Сохранить .
Особое задание Евгений Васильевич Шалашов
        Чекист [Шалашов] #2
        Главный герой неожиданно получает назначение и попадает в Архангельск, где ему придется работать в тылу у белых.
        Чекист. Особое задание.
        Пролог
        Бронепоезд «Павлин Виноградов» совершал свой обычный рейс от Вологды до станции Плесецкая, доставляя красноармейцам, удерживавшим ключевой пункт нашей обороны, продукты и боеприпасы. Следующая станция Обозерская, всего два часа езды на бронепоезде, но там уже белые и хасеи[1].
        Имя Павлин, в честь которого назван бронепоезд (ранее именовавшийся «Смерть мировому капиталу!»), может показаться смешным, если не знать, что его носил настоящий герой, погибший в бою на капитанском мостике.
        Виноградов - один из немногих руководителей Архангельска, кто не потерял голову при высадке англо-американского десанта, а умудрился не только эвакуировать казну, но и увести из-под носа белых почти сорок морских и речных судов.
        Павлин Федорович Виноградов - абсолютно гражданский человек, сумевший создать флотилию речных кораблей, вооружить их пулеметами и орудиями, отправить в бой и дать отпор судам интервентов, наступавших по Северной Двине, сорвав наступление на Котлас и, в конечном итоге, помешав объединению англичан и белогвардейцев Северной области с чехословаками.
        Я опасался, что в бронированном вагоне будет холодно, но оказалось вполне комфортно, хотя за «бортом» недавно было минус тридцать, а то и сорок. Даже не представляю, как в таких условиях отряды Красной армии вели наступление на Шенкурск и выбивали из него белых и американцев.
        «Павлин Виноградов» находился на особом положении. Паровозную топку топили не дровами (часто сырыми), а каменным углем. Мне здесь нравилось. Тепло, можно наконец-то выспаться, кормили «от пуза», что и Москва позавидует - гречневая каша с тушенкой, макароны по-флотски. Но самое удивительно, что повар умудрялся готовить перловку так, что получалось не просто съедобно, а очень вкусно. Парень молол крупу на кофемолке, а потом добавлял сухофрукты. Получалось нечто изысканное. А еще заваривали настоящий чай вместо того морковного, который я пил последние месяцы в Москве. Для полного счастья не хватало только тяжелых мельхиоровых подстаканников, так привычных на столиках в поездах РЖД, да окон, в которые можно посмотреть и полюбоваться заснеженными деревьями. Окна, увы, задраены стальными пластинами, а чай подавали в металлических кружках.
        Будь я в обычном поезде, считал бы себя пассажиром, но в бронепоезде чувствовал бездельником, тогда как у каждого из парней, составлявших команду этого дымящего чудовища, есть и свое место, и свои четко прописанные обязанности. Никогда не бывал на подводной лодке, ни в машинном отсеке надводного судна, но, подозреваю, что там то же самое. Здесь даже уборную называли «гальюном», кухню «камбузом», а откидные ступеньки «трапом». Соблюдался даже «адмиральский час», только вместо чарки команде полагалась по кружке крепкого чая.
        Подозреваю, что морскую терминологию ввел командир - балтийский матрос Федор Карбунка, дослужившийся за семь лет до звания боцманмата и, скорее всего, ставший бы боцманом, если бы минный заградитель «Енисей», где он служил рулевым, не потопила германская подводная лодка.
        Мне было запрещено вступать в разговоры с экипажем, а им - задавать незнакомому человеку какие-нибудь вопросы. Я для них - человек, которого требовалось доставить до определенного места и не интересоваться, кто он такой и зачем это надо. Разумеется, это только подстегивало любопытство, поэтому, то один , то другой искали повод войти в штабной вагон (кают-компанию) и поглазеть на странного пассажира.
        С непривычки мне было скучно. Единственное развлечение - игра в шашки с командиром, которая шла у нас с переменным успехом.
        От Вологды до Плесецкой мы добирались почти двое суток. Пару раз приходилось стрелять по нахальному аэроплану, норовившему подлететь поближе и скинуть на нас ручную бомбу. Скорее всего, она бы не причинила большого вреда бронепоезду, но проверять ребятам не хотелось, потому по самолету азартно строчили из башенного пулемета и даже из винтовок.
        Наконец, Федор Карбунка пришел ко мне и сказал:
        - До Плесецкой четыре версты осталось. Мы тормознем, а ты выскочишь.
        Выходить на самой станции мне крайне нежелательно. Кто знает, нет ли там «зорких» глаз, увидевших явление чужака и сообщивших о том «куда следует»? Не поверю, что руководство армии белых не имеет на станции своих людей. Времени для этого было у них достаточно. Может, я и перестраховываюсь, но чем черт не шутит, когда бог спит?
        Вначале в глубокий снег полетели два тяжелых мешка, санки на полозьях, а потом прыгнул я сам. Пока собирал барахло, увязывал его на санки, бронепоезд ушел. Им-то хорошо, сидят себе, а мне пять верст по сугробам переть.
        Тащить тяжелые санки, проваливаясь по пояс в снег - то еще удовольствие! Просил, чтобы дали лыжи, так не нашлось. Пять верст я прополз, наверное, часа за три, если не четыре. Показалось, что все десять. Наконец-то увидел полянку, где у маленького костерка сидел бородатый мужик в полушубке. Рядом с ним были воткнуты две пары охотничьих лыж!
        - Долгонько ты, паря, - усмехнулся он. - Паровоз-то на Плесецкую давно прошел, потом обратно вернулся. Я уже уходить хотел.
        Я молчал, переводя дух.
        - Ладно, ужинать потом будем, - сказал дядька, засыпая костер снегом, хотя я бы не отказался ни от горячего чая, ни от еды. - Становись на лыжи, пойдем. Нам бы засветло верст десять пройти, потом отдохнем.
        Еще десять верст?! Ну а куда же я денусь? Пройду. Да хоть до самого Архангельска по сугробам!
        А ведь я никак не думал, что командировка в Москву на работу в центральный аппарат закончится «особым заданием».
        
        [1] Хасеями на Севере звали интервентов.
        Глава 1. Встреча со столицей
        Как показывает практика, если ты куда-то спешишь, то всегда найдутся обстоятельства, помешавшие вам. Вологодское губчека, куда меня отправили за предписанием, отчего-то переправило меня в Военный отдел 6 армии, и мне пришлось тащиться в бывшую гостиницу «Золотой якорь», а потом ждать два часа, пока делопроизводитель не выдаст мне нужную бумагу. Я еще рассчитывал, что мне в дорогу дадут паек, но не дали. Может, не положено, а может у самих не было.
        Потом была дорога от Вологды до Москвы, занявшая двое суток с лишним. Вначале полдня стояли на каком-то перегоне под Вологдой. Что-то гремело, два десятка рабочих вместе с сотней людей городского обличья (видимо, буржуи, отправленные на принудительные работы), таскали туда-сюда шпалы, меняли рельсы. Я было решил, что диверсия, но сосед по купе - пожилой человек в старомодной железнодорожной фуражке и шинели со споротыми петлицами, сотрудник какого-то губернского железнодорожного управления, отправляющийся в командировку в Наркомпуть РСФСР, авторитетно пояснил, что рельсы, уложенные еще при Александре Освободителе, давным-давно износились, их собирались менять еще до войны, потом перенесли ремонт на шестнадцатый год. А в шестнадцатом, когда принялись «расшивать» узкоколейную дорогу от Вологды до Архангельска, весь запас ушел именно туда. Теперь, если лопается какой-нибудь рельс, то заодно меняют соседние.
        Потом был Грязовец, первая проверка документов, после которой соседи начали посматривать на меня с испуганной настороженностью и лишнего не говорить. Даже есть они при мне то ли стеснялись, то ли боялись, что отберу. Пришлось выходить погулять в коридор, чтобы народ не смущать. В Данилове, где паровоз должен был запастись дровами и водой, пришлось ждать своей очереди часа четыре, а потом еще два часа нас продержали на запасном пути. Там, кстати, тоже проверяли документы.
        Отъехали от города, опять встали. На дороге шел небольшой бой. Из окна не видно, кто и с кем, но точно, что «наши». Поначалу доносился треск винтовочных выстрелов, но потом к ним добавился пулемет. Я уже опасался, что сейчас по вагонам пробежит человек и, потрясая наганом, потребует, чтобы все коммунисты вышли из поезда и пошли в бой. А ведь пришлось бы идти. Но справились и без нас, о чем я не слишком-то и переживал.
        В Ярославле проторчали еще полдня. Здесь документы наши изучали еще тщательнее, требуя кроме удостоверений личности еще и командировочные предписания и прочее. Пару человек, не сумевших убедить строгих чекистов, высадили и куда-то увели. Но ярославцев можно понять. После мятежа правых эсеров на воду дуют. Мне, кстати, коллеги сделали замечание, что мое удостоверение устаревшего образца, а объяснения приняли с ноткой превосходства столичных ребят к зачуханным провинциалам.
        Провизии я взял с собой только на день, к тому же, рассчитывал прикупить что-нибудь у бабушек на перронах. Куда там! Бабушки мелькали, но вместо горячей картошки и соленых огурчиков могли предложить только самогонку. Мои соседи, поначалу чуравшиеся меня, попривыкли и к концу дороги изрядно наклюкались. Жаль только, что их запасы закуски были не лучше, чем у меня.
        Но все-таки, добрались до столицы. Ярославский вокзал обдал меня запахом дыма - терпкого, от каменного угля, и кислого, от сгоравших дров; еще присутствовал сладковато-мерзкий аромат гниющих отбросов. Я думал, что в девяностые годы перрон выглядел мерзко, ан, нет. В те времена и чистенько было и пахло разве что жареными пирожками с дешевым пивом.
        Перрон устилала шелуха семечек, слоем, не соврать бы, сантиметров в пять, и толстые голуби отчаянно трудились, пытаясь набить ненасытные пузики. А там кто-то с хвостом оттесняет в сторону голубя, пытаясь перехватить почерневший кусочек хлеба. Уж не крыса ли? Впрочем, что крысы, что голуби, существа отвратительные. Городские вор?ны куда приличнее. Не такие навязчивые, а еще всегда сообщают друг дружке, если нашли что-нибудь съедобное.
        И бомжи, как же без них? Как, кстати, они в восемнадцатом назывались? Тьфу ты, называются. Мужчины и женщины в некогда приличной, но теперь обтрепанной, одежде с мешками, баулами и огромными чемоданами. Нет, скорее всего, беженцы. Не то из Вологды в Керчь, не то из Керчи в Вологду.
        Еще беспризорники. Не то чтобы их слишком много, меньше, чем голубей, но выглядели колоритно. В драной одежде, в рваной обуви, а один - вообще босой, в конце октября! Скорее всего, выбирают будущую жертву для себя либо для взрослых. Крепкий парень в шинели, с тощим мешком и явно с оружием, интереса для них не представлял (профиту шиш, а маслину словить можно!), но один решил-таки попробовать. Беззубый мальчишка в армяке с чужого плеча и огромных сапогах с подошвой, привязанной веревочкой. Деловито сплюнув, подошел ко мне и предложил:
        - Слышь, дядька! Дай червонец, я тебе на пузе спляшу!
        - Давай, - усмехнулся я, кивая на ковер из подсолнечной шелухи. - Ты ложись, а я у тебя на пузе станцую, забесплатно.
        - Ладно, тогда папироску дай! - настаивал московский Гаврош.
        - Не курю, нога болит!
        Беспризорник, потеряв ко мне интерес, пошел дальше выискивать себе подходящего лоха, достойного быть разутым-раздетым. Уличные мальчишки в эту эпоху хуже, чем стая одичавших собак. Когда Феликс Эдмундович начнет планомерную ликвидацию беспризорности? В двадцать втором или чуть раньше?
        А здание вокзала, хоть и перестраивалось, но узнаваемо.
        На перроне развернулась небольшая торговля. Длинный парень в замызганном балахоне и в очках с толстенными стеклами разложил на куске картона с десяток книг. Не выдержал, подошел. М-да, все на иностранном языке, не для меня писаны. Рядом с очкариком немолодая интеллигентная тетка пыталась продать фарфоровый заварочный чайник проходящему мимо мешочнику, но безуспешно. Наверное, стоило ему предложить ночной горшок, было бы больше толку. А тут товар иного рода. Интересно, чего это «ночная фея» вышла на промысел с утра пораньше? Глянула на меня, собираясь улыбнуться, но передумала, отчего-то резко сорвалась с места и убежала. Вероятно, оценила платежеспособность, а может, поняла, что перед ней чекист. Эти дамочки хорошие психологи и физиономисты. Там стояла еще одна особа, не очень опрятная, продававшая какие-то пирожки, аппетитно пахнувшие мясом, но к ней отчего-то никто не стоял в очереди. У меня, сегодня не завтракавшего, а вчера не ужинавшего, живот слегка сводило, но не настолько, чтобы я покупал пирожки с сомнительным содержимым. Понимаю, что не мертвечина, но есть Шарика или Мурзика не        Я прошел через помещение, слегка побродил, усмехнулся своей наивности - буфет искал, придурок, вышел в дверь, ведущую на привокзальную площадь. Ага, тутошняя стоянка подходит почти к самому зданию, а не так, как в двадцать первом веке. Площадь почти пустая, один извозчик, уныло надеявшийся подхватить какого-нибудь пассажира, типа мешочника, возвращавшегося в Москву из похода в соседнюю губернию за пудом ржи, но таких сегодня не обнаружилось. Еще более унылый человек в солдатской шинели, но отчего-то в партикулярной кепке с наушниками и с красной повязкой на рукаве. Не иначе, из числа первых московских милиционеров. Постовой.
        А там автомобиль. Не силен в ретро технике, но похож на «Руссо-Балт». Что еще могло ездить по Москве? Разве что «форд». Грустно кататься в автомобиле, если в дверцах нет стекол. Лобовое наличествует, и то хорошо. Автомобиль мне очень не нравился. Не из-за эстетики, а вообще.
        - Товарищ Аксенов? - услышал я. - Пройдемте со мной.
        Мордатый парень в кожаном плаще, улыбка во весь рот.
        - А вы кто, товарищ? - лениво ответил я, краем глаза посматривая за тем, что происходит.
        - Но вы товарищ Аксенов? - переспросил мордатый.
        Я только пожал плечами. То, что я Аксенов, мне и без него известно, но почему я должен называться первому встречному, хотя и понял, кто передо мной. Интересно, как меня смогли вычислить? Из Вологды переслали словесный портрет или в Центральный аппарат отправили наши фотокарточки? Хм. Есин говорил как-то, что скоро нас обеспечат новыми удостоверениями с портретами, чтобы все, как положено, но мы к фотографу не ходили.
        - Так ты Аксенов, или нет? - начал злиться мордатый.
        - Кто я такой, я сам знаю, а вот ты кто такой?
        - А я из московского губчека! - гордо заявил мордатый. - Если ты Аксенов, пройдем со мной.
        - И с какой стати мне тебе верить? Может, ты контра переодетая или бандит?
        - Чё это я контра? - обиделся парень. - Никакая я тебе не контра.
        - А если я не Аксенов?
        - Как это, не Аксенов? - растерялся московский чекист. - Со мной пошли, кому говорят.
        - А рожу тебе вареньем не намазать?
        - Чё ты сказал-то? - возмутился оскорбленный до глубины души чекист и попытался толкнуть меня в любезно открывшуюся дверь, только не рассчитал, что машина уже отъехала на полметра. А вот ты, дорогой коллега, если тебя слегка развернуть, подправить траекторию, точно там и окажешься!
        Московский чекист (если это чекист, документы я не смотрел) врезался в своего напарника, уже готовившегося хватать и не пущать. Что удивительно, водитель остался сидеть на месте, словно его это не касалось.
        - Ах ты сука! - вскипел мордатый, пытаясь выхватить что-то из кармана.
        Сложно одновременно вытаскивать оружие из такого неудобного кармана, выскакивать из машины, а там порожек, запнуться можно! Ох, что же ты, милый, падаешь, да еще мордой вниз, а там грязно! И револьвер уронил, а он чего-то под машину отлетел. Бывает. Хм, а дверца с той стороны не открывается, что ли? Чего это второй товарищ в эту же дверь ломится, если можно обойти? М-да, еще и за своего напарника запнулся. Беда с вами ребята!
        - Браво! - услышал я сзади голос и звуки, похожие на аплодисменты, но так, будто аплодируют ладонями в перчатках.
        Сделав шаг влево и в сторону, приготовился к новой напасти, увидел симпатичного товарища лет сорока-сорока пяти в добротной шинели и фуражке, с небольшой бородкой и усами.
        - Да мы тебя, суку! - пробормотал мордастый, поднимаясь с земли и зачем-то размазывая кровь по круглой мордахе.
        - Приходько! - повысил голос товарищ в шинели, и мордастый сразу же встал, словно оловянный солдатик. - Кругом! Шагом марш отсюда! И ты, Алексеев, - бросил он второму, уже успевшему подняться, - вместе с ним, пешком. А оружие кто за вас поднимать станет?
        Подождав, пока незадачливые чекисты вытащат из-под машины револьвер (водитель не стал отъезжать) и отойдут на несколько шагов, товарищ снял перчатку и протянул мне левую руку:
        - Кедров, - представился он. Усмехнувшись, спросил: - Мандат предъявить или на слово поверите?
        - Аксенов, - ответствовал я, пожимая руку.
        Как же мне не поверить человеку, чьи фотографии видел и в нашем музее, и в многочисленных материалах по становлению ВЧК? И хотя в сопроводительной у меня значилась как раз фамилия Кедров, но положение обязывало проверить:
        - Поверю без мандата, если скажете, куда мне надлежит прибыть?
        - Большая Лубянка, одиннадцать, кабинет номер шесть. Если вы сами не пришли в кабинет, кабинет сам к вам явился.
        - Прибыл в ваше распоряжение, товарищ Кедров.
        Кедров кивнул в сторону открытой дверцы автомобиля, подождал, когда я залезу внутрь, уселся рядом.
        - На Лубянку, - приказал он, и водитель немедленно тронулся с места. Повернувшись ко мне, Кедров с интересом спросил: - Как вы догадались, что это проверка?
        - Скорее, провокация, - пожал я плечами.
        Хотел еще выразить удивление, что начальник такого уровня, как Михаил Сергеевич Кедров участвует в рядовой операции, но не стал. Я же не знаю его нынешней должности. С июня по сентябрь Михаил Сергеевич был командующим Северо-Восточных отрядов завесы, воевал с интервентами, а в сентябре Завеса реорганизована в 6 армию, ее командующим назначен Гиттис, а Кедров, (со слов Есина, ездившего на совещание Северных коммун), переведен в Москву, в Военный отдел.
        Из своей «прошлой» памяти извлек информацию, что Кедров был отцом-основателем Особых отделов, а они, дай бог памяти, были созданы в январе девятнадцатого. Не удивлюсь, если выяснится, что Михаил Сергеевич нынче и есть начальник Военного отдела ВЧК.
        - Как вы поняли, что это провокация? - повторил Кедров вопрос.
        Я чуть не ляпнул, что в отношении меня использована классическая схема задержания, известная любому начинающему оперативнику, но тогда Михаил Сергеевич заинтересуется, откуда взялась эта классика, если схема придумана недавно, в недрах ВЧК? Значит, придется импровизировать.
        - Прежде всего, обратил внимание на странные совпадение. Человек в кожаном плаще тронулся с места одновременно с автомобилем, они очень целенаправленно двинулись ко мне. Дверца была приоткрыта. Очень напоминает одну штуку - мальчишки, если хотят кого-то побить, поступают так: один заходит за спину, приседает, второй толкает в грудь - апс, упал! А чем хуже вариант при задержании - толкнуть в открытую дверь автомобиля? Мне даже понравилось. Следующий вопрос - что это за люди? Теоретически, они могли оказаться бандитами, но откуда автомобиль? Да и интереса для московских деловых я не представляю. Еще один момент - милиционер очень демонстративно от нас отвернулся, значит, он либо уже видел подобное, либо ему приказали не обращать внимания. А когда товарищ в плаще назвал мою фамилию, то я окончательно убедился, что мои коллеги. Правда, работают очень топорно. Но есть два момента, которые меня смущают.
        - Какие именно? - заинтересовался Кедров.
        - Первый - как меня опознали? Второй - зачем это надо?
        Наверное, первый вопрос интересовал меня больше. Второй... Ну, у начальства свои причуды.
        - Товарищ Аксенов, или можно просто Владимир?
        - Можно, Михаил Сергеевич, даже можно на «ты». Единственное, чего не люблю, так это когда меня Вовкой называют. Но для вас сделаю исключение.
        - Опознали вас просто. В Вологде, в штабе 6 армии, вас очень внимательно рассмотрели, сделали хороший словесный портрет, переслали по телеграфу. Вагон ваш известен, людей, подходящих под описание немного. Теперь по второму пункту. Здесь тоже все предельно просто. Мы набираем новых сотрудников в совершенно новую структуру. Поэтому мне просто хотелось посмотреть, как они себя ведут. Откровенно, сам я редко выезжаю на подобные мероприятия, но сегодня отыскалось немного времени, решил съездить сам. Признаюсь, вы доставили мне массу удовольствия! Я сейчас не о том, как вы возили этих дураков мордой по асфальту. Могу сказать, что вы первый, кто отказался немедленно сесть в машину, не поддался на уловку, потребовал предъявить документы. Очень похвально, что вы проявили такую бдительность. Обычно, провинциальные чекисты верят на слово своим московским коллегам.
        Я только смущенно развел руками. Что тут поделать, если меня учили, что в нашем деле принцип презумпции невиновности не действует, и следует исходить из того, что пока вы стопроцентно не убедитесь, что ваш собеседник тот, за кого он себя выдает, он ваш потенциальный враг. Применительно к двадцать первому веку - противник, но что это меняет?
        - Да, товарищ Аксенов - мне теперь уже не хочется звать вас просто по имени, а отчество не запомнил, извините, почему вы не задаете вопросы, касающиеся вашей новой работы?
        - Я кошку вспомнил, которую сгубило любопытство. К тому же, - кивнул я на спину шофера. - Вас я знаю, но ваш водитель для меня посторонний человек. Как я полагаю, вы соберете всех нас и там уже начнете объяснять, что к чему.
        - Похвально, - хмыкнул Кедров. Как говорили древние: - Omnia habet tempus.
        - Еt locum[1], - продолжил я.
        - Ого! В учительской семинарии изучали латынь?
        Я мысленно выругал себя. Ну, к чему было распускать язык? Попытался перевести все в шутку.
        - Вычитал в каком-то романе. Зато всегда можно блеснуть эрудицией перед девушками. Иногда помогает.
        [1] Omnia habet tempus еt locum (лат.) - Всему свое время и место.
        Глава 2. Курьер ревкома
        Правильно говаривал буржуазный социолог Питирим Сорокин о социальных лифтах. В эпоху революционных передряг можно резко взлететь по социальной лестнице, но так же резко и упасть. Возьмем меня. После бурного взлета из простого сотрудника в начальники отдела я уже был несколько раз понижен по службе. И вот теперь я разжалован в простые курьеры, доставляющие груз. Другое дело, что раньше бы переживал по этому поводу, комплексовал, а теперь начал мыслить иными категориями: если понадобиться - за станок встану или за пулемет лягу. Прикажут - полк поведу в атаку, а то и простым курьером пойду. Вот закончится гражданская война, будем делить посты и портфели, если живы останемся.
        После антисоветского переворота в Архангельске и его оккупации «союзниками» (хорошо, назовем это не оккупацией, а «интернациональной» помощью), партийная организация большевиков получила несколько мощнейших ударов. Вначале бегство исполкома, потом бои, аресты, что проводили и «свои», и «союзники». Те, кто остался в живых и не попал на страшный остров Мудьюг, где англичане устроили первый концлагерь, на какое-то время притихли. Но уже к сентябрю уцелевшие большевики сумели воссоздать партийную ячейку, организовать подпольный ревком и дать весточку на «ту» сторону. «Весточка» шла долго, почти неделю, но вместе с раненым солдатом, подобранным на поле боя бойцами Красной армии, попала в Вологду, а там все потихонечку закрутилось. В Архангельск удалось переправить несколько большевиков, имевших опыт подпольной работы, принялись обрастать сочувствующими. Скверно только, что при обмене информацией можно было полагаться только на человеческие ноги, а они, увы, ходят медленно. Но, все же, пошла работа, появились идеи, долговременные планы. Я стал частью одного из таких планов.
        Первым пунктом моего маршрута была деревня Исакогорка на берегу Северной Двины. Не совсем на Двине, но почти, на каком-то притоке. Там я должен встретиться с «нашим» человеком - телеграфистом на пристани. Говорят, парень был вне политики, но его отца Ивана Пекарникова, старого большевика и члена горисполкома, не пожелавшего удирать, англичане расстреляли в первый же день. Пекарников-младший и должен переправить меня в Архангельск, назвать адреса и пароли. Там сдам свой контрабандный груз - изрядный запас типографских литер, которые тащил из самой Москвы.
        Одной из главных задач ревкома на сегодняшний день - создание собственного печатного органа. Печатный орган - газета ли, информационный листок, как общеизвестно, это и способ донести свою правду до широких масс, и способ объединять вокруг этого органа всех идейно сочувствующим большевикам.
        Типографский станок ревкому раздобыть удалось, но к нему не было шрифтов. В Архангельске имелось четыре типографии, но все они под строгим контролем. Поэтому, пришлось обращаться за помощью в Москву. Стало быть, курьерская доставка, а я тот самый мальчик-курьер, только доставляющий не пиццу, а нечто иное.
        Будь дело летом, на пристани меня просто посадили бы на пароход, курсирующий по Двине, теперь надо добираться по-иному. Но мне бы вначале дойти до Исакогорки!
        Огромный Архангельский край, чья территория сопоставима с площадью Франции, а если и меньше, то ненамного (да кто тут леса с болотами мерил?), «затесавшийся» между двумя историческими путями «из варяг во греки» и «из булгар в югру», дорог почти не имел. Ломоносов, помнится, шел зимой по санному пути, пройдя путь от Холмогор до Москвы за целых три недели.
        Теперь мне казалось, что три недели, не так и много, потому что от Плесецкой до Архангельска по труднопроходимым местам с болотами нам пришлось добираться четыре дня. Можно бы побыстрее, если двинуться там, где болот поменьше, но тогда бы пришлось забирать влево, переходить «чугунку», а там, как сообщил проводник, туда-сюда бродят отряды лыжников: и наши, и белые. Линия фронта и зона разграничения «красных» и «белых» между Плесецкой и Обозерской очень условна, окопов или колючей проволоки нет. С нами разбираться не станут ни те, ни эти, пристрелят, даже извиняться не станут, так что лучше пройти там, где безопасней.
        Вот уж не знаю, что безопаснее! Мне уже в первые сутки казалось, что лучше бы идти по твердой земле (столкнусь ли с лыжниками, не факт), чем пробираться по зыбкой почве, едва припорошенной снегом, из-под которой то и дело просачивается ржавая вода.
        - Ни разу не было, чтобы болото насквозь промерзало, - заметил проводник, когда мы в очередной раз были вынуждены снимать лыжи и идти по щиколотку в воде.
        Я-то думал, что на лыжах можно пройти прямо через болото, по топи, но куда там! На этих топях иной раз даже лоси тонут.
        Кстати о лыжах. В Вологде, когда в Военном отделе 6 армии (вообще-то он уже стал Особым отделом, но официального подтверждения из Москвы не поступало) вздыхали и пожимали плечами, когда я просил снабдить меня лыжами, уверяя, что оных в наличие нет, умолчали, что снаряжение для зимнего вида спорта отправлено для специальных отрядов. Что ж, молодцы. Не бог весть какая тайна, но лучше лишнего не болтать. И с картами они мне помочь не смогли. Самые крупномасштабные - десятиверстки, так и их забрал себе Самойло, начальник штаба, чтобы снабдить подразделения. На ребят из 6 армии грех жаловаться. Снарядили меня как надо - выдали в меру потертый полушубок (новый сразу в глаза бросится), собачью шапку, крепкие, но слегка разношенные сапоги. То, что с картами плохо, не беда - дадут надежного проводника. Трудится не за голимую идею, а за патроны и кое-что из провианта, но пока еще никого не сдал ни в контрразведку белых, ни в контрразведку англичан. Потому, кроме собственного груза - довольно тяжелого, пришлось тащить и плату проводнику - двести патронов к «мосинке», восемь кусков хозяйственного мыла и
четыре фунта соли. Там что, соли нет, в Архангельске?
        - Эх, товарищ Аксенов, - вздыхал сотрудник Военного отдела вместе с которым мы упаковывали патроны в кожаные мешочки. - У нас на фронте на одного бойца по сорок патронов приходится, а на пулеметы по две ленты наскребем, не больше, а тут!
        Я мог лишь пожать плечами. Цену не я устанавливал, а кто-то из вас, дорогие мои коллеги из 6 армии. Двести патронов - богатство, но мне его на себе переть. Эх, сколько уже набирается? Алфавит - килограмм тридцать пять, а то и сорок, патроны. У-У! Ладно, что додумался попросить санки, все легче.
        Проводника звали дядька Ферапонт. Навскидку - лет пятьдесят, ровесник того подполковника Кустова, но с равным успехом ему может быть и сорок, и шестьдесят.
        На мои попытки узнать еще и отчество, дядька лишь отмахнулся, пробурчав, что отродясь его по отечеству не звали, что он русский, а не помор какой-нить.
        Я поначалу не понял, в чем разница, но со временем уяснил, что поморами здесь называют тех, кто живет поближе к Белому морю, по Двине, «кормится с земли, да воды», а русскими, кто лишь пашет, разводит скот, да охотится, но не на морского зверя, а на лесного, да и то, только зимой. Есть и исключения, вроде него самого, кто всю жизнь провел в лесу, но это именно исключение. Да и сам Ферапонт имел в какой-то деревушке избенку, кусок земли, где он выращивал исключительно лук с чесноком, предпочитая все остальное выменивать на дичину, либо на шкуры.
        Дорогой много не наговоришь. Но вечерами, когда мы садились у костерка, а охотник варил обалденно вкусную кашу (в первый раз, одуревший от вкуснющего запаха, я сразу сунул ложку с горячим варевом в рот, а потом долго «гасил» снегом обожженный язык и нёбо), охотник вел со мной неспешные разговоры. Он и сам был рад поговорить и меня послушать. Дядьке отчего-то полюбились анекдоты, особенно про тещу. Это я как-то ляпнул - мол, теща грибков поела и умерла. Пришлось рассказывать полностью. Ферапонт потом хохотал весь день и теперь требовал от меня новую басенку про тещу. Исчерпав запас, принялся переделывать другие анекдоты.
        - Вот, такое дело, - начинал я, вспоминая что-нибудь подходящее. - У одного мужика теща померла. Ну, он порадовался, а она ему сниться стала. Приснится, и говорит - иди-ка ты, зять, пописай! Мужик каждое утро в мокрых подштанниках и просыпается. Пошел к сведущему человеку, а тот и посоветовал: когда теща придет, ты ей скажи - уже пописал. Мужик так и сделал. Лег спать, а когда теща приснилась, и предложила по-маленькому сходить, он ей и говорит - уже пописал! А она - ну, раз пописал, сходи покакай!
        От этого анекдота, услышанного уж не в пионерском ли лагере (там по ночам гномик приходил) Ферапонт так ржал, что едва не свалился в костер.
        Дядька Ферапонт не любил говорить о себе, но по обмолвкам, намекам, я начал потихоньку составлять его биографию. Родом из села Луковецкое, окончил церковно-приходскую школу. По каким-то причинам в армию не призывался (может, плоскостопие), семьи нет и не было. С большевиками имеет дело едва ли не с момента образования партии большевиков, знаком и с эсерами. Еще бы ему быть незнакомым! Архангельская и Вологодские губернии - места, куда ссылали и народников, и польских повстанцев, а потом туда повалили и социал-демократы, и социал-революционеры. Не добровольно, разумеется, а по приговору суда. В Вологде, вон, и сестренка товарища Ульянова отбывала ссылку, и Анатолий Васильевич Луначарский, и товарищ Сталин. Зато член партии эсеров Гриневский, оказавшись в Архангельской ссылке, порвал-таки с эсеровским прошлым и стал замечательным писателем! А так, не дай бог, примкнул бы к «правым», ринулся бы куда-нибудь в Рыбинск или Ярославль, и не прочитали бы мы «Бегущую по волнам».
        И не исключено, что Ферапонт водил такими тропами беглых ссыльных, желающих сбежать от свежего воздуха и экзотических комаров.
        Перед тем как самому пробовать кашу, дядька соблюдал некий ритуал - вытаскивал из мешка армейскую фляжку и основательно прикладывался к горлышку. Закатывал глаза, несколько секунд что-то бормотал, словно молился, а потом убирал фляжку обратно в мешок.
        - Я же из истинно верующих буду, - пояснил Ферапонт. - Нам только единую рюмку и можно выпить.
        Дядька не уточнял - «едину рюмку» в день или в месяц, но сам прикладывался каждый вечер. Мне, правда, ни разу не предлагал. Наверное, «истинно верующему» нельзя пить из одной посуды с «никонианцем», хотя кашу мы черпали из одного котелка и ничего.
        Еще похвастался, что во фляге у него ром, что он выменял на собольи шкурки у заезжих торгованов.
        - Дорого брать стали, сволочи! - пожаловался дядька. - Раньше бутылка всего шкурку стоила, а теперь три берут! Если бы в сам Архангельск сходить, можно бы у хасеев по две брать, да идти лень.
        Я попытался прикинуть соотношение цен в рублях, но не смог. Не знаю, сколько стоит пушнина и сколько ром. Но при любом раскладе торгованы здорово нагрели руки.
        Зато, после глотка рома и ужина, дядька заметно добрел и начинал рассказывать.
        - Вон, когда летом-то бои шли, ваши-то, в основном, питерские да московские были, в лес сунутся, а там болото! Они тык-мык, да обратно. Потонул кто-то, а может и нет. Ну, потом наладились проводников брать из местных, со станции, так те дальше околицы не хаживали. Вот теперь бои и ведутся - тык да мык, десять верст сюда, десять туда.
        «Околицей» Ферапонт именовал расстояние до двадцати верст от деревни или села, на какое отваживались выходить местные охотники. Для него, поистине лесного жителя, это было так, ерунда.
        - Хасеи тоже удумали как-то Обозерскую кругом обойти, - принялся за очередной рассказ Ферапонт. - Ну, это когда она еще у вас была, - пояснил он. - Решили через волость проводника взять. Меня-то не было, может, и взялся бы, врать не хочу, а может нет. Я же большевикам ни сват, ни брат. Вы меня не трогаите, я вас не трону. Ну, коли воюют с вами, нехай воюют. А волостному начальству нашему Фимка Снегирев подвернулся, мужик отчаянный, соболя с детства бить приучен, мы с ним кажый год мерились - кто больше набьет. Мужик, говорю, хороший, но он из «никонианцев», потому выпить-то не дурак. Кто из вашего брата самогонку да водку не пьет, а?
        Я только дипломатично пожал плечами. Ну, не говорить же, что сам я не пью? А проводник между тем продолжал:
        - Но Фимка свое дело знает, пока в лесу - ни-ни, а вот из лесу, тут можно! А хасеи, с большого-то ума, ему целую бутылку рома выдали - мол, на дорогу! Они-то понемножечку пьют, как я, думали, что Фимка так же. А он всю бутыль в одно горло выдул, а потом отряд в такие топи завел, что никто и не выбрался! Ну, хасеи-то ладно, их много было, рыл пятьсот, не меньше, а Фимку дурака жалко! Мужики собирались сходить, глянуть - не осталось ли после хасеев че-нить нужного, винтовок там, патронов, но, я думаю, все в болото ухнулось, а не ухнулось, так на гривах где-нить, куда хасеи зашли, да выбраться не сумели.
        Я слушал рассказ Ферапонта с огромным вниманием. А ведь со временем Ефима Снегирева могут причислить к местным «Сусаниным», заведшим на верную гибель батальон американских солдат!
        А Ферапонт-то, вот сукин сын! Ни капли стыда, когда говорил - может, и я повел бы. Еще у меня было некое подозрение, что дядька водил людей не только с нашей стороны, но и со стороны Северного правительства. Иначе как объяснить, что «консервы у него и так много, но баловство это, консерва-то», а «мыло аглицкое хуже нашего будет, хоть и духовитее»? Вполне возможно, что консервы и мыло Ферапонт выменивал у английских или американских солдат или у приезжих торгованов.
        Кстати, на санках, что я тащил, рядом с литерами и мылом лежали патроны - пять килограмм. Зачем охотнику двести винтовочных патронов, если за плечами у Ферапонта «тулка»? Скорее всего, у него какой-то свой бартер, и мне лучше в такие тонкости не вникать, а послушать, о чем дядька рассказывает. Надо сказать спасибо, что не тысячу запросил. Полтора пуда я бы не утащил!
        - У нас пахотных-то земель мало, хотя и вырубаем кажый год, и жжем, да и земля худая. А вот коровки-то наши очень хороши!
        Про холмогорскую мясомолочную породу коров я слышал. Мол, выведена давно благодаря теплому пойлу и стойловому содержанию.
        - Коровки-то говорю хорошие, а выпасов мало, да заливные луга, что по Двине-реке, кажый год мужики делят, поделить не могут. Что ни год, то драки, до убийств доходило. А неподалеку от нас два села - Игумново, да Семенное, у них покосы рядышком. Тож, делили кажную весну, а нонеча, у Селиверста Пятирякова сын в армии поручиком стал, так он отца-то и надоумил. Мол, скажи в Колмогоры, властям, что в Семенном большевистским партизанам помогают. Ну, Селиверст сходил в Колмогоры, властям сказал, так оттуда мигом солдаты в Семенное примчались, начали дознаваться - кто-де у большевиков служит? Никого не нашли, начали мужиков пороть, те за топоры схватились, а солдаты за ружья. Теперь Семенного нет, народ, кто жив остался, кто по другим деревням живет, кто и впрямь, в большевистские партизаны ушел. Зато этим летом весь луг заливной у мужиков из Игумнова будет.
        Вот так и вспыхивают гражданские войны из-за отдельно взятого покоса! А где по-другому? В Архангельской губернии, где не было крепостного права, ее не коснулась и Столыпинская реформа, а земля была либо казенной, либо церковной, еще полыхнет. Вот начнут мужики землю делить, то врагами у них станет не помещик или кулак, а сосед или соседняя деревня, захапавшие земли и больше, и получше!
        Вполне возможно, что это все уже началось или вот-вот начнется. Но мне бы сейчас добраться до Архангельска. Ох, как надоело спать в лесу на еловом лапнике, когда один бок обжигает костер, а второй замерзает!
        Да, добраться бы до Архангельска, а там сдать свой груз, выполнить первую задачу полученного задания, похожего на матрешку.
        Глава 3. Первый съезд РКСМ
        Я не обольщался тем, что был такой единственный и неповторимый, кого перевели на службу в Центральный аппарат. Кедров любезно подкинул меня к общежитию, распрощался и уехал, сказав, что по всем организационным вопросам следует обращаться к товарищу Лосеву, старшему группы.
        Наше общежитие располагалось в бывшем кадетском корпусе, а группа, съехавшаяся в Москву со всей России, насчитывала двадцать человек и размещалась в одном из дортуаров, где когда-то спали кадеты-первокурсники. Не знаю, сколько мальчишек здесь ночевало, но, по прикидкам, человек сорок, не меньше.
        Товарищ Лосев, оказавшийся немолодым (лет за сорок) рабочим из Петроградского ЧК, красногвардейцем первого призыва, участвовавший в штурме Зимнего, пометил мою фамилию галочкой, пообещал, что паек мне выдадут уже сегодня, кивнул мне на койку, сказал:
        - Располагайся. Постельного белья пока нет, так поспим, не баре, завтра принесут, заодно и в баню сходим.
        Услышав про баню, я обрадовался. Еще бы! Мне, не мыслившему свою жизнь без ежедневного душа, теперь приходится мыться раз в неделю, если повезет. Бывало, что и по две недели ходил немытым, как чушка.
        Наша группа была довольно-таки разношерстной и разновозрастной. Половину составляли выходцы из рабочих, человек пять бывших фронтовиков и еще пять из числа крестьян. Самым старшим в ней оказался наш командир, а младшим - я. Поначалу к юнцу отнеслись снисходительно. Конечно, «припахивать» меня не у кого желания не возникало, да и товарищ Лосев пресек бы попытку отправить молодого чекиста за табаком или за самогонкой, но первым дежурным по казарме назначили именно меня. Что ж, подежурим! Да и порядок в помещении желательно бы навести. Товарищи чекисты, видимо, не привыкли укладывать свои вещи в тумбочки, не говоря уже про разбросанные вокруг портянки и носки. Что ж, будем работать.
        Отыскав коменданта-латыша, удивленно выкатившего на меня водянистые глаза, услышав мою просьбу, но сразу вручившего мне ведро, швабру и тряпку, отправился в довольно загаженный туалет (кадеты, как я полагаю, сами сортиры чистили), наполнил ведро водой. Водопровод работает, уже хорошо. А что касается туалета, его тоже можно помыть и почистить, дайте время!
        - Дорогие товарищи! - обратился я к коллегам. - Сейчас я буду мыть пол в нашей казарме. Убедительная просьба - убрать свои вещи с пола, уложить их на кровати или поместить в тумбочки.
        Мои будущие соратники и ухом не повели. Что ж, им же хуже.
        Взяв ведро, выплеснул воду на пол. Эх, дортуар велик, намочило пол только у первых кроватей, но и этого достаточно, чтобы начались вопли и крики.
        - А я вас предупреждал, просил все убрать, - проникновенно сказал я, глядя в глаза хозяевам мокрых вещей.
        Сержант в учебке сделал бы мне "козью морду" за такое, но сейчас присутствовал элемент воспитания!
        Большинство только посмеялось, но один, чересчур обидевшийся на меня за грязные носки, ставшие еще и мокрыми, попытался полезть в рукопашную.
        Его попытка была пресечена не мной даже, а хохочущим Лосевым, легко скрутившим разъяренного парня и кинувшего того на койку.
        Когда я принес второе ведро воды, народ уже убрал вещи с пола и смотрел на меня с чувством любопытства - мол, что он еще выкинет?
        Я больше экспериментировать не стал, я здесь не начальник, а был бы оным, так они у меня и койки бы заправляли как положено, еще бы и рантик табуреткой отбивали, как в образцовой учебке Краснознаменного Северо-Кавказского военного округа!
        Точно, - талант не пропьешь, а навыки мытья полов, полученные давным-давно, никуда не делись. Жаль, нет никакого чистящего средства, даже хозяйственного мыла, но вода тоже может справляться с многомесячной грязью, накопившейся с момента расформирования кадетского корпуса и до сего дня.
        - Эй, как тебя там, Аксенов, что ли? - крикнул один из парней, похожий на записных остряков, считавших своим долгом схохмить по поводу и без оного, что находятся в любом коллективе больше двух человек. - Ты раньше поломоем работал, да? У меня дома полы не мыты, приходи.
        Переждав, пока стихнет гул хохота, я спокойно сказал:
        - Если ВЧК меня в свинари определит, то приду.
        Теперь уже ржали над парнем, а тот, что удивительно, смеялся вместе со всеми.
        Я мыл полы, а мои коллеги позабирались на кровати с ногами. Двое ребят, чуть старше меня, скинули солдатские шинели под которыми оказались порядком заношенные и заштопанные гимнастерки, пришли на помощь.
        Когда все было закончено, народ начал с опаской ставить ноги на чистый пол.
        - Я что вам хотел сказать, дорогие товарищи, - обратился я к коллегам. - Товарищ Дзержинский говорил, что у чекиста должны быть чистые руки, горячее сердце и холодная голова! Если мы станем жить в свинарнике, как наш товарищ, то руки чистыми не останутся.
        - Слышь, товарищ Аксенов, - с сомнением в голосе сказал наш начальник. - Феликс про чистые руки образно говорил! Чистые руки - - значит, чтобы к ним чужое добро не пристало.
        А дальше началась дискуссия, сводившаяся к следующему: может ли сотрудник ВЧК, скажем, взять себе оружие, найденное при обыске, если оно ему позарез необходимо? Сошлись на том, что да, может, но он обязан доложить о том своему начальнику.
        Зато с утра, когда к нам заглянул товарищ Кедров, начальник Военного отдела ВЧК был приятно удивлен, увидев чистые полы, заправленные кровати и относительный порядок.
        - Молодец, товарищ Лосев, - похвалил начальник нашего старшего, на что тот, смущенно пряча глаза, честно ответил:
        - Это не я, Михаил Сергеевич, это Володя Аксенов.
        Кедров хмыкнул, но ничего не сказал, а потом и совсем ушел. И чего, спрашивается, он приходил? Зато потом меня отыскал комендант и предложил переходить к нему. - Пока помощником, а потом и на его место. Дескать, ему уже осточертело быть комендантом общежития для чекистов, особенно, когда прибывают командировочные, а ему потом искать оконные стекла, вместо разбитых.
        - Пат-тумай, тарагой тавар-ришь! Я-та скора с нашшым патальоном на фронт уйту, а т-ты останешся глафным.
        Может, я и рад бы остаться в качестве коменданта, получить казенную комнату в Москве, но мы люди подневольные. Партия сказала - - надо! ВЧК ответил - - есть!
        На это латыш возразить ничего не мог. Эти ребята люди дисциплинированные.
        Кажется, мои коллеги начали меня уважать. А вот что окончательно подняло мой авторитет, так это баня. Нет, я не начал показывать чудеса банного искусства: вода шла еле теплая, просто, когда в предбаннике скинул с себя нательную рубаху, услышал шепоток.
        - Володь, это где тебя так?
        Я поначалу не понял, о чем они, потом дошло, что о моих шрамах. Мне свою тушку давно не приводилось обнажать перед посторонними, в баню ходил в одиночку.
        - Это в империалистическую, от штыка, - ткнул я на левую руку. - А тут, на груди и на спине, уже у нас.
        - Контрики, гады! - сказал кто-то с возмущением, а я поправлять не стал, объяснять, что это просто одуревшие от самогонки мужики, у которых, скорее всего, сдали нервы.
        После бани и перемены белья жить стало легче. А когда в столовой нас накормили супчиком с картошкой и рыбными консервами, жить захотелось еще больше!
        В первый день нам никто ничего не приказывал, никуда не водили. Народ ломал голову: - зачем нас сюда вытащили? Возникло предположение, что на какие-нибудь курсы. У «армейцев» в последнее время такие начали открываться сплошь и рядом. Вот, поучимся мы чему-нибудь, а потом вернемся обратно.
        Я тоже вспомнил, что в сентябре месяце несмотря на тяжелые бои под Шенкурском и на Северной Двине в Вологде проводили краткосрочные курсы командиров Красной армии среднего звена. Не знаю, чему там обучали, но сейчас это не главное. Главное, что военное руководство осознает, что ставить командирами взводов и рот неопытных людей нельзя, а опытных на всех не напасешься. А вологодские курсы Кедров, тогда еще командующий войсками Северо-Восточного участка отрядов завесы, и открывал. Сам ли или по приказу товарища Троцкого, не суть важно. Теперь Кедров перешел в ВЧК.
        Военный отдел ВЧК занимается контрразведкой. Но деятельностью по пресечению работы разведслужб и шпионажа других государств и антиправительственных организаций у нас занимается еще и отдел Военного контроля при народном комиссариате по военным и морским делам РСФСР. В январе Военный отдел сольют с Контролем, а Кедров станет начальником Особого отдела ВЧК.
        А не является ли перевод Кедрова элементом «большой политики»? Чисто формально, Чрезвычайная комиссия, заполучив в свое распоряжение Военный контроль, усиливается, а военное ведомство ослабнет. Но если человек Троцкого встанет во главе отдела, что получается? Вот-вот... Впрочем, сие не мое дело, но можно предположить (пофантазировать), что наша группа - основа, возможно, что и начальники будущих Особых отделов дивизий или армий. Тоже логично. Будут объединять Военные отделы губчека, где они есть (в Череповце, скажем, и в других губерниях, удаленных от фронтов, такие не создавали, смысла не видели), вместе с Военными отделами, будут обиды, почему начальником поставили его, а не меня? А мы, скажем так, посторонние люди, «варяги», которые иногда бывают удобнее, нежели свои.
        Нас не тревожили несколько дней, давая отоспаться и немного отъестся. Счастье! Но наше счастье оказалось недолгим, потому что через три дня нас собрали и сообщили, что нашей группе поручено охранять делегатов съезда, где станет выступать товарищ Ленин.
        О создании пока Российского и даже не Ленинского Союза молодежи я кое-что помнил. Как-никак, изучал историю КПСС, а даты, когда проходили съезды, основные решения, едва ли не зазубривали наизусть. Не знал, конечно, что это мне может понадобиться, а вот, поди же ты!
        Итак, о необходимости создания союзов молодежи, поднимался вопрос еще на 6 съезде РСДРП(б) в августе семнадцатого года, и даже резолюцию соответствующую приняли. А дальше по всей стране стали возникать молодежные политические организации. У нас, в Череповецкой губернии, таких было штук шесть! Помнится, Капка (ну, теперь-то Полина) говорила, что они со Степкой Телегиным проводят губернский съезд Социалистической молодежи и ее даже избрали куда-то там.
        Да, Полина еще сказала, что из Москвы пришел вызов о предоставлении делегатов на съезд, в количестве один человек от ста социомольцев. (Бр-р, ну и слово!) Кажется, избрали Степана. Ну, если будем охранять съезд, то с земляком повидаюсь, узнаю, как там дела. Хотя, за неделю больших изменений не должно быть. Череповец белые вряд ли взяли (шучу), а Полина замуж тоже не вышла (жаль).
        Не видел ни фотографий, ни картин с первого съезда РКСМ, но в памяти всплыло другое - монументальное полотно «Выступление В.И. Ленина на III съезде комсомола», где вождь мирового пролетариата в картинном жесте вскинул руку к присутствующим, объясняя им, что «В основе коммунистической нравственности лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма!», известно каждому, тем более что в свое время репродукции работы классика «соцреализма» Бориса Иогансона украшали все учебники истории, висели в «высоких» кабинетах комсомольских работников, по ней писали доклады и рефераты.
        Художник прекрасно изобразил и самого товарища Ленина, и комсомольцев, прибывших на съезд и с фронта, и с тыла, где в те годы было не лучше. Юные просветленные лица, огромное внимание к речи вождя.
        Мне же, когда я вспоминал картину, хотелось плакать. Ну, что за дела такие? У солдата на переднем плане полевая сумка, отчего-то довольно пухлая. Сколько туда войдет гранат? А справа, около парня в красных революционных шароварах, вещмешок, в котором можно «адскую машинку» притащить. И все в верхней одежде, под которой укроется огнестрельное оружие от парабеллума и до обреза. Я уже не говорю, что вокруг вождя стоят совершенно непонятные люди, каждый из которых способен нанести удар в затылок. А входы-выходы?
        Нет, я допускаю, что вокруг все люди проверенные (в прямом и переносном смысле), что ничего лишнего не было, а это прихоть художника, решившего изобразить близость товарища Ленина к народу и его простоту. Однако, вспоминая подготовку к Первому съезду РКСМ и бардак, творившийся вокруг, сомневаюсь.
        Но я почему-то не помнил, что Ленин выступал на первом съезде. На втором - было дело, на третьем тоже. Провал в памяти?
        Начать с того, что Московский горком партии, отвечавший за организацию съезда, не имел списков делегатов. Точнее, список у него был, но рукописный. Мол, некогда, все уточняем. Вот когда станет полная ясность, тогда и представим в отпечатанном виде! Здание рабочего клуба, где планировалось заседание, на отшибе, но на него выходят окна жилых домов. В идеале, позакрывать бы окна, запретить жителям квартир даже и думать о выходе на балконы, но куда там! Ну хотя бы пару снайперов нам, чтобы контролировать окна, так и их нет.
        И еще, чудо из чудес - во всех газетах было написано, что товарищ Ленин несмотря на плохое самочувствие обязательно выступит перед молодежью. Адрес, время указаны. Слов нет.
        «Шмонать» комсомольцев нам категорически запретили. Мол, молодые товарищи приехали из глубинки, доверяют старшим, а вы их обыскивать решили, как при старом режиме. А подменить по дороге делегата на какого-нибудь молодого контрика - да, вполне возможно, но вы для того и службу несете, родные вы наши!
        Я предложил Лосеву разбить зал на сектора, посадить туда проверенных людей, но от этой затеи тоже решили отказаться. Делегатов ожидалось около двухсот человек, а зал очень маленький. Если вместятся все делегаты, и то хорошо.
        - Володя, что делать будем? - озабоченно спросил Лосев меня, будто у более опытного товарища.
        В какой-то мере, так и было, но я никогда не занимался охраной физических лиц, тем более такого масштаба. Впрочем, в восемнадцатом году многое мне было в новинку.
        - Сделаем так, - сказал я уверенным тоном. - В зал отправим человек пять, рассадим их по разным местам, пусть страхуют. Кто-то увидит подозрительное - в сумочку барышня полезла не вовремя, человек полевую сумку начал смотреть - пресекать. Еще пятеро пусть проверяют мандаты, сверяют со списками. Еще пятеро пасутся на улице, вокруг здания - нет ли кого подозрительных. Если хоть кто-нибудь не понравится - сразу валить, а разбираться потом.
        - Валить, это как? С ног сбивать? - не понял Лосев, потом до него дошло: - А... стрелять на месте, без предупреждения.
        Но скоро у меня отлегло от сердца. В клуб прибыли ребята из отряда Лациса, которым, как мне говорили, не так давно была поручена охрана товарища Ленина. Хоть чему-то завод Михельсона научил нашего вождя!
        Парни серьезные, немногословные (они вообще, русские ли?), очень быстро проверили все входы и выходы, рассредоточились по всему зданию.
        Я смотрел, как рослые ребята берут инициативу в свои руки, но что-то меня смущало. Что именно? Охрана проверила запасные входы, окна, но что-то они упустили. Что именно? Батюшки-святы, женский туалет! Джентльмены хреновы! Могли бы и женщину взять в охрану, коли так.
        Под удивленные взгляды и наших, и парней Лациса я прошел в туалет, быстро осмотрел кабинки, и за бачком, отстоявшим от стены, обнаружил то, что втайне и ждал найти - здоровенную гранату на длинной ручке. И какой, интересно, она системы? Неплохо придумано. Кто-то ожидает, что при входе начнется повальный обыск, и решил подготовиться заранее. Где-то о подобном я читал. А, так это было у Пьюзо, когда Майклу Карлеоне приготовили пистолет, припрятанный за сливным бачком.
        Можно было предположить, что гранату пристроили, чтобы она удерживала бачок, но я в этом сомневался.
        Лосева я не нашел, пришлось подойти к Лацису.
        - Товарищ Лацис, разрешите обратиться? - вскинул я ладонь к козырьку, а когда удивленный Лацис ответно козырнул, представился: - Курсант Аксенов. Только что обнаружил за сливным бачком женского туалета гранату. Трогать не стал, в саперном деле не разбираюсь.
        Лацис окрикнул кого-то из своих ребят, а тот, быстро, но без суеты, отправился в туалет. Вернувшись, показал нам гранату, из которой он успел извлечь запал.
        Видимо, мое лицо в этот момент выражало разочарование - я-то рассчитывал, что сумеем «взять» хозяина гранаты, поскольку Лацис позволил себе улыбнуться и сказать почти без акцента:
        - Тавариш Аксенов - вы маладец! Но сейчас не время устраивать шпионские разоблачения. Шизнь таварища Ленина вашнее.
        Лацис пожал мне руку, я ушел к столу, где ребята уже проверяли мандаты подъехавших делегатов. Кажется, справляются и без меня. Я немного грустил. Ведь может какая-нибудь мамзеля, зайти в сортир, взять гранату! Вон, вроде той, в скромном пальтишке. А знакомое пальтецо-то. И тут девушка обернулась.
        - Привет Вовк, я тут на съезд приехала.
        Глава 4. Здравствуй, Архангельск!
        До Исакогорки оставалось верст пять. Совсем немного, если сравнить с пройденным. Дальше будет санная дорога, станет полегче.
        Мы уже выходили к дороге, пробитой сквозь лес, как мой проводник насторожился.
        - Подожди-ка, - остановился он, вскидывая вверх руку. - Никшни!
        Я остановился даже с удовольствием, потому что совсем устал. Последние сутки мы перлись, как лоси, почти без остановки. Ферапонту-то хорошо, с мешком, а каково мне с санками?
        Мне показалось, что Ферапонт нюхает воздух, прислушивается к каким-то звукам. Чего это он? Я, например, ничего не слышу кроме легкого шума лиственниц.
        - У тебя оружие-то какое есть? - поинтересовался охотник.
        - Пистолет, - ответил я, вытаскивая из внутреннего кармана браунинг. Другого оружия я с собой не брал, смысла не видел. Да и пистолет, как мне думалось, после прихода в людные места придется либо выбросить, либо припрятать. В случае если патруль задержит безоружного человека, одно дело, а вооруженного - совсем другое.
        - Пистиком в наших краях только сахар толочь! - усмехнулся охотник, скидывая с плеча «тулку». Меня слегка насмешило слово «пистик». Мы так в детстве именовали наши деревянные пистолеты.
        - Ты тут сиди, не высовывайся, а я кругом зайду, - приказал проводник. - . Ежели что, шумну маленько, а ты уж сам думай. Коли убьют - товарищам твоим весточку передам, не сомневайся. И патронов в следующий раз не двести возьму, а сто.
        Ферапонт пропал за деревьями, растворившись в заснеженном лесу, словно леший, а я, немного выдвинувшись вперед, присел за дерево. Отчего-то в голову залезла нехорошая мысль - а не бросил ли меня старик? Впрочем, проводник уже мог раз десять кинуть меня в лесу среди болот или прирезать, чтобы не переводить дефицитные патроны.
        Выстрел прозвучал неожиданно. Не винтовочный, к звукам которого я уже давно был привычен, а ружейный, словно лопнул огромный воздушный шар. Вслед за выстрелом раздались крики, а потом по дороге мимо меня пронесся человек с обрезом в руках.
        - Стой! Бросай оружие! - зачем-то крикнул я, а человек, даже не целясь, выстрелил на звук моего голоса.
        Спасло лишь то, что я присел, а меня укрывал ствол лиственницы, и картечины частично пролетели над головой, частично засели в дереве. Теперь уже и я не колебался.
        Промахнуться с расстояния в десять шагом было сложно даже для меня.
        - Ну и чего ты орал, дурак? - злобно выкрикнул Ферапонт, спешивший ко мне. - Надо сразу стрелять, а не сопли жевать! - Подойдя ближе, старик посмотрел на лежащее тело, хмыкнул: - Жив, паскуда!
        Охотник метко ударил прикладом в голову поверженного. Раздался противный хруст, а Ферапонт, обтерев испачканное оружие, деловито обшарил карманы убитого. Вытащив кисет с табаком, какую-то мелочь, сунул трофеи себе в карман. Взяв обрез, покачал головой, а потом кинул его куда-то в лес.
        - Чего туски вылупил? - спросил он меня. - Бери за ноги, с дороги стащи. Ночью зверь какой будет, ему тоже есть надо.
        Я стащил труп с дороги, а Ферапонт начал припорашивать кровь снегом.
        - Бандиты это, - пояснил старик в ответ на мой не высказанный вопрос. - Ни за красных они, ни за белых, шелупонь. Тута дорога торная идет, кажый день то один, то два человека проходят, а то и сани, поживиться есть чем. Трое их всего было.
        Наверное, Ферапонт сегодня меня спас, и следовало его поблагодарить. И грамотой наградить за уничтожение особо опасных преступников, представляющих угрозу мирному населению. Не грамоту даже, а медаль! Но почему же мне захотелось его пристрелить?
        Охотник довел меня до Исакогорки, «сдал» телеграфисту Тихону Пекарникову и ушел. Сам он в этой деревне иногда бывает, приносит на продажу или на обмен дичину, шкуры, и его появление никого не удивит. А то, что привел сюда незнакомого парня, тоже бывает. Допустим - кум попросил свояка довести, дядька золовки или что-то такое. Вот если бы я явился в одиночку, вопросов было бы больше. Полушубок, изрядно загвазданный и пропахший домом костра, тоже удивление не вызовет - здесь половина так ходит.
        Тихон жил один в огромном доме. Раньше здесь обитали родители, но мать умерла после гибели отца. Свою семью парень не завел, так для нашего дела это и хорошо.
        Старые поморские дома меня приводили в восхищение. Ну-ко ты, не халупа, вросшая в землю, а едва ли не двухэтажный дом, с огромной поветью, на которую может заехать лошадь с санями. Я такие видел только в этнографических музеях, а здесь это обычные жилые дома.
        У Тихона я позволил себе пару дней отдохнуть. Время, установленное для меня начальством, позволяло, даже кое-какой запас есть, так что можно поспать, помыться в бане. После четырех дней в лесу я выглядел как настоящее чучело: небритый, с мордой обветренной и обожженной морозом и солнцем. На промысловика походил мало, а вот на красного партизана - вполне.
        А можно еще поговорить с толковым человеком, узнать новости. И вообще, хотя бы порасспросить об Архангельске, о его улицах, достопримечательностях и все такое прочее. Разумеется, еще в Москве я постарался посмотреть планы города, кое-что помню, но доверять старым схемам всегда чревато. Домов могло уже и не быть, улицы переименовывались. Плохо еще, что Архангельск располагается вдоль Северной Двины и ее притоков, а их несколько, тут черт ногу сломит, вторую вывернет. Опять-таки пожалел об отсутствии навигатора и о том, что до сих пор не запустили хоть какой-нибудь, хоть завалявшийся спутник, и нет возможности подключиться к Интернету. Поговорив с Пекарниковым, снова пришел к выводу, что если хочешь хорошо узнать город, лучше узнавай его сам, собственными ногами. Надежнее.
        От Тихона узнал кое-что о захвате города интервентами и белыми. С его слов, все обстояло еще хуже, чем считали в Центре. Не было героической обороны Мудьюга храбрыми матросами, потому что их батареи мгновенно подавила корабельная артиллерия англичан с крейсеров «Аттентив», «Кокрен» и «Адмирал Ооб»; минные поля обезврежены тральщиками; ледоколы «Микула» и «Селянин», затопленные по телефонному приказу (уж не Кедрова ли?), затонули не на фарватере, уже подняты и запущены в строй, ломают лед в устье Двины. И отряд правых эсеров и местных крестьян во главе с Чаплиным насчитывал всего триста человек, а красноармейцев почти пять тысяч, но, когда на сторону врага перешли командиры отрядов (сплошь бывшие офицеры), оборона прекратилась сама собой.
        Не знаю, заинтересует ли Центр такая информация, а если и заинтересует, то не сейчас, но зарубочку в памяти я сделал. Архангельск-то мы освободим, а разбираться, кто виноват в сдаче города, еще придется.
        Покамест интереснее были другие новости. Например, пока я болтался по лесам, генерал-губернатором Северной области стал генерал Миллер, прибывший сюда аж из Италии.
        О том, что правительство в Архангельске возглавит Миллер, в Москве стало известно через неделю после того, как генералу поступило предложение. А то, что он был в Италии, ну и что? Там тоже есть добрые люди, неравнодушные к Советской России. Что можно было узнать о Миллере, мы узнали. Выпускник кавалерийского училища и академии Генерального штаба, много лет провел за границей, являясь военным агентом в Бельгии, Голландии и Италии. Стало быть, имеет хорошие связи за границей. Был дружен ни с кем иным, а с самим императором Николаем Александровичем, который вручил Миллеру погоны корнета! Стало быть, он монархист, но не оголтелый, а умеренный. Дружбой с императором никогда не бравировал, в использовании связей для карьеры замечен не был, напротив, считался хорошим администратором и штабистом, пользовался уважением, не зря же после возвращения из-за границы был начальником штаба Московского военного округа. Во время Мировой войны стал генерал-лейтенантом, возглавлял штабы, но в 1917 году командовал корпусом на Румынском фронте и даже ожидал перевода на более высокую должность. Стало быть, хороший
военачальник! Поборник строгой воинской дисциплины, в апреле девятьсот семнадцатого года Миллер попытался запретить красные банты на шинелях и убрать красный флаг во время движения в строю, за что был избит солдатами. Более того, генерала с разбитой в кровь головой без оружия и без погон пинками и бранью гоняли по всему городу, а потом посадили под арест, где он просидел четверо суток. Потом Миллера конвоировали в Петроград, но комиссия, назначенная Временным правительством, не нашла в его действиях преступления. Однако отправлять битого генерала обратно на фронт смысла не было, и Миллера отправили в Италию как представителя русской Ставки. Жаль, что такой талантливый генерал станет воевать не на нашей стороне, а на стороне белых!
        Что же, с появлением генерала Миллера следовало ожидать более решительных действий со стороны белого правительства Севера, укрепления дисциплины. Опять-таки - если раньше белое воинство ходило едва ли не с красными бантами, в атаки ходили под красным флагом, то теперь вводились погоны и возвращалось обращение к офицерам с отдачей воинской чести, и по чинам.
        От Исакогорки меня доставили в Архангельск без приключений. Если кого-то интересует - на санях. Телеграфист одолжил у соседа лошадь и розвальни. Доехали с ветерком. Полушубок, впитавший в себя дым костра, слегка проветрился, но небритая и обветренная морда наводила на размышления - кто такой? К счастью, розвальни не вызвали подозрений, и нас не остановил ни белогвардейский патруль, ни «союзники». Меня доставили не на саму явочную квартиру, а рядом. Из «конспирации» я адрес говорить не стал, но, судя по всему, мой провожатый прекрасно его знал. А как не знать, если на весь город большевиков человек пятнадцать? Это, разумеется, плохо.
        Задача первая. Устроиться на работу. У меня в «загашнике» кое-что есть (Москва снабдила золотыми червонцами), но надолго их не хватит. Возможно, ревком и сумеет меня прокормить (не факт, у самих плохо), но молодой и здоровый парень, ошивающийся без дела, вызовет подозрение. Вопрос - куда податься?
        В Архангельске с работой совсем худо. Город экономически «замкнутый» на Петроград или Вологду, а через нее на Ярославль и Москву, теперь отрезан от рынков сбыта и от поставщиков товаров. Основа промышленности - лесозаводы и лесопилки простаивали, потому что продукцию сбывать некуда, денег на зарплату рабочих тоже нет, да и рубщики леса - те же крестьяне, служили в армии либо у красных, либо у белых. Изрядно поредевшие артели лесорубов едва могли покрывать потребность Архангельска в дровах. На судоремонтных заводах жизнь еле теплилась, потому что значительную часть кораблей большевики увели в Котлас и Устюг, а часть судов погибла в боях. То же самое с железнодорожными мастерскими, в которых раньше обслуживалось десятки паровозов, а теперь, хорошо, если один. Северное правительство и хотело бы уволить лишних работников, но не могло, потому что иначе вспыхнет восстание.
        Хреново было и рыболовам, и добытчикам морского зверя. Англичане, американцы и французы (вот про этих я даже не знал, что они тоже участвовали в интервенции!) кое-что покупали, но не столько, чтобы оправдать выходы в море. Опять-таки, раньше вся промысловая добыча уходила в Центральную часть России.
        Более-менее безбедно существовали мастерские по выделке шкур. Шкуры охотно брали не только матросы и солдаты, но даже офицеры и генералы. Но с этим тоже были проблемы. Раньше шкуры, в основном, поступали от лопарей, и со своих, и с Колы, но они предпочитали откочевать в Финляндию, где и оленям спокойнее, и за шкуры финны с немцами платили больше. Границ для «оленьих людей» не существовало, потому они уходили спокойно, а ловить их не было ни желания, ни возможности.
        Охотники, добывавшие медведей, волков и прочее, за последние годы повывелись. Молодежь, в основном, ушла в армию и теперь служила по разные стороны фронтов.
        Но даже если бы заводы и мастерские в Архангельске работали в «штатном» режиме, у меня возникли бы определенные трудности. К мастеровому труду я с детства не приучен, на токарном станке, скажем, последний раз работал в десятом классе, а кто возьмет неумеху? Устраиваться же в грузчики, подметальщики и прочие неквалифицированные рабочие не хотелось.
        Идеальным вариантом трудоустройства стала бы для меня работа каким-нибудь половым в трактире, официантом в ресторане, но там места были «хлебные», даже в посудомойки уже образовалась очередь. Еще хуже была бы должность приказчика в магазине. Не уверен, что я, привыкший к метрической системе, сумел бы приспособиться к аршинам, пудам и фунтам. Нет, конечно же приспособился бы, но на это потребуется время.
        Оставался еще вариант податься в учителя. Но походив и поспрашивав, обнаружил, что есть вакансии только в какой-нибудь земской школе, на краю света, так что и этот вариант не подходил.
        И тут случилось чудо! Мои товарищи обнаружили, что в городской библиотеке есть вакансия переплетчика. Боже ты мой! Я уже и забыл, что когда-то в библиотеках существовали такие должности. Читал, что в девятнадцатом веке переплетным делом увлекались многие люди, включая генерала Ермолова.
        Сам я переплетным делом заинтересовался в конце восьмидесятых, начале девяностых. Может, кто-нибудь помнит, что в эти годы на нас хлынул океан ранее недоступной литературы? Мне очень нравилось читать «Роман-газету», где печатался и Дмитрий Балашов, и Валентин Пикуль, и все прочие. Но журналы надо было обязательно переплетать, чтобы они выглядели посолиднее, в виде книг. Переплетенные «роман-газеты» читать не очень удобно из-за слишком маленьких полей, но все были довольны. В переплетные мастерские очередь, потому я и принялся осваивать это мастерство. Но не успели мы украсить книжные полки переплетенными журналами, как книгоиздательства наладили выпуск удобных книг. Теперь, в эпоху электронных книг, бумажные становятся раритетами, словно ламповые телевизоры.
        Никогда бы не подумал, что стану зарабатывать на жизнь переплетным делом. А вот, поди же ты. Директор библиотеки - грузный немолодой мужчина с вислыми усами, похожий на поляка из какого-нибудь старого фильма, тем не менее, носивший заурядную фамилию Зуев, а имя-отчество Платон Ильич, прежде чем меня взять, устроил небольшой экзамен, вручив несколько номеров журнала «Нива» за одна тысяча девятьсот четырнадцатый год. Видимо, их было много. Покачал головой, наблюдая, как я сшиваю номера в тетрадочки, повздыхал, но взял, пообещав положить мне жалованье в - семьдесят рублей в месяц и паек служащего. Семьдесят рублей в месяц, по архангельским меркам, много это или мало, я не знал, но на всякий случай обрадовался.
        Теперь, устроившись на работу, можно было снять комнату. С этим тоже помогли товарищи. Но когда хозяйка «слупила» за малюсенькую комнатенку пятьдесят рублей в месяц, тут я и понял, что мое жалованье очень маленькое! Но деваться уже некуда, да и комната недалеко от работы, пришлось соглашаться. Как я выяснял, после съема комнаты или квартиры следовало встать на учет по месту жительства в домовом комитете. Как я понимал, это какой-то завуалированный филиал местной службы госбезопасности, но отправляться все равно придется. С нелегальными жильцами здесь ревностно боролись!
        Но сходить и встать на учет я не успел. Только-только разложил вещи, как в мою комнату постучали. В дверях стояла моя квартирная хозяйка, сообщившая, что меня ждут.
        Меня ждало двое солдат. Один с погонами унтер-офицера. Второй - нижний чин, зато с винтовкой с примкнутым штыком.
        - Господин Аксенов? Извольте пройти с нами, - сообщил унтер-офицер, кивая на дверь. - И не забудьте одеться.
        - Вещи брать? - уныло поинтересовался я, лихорадочно прикидывая, где мог проколоться, и надежно ли укрыт мой браунинг, который я спрятал в дровяном сарайчике под стрехой. Надо было его выкинуть!
        - Пока не нужно, - улыбнулся унтер, и у меня отлегло от сердца. - Только документики взять с собой не забудьте.
        Глава 5. О несостоявшемся приезде вождя и Эдгаре По.
        - А меня депутаткой, то есть делегаткой от Череповецкого союза молодежи выбрали, - похвасталась Полина.
        - Поздравляю, - улыбнулся я девушке, стараясь не потерять из виду вход. А делегаты все шли и шли.
        - Должны были Степа Телегин ехать, да Иван Хвыля. Степка поехал, а Ванька сказал, что Москва со съездом на хрен ему не нужна, без него обойдутся, а вот фронт без него никак. У нас молодежный отряд собрали, так он в нем комиссарить уехал, Колчака бить. Иван уехал, а я следующая в списке. Телегин-то из Москвы тоже сразу на фронт, а мне в губернию решения съезда до молодежи доводить.
        Ишь ты! Еще немного и Полина станет комсомольским функционером. А что? У нее получится. Главное, чтобы не пустилась в рукопашную с идейным противником.
        - Вовк, а че ты все по сторонам башкой крутишь? Шею не вывернешь?
        - Так я же здесь по службе. Жду, когда высокие гости прибудут.
        - Это ты про Ильича, что ли? - спросила Полина, поведя плечиком. - Так не приедет, Ильич-то. Я как сюда подходила, слышала, что парни говорили - мол, не то товарищ Ленин себя плохо чувствует, не то совещание срочное по Колчаку. Жаль, так хотела Владимира Ильича живьем увидеть, но не случилось.
        Ну, ёлки-палки! Я едва не выматерился, но сдержался. Простая делегатка съезда знает о приезде Ленина больше, чем сотрудник спецслужбы, которой поручена охрана съезда! И люди Лациса уже покидали помещение клуба.
        - Слышь, Вовк, а ты чего здесь стоишь, словно простой охранник?
        - Так я здесь простой охранник и есть, - улыбнулся я.
        Полина окинула меня взглядом, в котором скользнуло разочарование.
        - Ну вот, а мне товарищ Есин сказал, что ты в Москву отбыл на ответственную работу. Не знал или соврал? Ты же в Череповце большим человеком был, целым начальником отдела губчека. А там, глядишь, и в начальники бы выбился.
        Я уже с легким нетерпением и радостным чувством ждал, что мне сейчас скажут: «Ну, не пара ты мне Вовка, не пара, раз ты простой охранник, я за другого пойду!», но услышал другое.
        - Ладно, Вовка, что тут с тобой поделать. Я же тебя, дурака, все равно люблю. А как война закончится, пойдешь работать по специальности - детей учить. А там, глядишь, и в директора выбьешься, а то и в начальника губоно!
        Кажется, я все-таки выматерился, но к счастью, Полина не услышала, потому что нас отвлек рослый парень в черном пальто и шапке-пирожке.
        - Володя, привет.
        Я пожал руку Степана Телегина - неплохого парня с петроградского завода, направленного в Череповец для работы с молодежью. Но вожака соцсомола интересовал не я.
        - Фили... Ах, черт, опять забыл, что ты теперь Аксенова! Аксенова, ты долго лясы точить собираешься? Сейчас все места займут, стоять придется. Давай, Поля, шевели ножками.
        Не понял, а кто у нас Аксенова?
        - А, Вовка, я тут фамилию еще сменила. Ну что такая за фамилия Филимонова? Думаю, пусть лучше Аксеновой стану, чтобы потом документы не менять.
        Полина мазнула меня губками по щеке и убежала. И вовремя, потому что у меня появилось желание надрать ей одно место. Мягкое. Вот и надрал бы, а нельзя.
        Первый съезд комсомола начал свою работу, а нас заменили на красногвардейцев, хотя они уже и считались сотрудниками милиции. На всякий случай я доложил о гранате Лосеву как старшему группы, но тот только кивнул, и все.
        На следующий день состоялась первая лекция, посвященная нашей будущей деятельности.
        Вначале выступил Михаил Сергеевич Кедров. Он говорил недолго. Произнес несколько дежурных фраз о врагах революции и Советской власти, о том, что наши враги не дремлют, и в этих условиях на нас возложена очень сложная и важная задача - защищать молодую республику от проникновения в нее агентуры разведок всех мастей: как белогвардейских, так и иностранных, пресечения их подрывной работы. Нам нужно разоблачать шпионов и предотвращать диверсии, пресекать возможное двурушничество и измену в своих рядах. Задача контрразведки в ее наступательности - умении вести оперативные игры с целью решения важнейших профессиональных задач: проникновения непосредственно в структуры вражеских разведок для выяснения их разведывательных планов и замыслов против страны.
        Когда Кедров закончил свою речь, а мы по сложившейся уже привычке собирались поаплодировать, начальник военного отдела остановил нашу попытку:
        - Товарищи, мы не на митинге и не на собрании. Прошу вас впредь не тратить свое и мое время на ненужное выражение чувств. Вашу первую лекцию проведет товарищ Сагадеев[1]. Он является военным специалистом, много лет потратил на борьбу с иноземными разведчиками.
        Сагадееву - сухопарому и подтянутому человеку, на мой взгляд, вместо френча больше подошел бы мундир с золотыми погонами, аксельбантом, значком выпускника академии Генерального штаба и, как минимум, с двумя крестами. Так и хотелось обратиться к нему по старорежимному «Ваше Высокородие!», вместо слова «товарищ».
        Военспец очень интересно принялся нам рассказывать об истории русской контрразведки, причем, слушать было интересно не только моим коллегам, но и мне, знавшего гораздо больше, чем вчерашние рабочие или крестьяне. Но мне, например, никогда и в голову не приходило, что военная контрразведка вела борьбу с контрабандистами, фальшивомонетчиками и религиозными сектами. А вот, поди же ты. И проблемы контрразведки былых времен были сродни с нашими - недостаточное финансирование, недопонимание со стороны добропорядочных граждан, видящих в нас только «цепных псов» правящего режима, а не людей, стоявших на страже их же собственного благополучия.
        Народ сидел и слушал, кое-кто даже записывал в блокнотики или тетрадочки наиболее интересные сведения, а я ломал голову - стоит ли вносить «рацпредложение» Кедрову о введении «секретных тетрадей», прошитых и пронумерованных? Чтобы было все как положено. А еще нам понадобится «секретчик». Помнится, в хитрой «школе» никто не желал отвечать за «секретный» чемоданчик, где хранились наши конспекты. Кому хочется до начала занятия переться в спецчасть, забирать чемодан, а по окончании лекции, когда все дружно бегут либо в курилку, либо столовую, идти опять же в комнату за стальной дверью, сдавая наши каракули, теряя свое личное время?
        Немного пораскинув мозгами, решил, что лезть со своими советами не стану. Покамест ничего из категории «совершенно секретно» или даже «для служебного пользования» я не услышал. Влезу, так не дай бог, меня и заставят изготавливать «секретные» тетради. Мы, как помнится, наловчились сверлить дырки электродрелью, а тут шилом придется ковырять. И чемоданчик не из легкого сплава, а какой-нибудь банковский сейф с ручкой. Нет уж, нет уж. Пусть сами доходят, своим умом. Да и зачем лишний раз подталкивать историю?
        Я задумался и не сразу заметил, что меня дергает за рукав незнакомый мне человек, показывая глазами на дверь - мол, пойдем выйдем. Наш лектор, недовольный тем, что его отвлекли, собрался было обрушиться с гневной репликой, но прищурившись и, видимо, рассмотрев вошедшего, промолчал.
        - Пройдемте со мной, - строго приказал мне незнакомец и пошел прямо по коридору, завернул в какой-то закуток, упрятанный за дверью.
        Похоже, здесь был когда-то чулан для хранения хозяйственного инвентаря. Тем не менее, места хватило, чтобы вместить конторский стол, сейф и пару стульев. За столом сидел сам товарищ Кедров.
        - Садитесь, Владимир Иванович, - кивнул начальник отдела на один из стульев.
        Мой сопровождающий сел на второй, не спрашивая разрешения.
        - Что скажете, товарищ Аксенов?
        Кедров пододвинул ко мне клочок серой бумаги, где было написано следующее.
        
