречь большевистского командующего от случайных террористов.
        - Почему? - удивленно спросил Артур.
        - Почему - это мне неизвестно, - усмехнулся Добржинский. - Об этом простому резиденту с подмоченной репутацией не докладывают.
        - А смертью Аксенова вы хотели поправить свою репутацию? - поинтересовался Артузов и, не дождавшись ответа, сказал. - Что ж, похвально.
        Как по волшебству в левой руке Артура возник пистолет. Выстрел, второй - пана Климашевского отбрасывает назад, а между изумленных глаз Добржинского появляется аккуратная дырка.
        - Ничего, что я с ними неблагородно? - озабоченно поинтересовался Артузов, убирая пистолет куда-то за пояс.
        Вместо ответа я хмыкнул, и поинтересовался:
        - У тебя же револьвер был?
        Артур ответил как-то невнятно и не очень понятно:
        - Так я же левша.
        - Не замечал раньше.
        - Меня в детстве переучивать пытались, - пояснил Артур. - И даже переучили. Ну, почти. Пишу правой, рычаги в автомобиле переключаю, но кое-что удобнее левой. Стрелять, например, с левой руки гораздо удобнее. К тому ж, когда на боку кобура, она внимание отвлекает, и все на мою правую руку смотрят.
        - Хитро, - с уважением сказал я.
        - А ты и сам-то, если что - за браунинг хватаешься, хотя револьверная кобура висит.
        - Жук ты, товарищ Артузов, - с еще большим уважением проговорил я, а потом добавил. - И не жук даже, а жучище.
        - И это вместо спасибо? - весело поинтересовался Артузов. - Тебе бы меня положено водкой поить, за спасение твоей жизни, и за избавление от дуэли.
        - Ага, а кто меня под дуэль подвел? Нет, Артузов, ты все-таки жук. Большой, с огромными лапами, и с усами, как у… Да, у кого самые большие усы?
        - У Каменева, - мгновенно ответил Артур. Но, как настоящий педант, поспешил уточнить. - Но не у того Каменева, который Лев Борисович, а который Сергей Сергеевич. Еще, говорят, у командующего конной армией Буденного усы будь здоров. А если серьезно, то неужели ты думал, что я позволю тебе стреляться или какому-то ляху сотрудника ВЧК с головой сдам? Тухачевский, разумеется, большой начальник, но это не повод ради него друзей сдавать.
        - А если учесть, что поляки считают его дураком, а «двуйка» поручила его охрану террористам, это наводит на размышления.
        - Вот-вот, - подхватил Артузов. - Но наше с тобой дело маленькое - доложить по инстанции. Как ты любишь говорить - добыть информацию, начальству в клювике принести.
        Оглядев павильон, главный контрразведчик Республики сказал:
        - Сейчас сюда смоленские милиционеры набегут, оставим их место происшествия охранять. Пистолеты с собой заберем, а сюда надо наших бойцов прислать, пусть трупы уберут.
        - Да, хотел спросить - почему кремневые пистолеты с Балканской войны? Какая связь?
        - А ты не знал? - удивился Артузов. - На Балканах - хоть у сербов, хоть у хорват, каждый уважающий себя мужчина должен иметь кремневый пистолет. Неважно, что полно более совершенного оружия, но если у тебя нет кремневого пистоля - ты не мужчина! А наши, кто добровольцами на первую войну, или на вторую ездили, оттуда эти «пищали» и натащили. Мол, самый шик.
        - Не знал, - покачал я головой.
        - Пистолеты, это ерунда. Скажи лучше, что мы с тобой в рапорте напишем?
        - Все, как оно есть, так и напишем - наши польские товарищи погибли при выполнении особого задания, - пожал я плечами. - Они же задание выполняли? Да, выполняли. Погибли? Погибли. А как погибли, это другой вопрос. Нас с тобой вообще здесь не было, мы мимо шли, выстрелы услышали. А рапорт попросим написать товарища Смирнова. Оно и правдоподобней будет, и надо Игорю Васильевичу свою часть славы отрабатывать. А ты говорил - зачем я лаврушкой делился?
        - Ну, и кто из нас жук?
        Глава 15. Австро-венгерские кроны
        Ждать сотрудников смоленской милиции пришлось недолго.
        - Смирнову что скажем? - спросил Артузов.
        Я еще раз посмотрел на два трупа, лежащие на замызганном полу, ненадолго задумался.
        С моим стажем в структуре госбезопасности - двадцать пять лет там, и два года здесь, а здешний год за десять тамошних сойдет, совесть - просто-напросто атавизм. А вот, мучает. В отличие от Артузова, я знал, что экс-сотрудник «двуйки» пан Добржинский, он же будущий товарищ Сосновский, кавалер ордена Красного Знамени, и прочая, проделал грандиозную работу. Так, он внедрился в группу польских террористов, сумев предотвратить покушение на Тухачевского, а впоследствии сыграл немалую роль в «Синдикате-2», выполняя задание Артузова.
        Впрочем, как говорят, в «свете вновь открывшихся обстоятельств», особенно, когда получаешь информацию «изнутри», кое-какие канонические догмы уже не кажутся догмами. Если плана по ликвидации Тухачевского у поляков не было, то пан Добржинский никаких планов и не срывал, а просто доложил, что втерся в доверие в диверсионную группу и сумел заставить их отказаться от диверсии. Доказательства? Пожалуйста - вот он, Михаил Николаевич, жив-здоров, а пан Добржинский становится-таки товарищем Сосновским и получает за свою нелегкую службу орден.
        А действительно ли Добржинский «перековался» и перешел на нашу сторону, поддавшись на уговоры Дзержинского и душещипательную беседу Мархлевского? А если он по-прежнему оставался человеком «двуйки», сумев пробиться в верхние этажи ВЧК-ОГПУ-НКВД?
        Появились соображения и по его участию в операции «Синдикат-2», направленной на «изъятие» Бориса Савинкова, когда чекисты ходили туда-сюда, из России в Польшу, из Польши в Россию. Официально - тропы им торили контрабандисты и сочувствующие поляки. А если допустить, что об этой операции прекрасно знала польская контрразведка? Познакомившись с деятельностью оффензивы, я невольно проникся к ней уважением и, не думаю, что дефензива работала хуже. Теперь вопрос - а нужен ли был Савинков полякам? Нет, не полякам даже, а их кураторам - французам и англичанам, пожелавшим избавиться от ненужных людей. Все-таки на дворе двадцать второй год, в России нэп, стало быть - с ней нужно торговать, выкачать из неискушенных в коммерции большевиков побольше прибыли, а тут путается под ногами террорист, не желающий расставаться с былыми иллюзиями. Так что, вполне возможно, западные спецслужбы дали «отмашку» полякам, чтобы те не препятствовали возвращению Бориса Викторовича Савинкова на историческую родину.
        Стало быть, совесть моя может спать спокойно, а нам надо подумать, как потолковее доложить о гибели креатуры товарища Дзержинского самому товарищу Дзержинскому.
        Неожиданно, ко мне в голову пришла мысль.
        - А знаешь, давай-ка мы сами рапорт составим, без Смирнова. И напишем всю правду, как она есть.
        - Думаешь? - с сомнением протянул Артур. - Два чекиста отправились на дуэль, а потом убили своих соперников?
        - На дуэль согласились из оперативной необходимости, - принялся я излагать свои соображения. - А уничтожили соперников, потому что настоящему чекисту участвовать в дуэли непристойно. Нам же могло показаться, что они собираются нас убить? Все равно, шило в мешке не утаишь. Не сегодня, так через год, история всплывет. Не может такого быть, чтобы о предстоящей дуэли только мы знали. О том, как Карбунка секунданта из вагона выкидывал, весь отряд знает. Кто-нибудь кому-нибудь да расскажет. А связать смерть поляков с моим вызовом - это, как сложить два и два.
        Артур, как никто другой, понимал, что информация обязательно просочится «наверх», как бы мы с ним не пытались ее спрятать. К тому ж, по своей «природной» недоверчивости и прежнему опыту я не мог быть уверен, что все тридцать с лишним моих сотрудников (а есть еще и паровозная бригада), придержат тайну и не выдадут ее. Я, разумеется, за архангелогородцев ручаюсь, но всегда найдется хотя бы одно «но», сводящее на нет все помыслы. Ну или один «стукачок». Конечно, времена покамест не те, чтобы за каждым руководителем ВЧК прикреплялся «контролер», но здоровое опасение еще никому не мешало.
        Ободренный молчанием Артура, я продолжил:
        - А как залегендируем информацию, что поляки считают нашего комфронта дураком? Спросят - а от кого получено, что за источник? Скажем - бабки на базаре шептались, а мы подслушали? С Дзержинским «плющить тумбочку» не пройдет.
        - И с Ксенофонтовым тоже, - согласился Артузов, не удивившись моему жаргонизму. - Им первоисточник подавай. - Подумав пару секунд, мой друг махнул рукой: - А знаешь, ты прав. Дзержинский нам простит глупость, а вот вранье - вряд ли.
        Вот здесь я целиком и полностью согласен. Самый беспроигрышный вариант - не врать тем людям, которых уважаешь. А Феликса Эдмундовича я уважал. Возможно, мне когда-нибудь придется разочароваться в товарище Дзержинском - в этой жизни все может случиться, но покамест у меня не возникло повода заподозрить моего начальника ни в подлости, ни в вероломстве, ни в кровожадности, чего бы там не понаплели биографы времен Перестройки. А коли так, то и я не имею права поступать по отношению к нему неприлично, даже если это и касается таких «скользких» моментов.
        - Надо тебе в Москву ехать, - предложил я Артуру. Развивая мысль, сказал: - И чем быстрее, тем лучше. И рапорт везти самому Феликсу Эдмундовичу, а не замам. Доложишь товарищу Председателю ВЧК по Тухачевскому - пусть думает, отчего поляки нашего командующего фронтом берегут. Согласен, что это наводит на размышления?
        Особоуполномоченный ВЧК кивнул. Если поляки так берегут Тухачевского, то их устраивает его ведение кампании. Значит, он что-то делает не так. Или же, а это еще хуже, хотя и маловероятно - самый прославленный наш полководец вступил в сговор с Пилсудским. Конечно, это все еще нужно проверять. Я лично, обладая «послезнанием», считал, что бывший гвардеец не изменник, но, мягко говоря, не самый хороший военачальник. Другое дело, что сведения, почерпнутые из ненаписанных книг и неопубликованных документов, к делу не пришьешь.
        - Если Дзержинский в Москве, - заметил Артур.
        Что да, то да. За то время, что я был вхож на Лубянку, Феликс Эдмундович добрую треть провел в разъездах - то на фронте, а то в каком-нибудь из городов, где происходило нечто важное. Первый заместитель Председателя, товарищ Ксенофонтов, человек неплохой, и чекист отличный. Но я представляю, что он скажет, узнав, что чекисты, да еще и из начальствующего состава, приняли вызов на дуэль. Пожалуй, домашним арестом мы не отделаемся, здесь трибуналом пахнет, а под трибунал идти не очень хочется. Расстрелять-то не расстреляют, но получить срок с последующим лишением должностей, исключением из партии - тоже не сахар.
        - Можно бы на Лубянку позвонить, но не хочется. Ксенофонтов спросит - а что за дело такое? - вздохнул Артузов.
        - А что, кроме Ивана Ксенофонтовича и спросить некого? - удивился я.
        Неужели у Артура нет на Лубянке приятеля, которому можно позвонить, и поинтересоваться - на месте ли шеф?
        - Спросить-то можно, но звонок через коммутатор пойдет, все равно Ксенофонтову доложат.
        Дескать - Ксенофонтов может обидеться, что особоуполномоченный интересуется наличием Председателя, игнорируя его самого, как исполняющего обязанности и начнет интересоваться?
        - У Смирнова спросим, уж он-то всегда все знает, - усмехнулся я.
        Артузов кивнул. Думаю, он лучше меня знал о связях Игоря Васильевича в Главном штабе ВЧК.
        - Так и сделаем, - согласился Артур. - А ты пока своих докторов дожимай. Как знать, не окажется ли это дело важнее Тухачевского?
        «Дожать» оставалось не докторов, а только одного Митрофанова, отловленного по дороге к Минску. Зря убегал, все равно поймали. Надо бы еще выяснить, кто сообщил доктору об интересе столичных чекистов к его персоне? Ну да, выясним. Точнее - я выясню.
        Я читал списки призывников, получивших медицинское освобождение от воинской службы, и диву давался - почему раньше никто не обратил внимания, что из семидесяти призывников, прибывших в губернский центр из Дорогобужа, двадцать признаны «негодными к службе в военное время», а из Рославльского - сорок из восьмидесяти? Если оценить общее количество парней, представших в марте тысяча девятьсот двадцатого года перед комиссией, то количество «белобилетников» составило почти сорок процентов! Если в округленных цифрах, то в марте РККА «недополучила» пятьсот человек, в апреле четыреста, в мае - семьсот, а в июне - тысячу. Две тысячи шестьсот человек за четыре месяца! Это же четыре батальона, а по меркам гражданской войны - так целый полк.
        Удивительно, но в январе-феврале двадцатого года количество освобожденных от воинской службы составляло пять процентов. Не сказать, что мало, но не так и много - все в пределах разумного. Насколько помню, в двадцать первом веке от армии получали освобождение около двадцати-двадцати пяти процентов призывников, но в будущем и количество врачей, задействованных на медкомиссии, увеличилось, и медицинские возможности тоже, да и количество болезней, по которым положено освобождение, расширилось. В двадцатом же году двадцатого века призывников осматривал врач, а то и фельдшер, бывший и за терапевта, и за хирурга, и за окулиста, и за психиатра, а уж про таких специалистов, как отоларинголог с невропатологом, никто и не слыхивал, равно как и необходимость призывнику сдавать анализы. Если что-то жидкое и несли, то лишь самогон. И это не только в Красной армии, но и в белой.
        Помимо крестьянских парней прежде не нюхавших пороха, комиссия активно «рубила» и бывших офицеров. Я подсчитал, что из пяти тысяч потенциальных военспецов стоявших на учете и позарез нужных РККА, за четыре месяца освобождение получили двести человек. Етишкина жизнь! Я в Архангельске из сил выбивался, чтобы отправить товарищу Троцкому две сотни ротных и батальонных командиров, тщательно отфильтровывая бывших белогвардейцев, а здесь, похоже, медкомиссия старалась не допустить их на фронт. Причем врачи не утруждали себя диагнозами, вписывая в качестве причины освобождения все те же «грыжи» и плоскостопие. Нет бы, для разнообразия, добавить врожденный сифилис, эпилепсию или энурез, столь любимый современными мне «косарями».
        Если почти три тысячи человек не полученных Красной Армией - не вражеская диверсия, то что тогда считать диверсией? Вывести из строя пехотный полк не пролив ни капельки крови - высший пилотаж, мечта диверсанта! А если сюда присовокупить дезертиров и «уклонистов», то набирается целая дивизия. М-да.
        Пока Артузов выяснял, на месте ли Феликс Эдмундович, не собирается ли Председатель посетить Юго-Ззападный фронт (тогда и ехать не нужно, встретимся на месте), я занимался допросом доктора Митрофанова. Врач призывной комиссии, чья подпись украшала справки об освобождении от службы, уже пережил первый допрос, проведенный сотрудниками Смоленского губчека, и упорно не желал давать показания, упирая, что он все делал правильно, и пусть медицинская комиссия доказывает его вину. В ином месте, к доктору уже давно применили бы методы физического воздействия, но в ведомстве товарища Смирнова это было категорически запрещено. Что ж, похвально. Жаль только, что теперь допрашивать доктора пришлось мне.
        Передо мной сидел классический земский доктор - в костюме-тройке, галстуке-бабочке, с бородкой, начинающей лысеть шевелюрой и в пенсне, поминутно спадавшим с породистого носа. Этакий постаревший Антон Павлович Чехов.
        Записав в протокол, что гражданина Митрофанова зовут Евгением Николаевичем, от роду ему пятьдесят пять лет, родился в городе Казани, закончил отделение медицинских наук Московского университета, практикует в городе Смоленске с одна тысяча девятьсот пятого года.
        Не знаю отчего, но сегодня мне не хотелось «убалтывать» доктора. Потому, я подошел к делу прямо.
        - Итак, Евгений Николаевич, - улыбнулся я доктору. - Скорее всего, вас расстреляют. Да что там - вас всенепременно расстреляют. У меня к вам деловое предложение - вы возьмете на себя всю вину, тем более, что ваши подельники дружно указывают на вас, как на главного инициатора преступления.
        - О чем это вы? И почему меня должны расстрелять? - возмутился доктор. - Все мои заключения выписаны в соответствии с состоянием здоровья пациентов, то есть призывников рабоче-крестьянской красной армии. Если вы сомневаетесь, то губисполком должен создать медицинскую комиссию, привлечь к работе докторов из Москвы, из других городов.
        Эх, дорогой доктор, в каком году ты застрял? Или не понимаешь, с кем ты имеешь дело? Странно.
        - Московских врачей в комиссию? - поинтересовался я.
        - Разумеется. Московские медики будут более непредвзятыми, нежели наши.
        - А не посоветуете, кого нам лучше привлечь? Я-то не из Москвы, тамошних докторов плохо знаю, - развел я руками.
        - Думаю, следует привлечь профессора Преображенского, можно докторов Потехина, Гринфельда, Зеленько.
        - Преображенский - это Филипп Филиппович? - решил уточнить я, записывая фамилии. - А Борменталя?
        - Преображенского зовут Иваном Степановичем. А доктор Борменталь, как я знаю, в эмиграции.
        - Спасибо, Евгений Николаевич, вы нам очень помогли. Я сейчас же отдам приказ об аресте указанных вами лиц.
        - Почему об аресте? - вытаращился доктор. - Я говорил о врачах, что смогут провести независимое расследование.
        - Доктор, неужели вы всерьез полагаете, что кто-то сейчас начнет проводить независимую экспертизу, созывать комиссию? Воображаете себя умником, а ума не хватило, чтобы придумать более сложные диагнозы. Ну, куда годится, везде писать - паховая, спинномозговая грыжа, плоскостопие? Вот, - потряс я листом бумаги с рапортом Татьяны. - Простая сестра милосердия сумела раскрыть вашу аферу. Для трибунала этого вполне достаточно. Но я вам честно скажу - мне неинтересно расширять круг задержанных лиц. И так из-за вас придется производить аресты в Москве, допрашивать этих самых Преображенских с Борменталями. Наверняка вы назвали лиц, повлеченных в вашу преступную деятельность. У меня сейчас дел выше крыши. Потому мне гораздо проще записать, что вы являетесь убежденным антисоветчиком, что из идейных соображений и абсолютно бесплатно, пытались сорвать мобилизацию призывников в Красную Армию. Теперь вопрос - скольких людей вы потянете за собой? Давайте остановимся на губвоенкоме, фельдшерах Истомине и Головко, уже задержанных нами. Они, кстати, уже дали признательные показания. Мол - вы ввели их в заблуждение,
они раскаиваются. Но я могу порвать их признания, если хотите. Лучше всего, если вы сообщите, что действовали в одиночку, что все остальные не знали о ваших махинациях. Мы вас быстренько расстреляем - даже без трибунала, могу и своей властью, совсем не больно, обещаю, ваши коллеги получат по году условно. С военкомом… Ну, этого из партии исключат, на фронт отправим. К чему хорошего человека расстреливать?
        - Нет, так дело не пойдет, - твердо заявил Митрофанов. - Если уж под расстрел идти, то всем вместе. И товарищу Коромыслину вместе со мной к стенке становиться.
        - А военкома-то за что? - сделал я удивленные глаза. - Он же не врач, откуда ему знать? Вы признаетесь, что ввели товарища Коромыслина в заблуждение.
        - То есть, меня расстреляют, а военный комиссар останется жив?
        Я кивнул. И тут доктор заявил:
        - Пишите. В феврале месяце сего года ко мне обратился наш военный комиссар Коромыслин, и предложил сделку - я освобождаю призывников от службы, а он платит мне за каждого человека. На тот момент мы ждали, что польская армия войдет в Смоленск, так что деньги будут нелишними.
        - Странно, - сказал я, уже вполне искренне. - А военком уверял, что это вы вовлекли его в заговор, и рассчитывались золотыми червонцами. Кстати, у него при обыске было изъято двести золотых монет.
        - Вот, сволочь! - вскипел доктор. - А мне платил по сто крон за человека.
        - Австро-венгерских? - развеселился я.
        - А каких же еще? Обещал, что их можно поменять на польские марки.
        Ай да военком. Рассчитывался валютой уже не существующей страны, а сам получал золото. Он же и меня почти провел.
        - Об аресте вас кто предупредил?
        - Заступов, помощник военкома позвонил. Сказал, чтобы я побыстрее убирался, - кивнул Митрофанов.
        Что ж это я всех сотрудников военкомата не арестовал? Упущение.
        - Почему в Минск? Поближе к границе?
        - В Минске стоит штаб фронта. Коромыслин как-то сказал, что меня сможет защитить товарищ Фуркевич. Чтобы я, по прибытию, немедленно с ним связался.
        Я не знал, кто такой Фуркевич, но признаваться в этом нельзя:
        - А почему именно он?
        - Фуркевич служит начальником отдела в штабе у Тухачевского… Говорят, он близкий друг самого командующего фронтом.
        Вона как… Близкий друг комфронта, способный защитить доктора, а заодно и похлопотать об освобождении самого военкома. А ведь все могло сложиться. Тухачевский в этих местах - основная сила. Да и в Москве у него много покровителей. Чтобы арестовать комфронта, даже уровня Дзержинского мало, понадобится решение Политбюро.
        - Может так быть, что именно Фуркевич давал деньги Коромыслину?
        Митрофанов только пожал плечами.
        - Я видел его с Коромыслиным, но не уверен, не знаю.
        Жаль, что доктор не знает. Придется выяснять самому. Во-первых, передопросить военкома. Во- вторых, арестовать его помощника. А в-третьих, провести превентивный арест этого самого Фуркевича. Начальник отдела - это не командующий фронтом. Самому изладить или попросить Артузова? Пожалуй, это его уровень, а не мой. Что ж, столица может и подождать несколько дней.
        Глава 16. О начальниках губчека ?
        Разумеется, Артузов знал, кто такой Федор Эмильевич Фуркевич. В прошлом - кадровый офицер, а нынче начальник отдела военных потерь штаба Западного фронта.
        Отдел, что он возглавляет, это не оперативное или разведывательное управления, и даже не мобилизационное, но все равно, в иерархии РККА, начальник отдела штаба фронта шишка немалая. А если допустить, что Фуркевич еще и близкий друг Тухачевского, то ой-ой-ой.
        Рабочее совещание особоуполномоченного и простого уполномоченного было коротким. То, что Фуркевича нужно брать, и брать немедленно, не согласовывая свои действия ни с Дзержинским, ни с кем-то еще, решили сразу. Информация об аресте губвоенкома, доктора Митрофанова, и прочих, ушла в Минск, но есть слабая надежда, что до ушей начальника отдела еще не дошла, но если начнем согласовывать с Москвой, проволокитим, то точно, дадим время гражданину Фуркевичу подготовиться. Либо он кинется в бега, либо побежит искать помощи у Тухачевского, а тот прикроет своего друга и от нас, и от Дзержинского. Но с другой стороны - самодеятельности быть не должно. Посему решили отправить на Лубянку шифрованную телеграмму, кратко излагающую информацию, и извещающую о наших намерениях, а сами, тем временем, отправляемся в Минск. Тем более, нам так и так туда ехать - Артузову нужно ловить польских шпионов, а мне предстоит встреча с давним знакомым. Но главная задача - Фуркевич.
        Другой вопрос - как его брать? Я предлагал арестовать начальника отдела дома, желательно ночью - так сказать, «тепленьким», без шума и криков. Или около дома. Но Артузов неожиданно возмутился.
        - Владимир, мы же с тобой не террористы, и не польские диверсанты. С чего это сотрудники чека должны от кого-то прятаться? Сделаем все совершенно открыто.
        В чем-то товарищ Артузов прав, а в чем-то нет. А если в штабе, когда мы придем брать Фуркевича, окажется охрана? А если там появится Тухачевский и начнет скандал? Что, придется еще Тухачевского арестовывать? Я не против, но руки коротки.
        - Давай по ситуации, - предложил я. - Сумеем взять Фуркевича в штабе, там и возьмем. Нет, арестуем дома, на квартире. Зачем нам штаб на уши ставить?
        - Так нам его так и так ставить, - усмехнулся Артузов. - Обыск придется и на квартире проводить, и по месту службы.
        - Особый отдел фронта станешь предупреждать? И уточнить бы неплохо, где отдел расположен. В Минске, на какой улице? Вряд ли весь штаб в одном здании уместился. Может, Апетер поможет? Или спецпредставитель Председателя?
        Артур скривился.
        - У меня с Апетером отношения не сложились. Обиделся, когда я в прошлый приезд ему замечание сделал, что особый отдел фронта работу среди пленных поляков не ведет, через них идет внедрение шпионов, так он сразу же побежал Медведю жаловаться, а тот самому Дзержинскому - мол, особоуполномоченный ВЧК превышает свои полномочия, вносит разлад между сотрудниками, и прочее. Мне потом пришлось пред Феликсом Эдмундовичем отчитываться.
        - Кстати, не перебор, держать на фронте начальника особого отдела, да еще и специального представителя Председателя ВЧК?
        - С одной стороны, вроде и перебор, а с другой, это как командир и комиссар. Если один напортачит, другой поправит. Ну, заодно и присматривают друг за другом.
        Артур призадумался, а потом сказал:
        - Отобью - ка ятелеграмму Уншлихту. Иосиф Станиславович - человек толковый, к тому же, твой коллега.