        Таварышшу Дзяржынскаму. Спяшу довясти да вашаго сведения, што чекист Оксенов готовил пакушение на таварища Ленина.
        Он хател взарвать яго гранатой, спрятанной в бабьем туалете.
        
        Прочитав текст, я только покрутил головой и вздохнул:
        - Судя по всему - автор записки пытается выдать себя за малограмотного человека, хотя сам хорошо образован.
        - Почему вы так решили? - сразу же заинтересовался незнакомец.
        Человеку было лет тридцать, бороды и усов не носил, очень неприметный.
        - С одной стороны, много ошибок, но слово «спрятанной» написано через две буквы «н», а малограмотный написал бы с одной, - начал я излагать соображения. - Даже малограмотный не стал бы коверкать мою фамилию. Имя Авксентий, Аксюта, чего здесь сложного? Если «Оксюта», звучит слишком нарочито, по-простонародному. И вот еще - «бабий», но почему тогда не уборная, не сортир или даже не ватер-клозет? Будь это малограмотный солдат, предположим, он написал бы именно так. В солдатской среде, особенно у фронтовиков, это словечко в моде. Но самое главное - правильно расставлены знаки препинания. Я работал журналистом, меня редактор постоянно строжила за лишние запятые. Но у нас было много почты, письма шли как раз от малограмотных крестьян. Так вот, они вообще не признавали знаки препинания. Еще смущает вот это. Таварышшу Дзяржынскаму! Очень похоже на издевательство.
        - Мне почему-то тоже так показалось, - кивнул Кедров. - Хорошо, что эту записку передали не Феликсу, а мне. Если бы она попала сразу к Эдмундовичу, у вас могли быть проблемы. По крайней мере, вас бы допрашивали другие люди.
        - Кстати, а что это за история с гранатой? - спросил незнакомец.
        Я посмотрел на Михаила Сергеевича, но у того тоже был несколько изумленный вид. А что, разве ему Лосев ему не доложил?
        - Вчера, когда нашу группу отправили охранять съезд, а также товарища Ленина от возможных покушений, я обнаружил в женском туалете гранату. Сам ее извлекать не рискнул, потому доложил об этом товарищу Лацису, а тот отправил своего человека. Гранату из туалета изъяли, к сожалению.
        - Почему к сожалению? - удивился незнакомец.
        - Владимир Иванович хочет сказать, что можно было установить наблюдение, а потом выйти на владельца гранаты, - усмехнулся Кедров. - Но Лацис решил не рисковать.
        - А разве нельзя было вытащить запал?
        - Думаю, можно, но здесь дело в другом. Задача Лациса - охрана Владимира Ильича, а не ловля заговорщиков. Впрочем, проще позвонить самому Лацису.
        Кедров кивнул незнакомцу, тот сразу же вышел.
        - Это мой заместитель, - сообщил Кедров, но фамилию зама отчего-то называть не стал. - В нашем отделе он станет заниматься внутренней контрразведкой.
        - Отдел внутренних расследований?
        - Что-то похожее, - кивнул начальник. - Но отдела у нас еще нет, будет ли, это уже не мне решать, а тем, кто выше.
        Заместитель вернулся минут через пять и сообщил:
        - Лацис просил еще раз поблагодарить товарища Аксенова за предотвращение покушения на товарища Ленина. Он выйдет с официальным ходатайством на товарища Дзержинского о награждении Аксенова. Сотрудник, не проверивший туалет, строго наказан - предупрежден о неполном служебном соответствии.
        - Что означает, он может быть расстрелян за малейшее нарушение приказа или дисциплины, - пояснил Кедров.
        - Сурово, - покачал я головой. Подумав еще немного, вздохнул: - А товарищ Лацис совершенно прав. На первом месте стоит жизнь товарища Ленина, а все остальное - на втором. И меня не награждать нужно, а расстреливать. Получается, моя идея могла представлять угрозу для товарища Ленина!
        Вслух я не стал говорить о том, что реально это означало использовать вождя мирового пролетариата в роли «живца»! Где гарантия, что мы сумели бы «укараулить» злоумышленника, и он не пронес бы гранату в зал? Такие операции наспех не делаются, их нужно готовить тщательно.
        - Товарищ Аксенов, вы действовали из лучших побуждений! - строго произнес заместитель начальника военного отдела ВЧК. - И гранату обнаружили именно вы, так что вам не за что себя винить.
        - Кстати, а как вы догадались осмотреть женский туалет? - задал мне Кедров вопрос, который в мое время показался бы смешным. Какая разница, что за туалет, женский или мужской? Или время еще такое, что спецслужбы разводят какие-то китайские церемонии?
        Я начал лихорадочно думать, как бы мне поубедительнее соврать, но смог лишь вспомнить классика американской литературы.
        - Просто мне отчего-то вспомнился Эдгар По, - начал я фантазировать, но посмотрев на удивленные лица начальника и заместителя, пояснил: - Эдгар Аллан По классик американской литературы. Как у нас Пушкин. - Если честно, я не был уверен, что в тысяча девятьсот восемнадцатом году Эдгара По уже начали считать классиком, но отступать было некуда: - Есть у него три рассказа, где действует главный герой Огюст Дюпен, детектив, что-то вроде Шерлока Холмса, так вот, в рассказе «Неотправленное письмо» Дюпен рассуждает о мальчике, что постоянно выигрывал в «чет» и «нечет».
        - А можно покороче? - перебил Кедров мой литературоведческий монолог.
        - Прошу прощения, - сделал я смущенный вид, хотя уже успел сформулировать ответ. - Как известно, после пожара начинают проверять противопожарные средства - багры там, песок. Как в сегодняшней лекции господина полковника, что о контрразведке стали задумываться, когда получили плюху в русско-японской войне. Так вот... В августе в товарища Ленина стреляла женщина. Возможно, если бы это был мужчина, покушение не удалось бы, но женщины всегда вызывают меньше подозрений. Можно предположить, что мы теперь станем относиться к женщинам с повышенным вниманием. Но! Наш противник может рассуждать так - большевики отнюдь не дураки, они понимают, что снова женщину не пошлют! А если мы снова отправим женщину?
        - Владимир Иванович, браво! - зааплодировал мне Кедров уже во второй раз. - Я опять поражаюсь ходом ваших мыслей! А как говорите, зовут писателя?
        - Эдгар Аллан По, но некоторые переводчики именуют его Аллейном Поупом, еще как-то.
        - Артур, а ты читал Эдгара По? - обернулся Кедров к своему заместителю, а тот лишь пожал плечами и ответил:
        - Слышал о таком, но не читал.
        Артур? Уж не тот ли самый Артур Фраучи, он же Артузов, легенда советского ВЧК-НКВД, человек, организовавший арест Савинкова и Сиднея Рейли? Фотографий Артузова я не помню, а сам он не походил ни на Армена Джигарханяна, ни на Гирта Яковлева, сыгравших его в разных фильмах. Впору просить автограф или делать селфи. Впрочем, все равно никто не поверит. Странно только, что они не читали Эдгара По. Впрочем, они наверняка читали те книги, о которых я слышал и даже видел, но ни за какие коврижки читать бы не стал. Например, «Капитал» Карла Маркса.
        - А я-то думал, откуда вы знаете американскую поговорку о кошке и любопытстве? Я сам ее слышал в Лозанне, от знакомого американца, был очень удивлен, услышав ее здесь, в Москве. Стало быть, кроме латыни вы знаете английский язык?
        - Михаил Сергеевич, помилуйте! - вскинулся я. - Я уже и церковно-славянский не помню, а меня этому языку в семинарии обучали! Да что там - я уже и русский язык забыл. Вон, постоянно путаю, где «е» ставить, а где «ять». А английский... Мне Вальтер Скотт всегда нравился, Чарльз Диккенс, Льюис Кэрролл. А наш преподаватель говорил, что настоящее чтение может быть только на языке оригинала. Вот я и пытался читать английские книги со словарем. Текст прочитать сумею, а говорить - никак!
        Вот тут я не погрешил против истины. Мои познания в иностранных языках были не самыми лучшими, но, скажите, сумел бы я работать в сфере безопасности промышленности, если бы совсем не знал английского?
        Я потом много раз пожалел о своем длинном языке и о том, что вообще стал говорить об Эдгаре По, из-за чего Кедров довольно быстро «выбил» из меня признание. И чего было не сказать - Каплан была женщиной, сразу и подумал о женском туалете! Ну, теперь отдувайся.
        