        Я поначалу не понял, каким боком член Военного совета Западного фронта приходится мне коллегой, потом дошло, что он тоже член Польревкома, отвечающий за вопросы партийного строительства. Правда, строительства пока нет, равно как и Польского революционного комитета, а Уншлихт есть.
        Артузов ушел на телеграф, а я пошел к начальнику губчека. Надо же отдать на прощание визит вежливости, а заодно выпросить у него грузовичок - для проведения операции в Минске позарез требовалось транспортное средство, а бронепоезд, увы, слишком привязан к рельсам.
        Игорь Васильевич упирался, словно я добивался руки и сердца единственной дочери:
        - Не дам! С должности снимайте, Дзержинскому жалуйтесь, все равно не дам.
        Я и сам, на месте Смирнова, не дал бы посторонним товарищам собственную технику - по губернии на лошадках ездить замучаешься. Но сейчас у меня свои интересы, шкурные.
        - Так ведь вернем, - искренне обещал я. - Вот тебе крест, вернем.
        - Ага, сейчас, - хмыкнул начальник Смоленского губчека. - Знаю я вас, возьмете, потом зажилите.
        - Я тебя хотя бы один раз обманывал?
        Я делал честные глаза, хотя и не мог с уверенностью пообещать, что мы с Артузовым вернем технику. Все-таки, едем к линии фронта, а там все может быть. Понимаю, Артур Христианович может применить «административный» ресурс, и Смирнов обязан подчиниться, но мне хотелось заполучить автомобиль так, чтобы сохранить с начальником Смоленского чека хорошие отношения.
        - А хочешь, я тебе Заступова оставлю, как компенсацию? - великодушно предложил я.
        Коромыслин, во время повторного допроса и очной ставки с доктором, упорно стоял на своем - мол, бес попутал, кивал на врача призывной комиссии, именуя того главным искусителем А вот Заступов раскололся сразу, как гнилой арбуз, сдав нам и Федора Эмильевича Фуркевича, являвшегося начальникомотдела военных потерь штаба Западного фронта, но и его адъютанта, выступавшего посредником между самим начальником, и губвоенкомом. Увы, фамилию адъютанта Заступов не знал, но вряд ли у Фуркевича много адъютантов.
        - И на кой мне Заступов? - хмыкнул товарищ Смирнов, но в глазенках, прикрытых очками, загорелся огонек. - Если бы военкома оставил, еще ладно. Может, вытряс бы из него чего-нибудь интересное.
        - А вот смотри, дорогой товарищ, - принялся я рассуждать. - Коромыслин, ты уж прости, нам самим нужен - очную ставку с Фуркевичем проводить, то да се. Его помощник, вроде бы тоже нужен, но не так сильно, а все интересное мы из него уже выдоили. В Москву не повезем, здесь расстреливайте.
        - Так понятное дело, что расстреляем, но мне-то какой прок? - перебил меня Игорь Васильевич.
        - У Коромыслина мы червонцы изъяли, верно? У доктора во время обыска кое-что нашли, а у Заступова? Никаких тайников, захоронок, а искать нам уже некогда.
        - Вы еще и червонцы отыскали? Ай, молодцы.
        - А ты не в курсе? - удивился я.
        - Так вы с товарищем Артузовым меня с документами не знакомили, а обыски ваши люди проводили, - слегка обиженно ответил товарищ Смирнов.
        - А кто виноват? - парировал я. - Сам на меня всю черновую работу спихнул. Дескать, выручай, работы много. Было такое? Ты же жук хитрый, почти как Артузов, если не хлеще. Небось, думал - нехай товарищ москвич чебурахается, ему ж хуже.
        - Чего делает? - заинтересовался Смирнов и пояснил. - Ты сейчас слово какое-то интересное сказал. Чебурахается?
        - Ага, чебурахается, чебурахтается. Ну, то есть барахтается, бултыхается. Это так в Архангельске говорят, - без малейшего смущения объяснил я очередной неологизм, а потом, уже строже сказал: - Короче, Игорь Васильевич. Хватит ломаться… - Чуть было не брякнул - как Троцкий на заседании Политбюро, но попридержал язык. - Как красна девица, я тебе дельный обмен предлагаю. Ты забираешь Заступова, работаешь с ним, выколачиваешь из него тайники, деньги приходуешь в бюджет Смоленской губернии, тебе за это спасибо скажут, а нам отдаешь грузовик и бочку бензина.
        - Бензина? Да ты охренел, товарищ Аксенов. Мы здесь на смеси скипидара с самогоном катаемся.
        - Да хоть на коньяке с нафталином, лишь бы возила. А еще Игорь Васильевич - не можешь дать команду, чтобыжелезнодорожники к бронепоезду платформу прицепили? Да, и сходни какие-нибудь, чтобы грузовик загнать. Нам с Артузовым бегать придется, искать, а тебе только трубку снять.
        Смирнов слегка матернулся, обозвал меня вымогателем, но трубку снял и в два счета договорился. Повесив трубку, Игорь Васильевич спросил:
        - Володя, слушай, скажи по дружбе, вы с Артузовым в опись все червонцы внесли, или себе оставили малость? Нет, не на себя лично, - торопливо поправился Смирнов, - а на оперативные расходы? Сам знаешь, что с деньгами любое дело можно сделать быстрее.
        - Все в опись внесли, - вздохнул я. - Я бы немножко «замылил», но не рискнул. Артур парень честный, ктознает, а вдруг он не так поймет? Ему-то легче, у него Дзержинский под боком, поможет, ежели что. я у своего губисполкома пытался хоть какие-нибудь деньги выбить на оперативные расходы, они рогом упираются - как мол, так, товарищ Аксенов, какие оперативные расходы? Все сознательные граждане Республики должны служить Советской власти бескорыстно. Пытаюсь убедить - мол, дайте, хоть сколько-нибудь, забодало из своей зарплаты агентов оплачивать. Мол, за каждую тысячу готов отчитаться. А они - на оперативные расходы пусть вам ВЧК деньги выделяет, у нас в бюджете не предусмотрено. Теперь сотрудникам, у которых агенты, премию выписываю. Правда, премиями этими стенки можно оклеивать, но лучше, чем ничего.
        - У меня то же самое, - ответно вздохнул Смирнов. - Выручает, что я здесь с восемнадцатого года, людей хорошо знаю, кое-какие средства имею, вроде того же мыла, да керосина. Еще спички есть, спирта ведро осталось.
        - Да ты буржуй, товарищ Смирнов! - невольно воскликнул я, потом улыбнулся: - И компромат на каждого руководящего работника.
        - Ну, не на каждого, но кое-что есть, - не стал отпираться Игорь Васильевич.
        - Кстати, а на меня много чего накопал? - Смирнов слегка засмущался, пришлось нажать: - Так уж скажи, любопытно. Чего про меня тебе в клювике принесли?
        Начальник Смоленского губчека еще немного посмущался, или умело изобразил смущение, потом развел руками:
        - Не особо и много. Слишком вы правильный, товарищ Аксенов, даже скучно. Водку не пьешь, в карты не играешь, даже по бабам не бегаешь. Болтали вначале, что вы с Артузовым с одной девкой живете, на двоих…
        Услышав такое, я не выдержал и засмеялся, потом предложил:
        - Ты Татьяне этого хмыря покажи, что болтает. Она его без трибунала по стенке размажет.
        - Я ж говорю, поначалу болтали. А после того, как твоя сестра милосердия вместе с нами контру брала, да раны перевязывала, все языки прикусили. Один что-то ляпнул, потом с синяками ходил, а я даже выяснять не стал - кто приголубил.
        - А про поляков, которых в павильоне нашли, что болтают?
        - Это про тех, которых Артур Христианович пристрелил? Кто знает, тот молчать станет, а остальные - тем более. Мало ли трупов находят?
        Я на мгновение опешил. Ай да товарищ Смирнов.
        - Ну, ты и волчара, товарищ начальник губчека! - с уважением сказал я. - Все-то ты знаешь. Только своим топтунам одежду другую купи. Один, что в «гороховом» пальто и сам в глаза бросается, и товарища демаскирует.
        Не стал говорить Смирнову, что ни в парке, ни около самого павильона я «топтунов» не заметил. Либо меня Артузов отвлек своей болтовней, либо… Хм… Я же в тот день спать хотел, спросонок и проморгал. Хотя, отговорка в пользу бедных.
        - Ну, мои «топтуны» в чем есть, в том и ходят. Главное, что тебя они не прокараулили, и новости раздобыли. Сам посуди - ты у себя в Архангельске оставил бы без присмотра московское начальство? Наслышан, как ты транспортников под арест отправил.
        - Если бы работать не мешали, да к делу своему подходили ответственней, никто бы их под арест не сажал, - хмыкнул я. - Да ты и сам - вон нам с Артузовым какое представление устроил. Показал, кто тут хозяин.
        Конечно, я немножечко польстил Игорю Васильевичу, но с меня не убудет. А мне было интересно, что он еще обо мне узнал?
        - Володя, скажу тебе честно - был бы здесь кто другой, а не ты- я бы рапорт написал, на имя Дзержинского. Артузов же самосуд устроил, как это понимать?
        - У Артузова выхода не было, он меня спасал.
        Как можно короче пересказал Игорю Васильевичу историю дуэли. Смирнов хмыкнул и изрек:
        - Два придурка, а не руководящие работники ВЧК. Нет, надо тебя обратно в Архангельск отправить, оленям хвост крутить, а Артузова… Он как-то говорил, что на металлурга учился? В общем, на сталелитейный завод послать, но инженером нельзя, пусть в сталевары. И чего ради дуэль? Ради того, чтобы узнать, что Тухачевский дурак? Так я тебе и без поляков скажу, что Михаил Николаевич не командующий фронтом, а мудак. Не знаю, как он против Колчака с Деникиным воевал, но здесь ему холку намнут. Его и на полк-то ставить рано, не то, что на армию или фронт. Вот ты две с лишним тысячи бойцов для Красной Армии отыскал, правильно?
        Дождавшись кивка, Смирнов продолжил:
        - На кой черт ему лишние две тысячи, если он теми, что уже есть, распорядиться не может? От Смоленска до Минска полевые лагеря растянулись - мол, пополнение, резерв. Но резервы-то вдоль дорог размещают, а не в заднице. Дорог там нет, как он пополнение в бой пошлет? Народ говорит - новобранцы винтовки в глаза не видели. Ладно, винтовки пока нет, палку им дай, пусть учатся. Так даже на это ума не хватает. Если командующему плевать, так и остальным дела нет. А пока до боя дело дойдет, все разбегутся. Со всей России вагоны с зерном идут, железная дорога круглые сутки работает, а куда потом все девается? Ладно, по своей губернии я проезд обеспечу, а дальше? В Минске заторы, составы в четыре ряда стоят, вагоны не разгружаются. А если от Минска, там все дороги разрушены, никто восстанавливать не пытается. Армейские интенданты где? Свозим зерно на склады, а там его крысы жрут. Крысы жрут, а бойцам есть нечего. Скоро мародерство начнется, как пить дать. А с мародерами уже другая война пойдет. Скажи, я неправ?
        - Прав, - согласился я. - И наши мужики ополчатся, а если в Польшу зайдем, так и польские.
        - Володя, ты в армии кем был? Прапором? Ну, я от тебя недалеко ушел, подпоручик. Не нужно быть великим стратегом, чтобы понимать - так воевать нельзя, когда тылы отстают, дивизии растянуты, дыры. Хорошо, если поляки не знают, а как узнают? Я уже, на всякий случай, оружие начал запасать, боеприпасы. Шуганут Тухачевского, кто Смоленск станет защищать? Отряд чека, милиция, да местная власть. Есть, армейские части, но как наступление начнется, их в бой пошлют, а они где-нибудь и застрянут.
        - Ежели что, я тебе свой бронепоезд оставлю, - пообещал я, прекрасно зная, что поляки до Смоленска не дойдут.
        Хотя, кто его знает? Я уже понял, что создаю иную историческую реальность, а в ней может быть все. И не только взятие Варшавы доблестными частями Красной Армии, но и драпанье оной армии в обратном направлении, до самой Москвы, с оставлением Польше территорий, полученных ею после Смуты. Нет уж, граждане ляхи, хрен вам, а не Смоленск.
        И тут зазвонил телефон. Игорь Васильевич привычным движением взял трубку, нахмурился и передал ее мне.
        - Это тебя. Артузов.
        - Слушаю вас, Артур Христианович.
        - Владимир, бросай все, срочно на станцию. Я распорядился - паровоз уже под парами стоит.
        Голос Артура слегка дрожал. Явно случилось что-то глобальное. Может, поляки начали контратаку, фронт дрогнул, а наша армия уже бежит?
        - Что стряслось? - поинтересовался я, но Артузову было не до разговоров.
        - Некогда. На месте все объясню.