        [1] Автор выражает огромную признательность Сагадееву Борису Алимовичу, ветерану спецслужб за помощь в написании книги, и за разрешение использовать его имя.
        Глава 6. О несостоявшемся приезде вождя, но уже без Эдгара По
        Я бы уволил дежурного с Лубянки. Какое обеспечение секретности, если любой человек с улицы может явиться в главный оплот революции, показать мандат участника молодежного съезда, и ему сообщат секретные данные? Заодно нужно уволить и нашего коменданта, пропустившего оного человека в наше общежитие. Только одно может смягчить их вину, потому что этим человеком была Полина. В этой девушке наивность ребенка сплеталась с настырностью. Если она что-нибудь захотела - достигнет!
        - У нас перерыв в работе на целые сутки, - похвасталась Полина с любопытством озирая нашу казарму.
        Помещение выглядело более-менее прилично, но все-таки присутствие двадцати здоровых мужиков на довольно тесном пространстве - это нечто! Хотя и пытались поддерживать порядок, но это же не армейская казарма, где есть всякие-разные сушилки, каптерки и прочее. У нас же на бельевой веревке висели сушившиеся подштанники, портянки. Думаю, хуже могло быть только женское общежитие, если собрать в одной комнате двадцать девок.
        Я посмотрел на Лосева. Тот уже повинился передо мной, что не доложил Кедрову о гранате, но причина была уважительная: лично начальника Военного отдела не видел, а звонить тому в кабинет не стал. Решил, что дело не срочное, может и подождать. Теперь старший испытывал угрызения совести. У нас сегодня ничего серьезного не предвиделось, разве что лекция, но прогуливать занятия может не только студент истфака, но и чекист. Сам пару раз сбегал с лекций в нашей школе, и ничего
        - Отпустите в увольнение, товарищ командир? - поинтересовался я.
        Наш старший задумчиво поскреб затылок. Посмотрел на Полину, потом на меня.
        - Увольнительная с ночевкой или без?
        - Да что вы себе позволяете? - вспыхнула Полина. - Я честная девушка!
        - Девушка? - изумился Лосев. - Так вы же свою фамилию назвали - Аксенова. Я думал, что вы жена.
        - Пока только невеста, - потупилась девушка. - А фамилию взяла, чтобы документы после свадьбы не менять.
        - Вон оно как! - покачал головой командир. - Ну раз невеста, то увольнение до двадцати четырех ноль-ноль. - Когда Полина вышла, Лосев, поймав меня за рукав, шепнул: - Володя, если задержишься до утра, то на всякий случай в дежурку позвони!
        Как и любые провинциалы, приехавшие в Москву впервые, мы отправились на Красную площадь. Надо бы еще на ВДНХ, в парк Зарядье, на Патриаршие пруды, но этот список в обязательной экскурсии гостей города появится позже.
        Проходя мимо одного из красивых зданий, Полина похвасталась:
        - А нас с девчонками в «Доме Советов» поселили!
        Я присвистнул. В «Доме Советов» - вернее, во «Втором Доме Советов», бывшей гостинице «Метрополь» жило руководство страны. Может, не первые люди государства - эти жили либо в Кремле, либо в «Первом Доме Советов» - бывшем «Национале», но, все-таки, персоны значительные. Значит, Правительство очень заботится о будущих вожаках молодежи. Вот нас, например, в таких гостиницах не поселили, а засунули в курятник на Лубянке.
        - Нас на съезд должно было двести человек приехать, по количеству членов в губсоюзах - один делегат от ста, но не все приехали. В начале собрания сказали, что собралось сто семьдесят шесть человек. Правда, уже меньше осталось. Вон, моя соседка по комнате в первый вечер гулять ушла, да куда-то пропала.
        При словах о соседке у меня что-то щелкнуло, но Полина опять начала меня убалтывать.
        - Нас, девок, всего двенадцать человек приехало, потому нас в «Доме Советов» и поселили, а парней куда-то в другое место. Но мы с Викой вдвоем в одну комнату попали, а остальные вчетвером. Я-то вчера хотела попросить, чтобы ко мне кого-нибудь подселили, скучно одной.
        Полина болтала без умолку, но я пропускал мимо ушей половину слов, обдумывая вчерашний разговор с Кедровым и Артузовым. Мы тогда пришли к выводу, что записку мог написать кто-нибудь из нашей группы, а исполнителем должна стать девушка из состава делегации. Вполне возможно, что кто-то из наших и засунул гранату, вопрос лишь кто? И почему решили оболгать именно меня? Месть за срыв покушения? Маловероятно. Как правило, в этом случае не мстят. Артузов пообещал, что сделает графологический анализ записки, сравнит его с образцами почерка всех чекистов-курсантов. Не сам, конечно, попросит специалистов. А образцы почерка надо будет собрать. Первым, кто оставил свой автограф, был, разумеется, я. Покамест мне велели сидеть тихо, лишнего внимания к себе не привлекать, но нужные телефоны я получил. Мало ли что... Конечно, у меня теперь все зудело, чтобы позвонить Артузову, но телефоны-автоматы в Москве еще не появились.
        Пока болтали (вернее, она болтала, а я только слушал), дошли до Красной площади. Памятника маршалу еще нет, но Исторический музей на месте, кажется, даже красивее, чем в наше время или просто кирпичи не успели «состариться»?
        Красная площадь, вроде бы, и такая, но не такая. Нет привычного Мавзолея, зато есть трамвайные рельсы, но, похоже, трамвай давно здесь не ходит, потому что на них устроили стоянку извозчики. Ага, памятник гражданину Минину и князю Пожарскому не на своем привычном месте, поближе к Собору Василия Блаженного, а слева, если смотреть от музея.
        А вот хваленые двуглавые орлы, еще не снятые с башен, мне не понравились. И золото какое-то тусклое, в потеках, и вообще. А может, красные звезды привычнее взгляду советского (и постсоветского) человека?
        - Ага, нам вон туда надо! - уверенно махнула рукой Полина в сторону Васильевского спуска.
        Ну, надо, так надо. Мне, в сущности, все равно.
        Мы пошли в сторону Москва-реки. А вот этих зданий я не помню! Без них попросторнее было.
        Я уж решил, что Полина собирается погулять со мной по набережной, но все оказалось проще. Вдоль Москва-реки выстроились торговцы разным товаром - от съестных припасов до антиквариата и бутылей с керосином. Вот те раз! Я, разумеется, не удивлен, что в Москве существует рынок (думаю, что не один), но, чтобы он находился рядом с Кремлем, чуть ли не в шаговой доступности от кабинетов главных руководителей страны, ярых противников частной торговли, о таком даже подумать странно! Знаю, что когда-то торговля шла прямо на Красной площади, и Дмитрий Самозванец вместе с Маринкой Мнишек ходили выбирать себе товары, но теперь?
        Мы шли вдоль торговцев, показывавших свой товар - открыто, но кое-что из-под полы. Совершенно свободно продавалась женская и мужская одежда. Я, было, начал присматривать себе костюмчик (нельзя же все время ходить в гимнастерке), но узнав цену - пять тысяч рублей, лишь присвистнул и отошел в сторону. Мне за такой костюм надо шесть месяцев вкалывать, а у меня не самая маленькая зарплата в Советской России!
        Полина целеустремленно шла по рядам, небрежно отмахиваясь от предложений, и била по рукам самых назойливых, норовивших ухватить покупателя за край одежды. Вот что-то она наконец-то нашла среди женских тряпок.
        - Вовк, ты погуляй пока, тут такое...
        Ясно-понятно, как говаривал один мой коллега. Как же девушке без новых кофточек или без модных юбочек? Терпеть не могу (или не мог?) ходить с женой по магазинам за покупками. Мне самому просто - пошел, померил для проформы пару вещей и купил то, что более-менее подходит. А тут будет целый процесс. И хорошо, если обойдется одним-двумя магазинами, обычно надо пройтись по пяти, не меньше. И мои советы: мол, нормальненько так, бери и не думай, обычно игнорируются. Раньше хоть дочь с мамкой ходила, но теперь выросла, вышла замуж и переехала жить в другой город.
        Зато неподалеку обнаружился дяденька-книжник. Такой, как и положено - старенький, в очечках и почему-то в берете. Книги разложены прямо на рогожном мешке!
        В восемнадцатом году самым трудным для меня стало сидеть без книг. Отсутствие телевизора и Интернета пережить можно, но без книжек я потихонечку завывал. Спасало только то, что свободного времени оставалось мало, но все равно, если оно отыскивалось, руки лезли к какой-нибудь книге. Увы, Череповецкая общедоступная библиотека могла предложить лишь классиков, которых я прочитал еще в школе, а возвращаться к прочитанному не хотел. Ну не лежала душа к монументальному графу Толстому, или психологическому Достоевскому. Мне бы чего попроще - фэнтези там в мэрисьюшном виде или про «попаданцев», что изготавливают автомат Калашникова прямо на коленке. Но из «попаданцев» нашелся лишь «Янки из Коннектикута», устроивший промышленный переворот при дворе короля Артура, и все. А из тех авторов, что сейчас нарасхват, меня почему-то не вдохновлял ни Эртель с его «Гардениными», ни Крестовский с «Трущобами», а уж от Игнатия Потапенко, названного заведующим библиотекой «молодым классиком, превосходящим Чехова и Толстого», на меня вообще нападала тоска. Не слышал о таком классике, как Потапенко, но все могло быть. А вот
Антон Павлович, у которого я читал лишь «Тонкий и толстый» с «Хамелеоном», что называется, «покатил», и я пришел к выводу, что классик, это не тот, кого оным считают, а тот, кого интересно читать. С удовольствием перечитал «Иуду Искариота» Леонида Андреева, начал спрашивать «Дневник сатаны», но о нем почему-то никто не знал[1].
        У книжника оказалось штук двадцать разрозненных томов «Полного собрания законов Российской империи» от 1832 года, десять переплетенных выпусков «Народное хозяйства России», исследования под изданием действительного члена Императорской Академии наук В.П. Безобразова, где давалась оценка различным промышленным областям России. В иное время хватанул бы, не глядя, теперь не стал. Были еще сочинения Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина, «Рокамболь» и приключения Арсена Люпена. При этом, пять томов Салтыкова-Щедрина, переплетенные в кожу, букинист оценивал в два рубля, а дешевые книжонки в мягком переплете Понсона дю Террая по рублю каждый!
        Впрочем, по спросу и предложение. Я уже собирался уйти, как вдруг узрел «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна, первое издание в России. Не колеблясь заплатил три рубля, сунул покупку за пазуху.
        Теперь бы прикупить чего-нибудь вкусненького. И Капку (тьфу ты, опять!), то есть Полинку порадовать, да и себя.
        Будь я в кожаной куртке, шиш бы мне что-то продали. А парню в солдатской шинели удалось купить с полфунта чая, именуемого здесь «цыбиком» (цыбик, сколь помню, был больше, или я что-то путаю?), фунт сахара и даже два фунта пряников. Пряники сомнительной свежести, но, надеюсь, их испекли не до Октябрьской революции, а чуть позже. Еще удалось купить десять лезвий для станка. Я-таки обзавелся безопасной бритвой, а вот лезвия к ней отчего-то оказались страшенным дефицитом, и в Череповце продавались едва ли не по десятке за штуку. А здесь - десять лезвий за пятьдесят рублей, даром!
        Конечно, чекисту, который «революцией мобилизован и призван», покупать товары и продукты на «черном рынке» не очень прилично, но что делать? Если я сейчас начну трясти мандатом, то торговцы просто разбегутся, а я останусь без лезвий и без вкусняшек. Двуличный я человек, наверное. И вообще, сейчас бы еще прикупил на рынке пластиковый пакет, не пожалев на него оставшихся денег. Здесь народ ходит по магазинам с корзинками, кошелками и мешками. Авоську еще не изобрели. Хорошо, что карманы солдатской шинели очень объемистые, но они теперь раздулись и выглядят некрасиво. Раньше, говорят, имелись специальные посыльные, «Красные шапки», доставлявшие пакеты с покупками за смешные деньги - пятьдесят копеек. Хотя, до революции это не такие и смешные деньги.
        Надо еще что-нибудь прикупить посущественнее. Я уже положил глаз на краковскую колбасу, собираясь прикупить половину кольца (тетка назвала этот круг «коляской»), и уже полез за деньгами, как моя рука была остановлена.
        - Вовк, ты что, ошалел?
        Полина ухватила меня под руку и потащила от колбасы.
        - Ты чё, не знаешь, из кого в Москве колбасу делают?
        Мне так и вспомнился профессор Преображенский, говоривший своей секретарше, что «девушке нельзя тащить в рот такую дрянь!».
        - А что, краковскую делают из мертвецов?
        - Из собак ее делают! - уверенно заявила Полина. Остановившись возле какой-то тетки, повела носом: - Вот, тут свежими калачами пахнет. Давай лучше их купим, только у меня денег нет, все потратила.
        За двадцать рублей тетка выдала нам четыре еще теплых калача, завернув их в старую газету.
        Упихивая калачи под шинель, чтобы не остыли, я мысленно усмехнулся. Как меняется время. В детстве, помнится, мы складывали в авоську и бутылку с молоком, и буханку черного хлеба, без всякого пакета и, ничего!
        В газету заворачивали и крупу, и конфеты без фантиков, в общаге она расстилалась на стол вместо скатерти, не говоря уже о том, куда ходили с газетой, а потом выяснилось, что это вредно, и что типографская краска очень опасна! И вот, я снова заворачиваю в лист бумаги, испачканный типографской краской, продукты. И ничего.
        В руке у Полины тоже сверток из газеты. И глазенки блестят, мордаха счастливая. Много ли надо женщине...
        - Калач будешь есть? - предложил я.
        Полина кивнула, и уже скоро мы шли по Красной площади, наворачивая вкусные калачи. Прикончив один, я хотел вытащить второй, но девушка меня остановила:
        - Пошли лучше чай пить. А чё, мы, калачи всухомятку есть станем?
        - А куда? - спросил я, прикидывая, где здесь можно попить чаю, но ничего подходящего не вспомнил.
        - Так в «Дом Советов» пойдем, ко мне. У меня в комнате примус есть и чайник. Правда, - взгрустнула девушка, - мы с Викторией всю заварку спили, и сахар слопали.
        - Хм, - я многозначительно похлопал себя по карманам, - у меня тут как в Греции, все есть!
        - Вовк, ты молодец! - обрадовалась Полина, пытаясь обнять меня, но едва не выронила сверток. На фразу она внимания не обратила.
        В бывшем «Метрополе» с прежних времен осталась стойка, за которой висели ключи, и дремал человек в фуражке, встрепенувшийся при нашем появлении, но Полина махнула в воздухе бумажкой, пробормотав, что она делегатка, взяла ключ, а я даже не стал доставать удостоверение.
        - Вот, смотри! - торжествующе сообщила девушка, пропуская меня внутрь. - Я тут как барыня живу!
        Судя по всему, это был одноместный номер, не из лучших. Кровать с диваном, зеркало, стул и столик. Еще туалет с ванной, но вода текла только холодная. А еще присутствовал запах табака. Хм.
        Пока я раздевался, осматривался, девушка уже успела поставить чайник на примус.
        - Вовк, пока чайник кипятится, я обновку примерю, а ты посмотришь.
        Полина зашла в ванную комнату, а когда вышла... В общем, я едва не сел. Девушка была в панталончиках с кружавчиками, чуть выше колен. А сверху - ничего.
        - Ну как? - поинтересовалась девушка, а потом громко ойкнула, попыталась прикрыть руками грудь и скрыться в ванной.
        Ага. Я что, железный, что ли?
        - Вовк, ну не надо... Вовк, дурак, порвешь... Да подожди ты, сама сниму...
        Спустя какое-то время, когда мы лежали, уставившись в потолок, Полина вздохнула:
        - Ну и чего все про это болтают? Ничего особенного... и простыни испачкали, как кровь отстирывать будут? А, плевать.
        Потом ее словно подбросило:
        - Мы же про чайник забыли!
        Чайник успел выкипеть, но, к счастью, днище не прогорело. Мы подождали, пока он остынет, опять налили воды и принялись ждать. Так и сидели голыми, как два дурака. Но потом я кое-что вспомнил.
        - Полинка, а как у твоей соседки фамилия?
        - Фамилия у нее Викторова. Я еще удивлялась - Виктория Викторова. Знаю, что девчонка из Петрограда. Но больше ничего сказать не могу. Даже не сказала кем работает, где. Все больше молчала, курила напропалую, как паровоз - у нас так парни не курят, вчера еле проветрила. Еще и бледненькая какая-то. Как гимназисточка! Я думала - может, беременная? А как пропала, так может врача пошла искать?
        Я только пожал плечами, а потом принялся одеваться.
        - Ты куда? - удивилась Полина. - А чай пить?
        - Мне надо начальству позвонить. Видел, что на вахте телефон есть. Ты начинай хозяйничать, я скоро.
        Выложив на столик покупки, пошел вниз. Попросив вахтера (или кто он там) отойти, а для убедительности потряс мандатом, позвонил сначала Артузову. Ну, а потом и Лосеву. Надо же сообщить старшему группы, где нахожусь и предупредить, что до утра не приду.
        
        [1] Еще бы! «Дневник сатаны» будет написан годом позже, в 1919.
        Глава 7. И пусть меня берут на службу!
        Сколько в свое время пересмотрел фильмов про гражданскую войну, что усвоил: при задержании главного героя (красного!) конвоируют двое. Впереди офицер, а сзади солдат, направляющий штык в спину. Так, и никак иначе!
        Меня вели не так. Справа унтер-офицер, слева нижний чин, с винтовкой, заброшенной на плечо. Если побегу, оружие несложно сдернуть и выстрелить мне в спину. Только какой смысл бежать? И куда? Справа, если миновать город, будет Северная Двина, а слева, там, где набережная, опять она! Если припустить по реке, можно удрать куда-нибудь к Белому морю, попросить политическое убежище у белых медведей. Может так статься, что и дадут, если медведи создали государство, но это вряд ли.
        Шли минут десять, пока наконец не прибыли к какому-то зданию, похожему на длинный сарай, где над дверями красовалась надпись «Мобилизаціонный пунктъ». Не понял?! Меня что, в армию забирают?
        В армию меня забирали один раз, в далекие восьмидесятые годы, когда прямо с экзамена нас вызвали в деканат. Секретарша: «Мальчики, возьмите повесточки, распишитесь!» Было это, как сейчас помню, двадцать восьмого июня, а явиться на призывной пункт следовало уже первого июля. На «отвальной» крутили песню «Машины времени» о вагонных спорах и тех двоих, что сошли под Таганрогом.
        Двое суток в комнате, ночевка на панцирной кровати без матраса, поезд до Москвы, еще один поезд, высадивший нас именно под Таганрогом! Учебка, воинская часть, дембель. Осенью институт, секретарша: «Мальчики, быстренько напишите заявление, что вышли из академического отпуска!» А мы-то дураки и не знали, что почти на два года уходили в «академку».
        Попасть в армию северного правительства мне никак не хотелось. Ладно бы в штаб, в адъютанты генерала Миллера по примеру героя культового фильма (сегодня все фильмы культовые, но этот стоит наособицу), а если засунут в маршевую роту, да отправят на передний край, оно мне надо? У Миллера, наверняка, в адъютантах кто-то из чинов покрупнее. Вон, даже у его заместителя Марушевского, в адъютантах ходит целый князь Гагарин, так что мне ничего не светит. И накроется медным тазом мое задание. Мне что, в дезертиры подаваться или в партизаны уйти? Дела... Но деваться-то все равно некуда, придется плыть по течению.
        В помещении, куда меня привели конвоиры, уже томилось человек десять: и пожилые бородачи, и парни гимназического вида. Стоим, ждем.
        Наконец дождались, что к нам вышел человек в порядком поношенной гимнастерке и с погонами прапорщика на плечах.
        - Так, господа добровольцы! Раздеться до кальсон и войти в зал! И документы ваши, будьте добры, какие есть, иметь при себе.
        Я вытащил из кармана мои документы на имя Аксенова Владимира. Здесь все или почти все. Удостоверение сотрудника ВЧК, разумеется, было бы перебором, а остальные… Мы в Москве подумали и решили, что липовую биографию делать не стоит, а подлинные бумажки куда надежнее фальшивых.
        В зале, похожем на учебный класс, стояли две парты с откидывающимися крышками. За одной сидел пожилой дядька в гимнастерке, но без погон и в пенсне, с амбарной книгой, какими-то бумажками, за другой - полненький господинчик в белом халате, наброшенном поверх кителя. Это что, доктор? А где его стетоскоп?
        Чуть сбоку на стуле притулился офицер с орденом святого Владимира на груди. Не Георгий, но Владимир с мечами - тоже неплохо, с одним просветом на погонах, но без звездочек. Один просвет, это кто? Штабс-капитан? Нет, это целый капитан, по - нашему майор!
        Пожилой писарь дежурно бубнил каждому подходящему: «Фамилия, имя, полных лет, вероисповедание, образование, участвовал ли в войне, есть ли ранения», а доктор, лениво оглядывая «добровольцев», спрашивал: «На что жалуетесь?», и не слушая ответа резюмировал: «Годен».
        Прапорщик тем временем бегло просматривал документы призывников - паспорта, какие-то бумажки, Записные книжки нижних чинов и передавал их по эстафете старшему по званию.
        Народ жаловался на одышку, грудную жабу, недержание мочи, доктор лишь кивал и говорил неизменное: «Годен!». Не пожаловались только мальчишки, которым оказалось по девятнадцать лет.
        Все, достигшие доктора, подходили к капитану, а тот прямо на собственной коленке ставил на бумажку печать и говорил:
        - Завтра, ровно к пяти часам, вам следует явиться в Александро-Невские казармы. За неявку будете наказаны по всей строгости закона! Вот предписание.
        Значит меня не загребут на службу Северному правительству прямо сейчас? Это радует. Есть время что-нибудь предпринять. Во-первых, доложить товарищам по ревкому. Во-вторых, продумать линию поведения. Есть вариант - перейти на нелегальное положение. Это, разумеется, плохо, но лучше, чем сидеть где-нибудь в окопах под Шенкурском или пытаться штурмовать по льду Котлас.
        Не знаю почему, но мне стало смешно. Может, это нервное? Сразу же захотелось спеть.
        Когда приду в военкомат,
        И доложу при всех как нужно,
        Что я в душе давно солдат
        И пусть меня берут на службу[1].
        
        Петь, разумеется, не стал, не тот случай, но настроение улучшилось. Вот, что песня с людьми делает!
        - Аксенов Владимир, двадцати лет от роду, православного вероисповедания, четыре класса учительской семинарии, участвовал в войне с германцами с шестнадцатого по семнадцатый, ранения имеются.
        Писарь сопел, записывал мои данные в амбарную книгу, потом вписывал их на особый листочек, где имелись уже готовые типографские графы, потом передал листок доктору. Я уже ждал, что меня признают годным, но доктор, подняв на меня мутноватый взор, посмотрел на левую руку, потом на грудь, приказал:
        - Повернитесь.
        Я выполнил приказ. Доктор опять хмыкнул, встал со своего насиженного места, подошел ко мне и принялся ощупывать мои шрамы. Между тем, в «классную» комнату вошло еще несколько человек
        Сбой в системе привлек внимание капитана. Повернувшись к нам, он недовольно спросил:
        - Господин Истомин, чего вы там возитесь? Руки-ноги на месте, голова цела, что там еще? Задница оторвется - пришьете.
        - Вам покойник нужен, господин капитан или солдат? - ответил врач вопросом на вопрос.
        Теперь и капитан поднялся со своего места и подошел ко мне.
        - И что тут у вас? - спросил офицер, а потом сам же и ответил: - От штыка - уже старое, зажившее. Рука действует? А тут огнестрельное, сквозное. Скорее всего, пуля зацепила лопатку. Когда это тебя?
        - Штыковое в семнадцатом, под Ригой, ваше высокоблагородие, а огнестрельное в сентябре, но это уже в восемнадцатом, у нас.
        Я произнес не скороговоркой «вашсокбродь», а разделяя слова, что чрезвычайно понравилось капитану, но прапорщик брюзгливо отметил:
        - У нас, Аксенов, армия народная, извольте обращаться по воинскому званию.
        - Как прикажете, господин прапорщик. Я в госпитале лежал, когда новые порядки вводили, не успел привыкнуть.
        Капитан тем временем листал мою Записную книжку.
        - Ишь ты, георгиевская медаль у него. Молодец!
        Надо было «егорьевскую» медальку показать, но она в шинели, а на кальсонах карманов нет.
        - Так что скажете, Станислав Сергеевич? - обратился капитан к доктору. - Не годен к строевой?
        - Теоретически, господин капитан, все может быть. Может и годен, но я бы не рисковал. С таким ранением месяц-два в госпитале лежат, а потом в команде выздоравливающих до полугода. Парню бы еще месяц, хотя бы. А так, не дай бог, он у вас недельки через две богу душу отдаст.
        Удивительно, но меня не спрашивали, где у нас, кто меня ранил, да это их и не интересовало. А вот господин прапорщик, читавший мои документы уже не наспех, а внимательно, заметил:
        - Вижу справку о ранении в семнадцатом, а где за прошлый год?
        - Не выдали, - пожал я плечами. - Меня в Череповце подстрелили, хорошо, что в больницу снесли, рану заштопали. Врач сказал - счастлив, мол, твой бог, парень, что кровью не истек.
        - Ты, прапорщик, хренью-то не майся, - забрал капитан мои документы и вернул их мне. - Какие справки? Череповец, он у краснопузых, мать их за ногу! Доктор, пишите парню заключение: годен к нестроевой.
        И вот я стал обладателем справки. По сути, частично легализовался. Есть, разумеется, вариант, что кто-то из призывной комиссии работает на контрразведку (скорее всего, так и есть), но я пока ее не заинтересовал.
        На службу в этот день я опоздал, а Платон Ильич уже приготовился прочитать мне нотацию, но после предъявленной справки разнос был отложен до лучших времен. Оставшуюся часть дня я был занят - приводил в порядок наиболее растерзанные книги, включая Тургенева и Лескова, а также «Тайну института» Лидии Алексеевны Чарской, бывшей почти новинкой - издание тысяча девятьсот шестнадцатого года. Выбор архангельских (нет, правильно - архангелогородских читателей) касательно Лескова с Тургеневым я одобрил, а с Чарской не знаю, не читал. Впрочем, как показывала моя практика читателя еще с советских времен - самые интересные книги - самые затасканные.
        Квартирная хозяйка не сказала, что в квартирную плату входит еще и стол! Потому я был приятно удивлен, когда моя хозяйка Галина Витальевна пригласила меня на ужин и положила в тарелку огромный кусок жареной трески. В той жизни я не входил в большие поклонники рыбы, предпочитая ей мясо, а в этой уплетал за обе щеки все, кроме дров. С хлебом обстояло гораздо хуже. Архангельская губерния и в мирное время закупала зерно в более хлебных регионах, а теперь ей приходилось рассчитывать лишь на себя, да на те крохи, что давали «союзники». Потому хлеба мне вообще не полагалось. Паек я еще не успел получить, а что-то купить сегодня времени не было. Я бы съел треску и без хлеба, но моя хозяйка выложила на стол кусочек из своих запасов. Хм, к чему бы это? И я на всякий случай насторожился.
        - Владимир Иванович, у меня к вам деликатное предложение. Вернее, просьба, - начала она издалека.
        Я насторожился еще больше. К чему это она? Хозяйка - женщина лет сорока, вполне еще ничего, но я только вчера встал на постой, и подбивать клинья к молодому парню вроде бы рановато. Но, к счастью, речь пошла совсем о другом.
        - Владимир Иванович, у нас, в Архангельске, - зачем-то уточнила она, словно я мог подумать, что речь пойдет о Вологде или Мурманске, - существует квартальный комитет, объединяющий домовладельцев. По сути - это ополчение.
        - Народная милиция, - подсказал я.
        Галина Витальевна поморщилась.
        - У нас была милиция, после переворота - бывший отряд Красной гвардии, но он отправлен на фронт, да и раньше от него было мало толку. Нет, мы сами решили создать отряд самообороны, чтобы патрулировать улицы. Сами понимаете - грабежи, кражи, прочее.
        - Молодцы! - похвалил я архангелогородских домовладельцев, едва удержавшись от фразы о том, что спасение утопающих - дело рук самих утопающих. Но эту фразу хозяйка не поняла бы.
        - Наш квартальный комитет объединяет около тысячи домовладельцев, и каждый из нас должен нести дежурство один раз в месяц. Обычно за меня дежурил племянник, но он, как на грех, уехал по делам. Вы не могли бы отдежурить за меня эту ночь? Все-таки, я женщина, и мне трудно всю ночь таскать тяжеленное ружье. А я, в свою очередь, постараюсь и вас как-нибудь отблагодарить.
        - Галина Витальевна, какие вопросы! Я почту за честь помочь вам, - тотчас вскочил я из-за стола. - И не нужно никакого отдарка. Скажите только, куда идти и к кому обращаться?
        Примерно через час бравый дядька на одной деревянной ноге, но с погонами полковника (золотыми!) вручил мне «берданку» без штыка, десяток патронов и отправил на обход нашего квартала. Вместе со мной в патруле два немолодых дядьки - один повыше, другой пониже.
        Мы шли молча, сосредоточенно, старательно вглядываясь в углы, где могут скрываться злоумышленники. Неожиданно мы услышали какой-то шум, крики, звуки ударов, а еще ругань на двух языках, нашем и английском.
        - О, а там опять наши с хасеями дерутся, - заметил тот, что повыше. - Пойдем поглядим или, хрен с ними, пущай бьются?
        Но мы решили выйти и посмотреть. Свернув за угол, увидели, как четверо в английской военной форме метелят двух наших офицеров. Наши отчаянно сопротивлялись, но силы были неравны. Похоже, что англы еще и профессиональные боксеры. Вон, одного из наших уже сбили на рыхлый снег, а теперь с удовольствием пинают ногами. Ну, это уже совсем не по-джентльменски. А теперь и второй упал.
        - Ну, суки аглицкие, держитесь! - взревел домовладелец пониже, срывая с плеча берданку, и клацая затвором, заорал: - Перестреляю вас, сволочи!
        Англичане, завидев, что к русским подошло вооруженное подкрепление, поспешили сбежать. Похоже, бегом они тоже занимаются профессионально. Преследовать убегающих мы не стали. Мои соратники люди уже немолодые и запыхались, пока бежали к месту драки, куда уж им пускаться в погоню, а я, конечно, герой, но не настолько, чтобы бежать сразу за четверыми, да и ссориться с интервентами мне не с руки, они еще понадобятся.
        Кажется, эти офицерики мои классовые враги, надо бы радоваться, что их хорошенечко приложили, но я возмущался.
        Мы начали поднимать павших. Ба, так они оба пьяны!
        - Бляди английские! Союзники сраные! - высказал свои соображения один из господ офицеров с четырьмя звездочками на погонах.
        - Совершенно с вами согласен, господин ротмистр! - добавил второй, с двумя звездочками, и опять упал.
        С трудом, но мы отвели защитников свободы в один из обывательских домов, едва ли не силой принудили хозяев оказать им помощь, а главное - умыть разбитые физиономии. Вроде бы, ничего существенного не повредили.
        Завтра весь Архангельск будет знать, что англичане вчетвером покараулили двух наших доблестных офицеров и зверски их избили. Ну а то, что наши защитники прав и свобод были пьяны, только усугубляет вину интервентов - напали на беззащитных!
        Когда я возвращался с дежурства, то размышлял, что за один день у меня уже накопилась информация, которая может заинтересовать Москву.
        Начнем с самого главного. То, что в Архангельске объявлена всеобщая мобилизация было известно, но у нас предполагали, что призывать будут мужчин в возрасте от двадцати одного до сорока лет. Теперь же, как я понял, на службу «загребают» от девятнадцати и до сорока пяти. Стало быть, Северное правительство сумеет собрать армию не в десять-пятнадцать тысяч, а значительно больше. Не исключено, что речь пойдет о двадцати-двадцати пяти тысячах. Впрочем, в Москве поднимут статистические данные, да хоть перепись населения Архангелогородской губернии от тысяча восемьсот девяносто седьмого года и посчитают.
        Следующий момент. Мобилизацию проводят насильно, притаскивая на мобилизационные пункты всех потенциальных призывников. Вот здесь нет ничего удивительного, у нас все так же, но в пропагандистских целях использовать информацию можно. Что же еще интересного? Да, факт небольшой, но интересный. Отряд Красной гвардии, считавшийся уничтоженным, просто перешел на сторону белых и стал народной милицией. А ведь есть еще один интересный факт. Наше ополчение. Тысяча домовладельцев - это тысяча потенциальных ополченцев. Не знаю, заинтересуют ли эти факты Москву, но у меня приказ: присылать все, что посчитаю важным и нужным. Вот, я это и пришлю. А там пусть сами разбираются.
        И вот еще что. В том, что офицеры белой армии находятся в плохих отношениях с англичанами, никто в Москве и не сомневался. Теперь у нас есть первое тому подтверждение. Первое, но не последнее.
        
        [1] Группа «Машина времени». Разумеется, все знают, чья это песня, но так положено.
        Глава 8. Самые радикальные коммунисты
        Настроение было кислое. Вчера Полина чем-то отравилась - вроде, в одной столовке кормились, но мне хоть бы хны, а ее скрутило, и оставшаяся часть дня, на которую я строил свои планы, прошла не так, как хотелось. Пришлось бежать в аптеку. Фармацевт попытался всучить мне какие-то чудодейственные пилюли, но я предпочел обойтись проверенным средством - активированным углем, отчего-то расфасованным в пакетики.
        Мадмуазель, страдающая, пардон, от диареи, упиралась и не желала лопать черную дрянь, но ей пришлось проглотить целых пять штук. Может я и переборщил, но от активированного угля хуже не будет.
        А старое средство действительно помогло. Скоро девушке полегчало, и теперь ей захотелось есть. К счастью, сегодня делегатам съезда выдали по целому фунту риса и, отделив горсточку, я сварил его прямо в чайнике. Полина капризничала, ныла, что рис-то следовало предварительно промыть, лучше в двух водах, а не то он будет горчить, но слопала.
        - Слушай, Вовк, а ведь лучше стало! Только ты ко мне сегодня не приставай, ладно? А не то у меня брюхо еще не тогось, побаливает.
        Мне ничего не оставалось делать, как вздохнуть:
        - Сегодня не буду. Только я тебя тоже хочу кое о чем попросить. Ты можешь меня больше не «вовкать»?
        - А чё такого? - удивилась Полина. - Вовка, нормальное имя.
        - Вовка - нормально. А вот «Вовк» терпеть не могу. Я когда слышу: Вовк, да Вовк, хочется в тебя чем-нибудь кинуть.
        - У тебя же имя, как у товарища Ленина!
        - Ага, - кивнул я. - Так себе и представил, как Надежда Константиновна говорит мужу - эй, Вовк!
        Полина расхохоталась. Наверное, представила, как Крупская «вовкает» товарища Ульянова-Ленина. Отсмеявшись, вытерла слезы. Пожаловалась:
        - У меня снова живот заболел, от смеха, - призналась барышня. Упрекнула меня: - Если не нравится, чего молчал? Тебя как лучше - Вова звать или Володя?
        - Да без разницы, - отмахнулся я. - Зови хоть Вова, хоть Вовка, но только не вовк.
        Кажется, Полина уже окончательно оклемалась. Хм...это уже обнадеживает.
        - Слышь, Вовк, ой, извини Володя, ты мне скажи, а ты ругаться не будешь?
        - А что такое? - насторожился я. Надеюсь, она еще не успела сделать свидетельство о заключении брака? С нее станется.
        - Ты же мне денег оставил, а я их потратила.
        После покупки штанишек у Полины не осталось ни копейки, пришлось отдать ей половину своих. Оставаться в Москве совсем без денег не хотелось. У меня, правда, еще оставалась «заначка» - золотой червонец, но его я пока решил попридержать.
        - И что ты купила?
        Думал, что на сей раз приобрела какой-нибудь бюстгальтер, но она сунула руку под подушку, и торжественно предъявила палец с колечком - узенькая золотая полоска, а на ней синенький эмалевый цветочек и крошечный красный камушек в серединке. Слава богу, не обручальное!
        - Я когда к нашей гостинице подходила, смотрю, на углу старушка стоит, из бывших. Может - графиня, или целая камергерша! Говорит - купите колечко, барышня, двести рублей всего. Мол, все уже продала, а кушать хочется. Мне колечко понравилось, да и старушку жалко.
        - Так у тебя же только сто рублей было? - удивился я.
        - Пятьдесят, - уточнила Полина. Тяжело вздохнув, сообщила: - Я тут еще платочек купила. А камергерша и на пятьдесят согласилась. Мол, лучше, чем ничего.
        Вот ведь, мартышка малолетняя! Мне стало смешно. Наверное, женщина останется женщиной, даже если она пламенная комсомолка.
        Оставив себе двадцать рублей, остальные вручил барышне. Нехай тратит! Но золотую десятку «замылил». За червонец на черном рынке дают уже три тысячи рублей советскими кредитными билетами. Отдай, так ведь истратит на какие-нибудь чулочки-панталончики.
        - Кстати, у тебя животик еще не прошел? - заботливо поинтересовался я, протискивая ладонь под сорочку и начиная ласкать нежную кожу. - Я сейчас тебе брюшко поглажу, все пройдет.
        - Ой, Вова, щекотно же... И тут уже и не брюшко вовсе.
        И тут в дверь постучали. Кто-то из нас выругался. Возможно, это был и не я, а Полинка. Но пришлось идти к двери и открывать.
        На пороге стоял бледный охранник, мявший в руках фуражку.
        - Товарищ Аксенов, тут такое дело. С Лубянки звонили, от товарища Кедрова, вам велено срочно явиться.
        Да чтобы тебя разодрало, товарищ Кедров, вместе с Лубянкой! Но пришлось спешно всовывать руки в рукава шинели, запрыгивать в сапоги, быстренько чмокнуть Полинку и бежать.
        
        В допросной комнате мы были вдвоем: я за обшарпанным столом, напротив - девушка на табурете, ножки которого утоплены в пол, да еще и зацементированы. Говорят, это сделали после того, как один из подследственных огрел табуреткой чекиста, ведущего допрос.
        Девушкой можно было любоваться и представлять ее на картинах великих художников - длинная русая коса до пояса, тонкий профиль, изящный носик. Под стать и одежда - черное платье с белым отложным воротником. Все достаточно скромно, но со вкусом. Пальто с песцовым воротником и песцовая шапка в тон остались в камере. Собственно говоря, именно по пальто и шапочке ее и отыскали, а описать внешность, одежду помогли девушки из делегаток, включая Полину Аксенову. Несколько часов назад не чекист даже, а красногвардеец, дежуривший на Николаевском вокзале, обратил внимание на странную девушку, пытавшуюся купить пачку папирос и очень сердившуюся, что ей предлагали махорку. Девушка очень нервничала. Постовой сообщил о том нашему сотруднику. К слову - надо бы этого постового порекомендовать на службу в ЧК.
        Вот, стало быть, это и есть похожая на гимназистку и загадочно пропавшая соседка Полины по комнате. Только настоящая Виктория Викторова, мотальщица из «Товарищества Невской ниточной мануфактуры», сейчас в Петрограде и очень удивлена, что ей отказали в поездке на съезд РКСМ, хотя на ее предприятии трудится сто пятьдесят девчонок, ставших благодаря ее усилиям членами союза социалистической молодежи. А кто сейчас передо мной, я покамест не знаю, потому что «гимназистка» отвечать на вопросы отказывается.
        - Владимир Иванович, - сказал Кедров, улыбнувшись своей загадочной улыбкой. - Ваш прежний начальник, Николай Харитонович, рекомендовал вас как нестандартно мыслящего сотрудника. Он мне рассказывал, как вы сумели добиться признания у террористов, пытавшихся взорвать мост. Не хотите ли поработать с девушкой? Никак не хочет она на наши вопросы отвечать, а применять к ней грубые методы не хочется. Да и Феликс Эдмундович, если узнает, то не одобрит.
        Что да, то да. Наверное, у Дзержинского много недостатков, но среди них не числится садизм и метод выколачивания из подследственного правды. И дело даже не в жалости, не в гуманизме. Все гораздо проще. Одно дело использовать пытки против явного врага (разведчик, схвативший противника прямо на фронте, миндальничать с ним не станет), совсем другое, если имеешь дело с потенциально невиновным. Конечно, под пытками он тебе все расскажет, во всем признается, только какой смысл в таком допросе? Это уже не допрос, не получение объективной информации, а подтасовка фактов, выгодных следователю. А в результате такого допроса пострадает общее дело.
        Допрашивать девушку не хотелось. И не потому, что девушку жалко, а потому, что не уверен, что у меня что-то получится. Барышни, как знал из прошлого опыта, бывают покрепче иного мужчины. А если замешана любовь, считайте, что проиграли. Не сдаст и не выдаст! Но если начальник предлагает попробовать, придется пробовать.
        - Попробую, - скромно сказал я, а про себя подумал, что надо бы отыскать где-нибудь коробку папирос.
        Я продумал несколько вариантов допроса, но ни один из них, по моему разумению, для этой девушки не подходил. Видно, что из «бывших», на простенькую провокацию не клюнет, а на сложную комбинацию времени нет. На увещевания - такая молодая, а уже террористка, не отреагирует. Если даже она и младше меня, то ненамного. «Разводку» - мол, зачем же вы твари, хорошую девушку убили, чтобы на съезд попасть, пока придержим.
        Значит, будем импровизировать и убалтывать. Она не профессиональная подпольщица, не уголовница, проколется все равно.
        Выложив на стол желтенькую пачку папирос, убедился, что есть пепельница, прочитал вслух надпись:
        - Папиросы Театральныя, десять штук, по цене шесть копеек. Представляете, а с меня за них десять рублей содрали! - пожаловался я девушке.
        У барышни дрогнули ноздри, и она уже искоса посматривает на коробку, слегка прикусывая нижнюю губку.
        - Кстати, а вас не Ирина зовут?
        Несколько удивленный взгляд. Слегка презрительная гримаска и легкое мотание головкой - мол, нет, не Ирина.
        - А я, представьте себе, другие папиросы вспомнил, - широко улыбнулся я. - Как там у классика? Оставим себе от старого мира, только папиросы «Ира»! Или не так?
        Глаза широко распахнулись, а ротик открылся, чтобы спросить:
        - Какого классика?
        Ах ты моя милая! Ну вот, ты уже начала говорить.
        - У Маяковского, у Владимира Владимировича.
        - А что, этот паяц уже стал классиком?
        Ты что, дорогая, не любишь самого революционного поэта? Надо исправляться. Владимир Владимирович столько положил таланта для рекламы «Моссельпрома»! Тьфу ты, какой «Моссельпром»? Он же появится вместе с нэпом. Если она гимназистка, то надо убалтывать чем-то другим.
        - Мне тоже больше Кондратьев нравится, - начал я уходить от темы. - Вот, послушайте:
        - Тяжела наша жизнь и сурова.
        Избегают мужья сатиресс.
        Я всечастно должна быть готова,
        Что супруг от семейного крова
        Удерет легкомысленно в лес.
        