        Давненько я так не бегал. Но все равно, ушло минут десять, пока я не добежал до железнодорожного вокзала. Наш бронепоезд стоял уже не на запасном пути, а на основном, а паровоз уже и на самом деле фыркал, и пускал струи пара. Около штабного вагона нервно расхаживал Артузов. Увидев меня, главный контрразведчик замахал руками.
        - Давай быстрее, тебя ждем.
        Я заскочил в вагон, Артур следом.
        Слегка переведя дух, спросил:
        - И что стряслось?
        - Телеграмма от Дзержинского. В Минске убит начальник отдела штаба товарищ Фуркевич. Срочно выезжаем, принимаем меры по установлению обстоятельств гибели и ждем самого Феликса.
        - Вот ведь, твою мать, - выругался я, отметив, что Артузов впервые назвал Дзержинского просто по имени. Видимо, точно волнуется. - Теперь ещеубийцу искать.
        - Искать никого не нужно. Это Тухачевский.
        Ну, мать же твою! Нет бы, наоборот.
        Глава 17. Все усложняется
        Мы так резко «стартанули», что я, понятное дело, не только не успел прихватить в Минск грузовик, но и пересчитать свой личный состав. Может, кого-то забыли?
        - Автомобиль в штабе фронта возьмем, или в особом отделе, - успокоил меня Артур. - С людьми не взыщи, некогда было проверять. Из моих помощников двое остались, своим ходом доберутся. А уж своих ты сам проверяй. Кто точно на месте - это Татьяна Михайловна.
        Если Татьяна в поезде, уже неплохо. Пройдясь по вагонам, выяснил, что Книгочеев и Исаков на месте, радист - бездельник тоже, а вот из красноармейцев отсутствуют четверо.
        - В увольнение парни отпущены, - сообщил слегка расстроенный командир взвода. - Кто ж его знал, что такая спешка?
        - Я из Минска телеграмму дам в трансчека, помогут, и на поезд ребят посадят, - утешил я Ануфриева.
        Комвзвода сразу же воспрянул духом. Вон, как печется о своих бойцах. Прямо-таки отец родной. Уважаю. По возвращении в Архангельск точно назначу его командовать ротой быстрого реагирования при губчека.
        Вернувшись в штабной вагон, попытался выяснить у Артузова хоть какие-нибудь подробности, но он только пожал плечами:
        - Телефонной связи с Минском нет, начал готовить телеграмму Уншлиху, прибегает посыльный из трансчека. Глаза вытаращены - мол, шифрованная телеграмма от товарища Дзержинского! Тебе показать?
        - Шифрованную? - хмыкнул я. - Я тебе что, шифровальщик?
        - Расшифровали уже, - усмехнулся Артур. - Зачем я с собой помощников вожу? Это ты все сам делаешь.
        Вот ведь, штучка столичная! И здесь не преминул уколоть. А где я в Архангельске шифровальщика отыщу?
        Артузов передал мне лист бумаги, где с одной стороны приклеена нарезка из бумажной лапши, испестренная цифирью, а с обратной, человеческим языком написано: «Смоленсктчк Артузову тире Аксенову тчк Убит начотдела штаба запфронта товарищ Фуркевич тчк Подозреваемый командующий фронтом Тухачевский тчк Приказываю срочно выехать в Минск и принять меры по установлению обстоятельств гибели тчк Срок исполнения двое суток тчк По истечению прибуду лично тчк Дзержинский тчк»
        Обстоятельный шифровальщик, однако. Видимо, так учили.
        - Ты обратил внимание, что приказ касается нас обоих?
        - Обратил, - кивнуля. Прислушавшись к внутреннему голосу, кивнул еще раз. - Не просто обратил, а проникся.
        Лестно, что меня ставят на один уровень с самим Артузовым, я вполне мог бы обойтись ролью подчиненного. Стоял бы себе в сторонке, пока Артузов получает плюхи.
        - Скажи-ка лучше, товарищ главный контрразведчик страны, двое суток мы от какого момента отсчитывать станем? От даты отъезда из Смоленска, или с момента прибытия в Минск?
        Вопрос непраздный. В моем времени поездка от Смоленска до Минска заняла от силы бы часов пять, сейчас нам потребуется все восемь. С учетом дозаправки и возможных ожиданий - десять-двенадцать.
        - Будем считать, что с момента прибытия в Минск, - принял решение Артузов.
        Двое суток гораздо лучше, чем полторы. Можно хотя бы версии набросать.
        Самая очевидная версия, лежащая на поверхности - предательство командующего фронтом. За «отмазкой» смоленских призывников (а только ли смоленских? Россия большая!) от службы в армии, стоял сам Михаил Николаевич Тухачевский, использовавший подчиненного в качестве посредника. Узнав об аресте губвоенкома, комфронта отрубил все концы.
        Увы, эта версия была отброшена. Тухачевский получил назначение на Западный фронт в конце апреля тысяча девятьсот двадцатого года, а «липы» начали творить в конце февраля - начале марта.
        - Жаль, - искренне сказал я. - Хорошая версия была, а главное - убедительная.
        Артузов кивнул. Версия и на самом деле была хороша. Поспешные расправывсегда вызывают лишние вопросы и делают подозрительными тех, кто эту расправу учинил. Эх, а я так рассчитывал уличить командующего фронта в шпионаже в пользу Польши, или Германии, сдать его в трибунал. Следы бы какие-нибудь при обыске нашли, это точно. Добыть весомые доказательства и тогда ни сам Троцкий, ни остальные покровители Тухачевского не спасут.
        - С другой стороны, в том, что эта версия отпадает, есть и свой плюс, - изрек я.
        - Какой? - скептически поинтересовался Артур.
        Артузов, хотя и был большим дипломатом, и даже при мне никогда не высказывал недовольства комфронтом, но по некоторым признакам можно было догадаться, что товарища Тухачевского он не жалует.
        - Мы не станем тратить на это лишнее время.
        - А на что мы его потратим?
        Хороший вопрос. Все-таки, «бытовуху» не стоит сбрасывать со счетов. Предположим, мы увлечемся политической неблагонадежностью будущего маршала, а выясниться, что он пристрелилподчиненного из элементарной ревности. Что, не бывает такого? Бывает, да еще как. Тем более, что Тухачевскому всего-то двадцать семь лет, гормоны скачут, а о его любовных похождениях написано не меньше, чем о его подвигах. Есть даже чьи-то воспоминания, что маршала казнили не за политические прегрешения, а за то, что осмелился покуситься на любовницу товарища Сталина - не то певицу, не то балерину.
        - Кстати, а Тухачевский женат? - поинтересовался я.
        Артур как-то странно посмотрел на меня, потом спросил:
        - А ты что, не знаешь?
        - А что я должен знать? - удивился я. - Я же не слежу за личной жизнью командующих.
        - Месяц назад его супруга застрелилась. Причем, случилось это в Смоленске, в штабном вагоне командующего фронтом.
        - Причины известны?
        - Официальная версия - приревновала мужа к очередной пассии, расстроилась, и пустила себе пулю в висок. Сам понимаешь, расследования никто не проводил, даже Тухачевского никто не допрашивал.
        Вот те раз. Какая-то нездоровая привычка у женщин этой эпохи. У Сталина жена застрелилась, у Буденного. Может, еще у кого-нибудь, но не помню. А с Тухачевским, очень любопытно. Не исключено, что отыщется какая-то связь со случившимся.
        - Надо его заодно и по самоубийству супруги допросить, - предложил я.
        - Понадобится, допросим, - философски повел плечами Артузов, а потом, широко зевнув, спросил - Владимир Иванович, ты спать не хочешь?
        Сегодня, в отличие от предыдущих дней, я выспался. Да и день еще, какой там сон?
        - Тогда я пошел, - сообщил Артузов. - Посплю до Минска, и ты своим храпом мешать не будешь.
        Нет, вы только посмотрите. Можно подумать, сам не храпит. Я открыл рот, чтобы выразить всю глубину возмущения, но товарищ особоуполномоченный успел скрыться в купе.
        Оставшись один, я решил, что наконец-то можно слегка перевести дух, выкинуть из головы Тухачевского и почитать юмористических рассказов Тэффи. Чем хороша эта писательница, так тем, что ее можно читать и сейчас, и через сто лет. Проверено.
        Только пристроился под шторкой, где светлее, услышал:
        - Владимир Иванович, не помешаю?
        Хотел сказать, что помешает, но не стал обижать девушку. Наверняка ей скучно. Промычав что-то, закрыл книжку.
        - Володя, - таинственным шепотом заговорила девушка, - а ты кофе не хочешь?
        Когда это я отказывался от кофе? Да мне его в последние годы и не предлагали. Я сделал страшные глаза, приложил палец к губам, указывая подбородком на купе, куда ушел Артузов - мол, если будешь орать, придется делиться с главным контрразведчиком. Он ведь, памятливый - не забыл, как угощал меня чаем и сухарями.
        - У меня и на Артура Христиановича хватит, - махнула Таня рукой.
        - Обойдется, - сурово сказал я. - Спит много, твой Артур Христианович. У нас говорят - спящим нет, и гулящим нет.
        Танюха хихикнула, и побежала к себе за всякими причиндалами, нужными для варки кофе. Но возвращаясь, все-таки остановилась у «мужского» купе и внимательно прислушалась.
        - Спит, - негромко сказала девушка, принимаясь священнодействовать - зажигать спиртовку, устанавливать на ней медный ковшичек, заменяющий турку.
        - Ты где это чудо откопала? - поинтересовался я.
        Засыпав в горячую воду драгоценный кофе и, не сводя глаз с ковшика, девушка пояснила:
        - Мне же товарищ Смирнов лишний кусок мыла выделил, а еще ребята пару кусков отдали, Александр Петрович половинку от своего отрезал. Мол - тебе нужнее. А я один кусочек взяла, пошла на рынок. Хотела на него что-нибудь из вещей поменять, пообносилась, а тут вижу, какая-то тетка сидит, а перед ней банка с молотым кофе - фунт, не меньше. Спрашиваю - сударыня, на мыло не поменяете? Она так обрадовалась, за мыло схватилась, чуть руку не оторвала. Зато еще три кофейных чашки добавила. Оп…
        Татьяна успела вовремя «поймать» закипающий напиток и шапка ароматной пены не успела залить спиртовку.
        Были принесены чашечки, а когда я, счастливый по уши, уже предвкушал первый - самый вкусный глоток, из купе появился Артузов.
        - Ты же спал? - возмутился я, а Татьяна, хихикнув, принялась распределять драгоценную жидкость по трем чашкам.
        - Уснешь тут, если кофе запахло, - проворчал Артур, заграбастав чашку. Как мне показалось, напитка в ней было больше, чем в остальных. Сделав глоток, расплылся от умиления. - Точь-в-точь, как в кофейне на Невском.
        Я хотел добавить, что уж никак не хуже, чем в «Пышечной» на Большой Конюшенной, но не мог вспомнить - а существовала ли она до революции, а если и да, то откуда череповецкий семинарист может знать вкус питерского кофе?
        - А у меня кусок сахара есть, - неожиданно сообщил Артузов. - Хотите, Татьяна Михайловна?
        - Она кофе с сахаром не пьет, - вмешался я.
        - Ну да, разве кофе можно пить с сахаром? - подтвердила Таня.
        - Вот, раз девушка не будет, мне тащи, - возликовал я, но Артур не замедлил сделать очередную гадость.
        - А вам, товарищ Аксенов, как вы иногда любите говорить - хрен от Советской власти, - сурово сказал главный контрразведчик страны. - Слышал я, как вы меня хотели оставить без кофе.
        Дочь кавторанга могла бы уже привыкнуть к нашим пикировкам, но порой даже она не могла понять - всерьез мы сцепились или так, в шутку. Но на сей раз Таня сидела, слушала нас и хихикала, а потом вдруг спросила:
        - Артур Христианович, а почему товарищу Аксенову нравятся пожилые женщины?
        - Татьяна Михайловна, об этом вам лучше спросить у него самого, - невозмутимо отозвался Артузов, слегка усмехаясь в усы, которые он начал недавно отпускать. Видимо, следует моему примеру и хочет выглядеть солиднее.
        - И спрошу! - с каким-то вызовом сказала Татьяна.
        Артузов, с сожалением посмотрел на пустую турку, поднялся.
        - Татьяна Михайловна, ваш кофе великолепен, - церемонно сообщил главный контрразведчик и, ехидно посмотрев на меня, сообщил: - Медики говорят, что кофе начинает действовать через час, а пока оно не начало действовать, пойду досыпать.
        И ушел, гад, оставив меня наедине с Татьяной. Я лихорадочно схватился за чашку, надеясь, что там осталось еще чуточку кофе, и это поможет мне скрыть смущение. Чего это вдруг на нее накатило?
        Но вместо того, чтобы задавать неудобные вопросы, Татьяна резко поднялась с месте, и скрылась в своем купе. Я же, посидев еще немного, попытался читать, а потом решил последовать примеру Артузова - пойти вздремнуть. Кофе, разумеется, бодрит, но до Минска нужно действительно подремать. Или сделать вид, что спишь, а иначе выйдет Татьяна, и опять начнет задавать мне дурацкие вопросы.