        Он стремится туда, убегая,
        Где бесстыдно и звонко смеясь,
        Ждет сатиров дриада младая[1].
        
        - Дальше не надо, - попросила девушка, хотя я и сам был готов остановиться, потому что не помнил, как там дальше. - Я читала стихи Кондратьева, мне не понравились. Проза у него неплоха, а как поэт он слабый. Блок все равно лучше.
        - Так кто бы спорил? - картинно всплеснул я руками. - Александр Александрович - наше все! Да, а вы тоже, как Блок?
        - Что, тоже? - не поняла девушка.
        - Не возражаете, если я закурю?
        Похоже, девушка удивлена, что чекист спрашивает у нее разрешение закурить, но милостиво кивнула:
        - Курите.
        Я нарочито медленно достал папиросу, смял мундштук, поднес к губам и чиркнул спичкой. Затянулся, надеясь, что не закашляюсь. Не курил давно, а вот, поди же ты, приходится. И что не сделаешь ради важного дела, простите за тавтологию.
        - Можно и мне папиросу? - попросила девушка.
        Милая, я же их для тебя и покупал! Конечно можно.
        Жадно затянувшись, девушка в блаженной истоме закрыла глаза. Затянувшись еще раз, нервно спросила:
        - Так что там у Блока? Вы начали говорить, но не досказали.
        - Покорный ласковому взгляду,
        Любуясь тайной красоты,
        И за церковную ограду,
        Бросаю бомбу и стихи[2].
        - У Блока нет такого!
        - Это не Блока, это пародия Виктора Полякова. Только вы, девушка, бомбу не успели бросить.
        - Не бомбу, а гранату. И не успела, потому что ее латыши нашли. Рыцари революции, не стесняющиеся по женским туалетам шнырять, - презрительно сказала девушка.
        - Значит, это были все-таки вы? А я думал, начнете изворачиваться.
        - А зачем? - хмыкнула девушка. - Все равно расстреляете.
        - Ну, это не я решаю, а трибунал. Но пока ваши анкетные данные выясняют, времени много пройдет. Может, он и передумает, заменит расстрел хозяйственными работами. Вы же ущерб нанести не успели.
        - Можно еще одну? - спросила юная террористка и, не дожидаясь ответа, вытащила еще одну папиросу.
        Выкурив в три затяжки папиросу, потянулась еще за одной, но я отодвинул пачку. Этак моей зарплаты для подследственных не хватит. И так, благодаря Полине, всего десять рублей осталось.
        - Давайте, вначале выполним кое-какие формальности, - мягко предложил я, потянувшись за ручкой. - Ваша фамилия, имя, отчество, социальное положение. Как я полагаю, вы принадлежите к партии социал-революционеров?
        За последнее время я уже вполне сносно научился управляться перьевой ручкой и чернилами. Все дело в практике.
        Итак, Софья Николаевна Ананьевская, дворянка, девятнадцати лет, выпускница Мариинской женской гимназии, член РСДРП (б) с августа тысяча девятьсот восемнадцатого года.
        - Социал-демократической партии? - растерянно спросил я. - Вы, наверное, хотели сказать - российской коммунистической партии большевиков?
        Стоп. Почему большевиков? Террористка, и большевики?
        - Я хотела сказать ровно столько, сколько хотела сказать. Мои товарищи и я не приняли резолюцию шестого съезда партии об исполнении программы-минимум. Поэтому мы не считаем нужным становиться членами новой партии. Напротив - именно наша партия является истинными коммунистами, а не РКП (б).
        - Позвольте, - пожал я плечами. - Буржуазно-демократическая революция совершена, в России установлена социалистическая республика. Все, что было в программе от тысяча девятьсот третьего года выполнено. Сейчас идет работа по созданию новой программы партии. К тому же, хочу напомнить, что создателем программы-минимум является товарищ Ленин, глава нашего Правительства.
        - А как же Польша? Скажете, это Временное правительство? Ладно, тогда Финляндия. К тому же, из-за Брестского мира Россия потеряла Малороссию, Прибалтику, что там еще? Значит, социалистическая революция в стране не завершилась. А кто позволил окраинам уйти от нас? Разве не псевдобольшевики? А Ленин, в сущности, предал интересы партии и народа. Он заявил об установлении диктатуры пролетариата, а где пролетариат? Скажите, сколько среди наркомов пролетариев?
        Я вспомнил только Шляпникова, вроде бы, работавшего когда-то токарем, но девушка меня не слушала:
        - Заявляя о диктатуре пролетариата, большевики боятся видеть во власти пролетариат, разве не так?
        Вот это да! Радикальный социализм, переплетенный с великодержавным шовинизмом! Но мое дело не разбираться в идеологических факторах, мне бы что-то попроще, поближе к делу. Да и рассуждать о кухарках, управляющих государством, тоже не хочется. Кстати, так и не сумел нигде отыскать - где товарищ Ленин об этом говорил? У Шатрова в пьесе есть фраза о том, что «кухарка должна учиться управлять государством!». Но управлять и учиться управлять, две большие разницы! А вот говорил ли Ленин, не говорил, сказать трудно. У нас и так любят цитировать известных людей, не задумываясь, они сами сказали или литературный персонаж. Вон, сколько раз читал, что Сталин сказал: «Нет человека, нет проблемы», хотя это сказал не Иосиф Виссарионович, а Анатолий Рыбаков вложил эти слова в его уста.
        Ладно, отвлекся.
        - То есть, вы и ваши товарищи хотели убить товарища Ленина, потому что он отошел от своих же принципов, так?
        - Именно так! Если уничтожить нынешнего лидера партии и Правительства, начнется хаос. Вот тогда-то власть в стране перейдет в руки настоящего пролетариата!
        Ой-ой-ой! О переходе власти в руки истинного пролетариата ничего не могу сказать, но хаос начнется и еще какой! Разумеется, партия может быстро прийти в себя, избрать нового вождя, но может начаться и борьба за власть. А тут еще и эсеры с меньшевиками, и белое движение. А вскоре, как помнится, в Сибири объявится Колчак.
        - Софья Николаевна, но ведь и вы не пролетарка, не какая-нибудь инструментальщица или уборщица служебных помещений, а урожденная дворянка. Вас не смущает, что вы ратуете за пролетарскую диктатуру? Или у вас есть товарищи, готовые стать членами правительства?
        - Да, я дворянка. Из очень древнего рода, внесенного в Бархатную книгу. А кем были декабристы? А Софья Перовская? Кстати, меня назвали в ее честь. Я с детства была знакома с настоящими большевиками, пролетариями. Я еще в гимназии прочитала программные документы РСДРП, поверила в них. А они совершили предательство. И есть настоящие большевики, пролетарии, которым можно смело доверить управление государством. Вот, таким, как дядя Саша Лосев.
        Лосев?! Старый большевик, участник штурма Зимнего, да еще и старший группы чекистов? Ну ни хрена себе, как причудливо тасуется колода!
        Похоже, девушка поняла, что сболтнула что-то не то.
        - Все, больше я ничего не скажу, никого не выдам.
        Я пододвинул девушке папиросную пачку.
        - Курите. - Подождав, пока девушка закурит, равнодушно сказал: - Не волнуйтесь, нам больше от вас ничего не нужно. Вы назвали имя своего лидера, теперь будем допрашивать его. Только, не обессудьте, вашего дядю Сашу мы будем расспрашивать более строго, нежели вас.
        Софья Ананьевская застыла, забыв о дымящейся папиросе.
        - Вы собираетесь его пытать?! Это же аморально!
        - Аморально? - сделал я удивленный вид. - Вы собирались убить товарища Ленина в людном месте, где было бы множество жертв. Если положить на чашу весов жизнь и здоровье одного человека, а на другую - жизнь десятков людей, при чем же здесь аморальность?
        Софья нервно ломала спички, пытаясь поджечь папиросу. Пришлось прийти ей на помощь. Затушив спичку и бросив в пепельницу, я сказал:
        - А знаете, Софья Николаевна, вы правы. Мы не станем пытать товарища Лосева. Пока еще товарища, - подчеркнул я. - Если мы начнем применять пытки, то чем же мы лучше вас? Нет, девушка, пытать мы его не станем. Мы станем водить его на все расстрелы и говорить - вот, смотрите, товарищ Лосев, это ваших рук дело!
        Почему расстрелы дело рук товарища Лосева, девушка уточнять не стала. Взяв еще одну папиросу, сказала:
        - Записывайте.
        
        
        [1] Кондратьев Александр. Жалоба сатирессы.
        [2] Пародию написал Виктор Поляков, друг Блока.
        Глава 9. Дурак - хуже провокатора!
        «А жизнь-то налаживается!», - чуть не сказал я, когда хозяйка подала на завтрак гречневую кашу с маслом. Но вслух говорить не стал, из боязни сглазить.
        Мне повезло с квартирной хозяйкой. Галина Витальевна Ергина - вдова, и ее судьба чем-то типична для женщин Архангельска, чья жизнь неразрывно связана с морем. Муж - Борис Пантелеймонович, был капитаном лесовоза, ходившим в Швецию и Норвегию. Все складывалось благополучно, приличный достаток, свой дом, разве что Бог детей не дал, потому всю любовь супруги вкладывали в племянника - сына сестры Бориса Пантелеймоновича. И, как водится, все случилось «вдруг». Уже на обратном пути из Бергена, загрузившись каким-то грузом, судно попало в шторм. Вся команда оказалась на дне, а судовладелец, получивший свою страховку и за корабль, и за груз, не захотел выплачивать пенсию вдовам погибшим - мол, капитан и команда сами виноваты, что пошли в шторм. Уже адвокаты, нанятые вскладчину, готовились начать очередной процесс, как грянула Первая мировая, потом революция и всем стало не до таких мелочей, как гибель какого-то лесовоза, тем более что судовладелец в семнадцатом году утек не то в Швецию, не то в Норвегию. Хотел еще и корабли с собой забрать, но не позволил рабочий контроль.
        Галина Витальевна, обнаружив, что сбережений надолго не хватит, пыталась устроиться на какую-нибудь работу, да кто возьмет? Вот и приходилось сдавать две комнаты из имевшихся трех, но в последнее время квартирантов не находилось, потому что потенциальные квартиросъемщики жили либо в казармах, либо предпочитали пускаться в бега, чтобы не попасть в загребущие лапы Военного отдела правительства Северной области.
        Молодой парень, получивший отсрочку от службы, непьющий и некурящий, стал настоящей находкой. А когда я пошел на дежурство, заменив племянника квартирной хозяйки, мой авторитет стремительно вырос. А уж когда починил расхлябанную дверь, подправил порог и перекрыл трещину в оконном стекле вырезанным осколком, то уже прочно занял место в ее сердце. В свою очередь, она сама меня зарегистрировала в квартальном комитете, дала мне самую лестную характеристику, тем самым упрочив мое положение в обществе.
        Галина Витальевна даже начала прихорашиваться и принаряжаться при моем возвращении домой. Но не исключено, что могло и показаться, потому что хозяйка уже не один раз подчеркивала разницу в возрасте. Впрочем, меня бы вполне устроил такой вариант, чтобы квартирная хозяйка стала любовницей. Сорок лет по меркам тысяча девятьсот девятнадцатого года - это не сорок лет две тысячи девятнадцатого, но все равно, не так уж и много. Да и вообще, полезно для дела. Тем паче, что я человек свободный. Ну, пока свободный.
        На службе тоже не особенно донимали. Мои «дедушки» - директор и два библиотекаря регулярно приходили пить чай в закуточек, гордо именуемый «переплетной мастерской» и даже не гнушались компанией пролетария, то есть меня.
        Я до сих пор не привык к некоторым вещам. Например, что профессия библиотекарь была когда-то мужской. Нет, читал, конечно, что братья Гримм служили в библиотеке, но расценивал это как некую синекуру, созданную августейшими покровителями для талантливых молодых людей. Допускаю, что где-то в МОЕЙ России и есть библиотекари-мужчины, но лично с такими не встречался.
        Иногда библиотекари пытались заниматься моим воспитанием и образованием. Стыдили, что я не изучаю древнегреческий и латынь, плохо осваиваю английский язык, не желаю вникать в систему каталогизации и, вообще, не выражаю интереса к библиотечному делу.
        Со старичками я предпочитал не спорить. Соглашался, что плохо образован, обещал исправиться и даже поступить в университет. И обязательно прочитать «Историю о городе Архангельском» Василия Крестинина.
        «Краткая история города Архангельского» впервые увидела свет еще в 1792 году, но накануне Первой мировой войны тщаниями купца первой гильдии Бабакова ее переиздали огромном количестве - не то пять, не то десять тысяч экземпляров. Продать столько книг не то что в Архангельске, но и во всей России было невозможно, поэтому в библиотеке имелось около сотни книг, и директор иногда дарил их читателям. Разумеется, мне тоже немедленно вручили один экземпляр, чему я несказанно обрадовался. Я-то считал, что мне придется искать эту книгу, а тут сама пришла в руки! К слову, отыскать издание Бабакова не моя прихоть, а приказ Кедрова, у которого «Краткая история» уже имелась. Пока эти книги не использовались, но как знать?
        Но больше, чем воспитанием молодежи, мои старшие товарищи любили поговорить о политике.
        Послушать стариков было одно удовольствие. Чего стоило общее утверждение, что все правители - воры, и только и хотят, чтобы сбежать с награбленными деньгами! И вернется ли обратно домой правитель Северной области Чайковский, уехавший недавно на какую-то конференцию в Париж? Сходились, что не вернется, потому что «дедушка русской революции», хоть и авантюрист по натуре, но не дурак. Скорее всего, уехал в Париж не с пустыми руками! Спорили, кто теперь станет председателем правительства? Гадали - стоило ли называться Временным правительством, вместо Верховного управления Северной области[1]? Мол, Временное - оно всегда временное! И не лучше ли заложиться за адмирала Колчака?
        Главное, что дедушки были недовольны всем и вся. Своими - за то, что постоянно снижают паек и не следят за повышением цен, неправильно проводят денежную реформу; англичанами - за то, что те не хотят идти на большевиков, предпочитая сидеть в Архангельске, мало дают фунтов для банка и не желают открыть свои склады для всех желающих; большевиками - за то, что не желают сгинуть сами по себе.
        Боже ты мой, как это мне напоминало кухонные разговоры, когда собравшиеся в количестве двух и более человек, за «рюмкой» чая были готовы решить все текущие мировые проблемы, а уж разобраться во внутренней политике хоть СССР, хоть России - одной левой! Похоже, в России ничего не меняется. Интересно, если бы меня закинуло куда-нибудь во времена Ивана Грозного, было бы то же самое? Так себе и представил, как группка нетрезвых мужиков, почесывая не раз поротую задницу, гутарят о том, что не следовало Казанского хана бить, а лучше бы государь с Европами подружился, сосисок привез.
        Второй день привожу в порядок иллюстрированную «Жизнь животных » Брэма в десяти томах. Его наша библиотека заполучила из мужской гимназии, потому что та обзавелась более свежим изданием, кинутым с барского плеча местным меценатом. Вот отчего господин Сорокин не подарил своего Брэма библиотеке, чтобы мне было поменьше работы?
        Чувствовалось, что гимназисты увлекались естествознанием - переплеты порваны, страницы рассыпаются, отсутствует половина иллюстраций. Некоторые вырваны, а кое-какие аккуратно отрезаны бритвой. Они что, вставляли зайчиков-белочек в рамочки и дарили своим девушкам? Лучший подарок - это тот, что сделан своими руками.
        Еще характерная деталь. Цветные иллюстрации должны быть переложены папиросной бумагой, но оная тоже отсутствовала. Видимо, гимназисты пустили ее на цигарки.
        В данный момент я занимался корешком третьего тома, пытаясь решить нелегкую задачу - хватит ли мне вон того кусочка кожи, или не жмотничать, а отрезать от большого куска? Решив, что экономить не стоит, иначе корешок «поведет», взял в руки нож, который я специально сконструировал для разрезания кожи: косое лезвие, очень остро заточенное. Отчего-то у моего предшественника не оказалось в инструментах ни одного ножа!
        - Аксенов? - услышал я незнакомый голос.
        В дверном проеме моего закутка стоял незнакомый парень лет двадцати двух - двадцати пяти, в изрядно перепачканном полушубке, пропахшем вонючим дымом, с небритой физиономией, покрасневшей от ветра и костра. Две недели назад я выглядел нисколько не лучше.
        - Слышал, тебе вопрос задали?
        Ничего себе! Это кто у нас такой борзый?
        - А ты сам-то, кто будешь, мил-человек? - поинтересовался я, расстилая на верстаке кусок кожи.
        Незнакомец, нервно оглянулся - в читальном зале, конечно же, сидели люди, снизил голос до шепота.
        - Я от Александрова! Ты поступаешь в мое полное распоряжение! - в приказном тоне сказал парень.
        - А кто такой Александров? - поинтересовался я. - И что ты за хрен такой, чтобы я к тебе в услужение пошел?
        - Ты что, дурак, или прикидываешься? - начал закипать незнакомец. - Тебе четко сказано - от Александрова. И не в услужение, а в распоряжение!
        Я промолчал, а потом резанул по куску кожи. Ишь, какой молодец! Сумел отрезать на глаз, без линейки, ровнехонько!
        - Слышь, мил-человек, иди-ка ты отсюдова и не мешай людям работать, - посоветовал я. - Ходят тут всякие, а потом книги пропадают.
        Парень начал свирепеть, но сдержал себя. Посмотрев в зал - народу еще прибавилось, Архангельск город читающий, пробормотал с угрозой в голосе:
        - Ладно, пожалеешь!
        После этого незнакомец исчез.
        Манеры, как у чекиста из заштатного города, привыкшего, что при имени его начальника на людей нападает оторопь. Вологда - не заштатный город, а Александров, начальник Вологодского губчека - не самая маленькая фигура даже в масштабах Всероссийской чрезвычайно комиссии, но посылать ко мне своего человека он не имеет права, равно как и вообще не должен знать о моем существовании.
        Обо мне знает четыре человека в Москве и двое в Особом отделе Шестой армии. Но Особый отдел не подчиняется губчека, да и ребята не знали моего имени. Для них я просто один из тех, кого переправляли на другую сторону.
        То, что в Северном крае не я один занимаюсь разведкой, это понятно. Архангельское подполье, подчинявшееся напрямую Москве, по мере сил добывает свою информацию. А есть еще и Шестая армия, ее Особый отдел, в задачи которого входит разведка и контрразведка. Насколько я знаю, основная деятельность моих коллег протекает в прифронтовой полосе, среди перебежчиков из белой армии и жителей деревень, вынужденных уходить от преследований со стороны односельчан, заподозривших их в симпатиях к красным. Взамен убежища они делают карты местности, рассказывают о последних событиях. Другое дело, что эти события отстают по времени, да и происходят на незначительных участках.
        А еще есть командарм Шестой армии, товарищ Самойло Александр Александрович, бывший генерал-майор Генерального штаба, после Октября перешедший на нашу сторону и возглавлявший военную комиссию делегации в Брест-Литовске, начальник штаба товарища Кедрова, когда тот возглавлял Северо-Восточный участок отрядов завесы, а ныне ставший командующим Шестой армии. Я бы не удивился, если бы Александр Александрович, не довольствуясь донесениями Особого отдела, направил в Архангельск еще и свою личную разведку. Чем больше источников информации - тем лучше.
        Хотя, нет. Личная разведка отпадает. Самойло, хотя и на хорошем счету у Советской власти, но это не отменяет его генеральского прошлого, и у него есть товарищ Кузьмин, член РВС, которому надлежит присматривать за своим командующим. А коли генерал начнет осуществлять какие-то самостоятельные шаги к засылке своих людей в тыл белых, его могут не так понять, или вообще не понять.
        Свою разведку может осуществлять и Вологодская губчека. Мало ли, какие у них интересы? Возможно, им интересно узнавать о контрреволюционных выступлениях в губернии «из первых рук», а не пользоваться данными «особистов».
        В принципе, во всем этом нет ничего страшного. Может быть некоторая неразбериха, межведомственные склоки и даже стычки, но, в целом, как уже говорилось выше - чем больше источников, тем объективнее информация.
        Другое дело, что приказывать мне сейчас может только один человек - Михаил Сергеевич Кедров. Переподчинить может, да, но для этого требуется сообщить мне специальное кодовое слово. Одно только слово и я целиком, с потрохами, в распоряжении посланника. Покамест, даже если явится курьер и сообщит, что его прислал товарищ Дзержинский или даже сам Троцкий, я волен посылать оного курьера куда подальше.
        Допускаю, что парень явился из Вологды, от Александрова. Не исключено, что меня где-то видел, запомнил фамилию. Вологда и Череповец рядом, и мы там бывали, и коллеги наведывались. Его рожа мне тоже кого-то напоминает. Тогда вопрос - он дурак или провокатор? Наверное, есть и третий вариант, а может и четвертый, но самое лучшее, что я могу сейчас сделать - это ликвидировать незнакомца, а труп потихонечку притопить в какой-нибудь полынье. Слава богу, Северная Двина река большая, а женщины до сих пор предпочитают полоскать белье в реке. Беда лишь в том, что в читальном зале слишком много народа. Значит, подождем дальнейшего развития событий.
        Эх, и чего я с утра решил, что жизнь налаживается? Плохо, что браунинг по-прежнему спрятан в сарае, но что-нибудь придумаем.
        Библиотека заканчивает работу в восемь часов вечера, а я, как представитель рабочего класса, закончил свою работу ровно в шесть, то есть, в восемнадцать часов.
        Идти до съемной квартиры недалеко, минут десять, но я решил сегодня погулять по вечернему Архангельску, полюбоваться его каменными особняками, старинными добротными домами, помнившими, возможно, еще Петра Великого. Может, на Соломбалу махнуть, туда даже трамвай ходит? Правда, на днях забастовали вагоновожатые, и трамваи водят американские солдаты. Нет, на Соломбале я ориентируюсь плоховато, не пойду.
        Я кружил по городу около часа, петляя, словно заяц, но за спиной слышал шаги, звуки которых уже стали привычными и узнаваемыми. Так я вовсе и не пытался от тебя отрываться. Понимаю, мы с тобой коллеги, и брать след ты умеешь не хуже иной гончей. Ладно, пожалуй, что и хватит. Семь часов - уже темно, а скоро совсем видно ничего не будет.
        Я вышел на задний двор одного из домов, рассчитанного на несколько жильцов. Дров на севере нужно много, и поленницы сложены с проходами, чтобы хозяева могли подойти к своим. Вот, теперь можно и поговорить.
        Дождавшись, когда шаги начнут стихать, а их звук перейдет в топтанье и шарканье - хозяин ног начал топтаться, пытаясь понять, куда делся преследуемый, я вышел к нему за спину и спросил:
        - Эй, мил-человек, так чего тебе надо-то? Пристал, как банный лист к жопе.
        Парень подскочил, схватившись за карман полушубка. Ага, а вот это ты зря. Полено, примененное вовремя, бывает удивительно эффективно, если бить по затылку!
        Отобрав у парня оружие (наган!) и хозяйственно прибирая его в свой собственный карман, потряс незнакомца и перевернул того на спину:
        - Эй, мил-человек, ты чё падать-то удумал?
        Парень застонал, но сумел приподняться и сесть.
        - Так скажи, чего тебе надо-то было?
        - Я из Вологодского губчека. Нам поручено уничтожить белого гада Маслова.
        - Маслова? - удивился я. - А почему Маслова-то?
        - Не знаю, - ответил парень, потирая ушибленный затылок. - Да и не мое это дело. Мне приказано, а приказы не обсуждают.
        Маслов - эсер-кооператор и маслодел, изрядно наследивший в Вологде. Но в Архангельске его нет, это точно. Еще в октябре восемнадцатого года Чайковский отправил его устанавливать контакты с Директорией, но к моменту приезда там уже пришел к власти Колчак. Как знаю, власть адмирала маслодел не признал, и сейчас где-то бегает, скрываясь и от белых, и от наших.
        - А тебе давно приказано Маслова убрать?
        - Так в ноябре еще.
        Все ясно. В ноябре в Вологде еще могли и не знать о миссии Маслова, а парень находился уже в дороге.
        - А чего шел так долго?
        - Я в Шенкурске застрял, - пояснил вологодский коллега. - Мы с товарищем Осадчим - он за старшего был, хотели его быстро пройти, не получилось. Меня там признали, в тюрьму отправили. Товарища расстреляли, а меня нет. А как наши Шенкурск освободили, я в Архангельск пошел, лесами. Я с проводником шел, он места хорошо знает. А в дороге я заболел, так проводник меня до скита довел, я у староверов неделю в лежку лежал. Как оклемался, сюда.
        Однако! Упертый ты парень. Дали задание - расколись, но выполни.
        - Проводника как звали, не Ферапонт? - поинтересовался я.
        - Не, Севастиан его звали, тоже из старообрядцев. Я в Архангельске уже третий день брожу, никого не знаю. Один раз на наш патруль нарвался, потом на мериканский. А тебя я вчера увидал. Мы же как-то с отрядом в Череповце были, ты нас на постой размещал.
        - Ага, - кивнул я, вспомнив-таки парня. Было дело, когда отряд из Вологды приезжал к нам на помощь. Обычное дело. - Тебя Сергей зовут, фамилию, прости, не припомню.
        - Фамилия моя Медведев.
        - И почему ты решил, что я должен тебе подчиняться? - поинтересовался я.
        - Мне товарищ Александров приказ отдал, я его должен исполнить. Значит, если ты, Аксенов, чекист, а не шкурник, то должен мне помогать!
        - Ясно, - кивнул я. Вздохнул: - Все, что я могу для тебя сделать, чекист Медведев, это не убивать тебя здесь и сейчас. А из Архангельска советую уходить. Маслова здесь нет, приказ тебе не выполнить. Вернешься в Вологду, так и доложишь Александрову. А меня ты здесь не видел.
        - Значит, ты шкурник, а не чекист, - пришел к выводу Медведев.
        Я не стал отвечать, а развернувшись, но так, чтобы видеть парня краешком глаза, сделал несколько шагов вперед. Ах ты, зараза, про это-то я не подумал!
        То, что лезвие блестит при свете луны - красивая сказка. Чтобы оно блестело, надо постараться. А вот почувствовать движение можно. И полено - штука убойная, если в висок. Прости меня, чекист Медведев.
        Затащив труп парня между поленницами, я поначалу решил их обрушить, но передумал. Будет шум, выскочат хозяева. А труп все равно найдут. Лучше побыстрее уносить ноги.
        
        
        
        
        
        
        
        
        
        [1] Верховное управление Северной областью (02.08.1918 - 27.09.1918 г.) сменило название на Временное после свержения Чаплиным старого состава правительства и их отправки на Соловецкие острова. По требованию англичан члены правительства были возвращены, но название изменилось.
        Глава 10. Театральная Москва ?
        - Не хочу в Череповец!
        Сегодня Полина повторила эту фразу раз пять, если не больше. Я только поддакивал, кивал, но наконец не выдержал:
        - А чего хочешь?
        - В Москве хочу жить. С тобой!
        - Оставайся, - пожал я плечами. - Поговорю с начальством, может, нам какую-нибудь комнатушку дадут, на службу устроишься. Попрошу Кедрова - он тебе работу найдет. Или сама к своему первому секретарю подойдешь, спросишь.
        Полина задумалась. Вздохнула.
        - А кто будет в губернии комсомол создавать? У меня дел-то теперь непочатый край!
        В Москве Полинке понравилось. Первый съезд комсомола закончился четвертого ноября, но часть молодежи, включая всех девушек, временно оставили в распоряжении Центрального комитета и его первого секретаря Фимы Цетлина. Теперь участники съезда во главе со своим лидером занимались подготовкой Москвы к празднованию первой годовщины Октябрьской революции: развешивали плакаты и транспаранты, ругались с дворниками и комендантами, а то и с высокопоставленными жильцами, недовольными, что в окно теперь не выглянешь, а электричество включают только на несколько часов. К слову, единственное окно нашего номера тоже оказалось закрытым, потому что Второй Дом Советов украсили огромным плакатом с изображением не то крестьянки, не то богини плодородия, а по фасаду протянули огромный транспарант «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», наехавший на «Принцессу Грез» Врубеля, украшавший гостиницу.
        Пока молодежь украшала столицу, мы тоже готовилась к празднованию, только по-своему. Мероприятия планировались грандиозные, надо было обеспечивать безопасность. Если не учитывать потенциальных террористов-контрреволюционеров, то всегда найдутся пьяные дураки, пожелавшие «отпраздновать» на свой лад - хоть похабными частушками, хоть бутылками или камнями. Разбирайся потом в мотивах. Вон, на площади Революции уже успели испортить скульптурную композицию «Красный клин», символизирующую победу Красной армии над белыми, испачкав ее матерными надписями.
        К счастью, основная нагрузка легла на милицию и на солдат гарнизона, а мы так, «замешавшиеся в толпе».
        Еще мы учились. Изучали историю российской контрразведки, которую нам читал товарищ Сагадеев. Он, кстати, и на самом деле в прошлом был полковником Генерального штаба. Еще нас учили конспирации, умению пользоваться гримом и париками, накладными бородами, а также скрытности и осторожности. На самом-то деле, если спецслужба всерьез начинает тебя пасти, не поможет ничего. Это я по своему прежнему опыту знаю. Среди обывателей ходят легенды, что госбезопасность можно обмануть, спустившись в метро, замешаться в людском потоке, вывернуть черное пальто с красной подкладкой наружу, попрыгать с одного поезда на другой. Конечно можно! Прыгайте, бегайте, оно для здоровья полезно. Если шпиён заметил за собой слежку, это лишь означает, что ему позволили ее заметить. И на машине с дипломатическими номерами от слежки можно уйти. Можно, кто спорит? Зачем нам за вами следить, пугать, чтобы вы, не дай бог, отменяли встречи? Нам же интересно послушать, с кем и о чем будет вести беседу ваш разведчик, работающий под прикрытием.
        Из гостиницы меня не гнали. Видимо, пока еще не вступили в силу правила, запрещавшие посторонним находиться в чужих номерах до двадцати трех ноль-ноль или Дом Советов - это не совсем гостиница? Наверное, не совсем, потому что ресторан оказывался постоянно закрытым, так как там вечно кто-нибудь заседал - не то ВЦИК, не то еще кто-нибудь. Тоже странно, потому что из охраны там имелся один солдат с винтовкой, и при желании можно было уничтожить весь исполнительный комитет, включая товарища Свердлова - второе лицо нашего государства. Я как-то не выдержал, сказал Кедрову, но тот лишь пожал плечами - мол, члены ВЦИК о том знают, от дополнительной охраны они отказались. Да и жильцы Дома Советов все поголовно имеют оружие и, если что, на помощь придут.
        Полина тоже получила в ЦК РКСМ свое «оружие» - «велодог» и десять патронов. М-да. Помнится, старый патологоанатом рассказывал об убийстве из этого револьвера, но я сомневаюсь, что это правда. Впрочем, чтобы пошуметь, напугать кого-нибудь, девчонке хватит. Главное, чтобы сама себе что-то не отстрелила.
        Кроме всего прочего, комсомольцам приходилось приглядывать за буржуями, мобилизованными для уборки мусора, но те ни хрена не умели.
        - Вот ты представь, Вова, берет такая фифа метлу, а потом начинает ею махать - весь мусор по сторонам летит! Хорошо, что сыро, октябрь - ну, по-новому ноябрь, а то бы вся пыль столбом! Так бы вот взяла и убила! Приходится учить, чтобы в одну сторону подметала. Как эти фифы жить-то теперь станут, коли прислуги нет? Вон, ту актрисулю вспоминаю, у которой я в горничных была - помнишь? - та тоже ни завтрак сготовить, ни пол помыть не умела!
        Похоже, Полинка жалела бывших буржуев, оставшихся без прислуги. Ничего, научатся. И полы станут мыть, и обеды готовить. А попозже еще и лес научатся валить на благо молодого государства.
        Делегатам съезда, остававшимся для украшения столицы, выдали по сто рублей и паек - шикарный, надо сказать: отрез темно-синего сукна, четыре фунта черного и один фунт белого хлеба, две банки рыбных шпрот, фунт масла и фунт сахара. Мой паек был скромнее - фунт хлеба на день и две сушеные воблы. Но рыбка Полине очень понравилась. Лопала так, что за ушами пищало, я даже забеспокоился - не случилось ли что, но вроде рано...
        Деньги моя барышня профукала в первый же вечер, прикупив себе белую блузку и галстук-бабочку черного цвета.
        - А как увязывается революционная молодежь и буржуазные нравы, выраженные в приобретении ненужных тряпок? - сказал я, увидев обновки.
        - А революционная молодежь считает, что нужно одевать на себя то, что ей нравится, а не то, что предписывает буржуазная мораль! - хихикнула Полинка, показав мне язык. - Так, кстати, товарищ Аглая сказала, мне понравилось.
        - Надевать, - автоматически поправил я девушку, а потом спохватился: - Аглая?
        Вот уж чего мне не хватало, так это дружбы Полинки с сексуально раскрепощенной особой! Я же сам и посоветовал начальству отправить ее в глубинку, туда, где от нее меньше опасности.
        - Так Аглая руководитель ячейки социалистической молодежи в Парфеновской волости, участник губернского съезда молодежи, - пояснила Полина.
        - А что там за молодежь? - удивился я. - Там же трудовая коммуна.
        - Там же не только монашки в коммуне, там еще и село, а вокруг деревни, парней и девчонок много. Ну, девушки в союз молодежи вступать бояться, а парни вступают. Аглая с людьми работать умеет!
        Представив, как товарищ Аглая привлекает молодежь в ряды РКСМ, мне стало смешно.
        - Ее еще бабы не били?
        - Как не били! - захохотала Полина. - Два раза за волосы драли, один раз штаны сняли, да с голой жопой по деревне гоняли. Она даже в губчека обращалась, к товарищу Есину, тот пообещал разобраться, но так и не стал. А товарищ Пургаль просил убрать ее куда-нибудь подальше, потому что коммунарки на работу идти боятся, сидят по кельям и молятся. Иван Васильевич Тимохин только ржет, да говорит, что с кадрами надо работать! Пургаль просил Степана Телегина, чтобы тот ее в Москву взял, на съезд. Мол, может в столице останется? Но губсъезд ее не избрал!
        Я уже тихо рыдал от хохота, представляя Аглаю на съезде РКСМ. Беда!
        Как-то вечером, выкроив время, я повел Полину в театр. Художественный находился в Камергерском переулке, труппа еще не уехала (помнил, что в девятнадцатом почти все ведущие актеры гастролировали за другой линией фронта) и ужасно хотелось попасть на Метерлинка. Сколько читал о «Синей птице» в исполнении первой труппы, не счесть. Видел одноименный фильм с молоденькой Маргаритой Тереховой, но это не то.
        Увы, сегодня в театре давали «Антэм», поставленный Немировичем-Данченко по пьесе Леонида Андреева еще в десятом году и с тех пор не возобновлявшийся на московской сцене. Говорят, что постановку некогда запретил сам Столыпин.
        Петр Аркадьевич Столыпин до сих пор в нашей стране фигура неоднозначная. Для кого он «Великий реформатор», для кого «русский Бисмарк», для кого «Вешатель». Для одного кинорежиссера, оскароносца и орденоносца Столыпин - самый выдающийся россиянин всех времен и народов!
        Касательно же «Антэма», тут я согласен с Премьер-министром. Запретить! Пустая сцена с задником, на котором намалеван одинокий утес уже с облупившейся краской. Железные врата, возле которых стоял Некто с мечом во весь рост. А по сцене, словно лягушка, подпрыгивал главный герой.
        Боже ты мой, какой напыщенный язык! Не спасал даже великий Качалов в лысом парике, изображавший Антэма. Действующих лиц было много, но я никого не узнавал. Ну, разве что Некто у входа - не то ангел, не то апостол Петр, не желавший впускать в рай главного героя, походил на молодую Серафиму Бирман, запомнившуюся по роли княгини Старицкой из Эйзенштейна.
        Из-за напыщенного старомодного языка я даже не мог понять, о чем идет речь?
        - Молодой человек, - кто-то подергал меня за плечо, - попросите вашу спутницу, чтобы она не так громко храпела.
        Пожалев о потраченных сорока рублях, ухватил Полину в охапку и повел в буфет. Народу там немного. Еще бы. Из ассортимента лишь чай с какими-то страшными сухарями, зато по цене десять рублей за стакан и по три рубля за сухарь!
        - Пойдем лучше домой, там и попьем, - предложила барышня, слегка смущенная своим поведением в театре. Но осуждать девушку я не стал. Еще бы немного, сам заснул.
        Мы шли от Камергерского переулка к Дому Советов, любуясь на прихорашивавшуюся Москву. Решили сделать круг, пройдясь мимо Большого театра. Ух ты, какая красота! Сквер перед театром превратился в какой-то волшебный сад с деревьями, окутанными лиловым туманом! Красная бахрома развешана по площади, а дорожки залиты лунным светом!
        А где подсветка, где лазерные установки, рассеивающие свет и дающие целостные картинки? Чудеса! Я даже и не думал, что такое возможно в восемнадцатом году!
        - Вова, а откуда у тебя деньги? - неожиданно спросила Полина.
        Я замялся, потом попытался все обратить в шутку.
        - Вот, еще не женился, а ты мне уже допросы устраиваешь. Надо интересоваться не тем, откуда деньги у мужа, а куда он деньги потратил!
        - Вов, ну скажи, - начала приставать девушка, а потом со злорадством сказала: - Не скажешь, я тебя «вовкать» стану!
        - Тогда я тебя Капкой обзову! - пообещал я, и девчонка надулась, как мышка. Но надолго ее не хватило. - Вова, ну скажи, а? Интересно ж.
        - А тебе сколько нужно?
        Полина слегка замялась, а потом таинственным шепотом сообщила:
        - Две тыщи.
        У-у. А мне выписали премию в размере трех месячных окладов - две тысячи четыреста. После визита в театр осталось меньше. Если отдать Полинке две тысячи, останется с гулькин хрен, а я собирался поднакопить деньжат и купить себе новые сапоги, потому что старые уже начали просить каши. С другой стороны, сапоги стоят четыре тысячи, и накоплю ли я на них - не факт. Цены все лезут и лезут вверх. Но в башку лезли нехорошие мысли - а не раскручивают ли меня? Все-таки, хотя тело Владимира Аксенова и было двадцатилетним, но от пятидесятилетней башки Олега Васильевича Кустова не избавиться. Этакий папик, кошелек на ножках. А к пожилым мужчинам, роняющим слюну перед малолетками, я относился с брезгливостью. Напустив в голос строгости, спросил:
        - Что ты себе опять насмотрела?
        - Жакетик, - сообщила девушка. - Я тут себе у одной старушки присмотрела, приценилась. Она три тысячи просит, но сказала, что и за две отдаст. Вишь, Степан скоро на фронт уйдет, а мне губернский комсомол поднимать. Не знаю, изберут меня председателем губернского комитета РКСМ или нет, да это неважно, а у меня и одежды-то приличной нет. Лучшее платье мне в прошлый раз беляки изодрали, а новое не купить, и материи нет, чтобы сшить. Было у меня кое-что, так все старое. Неужели не замечал? Я же, чтобы в Москву съездить, по знакомым ходила, одежду собирала. А куда годится, чтобы комсомольский вожак ходил, как полохало?
        Мне вдруг стало жалко девчонку. Не обращая внимания на народ, бродивший по вечерней Москве, крепко обнял ее и поцеловал.
        - Дам я тебе денег, покупай.
        Мы вернулись в гостиницу. По какому-то случаю - может, в честь годовщины революции, по трубам второй день шла горячая вода. Полина, ни разу в жизни не купавшаяся в ванне, ограничилась помывкой из душа, моей радости не поняла, но я был счастлив. Хуже, что ванна, не чищенная со времен той же революции, была даже не желтая, а коричневая. Чистящего средства или хотя бы соды достать не удалось, но отыскался пакет сухой горчицы. Вспомнив «домашние хитрости», печатавшиеся в журналах времен позднего СССР и Перестройки, я так отдраил ванну, что любо-дорого поглядеть.
        Пока девушка хлопотала по хозяйству, готовя нехитрый ужин, я решил по-быстрому искупаться. Когда еще в эпоху гражданской войны удастся принять ванну?
        Только-только набрал воды, залез, как явилось мое «сокровище». Хихикнув при виде меня и даже слегка смутившись, словно впервые видела голого мужчину (по крайней мере, раз пять видела), спросила:
        - Вова, а откуда у тебя деньги?
        - Взятку взял, - ответил я. - Вот сегодня иду это я, иду и думаю, а не взять ли мне взятку? Пошел и взял. А ты что подумала, что украл?
        - Дурак ты Вовка, - надула девушка губки.
        Пристроившись у ванны на специальной подставочке, начала поглаживать мои шрамы.
        - Не болят?
        Я только пожал плечами. Рука болела к перемене погоды, так это и хорошо, есть свой барометр. А сквозная иной раз побаливала, но терпимо.
        А ручонка Полины тем временем начала перемещаться от шрама на груди к животу, а потом дальше...
        Девушка немного поверещала - мол, куда ты такой мокрый, новую блузку испачкаешь, ужин остынет, но потом смирилась с неизбежным.
        Ужинать мы сели поздно. И даже очень поздно. Я сам не ожидал от себя такой прыти, да и Полина тоже.
        - А вот кому-то вначале не понравилось, - подколол я барышню.
        - Так мало ли, что кому поначалу, - невозмутимо парировала она. - Все по товарищу Марксу!
        - В смысле? - опешил я. - Причем здесь товарищ Маркс?
        - Ты три закона диалектики знаешь? Единство и борьба противоположностей, когда стороны, которые исключают друг друга, дополняют друг друга и находятся в неразрывном единстве. Ты мужчина, а я женщина. Мы противоположны, но не можем друг без друга. Так?
        - Ага, - кивнул я, не в силах что-либо возразить. В восемнадцатом году еще не знали ни о трансгендерах, ни о другой мути, всплывшей наверх.
        - Второй закон - переход количества в качество!
        - Ну, тут понятно. А как быть с отрицанием отрицания?
        - Фи, - скривила Полина носик. - С этим-то как раз просто. Переход из одного качественного состояния в другое произошел после преодоления старого качества и вторичного принятия в новом виде. Словом, я превратилась из девушки в женщину, вот и все.
        С классиками не поспоришь! С этими мыслями мы и начали пить чай.
        - Вова, а за что тебе премия?
        Зараза ты! Я чуть чаем не подавился.
        - А с чего ты решила, что я премию получил?
        - Взяток ты не брал - сам говорил, что охранником работаешь, а кто охраннику взятки даст? Воровать не умеешь, - стала перечислять Полина. - А еще у тебя в кармашке часики тикают, а раньше их не было. Ты бы показал, что ли.
        Шерлок Холмс в юбке. И без трусов!Пришлось доставать карманные часы, врученные мне вместе с премией. Давно хотел заполучить часы, правда мечтал о наручных. Но карманные, да еще с такой гравировкой, тоже неплохо. Круче только «Почетный чекист», но до его учреждения еще пять лет, а «Красное знамя» нашему брату не светит.
        - Ого! - восхищенно сказала Полина, взвесив часы на ладони, открыла крышечку и начала читать: - Товарищу Аксенову В.И. от ВЧК. Ф. Дзержинский.
        Часы мне вручал не Дзержинский, а Кедров. Сказал, что Феликс Эдмундович очень хотел бы со мной встретиться, но со временем у него беда.
        Возвращая мою первую награду (вру, первой была кожаная куртка, оставленная у тетки), Полина произнесла:
        - Ты мне недавно сказал, что станем жить вместе. Но ты же меня не любишь, да Володя?
        Глава 11. Архангельские домовладельцы
        Мучила ли меня совесть после убийства вологодского коллеги? Не особо. Скажу откровенно, я знал, что парень может наброситься на меня с ножом (не зря же я его обыскивал), и допустил это, чтобы «сохранить лицо». Вроде, с моей стороны получается вполне законная самозащита. Разумеется, в данном случае идет речь не об отмазке в суде, а для успокоения совести. Впрочем, с совестью-то я как-нибудь договорюсь. И в Вологодское губернское ЧК о смерти Сергея Медведева сообщать не стану. Там ребята умные, они меня поймут и простят, но не забудут.
        Переживал по другому поводу - хорошо ли проверил карманы у мертвеца, не видел ли меня кто? Может, архангелогородская милиция (сыскной полиции у них давно нет) решит отыскать убийцу, начнут восстанавливать маршрут движения незнакомца, выйдут на библиотеку, начнут сопоставлять время моего ухода и возвращения домой. Мне от библиотеки до съемной квартиры десять минут быстрым шагом, а медленным - пятнадцать. Попросить что ли хозяйку помочь мне с алиби? А то она и так поинтересовалась: «Что же вы Владимир сегодня так поздно? Наверное, девушку себе нашли? Только, прошу вас, будьте поосторожней. Парней холостых у нас и раньше нехваток был, а теперь и подавно. А вы юноша видный, красивый, а девушки у нас сами знаете, какие - чуть что, сразу и под венец тащат!» Отшутился - мол, по Архангельску гулял, достопримечательности осматривал. А насчет девушек, не беспокойтесь. Буду искать такую, как вы!
        Похоже, хозяйке нехитрый комплимент понравился. Зарумянилась, словно барышня на выданье, потом позвала ужинать.
        - Владимир, у меня к вам опять огромная просьба, - с виноватой улыбкой сказала Галина Витальевна, выставляя на стол ржаной пирог с треской.
        Что-то я в последнее время перестаю уважать треску. Хм. Зажрался, не иначе. В Череповце или в Москве пищал бы от радости. Тем не менее, развел ручонками и, как галантный кабальеро, ответил:
        - Для вас, что угодно!
        - Вот, пирог остыл, - заметила Галина Витальевна, прикладывая к корочке руку.
        Кажется, квартирная хозяйка действительно стесняется меня о чем-то попросить.
        - Так ничего страшного. Вы лучше скажите, что нужно сделать? Напрямую.
        - Наш старший по кварталу - Митрофан Арсентьевич Селезнев, очень противный человек, - поморщилась хозяйка.
        - Тот, что с деревянной ногой? - удивился я.
        Отставной полковник, у которого мы получали берданки, таким не выглядел. Вполне себе симпатичный служака. Подумаешь, не навоевался. Зато польза от него - хранит родной город от грабителей и убийц.
        - Нет, это другой. Без ноги - Карл Янович Витукевич, он ополчением ведает, из тех, о котором поэт сказал: «Слуга царю, отец солдатам!», - усмехнулась женщина. - Я с его младшей дочкой - Ясей, Ядвигой то есть, в гимназии училась. Яська говорила, что отец дома едва ли не строевые смотры устраивал, заставлял дочерей кровати заправлять по-солдатски, а по утрам сокольскую гимнастику делать. - Я не помнил, что такое «сокольская» гимнастика, но на всякий случай покивал. - Яся и Ванда едва дождались, чтобы гимназию закончить, да замуж выйти.
        - Понятное дело, с таким папашей захочешь поскорее из дома сбежать, - поддакнул я.
        - Ну, это их дело, а сам Карл Янович в русско-японскую сражался, потом в германскую. Крестами награжден, а во время Брусиловского прорыва ему ногу оторвало, и комиссовали его из армии. Вернулся домой, заняться нечем. Но я же вам говорила, когда мы остались без полиции и без милиции, то пришлось охрану домов в свои руки брать? Карл Янович тогда всех обошел, провел собрания, в каждом квартале старшего назначил, чтобы тот списки домовладельцев и график дежурств составил. Карл Янович у властей разрешение вытребовал, чтобы берданки получить и у себя дома склад оружия устроить, он за каждое ружье расписку писал. Если что - его по головке не погладят. Но полковник отвечает лишь за охрану и за оружие. А старшие комитетов, что списки составляли, теперь всем заправляют. Талоны на дрова распределяют, за исправностью электрических проводов следят, деньги собирают за вывоз мусора, дворников нанимают. А сейчас еще и властям отчитываться должны, кто в домах квартиры снимает.
        До меня стало доходить, отчего на меня так быстро вышли местные Вооруженные силы, едва не заграбаставшие в армию.
        - Вы уж простите меня, Владимир, но я и о вас Митрофану Арсентьевичу сообщила, - виновато вздохнула Галина Витальевна и пояснила: - Вы как с утра ко мне пришли, мы сговорились, а вы за вещами ушли, я сразу к Селезневу и пошла. Так мол и так, будет у меня жилец, молодой мужчина, холостой.
        - А как он так быстро умудрился к властям сходить, обо мне сообщить? - удивился я. - Сколько времени я потратил, чтобы за вещами сходить? Час, два от силы.
        - А зачем ему куда-то ходить? У Митрофана Арсентьевича в доме стоит телефонный аппарат. Он сразу же телефонировал в городское управление, вот и все.
        Вот, о телефонных-то аппаратах я и не подумал. А зря. Если в Череповце есть собственная станция, то уж в Архангельске-то, сам бог велел. И номера у господ обывателей никто не снимал. Возьмем на заметку.
        То, что белая контрразведка имеет осведомителей среди населения - понятное дело. Но теперь я буду знать, что это дело у них поставлено на широкую ногу. Так, как мне самому бы хотелось сделать в своем городе, но не удалось.
        - Владимир, вы на меня не сердитесь? - с беспокойством в голосе спросила Галина Витальевна.
        Вместо ответа я вытер руки о полотенце, встал и поцеловал свою хозяйку в щечку. Она зарделась и даже погладила меня по руке. А что, вдовушка еще очень даже ничего! Но, руссо шпионо, облико морале!
        - Галина Витальевна, вы сделали то, что и должны были сделать!
        И впрямь, зачем сердиться на хозяйку? Если бы не сообщила, ее бы дров лишили или от электричества отключили. Зато я теперь точно знаю, кто работает на Военный отдел Северного правительства, стало быть, на контрразведку.
        - Хочу еще вам сказать, что, если бы вас взяли в армию, я вернула бы деньги за квартиру.
        Я только отмахнулся - мол, что за меркантилизм, если родина в опасности!
        - Завтра очередь Митрофана Арсентьевича выходить на дежурство, - вздохнула моя хозяйка.
        - И он хочет, чтобы ваш постоялец дежурил вместо него? - усмехнулся я.
        Знакомо до боли. Людишки, распределяюшие материальные блага, то есть, стоящие у кормушки, упиваются властью. Как же, от них теперь зависит жизнь человека! Не выйдешь, сделает какую-нибудь пакость.
        - Увы, - опять вздохнула Галина Витальевна. - Селезнев никого не принуждает, не заставляет. Но если кто-нибудь из владельцев домов отказывается, то он определяет к ним на постой иностранцев.
        - Иностранцев? А разве американцы и прочие англичане живут не в своих казармах?
        Хозяйка оценила мой юмор. Улыбнулась.
        - Эти живут. Но еще осенью к нам стали приезжать шведы, датчане, даже бельгийцы. Осенью наши представители ездили в Европу, вербовали людей в армию. Сами понимаете, мужчин в Архангельской губернии не хватает, англичане с американцами воевать не хотят, поэтому правительство и решило набрать наемников.
        А вот это совсем интересно! Про англо-американскую интервенцию знал еще со средней школы, в вузе узнал еще о наличие в Архангельске французов, а вот про наемников даже не слышал. Думаю, эта информация центру будет тоже нелишняя.
        - За постой иностранцев должно платить Управление - теперь Временное правительство, а оно платит по ценам июля восемнадцатого года, да и то с задержкой. Если в моих комнатах поселят двоих мужчин, я заработаю только пятьдесят рублей, из которых половина уйдет в налоги и в выплаты квартальному комитету. А что я стану делать с оставшимися деньгами, если фунт хлеба стоит уже рубль, а фунт трески пятьдесят копеек? Заметьте - выплаты я буду вынуждена сделать сейчас, а деньги мне выплатят через месяц, когда те еще больше обесценятся. К тому же, иностранцы ведут себя очень нагло, сами неаккуратны, да еще требуют, чтобы им ставили ночные горшки, но сами их выносить не желают! Вы меня понимаете?
        - Конечно, - кивнул я.
        - Владимир, так вы согласны?
        - Разумеется. Я тоже не хочу, чтобы в вашем уютном доме квартировал какой-нибудь швед, требующий ночной горшок, а еще поедающий вонючую рыбу.
        От избытка чувств хозяйка расцеловала меня в обе щеки, даже умудрилась попасть и в губы. И ушла. Я вздохнул. Что ж, может я что-то не так понял?
        Следующий день в библиотеке был «неприсутственным», на нашем языке означавший бы «санитарный». Из моих старичков наличествовал только директор, обрадовавшийся, что единственный пролетарий вверенного ему учреждения культуры находится на боевом посту.
        - Владимир Иванович, вы сегодня можете отдохнуть, - заботливо сказал Платон Ильич. - Сегодняшний день - скорее дань традиции, нежели необходимость. А еще этот день позволяет городскому правительству сэкономить на нашем жалованье. Раньше-то он был оплачиваемым, а теперь нет. Зато в отчетности наша зарплата остается в пределах минимума. Ну, если не хотите идти домой, можете просто посидеть, почитать.
        - Тогда, с вашего разрешения, я почитаю, - улыбнулся я, обрадовавшись, что смогу почитать не урывками, а совершенно открыто.
        Директор удалился в свой кабинет заниматься важными делами, а я уселся за стол, обложившись журналами. Ох, если бы Платон Ильич посмотрел, что я читаю, то был бы несказанно удивлен. Вместо того чтобы рассматривать старые иллюстрированные журналы: «Мир искусства» здесь тоже наличествовал, а также альманахи Серебряного века с рисунками Бакста и Альтмана (но это как-нибудь в другой раз, или в другой жизни), молодой переплетчик отыскал в библиотеке совершенно волшебные вещи - ежемесячные вестники «Верховного управления Северной области», позднее ставшие называться вестниками «Временного правительства Северной области», содержащие кладезь полезной информации. Нормальному архангельскому посетителю библиотеки эти издания абсолютно не нужны. Ну кто из читателей внимательно изучает статистику?
        Сколько говорено, что иногда разведка получает информацию, не вскрывая сейфы во вражеских кабинетах, а просто читая газеты. Представляю, сколько радости шпионам доставила статья товарища Лациса «Трудноизлечимая язва», опубликованная в декабре 1918 года в «Известиях», о необходимости слияния Военных отделов ВЧК и органов Военного контроля наркомвоенмора! Военконтроль, на взгляд главного охранника Ленина, был едва ли не филиалом контрразведки Колчака!
        Я потер руки, как студент-историк, отыскавший материал не для выступлений на семинаре или для защиты диплома, а для души. Итак, что мы имеем?
        В августе 1918 года правительство подтвердило 8-часовой рабочий день, больничное страхование, запрет на женский и детский ночной труд. Профсоюзы, с мнением которых правительство вынуждено считаться, затребовали минимальную заработную плату в 400 рублей в месяц. А что можно купить на эти деньги? Так, в сентябре прошлого года на это можно было купить 30 фунтов хлеба, 15 фунтов трески, 30 фунтов картофеля и 15 фунтов мяса. Очень даже неплохо. Опаньки! Профсоюзы настаивали, что «рабочему необходимо ежегодно доплачивать по 500 рублей, для пріобр?тенія новаго параднаго костюма». Нифигасе! Я тоже хочу ежегодную доплату для покупки парадного костюма. И не жирно ли - ежегодно покупать парадный костюм?
        Похоже, правительство тоже решило, что будет жирно, и профсоюзам отказало.
        Кроме денежных выплат был установлен ежемесячный паек хлеба в количестве 23 фунта в месяц, что вдвое превосходит паек, получаемый при большевиках.
        Стоп. Как помню, при большевиках (то есть, при нас), паек по стране составлял 15 фунтов в месяц. Грубо - по двести грамм хлеба в день. Очень немного, но это не в два раза меньше. И что тут еще пишут? А, что благодаря «бескорыстной помощи» союзников, хлебный паек составил 23 фунта в месяц, что приблизилось к довоенному. Умножаем двадцать три на четыреста девять, получаем девять килограммов восемьсот грамм. Хм.
        Не поленившись, пошел искать материалы земской статистики, самой точной в России. Нашел выпуск «Архангельского земства» за девятьсот двенадцатый год и обнаружил, что «ежемесячное среднедушевое потребление зерна на одну душу населения составляет один пуд». Даже если округлим норму до десяти килограммов, то до пуда остается еще шесть.
        Цифры вестников Северного правительства не врут, только вот используются они очень своеобразно! Ну кто полезет проверять данные, сравнивать их с реальными? Народ и на самом деле поверит, что стало лучше и веселее. Действительно, при большевиках жили хуже, а кто спорит?
        Как говорил Кара-Мурза - манипулирование сознанием с помощью цифр. А вы говорите, что только большевики этим занимаются!
        Но это было осенью тысяча девятьсот восемнадцатого. Что мы имеем сейчас? Ага, снижение минимальной заработной платы до 200 рублей у рабочих, а у «прочих категорий» еще меньше. Я и сам «прочий». Снижение хлебного пайка для людей, занятых физическим трудом до 22 фунтов в месяц, а обычного до 17 в месяц.
        Миллер недавно подписал приказ о запрете рабочих покидать место работы или отказываться от сверхурочных. Еще запрещены забастовки, однако рабочие плюют на эти запреты. Про вагоновожатых и говорить не надо, сам видел, а тут о забастовке железнодорожников пишут. А в самом свеженьком выпуске - об отправке на гауптвахту рабочих-грузчиков, отказывавшихся разгружать суда в Соломбале. А кто разгружать-то теперь станет, солдаты?
        Слава богу, вестников Северного правительства накопилось немного, и мне удалось прийти к некоторым выводам довольно быстро. А самое обидное, что я не узнал ничего нового, о чем бы не знал еще в Москве, когда беседовал с высокопоставленными чиновниками правительства в высоких кабинетах. Да, при большевиках было плохо, появление англичан и белых восприняли как спасение. Эйфория. Европа нам поможет! А что будет дальше? Ну, я-то с высоты своего «послезнания» прекрасно знаю, что Европа помогает России только тогда, когда ей выгодно. Это я не в осуждение, а так, констатирую. Реально, без поддержки Антанты (пусть и прекратившей существование) правительство Северной области не продержится и месяца, потому что кушать всегда хочется, а своего зерна в губернии нет. Даже если допустить, что Европа, сама нуждающаяся в зерне, согласна продать, то на какие шиши Миллер его купит? Кому нужны «моржовки» или Государственные кредитные билеты Северной России, скопированные с бумажных денег Российской империи? Разве что нумизматам.
        Я немного расстроился. За сегодня ничего интересного для руководства раздобыть не сумел. Результаты своих изысканий, разумеется, я отправлю, чтобы «высокие» товарищи понимали, какие они умные. Да, еще нужно сообщить о наемниках. Точное количество не узнаю, но могу предположить, что не более пятисот человек или тысячи[1]. Наемникам платить нужно, да и воевать на Севере не каждому хочется. У немцев, правда, освободилось немалое количество людей, любящих и умеющих воевать, но эти воевать не пойдут.
        - Владимир Иванович, вы не зачитались? - услышал я голос директора.
        - Ох, простите, - засмущался я. Начав собираться, грустно сказал: - Мне еще сегодня в наряд заступать по кварталу.
        - А, так вы вошли в наше земское ополчение, под воительством полковника Витукевича? - засмеялся Платон Ильич. Потом добавил с одобрением в голосе: - Весьма похвально. - Подумав, неожиданно предложил: - Завтра можете выйти с обеда. Отоспитесь после дежурства. А еще лучше - завтра вообще можете не приходить. Вы же сегодня целый день были.
        - А как же Брэм? У меня десятый том не переплетен.
        Платон Ильич только сморщился, махнув рукой, и я его понял. Ничего с растерзанным Брэмом не случится.
        Не заходя домой, я отправился к отставному полковнику за берданкой. На этот раз моими спутниками стали два дедка, похожие друг на друга, как две горошины из одного стручка. Дедушки всю ночь разговаривали о скучных вещах - лекарстве от радикулита, способах ловли рыбы подо льдом. Рассуждали, как лучше продолбить лунки, чтобы провести под ними сеть. Я слушал и диву давался - как это людям интересно сидеть целый день на льду, ловить рыбу? А еще и сеть подо льдом протаскивать. Даже не знал, что такое возможно. Увы, способы ловли нельмы и стерляди вряд ли заинтересует Центр. Впрочем...
        - Твоего-то еще в армию не забрали? - поинтересовался один из дедков.
        - Говорит, что пусть лучше в армию, чем такая работа. Три водолаза на весь порт осталось! Вчера англичане бухту телефонного кабеля уронили, так он один мудохался целый день, так и не достал. А на него - мол, плохо работаешь! А как в одиночку работать? Уж на что при большевиках было хреново, так и то по двое, по трое работы вели. А теперь?
        - Провод-то англичанам зачем? - невинно поинтересовался я. - Они что, собираются у нас новую линию протянуть? - Мечтательно вздохнул: - Хозяйка моя, за которую я службу несу, о телефоне мечтает.
        - Хозяйка-то твоя - Галина, которая Пантелеймона вдова? Ну, пусть держит карман шире. Кабель этот на Пинегу пойдет, там нужнее.
        Пинега, Пинега. Что-то у меня с ней ассоциируется. Да, место ссылки Александра Грина. Теперь это поселок, а тогда уездный центр. Тьфу ты, наоборот. Сейчас Пинега уездный центр, где сидят интервенты. Если понадобилась телефонная связь, могут готовить наступление. Пожалуй, не зря я сегодня пошел на дежурство! Вот только, где у Крестинина отыскать слова «телефонный провод»? Ладно, придумаю что-нибудь.
        Наше дежурство заканчивалось в пять утра, когда народ принимался топить печи, а первые рабочие уже готовились атаковать трамваи. Изрядно намерзнувшись, мечтая о чашке чая с куском хлеба, а потом теплой постели, я дошел до дома.
        Хозяйка не спала, в ожидании постояльца расстаралась, напекла на завтрак блинов. Вот молодец. От себя отрывает!
        У нее еще оставался настоящий чай, так что я быстро согрелся и наелся. Теперь можно и спать. И на службу я сегодня не пойду. Есть время, чтобы не спеша составить донесение.
        - Отогрелся, Володя? - поинтересовалась хозяйка.
        - Ох, спасибо!
        - Точно согрелся? Дай-ка я твои руки потрогаю. Как ледышки!
        Галина Витальевна принялась растирать мои руки.
        Хм. А я и не возражаю, чтобы мне руки погрели. И не только руки.
        
        
        [1] Исследователи называют 200-300 человек, не более.
        Глава 12. Первая годовщина
        В Ижевске еще идут бои, Добровольческая армия продолжает Кубанский поход, в Крыму немцы, в Архангельске англичане, американцы и французы, в Одессе и Севастополе тоже французы. Как говорится, «список можно продолжить». А в большевистской Москве решили устроить праздник. Кто-то шипел: «Устроили пир во время чумы!», кто-то подсчитывал, что затраты на подготовку и сам праздник сопоставимы с расходами на полк четырехбатальонного состава, а я был совершенно согласен с Правительством, решившим устроить грандиозное мероприятие. Праздник нужен даже тогда, когда все кажется мрачным и тягостным, вернее - когда все мрачно, он и требуется!
        Кедров взял меня с собой на совещание, посвященное вопросам безопасности и охраны общественного порядка во время демонстрации. Для чего я ему потребовался, непонятно. Возможно, просто для представительности. Типа - у всех есть адъютанты и порученцы, чем же он хуже? Но быть в адъютантах у Кедрова не страшно.
        Заседание проходило в Моссовете, и народа собралось немного. Видимо, все, о чем можно было решить, уже решили, демонстрация уже завтра, а сегодня только ставили точки над «i».
        Председательствующий - мужчина средних лет, с небольшой бородой, но довольно пышными усами, в очках, единственный среди присутствующих, одетый не в военную форму или кожанку, а в костюм-тройку, похожий на приват-доцента из старого фильма про революцию, кивнул в сторону военного товарища, судя по манерам, из «бывших».
        - Что у нас с армией?
        Военспец, представлявший Московский военный округ - не то помощник Муралова, не то начальник штаба, сообщил, что красноармейцы будут стоять в оцеплении вокруг Красной площади, организована охрана внутри, по периметру, создан подвижный резерв на случай неожиданного нападения извне. Но от диверсий или террористического акта в отношении вождей со стороны участников демонстрации он защитить не сможет.
        Пока военспец докладывал, до меня дошло, что «приват-доцент» - это Председатель исполнительного комитета Моссовета Лев Борисович Каменев, тот самый, который «и Зиновьев», названные Лениным штрейкбрехерами за статью в газете, где они накануне Октябрьской революции выступили против переворота.
        Лев Борисович, внимательно слушавший докладчика, перевел взгляд на Кедрова,, представлявшего ВЧК.
        - Михаил Сергеевич, как я полагаю, по линии ВЧК все обстоит хорошо?
        - Так точно, товарищ Каменев, - четко доложил Кедров, словно он в прошлом был не врачом и не революционером с большим стажем, а полковником какого-нибудь гвардейского полка. - Сотрудники ВЧК будут находиться среди участников демонстрации, контролировать колонны изнутри, также они станут осуществлять физическую охрану руководства республики.
        - А как они будут контролировать демонстрантов? - не унимался Каменев, словно Михаил Сергеевич мог дать полный и емкий ответ.
        Говорили, что у Моссовета - точнее, его исполнительного комитета, с Дзержинским сейчас большие «терки», потому что исполнительная власть считает себя главной властью в пределах РСФСР, а ВЧК во главе с Дзержинским так не считали.
        - К каждому из участников чекиста не приставишь, - пожал Кедров плечами. - Но наши сотрудники будут реагировать на все необычное, на все резкие или ненужные движения, на попытки достать оружие. Само-собой, от всех случайностей мы не застрахованы.
        - Это да, - Кивнул Каменев и, сняв очки, подчеркнуто тщательно принялся вытирать стекла белоснежным платком. Закончив, водрузил их на переносицу и перевел взгляд на меня:
        - Молодой человек, как я полагаю, ваш сотрудник?
        - Так точно. Товарищ Аксенов, в недавнем прошлом - начальник отдела по борьбе с контрреволюцией одной из северных губерний, а ныне прикомандирован к Центральному аппарату. Владимир Иванович смог раскрыть белогвардейский заговор, направленный на взрыв моста через реку Шексну. По мнению руководства ВЧК - очень перспективный товарищ, - сообщил Кедров.
        Мелочь, а приятно. Я не стал поправлять Кедрова, что мост был не через Шексну, а через реку поменьше, а раскрывал заговор не только я, а многие товарищи, включая мою разлюбезную Полину-Капитолину, рискнувшую влезть в самое логово контрреволюционеров и изрядно за то пострадавшую. Кстати, а под словом «руководство», кого имеет в виду Михаил Сергеевич? Себя или коллегию ВЧК, включая самого Дзержинского?
        - Похвально, что центральный аппарат привлекает на службу толковых провинциальных сотрудников, - похвалил моих начальников Каменев. Посмотрев на меня, прищурился: - Товарищ Аксенов, а что бы вы предложили для улучшения контроля?
        Вот, сейчас как встану, да предложу! И барражирующие вертолеты, и снайперов на Кремлевской стене, и проверку документов у демонстрантов, и рамки металлоискателя! А еще - удалить руководство страны от проходящих мимо людей метров на тридцать-сорок, чтобы затруднить стрелку из пистолета или метателя гранаты работу!
        Но вместо этого я встал, уже привычным движением оправил ремень, загоняя складки гимнастерки за спину, и сказал:
        - Есть одно предложение, товарищ Каменев, но оно будет звучать странно, а может и просто смешно.
        - Скажите, - заинтересовался Каменев. Обведя взглядом присутствующих, сказал: - Думаю, присутствующие товарищи не станут смеяться, даже если предложение прозвучит нелепо.
        Я еще немножко потянул время, пытаясь сообразить, чтобы мне такое предложить? В голове мелькали демонстранты, державшие в руках шарики, флажки и флажочки. О, придумал!
        - Я бы предложил дать каждому из участников демонстрации по флажку, чтобы они шли и размахивали.
        На несколько секунд, а может, даже и на минуту-другую, в зале заседаний стояла тишина. Первым суть моего предложения понял, , разумеется, Кедров.
        - Как я понимаю, демонстранты станут держать флажки, чтобы их руки были заняты?
        А вот до «приват-доцента» идея дошла не сразу. Каменев нахмурился, переводя взгляд то на меня, то на Кедрова.
        - Поясните, товарищи чекисты. Причем здесь флажки и занятые руки?
        Поймав взглядом кивок Кедрова, я начал разъяснять:
        - Чтобы выстрелить или бросить бомбу, террористу потребуется свободная рука. Стало быть, ему нужно уронить флажок, или спрятать его, чем сразу же привлечет внимание контролера из ЧК.
        Кажется, теперь и Лев Борисович Каменев понял, в чем суть.
        - А знаете, товарищ э-э Аксенов, правильно? В вашем предложении есть рациональное зерно. Единственное, что до завтра на Московских фабриках просто не успеют изготовить такого количества флажков. Может быть, потом, на следующую демонстрацию, воспользуемся вашей идеей.
        - Товарищи, здесь есть еще одно «но», - вмешался суровый товарищ в кожаной куртке, из московского городского комитета партии. - Предложение товарища из ЧК очень похвально, но после демонстрации участники станут выбрасывать флажки. Куда годится, если в урнах или в канавах станут валяться маленькие красные флаги? Напомню, что флаг является одним из символов нашей борьбы за свободу!
        Завязался небольшой спор между высокопоставленными московскими чиновниками, станут ли выбрасывать участники демонстрации флажки или отнесут их домой как дорогой сердцу сувенир? Пришли к выводу, что выбрасывать не станут, но предварительно необходимо провести разъяснительную работу с демонстрантами, на предмет бережного отношения к символам пролетарского государства, даже если этот символ и маленький.
        Когда мы возвращались на Лубянку, Кедров спросил:
        - Владимир Иванович, а как вам пришла в голову такая идея?
        Идея мне в голову пришла, когда я вспомнил, как одна из европейских авиакомпаний в конце восьмидесятых годов предложила одевать на указательные пальцы пассажиров пластиковые колечки на специальной защелке. Такое колечко не помешает пользоваться ножом и вилкой, взять в руки стакан или совершить иное безобидное дело, но вот нажать на спусковой крючок пистолета, или привести в действие бомбу, станет затруднительно, а то и вообще невозможно. Идея понравилась авиакомпаниям, но вызвала резкое противодействие у всех правозащитных организаций и была объявлена незаконной, так как от затеи с колечком недалека идея заковывать пассажиров в кандалы.
        Естественно, что про авиакомпании и колечки я говорить не стал, а вслух сказал:
        - Читал где-то или от кого-то слышал, что во время сбора винограда работников заставляют петь, чтобы рот был занят, и они не ели чужие ягоды.
        - Хм, а ведь и точно, - кивнул Кедров. - Я видел пару раз сбор винограда, там действительно пели песни.
        Мы прошли еще метров сто, как вдруг Кедров спросил:
        - Владимир Иванович, а не стоит ли оставить в Москве вашу подругу? Собственно говоря, я из-за этого и взял вас с собой, чтобы спросить. Иного времени, чтобы поговорить, у нас просто не будет, а послезавтра, как помню, все делегаты съезда должны уехать домой.
        Вот тут я чуть не сел на грязный осенний асфальт. Нет, я не удивился, что Кедрову известны нюансы моей личной жизни - «доброхотов», докладывавших начальству о том, кто, с кем, где и когда, хватало во все времена. Удивило другое. Михаил Сергеевич Кедров, чье имя и биографию я помнил с детства, не то по серии «Пламенные революционеры», не то по иной книжке. Возможно, в которой Михаил Сергеевич описывается как палач, остановивший наступление англичан только благодаря расстрелам.
        - Владимир Иванович, я не лезу в вашу личную жизнь, - продолжал Кедров. - Но я все-таки старше вас на двадцать лет. Не могу вам давать советы в таком деле, но если вы решили отложить обустройство вашей семейной жизни до победы мировой революции, до окончания гражданской войны, то можете и не успеть. Все дела подобного рода нужно делать здесь и сейчас, не откладывая.
        Нет, я определенно что-то не понимаю в этой жизни! Сколько помню, первую жену Михаила Сергеевича Ольгу Августовну Дидрикиль, кстати, свояченицу еще одного очень известного революционера, Николая Ивановича Подвойского, сумевшего пережить «большой террор», а еще тетушку Артура Артузова, отличал скверный характер. Нынешняя супруга Кедрова Ревекка Пластинина, с которой он сблизился в Вологде, была нервной и больной дамой, причинявшей мужу одни неприятности!
        - Михаил Сергеевич, разрешите, я вначале поговорю с Полиной? - осторожно попросил я. - Возможно, она сама не захочет оставаться в Москве.
        - Разумеется, Владимир Иванович, - закивал Кедров. - Необходимо дать выбор самой женщине, и никак иначе.
        Я с облегчением перевел дух. Вот только Полины мне здесь не хватало! К тому же, я не уверен, что и сам в ближайшее время останусь в Москве. Нет уж, пусть возвращается в Череповец, комсомол поднимает! А завтра, к слову,, она пойдет в одной из колонн демонстрантов. Не то с ткачихами, не то с поварихами. А мне, кстати, вождей охранять.
        Человеку, своими глазами видевшему открытие олимпиады в Сочи, привыкшему к чудесам науки и техники, использующимися для увеселения публики, празднества, посвященные Первой годовщине Октябрьской революции, должны были бы показаться наивными. Но нет. Возможно, я настолько вжился в роль Володи Аксенова, родившегося за два года до двадцатого века, что деревянные подиумы, не прикрытые обивкой, и холщовые транспаранты, раскрашенные яркими красками, воспринимались как некое чудо. А может, дело в другом? Возможно, всё в натуральности и естественности? Стареющая светская львица с кукольно-гладкой кожей и неестественной улыбкой прокачанных «губок» проигрывает рядом с женщиной ее возраста, ни разу не лежавшей под ножом пластического хирурга, но сохранявшей первозданное обаяние.
        Уже на подходе к Красной площади можно было полюбоваться на балаганчики и палатки Охотного ряда, расписанные за одну ночь молодыми авангардистами. Эх, будь у меня машина времени, разломал бы эти деревянные конструкции, отвез бы в двадцать первый век и «загнал» бы на Сотсби, как образец советского символизма! Нет, не загнал бы. Совесть бы не позволила, а заодно и супруга-искусствовед!
        Всю ночь шел дождь, и ожидали, что демонстрация пройдет в пасмурную погоду. Но седьмого ноября тучи рассеялись, и яркие лучи солнца освещали и древнюю Красную площадь, и множество красных знамен!
        Что-то меня потянуло на лирику. Но и на самом деле было красиво. Множество знамен, кроме этого, каждая колонна несла оригинальные плакаты профессиональных союзов. Над головами демонстрантов плыли вырезанные и разрисованные изображения грузчиков, согнувшихся под тяжестью мешков, рабочих с какими-нибудь атрибутами профессий - резцом или молотом, химиков в белых халатах, печников с мастерками, плотников с топорами.
        Кто-то сравнивал советские демонстрации с карнавалами. А что, в этом сравнении что-то есть!
        Демонстранты шли со стороны Исторического музея, проходя мимо руководителей государства, стоявших так, что каждого можно было потрогать, кричали «Ура!». Разве что, в некоторой безопасности находился тот из руководителей, кто в данный момент выступал с трибуны, возвышавшейся над землей метра на три.
        Среди руководителей замешались чекисты из отряда Лациса, а я стоял в трех метрах от общей группы, старательно изображая простого парня, решившего поглазеть на зрелище, а не на наших вождей.
        Прямо на демонстрации показывали инсценировки. Вот эта, наверняка, что-то типа «Смерти самодержавия». Смирненькая лошадка, деловито тащившая телегу, на которой стоит огромный гроб, увенчанный Большой короной Российской империи. Конягу ведут под уздцы генерал, с длинными седыми бакенбардами, едва не волочившимися по брусчатке, и важный сановник в мундире, расшитом золотом. Возможно, придворный наряд подлинный, снятый с какого-нибудь камергера.
        Грузовичок, везущий на себе огромный глобус, в который воткнут красный флаг, символизирующий пролетарскую революцию на одной шестой части суши. Вроде, по современным данным, только девятая, но все равно, немало.
        Среди демонстрантов шло много артистов цирка. Не стану говорить про одно из важнейших видов искусств, но про то, что цирк любили всегда, с этим сложно спорить[1].
        Циркачи шли по площади и работали так, как если бы это происходило на манеже. Жонглеры подкидывали шары, атлеты сгибали подковы и рвали цепи, акробаты кувыркались. На отдельной платформе, двигавшейся без помощи автомобиля или коня, зазор между землей и днищем прикрывал кумач, позволяя только догадываться, об источнике тяги, метатель ножей пытался попасть в привязанную к деревянному щиту красивую женщину, но каждый раз промахивался, и лезвие втыкалось в одном-двух сантиметрах от головы и туловища несчастной.
        Когда я увидел метателя, в голове что-то щелкнуло. Обычно, в фильмах про диверсантов (хоть наших, хоть ихних) любят показывать, как тяжелый нож преодолевает расстояние в тридцать, а то и пятьдесят метров, попадая в горло или сердце жертвы, и та молчаливо падает либо в землю, либо в воду. Специалисты над такими сценами дружно хихикают, говоря, что даже десять метров - это уже много, а реально можно попасть не дальше, чем с шести-семи метров.
        Метанием ножей мне заниматься не приходилось, но уверен, что с трех-четырех метров: расстояния от группки вождей до циркачей, попасть хоть в Ленина, хоть в Свердлова или в Троцкого, ради годовщины Октября пригнавшего бронепоезд в Москву - не проблема.
        Я уже начал обдумывать, как скинуть метателя с подиума, чтобы это выглядело естественно, но потом вдруг осознал, что и мои нынешние мысли, и план - полнейший бред! Что здесь никакого покушения не произойдет. А циркач просто старательно делает свою работу, пытаясь произвести впечатление на зрителя.
        Я еще помнил демонстрации времен «застоя» и начала «перестройки», помнил их занудливость и формализм, когда в классе, а потом в институте строжили - мол, явка обязательна, а если кто не придет, пущай пеняет на себя. Здесь я чувствовал искренность. Да-да, она прямо-таки исходила от людей, идущих в колоннах. Чувствовалось, что эти простые люди - рабочие и подмосковные крестьяне, домохозяйки и служащие, демобилизованные солдаты и школьницы, искренне рады пройтись по площади, посмотреть на своих вождей, выразить свое искреннее восхищение.
        Вот так и рождаются культы личности.
        