        В Минске нас ждали. Музыки и цветов не было, митинга тоже, но как только мы с Артуром вышли из вагона и прошли на перрон, к нам целеустремленно направилось двое мужчин. Первый - в офицерской шинели, второй - в кожаной куртке. Не ошибусь, если в шинели член РВС, а в кожанке - наш брат, чекист.
        Здороваясь, Артур представил меня:
        - Владимир Иванович Аксенов, уполномоченный ВЧК.
        - Смилга Ивар Тенисович, - крепко пожал мне руку высокий мужчина в двубортной офицерской шинели, в пенсне, отчего-то напоминавший пожилого гимназиста.
        - Рад знакомству, Ивар Тенисович, - отвечая на рукопожатие.
        - Вы первый, кто с первого раза правильно выговорил мое имя и отчество, - улыбнулся «гимназист».
        Я бы и сам назвал его Иваном Денисовичем, если бы раньше не встречал латышских имен. Впрочем, у самого Смилги акцента не было. Никаких там «ф», вместо «п», медлительности, так любимой сказителями анекдотов.
        Значит, это у нас Смилга, член Реввоенсовета Западногофронта.
        - Филипп Демьянович Медведь, - тряхнул мою руку товарищ в кожаной куртке. Посмотрев в глаза, доверительно добавил: - Много о вас наслышан.
        Личный представитель Председателя ВЧК и на самом деле походилна медведя - крепкий, приземистый, только на плюшевого. Любопытно, чего он такого мог быть наслышан обо мне?
        - Товарищи, а где сейчас Тухачевский? - поинтересовался Артур.
        - Под домашним арестом, в гостинице, - сообщил Смилга. - Раньше он в фольварке бывшего предводителя дворянства обитал - там удобнее, и телефонная связь есть, но в связи с ситуацией, пусть пока живет в городе. От должности его временно отстранили, до полного разбирательства. Но уже телеграмма от товарища Троцкого пришла - мол, отчего задержка? Грозится, что скоро сам будет. Товарищ Апетер сейчас в гостинице, у командующего.
        Смилга вздохнул. Глядя на него, завздыхал и Медведь.
        Мы с Артуром переглянулись. Товарищи не знают, что сюда едет еще и Дзержинский. С Феликсом Эдмундовичем нам никакие Львы революции не страшны.
        Пока шли по перрону, начальники изложили нам суть минувшегособытия. Убийство произошло ночью, когда начальники управлений и простые сотрудники ушли спать в купейные вагоны, а в штабе, кроме дежурного, никого не было. Услышали выстрелы, прибежали, обнаружили Михаила Николаевича, с револьвером в руке, стоявшего над трупом Фуркевича.
        Причины убийства им неизвестны, потому что Тухачевский отказался отвечать на вопросы, сказав лишь, что стрелял в Фуркевича совершенно обдуманно.
        - А где именно был убит Фуркевич? - спросил я.
        - Таких подробностей я не знаю, да и какая разница? - пожал плечами Медведь. - Особый отдел фронта проводил допрос сотрудников штаба, можно спросить у них. На всякий случай, если хотите сами посмотреть - труп товарища Фуркевича отвезли в морг.
        А Смилга добавил фразу, вызвавшую наше изумление:
        - Возможно, после разбирательств, следует отвести тело начальника отдела в Москву. Или похоронить в Минске, с воинскими почестями. Все-таки, человек погиб на рабочем месте, почти что на боевом посту. И бывшим офицерам окажем уважение.
        Мы с Артузовым невольно остановились, и переглянулись. О чем это они? Воинские почести для предателя?
        - А Феликс Эдмундович вам ничего не сообщал? - осторожно спросил Артур.
        - Была телеграмма, что расследовать ЧП прибудут Артузов и Аксенов, нам с Апетером приказано оказывать вам любое содействие, - насторожился Медведь. - А что он должен был нам сообщить?
        - Мы думали, что товарищ Дзержинский сообщит вам о своем приезде, - торопливо сказал Артузов, подмигнув мне - мол, если Председатель ВЧК решил пока не сообщать руководству Западного фронта, что у нас есть доказательства измены Фуркевича, то и нам лучше помолчать. Посмотрим, что они станут петь. Одно дело знать об аресте смоленского губвоенкома, совсем другоесвязать это с предательством начальника отдела штаба.
        - Мы слышали, что у Фуркевича был адъютант. Нам необходимо с ним поговорить, - сказал я.
        - Адъютант? - удивился Смилга. - Начальникам отделов не положены адъютанты. У Фуркевича служит… служил, то есть, помощник, по фамилииРеутов. Имя и отчество не упомню. Он должен быть в штабе.
        - Значит, нужно его доставить к нам, на бронепоезд, - приказал Артур.
        Мы с ним уже решили, что нашей «опорной точкой» станет нашбронепоезд. И месторасположение удачное, стены бронированные, и охрана.
        - Распоряжусь, - кивнул Медведь.
        - Владимир Иванович, я пока пообщаюсь с сотрудниками особого отдела, почитаю протоколы допросов. А вы чем планируете заняться? - поинтересовался Артур, хотя он мог бы мне и приказать.
        - Если не возражаете, я отправлюсь в морг осмотреть тело, потом наметим дальнейшие действия.
        Дождавшись кивка Артузова, посмотрел на Смилгу с Медведем и спросил:
        - Товарищи, сможете обеспечить меня проводником и транспортом? Можно дать и телегу, но лучше автомобиль.
        - Возьмите мой, - великодушно разрешил Смилга. - На привокзальной площади стоит «Остин». Шофера зовут Арнис. Город он уже успел изучить, привезет вас на место.
        - А он меня послушает? - усмехнулся я.
        Знаю я этих латышей - без команды непосредственного начальника с места не сдвинутся. Но получив приказ, выполнят от и до. Правильные ребята, между прочем.
        - Пожалуй, что нет, - согласился Смилга. - Придется мне лично отдать приказ. Хотя, я напишу записку.
        Как и везде, городской морг располагался на окраине, рядом с больницей. И здание довольно типичное - маленькое, ютящееся на задворках.
        Голое тело Фуркевича лежало на металлическом столе, даже не прикрытое простыней. О внешности покойного сказать ничего не могу - самая обычная, а вот округлых ран, с запекшейся кровью, я поначалу насчитал четыре. Нет, сбоку еще одна. Странно.
        Патологоанатом - старичок в толстых очках, с ярко выраженной семитской наружностью, с сомнением осмотрел мой мандат.
        - Мне сказали, что гражданин командир, доставленный сюда, слишком важная персона, чтобы его резать, - сообщил патологоанатом.
        - Доктор, а попроще? - попросил я.
        - Можете называть меня Абрамом Шмулевичем, - разрешил врач, потом поправил очки: - Если проще, то мне не приказывали производить вскрытие. Да и к чему оно? Понятно, что красный командир умер не от цирроза печени, и не от инфаркта. Мне приказали привести убитого в приличный вид, замаскировать его раны. Можно подумать, что я бальзамировщик, или театральный гример. Да и руки у меня до вскрытия не дошли.
        - Мне не нужно вскрытие, - сказал я. - Достаточно, если вы мне скажете о количестве ранений, характере повреждений. Идеально, если достанете пули. Вы ведь сумеете это сделать, не повредив тело?
        - Господин уполномоченный вэчэка, - нервно снял и принялся протирать очки белоснежным платком патологоанатом. - Вы сомневаетесь в моей квалификации? Я занимаюсь своим делом пятьдесят лет.
        - Абрам Шмулевич, как можно? - вскинул я руки. - Я просто сомневаюсь - а возможно ли это вообще?
        - С такой ерундой справится даже практикант, - хмыкнул доктор, а потом, ухватив какой-то длинный блестящий предмет - кажется, его именуют зондом? принялся выковыривать пули.
        Вся операция заняла у патологоанатома минут десять, может и меньше.
        - Вот, извольте, - протянул мне Абрам Шмулевич кювету, в которой лежало пять кусочков свинца - четыре почти одинаковых, а один побольше.
        Доктор потрогал деформированные пули зондом, сбил в кучку четыре из них, и пояснил:
        - Вот эти извлечены из органов, ранения которых, на первый взгляд, не представляло непосредственной опасности для жизни. Если только внутреннее кровотечение, какие-то аномалии - все бывает, нужно делать вскрытие, чтобы ответить точно. А вот эта, - Абрам Шмулевич пошевелил кусочек, явно от пули калибра семь шестьдесят два. - Вот эта извлечена из сердца. Данное ранение, как известно, смертельно.
        - Спасибо, Абрам Шмулевич, вы настоящий мэтр своего дела, - похвалил я старенького патологоанатома.
        Кажется, нехитрая похвала пришлась по душе старику. Иначе, с чего бы он принялся суетиться, заворачивать каждую пулю в отдельную бумажку? А у меня возникли очередные вопросы, на которые можно получить ответ лишь у товарища Тухачевского.
        Глава 18. Вожди мирового пролетариата ?
        Допрос командующего фронтом проходил на «нейтральной» территории - в расположении Минского губкома партии. Я сидел за столом, передо мной расположился Тухачевский, а за ним заседали товарищи Троцкий и Дзержинский. Рассадка, как понимаете, для меня не очень удачная. Мне-то нужно смотреть в глаза Михаила Николаевича, а я постоянно стану ловить взгляды руководителей партии и правительства, что, как вы понимаете, очень мешает работе. Слабое утешение, что Тухачевскому приходится еще хуже - нервы у парня крепкие, но если затылок «сверлят» две пары глаз, сомнительное удовольствие.
        Мне отчего-то казалось, что вожди мирового пролетариата (без шуток, и без кавычек) товарищи Троцкий с Дзержинским, приехавшие в Минск расследовать ЧП фронтового масштаба, если не Всероссийского, захотят для начала побеседовать с Артузовым и мной, а уже потом допрашивать Тухачевского. Я бы, на их месте, так и сделал, чтобы вникнуть в ситуацию, но большое начальство потому и большое, что у него свои соображения.
        Для нас с Артузовым желание Льва Давидовича и Феликса Эдмундовичапосидеть на допросе в качестве наблюдателей стало неожиданностью. Какой нормальный следователь хочет, чтобы на допросе присутствовали посторонние, особенно, если это начальство? Даже адвокат подозреваемого - меньшее зло.
        - Кто допрашивать станет? - мрачно поинтересовался Артузов. Нерешительно предложил: - Может, вместе?
        Увы, от этой идеи пришлось отказаться. Два дознатчикахороши, если требуется получить конкретную информацию, «расколоть» заведомого подозреваемого - и роли можно заранее распределить и свои действия обговорить. В крайнем случае - Татьяну с «сывороткой правды» пригласить. Мы с Артуром работали в паре, но здесь не тот случай. Станем мешать друг другу, запутаемся.
        - Хочешь, ты будешь вести допрос? - улыбнулся Артузов, демонстрируя ни разу не пломбированные зубы.
        - Сэр ?ртур, - хмыкнул я. - Я что, так похож на идиота?
        Главный контрразведчик Советской России посмотрел на меня, и нехотя согласился:
        - Не особо. - Потом просиял, словно эта мысль впервые пришла ему в голову. - Давай монетку кинем.
        - Давай, - обреченно махнул я рукой, понимая, что спихнуть на Артура допрос не удастся.
        Артузов пошарил по карманам и выложил на стол пятак.
        - Талисман? - поинтересовался я, рассматривая монету. А пятачок-то тысяча девятьсот семнадцатого года. Ни разу такой в руках не держал. Подумал, что медные монеты семнадцатого года должны быть в цене, но усмехнулся собственной мысли - до ближайшего нумизматического аукциона ждать лет девяносто, а то и больше.
        - Это у меня от последнего жалованья осталось, - усмехнулся Артур и пояснил. - Еще того, инженерского. И потратить некуда, и выбросить жалко.
        Разумеется, выпала имперская птица, хотя я ставил на «решку». Наверное, Артузов специально подделал монетку, чтобы выигрывать.
        Всю ночь мы с Артузовым готовились к допросу. Перебирали рапорта управленцев и сотрудников штаба, объяснительные и протоколы, составленные особистами, подчеркивали самые важные факты, выписывали нестыковки. Я же составил еще и биографическую справку на товарища Тухачевского - мало ли, может и пригодится. В свое время прочитал много книг и о польском походе, и о самом товарище Тухачевском. Правда, некоторые детали - например, личная жизнь будущего маршала, в памяти стерлись, но об этом можно и у Артура спросить, зато мелочи, вроде наград Михаила Николаевича, его увлечений, отчего-то вспоминались.
        И вот, настал день «Т». Про рассадку я уже говорил, не упомянул только, что слева от меня, за приставным столиком с «Ундервудом», сиделадевушка-машинистка. Взять на допрос машинистку подсказал мудрый Артузов. Официально, чтобы и Троцкий и Дзержинский получили по экземпляру протокола допроса каждый, а реально… Ну, Артур же знает мой почерк.