        
        
        [1]«Пока народ безграмотен, из всех искусств важнейшими для нас являются кино и цирк». Эту цитату часто приписывают Ленину, но многие сомневаются в ее подлинности.
        Глава 13. Подпольный ревком действует ?
        С утра Архангельск гудел. Правительство Северной области закрыло газету «Рабочий Севера», отдав приказ народной милиции выкинуть из помещения журналистов, опечатать двери и взять под арест редактора. «Рабочий Севера» был изданием профсоюзов, и пока он печатался, его особо никто и не читал, а тираж составлял не то сто, не то двести экземпляров. Да и кому читать, если численность рабочего класса губернии не более пяти тысяч человек?
        Однако, «Рабочий» не побоялся сцепиться с Правительством. Во-первых, критиковал руководство за «антирабочие» изменения в законодательстве, позволявшие увеличивать рабочий день и устанавливать сверхурочные работы без дополнительной оплаты. Во-вторых, профсоюзы выступили против новшества, когда жители должны были не получать продуктовый паек, а выкупать! Правда, пообещали, что за беднейшие слои населения, а также за членов семей военнослужащих, их вдов и детей, будет платить само Северное правительство, но в подобное верилось с трудом. Обещать, как все знают, не жениться.
        Мне эта новость тоже, как серпом по одному месту, потому что если раньше я как-то сводил концы с концами, то теперь не знал, как жить дальше. Сидеть на шее у квартирной хозяйки не хотелось, да она и сама бедствовала. Видимо, срочно придется искать какую-то подработку. Поговорю с директором, может, что и подскажет. Или я тоже представитель «беднейшего слоя»?
        Но самое главное, за что закрыли «Рабочий Севера», это за покушение на «священную корову» - господ союзников. Профсоюзная газета опубликовала коллективное письмо железнодорожников, в котором те обвиняли англичан и американцев в отказе платить за пользование железной дорогой и что представители цивилизованной Европы заставляют русских рабочих бесплатно трудиться на обустройстве аэродромов.
        Официальная же газета Правительства, именовавшаяся помпезно «За Россию!» в ответной статье уверяла, что все тяготы и неудобства носят лишь временный характер, а союзники обязательно расплатятся, только попозже. А требовать от них деньги за работу по обустройству аэродромов - непатриотично, потому что аэропланы, ведомые английскими летчиками, проводят разведку территории и высматривают, не притаился ли за сосной красный партизан, засовывавший фугас под рельсы!
        Эти новости сегодня и обсуждались в библиотеке. Причем не только моими дедушками-библиотекарями, но и читателями, растерзавшими в клочья оба экземпляра «Рабочего Севера», а заодно принявшимися читать подшивку за полгода.
        Я сидел в «переплетной мастерской, делая вид, что занят созданием футляра для хранения «Тайной доктрины» госпожи Блаватской. Судя по всему, ее уже много раз приводили в «божеский вид». Разумеется, отреставрировать «Доктрину» возможно, но есть ли в этом смысл, если через полгода книгу опять раздерут? Я бы соорудил футляр из бумаги, но директор приказал не жалеть кожу, что ж. Начальству виднее.
        На самом-то деле я тихонечко материл Крестинина. Не шефа же ругать? Кедров - умница, что назначил шифрокнигой именно «Краткую историю города Архангельска», где есть все необходимые географические названия, упоминание об «иноземных кораблях», множество чисел, списки товаров и прочее. При желании, даже нужную фамилию можно сыскать. Словом, есть все, что требуется порядочному разведчику в тылу врага.
        Предположим, мне нужно написать о массовом пьянстве среди белых офицеров, так без проблем. Находим в «Поименном списке градоначальников Архангелогородского посада», фразу о том, что губернатор Мещерский «на пировании так упоил нашего бургомистра, что он везомый ночью в свой дом ... заснул по дороге вечным сном». Выберем, что нужно, отыщем «офицеров», и готово! И вина товарища бургомистра Пшеницына в «злоупотреблении мирских денег», подойдет.
        Даже с телефонным проводом удалось совладать. Если взять, например, «провозы» из 31-го ответа и «говорил» из 91-го, отыскать «для», получилось«провозы для говорил».
        Но ничего похожего на «удушающие газы», «химическое оружие», «хлор» у Крестинина не было. Я бы даже не стал заморачиваться на классификации, типа, - отравляющее, удушающее, кожно-нарывное и прочее. Самое близкое по смыслу - «дым», но ничего связующего не находил. А ведь сегодня узнал, что на Бакарице грузчики перетаскивали в вагоны нечто напоминавшее английские артиллерийские снаряды, начиненные хлором. Может, «смерть» и «дым»? Черт с ним, напишу открытым текстом. Похоже, что снаряды собираются использовать против наших под Пинегой.
        С Архангельским подпольем связи у меня нет. Вернее, мне известны два человека из революционного подпольного комитета - телеграфист со станции, и тот товарищ, на квартире которого останавливался в первые дни - Александра Беляева, моего связного, через которого передаю свои шифрограммы и прочее. Теоретически, я могу просить помощи у подполья, но это если сильно припечет. Большего мне знать не следует, равно как и то, что и меня здесь знать не должны. В сущности - я «законсервированный агент», чье время придет, когда поступит сигнал из Центра. Подозреваю, что меня может знать руководитель Архангельского ревкома, присланный сюда по заданию центрального комитета, но тут я бессилен что-нибудь изменить или поправить. ЦК РКП (б) - это не отдельная фигура, вроде Кедрова или даже самого товарища Троцкого, а помощнее.
        Мой связной - Александр Беляев, трудится кем-то в порту, а еще, как это не покажется странным, поет в церковном хоре. Я ни разу не спрашивал Александра, верующий он или нет, не мое это дело, но церковь - идеальное место, чтобы обменяться записками, передать какие-нибудь документы или тихонечко договориться о встрече. Можно оставлять свои грамотки за каким-нибудь киотом, иконостасом, но ни Александр, ни я до такого не додумались, не договорились. Одно дело личная встреча, другое... В общем, кто понял, то хорошо, нет - извините, разъяснять не стану.
        Сегодня обычная встреча, передача шифровки, как вдруг кто-то взял меня за запястье. Первым побуждением было вырваться из захвата, но храм - не то место, где устраивают драки и я, позволив отвести себя в сторону, услышал:
        - Финикийский корабль.
        Крупный дяденька, с солидным животом и красным лицом, одетый в дорогое пальто и пыжиковую шапку. Ничего себе, руководитель ревкома! Но пароль назван верно, и я произнес отзыв:
        - Сидон и Тир!
        Ох уж эти конспираторы с дореволюционным прошлым! Кедров выстраивал для меня «ассоциативный ряд», использовав собственную фамилию. Мудро. Но «финикийский корабль» означал, что я перехожу в «одноразовое использование» - только на одну операцию. Вот если бы он сказал: «Афродита», это бы означало, что Кедров меня «отдал» целиком и полностью.
        - Завтра на службе получите заказ, отнесете по указанному адресу.
        В нашей библиотеке существовала услуга - доставка заказанных книг по указанному адресу, но залог в пять рублей не каждому по карману. В принципе, можно было сразу сделать заказ, не утруждаясь встречей и уже на месте сообщить пароль. Ясное дело, что книги по адресу понесет самый молодой сотрудник библиотеки, но кто его знает.
        Вечером хозяйка выставила на стол гороховое пюре без масла, а на мои попытки ее обнять, мягко отстранилась и грустно повела плечами - мол, среда нынче!
        Причем здесь среда, я не сразу и понял. Потом дошло. Ладно, зато завтра четверг. Но через неделю, третьего марта, начинается Великий пост. Вот здесь станет поскучнее.
        На следующий день я уже доставлял заказ. Ехать пришлось аж в Соломбалу, на трамвае. На бумажке значился странный адрес: Гамбургская- Назарьевская, дом 5. Так куда ехать-то? На Гамбургскую или Назарьевскую?
        Вагоновожатый прояснил ситуацию. Оказывается, в одна тысяча девятьсот четырнадцатом, в начале войны, Архангельск поддался патриотическому угару, и переименовал улицы, имевшие «немецкие» названия. Гамбургская стала Назарьевской, Любекская - Новоземельской, а Прусская - вообще Шестым проспектом. Обратно улицы непереименовывали, но называли по старинке.
        Что мне нравится в Архангельске - старинные корабельные пушки, украшавшие Набережную. Может, еще со времен Петра Великого или позже, но не заклепанные, не высверленные. Хоть прямо сейчас забивай порох, закатывай ядро и подноси запал!
        И здесь, в Соломбале, я увидел орудие, установленное на колесный лафет. Полюбовавшись, пошел дальше.
        Дом на улице Гамбургской отыскал не сразу, потому что тот терялся на фоне симпатичных кирпичных одноэтажек, которыми застроена улица. Возможно, здесь проживала рабочая «аристократия» - мастера цехов, высококвалифицированные рабочие. Читал, что до революции они получали от восьмидесяти до ста рублей в месяц, что сопоставимо с жалованьем полковника или профессора университета.
        - Меня зовут Михаил Артемович, - представился хозяин дома, принимая заказ - том Короленко, и сборник стихов Афанасия Фета. Странное сочетание, но какая разница?
        Михаил Артемович расписался в квитанции, отшелестел пять бумажных рублей и отсыпал горсть мелочи. Все правильно - компенсация курьеру за транспорт и чаевые. Не отказываться же?
        - Чаю хотите?
        Чаю я отчего-то не хотел, но хозяин провел меня на кухню - место обычных посиделок русской интеллигенции, где произносятся самые грозные речи. Вместо газовой плиты новомодная чугунная печь, на которой можно одновременно и жарить, и печь, и варить. Вроде, английская?
        - Владимир, вы догадались, что я председатель подпольного революционного комитета? Одновременно еще и председатель Архангельской городской организации РКП (б). То, что мне пришлось вас задействовать - необходимая мера. Впрочем, если вы скажете, что ваша миссия гораздо важнее, вы вольны просто уехать, и никто не станет предъявлять вам претензии.
        Я задумался. С одной стороны - моя миссия очень важна. С другой - не стал бы руководитель подполья дергать человека из Центра без надобности.
        - Если вы мне расскажете в общих чертах, то я приму решение.
        - Дело в том, что позавчера был задержан руководитель профсоюзной организации судовых механиков товарищ Неклюдов. Он не большевик, левый эсер, но в его профсоюз входит около ста человек. Ни один из них не желает, чтобы наши суда угнали в Англию, но реально можно рассчитывать лишь человек на пять. Это пока. Если положение белых и интервентов ухудшится, желающих помогать станет гораздо больше.
        Дальше можно не продолжать. Умелый механик сумеет устроить небольшую «аварию» на вверенном ему судне, чтобы потом ее быстренько устранить. А если за дело возьмется кто-нибудь, вроде меня, то фантазии хватит лишь на взрыв парового котла. И что потом с таким кораблем делать? Пустить на металлолом? Нет, кораблики в Белом море нам нужны в целости и сохранности.
        - Неклюдова задержала народная милиция за попытку организовать забастовку. Его вначале хотели передать нашей контрразведке, но англичане требуют, чтобы передали им. Наше правительство для порядка поломается, но отдаст. Как нам стало известно, послезавтра. А если отдадут англичанам... Ну, вы поняли.
        Еще бы не понять. В контрразведке товарищ Неклюдов расскажет не только о тех, кто готов действовать прямо сейчас, но и о тех, кто собирается это сделать.
        - У меня нет под рукой людей, имеющих фронтовой опыт. Единственный, кто что-то умеет - Серафим Корсаков, комендор с «Императрицы Марии». Выстрелить он сумеет из всего, что с дырой, а вот планировать операцию, увы. И остальные товарищи тоже.
        Михаил Артемович покачал головой. А я... А я поступил абсолютно непрофессионально.
        - Для начала мне нужен план полицейского участка.
        Так, высокий забор, караульная будка на воротах, двухэтажное здание. Внутри человек восемь - десять, живут на казарменном положении, на втором этаже. Допустим, мы захватываем караулку, бежим. Нет, постреляют сверху, как курей. Эх, нам бы гранатомет. А если его нет, надо что-то придумать!
        Вот тут-то и пригодился Корсаков. Когда мы собрались, чтобы обсудить план нападения на участок и необходимость ошеломить полицейских, Серафим задумался.
        - Есть одна идея, только выстрел будет всего один.
        - А нам больше и не потребуется, если все пройдет как задумано.
        - Тут же в Соломбале старейшая в России верфь, сотни кораблей военных построено, сам видел, что у нас пушки старинные на улицах стоят. А около Судоремонтного завода стоят две шестифунтовые пушки-карронады калибром 3,5 дюйма, длина всего метр, вес пудов 10. Их на бриги ставили в начале 19-го века. Установим одну из них в розвальни на ложе, чтоб стреляла назад, я за ночь все подготовлю. Прикроем сани мешковиной. Я как подъедем, сразу поставлю напротив участка, нырну под мешковину, наведу пушку по высоте, потом останется только папиросу приложить к затравочному отверстию. Зарядим чугунным ядром, а поверх - картечью или гвозди, знатно жахнет, даже если сани развалятся, там ее и бросим.
        Кого на Соломбале можно удивить крестьянскими розвальнями? И дрова требуется перевозить, и мебель, да мало ли что. Зимой в Архангельск съезжаются крестьяне не только с уезда, но с Холмогор, с Шенкурска, а бывает и с Колы. С хлебом в губернии всегда плохо, а так, какую-никакую копеечку заработаешь. Странно только, что поперек саней установлена какая-то штука, наподобие треноги, только гораздо массивней, да еще и укрыта мешковиной.
        Розвальни остановились неподалеку от бывшего полицейского участка, недавно ставшего штабом народной милиции Соломбальского округа города Архангельска. Дежурный милиционер, младший унтер-офицер Уланов, благополучно проспавший всю ночь в караулке - будке на воротах, выглянул в окошко, выматерился, но убрал морду обратно. Ну розвальни, так и нехай с ними. Немного позавидовав напарникам, дрыхнувшим наверху в тепле, и даже арестанту, спавшему в камере. А ему пришлось всю ночь кутаться в старый тулуп. Просыпался от холода раза три, ругал начальника, что перевел их на казарменное положение, а про обогрев караулки не подумал, англичан, но вслух выражать свое недовольство не рискнул. Рискни - мигом окажешься в окопах, а в окопы Уланову не хотелось. Здесь, в народной милиции, жалованье положено такое же, что и солдату, а паек, хотя и приходится теперь выкупать за свои кровные, но только за полцены, потому что вторуючасть оплачивает Правительство. Ему как унтеру полагается даже не сто рублей, а сто двадцать пять.
        Потом мысли перешли на розвальни и на лошадь. Может, англичане приехали? Нет, для них слишком рано. И забирать арестанта они явятся на автомобиле, а уж никак не на крестьянских санях.
        Пока Уланов размышлял, к караулке подошло четыре человека, по виду - типичные работяги-мастеровые или рабочие.
        Вполне возможно, что унтер размышлял о высоких материях, о спасении Земли от глобального потепления, о тайнах исчезнувших цивилизаций. Я даже и фамилию-то его не знал и звания. Пожалуй, сейчас бы я и себя не узнал - уродливая рожа с синяками, окладистая рыжая борода. А что, зря что ли Вовка Аксенов вместе с сослуживцами брал уроки у театрального гримера, учившего нас, как использовать подручный материал - кусок угля и отрезок от лисьей шубы?
        - Эй, служивый! - постучал я в дверь караулки. - Ты почему не в армии?
        Окошечко открылось, и в нем показалась перекошенная усатая морда.
        - Ты чё, паря, в холодной давно не сидел? - поинтересовался хозяин морды.
        - Есть свободная? - нахально осведомился я. - А че ты сам-то в тепле не спишь? Или яйца любишь морозить? Я под Шенкурском за тебя кровь проливал, крыса тыловая!
        Вот такого хамства милиционер не стерпел. Позабыв, что ему категорически запрещено открывать внешнюю дверь караулки, а если что-то случается, то он должен немедленно засвистеть в свисток, привлекая внимание старшего по команде, открыл дверь так, что я едва успел посторонится, и с криком: «Да я тебя сукина сына в тюрьме сгною!» выскочил наружу.
        Милиционер - а он и на самом деле носил погоны с двумя лычками, споткнулся о выставленную ногу, получил рукояткой браунинга по затылку и притих. Живым его оставлять нельзя, но и шуметь тоже, пусть полежит. А нет, надо унтера из шинелки вытряхнуть. Выбрав взглядом того из парней, что подходил по комплекции, кивнул, и тот быстренько превратился в народного милиционера. Жаль, усов нет у парня, но и так сойдет.
        Я дунулв костяной свисток. Неприятно, что его касались чужие губы, но что поделать.
        - Давай! - подтолкнул я парня в спину, и тот ринулся через внутренний двор к дверям полицейского участка, заблажив на ходу:
        - Ваше высокоблагородие, красные в городе!
        Про «красных в городе» его подучил я. И непонятно, и страшно. И то, что бежит чужой человек, пусть и в шинели с погонами, дойдет не сразу.
        Я увидел, как открывается дверь, и оттуда показался удивленный человек в кителе с офицерскими погонами. Пора!
        - Серафим! - крикнул я.
        Корсаков и на самом деле умел стрелять из всего, что имеет отверстие. Я очень переживал - не разорвался бы ствол, не опрокинуло бы отдачей сани, но Серафим заявил, что все будет в лучшем виде, а сухопутчикам лучше советы специалистам не давать. Старенькая пушка бухнула так, что перепуганная лошадь заржала и едва не понесла, а забранное решеткой центральное окно полицейского участка, влетело внутрь вместе с рамой, жалобно зазвенев осколками стекла, послышались стоны и крики. Но розвальни не развалились!
        «Лжемилиционер» выстрелил в офицера. Тот еще падал, когда мы ворвались внутрь здания.
        - Камера там! - выкрикнул один из подпольщиков, побывавший некогда в полицейском участке.
        - Вперед! - приказал я парню, а пока тот бежал к дверям, закрытой на задвижку, взял на мушку лестницу со второго этажа.
        Выстрел. Второй.
        Сверху уже никто не пытается спуститься, зато начали стрелять.
        - Вот Неклюдов!
        Я схватил перепуганного профсоюзного лидера за рукав и потащил его к двери.
        Выбежав, толкнул эсера в дровни, из которых комендор уже выбросил историческую реликвию. Молодец Корсаков! И лошадь сумел удержать. Дровни понеслись по улице, увозя прочь Неклюдова. Теперь его куда-нибудь спрячут или вообще вывезут из Архангельска.
        - Бежим!
        Это уже мне. Мы побежали, а за нашей спиной раздавались выстрелы. Ребята, оставшиеся нас прикрывать, дадут нам три минуты, а потом и сами должны пуститься в бега.
        Мы бежали, свернули в какой-то закоулок, перелезли через два забора, протиснулись в какую-то дыру. Вот, теперь можно отдышаться и идти не спеша. Потом зайти в один из «наших» домов, снять с себя бороду, смыть грим и, переодевшись из рабочей телогрейки в приличный тулупчик, идти на трамвайную остановку, чтобы успеть на службу. Ах, черт, а унтера-то я не добил!
        
        
        
        
        
        
        Глава 14. Коррупция на отдельно взятом вокзале
        Комсомольская площадь - вокзалов созвездье.
        Сколько раз я прощался с тобой при отъезде.
        Сколько раз выходил на асфальт раскаленный,
        Как на место свиданья впервые влюбленный[1].
        
        Евгений Аронович пока не написал этих стихов, а «Самоцветы» еще не сделали песню всесоюзным хитом. Комсомольская площадь покамест именуется Каланчёвской, и паровозный дым намертво въедается в облупившуюся краску всех трех вокзалов, украсив творения выдающихся архитекторов сажей.
        Сегодня я провожал Полину. Ее командировка истекала лишь послезавтра, но прямых поездов по маршруту «Москва-Череповец» еще нет, а «Москва-Вологда» ходит один раз в неделю. Стало быть, следующего пришлось бы ждать долгонько. Полина вчера весь вечер рыдала, пыталась выяснить, почему я ее до сих пор не люблю, но потом успокоилась, придя к выводу, что оно и к лучшему. Мол, она меня любит, и это главное. Как честный человек (не в том смысле, что обязан жениться, а вообще) я передал ей предложение своего начальника, но, как и следовало ожидать, Полина отказалась.
        - И что я здесь стану делать? Тут вон, все образованные, гимназии позаканчивали, курсы, а у меня только школа грамоты при Церковно-приходской школе. Писать да читать умею, вот и все. Дурой считают!
        - Дурой тебя никто не считает, - осторожно сказал я. - А образование получить - дело нехитрое. Курсы какие-нибудь закончишь, подтянешься, в университет поступишь. Вон как ты мне хорошо про три закона диалектики рассказывала.
        - Так я лекцию слушала, - усмехнулась Полина. - Там лектор всякие примеры из жизни приводил, а я уже по-своему переиначила.
        - Видишь, сумела переиначить, молодец, - похвалил я девушку. - Я бы не в жизнь не догадался, что, если девушка превращается в женщину, это переход в иное качество.
        - Ерунда это, - отмахнулась Полина. - И вот еще что бесит: здесь меня девчонки барахольщицей считают. Мол, Полине бы тряпки да финтифлюшки покупать, вот и все. Только и делает, что из своего женишка-чекиста деньги вытягивает. А как объяснить, что я всю жизнь чьи-то обноски донашивала? Мать свое платье перешьет - мне отдаст, да тетка какая. Я, может, за двадцать лет первый раз свои тряпки заполучила!
        - А почему они думают, что ты у женишка деньги берешь? И откуда про меня знают?
        - Вовка, ты что, совсем дурак?
        Точно, дурак. В «Метрополе» же проживают и остальные депутатки съезда РКСМ. У женщин глаз острый, и ум тоже. Понимают, что у самой Полины Аксеновой деньги бы давно закончились.
        - А еще Вовка, я ребеночка от тебя хочу.
        - Ребеночек - это здорово!
        Я прижал Полину к себе. Она же еще и сама ребенок. Мне трудно представить, чтобы кто-то всю жизнь донашивал чужие вещи! А то, что молодая и симпатичная женщина хочет красиво одеваться - что тут плохого?
        - Знаешь, Вовка, я и родить хочу, и рожать страшно!
        - Так всем рожать страшно, - попытался я утешить девчонку. - Что тут поделать, если у женщин природа такая? Я бы и рад за тебя родить, да не смогу.
        - Да дело-то не в том, что рожать страшно, а в том, что мне нашего ребенка страшно в мир выпускать! Понимаешь, он маленький совсем, а у нас голод, война. Как же ребеночек жить-то тут станет?
        - Ну он же не один будет, а с тобой. И со мной, если получится.
        Я задумался. Если появится ребенок, надо жениться. А вот получится? В последнее время стал сомневаться в своем бессмертии, и вообще…
        - Вова, ты чего? У тебя такое лицо стало, что мне страшно. Скажи, тебя куда-то отправят? На фронт или еще куда?
        Точно, Шерлок Холмс в юбке и панталонах! Кстати, а зачем нам сейчас панталоны?
        - Давай-ка укладываться, завтра вставать рано.
        
        Плохо, что нет прямого поезда, но ничего страшного, в Вологде пересядет на «питерский», а там до нашего губернского центра рукой подать. Тем более, не одна едет, а с попутчиком. Вон он стоит, хмурится.
        Степан Телегин, превратившийся после Первого съезда РКСМ из председателя союза социалистической молодежи Череповецкой губернии в председателя губкома РКСМ был недоволен. Во-первых, на фронт его пока не отпустили, приказав вернуться в губернию, подобрать достойную смену, а уже тогда - приходи в военный комиссариат или в губком партии и получай назначение. А во-вторых, он косился на два огромных узла своей попутчицы, понимая, что тащить их придется ему. У нас, конечно же, мужчина и женщина равны, но кое в чем буржуазные предрассудки не изжиты. Была у Степана и еще одна причина хмуриться.
        В бытность, когда юный Октябрь только-только отпраздновал свой первый день рождения, поезда ходили ужасно. И паровозы ломались, и поездные бригады могли неожиданно куда-то деться, а бывало, что и дрова заканчивались. Словом, нам пришлось проторчать на вокзале два часа, что, впрочем, совсем немного.
        На перроне тоскливо переминался народ - и командированные специалисты, курсирующие из столицы в провинцию и обратно, и демобилизованные солдаты, и просто крестьяне, приехавшие в столицу прикупить что-нибудь нужное в хозяйстве: подковы для лошади, мешок гвоздей, отчего-то бывших в огромном дефиците, вонючее мыло или спички. Некоторые тащили с собой городскую одежду, удачно выменянное на сало или масло, пару венских стульев, полученных за мешок крупы. Если с одеждой и мебелью понятно, вещи нужные. Однако попадалось и совсем необычное. Тетка в лаптях, поношенной кацавейке и черном платке аккуратно поставила на мешок, набитый какими-то тряпками, аквариум. Она что, собирается выращивать барбусов или нильских сомиков? Хм. А вон тот здоровенный дядька с окладистой бородой, похожий на диакона, стоит в обнимку с граммофоном! Не иначе, собирается толкать искусство в массы! Уже не припомню, в каком фильме про гражданскую войну народ приглашали «Для пития самогону и слушания граммофону»?
        Впрочем, если крестьянин съездил в город и прикупил на свои кровные деньги, полученные от продажи зерна государству по «твердым ценам», любую вещь, так это его право.
        Но по перрону шастал и иной народ, высматривавший, что здесь плохо лежит, а иногда и сам создававший нужную ситуацию. Скажем, при виде одиноко стоявшей женщины с мешком чего-нибудь ценного и полезного, заорать: «Нюська! Сучка такая! Ты почему от родного мужа сбежала? Да я тебя стерву сейчас домой отведу», а потом подскочить к ней и начать трясти. Народ, разумеется, заступаться не станет. Кому хочется вмешиваться в чужие семейные дрязги? Заступишься за жену, огребешь от мужа. Начнешь спасать супружницу, так от нее еще больше огребешь! Тем временем напарник «обманутого мужа» хватает мешок и мчится прочь.
        Подобный фортель можно провернуть и с мужчиной. Но здесь действуют чуточку тоньше. Следует подбежать, ухватить за грудки и заорать: «Сволочь! Ты почему мне позавчера гнилое мясо продал?»
        И окружающие сразу шарахаются от спекулянта, торгующего гнильем, а пока человек оправдывается - мол, только вчера в Москву приехал, а мясом сроду не торговал, у вещичек быстренько вырастают ноги, и они куда-то спешно деваются.
        Боже ты мой, как здесь не вспомнить девяностые годы двадцатого века! Однажды на Апраксином дворе едва не развели моего приятеля, обвинив его в продаже фальшивых долларов. Его счастье, что рядом был я и мое служебное удостоверение, при виде которого «потерпевший» удирал очень быстро.
        Вот и сегодня, пока ждали поезд, мы со Степаном скрутили одного ухаря, пытавшегося стащить у деревенской тетки узел с каким-то барахлом, а потом сдали его постовому милиционеру. Второй, увы, успел убежать. Постовой пытался отказаться от задержанного, но Телегин махнул мандатом делегата съезда РКСМ, сделал начальственный вид, и парень с винтовкой и красной повязкой на рукаве проводил нас в здание вокзала, где определил незадачливого грабителя в отделение милиции. Мы с Телегиным даже составили коллективный рапорт - мол, так и так, пресекли противоправную деятельность неизвестного субъекта, посягавшего на личную собственность неизвестной гражданки.
        И вот, минут через пятнадцать мы увидели и того, кого задержали, и второго. Проходя мимо нас, они дружно оскалились, а один еще и плюнул в нашу сторону. Телегин вскипел, схватившись за револьвер, пришлось успокаивать. Стрелять в многолюдном месте не стоит, да и узел гражданочки все-таки не тот случай, чтобы убивать грабителя.
        Наконец-то показался паровоз, угрюмо тащивший пять синих вагонов. До сих пор не могу привыкнуть к громкому лязганью и клацанью, а самое главное - к клубам пара, окутывающим перрон. Я помог втащить вещи в вагон, пристроил «трофеи» под полку, крепко пожал руку Степану, расцеловал Полину и выскочил на перрон…
        Отделение ЧК находилось на Казанском вокзале. Откуда Железнодорожному отделу ВЧК взять людей, чтобы «закрыть» все вокзалы Москвы?
        Народа внутри вокзала было много, но около приоткрытой двери с суровой надписью «Трансчека» все вымерло на расстоянии добрых десяти метров. Правильно, кому придет в голову лишний раз мозолить глаза чекистам? Когда подошел к двери, услышал странные звуки, напоминавшие шлепанье чем-то бумажным по столу, и довольный голос:
        - А мы твоего валета - дамой!
        Ради приличия я постучал в дверь.
        - Кто? - донесся изнутри голос, напоминающий львиный рык.
        - Начальник отдела по борьбе с контрреволюцией Аксенов, - начал я, и дверь тут же открылась на всю ширину.
        Под высоким потолком висела одинокая лампочка, едва освещая транспортное отделение Площади трех вокзалов - трое парней постарше меня сгрудившись вокруг стола, накрытого газетой.
        Стол-то они прикрыли, но запахи спрятать не смогли, и воздухе помимо табачного дыма плавали стойкие ароматы ядреного самогона, копченой колбасы и чего-то приторно-сладкого.
        - Я из Череповецкого губчека, - закончил я представляться, махнул мандатом, и железнодорожные чекисты, переведя дух, дружно плюхнулись на места.
        - Чего хотел-то, товарищ из Череповца? - поинтересовался один из парней, а остальные дружно заулыбались, словно услышали какую-то географическую новость.
        Обстановка внутри и вся дружная компания мне уже не нравились, но раз пришел, надо закончить.
        - Мы с товарищем сегодня на Ярославском вокзале грабителя задержали, сдали постовому милиционеру, - принялся рассказывать я, но меня перебил тот же чекист:
        - Ты покороче, товарищ, мы люди занятые.
        Обвел взглядом товарищей, а те заулыбались.
        - Вы, товарищ, мне не представитесь? - ласково попросил я. - И мандат ваш, пожалуйста, покажите. Я вам представился, а вы мне нет.
        Парень засопел, но вытащил из кармана гимнастерки собственное удостоверение - с фотографией и печатью.
        - Начальник отделения ВЧК Саломатин.
        - Так вот, товарищ Саломатин, мы грабителя задержали, а постовой отпустил.
        - А что с ним делать? Вывести в сквер и расстрелять или как?
        - Расстреливать, положим, не нужно, но допросить, разобраться, - начал я, но Саломатин положил руку мне на плечо, и начал разворачивать лицом к двери.
        - Вот что, товарищ из Череповца, не морочьте нам головы. У нас работы - выше крыши, а вы тут с пустяками лезете. Давай-ка, иди в свой Череповец.
        Я не стал спорить и пререкаться, просто развернулся и ушел, чтобы не мешать занятым людям. А они, похоже, были рады вернуться к важным делам вроде игры в карты.
        Действительно, что должен сделать постовой милиционер, если ему доставили грабителя, но нет ни потерпевшего с заявлением, ни вещественных доказательств? Разумеется, хотя бы опросить задержанного, попытаться установить его личность, немножко подержать в отделении. Но на это ушло бы не десять-пятнадцать минут, а час или два. Хорошо, нет времени возиться и опрашивать, но ведь можно просто вывести паразита из здания вокзала, дать ему хорошего пинка, чтобы знал, зараза, что обижать граждан и гражданок нехорошо, а коли вновь попадешься - то можно и в каталажку загреметь!
        Кедрова на месте не оказалось, но о случившемся я доложил Артузову как непосредственному заместителю начальника Военного отдела, и негласного начальника отдела собственной безопасности. К моему удивлению, Артур отнесся к услышанному серьезнее, чем я ожидал.
        - Значит, Владимир, вы считаете, что постовые на Ярославском вокзале попустительствуют преступникам? Или они с ними в сговоре?
        Я только пожал плечами. Попустительство это, покровительство, пока неизвестно, равно как и то, что я увидел на Казанском вокзале - разгильдяйство, злоупотребление служебным положением или прямое предательство? Про откровенное хамство, недостойное сотрудников ВЧК, нарушение профессиональной этики, вообще молчу. Железная дорога - дело чрезвычайной важности, а что может случиться из-за обычной глупости или жадности отдельно взятого чекиста - подумать страшно. Еще хуже, если действует целое отделение.
        Утром следующего дня к постовому милиционеру Ярославского железнодорожного вокзала подошел неприметный молодой человек и, озираясь, спросил:
        - Начальник, а не подскажешь, где на этом байдане[2] в грузчики нанимаются?
        - Я тебе что, отдел кадров? Ступай к начальнику вокзала, да спрашивай, - огрызнулся милиционер, но молодой человек не унимался:
        - Да я, начальник, из тех грузчиков, что добрым людям лишние вещички помогают нести.
        Вместо того, чтобы сразу послать подальше или задержать нахала, постовой с любопытством спросил:
        - Из фраеров, что ли?
        Парень обиделся:
        - Ты, начальник, меня еще бановой биксой[3] назови.
        - А что, по майданам бегал[4]?
        - Могу и по майданам, - не стал спорить деловой. - Но по майданам нынче опасно бегать, пришить могут, не за понюх собачий. Шпан я, бановый[5]. В Москве недавно, работа нужна.
        Милиционер оценивающе посмотрел на вора.
        - Слышь, бановый, на Ярославском и без тебя есть кому бан держать. Попишут тебя, как мусю.
        - Так то мои хлопоты, - усмехнулся парень. - На чужую писку своя маслина найдется[6].
        - Вот тока стрельбы мне здесь не хватало, - хмыкнул постовой. - С деловыми сам разбирайся. Попишут - твоя печаль. Мне станешь отстегивать треть. Крысятничать будешь - возьму за жопу или на кичу законопачу до скончания века.
        - Начальник, а чё так много-то? - возмутился вор. - Треть!
        - А ты сам посуди, дурик, - перешел милиционер на нормальный язык. - Мне самому малехонько перепадает, на хлебушек, главное псам с Казанского, что под Феликсом ходят.
        - Ну, раз псам отстегивать надо, то придется, - вздохнул вор.
        - Барахло сдать на блат[7] - подскажу надежную маруху.
        - Ясно, - кивнул вор. - Тебя как звать-то, товарищ?
        - А тебе зачем? - насторожился постовой.
        - Так надо же знать, кого арестовываешь, - улыбнулся вор, превращаясь из банового шпана в чекиста. - Я из Чрезвычайной комиссии! Вы арестованы, товарищ милиционер!
        В роли банового шпана выступал Коля Говоров, ранее трудившийся агентом чека на железнодорожном вокзале в Иванове и блестяще усвоивший феню, особенно ее «железнодорожную» разновидность.
        А потом, уже по наводке бывшего постового, мы целый день отлавливали на Ярославском вокзале воров и грабителей, грузили в машину и отправляли прямо на Лубянку, где проводили беглый допрос, а потом, в зависимости от результатов, кого-то передавали коллегам с Петровки, а кого-то оставляли себе для более «вдумчивой» беседы. Все отделение транспортного ЧК с «площади трех вокзалов», сотрудников милиции пришлось срочно заменять другими товарищами. А этих…
        Этих допрашивали подольше. Выяснилось, что кроме «налога» с грабителей, чекисты еще обложили данью вокзальных проституток - «бановых бикс», мешочников и даже цыган. С контрреволюционерами или иностранными шпионами, правда, связи не имели. И то хорошо. Для нас. А для них приговор революционного трибунала, а какой именно, тут и к бабке не ходи, только один - высшая мера социальной изоляции.
        
        
        [1] Стихи Евгения Далматовского.
        [2] Байдан, бан - вокзал
        [3] Бановая бикса - вокзальная проститутка
        [4] Бегать по майданам - воровать в поездах.
        [5] Бановый шпан - вор, специализирующийся на краже по вокзалам
        [6] Маслина - пуля. Писка - та самая заточенная монетка, о которой говорил Глеб Жеглов. Заточенной монетой не только резали карманы, но и лица соперников.
        [7] Продать краденые вещи
        Глава 15. Пропаганда и агитация ?
        Платон Ильич, дай бог ему здоровья, нашел мне подработку, за что я ему чрезмерно благодарен. И подработку по специальности - внештатным репортером газеты «За Россию». Там тоже ощущался нехваток как в журналистах, так и в свежих идеях. Директору библиотеки я как-то сказал, что в Череповце трудился журналистом, писал статьи в местную газету «Известия», но после изгнания из губернского Совета меньшевиков, из газеты ушел.
        Все обстояло именно так. Работал в печатном органе губернского исполкома, ушел в тот момент, когда из органов власти начали вгонять меньшевиков. Но почему ушел, это уже другой вопрос! Про мою службу в губчека всем на свете знать не обязательно.
        Редактор, господин Случевский (не родственник ли поэта?) посмотрел на меня, вздохнул и сообщил, что тему я волен выбрать произвольно, но она должна способствовать улучшению отношений между русскими и союзниками. Сказал еще, что ждет от меня строк тридцать, не больше, и оплата будет по результату!
        А что можно написать этакого, способствующего? Конечно же, исторический очерк, повествующий о любви несчастной принцессы-изгнанницы Гиты Уэссекской и русского князя Владимира Мономаха! Как же не написать, что Уэссекс упоминается в легендах о короле Артуре, любимом и в Европе, и в России. Жаль, объем не позволял более подробно рассказать читателю о рыцарях Круглого стола, уж я бы выдал! Собрал бы в одну кучу все, что когда-то вычитал, или увидел в фильмах. Ух!
        Я живописал битву при Гастингсе, описывал утомленность англо-саксонских воинов, которых после одного сражения и длительного перехода бросили в бой, не дав отдохнуть; об ошибках, допущенных англо-саксонской пехотой в бою против всадников; о героической гибели несчастного короля Гарольда, павшего под ударами мечей и копий; о том, как его тело, изувеченное и уже почерневшее после битвы не смогли отыскать, а когда нашли, не cразу признали в нем короля, и лишь Эдит по прозванию Лебединая шея, первая супруга Гарольда и мать Гиты, сумела опознать бывшего мужа по шраму, нанесенному ее зубами в припадке страсти!
        Написал и о том, как тяжело пришлось несчастной девочке после нормандского завоевания Англии, как бедняжка мыкалась, как ее выгоняли родственники из Фландрии, а родной дядя король Дании поспешил избавиться от бесприданницы, выдав замуж за князя-варвара на далеком Севере.
        У меня самого наворачивались слезы, когда представлял бедную девочку, не знавшую, что ее ждет завтра! Как несчастная принцесса сама стирала собственные трусики и носочки (тьфу ты, какие трусики и носочки в одиннадцатом веке?); как долго плыл корабль к берегам Смоленска (да, где там морские берега?), чтобы повидаться с бородатым варваром (можно подумать, что в Европе в ту пору бород не носили!), и как Россия встретила ее недоверием, но она сумела добиться расположения простых людей и любви Владимира.
        Эдит родила русскому князю двенадцать детей, включая Мстислава Великого, причисленного к лику святых, а самое главное, самого Юрия Долгорукого, основателя Москвы. Таким образом, если провести генеалогическую линию от Юрия, бывшего англичанином на целую половину, и до Федора Иоанновича, в котором крови (английской, а не вообще) было поменьше, то в жилах Рюриковичей, занимавших русский престол, текла английская кровь!
        К тому же, именно тогда, когда Владимир Мономах женился на Гите, он из простого смоленского князя превратился в Великого князя Всея Руси, начав собирать русские земли в единое целое, превратив раздробленные феодальные княжества в Великое государство, приняв титул архонта. Что это, как не влияние Гиты Уэссекской?
        Не без воздействия английской принцессы, ставшей русской княгиней, Мономах написал свое знаменитое «Поучение Владимира Мономаха», призвав народ не лениться, трудиться, подавать милостыню, быть верным крестному целованию. Именно Гита превратила Владимира из полуязычника, кем он был, в доброго христианина, ищущего основы нравственности в Заповедях Христовых!
        Мой опус нуждался в серьезной научной проверке, но кто и когда проверял журналистскую стряпню? Редактор остался не просто доволен, а пришел в восторг. Мало того, что заплатил мне целых сорок рублей, так велел приносить еще!
        У меня получилось не тридцать строк, а добрых восемьдесят, но редактор сказал, что порежет что-то иное, не столь интересное и важное, а мой материал пойдет в завтрашний номер.
        В ответ на мой скромный вопрос: а не будет ли проблем из-за того, что Гита изгнанница, а ее земли захватил Вильгельм Завоеватель, господин Случевский отмахнулся - мол, это домашние разборки англичан, для которых и пикты, и юты, и англосаксы с французами - их предки, а главное, что отражено в очерке, так это то, что принцесса Гита способствовала объединению русских земель!
        Сорок рублей в марте, это не те деньги, что были в январе, но все равно, моя квартирная хозяйка, а с недавних пор и любовница, Галина Витальевна, приняла с радостью, а я ходил гордый, словно пещерный охотник, в одиночку заваливший мамонта и теперь хватавшийся этим перед соседями. А во взоре моей Галочки (да-да, именно так, и ей это безумно нравилось) мелькало некое любование своим добытчиком.
        А материал для газеты у меня есть. Зря что ли на полках библиотеки стоит собрание сочинений Карамзина, лекции профессора Ключевского? Все можно пустить в дело! И как до такого раньше никто не додумался?
        Библиотека - то место, куда стекается информация. Наши читатели - не только обычные архангелогородцы, но и офицеры, предпочитавшие скоротать вечер не за стаканом водки, а за книгой, солдаты, получившие увольнение и зашедшие полистать свежие газеты. Бывали и «союзники», в основном, англичане, которых можно отличить по форме. С этими беседовал сам директор, уводивший их в свой кабинет, а потом лично отбиравший книги из довольно-таки обширного отдела иностранной литературы.
        Жаль, что мой закуток не позволял слышать все разговоры, но кое-что уяснить удавалось, а потом приходилось терзать несчастного Крестинина, не имевшего представления о появлении аэропланов. В марте из Англии прибыло три дюжины самолетов. Вместе с уже имеющимися получались довольно внушительные силы - авиакорпус, базировавшийся на реке Ваге, к северу от Шенкурска. Был еще аэродром у села Пучуга, это уже по Северной Двине, где стояли и баржи с ангарами гидросамолетов. Пароход «Пугачев», бывший одновременно казармой и штабом, превратили в мастерскую. Эх, ну почему Павлин Федорович не угнал этот пароход в Котлас? А мне теперь сиди, выискивай у Крестинина! В самом конце книги отыскал "воздуха сырость". Может, пойдет?
        И как написать в шифровке, что в Архангельске открывается летная школа? Кедров, наверное, уже с ума сошел, разбирая мои послания.
        Северное правительство время от времени проводило реформы, которые меня радовали. Здесь по примеру Советской России ввели новую орфографию, отменив ? (ять), - (фита) и І (и десятеричное), изменив некоторые правила правописания.
        Я обрадовался новшеству, но мои дедушки-библиотекари ворчали, спорили: стоило ли уподобляться большевикам, хотя и знали, что идея изменений принадлежала еще Орфографической комиссии при Императорской Академии наук, а большевики здесь совершенно не причем.
        Другое новшество, казавшееся мне «нашим», это реформа школы. В Северной области вводилось всеобщее бесплатное обязательное образование детей обоих полов до 16 лет, отменялись все сословные учебные заведения, рекомендовано совместное обучение мальчиков и девочек, из программы выкидывался Закон Божий, древнегреческий и латынь, а обучение должно вестись на родном языке.
        Впрочем, все вышесказанное входило в Программу РСДРП, в ту ее часть, что именуется «минимумом», с которой соглашались не только будущие большевики, но и меньшевики.
        Заявлено, что главная идея образования - создание трудовой школы, а введение трудового обучения является новейшим достижением педагогики, присущим только Северной области! Хм. А я всю жизнь считал, что это достижение советской школы. Как помню - на втором курсе конспектировали Надежду Константиновну Крупскую, основоположницу советской педагогики. Впрочем, идеи носятся в воздухе.
        Одно хорошо, что Правительство, введя автономию школы в деле составления программ и выбора учебников, образования педагогических советов, включающих как педагогов, так и родителей, не додумалось ввести «учкомы» - учебные комитеты, распределявшие паек для педагогов, а для учителей - ввести новое именование «шкраб» - школьный работник.
        Не поклонник я Северного правительства, но некоторые его идеи мне нравились. Прежде всего, финансирование школ. При скуднейшем бюджете в Архангельске и губернии открывались новые гимназии и школы, ремесленные училища, а все учителя были приравнены к государственным служащим!
        Беда в другом. Идеи останутся только идеями, если не будут подкреплены реалиями. Во-первых, учить детей просто некому. Почти все мужчины в возрасте от девятнадцати лет и до сорока пяти стояли под ружьем, а учителям после краткосрочных курсов цепляли офицерские погоны. В нашу библиотеку иногда забегали этакие «просветленные» юнцы, с вытаращенными глазами (наверное, как ТОТ Володя Аксенов пару лет назад!), имевшие на плечах солдатские погоны, превращенные с помощью химического карандаша в офицерские. Здесь что, офицерских погон не хватает или просто мода такая? Вторая проблема, о которой говорили в нашей библиотеке, собственно, нехватка школьников. Если городские старшеклассники уходили добровольцами в армию и ополчение, то в деревнях парни шли трудиться. А что делать, если отец в армии?
        У меня складывалось впечатление, что архангельские высокопоставленные особы застряли где-то в эпохе Просвещения, когда считалось, что образование излечит все общественные пороки, заставит правителя властвовать сообразно совести и закону! Иначе как объяснить мнение Правительства, что просвещение должно излечить народ от веры в большевиков и способствовать победе «белой» идеи?
        Просвещение - вещь неплохая, вкупе со школами и всем прочим, но Северное правительство позабыло о другой, более простой вещи - пропаганде и агитации. Что надо бы сказать: а что будет потом, после свержения большевиков? Ни один архангельский политик четко ответить на этот вопрос не мог, а крестьянина очень смущало, что Северное правительство собирается войти в подчинение адмиралу Колчаку, ратовавшего за возвращение к «истокам» - восстановлению дореволюционного законодательства и возвращению земель их прежним владельцам. И хотя в губернии все земли были либо государственными, либо церковными, но от этого никак не легче. С государством бодаться сложнее, нежели с отдельно взятым помещиком. А большевики, как ни крути, дали крестьянству землю, введя «Декрет о земле». И к февралю тысяча девятьсот девятнадцатого года начал подзабываться голодный июнь и июль восемнадцатого. Казалось бы, чего проще, выпусти тысячи две листовок, объясни, что Архангельская губерния останется на особом положении, и земли, захваченные крестьянами еще летом семнадцатого года, так и останутся в землепользовании общин! Так нет, не
догадались, ограничившись туманными словами, что все будет «произведено согласно закону!».
        Как говорят, природа не терпит пустоты. Если белые не печатают листовки, разъясняя собственную политику, то это начнут делать красные. С линии фронта в Архангельск проникали листовки, отпечатанные политотделом шестой армии, в которых призывали прекратить братоубийственную войну, прогнать со своей земли интервентов, желающих не помогать русскому народу, а захватить весь Русский Север. А ведь планировалось глобальное наступление белых по всему северному фронту, благо, что у Колчака были очевидные успехи!
        И наше революционное подполье на стареньком типографском станке с помощью литер, что я тащил на своем хребте (ладно, на санках), призывало белых солдат переходить на сторону красных, гарантируя их неприкосновенность. Что правительство Колчака непременно отберет у северного крестьянина его захудалые наделы вместе с вырубками и отдаст своим офицерам, мечтающими стать помещиками.
        Но самым «убойным» агитационным листком стал не печатный текст, а плакат, созданный архангельскими подпольщиками. Могу похвастаться - идея моя, а воплощена в жизнь благодаря талантливому художнику и станку, на котором Наполеон печатал фальшивые деньги и прокламации[1]. Император вообще был мудрым человеком и свое вступление в чужую страну сопровождал массированным «вбросом» фальшивых бумажных денег, что приводило: во-первых, к расстройству денежной системы вражеского государства; во-вторых, население, испытав недоверие к собственным деньгам, охотнее брали оккупационные боны и расписки.
        Этот станок из красного дерева весивший пуда четыре отыскался в одном из портовых складов . Наверное, прежний владелец хотел переправить его в Европу, но платить за лишний багаж накладно, и он отказался.
        Говорят, французы бросили печатный станок при отступлении из Москвы, а один русский офицер, бывший родом из Архангельска, не поленившись, приказал отправить домой. Офицер этот баловался стихосложением и потому создавал на станке сборники стихотворений. И что ценно - печатал станок не с помощью литер, что достаточно дорого, а с помощью литографического камня.
        Отыскать камень, нарисовать картинку, протравить, а потом получить изображение, раскрашенное в два цвета - вполне возможно.
        Утром жители Архангельска рассматривали агитплакаты наклеенные на стены, заброшенные в щели между ставнями и просто валяющиеся около лавок и складов.
        Три богатырские фигуры в военной форме трех государств, символизирующие русского солдата, плечом к плечу с англичанином и французом, ведут наступление на проклятых большевиков. Вон худосочная фигурка плачущего большевика с ружьем в руках на фоне каких-то ног, а за его спиной крошечный домик, похожий на хатку.
        Плакат ратовал за скорое наступление Белой армии и союзников, должен был вызвать патриотическое настроение и насмешку над большевиками.
        Только отчего-то никто не смеялся, патриотическим настроением не проникся. Наоборот, женщины, глядя на плакат, принимались плакать, а солдаты, тихо зверея, лезли драться с собственными офицерами и срывали с них погоны. В каком-то архангельском ресторане солдаты избили и офицеров, и союзников, имевших неосторожность попасться им на глаза. Да и господа офицеры… Говорят, в одном из лучших батальонов Белой армии, расквартированных в Александро-Невских казармах, во время утреннего построения сразу три ротных командира вышли из строя, повернулись лицом к солдатам и застрелились. Взбунтовавшихся солдат пришлось расстреливать из пулеметов, а уцелевших отправлять на Соловецкие острова.
        Фигурка плачущего большевика при ближайшем рассмотрении оказывалась изображением оборванного подростка. Нескладный долговязый мальчишка, взявший винтовку из рук убитого отца. Да, он плачет, и ему очень страшно! Он понимает, что три здоровенных дядьки его убьют. Что втопчут в землю и не заметят. Но пока парень жив, не пропустит к родному дому врага. Потому что как бы тот не рядился в русскую форму, если рядом с ним чужаки - это враг!
        