        Я начал стандартно. Время допроса, место, не позабыл упомянуть присутствующих здесь товарищей, за что заработал недоуменный взгляд товарища Троцкого - мол, к чему такая бюрократия? но сумел погасить его легким кивком - мол, положено так. Биографические подробности нас особо не интересовали, но пришлось печатать, что по социальному происхождению и положению Михаил Николаевич Тухачевский происходит из дворян, из польской шляхты (такую подробность я и не спрашивал, зачем она мне?), получил образование в Пензенской гимназии, Московском кадетском корпусе и Александровском военном училище.
        Наконец, когда мы дошли до занимаемой должности и было установлено, что с Фуркевичем он познакомился только в апреле сего года, я спросил:
        - Когда вам стало известно о предательстве вашего начальника отдела? И от кого это стало известно?
        Тухачевский замешкался, обдумывая ответ, зато подал голос товарищ Троцкий:
        - Почему мне не доложили о предательстве Фуркевича?
        Вот, этого-то я и боялся. Если присутствует высокий чин, жди вопросов, что станут мешать допросу. Ишь, в рифму. Подавив первое желание - рявкнуть на возмутителя спокойствия (ага, рявкни на Троцкого…) и второе - начать обстоятельный рассказ, что не успели, времени мало прошло, а по сути - вилять хвостом и оправдываться, выбрал третье - строго посмотрел на Льва Давидовича и приложил указательный палец к губам.
        Товарищ Троцкий, кажется, ожидал какой-то другой реакции. Теперь же он снял пенсне, протер его и вытаращился на меня, словно на редкую птицу. Зато Феликс Эдмундович, от которого не ускользнул странный жест подчиненного, позволил себе легкую улыбку, тут же спрятанную в бороде.
        Пока мы обменивались взглядами, Тухачевский «созрел» для ответа.
        - О предательстве Фуркевича я узнал позавчера, от него самого, - сообщил командующий фронта.
        - А поподробнее?
        - Фуркевич пришел ко мне в кабинет и сообщил, что выполняетпоручение польской разведки. Что он завербован неким польским офицером, и его задачей стало ослабить мощь фронта. Для этого он получил от поляков золото, чтобы подкупить губернский военкомат, а те должны были освобождать призывников от службы в армии. Услышав такое признание, я потерял голову, выхватил револьвер и начал стрелять.
        - И вам не пришло в голову, что Фуркевича следовало арестовать, а потом передать в особый отдел фронта для допроса?
        - Я же вам уже сказал, - с некоторым раздражением ответил Михаил Николаевич. - Я потерял голову. В этот момент я думал только о судьбе фронта, о том, что подразделения несут каждодневные потери. Понимаю, что мои действия напоминают самосуд, и я готов понести наказание. - И тут комфронта обернулся к товарищу Троцкому и прочувственно заявил: - Я готов понести любое взыскание, наложенное на меня партией и лично вами.
        Вероятно, Тухачевский ждал, что его высокий покровитель сейчас вскочит с места, начнет о чем-то говорить, но я испортил все ожидания, постучав костяшками пальцев по столу, привлекая его внимание:
        - Михаил Николаевич, вы сейчас разговариваете со мной, а товарищ Троцкий станет говорить с вами, когда мы закончим допрос. - Так как мой подследственный продолжал смотреть в сторону Троцкого, пришлось постучать еще разок, и добавить: - Алло, товарищ командующий - сюда посмотрите.
        Слегка сбитый с толка Михаил Николаевич, повернулся ко мне и высокомерно спросил:
        - А что еще вы хотите узнать? Я вам все рассказал, что же еще?
        - Да мы только начали. У меня к вам еще множество вопросов. Начнем с самого простого - сколько раз вы стреляли в Фуркевича, из какого оружия, и где оно?
        - Стрелял из нагана, - сообщил Тухачевский. - А сколько раз - не помню. Наган, если вас интересует, я отдал товарищу Смилге, члену РВС фронта.
        Молодец Смилга. Еще не хватало, чтобы Тухачевский пришел на допрос с оружием. Хотя…
        - У вас есть при себе какое-нибудь оружие? - спросил я.
        Командующий фронта встал с места, демонстративно потряс пустой кобурой, похлопал себя по бокам. Фыркнул довольно презрительно:
        - Если желаете - можете меня обыскать.
        Эх, а мне ужасно хотелось обыскать комфронта. Не будь здесь Троцкого, так бы и сделал. Впрочем, а какого черта я стану церемонится?
        - То есть, вы не возражаете? - для проформы поинтересовался я, а потом, без малейших угрызений совести пошел обыскивать комфронта. И впрямь, ничего нет.
        Я услышал звук, наподобие клекота со стороны зрителей, но не понял - осудительный, или одобрительный, но мне уже стало по барабану. Я на работе, и проблема - поссорюсь ли с сильными мира сего, меня уже ни капли не волновала.
        - Спасибо вам за содействие, теперь можно сесть, - поблагодарил я Михаила Николаевича и спросил: - А правда, что в военном училище вы считались отличным стрелком?
        - Я был чемпионом Второго Московского кадетского корпуса, чемпионом и вице-чемпионом Александровского военного училища по стрельбе из револьвера, и из винтовки, а также по фехтованию на саблях, - вскинул подбородок будущий маршал.
        Впрочем, у меня появились сомнения - а станет ли в этой реальности Тухачевский маршалом? Вон, товарищ Троцкий очень внимательно вслушивается в наш диалог и, похоже, что ему интересно.
        - Как замечательно! - порадовался я за такого разностороннего человека, и задал новый вопрос: - Как же вам удалось стать чемпионом, если из пяти выстрелов, да еще с каких-то пяти шагов, только один оказался смертельным?
        - Я же вам сказал - я был в душевном расстройстве. В таком состоянии сложно прицелиться даже с трех шагов.
        - А откуда в теле Фуркевича взялись пули из браунинга?
        В подтверждение своих слов я вытащил все пять бумажек и принялся нарочито медленно их разворачивать, комментируя свои действия:
        - Вот эти четыре, - сложил я рядышком смятые свинцовые пульки. - Как можете убедиться калибра шесть-тридцать пять. Возможно, это браунинг. А вот эта, - развернул я комочек свинца побольше, - семь шестьдесят два. Баллистическую экспертизу не проводили, но как я полагаю, это и есть ваш наган.
        - Это недоразумение, - усмехнулся Тухачевский, но улыбка выглядела жалкой.
        - Вполне возможно, - не стал я спорить. - Но у меня есть некоторые вопросы, которые разрешить можете только вы. Допускаю, что вы умеете стрелять с двух рук одновременно. Рассердились на Фуркевича, стали в него палить из пистолета и револьвера сразу. Но почему вы это скрыли? И где браунинг?
        - Да, я припоминаю, - заплетающимся языком проговорил Михаил Николаевич. - Поначалу я стрелял из браунинга. Да, именно из браунинга, - оживился командующий фронтом, а потом принялся объяснять: - Дело в том, что когда Фуркевич признался, что он совершил предательство, а я предложил ему добровольно сдаться в особый отдел, он вытащил браунинг. Да, он вытащил браунинг, направил его на меня. Я отобрал у него оружие, начал стрелять, потом случилась осечка, и я достал свой наган. Это была самозащита, товарищи!
        Кажется, неумелые оправдания командующего фронтом вывели из себя присутствующих. Но если Дзержинский сумел удержать себя в руках, то Троцкий нет.
        - Хватит врать, товарищ Тухачевский! - загремел Лев революции, словно с трибуны. - Впрочем, вы не товарищ, а гражданин Тухачевский. Вы лжете, изворачиваетесь, и довольно-таки неумело.
        - Лев Давидович, давайте дадим Аксенову довести допрос до конца, - попросил Дзержинский своего коллегу, осторожно ухватывая наркомвоенмора за край кожаной куртки, и пытаясь усадить того на место.
        - Да, извините, товарищ Аксенов, - смутился Троцкий, усаживаясь на стул. - Продолжайте. Очень интересно.
        Ишь, интересно им. А теперь будет еще интереснее. Зря что ли, Артузов мне бумаги готовил?
        - Хорошо Михаил Николаевич, пока я приму вашу версию, что вы убили Фуркевича спонтанно, в состоянии душевного смятения. Но я еще раз вас спрошу - когда вы узнали о предательстве начальника отдела?
        - Я узнал об этом позавчера.
        - Странно, - хмыкнул я, пошелестев бумагами. - А вот в объяснительной записке начальника штаба фронта, товарища Шварца говорится, что Фуркевич проявлял интерес к плану наступательной операции, пытался проникнуть в кабинет, где находилась секретная карта.
        - Мне об этом ничего неизвестно, - помотал головой Тухачевский.
        - Странно, - опять хмыкнул я, зашелестев страницами. - А вот Шварц говорит, что подал вам рапорт, даже зарегистрировал его в канцелярии. Вы же знаете, как педантичны наши русские немцы, да еще бывшие начальники отделов делопроизводства Генерального штаба? Он указывает и входящий номер своего рапорта.
        - Наверное, я не обратил должного внимания на рапорт. Виноват.
        На Тухачевского было жалко смотреть. Недавно он выглядел как человек, оскорбленный в лучших чувствах, но ощущавший за собой поддержку, то теперь напоминал деревенского мужика, «отходившего» после вчерашней пьянки, и с ужасом слушающий - чего он вчера понаделал, но самое страшное, что за это придется отвечать.
        - Ну, с рапортами такое бывает, а вы человек занятой, - кивнул я. Потом, внимательно всмотревшись в глаза Тухачевского, спросил: - А как вы объясните, что ваша бывшая супруга - Мария Владимировна, в девичествеИгнатьева, застрелилась из того же браунинга, из которого убили Фуркевича? Кстати, рядом с телом оружия не нашли. И отчего все решили, что произошло самоубийство на почве ревности? Мы провели эксгумацию тела, сравнили пули, провели экспертизу. Кстати, у меня имеется специалист по баллистике. Хотите, он составит соответствующее заключение экспертизы.
        Скажу откровенно - я блефовал! Я только недавно узнал о самоубийстве бывшей жены легендарного полководца, никакой эксгумации и близко не было, а за специалиста я собирался выдать товарища Книгочеева. Но Тухачевский не собирался сдаваться.
        - Я считал, что моя жена покончила с собой. Значит, ее убил Фуркевич, - твердо сказал комфронта.
        - А почему он не стал стрелять из своего собственного оружия? - поинтересовался я. - Вы сами сказали - вытащил браунинг. Но ведь у Федора Эмильевича при себе был наган. И он так и остался в его кобуре. Или он вытащил браунинг из кармана?
        - Да, он вытащил браунинг из кармана, - послушно подтвердил Тухачевский.
        За спиной у подозреваемого началось новое шевеление. Батюшки, это уже не выдержал Дзержинский.
        - Тухачевский, если вы действительно шляхтич, не позорьте ни себя, ни свой род. Вы упираетесь, как uparty osiol.
        От волнения, Феликс Эдмундович перешел на польский язык, но его все поняли.
        - Михаил Николаевич, как зовут вашу женщину, которую вы пытаетесь покрывать?
        М-да, у меня получилось двусмысленно. Вообще-то, я знал имя этой женщины, потому что в одном из рапортов упомянута очередная пассия командующего фронтом, некая Лидия Эвгенович, с которой он познакомился в Смоленске, а потом взял с собой. Один из сотрудников штаба сумел разглядеть смутный силуэт, удалявшийся от вагона. Но силуэт ему показался знакомым.
        Но мне нужно, чтобы Тухачевский сам назвал это имя. А еще, чтобы стало ясно, кто же - он предатель и убийца, или рыцарь, пытающийся защитить свою женщину?
        - Ее зовут Лика, - выдавил Михаил Николаевич.
        А дальше все было просто, и где-то даже скучно. Тухачевский поведал, что в Смоленске он познакомился с юной красавицей полькой, по имени Лидия, но он ее называл Ликой. Кстати, их познакомил Фуркевич, уже занимавший должность начальника отдела в штабе Западного фронта.
        Лике всего шестнадцать, но она ревностная католичка, и не желала отдавать свою девственность без свадьбы. Он решил расстаться с женой, но супруга, ждавшая его с войны, из немецкого плена, кочевавшая с ним по всем фронтам, не желала давать развод. Но все разрешилось благополучно - Мария обнаружена мертвой, ее смерть объявили самоубийством. Подробностей он не знает, да и не хотел знать. Самоубийство жены - дело досадное, бросающее тень на красного полководца, но на фоне его побед над поляками, а - это мелочь. Странно лишь, что девственности у юной полячки он не нашел, но она уверяла, что он у нее первый, и он поверил. Лика его страстно любила, и он всегда исполнял ее капризы, тем более, что их было не так и много. А еще - она умела слушать, всегда уверяла, что он исключительный и гениальный, а иной раз даже подсказывала какие-нибудь идеи. Странно даже, что в голове столь прекрасной девушки накоплена такая мудрость! Это она попросила его не обращать внимания на подозрения начальника штаба, а потом, по возможности, убрать Шварца, и поменять его на Фуркевича.
        А позавчера Лика сообщила, что она работает на польскую разведку и что особый отдел ВЧК вышел на Фуркевича. И они решили, что самое лучшее - убрать Фуркевича, а его смерть списать на самоубийство. Если Фуркевич сбежит, его начнут искать, а это лишние проблемы. Начальник отдела слишком много знает. А выглядеть будет правдоподобно - человек испугался, и застрелился. Но стреляться Федор Эмильевич не желал. Пришлось ему немного помочь. Но все делали в спешке, а Лика скверный стрелок. Ему пришлось добивать Фуркевича и отвлечь внимание на себя, пока девушка не скроется.
        Когда Тухачевского увели - уже без пояса, и не в гостиницу, а в поезд Дзержинского, Троцкий посмотрел на меня, покачал головой и, ничего не сказав, ушел. А Председатель ВЧК, задержавшись на миг, пожал мне руку:
        - Отличная работа, Владимир Иванович. И представление для нас с товарищем Троцким интересное устроили. - Потом, сделав маленькую паузу, добавил. - Но вы имейте в виду, что Лев Давидович на вас очень обиделся.
        - Неужели за разоблачение Тухачевского? - удивился я.
        - Нет, не за это, - усмехнулся Дзержинский и, приложив к губам указательный палец, пояснил. - Вот за это. Как я понял, последний раз товарищу Троцкому такой жест очень давнопоказывали - помолчи, мол, не лезь с глупыми словами.
        Глава 19. Совсем не Бейкер-стрит ?
        На этот раз автомобиль мне никто не предложил, пришлось возвращаться к бронепоезду пешком. Пока шел, рассматривая старинную архитектуру Минска не тронутую войной, прошло часа два. В салоне застал Артузова и Татьяну, беседующих на высокие материи - не то о Бахе, не то об Оффенбахе.
        - Тань, не напоишь кофе? - попросил я.
        Татьяна кивнула и ушла, а Артузов молчал и смотрел на меня не то сердитым, не то обиженным взглядом.
        - Артур, что случилось? - поинтересовался я. Неужели обиделся за то, что Тухачевского раскрутил?
        - Владимир, я понимаю, у тебя всегда имеются какие-то собственные соображения, недоступные для понимая простых смертных, вроде меня, - саркастически заявил мой друг. - Я уже не говорю, что ты обязан мне подчиняться, согласовывать с особым отделом ВЧК собственные действия. Но ты хотя бы предупредить-то мог?
        - Артур, можно покороче? - взмолился я. - Веришь, или нет но после допроса такое чувство, словно вагон соли разгрузил. Говори, что я не так сделал?
        - Наоборот, ты все сделал так, - сдержанно сказал Артузов. - Внедрил агента на железнодорожную станцию в Минске, а он сумел предотвратить покушение на Троцкого.
        - Я внедрил агента на железнодорожную станцию? - в раздумчивости переспросил я. - А ты ничего не путаешь?
        Не помню, чтобы я кого-то куда-то внедрял. Да, пару человек в Минск посылал, но те должны заниматься совсем другими делами. Кстати, мы здесь уже четвертые сутки, пора бы Потылицыну с Холминовым на связь выйти или весточку о себе подать. Хотя, может и подавали, но мне покамест не до таких мелочей, вроде разоблаченного шпиона из Архангельска. А ведь это непорядок.
        Видя, что я действительно не понимаю, о чем идет речь, Артур снизил градус «обиженности» и объяснил:
        - Два часа назад, когда Троцкий направлялся к бронепоезду, в него пытались стрелять. Террорист затесался в группу охраны, почти вплотную подошел к Льву Давидовичу, еще чуть-чуть - и нет товарища Троцкого. На его счастье, рядом оказался электромонтер с вокзала: выбил пистолет, скрутил. Охрана наркомвоенмора, понятное дело, всех повязала, но электрик сообщил, что он внештатный сотрудник Архангельского чека, у него и мандат есть. Мандат, кстати, подписан начальником архчека Аксеновым. Злоумышленника в особый отдел фронта сдали, а твоего отпустили. Если ты не внедрял агента, откуда он взялся? И сам понимаешь - где Минск, а где Архангельск? И что за должность такая - внештатный сотрудник?
        Если электромонтер, то это может быть только Холминов, бывший подпоручик вытащенный мной их лагеря в Холмогорах. Поручик Потылицын, он и кавалер, и прочее, вряд ли сподобится иметь дело с техникой. Эх, господин подпоручик. И угораздило же тебя Троцкого спасти! И нахрена, спрашивается? Гражданская война закончится и без тебя, а Льву Давидовичу самое время улечься возле кремлевской стены, посмертно получить статус героя революции, а не баламутить народ, дожидаясь ржавого ледоруба.
        - Артур, поверишь, нет ли, никого никуда не внедрял, - еще раз повторил я. - Помнишь, я еще в Москве тебе говорил, что мне записка пришла от моего старого знакомого - библиотекаря из Архангельска, который изображал, что он английский шпион, а сам на Польшу работал.
        На лбу Артузова обозначились складки, изображающие некие умственные усилия. Видимо, пытался вспомнить, но не смог.
        - Псевдоангличанина прекрасно помню, а вот такое, чтобы ты про записку говорил - не помню.
        - Да? - неподдельно удивился я и вздохнул. - Значит, только собирался рассказать, но забыл. Я вообще-то хотел у тебя санкцию просить на встречу с иностранным агентом.
        - Стоп! - поднял Артур руку верх. - Давай-ка, с самого начала и поподробнее.
        Пришлось рассказывать Артузову о том, что Платон Ильич Зуев назначил мне свидание на каждую среду в восемнадцать часов, а я сразу же после расшифровки отправил в Минск двух человек, чтобы присматривали за домом на улице Георгиевской и вообще, на всякий случай.
        - Ты о записке Дзержинскому или Ксенофонтову доложил? - поинтересовался Артур.
        - Конечно, нет. Да и когда? Записку расшифровал, людей отправил, а тут ты являешься - мол, едем в Смоленск.
        Особоуполномоченный ВЧК ненадолго задумался, пожал плечами.
        - Вообще-то, товарищ Аксенов, при желании можно усмотреть в ваших действиях попытку несанкционированного сотрудничества с вражеской стороной, - усмехнулся Артур. - Под трибунал тебя не отправят, но Феликс Эдмундович стружку снимет.
        - Так вишь, так получилось, - почесал я затылок, делая вид, что озабочен ситуацией. - Большому начальству докладывать времени не было, решил, что ты и санкционируешь. Ты же санкционируешь?
        - Придется, куда я теперь денусь? - вздохнул Артузов. - И все-то у тебя не так, вундеркинд хренов.
        Татьяна, словно почувствовала, что серьезный разговор закончен, явилась со спиртовкой и туркой, принимаясь за приготовление кофе.
        - Володя, ты давеча про вагоны с солью говорил. Ты что, действительно разгружал вагоны? - поинтересовался Артузов.
        - Ну да, а что такого?
        Я и на самом деле разгружал вагоны. Давно, в пору студенческой юности. А вы попробуйте прожить на сорок пять рублей в месяц, даже если комплексный обед в студенческой столовой стоит всего пятьдесят пять копеек. Завтракать в молодости не обязательно, но нужно еще и ужинать. А кино девушку в кино сводить? Еще не говорю о том, что моей всегдашней слабостью являлись книги, и хотя в восьмидесятые годы двадцатого века дефицит книг перекрывал даже нехватку колбасы, но кое-что «выкидывали».
        - А что, твои родители… - начал было Артузов, но, видимо, вспомнив биографию Аксенова, замолк.
        Артузов с каким-то старческим кряхтением поднялся с места и пошел в наше купе. Вернувшись с двумя бумажными пакетами - один побольше, второй поменьше, положил их на стол.
        - Сухари и сахар, - смущенно сообщил Артур.
        Вот те раз. Не иначе, главному контрразведчику страны вдруг стало жалко своего товарища-сироту?
        Татьяна, разливая кофе по чашкам, сообщила:
        - Владимир Иванович, пока вас не было, Вадим приходил. - Потом поправилась. - Вадим Сергеевич, которого вы вместе с нашим электриком в Минск посылали. Очень хотел вас увидеть. Сказал, что будет ждать вас завтра около почты.
        Комната не маленькая. Два окна, напротив них настоящий камин, по нынешним временам холодный, словно деревенский ледник. На каминной полке - персидская туфля, пропахшая табаком. В одном углу деревянный стол со множеством пробирок, штативов и спиртовок, в другом - скрипка в футляре и стойка с трубками. По обеим сторонам от камина полки, заставленные книгами и альбомами.
        Перед камином два удобных кресла, а между ними - кофейный столик из красного дерева, стоявший на медвежьей шкуре. Наверное, в старые-добрые времена хорошо было посидеть здесь, поглядывая на пляшущие огоньки, потягивая виски, а еще лучше, отхлебывая кофе.
        Что-то это мне напоминало. Но что именно? Господи, так это же декорация к одной из серий «Шерлока Холмса». И что, в гостиной Холмса и Ватсона постелена медвежья шкура? Не помню, хотя читал Артура Конан Дойла и пересмотрел множество фильмов.
        Ни кофе, ни даже чая не было, но в одном кресле сидел я, в другом - Платон Ильич Зуев, мой бывший работодатель, идейный противник и просто враг.
        - Я рад, что вы все-таки меня навестили, - сообщил Зуев. Обведя взглядом комнату, сказал: - Дом принадлежал моему покойному приятелю, любителю бульварного чтива, особенно «шерлокианы».
        Эх, услышали бы мистера Зуева поклонники, а особенно поклонницы хоть нашего Ливанова, хоть ихнего Камбербэтча, порвали бы на британский флаг.
        - А как вы выяснили, что я вообще отправлюсь в Польшу? - поинтересовался я.
        - О, если бы вы знали, какая у нас обширная агентура, - несколько театрально воскликнул Зуев. - Даже несмотря на некоторые потери мы успешно работаем. Вы догадываетесь, что мы консультируем польскую разведку и контактируем с оффензивой? Через три дня после того как у вас создали правительство социалистической Польши, список сотрудников уже лежал в Варшаве, а через несколько часов в Лондоне. В Лондоне знают, что Владимир Аксенов - начальник Архангельского чека, мой старый знакомый…
        При этих словах Платон Ильич слегка закашлялся. Я бы тоже покашлял, если бы меня целую неделю держали взаперти, вытрясая информацию. Странно даже, что его отправили. А что если…
        - Платон Ильич, скажите-ка честно, вы сообщили руководству о провале? - поинтересовался я.
        Господин Зуев смутился.
        - Стало быть, Secret Intelligence Service, не в курсе?
        Мне стало весело. Значит дражайший библиотекарь не соизволил уведомить своих хозяев о том, что по его милости ВЧК накрыло в Москве целую сеть шпионов? А ведь это очень интересно. Может, в будущем пригодится для какой-нибудь игры? Надо подумать над этим.
        - Не было оснований, - дернул плечом Зуев. - Я добросовестно выполнял свою работу, а все сотрудники, арестованные в России, были русскими. Руководство решило, что они проявили неосторожность, либо просто кто-то попал под облаву и выдал остальных. На тот момент, когда вы держали меня взаперти, в Архангельске не было представителей Британии, стало быть, никто о моем разоблачении не знает. В том случае, если бы вы выступили в печати с обвинением, я бы просто заявил, что мой бывший сотрудник, которого, кстати, я лично сдал в контрразведку союзников, каким-то образом выжил и теперь сводит со мной старые счеты.
        - Честное слово, Платон Ильич, вы гений. Я до такого точно бы не додумался, - восхитился я. - Но все-таки, зачем вам понадобился я? Мне казалось, что вы не жаждали пообщаться со мной. И воспоминания не самые лучшие.
        - Допустим, изначально вы понадобились не мне, а руководству. То, что Владимир Аксенов является начальником Архангельского чека не секрет. Потому оно обратилось ко мне. Моя задача - установить с вами контакт и, по возможности, наладить хорошие отношения и склонить вас к сотрудничеству с Великобританией. Если вы серьезный человек, то вы не станете мстить мне за такую малость, как выдача вас контрразведке. Тем более, союзническая миссия к вам отнеслась достаточно лояльно, а за эксцессы контрразведки Северного правительства она ответственности не несет.
        У меня сразу же заныли битые ребра, захолодели шрамы. Да уж, бритты отнеслись ко мне очень лояльно… Подумаешь, сдали союзникам, а те отправили на Мудьюг, в концлагерь.
        - Думаете, это реально?