        
        [1] Вынужден сделать маленькое отступление. Если выпускник школы, сдающий ЕГЭ по истории, при написании исторического эссе укажет «Наполеон печатал фальшивые ассигнации», то получит за этот пункт ноль баллов. Следует писать «Наполеон приказал напечатать; по приказу императора были отпечатаны» и пр.
        Не смею настаивать, но у меня есть еще одна книга про деятельность чекистов. Правда, действие происходит в наши дни и это фэнтези. Глава 16. Шекснинское восстание
        Ночью нас подняли по тревоге. Ничего не объяснив, посадили в кузов грузовика и доставили на Площадь трех вокзалов, которую мы недавно слегка почистили от человеческой грязи.
        На перроне Ярославского вокзала распоряжались Кедров и незнакомец в старой офицерской шинели, но без погон и иных знаков различия. Рядом стоял молчаливый человек в кожаной куртке. Видимо, комиссар.
        - Товарищ Аксенов, - позвал меня начальник Военного отдела.
        Подбежав, козырнул, чем вызвал некоторое удивление и у Кедрова, и у незнакомца. А я еще и доложить хотел как положено, но вспомнил, что это уже не принято. Или пока не принято?
        - В Череповецкой губернии восстание, - сказал Кедров. - Товарищ Аксенов, вы назначаетесь командиром сводного отряда чекистов. Ваша задача - принять участие в подавлении восстания, затем установить его причины. Ваш непосредственный командир - товарищ Егоров. Комиссар - товарищ Кокоулин.
        - Есть! - отчеканил я, искоса глянув на военного. Если он строевик, а не штабист, это хорошо.
        - Вопросы?
        - У чекистов из оружия только револьверы, - сообщил я очевидную вещь.
        - Оружие и патроны получите в Вологде, - вмешался Егоров. - По дороге сделаем остановку, я пришлю посыльного, проведем малый военный совет. Ваш вагон - номер два. Поезд отходит через пять минут.
        - Разрешите выполнять?
        Я побежал рассаживать народ в теплушку. Плохо, что нет винтовок, нет и пайка. Ладно, пока переживем, а там видно будет.
        Чекисты отличались от военных «разношерстностью». Красная армия хоть и не отличалась единообразием форменной одежды, но в большинстве своем была в шинелях. Наши же, кто в чем: в кожаных куртках и партикулярных пальто, в полушубках и шинелях.
        - Товарищи чекисты! - прокричал я, привлекая внимание. - Моя фамилия Аксенов, и я назначен командиром отряда. Все грузимся в вагон номер два.
        С однокурсниками проблем не возникло, и они дружно пошли к указанному вагону, но кое-кто из других пытался покочевряжится.
        - Слышь, Аксенов, а куда мы поедем? - ухватил меня за рукав плотный мужчина лет сорока в добротном полушубке.
        Сдержавшись, чтобы как следует не треснуть по руке, аккуратно отцепил цепкие пальцы, кивнул на вагон.
        - Товарищ, вы приказ хорошо услышали? - спросил я, а потом подтолкнул товарища в полушубке вперед к вагону. - Грузитесь в вагон, занимайте место.
        Было заметно, что не все ездили в теплушках на деревянных нарах. Ну и что? Я и сам в таком вагоне еду второй раз. Для начала пришлось согнать с места у входа товарища в полушубке. Он поворчал, но поняв, что спорить бесполезно, ушел вглубь вагона. Откровенно говоря, я охотно уступил бы ему свой лежак - от дверей обычно сильно задувает, но это место командира. К счастью, рядом с железной буржуйкой лежали дрова - немного, но, если экономить, до Череповца хватит. Есть еще два полуведерных чайника. Плохо, что пустые, но воды где-нибудь по дороге добудем. Есть окно, и даже стекло целехонько. Совсем прекрасно.
        Подождав, пока поезд не начнет трогаться и задраив дверь сказал:
        - Товарищи, повторяю для тех, кто не слышал или не расслышал. Я назначен командовать сводным отрядом ВЧК. Обращаться ко мне либо товарищ командир, либо товарищ Аксенов. Кабинетов здесь нет, поэтому все приказы выполнять беспрекословно. Пока могу сказать, что мы направляемся в Череповецкую губернию на подавление белогвардейского восстания. Оружие и патроны получим позже. Вопросы?
        - Жрать когда дадут? - поинтересовался кто-то из глубины вагона. Может, тот самый товарищ в полушубке.
        Когда дадут жрать, я и сам не знал, равно как и многое другое. Но показывать подчиненным, что командир чего-то не знает, нельзя.
        - Паек получим, но позже. До Череповца ехать недолго, потерпим.
        Озаботившись, чтобы растопили буржуйку, принялся составлять список отряда. С товарищем в полушубке опять вышел маленький конфликт.
        - Товарищ Аксенов, подчиняться я вам буду, но свою должность и фамилию докладывать не обязан.
        - Хорошо, товарищ, - покладисто отозвался я. - Погибнете в бою, на могилке так и напишем «Неизвестный товарищ», а на службе скажут - мол, пропал наш начальник без вести при командировке в Москву. Может, дезертировал, может по дороге убили и с поезда скинули.
        Видимо, товарища проняло.
        - Смирнов, из Смоленска. Начальник ЧК Западной области, - буркнул он.
        Ого! Птица высокого полета! Он-то как в наш отряд попал?
        - Товарищ Смирнов, по приезду в Вологду я доложу о вас. Можно будет сесть на обратный поезд и вернуться в Москву, - предложил я.
        Товарищ Смирнов немного посопел, подумал, а потом отмахнулся.
        - Не надо докладывать. Буду как все.
        Что же, настаивать не стану. Уважаю товарища, хотя он делает глупость. Ухайдакают, и останется Западная область - а это добрая половина Белоруссии, кусок Литвы и почти вся нынешняя Смоленская область без начальника ЧК.
        Что такое получить «зеленую улицу» я только слышал, но ни разу в жизни не пользовался такой возможностью. Теперь осознал, что паровоз может мчаться так, что с ним не потягается и современный электровоз. Разумеется, если последний идет строго по расписанию. Пока ехали, начал прикидывать - где в моей «родной» губернии может произойти восстание? В Череповце? В Белозерске или в Кириллове?
        В Данилове мы оказались уже через два часа. Может и дольше, время не засекал, к тому же, постоянно забывал, что награду от ВЧК нужно регулярно заводить. И кушать хотелось!
        Почти сразу, как только паровоз встал, в дверь стукнули, и донесся приказ:
        - Командиры отрядов на совещание в первый вагон.
        Прежде чем спрыгнуть вниз, кивнул одному из «своих» ребят:
        - Товарищ Зотов, остаетесь за меня. Из вагона никого не выпускать.
        Кто-то робко вякнул:
        - Воды бы найти, чайку б попили.
        - Ничего, потерпим, - отмахнулся я. - За пару часов никто не умрет.
        Про "пару" я конечно загнул, подольше, но все равно, придется терпеть.
        Теплушка, где размещались командир с комиссаром, ничем не отличалась от нашей. Разве что в ней есть еще и стол, лавки, а в углу стоял пулемет «Максим» и грудой навалены пулеметные ленты. Непорядок, однако!
        Егоров, увидев мой взгляд, усмехнулся и спросил:
        - Служили, товарищ Аксенов?
        - Так точно. Северный фронт.
        - Прапорщик или подпоручик?
        Да что же меня либо в прапоры, либо в подпоручики определяют? Нет бы в поручики или штабс-капитаны. Мог бы, между прочем, стать поручиком.
        - Никак нет, товарищ командир. Вольноопределяющийся нижний чин.
        Егоров кивнул на лавку:
        - Присаживайтесь.
        Я прибыл первым, но скоро подошли остальные. Наш командир, разворачивая на столе карту, грустно вздохнул:
        - В наличии только карта Новгородской губернии, где не указан даже населенный пункт Шексна. Вся надежда на вас, товарищ Аксенов.
        Эх, хороша надежда! Я в Шексне и был-то всего пару раз, когда мы громили какую-то банду. Не то эсеров, не то местных кулаков. Не уверен даже, что смогу набросать кроки, а не то что составить карту.
        - Могу доложить, что Шексна - это железнодорожная станция, рядом с которой железнодорожный мост через реку Шексну, отсюда и название. Рядом со станцией село Никольское, рядом еще несколько сел.
        - Мост с которой стороны? - поинтересовался комиссар отряда.
        - Мост с противоположной стороны, - сообщил я. Потом уточнил: - Со стороны Череповца.
        Мне дали лист бумаги и карандаш, и я принялся делать грубый набросок, обозначавший реку, станцию, а также доминирующие высоты: холм, и колокольню храма в селе Никольское. Пока трудился, командир начал говорить:
        - Пока у меня только самые общие данные. Сегодня ночью восставшие силами от пятисот до тысячи человек захватили мост через реку Шексну, частично уничтожив, частично разоружив особый отряд железнодорожной охраны. Связи с Череповцом и с Петроградом нет, видимо, телефонные и телеграфные линии перебиты. Значит, наша задача выбить противника из населенного пункта, а потом идти на соединение с товарищами из Череповца, которые станут атаковать мост со своей стороны. Надеюсь, в Вологде нам поставят более четкую задачу. Да, в Ярославле будет небольшая остановка, к нам подойдет пополнение. А теперь пора расходиться.
        Как бы в подтверждение сказанного раздался гудок паровоза, и мы поспешили по своим теплушкам.
        В Ярославле к поезду прицепили еще два вагона с ярославскими бойцами, также как и у нас, собранными «с бору по сосенке». А что делать, если все наличные силы и средства сжирает Восточный фронт, не считая остальных фронтов поменьше, но также требующих человеческих затрат?
        В Вологду прибыли часа через три. Прямо на перроне наш командир получил вводную задачу, а нам выдали сухой паек - восьмифунтовые банки с американской тушенкой из расчета одна на четверых и по два фунта хлеба. И можно было наполнить водой оба чайника. Правда, заварки и сахара нет, но кипяток тоже неплохо.
        А главное, нам дали оружие - американские винчестеры и по двадцать патронов. Еще услышал краем уха, что Вологда отправит в Шексну бронепоезд, как только тот вернется с задания. Правда, когда вернется, никто не знал.
        Винтовки выдали необычные, с рычагом. Я такие видел в кино про ковбоев. Интересно, это не из запасов ли союзников, вывезенных из Архангельска?
        - О, а я с такой в германскую воевал, - заметил один из ребят, осматривая оружие. - Только у этой ствол покороче и крепления для штыка нет. И у патронов калибр поменьше. У наших на семь шестьдесят два, а тут шесть.
        Откуда в германскую в нашей армии взялись винчестеры , спрашивать не стал. Скорее всего, закупали в САСШ и переделывали под наши нужды. Вон, значится же в моей «Записной книжке» японская «Арисака». Зато отыскался человек, и не один, кто научил неумех, вроде меня, пользоваться рычажным механизмом.
        Пока ехали до Шексны, вскипятили чайники, потребили сухой паек, и жить стало гораздо веселее. Еще бы не надо ехать воевать, так и совсем хорошо. Чтобы настроить товарищей на нужный лад, я начал петь, а народ принялся подтягивать. Пели не все, зато все дружно подхватывали припев:
        Смело мы в бой пойдём
        За власть Советов
        И как один умрём
        В борьбе за это.
        
        Мы выгружались из вагонов, прислушиваясь к раскатам боя. Верстах в трех от нас обменивались выстрелами две, а то и три пушки, с той и с другой стороны трещали пулеметы, и раздавались винтовочные выстрелы.
        Егоров начал выстраивать нас в две цепи. Первая состояла из красноармейцев, вооруженных винтовками со штыками, а вторая из нас, чекистов с винчестерами.
        - Так, товарищи! - обратился командир к нам. - Боевого опыта у вас мало, без надобности не стрелять, а иначе попадете в затылок товарищу. Помните, цепь должна быть равномерной! Соблюдайте правило - если убило соседа, делай приставной шаг в сторону. Если в цепи зазор - именно через него враг и прорвется. Третье, если пойдем в рукопашную, не бегите наобум, а выбирайте себе противника. Все ясно?
        - Так точно! - ответил я за всех остальных.
        - Шагом! Марш!
        Наши жиденькие цепи двигались не спеша, но и не медля. Впереди шли командир и комиссар. Их задача - угадать момент, когда нужно переходить на бег. Если раньше времени - выдохнешься, а позже - не добежишь, уложат.
        - Вперед! В атаку! - махнул Егоров наганом, и побежал в сторону выстрелов, а мы за ним.
        И тут по нам долбанули. Грохота выстрела я почему-то не услышал. Видел, как вверх взлетают комья промерзшей земли, взлетает, как пушинка, чье-то тело.
        Меня трясли за плечи, за рукава, что-то говорили. Потом удалось услышать обрывки слов «ксенов... вай...вай...жиим...»
        Похоже, я стоял на коленях, выронив винчестер, и зажимал уши руками. А кто меня трясет? А, так это тот дядька в полушубке, из Смоленска. Кивнул ему - мол, отпустило. Встал. Поначалу шатнуло, но ничего. Увидел, что рядом лежит «мосинка» с примкнутым штыком, ухватил ее - привычнее! Так, а где наш командир и комиссар? Ага, нет у нас больше ни командира, ни комиссара.
        - Отряд! В атаку! За мной! - заорал начальник чека Западной области и побежал вперед.
        Молодец! Если останемся лежать - тут и останемся. А побежим вперед, есть шанс, что хотя бы половина добежит!
        А ведь это я должен был повести народ в атаку! Ладно, значит надо поддержать товарища.
        - Ура! - заорал я и ринулся вперед.
        Мы бежали в атаку, что-то орали. По счастью, у восставших, видимо, снарядов всего ничего, и шрапнель долбанула по нам только три раза.
        Добежали до вражеской батареи, возле которой суетилось человек десять и не в белогвардейской форме, а в крестьянской одежде. Один даже замахнулся на меня топором, не подумав, что ствол «мосинки» со штыком гораздо длиннее.
        Сколько нас добежало? Численность всего отряда не знаю, может, человек двести или триста, а вот моих? Ладно, потом сверим со списком. Кажется, с той стороны идет наступление. Как бы нас не приняли за повстанцев и не наваляли.
        Со стороны реки шла цепь похожая на нашу. Значит, череповецкие товарищи уже отбили мост. Они уже подошли так близко, что можно рассмотреть лица. Хм. А ведь могу кое-кого и узнать!
        - Товарищ Королев! - помахал я рукой, увидев военного комиссара Череповецкой губернии.
        Интересное кино. Военком губернии - генеральская должность. А он лично народ в штыковую водит.
        - Аксенов?! Володя! А ты как здесь очутился? Ты же в Москве?
        - Так я еще утром там был, - усмехнулся я, обнимая военкома. - По тревоге подняли, да и послали.
        Послали. Да, послали. Но лучше бы именно куда-то послали, а не сюда кинули.
        - Спасибо ребята. У них две трехдюймовки были. Если бы обе по нам били - хана. А так, на вас развернули.
        Отвлекли внимание, уже хорошо. Среди череповчан оказалось еще несколько парней, кого я знал либо по имени, либо в лицо.
        - Товарищ Аксенов, - окликнул меня незнакомый мужчина лет тридцати. Представился: - Михеев, начальник отдела по борьбе с контрреволюцией Череповецкого губчека.
        Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд! А я тогда кто? Потом вспомнил, что Есин говорил о замене. Но ведь я до сих пор таскаю мандат, где прописана должность: начальник отдела по борьбе с контрреволюцией.
        Пожимая начальнику отдела руку, спросил:
        - Как там у нас?
        Михеев вздохнул:
        - Все по-прежнему. Спекулянты, контра. Теперь еще дезертиры.
        - Ясно, - кивнул я, раздумывая, спросить, как там губернский комсомол поживает, но передумал.
        - Вы когда обратно-то возвращаетесь? - вдруг спросил Михеев. Он что, о должности своей беспокоится? Нет, тут другое.
        - На фронт хочу попросится.
        Мне оставалось только утешительно похлопать парня по плечу. На фронт ему, ишь! Слишком все просто, чтобы на фронт, а ты здесь повоюй.
        - Володя, кто у вас командир? - спросил Королев.
        Мы со Смирновым дружно посмотрели друг на друга, но я успел раньше.
        - Командир выбыл из строя и командование отрядом принял на себя товарищ Смирнов, - сообщил я. - Я командую сводным отрядом чекистов. Моя задача - после подавления восстания установить его причины. Кому мы должны подчиняться - не знаю.
        - Ясно, - кивнул Королев. - Я командую Чрезвычайным штабом, стало быть, подчиняетесь мне. Значит, поступим так. Владимир - берешь своих чекистов и вместе с Михеевым отправляетесь в Чуровское. По слухам, восстание началось именно там. А товарищ Смирнов вместе с остальными бойцами пойдет со мной. Нам еще остатки всякой сволочи из деревень выковыривать. Подождем только, чтобы кавалерия подтянулась. Она у нас из-под Устюжны второй день идет. И чекистам полуэскадрон в усиление дам, мало ли что.
        Пока кавалерия подтягивалась, наступил вечер. Мы за это время успели собрать убитых, оказать помощь раненым. Увы, и наш командир Егоров, и комиссар погибли. Безвозвратные потери составили шестьдесят человек, с ранами средней тяжести шестеро, легкораненых восемнадцать. В строю осталось сто двадцать восемь. Повезло!
        По моим расчетам: четыре теплушки в Москве и две в Ярославле, общая численность отряда должна составлять человек двести сорок, плюс-минус еще человек двадцать. Живыми, убитыми и ранеными мы насчитали двести двенадцать человек. Вопрос - либо я неправильно посчитал, либо перед боем кто-то сбежал. Списков-то у меня нет! Вот с чекистами выходил полный порядок. Выехали из Москвы сорок человек. Убиты трое, тяжело ранено четверо (скорее всего, до утра не доживут), легкие ранения получили шестеро. Возможно, что и сам получил контузию, но себя в расчет не беру. Ходить могу, винтовку в руках удержу. А то, что башка побаливает - так это от усталости. Вздремнуть минут шестьсот, и все пройдет.
        
        
        
        
        
        
        
        
        
        Глава 17. Шекснинское восстание (Продолжение)
        Вместо того чтобы спать, я поперся осматривать обоз восставших и нашел кое-что интересное. Среди крестьянских телег, на которых мужики добирались до станции, обнаружил повозку с большим сундуком, на крышке которого красовался красный крест, намалеванный, судя по краске, совсем недавно. Открыв сундук, слегка удивился - половину занимали рулоны с бинтами: как фабричного производства, из марли, так и самодельные, из холщовых полос. Стояли бутыли с лекарствами - йодом, зеленкой, еще чем-то. Это что же, санитарная повозка? Ух, а ведь потом скажут, что восстание вспыхнуло стихийно! Но если оно «стихийное», так я китайский летчик.
        Еще нашел кое-что из барахла, в том числе солдатскую папаху, вполне подходящую по размеру. Обнюхав подкладку и убедившись, что п?том она не пропахла, без малейшего угрызения совести водрузил на собственную голову. Зима, понимаете ли, второе декабря, а я до сих пор в фуражке. Хорошо еще что морозы запаздывают, а не то бы без ушей остался. По возвращению в Москву надо будет папаху помыть или хотя бы почистить. И голову как следует помыть, можно со щелочью.
        - Помародерствовал малость, - доложил я Королеву, показывая на папаху. - Не возражаете?
        Губвоенком выматерился, потом добавил:
        - Володя, я знал, что ты чистоплюй, но не настолько же! К слову, если в Чуровское ехать не передумал, то уже можно. Курманов - командир одного из отрядов, что по волостям посланы, гонца прислал - он уже там.
        Курманова я немного знал. Постарше меня лет на семь, фронтовик с двумя «георгиями», и в партию большевиков вступил в шестнадцатом. На уровне губернии он небольшой начальник - председатель волостного совета, но член губкома РКП (б).
        - Как он умудрился? - удивился я.
        Сам видел, что по Шексне, отрезавшей станцию от остальной губернии, еще и лед толком не схватился, да и сама река зияет полыньями.
        - Он такой, чертяка, - махнул рукой военком. - Я сам хотел поперву по льду пройти, да хрупкий еще, не решился. А Лешка, если надо, везде пройдет.
        Решив, что тащить весь отряд чекистов смысла нет, взял с собой троих, четвертым набился Михеев, хотя ему и на станции бы дел хватило. Ну, я ему не указ. Приказал остальным пройтись по станции и селу, узнать какие-нибудь подробности.
        Одолжил у одного из местных крестьян подводу (мужик хмурился, но отказать не рискнул). До села Чуровское верст десять. Пешком - часа два идти, а на подводе чуток быстрее.
        В селе столкнулись с мрачным Курмановым и его отрядом, уже завершившим обход и обыски, а теперь собиравшиеся уходить из села. Не было ни мужиков, ни баб, ни даже детишек, обычно снующими везде и всюду. Пахло гарью, холодными головешками. Отряд был пеший, но имелись две телеги, на которых лежало что-то, накрытое мешковиной. Судя по всему, трупы.
        - Алексей Николаевич, добрый день, - поприветствовал я командира отряда, вспомнив его имя и отчество.
        - Привет Володя, - поздоровался Курманов со мной за руку, а начальнику отдела только кивнул: - Здравствуй Михеев.
        Михеев немного надулся. Видимо, немного задело, что со мной поручкались, а с ним так небрежно, да еще и по фамилии. Он еще не знает, что есть кое-что, что сближает меня (то есть, Владимира Аксенова), с такими, как Курманов. Мы с Алексеем Николаевичем оба фронтовики. И пусть Вовка Аксенов начал войну в шестнадцатом, а Курманов в четырнадцатом, доверие он (то есть я) вызывает больше, нежели рабочий парень Михеев, неплохой, в общем-то, свой, но пороха не нюхавший.
        - Вот скажи мне, товарищ Михеев, не как представителю партии большевиков, а как части трудового крестьянства, какого хрена ты должность свою занимаешь? - проникновенно спросил Курманов. - Ты же с контрреволюцией бороться должен, нет? Почему трудовой народ должен за тобой дерьмо чистить?
        - Алексей Николаевич, - попытался остановить я разбушевавшегося Курманова, обычно сдержанного и спокойного. - Не мог Михеев предугадать, что восстание начнется. И никто бы не мог.
        - Владимир, ты парень толковый, из наших, из фронтовиков. Вот скажи, если бы ты был на должности, а не в Москве околачивался, допустил бы, чтобы у тебя под носом целый месяц офицерье шастало, восстание готовило?
        Пропустив мимо ушей «околачивался в Москве», честно ответил:
        - Не знаю, Алексей Николаевич, врать не стану.
        Отведя в сторону Курманова, оглянувшись, чтобы не видели другие, сказал:
        - Алексей Николаевич, ты на парня особо не кричи. У нас недавно в Москве не то что под носом, а в самом носу, на Лубянке, целый заговор проглядели. В отделе всего пять человек работают, как им успеть? Потери большие? - кивнул я на подводы, решив, что там не два трупа, а больше.
        - Пойдем, - позвал Курманов и пошел к одной из подвод. Остановившись, крикнул Михееву: - И ты подойди, начальник отдела.
        Подойдя к телеге, Алексей Николаевич сдернул покрывало с одного из тел. Лицо обожженное, не узнать. Только кожаная куртка да галифе уцелели. Аглая! С замиранием сердца я сам подошел ко второй, осторожно открыл. От сердца слегка отлегло. Нет, не Полина. Лицо незнакомое. Чистенькое лицо мертвой девушки.
        М-да. Аглая была, конечно, та еще штучка, но такой страшной смерти не заслуживала.
        - В Чуровское из Череповца уполномоченные приехали, лошадей в армию мобилизовывать, - начал рассказывать Алексей Николаевич. - Ну и эти дурочки за компанию увязались. Мол, с молодежью собрание проведем, в комсомол сагитируем. Вон, провели. Лошадей в сарай отвели, а ночью мужики не за топоры, а за винтари схватились. Уполномоченные сбежать успели, а этих ночью в доме сожгли. Дверь приперли, керосином облили, спичку кинули. Вот если бы мужиков так, меня самого, я бы еще понял! Но девок-то за что? Им бы замуж выходить, детишек рожать!
        - Товарищ Михеев, вы слышали? - повернулся я к своему преемнику.
        - А! - махнул рукой Курманов. - Кто девок поджег, уже далеко. Ничего, отыщем. А кто тут оставался, мы их уже тогось...
        Что именно «тогось» можно было не переспрашивать.
        - Да я про уполномоченных, - пояснил я. - Выяснить, кто такие, отчего проявили трусость. Бросили женщин.
        - А чего выяснять? - нахмурился Курманов. - Далеко не убежали, только до лесу. Телег в селе больше нет, потом в Череповец привезут. То что осталось.
        - Мне бы допросить кого, - вздохнул я. - Или никого не оставил? А крестьян-то, есть смысл допрашивать?
        - Так у меня с собой свое чека было, - через силу улыбнулся Курманов. - Вон, Афиногеныч с нами пошел, он в трансчека служит, вот все допросы и проводил. Сейчас подойдет, так сам и спросишь, чего тебе надо.
        Чуть не спросил - каким боком здесь трансчека, но прикусил язык. Мост-то через Шексну - железнодорожный!
        Мы снова прикрыли лица девушек, отошли в сторону, чтобы не мешать движению отряда. Они свое дело сделали, село усмирили. А что будет потом, тут уже Михееву решать.
        Тем временем, Курманов привел человека из трасчека - плечистого, крепкого, чем-то напоминавшего самого Алексея Николаевича, только постарше, лет тридцати- тридцати двух.
        - Вот, Владимир, это и есть Николаев, Иван Афиногенович, мой фронтовой друг. Мы с ним в лейб-гвардии финляндском полку лямку тянули, потом вместе всю империалистическую отмахали. Кавалер, между прочем. Ты, вроде бы, тоже с «егорием»?
        - Не, у меня-то только медаль, - вздохнул я.
        Приятно, что Курманов знает о медали, но, если спросят - за что, не знаю, что отвечать. А этот, Иван Афиногенович Николаев, георгиевский кавалер...
        Стоп. Откуда мне известно это имя? В Череповце мы с ним не пересекались, это точно, тогда откуда? Иван Николаев - не самое замысловатое имя, а вот отчество, даже для той поры встречается нечасто. Батюшки-святы! Вспомнил!
        Николаев Иван Афиногенович, один из подельников Леньки Пантелеева в двадцатые годы! И все сходится. Фронтовик, георгиевский кавалер, участник гражданской войны. В банде Пантелеева состояли бывшие чекисты, не пожелавшие смириться с нэпом, восстановлением частной собственности! Романтики, решившие восстанавливать социальную справедливость доступным способом - перераспределением ценностей. Но все закончилось банальным бандитизмом, и стенкой.
        Но все это случится позже, в двадцать втором или даже в двадцать третьем году. А пока я слушаю обстоятельный рассказ Ивана Афиногеновича.
        С его слов нарисовалась такая картина. В Чуровское и прочие села зачастили бывшие офицеры, отыскивающие кто родственников, кто однополчан. Но главное, что они отыскивали недовольных. А этих, после продразверстки и всего прочего, хватало. Офицеры обещали, что скоро с севера придет белая армия, выгонит большевиков и отдаст власть настоящим Советам. Земля же останется крестьянам, в собственности! Хочешь - продавай, а хочешь - ешь ее, землю-то. И зерно никто отбирать не станет. Сами станете продавать, по своим ценам. Конечно же, налоги платить придется, но немного. И кто узнает, сколько пудов ты продал, а со скольки заплатил? Но прибывшие говорили, что надо немножечко подождать, когда начнется наступление, тогда и грянуть. Центром должно стать село Братково. Вот туда восставшие должны собираться со всех сел, потом идти на Шексну, захватить мост и удерживать его до тех пор, пока не подвезут динамит.
        Стало быть, восстание было приурочено к наступлению белых и интервентов, но случилось немного раньше. Так в истории бывало.
        На нашу подводу посадили тех бойцов Курманова, кто слишком вымотался или у кого сапоги вышли из строя. А мы молодые, как-нибудь на своих двоих.
        Разговаривать не хотелось. Я по дороге принялся бубнить под нос какую-то старую песенку. Неожиданно, Курманов спросил:
        - Володя, а ты откуда узнал, что председателя артели под суд отдают? Неужто в Москве про все наши дела знают?
        - Какого председателя? Какой артели? - не понял я. О чем это Алексей Николаевич?
        - Так ты идешь, и бормочешь: На деревне расставания поют, провожают председателя на суд, насушили всей деревней сухарей, возвращайся председатель поскорей. Это ты не про председателя сельхозартели?
        - Да это я так, ни о чем, - смутился я, удивившись тонкому слуху Курманова, а еще тому, что, оказывается, бормочу под нос дурацкую переделку песни про гармониста. Как там? На деревне расставания поют, провожают гармониста в институт.
        - А, а я-то решил, что ты про нашего председателя «Долгуши». Деньги на семена взял, а потом пропил. Хрен ему, а не сухари! Я его, паразита, под суд отдал.
        Я натянуто улыбнулся, а в душе сам себя выматерил. Хорошо, что спел эту песенку здесь, а не в Москве. Объясняй потом, что ты имел в виду не «Председателя», а «председателя»!
        К счастью, Курманов отвлекся, услышав какой-то шум со стороны Шексны.
        - Долбануло что-то, - озабоченно сказал Алексей Николаевич. - Для трехдюймовки - слишком громко будет, а для грозы, вроде, не сезон.
        Я тоже слышал отдаленный раскат, напоминающий гром. Впрочем, говорят, что грозы и зимой могут быть.
        Пока суть да дело, мы вернулись в Шексну. Наш паровоз с теплушками стоял на месте, но чего-то здесь не хватало. Хм. Что-то такое было, когда мы прибыли?
        - А куда колокольня делась? - с удивлением спросил Курманов.
        Точно. С утра колокольня стояла, а теперь ее нет. Что-то там торчит, вроде сломанного зуба или пенька, еще и дым идет.
        Возле станции переминался с ноги на ногу товарищ Смирнов. Посмотрев на меня, хмыкнул и ответил на незаданный вопрос:
        - Шестая армия бронепоезд прислала, так они только к станции подошли, из орудия и жахнули! Говорят - не знали, что Шексна отбита, на всякий случай подавили высотку.
        Понятно, что за грохот мы услышали. М-да, хорошо еще, что село и станцию не подавили на всякий случай. А ведь могли бы. Из чего хоть палили-то? У них что, корабельное орудие стоит?
        - А куда бронепоезд подевался? - поинтересовался я.
        - Обратно в Вологду ушел. Командир сказал - мол, ему четыре часа дали, чтобы все про все, а потом назад. Наступления ждут, а бронепоездов всего два.
        - Ясно, - кивнул я. Потом вспомнил: - Вы же с Королевым должны были на зачистку идти.
        - Куда идти? - нахмурился Смирнов.
        Тьфу ты, опять я брякнул, что ни попадя. Нет в восемнадцатом году такого термина «зачистка».
        - Это мы так говорили, когда основные силы бандитов разбиты, но мелочевка осталась. Типа - вначале грубая работа проведена, а теперь зачистить, чтобы под ноль, гладко.
        - А, вот оно как! Зачистка - хорошее слово, надо запомнить, - кивнул Смирнов. - А я здесь, потому что ваш губвоенком приказал мне на месте сидеть, и даже охрану поставил. Пока вы в Чуровское ездили,, связь наладили. Оказывается, меня в Москве уже потеряли. Я же сегодня должен был на коллегии ВЧК выступать. Стали искать. В общежитии в Доме Советов меня нет, выяснилось, что по ошибке в другое общежитие заселили, на Лубянку, а там в командировку отправили. Из Центрального аппарата в Вологду позвонили, а те сюда. Что скажете?
        - Да что сказать? - пожал я плечами. - Неразбериха.
        А про себя подумал - бардак. Еще подумал, что курсы, на которых мы, якобы, учимся, это тоже бардак. Если это действительно курсы, то должна быть четкая программа, методика преподавания, а самое главное - конкретная цель. Вот, на кого нас все-таки учат? На разведчиков или на контрразведчиков? Похоже, что и на тех, и на других. И будем мы все такие универсальные, как самолет «бомбардировщик-истребитель», в реальности и не бомбардировщик, и не истребитель. Но говорить о том постороннему, пусть даже важному начальнику, я не стал. Вслух произнес:
        - Еще хотел вам сказать большое спасибо, товарищ Смирнов. Если бы не вы, положили бы нас всех.
        - Так я, худо-бедно, до ротмистра дослужился, - усмехнулся товарищ Смирнов, а потом добавил: - Жандармерии.
        - В сущности, повышение, и очень серьезное, - рассудительно произнес я. - У вас теперь должность не ниже генерал-лейтенанта.
        - Да нет, выше полковника жандармерии бы не прыгнул. Генералы - это уже в столице.
        - Тоже неплохо, - кивнул я.
        - Артист ты, товарищ Аксенов! - расхохотался Смирнов. - Шутка у меня такая. На самом-то деле, я и впрямь ротмистром был, в кавалерии. Но когда говорю - ротмистр жандармов, все начинают глаза пучить и шептать - а что, в ВЧК жандармских ротмистров берут?
        - Так откуда я знаю, берут в ВЧК ротмистров жандармерии или нет? По мне - если до революции себя ничем не запятнал, так почему бы и нет? Вон, есть же в армии военспецы, почему бы у нас не быть?
        - Игорь, - протянул мне руку товарищ Смирнов. - Просто Игорь. Если пойдете ко мне в заместители, буду для вас Игорь Васильевич.
        - Спасибо Игорь Васильевич, Игорь, то есть, я подумаю, - пожал я протянутую руку. - Меня можно Владимиром звать, даже на Володю откликнусь. А в замы идти, так это как начальство скажет. Кстати, а вы почему сами Кедрову не сказали, что вас на коллегию вызвали?
        - И что я должен был говорить? - удивился Смирнов. - Мол, я начальник ЧК Западной области, и мне воевать нельзя? Я же не знал, что меня по ошибке отправили. Кстати, - решил он сменить тему. - Есть, что товарищу Кедрову доложить по существу дела?
        - Есть, - кивнул я. - С одной стороны - восстание стихийное, а с другой - тщательно продуманное и подготовленное. Как говорят, что-то пошло не так. Готовилось восстание около месяца, но вспыхнуло стихийно и не вовремя.
        - Так кого у нас этим удивишь? - усмехнулся Смирнов. - Декабристы к восстанию сколько готовились? Года два или три? А как время пришло - стихия, и все пошло не так!
        Глава 18. Библиотекарь
        Май. Не знаю, уходят ли архангельские рабочие в леса, на маевки, но я бы не стал. Северная Двина начинает освобождаться ото льда, но не спешит, и весна запаздывает. Пока река не вскрылась, навигация не начнется, как и наступление белых.
        Народ, живший за счет рыболовства, ругается. Я тоже ругаюсь, потому что в последнее время есть стало совсем нечего. Если бы не рыба, то пропали бы. Свежей в продаже нет, но вяленой и сушеной вдоволь.
        Я теперь паек не получаю, а выкупаю. С подработкой в газете худо-бедно концы сводим с концами, но сахара и чая давно не видим. Хорошо, что я не курю, а не то бы совсем труба. Табак здесь привозной, самосада, спасавшего курильщиков в Центральной части России отчего-то не садят. Народ, не завязавший с пагубной привычкой, курит сушеные листья. Говорят, лучше всего «идет» березовый лист, из старых веников. Не знаю, пробовать бы не стал.
        Впрочем, если вспомнить мое прошлое житье-бытье, хоть в Череповце, а хоть и в Москве, то совсем даже и неплохо.
        А Галинку жалко. Бьется, бедолага, как рыба об лед, кормит здорового мужика, да еще и переживает - что люди скажут? Жалко женщину. Как ей объяснить, что мне на самом деле не двадцать (или уже двадцать один?), а больше? Не объяснишь, да и не стану я ничего объяснять.
        Наш агитплакат шума наделал немало. Готовившееся наступление мы не сорвали, но один батальон, как минимум, из строя вывели. Мало? Конечно мало, но может, именно этот батальон, использованный вовремя и в нужном месте, и принес бы решающую победу белым. По слухам, где-то на Ваге русская рота пыталась насадить на штыки англичан, но те сбежали, а роту расформировали. Но это лишь слухи.
        Пока Архангельское подполье притихло, потому что и контрразведка англичан, и контрразведка белых, а также добровольные помощники, вроде нашего старшего по кварталу, искали всех, кто причастен к агитке. К счастью, никого не нашли.
        Совпадение или нет, но в порту вышло из строя сразу четыре корабля. Возможно, не зря мы с товарищами освобождали Неклюдова!
        Похоже, за подпольщиков решили взяться всерьез и радикально. Недавно в городе и во всех ближайших селах были расклеены объявления за подписью генерала Марушевского, где всем желающим разрешалось выехать в Советскую Россию. Единственное условие - необходимо подать заявление властям по месту жительства с указанием причины вашего отъезда, а также политической принадлежности.
        Они что, всерьез решили, что большевистское подполье попытается смыться из города таким путем? Дураков нет. Я вообще не думал, что кто-то «поведется» на подобную провокацию. Ан, нет. И желающие нашлись, и заявления приносили, пытаясь объяснить, что в Архангельске оказались случайно, по делам, так и застряли, а в Вологодской губернии или в местах, где сейчас красные, их ждут семьи, а скоро полевые работы. И что в результате? Расстреливать и сажать в тюрьму никого не стали, но белой армии удалось укомплектовать целых три роты из «уклонистов». Вполне возможно, что это и было целью заместителя командующего белой армией.
        Союзники наращивали свое военное присутствие. О самолетах я уже сообщал в Центр, теперь появились еще и танки. Их количество установить не смог, в пределах от десяти до двадцати. Минус два. Два танка отчего-то сорвались с тросов и упали в Двину. Вытащат ли их водолазы, не факт, а если и вытащат, то будут ли они пригодны к эксплуатации?
        Эх, бедный-бедный Крестинин! Упоминаний о «самобеглых черепахах» не нашел, может «пушки и зелье» с «обозом» подойдет?
        Союзники нынче сидят по казармам. Выходить в город строжайше запрещено, во избежание эксцессов. Даже английские патрули стараются не заходить в безлюдные места. Французы иногда вылезают, их отчего-то не трогают.
        Больше всего от этого пострадали владельцы питейных заведений и девушки с «низкой социальной ответственностью», которых в Архангельске немало. А что тут такого? Портовый город, моряки, хоть наши, хоть иностранные, желающие гульнуть. В шестнадцатом, когда расширяли старую железную дорогу, строили новый порт, спрос на девушек был дичайший! Хорошо, что «ночных бабочек» немного выручали крестьянки, приезжавшие в город на подработку. Да-да, было и такое. Некоторых собственные мужья отправляли. Мол, ничего страшного, я-то за треху целый день горбачусь, а тебе и делов-то, что ноги раздвинуть, норка не измылится. За неделю- две можно на корову заработать, за месяц на лошадь.
        Свержение самодержавия «бабочки» приняли с восторгом и вместе с революционной молодежью охотились за местными полицейскими, вымещая на них старые обиды. Одного особо ретивого городового гонявшего барышень с набережной даже пытались утопить в Северной Двине, но прохожие отбили. Летом семнадцатого девушки попытались открыть собственный профсоюз, зарегистрировать его в управе, но не разрешили. Мол, налоги в казну - всегда замечательно, но какую деятельность прописать новому профсоюзу?
        При большевиках девушкам легкого поведения жилось грустно. Арестовывать их никто не арестовывал, услугами пользовались многие, включая членов губисполкома, но платить не желали.
        Но в августе, когда высадились союзники, для барышень наступило лучшее время! И клиент прет и платит не «керенками» или «моржовками», а валютой! А тут, на тебе! Американо-английские солдаты в казармах, а французы жмутся, платить не любят.
        О несчастных жрицах любви, понятное дело, в Центр докладывать не стал. Писанины и без них хватает.
        Я писал очередную статью для газеты. Разумеется, темой снова выбраны англо-русские отношения, и теперь можно смело переносить место действия в Архангельск. Как не написать о Ричарде Ченслере, отправившемуся открывать новый путь в Индию, а открывшему Россию? А что еще делать несчастным англичанам, если испанцы и португальцы с подачи Римского папы, поделили весь мир? Что они беспощадно топили их корабли, застигнутые у берегов Африки или Индии. Тягаться с могущественными морскими державами Англия еще не могла, потому пришлось искать альтернативные пути. И вот, отважный капитан Ченслер вместе с двумя другими мореплавателями, отыскивая Северо-восточный проход, отправился в далекое ледяное море. Увы, природа оказалась неблагосклонной. На двух кораблях команды погибли от холода и цинги, зато Ченслер, пройдя Белое море, вышел к устью Северной Двины и, к своему удивлению, обнаружил монастырь и крестьянские деревушки. А дальше, проигнорировав запреты местной администрации, Ченслер рванул прямиком в Москву, где изумленный царь Иван Васильевич по прозвищу Грозный удостоил храброго капитана аудиенцией и дал
ему грамоту на право вести торговлю.
        А дальше - триумфальное возвращение в Англию, создание Московской компании, хартия от королевы на право монопольной торговли с Россией. И вот, Ченслер опять возвращается в Москву, силой своего обаяния получает от Ивана Грозного грамоту на беспошлинную торговлю (думал ли Иоанн Васильевич, сколько денег он потеряет?), ряд других привилегий.
        В обратный путь Ченслер забирает воск, пушнину, войлок и канатную пряжу, так необходимую молодому английскому флоту. Всего товаров на двадцать тысяч фунтов стерлингов. В переводе на русские деньги это составляло двести тысяч рублей, а сколько это на деньги одна тысяча девятьсот девятнадцатого года, я даже не берусь сказать. Еще вместе с капитаном в Англию отправлялся русский посол Осип Непея, которому было поручено установить дипломатические отношения. Увы и ах. Корабль, не дойдя до Англии попал в шторм, и на морское дно отправились не только товары, но и сам Ченслер. Русскому послу чудом удалось спастись, и он достиг берегов Британии, добрался-таки до королевы.
        Довольный собой я поставил под статьей свою подпись «В. Черепанин», обмакнул перо в чернила и вывел заголовок «Славная смерть английского капитана». Я уже собрался отнести материал в газету, благо, что минут пять ходьбы, как в мою каморку вошел директор библиотеки.
        - Владимир Иванович, разрешите прочитать ваш труд? - попросил Платон Ильич.
        Ну как можно отказывать собственному работодателю?
        Ознакомившись с моим опусом, директор развел руками:
        - Владимир Иванович, не знаю, что и сказать! С одной стороны - легкость слога, блестящее владение материалом. С другой - вы совершенно неправильно подаете информацию. Судя по вашей статье, англичан влекла в далекие и трудные путешествия только жажда наживы. Ваш Ченслер - авантюрист и пройдоха, вывезший из России несметные богатства, облапошивший русского царя, но в конце-концов погибший вместе с сокровищами!
        - А что же еще влекло англичан? - поинтересовался я, несколько не сомневаясь в ответе.
        Уперев руку в бок и придав взгляду мечтательное выражение, господин Зуев начал читать:
        Take up the White Man’s burden
        Send forth the best ye breed
        Go, bind your sons to exile
        To serve your captives’ need[1];
        