        - Как говорят у вас в России - попытка не пытка, - усмехнулся Зуев. - Тем более, что ваша пролетарская республика в ближайшее время превратится в обычную - как вы говорите, буржуазную республику. В РСФСР уже объявлен нэп, дело за малым - введение его в жизнь. Замена продразверски продналогом приведет к появлению излишеств, виноват, излишков, а это, в свою очередь, начнет стимулировать торговлю. Понимаете, что крестьянин должен будет куда-то сбывать свое зерно, чтобы получить нужные товары. А чем станете торговать, если российская промышленность разрушена? Нужно восстанавливать фабрики и заводы. Опять-таки, понадобятся специалисты, которых у вас нет. Государство не сможет своими силами восстановить экономику. Значит, вам придется обращаться за помощью к нам. И все вернется на круги своя.
        Зуев посматривал на меня как истинный европеец на туземца - высокомерно и презрительно. И впрямь, что мы для них? Потенциальная колония, где есть дешевая рабочая сила, сырье и рынки сбыта. Ну-ну…
        - Все равно, не очень хорошо понимаю, чем я смогу помочь Британской империи? Зачем вам налаживать со мной добрые отношения?
        - Владимир Иванович, сколько вам лет? - поинтересовался Зуев, хотя знал мой возраст. - Двадцать один, двадцать два? По европейским меркам вы юноша, а сумели занять настолько высокий пост. А что произойдет с вами через пять лет, через десять? Я не удивлюсь, если вы станете заместителем Председателя ВЧК или займете высокую должность в правительстве.
        - То есть вы хотите осуществить мою вербовку впрок, до тех времен, когда я займу надлежащий пост? - усмехнулся я.
        Русско-польский англоман поморщился, словно я заговорил о чем-то непристойном, о чем не принято говорить в обществе джентльменов.
        - Ну какая же здесь вербовка? Во все времена разведчики всего мира помогали друг другу совершенно бескорыстно. Зачем рисковать жизнью, свободой, если можно получить информацию от своего коллеги, поделиться с ним своей? И ваше доброе отношение нам пригодится уже сейчас. Вы же фактический хозяин Архангельской губернии. Кольский полуостров - кладовая полезных ископаемых. Россия не в состоянии добывать там ни железо, ни никель, а нам бы не хотелось, чтобы Совнарком отдал добычу марганца или железа французам или немцам. Ваше доброе слово сказанное в нужное время и в нужном месте будет оценено надлежащим образом.
        Я слушал речь Платона Ильича, время от времени кивал, а когда понял, что библиотекарь закончил, поинтересовался:
        - Господин Зуев, а вы сами-то верите в возможность моей вербовки?
        - Я? - хмыкнул мой бывший работодатель. Помедлив несколько секунд, усмехнулся. - Я, Владимир Иванович, ни на минуту не сомневался, что вы не станете с нами сотрудничать. Простите, но я знаю вас лучше, чем мое руководство. Вы, как и многие русские большевики, из породы фанатиков.
        На «фанатика» я обижаться не стал. И впрямь, работать не за деньги, а за идею, мало кто может.
        - Если понимаете, так какого…?
        Я не закончил фразу, но Зуев меня понял.
        - Спрашиваете, так и какого черта старый дурак поперся из Лондона в Варшаву, потом в Минск, не убежал при наступлении красных? Касательно встречи с вами у меня есть личный интерес. Вернее, просьба. Если вы ее выполните, то не нанесете ущерба вашему делу, не станете предателем. Вы слышали об Уильяме Тиндейле?
        - Насколько помню, это английский Лютер? Кажется, реформатор, которого сожгли?
        - Не совсем так, но близко, - усмехнулся Зуев. - Уильям Тиндейл был переводчиком Ветхого и Нового заветов. В тысяча пятьсот двадцать шестом году он издал английский перевод Библии, сожженный по приказу архиепископа. Позднее Тиндейл напечатал еще сорок редакций Библии, но самым ценным является именно первый.
        - Хотите сказать, что вы умудрились раздобыть первоиздание Тиндейла и спрятали его в библиотеке? - догадался я. - И сколько оно сейчас может стоить?
        - Даже рядовое издание - десятое, или сороковое стоит тысячи фунтов. Первоиздание - а по мнению ученых, их осталось не более пяти экземпляров, может стоить сто тысяч фунтов, если не больше.
        Я даже не стал пытаться переводить фунты стерлингов тысяча девятьсот двадцатого года в их современный эквивалент. Много. Да и какая разница?
        - У вас есть ценная книга, и вы собираетесь попросить меня о помощи, - сказал я. - Только с чего вы взяли, что я стану вам помогать? А если и стану, какой мне от этого прок? Для меня разумнее передать книгу государству.
        - У меня нет выбора, - признался Зуев. - Мне самому не попасть в Архангельск, а без меня вам не отыскать тайник. Хотите, взамен Библии я отдам вам агентурную сеть в Петрограде?
        Конечно хочу. Но вот имею ли право разбрасываться обещаниями? Сто тысяч фунтов…
        - А если я вас просто обману? Заполучу фамилии и адреса английских агентов, а книгу передам государству? - поинтересовался я. Пожав плечами, добавил: - И мне придется решать вопрос о возвращении вашей книги со своим руководством.
        Платон Ильич задумался. Потом махнул рукой.
        - Владимир Иванович, я всегда считал вас человеком порядочным, умевшим держать свое слово. Но если обманете вы или ваше руководство… Я старый книжник. Уж пусть лучше книга окажется в советской библиотеке, чем ее съедят черви в тайнике.
        Эпилог
        Все наши дела сделаны, и поезд возвращался в Москву. Ну что поделать, если все пути ведут в столицу нашей родины, а все важнейшие решения принимаются там же? Артузову теперь придется проверять столичные военкоматы - нет ли и там «добрых» врачей, согласных освободить призывника от нелегкой службы. И сопредельные губернии заодно. Разумеется, не самому, но «руку на пульсе» Артуру придется держать.
        - Ты чего хмурый? - поинтересовался Артузов. - Ему от счастья надо скакать, вторую дырку колоть для ордена, а он хмурится, нам с Татьяной Михайловной настроение портит.
        Таня, возившаяся с чайником, ничего не сказала, но мысленно - я это отчего-то почувствовал, согласилась с Артуром.
        Я сделал неопределенный жест рукой, вроде того с которым вкручивают электролампочки. А что сказать-то? И сам про себя знаю. Да, конечно, шибко крутой - вон, Тухачевского расколол, новую шпионскую сеть выявил, да еще и Троцкого спас. Бла-бла-бла… герой, а самому противно.
        На самом-то деле, не жизнь, а одно сплошное разочарование. Как сказали древние - горы томятся родами, и мышь смешная родится. Взять хотя бы бронепоезд - «замылил», не отдал армейцам, и что? Езжу на бронепоезде как дурак, а его, вполне возможно, сейчас не хватает где-нибудь на Юго-Западном фронте. Тащил из Архангельска радиста вместе с рацией и дизелем, и опять-таки, на кой хрен тащил, если рацию так и не удалось починить? Собирался, видите ли, с поляками радиоигры вести, отправить польскую армию за Вислу, отражать русский десант со стороны Балтийского моря. Единственное, из-за чего можно порадоваться - удалось снять с должности Тухачевского, так и здесь, не моя заслуга, а случайность. И что теперь? Кое-что, разумеется, изменилось. Временно исполнявшим должность командующего фронтом назначен товарищ Шварц, начальник штаба. Он, в отличие от Тухачевского, действует более осторожно и аккуратно - отдал приказ фронту остановиться, а сам принялся подтягивать продовольствие и боеприпасы, строить и восстанавливать дороги, готовить на смену уставшим бойцам резервы. Мы с Артуром немножко помогли. Вставили
«фитиль» начальнику тыла, объяснив человеку, что кормить и одевать бойцов - это его работа, независимо от того контролирует тебя командующий, нет ли, и есть ли дороги и транспорт, нет ли. Шуршит, как электровеник, и лошадей нашел, и возчиков. Будем надеяться, что красноармейцы теперь сыты, обуты и одеты.
        Беда лишь, что Шварц не самый большой начальник в Красной Армии. Покамест его относительная бездеятельность на фоне бурной деятельности Тухачевского простительна и объяснима, а что будет дальше? Отдаст главнокомандующий вооружёнными силами Советской России товарищ Каменев приказ двигаться вперед, и Шварц обязан его выполнять не завершив начатое. А если нет, то командующего Западным фронтом быстренько заменят другим, более покладистым. Значит, все упирается не в личность командующего, а в те решения, что принимает Москва. И что сможет сделать ваш покорный слуга? Идти на прием к товарищу Ленину? Так к Ильичу записываются на прием за месяц.
        Я так задумался, что не сразу воспринял вопрос, заданный мне Артуром.
        - Ты не из-за библиотекаря переживаешь? Боишься, что тайник с Библией не раскроет? - не унимался главный контрразведчик страны.
        - Если бы он прятал «Апостол» Ивана Федорова, то волновался бы, а из-за какого-то протестанта не стану, - вяло отшутился я.
        Когда я доложил Артузову о предложении Платона Ильича, мы с ним решили, что не станем играть в шпионские игры, а арестуем гражданина библиотекаря. И самого Зуева, и тех, кого успели обнаружить Потылицын с Холминовым, взявшие домик на улице Георгиевской под наблюдение. Эх, мне бы вместо трех червонцев дать парням пять, тогда экс-подпоручику не пришлось бы устраиваться монтером на железнодорожный вокзал. Ну, что теперь говорить?
        Изначально, мы с Артуром обдумывали: а не согласиться ли поискать эту редкую книгу, потом решили, не стоит огород городить. Вот, возьмем Зуева, так он все сам расскажет: и про агентурную сеть в Питере, и о тайнике, где спрятана английская первопечатная Библия. Если бы Платон Ильич являлся «чистым» агентом Secret Intelligence Service, это одно дело, и здесь возникает простор для комбинаций на будущее. Но пан Зуев на самом-то деле работает на оффензиву. И делает это так добросовестно, что язык не повернется назвать его «двурушником». Я до сих пор не могу себе простить, что не сумел разглядеть в своем директоре польского шпиона. Вернее, разглядеть-то разглядел, но лишь тогда, когда Зуев покинул пределы России. Потому у меня вопрос - а знает ли Зуев, что мне известно, какой стране он на самом-то деле служит? И, что-то мне подсказывает, что Платон Ильич об этом прекрасно знает и готовит какую-то пакость. Ну не поверю, что он решился на встречу со мной, своим обидчиком, лишь для того чтобы спасти книгу английского реформатора. Не может такого быть, чтобы у человека, прожившего в Архангельске десять с
лишним лет, не нашлось хороших знакомых кроме начальника губчека. Стало быть, вместо того, чтобы гадать и комбинировать, тратить время на интересные, но очень затратные шпионские игры, мы с Артузовым просто как следует допросим нашего библиотекаря. Но уже в Москве, в спокойной обстановке.
        В Минске кроме Платона Ильича удалось задержать еще четверых. Троих мы оставили особому отделу фронта - нехай и товарищ Апетер работает, но единственную арестованную девицу взяли с собой. Ядвига Тризна, известная как Лика Эвгенович. И годиков ей не шестнадцать, а тридцать два. Правда, дальше установления личности и возраста дело не шло. Ну, проведем очную ставку с Тухачевским, поговорим и выясним, кто «подвел» польскую красавицу к комфронта? Еще нужно узнать, как она и Фуркевич узнали, что мы вышли на их след? Эх, беда одна от этих польских красавиц. Хоть литературу вспомним, а хоть историю. То отец сына-предателя порешит, то народ своего царя убьет, а труп на навозную кучу бросит. Вывод: не стоит влюбляться в польских красавиц и, вообще, в полячек.
        Накрутишь себя и решишь, а стоит ли мечтать о семейной жизни с дочерью графа Комаровского? Все-таки Наталья Андреевна выводит свой род от польских аристократов.
        - Чай готов, - сообщила Татьяна и, как мне показалось, посмотрела на меня укоризненно. Мысли Танька читать научилась, что ли?
        Да, сегодня у нас настоящий чай, с сахаром. А еще есть белая булка и колбаса. Коллеги из особого отдела фронта постарались, мол - от чистого сердца, в подарок дорогим гостям. У Артура где-то пара бутылок коньяка припрятана. Если я не пью, так это вовсе не значит, что все вокруг не пьют. Подозреваю, фронтовые особисты радехоньки, что мы наконец-то убрались.
        А что там в Москве? Артур намекнул, что меня ждут карьерные изменения. Думаю, он об этом знал еще до отъезда, но не сказал. Что там еще придумают, даже и подумать страшно. Польский поход не отменен и я, пусть и формально, еще остаюсь главой Польского ЧК. Ну, поживем, увидим.
        КОНЕЦ ШЕСТОЙ КНИГИ
        notes
        Примечания
        1
        Наседкин Л.С. Воспоминания. Машинопись. Место хранения - архив ЧерМО.
        2
        Кстати, полковник Сагадеев Б.А. любезно предоставил свои материалы сайту АТ - ( 110174 )
        3
        Кто забыл, напомню, что это было в 1918 году, в Череповце.