        Дочитав до конца, Платон Ильич снисходительно похлопал меня по плечу и ушел. Я хотел слегка поиздеваться, сказав: «Стихи прекрасные, только я ничего не понял!», но не стал. Не поверит мой директор, что интеллигентный пролетарий не знает Киплинга, если не на английском языке, так хотя бы в русском переводе.
        Мой начальник Платон Ильич Зуев завзятый англоман. Прекрасно говорил на английском языке, обожал Диккенса и Киплинга, с удовольствием общался с союзниками, приходившими обновить в памяти читанных в юности Вальтера Скотта или лорда Байрона, имевшихся в нашем иностранном отделе. В сущности, ничего страшного. В России поклонников Туманного Альбиона всегда хватало. Еще Пушкин в «Барышне-крестьянке» высмеивал увлечение отца Лизы Муромской всем английским и противопоставлял ему простого русского барина, живущего без затей, зато побогаче!
        У меня самого и у большинства моих знакомых двойственное отношение к Британии (не будем спорить - что мы подразумеваем под этим словом). Кто не любит английскую литературу, английские сериалы (когда же запустят очередной сезон «Шерлока»?!), уютные стриженые лужайки с настоящими британскими домами и холмы с пасущимися овечками? Другое дело, если начнем вспоминать и записывать все пакости, что Россия претерпела от Англии: не хватит тома, сопоставимого с энциклопедией. Значит, английскую культуру любим, а вот английское правительство не особенно.
        И что же меня смущало в Платоне Ильиче? Казалось бы, бескорыстный труженик, радеющий за Публичную библиотеку города Архангельска, тративший свои личные сбережения на пополнение ее фондов. Но я, будучи человеком циничным, добра не помнившим, задался вопросом - а откуда у него средства? Как правило, попечителями библиотеки, ее почетными директорами становятся меценаты-предприниматели, готовые поделиться с ближними небольшой толикой средств, что хорошо сказывается и на репутации. У Зуева нет ни заводов, ни газет-пароходов. Богатые родственники, отстегивающие деньги? Хм. Вполне возможно, но здесь требуется проверка.
        Один из дедушек-библиотекарей как-то обмолвился, что Платона Ильича на пост директора назначил сам Городской голова Вильгельм Вильгельмович Гивелякен в тысяча девятьсот седьмом году в обход человека, действительно вложившего в библиотеку собственные средства. И Городская дума поддержала предложение градоначальника. Так, а чем у нас занимался Гивелякен кроме общественно-полезной деятельности? Разумеется, зарабатывал деньги. А каким способом? Вот это узнать не трудно. Открываем «Памятную книжку» и находим, что Городскому голове с немецкой фамилией принадлежали лесопильные заводы, торговый дом, а еще он был совладельцем Лесопромышленного акционерного общества «Норд». С «Нордом» оказалось чуть сложнее, но в биржевом справочнике говорится, что тридцать процентов его акций принадлежит «Клейнворт и К°», зарегистрированной в Лондоне. Вот, уже интереснее. Не исключено, что это только совпадение, но сотрудничество государства с торговыми и банковскими фирмами началось не вчера. Вспомним, кто доставлял в Москву известия о нашествии Мамая? А всеми любимый Даниэль Дефо, открывший в своих фирмах целую
разведсеть? Впрочем, сам Вильгельм Вильгельмович мог и не знать, кому оказывает протекцию.
        И что еще не так в Платоне Ильиче? Вернее, с Платоном Ильичем. Образование? С его слов, закончил Варшавский университет - хрен проверишь, отсюда и его любовь к пышным «польским» усам. Интереснейшее сочетание польской внешности, английской культуры и русского имени-фамилии.
        А если предположить, что английская разведка внедрила своего человека в Архангельск аккурат после подписания Россией союзнического соглашения? Вполне возможно. Разведки работают не только в тылу противника, но и в тылу союзника. А сам Платон Ильич не обязательно мог быть добывающим агентом. Он мог выступать в роли «почтового ящика», резидента. Библиотека - идеальное место для встреч, для передачи информации. Да что там - для сбора и анализа информации, чем я сам в данный момент занимаюсь. А англомания - одна из вполне легальных масок моего директора.
        А русская контрразведка или жандармерия могла обратить внимание на скромного библиотекаря? Вполне-вполне. Не в жизнь не поверю, что мои коллеги не работали по союзникам, тем паче - по англам, от которых постоянно ждали чего-нибудь нехорошего. И где теперь искать тех контрразведчиков, что курировали Архангельск? А жандармерия? Последний жандармский начальник Архангельской области полковник Фаноринский ушел в отставку и отбыл в Москву. Если полковника не расстреляли, и он не эмигрировал, то можно бы и поискать. Вдруг да что-нибудь интересное расскажет?
        Вот только как мне это проверить? И где внимательный читатель Крестинина, что помог бы мне зашифровать фразу «Нужно проверить директора библиотеки Платона Зуева, не попадал ли тот в поле зрения разведслужб?» Сам я точно это сделать не в состоянии!
        Следующий вопрос. Если Зуев работает на английскую разведку, связан ли он с ее контрразведкой? Не факт, но вполне возможно.
        Ну а теперь самый главный вопрос - не страдаю ли я паранойей, если в каждом несоответствии вижу либо злой умысел, либо преступление? Может, начинается «профессиональное выгорание»?
        Вывод: Москву я запрашивать не стану, не стоит оно того, но сам буду исходить из того, что директор библиотеки английский шпион и работает на разведку и контрразведку. Не исключено, что мне это может пригодиться.
        Что ж, посмотрим, что можно сделать, чтобы угодить директору - англофилу и «шпиону». Значит, Ченслер нес «полудикарям», а может быть и «чертям», как говаривал Киплинг, культуру и просвещение, а обратно вывозил материальные ценности. И для Ивана Грозного, имевшего такую библиотеку, о которой королева Мария, а потом сменившая ее Елизавета, не могли и мечтать, английская культура, безусловно, была превыше всего! И заголовок поправим. Пусть будет «Скитания капитана Ченслера в Белом море!»
        Отнеся очередной опус в редакцию и получив аванс - тридцать рублей, хотя могли бы заплатить и побольше, зашел в церковь. Прошел бочком мимо певчих, украдкой перехватывая записку, прибывшую с безымянным курьером.
        Цифры. Сегодня их отчего-то немного, запомню, а записочку лучше порвать на очень маленькие кусочки и развеять по архангельскому воздуху. Теперь беремся за настольную книгу начинающего разведчика. Итак, страница девяносто, строчка восьмая сверху, целых два слова рядом «начатки торговли», дальше ... ага... «англичане».
        Значит, пора начинать торговлю с англичанами. А торговля подразумевает «торговаться». Пришло время моей четвертой матрешки.
        
        [1] Бремя белых. Автор уверен, что читатели знают это стихотворение.
        Глава 19. Новое назначение
        Девятнадцатый год Москва встречала спокойно. Рождество уже не отмечали, а Новый год еще не праздновали. Наши ряды, имею в виду группу чекистов, набранную для обучения, потихонечку редели. Лосева расстреляли, еще несколько человек погибло. Время от времени исчезал кто-то из товарищей. Куда он девался, никто не знал и не спрашивал. Просто, утром приходил посыльный от Кедрова, и человек исчезал. К середине первого месяца нового года нас осталось лишь трое. Но скоро и я дождался своего часа.
        - Вставайте, граф, вас ждут великие дела!
        Я продрал глаза. Возле меня стоял свеженький как огурчик Артур Артузов, который еще и Фраучи, и улыбался.
        Вчерашний вечер и половину ночи я помогал московским чекистам. Дело было связано с искусством и имело огромное значение. Нет, это не ограбление Патриаршей ризницы и не кража Большой короны Российской империи, но тоже не рядовое событие.
        К особняку на Большой Знаменке, некогда принадлежащего известному коллекционеру, а ныне эмигранту Щукину, где хранились полотна Писарро и Пикассо, Дега и Ренуара, Гогена и Ван Гога, Дега и Матисса - импрессионистов, постимпрессионистов, фовистов и кубистов, прибыли люди с мандатом за подписью самого Луначарского, по которому все картины - двести пятьдесят шесть штук, должны быть отгружены в Петроград для пополнения Эрмитажа. Возможно, Главный хранитель коллекции, Елена Келлер, для которой коллекция была родной (как-никак, она приходилась Щукину родной дочерью), поплакала бы и безропотно передала все холсты, но так уж случилось, что буквально за два часа до приезда «просителей» ей позвонил сам Анатолий Васильевич Луначарский, пообещавший, что собрание ее отца будет самостоятельным художественным музеем. А так как Елена Сергеевна оказалась женщиной неглупой, она мило поулыбалась незваным гостям, проводила их в зал, а сама позвонила в ЧК.
        Вот и пришлось нам вначале арестовывать непосредственных исполнителей, а потом их руководителей.
        Самое интересное, что злоумышленниками оказались простые сотрудники Мосгоркомхоза, не имевшие представления о том, что подпись Луначарского фальшивая, хотя и мандат, и печать настоящие! Да и человек, отправивший их на «дело», оказался не закоренелым злодеем, а чиновником, занимающим в Моссовете должность начальника отдела питания, отвечающего за обеспечение сотрудников пайками. Товарищ решил совершить выгодный обмен, поменяв пару сотен никому не нужных холстов, густо намазанных красками, на два вагона муки! И муку он не собирался оставлять себе или спекулировать, а поделить поровну на всех сотрудников Моссовета согласно пайковым нормам. Ну а то, что подделал подпись народного комиссара, ничего страшного. Людей-то кормить надо!
        Чем там закончится дело, не берусь и представить. Вполне возможно, трибунал поверит на слово рачительному чиновнику, а может, и нет. Сегодня я собирался выяснить: что у нас за новые меценаты появились, готовые отдать тридцать две тонны муки за никчемные картины? Где они умудрились добыть два вагона, куда собирались деть коллекцию?
        В среднем, получается сто двадцать пять килограммов за картину! В ценах моего мира килограмм пшеничной муки стоит рублей пятьдесят-шестьдесят, а сколько ржаная, я даже и не знаю. Значит, картина Гогена мне обошлась бы в семь с половиной тысяч рублей?! А «Танец» Матисса (он побольше) в десять тысяч? Хочу!
        Но выяснить подробности мне было не суждено.
        - Владимир, я за тобой, - сообщил Артур, улыбнувшись. - Собирайся.
        С Артуром Артузовым мы перешли на «ты» и немного сдружились благодаря любви к фантастике. Я как-то сидел на Лубянке в длинном коридоре в ожидании Коли Зотова - моего сокурсника, вызванного для какой-то консультации, коротая время за чтением Жюля Верна.
        - Владимир, что вы читаете? - услышал я голос.
        Подняв глаза, увидел помощника Кедрова.
        - Двадцать тысяч лье под водой.
        - А почему на русском? - удивился Артузов. Вспомнив, что в учительской семинарии иностранным языкам не учат, а мою биографию он точно знал от своего шефа, извинился: - Мне отчего-то кажется, что вы заканчивали классическую гимназию!
        - Увы и ах! - улыбнулся я. - В гимназии у меня не было бы ни малейшего шанса. Там же и арифметику учат, и физику, и древнегреческий с латынью. А я всегда предпочитал предметы поинтереснее.
        - Какие, если не секрет?
        - Историю с географией. Еще очень нравится филология. Только не лингвистика, а история литературы. Всегда интересно знать - как литератор писал, в каких условиях, что подвигло. Опять-таки, интересно развитие литературы. Да что там - литературные репутации, мода. Еще очень интересна палеография.
        - Да, очень интересно, - согласился Артузов. - А почему в университет не пошли?
        Некоторые детали биографии Володи Аксенова я уже знал, равно как и систему семинарского образования.
        - Так выпускник семинарии не имеет права поступления в университет. Для меня и так сделали исключение - в семинарию принимали с шестнадцати лет, а меня с четырнадцати, как круглого сироту и закончившего курс народного училища с отличием. Меня даже учили бесплатно и стипендию выдавали. Я же и на фронт вольноопределяющимся пошел, потому что у них льгота при поступлении в университет. Думал, сдам экзамены на прапорщика, какой-нибудь орден получу - вот, меня в университет и примут.
        Артузов смутился. Похоже, что у него детские и юношеские годы сложились благополучнее. И цели допрашивать меня тоже не было. Видимо, чтобы сменить тему, опять начал говорить о фантастике.
        - Кстати, как вам Богданов?
        - Красная планета? Мне кажется - муть полнейшая. Техническую сторону, любовные переживания в расчет не беру, но не понимаю, если на Марсе установился коммунизм, то почему марсиане так просто решили перебить население Земли? Где логика?
        - Так ведь не все же, - принялся защищать марсиан Артузов. - Одна часть выступала за уничтожение, другая против. И кончилось тем, что приняли решение добывать топливо на Венере.
        - Артур, прошу прощения, не знаю вашего отчества...
        - По отчеству Христианович, но лучше просто Артур. А еще, может, перейдем на «ты»?
        Я был не против. Наоборот, очень польщен. Перейти на «ты» с самим Артузовым - это нечто! Интересно, если Володя Аксенов доживет до тридцать седьмого, его расстреляют вместе с Артуром или попозже, вместе Кедровым? То, что расстреляют, как пить дать. Да одни лишь беседы с Артузовым и Кедровым потянут на «высшую меру социальной защиты».
        А пока мы еще оба живы, то идем на выход, где уже поджидал автомобиль. Я не стал спрашивать у Артузова, куда мы едем. Увижу.
        К моему удивлению, автомобиль поехал не на Большую Лубянку и даже не в Кремль, а в сторону Курско-Нижегородского вокзала.
        - Догадался, куда едем? - поинтересовался Артузов.
        - Неужто к самому товарищу Троцкому?
        Догадаться не сложно. Если бы собирались меня арестовывать или расстреливать, повезли бы в другое место. Если командировка - никто бы авто не прислал. Значит, меня хочет видеть кто-то из очень больших людей. Лев Давидович, как известно, предпочитал по стране передвигаться на бронепоезде и в Москву наезжал крайне редко. Не знаю, имелся ли у него свой кабинет в Кремле. М-да, если и оставался у Володьки Аксенова шанс «отмазаться» в тридцать седьмом, то после знакомства Троцким он скатился к нулю.
        Где-то читал, что бронепоезд Троцкого всегда оказывался в кольце охраны. Может, позже так и делали, но сейчас он стоял просто на запасных путях, и охраны, кроме часового у вагона, мы никакой не увидели.
        Мы с Артузовым показали красноармейцу свои документы, поднялись в тамбур. Ага, там все-таки еще один пост охраны, но караульный, видимо, знал Артура в лицо и пропустил без вопросов. И оружие у нас никто не отобрал. Захоти я убить Льва Давидовича, так без проблем!
        Бронированный вагон превращен в рабочий кабинет. Мебель добротная, из красного дерева. Посередине - стол для заседаний, к которому примыкает стол поменьше, заваленный бумагами. На стене карта России, столы тоже завалены картами. Сам Троцкий листал какие-то машинописные листы, некоторые подписывал, а некоторые отбрасывал в сторону.
        - Садитесь товарищи, - поднял на нас взгляд наркомвоенмор. - Буквально, две минуты.
        За спиной товарища Троцкого висели огромные часы. От нечего делать я стал смотреть на циферблат. Удивительно, но. когда минутная прошла два деления, Лев Давидович встал и подошел к нам. Пожав руку вначале Артузову, потом мне, Троцкий сел напротив. Я отчего-то представлял Троцкого с бородкой и усами, в пенсне. Пенсне и усы наличествовали, бороды не было. Значит, появилась позже. Опять-таки, представлял Льва Давидовича субтильным интеллигентом, а увидел довольно крепкого мужчину.
        - Товарищ Аксенов, в чем цель конечная нашей революции? - спросил наркомвоенмор.
        Вопрос поставил меня в тупик. И впрямь, а в чем цель нашей революции? В установлении социальной справедливости? Так я и сказал Троцкому. Очень опасался, что Лев Давидович в духе плохих фильмов, когда вожди революции вещают всем и вся, начнет погружать меня в собственные идеи, но нарком только усмехнулся:
        - Как вы считаете, по какому направлению вы будете работать?
        - Скорее всего, Архангельск, - предположил я.
        - А почему вы сделали такой вывод? - заинтересовался наркомвоенмор.
        - В принципе, это может быть и Сибирь, и Дон, и даже Гуляй-поле, - пожал я плечами. - Но в последнее время Артур Христианович осторожно вводит меня в курс некоторых дел. Например - проинформировал меня о том, что именно вывозил ЧКОРАП[1] из Архангельска, в каких количествах. Я знаю, что товарищ Артузов ничего не делает зря, стало быть, мне эти данные потребуются.
        - Да, именно Архангельск, - кивнул Троцкий. Пристально посмотрев на меня, не то сказал, не то приказал: - Изложите мне, что у нас на Северном направлении?
        - По сравнению со слоном - Восточным фронтом - это моська. Но даже моська может представлять опасность, если объединится со слоном. Сегодня на Северном направлении имеется собственное правительство, сравнительно небольшая армия и небольшой контингент войск Антанты. Предполагалось, что Антанта уберет свою армию после капитуляции Германии, но она завязла на Севере.
        - Почему? - блеснул стеклами пенсне Троцкий.
        - Причины могут быть две. Первая - Англия и иже с ними не могут вывезти свои войска из-за зимы, лед и все прочее, и эвакуации следует ждать весной-летом. А вторая - Антанта, пообещав Колчаку и прочим правительствам белых помощь, теперь не знает, как вылезти с русского севера и сохранить лицо. Хотя... Англию никогда не волновало, как она выглядит в глазах других. Ей главное сохранять собственные интересы и преумножать деньги.
        - Не любите Англию? - усмехнулся Троцкий. Не дожидаясь ответа, сказал: - А кто в России любит Англию? Другое дело, что Англии глубоко начхать, любят ее или нет.
        Хотел сказать, что англичане правильно делают. Это у нас отчего-то всегда оглядываются то на Европу, то еще на кого-нибудь. Но Троцкий не тот человек, чтобы вести с ним банальные разговоры. Это лучше с приятелями, за чашкой чая.
        - Как вы считаете, как относятся британские и американские солдаты к войне? - спросил Лев Давидович.
        - Могу судить только по материалам наших газет, - осторожно ответил я, опасаясь сказать что-то такое, чего Аксенову из восемнадцатого года знать невозможно. - В ноябре прошлого года зафиксированы случаи, когда американские и английские солдаты переходили на нашу сторону. Причем, не только отдельные солдаты, но и подразделения - в декабре одна из рот славяно-британского легиона полностью перешла на сторону Красной армии. Американский отряд, самовольно покинув позиции под Обозерской, в полном составе прибыл в Архангельск и потребовал, чтобы его вернули на родину.
        - А в общем и целом? - перебил меня Троцкий.
        - А в целом, солдаты воюют хорошо, если твердо понимают - за что воюют и с кем воюют. Желательно, чтобы они осознавали, что воюют за справедливое дело. В нашем случае, ни рядовые американцы, ни англичане уже не понимают - с кем им приходится воевать и за что. Ехали сражаться с немцами, с большевиками-германскими шпионами, а натолкнулись на русское сопротивление. Еще очень важный момент. Солдату нужно создавать условия для войны - вовремя его кормить, отправлять на отдых, мыть. Европейцам приходится жить в непривычных условиях: холод, вши, грязные и сырые окопы, однообразная пища. И русским-то в таких условиях воевать трудно, а англичанам и прочим американцам смерти подобно.
        - Что ж, вы все правильно излагаете, - кивнул Троцкий с одобрением. - Еще нужно отметить, что в «верхах» Лондона и Нью-Йорка нет единого мнения о продолжении интервенции. Идут дебаты в Парламенте, американские сенаторы открыто выражают протест против политики своего правительства.
        Я бы еще мог дополнить Льва Давидовича сведениями, запомнившимся еще со школы. Что в те годы рабочее движение, интернациональная помощь не была пустым звуком, Советская Россия еще не стала «империей зла», а пылала факелом в темной ночи! Что в Лондоне создан комитет для борьбы с интервенцией, что английские рабочие поставят перед Парламентом вопрос о выводе войск из России, во многих городах пройдут митинги. Портовые грузчики станут отказываться загружать суда, идущие в Мурманск и Архангельск. А очень скоро в Глазго начнется всеобщая забастовка, продлившаяся две недели. В городе потухнет электричество, остановятся фабрики и заводы, весь транспорт, а в порту будут уныло стоять корабли. Осенью английских рабочих поддержат американцы, количество протестующих перевалит за миллионы, а в стычках с полицией погибнут сотни людей.
        Разумеется, Аксенов всего этого знать не мог, как не мог о том знать сам товарищ Троцкий. Предполагать, да, Лев Давидович мог.
        - Итак, товарищ Аксенов, принято решение об отправке в Архангельск специального эмиссара. Его задача - заставить американцев и англичан как можно быстрее начать вывод своих войск. При этом, главную роль в этом должна сыграть белая армия.
        Ну ничего себе товарищ Троцкий задачи ставит! Может, еще и мировую революцию совершить? Или чего-нибудь попроще - отобрать у Колчака золотой запас или луну с неба достать?
        Видимо, на моей физиономии проявились те мысли, которые мне бы не хотелось озвучить, потому что Троцкий рассмеялся:
        - Не пугайтесь так, товарищ Аксенов. Эта задача вполне выполнима.
        - Как понимаю, эмиссаром стану я? - решил я зачем-то уточнить, хотя это и очевидно. Дождавшись кивка «Льва революции», спросил: - Моя задача столкнуть лбами англичан и белых, вследствие чего союзники покинут Архангельск?
        - Именно, - кивнул Троцкий. - Мне трудно вам что-нибудь посоветовать. Думаю, вы сами выработаете план действий. Не торопитесь, время у вас есть. Если понадобится - в вашем распоряжении будет и подполье, и разведка Архангельска. Связь станете поддерживать с товарищем Кедровым. Все детали обсудите с ним.
        Лев Давидович так пристально смотрел на меня, что подумалось - а не брал ли он уроки у какого-нибудь старого каторжника, вроде моего наставника? Но играть в «гляделки» с одним из вождей революции не с руки, и я поспешил отвести взгляд.
        - А какой смысл сталкивать лбами белогвардейцев с союзниками, если интервенты и так покинут Архангельск?
        - Поверьте, смысл в этом есть. - Троцкий кивнул, откинулся в кресле, давая понять, что аудиенция закончена. Мы с Артузовым поднялись. Когда мы покидали кабинет, Лев Давидович бросил мне в спину: - Да, товарищ Аксенов. Если недовольство белогвардейцев и эвакуация союзников совпадут по времени - ничего страшного.
        
        
        
        [1] Чрезвычайная комиссия по разгрузке Архангельского порта
        Глава 20. Эмиссар Троцкого
        Задание Центра не содержало конкретной даты. Спешить не нужно, но и медлить нельзя. Поскольку для запланированного мною требовалась чистая вода, пришлось ждать, пока Северная Двина не очистится от льда, а флот белых и интервентов не начнет подготовку к наступлению. Покамест друзья-союзники переминались с ноги на ногу, улавливая сведения с Востока. Напряглись, было, когда командующий Восточным фронтом Каменев начал очень активно гнать Колчака, но потом расслабились, узнав о прекращении наступления.
        План действий я уже подготовил, но он требовал одобрения «сверху», потому что здесь задействовались такие силы, что только фамилия Троцкого могла привести их в действие. Я изложил соображения в шифровке, но ответ из Центра задерживался. Подозреваю, что там сейчас не до меня. Как раз случился скандал Троцкого и Вацетиса с Каменевым, командующим на Восточном направлении, и его комиссарами. Комфронта хотел продолжать наступление на Колчака, но Вацетис с Троцким его придержали, в опасении, что у адмирала имеется достаточно резервов, а половина армии Каменева перебрасывается на Южный фронт. Когда красный «стратег» начал упрямиться, Троцкий просто снял его с должности. Комиссары через голову наркомвоенмора обратились к Ленину, Каменев остался на месте, а Вацетис на время лишится должности.
        Стало быть, нужно «вписаться» в июнь, пока товарищ Троцкий не поссорится с моим непосредственным начальником. В июле, сколько помню, Особый отдел ВЧК начнет «копать» под окружение Вацетиса, отыщет изменника, а сам Главнокомандующий будет арестован.
        Арест отразится и на самом Льве Давидовиче. Как-никак, Вацетис - его протеже. Троцкий свой пост сохранит, Вацетиса от расстрела спасет, но с тех пор между Кедровым и Троцким пробежит черная кошка.
        У меня и так сложное положение. Можно сказать, что уселся (не сам! Усадили!) между двумя стульями. Как сотрудник ВЧК я подчиняюсь Кедрову (и, соответственно, товарищу Дзержинскому), но задание получал от Троцкого. Наверняка имел место предварительный разговор между сильными мира сего, но мне об этом никто не расскажет.
        Думается, Лев Давидович уже сто раз пожалел, что согласился переподчинить свою разведку и контрразведку ВЧК. Гораздо проще давать задания напрямую, нежели согласовывать их с кем-то. Впрочем, не мое это дело. Мое дело - выполнить приказ, отданный товарищем Троцким и одобренный Кедровым.
        В ожидании ответа я занялся подготовкой к будущей операции. Написал новую статью о русско-английских отношениях, даже гонорар за нее получил, сотворил сюжет для будущего агитплаката. Михаил Артемович долго плевался, но передал пожелания художнику. Стало быть, скоро город Архангельск познакомится с новой политической карикатурой, очень «убойной». Главное, чтобы ее не выложили раньше времени. Каюсь, идея украдена у одного знаменитого (и очень мерзкого) французского журнала, потому что в девятнадцатом году до такой гадости еще не додумались, но у меня принцип - все должно пойти в дело!
        Примерно через четыре дня я получил записочку из центра. Крестинина уже знаю наизусть, потому превратить цифры в слова ничуть не трудно.
        М-да, забавная получилась фраза! «Челобитью повеление было дано». Может, стоило Кедрову взять за шифрокнигу «Три мушкетера»? Тогда ответ прозвучал бы гораздо интереснее, вроде записки кардинала, данной миледи: «Все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию, и для блага государства». Только, чья подпись должна будет стоять? Кардинал Троцкий или кардинал Дзержинский?
        Утром я поссорился со своей хозяйкой. Зацепился за какое-то случайное слово, на которое раньше и внимания бы не обратил, резко ответил, потом «психанул», а пока Галинка плакала, собрал вещи и ушел. На квартире следов не оставил. Даже черновики газетных статей привык сжигать. Оружие: и браунинг, и «трофейный» револьвер еще вечером бросил в колодец. Пистолета особенно жаль, привык я к нему, но коли жив буду, новый достану. Отправил обстоятельную записку подполью, где пошагово изложил инструкцию по дальнейшим действиям, главное из которых - срочно менять все адреса и явки. Не уверен, что, если меня станут пытать (такую возможность надо учесть!), я не расколюсь. Зачем-то еще приложил к записке пакет с Записной книжкой нижнего чина и Георгиевскую медаль, попросив переслать в Москву. Составил последнюю шифрограмму в Центр, ответа на которую уже не дождусь, да и ждать не стану. Вроде бы все? Ан, нет, надо бы еще кое-что сделать. Зайти в аптеку, купить хороший английский пластырь, а потом и на службу.
        Там у нас неприсутственный день, это и хорошо. Мне как раз нужно кое-что сделать с одним из ножичков, которым я обрезаю лишнюю бумагу. Вот, теперь все.
        Платон Ильич сидел в своем кабинете, внимательно изучая очередной номер «За Россию!» Увидев меня, слегка скривился.
        - Владимир Иванович, почему вы не обсудили эту статью со мной? - гневно поинтересовался директор библиотеки.
        Это была самая лучшая моя статья, напечатанная в газете. Моя лебединая песня! И посвящена она злободневной теме - попытке англичан создать на территории Русского Севера марионеточное государство под протекторатом Англии[1].
        - А что здесь не так? - сделал я удивленный вид.
        - Вы написали, что приказчик Московской компании Джон Меррик создал проект по присоединению к Британской короне всего Поморья, а король Яков не просто его одобрил, но и назначил Меррика вице-королем Московии и направил в Архангельск корабли с солдатами! Мол, князь Пожарский, несмотря на то что Россия вела войну с Польшей, был вынужден снимать войска с главного направления и отправить на берега Северной Двины стрельцов и орудия. Цитирую: когда корабли начали причаливать к берегам, англичане увидели русских воинов с мушкетами, а на корабли «ласково» смотрели русские пушки. И англичане сделали хорошую мину при плохой игре и быстренько заявили, что прибыли поздравить Михаила Романова с вступлением на престол, а Джон Меррик - посланник короля!
        - И что вам не нравится?
        - Все! - ударил Платон Ильич кулаком по газете. - Все, что вы написали - это наглая ложь! Я помню почти дословно указ короля Якова. Он звучит так - «Б?льшая часть страны, прилегающей к Польше, разорена и занята поляками; другую часть со стороны пределов Швеции захватили и удерживают свеи. Народ без главы и в большой смуте; хотя он имел бы способы к сопротивлению, если бы был хорошо направлен, но в том положении, в каком находится теперь, готов и даже принужден необходимостью отдаться под покровительство какому-нибудь государю, который бы защитил их. Мы, приняли решение прислушаться к просьбам и взять земли Московии под свое покровительство...
        - Ну и что? - пожал я плечами. - Англичане любят прикрывать красивыми словами свои неприличные поступки.
        - Владимир Иванович, - нахмурил директор брови. - Должен вам сообщить, что вы уволены. Не сомневаюсь, что у вас будут неприятности. Кстати, редактор газеты уже подал в отставку. Случевский дурак и лодырь, а иначе уже имел бы дело с контрразведкой. Но вы-то, Владимир Иванович! Вы умный человек! На что вы рассчитывали, написав такую статью?
        - Как раз на то, что английская контрразведка обратит на меня внимание, - пояснил я. - Не мог же я просто прийти на улицу Соборную и сказать - май дие френдз, ай эм шпион из совьет рашен! Да, а как шпион по-английски?
        - Лучше сказать «I’mansecretagent» или «undercoveragent», - усмехнулся Платон Ильич.
        Между прочем, самому пройти на Соборную дом десять, где размещалась контрразведка, было бы проще, если бы не одно «но». Если мой Вовка выживет, то к нему могут появиться вопросы - а почему явился в расположение интервентов? Объяснить-то он объяснит, но зачем лишние объяснения? Если англичане явятся к нему сами, это уже другое.
        - Кстати, господин директор, Платон Ильич Зуев, ваше настоящее имя?
        Директор библиотеки внимательно посмотрел на меня, выражая лицом удивление.
        - Вы это к чему?
        - Это я так, мысли вслух. Зуев - от слова зуёк, маленькая птичка? Может быть, ваша фамилия - Литлбёд или еще как-то?
        - Что за бред вы несете?
        Если бы не правый глаз господина Зуева, я бы и впрямь решил, что возвел напраслину на труженика просвещения. Увы, глаз напоминал прищур снайпера, избравшего себе цель.
        - Ладно, Платон Ильич, не суть важно, Литлбёд вы или Вульф[2]. Мне нужно, чтобы вы мне помогли. Если возможно, передайте в контрразведку, а еще лучше - в штаб генерала Айронсайда, что у вас в кабинете сидит эмиссар товарища Троцкого.
        - Эмиссар Троцкого?!
        Зуев воскликнул это с таким удивлением, что я обиделся.
        - Почему бы товарищу Троцкого не прислать в Архангельск своего эмиссара?
        Платон Ильич помедлил. Вздохнул.
        - Вы даете мне слово, что останетесь здесь, в кабинете?
        - Разумеется! - всплеснул я руками. Он что, думает, я сбегу? Забавно.
        Примерно через полчаса директор вернулся, а еще через десять минут за окном запыхтел двигатель автомобиля. В библиотеку вошли двое военных. Один в мундире лейтенанта, второй - целый капитан.
        - Лейтенант Бишоп, адъютант генерала Айронсайда, - представил первого офицера Зуев, потом добавил: - Капитан Дринкуотер.
        Должность капитана директор называть не стал, но и так ясно - контрразведка.
        - Mr. Aksenov, do you speak English? - поинтересовался капитан.
        IspeakEnglishpoorly, - ответил я, и англичане запереглядывались, пожимая плечами, оценив, что я говорю не просто плохо, а очень плохо! - Рlease come out, - контрразведчик, жестом показал на дверь.
        Минут через пятнадцать я уже сидел в кабинете на Соборной улице и обстоятельно рассказывал о себе капитану, лейтенанту и переводчику (в английской форме, но без знаков различий).
        Рассказ вышел не очень длинным. Где родился, учился, воевал, поступил на службу в ВЧК (без подробностей), как отправился в Москву и получил задание. О сути задания я рассказывать не стал, пояснив, что это может услышать лишь генерал Айронсайд. Капитан старательно записывал мои показания.
        Переводчик (судя по тому, что говорил без акцента, русский) старательно переводил, время от времени беря паузы. Поначалу я не обратил на это внимания, но потом начал задумываться.
        Внезапно открылась дверь, и все встали. Подумав, я тоже поднялся с места. Все-таки в комнату вошел старший по званию, генерал.
        Я представлял Эдмунда Уильяма Айронсайда типичным англичанином - сухопарым и поджарым, с неизменной трубкой в зубах. Но это был человек среднего роста, с усами, немного сутулившийся. Еще достаточно молодой для генерала - нет и сорока.
        Генерал кивнул, разрешая присутствующим занять свои места, сел сам и разразился какой-то фразой.
        - Господин генерал хочет узнать - в чем суть предложения народного комиссара Троцкого? - перевел переводчик.
        - Суть предложения народного комиссара по военным и морским делам, - уточнил я должность Льва Давидовича, - состоят в том, что Советская республика возвращает вам все оставшееся имущество, переданное Антантой в тысяча девятьсот шестнадцатом году, а взамен этого английские вооруженные силы покинут Архангельск и Мурманск.
        От подобного предложения пришел в замешательство переводчик, а потом и английские офицеры. Первым взял себя в руки контрразведчик (ему по должности положено), потом генерал.
        - Зачем это нужно Троцкому, а уж тем более, зачем это нужно нам? - поинтересовался Айронсайд, а переводчик все исправно перевел.
        - Вам это нужно, чтобы вернуть Британии материальные ценности, за которые заплачены изрядные деньги. Разумеется, на складах в Котласе, Вологде и Буе осталась лишь пятая, может четвертая часть грузов, но она по-прежнему стоит немало. Нам это нужно, чтобы англичане ушли с русского севера, предоставив белую армию генерала Миллера собственной участи. Без помощи бывших стран Антанты Северное правительство просуществует не больше недели.
        На самом-то деле, оно просуществует несколько месяцев, но ни Айронсайд, ни само правительство об этом не знает.
        - Генерал хочет понять: какой смысл ему торговаться с большевиками, если имущество и так вернется в собственность Британии? - спросил переводчик, даже не выслушав вопроса своего генерала.
        - Если генерал рассчитывает на наступление Колчака, то напрасно. Армия Колчака будет разгромлена, белая армия тоже. Даже если англичанам и прочим удастся захватить Котлас, то есть такая волшебная вещь, как динамит.
        На сей раз переводчик говорил дольше, но еще дольше длился разговор между генералом и его офицерами, принявшимися что-то обсуждать. Наконец, генерал сказал, а переводчик перевел:
        - Генерал очень недоверчивый человек и не может понять, зачем это нужно большевикам, если они так уверены в срыве общего наступления?
        - Передайте господину генералу, что Троцкий и советское Правительство уже строит планы на будущее. Рано или поздно гражданская война завершится победой большевиков. Нам необходимо строить новое государство, восстанавливать экономику, завязывать новые политические связи. Возвращение имущества британской короны мы сейчас не берем в расчет, потому что за него уже было заплачено русским золотом, это станет залогом будущих отношений между Советской Россией и Британией. После гражданской войны России понадобятся оборудование и механизмы, новые технологии. А главное - деньги и специалисты. Для восстановления экономики мы станем привлекать иностранных специалистов и иностранный капитал. То есть - будут создаваться концессии. Разумеется, участников концессий ждет огромная прибыль, потому что Советское государство предоставит им различные льготы. Северное правительство сейчас вошло в подчинение Верховного правителя России, а адмирал Колчак не желает и слышать ни о концессиях, ни о земле, что можно сдавать в аренду.
        Если общаешься через переводчика, следует говорить короткими фразами, но переводчик все понял. Ключевое здесь - «будущее Советской России» и «иностранные концессии».
        Генерал внимательно слушал, а потом сказал что-то ужасно забавное, отчего все присутствующие заулыбались.
        - Генерал Айронсайд собирается вас расстрелять как провокатора и шпиона, - радостно заявил переводчик.
        Интересно, а чему ты-то радуешься?
        - В таком случае, наш дальнейший разговор не имеет смысла, - улыбнулся и я. Потом добавил по-английски, надеясь, что меня поймут. - The murder of a parliamentarian is a war crime[3].
        Генерал побагровел. Чисто формально, я действительно парламентер, прибывший на переговоры. Меня никто не уличил в шпионаже, не поймал за руку. С другой стороны, кого смущали такие мелочи? Я бы на месте генерала меня расстрелял, а потом объявил, что расстрелял большевистского разведчика. Кто станет проверять? Остается только надеяться на человеколюбие Айронсайда. Вернее, на его прагматизм. Расстрелять никогда не поздно, но вначале нужно выяснить степень полезности. Я же решил пустить в ход еще один козырь, припрятанный в рукаве.
        - Советскому правительству известно, что английские войска остаются на территории России лишь по настоянию военного министра Черчилля. Но Черчилль - это не весь кабинет министров, он даже не премьер. Примерно через месяц будет отдан приказ об эвакуации британских войск. Да и вы, генерал, прекрасно знаете, что прибывшие в мае-июне бригады предназначены не для наступательной операции, а для прикрытия вывода ваших войск. Так что согласившись с предложением Троцкого, вы ничего не теряете.
        А ведь похоже, я заявил нечто-то такое, о чем не следовало знать широкому кругу лиц, тем более Северному правительству. Айронсайдкивнулкапитану, атотсказалпереводчику:
        - Mr. Solovyov. Thank you, but we no longer need your services[4].
        Ага, вот это совсем хорошо. Не иначе, англичане подозревают, что переводчик работает не только на них, но и на белых. Скорее всего, так оно и есть. Стало быть, о переговорах эмиссара Троцкого скоро станет известно и в белой армии.
        После ухода переводчика, кинувшего на всех злобный взгляд, господа офицеры начали совещаться. Вернее, генерал говорил, а капитан и лейтенант только почтительно поддакивали. Наконец, наши «переговоры» продолжились.
        Господин Аксенов, - произнес капитан на довольно чистом русском языке. - Даже если генерал Айронсайд согласится принять ваши условия, нам понадобится согласовать свои действия с правительством, на это потребуется время. Мы не можем просто взять телефонную трубку и позвонить в Лондон.Вы можете связаться с правительством по рации, - улыбнулся я. - Как мне известно, у вас имеется очень мощная радиостанция, по которой вы связываетесь и с Лондоном, и с Омском. Свяжитесь со своим правительством, и завтра-послезавтра кабинет министров даст вам ответ.
        Похоже, новость о том, что эмиссару Троцкого известно не только о целях и задачах двух бригад, но и о наличии радиостанции, повергла англичан в окончательное смятение. Первым покинул кабинет генерал, перед своим уходом что-то сказавший Дринкуотеру.
        Господин генерал сказал, что на сегодня разговоров достаточно, - сообщил мне капитан. - Вас проводят.
        Меня завели в комнату без окон и с металлической койкой. Никакой мебели, ничего. Зато за низенькой перегородкой журчал огромный унитаз, а сверху торчал кран для воды. Не знал, что в восемнадцатом году в Архангельске была канализация.
        В комнате для задержанных я провел две недели. Кормили исправно два раза в день, а утром полагался черный кофе с бисквитом. Ужасно соскучился по настоящему кофе!
        Что творится за стенами контрразведки я не знал. Ко мне никто не приходил, ни о чем не спрашивал. Похоже, у англичан пропал интерес к эмиссару Троцкого. Может, это и хорошо, потому что я смутно представлял себе дальнейшие действия. Если генерал согласится на предложение Троцкого, что предстоит сделать? Помахать из окна белым флагом, потом отправится по Северной Двине к Котласу за имуществом? А где оно, это имущество-то? Тю-тю!
        Артур Артузов, бывший секретарем комиссии по разгрузке порта как-то сказал, что опустошить все склады не было ни времени, ни транспорта. Вывозили, в основном, самое главное - каменный уголь и боеприпасы. Винтовок совсем немного, с тысячу, на консервы и прочее тоже не налегали. Нет, кое-что вывезли, но не больше сотой части.
        - А что сделали с тем, что не смогли вывезти? - спросил я с удивлением.
        - Топили в Двине, - спокойно ответил Артур. - У нас были определенные приоритеты. Каменный уголь - сорок миллионов пудов, но это не только паровозы и пароходы, это еще и промышленность. Дохленькая, но уж какая есть. Без боеприпасов - сам понимаешь, совсем плохо. Вывезли все, что под наши «мосинки» подходят, снаряды, в основном, для трехдюймовок. Продукты, конечно, жаль, но продовольствие и свое раздобыть можно.
        Но сколько ни длилось ожидание, однажды оно закончилось. За мной пришли. И не солдаты в английской форме, а люди с русскими погонами. Значит, генерал решил меня расстрелять. Обидно.
        Конец второй книги. Продолжение: [1] См. [2] Зеев - волк (древнеевр.)
        [3] Расстрел парламентера - военное преступление.
        [4] Господин Соловьев, спасибо, но мы больше не нуждаемся в ваших услугах.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к